| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
С годами Седой убедился в мудрости учителя — устроившийся в тихой Коломне Гвоздь поначалу был под изрядным подозрением, потом, по мере того, как проходили годы, околоточные посматривали в его сторону все с меньшим подозрением, поскольку он тихо-мирно лудил чайники и кастрюли, ремонтировал патефоны и замки; и, при этом никакого беспокойства от него не было, со старыми дружками, он почитай, не виделся, а, после того, как после нескольких лет начального ученичества от него перебрался в Первопрестольную Седой — а новых учеников он брать не стал, перестали подозревать и в козлятничестве (на криминальном арго конца XIX — первой трети XX веков — 'козлятник', это опытный преступник, обучающий молодое поколение — В.Т.). Та же история была и с самим Седым — поначалу к молодому металлических дел кустарю приглядывались, все же ремеслу он учился у бывшего медвежатника, потом, убедившись в его тихом образе жизни, оставили в покое. Со временем подзабылось и ученичество у Гвоздя — вот и стал Арсентьич образчиком благонадежного обывателя, отрадой полицейского сердца, не в пример иным пьянчугам да буянам, не говоря уж о хитровских обитателях.
А они тем временем работали — да с хорошим наваром. Умел Гвоздь поставить дело так, чтобы не попасться ни на деле, ни, самое главное, на сбыте добычи. Взяли хабар в ассигнациях — упаси Никола-Угодник, никто сразу делить да тратить добытое не станет; потихоньку поменяет Гвоздь банкноты на серебряную мелочь через знакомого кассира сберегательной кассы, каковую постепенно, по мере обмена подельникам и выдаст честно. Сам же любил большую часть своей доли держать в золотых империалах да припрятывать надежно, чтобы при любом обыске нашлись невеликие сбережения честного кустаря в серебряных рублевиках да полтинах — и Седого к тому же приучил. Вот и выходило, что гулять с успешного дела люди Гвоздя гуляли, только на скромную мелочь, без великого размаха, никому глаза не мозоля. В самом деле, что такого, что гульнет иной раз обыватель на три рубля или на пятерку? Видать, прибыльная работенка привалила — только и всего. Сыскные, тем временем, присматривались к тем, кто гуляет широко, на многие сотни рубчиков — искали тех, кто в купеческой конторе подломил несгораемый ящик с двадцатью тысячами, понятно, они и гулять должны соответственно.
Еще хитрее Гвоздь поступал, если в богатых квартирах удавалось взять драгоценности, иные из которых стоили подороже содержимого иного купеческого сейфа. Конечно, полную стоимость получить было никак невозможно — хорошо, если удавалось выручить пятую часть цены. Часть денег старый медвежатник выплачивал своим подельникам сразу, из своего кармана — а украшения укладывал 'отлежаться' в тайники, когда на полгода, а, иной раз, и на цельный год. Полиция рыла землю со всем рвением, тряся ювелиров не только Москвы, но и Питера, и крупных губернских городов — это было и неудивительно, драгоценные цацки принадлежали женам и дочкам больших чинов и богатых купцов. Гвоздь терпеливо ждал, пока уляжется кипиш — а, потом, давал весточку своим знакомцам из числа варшавских воров (это аналог воров в законе в Царстве Польском Российской Империи — В.Т.). Приезжал от них неприметный человечек, сведущий в ювелирном ремесле (это преступное сообщество промышляло не только обычными видами криминальной деятельности, но и, в отличие от преступного мира центральной России, серьезной контрабандой; причем, в его составе было немало евреев, имевших хорошие связи среди торговцев драгоценными камнями и ювелирными изделями — В.Т.). Приезжал — и, оценив добычу, рассчитывался. Уж неизвестно, что дальше они делали с этими цацками — то ли распиливали украшения, продавая камешки отдельно, золотишко переплавляя; то ли продавали это добро вовсе в дальние края — но, никакого беспокойства ни разу не случилось, никто не погорел на этом рыжевье с камешками.
После смерти Гвоздя, тихо помершего в 1915 году, бразды правления принял Седой — и продолжил дело в точном соответствии с порядком, заведенным покойным учителем. Поэтому за все эти годы и не спалился никто — а погибли только двое подельников, взятые в заложники чекистами в 1918 году, и расстрелянные тогда же. Ну, от этого уберечься было никак невозможно.
Дела шли — но, даже с началом нэпа 'жирных гусей', с которых можно было поживиться, стало не в пример меньше. Перевелись частные банки, а, появившиеся нэпманы и иностранные концессионеры, во-первых, как правило, изрядно уступали в богатстве типичным состоятельным людям царской России, во-вторых, по-настоящему богатых среди них было немного; в-третьих, за ними зачастую внимательно присматривали ГПУ и милиция, понятно, по своим соображениям — но Седому с подельниками от этого было не легче. Резко сузились и возможности сбыта — пойди, нынче сплавь за хорошие деньги взятые у коллекционера-концессионера украшения или картины, если Варшава стала заграницей, куда запросто не съездишь! Сбыт в Москве был чреват палевом — да и не давали нынче нормальной цены.
Глядя на все это, подельники Седого иной раз осмеливались как бы невзначай заикнуться главарю, насчет завязки. Старый медвежатник пока что не говорил ни 'да', ни 'нет' — но мыслишки такие у него были. В самом деле, самый молодой из его банды работал с ним двадцать лет с гаком — и, за это время успел скопить столько, что и детям хватит, если не тратить денежки дуром. Сам же Седой скопил золотишка с серебришком не только на четверых дочек, но и на всех возможных внуков. И вправду, как ни повернется жизнь, а на золото даже в голодающей Москве, при лютующих чекистах, понимающий человек мог прикупить и паюсной икорки, и копченой осетринки, и буженинки — так что за потомство можно было не беспокоиться.
Неплохо было и с чадами и домочадцами — конечно, они не ведали о настоящем 'втором дне' глав семейств, но, знали о том, что есть у них кое-какие подработки, из числа не самых чистых. Тут снова надо было поблагодарить покойного Гвоздя, накрепко вколотившего своим людям понимание той истины, что 'Бабий язык — что помело'. Поэтому вторым половинам, под великим секретом было сказано, что толкаем время от времени кое-какой левый товарец — отсюда и случаются дополнительные денежки в семейство. О настоящих захоронках Седой собирался рассказать только когда будет помирать — иначе, как бог свят, растреплют лучшим подружкам.
Насчет чистых документов тоже было все в порядке — все члены банды жили благонамеренными обывателями, бывшими вне подозрений у властей.
Мешал завязать гонор классного медвежатника, мастера из мастеров своего дела — хотелось закончить карьеру чем-то таким, что можно будет вспоминать с приятностью всю оставшуюся жизнь. Предложенное же сегодня дело отвечало всем условиям — и навар с него обещал быть преизрядным, и вспомнить будет что — мало кто мог похвастаться хабаром, взятым в Кремле. Да и чутье, развитое многолетним промыслом, прямо-таки в голос говорило: 'Фарт будет!'.
Седой решился.
— Значится, так — неспешно начал он. — На пятую часть от всего содержимого я согласен, при том условии, что моя доля от этой пятой части составит две трети. Остальное — посланнику с гальванером. Тебе — пятая часть от моей доли. Ежели посланник будет чего-то предлагать от себя — не бери, а, так и скажи, что мне Седой отстегнет.
— Понимаешь, почему?
— Чтобы не было сомнений в нашей солидности — ответил Иван Петрович, соблюдая правила игры — на самом деле, он прекрасно помнил заведенное еще Гвоздем правило 'Если кто кормится из двух тарелок — веры ему нет'.
— Верно — согласился Седой. — Кто знает, что как повернется — может, у нас с ними еще дела будут, такие наводки на дороге не валяются, особенно по нынешним временам. Ладно, ступай. Когда все обговоришь — зайдешь ко мне запросто, с бутылочкой.
— Всего доброго — попрощался Иван Петрович.
— И тебе того же — ответил Семен Арсентьевич.
Кофе с коньяком в Фонтенбло.
Теплым апрельским вечером, в кабинете особняка, находившего в аристократическом пригороде Парижа, неспешно наслаждались кофе маргассан двое старых знакомых. Они никогда не были друзьями, слишком уж разными людьми были эти двое по складу характера — но эти двое были единомышленниками и верными союзниками.
— Как Вы оцениваете текущую ситуацию, господин полковник? — поинтересовался гость.
— Как весьма неоднозначную — с прямотой строевого офицера ответил граф Франсуа де ля Рок.
— Наше правительство, следуя в фарватере британской политики, выражает готовность принять участие в 'крестовом походе' против Советов — но, при этом, оно не утруждает себя принятием необходимых мер предосторожности. Это при том, что 'красный пояс' Парижа никуда не делся, а левые и крайне левые опасно сильны.
— Опыт недавнего прошлого учит, что затяжная война чревата большевизмом — можно вспомнить и волнения в наших войсках, случившиеся в 1917 году, и бунт на линкорах, произошедший в 1919 году.
Гость прикрыл глаза, молчаливо выражая согласие — действительно, во время небезызвестной 'Бойни Нивеля' был момент, когда дисциплинированные французские войска были на грани выхода из подчинения; хорошо помнилось ему и восстание на линкорах черноморской эскадры, происходившее под коммунистическими лозунгами. Собственно, союзников очень выручило прибытие во Францию американских экспедиционных войск, в противном случае, еще неизвестно, где бы раньше разразилась революция, в Германии, или же у ее противников на Западе. Он это знал точно, ведь он был офицером связи французской армии при генерале Першинге.
— Таким образом, можно констатировать тот факт, что в случае вступления Франции в войну с красными, вероятность коммунистического мятежа станет достаточно высокой — а полагаться в этом случае можно будет на полицию и жандармерию, лояльность армейцев окажется сомнительной — констатировал полковник де ля Рок.
— Позвольте присоединиться к высказанной Вами точке зрения, господин полковник — вежливо согласился гость, прекрасно понимавший то, что граф де ля Рок, влиятельный сотрудник штаба маршала Петэна, высказывает не только свое мнение, но, общее мнение сторонников Филиппа Петэна.
— Я очень высоко ценю Ваше согласие, месье капитан — но, возможно, стоит принять некоторые меры предосторожности на случай выступления красных? — спросил хозяин.
Мысленно граф де Маранш поморщился. Нет, Шарль де Маранш признавал Франсуа де ля Рока, выходца из столь же древнего и не менее знатного рода, как и его собственный, равным, это не подлежало сомнению; также он не оспаривал и правоту высказываний полковника — раздражала его прямолинейность единомышленника. Это было вполне объяснимо — если потомственные офицеры де ля Роки веками были строевиками и штабистами, то, де Маранши, как правило, имея офицерские звания, были людьми 'за сценой', влиятельными персонами, предпочитавшими оставаться в тени.
— Думаю, что стоит, господин полковник — согласился гость. — В связи с этим, мне бы хотелось узнать Ваше мнение о возможности использования русского опыта — летом 1917 года командование наших бывших союзников сформировало батальоны из солдат и унтер-офицеров, удостоенных солдатских Георгиевских крестов и медалей, так называемые батальоны Георгиевских кавалеров. Эти части не сыграли сколько-нибудь заметной роли в событиях — но, возможно, дело в том, что их сформировали слишком поздно, когда разложение старой русской армии уже зашло слишком далеко?
Де ля Рок напрягся, постаравшись этого не показать — по сути дела, де Маранш прозрачно намекнул на то, что стоящие за ним силы рассматривают возможность создание параллельной военизированной структуры для борьбы с большевизмом. Полковник ничего не имел против этого — наоборот, он считал такую борьбу необходимой — но, согласие этих людей резко меняло ситуацию.
Дело было в том, что род де Мараншей, среди прочего, имел и пьемонтские корни — или, выражаясь не столь туманно, был тесно связан с Ватиканом. Людей осведомленных, в свое время, навел на размышления брак графа Шарля, избравшего в спутницы жизни мадемуазель Маргариту ле Эстрель, происходившую из старинного гугенотского рода, после отмены Нантского эдикта перебравшегося в Америку, и, достигшего немалых успехов на многотрудном поприще финансов. С учетом раскола, существовавшего в элитах прекрасной Франции со времен проклятой революции, такой династический брак между представителем военной аристократии, ориентировавшейся на Ватикан, и, представительницей рода банкиров-гугенотов, имевших не только серьезное влияние на Уолл-стрит, но и тесно связанных со 'швейцарской' группировкой регентов Французского банка (имеются в виду династии Малле и Оттанге, вместе с их союзниками, входившие в число самых влиятельных банкирских домов Франции с середины XVIII века, в описываемый период уже более 100 лет бывшие наследственными регентами Банк де Франс (в то время являвшимся не государственным ЦБ, а, предтечей ФРС) — но, не забывавшими о своих швейцарских корнях. — В.Т.) наводил на нешуточные размышления.
Обусловлено это было тем, что Малле и Оттанге, были не только постоянными противниками, если так можно выразиться, ориентировавшихся на Ватикан промышленников и финансистов — они, во второй половине XIX века, после полувека ожесточенного противостояния с франко-швейцарской ветвью Ротшильдов, пошли на партнерство с домом Ротшильдов в ряде крупных проектов (соответствует РеИ — они стали партнерами в реализации крупнейшего транспортно-промышленного проекта во Франции того времени, строительстве Северной железной дороги. — В.Т.). Таким образом, к неудовольствию Святого Престола, в 60-70-е годы прошлого века его старые конкуренты в мире финансов смогли найти общий язык — причем, что было особенно неприятно, в вопросах, определявших промышленное развитие севера Франции.
В общем, этот брак стал важным мостом, связывающим старую аристократию с ее извечными конкурентами.
Обсуждая с победителем Вердена свое предложение, де ля Рок высказал свои опасения на тот счет, что противники старой французской аристократии сочтут создание новой военизированной структуры инструментом реванша за Великую Французскую революцию, поскольку структуры монархистов, 'Аксьон Франсез' и ее боевая организация, 'Королевские молодчики', явно не могли справиться с такой задачей. Маршал Петэн, выслушав своего доверенного офицера, согласился с ним — действительно, раскол между группировками власть предержащих в прекрасной Франции начался с проклятой аристократами революции, максимальные выгоды от которой получили протестантские и еврейские банкиры — но, заметил, что следует попытаться договориться со старыми врагами, поскольку иначе велика вероятность того, что 'красная волна смоет всех'.
Именно поэтому де ля Рок и пригласил де Маранша на чашечку кофе с коньяком — разведчик, мастер теневой дипломатии, разделял его убеждения и опасения, но, при этом, он был одним из немногих представителей старой военной аристократии, которые имели реальную возможность достичь консенсуса по этому вопросу с финансовой элитой.
Принципиальное согласие финансистов на создание такой структуры конечно, было приятной неожиданностью — но, увы, не снимало принципиальных вопросов об источниках финансирования и подчинении этой 'параллельной армии'.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
