Лепила-2

-Aufwiedersehen, freulein Dina,danke schon, — церемонно наклонил голову немец, после чего они с переводчиком вышли из музея, о чем то негромко разговаривая.

— Чего тут у тебя вермахт делал — спросил я Динку, зайдя к ней в кабинет.

-Ну уж, вермахт...Интересный дядька. Войну начинал, между прочим, в знаменитой 45 дивизии, той самой, что Брестскую крепость штурмовала. Очень уважительно отзывался о ее защитниках.. А сюда зашел — так, мимоходом, узнал, что здесь есть музей с военной экспозицией, посмотрел на наши железяки, языком поцокал, попросил пулемет МГ-34 в руках подержать. Карты смотрел. Турист, короче. Он к нам буквально на один день заглянул — по местам боевой славы решил проехаться. Остановился вчера в нашей гостинице — могу представить его впечатления, а завтра уже домой, говорил, поедет.

-Турист, блин.. Ермолаев не звонил?

-Звонил, говорил, что в этом году приедут вряд ли, разве что он попробует сам вырваться. Наметить план на следующий год.

-Ну, ладно, пока

На следующий день у меня был выходной, и я отправился на базар, чего нибудь прикупить из свежей зелени, благо начинался то самый благодатный период, когда и на нашей не очень теплой земле вызревали помидоры, огурцы, народ начинал воротить нос от египетской и даже украинской продукции, и становилась актуальной поговорка "дешевле пучка укропа в базарный день". Хоть и тут не все так гладко. Уж какой Серега огородник, даже чай зеленый пробует вырастить, а укроп у него на огороде — не растет! В теплице — посеянный из пакета — сколько угодно, и рано, кстати, а на открытом пространстве, где у обычных наших бабушек он типа сорняка, от которого они никак не могут избавиться — шиш! Серегу это несколько напрягает. Он уже и землю под укроп специально отводил, и семена, от бабушек принесенные, пригоршнями по огороду разбрасывал, а все один хрен, в смысле, ни хрена. В смысле, хрен растет, укроп — хрен. Ну, вы поняли, короче. Я его подначиваю, что наверное слишком хорошо прополку устраивает. Запустил бы, говорю, на пару лет участок, как другие люди, глядишь — и у тебя бы вырос. Серега аж багровеет от этого. Побагровеешь тут, если пора закаток, а тебе надо к соседу алкоголику бегать, просить сорвать пару "зонтиков" в банку сунуть, а у соседа этот укроп аж колосится!

Прикупив пару килограмм свежайших помидоров, кочан салата, огурчиков, еще того -сего по мелочи, я уже предвкушал , какой забацаю салат. И пускай Жванецкий давится своим творением ( все то он туда добавил — и сметану, и майонез, одеколону только не налил), я пришел домой. Только стал мыть овощи — звонок.

-Дмитрий Олегович, за вами машина приедет, вам уже позвонили?

— Нет, а что там у вас?

— У нас здесь огнестрельное ранение, трудное.

— Ладно, приезжайте, собираюсь .

Уже во время этого звонка запиликал и мобильный. На связи была Маринка.

— Дмитрий Олегович, у нас здесь сложная ситуация, поможете? Я бы Сергея Николаевича попросила, как заведующего, а он уехал, не дозвониться.

— Конечно, помогу, мне уже позвонили. Что там, огнестрел? Тяжелый?

— Достаточно тяжелый, к тому же это ребенок.

Хоть и опытный кадр, а все же страхуется , ну наверное, и правильно.

За окном послышался сигнал " Скорой". Что бы там ни было, через пять минут увижу сам. В общем-то, вариантов не так много: либо пацаны что-то нашли и "удачно" в костер бросили, а может развинтили, либо те же пацаны, но более продвинутые, что-то сгородили, типа "поджиги" либо самопала.

Ну, так и есть, молодец, Дмитрий Олегович. Огнестрельное ранение было у ребенка лет 7-8. Входное отверстие — в верхней части живота. Выходного нет. Ребенок был декомкомпенсированным, давление держал слабо, судя по всему, стреляли в него из чего малокалиберного. По крайней мере, "белых куполов кишок" видно не было. Срочно надо было поднимать давление и оперировать — входить в брюшную полость, устранять повреждения внутренних органов. В фильмах "про войну" и "про бандитов" все сводится обычно к тому, что "надо удалить пулю!", что обычно какой-нибудь лихой эскулап и делает в полевых условиях. И ладно еще, если он ее достает из руки или ноги — сплошь и рядом отважные медики лезут в брюшную полость, грудную клетку и чуть ли не в череп. После чего, полюбовавшись на зажатую в зажиме, а то и в собственных окровавленных пальцах данную пулю, небрежно швыряют ее в лоток, дабы она приятно там звякнула. Полив рану спиртом либо самогоном, лекарь моет руки, цедя сквозь зубы: "Жить будет". Иногда при этом даются советы околомедицинского характера : "не давайте ему пить", " строгий постельный режим и НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕ ТРОГАТЬ ПОВЯЗКУ!", от которых угорают от смеха реальные хирурги и реаниматологи. Режиссерам и невдомек, поди, что делая упор на извлечении пули они строго следуют установкам медицины — двух— а то и трехвековой давности. Вот тогда этому придавалось действительно огромное значение — считалось, что именно от отравления свинцом пули человек и помирает в конце концов. В большинстве случаев за "отравление свинцом" принимали перитонит, неминуемо развивавшийся после повреждения кишечника. История медицины — вообще, штука странная, и дорога, по которой она шла, в точности соответствует словам песни "семь изгибов на версту". Чего стоит хотя бы установка, по которой рана ОБЯЗАТЕЛЬНО должна была загноиться — без этого, считалось, выздоровление невозможно. В силу такой (официально преподаваемой в тогдашних университетах), точки зрения тогдашние лекари добросовестно втирали в раны навоз ... Наверняка многие из них высмеивали " шарлатанок" — деревенских бабок, стремившихся перевязывать раны чистыми тряпками, промывать их раствором ромашки, и даже (о дикость! о не заканчивавшая Сорбонны тупая серая масса!) класть в эти раны хлебную закваску с каким-то примитивным подобием пенициллина.

Чем хороши дети — они настроены на жизнь. Стоит дать ребенку шанс, зацепиться за вену — он тебя отблагодарит. Вот и сейчас — дали растворов, дали крови — малыш глазки и открыл, заплакал. Плачь, плачь родной. Тебя как зовут? Владик? И как же тебя угораздило? Никита стрелял? А из чего? Нашел пистолет? Желтенький? Игрушечный? Думал, что игрушечный, а он выстрелил? А сколько лет Никите? Восемь? А живет он где? Ага, ну хватит пока, мы пока поедем в одну комнату, ты там на лампочку посмотришь, а мы тебе животик погреем. Нет, не больно будет, мы даже тебе мультики покажем. Ты какие любишь? Про Человека-паука? Ну, вот и смотри, может как раз этот тебе и покажут. Давай парень, ты же солдат. Нет, маму нельзя, она потом с тобой будет. Уколов уже тоже больше не будет, мы тебе в трубочку сейчас уколем — и не больно будет. Совсем-совсем. Видишь? Ну, спи...

— Можно оперировать? — спросил Семеныч.

— Приступайте.

-Разрез, — предупредил меня старый хирург. Что значит старая школа — во главе угла тесное взаимодействие всех членов операционной бригады. Сплошь и рядом ныне ситуации, когда хирург — сам по себе, анестезиолог — сам по себе, занимаются каждый своим делом и плевать хотели один на одного, миллиметром своей позиции не поступятся, без разницы, в чем — в релаксации ли на последних этапах операции, в глубине ли наркоза, в продолжительности ли операции. Разносит нас все дальше и дальше, и не докричаться порой до противоположного берега, хоть голос сорви.

— Минимум, две петли прошибло, о, еще одна, три значит, дырки, — комментировал Семеныч ход операции,— поврежден сосуд брыжейки, черт.. гематома приличная, зажим Кохера дай мне...перевязать..отсос... почки...вроде целы. А вот и пулька. — он достал жупел режиссеров и писателей детективщиков. — Мелкашечная. В мышцах спины застряла. Ну, давай еще раз проверим, чтоб не лопухнуться.

Вывернув кишечник из брюшной полости он тщательно, петлю за петлей перебрал его от желудка до сигмы, поле чего довольно хмыкнул:

— Ну, вроде все. Как там с давлением?

— В порядке, держит "сотню", не роняет.

-А крови сколько ему перелили?

— Три по триста.

— "Три танкиста выпили по триста, а механик — целое ведро" — дурашливо-фальшиво пропел Семеныч, чем вызвал явное неудовольствие Виктории Степановны, операционной медсестры истово блюдущей все суеверия многих поколений хирургов и медсестер:

— Рано вы, Семеныч, распелись, не к добру. О, еще зажим уронили — еще один пациент поступит.

— Да ладно тебе. — отмахнулся Семеныч. — Интересно, из чего он пистоль смастерил? Одно время, пацаны их из трубок кровати делали, знаешь Дима, в спинках такие были, полые?

— Они разные были, Семеныч. Некоторые были со швом, эти плохие были. Надо было искать такие, бесшовные.

-О, знаешь, — восхитился Семеныч.— Точно, эти покрепче были, а со швом — ерунда, взрывались иногда. Привезут такого, а у него вместо кисти руки — фарш. Ну, и собираешь, что там живого осталось. А затвор вы из чего делали?

— Из шпингалета. А вы Семеныч, ничего такого разве не делали?

-Ой, Димочка, — отмахнулся Семеныч, — а зачем нам это было надо, если по всем окрестным лесам кучи всякого стреляющего железа лежали? У меня, например, был обрез из СВТ, а мой товарищ, Васька Батурин, так тот вообще в лес по ягоды с теткой пошел, а из леса — автомат ППШ приволок — нашел он там скелет офицера нашего.

-А вот СВТ, говорят, капризная винтовка была? — спросил я не без умысла, зная, что старый охотник любит поговорить про оружие.

— Ай, ладно, "капризная"! — с возмущением вскинулся Семеныч.— Чем сложнее инструмент, тем он большего обхождения требует. Конечно, если с СВТ-ешкой обращаться, как с "мосинкой" — много ты из нее не постреляешь, там одна система заряжания куда как сложнее. Вот и призовут какого-нибудь деревенского хлопца, который ничего сложнее плуга в руках не держал в армию, дадут ему эту винтовку, он и начнет тыкать патроны то сверху, то снизу, она у него "клинить" начинает, а он потом классное оружие "капризным" обзывает. А генералы туда же: всех бы супостатов побил, так ведь оружейник Токарев мне хреновую винтовку изобрел, вот и не повоевать мне никак. Так кто с винтовкой обращаться должен научить — генерал, или Токарев? А мне вот лет с двадцать тому довелось в Сибири охотиться, так там был у нас старый промысловик. — еще до войны ему эту СВТ выдали, и до сих пор он с ней зверя бьет, и никакие "Зауэры-3 кольца" ему и нафик не нужны — потому как к оружию он относится ответственно. Так вот, он говорил, что немцы это оружие любили куда как больше своих родных "маузеров", а финны, так те вообще не понимают, почему у нас такой, можно сказать шедевр, плохим оружием считается. Немцы и ППШ, наш любили,— продолжал развивать он мысль, — это сейчас в кино все наши с МП-40 бегают, типа будто круче этой пукалки на войне и не было ничего, а знают ли режисссеры, что с нее двухмиллиметровый лист железа с двадцати метров хрен прошибешь, а в магазин, при емкости 32 патрона сами немцы больше 27 не вставляли — система подачи патронов заедала? И что стрелял он только очередями, а прицельно — максимум, метров на 200? Кстати, везде только и слышно — Калашников, дескать, автомат у немцев украл. Вроде, как сам Хуго Шмайссер, у него за плечом стоял и тому Калашникову подсказывал. Автомат Калашникова, кстати только внешне на "Штурмгевер" немецкий похож, а начинка у "калаша" совсем другая — ну, так тогда всех оружейников можно обвинять в том, что они все оружие друг у друга слизывают — винтовка Мосина, вон, на испанский мушкет "похожа" — длинная, приклад есть, ствол, курок — все, как и у мушкета. А вот то, что финны у нас автомат Судаева слизали — по которому ни у кого претензий нет, что это не Судаев его изобрел — и назвали М-44, а потом у финнов же немцы передрали, обозвав уже DUX-39, все как-то молчат.

— Ну, "Калашников", то — лучший автомат всех времен и народов...

— Вот не служил ты Димочка в армии, а повторяешь то, что тебе другие сказали. А вот скажи мне : п о ч е м у автомат Калашникова признан таким уж классным?

— Ну так, его же закопать можно , в болоте утопить, по песку проволочь — а он все равно стрелять будет.

-Верно — отчасти, опять таки. Не надо ему ни чистки, ни смазки А еще ты танки наши вспомни, которые дерьмом заправлять можно и в полевых условиях на коленке ремонтировать. Солдата нашего " неприхотливого и выносливого", который на банке тушенки марш бросок в 50 километров совершит, и завтра — еще один такой же. А одет этот солдатик будет в шинель.

— А причем тут шинель?

-Да слышал я, — поморщился Семеныч под маской, — как один наш вояка в чинах немалых, — аж золото с погон у него сыпется, -разорялся: "Жаль..", -говорит-, "...что шинель убрали из армии. Такая...", -говорит-,"... вещь была — из нее и палатку можно было сделать, несколько штук пуговицами скрепив, и носилки, и грела она лучше куртки."

-Ну и что, это же правда, наверное?

-Правда, -тяжело вздохнул Семеныч.— Я вот только думаю, что ни у немцев, ни у американцев такой замечательной шинели нет — зато у них есть палатки и носилки. В условиях, когда все палаточные и носилочные заводы разбомбят, ну или катаклизм какой случится — тут, конечно, мы на высоте будем, супротив нашей шинели — куды им... А вообще, ты посмотри, интересная картина вырисовывается — как наш солдат воевать должен: автомат ему ни почистить ни смазать, танк ни заправить, ни отремонтировать , самому — не пожрать. Выносить раненого товарища он будет на шинели, и под ней же, "сцепив пуговицы", где нибудь в лесу греться. Ничего не напоминает? Да мы же все время готовимся к еще одному 41 -му году! Опять нас накроют "внезапным ударом" — вот в этих условиях и сгодится техника наша неприхотливая и люди выносливые, и опять нам " за ценой стоять" не придется. Ну, или в крайнем случае, мы готовимся к тому, что бардак несусветный будет в армии: ни смазки не подвезут, ни еды горячей...— Семеныч замолчал. сосредоточенно копаясь в брюшной полости. А я вспомнил, как с гордостью (и не раз!) обсуждали мы с коллегами "по младости лет" уровень подготовки наших и "ихних" анастезиологов. Конечно, мол, — вальяжно трындели мы, — у них там аппаратура, технологии. А вот попробовали бы они в наших условиях наркоз дать...или больного обследовать...или вылечить — когда ни хрена нету! Вот бы их на на месячишко к нам — поди, взвыли бы, и работать не смогли бы! Сейчас же я воспринимаю такую похвальбу, как гордость дикаря из джунглей, который может пить из лужи и презирает "этих белых" за то, что они без специально очищеной воды в джунглях помрет, тем более, напившись из той самой лужи. "Вот кончится у них вода, вот я погляжу на них" — мстительно думает дикарь. А вода у "белых" все не кончается и не кончается, а и закончится — они колодцы начинают рыть, фильтры устанавливать. А дикарь продолжает пить из лужи... Конечно, работать надо в тех условиях, которые есть, кто же спорит: завтра электростанция накроется, электричества не будет, может, придется наркоз маской Эсмарха или Шиммельбуша давать, капая эфир на лицо больному.Только нафига этому учиться как основной норме анестезиологической жизни? И, кстати, заметил я давно — тот, кто сложное знает — достаточно легко и к простому перейдет, а вот наоборот — это еще вопрос. Научится западный анестезиолог, если его в нашу суровую жизнь по уши окунуть, и "на пальцах" инфаркт вести, и трубки эндотрахеальные по два-три раза использовать, и все прочие штуки, на которые наш изобретательный народ горазд — освоит. Плеваться будет, при первой возможнсти от прелести подобной откажется, но — освоит. А вот нашего районного врача в ту же серьезную клинику допусти, да спроси с него " по-полной" — много ли наших "лепил", которые горазды шуметь о том, что их "не ценят" хоть тот же компьютер на уровне простого пользователя потянет? Не говоря уже о том, чтобы на "серьезном" аппарате ИВЛ нужный режим больному рассчитать. Оно, конечно, "рошка" куда как лучше — один режим, ничего рассчитывать не надо, работать с ней спокойно — не пищит, не голосит. А уж надежна! Больные на ней мрут, правда в несколько больших количествах , так это пустяки. Главное, что дешевая она, ни смазки не требует, ни ухода какого сложного. Прямо, как автомат Калашникова или Т-34...