Волчий берег

Я быстрее ушла, с трудом сдерживаясь от выкриков вроде: 'Что за невезение! Какого чёрта они тут вообще забыли!' и тому подобного. Чего шуметь, от моего крика ничего не изменится.

На кухне дел было как всегда, намерено. Кухарка у нас не болтливая, даже угрюмая, сама себе под нос что-то бурчит, но зато не требуется одновременно десять дел делать.

Уже ближе к вечеру я выбрала минутку, чтобы навестить Малинку. Шла к ней с такими предосторожностями, словно из-за любого угла может оборотень-людоед выскочить и меня сожрать. Перед тем, как в магазинчик зайти, я выглянула из-за угла. Фух, покупателей нет, пусто, только Малинка сидит на стуле, качая ногой и со скуки смотрит в окошко, в которое всё равно ничего не видно из-за пышных занавесок.

Как-то прямо стыдно стало, что я к собственной сестре подкрадываюсь, и я решила заявить о себе громко.

— Кхе, кхе!

Она подскочила, глаза круглые, но тут же сжала губы и скуксилась.

— А, это ты.

— Я. А ты кого ждала?

— Никого.

Но чувствую — врёт, паршивка!

— Как же, никого! Бабушке моей расскажи, что никого!

— А у нас есть бабушка?

— Не переводи разговор! Знаю я, кого ты тут поджидаешь.

— А если и поджидаю, тебе какое дело?

Я аж опешила и с ответом не сразу нашлась.

— Я твоя сестра! Старшая!

— И что?

— Я волнуюсь за тебя и... боюсь, чтобы не случилось чего. У меня больше никого, кроме тебя, нет!

Малинка упрямиться, сжимает губы, но тут же сдаётся, вздыхает и бурчит.

— Никого я не жду. Если ты на Всеволода намекаешь, то...

— Где я намекаю? Я прямо говорю!

— ...то он уже заходил! — Повысила голос Малинка. — И спрашивал, где можно найти тебя!

От обиды она даже носом хлюпнула.

Вот вам и новость.

— Зачем?

— Заходил зачем? Да вначале друг его зашёл, посмотрел на меня и ушёл, а после Всеволод явился.

— Который друг?

— Ой, не знаю я, похожи они, оба на одно лицо! Волосы чёрные, а глаза сверкают, как у бешенного. Посмотрел на меня с обидой, будто я украла у него чего, развернулся и ушёл.

— Ладно. А Всеволод меня спрашивал зачем?

— Откуда я знаю?

А у самой от любопытства глаза так и бегают.

— Зачем меня найти хотел?

— Откуда мне знать.

— И что ты сказала?

— Сказала, ты на кухне занята. Как освободишься, я передам, что он с тобой поговорить хотел. Так я сбегаю? Скажу, ты ждёшь?

Малинка вскочила и бросилась ко внутренней двери.

— Подожди! А хозяйка если узнает, что мы знакомы? Если увидит, что мы болтаем?

— Ты во двор иди, на улицу. Если что, скажешь, хотела посмотреть, не грязное ли окно снаружи, не надо ли лавку подправить и траву лишнюю выдрать, в общем, не пора ли перед магазином порядок навести, а тут приезжий проходил, да и стал расспрашивать, где что находится. Где глава живёт, где рынок, где лошадей посмотреть и всё такое...

Выпалив это, Малинка пропала, оставив меня в растерянности. Я и не подозревала никогда, как ладно сестричка умеет врать. Вот правда, ни разу не думала даже!

Но план хорош, чего уж прибедняться.

Я вышла на улицу и с умным видом уставилась на вырезанную из дерева вывеску магазина. Он тоже звался: 'У Глаши'. Вывеску, кстати, хорошо бы почистить, а то буквы потемнели, издалека не прочтёшь. А лавка под домом крепкая, травы нет. Окно помыть не мешает. И сделать, как я видела в столице — витрина называется. Это когда вместо простых занавесок за окном раскладывают товар и люди с улицы видят, что в магазине продаётся, и сразу хотят зайти.

Хотя, может и не нужна тут никакая витрина. Что там класть — куски мыла да мотки пеньковой верёвки? Лопаты да корзины?

Дверь со скрипом отворилась. Смазать пора.

Надо же, как быстро Всеволод появился. И тоже оделся как местные — в льняную рубаху, подпоясанную простым поясом. Значит, один живёт. Была бы невеста или матушка, ходил бы в вышитом. Хотя... они же по-другому одеваются, всё больше в кожу, может, наших поясов у них и нет, а этот навязал, чтобы на местных походить.

Будто поможет! Сразу видно — чужак.

Всеволод заглянул в магазин, кивнул, наверное, Малинке и закрыл дверь. Повернулся, смотря свысока.

— Здравствуй, Ожега.

— День добрый.

Я слегка склонила голову. Хоть он и выглядит иначе, чем когда мы через лес шли, там как... конь, замордованный тяжкой работой, а теперь выпущенный на волю, сытый и отдохнувший, а все одно это тот самый Всеволод, который помог нам до Осин добраться.

— Сядем?

Он садится на лавку, я присаживаюсь рядом, складываю руки на коленках. В обед я переоделась — запачкала случайно рабочее платье, пришлось выходное надеть, потому что остальные как раз после стирки сохли. Оно жёлтое, в цветочек, а у Малинки похожее, только голубое. Мы одинаковые купили, только расцветка разная, когда в Вишнянки приехали, не удержались. Не ходить же в дедовых обносках? Глаша нам потом много своих старых отдала для работы, а эти праздничными остались. Она сказала, платья нам очень идут и сразу видно становится, что мы сёстры.

Я невольно поправила волосы. Рабочий фартук и косынку я сняла, когда с кухни уходила, но в зеркало так и не посмотрела. Хотя чего теперь-то переживать, поздно уже.

И всё равно — вон он какой ладный, после леса из дикаря превратился в одно загляденье, надеюсь, и мы с Малинкой уже не те курицы в мужских обносках.

— Я хотел извиниться.

— Что? — Я чуть с лавки не навернулась. — За что?

— За то, что оставил вас без присмотра. Дед Ших просил убедиться, что вы хорошо устроились, а я делами был занят, решил, вы и сами можете.

— Мы и правда можем! У нас всё в порядке. Мы же тебе чужие совсем, с какой стати себе на шею такое ярмо вешать? Так деду Шиху и передай... если увидишь.

— Хорошо. — Он кивнул и улыбнулся. — Я и не сомневался, что вы справитесь. Значит, мир?

— Конечно. — Я даже удивилась. — Разве я с тобой воевала?

Как-то двусмысленно прозвучало. С ним-то нет...

— А что вы тут делаете, в Вишнянках? — Быстро спросила я. Всеволод помолчал, а потом неожиданно смущённо улыбнулся.

— Дело у нас тут важное.

— И надолго вы?

— Как выйдет.

Он внимательно посмотрел на меня, подумал. Казалось, хочет что-то сказать, а никак не решается.

— Ясно, — протянула я.

Вот и не о чем вроде больше говорить. Да, было время, когда он нам помог, да, я его уважаю и благодарна за подмогу, но большего между нами нет.

— Ожега... А ты не хочешь в Осины вернуться?

Опять я в лавку вцепилась, перестав вертеться.

— Зачем?

Он сглотнул, вытер рот рукавом.

— Просто... там вроде неплохо.

— И тут тоже неплохо.

— Там я чаще бываю, присмотрю за вами, раз деду обещал. Я ему должен.

Да уж, присмотрит он. А Малинка тем временем совсем от любви свихнётся. Вот сегодня на родную сестру бросалась, потому что она вместо Всеволода к ней пришла. Любовь — чувство страшное, от него и разум некоторые теряют. Будет нас навещать, забыть о себе не даст, а Малинка раз за разом будет с ума сходить и на мне отыгрываться. А то и глупостей наделает, а разбираться тоже мне.

Нет уж, пусть дальше от нас держится!

Только как это всё ему скажешь?

— Всеволод, спасибо тебе. Но мы тут уже устроились. Да и чего за нами приглядывать? Глаша, хозяйка наша, за нами приглядывает, в обиду не даёт. Ты не думай, мы и сами за собой приглядывать умеем. Да и тебе зачем лишние заботы? Дел своих-то поди гора, раз ты по работе то в глухой лес, то в другой город. В общем, не бери в голову, ты ничего не должен, что деду обещал, сделал — в город довёл, по пути не бросил. Дальше мы сами.

Он глубоко вздохнул, но вовсе не с облегчением, как я ждала, а чуть ли не с досадой.

Не понимаю я.

Носком туфли я стала поддевать камешки, толкая их на дорогу.

— Ладно. — Он вдруг решительно поднялся, взял меня за плечи. — Я не настаиваю. И очень рад, что вы такие умницы — хорошую работу нашли, сами о себе заботитесь... Только хочу сказать тебе, Ожега, кое-что, а ты запомни. Прошу тебя, навсегда запомни, никогда не сомневайся, что ни я, ни мои друзья не причиним вам вреда. Ни один из нас. Ни словом, ни делом. Никогда.

Я почти испугалась. Почти. 'Мои друзья' он так по-особому выделил, будто только о них и говорил.

— Пообещаешь мне, что запомнишь?

— Д-да.

— И... — Он что-то прокрутил в голове, но больше ничего не сказал, вздохнул только, убрал руки и ушёл в дом.

Ничего не понимаю!

Я поболтала головой, словно мысли — картошка, которая от этого плотнее в мешок уляжется. Только и дальше казалось мне, что Всеволод чего-то не договорил. Что вся наша беседа прошла не так и не о том, о чём должна была.

Хотя... я часто себе всякую чушь выдумываю. О том, как и что чувствуют другие люди, особенно красивые парни. А на деле после выходит — кроме моей выдумки в них и нет ничего.

А, чего голову ломать, работать пора!

* * *

Всеволод вернулся в комнату, где его уже с нетерпением ждали, обошёл груду хлама, который приобрёл с утра Вожак, и теперь никто не знал, куда это девать, вздохнул.

— Ты уговорил их вернуться в Осины? — Деланно спокойным голосом спросил Гордей, а у самого аж костяшки на сжатых кулаках побелели, так сильно он хотел казаться спокойным.

— Уговоришь их.

— Нет? — Ярый подался вперёд. — Всеволод, ты? Не смог?

— А что я мог сказать? — Рассердился тот. — Она спрашивает — зачем? А я что? Как я могу объяснить, зачем им в Осины?

— Придумал бы чего!

— Чего? Чтобы замуж её удачно выдать? После такого или смеяться будет, или скорее подумает, ополоумели мы. Рассказать, что она рысь? О, это ещё быстрее заставит её подальше от нас бежать. Сам чего не пошёл уговаривать?

Ярый сложил губы трубочкой.

— Ну... вдруг бы она в меня влюбилась, ходила бы потом по пятам, слёзы лила.

Рык был коротким и глухим.

— Я шучу! — Тут же исправился Ярый, поднимая руки.

— Дурень. — Покачал головой Всеволод. — Чего ты его из себя выводишь? Игры ваши щенячьи — одно, а за душу он в тебя по-настоящему вцепиться может, а ты хоть и альфа, вожаку не ровня. Сожрёт друга, потом сам будет до конца жизни себя клясть. Этого хочешь?

— Опять ты сказки рассказываешь! — Отмахнулся Ярый. — И чего ты так взъёлся? Знает он, что я шутки шучу, не впервой. Знаешь ведь?

Не услышав ответа, Ярый обернулся и нахмурился. Гордей молчал, обхватив голову руками.

— Ну, мы и влипли. — Растерянно пробормотал Ярый.

— А ты только понял? — Всеволод хмыкнул. — Думал, шутки всё? Видел я, как зверей корёжит, когда они свои души чувствуют, а получить не могут.

— Я в порядке. — Глухо сказал Гордей.

— Да. — Всеволод кивнул, не отводя предупреждающего взгляда от Ярого. — Я знаю. Хочу, чтобы и он понял — теперь всё иначе. Раньше вы могли всю ночь напролёт вдвоём куролесить, пить и девок щупать, шутить про подруг своих хоть матерно... но теперь всё. Не будет больше этого, никогда. И если Гордей это понял и принял, ты, Ярый, всё шутишь. Всё делаешь вид, будто сейчас поиграем, а после будет по-прежнему. Никогда не будет. Теперь для него не мы главные, а она.

Всеволод сам удивился, с какой горечью прозвучали его слова. Он был рад за друга, очень. Только всё равно обида глубоко внутри глодала — за что? За что этой девчонке Вожак, с которым его и Ярого связывала дружба, проверенная годами? С которым они огонь и воду успели пройти. Дружбу которого они заслужили!

Ярый так и стоял столбом посреди комнаты, зло кривил губы, но молчал. Вряд ли он боялся спросить у Вожака, так ли обстоят дела, как Всеволод говорил, скорее, боялся услышать ответ.

Гордей отнял руки от лица, выпрямился и сказал:

— Хватит, не до того сейчас. Нужно как-то вывезти их с сестрой в Осины или лучше сразу к матери в Гнеш. Времени мало, но пока оно есть. Я подумаю, что делать.

Вожак встал, посмотрел на друзей — смурных, тёмных лицом... и широко, счастливо улыбнулся. Так, улыбаясь, и ушёл.

Когда дверь за Гордеем закрылась, Всеволод расслабился, закинул ноги на соседний стул, а пальцы сунул за пояс штанов.

— Ничего, Ярый, ты не один. Я вот жениться не собираюсь.

— И толку?

— Готов составить тебе компанию на следующий загул.

— С тобой? — Ярый недовольно зыркнул на него, оббежал глазами. — Ну девки ладно, для них сгодишься, как-никак альфа. А пить-то ты толком не умеешь!

— Я? Да ты ещё под стол пешком ходил, когда я кабаки ночь напролёт прочесывал, а с утра вас, шалопаев, по плацу гонял!

— Когда это было-то? Сто вод с тех пор утекло. Теперь ты и до полуночи не досидишь, напьёшься и на лавке до утра храпеть будешь. На что спорим?

— Э... на желание?

— Я что, девка, на желание с тобой спорить? — Презрительно плюнул Ярый.

— На что тогда?

— Кто первый заснёт — тот седмицу за обоих платит!

— По рукам! — Всеволод потянулся вперёд и они сжали друг другу ладони. Каждый довольно улыбался, целиком и полностью уверенный в своих силах.

* * *

Вот что я больше всего не люблю, так это убирать комнаты после отъезда постояльцев. Ладно, если стены поцарапали или подушку порвали, а бывает, ведут себя как настоящие свиньи! Мебель ломают, ножки у стульев напополам, спинки у кровати, за светильниками не следят, чуть пожары не устраивают, а грязи после них, что в хлеву, только ходишь да удивляешься, как за несколько дней можно столько мусора натаскать.

Но в этот раз повезло. Жила в комнате семейная пара с младенцем, который молчал, словно он кукла, только глазами из свёртка у матери на руках хлопал. Семья оказалась такой аккуратной, что после них и убирать почти не пришлось, пол только протереть да белье забрать на стирку.

Да, еще колыбель на чердак отнести и корзины для детского белья, их выдают только при надобности, а просто так в комнатах не хранят.

В общем, повезло с одним, не повезло с другим. Вытащила я колыбель в коридор и поняла, что до чердака я с ней намучаюсь больше, чем с уборкой бы мучилась. Тяжелая она до безобразия.

— Привет.

Я невольно отпрыгнула.

— Чёрт!

Гордей удивлённо поднял брови, вопрошая, не его ли я обзываю.

— Ты меня напугал!

Он пожал плечами.

— Вроде не подкрадывался. Странно, что ты меня не слышишь.

Странно ему. Я невольно нахмурилась, задержала дыхание. Утром между нами прилавок был, а теперь ничего нет, вижу, как в вырезе его рубашки терялся грубый кожаный шнурок, на котором что-то висит. Не украшение же, значит, оберег.

Я быстро отвела глаза, хотя было жутко любопытно — какой у него оберег? Но подумает ещё, что я на него заглядываюсь. Нет, и не подумаю! Только глаза, подлюки, так и липнут! Не к груди, так к чистым, гладким волосам, аккуратно собранным в хвост, к губам, на нижней у него забавная ямочка, к рукам и к расслабленным широким плечам. А на шее, у самой ключицы, у него билась жилка. Такой живой...

Я отвернулась, заставляя себя смотреть на колыбель и корзины.

— Просто от неожиданности испугалась, и всё.

Ещё не хватало, чтобы он думал, будто я его боюсь. Пусть идёт, куда шёл!