Эрвин фон Эльке

Минасян Татьяна. Сэй Алек

Эрвин фон Эльке

Книга I. Корона от обороны

Глава I

Бригадный генерал Эрвин фон Эльке поплотнее запахнул плащ, поежился, и недобрым словом помянул фельдмаршала Кабюшо. Какого черта? Кто начинает войну осенью, чтоб этому наемнику на своих кишках удавиться?!! Маршей из-за раскисших дорог никаких, погода такая, что легче капитулировать, чем оборонятся — то дожди, то, как сегодня, туманы. Сырые, промозглые, хорошо если к полудню скудное октябрьское солнышко их разгоняет.

Генерал снова поежился и неторопливо двинулся к ближайшему солдатскому костру, потому что в шатре оставаться было, определенно, невозможно. Проклятая сырость не преодолевалась ни жаровней, ни крепчайшими винами, песочная форма напиталась влагой и неприятно холодила кожу — это при такой-то температуре воздуха! Генерал на здоровье, конечно, не жаловался, но подхватить пневмонию в разгар кампании тоже совсем не желал. В такие минуты он искренне завидовал сестрице, которой повезло уродиться женщиной и не приходилось совершать передислокации по грязи, мерзнуть под холодными дождями и получать пули от противника.

— Вольно, — махнул он рукой вытянувшимся во фрунт гренадерам и, присев у костра, протянул руки к огню. — Не на плацу. Холодина-то какая, а?

— Осмелюсь доложить, господин генерал, холод собачий, — отрапортовал седоусый капрал, также садясь на место. — И влага такая, что порох может отсыреть.

Эрвин поморщился. Если порох отсыреет, на его бригаде можно смело ставить крест — штыковой с превосходящими силами противника не выдержать. Чертов Кабюшо...

— Главное, чтоб не отсырели мы, — пробурчал он, и извлек из-под плаща бутылку горькой настойки. — Кружки есть, капрал Куртц?

Капрал ухмыльнулся в усы и мигнул молоденькому солдатику, который тут же организовал посуду для приема согревающего. В отличие от своих "зеленых" товарищей по костру, он ничуть не смутился вниманию командования. В конце концов, он служил дольше, чем генералу было лет, так что повидал всякого. Причуд превосходительств в том числе. И генералов, которые едят из солдатских котлов, а в атаку ведут лично, непременно впереди строя, тоже. Паркетных шаркунов на его веку, впрочем, тоже было более чем предостаточно.

Эрвин сам разлил настойку по кружкам, взял свою и, не морщась, употребил. Солдаты несмело последовали примеру командования, кроме капрала, конечно, который отстал от фон Эльке всего на мгновение.

— Ваше высокопревосходительство, разрешите вопрос? — несмело обратился к Эрвину один из солдат.

— Спрашивай, — генерал принял из рук Куртца луковицу, надкусил и передал ее дальше.

Эрвин полагал, что спросят о том, когда ждать боя, чего он уж точно не знал, однако ошибся.

— А какое фамильное заклятие у Кабюшо? — поинтересовался молодой, с соломенного цвета волосами, гренадер.

Фон Эльке невольно поморщился. Уж фельдмаршалу сейчас точно не приходилось мерзнуть, скотине эдакой. В отличие от него, Эрвин мог устроить лишь форсированный марш паре дюжин кавалеристов, так, чтоб кони несколько часов не чувствовали усталости, что для генерала от инфантерии несколько неактуально.

— Он не чувствует капризов погоды, — нехотя ответил командир бригады.

— Это что же? — изумился солдат. — Ему сейчас сухо и тепло?

— Да, — кивнул Эрвин, вновь разливая настойку по кружкам.

— Вот мерзавец! — искренне возмутился гренадер.

"Самое печальное, что этот мерзавец не сегодня-завтра будет здесь, и если выйдет как раз по нашему направлению... Будет невесело", — подумал генерал.

В бригаде фон Эльке, не считая обоз, было всего пять баталий, одна из гренадеров и четыре из мушкетеров, поддерживаемых шестью пушками конноартиллерийского капитана фон Хортманна, двумя драгунскими эскадронами майора Розена и взводом егерей. И как с такими силами удержать хотя бы целую полнокровную дивизию?

Эрвин выпил вторую порцию настойки, передал бутыль капралу и поднялся.

— Отдыхайте, — распорядился он. — Скоро эту промозглую сырость и ожидание мы все будем вспоминать с чувством легкой ностальгии.

— Чего он сказал? — спросил любопытный солдатик у Куртца, когда фон Эльке растворился в окружающем тумане.

— Сказал, что скоро жарко будет, — буркнул капрал, пряча бутылку в своем ранце. Для согрева выпили, а больше — это уже пьянство, от которого добра не жди. Мушкет трясется, гранаты с зажженными фитилями под ноги падают, да и в рукопашную с перепоя лучше не ходить.

Эрвин, меж тем, решил проверить караулы. Что-то беспокоило молодого генерала, хотя он никак не мог понять, что именно. Ему катастрофически не хватало опыта управления большой массой войск.

Собственно, командование бригадой он принял всего за месяц до начала компании. Неплохая карьера в двадцать пять лет, надобно заметить. С младенчества записанный в гвардейский полк, к шестнадцати он уже имел звание лейтенанта, но, вместо того, чтобы, подобно большинству столичных вертопрахов, прожигать молодость в славных гвардейских попойках, перемежаемых парадами и балами, уже через месяц после заступления на действительную службу подал прошение на высочайшее имя о переводе в линейные части.

Перевод из гвардии в войска имеет один существенный плюс и один не менее существенный минус. К положительной его стороне можно отнести повышение в звании через чин. Отрицательной же стороной подобного перевода является то обстоятельство, что в войсках действительно надо служить. Нет, безусловно, бравые гвардейцы также стоят в дворцовых караулах, ходят строем, производят перестроение, но... Но. Но! Все это носит парадно-строевой характер — недаром гвардейцев называют "войсками особого обольщения". Рядовой и капральский состав там — ветераны, которые в бою и так знают, что делать, а офицеры — это блестящие побрякушки в монаршей короне, поскольку короля делают три вещи: свита, королева и гвардия.

Беззаботно оставив лейб-гвардии гренадерский полк "Синие волки", новоявленный майор фон Эльке принял под командование отдельную гренадерскую баталию бригады генерала фон Блонда. Нельзя сказать, что новое назначение юноше так-таки уж сильно понравилось. В конце концов, обольщать девиц, дефилировать на парадах и танцевать в бальных залах — занятия куда как более необременительные, в сравнении с маршами под дождем и снегом, отработкой штыковых атак и попойками с сослуживцами из небогатых дворянских семей.

Тем паче, что и встретили Эрвина в бригаде, мягко говоря, настороженно. Как же, неприлично молод и неприлично богат для простого майора линейных войск, гвардейский бабник (что было сущей правдой) и вертопрах (с этим Эрвин еще не определился), герой нескольких дуэлей, кузен самого Великого Герцога... Зависть, увы и ах, не самое лучшее, но одно из самых распространенных человеческих чувств.

Капитаны и лейтенанты баталии были почти все старше своего командира в полтора-два раза и успели понюхать пороха — кто в кратковременных стычках с соседями, а кто и на службе у королей больших держав, так что на нового командира поглядывали с легкой смешливой снисходительностью. И, как выяснилось, совершенно напрасно.

Во-первых, Эрвин происходил из семьи потомственных военных. И пускай его предки служили, в основном, за кордоном (что и спасло жизнь его папеньке, когда дед нынешнего правителя решил избавиться от всей родни в герцогстве и перетравил или казнил неавгустейших родичей), порох и дух воина он впитал даже не с молоком матери, а с... в момент зачатия. Воспитание фон Эльке получил соответствующее, а одной из самых любимых книг в детстве у него были "Записки о галльской войне" стратопедарха Бомилькара.

Во-вторых, юный майор, несмотря на некоторую подростковую угловатость, был высок и силен. Если полевому офицеру гренадер можно было быть обычным смертным, то гвардейцу — никак нет. "Замухрыжек" зачисляли в мушкетеры, в кавалерию, но гренадер должен был быть высочен и могуч. Что Эрвин и продемонстрировал, одним ударом сломав челюсть зарвавшемуся капитану Радеку. Тоже не самому хрупкому мужчине в баталии, надо отметить.

Последовавшая дуэль — как же без нее? — произошедшая после выздоровления капитана, прошла не со столь печальными последствиями для Радека. Всего лишь проткнутое шпагой правое плечо. После чего капитан и майор нежданно подружились.

Сестрица, помнится, тогда еще не вдовая, на его рассказ об этой истории только усмехнулась, да заявила: "Как мальчишки, ей-Богу! Сначала отмутузят один другого, и дружат потом по этому поводу". Ну, в детстве она, помнится, была тем еще сорванцом в юбке, так что оханья, закатывания глаз и обмороков Эрвин от нее и не ожидал.

Дальнейшая служба фон Эльке протекала достаточно безоблачно, если слово это применимо к воинской судьбе. Не считающий возможным праздновать труса, он отличился в Магдебурской кампании, а затем и в Рейнском походе, лично захватив полковое знамя противника в деле при Трех фольварках. За последнее он, кроме ордена, получил еще и полковничьи эполеты и принял командование Кирхенбургским мушкетерским полком, командир которого был убит все в той же баталии.

И вот теперь, пять лет спустя, он уже командовал собственной бригадой. Конечно, то, что он был образцовым офицером и его полк числился среди лучших, свою роль сыграло, и не малую, но еще большее значение имело, и Эрвин отлично отдавал себе в этом отчет, его довольно близкое родство с Их Светлейшим Сиятельством. Ну и, наверное, та мимолетная интрижка, которую позволила себе сестра с фельдмаршалом фон Бергом, покинувшая Его Высокопревосходительство почти сразу после того, как Эльке получил чин бригадного генерала в дивизии эрцгерцога-наследника.

И бригада его нынче стояла на пути возможного следования всей померанской армии, что вряд ли могло радовать.

Обойдя посты, Эрвин все же вернулся в свой шатер, завернулся в несколько одеял разом и отправился в объятия Гипноса, несмотря на промозглый холод и влажную форму. Ничего такого особенного молодому человеку в эту ночь не снилось, а если и снилось, то он этого не запомнил, так что расставаться со сном, когда, незадолго до рассвета, чья-то рука аккуратно тронула его за плечо, было не жалко. Хотя, справедливости ради надо заметить, что поспать еще хоть по часу на каждый глаз фон Эльке однозначно не отказался бы.

— Ах, это вы, фон Штоц, — произнес он, разглядев в сумраке палатки, освещаемой лишь углями в жаровне, лицо разбудившего его человека. — Что случилось, виконт?

— Противник, герр генерал, — ответил ему невысокий худощавый юноша в форме корнета егерей. — Мы обнаружили колонну померанцев на подступах к Бранденштейну и поспешили предупредить вас. Нынче их передовые части, верно, уже миновали Шлиз и подходят к Ойттерсдорфу.

— Проклятье! — фон Эльке мигом оказался на ногах. — Неужто Кабюшо заставил своих солдат совершить ночной переход?

— Боюсь что так, граф, — кивнул фон Штоц. — Мы опознали кавалеристов Граверта, так что сомнений нет — на нас двигается дивизия фон Зюшвица. Лишь туман и их утомленность позволили моему взводу явиться к вам первыми. Изволите распорядиться насчет сигнала тревоги, герр генерал?

Эрвин откинул полог палатки, впуская внутрь свежий (и очень холодный) воздух, и оглядел окрестности. Вернее — попытался это сделать: уже в дюжине-другой шагов все тонуло в непроницаемом туманном мареве, сквозь который, будто издалека, просвечивали неверным светом огни солдатских костров.

— Сколько, по-вашему, они будут добираться до нас, корнет? — вопросом на вопрос ответил фон Эльке.

— Трудно сказать, герр генерал. Думаю, что передовые части появятся не ранее чем через полтора-два часа. Разъездов противника мы не заметили — видимо Граверт боится потерять их в этом киселе, — фон Штоц кивнул в сторону выхода. — А может, ожидает встретить нас не ранее чем под Аурумштадтом.

— Лишь бы они не двинулись на Гюшиц и Фюртен через Люму, — буркнул себе под нос Эрвин.

Диспозиция, в общем-то, была не сложна — бригада фон Эльке оседлала дорогу при самом ее входе в лес, оставив в тылу важный стратегический перекресток у местечка Фюртен. Возможность отступить, безусловно, это сильно снижало — построй еще баталии в колонны, да уведи по лесной дороге — но место было уж шибко удобным: если противник не намерен потерять полдня в обходном маневре, то принужден будет атаковать бригаду в лоб. Атаковать, причем, на довольно узком промежутке между заболоченными лесами и оврагами, разворачиваясь в строй с марша, под перекрестным огнем конноартиллеристов.

Три-четыре, а коли повезет — и пять полков Эрвин рассчитывал вполне удержать. А коль дело будет грозить штыковой — что ж, он не даром спрятал своих драгун в лощине на фланге. Наступающие колонны, быть может, и смогли бы остановить бравых, хотя и немногочисленных, кавалеристов Розена встречным залпом, а вот развернутым в линии не удалось бы сделать этого никак.

Однако доклад егерей ломал все планы: кавалерийская бригада Граверта входила в состав дивизии генерала фон Зюшвица — командующего авангардом армии противника, а означать это могло лишь одно. На бригаду Эрвина движется если и не вся померанская армия, то большая ее часть. Дорог, по которым Кабюшо мог бы пройти мимо, было лишь две, но одна заставляла бы противника забрать далеко на запад, а вторая — проламываться через леса.

— Извольте отдохнуть, виконт, — наконец, ответил фон Эльке. — Я же пока разбужу тех спящих в углу палатки сурков, которых Господь, не иначе как по недоразумению, назначил мне в адъютанты. Юнкера — подъем!!!

Последнюю фразу генерал проорал над кучкой сбившихся, словно щенки в коробке, мальчишек, ночующих в палатке своего командира и, теоретически, должных выполнить любую его прихоть в самое неожиданное время суток.

— Не надо так хлопать глазами, баронет, — уже спокойнее добавил он, наблюдая ошалелые лица молодых людей. — Извольте срочно созвать офицеров бригады на военный совет. И передайте им, чтобы капралы тихо подняли личный состав и начали строить согласно диспозиции. Ну же, юноши! Марш-марш!

Какую-то четверть часа спустя палатка генерала была полна старшими офицерами бригады. Был здесь и командир конной артиллерии, и командующие мушкетерских баталий со своими заместителями, и могучий капитан-гренадер фон Реутов, и даже фон Штоц. Последним явился Розен.

— Прошу извинить, герр генерал, отводил эскадрон на позицию, — произнес он, стремительным шагом входя в палатку.

— Вестового к эрцгерцогу направили? — спросил фон Эльке.

— Так точно.

— Что ж, господа, давайте обсудим последние организационные моменты, — Эрвин склонился над картой, освещаемой парой дюжин свечей. — Противник наступает на нас скорым маршем — насколько ему позволяет туман, — так что разработанный нами план правильной баталии катится ко всем чертям. Как можно видеть, два из шести орудий капитана Хортманна не смогут поражать противника в силу скверной видимости — лишь если противник попытается охватить наш левый фланг, они смогут вступить в дело. Опять же, строй наш чрезмерно растянут, что из-за столь плотного тумана совершенно утрачивает смысл. Не думаю, что противник рискнет наступать широким фронтом — так недолго потерять управление войсками. Из хороших новостей у нас имеется невозможность для противника применить свое подавляющее превосходство в артиллерии. Прошу высказывать предложения по плану будущей баталии и помнить, что время дорого.

— Предлагаю немедля перевезти лавофланговые орудия к центру, дабы дать картечный залп по приближающимся колоннам, — произнес фон Штоц. — Мои егеря, да если еще хоть одна баталия в пределе видимости... Они ж, на марше, нас увидят не ранее залпа. До полной баталии или эскадрона разом можем выбить, господа!

— Ага. Зато услышат они наши перемещения очень легко, — хмыкнул Хортманн. — Вы, виконт, представляете, на какое расстояние в тумане звуки хорошо слышны? А разговеется погода, пойдут нам в левый фланг, что делать прикажете?

— Они могут принять это за свои передвижения.

— Слушайте, фон Штоц, — вздохнул Розен, — они же враги, а не идиоты! Верно я говорю, герр Пилипчук?

— Отож! — мушкетерский майор отер вислые казацкие усы. — От, помню я, с туркой рубилися, так то ж идиёты! А це вражины.

Пожилой литвинский сердюк и солдат удачи мог бы долго рассказывать о своих походах "за зипунами", однако момент не располагал, отчего продолжать речь он и не стал.

— Передислокация все равно необходима. — отметил Радек, перед самым началом кампании выслуживший майорский чин. Если выставить четыре мушкетерские баталии вот так, по обе стороны от дороги, а гренадер отвести на фланг...

— А с чего это сразу на фланг? — возмутился фон Реутов. — Если уж кому супостата встречать, так именно моим орлам.

— Радек прав, — ответил фон Эльке. — Ни к чему терять ваших здоровяков в перестрелке, когда вы можете обеспечить неожиданный фланговый удар штыками. Но ставить баталии одну за другой также смысла нет — они будут друг другу мешать. Предлагаю поступить следующим образом: правофланговая и центральная батареи остаются на местах. Между ними каких-то сотня метров, в этот промежуток ставим баталию пана Кшыштава. Радек, вы подпираете его с тыла на случай прорыва, и только посмейте мне не удержать дорогу.

— Сдюжим, — спокойно ответил Пилипчук, и начал набивать табаком люльку.

— Уж будьте любезны, — ответил Эрвин и наклонился над картой. — Баталия Нигельфара становится на правом фланге, между орудиями и опушкой леса. За вами, вот на этом лесистом пригорочке располагаются егеря. Фон Штоц, ваша первейшая задача следить за тем, чтобы к барону лесом ни одна сволочь не подошла, а не отстрелять как можно больше врагов. Впрочем, если сможете совместить эти два занятия — очень хорошо.

— Будет исполнено, герр генерал, — корнет щелкнул каблуками.

— Я встану на левом фланге, вместе с баталией фон Лемана.

— Немыслимо! — воскликнул Розен. — Как же вы сможете руководить боем, находясь в строю?

— А я с вестовыми встану за ним, — усмехнулся генерал. — Фон Реутов, вы выходите вот сюда, метров на двести к северу и на столько же левее фон Лемана и разворачиваетесь к дороге лицом. Будьте готовы ударить в штыковую и смять фланг неприятеля по звуку трубы.

— Яволь, — ответил гренадер.

— Хортманн, пускай ваши левофланговые пушки отправляются с гренадерами: атаковать после залпа картечью — это всегда приятнее и веселее. Но, и впрямь, постарайтесь не шуметь.

— Мы их руками откатим, — усмехнулся фон Реутов. — Главное, чтоб бомбардиры свой огневой припас не забыли.

— Отлично, — кивнул фон Эльке. — Розен, вы тоже выдвигайтесь севернее вот по этому овражку. Если вестовой не сможет вас отыскать, то сами решайте по ситуации, идти в атаку или пошалить во вражеских тылах.

— Быть может, поставить вагенбург? — несмело предложил бригаденинтендант Зюсс.

— Он помешает прежде всего нам, — покачал головой Эрвин. — Выдайте солдатам побольше пуль и пороха, после чего отступайте к Фюртену. Если удача будет благоприятствовать неприятелю, постарайтесь, чтобы наши припасы Кабюшо не достались. Все, господа, если нет вопросов или предложений, приступаем. Времени почти не осталось.

— Но позвольте, а где же мне развернуть лазарет? — удивился доктор Кальмари, начальник фельдшерской службы бригады.

— А в лагере и разворачивайте, — ответил генерал. — Чего раненых далеко от поля боя таскать? Помрут еще, не дай Бог, по пути к эскулапам.

Глава II

Каждое утро Мафальда фон Шиф начинала с мысленных проклятий в адрес своей госпожи, полгода назад посчитавшей, что ее первая камер-фрейлина достойна жить в отдельном роскошном будуаре. Насколько удобнее ей было ночевать в общих покоях, с другими фрейлинами и компаньонками гроссгерцогини! Все новости, все слухи и сплетни можно было узнать из первых рук, не прилагая для этого почти никаких усилий, запустить собственный новый слух тоже не представляло никакого труда — слушай, о чем болтают заскучавшие дамы, да время от времени вставляй нужную фразу! И все, назавтра весь замок говорит о том, о чем нужно, и никто не может вспомнить, кто же рассказал об этом первым. Впрочем, это не главное, с изучением сплетен и созданием новых Мафальда и теперь неплохо справляется, но вот одеваться каждое утро без посторонней помощи — это просто кошмар! В общей спальне фрейлины всегда помогали друг другу справиться с многочисленными застежками, крючками и шнурками, а вести с ними неравный бой в одиночку оказалось едва ли не самым сложным для Мафальды делом. Хорошо еще, что ее сиятельство герцогиня была большой любительницей подольше поваляться утром в постели, и у первой фрейлины оставалось достаточно времени на эту битву. Иначе ей пришлось бы вставать и вовсе в несусветную рань, чтобы успеть вовремя приступить к своим обязанностям.

С трудом разделавшись со всеми застежками и соорудив на голове обычную для будних дней прическу — чуть-чуть ниже и скромнее, чем у ее сиятельства — главная камер-фрейлина в последний раз посмотрела на свое отражение в зеркале и отправилась в покои герцогини. Та, как обычно, дожидалась любимую фрейлину, зевая среди белоснежных шелковых подушек.

— Доброе утро, Мафальда, милая! — поприветствовала она фрейлину ласковой улыбкой.

— Доброе утро, Эвелина, — ответила ей такой же улыбкой Мафальда. Герцогине нравилось вести себя со своей любимицей, как с подругой, и главная фрейлина всегда мастерски ей в этом подыгрывала.

— Кажется, день сегодня солнечный... — лениво потянувшись, начала свою обычную утреннюю болтовню герцогиня и кивнула на окно, занавешенное легкими светло-зелеными шторами, через которые пробивался золотистый свет.

— Да, небо чистое, так что погода будет отличной, — подтвердила Мафальда.

"Эвелина в хорошем настроении и прекрасно выспавшаяся, значит, у герцога по-прежнему нет времени ни на то, чтобы с ней ссориться, ни на супружеские обязанности, — рассуждала она в этот момент про себя. — Значит, скорее всего, его светлейшее сиятельство либо все еще беспокоится из-за боев на севере, либо узнал что-нибудь новое о ходе войны. Как бы выяснить, нет ли новых известий?"

— Как вы спали, Эвелина? — спросила она с самым заинтересованным видом.

— Ах, Мафальда, ужасно! — тут же запричитала герцогиня жалобным голосом, хотя ее свежий цветущий вид явно говорил об обратном. — Полночи промучилась — только засну, как все вокруг грохотать начинает, то лошади за окном ржут, то мимо двери слуги топают!..

"Неужели ночью прискакал гонец из действующей армии? — лицо Мафальды выразило искреннее сочувствие не выспавшейся подруге, а сердце в груди бешено заколотилось. — В любом случае, приехал кто-то важный, раз герцог поднял на ноги слуг! А комнату гостю, получается, предоставили в восточном крыле, туда как раз мимо этого будуара коридор ведет..."

Герцогиня Эвелина продолжала жаловаться на "этих грубых мужланов", не давших ей спокойно поспать, а Мафальда, по-прежнему изображая заинтересованность ее болтовней, с огромным трудом пыталась успокоиться и убедить себя, что курьер мог приехать вовсе не с севера. А если даже и оттуда, то это еще не значит, что он принес какое-нибудь дурное известие о ее брате. Но удавалось ей это плохо: слишком хорошо она знала братца Эрвина, который с детства любил самые опасные игры, а, поступив на военную службу, всегда лез в самое пекло! Надо было как можно скорее выяснить, кто же приехал в замок ночью, но, задав Эвелине еще пару вопросов, фрейлина убедилась, что госпожа больше ничего не знает. Так, все, пора вытаскивать ее из кровати, одевать и отправлять завтракать, а самой бежать к слугам — уж им-то точно уже все известно!

Герцогиня, правда, вылезать из-под теплого одеяла не торопилась, и первой камер-фрейлине пришлось брать ситуацию в свои руки. Вклинившись в паузу в речи Эвелины, она встала с кровати и со словами "Надо бы шторы раскрыть, такой день чудесный!" направилась к окну. Будуар залил яркий свет, и хозяйка замка, еще раз потянувшись и зажмурившись от удовольствия, тоже спрыгнула с пуховой перины на расстеленный на полу толстый узорчатый ковер.

— День и правда замечательный, обязательно поедем сегодня гулять! — объявила она Мафальде. — Давай скорее одеваться!

Фрейлина, сгорая от нетерпения, кинулась к шкафу. Вторая битва с крючками и завязками, а потом с заколками и лентами прошла не в пример успешнее первой — через час герцогиня, одетая в бархатное розово-желтое платье и, похожая в нем на пухлый спелый персик, с довольным видом вертелась перед зеркалом, а ее первая фрейлина нетерпеливо переминалась с ноги на ногу за ее спиной.

— Госпожа, вы, как всегда, неотразимы!

— Ах, Мафальда, ты как всегда мне льстишь!.. Разве ж можно быть неотразимой с такими синяками под глазами! — скорбно вздохнула Эвелина, на лице которой и без пудры не было заметно ни малейших изъянов, и направилась к двери. Фрейлина засеменила за ней, страстно жалея, что не может дать своей госпоже для ускорения хорошего пинка.

Доведя Эвелину до герцогской столовой и пожелав ей приятного аппетита, Мафальда проворно юркнула в соседний зал, где уже рассаживались к завтраку другие фрейлины и камердинеры. Мило улыбаясь каждому из них по очереди, молодая женщина прошла к своему месту и уселась на заботливо придвинутый ее соседом по столу, главным камердинером герцога, мягкий стул. Фрейлина благодарно кивнула ему и, еще раз окинув взглядом зал, небрежно поинтересовалась:

— А что это фон Айс опять опаздывает? Совсем мальчик разбаловался, так долго спать!..

Молоденький паж мог, конечно, проспать завтрак по вине какой-нибудь из горничных, которые заглядывались на юношу с первого же дня его появления в замке, но Мафальда предчувствовала, что дело не в этом. И сосед по столу тут же подтвердил ее подозрения:

— Айса приставили к гостю герцога, гонцу с севера.

— Бедный ребенок, намучается он с этим привередой! — подхватила разговор сидевшая с другой стороны от Мафальды дама.

"С севера! Значит, точно от Эрвина!" — фон Шиф едва удержалась, чтобы не заерзать на месте, и изобразила на лице умеренное любопытство:

— Что за привереда? Знает кто-нибудь, какие известия он привез?

При этом она скосила глаза на сидевшую чуть подальше фрейлину Розалинду, считавшуюся главной сплетницей не только во дворце, но и чуть ли не во всем герцогстве, и безмерно гордившуюся этим "званием". Однако Розалинда лишь сердито поджала губы: пока она ничего не знала. Может быть, еще и разнюхает последние новости, но это будет позже, а к тому времени Мафальда и сама что-нибудь раскопает... Впрочем, кое о чем она и так уже догадывалась — раз гонец "привередничал", значит, сам он здоров и полон сил, иначе на капризы его бы уже не хватило. Но поскольку прислуживать ему отправили самого неопытного из пажей, особой милостью герцога он явно не пользуется, хотя и является представителем весьма знатного рода (иначе кто б его поселил в гостевых апартаментах замка?). "Получается, серьезных сражений у Эрвина не было, а может, не было даже мелких стычек, однако что-то у них все же пошло не так, — рассуждала Мафальда, продолжая кивать и поддакивать болтавшему какие-то светские глупости соседу. — Но совсем без боя братец бы не сдался, уж я его знаю! Значит, был небольшой бой и проигрыш. И, видимо, отступление..."

— Что же вы не едите ничего, Мафальда? — заботливый голос соседа по столу выдернул молодую женщину из раздумий и вернул ее обратно за стол. Фрейлина опустила глаза на свою пустую тарелку и только теперь поняла, что, несмотря на волнение, ей все-таки хочется есть. Однако накладывать себе еду теперь, означало показать свои беспокойство и рассеянность всем присутствующим — а им об этом знать было совершенно не обязательно. Вздохнув, Мафальда взяла с общего подноса один маленький гренок:

— Что-то я сегодня совсем не голодна...

— Беспокоитесь за своего брата? — изобразив на лице участие, спросила Розалинда.

Мафальда, прожевав крошечный кусочек поджаренного хлеба, легкомысленно махнула рукой:

— Ах, да что ему сделается? Всегда выходит сухим из воды, папенькин любимец!

"Уж прости, Эрвин, но о моих слабостях не должен знать никто, это тайна посерьезнее государственных! Причем это для твоей же пользы", — грустно усмехнулась она про себя и с тоской посмотрела на остальные гренки. В памяти всплыло лицо еще одной ее "слабости", маленького, но уже почти такого же шустрого и воинственного, как Эрвин, Рудольфа, наследника рода фон Шиф, который сейчас — Мафальде очень хотелось в это верить! — скучал без нее в родовом поместье фон Эльке, на попечении бабушки... Правда, сейчас Марии-Габриэль фон Эльке с чего-то срочно потребовалось съездить в Силезию, якобы навестить свою старую приятельницу, статс-даму вдовствующей королевы-матери, но уж тут Мафальда ничуть не заблуждалась — за поездкой явно что-то стояло, что-то очень и очень важное.

Закончив завтрак, фрейлины длинной разноцветной вереницей потянулись обратно в дамское крыло замка. За высокими окнами по-прежнему светило солнце, а это значило, что, если герцогиня не передумала, то сейчас она отправится к себе переодеваться для прогулки верхом. Мафальда тоже поспешила в свою комнату и всего через четверть часа — наряд для прогулки одевался гораздо легче! — уже стучалась к госпоже Эвелине.

— Ах, и до чего же скучные люди эти мужчины! — защебетала герцогиня, когда фон Шиф вошла в ее будуар. — Весь завтрак только об этой войне и говорили, я думала, с ума сойду!..

— Сочувствую, госпожа! — понимающе закивала Мафальда. — Но вы, конечно, не слушали эти глупости?

— Да я бы с радостью их не слушала, но куда же мне было деться! Супруг сидит с одной стороны, гонец — с другой, и как раз в оба уха мне вещают: опять неудача, опять пришлось отступить, нужно подкрепление, а взять его неоткуда... И сидят потом с каменными лицами, как будто конец света настал! Как будто Аурумштадт где-то рядом!

— Так наше войско отступило к Аурумштадту? — небрежно уточнила Мафальда. — И его светлость об этом все утро говорил?

— Да, все уши мне этим городишкой прожужжал, я даже название, как видишь, запомнила! — усмехнулась Эвелина, а потом, взглянув на фрейлину и чуть прищурившись, добавила. — А у тебя ведь кто-то из родственников там командует, кажется?

— Да, младший брат, — спокойно кивнула Мафальда, удивившись про себя, что легкомысленная герцогиня умудрилась запомнить хоть что-то о своей любимице.

— Ох, жаль, я сразу об этом не вспомнила, а то послушала бы получше, что они сегодня болтали! — без особого сожаления вздохнула Эвелина.

— Ну что вы, не расстраивайтесь из-за этого! — махнула рукой Мафальда и легкомысленно улыбнулась. Все, что хотела, она уже знала, а подробности могли и подождать.

— Ваше печенье, Ваше Светлейшее Сиятельство! — на пороге появился молоденький черноволосый мальчик лет пятнадцати (диво как хороший, надо сказать) с подносом в руках.

— Франц, вы уже освободились? — делано удивилась герцогиня. — Я полагала, мой августейший супруг отдал вас в полное распоряжение этого гонца... как его?..

— Барон фон Шилинг, сударыня. — юный паж фон Айс легко, словно мотылек, переместился к чайному столику, и начал сервировать его чашечками с выпечкой. — Он гвардии-ротмистр, и личный порученец эрцгерцога.

— Ах, да, я что-то эдакое припоминаю. — произнесла герцогиня. — Это тот безумец, что дрался на дуэли за честь той иберийки... как же ее...

Эвелина прищелкнула пальцами.

— Донья Анна-Исабель де Рохо. — услужливо напомнил паж.

— Да-да, — машинально добавила Мафальда. — Компаньонка престарелой баронессы де Шато д`Ор.

— Действительно. Как я его сразу не узнала? — произнесла Эвелина. — Право, вокруг Эдвина крутится столь много молодежи, что я не в силах упомнить всех — герцогиня не слишком-то ладила с пасынком и его окружением. — Мафальда, милая, ты не составишь мне компанию за чашкой чая? Идите, фон Айс, я вами нынче довольна.

Старшая сестрица бригадного генерала фон Эльке едва не заскрипела зубами — планида давала ей возможность немедля узнать новости о брате в подробностях, если б не эта курица-герцогиня...

— Ах, Эвелина, за что вы гоните мальчика? Конечно, я почту за честь выпить с вами чашку чая, но, быть может, юный фон Айс нам что-то почитает в это время? — прощебетала она. — Право, у него так выходит читать вслух.

"Еще лучше у него б вышло командовать солдатами, но его матушка так трясется над единственным наследником, что не позволит ему даже высморкаться, если это будет опасно", — мысленно продолжила она.

Юный паж и впрямь мечтал об эполетах, но, будучи последним представителем рода, еще в детстве был взят ко двору, и шансы стать офицером у него отсутствовали напрочь — герцог лично поклялся на Библии, что не позволит прерваться славному роду.

— Да-да! — герцогиня захлопала в ладоши от столь удачной идеи. — Ведь мне привезли новый меровенсский роман! Как я могла запамятовать? Франц, будьте так добры, он уже разрезан и стоит на во-о-он той полочке.

— Служить вам — моя обязанность, сударыня, — поклонился фон Айс.

Пока Мафальда разливала по чашкам чай ("Ах, Эвелина, эти горничные столь неловки — лучше уж я сама!"), а паж выкладывал фолиант на пюпитр, герцогиня успела пару раз пройтись по комнате, не выказывая, впрочем, раздражения.

Как и ожидала Мафальда, новый роман оказался на редкость скучным. Описание природных красот, с которого он начинался, растянулось на несколько страниц, и к тому времени, когда на сцене, наконец, появились главные герои, первая фрейлина уже с трудом сдерживала зевоту и на всякий случай все время держала чашку с чаем возле лица. Впрочем, юный фон Айс умел прочесть с чувством даже такое бесцветное вступление — если бы не его способность заинтересовать слушателей, Мафальда, без сомнения, не только шокировала бы свою госпожу зевотой, но и вовсе задремала бы. Эвелина же слушала хоть и с нетерпением, но без скуки: ей хотелось, чтобы скорее началось действие. Что не могло не радовать ее любимицу — минуты текли одна за другой, Франц все читал, а герцогиня и не думала его останавливать.

Через час после начала чтения Мафальда уже точно знала, чем закончится роман, кто из героев на ком женится или выйдет замуж, кто умрет и кто останется ни с чем. Эвелина, забыв про недопитый чай, слушала молодого чтеца, затаив дыхание и совершенно позабыв, что собиралась на конную прогулку, и что самого Франца ждет к себе их с герцогом гость. Зато сам юноша помнил об этом прекрасно и, продолжая в лицах разыгрывать перед слушательницами описанную в романе драму, то и дело краем глаза поглядывал на едва слышно тикающие возле камина часы.

"Интересно, хватит ли у тебя решимости самому прерваться и сказать Эвелине, что у тебя есть другие обязанности?" — с любопытством раздумывала Мафальда, украдкой глядя на раздосадованное лицо Франца. При других обстоятельствах фрейлина не преминула бы это проверить, но сейчас допустить, чтобы герцогиня рассердилась на пажа, было нельзя. А потому, дождавшись, когда фон Айс дочитает до конца очередной эпизод и сделает паузу, чтобы перевести дух, она тихо ахнула:

— Госпожа, что же мы так задержали нашего юного друга! Как бы гонец его не отругал и не пожаловался герцогу!

Франц громко скрипнул зубами — сидевшая в нескольких шагах от него Мафальда отчетливо это услышала и бросила на юношу сочувственный взгляд. Нет, что ни говори, а для мужчины лучше война и опасности, чем мирная жизнь, в которой его в любой момент могут унизить!

— Ох, и правда! — жалобно вздохнула Эвелина, глядя, впрочем, не на пажа, а на книгу, которую он уже готовился заложить узкой шелковой ленточкой. — Ну, ничего. Вы, Франц, так и скажите нашему гостю, что это я во всем виновата.

Паж чуть слышно засопел — одна мысль о том, чтобы "спрятаться" за спиной у женщины, приводила его в ужас и в ярость одновременно. Что ж, придется мальчику немного потерпеть...

— Франц ни за что вас не выдаст! Ведь так, Франц? — улыбнулась Мафальда юноше. — Придется мне за него заступиться. Я вернусь через несколько минут!

И не давая герцогине опомниться, фрейлина юркнула за дверь, поманив растерянного юношу за собой.

Глава III

Мелкие капли холодного осеннего дождя пятнали форму генерала фон Эльке темными влажными пятнами.

Впрочем, "пятнали", это, вероятно, не совсем верное выражение. Хотя форма его бригады и была пошита из ткани песочного цвета, отчего пыль на ней была не так уж и заметна, пропылена одежда Эрвина была до такой степени, что стала окраса, так называемого, "мышиного", так что дождь скорее исполнял роль прачки.

Естественно, покрыта пылью была не только форма молодого генерала. Тяжелый двухдневный марш сделал "мышиной" всю бригаду. Вернее, то, что от нее осталось.

"Это еще хорошо, что дождей не было почти неделю, — подумал Эрвин, — а то бы мы непременно увязли в грязи во время перехода. Может даже пушки пришлось бы бросить".

Бригада выходила к Аурумштадту.

— Эрвин, друг мой, вы живы! — к усталому и почти не спавшему два последних дня фон Эльке стремительно подскакал эрцгерцог Эдвин со свитой. — Я не чаял уже вас встретить, кузен!

— Там где может пройти лесной зверь, пройдет и бранденбургский гренадер. — усмехнулся молодой человек. — А там где не сможет пройти лесной зверь, все равно пройдет бранденбургский гренадер. Если говорить в двух словах, то мы потерпели победу. Дивизия фон Зюшвица разбита наголову, господин дивизионный генерал, а сам он убит. Правда, после победы, мы были вынуждены совершить срочную ретираду.

— Как вам это, черт побери, удалось? — запальчиво воскликнул наследник престола. — Эрвин, вы — бог войны!

— Отнюдь, это ваша должность, кузен. — устало улыбнулся Эрвин.

Эдвин фон Гогенштаузен воякой, действительно, был знатным. Какой бес дернул молодого (а были они с фон Эльке одногодками) наследника престола стать шефом именно артиллерийского полка, не знал, пожалуй, никто. Однако того, что бомбардиром он был от Бога, также никто отрицать не стал бы. Это под его командованием пушкари буквально выкосили наступающие колонны противника под Шарлотенштадтом, это его канониры обеспечили победу в деле при Щецине, да и весь исход Магдебурской кампании, в целом, немало зависел от эрцгерцога Эдвина.

Год назад наследник престола выслужил звание дивизионного генерала, и никто во всем Великом Герцогстве Бранденбург не мог сказать, что эполеты он получил исключительно по праву рождения.

— Рассказывайте, Эрвин. — потребовал эрцгерцог. — Вестовые, это хорошо, но я хочу знать, что и как было на самом деле. В подробностях.

Фон Эльке глянул на проходящую мимо колонну своей бригады — поредевшей, ох, как поредевшей в последней баталии, — и вздохнул.

— Первым делом, господин дивизионный генерал, я прошу принять мой рапорт о присвоении майору Розену следующего воинского звания, полуполковник, и награждении его орденом "Сиреневой звезды" первого класса. — Эрвин извлек из внутреннего кармана загодя, буквально на коленке написанный рапорт, и протянул его своему непосредственному командиру. — Посмертно.

Эрцгерцог одним порывистым кистевым движением развернул бумагу, и буквально впился взглядом в текст.

— Немыслимо. — огорошено прошептал он минуту спустя. — Как у него это получилось?..

Солнце в тот день оказалось, для октября, нежданно теплым. Если первые несколько эскадронов и мушкетерских баталия, спешно перестроившихся с марша, солдаты Эрвина опрокинули играючи — не дошло даже до штыковой — пользуясь внезапностью, то уже час спустя после восхода дневного светила, молочная пелена, скрывавшая позиции бригады фон Эльке, начала стремительно развеиваться, как и рассветный полумрак, не позволявшие противнику должным образом оценить количество и дислокацию противника, а равно и наладить управление собственными войсками. Оное обстоятельство позволяло предположить: вот-вот противник развернет свои батареи и выкосит солдат фон Эльке дружными залпами. Именно в этот момент, когда Эрвин уже готов был дать приказ к ретираде, из оврага на левом фланге выскакали кавалеристы Розена. Удар двух драгунских эскадронов был страшен: три баталии, уже перестроившиеся в линии для боя были смяты и обращены в бегство в течение нескольких минут, а драгуны Розена, с молодецким посвистом, устремились к позициям померанской артиллерии, все еще находящейся в конных упряжках, а оттого беззащитной. В течение какого-то получаса дивизия Зюшвица лишилась двух третей своих пушек, подорванных драгунами на их же собственном боеприпасе, и полуэскадрона гусар, попытавшихся помешать бранденбуржцам. В той лихой, хотя и скоротечной кавалерийской сшибке погиб и померанский дивизионный генерал.

Розен же развернул своих кавалеристов в тыл к ведущим перестрелку, периодически переходящую в штыковые схватки, померанским мушкетерам. Атака эта, поддержанная фланговым ударом гренадер Радека произвела на неприятеля впечатление настолько ошеломительное, что в бегство обратились даже те баталии, которые не попали под удар бранденбуржцев.

Эрвин немедленно отдал приказ всем остальным баталиям также ударить в штыки и хотел уже отвести драгун в тыл, однако не успел отправить вестового к майору — Розен, не мешкая, развернул свой поредевший дивизион, и насел на спины удирающим врагам. Кавалеристы лихо рубили беглецов, еще более усиливая панику и толчею в рядах померанской пехоты, покуда не столкнулись с силами, примерно в эскадрон или чуть более, вражеских кирасиров и конногренадер. В завязавшейся схватке полегло более половины бранденбуржцев, и хотя победа осталась за ними — противник элементарно не успел взять разгон — Розен также оказался в числе тех, кто сложил свою лихую голову.

Впрочем, не он один в то утро погиб за отечество — массированные атаки померанской пехоты выкосили до трети личного состава мушкетеров. Погиб в рукопашной Пилипчук, ранены были Нигельфар и фон Леман, чудом избежал смерти Радек, треуголку которого сбила вражеская пуля. Только бомбардиры Хортманна и гренадеры фон Реутова понесли сравнительно небольшой урон, но дальше удерживать померанцев было совершенно невозможно.

Да, дивизия фон Зюшвица была, в большинстве своем, разбита и рассеяна, так что фельдмаршал Кабюшо остался без авангарда, но уже подходили к усеянному телами полю боя основные силы, разворачивалась артиллерия, и оставаться на месте было бы полнейшим безумием. Эрвин скомандовал отступление.

Увести по узкой лесной дороге пять баталий, орудия и остатки эскадрона, да еще в виду ободрившегося при виде их ретирады неприятеля — это задача не из простых. Покуда отряды, один за другим, снимались с позиций, и устремлялись под низко нависшие ветви деревьев, гренадеры фон Реутова и егеря фон Штоца выдержали четыре фронтальных натиска солдат Кабюшо, спешивших добить бранденбержцев и не дать им уйти. Последний раз, когда в расстроенные прошлыми атаками ряды ворвались драгуны, Эрвину, чья лошадь погибла от шальной пули, пришлось лично возглавить контратаку своих солдат. Его шпага, не выдержав столкновения с палашом "конного пехотинца", сломалась в самом начале схватки, и дальше фон Эльке вынужден был орудовать уже штыком оброненного кем-то мушкета.

В лес гренадеры и егеря отступили уже под грохот рвущихся вокруг бомб — пушкари Померании, наконец, развернули свои батареи. Утомленные ночным маршем кавалеристы Кабюшо не стали долго преследовать бригаду Эрвина, ограничившись парой коротких стычек на фланге.

— И вот я здесь. — закончил свою речь фон Эльке. — А в дневном переходе — не более — за моей спиной основные силы неприятеля.

— Славно же вы дали по зубам этому выскочке-лягушатнику, кузен. Ах, отчего старый пень фон Берг не позволил выдвинуть к Фюртену всю нашу дивизию?!! — воскликнул Эдвин.

"Не такой уж и старый, если умудрялся волочиться за Мафальдой", подумал фон Эльке.

— Хортманна, уж простите, я у вас забираю. — продолжил, меж тем, эрцгерцог. — Вы же становитесь лагерем на Лысых Холмах. Да, это в тылу, но, Эрвин, вашим солдатам нужен серьезный отдых. Сейчас отдыхайте, а вечером ждем вас и ваших офицеров в собрании — необходимо будет воздать вам достаточные почести.

— Розен. — коротко напомнил бригадный генерал наследнику.

— Да, само собой разумеется. — Эдвин передал рапорт штаб-офицеру своей свиты. — Приказ будет сегодня же, не сомневайтесь кузен.

Отдых, это было замечательно. Это было то, что сейчас требовалось фон Эльке больше всего, однако сразу же после прощания с сыном гроссгерцога Максимилиана предаться ему не было никакой возможности. Сначала Эрвин, вместе со своей бригадой, завершил выдвижение к указанному Эдвином месту, а до него было добрых три лье, затем проследил за установкой лагеря, распределил караулы, и только затем смог рухнуть в своем шатре, даже не пообедав и не сняв сапог.

К вечеру у генерала фон Эльке болело всё. Казалось, что молодой человек ощущает каждую, самую мелкую жилку в своем организме, каждую мышцу своего тела, и все они дружно и в один голос заявляют: "Хозяин, отдохнуть дай!"

Наскоро перекусив хлебом и холодным вареным мясом, Эрвин, невзирая на протестующую плоть, облачился в чистый мундир, заранее вынутый денщиком из сундука и отвисавший все время пребывания генерала в царстве Гипноса, навестил цирюльника — в дни спешного отступления к Аурумштадту было несколько не до бритья, а двухдневная щетина всяко не украшает мужчину в офицерском собрании — повесил на бедро шпагу, добытую где-то все тем же расторопным денщиком взамен сломанной в бою (сказать по чести, эта была и вовсе придворной зубочисткой, а не боевым оружием) и, со скрежетом зубовным, едва удержавшись от старческого кряхтения, взгромоздился на коня.

— Господа, я бы тоже предпочел отдых визиту в собрание. — обратился он к ожидавшим его уже офицерам бригады, с усталыми, как у одного, осунувшимися лицами, — Однако дивизионный генерал фон Гогенштаузен недвусмысленно дал понять, что лично будет ждать нас. Впрочем, я полагаю, что через часок, когда затихнут первые здравицы и славословия, мы сможем улизнуть. А пока, прошу всех не посрамить честь бригады унылыми лицами. Мы нынче герои и образец для подражания.

Полчаса спустя небольшая кавалькада уже въезжала в городишко Цвибельштадт, где со всеми возможными удобствами, квартировал штаб дивизии. Под нужды офицерского собрания бургомистр выделил целое крыло ратуши, а блюда туда доставлялись из единственной в городишке приличной ресторации, способной накормить, но, увы, не вместить всех господ офицеров дивизии эрцгерцога. Эдвин, надобно отметить, не обладал семейной чертой Гогенштаузенов — мелочной скупостью, — и владелец ресторации за пару недель заработал целое, по его меркам, состояние.

— Господа, а вот и они! Ура героям Фюртена! — воскликнул кто-то, едва фон Эльке со своими офицерами переступили порог.

Общество зачин поддержало с удовольствием, и не успели Эрвин и его подчиненные глазом моргнуть, как у них в руках оказались бокалы с игристым вином из Шампани, а сами они расхватаны различными группами и группочками офицеров, требующих поведать о деле под Фюртеном в деталях и с душеразрывающими подробностями.

— Э`гвин, д`гужочек, идемте к нам! — едва освободившись от расспросов сослуживцев, услышал генерал знакомый голос из-за ломбера. — Оставьте ненадолго войну, давайте сыг`гаем.

— Юстас, вы?!! — воскликнул фон Эльке, подходя к своему старому приятелю и трем сидящим с ним за игорным столом офицерам — всем в форме лейб-гвардии гусар. — О, уже майор? Что вы здесь делаете, дорогой друг?

— Ну не думаете же вы, что г`госге`гцог позволит воевать своему сыну совсем уж без подде`гжки гва`гдии? — ухмыльнулся в свои роскошные усы тот. — Ваши "Синие волки" тоже здесь. Составите нам компанию за ка`гтами, гене`гал?

— Ух-ты — ух-ты, всего-то на чин его обошел, а он уже по званию ко мне обращается. — расхохотался Эрвин. — Почему тогда по стойке "смирно" не стоите, лейбгвардии-майор? Конечно, составлю, старина. Сколько я вас не видел уже? Год?

— Около того. — вновь ухмыльнулся гусар.

Барон Юстас фон Лёве был другом Эрвина столько, сколько тот помнил себя самого. Поместья их соседствовали и оба семейства, что совсем неудивительно, часто наносили друг другу визиты. Мальчишки-погодки порой целыми неделями жили в гостях один у другого, а став постарше вместе уже ходили и на охоту, и к девушкам, да и в столицу, представляться ко двору, отправились вместе.

Эрвин занял место за игровым столом и, после представления ему присутствующих, была произведена раздача. Коротая время за игрой, офицеры вели светскую беседу.

— Два таллера.

— Подде`гживаю. Э`гвин, я пытался перед ма`гшем вст`гетиться с Мафальдой, может быть она хотела бы написать вам несколько ст`гок, но — увы, мне сие не удалось. Дво`г отбыл в Лихте`гвинд.

— Его Светлейшее Сиятельство опять потянуло на охоту? — усмехнулся фон Эльке. — Или вас? Повышаю до пяти.

— Принимаю.

— Я тоже.

— Пас. — карты корнета отправились в полет на стол.

— Какая уж у меня охота? Повышаю еще на два талле`га.

— На Мафальду, разумеется. — невозмутимо ответил Эрвин. — Принимаю.

— Повышаю еще на таллер.

— Пас.

— П`гинимаю. Ах, Э`гвин, вы же знаете, что ваша сест`гица, это моя любовь с детских лет. Увы, не`газделенная.

— Принято. Ей, вообще-то, всегда нравилось, как вы грассируете, Юстас, но, осмелюсь напомнить, что она старше вас. Вскрываемся господа?

— Пара двоек и пара дам.

— Ка`ге ко`голей. Все б вам, Э`гвин надомной смеяться. А у меня, может, газбитое се`гце?

— Глядя на ваш цветущий вид, в это сложно поверить. Партия ваша, Юстас.

Эрвин положил свои карты на стол, рубашкой вверх.

Глава IV

Каблуки Мафальды звонко стучали в гулких полутемных коридорах замка — она торопилась и едва сдерживалась, чтобы не перейти на бег. Юный Франц шел рядом, отставая на полшага, и сердито сопел.

— Не стоит обижаться на меня, дорогой фон Айс, — усмехнулась фрейлина. — Вы должны быть мне благодарны, я, можно сказать, избавила вас от жестокой пытки чтением!

Вместо ответа Франц засопел еще громче, без сомнения, страстно желая припомнить Мафальде, что именно она и задержала его в "камере пыток" под названием "апартаменты гроссгерцогини".

"Надо будет потом как-то помириться с мальчиком, снова расположить его к себе — новые недоброжелатели мне ни к чему", — решила фрейлина, но все мысли о том, как именно она будет возвращать хорошее отношение пажа, тут же отложила на будущее. Сейчас перед ней стояла задача поважнее.

— Где именно поселили гонца? — спросила она пажа, когда они оказались в гостевом крыле замка.

— Вот здесь, — юноша остановился возле одной из массивных дверей и вежливо постучал. Мафальда встала рядом с ним, готовая проскользнуть в комнату гостя первой.

— Войдите! — донеслось из-за двери.

Гонец, принесший герцогу "полудурную" весть, оказался невысоким и невзрачным мужчиной лет двадцати восьми-тридцати. На Мафальду он посмотрел с легким удивлением, на Франца — с нескрываемым недовольством. Фрейлины и камердинеры, назвавшие его привередой, очень точно подметили главную черту его характера — это было видно даже просто по выражению его лица. Такие всегда будут всем недовольны! Но Мафальда умела найти подход даже к Эвелине, когда та была в самом дурном расположении духа, так что "справиться" с гонцом могла бы с легкостью!

— Здравствуйте, господин фон Шиллинг, — улыбнулась ему фрейлина — для начала скромной, не слишком кокетливой, но и не совсем официальной улыбкой. — Госпожа гроссгерцогиня поручила мне передать вам, что просит ее простить — это она немного задержала вашего пажа.

При упоминании Эвелины гонец едва заметно нахмурился — как видно, легкомысленная болтовня хозяйки замка успела здорово утомить его за завтраком. А на пажа бросил снисходительный и даже немного сочувствующий взгляд, хотя в первый момент наградил и его волной безмолвного раздражения. Как видно, Эвелина произвела на него гораздо более худшее впечатление, чем отсутствующий в нужное время паж.

— Для меня счастье, что я сумел быть полезен госпоже гроссгерцогине такой мелочью, — галантно ответил фон Шиллинг. — Своим лицом он владел идеально, оно как будто бы и вправду светилось радостью, но презрительный взгляд его холодных глаз выдавал гонца с головой.

— Сударь, теперь я полностью, в вашем распоряжении, — поклонился ему Франц.

Фон Шиллинг рассеянно кивнул:

— Конечно. Принесите, пожалуйста, кувшин с водой — сегодня такая жара, что от нее не спасают даже стены этого прекрасного замка.

— Да, ваша милость, — снова поклонившись, Франц выскочил за дверь. Мафальда сделала вид, что выходит за ним, но остановилась на пороге и, подождав, когда юноша отбежит подальше, снова оглянулась на гостя.

— Простите меня, господин фон Шиллинг, но моя госпожа попросила меня еще об одной услуге...

— Чем могу..? — неохотно отозвался гонец.

— Господин гроссгерцог считает, что дамам не нужно интересоваться государственными вопросами, особенно военными... — осторожно заговорила фрейлина.

Фон Шиллинг кивнул, всем своим видом показывая, что полностью разделяет взгляды герцога.

— Он, конечно же, прав, мы, женщины, все равно ничего в этом не понимаем, — продолжила Мафальда. — Но госпожа очень беспокоится о судьбе герцогства, о наших воинах, которые сейчас сражаются на севере. А расспрашивать вас при господине герцоге ей было... не очень удобно.

— Что ж, понимаю... — натянуто улыбнулся фон Шиллинг. Во время речи Мафальды в его глазах промелькнуло удивление, из чего фрейлина сделала вывод, что ее хитрость удалась. Гонец поверил, что Эвелина не так уж глупа, как ему представлялось, поверил, что она лишь притворяется легкомысленной в присутствии супруга. Жаль, сама герцогиня никогда не поблагодарит свою любимицу за то, что та намного улучшила ее репутацию!..

— Вы не могли бы рассказать о последнем отступлении Францу, чтобы он сегодня на прогулке пересказал это мне? — попросила Мафальда. — А я потом передам все госпоже гроссгерцогине. Только вы все объясните, пожалуйста, по-простому, — добавила она, смущенно улыбаясь, — чтобы мы с госпожой все поняли...

— С удовольствием помогу вам и вашей госпоже, — пообещал гонец.

— Благодарю вас! — Мафальда присела в реверансе и выскользнула в коридор. Франца нигде видно не было, но вдалеке слышались чьи-то тихие, но гулкие шаги, и фрейлина заспешила в женскую половину замка — теперь ей было не до Франца, она должна была скорее вернуться к Эвелине, пока та не заскучала в одиночестве и не начала сердиться на бросившую ее любимицу.

Выйдя из коридора, в котором она могла столкнуться с пажом, Мафальда приподняла свои тяжелые бархатные юбки и перешла на бег. Впрочем, уже через минуту затянутая в корсет фрейлина начала задыхаться и снова замедлила шаг, с тоской думая о том, что сейчас ей придется подниматься по небольшой, но довольно крутой лестнице.

В комнаты герцогини фон Шиф вошла, с трудом переводя дыхание и прилагая огромные усилия, чтобы улыбаться.

— Ну, вот я и вернулась, дорогая Эвелина!

Хозяйка замка подняла на нее капризное и чуть обиженное, как у ребенка, лицо. Хорошо хоть не разозлившееся, как могло бы быть, задержись ее любимая фрейлина у гонца еще чуть дольше! Мафальда бы, конечно, и с этим справилась, мириться с чем-то недовольной герцогиней она научилась еще в первый год своей службы в замке, но это отняло бы у нее столько времени и сил...

— Долго же тебя не было, а мы же на прогулку собирались, — недовольно надула губки Эвелина, забыв, что только что потратила полчаса на чтение. — Не успеем ведь ничего, обед скоро...

— Ну что вы, не беспокойтесь, мы все успеем! — заверила ее Мафальда. — Зато у Франца не будет никаких неприятностей. Этот гонец и впрямь — такая нудная личность, и как только вы выдержали его за завтраком! Я бы умерла от скуки!

Эвелина польщено улыбнулась:

— Сама не знаю, как мне это удалось! Но давай уже скорее собираться на прогулку!

Облегченно вздохнув, Мафальда занялась своими основными обязанностями и вскоре герцогиня была одета в одно из своих самых элегантных платьев для верховой езды — гостя, каким бы неприятным он ни был, все равно необходимо было поразить своей красотой в самое сердце, не говоря уж об остальном дворе. А еще через некоторое время Эвелина в компании нескольких фрейлин уже выезжали из ворот замка на лошадях, чтобы присоединиться к поджидающим их чуть в стороне герцогу, его гостю и остальным мужчинам.

Дальше Мафальде оставалось только дождаться, когда они въедут в окружающий замок лес и, разделившись на небольшие группки, разойдутся по разным тропинкам. Она проследила, в какую сторону направился фон Шиллинг с сопровождавшим его пажом, а потом, убедившись, что Эвелина оживленно болтает с ехавшей рядом фрейлиной Розалиндой, придержала свою лошадь и начала постепенно отставать от них.

Франца первая фрейлина нашла не сразу: пришлось сперва немало поплутать по узким кривым тропинкам. В какой-то момент Мафальде даже показалось, что она заблудилась и оставшееся до конца прогулки время ей придется провести не в разговорах с пажом, а в поисках дороги к замку. Но потом впереди за деревьями внезапно замелькала чья-то яркая одежда, послышались веселые голоса, и фон Шиф, облегченно вздохнув, направила туда свою лошадь.

Через небольшую поляну неспешно ехали фон Шиллинг и юный Франц, причем, к удивлению Мафальды, мрачный гонец рассказывал пажу что-то забавное, а тот сдержанно, но все же достаточно громко смеялся. Похоже, барон и его временный слуга нашли общий язык — может быть, их сблизило раздражение, которое оба испытывали к глупенькой Эвелине?

— Надеюсь, наши места не показались вам совсем уж скучными? — улыбнулась фрейлина гостю.

Замок гроссгерцога, Лихтервинд, пребывал любимейшей охотничьей резиденцией Максимиллиана Капризного еще со времен юности оного, однако находился в таком медвежьем углу, что вся "придворная рать" начинала скрежетать зубами, едва Его Светлейшему Сиятельству случалось лишь заикнуться об охоте.

— Это самый красивый лес, какой я когда-либо видел, — заверил ее гонец, и Мафальда могла бы поклясться, что этот комплимент он сделал уже и самому государю, и всем прочим обитателям замка, которые заговорили с ним на прогулке.

— Ни минуты не сомневаюсь, что вы видели гораздо более интересные места, — ответила она своим дежурным комплиментом и вкрадчиво добавила. — Вы ведь не забыли о моей просьбе?

— Ни в коем случае, — фон Шиллинг обернулся к Францу. — Расскажите госпоже камер-фрейлине то, что я говорил вам. А я с удовольствием прокачусь по лесу в одиночестве.

Он дернул поводья своего коня и скрылся за деревьями. Франц спрыгнул с лошади и помог спешиться Мафальде. Если он и обижался на нее за чтение у Эвелины и заступничество перед гостем, то теперь его обиды бесследно прошли. Юноша был рад, что вместо работы на побегушках у фон Шиллинга он может заняться одним из своих самых любимых дел.

Франц недаром уже который год читал различные романы герцогине — в его изложении события, казалось, происходили не где-то далеко, а тут, сейчас, прямо перед тобой, и Мафальда практически въяве лицезрела то, что произошло под Фюртеном четыре дня назад. Словно на ожившей картине видела она промозглый сырой туман над пожелтевшем осенним лугом, смутные тени древесных исполинов на лесной опушке, едва-едва различимые и, призрачные, казалось бы, окруженные порослью более молодых деревцев, украшенных остатками пожелтевшей, а, в дымке, кажущейся бесцветной листвы. И не речь юного фон Айса звучала в ее ушах, а мерный шаг гусарских и драгунских лошадей, тяжелая поступь сапог солдат, утомленных долгим ночным маршем, скрип колес обозных телег и артиллерийских упряжек, кашель и шмыганье носом простуженных во время непривычной осенней кампании новобранцев да хрипловатые, прокуренные голоса старых вояк, негромко обсуждающих какие-то свои солдатские радости и печали. И это не Франц, жестикулируя, взмахнул рукой — это ее брат Эрвин, сидящий верхом, сразу за линей мушкетеров, медлительно, как-то лениво даже, опустил затянутую перчаткой длань, отдавая приказ притаившимся в тумане бойцам своей бригады, едва лишь передовые всадники колонны Ростокских драгун стали различимы — недостаточно, дабы можно было понять, что это они, но довольно для того, чтобы взять прицел.

И не рассказчик воскликнул в возбуждении, повествуя о произошедшем, нет. Это глухо ахнули четыре пушки фон Хортманна, сухо затрещали мушкеты, засвистели пули и картечины, с чавкающим звуком впиваясь в тела померанских солдат, закричали раненные, заржали от боли и испуга кони, с глухим звуком повалились наземь убитые, пронзительно закричали уцелевшие офицеры, отдающие противоречивые приказы.

Не фон Айс умолк на миг, переводя дыхание — это непроницаемая пелена из тумана и порохового дыма встала между сторонами. А дробный звук копыт — это остатки эскадрона рванулись назад, а не...

— Мафальда, милочка, я тебя всюду ищу, а ты слушаешь эти мужские глупости про войну. — герцогиня в сопровождении нескольких фрейлин выехала из-за деревьев. — Как это не похоже на тебя, дорогая. Впрочем...

Ее взгляд остановился на молодом человеке, и она понимающе улыбнулась.

— Вам, Франц, должно быть стыдно. Утомляете бедную девушку этакой ерундой — нет, чтобы стихи прочитать, собственного сочинения. — укоризненно добавила Эвелина.

Мальчик покраснел до корней волос и запальчиво воскликнул:

— Но Ваше Светлейшее Сиятельство! Ведь это именно брат госпожи фон Шиф дрался с врагом и победил!

— Глупости. — нахмурилась герцогиня, не любившая, когда ей перечат даже в малом. — Если бы он победил, то наступал бы, а не совершал ретираду. Кроме того, я уверена, он сам обстоятельно отпишется госпоже баронессе, без приукрашиваний и с истинной военной точностью. Не так ли, дорогая Мафальда?

— О, не сомневаюсь. — небрежно кивнула та, едва сдерживая желание стукнуть свою госпожу чем-нибудь тяжелым.

— Едем с нами, Мафальда! — потребовала герцогиня. — Моего драгоценного супруга что-то тоже нигде не видно — попробуем его отыскать! А Франца, — она чуть заметно кивнула молодому пажу, — наверняка ищет наш гость.

Улыбаясь и старательно скрывая свои истинные чувства, Мафальда развернула своего коня и двинулась следом за госпожой. Настаивать на своем теперь, после того, как она все утро испытывала терпение Эвелины, фрейлина не решилась. Тем более, что узнать все самое основное о прошедшем сражении она все-таки успела. Дальше ей просто хотелось еще хотя бы немного послушать о своем брате, которого она так давно не видела...

Она ехала по лесу, поддакивала щебечущей о каких-то глупостях Эвелине, но при этом не имела ни малейшего представления о том, что говорила ее госпожа. Все мысли Мафальды были заняты братом. Мальчишкой Эрвином, который, хоть и давно уже вырос и превратился во взрослого мужчину, в чем-то все равно остался мальчишкой, постоянно ищущим опасности и успешно ее находящим. В этот раз ему повезло, он остался жив, но война не окончена, и будут следующие битвы, а потом следующие войны, без которых эти мужчины, похоже, вообще не способны прожить... И Эрвин, конечно же, не станет отсиживаться в стороне, он всегда будет в гуще сражения, и она, его сестра, ничего не сможет с этим поделать. А если даже и сможет, если ей удастся заставить младшего брата выйти в отставку и вести мирную жизнь, то ничем хорошим это тоже не кончится. Эрвин без риска и трудностей долго не выдержит, сперва заскучает, а потом и вовсе захиреет. Именно поэтому Мафальда и не тащит его в отставку, хотя, возможно, если бы она очень постаралась, ей бы удалось на него повлиять.

Все эти мысли были для Мафальды далеко не новыми: они возвращались к ней после каждого сражения или дуэли с участием Эрвина, но придумать, как сделать его жизнь менее опасной и при этом не дать ему умереть от скуки, она не могла. Здесь ее талант интриговать и выкручиваться из самых сложных положений был бессилен.

"Братца можно было бы женить, — рассуждала про себя фрейлина. — Причем женить по любви, пусть даже на небогатой и совсем не выгодной невесте — но чтобы он был влюблен в нее по уши и не хотел с ней расставаться. Да только ведь этому гадкому мальчишке все время не до женщин, у него всегда дела поважнее находятся! И даже если он влюбится — надолго ли его хватит? Все равно ведь потом сбежит в очередной военный поход! Нет, чтобы заставить его сидеть дома, надо сделать так, чтобы такая жизнь была для него не только приятной, но еще и интересной... Пусть даже в чем-то опасной, но не такой рискованной, как на войне... Но вряд ли такое возможно в принципе, если только ты не король какой-нибудь!"

— ...не правда ли, душечка? — прозвенел у Мафальды над ухом голосок Эвелины, и она, чуть заметно вздрогнув, вновь изобразила на лице любезную улыбку:

— Ну разумеется, госпожа, как же иначе?

— Вот, и Мафальда со мной согласна! — с победоносным видом повернулась герцогиня к другим своим спутницам. Те тоже заулыбались, а Розалинда бросила на первую камер-фрейлину насмешливый взгляд — от нее не укрылось, что фон Шиф думала о чем-то своем и вообще не слышала, что спросила у нее Эвелина. Но Мафальде было не до главной сплетницы.

"Чтоб тебе провалиться, балаболка! — обругала она про себя свою госпожу. — Сбила меня с мысли! Вот о чем я сейчас думала? Ага, о том, что Эрвину любая мирная жизнь показалась бы не интересной. Даже если бы он оказался на троне!" Молодая женщина мрачно усмехнулась. По крайней мере, если бы Эрвин был правителем, ему было бы гораздо сложнее улизнуть от своих многочисленных обязанностей в военный поход! Да и скучать ему было бы некогда, в королевском окружении интриги посерьезнее, чем сплетни в маленьких герцогствах и графствах...

— А скажи, Мафальда, как по-твоему... — опять отвлекла фрейлину герцогиня, и Мафальда, тихонько скрипя зубами, повернулась к ней с заинтересованным видом. Однако закончить фразу Эвелина не успела — конь Мафальды вдруг испуганно заржал, поднялся на дыбы, а потом галопом бросился вперед, унося первую фрейлину прочь от ее испуганно завизжавших собеседниц. Сама фон Шиф тоже громко закричала, но внимательный человек сразу бы понял, что ее вопль был не столько испуганным, сколько довольным, почти восторженным.

Проскакав так несколько минут, Мафальда с легкостью остановила коня, а потом повернула его и съехала с широкой тропы за деревья. Там, скрытая густыми зарослями от всех, кто мог бы помчаться за ней следом, она довольно рассмеялась: все, теперь ни Эвелина, ни другие глупые женщины не помешают ей думать! Долго прятаться от них она, конечно, не сможет — Эвелина наверняка беспокоится за свою любимую фрейлину и будет искать ее по всей роще — но хотя бы полчаса у нее есть. Этого должно хватить, чтобы понять, насколько абсурдна пришедшая ей в голову идея и стоит ли вообще тратить на нее время...

...Некоторое время спустя фрейлина снова выехала на тропинку и пустила лошадь шагом в сторону герцогского замка. По дороге она выдернула из своих роскошных волос почти все шпильки и слегка растрепала их — впрочем, сделано это было так ловко, что выглядеть Мафальда стала даже лучше, чем с высокой и хитрой прической на голове. В таком виде она выехала из рощи и, увидев чуть в стороне нескольких всадниц, торопливо поскакала к ним.

— Мафальда! — герцогиня, увидев приближающуюся любимицу, тоже поскакала к ней навстречу. — А мы уже час тебя ищем! С тобой все хорошо, ты не ушиблась? Я так беспокоилась!..

Лицо Эвелины действительно было испуганным и бледным, несмотря на румяна, и Мафальда с удивлением поняла, что госпожа волновалась за нее вполне искренне.

— Все в порядке, просто лошадь понесла, и пока я ее успокоила, мы проскакали чуть ли не через весь лес! — вздохнула она, останавливаясь возле герцогини и поправляя растрепанные волосы. Эвелина сочувственно кивала и облегченно закатывала глаза — теперь уже, как обычно, наигранно.

— Скажите Францу, пусть зовет остальных, Мафальда нашлась! — крикнула она остальным фрейлинам.

Фон Айс снова скучал рядом с фрейлинами — должно быть, на поиски пропавшей Мафальды его не взяли — и теперь, обрадовавшись новому поручению, мгновенно ускакал в рощу. Фрейлины же окружили Мафальду, наперебой расспрашивая ее о только что благополучно завершившемся приключении. Она весело отвечала, что ничего страшного с ней не случилась, жаловалась на своего коня и вместе со всеми недоумевала, чего он мог испугаться. А на лице у нее то и дело возникала немного странная хитрая усмешка...

Глава V

Дивен месяц октябрь в Аллюстрии первую свою половину, какое из курфюршеств не возьми. Темно-желтые, почти коричневые листья все еще густо покрывают ветви дерев, пусть и не столь густо, как летняя зелень. Мягко и тихо шуршат опавшие листья под ногами путника или охотника, отправившегося готовить к зиме борти пасечника, или же неспешно идущего грибника, стелются травяные стебли на полянах и некошеных лугах, также уже поблекшие, но не полностью избывшие из тела своего зелень; плотные густые туманы, даже днем клубящиеся в лощинах, с наступлением сумерек становятся полновластными хозяевами всего этого великолепия, скрывают его от взгляда людского, словно занавес в театре, глушат звуки, накатываются на города и деревни подобно неудержимым океанским волнам, покрывают их целиком, лишь вершины холмов да колокольни соборов оставляя над собой, словно редкие островки. И случись на таком острове человек, разглядит он в лунную ночь огромное, безбрежное серое море, колыхающееся, идущее волнами, выбрасывающее вверх тонкие щупальца, либо медленно опадающие затем, либо развеивающиеся в воздухе, колеблющееся, словно эфир под взглядом месмериста или медиума, и ярко сияющие на небесах звезды, большие, яркие, будто начищенные до блеска талеры, прибитые к черному бархату небесной тверди.

Таков аллюстрийский октябрь.

А еще, месяц сей есть грязища после малейшего дождичка, превращающая тракты в хляби непролазные, промозглая холодина, от которой у ночующих в палатках зуб не попадает на зуб, влажные дрова для походного костра, дающие более дыма, нежели тепла, и вынуждающие чуть ли не в углях спать закутанных в шинели солдат, с одной стороны которых поджаривает пламя от горящей, на всю ночь положенной в костер лесины, а с другой подмораживает, кусает ледяными зубами за бок приближающаяся зима. Мерзок октябрь в Аллюстрии, если нет у тебя надежной крыши над головой и горячего, протопленного очага.

Клацающий зубами, завернутый в плед фон Эльке, стянув форменные перчатки, грел руки, протянув их ладонями к жаровне с углями. Утро выдалось каким-то уж особенно зябким и промозглым, к утру ночевавший в палатке молодой человек продрог до такого состояния, что, казалось, даже кишечник его сморозился.

— Почему лютеран в Аллюстрии больше не жгут? — пробурчал Эрвин себе под нос. — Хоть согрелся б напоследок. Сколько можно морозится из-за чертова наемника, не чувствующего капризов погоды?

Армия княжества Померания, фельдмаршала которой и помянул тихим "незлобивым" словом фон Эльке, явилась под Аурумштадт лишь к позавчерашнему вечеру, затратив на марш не день, а все три. Вынужден ли был Кабюшо приводить в порядки свой авангард, или запамятовал, что его фамильное заклятие действует лишь на него же, и никого более, отчего и не спешил, либо же причина была иной — фон Эльке не знал. Да и не интересовался, если на то пошло.

Весь минувший день Кабюшо вел развертывание войск и укрепление своих позиций, не встречая к тому ни малейших препятствий со стороны бранденбуржцев. Фельдмаршал фон Берг, находясь пусть и не на самых выгодных для обороны позициях, но имея меньше войск под своим началом, никак не желал контратаковать до подхода корпуса лейтенант-фельдмаршала Ольмюца, запропавшего где-то на полпути между Магдебургом и Аурумштадтом, и все уговоры его штабных, все красноречие и их, и прочих старших офицеров, включая самого эрцгерцога, разбивались о его упрямое нежелание драться с превосходящими силами врага.

— Вы, милостивые государи, на авантюру меня не толкайте-то, кхе-кхе. — хрипел и покашливал фон Берг (как и многие в армии фельдмаршал был простужен, да и просто по возрасту ему нездоровилось) в тех редких случаях, когда снисходил до того, чтобы объяснять свою бездеятельность. — Это вьюношам свойственно сначала лезть в окошко девичьей спальни, а лишь затем думать о последствиях, когда уже поздно. Кабюшо-то, кхе-кхе, оторвался от магазинов, не подрасчитал, значит, наших погод. Это против Окситании меровенсцы нынче воевать могут, а в Аллюстрии такие номера, кхе-кхе, чреваты. Дожди зарядят обложные со дня на день, перебои с припасом и фуражом у него начнутся, а какие обозы если через грязь и проволочет, так я для того ему в тыл полк гусар отрядил. Нам-то что, померзнем, конечно, ну так и померанцы не на зимние квартиры-то стали, а уж со снабжением у нас все слава Богу. Ни к чему нам все это фанфаронство, милостивые государи, кхе-кхе, право слово, сам он к нам в руки упадет, как переспелое, кхе-кхе, яблоко — или, если угодно считать, как гнилое.

Закончив говорить по этому поводу, изрядно пожилой фельдмаршал непременно открывал свою табакерку, брал оттуда понюшку табаку, с шумом и свистом втягивал ее своим простуженным носом, после чего долго, оглушительно и, с видимым удовольствием, чихал. Доводы против, как вполне прагматичные, о разоряемых чужой армией землях, так и поэтические, о стонущих под игом завоевателя подданных гроссгерцога Максимиллиана, фельдмаршал напрочь отметал. Возможно, с точки зрения новейшей науки, стратегии, фон Берг был совершенно прав — Эрвин даже был полностью уверен в этом, — и служи под его началом не живые солдаты и офицеры, а некие абстрактные математические единицы, выкладки командующего были бы безукоризненно верны. Однако же армия состоит из живых людей, для которых есть очень большое различие: кашлять, чихать и подвергаться лишениям на чужой территории, или же на своей, притом, что противник промаршировал уже практически половину твоей отчизны. Недовольное бормотание о том, что дай фельдмаршалу волю, так тот Кабюшо и до самого Хафеля допустит, слышалось уже не только в офицерском собрании, но и у солдатских костров, причем не вполголоса, а уже практически в открытую. Не добавляло боевого духа и то, что бригада Коха, исполнявшая такую же, что и бригада фон Эльке, заградительную миссию была, в тот же день, когда Эрвин дал бой фон Зюшвицу, наголову разгромлена.

Однако находящийся где-то в эмпиреях военной науки фельдмаршал слышать об этих обстоятельствах ничего не желал, и лишь большого труда стоило офицерам-кавалеристам добиться у него разрешения потревожить померанцев на флангах — чем они весь вчерашний день и занимались. Кабюшо, вероятно, также дал своим рубакам возможность погреться, помахав саблями и палашами, однако на общее положение дел это никак не влияло. Кавалеристы съезжались небольшими группами, человек по двадцать-тридцать, на значительном удалении от основной массы войск, рубились, затем одна группа обращала в бегство другую, преследовала некоторое время, и затем победоносно возвращалась в лагерь. Иные офицеры бравируя удалью, причем не только кавалерийские, затеяли устраивать поединки на "ничейной" земле между двумя армиями, когда просто так, ища противника по принципу "кого Бог пошлет", а нередко и по всем правилам дуэльного кодекса, с официальными вызовами конкретным лицам, секундантами, протоколом поединка, врачом и священником. Но больше было все ж таки находников. Юстас фон Лёве, оправдывая свою фамилию и невзирая на высокий гвардейский чин, например, схватился разом с двумя кирасирами, одного ранил серьезно и взял в плен, другого задел лишь едва-едва, но все же обратил в бегство, чем и хвастал напропалую весь вечер в офицерском собрании. Эрвин, еще к тому и напрочь продувший ему в штосс, молча скрежетал зубами от зависти — такие забавы считались невместными для генералов.

Кое-как отогревшись у жаровни и наскоро позавтракав из солдатского котла — пищей грубой, неизысканной, зато сытной и горячей, фон Эльке выслушал доклад доктора Кальмари и настроение его, и так далеко не радужное, упало словно стрелка барометра, в ожидании бури. Количество заболевших было таково, что вместе с боевыми потерями и отставшими убыль в штыках у его бригады вплотную приблизились к половине личного состава.

— Доктор, голубчик, но ведь надобно что-то делать. — заметил Эрвин.

— А что, прошу меня простить, я могу поделать? — Кальмари всплеснул руками. — Я, знаете ли, синьор, в некотором роде хирург. Хороший, без ложной скромности замечу, но хирург. Мое дело — отрезать и пришивать. Да, я запросил в дивизионном лазарете микстуры, сразу же как мы к Аурумштадту вышли, осмелюсь доложить, запросил. И что же я слышу в ответ? В ответ я слышу, что микстур и так не хватает, что в избытке только перевязочный материал и, простите, шнапс! Я не стану спорить, он согревает, но если так греться долго, то у нас и здоровые слягут из-за печеночных колик. Я даже не упоминаю о том, что хорошо согретый этой методой солдат элементарно небоеспособен. Все что я могу, это обеспечить простуженным должный уход и тепло, благо милейший Зюсс палатки и одеяла смог выбить новые, без дыр и доброго качества.

— Успокойтесь, успокойтесь доктор, я ни в чем вас не виню. — вздохнул генерал. — Просто, если все продолжится подобным образом и далее, то наша армия, боюсь, попросту исчезнет без всякого сражения.

— Сомневаюсь, что у померанцев лучше обстоят дела, нежели у нас. — поджал губы Кальмари. — Они такие же люди, как и все прочие.

— Следовательно, ждать боя остается недолго. — заметил Эрвин. — Надеюсь, что Ольмюц успеет подойти, иначе вся слава достанется нам.

Обедать фон Эльке отправился в Цвибельштадт, в офицерское собрание. Не то, чтобы ему не чем было заняться в бригаде, но... собственно и нечем, на самом-то деле. Со строительством флешей и редутов солдаты могли управиться и без его присмотра, хватало для надзора унтеров и пары младших офицеров. К тому, позиции бригады были настолько глубоко в тылу армии, что Эрвин и сам-то не верил в то, что они могут пригодиться хоть для чего-то вообще.

Юстаса в собрании не оказалось: по словам знакомцев, случившихся тут же, он кутил до самого рассвета и теперь самым безбожным образом отсыпался после обильных возлияний. К беседам или картам генерал в этот час расположен не был, а потому, пообедав в полном одиночестве, взял самую свежую — всего-то трехдневной давности, — столичную газету, извлек лорнет и поудобнее уселся в кресле у окна.

О войне писали мало, почти что и ничего. Баронесса фон Хаммельстюк устроила благотворительный бал с лотереей в помощь раненым — на торжестве присутствовал весь свет столицы, из тех, кто не был вынужден последовать за гроссгерцогом в Лихтервинд. Судя по приведенному в газете меню, съедено и выпито на этом мероприятии было на сумму во много раз превышающую выручку от лотереи; бургомистр Берлина-на-Хафеле, попытавшийся вытрясти из городского магистрата денег на спешную реконструкцию древних городских укреплений, а равно сбор и вооружение ополчения, был ославлен как паникер и пустозвон и, вероятно, в ближайшее время подаст в отставку; бригадный генерал фон Эльке, по пока не подтвержденным данным, вынужден был отступить перед противником — данные о потерях с обеих сторон уточняются; польский посол во время званного обеда у военного министра выразил уверенность в том, что Бранденбург вполне способен стереть Померанию в зубной порошок и без чьей-либо помощи, и был горячо поддержан послом Магдебурга. Вот, собственно, и все — прочие страницы газеты были заполнены сообщениями о театральных премьерах, торжествах, праздниках, курьезных случаях. Столица продолжала жить своей обычной жизнью и веселиться, невзирая ни на какие войны.

Эрвин со вздохом отложил газету, долгим задумчивым взглядом поглядел на ломберный стол, за которым расположились несколько штабных, вздохнул, и, усилием воли отогнав соблазн, направился к выходу из собрания.

Глава VI

Мафальде фон Шиф не спалось. Она лежала в своем просторном холодном будуаре, прислушивалась к шуму дождя за окном и с тоской думала о том, что через четыре часа ей уже надо будет вставать, и даже если она сумеет задремать под утро, выспаться ей все равно не удастся. И опять она будет мучиться весь день, пытаясь думать о своих делах и делать вид, что с интересом поддерживает болтовню своей госпожи, одновременно мечтая только об одном — хоть немного отдохнуть.

В последние дни известия с места военных действий приходили все чаще: гонцы появлялись в замке один за другим, не давая фрейлине страдать от неизвестности. Но они же заставляли ее переживать из-за того, что она от них узнавала: армия гроссгерцога постоянно терпела поражения и была вынуждена понемногу отступать, сдавая противнику то один, то другой город. Эрвину по-прежнему везло, он выходил целым и невредимым из каждой схватки, но Мафальда прекрасно понимала, что любой удаче рано или поздно приходит конец. И поэтому разговоры о каждом следующем прискакавшем в замок гонце встречала со все возрастающим трепетом.

Сегодняшний гость тоже принес нерадостную весть. Армия гроссгерцога опять отступила, и притом с большими потерями. И даже фон Шиф, недостаточно хорошо разбиравшейся в военной науке — одной из немногих сфер, в которых младший брат многократно ее превосходил! — было ясно, что ситуация уже вряд ли повернется к лучшему. Необходимо было придумать, как обернуть на пользу Эрвина поражение, но этому мешал страх, что после очередного боя брат вовсе не вернется с поля битвы.

Отчаявшись заснуть, фрейлина встала с кровати и подошла к окну. Потянула на себя тяжелые створки и вдохнула свежий запах мокрой от дождя листвы. Погода в последнее время тоже испортилась: день, когда хозяева замка устроили охоту и прогулку по лесу, оказался последним солнечным днем перед неделей ветреных и дождливых дней. В замке было сыро и промозгло, многие фрейлины кашляли, а герцогиня Эвелина жаловалась, что плохая погода портит ей настроение.

Вспомнив про свою капризную госпожу, Мафальда недовольно скривилась и, поежившись, закрыла окно. В комнате стало довольно холодно и мысль о том, чтобы вернуться в кровать и закутаться в теплое одеяло, показалась молодой женщине весьма заманчивой. Она с надеждой отошла от окна — может быть, ей все-таки удастся сейчас заснуть? Но увы, отоспаться в эту ночь ей было не суждено...

Из-за двери ее спальни послышались тихие, едва различимые в тишине спящего замка шаги. Кто-то крался по коридору мимо комнаты Мафальды, крался, стараясь ступать как можно тише, но все-таки не сумев идти по каменному полу совсем неслышно. Фрейлина на цыпочках подбежала к двери и прислушалась. Шаги быстро удалялись, и она осторожно приоткрыла дверь, радуясь, что та не заскрипела в такой ответственный момент. Проследить, кто бродит ночью по замку, было необходимо. Даже если это кто-нибудь из пажей или камердинеров отправился на свидание к кому-нибудь из горничных или наоборот — из таких случаев Мафальда уже давно научилась извлекать пользу. Поймав юношу или девушку на месте "преступления", а затем великодушно отпустив и пообещав при этом сохранить их проступок в тайне, первая фрейлина обзаводилась благодарными и опасающимися, как бы она не сообщила об их неподобающем поведении герцогине, союзниками. У госпожи фон Шиф было уже трое таких обязанных ей друзей среди слуг, и она не отказалась бы при случае обзавестись четвертым.

Коридор, в который выглянула Мафальда, был погружен в почти полную темноту, но далеко впереди все же был заметен чей-то расплывчатый светлый силуэт. "Вот так и возникают в старинных замках слухи о призраках!" — усмехнулась про себя фрейлина и проворно засеменила по коридору, спеша догнать полуночника и стараясь при этом не шуметь, чтобы он не заметил ее раньше времени и не свернул на какую-нибудь лестницу, где она, скорее всего, уже не смогла бы его найти. Ей удалось сократить расстояние между собой и "призраком" до нескольких шагов, и только после этого преследуемый, должно быть, услышав за спиной слабый шум, оглянулся. Мафальда остановилась и, приглядевшись к своей "добыче", возмущенно выдохнула и подбоченилась: на нее смотрели испуганные и умоляющие глаза фон Айса.

— Не спится, господин паж? — с лукавой улыбкой спросила первая фрейлина. Юноша шумно вздохнул и издал тихий звук, подозрительно похожий на всхлипывание. Мафальда промолчала, даже не пытаясь помочь ему выкрутиться: она была уверена, что молодой человек достаточно сообразителен, чтобы сделать это самостоятельно. Так и вышло. Айс помедлил еще несколько секунд и, догадавшись, что облегчать ему попытку оправдаться любимица гроссгерцогини не будет, еще раз вздохнул и сбивчиво затараторил:

— Госпожа фон Шиф, я знаю, что виноват! Знаю, что благородные люди не делают этого тайком! Но если бы вы знали... Если бы вы были мужчиной...

— Еще чего мне не хватало! — громким шепотом воскликнула фрейлина и театрально всплеснула руками.

Даже в темноте стало заметно, как щеки фон Айса залились ярко-красным румянцем — во всяком случае, Мафальда была уверена, что ей это не померещилось.

— Простите, госпожа первая фрейлина, я не это хотел сказать... — окончательно растерявшись, еще торопливее забормотал паж. — Я имел в виду, что если бы вы были мужчиной, вы бы меня поняли! Любой взрослый мужчина на моем месте поступил бы так же!

— Так уж и любой! — усмехнулась Мафальда, хотя особых причин не соглашаться с Айсом у нее не было — все мужчины, которых она знала, включая и своего горячо любимого брата, в юности обязательно заводили романы со служанками и точно так же, как Айс, наносили им по ночам "визиты".

— Любой благородный человек, которому не безразлична судьба его страны, который думает не только о себе! — с неожиданной горячностью возразил ей юноша, и его глаза ярко сверкнули в темноте. Правда, он тут же испугался, что заговорил слишком громко и что их могут услышать другие обитатели замка, и, стушевавшись, зажал себе рот обеими руками. Мафальда уставилась на него с удивлением:

— Любой благородный? — переспросила она, ничего не понимая.

— Да! — Айс опустил руки и с вызовом уставился фрейлине в глаза. — И я знаю, что вы сами тоже так считаете. Вы — сестра генерала фон Эльке, который находится на войне с первых ее дней. Вы не можете думать иначе!

— Мальчик мой... — Мафальда не выдержала и отвела взгляд. Она редко испытывала чувство неловкости, но теперь ей впервые за очень долгое время было по-настоящему стыдно. Хорошо же она думала об этом юнце! И ведь ей сразу показалось подозрительным, что он шел на свидание в длинном дорожной плаще!

— Вы ведь отпустите меня? Позволите мне уехать? — умоляюще зашептал фон Айс, и Мафальда испугалась, что сейчас этот решительный и доблестный защитник отечества расплачется.

— А ты уже решил, куда именно едешь? — спросила она строго. Молодой человек просиял и радостно закивал головой:

— Конечно! Все уже давно решено! Я еще вечером подготовил лошадь, помощник конюха обещал меня не выдавать. Я поеду в бригаду вашего брата!

"Вот Эрвин обрадуется такому "подкреплению"! Наверняка будет весь день шутить, что у него не полк, а детский приют для малолетних сирот!" — фыркнула про себя фрейлина. Но потом ей вдруг стало не по себе, и она посмотрела на юношу с опаской и сочувствием:

— Франц, а о своей матери ты подумал? А о сестрах и тетушке?

Теперь настала очередь юноши отводить глаза в сторону. О родных он, конечно, думал и о том, что является последним представителем своего рода тоже, но желание вырваться из скучной придворной жизни и принести своей стране хоть какую-то пользу отодвинули все эти мысли на второй план. К тому же, паж, как и все молодые люди в этом возрасте, был свято уверен в собственной неуязвимости.

— Они меня поймут! — заверил он Мафальду. — Поймут и будут мной гордиться. Неужели вы думаете, что моей маменьке нужен трусливый сын, который отсиживается в замке, когда все способные держать оружие мужчины...

— Твоей матери нужен живой сын, — перебила его Мафальда. — Ты этого сейчас не понимаешь, но когда-нибудь, когда сам обзаведешься семьей, тебе тоже будет важно только одно: чтобы твои дети были живы. Даже если при этом они при слове "война" будут в ужасе прятаться в сундук! У меня есть сын, так что поверь мне на слово — это правда.

Франц промолчал, хотя по его глазам Мафальде было очевидно — он ей не верил. И отказываться от своего решения сбежать тайком на войну тоже не собирался. Впрочем, фрейлина уже понимала, что даже если она попытается удержать его, разбудив весь замок и рассказав своим господам о его намерениях, юноша все равно сумеет осуществить свой план. Да она, в общем, и не думала его удерживать — права на это у нее не было.

— Что же, тогда — поторопись! — вздохнула Мафальда и порывисто обняла молодого человека. — И будь осторожен, очень тебя прошу!

— Спасибо! — тихо, но восторженно прошептал фон Айс. — Я знал, что вы меня все-таки поймете и отпустите! Вы — сестра генерала фон Эльке! И не беспокойтесь, я буду очень осторожен, больше никого не разбужу!

— Да я не об этом... — еле слышно ответила Мафальда, но Франц уже уносился прочь от нее по коридору, двигаясь так быстро и так бесшумно, что его фигура снова стала похожа на привидение. Фрейлина вздрогнула и поспешно отогнала непрошеные мысли — нечего думать о самом страшном, нечего! С Айсом ничего не случится, Эрвин ни за что не пустит пятнадцатилетнего ребенка в бой, он придумает для него какие-нибудь важные дела в штабе, придумает что-нибудь такое, что позволит мальчишке остаться в относительной безопасности. Все будет хорошо...

Ежась от холода, молодая женщина зашагала обратно в свой будуар. Она думала о Франце и одновременно вспоминала своего собственного сына. Пока еще — несмышленого ребенка, но ведь и ему когда-нибудь исполнится десять лет, а потом и двенадцать, и пятнадцать... исполнится, как бы ей ни хотелось, чтобы он всегда оставался малышом. И все, на что ей остается надеяться, так это на то, чтобы в те годы их герцогство ни с кем не воевало!

Фон Шиф почти без сил упала на свою кровать и уткнулась лицом в подушку. Без Франца в замке станет еще скучнее и безрадостнее. А сколько всего ей придется выслушать утром от Эвелины! Интересно, этот молокосос хотя бы письмо своим родным отправил? А записку гроссгерцогу написал? Мог и не подумать о таких "мелочах", и тогда замок будет кишеть сплетнями о том, куда мог убежать любимый паж герцогини... И ей, Мафальде, тоже придется выдумывать какую-нибудь более-менее правдоподобную версию его исчезновения, чтобы никто не заподозрил ее в причастности к этому побегу. Да, дел у нее будет много...

Мафальда вдруг поняла, что совсем закоченела, и натянула на себя одеяло. За окном начинало светлеть, и она вновь загрустила из-за того, что ей не удастся выспаться. Но, уже засыпая, молодая женщина вдруг подумала о том, что Франц, наверное, уже скачет по пустынной дороге на север и скоро встретится с Эрвином, и улыбнулась. Наивный мальчишка был прав — она не только боялась за его жизнь. Она еще и гордилась им, как гордилась и своим братом, и всеми, кто воевал под его командованием. А еще, подумалось вдруг Мафальде, этот ночной разговор все-таки принес ей еще одного верного друга и союзника...

Проснулась любимая фрейлина гроссгерцогини совершенно усталой и разбитой, словно и не спала в эту ночь вовсе. К своей госпоже она шла, как на эшафот, слушая ее обычную пустую болтовню, с трудом скрывала свое раздражение, а за завтраком не смогла съесть ни крошки. Тяжелое, давящее беспокойство не давало ей сосредоточиться ни на одной мысли, ни на одном разговоре. Все, что удавалось Мафальде — это делать вид, что у нее все хорошо, и поддакивать обращающимся к ней собеседникам. Но даже для этого ей с каждой минутой требовалось все больше усилий. А ведь притворяться спокойной фон Шиф научилась еще в юности и с тех пор долгие годы совершенствовала это мастерство!

Фрейлина прислушивалась к себе, пытаясь понять, что привело ее в такое волнение, но все ее усилия были тщетными. Причина была не в сбежавшем на войну юном фон Айсе. Несмотря на то, что Мафальда относилась к нему с симпатией и ей было бы жаль, если бы он погиб, для нее он все-таки был чужим человеком и сходить с ума от страха за его жизнь она бы не стала. Но причина не могла быть и в брате — ведь Эрвин уже давно был там, среди пуль и снарядов, и раньше Мафальда, хоть и переживала из-за него, никогда не теряла головы. И никаких новых известий о брате она не получала с тех пор, как узнала о поражении его войска...

"Старею я, что ли? — пыталась шутить про себя Мафальда в надежде, что хотя бы это поможет ей успокоиться. — Раньше ни от каких дурных предчувствий не страдала, пока не знала точно, что с кем-нибудь из наших родных случились неприятности. И что дальше с тобой, душечка, будет — дурные сны, истерики, обмороки на ровном месте, как у нашей обожаемой госпожи Эвелины?" Эта мысль немного развеселила камер-фрейлину, и на ее лице появилась легкая улыбка, которую рассказывавший ей что-то сосед по столу — еще один молоденький паж — с радостью принял на свой счет. Но потом обитатели замка встали из-за стола и разошлись по своим комнатам, и Мафальда, снова оставшаяся наедине со своими мыслями, почувствовала, что опять погружается во все возрастающее беспокойство.

За окном шел мелкий противный дождь, а это значило, что Эвелина проведет весь день в замке, и Мафальде придется из кожи вон лезть, чтобы придумывать для нее разные развлечения. "Ну, ничего, одна я мучиться не буду, уговорю ее сиятельство позвать и других фрейлин!" — злорадно решила Мафальда, отправляясь к госпоже. А потом ее мысли снова вернулись к Эрвину. Что, если предчувствия не врут? Что, если раньше она была слишком черствой, и поэтому не придавала им такого значения, а теперь просто научилась слышать свое чутье? Или раньше ее предчувствия не были такими сильными, потому что Эрвин не бывал в такой большой опасности, как сейчас?

Герцогиню Эвелину Мафальда застала тоже испуганной и страшно расстроенной.

— Ты представляешь?!! Франц! Этот мальчишка!!! — принялась сбивчиво рассказывать она своей любимице, картинно заламывая руки. — Он сбежал на войну!

— Что вы говорите, ваше сиятельство?! — в голосе Мафальды прозвучало такое естественное изумление, что она сама почти поверила в то, что ничего не знала о побеге молодого человека.

— После всего, что мы для него сделали! После всех благодеяний, которые мой муж ему оказал!!! — возмущалась герцогиня. — Как он мог так поступить?! Как ему вообще могло прийти такое в голову?!

— А это точно? — теперь Мафальда спрашивала с сомнением и недоверием, жалея, что ее превосходную актерскую игру некому оценить.

— Совершенно точно, он обо всем написал нам с Максимиллианом, и поскольку моего августейшего супруга сейчас нет в замке, письмо передали мне! — казалось, герцогиня вот-вот расплачется. — Ему, видите ли, совестно прятаться в замке, когда все мужчины, способные держать оружие, защищают страну!

Мафальда в ответ лишь развела руками со скорбным выражением лица:

— Что ж делать, молодые юноши — они такие...

Про себя она в тот момент впервые всерьез пожалела, что не родилась мальчиком, как Эрвин. Была бы сейчас в походе рядом с братом — там, где не нужно притворяться и терпеть чужие глупости! Увы, об этом фрейлина могла только мечтать...

Эвелина, тем временем, выкрикнула еще несколько горьких упреков "глупому, бессовестному и неблагодарному" Францу и, схватив с туалетного столика полупрозрачный батистовый носовой платок, принялась промокать сухие глаза. Мафальда поняла, что настал момент для утешения расстроенной герцогини, и не упустила его:

— Не переживайте так, этот мальчишка не стоит ваших слез!

— Да, ты права, — скорбно вздохнула гросс-герцогиня. — Нельзя так переживать из-за неблагодарного мальчишки, но ведь ты же меня знаешь... Знаешь, какая я чувствительная...

— Знаю, но так все-таки нельзя, ваше сиятельство, — понимающе закивала в ответ Мафальда. — Надо вам как-то развеяться, давайте я позову Розалинду и остальных? Давно мы все вместе не собирались...

— И правда, позови наших дам, может, они знают еще какие-нибудь подробности о побеге Франца! — глаза "чувствительной и не жалеющей себя" Эвелины загорелись любопытством, и Мафальда с удовольствием отправилась выполнять ее распоряжение.

Вскоре в покоях гроссгерцогини собрались все ее приближенные, и Мафальда получила возможность немного поразмышлять обо всем, что ее беспокоило, пока Эвелину занимали остальные фрейлины. Большинство из них действительно рассказывали всевозможные подробности о побеге Франца, приукрашивая их на ходу и отстаивая друг перед другом правдивость своих версий. Больше всех, как и следовало ожидать, сочиняла Розалинда. По ее словам, фон Айс покинул замок, потому что пообещал жениться сразу на двух горничных и на одной из помощниц главного повара, после чего испугался скандала. Правда, другие дамы утверждали, что дело совсем не в этом, а в том, что бедный юноша был безответно влюблен и ускакал воевать в надежде героически погибнуть в бою, поскольку иначе излечиться от своей несчастной любви не мог. Разногласия у них начинались только в одном: в том, кто был той роковой женщиной, из-за которой Франц захотел умереть. Одни приписывали эту роль кому-нибудь из известных знатных дам, хотя Мафальда сильно подозревала, что с половиной из них он вообще никогда не встречался, другие — все тем же горничным и прочим служанкам, третьи — крестьянским девушкам из ближайшей деревни.

Мафальда слушала их болтовню краем уха и поначалу надеялась, что хоть кто-нибудь из ее товарок назовет истинную причину, по которой молодой человек отправился воевать. Но то, что он просто захотел быть полезным своей стране, ни одной из женщин так и не пришло в голову. Впрочем, госпожу фон Шиф это не слишком сильно удивило.

Сплетни о Франце плавно перешли в пересказ не менее пикантных историй о других пажах и господах, которых фрейлины знали великое множество. Большинство из этих историй Мафальда слышала, а о некоторых из них ей даже было доподлинно известно, как все обстояло на самом деле, но о некоторых любовных авантюрах она слышала впервые и постаралась запомнить их во всех подробностях. Это помогло ей немного развеяться и даже развеселиться, но все же полностью гнетущее настроение госпожи фон Шиф не прошло. Мысли ее все чаще возвращались то к брату, то к маленькому сыну, и безотчетное волнение за них обоих усиливалось с каждым часом. Ей надо было увидеть их, надо было убедиться, что с ними все хорошо. Но если встретиться с Эрвином фрейлина не смогла бы при всем желании, то навестить сына ей было не так уж трудно: единственным препятствием для этого была ее капризная госпожа.

Подошло время обеда. Эвелина выпроводила остальных фрейлин и собралась переодеваться, и измучившаяся дурными предчувствиями Мафальда заговорила с ней со смиренным и даже слегка виноватым видом:

— Ваше сиятельство, простите, могу я обратиться к вам с просьбой?

— Дорогая моя, для тебя — все, что угодно! — после трех часов сплетен герцогиня пребывала в превосходном настроении.

— Я хотела бы съездить на несколько дней в имение моего бедного покойного мужа, — сказала Мафальда. — Очень уж давно я там не была, а оставлять моего управляющего без присмотра — дело рискованное... Да и сына я долго не видела...

— Да, понимаю, — без особой радости отозвалась Эвелина, и ее губы недовольно скривились. Отпускать от себя Мафальду ей не хотелось, и она уже жалела, что так легкомысленно пообещала выполнить любое ее желание.

— Благодарю вас от всей души, госпожа! — с жаром воскликнула фрейлина, отрезая герцогине все пути к отступлению. — Я знала, что вы не будете против!

— Да, конечно же... — сникла Эвелина и от огорчения даже сама застегнула одну из поддерживающих ее платье булавок. — Но, надеюсь, ты ненадолго меня покинешь?

— Всего на несколько дней, клянусь вам! — убедительно заверила ее Мафальда.

"Два дня на дорогу туда, два дня — обратно и хотя бы неделя в имении! — решила фрейлина про себя. — Одиннадцать дней без Эвелины — что может быть прекраснее на этом свете?.."

Глава VII

— Навались! Поднажмите, черти, еще немного!.. — увязшая в грязи пушка, с громким чавкающим звуком дернулась вперед и измазанные липкой жирной глиной обода колес вышли из ямы, вкатились на накиданные впереди ветки. Эдвин фон Гогенштаузен выпустил спицу и сделал шаг назад и в сторону: дальше его солдаты могли справиться и без помощи своего генерала.

Покуда вытягивали застрявшее орудие, плащ слетел с плеч эрцгерцога, ледяной дождь вымочил его насквозь, и теперь, оглядывающийся по сторонам, поминутно отирающий глаза от небесной влаги, разгоряченный трудом наследник престола парил, словно забытый на огне кофейник. Кто-то из свитских сунулся было к нему с новым плащом — прежний был безнадежно испачкан и годился теперь разве только на то, чтобы скатав, бросить его под колеса очередной конной упряжки, — однако Эдвин с мрачным смешком отмахнулся.

— Поздно, поздно господа, я уже насквозь, — про себя он отметил, что невзирая на то, что тут целый дивизионный генерал августейших кровей вровень с нижними чинами около пушки корячится, большинство господ офицеров запачкали лишь обувь, но никак не перчатки. Действительно помогавшим в возне с орудием выглядел один лишь фон Шиллинг, чей плащ сбился куда-то за спину и на бок, отчего ротмистр также изрядно промок.

— Ваше сиятельство, извольте в карету, в тепло, — подал голос другой адъютант.

— Карету к черту! — зычным голосом отозвался фон Гогенштаузен. — Коня мне! Барон, едемте в авангард, надобно глянуть, отчего задержка там.

Йоахим фон Шиллинг молча склонил голову и, громко чавкая ботфортами по грязи, двинулся к своему жеребцу. Когда коня подвели эрцгерцогу, он был уже в седле и, окончательно избавившись от бесполезного теперь плаща, терпеливо ждал своего командира, не обращая, казалось, ни малейшего внимания на потоки ледяной воды, низвергающиеся с небес.

— Ну вы-то, вы куда разоблачились? — выкрикнул эрцгерцог, трогая коня с места. — Не хватало еще, чтоб вы простыли!

— Как вы изволили метко заметить, господин эрцгерцог, — невозмутимо ответствовал барон, поравнявшись с генералом-наследником, — уже поздно, я тоже промок до нитки.

— Не пытайтесь доказать мне, Йоахим, что саксонцы сделаны из железа. Мне отлично известно, что их черепушки изготавливают из дуба.

— Как будет угодно вашему сиятельству, — фон Шиллинг с легкой улыбкой склонил голову, выражая видимую покорность.

До головы колонны они добрались достаточно быстро, однако выяснить, отчего была заминка не успели — солдаты уже продолжили движение, вытягивая артиллерийские упряжки с раскисшей проселочной дороги на мощеный брусчаткой, по подобию древних карфагенских дорог, тракт. Впрочем, на покрытии сходство заканчивалось — если античные большаки тянулись подобно лучам, прямо, никуда не сворачивая, разрезая, если была в том надобность, неровности местности, поздний аллюстрийский собрат карфагенского шляха петлял между деревьями и холмами, словно змея.

— Да как же так, господа? — донесся до приближавшихся эрцгерцога и барона юный взволнованный голос. — Отчего же вы отступаете?

Обладатель этого голоса, промокший, скорчившийся в седле темноволосый юноша не старше шестнадцати лет, в некогда светлом, а теперь буро-грязном заляпанном плаще поверх партикулярного платья, в шляпе с обвисшими от накопившейся в них влаге полями, видимо, только что появился из-за ближайшего изгиба тракта и теперь не мог поверить своим глазам.

— Что же случилось? — в отчаянии вопрошал он у мрачных, усталых солдат и офицеров. — Что произошло?

— Конфузия. — подал голос фон Шиллинг, решительно обгоняя эрцгерцога. — Полнейшая конфузия, юноша. А что вы, позвольте узнать, здесь делаете?

Тот обернулся на голос, увидал барона, и глаза его вспыхнули огоньками радости и испуга одновременно.

— Господин фон Шиллинг, как я рад вас встретить! — воскликнул он. — Но... как же так, мы что же — разбиты?..

— Если успеем отступить и перегруппироваться, то еще нет, фон Айс, — решительно ответил тот. — Однако вы не ответили мне.

Франц смутился под прямым, испытующе-выжидательным взглядом барона, столь разительно отличавшегося от его же надменно-ленивых взглядов, которыми он щедро одарял всех в Лихтервинде.

— Я... Я решил вступить в армию, господин лейбгвардии-ротмистр, — выдохнул он. — Для чего спешил в бригаду генерала фон Эльке, надеясь, что он не побоится принять меня под свое начало.

Грязный, потерявший где-то головной убор Эдвин, менее чем когда-либо похожий в этот момент на наследника престола, сдавленно хрюкнул.

— Вот только вас ему сейчас не хватало, молодой человек, — резко бросил Йоахим. — Генерал фон Эльке остался прикрывать нашу ретираду во главе остатков своей бригады и двух мушкетерских полков.

— Как видите, ему и впрямь терять нечего, — подал голос эрцгерцог. — Однако, признайтесь, молодой человек умеет выбирать себе покровителей. Во всей нашей армии только два человека способны наплевательски отнестись к непременному неудовольствию со стороны гроссгерцога за то, что дадут этому юноше эполеты.

— Я счел невозможным обращаться к наследнику, к тому же имею честь быть другом госпожи фон Шиф... — молодой человек осекся, признав Эдвина в этом грязном и мокром офицере.

— А вы сильно подросли, Франц, — тепло улыбнулся ему эрцгерцог, но тут же посерьезнел. — Однако барон совершенно прав, кузен остался на верную гибель, и если от его сил спасется хоть треть, я буду почитать это великим чудом. Вам определенно нечего там делать.

— Ваше сиятельство! — вспыхнул фон Айс. — Я... я обещал его сестрице, что попрошусь именно в его бригаду и непременно позабочусь о господине генерале!

Пускай слова эти и были сильным преувеличением с его стороны, однако же сам паж в них, в этот момент, искренне верил. Перспектива оказаться в свите наследника престола Великого Герцогства ему, едва улизнувшему из-под опеки двора, казалась ужасной.

— Мафальде? — искренне изумился Эдвин. — Так она что же, знает, что вы отъехали в действующие части, и не помешала вам этого сделать? И не говорите, что у вас есть на это безумство благословение моего папеньки, я в это в жизни не поверю.

— Госпожа фон Шиф изволила проводить меня в дорогу, когда я тайно покидал Лихтервинд, — юноша ощутимо покраснел, понимая сколь двусмысленно звучат его слова, отчего фраза стала звучать окончательно пикантно, — и дать мне свое благословение.

Дивизионный генерал выразительно поглядел на фон Шиллинга, как бы говоря: "Вот! Я же вам говорил, что Эвелина законченная дура, и за этим якобы ее интересом к ходу кампании что-то кроется". Барон столь же молча развел руками, словно отвечая: "Вы были абсолютно правы, ваше сиятельство, это был только повод побыть наедине".

— Господин дивизионный генерал! — из-за пелены дождя показался погоняющий лошадь во весь опор гусар, без плаща, похожий в мокрых ментике и доломане серого колеру на разукрашенную мышь. — Господин генерал, лейбгвардии-юнкер Цигенбок, второй эскадрон "Серых соколов". Майор фон Лёве докладывает о выходе эскадрона к Таннетёлеру. С нами остатки Аурумштадтского уланского полка, господин майор просит разрешения прервать ретираду и совершить глубокий обход Кляйнеегерсдорфа с запада, дабы отвлечь неприятеля от позиций фон Эльке!

— Ах, отчаянная голова, что задумал-то... — покачал головой Эдвин. — А ведь может, может выйти, чёрт возьми! Где эти свитские, когда они нужны? Опять отстали? Цигенбок, осилите обратную дорогу до фон Лёве?

— Не извольте сомневаться, герр генерал! Через час буду в полку! — молодцевато, явно форся перед высоким начальством, доложил тот.

— Эк! — крякнул эрцгерцог. — С часом, это вы хватанули, юнкер. Но, скачите, скачите голубчик — ежели успеете подкрепить Эльке, быть вам подпоручиком.

Гусар лихо козырнул, поворотил коня, и стремглав (насколько позволяло мокрое бездорожье) пустил своего скакуна прямиком через луг.

— Загонит скотинку, — вздохнул фон Шиллинг.

— Главное, чтобы поспел вовремя, — генерал проводил удаляющегося юношу взглядом и повернулся к своему адъютанту. — Непременно стоит сообщить о передислокации фон Лёве кузену Эрвину. И не думайте даже, вас я от себя не отпущу, Йоахим! Единственный толковый человек при штабе, а туда же, под пули, собрался. Найдём другого курьера. Что?

Фон Шиллинг глазами указал на позабытого эрцгерцогом Айса.

— Да! — генерал резко повернулся к юноше, настолько резко, что конь под ним "затанцевал" недоумевая, был ли это ему приказ трогаться, или напротив, сдать назад. — Хотели послужить отчизне, Франц? Так извольте, предоставлю вам такую возможность. Фон Шиллинг, я слыхал — вы по сю пору носите с собой свои первые, юнкерские погоны на-удачу?

Ротмистор кивнул, и легонько, кончиками пальцев похлопал себя по груди, там-де они.

— Отдайте их фон Айсу, ротмистр, ему нынче нужнее. Ну же! — требовательно приказал эрцгерцог и дождавшись исполнения приказа, обратился к беглецу от двора своего батюшки. — Поздравляю вас юнкером, молодой человек. Служите с честью, не осрамите и все прочие, приличествующие случаю фразы. Местом службы определяю вам бригаду фон Эльке, с родом войск кузен сам разберется. Формой озаботитесь в ближайшее время.

— Уже, — глаза у мальчишки (ну что тут лукавить, мальчишки, конечно — кто он ещё в свои пятнадцать-то лет?) горели от счастья, невзирая на холод и мокрую одежду. Ещё бы, сбывалась, вот тут и сейчас, заветнейшая его мечта!

— Что, простите, юнкер? — изогнул бровь дивизионный генерал.

— Виноват! — подтянулся фон Айс. — Осмелюсь доложить, формой озаботился заранее, лежит в вещевом мешке!

— Разумник, — усмехнулся в усы наследник великогерцогского престола. — Хвалю. Дорогу до Кляйнеегерсдорфа найдёте?

— Яволь! У моей двоюродной тётушки усадьба недалеко от этого городка, местность мне хорошо знакома.

— Ну тогда скачите, скачите к Эрвину, фон Айс, — произнёс Гогенштаузен. — Скажите, что фон Лёве будет тревожить неприятеля с левого флангу. И передайте ему мой наказ — не сметь погибать, и отступить не позднее завтрашнего рассвета. Он обещал мне, но мало ли что.

* * *

— ...di putana! — донесся до фон Эльке голос Кальмари.

Бригадный лекарь что-то снова не поделил с эскулапами из Эзельбургского и Берштадского пехотных полков. Хотя, доброго доктора Абеле можно было понять: это прочие офицеры бригады после дела при Фюртене и последовавшего за сражением маршем отдыхали аж до начала бесславной Аурумштадтской баталии, эскулап же, при поддержке лишь двух ассистентов из студиозусов-медиков и дюжины санитаров, и во время самого боя раненых принимал, и на марше их выхаживал, да и потом лёгких, тех, что в дивизионный госпиталь не отправились, обиходил. Это уже не говоря про хворых, да недужных животом. Устал человек, чего уж тут добавить?

А тут новый бой, новое отступление, новые раненые да увечные (пока, к счастью, немного), да всё это под дождём, в грязи, в холоде — чьи нервы такое выдержать способны?

— Инструмент мочить в spiritus vini и руки им протирать, но не желудок никак, Corpo di Bacco!!!

К тому же доктора из приданных в подмогу бригаде полков явно не оправдывали высоких надежд Кальмари, которые он относительно них питал. Эзельбургский был сущим ослом, привыкшим лечить по-старинке, пиявками, кровопусканиями да клистиром — имел он ранее частную практику среди пожилых вдовушек да скорбных животом и разумом господ, однако польстился на длинный талер военврача — а Берштадтский, высоченный, могучий, ну сущий медведь, слыл поборником травничества, что нынче стало модно, и лечил по рецептам аж блаженной памяти Клархен Айнфах и Хельги Шторх, знаменитых Тевтонских Травниц. Дамы-то, конечно, были вполне достойные, жизнь повидавшие, сподвижницы отцов-основателей Ордена, но это ж сколько веков с тех пор прошло?

Доктор Кальмари же, выпускник Сорбонского университета, медик новой — натурфилософской — школы в медицине, исповедовавший сугубо научный подход к делу врачевания прозывал их не иначе как неучами, невеждами и косными ретроградами, через что у ученых мужей проистекали постоянные диспуты, где безбожно мешались грязная ругань и медицинские термины.

Сам генерал в споры ученых мужей предпочитал не лезть, с присущим ему, как истинному аллюстрийцу, прагматизмом полагая, что лучше иметь трех докторов разных школ, нежели ни одного.

Да и не до них ему, в общем-то, было.

Сражение при Аурумштадте началось совершенно неожиданно для обеих сторон. Все наработки штабов армий Кабюшо и фон Берга, все эти "Колонна один марширует... Колонна два марширует...", результаты бессонных ночей и мозговых штурмов оказались не востребованы и ненужны всего-навсего из-за выходки кирасирского поручика померанцев.

Случилось так, что корнет из эскадрона поручика Левински, хороший его товарищ (к тому же задолжавший оному поручику немалую сумму денег), решил, вместе с двумя приятелями-драгунами, попытать удачи на нейтральной территории. Выехав рано поутру, когда едва ещё рассвело, и господа старшие офицеры покуда изволили почивать (а поручик Левински отсыпался после вчерашних обильных возлияний со своим ротмистром и артиллерийским майором), и прибыв на пространство между двумя армиями стали всячески поносить бранденбуржское офицерство, вызывая охотников подраться, причём настолько не стесняясь в выражениях, что это никак не делало им чести. На беду их, неподалёку случился уланский пикет в полуэскадрон, командовавший которым подпоручик весьма оскорбился высказываниям корнета сотоварищи и решил их примерно наказать, для чего и воспользовался своим положением по службе — приказал уланам атаковать и захватить хамов.

Кирасир и драгуны, увидев приближающийся галопом отряд более чем в полсотни сабель развернули лошадей и попытались удрать, но конь закованного в тяжелую кирасу корнета явно уступал в скорости уланским лошадкам, так что участь его наездника была незавидна и, казалось бы, предрешена. Однако, на удачу его, именно в это самое время поручику Левински приспичило сходить до ветру. И именно в тот момент, когда страдающий от тяжелейшего похмелья поручик стоял на пригорке, презрительно мочась в сторону бранденбургской армии, на его, если можно так выразиться, траверзе появились совершающие ретираду драгуны, корнет и их преследователи.

Оценив перспективы своего однополчанина, Левински пришел к неутешительному выводу о том, что занятые им корнету денежки, похоже, сейчас ни то ухнут, ни то ахнут, после чего поручик незамедлительно, со всей присущей ему решительностью, приступил к спасению своих финансовых вложений. Застегнув чакчиры, он стремительно бросился в расположение, отрядил своего денщика будить ротмистра, сам же, как был, в одних лишь брюках, ботфортах и рубахе, повёл свой взвод спасать незадачливого корнета.

Разбуженный в момент сладкого сна о свадьбе с богатой наследницей знатного рода ротмистр, отравляющий перегаром окружающее пространство, не сразу уразумел, чего от него хочет денщик поручика Левински — мужик малообразованый и косноязычный, и даже намеревался было дать ему в морду, однако слова, что "их превосходительство драться поехали и вас просили поспешать", до его разума всё же дошли. Ротмистр, человек ничуть не менее решительный, чем поручик, поднял по тревоге уже весь эскадрон, быстро облачился в кирасу и последовал за Левински, не забыв послать гонца к полковнику, сообщая последнему о том, что подвергается атаке вражеских улан и вступает в бой.

Левински, к моменту появления всего эскадрона, своего корнета у улан отбил. Стороны, после короткой сшибки, разъехались в разные стороны и решали, надо ли им драку продолжить, либо стоит податься до бивуаков. Появление превосходящих сил кирасир помогло уланам принять окончательное решение в пользу ретирады, на чём дело бы благополучно и завершилось, однако случилось так, что отчитывающий корнета Левински своих приближающихся однополчан не видел из-за торчащего посреди поля, аки прыщ, холмика. Узрев отступление неприятеля, поручик решил, что никак не сможет указать в рапорте о том, что обратил противника в бегство, коли уж он сам уходит. Отличаясь не только решительностью, но также честолюбием и здравым карьеризмом, поручик немедленно прекратил выволочку корнету и приказал организовать преследование неприятеля, дабы все войско могло подтвердить тот факт, что он, Левински, не только вступил в бой с численно превосходящим противником, но обратил оного противника в бегство, преследовал, и кабы не были б уланские лошадки быстроходнее, так и вовсе бы разгромил.

Уланы же, которым вовсе не улыбалось завязнуть в драке со взводом поручика, когда ещё три таких же приближались к ним на рысях, пришпоривали своих лошадок не размышляя уже ни о пленниках, ни о наградах, отходя к позициям своей армии — к несчастью для всех, в сторону дивизии генерала Хальбштейна, человека хорошего, но отличающегося, что называется, "дурным патриотизмом".

Увидав ретираду бранденбуржских улан, генерал, человек из-за болей в пояснице страдающий бессонницей, а потому в столь ранний час бодрствующий, выразился в том духе, что сколько можно от нахальных померанцев отступать, и отправил супротив кирасиров три гусарских эскадрона. По задумке Хальбштейна супостат, узрев численное превосходство бранденбуржцев, оставит поле боя, что будет поводом не только для победной реляции маршалу фон Бергу, но и повысит боевой дух защитников Великого Герцогства. Молва разнесет весть о виктории по всему воинству, приукрасит и раздует эту рядовую, в общем-то, стычку до гигантских размеров, а там, глядишь, враг и сам отойдёт.

Если с первой частью плана генерала всё прошло как по задуманному, то дальнейшее развитие событий в первоначальный замысел Хальбштейна не вписывалось никак.

Ротмистр — история сохранила имя сего достойного мужа — Ганс Нойнер, не уступал Левински не только в решительности, но и в честолюбии, отчего отступление перед брандербуржскими гусарами своего эскадрона никак полезным для карьеры полагать не мог. С другой стороны, и принять бой было для него совершенно невозможно. Дождавшись взвода Левински на месте и отправив вестового к полковнику с просьбой о подкреплении (на явление прошлого посланца командир полка, моментально разобравшийся в ситуации, лишь пробурчал "вольно же ему, сдурев, по-полю с ранья носиться"), он начал неторопливо отводить эскадрон как раз к позициям того самого майора, коий составил ему и поручику компанию прошлым вечером, намереваясь таким своим маневром подставить врага под залпы.

Полуполковник д`Ориньяк, командовавший гусарами, видя, что враг отступает слишком медленно, и имея приказ кирасир прогнать, а не дать им уйти, наоборот, приказал наддать шенкелей, намекая врагу, что тому тоже поторопиться стоило бы.

Разбуженный солдатами майор, узрев катящуюся в его сторону кавалерийскую лаву, но всё за тем же холмиком-прыщём своих давешних собутыльников не видящий, решил, что вот оно, началось, что фон Берг решился на контратаку и немедля послал гонца в ближайший пехотный полк, дабы тамошний командир прислал ему мушкетеров для обороны редутов. По чистой случайности, вестовой от кирасиров также промчался через расположение того же полка, только чуть раньше, так что полковник, четко следуя инструкциям, полученным от Кабюшо, двинул своих солдат в контрнаступление. Залпы же батареи, под огонь которой заманил гусар хитроумный ротмистр Нойнер, так и вовсе перебудили командование всех окрестных частей, заставляя их принимать мучительное решение — приступать к баталии или дожидаться приказов командующего, понимая, что приказы эти могут и опоздать. Схожая, впрочем, ситуация сложилась и в армии противоположной стороны. Едва первые ядра просвистели над головами гусар, а кирасиры начали перестраиваться с явным намерением контратаковать, д`Ориньяк затормозил свои эскадроны, а различив подходящие колонны мушкетеров и вовсе решил, что этот, по его словам, "цирк— заутреню" следует прекращать, развернул гусар восвояси и был бы таков, но... Как уже говорилось, гусары состояли в дивизии Хальбштейна, а тот, узрев движение вражеских мушкетеров, решил парировать их марш своими. Стоявший же от него на правом фланге генерал фон дер Танн, человек решительный не в меньшей степени, чем Левински и Нойнер взятые вместе, слыша канонаду, пока ещё слабую, исполняемую всего несколькими орудиями, наблюдая маневры и марши неприятеля, узрев, наконец и движение бранденбуржской пехоты, счел, что враг приступил к баталии, но вестовой от командующего до него так и не добрался (что на войне порой бывает). План действий на случай померанского наступления до всех старших командиров армии гроссгерцога был заблаговременно доведен, и фон дер Танн, действуя строго в соответствии с полученными инструкциями, приступил к исполнению поставленной перед его дивизией задачей. Поскольку порядок действий был заранее распределен, наблюдающие его марши и перестроения соседи приходили всё к тому же выводу о не добравшемся до них вестовом и начинали исполнять свою часть батального замысла.

Не стоит, пожалуй, и упоминать о том, что в армии Померании ситуация повторялась с зеркальной точностью. Надобно было видеть лица фельдмаршалов фон Берга и Кабюшо, к которым прибывали один гонец за другим с тем лишь, чтобы доложить об успешном начале в выполнении их, маршалов, приказов, о которых командующие точно знали, что ими никаких распоряжений к бою не давалось. Более того, весь рисунок боя, каковой эти высокоумные полководцы выстроили себе в своих ученых головах, оказался смят и разорван, и в то время, как в центре сражение уже давно кипело во всю, на флангах оно еще только разгоралось. Ни о каком управлении войсками в таких условиях и речи быть не могло, каждый генерал, полковник, да что там — каждый лейтенант, — вёл свое подразделение туда и так, где и как полагал необходимым его применить. Оба фельдмаршала полагали себя противником околпаченными, одураченными и уже разбитыми, притом совершенно бесславно, однако время шло, битва продолжалась, картинка её складывалась у фельдмаршалов всё более и более отчетливо, им даже удалось наладить управление частью своих войск, и со всё большим и большим изумлением оба командующих приходили к выводу, что их визави владеет ситуацией ничуть не в большей степени, чем они сами. Ситуация это была дикая, для славных своей дисциплиной аллюстрийцев немыслимая — но она была!

В сложившейся ситуации фельдмаршал фон Берг, чьи войска всё ещё не соединились с корпусом Ольмюца, а потому уступали численностью, отдал приказ отступать всем на исходные позиции. Не особо-то рвущийся в этот день атаковать Кабюшо также намеревался прекратить сражение, но старая пословица о том, что не так уж просто спрятать оружие в ножны, коли уж оно обнажено, вновь подтвердила свою справедливость. Начавшие сегодняшнюю бучу кирасиры, но на сей раз уже в составе всего своего полка, и в этот раз воспрепятствовали установлению мира. Заметив разрыв между отходящими войсками бранденбуржцев, они вклинились в него, обошли с тыла несколько мушкетерских баталий и обрушились на несчастных пехотинцев, откуда не ждали. Видя их успех, пехота померанцев поднажала с фрунта, солдаты Кабюшо вклинились еще глубже в бранденбуржские позиции, наладили, казалось, прорыв и... вышли аккурат на бивуак бригады фон Эльке, который к тому моменту так и не получил никаких приказов от своего фельдмаршала (недавно побывавших в деле солдат тот, по первоначальному плану боя, вообще не планировал хоть как-то использовать), нервничал, злился, но к бою был готов. Расстроенные порядки кирасир его бойцы встретили дружными залпами, после чего ринулись в штыковую уже на не менее расстроенные шеренги утомленных боем померанских мушкетеров, сбив их обратно. Почти сразу после этого ему в подмогу подтянулись ещё два мушкетерских полка, прорыв, таким образом, был остановлен, и солдаты гроссгерцога Максимиллиана смогли, следуя приказу фон Берга, покинуть наконец столь несчастливое для них место. И так уж вышло, что арьергард отступающих возглавил как раз молодой генерал фон Эльке.

Впрочем, "отступающих" — это было бы сказано чересчур громко. На деле фон Берг и не думал оставлять окрестностей Аурумштадта, намереваясь, под видом ретирады, обойти Кабюшо с востока, где и соединиться с подходящими — это он знал совершенно точно, — силами лейтенант-фельдмаршала Ольмюца.

Кабюшо же, в свою очередь, видя отступление врага, не смог устоять перед доводами и горячностью своих офицеров, и вынужден был начать преследование, растягивая тем свои порядки.

Так вот и вышло, что на следующий день подчиненные Эрвина закрепились у местечка Кляйнеегерсдорф, готовясь сдерживать авангард всей вражеской армии и, тем самым, давая основным своим силам время для маневра.

— Герр генерал, гонец от дивизионного генерала Гогенштаузена! — подскочил к фон Эльке, наравне со своими солдатами трудившемуся над восстановлением каменных изгородей, во времена мира разделявших владения местных земледельцев-хуторян, а ныне призванные исполнить перед его стрелками роль бруствера, денщик.

— Ну так давайте его сюда, — фон Эльке распрямился и утер пот со лба.

Дождь прекратился совершенно внезапно, тучи снесло в сторону час назад, и теперь полуденное солнце палило с совершенно нехарактерным для октября жаром.

— Юнкер фон Айс, герр генерал! — молоденький мальчик, едва-едва ставший достойным называться юношей, вытянулся перед Эрвином.

— Определенно, не припоминаю в своей бригаде такого офицера, — хмыкнул Эльке.

Действительно, Франц перед прибытием в бригаду переоделся в форму и даже наскоро пришил к ней эполеты. Смотрелся он при этом совсем не парадно, но самому юноше так не казалось.

— Назначен для службы в вашу бригаду только сегодня! — отозвался Айс. — Имею послание от дивизионного генерала фон Гогенштаузена!

— Ну, излагайте, юнкер.

Выслушав вести от кузена Эдвина, молодой генерал изрядно повеселел, расспросил новоявленного юнкера о том, каким оружием тот владеет, после чего кликнул фон Штоца.

— Корнет, вы давно просили себе помощника, так принимайте пополнение — юнкер фон Айс утверждает, что недурно обращается со штуцером, и даже прихватил с собой личный.

Корнет невозмутимо пожал плечами. В связи с выбытием многих солдат и офицеров, рассчитывать на что-то большее, чем необстрелянный новичок он никак не мог.

— Благодарю, герр генерал, — ответил фон Штоц, и, смерив своего нового подчиненного долгим взглядом, добавил. — Пойдёмте, фон Айс. Приведем вашу форму в порядок.

Глава VIII

Уехать из замка гроссгерцога Максимиллиана с разрешения его хозяйки оказалось гораздо труднее, чем сбежать из него тайком. Герцогиня Эвелина прилагала огромные усилия, чтобы заставить любимую фрейлину передумать и остаться при дворе, а когда поняла, что это у нее не получится, столь же изобретательно стала придумывать разные предлоги, которые подольше задержали бы отъезд Мафальды. Утро следующего дня после побега пажа Айса, которое фрейлина рассчитывала посвятить сборам в дорогу, началось с горьких слез — причем на этот раз самых настоящих! — ее расстроенной госпожи.

— Вчера я весь вечер пыталась поговорить с ним о случившемся!.. — всхлипывала она, закрывая лицо сразу двумя тонкими кружевными платками. — И что же, ты думаешь, он мне ответил?

Уточнять, о ком идет речь, Мафальде фон Шиф было не нужно. Таким трагическим голосом Эвелина могла говорить только о собственном супруге и только в тех случаях, когда он в чем-нибудь не оправдал ее ожиданий. Что, к слову сказать, случалось чуть ли не каждый день...

— Я полагаю, Его Светлейшее Сиятельство выразил порицание поступку Франца? — осторожно предположила фрейлина.

— Ах, если бы это было так! Но нет, этот негодяй, этот бездушный сухарь, это чудовище, за которым я имею несчастье быть замужем, он долго глядел на меня пустым взглядом, словно и не слушал вовсе...

"Охотно поверю в то, что так оно и было", — подумала Мафальда.

— ...а затем произнес, да так спокойно, флегматично, словно о пустячке каком: "Сначала армию разбили, теперь пажи пропадать начали. Дела, однако ж..." После чего, представь только, молча развернулся и ушел!

— Как это неучтиво с его стороны, Эвелина. Как я вам сочувствую, — вздохнула Мафальда.

Про себя она подумала, что гроссгерцог во время разговора со своей благоверной, скорее всего, тоже позавидовал юному Францу.

— Только ты меня и понимаешь! — уже неизвестно в который раз сообщила Мафальде герцогиня и опять громко всхлипнула. — Только тебе я могу выговориться, только с тобой не чувствую себя одинокой...

Ответом на эти откровенные признания, по мысли Эвелины, могли быть только заверения первой фрейлины в вечной дружбе и поддержке и отказ ехать в свое имение. Но тут Мафальда была вынуждена разочаровать свою госпожу. Отказываться от поездки она не собиралась, а каждая жалобная фраза герцогини лишь укрепляла ее в этом решении.

— Вы несправедливы к другим фрейлинам, — ласково сказала она, забирая у Эвелины насквозь промокшие платки и протягивая ей вместо них новый, пока еще сухой и чистый. — Они тоже — ваши подруги и всегда готовы вас выслушать.

— Ах, да разве ж они могут заменить тебя! — скорбно вздохнула герцогиня. — Хоть с ними, хоть одна, но я все равно буду страшно по тебе скучать!..

— Я тоже буду очень скучать, ваше сиятельство, — пообещала ей Мафальда. Настойчивость Эвелины начинала ее беспокоить. Если та упрется и поставит вопрос ребром, придется все-таки остаться в замке. Фон Шиф, конечно, и это повернет себе на пользу — заставит Эвелину чувствовать себя слегка виноватой из-за того, что не отпустила мать повидаться с ребенком, и благодаря этому сможет добиться от нее какой-нибудь другой выгоды для себя и брата. Но все-таки это был не самый лучший вариант развития событий, и Мафальда решила, что будет стоять на своем до последнего и уступит, только если Эвелина по-настоящему разгневается.

К счастью, этого не случилось. Пока Эвелину все еще волновал скандал с исчезновением фон Айса.

— Все-таки это совершенно бессовестно с его стороны! Мерзко и отвратительно! — объявила она, и Мафальда не сразу сообразила, что речь идет уже не о нечутком гроссгерцоге, а о самовольном паже. — Он же опозорил всех нас! Такой поступок недопустим со стороны Франца! О чем он только думал, хотела бы я знать?

Первая фрейлина снова насторожилась. Эта тирада Эвелины подразумевала, что ее фрейлины скверно воспитали пажа, и предвещала грандиозную головомойку им всем, и Мафальде лично. Вот уж что было ей нынче нужно менее всего!

— Полагаю, о вас, Эвелина. — мягко улыбнулась первая камер-фрейлина своей госпоже.

— Что? — изумилась герцогиня. — Каким образом, голубушка, его исчезновение связано со мной?

— Вы были с ним столь сухи и жестоки, а ведь мальчик вырос, — объяснила госпожа фон Шиф. — Да-да, вырос и стал юношей. Неужели вы никогда не замечали, как он глядит на вас?

— Мафальда, да что ты такое говоришь?.. — растерянно произнесла Эвелина. — Я полагала, что он вздыхает по тебе, еще удивлялась — ты ведь старше его на тринадцать лет, а мы с тобой ровесницы.

— Он молод, но не глуп, и понимал, что может любить свою герцогиню лишь безответно, — лукаво улыбнулась фрейлина. — Быть рядом со мной, означало для него быть ближе к вам, Эвелина. А вы все время говорили, что он забивает себе голову глупостями — вот мальчик и решил скакать в армию, вернуться героем и доказать всем, но в первую руку вам, что он уже взрослый и серьезный мужчина.

Этот ход сработал. Как любой женщине, герцогине было лестно мужское внимание, даже если оно исходило от "зеленого" мальчишки. Лицо ее приняло более спокойное и даже как будто бы довольное выражение и, повздыхав еще немного, она перевела разговор на другую тему. Позже, проникнувшись словами Мафальды о других фрейлинах, Эвелина позвала их к себе для чтения вслух. О побеге Франца и об отъезде своей любимицы она как будто бы больше не вспоминала, но фон Шиф не теряла бдительности. "Наверняка это всего лишь тактическое отступление, а потом Эвелина предпримет новую атаку! — подумала она, пока Розалинда читала любимый роман герцогини, и ей стало смешно. — Вот до чего я дошла — уже рассуждаю в военных терминах! Не иначе братец дурно на меня влияет!"

После обеда выяснилось, что влияние Эрвина пошло Мафальде только на пользу. В своих стратегических выкладках она оказалась права: Эвелина сделала еще одну попытку помешать ей уехать. Дождь на время прекратился, и герцогиня позвала первую фрейлину прогуляться во внутреннем дворе замка, где вновь начала вздыхать и жаловаться. Теперь ее беспокоило, что ей может помешать наслаждаться жизнью безутешная мать фон Айса.

— Я же не смогу ее прогнать, если она попросит аудиенцию и начнет при мне плакать, или упрекать нас, или просить, чтобы мы вернули ее сына домой, — причитала она. — Меня же тогда все назовут черствой и бездушной!

— Ну что вы, никто из нас в жизни так плохо о вас не подумает! — с жаром уверяла Эвелину Мафальда. Но та в ответ лишь отмахивалась:

— Подумаете, еще как подумаете! Особенно те из вас, у кого есть дети. Матери точно будут на ее стороне, а не на моей. Я много раз видела, как женщины меняются, после того, как у них родится ребенок! Обо всем остальном вы сразу же забываете, ни о чем, кроме ребенка думать не можете...

Мафальда еле слышно скрипнула зубами. "Срочно надо ехать в Шиф! — сказала она себе. — Иначе не сдержусь и заколю свою сиятельную госпожу шпилькой! И это уже будет не просто убийство, а государственная измена!.."

— Ты вот тоже покидаешь меня ради своего ребенка... — продолжала, тем временем, Эвелина. — Мне это всегда было непонятно. С детьми столько сложностей, с ними так тяжело, никогда не знаешь, что из них вырастет... И почему все женщины так им радуются?.. Я вот очень рада, что свободна. Не представляю, как бы я жила, если бы мне приходилось все свое время тратить на воспитание наследников!

"Еще представишь, — пожелала ей про себя Мафальда. — Тебе, может, наследники и не нужны, а гроссгерцогу хотя бы еще один просто необходим!" Подумав об этом, фрейлина неожиданно снова почувствовала волнение. Мысль об отсутствии у правителя наследника, которому он мог бы потом передать герцогство, почему-то показалась ей очень важной. Но разобраться, почему ее вдруг так обеспокоили не касающиеся ее проблемы, Мафальда не смогла: ей нужно было то поддакивать Эвелине, то осторожно возражать на ее просьбы остаться в замке. Размышлять при этом еще о чем-нибудь было сложно даже ей, привыкшей постоянно держать в голове сразу несколько разных дел...

В конце концов, Мафальде удалось выдержать все атаки своей госпожи. А гроссгерцогиня примирилась с предстоящей "утратой" и начала мечтать о том, чем они займутся, когда первая фрейлина вернется. Разговоры об этих планах утомленная словесной борьбой Мафальда слушала уже в пол-уха и согласно кивала на каждое предложение Эвелины. Зато после обеда она смогла, наконец, заняться сборами в дорогу, оставив герцогиню жаловаться на ее "побег" другим фрейлинам.

Необходимые в дороге вещи Мафальда сложила быстро. Нарядов у нее было много — положение первой фрейлины обязывало каждый день появляться в новом туалете и не надевать одно и то же платье чаще, чем раз в несколько недель. Однако с собой госпожа фон Шиф брала совсем не много вещей. Всего пару платьев, одно светло-кремовое, а другое — темно-красное, и несколько разноцветных накидок, воротников, бантов и перчаток, походящих по цвету к обоим этим платьям. Комбинируя все эти предметы туалета, она могла как минимум недели три каждый день выглядеть чуть иначе, чем накануне — это было более, чем достаточно.

Утром, когда под руководством Мафальды две слуг укладывали в карету свертки с ее вещами, а другие фрейлины вертелись рядом, желая ей счастливого пути, любимица герцогини заметила удивленные взгляды, которые они бросали на ее пожитки, и мысленно усмехнулась. Каждая из них на ее месте тащила бы с собой огромные сундуки! А уж о ее сиятельстве гроссгерцогине Эвелине и говорить было нечего!.. Ей пришлось бы везти свои наряды в отдельной карете, и еще не известно, хватило бы там места для всех ее вещей.

Впрочем, Мафальда не стала долго злорадствовать. Ей было не до этого — она слишком спешила уехать, больше не пытаясь бороться со своим странным предчувствием. Она с трудом дождалась, когда все вещи были погружены, а лошади запряжены, в последний раз пообещала Эвелине и остальным фрейлинам, что "скоро вернется и будет очень-очень скучать", и поскорее забралась в карету.

После этого снова пошел мелкий холодный дождь, и проводы Мафальды быстро закончились. Герцогиня и ее придворные дамы заспешили под крышу замка, и кучер, подгоняемый первой фрейлиной, выехал на дорогу. Госпожа фон Шиф выглянула в окно, немного полюбовалась удаляющейся крепостной стеной, но потом задернула занавески и погрузилась в размышления.

Несмотря на то, что ее мечта вырваться из замка и отдохнуть от своей госпожи, наконец, осуществилась, мысли фрейлины были невеселыми. Тревога за брата, от которой ей удавалось отвлечься во время болтовни с Эвелиной и других дел, теперь нахлынула на молодую даму с двойной силой. До сих пор Эрвину везло, он выходил целым и невредимым из каждого сражения, но сколько еще продлится это везение? Чем больше сражений проходит военный, чем больше пуль пролетает мимо него, тем ближе тот день, когда удача решит изменить своему любимцу — это Мафальда понимала слишком хорошо. А если учесть, что ее любимый младший братец никогда не прятался за чужими спинами и не командовал боем из палатки, а лез в самую гущу сражения, его удачливость вообще можно было назвать необыкновенной. Что и пугало Мафальду фон Шиф больше всего. Столь невероятное везение нередко оканчивается трагически — в истории герцогства, которую Эрвина, а заодно и его любопытную и жадную до знаний сестрицу заставлял зубрить его домашний учитель, таких случаев было великое множество. Да, Мафальде хотелось, чтобы кто-нибудь из их семьи прославился и вошел в историю — но не такой ценой!

"Ладно, перестань кликушествовать! — одернула она себя. — Ничего с нашим драгоценным Эрвином не случится! Он, конечно, тот еще любитель риска, как и все мужчины, но головой думать умеет. И когда нужно, способен даже проявлять осторожность. Кончится война, и он вернется живым и здоровым, прославившимся и всеми уважаемым!" Нарисованная ее воображением картина триумфального возвращения генерала фон Эльке заставила Мафальду немного успокоиться и довольно улыбнуться. Однако и после этого на нее накатило беспокойство — теперь уже о более отдаленном будущем всей их семьи. Да, Эрвин рано или поздно вернется с войны. Да, возможно, все будет так, как она мечтает — он станет известным, гросс-герцог объявит его героем, толпа будет ликовать при его появлении... Но что дальше? Чем он будет заниматься в мирной жизни? Проматывать герцогские награды и скучать на приемах?

И что будет делать сама Мафальда? Еще тридцать-сорок лет терпеть капризы Эвелины и плести интриги против других фрейлин, чтобы не дать им успеть раньше подсидеть ее? Неужели это все, что она может, неужели ее жизнь пройдет так скучно и бездарно?! А ее сын, семилетний хозяин поместья фон Шиф — неужели ему суждено прожить всю жизнь в этом поместье, вырасти, привести туда жену, нарожать детей и умереть в окружении внуков? Или сбежать лет через десять на следующую войну и не вернуться оттуда?!

Думать об этом Мафальде было уже по-настоящему страшно, и она поспешно откинула занавеску кареты и выглянула в окно. Не будет она представлять себе никаких ужасов, не будет доводить себя до слез, как глупые юные барышни! Раз она не в состоянии спокойно размышлять о чем-нибудь более приятном — будет смотреть в окно и любоваться осенним лесом! Тем более, что обычно ей не до природных красот, и она не успевает заметить, как лето сменяется осенью, а осень — зимними вьюгами!

За окном и правда было чем полюбоваться. Далеко позади остались и замок, и расположенные неподалеку от него деревни. Дорога шла через лес, пока еще широкая и даже довольно ровная, но местами уже начавшая зарастать травой. Она постепенно сужалась, словно росшие по обеим ее сторонам деревья тянулись навстречу друг другу и сжимали ее. Мафальда вспомнила, как ездила этой дорогой в имение мужа и обратно в прошлом году, и ей показалось, что тогда дорога была шире, а лес вокруг — светлее. Хотя, может, дело было в плохой погоде, пасмурном небе?

Фрейлина посмотрела вверх, но неба не увидела: его скрывали нависающие над дорогой ветви деревьев, покрытые густой листвой. Но, должно быть, над этими ветками действительно были тучи, потому что в лесу становилось все темнее, словно уже наступал вечер. "Наверное, опять будет дождь", — забеспокоилась госпожа фон Шиф, представив размытую дорогу и огромную лужу посреди нее, в которой могла намертво застрять карета. Смогут ли они с кучером вытолкать ее из грязи? От Мафальды в этом деле будет мало толку!..

Но пока карета легко катилась по сухой дороге, и особых причин для тревоги как будто бы не было. Мафальда еще раз попыталась отогнать все дурные предчувствия. Все идет прекрасно, завтра она приедет в поместье Шиф, увидит сына, по которому так соскучилась...

Экипаж тряхнуло. В первый момент фрейлина решила, что его просто подбросило на ухабе, но в следующую секунду впереди раздались два выстрела, а потом громкое ржание лошадей, и карету мотнуло в сторону, к обочине. Кучер, словно забыв, что везет знатную даму, громко выругался, причем в его голосе Мафальда явно услышала не злость на коней, а испуг.

— Что там такое? — уже предчувствуя большие неприятности, фрейлина дернула в сторону занавеску, выглянула в окно и тут же испуганно отшатнулась вглубь кареты. Предчувствие ее не обмануло. Экипаж был плотно окружен кольцом вооруженных людей с закрытыми лицами.

"Ну вот, сбылась твоя мечта — скучная жизнь закончилась! — ахнула про себя Мафальда. — Надо было хоть пару человек для охраны с собой взять! Хотя чем бы мне это помогло? Грабителей-то вон сколько... А сколько, кстати говоря?" Молодая женщина снова осторожно выглянула в окно. Справа от кареты стояли пятеро, но это явно были не все разбойники. Впереди на дорогу, преграждая экипажу путь, должны были выйти еще хотя бы столько же человек.

— Выходите без оружия! — послышался откуда-то впереди требовательный голос, подтвердивший догадку Мафальды. — Мы ничего вам не сделаем, если будете вести себя умно.

Вздохнув и в последний раз окинув беспомощным взглядом обитые желтоватым шелком стены экипажа, фрейлина встала с мягкого сиденья. Покидать карету, казавшуюся ей пусть и совсем ненадежной, но все-таки защитой от грабителей, ужасно не хотелось. Но предводитель разбойников был прав: ей надо было вести себя умно, а попытка сопротивляться целой банде стала бы самой большой и, вероятно, самой последней в ее жизни глупостью.

"Так с сыном и не увиделась... Нет бы этим мерзавцам напасть на обратном пути!" — ругнулась фрейлина про себя и решительно потянулась к дверной ручке.

— У меня нет оружия! — крикнула она, распахивая дверцу экипажа. Остановившие его грабители уставились на Мафальду с удивлением: похоже, никто из них не ожидал, что пассажиры так легко и быстро сдадутся. Пассажирка же торопливо оглядела всех разбойников, пытаясь найти среди них главного. Это было непросто: выглядели бандиты почти одинаково, все были в старой, потрепанной одежде и с темными платками на лицах.

Мафальда выбрала невысокого, но широкоплечего мужчину, подошедшего к ней поближе и уверенным жестом заложившего левую руку за пояс — в такой позе ее брат Эрвин обычно разговаривал со своими солдатами.

— Вы же не обидите беззащитную женщину? — спросила она, обращаясь к нему, но глядя при этом на всех грабителей сразу: она ведь могла и ошибиться, определяя вожака этой шайки.

Но уже в следующий миг ей стало ясно, что она не ошиблась.

— Беззащитных мы не обижаем, — сказал тот, кого она приняла за главного, подходя еще ближе. — Но неужели сама гроссгерцогиня путешествует одна и без всякой охраны? В карете есть еще кто-нибудь?

— Я не гроссгерцогиня, и в карете больше никого нет, — ответила Мафальда, пытаясь незаметно оглядеться, чтобы сосчитать остальных грабителей и увидеть своего кучера.

— Не пытайтесь нас обмануть! — жестко оборвал ее глава разбойников, кивая на герб гроссгерцога Максимиллиана на дверце кареты. — Или вы, прекрасная незнакомка, угнали экипаж у властителя этих земель? — добавил он насмешливо.

— Нет, — Мафальда сообразила, что ведет себя слишком нахально, и, чтобы не разозлить грабителей, изобразила более сильный испуг. — Я — фрейлина гроссгерцогини, и она предоставила мне свою карету. И у меня нет с собой ничего ценного... кроме этих украшений, — она вытянула вперед руки, показывая разбойникам несколько колец и золотой браслет.

Главарь бандитов подошел к ней почти вплотную, уставился на драгоценности, но отбирать их у пленницы пока не спешил. Мафальда чуть подалась назад — теперь ей уже пришлось скрывать накативший страх. Она чуть улыбнулась и, заглянув главарю в глаза, попыталась как можно лучше запомнить, как они выглядят. Большие, темно-карие, с кустистыми черными бровями... И лоб над ними — с тремя глубокими горизонтальными морщинами... Этот человек был уже не молод, ему было далеко за сорок. Но больше ничего разглядеть Мафальда не смогла и с сожалением подумала, что вряд ли сумеет узнать его, если увидит когда-нибудь без платка и низко надвинутой на лоб шляпы.

— Как ваше имя? — требовательно спросил он тем временем.

— Мафальда-Фиона фон Шиф, урожденная фон Эльке, — представилась фрейлина и, по привычке, едва не сделала реверанс. — Его сиятельство гроссгерцог даст за меня щедрый выкуп — если со мной будут хорошо обращаться.

"Пусть попробует не дать — Эвелина будет сутками ныть и требовать, чтобы ей вернули любимую фрейлину! Долго его сиятельство не продержится!" — усмехнулась она про себя.

Как ни странно, разбойник оставил ее слова о выкупе без внимания. Его явно заинтересовало что-то другое.

— Вы сказали — фон Эльке? Это ваша девичья фамилия? — уточнил он.

— -Да.

— И вы состоите в родстве с генералом фон Эльке? — подал голос еще один из разбойников, до этого молча стоявший позади всех.

Мафальда на мгновение заколебалась. Среди разбойников могли быть дезертиры из армии, в том числе и те, кем командовал Эрвин. Они вряд ли хорошо отнесутся к сестре своего бывшего командира! Но она все равно уже назвала себя, и еще кто-нибудь из банды может что-то знать о ней и ее жизни...

— Генерал фон Эльке — мой родной брат, — ответила фрейлина, — и он тоже заплатит за меня выкуп.

В этом она была совсем не уверена — деньги у Эрвина никогда не задерживались, так что он, узнав, что его сестру похитили, отправился бы освобождать ее с боем. Но знать об этом грабителям было не обязательно.

Кустистые брови главаря разбойников взлетели вверх и исчезли под шляпой. Его подчиненные начали переглядываться, а двое стоявших рядом о чем-то зашептались. Мафальде снова стало страшно. Что, если кто-нибудь из них имеет личные счеты к Эрвину? Остановит ли их желание получить выкуп или они решат воспользоваться таким роскошным шансом отомстить ему?

Но действительность оказалась еще более невероятной, чем представлялось госпоже фон Шиф. Главарь разбойников неожиданно отступил назад, так и не притронувшись к ее драгоценностям, и даже отвесил ей небольшой поклон.

— Прошу прощения, мадам, — сказал он светским тоном. — Родственникам генерала фон Эльке никто из нас не желает зла! Мы, возможно, не являемся образцами законопослушности и христианских добродетелей, да, но в первую очередь мы бранденбуржцы — коли паче чаяния враг доберется до этих краев, разговор с их фуражирами и вестовыми у нас будет короткий. — главарь выразительно хлопнул себя по эфесу. — И уж разумеется, грабить сестру генерала, который знатно надавал по мордасам померанской сволочи будет чрезмерной непатриотичностью даже для нас. Проезжайте и... извините нас за эту маленькую задержку!

— Ну что вы, я не очень спешу... — пробормотала Мафальда растерянно. Тут, к ее огромной радости, из-за кареты появился подталкиваемый еще одним разбойником кучер. Он был бледен как снег, но, без всякого сомнения, жив и невредим.

— Вам все же стоит поторопиться, скоро стемнеет, а дорога настолько разбита, что не стоит ни единого доброго слова, — посоветовал фрейлине главарь разбойников, и та, согласно кивнув, отступила обратно в экипаж. Кучер тоже проворно занял свое место.

— Знайте, госпожа фон Шиф, что вашего брата любят и знатные люди, и простой народ, и даже... мы! — крикнул Мафальде в качестве напутствия главарь банды, когда карета тронулась с места. Фрейлина к тому времени уже откинулась на мягкую спинку сиденья и закрыла лицо руками.

— Я это запомню... — прошептала она в ответ, хотя услышать ее грабители уже не могли. — Однако, почитатели у тебя, братец...

Кучер отлично знал свое дело, и экипаж под его управлением помчался по лесному тракту еще быстрее, чем раньше. Только когда они отъехали от места встречи с бандой достаточно далеко, он остановил карету и, подбежав к ее дверце, нервно постучал:

— Госпожа фон Шиф, вам не нужна помощь?

— Нет, не волнуйся! — открыла дверь Мафальда и облегченно улыбнулась кучеру. — Думаешь, я тут в обмороке лежу? Но я же не ее сиятельство герцогиня!

Кучер в ответ тоже сдержанно улыбнулся, и вскоре они понеслись сквозь лес дальше.

Глава IХ

— Диспозиция такая. — Эрвин поморщился, и прижал краешек карты, который то и дело норовил завернуться, своим пистолем. — Вы, фон Штоц, берете всех наших егерей, — и бригадных, и из мушкетерских полков, и если кто из прибившихся со штуцерами есть, — и выдвигаетесь вот сюда.

Палец генерала уперся в изображение небольшой рощицы чуть в стороне от тракта.

— Ваша задача — обстрелять передовые колонны неприятеля и, не вступая в серьезный бой, начать отступление вот в этом направлении, — палец сдвинулся по карте, пройдя чуть севернее значков, обозначавших хутор и ветряную мельницу. — Если вам удастся выманить неприятеля на себя, то преследователи попадут под огонь эзельбургцев... Полагаю, полковник Захуэр, Вы уже поняли, что остаткам вашего полка предстоит хорошо замаскироваться именно на этом фольварке? Прекрасно. Нашу восьмифунтовку мы придадим вам. Сколько там у нас к ней зарядов? Три ядра и одна граната? Заклепать перед ретирадой не забудьте.

— Как долго нам необходимо удерживать позиции, герр генерал? — поинтересовался полковник Захуэр.

— Сколько сможете, — ответил Эрвин. — Только давайте без ненужных глупостей — едва лишь у врага наметится перевес, отступаете в поместье госпожи Айс-Шнее и соединяетесь там с егерями фон Штоца. Вот эту позицию постарайтесь удержать до темноты, а там... Уходите, и не оглядывайтесь. Ну, или отдыхайте и перевязывайтесь, ежели фон Берг и Ольмюц успеют закончить маневр и приступить к делу — тогда врагу будет не до вас. В общем и целом, приказываю вам обоим, господа, предприятие осуществлять по обстановке, но даром не рисковать.

Молодой генерал передвинул палец к центру карты.

— Берштадцы и гренадеры фон Реутова занимают тракт и его окрестности, и удерживают его столько, сколько это потребуется. Шесть из восьми наших свежеприбывших орудий, — Эрвин кинул мимолетный взгляд на отставшего от остальной армии командира двенадцатифунтовок, майора цу Заммен, буквально лишь час назад, чудом избегнув встречи с померанцами, добравшегося до позиций бригады, — мы придаем вам. Радек, берете половину оставшихся мушкетеров с орудием и обеспечиваете охранение левого фланга. Я буду с остальными на правом фланге — есть шанс, что там мы сможем что-то предпринять в помощь герру Захуэру. И, чуть не забыл, герр цу Заммен, те полсотни вышедших к нам солдат, что отстали от своих частей по дороге, возьмите себе в помощь и охранение. Диспозиция ясна, господа? Вопросы?

— Лазарет? — коротко спросил Абеле Кальмари.

— Ла-за-рет... — задумчиво повторил за ним генерал. — Лазарет мы разделим. Травника оставляйте при себе и разворачивайтесь в паре сотен шритт за позициями фон Реутова, а ослу придайте потребное количество санитаров, и пускай развернет еще один госпиталь в усадьбе Айс-Шнее.

Эрвин повернулся к Зюссу, исполнявшего у фон Эльке еще и обязанности начальника штаба.

— Герр бригаденинтендант, подготовьте соответствующий приказ. — распорядился он. — И, кстати, что там с нашей аммуницией?

— Пороха и пуль на бой хватит. — ответил этот невысокий крепыш с обманчиво-простецким лицом. — И с избытком, даже. С продовольствием хуже, осталось на один дневной переход... Но или к вечеру оно нам будет уже не нужно, или же разживемся трофеями, так что беды в этом никакой нет. У местных купим, опять же, если ни одна из сторон сегодня не преодолеет.

— Бригадная казна была полна, — кивнул генерал.

— Я ее, с позволения Вашего Высокопревосходительства, равно как и финансы полков, прикопал от греха подальше, — доложил бригаденинтендант. — В штаб дивизии вестового с картой отправил, чтобы знали, где казенные деньги искать, ежели что.

— И чтобы в случае нашего фиаско они не достались врагу? — рассмеялся Эрвин. — Зюсс, вам говорили, что вы сущая бестия?

— Да, герр генерал. Но, обыкновенно, к этому добавляют слово "продувная", — усмехнулся начштаба. — А больше у нас померанцам и намародерить толком нечего будет.

Со всех сторон понеслись сдавленные смешки господ офицеров. Оставить противника в лопухах, даже и в случае своего поражения — это древнейшая солдатская забава.

— Ну что ж, господа, — посерьезнел фон Эльке. — Если все всем понятно, то прошу приступать к исполнению своих обязанностей. И... Переоденьтесь в чистое, право слово.

* * *

Покуда армия готовилась к решительному сражению, гроссгерцог Максимиллиан II Гогенштаузен, по прозванию Капризный, принимал в замке Лихтервинд посланца своего августейшего родича, Кристиана VII Ольденбурга, короля Дании и Норвегии.

Конечно, вернее было бы сказать, что посол Нильс Гульдберг представляет в Бранденбурге наследника престола, принца Фредерика, поскольку сам почтенный батюшка гроссгерцогини Эвелины, и это не было ни для кого секретом, страдал тяжким душевным расстройством, однако коль скоро скорбного на голову монарха от власти никто формально не отстранял, а сам принц-регент занимал всего лишь должность председателя Государственного Совета... Политесы все же надобно соблюдать.

— Входите-входите, герр Гульдберг, — гроссгерцог, тяжеловесный, но отнюдь не толстый мужчина, радушно улыбнулся датскому посланнику, изъявившему желание переговорить наедине, и специально для того прибывшему в охотничью резиденцию из столицы. — Я вот тут размышлял, кто бы мог мне составить партию в шахматы, а тут вы так удачно приехали. Вы ведь мне не откажете?

— Как можно, Ваше Светлейшее Сиятельство? — длинный как жердь, и столь же худой посол учтиво поклонился. — Я почту это за честь.

Хитрая рожа посла выражала, казалось, искреннее счастье от приглашения, хотя то, что игрок в шахматы он практически никакой было известно всем и каждому.

Впрочем, как и следует дипломату, он готов был перетерпеть несколько минут позора, если это идет на благо делу.

— Вот и прекрасно, — удовлетворенно произнес хозяин замка (тоже шахматист не великий), указывая своему посетителю на кресло возле небольшого столика, где на доске, окруженной легкими перекусами, уже были расставлены фигуры из черного дерева и слоновой кости. — Что будете за игрой? Чай? Кофе? Шоколад? Есть, кстати, недурная мадейра.

— Ну, разве что один бокал, государь, — выпить посол любил примерно так же, насколько скверно играл в шахматы, что отнюдь, как ни удивительно, не мешало ему исполнять свои обязанности. — Осень, такое промозглое время, когда капелька чего-то горячительного просто необходима. Куда лучше зима, с ее снегом.

— Когда не менее необходимо выпить, дабы согреться. — рассмеялся герцог, самолично откупоривая едва початую бутылку и разливая напиток по бокалам.

В быту Максимиллиан проявлял поразительное пренебрежение этикетом и редкую неприхотливость (что нисколько не мешало ему быть до занудливости постоянным в соблюдении приличии в обществе). К счастью для гроссгерцога, на эту малость его супруга смотрела вполне благожелательно, что уменьшало список возможных причин их размолвок ровно на один пункт.

— Божественно, — оценил напиток посол, и сделал первый ход.

— Презент от посланника герцога Фелипе, — ответил Максимиллиан, двигая фигуру в ответ.

— На до же! — усмехнулся Нильс Гульдберг. — Престол Памплоны изменил своей знаменитой скупости? Куда только мир катится?

— На любую их скупость у нас в казематах сыщется памплонский дон, шпионивший на Померанию, — задумчиво ответил гроссгерцог и сделал ход конем. — Я, правда, и так хотел его отпустить, дабы избежать скандала... Он же ведь фактически на меня шпионил, получается, хотя и не в мою пользу.

— Интересно, а у них хоть что-то свое есть? — усмехнулся посол, парируя угрозу королевской пешке. — Шпион иностранный, маршал иностранный...

— Узурпатор у них вполне свой.

Максимиллиан Гогенштаузен действительно имел права на престол соседнего княжества, из-за чего, собственно, нынешняя война и разразилась. Точнее, конечно, было бы сказать, что правами таковыми обладал его сын Эдвин, матушка которого была из правящего дома Померрании.

Кюрфюрст Мориц на момент своей кончины уже успел похоронить всех детей, отличавшихся слабым здоровьем, и являлся дедом всего двух внуков. Первым по старшинству был бранденбургский эрцгерцог, и права его были неоспоримы, однако померранский ландтаг рассудил иначе. Осознавая тот факт, что Эдвин Гогенштаузен рано или поздно унаследует корону Бранденбурга, нобили княжества вполне обоснованно опасались быть задвинутыми на вторые роли при объединении государств под одной рукой, и такое положение дел самовластных хозяйчиков княжества ничуть не устраивало, в связи с чем новым князем был провозглашен несовершеннолетний сын канцлера Германа Дица, женатого на родной тетке бранденбургского эрцгерцога.

На такой поворот Максимиллиан Капризный вполне предсказуемо вспылил, причем нота его была исполнена такими словами, что тут оскорбился уже канцлер-регент, и длившаяся все лето дипломатическая брань закончилась объявлением войны Померанией.

— С узурпатором вопрос решаем, — ответил посол и передвинул по доске слона. — Я уполномочен вам сообщить, гроссгерцог, что Дания готова оказать содействие своему августейшему родичу.

— Вот как? — мрачно усмехнулся Максимиллиан. — Раньше вы с этим не поспешали.

— А раньше обстоятельства были другие. — спокойно парировал посол и съел герцогскую пешку. — Примо, теперь окончательно понятно, что полного разгрома вам удалось избегнуть, и даже если Кабюшо одолеет при Аурумштадте, решительной победы в войне он этим не достигнет. Гарде.

Гроссгерцог передвинул ферзя, спасая свою сильнейшую фигуру от угрозы.

— Секундо, — продолжил Гульдберг, — армия Дании не была готова к войне на начало конфликта, а теперь это упущение исправлено.

Нильс съел еще одну пешку монарха.

— И третио. Шахиншах Аллюстрии при смерти. Счет пошел на дни, и после его кончины предстоят выборы из числа электоров.

— Наш брат, Кристиан, им не является, — парировал гроссгерцог и пешку отыграл.

— Верно, — спокойно ответил посол, беря черного слона конем. — А кронпринц Фредерик, как герцог Голштейна, является.

— И вы хотите..? — последний ход создал вилку, и Максимиллиан был принужден спасать ладью, жертвуя еще одной пешкой.

— Когда-то Его Высочество займет трон Дании, а если при том он уже будет и шахиншахом Аллюстрии, это будет весьма весомым фактором нашей внешней политики.

Реальной власти корона шахиншаха давно уже не давала, однако все двадцать два кюрфюрста-электора по-прежнему боролись за нее с большим азартом. Во-первых, и это немаловажно, каждый из них отчислял ежемесячно небольшую часть своих доходов "на содержание Высочайшего двора". В целом, это была не такая уж запредельная прибыль для владельца короны шахиншаха, но и грошами назвать эти деньги язык не поворачивался. Во-вторых, титул верховного правителя, кроме всемирного признания авторитета этого человека и его державы, давал полномочия третейского судьи между кюрфюрстами, и хотя тяжбы бывали не столь уж и часты, определенный доход шахинщаху приносили и они. В-третьих, что почиталось электорами наименее важным, шахиншах олицетворял в глазах черни мнимое единство нации, его наличие давало повод германцам заявлять, что и они проживают в великой державе. И то, что держава являлась сугубо бумажной, повода для гордости не умаляло.

Максимиллиан, кстати, хорошо понимал все долгоиграющие последствия третьего пункта, и к титулу шахиншаха примерялся сам.

— Следовательно, платой за вашу помощь будет мой голос на выборах? — гроссгерцог прикрыл короля от намечающейся угрозы ладьей. — Я, конечно, высоко себя оцениваю, но не маловато ли? Голштинцы еще ни разу шахиншахами не были. Да и в этот раз двух голосов будет явно недостаточно.

— Ну, не двух а трех. — парировал посол. — Магдебург наши страны привели к покорности еще четыре года тому как. Кроме того, если мы выступим с единым кандидатом, Бременский герцог будет вынужден вспомнить, кто именно вступился за него два года назад, когда гессенцы и гомбургцы уже стояли под его столицей.

— Уже четыре, — кивнул Максимиллиан. — Но и этого маловато, а в минусе у нас упомянутые Гомбург и Гессен.

— Ольденбург нынче на титул шахиншаха.. кстати, вам шах... не претендует, мы попросим его голосовать по родственному.

— А я, стало быть, должен так же обратиться к прусским Гогенцолернам? — гроссгерцог съел коня, угрожавшего его королю и тут же лишился второго слона.

— Это будет сопряжено с расходами, но мы берем их на себя. — согласился посол. — Остмарку все еще припоминают ту историю полутаросталетней давности, когда Габсбурги пытались вернуть времена настоящей власти шахиншаха, и в пику богемцам проголосуют хоть за черта лысого. Итого семь против трех.

— Против четырех, — не согласился монарх. — Баварец тоже собирается поучаствовать в борьбе — желает наследовать папеньке и в титуле шахиншаха тоже. Хотя Богемии он свой голос в жизни не отдаст.

— Верно, но король Франциск Саксонский помолвлен с нашей принцессой Луизой, и это уже восемь. Для победы остается набрать всего четыре голоса, но этот вопрос можно закрыть деньгами. Силезии и Вюрцбургу они сейчас как раз нужны, а Майнцу и Клёве они нужны очень. Вам снова шах.

— И что же, датский рикстдаг готов выделить на это деньги? — слегка помрачнел герцог.

Финансы нынче были для него больным вопросом. Война пожирала их, словно некое ненасытное чудовище, своим маленьким, но дорогостоящим капризам он тоже привык потакать, да еще оставалась и молодая жена, которую он, несмотря ни на что, искренне любил.

Эвелина, собственно, тоже была его маленьким капризом. Ну или не маленьким — тут как посмотреть, коли ради женитьбы на ней он насмерть рассорился с бывшим тестем и Магдебурским герцогом.

Будучи с дружеским визитом в Дании (обсуждалось финансовое участие Бранденбурга в освоении Датской Вест-Индии) вдовый герцог увидал старшую дочь Кристиана VII и влюбился, словно мальчишка. Особо галантен он никогда не был, а ее прочили в жены инфанту Иберии, потому решил говорить с принцем Фредериком прямо, не тратя время на обхаживание капризной красавицы. Дания была на пороге войны с Магдебургом и Померанией, и резон в виде противовеса недружелюбным соседям пал на благодатную почву.

— Мы полагаем, что хватит доходов с Зундской пошлины, — улыбнулся посол, и съел герцогского ферзя. — Это личные деньги короля, и он может тратить их по своему усмотрению.

— Что ж, герр Гульдберг, думается, вы можете сообщить в Копенгаген о том, что между нами достигнуто соглашение. Вам мат.

Глава Х

Дальнейший путь до владения своего покойного супруга, Мафальда проделала, вжавшись в угол кареты и почти не двигаясь. Занавески на окнах были задернуты, и у фрейлины не было никакого желания отодвигать их и выглядывать наружу. "Если на нас еще кто-нибудь нападет, я и так сразу об этом узнаю!" — грустно усмехалась она про себя.

К счастью, больше желающих ограбить одинокий экипаж в лесу не оказалось. Наступил вечер, в карете стало совсем темно, и немного успокоившаяся Мафальда стала потихоньку проваливаться в сон. Проснулась она лишь глубокой ночью, когда карета уже въезжала во двор имения фон Шиф и к ней отовсюду сбегались радостно галдящие слуги. Фрейлина потянулась, надела шляпу, проворно спрятала под нее выбившиеся из прически пряди волос и опустила на лицо вуаль. Незачем домашним видеть ее лицо — заспанное, бледное и явно недостаточно аристократичное!

Когда она появилась в дверях кареты, собравшиеся во дворе обитатели имения встретили ее дружными приветственными возгласами. К удивлению Мафальды, они как будто бы были действительно рады ее приезду. Впрочем, они вполне могли просто скучать в поместье и радовались бы любому гостю, который принес бы в их жизнь некоторое разнообразие и интересные новости, пришло ей в голову в следующую минуту, когда ей помогли спуститься по ступенькам и пригласили в дом.

— Вы надолго приехали? Какую комнату прикажите вам подготовить? — важно спросила пожилая домоправительница Альда.

— Дней на пять. Маленькую комнату в южном крыле, — кратко ответила Мафальда и, выдержав небольшую паузу, поинтересовалась. — Как поживает мой сын? Он здоров?

— Да, мадам, здоров, и с ним все замечательно, — заверила ее Альда. — Он сейчас уже спит, мы ведь не знали, что вы приедете... Желаете зайти к нему?

— Да нет, пусть уж спит, — не без некоторого усилия отказалась Мафальда. — Утром для него сюрприз будет!

Как ни стремилась она увидеть единственного сына прямо сейчас, еще больше ей хотелось, чтобы он встретил ее с радостью. А не с испугом от того, что его зачем-то разбудили среди ночи и досадой из-за желания спать. "Я, конечно, ужасная мать, но не до такой же степени!" — усмехнулась фрейлина про себя и решительно направилась следом за Альдой в отведенную ей комнату. Там она едва дождалась, когда ей застелят кровать, и мгновенно заснула. Слишком уж много у нее в этот длинный день было переживаний...

Зато утром госпожа фон Шиф проснулась полная сил и в отличном настроении. Воспоминание о вчерашнем едва не состоявшемся нападении разбойников утратило свою яркость и было больше похоже на давно приснившийся сон. Правда, все детали разговора с главарем банды Мафальда запомнила прекрасно и теперь собиралась обдумать услышанное. Но не прямо сейчас! Сперва молодая дама планировала как следует насладиться жизнью хозяйки поместья, а не фрейлины — ведь в следующий раз такой случай мог представиться ей еще очень не скоро! И начать это заманчивое дело она собиралась сию же минуту.

Мафальда повалялась еще немного в кровати, а потом позвонила горничной. Одевалась она долго, примеряя разные платья, и даже немного повертелась перед зеркалом, хотя и не особо любила это занятие. Очень уж приятно было оказаться на месте "нежно любимой" герцогини Эвелины!

— Вы прекрасно выглядите, госпожа, — льстиво улыбнулась Мафальде горничная, закончив делать ей прическу. Фрейлина благосклонно кивнула:

— Спасибо, милая. А теперь я спущусь в столовую, а ты приведи туда моего сына. И вот что — у него есть сегодня занятия с учителем?

— Да, госпожа.

— Пусть сегодня и он, и учитель друг от друга отдохнут! А теперь приведи его, я жду.

— Да, госпожа... Сейчас... — как-то неуверенно ответила горничная и скрылась за дверью. Ее заминка после просьбы привести наследника имения фон Шиф показалась Мафальде странной, и в столовую она пришла, сильно подозревая, что ей придется какое-то время ждать сына.

Эти подозрения оправдались полностью. Мафальда успела расспросить другую служанку о том, как идет жизнь в имении, позавтракала и приготовилась выпить вторую чашку чая, а юный наследник все не появлялся. Наконец, за дверью послышались шаги и сердитый шепот горничной, и в столовую вбежал большеглазый семилетний Жеан-Рудольф фон Шиф. Мафальда с трудом удержалась, чтобы не вскочить и не броситься к нему навстречу.

— Здравствуй, сын, — сказала она с улыбкой, но строгим голосом. — Ну что же ты стоишь? Подойди ко мне!

Мальчик неуверенно подошел ближе и поцеловал матери руку. Мафальда, нагнувшись чмокнула его в макушку и, вновь выпрямившись, залюбовалась своим ребенком. Он был одет в нарядный костюмчик с большим черным бантом на шее, но сидела на нем эта одежда как-то неловко и местами была помятой, а светлые волосы на голове растрепались так сильно, словно ребенка причесывали не только что, а много часов назад.

— Здравствуйте, матушка, — поприветствовал Рудольф Мафальду тонким голоском и бросил опасливый взгляд на горничную. Фрейлина, окончательно утвердившись в своих подозрениях, жестом велела ей выйти из комнаты.

— Рассказывай, что ты натворил и почему боишься? — обратилась она к сыну с заговорщицкой улыбкой. — Ты же знаешь, что я, в отличие от твоих нянек, не буду тебя ругать!

В глазах юного Рудольфа мелькнуло сомнение. Мать и правда никогда не отчитывала его за проказы, о которых ей подробно докладывали его гувернантка, домоправительница и все остальные слуги. Но мать приезжала так редко, и все то время, пока ее не было, окружающие его люди говорили ему прямо противоположное: что, узнав о его "преступлениях", госпожа фон Шиф будет в страшном гневе. Определиться, кому в данном случае стоит верить, семилетний ребенок пока не мог...

— Смелее! — подбодрила его Мафальда. — А то я уже умираю от любопытства. Очень хочу узнать, смог ли ты уже превзойти своего дядю Эрвина!

Теперь лицо мальчика выражало самый живой интерес. Слушать рассказы матери о ее младшем брате он мог часами, и ему тоже было страшно любопытно — имели ли место в дядюшкиной биографии такие же проделки, как и у него? Правда, опасения, что мать, хоть и признает его более изобретательным, но все-таки решит его наказать, никуда не делись, так что начал Рудольф рассказывать о своих подвигах по-прежнему с опаской:

— Я... ничего особенного не сделал... Просто мы играли во внутреннем дворе с Максимилианом и Изольдой... Ну, мы бегали друг за другом, потом я нечаянно толкнул Максимилиана, и мы стали пихаться... Но не всерьез, в шутку, честное слово! Мы с ним вообще уже давно по-настоящему не дрались, его за это слишком сильно наказывают!

"Да уж, с внуком домоправительницы церемониться не будут, высекут за драку с молодым господином только так!" — грустно усмехнулась про себя Мафальда. А ее сын, тем временем, продолжал:

— В общем, мы немножко потолкались, а потом стали делать вид, что фехтуем... тоже понарошку, мы даже палки в руки не брали! Там рядом не было подходящих палок...

Мафальда понимающе кивнула, изо всех сил стараясь сохранить на лице серьезность.

— А Изольда, пока мы дрались... делали вид, что деремся, сказала, что она — прекрасная дама, а деремся мы из-за нее. А она будет ждать, кто окажется победителем. Ну, она тоже так шутила, — закончил свой рассказ Рудольф и осторожно посмотрел на мать — не начала ли она сердиться?

Госпожа фон Шиф с удивлением пожала плечами:

— И за что же тебя обещали наказать? Кто-то подумал, что вы всерьез подрались?

— Нет, — покачал головой мальчик. — Все поняли, что не всерьез, но тетушка Альда сказала, что мне нельзя играть в такие игры с простолюдинами. Она заперла Изольду с Максимилианом в своей комнате и запретила им гулять. А мне сказала, что пожалуется вам, как только вы приедете.

— А когда это все было? — спросила Мафальда.

— Позавчера, — вздохнул ребенок с несчастным видом. Госпожа фон Шиф тоже вздохнула и мысленно обругала его воспитательниц теми словами, которые, по их мнению, тоже должны были знать только простолюдины. Из-за их желания вырастить будущего хозяина идеальным, он не только не ждал ее приезда, а боялся его! Ну ничего, теперь она устроит все так, что бояться ее приезда будут слуги, а не ребенок!

— Значит, внуки Альды уже третий день сидят взаперти? — уточнила Мафальда. — Тогда тебе уже давно пора их освободить — как и полагается благородному рыцарю! Идем?

Удивленные глаза Рудольфа, и так очень большие, стали просто огромными. Он оживленно закивал головой, и Мафальда встала с кресла:

— Пошли, скажешь госпоже Альде, что ты, как хозяин этого дома, отменяешь ее наказание.

Жеан-Рудольф фон Шиф зашагал к дверям, то и дело неуверенно оглядываясь на мать. Мафальда пошла следом, но держалась чуть сзади, давая понять мальчику, что отдавать распоряжения он будет сам — а она может только поддержать его, находясь рядом. В какой-то момент фрейлине показалось, что сын готов сдаться и попросить ее, чтобы она сама поговорила с Альдой, но длилось это всего секунду. Потом мальчик решительно вышел из столовой и зашагал по длинному коридору в сторону северного крыла, где размещались комнаты слуг. Его мать с гордостью двинулась следом.

— Если в следующий раз тебя кто-нибудь будет ругать за подобные игры, отвечай, что истинный аристократ должен хорошо относиться ко всем, — объясняла она, пока они шли освобождать друзей Рудольфа из "заточения". — И что чем больше у тебя сейчас будет друзей из разных сословий, тем лучше к тебе будут относиться простые люди, когда ты вырастешь и станешь управлять этим имением. А те ребята благородного происхождения, которые смотрят на других детей свысока и плохо к ним относятся, будут потом всю жизнь бояться бунтов на своих землях! Понимаешь меня?

— Да, — с серьезным видом кивнул мальчик. — Только... я чуть-чуть другое не понимаю... Вы не думаете, что играть с Максимилианом в рыцарей — это плохо?

— Ох, ну конечно же нет! — рассмеялась Мафальда. — Знал бы ты, во что и с кем мы с твоим дядей играли в детстве... И как нас ругали за "неподобающее поведение"!..

— Расскажете про это, мама? — оживился Рудольф.

— Ну конечно, я же обещала!

Обрадованный мальчик ускорил шаг и почти бегом добрался до комнат, которые занимала домоправительница. Перед дверью ее спальни Рудольф остановился, в последний раз нерешительно оглянулся на мать, и, глубоко вздохнув, постучал.

— Да, госпожа, сию минуту открою! — откликнулась из-за двери Альда, уверенная, что со стуком к ней может зайти только хозяйка имения.

Дверь распахнулась, и домоправительница с удивлением уставилась на глядящего на нее снизу вверх Рудольфа. Потом она заметила стоящую за его спиной Мафальду и перевела взгляд на нее, ожидая каких-нибудь приказаний. Но госпожа фон Шиф молчала, а ее сын, по-взрослому откашлявшись, приподнялся на цыпочки и пискнул тонким голоском:

— Госпожа Альда, будьте так добры, выпустите Изольду и Максимилиана! Они ни в чем не виноваты!

Мафальда молча кивнула, подтверждая, что она не против. Домоправительница виновато развела руками:

— Конечно, пусть выходят, я и сама уже собиралась их простить!

Она скрылась в глубине своей комнаты, открыла дверь, ведущую в маленькую каморку, служившую ее внукам спальней и детской, и радостно объявила:

— Выходите, молодой господин хочет вас видеть!

Внуки не заставили себя долго упрашивать. Первой из каморки выскочила ровесница Рудольфа Изольда, за ней — ее старший брат. Оба показались Мафальде не такими уж и несчастными: наверняка малыши нашли, во что поиграть, находясь "в заточении", и были только рады, что им не надо помогать бабушке в каких-нибудь ее делах. Но теперь, конечно, брат и сестра обрадовались еще сильнее.

— Поблагодарите господина фон Шифа! И поздоровайтесь с госпожой! — велела им бабушка. Дети хором крикнули "Спасибо!" и "Здравствуйте!" и вместе с Рудольфом покосились на дверь.

— Идите, прогуляйтесь теперь, — разрешила им Мафальда, и маленькая компания тут же вылетела в коридор — подальше от взрослых и их наказаний.

Зато на Мафальду теперь так же испуганно косилась домоправительница. Фрейлина ободряюще улыбнулась и ей:

— В следующий раз, если мой сын сделает что-нибудь, что вам не нравится, напишите мне об этом и дождитесь ответа. А теперь я бы хотела узнать все о делах в поместье.

— Конечно, госпожа, — облегченно вздохнула пожилая женщина.

Следующие три часа Мафальда провела, погрузившись в изучение нескольких толстых тетрадей с хозяйственными записями. Когда одна из горничных позвала ее обедать, госпожа фон Шиф едва удержалась, чтобы не броситься в столовую бегом — подальше от всех этих цифр и неразборчивых фраз! "Жаль, что меня, в отличие от Рудольфа, некому освободить от "уроков"! Но на сегодня все — так долго даже нас с Эрвином в детстве не мучили!" — снова вздыхала она про себя. Зато маленький Рудольф сидел за столом страшно довольный — ему пока еще было так мало нужно для счастья! Возможность вволю наиграться с друзьями и не учить уроки.

Еще счастливее сын Мафальды сделался после обеда, когда она выполнила свое обещание — и долго рассказывала ему о своем детстве и о похождениях своего брата. Завершилась эта беседа, как всегда, торжественным заявлением мальчика, что когда он вырастет, то станет таким же, как его героический дядя. Против этого госпожа фон Шиф не возражала, хотя и восторга по поводу этой мечты сына не испытывала. Про себя она думала, что предпочла бы другой исход: чтобы Жеан-Рудольф был похож на своего отца, всегда невозмутимого, практичного и весьма скучного. Но она уже видела, что этих качеств покойного фон Шифа их сын не унаследовал, и понимала, что здесь ей остается только смириться с неизбежным. Поскольку помешать тому, чтобы Рудольф вырос во "второго Эрвина", она, даже если будет очень стараться, все равно не сможет.

К счастью, это был единственный грустный момент во время пребывания Мафальды дома. В остальном она прекрасно проводила время — даже с хозяйственными вопросами ей удалось покончить на следующий день, и больше никакие заботы ее не беспокоили. Еще два дня прошли в разговорах с сыном, прогулкам по поместью и ленивом перелистывании книг в библиотеке покойного мужа. Поначалу фрейлина вовсю наслаждалась этим ничегонеделанием, но на третий день, еще только проснувшись, почувствовала, что ей чего-то не хватает. "Ну что, заскучала по придворным интригам? — язвительно поинтересовалась сама у себя Мафальда и после некоторых раздумий неохотно признала. — Да, заскучала".

После завтрака Рудольф отправился заниматься с учителем — тот был не сильно доволен, что с приездом Мафальды его уроки отошли на второй план, и госпожа фон Шиф велела сыну вернуться к книгам. Сама же она, выглянув в окно и обнаружив, что погода опять испортилась, решила провести время в библиотеке.

По дороге туда взгляд ее скользил по давно знакомым портретам предков ее покойного супруга. Больше десяти лет назад, в день их свадьбы, когда юная Мафальда впервые вошла в этот особняк, домоправительница с суровым видом провела ее мимо всех портретов, называя имя каждого изображенного на ней фон Шифа. Похожие друг на друга и лицом, и мундирами, увешанными орденами — Мафальда, с трудом выучившая в свое время имена собственных предков, сразу же запуталась в них. К счастью, старая Альда не стала устраивать невесте хозяина экзамен.

Мафальда и теперь плохо помнила, кто есть кто на фамильных портретах и, от нечего делать, попыталась угадать хотя бы некоторых из них. Это вроде бы Витольд фон Шиф, отец ее мужа? Хм, нет, это его дед, Аскольд! А это прабабка Электра фон Аруэт? Точно, она! Следующую даму в старинном бальном платье, сидящую рядом со смуглым и черноволосым курчавым молодым человеком, тоже узнать не сложно — Франсуаза фон Шиф, хорошая знакомая знаменитого поэта Аллисандро де Пуччони. Альда, помнится, несколько раз повторила, что красавицу Франсуазу связывали с ним только и исключительно дружеские отношения, и Мафальда сделала вид, что поверила...

Так, освежая в памяти родословную фон Шифов, фрейлина добралась до библиотеки и остановилась перед последней картиной, висевшей перед входом в нее. Этот портрет она тоже помнила — на нем были изображены двое мужчин с особенно торжественными лицами. Франц фон Шиффен, родоначальник этого семейства, и герцог Мариус, предок герцога Эдвина. Портрет Мариуса, где он был изображен почти с таким же выражением лица, висел и в доме семьи Эльке. Там он был изображен с сестрой, юной Инессой, за год до ее свадьбы с Леонардом фон Эльке.

"Надо будет спросить Рудольфа, помнит ли он всех этих предков на картинах, — подумала Мафальда. — Наверняка ведь его уже мучили этим! А может быть, заставляли запомнить и нашу с Эрвином родословную — чтобы гордился еще и родством с правителем. Хотя какое там родство, шесть поколений назад!" Усмехнувшись, она вошла в библиотеку и уселась за стол, на котором ее дожидалось сразу три книги со свисающими из них кожаными закладками. Мафальда открыла одну из них, но внезапно поняла, что читать ей тоже расхотелось. Словно что-то мешало ей сосредоточиться на книге, какая-то промелькнувшая и упущенная мысль...

Это ощущение преследовало фрейлину весь день. Она ждала ночи, чтобы попробовать разобраться с ним, когда все лягут спать и никто не будет отвлекать ее от раздумий, но эти надежды не оправдались: поздним вечером в поместье фон Шиф прискакал курьер герцогини Эвелины. Еще только увидев его, Мафальда знала, о чем он сообщит ей: либо ее госпожа, заскучавшая без своей любимицы, зовет ее обратно под каким-нибудь надуманным предлогом, либо гроссгерцогу надоело охотиться под дождем, и он собрался вернуться в свою зимнюю резиденцию.

Через минуту выяснилось, что верны обе догадки Мафальды.

— Господин гроссгерцог через три дня уезжает из охотничьего поместья, и госпожа гроссгерцогиня просит вас вернуться завтра же, чтобы помочь ей собраться в дорогу, — объявил курьер.

— Конечно же, мой долг — быть рядом с ее сиятельством, — ответила Мафальда, не особенно скрывая саркастические нотки в голосе. Но курьер сделал вид, что ничего не заметил.

Собралась фрейлина быстро и оставшееся до отъезда время потратила на разговор с сыном. Маленький Рудольф, хоть и огорчился, что мать уезжает раньше, чем ему было обещано, держался стойко и с понимающим, почти взрослым выражением лица кивал, слушая ее последние наставления. Правда, когда Мафальда велела ему не слишком сильно озорничать в ее отсутствие, ребенок пообещал это с такими хитрыми глазами, что стало ясно — они очень по-разному понимают слова "не слишком сильно".

— Я постараюсь вести себя хорошо! — улыбнулся Рудольф и, чуть понизив голос, добавил. — Все равно госпожа Альда нас теперь не ругает и не наказывает...

— Разумеется, она вас больше не ругает. А знаешь почему? — спросила Мафальда.

Мальчик отрицательно помотал головой, и в его глазах вспыхнуло любопытство:

— Почему же?

— Потому что на самом деле ей не хотелось наказывать своих внуков — они же ей родные, и она их любит, — объяснила ему мать. — Поэтому она и тебе теперь благодарна — потому что ты заступился за ее родных.

Рудольф с сосредоточенным видом покивал и до самого отъезда Мафальды обдумывал ее слова. Сама же фрейлина, усевшись вместе с курьером в экипаж, тоже задумалась о своем. Что же все-таки за мысль пришла ей в голову, когда она рассматривала портреты? Точнее, не все портреты, а только последний, где был изображен ее с герцогом общий предок?..

Глава XI

Померанцы заставили себя ждать. Солнце уже клонилось к закату, когда на раскисшей, разбитой колесами и копытами дороге появились первые колонны измученных, мокрых и голодных солдат Кабюшо.

— Артиллерии не видно, — прокомментировал увиденное через подзорную трубу фон Эльке. — Будем надеяться, что застряла.

Откуда-то издалека донеслись звуки стрельбы, нестройной, разобщенной, и тут же заговорили штуцеры егерей фон Штоца. Несколько померанских солдат упало, однако остальные продолжили свое движение по тракту как ни в чем не бывало, а в сторону бранденбуржских стрелков развернулось полсотни вражеских улан, на ходу растягивающихся в лаву.

Егеря тут же начали изображать ретираду, постреливая по преследователям (без особого, впрочем эффекта — ссадили всего пару всадников), кавалеристы пришпорили коней, торопясь взять на пики неудачливую засаду, поравнялись с фольварком, и получили дружный залп из мушкетов эзельбургцев. В тот же момент гагахнула спрятанная у ветряной мельницы восьмифунтовка, проложив ядром кровавую просеку в одной из колонн, а бойцы фон Штоца остановились, и начали отстреливать немногих уцелевших улан.

Померанцы немедленно развернули против Захуэра три баталии из тех, что шли самыми первыми, а откуда-то из тыла появился и замаячил, не спеша приближаться на огневую дистанцию, гусарский эскадрон, намеревавшийся добить эзельбургцев, когда они втянутся в перестрелку и расстроят свои ряды.

Восьмифунтовка, до того как померанская пехота приблизилась, успела послать свои ядра еще дважды, однако стрельба ее не была эффективной — один снаряд упал в грязь у самых ног неприятеля, а второй просвистел над их головами, также не причинив никакого вреда.

Меж тем, егеря фон Штоца, вместо того, чтобы стрелять по пехоте, споро переместились на другой фланг Захуэра, и теперь тревожили огнем гусар, вынудив их отойти еще чуть далее. Померанские пехотинцы, в свою очередь, уже развернули свои ряды, проигнорировали сделанный эзельбургцами с предельной дистанции залп и приближались к фольварку, где солдаты Захуэра спешно перезаряжали свои мушкеты.

Раздалась барабанная дробь и команды офицеров, центральная баталия померанцев замерла на месте, готовясь ответить смертоносным свинцом... и тут же, прямо посреди их строя разорвалась граната.

Только того и ждавшие бранденбуржцы тут же оставили позиции и припустились наутек, взорвав бесполезную теперь восьмифунтовку. Солдаты Кабюшо, как пехотинцы, так и переставшие обращать внимание на обстрел гусары, ринулись следом, и тут разом произошло несколько событий.

Во-первых, те колонны, что следовали ранее за вступившими в бой солдатами авангарда вошли, наконец, в зону поражения орудий майора цу Заммен, чем последний и не преминул воспользоваться. Шесть выпущенных с завидной точностью ядер двенадцатифунтовок превратили изрядную часть передовой баталии в бифштекс по-татарски, смешав и обратив в бегство уцелевших. В эту же минуту, преследовавшая эзельбурцев правофланговая баталия, поравнялась с сидящими (в прямом смысле этого слова) в засаде мушкетерами бригады фон Эльке. Отрывистая команда молодого генерала, несколько кратких мгновений, и на фланге преследователей, словно из-под земли, появилась баталия бранденбуржцев, незамедлительно давшая по врагу залп. Возможно, не самый эффективный в истории современных войн, но всяко неожиданный и ошеломляющий.

При виде нового противника затормозилась и центральная баталия из тех трех, что были посланы против Захуэра, а вот левофланговая вырвалась вперед, чем эзельбургский полковник немедленно и воспользовался, остановив своих солдат, и вступив в перестрелку с численно уступающим противником.

Померанцам оказалось довольно всего двух залпов, чтобы начать отступление, так что Захуэр, к прибытию гусар, как раз успел перестроить своих солдат в каре, приняв в его центр егерей фон Штоца.

Короткая, но кровавая встреча штыка с саблей завершилась не в пользу последней, после чего эзельбургцы, сохраняя строй, и пользуясь тем, что на них, до прибытия подмоги, померанцы наседать не спешат, начали отступление в сторону усадьбы.

Пока на правом фланге разворачивались вышеописанные события, остальным солдатам фон Эльке также не приходилось скучать. Командующий вражеским авангардом, корпусной генерал фон Рейн, после первого же залпа бранденбуржских пушек отдал приказ задавить неприятеля, развернув и бросив в лобовую атаку целых три полка. Справедливости ради надо отметить, что и обход левого фланга фон Эльке он произвести попытался, однако еще один гусарский эскадрон, направленный им на это встретили мушкетеры фон Реутова, и на том охват, собственно и закончился. Фон Рейн направил против бранденбуржских мушкетеров всего две баталии, предпочтя решительный штурм в лоб маневрам по раскисшим от дождя лугам.

Пехотинцы княжества, видя свое численное превосходство, перли на позиции Радека недуром, невзирая на смертоносный огонь и взрывы гранат, отвечая залпами на залпы, и лишь картечь в упор смогла их затормозить ненадолго.

Совсем ненадолго, надо сказать — померанцы жаждали раздавить неприятеля, отомстить ему за холодрыгу и марши, за все те мучения, что принесла им поздняя кампания, и рвались в атаку. Гренадеры встретили их градом ручных бомбочек (оружия хотя и малоэффективного, но вполне себе смертоносного), а затем дело дошло и до штыковой.

Правый фланг оборонявшихся, где находился сам бригадный генерал, фон Рейном также забыт не был. Баталии, начавшие сегодняшнее дело близ Кляйнеегерсдорфа были перенаправлены именно на позиции мушкетеров фон Эльке, а на добивание Захуэра было отряжено аж два свежих полнокровных полка.

Ситуация на правом фланге бранденбуржцев складывалась аховая, даже невзирая на имеющееся орудие, и будь у фон Рейна кавалерия... А вот свободной кавалерии у него как раз и не было.

* * *

Та отдаленная стрельба, которая предшествовала началу столкновения солдат фон Эльке и фон Рейна, имела своей причиной небольшую ошибку, которую командир второго эскадрона "Серых соколов", майор фон Лёве, совершил при ориентировании на местности. Как следствие этого прискорбного факта, гвардейцы и изрядно потрепанные в прошлодневной баталии аурумштадцы вышли не во фланг померанскому авангарду, а аккурат в стык его с основными силами фельдмаршала Кабюшо.

Разумеется, еще одним следствием ошибки в ориентировании стало то обстоятельство, что бранденбуржцы не могли наблюдать сил неприятеля: авангард из зоны прямой видимости уже ушел, а главные силы до местоположения гроссгерцогских кавалеристов еще попросту не добрались.

— Беда, однако. — прокомментировал Юстас, рассылая пикеты на поиски неприятеля.

Противник, впрочем, нашелся довольно скоро. На раскисшей дороге, простиравшейся за близрасположенным холмом, плотно увязла батарея из четырех восемнадцатифунтовок, объехать которую теперь безуспешно пыталось шестнадцать обозных телег. Передовая аптечная двуколка, пытавшаяся обогнуть артиллерию по обочине тут же застряла насмерть, застопорив весь обоз.

— Хотя бы что-то. — пожал плечами майор, услышав доклад разведчиков, и отдал приказ атаковать.

Постреливающих на скаку из штуцеров гусар, и склонивших пики улан, обозные мужики даже и в теории остановить должны не были. Лишь несколько самых отчаянных голов дали выстрел из мушкетов, но присоединиться к улепетывающим товарищам уже не успели, и были немедля стоптаны. Фон Лёве отправил аурумштадцев добивать разбежавшихся обозных и артиллеристов, "Соколам" же приказал заклепать пушки, после чего приступил к ревизии захваченного обоза. Полчаса спустя кони лейбгвардейцев были украшены связками копченых колбас, а места пистолей в кобурах заняли бутылки недурного вина, обнаружившегося в одной из телег. Вернувшимся уланам майор в удовольствии пограбить тоже не отказал.

— Вот так воевать, это по мне. — отметил уланский полковник, приближаясь к Юстасу.

— Согласен, ге`гг Кнаубе. — ответил фон Лёве, и чокнулся бутылкой с аурумштадцем. — Эдак воевать вполне можно.

Покуда бранденбуржцы были заняты разграблением нужного, и готовились сжечь то, что им не надобно, командир разбитой батареи, одним из первым давший своей лошади шенкелей при появлении неприятеля, а потому от него успешно ускользнувший, мчался на север во весь опор и, совершенно неожиданно для себя натолкнулся на эскадрон Ганса Нойнера.

Промокший под недавним дождем виновник нежданной виктории (уж коль скоро фон Берг оставил позиции, померанцы записали на свой счет победу) мечтал только о том, чтобы согреться, в связи с каковым обстоятельством поминутно прикладывался к фляжке со шнапсом, и перепуганного насмерть артиллерийского капитана встретил довольно хмурым взглядом.

Впрочем, по мере того, как тот излагал свои обстоятельства, лицо ротмистра светлело все больше и больше.

— Значит, говорите, уланы? — к концу капитанского рассказа Нойнер уже был само радушие.

— Так точно. Не менее двух эскадронов, и эскадрон гусар. Насколько могу судить, это "Серые соколы".

— Ба, лейб-гвардия? — подогретый шнапсом кирасир вдруг начал чувствовать, что сбываются все его мечты. Задать трепку гвардейцам, коих он почитал опасными лишь для женской добродетели, Нойнер был отнюдь не прочь. — Ну что, Левински, заставим рыдать салоны Бранденбурга?

— Вне всякого сомнения! — горячо поддержал своего ротмистра поручик, горевший желанием отомстить за гибель в бою изрядно задолжавшего ему корнета.

В то же самое время артиллерийский лейтенант, бывший заместителем командира батареи, и начавший улепетывать одновременно со своим капитаном, — единственно что, в прямо противоположном направлении, — добрался до штаба фон Рейна.

Будучи человеком куда как менее опытным в военном деле, и, напротив, не будучи обременен излишним мужеством, он доложил командующему померанским авангардом о появлении у того в тылу двух бранденбуржских полков, несказанно "обрадовав" корпусного генерала, наблюдавшего прямо по фрунту перед собой силы врага не менее чем в бригаду, оседлавшую дорогу на Кляйнеегерсдорф.

По недолгому размышлению, фон Рейн предположил контратаку со стороны фон Берга, а поскольку столкновение с неприятелем произошло в промежутке между авангардом и основной армией, логичным для него выглядело предположение о попытке его окружить и уничтожить, покуда Кабюшо будет разворачиваться с марша. В этих обстоятельствах дальнейший штурм позиций фон Эльке, уже почти увенчавшийся успехом, казался ему безумием. Двум драгунским полкам и все еще не принявшему участия в сегодняшнем деле гусарскому эскадрону было отдано распоряжение контратаковать нарисовавшегося в тылу врага, разбить и прогнать, обеспечив прохождение подкреплений по дороге.

Отдал он и приказ отступать своим пехотинцам, однако вестовой передать его распоряжение попросту не успел. Посреди рукопашной свалки на дороге рвануло что-то уж вовсе невообразимое, и померанская пехота начала ретираду сама.

Явление драгун и кирасир к солдатам фон Лёве произошло почти одновременно. Перемахнувшие холмик кавалеристы Нойнера не задерживаясь устремились в атаку, и хотя их было менее сотни против трехсот бранденбуржцев, Юстас вовсе не был уверен в благоприятном исходе схватки с тяжелой кавалерией, а когда уланский пикет доложил о приближающихся драгунах, строй солдат майора, только развернувшийся для встречного боя, обратился в колонну, спешившую скрыться подальше от врага и пылающих возков.

Обманутый в лучших ожиданиях Нойнер, ни сном ни духом не ведающий о драгунах, бросился в преследование, ругательски ругая "трусливых гвардейцев" и размахивая палашом. Часть его эскапады достигла ушей фон Лёве, заставив того морщиться и скрежетать зубами, но урон гвардейскому гонору был самым значительным успехом, которого удалось достигнуть в этот день померанцам, до самого заката гонявших "Серых соколов" и аурумштадцев по полям, но так настигнуть их и не сумевшим.

Уже поздно ночью, после долгих блужданий, фон Лёве добрался до Кляйнеегерсдорфа, где солдатами и офицерами была устроена пирушка, на коей было выпито все трофейное вино и съеден захваченный фураж. Написанный под это дело фон Лёве и Кнаубе рапорт на имя фельдмаршала являл собой такой образчик образности и изощренности эпитетов в адрес врага, что знаменитое письмо казаков Бизанциумскому шахиншаху на его фоне казалось образцом изящной словесности.

* * *

— Что это было? — ахнул кто-то рядом с фон Эльке.

— Реутов убит. — скрипнул зубами генерал. — Его фамильное заклятие.

Тот чудовищной силы взрыв, что разметал и атаковавших, и оборонявшихся, никакой взрывчаткой устроить было невозможно — в этом Эрвин был абсолютно уверен.

Немногие уцелевшие в центре бранденбуржцы с трудом приходили в себя, а померанская пехота, полностью деморализованная гибелью казалось уже взявших верх передовых баталий, спешно отступала. Остатки ведомых генералом мушкетеров, до того отбившихся от подходивших одна за другой потрепанных баталий фон Рейна, заняли остатки позиций, среди изувеченных и обожженных колдовским взрывом тел, и дали залп в сторону отходившего неприятеля, сигнализируя тому, что войска герцога Максимиллиана все еще готовы обороняться.

Генерал бросил быстрый взгляд на левый фланг, где дела также шли достаточно неважнецки. Солдаты Радека потеряли уже порядка половины от первоначального своего числа, и медленно пятились назад перед превосходящими силами неприятеля.

Впрочем, едва только померанцы на фланге заметили отступление в центре, как тут же сбавили напор, а потом и вовсе встали на месте, не видя смысла умирать в этот день. День, который уже фактически закончился — солнце уже выглядывало из-за горизонта одним только краешком, а сумерки стремительно сгущались.

Со стороны поместья Айс-Шнее тоже продолжала доноситься мушкетная трескотня, в которую время от времени вплетались звуки орудийных выстрелов. С одной стороны, это сигнализировало о том, что Захуэр и фон Штоц все еще не сломлены и продолжают сопротивляться, с другой указывало на то, что фон Рейну удалось подтащить к очагу бранденбурской обороны полевую артиллерию. А может и конную — этого генерал не знал, но искренне надеялся, что померанцам ничего серьезнее шестифунтовок под стены особняка выдвинуть не удалось, поскольку прийти на подмогу гибнущим товарищам он не мог никоим образом.

Впрочем, с наступившей темнотой звуки боя прекратились и там, оставляя Эрвину лишь надеяться, что померанцы прекратили бесплодные попытки атаковать, а не взяли верх.

Бригадный генерал проводил взглядом капрала Куртца, который ковылял в сторону лазарета, оперевшись на плечо молоденького солдатика — того самого, что интересовался фамильным заклинанием Кабюшо, — и стремительным шагом двинулся в сторону импровизированного штаба, где уже собрались все уцелевшие командиры. Не так уж и много их осталось, тех, кто был на ногах. Радек, с висящей на перевязи, замотанной прямо поверх формы бинтами левой рукой, артиллерийский штик-юнкер, штабс-капитан берштадцев, принявший командование ошметками полка после гибели всех старших офицеров, Зюсс, да шатающийся от усталости Кальмари.

— Сколько у нас раненых, доктор? — с ходу поинтересовался Эрвин.

— Мало. — хрипло ответил тот. — До обидного мало. Бригада и берштадцы невозвратными потерями выбиты больше чем наполовину. У меня в лазарете не более сотни человек. Когда дело дошло до штыковой, выносить раненых стало невозможно, а потом... Да вы сами видали.

— Радек?

— У меня и сотни солдат в баталии не наберется. — мрачно ответил тот. — А из офицеров остались только я, юнкер, да два корнета. Эти сволочи под конец подтянули взвод егерей...

Майор махнул здоровой рукой и замолчал.

— В Берштадском полку личного состава осталось на роту. — доложился штабс-капитан, имя которого фон Эльке, к стыду своему, запамятовал. — Люди подавлены потерями и, боюсь, к бою совершенно не способны.

— Дальнейшего боя и не ожидается. — Эрвин устало опустился на барабан. — Мы выполнили поставленную задачу, и теперь можем со спокойной душой отступать. Вопрос лишь в том — можем ли? Выдержат ли солдаты ночной переход, особенно раненые?

— Раненые как раз и выдержат. — невесело усмехнулся Кальмари. — Милейший Зюсс выбросил со своих телег все что только можно, и даже то, что нельзя, так что те, кого мы успели обиходить, готовы к транспортировке хоть немедленно. Остальных загрузим в течении часа и можно выступать.

— Выдюжим марш? — спросил генерал. — Или до утра отдохнем, а выступим перед рассветом?

— Чревато. — подал голос артиллерист, имени которого Эрвин не знал. — Если ночью полезут, мы и картечью можем не успеть вдарить. Да и то — всего две пушки осталось.

— Ваши пушки, Вильке, придется бросить. — ответил Радек. — Все одно в грязи завязнут, а вытаскивать их сил у солдат уже никаких нет.

Штик-юнкер встрепенулся было, намереваясь возражать, но тут же поник, признавая правоту майора.

— Хорошо, мы их заклепаем, а упряжки можно будет использовать для перевозки раненых полегче. — с горечью ответил он.

— Не журитесь, унтер. — приободрил его Эрвин. — Будут у вас еще орудия, и не хуже этих. Я не я буду, если после сегодняшнего не выбью вам подпоручика или хотя бы корнета. Видал вашу стрельбу на левом фланге — сплошное загляденье.

— Это да. Без его пушки я бы врага не сдержал. — подтвердил Радек.

— Что ж, решено. — генерал поднялся. — Грузим раненых и через полтора часа выступаем. Ночной атаки нам не сдержать.

* * *

В тот момент, когда остатки Берштадского мушкетерского полка и бригады фон Эльке выдвигались в ночи, нахал и карьерист Ганс Нойнер собачился в приемной фельдмаршала Кабюшо с драгунским полковником фон Шпессером. Причина ссоры двух бравых кавалеристов заключалась в том, что они никак не могли выяснить, от кого из них двоих сбежал фон Лёве.

Корпусной генерал фон Рейн прислал на доклад о прошедшем сражении именно полковника хотя бы и оттого, что тот ну никак не мог даже случайно опровергнуть его утверждения, что дорогу авангарду перегородила целая дивизия, причем, судя по всему, дивизия Эдвина Гогенштаузена. В своем рапорте фон Рейн указывал, что враг полностью обескровлен, и лишь наступившая темнота воспрепятствовала полному его уничтожению, а также делился планом по утру, на зорьке, окончательно сбить бранденбуржцев с дороги и продолжить движение. Упомянул он и о рейде фон Шпессера, блокировавшего прорыв вражеской кавалерии и обратившего супостата в бегство. Последним-то обстоятельством, ожидавший в сенях деревенского домика, приютившего на эту ночь Кабюшо и его свиту, полковник и начал хвастать напропалую перед присутствовавшими офицерами.

Ганс Нойнер, ожидавший когда его полковник выйдет с военного совета у командующего, дабы доложить ровно о том же самом, и наблюдавший неприятеля не в пример ближе, нежели видали драгуны, смекнул, что его собираются лишить заслуженной славы по обращению в бегство численно превосходящего врага, и вступил с полковником в перепалку, выставляя его вралем. Полковник, в свою очередь, никак не желал соглашаться с тем, что преследовал без всякого успеха всего-то три кавалерийских эскадрона, пусть один из них и был бы хоть сотню раз гвардейским, и упорно стоял на своем, указывая, что как раз кирасир ротмистра он и не видал.

Гвалт поднялся преизрядный, дело шло к дуэли, когда в приемную, на шум. вышел сам командующий. Ознакомившись с докладом вон Рейна и мнениями сторон о числе прорвавшихся кавалеристов неприятеля (при том Нойнер привлек на свою сторону свидетеля — того самого артиллерийского капитана), фельдмаршал усмехнулся.

— Ротмистр Нойнер, значит? — смерил он взглядом Ганса. — Тот самый, что организовал вчерашнюю баталию не дожидаясь приказа?

— Осмелюсь доложить, — вступился за своего подчиненного кирасирский полковник, — что он только спасал своих боевых товарищей, которые подверглись атаке со стороны численно превосходящего неприятеля.

— А теперь еще и два, как утверждает полковник фон Шпессер, кавалерийских полка в бегство обратил, причем один — гвардейский? — старый окситанец продолжал с усмешкой разглядывать Нойнера. — А что же, хвалю, герой.

Он повернулся к своему адъютанту.

— Эмиль, подготовьте приказ о награждении ротмистра Нойнера каким-нибудь подходящим по случаю орденом. Я подпишу. И в сегодняшнюю реляцию для Штеттина его подвиг включите. Пусть канцлер-регент хоть о чем-то хорошем прочитает.

Глава XII

Дорога назад заняла у фрейлины Мафальды меньше времени — кучер, опасаясь новых встреч с грабителями, которые могли закончиться не так мирно и благополучно, как первая, гнал лошадей как можно быстрее, заставляя их выбиваться из сил. Его пассажирка тряслась на мягком сиденье, с грустью убеждаясь, что подремать на обратном пути ей не удастся. К счастью, спать ей особо и не хотелось. Слишком многое надо было обдумать. И хотя порой, когда экипаж попадал на особенно бугристое место на дороге, тряска мешала молодой даме сосредоточиться, она была рада, что у нее есть возможность побыть одной и спокойно принять решение...

Вознице и его важной пассажирке повезло: на этот раз никому из двуногих лесных обитателей не вздумалось напасть на них и освободить от ценных вещей. К замку гросс-герцога фрейлина подъехала ранним вечером, когда небо только начало темнеть. Обычно в это время хозяева замка неторопливо собирались ужинать, предвкушая долгий спокойный вечер. Но когда карета Мафальды въехала во двор, и сама она выглянула в окно, ей сразу бросилась в глаза царившая там суета. Нарядный экипаж гросс-герцогини стоял посреди двора, дверцы его были открыты, и снующие туда-сюда слуги загружали в сундуки под сиденьями огромные свертки, в которых, судя по всему, были упакованы ее многочисленные платья, накидки и прочие предметы туалета. В стороне фон Шиф заметила еще один экипаж, поскромнее — из тех, в которых обычно ездили фрейлины Эвелины. Рядом с ним возвышалась внушительная гора похожих свертков и круглых шляпных картонок.

— Что тут у нас происходит? — спросила Мафальда, вылезая из кареты и обращаясь сразу ко всем присутствующим во дворе слугам. Те, увидев любимую фрейлину своей госпожи, поприветствовали ее вежливыми поклонами.

— Завтра ее светлость возвращается в город, — сказала одна из горничных.

— С чего это она так резко с места сорвалась? — удивленно пробормотала Мафальда, но в следующий миг, спохватившись, заговорила более почтительным тоном. — Чем вызвано такое неожиданное решение ее светлости?

Прежде, чем ответить, горничная, не удержавшись, вздохнула, и по ее огорченному лицу фрейлина поняла: Эвелина решила вернуться в свою зимнюю резиденцию не просто так, не от скуки, а из-за того, что здесь ее что-то расстроило или рассердило. Вот только что бы это могло быть?

— Я не знаю, — уже не особо скрываясь, скорбно вздохнула горничная. — Ее светлость утром была чем-то очень расстроена... После того, как о чем-то долго беседовала с его светлостью...

Мафальда понимающе кивнула. Теперь ей было ясно почти все. Эвелина поругалась со своим мужем и спешила уехать из летнего замка, "чтобы больше не видеть этого бесчувственного солдафона, погубившего ее молодость". В этом не было ничего необычного — такие размолвки случались между августейшими супругами регулярно и каждый раз заканчивались примирением и устроенным по этому поводу балом. Без сомнения, и эта ссора завершится столь же счастливо. Но не факт, что это произойдет еще здесь, в замке, а не в городе: раз вещи гросс-герцогини уже собраны, значит, настроена она решительно и от возвращения в зимнюю резиденцию не откажется. Тем более, что здесь, за городом, с каждым днем становится все холоднее и все чаще идут дожди, так что от охоты и прогулок приходится отказываться, а других развлечений у Эвелины нет. Значит, нормально отдохнуть после своей поездки в имение Мафальде не придется — завтра ее ждет такая же тряская дорога и жалобы герцогини на обидевшего ее супруга.

Улыбнувшись горничной и кивнув другим слугам, тащившим через двор целую пирамиду коробок со шляпами, фрейлина зашагала к входу в замок. Предстоящий ей разговор с госпожой вряд ли будет сильно отличаться от множества подобных бесед, которые она имела с ней в прошлом — в этом Мафальда была уверена.

Как она и предполагала, Эвелина сидела в своем будуаре, и лицо ее выражало мировую скорбь. Фрейлина Розалинда, увидев госпожу фон Шиф, просияла от радости — причем радость эта, несмотря на их натянутые отношения, была совершенно искренней. Мафальда злорадно усмехнулась про себя: Розалинда считала ее своей соперницей и прилагала все усилия, чтобы занять ее место главной любимицы герцогини. Отъезд фон Шиф она восприняла, как свой шанс добиться желаемого в ее отсутствие — за что и поплатилась, так как в обязанности любимой фрейлины входило, кроме всего прочего, еще и выслушивание всех жалоб Эвелины и безуспешные попытки ее утешить, если та находилась в расстроенных чувствах.

— Здравствуйте, ваше сиятельство! — присела Мафальда в реверансе, после чего повернулась к своей "заместительнице". — Добрый вечер, Розалинда!

— Добрый вечер, Мафальда! Как хорошо, что ты уже приехала! — с чувством воскликнула вторая фрейлина и стала медленно, бочком, продвигаться к двери. — Оставлю вас, ваша светлость, — поклонилась она Эвелине и выскользнула в коридор.

С трудом сдерживая улыбку, фон Шиф пошла навстречу своей госпоже, которая тоже встала с кресла и протянула к ней руки.

— Мафальда, — простонала она, — как же мне тебя не хватало! Как же нам всем без тебя было плохо! Пообещай мне, поклянись, что ты больше никогда меня не оставишь!

— Что случилось, госпожа? — сочувственным тоном поинтересовалась фрейлина, игнорируя эту просьбу. — Меня же всего два дня не было!

— Да я ни часа, ни минуты без тебя прожить не могу! Особенно теперь, когда мой супруг... этот жестокий, бесчувственный человек, которого я, несмотря на все усилия, так и не смогла сделать хоть чуть-чуть нежнее, хоть чуть-чуть тактичнее... — кукольное личико Эвелины вдруг исказилось от злости, и ее любимой фрейлине показалось, что она отчетливо слышит скрежет ее зубов.

— Что же его сиятельство сделал?! — всплеснула руками Мафальда, которой уже и самой было страшно любопытно, чем на этот раз провинился муж ее госпожи. Она никогда ещё не видела Эвелину в такой ярости. Строго говоря, в ярости свою государыню фрейлина не видела вообще ни разу. В расстроенных чувствах, в обидах, в дурном настроении без какой-либо причине — сколько угодно, но в гневе...

Тем удивительнее были для нее слова гроссгерцогини, один только вид которой ещё вчера поверг бы ее в шок.

— Мафальда, это... — Эвелина задохнулась от переполнявших ее эмоций. — Этот сухарь... Да как он вообще посмел такое сказать? Я датская принцесса, нас с детства учат, как перевязывать раны, с тех ещё времён, когда мои предки ходили в военные походы! А он... Этот негодяй... Я не допущу его на наше супружеское ложе, пока он не извинится, чего бы он там ни бормотал про наследников! Представь себе, Мафальда, этот чурбан разговаривал с нашим военным министром, и когда я захотела сделать ему приятное и спросила...

Тут герцогиня разрыдалась, и ее любимица, сгорая от любопытства, подбежала к туалетному столику за носовым платком и стаканом воды. Утешить плачущую госпожу ей удалось лишь через несколько минут.

— Он сказал... Я предложила... — заговорила она снова после того, как чуть-чуть успокоилась. — Он сказал, что мы себе даже палец не перевяжем сами. Мне, дочери Харальда! Да я!.. Мафальда, мы срочно едем в армию, лечить раненых хирдманов! — выпалила Эвелина, и ее глаза снова засверкали, но уже не от ярости, а от какого-то другого, хоть и не менее сильного чувства. Фрейлина не сразу поняла, что это было за чувство — лишь немного позже, когда гроссгерцогиня перестала плакать и они начали обсуждать детали ее плана, ей стало ясно, что это был самый настоящий азарт.

К концу дня этим азартом заразилась и сама Мафальда. Поначалу она думала, что, загоревшись новой идеей, ее госпожа быстро остынет, а осознав все трудности работы в военном госпитале, и вовсе передумает что-либо доказывать своему мужу, однако вскоре фрейлине стало ясно, что она, впервые за долгое время, ошиблась. Эвелина не просто не отказывалась от своего решения, а, казалось, с каждой минутой все тверже укреплялась в нем. По всей видимости, этому способствовало и то, что ее дражайший супруг не спешил брать свои слова назад и извиняться. К ужину он не явился, и герцогине пришлось прилагать огромные усилия, чтобы скрыть от фрейлин свое разочарование. Мафальда видела, что ее госпожа специально старается есть как можно медленнее в надежде, что гроссгерцог все-таки надумает присоединиться к ней за ужином. Тот однако из своего кабинета так и не вышел, и Мафальде было сложно винить его в этом. Если бы он явился в столовую, Эвелина расценила бы это как капитуляцию — и после ужина продолжила бы семейную сцену. Может быть, в конце концов, она бы и простила супругу все его "ужасные преступления", но это случилось бы только глубокой ночью или под утро, и виновник скандала, знавший свою жену не хуже, чем ее любимая фрейлина, предпочел остаться в немилости, но выспаться.

В результате гроссгерцогиня посидела за столом больше часа, подолгу ковыряясь в каждом блюде и заставляя фрейлин нетерпеливо ерзать на стульях, а потом, убедившись, что "муж-тиран" не придет, резко встала из-за стола и, позвав за собой Мафальду, заспешила в свой будуар.

— Нет, ну каков негодяй! Заставлять слабую женщину весь вечер страдать в одиночестве! — возмущалась Эвелина по дороге туда. Шедшая рядом госпожа фон Шиф благоразумно помалкивала.

Но в покоях герцогини разговор снова вернулся к поездке в госпиталь, и фрейлина окончательно уверилась, что ее госпожа уже не откажется от своей затеи. Теперь, пожалуй, даже если бы Мафальда захотела ее от этого отговорить, у нее вряд ли бы это получилось. Впрочем, этого фрейлина и не хотела. Убедившись, что ее взбалмошная госпожа настроена серьезно, фон Шиф даже обрадовалась. В госпитале она могла бы многое узнать об Эрвине, и упускать такой шанс было нельзя. Причем собирать информацию там нужно было очень быстро: Мафальда не сомневалась, что энтузиазма Эвелины хватит ненадолго и что вскоре она захочет вернуться в свою обычную комфортную жизнь. Хорошо еще, если она в первый же день не передумает, насмотревшись на окровавленные бинты и прочие ужасы!

Но пока гроссгерцогиня рвалась в военный госпиталь, и ее любимой фрейлине нужно было только поддерживать ее в этом. Чем она и занималась оставшуюся часть вечера и все следующее утро, пока горничные Эвелины заканчивали собирать вещи. Особых усилий Мафальде для этого прикладывать не пришлось: герцогиня и сама думала только о предстоящих медицинских подвигах и даже жалела, что перед тем, как ехать в госпиталь, ей придется провести несколько дней в городской резиденции.

— Как же все-таки тяжело нам, людям из высшего общества! — жаловалась она фрейлинам, когда они уже ехали в ее просторной карете по лесу. — В нашей жизни столько глупых условностей!.. Были бы мы с вами простыми женщинами — могли бы ехать спасать раненных уже сейчас. Без остановок в городе, без всех этих приемов, визитов...

Фрейлины согласно кивали и поддакивали, радуясь про себя, что "глупые условности" позволят им еще некоторое время пожить спокойной и приятной жизнью. Мафальда искоса поглядывала на их кислые лица и гадала про себя, кто из них не поедет в госпиталь под каким-нибудь благовидным предлогом. Любимица Эвелины подозревала, что об этом подумывали почти все ее "коллеги". Но вот у кого из них хватит решимости и хитрости, чтобы избежать неприятного дела? Розалинда наверняка сумеет придумать уважительную причину, чтобы остаться в городе, но станет ли она это делать или предпочтет помогать герцогине в госпитале, чтобы та стала относиться к ней еще лучше?

В таких размышлениях фон Шиф провела почти всю дорогу — лишь время от времени она возвращалась в реальность, чтобы подбодрить свою госпожу и напомнить ей, что в городе она сможет устроить большой прием, на котором все приглашенные узнают о задуманном ею деле. Мысль о приеме привела в хорошее настроение и остальных фрейлин. Под конец пути в карете уже царило обычное в их компании оживление: и Эвелина, и все ее окружение обсуждали наряды, в которых они будут рассказывать о предстоящих им делах городской аристократии.

В этих разговорах прошел и остаток дня после прибытия в зимнюю резиденцию гроссгерцога: пока слуги, не ожидавшие, что хозяйка замка вернется так рано, носились по коридорам и комнатам, торопливо наводя в них порядок, герцогиня с фрейлинами расположились в одном из бальных залов. Оттуда их через некоторое время позвали в обеденный зал, а из него усталые дамы вскоре разошлись по спальням. В плохо протопленных комнатах было довольно холодно, и Мафальде пришлось выслушивать новый поток жалоб Эвелины на слишком большой замок и недостаточно расторопных слуг. А потом она и сама долго дрожала, кутаясь в одеяло и безуспешно пытаясь согреться. "Тоже мне, комфортная и беззаботная жизнь! — ворчала она про себя, стуча зубами. — И этого наши неженки так боятся лишиться?!"

Однако на следующий день и на улице, и в замке стало теплее, гросс-герцогиня развила бурную деятельность по подготовке к "скромному" приему гостей, и к Мафальде тоже вернулось хорошее настроение. Вместе с другими фрейлинами она писала приглашения на раут, вручала их Эвелине на подпись и раздумывала, у кого из приглашенных она сможет узнать что-нибудь важное. "Ваше высокопревосходительство...", "Ваша светлость...", "Ваше сиятельство..." — от бесконечных титулов, которые фрейлине приходилось выводить на тонкой гербовой бумаге каллиграфическим почерком, у нее рябило в глазах. Количество написанных ею писем перевалило за сорок — а ведь Розалинда и еще одна молоденькая фрейлина тоже занимались приглашениями! Сколько же всего будет гостей? И это Эвелина называет "скромным приемом, только для самых близких друзей"! Впрочем, справедливости ради, были у них балы и на двести человек, и еще более многочисленные...

— Мафальда, будь добра, напиши еще вот этим трем! — подошла к столу, за которым сидела фон Шиф, Розалинда. — Я не успеваю, меня ее сиятельство просит проследить за украшением зала.

— Давай, напишу, — кивнула Мафальда, откладывая перо и поднося к глазам подсунутый ей на стол клочок бумаги. Почерк у ее сиятельства гросс-герцогини Эвелины был не слишком аристократическим: строчки изгибались на листе бумаги то вверх, то вниз, напоминая не то морские волны, не то ползущих куда-то змей. "Фридрих фон Фалькенхорст, его дочь Белинда и ее компаньонка Люсинда Ферн", — прочитала фрейлина и положила перед собой новый лист бумаги.

— Кто этот Фридрих, интересно, — пробормотала она, пытаясь вспомнить, слышала ли уже где-нибудь это имя. — Может, он тоже из тех самых Фалькенхорстов?

Фамилию Фалькенхорст носила одна из прабабок эрцгерцога Эдвина — это тоже был очень древний род, давно разделившийся на несколько ветвей. Некоторых представителей этого рода Мафальда знала, но имена Фридриха и Белинды казались ей незнакомыми. Подумав, фрейлина решила, что приглашения этим двоим и их компаньонке надо написать слегка суховатым языком, без особых изысков. Скорее всего, это какие-нибудь провинциалы, недавно приехавшие в город. Эвелине такие вряд ли понравятся, а сами они, если гроссгерцогиня окажет им слишком теплый прием, могут стать чересчур навязчивыми гостями. Так что лучше пока не подавать этим приглашенным лишних надежд. А вот если они понравятся Эвелине и сумеют завоевать ее дружбу — тогда следующие отправленные им письма будут звучать уже совсем по-другому. Хотя не факт, что сами они будут этому рады... Размышляя об этом, Мафальда написала все три приглашения и понесла их своей госпоже на подпись.

День приема снова был пасмурным и холодным, но это лишь добавило уюта пышно украшенному бальному залу. Эвелина была страшно довольна: все шло именно так, как ей хотелось. Гости прибывали один за другим, и хозяйка замка успевала не только поприветствовать каждого из них и задать необходимые вопросы о его делах, но и поделиться своими "героическими" планами. При этом приглашенные еще и вели себя именно так, как герцогиня от них ожидала: удивлялись, услышав о предстоящей ей поездке к раненым, всплескивали руками, хлопали глазами — в общем, всячески выражали свое восхищение ее поступком.

Юная Белинда фон Фалькенхорст поначалу показалась Мафальде такой же недалекой восторженной барышней, как и остальные гостьи. Они с отцом, как и предполагала фрейлина, действительно приехали в город недавно, а до этого жили в отдаленном поместье, причем Белинда вообще покинула родной загородный дом впервые. Узнав об этом, фон Шиф почти потеряла интерес к новым знакомым ее госпожи, однако что-то мешало ей забыть о них полностью. Проходя по залу и высматривая, не заскучал ли кто-нибудь из гостей, Мафальда то и дело бросала взгляд в один из дальних углов, где со скромным видом сидела эта молодая девушка, одетая в неброское нежно-зеленое платье, и ее полная пожилая компаньонка. Интуиция, редко обманывавшая фрейлину, подталкивала ее к более близкому знакомству с Белиндой, и это было особенно странным, потому что умом Мафальда никак не могла понять, чем ей может быть полезна эта особа. Выглядела барышня фон Фалькенхорст самым обычным образом — миловидная, стройная и, в отличие от нежных и бледных горожанок, розовощекая и не слишком хрупкая. Держалась юная гостья скромно и, похоже, с трудом преодолевала застенчивость: сделав реверанс перед Эвелиной, она, вместе со своей седовласой сопровождающей, почти сразу заняла место на диване в углу и как будто бы собиралась просидеть там весь вечер, глядя в пол и даже не пытаясь ни с кем поговорить. Ее отец, встретивший среди гостей нескольких старых знакомых, был занят беседой с ними и почти не обращал на дочь внимания. Такие картины Мафальда видела на приемах много раз, и особого сочувствия стеснительные девицы у нее не вызывали. Сама она во время первого своего выхода в свет умудрилась познакомиться и с двумя любимыми фрейлинами Эвелины, одна из которых потом и порекомендовала ее герцогине, и с будущим мужем, и еще с одним знатным дворянином, который тоже мог оказаться на его месте. Тетушка Альда, сопровождавшая юную барышню фон Эльке в тот вечер, потом долго пилила племянницу за то, что та держала себя слишком раскованно, и предупреждала, что недостаточно скромных девушек не берут ни во фрейлины, ни замуж. Правда, потом Альде пришлось признать, что она ошибалась, потому что через год ее "невоспитанная" племянница уже была в свите Эвелины, еще через два вышла замуж, а потом, после смерти мужа, вернулась на должность фрейлины. А сама Мафальда с тех пор посматривала на скромниц свысока. Заслужить ее уважение могли лишь те девушки, кто сумел преодолеть застенчивость и не побоялся хоть как-то проявить себя в обществе.

Такое же отношение должно было достаться и Белинде: пока юная провинциалка не встала с дивана и не попыталась с кем-нибудь заговорить, Мафальде она была не интересна. Однако на деле все было иначе — девушка продолжала чем-то неуловимым притягивать взгляд фон Шиф. И не только ее — Мафальда заметила, что к ней подходила и о чем-то спрашивала ее Розалинда, а потом одна из дальних родственниц Эвелины. Белинда и ее компаньонка что-то отвечали с вежливыми улыбками, но оставались на диване, словно не решаясь покинуть это тихое и спокойное место и "нырнуть" с него в водоворот светских бесед.

Любопытство Мафальды достигло предела: ей необходимо было разобраться, что представляет из себя эта странная барышня и действительно ли она не так проста, как показалось ей на первый взгляд. Так что фрейлина, обменявшись парой фраз с очередным попавшимся ей навстречу гостем, решительно двинулась к дальнему дивану.

— Вы не скучаете? — заботливо склонилась она к сидящим на нем женщинам. — Наше городское общество, наверное, слишком суетливое для вас, вы ведь привыкли к спокойной жизни на природе?

Пожилая Люсинда с улыбкой покачала головой:

— Что вы, госпожа фон Шиф, мы очень рады, что уехали из нашей глуши!

Белинда тоже подняла голову и встретилась с фрейлиной взглядом — и Мафальде, наконец, стало ясно, что в этой девушке было необычным. Лицо у нее было совсем юное, почти детское, но глаза выглядели гораздо старше. Взгляд этих светло-серых глаз был взглядом взрослого и многое пережившего человека.

— Вы первый раз на таком приеме? — спросила Мафальда девушку, чувствуя все более сильное желание сделать для нее что-нибудь приятное, как-то помочь ей освоиться в незнакомой обстановке. Это было что-то новенькое — излишней сентиментальности фрейлина раньше тоже за собой не замечала. Теперь она окончательно уверилась, что с Белиндой необходимо познакомиться поближе — хотя бы для того, чтобы понять, как ей удается, ничего не делая, производить на людей столь сильное впечатление...

А молодая фон Фалькенхорст, судя по всему, и сама хотела того же самого.

— Да, в первый раз, — ответила она тихим голосом, вновь скромно опуская глаза.

— И вы стесняетесь участвовать в беседах, — улыбнулась фон Шиф. — Хотите, мы вместе к кому-нибудь присоединимся? Большинство гостей — городские жители, им будет интересно расспросить вас о вашем поместье...

Мафальда ждала, что девушка рассыплется в благодарностях и согласится подойти поболтать к одной из группок знатных дам. Но скромница, вновь подняв на нее свои светлые глаза, удивила давно отвыкшую удивляться фрейлину во второй раз:

— Госпожа фон Шиф, спасибо вам, — сказала она все тем же тихим и словно бы слегка испуганным голоском. — Спасибо вам большое, но... могу я вас попросить о другой услуге?

— О какой же? — еще сильнее изумилась Мафальда. Нет, Белинда точно была совсем не простой и не наивной девушкой! Она только очень талантливо изображала таковую...

— Вы не могли бы... попросить ее Светлейшее Сиятельство позволить мне поехать вместе с вами в госпиталь? — попросила фон Фалькенхорст. — Вам ведь там любой помощник будет нелишним!

Сидящая рядом с ней компаньонка недовольно поджала губы, однако особо удивленной она не выглядела — как видно, юная подопечная уже поделилась с ней своими планами. Спрашивать разрешение у своего отца Белинда и вовсе не спешила, словно и так была уверена, что Фридрих фон Фалькенхорст не будет возражать против задуманного дочерью.

А Мафальде стало ясно, что она выполнит просьбу девушки — и не просто узнает у герцогини, нужны ли ей еще две спутницы, а попытается уговорить ее взять Белинду и Люсинду с собой. Пусть эта хитрая провинциалка будет рядом с ней — пока фрейлина не узнает ее получше и не поймет, чем она может быть ей полезна.

А полезной Белинда будет точно — в этом фон Шиф уже не сомневалась.

Глава XIII

Фон Эльке добрался до Кляйнеегерсдорфа уже заполночь, когда пирушка кавалеристов аккурат подходила к своему логическому завершению, а фон Лёве, до того утащивший Кнаубе в местный театр-варьете, как раз почти уломал полковника ехать с танцовщицами кабаре в нумера.

Появление у передовых пикетов пехоты заставило Юстаса немедленно оставить (ну или как минимум — отложить) свои планы, и поспешить навстречу своему старому товарищу. Когда же бравый майор узрел, сколько солдат, и в каком состоянии, осталось у Эрвина, то моментально протрезвел и без промедления занялся распределением солдат бригады и берштадцев на постой, немилосердно тесня при этом как улан, так и собственных лейбгвардейцев.

Сам фон Эльке, уставший и измотанный маршем, строительством укреплений и, собственно, сражением, а затем еще одним маршем, принял помощь фон Лёве с искренней благодарностью, поскольку заниматься этим у него никаких сил уже не было. Отконвоированный уланским полковником в особняк местного бургомистра, где до того расположились и сами кавалерийские командиры, он смог все же написать короткий рапорт для эрцгерцога, указав полную невозможность удержать Кляйнеегерсдорф имеющимися силами, выпросил у Кнаубе вестового, и отправил свое послание с донельзя огорченным таким развитием событий уланом, после чего рухнул в постель, даже не раздеваясь.

Краткий сон бригадного генерала продлился лишь до рассвета. Наскоро переодевшись и побрившись, он поспешил к своим солдатам, даже не удосужившись позавтракать, на чем бургомистр Кляйнеегерсдорфа категорически настаивал.

Сей достойный муж, также как и фон Лёве, этой ночью не сомкнул глаз ни на одно мгновение, однако если майор был занят обустройством и кормежкой строевых пехотинцев, то герр Копфштюк озаботился солдатами, временно или же уже навсегда выбывшими из строя.

В первую очередь по его указанию были подняты из постели и доставлены в ратушу все немногочисленные врачи Кляйнеегерсдорфа, поскольку и Кальмари, и его коллега из мушкетерского полка, и все их помощники с ассистентами были измотаны выше всяческого предела. Городскому полицейскому начальнику. по совету бургомистра, даже пришлось пригрозить посадить их под арест, ежели они не отправятся отдыхать добровольно. Примерно о том же было заявлено и местным эскулапам, не горевшим желанием нестись среди ночи в импровизированный госпиталь, где стонущие солдаты временно заменили городских чиновников.

Второй важной задачей, которой занялся неугомонный Копфштюк, была организация похорон тех из раненых, кто не дожил до города, или отправился на встречу с Создателем уже здесь, и вот тут у бургомистра возникла нерешаемая, казалось, проблема, поскольку в городке была лишь одна единственная лютеранская кирха, в то время как среди усопших были и католики, и кальвинисты, и цвинглианцы.

Пастор Клюге, человек еще достаточно молодой и мало где за пределами города бывавший, поднятый посреди ночи вместе с докторами, отпеть покойных, в принципе, был и не против, но без разрешения аурумштадского пробста совершать такой обряд в отношении приверженцев другой конфессии откровенно опасался. Не против он был оказать пасторское утешение и тем из солдат, кто оставался жив, опять же, отказываясь причащать и исповедовать без санкции не-лютеран. Если с последним, скрепя сердце, бургомистр и мог еще согласиться (тем паче, что ушлый катахет Рюбе умудрился уговорить всех, находящихся на смертном одре солдат креститься по лютеранскому обычаю, а также шепнуть о том герру Копфштюку), то оставлять без христианского погребения покойных он был никак не согласен — и как человек верующий, и как чиновник, понимающий, что это никак не пойдет на пользу его карьере.

На счастье бургомистра, полицмейстер еще не успел утащить из госпиталя доктора Кальмари, какового за почти сорок лет жизни успело изрядно помотать по свету, в связи с чем и многие традиции разных народов были ему известны. Услыхав беседу Клюге и Копфштюка. постепенно выходящего из себя, добрый доктор Абеле возвел очи горе и сокрушенно вздохнул.

— О, Мадонна! — произнес он. — Ну было б тут из-за чего спорить. Поступите также, как поступают в Египте и Литве.

— Простите? — не понял бургомистр. — Это нам, и уподобиться ортодоксам?

— А почему и нет? — пожал плечами Кальмари. — У них тоже запрещено совершать литургию по усопшим иноверцам, раскольникам и сектантам.

— Вот видите, герр Копфштюк! — перешел в контратаку пастор. — Я же говорил, что никак мне не можно их отпевать!

— Вместо этого священник читает Sanctus Deus. — совершенно спокойно добавил бригадный врач, и, не прощаясь, ушел.

— Э-э-э-э... Я, сказать по чести, в латыни не разбираюсь, да и вовсе к языкам не способен. — бургомистр был совершенно честен, хотя и не любил вспоминать это обстоятельство, доставившее ему в бытность его гимназистом кучу неприятностей. — А в нашей Церкви эта молитва есть?

— Разумеется. — произнес пастор. — Это "Святый Боже".

— Так что ж вы мне тут нервы треплете, отче? — вспылил Копфштюк. — Нешто лютеране менее человеколюбивы, чем ортодоксы?!!

Благополучно решив и эту проблему, бургомистр, в глубине души все же до сей ночи не веривший, что войска неприятеля могут добраться и до его маленького уютного городка, занялся сбором ополчения, поскольку из обмолвок фон Лёве и Кнаубе понял, что дело швах, и на счету уже каждый способный держать мушкет боец.

Собственно, ополчения города в Аллюстрии не выставляли с седых времен, ныне именуемыми эпохой средних веков. Государственного созыва ополчения гроссгерцог тоже не объявлял, намереваясь воспользоваться силами исключительно регулярной армии из обученных солдат, справедливо полагая, что бюргеры и крестьяне, даже если и дать им оружие с формой, будут ему совершенно бесполезны, и, даже если доберутся до поля боя, то разбегутся после первого или второго залпа неприятеля.

С другой стороны, право городов собирать свои отряды и содержать их за свой же кошт никто так и не отменял, так что многие бургомистры Бранденбурга заранее озаботились о том, чтобы такие вот вспомогательные войска могли появиться у них под началом в любой момент. Кто-то, как градоначальник Берлина-на-Хафеле (некогда соревновавшегося с Бранденбургом за право называться столицей герцогства) безуспешно, а иные, как тот же герр Копфштюк. и вполне плодотворно.

Будучи не только бургомистром Кляйнеегерсдорфа, но и председателем местного Дворянского собрания, он нашел изящный выход, который позволял ему выставить полторы-две сотни бойцов. Ну, или по крайней мере, он сам их таковыми считал.

Решение виделось ему не только изящным, но также и простым, однако более всего важным он почитал то обстоятельство, что оно не было обременительным для казны Кляйнеегерсдорфа. Ополченцами должны были стать лакеи местного дворянства, каковое должно было их вооружить (у многих окрестных землевладельцев, если не у всех, по стенам висело преизрядное количество охотничьих ружей), а поскольку все будущие защитники города и так обеспечивались ливреями своими хозяевами, то и вопрос с формой считался бургомистром вполне решенным — из старинных хроник ему было известно, что каждый цех или гильдия, выставлявшие городское ополчение в прошлые века, имели отличительные знаки, вплоть до цвета одежды. Так отчего должны были быть единообразно одеты эти новоявленные конруа?

Ну а принадлежность их к Кляйнеегерсдорфскому ополчению бургомистр брался обеспечить за счет одинаковых треуголок с кокардами, каковые и оплатил из своего кармана.

Стоит ли упоминать, что местное дворянство восприняло принадлежавшую герру Копфштюку идею как восстановление своих старинных вольностей, и поддержало ее "на ура"?

Мнением лакеев, разумеется, все поинтересоваться как-то не сподобились.

Таким образом фон Эльке, едва отмахнувшись от настойчивого бургомисторовского настояния отведать что Бог послал, получил сомнительное наслаждение наблюдать кое-как построенную напротив входа в особняк разномастно одетую и не менее разнообразно (вплоть до фитильных пищалей) вооруженную толпу лакеев, лица которых выражали ну просто неземное "желание" погибнуть во славу гроссгерцога. Зрелище это было настолько феерическое, что Эрвин на несколько мгновений ошарашено замер на месте, позволив бургомистру невозбранно отчитаться о созыве ополчения, и передаче его под командование некоему бригадному генералу с до боли знакомой фамилией.

— Гм... — откашлялся наконец фон Эльке. — И кто же командует этим сбр... сводным отрядом?

— С вашего позволения, герр генерал, командовать ополчением Собрание назначило меня.

— Вот как? Прекрасно. Чуть позже я выпишу вам патент на чин э-э-э капитана э-э-э-э ландсмилиции, герр Копфштюк. Но, простите. Здесь ведь только рядовые? А где же офицеры и унтера?

— Мы, Ваше Высокопревосходительство, рассчитывали на помощь армии в этом вопросе... — замялся градоначальник Кляйнеегерсдорфа.

— Голубчик мой, — генерал поглядел на бургомистра сверху вниз, что, благодаря заметной разнице в росте, было совсем не сложно, — а где ж я-то вам их возьму? Вы видали что от моих сил осталось?

— Увы, да. Но...

— А разорять фон Лёве и Кнаубе смысла никакого нет — кой толк в пехоте от кавалерийских офицеров? Вы, знаете что? Озаботьтесь покуда подбором командного состава, а господ ополченцев пока отдайте в подчинение бригаденинтенданту Зюссу. У него всегда есть потребность в лишних руках. Сколько надобно офицеров и унтеров Зюсс же вам и расскажет.

Покинув бургомистра, и бормоча себе под нос что-то про дом скорбных умом, Эрвин поспешил в ратушу, справиться о раненых, да всего ли хватает, а герр Копфштюк, поспешно сопроводив ополчение к Зюссу, огорошенному их появлением не более едва ли, чем фон Эльке, поторопился изловить фон Лёве, дабы тот повоздействовал на генерала, и тот таки отзавтракал.

Юстас, который и сам перекусить был уже вполне не прочь, клятвенно обещал просьбу бургомистра исполнить и отправился за Эрвином, которого нашел инспектирующим состояние войск. Состояние — что физическое, что моральное, — было, мягко говоря, неважнецким.

— Надо отступать. — негромко, так, чтобы не слышал личный состав, поделился с майором своими невеселыми мыслями фон Эльке. — Люди истощены и подавлены, вряд ли они сейчас намного боеспособнее местного ополчения.

— Боеспособнее кого? — не понял фон Лёве, и, выслушав краткое и нецензурное объяснение бригадного генерала, в задумчивости потеребил ус.

— Это было бы смешно, если б не было столь печально. — вздохнул он, наконец. — Хотя общий ход мыслей Копфштюка мне н`гавится.

— А вот теперь представь, Юстас, как мы будем выглядеть в его глазах. Да и глазах всех местных, когда продолжим марш.

— Не лучшим об`газом. — согласился майор. — Но и п`готивостоять фон `Гейну мы не можем, будь даже твои солдаты свежими. Нас слишком мало. Ладно, пойдем хоть позвт`гакаем напоследок, и п`годолжим `гети`гаду.

— Да уж, поесть перед маршем стоит. — ответил Эрвин. — Погоди, а это что за гусар несется во весь опор?

Юстас обернулся в сторону, указанную его старым другом, и пригляделся. Прямо по дороге к окраине города, где и происходила эта беседа, действительно спешил гусар в форме "Серых соколов".

— Цигенбок. — определил фон Лёве наконец. — Он нынче в пикете, видать что-то обнаружил.

— Могу представить что, вернее кого. — генерал скрипнул зубами и сжал кулаки.

— Нет, не можешь. — невозмутимо ответил Юстас. — Поспешает, но не несется во весь опо`г, значит не о в`гагах доклад будет.

— Захуэр и фон Штоц? Они, наверняка они — больше некому!

— Ско`гее всего. — ухмыльнулся майор. — Может, не все так уж и скве`гно.

Прибывший вскоре лейбгвардии-юнкер действительно подтвердил догадку старших офицеров. К городу приближались остатки Эзельбургского мушкетерского полка и егеря бригады фон Эльке.

— Будут в городе часа через полтора. — импульсивно докладывал Цигенбок. — В целом, потери у них не слишком тяжелые. все больше ранеными. Единственное что, люди измотаны, а раненых приходится нести на носилках. Им бы подводы и помощь.

— Ха! Вот и ополчению применение нашлось! — Эрвин громко хлопнул внешней стороной правой кисти по левой ладони. — Юнкер, голубчик, скачите к ратуше, там на площади наш обоз. Передайте герру Зюссу мой приказ — послать повозки и людей из сегодняшнего пополнения на помощь.

— Яволь! — козырнул гусар.

— Ну что? — проводив взглядом удаляющегося Цигенбока спросил Юстас. — Теперь-то отведаем, что там бу`ггомис`гу Бог послал? А то мой желудок недвусмысленно намекает, что уже надобно бы.

— А и почему бы нет? — улыбнулся Эрвин, и отдав распоряжение солдатам завтракать и отдыхать до дальнейших распоряжений, последовал вместе с майором до резиденции Копфштюка.

К моменту их возвращения о подходящих с усадьбы Айс-Шнее солдатах бургомистр был уже извещен, но мысли его занимали два совершенно иных обстоятельства.

Первым было то, что аккурат за пару минут до появления генерала прибыл гонец от Эдвина Гогенштаузена с пакетом для фон Эльке, и этот пакет надлежало немедленно вручить адресату. Это, в свою очередь, могло привести к тому, что завтрак, куда были приглашены все старшие офицеры, просто не состоится, поскольку Его Высокопревосходительство решит немедленно погрузиться в дела, наплевав на личные обстоятельства (такие как пустой желудок), и устроит заседание штаба, а это, в свою очередь, помешает второму обстоятельству.

Это "второе обстоятельство" само делилось на две части, одно из которых звалось Тельмой и было в возрасте семнадцати лет, второе — Ангелой, и было на год младше. И обе они, как нетрудно догадаться, приходились Копфштюку дочерьми.

Поскольку и кавалеристы, и фон Эльке прибыли достаточно поздно, представлены девицы на выданье никому еще не были. Притом что супруга бургомистра, поднявшись до свету, навела уже справки и как минимум троих, достаточно респектабельных с ее точки зрения, женихов выделила. Самым многообещающим холостяком, разумеется, являлся сам Эрвин. Майор лейб-гвардии, также не связанный узами Гименея, не многим уступал ему, однако фрау Копфштюк вполне благосклонно бы приняла ухаживания и со стороны майора Радека. В конце-концов, близкий друг близкого родича самого гроссгерцога — это тоже вовсе не так уж и плохо. В чинах, определенно, не задержится и будет если и не генералом, то, полковником-то уж точно. Опять же, вовсе не стар — всего-то навсего тридцать лет. Хватать надо!

Сам бургомистр радужных надежд своей благоверной не разделял. Детей своих он, конечно, любил, однако, как человек трезвомыслящий, отдавал себе отчет, что дочери его такими уж невозможными раскрасавицами не являются. Да, весьма недурны собой, образование он им дал тоже лучшее из возможных в этих глухих краях... А, впрочем, чем черт не шутит? Любовь, она зачастую приходит моментально и внезапно, там, где никто этого и предположить не мог. Ведь полюбил же он свою будущую жену с первого взгляда, хотя это была и невыгодная вовсе партия, настоял на браке перед отцом, и вот, извольте — прожили душа в душу двадцать лет, нажили троих детей. Так отчего и его дочерям повезти не может?

Помучившись немного выбором, герр Копфштюк принял соломоново решение — отдать пакет до начала трапезы, но уже после того, как все гости усядутся за стол. Генералу тогда будет, вероятно, неудобно все бросить, дочери будут представлены, матримониальный зуд благоверной слегка подутихнет, и все сложиться наилучшим образом для всех. Опять же, наверняка господа офицеры будут обсуждать за столом полученные от эрцгерцога известия, а они интересовали бургомистра не в меньшей степени, нежели генерала. Не с утилитарной, правда, как у фон Эльке, целью, а так — из природного любопытства и желания приобщиться к жизни высокопоставленных лиц государства. О таком завтраке внукам можно будет рассказывать!

Вероятно, из градоначальника Кляйнеегерсдорфа вышел бы превосходный политик или придворный интриган, поскольку получилось все именно так, как он и задумывал. Едва принаряженные Тельма и Ангела (а равно и их младший брат, тринадцатилетний Кристиан) были представлены обществу, и сам бургомистр вручил "вот только-только, сей момент" полученный пакет, завтрак все же начался.

Генерал, конечно же, вскрыл послание, прежде чем приступить к трапезе, быстро его проглядел, просветлел лицом и отложил бумагу с лорнетом в сторону, взявшись за столовые приборы.

— Э`гвин, д`гужочек, не томите! — взмолился тут же фон Лёве. — Я же ум`гу от любопытства!

— Помнится, недавно вы умирали от голода, Юстас. — усмехнулся фон Эльке в ответ, и пригубил из бокала.

— Так мне тепе`гь кусок в го`гло не лезет, так что уми`гать п`гидется и от того, и от д`гугого одновременно!

— Не обижайте нашу гостеприимную хозяйку, она лично следила за приготовлением блюд. — расхохотался Эрвин, и, заметив на лице фрау Копфштюк изумление, долженствовавшее означать, вероятно, слова "Откуда вам это известно?", добавил. — Мне денщик доложил.

— Но, как я понял, вести добрые. — заметил Радек.

Ранение в руку было не тяжелым, и потому с приборами он управлялся вполне уверенно, хотя и старался не совершать лишних движений.

— Как вам сказать, дорогой Отто? — ответил фон Эльке. — Скажем так, наша погибель откладывается точно. Кузен Эдвин пишет, что за вчерашний день маневр полностью завершен, и теперь наша армия готовится атаковать растянутые вдоль дорог части Кабюшо. Авангарду нашему довелось, уже ночью, правда, установить контакт с разъездами Ольмюца, так что тот померанцам еще и в тыл ударит... В общем, план предложенный эрцгерцогом и одобренный фельдмаршалом полностью сработал, а поскольку начало нашего наступления назначено фон Бергом на четверть девятого утра, то, полагаю, что первые звуки канонады мы услышим еще до того, как фон Штоц и эзельбургцы достигнут города. Естественно, что и фон Рейна мы более не увидим сегодня.

При последних словах Кнаубе и фон Лёве, которые как-то очень легко и быстро спелись, обменялись быстрыми взглядами, и кивнули один другому.

— Также господин дивизионный генерал сетует на то, что артиллерию, из-за грязи, удастся применить весьма ограничено, но радуется, что у неприятеля ситуация с этим еще сложнее. Кроме того, рекомендует направить всех транспортабельных раненых в новую структуру — центральный армейский госпиталь.

— Это еще что, позвольте узнать? — оторвался от еды Абеле Кальмари.

— О-о-о-о, доктор, вам это точно понравится. Было решено создать централизованное лечение раненых и хворых военнослужащих.

— В одном месте? — мрачно поинтересовался итальянец.

— Пока еще да, в дальнейшем планируется целая сеть заведений. — ответил Эрвин. — С выделением в отдельную службу, как у интендантов.

— Это довольно здравая идея. — буркнул доктор, и снова уткнулся носом в тарелку.

— Инте`гесно, кому она пришла в голову? — добавил фон Лёве.

— Вы никогда не догадаетесь, Юстас! — с удовлетворением произнес фон Эльке, и, выдержав театральную паузу, добавил: — Почетному шефу и полковнику "Серых соколов"!

— Г`госге`гцогине?!! — майор чуть не поперхнулся.

— А разве Ее Сиятельство — полковник? — сделал круглые глаза Кристиан, и удостоился укоризненного взгляда матери за то, что лезет в беседы взрослых.

— Разумеется, юноша. — с легкой снисходительностью произнес Радек. — Каждый лейб-гвардейский полк имеет почетного шефа из числа членов правящей фамилии. Эрцгерцог — почетный шеф лейб-гренадер, гроссгерцог — лейб-кирасир. Ну, а гроссгерцогини Бранденбурга являются полковником у "Серых соколов". По настоящему ими командует полуполковник фон Лемке, разумеется, но Ее Светлейшее Сиятельство, в теории, имеет право лично водить свой полк в атаку.

— В данном случае она воспользовалась тем, что по табелю о рангах равна дивизионному генералу, и организовала отдельную службу, напрямую не подотчетную даже фельдмаршалу. — добавил Эрвин.

— И давно у нас такое... нововведение? — хмыкнул Юстас, который прекрасно знал легкомысленный характер Эвелины, и даже заподозрить ее в такой глубокой интриге не желал.

— На этой неделе. — ответил молодой генерал. — Пока развернули госпиталь на базе католического монастыря ордена Святого Камилла, на полпути между столицей и Аурумштадтом.

— Аббатство Святого Торина. — подал голос бургомистр. — Бывал я там проездом.

— Совершенно верно, герр Копфштюк. — кивнул Эрвин, и — вдруг, — поднял палец вверх. — Чу! Слышите? Началось.

* * *

— Э`гвин, голубчик, я однако получил лишь п`гиказ подде`гжать вас во вче`гашнем деле, и ничего более. — фон Лёве сыто и благодушно улыбался. — Кнаубе, заметьте — тоже. Так что, уж извините, но мы берем сейчас свои эскд`гоны, и помаячим пе`гед фон `Гейном, а коли повезет, так и в баталии должным об`газом поучаствуем.

— Бог с вами, Юстас. Вас не переубедить, я вижу.

— И не надо меня убеждать. — усмехнулся майор. — Тут же банальная целесооб`газность, и ничего более. Атаковать фон `Гейна будет дивизия Гогенштаузена, из кото`гой вы и так отняли два полка да свою б`гигаду, и необходимо ввести супостата в замешательство, чтобы он не знал, откуда атаку ожидать. Вот мы его и... замешаем.

Гусар ухмыльнулся.

— Специально ждали конца завтрака, чтобы поставить меня в известность?

— Спо`гить с очевидным на полный желудок всегда т`гуднее. — расхохотался фон Лёве.

— Ладно, езжайте, друг мой. — вздохнул генерал. — Но если вас убьют, то на глаза мне не показывайтесь!

— Яволь! — гусар снова рассмеялся, и поспешил поднимать эскадрон.

Эрвин же заторопился к окраине Кляйнеегерсдорфа, куда аккурат в это время должны были подтягиваться эзельбургские мушкетеры и его бригады егеря.

Раненых действительно было много — телеги и возки, выделенные Зюссом, были заполнены. Те же, кто шел сам выглядели измотанными до предела — казалось, вот-вот, и они упадут наземь. Генералу даже стало немножечко стыдно за то, что он такой плотно и приятно позавтракавший, чисто побритый и даже почти отдохнувший.

— Герр бригадный генерал!..

— Вольно, Захуэр. — прервал полковника фон Эльке. — Все потом. Отдыхайте покуда. То что оттянули на себя неприятеля и продержались до рассвета — хвалю. Молодец, буду ходатайствовать вам об ордене. Пока же могу наградить только теплой ванной и сытной едой — слуги местного бургомистра уже озаботились.

— Это будет гораздо лучше даже и фельдмаршальского жезла. — слабо улыбнулся эзельбуржец.

Следующий, кого Эрвин разыскал в колонне, и с удовольствием узрел совершенно целым и невредимым, был фон Штоц. Даже осунувшийся, едва передвигающий ноги, покрытый пылью и грязью, корнет умудрялся выглядеть щеголевато.

— Ну, виконт, ничуть не сомневался в вашей способности выйти сухим из воды и в этот раз. — тепло обратился к нему фон Эльке.

— И почти без потерь, герр генерал. — устало, но с чувством удовлетворения произнес егерь. — Убитыми пятеро, десяток раненых, из них только один — тяжело.

— Да, насчет раненых... Надо срочно направить их к Кальмари — он формирует обоз в новоиспеченный всеармейский госпиталь, пока туда лавина не хлынула... — да, берштадцы и эзельбургцы были его боевыми товарищами, но заботился Эрвин, в первую очередь, все же о солдатах своей бригады. — Я сам займусь этим.

— Ну, отчего же сам, если у меня теперь заместитель есть? Пусть фон Айс озаботится. Кстати, должен поблагодарить вас, герр генерал, за такого помощника. Отличный стрелок, да и храбрости отменной. К тому же, как выяснилось, недурно управляется со шпагой и левой рукой.

— Отчего же левой-то? — не понял Эрвин.

— Да там на стене кабинета висела коллекция его покойного дядюшки — старинное оружие, но в исправном состоянии. Мы его все зарядили, на всякий случай, а когда такой случай все же наступил и вражеские гренадеры ворвались в усадьбу, юнкер схватил первое что под руку попалось, да разрядил в ближайшего померанца. — корнет криво усмехнулся. — А попалась ему двухфунтовая ручная мортирка времен шведско-новгородской войны. Картечью-то троих уложить удалось, да только вот корнету отдачей правую ключицу сломало. Ну там еще потом по ноге багинетом досталось, но вскользь, сущая царапина. Так что, ему в этот госпиталь тоже прямая дорога теперь, вот он пусть и озаботится отправкой.

Глава XIV

"Не узнаю ее сиятельство!" — эту фразу Мафальда теперь повторяла про себя раз по десять на дню. Конечно, она помнила, что и раньше нередко говорила себе то же самое — с тех пор, как она стала фрейлиной госпожи Эвелины и немного узнала ее характер, гросс-герцогиня постоянно давала ей повод для удивления, делая что-то, чего от нее никто не ожидал. Однако все прошлые непредсказуемые перемены в этой взбалмошной даме не шли ни в какое сравнение с тем, что происходило с ней теперь. Впрочем, такая непредсказуемость ее любимой фрейлине, скорее, нравилась.

На следующий день после приема, на котором герцогиня объявила о своем желании помогать раненым, она развела невероятно бурную деятельность. Слуги, выполняющие ее поручения, сбились с ног, а фрейлины, раньше любившие пожаловаться на скуку, теперь в прямом смысле едва не падали от усталости. И уже ни на что не жаловались, так как их госпожа, загрузив их разными заданиями, сама умудрялась проделывать еще больше дел и выглядела при этом совершенно счастливой и довольной.

Оставшиеся при Эвелине двое пажей стали теперь курьерами и были отправлены в военный лагерь, чтобы узнать, где именно был устроен госпиталь. Отряды армии фон Берга, включая и обозы с ранеными, постоянно перемещались, и пажи, то отстававшие от них, то догонявшие солдат, то мчащиеся обратно в город, наверное, не раз позавидовали своему бывшему собрату Францу фон Айсу — мало того, что теперь он герой, мало того, что поучаствовал в настоящем мужском деле, так ему, ко всему прочему, больше не придется быть у гросс-герцогини на побегушках!

Однако, вернувшись в Бранденбург, пажи оставили эти мысли при себе и только доложили Эвелине, что фельдмаршал определил местом расположения армейского госпиталя монастырь Святого Торина, где планируется разместить всех, кому требуется лечение, и что обоз с ранеными и больными из бригады фон Эльке туда уже направляется.

— Если мы отправимся туда послезавтра, то, скорее всего, прибудем в монастырь одновременно с обозом, — быстро подсчитала Мафальда, во время доклада пажей находившаяся рядом с герцогиней. — Или даже мы туда явимся на день раньше...

Эвелина сосредоточенно кивнула и велела пажам сообщить всем фрейлинам и прислуге, что на сборы в дорогу у них остались ровно сутки.

Если герцогиня теперь вызывала у Мафальды безмерное удивление, то наблюдать за остальными фрейлинами ей было просто забавно. Все они разделились на два неравных "лагеря" — меньшая часть, заразившись энтузиазмом своей госпожи, тоже рвались в госпиталь, а остальные всячески пытались сделать так, чтобы их освободили от этого слишком пугающего их дела. Лучше всего это получилось у молоденькой Эмилии — пока другие фрейлины раздумывали, стоит им искать предлог, чтобы остаться в городе, рискуя вызвать гнев ее сиятельства, или лучше немного потерпеть и съездить с ней к раненым, она первая сказалась простуженной и так умело изображала больную, что зашедшей навестить ее Эвелине даже в голову не пришло, что ее обманывают.

— Неужели ты не сможешь с нами поехать? Как же жаль! — сочувственно вздохнула герцогиня, увидев лежащую в постели бледную и поминутно кашляющую Эмилию.

— Мне самой очень жаль, — слабым голосом отозвалась "больная", и в глазах у нее заблестели слезы.

— Может, ты еще успеешь поправиться? — с надеждой спросила Эвелина. — Нам все равно нужно еще хотя бы дня три-четыре, чтобы все подготовить.

— Я постараюсь, ваше сиятельство, — отозвалась Эмилия еще более тихим, почти умирающим голоском.

"Переигрывает, дурочка!" — усмехнулась про себя Мафальда, тоже отправившаяся навестить "больную", чтобы проверить сразу возникшие у нее подозрения о том, что "болезнь" фрейлины, как минимум, сильно преувеличена.

Однако ее сиятельство так ничего и не заподозрила и вышла из комнаты Эмилии с расстроенным видом. Самоуверенной герцогине трудно было представить, что кто-то из ее ближайшего окружения решится так нахально ее обмануть, а кроме того, она — в этом Мафальда все сильнее убеждалась с каждой минутой — искренне считала, что помочь солдатам в госпитале захочет любая уважающая себя женщина, что никому просто не понадобится искать повод, чтобы избежать этой почетной обязанности. Это тоже стало открытием для любимой фрейлины гросс-герцогини — раньше она и не подозревала, что ее госпожа так хорошо думает о людях.

К вечеру того же дня простуда "скосила" еще одну фрейлину, которая тоже со слезами на глазах уверяла ее сиятельство, что поехала бы за ней куда угодно, бросилась бы в огонь и в воду — но вот, как назло, осенние сырость и ветер лишили ее этой прекрасной возможности. Госпожа фон Шиф гадала про себя, продолжится ли во дворце эпидемия простуд, и предполагала, что на следующий день, скорее всего, сляжет еще пара "несчастных". Однако остальные фрейлины сообразили, что все последующие "тяжелые болезни" будут выглядеть слишком неправдоподобно и новые притворщицы выставят себя в глупом виде, поэтому эпидемии среди них не случилось. Тихонько бормоча себе под нос не особо лестные эпитеты в адрес двух симулянток, успевших "простудиться" вовремя, фрейлины стали искать другие способы остаться в городе. Самой находчивой из них оказалась старая дева по имени Терезия.

— Ваше сиятельство! — обратилась она к герцогине, когда та встала из-за стола после завтрака. — Я тут подумала... Вам ведь будут нужны помощники, которые могли бы здесь, в городе покупать лекарства, бинты и вообще все необходимое. Вас-то здесь не будет! Если вы позволите... я могла бы взять это на себя!

— Совершенно верно, — мгновенно сориентировалась одна из новых фрейлин, которую звали Миранда, — а еще кто-то должен будет распространять ваш призыв помогать военным и рассказывать, как идут ваши дела в госпитале! Знатные горожане наверняка захотят сделать пожертвования для госпиталя, и можно будет устраивать приемы, где мы будем их собирать...

— Да, действительно, — с серьезным видом кивнула Эвелина. Сама она еще не успела продумать все вопросы, связанные с затеянным ею делом, но признаваться в этом фрейлинам, да еще в присутствии убирающих со стола посуду служанок не собиралась. — Я как раз думала, кому это поручить, но раз вы сами вызвались...

Терезия и Миранда просияли. Еще несколько фрейлин заметно приуныли, понимая, что других предлогов не ехать в госпиталь им не придумать. Фон Шиф скосила глаза на Розалинду, тоже выглядевшую не особо радостной. Для Мафальды эта фрейлина была теперь загадкой — она явно не хотела никуда ехать, но почему-то до сих пор даже не попыталась ничего предпринять, чтобы остаться в городе. Это было очень не похоже на опытную интриганку Розалинду, и любимица герцогини поглядывала на нее с опаской и любопытством: неужели у нее есть какой-то тайный путь к отступлению, который она готовится осуществить позже? Однако как ни старалась Мафальда угадать, что задумала ее главная соперница за внимание Эвелины, ей это не удавалось.

Тем временем, сборы в дорогу шли своим чередом. Все остальные фрейлины либо сами рвались в поход, либо смирились с неизбежным и торопились упаковать в саквояжи все самое необходимое. Гроссгерцогиня время от времени напоминала всем, чтобы не тащили с собой "кучу ненужных тряпок", и грозилась, что заставит бросить все лишнее, если они будут ехать слишком медленно. Сама она, правда, тоже нагрузила свой экипаж двумя внушительного размера сундуками, однако по сравнению с тем количеством вещей, которые Эвелина обычно брала с собой в поездки, это было совсем не много. Так что и здесь у остальных фрейлин не было возможности даже просто пожаловаться на свою нелегкую судьбу. Впрочем, чем ближе был день отъезда, тем меньше, как казалось Мафальде, у остальных дам возникало такое желание. Большинство из них постепенно заражались энтузиазмом своей госпожи.

В то утро, когда Эвелина со своими придворными уезжала в монастырь камиллианцев, почти все сопровождающие ее были настроены так же решительно, и, наверное, обиделись бы, если бы затеянная герцогиней авантюра вдруг по каким-нибудь причинам отменилась. Одна только Розалинда выглядела совершенно растерянной, и Мафальда, глядя на нее, умирала от любопытства. То, что у этой фрейлины не было ни малейшего желаний куда-либо ехать, было очевидно, однако она по прежнему так и не попыталась ничего предпринять, чтобы уклониться от визита в госпиталь. Фон Шиф ждала, что она "внезапно" упадет в обморок и объявит себя больной перед тем, как сесть в экипаж, но Розалинда не сделала и этого. Слуги погрузили в одну из карет ее дорожный сундук, и она поворчала немного на то, что в нем было так мало места, и приготовилась сесть в нее вместе с еще несколькими дамами.

Камер-фрейлина продолжала искоса посматривать на нее, ожидая сюрприза каждую минуту, но потом ей пришлось отвлечься: к гросс-герцогской резиденции подкатил скромный экипаж с гербом, на котором был изображен парящий над гнездом сокол: Белинда фон Фалькенхорст прибыла к месту сбора минута в минуту. Юная леди и ее пожилая компаньонка вышли из экипажа и присели перед раздающей последние распоряжения Эвелиной в глубоком реверансе. Та с улыбкой поприветствовала своих помощниц, но тут же снова вернулась к руководству слугами, от которых требовалось в последний раз проверить, не забыла ли ее сиятельство взять с собой что-нибудь необходимое.

Зато Мафальда, забыв о Розалинде, мгновенно оказалась рядом с вновь прибывшими — Белинда тоже была для нее загадкой, причем гораздо более сложной.

— Здравствуйте, фрейлейн, здравствуйте, госпожа Люсинда, — обратилась она к ним с заботливым выражением лица. — Мы выезжаем через пару минут. Вы готовы?

— Да, конечно! — тонким голоском отозвалась фон Фалькенхорст. Теперь она выглядела гораздо более оживленной, чем во время их первой встречи с Мафальдой: светло-серые глаза девушки сверкали от волнения, а щеки налились нежно-розовым румянцем.

— Ваш достопочтенный отец, наверное, сильно беспокоится из-за вашей поездки... — предположила фон Шиф, гадая про себя, каким образом солидный пожилой помещик вообще мог позволить молодой дочери участвовать в подобной авантюре, пусть даже и в сопровождении компаньонки.

Белидна, словно прочитав ее мысли, хитро улыбнулась в ответ:

— Что вы, он очень рад, что я займусь по-настоящему важным делом!

— Господин Фридрих ни в чем не отказывает любимой дочери, — подала голос Люсинда. — Если она особенно убедительно его просит...

Фон Шиф представила, что было бы, окажись она на месте Белинды, и мысленно содрогнулась. Чего бы ей стоило добиться от своей матери, чтобы та позволила ей заняться чем-нибудь не совсем подобающим для леди! Правда, скорее всего, победа все же осталась бы за Мафальдой, но цена ее была бы высокой.. А юная фон Фалькенхорст, похоже, без труда вертела по своему усмотрению и своим отцом, и Люсиндой.

"И как тебе, всю жизнь прожившей в глуши, это удается?" — мысленно спрашивала фрейлина забирающуюся обратно в экипаж девушку. Ответ на этот вопрос она надеялась получить, пока они будут в госпитале.

— Ну все, рассаживаемся! — звонкий голос герцогини заставил всех собравшихся возле экипажей поторопиться занять свои места. — Мафальда, дорогая, ты где?

— Здесь, ваше светлейшее сиятельство! — откликнулась любимица Эвелины и, поплотнее запахивая дорожную накидку, поспешила к ее карете. Краем глаза она заметила, что в стоящий рядом экипаж с обреченным видом забирается Розалинда.

Ехали они довольно быстро, и даже большую, с превосходными рессорами карету гроссгерцогини ощутимо трясло на дорожных неровностях. Ее сиятельство это, впрочем, почти не беспокоило: Эвелина нетерпеливо ерзала на сиденье, поминутно выглядывала в окно и в мыслях явно пребывала не в дороге, а среди нуждающихся в помощи солдат. Мафальде тряска тоже не мешала, и она продолжала искоса наблюдать за Розалиндой, которую, похоже, сильно укачивало. Она тоже смотрела в окно, и лицо ее с каждой оставшейся позади милей становилось все бледнее. "Какой же у тебя все-таки был план и почему он не сработал?" — думала фон Шиф всю дорогу, лишь изредка отвлекаясь от размышлений, чтобы поддакнуть говорившей что-нибудь герцогине. У нее была мысль попробовать разговорить Розалинду во время остановки на отдых, но сделать это Мафальде не удалось — пришлось заниматься организацией обеда, а потом новых сборов в дорогу и успокаивать Эвелину, переживавшую, что они продвигаются к своей цели слишком медленно.

Хотя на самом деле вереница карет двигалась по дороге с очень приличной скоростью, и только под конец пути, когда до предназначенного под госпиталь монастыря оставалось совсем немного, возница, управляющий экипажем герцогини, чуть сбавил темп, заботясь об уставших лошадях. Эвелина и ехавшие с ней Мафальда и Розалинда прилипли к окнам — каменные стены обители уже были видны, и всем троим не терпелось отдохнуть после нескольких часов непрерывной тряски.

— Смотрите, что это там такое? — прищурившись, Ее Светлейшее Сиятельство стала вглядываться вперед еще внимательнее.

Под высокими зубчатыми стенами, которым позавидовали бы многие крепости, было заметно какое-то движение. Гроссгерцогиня вновь заерзала на сиденье, изнывая от любопытства.

— Подзорную трубу бы сюда! — вздохнула она. — И почему мы еле ползем?! Розалинда, будь так добра, крикни кучеру, чтобы ехал побыстрее!

Бледная фрейлина, сидевшая спиной к движению, повернулась было, чтобы выполнить ее просьбу, но не успела ничего сделать: ее госпожа сумела разглядеть, что происходит впереди.

— Это то, что я думаю? — спросила она, переводя взгляд с Розалинды на Мафальду. — Обоз с раненными?

— Очень похоже, ваше сиятельство, — отозвалась фон Шиф, тоже напряженно вглядываясь вдаль. — Скорее всего, несколько обозов, которые сейчас, хм, разгружают...

— Ох, — неожиданно тихо произнесла Эвелина и замолчала, опустив глаза. Мафальда бросила на нее быстрый настороженный взгляд. Неужели Ее сиятельство испугалась и пожалела о своей затее? Это было бы катастрофой, причем в первую очередь для самой герцогини. Ее репутации взбалмошной и легкомысленной особы, о которой, конечно, никто никогда не говорил вслух, но о которой прекрасно знало все высшее общество, был бы нанесен еще более сильный вред. Об этом бы тоже никто никогда не сказал ни слова — и при этом каждый в герцогстве стал бы думать про себя, что супруга правителя взялась за слишком серьезное для нее дело и не только не смогла его выполнить, но еще и помешала тем, кто занимался этим делом по долгу службы. А поскольку за действия жены отвечает муж, то самым виноватым в итоге оказался бы Его сиятельство Максимиллиан Капризный, подобного отношения совершенно не заслуживающий. И пусть о нем тоже никто никогда не скажет ни единого недоброго слова — это не важно. Главное, о нем будут плохо думать. А правители, о которых плохо думают их подданные, никогда не находятся в полной безопасности: это Мафальда усвоила еще в детстве, во время уроках истории — в отличие от младшего брата, которого на этих занятиях интересовали только войны и великие полководцы, юную фрейлейн фон Эльке всегда привлекали истории борьбы за власть и дворцовых переворотов...

"Если Эвелина не справится, народ перестанет любить ее супруга, — пронеслось в голове у Мафальды. — Ему это ничего хорошего не сулит. Но не будет ли это благоприятным для Эрвина?"

Однако додумать эту мысль фрейлина не успела. Сидящая рядом с ней герцогиня внезапно вскочила и, взмахнув руками, чтобы сохранить равновесие, потянулась к окошку, отделяющему кучера от пассажиров.

— Эй, Петер! — крикнула она своим обычным звонким голосом. — Мы можем ехать быстрее? Там без нас явно не справляются!

Кучер послушно выполнил ее приказ — карета резко рванулась вперед, и Ее Сиятельмтво не слишком грациозно приземлилась на сиденье. Мафальда вздохнула с облегчением.

Вскоре, правда, любимой фрейлине Эвелины снова пришлось испугаться, что ее госпожа пойдет на попятный и загубит свою и без того не самую лучшую репутацию. Это случилось, когда их экипаж подъехал к стенам монастыря и остановился перед несколькими крытыми повозками, преграждавшими въезд на его территорию. Рядом с этими повозками, прямо на обочине дороге и чуть дальше, на примятой траве, лежали люди. То ли живые, то ли мертвые, то ли умирающие именно в этот момент... Большинство из них лежали неподвижно, и лишь некоторые слабо шевелились, а вокруг них хлопотали фигуры в черных монашеских рясах. Их, как показалось Мафальде в первый момент, было совсем мало — гораздо меньше, чем уложенных на землю раненых, требующих помощи.

— Так. Похоже, отдохнуть с дороги нам не придется, — с деловитым видом произнесла герцогиня и взялась за дверную ручку кареты.

Возница уже спрыгнул на землю и распахнул дверцу перед своей госпожой. Эвелина спустилась по откидным ступенькам и на мгновение замерла на месте, оглядываясь по сторонам. Мафальда, собиравшаяся спуститься следом за ней, затаила дыхание, уверенная, что герцогиня сейчас бросится обратно и хорошо если не завизжит от испуга. По дороге в госпиталь фрейлина решила, что если это случится, она уговорит Ее сиятельство ехать обратно, а сама, вместе с теми дамами, которые не поддадутся страху, останется помогать медикам. Это не исправило бы некрасивую ситуацию полностью, но хоть немного сгладило бы неблагоприятное впечатление, которое Эвелина произвела бы на военных и на жителей монастыря.

Однако ничего этого госпоже фон Шиф делать не пришлось, и она окончательно убедилась в том, что серьезно недооценивала гроссгерцогиню. Та и не думала пугаться и, тем более, прятаться в экипаже. Быстро осмотревшись, Эвелина безошибочно выделила из бегающих от одного раненого к другому людей руководителя — уже немолодого мужчину в мундире военного врача — и направилась к нему так быстро, как только ей позволял этикет.

— Вы здесь главный? — спросила она, приблизившись к нему, хотя и так знала ответ.

— Я, кто ж еще? — буркнул тот, не поднимая глаз от ящичка со стеклянными пузырьками и медицинскими инструментами, в котором он как раз в этот момент начал что-то напряженно искать.

Гроссгерцогиня остановилась рядом с ним с растерянным видом. Ее еще ни разу в жизни не "приветствовали" таким образом, так что она даже не рассердилась — ее сиятельство просто не знало, как реагировать на подобную дерзость. К счастью, через пару секунд мужчина нашел то, что искал — маленькую склянку темного стекла — и все-таки посмотрел на отвлекающую его от работы незнакомку. Узнать ее ему не составило труда: портретов правительницы было сделано множество, и они висели в большинстве знатных домов по всему герцогству.

— Прошу простить меня, Ваше Светлейшее Сиятельство! — он резко и быстро поклонился, и хотя теперь его голос звучал почтительно, лицо оставалось мрачным. — Абеле Кальмари, доктор медицины, к вашим услугам...

— Говорите, чем мы прямо сейчас можем вам помочь! — коротко приказала ему Эвелина и оглянулась назад, на стоящую в нескольких шагах от них Мафальду и оставшиеся у обочины экипажи, из которых выглядывали ее взволнованные приближенные. — Дамы! — позвала она их. — Идите все сюда, скорее!

— И захватите бинты с лекарствами! — добавила Мафальда, разворачиваясь к карете герцогини.

Другие фрейлины заторопились выполнять распоряжение своей госпожи, и только Розалинда по-прежнему оставалась в карете — приоткрыв на мгновение дверцу и высунувшись оттуда, она тут же снова скрылась внутри.

— Я сейчас! Одну минуточку! — сказала она Мафальде, когда та забралась в экипаж и стала вытаскивать из-под сиденья ящик с медикаментами. Первая фрейлина покосилась на свою главную соперницу — та что-то искала в своем саквояже. Или, скорее, делала вид, что ищет...

Но первой фрейлине было теперь не до нее. Повесив себе на левую руку корзину с аккуратно упакованными бинтами, она прижала к груди тяжелый ящик с лекарствами и выпрыгнула из кареты, словно всадник, соскакивающий с лошади.

К ней почти бегом подбежала так же нагруженная Белинда, за которой, немного отстав, спешила ее молчаливая компаньонка. Мафальда кивнула им, и все вместе они зашагали к Эвелине, которая разговаривала с врачом Кальмари: он что-то объяснял ей, а Ее Сиятельство с сосредоточенным видом слушала. "Редкое и удивительное зрелище..." — успела подумать фон Шиф, прежде, чем герцогиня повернулась к ней и остальным своим спутницам и не начала в своей обычной манере раздавать указания.

Глава XV

Полного и безоговорочного разгрома померанцев, такого, после которого армия фактически перестает существовать, не получилось. Кабюшо отнюдь не был глупцом, и возможность того маневра, что совершили солдаты фон Берга, учитывал, хотя и почитал его тяжелым, практически на грани человеческих возможностей, а потому и маловероятным.

Более логичным ему казалось отступление бранденбуржцев к столице и соединение их там с корпусом Ольмюца. В этом случае, когда будет достигнуто равенство армий по численности, а солдаты герцогства воодушевлены необходимостью умереть, но не отдать город, штурмовать позиции фон Берга он бы не стал (да и никто в здравом уме не стал бы тоже), и война перешла бы в дипломатическое русло. Гроссгерцогу пришлось бы признать малолетнего Людвига законным князем Померании, возможно, уступить какие-то небольшие территории на границе, и Аллюстрия, службе в которой меровенсец отдал последние четверть века, и кою он уже почитал своей родиной, вновь зажила бы той тихой, размеренной жизнью, что продолжалась последние несколько столетий и прерывалась, кратковременно, лишь такими вот небольшими войнами. Такой поворот устроил бы всех (ну, быть может, кроме гроссгерцога Максимиллиана, чей наследник, кстати, к перспективе примерить княжеский венец относился довольно прохладно) — и воюющие стороны, и их соседей. Система военных сдержек и противовесов в Аллюстрии выстраивалась веками, и сильное, внезапное усиление одного из куюрфюршеств ломало бы ее, что было чревато никому не нужной большой войной всех со всеми.

Однако, случилось то, что случилось — бранденбуржцы совершили маневр, достойный войти в учебники военной истории под названием Аурумштадтский, и утром обрушились на вражескую армию по всей ее протяженности. Растянутые вчерашним маршем порядки Кабюшо и измочаленый в атаке на Кляйнеегерсдорф авангард позволяли им сбить померанцев с позиций и вынудить отойти от Аурумштадта к северу, при некотором бранденбуржском везении, даже за Фюртен и Гюшиц, на подступах к которым дал свой первый в этой компании серьезный бой генерал фон Эльке, но не более того.

Такое развитие событий, опять же, устраивало померанского маршала ненамного менее, чем стояние под Бранденбургом, поскольку вело ровно к тому же итогу, однако нежданно навалившийся на его арьергард корпус Ольмюца стал для старого полководца пренеприятным сюрпризом.

Лейтенант-фельдмаршала, атаковавшего с марша, толком не развернувшись, Кабюшо, конечно, остановил, однако прежде тот оседлал Штеттинский тракт, и теперь отступать померанцам приходилось по Кольбергской дороге — войной почти не затронутой, но и магазинов для армии почти лишенной. К тому же для действий против Ольмюца пришлось снять немало сил с центрального направления, и в центре фон Бергу удалось добиться значительного успеха, едва не опрокинув его. Лишь безумная и самоубийственная фронтальная атака кирасиров, смешавшая порядки наступавших, выправила положение.

Полк тяжелой кавалерии полег практически весь, из офицеров в живых остались лишь любимчики фортуны в этой компании, ротмистр Нойнер и поручик Левински, но подвиг конницы дал столь драгоценное для Кабюшо время, дабы перестроить свои порядки и отразить дальнейшие натиски.

Авангард, который били дивизии Хальбштейна и Гогенштаузена тоже, в целом, устоял, уцепившись за отбитую днем ранее усадьбу, и лишь появление на фланге, со стороны Кляйнеегерсдорфа, вражеской конницы числом около полка (вероятно — чьего-то еще авангарда, как решили оборонявшиеся, хотя на самом деле это был всего лишь фон Лёве) принудило фон Рейна отступить еще далее.

Так или иначе, но Кабшо сохранил свою армию, причем во вполне еще боеспособном состоянии, однако ретирада на север, которую он вынужден был предпринять, выходила гораздо более значительной, чем предполагалось на случай неблагоприятного исхода баталии изначально — иначе наладить снабжение никак не получалось.

* * *

— Фельдмаршал наступать ни в какую не желает, — хриплым, простуженным голосом, при том из-за заложенного носа изрядно гнусавя, произнес эрцгерцог. — Армия измотана, тут с ним сложно поспорить, поэтому Кабюшо преследуют лишь немногие кавалерийские части.

— А мы что, на зимние квартиры? — Эрвин, который перед совещанием у фон Берга, заехал с визитом к своему непосредственному командиру, поморщился.

— Кузен, ну как вам — так точно на переформирование, — ответил Эдвин. — У вас сколько солдат осталось, а? Вот то-то же. Кстати, поздравляю вас с орденом Алого орла — сегодня вам его лично командующий будет вручать.

— Высший орден? — удивился бригадный генерал. — Я высоко оцениваю то, что совершили мои солдаты, но чтоб настолько...

— Бросьте скромничать, Эрвин, — эрцгерцог оглушительно чихнул и извлек из ящика стола газету. — Вот, извольте взглянуть, как вас славословят столичные репортеры. Вчерашний номер, мне свежую прессу из Бранденбурга вместе с остальной почтой каждый день курьеры доставляют.

— Так-таки уж и всю вражескую армию я удерживал, да еще от рассвета до заката? — ухмыльнулся фон Эльке, прочитав газету. — Ох уж эти газетчики, эти выдумщики-щелкоперы...

— Да у вас там на всех нынче дождь из наград и званий прольется, просто в штабе списки согласовывают, ну и в связи с общей викторией работы наградной комиссии прибавилось. Придется немного обождать. Хотя солдат можете порадовать — папенька пишет, что распорядился изготовить всем чинам вашей бригады памятную медаль "Стена Кляйнеегерсдорфа", — на последних словах наследника престола скрутил приступ сухого кашля.

— И все же, мы что, не будем добивать Кабюшо, кузен? — спросил Эрвин, когда его собеседник отдышался. — Дадим ему отступить и закрепиться в наших северных землях?

— Как я понимаю, будем выдавливать, не торопясь, — дивизионный генерал пожал плечами. — Тут папенька мне по секрету эпистолой сообщили, что завтра на нашей стороне выступает Дания. Солдат они могут послать только голштинских — по дипломатическим резонам, дабы это все выглядело внутриаллюстрийским делом — но побережье Померании блокируют полностью, лишив княжество поставок и морской торговли. Пруссаки, опять же, нас поддержат — сугубо дипломатически, скорее всего — в обмен на гарантии защиты от Ордена. В Ревеле никогда не забывали, что Пруссия — это бывшие орденские земли, вы знаете. Так что, к снегу выгоним Кабюшо из герцогства к чертовой матери, а к Рождеству на меня померанскую корону напялят. Вот не было печали...

— И как на это посмотрит большой мир? — спросил фон Эльке с сомнением. — Все же регент тоже из фон Гристов, хотя их ветвь отделилась от древа правящего дома более двухсот лет тому назад?..

— А что "Большой мир"? — Эдвин снова кашлянул. — Иберийцы с меровенсцами опять спят и видят разделить меж собой Памплону, да никак не могут и колонии-то поделить, ну и окситанцы им мешают как только могут. И в том, и в другом. Лотиан, Британия и Ирландия тоже в грызне за Вест— и Ост-Индии, как и фландры с Брабантом — между последними опять ни то уния, ни то война назревает. Остмарк, Богемия и Польша в очередной раз намереваются пощупать за вымя Венгрию, только мадьяры нынче в союзе с республикой Сан-Марко, да и Бавария с Вюртембергом их поддерживают, а шахиншах того гляди преставится, так что и надавить на любителей побряцать оружием моральным авторитетом некому. Опять же, принц саксонский, Александер, с электорами ссориться нынче никак не захочет, вообще ни с одним, ибо метит на трон шахиншаха вслед за отцом. Египтяне, в союзе с мальтийцами и османами опять рубятся с Персией — не хотят отдавать Гроб Господень неверным. Османы, правда, такие же зороастрийцы, как и подданые Дария Двенадцатого, но им Кипр интересен и Антиохия. Неаполь, Сицилия, Сардиния, Савойя и Милан мечтают объединить народы италиков, только никак не договорятся, кому быть объединителем, через что у них непрекращающаяся морская война. К тому же, савойцы опять начали облизываться на Корсику — забыли, видать, как им три года тому назад маршал Боунопарте за такие вот взгляды на его родину по зубам надавал. Шведам все неймется вернуть себе Ингерманландию, тем паче там теперь новгородцы, в устье Невы, выстроили свой Петропорт. А датчане в этот раз Новгород не поддержат — у них ушкуй-капитан Ушаков прямо под Копенгагеном корабль с грузом из колоний захватил, и теперь притворяется, будто это не он. Орден бы тоже не прочь возвратить Нарву, но рыцарям грозят пальчиком из Херсонеса Раздвилы, и Гроссмейстер делает вид, что это не его идея-фикс, а настроения на местах. У самих литвинов опять в польских землях замятня, волжские булгары снова про свое древнее независимое царство вспоминать начали, в Сибири дел непочатый край, да еще за казахские степи с каганом война. Все как всегда, в общем — все заняты, всем не до наших пределов и того, что в них происходит.

* * *

С отбытием Эвелины Датской и ее свиты в Лихтервинде наступила окончательная, полная и беспросветная скука. Даже гроссгерцог, который на момент отъезда демонстративно убыл на утиную охоту, быстро затосковал без выходок своей взбалмошной, но любимой супруги, и, выждав еще пару дней, дабы не казалось, что он за юбкой побежал, под каблук забираться, приказал готовиться к возвращению в столицу, каковое распоряжение и было воспринято всем двором со слабо затаенными облегчением и радостью.

Двор прибыл в Бранденбург ровно в тот же день, когда Франц фон Айс принял боевое крещение, а ротмистр Нойнер гонялся за Юстасом фон Лёве, моментально наполнив салоны стонущими о своих "невыразимых лишениях в этой глуши" придворными. Бранденбургская Опера и Столичный Государственный Театр переживали невиданный уже долгое время ажиотаж — актрисочки радовались возвращению множества "состоятельных покровителей искусств" (частенько одаривающих покровительством и представительниц труппы), будучи готовы вцепиться одна другой в волосы и повыцарапывать глаза.

Поскольку вернувшиеся были почти исключительно мужчинами, и привычки заказать кучу новых платьев после унылого прозябания в Лихтервинде не имели, на швей и портних золотой дождь не пролился, чем они были безмерно раздосадованы. Конечно, намечайся, как обыкновенно, бал — и мужчинам пришлось бы на них подраскошелиться, но, увы — во время войны гроссгерцог ничего праздновать не собирался, а целиком и полностью погрузился в дела, которые до того почти что самовластно вели министры во главе с канцлером. Вот уж кто не сильно обрадовался...

Дел, разрешить которые невозможно было без участия государя, впрочем, накопилось изрядное количество, так что до самого известия о победе над Кабюшо Максимиллиан Капризный если и выходил из своего кабинета, то только для участия в заседании совета министров или по какой еще подобной нужде. Попасть к нему на прием было практически невозможно, если только он сам за кем-то не посылал, или не ожидал кого-то. Но если уж ожидал, то такой человек проходил к нему без промедления. Как нынешняя посетительница, например.

Высокая, статная, вполне еще сохранившая женское очарование, невзирая на свои почти уже полсотни лет и строгое лицо, Мария-Габриэль фон Эльке производила воистину неизгладимое впечатление на каждого, кто видел ее впервые. Наделенная острым пытливым умом, вдова генерала не только не лезла за словом в карман, но и была в переписке с большей частью тех философов и ученых Европы, что, по ее же словам, "хоть чего-то, да стоили не только как мужчины".

— С годами путешествия перестают казаться чем-то увлекательным, и начинают утомлять. — посетовала матушка Эрвина и Мафальды, после чего, не дожидаясь приглашения, уселась в кресло близ камина, поправила складки дорожного платья и начала стягивать перчатки.

— Вы что же, дорогая кузина, прямо из кареты ко мне прибыли? Даже не отдыхали? — удивился гроссгерцог.

— Максимиллиа-ан! — Мария-Габриэль погрозила ему пальцем. — У меня есть внук, которого я безмерно обожаю, по которому я соскучилась, и терять время на глупые условности не имею никакого желания. Мне и так еще в Шиф ехать, а мальчик столько времени под присмотром одних только слуг, без единой родной души рядом.

— Ну, насколько я знаю, — произнес герцог, — недавно его навещала Мафальда.

— Вот как? — графиня фон Эльке справилась, наконец, с перчатками, и вытянула руки к огню. — Она что же, попросту сбежала?

— Нет, устроила так, что Эвелина ее отпустила к сыну сама, добровольно.

— Подвиг, достойный Геркулеса. — на губах женщины появилась легкая улыбка. — Моя дочь.

— Хм... Последние слова мне следует воспринимать как сообщение об успехе вашей миссии, Мике?

— Ну это уж как посмотреть, Макс. — со вздохом ответила вдовая генеральша. — Я-то вашу затею женить сына на двенадцатилетней девочке не одобряю, вы знаете.

— На двенадцатилетней королеве, моя дорогая. Ко-ро-ле-ве. И потом, я же не предлагаю сразу же тащить ребенка в постель. Пускай вырастет, можно до супружеских обязанностей и подождать четыре года. Так все же, что вы мне скажете?

— Ну что тут говорить? — последовало легкое пожатие плечами. — Съездила, пообщалась, пустила пробные шары на предмет выдать их королеву за нашего наследника престола... Хорошо, все же, что я почетный член Натурфилософского общества Бреслау, многие двери легче открывались. Сабина мне устроила аудиенцию у королевы-матери... Ох, и располнела же!

— Сабина, или вдова Михаэля Хворого? — с усмешкой поинтересовался Максимиллиан.

— Да обе, — отмахнулась графиня. — Собственно, королева Петра идею только поддерживает. Она кроатка, ей гонор силезийцев о том, что они-де все века самостоятельные были, и своих королей имели, а чужим не кланялись, как-то индифферентен. Наоборот, она опасается, что дочери оставят только представительские функции, а править будут в обход королевы. К тому, собственно, и идет, как мне кажется. Ну а знать, наоборот, наследника вашего видеть в консортах совсем не горит желанием. Подлецы из регентского совета опасаются, думаю, совершенно обоснованно, что Эдвин просто включит Силезию в состав нашего герцогства, и их власти придет конец. Не наворуются никак. Ну и простое дворянство тоже в своей стране хочет жить, со своим королем. Нормальная такая гордость, Макс.

— Значит, скорее нет, чем да? — уточнил Максимиллиан Капризный.

— Ну я бы так не сказала. — графиня усмехнулась вновь. — Поляки-то помнят, что Пробусы происходят от их Пястов, как и их же нынешние Ягеллоны... хотя последнее-то далеко не факт... и уже начали намекать, что неплохо бы возвратить Силезию в лоно Польши, раз уж прямая королевская линия прервалась и на трон взошла баба. А покуда вы воюете с Померанией, могут под шумок это сделать.

— Более спорных притязаний на корону я не встречал. — фыркнул гроссгерцог. — Это совершенно дутые обоснования!

— Пушки, кони и солдаты — вот что является единственным достаточным обоснованием прав с древнейших времен. — отрезала Мария-Габриэль. — И у Польши они есть, а у Силезии — почти что и нет. Армия — название одно. Дивизии вашего сына будет довольно, чтобы разогнать этот сброд.

Графиня презрительно фыркнула — будучи вдовой корпусного генерала, уж в армиях и солдатах-то она разбиралась превосходно.

— В общем, поговорили мы с главой регентского совета о делах их скорбных под горячий шоколад... Интересный человек, и вовсе не дурак, да... В общем, он все мной сказанное сейчас понимает, но и просто так, взять и все отдать не может. Но после третьей бутылки бургундского.... э-э-э-э... шоколада мы с ним выход все же нашли.

— Вот как? Безумно интересно, какой.

— Ну, если официально никакой унии между Бранденбургом и Силезией не случится, а мы разыграем датско-голштинский сценарий, когда Сюзанна Пробус остается вполне самостоятельной во всех смыслах, кроме брачного, королевой, и в дальнейшем королями силезийскими будут исключительно наследники бранденбургского престола, столь же самостоятельные, но никак не наши монархи, то дворянство можно будет убедить, что этот брак — благо. Полномочия королевского совета придется расширить, правда, ну да куда уж без этого.

— То есть формально Силезия будет самостоятельна во всем, кроме внешней политики? — уточнил гроссгерцог.

— Формально-то и в ней тоже. — усмехнулась графиня фон Эльке. — Вплоть до права объявить войну Бранденбургу. Но так-то ведь именно что формально!

— Ну что ж, это, возможно, одно из самых разумных решений. — задумчиво произнес Максимилиан Гогенштаузен. — Единственное, что огорчает, это то, что сыну я так и не смог добыть титула короля.

— Ба! — в голосе генеральши прозвучала неприкрытая ирония. — Мало что ли в Аллюстрии королевств? Завоюет еще какое-нибудь. Да, пока не забыла! Я в Бреслау приобрела вам в подарок сервиз из мейсенского фарфора, слуги в приемной сложили пока. Не желаете глянуть?

Глава XVI

К тому времени, как все сопровождающие гроссгероцогиню Эвелину дамы приблизились к ней, пожилой врач как раз закончил свои объяснения, и повернулся к новым помощницам.

— Кто-нибудь из вас когда-нибудь оказывал медицинскую помощь? Хотя бы палец порезанный перевязывал? — быстро спросил он, обведя компанию одетых в дорожные, но все равно достаточно яркие и пышные наряды женщин строгим взглядом.

— Я! Мне приходилось... — отозвалась раскрасневшаяся Белинда — словно маленькая девочка, отвечающая урок суровой гувернантке. — И госпоже Люсинде тоже, — она кивком указала на свою спутницу.

Мафальда, бросив на девушку удивленный взгляд, молча сделала шаг вперед. Остальные фрейлины, как и их предводительница, со вздохом развели руками.

— Что ж, могло быть и хуже, — еле слышно пробормотал Абеле и вновь повернулся к герцогине. — Ваше Сиятельство, я бы попросил вас и ваших фрейлин помочь вон тем монахам, — он указал рукой на группку людей в черных рясах с алыми крестами, занимающихся еще несколькими лежащими на земле солдатами. — А те, у кого есть опыт в нашем деле — следуйте за мной!

Он все так же резко махнул рукой в другую сторону, указывая на еще несколько неподвижно лежащих тел, и, не оглядываясь, направился туда. Мафальда и Люсинда зашагали следом, а юная фон Фалькенхорст, сперва шедшая вместе с ними, внезапно метнулась к одной из повозок на дороге, из которой раздался особенно громкий стон.

— Назад, барышня! — тут же прикрикнул на нее Кальмари. — Идите со мной. Сначала — к тем, кто ждать помощи уже не может!

— Но как же... — девушка остановилась, разрываясь между приказом врача и человеком, которому было плохо.

— Идите со мной, — повторил Абеле. — Сначала — к самым тяжелым. Ну же!

Белинда, наконец, подчинилась и пошла за ним, хотя по дороге несколько раз оглянулась на повозку. Кальмари не обращал на это внимания — он уже почти бежал, и трем женщинам, путающимся в своих длинных юбках, приходилось прилагать все усилия, чтобы не отстать от него.

Вчетвером они подошли к еще одной повозке, которая подъехала почти к самым воротам монастыря, но застряла в грязи, не дотянув до них пару десятков шагов. Вокруг нее тоже суетились монахи и помогавшие им две женщины в крестьянской одежде — в тот момент, когда лекарь и его новые помощницы оказались рядом, монахи как раз перекладывали на расстеленный на земле плащ чье-то неподвижное тело. Мафальда вздрогнула — в первый момент ей показалось, что этот солдат мертв. Позади нее тихо ахнула Белинда, и фрейлина, оглянувшись, увидела, что лицо этой девушки, обычно не по-благородному румяное, теперь было белее белого. "Сейчас в обморок свалится, — почти равнодушно вздохнула про себя фон Шиф. — И лежать будет долго, пока сама в себя не придет, потому что в такой момент ею точно никто не будет заниматься".

— Так, вы, сударыня — помогите мне с этим, — Кальмари уже без всяких церемоний схватил Мафальду за руку и указал на солдата, которого монахи уже опустили на плащ. — А вы, — повернулся он к Белинде и ее компаньонке, — поднимайтесь в повозку, вам там скажут, что делать.

Люсинда подчинилась без малейших колебаний. Ее юная компаньонка держалась не так твердо: она подошла к повозке, но прежде, чем забираться туда, помедлила еще несколько секунд. Но потом девушка встряхнула головой, поставила на пол повозки свою корзину с бинтами и юркнула туда сама.

Госпожа фон Шиф видела это все только краем глаза — она теперь была слишком занята другим делом. Вместе с доктором Абеле они опустились на колени возле лежащего без сознания человека. Позже Мафальда с удивлением думала о том, что ни разу не посмотрела на его лицо и так и не узнала, был ли он молодым или в возрасте, простым солдатом или офицером. Но тогда она видела только его разорванную в нескольких местах и перепачканную кровью и грязью форму и намотанные прямо поверх нее такие же грязные бинты. Все это Кальмари стал аккуратно, но быстро резать ножом на куски, отшвыривая их в сторону.

— Затяните вот тут. Как можно сильнее! — велел врач своей помощнице, показывая на плечо раненого и кивая на корзину с бинтами.

Фрейлина молча кивнула, быстро сообразив, что от нее требуется. Ниже этого места вся рука солдата была обмотана и бинтами, и какими-то тряпками — его, должно быть, перевязал на поле боя кто-то из товарищей. Оторвав кусок бинта, Мафальда перетянула эту изуродованную руку, позволив врачу снять старые повязки, и вздрогнула, увидев торчащие из ран белые обломки костей.

— Он останется без руки? — спросила фон Шиф, с изумлением заметив, что ей жаль этого неизвестного военного.

Кальмари на мгновение поднял на нее глаза:

— Попытаюсь сделать так, чтобы не остался. Держи бинты наготове.

Как зачарованная, фрейлина смотрела на его руки, которые с невероятной ловкостью начали вправлять белые осколки на свои места. Со стороны казалось, что делать это врачу легко, что он почти не прикладывает для этого никаких усилий. Только взглянув на его лицо, Мафальда поняла, что это совсем не так: по лбу медика градом катился пот, и прилипшие к нему седые волосы были совсем мокрыми. Хотя долго разглядывать врача ей тоже не пришлось: человек, которым он занимался, внезапно пришел в себя и с громким стоном дернулся в сторону.

— Держи его! — рявкнул медик на фрейлину, и та навалилась на пациента всем своим весом, не давая ему сдвинуться с места.

— Тихо, — забормотала она, успокаивая и его, но больше себя, — тихо, сейчас все хорошо будет, сейчас не будет больно, потерпи миленький...

Фраза, которой ответил ей несчастный раненый, наполовину состояла из слов и выражений, которые Мафальда изредка слышала на улице от не поделивших дорогу извозчиков, а на вторую половину — из вовсе не знакомых ей словечек. Впрочем, об их примерном значении госпожа фон Шиф догадалась.

— Дай еще один бинт! — скомандовал, тем временем, доктор.

Продолжая удерживать солдата неподвижно, фрейлина с трудом дотянулась до корзинки. Из повозки, где в это время находились Белинда с Люсиндой, тоже раздался переходящий в стон крик. Мафальда в очередной раз вздрогнула, врач же словно вовсе не слышал никаких посторонних звуков. Закончив перевязывать искалеченную руку, он поднял голову, быстро огляделся вокруг и крикнул пробегавшему мимо молодому камиллианцу:

— Эй, парень, возьми кого-нибудь и несите этого в монастырь! А вы, — повернулся он к Мафальде, — идемте со мной, к следующему. Скорее!

Его помощница вскочила и вновь заспешила следом за ним, стараясь не смотреть на свое платье и не думать о том, на что оно теперь похоже. Чуть в стороне, под стенами монастыря, она заметила яркое желто-розовое платье Эвелины, а рядом с ней — пестрый наряд еще кого-то из фрейлин. Мысленно отметив про себя, что ее госпожа, похоже, тоже занята работой и, видимо, справляется с тем, что ей поручили делать, фон Шиф снова сосредоточилась на собственной роли. Абеле подвел ее к еще нескольким только что выгруженным из повозки раненым и принялся быстро осматривать каждого из них.

— Сначала вот этим займемся, — заявил он, присев рядом с одним из солдат, и снова поискал глазами свою помощницу-фрейлину. — Идите сюда, — голос его стал еще серьезнее, чем раньше, и Мафальда догадалась, что у лежащего перед ним человека дела совсем плохи. — Будете делать точно то, что я скажу...

— Конечно, — фон Шиф присела рядом с доктором, поставив корзинку с бинтами так, чтобы она была под рукой.

Солдат, которым они занялись теперь, выглядел еще страшнее, чем его товарищ по несчастью, которому Абеле только что оказал помощь. Когда врач разрезал на нем форму и кое-как наложенные бинты, Мафальде показалось, что все его тело превратилось в кровавое месиво. Выполняя приказы врача, она была уверена, что у этого человека нет никаких шансов остаться в живых, однако лицо Кальмари было хоть и напряженным, но как будто бы довольным, а когда они с фрейлиной закончили перевязку, медик чуть ли не улыбался.

Сколько еще у них было в тот день пациентов, Мафальда не запомнила — она сбилась со счета, когда их число еще только перевалило за первый десяток. Сколько времени они с доктором перебегали от одного раненого к другому, фрейлина тоже не знала, но в какой-то момент она вдруг заметила, что вокруг стало темнее, а взглянув на небо, увидела на нем первые бледные звезды. Молодая дама выпрямилась, огляделась вокруг и с изумлением обнаружила, что народу под монастырскими стенами стало меньше: почти всех раненых унесли внутрь, и лишь несколько человек еще дожидались, когда за ними придут с носилками. Пара монахов бродили по изрытой колесами повозок земле под стеной, подбирая забытые медицинские инструменты и еще какие-то оброненные вещи. Гроссгероцогини и остальных фрейлин нигде не было видно — должно быть, все они тоже были уже на территории монастыря.

— Так. Идите-ка сейчас же отдыхать! — неожиданно шикнул на Мафальду Кальмари в своей обычной манере. — А то тоже в обморок свалитесь, как та ваша дама в фиолетовом.

"Ну-ка, ну-ка, кто у нас сегодня был одет в фиолетовое? — несмотря на сильнейшую усталость, фон Шиф привычно начала делать выводы. — Кажется, только у Розалинды была фиолетовая накидка... Что ж, этого следовало ожидать!"

— Марш в монастырь! — потребовал между тем врач безапелляционным тоном. — Вы мне завтра будете нужны отдохнувшей — наверняка придется оперировать тех, у кого все-таки случится инфекция. Сможете завтра поработать?

Фрейлина молча кивнула.

— Тогда попросите кого-нибудь из братии, чтобы дали вам поесть и уложили спать, — велел Абеле и после небольшой паузы, словно спохватившись, добавил. — Спасибо вам, сударыня.

Мафальда снова кивнула и молча двинулась к воротам обители. Поначалу она шла, спотыкаясь и пошатываясь, но за воротами заставила себя выпрямиться, поднять голову и зашагать с таким видом, словно она находилась в герцогском дворце и на ней было не перепачканное кровью и землей дорожное платье, а безупречный вечерний туалет.

Именно такой, с достоинством вышагивающей по монастырскому двору, ее и увидела выбежавшая ей навстречу растрепанная и не менее перепачканная фрейлина Миранда.

— Мафальда, ты, наверное, железная! — всплеснула она руками, подбегая к ней. — Ее Сиятельство волнуется, где ты, послала меня тебя искать! Мы уже час, наверное, как отдыхаем, а тебя этот страшный доктор все не отпускал?

— Он не страшный... — выдохнула госпожа фон Шиф и с изумлением поняла, что улыбается глупейшей и наивнейшей улыбкой, чего не позволяла себе, даже когда была совсем юной девушкой.

К счастью, Миранда тоже была совершенно выжатой и ничего не заметила.

— Пойдем, я тебе покажу, где у них тут трапезная, — затараторила она и потащила Мафальду куда-то вглубь монастырской территории. — Представляешь — Розалинда, оказывается, жутко боится крови! Она сперва отсиживалась в карете, но потом Ее Сиятельство ее позвала — пришлось вылезать, но как только она подошла к первому солдату, так ей сразу дурно сделалось. Ну, мы ее в чувство привели, но ненадолго — она попыталась помочь нам с Матильдой, и опять сомлела... Тогда ее доктор — не тот, который главный, а еще один тут есть, крупный такой — отослал помогать кому-то здесь, в монастыре. То ли бинты скатывать, то ли еще что-то... Сказал, бывает такая болезнь, называется гематофобия — вот она как раз у Розалинды и есть. Та теперь злая, как не знаю кто — старается Ее Сиятельству на глаза не попадаться!

"Ага, так вот в чем дело! — сообразила Мафальда. — Розалинда хотела выслужиться перед Эвелиной, и для нее это было важнее, чем ее нежелание возиться с ранеными. Но она просчиталась — оказалось, что ей не преодолеть свой страх..." В другой раз фон Шиф долго злорадствовала бы по этому поводу, но теперь, после всего, что ей только что пришлось пережить, она вдруг почувствовала, что ей даже немного жаль свою соперницу.

Но разобраться во всех своих чувствах Мафальда не успела — Миранда подвела ее к двери, за которой оказалась трапезная, где заканчивали ужинать еще две фрейлины и несколько монахов. Все остальные, судя по всему, уже разошлись по кельям, и фон Шиф поняла, что больше всего ей хочется того же самого — быстро съесть чего-нибудь, просто чтобы задавить чувство голода, и оказаться в кровати.

* * *

Проснувшись на следующее утро в крошечной келье, госпожа фон Шиф прислушалась к доносящимся из-за двери и с улицы звукам и поняла, что в монастыре уже давно кипит жизнь. Надо было скорее подниматься и идти искать доктора Кальмари, которому она обещала и дальше ассистировать. Однако фрейлина все-таки помедлила еще несколько минут — и вовсе не потому, что ей не хотелось выбираться из жесткой монашеской постели.

Сейчас, отдохнув и разобравшись в своих внутренних ощущениях, камер-фрейлена с удивлением поняла, что вчера, несмотря на всю свою грубость, а может и благодаря ней, доктор Кальмари произвел на нее впечатление, причем не только как знающий свое дело профессионал, но и как мужчина. Впечатление, настолько сильное, что не будь у нее времени все обдумать, она могла бы влюбиться в него, как сопливая девчонка.

Умный, добрый но твердый, знающий и понимающий — именно таким предстал Кальмари пред взором фрейлины, — да еще и вовсе не старый, невзирая на седые волосы, ну что еще простой женщине для счастья надобно? Ах, если б она была простой женщиной, а не любимой фрейлиной гроссгерцогини — такого романа, с простым полевым врачом в свете не простят. На миг даже мелькнула мысль бросить все, уйти в отставку...

"Слушай меня внимательно, Мафальда фон Шиф, урожденная фон Эльке, — сказала она себе, продолжая лежать с закрытыми глазами. — Абеле, безусловно, потрясающий человек. Сильный духом, смелый и, одновременно, добрый. Возможно, он и правда, лучший из всех, кого ты встречала в своей жизни. И именно поэтому не смей даже думать о нем как-то иначе, кроме как о враче, которому ты помогаешь. Потому что ты — не лучшая, ты — самая обыкновенная. И до его высоты ты никогда не дотянешься, достойна его ты никогда не будешь. А значит, не будешь ему нужна ни в какой иной роли, кроме как помощницы в работе. В самом лучшем случае он просто не будет тебя презирать, но равной себе никогда тебя не признает. Так что вытряхни из головы всю ту романтическую чушь, которую ты вчера туда набрала, и занимайся тем, что ты умеешь делать лучше всего — интригами. А Абеле пусть занимается своим делом. Все тебе понятно?"

Объявив себе этот суровый приговор, Мафальда встала и принялась искать в сундуке, который накануне притащил в выделенную ей келью кто-то из местных обитателей, какое-нибудь платье поскромнее и потемнее. Торопливо одевшись, она вышла из кельи в темный узкий коридор и с сомнением огляделась, вспоминая, в какой стороне находится выход. Однако долго раздумывать ей не пришлось — слева послышались гулкие шаги и голоса, и фон Шиф заспешила туда.

Она не ошиблась: из бокового коридора ей навстречу вышла Ее Светлейшее Сиятельство Эвелина в сопровождении Миранды и еще одной фрейлины, в руках у которой была горящая свеча. В этом дрожащем, но достаточно ярком свете гроссгерцогиня предстала перед любимой фрейлиной в самом пышном и изысканном наряде, да еще и с полным набором своих знаков отличия. На ней было ярко-синее бархатное платье с длинным шлейфом, который Миранда из-за тесноты коридорчика несла не на вытянутых руках, а свернув в аккуратный рулон. Платье было отделано бледно-голубыми ленточками, которые больше подошли бы юной девушке, однако прекрасно сочетались с синим цветом бархата и с белоснежным от толстого слоя пудры лицом их обладательницы. На этом сине-голубом фоне ярко выделялись пересекающие грудь Эвелины орденские ленты — красная, белая, бордовая...

— Ваше Сиятельство... — Мафальда присела в реверансе. — Я не знала, что вы уже встали...

Зная характер своей госпожи, она ожидала упреков в том, что проспала и не явилась к ней раньше всех выполнять свои обязанности. Однако герцогиня поприветствовала свою любимицу искренней улыбкой:

— Доброе утро, дорогая! Я решила дать тебе подольше поспать, ты же вчера больше всех работала!

— Вы так добры, мадам... — удивленно пробормотала фон Шиф, кивая другим фрейлинам. — Но надо было все-таки меня позвать, я бы вам помогла одеться...

"И не позволила бы Вашему Светлейшему Сиятельству так вырядиться, пока мы живем в монастыре. Мужском, между прочим!" — добавила она про себя, украдкой рассматривая наряд и сложную прическу Эвелины, в которую тоже были вплетены светло-голубые шелковые ленты. Не забыла герцогиня и про украшения — на ее шее, на пальцах и в ушах поблескивали синим светом крупные сапфиры.

— Как я выгляжу? — заметив, куда смотрит первая фрейлина, кокетливо поинтересовалась ее госпожа.

— Как всегда, превосходно, — искренне ответила Мафальда. — Но стоит ли идти к раненым и врачам при полном параде?

— А почему бы и нет? — легкомысленно пожала плечами Эвелина. — Вчера я была в дорожной одежде — так они, наверное, не все поняли, кто я. Зато теперь точно меня узнают!

Фон Шиф на это только вздохнула.

— В любом случае, если я пойду сейчас переодеваться, это займет еще час, — махнула рукой Ее Сиятельство, — а нас и так уже ждут. Идем скорее!

И она заспешила дальше по коридору, увлекая за собой держащую ее шлейф Миранду. Остальным фрейлинам не оставалось ничего другого, как тоже последовать за своей рвущейся в новый "бой" предводительницей. "Что ж, по крайней мере, теперь Эвелина снова стала похожа на себя, — думала Мафальда, продолжая рассматривать ее наряд. — А то ведь еще немного — и я бы заподозрила, что ее подменили двойником!"

— Надо первым делом найти доктора Кальмари, — сказала она вслух. — Узнать у него, чем, то есть, кем нам сегодня заниматься.

— Да, или у него, или у этого второго врача, его помощника, — откликнулась герцогиня. — Ты, наверное, вчера не успела с ним познакомиться? Его зовут Филипп... забыла фамилию... ну да это не важно. По-моему, они с Кальмари не ладят — тот оставил Филиппа заниматься несколькими совсем безнадежными солдатами. А он смазывал раны какими-то зельями и давал им пить какие-то настои — и уверен, что у них есть все шансы выздороветь!

— Да, и он сказал монахам, что эти средства в древности использовали две ведьмы, — добавила Миранда. — Настоятель и братия теперь на него и его склянки косо посматривают, но молчат.

Они вышли во внутренний двор монастыря, и Эвелина решительно направилась к невысокому строению напротив.

— Госпиталь разместили там, — сказала она Мафальде. — По крайней мере, самых тяжелых раненых. Те, кто не очень сильно пострадал, вроде бы живут в кельях с послушниками. Кстати, там где-то должен быть негодник Франц, но он, кажется, прячется от меня! Надеюсь, остальные наши девушки тоже уже там.

— Кроме Розалинды — она наверняка тоже теперь будет где-нибудь прятаться, — злорадно хмыкнула Миранда.

— Грешно смеяться над чужой хворью. — наставительно произнесла гроссгерцогиня, и сокрушенно покачала головой. — И как бедняжка только рожать будет?

Все четверо вошли в такое же темное здание с узкими коридорами и в первый момент опять растерянно завертели головами, не зная, куда идти. Но потом откуда-то издалека раздался приглушенный крик, и гроссгерцогиня резко повернулась в ту сторону:

— За мной! — скомандовала она, и ее звучный голос эхом прокатился по коридору, отражаясь от голых каменных стен.

Планам Мафальды найти главного врача и послушно выполнять его указания не суждено было сбыться. Эвелине ничьи указания не требовались, и слушать она никого не собиралась. Безошибочно определив, в какой келье кричали, герцогиня подбежала к ее двери, вырвала у Миранды свой шлейф и дернула на себя дверную ручку.

— Помощь нужна? — спросила она у двух монахов, склонившихся над выдвинутой на середину маленькой комнатушки кроватью. Однако ответить те не успели — Эвелина и сама уже увидела, что помощники им не помешают, и метнулась к лежащему на залитой кровью кровати мужчине.

— Куда вы?! — преградил ей дорогу один из монахов. Вернее, попытался преградить.

— Да что ж вы делаете?!! — герцогиня, даже не засучивая рукавов своего роскошного платья рванулась к истекающему кровью. — А ну дайте мне!..

Мафальда за время службы при дворе видывала всякое. Но чтобы Эвелина своей тонкой и хрупкой на вид ручкой просто отшвырнула, походя, даже без видимого напряжения, здоровенного мужика... Да в гренадеры ее надо!

А герцогиня уже была у кровати.

— Где ты тампон держишь, олух? — рявкнула она на второго монаха. — Дай сюда!

— Да вам-то куда... — запротестовал было тот.

Те слова августейшей особы, которыми она ему ответила, в военную хронику не вошли — процитировать их было никак невозможно. Камиллианец шарахнулся в сторону, а Эвелина склонилась над раненым. На миг посреди кельи возник настоящий фонтан из крови, окативший Ее Сиятельство и безнадежно испортивший ее бархатное платье. Но только на миг.

— Тут надо пережимать! — воскликнула гроссгерцогиня.

Фон Шиф обернулась к двум другим фрейлинам, в нерешительности замершим на пороге.

— Идите в другие комнаты, помогайте еще кому-нибудь, — сказала она им, — здесь и так уже слишком много медиков.

Девушки не стали спорить и скрылись в темноте коридора, а Мафальда подошла к Эвелине, готовая в любой момент прийти ей на помощь.

— Чертовы идиоты, чуть не угробили человека из-за пустячной раны, — бормотала герцогиня полчаса спустя, когда они с первой фрейлиной шли в следующую келью. Фон Шиф молчала, пребывая в шоке от своей госпожи, совсем недавно казавшейся ей, да и не только ей, абсолютно пустой женщиной. Но времени на размышления и даже на то, чтобы просто перевести дух, у нее по-прежнему не было.

— Так, здесь у нас что? — заглянула Эвелина в приоткрытую дверь, из-за которой раздавались раздраженно о чем-то спорящие голоса.

Глава XVII

Приказ явиться к командующему армией не в общем порядке, для очередного бестолкового заседания и обсуждения планов кампании, а индивидуально, не означает для простого командира, как правило, ничего хорошего. Особенно, если от бригады до того остались одни рожки да ножки, и восполнение потерь, опять же, движется ни шатко, ни валко.

Нет, Эрвин, разумеется, выслал рекрутеров по окресностям Кляйнеегерсдорфа, где его подчиненные продолжали пребывать на постое, да и из общеармейского набора ему кое-что перепадало, но, увы, было этих пополнений совершенно недостаточно (еще бы — кого романтикой походов и приключений увлечешь добровольно, когда зима на носу?), так что генерал фон Эльке насчет перспектив своего участия в дальнейшей, и без сомнения победоносной, кампании имел взгляды насквозь пессимистические.

Будь нынче мирное время, можно было бы в такой, абсолютно бесперспективной для дальнейшего карьера ситуации, взять отпуск, посетить столицу ненадолго, свидеться с Мафальдой, а затем нагрянуть в Шиф, к вящей радости маменьки и племянника — увы, но нынче даже и такой возможности Эрвин был категорически лишен. Разве что больным сказаться? Да нет, это и не смешно даже — дезертирством попахивает...

Фельдмаршал бригадного генерала в приемной долго не продержал, а когда фон Эльке проследовал к нему в кабинет, без малейших колебаний реквезированный командующим на нужды армии у градоначальника Аурумштадта, и доложился, тянуть волынку и заходить издалека, в своей привычной манере, фон Берг тоже не стал.

— Граф, вы знаете, что эрцгерцог болен? — напрямую, без обиняков и экивоков начал он.

— Да, Ваше Высокопревосходительство, я заметил, что Его Сиятельство чихает и кашляет. — несколько недоумевая подобному началу беседы ответил Эрвин.

— Чихает и кашляет, ну надо же! — фыркнул фельдмаршал. — Вы его когда последний раз-то видали, милостивый государь?

— Три дня назад, Ваше Высокопревосходительство, когда Вы мне орден вручали.

— А, так вы и ничего не знаете, выходит... — фон Берг вздохнул. — Плох он, граф, весьма плох. Жар, горячечный бред, да вкупе с тем и кашлем уже почти захлебывается. Я принял решение отстранить дивизионного генерала фон Гогенштаузена от военных действий до полного его выздоровления и направить в армейский госпиталь, для лечения.

— Понимаю, Ваше Высокопревосходительство. — чуть склонил голову фон Эльке. — Вне сомнения, он должен полностью излечиться до своей коронации.

— Ну и это тоже. — согласился фельдмаршал. — Если он чихнет так, что корона с головы свалится, это навряд ли сочтут доброй приметой. Хотя я, в первую руку, исхожу из того резона, что исполнять свои обязанности он нынче не способен. В общем, дабы не терять времени, скажу прямо: я считаю, что дивизию, на время отсутствия эрцгерцога, следует возглавить вам. Да, есть в дивизии те, кто старше вас по выслуге и опыту. Есть. Но прочие полковники да бригадиры при своем остались, а вы нынче, так сказать, "безлошадный" — вам и карты в руки. Да и эрцгерцог, если я назначу вместо него вас, не так опосля будет на меня-старика серчать, хе-хе.

— Это большая честь для меня. Кому прикажете передать командование бригадой? — Эрвин, разумеется, и не помышлял отказываться.

— Ну оставьте на кого-то из старших офицеров, на свое усмотрение. — отмахнулся фон Берг. — Я подпишу приказ.

— Но... У меня из старших офицеров остался только бригаденинтендант, а он не строевой.

— Как, совсем никого? — изумился командующий.

— Реутов и Пилипчук погибли, Нигельфар и фон Леман тяжело ранены. — ответил генерал. — При том Нигельфару отняли левую руку, и он в бригаду уже не вернется, ну а Хортманна у меня забрали сразу после Фюртена, да и не входил он в штат бригады. Единственное, майор Радек получил только лишь легкое ранение, но, Ваше Высокопревосходительство, как я знаю, ему уже выправлен патент на звание полуполковника, — он направлен вам на подпись, — и его планировалось поставить во главе Берштадского мушкетерского полка.

— Ну надо же, "как вы знаете"... — язвительно произнес фельдмаршал. — А я-то, дурак, полагал, что армией командую, и что мне же на сей счет решения принимать. Ладно...

Фон Берг взял в руку колокольчик, и позвонил.

— Вот что, голубчик. — приказал он явившемуся свитскому генералу. — Подайте-ка мне патент полуполковника на Отто Герхарда Радека из бригады фон Эльке. И еще. Приказ подготовьте о назначении его командиром берштадских мушкетер и тоже подайте.

— Это все, Ваше Высокопревосходительство?

— Нет. — желчно отозвался главнокомандующий. — Еще два приказа извольте, милостивый государь, да не затягивайте. Первый — о переформировании бригады фон Эльке. Отдельные мушкетерские баталии объединить в полк, с присвоением ему названия Кляенеегерсдорфский, и включении Берштадского полка в состав бригады. А гренадер вывести из штата и направить на восполнение потерь у "Синих волков". На время откомандирования бригадного генерала фон Эльке исполняющим обязанности командира дивизии фон Гогенштаузена, обязанности командира бригады возложить на Радека. Вот теперь все, извольте поспешать.

— Приказ на перевод генерала фон Эльке не прикажете? — спросил штабной.

— Это не надо, голубчик, это еще со вчерашнего вечера подготовлено. Идите уже, исполняйте.

* * *

Не устроить торжества по поводу победы бранденбуржского орудия гроссгерцог, разумеется, не мог, что Максимиллиана Гогенштаузена безмерно печалило. Не то, чтобы он был скупцом или противником увеселений, вовсе нет, но в условиях военной кампании, исход которой еще не был окончательно решен, такая пустопорожняя трата денег печалила его безмерно. Были организованы и торжественные приемы послам с представителями городов и дворянства, и, спустя неделю после аурумштадтской виктории, массовые гулянья, с пальбой из пушек и пусканием фейерверков. Единственное, чего государь Бранденбурга смог счастливо избегнуть — это устройство бала, поскольку гроссгерцогиня со всеми своими фрейлинами находились в монастыре Святого Торина, и каждому было ясно, что такого торжества в свое отсутствие Эвелина мужу не простит до конца дней.

Столичные модистки вновь скрипнули зубами, и помянули государыню добрым, незлобивым словом.

И вот, в то время, когда столичные жители веселились и праздновали (к огромному облегчению гроссгерцога столичный магистрат взял значительную часть расходов на себя), а в вечернем небе, к вящей радости обывателей, один за другим расцветали огненные вспышки, Максимиллиан II наконец-то удосужился дать аудиенцию министру финансов и военному министру, о которой те просили его вот уже два дня.

— Итак, господа, — гроссгерцог отвернулся от окна, через которое любовался разноцветными вспышками в небесах, — что же за неотложный и архиважный вопрос вы желали обсудить со мной? Что такого, чего не может решить без меня канцлер, произошло?

Вельможи переглянулись между собой, словно выясняя, кому же следует произнести то, что уже было меж ними обсуждено, и военный министр сделал шаг вперед.

— Государь, — с легким поклоном произнес барон Эрих фон Левински, — мы просим нас простить, это лишь организационный вопрос... Но без Вашего августейшего вмешательства он действительно не может быть разрешен.

Максимиллиан Капризный приподнял бровь, демонстрируя некоторое удивление, — напускное, скорее всего, — и жестом предложил своим посетителям присаживаться. Министры чуть помедлили, дожидаясь момента, когда гроссгерцог грузно опустится в свое кресло за рабочим столом, после чего последовали его примеру.

— И в чем же суть дела, господа? — поинтересовался монарх.

— В Ее Светлейшем Сиятельстве, сир. — ответил фон Левински.

— И что с ней не так? — нахмурился Максимиллиан, и лишь глухой не понял бы, что гроссгерцог пропустил в своей фразе слово "опять". — Эта ее блажь с госпиталем обернулась полным фиаско?

В комнате повисло его не высказанное "Я так и знал".

— О, нет, государь. — горячо поспешил заверить монарха военный министр. — Объединение военных медицинских служб на армейском уровне, централизованно, это великолепная идея, и меня удивляет лишь то, что никто не додумался до этого ранее.

— Самую лучшую идею может испортить дурное воплощение, не так ли? — кисло поинтересовался герцог. — И вы хотите сказать, что Эвелина на роль главы этого ведомства не подходит?

— Никак нет. — последовал по военному четкий и прямой ответ. — Ничего подобного у меня и в мыслях не было.

— То есть она что же... вы хотите сказать... Она справляется?!! — вот теперь изумление гроссгерцога было искренним и неподдельным.

— Настолько, насколько это вообще возможно в таком новом деле. — дипломатично ответил Левински.

— Бог мой... — протянул Максимиллиан. — Но что тогда не так?

— Государь, тут вопрос в финансах. — заметив, что властитель бранденбурга начал хмуриться, военный министр поспешил добавить. — Вернее, в процедуре их сбора, передачи и траты.

— В каком смысле? Она тратит их незнамо как и незнамо на что? — вновь в речи герцога явно можно было дослышать пропущенное им слово "опять".

— О, ни в коем случае. — вступил в беседу министр Менгегульден. Я взял на себя смелость негласно приставить к ней, и оставленных для сбора и закупок в столице фрейлинам, несколько авдиторов. Лучших, в моем ведомстве, сир, так что нажиться на... неопытности гроссгерцогини в денежных делах никому не удастся. Могу это гарантировать, государь.

— Тогда в чем же, черт возьми, дело, если все так прекрасно и хорошо? — вспылил Максимиллиан, который, определенно, ничего уже не понимал.

Министры переглянулись еще раз.

— Ордунг, государь. — тяжело вздохнул фон Левински. — Фельдмаршал фон Берг, пользуясь званием Ее Светлейшего Сиятельства в армейском Табеле о рангах, не превышая своих полномочий, утвердил ее на должность командующего-координатора медицинской службы в действующей армии. Такое утверждение, однако, может быть лишь временным.

— Разумеется временным. — фыркнул герцог. — Не могу же я позволить своей жене возиться с ранеными всю оставшуюся жизнь. Закончится война, и ей придется вернуться во дворец. А, может, она и раньше с этим наиграется.

— Однако этот временный характер ее должности создает определенные трудности при финансировании ее начинания. — не слишком уверенно ответил министр финансов.

— Так. — Максимиллиан тяжело облокотился на свой рабочий стол. — А вот с этого места поподробнее.

— Ваше Светлейшее Сиятельство, — зачастил Менгегульден, словно опасаясь, что его прервут (с учетом прозвища гроссгерцога, такое исключить было, в общем-то, нельзя), — дело в том, что финансирование полковых, бригадных и дивизионных госпиталей, закупка лекарств, перевязочного материала, жалование врачам, ассистентам и санитарам, все это ведется через соответствующие интендантские службы.

— Полковые, бригадные и дивизионные. — добавил Левински. — Из казны соответствующих подразделений.

— Это обстоятельство мне хорошо известно. — кивнул Максимиллиан.

— Но, сир, дело в том, что госпитали соответствующих уровней, хотя и передали часть своего персонала под непосредственное руководство Ее Светлейшего Сиятельства, не упразднялись, да и упразднены быть не могут. — военный министр бросил взгляд на Менгегульдена, словно призывая того продолжить.

— Соответственно, финансируя центральный армейский госпиталь они бы нарушали порядок финансовой отчетности и траты средств, что недопустимо. — лицо министра финансов выражало прямо-таки вселенскую скорбь от одной только мысли о попрании законов бухгалтерии. — Фельдмаршал фон Берг своим приказом выделил некоторые средства из общевойсковой казны, но это... не совсем верно, а при обычном порядке финансирования, например, пропорционально количеству солдат, отправленных из каждой конкретной части...

— Не продолжайте. — мрачно произнес гроссгерцог и откинулся на спинку кресла. — Это приведет к немыслимым финансовым злоупотреблениям.

— Боюсь что так, государь. — согласился Карл-Фредерик Менгегульден. — Что ставит, в свою очередь, под вопрос все начинание Ее Светлейшего Сиятельства. Пока, в большинстве своем, она тратит на солдат пожертвования и личные средства, но по мере прибытия новых раненых...

Министр финансов развел руками.

— Да уж. — Максимиллиан Капризный скрипнул зубами. — Хороши ж мы будем, если у нее с голода солдаты начнут умирать. Господа, но надо же что-то делать! Не верю, что вы явились ко мне просто рассказать все это, без готового решения!

Гроссгерцог требовательным взглядом впился в своих собеседников.

— Да, сир, вы как всегда проницательны. — ответил приободренный ходом беседы Эрих фон Левински. — Ни я, ни даже канцлер не обладаем полномочиями реформировать вооруженные силы нашей державы, но если б Вы, сир, издали указ о создании единой военной медслужбы, наподобие интендантской, где были бы прописаны порядок подчинения, взаимодействия с остальными службами и финансирования...

— Что?!! — рявкнул герцог. — Уж не желаете ли вы мне сообщить, господа, что явились ко мне без соответствующего прожекта?!!

— Как можно, Ваше Светлейшее Сиятельство? — с некоторой обидой даже произнес министр финансов, открывая свой портфель. — Мы верные Ваши слуги и заблаговременно озаботились. Вот, это совместная разработка наших ведомств.

Менгегульден положил на стол перед своим монархом толстую папку. Максимиллиан немедля открыл ее и углубился в чтение, что-то лишь просматривая, а некоторые места изучая максимально дотошно.

— Что же, господа, я готов подписать это немедленно. — полчаса спустя (время, которое оба министра провели словно на иголках) произнес он, и обмакнул перо в чернильницу. — Поясните мне лишь один момент. Звание командующего этим... Как вы назвали? Арцтваффе? Так вот, звание командующего может соответствовать как дивизионному, так и корпусному генералу. Как прикажете это понимать?

— Как возможность роста в звании, сир. — ответил военный министр. — Чтобы можно было повысить за выдающиеся заслуги, или по еще какой столь же достойной причине.

— Здраво. — согласился гроссгерцог с легкой усмешкой. — Но уж свою-то жену я вижу никак не ниже лейтенант-фельдмаршала, господа. Назовем эту должность, пожалуй, арцтмаршалом, а?

Максимиллиан с хитрой усмешкой открыл нужную страницу, и собственноручно внес соответствующую поправку.

— И пускай Эвелина попробует только не оценить такого подарка. — пробормотал он.

Глава XVIII

Несмотря на множество свечей, ярко освещавших келью, превращенную в больничную палату, она казалась очень мрачной, и Мафальда вздрогнула, переступив ее порог. Откуда-то у нее появилась уверенность, что в этой комнате недавно умер кто-то из пациентов... может быть, даже не один. Однако тот, кто лежал на столе в центре комнаты, был, без сомнения, жив. Как раз в тот момент, когда Эвелина и ее первая фрейлина вошли в келью, он сдавленно застонал. Окружавшие его монахи обернулись к герцогине и не без испуга уставились на ее перепачканное в крови платье. Один из них шагнул ей навстречу:

— Ваше сиятельство, тут вы ничем не сможете помочь, мы уже сделали все, что могли...

— Все так плохо? — на мгновение растерялась Эвелина, но затем, оглядев всех присутствующих, нахмурилась. — А кто-нибудь из врачей его осматривал? Может быть, они еще смогут?..

— Мы тоже разбираемся в медицине, ваше сия... — начал было возражать один из монахов, но гроссгерцогиня уже была рядом с лежащим на столе мужчиной и, как и полчаса назад, не собиралась никого слушать.

— Дайте-ка мне взглянуть, — потребовала она, подходя вплотную к столу.

Мафальда последовала ее примеру. Лицо лежащего на столе человека, уже не стонавшего и, похоже, потерявшего сознание, сперва показалось ей незнакомым — впрочем, она к нему особо не приглядывалась. Предыдущий день, проведенный в компании доктора Абеле, научил ее быстро осматривать раненых, не отвлекаясь на всякие посторонние мелочи. Поэтому теперь она сразу увидела уже знакомую картину: перебитую в нескольких местах ногу несчастного с торчащими во все сторону обломками костей и почерневшую кожу вокруг них.

— Видите, сделать уже ничего нельзя, — повторил монах раздраженным голосом.

Однако гроссгерцогиня, как ее фрейлина уже успела убедиться, тоже провела день накануне с большой пользой и многому научилась от других медиков.

— Что значит — нельзя?! — воскликнула она в своей обычной манере. — Ногу у него можно отнять, и тогда он выживет! Как вы сами не понимаете?.. Вы какой при этом диагнозе монах?

— С позволения Вашего Свет... — запротестовал было ее оппонент, но герцогиня тут же его перебила:

— Вижу уже, что не камиллианец! Ногу у него сможете отнять? Или мне поискать главного хирурга?

— Но...

— Времени нет спорить, иначе он точно умрет! Кость у него раздроблена и все уже почернело, вы же видите! Тут только ампутация... О! — Эвелина вдруг наклонилась еще ниже к раненому, а потом подняла удивленные глаза на фрейлину. — Мафальда, милая, я ведь знаю этого человека!

Фон Шиф и сама уже узнала умирающего и согласно кивнула:

— Это ротмистр Шиллинг, он был у вас в Лихтервинде.

— Да-да, конечно же... — судя по рассеянному взгляду, герцогиня не запомнила несколько дней гостившего у них в замке посланника, но для нее это теперь не имело особого значения. — Побудь с ним во время операции, — распорядилась она. — А я пойду узнаю, не нужна ли еще где-нибудь моя помощь...

Мафальда снова кивнула, хотя ассистировать при операции без руководства всезнающего Кальмари ей было страшновато. Впрочем, несмотря на страх, она чувствовала, что справится.

* * *

Из кельи, в которой оперировали Шиллинга, Мафальда вышла спустя час, усталая, подавленная, но готовая работать дальше. Первым делом она собиралась найти Кальмари и попросить его зайти к чудом оставшемуся в живых ротмистру: ампутацию он перенес, но был так слаб, что оставшийся с ним камиллианец не мог ручаться, что пациенту не станет еще хуже.

Некоторое время фрейлине пришлось поплутать по узким темным коридорам, лишь кое-где освещенным чадящими факелами. "И как эти монахи здесь не теряются!" — ворчала она про себя, приходя в очередной тупик и торопливо поворачивая назад. Но, в конце концов, выбранный ею коридор окончился не тупиком, а выходом в какой-то внутренний двор, и выбежав на свежий воздух Мафальда первым делом увидела Абеле, шедшего ей навстречу с двумя камиллианцами.

— Вот вы где! А я вас везде ищу! — обрадовано замахал ей рукой медик. — Вы хорошо отдохнули? — спросил он оглядывая ее темное платье и не сразу замечая на нем кровь. — Хм, вижу, вы уже успели поработать... Сильно устали?

— Да нет... не очень, — небрежно повела плечами фон Шиф и вкратце рассказала Абеле о Шиллинге. Тот, слушая ее, сосредоточенно кивал и пару раз удивленно вскинул брови.

— Я прямо сейчас к нему зайду, — кивнул он еще раз, когда фрейлина закончила. — А вы идите позавтракайте — ведь не ели сегодня, наверное, ничего? Поешьте, отдохните чуть-чуть, а потом я вас попрошу помочь мне еще в одной операции. Сможете?

— Разумеется! — заверила его Мафальда, стараясь, чтобы в ее голосе звучали исключительно деловые интонации.

— Очень хорошо, очень! — обрадовался медик, но потом его голос снова зазвучал строго. — А теперь — марш завтракать!

— Слушаюсь! — несмотря на серьезность обстановки молодая дама позволила себе чуть-чуть улыбнуться. Впрочем, Абеле вряд ли это заметил — он уже спешил к зданию, из которого она только что вышла. Там его ждал ротмистр Шиллинг и еще множество других пациентов.

Фрейлина же внезапно обнаружила, что и правда страшно голодна, и поспешила выполнить совет доктора. В трапезной было тихо, и в первый момент Мафальде показалось, что там никого нет, но потом она заметила в углу одинокую тоненькую женскую фигурку, а, приглядевшись, поняла, что это Белинда фон Фалькенхорст. Девушка сидела за столом, склонившись над тарелкой и с задумчивым видом ковыряясь в ней ложкой. Это был первый раз, когда фон Шиф видела ее одну, без пожилой компаньонки.

Услышав шаги Мафальды, девушка подняла голову и слабо улыбнулась. Фрейлина направилась к ней:

— Доброе утро, Белинда! Вас тоже сюда медики отправили?

— Тоже, да, — вздохнула юная леди и снова опустила глаза в свою тарелку с почти нетронутой кашей. Еда явно вызывала у нее не слишком приятные чувства.

Госпожа фон Шиф присела рядом с ней на длинную скамью и сочувственно вздохнула:

— Тяжело вам пришлось?

Белинда посмотрела на нее своими светлыми глазами. Они подозрительно заблестели в свете единственной свечки.

— Да, — не стала юлить девушка. — Очень. Я, наверное, не рассчитала свои силы, когда решила сюда ехать... Понимаете, мне приходилось лечить — у нас дома. Один раз отец охотился со своими друзьями и одного из них случайно подстрелили... А еще был случай — служанка на кухне обварилась кипятком. Тогда у меня все получилось, и они оба сейчас здоровы... Но здесь... все совсем по-другому.

Девушка замолчала и на мгновение зажмурилась. Ее собеседница понимающе кивнула:

— Слишком много раненых, и вы не всем смогли помочь?

— Да, — Белинда совсем низко опустила голову.

Фрейлина немного растерялась, не зная, чем можно утешить эту юную барышню, которая, как оказалось, может иногда быть и очень наивной. При этом утешить ее очень хотелось — желание, Мафальде обычно совсем не свойственное...

— Постарайтесь думать не о тех, кому вы не смогли помочь, а о тех, кто теперь поправится, благодаря вам, — посоветовала фон Шиф. — Их ведь, я уверена, гораздо больше? А без вас у них, возможно, не было бы никаких шансов...

— Да, — чуть не плача согласилась фон Фалькенхорст, — это я все понимаю! Но если бы я была сильнее, если бы всегда держала себя в руках — их все-таки было бы больше! Тех, кто не умер, я имею в виду...

Мафальда глубоко вздохнула и еще решительнее принялась переубеждать свою расстроенную собеседницу:

— А вы что же, хотите вообще никогда не уставать и не пугаться? И считаете, что все на свете зависит только от вас? Не слишком ли много вы на себя берете?

Белинда нетерпеливо взмахнула рукой, словно говоря: "И это я тоже прекрасно понимаю!" Вслух она, впрочем, продолжила говорить все тем же безупречно-вежливым, хоть и расстроенным тоном:

— Вы правы, госпожа фон Шиф, нельзя брать на себя слишком много, но что делать, если ты действительно многое умеешь и можешь помочь людям? Разве не нужно в этом случае использовать свое умение как можно больше?

"Что же ты такого умеешь, чего не умею я и все остальные? — удивилась про себя Мафальда. — И как ты умудрилась всему этому научиться всего за два несчастных случая?"

Однако начать выведывать у Белинды ее секреты фрейлина не успела. В трапезную вошли еще несколько человек в монашеских рясах, и обе женщины обернулись на их голоса. Один из вошедших, самый старший, но больше ничем не выделявшийся среди остальных, подошел к столу, и сразу два его спутника поспешили отодвинуть для него стул. Распознать в нем главного человека в монастыре Мафальде не составило труда.

— Здравствуйте, отец настоятель! — встала она и сделала ему реверанс.

— Здравствуйте... — пожилой монах поднял на нее глаза и тоже привстал, но сразу же снова устало опустился на стул. Вид у него был совершенно измученный — как и у всех остальных, кто находился в монастыре.

Белинда вскочила и сделала реверанс вслед за Мафальдой. Настоятель приветливо кивнул ей, но затем снова перевел взгляд на фон Шиф:

— Я вас видел вчера вместе с ее сиятельством гроссгерцогиней... но не успел ее поприветствовать, спешил очень. Сами понимаете...

Фрейлина сочувственно вздохнула — она слышала от доктора Кальмари, что настоятель тоже всю ночь и весь предшествующий день занимался ранеными, и помогавшие ему камиллианцы чуть ли не силой уводили его отдохнуть или поесть. Мафальда покосилась на монахов, пришедших вместе с настоятелем: они направились в сторону кухни, о чем-то негромко переговариваясь. Один оглянулся на своего предводителя, словно опасаясь, как бы он не воспользовался моментом и не удрал на очередную операцию.

— Дочь моя, вы ведь главная фрейлина ее сиятельства, я правильно понимаю? — спросил, тем временем, настоятель у Мафадьды. Та с гордостью выпрямилась:

— Да, Мафальда фон Шиф, к услугам вашего преподобия.

— Дочь моя, раз уж мы с вами здесь встретились, могу я попросить вас передать кое-что Ее Сиятельству? — попросил старый камиллианец. — А то, боюсь, потом я опять буду слишком занят, да и ваша госпожа тоже...

Белинда отступила назад и уселась за соседний стол — он, впрочем, был достаточно близко, чтобы она могла услышать, о чем будет говорить глава монастыря.

— Конечно, я все передам герцогине, — пообещала фрейлина и, почти уверенная, о чем сейчас пойдет разговор, добавила. — Вас беспокоит, что некоторые наши дамы... слишком вызывающе одеваются?

Уточнять, что самой нарядной из этих дам была гроссгероцогиня собственной персоной, фон Шиф, естественно, не стала.

Настоятель уставился на нее удивленным взглядом. Судя по всему, о платьях поселившихся в монастыре женщин он вообще не думал — а если бы и обратил на них внимание, то в самую последнюю очередь.

— Нет, речь совсем не об этом, — устало усмехнулся он. — Можете мне поверить сударыня, но моим парням сейчас не до разглядывания ваших нарядов!

— Ох, я не имела в виду... — смутилась фрейлина, но ее собеседник нетерпеливо взмахнул рукой:

— Ерунда это все! А проблема в другом: если наш монастырь и дальше будет служить госпиталем, то скоро в нем не останется свободного места. Его и сейчас уже не хватает, и если будут еще сражения... если сюда будут привозить новых раненых, нам негде будет их разместить. У нас осталось еще одна хозяйственная постройка, но ее хватит человек на двадцать максимум... А что делать дальше, я не знаю. Ближайшая деревня отсюда слишком далеко, и пока мои ребята будут ездить туда и обратно, половина пациентов помощи не дождется.

— Да, и правда... — Мафальда попыталась хотя бы примерно вспомнить, сколько раненых видела за эти два дня. Несколько десятков, не меньше... Но она побывала только в двух монастырских зданиях, а сколько их здесь еще?

— В общем, мне бы хотелось обсудить с государыней, как быть в этой ситуации, — сказал настоятель. — Может быть, она устроит еще один госпиталь в деревне и наберет туда других медиков?

— Я сейчас ее найду и передам ваши слова, — кивнула фон Шиф. — Скажите только, где мне потом найти вас?

Глава обители вновь посмотрел на нее усталым взглядом. Подошедший монах поставил перед ним тарелку с кашей, и старый камиллианец тяжело вздохнул:

— Если бы я сам это знал! Спросите кого-нибудь из братии — они подскажут, где меня искать.

— Так и сделаю! — фрейлина вновь сделала реверанс и отступила от стола, пропуская туда монахов с тарелками и ложками. Вместе с Белиндой она вернулась за свой стол в углу и принялась торопливо доедать давно остывший обед. Девушка тоже немного поковырялась в своей тарелке, но почти ничего не съела. Мафальда укоризненно покачала головой, про себя радуясь, что у нее есть предлог продолжить разговор с этой милой барышней:

— Дорогая моя, от того, что вы будете голодать, наши пациенты не выздоровеют. А вам не хватит сил, чтобы оказывать им помощь. Съешьте-ка хоть немного!

Фон Фалькенхорст через силу улыбнулась:

— Давно меня не уговаривали поесть!

Однако она все-таки проглотила несколько ложек каши, и фрейлина удовлетворенно кивнула:

— Так-то лучше! Пойдем теперь поищем Ее Сиятельство.

Девушка поднялась из-за стола:

— Мне бы надо найти госпожу Люсинду...

— Вот и поищем их обеих, — фон Шиф направилась к выходу, и ее юная собеседница заспешила следом.

Времени на то, чтобы вести долгую беседу и постепенно подводить девушку к нудной теме, у Мафальды не было, так что, когда они вышли во двор, она сразу перешла к делу:

— Белинда, если вы знаете какие-нибудь знахарские рецепты, расскажите их врачам и монахам. Вдруг они этого не знают, а кому-то из раненых помогут именно ваши способы!

— А мы с госпожой Люсиндой уже все, что знали, рассказали, — отозвалась Белинда. — В первый же день. Но доктор Филипп почти все и так знал. Для него только один наш фамильный рецепт оказался новым.

— Фамильный? — удивилась фон Шиф. — У вас в семье кто-то был врачом?

— Не то, чтобы врачом... — начала отвечать девушка, но закончить фразу ей, к великой досаде фрейлины, не удалось — позади них раздался звонкий голос герцогини:

— Мафальда, а я тебя ищу! Как там фон Шиллинг, расскажи скорее!

— Шиллинга прооперировали, и он жив, — отозвалась фон Шиф, оборачиваясь. — В его положении это уже повод для оптимизма.

— — Да, действительно... — вздохнула Эвелина. — Но надежда на лучшее есть?

— Медики говорят, что да, — заверила ее фрейлина. — Я еще к нему зайду, узнаю, как он...

— С вашего позволения, — Белинда сделала реверанс и отступила назад, явно собираясь отправиться на поиски своей компаньонки. Гроссгерцогиня величественно кивнула ей и снова повернулась к Мафальде:

— Мы с местными прооперировали еще двоих. А сейчас я бы хотела зайти в палаты для легко раненных. Пойдешь со мной?

— А отдохнуть вы сперва не желаете? — поинтересовалась фрейлина.

— Успею еще отдохнуть — в мирное время! — задорно тряхнула головой ее госпожа.

— Тогда давайте хоть на минутку к вам зайдем, я вам прическу в порядок приведу, — предложила фон Шиф, рассудив, что Эвелине все-таки не помешает хотя бы немного посидеть.

С этим Ее Сиятельство спорить не стала, и они с Мафальдой заспешили в отведенную ей келью, чуть более просторную, чем другие.

— С вами хотел поговорить настоятель, — начала фон Шиф, ловко пряча выбившиеся из прически Эвелины пряди волос. Та, слушая ее рассказ о нехватке места, сосредоточенно нахмурилась:

— Да, с этим надо что-то делать! Надеюсь, у отца настоятеля есть какие-нибудь мысли по этому поводу... Но сначала давай все-таки навестим наших солдат. Мне надо найти Франца — и высказать ему все, что я о нем думаю!

Она поднялась со стула, осторожно ощупала свою прическу, пытаясь без зеркала понять, хорошо ли выглядят ее волосы, а потом набросила на плечи длинную темно-синюю бархатную накидку, скрыв под ней измятое и перепачканное кровью платье — переодеваться было слишком долго, да и бессмысленно. Новый наряд тоже быстро пришел бы в негодность.

— Может, все-таки пообедаете сначала? — в последний раз предложила фон Шиф, тоже закутываясь в накидку.

— Сперва заглянем к легко раненным — а потом я и пообедаю, и отдохну, — решительно покачала головой герцогиня. — Они ведь наверняка уже знают, что я здесь. Если я их не навещу и не скажу им хотя бы пару слов, не пожелаю выздоровления — они же решат, что я о них не подумала, что мне все равно...

— Ну что вы, никому из ваших подданных и в голову такое не придет! — с жаром возразила Мафальда. — Они знают, что вы их любите, и понимают, что здесь вы заняты с теми, кому больше нужна помощь.

— Все равно, я обязана нанести им хотя бы короткий визит! — стояла на своем Эвелина, и ее любимице не оставалось ничего другого, кроме как снова составить ей компанию.

В том строении, где разместили не очень серьезно пострадавших, стояла совсем иная, гораздо менее мрачная, а местами даже веселая атмосфера. Еще в коридоре герцогиня с фрейлиной услышали доносящиеся из-за приоткрытых дверей громкие голоса, а потом и звонкий смех. Женщины направились к одной из дверей, и разговор находившихся за ней людей стал слышен отчетливее.

— ...и все-таки лучше бы нас в женском монастыре разместили! — воскликнул кто-то из пациентов, и в ответ послышался новый взрыв хохота.

Развить эту мысль весельчаку однако не удалось — Мафальда потянула на себя дверь, открыла ее чуть шире и, не заглядывая внутрь, громко объявила:

— Господа, вас желает видеть Ее Светлейшее Сиятельство!

Из-за двери послышалась приглушенная возня и громкое перешептывание: обитатели кельи поспешно пытались привести свое временное жилище в подобающий для визита правительницы вид. Эвелина с Мафальдой выждали около минуты, давая им такую возможность, после чего с торжественными лицами вошли внутрь.

Коек в келье было шесть, но людей — не меньше десятка: как видно, сюда пришли "в гости" пациенты" из соседних комнат. Среди них началось еще более сильное замешательство. Часть из них, сидевшие на койках, поспешили встать, кривясь от боли и тихо кряхтя, двое лежавших в постели заерзали, словно пытаясь вытянуться по стойке "Смирно!" в горизонтальном положении, а еще одна фигура, занимавшая кровать в самом дальнем от двери углу, торопливо накрылась одеялом с головой. Разглядеть его лицо Эвелина и Мафальда не успели, но темные вьющиеся волосы этого человека сразу показались им очень знакомыми.

— Пожалуйста, не вставайте! Лягте обратно! — воскликнула Эвелина, оглядывая келью и улыбаясь каждому пациенту. — Я здесь нахожусь не как гросс-героцогиня, а как сестра милосердия!

Один из лежащих молодых солдат чуть слышно хмыкнул, но сидевший на краю его койки военный постарше поспешно кашлянул и объявил в полный голос:

— Для нас это очень большая честь, ваше Светлейшее Сиятельство!

Герцогиня ответила его очаровательной улыбкой и направилась к койке в углу, хозяин которой лежал под одеялом неподвижно и, казалось, пытался притвориться мертвым.

— Здравствуй, дорогой паж фон Айс! — громко сказала Эвелина, останавливаясь рядом с койкой и с трудом сдерживая улыбку.

— Теперь, если не ошибаюсь, юнкер фон Айс, — подсказала ей тоже подошедшая к Францу Мафальда.

— Ах да, юнкер... — рассеянно повторила ее госпожа. — Ну же, Франц, вылезай! Неужели я страшнее, чем пули и снаряды?

За спиной у нее послышались сдавленные смешки, но гроссгерцогиня пропустила их мимо ушей.

Франц медленно высунул из-под одеяла голову. Весь несчастный вид юноши говорил о том, что Ее Сиятельство для него и правда была гораздо страшнее противника на поле боя.

— Лежи, не вставай! — повторила Эвелина. — Я не собираюсь тебя ругать — это и так сделают твои родные, когда ты вернешься домой. Расскажи, как ты себя чувствуешь?

— Ваше Сиятельство... хорошо, — пробормотал молодой человек и начал приподниматься, собираясь хотя бы сесть, раз уж поприветствовать правительницу стоя ему не разрешили. — На самом деле я... ох!

Сесть и выпрямиться, опираясь только на левую руку, у Франца не получилось — он машинально попытался помочь себе правой, и, не удержавшись, скривился от боли. Лицо его, до этого раскрасневшееся от волнения, мгновенно побелело.

— Франц, ну что же ты так неосторожно! — ахнула Эвелина и наклонилась, чтобы поддержать молодого человека. Смешки, доносившиеся с остальных коек, стали звучать более явственно.

— Сейчас этот ребенок в обморок от восторга хлопнется, — довольно громко прошептал кто-то из солдат.

"Нет, он уже не ребенок!" — мысленно возразила ему Мафальда, тоже протянувшая руку, чтобы помочь Айсу сесть. Внешне юноша почти не изменился с тех пор, как они расстались в темном и холодном ночном коридоре замка, однако фрейлина видела, что теперь перед ней сидит совсем другой человек — взрослый и многое переживший. Лицо его осталось все таким же юным, пятнадцатилетним, но глаза были старше, намного старше...

Фрейлина грустно вздохнула, мысленно попрощавшись с тем наивным пажом, которого когда-то знала. Эвелина же не заметила никаких изменений в молодом человеке — для нее он по-прежнему был "милым ребенком". Она укоризненно покачала она головой и ловким движением взяла Франца за пострадавшую руку:

— Мне говорили, у тебя ключица сломана? Надо руку тебе подвязать, а то вовек не срастется...

Айс снова залился краской:

— Да у меня был тут где-то бинт, сейчас найду...

— Подожди, я сейчас все сделаю! Вот только бинтов мы с собой не взяли... — герцогиня оглянулась на фрейлину, а потом сунула руку под накидку и торопливо отцепила от своего платья алую орденскую ленту. — Отлично, вот чем мы тебя перевяжем! Носи и не снимай.

Щеки Франца стали еще краснее и по яркости сравнялись с шелковой лентой. Мафальда закатила глаза. "Теперь у Франца будет новая проблема, — промелькнула у нее озорная мысль. — С одной стороны, он наверняка будет рваться снова в бой и захочет поскорее всем доказать, что уже здоров. Но с другой — ему же захочется как можно дольше ходить с этой ленточкой!"

Глава XIX

— А вот во в`гемена ге`гцога Ма`гиуса вы, mon ami, могли бы пот`гребовать себе в суп`гуги его дочь, как наг`гаду. — ухмыльнулся в усы фон Лёве. — Подвиг-то, как не к`гути, с`гавнимый совершили.

— Скажете тоже, Юстас. — насмешливо фыркнул фон Эльке. — При всем моем добром к кузену Эдвину отношении, жениться я на нем не желаю.

— З`гя, Э`гвин, за него дадут большое п`гиданное. — майор уже откровенно потешался над другом, хотя тот в долгу не оставался.

— Мы с ним слишком близкие родственники. — отмахнулся юный генерал.

— Г`гафа Леона`гда это не остановило.

— Так его избранница и не носила усов. — парировал Эрвин.

— Ах, значит и мне ничего не светит? — притворно опечалился гусар, вызвав тем самым громкий хохот присутствующих господ офицеров.

— Смените имя на Инессу, и я рассмотрю вашу кандидатуру. — невозмутимо ответствовал фон Эльке. — В порядке исключения.

Инесса... Дочь Мариуса Гогенштаузена, сказание об их любви с графом фон Эльке было известно в Бранденбурге, пожалуй, каждому. За те полторы сотни лет, что прошли с момента их свадьбы, подробности этой истории кто только не приукрашивал и не досочинял. Нынче она проходила по тем же пунктам, что и "Неистовый Роланд" или "Тристан и Изольда", и, конечно же, о тех трудностях, что стояли на пути предка Эрвина, в ней предпочитали не упоминать.

Однако в семействе фон Эльке ее принято было знать такой, какова она была на самом деле.

Шла Сорокалетняя война, особо несчастливая для Аллюстрии но заставившая умыться кровью и всю остальную Европу. Гремели орудия на земле, озаряли вспышками своих залпов моря, армии сходились в кровопролитных сражениях, дабы уже через месяц, благодаря хитросплетениям дипломатии, выступить в качестве союзников. Тяжелые времена, когда хоть какой-то гарантией соблюдения обязательств мог быть только династический брак. А незамужних принцесс на всех, как водится, не хватало. Таких принцесс, что состояли в прямом родстве с правителями — сестер и дочерей, разумеется, а не племянниц там всяких, двоюродных сестер и прочей воды на киселе.

Вот в Бранденбурге такая была. Одна. Сестра рано осиротевшего гроссгерцога Мариуса, Инесса. Ну кто отдаст ее в такой ситуации за простого графа? Ладно, даже не простого — род фон Эльке всего чуть более чем за столетие до этого выделился из правящей бранденбуржской династии, — но все равно. Это ж такая была карта в дипломатических раскладах! А то что любит юную эрцгерцогиню граф, и она ему отвечает взаимностью... Да кому это интересно? Мало ли в стране генералов?

И не было б у Леонарда с Инессой счастья, да несчастье помогло. Покуда непобедимый фельдмаршал Дерфлингер громил врагов Бранденбурга на западе, в герцогство вторглась армия шведского короля Карла XI Виттельсбаха. Вот только недавно "вечный мир" с ними заключали, а уже сегодня армия Вольмара Врангеля наступают с севера, и того гляди столицу захватят. А из войск — одна ландсмилиция под рукой, а из старших командиров — один гроссгерцог шестнадцати лет от роду. Ну и зауряд-генерал фон Эльке, который ту самую ландсмилицию и комплектовал, и обучал.

В семейном предании говорилось, что Мариус тогда сказал своему генералу-кузену: "Не дайте шведам взять Бранденбург, и я отдам сестру за вас". После чего отец Эрвина делал задумчивую паузу в повествовании, и негромко резюмировал — "Чего ради любимой женщины не сделаешь? Пришлось графу Леонарду надавать шведам по шее. А там и свадьбу сыграли".

Но это, конечно, так, детская сказочка для внутрисемейного пользования. А вот если покопаться в архивах, то можно (и Эрвин это сделал) прочитать прелюбопытную переписку между графом Леонардом, герцогом Мариусом и Гансом-Георгом фон Дерфлингером. Очень не хотелось гроссгерцогу обещание исполнять, очень... Только фельдмаршал на сторону зауряд-генерала встал, ибо "никто Вас, государь, за язык не тянул — генерал фон Эльке, командир знающий и грамотный, и несть сомнения, что Врангеля бы побил в любом случае, лишь своим долгом понукаемый. Слово же монаршие надобно держать, иначе все офицеры поразбегутся". На себя намекал, конечно, отчего век свой в Пруссии и пришлось доживать. Не простил его Мариус, да и шурина до конца дней своих не жаловал.

— Нет, господа, вы это слыхали? — обратился фон Лёве к присутствующим. — То нашему командующему мои усы не го`газды, то имя!

Офицерское собрание, расположившееся в ратуше заштатного городишки, единодушно выразило свое сочувствие майору и предложило в кандидатуры жениха нескольких других генералов — посговорчивее.

Дивизия эрцгерцога, временно возглавляемая фон Эльке, и приданные ей гвардейские полки ожидаемо оказалась в основной массе армии Великого герцогства, не совсем уж в тылах, но и далеко не в авангарде, вследствие чего заботы у юного генерала сводились лишь к устроению маршей и снабжению вверенных войск. Никаких тебе стычек, схваток, даже малюсеньких сражений — ничего этого не было в помине и в ближайшее время не ожидалось. Строго говоря, свое нынешнее назначение Эрвин почитал чистейшей синекурой, прекратиться которая должна была триумфальным вступлением в столицу Поммерании — событием, близость которого была уже не за горами, и спорным оставался лишь один момент: кто же первым успеет взять ключи от Штеттина, бранденбуржцы, или голштинцы?

Однако, как это всегда и случается, близость триумфа вовсе не означает неизбежность его наступления.

* * *

— Это точная и проверенная информация? — требовательно вопросил Максимиллиан Капризный канцлера.

— Да, сир, боюсь что так. — ответил Уве фон Адельман. — Шведский флот уже вышел в море.

— Кажется брат наш, Густав Адольф, выжил из ума. — задумчиво произнес гроссгерцог. — Странно, вроде бы и не на старости лет. Сколько ему нынче? Двадцать два?

— Двадцать три года, государь. — ответил канцлер.

— Вот и я говорю, рановато в маразм впадать. — резюмировал Максимиллиан. — Он хоть понимает, что его действия — это большая война? Не династический спор, не межевая стычка за пару городков, а большой передел пирога!

— Полагаю, государь, что он это полностью осознает. — произнес фон Адельман. — Однако тут имеется целый ряд обстоятельств, которые скорее подталкивают его к такому шагу, нежели препятствуют его планам. Первое, как наверняка помнит Ваше Светлейшее Сиятельство, вся Поммерания некогда была под рукой шведов, и этого обстоятельства в Стокгольме не забыли. Разумеется, сам сесть на княжеский трон король Густав не решится, такого поступка не поймет никто в Европе, но стать протектором... Отчего и нет? Шведский Висмар ничуть не хуже подходит для того, чтобы диктовать волю померанцам, чем Штеттин.

— Висмар... — Максимиллиан скривился. — Он же пытался его заложить в прошлом году, не так ли?

— Вы совершенно правы, сир. — канцлер склонил голову в знак согласия. — Король Густав желает стабилизировать шведскую крону, а для этого ему нужны деньги, и много. Их можно получить разными путями. Например — отнять у датчан зундскую пошлину. Сконе, да и Норвегия тоже, некогда были шведскими же. Собственно, не только они.

— Гольштейн. — мрачно ответил герцог. — Вы про него?

— Да, государь. Его дед происходил из правящего дома герцогства, а женитьба короля на Фредерике Баденской лишь упрочает его претензии на титул электора.

— И он что же, хочет у Дании оттяпать все, кроме самой Дании? — иронично поинтересовался гроссгерцог.

— Чего он желает, мне, боюсь, неведомо. — почтительно произнес фон Адельман. — Однако шведский посол в Копенгагене уже наверняка озвучил ноту, где требует прекратить всякое вмешательство в дела Поммерании. Не сомневаюсь, она составлена в таком тоне, что принять хоть одно условие — это потерять лицо.

— Так-так. — Максимиллиан Капризный побарабанил пальцами по столешнице. — Еще один любитель зимой повоевать на наши головы. Договориться мы с ним не сможем? Висмар тот же взять в залог, к примеру?

— Боюсь, наша казна сейчас к такому решению проблемы не располагает. — сокрушенно ответил канцлер.

— Как всегда — пуста. Я уже начинаю к этому привыкать. — невесело усмехнулся бранденбуржский герцог.

— Возможно, поддержи мы шведские устремления в Сконе...

— Ну вы еще предложите в придачу сосватать Густаву и Гольштейн, фон Адельман. — Максимиллиан фыркнул. — Да меня супруга заживо съест, без чеснока и соли! А и знаете, а и черт с ними, со шведами! Война, ну так и война! Заодно и Висмар заберем, причем бесплатно.

— Сир, при всем моем уважении к Вашему августейшему тестю — я вовсе не убежден в успехе датского флота против шведского. Я не убежден, что датчане вообще будут препятствовать переброске солдат в Поммеранию.

— Да дураком надо быть, чтобы препятствовать. Больше шведских штыков в Поммерании — меньше в Сконе.

— Но при этом условии ход кампании... непредсказуем. — подал голос молчавший доселе военный министр.

— Понимаю, фон Левински. — неожиданно покладисто ответил герцог, и, выдержав паузу, добавил. — Но вот это уж ваша с фон Бергом головная боль. Готовьтесь. А я покуда попробую еще одного союзника нам организовать. Что там наши "отважные" пруссаки, фон Адельман?

* * *

Чем дольше длилась осень, тем менее проходимыми становились дороги. Дожди слякоть и грязь, раскисшие тракты заставили забуксовать, завязнуть (и в буквальном смысле тоже) наступательный порыв бранденбуржской армии. Все большаки по пути следования солдат гроссгерцога Максимилиана стояли забитые сидящими по самые ступицы повозками, телегами, фургонами и артиллерийскими упряжками, которые солдатам приходилось обходить глухими окольными тропами, а то и вовсе по бездорожью. Авангард, словно пробка в бутылочном горлышке, намертво застрял на обильно политых дождями трактах и попросту не давал двинуться основным силам, настигнуть и добить Кабюшо.

Померанский маршал, разумеется, не мог этим не воспользоваться и, хоть и сталкивался с теми же сложностями, что и фон Берг, упорно стягивал свои силы в единый кулак, намереваясь уж на границе-то всяко остановить неприятеля. Отлично осознавая, что никакое продвижение бранденбуржцев далее скоро станет категорически невозможным он вполне мог бы удовольствоваться и этим — целью кампании было лишь признание права на корону малолетнего князя, а никак не чей-то там разгром. Нет, умудрись Кабюшо его учинить, это было бы великолепно, но, увы, не смог — значит не смог.

Стремясь завладеть инициативой померанский маршал уже начал разворачивать арьергардные части назад, занимать деревни и местечки, надеясь перехватить и разгромить передовые части Великого герцогства, в то время как из всего бранденбуржского авангарда темп марша смог выдержать лишь Третий мушкетерский полк Дойч-Кроне. Сформированный незадолго до начала войны, он не мог похвастаться ни какой-то особой выучкой личного состава, ни грамотными офицерами, и в боестолкновениях, будучи в "вечном" арьергарде у Ольмюца до сей поры не участвовал. Единственное что в нем было хорошо, это его свежесть: благодаря всем вышеперечисленным обстоятельствам (а равно дурному рвению собственного полкового командира) мушкетеры развили изрядный темп марша и напрочь оторвались от основных сил. Лишь обнаружив себя в полном одиночестве, без всяческого контакта с прочими частями, разогнавшийся полковник остановился прямо в чистом поле, оседлал вершину небольшого холмика в стороне от дороги и принялся ждать дальнейших распоряжений от командования.

Командование, когда дойче-кронские мушкетеры все же сыскались, решило оные распоряжения отдать лично. Маршал фон Берг, невзирая на холод и собственный возраст носившийся вместе со штабом вдоль всего авангарда, нагрянул на позицию крылоногих пехотинцев, и едва только начал устраивать разнос, как из-за лесочка, отрезая командующего армией от самой, собственно, армии.

— Четыре, кхе-кхе, баталии. — произнес маршал, разглядывая в подзорную трубу начавшего перестраиваться к бою неприятеля.

— Две тысячи штыков! — пораженно ахнул кто-то из свитских.

— Да как бы и не поболее того... — командующий пожевал губами. — Кугельман, у вас сколько человек в строю?

— Одна тысяча сто восемнадцать человек, ваше высокопревосходительство! — отрапортовал командир дойче-кронцев.

— И со мной, не считая штабных, полуэскадрон конных егерей. Небогато. — резюмировал фон Берг.

— Герр фельдмаршал! — воскликнул полковник Кугельман. — Ваша жизнь слишком ценна для всего Бранденбурга, а у неприятеля отсутствует конница. Поспешите объездной дорогой, а мы прикроем ваше отступление!

Престарелый командующий покосился на узкую тропинку-переросток, каковую мушкетер прочил ему для ретирады и поморщился.

— У вас необстрелянные новобранцы в полку, сударь мой, а супостат силы имеет против ваших вдвое. Ждите парламентера, будут предлагать капитуляцию на почетных условиях. — фон Берг позволил себе мрачную усмешку. — Вон, уже с белым платком кто-то впереди фрунта вышагивает.

— Мы продержимся столько, сколько сможем. — ответил полковник, упрямо наклонив голову.

— Ну так и я труса завсегда успею отпраздновать. — желчно отозвался фельдмаршал. — Не говоря уж о том, что блуждания маленького отряда имеют шансы закончиться большим конфузом. Мы, голубчик, иначе сделаем, да-с, совсем по-другому...

Чуть более чем полчаса спустя парламентер — моложавый подтянутый мужчина с эполетами пехотного капитана, — под караулом и с завязанными глазами проведенный через порядки дойче-кронцев предстал перед сидящим на барабане полковником Кугельманом.

— Снимите с него повязку. — негромко приказал командир мушкетеров.

Померанец моргнул несколько раз, фокусируя взгляд, а затем с любезной улыбкой представился:

— Капитан фон Риттерхельм, честь имею. Герр полковник, от имени бригадного генерала фон Липпенспальте имею честь предложить вам и вашим солдатам капитуляцию на почетных условиях. Мы превосходим вас числом более чем в два раза, урона вашей чести не будет. Все офицеры, с оружием, будут отпущены домой под честное слово. Рядовой и сержантский состав сложит оружие, но сможет проследовать до лагеря военнопленных сохранив знамя. Это хорошее предложение, герр полковник. Соглашайтесь, к чему попусту проливать кровь в безнадежной ситуации?

— Не могу с вами спорить, герр капитан, гибель в безнадежной схватке никого не вдохновляет, поэтому предлагаю вам выслушать встречное предложение. — спокойно ответил Кугельман.

— И какое же вы выдвинете предложение? — фон Риттерхельм иронично изогнул бровь.

— О, что вы. Не я. — полковник взглядом и легким кивком головы указал куда-то за спину своему собеседнику.

Капитан неторопливо повернулся, и замер, словно громом пораженный. Прямо перед ним, верхами, с развевающимися на ветру перьями и плюмажами на треуголках находилось с пару дюжин старших офицеров во главе с человеком, не узнать которого — хотя бы и по фельдмаршальским эполетам, — фон Риттерхельм не мог.

— Я — Йоахим фон Берг, главнокомандующий армией Великого герцогства Бранденбург. — старческим, но полным внутренней силы голосом произнес этот человек. — Вы находитесь в центре наших порядков и окружены со всех сторон. Требую, чтобы вы сдались — немедленно и без каких-либо условий, — иначе мы вас атакуем, и тогда пощады не будет никому!

* * *

— Юстас, а мы ведь эдак скоро без личного состава останемся. — задумчиво обратился фон Эльке к своему товарищу. — Теперь вот, изволите видеть, и фон Лемке с пневмонией свалился... Извольте принимать командование полком.

— Вот уж печали не было. — фон Лёве покривился.

— Друг мой, вам я доверяю, на вас могу положиться, так что оставьте уж капризы до мирного времени. — генерал тяжело оперся на походный столик и мрачным взором вперился в ландскарту. — Собственно, я еще и посоветоваться с вами хотел.

— Посоветоваться можно. — барон хмыкнул в усы. — Должность советчика тем и хо`гоша, что ответственности за п`гинятые `гешения он не несет никакой.

— Ну полно вам ерничать да хорохориться. — вздохнул Эрвин. — Все вымотаны, все устали — я тоже. Вот, посмотрите: мы сейчас находимся на правом фланге основных сил армии. Как бы героически наш маршал не брал в плен вражеские передовые отряды, авангард встал на дорогах намертво и продвижение наше напоминает стремительный бросок улитки.

— Ей-богу, хо`гошо сказано! — хохотнул майор "Серых соколов". — Я, однако, не вижу способа уско`гить наши ма`гши не `газогнав собственного аванга`гда. Вот, если только... Э`гвин, вы хотите сделать к`гюк по ста`гому шляху?

Палец гусара скользнул по карте, следуя изгибам заброшенной, порядком заросшей дороги.

— Я посылал в том направлении несколько пикетов. Как минимум в начальной стадии дорога вполне проходима, и не разбита повозками к тому же. Армию таким путем, конечно, не провести, а вот дивизию-две вполне возможно.

— Более глубокую конную `газведку п`говести все же надобно... — задумчиво ответил Юстас. — Если после вот этой вот `газвилки севе`гная п`госека за`госла, то нам, воленс-неволенс, п`гидется б`гать восточнее... Ба! Да этак мы и вовсе к Штеттину можем выйти незамеченными! Но, Э`гвин, дружочек, это же будет невиданное самоуп`гавство!

— Ну, на то, что нам никто не преградит дороги до самой столицы Померании я бы расчитывать не стал, да и крюк выходит изрядный — нам может попросту не хватить припасов. А вот выйти навстречу Кабюшо вместе с авангардом — это, мыслю, недурная идея.

— Хо`гошо, я немедленно `гаспо`гяжусь насчет `гекогносци`говки. — лейб-гвардеец развернулся и направился к выходу из генеральской палатки. — Отчаянная вы, д`гуг мой, голова. Вас фон Бе`гг с пот`гохами съест, коли что не так пойдет.

Глава XX

— Ах, господин Копфштюк, я даже и не знаю, что бы мы без вас делали. — тепло произнесла Мафальда. — Вы даже не представляете, какую признательность к вам испытывает Ее Светлейшее Сиятельство.

Неутомимый градоначальник Кляйнеегерсдорфа и впрямь в последние дни был неоценимым помощником в начинании гроссгерцогини. Благодаря его напору, подкрепленному патентом капитана ландсмилиции, деловитости и неугомонности удалось не только организовать поставки всего необходимого в госпиталь — и не из одного лишь возглавляемого им городка, но и из других, более удаленных — но и увеличить врачебный штат, а так же организовать лечение легкораненых солдат и офицеров в окрестных городах, деревнях и поместьях. Первые организованные им обозы уже отправились развозить не нуждающихся в строгом врачебном присмотре, разгружая монастырь и освобождая места для тяжелораненых и изрядно хворых, поток которых все не иссякал и не иссякал.

При этом он еще и умудрялся способствовать переформированию бригады фон Эльке в Кляйнеегерсдорфский полк.

— Пустое, фрау фон Шиф. — отозвался бургомистр. — Это мой долг. Я лишь зашел сказать, что следующий обоз будет готов к отправлению сразу же после обеда. Телег немного, на полсотни солдат, но, некоторые помещики прислали свои экипажи, и надеются, что часть офицеров окажет им честь и погостит в их имениях до выздоровления.

— Скольких конкретно мы сможем к ним направить? — деловито поинтересовалась Мафальда.

За неимением у Эвелины собственных штаба и канцелярии организовывать нечто подобное, контролирующее поставки, расходы и переписку, пришлось камер-фрейлине гроссгерцогини. Это отнимало уйму сил и уменьшало время, которое фон Шиф могла провести, облегчая участь страдальцев, но пустить все на самотек — а уж тем паче уступить эту обязанность кому-то еще из фрейлин — она никак не могла. И если с вопросами трат разобраться удавалось довольно легко, благодаря нескольким как-то незаметно, еще в столице, прибившимся к Эвелине авдиторам, то все прочее слаживалось невообразимыми усилиями, и еще неизвестно чем бы закончилось, кабы не добровольно предложивший свои услуги Копфштюк.

Выслушав ответ бургомистра Мафальда повернулась к помогавшей ей с бумагами Миранде, и попросила ту разузнать у тех из офицеров, что был ранен достаточно легко, чтобы не заплохеть в дороге, кто готов отправиться немедленно.

— А вас я все же попрошу дождаться Ее Светлейшее Сиятельство, — повернулась первая фрейлина к градоначальнику Кляйнеегерсдорфа. — Она лично хотела выразить вам свою благодарность.

— Я верный ее слуга. — Копфштюк отвесил церемонный поклон.

Эвелина, проводившая совещание с настоятелем и доктором Кальмари, ждать себя долго не заставила — камер-фрейлина едва успела перемолвиться с бургомистром несколькими вежливыми фразами, как на пороге появилась гроссгерцогиня.

— Боже, да это же милейший герр Эмиль! — воскликнула она. — Молчите-молчите, все знаю, я встретила в коридоре Миранду. Вы знаете, она такая болтушка!

Мафальда, казалось уже ко всему привыкшая за время службы своей госпоже, с трудом удержалась от ехидной ухмылки. Герцогиня же продолжала щебетать:

— Подойдите ко мне, я вас обниму, мой дорогой.

С выражением высочайшей признательности, впрочем, пришлось повременить, поскольку не успел мобилизованный бургомистр и шага сделать к Эвелине, как в келью, служившую гроссгерцогине одновременно и кабинетом, и будуаром, влетела запыхавшаяся и донельзя взволнованная Розалинда.

— Ваше Светлейшее Сиятельство, прибыл... — фрейлина осеклась, заметив Копфштюка.

— Продолжай, милая, у нас нет секретов от истинных друзей, — царственно произнесла Эвелина.

— Да, госпожа, конечно. — Розалинда сделала книксен. — В монастырь прибыл флигель-адъютант Его Светлейшего Сиятельства, барон фон Швётцер с посланием от государя, и просит вас немедленно его принять.

— Что бы это могло значить, как ты полагаешь, Мафальда? — герцогиня удивленно вскинула брови.

— Теряюсь в догадках, — развела руками фон Шиф. — Возможно, стоит его пригласить, дабы он сам все рассказал?

Сама же она подумала с неожиданной для себя досадой: "Не иначе Максимиллиан Капризный решил возвратить блудную супругу в лоно семьи, во дворец".

Не то чтобы первой фрейлине так уж безумно нравилось копаться в гноящихся ранах и выматываться до изнеможения, сутками приглядывая за мечущимися в горячечном бреду солдатами, но здесь, в этом монастыре, она — впервые за много лет — ощущала, что занимается чем-то нужным и действительно полезным.

— Полагаю, что ты права, — согласилась Эвелина. — Розалинда, милая, пригласи барона сюда, а Мафальда покуда поправит мне прическу — она, кажется, слегка растрепалась. А вы, герр Копфштюк, останьтесь, я хочу вас представить фон Швётцеру. Пускай доложит Максимиллиану, что даже здесь, вдали от Бранденбурга, у меня есть верные друзья и соратники!

Гроссгерцогиня гордо вскинула голову и уселась на табурет.

"Все еще не прощен", — мысленно усмехнулась камер-фрейлина, приступая к наведению порядка на голове своей госпожи.

Флигель-адъютант (и, кстати, бригадный генерал от инфантерии) ждать себя долго не заставил и явился в сопровождении Розалинды уже минут через семь, с пухлой папкой под мышкой.

— Ваше Светлейшее Сиятельство, госпожа фон Шиф... — галантно раскланялся он входя.

— Здравствуйте, герр фон Швётцер, — кивнула ему Эвелина, не демонстрируя, впрочем, сему пожилому мужчине какой-либо приязни. — Позвольте вам представить господина Копфштюка, бургомистра Кляйнеегерсдорфа, который во множестве оказал нам неоценимые услуги.

— Безумно счастлив быть представленным, — отозвался посланник гроссгерцога, бросив на "милейшего герра Эмиля" пренебрежительный взгляд. — Государыня, ваш августейший супруг повелел мне доставить вам рескрипт о назначении вас командующей новообразованными Арцтваффе и Положение об устройстве оных военно-медицинских сил.

Свитский генерал извлек из папки пухлый пакет.

— Весьма любезно с его стороны. — ответила герцогиня. — Отдайте, пожалуйста, Мафальде — здесь моей канцелярией занимается она.

— Как прикажет Ваше Светлейшее Сиятельство. — отозвался фон Швётцер, исполняя распоряжение. — Также мне было поручено вручить вам патент на звание и — для соблюдения воинских традиций — знаки вашей должности.

Из папки на свет появился изукрашенный печатями лист бумаги, и золотые, с густой бахромой из витого шнура, эполеты, на поле которых рубинами был выложен крест.

— Герр Копфштюк, будьте добры, передайте мне все это. — гроссгерцогиня с интересом приняла подарок от супруга. — Очень мило, со вкусом я бы даже сказала. Что скажешь, Розалинда?

— Абсолютно согласна с вами, госпожа. Впечатляюще, но без варварской роскоши. — отозвалась та. — Полагаю, что мы с дамами сможем соорудить под них достойное форменное платье даже в здешних условиях.

— О нет, нет! — неискренне рассмеялся фон Швётцер, которого изрядно покоробила необходимость вручать эполеты через какую-то мелкую сошку, совершенно не сравнимую с ним ни по родовитости, ни по положению. — Никто их носить вас не принуждает, равно как и не ограничевает в форме и расцветке одежды.

— Ну отчего же? — Мафальда уже вскрыла "Положение об Арцтваффе" и сейчас бегло его просматривала. — Вот, ясно написано: парадная форма — белая с розовым, повседневная — салатовая с красными галунами и манжетами.

— На повседневной будут не очень хорошо смотреться. — цокнула языком Розалинда.

— Решено! — рубанула рукой воздух Эвелина. — Буду ходить только в парадной, чтобы солдатики меня за какое-то чучело с огорода не приняли. Что еще просил передать мой супруг, герр фон Швётцер?

— Боюсь, что это все, ваше Светлейшее Сиятельство.

Гроссгерцогиня, ожидавшая, наверное, извинений и похвалы от мужа, снова вскинула голову и поджала губы.

— Разве что... Ваш августейший супруг упомянул, что вам вовсе нет нужды сидеть в этом монастыре, словно привязанной, что отсюда-де вам, верно, не слишком-то удобно все организовывать.

Эвелина побарабанила ноготками по подлокотнику и с горькой усмешкой кивнула.

— Да, тут с ним сложно поспорить...

Флигель-адъютант на такие слова своей повелительницы лишь чуть улыбнулся, намереваясь, вероятно, предложить ей возвращение в столицу в его карете, однако уже следующая фраза герцогини заставила его застыть, словно громом пораженного: — Армия ушла вперед, сюда везти больных и увечных становится далеко. Надо переносить госпиталь ближе к войскам.

— Государыня, в этом никакой необходимости уже нет! — запротестовал фон Швётцер, имевший от Максимиллиана Капризного строго противоположное распоряжение. — Не знаю, вправе ли я... Впрочем, скоро это станет общеизвестно. Ваш брат, герцог Гольштейнский, объявил войну Померании и нынче его храбрые солдаты уже подходят к западной границе княжества.

— Похоже, что Фредерик выжил из ума следом за папенькой, — язвительным тоном отозвалась Эвелина. — Сколько помню, солдат там было немногим больше, чем... чем... Да вот хотя бы и в дивизии Эдвина! Кстати, герр фон Швётцер, не могли бы вы его отсюда забрать с собой?

— Простите, я не совсем понимаю...

— Да что тут вообще понимать? Мужчины постоянно совершают всяческие глупости, и эрцгерцог ваш в этом плане ни разу не исключение. Аккурат перед самой Аурумштадской викторией, совершая сикурс во фланг неприятелю, — за время общения с солдатами и офицерами герцогиня, и все ее фрейлины нахватались от своих пациентов самых разных словечек, и теперь Эвелина, не без удовольствия, вставляла в свою речь сугубо военные термины, чем повергла несчастного свитского генерала в шок и прострацию, — этому великовозрастному балбесу вздумалось погеройствовать. Нет, чтобы должным образом марш организовать — полез лично из грязи пушку вытаскивать. Под дождем. Без плаща. Ну и кто же ему виноват, что свалился с пневмонией? Это еще хорошо, что у фельдмаршала фон Берга хватило разума Эдвина отстранить от командования и отправить на излечение. Так вы представляете что?

Последняя фраза была произнесена гроссгерцогиней голосом полным возмущения.

— Э-э-э, неужто его сиятельство отказались повиноваться приказу? — озадачено вопросил фон Швётцер.

— Ну, это было бы чересчур даже для него. — Эвелина тяжко вздохнула. — Нет, категорически уперся, и как мы с дамами его ни упрашивали, дабы он возвратился в столицу, под надзор лейб-медиков — вы знаете какое этим бездельникам жалование от казны положено?! — он заявил, что будет переносить тяготы и болезни вместе со своими солдатами, и из госпиталя уезжать не желает ни в какую! Заберите вы этого оболтуса в Бранденбург, скажите, что отец вызывает. У меня тут тяжелобольных и так хватает, а врачей — нет. Если бы не милейший герр Копфштюк...

Эвелина с улыбкой поглядела на бургомистра Кляйнеегерсдорфа.

— Ах, сударыня, если бы я только мог! — воскликнул гроссгерцогский флигель-адъютант, горестно всплеснув руками. — Но ведь вам прекрасно известно, что утверждать от имени Его Светлейшего Сиятельства что-то, чего он не говорил — тяжелейшее государственное преступление, каковое карается смертной казнью! Приказать же эрцгерцогу я не в праве — он старше меня по званию!

На личике герцогини появилось выражение, которое правильнее всего было бы интерпретировать как "Никогда от вас, мужчин, толку нет!"

— Госпожа, — вдруг окликнула ее Мафальда, уже полностью пролиставшая Положение. — А меж тем, ваш царственный супруг наделил вас полномочиями, которые дают право приказывать в боевой обстановке даже наследнику престола.

— Что ты такое говоришь, моя милая? — удивилась Эвелина. — Откуда ты такое взяла?

— Ну как же? Вот! — камер-фрейлина продемонстрировала страницу, где расписывались звания и должностные обязанности. — Арцтмаршал осуществляет общее руководство всеми Арцтваффе, в мирное время подотчетен исключительно Военному министру, во время боевых действий — также и главнокомандующему армией...

— И что же с того? — гросгерцогиня непонимающе захлопала своими длинными ресницами. — Розалинда, хоть ты что-то понимаешь?

— Боюсь, что нет, государыня.

— Ну как же! — торжественно воскликнула Мафальда. — Это означает, что гроссгерцог присвоил вам звание, соответствующее лейтенант-фельдмаршалу!

Лицо Эвелины все еще отражало непонимание.

— А это значит, что старше вас во всей нашей армии только фельдмаршал фон Берг и лейтенант-фельдмаршал Ольмюц, да и то, второй лишь из-за того, что имеет более длительную выслугу лет, госпожа!

— И это значит... — начала гросгерцогиня, стремительно утрачивая всяческие признаки недавнего недовольства.

— Что вы можете просто отдать эрцгерцогу приказ, и он обязан подчиняться. — закончила за нее Мафальда. — Во всяком случаев том, что касается его лечения.

Эвелина оглядела комнату, словно собравшийся пикировать на жертву орел, перевела взгляд на эполеты, которые все еще продолжала сжимать в руках, и улыбнулась, выражая полное удовлетворение.

— Милая, готовь приказ немедленно! — задорно воскликнула она. — А я... Пожалуй, покуда напишу небольшое письмо Максимиллиану. Ах, я совершенно неспособна долго сердиться на это чудовище!

* * *

Вскоре и Мафальде, и остальным фрейлинам стало ясно, что "это чудовище" и в самом деле получило окончательное и бесповоротное прощение. Написав ему письмо и поставив подпись на составленном первой камер-фрейлиной приказе, адресованном ее пасынку, гроссгерцогиня вновь загорелась жаждой деятельности. А поскольку операций в данный момент в монастыре не проводилось, а с перевязками уже прооперированных пациентов фрейлины справлялись и без нее, Эвелина решила заняться созданием своей "военной формы".

Именно за этим занятием ее и застала в выделенной государыне келье госпожа фон Шиф. Герцогиня склонилась над одним из своих сундуков, перебирая торчащие из него подолы и рукава платьев и что-то недовольно бормоча себе под нос.

— Ваше Сиятельство, это же моя обязанность! — упрекнула Мафальда свою госпожу. — Скажите, что вы ищете?

— Ничего, моя дорогая, я же знаю, что сейчас у тебя много обязанностей поважнее, чем поиск моих нарядов, — взмахнула рукой гроссгерцогиня. — И неужели же я не найду в своем собственном багаже то, что мне нужно?

"Да уж, ты в нем все найдешь — дня через два в лучшем случае!" — фыркнула про себя первая фрейлина.

— Разумеется, найдете, но с моей помощью это у вас получится быстрее, — сказала она вслух, как всегда, почтительно, но и несколько иронично. Эвелина выпрямилась, посмотрела на Мафальду и внезапно на ее лицо словно набежала тень.

— Не уверена, что ты сможешь мне сейчас помочь — кажется, в моем багаже вообще нет того, что мне нужно.

"Не может такого быть!" — вновь мысленно прокомментировала услышанное фрейлина, после чего с нескрываемым любопытством поинтересовалась, что же так неожиданно потребовалось ее госпоже.

— У меня почти нет ничего розового! — развела руками Эвелина. — Никогда не любила этот мальчишечий цвет. Знала бы, для чего он мне может понадобиться — заказала бы десяток розовых платьев!

"И они бы не влезли в твои сундуки", — с этой мыслью Мафальда наклонилась над ворохом разноцветной одежды гроссгерцогини и выудила из него край светло-лилового шелкового шлейфа, прилагавшегося к платью из такой же ткани.

— Этот наряд вам очень идет, а с эполетами он будет еще лучше смотреться, — сказала она, но Эвелина энергично замотала головой:

— Какой же это розовый, это светлая фуксия, это не подойдет...

— Ваше Сиятельство, это же цвет для формы военных. Для мужчин, — улыбнулась фон Шиф. — Они в таких тонкостях не разбираются, для них и персиковый будет розовым, и коралловый, и даже, боюсь, малиновый.

— Ты думаешь? — удивилась Эвелина, взяв в руки край своего шлейфа и поднеся его ближе к глазам. — Хотя, кажется, ты права. Максим... то есть, Его Светлейшее Сиятельство, действительно плохо различает оттенки, он как-то платье цвета морской волны — вот это самое, — она указала на свешивающийся с края сундука рукав — назвал зеленым, а бордовое — коричневым.

— Вот-вот, — кивнула фрейлина.

— Хочешь сказать, у мужчин у всех так?

— Возможно, есть исключения, но мне они не встречались, — вздохнула Мафальда, вспомнив собственного покойного мужа, который вообще не запоминал ее наряды. — Так что мы вполне можем сделать вашей парадной формой это лиловое платье.

— Замечательно! — Эвелина всегда любила этот светло-лиловый наряд и теперь радовалась, как ребенок, что он теперь сослужит ей такую важную службу. — А у тебя ведь есть малиновое платье, насколько я помню. И у других наших девушек, думаю, найдутся такие платья, которые можно назвать розовыми... с мужской точки зрения.

— Так ведь нам не обязательно носить форменные цвета, — напомнила ей фон Шиф.

— Да, действительно... — герцогиня вновь приуныла.

В своих фантазиях она уже видела всех фрейлин наряженных в разные близкие к розовому цвета платья и накидки, создающие впечатление, что все они — один отряд, и в то же время, отличающиеся друг от друга фасоном и оттенком, ведь для женщины нет ничего хуже, чем оказаться рядом с другой женщиной в таком же платье. Но военное звание получила она одна. Конечно, можно было приказать остальным фрейлинам тоже одеться в "военную форму", и они бы подчинились — но затаили бы на госпожу серьезную обиду за указание на то, как им наряжаться. Одно дело — негласное правило не одеваться более пышно, чем герцогиня, и совсем другое — когда она указывает цвет нарядов.

Эвелина уже готова была отказаться от своей новой идеи, но тут ее глаза снова вспыхнули озорным огоньком.

— Мафальда, послушай, — быстро заговорила она, — а в том документе что-нибудь сказано о том, могу ли я присваивать кому-нибудь звания? Если я имею право приказывать самому наследнику, то, наверное, это тем более возможно... Уточни, пожалуйста!

Первой фрейлине не нужно было ничего уточнять — она прекрасно запомнила все, что было сказано в Положении.

— Можете, Ваше Сиятельство, — сказала она. — Но уверены ли вы...

— Конечно, уверена! — с энтузиазмом воскликнула Эвелина. — Чин майора тебя устроит? И не благодари, милочка, это самое малое, что я могу для тебя сделать!

Изумленная до глубины души Мафальда все же пробормотала что-то, похожее на благодарность, после чего герцогиня велела ей найти и отправить к ней остальных фрейлин, заверив свою любимицу, что они получат менее высокие звания.

"Майор! — повторяла про себя фон Шиф, отправляясь исполнять то ли просьбу своей госпожи, то ли приказ командующего Арцтваффе. — Майор... Ну, хоть с должности камер-фрейлины — она вроде как полуполковнику соответствует, — наша щедрая госпожа меня не сняла, уже хорошо! Брат поднимет меня на смех, когда узнает. А вот отец мной бы гордился... Сказал бы, что не зря был уверен, что его первенец будет мальчиком... Интересно, кто из наших девушек какие звания получит? Эвелина рискует — ведь теперь все будут точно знать, кого она ценит больше, а кого меньше. И как все будут интриговать, чтобы получить повышение!.."

* * *

Кое в чем опасения Мафальды оправдались в тот же день: разошедшаяся Эвелина, обнаружившая, что всего на три ступеньки отстает от Генералиссимуса (Мафальда благоразумно не стала ей сообщать, что для такого звания достаточно отдать приказ ниже стоящему по званию принцу крови — например, Эдвину), начала раздавать чины направо и налево.

Бедняжка Розалинда получила неблагозвучное звание штабс-гауптмана и благодарила за него свою госпожу с такой кислой физиономией, что другие присутствовавшие при этом фрейлины едва сдерживали смех. Прочим дамам достались чины от фенриха до капитана, и они радовались им вполне искренне — пока гроссгерцогиня не сообщила им, что каждая должна самостоятельно позаботиться о своей "форме".

— В свободное время от работы в госпитале, — великодушно разрешила она новоиспеченным офицерам, и те вышли из ее кельи весьма и весьма озадаченными. В отличие от Эвелины, собиравшейся носить только "парадную форму", фрейлинам таких поблажек не полагалось. Каждая из них должна была теперь носить либо повседневное салатовое платье — или любого светло-зеленого оттенка, как великодушно разрешила им герцогиня, либо парадное розовое. А кроме того, самостоятельно смастерить эполеты. Которые, к тому же, следовало пришивать к платьям!

— Госпожа Мафальда, ну как? — фрейлина Катарина, проявлявшая чудеса мужества даже при самых кровавых операциях, готова была разрыдаться. — Как?! Серебряный эполет к салатовому платью?!

— Ах, бедненькая моя... — Мафальда присела рядом с девушкой. — Это же варварство какое-то. Зачем к салатовому, тем более что он вам не идет? У вас же было замечательное розовое платье с рюшами, к ним серебряное прекрасно подходит! Ну, взбодритесь фройлян оберлейтенант!

— Оно... Оно в крови всё! Вчера была операция, я ассистировала отцу-настоятелю... — девушка разрыдалась. — Не хочу-у-у-у я перед ранеными выглядеть чучелом! Вы... Вы знаете госпожа Мафальда, как они нас называ-а-а-ают?

— Боевые фрейлины герцогини, насколько я слышала. — урожденная фон Эльке не особо рассчитывала на людскую благодарность просто в силу того, что сугубо военные предки привили ей здоровый цинизм через кровь.

— Не-е-ет. Вы правда не слышали? — Катарина шумно, и совершенно не куртуазно высморкалась. — Ангелы Эвелины. Вы действительно не знали?

— Нет. — удивлению фон Шиф не было предела, поскольку такого прозвания в свой адрес она действительно не слыхала.

— Ах, так нас прозывают только солдатики, господа офицеры такой бестактности не допускают... — и тут Катарина так зарделась, что любому-бы стало понятно. Да. Влюблена.

— Кроме одного, и это не бестактность, — улыбнулась Мафальда.

— Госпожа камер-фрейлина, госпожа майор... Ой, что я несу! Не губите! Не говорите никому!

— Да что вы, что вы, Катарина! Я не обмолвлюсь ни словечком, но... Кто? Кто смог покорить ваше сердце? Я же должна удостовериться, что это достойный человек.

— Ах... — девушка раскраснелась. — Ротмистр Шиллинг. Не осуждайте меня, моя обязанность за ним приглядывать после ампутации переросла в нечто большее помимо нас!

— Голубушка, да разве я могу вас осуждать? — вздохнула Мафальда и опустилась на табурет. — Это достойнейший и отважнейший человек. Вы знаете, отчего ему ампутацию производили в беспамятстве? Он же грозил пристрелить доктора, если тот с пилой приблизится. Вы... выбрали достойного человека.

— А вы? — вскинулась Катарина. — Неужто никто не задел вашего сердца?

— Задел. — грустная улыбка появилась на лице Мафальды. — Однако я его недостойна. И имя, как понимаете, не назову.

"Абеле, Абеле, отчего я грежу тобой?"

Но долго мечтать о докторе Кальмари майору фон Шиф, как всегда, не удалось. В келью к Катарине заглянула Миранда — уже нарядившаяся в бледно-зеленое платье с серебристым отливом, на котором ее капитанские эполеты смотрелись вполне прилично.

— -Мафальда, я тебя как раз ищу, — обрадовалась она, увидев первую фрейлину. — Ее Светлейшее Сиятельство... то есть, командующая... в общем, госпожа тебя просит... приказывает проследить, чтобы наследник престола не "забыл" уехать вместе с посланником Его Светлейшего Сиятельства.

— О, в этом ты можешь не сомневаться, дорогая. — сестра генерала фон Эльке стремительно поднялась, и улыбнулась словно вкусивший крови хорек.

* * *

— Я отправлю вас под конвоем, а затем — под трибунал, эрцгерцог!

— Мафальда, вы этого не сделаете. — наследник престола поежился под одеялом и самым не галантным образом отвернулся к стене. — У вас нет полномочий.

— Ошибаетесь, Эдвин. — Мафальда ласково улыбнулась в спину эрцгерцогу. — Ваш августейший папенька назначил мою госпожу на должность, соответствующую лейтенант-фельдмаршалу. Это выше по званию, нежели дивизионный генерал.

— Я останусь со своими солдатами. — наследник престола завернулся в одеяло лишь плотнее. — А вы, милочка, просто не найдёте людей, которые смогут принудить их генерала. Ни один солдат не выполнит такого приказа.

— Ах, Эдвин-Эдвин... — Мафальда присела на край топчана наследника, и провела ладонью по его волосам. — Вы же знаете, из какой я семьи. Неужели я буду угрожать, не имея возможности угрозу исполнить?

Эрцгерцог лишь фыркнул.

— Я отправлю вас под конвоем из ландсмилиции. — ласково произнесла первая в мире фрейлина-майор. — Представляете, какое это будет позорище? Боевого генерала сопровождает ополчение... Над вами во всей Ойкумене будут смеяться.

— Вы не посмеете. — буркнул младший Гогенштаузен.

— Мне казалось, вы хорошо знаете Эрвина. — Мафальда вновь провела ладонью по волосам наследника. — Уверена, что он бы такой приказ отдал. Почему же вы отказываете в такой возможности мне? Лишь из-за того, что я женщина?

Эдвин помолчал пару секунд.

— Вы умнее, и не столь прямолинейны, Мафальда. — наконец произнес он.

— Так вы сомневаетесь, что я отдам такой приказ, дивизионный генерал?

Сын Максимиллиана Капризного помолчал еще пару секунд и начал выпутываться из одеяла.

— Нет.

Глава XXI

Столичные газеты, что не удивительно, доходят до передовых частей во время войны — если вообще добираются, — с изрядной задержкой. При том надобно учитывать, что и до газетчиков известия, даже и самые важные, доходят отнюдь не моментально.

— Интересно, когда мы перестанем получать последние сводки из прессы, и начнем знакомиться с ними в депешах от командования? — иронично произнес генерал фон Эльке, проглядывая передовицу через лорнет.

— Пишут что-то важное? — Юстас фон Лёве по-хозяйски развалился в кресле у камина и потягивал вино, реквизированное из запасов владельца поместья, где временно расположился штаб дивизии.

— Я бы сказал — да. — Эрвин усмехнулся. — Шведский флот герцога Сёдерманландского прошмыгнул под носом у коммодора Фишера и начал высадку корпуса Адлеркрейца в Висмаре. Новость пятидневной давности, так что, думается мне, голштинцы Линдхорна от своих тылов уже полностью нынче отрезаны.

— Ко`голь Густав `гешился объявить нам войну?

— Пока таких известий не поступало. — фон Эльке пожал плечами. — Однако это вопрос ближайших дней, полагаю.

Генерал раскрыл газету и перешел к чтению второго листа. Некоторое время в комнате стояла тишина, нарушаемая лишь потрескиванием дров в камине, а затем Эрвин издал придушенный звук, нечто среднее между "ха" и "эге".

— Еще новости, mon ami? — исполняющий обязанности командира "Серых соколов" флегматично любовался огнем сквозь наполовину пустой бокал. — Дела военные?

— Можно... — генерал прочистил горло. — Можно и так сказать. Сестрице присвоили звание майора.

* * *

— И как вы это все прокомментируете, Мике? — спросил Максимиллиан Капризный у своей гостьи.

— С такими союзниками не надо никаких врагов, как еще это можно описать? — сухо улыбнулась Мария-Габриэль фон Эльке, прибывшая из Шифа по просьбе монарха. — Хотя, сказать по чести, порицать Фишера я бы не стала. Куда ему, с его семью линкорами, против одиннадцати шведских и двух фрегатов было тягаться?

— Он считается хорошим флотоводцем. — поморщился гроссгерцог.

— Вот потому и считается, что на рожон сдуру не лезет. — отрезала графиня. — Нет, Макс, он будет блокировать Штеттин до самого подхода голштинцев, и лишь после этого пойдет на захват порта. Или не пойдет, ежели Кабюшо решиться — и, главное, успеет, — перебросить достаточные силы на защиту столицы. Это, впрочем, я полагаю маловероятным.

— Отчего же?

— А зачем? Чего в той столице ценного?

— Потеря столицы, Мике, это... Это потеря столицы. Ужасный удар по политическому престижу, да и по моральному духу армии тоже.

— С боевым духом, уж поверьте, все будет нормально — особенно если захватчик предаст столицу огню и разграблению. — графиня усмехнулась. — Во всяком случае, у рядового состава, который все больше как-то из крестьян и провинциалов, а оттого жителей престольного города недолюбливает — и это в любой стране так. По крайней мере, покуда померанский солдат сыт и одет, на то, кто сидит в Штеттине, ему будет наср... несколько все равно. А вот потеря магазинов — о, вот это для Кабюшо было бы гибельно в высшей мере. Меж тем, это ему вовсе не угрожает. Наша армия стоит прямо супротив него и к глубокому рейду по его тылам неспособна, а голштинцы от снабжения нынче отрезаны шведами и дальше того же Штеттина не двинутся — им туда бы по морю наладить поставки, при превосходстве шведов на море... Ну а дальше, если только фон Берг не сможет разгромить супостата наголову, нам придется уводить солдат на зимние квартиры, после чего Кабюшо вышибет Линдхорна — даже, скорее, к капитуляции принудит, — и на следующий год война продолжится с того же, с чего и началась.

— Как-то все это звучит очень уж безрадостно. — вздохнул гроссгерцог. — Я-то, старый дурак, надеялся что ваши выводы будут разниться с выкладками Главного штаба, но, увы — абсолютное с ними совпадение.

— Вы что же, Макс, выходит вытащили меня из поместья и заставили трястись по разбитым дорогам в холодной карете лишь для того, чтобы выслушать мое мнение о ходе кампании и ее перспективах? — Мария-Габриэль сделала из бокала с вином изрядный глоток и скорчила скептическую гримассу.

— Ну, не совсем. — монарх Бранденбурга откинулся на спинку кресла. — Понимаете ли, Мике, восток Померании сейчас практически лишен войск, и если бы туда вторгся еще кто-то, кампания была бы закончена до окончательного установления холодов.

— Ну, Польшу можно сразу же отбросить — их устремления в Силезии вступают в противоречия с вашими интересами, и они, скорее, поддержат наших недругов, а вот пруссаки... — графиня призадумалась. — А что, собственно, вы можете им предложить за такое вмешательство?

— Полагаю, вполне можно было бы пожертвовать Данцигом. — пожал плечами гроссгерцог.

— Данцигом... — эхом повторила графиня за своим сюзереном и вновь сделала изрядный глоток. — Данциг, это неплохо, Фридрих Вильгельм может и согласиться...

— Есть, правда, одна маленькая сложность. — произнес Максимиллиан Капризный. — Наш посол в Пруссии, он, как бы это поточнее выразиться, ни рыба, ни мясо, влияния там не имеет, связями не обзавелся — дрянь у нас в Пруссии посол-то, к чему лукавить? А вы известны в самых различных кругах Европы, и, возможно, к вам в Кёнигсберге прислушаются быстрее, чем к этому недоразумению.

— Да уж прислушаются, можете не сомневаться. — язвительно отозвалась фон Эльке. — Это что же, я верно понимаю, что вы погоните старуху в Пруссию по морозу?

— Какая же вы старуха, Мике? — Гогенштаузен благодушно улыбнулся.

— Весьма свой земной облик поизносившая. — не поддалась на лесть графиня. — Ладно, Господь с вами, Макс — вы же все равно не отстанете, съезжу я туда, давно надобно было навестить Канта — старик Иммануил последние годы изрядно сдал, неизвестно, увидимся ли еще если стану откладывать поездку. Но, учтите, даже если миссия моя и будет успешной, — что и не факт вовсе, ибо это приведет к конфликту Кёнигсберга со Стокгольмом, — выступления пруссаков уже этой осенью я не обещаю. Более того, я бы на него рассчитывать и не рекомендовала.

* * *