Альтернатива маршала Тухачевского. Внедрение в прошлое, часть 2

Альтернатива маршала Тухачевского. Внедрение в прошлое. Часть 2.

Шашлыки в субботу.

В субботний апрельский день начальник Штаба РККА ехал в гости — а внедренный в него полковник Ленков мысленно улыбался, проводя окончательную настройку на разговор, от которого зависело очень и очень многое. Нет, варианты он проработал, отрепетировал в деталях задолго до звонка Сталина, поскольку было понятно, что окончательное 'добро' будет давать лично Вождь. Все было просчитано в соответствии с психопрофилями участников беседы — но, тем не менее, Вячеслава Владимировича изрядно колотило и здесь, в теле Тухачевского, и дома.

Дело было не в недостатке морально-волевых качеств — офицер, сорок лет, прослуживший в управлении оперативно-тактической разведки, мог без особых проблем поделиться силой воли и умением добиваться поставленных целей с кем угодно. И не в благоговении перед Красным Императором было дело — Ленков уважал лидера, создавшего современную Россию, пусть и называвшуюся на определенном отрезке истории Советским Союзом, но не терял способности критически оценивать сделанное им. Достижения были колоссальны, отрицать это мог разве что альтернативно одаренный организм из числа 'либералов' — вот только и сделанные в процессе ошибки тоже трудно было назвать небольшими. Исправить все мог разве что Всевышний — Вячеслав Владимирович надеялся всего лишь минимизировать часть допущенных ошибок. Но сама возможность этого зависела от этой беседы — поэтому его и потряхивало.

Настройка на шутливый лад позволяла немного снять тяжелейший стресс — это объект, по присущей ему безответственности и самовлюбленности, мог позволить себе воспринимать доклады Сталину как нечто, не требующее предельной отдачи. Ленков же не мог позволить себе такой роскоши.

Машина затормозила перед воротами дачи — короткая беседа с охраной, убедившейся в том, что приехал именно один из приглашенных, и, машину пропустили внутрь. Никто не стал ни разоружать гостей, ни обыскивать их — отношение к безопасности фактического главы государства было еще самым беспечным, если, не раздолбайским. Глядя на это, становились понятными позднейшие угрозы — и обещание Шмидта отрезать уши, и заявление Томского, сделанное на дне рождения Сталина: 'И на тебя пуля найдется!'. Действительно, при такой охране прикончить главу государства не особенно и трудно, было бы желание. Профессиональный диверсант автоматически прикинул несколько вариантов нападения на дачу, силами местных кадров, с их подготовкой и вооружением — хорошие были шансы добиться успеха, весьма и весьма.

— Добрый день, товарищ Тухачевский! — прервали его невеселые размышления доброжелательным приветствием. Неоднократно бывавший на Кавказе полковник Ленков автоматически отметил, что сказавший это человек говорит по-русски с небольшим грузинским акцентом.

— Добрый день, товарищ Сталин! — повернувшись, начальник Штаба поздоровался с хозяином, неслышно вышедшим встретить гостя. Что же, мемуаристы ничуть не солгали в главном — в желтых глазах явственно светились власть, ответственность и воля к победе. Стержень у этого человека был не стальной, это было видно по глазам — и, было подозрение, даже не из лучших титановых сплавов, а, из чего-то, специалистам по материаловедению покамест неизвестного. В остальном — скромно одетый худощавый человек среднего роста, среднего возраста, совершенно не пытающийся произвести впечатление. Собственно, ему это и не было нужно — глядя в глаза Сталину, Ленков отлично понял, почему на Тегеранской конференции сэр Уинстон вставал, когда в конференц-зал входил Красный Император.

— Что же Вы стоите на пороге? — Иосиф Виссарионович доброжелательно улыбался, да и вообще вел себя так, что можно было поклясться в том, что хозяин принимает дорогого гостя — и, никакого подтекста под этим приемом нет.

— Простите, пожалуйста, замешкался немного — улыбнулся Михаил Николаевич — засмотрелся на пейзаж, очень уж место красивое; и, забыл прихватить скромный гостинец к столу. Подождите, пожалуйста, минутку.

Гость быстро вернулся к машине, лично залез в багажник, извлек нечто, заботливо укутанное в старый тулуп, и, вернулся к хозяину.

— Товарищи с Кавказа прислали настоящее 'Киндзмараули' — объяснил Тухачевский — если не ошибаюсь, к шашлыку будет в самый раз.

— Спасибо, товарищ Тухачевский — Сталин был еще доброжелательнее. — Вы правы, 'Киндзмараули' подойдет отлично.

Это был тщательно рассчитанный ход разведчика — Сталину подбрасывалась пища для размышления, что же надо 'наполеончику', что он так старается установить хорошие отношения с вождем, отложив в сторону самолюбие.

Войдя в дом, очень скромный — как отметил полковник, у него в Российской Федерации дача была намного богаче, хотя новорусской роскоши не было и в помине, просто добротный, уютный, хорошо обставленный дом — гость и хозяин прошли в столовую.

— Вот и опоздавший! Штрафную налить полагается! — браво сообщил Климент Ефремович.

— Почему опоздавший? Еще без пяти — не согласился Семен Михайлович, посмотрев на часы.

— Добрый день, товарищи! — поздоровался Михаил Николаевич.

— Здравствуйте, Михаил Николаевич — с привычной для него ледяной корректностью приветствовал новоприбывшего Грендаль.

Тухачевский вежливо ответствовал коротким поклоном — начальник Штаба и инспектор артиллерии друг друга терпеть не могли. Это было неудивительно — слишком разные это были люди, во многом, просто противоположности.

— Рад тебя видеть, Михаил Николаевич — Буденный слегка гнусавил, видимо, подхватил легонькую простуду.

— Взаимно, Семен Михайлович — Тухачевский не скрывал своего расположения к командарму.

— Здравствуйте, Михаил Николаевич — расплылся в улыбке Кулик, доброжелательности у которого к Тухачевскому явно прибавилось.

— И Вам здравствовать, Григорий Иванович — Тухачевский не скрывал теплого отношения к Кулику.

— Дернешь штрафную? — продолжал изображать простоту Ворошилов.

— Климент Ефремович, что же Вы посягаете на привилегию хозяина? Это хозяин вправе назначить штрафную — наркома следовало аккуратно осадить, чтобы игра не казалась ему слишком легкой, что новый Тухачевский и делал, возражая с шутливой миной.

— В самом деле, Клим, ты дважды неправ: во-первых, товарищ Тухачевский ничуть не опоздал, во-вторых, ты и вправду покушаешься на мои права — Сталин виртуозно вел свою партию, демонстрируя справедливость — и, товарищи тебе указали на ошибки. А вот выпить за встречу надо, раз уж все собрались.

Указание было выполнено без промедления, благо стол был накрыт, в закусках и напитках недостатка не было — а, почетное место на нем занял двадцатилитровый бочонок 'Киндзмараули', доставленный Тухачевским. Вячеслав Владимирович мысленно порадовался отличному физическому состоянию объекта — о привычке Сталина подпаивать гостей, дабы они были откровеннее, ничуть не врали. Другое дело, что делал он это не в пример изящнее Ворошилова, создавая сотрапезникам психологически комфортную обстановку. Естественно, что Ленков принял простейшую меру предосторожности, заключавшуюся в том, что перед дачей, сославшись на то, что неожиданно проголодался, съел два бутерброда с толстенным слоем сливочного масла. Фокус был прост и эффективен — масло покрывало стенки желудка, не давая спиртному всасываться в кровь. Жаль было, что в этом времени еще не было таблеток янтарной кислоты, ускорявшей разложение этанола — но, ничего было не поделать, пришлось обходиться только дедовским методом. Конечно, янтарную кислоту можно было заменить активированным углем — но, это было бы заметней, а рисковать было нельзя, в окружении объекта были завербованные кадры.

После первых четырех тостов хозяин взялся лично жарить шашлыки, Ворошилов же вызвался помочь с насаживанием мяса. Беседа шла миролюбиво и уютно — посторонний человек, случись ему наблюдать за неспешно выпивающей и закусывающей компанией, вряд ли бы смог вычислить какие-то разногласия среди собравшихся; наоборот, все выглядело так, что добрые знакомые собрались посидеть в приятном всем обществе. Пока жарилась первая порция шашлыков, выпили еще два тоста.

Ленков ничуть не играл расслабленность, Сталин наверняка бы заметил игру — наоборот, он внушил себе, что расслабляется в приятной компании. Этому настрою соответствовали его психологические реакции, его вазомоторика — что и следовало сделать, Станиславский недаром учил актеров, что в свою роль надо верить всерьез, более того, в нее надо вжиться.

После первой порции шашлыка, и в самом деле очень вкусного — седло барашка было отменным, да и замариновано мясо было со знанием дела — с успехом пошедшего под 'Киндзмараули', хозяин высказался, что пора ставить вторую порцию. Компания вышла в сад, к мангалу.

— Что-то прохладно — заметил Сталин.

— Так надо хлопнуть для сугреву, всего-то и делов — Климент Ефремович снова 'включил' свою фирменную 'простоту'.

— Вы правы, товарищ нарком — согласился новый Тухачевский, решив, что пришло время для усугубления пьянки, а, то, невеликими бокалами с хорошим вином здоровые мужчины могли напиваться очень долго — немного коньячку определенно было бы кстати.

— Эх, хороший ты человек, Михаил Николаевич — но, в грузинских напитках понимаешь плохо — Ворошилов играл талантливо, так что в его искренность вполне можно было поверить — дескать, подвыпивший начальник, размякнув, демонстрирует расположение к подчиненному. — Как думаешь, какой в Грузии самый лучший напиток?

— В Грузии много хороших вин и коньяков, так что выбрать лучший нелегко — пожал плечами Тухачевский. — Мне больше всего нравятся 'Оджалеши' и 'Киндзмараули', из коньяков — 'Енисели'.

— А чачу ты пил? — с пьяноватой настойчивостью спросил нарком.

— Пил — ответил Михаил Николаевич, поняв игру Ворошилова — нарком явно перегнул палку, стараясь побыстрее напоить подчиненного; а, вот ему следовало оставаться в привычном амплуа объекта, известного любителя хорошего коньяка. — Мне она не очень понравилась, слишком резкий вкус.

— Так тебе наверняка неудачная чача попалась — заявил Климент Ефремович — настоящая — как родниковая водичка.

— Нет, спасибо, Климент Ефремович — я лучше коньячку выпью — вежливо отказался Тухачевский.

— Я предлагаю следовать принципу личных предпочтений, товарищи — вмешался в беседу хозяин — кому что нравится, тот то и пьет. Я составлю компанию товарищу Тухачевскому — и, с удовольствием выпью коньяку. Какие еще будут пожелания?

Буденный и Кулик присоединились к Ворошилову, Грендаль предпочел коньяк. Выпили за хорошую компанию. Потом подняли чарки за хорошую погоду. Затем, вернулись за стол — и скушали вторую порцию шашлыка уже под крепкие напитки.

Постепенно накатывалось приятное расслабление. Напитки были отменными, закуски и горячее ничуть не уступали напиткам, беседа была легкой, острых тем не касались.

Буденный предложил выпить за Красную Армию. Выпили с удовольствием, благо все имели к ней самое непосредственное отношение.

— Кстати, товарищи, а чего нового у нас в армии? — вроде бы невзначай поинтересовался Сталин.

— Да тут Михаил Николаевич интересные вещи предлагает — охотно сообщил Ворошилов — насчет противотанковых ружей и бомбометов. Говорит, можно будет в сжатые сроки и за приемлемые деньги усилить противотанковую оборону, да увеличить огневую мощь пехоты.

— Товарищ Тухачевский, не расскажете? — в интонациях хозяина чувствовался неподдельный интерес.

— Отчего же нет, товарищ Сталин? — доброжелательно улыбнулся новый Тухачевский — и, подробно, изредка сбиваясь на аргументации, что было вполне естественно для прилично выпившего человека, не являющегося профессиональным артиллеристом, изложил свои предложения.

— Очень интересное дело — одобрил Сталин. — А Вы что скажете, товарищ Грендаль?

— С противотанковым ружьем — согласен — коротко сообщил, такое впечатление, почти не опьяневший инспектор артиллерии. — Насчет бомбометов Стокса-Брандта идея интересная. Сразу ее одобрять не берусь — неплохо бы собрать группу, которая займется опытами.

— Тогда, Владимир Давыдович, лучше бы не одну группу, а три — высказался начальник Штаба. — Первая будет заниматься самими бомбометами и боеприпасами, вторая — производством самих бомбометов, третья — производством боеприпасов. Если ствол бомбомета является гладкой стальной трубой, не особенно и длинной, то, можно будет подумать об удешевлении технологии производства. Сходно и с бомбами к ним — коли нагрузки невелики и допуски побольше, можно будет попробовать не точить их на станках, а отливать. Может быть, удастся пустить на корпуса бомб сталь похуже, или, вовсе сталистый чугун.

Выслушав Тухачевского, Грендаль надолго задумался.

— Я не берусь сказать что-то определенно, понадобятся немалые опытные работы — но, исключать возможности литья из сталистого чугуна нельзя — наконец высказался он. — Если это получится, то экономия будет очень большая.

— В целом же, я с Вами согласен, Михаил Николаевич — имеет смысл думать сразу не только о конструкции, но и о ее массовом производстве.

— А что Вы думаете о новой полковой пушке?

— Если ее можно назвать новой, Владимир Давыдович — то, не самый удачный вариант, во всех смыслах — пожал плечами Тухачевский. — Конечно, то, что взяли за основу старую горную пушку, позволило сберечь много времени, это хорошо — но, так уж копировать, полагаю, не стоило. Посудите сами, зачем надо было повторять разборный ствол горной пушки, если полковой он не нужен? Моноблок был бы лучше и намного дешевле, не говоря уже о простоте и скорости в производстве. Идея использовать укороченный и ослабленный выстрел дивизионной пушки хороша, спору нет — но, если мы собираемся использовать новую полковую пушку и для борьбы с танками, не стоит ли использовать возможности этого выстрела более полно? Сделать ствол подлиннее, увеличив начальную скорость, сделать раздвижные станины?

— Это утяжелит пушку — возразил Грендаль.

— Значит, надо подумать о том, как повысить ее характеристики, не утяжелив ее сверх меры — заметил Тухачевский. — Сейчас она годна для борьбы с танками вероятных противников — но, мне ли Вам рассказывать, Владимир Давыдович, об эмпирической закономерности роста характеристик новых классов военной техники?

— Применительно к танкам и самолетам эта закономерность пока что не сказывается — все военные ведомства ведущих стран заказывают технику 'образца 1918 года' — напомнил педантичный швед.

— Полностью с Вами согласен, Владимир Давыдович — именно что пока — не стал спорить Тухачевский. — Рискну предположить, что это 'пока' продлится до тех пор, простите за каламбур, пока военным не выделят денег на перевооружение новой техникой, которая будет в разы дороже и настолько же эффективнее старой.

— Возьмем, к примеру, те же танки. Чуточку утрируя, танк состоит из двигателя, брони, пушки и пулеметов, да ходовой части. Уже сейчас есть аэропланные моторы мощностью 400-500 л.с.; насколько я понимаю, их легко можно будет поставить на танки. С броней тоже ни малейших хлопот, производство броневых листов практически любой толщины отработано для флота. С пулеметами дела обстоят так же, как и с броней — хоть ручные, хоть станковые можно приспособить для танка. Чуточку посложнее с орудиями — но, в принципе, есть отработанные технические решения, позволяющие создать танковое орудие с высокой баллистикой калибра 37-47-мм; чуточку больше хлопот будет с созданием танкового орудия с баллистикой дивизионной пушки калибра 75-77-мм. Действительно существенные сложности покамест с ходовой частью — пока что не удается подобрать сталь, обеспечивающую пробег танковой гусеницы несколько тысяч километров, да обеспечить нужную прочность пальцев гусениц. Но, сильно подозреваю, когда будут изрядные заказы, эти вопросы быстро решат.

— Я думаю, что лет через десять на повестку дня встанет противодействие танкам массой 20-30 тонн, с броней вдвое или втрое толще нынешней, мощными орудиями и хорошей подвижностью.

— Ну, ты сказанул, Михаил Николаевич — засмеялся Ворошилов. — Нам бы нынешние вопросы решить!

— Клим, дорогой, дай товарищам высказаться — мягко поправил наркома Сталин.

— Легкий и мощный самолетный мотор действительно позволит создать танки с качественно более высокими характеристиками — медленно сказал Грендаль. — Положим, сделать для него пушки с названными Вами характеристиками будет не так уж легко — но, за пять или семь лет эта задача решаема. Не знаю, как обстоят дела с гусеницами — я тут не специалист, судить не берусь. Но, если реальностью станут танки с броней в 30-50 мм, то, для борьбы с ними понадобится массовая полковая пушка с начальной скоростью снаряда, сопоставимой с данной характеристикой дивизионного орудия, и, большим углом горизонтального наведения. Кроме того, полагаю, нужна будет противотанковая пушка специальной конструкции.

— Специальная противотанковая пушка точно понадобится — опыт немцев, которых англичане и французы весело утюжили танками, об этом говорит однозначно — согласился Михаил Николаевич. — Конечно, это дело не одного года, да и не трех — но, если мы выживем сейчас, этим надо будет заняться.

Грендаль молча кивнул.

— Михаил Николаевич, а о какой эмпирической закономерности речь? — вычленил главное Сталин.

— Есть такая закономерность, выведенная на примере нарезной артиллерии и броненосцев — голос, да и общий вид Тухачевского свидетельствовали, что отвечает он почти 'на автомате', поскольку алкоголь уже подействовал. — Грубо говоря, когда появляется новый класс боевой техники, первые 40-50 лет идет взрывной рост характеристик: так, нарезные орудия безнадежно устаревали морально каждые 5-7 лет, броненосцы — 10 лет. Потом темпы, с которыми растут характеристики, заметно снижаются — к примеру, орудия с каналом ствола образца 1867 года сейчас металлолом полный, а трехдюймовка, хоть и устарела, вполне пригодна к использованию.

— Или, для примера, можете посмотреть разницу в характеристиках боевых самолетов 1914 и 1918 годов — по ключевым характеристикам разница в разы, хотя они еще из пеленок не выбрались.

— То есть, как только конструкторам и промышленникам дадут деньги на совершенствование танков и самолетов, взрывной рост возобновится? — уточнил Сталин.

— Именно так — согласился Тухачевский. — Поэтому я и настаиваю на том, чтобы делать артиллерийские орудия 'на вырост', с запасом на рост характеристик.

— Это очень сложно, с учетом состояния нашей промышленности — холодно констатировал Грендаль.

— Сложно, согласен — не стал спорить начальник Штаба — только если мы будем сохранять нашу отсталость, как Российская Империя, нас и будут бить смертным боем, как били царскую Россию. Вы вспомните, Владимир Давыдович: Крымская война — русскую пехоту, вооруженную гладкоствольными ружьями, решетят как мишени на стрельбище, из штуцеров; защитников Севастополя расстреливают из новейших мортир. Дело ведь было не в количестве, а, именно что в качестве — и ружей хватало, а пушек было больше, чем у англичан и французов. Дело решило именно качественное превосходство.

— Война 1877-78 годов — Стамбул почти взяли, только противопоставить английским броненосцам было нечего, вот и пришлось утереться.

— Ну, а японской войне и говорить нечего — нас били новейшие английские броненосцы и крейсера, немецкие крейсера и гаубицы, дальномеры и взрывчатка. А нам снова ответить было нечем, не было у нас равного оружия, равной армии и флота.

— И будут бить снова — все, кому не лень, пока это можно будет делать безнаказанно, пока это будет выгодно — мысленно Ленков извинился перед Сталиным за беспардонный плагиат. — Что, англичане и американцы финансировали войну Японии против нас за красивые глаза самураев? Черта с два! Они точно знали, что царская Россия слаба — а, значит, ее можно бить и грабить, значит, вложенные в самураев денежки вернутся с хорошей прибылью!

— И мы сможем избежать такой участи только в одном случае — новый Тухачевский повысил голос — если мы станем настолько сильными, что связываться с нами будет себе дороже! Иначе, рано или поздно, нас, нашу страну, порвут на куски!

— Михаил Николаевич, ты не нервничай, выпей малость — Ворошилов быстро налил чарку до краев, решив раскручивать конкурента на дальнейшую откровенность. — Давай выпьем за погибель всех врагов Союза!

— Оттого, что мы будем пить за погибель супостатов, они не сдохнут — резко сказал помрачневший Буденный. — А ты, Михаил Николаевич, и прав, и, не прав — техника новая нужна позарез, вот только у нас в армии и помимо техники непорядка хватает.

— Непорядка хватает, Семен Михайлович, вот только со многими непорядками ничего сделать, боюсь, не получится — полковник Ленков продолжал жить ролью прозревшего Тухачевского. — Возьмите что расквартирование войск, что тыловые дела в целом, что территориальные дивизии, не к ночи будь помянуты. Так что надо делать то, что в наших силах, а не замахиваться на невозможное.

— Нельзя с этим бардаком мириться! — гаркнул на всю столовую командарм так, что кто-то из прислуги опасливо заглянул в комнату. — Михаил Николаевич, ты же настоящую службу знаешь — ты, б..дь, должен понимать, что если сегодня дать спуску малому бардаку, завтра порядка вовсе не будет! А в территориальных дивизиях не служба, а партизанщина доподлинная, мать ее за ногу! Об остальном и речи нет — какой бардак был в Гражданскую, такой же и остался!

— Ну, это ты, Семен, загнул — сейчас порядка намного больше — Ворошилов был и недоволен тем, что непорядки в наркомате вываливают Кобе, и, мысленно костерил себя за неудачную идею — Тухачевский-то высказывается, да только Семен начал в своей манере резать правду-матку, его хрен заткнешь, пока не выскажет все наболевшее, а ему Сталин верит.

— Какого порядка, Клим? Такого, что мы из территориальных дивизий ни хрена толкового кадра (тогда было принято говорить именно так — В.Т.) не имеем? Или того, что бойцы там в самоволку сотнями бегают — дисциплина там и не ночевала? О выступлениях территориальщиков я уж молчу — хорошо, что они до оружия не добираются! Это порядок, мать твою поперек?! — Буденный был человеком горячим, и, сейчас он 'завелся'. — А насчет того, что в иных полках что бойцы, что семьи командирские в землянках живут — это, б..дь, порядок? Что жратва где есть, а где ходят полуголодные — это порядок?!

— Ты головой подумай — может, летом воевать придется, а у нас три четверти дивизий территориальные, от которых толку, как от козла — молока! Чем воевать будем — двадцатью двумя кадровыми дивизиями?!

— Семен Михайлович, это все правду Вы говорите — Тухачевский говорил спокойно, вернувшись к нормальной для него холодной корректности — вот только вины Климента Ефремовича в том нет. К сожалению, такие у нас реалии — а изменить их вряд ли возможно.

— А воевать твои реалии будут?! Ты сам подумай, что несешь! — Буденный не собирался успокаиваться.

Ворошилов был не на шутку удивлен — нет, не тем, что Тухачевский взялся судить о вине наркома, от него еще и не такого можно было ожидать — а, тем, что начальник Штаба взялся его защищать.

— Семен Михайлович, давайте рассудим спокойно — предложил Михаил Николаевич. — Я изложу свое видение текущего момента, а Вы меня поправите, если ошибусь. Пойдет так?

— Валяй — Буденный был готов спорить.

— Начнем с расквартирования войск, это самое простое. Сейчас у нас сохраняется порядок царских времен, полкам и дивизиям выделяются деньги на строительство — а, уже они должны договариваться с местными властями о строительстве на эти суммы. Вот только времена у нас не царские — стройматериалы на рынке не купить, они распределяются централизованно по фондам, да и частных подрядчиков нынче нет. Вот и имеем, то, что есть — там, где местные власти хотят и могут помочь армии, что-то строится и ремонтируется; там, где не могут или не хотят — приходится рыть землянки — Михаил Николаевич спокойно констатировал факты.

Буденный мрачно молчал — возразить было нечего.

— С Вашего разрешения, Михаил Николаевич, позволю себе напомнить Вам французскую поговорку 'Хотеть — значит, мочь' — холодно заметил Грендаль.

— С Вашего разрешения, Владимир Давыдович, позволю себе напомнить Вам постулат 'Не бывает правил без исключений' — с ледяной вежливостью передразнил инспектора артиллерии Тухачевский. — Конкретный пример — в Улан-Удэ бедствует расквартированная там кавалерийская дивизия. Нет возможности построить конюшни, артиллерийские парки, жилые помещения — семьи комсостава живут по три или четыре семьи на комнату во всех пригодных местах, включая красные уголки (лично читал в ЦАМО доклады комдива Рокоссовского в НКО, написанные в начале 30-х — В.Т.). Местные власти физически не могут дать ничего — нет там строительных материалов, голая степь вокруг. И подвести их — целое дело, крайне дорогостоящее.

— Подождите, товарищ Тухачевский — а что Вы предлагаете? — Сталин, как это с ним водилось, предпочитал жалобам на тяжкую жизнь конструктивный подход.

— В рамках существующей системы сделать ничего невозможно — пожал плечами начальник Штаба. — Смена же нынешнего порядка в данном вопросе выходит за пределы моих полномочий. Насколько я понимаю, это даже не во власти наркома.

— А подробнее нельзя? — спросил Сталин, для которого фокусы Тухачевского были в порядке вещей, генеральный секретарь насмотрелся на них еще во время польской кампании двадцатого года — так что приходилось общаться с ним, как с капризной барышней.

— Создать в наркомате управление по расквартированию и строительству, централизованно занимающееся строительством оборонных объектов — неторопливо начал Ленков, очень довольный тем, что сумел 'включить на себя' Вождя. — Выделить для его комплектования командиров, которым состояние здоровья или уровень квалификации не позволяет нести службу в войсках. Что касается рядового состава, тут возможны варианты — или формировать части из негодных к строевой, или, попросту набирать в качестве вольнонаемных безработных. Опять же централизованно выделить карьеры с глиной, песком, известняком, строительным камнем, делянки для заготовки древесины — разумеется, с разбивкой по округам. Поручить инженерам-строителям подготовить типовые проекты казарм, штабов, конюшен, парков для техники — с поправками на климатические условия, в средней полосе можно строить не столь утепленные здания, как в Сибири или Дальнем Востоке, в Туркестане своя специфика. Вот тогда, полагаю, удастся постепенно сдвинуть дело с мертвой точки.

— А деньги на все это? — спросил Сталин.

— Деньги выделяются, хоть и немного — вопрос в том, как преобразовать эти деньги в постройки — ответил начальник Штаба.

— А ты что скажешь, Клим? — поинтересовался Сталин.

— Хорошее предложение, товарищ Сталин — Ворошилов искренне обрадовался возможности укрепить свой авторитет в армии, благо в хозяйственных делах он разбирался неплохо, да и кадровую работу любил — а тут возможности открывались немалые, целое управление сформировать, шутка ли.

— А что Вы, товарищ Тухачевский, скажете насчет тыла в целом? — Сталин решил полностью использовать момент, как следует расспросив гостя, благо он сегодня был не просто откровенен, но и готов высказывать свои предложения — пока, вполне разумные.

— Тыла у нас нет — кратко сообщил начальник Штаба. — Причина все в том же следовании царским порядкам. Поэтому части и соединения вынуждены опираться, в значительной степени, на местные возможности. В случае большой войны повторится расклад Империалистической войны — в одном месте будет густо, в другом — пусто, а центр будет судорожно пытаться 'залатать тришкин кафтан'.

— Если Вас интересует мое мнение по части преодоления этого положения — Михаил Николаевич сделал паузу, дождавшись кивка Сталина — то, теоретически, выход состоит в перенимании германской модели централизованной службы тыла при Генеральном Штабе, обслуживающей интересы армии в целом, и, еще в мирное время учитывающей ресурсы всей страны для использования их для обороны в случае большой войны. Именно благодаря этой системе Германия, испытывавшая жесточайшую нехватку всего и вся во время Империалистической войны, продержалась четыре года — практически все, имевшееся в стране, использовалось с эффективностью, близкой к ста процентам.

— Сразу скажу — я не представляю, как это сделать практически. У нас нет специалистов, способных спланировать централизованную систему снабжения даже в мирное время — о военном и речи нет. Теоретически, нетрудно рассчитать потребность в тех же продуктах питания или стройматериалах. Труднее будет централизованно заготовить все необходимое — но, это тоже возможно. Хранение же и регулярная доставка по частям и соединениям, разбросанным по всей стране, зачастую там, где нет дорог, представляет неразрешимую задачу. Я не знаю, кто может с ней справиться.

— Отдельной задачей является снабжение семей командного состава — в принципе, у нас есть лавки военной торговли в отдаленных гарнизонах, но, практически, в них есть только папиросы и одеколон (соответствует РеИ — В.Т.). Опять же, теоретически можно перевести систему 'Военторга' в наркомат обороны (в РеИ сделано в 50-х годах, при Жукове — В.Т.), с выделением ей централизованных фондов — но, это задача на уровне ЦИК.

— А что Вы скажете о территориальных дивизиях? — Сталин внимательно отслеживал реакцию присутствующих и делал свои выводы — если уж Тухачевскому не возражали ни ненавидящий его Ворошилов, ни 'отпустивший поводья' Буденный, ни с трудом переносящий его Грендаль, следовательно, с очень высокой вероятностью, начальник Штаба говорил о действительных непорядках и предлагал дельные выходы из положения.

— Это полнейшая безнадежность, во всех смыслах — и, самое страшное, что даже теоретического выхода из положения не просматривается — Михаил Николаевич прямо смотрел в глаза собеседнику, убедительно демонстрируя искренность человека, добросовестно исполняющего свои обязанности, но, в принципе не способного справиться с данной задачей.

— Эта задача не имеет решения ни в плане психологии, ни в смысле организации — но, отказаться от ее решения именно в таком варианте не представляется возможным. Абсолютный тупик.

— Михаил Николаевич, а простыми русскими словами растолковать нельзя? — раздраженно поинтересовался Семен Михайлович.

— Почему же нельзя? Можно — пожал плечами начальник Штаба.

— Так растолкуй, вперехлест тебя через семь гробов! — рявкнул командарм.

— Часть первая — психология. Точнее, настрой призывающихся на сборы бойцов и младших командиров — говоря попросту, им эта военная учеба не только не нужна, но и вредна, поскольку отрывает от хозяйства и семей — начал обстоятельно объяснять Тухачевский. — А, поскольку краткосрочные сборы воспринимаются ими не как новый период жизни, как у бойцов срочной службы в кадровых дивизиях, а, как временный отрыв от повседневной жизни, то у них нет желания учиться военному делу всерьез, а вот желания побыстрей развязаться с этим делом — хоть отбавляй. Они не службу несут — они своеобразную барщину отбывают, вот и валяют дурака.

— Сказал бы проще — они хотят вернуться к хозяйству и бабам, вот и бузят от всей дури; нет, не можешь ты не умничать, Михаил Николаевич — психологию какую-то приплел — Семен Михайлович явно был крепко раздражен.

— Мне продолжать, или достаточно? — интонациями, звучащими в голосе Тухачевского, можно было насмерть заморозить птиц в полете.

— Семен, тебе дадут высказаться, в свой черед; Михаил Николаевич, продолжайте, пожалуйста — властно приказал Сталин.

— Часть вторая — организационная. В принципе, для того, чтобы территориальные дивизии были бесполезны, достаточно нежелания подавляющего большинства учиться — не зря ведь подмечено в народе 'Что привести лошадь на водопой может и один человек — но и десятка не хватит, чтобы заставить ее пить, если она этого не хочет' — но и учить меньшинство, желающее освоить военное дело, толком некому — продолжил начальник Штаба — поскольку на 10-15 тысяч призывников на сборы приходится 168 командиров постоянного состава, такие уж у нас штаты (соответствует РеИ — В.Т.). То есть, на одного командира — 60-90 призывников. При таком раскладе невозможно научить толком — тем более, за очень ограниченный промежуток времени.

— Вредительство эти штаты — вот и все! — не выдержал Буденный. — В старой армии один унтер-сверхсрочник приходился на полсотни рыл кадровых — и, то, этого ни х.ра не хватало! По уму, надо вдвое или втрое больше!

— Эх, Семен Михайлович, по-хорошему, нам бы стоило попытаться перенять нынешнюю германскую систему — в пределах возможного, конечно — вздохнул Тухачевский. — Будь у нас сейчас полсотни дивизий, имеющих половину той выучки, которая есть у нынешней германской пехоты и кавалерии, насчет итогов возможной войны голова бы болела не у нас, а у Пилсудского с Фердинандом I (румынский король умер 20.07.1927 года — В.Т.). А, скорее всего, все лимитрофы сидели бы, как мыши под веником, боясь чихнуть без разрешения из Москвы.

— Вот только это невозможно.

— Конечно — одобрительно кивнул Сталин — у нас на это нет денег.

— Деньги, в принципе, есть — не согласился Тухачевский. — Содержание каждой территориальной дивизии обходится в 2,5 млн. рублей с 'копейками', на два процента дороже содержания кадровой дивизии.

— То есть, от территориальных дивизий толку никакого — а обходятся они даже дороже кадровых? — голос Сталина был ровным, но, в глаза ему в этот момент лучше было не смотреть — там бушевала штормовым океаном ледяная ярость, чего и следовало ожидать при известии, что больше четверти военного бюджета СССР, 175 миллионов рублей, оторванных от нищего народного хозяйства, вышвыриваются на ветер.

— Да — просто ответил Тухачевский.

— Семен, это правда? — столь же спокойно спросил Вождь.

Буденный молча кивнул.

Сталин перевел взгляд на Ворошилова — Климент Ефремович был храбрым человеком, что многократно подтверждал в течение своей жизни, но, под взглядом старого товарища он побледнел до белизны первого снега. В комнате висело гробовое молчание.

— Должен заметить, что вины никого из присутствующих в таком положении вещей нет — нарушил молчание Михаил Николаевич. — Строго говоря, тут вообще нет конкретного виновника.

— В самом деле? — как ни странно, но Сталин сумел удержать эмоции под полным контролем — вопрос прозвучал совершенно буднично.

— Военную реформу проводили в соответствии с теорией марксизма-ленинизма — а, и Энгельс, и Ленин придерживались теории 'вооруженного народа' — пояснил Тухачевский. — В 'Апрельских тезисах' Ильич вообще выдвинул идею полной замены регулярной армии всеобщим вооружением народа (соответствует РеИ — В.Т.). К сожалению, теория не вполне соответствует практике.

— Я понял — сказал Сталин, который действительно все понял — к этому времени, почти десять лет занимаясь реальным управлением государством и превращением большевистской партии из дискуссионного клуба теоретиков в систему управления огромной страны, он успел не только понять, насколько коммунистическая теория отличается от реалий России, но и понять полнейшую бесполезность для государственного строительства тех, кого он сам позднее назовет 'коммунистическими начетчиками'.

Вячеслав Владимирович мысленно поздравил себя — объяснение существенных изменений в Тухачевском, логичное, весьма убедительное для Сталина, с учетом его характера, было почти принято. Ключевой чертой характера Сталина — руководителя государства была абсолютная ответственность за судьбу страны. Иосиф Джугашвили не был мягким и добрым человеком, он, начиная с определенного момента, почти не жалел людей — но, он был безжалостен и жесток во имя спасения России, в то время находившейся на краю гибели. Поэтому он мог понять изменения в начальнике Штаба РККА, если они объяснялись тем, что в определенный момент, поняв, что Советская Россия балансирует на краю пропасти, осознал свою ответственность за судьбу Родины — и, начал делать то, что было в его силах.

— Михаил Николаевич, как ты думаешь, а подправить теорию никак нельзя? — хмуро спросил командарм.

— Съедят живьем, Семен Михайлович, при первой же попытке это сделать — в голосе Тухачевского прозвучала усталая обреченность. — Кто мы такие по сравнению с Энгельсом и Лениным?

— Кроме того, Вы не забывайте, территориальные дивизии являются одной из 'любимых игрушек' ОГПУ — это ведь они обожают идею, что, если бывшие царские офицеры попробуют поднять мятеж, опираясь на кадровые части, то, этот мятеж можно будет подавить силами войск ОГПУ и территориальных дивизий. При попытке отобрать у них эту 'игрушку' обвинят в чем угодно — от белогвардейского заговора до работы на разведку негуса абиссинского.

— Ну а если эту идею выдвину я? — предложил Буденный.

— Значит, тайным белогвардейцем и английским шпионом будете Вы — констатировал Михаил Николаевич. — Семен Михайлович, поймите Вы простую вещь — чекисты сейчас даже не 'вещь в себе', а, этакое 'государство в государстве'. Их толком никто не контролирует, они сами по себе — а, органы контролируют всех. И, силой их не подавить, просто потому, что ни у НКВД, ни у РККА нет такой силы. Они хотят,

чтобы такое положение сохранялось — и, сделают для этого все.

— В ЧК есть честные, по-настоящему партийные товарищи — Ворошилов попытался отыграться.

— Есть, Климент Ефремович, кто же спорит? — Тухачевский явно не хотел спорить, он выглядел смертельно уставшим человеком. А еще там есть троцкисты — и, я не знаю, что им придет в голову. Кроме того, я не возьмусь сказать, кто там сильнее — честные большевики или троцкисты.

Ворошилов замолчал — Тухачевский метко ударил в больное место, возразить ему было нечего, достаточно было вспомнить восстание в Гамбурге или взрыв в главном соборе Софии, устроенные боевиками Коминтерна 'на паях' с троцкистами из ИНО ОГПУ.

— Вы считаете, что белогвардейский мятеж невозможен? — спросил Сталин.

— Если он не исключен — а исключить такую возможность может только глупец — значит, возможен — полковник Ленков снова использовал более позднее высказывание самого Сталина, разумеется, не из любви к плагиату, а, для того, чтобы Вождь для себя отметил схожий стиль мышления; это было очень важно, Сталин неохотно отказывался от своих симпатий к тем, кого считал искренними единомышленниками.

— Я считаю, что дело совсем не в том. Несколько упрощая, у нас в наркомате есть две ключевые точки зрения: первой придерживаются бывшие царские офицеры, ставя во главу угла чистую военную квалификацию; сторонниками второй являются красные командиры, выдвинувшиеся во время Гражданской — они считают самым главным безусловную верность идеалам коммунизма. Можно сформулировать это чуточку иначе — первые считают, что руки, которым Родина доверила оружие, должны быть умелыми, вторые — что эти руки должны быть беззаветно преданы социалистическому Отечеству. Правы и те, и другие — Красная Армия должна быть и умелой, и верной, равно важны оба этих качества.

— Товарищи учатся — огрызнулся Ворошилов — но, нельзя же требовать всего и сразу.

— Многие действительно учатся всерьез — спокойно согласился начальник Штаба — но, таких, кто откровенно валяет дурака, будучи отправлен на учебу, тоже хватает. Я навел справки — например, на комполка Жукова преподаватели нахвалиться не могли, он все свободное время сидел над книгами и картами, и, многому научился; комполка же Болдина 'тащили за уши', по просьбе комиссара и, из уважения к его заслугам в Гражданскую — но, читать карту 'с листа' он так и не научился (И.В. Болдин этому не научился и будучи генерал-лейтенантом, заместителем командующего ЗОВО — В.Т.), да и простейшие расчеты он делать толком не умеет. Оба из бедных крестьянских семей, с начальным образованием, унтеры царской армии, Георгиевские кавалеры, хорошо проявившие себя во время Гражданской, оба члены партии — и, оба учились в одно и то же время, у одних преподавателей. Дипломы у обоих одинаковые — только один становится настоящим специалистом военного дела, подающим большие надежды, по словам его учителей, а второй.. Мне даже говорить не хочется..

В комнате повисло тяжелое молчание.

— От того, что дураку дали диплом, умным он не стал — мрачно констатировал ценивший знания Буденный.

— Если бы только это, Семен Михайлович — вздохнул Тухачевский. Вот сами посудите — есть неуч без диплома, так ему больше батальона или эскадрона не дадут, а, если у него будет диплом, так ему и полк дадут, и дивизию, и выше он расти может..

Сталин молча наблюдал за беседой. Подтекст сказанного был чист, как ключевая водичка — если неумеха выше батальона не поднимется, так он, самое большее, этот батальон и угробит, случись война. А если такой будет командовать дивизией? А ведь со временем, если такой кадр в мирное время дров не наломает, он ведь может дорасти и до командования армией или фронтом. Да что далеко ходить — живой пример сидел напротив! Хорошо, что Тухачевский начал браться за ум — только провала Польского похода это исправить не могло!

Другой вопрос, что начальник Штаба осознал всю серьезность ситуации — иначе объяснить то, что он сознательно открывался для уничтожающей критики, объяснить было невозможно. Коба искренне надеялся на то, что у Клима хватит ума смолчать — в противном случае, можно было не сомневаться в том, что Тухачевский вежливо поблагодарит за приятную компанию, попрощается, встанет и уйдет. При его самолюбии от него можно было ждать и рапорта о переводе на другую должность — а, уж рассчитывать на откровенность в узком кругу мог только очень наивный человек. А сейчас на счету был каждый человек, готовый работать на своем посту!

— Так что, предлагаешь гнать заслуженных людей из Красной Армии? — агрессивно спросил Ворошилов.

— Нет, конечно, товарищ нарком — хотя бы потому, что кадры являются Вашей прерогативой — с непробиваемой вежливостью ответствовал начальник Штаба.

Трудно было не понять недосказанное: 'И отвечать за их художества будете тоже Вы'.

— Товарищ Тухачевский, Вы упоминали германскую систему — не могли бы Вы подробнее рассказать, в чем она заключается, и, как ее можно приспособить к нашим условиям — Сталин понял, что вмешаться надо срочно, иначе нарком с начальником Штаба переругаются насмерть, после чего о нормальной совместной работе можно будет забыть надолго; да и довольно сумбурное обсуждение давно пора было переводить к обсуждению того, что можно сделать, улучшая систему, а, не перечисляя ее недостатки.

— Германская система, товарищ Сталин — задумчиво повторил Михаил Николаевич, явно собираясь с мыслями, а не произнося заранее заготовленную речь.

— Начну с того, что англичане с французами, ограничив численность Рейхсвера ста тысячами человек, загнали себя в неочевидную ловушку. При 80 миллионах населения, и, соответственно, рекомендуемой численности армии мирного времени в 800 тысяч, создание стотысячной армии, комплектуемой по найму, означало попросту то, что немцы смогут отбирать для службы наилучший кадр — что они и сделали, и делают. Тот же расклад с господами офицерами — из всего офицерского корпуса кайзеровской армии было отобрано всего 4 тысячи офицеров, но, это были и есть самые сливки, лучшие из лучших.

— Конечно, стотысячная армия вряд ли сможет защитить Германию даже от коалиции Чехословакии и Польши — просто потому, что немцев слишком мало, а, тяжелой артиллерии, танков, боевых аэропланов, газов у них нет — в рамках обычного военного соотношения сил это невозможно, если оставаться в рамках привычных военных шаблонов. Немцы это тоже прекрасно поняли — и, начали свою игру, насколько я могу судить, включающую отказ от привычных норм. Они создали армию-концентрат, где каждый — подчеркиваю, каждый, без исключения — солдат подготовлен к исполнению должности унтер-офицера; каждый унтер-офицер может исполнять обязанности младшего офицера, в должности заместителя командира роты или командира роты; а, абсолютно каждый офицер может занять должность на ступеньку выше нынешней — квалификация позволяет. Проще говоря, когда у нас говорят, что в Рейхсвере всего десять дивизий, семь пехотных и три кавалерийские, стоило бы добавлять — у германцев десять дивизий, на сто процентов укомплектованных унтер-офицерами и офицерами, причем, действительно отборными. Качество таких дивизий можете представить себе сами — эти соединения, как минимум, не уступают царской лейб-гвардии или офицерским полкам Белой армии. Да, в отличие от последних, они укомплектованы по штату и отлично снабжаются.

— Есть и еще одно отличие, менее заметное, но, очень существенное — поскольку их очень мало, то, немцы сознательно отказываются от привычных по Империалистической войне тактических шаблонов, всячески поощряя импровизацию в стиле отборных формирований, благо, при таком личном составе это вполне возможно. С небольшой натяжкой можно сказать, что они выводят всю армию на уровень штурмовых групп кайзеровской армии, творчески перерабатывая опыт штурмовых дивизий. Это очень важный момент — при прочих равных условиях победят те, кто лучше подготовлен тактически. У них же вся нынешняя армия, фактически, является одной громадной 'лабораторией тактики', где создаются тактические схемы будущей войны.

Сталин слушал, внимательно при этом поглядывая на реакцию остальных гостей. На лицах Буденного с Куликом было написано удивление пополам с уважением — это было понятно, ветераны Империалистической войны к германцам относились серьезно, удивление же было вызвано тем, что Тухачевский освещал проблему с неизвестного ракурса. Грендаль тоже был удивлен — но, его удивление было иного плана, он явно не ожидал от начальника Штаба таких познаний; суть же сказанного ему явно была известна. Клим плохо скрывал раздражение — мало того, что он сегодня попал в дурацкое положение, так еще Тухачевский нес очередную заумь, читалось на его лице.

— Предусмотрели немцы и обучение молодого пополнения, пусть и не дотягивающего по качеству до солдат, отслуживших по призыву. Практически сразу после заключения Версальского мира по всей Германии, как грибы после дождя, начали расти клубы — стрелковые, конные, автомобильные, планерные, да всякие, включая такие, где всерьез учат радиоделу или морскому ремеслу. Очень многие офицеры кайзеровской армии, не попавшие в рейхсвер, были трудоустроены в такие клубы наставниками, судьями, еще кем-то. Членство в них сугубо добровольное — молодежь, занимающаяся в таких клубах, еще и взносы платит за то, что ее учат военному делу. Конечно, взносы эти полностью расходов не покрывают — какие-то здания, участки и оборудование передала армия, когда ее сокращали, чем-то помогают местные власти, что-то дают капиталисты.

— В этих клубах учатся миллионы немецких мальчишек и юношей — и, делают это не на страх, а, на совесть, вгрызаясь в военное дело со всем мыслимым старанием. Опытные фронтовики учат их самым серьезным образом, передавая нажитые умения и опыт. Для Антанты все представлено благопристойнее некуда — вот тут стрелковый клуб, всего-то и дел, что мальчишки пуляют по мишеням; здесь — юные немцы осваивают автодело; вот тут — сами строят простенькие планеры и помаленьку летают на них.

— Погоди, Михаил Николаевич — так я понимаю, этим обучение не ограничивается? — спросил Буденный.

— В каких-то клубах — не ограничивается, а, в каких-то — и, вправду так — ответил Тухачевский. — Насколько я знаю, стрелковые и конные клубы выпускают почти готовых пехотинцев и кавалеристов — во всяком случае, начала они знают твердо, это не наши новобранцы, которых всему надо учить с самых азов. Выпускник же автомобильного или радиоклуба является почти что готовым армейским шофером или радиотелеграфистом. Планерист — это заготовка для подготовки летчика, он уже немало знает и умеет.

— Это ты намекаешь на территориальные дивизии? — прямо спросил Буденный.

— Именно, Семен Михайлович — согласился Тухачевский. — Я ничего не говорю, учить народ военному делу надо — вот только, делать это можно очень по-разному. Вы сами знаете, из этой узаконенной махновщины в лучшем случае армия получает посредственных стрелков и кавалеристов — и, то, дай Бог, таких пятая часть от общего числа.

— Меньше — буркнул командарм.

— О том, чтобы получать оттуда ценный кадр речи нет вообще — ни шоферов, ни радиотелеграфистов, ни планеристов мы оттуда не получим никогда, просто потому, что некого учить, и, некому учить — констатировал начальник Штаба. — С хозяйственной же точки зрения выходит, что на подготовку средненького стрелка там уходит впятеро больше денег, чем в кадровой. А если учесть то, что в кадровых дивизиях учат и младших командиров, и пулеметчиков, и артиллеристов — то, выходит, отдача от вложенных средств там чуть ли не вдесятеро меньше, чем в кадровых дивизиях.

— А у германцев расклад совсем другой — они, тратя намного меньшие деньги, на энтузиазме молодежи, подкрепленном опытом старых вояк, готовят кадр будущей массовой армии; качество их системы вневойсковой подготовки таково, что эти кадры, когда придут на службу, потребуют совсем небольшой дополнительной учебы — год службы, и, это будут первоклассные солдаты.

— Так какого хрена ты молчал?! — повысил голос Ворошилов.

— Не припомню, чтобы Вы меня спрашивали — огрызнулся Тухачевский — а, напрашиваться с советами я не приучен, не обессудьте.

— Михаил Николаевич, так получается, если у нас будет такая система, то, там можно будет учить и пулеметному делу, и артиллерийскому совершенно открыто — вмешался молчавший доселе Кулик. — У нас ведь инспекторов Антанты нет.

— Полностью с Вами согласен, Григорий Иванович — охотно согласился Тухачевский. — Я больше скажу — нам не будет нужды играть в частные клубы, мы сможем открыто создать централизованную систему под патронажем наркомата обороны. Заодно мы сможем пристроить к полезному делу тех заслуженных командиров, кто по состоянию здоровья или еще по каким причинам не может нести службу — конечно, с сохранением званий и должностных окладов. Ведь если система будет централизованной, то, понадобятся руководители областного, краевого, центрального уровней.

— А командовать войсками мы оставим царских офицеров? — криво улыбнулся нарком.

— Делать ставку на царских офицеров мы не сможем просто по причине того, что их и немного, и, значительная их часть уже лет через пять-десять не сможет командовать войсками в силу возраста и состояния здоровья — холодно объяснил начальник Штаба. — А вот в подготовке нового поколения старших и высших командиров они будут незаменимы.

Редкий случай, но, при этих словах Тухачевского мысли собравшихся совпали почти на сто процентов. Сталин подумал, что 'Миша' нашел хороший способ смягчить жесточайший служебный конфликт золотопогонников и краскомов — если первые постепенно будут переходить на преподавательскую работу, освобождая свои должности для выдвинувшихся во время Гражданской войны вторых, это позволит резко уменьшить остроту противостояния. Кроме того, переход старых кадров в училища и академии позволял улучшить качество преподавания — а, военное образование оставалось не самой сильной стороной Красной Армии. Кроме того, хитрющий Тухачевский нашел способ изящно избавиться от сомнительной, с точки зрения квалификации и благонадежности, части героев Гражданской — соорудить им должности с красивыми названиями, сохранить жалование, вот и все приличия будут соблюдены, а возможностей 'мутить воду' у них резко поубавится. Примерно так же подумали Буденный, Грендаль и Кулик. Ворошилова же мучал вопрос — на что нацеливается Тухачевский, если он подкинул ему целых три возможности хорошо себя проявить? Имевший богатейший опыт комиссарской работы нарком 'собаку съел' на решении вопросов со снабжением и расквартированием войск — так что Климент Ефремович обоснованно не сомневался в своей способности пусть и не сразу, но, положительно решить эти вопросы. А это автоматически резко повышало его авторитет и в армии, и в партийных кругах. С системой вневойсковой подготовки молодежи дело обстояло еще проще и быстрее, чем с налаживанием тыла и расквартирования. Возможности же любимой им кадровой работы открывались и вовсе безграничные.

— Налажена и система повышения квалификации офицерских кадров — у германцев, согласно Версальскому договору, нет военных академий, так они наладили учебу и обмен опытом в частях и соединениях — продолжил начальник Штаба. — Есть и контроль — каждый офицер обязан раз в год сдавать письменные экзамены по специальности.

— Что же касается вооружения и боевой техники, запрещенных по Версальскому договору, то, немцы выходят из положения, переводя научно-исследовательские работы, подпадающие под запреты, на фирмы в других странах — Крупп купил шведскую фирму 'Бофорс', там и отрабатываются артиллерийские дела; Дорнье работает с итальянцами, занимаясь 'летающими лодками'; Фоккер разрабатывает истребители в Голландии.

— Но, по сути дела, это только вершина айсберга. Самое главное делается в самой Германии — и, придраться к этому невозможно. К примеру, концерн 'Круппа' усердно разрабатывает новейшие металлорежущие станки — что тут военного?

— Не только станки, Михаил Николаевич — вступил в беседу Грендаль. — Там работают над новыми марками специальных сталей, металлорежущим инструментом, позволяющим в разы увеличить скорость обработки металлов и резко улучшить чистоту обработки поверхностей, грузовиками — да много над чем.

— И, Вы правы — все это складывается в единую промышленную базу, которая до известного момента будет работать над выпуском мирной продукции. Вот только есть один пикантный момент — за несколько лет ее можно перевести на выпуск оружия и военной техники.

— Спасибо за дополнение, Владимир Давыдович — вежливо поблагодарил Тухачевский. — 'Крупп' лишь один из примеров, не более того — я его выбрал потому, что 'Пушечные короли', как говорится 'на слуху'. Можно вспомнить производящие грузовые автомобили компании 'Даймлер-Бенц' и 'МАН' — понятно, что грузовики могут с равным успехом возить и мирные грузы, и, обслуживать надобности армии; но, отработанные двигатели, да и шасси в целом, можно использовать для военной техники, бронеавтомобилей и артиллерийских тягачей, как это сделали французы со своим полноприводным автомобилем 'TAR' в Империалистическую войну. Не лишне упомянуть и вовсе невоенную, на любой взгляд, продукцию фирмы 'Ланц', нефтяные тракторы 'Бульдог' — их-то к надобностям современной войны приспособить и вовсе мудрено, слишком они примитивны.

Михаил Николаевич сделал паузу, давая возможность собеседникам высказаться.

— Насколько я знаю, они действительно предельно примитивны — и, не особо экономичны — высказался Сталин. — Или, Вы хотите сказать, что их как-то можно приспособить к военному делу?

— К военному делу, насколько я понимаю, разве что для обеспечения каких-то тыловых потребностей, чтобы высвободить современную технику для действующей армии — ответил начальник Штаба.

— Я бы предложил взглянуть на проблему немного шире, сделав выводы из опыта царской России в Империалистическую войну. Что тогда происходило? В армию было мобилизовано много здоровых мужчин, также было реквизировано значительное количество лошадей — закономерным следствием стало существенное сокращение сельскохозяйственного производства, лишившегося рабочих рук и тягловой силы. Последствия известны — а ведь фронт не в последнюю очередь силен тылом, так было и будет.

— Без жратвы много не навоюешь — согласился Кулик.

— Без продовольствия вообще далеко не уехать — развил мысль Тухачевский. — Возникает вопрос — как с этим справиться? По опыту ведущих капиталистических стран, в первую очередь, САСШ, ответ очевиден — чем выше энерговооруженность в расчете на каждого работника, тем выше производительность труда и в сельском хозяйстве, тем меньше рабочих рук нужно для обеспечения страны продуктами питания.

Для себя Сталин отметил, что производительность сельского хозяйства зависит еще очень много от чего, что не было упомянуто — но, и мысль была здравая, да и то, что начальник Штаба начал думать о хозяйстве страны в целом, заслуживало одобрения. Да вообще, Тухачевский явно понял то, что 'революционная фраза' хороша на митингах, а не на серьезном обсуждении в узком кругу.

— Казалось бы, ответ очевиден — по примеру САСШ надо ориентироваться на производство грузовиков, тракторов и комбайнов с карбюраторными двигателями. При более подробном рассмотрении вопроса выясняются следующие вопросы: во-первых, для этой техники нужны квалифицированные специалисты, во-вторых, нужен бензин — очень много бензина. В Америке эти вопросы давно решены — у нас же тут и конь не валялся, кроме того, основное производство бензина находится в Азербайджане, Майкопе, Грозном. В центр страны доставить его нетрудно, но у нас ведь есть и Сибирь с Дальним Востоком.

— Вот тут и проявляются преимущества таких тракторов — они могут без перенастройки двигателей работать и на неочищенной нефти, и на скипидаре, и на любой горючей жидкости. Кроме того, они намного проще в производстве, обслуживании и ремонте, дешевле — в силу той самой примитивности. Помимо всего, как мне объяснили, на базе трактора 'Бульдог', если сделать новую коробку передач, вполне возможно создать мощный, хотя и не особо скоростной тягач (в РеИ тягачи-'Бульдоги' были запущены в серию в 1937 году, во время ВМВ широко использовались тыловыми частями ВС Германии — В.Т.).

— А леса у нас до хрена, так что скипидара можно выгнать много, прямо на месте — задумчиво сказал Буденный.

— На Северном Сахалине есть нефть — вот только нефтепереработки у нас на Дальнем Востоке нет — поддержал Грендаль. — Вы говорите, Михаил Николаевич, возможны 'Бульдоги'-тягачи?

— Там есть новый трактор HR-2, с номинальной мощностью дигателя в 22 л.с., и, пиковой — 30 л.с.; в принципе, на этой базе возможно создание целого семейства тракторов и тягачей, превосходящих пятнадцатисильные 'Фордзоны' и мощностью, и дешевизной с простотой в производстве и обслуживании, и полнейшей нетребовательностью к качеству топлива, что для нас очень важно (HR-2 был создан в 1927 году; в 30-е серийно выпускалось целое семейство техники, с двигателями от 15 до 55 л.с. (мощности указаны по состоянию на середину 30-х годов), включающее в себя колесные и гусеничные трактора; в СССР существовало мелкосерийное производство подобной техники, пусть и менее совершенной — оно было свернуто в конце 20-х, поскольку фермерские, по замыслу, трактора не сочетались с колхозами — В.Т.). В принципе, на базе наиболее мощных тракторов, с новой коробкой передач, возможны относительно быстроходные колесные тягачи, способные тянуть несколько прицепов с грузом в десяток тонн, конечно, скорость такого автопоезда невелика — обстоятельно ответил Тухачевский. — Конечно, это не замена нормальных тракторов и грузовиков, а, только дополнение к ним.

— Но не медленнее груженой пароконной телеги? — уточнил инспектор артиллерии.

— По хорошей дороге, по расчетам, порядка 10-15 км/ч — но, проходимость резко уступает конной запряжке — ответил начальник Штаба.

— Для тылового снабжения вещь полезная, можно перевозить тяжелые и негабаритные грузы — констатировал Владимир Давыдович.

Сталин для себя констатировал отличную подготовку Тухачевского к этой беседе, причем, с учетом хозяйственных хлопот советского руководства. Сибирь и Дальний Восток были постоянной головной болью — все понимали, что ими надо заниматься, эти территории надо развивать, но, вопрос упирался в недостаточность базы для развития в Западной Сибири, и, почти полное ее отсутствие в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке. Там в жутком дефиците было все, от рабочих рук и продовольствия, до жидкого горючего и техники — в избытке имелись только древесина и вода. А края были богатейшие, это являлось доказанным фактом.

'Миша' весьма прозрачно намекал на то, что имейся у Союза 'Бульдоги', и, освоение Восточной Сибири с Дальним Востоком, связанных с Европейской Россией только ниточкой Транссиба, резко упростится, за счет той же энерговооруженности и неприхотливости техники. Это было весьма разумным предложением — вопрос был лишь в том, кто до такого додумался?

Сам Тухачевский был весьма неглупым человеком — вот только, для таких экономико-технических намеков его гуманитарное образование вряд ли дотягивало.

Для Кобы не была секретом давняя, еще со времен Милютина и Барятинского, борьба между Военным министерством и Генеральным Штабом за главенство в армии. После революции это противостояние было унаследовано аппаратом Наркомата Обороны и Штабом. Более того, стоявший у истоков Октября Сталин знал подоплеку истории Октября, немалая часть которой состояла в поддержке большевиков частью генштабистов. Сейчас лидером штабистов, боровшихся с Ворошиловым за создание советского аналога Большого Генштаба Германии, контролирующего армию, и, более того, имеющего полноценное влияние на экономику и политику страны, был Тухачевский.

Правда, оставались изрядные неясности: во-первых, у 'Миши' были крайне сложные отношения с большинством старых генштабистов; во-вторых, 'старая гвардия' Генштаба не пользовались доверием советского руководства из-за их неодобрения методов большевиков первых лет Советской власти; в-третьих, молодое поколение царских генштабистов тяготело к левым эсерам, никак не к большевикам. С другой стороны, если Тухачевский взялся за ум не вчера, а, скажем, полгода назад, не афишируя этого до поры, то, он вполне мог договориться с бывшими царскими генштабистами.

Люди там собрались умные, очень квалифицированные, Сталин это понимал — вполне возможно, что они могли додуматься до того, что лучшим способом достижения своей цели станет доказательство того, что Генштаб станет ему куда лучшей опорой и подспорьем, чем аппарат наркомата, руководимый Ворошиловым. В этом случае все загадки получали логичное разрешение — Тухачевский не свои мысли озвучивал, а, излагал предложения, разработанные специалистами. Тогда становилось понятно, почему он выкладывает их разом, идя на риск резкого ухудшения и так плохих отношений с Ворошиловым — война действительно на пороге, времени на осторожную и незаметную работу просто нет.

Если это было действительно так, то, это становилось подарком судьбы. Конечно, предложения Тухачевского следовало проверить и перепроверить — но, явных глупостей там не просматривалось, виден был трезвый расчет, сделанный на основе реального положения страны. Индустриализацию надо было проводить, это было вопросом выживания страны — но, при этом необходимо и обеспечить надежную защиту СССР от внешней агрессии, и, порядок внутри страны. На ОГПУ надеяться было трудно, там и вправду хватало и людей его противников, и, просто очень мутных личностей, ведущих свою игру, пусть и с несомненными заслугами времен Революции и Гражданской. Активная помощь генштабистов позволяла резко укрепить РККА, сделав ее еще более надежной опорой.

Похожие мысли посетили и Климента Ефремовича — хорошо зная Михаила Николаевича, он обоснованно сомневался в том, что тот сам до такого додумался. Стало быть, налицо новая попытка вернуть отобранные полномочия — и, по возможности, отхватить еще чего-нибудь из полномочий наркомата. Послать 'Мишу' в известном направлении сейчас было невозможно, этого бы не одобрили даже Семен с Гришей — о мнении Кобы на сей счет Ворошилову даже думать не хотелось, его взгляд не сулил ничего доброго. Оставалось торговаться, изо всех сил стараясь отдать поменьше.

— Ты много чего интересного рассказал о немцах, Михаил Николаевич — нарком демонстрировал готовность выслушать заместителя — а, что можешь предложить насчет использования их опыта?

— Сразу могу сказать, точно копировать их практику мы не сможем, во всяком случае, по большинству позиций — ответил начальник Штаба. — Не берусь сказать насчет будущего, но, в ближайшие годы нам такое не по силам.

— Начинать надо с того, чтобы точно узнать, кто из командиров у нас на что годен. Вот для этого пригодится немецкая система экзаменов. Поскольку это вплотную примыкает к военному образованию, то, думаю, этим следует заняться Штабу. Экзамен будет проводиться исключительно по военным специальностям, оценка 'политического лица' командиров в него входить не будет. Результаты будут передаваться в ГУК (Главное управление кадров НКО — В.Т.) — Тухачевский специально выстроил предложение именно так — кадровые полномочия Ворошилов не отдаст ни за что, а, на такое ему трудно будет не согласиться.

— Кроме того, надо всерьез заняться разработкой тактики — даже пехота, кавалерия и артиллерия на старом 'багаже' далеко не уедет, кроме того, надо будет внедрять новую технику, корректировать организационные формы. Тактики же броневых сил, воздушного флота у нас, считайте, нет. В теории всего этого не разработать — нужно пробовать на практике, причем, совсем не так, как принимали артиллерийские орудия при великом князе Сергее, нужна система объективной оценки достоинств и недостатков, с четкими оценками, которым будут следовать все. В общем, работы — начать и кончить.

— Прошу прощения, Михаил Николаевич — вежливо извинился Грендаль — но, как Вы считаете, не стоит ли разработать и принять такую систему объективной оценки не только применительно к тактическим схемам, но и к системам вооружения, предлагаемым к принятию на вооружение РККА? Хотя бы в артиллерии, для начала?

— Вы правы, Владимир Давыдович — полковник Ленков был крайне доволен результатом действия своей 'домашней заготовки', припасенной именно в расчете на Грендаля, в реальной истории разработавшего и добившегося внедрения такой системы в первой половине 30-х. — Просто когда я готовил свои предложения по артиллерии, мне пришлось услышать немало историй о том, как под давлением Сергея Романова фактически фальсифицировались результаты испытаний орудий, чтобы протолкнуть системы 'Шнейдер' (было в РеИ — В.Т.). Думаю, что это категорически неприемлемо — выбор лучших образцов техники, рискну предположить, что не только боевой — в конце концов, плохие грузовики и артиллерийские тягачи могут принести не намного меньше вреда, чем негодные гаубицы — должен быть объективным.

— Товарищи, а можно разработать такую систему применительно к, скажем, станкам? — спокойно поинтересовался Сталин.

— Насколько я понимаю, можно, товарищ Сталин — но, для этого придется привлекать специалистов в соответствующих отраслях, ведь ни в Штабе, ни в наркомате нет спецов, например, по токарным станкам — Вячеслав Владимирович умело разыгрывал второй слой своей заготовки. — Опять же, для такого дела нужно вести постоянный сбор и обработку сведений в области науки и техники. Да и в области хозяйства это не помешает.

— В смысле, товарищ Тухачевский? — вождь был заинтригован.

— Упрощенно говоря, есть примерно равноценные американские и германские металлорежущие станки, стоящие примерно одинаково. Стоит вопрос, какие станки выбрать? — новый Тухачевский методично развивал успех, подводя ситуацию к тому, чтобы Ворошилов счел за счастье дать ему все, что он сейчас попросит. — К примеру, известно, что концерн 'Крупп' сейчас заканчивает разработку нового сверхтвердого сплава для резцов, позволяющего ускорить резку стали примерно в 5 раз, а, легких металлов — в 20-30 раз (в РеИ сплав 'Widia', представленный в 1927 году, и, его дальнейшие модификации — В.Т.). Конечно, такие резцы будут стоить намного дороже обычных — но, за счет роста скорости обработки, каждая деталь будет существенно дешевле сделанной обычным резцом. Кроме того, по непроверенным сведениям, чистота обработки поверхности деталей должна быть намного выше, чем у обработанных обычными резцами — а, это очень важный момент, например, для моторостроения, позволяющий резко улучшить качество двигателей.

— Или, возьмем сведения в области хозяйства. Если мы будем точно знать, что такая-то компания, производящая что-то нужное нам, испытывает затруднения, то, можно будет постараться спустить их цену на переговорах.

— Или, возьмем, те же грузовики. Можно купить завод, производящий конкретную модель грузовика, рассчитанный на массовое производство именно этого грузовика — но, переделать это производство на что-то другое будет очень сложно и дорого. Возможно, стоит пойти другим путем, которым идут многие американские производители — например, им нужно сделать тяжелый грузовик повышенной проходимости. Что они могут сделать, чтобы не делать его с нуля? А все довольно просто — они покупают, к примеру, мощный двигатель 'Геркулес', коробку передач 'Браун-Лайп', ведущие мосты 'Тимкен' — и, используя отработанные ключевые агрегаты, делают, скажем, пятитонку с колесной формулой 6х4. Или длиннобазный грузовик, для перевозки длинномера. Или, короткобазный, для горной местности. Или, скажем, шести— или восьмитонный обычный грузовик, для хороших дорог, с формулой 4х2.

— Но, Советскому Союзу нужны ведь не только тяжелые грузовики — теперь Сталин не скрывал своей заинтересованности — наверняка понадобятся и легкие, грузоподъемностью 1,5-2 тонны, и средние трехтонки.

— Полностью с Вами согласен, товарищ Сталин. Поэтому я задал тот же вопрос инженерам — спокойно сообщил начальник Штаба. — Мне объяснили, что уменьшить мощность мотора можно простым сокращением числа цилиндров. Есть, к примеру, рядная 'восьмерка' — уменьшили число цилиндров до шести, вот Вам двигатель для среднего грузовика; до четырех — для легкого. В результате получается семейство автомобильных моторов с очень высокой степенью унификации, которое можно выпускать на одном заводе. Это намного дешевле, чем выпускать три разных двигателя для трех разных классов грузовиков.

— Похожая ситуация и с дизель-моторами — намного выгоднее купить один мощный мотор, и, потом, варьировать его мощность посредством уменьшения цилиндров, чем мучаться с разнотипными дизелями.

— С коробками передач и ведущими мостами ситуация сложнее — но, меня заверили, что намного легче и быстрее сделать более простой агрегат из отработанного сложного, чем наоборот.

— Еще одно достоинство двигателей и коробок передач для мощных грузовиков состоит в том, что их можно использовать для создания танкеток и легких танков, тягачей и специальных машин.

Сталин задумчиво кивнул — такой проработанности вопроса могли позавидовать спецы из ВСНХ (Высший совет народного хозяйства — В.Т.), от Клима со товарищи таких рекомендаций ждать и вовсе не приходилось.

— К сожалению, планомерно заниматься проработкой этих вопросов Штаб не может — завершил свое объяснение Тухачевский.

— Что тебе нужно для этого? — нарком все отлично понял, ему сейчас надо было исправлять допущенные ошибки.

— Нужны люди, которые будут работать с газетами и журналами капиталистических стран, собирая и обобщая сведения в соответствующих областях науки, техники, хозяйства. Для начала потребуется не меньше трехсот человек. Соответственно, понадобится расширение штатов, новые отделы, сектора, группы в Штабе. Очень пригодился бы разведывательный отдел, специализирующийся на этих вопросах, поскольку далеко не все пишут в прессе — но, он необходим именно в структуре Штаба, а не РУ, иначе мы утонем в бюрократических согласованиях, на нормальную работу времени не останется. Нужно будет моторизованное подразделение, желательно, рота, в штате полка охраны Штаба, для обеспечения охраны новой структуры — сообщил начальник Штаба, даже не пытаясь изобразить тяжкие раздумья.

Мысленно Ворошилов крякнул, излишней скромностью запрос Тухачевского не отличался — и расширение штатов на триста единиц, и 'ломоть' разведывательного управления от Уншлихта отрежь; не говоря о том, что он явно решил воссоздать свою 'лейб-гвардию', используя благовидный предлог. Но, запрашивал он все же, старорежимно выражаясь 'в плепорцию', так что дать просимое придется в кратчайшие сроки, и, полностью.

— Все будет — твердо сказал Климент Ефремович — только спецов ищи сам, у меня лишних нет.

— Тогда мне понадобится право привлекать гражданских специалистов, по моему выбору — сообщил начальник Штаба.

— Привлекай кого хочешь, но, под твою ответственность — отмахнулся нарком, просто не представлявший, что он только что сказал.

— Согласен — ответил Михаил Николаевич.

— Только тогда ты займешься и выработкой предложений по новой технике — Ворошилов радостно грузил нелюбимого заместителя.

— Тут понадобится опытная и производственная база — без нее никак — пожал плечами начальник Штаба.

— А где я ее тебе найду? — начал торг нарком.

— В идеале бы создать такую с нуля, оснастив ее новейшим оборудованием и укомплектовав опытными кадрами инженеров, техников и рабочих — полковнику Ленкову пришлось много лет проработать в Азии, так что он был не понаслышке знаком и с знаменитым Алайским рынком, и с базарами Кабула, Кандагара, Хоста, Пешавара — в общем, не Ворошилову было состязаться с ним в искусстве восточного торга.

— Михаил Николаевич, у тебя совесть есть?! — осведомился Климент Ефремович.

— У меня совесть есть — заверил начальник Штаба — а, на счет Вашей у меня появляются сомнения, раз Вы хотите поручить мне важнейшее дело, но не хотите давать инструмент, необходимый для его выполнения.

— Что ты хочешь? — раздраженно спросил нарком.

— В крайнем случае, я могу согласиться на Остехбюро — но, понадобится укрепить кадры, причем, очень существенно, и, резко расширить опытную и производственную базу — ответил Тухачевский. — Разумеется, понадобится существенное финансирование.

Ворошилов с великим трудом удержался от изысканной матерной тирады — в Остехбюро паслись и чекисты, и моряки, строго говоря, оно практически полностью контролировалось ОГПУ, а не армией. Выдернуть такой кусок из глотки конкурентов было сверхсложной задачей.

— Это невозможно — твердо сказал нарком.

— В таком случае, ничего не могу поделать — спокойно ответил начальник Штаба.

Вячеслав Владимирович прекрасно знал, что он делает — для 'орлов боевых' с Лубянки Остехбюро было не просто очень лакомым куском, позволявшим подгребать под себя значительную часть государственного бюджета, посредством сосредоточения там значительной части заказов на перспективные разработки РККА и РККФ, но и инструментом распространения своего влияния на экономику всей страны. Вопреки распространенному мнению, 'шарашки' изобрели вовсе не Сталин с Берией, это было 'достижением' раннего поколения чекистов, ненавязчиво покритикованного за свои многочисленные и весьма разнообразные 'заслуги' перед СССР в 1936-1938 годах. Механизм был прост и эффективен — возбуждалось очередное дело о вредительстве, при этом следует отметить, что они не все были сфабрикованы, реального экономического саботажа тоже хватало, после чего товарищи инженеры ставились перед выбором между лесоповалом и переходом на работу в Остехбюро.

Именно благодаря такой практике товарищей чекистов Советский Союз лишился гениального химика Ипатьева. Находясь в зарубежной командировке, Владимир Николаевич узнал об очередном деле 'о вредительстве в оборонной промышленности', результатом которого стал расстрел некоторых его коллег, совместно с ним самим создававшим советскую химическую промышленность. Потомственный дворянин, генерал-лейтенант РИА Ипатьев обоснованно предположил, что на Родине его ничего хорошего не ждет — и, то, что он еще во время Великой войны создал в России промышленное производство толуола, равно как и то, что сам Ленин публично называл его главой русской химии, защитой не послужит. Осуждать человека, не пожелавшего возвращаться на смерть, по ложному обвинению, было трудно, тем более, что Владимир Николаевич Ипатьев всю жизнь оставался патриотом России, не противопоставлявшим Российскую Империю и Советский Союз.

Ипатьев остался в США — и, по признанию самих американцев, создал Америке научную нефтехимию, в частности, благодаря ему были созданы некоторые ключевые технологии каталитического крекинга. Полковник Ленков не знал, работали ли те чекисты, которые 'сшили' и раскрутили вышеупомянутое дело, на иностранные разведки — но, он прекрасно понимал, что мало какие агенты могли нанести стране ущерб такого масштаба.

Конечно, у него не было иллюзий относительно того, что в начале 1927 года, когда еще даже Троцкий не был вышиблен из Политбюро, можно отобрать у ОГПУ Остехбюро полностью, не говоря уже о решительном пресечении 'милых шалостей' госбезопасности — это было невозможно по определению, поскольку даже Сталин не мог в это время пойти на столь принципиальный конфликт с верхушкой Лубянки. Речь шла о решении куда более скромной задачи, заключавшейся в создании армейского аналога Остехбюро, находящегося в подчинении Штаба РККА. Это позволяло решить целый ряд задач: во-первых, организовать НИОКР с многократно более высокой эффективностью, чем у чекистов, которые, в основном, переводили бюджетные деньги на чепуху, причем, с охватом важнейших тем, которыми оригинал вообще не занимался; во-вторых, постепенно превратить эту организацию в центр перспективного научно-технического планирования, что было жизненно необходимо, поскольку деятельность того же Амторга, в реальности закупавшего большую часть оборудования для новых заводов и фабрик, явно нуждалась в пристальном внимании следователей — случаев закупки не самого лучшего оборудования по явно завышенным ценам было столько, и, в таких масштабах, что можно было с уверенностью говорить о деятельности крупномасштабной системы коррупции, имевшей надежное прикрытие на самом верху; в-третьих, можно было спокойно прикрыть от назойливого внимания 'Госстраха' многих крупных ученых, чьи умы и труды для страны были сейчас даже не на вес крупных бриллиантов чистейшей воды, а намного дороже; в-четвертых, этот шаг позволял резко поднять влияние объекта среди генштабистов, поскольку он означал постепенное распространение влияния Штаба РККА на экономику.

Еще одним достоинством данного хода было то, что высока была вероятность поддержки данного проекта Сталиным, успевшим хлебнуть лиха с нынешней верхушкой госбезопасности. Коба был не тем человеком, который откажется от создания противовеса одной из важнейших систем влияния своих противников.

Конечно, это означало конфликт с ОГПУ, что было весьма нежелательно для постепенного наращивания влияния объекта — а разведчик первоначально склонялся к этому варианту, как наиболее надежному. Вот только, предоставлять истории возможность развития как в реальности, с внесением корректив только в армию, было чревато очень нехорошими последствиями для страны в целом. 'Раковым опухолям', которые появились 'в теле' СССР благодаря троцкистам, коминтерновцам, правым, чекистской верхушке, не стоило давать пустить столько же 'метастаз', сколько было в реальности. Риск, конечно, был колоссален — но, возможность удалить досрочно хотя бы большую часть троцкистских и чекистских 'метастаз', избежав тем самым массы проблем, дорого обошедшихся Советскому Союзу в 1927-1938 годах, его полностью оправдывала. Правые и Коминтерн были пока что недоступны — но, даже небольшое ограничение их возможностей стало бы очень неплохим дополнением.

— Есть мнение, товарищи, что ту часть Остехбюро, которая занимается выполнением заказов РККА, можно будет передать в ведение товарища Тухачевского — вмешался Сталин, в очередной раз пресекая начинавшийся 'бой быков'. — И, его можно будет постепенно расширить.

Коба мгновенно оценил перспективы предложения, сделанного Тухачевским. Его еще с начала 20-х успела допечь привычка ведомств вести свою игру — например, Наркоминдел пытался наладить рабочие отношения с капиталистическими странами, а коминтерновцы, тем временем, вели свои игры, непринужденно забавляясь с терактами и попытками переворотов. Если уж на то пошло, то у 'Миши' 'рыльце' было в очень густом 'пушку' еще со времен его командования в Минске — 'военная организация', подчинявшаяся сторонникам Троцкого, вела свою 'частную войну' с поляками, не утруждаясь не только получением санкции высшего руководства страны на эту затею, чреватую войной коалиции почти всех европейских стран, вкупе с Японией, против еле живой Советской России, но и просто информированием (соответствует РеИ — В.Т.).

Вплотную к этому примыкала инициатива 'ответственных исполнителей' — хотя, по мнению Иосифа Виссарионовича, определение 'безответственные авантюристы' к этой публике подходило намного лучше. Их было немного, но, возможности этих людей были огромны. Сначала создававший ВЧК вместе с Дзержинским, потом курировавший практическое осуществление 'мировой революции', а, затем, военную разведку, Уншлихт; распоряжавшийся мощным аппаратом и практически бесконтрольно расходовавший колоссальные средства оргсекретарь Коминтерна Пятницкий; начальники РУ РККА и ИНО ОГПУ Берзин и Трилиссер.

Но, Тухачевский унялся и поумнел — кто бы ни готовил для него материалы, но, додуматься и принять кардинальное изменение своих взглядов он мог только сам. Эти успокаиваться не собирались.

Отдельного упоминания заслуживала ситуация в ОГПУ. Менжинский был очень больным человеком, он физически не мог контролировать свое ведомство — а, тем временем, влиятельные чекисты 'первого призыва' вели свою игру.

У них имелся свой идеолог, матерый боевик, до революции успевший побывать членом всех партий, широко практиковавших террор — эсеров, анархистов, максималистов. Ныне он занимал пост полпреда ОГПУ на Северном Кавказе. Звали этого человека Ефимом Евдокимовым. Суть его идей можно выразить одной фразой — не ОГПУ должно подчиняться высшему политическому руководству страны, но, чекисты должны полностью контролировать жизнь Советского Союза. Одним из проявлений этого контроля должен был стать ввод представителя чекистов в состав Политбюро (соответствует РеИ — В.Т.).

Эти идеи, в большей или меньшей степени, разделяли многие влиятельные фигуры в ОГПУ — с ходу можно было назвать Яна Ольского (Куликовского), в молодости состоявшего в военной организации Пилсудского, Станислава Мессинга, еще одного выходца из Польши, Ивана Воронцова и Льва Бельского (автор предполагает, что идейная общность 'пятерки' сформировалась до того, когда они вступили в союз в 1929 году, после отстранения Трилиссера и, их противостояния с Ягодой — В.Т.).

Впрочем, Михаил Фриновский, Леонид Заковский (прототип Левки Задова из 'Хождения по мукам' — В.Т.), Всеволод Балицкий, Яков Блюмкин были ничуть не лучше.

Подрастали и новые фигуры такого же плана — например, Израиль Леплевский.

Возле каждого из этих людей, которых можно было назвать 'сильными личностями в ОГПУ', была устойчивая группировка, связанная не только совместной службой, но и весьма сомнительными делами и делишками, явно не укладывавшимися в нормы законности. Коба понимал, что знает об этом вряд ли четверть того, что есть — но, даже этого было очевидно для того, что идеи Евдокимова в этой среде популярны вовсе не случайно, поскольку установление даже относительно жесткого контроля со стороны Политбюро над ОГПУ означало для всех них бесповоротное завершение привольной жизни, и, самое главное, потерю девяти десятых имеющейся власти.

А они уже распробовали прелесть бесконтрольной власти — и, почему-то, лишаться ее совсем не хотели. Наоборот, их искренним желанием было распространение уже имеющейся власти на всю страну. Сталину эта публика напоминала генералов и деятелей секретных служб Латинской Америки, учинявших перевороты во имя того, чтобы насладиться бесконтрольной властью в свое удовольствие. Чаще всего, это наслаждение продолжалось не особенно долго, поскольку таких желающих в этих странах было в избытке — но, публика, живущая по принципу 'Хоть день, но, мой!' не переводилась.

Пытаться им объяснить тот факт, что бесконтрольность являются кажущейся, поскольку слабая страна по определению не может быть самостоятельной, у нее всегда есть сильная держава-патрон — а не может стать сильной страна с безответственным руководством, это принципиально невозможно! — так что все эти хунты находятся у власти ровно до того момента, пока они устраивают настоящих хозяев страны-сеньора, было бесполезно, поскольку все они были эгоцентриками высшей пробы. Столь же бесполезным было объяснять им то, что руководство страны остается таковым ровно столько, сколько оно может удовлетворять коренные нужды страны в квалифицированном руководстве — таких материй они просто не воспринимали, это лежало далеко за пределами их представлений. Так же они принципиально не желали понимать того, что реализация их желаний неизбежно и очень быстро приведет к превращению Советского Союза в северное подобие Латинской Америки, с той разницей, что на руинах СССР появится некоторое количество колоний и полуколоний нескольких великих держав, а не одной.

На этом фоне Тухачевский и стоявшие за ним генштабисты выглядели едва ли не ангелами, поскольку желали добиться расширения своей власти посредством добросовестного выполнения своих обязанностей перед страной. Мало этого, судя по тому, что говорил начальник Штаба, они неплохо понимали действительные нужды Союза ССР, а не пытались просто перетягивать на себя 'ведомственное одеяло'! По нынешним временам это была невероятная редкость, сродни молодой листве на деревьях в Подмосковье, в марте месяце, поскольку нормой было как раз обратное!

Именно поэтому Сталин решил пойти на довольно существенный конфликт с чекистами — для него было выгодно усиление адекватной части советского руководства, в противовес тем, кого интересовала только личная власть, любой ценой, без малейшего учета последствий. Другой вопрос, что этот конфликт не должен был выйти за рамки приемлемого — большую часть заказов Остехбюро получало от флота, на моряков же работали и все опытные производства. Так что большому скандалу взяться было неоткуда.

Да и усиление противостояния между военными и чекистами было на руку Вождю.

Сталин бы очень удивился, если бы мог прочитать мысли начальника Штаба РККА — тот действительно был очень доволен получением желаемого, но этим дело не исчерпывалось. Полковник Ленков только что заложил еще один очень важный 'кирпичик' в постройку ситуации, когда лидер Советского Союза будет вынужден отдать армии приказ подавить мятеж троцкистов, в котором будет участвовать значительная часть чекистов. И, само собой, 'чудесный грузин' не упустит случая поставить к стенке, вместе с троцкистами, всех 'капитанов' 'Тортуги на Лубянке'. То же, что по расчетам разведчика, это должно было произойти во второй половине 1928 года, Советскому Союзу пойдет только на пользу. Что же касалось его личного отношения к этим людям, то, уважая их, как очень сильных врагов, Вячеслав Владимирович совершенно не считал возможным оставить товарищей чекистов в живых — все эти лидеры ранней госбезопасности относились к той категории людей, которые остаются опасными, пока находятся на этом свете.

— Михаил Николаевич, дела технические — это хорошо, конечно, но, у нас начался разговор о тактике — высказался Буденный, бывший фанатиком боеготовности в ненамного меньшей степени, чем Жуков. — Что ты предлагаешь?

— Да, ничего особенно хитрого, Семен Михайлович — при нашей бедности ничего такого в массовом порядке и не сделать — так что надо готовить базу на будущее, большего мы пока и не потянем — задумчиво высказался начальник Штаба.

— Михаил Николаевич, кончай тянуть кота за яйца, говори, что надумал! — повысил голос разогретый доброй выпивкой и непростой беседой командарм.

— Сделать опытный центр, где будут разрабатывать новую тактику — меланхолично сообщил Тухачевский. — Скажем, полк пехоты, полк кавалерии, батальон броневых сил, батальон саперов, батальон связи, несколько дивизионов артиллерии, от легкой до тяжелой. Подобрать туда толковых командиров, побольше сверхсрочников — а, бойцов срочной службы с самого начала брать самых рядовых.

— Заодно на базе этого центра можно будет раз в год собирать научно-практические конференции, с обменом теоретических идей и боевого опыта, по каждой специальности. Постепенно наработаем опыт — и, можно будет там открыть Высшие курсы тактики, где будут повышать квалификацию командиры.

— Это ты хорошо придумал — заметил Буденный, мгновенно понявший мысль собеседника — тактика нужна такая, чтобы ее могли усвоить обычные бойцы. Да и с обменом опытом идея хорошая — кто-то что-то придумает, а другие и слыхом не слыхивали.

— Именно, Семен Михайлович — кивнул головой Тухачевский. — Заодно можно будет на опыте проработать лучшие варианты организации, понять, какое соотношение сверхсрочников и срочников будет наилучшим, для боевой подготовки и поддержания дисциплины в войсках.

Ворошилов мысленно перекосился — борьба с партизанщиной, как это тогда называлось, шла без устали, но, весомых результатов не было, сколько комиссары не говорили 'о железной революционной дисциплине рабоче-крестьянской Красной Армии'. Себе Климент Ефремович не врал — бардак в РККА был еще тот, так что не зря морщились бывшие царские офицеры и в голос матерились послужившие в старой армии Буденный, Апанасенко и Кулик. Терпеть это было нельзя, нарком прекрасно понимал, что воинство с таким уровнем дисциплины, случись что, навоюет не густо — но, Тухачевский ведь предлагал плохо прикрытый возврат к старому порядку, со сверхсрочниками-унтерами.

— Думаешь, что надо ставить унтера на каждое отделение? — спросил командарм.

— Надо будет пробовать, Семен Михайлович — пожал плечами начальник Штаба — но, что-то,есть у меня подозрение, что без этого не обойтись. Как пообщаюсь со слушателями академий и курсов, так волосы встают дыбом — то рота целиком ушла в самоволку, то казенное имущество сменяли на самогон с закуской. Конечно, в старой армии такое тоже было, чего греха таить — но, не в таких масштабах, как в наших кадровых дивизиях.

— А, вообще, надо будет возрождать и развивать царскую систему подготовки сверхсрочников, тогда ведь унтер-офицеров учили на совесть, ненамного меньше, чем младших офицеров — умело польстил Буденному и Кулику новый Тухачевский.

— Надо будет взять учебные курсы царской армии — они хорошие были, дельные — высказался Кулик.

— Их дополнить надо будет, с учетом опыта Империалистической и Гражданской — заметил Буденный.

— По-хорошему, надо будет писать новые учебники для младшего командного состава, с учетом старого опыта и новых наработок — высказал свое мнение полковник Ленков, в свое время с интересом прочитавший учебники сержантского состава СА, изданные во второй половине 40-х — начале 50-х годов; очень толковые были пособия. — Плюс к этому, надо будет наладить издание какого-нибудь 'Вестника боевого опыта', в котором будут подробно разбираться причины побед и неудач в боевых столкновениях — и, рассылать по частям. И, чтобы раз в год сдавали экзамены по новому боевому опыту.

— Это дело — одобрил Буденный. — Михаил Николаевич, а ты не думал, кого назначить командиром этого центра?

— Думал, Семен Михайлович — но, Вам эта кандидатура не понравится — честно предупредил Тухачевский.

— Это кто же? — насторожился командарм.

— Апанасенко — коротко ответил начальник Штаба.

— У Иосифа же три класса образования! — возмутился Буденный.

— Зато голова светлая и желания учиться на троих хватит — парировал Вячеслав Владимирович, который прекрасно знал, что делает — Иосиф Родионович Апанасенко действительно был прирожденной 'военной косточкой', бывают такие люди: будучи призван в царскую армию в 1911 году рядовым, в 1917 году он уже был командиром пулеметной роты в звании прапорщика, кавалером трех солдатских Георгиев и двух Георгиевских медалей. Во время Гражданской войны Апанасенко тоже показал себя хорошо, толково командуя кавалерийской дивизией. После войны он закончил Военно-академические курсы для высшего комсостава РККА — впрочем, он продолжил учиться и дальше, делая это очень добросовестно. В 1941-1943 годах, будучи командующим ДВО, показал себя первоклассным организатором. В общем, это был тот человек, который действительно сможет создать на пустом месте такое непростое дело — и, сделает все возможное и невозможное, чтобы вывести его на самый высокий уровень. Еще одним достоинством Апанасенко было то, что он был сослуживцем Буденного, Ворошилова и Кулика по Первой Конной армии и верным сторонником Сталина в РККА — так что его кандидатура была более чем приемлема для наркома и его ближайшего окружения.

— Не знаю, не знаю — пробурчал командарм, явно не пылавший желанием отдавать одного из вернейших людей и далеко не худшего комдива. — Ты ж, я так понимаю, будешь там мудрить и с немецкой тактикой, а у Иосифа с языками не очень. Да и не теоретик он, а, чистый строевик.

— Германские тактические схемы будем добывать, как только возможно — недаром немецкую тактику считают самой лучшей в мире — заверил начальник Штаба.

— Что же касается всего прочего, то имеются у меня мысли и насчет заместителя для Апанасенко. Это действительно очень сильный тактик, и по части практики, и по части теории. Да и языки он знает. Вот только Вам, Семен Михайлович, он совсем не понравится.

Буденный мрачно посмотрел на Тухачевского, догадываясь, кого он сейчас назовет.

— Слащев — коротко сказал начальник Штаба.

Матерные комментарии Буденного, Ворошилова и Кулика продолжались минут пять без перерыва. Было подробно охарактеризовано происхождение Якова Александровича, его привычки и наклонности — вот только, случись историкам каким-то образом заполучить стенограмму этих характеристик, цитировать они смогли бы исключительно предлоги.

— Ты охренел! — выдохнул спустивший первый пар Ворошилов.

— Климент Ефремович, я его тоже терпеть не могу — спокойно констатировал Тухачевский, ничуть не кривя душой, поскольку по части способности портить отношения с окружающими Слащев уступал разве что Троцкому, легко и непринужденно доводя собеседников до бешенства. — Но, позвольте узнать, Вы знаете лучшего специалиста? Нет, я не спорю, и Свечин, и Снесарев намного сильнее Слащева как теоретики — но, для этого дела нужен первоклассный практик, хорошо разбирающийся в теоретических вопросах. Кроме этого, он еще должен быть сильным педагогом, умеющим учить людей, незнакомых с новинками. Опыт Слащева по этой части Вы знаете.

— Погоди, Клим — прервал открывшего рот для гневной тирады Ворошилова Буденный. — Михаил Николаевич, а, кого другого нельзя?!

— В принципе, можно — согласился начальник Штаба. — Вот только для такого дела, как создание тактики для будущей большой войны, нужен самый лучший. Повторяю — я бы с удовольствием пристрелил Слащева своими руками, но, лучшего специалиста для этой работы я не знаю.

— Если Вы и Климент Ефремович согласитесь с моим предложением, то, я обещаю сцепить зубы и терпеть его выходки. Он нужен для пользы дела.

— Да какого черта! — взревел раненым медведем нарком. — Пусть этот сукин сын радуется, что его к стенке не поставили, за все его дела в Гражданскую! Он же весь юг виселицами уставил!

Сталин спокойно анализировал увиденное и услышанное. Прозвище 'Слащев-вешатель' взялось отнюдь не трудами большевистской пропаганды, оно точно отражало любимый метод генерала по наведению порядка в белом тылу. Верно было и другое — когда Яков Александрович в 1921 году вернулся в Россию, в Севастополь его выехал встречать сам Дзержинский. Причины на то имелись — большевикам надо было и расколоть все еще отнюдь не слабое белое движение, и, лишить его лучшего полководца. Судя по тому, как на последнюю реплику Тухачевского отреагировали Буденный с Куликом — а они молчали, молчали как люди, которым нечего возразить по сути дела — 'Миша' действительно смог найти оптимальный вариант.

В самом деле, в верности Апанасенко сомневаться не приходилось, как и в его квалификации кавалерийского командира — Сталин прекрасно помнил, как умело и храбро действовала его дивизия под Львовом. Да и до этого его подчиненные не раз и не два проявляли себя наилучшим образом.

Помнил Сталин и бои, за которые Слащев получил почетную приставку к фамилии 'Крымский'. Тогда, зимой 1919-1920 года, генерал командовал 'сборной солянкой' из пяти тысяч сопляков — вчерашних гимназистов, реалистов, немногочисленных студентов. Кадровых военных в его подчинении было 'раз, два и обчелся'. Красное командование вполне обоснованно считало, что за несколько месяцев из гражданских мальчишек нормальных солдат сделать невозможно. А соблазн одним ударом лишить белых их главной базы на юге, Крыма, был очень велик — самое главное, это было возможно сделать быстро и с минимумом потерь. Против воинства Слащева были брошены пятикратно превосходящие силы, в составе далеко не худших дивизий Красной Армии. Вполне логично считалось, что этого достаточно, причем, с хорошим запасом — каким бы талантливым тактиком не был Слащев, но, не имея в своем распоряжении подготовленных войск, сделать он ничего не может.

В ходе боев выяснилось, что генерал сумел сделать дважды невозможное — он и подготовил из желторотиков первоклассных солдат в неправдоподобно короткий срок, и, сумел переиграть многократно превосходящего противника тактически, имея для этого минимум возможностей. Итогом стал разгром ударной группировки красных.

В итоге получалось, что тандем из Апанасенко и Слащева, если, конечно, Иосиф не прикончит 'Яшу' за его поганый язык, действительно имеет реальные шансы и создать новую тактику, и обучить командиров Красной Армии.

Был еще один очень важный для Сталина момент — Тухачевский только же, прямо сказал, что готов терпеть кого угодно, если это способствует повышению боеспособности РККА. Проще говоря, 'Миша' недвусмысленно дал понять, что готов работать в команде Сталина. Более того, этим словам предшествовало внесение 'первоначального взноса', в виде дельных мыслей — так что имелось основание считать, что это не пустые слова.

Примерно о том же думал и полковник Ленков. Просто словам Сталин бы не поверил, и, правильно бы сделал. Верил он делам — первоначальная заявка была сделана, и, судя по ходу разговора, ее примут.

Вячеслав Владимирович был прав — генсек пришел именно к таким выводам. Впрочем, по совести говоря, деваться ему было особо некуда — страна и в самом деле висела на тоненьком волоске, который могли оборвать в любой момент — поэтому вопросы индустриализации и приведения Красной Армии в боеготовое состояние были, по сути, вопросами жизни и смерти Советского Союза. Кадров же, которым можно было поручить ответственные дела, не хватало отчаянно — и, Иосиф Джугашвили, человек, годами кроивший 'тришкин кафтан' раннесоветской системы управления, распределяя тех, кто мог хоть что-то, на серьезные должности, а тех, кто не мог ничего дельного, туда, где приносимый ими вред был бы минимален, знал это как никто в СССР. Метаморфоза Тухачевского была сродни подарку доброго волшебника, даже в том случае, если он не сможет ничего сделать, а просто не станет лезть в политику, старательно мешая людям Сталина в НКО — если же выполнит свои обещания хотя бы наполовину, это станет рождественским чудом.

— Товарищи, так к каким выводам мы с Вами пришли? — спросил генсек.

Гости молчали — никто не рвался проявлять инициативу, хотя и по разным причинам: Кулик с Грендалем справедливо считали, что это им не по чину, Тухачевскому следовало выдерживать выбранную линию, Буденный не хотел подставлять друга, сам же Ворошилов собирался с духом. Молчание затянулось — а хозяин внимательно смотрел на наркома.

— Значит, так, товарищ Сталин — Климент Ефремович понимал, что дальше отмалчиваться не получится.

— Первое — надо делать учебно-тактический центр, силой в дивизию для начала. Командиром будем назначать Апанасенко, заместителем товарищ Тухачевский предлагает назначить Слащева. Думаю, стоит прислушаться к его мнению.

— Второе — надо выстраивать единую систему технического перевооружения Красной Армии. Начинать будем с артиллерии, дальше — по мере сил. Руководить будет товарищ Тухачевский, помощником ему назначим товарища Кулика, техническим консультантом — товарища Грендаля.

— Третье — надо создавать систему оценки передовой науки и техники оборонного характера. Ответственным назначается товарищ Тухачевский, помощников себе он подберет сам, тогда уж будем решать, утверждать их или нет. В рамках создания этой системы в НКО проведем оргштатные мероприятия, с расширением штатов и полномочий Штаба РККА. Кроме того, надо будет решать вопрос с Остехбюро.

— Четвертое — надо решать вопрос с централизованной службой тыла, с подчинением ее аппарату НКО. С учетом того, что понадобится существенно расширить ее полномочия, вопрос придется решать на Политбюро.

— Пятое — придется создавать управление по строительству и расквартированию в аппарате НКО. Этот вопрос тоже придется решать на Политбюро, поскольку для работы ему потребуются ресурсы, находящиеся в ведении ВСНХ.

— Шестое — Осоавиахим надо развить до уровня полноценной системы вневойсковой подготовки трудящихся. Тут понадобится помощь Политбюро и Совнаркома.

— У меня все — завершил Ворошилов.

— Есть мнение, товарищи, что товарищ Ворошилов верно изложил насущные задачи — негромко сказал Сталин, обводя взглядом гостей.

Его намек было трудно не понять — имея возможность войны через пару месяцев, было безумием начинать расформирование территориальных дивизий, будь они даже не третьесортными, а десятисортными. И вдвойне безумием было в нынешнее время начинать острейший конфликт в советской верхушке, покушаясь на любимое детище чекистов.

— Разрешите вопрос, товарищ Сталин? — попросил Тухачевский.

— Зачем же так официально, Михаил Николаевич? — доброжелательно улыбнулся Иосиф Виссарионович, мгновенно преображаясь из сурового руководителя в хлебосольного хозяина. — Вы же гость — а по кавказскому обычаю, желание гостя — закон для хозяина. Конечно, говорите — я весь внимание, и, товарищи — тоже.

— Не стоит ли прямо сейчас начать изучение германского опыта организации кадровых дивизий, в первую голову, пехотных? — спросил начальник Штаба. — Или следует отложить это дело на некоторое время?

Сталин задумался. Конечно, было хорошо уже то, что Тухачевский спросил разрешения на подготовку оргструктуры кадровых стрелковых дивизий — и вдвойне приятно было то, что он понимал необходимость завуалировать эту работу, не демонстрируя ее чекистам. С другой стороны, первостепенной необходимостью это не было — а лишние неприятности могли случиться, у обитателей Лубянки наверняка была агентура в Штабе РККА.

— А как Вы считаете, товарищи? — поинтересовался мнением остальных Иосиф Виссарионович.

— Вообще-то, неплохо будет озаботиться этим делом заранее, тем более, что у немцев есть чему поучиться — заметил Семен Михайлович.

— Рискованно — в ОГПУ могут понять, куда ветер дует, тем паче, что они даже из-за маленького кусочка Остехбюро встанут на уши — возразил Климент Ефремович, желавший хотя в малости взять реванш.

— Вы правы, товарищ нарком — не стоит рисковать всем из-за части, пусть и очень существенной — легко уступил Ворошилову Тухачевский, дав ему лишнюю возможность почувствовать себя правым.

— Тогда так и поступим, товарищи — пока отложим этот вопрос, с тем, чтобы вернуться к нему, когда обстановка будет более благоприятной — подвел итог под обсуждением Сталин.

— Думаю, можно завершить на сегодня с делами. Да, мы ведь так отвлеклись, что и не прикоснулись к десерту — а это вопиющий непорядок.

Послесловие 1.

Проводив гостей, хозяин попросил прислугу принести ему в комнату чаю, набил трубку и начал рассчитывать варианты действий на ближнюю и среднесрочную перспективу.

Нынешнее положение дел было очень тяжелым, но, все-таки не безнадежным. Раскручивала кризис Англия, делая это с привычными лордам и сэрам изощренностью и изяществом — но, при определенных усилиях советской дипломатии были хорошие шансы сыграть на межимпериалистических противоречиях, как учил Ильич, не допустив тем самым образование единого фронта капиталистических держав против СССР.

Англия вступила в минувшую Империалистическую войну мировым кредитором, выйдя из нее с долгом, составлявшим астрономическую сумму в 8 млрд. фунтов стерлингов. Состояние британских финансов было настолько плохо после войны, что английские банкиры не смогли полноценно восстановить свою 'священную корову', сиречь золотомонетный стандарт, каковой пришлось заменять золотослитковым стандартом — проще говоря, если до войны любой мог прийти в банк и обменять небольшую сумму в купюрах на золотые монеты, то, сейчас, обменять можно было только очень крупную сумму на стандартный слиток весом в 12,5 кг (соответствует РеИ — В.Т.).

Но это была всего лишь половина английской беды — и не факт, что большая, поскольку имея в своем распоряжении золотодобычу ЮАС, дававшую в год около восемь или девять сотен тонн 'солнечного металла', наскрести денег на не самую большую войну, сулящую к тому же немалые прибыли, милорды вполне могли. Настоящая беда состояла в том, что Англия надломилась психологически — кровавые бойни Соммы и Пашенделя изменили мировоззрение рядовых граждан. Сейчас нормой для англичан был не джингоизм 'викторианского времени', чья суть могла быть выражена словами из популярной песенки, сочиненной во время русско-турецкой войны 1877-1878 годов, когда Россия и Великобритания балансировали на грани войны за Стамбул и проливы — 'Если придется воевать, то у нас найдутся и деньги, и корабли, и люди'; даже не присущий для британцев сдержанный имперский патриотизм, органично дополненный гордостью за свою страну — нет, сейчас для большинства граждан Империи, над которой никогда не заходит солнце, в вопросах войны и мира нормой стал пацифизм, зачастую на грани антивоенной истерики (соответствует РеИ — В.Т.).

Соответственно, в гордом одиночестве такая Британская Империя воевать не то, чтобы совсем не могла — но, это для нее было очень затруднительно по финансовым и внутриполитическим мотивам. Кроме того, никто среди властей предержащих Великобритании не собирался отказываться от старой, доброй английской традиции, заключавшейся в том, что 'оплата большей части счета мясника' возлагалась на союзников, а самые сладкие плоды победы, естественно, доставались хозяевам Альбиона.

Естественно, наиболее привычным союзником для реализации подобной стратегии была Франция, располагавшая и самой многочисленной сухопутной армией в Европе, и, что еще важнее, наряду с Великобританией имевшая существенное влияние на страны 'санитарного кордона', являвшиеся противовесом Советской России в Восточной Европе.

Вот только у галлов хватало своих внутренних проблем, еще более острых, чем у их островных соседей. Взять те же финансы: если англичане после войны были вынуждены выбирать между сохранением статуса одного из мировых финансовых центров посредством сохранения старого курса фунта стерлингов (4,86 доллара США за 1 фунт — В.Т.), ценой стагнации промышленности, чья продукция при таком курсе национальной валюты становилась слишком дорогой на внешних рынках, и, поддержкой промышленности посредством существенной девальвации фунта, платой за что становился сильнейший удар по положению Сити в мировой финансовой иерархии (соответствует РеИ, англичане выбрали первый вариант — В.Т.), то у французов после войны Пуанкаре отчаянно боролся за то, чтобы франк сохранил хотя бы десятую часть довоенной стоимости (соответствует РеИ — В.Т.). Причина была проста — ради сохранения хоть какой-то социальной стабильности во время войны французское правительство было вынуждено брать огромные кредиты у САСШ и Великобритании. Сейчас их надо было отдавать, а планируемые прибыли либо 'приказали долго жить', в виде кредитов и инвестиций, данных и вложенных в царскую Россию, либо их получение в требуемом количестве находилось под очень большим сомнением, коль скоро речь шла о германских репарациях.

Еще более остро во Франции стоял вопрос о готовности народа воевать: предвоенный легкомысленный милитаризм, подогревавшийся идеей возврата Эльзаса и Лотарингии, достигавшей уровню национальной мании, сменился патологическим страхом перед войной. Впрочем, последнее было понятно — после того, как треть французских мужчин самых цветущих возрастов легли костьми на полях сражений или стали калеками, народ, столкнувшийся с реальностью настоящей войны, от мала до велика стал ее бояться. Конечно, политики старались придать этому страху благородный вид, обосновывая нежелание сражаться за свою страну идейным пацифизмом, но это не могло отменить того факта, что Франция категорически не хотела воевать сама и не готова была тратить имевшиеся у нее деньги на войну, если ей не гарантировали очень существенной прибыли, в значительной степени решающей ее сложности.

— Очень хорошо, что после ноты Чемберлена мы, не откладывая этого дела в 'долгий ящик', возобновили переговоры с Францией о выплате царских долгов, как довоенных, так и военных, равно как и о возмещении ущерба французским владельцам национализированного имущества — подумал Сталин (в РеИ переговоры были возобновлены 19 марта — В.Т.).

— Пуанкаре с Брианом получили довольно приличный 'пряник' для внутренней политики — они смогли заставить большевиков вернуться за стол переговоров. Сейчас он им нужен позарез, поскольку после выборов 1924 года парламент заметно 'полевел' — с иронией констатировал он. — В перспективе, этот 'пряник' может резко увеличиться в размерах, если их дипломатам удастся добиться хотя частичного признания французских требований. Вот только такие переговоры могут тянуться годами, без малейших результатов, увязая на каждом шагу в юридических крючках.

— Но, тем временем, многочисленные владельцы русских облигаций и акций — отнюдь не только рантье, их даже во Франции, вопреки многочисленным романам тамошних писателей, один или два процента населения — но и куда более многочисленные мелкие буржуа, богатые крестьяне, служащие, словом, все те, для кого десяток-другой прикупленных высокодоходных ценных бумаг был источником дополнительных прибытков, устроят форменную обструкцию правительству ли, политической партии, общественному деятелю которым вздумается призвать их отказаться от надежды на возвращение столь желанных русских денег и, вместо того, оторвать кровные сантимы и франки от невеликих сейчас доходов для того, чтобы финансировать новую войну против Советской России. А с учетом реалий их парламентской республики депутаты, чтобы показать избирателям добросовестное отстаивание их интересов, будут произносить громкие речи, всячески заклевывая правительство.

— Так что возможность предотвратить участие Франции в направленной против нас британской комбинации есть — и шансы на это весьма неплохи.

Наиболее удобным для лордов союзником стала бы Германия — боеспособность Рейхсвера очень высока, а проанглийская группировка в немецкой верхушке желает получить возвращение в клуб великих держав, не претендуя на многое при нашем разделе. Англичане это понимают и всячески поддерживают, сведения о том, как стараются партнеры Шредера и Чемберлена достоверны, поэтому-то их верный клеврет Рехберг так лезет из кожи, пытаясь протолкнуть эту комбинацию.

Другой вопрос, что шансы на успех данной затеи минимальны — не то, чтобы Гинденбург с Штреземаном были нашими друзьями, но деньги они умеют считать по-немецки тщательно и верно, как и те, кто за ними стоит. Именно поэтому рассчитывать на одобрение большей части германской верхушки Рехберг, Гофман и стоящий за ними принц Гессен никак не могут: банкиры и политики не поймут, почему находящаяся в долгах, как в шелках Германия должна тратить свои марки ради выгоды Англии, еще глубже залезая в долговую яму; промышленники будут солидарны с ними в этом, вдобавок рассчитывая получить солидные заказы для нашей индустриализации; военные так вовсе встанут стеной, не желая своими руками уничтожать возможность с нашей помощью скинуть оковы Версаля, вместо этого становясь цепным псом Лондона на континенте, да еще приплачивать за это немалые денежки. Нет, с привычкой тевтонов считать не то что каждую марку, а каждый пфеннинг, шансы лордов протолкнуть вариант вторжения к нам германо-английской армии близки к нулю, слишком это невыгодно и для Германии в целом, и для подавляющего большинства немецких власть предержащих.

Теоретически, англичане могут привлечь к этому делу японцев — удар самураев по нашему Дальнему Востоку станет для страны очень болезненным, хотя и не смертельным. Но и тут все не так радужно для хозяев Альбиона, поскольку на дворе не 1904 год, и, даже не 1914.

Проще говоря, японцы бодро прибрали к рукам германские колонии на севере Тихого океана, в том числе, и главный приз — немецкую сферу влияния в Китае, логично рассчитывая на англо-японский договор 1902 года, благо он был составлен таким образом, что легко преобразовывался из антирусского в антигерманский или антиамериканский. Кусок был жирный — большие уловы рыбы и моллюсков у побережья Шаньдунского полуострова, плодородные земли того же полуострова, на которых выращивались злаки, фрукты, чай, богатые залежи железной руды и золота, заботливо обустроенный немецкими моряками порт Циндао (Циндао был исключением среди колониальных владений Второго Рейха в том, что он подчинялся не министерству колоний, а ВМС — В.Т.). Что было особенно приятно для японцев, так это то, что значительная часть вышеперечисленных богатств Шаньдуна уже осваивалась немецкими компаниями (все соответствует РеИ — В.Т.), так что начинать приходилось вовсе не с нуля.

В расчете на союз с Великобританией самурайские адмиралы начали и перевооружение линейного флота, окончательно сформулированное в программе 'восемь-восемь'. На что они рассчитывали, догадаться было нетрудно — в Токио хотели прибрать к рукам не только западную часть Тихого океана, но и восточную, сведя влияние Североамериканских Штатов к минимуму.

Ну а агрессия в Сибири в комментариях и вовсе не нуждалась — увидев бесхозными богатейшие земли русского Дальнего Востока и Сибири, японские военные, политики и дельцы сделали все возможное, чтобы прибрать их к рукам. Вот только малость не учли русского характера — конечно, нашлись и иуды, не без этого, но они были в явном меньшинстве. В общем, императорская армия немало претерпела на русской земле — и, большей частью, не от Красной Армии, а от сибирских партизан.

А тут своевременно подсуетились североамериканские власть предержащие, вовсе не собиравшиеся ждать того момента, когда англичане с японцами соберутся с силами, чтобы лишить их статуса главных выгодоприобретателей в Империалистической войне. И пришлось самурайской делегации ехать в Вашингтон, ставший для них форменной Каноссой — или, выражаясь проще, янки вытащили у них добычу из желудка, как дети — у несчастной Каштанки.

И самым большим разочарованием для японцев стало поведение на Вашингтонской конференции их недавних 'старших братьев', англичан. Вчерашние владыки мира сдавали наглым ковбоям позиции и по Китаю (Циндао был возвращен Китаю в 1922 году), и по флоту; сдавали позиции свои — и позиции своего лучшего союзника в тихоокеанском регионе, Японии. И сдали очень многое, включая заключенный в 1902 году союз островных Империй.

Последним же штрихом стала эвакуация японских войск с Северного Сахалина — в Советском Союзе об этом не говорили, но хозяин дачи прекрасно знал, что большую роль в этом отступлении японцев сыграло дипломатическое давление янки при отказе в поддержке англичан; а самураи, по старой памяти, надеялись на помощь Альбиона.

Все это, вместе взятое, привело к резкому изменению взглядов на внешнюю политику в японской верхушке. Если раньше безраздельно доминировала пробританская группировка, то, теперь разочарование в Англии было очень сильным. Другое дело, что присутствовал своеобразный заменитель прежней англофилии, так называемое атлантическое течение — но, по мере того, как САСШ все яснее показывали свое нежелание видеть Империю Восходящего Солнца в ином качестве, чем покупателя сложной продукции и стратегического сырья, и, продавца хлопчатобумажных тканей и шелка, в японской верхушке постепенно усиливались сторонники курса на самостоятельную политику.

С учетом этого, нанесение самураями удара по нам в данный момент представлялось не самым вероятным делом — технически это было возможно стопроцентно, но, автоматически возникал вопрос о последствиях данной акции. Ясно было, что Форин-офис будет радостно аплодировать — вот только поддержать Японию экономически и политически Англия не сможет, нет у нее ни былых возможностей предоставления кредитов, ни способности переключить на себя товарные и денежные потоки страны Ямато, в большинстве своем замкнутые на САСШ (в описываемый период основным покупателем японского текстиля были США, они же были и ключевым поставщиком нефти и нефтепродуктов; что же до Великобритании, то она поставляла в Японию значительно меньшую часть нефти и нефтепродуктов, даже если считать поставки 'Ройял-Датч Шелл' из Голландской Ост-Индии — и, английский текстиль конкурировал с японским на мировых рынках. — В.Т.).

Дополнительным фактором, снижающим вероятность нападения Японии, был тяжелейший финансовый кризис в стране, разворачивающийся прямо на глазах. Так что ничего общего с 'сибирской экспедицией', начавшейся в 1918 году, когда японская казна буквально распухла от огромных денег, заработанных на поставках в европейские колонии, с началом Империалистической войны оставшиеся без поставок из метрополий, в финансовом отношении не было — судя по официальным отчетам самурайских банкиров и ожесточенной грызне в парламенте, денег не хватало, чтобы заткнуть все дыры в финансовой системе страны (соответствует РеИ — В.Т.).

В этих условиях начинать войну против СССР, заведомо неодобряемую главным экономическим партнером Империи Ниппон — ну не нужно янки усиление самураев, с их возможным выходом из отведенной им роли! — было равнозначно добровольному шагу на грань финансового самоубийства, ведь достаточно американцам поднять пошлины на ввоз японского текстиля, или, если этого не хватит, увеличить цену на нефть, бензин, стальной лом, и, платежный баланс Японии полетит к ко всем чертям! И все — этого будет достаточно, чтобы японской верхушке пришлось выбирать между немедленным выводом войск или обвалом ценных бумаг с последующим дефолтом, поскольку национальная финансовая система слишком слаба и неустойчива, в очень большой степени завися от внешних влияний!

— Так что если мы сейчас не сделаем глупостей, то серьезные страны не поддержат английскую комбинацию — подвел Сталин итог своего мысленного анализа позиции первоклассных стран по отношению к англо-советскому кризису.

Соответственно, Чемберлен может рассчитывать только на лимитрофы, входящие в 'санитарный кордон'. Теоретически, англичане могли рассчитывать и на китайских генералов-милитаристов — но, реальная боеспособность их 'армий', а, прямо говоря, банд, не была секретом для английской разведки. В принципе, подтолкнуть того же Чжан Сюэ-ляна к нападению на СССР было возможно — но, уж очень долгим и дорогостоящим удовольствием это было. 'Старый маршал', при всей своей невероятной жадности, был очень осторожен — так что ему надо было предложить очень жирную добычу, при минимальных возможностях вляпаться в неприятности.

Первое место среди этих государств по праву занимала Польша, будучи самой высокоразвитой страной и располагая самыми сильными вооруженными силами. Но с возрожденной Речью Посполитой далеко не все было в порядке — откровенно говоря, она унаследовала многие дефекты своей предшественницы.

Прошлогодний переворот Пилсудского (в мае 1926 года — В.Т.) позволил польским военным взять под контроль страну — но, справиться с гиперинфляцией они пока что толком не смогли, равно как и создать рабочие места, при очень немалой безработице (соответствует РеИ — В.Т.). Вообще дела с польской экономикой обстояли довольно неважно — при неплохих производственных мощностях, доставшихся Польше в наследство от трех европейских Империй, у нее были серьезные проблемы с инженерами и техниками, должными работать на этих предприятиях, и, еще более острые — с рынками сбыта продукции, поскольку эти мощности были избыточны для нынешней Польши.

В принципе, тут могла помочь реализация любимой концепции Пилсудского, т.н. 'прометеизма', сиречь поддержки националистических течений на территории Российской Империи, с целью ее развала. Это должно было создать предпосылки для реализации проекта 'Междуморье', или, проще говоря, польско-литовско-украинско-белорусской федерации.

— Маршал Пилсудский спит и видит реставрацию Речи Посполитой под новой вывеской — подумал Сталин. — Вот только у самих поляков нет ни сил, ни денег, чтобы сделать это — а ни одна из ведущих стран не заинтересована в том, чтобы помочь ляхам создать Державу. Строго говоря, вечный противник Пилсудского, Дмовский, был куда как ближе к реальности, в свое время, настаивая на строительстве возрожденной Польши как мононационального государства (соответствует РеИ — В.Т.). К сожалению, для него, впрочем, как и для самой Польши, здравая оценка своих сил не в чести среди польской шляхты. В результате, Польша уже безнадежно испортила отношения с Литвой, захватив Виленский край вместе с Вильно (соответствует РеИ — В.Т.). Впрочем, отношения ляхов с украинскими националистами трудно назвать безоблачными.

И, самое главное — предполагаемые цели войны в представлении Лондона и Варшавы кардинально различаются, поскольку британские лорды желают получить самые богатые части Союза под свой контроль, а не отдавать их Пилсудскому для возрождения Речи Посполитой.

Еще хуже обстоят дела в Румынии, где династический кризис дополняется реальной угрозой начала гражданской войны. Король Фердинанд умирает, это очевидно — а наследничек ему достался из серии 'Оторви, да выбрось'. Дело даже не в том, что папа, выходец из старшей, католической ветви Гогенцоллернов, воспитан по-немецки строгим отцом и набожной мамой, португальской принцессой, в старомодной добропорядочности, со строгим следованием требованиям придворного этикета — а сыночек не пропускал ни одной шлюхи. В конце концов, австрийский кронпринц Рудольф был не намного лучше — и, это было при дворе Франца-Иосифа, помешанного на соблюдении строжайшего испанского этикета.

Хотя, даже Рудольфу, шлявшемуся по публичным домам, как по дворцу Шенбрунн, как-то не пришло в голову жениться на проститутке — а румынский кронпринц догадался в 1918 году, во время посещения Одессы, скоропалительно вступить в брак с местной 'дамой полусвета' Зизи (соответствует РеИ — Фердинанд прокомментировал брак сына одним словом: 'Негодяй!' — В.Т.). Конечно, скандал заминали со всем усердием; разумеется, приложив все мыслимые и немыслимые усилия, Кароля женили на принцессе Елене Греческой; к искренней радости большинства местных власть предержащих в 1921 году родился продолжатель династии, принц Михай. Вот только горбатого могила исправит — Кароль не просто не желал остепениться, он в 1925 году фактически бросил семью, став жить с новой пассией, Еленой Лупеску. Этого ни Фердинанд, ни кронпринцесса Елена терпеть уже не желали — и в конце 1925 года Кароль был лишен права престолонаследия и вышиблен в эмиграцию (соответствует РеИ — В.Т.).

Вот только текущих династических проблем это не решало — объявленный наследником сын Кароля Михай еще был ребенком, ему было всего пять лет; его мать, принцесса Елена, явно не могла управлять раздираемой противоречиями, нищей страной; младший же сын Фердинанда, принц Николай, отличался от старшего брата тем, что любил, в первую очередь автогонки, во-вторую — женщин, в-третьих же — он совершенно не рвался к власти, предпочитая частную жизнь. Были сведения, что Фердинанд хочет создать 'для поддержки штанов' Регентский совет, должный управлять страной до совершеннолетия Михая — в составе младшего сына, принца Николая, кронпринцессы Елены, румынского патриарха Мирона и наиболее авторитетного политика страны, из числа поддерживающих династию, Георге Буздугана (в РеИ создан после кончины Фердинанда I — В.Т.).

Сталин тихо хмыкнул, представив себе регентов в этом составе — пушкинские строки 'В одну повозку впрячь не можно коня и трепетную лань' советникам Фердинанда были явно не знакомы. В самом деле, ожидать согласованных действий от пробритански настроенного Буздугана, упорно ведущего свою игру патриарха Мирона — пытающийся сыграть в 'румынского Муссолини' Кодряну, правда, с упором на православный мистицизм, активно поддерживался иерархами румынской церкви, задерганной до предела женщины и желающего только одного — чтобы его оставили в покое — принца Николая, было, как минимум, излишне оптимистично.

Но и это было далеко не все. В Румынии шла ожесточенная борьба между различными властными группировками — крупные землевладельцы облизывались на доходы нефтяников, тесно связанных с британцами и американцами, различные группы власть имущих конкурировали между собой за право получше выпотрошить и без того пустую казну, православная церковь, возглавляемая энергичным националистом Мироном, целенаправленно шла к политической власти, используя любимую концепцию сторонников Кодряну — дескать, 'румынский народ должен морально очиститься ради собственного спасения, духовного и физического' (соответствует РеИ — В.Т.).

Это происходило в стране, основная масса населения которой, крестьянство, в материальном плане находилось между бедностью и нищетой; впрочем, большая часть румынских рабочих тоже не могла похвалиться достатком.

Ну и, для полноты картины, следует добавить, что о самостоятельности румынской экономики и политики говорить не приходилось — сельскохозяйственную продукцию традиционно покупали немцы и австрийцы, нефтяную отрасль контролировали англичане и набирающие силу американцы. Примерно таким же было распределение иностранного влияния и в финансах (соответствует РеИ — В.Т.).

Воевать с Советским Союзом эта 'держава' хотела, поскольку очень уж румынским власть предержащим нравились земли Причерноморья, да и Бессарабию им хотелось закрепить за собой юридически — вот только делать это было себе дороже, поскольку первое же серьезное поражение в войне запросто могло обернуться государственным переворотом, устроенным Кодряну при поддержке патриарха Мирона. Относительно реальных боевых качеств королевского воинства не питали ни малейших иллюзий даже самые ярые патриоты Румынии — равно ни у кого не было сомнений в том, что сделают с румынскими войсками красные конники.

И, да, денег на войну в румынской казне не было. Военного бюджета кое-как хватало на содержание многочисленной армии — но не на приличную боевую подготовку.

Нормальной оборонной промышленности в королевстве тоже не водилось. Имелось производство стрелкового оружия и боеприпасов, какое-то подобие артиллерийского и снарядного заводов — но об обеспечении армии в случае большой войны речи не было. Оставался импорт — бесплатно или в кредит, на очень льготных условиях, поскольку платить за поставки вооружения и боеприпасов тоже было нечем.

Заметно лучше обстояли дела в Финляндии. Там имелось согласие между власть предержащими, в том числе, и в вопросе желательности оттяпывания от Советской России новых территорий — расхождение было только в том, сколько оттяпывать, поскольку умеренные финские политики и военные сходились в том, что надо отобрать Карелию и Кольский полуостров, а радикалы договаривались до желательности получить границу по Енисею (соответствует РеИ — В.Т.). Неплохо было и с деньгами — финская экономика работала, государство хорошо управлялось, воровали очень мало, можно сказать, что не воровали вовсе.

Внешнеполитическая ориентация Суоми описывалась парой фраз — финны придерживались пробританской ориентации, не разрывая при этом старых связей с Германией и Швецией. Надо заметить, что Свинхувуд с Маннергеймом проявили похвальную предусмотрительность, аккуратно выплатив девятимиллионный американский кредит 'на независимость', что обеспечило Финляндии довольно благосклонное отношение в Вашингтоне (в свое время Вильсон озаботился предоставлением небольших, по американским меркам, кредитов новообразованным государствам — конечно, не по доброте душевной, а с целью получения рычагов для давления на них. Финляндия оказалась единственной страной среди лимитрофов, аккуратнейше вернувшей кредит — В.Т.).

В общем, Финляндия хотела и действительно могла воевать с СССР — и, при этом, могла оплатить приличную часть расходов на большую для себя войну.

У финнов имелось единственное слабое место, не позволявшее им вести длительные боевые действия, с высокой интенсивностью, против сильного врага — это было их население. Трехмиллионная страна могла отмобилизовать полумиллионную армию — но не могла позволить себе ни большие потери, ни действия в отрыве от своей территории. Все было просто — аграрной стране требовались ее мужчины, работающие в сельском хозяйстве. Если при действиях в обороне на своей территории или поблизости была возможность отправлять значительную часть солдат в отпуска для сельхозработ, то, в иной ситуации такой возможности не было бы физически — а это означало крах финской экономики, с последующим голодом.

Так что финны неизбежно ограничивали свое участие в войне против СССР захватов Карелии, Кольского полуострова и ударом по Питеру — и, крайне желательно для них, быстро и с минимальными потерями. Их участие в походе на Москву было возможно только при исключительно благоприятном развитии событий.

Так же в наступлении на северную столицу могли принять участие прибалтийские 'великие державы'.

Эти имели армии мирного времени, суммарно насчитывающие десяток пехотных дивизий и несколько кавалерийских дивизий — и, могли удвоить численность своего воинства в военное время. Другой вопрос, что не имея ни военной промышленности, ни денег на серьезные закупки за границей, они никак не могли вооружать и снабжать свои армии военного времени. Имеющихся запасов прибалтам, по данным ИНО и РУ, едва хватало на месяц большой войны — а, дальше, 'добрым иностранным дядюшкам' надо было либо брать 'несвятую троицу' на свой кошт, либо им просто нечем оказывалось воевать.

Состояние же собственных финансов прибалтийских 'держав' исчерпывающе описывалось поговоркой 'В одном кармане воет вошь на аркане, в другом кармане скулит блоха на цепи'. Чуть лучше обстояли дела у Литвы и Эстонии, и, совсем уж печально — у Латвии.

С другой стороны, несомненным их достоинством, с точки зрения Уайтхолла было то, что, в отличие от Польши, никаких собственных амбиций у них не имелось — наоборот, правительства Литвы, Латвии и Эстонии смотрели в рот Лондону глазами голодной дворняжки, преданно виляя при этом хвостом.

Таким образом, если британцам не удастся привлечь к войне против СССР Германию, Францию и Японию, но, все же, они решат воевать — действия антисоветской коалиции могли быть примерно следующими: на море действует Королевский Флот, на суше — войска лимитрофов. Если рассчитать этот вариант подробнее, то операции на море представлялись так: Средиземноморский флот входит в Черное море и последовательно громит наши военно-морские базы и коммерческие порты — Севастополь, Одессу, Новороссийск; на Балтике действует эскадра, сформированная из состава Флота Метрополии — вряд ли англичане полезут штурмовать Кронштадт, но, намертво заблокировать его, базируясь на Гельсингфорс и Ревель, они смогут без малейшего труда; на Севере практически беззащитны Архангельск и Мурманск, так что еще одна эскадра, выделенная из состава Домашнего Флота, без труда превратит их в руины; на Дальнем Востоке стопроцентно беспомощны разоруженный Владивосток и неукрепленный Петропавловск-на-Камчатке — они станут мишенями для тренировки артиллеристов дальневосточной эскадры Королевского Флота.

Разгром или блокада ключевых портов СССР означает потерю значительной части экспорта и импорта страны. А ведь экспорт и импорт во Францию, Италию, САСШ шел именно морем; да и не столь малая часть торговли с Германией шла через Питер. Даже простое прекращение торговли станет тяжелейшим ударом для слабого народного хозяйства Советской России — а если к этому добавится разгром портов, будет совсем плохо, поскольку это будет нарушение привычного порядка торговли на долгие годы. Выжить же без внешней торговли страна никак не могла.

На суше дела в таком случае будут обстоять ненамного лучше. Если англичанам удастся уломать поляков, то следует ждать ударов на Украине и в Белоруссии. В первом случае под ударом оказывается хлебородный юг, во втором — следует ожидать наступления на Смоленск, и, при плохом раскладе, на Москву. На северном направлении следует ждать удара финнов и прибалтов на один из ключевых промышленных центров страны — Ленинград.

— Точнее, с военной точки зрения предпочтительнее для них выглядит вариант с окружением Питера и ожиданием, когда изморенный город сдастся сам — холодно констатировал Сталин. — Дело не в том, что у финнов и прибалтов нет ни осадной артиллерии, ни дельных военно-морских и воздушных флотов — у англичан все это есть, и поспособствовать своим моськам они не откажутся; их сложности заключаются в том, что штурм неплохо укрепленной северной столицы, чей гарнизон будет поддерживать корабельная и береговая артиллерия Балтфлота, обойдется им очень дорого, даже при самом хорошем раскладе.

— Другой вопрос, что первую скрипку во всей этой затее с 'антисоветским походом' играют вовсе не военные, а политики, которым позарез нужен быстрый и громкий успех — поэтому именно штурм Ленинграда более чем возможен. В газетах заголовки 'Взята вторая столица большевиков!' или 'Победоносными войсками коалиции захвачена старая столица России!' будут выглядеть куда лучше, чем 'Одержана победа при деревне Заплюевка' — просто потому, что в этом случае можно будет сыграть на струнах ура-патриотизма и милитаризма, что даст хотя бы частичное одобрение очень непопулярной войне.

Конечно, это еще не гарантированная смерть — в Гражданскую войну у нас получалось бить и поляков, и прибалтов; да и финнам мы давали сдачи. Если наши полководцы не допустят таких грубых ошибок, как Тухачевский в 1920 году, отбиться вполне возможно.

Вопрос в том, чего это будет стоить едва начавшей приходить в себя после Империалистической и Гражданской войн стране?

Ведь дело не только в том, что будет надолго прервана позволяющая кое-как держать на плаву хилое народное хозяйство внешняя торговля — нет, придется отрывать от промышленности скудные копейки и тратить их на оборону; понадобится отрывать от бедных хозяйств кормильцев и тягловый скот, отправляя их на войну; придется выскребать остатки золота из скромного золотого запаса, чтобы купить самое необходимое для того, чтобы защитить страну — вместо того, чтобы тратить это золото на индустриализацию.

Сталин заскрипел зубами, от нахлынувшего на него приступа стыда, смешанного с яростью.

— Дожили! — с горечью и гневом мысленно констатировал он. — Радуемся тому, что ср.ные румыны не смогут принять участие в антисоветском походе! Собираемся с силами, чтобы отбиться от коалиции, которая, по грубой прикидке, будет состоять из тра..ных ляхов и чухонцев! Надо полагать, на том свете цари, начиная с Петра I, сейчас хохочут в голос над нами всеми — и надо мной, в первую голову!!! И ведь имеют право — все, включая Николашку!!! Даже он, последний недоделок, этих поляков, финнов и прибалтов держал в кулаке — а о том, чтобы они представляли опасность для России, нельзя было додуматься, даже допившись до белой горячки!!!

Генсек встал и начал расхаживать по кабинету — так ему лучше думалось, да и позволяло легче справиться с эмоциями.

— Все верно — другого выхода, кроме индустриализации, у нас просто нет — подумал он. — Но прав и Тухачевский — нам нужна по-настоящему сильная Красная Армия, сильная не на словах, а на деле — иначе нас будут грабить и бить, потому что это выгодно и безопасно. И он прав и в том, что индустриализация и строительство сильной армии должны быть тесно связаны — у нас слишком мало средств, поэтому надо не просто считать каждую копейку, но и использовать деньги так, чтобы они давали наибольшую отдачу. И если идеология будет мешать делу — ее надо отодвигать в сторону и работать!

Послесловие 2.

Так уж получилось, что в тот же вечер в нелегких раздумьях на сходные темы пребывал и другой человек.

Барон Карл Густав Эмиль Маннергейм, сидя в своем кабинете, обдумывал состоявшуюся за обедом беседу с господином Свинхувудом. Несмотря на то, что гость сейчас не занимал никаких должностей, он оставался одним из самых влиятельных политиков Финляндии.

К сожалению, несмотря на то, что господин Свинхувуд числился умеренным политическим деятелем, барону так и не удалось склонить его на свою сторону. На это имелись вполне объективные причины — молодые и зрелые годы первого премьер-министра Финляндии были посвящены яростной борьбе с русификацией страны. Почтенный Пер Эвинд был последователен в своих убеждениях, платя за них немалую цену — он был уволен со своей должности ненавистным всем финнам генерал-губернатором Бобриковым, а, позже, уже будучи отцом финского парламентаризма, за отказ признать полномочия русского прокурора, провел три года в сибирской ссылке, в Нарымском крае. Так что основания ненавидеть 'русскую азиатчину' у него, бесспорно, имелись.

Очень плохо было другое — когда речь заходила о России, ненависть напрочь отключала присущие господину Свинхувуду рассудительность и практичность, его известный всем здравый смысл. Впрочем, здравый смысл изменял ему и в том случае, когда речь заходила об идее 'Великой Финляндии' — хотя, с учетом того, что Великую Финляндию предполагалось создать за счет присоединения принадлежащих России земель, эти идеи можно было считать взаимосвязанными частями единого целого.

Не то чтобы барон что-то имел против концепции 'Великой Финляндии' — равно нельзя было заподозрить его хотя бы в малейших симпатиях к большевикам; вот только в отличие от Пера Эвинда Свинхувуда, хладнокровный человек и генерал-лейтенант Русской Императорской Армии, Карл Маннергейм никогда не позволял взять эмоциям верх над разумом, коль скоро речь шла о важнейших материях — и очень хорошо знал Россию и русских.

Русские могли быть наивны и доверчивы, рыцарственны и великодушны — но Отто фон Бисмарк был тысячу раз прав, сказав: 'Русские всегда приходят за своими долгами'. Барон слишком хорошо знал русскую историю, чтобы хоть на секунду усомниться в справедливости этого высказывания. Да, предъявление векселя к оплате зачастую происходило через столетия — но это было всегда. Где нынче Казанское ханство? А Астраханское? А Крымское, позвольте осведомиться?

Хорошо, это азиаты — но стоит вспомнить аналогичные предприятия европейцев. Да, можно разгромить русскую армию на поле боя — хотя это и весьма непростое предприятие; можно и взять Москву — хотя это удавалось немногим; можно найти предателей среди русской аристократии, готовых пригласить на русский престол польского королевича — но, не затруднит ли Вас вспомнить, чем это закончилось? Не тем ли, что через полтора века с небольшим Россия вместе с Пруссией и Австрией делила Польшу — а меньше чем еще через полвека Варшава на столетие стала русским городом?

Впрочем, иногда возмездие приходило намного быстрее — в сентябре 1812 года великий корсиканец безрезультатно ждал ключей от Москвы, а в марте 1814 года русские войска брали Париж.

Одной из ключевых характеристик русского национального характера была готовность насмерть драться с иноземными завоевателями, невзирая на отношение к существующей власти. То, что революция и братоубийственная гражданская война ничуть этого не изменили, подтвердило польское вторжение в Советскую Россию. Тогда, в двадцатом году на призыв большевистского правительства встать на защиту Отечества откликнулись многие тысячи царских офицеров, доселе уклонявшихся от службы в Красной Армии (соответствует РеИ — В.Т.).

Господин Свинхувуд был просто очарован предложением британского посла, суть которого можно было выразить одной фразой: 'Финляндии предлагается принять участие в походе против красной России — и, после победы получить вознаграждение, заключающееся в изрядном куске русской территории'.

У кадрового офицера Маннергейма, холодного прагматика и чуточку циника, после беседы с господином послом возникла некоторая обеспокоенность, которую он и попытался донести до господина Свинхувуда.

Хлопоты Тихменева.

Выполнение своих новых обязанностей Сергей Алексеевич начал с визита к старому знакомцу. Бывший кондуктор царского флота внимательно выслушал гостя, покряхтел малость — и, предсказуемо согласился.

Объяснялось это просто — человеку, живущему по подложным документам, позарез требовались деньги. Понятно, что хороший монтёр прилично зарабатывал — но, случись ему бежать снова, отложенного с честных заработков никак не хватит на то, чтобы надёжно скрыться; а связываться с уголовниками старый служака категорически не хотел, не его это была стезя.

Разовый же риск, предложенный человеком, которого высаживали на черноморское побережье, в тыл к османам — моряк знал Тихменева с тех времён — был меньшим злом. Да и вообще, глядя на жизнь, бывший флотский унтер склонялся к мысли, что надо как-то извернуться, чтобы жить по-человечески — а не прятаться остаток своих дней, что его изрядно тяготило, не говоря уже о верной женушке, безропотно принимавшей все тяготы, выпавшие на долю их семьи, но, переносившая их нелегко, муж это видел. Возможностей для этого не было, да и не могло появиться, пока его жизнь катилась по накатанной колее — стало быть, нужно искать какой-то выход.

Сергей Алексеевич, распрощавшись со старым знакомым, направился в один интересный трактирчик, располагавшийся не столь далеко от Хитровки, но, безусловно, не являвшейся частью всего того, что иногда называлось 'хитрованским сообществом'. С хозяином этого заведения он познакомился в Гражданскую, более того, сумел как-то оказать ему услугу — только благодаря этому он и получил выход на элиту профессионального преступного мира России.

Конечно, в силу профессиональной деятельности и последующих приключений штабс-капитан Тихменев немало знал о реалиях преступного мира и прежней России, и нынешнего царства большевиков. Вот только действительно высококвалифицированные преступники, в отличие от находившихся на слуху налетчиков, карманников, сутенеров, предпочитали лишний раз не попадаться на глаза даже своим коллегам по криминальному миру, что им шло только на пользу.

Доверенным человеком одного из таких асов преступности, медвежатника Седого, о котором добрых двадцать лет спорили на 'малинах', то ли есть такой, то ли вранье это — ведь не может же человек четверть века ломать сейфы и ни разу не попасться полиции!; да что менты, его из людей никто не видывал! — и был хозяин этого третьеразрядного заведения, где никогда не случалось ничего плохого, кормили и поили хоть и незамысловато, но добротно.

Как специалист, Сергей Алексеевич вполне мог оценить качество конспирации Седого — хотя, на самом деле, кличка у него могла быть другая. Действительно, среди преступного мира наверняка имеются осведомители — точнее, они были раньше, есть и сейчас — а что они могут сообщить о человеке, которого подавляющее большинство профессиональных преступников и в глаза не видело? Только пересказать байки о похождениях знаменитого взломщика сейфов, по мнению разведчика, весьма напоминающие французские романы о неуловимом Рокамболе. Полезной информации из этих сказов извлечь практически невозможно.

Именно поэтому бывший штабс-капитан и не стал навещать 'малины', хотя у него и имелись знакомые среди уголовников ещё царских времен, включая двух 'иванов' — там договориться было бы проще, но и вероятность привлечь к своей персоне нежелательное внимание была намного выше.

Войдя в трактир, штабс-капитан добросовестно соблюл известный ему 'дипломатический протокол', заключавшийся в том, что делая заказ, попросил полового передать поклон хозяину от старого знакомого. Порядок был нехитрым — но, именно в силу этого никаких особых подозрений вызвать не мог, даже если кто-то услышал бы и донёс. Круг знакомств у содержателей питейных заведений весьма обширен и в обычные времена — после же Гражданской, когда все перемешалось, а хозяева таких обжорок чем только не приторговывали, от продуктов и одежды, до оружия и кокаина, и вовсе стал необозримым. Так что объявившийся невесть откуда старый знакомец хозяина был делом обыденным.

Доставив заказ, половой негромко сказал: 'Хозяин сказал, что рад вас видеть — и, попросил, как покушаете, подняться на второй этаж. Он сказал, что вы дорогу знаете'.

— Знаю, мил человек — согласился Сергей Алексеевич, и сунул в ладонь расторопному услужающему полтинник. — Благодарствую за услугу.

— Всегда рад — старорежимно поклонился половой и, буквально испарился.

Тихменев с аппетитом съел недурную поджарку по-извозчичьи, воздал должное и неплохому гарниру, завершив трапезу чарочкой брусничной настойки. После этого, расплатившись, он прошёл к неприметной двери, открывавшейся на зады трактира — рядом с ней имелась лестница, ведущая на второй этаж. Поднявшись по ней, штабс-капитан прошёл по коридору и постучал в дверь.

— Заходите — отозвались из комнаты.

— Добрый вечер, Иван Петрович — приветствовал хозяина разведчик.

— Доброго и вам вечера, Сергей Алексеевич — поздоровался полный, среднего роста, лысоватый хозяин, внешность которого идеально соответствовала образу не самого богатого купца, или, как нынче говорили — нэпмана. — Присаживайтесь, отведайте яблочной настоечки, не побрезгуйте.

— Что-то вы совсем забыли старика, давненько ко мне не захаживали.

— С удовольствием — принял приглашение Тихменев. — Не хотел попусту отвлекать от дел столь занятого человека, как вы.

— Шутник вы, Сергей Алексеевич — дробно рассмеялся Иван Петрович. — Какие у меня могут быть дела, посудите сами? Делишки мелконькие — только чтобы на кусок хлебушка заработать!

— Вот я и наведался к Вам посоветоваться, Иван Петрович, насчет возможности заработать копеечку малую — принял заданный хозяином тон Тихменев.

— Всегда рад, Сергей Алексеевич, всегда рад — отозвался трактирщик, деловито разливавший по стопочкам настойку и выставлявший нехитрую закуску.

Разведчик мысленно поставил хозяину 'отлично' за безукоризненную актерскую игру — умел человек вживаться в роль, хотя вряд ли он слыхивал о методе господина Станиславского. После чего честно пересказал ему услышанное от начальника Штаба РККА — конечно, с некоторыми купюрами. Так здесь велись дела — врать было не принято категорически, равно как разглашать услышанное.

Иван Петрович откинулся в кресле, буквально сверля гостя взглядом, пытаясь уловить малейшие признаки неискренности. Таковых не обнаруживалось.

Задавать глупые вопросы, вроде 'Вы во всем уверены?', или, напоминать гостю, что он отвечает за каждое слово — Сергей Алексеевич, как и все остальные, имевшие право говорить о серьезных делах, это и так знали. На ловушку, расставленную угрозыском, предложенное дело никак не походило — это Иван Петрович понимал. Но, все же, предложенное дело было никак не обычного разряда — так что требовалось все хорошенько обмозговать.

— Не хочу вас обнадеживать заранее, поскольку не знаю, согласится Седой, или нет — очень уж дело необычное вы предлагаете — неспешно высказался хозяин трактира. — Единственно, попрошу вас, Сергей Алексеевич, заглянуть ко мне через недельку.

— Благодарствую, Иван Петрович — вежливо ответил Тихменев.

— Да покамест не за что, Сергей Алексеевич — слегка улыбнулся трактирщик. — Еще по стопочке?

— Пожалуй, что — на посошок, как говорится — согласился разведчик.

Хлопнув настоечки, старые знакомцы разошлись.

Послесловие 1.

В середине следующего дня, Иван Петрович отправился на Рогожский рынок прикупить провизии. Это было совершенно обыденным делом — добропорядочный содержатель трактира запасался продуктами для своего заведения на этом рынке еще со времен Николая II, став там привычнейшей деталью пейзажа, известной всем и каждому. Загрузив телегу купленным, он совсем уж собрался ехать обратно — но, тяжко вздохнув, сказал своему дальнему родственнику Степану, бывшему при нем помощником на все руки: 'Эх, совсем беспамятный я стал к старости — собирался ведь к Семену Арсентьевичу зайти, запасной ключик от замка в кладовой заказать! А, то, ведь он один — не дай Бог, затеряется, хлопот не оберусь!'.

— Так, может, я схожу, Иван Петрович? — предложил Степан, мужик не особенно изощренного ума, но, искренне преданный четвероюродному дяде, взявшему его из деревни и, помаленьку, выведшего в люди, приучив к непростому трактирному промыслу.

— Не надо, племяш — отказался Иван Петрович. — И, ты меня не жди, езжай домой — нечего еде лежать так вот, пока Семен Арсентьевич все сделает, да и покалякаем мы с ним малость, по старому знакомству.

— Как скажете, Иван Петрович — согласился родич.

— Вот и ладненько — завершил обсуждение трактирщик.

Вернувшись на рынок, Иван Петрович неспешно направился к ларьку металлических дел мастера Семена Арсентьевича, работавшего здесь три дюжины лет, при всех властях и всяких порядках. Арсентьич, как его почтительно звали местные, пользовался среди местного люда большим уважением за знание своего дела, рассудительность, житейскую сметку, с ним здоровались и царские городовые, и советские милиционеры, присматривавшие за порядком на рынке. Стражам порядка и в голову не приходило, что мастер на все руки, умеющий отремонтировать любую вещь, сделанную из металла, образцово заточить любой инструмент, и есть тот самый Седой, с которым так хотели познакомиться что чины сыскной полиции, что агенты угрозыска. Но, их желание уже без малого сорок лет не исполнялось — и, Седой, и его люди делали все, чтобы такое положение дел сохранялось и впредь.

— Доброго денечка, Семен Арсентьевич! — поздоровался трактирщик.

— И вам доброго, Иван Петрович! — ответил мастер. — Что-то давно вы ко мне не захаживали, совсем позабыли.

— Да вот повода не было, Семен Арсентьевич — не хотел вас беспокоить попусту — повинился Иван Петрович. — Сейчас вот запасной ключ потерялся, хочу сделать новый.

— Сделать — сделаю — сказал мастер — но, вы бы ко мне заходили просто так, чайку попить, побеседовать. Да что вы на улице стоите, заходите, присаживайтесь — тут работы на полчаса, а ведь верно подмечено, что в ногах правды нет.

— Благодарствую — ответил трактирщик, заходя в ларек и садясь на стул для посетителей.

Пока Семен Арсентьевич вытачивал новый ключ на небольшом станочке с ножным приводом, Иван Петрович изложил ему сделанное предложение, добавив к этому свои соображения о сути дела и Тихменеве.

Седой, внимательно выслушав доверенного помощника, обдумывал сказанное. Предположение, что речь идет о ловушке, рассчитанной на то, чтобы взять его с поличным, отпадало сразу — угрозыск не станет заманивать его в Кремль, да и вообще, добры молодцы с Петровки работают попроще, они бы сочинили куда как будничную ловушку. Гэпеушники тоже отпадали — охотиться за ним у них нужды не было, а возникни у них надобность в медвежатнике, довольно взять кого-нибудь из тюрьмы.

Возможность же того, что сказанное соответствует действительности, была весьма высока — старый медвежатник хорошо помнил и историю с обносом патриаршей ризницы в 1918 году, кстати, так и осталось неизвестным, чья это работа, да и с многочисленных экспроприаций большевиков хабар должен был скопиться царский. Так что история с кладом Свердлова, кстати, сына ювелира, так что он обязан был разбираться в рыжевье и камешках, была очень похожа на правду.

Понятно, что посланник кое-что недоговорил — докопаться до этой истории, да еще обеспечить пропуска в Кремль под видом монтерских работ обычные деловые вряд ли смогли бы, нынче на дворе был не 1918 год, когда Кремль был натуральной улицей, где шастал всяк, кому угодно, тут нужна была птица совсем другого полета. Желание этого чина наложить лапу на захоронку Свердлова Седому было понятно — да и долю за труды он предлагал правдоподобную; коли хотел бы обмануть, обещал бы не пятую часть, а треть, или вовсе половину.

Само собой, вставал вопрос, надо ли это дело Седому?

Старый медвежатник давненько уже задумывался о том, чтобы завязать — и возраст у него был не юношеский, до шестидесяти оставалось всего ничего, и здоровьишко было потрепано неспокойной жизнью. Не менее важным аргументом в пользу окончания карьеры было и резкое сужение, по-комиссарски говоря, фронта работ.

Седой частенько с печалью вспоминал царские времена — он ведь начинал еще в царствование государя Александра III, учеником легендарного Гвоздя. Это его учитель придумал такую хитрую систему, после того, как разок сходил по Владимирке в Сибирь. Вернувшись оттуда, Гвоздь, прозванный так за умение открыть сапожным гвоздиком почти любой дверной замок, резко сменил порядок своей работы — теперь ни о каком участии в налетах с мокрухой и речи быть не могло, все было совсем по-другому.

Обычной практикой его группы стали тщательно подготовленные ночные посещения купеческих контор или квартир богатых людей, желательно, в отсутствие хозяев, в ходе которых охранники, горничные, кухарки получали на рожу тряпки с хлороформом, что обеспечивало им долгий и крепкий сон. Пока же они находились, как выражаются доктора, под наркозом, Гвоздь с учеником вскрывали сейфы. Иногда Гвоздь соглашался поработать с пользующимися его доверием 'иванами', при ограблении банков — но, всегда обязательными условиями были отсутствие 'мокрого' и неизвестность его персоны для рядовых бандитов.

Еще одной хитростью старого медвежатника была запущенная для ментов (вопреки распространенному мнению, так уголовники называли еще царских полицейских — а пришло это сленговое выражение из Австро-Венгрии, где одним из предметов форменной одежды полицейских был короткий плащ, ментик — В.Т.) мульку, что, дескать, неуловимым медвежатником является неизвестный никому Седой. Совсем еще молодой тогда ученик, в темных волосах которого не было ни малейшей седины, искренне удивился — ведь всем известно, что кличку дают за какое-то видимое отличие, привычку или умение. Гвоздь растолковал ему, что и фараоны это знают — стало быть, им надо шерстить тех, кто в возрасте, а на него и не подумают.

С годами Седой убедился в мудрости учителя — устроившийся в тихой Коломне Гвоздь поначалу был под изрядным подозрением, потом, по мере того, как проходили годы, околоточные посматривали в его сторону все с меньшим подозрением, поскольку он тихо-мирно лудил чайники и кастрюли, ремонтировал патефоны и замки; и, при этом никакого беспокойства от него не было, со старыми дружками, он почитай, не виделся, а, после того, как после нескольких лет начального ученичества от него перебрался в Первопрестольную Седой — а новых учеников он брать не стал, перестали подозревать и в козлятничестве (на криминальном арго конца XIX — первой трети XX веков — 'козлятник', это опытный преступник, обучающий молодое поколение — В.Т.). Та же история была и с самим Седым — поначалу к молодому металлических дел кустарю приглядывались, все же ремеслу он учился у бывшего медвежатника, потом, убедившись в его тихом образе жизни, оставили в покое. Со временем подзабылось и ученичество у Гвоздя — вот и стал Арсентьич образчиком благонадежного обывателя, отрадой полицейского сердца, не в пример иным пьянчугам да буянам, не говоря уж о хитровских обитателях.

А они тем временем работали — да с хорошим наваром. Умел Гвоздь поставить дело так, чтобы не попасться ни на деле, ни, самое главное, на сбыте добычи. Взяли хабар в ассигнациях — упаси Никола-Угодник, никто сразу делить да тратить добытое не станет; потихоньку поменяет Гвоздь банкноты на серебряную мелочь через знакомого кассира сберегательной кассы, каковую постепенно, по мере обмена подельникам и выдаст честно. Сам же любил большую часть своей доли держать в золотых империалах да припрятывать надежно, чтобы при любом обыске нашлись невеликие сбережения честного кустаря в серебряных рублевиках да полтинах — и Седого к тому же приучил. Вот и выходило, что гулять с успешного дела люди Гвоздя гуляли, только на скромную мелочь, без великого размаха, никому глаза не мозоля. В самом деле, что такого, что гульнет иной раз обыватель на три рубля или на пятерку? Видать, прибыльная работенка привалила — только и всего. Сыскные, тем временем, присматривались к тем, кто гуляет широко, на многие сотни рубчиков — искали тех, кто в купеческой конторе подломил несгораемый ящик с двадцатью тысячами, понятно, они и гулять должны соответственно.

Еще хитрее Гвоздь поступал, если в богатых квартирах удавалось взять драгоценности, иные из которых стоили подороже содержимого иного купеческого сейфа. Конечно, полную стоимость получить было никак невозможно — хорошо, если удавалось выручить пятую часть цены. Часть денег старый медвежатник выплачивал своим подельникам сразу, из своего кармана — а украшения укладывал 'отлежаться' в тайники, когда на полгода, а, иной раз, и на цельный год. Полиция рыла землю со всем рвением, тряся ювелиров не только Москвы, но и Питера, и крупных губернских городов — это было и неудивительно, драгоценные цацки принадлежали женам и дочкам больших чинов и богатых купцов. Гвоздь терпеливо ждал, пока уляжется кипиш — а, потом, давал весточку своим знакомцам из числа варшавских воров (это аналог воров в законе в Царстве Польском Российской Империи — В.Т.). Приезжал от них неприметный человечек, сведущий в ювелирном ремесле (это преступное сообщество промышляло не только обычными видами криминальной деятельности, но и, в отличие от преступного мира центральной России, серьезной контрабандой; причем, в его составе было немало евреев, имевших хорошие связи среди торговцев драгоценными камнями и ювелирными изделями — В.Т.). Приезжал — и, оценив добычу, рассчитывался. Уж неизвестно, что дальше они делали с этими цацками — то ли распиливали украшения, продавая камешки отдельно, золотишко переплавляя; то ли продавали это добро вовсе в дальние края — но, никакого беспокойства ни разу не случилось, никто не погорел на этом рыжевье с камешками.

После смерти Гвоздя, тихо помершего в 1915 году, бразды правления принял Седой — и продолжил дело в точном соответствии с порядком, заведенным покойным учителем. Поэтому за все эти годы и не спалился никто — а погибли только двое подельников, взятые в заложники чекистами в 1918 году, и расстрелянные тогда же. Ну, от этого уберечься было никак невозможно.

Дела шли — но, даже с началом нэпа 'жирных гусей', с которых можно было поживиться, стало не в пример меньше. Перевелись частные банки, а, появившиеся нэпманы и иностранные концессионеры, во-первых, как правило, изрядно уступали в богатстве типичным состоятельным людям царской России, во-вторых, по-настоящему богатых среди них было немного; в-третьих, за ними зачастую внимательно присматривали ГПУ и милиция, понятно, по своим соображениям — но Седому с подельниками от этого было не легче. Резко сузились и возможности сбыта — пойди, нынче сплавь за хорошие деньги взятые у коллекционера-концессионера украшения или картины, если Варшава стала заграницей, куда запросто не съездишь! Сбыт в Москве был чреват палевом — да и не давали нынче нормальной цены.

Глядя на все это, подельники Седого иной раз осмеливались как бы невзначай заикнуться главарю, насчет завязки. Старый медвежатник пока что не говорил ни 'да', ни 'нет' — но мыслишки такие у него были. В самом деле, самый молодой из его банды работал с ним двадцать лет с гаком — и, за это время успел скопить столько, что и детям хватит, если не тратить денежки дуром. Сам же Седой скопил золотишка с серебришком не только на четверых дочек, но и на всех возможных внуков. И вправду, как ни повернется жизнь, а на золото даже в голодающей Москве, при лютующих чекистах, понимающий человек мог прикупить и паюсной икорки, и копченой осетринки, и буженинки — так что за потомство можно было не беспокоиться.

Неплохо было и с чадами и домочадцами — конечно, они не ведали о настоящем 'втором дне' глав семейств, но, знали о том, что есть у них кое-какие подработки, из числа не самых чистых. Тут снова надо было поблагодарить покойного Гвоздя, накрепко вколотившего своим людям понимание той истины, что 'Бабий язык — что помело'. Поэтому вторым половинам, под великим секретом было сказано, что толкаем время от времени кое-какой левый товарец — отсюда и случаются дополнительные денежки в семейство. О настоящих захоронках Седой собирался рассказать только когда будет помирать — иначе, как бог свят, растреплют лучшим подружкам.

Насчет чистых документов тоже было все в порядке — все члены банды жили благонамеренными обывателями, бывшими вне подозрений у властей.

Мешал завязать гонор классного медвежатника, мастера из мастеров своего дела — хотелось закончить карьеру чем-то таким, что можно будет вспоминать с приятностью всю оставшуюся жизнь. Предложенное же сегодня дело отвечало всем условиям — и навар с него обещал быть преизрядным, и вспомнить будет что — мало кто мог похвастаться хабаром, взятым в Кремле. Да и чутье, развитое многолетним промыслом, прямо-таки в голос говорило: 'Фарт будет!'.

Седой решился.

— Значится, так — неспешно начал он. — На пятую часть от всего содержимого я согласен, при том условии, что моя доля от этой пятой части составит две трети. Остальное — посланнику с гальванером. Тебе — пятая часть от моей доли. Ежели посланник будет чего-то предлагать от себя — не бери, а, так и скажи, что мне Седой отстегнет.

— Понимаешь, почему?

— Чтобы не было сомнений в нашей солидности — ответил Иван Петрович, соблюдая правила игры — на самом деле, он прекрасно помнил заведенное еще Гвоздем правило 'Если кто кормится из двух тарелок — веры ему нет'.

— Верно — согласился Седой. — Кто знает, что как повернется — может, у нас с ними еще дела будут, такие наводки на дороге не валяются, особенно по нынешним временам. Ладно, ступай. Когда все обговоришь — зайдешь ко мне запросто, с бутылочкой.

— Всего доброго — попрощался Иван Петрович.

— И тебе того же — ответил Семен Арсентьевич.

Кофе с коньяком в Фонтенбло.

Теплым апрельским вечером, в кабинете особняка, находившего в аристократическом пригороде Парижа, неспешно наслаждались кофе маргассан двое старых знакомых. Они никогда не были друзьями, слишком уж разными людьми были эти двое по складу характера — но эти двое были единомышленниками и верными союзниками.

— Как Вы оцениваете текущую ситуацию, господин полковник? — поинтересовался гость.

— Как весьма неоднозначную — с прямотой строевого офицера ответил граф Франсуа де ля Рок.

— Наше правительство, следуя в фарватере британской политики, выражает готовность принять участие в 'крестовом походе' против Советов — но, при этом, оно не утруждает себя принятием необходимых мер предосторожности. Это при том, что 'красный пояс' Парижа никуда не делся, а левые и крайне левые опасно сильны.

— Опыт недавнего прошлого учит, что затяжная война чревата большевизмом — можно вспомнить и волнения в наших войсках, случившиеся в 1917 году, и бунт на линкорах, произошедший в 1919 году.

Гость прикрыл глаза, молчаливо выражая согласие — действительно, во время небезызвестной 'Бойни Нивеля' был момент, когда дисциплинированные французские войска были на грани выхода из подчинения; хорошо помнилось ему и восстание на линкорах черноморской эскадры, происходившее под коммунистическими лозунгами. Собственно, союзников очень выручило прибытие во Францию американских экспедиционных войск, в противном случае, еще неизвестно, где бы раньше разразилась революция, в Германии, или же у ее противников на Западе. Он это знал точно, ведь он был офицером связи французской армии при генерале Першинге.

— Таким образом, можно констатировать тот факт, что в случае вступления Франции в войну с красными, вероятность коммунистического мятежа станет достаточно высокой — а полагаться в этом случае можно будет на полицию и жандармерию, лояльность армейцев окажется сомнительной — констатировал полковник де ля Рок.

— Позвольте присоединиться к высказанной Вами точке зрения, господин полковник — вежливо согласился гость, прекрасно понимавший то, что граф де ля Рок, влиятельный сотрудник штаба маршала Петэна, высказывает не только свое мнение, но, общее мнение сторонников Филиппа Петэна.

— Я очень высоко ценю Ваше согласие, месье капитан — но, возможно, стоит принять некоторые меры предосторожности на случай выступления красных? — спросил хозяин.

Мысленно граф де Маранш поморщился. Нет, Шарль де Маранш признавал Франсуа де ля Рока, выходца из столь же древнего и не менее знатного рода, как и его собственный, равным, это не подлежало сомнению; также он не оспаривал и правоту высказываний полковника — раздражала его прямолинейность единомышленника. Это было вполне объяснимо — если потомственные офицеры де ля Роки веками были строевиками и штабистами, то, де Маранши, как правило, имея офицерские звания, были людьми 'за сценой', влиятельными персонами, предпочитавшими оставаться в тени.

— Думаю, что стоит, господин полковник — согласился гость. — В связи с этим, мне бы хотелось узнать Ваше мнение о возможности использования русского опыта — летом 1917 года командование наших бывших союзников сформировало батальоны из солдат и унтер-офицеров, удостоенных солдатских Георгиевских крестов и медалей, так называемые батальоны Георгиевских кавалеров. Эти части не сыграли сколько-нибудь заметной роли в событиях — но, возможно, дело в том, что их сформировали слишком поздно, когда разложение старой русской армии уже зашло слишком далеко?

Де ля Рок напрягся, постаравшись этого не показать — по сути дела, де Маранш прозрачно намекнул на то, что стоящие за ним силы рассматривают возможность создание параллельной военизированной структуры для борьбы с большевизмом. Полковник ничего не имел против этого — наоборот, он считал такую борьбу необходимой — но, согласие этих людей резко меняло ситуацию.

Дело было в том, что род де Мараншей, среди прочего, имел и пьемонтские корни — или, выражаясь не столь туманно, был тесно связан с Ватиканом. Людей осведомленных, в свое время, навел на размышления брак графа Шарля, избравшего в спутницы жизни мадемуазель Маргариту ле Эстрель, происходившую из старинного гугенотского рода, после отмены Нантского эдикта перебравшегося в Америку, и, достигшего немалых успехов на многотрудном поприще финансов. С учетом раскола, существовавшего в элитах прекрасной Франции со времен проклятой революции, такой династический брак между представителем военной аристократии, ориентировавшейся на Ватикан, и, представительницей рода банкиров-гугенотов, имевших не только серьезное влияние на Уолл-стрит, но и тесно связанных со 'швейцарской' группировкой регентов Французского банка (имеются в виду династии Малле и Оттанге, вместе с их союзниками, входившие в число самых влиятельных банкирских домов Франции с середины XVIII века, в описываемый период уже более 100 лет бывшие наследственными регентами Банк де Франс (в то время являвшимся не государственным ЦБ, а, предтечей ФРС) — но, не забывавшими о своих швейцарских корнях. — В.Т.) наводил на нешуточные размышления.

Обусловлено это было тем, что Малле и Оттанге, были не только постоянными противниками, если так можно выразиться, ориентировавшихся на Ватикан промышленников и финансистов — они, во второй половине XIX века, после полувека ожесточенного противостояния с франко-швейцарской ветвью Ротшильдов, пошли на партнерство с домом Ротшильдов в ряде крупных проектов (соответствует РеИ — они стали партнерами в реализации крупнейшего транспортно-промышленного проекта во Франции того времени, строительстве Северной железной дороги. — В.Т.). Таким образом, к неудовольствию Святого Престола, в 60-70-е годы прошлого века его старые конкуренты в мире финансов смогли найти общий язык — причем, что было особенно неприятно, в вопросах, определявших промышленное развитие севера Франции.

В общем, этот брак стал важным мостом, связывающим старую аристократию с ее извечными конкурентами.

Обсуждая с победителем Вердена свое предложение, де ля Рок высказал свои опасения на тот счет, что противники старой французской аристократии сочтут создание новой военизированной структуры инструментом реванша за Великую Французскую революцию, поскольку структуры монархистов, 'Аксьон Франсез' и ее боевая организация, 'Королевские молодчики', явно не могли справиться с такой задачей. Маршал Петэн, выслушав своего доверенного офицера, согласился с ним — действительно, раскол между группировками власть предержащих в прекрасной Франции начался с проклятой аристократами революции, максимальные выгоды от которой получили протестантские и еврейские банкиры — но, заметил, что следует попытаться договориться со старыми врагами, поскольку иначе велика вероятность того, что 'красная волна смоет всех'.

Именно поэтому де ля Рок и пригласил де Маранша на чашечку кофе с коньяком — разведчик, мастер теневой дипломатии, разделял его убеждения и опасения, но, при этом, он был одним из немногих представителей старой военной аристократии, которые имели реальную возможность достичь консенсуса по этому вопросу с финансовой элитой.

Принципиальное согласие финансистов на создание такой структуры конечно, было приятной неожиданностью — но, увы, не снимало принципиальных вопросов об источниках финансирования и подчинении этой 'параллельной армии'.

— Рискну предположить, что закономерно возникают вопросы организации, финансирования и руководства данной организацией — не так ли, господин полковник? — спросил де Маранш, прекрасно понявший ход мыслей своего визави.

— Не могу с Вами не согласиться, господин капитан — сказал де ля Рок, окончательно убедившийся в том, что собеседник использует 'домашнюю заготовку'.

— Хочу предложить Вашему вниманию свои мысли на сей счет — разведчик тщательно готовился к этой встрече, успев согласовать в своем кругу ключевые моменты предлагаемого проекта. — Первое — в начале формирования организации она должна быть подчеркнуто аполитичной, поскольку не следует давать левой прессе повод для нападок. Это просто объединение ветеранов Великой войны, проливавших кровь за Францию, чьи заслуги были удостоены боевых наград — если хотите, клуб фронтовиков (именно такой была организация 'Боевые кресты' в самом начале — имидж аполитичных патриотов очень помог ей развиться и окрепнуть — В.Т.).

Полковник мысленно поаплодировал де Мараншу — этот вариант проходил со стопроцентной надежностью, поскольку в понесшей тяжелейшие потери стране прошедшая война и ее ветераны пользовались уважением, даже с некоторой истеричностью. Такая общественная организация четырьмя пятыми населения Франции, даже очень многими левыми, будет восприниматься как нечто добропорядочное, заведомо заслуживающее уважение. Если в левых газетах попытаются критиковать заведомо аполитичный клуб ветеранов — тем хуже для левых, поскольку их не одобрят даже многие их сторонники, прошедшие войну.

— Второй существенный момент — руководитель этой организации на начальном этапе. По моему мнению, желателен молодой офицер, получивший известность благодаря своему героизму на поле боя. При этом, он не должен иметь репутацию крайнего консерватора — больше подойдет умеренно консервативный патриот. Весьма недурно будет, если он окажется наделен талантом оратора и публициста — продолжил граф де Маранш.

Де ля Рок задумчиво кивнул — куда клонит предусмотрительный разведчик, было очевидно до неприличия: талантливый журналист Морис-Люсьен Ано (это настоящая фамилия, Морис д'Артой — литературный псевдоним — В.Т.) давно пользовался поддержкой того круга влиятельных лиц, в который входил граф де Маранш. Месье Ано и в самом деле хорошо проявил себя на фронте; будучи же ранен, он написал в госпитале автобиографическую книгу 'На фронте: впечатления и воспоминания раненого офицера', изданную в 1916 году (было в РеИ — В.Т.). Книга была весьма и весьма недурна — кроме того, друзья де Маранша приложили все усилия, чтобы сделать ей самую лучшую рекламу. Они же создали 'Почту Парижа', литературную газету ветеранов, каковую месье Ано возглавил после выхода в отставку, в 1919 году (соответствует РеИ — В.Т.).

Собственно, все эти действия были частью комплекса мер, в свое время предпринимавшихся элитой Франции ради достижения одной цели — не дать левым социалистам и коммунистам перетащить на свою сторону большую часть ветеранов прошедшей войны, как это случилось в России. Поэтому организовывались и финансировались разнообразные ассоциации ветеранов самой разной направленности, от ультрамонархических до умеренно центристских, даже откровенно аполитичных — лишь бы не левые!

Все это неплохо работало до сих пор — вот только перспектива войны против Советской России настоятельно требовала внести существенные изменения. Все группировки французской элиты сделали выводы из полученных уроков — более того, все хорошо помнили, насколько краток оказался путь от массовых демонстраций с плакатами 'Руки прочь от Советской России!' до напугавшего очень многих мятежа на эскадре, находившейся в Черном море, поскольку иные представители власть предержащих сочли его 'французским Кронштадтом', прологом коммунистической революции. Теперь требовалось противопоставить единую силу, способную выступить с оружием в руках — а не совокупность разрозненных ветеранских ассоциаций.

Возвращаясь же к проблемам дня сегодняшнего, трудно было не согласиться с тем, что месье Ано, или же лейтенант д'Артой, если угодно, является оптимальной кандидатурой — у него уже была общенациональная известность как талантливого писателя и публициста, сильного оратора, организатора ассоциации кавалеров Ордена Почетного Легиона. При этом его политические взгляды были приемлемы для подавляющего большинства граждан Третьей Республики, поскольку он не был ни крайним монархистом, ни убежденным республиканцем, а выступал защитником традиционных ценностей, близких сердцу каждого истинного француза — одним словом, в политическом отношении он был почти идеальной компромиссной фигурой.

— И, наконец, третья проблема, самая, пожалуй, сложная — финансирование новой организации — продолжил Шарль де Маранш. — Позволю себе заметить, что, по моему мнению, явные следы, ведущие к нашим друзьям, крайне нежелательны.

Франсуа де ля Рок прикрыл глаза, соглашаясь с собеседником — нетрудно было представить, какой вой поднимет левая пресса, если выяснится, что новая ветеранская организация создается на пожертвования де Ванделей, Шнейдеров или Ротшильдов. Нет, конечно, семейство де Вандель без малейших проблем согласится выделить потребные суммы — это полковник услышал из уст главы клана металлургических магнатов, когда вместе с маршалом обедал у них, обсуждая нынешнюю ситуацию и планы на будущее. Условие было одно — ни малейшего шума в прессе, не говоря уже о серьезном политическом скандале!

Полковник ничуть не сомневался в том, что его визави обсуждал эту же тему в особняках оружейных магнатов Шнейдеров и некорованных финансовых королей Ротшильдов — и, ему сказали что-то похожее. Финансировать новую организацию должен был кто-то, не входящий в устоявшиеся кланы. При этом, совсем уж подставное лицо было нежелательно — если буржуа средней руки вдруг начнет жертвовать миллионы франков, вопросов возникнет очень много. Кроме того, благородным меценатом, возможно, придется пожертвовать — конечно, при необходимости. Хладнокровно списывать в потери своих граф де ля Рок умел — но, весьма не любил это делать. Таким образом, выбор патриотически настроенного жертвователя еще более сужался.

— Как Вы отнесетесь к кандидатуре месье Спотюрно, господин полковник? — прервал размышления де ля Рока разведчик.

— Вы считаете, это возможно, господин капитан? — на всякий случай уточнил Франсуа де ля Рок.

— Возможно, Вам доводилось слышать о том, как корсиканский нувориш желает стать полноправным членом высшего общества — и, ради этого, лезет в большую политику? — слегка улыбнулся разведчик.

— Благодарю Вас, мне доводилось слышать об этом казусе — ответил де ля Рок.

В самом деле, потуги весьма дальнего родственника семейства Бонапартов были постоянной темой для обсуждения в аристократических салонах. Происходивший из семьи обнищавших корсиканских землевладельцев (к корсиканцам во Франции, особенно на севере и в центре страны, тогда относились примерно так же, как в России 90-х к чеченцам — В.Т.) Франсуа Спотюрно, чьи претензии на благородное происхождение даже корсиканского образца выглядели сомнительно, не жалел сил и денег для того, чтобы стать представителем высшего общества Франции. Еще на заре своей карьеры, когда положение парфюмерного магната ему могло привидеться в сладких мечтах, он сменил фамилию на Коти. Затем, немного встав на ноги, женился на французской дворянке из обедневшего рода.

Никто не отрицал талантов месье Коти как парфюмера и предпринимателя — безусловно, в профессиональной сфере он был одним из лучших. Если бы он довольствовался при этом своим местом, местом скоробогача, тем более, уроженца Корсики, из вежливости принимаемого в салонах высшего света — все было бы в порядке. В самом деле, ремесло парфюмера исстари считалось во Франции весьма почтенным занятием, хорошие парфюмеры были весьма небедными людьми — но, это не было основанием допускать их, например, в Малые апартаменты короля, когда Его Величество обсуждал государственные дела с приближенными.

Желание же месье Коти стать равным среди бомонда, в изначальном значении этого термина (примерно — 'высшее сословие', английский аналог — 'истэблишмент' — В.Т.), было просто неуместным — как может потомок безвестных корсиканских землевладельцев стать равным с наследниками, скажем, де Ванделей, вассалов и дальних родственников де Монморанси?! Это просто бред воспаленной фантазии нувориша!

Разумеется, это не препятствовало использованию заблуждения месье Коти в интересах истинных хозяев Франции. Ему позволили участвовать в политике, играя роль рупора консервативной элиты, человека, вслух говорящего то, что неудобно говорить Шнейдерам и де Ванделям, Малле и Оттанге. Немаловажно было и то, что месье парфюмерный магнат финансировал свою деятельность из собственных доходов, экономя консервативному истэблишменту Франции немалые средства.

Предложенный же де Мараншем вариант использования парфюмера в качестве 'прислуги для грязной работы', по мнению де ля Рока, отвечал практически всем условиям — Коти был богат, и, щедро платил за то, что считал 'входным билетом' в бомонд; он был широко известен своими правоконсервативными убеждениями — но, при этом, не был членом ни одного из клубов, как выражаются англичане; собственно, за ним никто не стоял — так что не было ни малейших препятствий к использованию магната от парфюмерии в качестве расходного материала.

— Я согласен с Вашими предложениями, господин капитан — сказал полковник — но, как Вы понимаете, это только предварительное согласие, мне надо будет обсудить Ваши предложения с известными Вам персонами.

— Я очень рад тому, что наши с Вами мнения в этом вопросе совпали — улыбнулся разведчик. — Что же до предварительности обсуждения — я буду ждать окончательного ответа.

— Быть может, немного коньяку? — предложил отметить успех непростых переговоров де ля Рок.

— С удовольствием — согласился де Маранш.

По праву хозяина полковник разлил божественный напиток и предложил тост: 'За Францию!'

— За Францию! — эхом отозвался капитан.

Дойчланд, Дойчланд, юбер аллес.

Полковник фон Шлейхер работал, готовясь к серьезному обсуждению возникших проблем. Две, изрядной толщины, стопы документов на его рабочем столе — слева лежали те, которые предстояло изучить, справа высились уже прочитанные и осмысленные — содержали в себе информацию к размышлению.

Ситуация была плоха и для Германии в целом, и для Рейхсвера — так что позволить себе роскошь допустить ошибку Курт фон Шлейхер, доверенное лицо генерала фон Секта, отвечавшее за контакты с политиками, не мог. Британцы снова вели игру, рассчитанную на организацию агрессии против России силами лимитрофов — и, как это было у них в обычае, прилагали все усилия для втягивания в эту игру Германии.

Полковника, как и его шефа, как и их многочисленных единомышленников из числа военных, и, к сожалению, менее многочисленных союзников из среды промышленной и финансовой элиты Веймарской республики, считали русофилом, что решительно не соответствовало истине, если иметь в виду некие идеалистические убеждения. Группировка, руководимая фон Сектом, состояла из убежденных патриотов Великой Германии, желавших возвращения Фатерлянду статуса великой державы, с последующей реализацией концепции 'Срединной Европы' (концепция 'МиттельОйропа' была сформулирована еще во времена Второго Рейха, подразумевала господство Германской Империи в континентальной Европе — В.Т.) и приобретение необходимых колониальных владений.

От пробританской группировки германской элиты их отличал холодный прагматизм. На практике это значило, что сторонники данной линии понимали, что конфронтация с Россией куда менее выгодна Германии — по любому из значимых параметров, от размеров возможной добычи и платы за нее, до возможности выстроить долгосрочное послевоенное сотрудничество — чем противостояние с Великобританией. Проще говоря, масштабная сухопутная война на Востоке гарантировала тяжелейшие потери, при том, что возможная добыча отнюдь не окупала неизбежные расходы на боевые действия — и это в лучшем случае, старая военная элита Рейха прекрасно помнила, чем для Пруссии и Франции обернулись излишняя воинственность Фридриха Великого и Наполеона I. Прочный же мир, даже после самых блистательных военных побед, был невозможен по определению — Железный Канцлер был тысячу раз прав, сказав: 'Русские всегда приходят за своими долгами'.

А противостояние с Британией и Францией, пусть и тяжелое, сулило не в пример более богатые трофеи, в виде колониальных владений. Риск же реванша был намного ниже — французы заметно уступали немцам в сухопутной войне, англичане, нация первоклассных моряков, никогда не была сильна на суше.

Да и экономическая база возможного реванша на Западе была меньше. Там не было бескрайних просторов России, в которых необратимо растягивались коммуникации любой армии вторжения; Альбион же, защищенный от врага лучшим в мире флотом, критически зависел от морского транспорта.

Шлейхер отдавал должное врагам, не просто растоптавшим и унизившим Германию, но и принявшему необходимые меры предосторожности для того, чтобы опаснейший противник стал орудием победителей, их инструментом для решения их проблем в Европе. В самом деле, можно разгромить германскую армию на поле боя, хотя это и неимоверно сложно — но нельзя убить солдата, который живет в душе каждого истинного германца. Фатерлянд сохранил первоклассную промышленность, малочисленную, но прекрасно подготовленную армию — и, стало быть, новые походы германских солдат по Европе становились лишь вопросом времени.

Англосаксы это понимали. Равно они понимали и то, что очень многое зависит от того, чьим союзником станет сбросившая иго Версаля Германия — в конце концов, подписывавшая позорный мир немецкая делегация не считала нужным скрывать то, что делает это, подчиняясь силе, так что не составляло труда понять и то, что Рейх не преминет воспользоваться возможностью для реванша.

Конечно, у победителей был соблазн раздавить Германию так, чтобы они никогда не смогла снова бросить им вызов — технически это было возможно. Вот только такое решение было чревато самыми большими проблемами сразу после его оглашения — немецкие дипломаты не слишком преувеличивали, предупреждая победителей о том, что Германия балансирует на грани красной революции, так что предъявление желаемых французами требований обернется союзом советского Берлина с большевистской Москвой.

Вторым фактором, сыгравшим еще большую роль в том, что побежденная Германия получила пусть малое, но пространство для маневра, возможность выстраивать в определенных пределах самостоятельную стратегию, стало противостояние между Британской Империей и Соединенными Штатами, проявившееся еще во время минувшей войны и окончательно оформившиеся на мирной конференции. Причина была проста — эта планета была слишком мала для ставшей первой в мире экономикой США и спустившейся на второе место, но не желавшей мириться с этим, экономикой Великобритании. Логика экономического соперничества подталкивала пока еще союзников к неявному противостоянию — и, как следствие, и тем, и другим был необходим инструмент для реализации своих интересов в континентальной Европе.

Таким тараном, опрокидывающим Британскую Империю в интересах США, или же, ломающим Францию, ее союзников, Россию — и, тем самым, создающим Британии возможность вернуться на трон владыки мировой экономики, могла стать только Германия. Сразу после заключения мира англосаксы выжидали удобного момента, когда экономическая катастрофа в Веймарской республике дойдет до такого уровня, что немецкие промышленники и банкиры будут вынуждены согласиться на любые условия победителей. Желаемый момент настал в двадцать первом — двадцать третьем годах — тогда американцы начали скупку акций промышленных предприятий, стоявших без заказов, по бросовым ценам, а, британцы, пользуясь своими давними связями среди финансистов, провернули операцию по взятию под свой контроль финансовой системы, сначала входя в число владельцев банков, а затем дав кредиты, необходимые для создания новой, имеющей твердое обеспечение, марки.

Таким образом обеспечивался достаточно высокий уровень контроля над Германией. В самом деле, скупив в общей сложности более двух третей акций германской промышленности (в РеИ — порядка 70% — В.Т.) янки стали старшими партнерами в большинстве акционерных обществ. Британцы же прямо и опосредовано, через тесно сотрудничавшего с ними президента Рейхсбанка герра Шахта (соответствует РеИ — В.Т.) контролировали большую часть финансовой системы страны.

Был и второй уровень контроля, через допуск на рынки. Особенностью немецкой экономики было то, что в эпоху грюндерства (время германской индустриализации, 70-е годы XIX века — В.Т.) искуственно были заданы высокие темпы экономического роста, что обусловило довольно быстрое исчерпание отечественного рынка. После этого Рейх оказался перед выбором — либо приобретение иностранных рынков, в первую очередь, колоний, либо серьезный кризис перепроизводства. Тогда, на рубеже веков, наиболее влиятельные персоны 'Херрен-клуба' ('Клуб господ' — неформальное объединение наиболее влиятельных промышленников и финансистов Германии, существует до сих пор — В.Т.) был сделан выбор в пользу морской стратегии, в расчете на приобретение обширных колоний, что гарантировало национальной экономике десятилетия устойчивого роста.

Сейчас же ситуация была иной. Но, те капитаны германской экономики, кто не желал становиться младшими партнерами на своих собственных предприятиях, поддержали военную элиту Рейха в ее стремлении найти выход из тщательно сооруженной англосаксами ловушки на Востоке. В самом деле, экономика Советской России была единственным в мире рынком, имеющим достаточную емкость для загрузки значительной части мощностей германской промышленности. Конечно, у большевиков были определенные проблемы с платежеспособностью — но их нельзя было назвать непреодолимыми.

Планируемая же красными индустриализация открывала колоссальные возможности для тяжелой промышленности и финансовых институтов Рейха — они были таковы, что обсуждать выдачу большевикам кредитов под закупку промышленного оборудования были готовы даже многие банки, ориентировавшиеся на англичан (в РеИ суммарные кредиты составили два миллиарда марок (около полумиллиарда долларов) — В.Т.).

Но, были и существенные сложности на пути реализации этого проекта. Первой сложностью было то, что на столь выгодные заказы претендовали янки, которые могли предложить русским столь же богатый выбор первоклассного промышленного оборудования, что и Германия, но, на значительно более устраивающих большевиков условиях — американцы были готовы брать существенную часть платы сырьем, а их банки могли предоставить кредиты на существенно большие суммы. Так что в борьбе за русские заказы германскую элиту ждала тяжелая конкуренция с североамериканскими коллегами. Второй сложностью было то, что неустанное втягивание Германии в планируемую агрессию против СССР, над чем, не покладая рук, трудились друзья британцев в элите Веймарской Республики, в случае даже частичного успеха ставило крест на возможности получения сколько-нибудь существенных заказов.

Третьего дня полковник обедал в гостях у одного из членов 'Херрен-клуба', заинтересованного в получении русских заказов. По совершенно случайному стечению обстоятельств, среди гостей оказались и другие влиятельные господа, также живо интересовавшиеся возможностями, которые открывала для германских предпринимателей русская индустриализация. После обеда, когда мужчины собрались в курительной, гостеприимный хозяин выразил сожаление необдуманной позицией, которую занимает отставной генерал Гофман в отношении Советской России.

Намек был весьма прозрачен, во всяком случае, для фон Шлейхера, во время войны служившего в императорской ставке, а позже занимавшегося особо деликатными операциями, которые не брал на себя даже 'Черный Рейхсвер'. Эти устранения нежелательных лиц, мешавших военной элите, считались результатом деятельности возродившегося Фемгерихта (соответсвует РеИ — действительно, в 1918-1921 годах фон Шлейхер курировал ликвидаторов, устранявших левых экстремистов и информаторов Союзнической контрольной комиссии, снабжавших французских и британских офицеров сведениями о 'Черном рейхсвере' и нелегальной деятельности в сфере сохранения вооружения — В.Т.).

Разумеется, сам полковник непосредственно не занимался организацией данных акций — эту обязанность он возлагал на своего вернейшего помощника еще со времен организации 'Черного рейхсвера', Фердинанда фон Бредова. Посмотрев на часы, фон Шлейхер убедился в том, что чувство времени его не подвело — полковника фон Бредова следовало ждать через пять минут, его отличала истинно прусская пунктуальность.

Еще через три минуты раздался звонок в дверь. Прошло две минуты, и, горничная, постучав в дверь хозяйского кабинета, доложила: 'Нанес визит герр полковник фон Бредов. Я поставила варить кофе'.

— Очень хорошо, фрау Мюллер — одобрил хозяин. — Просите герра полковника.

Старые соратники встретились у дверей кабинета. Взаимные приветствия заняли очень немного времени, надо было работать. Хозяин сообщил гостю новую информацию, после чего замолчал, ожидая результатов его раздумий. Надо заметить, что фон Шлейхер высоко ценил мнение фон Бредова, совсем молодым офицером начавшего службу в германской военной разведке еще во время Великой войны, под руководством легендарного полковника Николаи, и, благодаря своему таланту, быстро дослужившемуся до капитана. Впрочем, после наступления мира фон Бредов продолжал трудиться в этой деликатной сфере, чем и объяснялся его невероятно стремительный, для офицера Рейхсвера, служебный рост.

— Значит, господа промышленники и банкиры, желающие получить русские заказы, считают нужным дать понять своим оппонентам, что эта тема не подлежит обсуждению — констатировал фон Бредов.

Офицеры переглянулись — этим двоим не были нужны многословные обсуждения, они понимали друг друга с полуслова. Впрочем, в данном случае все было очевидно — если сторонники торговли с Советской Россией считают необходимым прибегнуть к такому средству, категорически нарушающему принятые в германском истэблишменте 'правила игры', значит, все попытки найти хотя бы относительно приемлемый компромисс закончились абсолютным провалом.

Было очевидно и другое — члены 'Херрен-клуба', желающие торговать с большевиками, не хотят подставляться сами, поэтому в качестве доказательства серьезности их намерений и выбран Макс Гофман, а не Арнольд Рехберг ('калиевый король' Германии, крупнейший акционер концерна 'Винтерсхалл АГ', единомышленник и друг генерала Гофмана — В.Т.), или, упаси господь, принц Александр Фридрих Гессенский (в то время глава Гессенского дома — В.Т.). Заодно они подставляли фон Шлейхера и его ближайших помощников, поскольку в германском генералитете также не были приняты такие методы по отношению к своим. Позволив себе некоторую образность выражений, можно было сказать, что господа промышленники желали застрелить двух гусей одним выстрелом — и вынудить своих противников согласиться с их планами, и, отрезать 'фракции Шлейхера' (так называли сторонников фон Шлейхера в РеИ — В.Т.) любую возможность вести свою игру, договорившись с теперешними противниками в военной элите, поскольку после ликвидации Гофмана исключались любые договоренности даже с умеренно пробританским фон Бломбергом, не говоря уже занимавших куда более твердые позиции фон Рейхенау и Кейтелем (в английской историографии этих немецких военачальников часто называют 'криптонацистами' — но, их контакты с правым крылом НСДАП начались только в 1931 году, до этого же они склонялись к пробританской группировке в германском истэблишменте — В.Т.).

— Не сделать эту работу нельзя — вздохнул хозяин, не особо горевший желанием применять такие методы к члену корпорации — в конце концов, можно посадить неугодного в лечебницу для душевнобольных, как это делал Вальтер Николаи с наскучившими ему сторонниками пробританской линии (шеф германской разведки во время ПМВ действительно организовал такой 'отдых от политики' нескольким членам пробританской группировки — В.Т.).

Фердинанд фон Бредов молча наклонил голову, соглашаясь с мнением начальника. Действительно, они не могли позволить себе роскошь ни войти в конфронтацию с хозяевами германской экономики, ни, позволить герру генералу начать продвигать 'вторую редакцию' плана Гофмана' (создан в 1919 году, предусматривал вторжение в Советскую Россию объединенных сил Великобритании, Франции, Германии, части лимитрофов — В.Т.). Герр Рехберг, стоило англичанам заинтересоваться возможностью вторжения в Россию, немедленно провел зондаж в отношении руководства Рейхсвера (упоминавшееся ранее письмо А. Рехберга фон Шлейхеру от 24.02.1927 года — В.Т.). 'Калийного короля', как и его единомышленников, мало интересовало возрождение Германии в качестве великой державы, хотя он и обожал поговорить о 'борьбе с большевизмом как средстве реабилитации Германии в глазах цивилизованного мира' (неоднократно говорилось в РеИ — В.Т.) — герра Рехберга интересовало создание мировой калийной монополии. Необходимыми же условиями для того, чтобы его мечты стали явью, были окончательное превращение Германии в послушного вассала Великобритании и разгром России, с превращением ее в несколько протекторатов.

Представителей старой прусской военной элиты совершенно не устраивало такое развитие событий — не то чтобы они питали какие-то симпатии к левым, но, в настоящее время единственной возможностью для Германии проводить хотя бы отчасти независимую политику было поддержание хороших отношений с Советской Россией.

— Остается одно — выкроить из этого свинства добрый ломоть ветчины — констатировал фон Бредов.

— Единственное, что станет достойным результатом, на мой взгляд.. — фон Шлейхер оборвал фразу.

Фон Бредов понимающе взглянул на своего начальника — они давно обсуждали необходимость возрождения в составе Рейхсвера сильной специальной службы. Детище 'великого бывшего' (так в то время называли В. Николаи — В.Т.) было растащено по нескольким мелким отделам и находилось в совершенно непотребном состоянии. Другой вопрос, что для этого требовалось объединить в единое целое отдел подполковника Гемппа (бывший заместитель Николаи — В.Т.), разведчиков Рейхсмарине и группу военных контрразведчиков — на что требовался приказ министра, который герр Гесслер не особенно стремился отдать. Параллельно требовался приказ военного министра о запрещении всем остальным службам и ведомствам заниматься разведывательной и контрразведывательной деятельностью. Кроме этого, нужны были существенные ассигнования — тем более существенные, что занимавшийся войсковой разведкой во время минувшей войны фон Бредов давно лелеял мечту получить в подчинение военной разведки свою воинскую часть, обученную решению особых задач (частично соответсвует РеИ — В.Т.).

Курт фон Шлейхер разделял чаяния своего подчиненного — ему давно надоели игры в нелегальщину, в собственной стране. Тем паче, что такая секретная служба, располагающая не только аппаратом для добычи и защиты информации, а, также, для ее анализа, но и собственной войсковой частью, могла стать превосходным инструментом не только для усиления Рейхсвера, но и его собственной власти. Именно поэтому он хотел получить в состав новой спецслужбы разведотдел Рейхсмарине — полковнику давно наскучил 'флирт' моряков с британской разведкой; доверительные отношения, бывшие возможными за счет известной автономии флота.

Конечно, и создание такой службы, и назначение ее главой фон Бредова, с последующей расстановкой на ключевые посты его людей было делом не одного года. Для начала необходимо было свалить опытнейшего Гемппа, весьма искушенного в интригах профессионала, почему он и держался на своем неприметном для большинства, но, высоко ценимом серьезными господами посту. Но ставить вопрос о его переводе с занимаемой должности можно было только после безвременной кончины Гофмана — точнее, это можно и нужно было оговорить предварительно, но фактом замена не желающего становиться 'человеком Шлейхера' Гемппа могла стать исключительно после прискорбного события. Полковник допускал, что для начала на пост шефа спецслужбы придется назначить строевого офицера, не искушенного в делах особого рода, чтобы фон Бредов мог заняться реорганизацией службы, не навлекая слишком сильного недовольства.

— Полностью с Вами согласен — кивнул гость, не считая нужным повторять уже многократно обсужденное.

— Что же, так и сделаем — подвел итог беседы хозяин.

Хуже, чем татары — в Кремле.

Ранним майским утром было прохладно — и Сергей Алексеевич Тихменев чувствовал себя чуточку дискомфортно, выражаясь на манер господ лимонников. Седой же выглядел совершенно безмятежно — можно было подумать, что он вскрывает по три кремлевских сейфа в неделю. Больше всех беспокоил Сергея Алексеевича Фрол Иванович — у бывшего флотского кондуктора на лице крупными буквами была написана мрачная решимость. Это было естественно, человек он был прямой и честный, ничуть не склонный к лицедейству — но с таким выражением лица через кремлевскую охрану идти явно не стоило.

— Фрол Иваныч, расскажите какую-нибудь байку — попросил Сергей Алексеевич.

— Байку? Зачем? — не понял бывший кондуктор.

— Нервишки малость пошаливают — слегка наговорил на себя Тихменев. — А перед охраной мы должны выглядеть благонадежными товарищами, чья пролетарская совесть белее первого снега.

При этих словах Седой весело хмыкнул — действительно, собравшаяся компания плохо отвечала понятию чекистов о безукоризненных пролетариях, за исключением разве что его самого, да и то в рассуждении 'Грабь награбленное!'.

Поразмыслив, бывший кондуктор начал травить флотские байки, заметно подняв настроение всей честной компании — и, в первую очередь, себе. Потихоньку войдя во вкус, Иваныч разошелся — и пропуска в комендатуре троица получала под байку о боцмане и русалке, по-настоящему смешную, но, к сожалению, дамам ее слышать категорически не рекомендовалось.

Слушая ее, ухмылялись даже латыши из охраны Кремля — хотя глядя на их физиономии, заподозрить кадры Петерсона в наличии чувства юмора было затруднительно даже многоопытным Тихменеву и Седому, на практике изучившим человеческую натуру так, что им бы могли позавидовать профессора мудрой науки психологии.

— Какие у Вас сумки тяжеленные — Вы туда кирпичи напихали, что ли? — удивленно спросил охранник, заглянувший в сумки монтеров.

— Так инструмент там, мил-человек — провод опять, а у него вес изрядный — степенно ответствовал Фрол Иванович, легонечко дернувшийся при упоминании о кирпичах — заметную часть груза в сумках составляли действительно эти строительные материалы, взятые по предложению Тихменева, чтобы на обратном пути не привлечь внимания охраны явно потяжелевшими сумками.

— Ну, Вам видней — флегматично пожал плечами белобрысый латыш. — Сейчас придет охранник, он проводит Вас на место работы. Да, отлучаться оттуда без сопровождения строго запрещено.

— Э, милай, а ежели нам до ветру понадобится? — Седой гениально перевоплотился в простягу-пролетария, интересующегося только самыми незамысловатыми житейскими потребностями.

— Вам покажут ватерклозет для сотрудников — ответил охранник.

— Чего? — 'не понял' Седой.

— Эт так сортир называют, на барский манер — подыграл Седому Тихменев.

— Эко как — мудрено все называют, не по-русски — доиграл роль Седой.

Латыш презрительно фыркнул — на его роже крупными буквами было написано 'Русские свиньи не знают, и знать не хотят европейского порядка'.

Тихменев отвел взгляд, чтобы охранник не прочитал в глазах холодного презрения — потомственному русскому офицеру трудно было иначе относиться к потомкам крепостных свинопасов и золотарей остзейских баронов (впрочем, справедливости ради, надо заметить, что симпатичные латышки могли сделать головокружительную карьеру по меркам того времени, став горничными молодых немецких дворян — ну, а впоследствии, получив приданое, быть выданными замуж за какого-нибудь ремесленника или даже трактирщика), во время Гражданской войны 'прославившимся' дикой жестокостью, став штатными палачами большевиков. Кое-что Сергей Алексеевич видел своими глазами — и, было дело, отправил к чертям полдюжины латышских стрелков. Впрочем, по его глубокому убеждению, убийством это не было — нельзя же считать убийством ликвидацию чумных крыс, по недосмотру Господнему получивших человеческий облик?

Впрочем, дальше все пошло как по маслу — вызванный охранник проводил их до требуемого склада, объяснил, что здесь не просто перегорела проводка, а напрочь сгнила, так что ее надо поменять целиком. Быстро разобравшись, какой сейф им требуется, Седой устроился работать, заявив при этом: 'Добрый 'медведюшко' был у товарища Свердлова, настоящей германской работы — одно удовольствие ломать такой'. Фрол Иванович начал менять проводку, Сергей же Алексеевич внимательно прислушивался к звукам в коридоре, время от времени помогая старому знакомцу.

Так прошло четыре часа. За это время охранник заглядывал к ним дважды — но, благодаря тому, что склад находился на отшибе кремлевских подвалов, в той их части, которая редко посещалась, своевременно услышать его шаги особого труда не составляло. Меры принимались мгновенно — Седой сворачивал свое невеликое хозяйство, убирал его с глаз, и, присоединялся к разведчику и моряку, так что видимость добросовестного труда на благо пролетарской власти была убедительной.

По истечении этого времени Седой, оторвавшись от работы, спросил: 'А не пора ли нам поесть? За полдень ведь уже перевалило'.

Тихменев, нервы которого звенели гитарными струнами — все же не каждый день приходится так рисковать — сначала собирался возмутиться, но, внимательно посмотрев в глаза необычному компаньону и увидев там дерзкое веселье, в смеси с удовлетворением от хорошо сделанной работы, ограничился вопросом: 'Удалось?'

— Эх, какой розыгрыш Вы мне испортили — деланно огорчился старый медвежатник. — Я-то надеялся, что начнете говорить, что, дескать, кусок в горло не полезет, пока дело не сделано. А так верно — сломал я 'медведя'. Открываем?

Тихменев и Фрол Иванович синхронно кивнули — говорить было трудно, от волнения у них перехватило горло.

Седой аккуратно открыл внешнюю дверцу сейфа, с номерным замком. Взглядам троих открылись внутренние ящички, также явно закрытые.

— Так тут тоже замки — с искренним разочарованием сказал бывший кондуктор.

— Это замки от честных людей — весело ответил Седой, которому явно доставляло удовольствие продемонстрировать свое мастерство. — Настоящий замок тут один, на целых шесть цифр — и я его уже открыл. Эти все я вскрою за четверть часа — хотите поспорить?

— Не хотим — покачал головой Сергей Алексеевич, кое-что слышавший о сейфах и медвежатниках высшего разбора. — Если я ничего не путаю, то хорошим результатом считается вскрыть замок на четыре цифры за пять-шесть часов, на шесть цифр — за восемь часов. То, что Вы сломали замок на шесть цифр за четыре часа, значит одно — Вы не просто мастер, а мастер наипервейший, лучший медвежатник Москвы, если не всей России. Так что эти замки Вам — как говорится, 'на один зуб'.

— А о Вас не зря говорили, что Вы человек с нешуточным понятием — серьезно сказал старый медвежатник, глядя в глаза разведчику. — Я, уж не посетуйте, навел о Вас справки у кое-кого, не склонного болтать попусту — человек о Вас с большим уважением отзывался, хоть Вы и не из наших.

Тихменев молча кивнул, поняв, на кого намекает Седой — доводилось ему иметь дело с одним из старых 'иванов' (тогдашний аналог воров в законе — В.Т.), контролировавшего в свое время нелегальную торговлю продуктами в центре Москвы. Умен был его контрагент — умен, осторожен и предусмотрителен, как матерый, много раз травленый волк, выбившийся в вожаки стаи и много лет им остававшийся, несмотря на все попытки молодых хищников скинуть его. Умен он был настолько, что узнал в Сергее Алексеевиче равного ему по силам хищника, хотя и совсем другой породы, с минуту молча посмотрев ему в глаза. И в дальнейшем вел себя соответственно.

— Ладно, хватит разговоры разговаривать — дело еще не сделано — прервал беседу Седой, склонившись к замкам.

Тихменев же, превратившись в слух — сейчас прохлопать визит латыша было не просто недопустимо, но и очень обидно — констатировал про себя то, что Седой продемонстрировал ему свое уважение не просто так, а в расчете на будущее сотрудничество. Что хитромудрому медвежатнику от него понадобится, разведчик догадывался — впрочем, следовало дождаться подтверждения.

Через двенадцать минут — Тихменев засек время по наручным часам — Седой позвав их, начал открывать одну за другой внутренние дверцы сейфа. Увиденное впечатлило даже разведчика с медвежатником, которым доводилось видеть немало ценностей разом — у Фрола Ивановича просто отвалилась челюсть.

Надо признать, удивляться было чему — понятно, никто не ожидал увидеть в монументальном сейфе одного из лидеров большевистской партии горстку серебряной мелочи, но и узреть этакую пещеру Али-Бабы в миниатюре тоже не ждали, несмотря на всю имевшуюся информацию. Одни 'скромные' столбики в плотной синей бумаге, целиком занимавшие один из ящиков, чего стоили — быстрый пересчет показал, что их насчитывается ровно сотня, не больше и не меньше.

— Это что такое? — удивленно спросил Фрол Иванович, что и было неудивительно — он, простая душа, в жизни не видел стандартных упаковок золотых империалов, использовавшейся казначейством Российской Империи, по сотне монет в каждой (была в РеИ — В.Т.).

Седой молча подковырнул ногтем бумагу, прикрывавшую верх одного из 'столбиков' и вытащил золотую десятирублевку. Потом негромко пояснил: 'При царе так паковали тысячу рублей золотом, в червонцах. В каждой такой штуковине сто золотых десяток. Так что в сотне упаковок десять тысяч золотых — как одна копеечка'.

Четыре других ящика были набиты аккуратными коробочками для ювелирных изделий. Быстрый осмотр пары десятков коробочек убедил честную компанию, что они отнюдь не пустуют. Тщательный подсчет показал, что имеется в наличии 705 коробочек (соответствует РеИ — в сейфе Свердлова было обнаружено 105700 рублей в золотых монетах и 705 ювелирных изделий, плюс российские и иностранные паспорта. — В.Т.).

Еще в одном ящике нашлась стопка паспортов и несколько пригоршней золотых десяток — возиться с изучением первых и подсчетом вторых не стали, поскольку дел еще было по горло.

Фрол Иванович отправился 'на стрем' в коридор, а Тихменев с Седым занялись упаковкой добычи в сумки, откуда были вытряхнуты все кирпичи и провода. Дело было не таким уж и простым — одни золотые монеты, несмотря на невеликие размеры, весили пять пудов без малого, или, по-новому, больше восьмидесяти кило (один пуд был равен 16,3804964 кг, в золотой десятирублевой монете содержалось 7,75 г золота — В.Т.). А еще имелись коробочки с ювелирными изделиями — да, каждая по отдельности была невелика, но семь сотен таких коробочек занимали приличный объем да и весили не меньше пуда. Укладывать их было надо очень аккуратно, с таким расчетом, чтобы содержимое не было повреждено при переноске — иначе, украшения можно было продавать только на лом, а стоили они явно приличных денег.

Впрочем, за полчаса парочка справилась с делом. Упаковки червонцев были сложены на дно сумок, коробочки с украшениями были уложены поверх них. Оставалось только радоваться тому, что Фрол Иванович, в свое время, озаботился сшить сумки под инструмент из некрашеной бычьей кожи, неказистой, но очень прочной — а за четверть века службы на кораблях и суше они оказались замызганы до полной непрезентабельности, не потеряв при этом в прочности (старый моряк и опытный человек, Фрол Иванович явно не забывал пропитывать их касторовым маслом).

После чего компания уселась пообедать, чем бог послал. Зашедший с очередным контрольным визитом охранник узрел вполне естественное зрелище перекуса неплохо зарабатывающих трудовых людей — сало, вареная картошка, вареные вкрутую яйца, лук, хлеб. Поморщившись, латыш, которому еще надо было ждать смены с дежурства, молча вышел.

— Ладно, что будем делать с кирпичами? — прервал молчание Седой, когда провизия была съедена.

— Может, запрем их в сейф? — предложил бывший унтер-офицер, не чуждый морских шуточек — и, явно готовый использовать подвернувшийся случай, чтобы зло посмеяться над 'товарищами'.

— Не стоит, Фрол Иванович — возразил Сергей Алексеевич. — Если товарищи ничего не найдут в сейфе — а ведь когда-нибудь они соберутся его вскрыть! — то у них будет богатая пища для размышлений: то ли сам Свердлов его опустошил перед смертью, перепрятывая содержимое куда-то еще; то ли расстарался кто-то из его приближенных, в промежутке между его смертью и помещением сейфа на этот склад; то ли, может быть, к этому причастны монтеры, ремонтировавшие проводку на складе. А вот если в сейфе найдут кирпичи, первыми подозреваемыми станут монтеры с тяжеленными сумками.

— А куда тогда девать кирпичи? — спросил кондуктор.

— А чем Вас не устраивают вон те шкафы у дальней стены? — поинтересовался разведчик, взглядом указывая на соответствующие предметы. — Стоят они явно давненько, не год и не два; аккуратно выгрести из-под них пыль, сложить туда кирпичи — желательно, поглубже, чтобы беглым взглядом было незаметно — и, столь же аккуратно присыпать этой же пылью, чтобы, если кто-то туда полезет, у него было впечатление, что эти строительные материалы там лежат с того момента, когда ставили на хранение шкафы. Вряд ли кто-то точно вспомнит — если вообще вспомнит свое участие в перетаскивании шкафов несколько лет назад! — были там кирпичи у стены или нет. Тем более, если эти кирпичи заросли толстенным слоем пыли, несомненно, собиравшимся много лет.

— А как мы объясним, что тащим обратно тяжеленные сумки? — спохватился Фрол Иванович. — Если мы проводку поменяли, потратив провод?

— Взяли с запасом, так что весь не потратили — плюс к тому, инструмент тяжелый — пожал плечами Тихменев. — Службу эта компания явно несет через пень-колоду — ведь они не перетряхнули наши сумки на входе, хотя должны были это сделать, мало ли что мы могли тащить, до пироксилина и маузеров включительно.

— Побрезговали они в грязные, замызганные сумки лезть — по мордам ихним было видно, испачкаться не хотели — высказался Седой. — Правы Вы — это не царские жандармы с полицейскими, те не ленились залезть в самую последнюю хурду, если было хоть малейшее подозрение. Помню я пятый год, когда замятня на Пресне была — случилось мне идти через жандармский кордон, и видел своими глазами: прется там замурзанный пацаненок, тащит сумку, из грязной дерюги, дескать, еду домой несет, папка болеет; так жандармский унтер, чин не самый малый, не побрезговал лично эту сумку досмотреть со всем тщанием. Тот службу правил на совесть — а эти, как выбились из грязи в князи, так бар из себя и корчат.

— И, что, нашел что-то в сумке унтер-офицер? — поинтересовался Сергей Алексеевич.

— Да нет, еда там была, как мальчишка и говорил — ответил медвежатник. — Но не в этом дело — я лицо его видел, когда он в сумку лез: не хотелось ему этого делать, поперек его понятий было пацаненка малого обыскивать — но, он службу понимал, поэтому и перетряхнул все.

— Может, прихватим с собой старые провода — дескать, мусор выносим? — предложил Фрол Иванович.

— Нельзя — возразил Седой. — Эти могут придраться только для того, чтобы свою власть показать. Наоборот, надо предложить им старые провода принять по описи — дескать, сдаем казенное имущество по принадлежности, блюдем порядок.

— Это сколько же придется возиться — вздохнул бывший кондуктор.

— Придется еще оформлять ордер на получение денег за работу и тащиться с ним в бухгалтерию — заметил Тихменев. — Другого выхода у нас нет — нельзя дать хотя бы малейший повод для подозрений.

— Да, такого дела у меня еще не было — усмехнулся старый медвежатник. — Не просто взять хабар в Кремле — но и потаскаться с ним на глазах местной охраны, чтобы спокойно уйти.

Фрол Иванович молча покрутил головой — до него только сейчас дошло, что придется идти с сумками, набитыми золотыми монетами и драгоценностями, сначала в хозяйственное управление комендатуры, а, потом, в бухгалтерию. А не делать этого нельзя — что это за работяги такие, что сделав работу, не пойдут получать деньги за нее?!

— Ладно, поговорили, и хватит — подвел итог под обсуждением Сергей Алексеевич. — Нам еще надо доделать проводку и получить за нее деньги. Фрол Иванович, много еще осталось?

— Если возьмемся за дело дружно и без перекуров, часа за три управимся — ответил бывший кондуктор.

Дальше были три с половиной часа работы — трудились быстро, но, тщательно и аккуратно, так что даже не терпящий халтуры Фрол Иванович, внимательно изучивший результат, удовлетворенно хмыкнул в усы.

Вызванные охранником ответственные за склад и электрохозяйство внимательно осмотрели проводку и опробовали все — но, придраться было решительно не к чему, работа была сделана на совесть.

— А почему вы мусор не убрали? — спросил ответственный за склад.

— Какой же это мусор? — степенно возразил Фрол Иванович. — Эти провода, вместе с прочим — казенное имущество, которое полагается сдать по принадлежности.

— Так оно сгнило все! — возразил ответственный за склад.

— Он дело говорит — полагается принять по описи, а уж потом списывать, как пришедшее в негодность — поддержал монтера главный электрик. — Сейчас напишем акт приема-передачи — и, подпишем, как полагается.

Бумажная возня заняла еще полтора часа — пока сдали старый провод, потом получили акт о приеме работы и денежный ордер, затем уж бухгалтерия выплатила деньги за работу и материалы. Пришлось и потаскаться по Кремлю с тяжеленными сумками — и, велика сила инерции человеческого мышления: охранники, бегло проверившие сумки на входе, даже не подумали проверить их на выходе; а, другие посты, видя несомненных пролетариев, волокущих здоровенные сумки, под присмотром коллег, даже не поинтересовались, кто это такие и что у них с собой!

В седьмом часу пополудни троица наконец вышла из Кремля, доброжелательно попрощавшись с охраной.

— А хорошо комиссары платят за гальванерную работу — заметил Фрол Иванович. — Мне большинство нэпманов платило меньше.

— Так нэпманы платили свои денежки, а эти — казенные, вот они их и не жалеют — ответил Седой.

— Может, извозчика возьмем? Запарился я вконец, тяжесть такую таскать — предложил бывший кондуктор.

— Придется тащить до трамвая — пролетарии не ездят на извозчиках, тем более, только выйдя из комиссарского логова, можно сказать, на глазах у чекистов — спокойно возразил медвежатник. — Нельзя привлекать к себе внимание необычным поведением, если не хочешь попасть на Лубянку.

Сев на трамвай, компания покатила подальше от Кремля. Троица устроилась в задней части вагона, аккуратно сложив сумки на пол, подальше от пассажиров — очень уж обидно было бы засыпаться сейчас, по глупой случайности.

— Далеко поедем? — негромко спросил Седой. — А то я снял комнатку на недельку, в домишке с отдельным входом. Местечко тихое, людей сразу видно.

— Я тоже — ответил Тихменев.

Двое, имевшие огромный опыт выживания в условиях, в которых обычный обыватель непременно бы погиб или сел на большой срок, понимающе переглянулись. Это простяга Фрол Иванович и думать не думал о том, что нужно помещение, никак не связанное с их обычной деятельностью, чтобы приблизительно оценить и поделить добычу — а разведчик и медвежатник заблаговременно приняли меры.

— Кинем монетку? — предложил Седой.

— Орел — ответил Сергей Алексеевич.

Компаньон извлек из кармана полтинник, и, слегка подкрутив его подбросил — поймав, он продемонстрировал гербовую часть монеты.

— Хорошо, тогда сходим через две остановки — сказал Тихменев. — Потом идти минут двадцать. Да, кстати — дело у нас надолго, по пути зайдем в рюмочную, возьмем еды?

— Зайдем — согласился медвежатник — только все вместе.

Разведчик молча кивнул, согласившись с подтекстом сказанного.

Покупка пирожков, колбасы, вареных яиц и хлеба не заняла много времени — единственное, что вызвало удивление у хозяина рюмочной, так это то, что явно не бедствовавшая рабочая компания, судя по ассортименту и количеству взятой закуски, не прикупила к ней даже шкалика столового вина (тогда еще сохранялось такое название водки, использовавшееся официально в царские времена — В.Т.). С другой стороны, возможно, беленькая у них уже имелась — шли-то они от центра, а там и выбор был побогаче, да и цены в расчете на любой кошелек, не то что, у него: очисткой похуже, ценою подешевле. Пожав плечами, содержатель рюмочной выбросил из головы незнакомую компанию: люди степенные, сразу видно, с квалификацией и заработком, не золоторотцы какие — беспокойства от них никакого не было, одна только прибыль.

А троица тем временем дошла до нужного домика.Тихменев, незаметно осмотревшись, достал из-под крыльца ключ, открыл замок — и компания вошла в невеликую комнатку.

— Скромно тут — всех удобств, что печка, лежак, стол да четыре табурета — с одобрением заметил Седой. — Это хорошо, что такая комнатенка — а не притон, или, барские хоромы. А хозяева где?

— Хозяйка — уточнил Сергей Алексеевич. — Она уехала погостить к дочке в Коломну. Обещала в аккурат через неделю вернуться.

— Вдвойне хорошо — констатировал старый медвежатник. — И мы ей глаза не намозолим, и, в случае чего, господа-товарищи милиционеры всласть побегают, ее разыскивая в купеческой Коломне, это им не тишайший Дмитров.

— Вы это о чем? — спросил Фрол Иванович, не понимающий, о чем говорят его компаньоны.

— А секрета никакого нет — улыбнулся Тихменев. — Такие комнатенки привлекают внимание милиции в последнюю очередь, поскольку это жилье для скромных, честных людей — не останавливается в таких местах криминальный люд, как-то так повелось.

— За вычетом самых умных — но, таких, как водится, ох, как немного — дополнил разведчика медвежатник. — Хитровская рвань и босота живет в притонах, фармазоны первого разряда и им подобные, для поддержания барского облика, останавливаются в дорогих гостиницах или вовсе снимают квартиры за бешеные деньги. Вот милиция, вслед за царской полицией, и отслеживает такое жилье.

— А насчет хозяйки — если мы, паче чаяния, все же наследили, то, погоня, хоть и не сразу, дойдет до этого домишки — и, поцелует дверной замок, поскольку нас тут уже не будет, а спрашивать особо и некого.

— Думаете, будет погоня? — спросил бывший кондуктор.

— Один шанс из тысячи — ответил Сергей Алексеевич. — Если бы мы вызвали подозрение, то, скрутили бы нас прямиком в Кремле, не став играть в хитрые игры. Теоретически возможно такое сочетание, что одни взялись ремонтировать проводку — а, вторые, не ставя в известность первых, собрались вскрыть сейф; и все это совпало до дня или двух. Вот тогда возможна погоня по нашим следам.

— Куда меньше — возразил Седой. — Если они столько лет не вспоминали об этом 'медведе', вряд ли они прямо сейчас соберутся его потрошить — это будет, по-научному говоря, натуральный феномен. Судя по всему, там никто и не подозревает о его содержимом, иначе выпотрошили нашего 'косолапого', как повар — щуку. Вспомнить о нем, когда-то вспомнят — вот только будет это через год или пять лет, сказать невозможно. А что им сможет сказать здешняя хозяйка, да и остальные местные, через год?

— Да нас и месяц устроит — пожал плечами разведчик. — Хозяйка старенькая, подслеповатая, глуховатая, да и памятью, похоже, у нее неважно — так что уже через месяц она не сможет ничего толком рассказать. Содержатель распивочной — да, видел он троих солидных пролетариев с поношенными сумками немалого размера, явно увесистыми. Вряд ли он сможет толком нас описать. Единственная возможная зацепка — это то, что один из монтеров не только почтенных лет, но и с флотским прошлым, поскольку морские байки травил.

— Это я, в смысле? — напрягся Фрол Иванович.

— Это я к тому, что лучше бы тебе уехать из Москвы — объяснил Тихменев. — Может быть, всерьез искать и не будут — даже, скорее всего, до этого дело не дойдет — но, так будет лучше всего.

— Бросить все?! — возмутился бывший кондуктор.

— Зачем бросать? Распродашь потихоньку недвижимое имущество — и, переберешься на новое место. Сделать добротные документы на новую фамилию я тебе помогу — сказал Седой.

— Ладно, это обсудим позже — пресек преждевременную дискуссию Тихменев. — Сейчас надо разобраться с оценкой и разделом добычи, пока еще светло, чтобы не привлекать внимания к свету в окошке заполночь — тут люди ложатся спать рано, керосин попусту не жгут.

Этим важным делом компания и занялась, не откладывая ее в 'долгий ящик'. Раздел золотых монет труда не составил — все знали свои доли, посчитать аккуратно упакованные монеты труда не составило.

Куда сложнее было с драгоценностями. Нет, и разведчик, и медвежатник, хотя и не были профессиональными ювелирами или геммологами, в силу предыдущего рода деятельности, оценить стоимость ювелирных изделий могли с приемлемой точностью — Седой по понятным причинам, а, Тихменеву, во время спекуляции продуктами, нередко приходилось принимать часть платы в драгоценностях.

Вопрос был в действительной цене. То, что по дореволюционной цене это добро продать невозможно, было понятно даже неискушенному Фролу Ивановичу. Знающим теневую сторону жизни Сергею Алексеевичу с Седым было ясно намного больше — в особенности то, что черный рынок ювелирных изделий и драгоценных камней в Москве не столь уж велик, и, при этом, находится под тщательным присмотром ГПУ и РКМ (рабоче-крестьянская милиция — В.Т.). Соответственно, намечалась преизрядная головная боль — либо надо было продавать драгоценности по одной или две штуки разом, за десятую часть настоящей цены надежным барыгам, либо сдавать по нескольку десятков штук за раз, но, вовсе за бесценок. В обоих случаях риск попасть на глаза агентам угрозыска или чекистам был очень высок — просто постепенная продажа привлекала нездоровое внимание к поставщикам редкого товара со второй-третьей сделки, а, крупная — сразу.

Кроме того, просто было обидно продавать товар за десятую часть цены — а подобран он был очень толково, практически все драгоценности стоили от полутора до двух с половиной тысяч рублей, по дореволюционным ценам. Проще говоря, это были дорогие вещи — дорогие, но не уникальные — так что в той же Европе эти вещи, не находящиеся в розыске, спокойно можно было продать за три четверти настоящей цены, если не за четыре пятых, причем, в такую цену гарантированно входило отсутствие вопросов со стороны покупателей. Вот только таковая негоция была за пределами возможностей Седого, не говоря уже о Фроле Ивановиче.

— Скажите, а Вы сможете вывезти это добро за границу и продать его по нормальной цене? — спросил Тихменева медвежатник, после того, как ювелирные изделия были примерно оценены и поделены.

— Точно не знаю — мне надо будет договариваться с людьми, и выезжать в Европу. Точнее, не так — сначала договариваться здесь, потом ехать за границу — и, уже окончательно договариваться там — ответил Сергей Алексеевич.

— А нельзя просто отнести в скупку — есть ведь такие в ювелирных лавках? — спросил бывший унтер, слегка ошарашенный доставшейся ему долей в золоте — человек таких денег не только в руках не держал, но и в глаза не видел — и, поэтому, воспринимавший свою долю драгоценностей как приятную добавку к монетам; Фрол Иванович просто не осознавал, что его доля в ювелирке, если ее продать в европейской стране, раза в полтора-два перекроет долю в империалах.

Седой неторопливо растолковал компаньону разницу в ценах — и, сложности, неизбежно проистекающие для них, в том случае, если они вздумают продавать драгоценности в Советской России. Проще говоря, прийти в скупку можно — вот только, продать там можно только по предъявлению паспорта, кроме того, придется отвечать на вопросы, откуда у простого человека, не из 'бывших', взялась такая вещичка. Положим, с одной вещью могло и пройти — хотя и заплатят меньше малого, и возьмут 'на карандаш'; но, при попытке продать таким образом вторую вещь — точно возьмут в такой оборот, что небо с овчинку покажется.

— А что же делать? — спросил слегка растерявшийся Фрол Иванович. — Может, хрен с ними вообще?

— Если не считать того, что по цене они намного дороже золотых десяток, то, можно и на хрен их послать — резонно заметил Седой. — Я не зря спросил, сможет ли Сергей Алексеевич продать это добро в Европах.

— Это не я буду решать — Тихменев принял решение не играть в секретность, поскольку Седой-то уже точно понял, что за ним стоит кто-то высокопоставленный. — Я предложу этот вариант — но, ручаться за то, что его одобрят, не могу.

— На всякий случай — меня вполне устроит треть от цены; что сверху, пусть пойдет на расходы по этому делу. И за мной будет услуга — по отдельности, этому человеку и Вам — Седой посмотрел в глаза Сергею Алексеевичу.

Разведчик молча кивнул, показывая, что принял сказанное к сведению — про себя же отметил, что возможность воспользоваться услугами медвежатника такой квалификации дорогого стоит, тем более, что неизвестно, какие впереди предстоят акции, выражаясь на манер европейских коллег. Вполне может быть, что понадобится вскрывать несгораемые ящики — и в этом случае куда лучше иметь постоянного 'консультанта', чем каждый раз бегать по малинам, рискуя проявить свой интерес.

— А мои цацки нельзя будет пристроить на таких же условиях? — спросил бывший унтер-офицер флота.

— Я спрошу, Фрол Иванович — пообещал Тихменев. — Когда мне ответят, сообщу Вам обоим.

— Ладно, сейчас надо покушать — а то ели в час пополудни, как моряки выражаются 'Кишка кишке колотит по башке' — улыбнулся Седой. — А потом уже отправляться к родным пенатам.

Сергей Алексеевич кивнул, про себя отметив, насколько непрост старый медвежатник — нет, систематического образования он явно не получил, но, очень на то похоже, много и вдумчиво читал, занимаясь самообразованием. Сейчас он сознательно приоткрылся, на минутку сбросив маску мастера уголовного ремесла, этакого Левши, стоящего по ту сторону закона.

Поужинали неспешно, но и не медля — предстояло еще выбраться отсюда и добраться по домам, не привлекая лишнего внимания чересчур поздним возвращением.

Этим и занялись, быстро перепаковав части добычи, причитающиеся Седому и Тихменеву в сумки поприличнее, и, замаскировав их кусками хромовой кожи и отрезами заграничного сукна — все это добро Сергей Алексеевич припас заранее, позаботившись об отходе из этого домишки. Так что, случись какому милиционеру заинтересоваться грузом, была неплохая возможность выкрутиться — дескать, прикупили по случаю добротную мануфактуру, тащим по домам. Ежели страж порядка окажется честным, велика была вероятность, что он просто махнет рукой на копеечную спекуляцию, отпустив их; если он будет златолюбив, будут хорошие шансы отделаться мелкой взяткой. Как бы не обернулось дело, лишний грех на душу разведчику брать не хотелось — а такая маскировка сводила вероятность применения крайних мер к минимуму.

Выбравшись на улицу, компания остановила третьего из проезжавших мимо извозчиков — разумеется, выбирали 'шофера кобылы' из числа самых дешевых, такого, услугами которого вполне могли воспользоваться сбившие добрую шабашку пролетарии.

Поездка прошла спокойно — немолодая кобыла, влекущая потрепанную повозку, с явно не могущим похвастаться изрядными заработками извозчиком и седоками-пролетариями, ничьего внимания не привлекли. Впрочем, никаких признаков облавы отягощенные преизрядным опытом Тихменев и Седой не приметили — наоборот, поведение увиденных по дороге постовых свидетельствовало об обычном режиме службы. Естественно, прямо к дому никто подгонять извозчика не стал — останавливали не ближе полуверсты, да не по прямой.

Следующим утром Сергей Алексеевич встал затемно — перед тем, как занять рабочее место на складе 'Пролетарского сапожника', следовало навестить окрестности Знаменки и оставить условные пометки на столбе.

Послесловие.

Увидевший по пути на службу ожидаемые пометки, Вячеслав Владимирович вечером незаметно покинул свою квартиру и прогулялся по уже знакомому маршруту.

Предварительно он навестил хороший магазин и запасся напитками и закусками — традиция 'обмывать' успех соблюдалась свято, а изымать припасы дома было чревато — ведавшая ими кухарка наверняка бы заметила убыль, совершенно нехарактерную для семьи Тухачевских; привлекать же внимание нетипичными действиями не следовало.

Прибыв же на место, новый Тухачевский полтора часа изучал происходящее в окрестностях дома 'Расщепова' — меры предосторожности давно стали для него нормой жизни. Лишь убедившись в том, что никаких признаков враждебного внимания не наблюдается, он прошел в калитку и несильно постучал в окно.

— Кто там? — спросил подошедший к окошку Сергей Алексеевич, не пытаясь рассмотреть со света находящегося в темноте гостя (кстати, довольно распространенная ошибка — В.Т.).

— Жданный гость — негромко ответил Вячеслав Владимирович.

— Минутку — извинился Тихменев.

Дверь он открыл быстро — впрочем, сейчас он даже не пытался изображать увальня-обывателя, встав сбоку от двери.

— Добрый вечер, проходите, пожалуйста — пригласил он гостя.

— И Вам доброго вечера! Спасибо — ответил Тухачевский.

Пройдя в комнату, начальник Штаба начал неторопливо разгружать гостинцы из пакета — Тихменев обратил внимание на то, что делает он это, не сняв плаща.

— Разумно — подумал Сергей Алексеевич — если у меня сидит засада, то есть шанс, что набросятся сразу, не дожидаясь разговора — соответственно, будет возможность выбраться на улицу в верхней одежде, не привлекая внимания беготней в костюме. Надо показать мою добросовестность в соблюдении принятых на себя обязательств.

— Михаил Николаевич, не хотите посмотреть, как я живу? — вежливо спросил разведчик.

— Охотно — ответил новый Тухачевский, понявший подтекст предложения.

Тихменев добросовестно провел гостя по дому, не забыв показать даже подпол с чердаком — людям, не принимавшим участия в подобных играх это могло показаться смешным, но не специалистам определенных профессий, на собственном опыте знающим, насколько малая доля шутки содержится в изречении 'Если у Вас паранойя, это не значит, что за Вами не следят'. По окончании осмотра Михаил Николаевич позволил себе самую чуточку расслабиться — но, именно чуточку, о благодушии и речи не было.

Сергей Алексеевич тем временем аккуратно сервировал стол, в равной степени используя как принесенные гостем продукты и напитки, так и собственные съестные припасы — дело было не только в соблюдении правил гостеприимства, а в понимании того, что покамест о должном доверии между ними говорить рано, слишком краток опыт совместных трудов, и, чересчур большие деньги предстоит делить. Штабс-капитан видел много такого, чего лучше было бы не видеть — и понимал, на что может толкнуть человека алчность. Несомненно, гость это тоже понимал — Тихменев заметил некую малозаметную неправильность на его левом рукаве, такую же, как и него самого. Это свидетельствовало о неплохой подготовке — от правши ждут выстрела с правой руки, соответственно, ее и контролируют в первую очередь; и, оказываются неготовы к выпавшему из рукава в левую руку маленькому карманному или жилетному пистолетику — и, зачастую даже не успевают понять фатальности допущенной ошибки. Другое дело, что этот фокус нужно уметь проворачивать — навык тут надобен изрядный. Самому Сергею Алексеевичу эта хитрость спасала жизнь добрый десяток раз — так уж устроены люди, что подавляющее большинство опасается массивных, основательных маузеров, кольтов, парабеллумов, с пренебрежением относясь к миниатюрным дамским 'игрушкам'; исходя из этого, присматриваясь к человеку, ищут взглядом мощные армейские пистолеты или револьверы.

Пока хозяин сервировал стол, гость снял верхнюю одежду и терпеливо ждал.

— Прошу за стол, Михаил Николаевич — пригласил хозяин. — По чарочке коньяку за несомненный успех?

— С удовольствием — позволил себе еще толику расслабления гость.

— Скажу сразу, Михаил Николаевич — Вы были чересчур скромны в оценке содержимого сейфа господина Свердлова — сообщил Сергей Алексеевич. — Сведения о золоте были на удивление точны; а запасы драгоценностей оказались намного больше самых смелых ожиданий.

Начав с этого отступления, разведчик подробно изложил положение дел, внимательно при этом отслеживая реакцию собеседника. Реакция эта была в высшей степени примечательна — ни малейшего намека на алчность в глазах начальника Штаба не появилось, наоборот, судя по всему, он относился к деньгам так же, как и сам Тихменев — как к инструменту для работы, и не более того. Это стало для разведчика в высшей степени приятным открытием — такому человеку можно доверять в самых серьезных делах.

Отслеживал собеседника и Вячеслав Владимирович — и, мысленно поздравлял себя с правильным выбором сотрудника: Сергей Алексеевич точно назвал и количество найденных драгоценностей, и точную сумму в золоте. Человек, сам не поддавшийся соблазну одномоментно разбогатеть — и, что не менее важно, подобравший для работы людей, так же не имеющих такой склонности, определенно заслуживал доверия, как минимум, в роли ответственного исполнителя. А это уже было немало — пока штабс-капитан занимался подготовкой акции, полковник навестил еще девятерых офицеров царской разведки, ныне живущих на нелегальном положении в Москве. Согласились работать двое — четверо же прямо отказались; трое сослались на плохое здоровье, впрочем, судя по тому, как они выглядели, господа офицеры не покривили душой.

Пока что Ленков дал этим двоим проверочные задания — но, многолетний опыт подсказывал ему, что эти двое являются крепкими середнячками.

— Вот я и начал 'перебирать харчами' — мысленно одернул себя полковник. — При моей кадровой нищете два хороших профессионала старой школы — немалое богатство, а я печалюсь, что они не являются спецами, равными Тихменеву.

Закончил же Сергей Алексеевич свой рассказ объяснением ситуации с продажей ювелирных изделий, просьбами Седого и Фрола Ивановича на сей счет, и, под занавес, необходимостью выведения бывшего кондуктора из-под возможного удара.

Полковник Ленков раздумывал недолго — возобновление контактов Тихменева с контрабандистами было необходимо на перспективу, хотя бы для организации бесследной ликвидации Яши Блюмкина; то, что Седой может пригодиться — отрицать было трудно; ну а то, что своих надо беречь, для него было жизненным принципом, неукоснительное соблюдение которого однажды стоило ему понижения в звании. Да и весьма солидная сумма от реализации драгоценностей точно бы не стала лишней — даже с учетом всех накладных расходов выручка должна была быть не меньше миллиона рублей золотом, или эквивалента в основных валютах.

— Предлагаю сделать так — сказал он. — Вы сможете выйти на контакт со старыми знакомыми, но не сейчас, а, скажем, через месяц или полтора?

— Да, конечно — ответил Тихменев.

— Тогда, полагаю, начать следует с переселения Фрола Ивановича с семейством — начал излагать свой план действий новый Тухачевский. — Новые документы я ему обеспечу через мои связи; вопрос, куда ему лучше перебираться?

— Это надо будет обсудить с ним — ответил Сергей Алексеевич. — Полагаю, лучше всего подойдет какой-нибудь небольшой, но, достаточно оживленный город, чтобы новый человек не слишком бросался в глаза. И, совсем хорошо будет, если его возьмут вольнонаемным в воинскую часть — и жалованье у человека будет, и возможность подработать, и, некий флер благонадежности обеспечен.

— Согласен с Вами, по всем пунктам — сказал начальник Штаба. — Устройство я ему обеспечу, остальным придется заняться Вам.

Тихменев молча кивнул — новый начальник вызывал у него все большее уважение, привычка бросать своих людей на произвол судьбы по миновании в них надобности ему явно не была присуща.

— По разрешении этого вопроса Вам надо будет возобновить старые знакомства — задумчиво продолжил Тухачевский. — Вопрос — насколько это будет опасно, использовать господ контрабандистов для решения столь денежного дела?

— Для меня — риск в обычных пределах — ответил Сергей Алексеевич. — Глава клана обязан мне жизнью одного из близких — для понтийских греков это вопрос чести, а с этим у них строго, несмотря на то, что кодекс чести у них своеобразный. Так что опасаться того, что меня зарежут и ограбят, никак не приходится — конечно, придется заплатить за услуги, причем, довольно щедро.

— Это, насколько я понимаю, обычная практика — заметил Михаил Николаевич — хорошо платить и за перевозку, и за посреднические услуги.

— Вы правы — согласился Тихменев.

— Что же касается просьб относительно продажи долей, принадлежащих Седому и Фролу Ивановичу, полагаю, следует их выполнить — сказал Тухачевский.

Сергей Алексеевич молча кивнул — спрашивать о том, можно ли поставить его партнеров по данной акции в известность, было явно излишне.

— Признаться, мне бы хотелось посмотреть на добычу — слегка улыбнулся начальник Штаба.

— Надеюсь, Вы меня простите — для этого мне придется покинуть Вас на несколько минут — ответил штабс-капитан.

— Конечно — сказал новый Тухачевский, мысленно отметивший квалификацию своего тайного подчиненного, не поленившегося упрятать добычу по тайникам — и, можно было спорить на золотую десятку против ломаной копейки, что сделаны эти тайники вполне профессионально. Казалось бы, мелочь — но именно внимание к мелочам, их безукоризненное исполнение и отличают настоящего мастера от хорошего середнячка, поскольку именно так и обеспечивается надежность каждого дела.

Вернулся Сергей Алексеевичминут через десять, с не самой маленькой сумкой — предпочтя потратить некоторое время на то, чтобы аккуратно упаковать золото и драгоценности, чем тащить их в руках; такие детали неплохо характеризуют человека, на что обратил внимание Вячеслав Владимирович.

Сдвинув сервировку на край стола, Тихменев начал выкладывать коробочки с ювелирными изделиями, продолжив выкладку упаковками с империалами, и, закончив выкладку парой холщовых мешочков с золотыми россыпью и стопочкой паспортов.

Полковник Ленков наугад взял коробочку и открыл ее — там обнаружилось колье очень искусной работы, бриллианты в платине. Вячеслава Владимировича непритворно перекосило — не приходилось сомневаться, откуда у Свердлова взялось это украшение. Оставалось только надеяться на то, что бывшей хозяйке колье посчастливилось остаться в живых.

— Откуда только взялось на Руси столько мрази — негромко сказал Тихменев, правильно интерпретировавший гримасу, на мгновение исказившую лицо его начальника — впрочем, штабс-капитан испытывал сходные чувства, стараясь не думать о том, сколько на этих украшениях крови.

— Если бы дело было только в этих негодяях, дорогой Сергей Алексеевич — вздохнул новый Тухачевский. — Беда в том, что прежняя власть завела Россию в тупик — а народ не нашел лучшего выхода, чем привести к власти таких вот Свердловых.

— Вы говорите, как настоящий революционер — невесело сыронизировал Тихменев.

— Сергей Алексеевич, вот Вы воевали на Кавказском фронте — сколько было случаев, когда действующим частям неделями не подвозили продовольствия? — спокойно спросил начальник Штаба, закрывая коробочку и кладя ее на стол.

Тихменев задумался, добросовестно вспоминая — и, неохотно ответил: 'Очень много — и, крайне нередко, завезенное на склады продовольствие вдруг оказывалось испортившимся, списывалось, как положено — а, потом, консервированное тушеное мясо вдруг попадало в лавки турецких или армянских купцов. Впрочем, такое случалось не только с тушеной говядиной или свининой — в лавках регулярно оказывались сахар, чай, пряности, крупы' (соответствует РеИ — В.Т.).

— Надеюсь, Вы меня простите — но, следует ли удивляться тому, что после всего этого, весьма многие солдаты, да и немало господ офицеров Кавказского фронта, неделями получая пропитание в виде котелка пустой каши да пары пригоршней сухарей, в конце концов, стали сторонниками большевиков? — спросил новый Тухачевский, на опыте своей семьи знакомый с данным вопросом — один из его дальних родственников, его благородие подпоручик, потомственный дворянин, вволю померзнув и всерьез поголодав во время несения службы Отечеству на Кавказском фронте, в начале 1918 года и в самом деле добровольно вступил в Красную Армию. И дело было не в его нежелании стойко переносить тяготы службы — просто человек, нахлебавшийся последствий дикого воровства господ интендантов вместе со своими солдатами, счел, что с белыми, выступившими за воссоздание прежней системы, ему не по дороге, а не служить России он попросту не умел, так уж был воспитан. И, таких как он, русских офицеров, на собственном опыте изучивших всю гниль, насквозь источившую очень многие части госудаственного аппарата Российской Империи, было совсем немало — и, не только младших офицеров, можно вспомнить и генерала от кавалерии Брусилова, и 'красного' барона, генерал-майора фон Таубе, и начальника ГАУ генерала Маниковского.

Тихменев молчал — положим, в военной разведке Империи гниль если и присутствовала, то в гомеопатических дозах, но, что творилось в линейных частях, он знал и на личном опыте, и, из рассказов заслуживающих всяческого доверия сослуживцев. Нечего ему было возразить, поскольку все, сказанное начальником Штаба РККА, было святой правдой — и воровали, как перед концом света, причем, по слухам, господ интендантов прикрывал лично командующий фронтом генерал Юденич, и на красную службу многие пошли вовсе не потому, что чекисты взяли в заложники родных, а, потому, что любому терпению и преданности есть предел. А Его Императорское Величество не то, чтобы не понимал, что происходит — штабс-капитан слышал историю, когда Николай, приехав на фронт, посетил полк, давно воевавший на передовой; начальник дивизии и командир полка построили подчиненных таким образом: наименее обтрепанных поставили в первые четыре шеренги, имевших же вовсе непригодный для лицезрения Государем вид, поставили в четыре задние шеренги; Николай Александрович посмотрел на полк, потом приказал четырем задним шеренгам перестроиться вперед, а четырем передним — оставаться на месте; посмотрев на господ офицеров, унтеров и нижних чинов в их доподлинном виде, расспросил их о службе (реальная история — В.Т.). Вот только никаких последствий для тех, кого бы Петр Великий вздернул на ближайшем суку, после такого зрелища и честных рассказов о разнообразных 'нехватках', не последовало.

— Вот в том и вопрос, Сергей Алексеевич — вздохнул новый Тухачевский. — Как бы было хорошо, если бы с одной стороны были светлые ангелы, а с другой — вырвавшиеся из преисподней черти. Тогда бы с выбором строя, в который следует становиться помнящим о своем долге перед Отечеством офицерам, ни малейших сложностей бы не было.

— Вы же понимаете, Михаил Николаевич, что этого не было — глухо ответил Тихменев, своими глазами видевший и расстрелы белыми контрразведчиками рабочих, виновных только в том, что требовали выплаты заработка или просто состоявших в потребительской кооперации (было в РеИ — В.Т.), и вовсе превосходящее всякое воображение воровство интендантов (к примеру, Деникину англичане поставляли хорошего качества обмундирование, в количествах, вполне достаточных для его воинства — вот только до фронтовиков оно не доходило, за редкими исключениями — В.Т.), и деликатно именуемое 'самоснабжением' практически узаконенное мародерство в боевых частях белой армии, и весьма близкое к дезертирству массовое устройство за 'барашка в бумажке' в тыловые и штабные структуры (например, упоминается в мемуарах Слащева; впрочем, присутствовало во всех белых армиях — В.Т.).

— Понимаю — серьезно ответил начальник Штаба, — поэтому и стараюсь поддерживать тех, кто заботится о пользе Отечества, а не только о своем кармане.

Сергей Алексеевич задумчиво посмотрел на нового Тухачевского — второй раз за время их общения господин начальник красного Генштаба приоткрыл свои мотивы, и, очень на то похоже, сделал это сознательно, желая показать, что толика идеализма у него еще осталась. Вполне возможно, что он не лгал, судя по его поведению.

— Впрочем, не стоит ли нам вернуться к заботам дня сегодняшнего? — предложил Михаил Николаевич.

— Вы правы — согласился Тихменев. — Время не повернуть вспять, а бередить старые раны не стоит — мы с Вами все равно не сможем изменить прошлого.

— Если мы сможем сделать будущее хоть чуточку лучше, это уже будет немало — устало улыбнулся Тухачевский. — Стало быть, сделаем так: одна упаковка империалов — Вам, на страховой фонд для Ваших близких; сейчас Вы займетесь устройством Фрола Ивановича с семейством.

— Что же до остальных денег, сделаем так — Вы возьмете на расходы потребную сумму, из того золота, которое не в упаковках; драгоценности пусть пока полежат у Вас; я же забираю остальные упаковки с червонцами.

— Тут же россыпью четыре тысячи с лишним золотом — заметил Тихменев. — На устройство моего знакомца пяти сотен за глаза хватит.

— Пусть у Вас будет запас на неотложные нужды — мало ли, возникнет срочная надобность — пожал плечами Тухачевский.

— Хорошо — кивнул Тихменев, про себя отметив и ум нового начальника, не пожелавшего рисковать, таская взад-вперед ювелирные изделия, да и держать их в находящейся под присмотром квартире не стоило; и его умение доверять проверенным в деле подчиненным. Впрочем, разумно было предположить, что упаковки с золотыми десятками также окажутся в надежном месте, неизвестном для посторонних. Определенно, господин Тухачевский был обладателем весьма интересного опыта.

— Сможете мне помочь с укладкой монет? — спросил Михаил Николаевич.

— Подождите, пожалуйста, минутку — попросил Тихменев, предполагавший такой вопрос — и, запасшийся для этого парой баулов, с подходящей случаю маскировкой.

Упаковка не заняла много времени. Затем, хлопнув по чарочке 'на посошок' и доброжелательно распрощавшись с Тихменевым, новый Тухачевский ушел.

Сергей Алексеевич был кругом прав в своих предположениях, что новый начальник не потащит золотой запас на квартиру, где свободно шастают неизвестно на кого работающие люди — Вячеслав Владимирович заранее присмотрел место для надежного тайника, который было практически невозможно обнаружить, и, даже в случае обнаружения, просто нереально связать с персоной начальника Штаба РККА. Конечно, стоило бы упрятать упаковки с империалами по трем или четырем тайникам, так бы получилось еще лучше, но, времени возиться с таким количеством тайников просто не было.

Закончив с тайником, полковник Ленков быстрым шагом отправился домой — на часах была уже половина второго, дорога должна была занять не меньше часа, а завтра предстоял нелегкий день, так что крайне желательно было успеть поспать хотя бы часа четыре.

Но, человек полагает — а, Бог располагает, недаром появилась поговорка 'Если хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах'. Едва новый Тухачевский отошел от места закладки тайника на полкилометра, как в узком переулке ему навстречу вывернулась пьяная компания в поисках приключений.

Вячеславу Владимировичу хватило одного взгляда на этих 'орлов', чтобы понять, что миром с ними не разойтись. В те времена т.н. 'красное хулиганство' хотя и пошло на спад, но, не прекратилось. Собственно, сам термин 'гопники' пошел именно от 'красных хулиганов', основная масса которых жила в ГОП — городских общежитиях пролетариата.

— М-да, уже почти никто, кроме любителей истории да профессиональных историков, понятия не имеет ни о 'красных хулиганах', ни о ГОП — а термин 'гопники' благополучно дожил до XXI века, не особо изменив содержание — подумал Вячеслав Владимирович, присматривая взглядом подходящий кол в заборе — ни калечить, ни ликвидировать сопляков ему не хотелось, да и нежелательно было привлекать внимание к этому району.

— Братва, гля, нэпман! — радостно завопил кто-то, явно подражая матросам времен революции. — Счас он поделится с трудовым народом денежками!

Дальнейшее заняло совсем немного времени — в отличие от реципиента, полковник Ленков занимался отнюдь не тяжелой атлетикой, профессионально владея и боевой рукопашкой, в частности, использованием подручных предметов (согласно УК РФ, предмет, используемый в качестве оружия, является подручным оружием — В.Т.), да и с штыковым боем он был знаком неплохо. Молниеносно выдернутый кол прошелся по уязвимым точкам, с учетом того, что у пьяных болевой порог повышен — так что напоминание развеселой компании об этой встрече, в виде долго болевших от сильных ушибов костей и суставов было обеспечено (в этом случае гарантирована резкая боль, пробивающая алкогольную анестезию — В.Т.). В завершение Вячеслав Владимирович аккуратно оглушил товарищей хулиганов — их вопли ему тоже не были нужны.

Такое разрешение конфликта было оптимальным вариантом — жаловаться в рабоче-крестьянскую милицию гопники точно не будут, чтобы не стать посмешищем для всей округи; конечно, участковый милиционер узнает о том, что эта компания — наверняка давненько сидящая у него в печенках! — получила по мордасам от случайного прохожего; но, естественно, ни малейшего желания придавать делу официальный ход у него не будет. Конечно, возможен вариант, при котором хулиганы, придя в себя, начнут рыскать по округе, чтобы найти обидчика — но, во-первых, повторная встреча маловероятна, во-вторых, если она все-таки состоится, то им же хуже.

Беседа с куратором. .

Через ночь Вячеслав Владимирович снова обнаружил себя в уже знакомом месте, вне пространства и времени.

— Добрый вечер! — приветствовал его шатен.

— И Вам доброго вечера! — ответил разведчик.

— Поздравляю Вас с первой успешной операцией — улыбнулся куратор. — В других обстоятельствах предложил бы выпить за это — но, увы, положение сгустка информации имеет и свои неудобства.

— Идеал недостижим — ответно улыбнулся Вячеслав Владимирович, — если, конечно, не считать греческих и римских богов, которые успешно совмещали сверхчеловеческие возможности с прелестями антропоморфности.

— Тогда человечество было другим — и, представление о божественных сущностях ему соответствовало — добродушно заметил шатен.

— Я решил дать Вам отдохнуть — поэтому и не стал дергать ни в прошлую, ни в позапрошлую ночь.

— Спасибо — поблагодарил Ленков.

— Да, в общем-то, не за что — просто время терпит; было бы иначе, мы бы с Вами встретились в ту же ночь, когда Вы принимали доклад Тихменева — ответил куратор.

— Я понимаю — но, все равно спасибо — серьезно сказал Вячеслав Владимирович. — Случалось у меня начальство, которое выдергивало на доклад после пары-тройки суток без сна — и ведь знали, что новостей попросту нет, так надо им было продемонстрировать руководящее рвение.

— Не особо умные люди — предположил шатен.

— Далеко не всегда — возразил полковник. — Возможно, иногда дело было в том, что на них давило собственное начальство; быть может, причиной была наша — да и не только наша, это много где есть — дурная традиция 'административного восторга', когда указания вышестоящих непременно надо выполнять 'с горочкой', чтобы продемонстрировать руководству свою преданность.

— По-моему, это везде есть — хмыкнул куратор.

— Не до такой степени — покачал головой Вячеслав Владимирович. — У дисциплированных немцев, флегматичных шведов как раз принято точно выполнять приказ, без отсебятины. У англичан, кстати, тоже не принято лезть из кожи, доводя начальственные указания до абсурда. Интересные порядки у евреев — с одной стороны, у них неправдоподобно демократичная армия, в которой положено обращаться на 'ты', даже солдату к генералу, с другой — есть твердая дисциплина, с третьей — приказы безусловно выполняются, но, при этом есть традиция, что подчиненный, которому на месте виднее, может проявить инициативу — и, при успехе, это поощряется (соответствует реальности — В.Т.).

— Так что традиции 'административного восторга' именно в нашем виде, когда 'стакан непременно надо наливать 'с мениском'', у всех вышеперечисленных нет. Там есть свои правила выражения лояльности руководству — но, выполнения указаний в форме доведения до абсурда или близко к этому, в них не входит.

— Я таких подробностей не знал — задумчиво сказал шатен. — Надо будет учесть на будущее.

— Что же, перейдем к обсуждению еще не решенных вопросов? — предложил он.

— Охотно — ответил Ленков.

— Как у Вас сейчас обстоят дела с деньгами, службой и кадрами, я знаю — не стал тратить время попусту куратор. — Пакет информации по банкам я подготовил, так что используйте.

— Спасибо — ответил разведчик. — Я начну со 'спящих' счетов, желательно, не самых больших, чтобы проверить своих оперативников в серьезном деле.

— Это Вам решать — я не собираюсь стоять у Вас над душой, контролируя каждый чих — пожал плечами шатен. — Счета такие есть, с суммами на них от десяти тысяч до пятидесяти-семидесяти тысяч фунтов (в те времена фунт стерлингов был равен 4,86 доллара США, так что деньги немалые, но, потеря их будет некритична — В.Т.).

Полковник молча кивнул.

— У меня тут появилась пара идей, — медленно сказал куратор, — которые я хочу предложить Вам.

— Я весь внимание — ответил Вячеслав Владимирович, и в самом деле всерьез заинтересовавшийся — умного человека, пусть нынче ставшего сгустком информации, выслушать всегда полезно.

— Как я понимаю, у Вас нет особого предубеждения против методов, идущих на пользу делу, — начал шатен, — поэтому я хочу предложить Вам в качестве способов заработка денег для личной спецслужбы и расширения ее возможностей фальшивомонетничество и бутлегерство.

— Признаться, использование этих способов криминального заработка для достижения поставленной цели не вызывает у меня негодования — серьезно ответил полковник. — Вот торговать наркотиками я бы не согласился ни за что.

— Ну, во-первых, я понимаю, что Вам некоторые вещи лучше не предлагать — хмыкнул куратор, — во-вторых, сей бизнес и близко не подошел к тому размаху, который был достигнут в 70-е годы и позже, в-третьих, то, что есть, уже поделено — а у Вас и так работы выше всяких пределов, так что на криминальные войны времени и сил нет.

— Я и не сомневался ни в Вашем уме, ни в Вашей практичности — ответил Вячеслав Владимирович. — А как Вы себе это представляете практически?

— Относительно изготовления фальшивых денег — я могу снабдить Вас полной информацией по составу и технологии изготовления бумаги и нанесению защитных знаков для любой валюты мира, алгоритмам для серий и номеров. Могу дать информацию по машиностроительным предприятиям, которые не откажутся выполнить заказ на специфическое оборудование. И конечно, у меня есть полный расклад по преступным организациям и банкам, не чурающимся участия в сомнительных мероприятиях — обстоятельно ответил шатен.

Полковник Ленков задумался — специалистом по истории организованной преступности он не был, всегда предпочитая разбираться с проблемами дня сегодняшнего; другое дело, что иногда приходилось при этом читать исторические исследования под грифами, поскольку очень многие криминальные сообщества, которым ему приходилось противостоять, или, наоборот, иногда сотрудничать, имели корни в далеком прошлом.

— Сделать это возможно — медленно сказал разведчик. — В первом приближении: организовывать производство надо в странах со слабой государственной властью, коррумпированной полицией, криминальными кланами семейного типа. Думаю, подойдут Греция, в Югославии — Черногория, и, пожалуй, Сербия, Польша, во Франции — Корсика. В Италию сейчас лезть довольно рискованно — Муссолини ведет и будет вести ожесточенную войну с мафией под девизом 'Я не потерплю в Италии второго правительства!' (реальное высказывание Б. Муссолини — В.Т.).

— Хотя, с другой стороны, традиционные криминальные промыслы он им прикрыл довольно прочно. Конечно, донов 'первого эшелона' это коснулось не так уж сильно — они укоренились в легальной экономике, плюс у них теснейшие связи с руководством Католической Церкви; упрощенно говоря, пара-тройка самых влиятельных донов всегда вхожи к архиепископу Палермо (соответствует РеИ — В.Т.). А вот по кланам среднего и низшего уровня эта война ударила очень сильно. Грубо говоря, есть семейно-криминальный клан контрабандистов, состоящий из жителей пары-тройки рыбацких деревушек на Сицилии, поголовно состоящих в той или иной степени родства; если они будут честно ловить рыбку, то, будут обречены на лютую нищету — а контрабанда позволяла им сносно жить; так что за предложение печатать фальшивые доллары или фунты они ухватятся обеими руками — вслух размышлял Вячеслав Владимирович.

— Плохо тут другое — сицилийцы очень религиозны, так что при всей их омерте, падре на исповеди они почти наверняка расскажут о новом промысле. А святой отец доложит по команде, что будет автоматически означать утечку информации.

— А как-то договориться нельзя? — спросил куратор. — Если я правильно понимаю, связи с итальянской преступностью могут очень пригодиться?

— Договориться вряд ли получится — сицилийцы очень не любят попыток хоть в малой степени повлиять на их принципы. Что же касается полезности господ мафиози, то, она не так уж велика — в это время их влияние ограничено югом Италии, на севере оно практически отсутствует; в США мафия в это время тоже не особо влиятельна — точнее, ее влияние ограничено, кроме соотечественников, традиционными криминальными сферами — рэкет, проституция, азартные игры, плюс профсоюзы. По части наркотиков в это время еще есть раскол между сторонниками старых принципов 'Общества чести', подкрепляемыми их контролем над профсоюзами — им было попросту невыгодно распространение зелья, и так называемыми 'младотурками', которые считали глупостью отказ от столь прибыльного бизнеса (соответствует РеИ — В.Т.) — подробно ответил Ленков.

— Так что если Вы рассчитывали, что мафию удастся использовать для разведки в Италии и Штатах, то это маловероятно — на севере Апеннин она стала серьезной силой только в 50-е — 60-е годы, в США же особого влияния у нее пока нет, кроме того, некоторые доны уже в это время сотрудничают с американской военно-морской разведкой. Другое дело, что мафия может быть очень полезна для бутлегинга.

— Применительно к 'помощи' казначействам Великобритании, США, Франции в печатании денег проблем две: во-первых, это проблема кадров, которым можно доверить такое дело, во-вторых, это проблема легализации внезапно появившихся на рынках значительных капиталов — задумчиво заметил разведчик.

— Вы хотите сказать, что не сможете доверить это дело бывшим белым офицерам? — без особого удивления уточнил куратор.

— Ни в коем случае — кивнул Вячеслав Владимирович. — Вообще, в спецслужбах не зря действует принцип 'одного источника доходов', или, проще говоря, тщательно отслеживают, чтобы у сотрудников не появлялось источников доходов на стороне, пусть сто раз честных и законных — есть сторонний заработок, следовательно, есть и возможность влиять на посвященного в серьезные секреты человека. Конечно, крайние четверть века этот принцип не соблюдается с той строгостью, как это было во времена моей молодости — но, поверьте моему опыту, о несоблюдении этого принципа жалели всегда и везде.

— Верю — тихо, серьезно сказал шатен.

— А здесь речь о еще более серьезной категории — так называемом принципе 'двух лояльностей' — продолжил Вячеслав Владимирович. — Если попросту, господа офицеры, несомненно, патриоты России — вот только, они патриоты прежней России; мало этого, многие из них наверняка мечтают о реванше — РОВС никак нельзя назвать просто организацией ветеранов, по замыслу Врангеля и его окружения это армия, временно переведенная на мирное положение, в ожидании нового похода против Советской России, спецслужбы которой пока что занимаются разведкой и террором против ненавистных большевиков. Да, пока что 'бодливой корове' Бог финансовых 'рогов' не дает — поэтому они и сотрудничают с любыми разведками, предоставляющими финансирование (написанное о РОВС полностью соответствует РеИ — В.Т.). Но, попробуйте представить себе их реакцию на появление в пределах их досягаемости бизнеса, ежегодно дающего 20-30 миллионов фунтов, плюс эквиваленты этих сумм во франках и долларах США — сумм, позволяющих РОВС надежно решить любые свои проблемы, более того, развернуть полномасштабную тайную войну против СССР, с масштабным террором, серьезными диверсиями, посылкой партизанских отрядов и организацией восстаний. С учетом этого, я совершенно не поручусь за их лояльность работодателю, невзирая на щедрую плату за труды.

— Есть еще один момент, о котором у нас большинство просто не знает. Дело в том, что бывшие белогвардейцы сыграли немалую роль в развитии спецслужб Франции и некоторых латиноамериканских государств, как-то: Аргентины, Чили, Парагвая. Речь о том, что они, будучи взяты на службу полноправными сотрудниками — никак не агентами! — сумели, используя опыт царских спецслужб, изрядно поспособствовать укреплению этих ведомств. И, конечно, связи между бывшими сослуживцами сохранились.

— Так что подпускать господ белогвардейцев к этим делам нельзя на дальность полета межконтинентальной баллистической ракеты — в противном случае мы получим не источник финансирования для создания разведывательных сетей и сетей влияния, а войну с 'внутренней линией' РОВС и французскими спецслужбами, с неизбежным рассекречиванием всего мероприятия.

— То есть это дело можно доверить только кадрам, на деле преданным Советскому Союзу — спокойно констатировал куратор.

— Именно так — как Сталин отобрал для операции 'Крест' верных, даже не столько ему, сколько стране, оперативников — согласился полковник Ленков. — Вот только, таких еще предстоит привлечь к работе, обучить всерьез, дать набраться опыта. Ставку надо делать на советскую молодежь — но еще много воды утечет, прежде чем нынешние комсомольцы, молодые командиры, инженеры, врачи, станут настоящими волками военной разведки. — Мне очень повезло с Тихменевым — он патриот России, настоящий профессионал с нужными связями, и, при этом, ничуть не белый реваншист. Но один он это дело никак не вытянет — тут нужен хотя бы десяток спецов, для начала.

— И как Вы хотите выходить из положения? — спросил шатен.

— Как выражались в советские времена, 'учить без отрыва от производства' — хмыкнул Вячеслав Владимирович. — Воспользуюсь расширением штатов и Вашей помощью, подберу хотя бы несколько человек, пригодных к такой работе, устрою им краткосрочные курсы — и, под предлогом командировок, отправлю их на учебу к Сергею Алексеевичу.

— Это рискованно — заметил куратор.

— У нас нет другого выхода — к началу Великой Депрессии эту систему надо не просто создать, а раскрутить на полную мощность — пожал плечами Ленков. — Времени настолько в обрез, что придется рисковать.

— Хотите использовать падение цены акций во время кризиса — я помню, мы об этом уже говорили — согласился шатен. — Вы правы, это уникальная возможность прибрать к рукам крупные пакеты ключевых промышленных фирм Штатов — на пике кризиса они подешевеют на порядок, так что за относительно небольшие деньги, сравнительно с их реальной стоимостью и нормальными биржевыми оборотами, можно будет вклиниться в американскую промышленную элиту, получив возможность и немного влиять на принимаемые решения, и, что важнее на данный момент — доступ к текущей внутренней информации и технологиям.

Дискуссия на курсах 'Выстрел'.

А тем временем развивались события на ниве военной науки. Новый Тухачевский закончил четыре своих статьи по вопросу позиционного тупика на Западном фронте Первой Мировой войны, и, после правки, сделанной Какуриным, успел опубликовать две из них — понятно, что у начальника Штаба РККА проблем с публикацией не было ни малейших.

Статьи, в которых убедительно доказывалось, что первопричиной 'проклятия позиционности' стал артиллерийский огонь, точнее, резкое повышение его плотности и прицельной дальности, а не пулеметы, вкупе с полевой фортификацией, произвели впечатление валуна, средь ясного дня, свалившегося с чистого неба в тихое озеро. 'Подпоручик, выбившийся в фельдмаршалы', по определению старых специалистов, имел нахальство опровергать всех заслуженных теоретиков, отечественных и иностранных.

Но это была не беда и, даже не полбеды. 'Миша' к тому времени уже успел 'прославиться' оригинальными высказываниями на тему 'классовой войны', так что его 'странности' были в порядке вещей — проблема, выражаясь на манер господ англосаксов, была в том, что на этот раз опровергнуть его было затруднительно. Нет, использованная им система доказательств явно была далека от академической отточенности, приличествуя, скорее, старательному ученику — вот только, если не брать форму, а суть, он оказывался прав.

Первой мыслью профессионалов Императорской Армии — как и у Николая Евгеньевича Какурина, первым ознакомившегося с новыми работами Тухачевского — была та, что 'Миша' снова промышляет плагиатом у кого-то из иностранцев. Тщательная проверка показала, что ничего подобного никто не писал и не высказывал — как это было не удивительно, но, оставалось признать, что Михаил Николаевич додумался до этого сам.

Другое дело, что аплодировать 'Мише' почти никто не собирался — слишком много врагов он себе успел нажить, причем, дело было отнюдь не только в его невероятном карьерном взлете. Так, для того, чтобы назначить его начальником Военной Академии РККА, бывшей Академии Генерального Штаба — недавнего подпоручика, 'полнейшую невинность в области стратегии и тактики', еще более свежего командующего фронтом, битого поляками! — с этого поста сняли заслуженного военного теоретика, вдобавок, одного из ведущих отечественных востоковедов, основателя отечественной афганистики, генерал-лейтенанта РИА Андрея Евгеньевича Снесарева (соответствует РеИ — В.Т.). Естественно, этакое назначение встретили 'в штыки' даже непримиримо враждовавший со Снесаревым Свечин и его сторонники — в данном случае, противоречия между старшим и младшим поколениями генштабистов отошли на второй план.

В общем, Михаил Николаевич Тухачевский успел заработать такую репутацию, что желание объективно разобраться с выдвигаемой им идеей у очень многих военных теоретиков уступило место желанию показательно выпороть наглого выскочку и невежду.

Сейчас для этого как раз имелась возможность, поскольку шла дискуссия о Перекопско-Чонгарской операции, или, говоря шире, о поражении армии Врангеля. Проще говоря, можно было пригласить начальника Штаба на научно-практическую конференцию по этому вопросу, которая должна была пройти на курсах 'Выстрел' — и, попросить его высказаться.

Надо заметить, что речь шла не только и не столько об анализе операции с точки зрения военной науки. Сплошь и рядом такие дискуссии была не более чем благопристойной маскировкой ожесточенной борьбы военных кланов в элите РККА, созданием поводов для торжественного 'съедения' оплошавших противников. Дискуссия о Крымской операции также имела второе дно, поскольку в ней себя не самым лучшим образом проявила Первая Конная армия, точнее, ее командование. Да и вообще, Южный фронт провел операцию, мягко говоря, не идеально. Соответственно, у врагов Тухачевского открывались две возможности: во-первых, если он станет отстаивать общепринятую среди краскомов точку зрения о безукоризненности Перекопско-Чонгарской операции с красной стороны, были все основания обвинить его в военной безграмотности; во-вторых, если он начнет холодно анализировать ошибки красного командования, допущенные, в первую очередь, Буденным, то и делать ничего не надо будет — бывшие первоконники сотрут его в порошок, поскольку он станет врагом не только Ворошилова, но и Буденного с Куликом.

В общем, предполагался цугцванг для начальника Штаба РККА — и, в любом из двух предполагавшихся исходов, о его претензиях на роль серьезного теоретика можно было забыть навсегда; ведь не может быть теоретиком ни человек, полностью некомпетентный в военном искусстве, ни человек, в равной степени топимый ключевыми кланами элиты Красной Армии. Проще говоря, чтобы продвигать свои идеи, помимо их полезности нужна и поддержка.

С настоящим Тухачевским это бы сработало — да и он сам это понимал, старательно уклоняясь от участия в тех дискуссиях, где неприятности были неизбежны. У полковника Ленкова ситуация была иной — ему было необходимо стать признанным лидером советской военной элиты, а, для этого требовалось победить оппонентов на их поле; кроме необходимости, у него имелось и военное образование офицера, закончившего советскую Академию ГШ, позволяющее добиться поставленной цели.

В общем, в один прекрасный майский день секретарь сообщила, что его просят приехать на курсы 'Выстрел', на конференцию, посвященную Крымской операции. Новый Михаил Николаевич благосклонно кивнул, соглашаясь, после чего, созвонившись с встревоженным Какуриным, попросил сопутствовать ему.

Субботним утром машина начальника Штаба въехала на территорию курсов, расположенных в подмосковном Солнечногорске. Гостей встречал только что утвержденный в должности начальника курсов Иван Иванович Смолин, являвшийся членом команды Тухачевского.

— Здравия желаю, товарищ Тухачевский! — приветствовал начальника Смолин, также относившийся к числу младших офицеров РИА, во время Гражданской войны сделавших головокружительную карьеру у красных (в РеИ, в 1924 году, в возрасте 29 лет, он принял командование 9-м стрелковым корпусом — В.Т.).

— Здравия желаю, товарищ Смолин! — ответил на приветствие начальник Штаба, в уме прокручивая биографию персонажа в другой реальности — верный сторонник Тухачевского, получивший высшее военное образование, чередовал строевые должности с руководством высшими военно-учебными заведениями, расстрелян в 1937 году; вроде бы особых талантов не проявил, но и из ряда вон выходящих провалов за ним не замечено — по тем временам неплохо, поскольку хватало тех, кто обеспечивал выдающиеся 'запасы дров'.

— Обещал приехать товарищ Буденный — сообщил начальник курсов.

— Это хорошо — задумчиво сказал Михаил Николаевич, ничуть не удивленный этой новостью — ревниво относившегося к своей славе Семена Михайловича данная дискуссия затрагивала самым непосредственным образом.

Какурин и Смолин с удивлением посмотрели на Тухачевского — в суицидальных наклонностях он ранее замечен не был, а прикрытие ошибок Буденного в этих боях автоматически ставило его в идиотское положение, не говоря уже о том, что среди кавалерийских соединений РККА, ключевую роль в боях за Крым сыграла Вторая Конная армия его конкурента Миронова, арестованного в 1921 году ЧК и убитого в Бутырской тюрьме при невыясненных обстоятельствах. Сейчас упоминать Миронова и Вторую Конную было не принято — тем более, в положительном ключе.

Новый Тухачевский правильно истолковал эти взгляды. Он сильно подозревал, что популярная в перестроечные годы версия, что Миронов был убит по приказу Троцкого, не вполне соответствует реальности — в то время Лев Давыдович предпочитал расстреливать своих недоброжелателей, не утруждая себя сложными комбинациями. Буденный тут точно был ни при чем — Семен Михайлович запросто мог пластануть врага шашкой от плеча до бедра или высадить в него весь барабан нагана, не утруждая себя даже намеком на судебную процедуру — но, закулисное убийство конкурента стопроцентно не соответствовало его понятиям о допустимых методах борьбы. Оставалась только одна сила, по мозолям которой Миронов регулярно отплясывал 'казачка' своим яростным неприятием 'расказачивания', последовательной борьбой с ним — тем более опасным, что за ним стояла Вторая Конная армия, личный состав которой чуть менее чем полностью состоял из донских казаков, готовых идти за лихим рубакой войсковым старшиной Мироновым, кавалером царских и советских орденов, удостоенным золотого Георгиевского и почетного Революционного оружия, куда угодно. И эта сила не брезговала никакими методами. Это были чекисты.

Совещание в ГАУ.

Заместитель начальника Артиллерийского управления снабжения РККА, которое, по старой памяти, все равно все называли ГАУ, Владимир Давыдович Грендаль находился в некотором затруднении. Во время беседы о будущем артиллерии, происходившей на даче Сталина, начальник Штаба высказал немало разумных мыслей — правда, было до конца неясно, его это мысли или повторение докладных записок подчиненных.

В любом случае, нынче Михаил Николаевич, старомодно выражаясь, был высочайше назначен ответственным за перевооружение российской артиллерии. Оное перевооружение было делом нужным до крайности — Великая война явственно показала недочеты в артиллерийском деле, перечислять кои можно было ох как долго, ничуть не погрешив против истины. О господине Тухачевском Владимир Давыдович был наслышан достаточно, чтобы не питать иллюзий по части того, что его амбиции находятся в гармонии с глубокими познаниями.

Тем не менее, ради пользы дела, находить взаимопонимание с новым начальником было необходимо. Требовалось растолковать ему реальное положение дел на заводах, производящих орудия и боеприпасы — и, при этом, упаси Господь, не задеть его бешеного самолюбия. И, только потом, после самого деликатного объяснения действительных возможностей промышленности, переходить к объяснению потребностей воинства российского, дабы Михаил Николаевич не потребовал соорудить ему лучшую в мире артиллерию в кратчайшие сроки.

Нет, потомственный российский офицер Владимир Грендаль был бы счастлив, если бы артиллерия Красной Армии стала лучшей в мире — вот только, досконально зная настоящие возможности отечественной промышленности, да и положа руку на сердце, господ инженеров, иллюзий он не питал. При нынешнем положении дел за великое достижение станет недопущение дальнейшего отставания в артиллерийском деле от европейских грандов. Ежели это отставание удастся хоть немного подсократить, это и вовсе замечательно.

Переходя от теоретических рассуждений к практическим надобностям, Владимир Давыдович пришел к выводу, что лучше всего будет, для начала, собрать совещание в узком кругу — это давало возможность объяснить Михаилу Николаевичу не располагающие к чрезмерному оптимизму реалии, не задевая его самолюбия. Конечно, на это совещание обязательно надо будет пригласить Кулика — бывший фейерверкер крепостной артиллерии нравился Грендалю тем, что считал нужным прислушиваться к мнению старых специалистов. Кроме того, Владимир Давыдович счел нужным пригласить наиболее авторитетных специалистов из числа профессуры Академии имени Дзержинского (в 1925 году путем слияния Артиллерийской и Военно-инженерной академий была образована Военно-техническая академия; в 1926 году ей было присвоено имя Дзержинского — В.Т.). С одной стороны, их авторитет был практически неоспорим — с другой же, старые профессора умели аргументированно убедить не слишком квалифицированного собеседника, не задевая его чувств. Конечно, Михаил Николаевич был пехотинцем, совершенно не сведущим в артиллерии — но, беседа на даче Сталина давала некоторые основания для надежд на лучшее.

Сейчас же требовалось согласовать встречу — все участники были весьма занятыми людьми, профессора же и вовсе жили и работали в Ленинграде (до 1938 года академия находилась в Ленинграде — В.Т.). Этим Владимир Давыдович и занялся.

Спустя полторы недели совещание состоялось. В кабинете начальника ГАУ, помимо Кулика, Тухачевского и самого Грендаля, присутствовали Роберт Августович Дурляхов, Владимир Иосифович Рдултовский, Франц Францевич Лендер, Николай Федорович Дроздов.

— Как Вы все знаете, ответственным за перевооружение артиллерии РККА назначен товарищ Тухачевский; его заместителями назначены товарищ Грендаль и я — обратился к собравшимся Кулик, после взаимных приветствий. — Сейчас мы собрались для того, чтобы обсудить направления этой работы.

— Прошу Вас, Михаил Николаевич.

— Как Вы знаете, товарищи, я по образованию пехотинец, — начал свое выступление новый Тухачевский, — с тонкостями артиллерийского дела знаком не вполне досконально, поэтому очень рассчитываю на Вашу помощь и поддержку.

Полковник Ленков прекрасно знал, что он делает — в высокую квалификацию оригинала не поверил бы никто, из числа знавших Тухачевского; в его способность унять свое самолюбие ради пользы дела также верилось с большим трудом — но, все-таки этот вариант был психологически достовернее.

— К сожалению, наследство, доставшееся артиллерии Красной Армии от царского режима, оставляет желать много лучшего, его, по мере возможности, надо модернизировать, заменять и дополнять — продолжил Михаил Николаевич, отмечая про себя, как все более грустными становятся взгляды старых специалистов.

— Первый шаг в этом направлении, которым стала разработка полковой пушки, мне трудно назвать полностью удачным. Конечно, хорошо, что полк получит свое артиллерийское орудие, способное непосредственно поддерживать пехоту — но, буквальное копирование горной пушки образца девятого года, включая копирование дорогого и сложного в производстве разборного ствола, из-за чего значительно уступающая в могуществе дивизионной пушке полковая окажется, по приблизительным расчетам, в полтора раза дороже (соответствует РеИ; моноблок был поставлен на производство только в 1939 году — В.Т.). Кроме того, с сожалением должен отметить, что полковая пушка не имеет запаса модернизации, в частности, как противотанковое орудие.

— Да, еще один момент. Насколько я знаю, унификация резко удешевляет массовое производство — у нас же сейчас есть два разных орудия с весьма близкими характеристиками, и, скоро к ним добавится третья, причем, весьма массовая система.

Сказав это, начальник Штаба сделал паузу, всем своим видом показывая, что готов выслушать мнения присутствующих.

— С Вашего разрешения, Михаил Николаевич, мне бы хотелось обратить Ваше внимание на то, что школа проектирования полковых орудий у нас утрачена, — мягко заметил Дроздов, — просто потому, что их снял с вооружения еще граф Аракчеев, в начале прошлого века. Поэтому альтернативы переработки горного орудия в рассуждении получения полковой пушки не было — даже конная пушка (929 кг — В.Т.) чересчур тяжела для полка, не говоря уже о дивизионной.

— Иностранные же образцы, при нынешнем состоянии отечественной промышленности, нам непосильны — нет такого производства легированных сталей, нет хороших станков, большая нехватка квалифицированных рабочих, не говоря уже о техниках и инженерах.

— Благодарю Вас за уточнение, Николай Федорович — вежливо поблагодарил Тухачевский. — Собственно, я ничуть не сомневаюсь в том, что наработка нового опыта неизбежна без трудностей и ошибок.

— Но, никоим образом не подвергая сомнению Ваши слова о невозможности производства современных иностранных образцов — в настоящий момент — позволю себе заметить, что орудия иностранной разработки мы производили и производим. Я имею в виду 122-мм гаубицы конструкции Шнейдера — впрочем, ранее отечественная промышленность производила и более сложные системы.

— Простите, Михаил Николаевич, Вы хотите предложить какую-то конкретную систему? — вступил в беседу Дурляхов.

— Вы правы, Роберт Августович — ответил начальник Штаба. — Точнее, я хочу предложить Вашему вниманию и вниманию уважаемых коллег конкретный лафет. Это лафет 95-мм британской горной гаубицы образца семнадцатого года — точнее, ее разработка велась еще с восьмого по одиннадцатый годы, была прервана из-за недостатка средств в высокой степени готовности и закончена ввиду фиаско при Галлиполи. Тогда же, в пятнадцатом году, она начала поступать в войска.

Сказав это, Тухачевский выложил из папки с докладом на стол подборку фотографий самого орудия и его лафета — чертежей лафета в Штабе не нашлось, да и не факт, что их вообще составляли.

— Как Вы считаете, этот лафет — разумеется, делать его разборным для полкового орудия нет никакой нужды — окажется по силам отечественной промышленности?

Собравшиеся призадумались, для чего у них были все основания. Во внимательном изучении фотографий 'англичанки' у собравшихся никакой нужды не было — все они были специалистами артиллерии мирового уровня, кроме Тухачевского и Кулика, досконально знавшими принятые на вооружение образцы в ведущих странах. Конечно, английский лафет был сложнее освоенных заводами однобрусных лафетов — с другой стороны, он все-таки был заметно проще новейших германских и шведских конструкций, не требовал бесшовных труб, производство которых советская промышленность уже осваивала больше года — и конца-края этому процессу все еще не было видно (в РеИ заняло 4 года — В.Т.). А вот выгоды были видны невооруженным глазом — куда большие углы горизонтального и вертикального наведения, что позволяло и быстро переносить огонь по фронту, и, в известных пределах, вести навесной огонь; несколько меньшая масса (английская гаубица весила 730 кг, наша полковушка, в варианте с деревянными колесами — 740-780 кг, с металлическими — 903-920 кг — В.Т.), при лучших прочностных характеристиках; возможность установить на этот лафет более длинный ствол, получив при этом большую начальную скорость снаряда.

Проще говоря, игра определенно стоила свеч.

— Этот лафет можно упростить и облегчить, если его не надо будет делать разборным — без потери характеристик — задумчиво высказался Дурляхов, бывший специалистом номер один по части лафетов.

— Насколько я понимаю, речь идет об установке ствола калибром три дюйма? — на всякий случай уточнил Лендер.

— Конечно, Франц Францевич — ответил Тухачевский.

— Англичане использовали на нем усиленные заряды, обеспечивавшие начальную скорость в 360 м/с, — заметил Лендер, — конечно, потребуются тщательные расчеты, но, ничего невозможного в установке более длинного ствола, чем на нынешней полковой пушке, скажем, длиной 20-23 калибра, я не вижу. Конечно, его можно сделать моноблочным — но, это потребует изготовления новой оснастки на орудийном производстве, с известными затратами времени и средств.

— Впрочем, лафет тоже потребует времени и ассигнований — и на его расчет, и на освоение в производстве.

— Простите, так ведь у нас эти гаубицы вроде бы есть — немного, несколько штук, но, имеются — вступил в беседу Кулик, назубок знавший всю материальную часть артиллерии, которой располагала Красная Армия.

— Вы правы, Григорий Иванович — согласился начальник Штаба. — Собственно, именно поэтому я и предложил этот лафет. Копировать его будет делом непростым — надо будет снимать размеры, составлять чертежи, подбирать отечественные марки стали, соответствующие английским, думать, как его можно облегчить и удешевить, без ущерба для качества. Это деньги и время. Плюс, как справедливо заметил Франц Францевич, со стволом работы тоже будет изрядно. Но, выигрыш будет немалым — не только лучшие характеристики как противотанкового орудия, но и большая гаубичность.

Старые специалисты подумали об одном и том же — определенно, Тухачевский является сторонником моды на гаубизацию пушек, появившуюся в результате опыта Великой войны. Рациональное зерно в ней имелось — возможность стрелять на большую дальность, да по навесной траектории, дорогого стоила, когда речь шла о разрушении полевых укреплений супостата. Вот только, для полноценной реализации таких возможностей требовалось очень многое, помимо увеличения угла вертикального наведения.

— Но, при таких характеристиках, мы ведь сможем новую полковущку использовать для замены конных пушек, — заметил Кулик, — разница в характеристиках будет невелика, да и полегче она окажется.

— Полностью с Вами согласен, Григорий Иванович — согласился Тухачевский. — А на будущее, на основе такой полковой пушки можно будет сделать частично унифицированную с ней новую горную пушку.

Грендаль мысленно поморщился — с новой полковушкой, простонародно изъясняясь, еще конь не валялся, только начали обсуждать возможность ее создания. Положим, 'Миша' высказывал здравые суждения — в случае вполне достижимого успеха все труды окупались с преизрядной прибылью, поскольку Красная Армия получала добротное полковое орудие для пехоты и кавалерии, соответствующее современному уровню. Но ведь его еще надо было сконструировать и запустить в производство! Это верных два года трудов, если не все три — а его уже несет рассуждать о горных орудиях!

— Это очень интересная идея, Михаил Николаевич, — заметил доселе молчавший Рдултовский, автор почти всех взрывателей к артиллерийским снарядам, находившихся на вооружении Императорской и Красной армий, — но, позволю себе заметить, что в этом случае мы получаем полковую пушку с характеристиками, близкими к дивизионной. Конечно, она будет намного легче и заметно дешевле — но, все же, близкие характеристики у дивизионных и полковых орудий, при различии в их задачах, смотрятся несколько.. странно.

— Поправьте меня, пожалуйста, если я ошибусь, Владимир Иосифович — ответил начальник Штаба, по достоинству оценивший деликатную попытку Рдултовского выяснить взгляды свеженазначенного начальника на дивизионную артиллерию — но, Империалистическая война более чем убедительно продемонстрировала несостоятельность прежних взглядов на дивизионные орудия, в частности, на французскую систему 'трех единств'.

— Практический опыт показал, что дивизионная артиллерия должна воздействовать на вражескую оборону глубиной до 10 километров, разрушая при этом полевые фортификационные сооружения — соответственно, при этом дальнобойность должна составлять 13-14 км, а, масса снаряда — не менее 10 кг.

— Конечно, опыт Гражданской войны прямо противоположен — на поле боя тогда царила трехдюймовка, тяжелые же орудия применялись редко.

— Но, есть основания считать, что в будущей войне Красной Армии придется противостоять армиям, ориентирующимся на опыт Империалистической войны. Исходя из этого, опасения, что имеющиеся орудия окажутся недостаточно могущественными по сравнению с европейскими образцами, представляются мне оправданными.

— В связи с этим, мне представляются наиболее рациональными мнения, высказанные Робертом Августовичем и Францем Францевичем.

— Что же касается гаубиц, то я не вижу альтернативы калибру 122-мм. Конечно, следует повышать их дальнобойность, согласно современным потребностям.

Старые специалисты были потрясены до глубины души — впрочем, их трудно было винить. Сам факт того, что 'Миша' перестал пороть чушь о 'классовой войне', и, пусть с оговорками, пущенными в ход благопристойности ради, пусть в очень узком кругу, заговорил о необходимости ориентироваться на действительные потребности, а не на идеологические 'воздушные замки', заслуживал внесения в анналы. Но, как выяснилось, Тухачевский озаботился прочитать материалы дискуссии, шедшей между специалистами в 1923-1926 годах, по поводу повышения калибра дивизионных пушек. Конечно, крайне маловероятно, что он сам до этого додумался — но, ведь прочитал и осмыслил!

— И какая же точка зрения Вам кажется более соответствующей действительным потребностям? — обычно сдержанный Дурляхов на этот раз не скрывал своей заинтересованности.

— Предложенный Вами, Роберт Августович, вариант 85-мм орудия, несомненно, более мобилен, его гарантированно можно будет перевозить шестеркой лошадей — охотно ответил начальник Штаба. — Единственно, меня смущает одно — можно ли будет спроектировать в этом калибре десятикилограммовый снаряд без существенного снижения баллистики?

— Насколько я понимаю, Михаил Николаевич, в предложенном мной варианте дивизионной пушки калибра 92-95-мм Вас смущает обратное? — пришел на выручку коллеге Лендер.

— Вы правы, Франц Францевич — наклонил голову Тухачевский. — Предложенный Вами вариант будет и мощным, и дальнобойным, в этом нет ни малейших сомнений — но, вот удастся ли удержать его массу в пределах, позволяющих осуществлять возку восьмеркой лошадей, не говоря уже о традиционной шестерке, или придется вводить для дивизионных орудий корпусную норму гужевой тяги? Да, простите мое любопытство — почему Вы ограничили верхний предел калибра 95-мм?

— Вы правы в своих опасениях, Михаил Николаевич, — спокойно согласился Лендер, — судя по всему, для орудий повышенного калибра придется установить норму в 12 или 18 лошадей. Ничего не поделать — орудие, которое неспособно выполнить свои задачи по нанесению должного ущерба врагу, пусть оно и легко доставляется на позиции, никому не нужно. Что же касается калибра 95-мм, это сугубо производственный момент — таков предел перенастройки линий по производству гильз для трехдюймовых выстрелов.

— Уважаемые товарищи, с Вашего разрешения, позволю себе напомнить Вам о том, что при всей важности вопроса о новом калибре дивизионной артиллерии, таковой не предусмотрен системой калибров двадцать шестого года, утвержденной ГАУ — Дроздов счел нужным вернуть обсуждение на грешную землю, в чем был кругом прав — как ни крути, но утвержденная система калибров, включавшая в себя 76-мм, 122-мм и 152-мм, исходила из того, что только под эти калибры имелось отлаженное крупносерийное производство орудий и выстрелов; тратить же огромные средства на создание нового производства нищая Советская Россия просто не могла.

— Вы правы, Николай Федорович — помрачнел начальник Штаба. — Пока что мы можем только обсуждать вопрос теоретически, и не более того. Бесспорно, Роберт Августович и Франц Францевич проделали огромную — и, не побоюсь таких слов, крайне полезную работу, поскольку теперь мы понимаем, в каком направлении следует идти! — но, для ее практического воплощения пока что не пришло время. Будем надеяться, ждать придется недолго.

— К сожалению, Михаил Николаевич, внедрение нового калибра неизбежно столкнется с трудностями по части обеспечения боеприпасами — Грендаль уже понял, что Тухачевский готов не только выдвигать разумные предложения, но и выслушивать специалистов — правда, пока оставалось неясным, насколько он хочет и может способствовать решению имевшихся проблем.

— Вы правы, Владимир Давыдович, — начальник Штаба мрачнел на глазах, что было типично для него, когда его замечательные желания сталкивались с грубой прозой жизни, — у нас большие сложности с производством тринитротолуола. Собственно, крупномасштабное производство тротила у нас было организовано во время Империалистической войны, под руководством Владимира Николаевича Ипатьева — и, то, этой взрывчатки не хватало; насколько я осведомлен, недостаточным было и производство толуола, и — азотной кислоты.

— Не могу с Вами не согласиться, Михаил Николаевич — вежливо ответил Грендаль, про себя решивший, что сотрудник Штаба, готовивший обзор по артиллерийскому делу для Тухачевского, заслуживает самой горячей благодарности; в самом деле, 'Миша', применительно к химии интересовавшийся только лаками для покрытия скрипок, ознакомился с проблемами и историей отечественного производства взрывчатки — причем, настолько, что начал умерять полет своей фантазии. — Вот только, к сожалению, имеющиеся нехватки не исчерпываются тринитротолуолом.

— Отчего-то мне кажется, что Вы не хотите меня огорчать подробным рассказом о нехватках и недочетах — медленно сказал начальник Штаба. — Владимир Давыдович, душевно Вас прошу — рассказывайте все, как есть. В конце-то концов, не бывает совсем уж безвыходных ситуаций, кроме смерти.

— Нехваток у нас очень много — неторопливо начал рассказ Грендаль, решив не играть в дипломатию — как-никак, пока что Тухачевский производил впечатление человека, потихоньку берущегося за ум, так что имело смысл поддержать его в этом; да и положа руку на сердце, дельный союзник в руководстве наркомата обороны, вхожий к высшим руководителям страны, старым специалистам был нужен позарез — уж очень много недоучек-авантюристов крутилось возле военно-политического руководства, обещая сущие чудеса посредством разнообразных 'волшебных палочек', взять хотя бы Курчевского с его ДРП или компанию, проталкивавшую полигональные снаряды.

— Нет развитого оптического производства — оттого нехватка биноклей и дальномеров, не говоря уже об оптико-механических системах управления огнем. Очень плохо со средствами связи — нет даже полевых телефонов, не говоря уже о форменной беде с радиоделом. А в Германии, по слухам, проводят опыты по корректировке артиллерийского огня с аэропланов, посредством небольших радиостанций.

— Касаемо же боеприпасного дела, сейчас у нас наличествуют нелады с качеством снарядной стали, отчего проистекает недостаточная проникающая способность гранат — корпуса разрушаются раньше, чем пробьют полевое укрепление на нужную глубину.

— Еще более острым является дефицит меди, необходимой для производства латунных гильз — и, в связи с курсом на индустриализацию, он будет только усиливаться, поскольку при масштабной электрификации потребность в меди будет колоссальной. Проще говоря, гильза к орудию образца девятисотого года весит 1,55 кг, гильза же к дивизионной пушке калибра 85-мм не может весить менее 2-2,3 кг, к орудию калибра 92-95-мм — примерно 3 кг. С учетом того, что в большой войне потребность в этих выстрелах будет измеряться десятками миллионов в год (в 1943 году было изготовлено 20 млн. 76,2-мм выстрелов к дивизионным орудиям — В.Т.), промышленность просто не сможет дать необходимое количество меди.

— Совсем плохо с порохами. Если с азотной кислотой просто очень плохо, то хлопка даже для минимально необходимого производства артиллерийских порохов нет — закончил краткое изложение текущих проблем первой величины Грендаль.

— Владимир Давыдович, примите, пожалуйста, мою самую искреннюю благодарность за Вашу откровенность — тихо, серьезно сказал начальник Штаба, мрачностью дававший сто очков вперед самой жуткой грозовой туче.

Полковник Ленков же был доволен, как уссурийский тигр, только что слопавший молоденькую свинку — Грендаль сделал ему роскошнейший подарок, разом объяснявший его действия в целом ряде областей на годы вперед. Вопросы же, откуда склонный к гуманитарным дисциплинам Тухачевский вдруг просветился по ряду технических моментов, снимались разом, чему были свидетели, авторитетные как для Сталина с его окружением, так и для старых профессионалов.

— Собственно, у меня есть только один вопрос, по всем указанным Вами моментам — что Вы посоветуете для того, чтобы справиться с этими нехватками?

— Это будет очень сложно, Михаил Николаевич — честно ответил Грендаль.

— У нас есть оптическое производство в Изюме. Но, сравнивать качество его продукции с продукцией британцев или янки, не говоря уже об оптике, производимой компанией господина Цейсса, довольно трудно. Наверно, без особого труда можно будет найти специальный песок, подходящий для производства оптического стекла — но, понадобится сложное производство и мастера высокой квалификации, чтобы на этом сырье наладить выпуск оптики должного качества и в нужном количестве.

— Нам придется воспользоваться иностранной технической помощью, чтобы поставить наше оптическое производство на должную высоту. При этом, англичане принципиально отказываются от любого военно-технического сотрудничества, а североамериканские власти относятся к таковому крайне неодобрительно — так что рассчитывать можно только на сотрудничество с германцами, но это будет стоить больших денег.

— По части обычной телефонии лидируют янки; что же касается радиодела, то, наилучшие достижения сейчас у германцев, хотя североамериканцы отстают от них совсем немного. Но, тут та же история, что и с оптикой — договориться будет возможно, но стоить это будет дорого.

— Касательно снарядной стали — надо реконструировать производство и всячески поощрять товарищей геологов, поскольку закупки легирующих добавок за границей обходятся в очень солидные суммы. И эти потребности будут только расти — увеличение производства артиллерийских орудий и боеприпасов потребует значительного количества специальных сталей, но, в связи с курсом на механизацию армии, на восстановление флота, это составит не слишком большую часть потребности в легирующих добавках. Курс на индустриализацию, взятый руководством страны, означает лавинообразное увеличение потребности в легированных сталях — они будут нужны везде, от нефтедобычи и автомобилестроения до производства аэропланов и судостроения.

— Что же до производства снарядных гильз, то, практический выход есть — германцы, в минувшую войну столкнувшиеся с прекращением импорта меди, наладили производство стальных гильз. Использовавшиеся ими сборная и свертная технологии не слишком совершенна, требуют затрат довольно хорошей стали и большой доли ручного труда — но, благодаря этой технологии кайзеррейхсвер получил нужное количество гильз для полевых пушек калибра 75-мм, легких и тяжелых гаубиц калибров 105-мм и 150-мм. Можно выразиться короче — создав эти технологии, германская промышленность свела к нулю затраты меди в производстве гильз для самых 'прожорливых' орудий. — У нас опыты в этой области ведет главный инженер Пермского завода Борис Васильевич Самойлов. Еще в 1924 году ему удалось сделать опытные образцы гильз для 122-мм гаубиц.