Эрвин фон Эльке

Молодой генерал передвинул палец к центру карты.

— Берштадцы и гренадеры фон Реутова занимают тракт и его окрестности, и удерживают его столько, сколько это потребуется. Шесть из восьми наших свежеприбывших орудий, — Эрвин кинул мимолетный взгляд на отставшего от остальной армии командира двенадцатифунтовок, майора цу Заммен, буквально лишь час назад, чудом избегнув встречи с померанцами, добравшегося до позиций бригады, — мы придаем вам. Радек, берете половину оставшихся мушкетеров с орудием и обеспечиваете охранение левого фланга. Я буду с остальными на правом фланге — есть шанс, что там мы сможем что-то предпринять в помощь герру Захуэру. И, чуть не забыл, герр цу Заммен, те полсотни вышедших к нам солдат, что отстали от своих частей по дороге, возьмите себе в помощь и охранение. Диспозиция ясна, господа? Вопросы?

— Лазарет? — коротко спросил Абеле Кальмари.

— Ла-за-рет... — задумчиво повторил за ним генерал. — Лазарет мы разделим. Травника оставляйте при себе и разворачивайтесь в паре сотен шритт за позициями фон Реутова, а ослу придайте потребное количество санитаров, и пускай развернет еще один госпиталь в усадьбе Айс-Шнее.

Эрвин повернулся к Зюссу, исполнявшего у фон Эльке еще и обязанности начальника штаба.

— Герр бригаденинтендант, подготовьте соответствующий приказ. — распорядился он. — И, кстати, что там с нашей аммуницией?

— Пороха и пуль на бой хватит. — ответил этот невысокий крепыш с обманчиво-простецким лицом. — И с избытком, даже. С продовольствием хуже, осталось на один дневной переход... Но или к вечеру оно нам будет уже не нужно, или же разживемся трофеями, так что беды в этом никакой нет. У местных купим, опять же, если ни одна из сторон сегодня не преодолеет.

— Бригадная казна была полна, — кивнул генерал.

— Я ее, с позволения Вашего Высокопревосходительства, равно как и финансы полков, прикопал от греха подальше, — доложил бригаденинтендант. — В штаб дивизии вестового с картой отправил, чтобы знали, где казенные деньги искать, ежели что.

— И чтобы в случае нашего фиаско они не достались врагу? — рассмеялся Эрвин. — Зюсс, вам говорили, что вы сущая бестия?

— Да, герр генерал. Но, обыкновенно, к этому добавляют слово "продувная", — усмехнулся начштаба. — А больше у нас померанцам и намародерить толком нечего будет.

Со всех сторон понеслись сдавленные смешки господ офицеров. Оставить противника в лопухах, даже и в случае своего поражения — это древнейшая солдатская забава.

— Ну что ж, господа, — посерьезнел фон Эльке. — Если все всем понятно, то прошу приступать к исполнению своих обязанностей. И... Переоденьтесь в чистое, право слово.

* * *

Покуда армия готовилась к решительному сражению, гроссгерцог Максимиллиан II Гогенштаузен, по прозванию Капризный, принимал в замке Лихтервинд посланца своего августейшего родича, Кристиана VII Ольденбурга, короля Дании и Норвегии.

Конечно, вернее было бы сказать, что посол Нильс Гульдберг представляет в Бранденбурге наследника престола, принца Фредерика, поскольку сам почтенный батюшка гроссгерцогини Эвелины, и это не было ни для кого секретом, страдал тяжким душевным расстройством, однако коль скоро скорбного на голову монарха от власти никто формально не отстранял, а сам принц-регент занимал всего лишь должность председателя Государственного Совета... Политесы все же надобно соблюдать.

— Входите-входите, герр Гульдберг, — гроссгерцог, тяжеловесный, но отнюдь не толстый мужчина, радушно улыбнулся датскому посланнику, изъявившему желание переговорить наедине, и специально для того прибывшему в охотничью резиденцию из столицы. — Я вот тут размышлял, кто бы мог мне составить партию в шахматы, а тут вы так удачно приехали. Вы ведь мне не откажете?

— Как можно, Ваше Светлейшее Сиятельство? — длинный как жердь, и столь же худой посол учтиво поклонился. — Я почту это за честь.

Хитрая рожа посла выражала, казалось, искреннее счастье от приглашения, хотя то, что игрок в шахматы он практически никакой было известно всем и каждому.

Впрочем, как и следует дипломату, он готов был перетерпеть несколько минут позора, если это идет на благо делу.

— Вот и прекрасно, — удовлетворенно произнес хозяин замка (тоже шахматист не великий), указывая своему посетителю на кресло возле небольшого столика, где на доске, окруженной легкими перекусами, уже были расставлены фигуры из черного дерева и слоновой кости. — Что будете за игрой? Чай? Кофе? Шоколад? Есть, кстати, недурная мадейра.

— Ну, разве что один бокал, государь, — выпить посол любил примерно так же, насколько скверно играл в шахматы, что отнюдь, как ни удивительно, не мешало ему исполнять свои обязанности. — Осень, такое промозглое время, когда капелька чего-то горячительного просто необходима. Куда лучше зима, с ее снегом.

— Когда не менее необходимо выпить, дабы согреться. — рассмеялся герцог, самолично откупоривая едва початую бутылку и разливая напиток по бокалам.

В быту Максимиллиан проявлял поразительное пренебрежение этикетом и редкую неприхотливость (что нисколько не мешало ему быть до занудливости постоянным в соблюдении приличии в обществе). К счастью для гроссгерцога, на эту малость его супруга смотрела вполне благожелательно, что уменьшало список возможных причин их размолвок ровно на один пункт.

— Божественно, — оценил напиток посол, и сделал первый ход.

— Презент от посланника герцога Фелипе, — ответил Максимиллиан, двигая фигуру в ответ.

— На до же! — усмехнулся Нильс Гульдберг. — Престол Памплоны изменил своей знаменитой скупости? Куда только мир катится?

— На любую их скупость у нас в казематах сыщется памплонский дон, шпионивший на Померанию, — задумчиво ответил гроссгерцог и сделал ход конем. — Я, правда, и так хотел его отпустить, дабы избежать скандала... Он же ведь фактически на меня шпионил, получается, хотя и не в мою пользу.

— Интересно, а у них хоть что-то свое есть? — усмехнулся посол, парируя угрозу королевской пешке. — Шпион иностранный, маршал иностранный...

— Узурпатор у них вполне свой.

Максимиллиан Гогенштаузен действительно имел права на престол соседнего княжества, из-за чего, собственно, нынешняя война и разразилась. Точнее, конечно, было бы сказать, что правами таковыми обладал его сын Эдвин, матушка которого была из правящего дома Померрании.

Кюрфюрст Мориц на момент своей кончины уже успел похоронить всех детей, отличавшихся слабым здоровьем, и являлся дедом всего двух внуков. Первым по старшинству был бранденбургский эрцгерцог, и права его были неоспоримы, однако померранский ландтаг рассудил иначе. Осознавая тот факт, что Эдвин Гогенштаузен рано или поздно унаследует корону Бранденбурга, нобили княжества вполне обоснованно опасались быть задвинутыми на вторые роли при объединении государств под одной рукой, и такое положение дел самовластных хозяйчиков княжества ничуть не устраивало, в связи с чем новым князем был провозглашен несовершеннолетний сын канцлера Германа Дица, женатого на родной тетке бранденбургского эрцгерцога.

На такой поворот Максимиллиан Капризный вполне предсказуемо вспылил, причем нота его была исполнена такими словами, что тут оскорбился уже канцлер-регент, и длившаяся все лето дипломатическая брань закончилась объявлением войны Померанией.

— С узурпатором вопрос решаем, — ответил посол и передвинул по доске слона. — Я уполномочен вам сообщить, гроссгерцог, что Дания готова оказать содействие своему августейшему родичу.

— Вот как? — мрачно усмехнулся Максимиллиан. — Раньше вы с этим не поспешали.

— А раньше обстоятельства были другие. — спокойно парировал посол и съел герцогскую пешку. — Примо, теперь окончательно понятно, что полного разгрома вам удалось избегнуть, и даже если Кабюшо одолеет при Аурумштадте, решительной победы в войне он этим не достигнет. Гарде.

Гроссгерцог передвинул ферзя, спасая свою сильнейшую фигуру от угрозы.

— Секундо, — продолжил Гульдберг, — армия Дании не была готова к войне на начало конфликта, а теперь это упущение исправлено.

Нильс съел еще одну пешку монарха.

— И третио. Шахиншах Аллюстрии при смерти. Счет пошел на дни, и после его кончины предстоят выборы из числа электоров.

— Наш брат, Кристиан, им не является, — парировал гроссгерцог и пешку отыграл.

— Верно, — спокойно ответил посол, беря черного слона конем. — А кронпринц Фредерик, как герцог Голштейна, является.

— И вы хотите..? — последний ход создал вилку, и Максимиллиан был принужден спасать ладью, жертвуя еще одной пешкой.

— Когда-то Его Высочество займет трон Дании, а если при том он уже будет и шахиншахом Аллюстрии, это будет весьма весомым фактором нашей внешней политики.

Реальной власти корона шахиншаха давно уже не давала, однако все двадцать два кюрфюрста-электора по-прежнему боролись за нее с большим азартом. Во-первых, и это немаловажно, каждый из них отчислял ежемесячно небольшую часть своих доходов "на содержание Высочайшего двора". В целом, это была не такая уж запредельная прибыль для владельца короны шахиншаха, но и грошами назвать эти деньги язык не поворачивался. Во-вторых, титул верховного правителя, кроме всемирного признания авторитета этого человека и его державы, давал полномочия третейского судьи между кюрфюрстами, и хотя тяжбы бывали не столь уж и часты, определенный доход шахинщаху приносили и они. В-третьих, что почиталось электорами наименее важным, шахиншах олицетворял в глазах черни мнимое единство нации, его наличие давало повод германцам заявлять, что и они проживают в великой державе. И то, что держава являлась сугубо бумажной, повода для гордости не умаляло.

Максимиллиан, кстати, хорошо понимал все долгоиграющие последствия третьего пункта, и к титулу шахиншаха примерялся сам.

— Следовательно, платой за вашу помощь будет мой голос на выборах? — гроссгерцог прикрыл короля от намечающейся угрозы ладьей. — Я, конечно, высоко себя оцениваю, но не маловато ли? Голштинцы еще ни разу шахиншахами не были. Да и в этот раз двух голосов будет явно недостаточно.

— Ну, не двух а трех. — парировал посол. — Магдебург наши страны привели к покорности еще четыре года тому как. Кроме того, если мы выступим с единым кандидатом, Бременский герцог будет вынужден вспомнить, кто именно вступился за него два года назад, когда гессенцы и гомбургцы уже стояли под его столицей.

— Уже четыре, — кивнул Максимиллиан. — Но и этого маловато, а в минусе у нас упомянутые Гомбург и Гессен.

— Ольденбург нынче на титул шахиншаха.. кстати, вам шах... не претендует, мы попросим его голосовать по родственному.

— А я, стало быть, должен так же обратиться к прусским Гогенцолернам? — гроссгерцог съел коня, угрожавшего его королю и тут же лишился второго слона.

— Это будет сопряжено с расходами, но мы берем их на себя. — согласился посол. — Остмарку все еще припоминают ту историю полутаросталетней давности, когда Габсбурги пытались вернуть времена настоящей власти шахиншаха, и в пику богемцам проголосуют хоть за черта лысого. Итого семь против трех.

— Против четырех, — не согласился монарх. — Баварец тоже собирается поучаствовать в борьбе — желает наследовать папеньке и в титуле шахиншаха тоже. Хотя Богемии он свой голос в жизни не отдаст.

— Верно, но король Франциск Саксонский помолвлен с нашей принцессой Луизой, и это уже восемь. Для победы остается набрать всего четыре голоса, но этот вопрос можно закрыть деньгами. Силезии и Вюрцбургу они сейчас как раз нужны, а Майнцу и Клёве они нужны очень. Вам снова шах.

— И что же, датский рикстдаг готов выделить на это деньги? — слегка помрачнел герцог.

Финансы нынче были для него больным вопросом. Война пожирала их, словно некое ненасытное чудовище, своим маленьким, но дорогостоящим капризам он тоже привык потакать, да еще оставалась и молодая жена, которую он, несмотря ни на что, искренне любил.

Эвелина, собственно, тоже была его маленьким капризом. Ну или не маленьким — тут как посмотреть, коли ради женитьбы на ней он насмерть рассорился с бывшим тестем и Магдебурским герцогом.

Будучи с дружеским визитом в Дании (обсуждалось финансовое участие Бранденбурга в освоении Датской Вест-Индии) вдовый герцог увидал старшую дочь Кристиана VII и влюбился, словно мальчишка. Особо галантен он никогда не был, а ее прочили в жены инфанту Иберии, потому решил говорить с принцем Фредериком прямо, не тратя время на обхаживание капризной красавицы. Дания была на пороге войны с Магдебургом и Померанией, и резон в виде противовеса недружелюбным соседям пал на благодатную почву.

— Мы полагаем, что хватит доходов с Зундской пошлины, — улыбнулся посол, и съел герцогского ферзя. — Это личные деньги короля, и он может тратить их по своему усмотрению.

— Что ж, герр Гульдберг, думается, вы можете сообщить в Копенгаген о том, что между нами достигнуто соглашение. Вам мат.

Глава Х

Дальнейший путь до владения своего покойного супруга, Мафальда проделала, вжавшись в угол кареты и почти не двигаясь. Занавески на окнах были задернуты, и у фрейлины не было никакого желания отодвигать их и выглядывать наружу. "Если на нас еще кто-нибудь нападет, я и так сразу об этом узнаю!" — грустно усмехалась она про себя.

К счастью, больше желающих ограбить одинокий экипаж в лесу не оказалось. Наступил вечер, в карете стало совсем темно, и немного успокоившаяся Мафальда стала потихоньку проваливаться в сон. Проснулась она лишь глубокой ночью, когда карета уже въезжала во двор имения фон Шиф и к ней отовсюду сбегались радостно галдящие слуги. Фрейлина потянулась, надела шляпу, проворно спрятала под нее выбившиеся из прически пряди волос и опустила на лицо вуаль. Незачем домашним видеть ее лицо — заспанное, бледное и явно недостаточно аристократичное!

Когда она появилась в дверях кареты, собравшиеся во дворе обитатели имения встретили ее дружными приветственными возгласами. К удивлению Мафальды, они как будто бы были действительно рады ее приезду. Впрочем, они вполне могли просто скучать в поместье и радовались бы любому гостю, который принес бы в их жизнь некоторое разнообразие и интересные новости, пришло ей в голову в следующую минуту, когда ей помогли спуститься по ступенькам и пригласили в дом.

— Вы надолго приехали? Какую комнату прикажите вам подготовить? — важно спросила пожилая домоправительница Альда.

— Дней на пять. Маленькую комнату в южном крыле, — кратко ответила Мафальда и, выдержав небольшую паузу, поинтересовалась. — Как поживает мой сын? Он здоров?

— Да, мадам, здоров, и с ним все замечательно, — заверила ее Альда. — Он сейчас уже спит, мы ведь не знали, что вы приедете... Желаете зайти к нему?

— Да нет, пусть уж спит, — не без некоторого усилия отказалась Мафальда. — Утром для него сюрприз будет!

Как ни стремилась она увидеть единственного сына прямо сейчас, еще больше ей хотелось, чтобы он встретил ее с радостью. А не с испугом от того, что его зачем-то разбудили среди ночи и досадой из-за желания спать. "Я, конечно, ужасная мать, но не до такой же степени!" — усмехнулась фрейлина про себя и решительно направилась следом за Альдой в отведенную ей комнату. Там она едва дождалась, когда ей застелят кровать, и мгновенно заснула. Слишком уж много у нее в этот длинный день было переживаний...