Глухие боковые грани параллелепипеда обрываются в болота. Ну, а тыльная вплотную примыкает к непролазной опушке девственного леса. Ей-Перуну — подумал Никита, — хоть и крохотная, но всё-таки цитадель! За что не преминул похвалить охранителя Чура, а после настороженно спросил:
— Случаются нашествия?
— Всякая замять бывала на ны... — неопределённо ответил тот.
Хотел было присоветовать, чтобы обмазали стены глиной для недопущения поджога при штурме, но Чур опередил его снисходительной ухмылкой.
— Герострат по наши хоромы ещё не родился! Чай, здесь не храм во славу Зевса Олимпийского!
Ну и ладушки! А если ворог, тем не менее, превзойдёт силами и нахрапом, от него можно тихой сапой отвалить в заросли с тыла. Жалко бросать имущество? Конечно, жалко, ведь оно — своё, накопленное тяжким, до седьмого пота, сверхъестественным магическим трудом! Однако жизнь потому и зовётся Жизнью, а не как-нибудь ещё, что главное в ней — выжить. Остальное — дело наживное. И, судя по отсутствию у Чура возражений, в миру нежити — такая самая ху... хм, проблематика, потому сбежать в чащобу для них не зазорно. Правда, где лес, там и леший со своей коррупцией, готовый пособник агрессору, а где топи, там, как ни крути, кикимора болотная — тоже коллаборационист, наверное, из тех ещё, из бывших... Впрочем, ладно, это их рамсы!
Плац-парад под вовсю разгулявшимся солнышком наконец-то был завершён. Чур требовательно забарабанил по воротам, истошно выкрикнув при этом:
— Дворник!
Пару минут спустя калитка, скрипнув, отворилась, и дружинникам воочию предстал чумазый худощавый старикашка. Вытертым армяком, залихватски ломаным картузом, передником до земли и метлой он впрямь напоминал муниципального клининг-менеджера времён "Собачьего сердца" Михаила Булгакова. Мутные глаза отсвечивали чувством персональной ответственности за судьбу цивилизации, осознанием своей харизмы и несомненным превосходством над толпой. Такими взглядами озирают плебеев сержанты ОМОНа, Джордж Буш-младший, Алла Пугачёва и вахтёр с проходной секретного НИИчаво. Никита против воли вспомнил умозаключение пса Шарика, будущего Полиграфа Полиграфыча: "Дворники из всех пролетариев — самая гнусная мразь, человечьи очистки, низшая категория"...
Между тем старичок церемонно поклонился и поправил:
— Не дворник, а Дворовый!
— Милостивый и милосердный, прошу любить его и жаловать, — саркастически хмыкнул Чур. — Принимай дорогих гостей, а мне пора. Служба!
— Спасибо, дружище! — от души поблагодарил коротышку Никита.
А вот любить и жаловать Дворового ему внезапно расхотелось напрочь. Больше того, захотелось развернуться и бежать отсюда без оглядки, какого бы ущерба героическому реноме это в итоге ни стоило. Увы, разворот и побег представляют собой действие, а лихой боец СпецНаз, к стыду своему, натурально впал в кататонический ступор. Сил и рефлексов хватило лишь на то, чтобы попятиться, разведёнными руками увлекая за собой дружинников. Потому что из глубины двора к ним косолапо шествовал... бурый медведь-исполин.
— Милости прошу! — приветливо улыбнулся между тем Дворовый.
— Ой, нет, мы уж как-нибудь здесь...
Не поняв, отчего дорогие гости вдруг оторопели, он огляделся и тут же, потрясая метлой, истошно завизжал:
— Аркуша, ах, поганец! Опять с цепи сорвался!
"Цепью", насколько разглядел её Никита, служил кожаный ремешок, затейливо витой, но до того чахлый, что посадить на него даже ласкового пуделя было бы верхом легкомыслия.
— А ну, пшёл отсюдова! Место! — продолжал голосить Дворовый, шпыняя медведя, аркуду по-старославянски, немудрящим своим уборочным инструментом. Пришельцев же успокоил. — Не бойтесь, он у нас домашний, не укусит.
"Зачем ещё кусать?! — подумал, кое-как приходя в себя, Никита. — Проведёт туда-сюда когтями, и менеджер по продажам превратится в фарш на зразы. Или обсосанной за зиму лапой так приложит, что позвоночник консультанта по вопросам безопасности высыплется через анус. Да и какашки у тутошних медведей запахом — сродни выхлопу русского дизеля"...
— Ты уж, батя, привязал бы его чем-нибудь покрепче, — посоветовал он Дворовому.
— Я его в овине запру, оттуда, пожалуй, не удерёт.
— Да уж будь так любезен! И вход поленом подопри. И каким-никаким заклинанием. И отправь всё это хозяйство в иной пространственно-временной континуум. Так, чтоб не ближе эпохи динозавров где-нибудь в созвездии Стрельца... Ну, а мы пока тут, за воротами, свежим воздухом подышим. Озон после бури-то страсть как хорош!
До остервенения послушный воле дворника Аркуша столь "безропотно" отправился в заточение, что из леса чёрным торнадо взмыло в небеса вороньё, стены овина заходили ходуном, а сопряжённый с ними частокол заскрипел, как сведённые челюсти аллигатора. Команды "фу!", "сидеть!", "лежать!" и "место!" перемежались до того вычурной бранью демона, что Никита, сам любитель красного словца, буквально истерзал стилусом компьютер-наладонник, опасаясь только одного — как бы не пропустить очередного идиоматического раритета. И задался в этой связи вопросом необычайной значимости для текущего момента: вследствие чего, интересно, принято считать, что матерщиной Русь обязана хамоватым ордынцам? И не преминул спросить об этом Гюльнару. Всё равно ждать заточения медведя, так пусть друзья хоть отвлекутся!
— Всё очень просто, — пояснила спутница этой жизни. — Ни для кого не секрет, наверное, что ордынцы Русь не оккупировали, только получали с ваших уважаемых предков дань — так называемый ясак. Причём не обирали русичей: монастыри и церкви вообще обходили стороной, с вдов и сирот брали половину того, что полагалось. И вот что ещё характерно: в первые десятилетия после Батыева нашествия те, кого принято называть монголо-татарами, собирали налоги своими силами, максимум отдавали часть земель на откуп басурманам, жуликам из Средней Азии, и лишь много позднее перепоручили это дело самим русским князьям...
— Ну, а когда же матерщина? — не выдержал Вован, человек с ярко выраженным южным темпераментом.
— Уже на подходе, — улыбнулась Гюльнара. — Подходит, значит, к деревеньке ордынский отряд: ханский баскак, свита его, вооружённое сопровождение, обоз. Мужики, естественно, бегут в леса — кому охота платить лишку?! Остаются бабы, ребятишки да патриарх, считать которого кормильцем язык не поворачивается. Деревня сирот! Ну, да, как говорится, с драной овцы — хоть шерсти клок. Останавливаются у первого же дома, баскак зовёт ребятишек из-за тына и горделиво представляется: "Я — бай!". То есть большой начальник. И, зная, что мужиков всё равно не отыщется, приказывает: "Вашу маму давай!". А так как визит оголодавших на "ЭТО дело" воинов к незамужней якобы женщине сплошь и рядом...
— ...приводил к непотребству, — закончил за подругу Никита, — скороговорка "я бай вашу маму давай!", не к чести наших пращуров, очень скоро приобрела сегодняшний смысл.
Ольга осуждающе тряхнула русыми локонами.
— Не очень красивая история!
— Увы, солнышко, — вздохнул князь-менеджер, — история человечества знает куда больше случаев жлобского прагматизма, нежели истинного благородства. Даже семейные ценности нередко приносились в жертву сребролюбию и стяжательству... Ну, хорошо, цветик мой гранатовый, насчёт "ябать" мы поняли. А что ты скажешь по поводу..?
Он бросил до того выразительный взгляд на брюки, что Ольга смутилась, Вовчик хохотнул, а Гюльнара резонно заметила:
— По поводу того, о чём ты подумал, замечу — у тюркоязычных народов это дело называется "кутак". Не знаю, как ты, но лично я ордынского корня в слове из трёх букв, что по российским городам и весям пишут на заборах, не усматриваю. Может, варяги подкузьмили, а?
— Может, и варяги, — задумчиво проговорил Никита, с опаской поглядывая на овин. — Дикие люди, порождённые медведями в берлогах, вскормленные мухоморами и палтусом. С таких, блин, станется!
— Как там, интересно, наш медведь? — настороженно спросила Ольга, закрывая тему матерщины.
— А что медведь?! — пожал плечами Вовчик. — "Я — бай!" свою медведицу, рожай варягов да соси лапу и "кутак". Нам бы его проблемы!
Не успел князь-менеджер в этой связи подумать о том, что сомнительные прелести быта на пленэре надоели ему хуже ноющей боли от застарелого вывиха голеностопа, неловко растревоженного ударом по печени упыря, как из калитки появился дворник Дворовый.
— Ну, вот, медвежья проблема улажена, — удовлетворённо хлопнул он в ладоши. — Милости просим, гости дорогие!
И гости — дорогие ли, эконом ли класса, а то, глядишь, вовсе за бесценок, да ещё со стопроцентной скидкой и вторым экземпляром в подарок, — хотя и оглядываясь на ворота овина, но всё-таки с явственным энтузиазмом направились вслед за сотрудником reception. Видимо, у каждого зудел свой голеностопный сустав...
Внутреннее убранство подворья домовитой нечисти радовало глаз обилием живительного дерева, а ноги — чисто выметенным дощатым настилом. Казалось, дружинники попали в баню, у которой снесло крышу. За каменку вполне сошёл бы гранитный валун прямо посреди двора, если приглядеться, младший брат скалы близ Исаакиевского собора, даже с чёрным, как смоль, вороном в роли Петра Великого и столь же чёрным котом — чем не вздыбленный конь в миниатюре?! Имелся в "баньке" и веничек — раскидистая одинокая сосна, произрастающая будто бы прямо из камня. Присутствовала даже шайка с водой — невысокий колодезный сруб. И Никите вдруг до чёртиков захотелось разогреться на банном полоке, отполированном ягодицами, рогожей и песком, передохнуть в предбаннике, до пресловутых чёртиков нахлебавшись потогонного чая, возвратиться в парную, поддать жару и лечь под распаренный берёзовый веник, да чтобы демон-банщик отхлестал, как скаковую лошадь, без чинов и званий, а после щедро окатил ведром колодезной воды. А потом отпоил бы квасом. А ещё позже можно вспомнить и про водку, что до времени таится в рюкзачке... Ух, как оно!!!
Оно — сиречь архитектурное решение языческого зодчего — может, и не сулило гостям развлечений, принятых в третьем тысячелетии по Рождеству Христову, но минимум благ обещало уж всяко. После двукратного ночлега на еловых лапах, после свихнувшихся от свежей крови комаров, испепеляющей жары и ярости Перуна-громовержца излишеств им не требовалось точно. Банька, судя по дыму, топится, и спаси вас за то, христианский Бог! Ведь "спасибо" как раз "спаси, Бог!" и означает...
Баня составляла нижнюю половину левой ножки приплюснутой буквы "П", в форме которой был выстроен единый жилой и административно-хозяйственный комплекс здешней нечисти. В этой же ножке под одной двускатной крышей, архаично изолированной от непогоды мшистым дёрном, заподлицо с баней соседствовала кузня-мастерская. Боком она притулилась к перекладине "П" — жилой избе, соединённой через парадные сени с клетью, то бишь складом всякой всячины. Вдоль всей перекладины тянулась просторная крытая веранда с колоннадой столбов, поддерживающих навес, и перилами на затейливых резных балясинах. Милая в своей патриархальности картинка эта ни к селу ни к городу напомнила Никите салун из ковбойского вестерна.
В этой же связи? его посетила мыслишка о возможной связи между их визитом в навий мир и агрессивностью современных ковбоев. Впервые, надо сказать, посетила. И обдумать её следовало бы предметно. Но — увы! Голодный, уставший, грязнее старикашки водяного, Никита снова погрузился в нереальную реальность демонического быта.
Правую ножку литеры "П" составляли амбар, хлев и овин с заточённым внутри медведем. Овин, который Никитушка, спец по зачистке населённых пунктов, искренне считал прибежищем овец. Ну, а овчарню, соответственно, — овчарок... В нашем повествовании как-то уже говорилось о том, что всякая информация рано или поздно придётся ко двору, и он без колебаний разместил на верхней полке памяти сведения о том, что медведи, как и человек, подвержены синдрому обструктивного нарушения дыхательных процессов во время сна, по-латыни — храпу. Храпел косолапый Аркуша так, что казалось, будто во чреве овина сразу несколько тысяч душевнобольных трут одно о другое фарфоровые блюдца. Ну, да пёс с ним, что естественно, то, говорят, не безобразно. Но! Но хоть бы на пару миллионов децибел потише!!!
В остальном же, если не считать медвежьего синдрома, пастораль языческого хутора дарила умиротворение и радость от самого факта бытия, пусть даже в нереальном мире. Для встречи дорогих гостей на веранду высыпало, как понял Никита, всё здешнее население во главе с крошечного роста старичком — не больше метра, да и то вместе с лаптями и замшевой шапкой в форме колпака. Означенным колпаком, длинной, в пояс, седой бородой и лукавым прищуром выцветших за годы глаз он напоминал доброго гнома, а рязанской курносостью, долгополой рубахой под поясок и штанами из небеленой поскони — русского кержака-старообрядца. "Если это не Домовой, — подумал князь-менеджер, — прямо здесь же разуюсь и откушу себе мизинец на левой ноге! Всё равно толку с него никакого"...
Между тем старичок важно спустился по ступеням парадного крыльца — с отдельной двускатной кровлей, увенчанной резным коньком-охлупнем, — снизу вверх оглядел прибывших, каждому хитро подмигнул и церемонно поклонился.
— Гой еси, добры молодцы и красны девицы! — приветственно воскликнул он, что-то пробормотал о погоде, тяготах пути и сбыче сокровенных мечт усталых путников, равно как и гостеприимных хозяев, после чего представился. — Здешний домовой, звать-величать меня Жихаркой, рода Постеньева, по батюшке Кузьмич.
— Вот как? — причмокнул губами Никита. — Странно, но я — тоже...
Постень, — припомнил он, — одно из народных прозвищ Домового. Жихарем его же называет деревенщина российского северо-запада. Ну, а Кузьма... Кузьма, по-гречески Косма, — во-первых, украшение, во-вторых, мир. Украшение дома. Мироустройство дома. Мир этому дому! Да и мизинец, кстати говоря, совсем не лишний, чай, сгодится в новом/старом мире подо что-нибудь...
— Мир вашему дому! — низко поклонился хозяину Никита, представился сам и представил друзей.
Хотел было почерпнуть из памяти всё, что прежде слышал о Домовом, но дедушка не дал на это времени, взявшись за презентацию челяди. Первым представил косматого, шерстистого, обсыпанного мякиной мужичка, чертами лица удивительно похожего на кота.
— Мой ближайший помощник, звать его Егорием. Он заведует овином — вон той избушкой, — кивнул на темницу Аркуши, — где мы сушим хлеб в снопах...
— Кто бы мог подумать?! — сконфуженно буркнул Никита под нос.
Благо, сразу не спросил, как там медведь уживается с овцами!
— ...Люди почему-то считают его злобным, даже жестоким. Говорят, способен в сушильную печь затащить. Да, способен! — повысил голос Домовой. — С разгильдяями только так и нужно! Хлеб, он, известно, всему голова, а овин — народнохозяйственный объект повышенной опасности, и нечего там с пьяных глаз печку разгребать да полыхающими головнями размахивать!
— Абсолютно с вами согласен, — покивал Никита. — Техника безопасности превыше всего, а пьянство, знамо дело, вредный пережиток, — незаметно ущипнул Гюльнару за бочок и глубокомысленно заметил. — Наверняка его монголо-татары привнесли в наш быт...
