Птица над городом

Я неохотно высвободила голову из под крыла и приоткрыла глаз. Справа было оранжевое, лоснистое, сонно дышащее. Слева и впереди тоже. Сквозь плотную шерсть пробивался жар — я как будто уснула в солнечном пятне. В накидке лисьей — сама хитрей, чем лиса с холма... Лениво оглядевшись кругом себя, я отыскала, где голова, и легонько дернула клювом за ухо. Лис лязгнул зубами, не просыпаясь.

Психологи говорят: если взрослые спят вместе каждый в своем Облике, это высший знак доверия. Должно быть, и со стороны выглядит красиво: в гнезде из скомканных простыней свернулся клубком большой огненно-рыжий лис, а в центре клубка — глянцевые галочьи крылья, исчерна-серый затылок... У кого, у кого, а у нас с Ли нет этой вечной проблемы: 'кто спит у стенки?'

...Вечера в сентябре длинные-длинные, почти как летом, солнце заходит в девятом часу, темнеет еще позже, и моя тень пролетает по рыжей от заката стене. Окна вспыхивают огнем, из открытых форточек доносятся обрывки слов: '...мотри! ...ащит что-то!..' Понимаю жильцов. Птица с огромной розой в клюве, как какой-нибудь голубь Пикассо, — такое не каждый день встретишь.

Что-то скажет Машка, когда увидит розу?

Глава 8.

Взгляните мысленно сверху на все, что мы привыкли видеть в горизонтальной проекции. Вам откроется внутренность фортов, доков, гаваней, казарм, артиллерийских заводов — всех ограждений, возводимых государством, всех построек, планов, соображений, численностей и расчетов...

Александр Грин.

Четверг у меня был свободный: ни присутствия в редакции, ни уроков. И я посвятила этот день самосовершенствованию и профессиональному росту.

В гости к доктору биологических наук Рязанцеву я хожу через дверь. В этом доме, тридцать лет назад заселенном деятелями науки, такие бдительные жильцы, что и консьержки не надо. Особенно одна, соседка Рязанцева по площадке. Если эта дама зайдет к нему 'за солью' либо 'отдать долг' и увидит у него молодую особу, не проходившую мимо глазка за весь утренний период наблюдения, — ой, что будет... То есть ничего особенного не будет, но Святослава Николаевича мне жалко.

— Здравствуйте, Галочка, проходите. Чаю, кофе?

Рязанцев церемонно склоняется в полупоклоне, пропускает меня вперед. Высокий, худощавый — две вертикальные складки на щеках, упрямый чуб над широким лбом. Флигель-адъютантские манеры ему здорово идут. Больше, чем кое-кому помоложе.

Кухня чистая и светлая — никаких занавесок! Страшный линолеум горчичного цвета, сиротская мебель, тоже последних лет советского периода — пластиковое покрытие в немыслимых розочках, из обгрызенных углов торчат колючки ДСП. Ну, правда, есть еще электрочайник и брауновская кофеварка.

— Спасибо, Святослав Николаич. Давайте лучше сначала полетаем, а потом кофе.

— Как даме будет угодно, — галантно ответил хозяин. Указал мне на табуретку, а сам утопал в комнату за оборудованием.

Теперь-то кто мне поверит, но когда-то, давным-давно, заводя знакомство с Летчиком Ли, я корыстно надеялась, что он научит меня фотографировать. А то срам один — журналистка называется, а кроме 'мыльницы', она же по-немецки 'идиотенкамера', ничем не умеет пользоваться, при слове 'экспозиция' впадает в ступор. Но до уроков фотографии у нас с ним дело так и не дошло. Все время что-то отвлекало. И вот сейчас мне потребовался такой навык... которого он бы мне все равно дать не смог. Не из-за недостатка профессионального мастерства. Просто здесь требуется узкая специализация.

— Вот, прошу внимания. Это мне, а это вам.

Рязанцев выложил передо мной на стол две миниатюрные камеры и две сбруйки, сделанные из резинок, вроде тех, с помощью которых орнитологи цепляют на спинки перелетным птицам маячки для GPS-пеленгации. Правда, с легкими модификациями. Наши рюкзачки мы будем носить не на спинах, а спереди.

— Галочка, вы чем на спуск нажимать будете? Лапкой или клювиком?

— Клювом, конечно. — Мои лапы во время полета сжаты в 'кулачки', что-либо делать с их помощью мне очень неудобно — все равно как в человеческом Облике сгибать мизинец, не сгибая безымянный. Это только хищники могут в полете орудовать лапами, орлы или там совы.

— Тогда нет проблем. Вот большая кнопка, на торце — включение, это спуск, а это зум. Хотя он нам не понадобится.

— Понятно.

— Учтите, будет трудновато поймать момент, мы ведь не сможем смотреть в видоискатель. Это не критично, от объектива до глаза сантиметров пять, а снимаем мы с большого расстояния, — что-нибудь да попадется. Главное, нужно четко держать горизонталь, — Рязанцев показал ладонями, — иначе кадр уйдет в сторону. Ну, это с опытом приходит. Думаю, вы справитесь.

— Я тоже так думаю, — заявляю нахально.

— Что ж, в таком случае вперед. Лэдиз фёрст...

Как, прямо так сразу?.. Ну, а с другой стороны, чего тянуть?

Мир исчезает во вспышке. Встряхиваюсь, перелетаю с пола на стол... Кхм, неувязочка. Нескромный вопрос: как я теперь это надену?

— Галочка, я вам уже говорил, что в Облике вы очаровательны? — с невинным видом поинтересовался Рязанцев, будто и не заметивший моей растерянности.

— Спасибо на добр-ром слове, — ответила я как могла любезно. — Что дальше делать?

— Позвольте, я вам помогу.

Рязанцев взял одну из камер, растянул пальцами лямочки. Я растопырила крылья, как орел на монете, он рассмеялся и показал руками: протяни, мол, вперед. Пальцы у Святослава Николаевича всегда ледяные, одно слово — запойный курильщик. Но очень ловкие. На моих крыльях ни перышка не заломилось. И никаких фамильярностей с Обликом, вроде как погладить меня-галку по голове, он себе не позволяет. Кокетничает только на словах.

Как пелось в одной песенке, популярной во времена молодости доктора Рязанцева, 'мне известна давно бескорыстная дружба мужская'. Ага, распрекрасно я знаю эту дружбу. Сначала чисто духовное общение двух свободных людей, потом есть хочется, потом переночевать негде, а там, глядишь, начинается деликатное выяснение, не тяжело ли мне одной с ребенком и не планирую ли я снова выйти замуж... Нет, дорогие друзья и соратники. Не тяжело и не планирую. (По крайней мере до тех пор, пока со своими планами не определится Летчик Ли.) Но дядя Слава — это другой случай. Он ко мне относится по-отечески. Вернее, по-учительски. И попрошу без комментариев, господа гусары! Бывают ситуации, бывают обстоятельства... В общем, мне с ним легко и спокойно.

— Ну вот, а я, пожалуй, сегодня буду весь в черном... (Синеватая вспышка.) ...Р-ради прекр-расной спутницы.

Черный глянцевый грач с белым, будто лайковым клювом действительно выглядел очень элегантно. Особенно когда подхватил клювом лямки и двумя быстрыми движениями натянул их на крылья. Вот этому, пожалуй, я еще не скоро научусь...

Мы оба, сначала грач, потом галка, вылетели в открытое окно, в слепящую дымку осеннего солнца.

Кто-нибудь знает, почему в межсезонье, весной и осенью, около дня равноденствия всегда так пахнет морем? Где бы ни находился ваш город, но в эти дни запах первых опадающих листьев и озона, запах талой воды время от времени перемежается самым что ни на есть неподдельным морским бризом, отчетливым до галлюцинации ароматом водорослей на мокрых камнях, и тяга к странствиям сжимает сердце, и острое шило колется сами знаете где... Мы, галки, — птицы не перелетные, городские. Но кочующие, склонные иногда собираться в стаи. А что сейчас испытывают оборотни перелетные — могу только гадать. И сама не знаю, завидовать им или нет. Хотя грач у Рязанцева — не основной Облик. Он вяхирь, а голуби в городах чувствуют себя как дома.

Я сразу понимаю, что грачом он обернулся не только ради возможности переговариваться на лету по-человечески. Грач все-таки существенно побольше голубя. А портативная мини-камера размером с сувенирную колоду карт — для человека, конечно, и в самом деле портативная. Будь она у меня в руке или в кармане, она бы просто исчезла при смене Облика. А так... одно слово: рюкзак. Ощущение неприятное и непривычное, но деваться некуда.

Съемка города с высоты — давнее увлечение Святослава Николаевича. Еще с тех времен, когда камеры были большими, и в птичьем Облике он мог только подбирать ракурсы и выискивать объекты. А потом, уже обернувшись человеком, с риском для рук, ног, головы, аппаратуры и личной свободы лез на какую-нибудь пожарную лестницу — и старался запечатлеть то, что видел глазами птицы. Но как только появились портативки, он освоил тот метод, с которым теперь знакомил меня.

Конечно, никакой конкуренции Яну Артюс-Бертрану, создателю непревзойденной серии фотографий 'Мир с высоты', мы с Рязанцевым составить пока не можем. Даже Рязанцев, а тем более я. Чтобы таскать в поднебесье такую камеру, как у француза, надо быть либо летчиком, либо кондором. А мыльница — она и есть мыльница, о высокохудожественных снимках на бреющем полете мечтать не приходится. Но Рязанцев берет сюжетностью и загадочностью. Как можно снять верхушку Останкинской телебашни с расстояния метров в десять, если ты не собираешься снести ее самолетом? Как запечатлеть изнутри стаю галок и их зыбкие тени-отражения в позолоте церковного купола?.. Такие и другие подобные картинки время от времени появляются на одном популярном в России фотосайте. Автор, некий Slava_The_Pigeon, скупо благодарит за комплименты и почти никогда не отвечает на вопросы. Не по причине конспирации и не потому, что не знает, чего бы наврать. Просто Святослав Николаевич утверждает, что не видит в интернет-общении ни пользы, ни удовольствия и не в его возрасте привыкать ко всяким глупостям. Пускай думают, что в Москве завелся спутник-шпион с моторчиком.

Впрочем, картинки-то он выкладывает. И я на девяносто пять процентов уверена, что комментарии поклонников читает внимательнейшим образом, а то и по два раза.

Листья тополей, жесткие и кожистые к осени, блестели, будто маленькие зеркальца. Желтая проседь в шевелюрах берез день ото дня становилась гуще. Мы летели, как договорились заранее: над улицей Вавилова, от бывшего рынка к институтским кварталам.

— Не тор-ропись! — крикнул грач. (В Обликах мы по традиции друг с другом на ты, и это вполне разумно.) Я послушно перешла на парящий полет.

Мир глазами птицы... как это рассказать тем, кто не летает? Вот, допустим, ты плавно набираешь высоту. Горизонт стекает вниз, будто глазурь с кулича, круг земной и в самом деле становится кругом, немного выпуклым в центре, края заволакивает голубоватая дымка, а в картине города, трогательно богатой мелкими деталями, все яснее проступает топографическая карта.

И другое дело, когда летишь низко. Пахнущие гудроном прямоугольники крыш — прямо под тобой, а кругом зеленая пена древесных крон. Нам трудно бывает объяснять нелетучим приятелям дорогу по Москве: один и тот же дом для них шестиэтажный и желтый, а для нас — в виде буквы Н и зеленый, по цвету кровли... Дворовый асфальт высушен бабьим летом до бледно-серого. А полосы шоссе — темные, будто влажные, глянцевые от шин, и по ним бегут зеленые, синие, вишневые лакированные чипы автомобильчиков, проползают под волосяными линиями трамвайных проводов... Так, ну а что бы снять-то? Какие там внизу сюжеты, какие ракурсы и композиции?.. Ничего не соображаю, чему учили — все забыла.

Грач-Рязанцев поднялся повыше, заложил широкий вираж, будто коршун в поисках падали. Я последовала его примеру, стараясь не занимать его воздушный коридор. Подумала мельком, что в глазах окружающих птиц наша парочка, наверное, выглядит странно. Большие смешанные галочье-грачиные стаи — явление распространенное, а вот чтобы вдвоем?..

Прямо под нами детский сад. Серый брусочек здания, чахлые кустики, красно-бело-фиолетовые брызги клумб, полосатые шиферные крыши веранд, желтые квадраты песочниц, игровые площадки, стоптанные детскими ножками в белую пыль — или пустые, заросшие травой. На одной из площадок разноцветное конфетти сгребли в кучу — детишек куда-то поведут. Медные кудри и могучий загривок воспитательницы, профессионально зычный голос, хорошо слышный даже птицам в небе: 'Дима! Дима! Ну-ка вылезай! Да что же это такое?!' А, вон где Дима: кепочка-шестиклинка, белая с синим, позади веранды, у стенки, кажется, специально спрятался... Опомнившись, клюю кнопку у себя перед грудью. Рядом смачно щелкает камера Рязанцева.

— Молодец, сообр-ражаешь! — похвалил он меня и снова взял курс на северо-восток. Я — за ним.

С такой высоты уже видны крыши престижных домов вдоль Ленинского проспекта, фигурка Гагарина на верхушке стелы, и еще дальше, в солнечной дымке — зелень Нескучного сада, 'дом с мозгами', он же новое здание РАН. (Странное нечто на его верхушке, сверкающее самоварным золотом, действительно напоминает парадный комплект мозгов для квадратной головы. А что помещается в этих мозгах, вы знаете? Ну да, под ними — кабак, это известный факт, а вот в самих мозгах? Э-э, никто не знает. Или почти никто.) Купола Андреевского монастыря, радостный блеск реки... Но снимать вид вдаль я еще не умею, для этого надо резко повернуть вверх и очень точно поймать момент. Да и не вытянет мини-камера такое расстояние. Ладно, полюбуюсь бескорыстно.

Под нами теперь проплывали институтские улицы между Вавилова и Ленинским проспектом. Крыши уже не гудронные, а двускатные, ржаво-красные либо изумрудно-зеленые, отсвечивают матовыми гранями. Исчезли детские садики и магазинчики — сплошные заборы, купы кустов да косые тропинки через газоны к дыркам в заборах, по которым ученые ходят друг к другу в гости пить чай. Вот параллелепипед коричневого цвета, похожий на ржаную буханку, а за ним, кажется, внутренний двор...

Меня ударило в плечо, так сильно, что я едва не перекувырнулась. Я даже не поняла, откуда они взялись. Отчаянно замолотив крыльями (гадская камера!), еле успела увернуться от следующего удара: жесткий черный веер с размаху смазал меня по клюву. Две вороны атаковали нас с такой злостью, будто мы покушались на их гнездо и самых красивых в мире воронят. Опухли, что ли, какие воронята в сентябре!!! Поубиваю придурков нафиг!

Я со всей ярости заорала, призывая на помощь окрестных галок: чердаков здесь полно, должны же у меня тут быть родичи! Против воздушного боя с воронами я ничего не имею. Особенно если он правильно организован, то есть на одну ворону приходится четыре-пять галок. Иначе нечестно: у них превосходство по массе. Но Рязанцев, само собой, не мог подвергать даму опасности.

— Каа, крраа! — И тут же 'перевел': — Галочка, чер-рт с ними, уходим!

Как скажете! Инструктора надо слушаться, хотя, конечно, жаль.

— Может быть, и вправду воронят защищали — лето было долгое, иногда они по осени делают второй заход. Наверное, там, в ИМЭФе, гнездятся, на чердаке. Да кто их знает, Галочка, что у них в голове, — весело ухмыльнулся Рязанцев, наливая из кофеварочной колбы благоухающий настой в две золотые 'гостевые' чашечки, похожие на цветы из папиросной бумаги. К изысканному кофе полагались простецкие сушки, маленькие и хрупкие, будто безе, — другой выпечки в доме не нашлось. Он вообще редко покупает хлеб и хлебопродукты, не любит. Чернослив в шоколаде я принесла с собой.