Из тех ещё, из бывших...

Георгий Булавин

Из тех ещё, из бывших...

Россия — страна с непредсказуемым прошлым...

Здравствуйте, уважаемый Читатель! Если позволите, вкратце раскрою Вам суть мироздания. Буквально в двух словах, ведь по конструкции Вселенная проста, как воздушный шарик. С каждым нашим богатырским выдохом тонкостенный баллон увеличивается в объёме. Разве не то же самое происходит с Метагалактикой?! Если верить учёным мужам, за время от момента Большого Взрыва до сегодняшнего дня она только и делает, что разбухает в рамках трёх пространственных координат — длины, ширины и высоты. Вот и всё!

Давайте, однако, вычленим из приведенной схемы Время. На мой взгляд, Оно куда интереснее Пространства. Стонущую от натуги оболочку шара правомерно обозвать Настоящим, а то, что вовне её, — Будущим. Внутри же... Ох, что творится там, внутри! Внутри творится Прошлое макрокосма Вселенной и микромира каждого из нас. Именно творится: колобродит, пенится, бурлит, клокочет... Взаимодействует всеми своими частичками, от допотопной рептилии до "бессмертного" марксизма-ленинизма, от Вашего покорного слуги утренней несвежести до мифической Бабы Яги. Вступает в новые причинно-следственные — пусть, казалось бы, и противоестественные — связи. Претерпевает трансформации. А теперь самое главное: даже меняясь, Прошлое сохраняется навечно, потому что из наглухо замкнутого шарика не удерёшь! Во всяком случае, пока цела резина и старается Воздуходув...

Отсюда смелое предположение: в Прошлое теоретически возможно окунуться.

Здесь же и предостережение: донельзя изменчивое, Оно вряд ли окажется — и, следовательно, покажется нам — в точности таким, каким виделось ещё Вчера.

А вот и недвусмысленное предложение: давайте совершим такой заплыв!

Часть 1. Варяги, go home!

Мы рождены, чтоб сказку портить былью!

Ночь перед торжеством

Чем дальше в лес, тем толще партизаны...

Жили-были звёзды. Вели себя до времени пристойно, никого из окружающих не задевали, варились в собственном зодиакальном соку. То голодный Лев задерёт Козерога, то Близнецы накостыляют Водолею (он, паразит, космическое пиво разбавляет так, что Рыбы в кружках икру мечут), то Стрелец раздавит сапожищем Скорпиона, а то Рак из вредности вдруг цапнет Деву за Телец... Ну, и что?! Нам какое дело?! Наше дело — сторона! Один из депутатов-радикалов даже выступил с законодательной инициативой: выцарапать глаза астрономам, чтоб не подглядывали за звёздами в замочные скважины телескопов, астрологов же вообще сослать в Туманность Головного Мозга. Уж так всё было благостно, уж так политкорректно, хоть с разбегу удавись от умиления!..

Как вдруг все звёзды, до самого белого карлика, до едва народившейся сверхновой, расположились не так. Ох, как же не так расположились звёзды! И случилось это безобразие далеко не сегодня, первого августа текущего невесёлого года, в канун праздника Воздушно-десантных войск и святого их покровителя, ветхозаветного Ильи-пророка.

Звёзды расположились совсем не так, как от них было ожидаемо.

Звёзды расположились в окопах вдоль границ Отечества.

Звёзды, настроенные явно проамерикански, не выказывали расположения к России-матушке уже который год. Да и чему удивляться, раз на флаге США их вона сколько, а у нас была одна-одинёшенька, и ту профукали на кураже демократических реформ?!

Никита Буривой в стане демократов-реформаторов замечен не был. Как и в когорте сторонников коммунистического Вчера. Даже кандидаты в депутаты от Сексуально-меньшевистской партии не имели шансов на решающий голос электорального Никитушки в свою поддержку. Дудки им! В известное место... Буривой почитал себя сторонником конституционной монархии. Ну, а лично его, надёжу и опору земли Русской, весь остальной Мир, от микроба-недомерка до Большой Медведицы, относил к пенсионерам, как бы противоестественно это ни звучало в адрес цветущего, здорового душевно и физически мужчины тридцати пяти годов от роду. Возможно, Малая Медведица имела на сей счёт особенное мнение, но, увы, никто её не спрашивал, мала ещё! Да и кто она, в конце концов, такая перед столь высокой философской категорией, какова/каков Никита Буривой?! К слову, последнее слово — никакое не прозвище, а натуральная фамилия добра молодца Никиты Кузьмича, происхождение которой теряется в пыльных анналах всевеликого и всеславного казачества донского. А то, глядишь, под сермяжным переплётом замшелой истории древних славян... Короче, молодец, что называется, из тех ещё, из бывших!

Да, так вот, означенный Никита, прессуя мышцами спины лежанку на лоджии, битый час уже плевал. Плевал на коварные звёзды, мало расположенные к горемычной матушке Руси. Плевал на очередные прощальные гастроли Аллы Пугачёвой. Плевал на утренний штраф за превышение скорости. Нашли, ироды, к чему придраться — девяносто лишних километров в час! Совести нет, сколько ни давай!.. Плевал на индекс стоимости акций Dow Jones как показатель деловой активности американского бизнеса. Плевал на вновь избранного президента США, в этот раз пуэрториканца. Плевал на сотую уже поломку Большого адронного коллайдера. Не потому, что плевал на перспективу невиданного прогресса фундаментальных наук, вовсе нет! Просто-напросто плевал, и всё. Из вредности... Плевал на подростков, распивавших пиво под балконом. Плевал на пиратов из Сомали, вот уже который год плевавших на тысячи боевых кораблей у своих берегов. Плевал на пуд закуски, припасённый к празднику. Плевал... Правда, попадал пока лишь в комаров, зато столь точнёхонько, прямо в их насекомые сущности (кровососущности), что приходилось уши затыкать от писка, матюгов и недвусмысленных угроз.

Между тем вечер и без комаров сквозил угрозой изо всех щелей. Собственно, этим отличалось подавляющее большинство его собратьев-вечеров с тех самых пор, как человечество взбесилось после обнародования безрадостных перспектив планеты Земля. После того, как ближайший геомагнитный полюс, 11 августа 1999 года бросив на произвол лихой судьбы штатную свою точку с координатами семьдесят восемь градусов тридцать одна минута северной широты и семьдесят градусов одна минута западной долготы, принялся стремительно шагать через Канаду в сторону Соединённых Штатов и ничуть не устал за полтора десятка лет. После того, как стало ясно, что причиной вымирания мамонтов стало вовсе не отвращение к сексу, но моментальное, в формате считанных часов, похолодание чуть ли не до абсолютного нуля. Что гибель Атлантиды — чистейшая правда. Что разом с нею приключился Всемирный Потоп. Что заключительная точка в календаре народа майя вовсе не означала светопреставления ближайшим утром, что она — ещё не ленточка, но выход Homo Sapiens на финишную прямую. Что Иоанн Богослов, Мишель Нострадамус, Эдгар Кейси и махатмы Востока не зря предупреждали — готовьтесь, ибо грядёт День! Ох, как же близок этот День!!! По самым благоприятным прогнозам — летний день 2030 года...

День Гнева Господня. День, когда колоссальные волны вздыбившихся вдруг морей закипят в разверстых трещинах земной коры. Последний день цивилизации. День, когда рухнет устоявшийся миропорядок. День, в преддверии которого у миллиардов реальных кандидатов в покойники не останется (точнее, уже не осталось) иного выхода, кроме освоения новых жизненных пространств. День Величайшего Переселения Народов, когда померкнет слава гуннов Аттилы, вестготов Алариха I и варваров-степняков Темучина из рода Есугэй-багатура, широко растиражированного под титулом Чингисхан.

Волею судеб и рельефа местности угроза Катаклизма нависла прежде всего над западным миром, население которого искони тяготело к океанским берегам. Давным-давно стало понятно, что повсеместная борьба за демократию и с терроризмом — фарисейский трёп, лукавство, болтовня, обман. Ещё какой-нибудь десяток лет назад целью воинствующих демократов были энергоносители и рынки сбыта. Сегодня же условиями выживания "золотого миллиарда" европейцев и американцев сделались континентальные высоты, запасы пресной воды, сносная почва и стабильная геотектоника. Миллиарду беженцев нужен плацдарм для расселения! Землю следовало вновь — причём заранее, до Кризиса, а не по факту его наступления — переделить. Потому и возник прецедент с независимостью Косово под эгидой США — погребальный саван принципа нерушимости границ. Потому операции по поддержанию мира в Азии не закончатся никогда. Потому вдоль рубежей России-матушки, которой пророками обещана роль колыбели следующей цивилизации, ощерились штыками НАТОвские полчища. Ну, а casus belli, то бишь формальный повод к войне, — наименьшая из проблем. Завтра очередной президент вечно буйной Грузии либо иного независимого лимитрофа вновь спровоцирует погранохрану с миротворцами на открытие огня, и всё, приходи, кума, любоваться!

Кликуши нового миропорядка даже не скрывали того, что вся вина Руси — в её колоссальных, богатейших, тектонически стабильных, малонаселённых, изрядно потеплевших, бестолково освоенных, через пень-колоду управляемых пространствах. То есть фактически бесхозных. Но чертовски потребных культурным, работящим, законопослушным нациям! Действо сие напоминало Никите Буривому визит аргонавтов к правителю Колхиды. Типа, не по понятиям ты, царь-тиран, владеешь золотым руном (молодильными яблоками, принцессой, нефтью, газом, тем же жизненным пространством и т.п.). По жизни должен!.. Не, в натуре, чё, разве не так?!

Вечер, которому здесь, в получасе езды к норду от Петербурга, законами мироздания предписано быть сизым, как остатки шевелюры библейского старца, на деле отливал жутковатым багрянцем артериального кровотечения. Высотные перистые облака на фоне мрачной громады лесов тянулись к востоку, будто инверсионные следы истребителей-бомбардировщиков "миротворческой" армады НАТО, хищными стаями обсевших подступы к границам российского Северо-Запада. Телевизор вызывал тошноту — на всех тридцати пяти доступных каналах, включая MTV и Animal Planet, очкастые умники неумолчно гадали, когда и куда будет нанесён первый удар. В пику лощёным политологам и крикливым журналистам Никита доподлинно знал, куда именно — по пунктам управления, аэродромам, силам противовоздушной обороны, средствам радиоэлектронной борьбы, узлам связи и системам дальнего обнаружения.

Как раз это удручало самого молодого из местных пенсионеров более всего. Не то чтобы он трепетно относился к дальнему обнаружению как таковому, не то чтобы, помимо боевого самбо, занимался радиоэлектронной борьбой, не то чтобы до выхода в запас лично стоял на страже мирного неба над Родиной, вовсе нет. Просто наиболее реальная из целей гнуснопрославленных НАТОвских бомбометателей, мощнейшая РЛС "Воронеж", волею Всевышнего Главнокомандующего оказалась развёрнута в посёлке Лехтуси, что на Карельском перешейке, в тридцати верстах от Питера строго на север. И менее чем в десяти строго к востоку от "кишлака" Маргелово, где проживал сам тридцатипятилетний ветеран, здесь когда-то начинавший офицерскую карьеру лейтенантом, командиром парашютно-десантного взвода, здесь же и осевший после увольнения в запас майором, с должности старшего сотрудника оперативно-боевого спецподразделения "Град" Управления ФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области. Здоровье не шалило, был на хорошем счету, даже в передовиках ходил, да только больше приходилось не ходить, а бегать. Вот и набегался! Год назад ему вдруг до остервенения захотелось поменять бронежилет на пуловер или пиджак, УКВ-радиостанцию — на пижонский коммуникатор, а пистолет "Глок" — на банальную авторучку. Захотелось в уикенды беззаботно погулять с женой и сыном, поохотиться на грибы в лесу, до которого от дома пять минут ходьбы вразвалочку, зимой посидеть в тулупчике над лункой, посудачить с односельчанами о видах на урожай клюквы, о перспективе газификации "кишлака" и бесконтрольном росте цен на водку в магазинчике армянина Ваграма. Надоело бороться, захотелось наконец-то пожить! Однако жить, как ни крути, приходилось под боком у неоднозначного "Воронежа", и это ни в малейшей степени не добавляло ветерану оптимизма именно сейчас, когда угроза войны стала куда более явственной, чем в первых декадах июня 1941 года.

На беду свою Никита доподлинно знал, чего в действительности — ой, немногого! — стоят по сравнению с армадой НАТО вооружённые силы России, только-только восставшие из небытия после развала Ельциным и кликой младореформаторов. И вовсе не повод благодушествовать в том, что западный блок, дескать, расколот на ястребов войны — США и Великобританию при поддержке наших "заклятых друзей" из Восточной Европы вкупе с бывшими советскими республиками — и умеренных голубей в лице старых континентальных демократий. Последние считали — русских колотить не обязательно. Попросим потесниться, и всего делов... Союзники России таковы, что хоть есть они, хоть нет их, всё едино. Китай, как обычно, лишь для виду посочувствует. А то, глядишь, сам попытается урвать "кусочек" выморочной территории — от Хабаровска до Екатеринбурга. Так что Отечеству проигрывать войну нельзя никак! А как?! Как именно? Как выстоять, как перемочь, как гарантированно сдюжить, когда реальная обороноспособность великой державы существует лишь в памяти замшелых стариков да в прожектах юных ура-патриотов?

Ответ дали в своё время латиняне, сформулировав понятие ultima ratio regum — последнего довода правителя. Так они звали войну как продолжение политики радикальными силами, средствами и методами. Если же сузить латинскую мудрость применительно к самой войне, то роль конкретного, неоспоримого, решающего довода в противостоянии с врагом ныне выполняет ракетно-ядерный потенциал. Который, увы, имеется у оппонента тоже. Причём на порядок превышает нынешний российский. И в арсеналах уж никак не залежится. А первоочередная цель — вот она, родимая, аккурат за кишлацкой поскотиной! Буде западные миротворцы впрямь ударят чем-нибудь крылатым с атомной боевой частью по "Воронежу" и бригаде противоракет его прикрытия, ударная волна сметёт Маргелово, как ураган — крышу соседского сарая прошлой осенью...

В этой связи Никитушку посетила мысль, поражающая новизной и практицизмом, — выпить водки. Практическая её реализация не сулила трудностей — в преддверии Дня ВДВ холодильник был залит манерными напитками под горлышко. Но лукавая мыслишка эта как пришла, так и ушла. Не сказать, чтобы Никита ханжески чурался алкоголя, однако не привечал оного без повода и, уж тем паче, "в одну харю". А вот других не осуждал: хочется людям — на здоровье! Он вообще славился толерантностью, как пожилой скунс — миазмами. К тому же плевал. К тому же скучал в одиночестве...

И доскучался!

Допотопный Sony Ericsson K790i, вот уже несколько часов мирно почивавший в кармане домашнего халата, вдруг совсем некстати заворочался, как микс пургена, молока и недозрелых груш в желудочно-кишечном тракте. Мало того, каждому из родных, друзей и коллег в телефоне соответствовал персональный рингтон, а этот вот — мелодия старинной песни "Синева" — оповещал о том, что Никиту домогается полномочный представитель остального мира. Который суть никто, и звать его никак. Оно, казалось бы, и ладно, да время социально чуждого звонка — 22.45! — в субботу перед торжествами явственно сулило ветерану геморрой. А может, кто из прежних сослуживцев решил заранее поздравить? Не зря ведь говорится: кто празднику рад, тот пьян накануне...

Но ещё менее порадовал дисплей, полыхавший сакраментальным набором цифр: +7812438... Район "Большого Дома" на Литейном! Район того самого Управления ФСБ, которому майор запаса Буривой щедро отдал десяток лет беспорочной службы. Сопоставив время по Москве, место, откуда исходил звонок, и обстановку в мире, опытный контрразведчик, развивавший оперативное чутьё отнюдь не в прокуренном кабинете, сразу понял: и завтрашний разгул, и послезавтрашняя головная боль, и робкая надежда спокойно жить, а не бороться, накрылись медным тазом. Объёмистой такой посудиной! Водоизмещением с атомный многоцелевой авианосец ВМС США "Авраам Линкольн", палубные стервятники которого расправили крылья где-то на траверзе Курессааре/Кингисеппа, что на эстонском острове Сааремаа...

— У аппарата, — пробурчал Никита в трубку.

— Господин Буривой?

— Собственной персоной, — огрызнулся он.

— Вот и хорошо, — ответил невидимый абонент, выдохнув так, будто сбросил с плеч небесный свод. — Никита Кузьмич, выходит...

— Это уж точно, как Бог свят. Здравия желаю, Василий Викторович!

— Неужто вспомнили?!

— Вас, пожалуй, забудешь...

Не один месяц тому назад Никита отчётливо понял, что разговор с начальником организационно-мобилизационного отдела полковником Шевелёвым рано или поздно состоится. Уж так располагались подленькие звёзды. Так ложилась карта. Два туза из прикупа на мизерной игре. Расклад, от которого всю планету била дрожь!

— Правильно, что не забываете, — зловеще усмехнулся динамик. — Как сами? Как бизнес?

— Да какой бизнес, Василий Викторович?! Наше дело наёмное, подневольное. На хлебушек хватает, так оно и слава Богу. А маркетинги с менеджментами — это не про нас.

— Да будет вам прибедняться, Никита Кузьмич!

Он вправду прибеднялся, потому что к менеджменту с недавних пор имел самое прямое отношение — работал менеджером по персоналу в крупной коммерческой фирме. И подрабатывал консультантом по вопросам безопасности. И на хлебушек имел не по-сиротски. И люто завидовал продавцам-консультантам на окладе и проценте от реализации, не подозревающим, что такое проблемы, ответственность и напряжённый трудовой день. А что до бизнеса работодателя... Бизнес процветал, потому что уровень спроса на защитные стальные двери прямо пропорционален росту напряжённости вовне жилья. Кому война, кому мать родна! Когда-то говорили: кто при немцах жировал, тот и сейчас не бедствует...

— Ваша правда, не бедствуем, — согласился Никита.

— Рад за вас! Как семья?

— Нормально. На курорте отдыхает.

— Ну, да, лето ведь, как ни крути... — в голосе собеседника прозвучали одобрительные нотки.

Знать бы ему, чего Никите стоило на днях отправить жену с сыном на означенный курорт! Вернее, к родителям на Дон. Уж как упиралась Арина, как цеплялась за ответственную свою должность! Вполне, по сути дела, обоснованно цеплялась, ибо зарабатывала в месяц больше, чем супруг до увольнения — за год службы Отечеству и СпецНазу... Как хныкал недоросль Добрыня Никитич, которому, дескать, нужно до синевы в очах готовиться к новому учебному году! Папа поддерживал богатыря-девятиклассника. Папа искренне сочувствовал, ибо точно знал, что страсть к учёбе ни при чём. А вот к соседке Марише — уж точно при чём... Хотя, наверное, бывшим коллегам, ответственным за предстоящую мобилизацию, с его благородием пришлось ничуть не легче. Дорогого, видимо, стоило вымарать сведения о семействе майора запаса Буривого из всех мыслимых учётов, от паспортного стола до школьного журнала, от домоуправления до гаражного кооператива. Зачем? Хороший вопрос! Затем, что, случись оккупация врагом российского Северо-Запада, Никите Кузьмичу предстояло... уйти в партизаны. В массе знающих его людей наверняка сыскался бы хоть один предатель-коллаборационист, и оставлять семью в потенциальных заложниках не улыбалось ни руководству, ни, уж тем более, самому Буривому. Да ещё и злосчастный "Воронеж" — на расстоянии плевка против ветра!

При мысли об объекте первого удара ветерана невольно бросило в дрожь.

— Что, Василий Викторович, неужто начинается? — глухо спросил он.

Главный мобист ответил после некоторой паузы.

— Похоже, к тому идёт...

— Весело! — буркнул Никита. — Ну, да ладно, придёт — встретим... Мне, что, время пацанов скликать?

"Пацанов" под его начальственную руку на военное время было приписано четверо: опытный оперативник-агентурист из недавних отставников, связист-электронщик, сапёр и разведчик армейского подразделения СпецНаз. Со всеми, кроме первого, Никита общался лишь по телефону, электронной почте, фото и досье. Впрочем, это не беда — личные дела офицеров такого запаса содержат в недрах много больше, чем люди сами знают о себе... Задача перед группой "Лешие" стояла, по сути, простейшая: разведка, диверсии, хаос на объектах и коммуникациях оккупантов, индивидуальный террор, вербовка агентуры, ликвидация вражеских пособников, расширение подполья, захват либо, наоборот, освобождение заложников, специальные пропагандистские акции... Короче говоря, любые мыслимые безобразия, лишь бы устроить агрессору инферно.

— Пацанов пока не беспокойте, — притушил его пыл абонент. — Расслабьтесь, по грибы сходите, благо, в ваших краях боровиков — косой коси. Посмотрите, как оно там, на природе-то...

— Понял! — впервые за вечер улыбнулся Никита.

Понял, что Армагеддон войны заполыхает не сегодня и, скорее всего, даже не завтра, до которого оставался час. Понял, что празднику — всё-таки, наверное, последнему из довоенных — быть. Понял суть эзопова распоряжения Шевелёва: под видом грибника проверить, не посягнул ли кто на схрон посреди чащоб Карельского перешейка. Полгода назад закладка потайных складов с вооружением и имуществом для группы "Лешие" была сориентирована на все четыре стороны света от Питера. Северный оборудовали, грубо говоря, под самым носом командира, в нескольких верстах от его дома. Более того, совсем рядом с поляной, которую Никита выбрал под грядущий пикник.

— Накосим грибочков! — бодро заверил он полковника. — Завтра же и накосим.

— Завтра... Завтра у вас, если я не ошибаюсь, хм, юбилей?

— Есть такое дело...

— Мои поздравления и наилучшие пожелания! Рад был слышать, рад, что сами в добром здравии. До связи!

— До свидания! — попрощался Никита.

И шёпотом добавил:

— Только бы не до скорого...

Но услышан был лишь Телефонным. И насилу сдержал хохот, когда воочию представил себе этого пакостника, дальнего потомка леших, кикимор, домовых и прочей мелкой нечисти, — прыщавого очкастого юнца, который забавляется рукоблудием, издавая при этом короткие гудки сладострастия, крутит мелодии вызова и с издевкой сообщает: "Абонент выключен или находится вне зоны действия сети". А когда не в настроении, натурально плюёт в душу: "Данный вид связи недоступен. Пополните баланс счёта!" Не сволочь, а?!

У Никитушки со счётом — что у оператора мобильной связи, что на кредитках, что в уютном кафе "У Домового", где они с подругой часто коротали вечера, — всё было в порядке. Жизнь кое-как наладилась, и стоило подумать о душе. А душа потребовала праздника уже сегодня! К слову о празднике: завтрашний День ВДВ Никита замыслил без привязки к традициям голубых беретов. Решил проигнорировать и митинг на Дворцовой, и почести героям прошлых лет у Вечного Огня, и парадный марш по Невскому проспекту, и "стопочку-другую-третью-..." с ветеранами движения. Запланировал пикник в лесу, близ упомянутого склада, в компании нынешних коллег Вована, Ольги и Гюльнары, менеджеров по продажам. Вовчик с Оленькой приедут утром, в дела сладкой этой парочки юбиляр не совался. А вот Гюльнара...

Не особенно счастливый в браке натурал, Никитушка нисколько не чурался развлечений с противоположным полом. Но то-то и оно, что развлечений, не более, мимолётных контактов третьего рода, скорых, как пуля из винтовки Драгунова, не оставляющих на сердце иного следа, кроме утренней брезгливости. Гюльнарой же, стройной брюнеткой с точёным личиком, увлёкся, кажется, по-настоящему. Если считать Любовь чем-то большим, нежели выдумкой русских интеллигентов, не желающих платить за секс, это была именно она. С весны их платонические отношения для всей фирмы составляли секрет полишинеля. Честно, платонические! Можно разве что назвать оные трогательными — трогали порой друг дружку за известные места. Ну, коленку, плечико, ладошку...

В редкую смену Гюльнары Никита не приезжал в торговый центр "Сампсониевский" посреди рабочего дня. Буде же такого почему-то не случалось... обязательно случалось вечером! Ровно в 20.01, сдав под охрану выставочный модуль, девушка прыгала в Volkswagen Touareg своего непосредственного начальника и взахлёб рассказывала обо всём, что произошло за время его отсутствия, от того, как едва сдержалась, чтобы не пройтись по матушке язвительного посетителя, до очередного телефонного скандала с бывшим мужем. А Никита Кузьмич долго не трогался с места. Никита Кузьмич — для неё просто Ники — впитывал звонкий голосок восточной гурии, зачарованно глядел в чуть раскосые, полыхающие дьявольским огнём глаза, любовался губами, будто прописанными кистью старого Мастера...

Потом они колесили по городу. Заходили в магазины. Сидели в кабачках — да у того же "Домового". Попросту гуляли, убивая время. Время, которого было всего-то два часа, от силы три... Фрау Буривая за рулём отчаянно трусила, вкалывала же допоздна в офисе близ Финляндского вокзала, то есть более чем в полусотне вёрст от дома. И "хитрец" Никита, дабы каждый раз не выдумывать алиби, сделал картинный жест — лукаво предложил встречать её с работы на автомобиле, а то, дескать, в электричках полно хулиганья... Увы ему, дурой Арина не была. Перед самым отъездом, уже в аэропорту, отослав Добрыню Никитича за мороженым, она ледяным тоном заявила: "Домой её не приводи! Влюбляйтесь вечерами здесь, в городе, как это у вас повелось". И главный партизан Санкт-Петербурга с Ленинградской областью в придачу, которому Свыше предписано быть изворотливым, как двенадцатиперстная кишка, растерялся и покраснел, словно нерадивый пятиклассник, пойманный в школьном туалете с сигаретой. Могучий витязь, за чью голову несколько лет назад грузины обещали сотню тысяч евро, характером Никита отличался мягким и дома был если не подкаблучником, то на вторых ролях — уж всяко. Собственно, впервые он прикрикнул на жену — даже треснул кулаком по столешнице — в июле, когда та упиралась, не желая отправляться в изгнание.

Гюльнара же, наоборот, относилась к нему с покорностью наложницы своему падишаху. И то, что по работе пребывала в подчинённом положении, не означало ровным счётом ничего, — импульсивная, вспыльчивая, как газовый баллон, она при случае могла взять за грудки не то что зама генерального директора, но даже самого Господа Бога. Наверное, именно такова любовь. Во всяком случае, Ники на это надеялся. Хотя не исключал, что таковы все восточные женщины, с которыми прежде общался лишь через натянутый на лицо подшлемник с прорезями под глаза и нос... Он искренне считал Гюльнару одним из троих наиболее дорогих и значимых для себя людей — наряду с мамой и Добрыней Никитичем. Между тем о взаимных чувствах они не говорили никогда — пусть даже наверняка было что обсудить! И совместных планов не строили, хоть разведённой Гюльнаре вовсе нечего было терять, а Никита после выпада супруги понял, что она не будет противиться расторжению брака. Правда, зная жену как облупленную, был уверен — повернёт дело так, будто она его бросает, а не наоборот... Даже любовниками Никита и Гюльнара могли считаться с большущей натяжкой — не было у них такого обязательного атрибута, как постельное времяпрепровождение. Не было! Пока...

И вот сейчас, на пороге войны, когда многое из прошлого теряло если не смысл, то, по меньшей мере, прежнюю ценность, Никита Буривой решил — баста! Пора что-то решать с постылым целомудрием! И тут же решил не дожидаться следующей ночи. Ночи, которую Гюльнара — по плану пикника и вопреки наказу жены — должна провести в его квартире. Со всеми вытекающими последствиями... Да только вопрос: останется ночь со второго на третье августа мирной или разорвётся миротворческими бомбами? Потому времени терять нельзя никак!

Походя запустив электрический чайник и пальцы в салат, Никита решительно отдал голосовую команду телефону:

— Цветок граната!

Именно так переводилось на язык родных осин татарское — вернее, персидское — имя подруги дней его суровых. Имя, под которое он вот уже полгода никак не мог подобрать уменьшительно-ласкательного сокращения. Коллеги называли её Гулькой, что кавалера здорово коробило. Звать "малышом" или "кисой"? Банально. Кич. Профанация методики нейролингвистического программирования. Да и вообще, о кисе ли речь?! Как-то раз дева, на вид сама скромность, при нём так материла проштрафившегося монтажника, что если и походила на представителя славного семейства кошачьих, то скорее на пантеру, в которой, как ни крути, ласки ни на медный грош. Потому продвинутый в языкознании Никита звал её "цветиком". Когда дурачился или сердился — Гранатой Ренатовной. А сердился обычно в ответ на её противного "Никусю"...

Телефонный бесёнок откликнулся в щадящем режиме:

— Ники, привет!

— Салам алейкум, цветик мой! Не спишь?

— Ну, вообще-то собиралась...

— Отставить! Предлагаю более содержательный вариант досуга.

— Ну-ка, интересно...

— Ещё как интересно! Вариант досуга у меня в гостях.

Несколько секунд Гюльнара молчала, отчего у Никиты защемило сердце. Как же ему не хотелось получить отказ! Как не хотелось услышать: "Всё отменяется, Ники, прости, я не приеду даже завтра". Ну, или что-нибудь более корректное, типа, мама у приятельницы, дочь оставить не с кем... К счастью, вовремя сообразил, что бабушка с четырёхлетней внучкой Айгуль, по его же, стратега, совету, от греха подальше убрались из Питера к родным в Казань, оставив на страже квартиры Гюльнару и дедушку.

— Хм, — донеслось наконец из динамика. — Всё бы ничего, но как ты себе это представляешь? Последняя электричка в твою сторону, насколько я помню...

— Какая электричка, цветик мой гранатовый?! — нетерпеливо перебил окрылённый Никита. — Собирайся, я минут через сорок буду у тебя на Гражданке. Под какие манерные напитки предпочитает коротать одиночество папа?

— Папа давно спит.

"На что лично ты, красотка-гурия, данной конкретной ночью не рассчитывай!" — ухмыльнулся ловелас. А вслух заметил:

— И пусть Аллах, милостивый и милосердный, дарует ему килограмм приятных сновидений... Всё, Граната Ренатовна, я стартую, время дорого!

— Стартуй, Никуся, стартуй, — не осталась в долгу за "гранату" подруга. — Только не заходи домой, я сама спущусь.

— Боишься, что Ренат Ильясович проснётся и меня зарежет?

— Боюсь, что Ренат Ильясович проснётся, и манерные, как ты говоришь, напитки польются рекой... И не гони, на дороге полно гаишников с комендантскими патрулями.

— Кому под силу остановить топ-менеджера специального назначения, летящему в объятия девы с глазами газели?!

— Не болтай чепухи в дорогу, Ники, не провоцируй судьбу! Девы с глазами газелей, то бишь гурии, ублажают спецназовцев в садах Аллаха... Всё, ладушки, я — в ванну. Ни гвоздя тебе, ни жезла!

— Спасибо! В смысле, к чёрту...

Свершилось! К чёрту всех комендантских патрулей, сотрудников ДПС ГИБДД, леших, домовых, дорожных, ураганных, грозовых и прочую нечисть! Ник Буривой ликовал и, отключившись, в эйфории принялся горланить старый хит шоумена-автогонщика Ника Фоменко:

Газ до отказа — он непобедим!

Газ до отказа — а там поглядим...

Газ до отказа — кто знает, где край?!

Газ до отказа — одной ногой в рай!

Любовь, морковь и кровь

Рекламное объявление: "Интим. Досуг не предлагать! Тел..."

Разбудил Никиту нечестивый телефонный дух. Рингтон Hotel California соответствовал абоненту Вовану, ожидаемому в гости. Не продирая глаз, он хрипло буркнул в трубку:

— Клон уважаемого господина Буривого слушает!

— Вот как?! Клон, значит... А где матрица?

— Спит без задних ног.

— Устала?

— На мину наступила, — плоско отшутился Никита. — Вы где?

— У метро. Часа через полтора будем на станции Грузино. Кстати, с праздничком! Планы не поменялись?

"А ведь это мысль!" — мелькнула мысль. Но и только, что мелькнула. Холодный, как жаба, рассудок резонно заметил: "Негоже самому раздраконивать друзей, а после делать шаг в сторону! В сторону собственной похоти".

— Да ну, Вовчик, о чём речь?! Подъезжайте, ждём!

— Ждём?!

— Именно что "...м". То бишь "мы". Уважаемая госпожа Хабибуллина уже приехала.

Никита пошарил свободной рукой по расхристанной постели. Увы, безрезультатно. Уважаемой госпожи Хабибуллиной не прощупывалось. А где..? Ага, на месте! Из ванной долетел рокот проистекающей воды. Значит, слава Богу, всё, что было ночью, не приснилось!

— Ранняя пташка! — усмехнулся Вован, после чего выдержал паузу осмысления. — Погоди, Кузьмич, она приехала, а ты спишь. Что-то не вяжется.

Ещё как вяжется! Удавка адюльтера... Заспанный ветеран досадливо поморщился. Косяк! Какого лешего упомянул Гранату?! Они не скрывали отношений ни перед кем из коллег, тем паче не таились от парочки лучших друзей, однако сами отношения за несколько ночных часов перешли — перескочили, перепрыгнули, переметнулись! — на совершенно иной, куда более высокий, до предела близкий уровень. Ситуацию следовало переосмыслить, понять, как внове для себя держаться на людях. Да, если честно, и промеж собой... А тут — на тебе, ляп!

— Ага, поспишь с вами, как же! — сообщил чистую правду Никита. А вслед за тем бессовестно соврал. — Вовасик, у меня батарея садится, так что давай конкретно. Выходите в Грузино, моего "кочевника" (так он звал "Фольксваген-Туарег") найдёте на станционной площади. За рулём будет некто Саня, рыжий бес лет на десять меня старше. Он завезёт в кишлак и проводит до квартиры. Всё, брат, не задерживайтесь, ждём!

— Некто Саня... Дедовщина по-кишлацки, да, Кузьмич?

— Взаимовыгодное сотрудничество, — поправил организатор пикника.

Он предусмотрительно нанял соседа, такого же пенсионера, только из ракетчиков, чтобы доставил компанию туда/сюда/обратно, за что отдал до вечера престижную машину — пусть прокатится в Питер, произведёт впечатление на впечатлительных девушек, — а также штуку денег и бутылку "Русского стандарта".

— Что-нибудь довезти? — поинтересовался напоследок Вовка.

— Толерантность к алкоголю и звериный аппетит. До встречи!

Поразмыслив несколько секунд с закрытыми глазами, Никита решительно встал, облачился в халат, расправил сбившуюся постель и нетвёрдой походкой марафонца после финиша направился к зеркалу. И увидел там... М-да! Случалось выглядеть получше. Впрочем, после такой ночи удивляться не пристало. Ночь разразилась в подъезде, куда Никита, смачно плюнув на ханжей-соседей, внёс подругу на руках. Между прочим, запросто могла разразиться ещё в пути следования, где-нибудь на обочине шоссе. А то и на крылечке дома посреди Гражданского проспекта. Граната сама виновата! Если бы она отправилась поздним электропоездом в подобных шортиках — откровенных много более, чем стринги — и футболке-топ, бой-френд точно уже никогда бы её не увидел. Впрочем, нет, увидел бы. На плакате "Внимание, розыск! Ушла и не возвратилась...".

Продолжили они в прихожей...

Закрепили ЭТО дело в ванной...

Наконец, к постели добрались уже неоднократно "состоявшейся" любовной парой.

И не остановились на достигнутом!

Ну, а сейчас за хозяином дома, сочувственно подмигивая, наблюдал из трюмо симпатичный шатен среднего роста и комплекции, со стрелками аккуратно подбритых усов, чертами благородного лица похожий, словно брат-близнец, на Лермонтова с известного портрета, где поэт красуется в мундире лейб-гвардии Гусарского полка. По виду — мот, кутила, волокита, сердцеед, позёр и дуэлянт. Правда, вопреки обыкновению, понурый, осунувшийся, потасканный, как будто только из шахтёрского забоя или грандиозного запоя. Впрочем, опять же, чему удивляться после ударной стахановской ночи?!..

— Никуся! — донеслось из ванной. — Ты уже встал?

— Как часовой у Мавзолея, — прокричал он в ответ. — Спинку потереть?

— Перетопчешься! Если не затруднит, принеси мой ридикюль.

— Перетопчешься, — не остался в долгу "Никуся".

Но сумочку всё же поднёс. Перед тем, как растворить дверь, насмешливо посоветовал:

— Срам прикрой!

— У кого это срам?! — праведно оскорбилась Гюльнара.

И была абсолютно права, ибо то, что предстало взору Никиты в ванной, назвать срамом язык не поворачивался. В сумасшествии ночи ему было не до того, чтобы разглядывать тело любимой в деталях. А оно того стоило, ей-богу, стоило! Очень-очень дорогого стоило. Во всяком случае, теперь он точно знал, как выглядят гурии в садах Аллаха. Даже почувствовал себя бойцом СпецНаз, героически павшим в бою с неверными под зелёным знаменем Великого Пророка Мухаммеда.

— Ох, ты, ёханый бабай! — пробормотал Никита, оглоушенный бесподобным ню. — Знаешь, ну его к дьяволу, твой ридикюль. Поди-ка сюда, цветик мой, всё это я должен немедленно обласкать!

Подруга явно для порядка попыталась высвободиться из его объятий.

— Ники, не сходи с ума! Вовчик с Ольгой сейчас подъедут.

— Как мне расценить последнюю фразу миледи? Как знак искреннего сожаления, ловкую отмазку или простую констатацию факта?

Гюльнара покорно опустила ресницы.

— Как будет угодно моему генералу...

— Хм! В таком случае, милостивая государыня, должен сообщить вам, что как минимум полтора часа у нас в запасе есть, — пробормотал он, истекая слюной.

— По звёздам определил?

— Звёздам веры нет! Карты раскинул, пока ты здесь плескалась. Как раз хватит времени, чтобы кое-кого изнасиловать в наказание за "Никусю"... В койку!

— Слушаю и повинуюсь, мон женераль! Кстати, с праздником тебя!

— Каким ещё..? Ах, да, День ВДВ же!

— Я приготовила тебе подарок...

— Цветик мой, я пользуюсь твоим сладким подарком с двух часов ночи. Лучшего мне в жизни не дарили! А время летит. Потому отставить разговоры, марш на ложе греха!

Времени, конечно, не хватило. Очередная "Синева" вызвала у обоих вымученный стон. Пакостливый телефонный дух в этот раз имитировал голос наёмного водителя:

— Слышь, Кит, наблюдаю твоих гостей, один в один с фоткой, что ты мне сбросил.

— Ну, да, с чего бы им так уж измениться за пару дней после съёмки... Тебя не слышат?

— Пока нет, они только с перрона спустились.

— Замечательно! Но будет ещё замечательнее, если ты вдруг заглохнешь по дороге на полчасика. Или повезёшь их, скажем, через Выборг. А то, не дай Бог, через Магадан.

— Для уважаемого юбиляра сделаем! — заверил приятель.

— Спасибо вам, товарищ подполковник запаса, от лица службы! А от меня лично — ещё два пузыря "Стандарта".

— Ты, по ходу дела, трубу себе прямо от завода протянул...

— Да ладно, мой служилый брат, какая там труба?! Всё много прозаичнее: бутылочек подсобрал в парке высокой культуры и беспечного отдыха, денатурат развёл водичкой из системы отопления... Короче, Саня, не мешай готовиться к застолью! — Никита в сердцах зашвырнул телефон подальше, в мягкое кресло. — Ну-с, продолжим! Что у любезной хозяюшки припасено на десерт?

— Если мы будем столько "жрать", мой повелитель, то помрём от истощения сил.

— Офицеры СпецНаз кончиной в постели не славятся. А в ваших словах, милостивая государыня, напрочь отсутствует логика.

— Зато присутствуют усталость и опустошение. Ты выпил меня до донышка, Ники!

"Ну, тогда уж скорее ты — меня", — подумал герой-любовник, а вслух справедливо заметил:

— Я слишком долго ждал этого дня.

— Дня ВДВ, между прочим, и у тебя гости на подходе. Что о нас подумают?

— Дабы не надумали сальностей, лично я предполагаю во всеуслышание объявить, что люблю тебя.

— Не надо, мой хороший, разбрасываться такими словами. Любовь проверяется временем...

— ...которого нет, — помрачнев, завершил её фразу Никита.

— Вот именно, — согласилась Гюльнара. — Посему предлагаю встать, быстренько прибраться в доме и ещё быстрее привести себя в порядок.

— Быть по сему! Распределим обязанности: ты (он игриво чмокнул подругу в носик) в полном порядке, посему встаёшь и прибираешься, ну, а я, так и быть, займусь приведением себя в этот самый порядок. Лёжа. Ещё минут пять. От силы тридцать пять.

— Никуся! — воскликнула она в пароксизме несогласия.

— А вот за "Никусю"...

— Нет, только не ЭТО! — Гюльнара ласточкой взлетела с ложа. — Пощади, мой повелитель!

Повелитель выдержал длинную паузу, похотливо наблюдая, как наложница облачается в его рубашку.

— Что у нынешней молодёжи на уме?! Я-то имел в виду...

— Знаю я, что ты имел в виду!

"Вряд ли знаешь, — подумал Никита. — Да и незачем тебе всё знать, прелестное дитя Востока. В особенности то, что именно я имел в виду, когда сказал о времени, которого нет на проверку любви. Нет его, заразы, нету, нетути, нетушки! День, может, два ещё, и разразится страшная война. Скорее всего, последняя для человечества... Эх, сбежать бы нам с тобой в какую-нибудь иную Реальность! Ну, Вована с Ольгой тоже можно прихватить"...

Вован и Ольга были доставлены с получасовой задержкой. Когда Никита узнал, что причиной тому стала распоротая резина, подумал... Не очень хорошо подумал о матери доброхота Сашки. Дырявить дорогущую бескамерку — это уже перебор! Но промолчал. Потому, что, как известно всему миру, отличался толерантностью, то бишь терпимостью. К тому же был счастлив. Потому счастлив, что в самый последний момент, когда гости уже звонили в дверь, Гюльнара вдруг прильнула к нему и, обжигая душу, прошептала на ухо: "Люблю тебя!"...

И Никитушка прямо с порога, даже не поручкавшись, огорошил дорогих гостей:

— Мадемуазель, мадам, месье, честь имею сообщить вам, что мы с госпожой Хабибуллиной Грана... пардон, Гюльнарой Ренатовной любим друг дружку!

— По тебе заметно, — опустил его с небес "месье". — И по Гульке тоже.

— Вован, — поморщилась Гюльнара, — всё-таки ты гад и циник! Тем не менее, здравствуйте!

— Сами вы здравствуйте! А цинизм — всего лишь способ нести людям правду, пусть и самый неприятный. Правда же такова, что фэйсы ваши, уважаемые, как будто из магазина секонд-хэнд.

— Мясо на шашлык мариновали, — отмахнулся Никита. — Умаялись, спасу нет!

— Ну, да, оно, конечно... Кстати, готового мяска нет? Жрать охота!

— Очень охота, — мило улыбнувшись, поддержала Вовку Оленька. — Только с мясом я бы повременила. Мне бы тостик...

— Тостик, говоришь, — ухмыльнулся Никита. — Маленький такой?

Девушка утвердительно кивнула.

— Без проблем, красавица, сейчас организуем. Милости прошу к нашему очагу!

Он набулькал сока в пузатую коньячную рюмку.

— Маленький тостик: за прекрасных дам! Могу ещё меньше: за ВДВ!

Гости дружно похихикали.

— Серьёзно, Никита Кузьмич, — не отставала Ольга, — есть у вас тостер?

— Есть, моя девочка, всё есть — и тостер, и тамадастер, и алавердыстер... Что видите, тем смело пользуйтесь. Бытовая техника исправна, бар и холодильник в полном вашем распоряжении.

Означенные бар и холодильник привели гостей в кататонический ступор.

— Ни хрена себе, сиротская долюшка офицера запаса! Ящик водки, текила, винишко французское, хавчика на корпоративную вечеринку малого предприятия "Норильский никель", обстановка в хате, джип, всякое такое прочее... Давно хочу спросить, Кузьмич: сколько у тебя помесячно бабла на круг выходит?

— Хоти дальше, — посоветовал другу Никита.

Три четверти роскошного автомобиля проплатил от щедрот своих тесть. Не так уж трудно, видимо, представить, на кого он был оформлен... Большая часть "всякого такого прочего" приобретена с доходов супруги. Дамы всегда хотели равноправия с мужчинами. Что ж, получите! Распишитесь там, где "галочка"...

Девушку-милашку Оленьку более всего поразила батарея бутылок.

— Любите это дело, да, Кузьмич?

"Нет, солнышко моё, не так, чтоб через край", — мог бы честно ответить Никита. Однако лишь пожал плечами и проговорил тоном записного резонёра:

— Чем больше пьют большевики, тем меньше достаётся буржуинам.

К алкоголю он относился спокойно. Любил весёлую компанию умных людей. Но чтобы, по словам бессмертного героя Шукшина, просто засандалить, это — нет! Между тем, в захолустном кишлаке водка наравне с деньгами признавалась компактным эквивалентом множества товаров и услуг. Например, всё тот же холодильник, тяжеленный, как доля холопа на барщине, был выгружен, поднят на этаж и установлен в кухне всего лишь за бутылку палёного "Кузьмича". Правда, с присовокуплением огурчика сверх обычного тарифа — в подарок от работодателя.

Гораздо хуже Кузьмич относился к комарам. О чём не преминул проинформировать друзей.

— У вас есть комары?! — удивилась Ольга.

Боже, наивный ребёнок!

— Комаров, девочка, у нас нет. Есть крылатые монстры с носами-насосами, обожающие нежную плоть и горячую кровь юных леди.

— Хорошо, что я догадалась прихватить спираль-дымовуху, — заметила Гюльнара.

— Очень хорошо! — согласился Никита. — То-то будет вампирам потеха!.. Поступим так: у меня со времён прежней жизни остался гнусобой из армейского комплекта выживания в тайге, вот им и натрёмся.

Гости с интересом повертели в руках компактный тюбик, дочь Востока даже отложила чем-то приглянувшуюся ей морковку.

— Странно, не пахнет совсем.

— Это мы не улавливаем запаха, а вот комары бегут от него, как евреи — от советской действительности. Обгоняя хищное зверьё и поисковых собак. А вот птицу он, наоборот, приваживает.

— Зачем? — спросила Ольга.

— За тем, что бойцу в тайге тоже надо что-то калорийное — сиречь "кого-то" — жрать, и негоже, если благодаря отвратному запаху на километр вокруг него образуется лунная пустыня...

— Вы могли бы убить бедную птичку?!

— Лично я — только в целях самозащиты... Ну, всё, довольно жрать, уважаемые дамы и господа! Натираемся и — в путь!

По умолчанию вышло так, что натирались они разнополыми парами в отдельных комнатах. Сие непотребство едва ни привело к срыву пикника на пленэре. Во всяком случае, когда Вован посредством телефонного духа заявил, что они с Ольгой сомневаются в эффективности просроченного гнусобоя, и предложил остаться дома, Никита чуть было ни согласился с ним. Благо, вовремя вспомнил о партизанской закладке. Долг солдата превыше всего! И потом, на пороге войны следовало привыкать к иной реальности, применительно к нему, партизану, — лесной. А может, и впрямь посчастливится перенестись в иной Мир, где царствуют мир и любовь? Иншалла! На всё воля Господа Бога. Которому, как ни крути, тоже надо помогать. По меньшей мере, не сидеть на попе ровно. Лишь тогда можно рассчитывать на сбычу мечт и воплощение сновидений в явь. Явь. Навь. Правь... Правь, Никитушка, конями под капотом!

— Отставить сомнения! — рявкнул он в трубку. — Вечером, как возвратимся, натешитесь. А сейчас двадцать минут вам на разгильдяйство, и — к машине!

Надо признать, они с Гранатой Ренатовной всё это время тоже не морковкой лакомились. Было у них дело поважнее. В надрыв. Под зубовный скрежет. На пределе человеческих возможностей. Ей же Бог, как в последний день на этом свете!

Пускай всё сон, пускай любовь — игра!

Ну что тебе мои порывы и объятья?!

На том и этом свете буду вспоминать я,

Как упоительны в России вечера...

Вот так занесло!

Плохая примета: ехать на ночь глядя в лес. Ещё хуже: в багажнике...

Знаете, уважаемый Читатель, что такое "занесло"? Вернее, кто это такое. Это грузчик. А "развезло"? Таксист...

Нанятое "развезло" Александр свет Иванович правил автомобилем, будто угонщик, сбрендивший от воя полицейских сирен. Никита терзался сомнением, не хлебнул ли доброхот для храбрости "Русского стандарта". Адреналин раш! Russian... Адреналин, ему показалось, натуральным образом протёк в кроссовки, когда внедорожник — внедорожник, не хухры-мухры! — занесло на лесной дороге по супеси, намытой грозами. Против воли вспомнился старинный анекдот о мятых червонце, полтине, стольнике и... полусотне тысяч евро в гараже.

— Саня, дружище, давай-ка без фанатизма! Лешего от твоих виражей Кондратий хватит, а он — хозяин здешний, без него никак.

— Не переживай, Кузьмич, я почти двадцать пять лет за рулём.

— Если нас угробишь, считай, обеспечен тебе уже полный четвертак. Строгого режима. Мои прежние коллеги поспособствуют.

— Спасибо, добрый человек!

— Да не за что... А, бля!!! Гляди, куда рулишь, ты, Шумахер хренов, леший тебя раздери!

Как бы то ни было, к четырнадцати ноль-ноль по Москве первая очередь раскалённых углей была готова "оказать любезность" мясу на шампурах, а вторая полыхала жарким пламенем под сочными купатами. Никита взял с раскладного столика лаваш, щедро обсыпал его солью.

— Я ненадолго отлучусь, — сообщил гостям.

— Как будто жертву приносить идёшь, — усмехнулся Вовка.

— Так оно и есть. Прежде чем надираться самим, нужно ублажить хозяина лесов.

— Тогда уж водки возьми — лесника хлебом-солью не удивишь.

— Лешего, — не моргнув глазом, поправил Никита.

— Вы верите в лешего?! — поразилась Ольга.

— Нет, солнышко моё, не верю, — вздохнул он. — Глупо верить в то, что очевидно... Посидите, я — скоро!

Никита впрямь не верил в лешего. Никита знал, что леший существует. Никита видел лешего! Несколько лет назад в предгорьях на границе Южной Осетии и Грузии они с однополчанами сфотографировались на фоне соснового бора. Не цифровой камерой — старенькой "мыльницей". А когда здесь уже, в Санкт-Петербурге, проявили плёнку и распечатали фото, дружно ахнули: за их спинами приветливо махал рукой косматый человечище в доисторической косоворотке... Эксперт-криминалист категорично заявил тогда — монтаж либо дефект плёнки! Но электронную копию оставить на память не преминул. И пару дней спустя "сомнительная" фотография — хорошо хоть, с заретушированными лицами — вовсю гуляла по Сети...

— Школа! — долетел ему вслед восхищённый шёпот Вовчика. — Сразу чувствуется настоящий офицер, как говорит моя бабушка, из тех ещё, из бывших... По нужде собрался, а как преподнёс!

Ну, по нужде-то по нужде, да не по той, каковая имелась в виду. По нужде партизанской... Склад оказался в полной неприкосновенности. Никита, успокоив свою совесть тем, что хочет всё проверить досконально, проник внутрь и запасся свежим гнусобоем. Мог бы набрать всякой всячины, даже тротила вкупе с детонаторами, но сдержал ребяческий порыв, — это была бы расшифровка схрона. Да и какой там ребяческий, вполне взрослый порыв — хищение ВВ, как ни крути, даже без смягчающих вину обстоятельств!

К первому шашлыку он возвратился за дружеский стол.

— Леший остался доволен? — спросил Вовка.

— Ещё как! Просил передать вам привет.

Гюльнара лишь лукаво улыбалась, а вот Оленька всерьёз спросила:

— А зачем лешему хлеб-соль, Кузьмич?

— На закуску! — хохотнул Вован.

— На закуску, — согласился Никита. — Или ещё зачем... Его проблемы! Наше дело прокукарекать, а там хоть и не рассветай вовсе... Прозит, уважаемые дамы и господа! — он поднял походную рюмку — стальной колпачок от артиллерийского выстрела. — С наступающим вас опьянением!

Уважаемые дамы похихикали, чуждый армейским традициям Вован покачал головой, а докладчик — под горячее мясо с горчицей, кетчупом и травами — продолжил, обращаясь к благодарной слушательнице Ольге:

— Наши пращуры, солнышко, почитали лес как родной дом, вели себя там осторожно и опасливо, берегли те блага, которыми он одаривал. К примеру, добывали зверя ровно столько, сколько требовалось к столу, а не били на кураже всё, что двигалось в чащобах. Охотник, выходя на промысел, в знак уважения к лешему чисто мылся в бане, надевал свежую рубаху и исподнее, оставлял под деревом для него гостинец — всё те же хлеб да соль. В благодарность за это, как считалось, хозяин леса выводил зверя под его лук и в силки.

— Ну, и чего тут удивительного..?! — начал было Вовка.

Никита же не дал ему прервать проникновенный спич.

— Удивительного ровным счётом ничего. Жизнь наших предков была тяжела и напряжённа. В отличие от древних греков с римлянами, развращённых мягким климатом и дармовым рабским трудом, восточным славянам не хватало сил и времени на философщину. Явления и предметы окружающего мира они объясняли просто, по собственному образу и укладу жизни. Раз есть лес, значит, есть и хозяин его, леший. Как леший распорядится, так тому и быть! Между тем сугубый материалист сегодняшнего дня, — он покивал на друга Вовку, — не верующий ни в Господа Бога, ни в языческую нечисть, но мало-мальски понимающий в охотничьих делах, вполне логично объяснит: перед охотой следует вымыться и обрядиться в чистое, чтобы не отпугнуть дичь своим запахом. Леший подгонит зверюгу, откушавши хлеба и соли? Да при чём здесь леший?! Зверь сам пойдёт туда, где хоть раз был оставлен для него гостинец, особенно соль, которой ему ох как не хватает в обычных условиях.

Гюльнара, будучи в курсе, до чего шеф обожает наставительно поразглагольствовать, лишь ухмылялась, подкладывая ему остывающего мяса под каждый новый тезис. Зато Ольга слушала так, будто ей уже завтра предстояло краснеть на экзамене по предмету "Двоеверная Русь". Как вдруг спросила, мягко говоря, совсем не в тему:

— Никита Кузьмич, а откуда пошла ваша фамилия?

— Хм! — поперхнулся докладчик. — Хороший вопрос! Откуда есть пошла земля Русская и фамилия Буривой?..

— Скромный наш Никуся, спасу нет! — не сдержалась Гюльнара, но, к чести своей, тут же поправилась, даже хлопнула себя ладошкой по губам. — Скромный наш Никита Кузьмич, как ему и подобает.

— То-то же! — буркнул имярек. — А фамилия Буривой есть пошла... Пошла она достаточно давно, до князя Рюрика ещё. Во всяком случае, знаменитый историк Татищев привёл такой вот отрывок Иоакимовской летописи... Момент, друзья мои, я специально не готовился, дайте вспомнить... Ага! "Буривой, имея тяжку войну с варяги, множицею побеждаше их и облада всю Бярмию до Кумени. Последи при оной реце побежден бысть, вся свои вои погуби, едва сам спасеся, иде во град Бармы, иже на острове сый крепце устроенный, и де же князи подвластии пребываху, и, тамо пребываючи, умре. Варяги же, абие пришедшие град Великий и протчии обладаша и дань тяжку возложиша на словяны, русь и чудь. Людие же терпяху тугу велику от варяг, пославше к Буривою, испросиша у него сына Гостомысла, да княжит во Велице граде. И егда Гостомысл приз власть, абие варяги бывши овы изби, овы изгна, и дань варягом отрече, и, шед на ня, победи"... Такая вот незамысловатая история!

Друзья в голос рассмеялись и даже поаплодировали.

— Ай, браво, ай, молодца! — воскликнул Вовчик, отирая слёзы. — Уж теперь-то всё с тобой понятно! Кроме того, что сие по-русски означает и как ты запомнил эту незамысловатую историю.

— Мало-мальски хорошему менеджеру по персоналу — а вам, дамы и господа, посчастливилось знаться как раз с мало-мальски хорошим менеджером по персоналу! — должностью предписано всё видеть, слышать, знать и помнить... Бог весть, Оленька, за что мой пращур заслужил эту фамилию. Надо полагать, в известной связи с воем бури. У казаков насчёт кличек дело обстояло просто: раз и навсегда! А тот Буривой, которого я вам так красочно расписал, известен по изустным легендам и отдельным страницам летописи, авторство которой приписывается Иоакиму, первому православному епископу Великого Новгорода. Суть дела вкратце такова. Потомки библейского Иафета, сына праведника Ноя, именами Скиф и Словен, разделили меж собою то, что после стало Киевско-Новгородской Русью. От Скифа пошли скифы, осевшие на землях нынешней Украины, от Словена — славяне ильменские, со столицей земель в Новгороде Великом. Буривой — вождь славян, правнук Словена, внук Вандала. При нём варяги нахально покорили Северо-Запад нашей Родины. Однако сын Буривоя, Гостымысл, первый князь-посадник Господина Великого Новгорода, изгнал их к чёртовой матери.

— А Рюрик? — поинтересовался Вован.

— А Рюрик, по одной из версий, внук Гостомысла, сын дочери его Умилы. Славяне с угро-финской чудью якобы призвали оного княжить и владеть ими, потому как земля была велика и обильна, да не было среди них правды, и встал род на род, и была у них усобица... Короче говоря, явился миротворец! Как и ныне.

— Страшненькая аналогия, — глухо проговорила Гюльнара. — Буривой, агрессия варягов, поражение славян...

— Прорвёмся! — бодро заверил Никита и поднял стальной колпачок. — За ВДВ!

А Вован, зная, как порой заводится "хороший менеджер по персоналу", сыронизировал:

— Пошло-поехало...

И хорошо пошло!

И как-то незаметно, через несколько смен шашлыка, песен а капелла, танцев, бадминтона и купания в ближайшем озерке, подошло к невыразительно бледным сумеркам, какие и пастельными не назовёшь, разве что блёклыми.

— Вечереет, — невесело усмехнулась Гюльнара.

Вечерело, тут она была права. Но вечерело как-то странно. По крайней мере, необычно. Местность, где они мило отдыхали, пользовалась популярностью и у кишлацких обывателей, и у заезжих петербуржцев. Буривой не зря выбрал поляну под пикник в глуши, за километр от дома отдыха крупного предприятия северной столицы. В противном случае их бы натурально "достали" рыболовы, ягодники, грибники, любители водно-воздушных процедур, художники-пейзажисты и прочая, прочая, прочая. А также люди честные хотя бы перед самими собой, те, кто не лукавствует, ссылаясь на здоровый образ жизни и свободу творчества, — просто бухают на природе, да и всё тут... А сегодня не было ни единой живой души! Никто не орал, не хохотал, не матюгался, не кричал "ау!", не звал ребёнка, собаку, лешего и водяного с русалками. Озеро, на котором от виндсёрфингистов с лодочниками не протолкнуться, как в электричке под уикенд, походило на океанскую гладь в тысяче милях от ближайшей тверди.

К чести — ну, или, наоборот, бесчестию — спецназовца Никиты Буривого надобно признать, что странность он заметил давно, однако, будучи на кураже, не счёл нужным обеспокоиться. Списал на милость покровителя десантников, Ильи-пророка. Дескать, гуляй, рвань полосатая, пока дают! Пока не началось...

Озвучила же странность вечера Гюльнара:

— Странно, никто нам не звонит...

— И то сказать, — насторожился Вовчик. — Телефоны молчат, как убитые!

Все дружно потянулись за мобильными.

— Что за дела?! — пробормотал Никита. — Глухо, блин, как в голове Людвига ван Бетховена!

На сомнительную остроту никто не отреагировал.

— Сигнала нет вообще...

— Когда приехали, был.

— Да он всегда здесь был, наверное, со времён варяжской оккупации! Ретранслятор в доме отдыха, десять минут отсюда по-пластунски. Что бы это могло значить?

О том, что бы это могло значить при наихудшем раскладе, Никита умолчал. Мощный электромагнитный импульс, сопровождающий ядерный взрыв, напрочь выводит из строя электронику на колоссальной площади. Впрочем, нет, их бы хоть немного, но тряхнуло. Да и звук донёсся бы. А значит, Бог пока что миловал...

Что же произошло? Бывшие коллеги могли централизованно отключить мобильную связь, с них станется... Ну-ка, что на сей счёт сообщает радио? Никита переключил телефон в режим радиоприёмника. Тихо. Глухо. Мёртво. Ничего! Ни на одном из заложенных в память каналов... Ой, мама-джан! Стараясь не привлекать внимания, он запустил автоматический поиск по всему диапазону частот. Бегущая цифирь не подумала запнуться... Не запускался и навигатор ГлоНаСС. Вовка столь же безуспешно перезагружал коммуникатор с функцией JPS-навигации. Леший, что происходит над твоими угодьями?! Не могли же "сдохнуть" все спутники разом! Самолёты и высокоточное оружие американцев наводятся на цели посредством JPS, и янки в преддверии большой войны скорее запустили бы ещё десяток аппаратов, а систему в целом довели до уровня безотказности чугунного лома... Кузьмич в сердцах выматерился и, вопреки очевидному, выжал "единичку" быстрого набора. Бесполезно! Более того, сложилось впечатление, что Телефонный дух попросту ещё не родился, а слабенький сигнал-запрос Никиты — единственный сейчас на весь белый свет...

— Что бы это могло значить? — шёпотом повторил он, однако, увидев три пары обращённых к нему глаз, немедленно встряхнулся. — А значит это, дорогие соотечественники, одно: собираем манатки и выходим на дорогу! Надеюсь, Саня догадается, что ночевать нам здесь не в удовольствие...

На то, что близ дороги — близ показателя уровня цивилизации! — всё вдруг встанет на свои места, он уже, если честно, не надеялся.

Но действительность оказалась много хуже прогнозируемой — дороги не было как таковой! Ни малейшего намёка на неё. А несусветное количество грибов и ягод наводило на грустные мысли о том, что люди сюда — ладно, что не заезжали, — даже не захаживали...

— Что за бред?! — вертел головой Вован. — Здесь была дорога! Вон, Кузьмич, видишь камень? Я же на нём...

— Вижу... Не ори!

Никита воочию видел, как друг, когда прибыли, нашарил в "бардачке" баллон с нитроэмалью и вывел на замшелом придорожном камне "Слава ВДВ!". Даже сфотографировал губителя природы с Оленькой на фоне граффити. Сфотографировал... Никита выдернул из сумки телефон, открыл альбом фотокамеры. Ну, да, вот он, снимок! Валун — один в один. И грунтовая дорога налицо. Дорога, которой нет! И камень сейчас девственно чист... О, Господи!

— Что происходит, Ники?! — Гюльнара больно впилась ноготками в его локоть. — Где мы? Что с нами?!

— Пока не знаю, цветик мой... Внимание, не паниковать! Перво-наперво проведём рекогносцировку. Вован и Ольга с вещами остаются здесь, у камня, мы с Гюльнарой Ренатовной налегке возвращаемся к озеру и берегом следуем в дом отдыха. На месте разберёмся, что почём. Через час будем тут при любом раскладе. Цветик, за мной!

Расклад оказался таким: домом отдыха даже не пахло.

Расклад оказался ожидаемым, ибо задолго до цели марш-броска Никита понял — всё это мартышкин труд. Нет никакого дома отдыха! Тихая бухта в обрамлении ракиты есть. Знакомый рельеф присутствует. Даже спиралевидный лабиринт из камней, артефакт прачеловечества, на который, частенько здесь бывая, ветеран всегда взирал с благоговейным трепетом, — и тот в наличии. А дома отдыха нет! И никогда, видимо, не было. Потому, что это другой мир! Который сам же вымолил с утра у Сил Небесных... Вовсе не явь! Небесный мир — Правь. Подземный мир — Навь...

— Навьи чары! — обречённо выдохнул Никита.

Бравый воин за последний час измотался так, будто наравне с Алексеем Стахановым выдал на-гора двенадцать норм угля из разреза. Даже хуже. Он устал психически, мозг отказывался воспринимать как должное объективную реальность, данную ему в ощущениях. Эта реальность не могла быть объективной. Фантасмагория! Сюрреализм! Бред воспалённого воображения...

А вот всплеск воды был реальным донельзя.

Как и хриплый вскрик Гюльнары:

— Ники!!!

Он вскочил и продолжил взглядом направление вытянутой её руки.

Ой, там было на что поглядеть!

На прибрежном валуне бесстыдно разнежилась юная дева.

С обнажённой грудью.

С похотливой улыбкой на круглом простецком лице.

С венком лилий в длинных, цвета соломы, мокрых волосах.

С рыбьим хвостом от того интересного места, из какого у людей сегодняшнего дня произрастают ноги...

Навь!!! Языческая навь! Приехали... Мы — живые в мёртвом мире!

И живые, и мертвые —

Все молчат, как немые.

Мы — Иваны Четвертые,

Место лобное в мыле!

Лишь босой да уродливый,

Рот беззубый разиня,

Плакал в церкви юродивый,

Что пропала Россия...

В тихом омуте...

Врач: "Пьёте?"

Пациент: "Не откажусь!"

Нежные пальчики Гюльнары стиснули плечо Никиты, как удав — приглашённого на ужин кролика. Едва шевелящимися губами девушка шептала заклинание:

— Ля илляхи илляла хаэрле халяс мухаммадрасулла хазэре ильяс!

Самого Никиту била дрожь. Он, словно заезженный патефон, раз от раза повторял:

— Мы — живые в Нави, в мире мёртвых, в мире нечисти...

Повидав за годы службы царю, Отечеству и СпецНазу такого, о чём средний россиянин мог бы разве что прочесть в бульварной прессе, да и то не в мало-мальски уважающем себя издании, майор запаса Буривой всегда считал себя человеком с устойчивой психикой, выдержанным и хладнокровным. А последнее определение справедливо относил к художественным эпитетам, коими славен по миру его величество Русский Язык. Но сейчас, остолбенело наблюдая, как бесстыжая навка-русалка теребит обвисшие груди и явно с намёком при этом подмигивает, чувствовал, что кровь натурально стынет в жилах. Устойчивая, как ему казалось, психика, тряслась, будто маршрутное такси на том паскудстве, что в мире людей привыкли называть автомобильными дорогами Ленинградской области. Не в меру рассудительный Рассудок, мерзостно хихикая, успокаивал Никиту: "Всё не так плохо, как ты думаешь! Всё гораздо хуже"...

И стало так!

До того стало хуже, что они с подругой опрометью бросились в чащобу, как газели — от проголодавшегося барса.

А стало хуже собственно после того, как над известным рыбаку Никитушке омутом всколыхнулись воды озерка, и на поверхность из пучины вынырнул до омерзения противный старикан с опухшей, как у горького пьяницы, одутловатой физиономией грязно-зелёного оттенка. На голове его вместо волос извивались то ли водоросли, то ли — Господи, спаси! — гадюки. Старче, оседлав, как мерина, столетнего сома, дёргал его усы, точно поводья, потрясал дубиной, более похожей на бутылку в хорошую четверть, и истошно голосил:

— Ах, сучий потрох, навь тебе в печёнку! В мир нечисти он попал! В мир мёртвых, поглядите на него! Самого щас мёртвяком заделаем, чтоб не выбивался из коллектива! Вот ужо организуем тризну — приходите, братцы, харчеваться!..

...Братец Вовчик и сестрёнка Оленька нетерпеливо ждали возвращения разведчиков у валуна, бывшего в яви придорожным камнем. Впрочем, нетерпеливо — очень мягко сказано. Лицами бледнее крахмального полотна, дрожащие осиновыми листьями, ребята взирали на запыхавшихся спринтеров с обречённостью антилопы, сломавшей ногу в сотне метров от львиного прайда.

— Ну, что там? — чуть слышно прошептал Вован.

Никита сразу решил ничего не скрывать и попусту друзей не обнадёживать.

— Порадовать особо нечем. Цветик, расскажи!

— Ники... — попыталась возразить Гюльнара.

— Рассказывай! — отрезал он. — А у меня дела...

Дел у него в данной — донельзя конкретной, пусть и непонятной, как математический анализ — ситуации хватало. Заработал притупившийся за пенсионный год инстинкт бойца специального назначения. Бойца, который функционально отличается от прочих уже тем, что в условиях жёсткого лимита ясности происходящего не раздумывает над извечными русскими вопросами "кто виноват?" и "что делать?". Он, своего рода робот, просто делает. Делает то, что необходимо в первую голову. А что необходимо в первую голову? Да то, чтобы голова эта осталась на плечах!

Никита примерно определил на местности сектор, откуда, следуя по прямой от озера, могла появиться единственная из знаемых на этот момент угроз — водяной, — укрыл друзей за валуном и приступил к гонке своих немудрящих вооружений. И тут же пожалел. Во-первых, пожалел о бесчисленном количестве изъятого за десять лет оружия, которое добросовестно сдал в закрома Родины. Пожалел о том, что несколько часов назад на кураже позволил гостям расстрелять боезапас "Макарыча", известного в простонародье как пистолет самообороны нелетального действия ИЖ-79-9Т. Оставался один-одинёшенек травматический патрон с резиновой пулей. Оставался памятный подарок сослуживцев — кубачинский красавец-тесак в затейливых ножнах, с комплектом выживания в полой роговой рукояти: тонкой лесой, крючками, тёркой, вощёными спичками, грифелем, иглами, шприц-тюбиком с промедолом, пантоцидом для обеззараживания воды и биостимулятором в таблетках. Оставалась малая пехотная лопатка, которую не по чину обзывают сапёрной, — она же боевой топор, она же пика, она же метательный дротик. Оставался охотничий нож Вована. Оставался компактный топорик туриста. Оставались шампуры с остро заточенными кончиками — страшное оружие в умелых руках.

К слову о Воване, руках и оружии, — подумал Никита, — сегодня, Бог с ним, пускай друг приходит в себя, ну, а завтра прямо с подъёма начнём обучать его основам ножевого и рукопашного боя. Видавший виды сочинский босяк, пусть даже из семьи продвинутых предпринимателей, в уличной драке он, конечно же, хорош, однако здесь, в миру языческих демонов, потребуется совершенно иной навык. А ведь потребуется, и к гадалке не ходи — потребуется! От всех потребуется максимум концентрации, в том числе — от прекрасной половины их малочисленного человечества. Требовать чего-либо запредельного от девочки-былиночки Оленьки бессмысленно, а вот Гюльнара в языческую грязь лицом наверняка не ударит. Совсем ещё юной подруга на мастерском уровне занималась спортивной гимнастикой и, хотя это было давно, даже сегодня, двадцатисемилетней, сохраняла такую форму, что в любом состязании на силу и ловкость дала бы фору множеству мужчин. Даже спортсменам. В особенности — шахматистам...

А ещё Гюльнара очень-очень к месту оказалась практичной и запасливой. Во всяком случае, спортивным костюмом в дорогу она запаслась чудо как практично, иначе луноликой гурии ой-ой-ой как непросто пришлось бы гулять по языческим весям в шортиках, на какие решится далеко не всякая исполнительница стриптиза...

А ещё на Гюльнару с год тому набросилась стая дворняг. Гурия еле отгавкалась! И с тех пор не выходила из дома без перцового аэрозоля. И Никита не сомневался, что отыщет оный в сумочке подруги. Будет ей, кстати, походная должность — гонитель зверья!

Походная... В том, что без походов — пеших переходов — им не обойтись, ветеран СпецНаза был уверен так же, как уверен в собственной на этот час вменяемости. Что-то действительно произошло. Произошло, а не пригрезилось! Их в натуре куда-то забросило. Они реально оказались Где-то. И по этому самому Где-то им ещё придётся походить пешком — ноженьки до ягодиц сотрутся! Хорошо ещё, что каждый был обут в кроссовки. Ох, ей-богу, хорошо, что Мир своим переворотом застал их на пикнике! А если бы в раскалённой постели ночью перед торжеством? Вот уж демоны бы поглумились над Евой Ренатовной и Адамом Кузьмичом!..

— Кузьмич! — позвала из-за камня Ольга. — У нас водички не осталось?

Никита обошёл валун. Друзья, угрюмые, понурые, без огонька в глазах, сидели плотной группой, как приказано, не высовываясь. Хотел было подурачиться, воскликнуть что-нибудь типа "ой, кто здесь?!", но с первого же взгляда на их лица передумал. Негаданный-нежданный — без предупреждения, без подготовки — жуткий стресс вызвал глубокое потрясение психики. Это со временем проходит. Это ненадолго. Они сильные. Уже завтра они в той или иной мере придут в себя. Но сегодня, здесь и сейчас они — растения! Никита бывал в подобных ситуациях. Точнее, видел людей в подобных ситуациях. Они не в состоянии отвлечённо мыслить. Они не в состоянии самостоятельно действовать. Все их видимые действия — результат порывов ветра. Дунет ветер в их сторону — встать! — они встанут. Дунет — спать! — они уснут. Дунет — пить! — проснутся, выпьют...

— Хочешь пить, девочка? — мягко проговорил Никита, глядя прямо в заплаканные глазки Ольги.

— Глоточек, — простонала та. — Что, не осталось?

— Не осталось. Но это поправимо. Потерпи несколько минут, я принесу чистейшей холодной воды.

Каждую субботу Никита выезжал сюда, к роднику в сотне-другой метров от камня, и очень надеялся, что изливалась ключевая благодать из-под земли не только на мир Яви, но и Нави...

И не обманулся в ожиданиях — вода была!

Но, увы, как только свинтил крышку с канистры, тут же исчезла, словно в таинственных недрах добротного памперса. Вместо неё из донной тины выскочил тёмно-лиловый волосатый кукиш.

— Испить нужда пришла, да, витязь славный?! Хрена тебе поедучего, а не водицы ключевой!

Мутная жижа на дне родника, похрустев камнями, как зубами, чавкнула язвительным смешком.

Никита опешил. В запале гонки вооружений он совершенно выпустил из виду злобненького старикашку Водяного. Зачем тому преследовать хамов по суше, когда можно просто жаждой истомить?!

— Вот так влипли!

Помирать от жажды ему не хотелось точно. Да это просто нонсенс — помирать от жажды в Ленинградской области хоть до пришествия варягов, хоть после атомной войны!

— Слышь, этот... Ну, как там тебя? Человек!

— Сам ты человек! — хлюпнуло илистое дно.

— Ну, в общем-то, да, есть такое дело... А тебя как звать-величать?

— Царём Водяным! — горделиво прочавкала жижа.

"Ага, тот самый случай! — мысленно возмутился Никита. — Водяной Царь обитает во дворце на дне Ильмень-озера. Ошую у него царица Водяна, одесную — Садко, гусляр изрядный, раки вокруг суетятся, рыбки чешуёй сверкают, палаты каменьями-смарагдами переливаются... А ты — просто водяной! Нечисть по имени Водяник, верхом на чёртовом коне своём — соме-падальщике. Похотливый старик, забулдыга кабацкий, жуликоватый костырь, тать, погубитель заблудших языческих душенек, неосторожно спустившихся ночью к воде. Чмо болотное, короче говоря!"

Но перспектива жажды всё-таки не радовала, и он, скрепя сердце, с максимально возможным пиететом в голосе проговорил:

— Сердечно рад знакомству, ваше величество! Позволю и себе представиться: Никитка, местный обыватель. Касаемо нечисти и мира мёртвых прошу меня простить, брякнул спьяну, не подумавши. Вполне добротный мир, даже приятный — спокойно в нём, тихо, как в гробу, экологически чисто до остервенения...

— Ну, вот, то-то же! — самодовольно отозвалась жижа.

— А как насчёт попить? — робко заикнулся Никита.

— Попить... Попить, известно, дело свинское. А вот выпить — это по-нашенски! Выпить есть, Никитка-обыватель?

Обыватель долго не раздумывал. Человек на этот счёт запасливый, потому что "за второй бежать" всегда претило, он перед выездом укомплектовал обозное хозяйство с размахом подгулявшего барина, и пусть остатков "Русского стандарта" стало жалко — Бог весть, с кем и чем ещё придётся поделиться в новом/старом мире, — вода показалась неизмеримо дороже.

Несколько минут спустя он передал пол-литра водки в заскорузлую клешню Водяника, грязную, как замыслы Бориса Березовского.

— Обещал штоф! — напоказ разобиделась жижа.

"Чмо — оно и в миру Нави чмо", — ухмыльнулся про себя Никита.

— Окстись, царь-батюшка, где я тебе возьму штоф?! Но восемь полновесных шкаликов притараканил. Да ещё с горкой.

— Небось, палёная...

— Обижаешь, твоё величество!

— Ладно-ладно, обыватель, не журись...

Никите показалось, что водяной успел к этому времени прилично отхлебнуть.

— ...Выпьешь за компанию?

— Спасибо, не употребляю.

— А что же с собой таскаешь?

— Растираюсь, когда поясницу прихватывает.

— Ох-ох-ох, со мной тоже случается! Как вставит в кость иной раз, особливо под вечер... Может, к слову, кости раскинем?

— Нет, благодарю, закодировался от азартных игр.

— Ишь ты, какой правильный обыватель пошёл! Давай, это, хоть песенку исполним, что ли?

— Ну, если только "Sexual revolution"...

Сколь Никита ни старался получить ответ хоть на один из вопросов сегодняшнего дня, результат поимел нулевой. Акванавт-алконавт, без задержки опростав и шкалики, и "горку", не желал слушать ничего, кроме сомнительного хита дважды сомнительной группы Army of Lowers в ещё более сомнительном исполнении "правильного обывателя":

Love is love let's come together,

Love is free it lasts forever,

Free is love my contribution...

Hail the sexual revolution!

Благо, не слышали друзья, коллеги и бывшие сослуживцы! Качество вокала — так оно бы ладно, однако чёрт ведь знает, что могли подумать о половых предпочтениях майора запаса ФСБ. Дескать, не имел бы грешка за душой, так не выучил наизусть... Но, как бы то ни было, Никита возвратился в лагерь с десятилитровой канистрой чистейшей ключевой воды. А вода, как известно, суть основа жизни. Будем жить! В навьем мире Смерти... К слову, смерть от голода в лесу им тоже не грозила, даже возникни такое желание. А вот от холода... На этот случай следовало подстраховаться!

Помощи от растерянных, мало что понимающих, насмерть перепуганных друзей пока что ожидать не приходилось. Никита действовал самостоятельно. Вспомнив прежний навык, он наломал поблизости сухостоя берёзы и осины, топориком туриста разрубил на примерно равные по длине поленья, отрыл яму в форме конуса близ валуна (в миру Яви — камня придорожного, с надписью "Слава ВДВ!"), прокопал к ней канал воздуховода, выложил стенки голышом, подобранным у родника, и сухими полешками. Экономичный, не требующий присмотра, безопасный и малозаметный костёр, так называемый "полинезийский", у инструктора по выживанию потянул бы на "вполне удовлетворительно". Почему не больше? Да потому, что "хорошо" Николай Степанович выставлял одному лишь себе, а отличные оценки берёг для Верховного Главнокомандующего, сиречь Господа Бога...

Впрочем, даже удовлетворительный костёр грел более чем неплохо. Вован, которому по жребию досталось дежурить во вторую половину бледной северной ночи, обнявшись с Ольгой, почивал на упругом лапнике, густо усыпанном для мягкости травой. Гюльнара спала на тоненькой клеёнке, доверчиво пристроив голову Никите на бедро, и он чувствовал, как подругу нещадно колотит. Вряд ли виной тому ознобу холод или хворь. Дело, конечно же, в странной метаморфозе, случившейся то ли с ними, то ли с миром. Допустим, если изменился целый мир, искать ответы на множество вопросов — типа "что случилось?", "почему случилось?", "возвратится ли на круги своя?" — бесполезно. Следует, не отвлекаясь, думать об одном: как выжить? Другое дело, если изменение коснулось их и только их самих. К примеру, во спасение на пороге войны они заброшены Высшей Силой в параллельную Вселенную. Или за какие-то грехи сосланы в иную точку пространственно-временного континуума — в языческое прошлое Руси. И вот тут возникает предметный вопрос: обратим ли процесс? А если — да, то каким способом. Быть может, им для этого достаточно с утра усердно помолиться? С не меньшим усердием опохмелиться? Или попросту заснуть? Или встряхнуться хорошенько, и дело с концом?..

— Ники! — сквозь сон вдруг тоненько позвала его Гюльнара.

— Что, цветик мой?

— Ты где?

— Да здесь я, здесь, оберегаю твой сон.

— Это хорошо... А мы где?

— Пока здесь...

— И когда вернёмся Туда, как думаешь?

— Хороший вопрос! — пробормотал Никита. И добавил про себя: "Хорошо бы вообще вернуться хоть когда-нибудь"...

— Мы хоть живы ещё?

Он, не говоря ни слова, ущипнул подругу.

— Ой! Кажется, живы, — воскликнула Гюльнара, как вдруг уткнулась носиком в его бедро и беззвучно заплакала.

— Я сделал тебе больно, цветик мой?! Прости!

— Ники-и-и! — тихонько взвыла она. — Мне страшно, Никуся-а-а! Я домой хочу-у-у!!!

Ему же по этому поводу в голову пришло вот что: "Хвала Аллаху, милостивому и милосердному, кроха Айгуль с бабушкой сейчас на исторической родине, иначе безутешную мамашу пришлось бы как минимум связывать!"...

Позови меня тихо по имени,

Ключевой водой напои меня!

Отзовётся ли сердце безбрежное,

Несказанное, глупое, нежное?

Снова сумерки входят бессонные,

Снова застят мне стёкла оконные.

Там кивают сирень и смородина...

Позови меня, тихая Родина!

Берегите Природу, мать вашу!

— Люди, куда я попал?!

— А куда ты, лапоть, целился?

Как бы то ни было, ночь в непонятной реальности прошла спокойно. Хотя и слишком быстро. Фактически промелькнула. Могла бы, честно говоря, так уж не торопить рассвет. Да и какой там рассвет под Питером третьего августа?! Уже не белая, но далеко пока что не тёмная ноченька.

По смене караула Никита — самый человечный человек! — не стал тревожить Гюльнару, приспособившую его бедро под подушку, так и уснул в сидячем положении, привалившись спиной к валуну. На валун же перво-наперво и обратил свой взор, когда прокукарекал внутренний будильник. Но, увы ему, граффити во славу ВДВ не обнаружил. Да и признаков дороги, если честно, — тоже. Не срослось! Ну, что же, делать нечего...

А вот и неправда, есть чего, да ещё как есть чего делать! Готовиться к новой старой жизни — это разве не занятие?! Одежды и еды пока хватает, воду коммунальщик за восемь шкаликов "подключил", свежего воздуха — хоть задохнись, здорового досуга на природе вдосталь, развлечения пойдут экспромтом. Значит — что? Значит, будничная проза этой самой жизни обеспечена, и готовиться следует к сюрпризам. То бишь к бою, как Никита вчера и планировал.

Он решительно растолкал друзей, в том числе "недреманного" часового Вована. Узнал, конечно, о себе довольно много интересного, но проявил решительность, твёрдый нрав и уверенное владение сочным русским матюгом. И вот, когда собратья/сёстры по несчастью окончательно пришли в себя, собрал их тесным кругом.

— Мадемуазель, мадам, месье, имею сообщить вам нечто важное! Вчера мы волею судеб оказались в небывалой ситуации. Во всяком случае, лично я в такой не бывал, ничего подобного не слышал и рационально объяснить случившееся не могу. Не стану даже пытаться. Честно говоря, была у меня надежда, что проснусь в прежней своей ипостаси, но... Но — увы и ах! Связи нет, навигации нет, радио нет, дороги нет, дома отдыха нет, надпись на валуне отсутствует. Грибов и ягод кругом — как на худой барбоске блох. Последнее в разгар сезона означает, что люди здесь не ходят. Зато нечисть из славянских мифов кишмя кишит. Одна из нечистей вчера соблазняла нас с Гюльнарой отвисшими сиськами, вторая поначалу грозилась замочить, а потом развела на бутылку водки за ведро воды. Не жалко, говорят, но убывает... Резюме: обрадовать вас нечем.

Гюльнара держалась молодцом, Вовчик бравым видом пытался доказать, что ему даже интересно, а вот Оленька не таясь пустила слезу. Никто её, конечно же, не упрекал. Но и успокоить не пытались — чем тут успокоишь?! Надежда на одно лишь время. По ходу этого самого времени либо ситуация возвратится на круги своя, либо... либо привыкнем.

Однако для того, чтобы к чему-нибудь привыкнуть, требуется некий обязательный минимум — выжить. Что в окружении языческой нечисти вовсе не предполагается по умолчанию. За жизнь надо бороться. В том числе — сражаться. Но чтобы сражаться не для "галочки", а на потребный результат, нужен, в свою очередь, минимум низшего порядка — умение это делать. Что примем за первый пункт программы выживания.

Обучиться стрельбе из автомата Калашникова можно за десять минут — но его, к сожалению, нет даже в обозримой перспективе. На пистолет потребуется день, и "Макарыч" в наличии, однако патрон к нему, да и тот с резиновой пулей, всего-навсего один — даже застрелиться при желании проблема. Рассчитывать на запас вооружения в партизанском тайнике не приходится — вряд ли он перенёсся в навий мир. Хотя проверить всё-таки не помешает... Устойчивые навыки боя холодным оружием вырабатываются за десяток полноценных лет! Посему прямо с утра третьего августа начинаем учиться военному делу самым настоящим образом, как завещал чертовски миролюбивый дедушка Ленин. Ссылки на пацифизм, усталость, лень, хвори и половую принадлежность не рассматриваются!

Второе: сражение в расчёте на позитивный результат, в простонародье именуемый победой, предполагает некую организацию действий. Таким образом, с данной конкретной минуты компания беспечных отдыхающих реорганизована в боевую дружину.

В этой же связи третье: всякая военная организация — ничто без командира. Дружинникам повезло, выборы последнего излишни. Потому, что воеводой автоматически становится Никита. Как боевой офицер. Как опытный воин. Как их непосредственный начальник в прежней жизни. Как старший по возрасту — ведь дедовщину в армии никто не отменял! Наконец, просто как Буривой. Обстоятельство это немаловажное. Известна ведь от историографа Татищева легенда о предводителе славян Буривое, внуке Вандала, правнуке Словена, потомке библейского Иафета. Такое родство-свойство дорогого может стоить. Даже обычное созвучие не оттянет, пожалуй, карман...

Вот, если вкратце, и всё, о чём новоявленный князёк Никита посчитал необходимым в первую голову известить друзей, отныне — соратников по борьбе за выживание. Пока дружина молча переваривала княжий спич, потешил свою гордыню. Ну, как же, если он и впрямь каким-то боком притулился к славянину Буривою, то, стало быть, и к Иафету ниточка тянется. А тот — сын праведника Ноя, Божьего любимца!

Первым нарушил молчание Вован. Заявил, что, хотя на пороге двадцати шести лет вполне соответствует призывному возрасту, к службе в армии категорически не годен по здоровью.

— Что ж за недуг у тебя, юноша? — обеспокоенно спросил Никита.

— Названия сейчас не вспомню, но стоил он отцу немало.

— Немало того, о чём я подумал?

— Того, Кузьмич, о чём ты помыслить забоишься!

А вот Гюльнара выступила в прениях по делу.

— Что же нам делать, Ники?

— Что делать?.. — несколько секунд он помолчал. — Извечно больной для русского интеллигента вопрос! Плавно переходящий в подвопрос: кому бежать в ларёк?

— Я, между прочим, чистокровная татарка.

— С чем тебя от души поздравляю! А делать... Делать всё будем согласно распорядку дня. Сейчас — разминка, можно сказать, утренняя физзарядка. Умывание. Лёгкий завтрак. Боевой расчёт дружины в лагере, на марше и применительно к столкновению с неприятелем. Теоретические занятия по материальной части имеющегося у нас холодного оружия и основам его использования в бою как одиночным порядком, так и в составе группы. Закрепление полученных знаний на практике. Водные процедуры в озере...

— Я туда не пойду! — категорически заявила Гюльнара.

— Ах, да, что-то такое я припоминаю: татарские всадники мылись лишь на переправах вброд, когда деваться больше некуда.

— Ники, получишь!

— А вот угрожать князю-менеджеру я бы не советовал! В наши языческие времена, — он картинно обвёл руками окружающую дикость, — административные взыскания щадили карман, но не целостность организма нарушителя дисциплины. Башку с плеч, и всего делов!

Улыбнулась, слава триединому христианскому Богу, даже Оленька, с подъёма грустная, как иудейский ортодокс под Стеной Плача в Иерусалиме. На вторую половину дня князь-менеджер наметил заготовку даров леса, переучёт имущества дружины, распределение оружия, подгонку снаряжения и груза в расчёте на дальний пеший переход, ужин и безмятежный сон.

— А потом что? — озвучила общий вопрос Гюльнара.

— А потом... — Никита тяжело вздохнул. — Потом, то бишь утром четвёртого августа, если ситуация не возвратится на круги своя, тронемся в путь.

— Куда?

— Строго на юг.

— Почему именно на юг?!

— Потому, цветик мой, что на севере холодно, дико и голодно. На западе обитают чуждые нам с вами боги и демоны. Демо-ны. Демократической направленности. А на востоке...

— А на востоке лично я бы, например, смогла... — попыталась возразить Гюльнара.

Однако Никита, не дослушав, задал уничижительный вопрос:

— А на востоке лично ты бы, например, смогла переплыть Нево, то бишь Ладожское озеро? Вот то-то же, цветик мой восточный! И вообще, отставить разговоры! Форма одежды — голый торс. Во всяком случае, для мужчин... Начнём с пробежки!

Начали они с пробежки.

А закончили к обеду тем, что Никита в учебной рукопашной схватке насилу справился с Вованом. Удар по самолюбию был нанесён точно под дых. Мог бы, конечно, применить специальную технику боя в режиме full contact, но не стал этого делать, ибо вывел бы друга из строя надолго, а дружина и так малочисленна... Но тот же Вовчик и порадовал князя-менеджера до чёртиков — неожиданным умением метать топор и нож.

— Ты где этому научился, геймер с руками под джойстики?!

— Геймеры отличаются прыщами на лице, остекленевшими глазами, склонностью к наркотикам и мастурбации, — резонно заметил соратник. — А я рос нормальным адлерским пацаном. Дабы мы с братом не грешили онанизмом и "травой", батя в числе многих других прибамбасов установил во дворе дубовую колоду, вот и натренировались.

— Молодца! — похвалил князь. — Быть тебе нашей дальнобойной артиллерией!

— Служу Отечеству!

От этих слов Никиту передёрнуло.

— Да, кстати о службе Отечеству...

Князь-то князём, даже с прибавкой "менеджера", но ведь он ещё и майор запаса ФСБ на пороге мобилизации по войне!

— Как думаете, Кузьмич, там война ещё не началась? — надрывным шёпотом спросила Оленька.

— Не знаю, солнышко моё, не знаю. Не должна бы, по идее... Обедайте без меня, дорогие соотечественники, я немного пройдусь.

— В разведку? — сыронизировал Вован.

— Ну, типа... Есть у меня кое-какие неотложные дела.

— Знаем мы твои дела!

— Вряд ли, — буркнул Никита под нос, быстро удаляясь между соснами.

Вряд ли типа-разведка здесь, в глубоко допетровской Руси, могла принести весомый результат, однако Никита добросовестно облазал памятное место, где вчера ещё в земле таился склад диверсионно-партизанского имущества. Без толку! Нет здесь никакого тайника! Твою мать!..

— А вот по-матушке не нужно бы! — раздался за его спиной хриплый, будто сквозь простуженные связки, голос.

И тело вальяжного с виду менеджера по персоналу автоматически — ручки, как говорится, дело помнят сами! — среагировало как чётко отлаженная боевая машина. На отрезке между "вот" и "матушкой" Никита уже полусидел-полулежал в густой траве поляны и, для лучшего упора зафиксировав локти на внутренней стороне бёдер у подогнутых коленных суставов, держал в прицеле пистолета... кого?! А вот поди так сразу разберись!

На доисторического славянина, каким представлял себе оного Никита, тщедушный мужчинка лет пятидесяти походил разве что нарядом: длинной полотняной рубахой под пояс-шнурок, затейливо вышитой по вороту и низу растительным узором, широченными штанами гламурного небесно-голубого колера и лаптями с обмотками-онучами (их наш князь-менеджер видел на человеке "живьём" в первый раз). Личиной же — продолговатой яйцевидной головой с бугристой черепушкой, вытянутым лицом, запавшими глазами в обрамлении иссиня-чёрных ореолов, полнейшим отсутствием каких-либо волос — вполне сошёл бы за больного тифом зомби. "Явно не человек", — вскользь подумал Никита. И воспринял отрывочную фразу незваного гостя без критического осмысления глубинной её сути:

— Получеловек. Полудемон. Сиречь ведьмак. Звать Глуздом.

Суть была в том, что ведьмак Глузд будто мысли прочитал. Никита же, глядя на него сквозь прорезь прицельного устройства, прокручивал в извилинах одно — всё, с глузду двинулся! Сиречь с ума сошёл...

— Да ты встань, добрый молодец, чего валяться-то зазря?! Матушка-земля в наших краях сырая, холодная, чай, не полати в натопленной избе. Так и причинное место застудить не труд.

— И то сказать, — буркнул, поднимаясь, ошеломлённый разведчик.

Он воткнул сзади за пояс явно бесполезный ствол, отряхнул и тщательно оправил десантный камуфляж, подошёл к ведьмаку и кивнул, весьма коряво сымитировав поклон.

— Человек. Служилый. Звать Никиткой.

Руку протянуть не решился, и полудемон сделал это сам. Ладонь оказалась холодной и влажно-осклизлой, как сосулька.

— Человек Никитка... — разглядывая его зелёными глазами через хитрый прищур век, медленно проговорил Глузд. — А что за наряд у тебя диковинный?

Никита пожал плечами.

— Какой выдали, такой и ношу.

— Ах, ну да, ну да, дело-то служилое... Странный ты какой-то, витязь Никитка! Не вьюноша вроде, а бороды нету, усики одни заморские. Одёжка, опять же... Откудова будешь?

"У тебя, тоже далеко не сопляка, волосяного покрова в несколько тысяч раз меньше", — подумал Никита, но вслух лишь ответил на поставленный вопрос:

— С Дона, там мои корни.

— С Дону? А рожа, кажись, наша, славянская... Так ты, верно, берендей! Или бродник?

— Кто-кто?!

— Дед Пихто! Неужто за Плоскиню-бродника не слыхивал? — в голосе Глузда сквозило неподдельное недоумение.

— Плоскиню, говоришь?..

Никита удовлетворённо хмыкнул. Вот он, первый проблеск света в темноте языческой! Упоминание конкретной личности позволяло, хотя и весьма приблизительно, привязаться к некоему историческому моменту — первому столкновению русичей с предками Гюльнары, битве на Калке в 1223-м году по Рождеству Христову, от сотворения мира 6731-м. Если верить преданию, одиозный бродник Плоскиня прибыл в укреплённый лагерь великого князя киевского Мстислава Романовича, бил челом и клялся на кресте (!) от лица безбожников (?!) татар, что, дескать, те не тронут православных витязей. И князюшка, дурак, поверил...

— За Плоскиню-бродника, конечно же, слыхал. Только я из казаков.

— Ордынского племени, выходит, из вольных удальцов ихних, из отморозков... Ну, да ладно, главное, что не магометанин.

Никита читал, что первыми казаками, по одной из версий, стали монголо-татарские "махновцы", самостийные беспредельщики. Но занимало его беспорядочные мысли другое. Временной диапазон эпохи, в которой он с друзьями оказался, налицо! Праправнук Батыя, хан Узбек Султан Мухаммед принял ислам и взялся насаждать в народе новую религию с 1313 года. Получается, он со ратники сейчас где-то между Калкой и пресловутым Узбеком. Неплохо! Хотя, если честно, и хорошего не пруд пруди...

— Чем же тебе, уважаемый Глузд, магометане так уж насолили? — поинтересовался "татарский удалец" Никита, не заметив, как вошёл во вкус беседы с ведьмаком.

— Как это — чем?! Ты, витязь, будто вчера на свет народился! Не любят они нашего брата-многобожника, ох, не любят!

— Печально... Что ж это они, паразиты, а?

Ага! Никита прекрасно знал — от Гюльнары, естественно — историю и основы ислама. Слышал и насчёт полутора тысяч лет, мягко скажем, нелюбви мусульман к язычникам. Только при чём здесь древняя Русь?! Наши предки жили далеко от ареала их распространения. Не ходили ведь арабы силой насаждать учение Великого Пророка на Чукотку, хотя там по сей день веруют в Небесного Моржа, Романа Абрамовича и огненную воду... С другой стороны, сравнение с исламистами выходило явно в пользу варваров Дальнего Востока. И это означало... Ох, это означало многое! Означало, что витязь Никитка со товарищи угодил точнёхонько на перекат эпох феодальной раздробленности и ордынского ига. Кочевники походя "отметились" в битве на Калке, однако не успели вызвать массового озлобления народа кровавыми походами под стягом Батыя. Вот он, краткий отрезок линии времён: май 1223 — декабрь 1237 года! Даже ещё короче, потому что на фоне информационно-коммуникационного убожества наших предков слух о негодяе Плоскине добирался бы сюда, на Северо-Запад, со скоростью улитки-инвалида. А на то, чтобы незнание поименованного бродника вызывало искреннее удивление, требовался добрый пяток лет. Если не десяток...

Никита в пароксизме и так-то неслабой гордыни своей посчитал, что ещё несколько минут диалога с ведьмаком, и сможет без ошибки назвать год, в котором они сейчас пребывают, а неплохое знание истории Отечества позволит даже отыскать общих знакомых. Но не тут-то было!

— А сам ты какого вероисповедания, сокол ясный? — настороженно поинтересовался Глузд.

— Я-то?.. — Никита чуть замялся.

Он, конечно, был крещён и сызмальства носил нательный крест как символ принадлежности к православному христианству. Посещал, хоть и не так уж часто, храм. Однажды, будучи не в настроении, целый Божий день — с утра до поздней ночи! — строго-настрого соблюдал Великий Пост. Безусловно признавал позитивную роль религии в жизни общества. Однако считать его отношение к Господу и церкви прямо-таки вероисповеданием было бы уж слишком!

— ...Я-то какого вероисповедания? Православный христианин, ясное дело.

— Ну, теперь понятно! — воодушевился ведьмак. — Южанин, морда бритая, говорит как-то не по-нашенски, в Христа верует, родства не помнит... Грек!

— Чего?!

— В чело! Среди нашего брата-славянина христиан-то нетути! Ну, сказывают, княгиня Ольга в Киеве балует этим делом... А больше — всё, ни-ни!

— Что значит "нетути"?! — опешил Никита.

Прямая лента исторических отрезков времени одной лишь фразой ведьмака свилась если не в гордиев узел, то в самый сложный из морских — уж всяко.

— Как это "нетути", бабу Ягу тебе в дышло! Как это монголы есть, а христиан нетути?! Как это княгиня Ольга — и тут же Плоскиня-бродник?! Ты ещё Ивана Грозного с вещим Олежкой за один стол усади!

— Так и сидят, наверное, — ничтоже сумняшеся отвечал ведьмак. — Княжеский съезд в Москве у них, потом в регионы отправятся — Урал, Сибирь, Камчатка, Сахалин, Аляска...

— Какая, на хрен, Сибирь, какая-такая Камчатка, лысый ты пень?! Знаешь, когда русские попали на Аляску? Знаешь хотя бы, где она находится?

— Угу, в Антарктиде (Никита в очередной раз поперхнулся от кощунственного заявления). Как войдёшь, так сразу налево, вдоль овражка, за поскотиной она и покажется... Малохольный ты какой-то, грек, ей-Перуну! Распоследний анчутка-недоносок, и тот знает, что Аляска — в Америке.

А вот это и впрямь было нечто!!! У Никиты аж дыхание в зобу перехватило.

— Хм! В Америке... Вот что, уважаемый ведьмак, с этого места, если можно, поподробнее!

— Да чего уж там подробнее? Америка как Америка.

— Ну, это, рассказал бы, что за люди там, как живут. Города, видно, у них красивые...

— Нету там никаких городов! — презрительно отмахнулся Глузд. — Первобытными общинами сосуществуют, в дикости пребываючи. До нас им далеко! Да и к ним не так уж близко, обитают на отшибе цивилизованного мира. О прошлом годе плавал я туда с попутными варягами, аж запарился... А люди, в общем-то, хорошие. Зело наивные, правда. И кожа у них красная. И природу-матушку губят, бизонов, поди, всех уже поистребили. И на зелено вино подсаживаются влёт. И курят много... Кстати, грек Никитка, закурить не желаешь? Только трубочку гнутую я на тебя, уж прости, не припас... Никитка, ты чего?!

А чего Никитка? Ни-че-го! Ничего абсолютно не соображал от такого удара по мозгам. Курение на Руси до Петра — это нечто выше крыши! Которая ехала... Одно только и вспомнил — что не курит много лет уже.

— Благодарю, уважаемый, завязал я.

— А вот это зря! — ведьмак потряс заношенным кисетом на витом шнурке. — Зелье отменное, куда уж табаку американскому! Всё своё, натуральный продукт, никаких тебе пестицидов, никакого дихлордифенил-трихлорэтана, сиречь ДДТ, никакой генной инженерии. Чистая конопля!

Слов у Никиты не было.

Одни эмоции.

Минут на пять.

К исходу шестой он пробормотал:

— Дихлордифенил-трихлорэтана нету? Очень хорошо! Просто замечательно! До безумия...

Безумие уж точно было на подходе. Пора ставить вопрос ребром. Только бы успеть! До принудительного этапирования в бедлам...

Никита встряхнулся, прокрутил в разжиженном мозгу оставшиеся мысли, выбрал относительно здравые, стянул нервы в жёсткую косичку.

— Так, лысый демон...

— Полудемон, — поправил Глузд.

— Да хоть на четверть, хоть на осьмушку, хоть на сотый знак после запятой! — истерически выпалил Никита. — Не возражать! Не пререкаться! Слушать вопросы! Отвечать!!!

Ведьмак же только чуть возвысил голос:

— Не ори, грек! Нашенский лес, он тишину уважает. Чай, не у себя дома находишься, на этой... как её... Олимпиаде.

— То-то и оно, что не дома! Пойми, ты, ду... ху... ну, короче, уважаемый дядюшка Глузд, никакой я тебе не витязь, никакой не берендей, не бродник и не грек. Я вообще не из вашего пространства-времени! Я не понимаю, что это за мир, не понимаю, каким попутным хреном меня сюда занесло!

— Мир как мир, — вздохнул ведьмак. — Хотя, на мой взгляд, мог быть и получше. Например, зимой как приморозит иной раз, аж сопли звенят! Куда это годится?!

— А куда годится то, что Иван Грозный с вещим Олегом, между которыми, да будет тебе известно, шестьсот лет и полтора десятка поколений, вместе Аляску инспектируют?! — в тон ему возмутился Никита. — Это нормальный порядок вещей?!

— Так и я ж о чём?! Бардак!

Полудемон в пароксизме праведного возмущения истово замотал яйцеобразной головой, а Никита пробормотал в усы:

— Вот же скользкий бес, ни за уши, ни за яйца не ухватишь!.. Многоуважаемый Глузд, я, как и ты, считаю, что мир далеко не совершенен. Каждый из нас должен стремиться навести в нём порядок. Но каждый — в своём мире! Пойми, добрый человек — пусть только получеловек, плевать! — я здесь чужой, я из другого мира и другого времени.

— Время суть категория относительная, — в который раз уже "вильнул хвостом" ведьмак. — Время неустойчиво, лабильно...

Никита насилу сдержал гнев. Да и сдержал ли?

— Погоди философствовать, марамой хитрожопый! Наговорились уже всласть, до тошноты, до колик... Как мы с друзьями здесь оказались, можешь объяснить? Только прямо, без экивоков!

— С удовольствием объясню. Внемли и мотай на ус! Дело в том, что пространство, равно как и время, субстанция весьма лабильная...

— Ну, всё, чертила, ты договорился!

Мало что уже соображая, Никита на автомате, как боевой киборг, выдернул из-за пояса травматический ствол. Увы, мастерский хват оружия сыграл с ветераном сил антитеррора злую шутку, потому что холодный, как жаба, "Макарыч" весь, от дульного среза до серьги на рукояти, вдруг полыхнул синеватым пламенем.

— Ой, бля! — заорал он, стряхивая в траву раскалённый металл.

А ведьмак продолжал всё тем же менторским тоном:

— Вот оно, лишнее подтверждение тому, что грекам во все времена была чужда толерантность к инородцам.

Что ж, так оно и есть, майор запаса чересчур погорячился. Не уважил. Но ему было стыдно! И больно. И хотелось наконец-то прекратить эту комедию-дель-арте!

— Мне домой надо, уважаемый, — потирая ладонь, спокойным голосом, но твёрдо заявил Никита. — У меня там война на подходе, работа, дом, семья...

— ...любовница, — заговорщицки подмигнул ему Глузд.

— И это знаешь?!

— Ведьмакам всё ведомо, такая уж у нас работа.

— Так расскажи, что тебе конкретно ведомо!

— А я чем занимаюсь? Слушать научись. И нечего тут быковать!

— Извини, — потупил взор Никита. — Извините...

— То-то же! Ладно, слушай внимательно, для тугодумов повторять не стану. Пространство, равно как и время, субстанция весьма лабильная, сиречь неустойчивая, скользящая. Один мой приятель как-то спьяну бахвалился: "Дайте мне точку опоры, и я переверну Вселенную!". Ну, дали ему, конечно же, по первое число... Но суть, однако, в том, что был он абсолютно прав. Если задаться целью и подкопить средств, можно звёзды в небесах собрать до кучи, а уж запутать тропинки на пути какого-нибудь олуха — проще пареной репы.

Запутать тропинки! В голове Никиты шевельнулись смутные воспоминания... Ну, да, точно! Кто способен это сделать? Да леший же! Леший, которого он сотню раз помянул за вчерашний день. Вот нечисть поганая!

— Если кто здесь и нечисть, так это вы, — процедил сквозь зубы ведьмак, осуждающе качая головой. — А леший... Леший, он хозяин, за всё здесь ответчик, надо всем присмотр вершит.

"Так он ещё и мысли читать умеет!" — конфузливо подумал Никита.

— Не велика премудрость. Да и были б мысли как мысли, а то хрень на постном маслице... Не знаю, леший ли вас проучил, но я бы на его месте так и сделал. Прикатили, понимаешь ли, оболтусы, костры развели, как в День Пионерии, зелена вина нахлестались до стеклянных глаз, по живым деревцам палили из пищальки куцей... Знаешь, что дружок твой, нож бросаючи девкам на потеху, мало оборотню-волкодлаку ухо не отчекрыжил?

— Не видел, честное слово, не видел!

— А его так просто не увидишь, иначе в лесу от ваших бесноватых уфологов не протолкнуться было бы. И забаву дружбана своего тоже видеть не мог, ты как раз вот по этой поляне на карачках ползал. Молодец, хоть гостинчик оставить догадался, уважил смотрящего!

— Что ж он со мной так круто обходится, да ещё накануне войны? — проворчал Никита и вздохнул до того тяжело, словно на плечах его покоился весь, до последнего грамма, полновесный груз оборонного комплекса державы.

— А то, что набедокурил ты, братец, со товарищи свои куда больше, чем пользы принёс. Какой ты, Никитушко, на хрен, грек?! Типично русский обормот! Нищеброду куска хлеба не подашь, над чужим горем поглумишься, под собственным забором опростаешься, на алтарь плюнешь, только бы никто не видел непотребства. Зато уж случись война, тут ты герой-освободитель!

Герой потупил взор.

— Ну, это явное преувеличение...

— Да какое там, на хрен, — прости, Перун-владыка, — преувеличение?! Напомнить тебе кое-чего? Это мы мигом! Кто "крышевал" лесоторговца Лаврентьева, а?! Кто "отмазывал" его от штрафа за варварскую порубку реликтовых сосен? Не ты?

— Дело давнее, — буркнул Никита. — И не из сребролюбия ведь, так, по старой дружбе разве...

— Лучше б ты его по старой дружбе мордой о пенёк пригрел!.. Ладно, не кручинься так уж, бывает среди вашего брата дерьмо и почище тебя.

— Вот спасибо на добром слове!

— Не за что. Обращайтесь, коль прижмёт.

— Ну, так я и обращаюсь, — поймал его за язык Никита. — Помогите, уважаемый Глузд! Да, виноваты мы, но, поверьте, осознали и прониклись... Дел у нас дома до чёртиков-анчуток, родные наверняка беспокоятся, на работе неприятности гарантированы. И потом, спать на голой земле нам без привычки, не ровён час застудимся, и кто тогда обеспечит демографический взрыв?! Вы уж посодействуйте, дядюшка Глузд, переговорите с лешим, пускай зла не держит да отправит восвояси. Даст Бог мирного неба над головой, а там уж я по выходным, клянусь, самолично с ружьишком лес охранять стану, хулиганьё и расхитители природных богатств у меня не забалуют! И в Партию зелёных завтра же вступлю.

— Вступишь, гы-гы, вступишь! — язвительно хихикнул ведьмак. — Вступил, вон, уже. В какашку медвежью... Ладно, витязь Никитка, подсоблю, поговорю. Предупреждаю — никаких гарантий! Лешего и сыскать-то затруднительно, а уж дела с ним вершить — проще утопиться. Лешак, пойми правильно, существо дикое, своенравное, да ещё облечённое властью. Тут особенный подходец нужен!

Никита облегчённо выдохнул. И даже ухмыльнулся с нотками ехидства — до омерзения праведный демон сам перевёл разговор в типично коррупционное русло. Ах, ну, да, он же демон лишь наполовину, и ничто человеческое ему не чуждо!

— Подходец обеспечим, уж не сомневайтесь! — бодро заверил он лукавого ведьмака. — Доллары устроят?

— Подотрись своими баксами! — фыркнул тот и, не успел Никита как следует оконфузиться, уточнил. — А вот евро вполне подойдут...

!!!

Напоследок русскому — не греческому, слава Богу! — витязю был уготован ещё один сюрприз. Небольшой. Так, презент на память. Но довольно примечательный, в смысле, приметный: ведьмак разлапистой походкой боцмана торгового флота поковылял к опушке, и на спине его отчётливо проступила шитая златом по поскони надпись "Варяги, go home!"...

Домой!!! Если леший простит и отпустит. Да медведь не обгадит вконец...

Сколько ни будет пройдено,

Не забуду до смертного часа

Утренние глаза моей Родины

Цвета парного мяса.

Мысли до?лги, да руки ко?ротки.

Чё-то хочется, а вот хренушки!

Да повсюду усы и бороды

С крошками родимого хлебушка.

Эх, собрать бы те крошки в при?горшню

Да кинуть небесным ангелам,

Да крикнуть: "Спасайте, ребятушки,

Отмойте Россию набело

Да побрейте Россию наголо!"...

Ну что ж вы такие наглые?!

Вступление в курс демонологии

Скупой платит дважды. Тупой платит трижды. Лох платит постоянно!

Упырь заявился, как ему и положено, ночью. Страж Никита в это время добросовестно маялся бездельем, желанием спать до кончины последнего петуха-будильника, а также омерзением по поводу медведей, усеявших языческую Русь зловонными какашками. И Бог весть, какова доля загадочной интуиции в том, что накануне визита злобной нечисти он бездумно заточил под острый кол ветку осины...

Долговязый, тощий, как шест для прыжков в высоту, оборванец-упырь походил на самого затрушенного из российских нищебродов. Да и повёл себя адекватно внешности бомжа. То ли не заметив часового, то ли посчитав его спящим, склонился над рюкзаками явно с целью тайного похищения имущества граждан, сиречь кражи. Никита встал и, стараясь не шуметь, приблизился к месту преступления. Естественная подсветка летней ночи русского северо-запада позволяла навести прицел без лазерного дальномера, зоркой оптики и радиолокатора, потому хлёсткий low-kick с правой ноги пришёлся точно в печень. Незваный гость долго катался по траве, наконец замер в позе внутриутробного младенца и, злобно поглядывая на противника, зашипел:

— Укушу — сдохнешь!

Впрочем, угроза вышла какой-то неубедительной. Зато Никита, разглядев длиннейшие клыки, сразу понял, кто это таковский. И недвусмысленно потряс колом.

— Укусишь-укусишь! Если будет, чем...

При виде смертоносного для вампиров кола из осины упырь задрожал, как лист означенного дерева на ветру.

— Меня вообще-то послали...

— Таких, как ты, посылать мало. Таким надо ручонки загребущие рубить. И зубки вышибать. И в прямую кишку засовывать поглубже... Ладно уж, чмо кровососущее, живи! Если ты вообще живой, лично я таких подробностей из мифологии не помню. Колись, кто и зачем послал?

— Глузд уважаемый. Вам от него голосовое сообщение.

Именно так, ни больше, ни меньше! Упырь поднялся, оказавшись на голову выше — длиннее — Никиты, закатил глаза, вытянул руки по швам изодранных в лоскуты штанов и вдруг заговорил хриплым голосом ведьмака, причудливо перемежая старославянскую мову с босяцким арго и сленгом коррумпированного чиновника:

— Гой еси, добрый молодец Никитка! Дела на мази. Леший в раздумьях, но шансы есть, инда растут. Во всяком случае, паки спать на голой земле вам не придётся. Утром отправляйтесь строго на юг. Там братва в курсе... Над упырём не злодействуй, понеже оный встал на путь исправления. Передашь с ним ещё сотню на представительские расходы. Проводником не зови, ему до первых петухов надобно в могилу забраться. А покуда ночь, вам будет о чём содержательно поговорить, он такой же безмозглый, как и ты, гы-гы! Всё, целую. Будь здоров, не застуди причинное место!

— Вот же марамой! — только и смог вымолвить ошеломлённый Никита. Впрочем, безо всякой злобы.

Упырю на прощанье предложил кусок сырокопчёной колбасы и "Орбит" без сахара. Кровопийца отказался наотрез. Пятьсот же рублей принял как должное. И выпросил полтину сверх того. За труды и моральный ущерб от удара по ливеру. Ну, и кто после этого безмозглый?!..

А под утро прилетел нетопырь. Никита поначалу принял его за банальную летучую мышь. Но зверёк повис перед ним на сучке и вдруг писклявым голоском ябеды-однокашника пожаловался на Вована:

— Твой закадычный дружок, когда ты спал в первую половину ночи, нарушал Устав гарнизонной и караульной службы!

Князь-менеджер опешил, но всего лишь на миг, — видимо, стал постепенно привыкать к сюрпризам языческого мира, в котором Явь и Навь переплелись, как персонажи "Кама-Сутры".

— Вот как?! — насмешливо воскликнул он и по памяти курсантских времён продекламировал. — Статья 189. Часовому запрещается: спать, сидеть, прислоняться к чему-либо, писать, читать, петь, разговаривать, есть, пить, курить, отправлять естественные надобности или иным образом отвлекаться от выполнения своих обязанностей... Что, отвлекался?!

— Ещё как!

— Пел? Прислонялся к чему-либо? Или, упыря ему под хвост, отправлял естественные надобности?

— Если бы! Хотя и это было... Главное, он, мерзавец, палками в меня швырял!

— Лихо он это! — Никита нахмурился, силясь при этом не расхохотаться. — Готовый материал для служебного расследования... С другой стороны, в оправдание своего витязя могу привести статью 190 настоящего Устава: часовой обязан применять оружие без предупреждения в случае явного нападения на него или на охраняемый им объект.

— Да кто на него нападал?! — пискнул возмущенный нетопырь. — Вот ты же в меня почём зря не стреляешь, правильно?

— Правильно. Не стреляю. Нечем! И потом, заметь, многоуважаемый...

— Сигизмунд Патрикеевич.

Никита поперхнулся смешком, глядя, как раздувается в гордыне летучий мышонок, судя по имени-отчеству, Покровитель, Победитель, сын Аристократа.

— Очень приятно! Никита Кузьмич. Так вот, заметь... заметьте, многоуважаемый Сигизмунд Патрикеевич, — он мельком взглянул на циферблат пижонского хронометра Citizen Titanium, — я вот уже пять часов как член партии зелёных, яростный защитник всего живого сущего.

— Так накостыляй своему разгильдяю, защитничек, а то в следующий раз..!

Князь-менеджер помрачнел.

— Ну-ка, ну-ка, что там в следующий раз?

— А то в следующий раз кликну родных и близких — обгадим с головы до ног!

— Лихо! — воскликнул Никита.

Хохотал он долго и заливисто. Между тем, понимая, что провоцировать языческую нечисть на конфликт по меньшей мере глупо, перед завтраком — к вящему аппетиту — в деталях сообщил Вовану об угрозе, нависшей над его головой, ногами и организмом в целом. Для пущего же эффекта прибавил от себя лично перспективу геморроя, нищеты, педикулёза, дебилизма и эректильной дисфункции. Добрый человек, защитник всего живого сущего! Впрочем, процесс воспитания недисциплинированных витязей допускает и более изощрённые каверзы, лишь бы во благо...

Необременительное благо представителей иного мира, сиречь материальное имущество, — оружие, раскладной столик, спиннинг, ракетки и волан для бадминтона, мяч, кухонно-столовые принадлежности, остатки алкоголя и домашней снеди, канистра с питьевой водой, дары здешнего леса и кое-какие личные вещи, — частью было разложено в рюкзачки, частью распределено по рукам витязей, и около девяти утра дружина бодренько выступила в поход. Здесь "бодренько" — вовсе не преувеличение. Друзьям до чёртиков надоело плющить спинами замшелый камень. Вынужденное бездействие всегда угнетающе влияет на людей, а бездействие в ситуации, когда, наоборот, требуется немедленно что-то предпринять, и вовсе ведёт к развитию маниакально-депрессивного психоза. Потому на юг шагали весело, только что без песен и сопутствующих плясок.

Трудно определить со стопроцентной достоверностью, как сейчас оценивали произошедшую метаморфозу Гюльнара, Ольга и Вовчик, кем чувствовали себя, что при этом ощущали, но Никита... Никита боялся признаться самому себе, что странный этот мир ему всё больше нравится. Если алчный Глузд и впрямь удачно "порешает вопрос" об их судьбе с хозяином лесов, получится весьма забавное приключение. Будет что вспомнить на старости лет! Будет что рассказать миллионам учеников и последователей. Будет о чём написать в мемуаре-бестселлере. Будет... Надо будет перед отправкой восвояси переговорить с "братвой" ведьмака о перспективе возвращения! Ну, так, на экскурсию, на пикничок, на изыскания, на съёмки фильма, на торжище, просто отсидеться, случись в миру Яви форс-мажор...

Кстати, дельная мысль! Совершили партизаны-"лешие" налёт на вражескую базу и — шасть в навьи чащобы, пока "там" поутихнет. Захватили офицера НАТОвского штаба — где его допрашивать? Да прямо здесь, в хозяйстве Лешего! Ведьмак мысли читать горазд, так что даже шомпол забивать в колено не придётся. Кстати, он сочувствует коренному населению Америки, потому англосаксами займётся с удовольствием. А у палачей и коллаборационистов упырь кровушки отцедит-то — будь-будь! Заодно выслужит прощение грехов. Может быть, его даже наградят. Медалью за освобождение места под солнцем. А Глузда — за взятие взятки...

Солнышко в миру Нави разгулялось не по-детски, и когда дружина, покинув живительную тень хозяйства Лешего, очутилась в обиталище полевых демонов, Никите оно, обиталище это, показалось настоящим пеклом преисподней. Вообще-то ему всегда казалось, что до исторического материализма Карельский перешеек сплошь покрывали дремучие леса. Оказалось — нет! Хватало здесь и лугов, каким-то чудом остававшихся зелёными, хватало живописных рощиц, хватало небольших овражков-буераков, хватало длиннейших падей-суходолов, хватало крутых взблоков, хватало каменистых пустошей, покрытых ковром верещатника, хватало зыбких клюквенных болот. Хорошо устроилась здешняя нечисть: вся природная палитра Новгородско-Киевской Руси — на считанных гектарах! Что ж, удивляться особенно нечему, раз демоны упражняются с податливым пространством-временем, грубо говоря, как Перун с похмелья на душу положит.

Походный ордер новоявленной дружины был таков, что назвать её мало-мальски боевым подразделением на марше мог, наверное, лишь самый беспринципный соглашатель, да и то за фантастические деньги. Под сенью крон шагали разнополыми парочками в обнимку. На опушке взялись за руки. По мере того как лесостепь всё больше становилась степью — разом с повышением температуры окружающей среды — неуклонно увеличивали интервалы и дистанцию друг между другом. Под это дело Никита вспомнил бородатый анекдот. Директор передового предприятия отрасли вызывает главного инженера.

— Демьян Моисеевич, вы любите тёплую водку и потных женщин?

— Фи, какая мерзость!

— Я так и думал, потому поощрительный тур от министерства на Мальдивы взял себе, а вам оставил благодатный Красноярский край...

Даже в лицах представил себе, как субтильный Демьян Моисеевич безуспешно отбивается от гнуса и мошки на берегу Енисея. Как потный, жирный, лоснящийся директор, с наколкой "Колян" на волосатой лапе, в дурацкой панамке, домашних тапочках с меховыми воланами и плавках белого цвета в двусмысленных пятнах от коктейля "Пина колада", развалившись в шезлонге под пальмой, облизывается на мулаток. А над изумрудным океаном и заезжим из России безобразием кружит громадный, как бомбардировщик, альбатрос...

Вдруг Никиту обдало свежим поветрием так, будто над головой закружил Карлсон, который живёт на крыше, или мощный промышленный вентилятор, вылетевший на променад между рабочими сменами. Бравый князь-менеджер аж присел от неожиданности.

— Ники!!! — испуганно вскрикнула Гюльнара.

А чего зря пугаться?! Обычный нетопырь, лишь номинально демон, а по сути — ночное животное, летучая мышь, в которой на триста лет поселилась душа злого человека. Отмотает срок от звонка до звонка, и — пожалуйте на реинкарнацию, сиречь перевоплощение в следующего субъекта. Вдруг на сей раз повезёт?!

— Это свои, — успокоил Никита. — Гой вам еси, многоуважаемый Сигизмунд свет Патрикеевич! Как вы, ночное существо, рискнули порхать по светлому времени суток?

— Ай, не говори, служилый, — фыркнул нетопырь, — умаялся, спасу нет!

— Дела, заботы, сложности?

— Да есть немного... Можно повисеть?

— Валяйте!

Никита вытянул малую пехотную лопатку на манер жёрдочки для попугая, и зверёк тут же завис острой мордочкой вниз, бессильно раскинув кожистые крылья.

— Уф, благодарствую!

С минуту он молчал, пытаясь отдышаться.

— Ну-ну, что за проблема, чем помочь? — с ухмылкой на лице подзадорил его Никита.

— Да там не поможешь! — отмахнулся лапкой нетопырь. — Сами порешаем... А ты гляди, зелёный, осторожнее в пути, Лихо не привечай, а то до тризны не отвяжется.

— До тризны по кому?

— Да по тебе же.

— Лихо!

— Ладно, всё, зелёный, полетел я! Топай дальше на юг. И помни: правая нога всегда ступает дальше левой, а значит, с каждым шагом ты всё больше забираешь к востоку.

— Угу, поучи сопливого сморкаться! — покачал головой Никита, глядя вслед судорожно порхавшему Сигизмунду Патрикеевичу.

Который, кстати говоря, не преминул догнать Вована с Ольгой и плюнуть свысока обидчику на темя. Лихо плюнул, как засиженный урка...

Вот ей же Бог, далось Никите Буривому это лихо! От ближайшей рощи за ним и Гюльнарой, следовавшим в арьергарде, увязался рослый, кряжистый, как тысячелетний дуб, одноглазый старик. Всё в его облике, от измождённого лица до тощей дырявой котомки, от ветхой одежды бродяги и расплетённых лаптей с изодранными онучами до спутанной, в колтунах и репьях, бороды говорило — орало, вопило! — о беспросветной нищете. В узости меж глубоким распадком и кустами жимолости Никита решительно заступил ему путь, укрыв подругу за спиной. И поразился взгляду единственного глаза странного попутчика. Взгляду, казалось бы, просительно-заискивающему, но при этом полыхавшему завистью и лютой злобой. Подумал, что, давая такому взаймы, автоматически подписываешь себе смертный приговор или, как минимум, заполучаешь врага на всю оставшуюся жизнь, а про возврат долга смело можешь позабыть. К слову, если даже забыл лично ты, на ответную любезность не надейся — он будет помнить о своей задолженности вечно, твоё же молчание посчитает изощрённым издевательством. И, если доведётся, отомстит. Жестоко отомстит. Беспощадно отомстит. Лихо отомстит!

— Ну, и чем обязаны?! — вызывающе бросил Никита, глядя на убогого великана снизу вверх, и многозначительно провёл подушечкой большого пальца по острейшей режущей кромке лопаты.

Нищеброд вдруг повалился ему в ноги и заголосил неожиданным фальцетом:

— Ой, лихо-лишенько, люди добрые! Ой, судьба-судьбинушка горше горя горького! Ой, нет мочи одному по свету мыкаться! Ой, не откажите в милости! Ой, дозвольте с вами стёжки-дорожки потоптать!

При этом заросший глаз всё больше походил на лукавый прищур мошенника. Дескать, только отворите мне калитку, а врата закромов я и сам распахну... Тут же вспомнился совет почтенного нетопыря Сигизмунда Патрикеевича: не приваживать Лиха!

Никита отпрянул от "лихого" демона, как утончённый гурман — от сала с чесноком, да столь неловко, что наступил Гюльнаре на ногу.

— Ох, прости, пожалуйста, мой цветик! А ты, — обращаясь к нечисти, он резко очертил лопаткой линию поперёк тропы, — если переступишь эту борозду, считай, остался без башки. Отвяжись от нас, Лихо! Изыди!

Отреагировал демон весьма показательно: поднявшись, горделиво подбоченился, блеснул сардонической улыбкой и вперил в князя-менеджера взгляд уверенного в себе, хотя и допустившего промашку жулика.

— Ничего, добрый молодец, ещё пересечёмся... — пробормотал он в сивые усы.

Чем разозлил Никиту до предела.

— Пошёл на хер отсюда, бомжара вонючий! Пересечёмся — порублю в лапшу!

— Во что порубишь, добрый человек?

Типичный приём опытного афериста — любой ценой удержать лоха за уши и язык! Увы ему, фокус не удался. Благо ещё, удалось увернуться от булыжника, запущенного точнёхонько в здоровый глаз...

— Какой противный дед! — поёжилась Гюльнара, когда они с Никитой поспешили вслед за авангардом дружины. — И всё равно, Ники, не слишком ли ты круто с ним?

— С ним, цветик, только так и возможно. Это не просто здешний бомж. Это демон Лихо. Я когда-то читал, что, если подобная тварь увязывалась за человеком, его всю жизнь преследовали несчастья, болезни и нищета.

— Нищета... — глухо проговорила подруга, по совместительству начальник дружинного тыла. — Сегодня мы доедим колбасу и крекеры, завтра кое-как перебьёмся грибами и клюквой. Соли осталось чуть-чуть. А вот хлебушка нам не видать вообще. И одежды. И многого-многого другого... На что нам жить в этом мире, Никуся?! Садиться у паперти с протянутой рукой я не готова!

О том, что на перекрёстке миров имеют хождение рубли и евро, Никита распространяться не стал хотя бы потому, что вымогатель Глузд опустошил походный вариант портмоне пусть не до дна, однако же весьма значительно.

— Будь спокойна, Граната Ренатовна, — отомстил он за "Никусю", — сидеть с протянутой рукой не придётся. По причине отсутствия папертей в дохристианской Руси. Будем зарабатывать!

— На нас с Ольгой?

— На вас с Ольгой... — задумавшись, повторил за любимой Никита, остановил её, развернул к себе лицом и цепко ухватил за плечи. — Насчёт Ольги решать не стану, а вот на тебе собираюсь жениться. Не возражаешь?

— Вот как? — загадочно улыбнулась восточная гурия. — Ты большой оригинал, Ники! В любви признался не совсем обычным способом, а уж предложение сделал вовсе за пределами традиций... Впрочем, я согласна стать твоею половинкой. Но только в этом мире, а не в том, который мы оставили позавчера и куда, может быть, когда-нибудь вернёмся.

— Отчего так?!

— Оттого, Ники, что несколько месяцев назад, когда генеральный на планёрке представил тебя как своего второго зама, менеджера по персоналу и консультанта по вопросам безопасности, меня словно ножом по сердцу полоснули — вот он, мой повелитель! Ники, я втрескалась по уши с первого взгляда, как сопливая фанатка — в своего кумира! И никакого значения не имело, кто ты — командир группы антитеррора, о котором все, в том числе директор, говорили с придыханием, или безработный по объявлению, топ-менеджер ты или клининг-менеджер, то есть уборщик. Но я и не хищница, Ники! Каждый день с тобой я проводила на небесах, однако даже в мыслях не держала разлучить тебя с семьёй. Вы очень близки с сыном, Добрыней Никитичем. Он, как и все юноши, максималист, посчитал бы твой уход предательством и никогда не простил этого тебе. А ты — мне...

— Самому себе, — буркнул, потупив взор, Никита.

— Нет, дорогой, именно мне! Чувство вины за собственные прегрешения люди загоняют далеко вглубь своего Я, что блестяще доказал Зигмунд Фрейд. А если не получается, находят для себя, любимых, рациональные оправдания... Как бы то ни было, я не желала и сейчас не желаю стать первопричиной твоих сложностей. К тому же тебя любит жена... Знаешь, что мы с нею встречались?

— Чего?! — воскликнул потрясённый Никита.

— За пару дней до отъезда она пришла ко мне на выставку под видом потенциальной заказчицы. Я узнала её по семейному фото из твоего портмоне. Просидели часа полтора, пили кофе, вскользь поговорили о дверях, много дольше болтали за жизнь. Кажется, у неё обо мне сложилось лучшее впечатление, чем она того ожидала.

— Тебе виднее, ты всё-таки дипломированный психолог с опытом практической работы.

— В этом деле, Ники, женщинам дипломы не нужны. Мы чувствуем... Она — сильный человек. Она тебя просто так не отпустит. Не отпустила бы, даже будь ты ей совершенно безразличен, потому что все женщины собственницы, а сильные — вдвойне. Да и не придётся ей этого делать. Во всяком случае, из-за меня... А здесь твоей женой стать я согласна! И в любом другом мире, куда нас занесёт нелёгкая.

Никита крепко обнял Гюльнару, прижался двухдневной небритостью к мягкой щеке и очень тихо прошептал на ухо:

— Спасибо, любовь моя!

Спроси его сейчас, за что именно благодарит, вряд ли ответил бы односложно и при этом искренне. Наверное, за всё разом — и за согласие, и за правду жизни, и за самоотверженность, и за то, что своим признанием избавила его от совершенно лишних проблем, душевных терзаний и притворства. А подобное не редкость, наоборот, происходит сплошь и рядом. Как часто мы говорим человеку:

— Заходи в гости!

— Увы, рад бы, да не могу, дела, — отвечает он.

Мы напоказ горячо сожалеем, а про себя думаем: "Ох, слава Богу!"...

Развивать скользкую проблематику не было, естественно, ни малейшего позыва, и Никита "ловко" перевёл разговор на прежнюю тему.

— Ну, а бедствовать, уж поверь, нам не придётся. Только бы дойти до ближайшего торжища!

— Займёмся воровством? — заговорщицки подмигнула Гюльнара.

— То, что ты имеешь в виду, здесь искони называлось татьбой, а воровство в понимании наших пращуров...

— Твоих пращуров!

— Да, верно, моих пращуров... Так вот, воровством они считали заговоры, мятежи, перевороты, шпионаж и прочие государственные преступления. Чем заниматься лично мне, в прошлом сотруднику спецслужб, категорически претит. Но ярмарки наших сегодняшних времён, насколько я знаю, славились кулачными поединками.

— И что?

— И то, цветик мой, что среди местных бойцов вряд ли сыщется хоть один специалист по армейскому рукопашному бою и самбо. А значит, у меня есть все шансы как на успех в конкретной схватке, так и на предложение наняться инструктором в муниципальное ополчение или дружину какого-нибудь князя, на худой конец — боярина. Без краюхи хлеба с маслом точно не останемся!

И тут Никите захотелось хлеба. Как же ему захотелось хлеба! Безо всякого масла. Просто кусок хлеба. Тупо кусок хлеба. Хлеба, который они подъели — сожрали! — вчера за обедом... Лишь сглотнув набежавшую слюну, он кое-как сумел продолжить:

— Между прочим, от инструктора не так уж далеко до воеводы, что, согласись, подразумевает куда более высокий уровень достатка. А воевода, который хорошо знает историю военного искусства, в том числе ещё не отгремевших войн, просто обязан одерживать славные виктории, а значит, вполне может претендовать на звание великого военачальника, полководца Божьей несказанной милостью.

Гюльнара покачала головой.

— Я тебе уже как-то говорила, Ники, скромность явно не входит в число твоих недостатков.

— Что есть, цветик мой, то есть! Вернее, чего нет, того нет... Знаешь, я тут на досуге поразмыслил насчёт древнеславянского вождя Буривоя. И вот в каком разрезе: раз уж времена и личности в этом мире столь причудливо переплетаются...

— Погоди! — рассмеялась подруга. — Дай-ка самой угадать: тот Буривой — это ты и есть, верно?

— Заметь, это не я сказал, — Никита самодовольно ухмыльнулся, силясь остаться серьёзным.

И вдруг само собою стало так. В голову пришла крамола, о которой он прежде не задумывался. Собственно, не было к тому повода. А сейчас появился!

— Между прочим, цветик мой, летописец не сообщает нам об отце Буривоя, но доносит прозвище деда — Вандал.

— И что?

— И то, что мой дедушка — Никита Кузьмич, как и я — в некоем тысяча девятьсот лохматом году, на пике хрущёвской оттепели, прилюдно отбил нос у гранитного изваяния товарища Свердлова, лютого ненавистника и гонителя донского казачества. Мог налететь на серьёзную политическую статью. К счастью деда, КГБ тогда был не в фаворе, потому он благополучно отделался административным арестом на пятнадцать суток и крупным штрафом за хулиганство. И — царство ему небесное! — до последнего дня носил кличку Вандал. Вот так-то, цветик мой!

— Да, ты у нас — мужчина с биографией.

— А то нет! Никита Кузьмич Буривой, внук Никиты Кузьмича Вандала, правнук Словена, потомок Иафета, имея тяжку войну с варяги, множицею побеждаше их и облада всю Бярмию до Кумени. Последи при оной реце побежден бысть, вся свои вои погуби, едва сам спасеся, иде во град Бармы, иже на острове сый крепце устроенный, и де же князи подвластии пребываху, и, тамо пребываючи, умре... Как тебе такое прочтение летописи?

— Потрясающе!

И тут на нижнюю конечность легендарного предводителя северных славян было совершено дерзкое посягательство.

— Это вот что ты сейчас сделала?! — с наигранным возмущением воскликнул он.

— На ногу наступила. В ответ. Чтобы не поссориться, — чарующе улыбнулась Гюльнара. И добавила после паузы. — Потому что люблю тебя, муж мой и повелитель!

— Хм! Тогда понятно...

Ох, лучше бы Никита промолчал! Столь бездушный ответ на прочувствованное признание привёл к тому, что ласковая, кроткая, покладистая гурия вдруг превратилась в разъярённую фурию. Благо ещё, проникновенный поцелуй — действенное средство против дьяволиц...

Потом — не так уж, правда, скоро — они нагнали Вовчика и Ольгу.

Потом расположились на привал в тени опушки берёзовой рощицы.

Потом доели колбасу, крекеры с сыром и запечённые вчера грибы.

Потом Никита заявил, что, если не отведает сегодня хлеба, может кого-нибудь убить.

Потом заверил, что присутствующих это не касается.

Потом дружина, разумеется, вздохнула с облегчением.

Потом, чтоб они так уж не расслаблялись, Никита уточнил, дескать, конечно, не убьёт, но покалечит основательно...

— С хлебушком, думаю, решим, — подмигнул ему Вован. — У селянок, вон, попросим.

— Каких ещё селянок?!

Все дружно вскочили, устремив взгляды на лужок, где метрах в ста от их пристанища разворачивалось пасторальное действо — несколько юных девушек в расшитых сарафанах и кокошниках водили хоровод. Гюльнара и Ольга тут же направили на труппу фотокамеры. А секунду спустя разочарованно глядели на мужскую половину человечества.

— Ничего не получается!

Никита лишь поморщился. Этого следовало ожидать! Вчера он и сам попытался увековечить надпись на рубахе ведьмака "Варяги, go home!". С таким же творческим успехом. Объект чётко отобразился на дисплее, аппарат добросовестно щёлкнул, но выдал на-гора? лишь белесую муть. Демоны не желали оставлять своих портретов. На фото не фиксировалась даже природа навьего мира.

— И не получится, — вздохнул он. — Эти феи, увы, не люди.

— А кто же?!

— Демоны...

В подтверждение его слов девушки будто вдруг растаяли под обжигающими лучами солнца. А Никита напряжённо задумался, силясь вспомнить всё, что когда-то слышал и читал из области демонологии.

— ...Демоны — существа, противоположные ангелам, по происхождению часто сами бывшие ангелы или языческие боги, обычно злые и равнодушные к человеку, хотя иногда и способные творить добро или подчиняться воле мага. Византийские богословы подразделяли их на четыре категории: богоподобные (например, сатана), человекоподобные (леший), звероподобные (нетопырь) и растениеподобные (мандрагора — ведьмин корень). Наши плясуньи, вы сами видели, вполне подобны людям. И я вряд ли ошибусь, назвав их девами-полудницами. Если бы ты, Вовчик, сходил к ним за хлебушком, то вероятнее всего заработал бы дубиной по темечку.

— Это с какого же перепугу?!

— C такого, что девушки эти олицетворяли для восточных славян остро развивающееся болезненное состояние, обусловленное функциональными и структурными изменениями в подкорково-стволовых отделах мозга в результате непосредственного воздействия солнечной радиации на голову, более известное как солнечный удар. Можно считать полудниц демонами сиесты, так как они запрещали оратаям трудиться в полдень, когда небесное светило в зените, а значит, лучи его, проходя сквозь наименьший по толщине защитный слой атмосферы, из живительных превращаются в губительные.

— Кузьмич, я не пойму, ты боевой офицер или плешивый акадэмик? Что за функциональные и структурные изменения в подкорково-стволовых отделах мозга?! За базаром следи!

— В натуре, чё это я, а?! — дурашливо воскликнул Никита.

Как вдруг из зарослей кустарника донёсся надрывный старческий кашель, за интершумом которого при наличии толики фантазии можно было угадать слова:

— Всё правильно, сынок. Всё так, как ты сказал. Для оратая сиеста, как для самурая харакири, дело первостатейной ва-апчхи!-ажности.

Друзья остолбенели от неожиданного пришествия благообразного, крохотного росточком, седого, как лунь, дедушки лет ста на вид. А то и всех девятисот шестидесяти девяти, коими славен ветхозаветный долгожитель Мафусаил...

Никита чуть было ни повторил кульбит с пистолетом, каковым "поприветствовал" ведьмака Глузда. Слава Перуну, сдержался! Обнажённый нож не в счёт...

Продолжая кашлять и оглушительно чихать, старичок диковинным образом перескочил с темы сиесты на японский быт и принялся что-то бессвязно лопотать о самураях, пути воина бусидо, харакири, суши и сашими. Причём о тех — безвкусных, крохотными порциями! — суши и сашими, что подают целовальники в кабаках Великого Новгорода... Никита, слушая его, подумал: счастье российских историографов в том, что пращуры не особо утруждали себя рукописями, иначе свихнуться бы им от подобных откровений.

Наконец речь зашла об истории — точнее, анамнезе — болезни старикашки. Оказалось, подхватил простуду он, хлебнув ледяного сакэ в жаркий полдень.

— Безобразие! — возмутился Никита, брезгливо морщась при виде того, как омерзительная слизь за каждым новым чихом сосульками оседает на усах и бороде пришельца. — По всему миру, даже в империи отсталого народа майя, сакэ подают подогретым. А здесь, ты гляди, ледяное! На лавку и пороть за такое кабатчиков!

— И не говори, сынок... Апчхи! Газ, что для печей предназна-пчхи!-чен, воруют, своло-пчхи! И в Киев перепродают.

— Да? Очень мило! Живая связь времён... Но, как бы то ни было, батя, гляди, что получается: иммунитета против ваших бацилл у нас нету, и от твоего лёгкого насморка мы запросто ноги протянем. Уж не сочти за труд — чихая, прикрывайся ветошкой. На худой конец, рукавом.

— Я бы рад, сыно-пчхи!-чек, — прокряхтел дед. — Да не смогу, понеже отнялись мои ру-пчхи!-ченьки. Знахари сказали, кризис миновал, но остались осложнения, потребна длительная реабилитация. Апчхи!

— Будь здоров, батя! — от души пожелал ему Никита.

Вслед за ним — Вовчик и Гюльнара.

А вот Оленька, не говоря ни слова, извлекла из сумочки изящный носовой платочек и тщательно утёрла на его лице отвратные выделения.

А вот Никита, когда хворый старикан, отблагодарив девушку земным поклоном, удалился восвояси — то бишь растворился в знойном мареве-вареве, — отобрал у неё платок и забросил далеко в кусты.

И надолго задумался, ибо ситуация показалась смутно знакомой...

И, лишь миновав после роздыха версту, если не более, вспомнил!

— Оленька, солнышко моё, ты когда-нибудь слышала о беззлобном языческом демоне, которого наши предки звали Полевым?

Девушка простодушно хлопнула ресницами.

— Нет, Кузьмич, никогда.

— Никогда... Значит, вот она, женская интуиция!

— Что вы имеете в виду?

— А то, девочка, что первый наш заработок в этом мире — за тобой!

Никита передал Вовану свою долю поклажи.

— Ждите здесь, я скоро!

И, несколько минут спустя отыскав на месте бивака платочек, утвердился в мысли о том, что всякая информация, даже самая, на первый взгляд, беспредметная, рано или поздно пригодится. Кому и какая практическая польза, казалось бы, от знания мифа о Полевом, который просит встречных подтереть ему нос, а после превращает сопли в серебро? Да вот и нетушки, есть польза! Самая что ни на есть материальная. Чёртова дюжина полновесных металлических кругляшков с изображением конного витязя на лицевой плоскости, в простонародье называемой аверсом, и трезубца в обрамлении надписи "Ярославо сребро" по оборотному реверсу — первых чеканных монет горемычной Руси...

Жили-были несчастливые волшебники,

И учеными считались, и спесивыми,

Только самые волшебные учебники

Не могли их научить, как быть счастливыми.

И какой бы ни пошли они дорогою,

Всё кончалось то бедою, то морокою!

Дом О'Вой и другие...

Эпитафия на могиле: пал жертвой русского гостеприимства...

Жесточайшая гроза настигла дружину князя-менеджера Буривого ближе к вечеру, и всего лишь за несколько минут до того, как разверзлись хляби небесные, он подумал, что парило с самого утра не зря. Великий спец по выживанию! В этой связи на ум пришёл совет начинающему туристу. Верный признак надвигающегося дождя: муравьи носятся, как угорелые, безуспешно обрывают телефоны МЧС, затыкают входы в муравейник собственными жопками и при этом несусветно матерятся, пускай даже про себя... Между прочим, полёт ласточек на предельно малых высотах совсем не обязательно предвещает ливень. Возможно, птицы просто-напросто отяжелели после трапезы. Или это не ласточки вовсе, а куры или страусы...

Небеса чернели до того стремительно, как будто задались гуманной целью — на примере подтвердить набившие оскомину пророчества о неминуемом Потопе с большой буквы. Провести, так сказать, генеральную репетицию для отдельно взятой горсти человечества. Занятия с личным составом дружины в условиях, максимально приближенных к реальной обстановке на поле боя... Рать великого князя Никитушки освоила ретираду, сиречь отступление, на оценку "отлично": драпала в сторону соснового бора, может быть, и не скорее низколетящих ласточек, но страусов обогнала бы всяко. Не говоря уже о курах. Да и выражались ратники — куда там муравьиному сообществу с их мафиозным кодексом молчания! Рассчитывать на то, что жиденькие кроны мачтового леса укроют их подобно тенту или, на худой конец, убогому зонту, естественно, не стоило. Надеялись лишь на защиту от молний старого Перду... ну, этого, как бишь его... Перуна-громовержца. Корабельные сосны — громоотводы хоть куда! Да и негоже молодцам (и молодицам) дружинникам нахватать оплеух от своего же языческого покровителя...

Заслонив глаза ладонью от встречного шквалистого ветра, Никита сослепу налетел на Бог весть откуда взявшийся посреди проплешины столб — явный артефакт, сиречь искусственный объект, творение рук человеческих. Вернее, демонических, поскольку ни единого человека гости из мира Яви здесь покуда не встречали...

— Не могли для тебя, чурбана, другого места подыскать! — зло прошипел он и пнул "обидчика" кроссовкой.

И не услыхал за воем бури ворчливого шёпота:

— Такого спеца-мудреца, как ты, спросить забыли. Накось тебе расширение объёма черепушки, а то мозгам не развернуться, лезут, вона, изо всех щелей!

Никита всего этого хотя и не услышал, но зато почувствовал, как на темени под голубым беретом вырастает громадная шишка...

Ну, а после, что называется, разверзлись хляби небесные. Ох, как же они разверзлись! Будто всех языческих богов разом стошнило после изобильных возлияний. Как и следовало ожидать, кроны сосен и еловые лапы отнюдь не стали для дружины крышей, потому вымокли друзья за несколько минут даже не до нитки, но до каждой молекулы своего естества. В какой-то момент Никита плюнул на любые ухищрения с целью выйти сухим из потоков воды, отдал парадный китель Гюльнаре под немудрящий навес, разулся, подвернул брюки и мощным волевым усилием заставил себя наслаждаться холодным душем. Понеже не бывает худа без добра! Инда в геморрое, и то имеется определённый позитив — меньше засиживаешься в питейных заведениях...

Сквозь прорехи в естественном шатре было отчётливо видно, как молнии Перуна полосуют навью высь из горизонта в горизонт. Гром колошматил так, что Никите в деталях припомнился артиллерийский и ракетно-бомбовый налёт на базу непримиримых мятежников-инсургентов, которому он стал нечаянным свидетелем несколько лет назад в горах Дагестана. Под очередной раскат Гюльнара явственно встрепенулась и совсем не по-татарски воскликнула:

— Чур меня!

И вот тут настала очередь трястись Никите, потому что из-за спины её неожиданно выглянул крохотного росточка моложавый мужичок. Ничто в его обличии не сулило угрозы — ни самодовольная физиономия деревенского прохвоста, на танцах ущипнувшего доярку за необъятный, в три охвата, зад, ни откормленное тельце, распирающее полотняную рубаху округлостями подобно тому, как порционное мороженое распирает вафельный стаканчик. Такой способен принародно высмеять или обжулить, однако же — не более того. К чести князя-менеджера, затрясся он лишь из-за самого факта неожиданности появления... кого?! А вот сейчас и разберёмся! Только бы без паники на нижних палубах...

Вован и Ольга происходящего не наблюдали, ибо расположились чуть поодаль, с головами накрывшись ветровкой. Тем лучше! Никита, отслеживая расфокусированным взглядом каждое движение пришельца, неторопливо подошёл к подруге этой жизни, опустился на корточки — готовый тут же вскочить, дабы отразить удар — обнял и чуть слышно прошептал ей на ухо:

— Спокойствие, цветик мой, только спокойствие! Как выражаются герои западных блокбастеров, у нас всё под контролем.

И лишь после этого обратился к незнакомцу:

— Гой еси, добрый молодец! С прибытием к нашему шалашу! Чем и кому обязаны столь высокой честью?

Гюльнара, естественно, вздрогнула, но это уже не имело никакого значения. Ситуация под контролем!

— Чу-чу, цветик, не суетись!

Никита чмокнул её в мокрую щёку и выжидательно уставился на улыбчивого мужичка.

— Ничем не обязаны, — пожал плечами тот. — Работа у меня такая. Окликнули, я и пришёл.

— Погоди-погоди, что значит — окликнули?! Кто окликнул?

— Да она, вон, — кивнул на Гюльнару, — подружка твоя. Брякнула, дескать, чур меня, ну и пожалуйста, нам не в тягость.

— Так вы — Чур?!

— Скажу больше — и сам Чур, и сын Чура, и внук Чура, и даже правнук. Что тут удивительного?!

— Ну, да, и то сказать, вполне обыденное явление... Я, с вашего позволения, тоже представлюсь: Никита, сын Кузьмы, внук Никиты, сына Кузьмы, родом Буривой, служилый человек в отставке.

Ухмыльнувшись, Чур хитро прищурил один глаз.

— Служилый в отставке или человек в отставке?

— Ох, я теперь уж и сам не пойму, — честно признался Никита.

— Не мудрено. Ладно уж, после разберёмся... Пошли!

— Далеко? И куда, собственно?

— Домой. Как заказывали.

— К кому, простите, домой? Ко мне?!

— Ну, лично ты-то, человек в отставке, сын Кузьмы свет Никитича, хоромами в этом мире покуда не обзавёлся, стало быть, пойдём к нам в избушку.

— К вам... — Никита задумался, силясь припомнить всё, что когда-либо слышал о Чуре. — Ах, да, вы ведь домашняя... — и чуть было ни ляпнул "нечисть", вовремя спохватился, — ...домашнее существо.

— Это всё детали, — подмигнул ему демон.

И снова подмигнул, когда проходили мимо артефакта-чурбана.

— Башка не беспокоит, а, Никита, сын Кузьмы?

— Есть немного, — потерпевший помассировал свежую шишку.

— Не кручинься, вскорости пройдёт. Только в другой раз ты уж лаптями полегче орудуй!

Никита опешил.

— Погодите, а вы откуда..?

И вот тут его наконец проняло. Тут он вспомнил бабушкины сказки.

— Ах, вот оно что!

Вспомнил, что, в понимании древних славян, пресловутый Чур — кумир домашнего очага, страж хозяйских владений. Владений, обозначавшихся на местности бороздой-межой и артефактами в виде столбов-чурбанов, они же чурки, об один/одну из которых он раздраконил башку. Чурбаны — символы демона-охранителя Чура. "По сей чур моё!" — восклицал при демаркации границ хозяин, и Чур своим мордастым ликом, грубо тёсаным на чурбане, освящал право собственности. Попутно становился и гарантом обязательств, взятых на себя высокими договорившимися сторонами. А ещё попутнее служил мерилом проделанной работы. Не зря доныне говорится: "Черезчур". Пишется чаще "чересчур", но правомочны оба варианта, паки несколько различны по значению. Правда, бескомпромиссная программа Word знакома лишь с одним, а именно — вторым. Тому же, кто, спаси его Перун, дерзнёт воспользоваться первым вариантом написания, напомнит красным цветом о невежестве. Вот только — чьём невежестве?!

Противоестественным образом увязав языческого идола с чадами Билла Гейтса, Никита совершенно упустил из виду отрадный факт того, что гроза беснуется пуще прежнего, но их отряду не перепадает ни капельки, ни градинки, ни дуновения. Бог весть, — подумал он, — что нас ждёт в гостях у домовитой нечисти, но в качестве зонта Чур уже выступил на твёрдую пятёрку. Даже, пожалуй, на червонец...

— На мой взгляд, уважаемый Чур, неудобно получается — мы вроде в гости идём, а с пустыми руками, без гостинцев. Не по-русски как-то...

— Почему же не по-русски? — язвительно заметил демон. — Вон, у тебя в котомке с четверть зелья ещё бултыхается. Самый русский из гостинцев!

— Есть такое дело, — вздохнул Никита. — Но вот если бы домой попасть хоть ненадолго, я бы вам пару вёдер притаранил — как с куста сорвал.

— Домой, говоришь... Не нам, братец витязь, решать с этим делом, на то старшие есть.

— Леший? — бросил пробный камень загостившийся витязь.

И лишь после вспомнил, что леший и кикимора болотная — злейшие ненавистники Чура. Потому даже не был удивлён, когда покладистый мужичонка, на вид хоть и лукавое, но само добродушие, вдруг застыл, набычился и злобно прошипел:

— Ишь ты, леший! Аще сучий потрох сей на ны заявится, ужо ослопом-то его попотчую от пуза! — в состоянии аффекта демон сбился на старославянскую мову. — Толмач нужен?

— Зачем? — улыбнулся Никита. — Суть ясна, остальное домыслю.

— Мыслитель! С лешаком, выходит, пообщался?

— Через посредника, — подтвердил он, словно бы извиняясь.

— Через ведьмака Глузда, что ли?

Никита кивнул, и Чур бросил на него презрительный взгляд, каким оперативник уголовного розыска озирает лоха-заявителя, потерпевшего убыток от мошенников.

— Ну, да, как же без него?! Блядослов тот ещё! Развёл на монеты?

— На ассигнации... Да ладно, не калеки, наживём ещё.

— Ну-ну! — подбодрил демон и зашагал дальше во главе процессии, бормоча под нос картошкой. — Совесть потеряли напрочь! Нашли с кого бакшиш драть, лихоимцы поганые?!

"А ведь и впрямь, с кого?! — поспешая за ним, призадумался Никита. — Кто мы такие в мире языческой Нави? С какого перепугу оказались здесь, за какие такие грехи? А может — с какой целью? Целью — с заглавной буквы"...

Но куда больше всех, какие только есть, заглавных букв и самой высокой из Целей взволновал его другой вопрос: кто такой блядослов?

— Лжец, обманщик, — подсказал, не оборачиваясь, Чур.

Тьфу, раздери вас леший, он совсем забыл о том, что демоны легко читают мысли!

Да это ладно!

Никита чуть было ни шлёпнулся в хлюпающую под ногами жижу, когда услышал много более развёрнутый ответ на свой немой вопрос:

— У нас в простонародье блядословом считается специалист по нейролингвистическому перепрограммированию в своекорыстных интересах сознания индивидов, податливых внушению. Понял или перевести?

— Да, пожалуй, не мешало бы. На иврит...

Примерно так дружинники и топали в усадьбу местной нечисти — на иврите, на беззлобных пикировках, на проклятьях в адрес леших, кикимор болотных и ведьмаков-блядословов, под разыгравшимся после бури языческим солнышком, по мигом подсохшей кочковатой целине. С каждым последующим шагом у Никиты разгорался неподдельный интерес. Только сейчас в его голову, визуально увеличенную шишкой, пришла мысль о том, что за всю прошлую жизнь в настоящей избе он не бывал ни разу. Наконец свершилось! Правда, вслед за нею пришла и другая мыслишка, в той же связи, но куда менее пафосная: очень может статься, что модернового коттеджа из той жизни ему больше не видать, как толстяку — собственных гениталий без помощи зеркала. На Глузда и лешего надежды нет. Разве что впрямь таинственные Старшие чего-нибудь с ним и друзьями порешают...

Подгонять пришельцев из иного мира не было нужды. Изрядно подуставшие от сомнительных прелестей быта на пленэре, они, предвкушая хоть какие-то удобства, трусили вслед за провожатым очень даже бодренько и скоро оказались на идеально ровной, как строевой плац, поскотине в прямой видимости цели марш-броска. Обитель языческих демонов князя-менеджера, скажем прямо, впечатлила. Правда, в особенном ракурсе... Чур, видимо, сообразив, что по прибытию отойдёт на второй план, затеял презентацию охраняемых владений, и Никита, признанный некогда спец по штурму зданий в населённых пунктах, слушая его вполуха, поймал себя на мысли о том, что оценивает подворье в первую очередь как оборонительный объект.

В частности, комплекс сооружений представляет собой прямоугольный параллелепипед, замкнутый по всем граням, кроме воздушного пространства над внутренним двором. Природный холмик в разнесчастный метр высотою делает, тем не менее, излишней насыпку вала. Помимо того, что стены естественным образом становятся выше, это хорошо весьма ещё и тем, что талые снега и дожди не превратят твердыню в зону подтопления.

Фасовой — сиречь лицевой — гранью параллелепипеда служит крепкий частокол в рост Николая Валуева (в полтора роста Никиты и минимум в два — Чура) с массивными воротами на петлях, схваченными для жёсткости чугунной полосой на заклёпках, и калиткой из оструганной доски. Концами забор-частокол примыкает к срубным стеновым конструкциям овина и бани. Венцы — то бишь квадраты тёсаных брёвен — в срубах добротные, из толстых, плотно пригнанных стволов сосны. В каждой стене на уровне человеческих глаз прорезаны крохотные щели с задвижками — так называемые волоковые окна, — готовые амбразуры для стрельбы и наблюдения за супостатом.

Глухие боковые грани параллелепипеда обрываются в болота. Ну, а тыльная вплотную примыкает к непролазной опушке девственного леса. Ей-Перуну — подумал Никита, — хоть и крохотная, но всё-таки цитадель! За что не преминул похвалить охранителя Чура, а после настороженно спросил:

— Случаются нашествия?

— Всякая замять бывала на ны... — неопределённо ответил тот.

Хотел было присоветовать, чтобы обмазали стены глиной для недопущения поджога при штурме, но Чур опередил его снисходительной ухмылкой.

— Герострат по наши хоромы ещё не родился! Чай, здесь не храм во славу Зевса Олимпийского!

Ну и ладушки! А если ворог, тем не менее, превзойдёт силами и нахрапом, от него можно тихой сапой отвалить в заросли с тыла. Жалко бросать имущество? Конечно, жалко, ведь оно — своё, накопленное тяжким, до седьмого пота, сверхъестественным магическим трудом! Однако жизнь потому и зовётся Жизнью, а не как-нибудь ещё, что главное в ней — выжить. Остальное — дело наживное. И, судя по отсутствию у Чура возражений, в миру нежити — такая самая ху... хм, проблематика, потому сбежать в чащобу для них не зазорно. Правда, где лес, там и леший со своей коррупцией, готовый пособник агрессору, а где топи, там, как ни крути, кикимора болотная — тоже коллаборационист, наверное, из тех ещё, из бывших... Впрочем, ладно, это их рамсы!

Плац-парад под вовсю разгулявшимся солнышком наконец-то был завершён. Чур требовательно забарабанил по воротам, истошно выкрикнув при этом:

— Дворник!

Пару минут спустя калитка, скрипнув, отворилась, и дружинникам воочию предстал чумазый худощавый старикашка. Вытертым армяком, залихватски ломаным картузом, передником до земли и метлой он впрямь напоминал муниципального клининг-менеджера времён "Собачьего сердца" Михаила Булгакова. Мутные глаза отсвечивали чувством персональной ответственности за судьбу цивилизации, осознанием своей харизмы и несомненным превосходством над толпой. Такими взглядами озирают плебеев сержанты ОМОНа, Джордж Буш-младший, Алла Пугачёва и вахтёр с проходной секретного НИИчаво. Никита против воли вспомнил умозаключение пса Шарика, будущего Полиграфа Полиграфыча: "Дворники из всех пролетариев — самая гнусная мразь, человечьи очистки, низшая категория"...

Между тем старичок церемонно поклонился и поправил:

— Не дворник, а Дворовый!

— Милостивый и милосердный, прошу любить его и жаловать, — саркастически хмыкнул Чур. — Принимай дорогих гостей, а мне пора. Служба!

— Спасибо, дружище! — от души поблагодарил коротышку Никита.

А вот любить и жаловать Дворового ему внезапно расхотелось напрочь. Больше того, захотелось развернуться и бежать отсюда без оглядки, какого бы ущерба героическому реноме это в итоге ни стоило. Увы, разворот и побег представляют собой действие, а лихой боец СпецНаз, к стыду своему, натурально впал в кататонический ступор. Сил и рефлексов хватило лишь на то, чтобы попятиться, разведёнными руками увлекая за собой дружинников. Потому что из глубины двора к ним косолапо шествовал... бурый медведь-исполин.

— Милости прошу! — приветливо улыбнулся между тем Дворовый.

— Ой, нет, мы уж как-нибудь здесь...

Не поняв, отчего дорогие гости вдруг оторопели, он огляделся и тут же, потрясая метлой, истошно завизжал:

— Аркуша, ах, поганец! Опять с цепи сорвался!

"Цепью", насколько разглядел её Никита, служил кожаный ремешок, затейливо витой, но до того чахлый, что посадить на него даже ласкового пуделя было бы верхом легкомыслия.

— А ну, пшёл отсюдова! Место! — продолжал голосить Дворовый, шпыняя медведя, аркуду по-старославянски, немудрящим своим уборочным инструментом. Пришельцев же успокоил. — Не бойтесь, он у нас домашний, не укусит.

"Зачем ещё кусать?! — подумал, кое-как приходя в себя, Никита. — Проведёт туда-сюда когтями, и менеджер по продажам превратится в фарш на зразы. Или обсосанной за зиму лапой так приложит, что позвоночник консультанта по вопросам безопасности высыплется через анус. Да и какашки у тутошних медведей запахом — сродни выхлопу русского дизеля"...

— Ты уж, батя, привязал бы его чем-нибудь покрепче, — посоветовал он Дворовому.

— Я его в овине запру, оттуда, пожалуй, не удерёт.

— Да уж будь так любезен! И вход поленом подопри. И каким-никаким заклинанием. И отправь всё это хозяйство в иной пространственно-временной континуум. Так, чтоб не ближе эпохи динозавров где-нибудь в созвездии Стрельца... Ну, а мы пока тут, за воротами, свежим воздухом подышим. Озон после бури-то страсть как хорош!

До остервенения послушный воле дворника Аркуша столь "безропотно" отправился в заточение, что из леса чёрным торнадо взмыло в небеса вороньё, стены овина заходили ходуном, а сопряжённый с ними частокол заскрипел, как сведённые челюсти аллигатора. Команды "фу!", "сидеть!", "лежать!" и "место!" перемежались до того вычурной бранью демона, что Никита, сам любитель красного словца, буквально истерзал стилусом компьютер-наладонник, опасаясь только одного — как бы не пропустить очередного идиоматического раритета. И задался в этой связи вопросом необычайной значимости для текущего момента: вследствие чего, интересно, принято считать, что матерщиной Русь обязана хамоватым ордынцам? И не преминул спросить об этом Гюльнару. Всё равно ждать заточения медведя, так пусть друзья хоть отвлекутся!

— Всё очень просто, — пояснила спутница этой жизни. — Ни для кого не секрет, наверное, что ордынцы Русь не оккупировали, только получали с ваших уважаемых предков дань — так называемый ясак. Причём не обирали русичей: монастыри и церкви вообще обходили стороной, с вдов и сирот брали половину того, что полагалось. И вот что ещё характерно: в первые десятилетия после Батыева нашествия те, кого принято называть монголо-татарами, собирали налоги своими силами, максимум отдавали часть земель на откуп басурманам, жуликам из Средней Азии, и лишь много позднее перепоручили это дело самим русским князьям...

— Ну, а когда же матерщина? — не выдержал Вован, человек с ярко выраженным южным темпераментом.

— Уже на подходе, — улыбнулась Гюльнара. — Подходит, значит, к деревеньке ордынский отряд: ханский баскак, свита его, вооружённое сопровождение, обоз. Мужики, естественно, бегут в леса — кому охота платить лишку?! Остаются бабы, ребятишки да патриарх, считать которого кормильцем язык не поворачивается. Деревня сирот! Ну, да, как говорится, с драной овцы — хоть шерсти клок. Останавливаются у первого же дома, баскак зовёт ребятишек из-за тына и горделиво представляется: "Я — бай!". То есть большой начальник. И, зная, что мужиков всё равно не отыщется, приказывает: "Вашу маму давай!". А так как визит оголодавших на "ЭТО дело" воинов к незамужней якобы женщине сплошь и рядом...

— ...приводил к непотребству, — закончил за подругу Никита, — скороговорка "я бай вашу маму давай!", не к чести наших пращуров, очень скоро приобрела сегодняшний смысл.

Ольга осуждающе тряхнула русыми локонами.

— Не очень красивая история!

— Увы, солнышко, — вздохнул князь-менеджер, — история человечества знает куда больше случаев жлобского прагматизма, нежели истинного благородства. Даже семейные ценности нередко приносились в жертву сребролюбию и стяжательству... Ну, хорошо, цветик мой гранатовый, насчёт "ябать" мы поняли. А что ты скажешь по поводу..?

Он бросил до того выразительный взгляд на брюки, что Ольга смутилась, Вовчик хохотнул, а Гюльнара резонно заметила:

— По поводу того, о чём ты подумал, замечу — у тюркоязычных народов это дело называется "кутак". Не знаю, как ты, но лично я ордынского корня в слове из трёх букв, что по российским городам и весям пишут на заборах, не усматриваю. Может, варяги подкузьмили, а?

— Может, и варяги, — задумчиво проговорил Никита, с опаской поглядывая на овин. — Дикие люди, порождённые медведями в берлогах, вскормленные мухоморами и палтусом. С таких, блин, станется!

— Как там, интересно, наш медведь? — настороженно спросила Ольга, закрывая тему матерщины.

— А что медведь?! — пожал плечами Вовчик. — "Я — бай!" свою медведицу, рожай варягов да соси лапу и "кутак". Нам бы его проблемы!

Не успел князь-менеджер в этой связи подумать о том, что сомнительные прелести быта на пленэре надоели ему хуже ноющей боли от застарелого вывиха голеностопа, неловко растревоженного ударом по печени упыря, как из калитки появился дворник Дворовый.

— Ну, вот, медвежья проблема улажена, — удовлетворённо хлопнул он в ладоши. — Милости просим, гости дорогие!

И гости — дорогие ли, эконом ли класса, а то, глядишь, вовсе за бесценок, да ещё со стопроцентной скидкой и вторым экземпляром в подарок, — хотя и оглядываясь на ворота овина, но всё-таки с явственным энтузиазмом направились вслед за сотрудником reception. Видимо, у каждого зудел свой голеностопный сустав...

Внутреннее убранство подворья домовитой нечисти радовало глаз обилием живительного дерева, а ноги — чисто выметенным дощатым настилом. Казалось, дружинники попали в баню, у которой снесло крышу. За каменку вполне сошёл бы гранитный валун прямо посреди двора, если приглядеться, младший брат скалы близ Исаакиевского собора, даже с чёрным, как смоль, вороном в роли Петра Великого и столь же чёрным котом — чем не вздыбленный конь в миниатюре?! Имелся в "баньке" и веничек — раскидистая одинокая сосна, произрастающая будто бы прямо из камня. Присутствовала даже шайка с водой — невысокий колодезный сруб. И Никите вдруг до чёртиков захотелось разогреться на банном полоке, отполированном ягодицами, рогожей и песком, передохнуть в предбаннике, до пресловутых чёртиков нахлебавшись потогонного чая, возвратиться в парную, поддать жару и лечь под распаренный берёзовый веник, да чтобы демон-банщик отхлестал, как скаковую лошадь, без чинов и званий, а после щедро окатил ведром колодезной воды. А потом отпоил бы квасом. А ещё позже можно вспомнить и про водку, что до времени таится в рюкзачке... Ух, как оно!!!

Оно — сиречь архитектурное решение языческого зодчего — может, и не сулило гостям развлечений, принятых в третьем тысячелетии по Рождеству Христову, но минимум благ обещало уж всяко. После двукратного ночлега на еловых лапах, после свихнувшихся от свежей крови комаров, испепеляющей жары и ярости Перуна-громовержца излишеств им не требовалось точно. Банька, судя по дыму, топится, и спаси вас за то, христианский Бог! Ведь "спасибо" как раз "спаси, Бог!" и означает...

Баня составляла нижнюю половину левой ножки приплюснутой буквы "П", в форме которой был выстроен единый жилой и административно-хозяйственный комплекс здешней нечисти. В этой же ножке под одной двускатной крышей, архаично изолированной от непогоды мшистым дёрном, заподлицо с баней соседствовала кузня-мастерская. Боком она притулилась к перекладине "П" — жилой избе, соединённой через парадные сени с клетью, то бишь складом всякой всячины. Вдоль всей перекладины тянулась просторная крытая веранда с колоннадой столбов, поддерживающих навес, и перилами на затейливых резных балясинах. Милая в своей патриархальности картинка эта ни к селу ни к городу напомнила Никите салун из ковбойского вестерна.

В этой же связи? его посетила мыслишка о возможной связи между их визитом в навий мир и агрессивностью современных ковбоев. Впервые, надо сказать, посетила. И обдумать её следовало бы предметно. Но — увы! Голодный, уставший, грязнее старикашки водяного, Никита снова погрузился в нереальную реальность демонического быта.

Правую ножку литеры "П" составляли амбар, хлев и овин с заточённым внутри медведем. Овин, который Никитушка, спец по зачистке населённых пунктов, искренне считал прибежищем овец. Ну, а овчарню, соответственно, — овчарок... В нашем повествовании как-то уже говорилось о том, что всякая информация рано или поздно придётся ко двору, и он без колебаний разместил на верхней полке памяти сведения о том, что медведи, как и человек, подвержены синдрому обструктивного нарушения дыхательных процессов во время сна, по-латыни — храпу. Храпел косолапый Аркуша так, что казалось, будто во чреве овина сразу несколько тысяч душевнобольных трут одно о другое фарфоровые блюдца. Ну, да пёс с ним, что естественно, то, говорят, не безобразно. Но! Но хоть бы на пару миллионов децибел потише!!!

В остальном же, если не считать медвежьего синдрома, пастораль языческого хутора дарила умиротворение и радость от самого факта бытия, пусть даже в нереальном мире. Для встречи дорогих гостей на веранду высыпало, как понял Никита, всё здешнее население во главе с крошечного роста старичком — не больше метра, да и то вместе с лаптями и замшевой шапкой в форме колпака. Означенным колпаком, длинной, в пояс, седой бородой и лукавым прищуром выцветших за годы глаз он напоминал доброго гнома, а рязанской курносостью, долгополой рубахой под поясок и штанами из небеленой поскони — русского кержака-старообрядца. "Если это не Домовой, — подумал князь-менеджер, — прямо здесь же разуюсь и откушу себе мизинец на левой ноге! Всё равно толку с него никакого"...

Между тем старичок важно спустился по ступеням парадного крыльца — с отдельной двускатной кровлей, увенчанной резным коньком-охлупнем, — снизу вверх оглядел прибывших, каждому хитро подмигнул и церемонно поклонился.

— Гой еси, добры молодцы и красны девицы! — приветственно воскликнул он, что-то пробормотал о погоде, тяготах пути и сбыче сокровенных мечт усталых путников, равно как и гостеприимных хозяев, после чего представился. — Здешний домовой, звать-величать меня Жихаркой, рода Постеньева, по батюшке Кузьмич.

— Вот как? — причмокнул губами Никита. — Странно, но я — тоже...

Постень, — припомнил он, — одно из народных прозвищ Домового. Жихарем его же называет деревенщина российского северо-запада. Ну, а Кузьма... Кузьма, по-гречески Косма, — во-первых, украшение, во-вторых, мир. Украшение дома. Мироустройство дома. Мир этому дому! Да и мизинец, кстати говоря, совсем не лишний, чай, сгодится в новом/старом мире подо что-нибудь...

— Мир вашему дому! — низко поклонился хозяину Никита, представился сам и представил друзей.

Хотел было почерпнуть из памяти всё, что прежде слышал о Домовом, но дедушка не дал на это времени, взявшись за презентацию челяди. Первым представил косматого, шерстистого, обсыпанного мякиной мужичка, чертами лица удивительно похожего на кота.

— Мой ближайший помощник, звать его Егорием. Он заведует овином — вон той избушкой, — кивнул на темницу Аркуши, — где мы сушим хлеб в снопах...

— Кто бы мог подумать?! — сконфуженно буркнул Никита под нос.

Благо, сразу не спросил, как там медведь уживается с овцами!

— ...Люди почему-то считают его злобным, даже жестоким. Говорят, способен в сушильную печь затащить. Да, способен! — повысил голос Домовой. — С разгильдяями только так и нужно! Хлеб, он, известно, всему голова, а овин — народнохозяйственный объект повышенной опасности, и нечего там с пьяных глаз печку разгребать да полыхающими головнями размахивать!

— Абсолютно с вами согласен, — покивал Никита. — Техника безопасности превыше всего, а пьянство, знамо дело, вредный пережиток, — незаметно ущипнул Гюльнару за бочок и глубокомысленно заметил. — Наверняка его монголо-татары привнесли в наш быт...

Домовой, не уловив иронии, лишь отмахнулся.

— Не, это вряд ли. Татары — народец мирный, смирный, трезвый, законопослушный. Ну, побили чурдженей, киданей, хорезмшаха затравили, нашим витязям на Калке врезали по первое число — тридцать первого мая, да по первое июня! — города пожгли, народец в плен забрали, дань назначили. Подумаешь, дело-то житейское! Я, сынок, на варягов более грешу, сволочь они та ещё.

— Честно говоря, я в последнее время тоже их не особо привечаю, — согласился Никита, думая о ковбоях-варягах из-за океана, обложивших Русь авианосными эскадрами. — Люди говорят, они Америку открыли, а весь мир теперь не знает, как её закрыть.

— Брешут твои люди! — снова отмахнулся Домовой. — Всем известно, что Америку открыли братья Ричард и Морис Мак-Дональды, больше известные под прозвищами "Фаст" и "Фуд", наши, кстати, парни, из союзных кельтов. Ну, а после уже понаехало туда индейских гастарбайтеров... Ладно, идём дальше по персоналиям!

Следующей персоной оказался Хлевник. Звать его Архипкой. "Архип — старший над лошадьми", — походя перетолмачил Никита, столь же походя удивляясь тому, что означенный демон похож на Кузьмича как брат-близнец, правда, чуть моложе на вид, покрепче телом и погрязнее рубахой. С другой стороны, чему удивляться?! Трудится, чай, не в офисе высокой культуры обслуживания клиентов... Главная его забота, — пояснил Домовой, — лошади и коровы. С овцами имеет дело редко, а с козами и свиньями — вовсе никогда. Хлевник сопровождает скотину в поле, чистит и холит её, заплетает лошадям гривы и хвосты, поит их, не даёт в обиду. Но этот же демон может оказаться и виновником всех бед, сваливающихся на скотину: вдруг ни с того ни с сего вздумает гонять лошадь по конюшне, отчего она худеет и слабеет; может лишить корову молока.

— С Дворовым вы уже знакомы, — продолжал старшина домовитой нечисти.

— Да уж поручкались, — подтвердил Никита, содрогаясь от воспоминаний о явлении медведя. — По первому впечатлению, вполне достойный муж. Чистоту блюдёт неукоснительно, во дворе порядок. Вот только держал бы он мишку на чём-нибудь более прочном, чем кожаный шнурок.

— Это ещё что! — вздохнул Домовой. — Раньше выводил Аркушу на одних лишь заклинаниях. А как заикаться стал при заговорах, так мы бабай-аги и лишились...

— Значит, Бабы Яги больше нет?! — воскликнула Оленька так, будто жизни без неё себе не представляла.

Демон лишь поморщился в ответ.

— С этой ведьмой что сделается?! Её в печи не сожжёшь, в ступе не растолчёшь, помелом не выметешь! А вот бабай-агу уважаемого...

— Старого господина, — шёпотом перевела с тюркского Гюльнара.

— ...бригадира отделочников из Таджикистана наш Аркуша с удовольствием покушал... Так, не отвлекаемся! — Домовой указал на обнажённого по пояс, хмурого, закопчённого, как скумбрия, мужика с недобрым взглядом, комплекцией напоминавшего Арнольда Шварценеггера. — Это наш кузнец-оружейник Гефест!

— Чувствуется, — уважительно кивнул Никита.

Домовой же перешёл на еле уловимый шёпот.

— Вообще-то его зовут Игнаткой, и с оружием он не в ладах, больше по подковам спец, да и то на уровне подмастерья. В русалку безответно втрескался, так у него с тех пор не только в башке всё перевернулось, но и руки заняли место ног. А те, сам понимаешь, откуда произрастали... Но приходится терпеть, другого нету. Слушай, воевода, а твой гридень...

— Кто-кто? — не понял Никита.

— Ну, телохранитель, оруженосец, младший дружинник, — пояснил Домовой, незаметно кивая на Вовчика. — Он часом не промышляет обработкой металлов?

— Увы, Жихарь свет Кузьмич, увы, он больше по электронике.

— Жаль-жаль! А то, глядишь, и приспособили бы к делу вместо Игнатушки-дурачка, русалкою прельщённого... А чего бы нет?! — воскликнул он, глядя, как саркастически усмехается Никита. — Посуди сам: работа интересная, почёт и уважение, крыша над головой, одёжа, харч от пуза, банька, опять же...

— Да, банька нам с дороги совсем не помешала бы, — в меру наглея, "тонко" намекнул гость.

— Ах, да! — всплеснул руками Домовой. — Что ж это я, недоумок старый, болтаю попусту?! Дорогая! — прокричал он в сторону избы. — Дорогая, подь сюды скоренько!!!

Дорогой оказалась высохшая бабка в обветшалой юбке-понёве, древняя, как первый динозавр, с невероятно длинным носом на морщинистом, цвета жёлчи, лице.

— Чаво орёшь, малахольный?! — проворчала она, тиская в трясущихся руках кудель.

— Как там банька для наших гостей, дорогая? — заискивающе спросил Жихарь Кузьмич.

— Банька им! — фыркнула старуха. — Понаехали тут... Пущай топают, банька готова.

— А попить да пожевать чаво, переодеться..?

— Всё в предбаннике. А свою рухлядь пущай в сенях сложат, апосля разберу да простирну.

— Ай, благодарствую, дорогая, ай уважила! — поклонился Домовой, провожая её в избу.

А потом заговорщицки прошептал, обращаясь к гостям:

— Это кикимора, жена моя, стало быть, гражданская. Звать её Прозерпиной.

— Так ведь кикиморы — болотные существа, — не сдержавшись, бестактно ляпнул Никита.

— Болотные ещё вреднее, — со вздохом признался Домовой. — А с этой ладить можно. Теоретически... Ну, да пёс с нею, с каргой ворчливой! Проходьте в сени, кидайте поклажу свою немудрящую и — прямиком в баньку! Там и бодрящий напиток из чаги прямо с огня, и квасок ледяной, и простынки льняные, и бельишко узорочное. Банник вас приветит, звать его Вадимкой (забиякой, смутьяном, — припомнил значение имени Никита). Милости просим, гости дорогие!

Долго просить их не пришлось — шагали, как на бесплатный фуршет. Правда, на полпути Ольга не преминула бросить ложку дёгтя в их медовое ликование.

— Как-то слишком уж благостно нас принимают. С чего бы это, а? Вымоемся мы, и нас, чистеньких, прямо на стол и подадут.

— Хоть бы сварили перед употреблением, — буркнул Вован, тоже явно встревоженный.

Не осталась в стороне и Гюльнара.

— Овинник печь свою растопит да зажарит наших мужиков на решётке, как барбекю. Нас же с тобой, Оленька, изнасилует кузнец Игнат-Гефест.

— Цветик мой гранатовый, — вмешался Никита, — за Вовчика подписываться не стану, но лично меня, мужа своего гражданского, обзывать "мужиком" не смей! Офицер подразделения СпецНаз, он же топ-менеджер, — не мужик. Мужики, вон, — кивнул на Хлевника, — лошадям хвосты в косички заплетают. Это первое. Во-вторых, раз уж вопрос о горемычной участи каждого из нас будет решаться по половому признаку, а я, как стало известно, не мужик, то меня — чур! — тоже изнасиловать посредством кузнеца.

Машинально помянув Чура, не мужик, но муж осёкся, ожидая появления демона-охранителя. И таки дождался! В голове его вдруг затрезвонил колокольчик и дребезжащий баритон произнёс: "Голосовое сообщение: человек в отставке, следи за базаром! С уважением. Чур"...

Дверной проём в предбанник гостям заступил сморщенный, паршивый, остроносый старикашка в одних лишь грязных, словно желания педофила, портках. Впрочем, канаты мышц навевали мысль о том, что защищать свой пост ветеран будет стойко. Это был явно "приветливый" Банник.

Тоном администратора гостиницы коммунистических времён, грудью закрывшего проституткам доступ к телесам и кошелькам иностранных граждан, демон спросил:

— Расписаны?

— Расписаны, — не колеблясь заверил Никита. — Под хохлому.

И продемонстрировал эмблему ВДВ на левом плече — ошибку молодости, в своё время едва ни ставшую камнем преткновения на пути в "компетентные органы".

Ну, и началось! Выслушивая инструктаж о мерах безопасности и правилах "помойки" в санитарно-оздоровительном заведении, Никита представлял себе Банника то воспитательницей детского сада, то монашкой строгого устава, то замполитом Советской Армии, причём в самой гнусной из ипостасей означенных лиц.

В бане, говоришь, запрещено употребление спиртного? Не вопрос! Две из трёх оставшихся бутылок "Русского стандарта" он передал в дар Жихарю Кузьмичу, а последнюю намеревался лично выставить с утра на опохмелку.

В бане запрещено блудить? Да никто, честно говоря, и не собирался. Им бы смыть языческую грязь!

В бане запрещено разводить открытый огонь? Да, это проблема из проблем! Но, стиснув зубы, как-нибудь перетерпят...

В бане запрещено отправлять естественные надобности? Странно! Люди всю жизнь только этим и занимаются...

В бане запрещено нарушать установленный порядок вещей? Вообще без комментариев.

В бане людям разрешено использовать три "пара", так как четвёртый — для мелкой нечисти? Ну, что ж, вполне достаточно. Первый заход на разогрев тела, во второй поддаёшь воды на каменку и паришься, пока очи не вылезут, третьим закрепляешь это дело, и — спасибочки за процедуры!

Банька, говоришь, она всегда во благо для души и тела? Вот уж кто бы сомневался?!..

Гости навьего мира покинули баню воистину обновлёнными, причём не только телом и душой, но и нарядами. Девушки потрясающе смотрелись в тончайших — и соблазнительно полупрозрачных — льняных рубашках до пят с узорчатой вышивкой по верху и подолу. Да плюс декольте, какого не увидишь на светских балах. Винтажные модели третьего тысячелетия удавились бы от зависти! Лишь кроссовки несколько подпортили эффект. Мужчины тоже облачились сообразно временам и нравам — в штаны и короткие, до середины бёдер, полотняные рубахи. Вован, как и дамы, натянул кроссовки, а вот Никита предпочёл дать ногам отдых, перепоясал немудрящий бойцовский костюм-каратэги длинным рушником и попытался максимально войти в образ несравненного сэнсэя Хидеюки Ашихары, основателя школы жёстких боевых единоборств ашихара-каратэ. При этом заставил себя думать о пути воина бусидо и цветущей сакуре у подножия горы Фудзияма, священной для каждого самурая, мало-мальски уважающего традиции Ямато Ниппон. И додумался до того, как под завистливыми взглядами целого легиона самураев равный Богу император-микадо самолично производит его в князья-сёгуны. Гейши кричат "банзай, Никита-сан!" и в воздух чепчики бросают... Известно ведь, что Никита-сан и в прошлой жизни отличался скромностью, как бегемот — осиной талией...

Между тем над гостевыми талиями нависла нешуточная угроза языческого хлебосольства. В искреннем изумлении оглядывая стол, на котором ни то что яблоку, но даже земляничке негде было упасть, Никита поневоле вспомнил легенду о гостеприимстве древних славян. Кражи в их общинах карались по всей строгости тогдашнего Закона и Порядка — смертью либо усекновением конечности. Лишь в одном случае татьба считалась правомочной и нравственно оправданной — если человек украл для того, чтобы щедро угостить пришельца из других земель. Красивый обычай, не правда ли?! Увы, правда ещё и в том, что пришелец из иных времён попутно вспомнил другую вековечную традицию Руси: ночь усиленно кормить, к утру зарезать...

Пока Жихарь Кузьмич, балагуря с девушками и Вованом, нарезал громадными ломтями ржаной хлеб, Никита осмотрелся в жилом помещении нечисти. Банальная крестьянская изба в северном своём варианте — прямоугольной формы сруб в четыре стены из толстых, лишённых коры сосновых брёвен, уложенных вертикальными рядами-венцами. Нижние венцы имеют продольные выемки, в которых для более плотного прилегания утопают верхние ряды. В этой связи князь-менеджер, не чуждый за последний год строительству и свойствам материалов, подумал, что разумнее было бы долбить канавки, наоборот, по низам верхних рядов, дабы в них не оседала влага — рассадник грибка, причина гниения вечно живого дерева.

— Соображаешь, тёзка мой по батюшке! — отвлёкся от разговора с гостями Домовой, тем самым напомнив, что демоны легко проникают в сознание людей. — Пролетят столетия, и твои предки к этому придут ("предки" и тут же "придут", на вкус тёзки, прозвучало дико, но — увы!). А мы пока что строим так, как видишь. Только долбим канавки по той стороне стволов, которая была обращена к северу, — там годичные кольца расположены чаще, а значит, древесина гораздо плотнее.

— Так для отчёта и запишем... — буркнул в усы Никита и, пользуясь тем, что Домовой снова отвлёкся на его дружину, продолжил осмотр.

Стыки между венцами заложены мхом и промазаны глиной. Между прочим, мох — не только прекрасный теплоизолятор, но и преграда на пути любой инфекции. Дверь между жилой избой и холодными сенями сколочена из досок в виде щита и для пресловутой термоизоляции обтянута лосиной шкурой. Дверной проём среднему человеку по плечо...

— Для нашего роста достаточно, — пояснил коротышка Домовой. — А вот человеку надобно склониться, дабы оказать почёт и уважение истинным хозяевам. Ты уж не обижайся, витязь, коль скажу тебе по совести: вас, людей, порой следует опускать с небес гордыни и тщеславия!

— Это уж как Бог свят, — согласился Никита.

— Между прочим, когда придут времена триединого христианского Бога и присных его, славянам это дело пригодится: входишь в избу — вынужденно поклонись иконам в красном углу! А то забудешь с пьяных глаз и вовек не отмолишься.

Гость попытался ухватить демона за язык.

— А когда эти времена придут?

— Лишь только созреют твои предки, так и времена уж тут как тут, — усмехнулся Домовой. — Минут через пять, от силы десять...

До поры духовного созревания пращуров красный угол избы — по диагонали от печи — красовался живописным ликом Жихаря свет (нет, скорее "темень") Кузьмича и женщины, в которой Никитушка, благо, не обделён фантазией, признал его гражданскую жену, кикимору Прозерпину. А что, лет пятьсот назад была очень даже ничего себе! Означенная кикимора восседала на лавке у русской печи, сразу справа от входа в избу, и деловито управлялась с прялкой и веретеном, не забывая эпизодически бросать вроде бы в никуда язвительные замечания насчёт "понаехало дармоедов!"...

Между тем за дармовым угощением дело не стало. Закончив наконец манипуляции с хлебом из кислого ржаного теста, Домовой устроился под своим образом на лавке во главе стола и указал места пришельцам: Никите — с почётом, по правую руку, Вовчику — по левую, на приставной скамье, дамам — подле своих кавалеров. Перво-наперво каждый в торжественной обстановке получил от него свою долю хлеба, который, известно, всему голова, и кубок с хмельным мёдом. Трудно сказать, приняты ли у домашней нечисти заздравные тосты — даже маленькие тостики, вроде "За ВДВ!", — потому Никита свой устав в чужом монастыре вводить не стал, лишь с поклоном поднял чару в ответ на аналогичный жест хозяина. Правда, ему послышалось при этом, как Домовой буркнул: "Прозит!"... Но мизинца в этот раз на отсечение не дал бы. Да и вообще, какая разница, кто там что ляпнул?! Никитушке было не до того — он жевал вожделенный хлебушек!

Жихарь Кузьмич дал ему по-отечески добрый совет:

— Ты бы, витязь, ушицы с дороги откушал, оно всяко полегче для желудка будет. Вот, гляди, уха на бульоне из утки, вот — на лосиных рёбрышках.

— Что-то, Никуся, наш хозяин "гонит"! — прошептала ему на ухо Гюльнара. — Уха, насколько я знаю, рыбный суп.

— Рыбным супом, Граната Ренатовна, — отомстил за "Никусю" гражданский супруг, — уха сделалась тогда, когда ваши монголо-татарские предки сожрали всё, вплоть до рогов с копытами, древнерусское сухопутное зверьё...

Вслед за хозяином он опрокинул "на второе" чарку березовицы — терпкого хмельного напитка, получаемого брожением берёзового сока — и менторским тоном развил тему ухи:

— ...А если серьёзно, то наши — не ваши! — пращуры издревле называли ухой всякое первое, в нынешнем понимании, блюдо. И ушицы на лосиных рёбрах я, пожалуй, впрямь отведаю!

Отведал он ушицы. Отведал и пирогов с разнообразной начинкой. И томлёной в печи осетрины. И даже кашей-размазнёй с творогом и грибами не побрезговал. И... И всё это время ощущал какой-то странный дискомфорт. Что-то за этим столом было не так! Что-то не вписывалось в интерьер навьего мира и языческой Руси! Что-то... Ага, вот оно, что! Вован жевал кабаний окорок с гарниром из... картошки. Привет Колумбу и Петру Великому! С другой стороны, памятуя об особых отношениях демонов с американскими индейцами, удивляться не пристало.

Жихарь Кузьмич оценил водку третьего тысячелетия по Рождеству Христову как вполне пристойную, закусывая без энтузиазма, скоро осовел и пустился в многословный трёп о счастливых деньках своей молодости. Молодости, во времена которой, по традиции, было всё ништяк — и девки краше, и вино пьянее, и монеты звонче, и уверенность в завтрашнем дне, и стабильность, и эрекция...

Пафосные мемуары Домового скоро надоели, и Никита, отягощённый изобильными яствами, как рюкзак туриста — "Завтраком туриста", вразвалку прошёлся по избе. Дощатый пол, устланный дорожками из колючей рогожи, не скрипел. Благостную тишину в избе нарушали только шепелявое бормотание Жихаря Кузьмича, смешки гостей и деликатный храп кикиморы, которую, разом с прочей челядью, за стол не пригласили. Со скамьи у печки, от жара которой бабку разморило, Никита подобрал нечто среднее между пергаментом и тонким свитком бересты. На ощупь артефакт и вовсе показался ему грубой выделки бумагой. Ну, а когда развернул находку, ему почудилось, что вот-вот сойдёт с ума. Если уже не сошёл... Потому что свиток оказался ни много ни мало — газетой! Еженедельником "Великокняжеские бредни" со слоганом "Протралим частыми великокняжескими бреднями наш общий русский прудъ!". Прочитав заголовок первой же статьи — "Варяги, go home!", — князь-менеджер почувствовал явную нехватку свежего воздуха...

...Воздуху на веранде свежести вполне хватало. Вопреки традициям зодчества древних славян-русичей, сени, а значит, и весь жилой комплекс, входом своим глядели на север. Увы, для демонов законы человеческого общежития, как и законы мироздания, не писаны, и если чуть проветривший мозги Никита наблюдал сейчас восхитительный закат в западном секторе горизонта, из данного факта никак не следовало, что восход увидит на востоке. Впрочем, это проблемы демонов и мироздания! Он же оседлал перила на резных балясинах и пристально, с тоской в глазах, будто в последний раз, вгляделся в окоём, неторопливо поглощающий светило.

— Лепо? — спросил неслышно подошедший Домовой.

Гость сперва не понял, что бы это значило, но тут же вспомнил актёра Яковлева в памятной роли Грозного царя Иоанна IV Васильевича: "Красота-то какая! Лепота!"

— Да, — согласился он, — красиво прямо-таки до изумления. Любовался бы и любовался!

— Налюбуешься ещё... А сейчас — спать! Завтра первый рабочий день.

Никита чуть ни брякнулся на дощатый настил.

— Хм! Чей это первый рабочий день?!

— Ну, не мой же! — поморщился Домовой. — Писано про него: умён, наблюдателен, аналитичен... А он — дурак дураком, ей-Перуну!

— Чего-чего?! Где писано? Что писано? Про кого писано? Давайте-ка, любезный, с этого момента поподробнее!

Судя по несколько растерянному виду, хозяин понял, что допустил оплошность, спьяну наболтав, чего не надобно.

— Где писано? — проворчал он. — На лбу у тебя писано! Жить со своей дружиной будешь в тепле и сытости, но не задарма. Пойми, о тебе же забочусь! Потому как труд, он, конечно, сделал из обезьяны человека, но нету никаких гарантий, что процесс этот необратим.

Присоединившиеся к ним Гюльнара, Оленька и Вовчик, будучи шокированы заявлением демона, в унисон издали странные хрюкающие звуки, а Никита проворчал:

— Вот оно, хвалёное русское гостеприимство: кто не работает, тот не ест... Ладно, чай, не инвалид, не лежебока-обезьяна и не тунеядец, — отработаю хлебушек. Вот только в какой должности? Разнорабочим на гумне?

— На гумне! — фыркнул Домовой. — Ты хоть представляешь себе, олух, что это такое?

— Честно говоря, смутно, — признался сконфуженный пришелец из цивилизованного мира.

— Вот то-то же! Посему быть тебе инструктором по рукопашному бою. Сам ведь хотел, не так ли?

— Да, было дело... Подождите, Кузьмич, а вы откуда знаете?!

— Ну, мало ли... — хозяин многозначительно взглянул в мутнеющие небеса. — Птичка Гамаюн весточку под хвостом принесла.

— Птичка Гамаюн... Под хвостом... Ах, да, вы же мысли читаете влёт! — Никита подобрался. — И кого мне предстоит здесь отпиз... ну, в смысле, натренировать?

Он мельком оглядел подворье. У ворот хлева демон этого заведения, по-варнацки сидя на корточках, заворачивал с полкило конопли в обрывок знакомого уже официоза "Великокняжеские бредни". Рядом валялся Аркуша, облапив, словно дорогого сердцу медвежонка-последыша, бутыль из-под хмельного мёда. Инструктор брезгливо кивнул на чумазого Хлевника.

— Этого, что ли?!

— Этого тренировать бесполезно, — вздохнул Домовой. — Этого пора кодировать... Группу обучаемых я тебе завтра предоставлю, не переживай. А теперь, гости дорогие, милости прошу почивать! Спальни бабка вам, надеюсь, уже приготовила. Там и постели на перинах мягоньких, и одёжа какая-никакая, и вообще... Кстати, звукоизоляция отличная, так что во блуде не стесняйтесь. Дело ваше молодое, ну, а наше — сторона.

— Спальни, говорите? Да ещё со звукоизоляцией... Ну-ну, поглядим, послушаем! — покачал головой Вовчик, обнимаю Ольгу за талию.

Никита поддержал друга саркастической ухмылкой.

Но уже в сенях стало понятно: иронизировали гости зря. Забыли, где находятся! Забыли, с кем имеют дело! Забыли, что пространство с материей, как и время, нестабильны, а потому вполне изменчивы.

— Чудеса! — воскликнула поражённая Оленька.

— Хорошо эти, блин, кудесники устроились! — пробормотал Вован.

А Никита шепнул на ухо Гюльнаре:

— Пожалуй, мы устроимся не хуже, правда, цветик мой гранатовый?

Хотя и весьма просторная, но по конструкции простейшая изба — прямоугольник в четыре стены — предстала внутри совершенно иной, нежели четверть часа назад. Интерьер изменился напрочь: единственная прежде комната оказалась разделена перегородками, вскрытыми гладким тёсом, на своего рода холл, увенчанный красным углом, и два изолированных спальных помещения с печной стороны. В тёплом, ровном, ничуть не раздражающем свете иудейского семисвечника-меноры — наверняка трофея разбойных варягов — в спальне князя-менеджера и его языческой жены чётко прорисовывались пушистая, как облако, постель на двуспальной кровати из лавки и приставной скамьи, пара скамеек-табуретов и некое подобие трюмо с мутным венецианским зеркалом и тазом для омовения, к которому прилагался изящный, явно восточной работы, жбан с водой. На столике у стены, прямо под волоковым оконцем, выстроившись вокруг изящного букета полевых цветов, терпеливо ожидали своего часа кувшины со сбитнем и настоем чаги, два серебряных кубка, украшенных смарагдами, и деревянное блюдо с немудрящим древнерусским десертом: ломтями клюквенного пирога, блинами, густо промазанными мёдом, и крупеней — шариками гречневой каши, запечённой с творогом и взбитыми яйцами. Под невысоким потолком из плотно пригнанной, гладкой — далеко не топорного тёса — смолистой доски витали чуть дурманящие ароматы разнотравья. Было на удивление свежо. Тихо. Спокойно. Мирно. Ладно... Ну, и, хрен с ним, ладно, будем жить!

Впервые за эти дни Никита чувствовал себя по-настоящему прекрасно. Перина оказалась мягкой, как первый ноябрьский снег. Постельное бельё оказалось нежным, словно кожа годовалого младенца. Звукоизоляция оказалась и впрямь на уровне! Что оказалось весьма кстати...

— Как хорошо, правда, Ники?! — прошептала Гюльнара, уткнувшись носиком ему в грудь.

— Правда, цветик мой гранатовый, чистейшая правда.

— Только домой всё равно хочется... Надолго мы здесь?

— Завтра узнаем, — вздохнул Никита.

— Ты уверен?!

— Абсолютно! Как в том, что Бог свят. Как в том, что вслед за летом наступает осень. Как в том, что дважды два — четыре. Ну, в крайнем случае, пять... Как в том, что люблю тебя! — а про себя добавил: "Как и в том, что нам с тобою рано или поздно, увы, предстоит возвратиться туда, откуда прибыли. Ну, а как у нас там дальше сладится, то лишь Бог весть"...

Когда я вернусь,

Я пойду в тот единственный дом,

Где с куполом синим не властно соперничать небо.

И ладана запах, как запах приютского хлеба,

Ударит меня и заплещется в сердце моём,

Когда я вернусь...

А когда я вернусь?!

Нас — рать!

Его звёздным часом стал комендантский...

С раннего утра гостиница-ночлежка превратилась в сумасшедший дом. Жихарь Кузьмич, демонически бодрый и свежий, без малейшего намёка на похмельный синдром, принялся носиться по избе и голосить дурным петухом:

— Ку-ка-ре-ку, подъём! Ку-ка-ре-ку, форма одежды — парадная! Ку-ка-ре-ку, дружина — строиться! Ку-ка-ре-ку, с вещами на выход!

Возможно, впрочем, это был как раз таки поименованный синдром. Алкогольный психоз у каждого из страждущих весьма оригинален...

— Кузьмич, — простонал Никита, — не обижайся, но ты сегодня станешь у меня боксёрской грушей!

И было это ещё сравнительно мягко сказано. Во всяком случае, из комнатки Вована с Ольгой, несмотря на звукоизоляцию, послышалась матерщина, коей позавидовали бы все, какие только есть, монголо-татары, ломовые извозчики, трамвайные хамы и футбольные фанаты, вместе взятые...

Но, как бы то ни было, полчаса спустя Никита Буривой — при полном воздушно-десантном параде, в голубом берете набекрень, — понукаемый демоном, вывел свою дружину за ворота.

И офонарел!

Офонарел по той простой причине, что вдоль поскотины, как на дивизионном смотре, выстроилось... Войско. Войско, на знамёнах которого издалека отчётливо читалось "Варяги...". Да уж хренушки, какие там варяги, когда янки! "Yankee, go home!"...

!!!...

И понял тогда майор запаса Буривой, чему и кого ему придётся обучать.

Понял майор запаса Буривой, что воеводы навьих ратей, не доверяя защиту Отечества развращённым потомкам чудо-богатырей, готовы выступить против тех, кто насаждает в миру Яви демократию и кока-колу.

Понял Никитка...

— Понял, Никитка? — подначил его Домовой.

— Понял, — кое-как выдавил из себя признание князь-менеджер.

— Ну, и ладушки! Пойдём, с чудо-богатырями познакомлю!

На правом фланге легендарного воинства Никите почудилось, будто отсюда только-только отошёл со своим мольбертом великий русский живописец Васнецов Виктор Михайлович. В натуре, блин, натура для эпического полотна "Богатыри"! По центру Илья Муромец на вороном коне, в куполовидном шлеме и кольчатой рубахе под поясок, вооружённый копьём и палицей. По правую от него руку, сиречь одесную, Добрыня Никитич на коне белом — точнее, сером, белой масти не бывает, — защищённый сфероконическим шлемом, червлёным щитом и пластинчатым доспехом поверх кольчуги, с богатырским мечом, до половины клинка извлечённым из ножен. Ошую младший витязь, безбородый Алёша Попович, на игреневой — тёмно-рыжего цвета, при светлых гриве и хвосте — лошадке, в комбинированном кольчато-пластинчатом доспехе и шлеме-шишаке с красным флажком-яловцом, вооружённый тугим луком, коими славились по миру воины из азиатов и славян.

Никита замер в нескольких шагах, исполненный благоговением, как общественный нужник — дерьмом. Да, собственно, дерьмом знакомство их и обернулось...

— Здравствуйте, многоуважаемые стражи земли Русской! — обнажив голову, низко поклонился он. — Гой вам еси от лица всего прогрессивного человечества!

— Приветики! — смущённо хлопая пушистыми ресницами, тоненьким голоском ответил ему Алёша Попович.

Добрыня вовсе промолчал, отрешённо глядя куда-то за окоём, лишь дальше потянул свой меч из ножен, как разгневанный джигит — кинжал.

Ну, а Муромец... Муромец недобро сощурил глаза, чуть привстал на стременах, взглянул на Никиту из-под руки, демонстративно покачал увесистой (говорят, в девяносто пудов!) своей палицей, как ОМОНовец — "демократизатором" ПР-72, и брезгливо пробасил, обращаясь к Домовому:

— Кузьмич, что за лажа такая?! Этот задохлик будет учить нас кулачному бою?! Нас — богатырей землицы Русской!!!

— Не одному лишь кулачному бою... — таясь за трапециевидной спиной "задохлика", неубедительно возразил Домовой. — Это Мастер!

Илья громогласно хохотнул.

— Мастер, говоришь? Так нехай себе мастерит! У меня, вон, как раз чеботы сафьяновые поизносились. Да и коня перековать с дороги надобно... Возьмёшься, а, мастер по трефовой масти?

Хмурый, как вчерашняя туча, Никита пронзил его колючим взглядом и многозначительно заверил:

— Возьмусь, добрый молодец, возьмусь, даже не сомневайся...

Знать бы Муромцу, что именно вчерашний офицер СпецНаз при этом думал! Думал: ты у меня, Илюша, на землице Русской ужо поваляешься! В нокауте... Low-kick в колено у меня поставлен хорошо — ещё на тридцать три года заляжешь в своём Карачарове, и калики перехожие не помогут! Сам, поди, каликой станешь. В смысле — калекой...

— Не бери дурного в голову, — оттаскивая его за рукав, прошептал Домовой. — Прегордый он, спесивый больно. А что делать?! Альтернативы-то ему нету!

— Придётся найти, — буркнул Никита. — Вон, хотя бы среди этих витязей, — кивнул в сторону малочисленной дружины конных латников. — Орлы! Кто такие? И что за скорбь у них? Уж не князь ли чеботы откинул?

У каждого из дюжины воинов рукав кольчуги был перехвачен траурной лентой, а доспехи, шлемы и щиты измяты, будто дружина-дюжина попала под камнепад.

— Кручинятся по родимой Рязани, Батыем разорённой, — внёс ясность Домовой.

— Рязани... — повторил за ним Никита. — Камнепад...

И, к чести своей, доказал, что "пятёрку" по истории в школе получил вполне заслуженно.

— Так это сам Евпатий Коловрат Неистовый со ратники его?!

— Они и есть, — подтвердил Кузьмич.

Никита, приложив правую ладонь к сердцу, молча поклонился хмурому богатырю во главе отряда, и тот, не меняясь в лице, ответил ему тем же сдержанным приветствием. Вот он, настоящий герой! Не тот, кто Соловья-разбойника примучил да и рад-радёшенек... Нашествие орды Батыя, внука Чингисхана, основателя Золотой Орды, застало рязанского вельможу Евпатия Коловрата в Чернигове. Прослышав об агрессии, он с дружиной малой соколом полетел в стольный град свой, но обнаружил лишь стервятников, пирующих на пепелище. И бросился Евпатий Коловрат по следу полчища Батыева, а как нагнал у Суздаля, так полилась рекою варварская кровь. Смешались тогда полки захватчиков, и сделались татары точно пьяные или безумные, и устрашился сам их царь безбожный. Казалось ему, будто мёртвые поднялись из могил. Сам Евпатий разрубил до седла необоримого воина Батыева, богатыря Хостоврула. И возбоялись татары, видя, какой он крепкий исполин, и подвели многие осадные машины, и трусливо забросали героя каменьями...

"Вот кому точно наш респект и уважуха!" — подумал Никита и снова поклонился в пояс.

И тут же взгляд его наткнулся на... ордынцев. Ей-богу, тех самых монголо-татар! Левее по фронту навьей рати бок о бок без малейшего признака враждебности стояли русские мужики в посконном рубище, вооружённые щитами и длинными копьями, под началом двоих латных витязей, и легкоконный ордынский отряд, половина общей массы которого — вместе с лошадьми — явно приходилась на командира, необъятных габаритов раскосого великана в овчине поверх "бронежилета" из толстой кожи буйвола, с копьём, на котором развевался конский хвост. Спешенный татарин запанибрата разговаривал с одним из белокурых витязей, чуть более высоким и крепким на вид. Со стяга в руках последнего на ситуацию непонимающе взирал Иисус Христос, ликом точь-в-точь как на знаменитой картине "Спас Ярое Око".

— Это кто же такой? — спросил Никита, показав глазами на ордынца.

— Темир-мурза, — ответил Домовой.

— Темир-мурза... Челубей?!

— Собственной персоной... — Кузьмич прикрыл глаза и продекламировал Бог весть какого автора. — "Сам из рода печенежского, а силой подобен древнему Голиафу. Пяти сажен высота его, и трёх сажен ширина его, велик и страшен зело"...

— Ах, оставьте! — отмахнулся гость. — Челубей! Скажите ещё, что беседует он с Пересветом! Или это брат его, Ослябя?

Хозяин не принял ироничного тона.

— Никакой это не Ослябя, вот ещё! Андрей Ослябя — вон он, — кивнул на витязя ростом пониже, — ополченцев Большого полка уму-разуму учит, чтобы не подкачали, случись ремейк битвы на поле Куликовом. А с Темир-мурзой говорит Александр Пересвет, воин-схимник, благословлённый Сергием Радонежским, собственной, как и оппонент, персоной.

— Ох, и навертели вы здесь, в навьем мире! — покачал головой потрясённый Никита. — Они же враги!

— Мир наш не навий, а сакральный, — поправил Кузьмич с нотками обиды в голосе. — И Пересвет с Челубеем никакие не враги. "И поиде инок Пересветъ противу татарского богатыря Темирь-мурзы, и ударишася крепко, толико громко и сильно, яко земле потрястися, и спадоша оба на землю мертви, и тут конец прияша оба". Сам посуди: вышли на честный поединок, бились до смерти, оба геройски погибли. И что? Ничего личного!

— Да, пожалуй, оно так, — согласился Никита. — Извините, Кузьмич, я на минутку отлучусь. Поди-ка сюда, моя хатын!

Предметная консультация с хатын (сиречь женой) Гюльнарой заняла, если быть точным, две минутки, после чего он, подойдя к русско-ордынскому подразделению, молча раскланялся с боярином-иноком Пересветом, на белом плаще которого златом были вышиты крест и священный девиз "Аще Богъ по нас, кто на ны?". Большего, нежели поклон, не мог пока себе позволить — изо всех сил старался удержать в гулко звенящей черепной коробке несколько татарских выражений... Самое интересное, что у Никиты получилось!

— Исэнмесез, хэрмэтле Темир-мурза! — вежливо поздоровался он с уважаемым воином.

Тот, показалось, опешил от такого обращения, но быстро взял себя в руки, по-восточному подобострастно склонился — благодаря чему стал вровень с пришельцем — и ответил, в свою очередь, по-русски. Ну, почти по-русски.

— Здравствуйте, Кузьмич-усто!

Видимо, они так долго раскланивались, что Пересвет, не выдержав, многозначительно покашлял, а Домовой ткнул мастера-усто под бок. Очень, кстати, вовремя! Из опустевшей от переизбытка ярких впечатлений головы не успела выветриться фраза: "Привет вам, славные богатыри!"...

— Салам, атаклы батырлэр!

— Привет тебе, башлык-эфенди! — хором пробасили ордынцы, потрясая знамёнами-байраками в честь "господина начальника".

А того каким-то чудом хватило на зубодробительное выражение: "Как доехали, дорогие друзья?":

— Юлларыгыз ундымы хэрмэтле иптэшлэр?

Челубей искренне поразился:

— Ва! Хорошо знаешь наш язык, мастер Кузьмич! Очень сильно уважаю! Присядь, печенье в чай макнём, поговорим за жизнь!

Мастеру же вдруг почудилось продолжение фразы: "...и маму свою давай!"

— Наговоритесь ещё всласть, — проворчал Домовой, увлекая Никиту вдоль фронта. — Пойдём, мастер-наставник, впереди много интересного!

Интересного вправду набиралось — хоть по горлышко залейся. Новгородский боец-отморозок Василий Буслаев мило беседовал со своим киевским тёзкой, Васькой Пьяницей, который умудрился навести татар на мать городов русских, не сошёлся в цене предательства и сам же степняков за то побил. Никите захотелось уточнить, как было дело — то ли Василий Игнатьевич впрямь Иуда, то ли внедрился к нехристям по заданию великокняжеских спецслужб. Но — увы! Домовой почему-то торопил и торопил его, лишь походя давая пояснения:

— Михайло Потык, сборщик дани из Киева. Жену себе выбрал из белых лебедей, с Кощеем за неё пересобачился... Короче, некрасивая история. Взят на испытательный срок...

— Дунай Иванович с дружиной, знатный богатырь, в Литве прославленный. Ну, а при Киевском столе под хмельком повёл себя неадекватно...

— А вот славный Микула Селянинович, пахарь... А ну, встал оттудова, деревенщина! — разъярился вдруг Домовой. — А ну, пшёл!

Да, верно, было отчего зарычать. Пахарь, славный в русском эпосе душевным и физическим здоровьем, но сегодня землистого цвета лицом и взглядом больного верблюда напоминающий психа, у которого маниакальное возбуждение сменилось на фазу депрессии, восседал в тесной компании курильщиков кальяна — тщедушных азиатов, наглухо закутанных в рубища с капюшонами. Пару раз глупо хихикнув, Микула всё-таки встал, одёрнул рубаху и поплёлся прочь, демонстрируя миру вышитый на спине лозунг "Скажи "нет!" антибиотикам!".

— А это что за красавцы? — спросил Никита, когда они отошли подалее от странных азиатов. Ей-богу, в другой раз он точно бы проверил регистрацию.

— Ай, лучше не связывайся! — шепнул Домовой. — Это ассасины, из персов, профессиональные убийцы. Гашиш употребляют, чтобы страха не ведать.

— Слыхал про таких...

Никита слыхал "про таких" из курса лекций по истории мирового терроризма. Закрытое общество исмаилитов-ассасинов (...-гашишинов) — сродни рыцарским орденам Европы — было создано в 1094 году персидским экстремистом Хасаном ибн Саббахом, другом знаменитого Омара Хайяма, получившим титул шейх аль-джебель (старец вершин). Цепь захваченных им горных крепостей впоследствии была превращена в государство-имамат. Адепты учения ассасинов "ад-дава аль-джадида" (новый призыв) беспрекословно подчинялись своему главе, готовы были жизнь отдать по мановению его руки. Избранные юноши становились смертниками, федаинами — жертвующими собой во имя веры, по сути, профессиональными убийцами. Шейхи "подсаживали" пацанов на гашиш, дабы они при жизни наслаждались прелестями рая, куда, дескать, в обязательном порядке попадут после совершения теракта. Ну, те и "мочили" кого ни попадя: султанов — в том числе самого Саладина, пусть и безуспешно, — визирей, крестоносцев и прочая, прочая, прочая...

— И какого же дьявола им здесь нужно?

— Борются за наше правое дело. Терроризм пока что не в почёте, потому безработица у них. Ну, а мы не стали кочевряжиться, наняли. Чай, лишними в святой борьбе не станут.

— Понятно, — усмехнулся Никита. — Ну, а наш обормот почему с ними?

— Да тоже подсел на ихнюю "дурь"! Деревня, света белого толком не видел, а натура увлекающаяся... Гляди-ка, наставник, тебе, кажись, машут!

Внимание наставника в самом деле пытались привлечь, и не суть, кто именно, главное — чем! Кучка оборванцев, беснуясь, как больные маниакально-депрессивным психозом, в отличие от наркомана-пахаря, на этапе возбуждения, размахивали транспарантом "Слушай наставника-гуру, а не супружницу-дуру!". Лишь вдоволь нахохотавшись, Никита-гуру с несказанным удивлением опознал в отряде оборванцев водяных, а среди них — давешнего своего знакомца-пьянчужку, истошно заоравшего: "Здорово, обыватель!"

— Боевые пловцы? — спросил Никита Домового. — Гроза морей?

— Гроза морей у нас дядька Черномор, — авторитетно пояснил демон. — Реки и озёра контролируют альдоги, духи Ладоги. А эти... Эти — так, прислуга, обозники, на них водоснабжение сакральной рати.

— И как они в деле?

— Ох-ох-ох! Мягко скажем, оставляют желать лучшего...

Примерно того же — много лучшего — оставлял желать и "медсанбат". Физиономии болотных кикимор были перекошены так, будто они всей своей чёртовой дюжиной только что от пуза нахлестались касторки. Трудно сказать, как у них обстояли дела с медициной, но вот санитария подкачала точно: белые некогда халаты пугали разводами плесени, на плечах старушенций эполетами распластались лягушки, из докторских саквояжей гадюками тянулись в зенит оголодавшие пиявицы. И Никите как-то сразу расхотелось даже безобидный насморк в этом мире подхватить, не говоря уже о том, что получить увечье.

Наконец, на левом фланге воинства ожидали мастера две личные встречи. Точнее, полторы. За половину можно посчитать мелькнувшую спину ведьмака с памятной надписью "...go home!", на которой обращение к варягам было тщательно забелено, а взамен красовался оригинал "Yankee...". Её носитель, прощелыга Глузд, явно не жаждал контакта с облапошенным Никитой. Да и тот, если честно, не горел сейчас желанием общаться. Куда больше его привлёк отряд, в тылу которого скрылся лукавый ведьмак. Он готов был поставить на пари малую пехотную лопатку против каменного топора за то, что перед ним... индейцы. Глузд, видно, неспроста трепался об Америке...

— Кто эти люди, Кузьмич?

— Наши союзники, воины народа лакота.

— Лакота, говорите... — Буривой на миг задумался. — Ах, лакота! Как же, как же, слышал...

Слышал он об индейцах-сепаратистах давно, кажется, в начале 2008 года, сразу вслед за прецедентом с независимостью края Косово, когда вожди народа лакота, проживающего в штатах Небраска, Южная Дакота, Северная Дакота, Монтана и Вайоминг, заявили о попрании Вашингтоном их законных прав, вследствие чего, дескать, выходят из состава США. Помнится, тогда демарш краснокожих вызвал у него лишь ироничную усмешку. Ну, а сейчас... Сейчас же всё в них вызывало уважение: и неподдельная решимость на багровых лицах, и боевая раскраска, и орлиные перья в шевелюрах, и воздетые к зениту томагавки, и плакаты "Yankee, get out of here!", "Yankee, hands off Russia and Nebraska...", и особенно приписка "...а то вам пи$децъ!" вполне по-русски...

На кураже Никита вскинул крепко сжатый кулак в доисторическом приветствии германских коммунистов из "Рот-фронта" и воскликнул:

— North Dakota Эber alles!

Если сепаратисты что-нибудь поняли из дикой англо-немецкой смеси, то наверняка посчитали его Лучшим Другом краснокожих. Не без содрогания припомнив омерзительных кикимор, он подумал: "Несмотря на тяготы резерваций и геноцид бледнолицых колонизаторов, жизнь индейцев хороша уже тем, что у них всякая девица — красная"...

И, наконец, ещё одна встреча. Встреча с дряхлым от старости, щупленьким, седым, как лунь... японским самураем в шёлковом кимоно, расписанном драконами, с мечом-катана в ножнах на заплечной портупее.

— Господи, этому-то что здесь нужно?! Бери, дедушка, ноги в руки да вали домой!

И был ему ответ:

— Я бы с удовольствием, сыно-пчхи!-чек, да только отнялись мои ру-пчхи!-ченьки...

О, чёрт, всё интереснее и интереснее! Чем дальше в лес, тем экзотичнее партизаны!

— Ну, мастер-наставник Никитушка, как тебе светлые рати сакральной Руси? — спросил Жихарь Кузьмич, когда строевой смотр был закончен.

— Потрясающе! — честно признался Буривой. — Сногсшибательно! Я бы даже сказал, охренеть.

— Берёшься поднатаскать витязей?

Никита панибратски приобнял Домового и ответил после долгой паузы:

— Поднатаскать, говорите... Жихарь Кузьмич, в этой связи у меня к вам несколько практических вопросов. Первый: как долго и на каких условиях продлится наше сотрудничество? Второй: есть ли возможность переправить нас в родимую реальность? Скажу честно, за друзей не ручаюсь, но сам готов возвратиться в Навь, или, как вы говорите, сакральный мир. Семья моя далеко, сам я пенсионер, человек относительно свободный в своём выборе. Да и счёты у меня тут кое с кем... Однако мне нужен хотя бы день-другой, чтобы уладить текущие дела. И потом, голыми руками я умею только драться, пусть даже наверняка лучше любого из ваших богатырей...

— А голова тебе на что? — съязвил демон.

— Могу приложить и головой, лобная кость у меня крепкая, — невесело усмехнулся Никита. — А вообще-то головой я кушаю.

Собеседник хохотал долго и заливисто, из чего он справедливо заключил, что анекдоты с "бородой" в миру языческой Нави будут иметь колоссальный успех. Во всяком случае, точно не меньший, чем хит Sexual revolution...

— Вот я и говорю, — прервал его молодецкий смех Никита, — что руками и головой умею только драться и питаться. Запасись же в своём времени кое-каким вооружением и литературой, сделал бы вашу рать Непобедимой Армадой. Мы смогли бы изменить историю цивилизации! Ну, да ладно, это — так, прожекты. Опыт всё той же истории показал, что от претензий на мировое господство всегда несло дерьмом, да, собственно, им же дело и заканчивалось... А по делу у меня вот ещё какой вопрос: из чего вы, дорогой Жихарь Кузьмич, заключили, что я вообще гожусь на роль инструктора при сакральной рати? Я в вашем мире без году неделя, и...

Домовой не дослушал.

— И давай-ка, витязь, прогуляемся на подворье, там для тебя сюрприз имеется.

— Интересно-интересно... — чуть расслабился Никита.

— Ещё как!

Увы, на их пути возникло препятствие: бдительный Чур, известный уже как борец за чистоту рядов, приволок на цугундер пунцового мошенника Глузда, и тот, подобострастно кланяясь, заверил, что осознаёт свою вину — дескать, леший попутал, — после чего возвратил пятьсот евро вместе с рублишками упыря. Добавочная сотня, правда, так и осталась вне поля зрения правоохранительных органов Чура. Ну, да пёс с нею! Пускай отойдёт в пользу сиротского имущества непокорных индейцев лакота...

Между тем в поле зрения Никиты попала ситуация иного плана. Пока они беспощадно боролись с коррупцией — на прощанье ведьмак заработал от Чура беспощадного пинка под зад, — Домовой отвёл дружинников Буривого в сторону и явно сообщил им нечто потрясающее даже по меркам фантасмагорического мира Нави. Сам он хитро улыбался, Ольга и Гюльнара ошеломлённо хлопали ресницами, а Вован глядел на князя-менеджера так, будто по случаю узнал, что друг и начальник его — иудейский раввин, вор в законе, инопланетянин, да к тому же в свободное от работы время приходится бабушкой Адольфу Гитлеру... Что бы всё это значило?

А значило оное вот что! Пару минут спустя Домовой привёл дружинников в овин. Медведь, раскинув лапы, как покладистая проститутка, дрых на свежем сене. Хозяин предупредил:

— Если вдруг полезет, дай ему...

— Кусочек сахара? — предположил Никита.

— ...по яйцам, — завершил рекомендацию Домовой и подтолкнул его в спину, указав на дальний угол. — Нам туда!

Гость, разумеется, направился туда. А там...!!! А там стояла насквозь ржавая, под облупившейся краской, ранних советских времён... телефонная будка. Домовой ничтоже сумняшеся вошёл, снял трубку доисторического аппарата — типа "Барышня, соедините с Ильичом!" — и, шлёпая заскорузлыми пальцами по клавишам, заорал в микрофон:

— Телефонный! Телефонный, хватит заниматься рукоблудием! Телефонный, отвечай!!!

Наконец из трубки донёсся сонный голос:

— Алло...

— Хрен в чело! Ну-ка, морда, соедини с Координатором! — распорядился домовой, бросив при этом Никите. — А ты погуляй покуда.

Ну, тот и погулял. На досуге хотелось поразиться самому факту наличия телефонной связи в навьем мире, но сил не было — устал поражаться. Хотелось расспросить друзей, оставшихся у входа, о чём толковали с Домовым, но пробраться к ним мешал распластанный медведь, в уязвимость гениталий которого, буде проснётся, верилось как-то не особенно... К тому же демон очень скоро позвал к аппарату.

— Подходи, витязь! Сейчас с тобой будут говорить.

И был витязю Голос из трубки.

И был это голос "Большого Дома" в Питере, что на Литейном проспекте, под номером четыре, служебный вход со стороны улицы Захарьевской, в прошлом — эсера-бомбиста Каляева.

И понял витязь, куда торопился Домовой.

И понял, что именно сейчас услышит.

И стало витязю нехорошо весьма. Как будто он провалился в нужник. Как будто его после долгого заплыва извлекли наверх. Как будто, воротя носы, провели в душ. Как будто он два часа мылся, попутно проклиная лешего и молдаван-строителей за гнилые доски пола. Как будто даже стало ему хорошо весьма. А когда вышел в предбанник, доброхоты сообщили — это всего лишь проверка на предмет того, как ты поведёшь себя в экстремальной ситуации. И так ему вдруг захотелось врезать кое-кому от плеча — да в рыло!

Начальник мобилизационного отдела полковник Шевелёв наверняка почувствовал настроение майора запаса Буривого, потому отбарабанил спич без пауз — как из пулемёта системы Хайрема Стивенса Максима:

— Здравствуйте, Никита Кузьмич! Можете считать себя на военных сборах. Извините за некоторые неудобства, но добрые наши друзья из того мира, где вы сейчас находитесь, настаивали на испытании с целью проверки ваших деловых и моральных качеств. Профессиональная пригодность сомнений не вызывала. Более всего их интересовали устойчивость вашей психики, толерантность восприятия таких социально-психологических раздражителей, как, например, архаизмы быта и поведения людей, элементы сверхъестественного в повседневной жизни...

— Послушайте, вы...!!! — вспылил Никита, наглядно демонстрируя твердокаменную устойчивость психики и безусловную толерантность к тому безобразию, в которое оказался ввергнут.

В конце концов, он, с детства человек взрывного темперамента, никому не обещал на пенсии переквалифицироваться в пофигиста-меланхолика.

— Никита Кузьмич, реплики потом! — оборвал его Координатор. — Помните: Отечество в опасности, и нам сейчас не до сантиментов! Нужно подготовить сакральные полки к защите Родины, коль скоро наши с вами современники довели обороноспособность до ручки. Наш внештатный сотрудник там, где вы сейчас находитесь, — господин Постеньев Жихарь Кузьмич. Он займётся общей организацией учебного процесса. Ваша задача: ознакомить личный состав с доступными нам сведениями о противнике и тактикой действий наших специальных сил, обучить витязей материальной части и приёмам боевого применения оружия, наметить с воеводами объекты первого удара, наладить связь, организовать координацию и взаимодействие. Всё необходимое найдёте на нижнем уровне закреплённого за вами склада.

— Нету здесь никакого склада, — буркнул Никита. — Тем более — уровня.

— Есть. Только защищён магическим заклинанием. Жихарь Кузьмич откроет вам доступ...

— Тьфу, мать вашу нечестивую, как запели складно! — не сдержавшись, выругался он в адрес и Координатора, и домового. — Группа Та-Ту, не иначе.

Шеф сделал вид, что не расслышал.

— Что-что?

Правильный ход, — сказал бы Анатолий Карпов. Никита мог наговорить сейчас Бог весть чего! Ну, а так появилась возможность "дурака включить".

— Да я говорю, спелись хорошо сакральные полки. Ваше счастье, что не слышите, как они сейчас на плацу завывают.

— Да? Интересно! И что за репертуар у них?

— Вот бы я ещё мог разобрать! Горланят какую-то хрень.

И тут Никита впрямь услышал песню. Да ещё какую! Догадались? Верно! Sexual revolution. Видимо, по поскотине как раз маршировали водяные.

Love is love the world united,

Love is free I'm so excited,

Free is love our constitution...

Hail the sexual revolution!

Наберут в обоз педиков болотных!..

— Извините, Василий Викторович, перебил вас. Ну-ну, дальше что?

— Практически всё. Срок вашей командировки — месяц. Материальное и прочее обеспечение — забота Кузьмича. У них всего в достатке, только вы уж не наглейте там...

— Да я, блин, сама скромность! — вновь начал заводиться Никита. — Скорее с голоду подохну, чем обожру спасителей Отечества!

— К слову, Отечество будет вам крайне признательно. Мною уже подготовлено представление майора запаса Буривого к ордену "За заслуги перед Отечеством" четвёртой степени с мечами.

— Вот как?! — недобро усмехнулся майор запаса. — Должен вам сказать по совести, Василий Викторович, в другой раз я назвал бы это профанацией воспитательной, поощрительной и мобилизующей роли государственных наград, так как доселе не вижу за собой особенных заслуг перед Отечеством. Но сейчас — к слову о голодной смерти — отказываться не стану. Получу орден, заложу в ломбард и протяну кое-как до лучших времён. Точнее, не протяну. Ноги...

— Что вы имеете в виду, Никита Кузьмич?

— Всего лишь то, что моя пенсия не предполагает сытой жизни, — горестно заметил он, как вдруг прорычал в трубку. — Что я имею в виду?! Что мы с друзьями наверняка уже уволены! Я прекрасно понимаю — Отечество в опасности! Сами знаете, я готов пролить за него кровь до последней капли! — и, всё больше распаляясь, уже не стеснялся в выражениях. — Я, мать вашу так, пенсионер, ничем никому не обязанный в мирное время, сорвал жену с работы, а сына — с учёбы, только бы угодить вашим хитрожопым мобилизационным комбинациям! Я, блин, не страшусь никаких лишений и проверок! Но объясните мне, пожалуйста, товарищ полковник, мать вашу, до каких пор на Руси будет жив подход "война всё спишет"?! До каких пор люди будут считаться бессловесным быдлом, холопами барскими, пушечным мясом?! Чего вам стоило загодя прислать повестку или хотя бы позвонить моему директору, дескать, без Буривого, блин, никак?! Назначили бы встречу у склада, связали, вывезли в ступе, куда следует, — какие проблемы?! Так нет же, блин, устроили половецкие пляски! Знали же: День ВДВ я, разумеется, буду праздновать не "в одно жало"! Какого хрена подставили под увольнение по компрометирующим обстоятельствам не только меня, но и троих посторонних людей, абсолютных некомбатантов?! И как теперь успокоить их домашних, которые наверняка с ума уже сошли?! Можете мне это объяснить?

— Могу, — шеф ответил как-то очень уж спокойно, чем смутил Никиту вконец. — Если в этом вся загвоздка, то не извольте беспокоиться. Видите ли, Никита Кузьмич, вопреки расхожим взглядам, Время — субстанция далеко не стабильная...

— О, Господи, ты Бог же мой! — в сердцах воскликнул офицер СпецНаз, готовый, вопреки расхожим взглядам на стабильность своей психики, бухнуться в обморок. — Можете не продолжать, товарищ полковник, разрешите сделать вывод самому: мне предстоит здесь "фестивалить" месяц, а кончится это дело тем, что возвращусь домой в тот же День ВДВ, из которого перенёсся в навий мир. Верно?

— Не совсем. Возвратитесь вы не домой, а на поляну, где так мило проводили время, пока супруга в эвакуации...

— А вот это вас уж точно не касается! — рявкнул Никита.

— Ошибаетесь, касается, да ещё как, — впервые голос шефа зазвенел булатной сталью. — Ну, да ладно, не об этом сейчас речь. Возвратитесь вы туда, откуда были, хм, изъяты. Ну, а там уж вас, насколько я знаю, подберут.

— Хорошо вы, блин, осведомлены!

— Работа такая... Ну, что, работаем, спецназовец?

— Работаем, — вздохнул Никита. — Вот только с друзьями моими что делать?

— Советую вечером ещё раз попарить их в баньке. Банька у Кузьмича знатная! Только со стоялым мёдом будьте начеку. И с медведем Аркушей. И с ведьмаком — блядослов тот ещё!

— Да, это уж точно... Погодите, Василий Викторович, вы хотите сказать, что мои дружинники..?!

— Хочу сказать, что господин Постеньев с ними уже переговорил. Они совсем не возражают по поводу внепланового отпуска на бесплатном курорте, вдали от житейских передряг, суеты мегаполиса и каждодневной угрозы ядерной войны... Ну, всё, Никита свет Кузьмич, за сим прощаюсь! Мы с вами проболтали добрую четверть часа, а связь между мирами, поверьте, влетает Конторе в копеечку. До свидания! И благодарю за то, что вы уже сделали.

— Служу Отечеству и СпецНазу! До свидания, товарищ полковник, — вежливо попрощался Никита и, дождавшись первого гудка после разъединения, добавил. — Вашу мать!

И ещё много кой чего добавил! Здесь очень кстати пришлась запись монолога дворника перед медведем Аркушей...

Домовой поджидал его, сидя на туше пресловутого медведя.

— Ну, что, витязь, — удовлетворённо хлопнул он в ладоши, — послужим Отечеству? Ужо научим богатырей наших замшелых настоящему воинскому ремеслу!

— Послужим, — многообещающе кивнул Никита, машинально разминая кисти. — И научим...

А сам, вообразив перед демоном непроницаемый для собственных мыслей экран, подумал...

Подумал: я вас, блядословов, научу Родину любить!

Я вам устрою службу по призыву — курс молодого бойца при максимуме дедовщины!

Я вас ужо погоняю-то по буеракам — марш-бросками не просто по полной выкладке, но с боевыми конями на плечах!

Я вам "поставлю" меткую стрельбу из автомата Калашникова — пинками под зад за каждый промах! Будет и вам умение "держать удар" в рукопашной схватке, и мне — отработка техники тайского бокса...

Я из вас сделаю специалистов по маскировке! На заболоченной местности...

Вы у меня поваляетесь на травке после занятий каратэ в режиме full contact! Уже не в плане маскировки. И не в плане релаксации. В плане нокаута...

О, я вас многому научу!

Чему по прошествии месяца Никита точно обучил домовитую нечисть, так это преферансу до зари. Ну, и ещё парочке простонародных песенок, одна из которых вскоре сделалась строевой для всего полчища, кроме отряда водяных — болотное чмо осталось при своих предпочтениях. Вот её припев:

Запевала:

Красная ракета

Нацелена в зенит —

Родину Советов

И мать твою хранит!

Хор:

И мать твою,

И мать твою,

И мать твою...

(от трёх раз до бесконечности)

...И мать твою хранит!

А Вовчик соорудил из мусора, что веками копился в подклети, первую за всю историю цивилизации игровую консоль.

А Гюльнара открыла наложницам из гарема Темира-мурзы (Челубея) ноу-хау татарской кухни — рецепты перемеча, салмы и чак-чака.

А Ольга произвела фурор на кастинге в преддверии модельного показа "Кокошник haute couture".

В целом неплохо провели этот месяц!

Ну, а сакральные витязи...

Русские идут

Сквозь тьму языческих веков.

Русские идут

Сквозь сонм поверженных врагов.

Русские идут,

Освобождая "Третий Рим".

Русские идут

В небесный Иерусалим!

Русские идут,

И тает над Россией ночь...

Русские идут

Российской армии помочь.

Русские идут

Вперёд сердцами высших проб!

Русские плюют

На власть Америк и Европ!

Асимметричный ответ

Атомная бомба всегда падает точно в эпицентр взрыва! Ну, или где-нибудь рядышком...

Третьего августа, в благословенный христианским Богом понедельник, экономист Аннушка Жукова встретила своего приятеля Буривого с оттенком изумления на миловидном лице.

— Доброе утро, Кузьмич!

— Здравствуй, солнышко Сергеевна! Как она, жизнь молодая?

— Божественно!

— По тебе заметно, — Никита целомудренно чмокнул добрую подругу в щёку. — Выглядишь потрясающе!

— Удивительно, дружище, но ты — тоже. Мой сосед после вашего Дня ВДВ до сей поры дрыхнет на лавочке у подъезда в одних трусах и рваной тельняшке. А наш топ-менеджер, вы ж поглядите, как с элитного курорта — свеженький, бодренький, загоревший, в костюмчике с иголочки. Перегара как не бывало, зато парфюмом от него шибает, словно из бутика Givenchy.

— Для тебя старался.

— Врёшь! Знаю я, для кого ты стараешься. Но всё равно приятно... Кофе употребишь?

От манерных напитков Никита за месяц — которого для коллег вроде бы и не было — напрочь отвык, потому машинально брякнул:

— Кофе не хочется. Сбитня бы мне ковшик! А ещё лучше — кваску из ледника.

— Чего-чего?! — воскликнула ошеломлённая Аннушка раньше, чем он успел откусить себе язык. — Кажется, насчёт чьей-то утренней свежести я погорячилась...

— Да ладно, не бери в голову, — отмахнулся Никита. — Просто зашёл вчера "базар" о старинных застольях, вот к слову и пришлось.

— Хорошо, выходит, посидели...

— Неплохо. Но, во всяком случае, без фанатизма.

— Ой ли?! Что у тебя за фонарь под глазом?

— Фонарь?!

Фонарь под глазом у Никиты присутствовал. Уже неделю. Ну не мог князь-инструктор предположить, что его тёзка, по кличке Кожемяка, увалень посадский, с одного показа освоит далеко не простенькую технику удара spinning back fist... Между прочим, Жихарь Кузьмич пообещал сожительнице-кикиморе откусить нос, если та махом не приведёт союзника в товарный вид. Так ведь и не было с утра заметно!

— Ты гонишь, мать!

Аннушка оглядела его в профиль и анфас.

— Да, точно, показалось. Извини, Никита свет Кузьмич.

— Я подумаю над этим...

Подумал: кикимора осталась с носом!

— ...а ты в это время кофе всё-таки организуй. И просвети, как у нас обстановка.

— Обстановка... Ах, да! Слыхал, что в мире происходит?

Никита тяжело вздохнул.

— Знаешь, солнце, у меня после праздничка такое ощущение, будто телевизор уже месяц не смотрел, а радио не слушал со времён допетровской Руси.

— Тебе исключительно повезло, в девять новости на Первом.

Минуту спустя монитор компьютера с TV-тюнером расцвёл улыбкой престарелой теледивы Юлии Панкратовой.

— Сегодня, третьего августа, главные поставщики новостей — штаб-квартира НАТО в Брюсселе и Пентагон. Около пяти утра по Гринвичу из-за неожиданного ухудшения погоды над Моонзундским архипелагом потерпели крушение сразу четыре новейших истребителя многонациональных сил F-22 Raptor. До выяснения обстоятельств катастрофы все патрульные, разведывательные и учебно-тренировочные полёты военной авиации над акваторией Балтийского моря прекращены...

Никита лишь злорадно ухмыльнулся. Обстоятельств катастрофы, разумеется, не знал, но зато причину мог обрисовать в деталях. Вещая птица Гамаюн зря червячков и хлебушек не кушает! Пусть она трижды вестница и глашатай языческих богов, олицетворение мудрости и знаний, но коль скоро осерчает да взмахнёт крылами на заре, кошмарный ураган с востока выпотрошит заживо каких угодно хищников, и англоязычные рапторы не станут исключением. Уже не стали!

Между тем Юлия Панкратова продолжала:

— В акватории Чёрного моря с полуночи не подаёт признаков жизни американская подводная лодка SSBN731 "Алабама" класса "Огайо", имеющая на борту штатный арсенал минно-торпедного и ракетного вооружения, в том числе с ядерными боеголовками. Субмарина словно исчезла в параллельном мире. Замолчали даже аварийно-спасательные системы, вывести которые из строя, по заверению разработчиков, возможно лишь теоретически. Командование ВМС США выражает глубокую озабоченность...

Командованию ВМС США впору выражать не озабоченность, а соболезнование родным и близким подводников, потому что дядька Черномор, чересчур чувствительный к нуждам и чаяниям пролетариев Солнечной системы, давно пообещал субмарину-другую своим закадычным друзьям-марсианам — тем каналы нечем оборонять от инсургентов под знамёнами Алексея Толстого (смотри роман "Аэлита"). Так что лодочка уплыла! В канализацию бунтующей планеты Марс...

— Не осталось в стороне и Баренцево море, — белозубо улыбаясь, сообщила Панкратова. — Около пополуночи внезапно был охвачен пламенем от носа до кормы многоцелевой атомный авианосец "Честер Уильям Нимитц". Офицер метеорологической службы Майкл Юрьефф, один из немногих моряков, кого удалось эвакуировать на корабль сопровождения, сообщил, что, будучи вахтенным, видел, как на палубу с ясного, в звёздах, неба вдруг ударила молния. При этом системы внешнего контроля никаких признаков грозы не зафиксировали, а сам очевидец, во-первых, известен склонностью к мистике, во-вторых же, потомок эмигрантов из России. По мнению специалистов, наиболее вероятной причиной пожара могли стать разлив и случайное возгорание авиационного горючего.

Никита вновь лишь молча ухмыльнулся. Русский морячок-то прав на сто процентов. Видел он молнию, да не одну! Ибо с какого ещё перепугу старому Перду... ну, этому, как его... Перуну экономить электричество, коль скоро у него под "крышей" РАО "ЕЭС России"?!

— Как думаешь, Кузьмич, что происходит? — чуть слышно спросила Аннушка.

— Думаю, ничего страшного, — улыбнулся он в ответ. — Во всяком случае, для нас.

Однако наигранная беспечность консультанта по вопросам безопасности вовсе не вызвала у неё всплеска оптимизма. Наоборот, она зримо напряглась, сторожко оглядела кабинет, уделив особое внимание плакату собственного исполнения "Болтун — находка для шпиона! И для оператора мобильной связи...", после чего окончательно севшим голосом задала сакраментальный вопрос:

— Это уже война?

Никита не раздумывал.

— Нет, Сергеевна. Пока — нет. Это последнее предостережение перед началом священной войны!

Мог бы раскрыть государственную тайну: таков наш асимметричный ответ на алчность и коварство Запада, на кровавый экспорт Демократии, на беззастенчивое мессианство "золотого миллиарда" — самозваной элиты человечества.

Мог бы уточнить: сакральная гвардия нанесла превентивный удар.

Мог бы перевести: превентивный (от латинского praevenio) — суть упредительный, предупреждающий.

Мог бы в этой связи посоветовать звёздно-полосатым варягам и пристяжи их: внемлите предупреждению!

Мог бы добавить: а то всех загоним в Навий мир! В железа?! В остроги да под батоги! На каторгу! На ударные стройки русского феодализма!

Мог бы при этом обнадёжить: зато в сакральной благодати не предвидится Потопа и дефицита энергоносителей, а неосвоенных пространств — под расселение прекраснодушных демократов — прямо-таки до известной матери.

Мог бы гарантировать: ну, а здесь, в миру Яви, коль скоро продолжите бряцать оружием, мы вам ещё не такое устроим!

Мог бы повторить для тугодумов: заокеанские варяги, go home! Пока в натуре, блин, не началось...

— Перед началом священной войны... — повторила за ним Анна. — Сколько, по-твоему, до неё осталось?

— По-моему, Сергеевна, ты уже запарила своей войной, — честно признался Никита. — Жизнь продолжается. Отсюда резюме: сгоняй за пирожками! В самый раз успеешь. До того, как всё это начнётся...

— Что именно начнётся, Кузьмич?

— Массовое истощение наших с тобою организмов. А ведь нам ещё обеспечивать продолжение жизни на Земле!

— Это ты — в каком же смысле?!

— О смысле жизни и деталях того непотребства, что сейчас пришло в твою светлую голову, поговорим под кефир и пирожки с капустой...

Расплескалась синева, расплескалась,

По петлицам разлилась, по погонам...

Я хочу, чтоб наша жизнь продолжалась

По гвардейским, по десантным законам!

Часть 2. Непредсказуемое прошлое Руси

Чипсы — величайшее изобретение человечества! Рычаг, конечно, тоже не в числе последних. Но лишь представьте себя у киоска: "Девушка, будьте добры бутылку пива и пакетик рычагов с укропом!"...

The show must go on!

Официант — повару: "Приколись, Михалыч, они в натуре это едят!"

Уважаемый Читатель, доводилось ли Вам задумываться над проблематикой греховности? Наверняка — да, коль скоро каждому из нас, даже закоренелым атеистам, в той или иной мере присуща христианская (магометанская, буддистская, иудейская, сайентоложья и прочая) мораль.

Случалось размышлять по поводу грехов и Никите Буривому. Возможно, даже много чаще, чем большинству россиян третьего тысячелетия. Только, ради всего святого, не посчитайте отставного майора, ныне менеджера по персоналу, греховодником! Равно как и носителем предвечных этических ценностей. Виной тому милейшая Анна Сергеевна, с которой Никита Кузьмич не без удовольствия делил служебный кабинет. Лукавая подруга грешила нецелевым использованием оргтехники, вследствие чего детали интерьера пестрели распечатками неоднозначных объявлений, цитат и портретов. К примеру, мрачной физиономией Маркса Карла Генриховича, экономиста. Светлым ликом Жуковой Анны Сергеевны, старшего экономиста... Её стараниями дверца холодильника ежедневно пугала коллегу постером формата А4 с перечнем семи смертных грехов — гордыни, зависти, обжорства, похоти, гнева, алчности, уныния, — причём "обжорство" было выделено красным цветом. Мало того, на днях, блуждая по хитросплетениям Всемирной Паутины, Аннушка набрела на перевод интервью епископа Джанфранко Джиротти в римско-католическом таблоиде "L'Osservatore Romano" и пополнила список семью нынешними социальными грехами:

— нарушением биоэтики (контролем рождаемости и т.п.),

— исследованиями, сомнительными с точки зрения морали, то бишь связанными со стволовыми клетками, генной инженерией и прочая, прочая, прочая,

— загрязнением окружающей среды,

— усугублением имущественной разницы между людьми,

— излишним богатством,

— злоупотреблением наркотиками,

— доведением до бедности.

Честно говоря, стволовые клетки Никита Буривой считал жульничеством врачей (не медиков, не лекарей, а именно врачей — от слова "врать"), ибо сколь ни заглядывал в стволы всех систем и калибров через дульные срезы, никаких клеток доселе там не обнаружил. Рождаемости в меру сил, наоборот, способствовал. Окружающую среду не загрязнял принципиально, так как, если помните, полтора месяца назад причислил себя к воинствующему крылу Партии зелёных. Наркотиками злоупотребил единожды: схлопотав пулю на боевой операции, вогнал себе в мякоть дозу промедола — сурового анальгетика, в простонародье известного как "триметил-4-пропионилокси-4-фенилпиперидина гидрохлорид". Излишне богатым мог считаться разве что в дремучем захолустье, где народ ухитряется не просто жить на пенсию, но и чего-то там откладывать в чулок. По стандартам же Санкт-Петербурга относился к людям среднего достатка. При этом до бедности никого ещё не довёл. Разницу между богатыми и нищенством не усугублял. Не завидовал, не обжирался, не впадал в уныние, даже не гневался без веских на то причин. Что же до похоти... Зависит от того, что конкретно считать похотью, а что — влечением к любимой женщине. Итак, казалось бы, безгрешный ангел во плоти...

Но то-то и оно, что лишь "казалось бы"! Грешен Никита был гордыней. Каждый раз, собираясь в кафе "У Домового" с любимой женщиной Гюльнарой, он, будучи обуян пресловутой гордыней, заблаговременно предупреждал администратора об историческом своём визите и буквально впадал в экстаз сродни эффекту семяизвержения, когда мэтр с поклоном встречал их как самых дорогих гостей. Барин приехавши! Народцу изломаться в реверансах!

Не стал исключением и этот до остервенения приятный сентябрьский вечер. Пик "бабьего лета" — лучший сезон в Санкт-Петербурге.

— Здравствуйте, Гюльнара Ренатовна! Здравствуйте, Никита Кузьмич! — громогласно приветствовал их пожилой официант, которому завсегдатай оставлял сверх счёта куда больше, чем принято в питерском полусвете. — Милости просим!

Вот он, вожделенный миг! Как бы ни ухмылялась Гюльнара, высокий гость прямо-таки пылал самодовольством, следуя к забронированному столику под удивлённо-завистливыми взглядами десятка пар глаз обычных посетителей. Чернь! Быдло! Винтики! Простолюдины! Плебс! Ох, как же хорошо!!!

В тон нескромному самолюбованию Никиты музыкальный центр тянул а капелла голосом Николая Расторгуева:

Выйдет барин, бывало, в поля,

Подглядит он, как девки поют.

Подойдёт к мужикам апосля,

Сядут рядышком вместе и пьют.

Знамо дело, был барин хорош:

И румян, и пригож сам собой.

И зерном наливалася рожь...

А у нового-то рожа — во!

Официант угодливо склонился над столиком.

— Чудесный вечер, господа, не правда ли?! У нас сегодня замечательная осетринка. Или прикажете как обычно?

— Как обычно, — чуть поразмыслив с видом ценителя, кивнул Никита. — Не возражаешь, дорогая?

Гюльнара еле сдерживала смех.

— Отнюдь, дорогой. Зачем что-то менять в столь чудесный вечер?! Пусть всё будет так, как обычно.

Обычно им подавали греческий салат "хориатики" из свежих огурцов, помидор, маслин, сладкого перца и сыра "фета", сдобренных оливковым маслом, а на горячее — цыплёнка, запечённого с черносливом и курагой. Именно этим блюдом по праву славилось среди гурманов кафе "У Домового", в советском прошлом столовка "Домовая кухня". Надо отдать учредителям должное, кухня здесь со времени демократических реформ была на высочайшем уровне, да и совковый прежде интерьер полуподвала год от года становился всё более манерным, вычурным, можно сказать, претенциозным.

— Так и поступим, — согласным жестом утвердил меню барин в первом поколении Никита свет Кузьмич. — Да, вот что ещё, братец: присовокупи лафитничек хорошей водки. Я сегодня без авто и, стало быть, могу себе позволить...

— Сей момент сделаем! Закусывать будете..?

— Закушу, пожалуй, расстегайчиком. И озаботься, любезный, касаемо гарнира под мясное блюдо, а то мы голодны не на шутку.

— Сделаем-с в лучшем виде! Осмелюсь предложить картошечку "по-деревенски".

— По-деревенски... — с тоской в глазах усмехнулся Никита, к слову вспомнив, как полтора месяца назад они с аппетитом уплетали в навьем мире древнерусскую картошку. — Что ж, братец, спроворь её, родимую, по деревенской рецептуре.

Когда же плешивый "братец" удалился в закрома, пробормотал под нос:

— Чёртово яблоко...

— Вот как?! — сыронизировала подруга. — С чего бы такой негатив?

Из-под завала бананов и винограда во фруктовой вазе она извлекла довольно позитивный плод — во всяком случае, мясистый, явно сочный, сладкий даже с виду.

— Вполне приличный золотой ранет.

— Ранет, говоришь? Может, он и есть, я в ботанике и прочей астрономии не силён. Наверняка даже приличный, тут тебе виднее, моя прелесть... Но я, к твоему сведению, имел в виду картошку. Со времён Петра I Алексеевича Романова, по прозвищу Великий, наши предки обзывали её чёртовыми яблоками. Даже в просвещённом девятнадцатом веке многие, по их собственному мнению, продвинутые россияне считали Пушкина, известного любителя картошечки, чудаком. Мягко говоря, чудаком...

— Очень познавательно! — чарующе улыбнулась лукавая гурия. — Мой повелитель знает всё на свете! Такой умный...

И повелитель воспарил на крылышках вышеозначенной гордыни, потому пропустил мимо ушей окончание комплимента:

— ...аж противно!

Касаемо своего интеллектуального потенциала Никита Буривой не обольщался, однако тщательно скрывал сомнения от посторонних, резонно полагая, что отсутствие скромности не добавит его душе смертных грехов, так как является составной частью уже существующей гордыни. В гордыне же на память процитировал покойного Леонида Филатова:

Что касается ума,

Он светлёхонек весьма —

Слава Богу, отличаем

Незабудку от дерьма!

После чего, секунду поразмыслив недюжинным своим умищем, окончательно расставил все мыслимые точки над "ё":

— Между прочим, цветик мой гранатовый (Гюльнара — перс. цветок граната), ум есть показатель мыслительных способностей конкретного индивида, а знание всего на свете — свидетельство его памяти, опыта и образованности, потому вольная подмена одного из понятий другим не считается корректной...

Добрая стопка "Царской" под расстегай со стерлядью подстегнула отвлечённое мышление индивида Никитушки, однако напрочь затуманила тот непреложный факт, что банальные истины эти адресованы не выпускнице ПТУ и дыма кольцами из всех отверстий, а именно Гюльнаре — дипломированному психологу с опытом практической работы.

— ...Истинный гигант мысли, подвизающийся в области технических наук, может не подозревать о том, кто такой, допустим, Парацельс. Считать учёного глупцом? Отнюдь! Зато потомственный олигофрен, тупо заворачивая селёдку в страницы энциклопедии, теоретически способен на всю жизнь запомнить "имя-отчество" человека, скрывавшегося под этим псевдонимом: Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм. И...

И говорить бы ему, и говорить, и говорить, но Гюльнара, давясь смехом и салатом, прервала проникновенный спич:

— И лишь один человек на свете органично соединяет в себе величайший Ум и всеобъемлющее Знание — мой повелитель!

Она подняла рюмку с мартини.

— Prosit, Никита Кузьмич!

— Prosit, Гюльнара Ренатовна! — по-немецки же пожелал ей здоровья Никита, усугубив — сиречь удвоив — дозу водки в организме.

— Кстати, как повелитель в состоянии алкогольной интоксикации думает ехать домой? Или — ох-ох-ох! — останется у меня?

Сокрушённый вздох подруги он всерьёз не принял. До предела близкие отношения, коим начало было положено в ночь на второе августа текущего невесёлого года, ничуть не угасли, скорее уж — наоборот. Семья давно возвратилась из ссылки, однако жена Арина вот уже неделю благополучно пребывала в первопрестольной по делам своей фирмы, а сын, Добрыня Никитич, по будням видел гуляку папу только в сновидениях — раньше его приезда ложился, позже вставал. Да и джип свой Никита поутру загнал в автосервис на плановое техобслуживание. Не ехать же, чёрт возьми, поздней электричкой! Дело тут вовсе не в имидже, корона с головы, чай, не упала бы. Дело в том, что упасть могла как раз голова. Голова разбитного туриста или дачника. Многие из славной когорты означенных личностей, минуя границу Питера и области, полагают, что попали в резервацию, и ведут себя отвратнее бледнолицых братьев в стойбище, когда индейские мужчины бродят отдалёнными тропами войны...

— Что так тяжело вздыхаем, а, подруга дней моих суровых? Насколько я знаю, женская половина твоей семьи всё ещё в Казани, а папа Ренат...

— В том-то и дело, что папа Ренат!

— Неужто поджидает меня с ножом в руках?!

— Именно с ножом! С колбасой. С огурцом. Со стаканами. С литром водки. С неуемным желанием до утра обсуждать перспективы торжества России в грядущей мировой войне, а "Зенита" — в чемпионате страны по футболу.

Что верно, то верно! Волна обеспокоенности Рената Ильясовича судьбами российского спорта, а равно с ним и цивилизации, порой захлёстывала берега приличий. С месяц назад ветеран, не дожидаясь утра, возжелал обсудить с гостем статью о "звёздности" вернувшегося с Альбиона старичка Аршавина и без стука проник в спальню Гюльнары как раз в тот момент, когда любовники готовились излить друг на дружку нектар своего сладострастия. Точнее, друг — в дружку... Это было нечто!

Между тем официант подал им цыплят с гарниром, и Никита, обонятельной областью носа оценив блюдо на твёрдую "пятёрку", вывел резюме:

— Да, пожалуй, в компании дядюшки Рената романтический вечер накроется медным тазом. Домой посредством электропоезда меня не тянет. А поедемте, сударыня, в номера! — он широко распахнул пиджак и выпятил несуществующий живот, словно подгулявший купец гостиной сотни. — А что, откушаем здесь чёртовых яблочек, наберём шампанского, кликнем извозчика да...

— Да-да! Нашёл, что предложить непорочной деве!

— Что ж, есть и варианты. Альтернатива первая: лавочка в сквере. Альтернатива вторая: ступени набережной.

— Сам же говорил, что альтернатива бывает лишь одна, — справедливо заметила Гюльнара.

Но кто может смутить топ-менеджера, если он ещё и ветеран сил антитеррора?!

— Ну-ка, не возражать! Не потерплю! Ишь, распустилась дворня! Может, где-нибудь там, на диком Западе, альтернатива лишь одна, а в наших палестинах сколько прикажут, столько сделаем. И вторую нарисуем, и третью, и...

И тут в поясной сумочке зашевелилась трубка. Телефонный демон, отложив на время рукоблудие, озвучил рингтон "Синева", соответствующий неопознанному абоненту. Никиту передёрнуло от нехорошего предчувствия: вот она, совершенно лишняя излишняя альтернатива!

Номер, высветившийся на дисплее, вызвал лишь одну ассоциацию — на кой хрен мне такая честь?! Ей-богу, счастье вдруг...

Впрочем, оставалась надежда на то, что звонящий банально ошибся клавишами при наборе.

— У аппарата! — раздражённо пробурчал топ-менеджер.

— Никита Кузьмич?

Ну, да, как говорится в таких случаях, предчувствия его не обманули... Снова — здорово! Не было печали!

"Show must go on!" — призывал солист группы Queen из музыкального ящичка в тёмном углу с крохотной эстрадой.

Уже не топ-менеджер, но майор запаса ФСБ России — и не господин, а товарищ — Буривой севшим голосом ответил:

— Он самый... Здравия желаю, Василий Викторович!

— Что-то не чувствуется в вашем пожелании искренности...

О, Господи, да будьте вы стократ здоровее обычного! Только — в самой отдалённой из галактик.

— ...Впрочем, это лирика. К делу!

Даже так?! Без пиетета к офицеру запаса, без традиционного установления психологического контакта банальной фразой "как дела (семья, работа, здоровье, настроение, доходы, печень, мемуары, урожай картошки на фазенде и т.п.)?" после полутора месяцев благополучной разлуки. Не к добру, ох, не к добру!

— Товарищ полковник, я весь внимание, — заверил Никита без доли намёка на энтузиазм.

— Это правильно... Даю вам на разгильдяйство час. В 22.35 встречаемся на Четвёртой Советской. Вопросы?

— Вопросы... Хм! Всего лишь один. Даже не спрашиваю, с какого перепугу вы считаете возможным в мирное — пусть и напряжённое донельзя — время столь бесцеремонно обходиться с гражданским человеком. Не впервые, между прочим! А вопрос такой: как мне, жителю отдалённого гарнизона, нежащемуся в постели, за час добраться к площади Восстания?

— Странно, — усмехнулся невидимый абонент. — Вы что же, притащили раскладушку в кафе "У Домового"?!

Ах, вот даже как?!

— Хм! Значит, я под наблюдением?! Вот уж спасибо так спасибо, Василий Викторович! — угрожающе прошипел Никита.

— Ожидали чего-то иного? — как о само собой разумеющемся спросил начальник мобилизационного отдела. — Мы с вами, дорогой коллега, сегодня для Отечества ценнее, чем бригада субмарин с ракетно-ядерным вооружением. Скажите ещё "спасибо" за то, что сразу после командировки в сакральный мир не приставил к вам в сопровождение весь, до последнего сотрудника, отдел физической защиты в полной боевой экипировке.

— Спасибо! "Масок-шоу" только мне и не хватало... Ещё вопрос, товарищ полковник: не слишком ли мы откровенничаем в эфире? Радиотехническую разведку в странах вероятного противника, по-моему, ещё не расформировали за ненадобностью.

— На сей счёт не беспокойтесь, наш с вами канал не прослушает сам Господь Бог, даже возникни у Него подобное желание.

— Угу, теперь понятно... — буркнул в трубку Никита.

— Что именно?

— Понятно в данном случае не "что", а "кто". Кто именно пару недель назад спиз... хм, слямзил мой телефон, а после через сотрудницу вернул за вознаграждение. Очень красиво!

— Рад, что угодили. Старались, поверьте, на совесть... Кстати, расход вам обязательно возместим.

— За это отдельное спасибо!

— На здоровье... Ещё раз кстати, сотрудницу можете взять с собой.

Никита опешил уже по-настоящему. Посчитал даже, что ослышался. Небывальщина! Как можно расшифровывать перед посторонним лицом конспиративную квартиру, сведения о которой, между прочим, составляют государственную тайну?!

— Да вы с ума сошли, товарищ полковник!

— Если вы о разглашении секретов, то — отнюдь нет. Гюльнара Ренатовна с некоторых пор является внештатным сотрудником органов ФСБ России.

— Ох, мать вашу..! — вконец озлобился Никита. — Ладно, всё, до встречи! Приду вовремя. Возможно — придём. Если кое-кому будет, чем идти...

Сотрудница глядела на него простодушно и невинно, как ребёнок дошкольного возраста.

— Ну, что там, Ники?

— А то, цветик мой гранатовый, что жопа ты — из тех ещё... Допивай мартини и поехали! Труба зовёт. Alarm!!!

— Погоди, мой хороший! Что всё-таки стряслось?

На "жопу" никакой реакции, — отметил Никита. Чувствует, что рыльце в пушку!

— Что стряслось... Если я хоть немного разбираюсь в практике специальных операций, из разговора с неким бесценным полковником следует вывод: над Отечеством сызнова нависли грозовые тучи, и в этой связи нам с тобою предстоит очередной внеплановый отпуск с выездом в параллельный мир. Отпуск, по ходу которого ты будешь неоднократно изнасилована, не исключено даже, что — противоестественным способом.

— За что, мой повелитель?!

За то, — мог бы ответить он, — что скрыла от своего повелителя факт вербовки. Но не стал этого делать. Разве же она имела право распускать язык?!

— За что... Было б за что, ещё и придушил бы. Ладно, допивай и — на выход!

Братец-официант немедля сообщил своей манерной зажигалке:

— Внимание, выходят!

Метрах в ста справа от кафе вдоль Большого Сампсониевского проспекта двинулась машина ДПС ГИБДД.

Метрах в ста слева зарокотал двигатель припаркованного ВАЗ-2109 серого цвета с дочерна тонированными стёклами, за которыми практически невозможно было разглядеть пару филёров наружного наблюдения и двоих молодцов из отдела физической защиты в форме сотрудников ОМОН.

Стоянку перед "Домовым" перекрыл жёлтый автобус 262-го маршрута. Не особенно трезвый на вид пассажир, вроде бы собираясь выходить, даже растворив откатную дверь, ни с того ни с сего затеял приглушённую перепалку с водителем, а его спутница в короткой юбке приняла позу из разряда тех, какие практикуются на приёме у гинеколога. Приём этот (оперативный, а не гинекологический!) Никите был давным-давно знаком: во-первых, естественным образом задерживался транспорт до прибытия объекта разработки, а во-вторых, привлекалось внимание последнего, дабы в задумчивости мимо не прошёл. Но ещё более знаком был майору запаса водитель псевдо-маршрутки — года три назад они вместе выезжали на перехват канала наркотрафика. Что за олух включил его в бригаду наблюдения?!

Когда наконец тронулись, Никита, не обращая внимания на двоих работяг с банками пива — вернее, аэрозольного хлорацетофенона "Черёмуха" — и симпатичную блондинку в парике, под которым явно таились иссиня-чёрные волосы, прошёл к водителю оплачивать проезд.

— Здорово, мой служилый брат!

— Сам здорово! — недовольно буркнул дядька, добросовестно отсчитывая сдачу.

— Как она, жизнь?

— Как видишь.

Разговор явно не складывался. Да оно и понятно — не та ситуация.

— Угу, понятно... Слышь, ты, это, рули прямо на площадь Восстания, — предложил Никита, — чтоб мы с "топтунами" зря в подземке не толкались.

— Перетопчетесь! Следуем строго по маршруту. Если "наверху" прознают, что ты нас раскрыл, лишат надбавок за сложность, напряжённость и особый режим работы. Оно нам надо?! И так гроши платят, да ещё ты, блин, свалился на наши головы, как сосулька по весне!

— Что ж за дурик тебя, брат, — имени-отчества так и не вспомнил, — на старого знакомца выпустил. Совсем у начальства мозги набекрень?

— Так нас собирали авральным порядком, меня с другого объекта дёрнули. Кто же знал, что тебя угораздит машину на СТО загнать и пешком по городу валандаться?!

— Ну, прости, коль не угодил.

— Да ладно, как отстреляемся, выкатишь полбанки, и, считай, проехали... Слышь, брат, погоди секунду! Я тут грешным делом увольняться надумал. Тебе классный водила не требуется?

А Никита при этом надумал, что в ближайшее время ему скорее понадобится классный подводник — водитель подводы. Пускай языческие демоны и ведут себя с Пространством-Временем запанибрата, но от езды на внедорожниках по Новгородско-Киевской Руси всё же воздерживаются. Даже мобильные телефоны у них — из осинового бруса. Как наберёшь, бывало, отморозка Соловья-разбойника или старинушку Кощея Бессмертного, так пальцы сплошь в занозах!

А ещё, глядя на метание огней за окном, Никита безуспешно пытался надумать, что в этот раз произошло на стыке двух миров. За первую декаду августа былинные витязи нанесли вероятному противнику серию упреждающих ударов, до того могучих и покрытых столь плотной завесой Сверхъестественного, что ястребы войны на Западе пришли к неутешительному выводу — сам Господь обнажил за Россию карающий меч. Аще же Бог по нас, кто на ны?! Крышки ракетных шахт прихватила ржавчина, пауки затянули ловчими сетями орудийные стволы, разлетелись по гнёздовьям стаи хищных истребителей-бомбардировщиков, сложили лопасти винтов ударные вертолёты, легли на обратный курс, развернувшись "все вдруг", авианосные группы, нырнули в пучину подводные лодки, затаились в боксах тысячи колёсно-гусеничных монстров. И тут же прекратились необъяснимые исчезновения целых эскадр, в один день сошёл на "нет" массовый суицидальный психоз у лётного состава ВВС коалиции, спутники-шпионы разом с астероидами прекратили нацеленный "падёж" на предприятия военно-промышленного комплекса, а молнии перестали бить точнёхонько в артиллерийские склады и арсеналы. Очень скоро воцарился пусть и весьма шаткий, но всё-таки мир. Что же опять случилось в чёртовом этом мире?!

— Командир, останови, пожалуйста, у перехода! — крикнул Никита водителю близ спуска в подземку на Боткинской улице.

Блондинка сошла минутой раньше, но объект скрытного сопровождения был стопроцентно уверен — если очень постарается, сыщет её на станции метро. Правда, наверняка уже брюнеткой. Да и куртка-перевёртыш из чёрной перевоплотится в белую. Плевать! Работа у мадемуазель такая. Каждому — своё...

— Куда теперь? — спросила Гюльнара, прыгнув с подножки в объятия Никиты.

В ответ он кивнул на безликий кубик метрополитена.

— В преисподнюю.

— Может, хоть чипсов на дорожку прикупим?

— Смысл? Наверняка в аду чёртовых яблок без того навалом. Зайдём лучше, цветик мой, в парфюмерию, гигиенические средства нам не помешают точно.

— Думаешь, Василий Викторович сегодня же отправит, хм, Туда?

— А чего тянуть кота за гениталии?! Сегодня отправимся, месяц-другой погостим, в сегодняшний же день вернёмся. Красота! Чего бы так не жить?! Помнишь, кстати, что в миру Нави ты мне законная жена?

Гюльнара обольстительно улыбнулась.

— И что? Предлагаешь тут же доказать супружескую состоятельность?

— А почему бы нет?! Поди сюда, любовь моя!

Лишь несколько минут спустя взахлёб целовавшуюся парочку опустил с небес боец ОМОНа, в котором Никита не без удивления признал бывшего подчинённого.

— Товарищ майор, у вас совесть есть? Нас давным-давно дома ждут, а вы тут устроили стрип-шоу... Следуйте уже, куда следует!

— Правильно, товарищ милиционер! — подключилась к действу старушка-дачница. — Заберите их в отделение, пускай там милуются. Ишь, распустилась молодёжь! Ничего святого!

— Мамаша, — прохрипел Никита, силясь унять разгорячённое дыхание, — наша с женой святая обязанность — совершить демографический взрыв. Где угодно! Когда угодно! Любой ценой! Или вы против национального проекта повышения рождаемости? Президент Российской Федерации вам не указ?! Забота о будущем Отечества для вас — распущенность?! Заберите её, товарищ милиционер, на пятнадцать суток! И запретите свидания с приятельницами, а то, я чувствую, мы с вами случайно влипли в самый центр паутины разветвлённого заговора с целью развала великой державы.

Гюльнара всхлипывала от безудержного хохота, уткнувшись носиком оратору в плечо. Мнимый страж правопорядка морщился.

— Кузьмич, прекращайте быковать, а то, вон, народ уже скучковался, скоро настоящие омоновцы подтянутся.

А Никита продолжал вдохновенно выкрикивать:

— В лагерную пыль вредителей! К стенке саботажников! За Родину! За Путина с Медведевым! "Зенит" — чемпион! Нет наркотикам! Рок-н-ролл forever! Hail the sexual revolution! Шашки вон! Вздуть фитили! Патронов не жалеть!

Должно быть, яростный напор оказался единственно верным способом избавиться от блюстительницы нравов. Старуха галопом понеслась к трамвайной остановке, на скаку рассыпая картошку из рюкзака и безразмерных авосек. Одно "чёртово яблоко" спаситель Отечества подобрал.

— Вот она, третья российская беда! Дороги у нас через пень-колоду ремонтируют, дуракам запрещено размножаться, а что делать с картошкой, ей же Бог, ума не приложу. Так и вымрем через это дело.

Эх, знать бы Никите сейчас, до какой степени прав! Но ему пока было не до отвлечённых размышлений.

— Ладно, трогаемся, цветик мой гранатовый! Время на исходе.

Покуражился перед отправкой в навий мир, и довольно! Пора впрямь подумать об очередном задании. Что же с тобою опять приключилось, а, Россия-матушка?!..

...наша родимая, вечная,

Это наша любимая донельзя,

Огуречная, поперечная,

Не сдающаяся "Макдоналдсам"!

Всё, конечно, хреново смотрится,

Но когда-нибудь всё устроится,

И тогда нам воздастся сторицей,

И только сторицей!

Альтернатива Третьей мировой

Передовые рубежи науки: биологи Гарвардского университета со стопроцентной достоверностью установили, что лабораторные крысы размножаются гораздо быстрее и живут много дольше, если... им не мешают биологи Гарвардского университета!

Разведчики наружного наблюдения и спецы физической защиты, мало уже таясь, продолжали вести Никиту с Гюльнарой от станции метро "Площадь Восстания" вдоль гостиницы "Октябрьская" в сторону одноименного концертного зала и частокола Советских улиц. Казалось бы, плевать, даже приятно чувствовать себя Первой Леди государства и Ейным Мужиком, но... "Но" состояло в том, что конечным пунктом следования майора запаса и внештатной сотрудницы ФСБ России была конспиративная квартира, а местонахождение подобного объекта — вовсе не та информация, которую дозволено раскрывать перед рядовыми филёрами. Сам Буривой за время работы в Органах бывал там дважды, обеспечивая безопасность встреч руководства с особо ценной закордонной агентурой, да и то лишь после отбора службой собственной безопасности отдельной подписки о неразглашении.

За поворотом с Лиговки на 2-ю Советскую озабоченный Никита вставил в ухо компактную гарнитуру беспроводной связи, вызвал шефа и доложил:

— На подходе. Тащим с десяток "хвостов". Обрубить?

— Не отвлекайтесь мелкими деталями! — отрезал тот. — Да и вряд ли вам, Никита Кузьмич, удастся легко увильнуть даже при известной квалификации... Следуйте заданным курсом!

А вот это — от души! И наводит на безрадостные мысли. Раз уж полковник Федеральной Службы безопасности относит сведения, составляющие государственную тайну, к "мелким деталям", обстановка впрямь накалена донельзя.

По состоянию на поздний вечер сего дня никто из ныне живущих, а равно с ними и скончавшихся за последние тридцать пять лет, не имел морального права ославить Никиту как труса. Между тем он порой боялся. Кое-чего — даже панически. Например, змей, фаланг, скорпионов и крыс. А сейчас, если честно, испугался паровоза. Спросите, при чём здесь железнодорожный транспорт прошлого тысячелетия? Да при том, что лихой спецназовец почувствовал себя товарищем Лазо, которого японские интервенты вот-вот заживо сунут в раскалённое горнило паровозной топки. И заклокотал в котле подсознания Никиты рефлекторный ужас дикаря, впервые выбравшегося из джунглей на открытое пространство саванны — необъятное, величественное, крайне опасное, совершенно равнодушное к судьбе отдельно взятого охотника на шимпанзе. И ноги перестали отвечать командам головного мозга...

...однако, тем не менее, доставили к бару "Паллада" на 4-й Советской, что в двух шагах от точки рандеву. Перед входом в кабачок, материализовавшись буквально из ниоткуда, охраняемым персонам заступил дорогу разбитной мужичонка воровского обличия. По-босяцки сплюнув точно в урну, он, словно прожжённый барыга-оценщик, зыркнул на фатовской костюм Никиты и ридикюль его спутницы от короля итальянской кожи Сальваторе Феррагамо, заговорщицки подмигнул — дескать, не суетитесь, потерпевшие, целее будете — и, сверкая фиксой, "церемонно" поздоровался:

— Наше вам!

— И вам в ответку! — ухмыльнулся ветеран подразделения антитеррора, если и пригодный в потерпевшие, то весьма условно.

Внешность, она, знамо дело, обманчива (авт. "...подумал ёжик после пятого соития со щёткой"). В каком уставе прописано, что за слащавой личиной беспечного щёголя в костюмчике от Доменико Дольче и Стефано Габбана не имеет права укрываться спец по захвату террористов и прочего асоциального народца?! Уже одно то, что фасонистый хлыщ безо всякой опаски в поздний час выгуливает яркую восточную красавицу по питерскому Гарлему, должно бы навести на размышления о вероятности фатального — хорошо, если не летального! — подвоха. Кутюрье Эволюция нарядила ядовитых тварей в яркие "одежды" пред-а-парте для того, чтобы те издалека сигнализировали желающим свеженькой плоти — проходите мимо! И волки целы, и овцы почём зря не беспокоятся...

"Шёл бы ты мимо, волчара!" — подумал Никита. Вслух же спросил:

— С кем имею?

Мужичонка напыжился.

— Я — здешний гопник!

— Во как! Нам, что, карманы только вывернуть или готовиться вдобавок к надругательству?

Гюльнара опасливо передвинулась за спину кавалера, сам же он откровенно забавлялся ситуацией. Травматический "Макарыч" с полным магазином уравнивал шансы даже на тот несчастный случай, если местная гопота по обыкновению действует группой из троих-четверых соучастников. Уж чего-чего, а попадать не целясь в болевые точки Никита умел... И потом, на что ещё ви-ай-персонам требуется свита, как не для урегулирования подобных недоразумений?! Знать бы ему, что охранники и "топтуны" сейчас дружно недоумевают, с чего бы это пара вдруг застыла на пустынном месте, будто перед каменной стеной...

— Не, нам эти рамсы ни к чему! — махнул рукою гопник, и Никита в свете наружной рекламы разглядел на его пальцах множество наколотых перстней. Свидетельство лет пятисот лишения свободы от звонка до звонка...

— Чем же тогда обязаны?

Гопник сторожко огляделся и кивнул на дверь "Паллады".

— В тошниловке есть глухой дальняк, вот туда разом и валите!

— Хм! Знаете, милейший, у нас дела, так что будьте любезны...

— Слышь, деловой, — прошипел в лицо Никите гопник, обдавая свежим перегаром, — хорэ кочевряжиться, Викторыч уважаемый ждёт!

— Викторыч... Это который Василий?

— А кто ж ещё?!

— Тьфу, чтоб вы все были здоровы! — прохрипел Никита и не менее искусно сплюнул в урну. — Ей же Бог, чем дальше, тем интереснее... Ладно, хорошо, будь по-твоему! Что такое "тошниловка", я по ароматам кухни уже представляю, а вот "глухой дальняк"...

— Изолированный туалет, — снисходительно пояснил гопник.

Во взгляде его явственно читалось: с кем приходится работать?!

— Спасибо...

— В нашем мире говорят "благодарю".

— Ладно, уважаемый, благодарю... Погоди-погоди! Что же получается — нам с женой при посетителях под ручку топать в туалет и там на пару валить, то бишь отправлять естественные надобности?! Василий Викторович, конечно, всегда слыл оригиналом, но чтобы перед встречей с ним опорожнять кишечник, это уже слишком!

— Слышь, фраер, не тупи! — поморщился гопник. — "Валить" — значит, идти. Идёте в гальюн, а дальше не моя забота. Глаза посетителей я отведу.

Ах, вот даже как?! Гюльнара чуть слышно простонала, да и Никитушку бросило в дрожь. С некоторых пор оба доподлинно знали, что такое "отводить глаза" и кто конкретно этим занимается.

— М-м-м! Так ты... Так вы, оказывается, демон?!

— Сам ты демон! — фыркнул тот, явно оскорбившись. — Я дух Смотрящий! У меня здесь уже триста лет порядок! У меня, если хочешь знать, промеж бродягами беспредела нету, христианских душенек зазря не губим, последнее не отбираем, даже с архаровцами у общины лад. Был, правда, Лёнька Пантелеев, отморозок тот ещё... А сейчас — ни-ни! Всё по Закону, всё, на крайняк, по понятиям...

...Никто из многочисленных посетителей кафе эконом-класса на Никиту с Гюльнарой впрямь не обратил внимания. Перед дверью "дальняка" подруга задала вопрос необычайной важности:

— Кого он имел в виду под "архаровцами"? Как-то странно это слово прозвучало...

— Если только оно показалось миледи странным, поздравляю — у неё стальные нервы и железобетонный рассудок! Что же до "архаровцев"... Так в своё время называли полицейских держиморд.

— С какой радости?!

— Насколько я помню, — призадумался Никита, — было это связано с ихним начальством. То ли при Екатерине Великой, то ли при сыночке ейном Павле, нам с тобой без разницы, москвичей тиранили обер-полицмейстер Архаров Николай Петрович, позже дослужившийся до генерал-губернатора Санкт-Петербурга, и братец оного Иван Петрович, командир тогдашнего московского ОМОНа. Оба проявили себя чересчур деятельными стражами Закона и Порядка...

Внезапно в голове его зазвучал колкий фальцет: "Голосовое сообщение: фильтруй базар, Никитка, человек в отставке! И касаемо "без разницы" не зарекайся — мало ли, куда отправитесь. Ну, всё, до скорого! Целую. Чур"...

— О, Господи! — взмолился он.

— Что ещё случилось, Ники?! Ты побледнел, как... как унитаз.

— Вот спасибо за такую аналогию! А случилось то, цветик мой гранатовый, что мы с тобой не идём на дело. Мы уже в деле по самые маковки! Догадываюсь даже, примерно куда — а точнее, в Когда — нас забросят. На дырявых парашютах. С прогнившими стропами. И единственным кольцом. В носу...

Растворив матовую стеклянную дверь, на первый взгляд чересчу... хм, чрезмерно претенциозную для туалета, но при всём при том весьма практичную как раз для подобных — повышенной влажности — помещений, Никита с боевой подругой шагнули прямиком в... прихожую конспиративной квартиры. И даже не удивились. Ну, почти не удивились. Раз ныне в спецслужбах принято встречать гостей через подобный "заворот кишок", исполать им за гостеприимство! Что же до удивления как эмоциональной реакции Homo Sapiens на неожиданный раздражитель, то Никита, стиснув зубы так, что наверняка сумел бы перекусить буксировочный трос боевой машины десанта, дал себе страшную клятву: впредь не удивляться! Никогда! Ничему и никому! Ни под каким соусом! Ни за какие коврижки!

Сдержал слово?

Отнюдь нет!

Потому "нет", что, обещая гадом быть и век свободы не видать, предположить не мог, до какой степени конкретной окажется банальность "до скорого!": встречал их с Гюльнарой лучезарно улыбающийся... Чур. Вот уж воистину пацан сказал — пацан ответил за базар!

— Oops, I did it again! — воскликнул потрясённый до глубины души Никита. — Здравствуй, недреманный страж, гарант хозяйского благополучия!

— Здравствуй-здравствуй, человек в отставке! Здравствуй и ты, дева красы неописуемой!

За месяц пребывания в мире языческой Нави они успели подружиться с пухленьким весельчаком и теперь крепко обнялись уже здесь, в реальном двадцать первом веке.

— Очень рад вас снова видеть! Проходи в светлицу, Никитушка!

Ну, тот и пошёл. На полдороги задержался. Постоял, ожидая супругу параллельной жизни. Постоял ещё немного. И ещё... Достаточно долго стоял. А после обернулся и лишь тогда понял, в чём она, задержка. В том, что недомерок Чур значительно ниже Гюльнары, и протокольный поцелуй его пришёлся аккурат в декольте, а целомудренные дружеские объятия сомкнулись между талией и бёдрами. Если вообще смыкались. Во всяком случае, сейчас ручонки лукавого хранителя устоев вразнобой шарили на этом уровне по всем достойным изучения округлостям и впадинкам. А таковых у подруги, несмотря на изящество стана гимнастки, хватало с лихвой. Губы её подрагивали насмешливо-ироничной улыбкой, в блистающих глазах читалось самооправдание: "Не виновата я, он сам (туда) пришёл!"...

Никита деликатно отвернулся, кашлянул и бросил в никуда:

— Ну, и чего вы там копаетесь?

Пунцовый, часто дышащий демон тут же подхватил его под локоток и сиплым голосом заверил:

— Всё путём, Никитушка! Я только пособил девице сбросить душегреечку...

В этой связи к нему был обращён двусмысленный вопрос:

— И как она тебе?

Прощелыга Чур не растерялся:

— Ой, хороша душегреечка, чудо как хороша! Нашим кикиморам такого полотна вовек не соткать! А пошита как?! Просто на загляденье! Вот бы моей Чурке что-нибудь эдакое справить! Жаль, монет с собой не прихватил...

— Не кручинься, заработаешь прямо здесь, — Никита ободряюще хлопнул беса по загривку. — Не уверен, правда, что заработаешь денег, а вот по роже — всенепременно!

При этом ухватил двумя пальцами за шею и до того крепко стиснул, что демон захрипел, как простуженный курильщик "Беломорканала" с тяжкого похмелья.

— Пгх-х-хости, добх-х-хый молодец-х-х, леший пох-х-путал! Больх-х-хше не повтох-х-хится!

— Ладно, проехали! — "пгх-х-хостил" его Никита, но аркан ослабил лишь до половины. — Ну-ка, быстро, кратко, доходчиво: что случилось? Где случилось — в вашем мире или снова в нашем? Отчего нас выдернули, как из омута?

— Да отпусти ты, медведь! Душит так, будто у меня девять жизней, а не три всего. С половиной... Что случилось? Понятия не имею! Что ваши, что наши только и знают: эй, встал! эй, пшёл! эй, рот захлопнул, не твоё собачье дело! — Чур даже всхлипнул. — Никто меня не ценит, никто не любит!

— А как же Чурка твоя?

— Чурка и есть! Бревно... Да ну её в баню! Прямо в печку.

— Ничего, дружище, любовь мы тебе организуем. По сходной цене. Живёт тут некая Верка в соседнем подъезде, залюбит так, что... Так что насчёт происшествия? Даже предположений никаких?

Чур неопределённо пожал плечами.

— Ну, прошелестело между каликами перехожими что-то на предмет картошки...

— На предмет чего?!

— Ай, отстань, не знаю ни бельмеса! Хватит сени отирать, проходите в избу, там старшие всё растолкуют, всё обскажут.

Но тут Гюльнара к слову вспомнила о пакетике чипсов, которые прикупила-таки на выходе из метро.

— Угощайся, Чур!

Тот с интересом повертел в руках броскую упаковку.

— Хм, интересно... Да ещё хрустит! Что это?

При этом демон снова принялся тереться бочком о гостью. Никита подумал, не придушить ли его уже по-настоящему, но ситуация внезапно разрешилась сама собой.

— Разорви фольгу, внутри ломтики жареного картофеля, — пояснила Гюльнара.

И тут Чур с диким воплем "чур меня!" бросился в санузел и запер дверь на шпингалет.

— Чего это он?! — опешила подруга.

— Скоро узнаем... — пробормотал Никита. — Дай-ка сюда эту гадость!

Она попыталась спрятать чипсы за спину.

— Ники, я люблю их!

— А я люблю тебя! Люблю молодой, здоровой, красивой женщиной, а не разносчиком модифицированных генов, чахнущим от передозировки глютамата натрия... Ну, где там наши старшие?

В "избе", прокуренной, как тамбур поздней электрички, старшим — во всяком случае, по воинскому званию — оказался полковник Шевелёв, он же Василий Викторович, известный в определённых кругах как Координатор, невысокий кряжистый усач с частыми прожилками седины в густой, несмотря на шестой десяток, тёмно-русой шевелюре. Шеф восседал во главе сервированного к ужину стола и запальчиво спорил о чём-то со старшим из собравшихся по возрасту — курносым старикашкой с абсолютно белой, как у аксакала, бородой и остатками волос, ореолом венчавшими лысую маковку. Типичный опер военной контрразведки СМЕРШ при Абакумове, если судить по иконостасу орденских планок чуть ли не до нижней кромки заношенного пиджака. Вполне возможно, начинал дедок ещё с Дзержинским. Если не в Тайной экспедиции при Екатерине "Великой" Алексеевне... Нет износа ветеранам! "Не удивлюсь, — грешным делом подумал Никита, — если глобальные проблемы с картофелем возникли как раз на его огороде. Колорадский жук нанёс коварный удар в спину утратившей бдительность ботве элитной "синеглазки"!

— Пиастры! — несмело вякнул здоровенный белый попугай из ажурной клетки над фикусом. И тут же хрипло, булькающе заорал. — Ёп-хр ва-хр-шу ма-хр-ть!

— И вашу тоже, — пожелал ему званый гость, на которого никто, помимо хамской птицы, внимания пока не обратил.

Привычно окидывая помещение расфокусированным взглядом, он запнулся на третьем — во всех смыслах младшем — соучастнике действа. Крепкий телом, исполинских габаритов парень лет двадцати восьми, от силы тридцати, в камуфляже с погонами старшего прапорщика, сидевший анфас к "сеням", привлёк его аккуратно подстриженной чёрной бородкой и усами, эффектно контрастировавшими с наголо бритой маковкой, битым-перебитым носом и колючим взглядом серых глаз, неестественно умных на фоне простецкой квадратно-гнездовой физиономии. А главное — доисторическим шевроном на рукаве: чёрная летучая мышь распластала кожистые крылья над северным полушарием Земли... Военная разведка! Не клерк, не технарь и не хозяйственник. У сивушных прапоров, близких к тушёнке, простыням и антифризу, не бывает узловатых кулаков с бурыми ороговевшими подушечками на суставах между пальцами и пястью. Явно воин СпецНаз, более того — инструктор по рукопашному бою. И какого дьявола могучий "мышонок" здесь расселся?! Mighty mouse, блин, ожившее порождение Уолта Диснея! Потужный мышенятко на украинской мове...

В данном случае досаду вызвал вовсе не сам факт присутствия конкурента по зубодробительному ремеслу. Никиту всегда подташнивало от набивших оскомину (в ушах) сравнений специальных сил различных ведомств по показателю "крутизны". Как определить, кто круче — лев, орёл или акула, — если они априори живут и охотятся в совершенно разных, более того, несопоставимых условиях?! Точно так же и в мире СпецНаза: даже в горячих точках оперативно-боевые подразделения ФСБ "работают" большей частью по населённым пунктам и техногенным объектам, МВД — в зонах большого скопления людей и на транспорте, армейская разведка — на пленэре и войсковых коммуникациях, "маски" ГУИН — в местах лишения свободы и на этапах. У каждого ведомства свои задачи, свои, мягко выражаясь, подопечные. Соответственно разнятся подбор личного состава, методика профессиональной и психофизиологической подготовки, вооружение, экипировка, приёмы и методы боевого применения. И ни с каким "мышонком" Никита не собирался тягаться ни на ковре, ни в тире, ни за компьютером, вот ещё! Неприятных ощущений добавляла сама разношёрстность компании: Координатор Шевелёв, демон-картофелефоб Чур, ветеран-орденоносец, этот вот парнище с многократно ломаным носом... Что ж за каша-лажа здесь томится?! В какое дерьмо ты снова вляпался, товарищ Буривой?!

— О, вот и товарищ Буривой! — наконец-то заметил его шеф. — Здравствуйте, Никита Кузьмич и Гюльнара Ренатовна!

Подруга вежливо, с лучезарной улыбкой на устах, ответила и даже присела в подобие книксена, а Никита лишь буркнул:

— Сами вы здравствуйте...

И услышал:

— Гой еси, Никитушка, гой еси, Гуленька-красавушка, лебедь наша белая!

— Ворона наша чёрная, — машинально поправил он.

И заработал от подруги тычка в бок.

И простонал.

Но вовсе не от физического посягательства.

А потому, что узнал этот голос — тусклый, шепелявый, с хрипотцой.

И лишь тогда задержал взгляд на "ветеране". Ну, да, он и есть! Домовой. И не какой-нибудь чердачный барабашка. Господин Постеньев собственной персоной!

И насилу выдавил:

— Бог же мой, Жихарь Кузьмич!

— Ну, что ты, сынок, какой там бог?! — домовой слишком уж конкретно воспринял слова Никиты. — Мы занимаем, если угодно, срединное положение между людьми и Высшими Силами... Ай, да ладно! Как же я рад-радёшенек сызнова вас, детки, видеть!

Он шустро для своих видимых лет заметался по гостиной.

— Проходьте в светлицу, детки, сидайте за стол! Кикимора моя как прознала, что к вам собираюсь, тут и блинов навертела с икоркой, и грибков экологически чистых в сметане протушила, и рыбки нашенской напластала, а кузнец Гефест — ну, вы помните, Игнатка, дурачок безрукий — целый окорок запёк, ужо полакомитесь буженинкой-то.

— Игнатка далеко не безрукий, — располагаясь за столом против разведчика и по правую руку от шефа, усмехнулся в усы Никита. — К делу кузнечному рученьки его впрямь приспособлены мало, а вот заезжих девок щупать, тут они мастера.

В тон ему ухмыльнулась и Гюльнара. Именно за нею, скоро позабыв чаровницу русалку, решил приударить Гефест... Ну, а Никитушка приударил его. И не раз. И не мимо причинного места. Правда, лишь после того, как уточнил у домового, что магическим потенциалом горе-кузнец наделён не больше, чем профессиональным...

— Эвон как благостно тут у вас! — справедливо заметил он, обводя рукою сервированный к ужину стол.

И против воли подумал: "Как на хороших поминках"...

Шевелёв пока отмалчивался, как-то странно глядя на него — не поймёшь, то ли иронично, то ли недобро, то ли сочувствующе. Лишь искорки нетерпения в его глазах не вызывали никаких сомнений. Похожий взгляд бывает у бизнесмена, который до чёртиков устал от проблем, свернувшихся гордиевым узлом, и готов разрубить его сию секунду, но из уважения к партнёру по переговорам вынужденно слушает, как тот относится к пробкам на дорогах, жаре, терроризму, "Спартаку", повышению арендной платы, грузинам, налоговой инспекции, тёще, солнечной активности и долгоносикам, да ещё провозглашает тосты за искоренение каждого из перечисленных безобразий. В простонародье это называется предварительным установлением психологического контакта с контрагентом. Кстати говоря, застолье — лучший антураж для подобного действа.

Домовой по-прежнему суетился вокруг дорогих гостей.

— Выпейте, детки, с дороги, закусите, а вскорости и горячее поспеет!

— Тут ещё и горячее предполагается?! — искренне удивился Никита.

Вышеупомянутый антураж без того мало соответствовал типичной офицерской пирушке, где, как правило, обходятся стаканами, пальцами, ножом, ломтями хлеба и банкой тушёной говядины, из жестяного нутра которой при помощи единственной ложки по очереди черпается то, что лишь спьяну или сдуру правомочно считать мясом: ухо, горло, нос, сиська, писька, хвост... А здесь, блин, аж неловко! Сверкающие куверты, где ложечка под это, вилочка под то, ножичек под сё, тарелочки, рюмочки, фужеры, бокалы, салфетки в серебряных кольцах, шампанское в ведёрке со льдом — между прочим, Moet&Chandon Brut Imperial! — судки с приправами и соусами, вычурные графинчики, состаренная бронза посуды под горячие закуски, ломтики мяса выложены розами, тут же овощи, зелень, маслины, икра, балычок, сыры. Оказывается, умеет офицерство соответствовать..!

Никите вдруг до остервенения захотелось высморкаться на пол, протереть пальцы обрывком дивизионной газеты "Бей врагов — спасай Россию!" (с явственным антисемитским душком), размять в кулаке плавленый сырок "Дружба", содрать фольгу и с размаху шлёпнуть осклизлый брикет на фарфоровую тарелку. Да промазать, так, чтобы — на скатерть... Он многозначительно причмокнул губами.

— Да, верно говорят, красиво жить не запретишь... Но и мы не с пустыми руками!

За неимением сырка в руках его материализовалась бурая картофелина, Бог весть зачем прихваченная в эпицентре демографического взрыва близ Финляндского вокзала.

Но вот чего "эстет" не ожидал ни коим образом, так это реакции Старших. Шевелёв побелел. Домовой шумно плюхнулся на пустовавший стул, и Никита по его блестящей лысине сделал открытие — демоны, как и люди, обильно потеют в состоянии аффекта. Гостиная погрузилась в такую тишину, что за неимением летающих ангелов было слышно, как дрожат раскалённые спирали лампочек. Или это зубы шампанского во льду?..

Наконец демон пробормотал:

— Откуда он знает, а, Василий Викторович?!

— Ни бельмеса он не знает, уважаемый Жихарь Кузьмич, — покачал головой шеф. — Не может он знать! Знает закордонный источник информации, знаю я, знаете вы, знает уже, вон, Адам, — кивнул на разведчика, — знают несколько человек на самом Верху, для него — небожители. Сведения получены сутки назад. Утечка невозможна даже теоретически, тем паче утечка к нему. Кто он, в конце концов, такой?!..

Выпавший из поля их зрения Никита лишь пожал плечами, капнул подруге мартини, себе и "мышонку" — текилы, по-хамски ткнул пальцем в солонку, слизнул "белую смерть", брызнул в рот соком лимона и поднял рюмку.

— Кто он, в конце концов, такой?! Он — Никита. Кто она, в конце концов, такая?! Гюльнара.

— Адам, — не меняясь в лице, представился разведчик. — Очень приятно познакомиться.

— Такая самая фигня... На "ты"?

Адам молча кивнул и сунул руку. Пожатие оказалось крепким и ухватистым, что называется, от всей души. Благо ещё, без особенного фанатизма и по трезвому делу, а то устроили бы тут армрестлинг...

— Вот и хорошо... Слушай, отчего это ветеранов так перемкнуло?

— Как отпустит — сами просветят.

— Вот так, да? Ладно! Тогда я в ожидании просвещения воспользуюсь случаем — сиречь халявой — и покушаю.

Цыплёнком в яблоках, пусть даже чёртовых, в кафе Никита "воспользоваться" не успел. Один же одинёшенек расстегай за весь день явно не обеспечивал организму энергетического пресыщения. Пресыщения, которое запросто могло оказаться жизненно необходимым в связи с предстоящей отправкой... Да вот только — куда? И при чём здесь, спрашивается, картошка?! К слову, ни одна картофелина, помимо той, что притараканил Никита, участия в застолье не принимала. Ну и ладно, — порешил он, — перемучимся пока жюльеном с белыми грибами!

Между тем Старшие продолжали зловеще шептаться.

— ...Он — никто! По крайней мере, в плане доступа к информации особой государственной важности. И вот этот корнеплод, я уверен, простое совпадение.

— Клубнеплод, — поправил домовой. — Совпадение, говорите, коллега? Попробуйте высчитать его вероятность. Если бы наш Никитушка разгуливал с картошкой в кармане через день, таковая составила бы пятьдесят на пятьдесят. Но вряд ли нечто подобное произошло с ним хотя бы раз за тридцать пять лет жизни. Потому в данном случае вероятность исчисляется немыслимо ничтожной долей процента.

— Похоже на то, — согласился угрюмый Шевелёв. — Может, просканируете?

Никиту явственно передёрнуло. Изначально не пытаясь изображать собою глухого Людвига ван Бетховена, сейчас он крепко, до хруста костей, сжал в кулаке десертный нож. Угрожающий жест не остался вне поля зрения домового. И мелкий бес поспешил откреститься:

— Здесь ничего не получится, разве только в сакральном мире...

"Ваше с шефом счастье!" — подумал, успокаиваясь, Буривой. В первый же день работы инструктором при навьей рати он категорически предупредил "штабную" нечисть — в их с друзьями головы без приглашения не лезть! А то... Что именно "то", демоны благоразумно уточнять не стали, ибо всем уже было известно, как целый медсанбат знахарей, не справившись травами и заговорами со сложным оскольчатым переломом, вынужден был зафиксировать ноженьку Ильи Муромца при помощи аппарата Елизарова...

— ...Да и какая нам с вами, товарищ полковник, разница, где и для чего он подобрал злосчастный клубнеплод?! — некоторое время поразмыслив, продолжил домовой. — Я полагаю, мотивы действий нашего мальчика проистекают из глубин подсознания и обусловлены они чисто интуитивным озарением, вне осмысленного использования какого-либо знаково-символического и доказательно-логического инструментария.

Вот так, не больше и не меньше!

Потрясённый до основания Никита пробормотал в усы:

— Не пойму, господин Постеньев у нас Домовой или, блин, какой-нибудь Академический...

Вкуснейший жюльен в бронзовой чаше скоро подошёл к логическому завершению, и званый — более того, истребованный — гость, отложив на время в долгий ящик мысли о картошке и угрозе безопасности Отечества, сосредоточил внимание на Адаме.

— Ну, что, коллега, — заговорщицки подмигнул, — может, повторим под буженинку?

— Не вижу препятствий, — моргнув в ответ, выразил согласие разведчик.

А Никита в этой связи отметил: ни малейшей реакции отторжения — ни вербальной (типа "брянский волк тебе коллега!"), ни видимой вазомоторной (вроде гневного багрянца на лице). Коллега — он и есть коллега, в каком бы ведомстве ни состоял по штатному расписанию. Причём коллега, на пару с которым, видимо, придётся идти куда-то Туда... Туда, где майору запаса Буривому, ветерану сил антитеррора ФСБ России, самому явно не справиться. Более того, наверняка тяжело придётся и вдвоём, но расширять круг посвящённых исполнителей нельзя ни в коем случае.

Предварительный вывод: Туда направляются двое спецов класса "экстра" и Гюльнара, роль которой — сыграть некую роль в интересах достоверности легенды оперативного прикрытия. Роль жены помещика Никиты Кузьмича. Роль персидской княжны в лапах атамана Буривого. Роль служанки. Роль наложницы. Ведьмы. Рабыни. Гадалки. Монахини... Ой, да мало ли! Дело не в этом. Дело в следующем: роль напарника Адама на деле может состоять в банальной охране тела Никитушки, как уже известно, ценного для Отечества более, чем бригада атомных подводных ракетоносцев — за вычетом, конечно, персональной ценности Координатора... Но! "Но" состоит в том, что задача бодигарда по умолчанию заключается не только в защите охраняемой персоны от окружающего Мира, но и, наоборот, Мира — от самого подопечного. А на что способен жалкий подопечный индивид против целого Мира? Пусть даже не целого, но лишь части Его — человеческой цивилизации... Хм! В случае с Никитой Буривым — на многое. Ибо Никите слишком многое известно, и суть информации такова, что разглашение её чревато социальным взрывом "мощностью" сродни внезапной высадке десантно-штурмовой армады инопланетян в окрестностях Урюпинска. А как гарантированно обеспечить молчание в тряпочку? Да очень легко! Пулей в голову или неожиданным маваши-гери в основание черепа, что для телохранителя проще простого. Но, разумеется, не сразу, а лишь по факту выполнения задания особой важности. И вот тогда — в эндшпиле партии — Никита должен быть особенно настороже!

Ну, а прямо сейчас, будучи в отношении Адама настороже лишь частично, он приметил на предплечьях контрагента кожаные наручи, скрытые рукавами кителя. Помимо защиты рук, такие обычно используются как ножны. Виднелась рукоять ножа и у бородатого разведчика. Под правым рукавом... "О, чёрт, левша!" — отложилось в мозгу. Это важно потому хотя бы, что схватка с левшой разительно отличается от боя с праворуким — всяко более привычным — оппонентом. Увы, подобная информация станет реально значима лишь в том случае, если им дадут время на подготовку. Время на то, чтобы втайне от вероятного противника приучить опорно-двигательный аппарат бездумно, в автоматическом режиме, подобно боевому киборгу, реагировать на действия левши. Голое Знание такого рода пусть и важно, однако в тире и на ринге в ста случаях из девяноста девяти проигрывает выработанному Навыку, Теория уступает Практике, Опыт берёт верх над плохо отточенным Умением. Именно потому чемпионом становится не тот, кто с утра до ночи медитирует, воспроизводя перед телевизором пассы мастеров восточных единоборств, а беззаветный труженик-спортсмен с многократно переломанным, как, вон, у Адама, носом...

— Будем здоровы! — произнёс незамысловатый тост Никита под рюмку "Ерофеича" из только что початого хрустального графина.

— Хорошо бы... — принял алаверды разведчик.

— Присоединяюсь, — поддержала мужчин Гюльнара со своим мартини.

А Старшие всё дискутировали на предмет противоестественной причинно-следственной связи майора запаса Буривого с картофелиной, ничего, как и он сам, не понимающей. Василий Викторович распалился и чуть ли не кричал:

— ...если уж говорить о внезапном и не выводимом из прошлого опыта понимании существенных отношений и структуры ситуации в целом, посредством которого достигается осмысленное решение проблемы, сиречь об инсайте, то подчеркну: решение проблемы. А перед Никитой Кузьмичом никакой проблемы не стояло! Его дело служилое: вызван — собрался — прибыл — доложил. Какие ещё проблемы?!

— Не согласен! — столь же запальчиво возразил домовой. — Сам факт неожиданного вызова субъективистски уже составляет проблему. Закономерно предпринимается попытка её осмысления на основе упомянутого вами прошлого опыта с помощью доступного мальчику знаково-символического и доказательно-логического инструментария. И вот тут происходит интуитивное озарение! Однако Никитушка, в силу неподготовленности должным образом не восприняв его рассудком, реагирует на уровне подсознания — бездумно хватает первую попавшуюся картофелину и суёт в карман.

"Мальчик Никитушка", закатив глаза к высоченному потолку, в сотый уже раз обречённо вздохнул.

— Чувствую, мы чужаки на этом шабаше интеллектуалов. Выйдем, пожалуй, в кухню, там и воздух приятнее, как справедливо утверждал герой великого сатирика Булгакова.

— Выйди-выйди! — бросил ему просвещённый демон. — Там тебя снова разведут, как мост Лейтенанта Шмидта в разгар летней навигации.

— Чего?! Кто это, блин, "разведёт" топ-менеджера успешной коммерческой фирмы?!

Ответ на его риторический вопрос последовал из этой самой кухни. В дверном проёме показалась лукавая физиономия... ведьмака Глузда.

— Здорово, грек Никитка!

— О, Господи, и оно здесь... Ну, здравствуй, вымогатель взяток!

Пронзительно зелёные глаза получеловека-полудемона сверкнули прямо-таки детским простодушием. Заподозрить его сейчас в коррупции мог бы лишь самый чёрствый из присяжных заседателей.

— Ой, да полноте, добрый молодец! Это ведь была всего-навсего проверка твоих морально-нравственных качеств.

— Тавтология, — буркнул Никита.

— Ась? — "включил дурака" Глузд.

— Тавтологией называется бессмысленное повторение. Мораль и нравственность — одно и то же как в русской речи, так и на более известных тебе языках апачей, ирокезов, сиу, алгонкинов и прочих коренных народов Западного полушария.

Помимо воли вспомнилось показное старание ведьмака на занятиях с индейцами. И тут же на дисплее мозга вспыхнула фантасмагорическая картинка: резервация, вигвамы, костёр, обглоданный до косточек бизон, окровавленные томагавки, скальпы бледнолицых огородников, печёная картошка...

Никита резко обернулся к Шевелёву с Домовым.

— Не знаю, господа, что вы задумали на этот раз, но категорически заявляю — в Америку не поеду!

— Отчего..? — с вопросительной интонацией в голосе начал было шеф.

— Оттого, что языками тамошними не владею. И учить в ближайшем будущем не собираюсь.

— Подождите-подождите, товарищ Буривой, при чём здесь Америка?!

— При том, что ваш кухонный "разводила" ведьмак в определённых кругах известен как вождь индейцев Голый Череп. Раз уж он здесь, то и доколумбова Америка — к гадалке не ходи! — каким-то боком притулилась. Оттуда же родом так взволновавшая вас картошка. Да и сведения об угрозе с её стороны, насколько я понял, получены из закордонного источника...

На этом месте в диалог вмешался домовой.

— Василий Викторович, вам не кажется, что пора переходить к делу? А то наш добрый молодец уже взялся выстраивать ассоциативные связи.

Никита согласно кивнул, вслух выразив лишь одно пожелание:

— Выражались бы вы, Жихарь Кузьмич, как-нибудь поделикатнее! Заманали, блин, уже ассоциациями да инструментарием...

И внутренне содрогнулся, потому что Шевелёв, уставившись в тарелку с надписью "caveant consules!" по ободку, принялся старательно разглаживать усы. С давнего времени знакомства Никита помнил — не к добру это, ох, не к добру!

— К делу, говорите? Да, пожалуй, что уже пора... Дело в том, товарищи, что дело в этот раз вам предстоит не только архиважное, но и архиопасное. Полтора месяца назад вы с честью выполнили задание в сакральном мире, но при всём этом лично вам не грозило ровным счётом ничего. Ныне же вас вполне могут попытаться убить.

Никита лишь пожал плечами, всячески демонстрируя безразличие. Подумаешь, дескать, убьют! Лишь бы манишку не заляпали...

— Не торопитесь с бравадой, Никита Кузьмич. К сожалению, вы не сможете платить оппонентам той же монетой. Вернее, теоретически сможете, однако ни в коем случае не должны этого делать...

— Ах, вот оно что?! — не в первый уже раз перебил он Координатора. — Выходит, как я и предполагал, район нашей выброски — Прошлое. Отправимся Туда, покуролесим какое-то время, никого, разумеется, не убьём, но при этом с честью выполним задание и возвратимся прямиком в сегодняшний день. Если, конечно, будем живы... Логично?

Из-за спины донёсся многозначительный смешок домового.

— Логично, — поморщился Шевелёв. — Тем не менее, это всего лишь ваши домыслы.

— Да бросьте вы! Я с детства обожаю околонаучную фантастику, а там подобные коллизии сюжета избиты, как в своё время Шрамба Митчелл — Костей Цзю: нас будут убивать, а мы в ответ имеем право лишь молиться, ибо если кого-нибудь Там "замочим", то Бог весть в какой Мир возвратимся. Да и возвратимся ли вообще — вопрос из вопросов, потому что в Прошлом возможен так называемый парадокс убийства собственного дедушки до зачатия отца бабушкой, и тогда стройные причинно-следственные связи перепутаются в невообразимый узел. Так, Василий Викторович?

— Так это, Никита Кузьмич, или нет — вопрос второй. А вот и первый: участвуете ли вы в операции? Лишь после ответа на него перейдём к деталям. Или... или не перейдём. Предупреждаю: первая же деталь превратит вас с товарищем Хабибуллиной в носителей секретов столь высокого порядка, что...

— ...что нас проще шлёпнуть прямо здесь, чем до естественной кончины беспокоиться, не проболтаемся ли.

Сделав такой вывод — наверняка правильный, — Никита внутренне содрогнулся: не для этого ли здесь Адам?! Типа, колхоз — дело добровольное. Хочешь — вступай. Не хочешь — расстреляем прямо тут, на деревенском сходе...

— Что ж, коль скоро у нас с товарищем Хабибуллиной есть право выбора, поступим так... — больше из вредности он выдержал долгую паузу, после чего, не оборачиваясь, бросил Гюльнаре. — Цветик, скушай ещё бутерброд-другой, сделай дяденькам прощальный книксен и вали отсюда! Надеюсь, товарищ полковник распорядится, чтобы тебя подвезли домой. Утром встретимся у метро, — и закончил еле слышным шёпотом. — Хотя при таких рамсах вовсе не факт, что встретимся хоть когда-нибудь...

При этом шеф, несмотря на явственное напряжение, как-то странно ухмылялся, глядя ему за плечо.

И Никита машинально обернулся к служебной жене.

И уткнулся носом в... кукиш.

И не какую-нибудь мимолётную дульку, ничего не значащую фигушку, а именно кукиш, с шевелящимся для убедительности кончиком большого пальца.

И, конечно же, резонно возмутился:

— Это что ещё за "ё" моё?! Это как же понимать?

— Это просто, Ники, — чуть слышно, только для него проговорила Гюльнара. — Отвечу тебе словами жены Юлия Цезаря: "Куда ты, Гай, туда и я, Гая".

— Туда и ты, гайка... — повторил он, конечно же, польщённый, но пока не сдавшийся.

— Не опошляй классику, Ники.

— Отставить пререкания! Подумала бы ты, гаечка, — покрутил пальцем у виска, — левой своей резьбой о том, что...

В этот момент вмешался Шевелёв, явно желая придушить конфликт в зародыше.

— Никита Кузьмич, пройдите в кухню — там, сами знаете, воздух приятнее, — а мы тут без вас потолкуем.

— В кухню, говорите? Ладно! Только я тоже времени терять не стану, ужо побеседую там кое с кем...

Однако ведьмак, священнодействуя над скворчащими кастрюльками, откровенничать не стал. Более того, картинно изобразил сомкнутый зиппер на губах. И молча приготовил гостю кофе, причём весьма своеобразно — совершив магические пассы над пустопорожней чашкой.

— Ловко! — восхитился Никита. — Научишь?

— Вас, греков, учить — только время тратить попусту. Вы же как из пещер выползли, так сразу посчитали себя носителями высшей премудрости и непревзойдённого мастерства, а всех остальных — бестолковыми троглодитами. Разве не так?

— Может, и так... О, кстати о греках! — припомнил он надпись на тарелках. — Переведи с ихнего на язык родных осин "caveant consules!", а то я китайский подзабыл...

— Чтобы нечто забыть, его надо, как минимум, знать, — резонно заметил ведьмак. — Между прочим, греки твои разлюбезные, даже будучи порабощены римлянами, меж собой считали их людьми второго сорта и учить латынь категорически не желали. Ты в этом плане — гы-гы-гы! — счастливое исключение, потому знай, что "caveant consules!" не с вашенского и даже не с китайского, а с латыни переводится как "пусть консулы будут бдительны!". Когда положение Римской республики становилось почему-либо тревожным, сенат передавал диктаторскую власть высшим сановникам государства — консулам. При этом в торжественной обстановке произносилась формула: "Кавэант консулес, нэ квид рэи публицэ детрименти капиат!" — "Пусть консулы бдительно следят, чтобы республике не был причинён ущерб!".

— М-да, хорошо сказано! Сервиз подобран к месту и со знанием дела...

— На том стоим! — горделиво напыжился Глузд.

Никита же, вообразив между собой и ведьмаком мысленепроницаемый экран, подумал: "Ты-то здесь при чём?!" — но вслух подзадорил:

— Молодец! Благодарю за службу!

— Служу Отечеству! Ты, грек Никитка, кстати говоря, тоже приступай к службе. Они там, — кивнул на дверь в гостиную, — уже закончили.

— Да? И к чему, интересно, пришли?..

...А пришли к тому, что Гюльнара, самодовольно улыбаясь, сунула ему уже не один, а два взаимодополняющих кукиша.

— Понятно! Консенсус налицо... Госпожа Хабибуллина, вы оштрафованы на сорок евро!

— За что?!

— За хамство.

— А почему сорок?! В нашей компании принято двадцать.

Никита показал на кукиши.

— За два хамства в один присест. Да и компания здесь несколько иная... Я так понимаю, что порочное дитя Востока всё-таки отправляется на задание?

— А что ж с нею поделаешь? — ответил за шефа домовой. — Гуленька у нас человечек настойчивый и целеустремлённый.

— Гуленька у нас человечек самоуверенный, вредный, дерзостный и нахальный донельзя, — поправил Никита. — Думаете, я из высокой любви столько времени с нею трах... хм, ну, поддерживаю отношения? Как бы не так! Просто кто-то ведь должен, жертвую собой, защищать от неё остальное человечество.

Реакцией на его слова стали пылкие объятия "человечка". И не понять, чего в них содержалось больше: то ли мести за едкий сарказм, то ли искренней радости, то ли самодовольства по поводу триумфа над мужицким племенем. Наверняка всего понемногу. Главное — от души! Настолько от души, что Никита, с трудом высвободив шею, еле-еле отдышался. Но при этом ухитрился, извернувшись, чмокнуть любимую в щёку. Потому что был, в свою очередь, удовлетворён её решением. Судьба вновь даровала шанс побыть вдвоём — по-настоящему вдвоём! — без недомолвок, без необходимости оглядываться, без ханжеских взглядов со стороны. Что же до угрозы жизни... Да ладно, прорвёмся! Жить вообще опасно по определению — от этого умирают в ста случаях из ста... Он, конечно, пытался отправить подругу домой, однако лишь полный идиот мог принять его слова за чистую монету. Делал, что положено в подобных ситуациях, не более того. И сердце при этом стонало — цветик, откажись, останься! В смысле — поезжай со мной... И стало так. И это хорошо весьма!

А холодный, осклизлый, как поздняя осень, Рассудок прошептал: "Стало даже лучше, чем ты думаешь! Если с нею что случится, лично ты чист перед Богом, демонами и людьми, ибо сделал всё возможное"...

А вечно мятущийся Разум, который в силу своего природного авантюризма толкает мужчину к творческим свершениям (если угодно, искать приключений на свою ж... — пусть будет "сущность"), истошно вопил: "Да будет тебе уже сопеть в две дырки! Ишь, развёл дремоту, засиделся, сущность отожрал шире, чем у хряка, мхом оброс! Вперёд!!!"... И Никита соглашался. Потому, что скучал вот уже полтора месяца. Потому, что сплин давил его крепче, чем ордынский волосяной аркан. Хотелось настоящего куража! Хотелось перцу под хвост. Хотелось, как в сакральном мире, прыгнуть в доброе седло, подхватить восточную красотку на руки и, обгоняя тучи, мчать буланого за окоём... Как это однажды с ними приключилось. После штофа зелена вина под пареную репу. До первой же сусличьей норы, куда с намёта угодил конечностью дурной жеребец. С последующим лечением всех троих у кикимор на болотах. Целебными грязями и наложением пиявок... Ну и пусть! Зато без оглядки! Зато вволю! Зато на свободе! В ином измерении. В тысяче лет и парсек от постылого, хмурого, мрачного, злобного, самовлюблённого, бесчеловечного Города с каменными мешками под глазами любопытных окон...

Эй, вы, там, у камина, — подать канделябры на ломберный стол!

Больше света — есаул готов играть по-крупному!

Есаул не считает, как скареды-интенданты, по копеечке за "вист".

Есаул ставит на кон жизнь.

Сдавайте, господа!

И карты ложатся "рубашками" вверх на сукно.

И слышно, как порхают ангелы под арочными сводами...

Да ладно, была не была, "мизер втёмную"!

Подайте "прикуп", не вскрывая, господин полковник!

И...

И не сочтите за труд снарядить барабан револьвера патронами!

А если вступит блажь, оставьте хоть одно гнездо пустым — вам так и так забава, ну, а есаулу хоть какой-то шанс...

Белая гвардия, путь твой высок:

Черному дулу — грудь и висок.

Божье да белое твое дело:

Белое тело твое — в песок.

Не лебедей это в небе стая:

Белогвардейская рать святая

Белым видением тает, тает...

Старого мира последний сон:

Молодость — Доблесть — Вандея — Дон!

Закинув голову, Никита разглядывал изгибы люстры под высоким потолком и бездумно бормотал в усы любимые стихи Цветаевой:

Волны и молодость вне закона!

Тронулся Дон. Погибаем. Тонем.

Ветру веков доверяем снесть

Внукам лихую весть:

Да, проломилась донская глыба!

Белая гвардия — да! — погибла...

— Ну, что, Никита Кузьмич, приступим? — оборвал его камлание Шевелёв.

— Давно уже пора.

— Принято к сведению... Значит, с этого момента вы с товарищем Хабибуллиной считаетесь участниками специальной операции "Чёртово яблоко". В этой связи предупреждаю: всё, что далее услышите, составляет государственную тайну особой важности. И вот первый вопрос по существу: как вы относитесь к картошке?

— О, Господи, далась вам та картошка! — не сдержался Никита.

За его спиной Гюльнара безуспешно попыталась подавить смешок. В связи со спецоперацией, да ещё под покровом государственной тайны, упоминание многолетнего растения семейства паслёновых прозвучало столь нелепо, что не сдержался даже попугай, до того лишь ругавшийся матом и восклицавший "Пиастры!":

— Кар-р-ртошка! Ёп вашу мать! Кар-р-ртошка!

Никита кивнул на разошедшуюся птицу.

— Полностью согласен с мнением делегата от Третьего мира! Не забудьте, кстати, отобрать подписку о неразглашении. И лишите его червячков на ужин, чтобы "фильтровал базар" в культурном обществе... Теперь ответ по существу: да не покажется вам это противоестественным, к картошке мы относимся неоднозначно. Во всяком случае, лично я, потому что товарищ Хабибуллина её обожает, особенно в виде чипсов.

— Ну, а вы чего же..?

— А моя бабушка — ныне покойница — всю жизнь прожила на казачьем хуторе. И огород имела в добрых полгектара. А папа с мамой — дай им, Бог, ещё сто лет беспечной жизни! — в пику вашему покорному слуге были завзятыми материалистами, считая, что не Господь, а труд создал человека. Вследствие же искреннего заблуждения родителей означенный слуга всегда стеснялся писать правду в сочинении "Как я провёл каникулы?". Потому что каникулы, исключая разве зимние, проводил в нескончаемых сельскохозяйственных заботах, и более всего — о растреклятой картошке... Но кушать оную люблю, причём в различных ипостасях — и жареную, и печёную, и в "мундире", и в формате пюре, и как ингредиент настоящего, с дымком костра, казацкого шулюма.

— А что это такое? — заинтересованно спросила Гюльнара.

— А то, дорогой мой товарищ Хабибуллина, что, хотя ты и являешься внештатным сотрудником ФСБ и допущена к сведениям, составляющим особо охраняемую тайну, помни — есть вещи, о которых лучше даже не подозревать. Ибо прав был в этой связи товарищ Экклезиаст: "От многой мудрости много скорби, и умножающий знание умножает печаль"...

Не выдержал в этой связи Шевелёв:

— Прекратите глумиться, Никита Кузьмич! И да будет вам известно, Экклезиаст никому здесь не товарищ хотя бы потому, что это книга Ветхого Завета, в переводе с греческого "Проповедующий в собрании", — сборник притчей Соломона, сына Давидова, царя в Иерусалиме.

По делу посрамлённый шефом, Никита густо покраснел.

— Вот, блин, кто бы мог подумать?!

— Не берите в голову, — отмахнулся Шевелёв, — ибо, как сказано тем же Соломоном Давидовичем, всё тщета и ловля ветра. И суета сует — всё суета... Ладно, хватит, время на исходе! К слову о Знании: доложите, что вам известно из истории картофеля. Только вкратце и по существу!

Майор запаса подскочил и демонстративно вытянул руки по швам.

— Есть вкратце, товарищ полковник! Докладываю по существу: об истории картошки мне известно всё. Всё, что необходимо знать мало-мальски культурному россиянину... Культура эта родом из Южной Америки. На протяжении тьмы веков клубни оной служили кухаркам народа майя гарниром к мясу представителей враждебных племён и бледнолицых конкистадоров. В Европу полезное это растение доставил в конце XVI века вице-адмирал сэр Френсис Дрейк, пират на британской государевой службе, ярый враг испанцев того смутного времени...

— Не факт! — ворчливо заметил домовой.

— Не факт, что пират? Вы его плохо знаете, Жихарь Кузьмич, — вступился за честь знаменитого капера Никита. — Такая, блин, сволочь была, что поискать ещё!

— Не факт, что именно Дрейк расстарался с картошкой, — поддержал демона Шевелёв. — По версии, представляющейся более достоверной, честь первой доставки принадлежит как раз испанцу, монаху-миссионеру Иерониму Кордану, а первого описания — его соотечественнику, дону Педро Чеза де Леону из Севильи... Впрочем, это не суть принципиально! Что ещё, Никита Кузьмич?

А что Никита Кузьмич?! Он же, "ёп вашу мать", учился не на агронома с историческим уклоном! Ну, рассказал о том, что картошка в Старом Свете долгое время не пользовалась популярностью, более того, зачастую служила причиной отравлений. И поделом! Если дорогой товарищ Педро Чеза де Леон Севильский, опуская мелкие детали, утверждает, что картофель съедобен и вкусен, это вовсе не означает, что тёмным обывателям следует тут же натрескаться сырыми недозрелых клубней, а домашний скот от пуза накормить ядовитой ботвой.

Но эпоха Ренессанса всё же принесла европейцам прозрение, и картошечка мало-помалу распространилась повсеместно. Передовой человек своего времени, величайший гуманист Фридрих-Вильгельм I, король Пруссии, убеждал подданных в её пользе шпицрутенами и вырыванием ноздрей. Парижский аптекарь Антуан Огюст Пармантье, на свой страх и риск накормив Людовика XVI жареной картошкой (его счастье, что правителю блюдо понравилось, иначе валяться бы голове под гильотиной!) и заручившись поддержкой монарха, проявил иезуитское коварство. Он засадил огород означенным растением, распустил слухи об его невероятной ценности и выставил по периметру вооружённую до зубов охрану. А на ночь снимал караулы — дескать, воры всё равно во тьме не разглядят, чего там тырить. А французы, не будучи от природы дураками, сделали выводы. И, не будучи слепыми, разглядели... И пошло-поехало!

Что до России, то Пётр Великий...

— Пётр Великий, — перебил Никиту шеф, — прислал из Роттердама графу Шереметеву мешок картофельных клубней с наказом расплодить и выращивать по губерниям. Кое-кто из вельмож скрепя сердце взялся за сомнительное предприятие, но лишь одному "птенцу гнезда Петрова", Ибрагиму-Абраму Петровичу Ганнибалу, крестнику, секретарю и камердинеру правителя-реформатора, прадеду поэта Пушкина, сопутствовал относительный успех. Его имение Суйда по сей день считается колыбелью русского картофеля. Увы, даже там не осталось чистого потомства от того завоза — вся, без исключения, наша картошка напичкана генами второй поставки, екатерининской!

Прозвучало это заявление столь пафосно и трагично, а вслед за ним последовала до того многозначительная пауза, что Никита, вновь услышав, как трепещут крылышками ангелы, поневоле содрогнулся. Но присутствие духа сохранил. Даже умудрился по обыкновению съязвить:

— Надо же, какая неприятность!

— Именно так, — подтвердил шеф без малейшего оттенка иронии в голосе. — Завоз 1765 года оказался много более масштабным. В самом начале счастливого правления Екатерины II Алексеевны по губерниям какое-то время свирепствовал голод из-за неурожая зерновых, и просвещённая императрица изыскала выход. Ещё до замужества, в бытность анхальт-цербстской принцессой Софьей Фредерикой Августой, она, конечно же, прекрасно знала о высокой урожайности, неприхотливости и питательных свойствах картофеля. Вот и, пожалуйте, возможность быстро, дёшево, сердито накормить страну! По велению Екатерины Великой правительством был принят специальный указ и выпущено "Наставление о разведении и употреблении земляных яблоков". Из Ирландии в Петербург морем для посадки в Москве было доставлено 464 пуда 33 фунта отборных клубней...

— Четыреста шестьдесят четыре пуда и тридцать три фунта чёртовых яблочков... — машинально повторил Никита.

— Чуть более семи с половиной тонн, — просветил домовой. — Если быть абсолютно точным, 7613,5 килограммов.

— Да, это не петровский мешочек!

— Увы, много больше, — насупившись, пробормотал Шевелёв. — И много страшнее... Чёртовы яблочки!

— Ёп вашу мать! Кар-р-ртошка! — горловым клокотанием поддержал его попугай.

— Вот именно... А теперь суть проблемы, Никита Кузьмич. Дело в том, что генетический код всех семи с половиной тонн клубней, до последней картофелины, перед отправкой в Россию подвергся целевой модификации...

— Во как! — воскликнул Никита и, обернувшись к подруге, шепнул. — Тысячу раз говорил: прекращай жрать эту гадость!

Можно подумать, сам доселе кушал хрен да редьку! Которая ничуть не слаще... Шефа же спросил:

— Что ж это за технологиями пользовались европейцы образца 1765 года?

— Самыми обычными для заката эпохи мануфактур и первоначального накопления капитала... А подгадили нам европейцы и американцы современные. Ну, или пытаются подгадить — здесь, пожалуй, точно не определишь...

Полковник чуть помялся, вконец прилизал усы, сторожко огляделся — будто в поисках окаянных современников — и лишь после этого продолжил:

— Вы без меня прекрасно знаете из ежедневных сводок новостей о том, что ситуация с климатом, геотектоникой и энергоносителями в мире близка к катастрофической. На повестке дня реальная перспектива нового всемирного Потопа. А то, глядишь, чего и похуже... Лишь в России положение относительно стабильно. Наши богатейшие недра и бескрайние просторы стали залогом выживания миллиардов человек. И мы в принципе готовы принять беженцев. Однако не готовы раствориться в их потоке! Мы должны остаться государством и народом. Мы должны диктовать условия их пребывания. Это наша Отчизна, здесь незыблемы наши обычаи, наш Закон и наш Порядок! Уж какими б они на проверку ни были... Думаю, это правильный подход.

Никита пожал плечами.

— Кто бы спорил?!

— Спасибо за поддержку! Но, к сожалению, кандидаты в беженцы решили, что цацкаться с нами не стоит. В результате ещё полтора месяца назад мы стояли на пороге термоядерного Армагеддона. Сегодня обстановка принципиально иная — в том числе благодаря нашим с вами усилиям. Однако новые конкистадоры, вынужденно отказавшись от военной агрессии, по-прежнему надеются расчистить под себя российские пространства. В самом прямом смысле слова "расчистить"!

Внимательно слушая начальника, Никита уже догадался, что именно уготовано Отчизне. Мутаген картофеля как взрыватель этнической бомбы с часовым механизмом!

— Выходит, нас собираются не расстрелять, не сжечь и не взорвать, а потравить...

— Вы совершенно правы. И вопреки обыкновению лаконичны... Чуть более суток назад от ценнейшего закордонного агента мы получили информацию о том, что западные наши партнёры, досконально изучив историю Руси, выбрали в ней уязвимый момент — закупку относительно небольшой партии картофеля, от которого, тем не менее, пошёл весь нынешний. Ну, и модифицировали набор генов отобранного запаса клубнеплодов.

— Отправили специалистов в Прошлое?

— Насколько нам известно, тамошние радикалы при содействии собственных сакральных сущностей — гномов, эльфов, кобольдов, гоблинов и прочая — переправили сырьё из Прошлого в Настоящее, сдобрили "дремлющим" смертоносным геном и возвратили обратно в гавань под погрузку...

Великоразумный Никита, как обычно, не дослушал. И не преминул уколоть руководителя:

— А вы, значит, решили потопить корабль с контрафактным грузом? Тогда — не по адресу. Надобно не нас, а флотскую братву скликать... этих самых, как их, блин... морских котиков.

— Потопить вроде бы заманчиво, но никак нельзя, — безо всякой иронии парировал Шевелёв. — Это прямая расшифровка нашей осведомлённости, а значит, "засветка" источника информации. Более того, даже легендируй мы утрату груза вследствие некоего форс-мажора, скажем, шторма или нападения пиратов, противник тут же продублирует операцию. Или придумает что-нибудь похлеще, о чём мы можем и не узнать... Нет! Враг должен сохранять уверенность в том, что вся партия картофеля прибыла к месту назначения, разведена и послужила основой для нынешних российских сортов. А значит, каждый славянин, тюрк, угро-финн и североазиатский монголоид — другие расы вне опасности, — либо сам, либо через предков хоть единожды отведавший родной картошечки, является носителем заряда самоликвидации. И самоликвидатор этот, насколько нам известно, рассчитан так, что вот-вот сработает...

Шеф секунду-другую помолчал и вдруг наотмашь грохнул кулаком по столу так, что колоннада разнокалиберных бутылок и графинов пала навзничь, будто сражённая залпом картечи.

— Мы все передохнем, может, уже завтра! Понимаете это, вы..?!

— ...ёп вашу мать! — как сумел, сымитировал попугая Никита.

Изо всех сил пытаясь сохранить невозмутимость, он чувствовал, как колотит под боком Гюльнару, как дрожит от животного ужаса его собственный гвардейский организм, исподволь разъедаемый вредоносным геном.

— Понимаем, Василий Викторович, всё теперь уже прекрасно понимаем, — срывающимся голосом заверил он начальника. — Лично я понимаю, что путешествия в Прошлое не только теоретически возможны, но и вполне осуществимы на практике. Понимаю, что мы, отужинав, сядем в машину времени...

— Машины времени не существует, — пояснил чуть успокоившийся шеф. — Зато существуют узлы пересечения миров. В границах таких узлов действуют порталы пространственно-временных и реально-виртуальных переходов, на страже которых выставлены сакральные существа, в том числе наши добрые друзья, — кивнул на домового.

— Кем выставлены, а, Жихарь Кузьмич? — заинтересованно спросил Никита.

— Мы и сами не знаем, Кем именно, — пожал плечами тот. — Просто-напросто живём в своём особенном мирке, как в караульном помещении, несём службу, а до остального нам и дела нету. И ты мозги особливо не напрягай, потому как Вселенная если даже постижима в принципе, то не нашими с тобою скудными умишками... Извините, Василий Викторович, что вмешался.

— Ничего, — отмахнулся шеф. — Спасибо, хоть мой умишко чуть передохнул, а то за последние сутки выжат, как половая тряпка... Итак, Никита Кузьмич, замысел состоит в следующем. Сегодня же ночью все мы, здесь присутствующие, переправляемся в сакральный мир через уже известный вам портал. Господин Постеньев любезно согласился предоставить свою усадьбу под учебный центр. Время в сакральном мире податливо, потому группа специального назначения в составе товарищей Буривого — кстати, командира, — Хабибуллиной и Терпигорца...

— Кого-кого?! — до безобразия бестактно воскликнул Никита.

— Хм! Я полагал, вы успели познакомиться... Прошу любить и жаловать, — шеф кивнул на разведчика, — старший прапорщик Терпигорец Адам Никандрович, инструктор по воздушно-десантной подготовке 2-й отдельной бригады специального назначения.

Гюльнара заявила, дескать, ей вполне приятно познакомиться. Никита же, покусывая губы, чувствовал, что мнения подруги не разделяет. Потому что задумался над толкованием ФИО. Человек по имени, которое и толковать особо незачем, — факт налицо. Характер, как правило, весьма сложный. К тому же сын Никандра — победителя людей. Ну, а терпигорцами во времена Петра и Екатерины Великих звали каторжан из профессиональных уголовников, "терпевших горе" где-нибудь на Акатуе или Нерчинских рудниках. Видно, предок Адама Никандровича некогда здорово "отличился"... Впрочем, дело прошлое! Ныне же Никитушка, всегда отличавшийся жутким суеверием перед боевыми операциями, подумал: не к добру ФИО соратника, ох, не к добру! С таким в натуре загремишь под бубны и литавры...

Да ещё неугомонный попугай прибавил негатива очередным упоминанием матери собравшихся.

Между тем шеф невозмутимо продолжал:

— В сакральном мире вам предстоит готовиться сколь угодно долго — вплоть до того, как мы с господином Постеньевым и другими наставниками из числа представителей его народа посчитаем, что вы готовы к переброске и не будете в Прошлом выглядеть белыми воронами, не говоря уже о том, что совершите фатальный для себя ляп. Не возражаете?

— Лично я — нет, — пожал плечами Никита. — Больше того, спасибо вам за заботу. С другой же стороны, забросили бы нас лет за десять до 1765 года, мы бы там обжились на славу, стали своими в доску. Глядишь, доросли бы до дворянского достоинства. Лично я, между прочим, с детства чувствовал в себе задатки помещика-шляхтича. Во всяком случае, помогая бабуле управляться с "чёртовыми яблочками", ничего так не желал, как пару-тройку работящих крепостных крестьян.

— Лично вас, Никита Кузьмич, с вашим дьявольски незлобивым языком и до отвращения покладистым характером, за эти десять лет десять раз повесили бы. А этого нельзя допустить! Ибо подыскание замены потребует времени уже в нашем, реальном мире, где это самое Время, увы, не спрессуешь.

— А куда торопиться?!

Шеф поморщился так, будто разжевал горький перец, фаршированный горчицей.

— Сколько с вами общаюсь, Никита Кузьмич, столько и поражаюсь — как вы любите порой прикидываться слабоумным! Что значит "куда торопиться"?! Запросто может статься так, что каждому из россиян и генетически близких иностранцев, в ком осел взрывоопасный код, не суждено дожить до завтрашнего вечера. А вы говорите...

— Молчу, — пробормотал пунцовый от стыда Никита.

Пунцовый, ибо в данном случае как раз таки дурачком не прикинулся — реально оказался...

— И это правильно, — кивнул шеф. — В Прошлом же, не задерживаясь там лишнего часа, вам предстоит незаметно подменить зараженную картошку той, которая сегодня вечером спецрейсом дальней авиации доставлена из Боливии.

— О, Господи! — не сдержав зарока молчать, воскликнул Никита. — Лапотные мужики днём будут картошечку сажать, а мы, вооружившись приборами ночного видения и немудрящим шанцевым инструментом, — во тьме её выкапывать и подменять чистопородной боливийской. Здорово!

Домовой изумлённо хмыкнул.

— А что тут такого?

— А то тут такого, уважаемый Жихарь Кузьмич, что картошечки этой, по вашим собственным подсчётам, семь тонн шестьсот тринадцать килограммов, да плюс ещё полкило на закуску. Я, блин, не желая по выходным копаться в дерьме на огороде, насилу убедил супругу, что семья из двоих топ-менеджеров может себе позволить килограмм-другой этой самой картошки из магазина. Я боевой офицер подразделения антитеррора, а не деревенщина с лопатой! Дед Сизиф, блин... Дайте мне, блин, пистолет, а то из моего травматического толком не застрелишься, лишь сотрясение мозга получишь!

— Хорошо, когда есть что сотрясать... — вроде бы неопределённо бросил Шевелёв. — Ваше отвращение к земляным работам принято к сведению и будет занесено в личное дело офицера запаса ФСБ. В утешение же могу сказать, что подменять все доставленные из-за границы 464 пуда 33 фунта вам не придётся. На ваше счастье случилось так, что груз прибыл в Петербург поздней осенью. Ретивые исполнители наказа императрицы тут же повезли его в Москву. А морозы тогда стояли будьте-нате! Короче говоря, картофель вымерз и к посадке оказался непригоден. Кое-кто из означенных ретивцев по весне 1766 года уже приготовился на каторгу. Но тут выяснилось, что президент Медицинской коллегии барон Черкасов, на ведомство которого было возложено распространение картофеля, оставил в северной столице один бочонок — что-то около пяти тогдашних четвериков или сто тридцать пять сегодняшних килограммов "чёртовых яблоков". Именно их без особой уже помпы переправили в златоглавую и высадили на аптекарском огороде. Именно с них началась российская картошка. Именно их необходимо подменить добротными боливийскими клубнями. Надеюсь, сто тридцать пять кило вам по плечу, а, Никита Кузьмич?

— Честно говоря, лошадка не стала бы лишней...

— Лошадку мы вам обеспечим часа через два. Какую предпочитаете?

— Зависит от того, кем мне Там доведётся выступить и что, собственно, делать. Если предстоит совершить налёт на Медицинскую коллегию, то...

— Не придётся! — отрезал шеф. — В столице неоправданно высок риск провала вашей легенды прикрытия, так что действовать будете на трассе Петербург-Москва. К слову, легенда такова. Казак Никита Буривой, из древнего рода сары-азманов, ставших ядром донского казачества, герой Семилетней войны, есаул по особым поручениям при войсковом атамане Ефремове Степане Даниловиче, возвращается на Дон, выполнив некую тайную миссию в имперской Военной коллегии. Урядник Адам Терпигорец состоит при есауле в качестве драбанта-порученца, его задача по легенде — охрана и обслуживание командира. Гюльнара Хабибуллина — дочь видного татарского мурзы Рената Хабиба, неофициальная заложница-аманат, гарант мира между донцами и татарами, одновременно невеста вдовца Буривого...

— Не прокатит, — покачал головой лже-вдовец. — Особа такого ранга должна путешествовать как минимум в сопровождении гувернантки.

Шеф досадливо поморщился.

— Где я вам её сейчас отыщу?! Ваши друзья Ольга и Владимир отдыхают в Сочи, окружены множеством людей, и вытащить их так, чтобы не привлечь внимания, скоро не удастся. Некого послать! Скажете, прислуга заболела, осталась в столице при смерти. А без товарища Хабибуллиной тоже нельзя. Она придаст вашему отряду, скажем так, человеческое лицо, иначе вас запросто примут за ряженых разбойников и закуют в железа.

— Резонно, — согласился Никита.

— Я переговорю с кикиморами, — подал голос домовой, — глядишь, какая согласится поехать...

— А может, лучше — с девами-полудницами? Я видал среди них особ с такими человеческими лицами — краше любой из наших "мисс"... Ух-х!

"Ух-х!" — в данном случае не столько свидетельство восхищения красавицами-полудницами, сколько эмоциональная реакция героя Семилетней войны на тычок невесты локтем в бок.

Между тем Шевелёв продолжал:

— Кто за компанию с Гюльнарой — а значит, со всеми вами — отправится точно, так это учитель французского языка, мсье Глуз де Рюблар, доселе известный вам как Глузд.

— Вот счастье-то! — буркнул Никита. — Оно, что же, владеет французским?

— Оно чем только не владеет! Но самое главное, оно — сакральное существо лишь наполовину. А значит, западные демоны, буде вдруг надумают контролировать трафик картофеля, вряд ли распознают в нём "коллегу"... Отдельно в Прошлое отправятся господа Постеньев и Чуркин. Жихарь Кузьмич будет осуществлять координацию ваших усилий с духами Петербурга той эпохи, а Чур выступит незримым защитником.

Никита, усмехнувшись, прошептал в усы:

— Если же явится воочию, схлопочет по мордам...

В полный же голос отрапортовал:

— Товарищ полковник, задача в целом ясна! Дождёмся от французишки горячего блюда или..?

— Или, — упредил его шеф. — Ужин завершим у господина Постеньева, его жёнушка, кикимора Прозерпина, ужо-то нас попотчует... Разрешаю ещё по рюмочке, и — в путь, пока мосты не развели!

Наделив каждого манерными напитками "на посошок", Никита озабоченно потёр лоб.

— Кстати, хорошо бы по пути заехать ко мне в "кишлак"...

— Что-нибудь забыли дома?

— Ничего существенного. Я, видите ли, живу по принципу "omnia mea mecum porto" — всё своё ношу с собой, — он кивнул при этом на пузатую барсетку. — Хотя, если честно, мне до чёртиков не хватает железного мустанга. Но тут ничего не попишешь, запасным джипом пока не обзавёлся. А дело в следующем: жена в командировке, сын дома один и...

— За Добрыню Никитича можете не беспокоиться, — небрежно отмахнулся шеф. — Ваш богатырь попил с такими же, как сам, тинэйджерами новомодного энергетического напитка, но вместо куража почувствовал сонливость и отправился домой. В настоящее время безмятежно спит. Утром на трюмо найдёт "свежую" записку отца: "Доброе утро! Дрыхнешь, как пожарник. Солянка и котлеты в холодильнике. Надумаешь поститься — выпорю! Буду вечером. Я"... Удовлетворены?

Жаль, что Василий Викторович на протяжении всего монолога самозабвенно резал буженину! Мельком взгляни при этом на Никиту, сразу понял бы, насколько неуместен последний вопрос, потому что от природы мягкое лицо заботливого папочки вдруг ощерилось клыками разъярённого оборотня в ипостаси волка.

— Спасибо вам за заботу, товарищ полковник! — процедил вервольф сквозь стиснутые зубы. — Если я правильно понял, вы тоже отправляетесь в сакральный мир?

— Всенепременно.

— Вот и хорошо! Время там податливо, и к возвращению любой перелом успеет срастись, даже — основания черепа...

Пришла в голову Никиты и прагматичная мыслишка: в качестве компенсации за моральный ущерб по поводу бесцеремонного вмешательства в личную жизнь истребовать у шефа лучшего коня. Мечту всей жизни — орловского рысака!

Но тут домовой, явно прочитав сию мыслишку, аж поперхнулся ломтем сервелата. Откашлявшись же, безапелляционно заявил в полный голос:

— Ну, ты, Никитушка, и дурень! Лошадка сия была выведена на Хреновском конном заводе под патронажем графа Орлова-Чесменского в начале уже следующего, девятнадцатого столетия. Ты бы ещё коня будённовской породы попросил! А после попытался объяснить чиновникам екатерининской полиции, кто таков советский маршал Будённый... Дубина стоеросовая!

Никитушка же, в очередной раз вообразив между собой и демоном мысленепроницаемый экран, подумал: теперь и ты, старый нечестивец, по роже у меня схлопочешь!

— Да не журись, добрый молодец! — смилостивился домовой. — Коника я тебе обеспечу наилучшего. Ты ведь, чай, по легенде не из простых казаков — один из первых среди равных! Аргамак тёплых кровей подойдёт?

Ого! Никита не без самодовольства представил себя на роскошном гнедом — тёмно-рыжей масти с чёрными гривой и хвостом — туркменском ахалтекинце, предков коего не зазорно было иметь под собою Великим Моголам и правителям Хорезма. Обуянный чувством благодарности, он даже предположил набить старикашке только половину морды. Гуманист, великий, как Моголы! Однако не остался бы самим собою, если б не уточнил со всей возможной едкостью:

— А правду говорят, что аргамаки дурные норовом?

На что начальник, расправившись с бужениной, усмехнулся.

— Правду. И это хорошо весьма: быстро найдёте общий язык. Потому что вы — такой же... Ладно, всё, поехали!

И они поехали. Через Литейный мост в направлении ОКПП "Мурино", а далее — на посёлок Токсово и глухую деревеньку Матоксу. В допотопной армейской "таблетке" УАЗ-452 с дочерна тонированными стёклами. Между белой BMW сопровождения из гаража Федеральной Службы охраны, зачем-то оформленной под машину ДПС ГИБДД, и тёмно-синим микроавтобусом Mercedes-Benz, битком набитым бывшими коллегами майора Буривого в полной боевой экипировке. Даже, можно сказать, переполненной экипировке, ибо к обычному вооружению сотрудников оперативно-боевого подразделения ФСБ были присовокуплены реактивный огнемёт "Шмель-М" с термобарическим — объёмного взрыва — зарядом и переносной зенитно-ракетный комплекс "Игла". Честно говоря, Никита даже не удивился бы, узнай сейчас о том, что шоссе контролируется с небес парой ударных ночных вертолётов Ми-28н, экипажи которых готовы без какого бы то ни было согласования с "верхами" уничтожить любой подозрительный объект на пути следования ви-ай-персон, а в гарнизонах Тайцы и Громово ради пущей безопасности воздушного пространства над северо-западом страны развёрнуты два резервных дивизиона С-300ПМУ последней модификации "Фаворит"...

И вот майор запаса Буривой, подсознательно успокоенный столь плотным охранением своей бесценной для Отечества персоны, развалился на жёстком диване, пристроил буйну голову в ногах любимой женщины и перед погружением в нирвану прошептал:

— Я люблю тебя, цветик!

И уже не расслышал на диво прочувствованного ответа:

— Такая ж самая фигня...

Потому именно не расслышал, что, невзирая на тряскую езду по бездорожью Ленинградской области, задремал. Больше того, крепко уснул. И ещё больше того: в промежутке между этими двумя состояниями дал себе очередной зарок — учитывая, что время в сакральном мирке легко прессуется, плюнуть на судьбы горемычных славян вкупе с азиатами и первый день командировки всецело посвятить бане, шашлыку и рыбной ловле на ближайшем озерце, то бишь активному отдыху. И то сказать, ведь эффективность защиты Отечества состоит в прямой зависимости от того, сколь добротно отдохнул защитник в преддверии ратного подвига...

Кавалергарда век недолог

и потому так сладок он.

Поёт труба, откинут полог,

и где-то слышен сабель звон.

Ещё рокочет голос струнный,

но командир уже в седле...

Не обещайте деве юной

любови вечной на земле!

Учись, студент!

То, что вам дали блестящее образование, ещё не означает, что вы его получили...

Лошадка Никите досталась — о-го-го! Превыше всяческих похвал и самых смелых ожиданий. Конь-огонь! Настоящий ахалтекинский жеребец. Классически гнедой. Точёной стати. В меру дурной норовом. Стремительный, как понос от недозрелых слив под толстым слоем дуста. Со звучным именем Шайтан ибн-Самум аль-Махтумкули. Чёрт, сын раскалённого аравийского шквала, выпестованный на конезаводе имени великого туркменского поэта Махтумкули, по прозвищу "Фраги", сына Азади — тоже поэта, правда, на пару кило/метров менее великого...

Однако тут же выяснилось, что искусство верховой езды вовсе не следует по умолчанию за каждым из потомственных казаков. Проще говоря, Никита, к стыду своему, в трезвости наездником оказался никудышным. Хуже, наверное, был лишь Адам. Бритого под "ноль" здоровяка лошади попросту боялись, а если ему всё-таки удавалось забраться в седло, тут же норовили сбросить. В конце концов демоны, плюнув на историческое несоответствие, подогнали разведчику громадного рыжего с золотистым оттенком Гиппократа славной будённовской породы. В пику своему имени (Гиппократ по-гречески — властелин лошадиного царства) вальяжный и ленивый этот конь сходу проявил индифферентность ко всему — даже податливым кобылам, — кроме сахара. Причём кускового, быстрорастворимого. Притом исключительно от ООО "Ленсахар"! Не пересыпь кикимора весь запас в дерюжные мешки из штатной картонной упаковки, долго пришлось бы объяснять ямским чиновникам екатерининских времён, что за негоцианты квартируют на таинственном Пискарёвском проспекте, 25... Только не примите, уважаемый Читатель, это дело за рекламу! К сахару автор не имеет никакого отношения, кроме чисто потребительского. К тому же предпочитает песок. Особенно в гостях. Потому, что кусочек всегда остаётся стандартным кусочком, а вот чайная ложечка — понятие очень даже растяжимое, пока существует эффект "горки"...

Однако же не повезло Адаму и с означенным Гиппократом. По крайней мере, в плане верховой езды. Ну, терпигорец, блин, что тут поделаешь?! На первом же занятии по дисциплине "Транспорт екатерининской эпохи" преподаватель, демон Гужевой, задал резонный вопрос: "А кого именно, простите, обучать?!". И тут выяснилось, что уважаемые Старшие, распределяя роли членов группы СпецНаз, в запале скоротечных сборов попросту забыли о такой мелочи, как возница. И кого сажать на козлы?! Никита отпадает по определению, ибо он — есаул из атаманской свиты, глава казачьей миссии, традиционно именуемой станицей. Демоны остаются в стороне, так как запросто могут быть расшифрованы при встрече с западным "коллегой". Не факт, что таковой появится, но — тем не менее... Не годится и рафинированный французик мсье Глуз де Рюблар — от зеленоглазого фата в ультрамариновых штанах, без единого волоска на яйцеобразной голове, за версту несёт какой угодно интеллигентщиной, сексуальной дезориентацией, склочностью и аферизмом, но уж никак не конюшней. Второго полудемона-ведьмака сыскать не труд, однако не хотелось бы расширять круг посвящённых лиц, будь они хоть трижды мифическими и пятнадцатикратно патриотами. Остаётся Адам!

Терпигорец — надо отдать ему должное — понижение в статусе воспринял стоически и очень скоро до того наловчился в тележных делах, что заткнул бы за пояс потомственного кучера. Не выпал из обоймы и Гиппократ, переквалифицировавшись из верхового жеребца в упряжного. А это, наоборот, повышение! Благодаря спокойному норову и богатырской стати он в любой многооконной запряжке становился коренником — всяко уж старшим над пристяжными лошадьми.

Что до самого грузопассажирского экипажа, то старшие долго не могли определиться с его классом. Будущий есаул Буривой в гордыне настаивал на русской тройке. Дабы же не прослыть фанфароном, приводил такой вот аргумент: если спецгруппе вдруг придётся драпать от феодального беспредела, быстрее птицы-тройки однозначно не найти. Полковник Шевелёв высказывал сомнение: дескать, не по чину казачине столь претенциозный выезд. Государевы доброхоты поглядят со стороны. Задумаются. Настучат, куда положено... Скареда домовой вообще полагал, что экспедиции за глаза хватит одноконной повозки — скромненько, простенько, со вкусом, не мозолит завистливых глаз...

Решили посоветоваться с мсье Глуздом. Ведьмакам ведь, как известно, всё известно, о чём ни спроси! Ну, спросили:

— Шер ами (сиречь "дорогой друг"), что представлял собою типичный казачий возок во времена просвещённого абсолютизма?

И был от прохвоста им честный ответ:

— А хрен его знает!

Однако же — когда Никита проворчал, что, если не получит тройку, обожрётся какой-нибудь сакральной дряни, изойдёт на веки вечные поносом и тем сорвёт боевую операцию — заговорщицки подмигнул зелёным глазом и возразил старшим:

— Что значит Никитушке не по чину тройка?! Вот, полюбопытствуйте!

Из бездонных карманов небесно-голубых штанов-кюлот на стол посыпались квитанции, счета, повестки, визитные карточки, банкноты, уведомления, справки, кассовые чеки, билеты на трамвай, электропоезд, стадион "Петровский", концерт группы "Любэ", в кино и казино. Буривой содрогнулся при мысли о том, какой допрос с пристрастием их ждёт, если подобный архив случайно обнаружится дотошным представителем екатерининских властей. Решил перед отправкой в Прошлое лично проверить и зашить сапожной дратвой все, до единого, карманы на европейском платье ведьмака.

Между тем Глузд, переворошив сугроб макулатуры, торжествующе воздел над лысой головой полуистлевший клок бумаги, жёлтый от времени, как самый древний из ныне живущих китайцев.

— Пожалуйста, читайте! Журнал "Трудолюбивая пчела", издание 1760 года, колонка редактора, басня самого Александра Петровича Сумарокова "Куда летишь, ямская птица-тройка?!". Сатира о том, как почтальоны и фельдъегеря, вместо того чтобы скоро доставлять корреспонденцию, неделями забавляются с непотребными девками на Валдае.

— Что-то подобное я помню из Радищева... — пробормотал Шевелёв.

— Да при чём здесь Радищев?! — распалился ведьмак. — Тройка, вот что важно! Раз её достоин худородный курьер, почему гордому есаулу не прокатиться с подвыпердом?!

Короче говоря, тройку Никита выбил. Гиппократ получил в подчинение двух рыжих дончаков как пристяжных. А Терпигорец заработал лишний геморрой. Он-то с самого начала был на стороне одноконного предложения домового. Более того, наверняка предпочёл бы натуральной кляче искусный муляж...

Кузнец Гефест, он же криворукий дурачок Игнатка, на пару с мастеровитым демоном-каретником Дилижансовым буквально за ночь сладил изумительную повозку. Громадный, размерами в добрую треть вагона метро, экипаж на мягкой рессорной подвеске был внутри оборудован тремя диванами — продольной лежанкой и двумя сидячими. Имелись там стол, печка, самовар, оригинальный бар-холодильник со сменным ледником, а также многофункциональный шкаф, одновременно и ружейный, и посудный, и багажный, и платяной. Диваны красовались шлифованной кожаной обивкой, салон-вагон изнутри был затянут тёмным бархатом, снаружи блестел чёрным лаком, и даже козлы Адама поверх ватной подушки оказались покрыты синим сукном. Сто тридцать пять кило "чёртовых яблочков" из Боливии решено было спрятать на запятках монструозного тарантаса, в крепком сундуке, замаскировав их яблоками натуральными и лошадиным кормом.

В усладу путникам на открытых полочках-поставцах наличествовали карты, шахматы и стопка книг, среди которых, помимо тогдашнего бульварного чтива, Никита обнаружил "Лексикон Российской" Татищева и "Краткое описание разных путешествий по северным морям и показание возможного проходу Сибирским океаном в Восточную Индию" Ломоносова. Он тут же порешил всерьёз заняться коллекционированием литературных редкостей. А для начала — притырить оба раритета. Демоны себе ещё достанут, если припечёт!

Апробация птицы-тройки на поскотине прошла вполне успешно. Дилижанс, оборудованный жёсткими колёсами, за счёт рессор трясло не так чтоб через край, зато качало преизрядно. Ну, да ладно! Ровный, скорый, стелящийся бег показал на рыси коренник Гиппократ. Пристяжные неслись в галоп резво, но тоже ровно, без рысканья. А как запрокинуты головы, как выгнуты шеи в стороны от направления движения! Кажется, вот-вот окрылённые кони разорвут упряжку и разлетятся кто куда, гортанно курлыча: "Русь! Русь! Русь!"... А как звенят на дуге колокольчики — дар Валдая! Ух, здорово! Быть бы лошадкам ещё и серыми в яблоках... Но это, видно, дополнительная опция.

Надо отдать должное Старшим, подготовка группы СпецНаз к визиту в Прошлое была организована со всей серьёзностью — никакой пощады, никаких чинов и званий, никаких заслуг в третьем тысячелетии по Рождеству Христову! Одно лишь перечисление учебных дисциплин, и то дорогого стоило.

Материальная часть штатного вооружения: фузея, пистолет, шашка, пика, кинжал, засапожный нож, пернач, нагайка. Ношение, хранение, обслуживание, текущий ремонт, приёмы боевого применения.

Стрельба из пистолета и фузеи с места и в движении.

Искусство владения шашкой с коня и пешим порядком: удар, укол, отбив и т.д. Рубка лозы. Особые казачьи приёмы. Работа с пикой.

Рукопашный бой.

Лошади: верховая езда, конный бой, упряжь, корма, уход.

Российское общество XVIII века. Взаимоотношения социальных групп. Этикет. Быт поместного дворянства, служилых, посадских, священников, крестьян: хозяйство, промыслы, одежда, жильё, нравы, традиции, политические взгляды, благосостояние, коллективный менталитет. Возможные опасности.

Постановка речи: арго вельмож, дворян, чиновников, военнослужащих, посадских людей, крестьян, инородцев, казаков. Иностранные заимствования в речи городских щёголей. Типичные цитаты, пословицы и поговорки.

История царствования Елизаветы I Петровны, Петра III Фёдоровича, Екатерины II Алексеевны. Семилетняя война (в которой якобы отличились Никита и Адам).

Законотворчество в эпоху Екатерины Великой. Обычаи. Права человека. Государственная и общественная безопасность. Правоохранительные органы. Преступность.

Донское казачество. История. Уклад жизни. Нравы и обычаи. Одежда. Вооружение. Воинская служба. Общественная организация. Взаимоотношения с Российской империей и соседями.

Пути сообщения и транспорт. Дороги. Средства передвижения. ПДД. Ямская гоньба. Почтовая служба. Проездные и перевозочные документы. Сервис.

Главный имперский тракт. Участок Петербург — Великий Новгород как операционный район: рельеф, климат, состояние дороги, мосты, населённые пункты, почтовые станы, трактиры, постоялые дворы, ремонтные мастерские, государственный контроль, администрация, охрана правопорядка, зоны повышенной опасности...

И это далеко не полный перечень учебных дисциплин!

Дабы же спецназовцы не только получили информацию, но и в какой-то степени освоили разговорную речь, старшие настоятельно рекомендовали им в личное время зазубрить целый ряд документальных материалов, в том числе "Юности честные зерцало, или Показание к житейскому обхождению", Манифест о даровании вольности российскому дворянству от 18 февраля 1762 года и философско-юридический "Наказ" Екатерины Великой. А "Путешествие из Петербурга в Москву" Радищева было велено не просто выучить, но ежевечернее обыгрывать в камерных театрализованных постановках.

К исходу второй недели столь интенсивного обучения студенты Буривой и Хабибуллина упросили Домового создать для них тайком от Шевелёва изолированную капсулу вне течения времени, напились алкоголем до зелёных соплей и целые сутки проспали без малейших друг к дружке сексуальных домогательств...

Но ещё раньше, к исходу недели первой, Никита и Адам уже безошибочно понимали один другого с мельком брошенного взгляда, с полунамёка, чуть ли не с рефлекторного жеста. Чётко действовали в связке. Разработали тактику поведения в той или иной ситуации — с тем, чтобы, когда приспичит адекватно реагировать на субъективную реальность, можно было, не сговариваясь и даже не перемигнувшись, то ли рассеять внимание оппонента, то ли запудрить оному мозги, то ли сбежать, то ли изобразить блаженных, то ли умаслить супостата, то ли напугать, то ли, в конце концов, надавать по мордасам. Выдумывали и до одури тренировали особенные приёмы рукопашного боя, позволяющие гарантированно вывести противника из строя без летального исхода. Люди опытные, они быстро стали слаженным, готовым ко всему, опасным, как гюрза, подразделением СпецНаз.

А вот кем, увы, не стали, так это друзьями. И даже, увы-увы, приятелями. Вот такая, увы-увы-увы, лажа! И лажа эта беспокоила Никиту более всего. Не последний из психологов, как говорится, по жизни, он доподлинно знал, что распоряжение "немедля полюби его/её!" априори невыполнимо. Чувства людей подвластны разуму лишь в интерпретации графа Калиостро из божественного фильма "Формула любви". Симпатия возникает неосознанно, её не вызовешь рассудочным приказом. А она, сучка такая, по прошествии недели не возникла! И не обещала сделать это в будущем. Да и с какого перепугу ей возникнуть, если Никитушка день ото дня всё явственнее ощущал, что Терпигорец для него не столько надёжа и опора, сколько бдительный контролёр с правом содрать максимальный штраф — убить на месте...

Адам проявил себя человеком умелым, понятливым в учёбе, способным к перевоплощению, однако, выходя из роли, был угрюм, немногословен, будто снедаем таинственной печалью. В общем, крайне сдержан. В том смысле, что явно сдерживал естественные проявления эмоций. Что в простонародье называется неискренностью. И это настораживало, ох, как настораживало! Пару раз Никита попытался вытянуть разведчика на откровенный разговор. Не вышло! Нет, они, конечно, посидели, выпили, помянули павших, вспомнили Южную Осетию, Дагестан, Абхазию, Чечню и Кабарду. Даже напели под гитару:

Чёрная маска скрывает лицо, но не скрывает глаз.

Палец на спуске... Кто его знает, Бог или дьявол за нас?!

Но практической пользы ночной разговор не принёс ни малейшей. Кроме, пожалуй, обрывочных сведений о том, что Терпигорец родом с Дальнего Востока. Из семьи геологов, сгинувших в тайге, когда ему только-только исполнилось три годика. После — интернат. Призыв. Учебка. Служба. Специальные курсы. Служба. Служба. Ничего, кроме службы... Как пересёкся с Федеральной Службой безопасности? Да было дело... Что за дело? Дело прошлое... Исчерпывающая информация! К гадалке не ходи! Прямо таки готовый многотомник мемуаров!

Никита недоумевал: неужто Шевелёв не замечает, что отношения в группе натянуты?! Во всяком случае, не складываются уж точно. Впрочем, шеф, при всех его аналитических способностях и богатейшем опыте практика, в психологической составляющей антитеррора соображает не лучше дурачка Гефеста. Однако переговорить с ним надо обязательно! Может быть. Когда-нибудь. После...

Между тем время не застыло, как торфяные болота пообочь с усадьбой господина Постеньева. К исходу месяца Никита вполне освоился в щегольских сафьяновых сапожках — правда, вопреки казачьей моде, с плоскими носами, ибо загнутые помешали бы ударной технике из арсенала кикбоксинга и муай-тай. Красовался в лёгком зипуне поверх белоснежной рубахи, шитой золотом по вороту под горло с малахитовой застёжкой, в кафтане алого бархата, перехваченном широким кумачовым кушаком, и в фасонистой шапке с красным атласным верхом над куньим околышем. Щёголь, каких поискать! Правда, имперской шляхте и мещанству в городах со времён Петра Великого щеголять в столь архаичных нарядах было категорически запрещено, исключая разве шутовские карнавалы. Но донские казаки до времени Потёмкина и бунта Емельяна Пугачёва состояли с верховной Властью в отношениях мягкого вассалитета-сюзеренитета, сохраняли самостийность, жили привычным издревле побытом. Чем не могли похвастать шляхтичи-дворяне, получившие от Петра III вольную, но так и оставшиеся рабами по глубинной сути... На случай майских заморозков Никите был выдан утеплённый стёганый халат-архалук, называемый в культурном донском обществе спиногреем. Ну, а дабы не сопрел в астральном мире по ходу интенсивной боевой подготовки, демоны организовали для него пусть солнечную, но вполне прохладную погоду. Не, в натуре, хорошо устроились!..

Под столь претенциозный наряд Никита отпустил подлиннее усы и чуб. От бороды же напрочь отказался. Во-первых, она не особенно шла к природному благородству лермонтовского типа лица. А во-вторых, по легенде решил "косить" под казака продвинутого, прогрессивного, что называется, из новых, из сторонников реформ Екатерины и Петра Великих — в пику замшелым староверам, бунтарям игнатам-некрасовцам... Своенравного аргамака Шайтана ибн-Самума вполне приручил. Со свистом рассекая воздух и лозу, шашками с обеих рук пластался до того ловко, что заслужил сдержанную похвалу инструктора — демона Фехтовального. Правда, обуян гордыней, не расслышал, как тот шепчет домовому:

— Способный! С таким лет десять-пятнадцать плотно поработать — определённо был бы толк...

Определённые подвижки произошли и в теории. За полверсты Никита смог бы отличить гусара питерского легиона в ментике и доломане от конного гвардейца при красных штанах и камзоле. Дабы заранее почувствовать себя в атмосфере XVIII века, вызубрил, как было велено, наизусть "Путешествие из Петербурга в Москву" Радищева и отыграл в камерных домашних спектаклях роли всех персонажей книги, исключая, пожалуй, лишь особо приглянувшуюся автору молоденькую Анюту из Едрово. Назубок выучил казачьи лингвистические выверты, а также наиболее расхожие слова и фразы народонаселения северо-запада империи. Благо ещё, покорители Времени отправлялись в эпоху коренного переустройства всего и вся, когда российское общество пребывало в аморфном, текучем, изменчивом состоянии. Менялся, разумеется, и язык. Приказные дьяки минувших веков, ныне сделавшись канцеляристами, всё ещё употребляли в речи дедовские "бяше" и "понеже", однако не брезговали новомодными "акциденциями", сиречь взятками, и "экзерцицией" — обучением. Из-под "экзекуционной" палки... Ну, а раз так, гости из третьего тысячелетия в принципе имели право раз-другой упомянуть ни то что "паровоз" или "автомобиль", но даже "менеджмент" с "маркетингом". Глядишь, даже сошли бы за крутых. В крайнем случае, сказали б, дескать, сами мы не местные...

И вот как-то поздним вечером, когда Никита, по обыкновению вольготно распластавшись на постели, одной ногой вступил уже в здоровый сон, Гюльнара упёрлась в его грудь остреньким подбородком и чуть слышно прошептала:

— Ники, хочу задать тебе один вопрос.

— До утра не потерпишь? — проворчал он.

— Никак! Это очень важно.

— Важно, говоришь?.. Ну, что же, задавай. Только сразу предупреждаю: если хочешь получить мало-мальски достоверный ответ, не спрашивай о парадигмах дзен-буддизма и сущности теории электролитической диссоциации.

— О кулинарии можно? — уточнила подруга, и Никита сквозь сомкнутые веки разглядел лукавую улыбку на её лице.

— О кулинарии? Окстись, цветик! Где майор запаса Буривой, а где кулинария?!.. Впрочем, спрашивай, оно даже интересно.

— Что такое "казацкий шулюм"?

— Снова здорово! — усмехнулся он, припомнив разговор на конспиративной квартире. — Становится понятным, как ловко умеют выведывать чужие тайны внештатные сотрудницы ФСБ... Впрочем, ладно, я на этот счёт подписку не давал! Посему знай, коварная, что казацкий шулюм — это объективная реальность, данная нам во вкусовых ощущениях, сиречь блюдо. Причём первое. Хотя, на мой незамутнённый взгляд, скорее нечто переходное от первого ко второму.

— И на что похоже?

— Поверишь, если скажу — на Диму Билана?

— Нет.

— И правильно сделаешь... Похоже на густой-прегустой суп. Вообще это блюдо охотничье или походное.

— И что туда входит?

— По вековечной казацкой традиции, всё, что взяли из дому, подстрелили, выудили, заарканили, спёрли, подобрали, произволом отобрали у врагов, эксплуататоров трудового народа и прочей сволочи... — сказал и подумал: "...к примеру, у татар". — Перво-наперво в казане распускается сало. Потом жарится лук, закладываются помидоры, морковь, баклажаны, сладкий перец и тому подобное. Затем слегка тушится мясо — его, кстати, хорошо бы предварительно обжарить. Как и смертоносную картошку. Если предусмотрена ещё и рыба, то её валят в посудину ближе к готовности. Вся эта хрень заливается водой, приправляется специями и томится на угольях или небольшом огне.

— Долго?

— Как правило, до той поры, когда братьям-казакам этот процесс вконец остоебё... хм, осточертеет. Доходчиво?

— Вполне. Завтра, если хочешь, приготовлю.

Никита крепко обнял любимую, некоторое время молчал, а после, глубоко вздохнув, проговорил:

— Завтра, цветик мой гранатовый, тебе скорее всего кашеварить не придётся.

— А что так? — в голосе её прорезались нотки беспокойства.

— Птичка в клювике принесла весть о том, что завтра господа Шевелёв, Постеньев и иже с ними станут нас экзаменовать. Если сочтут готовыми к заброске в Прошлое — а я полагаю, так оно и будет, потому что шеф издёргался от нетерпения, — прощальным ужином займётся кикимора Прозерпина. Ей же, сама знаешь, помощники не требуются.

Но Гюльнару кухня уже интересовала менее всего.

— Значит, завтра у нас последний день?

— Крайний. Последний будет перед отходом на тот свет, — поправил Никита. И очень тихо предположил. — Впрочем, возможно, ты права, и это как раз завтрашний...

— Страшновато мне как-то! — призналась любимая и даже поёжилась для наглядности.

— Боишься экзаменов? Цветик мой, что за детский лепет?! Я, кстати, специально не предупредил тебя заранее, чтобы не волновалась попусту.

— Ой, Ники, не тупи! При чём тут экзамены?! Побаиваюсь Прошлого.

Он мог бы, разумеется, напомнить, сколь настоятельно — ну, типа настоятельно — требовал, чтобы Гюльнара осталась в Питере. Мог бы по обыкновению пространно резонёрствовать с полчаса. Но поленился. Потому что хотел спать. Ограничился лишь парой отвлечённых фраз.

— Мы, цветик, отправляемся туда, где сейчас хорошо весьма. И даже сверх того. Весна!

Дополнение про комаров и мошку прекрасная наложница уже не слышала. Слово "весна" будто окутало её романтическим флёром. Эх, быть бы невесомому этому покрывалу плотным ковром, перемотанным верёвками, — ан нет! На эмоциональном подъёме за дело принялись ничем не скованные пальчики. За ними — губки. Язычок. И прочее... В общем, уснул Никитушка не так уж скоро!

Нас время учило:

живи по-походному, дверь отворя.

Товарищ мужчина,

а все же заманчива доля твоя!

Весь век ты в походе,

и только одно отрывает от сна:

Куда ж мы уходим,

когда за спиною бушует весна?!

Отойдём на пару слов?

Настоящий патриот стремится не столько умереть за национальную идею, сколько убить за неё...

У всех, до единого, серьёзных экзаменаторов бытует мнение о том, что их предметы на "отлично" знает только Господь, Бог наш. На "хорошо" — они сами. Те же, кто сдаёт экзамен, — априори не глубже, чем на "троечку". Ну, а то, что прописано в зачётках и оценочных листах, есть результат чего угодно, только не объективной оценки реального уровня знаний. Здесь и нежелание педсовета портить статистику успеваемости. Здесь и учёт имущественного ценза и социального статуса соискателя высокого балла, а также шарма и податливости соискательницы. Здесь и холодный пот после звонка Того, Кто Решает Вопросы. И толщина конверта, и полнота стакана, и благоухание поднесённых цветов, и сладость конфет...

В сакральном мире экзамен оказался комплексным, экзаменаторы — серьёзными донельзя, статистика и взятки — последними из того, что имело хоть какое-то значение. Гюльнара и Адам заработали по твёрдому "трояку". Никита же — нечто среднее между "уд" и "неуд". Ближе ко второму. Умудрился забыть имя-отчество фон Цитена, прусского военачальника, командира лейб-гвардии гусарского полка, против которого, собственно, и отличился в Семилетнюю войну.

— Стыдно, Никита Кузьмич! — упрекал его Шевелёв. — Не ожидал от вас, честное слово! Неужели так трудно запомнить — Ганс Йоахим фон Цитен?!

Лихой рубака, якобы доказавший всей Европе, что "бессмертные" чёрные гусары Фридриха II вполне смертны, сконфуженно пробормотал в ответ:

— Я учил, Мария Ивановна, честное слово, учил! Вон, хоть маму спросите, до полуночи сидел за книжками... Не пойму только, на кой хрен мне такие подробности! Цитен себе и Цитен, коротышка с физиономией пьяной макаки...

— А вы не ершитесь, товарищ Буривой, не надо тут! Скажите "спасибо", что вас залегендировали под героя локального рейда, а не величайшей битвы, например, при Пальциге или Кунерсдорфе. Учили бы у меня наизусть весь офицерский состав пруссаков, русского воинства и союзников, да ещё всех окрестных жителей вместе с домашними животными!

Никита понимал, что чересчур горячо благодарить шефа за такую благосклонность вряд ли стоит. Налицо реальная оценка обстановки. Скажись он в Прошлом героем всё того же Кунерсдорфа, да ещё сверкни на людях именной золотой медалью "Победителю над пруссаками", запросто мог оказаться расшифрован кем-то из реальных ветеранов, коих в Петербурге множество. Рейд же казаков полковника Луковкина в Силезию — по ходу которого полковой есаул Буривой якобы стал притчей на устах, — да, конечно, получил в армии громкую славу, но при этом остался всего лишь незначительным эпизодом войны, и встреча с "однополчанами" явно выбивалась за пределы прогнозируемой вероятности. Теоретически ведь можно предполагать контакт спецназовцев с далай-ламой, однако стоит ли ради такого дела зубрить историю Тибета и основы ламаизма, когда башка и так раскалывается от бурлящего потока информации?

Что до медали, то она у Никиты впрямь была. И была вовсе не мальчишеской прихотью. Молодая империя только-только познала истинную роль подобных знаков отличия, и ценились они в обществе неимоверно высоко. Будучи для всех и каждого делом чести, вельможе государственная награда обеспечивала скорое продвижение в табели о рангах и по карьерной лестнице, мещанину — перспективу дворянства и цивильной службы в "хлебной" должности. Для рекрута из крепостных крестьян таковая вообще стала едва ли не единственной возможностью хоть как-то приподнять убогий социальный статус. Не говоря уже о том, что герой войны, равно как и усердный работник, повсеместно куда более востребован, нежели трус и лентяй, — от ночного сторожа при храме до приказчика у именитого купца, от бурмистра, управляющего дворянским имением, до земского старосты, от кабацкого целовальника до городского головы.

По большому счёту, отмечая орденом или медалью заслуги гражданина (в те времена — подданного Ея императорского Величества), государство даёт твёрдую гарантию его морально-деловым качествам. Причём длительную. На всю жизнь. Даже внукам достанет постгарантийного сервиса... Именно поэтому разнесчастная медалька на немытой шее ветерана красноречивее вороха справок, резюме, характеристик, отзывов и рекомендательных писем. К тому же в неё не надо вчитываться — вот она, как есть, сразу налицо, и никакого смысла париться с дознанием. Что для Никиты было превыше всего, ибо проверка документов чужестранца так или иначе сопровождается вопросами по существу заезжей личности, при ответе на любой из которых он запросто мог "проколоться" на заведомой лжи или странной некомпетентности. Проколоться, как воздушный шарик — в мастерской по заточке иголок. С тем же конечным результатом. Вернее, кончинным, ибо в практике допотопных спецслужб имели место прецеденты, когда сомнительную личность практичнее оказывалось шлёпнуть, сымитировав активное сопротивление или побег, нежели выяснять, кто она, эта личность: шпионка, разбойница либо попросту дура...

Как бы то ни было, Старшие объявили сомнительной личности Никиты, что экзамен оная сдала условно и столь же условно допущена к участию в специальной операции. Язвительное замечание по поводу того, предусмотрена ли равноценная замена означенной личности, если она вдруг допустит "косяк" в какой-нибудь потёмкинской деревне, вызвало у профессорско-преподавательского состава ураган негодования. Демон истории, плешивый старикан по фамилии Клиов, даже бухнулся в обморок, а после, будучи приведен в чувство кубком медовухи, разразился пространной лекцией на предмет Потёмкина. Дескать, в 1766 году о потёмкинских деревнях слыхом никто не слыхивал, ибо Григорий Александрович, будущий светлейший князь Таврический, князь Священной Римской империи, президент Военной коллегии, ближайший сподвижник государыни Екатерины II Великой, был тогда неимущим пьяницей, оболтусом, бретёром в чине подпоручика гвардии, то бишь никем по имени Никто. Деликатно зевая в кулак, Никита изо всех сил изображал прозревшего наконец-то недотёпу, а внутренне от души глумился над Гюльнарой и Адамом, которые в это самое время надрывались с транспортом и багажом в дорогу...

Но всему на свете когда-нибудь приходит конец, и вот наконец люди и союзные им духи были приглашены кикиморой за прощальный стол, который ворчливая бабка Прозерпина магически сервировала так, что к ужину не стыдно было бы кликнуть пресловутого Потёмкина в бытность уже светлейшим князем. Именно кликнуть: "Эй, ты, блин! Как тебя..? Чего мнёшься в прихожей? Заходи, присядь вон там, на краешке, где бадья с омарами в шабли"... Демоны-преподаватели, напившись со скоростью болида Формулы-1, принялись поочерёдно вызывать Адама на состязания по армрестлингу, угрожая, если не поддастся, обеспечить ему преждевременную старость, эректильную дисфункцию, нищету и мучительную смерть от педикулёза.

Никита же с невестой, демонстративно заложив салфетки и старательно прижимая локти к бокам, от пуза лакомились изысканными блюдами с великосветского стола. Изголодались! Дело в том, что по программе подготовки всю последнюю неделю их приучали к быту крестьян екатерининской эпохи. Вернее, не приучали — тиранили! Тогдашние хозяюшки своих домашних разносолами не баловали. Во-первых, не с чего особо шиковать. Во-вторых, не было времени на салаты, первое, второе, десерты, компоты, коньяк после трапезы, интеллектуальную беседу при лучинах... В-третьих, сама конструкция русской печи позволяла замечательно приготовить простое блюдо, но, как правило, одно, пусть и в большом количестве. Вот так спецназовцы и питались день ото дня: горшок щей, краюха хлеба, кристаллик дорогущей соли, ложка, ковшик с квасом. Всё! Ах, да, ещё перспектива каши в следующей пятилетке... Ну, а перед убытием, что называется, оторвались!

Однако в процесс безудержного насыщения вмешался трезвый, как монахиня общины строгого устава, Шевелёв.

— Гюльнара Ренатовна, вы не будете возражать, если я временно лишу вас общества господина Буривого? — церемонно поклонившись, спросил он так, будто приглашал Никиту на тур вальса. — Нам нужно кое-что обсудить наедине. Перекинемся буквально парой слов.

— А ты, женщина, отваливай до хаты! — такой вот хамской фразой, да ещё вдобавок демонстративно рыгнув, обесценил комильфо начальника Никита. — Здесь, как я погляжу, слишком много масляных глаз...

С глазу на глаз — vis-a-vis & face to face — они расположились далеко за подворьем, на берегу заросшего камышом и ряской озерка, внутри правильного овала осокорей. Естественно, по-русски, со скатертью-самобранкой. Противоестественно — с настоящей, вполне сказочной самобранкой, которую сунула им кикимора, чтобы не тащили снедь и выпивку в корзине. Сказала: что пожелаете, то она вам и предоставит... Персонально для себя шеф пожелал кувшин ледяной простокваши. Ну, а Никита оказался в этом плане животным общественным. Подумав не только о себе, любимом, но и об их сам-друг коллективе, заказал бутылку "Русского стандарта", два стальных колпачка от артиллерийских выстрелов на роль походных рюмок, жбан клюквенного морса, краюшку ржаного хлеба, ломоть ветчины, пару солёных огурцов и плавленый сырок "Дружба". Скатерть оказалась на высоте положения, и он, не мудрствуя лукаво, разлил водку. Шевелёв помялся.

— Не хотелось бы мне сегодня употреблять...

— А придётся! Я, в конце концов, сдал последний — надеюсь, впрямь последний в этой жизни — государственный экзамен, завтра отправляюсь в Большую Жизнь, а вы... А вы, Василий Викторович, добрый вам совет, в натуре выпейте и чуть расслабьтесь, а то вот так, на нервах, скоро в гроб себя загоните.

— Не хотелось бы...

— Мне, как ни странно, тоже, — буркнул в усы Никита и поднял металлический стаканчик. — Прозит! — залпом выпил, занюхал кулаком, утёрся по-крестьянски пальцами и спросил. — Ну, о чём шептаться напоследок станем?

Шеф поморщился так, будто закусил спиртное не огурчиком, а цельным лаймом.

— Поговорим мы, Никита Кузьмич, о применении оружия.

— Вот как?! А я грешным делом подумал — об органичном сочетании реального и фантасмагорического в творчестве Сальвадора Дали.

Полковник был явно не в своей тарелке. Во всяком случае, "включился" далеко не сразу.

— Об органичном сочетании реального и фантасмагорического в творчестве Сальвадора Дали моё дилетантское мнение таково, что... Тьфу, что за чушь! Когда вы уже станете серьёзным человеком?! Немедленно прекратите издеваться! Я всё-таки руководитель. К тому же — много старше вас.

Ничего удивительного в его "торможении" Никита не усмотрел. Многие исполнители, особенно молодёжь, люто завидуют начальникам — им, дескать, всё в этой жизни дано: и машина, и неподъёмный заработок, и положительная (от "ложиться") секретарша, и свобода приходить/уходить когда вздумается, и... И не понимают, что сами лишь тупо исполняют то, что за них придумал и спланировал начальник, чему их обучил, на что нацелил, выполнение чего контролирует, за что несёт персональную ответственность перед вышестоящим руководством. А руководства над средним управленцем — тьма-тьмущая, но за его широкой спиной подчинённые ничего подобного не замечают. Или не желают замечать. К чему им лишний геморрой?! Вот и Никита, отчётливо понимая, что босс — далеко не основное звено в цепочке Старших, ни разу не поинтересовался, кто над ним стоит. Старался вообще не думать о проблемах, так или иначе сопровождающих спецоперацию. Просто готовился к походу. Об остальном же пусть у шефа голова болит... И голова болела, ох, как же болела, судя по запавшим глазам и вытянувшемуся, болотного оттенка, лицу. А тут ещё Буривой — со своими подначками!

— Прошу прощения, Василий Викторович! — он виновато склонил голову. — Просто хотел чуток разрядить обстановку...

— Вы поскорее в Прошлом обстановку разрядите! Вот тогда мы с вами на пару и напьёмся до мерцания звёзд в очах, и расцелуемся взасос, и гопака вприсядку спляшем... А сейчас зарубите себе на носу, Никита Кузьмич: оружие вам дано в основном с демонстрационной целью. Вы не имеете права убить человека из Прошлого. Ни одного! Самого, казалось бы, никчемного. Даже в целях самозащиты. Даже на рефлекторном уровне. Червяка — без проблем. Бабочку — хрен с нею. Пса — ладно уж, извольте, если нападёт. В конце концов, коль животный мир лишится какой-нибудь из собачьих пород, будет жалко, но не фатально. Хотя, пожалуй, не фатально в принципе, а вот в частности...

Шеф секунду поразмыслил. А Никита в это время думал: "Напьёмся до мерцания звёзд в очах... Хорошо сказано! Красиво. Романтично. Так, наверное, бухают астрономы, обмывая новый телескоп от спонсора из НАСА". Шевелёв меж тем продолжил насчёт обречённых псов:

— ...В частности, собака ведь вполне способна уберечь хозяина от смерти, не так ли? Потому остерегитесь трогать и дворняг! "Внеплановая" же гибель человека может повлечь за собой цепочку невообразимых перемен, и лишь Бог весть, в какой мир вы тогда возвратитесь. Если возвратитесь вообще, а не исчезните прямо там же, в Прошлом, ибо запросто может возникнуть эффект домино, в результате которого вам не от кого станет появиться не свет. Больше того, общечеловеческий эгрегор...

Никита подавился сырком и закашлялся.

— Кхе-кхе! Общечеловеческий... кто, простите?

Василий Викторович, шумно отхлебнув простокваши из дозаказанного у скатерти резного кубка, милостиво пояснил профану:

— Эгрегором в эзотерике называется одна из ипостасей ноосферы — иноматериальное образование, возникающее над планетой в результате эманации и накопления разумно-рассудочных мыслеформ людей и эмоционально-чувственных проявлений их психики.

— Ну, теперь-то всё понятно, — сыронизировал Никита. А про себя добавил: "В особенности то, какой хернёй вы занимаетесь в "Большом Доме" на Литейном проспекте, 4, вместо беззаветного служения Отечеству".

— По сути, эгрегор — это аура Земли, созданная человечеством, — вдохновенно продолжал Шевелёв. — Так вот, эгрегор может попросту лопнуть, будучи перенасыщен мириадами нестыковок в человеческих судьбах, мыслях и чувствах. Однако же Человек — ещё и творец, демиург, созидатель. В этой связи представьте, что случится, если вдруг начнут исчезать артефакты... Знаете, что такое артефакт?

— В общем-то, догадываюсь, — пожал плечами собеседник. — Раз уж пропадёт Человек — по-вашему, творец, — то исчезнет в этой связи, видимо, его творение.

— Совершенно верно, артефакт — это искусственно созданный объект, в отличие от объекта природного. Что характерно, значительная часть артефактов сотворена не замкнутыми на самое себя, а как средства производства, которые порождали и порождают ныне артефакты второго, третьего, четвертого и прочих порядков. И вы только вдумайтесь: из пространственно-временного континуума вдруг исчезает изобретатель, скажем, токарного станка. Следовательно, исчезают выточенные болты и гайки. Рушится всё то, что было ими скреплено... Рушится всё, Никита Кузьмич! И хорошо, если не вся Вселенная... Так что заклинаю вас — никого Там не трогайте пальцем! Вы ведь с Адамом, судя по всему, и пальцем способны лишить жизни...

— Не знаю, — пожал плечами Никита, — пока не пробовал. Но коль скоро вы настаиваете... Слушайте, товарищ полковник, — вдруг воодушевился он, — а если мы случайно повстречаем прапрадедушку Адольфа Гитлера?! Шлёпнем, блин, и как всё станет замечательно в двадцатом веке!

Настал черёд поперхнуться Шевелёву. Более того, он впервые с момента знакомства назвал Буривого на "ты".

— Никитушка, голубчик, ты на самом деле кретин или умело притворяешься?! Последний голошмыга и бездельник, давно утративший репродуктивные способности, от веку не имевший сколько-нибудь значимого социального статуса, то есть, казалось бы, ничуть не влияющий на прогресс человечества, способен при случае выловить из полыньи самородка Ломоносова, буде тот спьяну провалится под лёд. И, допустим, реально сделал это в декабре 1766 года. А если ты спасителя-бомжа, как сам изволил выразиться, шлёпнешь за полгода до того?! И всё, считай, закатится солнце российской науки, от которого, не будь тебя, пришельца с пистолетом наголо, могло потянуться — и ведь реально тянется на протяжении двух с половиной веков! — сонмище лучиков, то бишь причинно-следственных связей. А ты говоришь — Гитлера! Попробуй представить, сколько на него, упыря, со времён Первой мировой завязано человеческих судеб, созданных людьми артефактов, а также явлений окружающего мира!

Никита демонстративно поморщился.

— Да, блин, дела... Ну, что ж, хрен с ним, пускай живёт! А то в другой раз я бы его, блин...

— А ты не ёрничай, сопляк, и не язви мне тут! — распалился шеф. — Если хочешь знать, когда обсуждался план операции, все до единого там, Наверху, возражали по поводу того, чтобы переправлять вас в Прошлое с боевым оружием. Предполагалось снабдить музейными экспонатами, абсолютно не пригодными к стрельбе, даже шашки и ножи затупить! И лишь я, зная тебя как пустопорожнего болтуна, но внутренне при этом человека рассудительного, хладнокровного и осторожного, настоял, чтоб хотя бы фузеи были действующими — на случай, к примеру, волков.

Бог весть, в каких сокровенных запасниках Шевелёв арендовал антикварные драгунские фузеи с кремневым ударным механизмом образца 1730 года, но оказались они вправду действующими. И как же они действовали, эти монстры! Некогда умелый снайпер, Никита не без содроганий вспоминал первое занятие с инструктором, демоном Арсенальным... Мушкет к заряду! Открой полку! Сыпь порох на полку! Закрой полку! Приклад на землю ставь! Вынимай патрон! Скуси патрон! Клади в дуло! Вынимай шомпол! Набивай мушкет! Подыми мушкет! Мушкет перед собой! Мушкет на караул! Взводи курок! Прикладывайся! И вот наконец — пли! У спеца, привыкшего к скорострельному оружию, которое в эксплуатации проще, чем совковая лопата, и надёжнее лома, такое количество операций вызывает желание застрелиться первым же надкушенным патроном. На худой конец, съесть его целиком и отравиться чёрным порохом...

А вот пистолеты шеф им подогнал на загляденье! Если быть точным в формулировках, револьверы. Если ещё точнее, револьверы "Паттерсон", изобретённые оружейником Джоном Пирсоном и продвинутые на потребительском рынке ловчилой Сэмом Кольтом. Оригинальные. Раритетные. Настоящие! Стабильного боя. Пятизарядные. Модернизированные неведомым ценителем Прекрасного под современный травматический патрон нелетального действия. Одна проблема — образца... 1836 года! И хотя упоминавшийся демон Арсенальный, закрепив под голыми стволами деревянные ложа, максимально замаскировал револьверы Кольта под пистолеты екатерининских времён, потачка шефа своим любимцам вряд ли была бы одобрена Свыше. Попадись "временщики" с таким оружием в лапы "соответствующих органов" XVIII века, эффект будет примерно тем же, как если бы советские шурави отловили в Афгане моджахеда с плазменным бластером... Но шеф дерзнул пойти на риск — заложить Буривому с Терпигорцем по козырному тузу в рукава. По многозарядному, скорострельному джокеру. Спецназ ведь, известно, всегда в меньшинстве, но, пардон, не до такой же степени... Короче говоря, спасибо шефу!

— Спасибо! — без тени сарказма поблагодарил его Никита. — Постараюсь вас и человечество не подвести под монастырь.

— Да уж будь так любезен! И за Адамом приглядывай. Ежели что — знаешь, как поступить... Пока в этом мире существует понятие "крайняя необходимость", в графу смертных грехов тебе это не запишется. Сам замолвлю словечко перед Богом!

— Ах, вы и на небеса горазды дотянуться!

Никита через "не могу!" иронизировал, но при этом в горле перекатывался тошнотворный ком. Сбывались наихудшие предощущения. Они с Адамом будут контролировать один другого! Фактически держать на "мушках". И в этой связи становилось ясным истинное назначение смертоубийственных фузей...

Над немудрящим застольем целую минуту провисела тягостная пауза. Наконец хмурый, как инспектор ДПС ГИБДД перед нарушителем ПДД, Никита пробормотал:

— Значит, я буду приглядывать за Адамом. Адам же, в свою очередь, — за мной...

— Ожидал чего-то иного?!

— Да, в общем-то, нет. Понятно, что жизнь любого асоциального нищеброда екатерининских времён для человечества куда ценнее, чем моя или старшего прапорщика Терпигорца...

— Несопоставимо ценнее! Но и ваши жизни дорогого стоят. Во всяком случае, до момента выполнения задания. Так что будьте максимально осторожны!

Никита выдохнул застоявшийся в лёгких воздух и невесело усмехнулся.

— А вот в этом можете не сомневаться. Я буду осторожен, как зайчонок в чистом поле. Но, блин, только лишь выполнив задание Родины, такого стрекача из Прошлого задам — пуля не догонит!

— Главное, выполни это самое задание!

— Да уж постараюсь... Но хочу, чтобы вы знали, многоуважаемый Василий Викторович: я в своё время вышел в запас потому, что захотел просто жить, а не бесконечно с кем-то, чем-то, за что-то, во имя чего-то бороться.

Шевелёв, разливая по водку по стальным колпачкам от артиллерийских выстрелов, в свою очередь горестно вздохнул.

— Понимаю, коллега, всё понимаю... Но и ты пойми: среди нас "бывших" не бывает по определению.

— Да я в курсе... С первого курса военного училища запомнил: в десанте нет ни отставных, ни отпускных, ни больных, ни увечных, ни перепугавшихся, ни сомневающихся в правоте командования и Президента, ни даже пьяных или, Боже сохрани, похмельных, — только живые и мёртвые. Только воины и трупы! Вернее, или трупы...

Шеф по собственной инициативе поднял походную рюмку.

— Давай, к слову, помянем тех, кто не дожил до сего дня!

— Давайте, — согласился Никита, не чокаясь выпил, стряхнул остатки зелена вина на корку ржаного хлеба, поморщился, закусил солёным огурцом и подсевшим голосом продолжил. — Только давайте ещё и не доводить до безвременной кончины тех, кто покуда жив.

— Что ты имеешь в виду?! — не понял его Шевелёв. И на всякий случай поправился. — Вы имеете в виду...

— Мы имеем в виду вот что: не доводите до психоза. Прекратите ковырять грязными лапами нашу личную жизнь! Не лезьте вы, блин, в наши семьи! Дело прошлое, но в ночь отправки, когда вы признались — думаю, машинально, от усталости, — что оглоушили моего сына психотропным снадобьем, я реально готов был убить вас на месте.

Контрагент опасливо выставил перед собой ладони.

— Ради всего святого, извините! Раскаиваюсь и прошу прощения.

— Ладно, проехали! — отмахнулся Никита.

Правда, ему показалось, что раскаивается полковник только в том, что проболтался... А тот "ловко" перевёл разговор в иное русло. И снова перешёл на панибратское "ты".

— К слову о семье: как у тебя с Ариной?

— Вам наверняка лучше знать...

— И то правда. Что уж теперь секретничать?!.. Поделиться наблюдениями?

Никита плеснул водки в колпачок и резко выпил, что называется, вонзил в себя стакан.

— Валяйте!

— Жена тебя любит, — проговорил шеф, напряжённо высматривая нечто на дне собственного колпачка. — Любит и ценит. Но... собирается бросить. Только лишь для того, чтобы опередить твою инициативу по вопросу о разводе. Она не может позволить себе считаться брошенной! Она сильная и гордая. Она лидер по натуре, и это стало бы смертельным ударом по её самолюбию и реноме в обществе.

— Ну, в этом вы мне Америки не открыли.

— Америки, говоришь... Знаешь, где она сейчас?

— Америка? Лично я могу ошибиться, но вот мсье Глузд точно в курсе.

— Да какая, на хрен, Америка, какой Глузд?! С тобой точно с глузду съедешь! Я спрашиваю: знаешь, где сейчас Арина?

— М-м-м! — натужно промычал Никита.

Разговор этот раздражал его, как фурункул на заднице. Но решил дотерпеть. Раз уж отправился на Голгофу, надобно дойти и принять мученичество до конца! Только так можно дождаться вознесения на небеси...

— Судя по тому, как сформулирован вопрос, она явно не в Москве.

— Не в Москве. В Шарм-эль-Шейхе. В компании своего обожателя, юрисконсульта партнёрской фирмы, бесхребетного слизняка тридцати одного года, из которого она верёвки вьёт.

— Вот как?! — с усмешкой воскликнул рогоносец.

И сам удивился тому, насколько мало его взволновала супружеская неверность Арины. Ни на йоту! Покоробило лишь то, что прозвучало это из уст постороннего человека. А сам факт... Куда больше эмоций вызвал факт иного плана и формата:

— Из слизней верёвок не вьют.

— Арина, поверь, справляется... А ещё она боится загореть. И "сгореть", потому не отвечает на твои звонки.

— Да, верно. Перезванивает час-другой спустя — дескать, была на совещании. Или ещё какого дьявола...

— Опасается, что ты обо всём догадаешься по высокой стоимости трафика переговоров. А к разводу готовится на практике: взяла ипотечный кредит и уже оформляет на себя двухкомнатную квартиру в Медвежьем Стане. Тебе же собирается оставить вашу нынешнюю — в "кишлаке"...

— Очень мило с её стороны.

— ...И машину. И Добрыню Никитича...

— Богатыря?! Серьёзно?! — вскинулся тут Буривой. — Хоть и верится с трудом, но, тем не менее, огромное спасибо за такую информацию! Это, по сути, единственный позитив, который я почерпнул из сегодняшней беседы. И вот на сей мажорной ноте предлагаю распрощаться — нужно отдохнуть перед отправкой.

Однако Шевелёв его остановил.

— Погоди, Никита! Завтра вас перебросят Туда... Хочу, чтобы ты, дружище, знал и верил: случись Там чего, мы вас непременно вытащим. Даже произойди непоправимое, клянусь, и тогда извлечём! Пусть одни только тела...

"Ох, беды не накликайте!" — подумал Буривой, стиснув зубами сердце. И, горько усмехнувшись, уточнил:

— Интересно, под каким соусом наши бренные останки будут предъявлены родным и близким?

— Ой, да в чём проблема?! — шеф отмахнулся столь пренебрежительно, будто речь шла не об останках товарищей по борьбе, а, скажем, о туше соседского поросёнка. — По ситуации сориентируемся. Может, легендируем ваше геройство в неравном бою с шайкой уголовных преступников. Или отвагу на пожаре... Но близких без поддержки не оставим, можете не сомневаться.

— Вот спасибо так спасибо!

— Не за что. Это наш священный долг... Да, кстати! Если у тебя с Гулей остались долги, мы оплатим. Если есть пожелания, удовлетворим... Нет, поступим иначе: как вернётесь, отвалим кучу денег, сами сделаете себе приятное. И вот ещё что... так, на всякий случай... — шеф окончательно стушевался, — короче говоря, если напоследок для кого послание имеется — передадим.

Никита по опыту знал, как тягостно отправлять человека в неизвестность, и совсем уж невыносимо — на верную гибель, потому прекрасно понимал и разделял его душевные терзания. Сочувствовал? А как же?! Чай, не зверь...

— Благодарю вас, Василий Викторович, лишняя куча "бабла" никогда не помешает. Долгов, насколько помню, у нас нет. Хотя, стоп, погодите! Кажется, я второпях не рассчитался в "Домовом" за последний... — он запнулся, хлопнул себя по губам и уточнил, — крайний ужин. Вы уж, если что, не сочтите за труд и расход... А вот послание точно имеется. Не тяжёлое. Компактное. На словах.

— Слушаю тебя!

И Никита передал:

— Устное послание: пошёл ты на х@й, старый циник!

Отыгрался за всё сразу! И аж съёжился от собственной дерзости. Тем более что Шевелёв, глядя на него в упор, процедил:

— Это было ошибкой...

— Да? Ну, что же, извините, пожалуйста. Считайте, ляпнул с перепою.

— Ой, да при чём здесь ты?! Ошибся я. Вы никак не сможете нанести ущерб цивилизации Homo Sapiens, укокошив спасителя Ломоносова, потому что Михаил Васильевич умер аккурат за год до вашего прибытия.

— Ну, слава Богу! — Никита кощунственно расхохотался. — Повезло ему. Успел... Давайте ещё по одной на сон грядущий — за гений Ломоносова, за всех корифеев науки! Кроме тех негодяев, которые придумали генетику — продажную девку империализма...

На прощанье они обнялись как закадычные друзья. Да, собственно, так оно уже и стало к данному моменту времени. Надолго ли? Сколько отмерено обоим до кончины: одному — на нервной почве, а другому — в лапах уголовных преступников на пожаре? То лишь Бог весть...

...Магически отгороженный для них с Гюльнарой закуток избы навечно, казалось Никите, пропах дурманящим ароматом полевых цветов. Искусно составленные букеты красовались повсюду: на столе у окошка, в изголовье кровати, на лавке под поставцами с посудой, венком в иссиня-чёрных волосах любимой... Господи, как же она прекрасна! Как задорно блистают искорки в карих её глазах! Искорки лукавства, обожания, тревоги, нетерпения, надежды...

Мелькнула шальная мысль: раз уж такая лажа получается с Ариной, может, прямо сейчас и сделать Гульке предложение? А почему, собственно, нет?! Они любят и понимают друг друга. Достаточно уже притёрлись, неплохо сжились. Не стоит даже извечная преграда — отсутствие жилья. Арина переедет в свой Медвежий Стан, это в пяти минутах от метро "Девяткино", что для неё, автомобильного чайника без шансов перейти на уровень самовара, превыше всего. Гюльнара с дочерью переберутся в "кишлак". Добрыня Никитич останется с ними. А если не захочет, папа купит ему отдельную квартиру. С каких полушек? Да из рептильных фондов ФСБ! Шеф не зря посулил от лица Службы целую кучу денег. Правда, зная коллег как облупленных, Никита обоснованно предположил, что куча эта если даже будет целой, без пустот и трещин, то вряд ли такой уж большой... С другой стороны, если в Прошлом думать не об одном лишь картофеле — проще говоря, не щёлкать ебл... хм, варежкой, — можно запросто натырить дорогущего антиквариата под реализацию. Или продать какому-нибудь Левше Кулибину know-how добротного самогонного аппарата. На антивеществе... Короче, проживём! Ну, что же, была не была!..

— Поди-ка сюда, цветик мой гранатовый! — бодро воскликнул Никита с порога.

И Гюльнара подошла.

И покорно склонила голову на его плечо.

И прошептала...

Прошептала то, от чего он вздрогнул и похолодел.

Потому, что если и привык за две командировки к Сверхъестественному, то, по крайней мере, не со стороны любимой.

— Не стоит, Ники! — таковы были её слова. — Ничего на этот счёт не говори. Во всяком случае, сейчас. Один Бог знает, что ждёт нас в Прошлом уже завтра, и лучше пока не усложнять отношения. Случись что — будет много тяжелее... Как тебе, кстати, сочетание — в прошлом уже завтра?

— Для нас с тобою — в самый раз... — машинально пробормотал Никита, одурело уставившись во тьму за распахнутым волоковым оконцем и думая: "О, Господи! Что это — Интуиция?! Или колдовство? Или ещё какого дьявола?"...

Потрясённый до основания, он брякнул:

— Ты ведьма!

— Любая женщина — немного ведьма. Давай спать, мой хороший!

— Давай, цветик. Но только — после того, как...

...Буквально сразу "после того, как" Никита провалился в сон.

И густо покрылся испариной.

И забился мелкой дрожью.

И дико, истошно, отчаянно взвыл, как зафлажкованный волк-одиночка.

И Гюльнаре стоило невероятного труда привести его в чувство.

— Тебе страшно, Никуся?

Он встряхнулся, обозвал любимую в ответ Гранатой и предпринял неуклюжую попытку сохранить лицо.

— Кому страшно? Мне страшно? С какого это перепугу?! Да нисколечко!

— Врёшь, конечно...

— Нет, не вру, цветик мой гранатовый. Ничего я сейчас не боюсь. Во всяком случае, пока... Просто-напросто перегружен негативом. У меня состоялся нелицеприятный разговор с начальством.

— Что ещё случилось, Ники?!

— Да ничего такого уж... Откровенно высказали друг другу накопившиеся претензии, вот и всё. Без обид. Но, так или иначе, приятного мало. Да и вообще нервы давно ни к чёрту... А бояться и впрямь сейчас нечего. Бояться станем после! До выполнения высокой миссии мы чертовски дорогого стоим, потому защищать нас будут всеми силами и средствами обоих миров. Зато как закончим дело, обесценимся быстрее, чем советский рубль на рубеже эпохи перестройки и демократических реформ.

— И что же нам делать?!

— Что делать?..

Никита пару секунд помолчал, натужно выдохнул вовне упоминавшийся чуть выше негатив и вывел резюме:

— Ноги делать из екатерининского Прошлого! А то, блин, их же героически протянем...

Телом — в землю,

Душою — в небо...

Врезаны строчки

В надгробный камень:

"Гением не был.

Героем не был.

Был Человеком"...

Давайте помянем!

Часть 3. Спецоперация "Чёртово яблоко"

Куда бы вы ни ехали, это всегда в гору и против ветра. Неприятность, которая может при этом случиться, обязательно случится. Однако не отчаивайтесь — всё не так плохо, как вам кажется! Всё гораздо хуже...

Первый блин — комом, блин!

Скандал на месте ДТП:

— Мужик, ты конкретно попал! Нас, типа, знаешь? Мы — "солнцевские"! А ты чисто по жизни кто такой?

— Я... я... я типограф.

— Ни фига, блин, пацаны! Он, типа, граф! А мы все, типа, быдло, да?!

В сакральном мире утро выдалось по обыкновению (по обыкновению Жихаря ибн Кузьмича) в меру прохладным, практически безветренным и ясным. Абсолютно ясным, как математический анализ — для студента-заочника...

До пояса омывшись у колодца ледяной водой, Никита подозвал Глузда, любовно пудрившего завитой парик.

— Правду ли говорят, мсье, что ведьмакам известно всё на свете, или, как водится в простонародье, брешут?

— Истинную правду! — горделиво напыжился полудемон, расправляя белоснежное жабо под элегантным кафтаном европейского кроя.

— В таком случае соблаговолите информировать старшего группы спецназовцев-временщиков, как в районе выброски дела с погодой.

В ответ Глузд, что называется, повёл очами, натянул паричок и улыбнулся Буривому так, что стал похож на обольщённую ловеласом гимназистку. Ну, или на педераста. Тут уж на любителя...

— Как с погодой, хочешь знать, противный?

Он старательно заправил чулки под атласные кюлоты, поддёрнул на груди несуществующий бюстгальтер и вдруг заговорил голосом диктора "Вестей" на канале "Россия":

— Здравствуйте, уважаемые телезрители! Передаём метеопрогноз на шестое мая 1766 года. Похоже, лето не торопится в наши палестины. Сегодня над всем северо-западом Российской империи будет преобладать умеренно комфортная погода, характерная больше для первой половины весеннего сезона. Средняя температура воздуха в течение дня девять-одиннадцать градусов по шкале Цельсия. Атмосферное давление чуть ниже нормы. Ветер юго-восточный, слабый. Ясно. К ночи несколько похолодает, возможна переменная облачность. Добрых вам вестей! В студии была...

— Выходит, не зря я вас, мсье, с момента знакомства подозревал в сексуальной дезориентации, — насмешливо перебил "телеведущую" Никита. — Впрочем, спасибо за прогноз. Скоро проверим, насколько и в какую сторону по уровню бесстыжего вранья метеосводки восемнадцатого века отличались от сестёр из двадцать первого... Пожалуй, предупрежу мадам, чтобы одевалась потеплее, а вы заранее протопите салон-вагон.

— Я учитель французского, а не истопник, — пробормотал Глузд.

Никита сделал вид, что не расслышал пререканий, даже ладонью оттопырил ухо на манер антенны радиолокатора.

— Ась?

Полудемон вмиг напялил треуголку, вытянулся и приложил два пальца к буклям паричка.

— Будет исполнено, мон женераль!

— А вот это похвально, юноша, весьма похвально! При таком радении быстро дослужитесь до полковой лошади. Ну, а коль скоро погибнете в бою со всегда превосходящими силами вероятного противника, — до полкового барабана. С добротной кожей в стране напряжёнка... Внимание, кру-ГОМ, ать-два! Дерзновенно, с огоньком, старательно выполнять задание бегом — МАРШ!

По фактической погоде в зоне высадки одевшаяся потеплее — в изящную пелерину на куньем меху поверх заранее подобранного в дорогу платья из тёмно-зелёной узорчатой парчи с часто продёрнутыми вдоль основы золотыми нитями, в виде широкой, колоколом, юбки на фижмах, с жёстким приталенным корсажем и широким вырезом на груди, задрапированным тончайшим шёлковым газом, — Гюльнара смотрелась потрясающе эффектно. Толику восточного шарма ей прибавляли претенциозная испанская мантилья, крупными складками ниспадавшая на плечи, а под нею — чёрного бархата татарский калфачок в форме подкалываемой к волосам надо лбом крохотной шапочки, украшенный жемчужными нитями и крупным изумрудом. Дева казалась персидской княжной, не утопленной Степаном Разиным за отказ в интимной близости со всей воровской шайкой, но сосланной на перевоспитание в Сибирь. В сопровождении правозащитника от Совета Европы мсье де Рюблара, сиречь ведьмака Глузда. Под конвоем атаманских кунаков — есаула Буривого и урядника Терпигорца...

Под конвоем есаула Буривого и урядника Терпигорца, которые на фоне знатной дамы выглядели в своих "зипунишках" откровенно шутовски. Да, как уже говорилось ранее, Никита довольно скоро "притоптался" к щегольским — фраерским, как сам считал — сапожкам тонко выделанной кожи, крытым расписным сафьяном. Да, он вполне сросся с широченными, на его взгляд, штанами, впрочем, куда более удобными для верховой езды, нежели плотно облегающие бедро кюлоты гувернёра-французишки. Да, быстро свыкся с кафтаном алого бархата, стёганым архалуком (по-казацки "душегреем") и шапкой с красным атласным верхом над собольим околышем. Да, ему, словно дикарю-полинезийцу или "новому русскому" 1990-х годов, даже понравилось таскать на себе с килограмм золочёного галуна и множество драгоценных побрякушек, первая и главная из которых — громадная блюдцеобразная медаль от покойной государыни императрицы Елизаветы, кроткой сердцем дочери Петра Великого. Да... Но — нет! Будь на то воля самого Никиты, он предпочёл бы отправиться в ту эпоху, где/когда казаки стали носить единообразную для каждого Войска форменную одежду — строгую, много более скромную, куда менее выделяющую "носителя" на фоне прочего служилого люда. Тем паче, что эпоха сия не так уж далека. Но... Но времена, равно как отца и мать, увы, не выбирают! Точнее, выбрать можно было бы, но за них постарался кое-кто на диком Западе...

Любуясь преобразившейся подругой, Никита подумал, что шеф с самого начала был абсолютно прав: подобная матрона не просто украсит собой группу специального назначения и скрасит командирский быт, но, что куда важнее, придаст каждому из временщиков "человеческое лицо". Мало кто из простолюдинов, облечённых властными полномочиями, — к примеру, полицейский вахмистр, мытарь на таможне или патрульный драгун, — станет дотошно проверять документы приезжих, когда капризная на вид аристократка, морща носик, окликнет есаула из окошка: "Ну, что там ещё, братец, за компликация (польское "осложнение")? Не забывай, матушка-государыня велела следовать в Москву без малейшего ауфенхальту (от немецкого ohne Aufenthalt — без промедления)!" Благо, в екатерининские времена нельзя было из караульной будки, провонявшей перегаром и портянками, за минуту-другую навести справки о подозрительных лицах в адресном бюро и оперативных учётах спецслужб... Не будь в команду включена Гюльнара, сомнительные добры молодцы Буривой с Терпигорцем (разодетым примерно так же, как и старший группы, только в наряд попроще материей, помрачнее цветами, победнее золотым шитьём), увешанные фузеями, пистолетами, шашками и кинжалами, как пьяный Дедушка Мороз — новогодним серпантином, запросто могли быть приняты за ряженых разбойников, коих в означенные времена хватало с превеликим лишком, хоть по зарубежью раздавай в плане гуманитарной помощи...

Эх, блин, знать бы сейчас досужему мыслителю Никитке, что последней мыслью неловко растревожил задремавшую было Судьбу и, сам того не желая, напророчил неприятностей... Ну, что же, первый блин, известно, — комом, блин!

Реальность виртуального мира языческих демонов тут же подтвердила собою правоту означенной приметы — Никитушка подавился блином с паюсной икрой, который поднесла ему под шкалик "на коня" добрейшая кикимора Прозерпина. Княжна Гюльнара от всей своей восточно-аристократической души накостыляла суженому по горбу.

— Первый блин — комом, да, Ники?

Прокашлявшись и насилу отдышавшись, он утёр слёзы и упрекнул спасительницу:

— Только не накаркай, цветик мой гранатовый! Но, как бы то ни было, спасибо тебе за первую медицинскую помощь.

— Дай-то Бог, чтобы последнюю... — прошептала Гюльнара.

— Не смей упоминать ничего "последнего"! Не нужно провоцировать Судьбу. Мы выходим на спецоперацию, и всё у нас сейчас "крайнее".

Вероятно, расценив их пикировку как назревающий конфликт, шеф поспешил выступить с прощальной речью. Продолжительной. Продуманной. Пространной. Проникновенной... Да вот в конце допустил откровенный ляп — припомнил комиссарский штамп времён Великой Отечественной:

— ...Ну, а случись что, будем считать вас коммунистами.

— Только не меня! — фыркнул Буривой, всё ещё пунцовый после, блин, конфуза с блинчиком.

— Чем же вам, Никита Кузьмич, так уж коммунисты насолили? — едко поинтересовался Шевелёв. — Лично я, между прочим, до августа 1991 года состоял в рядах членов КПСС.

— С чем вас от всего сердца поздравляю! Но считать себя вашим "сорядником" даже посмертно не могу по двум причинам. Во-первых, я с некоторых пор член партии "зелёных", — при этом кивнул на Глузда. — Если не верите, мсье Рюблар подтвердит: организация Greenpeace, радикальная боевая фракция Greencross, на языке родных осин Зелёный крест...

— Впервые слышу о такой.

— Не мудрено — покамест я там в одиночестве. Но скоро ко мне примкнут миллионы пламенных борцов за чистоту биосферы планеты Земля, так что ещё услышите!

Шеф картинно поёжился.

— Вот как? Тогда я, пожалуй, впредь остерегусь даже по грибы сходить, не говоря уже о рыбной ловле... А что у вас припасено "во-вторых"?

— Теперь — во-вторых: как сколотим боевые легионы, так ужо польётся кровушка губителей живой природы! Поставим большой зелёный крест на каждом браконьере, каждом загрязнителе вод, каждом порубщике лесов, каждом разрушителе озонового слоя, каждом поедателе мяса и плодов земных...

Тут праведно возмутилась Гюльнара:

— А что же прочим людям кушать?!

Распалившийся "зелёный" обличительно ткнул в неё пальцем.

— ...а также на каждом несогласном с генеральной линией партии. Всех перевешаем!

— Беспредел, — поморщилась невеста. — Нет и не предвидится такого закона, Ники, чтобы вешать за пучок укропа или даже отбивную.

— Вешать будем не за отбивную, а за шею, — уточнил не на шутку разошедшийся "зелёный". — И закон для этого давно имеется — всемирного тяготения. Слыхала про такой?

— Да будет вам, Никита Кузьмич! — снова выступил миротворцем Шевелёв. — Я спросил, что именно "во-вторых" мешает вам считаться коммунистом.

— Ах, снова вы о своём, о девичьем... Во-вторых, мешает родовая память о том, как обошлись большевики с моими предками по ходу претворения в жизнь державной политики расказачивания.

— Дело прошлое... И потом, насколько мне известно из личного дела, ваш отец, уважаемый Кузьма Никитич, в КПСС всё-таки состоял.

— Да, состоял. Иначе никогда не дослужился бы до полковника ВДВ, заместителя командира воздушно-десантной дивизии.

Оппонент поморщился.

— Попахивает беспринципностью...

Куда более явственно поморщился в ответ Буривой.

— Попахивает природной склонностью к ратному делу и здоровым офицерским карьеризмом... Батьку не трожьте! Батька верность принципам и воинскому долгу кровью подтвердил. Так что...

— Всё, Никита Кузьмич, убедили! — капитулянтски поднял руки Шевелёв. — Беру свои слова обратно. Лично вас будем считать самым зелёным из защитников природы-матушки...

Зелёный... Он же по-английски Green... Печаль заволокла глаза Никиты. Дежавю! "Грин" — его позывной для УКВ-радиосвязи в бытность сотрудником оперативно-боевого подразделения. А также прозвище времён Рязанского высшего воздушно-десантного командного училища, где его за нещадное курение и, как следствие, нездоровый цвет лица обзывали сначала Зелёным, а потом сочли — слишком длинно... К слову на память пришло и юношеское погоняло — Стрелок. Вне всякой связи с применением оружия. Стрелком пацан прослыл среди такой же, как и сам, босоты потому, что, испытывая по малолетству затруднения с покупкой сигарет — ларёчницы гнали его на матюгах, даже в милицию грозились отвести, — беззастенчиво "стрелял" курево у прохожих. Стыдно было? Ещё как! До боли. В особенности больно стало после того, как впотьмах "стрельнул" в собственного тренера. Вот это была боль! На следующий день. При всей группе. Прямо на борцовском ковре. Чёрным мастерским поясом наставника — по заголённому "седлу"... В результате с курением Никитушка "завязал". Окончательно. Бесповоротно. Осознанно. Навсегда! В... тридцать один год, будучи уже майором ФСБ. После недельной засады в наглухо закрытом помещении, где ладно что закурить, но даже пукнуть — и то было чревато срывом операции, взятой под личный контроль руководителями спецслужб России и ещё одиннадцати государств. Испытав жуткий абстинентный синдром (натуральную ломку!), Никита порешил — довольно, хватит, натерпелись! Хотя, сказать по совести, не обошёлся без "последней", "распоследней" и "гадом буду, век свободы не видать, самой последней!" сигареты. Вернее, тысячи-другой таковых...

— Ну, что ж, обнимемся, друзья, и — в добрый путь! — подытожил митинг Шевелёв.

Обнялись.

Облобызались.

Прощаясь с шефом, Буривой не глядя выбросил стопу в седалище лукавого демона-охранителя Чура, снова потянувшего к Гюльнаре похотливые конечности.

Хлевник заиграл на гуслях марш "Прощание славянки".

Кикимора всплакнула, утирая слёзы грязной ветошкой.

Оглушительно взревел медведь Аркуша.

Лошади, всхрапнув, забарабанили копытами о дощатый настил.

Убывающие заняли места согласно купленным билетам.

Тронулись.

В один конец?

Бог весть...

...Домовой и Чур проникли в портал комбинированного перехода между мирами, временами и реальностями одновременно с группой СпецНаз, однако "сошли" на два дня раньше, четвёртого мая, дабы, как выразился господин Постеньев, "жалом поводить" — осмотреться по месту десантирования и в районе действий, опросить доброхотов-информаторов, оценить обстановку, скорректировать планы, организовать оповещение и связь, наладить взаимодействие с подпольем, активировать работу пунктов наблюдения и операционных баз. Из кого и как они Там вытрясали души, Никиту не волновало ни в малейшей степени. Чётко скоординированная акция хороша уже тем, что каждый из её участников, не отвлекаясь посторонним "геморроем", несёт собственный крест, как улитка — раковину, а баран — курдюк. Увы, стоит объявиться заранее не учтённому фактору, как стройный железобетонный небоскрёб детально разработанного комплекса мероприятий превращается в карточный домик. Не успевает даже толком превратиться — сразу рушится!

Как бы то, однако, ни было, Никита, едва лишь ступив фраерским сапожком из лучистого портала прямо в лужицу талой воды, принял сообщение по каналу пси-связи: внедрение группы поддержки успешно состоялось, возникшие было проблемы с честью "разрулены". У казачьей же станицы-экспедиции есть пара-тройка дней на разгильдяйство — сиречь неторопливый вояж по просторам северо-западного региона екатерининской империи, уже не Руси, однако не совсем пока ещё России. Ну, и славно!

Погодные условия означенного региона полностью соответствовали метеопрогнозу мсье Глузда. Ручонки-лучики молокососа-солнышка, едва народившегося после зимних стуж и мрака, шаловливые, по-детски любопытные, сновали сквозь прорехи в молодой листве берёзок и осин, отряхивали от бледной замшелости вечнозелёные — вечно бурые, вечно хмурые! — лапы облезлых тёток-ёлок. Слабый (порывами, кстати, до умеренного) юго-восточный ветерок проветривал чащобы опахалом, собранным из долговязых корабельных сосен. В низинах чернели болотца от не так давно растаявшего снега, однако на подсохших кочках вовсю зеленела юная трава. По утренней поре явственно ощущалось, что холода пока ещё в раздумьях, то ли удаляться в арктические широты, то ли напоследок врезать пару раз по первое число — месяца, эдак, февраля... Дышалось, в пику загазованному, пыльному, душному Питеру двадцать первого века, легко и привольно. И это было хорошо весьма!

— Ох, как хорошо! — восхитился Никита, вдоволь насладившись терпким ароматом весеннего леса.

— Хорошо всё, кроме дороги, — проворчал Адам, возвратившийся после рекогносцировки на маршруте выдвижения.

— Кроме дороги... Она хоть есть как таковая?

— В принципе — да, имеется. До некоторой степени. С натяжкой. Чисто для "галочки" в графе "российские беды"... Не дорога — так, две колеи прошлогодних.

— Ну, да ладно! Мы, чай, и в третьем тысячелетии по Рождеству Христову автобанами не избалованы... Тарантас сквозь заросли пройдёт, как думаешь?

Терпигорец брезгливо поморщился.

— Разве ж это заросли?! Пролетит, как моль — в гардероб, даже крылья не облупятся. Отсюда до горе-дороги метров сто, не больше.

Никита прикинул: а после — две версты до просёлка между трактом на Кексгольм (бывшую Корелу, будущий Приозерск) и мызой Матоксой, которая суть владение графа Ивана Остермана, младшего сына Генриха Иоганна Фридриха (в православном крещении Андрея Ивановича) Остермана, вице-президента петровской Коллегии иностранных дел, второго по счёту барона Российской империи. Его сиятельству Ивану Андреевичу фактически принадлежит весь западный — Выборгский, как тогда/сейчас говорили/говорят — берег Ладоги, диковатый что на заре времён, что и в двадцать первом веке: болота, озерца, чащобы, замшелые финские деревушки, снова болота, озерца, чащобы, клюква, комары, мошка, пропасть рыбы и грибов... За два с половиной столетия прибавилось не так уж много: остатки ДОТов линии Маннергейма, военные городки, разбитый вдрызг асфальтобетон дорожного полотна, полигоны, средства ПВО страны, пусковые ракет средней и меньшей дальности, маршрутки, электропоезда, туристы, грибники, дачники, безобразные свалки вдоль обочин — за которые бойцы Greencross будут не просто наказывать и даже не казнить виновных (слишком просто!), но заживо сжигать в мусорных кучах...

— Ахтунг! — вполголоса скомандовал Никита. — Закончить сборы, занять места согласно походному ордеру.

— Куда торопиться? — пожал плечами Терпигорец. — Сам же говорил, у нас есть два-три дня в запасе.

По сути дела, так оно и было. Временщики могли позволить себе и пикник на пленэре, и беспечный сбор цветочков, и разудалого "песняка" под балалайку на ночь глядючи, но... Но! "Но" заключалось в том, что самому зелёному на белом свете Буривому вдруг приспичило срочно проверить, насколько и в какую сторону екатерининские вельможи отличаются от его современников — соблюдают чистоту или тоже, блин, разбрасывают всюду полиэтиленовые мешки с бутылками от кока-колы, насквозь проржавевшие канистры, стёртую до корда автомобильную резину, прокладки с крылышками и презервативы...

— Наотдыхались уже! — отмахнулся он в ответ. — Пойдём малым ходом, оглядимся в этом мире, пообвыкнемся...

Адам только пожал плечами. Никита же, сколь позволяло редколесье, оглядел перспективу. Дичь. Глушь. Никакого шумового фона — музыки, клаксонов, рёва мотопил, телефонных рингтонов, сирен, рокота моторов, — столь привычного по двадцать первому веку. Только мерный шелест крон под ветерком да отдалённый стук проголодавшегося дятла... Впервые пришло в голову: не к добру такая тишь, ох, не к добру!

— ...и потом, случись чего в дороге, запас времени не помешает точно, а то как бы не пришлось догонять нашу картошечку на галопе до самой Москвы.

— Не каркай! — справедливо упрекнул его Терпигорец.

— Принято к сведению... Ладно, выводи шарабан, а я соберу заводных лошадей. И гулящих членов нашей команды... Мадам, мсье, ау! — позвал Никита сквозь ладони лодочкой. — По местам стоять, отдать швартовые концы, с якоря сниматься!

Мадам Гюльнара, по легенде дочь татарского мурзы Рената Хабиба, и ведьмак Глузд, по легенде мсье Глуз де Рюблар, сомнительный французский дворянин, прибыли на посадку романтической парочкой. Буривой критично оглядел весеннюю икебану в руках невесты — композицию из подснежников, прутиков едва расцветшей вербы и веточек перезимовавшей рябины.

— Вот, кстати, о природе, — указал он пальцем в ссохшиеся ягоды. — Дамы и господа, считаю своим долгом напомнить о том, что мы окунулись в Прошлое на два с половиной столетия...

Гюльнара, усмехнувшись, выдернула из букета чахленький подснежник.

— Мой господин хочет сказать, что череда потомков этого цветка в третьем тысячелетии упёрлась в губернатора Санкт-Петербурга, и я, сорвав его, разрушила демократическое будущее северной столицы?

Никита лишь воздел руки к небесам, дескать, неисповедим Господень промысел.

— Твоему господину так далеко заглядывать не по чину. А напомнить он хотел о том, что иммунитет, доставшийся нам от далёких предков, притуплен за долгой невостребованностью, и любая здешняя зараза для нас вдесятеро опаснее, чем для аборигенов. Потому приказываю ни в коем разе не жрать первую попавшуюся хрень, — снова показал на ягоды, — пить воду только после кипячения, а также как можно чаще и тщательнее, нежели обычно, мыть руки. В этой связи, мсье Рюблар, как загрузитесь в экипаж, соблаговолите сразу же заняться самоваром и организовать горячую помойку — прошу извинить, помывку! — передних конечностей личного состава экспедиции.

— Не просто Рюблар, а де Рюблар, — поправил Глузд. — И если здесь кому-то что-то не по чину, так это мсье де Рюблару — столь подлая работёнка.

— Ох, как же я забыл?! Шевалье ведь не чета простолюдинам! Может быть, он заодно представит документы, подтверждающие аристократическое происхождение?

— Легко! — заверил Глузд, самодовольно ухмыльнувшись.

И тут Никита вспомнил давнее намерение — изъять у ведьмака артефакты, способные, будь обнаружены при досмотре, вызвать массовый падёж екатерининских чиновников.

— Ну-ка, монсеньор, попрошу предъявить содержимое карманов!

В результате "отплытие" оказалось задержано на полчаса — до тех пор, когда был истолчен и развеян пепел от бесчисленных повесток, уведомлений, билетов, талончиков и квитанций, где писаная от руки в 1836 году контрамарка в Большой (ныне Мариинский) театр преспокойно соседствовала с картонным жетоном для провоза багажа в питерском метрополитене и фантиком от шоколадной конфеты "Космос" кондитерской фабрики имени Крупской... По мере того, как догорал костёр инквизиции, Никита отвёл Глузда в сторону, ухватил за выступающий кадык и процедил, брызжа в лицо слюною праведного возмущения:

— Мсье де Рюблар, не будь вы дворянином, да к тому же иностранцем, я бы набил вам физиономию! По-французски, кажется, визаж.

— Нет, мсье Буривой, — равнодушно парировал ведьмак.

— Не "визаж"?!

— Визаж, мсье, визаж, но дело в следующем: моё происхождение и подданство тут ни при чём. Ваша сдержанность объясняется куда проще — вы боитесь получить сдачи от моей демонической составляющей. Не так ли?

Да, Глузд был абсолютно прав. Никита не забыл, как при первом знакомстве рукоять собственного пистолета едва не превратила его ладонь в хорошо прожаренный шницель...

— Допустим, так, — вынужденно признался он. — Однако никакая ваша составляющая не помешает мне по возвращению доложить обо всём господам Шевелёву и Постеньеву.

— Давайте для начала возвратимся, мон ами, — вздохнул Глузд.

— Не возражаю! Только для самого начала давайте постараемся максимально соответствовать нынешним временам. Не знаю, сколько жизней в запасе у вас, а у меня — ни единой... Пшёл в кибитку, разгильдяй! Адамушка, трогай! Поехали...

И они поехали.

Как пенсионеры-дачники в постылых электричках от Финляндского вокзала много лет спустя.

Как Юрий Алексеевич Гагарин в стылом корабле "Восток" 12 апреля 1961 года.

Как "крыша" каждого из действующих лиц (включая автора).

Как...

Как бы то, однако, ни было, исторический вояж начался. Двинулись со скоростью улитки средней резвости по размытой тропке в две тележных колеи, стиснутой опушками из серого по весне кустарника, крохотных пушистых ёлочек и молодых берёз. Не хватало только линии электропередачи да зловредного борщевика — вот и всё отличие от двадцать первого столетия по Рождеству Христову... С Богом!

Никите очень скоро — метров через триста — надоело выписывать пьяффе и пируэты в авангарде, изображая собой заторможенного дона Кихота с копьём наперевес. В тему вспомнилось ироничное наблюдение: если вас на карельской дороге обогнал эстонец, значит, вы — финн... Бог весть с чего развеселившись, он порушил самим же утверждённую диспозицию марша, забросил тяжеленную пику на крышу тарантаса и повёл красавца ибн-Самума рядом с боковым окошком, развлекая возницу и пассажиров анекдотами эпохи бандитского беспредела.

— ...Слушайте ещё занятный анекдотец! "Стрелка" на Садовой. Братва перекрыла тачками всю ширину улицы. Ситуация накалена до предела. Оппоненты готовы выхватить стволы. Как вдруг подкатывает "Запорожец" с украинскими номерами и к авторитетам направляется затрушенный хохол пенсионного возраста: "Извините, товарищи, я могу здесь проехать на Невский?" Пауза! Наконец один из авторитетов оборачивается к приезжему и говорит: "Можешь ли ты проехать на Невский? Не знаю, как решат пацаны, но лично я не возражаю".

Трудно сказать, как именно отреагировали бы спутники на "занятный анекдотец" Буривого — перед тем хихикали, но больше, как ему казалось, издевательски, — однако сзади вдруг ржанул один из трёх заводных коней, и они покатились со смеху. Типа, хоть кто-то оценил по достоинству... Воодушевлённый рассказчик продолжил:

— А вот реальная история...

Как вдруг История реально взвилась на дыбы перед незваными пришельцами! Допотопную благость в клочья разорвал пронзительный свист, и на дорогу из опушки леса кучно высыпали десятка полтора бородатых, в отрепье, чумазых мужиков — типичных разбойников, особенно если учесть дубины, пару луков, допетровский бердыш и вполне современный мушкет. На самодовольных рожах каждого явственно читалось: "Привет потерпевшим!"

— Накаркали реальную историю... — пробормотал ошеломлённый Никита. — Натуральное попадалово в русский бунт, бессмысленный и беспощадный! Всё точно: первый блин — и сразу комом, блин...

И сквозь одежды ощутил, как в ягодицу ткнулось что-то неприятно колющее.

— Приехали, барин! Слазь!!!

— Какой я вам барин?! — попробовал возмутиться он.

— А вот такой-растакой! Не слезешь сам, так подмогнём, ужо за труд не посчитаем.

За спиною заржали как минимум трое разбойных людишек. Сорванный с коня за полу архалука, Никита сверзился наземь и тут же заработал крепкого пинка по шее, отчего ткнулся лицом в рыхлую супесь. Притиснутый к земле чьим-то вонючим коленом, он де-факто утратил контроль над ситуацией, лишь, не сопротивляясь — бесполезно! — констатировал, как быстро лишается оружия и облачения: фузея, шашка, револьверы, плеть, кинжал, засапожный нож, сапоги, мешочек с пулями, пороховница, кожаное опоясье, мошна, шапка, душегрей, кафтан, зипун-камзол, медаль, перстни, золотой нательный крест...

— Ты, морда, крест не трожь!!!

— Не боись, барин, креста мы тебе новёхонького срубим, — был ему ответ. — И на Голгофу проведём. Даже поднести распятие поможем, чай, не звери лютые.

Никита сыскал одним глазом знатока страданий Иисуса Христа: здоровенный детина в сапожищах — раз не в лаптях, видимо, из авторитетов, — густо усыпанный веснушками и обрамлённый по всей морде рыжими кудрями, отчего кажется чёртом, ради маскировки натянувшим ангельскую шкуру. В этой связи вспомнился один из международных законов и обычаев ведения войны, касающийся, в частности, разведки: военный разведчик, переодевшийся в форменную одежду армии разведываемой стороны, чиновничий мундир или гражданское платье, считается лазутчиком. На него, попади в лапы врага, не распространяется статус военнопленного, а значит, гуманное обхождение не про такого честь... Погоди-погоди, крестоносец, — думал Никита, — если Господь защитит и поможет, я тебе, поди, устрою гуманизма море разливанное — от пуза, сволочь, нахлебаешься!..

Между тем ему связали руки сзади у запястий — как при этом, идиоты, не нащупали потайные ножны на предплечьях?! — под микитки отволокли на укромную поляну, где, усадив на колени, приторочили к стволу тоненькой берёзки. В паре шагов слева таким же образом "определили" Терпигорца, а справа — ведьмака, внешне казавшегося удовлетворённым ситуацией, как готовый к измене коллаборационист. Что до Гюльнары...

Гюльнара оказалась в центре похотливого внимания разбойников. Специально под её кастинг в центре поляны расстелили украденный из экипажа персидский ковёр.

— Ух, краля-то, краля!

— Глядите, кумовья, какая басурманочка попалась!

— Вот потеха будет!

"Я вам устрою, бля, потеху! — наблюдая действо, думал Буривой. — И мне плевать, что от вас уже не потянутся в Грядущее ниточки причинно-следственных связей, Россия не досчитается пары-другой Ломоносовых, а Питер навсегда лишится демократической перспективы"...

Он без труда извлёк из потаённых ножен острейшую финку и разрезал путы на запястьях, не демонстрируя, впрочем, освобождённые руки. Между тем к Гюльнаре подступил рыжий детина.

— Щас полюбуемся, братцы, что у крали под одёжей...

Он сорвал с пленницы мантилью и калфачок, смахнул лёгкую вуаль с груди и сунул лапу в декольте, явно намереваясь разодрать лиф платья.

— Не сметь! — рявкнул один из "лесных братцев", по виду старший возрастом, да и одетый поприличнее других.

"Ого! Значит не всё ещё потеряно!" — подумал Никита. Видимо, есть предел испорченности даже у таких подонков. Этого, пожалуй, можно будет пожалеть...

О чём он точно пожалел уже через секунду, так это о своей наивности. Потому что ветеран неправых дел продолжил мысль:

— Не сметь портить одёжу! Такое платьишко, знать, дорогущего стоит.

Детина безропотно повиновался авторитету, аккуратно распустил шнуры на спине Гюльнары, стянул платье, и она предстала взорам истекающих слюной разбойников в одних лишь невесомых восточных шальварах.

Никита, содрогаясь в корчах ненависти, чудом всё-таки усидел на месте и лишь процедил сквозь плотно стиснутые зубы:

— Чур, дружище, выручай, а то начнётся светопреставление! Будет этим "лесным братцам" заворот кишок, времён и причинно-следственных связей... Слышь, Чурбан, сука, я Вселенную раком поставлю, если Гульку кто пальцем коснётся!

И был ему телепатический ответ. "Голосовое сообщение для абонента Буривого: не боись, человек в отставке, подмога близка! Всё под контролем. Только не дёргайся! Со своей стороны предлагаю выпить за то... тьфу, не то! Обнимаю. Целую. С братским приветом — Чур".

Что бы сейчас ни кипело в душе абонента Буривого, он насилу сдержал истерический хохот, услыхав машинальную обмолвку тайного хранителя. Чем, интересно, демон занимается, когда их здесь прессуют?!.. Но, как бы то ни было, заверенный в близости подмоги, взял себя в руки и теперь, больно закусив губу, наблюдал, как исходящие слюной разбойники тычут грязными перстами в полуобнажённую Гюльнару.

— Ишь, какая!

— Да ну, тощая! И титьки, гляди, махоньки! Расейские-то бабы куда как лутче, дебёлые, в телесах заблудисся.

— Так и хорошо, гы-гы! Кормить особливо не надобно. Швырнул хлебца краюху, и будет с неё. Взял бы такую на постой, а, Богдаша?

— А чего ж, и взял бы!..

Пресловутый детина обернулся к бережливому дядьке, наверняка атаману:

— Куманёк мой, помню, сказывал — а он башка о-го-го! — что у басурманок эта самая "штучка" поперёк прорезана... Может, шаровары спустим да поглядим, а, старый?

Тут уж Никита промолчать не сумел:

— Только подойди ещё раз, лапотник! Это моя невеста. Я тебя за неё..!

И детина, слава Христу-Спасителю, переключился с Гюльнары на него самого.

— Ах, ты ещё угрожаешь, барин?! Жених выискался! Тебе до заката на тот свет отправляться, так что лучше о душе помысли. А невесту для твоего благородия Боженька внове подыщет — нашенскую, праведницу, православную християнку...

В грудь полетела ножища бандита, но Буривой заученным движением плеча погасил инерцию удара, хотя и застонал, изображая жуткие страдания. При этом думал: "Ты сам-то доживи до темноты, мудила-мученик! Не представляй твоя погибель угрозы для всего мира людей, я бы тебе устроил аутодафе по-нашенски, по православному христианскому обычаю: с дыбой, кнутовищем, топором, калёным железом да горящим веником... Впрочем, за Гульку и пинок ответишь с лихвой. Если не о дальнейшей жизни, то о здоровье всяко можешь позабыть — на этот счёт распоряжений Свыше нам не поступало. И потом, Ломоносова из полыньи спасать всё равно поздно, так что и калекой перетопчешься, Вселенной от этого хуже, надеюсь, не станет"...

— ...А то, ишь, приветил басурманку! — продолжал меж тем детина.

Но тут в представление вмешалась сама басурманка. Да ещё как!

— Тебе не жить, мерзавец! Изверг рода человеческого, с этого дня ты будешь медленно, в муках издыхать! — сверкнув очами, прошипела вдруг она, и вроде бы негромко, но столь решительно и многообещающе, что разбойники в ужасе попятились прочь. — У тебя отвалятся уши. У тебя выпадут зубы. И ты их проглотишь! У тебя сгниёт нос. У тебя вскипят глаза. У тебя кишки затянутся в узел. У тебя отсохнет язык. У тебя растрескается череп. У тебя в утробе заведутся черви. У тебя сотрутся ноги, и поганый кутак твой будет волочиться по грязи и фекалиям, покуда его не изгложут крысы...

Ежевечерние занятия по актёрскому мастерству явно не прошли для Гюльнары впустую. Изрыгая страшные проклятия, она была чертовски убедительна! С недавних пор доподлинно осведомлённый, что означает у тюркских народов "кутак", Никита воочию представил жирную крысу-пасюка из провонявшего дерьмом клозета близ собственных гениталий, и кутак его забился в штанах, словно червь перед жалом рыболовного крючка.

Разбойники продолжали пятиться, бормоча молитвы и обмахиваясь крестным знамением. Будь пленница одетой, эффект наверняка оказался бы много слабее. Но сейчас грудь её трепетала от каждого вздоха, иссиня-чёрные волосы юбкой бешеного дервиша кружили над оголёнными плечами, молнии ярости слитными залпами били из полыхающих глаз. Никите доводилось видеть любимую разгневанной, но столь разъярённой — впервые. Гурия превратилась в фурию, одну из богинь мести! Точнее, во всех сразу, сколько их ни обреталось в древнеримском пантеоне...

— ...Во имя неба и земли, во имя Господа Бога, милостивого и милосердного, во имя Великого Пророка Мухаммеда, во имя святых посланников-расуль Адама, Ноя, Ибрагима-Авраама, Мусы-Моисея, Исы-Иисуса, во имя всех людей, живущих ныне и ушедших в лучший мир, — будь ты проклят, негодяй! И ты сдохнешь без прощения! Но сдохнешь не сразу. Подыхать тебе медленно, страшно, мучительно, в стонах, слезах и бесполезных молитвах, долгими годами! И да никто не будет милостив к тебе! А если будет, то и самому милосердцу за сим прокляту быть. Иншалла! Иншалла! Иншалла!

Троекратно заверив присутствующих, что в благом деле искоренения преступности в целом — и конкретного злодея в частности — полагается на волю Аллаха, Гюльнара вдруг заметалась в истерических конвульсиях. Теперь Никита за неё был относительно спокоен — ни один насильник не позарится на припадочную кликушу... От себя же лично пожелал детине толстого наскипидаренного кола в анус. Да с шипами. Да поглубже в прямую кишку. Да пожизненно. Да почаще менять. Да чтобы каждый раз — на более толстый и шершавый. Да порезче выдёргивать при замене... Впрочем, тому и без Никиты сложностей хватило с избытком. Обливаясь струями пота, проклятый едва держался на подкосившихся, как у обезьяны, ногах. Ошеломлённые разбойники не решались поднять на него глаз. Тишина как будто материализовалась в кляпы на устах присутствующих. Лишь один из "лесных братьев" глухо пробормотал:

— Ведьма...

И неосторожно воскликнул:

— Чур меня!

Ей же Бог, зря он так! Потому что пресловутый Чур незамедлительно явился на призыв. И надругался над "призывником". Во всяком случае, сотворил какую-то бяку с его заднепроходным отверстием, если судить по истошному воплю, характерному изгибу тела и кровавой блевотине, потоком хлынувшей из горла потерпевшего...

— Вот откуда пошли на Руси "петухи", — насмешливо проговорил Никита.

Но услышан был только Адамом. И ещё, возможно, атаманом Старым. Гюльнара продолжала биться в падучей, а разбойники, в том числе проклятый ею детина, наутёк бросились в чащобу, оглашая лес животным рёвом.

— Чего это с ним? — удивлённо спросил Терпигорец. — В натуре, как будто очко порвали... Слушай, может, под шумок повяжем этого клоуна? — указал на главаря. — Под такого заложника отвалим без проблем.

— Погоди, брат! Не торопи судьбу. The show must go on!

— Шоу должно продолжаться... Думаешь, это не конец?

Ах, он ещё сомневается! Никита удовлетворённо хмыкнул, потому как это означало, что Адам не знает о канале пси-связи между ним и демоном-хранителем Чуром, во всяком случае, прослушать их не может. И это, кстати, хорошо весьма!

— Уверен, не конец. Максимум — антракт.

Несмотря на то, что потрясённому атаману сейчас явно было не до восприятия и разумной оценки происходящего, Никита проявил осторожность. По крайней мере, не стал демонстрировать руки, освобождённые от оков, лишь негромко свистнул, пытаясь привлечь внимание Гюльнары и тем самым прекратить ненужное уже камлание — дескать, всё, финита ля комедия-дель-арте, одевайся, приводи себя в порядок... Но не тут-то было! Невеста явно вошла в роль. Ну, а может, вовсе не играла...

Однако — занавес! Второе действие. На сцене появился новый персонаж мистерии с демоническим сюжетом. Переломав кусты опушки и в клочья разодрав долгополый кучерский армяк, на поляну вылетел тщедушный мужичонка. "Вот, надо полагать, и вестник насчёт подмоги", — подумал Буривой. А тот, запнувшись о корягу, растянулся в ногах атамана шайки.

— Старый, Старый! Там... это... уф-ф!

Главарь встряхнулся, приходя в себя от впечатлений только-только завершившегося акта, и взбодрил вестника бесформенным — что называется, всмятку — яловым сапогом по физиономии.

— Ну, ты, морда, что ещё случившись?!

— Случившись, Старый, истинно случившись! Там, это... ну... сам господин Смотрящий по граду Петрову приехавши!

И атаман сызнова рухнул на трухлявую лесину.

— Да ладно тебе врать-то!

— Ей же Бог, не вру! Святой истинный крест!

— Смотрящий... — одурело пробормотал главарь. — Как он узнал?! Правду люди бают — вещий!

Между тем шоу продолжалось своим чередом. На поляне будто бы из ниоткуда появились коренастые, несуетливые молодцы, похожие друг на друга, как памятные Никите витязи дядьки Черномора. Устрашающим дрекольем они споро, явно умеючи, без лишних пререканий согнали в кучный сопящий табун разбежавшуюся было шайку.

Возникла многозначительная пауза...

И вот наконец-то кульминация! Из опушки в сопровождении бородатого верзилы с мушкетом в руках выступил... кто бы вы думали? Именно он. Дух Смотрящий! Всё тот же гопник с 4-й Советской, от горшка два вершка, щупленький, с лисьей мордочкой, резкий в движениях, ничуть не моложе на вид. Правда, в костюме, более соответствующем нынешней эпохе, — при щёгольских лаковых башмаках с серебряными пряжками, в белых чулках, кюлотах и небеленом холщовом камзоле под укороченным, чёрного английского сукна, прилегающим кафтаном. И хоть ростом не вышел, однако не мужик, но муж!

— Ну?! — бросил демон, по-хозяйски уперев руки в бока и пристально оглядывая мизансцену.

Атаман рванул к нему на полусогнутых конечностях, отбил земной поклон.

— Доброго здоровьишка вам, уважаемый! Счастливо ли добрались?

— Вашими молитвами...

— И то сказать, и то сказать... Какая честь для нас, горемычных, ах, какая честь! Вот уж не чаяли с вами здесь увидеться! Какими судьбами в нашу глушь?

Никита, всё так же изображавший прикованного к берёзке, ловил каждое слово, каждый жест, каждую интонацию, и по тому, как ощетинился дух, понял — всё, преамбула закончена, далее пойдёт конкретный разговор по существу. Лишь бы не стычка! Ну, а с другой стороны, он-то здесь при чём?! Посидит, посмотрит, поболеет за любимую команду...

— В вашу глушь? — недобро процедил Смотрящий. — Нет, Аникеюшка, сын Патрикеев, это наша глушь. Моя! Я здесь поставлен порядок блюсти, понял, ты, рожа варнацкая?! А ты со своим отребьем лапотным — просто бродяги залётные, каковых по сибирским острогам ждут, не дождутся, все жданки подъели.

— Так вы ж сами нам дозволили в милости своей непреходящей...

— Дозволил? Верно, дозволил! Чтобы с голоду не передохли да в железа не попали. Дозволил сидеть тихо и не рыпаться. А вы чего творите?!

Атаман стушевался окончательно, и Никита с облегчением дал самому себе зарок — если драка (обоюдосторонняя драка, а не просто избиение) случится, отгрызёт себе мизинец на левой ноге. Подобные обеты были для него делом привычным. Порой уверенность в благоприятном результате даже проигрывала реальному ходу событий. Однако ни один палец доселе не пострадал...

— Так мы ж чего?! — по-бабьи захныкал разбойник. — Мы же ничего! Мы же — как было с вами договорено! Простых людей не зачипаем, только если барыг да помещиков треклятых. Да жидов ещё. Да немцев разных...

— А это кто тебе — немец?! — прищурился демон, кивнув на Никиту. — Али, мабуть, жид?

— Не, на тех вроде не похожий...

— Значит, купец-барыга, да? Или помещик?

— Ну, а что, може, оно и так, — чуть воодушевился атаман. — Гляньте, какой у него тарантас! А рыжего железа сколько!

— Вот, кстати, о рыжем железе, сиречь золоте...

Смотрящий длинным, как у пианиста и карманника, пальцем потянул за атласную ленту медаль с груди разбойника.

— Ты эту блямбу присвоить-то присвоил, а догадался прочитать, что на ней написано?

— Ну, дык мы — людишки тёмные, грамотой не обременены...

— Не обременены, говоришь? Оно так... А сказать, чем вы обременены точно? Глупостью непроходимой! Алчностью беспредельной! Може, говоришь, он, — снова указал на Никиту, — помещик? Я тебе прочту сейчас, какой он помещик!

На аверсе, то бишь лицевой стороне золотой медали в окладе из расписной финифти, размером с блюдечко кофейного сервиза, над профилем "дщери Петровой", кроткой сердцем государыни-матушки Елизаветы, полуокружностью располагалась надпись "Б. м. Елисаветъ. I. iмперат. iсамод. всеросс.". Оборотный реверс с фигуркой торжествующего Марса был посвящён самому Никите — "Войска Донского есаулу Буривому за отлично храбрые противу неприятеля поступки и особливое к службе усердие", а также "Победителю надъ прусаками". По архивным данным, во времена означенной императрицы подобными именными медалями было пожаловано около трёхсот отличников боевой и политической подготовки. Будь лже-награждённый раскрыт, головы ему не сносить за подобное самозванство! Однако же далеко не всякий из бдительных чиновников рискнёт пробовать на зуб подлинность такой медали, равно как и носителя оной. А выгода от неё, как уже говорилось, несомненна — это ведь золотой ключик к любому замку! И шеф в итоге посчитал вероятность провала минимальной, а риск — оправданным.

Вслух зачитав текст, демон стянул медаль с шеи главаря — да так, что лентой чуть не оборвал уши — и сунул ему под нос.

— Вот так-то! Есаул! Знаешь, кто такой "есаул", ты, темень беспросветная?!

— Ну, дык, казачина...

— В том-то и дело, что казачина!

Смотрящий резко крутанулся на высоких каблуках, бросил оклемавшейся Гюльнаре: "Срамоту прикрой, дева луноликая!" — и скорыми шажками направился к Буривому, на ходу выдернув из-под кушака недлинный нож с изогнутым, как серп, лезвием.

— Давай-ка, есаул, мы тебя перво-наперво от пут ослобоним! Руки, поди, затекли от вервия.

— Да не так, чтобы очень уж... — пожал плечами Никита и продемонстрировал давно освобождённые запястья.

То же самое проделал Терпигорец, будто бы прикрученный к соседней берёзке. По губам урядника скользнула снисходительная усмешка. От разбойничьего табуна донеслись возгласы удивления. Искренне поразился и Смотрящий.

— Как вы это сделали?!

Никита ответил ровным, спокойным тоном, как о чём-то, само собою разумеющемся:

— Волюшку вольную сильно уважаем...

Демон обернулся к разбойникам и потряс обрезками верёвок.

— Видали?! А вы, мужичьё сиволапое, на казацкое добро позарились! Славного воина заграбастали, невесту оного едва не изнахратили, да ещё, небось, и выкуп за них стребовать удумали. Так получите уже сегодня, засветло! Злато-серебро аккурат к вашему табору будет доставлено. Угадаете, кем? А я подскажу: полусотней вот таких орлов степных из Ея императорского Величества персонального казачьего конвою. Орлов, для которых сам чёрт не супротивник! Это вам не солдатня, по дурачку от сохи приневоленная. Это даже не каратели-драгуны. Эти вас без разговоров клинками персидскими распластают, как севрюжину, и пачпортов не спросют!

Во всеобщем тягостном молчании прорезался голос главаря:

— Да как им ватагу нашенскую отыскать-то?! Мы бы за выкупом человечка верного отрядили...

— Ты погляди, какой стратег выискался! — буркнул демон.

За руку он подвёл Никиту к атаману и чуть слышно зашипел, брызжа слюной тому на бороду:

— Как отыскать, говоришь? Эх, ты, дурья башка, мозга твоя куриная! Да я б сам их и привёл. И ведь хотел уже! Просто-напросто пожалел вас, недоумков... Почему сдал бы вашу братию? Отвечу! Сотни терпигорцев из лихой общины питербурхской долю тяжкую черпают полной горстью, лихо горькое ушатами хлебают. От власть предержащих нам, бродягам, совсем житья не стало. Утречком, хвала Спасителю, подымешься, но Бог весть, куда ляжешь на закате, то ли на землицу, то ли под неё — в постелю мягонькую али в домовину из сосновых досок... А ты, значится, решил братьев-общинников ещё и с казачками перессорить, да? Чтоб уж точно всех под корень вырубили, а то, гляди, нагайками запороли до смерти... И что с тобой после этого делать, ума не приложу!

Поёжившемуся Никите пришла в голову мысль о том, что за столь серьёзной "предъявой" в миру "правильных" пацанов обычно следует — как бы поделикатнее выразиться? — радикальное отстранение от занимаемой должности. И здоровенный бодигард Смотрящего взялся уже поднимать мушкет... Атаман при таком раскладе, не стесняясь ватажников, плюхнулся демону в ноги и запричитал:

— Ну, что вы, отец наш родной?! Помилосердствуйте! Как же можно, чтоб... это... ну, нагайками под корень?! Мы ж чё?! Мы ж ни в жисть, чтобы вас подвести! Шли тихо-тихо на мызу Матоксу — пощипать именьишко Остерманово...

Смотрящий лишь сплюнул и пожал плечами.

— Ну, это завсегда пожалуйста.

— Ай, благодарствуем, уважаемый! Дык вот, идём, значится, идём... Когда глядим — тарантас, большущий, как корабель. И вот ентот барин-есаул на лошадке, какая, пожалуй, цельной деревеньки вместе с мужичками стоит...

По ситуации Никите следовало показать характер, и он, набычившись, подошёл вплотную к главарю.

— Это боевой конь, а не лошадка! И стоит он целой волости, если не уезда вместе с обывателями. И достался не в наследство от батюшки-помещика. Я его клинком добыл в улусе Кара-мурзы, когда о прошлом годе с братвой к Большим ногаям по зипунишки хаживал. А кибитка с корабель — из Неметчины. В Силезии мы её взяли, у курфюрста тамошнего. И ещё запомни: есаул — не барин! Он и есаул-то лишь в походе, а в станицах — такой же казак, как и всё наше обчество. Мы не за поместья матушке-императрице в баталиях помогаем, не за награды и чины границу бережём от ворога. Мы — душами за веру христианскую! Мы — сердцами за последнего смерда земли Русской! Понял, ты..?!

— Понял он, всё понял, — вмешался Смотрящий.

Разумеется, Никита, мягко говоря, преувеличил альтруизм казачества, однако самому себе при этом показался дьявольски убедительным. А что, блин, в натуре, могём ведь ещё!

Демон же вплотную занялся организационными вопросами.

— А теперь подымись и меня послушай, Аникей свет Патрикеевич!

— Да, уважаемый, — склонил голову пунцовый атаман.

— Сколько ты хотел за них получить откупного?

— Ну... — мясистые губы его зашевелились, поросячьи глазки вспыхнули алчным огнём.

— Понятно! — вздохнул Смотрящий, протянул руку к бородачу с мушкетом, принял от него объёмистый кошель и брезгливо швырнул к ногам главаря. — На, возьми!

Тот, едва успев подняться, снова бухнулся на колени.

— Ой, да что вы, уважаемый?! Да разве так можно?! Да чтоб я от вас..?! Да это ж благо воровское! Да я ни в жисть...

— Нишкни, пёс! Не тебе это, а всей ватаге. И не продуванить мне, а в дело употребить! На одежду приличную, на оружие, на еду, чтоб силы были, на молебны, коль отпевать кого придётся вскорости... А такой вариантец вероятен, ох, как вероятен!

— Отец наш родной, — захныкал атаман, — да вы...

— Довольно! — рявкнул дух. — Встать! Извиниться перед этими людьми! Всё, что у них взяли, немедля вернуть: до последнего гвоздя, до последней ниточки, до последней полушки, до последнего яблока!

— Подъели мы немножко яблочков...

Никита содрогнулся: только бы не чёртовых! Слава Богу, оказалось, нет, обычных яблок — сочных кожистых плодов дерева семейства розоцветных, урожая 1765 года. И хрен бы с ними, не жалко!

Сборы в дорогу отняли минимум времени, ибо лихие люди, к счастью, не успели "раздербанить" награбленное. Груз и багаж оказались в целости, даже под охраной сразу троих разбойников. И то сказать, положись на одного, так неминуемо пошарит втихаря и хапнет. Хапнет уже отнятое шайкой, то есть не у потерпевшего, а у своих же, что в богемных кругах всех времён и народов именовалось "крысятничеством" и каралось, мягко скажем, жёстко.

Никиту более всего взволновала судьба отнятых револьверов Кольта. Отнятых только у него, ибо Терпигорец оказался на высоте — спрятал свои под подушку на ямщицких козлах. Молодец урядник! Есаул же безропотно отдал неоднозначное оружие. Благо, запомнил, кому, и отобрал назад раньше, чем именную саблю. Раньше даже, чем обнял спасённую от поругания невесту. Впрочем, та сразу же полезла в кибитку переодеваться, изгнав расположившегося на диванчике мсье Глузда.

— Молодец, фраер, хорошо держался! — похвалил Никиту демон, когда малая казачья станица готова была тронуться в путь.

— Хорошо, говорите? — пробормотал тот в глубокой задумчивости. — Да нет, плохо. Всё плохо, уважаемый Смотрящий! Плохо, что мы, не успев толком прибыть, сразу напоролись на проблему. Если бы вы не подоспели, я уж и не знаю... Кстати, как вы так скоро подоспели?! Ну, не лично вы — с вами-то всё ясно, — а вот люди ваши...

— Да какие они люди?! — отмахнулся дух. — Лешие они из окрестных чащоб. С людьми и вправду не поспели бы... А в том, что напоролись вы, моя вина. Ты пойми, фраер, не мог я вашу миссию даже перед ближними своими раскрывать. Завистников у меня много, капнул бы кто архаровцам, и всё, считай, повязали вас на первом же посту. Так, разве предупредил босоту, чтоб несколько дён ни одна тварь из норы носу не казала. А про этих обормотов позабыл совсем. Людишки они новые, из беглых крестьян, пришлые, кажись, с Новгородчины. Сидели до этого смирно, жили строго по понятиям, а тут, как назло, решили... Да ладно, пустое! Решили с ними полюбовно, и ладушки.

— Хороша любовь... Вы, кстати, уважаемый, в расход с нами попали. Кошелёк, чай, не пустой был...

— Об этом не печалься, есаул! Я сегодня не в накладе. Заметил, как у этих, — он кивнул на кучно собравшихся в отдалении разбойников, — глазки-то забегали, когда я мошну скинул?

— Честно говоря, не до того мне было, — признался Никита.

— А мне — до того! Это теперь мои люди, а не ущербного Аникеюшки. Они поняли, что я впрямь вещий. Поняли, что скор. Поняли, что щедр. Поняли, что справедлив. Поняли, что опаслив, а, значит, почём зря на гиблое дело не пошлю. И главаря ихнего "опустил" умышленно. Я теперь один для них и Господь Бог, и царь, и папа родный! А старшего от себя, как вы отъедете, назначу нового, — Смотрящий пробежал глазами по разбойничьему табуну и кивнул на рыжего детину, выделявшегося богатырской статью. — Да, вон, хоть ту дубину стоеросовую! Хорош, а, как считаешь, человек из Будущего?

Буривой натужно выдохнул всё, что накопилось в лёгких.

— Ради всего святого извините, уважаемый, но если вас и впрямь интересует моё дилетантское мнение, я бы рекомендовал какую угодно другую кандидатуру.

— А что так? Не глянется тебе сей витязь?

— Нет, почему же, с виду всем хорош. Только должок у меня перед ним...

Демон пронзил пришельца острым, как лезвие клинка, взглядом, усмехнулся и спросил:

— Должок, говоришь? Это он на твою девку позарился?

— Он, — подтвердил Никита. — И не девка она, а взаправду невеста.

— Ну, ты к словам-то не придирайся! У вас так говорят, у нас тут эдак... А долги надо возвращать, на том воровское обчество и стоит. Только ты, надеюсь, помнишь, что Координатор говорил?

— Помню, уважаемый. Смертоубийства не будет. Увечья же — всенепременно!

— Справишься?

— А чего ж? — Никита потянулся, поводил плечами, размял стопы и коленные суставы. — На том казачье обчество стоит...

— Ну, иди!

Ну, и пошёл!

И сделал вид, что не заметил повелительного жеста демона, во исполнение которого за ним направились несколько лешаков с дрекольем на богатырских плечах...

По мере его приближения оживившиеся было разбойники притихли, на потухших физиономиях явственно читалось ожидание Чего-то Ещё. Невесел стал и атаман. Лишь детина по левую руку от него, глядя прямо в лицо недавнему пленнику, глумливо улыбался. И Никита подумал, что нисколько не ошибся, отсоветовав его на роль И.О. главаря. Он либо чересчур самонадеян, либо попросту кретин. То есть в любом случае губителен для собственной организованной преступной группы.

Демонстративно не обращая внимания на детину, Никита протянул обречённому на низложение Аникею Патрикеевичу серебряный рубль. Тот отгородился ладонями, как чёрт — от кадила.

— Нет нужды, ваш-пре-ство!

— Нет, так будет вскорости, — резонно заметило его самозваное "превосходительство". — Мало ли, например, кого лечить придётся, — с доктором расплатитесь.

— Да у нас, слава Богу, все здоровы.

— Ну, это — до поры...

И тут она моментально наступила, эта самая пора!

И тут же выяснилось, что Никита не зря годами отрабатывал обратный круговой удар ногой с резким разворотом корпуса, кикбоксерам известный под названием spinning back kick, а мастерам восточных единоборств — как уро-маваши-гери. Детина зажмуриться не успел, как раскрученная до свиста правая стопа есаула врезалась ему в челюсть. Раздался противный хруст, брызнула слизь, хором взвизгнули разбойники, а проклятый мерзавец пластом рухнул наземь. "Добавки" не потребовалось — нокауту позавидовал бы сам грандмастер Фёдор Емельяненко!

Во всеобщем молчании один лишь атаман, с опаской поглядев на леших, подобострастно воскликнул:

— Здорово вы драться горазды, ваш-пре-ство!

— Обыкновенно горазд, — отмахнулся Никита. — И никакое я не превосходительство... А вы, лапотники, запомните: честь женщины свята! Или забыть успели, как господа над вашими же бабами куражились безнаказанно?

Кто-то со вздохом буркнул:

— Случалось, поди, и такое...

— Вот и я же о чём. Ладно, бывайте здоровы, не кашляйте! И с Остерманом поосторожнее, челядь у него поначалу стреляет, а потом уже спрашивает, кого чёрт в гости принёс.

— Благодарствуем, брат-казак, побережёмся, — главарь отвесил поклон. — А что до здоровья... — кивнул на детину, распростёртого в глубоком нокауте. — Наш-то хоть очухается?

— Надеюсь... — озабоченно пробормотал Никита.

Не без труда он перекантовал тушу поверженного на бок, и у того изо рта хлынула кровавая жижа. Бурный поток блевотины выплеснул вовне десятка полтора гнилых зубов. Проклятье Гюльнары начало сбываться! Дыхание присутствовало, пульс довольно слабо, но прощупывался. Выживет! Ещё, глядишь, и спасёт пару-троечку напитых алкоголем Ломоносовых... Хотя такой варнак, наоборот, скорее уж погубит дюжину тверёзых самородков!..

...Мсье Глузд сидел на вывороченной с корнем лесине, разложив под атласные кюлоты кружевной батистовый платок, и попыхивал индейской трубкой с длинным, в локоть, чубуком.

— Чистая конопля? — подмигнув, спросил Никита.

Лже-француз утвердительно кивнул.

— Си, сеньо... тьфу, дьявол! Это, как его?.. Уи, мсье! — и протянул курительную принадлежность. — Аву?

— Чего сказал?!

— "Аву" по-вашенски значит "хотите".

— Хочу ли я загубить лёгкие? Хм! Ноу, батоно Рюблар, грацие пер ля пропоста, их раухе нихт, — отказался Никита на жуткой смеси английского, грузинского, итальянского и немецкого.

— Ком иль ву пле, — пожал плечами ведьмак, — что в вольном русском переводе означает "была бы честь предложена"... А у вас неплохо с языками, мсье Буривой!

У мсье Буривого с языками всё и впрямь было в порядке. Ещё подростком он больше самостоятельно, чем на уроках, изучил английский. В курсантские годы расширил познания, особенно в области допроса военнопленного. Тогда же, встречаясь с природной саксонкой Натальей Ридель, нахватался немецких фраз. Мало того, ему с детства нравилась латынь афоризмов вроде "сик транзит глория мунди" (так проходит мирская слава), и вот уже на пенсии, когда пришлось чуть ли не ежедневно общаться с итальянскими производителями дверей класса "элит", базовые эти знания позволили довольно скоро заговорить на языке Бенито Муссолини, "Джи-джи" Буффона и Роберто Кавалли. По-французски же, не считая общеизвестного "спасибо", "ищите женщину" и "на войне как на войне", твёрдо знал лишь девиз наполеоновского генерала Камбронна "ля гард мёр э не сэ ран па!" — гвардия погибает, но не сдаётся!

— Мерси за комплимент, мсье де Рюблар, — поблагодарил ведьмака Никита, даже подчеркнул его аристократическое достоинство ударением на "де". — Не видали часом мою ля фам?

Глузд молча указал в сторону экипажа.

— А вас, горемычного, выгнала, да?

— Увы...

— Да не расстраивайтесь, право же, мсье! Погоды ныне чудные! Это май-весельчак, это май-чародей... Короче говоря, поедете какое-то время на запятках. Заодно откушаете яблочек — добавите в организм железа, витаминчиков, эфирных масел. А то всё конопля да конопля!

— Но, мсье Буривой...

— Отставить разговоры! Ишь, понаехало гастарбайтеров из развивающихся стран! Мало, что "травку" курят, так ещё и привередничают... Ладно, не огорчайся! — Никита хлопнул ведьмака по загривку. — Девушка перенервничала, успокоить надобно. А ты же знаешь, как это лучше всего сделать.

— Нам, полудемонам, известно всё на свете! — напыжился Глузд. — Стихи лирические почитай, она и успокоится.

— Только и всего? Серьёзно?! Ай, спасибо, добрый получеловек, ай, исполать тебе! Кстати, что за слово — "исполать"?!

Мсье обиженно шмыгнул носом.

— Не знаешь? Какой же ты, Никитушка, после этого грек?!

— Да уж какой есть. Наверняка бывают и получше. И всё-таки..?

— Исполать — eis polla et? — по-вашенски, по-грецки значит "на многие лета". Так у вас приветствовали иерархов православной церкви. Употребляется как "хвала", "слава". Доходчиво?

— Вполне. А теперь, мсье, решительно скажите "нет!" наркотикам и топайте себе, кушайте доисторические яблочки! Надеюсь, грабители не весь запас подъели...

Распорядившись таким образом судьбой Глузда, Никита сердечно простился с демоном Смотрящим и пожелал ему до конца времён не попадаться в лапы правоохранительных органов, особенно казаков-нагаечников. Правда, счёл возможным едко заметить:

— Я отчего-то прежде считал — видать, по скудоумию, — что первое регулярное казачье подразделение в северной столице появилось в 1769 году, когда формировался Петербургский легион...

Демон не дал ему закончить мысль.

— Нет, фраерок, считал ты как раз верно. Только вот этим сермягам, — кивнул на "лесных братьев", — про то откуда ведомо?! Сам, поди, тоже не в курсе, кто ныне охраняет вашего Президента. В общем, не бери дурного в голову и делай своё дело. Удачи тебе и кодлану твоему!

— И вам того же!

Никита поблагодарил за помощь леших, махнул рукой коллективу разбойников, мысленно пожелал крысам поскорее отгрызть "кутак" нокаутированного детины — начавшего, кстати, приходить в чувство, — чтобы не нарожал подобных себе ублюдков, подал знак Адаму, дескать, трогаем, и полез в экипаж. Ну, или — карету. Только не в тарантас и не в кибитку! Хотя так было бы правильнее...

— Глузд, пошёл отсюда вон! — "приветствовала" его пассажирка.

Гюльнара лежала на диване, лицом к спинке, свернувшись, как внутриутробный плод. Никита притворил дверь, накинул щеколду.

— Пошёл вон, сказала!

— Уи, мадам...

— Ах, это ты, Ники!

Она вскочила, крепко обняла жениха и разрыдалась, щедро окропляя слезами плечо.

— Боже, Ники..! Ники, Боже..!

А что Ники? Ники мог бы возразить, типа, преувеличение, никакой он не бог. Во всяком случае, пока. А там — как Родина прикажет... Мог бы, по совету ведьмака, продекламировать лирическое стихотворение. Если бы знал хоть одно. И если бы знал, чем лирическое отличается от прочих... Однако доподлинно знал, что в подобных ситуациях лучше вообще молчать, ибо неосторожным словом можно нанести глубочайшую рану и без того ошеломлённой психике потерпевшего. Сложнейшая, неблагодарнейшая область психотерапии — помощь пострадавшим от войн, катастроф и бандитского беспредела. Здесь не годится киношный американизм "желаете поговорить об этом?", за который нувориши платят лощёным психоаналитикам сумасшедшие гонорары. Здесь реальное сумасшествие! Здесь надо действовать решительно и жёстко. По принципу "клин вышибается клином". Ну, а после можно и поговорить о том да сём...

И Никита действовал!

Первой под его натиском пала мантилья. За нею последовало платье. И очень скоро на любимой не осталось ничего, помимо колье и перстней.

В этот раз им было не до ласкающих прикосновений, не до нежных поцелуев, не до едва различимого шёпота с лёгким касанием губ. Только страсть! Дикая, звериная, безудержная, штормовая, безрассудная...

Рассудок Никиты заработал после, когда он, дипломированный психотерапевт, и пациентка, лишившись последних сил, распластались на диване, застеленном мягкой клетчатой шотландкой. И, заработав, выдал вот какую мысль: если им суждено зачать ребёнка, он де-факто окажется на двести с гаком лет старше родителей!

Меж тем карету здорово тряхнуло на ухабе.

— Мы уже едем?! — удивлённо спросила Гюльнара.

— А ты не почувствовала?!

— Почувствуешь с тобой! Терзал бедняжку, как в последний раз.

Никита поморщился.

— Не каркай, цветик мой гранатовый!

— Да тут хоть каркай, хоть не каркай, хоть вообще клюв скотчем обмотай... Надо же было так вляпаться!

— Вляпаться, говоришь? Вляпались мы, дева луноликая, не сегодня. Вляпались мы с тобой в двадцать первом веке, дав согласие участвовать в специальной операции под рабочим названием "Чёртово яблоко". А нынешнее происшествие вполне закономерно, ибо природа специальных операций такова, что в них всё и всегда происходит через жо... ну, скажем, вне рамок чьих-то благих пожеланий, замыслов и планов. Специальная операция началась сегодня, когда мы скользнули вниз по пространственно-временному континууму. И я, признаюсь, ожидал чего-либо подобного. Ожидаю и прямо сейчас... А тебя поздравляю с боевым крещением! Отныне ты — состоявшийся боец непобедимого российского спецназа.

— Хочешь сказать, что я вела себя достойно?

— Ты была неподражаема, любовь моя! Уж не знаю, что ждёт проклятого тобою разбойника, но мой персональный "кутак" до сих пор не пришёл в себя, впечатлённый мастерской игрой заезжей примадонны.

— Это была не игра, Ники, — чеканя каждый слог, заверила его Гюльнара после долгой паузы. — Никогда никому не говорила, а тебе скажу: все женщины моего рода по материнской линии владели даром эманации. Знаешь, что это такое?

Он подумал: может, это дар формировать из Ничего свиную котлету на косточке? А ещё лучше, две. С гарниром... Перекусить пришлось бы весьма кстати!

Вслух же заметил:

— Пояснишь — буду знать.

— Темень беспросветная! Эманация в переводе с латыни означает "истечение". Термин этот введён неоплатонистами. Так они называли фиксирующий онтологический вектор перехода от семантически и аксиологически высшей сферы универсума к менее совершенным...

"Надо будет записать, — решил Никита, — потому что запомнить сие невозможно. И приколоться как-нибудь за пьянкой".

— ...Радиоактивность химических элементов — своего рода эманация. Клерикалы называют эманацией представление об истечении идеального мироустройства из сущности Бога, и чем дальше человек от Господа в своей вере, тем менее идеален его собственный мир. Я же говорю об эманации сгустков эмоционально-чувственной энергии самого человека...

— Тебе бы поговорить об этом с Василием Викторовичем, шеф обожает подобную хрень.

Обнажённая Гюльнара взвилась.

— Не веришь?! Смотри!

— Да я смотрю...

Он смотрел. Смотрел на божественной формы грудь любимой женщины и чувствовал, что "кутак" его вполне жизнеспособен... Однако то, что при этом зафиксировал боковым зрением, могло навек лишить эрекции: зажмурившись, Гюльнара выбросила руку в сторону поставца с посудой, и бронзовый кубок с грохотом шлёпнулся на пол.

— Кочка... — пробормотал ошеломлённый Никита.

Да какая там кочка! Шлёпнулся не просто кубок, но один из шести кубков. Остальные же не шелохнулись!

— Кочка, да?! — праведно возмутилась подруга. — Смотри вторую серию!

Пару секунд спустя Никита, верующий, но при этом не особенно религиозный, суматошно крестился и читал "Трисвятое":

— Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй мя! Святый Боже... Боже, ты — колдунья!

— Есть немножко, — повела плечиками довольная подруга, подбрасывая кубок, Бог весть как оказавшийся в её руках. — И проклятый разбойник сдохнет! Я, наверное, могла бы убить его на месте. Но — нельзя. Поэтому умирать он будет долго и мучительно.

— Зубы у него уже выпали, как ты и обещала.

— Ты его побил?

— Да так, слегка. Можно сказать, дал пощечину...

— Спасибо, рыцарь мой!

Гюльнара крепко обняла его, прижалась щекой к щеке и прошептала на ухо:

— А за собственный кутак можешь не беспокоиться. Стоять будет, как пирамида Хеопса, — вечно, красиво, всем на радость! Во всяком случае — мне... Но только если будешь хорошо себя вести!

— Знаешь, цветик мой, похоже, сегодня у меня навсегда пропало желание вести себя плохо, — стуча зубами, признался Никита. И представил, как поступит Гюльнара, застукав его на месте супружеской измены. И содрогнулся. И машинально воскликнул. — Чур меня!

И тут же получил голосовое сообщение: "Хоть оделись бы для начала. Ваше здоровье! Целую. Чур".

Дождей осенних воды горькие

По окнам бьют кнутами белыми.

На перепутье, в душной горнице

Кутили каторжники беглые.

А вор сидел, как князь сиятельный,

В чужом краю, средь пьяной челяди.

Тоска, как выползшая гадина,

Сдавила горло чёрной петлею...

Колокола гудят на звоннице,

Уходит в небо благовест... Благовест!

Пройдут года, и всё исполнится.

А над Россиею голгофский крест...

Позолоти ручку, барин!

Страна парализована цыганскими забастовками. Миллионы россиян остались без будущего...

Дороги восемнадцатого века если чем-то и отличались в лучшую сторону от "праправнучек" из двадцать первого, то... То Никита Буривой этого не замечал. На тракте Петербург — Корела (Кексгольм), называемом тогда Куйвозовским, гужевой салон-вагон есаула трясло не менее безбожно, чем Volkswagen Touareg менеджера по персоналу здесь же в эпоху постсоветской демократии. Более всего доставалось ведьмаку, изгнанному на запятки. Корма любого транспортного средства на кочковатой, в выбоинах, трассе — место всегда чересчур амплитудное. Наверняка мсье Глуз де Рюблар целиком и полностью разделял сейчас вывод земляка Наполеона I Бонапарта: в России нет дорог, одни лишь направления. А может быть, кто знает, позднее самолично поведал о том неудачливому императору всех лягушатников...

Так или иначе, именно французик настоял на второй по ходу этого похода остановке. Не доезжая вёрст двадцати до северной окраины сегодняшнего Питера, сразу за усадьбами Софиенгоф, Лилиентруд и Осельки, урядник Терпигорец, тактично постучавшись, заглянул в окошко и сообщил:

— Нижний чин измаялся вконец. Говорит, ещё полчаса такой езды, и "отойдёт", а мы останемся втроём.

— Невелика потеря, — отмахнулся есаул, давным-давно одетый сообразно положению и теперь чинно восседавший за столом, развлекаясь игрой в карты с невестой. В "очко"... — Ладно, чего уж там, уважим иностранца! Да и пожрать не мешало бы...

Его изначально восхитило то, как был решён вопрос продовольственного обеспечения экспедиции. Прижимистая вроде бы кикимора Прозерпина — добрейшее на деле существо, — для приличия поворчав о заезжих дармоедах, вручила им обтёрханную скатерть-самобранку. Путники всех народов и времён удавились бы от зависти! Благодаря такой вот "полевой кухне" обоз не был отягощён ни единым плесневелым сухарём, ни жменей круп, ни ломтиком вяленого мяса, ни даже кормовыми злаками для лошадей. Исключением стали только натуральные да "чёртовы" яблочки, но это не столько съестное, сколько спецсредства. Даже табачок для курящего Терпигорца выдавался по первому требованию.

Минус, пожалуй, состоял в одном — подобное снабжение требовало максимума осторожности. Нечаянному свидетелю объяснить механизм работы самобранки оказалось бы куда сложнее, чем, например, технологию сотовой связи — её Никитушка, по крайней мере, представлял себе, хотя и не в деталях. Больше того, даже в отсутствие ни то что мобильных, но, на худой конец, проводных телефонов системы "барышня, товарища Сталина бы мне...", слух о необычайном know-how казаков распространился бы по империи скорее холеры. Выход — убить потенциального разносчика информационной заразы на месте. А нельзя! Да и нехорошо как-то, не по-державному — и без того людишков не хватает на масштабные национальные проекты государыни. Российская империя, поди, не Китай, где хоть души очевидцев, хоть четвертуй, хоть скармливай рептилиям, хоть печь ими топи по зимней стуже, никто особо не почешется...

Небо екатерининской эпохи оставалось чистым, как слеза безгрешного младенца, ясным, как бином Ньютона — второгоднику. Солнышко резво поползло от пополудни к вечеру. Едва ощутимый ветерок навевал приятную свежесть и мысли о шашлыке. До остервенения комфортная температура окружающей среды — что-нибудь около пятнадцати градусов по шкале Андерса Цельсия образца 1742 года — так, казалось, и склоняет путников беспечно развалиться на траве, споро пробивавшейся сквозь прошлогоднюю стерню. И Никита, оглядев местность через распахнутую дверь, скомандовал Адаму:

— Правь вон к тому лесочку!

Симпатичная берёзовая рощица, точно атолл посреди океана, "омывалась волнами" обширного пастбища. Вероятно, скотоводам не дали вырубить её местные охотники — вдоль опушки тут и там прятались в кронах стрелковые вышки. Сходство с коралловым островом усиливала просторная поляна — та же лагуна, — надёжно укрывшая обоз от любопытствующих взглядов.

Четверть часа спустя пришельцы, без особенной опаски воспользовавшись чудо-скатертью, лишь разведя для маскировки костерок под таганком — дескать, готовили тут же, на огне, — приступили к обеду. Гюльнара и мсье Глузд, по чину восседая за походным столиком, жеманно ковыряли двузубыми вилками некое замысловатое блюдо, по словам ведьмака, французское до невозможности. Ну, а Никитушка с Адамом поступили сообразно казачьей традиции: прилегли на кошме, хлопнули по шкалику малороссийской горилки, закусили цибулей и принялись, опережая один другого, черпать резными ложками прямо из котла дымящийся будан — который Богом дан, как полагают станичники — крепкий наваристый бульон из дичины, сдобренный мясом птицы, мучной подболткой, солью, высушенной прошлогодней зеленью и специями. И было им хорошо весьма! Весьма сытно и вкусно. Тихо. Мирно. Спокойно — в отсутствие эпохально чуждых предков...

Но, увы, ненадолго!

Лишь только ведьмак спроворил несколько пирожных и разлил из высокого восточного кувшина кофе по трофейным якобы чашечкам тончайшего майсенского фарфора, конфиденциальность обеда была порушена зычным окриком незваного гостя, скрытого покуда за опушкой:

— Тпру, дьяволица! Вроде дымком из леса тянет... Ну-ка, поглядим, кто у нас там шалит!

Адам немедля выдернул револьвер из-за кушака.

— Не суетись! — осадил его Никита. — Сказал же человек "поглядим", а не "постреляем"...

Сам он окинул опасливым взглядом застолье — компрометирующих артефактов из иных времён не наблюдалось.

— Попрошу всех привести себя в порядок! Сидим спокойно, отдыхаем с дороги, кушаем, что Бог послал. Если придётся угощать — только со стола. К скатерти не приближаться, вообще не думать о напитках и жратве! Вопросы?

Ответом было всеобщее молчание — как известно, знак согласия и понимания.

— Если придётся угощать... — задумчиво повторил для самого себя Никита. — А угощать особо-то и нечем. Во всяком случае, что касается напитков... Ну-ка, самобранка, пока этот соглядатай не появился, спроворь нам баклажку черкасского вина, сиречь хохлацкой водки, и графин кьянти!

Едва лишь заказ материализовался перед ним на скатерти, из опушки выступил среднего роста, годами не старше самого Буривого, мужчина с располагающей улыбкой на приятном, гладко выбритом лице, колоритно обрамлённом бакенбардами. Джентльмен! И взгляд далеко не кондовый, глазёнки-то умные... Подобный контрагент наверняка не опустится до скандала — дескать, понаехало поджигателей войны и торфа! Он либо приветит с честью, либо такую бдительность разведёт, что иностранным происхождением не отбрешешься...

Изобразив на лице ответную улыбку, Никита глухо пробормотал:

— Второй за сегодняшний день экзамен на соответствие эпохе просвещённого абсолютизма... Курсант Буривой, тяните билет! Только бы не под номером тринадцать. И не шестьсот шестьдесят шесть...

Ожидая, пока незнакомец подведёт соловую лошадку к полевому лагерю, есаул, дабы предварительно определить социальный статус вновь прибывшего, в деталях оглядел наружность и костюм — залихватскую треуголку, напудренный паричок, ладно сидящий кафтан цвета хаки, белоснежную рубашку с подколотым брошью воротом, замшевые башмаки с серебряными пряжками. И сделал вывод: не мужик, но муж. "Пятёрку" взял? А вот сейчас узнаем!

Тот же, явно впечатлённый громадной медалью Буривого, обнажил голову и, приложив руку к сердцу, с достоинством поклонился перво-наперво казакам.

— Милостивые государи!

Никита с Адамом в точности повторили его приветственный жест.

— Милостивый государь!

Подошёл черёд Гюльнары. Ей возмутитель спокойствия поклонился много ниже и почтительнее.

— Милостивая государыня! Несказанно рад свиданию в наших захолустных палестинах!

С ведьмаком "палестинец" неожиданно заговорил по-немецки. "Умён, проницателен, образован", — к неудовольствию своему вынужден был признать Буривой. Ну, Глузд, держись! И мсье де Рюблар не подвёл — без запинки ответил гостю на том же языке. Но при этом — насколько уловил из длинной тирады есаул, сам не чуждый "иностранщине" — уточнил, что имеет честь принадлежать к французской нации, немецким владеет через пень-колоду, после чего оба без труда перешли на язык Монтескьё и Вольтера. Благо ещё — ненадолго! А Никита прибавил к собственному выводу: он к вдобавок человек благовоспитанный... Да вот только кто же он по жизни, чёрт его дери?!

Тот будто уловил шальную мысль:

— Позволю себе представиться: Леонтьев Ерофей Леонтьевич, коллежский секретарь, ныне бурмистр в имении единокровного старшего братца Алексея Леонтьевича... Не доводилось слыхивать?

— Как же не слыхивать?! — вновь почтительно склонившись, ответил за всех Никита. — Чай, не дикари, ужо слыхали о почтеннейшем учёном муже!

Ну да, ещё бы, дьявол его раздери, не слыхивать! При первом же упоминании фамилии он сразу понял, с кем имеет дело. Во всяком случае, с каким семейством. Вполне, надо сказать, добропорядочным... Демон Плечевой на занятиях по обстановке в пути следования всю душу вымотал: за Осельками по правую сторону Куйвозовского тракта раскинулось поместье Леонтьева Алексея Леонтьевича, одного из первых отечественных китаеведов. Родился в семье церковного служителя. Окончил Славяно-греко-латинскую Академию в Москве. С 1743-го по 1755-й год член российской духовной миссии в Пекине. По возвращении служил переводчиком китайского и маньчжурского языков в Азиатском департаменте Коллегии иностранных дел. Перевёл на русский язык свыше двадцати китайских и маньчжурских книг. Многие из работ Леонтьева стали первыми в Европе. Так, он впервые перевёл китайские классические книги из конфуцианского канона "Четверокнижие", сборник законов "Тайцин гурунь" и многое другое. Его труды, снабженные комментариями и примечаниями, сыграли важную роль в ознакомлении русского общества с различными сторонами жизни и истории Китая...

Означенный материал Никитушка отбарабанил так, словно от этого зависела судьба "красного" диплома Славяно-греко-латинской Академии, — без запинки! И лишний раз утвердился во мнении, что всякая накопленная информация рано или поздно приходится ко двору. Хотя бы потому, что пунцовый от самодовольства Ерофей Леонтьевич тут же позвал просвещённых странников "ко двору" братского имения — где в его отсутствие остался старшим, — как самых дорогих гостей, не желая слышать об отказе.

А никто уже особенно не возражал! Так, разве чуть помялись из приличия...

— "Пять" с плюсом! — шёпотом оценила его знания Гюльнара, собираясь в дорогу.

— С большущим минусом, — вздыхая, уточнил Никита. — Причём от силы "три"...

Он, к сожалению, так и не смог припомнить, что же говорил Плечевой о самом улыбчивом бурмистре. Вдвойне обидно, ведь учил на совесть! Но в голове при этом отложился лишь эпитет "странный"... А странности ближних, если желаешь добиться успеха (в данном случае — банально выжить), надобно учитывать прежде всего остального! Только странностям и место в отзывах о конкретных людях. Безликие штампы нацистов типа "истинный ариец" и совковые клише "политику КПСС одобряет и поддерживает" суть не более чем отписки бездушных чиновников. Всё равно, что пастух напишет в личном деле одного из подчинённых: "Настоящий баран. Беспощаден к пастбищной растительности. В порочащих связях с животноводами замечен не был. За безукоризненную стадность отмечен личным клеймом чабана и зубами кавказской овчарки". Можно ли по такой характеристике отобрать в отаре барашка, единственно достойного приглашения на шашлык? Вот то-то же!

Следовать в усадьбу решено было верхами. Собственно, решил так Буривой, заметив, сколь повышенный интерес проявляет Ерофей Леонтьевич к Гюльнаре. Ничего оскорбительного лично для него — наверняка здесь в большей степени дань экзотике, ибо вряд ли так уж много восточных красавиц посещало в те/эти времена Карельский перешеек. Чай, не двадцать первый век, когда что ни деревня, то десяток-другой многолюдных таджикских семейств, не считая всяческих кавказцев... Отправь он невесту в экипаж, поневоле пришлось бы лезть туда же вместе с господином Леонтьевым. Да оно и ладно, птица-тройка вынесла бы, только вот салон-вагон по уши набит артефактами, и вовсе не факт, что все они де-факто соответствуют екатерининской эпохе даже со скидкой на "сами мы не местные"...

Короче говоря, шаромыжник (от французского "шер ами" — дорогой друг) де Рюблар милостиво был допущен в нутро кареты, урядник Терпигорец занял место на козлах, а есаул, бурмистр и экзотическая аристократка отправились на очередной этап пути верхами. Дочь выдуманного мурзы Рената Хабибуллина чертовски эффектно восседала в однобоком дамском седле, и Ерофей Леонтьевич, правя свою лошадку меж гостевыми конями круп в круп, шею себе извертел, переводя восторженный взгляд с восточной красавицы Гюльнары на ещё более восточного красавца ибн-Самума под Никитой. Ничего, опять же, оскорбительного, равно как и странного, в его поведении Буривой не усмотрел. Однозначно любой гетеросексуальный автолюбитель третьего тысячелетия по Рождеству Христову во все глаза пялился бы на коленки Сары Семендуевой (Жасмин) в кабриолете Lexus, напрочь игнорируя при этом остальных участников дорожного движения...

Вполуха слушая разговорившегося бурмистра, Никита напряжённо вглядывался в лица встречных и попутных предков. А те были представлены во множестве, особенно крестьянами и ремесленным людом. С первых же вёрст, ещё до выезда на Куйвозовский тракт, следуя через Малое и Большое Гарболово — имение знатного вельможи Шувалова, самозваный есаул почему-то ожидал, что крепостные и посадские начнут, что называется, ломать перед ним шапки и отбивать земные поклоны. Ничего подобного! И совершенно ничего необычного. Да, приветливо здоровались с проезжими, да, кивали, да, брались при этом за убогие головные уборы. Но уж такова вилланская культура. Точно так же люди в деревнях ведут себя с незнакомцем и сегодня, будь он хоть дачником, хоть туристом, хоть шабашником из армянского города Котлонадзор, хоть офицером спецподразделения, хоть Генеральным секретарём Организации Объединённых Наций...

Вот мужичок ведёт под уздцы чахлую лошадёнку. В бортовой телеге исходит паром куча свежего навоза — без удобрения картошку здесь не вырастишь... Тьфу, блин, чтоб этой картошке пусто было! И тому, кто завёз её в Европу. И тому, кто вообще открыл Америку... А тому, кто оную закроет, — памятник при жизни!

Вот чумазая нищенка в невообразимых обносках, да ещё с молокососом на руках...

Вот исполинский воз, тяжело гружёный антикварной — покуда новёхонькой — мебелью. Разбитной приказчик-экспедитор нашёптывает хмурому вознице что-то явно скабрезное и сам же хохочет над сальностями. Чей, интересно, заказ: Шуваловых, Остерманов, Урусовых, купца Ерофеева, ещё кого?..

Вот бригада-ух: полдюжины мастеровых людей, по всему видать, дорожников или мостостроителей, — узловатые ручищи, пухлые котомки за могучими спинами, заступы и кирки на плечах, топоры оттягивают пояса на одну сторону чуть ли не до колен... Может, дядьки — из славных на Руси рязанских плотников? Не зря тамошний народец по сей день зовут "Рязанью косопузой"...

Вот стайка баб с граблями. Гарью от них шибает за версту. Наверняка пережигали прошлогоднюю листву и бесполезную гречишную солому, удобряя почву-кормилицу тёплой золой...

А вот и служилая братва! Обоз с провиантом, судя по мешкам и бочонкам с соленьями, да несколько кирасир во главе с целым капитан-поручиком — особняком от интендантской команды. Вряд ли охрана — не по чести гордым кавалеристам такое занятие! Впрочем, кто их, пращуров, знает?.. Никита насторожился. Сейчас, поди, выяснится, каков он есаул! Ведь не зря в разведке издавна бытует аксиома: лазутчику в стане врага труднее всего прикидываться офицером неприятельской армии... Однако пронесло! Молодцеватый капитан отсалютовал мужчинам палашом, низко поклонился Гюльнаре, а после, теребя усы, долго вглядывался в её "тыл". Примерно так же поступили все до единого кабальерос, и взгляды их свидетельствовали вовсе не о подозрительности... Ей-богу, шеф был абсолютно прав: восточная гурия придаст группе СпецНаз "человеческое лицо". Ну, или, как в данном случае, человеческую ж... Жалко, что ли?! Так и быть, пускай любуются!

Вот и служители культа — для полноты картины имперского общества. Навстречу пришельцам из иных времён шагала недлинная вереница иноков с одухотворёнными взглядами, но при всём при том — в стоптанных лаптях, замызганных, изодранных рубищах, с тощими котомками и корявыми посохами в руках. При виде их процессии бурмистр стал похож на блаженненького дурачка при храме.

— Великая схима! — восхитился он. — Святое дело!

Никита согласно кивнул. И только сейчас припомнил, что Ерофей Леонтьевич социальным происхождением — из служителей культа. Вернее, братец оного единокровный. Но при этом, следовательно, и сам...

А тот продолжал умилённо бормотать:

— В святые места за Онегой идут, дабы истым страстотерпцам поклониться, толику высокой мудрости почерпнуть, напитаться духом Божиим, страдания и нужду на земном греховном поприще во имя Вседержителя приять... Слава Тебе, Господи! — громогласно воскликнул он и троекратно осенил себя крестным знамением.

Никита последовал его примеру. Про себя же подумал: "В святых местах-то ладно, пусть прикалываются, раз есть охота, но в дороге по весенним "северам" испытывать нужду, ей же Бог, чревато досрочным окончанием земного пути"... И решился на широкий жест.

— Адамушка, — крикнул он уряднику, — останови, братец, кибитку, поскреби по сусекам да одари схимников щедрой горстью! Истово помолятся они за наши душеньки, и тогда, чаю я, Господь по их предстательству благословит многотрудное наше предприятие.

И почудился ему ответ:

— Базара нету! Всё равно халява...

Позднее наедине, сардонически усмехаясь, Терпигорец расскажет, что пилигримы благосклонно восприяли мало не пудовый окорок, связку калачей, балык из осетра, торбу с плодами земными и рубль. А после сообщили по секрету, дескать, нестерпимые страдания и острую нужду испытывают в они трубах — которые после "вчерашнего" горят адовым пламенем! — и выпросили четверть водки, за что гарантировали всем пришельцам и лично праведнику Адаму индульгенцию по поводу грехов земных, как прошлых, так и будущих...

А вот, наконец, землемер на двуколке. Судя по выражению лица (нечто среднее между Атлантом, инструктором райкома комсомола и Господом Богом), он один является опорой и надёжей матушки-Руси!

Бурмистр подчёркнуто вежливо поздоровался с чиновником, и тут Никита вспомнил... Да, конечно! Как же иначе?! Аккурат годом ранее правительство, заваленное тяжбами о земельных угодьях — особенно между старинной аристократией и новым, со времён Петра, дворянством, — издало Манифест о Генеральном межевании и создало специальную комиссию, дабы точно определить границы владений отдельных лиц, крестьянских общин, городов, церкви и других собственников земли. Примерно полверсты тому назад Ерофей Леонтьевич как раз жаловался Гюльнаре на соседей Долгоруких, которые будто бы пытаются оттяпать у братца чуть ли не половину "дачи" (поместья, позднее имения), пожалованной государыней Елизаветой Петровной, заявляя свои права на эту землю чуть ли не от первого новгородского князя-посадника Гостомысла...

Никита, помнится, пробормотал тогда под нос:

— ...Гостомысла — сына вождя Буривоя, правнука Вандала, праправнука Словена, потомка библейского Иафета, приходившегося сыном праведнику Ною. Вот это, блин, "крыша", вот это конкретный пацан! Если подпишется в тему "долгоруковской" братвы, ихняя предъява канает верняк. Любителя узкоглазых "желтков" прокатят с вывалом!

И не стал дальше вслушиваться, потому что не терпел сутяжничества и самих крючкотворов-сутяг. А зря! Нет-нет, это дело не терпел по делу, — зря не вслушивался. И чуть было ни брякнулся с Шайтана ибн-Самума под безапелляционное заявление бурмистра:

— ...Свобода, равенство, конституция, республика — вот что в первую голову надобно российскому народу!

А когда пришёл в чувство, отвернулся и чуть слышно прошептал, обращаясь к ближайшей осине:

— Свобода, равенство, конституция, республика? Бред! Если не сказать: полная херня...

Дабы случайно не обидеть симпатичного, в общем-то, человека, продолжил Никита про себя: русский менталитет мгновенно трансформирует свободу во вседозволенность, и тогда вспыхнет русский же бунт, бессмысленный и беспощадный. Народовластие, равенство людей перед законом и осознанное послушание этому самому закону — весьма привлекательные ценности для всех, без исключения, людей. Да вот идеально реализуются они лишь в центральной и западной Европе. Почему? Потому! Прежде всего, потому, что там, в сравнении с Россией-матушкой и прочим миром, искони велик процент торговцев, мастеровых и специалистов по услугам. Для этих социальных групп крайне важны мир, порядок и стабильность. В то же время, они крепко сплочены в гильдии, цеха и прочие группы по жизненно важным интересам — готовые профсоюзы. Готовые по необходимости трансформироваться в политические партии или боевые дружины. Готовые хоть словом, хоть оружием дать отпор любому правителю-беспредельщику! Чем периодически и занимались до тех пор, пока ни поняли, что раз за разом отсекать башку негодному — а значит, неугодному — правителю не так уж практично. Жестокость порождает встречную жестокость с некоторым силовым плюсом, ибо цель всякой жестокости — подавить сопротивление оппонента. А это уже война! Война, которая в бескрайней России беда из бед, но для скученной Европы — настоящая катастрофа. Нам, по крайней мере, было и ныне есть куда отступать. А европейцам?.. То-то же!

Но европейская скученность суть не только проблема, но и, наоборот, величайшее благо для грядущей демократии. Компактная территория проживания народа/народов априори не предполагает обособления частей общества, в рамках которых люди вынуждены были бы вести самодостаточное хозяйство. В райцентр за покупками не наездишься — это не про них. Универсалы попросту не нужны! Торжествует массовое разделение труда: если руки Клауса "заточены" пироги печать, а соседа Курта — сапоги тачать, то каждому незачем заниматься и тем, и другим. Ширится торговля, в конкурентной борьбе растёт уровень качества продукции, остаются разумными и стабильными цены. Но торговцам, повторимся, жизненно важен мир и порядок, конкуренция ни в коем случае не должна перерастать в силовое противостояние. Именно ради высокого Порядка люди с готовностью участвуют в законотворчестве. Люди, выбирая себе Власть, резонно требуют, чтобы Она обеспечивала выполнение законов, и без колебания платят под это налоги. В результате они богатеют, никого при этом не разоряя и, тем более, не убивая, а если ведут войны, то — вне пределов собственных стран, за безопасность торговых путей, рынки сбыта и ресурсы. Подло? Гнусно? Бесчеловечно? Для всего мира — да. Для демократов — норма жизни! Они называют это прагматизмом, а тех, кто не входит в элитарный круг, вообще не считают людьми.

Бизнесмен в таком обществе уважает Бизнесмена, Мастер уважает Мастера. Человек, уважающий других и чувствующий уважаемым себя, не опростается перед крыльцом другого уважаемого человека. Не набьёт ему спьяну лицо (даже "рылом" оное не назовёт). Не пересечёт проезжую часть улицы на красный сигнал светофора, а будучи за рулём, пропустит уважаемых людей на "зебре" перехода, где они вправе шагать, не оглядываясь по сторонам. И пешеход осознанно воздержится от того, чтобы перебегать дорогу там, где это не определено, — нельзя же ущемлять право уважаемого человека вести машину без помех. Не нарушая прав уважаемых людей, человек может быть уверен, что автоматически не будут нарушены и его права. А это называется Правопорядком!

Между прочим, организованная преступность — знаменитая сицилийская мафия, неаполитанская "каморра", калабрийская "ндрангета", сообщество "Сакра корона унита" в Апулии, "Чёрная рука" и "Коза ностра" из США — принципиально не противоречит типичному для западной цивилизации состоянию Правопорядка хотя бы потому, что не приемлет хаоса и беспредела. Наоборот, будучи внутренне организована сама, мафия пытается максимально сорганизовать и подконтрольные ("крышуемые", обираемые, как их ни назови) структуры. Правда, на основе не официального закона, а собственных понятий. Однако понятия эти зачастую твёрже, чем означенный Закон. Что называется, "пацан сказал — пацан ответил!" Ответил за "базар" — свои слова. Ответил за базар — контролируемый сегмент рынка товаров и услуг. Ответил за моральный облик. Ответил за конкретные поступки. Даже за внешний вид, потому что он — лицо организации, которая, балансируя на краешке Закона, целиком и полностью зависит от уважения своих членов добропорядочными гражданами и терпимости к ней государственных структур. Бандит? Ну, и что с того?! Работа у него такая. А "по жизни" вполне приличный юноша, правильный... "Правильный пацан" не захлещется сивухой, не обдолбится наркотиками, не стащит у пенсионера кошелёк, не изнасилует школьницу в лифте — на то есть асоциальная гопота, неорганизованные отморозки и маньяки, — а если совершит нечто подобное, тут же будет уволен из мафии. И найдёт себе работу только в морге. Трупом... Правильный пацан — значит, соблюдающий права! Права свои. Права людей. Права, под которыми не обязательно подписываться, главное — следовать им. Это называется верностью базовым принципам общества и данному однажды слову. Это называется верностью договору. В том числе Общественному Договору, сиречь Конституции, положениями которой определяется жизнь демократического государства с уважаемым/уважающим народонаселением.

Ещё два слова об организованной преступности. Русь всегда была печально знаменита состоянием дорог в целом и разбоями на трактах в частности. А в Италии, к примеру, такой проблемы не стояло, кажется, со времён Спартака, и пути сообщения там в немалой степени привели в порядок мафиози. Почему? Да потому, что по дорогам массово перевозился товар, с реализации которого они имели долю — как раз в качестве оплаты за услуги по защите инфраструктуры частного предпринимательства!

На Руси же, широко раскинувшей границы, глубоко аграрной, ситуация от начала времён оказалась принципиально иной. Города стали центрами не столько экономики, сколько власти. Что характерно, Власть наша, при всей своеобычной жёсткости, не в состоянии была поддерживать порядок в колоссальной по размерам стране — попросту не хватало сил и средств. Раз в году сдирали налоги, и ладно... А земледельческий люд из века в новый век существовал замкнутыми патриархальными общинами, суть которых (у вас свои дела, у нас свои дела, и хаты наши — по краям!) не изменилась и в помещичьей России. Обширной торговли не велось, так как минимум необходимых материалов, предметов потребления, орудий труда и средств защиты крестьяне производили сами, в рамках семей, родов и деревень, изолированных от внешнего мира границами дворянских поместий и вотчин старой аристократии. К слову, весьма показательно, что вплоть до двадцатого века на Руси под термином "мир" официально подразумевалась сельская община, всем же иным значениям (мир как не-война, мир искусства, мир людей, иные миры...) отводилась роль второго плана. Вот она, граница мира, — деревенская поскотина! И если гоношился "пир на весь мир", это вовсе не предусматривало рассылки приглашений зулусам, индусам и прочим людям доброй воли, отнюдь нет. Соберутся несколько семей, и ладушки... В рамках семей же без остатка съедались продукты немудрящего крестьянского труда. Фактически отсутствовало разделение этого самого труда как основа массового предпринимательства — которое суть почва для рэкета, — и потому криминалитет, на Западе являвшийся столпом "правопорядка по понятиям", у нас вплоть до конца века двадцатого оставался банальным ворьём.

Но это — так, мелкий штрих к портрету русского законопослушания... Законопослушания, которому исторически, увы, неоткуда было взяться! Чуть выше говорилось о ежегодном сборе налогов, они же "дани" в эпоху великих и удельных князей. А по существу — бандитские поборы! Если западный обыватель вносил налог на содержание государственного аппарата осознанно, подразумевая, что Власть не просто набьёт себе брюхо, но "в ответку" обеспечит безопасность его жизни и стабильность бизнеса, то наш отдавал "лавэ" просто так, от балды, не за понюшку кокаина, по единственному Закону — праву сильного обирать слабого. Власть, сильная орудовать топором да кнутовищем, не в состоянии была регулировать общественно-экономические отношения в громадной стране и обществе, разобщённом на крохотные ячейки. А значит, ни малейшего уважения к Власти не было в помине! И каждый, кто стремился "выбиться во власть", рассматривался окружающими вовсе не как слуга народа и благодетель, но как хитрый жулик. Да и сегодня происходит то же самое, потому что менталитет народа — чертовски устойчивая вещь!

Власть у нас издавна пользовалась не поддержкой сознательных граждан, а покорностью забитых (в полном смысле слова) подданных. Нам, увы, чуждо республиканское мироустройство в рамках демократии. Мы исторически привычны к самодержавию. Больше того, мы презираем слабого царя, каким бы он прекраснодушным ни был (примеры тому — Пётр III, Николай II, Горбачёв), зато обожаем деспотов, руки которых по локоть в крови (Пётр Великий, Иосиф Величайший). Исключение, пожалуй, составляет как раз Екатерина II Алексеевна, если и проявлявшая порой жестокость, то лишь на международной арене. Но исключения, как справедливо считается, только подчёркивают верность правил...

Нам, повторюсь, чуждо осознанное законопослушание в масштабах государства и общества. Зато в рамках более мелкой социальной структуры оно существует, да ещё какое! Наши предки изолированно выживали в столь жутких географических условиях, что порядок (в смысле "закон мироустройства", а не "ежедневная уборка помещений") в их хозяйствах предполагался железный, иначе передохли бы от голода и холода. При этом центральная Власть наезжала раз в год ради порки с целью отобрать едва ли не последнее. В результате её побаивались, но проклинали вслед. Зато власть домашнюю, родовую и клановую уважали за конкретные дела. Ну, а вовне своей ячейки общества плевали и мочились...

К слову, если Вам, уважаемый Читатель, кажется, что автор русофобствует или, как минимум, преувеличивает проблему, вспомните историю Москвы, испокон веку горящей золотыми куполами храмов, но сплошь загаженной дерьмом на улицах. А как вспомните, прогуляйтесь в любом из наших скверов — среди гор пустых бутылок, всяческих пакетов, стаканчиков и всё того же дерьма! — и скажите честно: изменилось ли хоть что-нибудь? Поезжайте на север Ленинградской области, как раз туда, где ныне путешествует Никита со товарищи. Вдоль шоссе узрите не одну безобразную свалку дачного мусора. Да и состояние дорог оцените — экстрим гарантирован! Ну, а если не автолюбитель, садитесь в электричку где-нибудь на железнодорожной станции Девяткино: первые же километры за город, и Вы доподлинно увидите, в кого из домашних животных превращаются уважаемые петербуржцы — ещё час назад лощёные менеджеры, предупредительные чиновники, рабочие, студенты, просто милые люди, — отправляясь на пикник. Не подумайте, что в кошечек или собачек... Нет, в свиней! И это ещё очень мягко сказано...

Ей-богу, я не русофоб. Наоборот, глубоко уважаю и даже обожаю свой народ, бесконечно щедрый, умный порой до гениальности, талантливый в созидании, красивый, могучий, ужасный в гневе, но отходчивый, с крестьянской хитринкой, доверчивый и безалаберный. Понимаю, что в имеющемся, к сожалению, негативе повинны не только и даже не столько мы, сегодняшние "Иванов, Петров и Сидоров", сколько довлеющее над нами наследие предков — увы, не всегда и не во всём вызывающее умиление. Но порой мне стыдно и противно, господа! Доколе?!

...Мы и сегодня куда большие индивидуалисты, нежели "западники" и люди Востока. В нас (речь не обо всех россиянах — конкретно о русских) нет ни европейского уважения к бизнесу и достоинству соседей, ни даже главной мусульманской ценности — всеобщего единения правоверных перед ликом Господа. Мы и сегодня генетически не приспособлены видеть перспективу дальше собственной поскотины: семьи, дома, школы, института, офиса, завода, клуба, группы собутыльников, фанатского сообщества... Нам и сегодня чужда демократия. А может быть — особенно сегодня! Сегодня, когда мы, в отличие от себя же образца начала 1990-х, наконец-то поняли, что в европейском понимании мы — дикари. Что представительская демократия насаждалась у нас Западом с единственной целью — подчинить, контролировать и обирать, не прибегая к оружию, а лишь манипулируя своими жадными, беспринципными ставленниками во Власть. Но даже с такой Властью мы тогда решили стать величайшей демократией за... "500 дней", тогда как на Западе процесс длился веками! Потому что не готовы ждать. Не готовы действовать терпеливо и систематически. Не готовы воспитывать в себе нравственных, законопослушных, патриотичных людей, зато готовы таковыми стать. Именно стать, заделаться, перевоплотиться — вдруг, ни с того ни с сего, ближе к вечеру! Потому что нам чужда эволюция, мы революционеры в душе. Но революционеры особенного толка. У нас если что-то есть, так оно — на века. Но если вдруг приспичило сломать устоявшийся порядок вещей, то — моментально, от плеча, под корень, да ещё выжечь стерню на ветру, чтоб даже пепла не осталось. А Новое чтобы по волшебству тут же восторжествовало на века! И чтобы каждый поутру проснулся в шоколаде... А когда стремительных демократических изменений как в обществе, так и в сознании логично не произошло, возобладала наша кондовая основа. А ей, основе этой, абсолютно чужда Демократия. Единственной реальной Властью в масштабах государства мы считаем Президента, а его самого — царём. О какой республике говорить?!

Вот, к слову, о царе и революционерах. Мы по сей день не в состоянии (если вообще желаем) оценить масштабы катастрофы-1917. Николай II Александрович, самонадеянно заявляя о незыблемости основ самодержавия, при этом не пресёк разгула буржуазно-демократической оппозиции — де-факто запустил молоденького барса в конуру престарелого пса. Что из этого вышло? Ой, что из этого вышло! Бог с ним, с незадачливым, бездарным Николашкой, горе-императором, которого не так давно пытались протолкнуть в число символов России. Трагедия в том, что разом с ним был уничтожен цвет российского общества — либеральная буржуазия, передовое дворянство, научная и техническая интеллигенция, служилое сословие, люди культуры и искусства, привилегированные рабочие, — та среда, в глубинах которой вот-вот выкристаллизовалась бы Русская Идея, и нам сегодня не приходилось безуспешно её формулировать. Оппозиция же (с демократов-экстремистов началось, ленинцами завершено) повела себя мудрее, во всяком случае, с учётом ментальности россиян. Вот, если упрощённо, её стратегия:

— Привлечь на свою сторону капитал. Кто-то ограничился рэкетом среди промышленников, землевладельцев и купечества, кто-то не побрезговал разбоями-эксами, золотом кайзера и шекелями мирового сионизма...

— Развалить опору самодержавия — армию. С успехом получилось! Когда войска в подавляющем большинстве укомплектованы сельскими жителями, для которых искони главное — своя хата (которая с краю государства и нации), достаточно было популистских выкриков "Царя долой! Не слушай приказов! Землю — крестьянам!", и они, почувствовав безнаказанность, помноженную на личный интерес, тут же воткнули штыки в землю (читайте — в чьё-то пузо).

— Уничтожить преторианскую гвардию абсолютизма — дворян, священнослужителей, офицеров, казачество, полицию, чиновников. Справились? Не без труда, но... таки да!

— Сформировать собственный боевой авангард из рабочего класса — наиболее организованной части малоимущего, ограниченно свободного люда. Весьма разумно! Крестьян-изоляционистов не так уж сложно нейтрализовать (разогнать по своим медвежьим углам), но вот мобилизовать потом — запаришься! А здесь готовые легионы тех, кто будет самоотверженно драться за свободу и благополучие. Кто преимущественно проживает в городах, которые суть основа любой цивилизации и опорные пункты ненавистного режима. Кто, оставаясь выходцами из забитого имперского крестьянства, мало искушён в политике и легко поддаётся политиканскому обману. Кто в результате удовольствуется малым из того, что завоюет.

— Наобещать регионам столько суверенитета, сколько смогут унести. Отвалятся — и хрен с ними! На худой конец, выгоднее править небольшой страной, чем оставаться никем в колоссальной державе. И потом, Россия такова, что всё равно останется великой, сколько её ни кромсай.

— Немедля национализировать богатства, объявив всё, до полушки, достоянием народа, а себя — единственным и неповторимым выразителем его, народа, чаяний.

— Перекрыть пути сообщения и каналы информации вовне/извне.

— Ну, и чашечку кофе, пожалуй...

Что, может, повторим нечто подобное?! Или попросту начнём пораньше, со времён Екатерины-матушки... Чтоб гуще кровью оросить просторы матушки-Руси!

— О, чёрт, хорошее двустишье получилось! — пробормотал искренне удивлённый самим собою Никита.

Но подумать о том, не переменить ли работёнку по спасению мира и продаже дверей на поэтическую стезю, не успел. В голову пришла шальная мысль: "Демократические бредни в эпоху расцвета имперского абсолютизма — вот она, странность господина Леонтьева-младшего! Интересно, как он управляется в хозяйстве брата?"...

А Ерофеем Леонтьевичем и Гюльнарой-хатынкыз тем временем обсуждалась именно эта проблематика. Вернее, говорил, пожирая гостью лучистыми очами, увлёкшийся бурмистр, а та слушала — или делала вид, что слушает, — благосклонно улыбаясь в ответ. Вслушался и сам Никита. Особенно ему понравилось заявление о том, что казаки — самая демократичная прослойка в обществе, а значит, с ними можно быть абсолютно откровенным... И самым откровенным из возможных откровений стало то, что господин Леонтьев не просто лелеет в душе мысль о демократических реформах, но вот уже полгода проводит комплексный эксперимент в отдельно взятом поместье...

...Во что это выливается, стало ясно с первой же минуты пребывания в барской усадьбе. Усадьбе, обещавшей стать потрясающе красивой после того, как будет закончена перестройка господского дома из деревянного состояния в белокаменное, а парк вокруг него прорежен, выметен и обихожен — то есть доведён до "аглицкого" уровня. Правда, скоро этому случиться наверняка не суждено, так как представители освобождённого Труда, демиурги, созидатели демократических ценностей — в лице четверых обормотов мужеска пола — представляли собой довольно жалкое зрелище. Один без чувств возлежал — точнее, валялся, как свинья в болоте — поперёк центральной мощёной дорожки. Трое же его коллег до поры сохраняли отдельные признаки жизнеспособности, восседая на кучках прошлогодней листвы вокруг штофа с мутной жидкостью.

Смущённый донельзя бурмистр кивнул на бесчувственное тело.

— Я для него, подлеца, вольную у брата испросил, за труды плачу, как подобает среди цивилизованных людей...

А после с укоризной в голосе обратился к одному из сидящих, мужику в добротном кафтане, однако при нём — в безобразном треухе, по виду старшему:

— Ермолай Парамонович, я же просил вас, голубчик...

Мужик ответствовал так, что есаул, и без того весьма впечатлённый увиденным, от удивления едва удержался в седле:

— Слышь, барин, изыди, ёб тыть! Не видишь — сиеста у нас?!

— Слова-то какие знает, паскудник! — качая головой, проговорил Никита. — Плоды просвещения налицо...

Борец же за равноправие ограничился сокрушённым восклицанием:

— Ай-ай-ай! — и спросил, обернувшись к гостю. — Скажите, Никита Кузьмич, среди свободных казаков тоже водятся такие вот канальи?

— Среди свободных казаков, уважаемый Ерофей Леонтьевич, водятся канальи и похлеще! Только их у нас перевоспитывают.

И похлопал рукояткой плети по ладони.

— Атаман перевоспитывает?

— У атамана, друг вы мой любезный, помимо этого дел по горло. На то старшие батьки есть, всем от них достаётся на орехи, коль уж заслужили...

— Неужто и вас экзекутировали, а, Никита Кузьмич? — хитро прищурился бурмистр.

Никита, неопределённо пожимая плечами, отвечал с максимальным простодушием во взгляде:

— Ещё как экзекутировали! Мы росли, вон, с Адамушкой в одной станице и так получали порой — небо с овчинку казалось.

— Но ведь вы целый есаул, а он, сказывали, всего лишь урядник...

— Он казак и я казак, оба мы равны перед Господом Богом и людьми. А есаулом при атамане попросту назначили на время, потому как волею батюшки и по благословению Большого казачьего круга сызмальства грамоте обучен, обхождению, языкам да наукам каким-никаким.

— В Париже обучались али в Лондоне? — заинтересованно спросил Леонтьев.

— Увы мне, любезный хозяин, в Москве. Но — у мудрейшего англичанина...

Удивительно, однако Буривой ни словом не соврал. После перевода в ФСБ он целый год провёл на курсах в первопрестольной, где руководителем группы оказался разведчик-нелегал второго поколения, родившийся и полжизни проживший в графстве Суффолк. Больше того, всё это время — вплоть до предательства негодяя Калугина, ареста престарелого отца и собственной эксфильтрации подводной лодкой — искренне считал себя природным англичанином новозеландского происхождения.

— ...А в остальном — простой казак, такой, как все.

Леонтьев указал взглядом на медаль и высказал сомнение:

— Простых казаков такими вот наградами, поди, не жаловали... За какие баталии, если не секрет?

Никита скромненько пожал плечами.

— Да какие нонеча секреты?! Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой...

И осёкся: это же из "Руслана и Людмилы" Пушкина! Пушкина, который ещё даже не рождён...

— Великолепно сказано! — восхитился Леонтьев. — Сочинительствовать не пробовали?

Никита пробовал. Писал стихи. По приказу Свыше — для "Боевого листка" курсантского подразделения. И только расписался было, воспарил духом к вершине Парнаса, целую поэму замыслил, да не простую, а эпическую (не одно, поди, четверостишие — как минимум два!), но тут цензура пресекла его публикации жёстким табу — командир взвода посчитал социально некорректной и незрелой нравственно рифму "рабочий — задрочен". Хотя, на взгляд автора, получилось весьма живо и свежо:

Трудолюбивый российский рабочий

Угрозой агрессии НАТО задрочен...

Но, увы, закатилось очередное солнце отечественной поэзии! Не спасло "нетленку" Буривого даже изменение на "...озабочен". Равно как и реверанс в сторону командира: "лейтенант — старший лейтенант"...

Сейчас же горе-сочинитель поспешил вернуться к прежней теме — о награде:

— За Силезию удостоен. Про поход полковника Луковкина слыхали?

Бурмистр в очередной раз восхитился гостем так, что тот подумал — палку бы не перегнуть.

— О, как же не слыхать?! Выходит, это вы расправились с "бессмертными" гусарами коротышки Цитена?!

Тут уж Никита блеснул — не зря учил!

— Его, голубчика, Ганса Йоахима фон этого самого Цитена... Подстерегли да порубали с перепугу, как капусту под закваску.

— Ай, не скромничайте, Никита Кузьмич! Разве славные виктории одерживаются с перепугу?

— Только так и одерживаются, друг вы мой. Чем больше мы боимся неприятеля, тем хитрее планируем баталии, тем строже слушаемся командиров и тем яростнее бьёмся. На том стоит искусство воинское!

— Да, пожалуй, мудро... Сентенция хоть куда! — бурмистр пристально поглядел на гостя, выдержав паузу на зависть Станиславскому. — Непростые вы люди, ой, непростые! Чувствую, сам Бог мне вас послал.

Знать бы тогда Ерофею Леонтьевичу, до какой степени прав и во что для него лично выльется случайная эта встреча... А вдруг — закономерная?! Вдруг на самом деле всё заранее предопределено, в том числе появление Никиты и Гюльнары здесь и сейчас, за два с пушистым хвостиком столетия до своего рождения?! Вдруг зримый след от каждого их шага по обочине екатерининской Ингерманландии, в пику всем предосторожностям руководства, запросто можно было отыскать перед отправкой, в современной им Ленинградской области? Но, увы, то один Бог весть, а смертным дано лишь предполагать... Однако же, ей-богу, почему бы не предположить, что всё земное Бытие — не более чем увлекательная партия в многомерные пространственно-временные шахматы, которую разыгрывает Господь, Бог наш, двигая фигуры в любом из направлений сферы Мира?! С кем разыгрывает? Ну, так у Него же, как известно, существует антипод... Впрочем, Господень промысел есть не наш греховный промысел, и нечего соваться туда всуе!

Между тем промысел челяди не удивил пиететом и в господском доме. По крайней мере, сундучок-несессер в гостевые покои, что на мансарде выше второго этажа, Никита занёс без посторонней помощи. А когда средних лет лакей, демонстративно высморкавшись на свежеуложенный паркет, заявил, что греть воду для ванны Гюльнаре не собирается — дрова закончились, а до сарая дойти в тягость, — притянул его за косой ворот рубахи под замызганной ливреей и, орошая бороду слюной, угрожающе прошипел:

— Топи баню, лапотник, а то зенки высосу!

Правда, сунул при этом на лапу — в смысле, "на чай", — медный алтын. По второй же лапе лапотника, потянувшейся за добавкой "на сахар", хлёстко треснул рукоятью плети... И то сказать, ведь комбинацию кнута и пряника во благо воспитания морально неблагополучной личности никто пока не отменял!

Ведьмак был определён в крохотную комнатку там же, на мансарде. Не выходя из образа мсье де Рюблара, он сунул в глазные впадины монокуляры, вооружился чернильным прибором и стал что-то записывать в пухлом фолианте.

— Оперу пишем? — насмешливо спросил Никита, по ситуации припомнив стародавний анекдот.

Глузд уставился на него с откровенным изумлением.

— Как вы узнали, мсье Буривой?! Вот это да! Надо же! Хотя, если честно, не совсем оперу — так, сонеты Шекспира на музыку перекладываю... Пойдёмте, я у вас в покоях видел клавесин, наиграю!

Никита поумерил его творческий запал:

— После, мусью, после! К тому же я имел в виду совсем другую оперу. Другого опера...

Потом отозвал Терпигорца и "обрадовал" донельзя:

— Не нравятся мне настроения здешнего народца... Так что, дружище урядник, застолье тебе не светит — будешь охранять лошадок и карету.

— Как меня достал этот гужевой транспорт! — искренне "обрадовался" тот.

— Такова уж ямщицкая доля. За хлеб насущный не переживай, я прослежу, чтобы чарку тебе поднесли и голодным не оставили.

— Да я уж и сам как-нибудь...

— Не сметь! — приглушённо рыкнул есаул. — Забыть про самобранку! Даже не глядеть на неё!

— Да ладно, командир, не бери на бас, понял я... Ну, а бабу-то хоть разрешаешь спробовать?

Поражённый Никита сразу не нашёл пристойного ответа. Коль это шутка — ладно, Бог с ним, с юмористом. Но если разговор всерьёз — серьёзнейшее же нарушение воинской дисциплины, и Терпигорца следует немедля изолировать от группы... А с кем тогда идти на дело?!

— Хм-хм! Слушай, брат мой по классу... хм, классу млекопитающих, ты часом не геронтофил?

— Это ещё кто такой?! — не понял Адам.

— Тот самый и есть... Здешние бабы нам с тобой приходятся прапрапрапрапрабабками!

— Ах, вон, о чём речь! Но в "этом деле", сам знаешь, ровесников не ищут... Так как?

А вот так! Так, что он, сука, не шутит. Чёрт возьми, — думал Никита, — не зря мне этот варнак сразу не понравился! А куда его теперь девать?! Без напарника — тоже никак... Ладно уж, пускай блудит! Оно, кстати, может быть, как раз и сработает на легенду прикрытия: что естественно, то не безобразно...

— Как — говоришь? Как засадишь, так и вынешь... Гляди только, не подхвати чего-нибудь.

Терпигорец отмахнулся.

— Фигня это всё, командир! Для СПИДа слишком рано, остальное лечится.

— Венерическое, да, согласен, лечится без проблем. А вот колющее, режущее, рубящее — куда сложнее. К тому же инкубационный период у него много короче...

— Ты — к чему это?

— К тому, что народец тут, как я уже говорил, разболтанный зело, и закон гостеприимства может не сработать. Подхватишь от какого-нибудь ревнивца вилы в бок, и, если даже выживешь, спецоперация, считай, провалена. За это нас с тобой самих уестествят неоднократно и по-всякому, проще говоря, на всю оставшуюся жизнь поставят раком.

— Тогда, пожалуй, уж не будет, кому ставить. Да и кого конкретно ставить — тоже... — помрачнев, пробормотал Терпигорец.

— Вот это ты верно подметил... Ладно, развратничай! Поглядим, к чему приведёт ваша комплементарность с прапрапра... Если что, громко кричи "караул!".

"Караул устал!" — к слову припомнил Никита знаменитую фразу матроса-анархиста Железняка, разогнавшего Учредительное Собрание поздней ночью 19 января 1918 года. "Ваша болтовня не нужна трудящимся. Попрошу прекратить заседание! Караул устал и хочет спать"...

Он тоже устал. Как же чертовски устал за один только день! Устал от наметившегося раздрая в команде. Устал от того, что точка возврата пройдена, и он остался один на один с врагом в его тылу, без связи, без резервов, без возможности отхода, да ещё без права на провал важнейшей операции. Устал от постоянного напряжения психики. Устал каждую секунду "фильтровать базар". Устал чувствовать себя бараном, которого обрядили под матёрого волка, научили скалить зубы и отправили в стаю означенных хищников — пошуруди, стало быть, там, замени их мясную добычу капустой! Авось, не хватятся — в дураках ведь ходят. И уши у них холодные. А то, что меж ушами, — набекрень...

Да, Никита Буривой устал!

Однако, несмотря на это, с покорностью одомашненного волка, то бишь пса, поплёлся вслед за бурмистром, ангажировавшим (сиречь "пригласившим", только с французским вывертом) его на променад. Проще говоря, на экскурсионную прогулку, дабы осмотреть имение, пока Гюльнара принимает ванну, Адам блудит, ведьмак издевается над Уильямом Шекспиром, а демократически настроенная челядь обсуждает насущную проблематику ужина — то ли накрывать дармоедам стол, то ли пошли они...

Ну, и пошли они, матом из людской гонимы.

— Позвольте нескромное замечание, милейший Никита Кузьмич? — шёпотом обратился к нему Леонтьев-младший.

— Извольте, друг мой, сделайте такое одолжение!

— Я приметил между вами и Гюльнарой признаки матримониального альянса, потому велел отвести вам совместный апартамент. Не погрешил ли я тем самым против комильфо и морали?

"Чёрт бы побрал вашу моду на иноземные словечки!" — подумал Никита.

Что есть по-французски "комильфо", он знал — светские правила приличия. А вот касательно "матримониального" мог лишь предполагать. И предположил, что раз такой альянс, по-русски союз, между мужчиной и женщиной предполагает совместное времяпрепровождение в апартаменте, а не в какой-нибудь затрапезной кухоньке, речь идёт о правомочности интимных отношений. И поспешил с кратким категоричным ответом, дабы не дошло до выяснения глубинной сути этих самых отношений.

— Не погрешили, друг мой, ни в коей мере не погрешили.

Благовоспитанный хозяин лишь молча кивнул, будто бы удовлетворённый ответом, но масляными глазками повёл весьма многозначительно — дескать, знаем мы такие шашни...

Никита же, оглядывая территорию усадьбы сквозь кое-как прореженную рощу, к несказанному удивлению своему вдруг обнаружил невдалеке... фанзу. Вполне обычная для Китая избушка, скорее даже хата на деревянных столбах, с хлипкими соломенными стенами, обмазанными белой глиной, под вычурно изогнутой "рогатой" крышей из красной черепицы, здесь, меж легкомысленных берёзок и замшелых елей русского северо-запада, выглядела до того чужеродным объектом, что он против желания воскликнул:

— Вот это чудеса так чудеса!

Чем здорово польстил бурмистру.

— Да, любезный Никита Кузьмич, это наша гордость! Видели когда-нибудь такое?

— Ни в жизнь! — честно признался гость.

Нет, как любой из своих современников, кто принципиально не чурается телевизора, он, конечно, наблюдал образчики архитектуры Поднебесной, но вот так, в натуре, — первый раз.

— Своеобычное китайское жилище, называется по-ихнему, по-великоханьски "фан-цзы". В таких живут все, от бедняка-оратая до знатного чиновника-мандарина. Сам великий император-богдыхан в Тайном своём Городе восседает, сказывали, на троне из золочёного бамбука тако же в фанзе, только размером побольше... Вот и братец, когда состояли при посольской миссии, обитали в подобном строении. А после, благополучно возвратившись в Отечество, решили возвести фанзу здесь, дабы хранить память об авантюрной молодости да просвещать народ российский благолепием иноземных архитектурных ансамблей. Имение наше так и прозвано — Чайна-таун, сиречь Китайский город... Совершим экскурс?

Бурмистр указал рукой на экзотическое здание, и Никита без промедления согласился:

— С превеликим удовольствием!

С превеликим же удовольствием, ведомый господином Леонтьевым, он во всех подробностях осмотрел жилую и административно-хозяйственную атрибутику дачи просвещённого барина екатерининской эпохи: поварню, пекарню, погребок для хранения зелени и корней поварённых, чулан для мяса, погребок молочных сборов, баню, жилые покои приказчика-эконома, конюхов, скотников и других рабочих людей, конюшню, хлев, овчарню, свиной закут, голубятню, курятники, амбары, сарай каретный, винницу, пивоварню, ледник, житницы, ригу, гумно, дровяной сарай, пуни для соломы, оранжереи, теплицы, парники, грунтовой сарай, а также обширный "плодовитый" сад, огород-овощник и так называемый "увеселительный лесочек", по центру коего располагалась иноземка-фанза. Глубочайшее уважение у Никиты вызвали пусть не оконченные строительством, но, главное, предусмотренные в генеральном плане социальные объекты — богадельня для немощных стариков, школа и усадебный храм.

Ну, а теперь честно, без понтов: получил ли, в натуре, удовольствие от прогулки? В какой-то степени — да. По крайней мере, заинтересованность изображал старательно и, видимо, не без успеха. Хотя, если честно, всегда был человеком насквозь городским, урбанизированным донельзя, к тому же от пуза пресытился деревенским бытом в миру союзников-демонов. Да и устал, опять же...

Куда в большей степени знал и привечал Никита зодчество. И, пусть даже уставший, так увлёкся осмотром достраиваемой части господского дома, что едва ни допустил исторический ляп. Глядя, как шабашники укладывают тёсаные брёвна в качестве основы перекрытий второго этажа, решил было присоветовать отливку бетонных плит в заранее изготовленных формах, да чтобы с закладкой стальной арматуры для лучшей работы под нагрузкой на изгиб. Вовремя осёкся! На улице, чай, восемнадцатый, а не двадцатый век... Но дверных дел мастеров всё-таки вразумил: безапелляционно раскритиковал полотна дверей из сырого массива сосны — жарким летом будет "поведён", осенью взбухнет, по зиме растрескается в щепу. Порекомендовал использовать более прочный дуб, подробно объяснил технологию предварительной обработки и просушки, показал даже, как изготовить дверное полотно из так называемого переклеенного массива — подбирая отдельные бруски один к другому так, чтобы обеспечить разную направленность волокон древесины.

— О, да вы, гляжу, специалист! — восхитился хозяин без тени иронии.

— Ну, что вы, мон шер! Специалист — чересчур сильно сказано... Квартировали, помнится, в Силезии у искусного немца-краснодеревщика, — на голубом глазу сымпровизировал Никита. — Братва фройленок бюргерских щупала, колбасы наворачивала да фряжские вина хлестала, а я в питии меру блюду, вот и подучился на досуге малость ремеслу-то иноземному. Коль жив останусь Божьей несказанной милостью, так оно под старость лет в хозяйстве пригодится завсегда.

— В хозяйстве... — повторил за ним Ерофей Леонтьевич и хитро прищурился. — Не посчитайте, любезный Никита Кузьмич, мои слова за фривольную эскападу, но я не могу себе представить мадемуазель Гюльнару — да чтобы на хозяйстве. Чтобы тесто замешивать, печку топить, исподнее в полынье споласкивать, корму скотине задавать...

Гость же пренебрежительно отмахнулся.

— Ах, оставьте, мон ами! Будет вкалывать как миленькая — у нас, казаков, прислуги нету.

— Думаете, отдадут за вас? — шёпотом спросил бурмистр. — Папенька ейный, сами сказывали, не из простонародья...

— Не из простонародья, это верно, — согласно кивнул Никита. — Старинного корня, одной из ветвей славного рода хана волжских болгар Алмаза, принявшего в 922-м году магометанство под именем Джафара ибн Абдаллаха... А куда денутся?! Отдадут! Чаю, не я у инородцев в аманатах, а она — у нас. Не мы у них мира да покоя просим, но совсем наоборот.

— Так-то оно так...

— Так тому и быть! А коль в упрямство пойдёт тятенька Ренат, прозываемый мурзой Хабибуллиным, всё равно окажется по-нашему. Казаку что винца испить, что невесту скрасть — одинаково не впервой.

Винцо Никитушка вторично помянул не без прямого умысла. Осмотр достопримечательностей барского поместья давно стал ему в тягость, к тому же хозяин перешёл, что называется, на личности. Пора за стол! Уж там-то, в присутствие самой Гюльнары, Ерофей Леонтьевич как человек воспитанный, пожалуй, поостережётся...

Да тот и сам, казалось, только рад предлогу с честью "вылезть" из чужой души.

— Ой, что ж это мы, право..?! Вы только с дороги, а я вас всё прогулками томлю. Милости прошу в столовую, Никита Кузьмич, откушаем, что Бог послал, отметим наше приятное знакомство! Угощу вас тинктурой собственного производства по древнекитайскому рецепту. Ух, и забористая, доложу вам, батенька, вещица! Для аппетиту и здоровья ничего лучше в целом свете не сыскать.

Упоминание тинктуры — лекарственного настоя на спирту — вызвало у Никиты смутную ассоциацию. Что-то такое им, временщикам-спецназовцам, в сакральном мире заплетающимся языком диктовал под запись демон Собутыльник...

— Ну-с, по рюмочке, дорогие гости! — презентовал означенный продукт Ерофей Леонтьевич уже за столом. — Настоятельно рекомендую в качестве аперитива перед пиршеством!

Никита поболтал густую жидкость цвета старого коньяка в тонкой высокобортной рюмке и принюхался. В букете ароматов, как ему показалось, наличествуют перец, гвоздика, анис, душица, тимьян и зверобой.

— Крепкая штучка, но, поверьте, питкости изумительной, — заверил хозяин, употребив допотопное определение мягкого, в отличие от "горлодёра", легко проходящего по пищеводу напитка, встречая который, утроба не раздумывает, то ли оприходовать, то ли возвратить на стол...

Никита, имевший опыт разогрева организма на боевых выходах чистым спиртом "без запивки", принял это дело к сведению: пробормотал русско-немецкую здравицу "цум фоль!", махом опрокинул рюмку, резко выдохнул, а вдыхал уже носом через краюху пышущего жаром каравая. Тинктура и впрямь прошла на редкость складно, без ожидавшегося раздражения гортани. Во рту остались только привкус специй, пряный "выхлоп" разнотравья да приятное тепло. Одновременно из омута памяти вынырнуло наукообразное определение тинктуры от Собутыльника: спирт-ректификат пятой перегонки, в екатерининскую эпоху известный как четверённое вино (в просторечии — vinum rectificatissimum), настоянное на травах и пряностях без добавления воды и сахара.

— Ух, хороша, злодейка! — от души похвалил он. — Градусов семьдесят, если не все восемьдесят, а пьётся как ликёр.

— Китай! — Леонтьев воздел очи к лепному херувимчику под потолком. — Древнейшая страна, мудрейший народ, высочайшее мастерство, утончённейшие вкусы!

В другой раз Никита мог бы и поспорить. Старый оперативник, пару лет проработавший в Пекине под "крышей" аспиранта при тамошнем университете, рассказывал, что в китайских чифанях (предприятиях общественного питания) пить водку — легче сразу удавиться, до того она вонючая и мерзкая на вкус. Что характерно, чем дороже, тем отвратнее... Но возражать не стал. В конце-то концов, где он, тёмный казак с Дона-батюшки, и где — о-го-го! — Китай с его безбашенным гламуром?

— Ну, что, гости дорогие, повторим? — не унимался польщённый Леонтьев. — И немедленно во след горячий расстегайчик с визигой! Да по чашке консоме из кролика — оно с дороги сытно будет. А там и пулярки с лапшою отведаем, и паштетов, и особенного салата с яйцами пашот, и пирогов, до коих наша стряпуха мастерица знатная... Гюльнара Ренатовна, а вы что же аперитивом себя к трапезе не раззадорите?

Никита только хмыкнул. Невесту перекосило уже тогда, когда он упомянул про семьдесят, если не более, градусов крепости. Она в своём времени даже от классической водки впадала в полуобморочное состояние...

— Гюльнара Ренатовна, — пояснил он, — не пьёт ничего крепче кофию. Разве что бокал лафиту случился бы, пожалуй, к месту.

— Конечно-конечно! — засуетился Ерофей Леонтьевич, наливая в рюмку знатной дамы тёмно-красное бордо. — У нас с братцем замечательная коллекция европейских вин. Пробуйте, сиятельная! Надеюсь, дары благословенной Богом Франции придутся вам по вкусу. А мы с Никитой Кузьмичом, с вашего позволения, ещё по рюмочке целебного настоя...

"Целебного настоя..." — долго зудело потом в голове Никиты. Что-то ведь с этим связано! Что-то насчёт Китая... Больше того, странным образом созвучное с персоной гостеприимного бурмистра. А чем именно созвучное? И что именно? А пёс его знает! Во всяком случае, пока...

Ну, а пока дело не дошло до того самого "пока..." — сиречь итогового просветления, — Никита, ощутив, что раздраконил аппетит таинственным аперитивом до предела, споро взялся за мясистую пулярку с вкуснейшей домашней лапшой и одновременно принялся в деталях осматривать господскую столовую. Типичное русское барокко: пышность, вычурность, амбиции, замысловатая лепнина, статуи дохристианских божеств, колонны, пилястры, стайки сексуально озабоченных амурчиков на потолке, пастельные тона отделки стен под благородный мрамор. Сборная солянка а-ля просвещённый русский барин! Правда, из-под вуали монументальности античного храма тут и там проглядывали ручки "созидателей" — сродни тому обормоту, что валялся бездыханным перед въездом в имение. К тому же эллинская богиня Артемида, ведущая оленёнка за рожки прямо к пиршественному столу, не особенно сочеталась с бронзовым апостолом Андреем Первозванным. И совсем уж социально чуждым выглядел в их обществе китайский мандарин, вот уже час кряду осуждающе качавший фарфоровой головой...

Между тем разговор зашёл как раз о Поднебесной империи: рецепт аперитива стал известен бурмистру от доброго знакомца Леонтьева-старшего, цирюльника посольской миссии, в любопытстве своём объездившего Китай вдоль и поперёк. Он сейчас живёт в районе Литейного двора, недалеко от Невской першпективы, занимается кауферным ремеслом, попутно готовит снадобья от хворей. Иногда приезжает запросто, по-свойски. И зовут его, кстати, тоже Ерофеем. Да и по батюшке он Ерофеич...

И тут Никиту наконец прошибло — вот оно!

Знаменитая тинктура "Ерофеич"!!! Достояние нации, лучший на Руси сорт крепких напитков, дорогущий, чудодейственный в своих целебных свойствах "Ерофеич"!

Никита в подробностях вспомнил похмельный лепет Собутыльника. Продукт первой выгонки спирта, по его словам, назывался хлебным вином, вонючей водкой, а также ракой — от турецкого "raky" ("спиртное") и арабского "aragy" ("финиковая водка"). Результат перегонки самой раки — то есть повторной перегонки хлебной браги — предки именовали простым вином, что было даже прописано законодательным порядком в Соборном уложении "тишайшего" царя Алексея Михайловича от 1649 года. С начала XVIII века столичные винокуры стали "двоить" спирты — перерабатывать "простое вино" в более качественный, очищенный от сивушных масел напиток. "Троение вина", сиречь четвёртая перегонка в присутствии ароматизаторов, использовалась для приготовления тонких домашних водок. Наконец, под занавес XVII века в царской дворцовой лаборатории было получено "четверённое" вино, до времени использовавшееся лишь в научных и медицинских целях. Именно на его базе, как гласит легенда, в 1760-х годах пресловутый цирюльник Ерофеич приготовил элиту элит — настоянную на дюжине трав тинктуру пятой перегонки, без воды и сахара, с добавлением восточных специй. И, может, не был бы сожжён турецкий флот у местечка Чесмы в 1770 году, если бы не благодетель-парикмахер со своей целебной водкой — ей одной оказался тогда поставлен на ноги герой-триумфатор, граф Алексей Григорьевич Орлов, дотоле мучившийся тяжким недугом желудка...

Да вот только кто на самом деле батюшка означенного "Ерофеича"? Цирюльник ли?! Которого к вельможе на порог бы не пустили хотя бы потому, что в эпоху просвещённого абсолютизма исключительное право самогоноварения принадлежало дворянам...

Отстранённо ковыряя ложечкой десерт, Никита весь вечер просидел в глубокой задумчивости. После кофию, уже в отведённом для высоких гостей апартаменте, не позволив Гюльнаре раздеться ко сну, он тихо спросил:

— Как тебе наш хозяин?

Невеста повела миндалевидными глазами.

— Понравился. Что-то имеешь против?

— Нисколько, потому что мне — тоже. Хороший человек: добрый, умный, искренний, думающий, увлекающийся, наивный, романтик, альтруист... Уважаю таких! И хочу за гостеприимство отплатить ему добром. А сделаешь это ты, цветик мой гранатовый!

Гюльнара аж подпрыгнула.

— Я?! Да ты в своём уме?! Тоже мне жених — подложить невесту под первого встречного барина! Не ожидала от тебя, Никуся!

Никита лишь покачал головой.

— Что за невесты пошли средь инородцев?! Одни блядки в голове... Никто тебя, Граната Ренатовна, ни под кого подкладывать не собирается — разорвёшь в клочья своим восточным темпераментом. К тому же никакой он не барин — типичный менеджер-управленец. А раз так, сделаем лучше вот что: ты ему погадаешь.

— Ну, это ещё куда ни шло... Только я не умею.

— А я научу. Скажешь перво-наперво: позолоти ручку, господин хороший! После чего дашь совет: пускай бросает эксперименты с демократическим миропереустройством и плотно занимается своим аперитивом.

— Хочешь сделать из него самогонщика?

— За меня это сделала императрица, даровав шляхтичам исключительное право производства спиртных напитков. Что, между прочим, тут же сказалось на качестве готового продукта в сторону его значительного повышения. И вот тот самый аперитив, который ты отказалась пробовать ввиду крепости, прославит нашего хозяина почище любых его сумасбродно-демократических прожектов.

— Ты уверен?

— Абсолютно! Как и в том, что одна милая девушка с задатками колдуньи считала ворон на лекции по истории русского пьянства и алкоголизма... Кстати, пускай наш Ерофей Леонтьевич где-нибудь эдак через год-другой сыщет подход к генералу Алексею Орлову, будущему графу Чесменскому, и предложит свою настойку для лечения желудка — тот будет мучиться зело... А ещё скажешь, чтобы, когда разбогатеет, не связывал своё будущее с нижним и средним Поволжьем.

— А что там плохого?! — изумилась Гюльнара. — Поволжье как Поволжье.

— Так-то оно так, цветик мой, да вот в грядущей пугачёвщине для зажиточного предпринимателя ничего хорошего не предвидится точно.

— Ох, как же я забыла?!

— За что только тройку взяла?

— А ты вообще двоечник!

— Есть такое дело... Но, тем не менее, знаю, что во Францию нашему другу лишний раз соваться тоже не след. Там зреет революция, и его запросто могут шлёпнуть под шумок падения Бастилии — печально знаменитое изобретение мсье Жозефа Гильотена кровушки отцедит будьте-нате! Либо наш друг сам заразится настроениями инсургентов и побредёт каторжанским трактом уже здесь, на родине... А вот о северном Причерноморье, которое вот-вот будет освоено, пусть задумается. Пусть в этой связи отыщет по Питеру запойного помощника обер-прокурора Священного Синода, гвардии подпоручика и камер-юнкера Гришку Потёмкина, будущего основателя там райской Новороссии, светлейшего князя Таврического. Пускай сблизится с ним поплотнее. Кстати, водка по рецепту пресловутого цирюльника Ерофеича здесь, как и с Орловым, думаю, придётся очень даже кстати... Записала на подкорку? Идём далее!

— Ники, — перебила его Гюльнара, — не кажется ли тебе, что мы и так уже слишком далеко зашли? Я имею в виду, что нарушаем естественный ход событий.

— Ах, вот как?!

Несколько секунд Буривой молчал, пристально глядя ей в глаза. И тут задумчивость, тяготившая его за столом, прорвалась вовне подобно перезрелому фурункулу.

— Ты уверена, цветик мой опасливый, что ход этот естественен, а мы выступаем как противоестественный фактор? Я ведь, как тебе известно, человек искренне верующий. Но при этом не фанатик. И даже не приверженец канона Русской православной церкви.

— При чём здесь церковь, Ники?! Я говорю...

Его, что называется, несло, и он довольно грубо оборвал подругу:

— Говорю я! Говорю я, а ты послушай. И выскажи своё мнение. Ибо я озвучу кое-что, издавна трактуемое неоднозначно, однако принципиальное, крайне важное в плане того, как нам далее вести себя в мире чуждых, казалось бы, объектов, субъектов, явлений и понятий... Так вот, для себя я всегда разделял Всевышнего и людской религиозный культ. Вера моя зиждилась на базовых максимах религиозно-философского воззрения на бытие, именуемого деизмом: Бог создал Мир, пристально взглянул на дело рук своих, решил, что для первоначала результат хорош весьма, умыл руки и доныне лишь с интересом наблюдает за пресловутым естественным ходом событий. Деизм привлекателен уже тем, что вполне универсален. Он позволяет без экивоков объединить идеализм с материализмом, совместить априорную, превыше доказательств, веру в божественный акт первотворения — с эволюцией, отрицать которую ныне сложно апостериори, сиречь опираясь на факты.

— Что-то я такое припоминаю со студенческих лет, — задумчиво проговорила Гюльнара. — Какая-то связь с Джоном Локком, Мари Франсуа Аруэ-Вольтером, Жаном Жаком Руссо...

— ...Томасом Джефферсоном, Бенджамином Франклином, Дэвидом Юмом, Готфридом Лейбницем, — продолжил список просвещённый есаул. — Что и говорить, у нас, деистов, была тёплая компания! Кстати, мы сейчас пребываем в эпохе расцвета западного деизма. Вернее, рассвета. А вот у меня, увы, произошёл закат.

— Да неужели?! — съязвила подруга. — И давно?

— Не так, чтоб очень. В памятную ночь на конспиративной квартире. Если быть абсолютно точным, в тот момент, когда выяснилось, что союзные нам демоны не просто чудят в своём мирке, но Кем-то выставлены на страже пространственно-временных и реально-виртуальных переходов. А раз так, цветик мой гранатовый, Творец отнюдь не глядит на нас безучастно в подзорную трубу. Нет, всё у Него под контролем!

— Странный ты какой-то казак, Ники. Я всегда считала, что ваш брат склонен к крепкой выпивке, обильной закуске, хождению по бабам, рубке с плеча всяких там татар...

— Татары мне попались неправильные — хорошенькие больно. Вот с этого и пошло. Да и не забывай, я ведь не простой казак, наоборот, продвинутый, элитарный, древнего корня сары-азманов...

— Кто такие, кстати, сары-азманы?

— Давай об этом после, цветик, я и так теряю нить! Что-то там было про позорную трубу... Ага! Бог, стало быть, воистину Господь...

— Ты сомневался?!

— Творец и Господь — вовсе не одно и то же. Творец сотворил и бросил, а Господь господствует — управляет, направляет, контролирует, взимает дань, учит, воспитывает, кормит, поит, корит, поощряет, защищает, по башке даёт, если творение того заслужило... Всё у него рационально, всё по делу, всё спланировано, всё закономерно. И вот что я подумал в связи со специальной операцией "Чёртово яблоко": а не закономерно ли наше здесь появление? Не запрограммировано ли наше поведение? Не тянутся ли от нас причинно-следственные ниточки из екатерининской эпохи в третье тысячелетие от воплощения Иисуса Христа? Если оно так, то шеф с домовым — обычные перестраховщики, а нас попросту запугали, чтобы мы не отвлекались от главной задачи. Если оно так, то я был сегодня вправе порешить рыжего мерзавца. Но коль этого не случилось, ему на роду написано подохнуть в муках не от педикулёза, но как раз от твоего проклятья... По совести сказать, там, на поляне, среди бандитов, я многое отдал бы за свободу воли, за право адекватно, без каких-либо ограничений, реагировать на ситуацию, не задумываясь о судьбе Вселенной в связи с отдельно взятой асоциальной личностью. И мог ведь запросто сорваться, задержись хоть немного дух Смотрящий!

Воспоминания были до того неприятны, что Никита поёжился от омерзения.

— Сейчас же, — продолжал он после доброго глотка лафита, — риск запутать причины и следствия, по-моему, минимален. Мы ведь всего-навсего гадаем, а это, согласись, не кнутовище принуждения и даже не работа Ленина "Что делать?" как руководство к действию для приснопамятной РСДРП(б). Рекомендация лукавой цыганки...

— Татарки, — усмехнулась Гюльнара, которую и саму, казалось, захватила идея выступить в роли провидицы.

— Ещё краше! Да, так вот, рекомендация лукавой цыганки априори предполагает свободу выбора пути. Правда, заставляет напряжённо задуматься — типа, чем чёрт не шутит... Особенно касается это людей мнительных, не чуждых мистике, каков без сомнения Ерофей Леонтьевич. К слову, я абсолютно уверен, что знаменитую тинктуру "Ерофеич", реально прославленную чуть позднее тех времён, в которых мы сейчас находимся, не под силу продвинуть на потребительском рынке занюханному парикмахеру. А вот неглупый чиновник со связями — кстати, тут ему Грицко Потёмкин будет очень кстати, — без пяти минут дворянин, обуреваемый неуёмной жаждой деятельности, замутил бы сей гешефт куда скорее и успешнее. И он, между прочим, не забудет о цирюльнике. Знаешь, почему?

— Наверняка господин просвещённый есаул знает лучше! Со своей стороны могу предположить, что, раз Ерофей Леонтьевич выходец из семьи церковнослужителя, брат дворянина, интеллигент и альтруист...

— Цветик, ты, пожалуйста, не путай: интеллигенция на Руси появилась только в XIX веке по Рождеству Христову. И дело не столько в альтруизме и благовоспитанности, сколько в маркетинге, уж поверь ведущему менеджеру солидной коммерческой фирмы, учреждённой под занавес века двадцатого. Это тебе не доисторический есаул, пусть трижды просвещённый!

Никита состроил гримасу, должную, видимо, свидетельствовать о мудрости Платона, помноженной на озабоченность судьбой цивилизации Джорджа Буша-младшего. В результате, как и следовало ожидать, стал похож на идиота. Потому, что, если килограмм античного повидла перемешать с килограммом техасского навоза, получится два кило навоза, а не — наоборот. Вот оно, в чём дело-то!

— Дело конкретно в том, что эпоха Екатерины Великой стала кульминацией ломки многовековых устоев, подспудно начатой "тишайшим" царём Алексеем Михайловичем Романовым и резко подстёгнутой его знаменитым сыном, императором Петром I Алексеевичем. Русь окончательно перешла с азиатской ориентации на европейскую. Стремительно менялась жизнь общества в целом и каждого из наших тогдашних — сегодняшних! — соотечественников по отдельности.

— Это же, наверное, хорошо, — резонно предположила Гюльнара.

— Это хорошо, — согласился Никита. — Но хорошо только для тех, кто внутренне готов к реформам. А таковых, как показывает опыт всех времён и народов, меньшинство, хотя и жизненно активное. Не все "меньшевики" удерживаются на плаву, ибо справедливо подмечено — революция пожирает собственных детей. Однако именно из их бурлящей социальной среды выныривают и уже не тонут Анастасы Микояны, Анатолии Чубайсы и Романы Абрамовичи... Что до заболоченного — инертного, неповоротливого, вялого, консервативного — большинства, то оно, цветик мой, лишь завидует успешным людям, облизывается на чужие блага, скрежещет зубами от злости и сочиняет колкие анекдоты об интеллекте "новых русских". Значительная часть как минимум одного-двух поколений захлёбывается в водовороте радикальных перемен. Кто-то из "большевиков" не в состоянии приспособиться к изменениям в силу возраста и привычки к прежнему порядку вещей, кому-то по натуре чужды любые телодвижения, кто-то ради общественного статус-кво вынужден делать своё дело вне зависимости от любых перестроек — таковы учёные, врачи, учителя, военные, полиция, чиновники, рабочие, крестьяне. Ошеломлённая психика подобного индивида рефлекторно стремится прочь от собственной безысходной реальности, а значит, на уровне подсознания у него, индивида этого, возникает неодолимая тяга ко всему маргинальному: пьянству, разврату, сексуальной дезориентации, жестокости, романтике преступного мира, войнам, магии, сверхъестественному, иноземным прелестям. Для продвижения на рынке импортных товаров социально-политическая нестабильность — что компост для огорода под картошку. А в случае с тинктурой "Ерофеич" налицо пышный букет обольщения, сулящий разумному бизнесмену сумасшедший профит при минимуме риска. Беспроигрышный вариант! Тут обывателю и мистический даже в наше время Китай. Тут и рецепт бодрящего напитка из глубины веков, писаный иероглифами на рисовой бумаге в эпоху императора Ши-хуанди. И недреманный страж секрета, пышущий огнём и цитатами Мао Цзэдуна, — жёлтый дракон Сунь Хуйвчай. И юная девственница Вынь Сухим, слеза которой поит обязательный ингредиент настоя — ядрёный корень хрена, модифицированный генами редьки. Ну, и главный герой, храбрый цирюльник Ерофеич, одолевший змея в поединке — трёхэтажным матом на 666-м ходу...

Гюльнара, слушая продвинутого есаула, лишь криво усмехалась и качала головой.

— Занятная история! Сам придумал?

— Разумеется, сам. Подсказать-то некому, вокруг одна необразованная, скудоумная, бесхитростная серость.

— Ах, вот как?! Ну, спасибо! Кстати, зачем приписывать заслуги какому-то Ерофеичу? Пусть господин Леонтьев-младший сам и станет брендом. Водку-то, как ни крути, гонит именно он.

— Увы, моя серость... хм, моя прелесть, ничего не выйдет. Означенный парикмахер де-факто уже отпечатался в истории. Если угодно, влип в историю. Вполне допускаю, что влепил его туда — точнее, влепит его туда — как раз мечтатель Ерофей Леонтьевич. Это и есть оправданный маркетинговый ход, о котором ведётся речь в связи с худородным цирюльником. Одно дело — сказочка о предприимчивом негоцианте или барине-эксплуататоре, и совсем другое — об отважном посадском человеке. Русские во все времена обожали самородков из подлого люда, и ближайший к нам тому пример — Михайло Ломоносов. Много позднее таковым станет Гришка Распутин... Ну, всё, накинь мантилью и — марш на сеанс ясновидения!

— Прямо сейчас?! — удивлённо воскликнула Гюльнара. — Может, с утра, перед отъездом?

— С утра не будет должного эффекта. Рассвет и практическая магия плохо совместимы.

— Думаешь, ночью да при свечах скорее поверит?

— Надеюсь, — пожал плечами Никита. — С другой стороны, это его личная проблема. Дело петуха — вовремя прокукарекать, а там хоть вовсе не рассветай... Пойдём, я провожу, а то ещё неправильно поймёт твоё второе пришествие. И чтобы без стриптиза там!

Лично присутствовать на таинстве гадания он отказался напрочь. В качестве отступного реквизировал у Ерофея Леонтьевича свежий номер "Санкт-Петербургских ведомостей". Но, возвратившись в гостевой апартамент, читать не стал — сразу уснул...

...Прорицательница безжалостно растолкала его с первыми петухами. В миру античного бога Морфея Гипносовича есаул Буривой как раз вёл казачьи сотни сквозь пустыню Гоби к логовищу злокозненных хунхузов.

— Шашки вон! — заорал он спросонья. — Строй лаву! Пошёл намёт! Руби вмах!

Гюльнара тут же захлопнула рот жениха ладошкой.

— Окстись, казачина, ша!

— Уф-ф! — ошарашенный, мгновенно взмокший, насилу продохнул Никита меж цепкими пальчиками бывшей гимнастки. — Что это было?!

— Всё под контролем, рубака. Враг позорно бежал через поскотину напрямки в Антарктиду.

— Угу, строго на зюйд-зюйд-вест. Там, аккурат за леском, она и починается... Слышь, ты, поскотина позорная, — секунду поразмыслив, он изменил ударение, — вернее, поскотина, какого чёрта будишь старого рубаку ни свет ни заря?! Думаешь, провидицам всё дозволено? Вспомни Кассандру — ту за куда меньшую провинность на костре сожгли. Ну, или чего там — утопили в нужнике, опоили дрянной водкой, посадили голышом на муравейник, снасильничали противоестественным образом. В деталях, уж прости, не помню.

— Значит, тебе не интересно? — с нотками вызова в голосе то ли спросила, то ли заявила утвердительно Гюльнара.

— Как насилуют противоестественным образом? Отчего же, интересно, — с усмешкой ответил Никита. — Во всяком случае, интереснее, чем смотреть, как живого человека жгут или, того хуже, топят в нужнике. Я уже не говорю о принудительном упоении палёной водкой...

Явно разобидевшись на невнимание, спутница этой жизни юркой змейкой скользнула с его груди и демонстративно отвернулась к настенному гобелену с сюрреалистическим изображением пасторали. Собственно, классика этого трогательного жанра — солнышко, облачко, овечки, ручеёк, лужайка, кустики, цветочки, пастушок, пастушка — выглядела очень даже натурально. Сюрреализмом отдавали позы, в которых означенные пастыри вносили свой посильный вклад в разрешение демографических проблем эпохи Ренессанса. Никита подумал, что, будь они живыми, а не вышитыми разноцветной шёлковой нитью по плотной шерстяной основе, обоим гарантировано по нескольку вывихов... А ещё подумал о том, ради чего именно его разбудила Гюльнара.

— Цветик! — позвал он медоточивым фальцетом, словно пастушок, в томлении заждавшийся сексуальную напарницу.

— Отвяжись! — буркнула та.

Ах, так, да?! Ладно! Снедаемый любопытством, Никита, саркастически ухмыльнувшись, совершил единственно верное для данной ситуации действие — отвязался. Сиречь, в свою очередь, отвернулся к ней жо... ну, в общем, к лесу передом. "Правильный ход!" — сказал бы Хосе Рауль Капабланка, признанный мастер восточных единоборств (в данном случае — шахмат). Потому правильный, что секунду-другую спустя Гюльнара заскребла пальчиками по спине жениха.

— Ники!

— Ну?

— Ники, послушай! Это очень важно.

Цель оказалась достигнута, и кочевряжиться более не имело смысла. Он перекатился по широченной постели и обнял невесту так, что до сюрреализма пастушков их поза если и не дотянула, то совсем чуть-чуть...

— Я весь внимание, любовь моя!

Любовь столь ощутимо напряглась и до того реально похолодела, что ему почудилось, будто облапил сейчас водосточную трубу. Неслышно, одними лишь губами, она прошептала:

— Ники, я всё это на самом деле видела...

И смолкла, не договорив. Никита же воскликнул:

— Правда?!

Правда, воскликнул не от души. Воскликнул обдуманно, рационально, рассудочно. Так было необходимо, исходя из обстановки на фронтах. Что же именно стало достоянием её миндалевидных карих глаз, пока не мог сколько-нибудь обоснованно предположить.

— Я видела, Ники, клянусь! Видела...

Что ж ты могла такого видеть, цветик мой гранатовый?! — думал Никита. Второе Пришествие? Новый блокбастер Станислава Говорухина — "Место клизмы изменить нельзя"? Джорджа Буша-младшего в черкеске с газырями? Николая Валуева без сознания на настиле ринга? Сон в летнюю ночь, навеянный жужжанием пчелы вокруг граната, за миг до пробуждения?..

Слышь, ты, гранату тебе в стринги — и куда подальше, — давай уже, колись!

— Я, когда пророчествовала, реально видела будущее нашего доброго хозяина.

Настал черёд похолодеть Никите.

— Вот как?! — пробормотал он.

— Как слайд-шоу, Ники! Главное, всё понятно без пояснений. Он впрямь очень скоро продвинет настойку "Ерофеич", в точности по-твоему, использовав пьянчужку-парикмахера как бренд. Вылечит Орлова. Разбогатеет. Познакомится с Потёмкиным, и они станут закадычными друзьями на всю жизнь... Жить ему, кстати, остаётся не так уж долго, двадцать лет всего. В 1786 году он трагически — причём глупо — погибнет, самолично бросившись вытаскивать невменяемого истопника из подожжённой им же, забулдыгой, гостиницы.

— Что ж тут глупого?! — не согласился с ясновидящей Никита. — Это поступок человека с большой буквы, достойный быть отмеченным медалью "За отвагу на пожаре". Жаль только, в данном случае — посмертно... А ты — глупо!

— А разве нет?! Вокруг было — вернее, будет — сотни полторы мужичья. Вроде сегодняшних лесных братьев...

— Вчерашних, — невесело усмехнулся он, думая при этом, что теперь понятно, чем ей так уж насолило мужичьё. А то хотел было возмутиться — что за барские замашки?!

Гюльнара же, не обратив на него внимания, продолжала:

— ...от которых ни то что пользы, но просто житья людям нет. Так, видите ли, надо было залезть в полымя дворянину, действительному статскому советнику! Он, кстати, по протекции Потёмкина довольно быстро выслужит чин действительного статского советника, будет удостоен потомственного дворянства. Вскоре ему предстоит счастливый брак. Четверо сыновей-погодков положат основу разветвлённого шляхетского рода Леонтьевых — блестящих офицеров, крупных учёных, добросовестных чиновников, просто порядочных людей. Смута начала ХХ века не обойдёт их стороной, многие сгинут в революционной круговерти, кое-кто успеет эмигрировать, однако даже сегодня в Питере и Москве я смогла бы отыскать с десяток семей, так или иначе связанных с этим славным родом... И ведь смогла бы, Ники, честное слово, смогла бы! Что ты на это скажешь? Только — правду!

— И ничего, кроме правды, — утвердительно кивнул Никита. — Такой, как ты, наврёшь, пожалуй... Выскажусь, цветик мой, как на духу: я тебя начинаю всерьёз опасаться.

Он нисколько не лукавил. Так оно и было. До мурашек. До заикания. До нервической дрожи в коленках.

Гюльнара попробовала разрядить обстановку.

— Разве спецназовцу боязнь к лицу?!

— Боязнь не к лицу, это уж — как Бог свят. А вот опаска очень даже в тему.

В тему Никита припомнил шутливое объявление: "Складу боеприпасов снова требуется полный штат обслуживающего персонала". И пояснил в этой связи:

— Не будь мои прежние коллеги более опасливы, чем кролики в террариуме, подразделения СпецНаз пришлось бы ежемесячно с нуля комплектовать личным составом. А ты говоришь...

— А я говорю, можешь не бояться, — бодро заявила провидица. — Можешь даже не опасаться. Во всяком случае, меня. Во всяком случае, пока... Дай, я тебя поцелую!

— На, цветик мой, пожалуйста, целуй, — обречённо согласился он. — Как тут откажешь?! Вот влип! И отступать, блин, некуда — слишком уж многообещающе прозвучало твоё "пока".

— То-то же!

Гюльнара звонко чмокнула его в щёку.

— Давай ещё! Чего уж теперь... Знаешь, цветик, я клянусь не изменять тебе до гроба, разве что по прямому принуждению законной покуда жены, но и ты, в свою очередь, пообещай заранее предупредить, когда почувствуешь, что любовь проходит, или, хуже того, я становлюсь тебе отвратителен.

— Зачем это?

— Ну, дабы успеть дела в порядок привести, распорядиться имуществом, отмолить грехи, заказать поминальную службу...

— Ой, да иди ты..! Я ведь с тобой серьёзно говорю.

— Как будто я шучу?!

Никита и впрямь нисколько не шутил. Да, напоказ бравировал своей бесшабашностью, однако демонстрация Гюльнарой сверхъестественных сил повергла его, может быть, не в шок, но в тревожно-угнетённое состояние психики — однозначно. Похожий холодок в животе он всегда ощущал, вспоминая давний эпизод грузино-югоосетинского конфликта. Поджидая диверсантов, группа СпецНаз провела в засаде без малого сутки. Когда же офицеры, получив Свыше приказ возвращаться на базу, удалились на несколько сотен шагов от сторожевой башни, служившей им наблюдательным пунктом, маковку рукотворной скалы этой вдребезги разнесла ракета с термобарической боевой частью, запущённая из "зелёнки". Контуженный внезапным грохотом, рефлекторно распластавшийся посреди вересковой пустоши, мгновенно взмокший, отчего каменная пыль на коже лица превратилась в бетонную корку, Никита долго глядел тогда на чадящие руины. И дрожал. Дрожал не от того, что Смерть промазала совсем немного — на треть версты и пять минут. Дрожал от понимания того, насколько жалок и ничтожен офицер подразделения антитеррора Буривой перед скрытым до поры могуществом окружающего Мира. Непредсказуемого Мира. Многогранного Мира. Поливалентного Мира. Равнодушного Мира. Недоброго Мира. Жестокого Мира. Таинственного, крайне мало ещё познанного — если вообще познаваемого — Мира. Мира, Бог весть даже кем/чем управляемого — то ли строго-настрого предопределённой Судьбой, то ли Господней волей, то ли Случаем, который априори не поддаётся рациональному учёту. Ей же ей, глупо всю жизнь просидеть в бомбоубежище, гарантированно спасаясь от войны и торнадо, сколь бы часто те ни случались в действительности, — чтоб случайно простудиться в сырости и подохнуть от пневмонии...

Но ещё более обеспокоило Никиту начало фразы: "Можешь не бояться. Во всяком случае, меня...". А кого? Кого именно?! Сакраментальный сей вопрос он и задал невесте.

— Не знаю, — честно ответила Гюльнара. — Как не представляю и собственного будущего. Бабушка говорила: нам не дано знать судьбы своей и близкого нам человека. Это своеобразный предохранитель. Не будь его, любая провидица очень скоро сошла бы с ума.

— Как сказано товарищем Экклезиастом, "умножающий знание умножает печаль", — пробормотал Никита.

— Вот именно! Между прочим, здесь, в этой эпохе, я стала Видеть людей и события много более остро. Но твоё иноматериальное энергетическое тело, называемое аурой, для меня всегда одного цвета.

— Правда?! И какого же? Индиго?

Невеста, усмехнувшись, покачала головой.

— Не льсти себе, Ники! Я не совсем правильно выразилась: аура большинства людей многоцветна. В твоей преобладают яркие тона красного, жёлтого, оранжевого. Следовательно, ты здоров, силён, деятелен, умён, решителен, полон энергии, обуреваем чувствами, страстен, честолюбив, амбициозен. Есть, конечно же, и тёмные оттенки откровенного негатива, но их куда меньше. Однако ты не супермен. И я люблю тебя именно таким. И буду любить! — она крепко обняла Никиту. — А вот сколько это продлится, извини, не представляю.

Полузадушенный, он прохрипел в ответ:

— Вряд ли долго. Счёт на секунды...

Гюльнара резко отпрянула.

— Прости, дорогой, не рассчитала! Водички?

— Я тебе, что, лошадь? Шампанского!

За наших дам, за наших дам,

За наших дам до дна и стоя!

За остальное, господа,

Ей-богу, пить нам вряд ли стоит.

Ищите женщину во всем,

Что в этом мире происходит.

Под их изящным каблучком

Все короли и все народы.

Их красота рождает в нас

И брань войны, и стих поэта.

И ради взгляда милых глаз,

Мы все живём на свете этом...

Сами мы не местные...

Случай на таможне:

— Откуда прибыли, гражданин?

— Да ты что, командир, откуда прибыли?! Сплошные убытки!

Поутру мсье Глуз де Рюблар обнаружил в салоне экипажа разорванную упаковку от презерватива. Никита отозвал в сторону Терпигорца и незаметно продемонстрировал находку.

— С ума сошёл, любитель плотских наслаждений?!

Тот поморщился в ответ.

— А сам..?

— Я, во всяком случае, — не с прапрабабушкой... И кондомы не разбрасываю, где попало! Представляешь, что будет, если найдут при досмотре?!

— Не найдут, — отмахнулся Адам. — Я его надёжно припрятал.

— Интересно, куда?

— В подушку нашего французика.

Оба расхохотались на всю барскую усадьбу. Правда, Никита — принуждённо, больше за компанию. Он с момента знакомства относился к Терпигорцу без особого расположения и ныне за дурацкой выходкой усмотрел натуральное издевательство. В другой раз мог взорваться. Но сдержал эмоции — гостевой хохот без того привлёк излишнее внимание челяди.

Взял себя в руки и урядник.

— Кузьмич, вопрос к тебе имеется: что такое комплементарность?

— Чего?!

— Ну, ты вчера говорил, типа, поглядим, к чему приведёт ваша комплементарность с прапрапра...

— Ах, да, вспомнил! Если вульгарно с латыни, то — совместимость, взаимное соответствие. Ну, или типа того... Короче говоря, херня это всё! — отрезал Никита и прошипел, глядя напарнику в глаза. — Больше так, пожалуйста, не шути! Закончим здесь, возвратимся домой, и перетрахай ты весь белый свет, а презервативы хоть в музей сдавай на радость досужим потомкам. Здесь же — не сметь! — приглушённо рявкнул он, после чего резко сбавил тон. — Давай-ка, Адам Никандрович, выводи гужевой транспорт, ибо время дорого.

— Разве мы спешим?! — удивился тот.

— Во всяком случае, не медлим. И так задержались тут, глаза намозолили... Как бы не "спалиться" по неосторожности!

Никита, разумеется, не стал информировать напарника о том, что с час тому назад получил краткое голосовое сообщение от демона-хранителя: "Чёртовы яблоки под погрузкой"...

Леонтьев взялся проводить гостей до выезда на Куйвозовский тракт. Восточная аристократка сразу же устроилась в карете, и они с Никитой верховыми следовали по обочине вдвоём. Долго молчали. Наконец бурмистр, бросив сторожкий взгляд на возницу Адама, шёпотом поинтересовался:

— Друг мой, вы в курсе нашего с Гюльнарой Ренатовной полночного разговора?

В ответ Никита улыбнулся с максимальной теплотой и простодушием идиота в очах.

— Конечно же, любезный Ерофей Леонтьевич! Я ведь сам привёл её к вам в будуар для приватной беседы.

— Да уж, побеседовали! — вздохнул тот. — Пищи для размышления хоть отбавляй! Жаль только, забыл спросить о самом важном: когда же — Свобода, Равенство, Демократия? А сейчас неудобно...

И тут у Никитушки ретивое взыграло! Он даже запанибрата перешёл на "ты".

— Да не печалься ты, душа-человек! На этот счёт и я могу просветить. Подлинного равенства не наступит никогда, потому что любой социум, от племени зулусов до любезной твоему сердцу Поднебесной империи, суть иерархическая система, в сложно выстроенном обществе которой среди множества равных завсегда найдётся Первый. К первой же российской пробе Демократии наши... хм, ваши потомки подойдут нескоро, века через полтора, и закончится опыт разливанными морями крови. Чуть ближе к нам, теперешним, желанная Свобода — до неё осталось девяносто пять лет.

— Ты шутишь, казак! — вскричал ошеломлённый сказанным Леонтьев.

Никита кусал губы, понимая, что зарвался в футуристическом откровении, но остановиться уже не мог.

— Я абсолютно серьёзен, друг мой! Запомни: 19 февраля 1861 года император Александр II Николаевич Романов, прозванный впоследствии "Освободителем", правнук государыни-императрицы Екатерины II Алексеевны, урождённой Софии Фредерики Августы, княжны Ангальт-Цербстской, подпишет Манифест об отмене крепостного права. И так будет, поверь мне! И поверь всему, о чём ночью сообщила Гюльнара. Но если кому расскажешь, путь тебе один — в бедлам.

— А что это такое?

Буривой на миг замялся.

— Что это такое "бедлам"... Это Бейт-Лахм — то же самое, что библейский Вифлеем. В Лондоне, откуда родом мой учитель, так называют больницу для умалишённых имени Марии Вифлеемской... За сим прощай, добрый человек, и да хранит тебя Господь, Бог наш!

— Иншалла! — прошептала Гюльнара, скрытно наблюдавшая за ними из кареты...

...Сразу же по выезду на тракт проблемы Грядущего были отложены до лучших времён. Перед Никитой колом встал вопрос: каким маршрутом пробираться через Петербург? По ходу долгих совещаний в сакральном мире вариантов рассматривалось множество. В результате за основу приняты были три:

— просеками сквозь чащобы двигаться на юг, чуть забирая к востоку, и тем самым оказаться у старинного перевоза через Неву близ чухонской деревушки Охты;

— принять на два пальца по карте к юго-западу, обогнуть владения Шуваловых, где двести лет спустя зароется в грунт станция метро "Проспект Просвещения", выйти на Выборгскую дорогу, далее от неё будущими проспектами Энгельса и Большим Сампсониевским проследовать к реке, в район до поры отсутствующего Литейного моста;

— с той же Выборгской дороги повернуть к Чёрной речке, мостками пересечь Большую Невку, Малую Невку, а затем и Неву по единственному пока сезонному наплавному мосту на баржах-плашкоутах.

Право окончательного выбора пути на месте предоставлено было Никите. Увы ему, все три маршрута отличались как известными преимуществами, так и перспективой нажить себе ненужные проблемы. В частности, леса Выборгской стороны — от которых XXI веку на память остался лишь парк Сосновка — практически не контролировались властью, зато кишели разбойниками и бродячим людом. Ну, а в Охте, среди мрачных лачуг корабелов и животноводческих подворий, претенциозный выезд казаков выглядел бы как биде — в привокзальном сортире.

Выборгская дорога казалась много безопаснее, да и удобнее для колымаги. Однако же, невзирая на то, что риксдагом Швеции заправляла пророссийская партия "младших колпаков", и с этой страной давно установился прочный мир, пограничная трасса в любом случае охранялась крепкими караулами. Лишний же раз предъявлять липовые паспорта и подорожную грамоту лже-есаулу Буривому хотелось менее всего.

Путь через исторический центр града Петрова новой встречи с разбойниками точно не сулил, к тому же был интересен донельзя. Вот бы ещё шеф разрешил исподтишка фотографировать, не говоря уже о том, чтобы снимать на камеру... Но, опять же, увы! Карета наверняка органично вписалась бы в антураж, однако Петербургская (будущая Петроградская) сторона кишела армейцами и гвардией, а Васильевский остров к тому же — полицией, таможней и разного рода цивильным чиновничеством. Что уж говорить об узеньком проходе меж Адмиралтейством и дворцом самой императрицы-матушки на левом берегу Невы? Уж там-то залететь "под молотки" костоломов Тайной экспедиции — политического сыска при екатерининском Сенате — проще, чем чихнуть от передозировки кокаина!

Выход подсказал незримый Чур — категоричным голосовым сообщением от имени демона Смотрящего: "Дуйте к Литейному!"...

Ну, и ладушки!

Выборгское шоссе XVIII века Терпигорец оценил хотя и издевательски, но совершенно справедливо:

— Дрянь дорожка!

А Никите вдруг до боли захотелось надавать ему по морде. Бог весть, за что. Чёрт знает, почему. Просто надавать, и всё тут! Чтобы знал... Он даже припомнил в тему бородатый анекдот. Один мужик до отвращения праведно жил: истово веровал, усердно молился, соблюдал посты, участвовал в обрядах, жертвовал на храмы, подавал каждому встречному нищеброду, не грешил даже в мыслях. А Бог как будто отвернулся от него: то дом у мужика сгорит, то урожай сгниёт на корню, то скотина падёт, то ещё какого дьявола... И вот, когда бедняге в канун светлого праздника Рождества Христова начистили физиономию прямо в церкви, истошно возопил он, обращаясь к небесам: "Господи, ну почему Ты ко мне столь неласков?!" И было ему Свыше откровение: "Просто не нравишься ты Мне, мужик"...

А дорога впрямь не отличалась европейским качеством покрытия — обычная грунтовка с глубокими колеями от тележных колёс. Кое-где, на совсем уж гибельных участках, из выбитых канав проглядывали размочаленные фашины — пучки хвороста, перевязанные лыком, — а то и тёсаные брёвна. Примерно так же, лишь используя асфальтовую мастику с гравием и щебнем, латают шоссе в третьем тысячелетии по Рождеству Христову. Косметический ремонт дорожного полотна как живая связь времён! Да и планировка трассы оставляла желать много лучшего — ни труб водотока тебе, ни скошенных обочин, ни дренажа. В результате тут и там кибитка плюхалась колёсами в промоины после дождей и талых вод. Ну, да ладно уж, сойдёт на "троечку" для сельской местности! Главное — не подозревать о том, что где-то в мире существуют автобаны и хайвэи. Да и оккупанту затруднение, опять же...

— Дорожка в натуре дрянная, — подтвердил вывод напарника Никита. — Но зато и пробок нет.

— Разве что... — буркнул тот.

И взлетел над козлами на очередной промоине. А верхоконный есаул только злорадно ухмыльнулся, не подумав о том, что в салоне сейчас точно так же воспарила любимая женщина...

Пейзаж по обе стороны дороги ни в малейшей степени покуда не свидетельствовал о приближении к столице. Разве что в пику разлапистым ёлкам меж высоченными соснами прибавилось берёзок и осин, верстовой столб оказался свежевыкрашен, да чаще стали попадаться вырубки под пастбища и огороды обывателей. Цивилизация на подходе! Во всяком случае, куда ближе, чем первобытная дикость Чёрной Африки и кочевое варварство Востока...

Ну, а с неоспоримыми признаками цивилизации, больше того — символами правопорядка и державности, пришельцам довелось столкнуться примерно там, где в XXI столетии Выборгское шоссе проистекает из проспекта Энгельса, аккурат против Верхнего Суздальского озерка. Признаками-символами стали полосатая будка, опущенный шлагбаум и полотняный шатёр, из чрева которого навстречу путникам выступил караульный — рослый усач средних лет в сизом паричке под запылённой чёрной шляпой, в тёмно-зелёном кафтане пехотинца, коротких, по колено, штанах, чулках и башмаках с пряжками.

По отсутствию шарфа, металлической бляхи на шее и галуна по обшлагам кафтана Никита определил — рядовой солдат. Однако внутренне напрягся: вот она, первая встреча с полномочной Властью, да ещё при исполнении служебных обязанностей! Беглой проверки, впрочем, не особо опасался — в специальном кошелё под зипуном его таился до востребования целый рулон документов, мастерски исполненных демоном Протокольным один в один с оригиналами. Были тут и "пачпорта", удостоверявшие факт дарования Никите, сыну Кузьмы, Буривому и Адаму, сыну Никандра, Терпигорцу российского подданства за особые воинские отличия. Были виды на жительство инородцев Хабибуллиной и де Рюблара. Был второй экземпляр подорожной — своего рода копия командировочного предписания — донского атамана для их лёгкой экспедиционной станицы. Была проезжая грамота на право беспрепятственного возвращения домой за подписью одного из ближайших "коллег" президента Военной Коллегии, завизированная генерал-полицмейстером Санкт-Петербурга. Да и вообще, бумаг хватало с превеликим лишком. Но "светить" их всё же не особенно хотелось...

Между тем солдат, картинно совершив замысловатые артикуляции с ружьём и штыком-байонетом, пригладил молодецкие усы, подмигнул и поздоровался на совсем уж старинный манер:

— Гой еси, орлы-казаки, добры молодцы! Здоровеньки ли доехали?

Игривый тон его и простодушное выражение точёного, по-мужски красивого лица весьма понравились Никите. Не огорчило и то, что караульный сразу опознал в пришельцах казаков, а значит, от них не требуется лишних объяснений.

— Слава Богу, не простужены. И тебе желаем здравствовать, служилый брат, — ответил он и, сунув руку под зипун, спросил. — Подорожную?

— Да на кой она нужна?! — отмахнулся солдат. — Подпоручик, старшой наш, в трактир закусывать отъехали, а мы с Тришкой (из шатра как раз показалась конопатая рожица второго караульного) в аз-буки-веди не сильны. Да оно и так видно, что не басурманы вы, не шпиёны прусские, не староверы, не конокрады... Далече следуете?

— Домой, — мечтательно закатив глаза к небу, вздохнул Никита. А после брякнул чёрте что. — Свезём поклажу в град Петров и — на Дон, в станицы...

Как вдруг из кареты донёсся капризный голосок Гюльнары:

— Никитушка, братец, что там за компликация? У меня и так от нашего вояжу, того гляди, вапёры приключатся!

Караульный аж присел от неожиданности и конфуза.

— Это и есть поклажа? — шёпотом спросил, кивнув на экипаж.

— Она самая, — ухмыльнулся Никита.

И развлёк солдата пантомимой — руками показал раздвоенный, как у змеи, язык, титьки коровы молочной породы, необъятный зад под турнюром, вздёрнутый нос прегордой барыни... Тот, покачивая головой, изобразил сочувствие и практически беззвучно спросил:

— Что это за "вапёры" у неё такие?

— Немочи от дорожной усталости, — перевёл с французского Никита. А сам подумал: "Ты гляди, про вапёров спросил, а насчёт компликации (по-латыни осложнения) ни слова! Неужели знает?!"...

— Ну, так и езжайте себе с Богом! — пожелал караульный путникам. — Тришка, отвори добрым людям шлагбаум! — но вдруг замялся. — Слышь-ка, брат-казак, у тебя там, промеж энтой поклажи, водички испить не найдётся ли часом? Горло пересохло — спасу нет!

— Отчего ж не найдётся?! Для хорошего человека — завсегда!

Никита, обернувшись к экипажу, прокричал:

— Мусью де Рюблар, ну-ка, мать вашу, спроворьте кваску из... — чуть было ни брякнул "из холодильника", — ...из этого, ну... с ледника.

И полминуты не прошло, как ведьмак доставил заиндевевший кувшин.

— Силь ву пле, мсье! Же ву при, бон аппетит!

Вволю напившись, караульный отфыркался и спросил:

— Пруссак?

— Француз, — пренебрежительно отмахнулся Никита.

— Я думал, они по-русски ни бум-бум...

— Ещё как "бум-бум"! Палкой ему по горбу разок-другой бум-бум, так ни то что разговоры разговаривает — вирши сочиняет... Послушай, брат-пехота, — прошептал он, наклоняясь к солдату, — сам откуда будешь?

— Новгородские мы, с Валдая. А что?

— Не знаю, как у вас там, на Валдае, а донской народец, коли горло сохнет, пьёт не воду и не квас...

— Не, брат, нельзя, мы ж на карауле!

— Ну, так сменят вас когда-никогда, а там и разговеетесь, вон, с Трифоном, — резонно рассудил Никита, отвязал от луки походную флягу с горилкой и передал служилому. — Прощай, дружище, не поминай лихом!

И, миновав уже шлагбаум, вдруг подумал: взять бы да поменять тебя местами с Терпигорцем...

А солдат крикнул ему вслед:

— Кого ж нам помянуть за чаркой добрым словом, брат-казак?

— Раба Божия Никиту Буривого со товарищи его... Да только поминать нас рановато, выпей лучше уж во здравие!

Местность чем дальше, тем больше стала походить на пригород. Девственные чащи были заметно прорежены, вглубь их повсеместно разбегались хожалые тропки, да и сам лес тут и там будто расталкивался в стороны от тракта пузырями приусадебных участков. Лачуги деревенщины постепенно сменялись вполне добротными строениями горожан, пока что деревянными, однако начиная где-нибудь от современной Кантемировской всё чаще стали попадаться каменные здания в два, а то и в три полноценных этажа. Ну, что ж, здорово, град Петров!

Качественные изменения к лучшему стали заметны и в состоянии проезжей части — между прочим, уже не Выборгской дороги, но Сампсониевской улицы, вернее, как и в XXI веке, проспекта-першпективы. В качестве твёрдой подушки под дорожное полотно были установлены срубные конструкции с бревенчатым накатом. Дёрн, уложенный по верху брёвен, со временем, конечно, расползался, но восстанавливать его, видимо, куда проще, чем ровнять размытую, изъезженную в хлам грунтовку. Вдоль фасадов зданий и оградок приусадебных участков появились дощатые мостки — предтечи мощёных тротуаров. Больше того, явно вступил в силу указ хозяйственной Екатерины II Алексеевны, обязавший столичное дворянство и зажиточных мещан самостоятельно выкладывать подъезды к городской недвижимости камнем. Всяк старался в меру наличных сил и средств, отчего проспект напоминал сейчас наборную рукоять бандитского ножа — дёрн, доска, мозаика из мелкого окатыша, дёрн, доска, булыжник, дёрн, пиленый известняк, дёрн, крупный голыш, дёрн, ещё какого дьявола...

Казачья экспедиция двигалась ходко. Полуденное солнце спряталось за тонкой облачной вуалью, ветерок, довольно свежий поутру, затих, и северная столица — вся, от кудряшек ангела на маковке собора во имя святых Петра и Павла до глубин адмиралтейской верфи — окуталась неземной благодатью, каковая на неё снисходит только в середине мая да к началу сентября. Никита забросил архалук в багаж, распахнул на груди кафтан и кейфовал в седле, с высот Шайтана ибн-Самума снисходительно взирая на прохожих — мелких чиновников, военных всех мастей и рангов, самодовольных приказчиков, бойких торговцев всякой всячиной вразнос. Один из мальчишек, предлагавших с пылу с жару выпечку, оказался до того настойчив, что Адам купил у него за полушку здоровенный курник. Никита хотел было возмутиться — мало ли из чего и как приготовлен царь-пирог. Но передумал. Больше того, решил: пусть ест себе на здоровье! Может, тут же и подохнет от доисторической тухлятины... Но, увы, Терпигорец жевал так, что никаких сомнений в качестве продукта не возникло. Никита же, во-первых, устыдился грешных мыслей, а во-вторых, и сам до кома в горле захотел шматок-другой...

В глаза бросилось множество увечных, причём не из профессиональных калек-попрошаек, что восседают на папертях, нет, явно получивших раны на полях сражений... Ах, да, конечно же, — припомнил он, — менее чем в полуверсте слева по ходу движения со времён Петра Великого располагаются войсковые лазареты! В 1798-м году на их базе возникнет Медико-хирургическая Академия, а с 1881-го — знаменитая Военно-медицинская...

Заметно возросла интенсивность движения гужевого транспорта. Двуколка с расфуфыренным столичным щёголем обогнала казаков лишь однажды, зато примитивные волокуши на жердяных полозьях, ломовые дроги-роспуски, извозчичьи дрожки (спасибо демонам, предупредили: сани испокон веков использовались круглый год!) и колёсные возы, перегруженные Бог весть чем, тащились в обе стороны едва ли не сплошным потоком. Может, у них тут гнёздышко неподалёку?.. И ведь таки да! По правую руку от проспекта вплоть до набережной Большой Невки сплошь гнездились мрачные деревянные сооружения хозяйственного профиля. Из курса лекций в демоническом миру Никита вспоминал: купеческие закрома, военно-интендантские хранилища, склады продовольствия и имущества тогдашнего государственного резерва. Что подтверждал и воздух местности: ядрёный, душный, пыльный, обволакивающий, смолистый, терпкий, вязкий, насквозь пропитанный запахами рыбы, кож, дёгтя и крыс. Да и народ не отличался фатовством: всё больше суровые дядьки с узловатыми, как швартовы, ручищами — явно докеры, складские грузчики, экспедиторы, продавцы сурового, не для жеманных дам, товара оптом. Ну, и, конечно, откровенное жульё с колкими взглядами из-под прищуренных век, причём не гопота, что шарит по карманам обывателей, нет, — деловые люди! Эти если запускают руку, то сразу в казну...

Задумавшийся о судьбе богатств империи Никита чуть ни брякнулся на мостовую, когда невдалеке раскатисто громыхнула пушка. Что, блин, стряслось?!.. О, чёрт, рядом же Петропавловка, а выстрел — значит, полдень!

И только он помянул дьявола, как прямо над головой возмущённо забухал большой церковный колокол: "Что же ты, гад, непотребное мелешь! Ух, я тебя, ух..!" Тут же скорым перезвоном, как старушки-приживалы, затрещали колокольчики помельче: "Так его, злыдня, так его, так его..!". Ошеломлённый пришедшей в голову метафорой, Никита затравленно поднял глаза. И обомлел! По левую руку высился до боли знакомый объект — Сампсониевский собор. Величественный храм в стиле нового (на тот момент) русского барокко, заложенный по велению Петра I Алексеевича в память разгрома шведов под Полтавой 27 июня 1709 года, аккурат на день поминовения преподобного Сампсония Странноприимца. Тот самый храм, чудом сохранившийся до третьего тысячелетия памятник архитектуры, к тому же действующий, мимо которого топ-менеджер Никита Буривой чуть ли не ежедневно подвозил домой продавца-консультанта Гюльнару Хабибуллину. Ей же Бог, один в один!

Он, едва сдерживая слёзы вдруг нахлынувшей тоски, сорвал шапку и размашисто перекрестился на венчающий храм восьмигранный шатёр с окошками-"слухами". И тут же уловил на слух босяцкую скороговорку:

— Вершайте, лох стельмошится! А громотуха хлябая...

"Глядите, мужик с ума сходит! А повозка большая..." — без труда перевёл Никита. Понимающе подмигнул и Терпигорец. Не зря всё же демон Мазурик обучал их тайному языку бродячих коробейников-офеней!

От ворот при въезде в собор на гостей из Будущего пристально взирала "приземлившаяся" стайка оборвышей. С полдюжины мальцов сидели смирно, разговор вели "авторитеты" — двое чумазых босяков лет по двенадцати.

— Громотуха хлябая, — согласился с глазастым подельником второй, на вид более осторожный и смышлёный. — Стодна громотуха...

"Богатая повозка", — перетолмачил Никита. И еле сдержал смех. Попали на гоп-стоп!

— Увачим забуторку (стащим багаж)? — разгорячился первый, кивая на запятки кареты, где покоился сундук с яблоками и драгоценной боливийской картошкой.

— Клёво бы, да базловато... Влопаемся!

"Хорошо бы, да опасно... Попадёмся!"

— Сбондим и рыхло уякутим!

"Ах, сопрёшь и быстро удёрешь? Вот тут, братец-беспризорник, ты ошибся! Удирать придётся много раньше"... Никита поворотил коня, привстал на стременах, щёлкнул плетью и негромко прошипел:

— Ухлюйте на мас, лащата, — отстехните! Подъюхлю — закоцаю!

По-русски это означало: "Слушайте меня, пацаны, — отвяжитесь! Поймаю — изобью!"

— Лох по-фене зетит (мужик на языке офеней говорит)... — пробормотал осторожный, выпучив от удивления глаза. — Влопались!

Глазастый мигом подскочил.

— Ердаем рыхло (убегаем быстро)!!!

Огольцы, точно стая голубей, шурша обносками, как оперением, рванули с места и исчезли в недрах храма Божия.

— И да вразумит вас там Господь на путь истинный! — перекрестив их вслед, без тени иронии проговорил Никита. — А то ведь по горячности напоретесь на изверга какого, так и вправду до смерти закоцает на месте преступления. Или кандалами терпигорцев зазвените в Нерчинском остроге...

Он ещё раз с тоскою в глазах поглядел на собор и повёл Шайтана дальше по проспекту со словами:

— Поехали! — как скажет в своё время Юрий Алексеевич Гагарин...

— Ты бы, это, потише, Кузьмич! — остерёг его возница.

Никита обернулся.

— Я, что, громко? — спросил, виновато потупив взор. — Извиняюсь, более не повторится!

Хотя и подумал при этом: "Не твоё собачье дело!"...

А ещё при этом кое-что увидел — как вдоль незамысловатой чугунной решётки крадётся один из младших босяков, лет десяти, молчавший в обществе "авторитетов". Сызнова обращаться к языку жуликоватых коммивояжеров не хотелось, и Никита, покачав головой, лишь пригрозил мальчишке пальцем. Однако тот вдруг бросился наперерез и ухватил его за расшитый сапог.

— Дяденька, не бей!

Никита деликатно высвободил обувь.

— Да я, в общем-то, не собирался... Чего надобно, варнак из молодых, да ранний?

— Дяденька, меня... это... меня господин Смотрящий послали, чтобы... это, значит... ну, чтобы проводить до речки. Там вас ожидают, чтобы... это... на другую сторону перевезти.

Никита, по совести сказать, даже не удивился. Ну, так, совсем чуть-чуть...

— Ах, вот как?! Что ж, совсем другое дело! А то давай на ходу подмётки рвать... Как зовут тебя, провожатый?

Малец шмыгнул носом и утёрся рукавом.

— Никиткой с утра кликали.

— Хм! Странно, меня — тоже... А батюшка как прозывается?

Тот помолчал, пряча глаза. Старший же тёзка прикусил язык: наверняка ведь сирота или подкидыш!

— Кузьмой, кажись, погоняли... — наконец прошептал пацан. — Не помню точно, много зим с тех пор минуло. Запорола его дворня барская...

На этот раз у есаула натурально выступили слёзы. Впервые за всё это время в черепе забилась мысль: "Как там мой Добрыня?! Один ведь одинёшенек, да ещё оглушён транквилизатором! Что с ним станет, если батька отдаст Богу душу здесь, спасая мир?!"... И до того ему вдруг стало страшно, до того горько, до того тоскливо, до того муторно, хоть ты удавись! Хорошо ещё, что Гюльнара далеко, в салон-вагоне, а то неминуемо наговорил бы гадостей. Может, даже предложил расстаться навсегда...

Кое-как успокоившись, он потрепал русые волосы мальчонки.

— Прости, маленький братец, прости, двойной мой тёзка, я не знал... Полезай-ка на козлы, будешь оттуда указывать дорогу. Заодно перекусишь... Адам, стукни в окошко Гюльнаре, пускай организует провожатому горячий бизнес-ланч!

— Бизнес-ланч, говоришь... Ты бы, Кузьмич, в натуре следил за базаром! — повторно остерёг его Терпигорец.

И был абсолютно прав. Но как же, дьявол его раздери, не вовремя! Потому, что Никита нашёл, на ком выместить тошнотворную злобу. Он поворотил гайдамака к экипажу и негромко прорычал:

— А не хер мне тут, блин, указывать! Я тебе, блин, кто здесь?! Ты, блин, за свои рамсы в ответе, я, блин, за свои!

Он нарывался на скандал, прекрасно понимая, что в данном случае не прав, как никогда прежде. Но, увы, сдержать себя не мог. Сказалось всё: и усталость, накопившаяся за период подготовки к выезду, и напряжение второго дня в чуждой эпохе, и ответственность за исход операции — больше того, за жизнь каждого из её участников, — и мысли о сыне, и понимание того, в какую авантюру они вляпались... И этот Адам ещё, чёрт бы его, напарничка, побрал!

Благо, вмешалась Гюльнара.

— Прекратить! — воскликнула она через оконце. — Ники, держи себя в руках! Адам, а ты не обращай внимания, это всего лишь нервный срыв. Не будь тебя, он облаял бы Глузда. Или меня. Или коня. Или, вон, соборную оградку... Просто ему нужно было выплеснуть эмоции.

Ну, да, похоже, так он и есть! Никита съёжился и повинился перед подчинёнными:

— Извините, ребята, впрямь что-то в башке перемкнуло... Извини, Адам Никандрович!

Терпигорец всё это время оставался спокойным, как чугунная решётка.

— Не парься, Кузьмич, всё путём. Не ты в этом деле первый, не ты, будем надеяться, последний... Проехали!

Никита, улыбнувшись, сунул ему пятерню.

— Проехали! Ну, и поехали, что ли?

Ну, и поехали...

А Никита Кузьмич-младший безучастно чавкал, поглощая бутерброды с бужениной под горячий сбитень. И только он один услышал заключительный аккорд скандала в исполнении Адама:

— Поехали? Ну, что ж, поехали! Наступит время "Ч", там поглядим, кто из нас — куда...

Но промолчал.

Потому промолчал, что здорово расстроился.

Потому расстроился, что "попал на бабки"!

Дело в том, что юный прощелыга под шумок скандала слямзил из кармана Терпигорца пятачок. В головокружении от успеха вслед за ним потянул и второй. Тащить же третий не по-детски мудро остерёгся, потому что гости северной столицы взяли себя в руки, а ситуацию, стало быть, — под контроль. Не забалуешь! Сорвалась перспектива за минуту расчудесным образом обогатиться... Хило, кульмас бы чони съюхтил (плохо, чёрт бы их побрал)!

Впрочем, на берегу Невы расчувствовавшийся Никита объявил короткий роздых, отозвал мальчонку в сторону и презентовал ему щедрую горсть полушек.

— Раздербанишь с пацанами по понятиям.

И присовокупил серебра, сколько рука захватила из кошеля.

— А вот это, сиротинушка, лично тебе! Спрячь до времени подальше и, мой тебе совет, пусти на благое дело: завязывай с бродяжничеством и татьбой, купи себе приличную одежонку да устраивайся подмастерьем, вон, хотя бы на охтинские верфи. Раз пользуешься доверием самого господина Смотрящего, голова у тебя наверняка варит будь здоров. Жизненного опыта хватит на троих. Выучишься ремеслу и грамоте, так, пожалуй, в большие люди выйдешь. Во всяком случае, не пропадёшь. Искусный труд, он, братец мой, всегда востребован, больше того — в почёте.

С минуту шкет, ни разу не моргнув, глядел есаулу в глаза и наконец глухо проговорил:

— От нас вообще-то не уходят...

"Так и есть, — мысленно согласился с босяком Никита. — Как везде, как отовсюду. Мне, вот, тоже не дают уйти. Делать больше нечего на пенсии, как только раз от раза мир спасать!"...

— Не уходят... — повторил он за несовершеннолетним тёзкой. — А откуда, по-твоему, уходят, когда Бог на душу положит?! Разве что, наверное, из жизни... Но я могу переговорить о тебе с господином Смотрящим — он поймёт и отпустит в люди.

Однако же Никита-младший к тому времени явно принял на свой счёт судьбоносное решение. Хотя озвучил его после долгой паузы и явно не без колебаний.

— Останусь, пожалуй, при своих... Воля дороже!

— Воля... — пробормотал Буривой.

И подумал: что бы ты в ней понимал, сопляк?! Ты ведь имеешь в виду волю как свободу решений и поступков. Считаешь себя ныне вольным человеком — в отличие от невольника-отца. Но, увы, всё в этом мире относительно. Батю неволил душегуб-помещик, тебя — воровские иерархи. А попадёшься, не дай Бог, на татьбе, к ним добавятся каторжанские власти. Если только доживёшь до каторги... По-настоящему свободны от чужого гнёта лишь голодные люди искусства, наркоманы, алкоголики да сумасшедшие, ибо живут они вне рамок общества, в своих мирах — надуманных, навеянных, накуренных, нанюханных, наколотых, напитых и набитых... Ты — другой. Ты — по жизни натуральный. Во всяком случае, пока... Жаль только, пропадёшь не за понюшку кокаина!

— Ну, что ж, воля твоя, — Никита горестно вздохнул, отечески потрепал вихры мальца. — Вольному воля, спасённому рай. Только помни: спасение утопающих — дело рук самих утопающих.

В ответ на сентенцию босяк лишь шмыгнул носом, и Буривой пояснил:

— Иисус Христос, Спаситель наш и Заступник, помогает восстать из пучины греха лишь тому, кто сам расстарается на пути к праведной жизни. Вот так-то, младший братец!

Тот надолго задумался, наморщив лоб и забавно шевеля губами, а в результате вывел далеко не детское резюме:

— Иисус Христос, Спаситель наш и Заступник, помогает восстать из пучины греха лишь тому, у кого мошна деньгой набита. Вот так-то, старшой!

И протянул Никите два медных пятака, кивнув на Терпигорца.

— Отдай ему потом, ладно?

— Ладно, — согласился тот. — Ловко ты его обчистил!

— Зачем обчистил?! Он обронил — я подобрал.

— Молодец! — от души похвалил Никита. — Раз подобрал и вернул, значит, не всё ещё потеряно... Ну-ну, Сусанин, и куда это ты нас привёл?

Малолетний полупроводник (проводник в один конец) привёл казачью экспедицию как раз туда, где сотню с лишком лет спустя Неву пересечёт Литейный мост. Туда, где ныне по правую руку ощетинилась равелинами крепость, указующая в небеса шпилем собора во имя святых первоверховных апостолов Петра и Павла. Где там же, справа, только ниже по течению, под прикрытием пушек твердыни жались к воде адмиралтейские верфи, офисы крупных негоциантов, аглицкие парки, Эрмитаж и зимняя резиденция государыни Екатерины II Алексеевны. Где слева у излучины реки просматривались новостройки Смольного собора. Где прямо на противоположном берегу курился дымами императорский литейный двор. Где бабы, словно озабоченные чайки, копошились в портомойнях. Где... А где, блин, самый главный дом?!

Заворожённый фантасмагорическими видами изначального Питера, Никита вглядывался в очертания левого берега Невы и не мог понять, куда подевался претенциозный комплекс зданий, разделенный между Управлением ФСБ и Главным Управлением внутренних дел по городу Санкт-Петербургу и Ленинградской области. Где, чёрт возьми, "Большой Дом" — место службы майора Буривого вплоть до увольнения в запас?!..

Ах, да, конечно! О чём речь?! Его возведут лишь через 165 лет, а то, что свербит сейчас в мозгу бывшего офицера антитеррористического подразделения, — своего рода фантом, ощущение боли в отсутствующей конечности, только не после ампутации, а задолго до того, как сия конечность отрастёт...

Никита потряс головой, разгоняя морок, и подумал: "Да, это конфуз, который лучше не озвучивать, а то, блин, кранты имиджу вменяемого человека".

Их экипаж сейчас был припаркован на обочине грунтовой дороги, проторенной колёсами и полозьями волокуш вдоль русла реки, шагах в ста от кромки воды. По некоторым особенностям рельефа Буривой сделал вывод о том, что именно здесь много лет спустя врастёт в пологий бережок опора Литейного моста. Однако само место выглядело странноватым. Во всяком случае, не вписывалось в общую картинку. Что смутило в нём пришельца из иных времён? Режущая глаза дичь. Мороз по коже от чего-то древнего, чужого, мрачного, недоброго. Предощущение какой-то дремлющей угрозы...

Монолитных набережных, разумеется, до поры не существовало в помине, однако берег сплошь был укреплён высокими срубными конструкциями с каменной засыпкой и накатом из брёвен, застеленным поверху обрезной доской. Из срубов тут и там торчали причалы на сваях, к ним же были пришвартованы наплавные дебаркадеры с аппарелями для въезда транспорта на баржи. По меркам своего времени вполне добротно — тут предкам и защита от наводнений, и сплошная пристань.

Да вот только не совсем сплошная!

Участок берега протяжённостью метров триста выглядел так, будто над ним "поработал" локальный тайфун. Голая пустошь. Серый песок пополам с галькой. Валуны, занесённые сюда, видимо, ещё ледниками. Ни травинки, ни пятнышка мха, лишь смрадные ошмётки водорослей, намытых недавним разливом Невы. Ни единой колеи, ни следа лап животного, ни оттиска людской туфли, ни даже пёрышка чайки, обожающей ковыряться в нечистотах... Унылое место. Пристанище нежити. Жуткое зрелище!

— Так куда ты, братец, нас привёл? — повторил вопрос Никита и, оглядевшись, поёжился. — Как-то невесело здесь...

— Это не я привёл, а ты, — парировал босяк. — Сам же тут остановился. Аккурат против Атакан-камня.

— Ах, вот оно как! То-то меня в озноб кидает...

Атакан! Ну, да, район Литейного моста... Жертвенный алтарь допотопных язычников, камень-вампир, ненасытный кровопийца! Зримое подтверждение того, о чём искони твердили иудеи-каббалисты: душе мерзавца не место на небе, она поглощается камнем. Например, таким, как Атакан. Воинственные народы дохристианского северо-запада приносили у его лежбища человеческие жертвы, моля богов своих о непреходящих победах над врагами, и неосторожно пробудили кровью душу негодяя, заключённую в холодном камне. Чёрную душу. Безжалостную душу. Да ещё подпитали её эманацией своих отнюдь не добрых помыслов... И никому с тех пор не стало от Атакана пощады! Камень требовал новых и новых жертвоприношений. Не получая же оных в достатке, насылал на людей голод и мор, палил огнём жилища и посевы, топил челны в водоворотах, прорубал гибельные полыньи на переправах по зиме, заливал селения водами речными и небесными... И воззвали тогда предки к духам Ладоги альдогам: спасите, урезоньте кровососа! И смилостивились духи над язычниками, и пустили Неву в новое русло, и поглотили воды ея камень Атакан на веки вечные...

Но даже оттуда, из мрачного невского плёса, вплоть до третьего тысячелетия по Воплощению Христову камень продолжает измываться над людьми: то Литейный мост в ночи передвинет, то судно вышвырнет на монолит опоры, то припозднившимся водителям глаза застит, то пьяным ноги заплетёт... Скольких же самоубийц к себе привадил, и не счесть!

Река дохнула затхлой сыростью, и Никита засуетился.

— Так, всё, тронули!

Он подал знак Терпигорцу, сам вскарабкался на аргамака.

— Куда править, Кузьмич? — спросил тёзку.

Малец кивнул на близлежащий причал-дебаркадер с пришвартованным у него плашкоутом — баржей малой осадки с упрощёнными обводами, перевозящей грузы на палубе.

— Вон к тому корыту.

На борту весьма просторного "корыта" Буривой издали прочитал название: "Адмиралъ Роде". Хм, адмирал... Ну, что ж, пусть будет так, не жалко!

В связи с этим "адмиралом", датским капером (частным лицом, получившим от некоего государства "добро" вести морскую войну на своей стороне) по фамилии Роде, о котором Никита, к стыду своему, до недавнего времени слыхом не слыхивал, вспомнилась забавная ситуация. Точнее, забавным оказался демон-наставник, выступивший перед группой специального назначения с обзорной лекцией по морским, речным, озёрным и канальным делам в эпоху Екатерины "Великой" Алексеевны. Как-то раз, ближе к выпуску, главный распорядитель домовой объявил курсантам:

— После обеда с вами будет заниматься наставник Плотский.

Адам бестактно заржал, Гюльнара покраснела, как редиска, да и сам Никитушка, представив в лицах (и прочих частях тела) "плотские" занятия, не особо деликатно похихикал. Домовой же пояснил:

— Вообще-то он по жизни Флотский. Это писарь наш Невеждин в пачпорте описку допустил с похмелья. А Плотский, он ведь, морская душа, грамоте лишь на голландском языке сподоблен, как у них, морячков, искони водится. Потому ошибку заметили только через полстолетия, когда оформляли ему ипотечный кредит на новую усадьбу. Ну, и переправлять уж не стали, документ-то, считайте, исторический, проверенный временем. Рыло писарю набили, и всего делов...

Никита, помнится, тогда подумал: при том, сколь панибратски нечисть обращается со временем, запросто можно было исправить ни то что мелкую ошибочку в фамилии, но даже куда более серьёзный "косяк" — появление на свет означенного писаря Невеждина...

Между тем в демоне от флота Плотском всяческих ошибок и без "пачпорта" хватало с превеликим лишком. На околыше залихватской его бескозырки в сияющее золотом имя корвета "Бедовый" аккурат между первой и второй буквами кощунственно втиснулся оттиск литеры "р". Выколотый на правом кулачище якорь запросто мог послужить рекламой рыболовному крючку. На левом красовалась роза ветров с указанием сторон света от самого бредового из топографов: норд противопоставлен весту, зюйд, соответственно, — осту. Et cetera, et cetera, et cetera...

Сам же флотский демон Плотский оказался свойским в доску габаритным дядькой в брюках клёш и добела застиранной тельняшке — эдаким, знаете ли, списанным на берег боцманом, наконец-то оклемавшимся после многонедельного запоя, дружелюбным балагуром, знающим на этом свете всё и вся, особенно по части корабельного рангоута. Рангоута, который для Никиты со товарищи по степени практической значимости располагался где-то меж законом Бойля-Мариотта и учением Конфуция.

Буривому очень скоро надоело конспектировать, чем в парусные века так уж радикально отличалась фок-мачта от грот-мачты, а обе, в свой черёд, — от бизани с бушпритом, и он без особенных усилий раззадорил демона на диспут. Речь, помнится, зашла о том, какую из исторических личностей правомерно считать основательницей российского ВМФ, а значит, когда флот наш, собственно, возник перед лицом Истории как данность. Оба дружно проигнорировали времена первых князей дома Рюрика, регулярно хаживавших Чёрным морем на Царьград, ушкуйников Господина Великого Новгорода, даже воровских казаков с их челночными рейдами "по зипуны" и безобразиями на предмет персидских княжон. Никитушка по традиции отстаивал кандидатуру/эпоху Петра I Алексеевича Романова, но вскоре вынужден был согласиться с демоном-наставником: "родителем" флота по делу следует считать... Ивана IV Васильевича, более известного в простонародье под босяцкой кличкой "Грозный".

Дело в следующем: много больше чем за сотню лет до того, как Боярская дума по указу (разумеется, неоспоримому!) Петра Великого приговорила "морским судам быть!", в холодных водах Балтики вовсю орудовала каперская флотилия вышеизложенного царя Ивана. Шесть её боевых вымпелов под командой датского пирата Карстена Роде, пожалованного официальной русской службой, с июня по октябрь 1570-го года разделались с двадцатью двумя (!) шведскими и польскими судами. В каперском свидетельстве на имя лихого датчанина было прописано: "...силой врагов взять, а корабли их огнём и мечом сыскать, зацеплять и истреблять согласно нашего величества грамоты... А нашим воеводам и приказным людям того атамана Карстена Роде и его шкиперов, товарищей и помощников в наших пристанищах на море и на земле в береженье и в чести держать". Роде звался "царским атаманом и военачальником", сам же представлялся "русским адмиралом".

Между прочим, самодержец Московии ни в малейшей степени не беспредельничал — морская кампания этой наёмной компании происходила вполне в рамках законов, понятий и обычаев своего времени. До Парижского международного конгресса, объявившего запрет на каперство, оставалось ровным счётом 286 лет. Может, и состояться бы тогда регулярному "грозному" флоту, да, жаль, Русь по итогам Ливонской войны так и не заполучила выхода к Балтике. Ну, а король нейтральной Дании тех лет Фридрих (Фредерик) II под давлением как всегда прогрессивной европейской общественности засадил товарища Карстена Роде в кутузку, корабли же — на русской, между прочим, службе! — нахально интернировал. Эти датчане, блин, вообще... Все, кроме товарища Карстена Роде, вечная память ему, наш респект и уважуха!

Кстати, весьма примечательный факт: раз его именем названо судно, значит, страна помнит своих героев. При том, что без малого два столетия прошло!

— Гляди, — провожатый дёрнул стремя Буривого, — сам хозяин встречает, дяденька Костян!

"Дяденька Костян" оказался весьма колоритной личностью. Высоченный исполин, из себя белая кость, омытая голубой кровью, с оттенком снобизма и неслабой гордыни на породистом лице, скорее походил на камергера высочайшего двора, нежели простого перевозчика, пусть даже владельца посудины. Водоплавающий люд во все времена отличался франтоватостью, но, миль пардон, не до такой же степени! Буривой на миг представил, как этот лощёный аристократ собирает плату с охтинских чухонок за провоз бидонов с парным молоком и рассовывает грязные полушки по карманам станового, в талию, кафтана из аксамита, тканые нити которого — чистое золото. Как изящной кружевной манжетой отирает со лба пот, предательски струящийся из-под напудренного парика. Как ступает щегольскими туфлями по дегтю и навозу. Как выражался сыщик Гоцман из телесериала "Ликвидация", картина маслом...

Между тем хозяин, встречая гостей перед аппарелями пристани, церемонно помахал у ног их шляпой с плюмажем из перьев какой-то диковинной птицы.

— Прошу на борт, милостивые государи! Весточка о вас получена, так что доставим в лучшем виде. Шкипер Родин — к вашим услугам!

В свою очередь представившись, Никита вспомнил "Костяна" и уточнил имя-отчество:

— Родин, я так полагаю, Константин...

— Карстен, — поправил перевозчик. — Хотя крещён, ваша правда, Константином. И по батюшке Константиныч.

— Вот как?! Карстен, значит... — Буривой кивнул на борт плашкоута. — Не родня ли адмиралу?

Спросил, по совести сказать, так, в шутку, для завязки разговора. Ответ же получил — как обухом по голове.

— Прямой потомок! — горделиво подбоченился "Костян". — Пращур, видите ли, в Датском королевстве отсидел в узилище три года, а как свободу получил, так на Русь и отъехал. Вспомнил его подвиги на море государь Иван Васильевич, приветил, обласкал, к делу пристроил — речные перевозы по Московии держать. Тем наш род с давних времён и занимается. Имени славному также не даём пропасть, храним в поколениях.

— Святое дело! Род-то ваш, надо полагать, на Руси знатный...

Родин/Роде заслонился ладонями — каждая с добрую сковороду.

— Господь хранил от знатности! Сам знаешь, казак, каково шляхтичам доставалось от прежних государей, особливо Петра Алексеевича. Тиранил их чище подлого люда! А мы — посадские, к купеческому сословию отнесены. Наше дело промышлять перевозом, и вся недолга... Куда вас, кстати говоря, доставить?

— Куда... — повторил за ним Никита. — Нам бы, Карстен свет Карстенович, до темноты на московский тракт выйти, так что сам решай, где сподручнее причалить. Мы-то не местные, стёжек-дорожек града Петрова не ведаем.

— Это уж точно, что не местные, — насмешливо проговорил разряженный в аристократа перевозчик.

И окинул Буривого с головы до ног столь пронзительным взглядом, что пришлец поневоле задался вопросом: кем гостей из третьего тысячелетия представил дух Смотрящий?

Конечным пунктом не столь уж отдалённого путешествия по Неве был избран Смоляной, он же Смольный, — двор, собор, монастырь, институт и прочая, прочая, прочая... Транспорт экспедиции завели на дебаркадер, с него — на баржу-плашкоут. Коней распрягли и привязали к поручням, колёса экипажа закрепили тормозными башмаками, а для пущей надёжности между спицами пустили цепь, протянутую с кнехтов от борта до борта. Рулевой втащил на палубу мостки-аппарели, отдал швартовые концы и встал за кормило. Над градом Петровым, к неудовольствию команды, повисло абсолютное безветрие, разворачивать парус не было практического смысла. Шестеро могучих гребцов буксирного вельбота, поминая штиль — и пассажиров заодно — беззлобным матерком, развернули вёсла. Фасонистый потомок первого из русских адмиралов размашисто перекрестился на готический шпиль храма Петропавловки, сторожко огляделся по сторонам и, прежде чем скомандовать отход, тайком плеснул из фляги в воду красного вина. Ублажил Атакан-камень, — понял Буривой. Не особенно по-христиански, ну, да ладно, что ж, ему виднее, как поступать, он из местных, хоть датчанин по происхождению...

Как бы то ни было, наконец отвалили. Идти водой предстояло не слишком далеко, но, увы, против течения Невы, потому переправочно-десантная операция группы Буривого вряд ли завершилась бы столь быстро, как сегодняшняя прогулка на речном трамвайчике — коктейль, перекур, фото-другое на память, и ты снова у пристани близ Медного Всадника, вознесённого на титанический Гром-камень гением Этьена Фальконе. Спецназовцы-временщики, оказавшиеся, как и следовало ожидать, эксклюзивными пассажирами "Адмирала Роде", разбрелись вдоль бортов и теперь с искренним интересом разглядывали эпохально чуждую действительность. Знатной экскурсантке Гюльнаре учтивый Карстен Родин предложил свою же, надо полагать, скамью — на кривых ножках, с мягкой подушечкой, крытой алым бархатом.

— Благодарю вас, милостивый государь, вы очень любезны! — поблагодарила та.

— Чертовски любезен, — насмешливо бросил вслед "адмиралу" Никита, навалившийся рядышком на верёвочный леер. — Собственной задницы не пожалел ради прекрасной дамы. Чувствуется адмиральская косточка! Вот интересно, какому языку мы обязаны словом "адмирал"? Голландскому? Английскому?

Гюльнара то ли пренебрежительно, то ли игриво ткнула Никиту сложенным веером в бок, точно матушка-государыня — очередного фаворита из лейб-гвардейцев, и пояснила:

— Если вправду интересно, то — арабскому.

— Да неужели?! — дурашливо воскликнул он.

— Да вот так вот, мон шер, именно так! Адмирал — по-арабски "амир аль-бахр", то есть владыка моря. Если опустить "бахр", оно и получается.

— Хм, убедительно. А Бахрейн — значит, что-то типа взморья... Откуда информация?

— От папы Рената. Он, если помнишь, срочную служил во флоте, старшиной второй статьи на крейсере...

— На флоте, — перебивая, поправил её Никита. — На крейсере "Бредовый", флагманском корабле ВМФ Татарстана. Вернее, Казанского ханства. А то, глядишь, и Золотой Орды.

Гюльнара от возмущения поморщилась.

— Только не надо смешивать казанских татар с ордынцами! Теми, кого с подачи неизвестного придурка стали звать монголо-татарами.

— А вы, значит, совсем другие? — сыронизировал Никита. — Белые, пушистые, никакого отношения к игу над Русью не имеющие.

— Да вот представь себе! Мы — прямые потомки волжских болгар. Ну, может с примесью генома тамошних аборигенов из финно-угорских народов... Между прочим, мы приняли ислам куда раньше, чем хазары стали иудеями, а вы расплевались с язычеством. И Орде сопротивлялись много дольше и успешнее. До самого её распада, в отличие от русских княжеств, сохраняли широкую автономию. Потому крови сородичей Чингисхана во мне не больше, чем, вон, в мсье де Рюбларе — французской.

Означенный мсье от скуки давно прислушивался к их высокоучёному диспуту и в ответ на эмоциональное сравнение Гюльнары утвердительно кивнул. При том, что среднестатистическому ведьмаку доподлинно известно всё на белом свете... Подруга скосила на него глаза и не без самодовольства упрекнула собеседника:

— Вот так-то, господин просвещённый есаул! Наш консультант подтверждает.

— Благодарствуем, не дали помереть во тьме невежества! — буркнул в усы Никита, по делу пристыженный знатоками исторических реалий. Но последнее слово всё-таки оставил за собой. — Понаехало сирот казанских на православную выю! И ладно, молчали бы в тряпочку, так нет, ещё и поносить берутся всячески. Кавардак в империи!

Однако же, увы ему, Гюльнара и тут не смолчала:

— Да будет известно кое-кому из православных христиан, слово "кавардак" тоже восточного происхождения, тюркское. Так называется блюдо из мелко нарубленной баранины, тушёной с овощами.

— Да уж кто бы сомневался?! Всё у нас с Востока: и гунны, и монголо-татары, и наркотики, и религиозный экстремизм... Даже солнце, мать его, встаёт именно там!

— Солнце чем тебе не угодило?! — удивлённо воскликнула подруга.

— Ага, угодит оно, держи карман! Живёшь смиренно и богобоязненно у нас, на Западе, никому особенно не докучаешь, твоя хата с краю, дело твоё — сторона. И только, казалось бы, разоспишься под утро всласть, а солнышко с восточной части окоёма тут как тут: подъём, лежебока! И отправляешься из мира сладострастных грёз в новый рабочий день. С присущим ему геморроем на всю голову... В общем, кавардак на Руси, в какую сторону её ни плюнь!

Словно подтверждая правоту Никиты насчёт всеохватности кавардака, царил он и в акватории Невы — неотъемлемой, как известно, составляющей российской географии. Создавалось впечатление, что всему "водоплавающему" сословию града Петрова вдруг приспичило выйти на реку. Каких только плавсредств здесь не колобродило: и буксируемые плоты, и баржи, и гребные судёнышки, и "скисшие" без ветра парусники малого тоннажа (многие из них скорее — литража). И это не считая тьмы рыбацких лодок, от которых в разгар лова корюшки над Невой распространялся свежий огуречный дух... Впрочем, оно и понятно: единственный до поры наплавной мост, Исаакиевский, что промеж Адмиралтейством и Васильевским островом, никак не справлялся с возрастающими год от года грузовыми перевозками и пассажиропотоком.

Коренастые гребцы вельбота работали вёслами, как разговевшиеся после Воскресения Христова постники — ложками, отчего плашкоут, постепенно ускоряясь, левым к течению галсом всё дальше забирал в сторону будущей набережной Робеспьера. Сегодня же Набережной звалась ближняя из параллельных реке улиц, впоследствии Шпалерная, одна из петровских линий, соединивших Пушечный литейный двор со смоляным своим "коллегой", более известным как Смольный. Порядок на воде если регулировался вообще, то, вероятно, в рамках чисто русского понятия "авось". Авось не столкнутся. Небось не потопнут. Как-нибудь выкарабкаются. С Божьей помощью поживут до следующей навигации. Ну, а если — нет, так и хрен с ними, бабы ещё нарожают...

Никита, далёкий от судовождения в большей степени, чем аравийский бедуин — от племенного свиноводства, похолодел чуть ли не до абсолютного нуля, когда их транспортное средство впритирку разминулось со встречным баркасом под многозначительным названием "Голландия". Подумал даже, что сего "голландца" по количественному составу экипажа — ни единого обормота на брошенных вёслах! — смело можно отнести к разряду летучих...

Дабы сохранить и без того натянутые до предела нервы в целости, он сосредоточил внимание исключительно на берегах.

Успокоился? Ну, в какой-то мере. Во всяком случае, отвлёкся от примерки на себя лихой доли пассажира "Титаника".

Ощутил всплеск положительных эмоций от созерцания тверди земной? Если честно, то — никоим образом. Скорее, был разочарован, ибо слишком уж уныло выглядело побережье столичных предместий. Ничуть не радовали взор инфернальные дымы пороховых заводов, литейных цехов, кузниц и смолокурен. Без намёка на энтузиазм, будто в рабской покорности року бухали тяжкие молоты и сваебойные "бабы". Вдоль будущей Шпалерной тут и там расположились редкие приземистые дворцы в стиле русского барокко, с ухоженными на "аглицкий" манер парками, нисходящими к водам Невы. Но — увы! Меж их претенциозными архитектурными ансамблями лавой сочилась в реку финно-угорская дичь Ингерманландии, какая-то изначальная замшелость, девственная глушь северо-запада. Повсеместно резал глаза недострой, ни один объект не радовал высокой творческой Завершённостью. Умом Никита понимал, что муравьиное копошение рабочих среди терриконов мусора, строительных лесов, штабелей брёвен, пирамид из тёсаного камня, транспортных подвод — есть зримое свидетельство экономического и социального подъёма. Град Петров из наскоро укреплённого военного лагеря, города-верфи и города-склада первых десятилетий своего существования быстро превращался в красавицу Северную Пальмиру. Но, увы, душой в этой связи пришелец из иных времён отнюдь не ликовал. Почему не ликовал? Да потому, что терпеть не мог самого процесса превращения чего-либо во что-то новое, обязательно связанного с ломкой устоявшегося порядка вещей. Мракобес, не приемлющий Прогресса в принципе? Вовсе нет! Ретроград? Да, умеренный ретроград, на уровне благоприобретённого рефлекса чурающийся перестроек, переломов, перемен и перетрясок, как, собственно, все до единого представители его социальной прослойки — спецназа. Как же иначе, если любые колебания стабильности общества и государства чреваты для спецназовцев массовыми беспорядками, захватом заложников, фугасами на дорогах, пулями непримиримых инсургентов?! Вот и всплеск екатерининской активности во благо становления и расширения империи очень скоро приведёт к жестокой пугачёвщине. Благо ещё, Петербург, как и весь северо-запад, счастливо избежит ужасов гражданской войны...

Отогнав рукоятью плети оголодавших комаров, которые, в отличие от редкой птицы на Днепре, без особенных усилий тучами долетали до середины реки, Никита далеко не в первый раз задумался о соотношении Закономерного и Случайного в неоднозначной истории Руси. Если быть точным, вот о чём: предопределено ли было Свыше — если угодно, логикой всемирно-исторического процесса — русское "окно" в Европу именно здесь, под неласковым солнцем северных широт, или это результат некоего стечения обстоятельств? И ведь таки — да! На волюнтаристское решение Петра I Алексеевича о "проёме" для сего "окна" и месте столицы грядущей империи повлиял как минимум один сторонний фактор — недовольные стрельцы. К Петру Великому, наряду с Иосифом Величайшим, в двадцать первом веке можно относиться как Бог на душу положит, но при этом следует признать, что первый ухватил за космы чумазую деревенщину Русь — девку, кстати, несказанной красы от природы, — выстебал из неё хлёстким кнутовищем многосотлетнюю дремучесть, наскоро выкупал в полынье холодной Балтики, принарядил, подрумянил, обучил паре-тройке иноземных фраз и пинками выгнал из душного терема на манерный променад по бульварам Европы. Второй, поименованный Иосифом, пришёл на помощь, когда матушка Россия (уже мадам, а не девка), ощутив кризис среднего возраста, в один далеко не прекрасный день пустилась во все тяжкие. А поутру проснулась на обочине Истории — похмельная, голодная, раздетая, истерзанная кровожадными насильниками, преданная своими же детьми... Иосиф спас. Иосиф поднял изнахраченную матушку с колен. Иосиф разогнал неблагодарных детушек её — старую ленинскую гвардию и прочую демократическую сволочь. Многих, кстати, придушил (на взгляд Никиты, поделом!)... Саму бедняжку так отмордовал, что до смерти Его кровавой юшкой харкала. Зато вернул Руси имперское достоинство! Мало того, поднял до таких высот, что величайший из политиков Британии, сэр Уинстон Леонард Спенсер Черчилль на исходе жизни писал об Иосифе Сталине: "Он создал и подчинил себе огромную империю. Он был человеком, который врага своего уничтожал руками своих же врагов, заставив даже нас, кого открыто называл империалистами, воевать против империалистов. Сталин был величайшим диктатором, не имеющим себе равных в мире. Он принял Россию с сохой, а оставил оснащённой атомным оружием". Но речь сейчас не об Иосифе, речь о Петре. О Петре, "окне в Европу" и географическом месте столицы империи. Причём вот в каком ракурсе: был ли шанс на то, чтобы северная столица оказалась южной?

Никите всегда казалось, был. Да ещё какой! Природа феномена Государства (если рассматривать государство как исторически локализованный на определённой территории субъект международных отношений) такова, что Оно во все времена стремилось к экспансии вовне, к влиянию на соседей, а то и к господству над миром. Механизм реализации подобного стремления — не обязательно война. Издревле существует множество инструментов и технологий экспансионистского воздействия: насаждение чуждой культуры и религии, идеологическая обработка масс, финансовая кабала, проникновение в экономику и сферу обороны, привязка к импорту, манипулирование властями через агентуру влияния, прямой подкуп ключевых фигур, переориентация элиты общества на собственные ценности и образ жизни, контроль над информационными потоками... и т.д., и т.п. На худой конец, угроза войны. Даже не прямая, а так, между прочим, при необходимости. По принципу "ежели что, порву, как Тузик — грелку!". К слову, опыт США показывает, что чем крепче у Тузика когти и острее зубы, тем наглее он себя ведёт, тем более нахально вмешивается во внутренние дела соседей по Земле.

Но, увы, мировое господство есть недостижимый идеал, что в своё время убедительно доказал Александр Филиппович Македонский. Через полвека в этом убедится наполеоновская Франция, позднее — нацистская Германия с присными её. Ну, а там и до Соединённых Штатов очередь дойдёт... Всё та же Германия дважды за двадцатый век продемонстрировала бесперспективность натиска сразу на нескольких фронтах. В усреднённом варианте Государство выбирает для себя один доминантный сектор экспансии, на остальных же направлениях активничает от случая к случаю, без фанатизма, с оглядкой, водя носом по ветру в ожидании благоприятных конъюнктур. Прогрессивная российская общественность издревле, со времён первых князей дома Рюрика (а то и раньше!) доминантой экспансии определила для себя Царьград — хоть в бытность греческим Константинополем, хоть турецким Стамбулом, без разницы. Суть его от эпохи к эпохе не менялась — всё тот же ненасытный паук, мало того что грызущий Отечество жвалами вроде Крымского ханства, так ещё и затянувший липкой паутиной форточку в Средиземноморье. А Средиземноморье — это о-го-го! Это вам не затрушенный север Европы на балтийских берегах. Это колыбель современного нам человечества, это древнейшие цивилизации, это прямой — кратчайший! — путь сразу к трём великим континентам. Кто владеет Средиземноморьем, тот владеет миром! Во всяком случае, важнейшей его частью.

Наиболее конкретным из прагматиков по отношению к Царьграду проявил себя киевский князь Святослав Игоревич. И пусть считался больше князем-воином, своего рода отморозком, пожирателем печёной в угольях конины, спавшим обычно на голой земле, в данном случае он проявил себя как мудрый, дальновидный, изощрённый геополитик, до которого любому Джорджу Бушу — как от Москвы пешком до украинской Жмеринки. Пользуясь благоприятной на тот момент конъюнктурой, Святослав со ратники его прогулялся на Среднюю Волгу, где по-свойски "переговорил" с булгарами. Затем, чтобы два раза не ходить одним и тем же переулком, спустился в низовья реки и под настроение разгромил Хазарский каганат. Напомнил горцам на Кавказе, who is who. Точнее, who по жизни держит фишку, ну, а who — всего лишь ху... Произвёл "мягкую зачистку" в северном Причерноморье. Но всё это — так, между делом, походя, что называется, в охотку. Типа, что себя не забывали... Истинной же целью князя, доминантным вектором его геополитики оставался византийский Царьград. И вот тут восторжествовал его стратегический гений! Святослав решил не рвать стальную паутину, затянувшую Босфор и Дарданеллы. Святослав замыслил вышвырнуть греческие гарнизоны из оккупированной Болгарии и переместить столицу собственных земель в Переяславец-на-Дунае. На Дунае! Фактически сдвинуть центр Новгородско-Киевской Руси в самое сердце Балкан и поплёвывать оттуда на макушки византийских императоров с их разнесчастными проливами, потому что из Болгарии открыты пути и в Адриатику, и в Эгейское море, и в Ионическое, то, что омывает подошву итальянского "сапога". К тому же сам Дунай — готовый автобан в центральную Европу. Жаль, не срослось! Кампания 971 года по оказанию помощи братскому болгарскому народу не принесла князю ожидаемого триумфа, а по ходу возвращения на зимние квартиры он и вовсе был убит печенежскими террористами. Печенеги, блин, — сволочи те ещё! Изловить бы пару-тройку да начистить рожи, чтобы неповадно было в следующий раз... А как было бы хорошо служить и жить в такой столице! Тёплое море. Никаких тебе морозов. Зима — два-три месяца, а не шесть-семь-восемь. Да и какая там зима?! Понты корявые! День круглый год примерно равен ночи. Наверняка меньше комаров. Овощи-фрукты. Сговорчивые брюнетки. Великолепное вино... Ух, как оно!

Наверняка примерно так думал и Пётр Великий. Во всяком случае, первый боевой поход его — в бытность даже не самодержавным царём, но соправителем, делившим престол с братом Иоанном — имел генеральную дирекцию на турецкую крепость Азов. И первый созданный им флот предназначался для действий отнюдь не на Балтике — в бассейне Чёрного и Азовского морей. И тот факт, что молодой царь в составе Великого Посольства перво-наперво посетил Восточную Пруссию, Голландию и Англию, вовсе не говорит о перемене вектора экспансии с юга на северо-запад, отнюдь. Как не свидетельствует и о том, что Пётр Алексеевич считал артиллеристов Кёнигсберга и корабелов амстердамских верфей в чём-то выше классом по сравнению, скажем, с итальянскими коллегами. Просто Турция к тому времени уже по минимуму схлопотала по мозгам, и срочно требовалось, во-первых, заручиться поддержкой авторитетных корон, дабы не допустить её сепаратного союза с Австрией, а во-вторых, одновременно занять денег, переманить военных специалистов, подыскать союзников в противовес поползновениям шведов. Точнее, в помощь поползновениям Петра на шведов...

Как бы то ни было, из Англии молодой государь через Австрию направился в Венецию. По натуре человеком он был увлекающимся, не по-англо-саксонски страстным, резким в суждениях и поступках, темпераментным, можно сказать, типичным южанином, и наверняка ему понравилось бы там намного больше, чем в странах пудинга, сосисок и марихуаны. Случись такое, и "окно" в Европу, может, не столь быстро и с куда большими потерями, но точно было прорублено в балканской "стене", с видом на Средиземноморье, и экспедиция временщиков-спецназовцев переправлялась бы сейчас через тёплый Дунай, а не студёную Неву. На месте же нынешнего Питера со временем вырос бы мощный военный форпост и крупный коммерческий центр вроде современного Владивостока, но, увы, без какой-либо столичной перспективы. Однако Пётр тупо не успел добраться до города храмов, дворцов и каналов. Вмешался сторонний фактор — очередной стрелецкий бунт на родине. Порывистый царь, с детства таивший страх и злобу на стрельцов, только завершив переговоры в Вене, ангелом мщения полетел домой, где пролил реки повстанческой крови. В результате европейские прожекты государя-реформатора позднее были реализованы в северное "окно" отчасти ещё и потому, что "зодчий" не успел проникнуться очарованием юга Европы...

Дилетантски размышляя о геополитике Петра Великого, Никита отчётливо понимал, что сейчас хоть и в мыслях, но брюзжит. Наверняка причиной тому внутреннее напряжение. За месяц подготовки невозможно превратить актёра средних творческих способностей в мастера такого уровня, чтобы он сумел убедительно сыграть человека из иной эпохи. Причём не в мимолётном эпизоде. Причём убедительно не для малоискушённого зрителя, нет, — для современников означенного предка. Причём без возможности дубля-другого, без перспективы переснять сомнительный момент. Причём когда в труппе наметился раздрай. Причём... Ой, много кой чего ещё причём! Не зря бытует мудрость: тяжело в учении — легко в сражении. Призывника несложно обучить более или менее уверенной стрельбе из автомата за одно занятие. Считать его в этой связи солдатом? Да, безусловно! Солдатом, пригодным для строевых упражнений, наряда по роте, обслуживания техники, управления лопатой и метлой, постройки генеральской дачи, самовольной отлучки... Но вот бойцом (от слова "бой") он сделается лишь после того, как оружие станет частью его подсознания, а точная стрельба в любых условиях — действием столь же рефлекторным, как эрекция при виде обнажённого женского тела. На это требуется не один день. И даже не месяц, предоставленный Никите со товарищи для подготовки куда более сложной миссии, чем банальная перестрелка. И, надо признать, время у них было, ибо Время в руках демонов податливо, как пластилин. Тренируйся хоть год, хоть два, хоть целое десятилетие — без разницы. Но это всё равно, что ожидание расстрела в камере смертников! Короче, тяжело. Ощущение полнейшей безнадёги. Депрессия. Желание плюнуть на всё и удалиться в нирвану... Да ещё комары, мать их, заедают!

— Пшёл отсюда! — Никита прогнал с кисти очередного кровососа и признался спутнице. — Спать хочу, как будто мухами цеце искусан, а не отечественным комарьём.

Гюльнара, пожимая плечами, отвечала без тени иронии:

— Спать хочешь? Не удивительно. Мозг, воспринимая непривычный, насквозь иррациональный, бредовый, по сути дела, мир вокруг тебя, оказался на грани "зависания" от множества логических ошибок. Если капитулирует, сойдёшь с ума.

— Спасибо тебе, добрая женщина, — выдавил он из себя под горестный стон.

— Не за что.

— Блин, и ведь не поспоришь с магистром психологии!

— Да ладно, не отчаивайся, всё не так уж плохо.

— Ага, чего уж лучше: мягкие стены, чтоб башку в припадке не раздраконить, ажурные решёточки на окнах, бром от пуза, аминазин, электрошок... С детства мечтаю о смирительной рубашке!

— Если впредь будешь заводиться, как сегодня с Адамом, сбычу мечт я тебе гарантирую. Но пока что впрямь не всё потеряно: защитный потенциал высшей нервной деятельности работает, мозг противостоит натиску деструктивной информации, причём вполне адекватно, наиболее щадящим оружием из своего арсенала — рефлекторным угнетением активности психики и организма в целом, то бишь сонливостью.

Отреагировал на её спич Никита более чем адекватно — зевнул шире усталого гиппопотама.

— Благодарю, цветик мой, успокоила! Только выражалась бы ты на людях попроще, а то, слышь, заладила: потенциал, иррациональный, деструктивный, адекватный, рефлекторный... Не поймут пращуры, в простоте до поры обретаясь, и на костёр ещё пристроят — с них, пожалуй, станется. А вот касаемо Адама ничего обещать не могу. Чует моё сердце — хлебнём с ним лиха! Причём уже сегодня.

Гюльнара, бросив колкий взгляд на Терпигорца, безучастно плевавшего на воду с противоположного борта, в унисон Никите проговорила:

— Да, уже сегодня... Жаль только, не вижу, что это за лихо!

— Может, обойдётся, раз не видишь, — предположил он.

— Может... Но — вряд ли. Так что, мой тебе добрый совет, будь готов.

Никита машинально дёрнул рукоять кинжала.

— Всегда готов! Как юный пионер эпохи развитого социализма — к сдаче макулатуры, норм ГТО и кала на анализ.

И тут вдруг на него, что называется, накатило. Вне всякой связи с калом и макулатурой, но уж пробрало — так пробрало! До мурашек по коже, до пустоты в утробе, до ледяного пота, до постыдной, словно мокрые штаны, дрожи в коленках. Таков его величество Страх. Страх с заглавной буквы, который приходит вместе с осознанием того, что ты спьяну, на кураже ввязался в заведомо проигрышную авантюру, и точка возврата, увы, позади. Ты продрался сквозь передние ряды вражьей когорты, как стрела — через камыш. Но где при этом оказался? В окружении! Внутри чуждой системы. А систему в одиночку победить нельзя! И вопрос уже не в том, пан ты или пропал. Теперь хоть так пропал пан Буривой, хоть эдак, хоть ещё с какого боку...

— Цветик, я бы помолился, — проговорил Никита дребезжащим голосом. — Если, конечно, ты не возражаешь.

Гюльнара поглядела на него очень-очень внимательно.

— С какой мне стати возражать?! Молись, заодно и сонливость разгонишь. Только — кому?

— Что — кому?

— Ну, молиться кому будешь? Нам, мусульманам, проще: для нас нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — Его великий Пророк. А вот у вас выбор куда шире: и Святая Троица, и Святое же Семейство, и толпа святых рангом пониже. К примеру, Николай Чудотворец, покровитель моряков, — подруга кивнула за борт. — Очень было бы кстати помянуть его молитвой, не находишь?

Никита покачал головой.

— Николай Чудотворец, он же Угодник... Погоди, у нас какое сегодня число?

— Не знаю, какое у нас, — Гюльнара выделила "нас", явно имею в виду двадцать первый век по Рождеству Христову, — а здесь седьмое мая. И что с того?

— Да то, цветик мой неправославный, что завтра, восьмого мая по юлианскому календарю, праздник святого апостола Иоанна Богослова, автора знаменитого "Апокалипсиса", то бишь Откровения. А вот послезавтра, аккурат девятого, — Николы Чудотворца, он же Угодник. Только пусть, вон, Костян его молит и славит, — Никита повёл глазами в небеса. — У десантников есть собственный святой.

— А именно? — не без язвительной нотки в голосе уточнила подруга.

— А именно Илия-пророк. По-вашему, по-басурмански, Ильяс. Мне, в далёком прошлом офицеру ВДВ, дозволено звать запанибрата — Ильёй.

— С чего бы ты ему такой уж пан и брат?! Равно как и он — тебе.

— С того, цветик, что от Ильи десантура и пошла. Он вёл себя подобно лейб-гвардейцам Бога — ангелам, за что дарован был ему неисчерпаемый дар чудотворения. Пророчествовал истово, открывал людям волю Всевышнего. Колотил идолопоклонников посохом своим нещадно, голодом морил, огнём палил, ярой молитвой затворил над ними небо и не давал дождя, пока не признали они истинного Бога. За особенную праведность и героизм живым был вознесён в райские кущи. Но и там не успокоился, за мемуары не сел, даже не запил, как многие ветераны. Нет! Раскатывал в небесной колеснице и такого перцу грешникам с неверующими задавал, что... Короче говоря, как по ходу бренного существования, так и в загробном мире занимал активную жизненную позицию, за что справедливо почитается как величайший из святых. В особенности — десантниками, фактически коллегами по ремеслу, братьями по оружию.

— Слава ВДВ! — пусть шёпотом, но всё-таки воскликнула Гюльнара. — Да только в вашей праведности лично я позволю себе усомниться. Особенно в День ВДВ.

— Вот как?! — вполне праведно возмутился Никита. — Насколько помню, профессиональный праздник мы с тобой отмечали вместе, и вёл я себя с максимально возможным в столь знаменательный день пиететом...

— Ты — да! Ты — прямо ангел во плоти! А изнасиловал меня кто-то другой, не из вашей братвы, наверняка идолопоклонник...

Никита вздохнул, словно пророк Илья, уставший к вечеру от ратных подвигов во славу Божию.

— Идолопоклонник, говоришь? Да, с подобного типчика, пожалуй, станется... Ух, я б ему задал! Но приходится терпеть. Не душить же за такую безделицу, как изнасилование! Мы ведь, как ни крути, все дети Божьи, все равны друг перед дружкой, все имеем право на свободу воли и самореализацию вовне, — и умница, и олигофрен, и маргинал цвета индиго, и паинька, и откровенный инфант терибль, сиречь несносное дитя. Один во славу ВДВ снасильничает девочку-цветочек — как, между прочим, и она его. Другой в этой связи напишет оперу о посягательстве на честь сиротки. Третий — оперу "Жизнь за царя". Четвёртый — роман "Война и мир". Пятый, в свою очередь, напишет на заборе слово "мир" с тремя ошибками. А после на арену снова выйдет Первый и геройски спасёт мир людей от происков мировой закулисы.

Гюльнара покачала головой.

— Эк у Первого всё гладенько да ладненько, всё по полочкам, всем сестрам по серьгам!

— Всё по полочкам, — кивнул Никита. — А шкаф, из них составленный, в простонародье называется эволюцией расы Homo Sapiens sapiens. Или, если угодно, поступательным движением человечества по пути Прогресса в нравственной, экономической и общественно-политической сферах.

— Молодца! Светоч в ночи, спаситель человечества из омута застоя и безвременья. Нобелевскую премию мира на стол! Пару мазков скромности к портрету героя всех наших времён, и можно причислить к легиону святых великомучеников.

Никиту передёрнуло от её слов.

— Хм! Это, цветик мой, пожалуй, лишнее. Согласен на святого исповедника. Он, претерпев муки, в отличие от собрата-великомученика, остаётся жив.

Гюльнара, секунду поразмыслив, озорно ему подмигнула.

— Не возражаю, живи исповедником. Тем не менее, скромность не стала бы лишней... И ещё, Ники, хоть ты и говоришь, что завязал с деизмом, чем-то таким от тебя явственно попахивает: Господь сотворил, и делай теперь, чадо, всё, что в голову взбредёт...

— Попахивает, — согласился Никита. — Чёрного кобеля не отмоешь добела.

— Есть такое дело. Но деизм твой, друг сердечный, считай, полбеды. Проблема в том, — подруга картинно повела носом по ветру, — что от тебя попахивает не только деизмом, но и фирменным парфюмом Givenchy pour homme. "Спалимся" ведь среди предков!

— С какого это перепугу?! Трофеи, по-моему, никто ещё не отменял. Дезодорант был мною самолично взят в бою у одного мелкотравчатого курфюрста Священной Римской империи германской нации.

— Угу, как есть, прямо с баллончиком, в виде аэрозоли под давлением...

Никита несогласно отмахнулся.

— Э, зачем такие вещи говоришь?! Обычный ролик, каковых ещё до Рождества Христова по коробке отдавали за полтину. Погоди-погоди, — вдруг замялся он. — До Рождества Христова... Что-то же я хотел в этой связи... Ах, да! Помолиться хотел, а ты козни иноверческие строишь на пути к спасению души.

— Да молись, раз уж припекло, — милостиво дозволила Гюльнара. — Только один вопрос, пока не началось: ты сказал "Homo Sapiens sapiens" — это что, тавтология или..?

— Или, цветик мой невысокообразованный, или... Не знаю точно, что такое "тавтология", но в спецподразделениях антитеррора ФСБ от начала времён было принято отличать современного нам Человека Разумного, того самого Homo Sapiens sapiens, от представителя тупиковой ветви расы Homo Sapiens — неандертальца, в определённых кругах известного как Homo Sapiens neanderthalensis... Тьфу, изыди, искусительница! Я тут собираюсь достучаться до небес, а она мне — о греховной человечьей сущности.

Никита сорвал шапку с головы, в сердцах шваркнул её о палубу, взъерошил волосы, развернулся в сторону Петропавловки, поцеловал нательное распятие, трижды истово перекрестился на храм и прошептал недавно вызубренную молитву ангелу-хранителю:

— Ангеле Божий, хранителю мой святый, на соблюдение мне от Бога с небесе данный, прилежно молю тя: ты мя днесь просвети, и от всякаго зла сохрани, и ко благому деянию настави, и на путь спасения направи! Аминь.

Причём сделал это рационально, вовсе не рисуясь, от души, без малейшей иронии. Чувствовал, что помощь Свыше, наряду с демонической, скоро придётся ему очень даже кстати... А вот чего сейчас, хвала Вседержителю, не ощущал, так это Страха, охватившего "героя всех наших времён" с четверть часа назад. И, между прочим, понимал, что воздавать за то хвалу должен не столько Господу, сколько Гюльнаре, сумевшей без особенного напряжения отвлечь его от дурных мыслей. Стало даже чуточку стыдно — как это он, ветеран антитеррора, столь нелепо скис?! Кстати, не в первый раз за сегодняшний день... На том аминь и — ладно, всё, проехали!

Между тем время речного круиза подошло к концу. Буксир мало-помалу ввёл "Адмирала Роде" в акваторию излучины Невы, и гребцы левого по ходу борта стали работать вёслами энергичнее соседей, направляя судно к левому, но уже по течению, берегу — к Смольной набережной, до поры деревянной (да и то — лишь местами) однако, слава Богу, имеющейся к этому времени как объективная реальность.

— Считайте, прибыли, — с чувством выполненного долга заверил парочку Карстен Родин.

— Спасибо за то Господу Богу и нашим искусным речникам! — польстил ему Никита.

А после, когда они чудом разминулись с военной галерой, уже не для ушей потомка адмирала Роде уточнил:

— Хотя с выводом насчёт состоявшегося прибытия лично я бы не торопился... Ладно, будем надеяться на лучшее!

И вновь троекратно осенил себя крестным знамением, в этот раз обернувшись к недостроенному, оштукатуренному лишь местами Смольному монастырю...

Золотые купола белокаменных церквей,

Поклонюсь вам до земли до сырой.

Спой мне, русский соловей,

О своей стране святой,

Душу чёрствую мою обогрей!

И птицы вернутся синие

Из дальнего из далёка

К зелёным полям России,

Кудрявой и ясноокой.

Они принесут ей счастье

На крыльях своих могучих,

Развеют над ней ненастья

И грозовые тучи...

Выпивают и закусывают...

Я провёл по-настоящему чудесный вечер! Только, жаль, не в этот раз...

Вопреки опасениям Никиты переправочно-десантная операция была завершена вполне благополучно, и очень скоро твердь земли близ Смольного заскрипела под его фатовскими сапожками. Заскрипела не столько вследствие непомерной тяжести пришельца из иных времён, сколько потому, что местность у излучины Невы по делу названа Песками. Конечно же, рабочий этот пригород вряд ли стал бы достойным конкурентом пустыне Гоби или Калахари — всё-таки не тот масштаб, — но, тем не менее, песка, намытого рекой, под ногами и копытами хватало с превеликим лишком. И это было хорошо весьма. Во всяком случае, для обывателей — корабелов с эллингов Петрозавода, смолокуров, обеспечивавших верфи дёгтем, металлургов, строителей, рыбаков, отставных военных, ремесленников, мелких кустарей, вдов, "офисного планктона" тех/этих времён, — ибо ни разу в истории града Петрова их дома на естественной высотке не заливало невскими водами. В отличие, между прочим, от собственно города по обоим берегам.

Именно тут задолго до закладки царём-реформатором северной Пальмиры существовало новгородское поселение Спасовщина. По другим источникам — Спасово. Впрочем, разница невелика. Примечательно, что как раз тамошние жители в присной памяти 1240 году послали sms князю Александру Ярославичу о высадке близ устья Ижоры десанта морской пехоты под началом ярла Биргера, а значит, сыграли немаловажную роль в разгроме незваных шведов, известном как Невская битва. Равно как и в том, что означенный Ярославич, до той поры рядовой князь, каковых в базарные дни скупали по копейке за кило живого веса, на века стал знаменит под погонялом "Невский"... Между прочим, в ходе отражения агрессии случилась небывальщина — конница взяла на абордаж корабль. Типа того, что слон побил кита. Хотя чему тут удивляться?! Русские слоны во все времена отличались, мягко говоря, оригинальностью поступков...

Между прочим, о слонах Никита вспомнил не случайно. Очень даже к месту и ко времени! Дело в том, что походная казачья станица специального назначения следовала в тот момент вполне добротной грунтовкой — Песчаной улицей, впоследствии Конногвардейской, с 1900 года Суворовским проспектом. Однако же для обитателей Песков она как искони была, так и остаётся в третьем тысячелетии улицей Слоновой. Первый слон — подарок союзного шаха Персии Хусейна — появился в Петербурге к одиннадцатилетнему юбилею закладки города. До глубокой старости он, к сожалению, не дотянул, хотя, по совести сказать, кушал от пуза. За неполный 1714 год слону было скормлено "пшена соропчинского (риса) 250 пудов, масла коровья 48 пудов, патоки — тоже, калачей по 60 на день, сена 1600 пудов, соли 8 пудов, вина простого (водки) 350 ведер, вина рейнского 315 бутылок". Если восточный гость употребил хотя бы половину двух последних пунктов (надо полагать, смотритель, отставной драгун Гаврила Бабаецов, хлебал из того же корыта), причина смерти оного ясна, как небо над Тегераном, — алкоголизм! Пал безвинной жертвой русского гостеприимства...

В 1723 году на смену ему был доставлен новый слон, а с 1736-го по 1741-й — ещё пятнадцать (!!!) гигантов при сорока зоотехниках-индусах. К слову, манерными напитками они тоже не были обделены — в год на хобот причиталось сорок вёдер виноградного вина и шестьдесят вёдер водки. Интересно, тянуло ли их от такой благодати на родину?.. Южане долго кочевали с одной съёмной "квартиры" на другую, пока, в конце концов, не получили от властей Санкт-Петербурга постоянную прописку на Слоновьем дворе в предместье Пеньки — аккурат там, где ныне красуется гостиница "Октябрьская". Так сказать, конкретно прислонились... Ну, а будущим Суворовским проспектом слонов ежедневно, вплоть до 1778 года, водили на променад к Неве. И народу поглазеть на них сбегалась тьма-тьмущая! По одной из версий отечественных языковедов, применительно к тем зевакам и возник в своё время термин "слоняться" — шляться, шататься, фланировать, одним словом, дурака валять.

То ли группа СпецНаз опоздала к шествию слонов, то ли, наоборот, прибыла задолго до его начала, но, по крайней мере, никакого оживления окрест не наблюдалось. Что, однако же, не помешало Никитушке превратиться в самого настоящего зеваку. Герой всех наших времён, рискуя вывихнуть нижнюю челюсть, зевал так, что гиппопотам бы позавидовал, беспечно глазел по сторонам, жевал Бог весть какой по счёту пирожок — благо, самобранка выдавала их мгновенно и без перебоев. Решил даже поиздеваться над кормилицей: то с киви и фейхоа спросит, то с рыбой фугу, то с начинкой из бедра колибри, то с кошерной свининой... Кончилось тем, что вывел из себя не чудо-скатерть, а походную жену. Гюльнара сама заказала очередной пирожок, а когда он с аппетитом откушал половину, едко поинтересовалась:

— Ну, и как?

Гурмана передёрнуло от ощущения подвоха.

— Что "как"? — уточнил он севшим голосом.

— Как на вкус ослятина?

Терпигорец на козлах заржал как ишак, Глузд деликатно хихикнул в манжетку, а Никиту чуть было не вывернуло на гриву коня. Благо ещё, Гюльнара вовремя успокоила:

— Да жуй, не бойся! Самая обычная говядина.

— Хм, спасибо, цветик, что-то ничего уже не хочется. И, видимо, надолго...

В отместку он взялся задевать лиц противоположного пола — то дремучей чухонке комплимент отвесит по-английски, то расфуфыренную даму, изогнувшись, хлопнет по турнюру, то монашкам подмигнёт с явным намёком на интим. И едва не вылетел из седла, когда перед глазами вдруг пробежала горящая строка: "Хватит дурью маяться, человек в отставке! Соберись! С братским приветом — Чур".

— Во как! — машинально воскликнул он.

Чем, естественно, привлёк внимание Адама.

— Чего там, Кузьмич?

И не сразу даже понял, что случилось.

— В каком смысле — "чего"?!

— Ну, ты чему-то удивился...

— Ах, это... Да ну, фигня!

Никита быстро огляделся, выбирая объект для "перевода стрелок".

— Вон, погляди, у барышни какое декольте. Прямо таки плац для строевого смотра...

— Ники, может, хватит уже? — осуждающе бросила Гюльнара.

— Что-то меня от ослятины не на шутку "пробило" по-женски... Ладно, всё, проехали! Остепеняюсь. Только и ты, пожалуйста, больше так не шути.

Впрочем, и ослятина, и женщины в данный момент интересовали есаула менее всего. Дивясь своего рода мысленному ICQ-общению, он далеко не в первый уже раз подумал: "Хорошо, блин, демоны устроились! Связь наладили такую, что в третьем тысячелетии от зависти удавишься. Интересно, в метро "пробивает", или, как у нас, — только на станциях, да и то через жо..?"

И совсем не к месту размечтался: "Прикол, гы-гы! Осторожно, двери закрываются! Следующая станция — площадь Александра Невского, переход вброд на Охтинские верфи".

Двери и диваны размалёваны граффити "Пруссаки, go home!", "Пётр I жив!", "Екатерина-матушка forever!". Ну, и, "Зенит" — чемпион!", разумеется...

Реклама, конечно: "Пиявицы — лучшее средство от герпеса, поноса и стресса!", "Ешь морковку, лук и хрен, будешь — как Софи Лорен!", "Берегите Природу — Мать вашу! Соблюдайте чистоту, мать вашу!", "Каша — пища наша! Картошку — чёрту в плошку!", "Всем посетителям Троицкого храма скидка! Грандиозная скидка!!! С новой колокольни"...

Видимо, Никитушка до того увлёкся, что начал источать вовне флюиды фантасмагорических своих иллюзий. По крайней мере, Гюльнара, внимательно оглядев его из окошка кареты, слишком уж многозначительно покачала головой. Примерно так смотрит хирург на безнадёжного пациента, прежде чем бодренько заверить: "Даже не сомневайтесь, голубчик! Конечно, будете ходить...". Правда, умалчивает о малозначительной детали: "...Во всяком случае, под себя — точно".

Буривой встряхнулся, разгоняя грёзы о екатерининском метро. Кстати, давно пора было бы. Чур, надо полагать, вызывал не зря. Явно с какого-то перепугу — на то он и демон-хранитель.

— Чего надобно, хранитель? — полетел в пси-пространство мысленный запрос.

Ответ не заставил себя ждать. Взор есаула затуманился, и перед глазами вновь побежала строка: "Обрати внимание, навстречу вам правят конногвардейцы. Отморозки, каких свет не видывал! Все трое, хоть и нижние чины, — из дворян. Пьяницы, хамы, забияки. Тот, что постарше с виду, третьего дня на самого Алексея Орлова замахнулся. Благо ещё, братцы Орловы зело подгулявши были, так хоть кости целыми унёс... Сегодня матушка-императрица, шеф лейб-гвардии Конного полка, смотр учиняет, так их командир, премьер-майор князь Голицын Пётр Яковлевич, от греха подальше отрядил этих башибузуков в патруль. И надо же было вам нарваться!"

По всему выходило, что пришельцы впрямь серьёзно нарвались. Беспокойство демона-хранителя передалось Никите в полной мере. Каждый год второго августа, в День ВДВ, он воочию видел, что такое пьяные задиры из гвардейцев, а по младости лет сам порой становился таковым... И чёрт его дёрнул высадиться на берег у Смольного! Напрочь позабыл о том, что меж Песками и собственно Питером квартирует элита лейб-гвардии — Конный полк, начинавшийся от драгунского лейб-эскадрона князя Меншикова. На задворках столицы воинскую часть эту расположила государыня Анна Иоанновна, создав силовую "прокладку" между своим дворцом и загородной резиденцией принцессы Елизаветы Петровны, которую активно продвигали на российский трон недруги императрицы и её фаворита Бирона, герцога Курляндского. Участия в войнах конногвардейцы почти не принимали, зато уж буйством, пьянством и склонностью к мятежам славились по делу.

— Всё так плохо? — спросил Никита демона.

"Нет, что ты, нет, совсем не плохо! "Плохо" — не то слово. Вообще пи$дец!"

— Спасибо, успокоил!

"Не за что. Обращайтесь, если припечёт".

— Может, господин Смотрящий... — предположил было он.

"Господин Смотрящий, хоть известен в определённых кругах под кличкой Япончик, всё-таки не камикадзе. Если воры в открытую заденут конногвардейцев, их ближайшей же ночью до стерни вырежут. Поднимется весь гарнизон, тут служилые заодно".

— И что делать?

"Помолись Илье-пророку. Чай, поможет бывшему коллеге-десантнику".

— Угу, тёплое местечко в Царствии небесном выхлопочет — должность инструктора по воздушно-десантной подготовке ангелов-хранителей...

За святотатственным трёпом Никита пытался осмыслить ситуацию. И лихорадочное шевеление извилин привело к определённому результату.

— Слышь, Чурбан, сдаётся мне, у здешних преторианцев свой демон имеется, какой-нибудь дух Лейб-Гвардейский. Ну, или, на худой конец, казарменные барабашки... Переговори, пускай сыщут подход хоть к одному из башибузуков. Они в сотне шагов, и, если, не дай Бог, перехлестнёмся, конец нашему предприятию.

В ожидании ответа Буривой в тему припомнил обещание Координатора: "Хочу, чтобы ты, дружище, знал и верил: случись Там чего, мы вас непременно вытащим. Даже произойди непоправимое, клянусь, и тогда извлечём! Пусть одни только тела"... Что и говорить, придаёт бодрости, заряжает оптимизмом!

Демон-хранитель на его предложение отреагировал с некоторой задержкой.

"А что, в этом есть резон... Попробуем".

— Ты, братец, дома щи пробовать будешь! — приглушённо рыкнул в пси-эфир Никита. — Действуй!

"Слушаю-с, ваше высокоблагородие! Конец связи".

— Хоть сообщи, к чему готовиться!

"Абонент недоступен", — был ему ответ.

А готовиться, ей-богу, приспело! До нежелательного рандеву оставалось несколько минут даже при том условии, что Никита, следуя впереди гужевого экипажа, всячески придерживал Шайтана ибн-Самума и тем замедлял ход всей экспедиции, а из гвардейцев лишь один высился в седле, двое же товарищей его вели коней за поводья.

— Сечёшь? — через плечо бросил он Терпигорцу.

— А то нет! — отвечал Адам. — Будут проблемы.

— И к гадалке не ходи... Постараюсь разъехаться миром. Действуй по обстановке. Если задержусь, ждите до утра на Ближней Рогатке, дальше — по плану операции. Ты — старший. Нижних чинов предупреди, чтоб не высовывались и не голосили.

— Принято. Удачи!

— Да, она пришлась бы кстати...

Готовясь к худшему, Никита сунул плеть за голенище сапога, опробовал, легко ли выходит из наручей финка. Один из замаскированных револьверов приладил под кушак за спиной, второй оставил в седельной кобуре — только стеснит движения, случись рукопашная схватка. С опоясья на ремешках портупеи свисала "дарственная" сабля, в такт ходу аргамака по груди колотила медаль. Длинная пика от самого портала валялась на крыше экипажа, фузею и донскую шашку Никита сдал на хранение Глузду. Да и на кой они сейчас нужны?! Ведь перед ним не чёрные гусары памятного коротышки Цитена! Как бишь его по имени-отчеству? Ганса Йоахима фон... Лишь бы из башки не вылетело, когда упадёт в нокауте, — это очень важно при любом раскладе!

Ну, а молодцы-конногвардейцы явно уже обратили на него внимание. Во всяком случае, прекратили цепляться к прохожим, лавочникам и домохозяевам, сомкнулись в плотную группу и, кивая на казачью экспедицию, стали о чём-то заговорщицки шептаться. Двое, что вели лошадей в поводу, были похожи друг на дружку, словно молочные братья: для своего века высоченные (с Никиту ростом) усачи-шатены, сажень в плечах, налитые здоровьем, как общественный нужник — дерьмом. Правда, лица подкачали — простоваты для шляхтичей. Даже не лица, так, физиономии, если не рожи деревенских ухарей... Зато у третьего — лицо, никак не меньше! Спешившись, русый крепыш возраста примерно Буривого оказался им по подбородки, но сразу чувствовалось — по умному взгляду, по властной манере держаться, — что заводила в компании вертопрахов именно он. И, судя по тому, что кинулся на самого Орлова-старшего, дури в голове имеет с превеликим лишком...

Облачены и экипированы гвардейцы были сообразно положению: в шляпы-треуголки, расшитые галуном, в кафтаны василькового цвета с алыми воротниками, обшлагами и подбоем, красные камзолы и лосины из оленьей кожи. Обуты в сапоги, чем русская кавалерия всегда отличалась от "башмачной" пехоты. На поясах болтались палаши, из-под кафтанов проглядывали рукояти пистолетов. Короче говоря, всё чин по чину, как трактуемо уставами. Не соответствовала воинским уставам только фляжка, пущенная крепышом по кругу. Надо полагать, для куража... Никак, блин, не налижутся! Без того перегаром за версту разит...

Двадцать шагов до точки рандеву...

Гвардейцы отпустили коней и разошлись, занимая всю ширину улицы, от бордюра до бордюра (по-питерски — от поребрика до поребрика).

Десять шагов...

Один из "близнецов", направлявшийся прямо на есаула, вдруг ткнул в него пальцем и оглушительно захохотал.

— Глядите, товарищи, ряженый!

Тот сделал вид, что насмешка относится лично к нему не более, чем Терпигорец — к физике высоких энергий, даже удивлённо обернулся на фланги и тыл назревающей битвы. А про себя подумал: гляди-ка — "товарищи"!

Тише, товарищи, шапки долой!

Красноармеец погиб молодой...

Два шага... Есть контакт!

— Эй, ты, морда, слазь! — рявкнул молодой гвардеец, заступив есаулу дорогу.

Никита послушно спешился, занял позицию на средней, по меркам классического бокса, дистанции анфас к противнику и лёгким кивком головы приветствовал лейб-гвардии оболтуса, откровенно нарывавшегося на конфликт.

— Здравствуйте, милостивый государь! Чем обязан за оказанную честь лицезреть вас, да ещё при всём при том любезно пообщаться?

Столь высокий "штиль" ответа на хамское обращение, казалось, если не шокировал нахала, то всяко поумерил спесь. Но вмешался "близнец":

— Кто таковский будешь?

— Кто — вернее, кем — буду в грядущем, не знаю, на всё воля Божья, — спокойно отвечал гость из иных времён, — а сегодня я Никита, сын Кузьмы, родом Буривой, есаул для особых поручений атамана Всевеликого Войска Донского Ефремова Степана Данилыча.

— Данилыча, говоришь? Есаул, выходит... — пробормотал старший гвардеец.

Его поведение сразу показалось Буривому странным. Минуту-другую назад он суетился, подзуживал "товарищей", явно горел ожиданием скандала, а тут вдруг помрачнел, задумался и как-то сник, потухшими глазами разглядывая медаль на груди Никиты.

Означенный же Никита прикусил язык: Донское казачье Войско было наречено Всевеликим 18 мая 1918 года атаманом Красновым. Хотя, если быть исторически точным, в царских посланиях на независимый Дон искони писалось "Атаманам и Казакам и всему Великому Войску Донскому", так что за подобную обмолвку и за полтора столетия, пожалуй, не расстреляют. Разве что вздёрнут, но это другой коленкор...

Между тем молодой не унимался.

— Видали мы таких есаулов! Обрядится гоголем, а нутро разбойничье. Или, Боже сохрани, лазутчика от вражьих сил, — и вывел резюме точно как в двадцать первом веке. — Понаехало тут... Саблю сдай!

Никита сохранил хладнокровие.

— Не тобой вручена, не тебе и сдана будет. А коль нужда приспела, так попробуй, вона, отыми!

— Ай, отыму!

— Ну, что ж, рискни здоровьем, — буркнул он в усы и до половины обнажил клинок.

Но тут — ох, как же вовремя! — вмешался старший лейб-гвардеец.

— Погоди бузить, Макар, — остановил он товарища. — Дай-ка, братец-казак, поглядеть на твою сабельку. Да не боись, возверну!

Собственно, заверять в этом было излишне. По его настроению и тону Никита понял, что конфликт притушен, так, по сути дела, и не разгоревшись. Вот, ей-богу, кто бы возражал?!

— Пожалуйста, милостивый государь, — безропотно протянул именное оружие.

Крепыш вчитался в надпись, выгравированную по плоскости клинка у самой гарды.

— Хм, знатно! "Божьею споспешествующей милостью Мы, Екатерина II, императрица и прочая, прочая, прочая, пожаловали в Санкт-Петербурге года 1766 марта дня двадцатого сею саблею нашего Войска Донского есаула Никиту, сына Кузьмы, Буривого за его верную службу и хороброе полонное терпение". И медалька, опять же...

— И позлащённый ковш из рук матушки-государыни, и денежный бонус от Военной коллегии, — продолжил за ним Никита, неуклюже пытаясь изобразить на лице гордыню и самодовольство.

— Да, знатно, знатно... Так ты, казачина, выходит, и пруссаков нарубить сподобился, и в плену побывать успел?

— Ну, а чего ж, дело нехитрое. Сгоняли пару годиков тому с братвой до турка, там меня аскеры и повязали. Чёрт дёрнул к бею одному в гарем забраться, баб тамошних малость пощупать, — и добавил, вспомнив откровение вчерашнего налётчика. — Думал, у басурманок эта самая "штучка" поперёк телес прорезана...

Напряжение разрядилось окончательно. Пьяненький лейб-гвардейский патруль хохотал над горемыкой-сластолюбцем до слёз. Наконец старший озабоченно спросил:

— Выкуплен?

— Да ну, чего выкупа ждать?! На что мне Богом ноги дадены? Бежал, — бодро отчитался Никита, однако, сделав паузу, нахмурился. — С Господом в сердце да ножом за голенищем через весь Кавказ пешком продрался.

— Ну, и молодчина, есаул! — гвардеец хлопнул его по плечу. — Молодчинище! Значит, по делу удостоен, — кивнул на медаль и клинок, а после на ближайший подвальчик недвусмысленного назначения. — Спрыснем встречу, Никита?

— А что нам может помешать?!

— Вот и чудесно! Меня Александром кличут, это Макарка и Антоха.

— Очень приятно, — без тени лукавства признался Никита.

Ему впрямь было до одури приятно. По всему выходило, что он и сам, без помощи Свыше — равно как Снизу и Сбоку, — выкрутился из опаснейшей ситуации, убедительно сыграл человека двухсотпятидесятилетней давности, а значит, дорогого в этой жизни стоит как... как кто?! Ну, как актёришка — точно. Правда, очень скоро вынужден был признать, что на лаврах в спальне Мельпомены почил преждевременно. Александр отправил "близнецов" Макарку и Антоху прямиком в кабак, нового же знакомца придержал.

— Молодчага, казак! Только с бесами держись настороже, а то влипнешь в историю.

— Уже влип, — машинально признался Никита.

— Вот и я — тоже... — глухо пробормотал гвардеец.

— Ты — тоже... Ты — тоже!

Есаула бросило в озноб.

— Так, значит, ты..? Выходит, демоны через тебя..! Ой, бля!

— Вот именно, — со вздохом подтвердил Александр.

"Вот именно, — продублировал мысленным сообщением демон-хранитель. — Едва успели на подмогу, аж запарились! Господина Лейб-Гвардейского ледяной водой отливать пришлось, да ещё гемодиализ проводить на скорую руку. Он, видите ли, с утра пьян-распьян, как у них, служилых, от Петра Алексеевича водится... Ты, к слову, угости новых приятелей, а то у них в карманах алтын да полушка на всю гоп-компанию. Ваше здоровье! Чур".

И Никитушка не поскупился: едва ступив через порог распивочной в полуподвальном этаже бревенчатого доходного дома, швырнул кабатчику пару серебряных рублей.

— Ну-ка, братец, угости нас от щедрот своих тонкими винами да яствами заморскими!

Увы, сивушный полугар никак не потянул на "тонкое вино", а бигос из квашеной капусты со свиными шкварками — на категорию заморских яств (хотя блюдо это изначально польское). К тому же Никита, ничуть не избалованный изысками кулинарии за период службы, в грязной доисторической забегаловке поостерёгся закусывать даже хлебом и пареной репой. Не способствовал аппетиту и убогий интерьер, пропитанный ароматами кислой овчины, прогорклого масла и крыс.

Демонстративно поморщившись, он вручил кабацкому голове ещё рубль и с укоризной бросил:

— У тебя в ресторации, братец, как я погляжу, мясопустный день... Не обессудь, мы своего откушаем и выпьем.

— Как будет угодно добрым господам! — ответил тот, подобострастно кланяясь.

Заманчивое предложение — отведать коллекционного шампанского из погребка донского атамана — было встречено гвардейцами на "ура".

Никита стрижом вспорхнул по лесенке на свежий воздух, до дна опустошил лёгкие от смрада пивной и наскоро проинструктировал заждавшихся спецназовцев:

— Всё путём, друзья мои. Адам Никандрович, правь на Ближнюю Рогатку, встретимся там, я здесь ненадолго. Мусью де Рюблар, на запятки! Будете изображать форейтора...

— Форейтор, мсье Буривой, занимает несколько иное место, — возразил ведьмак-всезнайка. — При запряжке кареты цугом он садится верхом на одну из передних лошадей и...

— Отставить пререкания! — рявкнул Никита. — Развелось грамотеев — на фиг некого послать... Сказано, блин, на запятки, значит, так тому и быть!

— Уи, мсье, — подчинился Глузд с видом глупенькой блондинки, в конце концов осознавшей, что, коль скоро устроилась в грузинский ресторан официанткой, надругательства не избежать.

— То-то же, блин! — удовлетворённо буркнул есаул и перевёл взгляд на притихшую Гюльнару. — Цветик, поколдуй над самобранкой и собери мне в корзину штоф горилки с перчиком, полдюжины бутылок "Madame Clicquot", пару кило добротной колбасы, кружок пармезану, калач-другой, ну, и манерных овощей с фруктами.

Тут он заметил, как пожимает плечами ведьмак.

— Я что-нибудь забыл, мусью?

— Нельзя забыть того, чего априори не знаешь... — глубокомысленно ответил Глузд. — Вы ведь не в курсе, что торговый дом господина Филиппа Клико был — точнее, будет — основан лишь в 1772 году, а знаменитая мадам Клико, вдова его младшего сына Франсуа, станет королевой шампанского много позднее, в 1805-м.

Никита густо покраснел.

— М-да, хм, косяк! Мои новые друзья рисковали опробовать благородный напиток задолго до его появления на свет... Что порекомендуете взамен?

— "Dom Perignon Vintage". Бенедиктинский монах Дом Периньон, главный винодел Отвильерского аббатства, занялся шампанским в 1670 году, так что историческая достоверность гарантирована.

— Быть по сему! — вывел резюме Никита. — Благодарю вас, мусью. Считайте меня вашим должником.

И прикусил язык, потому что без труда прочёл в зелёных глазах ведьмака: я вас за этот самый язык не тянул!

— Должником, говорите? Может, я в этой связи..?

Без труда же угадал, что именно лукавец, обожающий негу в комфортных условиях, попросит в счёт погашения долга.

— Да вот хрен вам, мон ами, пойдёте на запятки! А продолжите кочевряжиться, переодену в казака эскорта, будете там с пикой красоваться. Вопросы есть?

Вопрос — кстати, по существу — нашёлся у Гюльнары:

— Какой именно колбасы желает отведать монсеньор?

— Монсеньору после ваших пирожков что-то ничего уже не хочется отведать. Разве только марганцовки для активации притупленного рвотного рефлекса. Ну, а что до колбасы... — он призадумался. — Ага! Пусть будет из ослятины — в отместку гвардии за мой стресс. И, это, слышь, давай-ка пошустрее! Народец истомился...

...Народец ознаменовал "второе пришествие" Никиты Буривого так, будто на сцену вышла топлесс Анна Семенович. Когда аплодисменты, переходящие в овацию, наконец-то стихли, выяснилось, что товарищеского полку за время его отсутствия прибыло — расфуфыренные вертопрахи завлекли в свою компанию пехотинца, дотоле богобоязненно вкушавшего щи в тёмном углу пивной.

— Жуковский Андрей Иванович, — представился блондин лет двадцати пяти с невыразительным лицом заштатного клерка, — прапорщик Выборгского пехотного полка, из дворян Тульской губернии.

Собственноручно сервируя стол перед изголодавшимися сопитухами, Никита вспоминал из курса лекций в навьем мире: Выборгский пехотный полк, до июля 1762 года пехотный полк генерал-поручика Пальменбаха, впоследствии опять же Выборгский, но мушкетерский. На сегодняшний день командир там... как же его, блин? Ага, Думашев!

— Очень приятно познакомиться, — заверил он скромного тульского шляхтича и, в свою очередь представившись, участливо спросил. — Как себя чувствует его высокородие господин Думашев?

Прапорщик отреагировал ожидаемо и вполне адекватно ситуации — едва ни брякнулся с колченогого табурета на пол, густо усыпанный тырсой.

— Вы знакомы с полковником Думашевым?! Милостивый государь мой Никита Кузьмич, я поражён!

— Увы, мон шер Андрей Иванович, не столь близко знаком, как хотелось бы. Достойный муж, великий воин, надёжа и опора земли Русской... Дай сюда, товарищ!

Это "милостивый государь" отобрал литровую бутыль шампанского у одного из "близнецов". Кажется, Макара. Ну, или Антона — без принципиальной разницы... Молодой конногвардеец, опившийся к тому времени дрянным полугаром фактически до зелёных чертей, безуспешно пытался извлечь пробку зубами. А Никитушка замыслил ещё один эффектный жест — превращение сабли в штопор. Ничего, кстати, сложного, минимум приложения силы, минимум же навыка владения холодным оружием. Клинок запускается вскользь по бутылке. Лёгкий тычок обухом по выступающему ободку у горловины, и стекло в этом месте трескается вкруговую. Ну, а газы, под давлением бурлящие в игристом вине, срабатывают как пороховой заряд в патроне. Выстрел — и пробка с колечком стекла врезается в потолок! Те же газы не позволяют осколкам просыпаться в вино... Аплодисменты восхищённой публики. Слёзы. Цветы. Поцелуи взасос. Жаркие объятия экзальтированных дамочек. Сдержанный поклон маэстро. Занавес...

— Ай, молодца, казак! — воскликнул Александр, когда пенная жидкость растеклась по кубкам, столу и мундиру пехотинца. — Давай к нам, в конную гвардию! Клянусь честью, самолично за тебя по всем инстанциям ходатайствовать пойду.

Никита в ответ покачал головой, думая: "Да, сейчас! Всю жизнь мечтал".

— Заманчиво! — признался он. — Да только атаман и родной батька не отпустят... — как вдруг ударил по столешнице, схватил на лету подпрыгнувший кубок и вскричал. — За гвардию!

Ну, и пошло-поехало...

По истечении четверти часа, половины штофа и двух бутылок "Dom Perignon" Антоша с Макаркой отошли в нирвану, а более крепкая на это дело троица занялась хоровым пением а капелла, сиречь без музыкального сопровождения. Впрочем, есаул что-то выстукивал в такт по столешнице... И достучался! Будучи убеждённым монархистом, от души спел:

Боже, Царя храни!

Славному долги дни

Дай на земли!

Гордых смирителю,

Слабых хранителю,

Всех утешителю —

Всё ниспошли!..

И только на исходе первого куплета, будучи крайне удивлён тем, что никто из собутыльников не подтягивает гимн империи, почувствовал за собой исторический прокол, чреватый локальным заворотом причинно-следственных кишок...

Очень скоро, когда в нирвану вслед за "близнецами" отойдёт и Александр, они с прапорщиком не без облегчения покинут грязный кабак. Никита бросится нагонять экспедицию вдоль Лиговского канала, а господин Жуковский, запахнув длиннополый пехотный сюртук тёмно-зелёного сукна, побредёт одной из Рождественских (в далёком будущем Советских) улиц на съёмную квартирку бывшего сослуживца. Вечером он по памяти запишет понравившиеся стихи и, честно говоря, надолго о них позабудет.

Десять лет спустя Андрей Иванович получит абшид, в двадцать первом веке называемый отставкой, и навсегда удалится на родину, в село Мишенское Тульской губернии, под крылышко зажиточного помещика Афанасия Бунина. 29 января 1783 года у благодетеля Бунина и его воспитанницы, турчанки Сальхи (по крещению Елизаветы Турчаниновой), во грехе родится сын Василий. Андрей Иванович станет мальчику крестным отцом, даст свою фамилию, а позднее и вовсе усыновит.

И вот однажды, тридцать с небольшим лет спустя, Василий Андреевич Жуковский, маститый, широко уже известный в России поэт, отдыхая в родимых палестинах, возьмётся перебирать семейный архив и натолкнётся на пожелтевший листок со стихами. Заинтересуется. Расспросит отчима. А тот, хоть слабый здоровьем и в почтенном возрасте, вспомнит странного казака и даже напоёт...

И родится первоначальный вариант государственного гимна Российской империи на мотив британского "God save the King"!

И в третьем уже тысячелетии на него случайно западёт тот самый казак.

И закольцуется на самое себя континуум причинно-следственных связей.

И...

И ладно, хрен с ним!

И то сказать, одним континуумом больше, одним меньше...

Лишь бы не было войны!

Войны сегодня близ Санкт-Петербурга вроде бы не намечалось, и Никитушка, самую малость навеселе, бодро рысил вдоль Лиговского канала. Точнее, рысил аргамак, а есаул козлил, не оставляя без внимания ни единой встречной юбки. Видимо, ослятина — и впрямь действенный афродизиак... Кстати говоря, в пивной он машинально закусывал предназначенной гвардейцам колбасой. Благо, вспомнил об этом уже в пути, по прошествии времени, и вынужден был признать — ни малейших признаков отторжения, больше того, довольно вкусно. Если, конечно, Гюльнара в точности выполнила его указания по составу продукта...

Ну, а Лиговка... "Лиговка, Лиговка, Лиговка, ты мой родительский дом!" — споёт в будущем Александр Яковлевич Розенбаум. Задолго до того, как град Петров стал объективной реальностью, трудолюбивые новгородцы прорубили в девственных чащобах прямую дорогу к поселениям в дельте Невы — к той же Спасовщине. В первой четверти XVIII века вдоль неё был проложен Лиговский канал для питания фонтанов Летнего сада от речки Лиги, проистекающей из озера в районе Дудергофских высот. После чудовищного наводнения 1777 года фонтаны будут разрушены, а канал за ненадобностью засыпан.

Район этот всегда пользовался дурной славой. Искони здесь располагались извозчичьи дворы, ночлежки для малоимущих и питейные заведения. Очень скоро Лиговка сделается, в сущности, единым воровским притоном — "малинником". Впрочем, и сейчас асоциальных типажей на улице хватало выше крыш. Пока Никита деликатно домогался пышногрудой матроны, какой-то варнак хулигански запустил в него булыжником. Он без труда изловил нарушителя общественного порядка, но бить не стал. По трём причинам. Во-первых, потому, что обещал Координатору быть в командировке образцом толерантности и гуманизма. Во-вторых, хулиган промазал. В-третьих, оказался мужем ощупанной барышни...

После за ним увязался прокажённый, и он, спасаясь, бросил коня в бешеный карьер. На всякий случай. Пусть даже в сакральном мире ему была сделана комплексная прививка. А если всё-таки подхватит, то, как утверждал домовой, кикимора Прозерпина, справится с лепрой быстрее, чем с поносом. Как бы там ни было, решил не провоцировать судьбу...

Потом Буривой уже взялся было за плеть, дабы отвадить вороватых нищебродов. Те завели вокруг него своеобразный хоровод, явно стремясь рассеять внимание и под шумок слямзить тощенькую перемётную суму с крупа аргамака позади седла...

Ну, а затем... Затем у Никиты состоялась встреча. Встреча с самой заглавной из букв! Отвлекшись на караван пышно украшенных карет, в особенности — на открытое ландо с развязными дамочками-хохотушками, активно зазывавшими его в свою компанию (промеж ног — в отсутствие вакансий на диванах), он далеко не сразу приметил толпу. А ведь толпа — всегда угроза, да ещё какая! Толпа — это бесструктурное скопление индивидов, лишённых ясно осознаваемой общности целей и замыслов, но взаимно связанных сходством эмоционального состояния и общим объектом внимания. Проще говоря, человек в толпе не думает, зато чувствует стократ острее, нежели обычно. Чувствует, в том числе, силу кулаков, агрессивность и право решать насущные вопросы современности без оглядки на Закон и Мораль. Каким же Вопросом искони задавалось русское свободомыслие в лице своих голубоглазых и весьма светловолосых представителей? Безальтернативный вариант: "Кто виноват?"! Ну-ну, и кто же всегда виноват? Известно, кто, — жиды! Варяги, татары с монголами, немцы, поляки, чеченцы, грузины, хохлы... В общем, инородцы/иноверцы/чужестранцы. Именно те, кого перед светлым ликом (оскаленной мордой) толпы олицетворял собою Никита. Эх, ему бы отвернуть... А поздно! И герой наших времён принял самое логичное, на его взгляд, решение — присоединиться к митингующим. Тем паче, что было их — раз, два, и обчёлся: полтора десятка взрослых, большей частью пожилых людей, да примерно столько же малолетних огольцов. Не толпа, а деревенский сход по поводу ежегодного завала посевной и массового падежа единственной бурёнки...

Горе-толпа приняла Никиту в свои "недра" так, что ему даже стало чуточку обидно. Откуда в людях столько равнодушия к пришельцу из иных времён, больше того, герою всех этих времён?! Застыли, блин, как истуканы, с шапками долой, тупо слушают бабёнку-замарашку, крестятся на неё, как на святую, да ещё бормочут редкостную чушь: "Наша Андрей Фёдорович! Христа ради юродивая Андрей Фёдорович!"... Бред какой-то! Здесь, пожалуй, и по роже не схлопочешь, коль приспичит надобность...

Никита уже собрался было в путь, про себя дивясь, сколь распространено в граде Петровом имя "Андрей", как вдруг чуть не упал от изумления. Благо, ухватился за каменную стену "грелки" — своего рода беседки, внутри которой по зиме грелись у костра ездоки и прохожие. Боже! Андрей Фёдорович — это ведь сама Ксения Петербуржская!!! Блаженная Ксения Петербуржская, целительница и провидица, Христа ради юродивая, причисленная к лику святых решением Поместного Собора Русской Православной Церкви в 1988 году. Безутешная вдова Андрея Фёдоровича Петрова, придворного певчего в звании полковника, Ксения Григорьевна объявила: "Это я умерла, а муженёк мой жив!", — облачилась в мундир покойного, велела звать себя его именем, раздала добрым людям всё имущество и сделалась бродяжкой-нищенкой. Когда платье мужа истлело, она круглый год, не страдая от морозов, ветра, снега и дождя, носила красную кофту, зелёную юбку и туфли на босу ногу — в точности как сейчас... Ксении предлагали тёплую одежду и деньги, но брала она лишь "царя на коне" — копейки с изображением святого Георгия Победоносца, которые тут же раздавала другим нищим. Она радовалась своей нищете и, приходя куда-нибудь, замечала: "Вся я тут". Петербургские жители любили святую Ксению, чувствуя величие её духа, презревшего земное ради Царствия Небесного. Когда она входила в дом, это считалось добрым предзнаменованием. Матери радовались, если Ксения поцелует их ребенка. Извозчики просили хоть немножко проехать с ними: в такой день выручка была обеспечена. Торговцы на рынках старались дать ей калач или какую-нибудь другую еду, и, если блаженная брала, товар быстро раскупался. Блаженная получила и дар прозорливости. Накануне Рождества 1761 года она всем говорила: "Пеките поминальные блины! Завтра вся Россия будет печь блины"... На другой день скончалась императрица Елизавета Петровна!

И тут пред затуманившимся взором Буривого снова побежали буквы: "Ты прав, Ксения и есть. Добрая женщина, душа-человек! Читай молитву во имя её — авось пригодится: нищету Христову возлюбивши, безсмертныя трапезы ныне наслаждаешься, безумием мнимым безумие мира обличивши, смирением крестным силу Божию восприняла еси...

— ...Сего ради дар чудодейственныя помощи стяжавшая, — послушно шептал Никита. — Ксения блаженная, моли Христа Бога избавиться нам от всякого зла покаянием. Аминь. С приветом — Чур... Эй, что за "Чур"?! Ах, да, конечно...

Это он, увлёкшись, забыл, что читает не тропарь, а психо-сообщение. Святая в то же время пристально глядела на него. Никита встряхнулся, отыскал в кармане копеечку, приблизился к ней, растолкав обывателей, низко поклонился и поцеловал руку юродивой — сухую, дряблую, но поразительно чистую, будто нищенская грязь шарахалась от неё, как дьявол от кадила. Не ощутил и смрада, исходящего обычно от лиц БОМЖ. Наоборот, казалось, что блаженная источает вовне себя ароматы всех тридцати с лишним компонентов миро — от росного ладана до фиалки, имбиря и базилика.

Подношения она категорически не приняла.

— Бесовские твои копейки, пришелец! Благо, на добрые дела употребляются... — засим троекратно перекрестила Никиту. — Иди с Богом, завтра тебе суждено победить!

Победить! Победить!!! Никита воспарил на крыльях античной богини победы, тёзки своей Ники, и не услышал заключения провидицы:

— Но суждено тогда же и убитым пасть...

...Ничем особо знаменательным дальнейший путь отмечен не был. Согласно договоренности группа СпецНаз дожидалась командира на заставе "Ближняя Рогатка", у примыкания Лиговки к нынешнему Московскому проспекту, где в 1838 году архитектором Стасовым В.П. будут воздвигнуты Триумфальные ворота в честь победоносного завершения очередной русско-турецкой войны. Контрольно-пропускная служба здесь была организована ещё более наплевательски, чем на Выборгской дороге. Пожилой инвалид в затрапезном халате даже не вышел из сторожевой будки, лишь махнул на прощание рукой — дескать, скатертью дорожка... Правда, Терпигорец признался, что снабдил ветерана перед этим целой четвертью вина. А Никита подумал, что, если выпросить у демонов в честь завтрашней победы самобранку, по возвращении запросто можно открыть ресторан с минимумом обслуги и минимумом же затрат на продукты. Правда, для этого требуется кое-что ещё. Так, мелочь. Пустячок. А именно — выжить. Что, увы, далеко не всегда следует за викторией по умолчанию...

Никакого города вдоль московского тракта не было в помине. Дачи (в значении термина как "имение, поместье, данное в прокорм дворянину главой государства") вплоть до Средней Рогатки располагались весьма густо, далее стали пореже, но значительно крупнее размерами. За два неполных дня Никита, если честно, малость обвыкся в Прошлом, уже не удивлялся первой встречной несуразице.

К тому же чертовски устал.

К тому же получил заверение местночтимой святой в завтрашней победе.

К тому же припомнил: завтра — восьмое мая. Именно в этот день, за час до полуночи по европейскому времени, нацистские руководители подписали Акт о безоговорочной капитуляции Германии. В СССР к тому моменту уже наступило девятое... В такой День нельзя не победить!

К тому же принял сообщение от демона-хранителя: "Можете расслабиться. Путь перед вами чист. Обоз с "чёртовыми яблоками" тронется утром. Старший — коллежский асессор Юрьев. С ним следуют кучер, солдат охраны и приказчик. А также "контролёр" от вражьих сил — гоблин, английский дух вроде нашего уважаемого домового, только гораздо противнее. Хотя, казалось бы, куда уж... Выдаёт себя за индейца, специалиста по разведению картофеля. На ваше счастье, русское гостеприимство не прошло для него даром — спился, как натуральный дикарь... Бочонок с картошкой внутри их тарантаса, под одним из диванов. Поедут на "перекладных", лошадей будут менять в ямских становищах, заночуют, по совету приказчика, близ Тосно. Целую. Чур".

Не отвлекаясь на горячий демонический поцелуй, Никита проанализировал ситуацию с точки зрения командира рейдовой группы СпецНаз, действующей на нейтральной территории. И пришёл к выводу: вроде бы всё путём! Случалось и похуже... Разведка сработала как должно. Предметное взаимодействие с подпольем налицо. Коренное население дружелюбно. Органы власти и силовые структуры индифферентны. Замыслы и действия противника в целом соответствуют оперативному прогнозу. Силы его ничуть не превосходят боевой потенциал спецподразделения, к тому же 20% личного состава морально разложены. Коммуникации под контролем. Район местности, предпочтительный в оперативном отношении, локализован. Материальное обеспечение на уровне. Связь превосходит ожидания. Времени на подготовку акции до чёртиков. Наконец, с нами Бог. В натуре, с кем же Ему быть, коль дело наше правое?! И слава Богу!

Ну, а раз так, Никита решил отдохнуть. Расслабиться, сидя при этом на спине, а не на жо... хм, на коне. Дал указание Терпигорцу без особого фанатизма править к Дальней Рогатке, и там уже, за Пулковскими высотами, визуально поискать деревню для постоя. Именно деревню — дескать, если уж заехал, надо ознакомиться и с подлинно крестьянским бытом. Типа, для мемуаров... И перебрался из седла в кибитку. Гюльнара дремала, ведьмак читал "Санкт-Петербургские ведомости" — русский перевод "Sanct-Peterburgische Zeitung", презентованный давешним бурмистром.

— Интересно? — спросил Никита.

— Ещё как, мсье! К примеру, в соседской Швеции принят закон о свободе печати. Британский политик Уильям Питт пожалован титулом графа и назначен премьер-министром коалиционного правительства вигов и тори...

— Назначили всё-таки... Пожалеют ещё!

Глузд проигнорировал его брюзжание.

— ...Лондонский антиквар Джеймс Кристи объявил об открытии до конца года дворца аукционов, который будет называться незамысловато — "Christie's". Голодные бунты в Тоскане. Испанцы разгромили резиденцию министра финансов, неаполитанца Скилаччи, и требуют от короля выдворить его из страны. В организации беспорядков подозреваются иезуиты...

— Да что там подозревать?! — буркнул Никита. — Конечно же, они! Больше просто некому.

— Хм! — издал удивлённое мычание ведьмак. — Мсье Буривой, вы ориентируетесь в испанских делах?!

— Ориентируюсь ли я в испанских делах? Да как в собственной прихожей, когда среди ночи "до ветру" приспичит!.. Ну-ну, а про Россию что там писано?

— Про Россию... Ага! Ширится расселение немецких колонистов под Саратовом. Польский сейм выступил против уравнения в правах католиков и православных, чего настоятельно требовала Россия. Константинопольское патриаршество при деятельной поддержке русской дипломатии добилось от Турции издания фирманов, подчинивших Печское патриаршество и Охридское архиепископство власти греческого патриарха.

— Да, последнее особенно важно! А как у вас, в благословенной Франции?

Глузд мечтательно поглядел в потолок.

— У нас, в благословенной Франции, тепло. У подножия Монмартра распустились фиалки. Довелось мне как-то... Да! Что же сообщают "Ведомости"? Мсье Луи Антуан де Бугенвиль, исследователь Южной Атлантики, отправился из Марселя в кругосветное путешествие на фрегате "Будёз" и транспортном судне "Этуаль".

— Эк он сразу-то одной задницей — на два стула... Вот видите, мусью, какие в мире совершаются великие дела! А вы, представитель благородного сословия, цвет нации, засели в душной конуре, как старый еврей-меняла, буковку с буковкой сводите.

— Предлагаете мне тоже..?

— Предлагаю вам освежиться. Заодно поглядите, нет ли где окрест распущенных фиалок. На худой конец, распущенных девушек.

Ведьмак брезгливо поморщился.

— Меня они не интересуют!

— Кто бы сомневался?! — насмешливо бросил Никита, давно подозревавший его в сексуальной дезориентации. — Тем не менее, соблаговолите отвалить! Можете, кстати, не утруждать себя тряской ездой на запятках кареты, воспользуйтесь моим конём.

— Весьма признателен, — проворчал Глузд, нехотя распахивая дверь. — Надо же, сколько счастья вдруг...

Никита же был не менее признателен консультанту за уход. Не тот уход, который деятельная забота. Тот, который — на фиг! Потому, что хотел спать. А делать этого при посторонних не любил. Разве что при возлюбленной, когда ни на что большее сил и желания не остаётся...

Любимая по-прежнему дремала, в неге откинувшись на мягкую подушку "сидячего" дивана, и он куртуазно, изысканно вежливо, можно даже сказать, возвышенно её окликнул:

— Эй, ты, слышь?!

— Чего тебе надобно, Ники? — хриплым шёпотом отозвалась Гюльнара.

— Мне надобно трепетных ласк и тому подобного непотребства.

— Ай, отстань! Я устала...

"Слава Богу!" — с облегчением подумал он. А вслух произнёс обличительный спич:

— Начинается! Устала, голова болит, критические дни, дети услышат... Старая песня!

И тут же уснул, категорически перекрыв доступ внутрь своего естества всем ощущениям, в которых, по Ленину, дана была — была бы — ему объективная реальность.

Тряская дорога как извечная реальность Руси.

Скрип осей встречных телег.

Конское ржание.

Ироничная ухмылка Гюльнары как реакция на чей-то молодецкий храп.

Злорадный хохот Терпигорца над горемычным ведьмаком.

Сам Глузд, который, вспомнив, что он ко всем своим сомнительным достоинствам ещё и шевалье — кавалер, рыцарь, конный воин, — надумал-таки "воспользоваться" аргамаком по прямому штатному предназначению.

Шайтан ибн-Самум, не потерпевший под собою нечисти и сбросивший Глузда в зловонную жижу дренажной канавы.

Нецензурная матерщина потерпевшего мсье...

Никита всего этого не воспринимал.

Никита Кузьмич спал.

Никита Кузьмич Буривой, майор запаса ФСБ, заслуженный орденоносец, ветеран подразделения антитеррора, ныне командир рейдовой диверсионно-разведывательной группы, — тупо дрых!

И проснулся лишь тогда, когда возница, тактично постучавшись в оконце, сообщил:

— Дальнюю Рогатку прошли. Подымайся, Кузьмич! Вечереет, а впереди, как ты просил, деревенька.

— Угу, типа, больной, просыпайтесь, пора принимать снотворное... — пробормотал он спросонья. Однако же послушно встал. Но лишней порцией расположения к Адаму не проникся однозначно...

В белесых майских сумерках сквозь жиденькую полосу придорожных берёз и впрямь проглядывало невеликое селеньице, угнездившееся на маковке пологого холма. Крытые дёрном избушки казались грибами, после дождя несмело выглядывающими из-под паласа опавшей листвы. Через обширную, с полверсты, поскотину к деревне вилась тропка в две размытые талой водой колеи. Очаг цивилизации, хотя и органично сочетался с окружающей средой, выглядел до того удручающе, что Никита моментально пожалел о мазохистском намерении заночевать среди крестьянства. Он, в конце концов, не граф Толстой, не "мужиковствующий" деятель культуры, не этнограф, и задача его группы — вовсе не "хождение в народ"! Однако слово в массы брошено, и за "базар" сей надобно ответить. По меньшей мере, изыскать пристойный, обоснованный, не унижающий достоинство командира ответ на вопрос, почему ходить в означенный "народ" нецелесообразно...

Ответ пришёл к Никите сам собой. Своим пешком, как выражается известный в XXI веке юморист. Банально вышел из лесочка на обочину, прикидываясь древней старушенцией, эдакой бабушкой Ягой в лаптях с онучами, затрёпанной понёве, душегрее и платке под узелок на лбу.

— Здорово ли живёшь, бабуся? — вежливо поинтересовался Никита.

— Слава Богу, здоровенька, — запросто отвечала та.

— Ну, и дай тебе Господь ещё сто лет беспечной жизни!

— И тебе, соколик, не хворать!

Он душевно поблагодарил крестьянку, завершив тем самым обязательный процесс установления психологического контакта с контрагентом по переговорам. И перешёл к делу на манер партизанского лазутчика времён Великой Отечественной войны.

— А что, бабуся, немцы в деревне есть ли?

Терпигорец хмыкнул до того многозначительно, что в упряжке завертелись пристяжные лошади. Старушка же восприняла вопрос как должное и отвечала вполне делово:

— Покамест нетути. Скоро прискачуть целым отрядом, ироды, соли бы им под хвосты!

— Вот как?! — изумился Никита. — И кто такие?

— Партизаны Третьего рейха, — шепнул ему на ухо Адам, демонстрируя неплохое знание истории германского нацизма, — отряд "Вервольф".

Поразительно, что бабка тут же подтвердила его предположение.

— Оборотни, волкодлаки чёртовы! Перед государыней на пузе ползають. Уж такие заиньки, такие паиньки! А как из-под руки её сбегуть, так сюда наезжають — вина обхлестаться, девок наловленных охальничать, песни бесовские горланить... Вскорости шатры разобьють на поскотине — сами увидите...

Что произойдёт на выгоне близ деревеньки "вскорости", интересовало Никиту меньше, чем яйценоскость бегемотов за Полярным кругом. Благодаря старушке он увидел главное — возможность сохранить реноме хозяина своего слова, но при этом человека непоколебимых нравственных устоев, к тому же разумно осторожного.

— Нечего нам делать посреди разгула двуличных нехристей, — заявил он уряднику. — Заночуем, пожалуй, в лесу, на природе, под сенью крон и звёзд, обласканные свежим дуновением весны...

— Хорошо сказано! Писать не пробовал?

Никита отмахнулся.

— Возвратимся — напишусь ещё.

— Ты для начала возвратись... — прошептал в никуда Терпигорец.

А где-то далеко, на Петербургской стороне, за Никиту истово молилась блаженная Ксения Григорьевна (она же Андрей Федорович), Христа ради юродивая нищенка, целительница и провидица...

...Обласканные свежим дуновением весны, бивуак они разбили на полянке близлежащего леса. Для Гюльнары с Никитой поставили невеликий шатёр, Адаму был отведён длинный диван в кибитке, субтильному ведьмаку — коротенький "сидячий". Отоспавшийся в дороге есаул разделил ночь на три вахты, любезно предложил Терпигорцу караулить в первую, до часа, а себе оставил две оставшихся, вплоть до семи утра. Урядник воспринял это как должное, испросил у самобранки пару незамысловатых бутербродов и удалился под прикрытие лесной опушки со стороны деревни, дабы наблюдать за подходами к лагерю с наиболее опасного направления — пустоши, на которой, судя по отдалённому конскому ржанию, хохоту и матерщине, уже разворачивалось некое шоу.

За ужином у костерка ведьмак не задержался — сославшись на усталость, скоро удалился спать. Гюльнара отстранённо, без видимых признаков аппетита, ковыряла вилочкой ризотто с креветками и спаржей, да и Никите, продолжавшему эксперименты с чудо-скатертью, не лез в горло экзотический "плав апхтац дзков" — армянский плов с форелью из озера Севан. Куда больше его привлекал нарастающий шум от поскотины.

— Проверю караул, а ты, цветик, доедай, скажи кормилице "спасибо" и готовь постель, — распорядился он. — Вернусь — покемарю до своей смены.

— Мне казалось, ты выспался, — насмешливо проговорила Гюльнара.

— Это намёк на блуд?

— Ну, если кое у кого не болит голова и не критический возраст... Весенний экстаз, чувства бурлят и клокочут, душа требует любви!

— Чувства бурлят и клокочут... Всё правильно, любовь моя, раз душа требует, сольёмся в экстазе. Готовься! Как возвращусь, прочитаю тебе чувственное стихотворение. Если вспомню хоть одно. Хоть даже самое бездарное, что называется, маловысокохудожественное. Хоть, блин, половинку!

— Пошёл ты, солдафон!

— Иду...

Идти пришлось не так уж далеко — пост наблюдения урядник оборудовал в трёхстах шагах от лагеря. Расположившись за кустами, он равнодушно наблюдал, как на пустоши снуют лакеи, растягивая кольями громадные шатры, как ряженый в казаков эскорт сгоняет верховых и упряжных лошадей, как нетерпеливо суетятся в ожидании разгула пресловутые немцы, как распоряжается приготовлениями к действу молодой человек в мундире Конной гвардии. И тут не обошлось без этих вертопрахов! Проверяющий к месту припомнил, что лейб-гвардии Конный полк в эпоху Анны Иоанновны и герцога Бирона комплектовался преимущественно дворянами из остзейских немцев. Правда, те времена давно канули в Лету, но всё-таки...

— The show must go on, — пробормотал он, плюхаясь в молодую травку рядом с Терпигорцем.

— Наше дело — сторона, — резонно заметил часовой.

— И то сказать...

Никита хотел было пожелать ему спокойной службы и с чувством выполненного долга удалиться в объятия любимой женщины, как вдруг закашлялся от струи густого табачного дыма.

— Кхе-кхе! Ты куришь, что ли?!

— А разве нельзя?! Устав, конечно, запрещает это дело на посту, но ведь тут...

— Да нет, ты, пожалуйста, кури! Только вот что за табачок у тебя, Адам Никандрович?

Запах дыма был весьма своеобразным. Что-то в нём ощущалось знакомое... Что-то противное, тяжёлое, вязкое, перенасыщенное ароматом ванили... Что-то уж всяко чуждое екатерининской эпохе!

— Хороший табачок, отборный, — подмигнул Адам. — Фирменный "Captain Black".

И протянул едва распечатанную пачку сигарилл с белым пластиковым мундштуком.

— Твою мать! — не выдержал Никита. — Да ты чокнулся, братан! У самобранки эту хрень выпросил?

— Я ж заранее не знал, что нам обломится такое счастье. Пришлось заранее припасти.

— С собой, значит, приволок... Глузд компрометирующих бумажек в Прошлое натащил, ты — сигарет, презервативов...

— А ты?! — вызывающе бросил Терпигорец. — Сам, вон, бабу сюда взял, и ничего.

— Бабу, говоришь? — змеем прошипел, брызжа слюной, Никита. — Она не просто баба. Она внештатный сотрудник Федеральной Службы безопасности России! Она прикомандирована к рейдовой группе специального назначения на равных правах с тобой, со мной и с ведьмаком. Она... Ладно, об этом — после!

После, — решил он, — как вернёмся в двадцать первый век, я тебе, блин, это припомню! Всё припомню: и баб, и курево, и вообще... Пусть даже попаду в реанимацию, но и тебе пару-тройку конечностей переломаю!

— Чтоб к утру ни одного, блин, артефакта из Будущего не было! — ледяным тоном скомандовал Терпигорцу.

Хотел уточнить: "Хоть сожри их, хоть в жопу засунь!" Но сдержался, только в сердцах плюнул и, не оборачиваясь, удалился в лагерь.

До пика белых ночей оставалось несколько недель, и к одиннадцати (для педантов и придир — к двадцати трём) ночная тьма сгустилась окончательно. Гюльнара ждала его на ложе в семейном шатре. На губах её подрагивала влекущая улыбка. Подрагивал и огонёк свечи, озаряя приглушённым светом расчётливо прикрытую одеялом грудь. Вернее, приоткрытую...

— Вспомнил? — спросила она томным голосом.

— Что именно? — не сразу понял Никита, озлобленный, как Гитлер — на большевиков, евреев и цыган.

— Ну, стихотворение...

— Ах, стихотворение! Сейчас, один момент...

Он, расшвыряв одежду, лёг рядом на жёсткую походную постель.

— Ага, вот, из лирического, более того, предельно чувственного:

Я знаю правду! Все прежние правды — прочь!

Не надо людям с людьми на земле бороться!

Смотрите: вечер. Смотрите: ночь.

О чём — поэты, любовники, полководцы?

Уж ветер стелется, уже земля в росе,

Уж скоро звёздная в небе застынет вьюга,

И под землёю скоро уснем мы все,

Кто на земле не давали уснуть друг другу...

Гюльнара поёжилась.

— Бр-р, мороз по коже! Цветаева?

— Кажется...

— М-да, в стиле Марины Ивановны: чувственное — спасу нет! Чувствую, что-то случилось...

Она пристроила голову у Никиты на плече.

— Что случилось, Ники?

— Да так, поговорили...

— Ясно, — вздохнула. — Поспи, мой хороший! Рассказать тебе сказку?

— Спасибо, цветик, но окружающая нас с тобой сказка лично мне уже, честно говоря, надоела до чёртиков. Лучше просто поцелуй меня на сон грядущий.

— В какое место?

— На твоё решение, любовь моя!

Решение Гюльнары было оптимальным — в то самое место. Весьма чувствительное место! Главное — причинное. И по причине той уснул Никита не так скоро, как следовало бы в преддверии Дня Победы...

...Ко всему прочему его буквально час спустя разбудил встревоженный ведьмак.

— Мсье Буривой, поднимайтесь!

— Мон шер ами, а не пошли бы вы..?

— Вставайте, мсье, у нас незваные гости!

Спичка не успела бы догореть, когда Никита — уже в шароварах, сапогах, кружевной рубахе и зипуне нараспашку — поигрывая кинжалом, сидел у дотлевшего костерка. Удивительнее всего было то, что любимая по скорости сборов отстала максимум на спичечную головку... Ничем чужеродным в лагере не пахло.

— Ну, и где же гости?!

Ведьмак подбоченился.

— Терпение, мсье!

Да Никита и сам уже слышал, как шуршит под чьими-то ногами прошлогодняя листва. Даже определил на слух — подходят трое. И наконец различил отблески факелов за кустами опушки. Гости торопливо приближались в точности с того направления, где засел Терпигорец. Адам — битый волк, и раз пропустил без контакта, значит, скрытно преследует и, случись боестолкновение, неожиданно подключится с тыла. А это хорошо весьма!

Визитёры сразу повели себя бестактно и недружелюбно. Пока двое средних лет лакеев в щегольских, с выпушкой и аксельбантами, ливреях, освещали бивуак, третий, для господского форсу обряженный в казака, скорым шагом направился к Гюльнаре и ткнул чадящим факелом прямо ей в лицо. Та вскрикнула от неожиданности, вскочила с походного табурета и запахнула мантилью. Никита среагировал мгновенно: рубанул клинком по факелу и единым, по инерции, возвратным движением кулака засадил литое "яблоко" рукояти кинжала ряженому в глаз. Тот, издав животный вопль, завалился на спину. Меж тем ведьмак повёл себя как истый шевалье: острие шпажонки его укололо кадык одного лакея, а муляж дуэльного пистолета упёрся в лоб другого. Молодца! Но где же Терпигорец?!

Никита сунул кинжал за голенище, наглухо, до стоячего ворота, застегнул зипун, подошёл к лакеям, ошеломлённым и поникшим.

— Здравствуйте, господа! Прекрасный вечерок, не правда ли?.. Чем обязаны?

Незваные гости затравленно молчали.

— Отвечать!!! — рявкнул он. — Какого дьявола припёрлись? Какого дьявола суёте огонь в лицо знатной путешественнице?! Кто такие?! Чьи холопы?!

Первым откликнулся тот, кого Глузд для острастки тюкнул шпагой:

— У барона Дункеля-младшего в услужении. Поручик фон дер Пален, предводитель здешней немчуры, нас в розыск послали, у них невольница сбежавши.

"Фон дер Пален, — вспоминал Никита, — кажется, Пётр Алексеевич, личность довольно известная, можно сказать, историческая. Из курляндских дворян на русской службе, ныне конногвардеец, в будущем генерал от кавалерии, правитель Рижского наместничества, губернатор Курляндии. При Павле I станет военным комендантом Петербурга и великим канцлером Ордена мальтийских рыцарей-госпитальеров. На рубеже веков возглавит сановных заговорщиков и примет личное участие в убийстве императора. Короче, сволочь та ещё! Ну, а что до невольницы"...

— Не видали мы здесь никакой невольницы, — честно признался он. — Можете, вон, в карете поглядеть, в шатре, среди коней пошарьте.

Даже приподнял для убедительности столик — типа, нету и под скатертью...

— Ошиблись мы, похоже, милостивый государь, — пробормотал второй лакей. — Прощеньица просим!

Никита сделал вид, что напряжённо размышляет.

— Прощеньица, говорите... Ладно, мы ж не звери!

Без понятия во французском, он по-английски предложил воинственно настроенному ведьмаку даровать пленным свободу:

— Sir, let's give the liberty to our captives, please!

— Pas de problХme, monsieur! — согласием ответил тот на "родном" языке, после чего вложил клинок в ножны, а пистолет сунул за пояс.

— Сожалею, господа, но помочь, увы, не в силах, — Никита развёл руки, — так что не смею вас задерживать... Да, вот ещё что!

Он протянул "немецким прихвостням" три монеты рублёвого достоинства.

— Это вам за усердие! Ну, и чтобы больше нас не беспокоили.

Когда лакеи вместе с подвывающим от боли и обиды псевдо-казаком откланялись, Глузд упрекнул Никиту в расточительности.

— Больно щедры вы, мсье Буривой. Это, во-первых, может вызвать подозрения, а во-вторых, разлагающе действует на подлый люд. Возомнят ведь о себе сверх меры, обнаглеют!

— Да ладно! — отмахнулся тот, понимая, что и впрямь, наверное, перегибает палку. — Лично вас, мсье, от лица службы искренне благодарю за бдительность и отвагу в сложной ситуации. Ну, а лично меня сейчас больше заботит состояние караульной службы... — он оглядел поляну по периметру. — Где наш недреманный страж?! Схожу, пожалуй, ещё раз проверю пост...

— Не стоит никуда ходить, — остановил его ведьмак и повёл зелёными даже во тьме глазами на кибитку.

— Чего?! — утробно рявкнул Никита.

Его пребольно укололо подозрение: пропавшая невольница, любвеобильный пришелец... Этого ещё не хватало!

— Увы, мсье, такова грешная природа человека, — косвенно подтвердил его предощущения Глузд.

— Я ему сейчас эту природу с корнем выдерну!

Бог весть, что удержало Буривого от немедленной расправы несколько секунд спустя. Помимо чувства долга перед Родиной, воинской дисциплины и толерантности к братьям по оружию, действенным тормозом стали пальчики Гюльнары, стиснувшие локоть крепче захвата-манипулятора спецмашины МЧС, предназначенной для разбора завалов. Впрочем, не исключено, что она своим жестом давала понять — это предел терпения. Убей негодяя на месте!

Как бы то ни было, Никита сдержал порыв, лишь приглушённо зарычал:

— Отставить! Прекратить! Всем немедленно одеться! Господин урядник, ожидаете меня снаружи!

Терпигорец, до того красовавшийся торсом атланта в одних шароварах, да и то полуспущенных, не говоря ни слова, уколол его ненавидящим взглядом, подхватил в охапку разбросанное шмотьё и был таков.

— Натягивайте для себя отдельную палатку, — проводил его благим напутствием Никита.

А сам подошёл к дрожащей на диване насмерть перепуганной девчонке лет двадцати, не более, прятавшей обнажённое тело под клетчатым шотландским пледом. Попутно заметил — хороша! Огромные горящие глаза. В меру вздёрнутый носик. Метровая коса русых волос толщиной с доброго удава. Губы — налитые вишни. Чёткие брови вразлёт. Русская красавица! Наверняка та самая беглянка...

— Здравствуйте, милостивая государыня! — проговорил Никита, безуспешно пока силясь унять гнев. — Если не возражаете, позволю себе представиться: Войска Донского есаул Буривой, по имени Никита, сын Кузьмы, — затем кивнул за спину. — Невеста моя Гюльнара, дочь татарского мурзы Рената Хабибуллина. Очередь за вами, посему — с кем имею честь?

— Я... я... — начала было девушка.

Но вдруг забилась в судорогах и зарыдала так, что, казалось, ещё миг, и от хрупкого естества её на постели останется только лужа слёз.

— Цветик, воды! — не оборачиваясь, бросил через плечо Никита, сел на краешек дивана и чуть слышно прошептал. — Успокойся, дева юная! Всё позади. Никто тебя здесь не обидит, — при этом указал на дверь. — Мой человек не успел? Ну, в смысле — обидеть...

Та, всё ещё рыдая, отрицательно мотнула головой.

— Не успел, значит... Его счастье!

Гюльнара как практический психолог оказалась на высоте положения — доставила не только воду, но и два бокала с вином, а также стакан горилки для супруга.

— Всё, дорогая гостьюшка, хорош глазами моросить! — распорядился Никита. — Пей и рассказывай!

В принципе, человек опытный, много в жизни повидавший, ситуацию он уже просчитал: наивная мещаночка подалась в услужение к барину, а тот истребовал помощи не только по хозяйству, но и в личной жизни, да, видимо, переусердствовал... В общем-то, банальность. Сколько их, таких вот дурочек, даже в третьем тысячелетии надеются покорить столичную богему, а после рвут на себе волосы, — не счесть!

Меж тем признание беглянки оказалось куда жёстче и страшнее — Марию, дочь небогатого купчишки из Торжка, приказавшего долго жить прошлой зимой, круглую с той поры сироту, третьего дня прямо на улице схватила челядь барона фон Палена...

Гюльнара властным жестом прервала её повествование.

— Дорогой, выйди, пожалуйста, я тут сама разберусь.

Да кто бы возражал?! Никита опрокинул в себя водку, демонстративно по-простонародному занюхал рукавом и вышел из кибитки в ночь. Терпигорцу лишь пригрозил кулаком и рыкнул:

— Не сметь!

Следующие полчаса казаки и ведьмак, не перемолвившись единым словом, просидели у костерка на поваленных бурей лесинах. Мсье Глуз де Рюблар, пользуясь безветрием, установил на стол подсвечник и что-то чёркал в затянутом кожей талмуде, часто обмакивая перо в чернильницу богемского стекла, якобы полученную в дар от господина Леонтьева, а скорее всего — попросту украденную в гостевом апартаменте. Буривой и Терпигорец молча таращились на язычки пламени, синхронными движениями очищая яблоки и методично отправляя дольки в рот прямо с боевых клинков. Первый орудовал кинжалом от непревзойдённого мастера Таилова из дагестанского аула Кубачи, второй — засапожным ножом диверсанта Camillus SAF с чернёным хромованадиевым лезвием двусторонней заточки и рукоятью из углепластика, замаскированной под деревянную. Казалось, достаточно искры от прогоревшей головешки, и накопившаяся между ними напряжённость полыхнёт яростной схваткой. Ну, а искусством ножевого боя оба владели близко к совершенству: и метанием, и линейной тактикой, и амплитудной — с моментальной переменой вектора и уровней атаки, — и круговым "торнадо", действуя как прямым хватом оружия, так и обратным...

И вот наконец появилась Гюльнара с беглянкой. Никита сразу даже не признал Марию — из симпатичной замарашки она преобразилась в светскую даму, прекрасную, гордую и недоступную. Благо, формами походила на Гюльнару как сестра-близняшка, потому платье с весьма откровенным декольте и салоп новомодного кроя пришлись ей совершенно впору.

Адам пробормотал:

— Эвон как она скоро из грязи — да в князи! Бежала-то в одной рубашонке изодранной. Видать, трахали её во все отверстия...

Никите же снова захотелось от плеча врезать ему по морде. А ещё захотелось, чтобы спасённая оказалась девственницей. Хотя, по совести сказать, какое его собачье дело?!

Между тем к делу перешла Гюльнара.

— Господа, прошу минуточку внимания! Предлагаю соломоново решение. Переночует Мария в нашем бивуаке. Утром дадим ей одну из лошадей и с письмом отправим под опеку господина Леонтьева. Мы по-женски обо всём уже переговорили, Маша согласна. Решение за вами. В частности, за вами, господин есаул!

Несколько секунд Никита размышлял.

А что, вполне разумно!

Альтернатива — прогнать взашей — не сулит деве ровным счётом ничего хорошего...

Вторая альтернатива (пусть даже это противно самому понятию "альтернатива") — возвратить оборотню фон дер Палену. Хорошего ещё меньше...

Наконец, третья — умертвить. Вовсе уж дрянь дело, да и запрещено вышестоящим руководством во избежание надуманного заворота причинно-следственных кишок...

Короче...

— Быть по сему! — твёрдо заявил Никита и для убедительности треснул навершием кинжала по бревну.

Гюльнара торжествующе улыбнулась, Адам поморщился, ведьмак изначально делал вид, что тема Марии его не касается ни коим образом. Сама же она пала на колени и завыла:

— О, слава Тебе, Господи! О, спасибо вам, добрые люди! О, как же...

— Будет тебе голосить! — осадил её Никита и сторожко огляделся. — Ещё розыскников привадишь... Уточняю по поводу Марии: ей в одиночку следовать верхом до места назначения считаю делом хлопотным и опасным, потому нецелесообразным. Как отпоют все мыслимые петухи, а гуляки улягутся, я самолично отвезу её в ближайший кабачок и найму там извозчика до имения господ Леонтьевых. А сейчас всем спать! Я — на шухере...

...Прежде чем заступить "на шухер", он отвёл в сторону ведьмака и негромко спросил:

— Мсье де Рюблар, почему сразу не сообщили о непристойном поведении члена группы?

Тот с ответом чуть промедлил.

— Почему не сообщил? Знаете ли, мсье Буривой, ваш упрёк де-юре справедлив, но...

— Никаких "но"! — рубанул Никита. — Командиру лучше знать, что справедливо безо всяких оговорок, а что даётся на откуп нижним чинам.

— Да-да, мсье, признаю — виноват, — покаялся ведьмак. — Информировать вас, конечно, мог, да только посчитал бестактным совать нос в людские дела, потому что человек я лишь наполовину, а по должности — всего-навсего консультант. В своё оправдание могу заверить, что подспудно держал ситуацию под контролем и никогда не допустил бы сексуального насилия как оконченного преступления, обязательно вмешался бы.

— Похвально, юноша, весьма похвально! А на стадии приготовления злодейства можно поглазеть со стороны. Весьма увлекательно, не так ли?

— Поглазеть — да, наверняка увлекательно. Жаль, информация, не доступная взору, поступает к нам, ведьмакам, отнюдь не в виде красочных образов, а... как бы вам понятнее объяснить? Ну, скажем...

— Не стоит, мсье, — Никита отмахнулся. — Это всего лишь неуклюжая попытка пошутить. А вот за инициативу и отвагу в бою поблагодарил я вас вполне серьёзно. Не ожидал от консультанта, ей же Бог, не ожидал! Как возвратимся, представлю вас к государственной награде и повышению в должности...

— ...до верховой лошади, как прежде обещали, — невесело усмехнулся Глузд. — Только для начала надо бы вернуться.

— А что, есть сомнения?!

"Дослушал бы юродивую до конца, так возникли бы и у тебя", — подумал ведьмак. Но промолчал. Потому что, как известно, был тактичным бесом и предпочитал не вмешиваться в людские дела...

Что людские, что бесовские, что уголовные дела на текущую ночь были окончены производством, и Никита отправил Глузда на заслуженный отдых. Но тут колом встал вопрос: а где, собственно, ведьмаку отправлять эту естественную надобность?

— Устраивайся в нашей палатке, — вопреки обыкновению проявила к нему благосклонность Гюльнара.

Глузд был, казалось, слегка ошарашен. Обычно своенравное дитя Востока относилось к нему без приязни, точно к престарелому коту, доставшемуся в наследство, — проку никакого, помимо линялой шерсти, однако из уважения к покойной бабушке не усыпишь...

— А как же вы, мадам? Неужто не побрезгуете обществом француза-лягушатника?!

— Ага, "валетом" ляжем, чтоб удобнее было по-французски... только не надумай глупостей — всего лишь беседовать. Шучу! Полезай и спи, а я тут с Никитой Кузьмичом постою, как он изволил выразиться, на шухере...

"Постой" как положение их тел в пространстве, ориентированное головами в зенит, Никита не одобрил. Предложил Гюльнаре сесть под дубом, а сам прилёг, используя бедро её в качестве подушки. Походная жена долго молчала, а когда решилась заговорить, сказала именно то, чего суженый-ряженый и ожидал:

— Гад всё-таки этот Адам!

— Только заметила?

— Нет, заметила давно. А сейчас чувствую кое-что ещё: он замыслил недоброе...

Никита похолодел, резко поднялся и ухватил её за ледяную кисть.

— Что за "недоброе"?! Говори!

— Успокойся, Ники! И не кричи, а то всех разбудишь, — рассудительно заметила Гюльнара. — "Недоброе" же... Я не знаю. Ничего конкретного не вижу, просто чувствую... А вот что — вернее, кого — вижу в деталях, так это Марию. Увидела тотчас, как вошла в кибитку. Вижу сейчас. Видела прошлой ночью, когда гадала Ерофею Леонтьевичу...

— И что она..?!

— Она — именно она! — станет верной женой и умелой помощницей будущего действительного статского советника Леонтьева. Родит четверых прекрасных сыновей. И жить им в любви до самой его гибели...

— Бог же мой! — приглушённо простонал Никита и ткнулся взмокшим лбом в колени ясновидящей.

И чудом подавил в глубинах естества истошный вопль: "Я боюсь тебя! Люблю, обожаю, но как же боюсь!!!" А любимая не нуждалась в словах. Взъерошив отпущенный под легенду прикрытия чуб его, проговорила мягко и тепло:

— Не бойся, мой хороший! Я никому не желаю зла. Пусть все люди будут по-своему счастливы — мы с тобой, Машенька с Ерофеем Леонтьевичем, инвалид на Ближней Рогатке, фон Пален, да тот же Адам, — и неслышно уточнила. — Если будет прилично себя вести...

Они надолго замолчали. Есаул при этом размышлял, насколько оказался прав сутки назад — их появление здесь, в екатерининской эпохе, явно предопределено, явно прописано на скрижалях Истории. В противном случае Мария и Ерофей Леонтьевич никогда бы не встретились. От них, пришельцев из Грядущего, тянутся ввысь по континууму Времени определённые причинно-следственные связи. И что бы они здесь ни вытворили, ничего трагического со Вселенной не случится. И... И чуть было не уснул "на часах" — вернее, у Гюльнары на коленях.

Как вдруг она задала вопрос вроде бы совсем не в тему:

— Как ты думаешь, Ники, сколько ещё существует миров, помимо нашего и сакрального? И как возможно без проблем прыгать туда-сюда-обратно? В голове не укладывается!

Ох, как же вовремя спросила! Отряхнув недопустимый в карауле сон, Никита усмехнулся.

— Не укладывается, говоришь? Сейчас поправим...

С некоторых пор он доподлинно знал, "как возможно без проблем" увеличить объём черепной коробки — шишкой! Но предлагать любимой женщине такое, разумеется, не стал.

— ...Разложим мироздание по полочкам. Ужо пофилософствуем! За полночь — лучшее для этого время... А миров, цветик, на мой незамутнённый взгляд, существует великое множество. Каждый из них — тонкий лист бумаги, на котором мы с тобой малюсенькие точки. А Вселенная — скоросшиватель... Теперь представь, что тебе позарез нужно попасть, скажем, в созвездие Гончих Псов. Для этого не обязательно разгрызать толщу бумаги, затрачивая прорву энергии, либо топать вдоль плоскости каждого листа, расходуя время. Достаточно извлечь из вселенского скоросшивателя листики нашего мира и конкретного Пса, твою точку наложить на точку под Его хвостом, вот и весь прыжок "туда-сюда-обратно"!

— А кто, по-твоему, управляет Механизмом и Процессом? — без тени иронии спросила Гюльнара.

— Управляет, по-моему, Господь Бог, а непосредственно за "рычагами" сидят наши сакральные друзья — демоны.

— Хм, интересно! А как со Временем?

В ответ Никита отмахнулся столь пренебрежительно, будто речь шла о визите на рынок за картошкой (мать её!).

— Ещё проще! Время суть континуум, то бишь непрерывная прямая линия, от Начала к Концу. Лист нашего мира перегибается вдвое, твоя точка совмещается с искомой, и — здравствуйте, бурмистр Леонтьев!

— Занятная гипотеза, — оценила его Откровение подруга. — Сам придумал?

— Сквозняком навеяло, — отшутился Никита.

Навеял ему это дело как-то под хмельком один из сакральных наставников, плешивый демон Философский. Причём — наедине. Потому можно было и соврать в гордыне, дескать, сам пришёл — своим пешком! — прямо к высокой Истине. Да разве ж ясновидящую можно обмануть?! Лучше, наверное, даже не пробовать, ибо люди не зря говорят: маленькая ложь порождает большое недоверие...

— Фигня всё это, золотко моё! С гранатовым вкраплением... Живы, здоровы, и ладушки, а что до мироустройства, пускай о нём думают те, у кого черепушки пообъёмистее.

— А мы чем займёмся, чтобы время скоротать? — томным голосом поинтересовалась Гюльнара.

— Хороший вопрос! Чем обычно занимаются любящие друг друга люди наедине, да ещё романтической ночью под звёздами?

— Ну, и чем же?

— Выпивают и закусывают, — авторитетно пояснил герой-любовник.

— Да ладно! Повтори, я запишу.

— В другой раз!

Он извернулся питоном, крепко обнял подругу, повалил на спину.

— Так удобнее выпивать? — прохрипела полузадушенная Гюльнара.

— Не дерзи, порочное дитя Востока! Поцелуй меня...

— ...в щёчку?

— Да хоть бы и в щёчку, раз на большее фантазии недостаёт, — вынуждённо дал согласие Никита.

А в это самое время посреди чащоб на правом берегу Невы молилась Ксения блаженная: "Господи, даруй ему жизнь и прости за то, что во имя Добра сунул буйну голову в тугую петлю нечестивой языческой скверны! Он — рыцарь, странствующий по мирам и временам. Кто ещё, если не он?! Аминь"...

Жизнь ни на грош,

Как кувшин расколотый,

Барин, не трожь —

Что моё, то золото!

С петлей тугой

Давно повенчан я.

Ласковый мой,

Мне терять нечего!

Вспыхнул костёр,

Пламя лижет сумерки...

Нож мой остёр,

Да пока не умер я!

Ничего личного, Кузьмич!

"Да что стреляться, право же, мсье д'Антес?! — воскликнул Пушкин. — Давайте лучше по-простонародному — на кулачках!"

Хоронили поэта в закрытом гробу...

Когда в деревеньке умолк последний петух, а перепившийся немецкий лагерь сделался безжизненным, как городище доисторических арийцев, Никита взялся седлать аргамака ибн-Самума и заводную лошадь для Марии. Что характерно, Терпигорец помогал ему. Что удивительно, извинился на прощание перед беглянкой. Что было ожидаемо, с Никитой не перемолвился словечком.

Да и тот, по совести сказать, вовсе не жаждал общения. А вот с кем перед отъездом пообщался, так это с Глуздом.

— Мсье, — заговорщицки прошептал ему на ухо, — у меня к вам убедительная просьба. Я уеду, и если Адам вздумает покуситься на Гюльнару, то надежда на вас одного. Вы уж будьте любезны вмешаться.

При этом заспанный ведьмак вдруг превратился в олицетворение поруганной невинности.

— Мон шер ами, в другой раз я бы счёл, что вы пытаетесь меня оскорбить. Я хоть и липовый, но всё же дворянин. Езжайте с миром, безопасность вашей достойной супруги гарантирована шляхетской честью!

— Спасибо, мсье! Премного на вас надеюсь...

В том, что надежда на полубеса как защитника далеко не беспочвенна, Буривой знал по собственному опыту — горькому опыту с раскалённой добела рукоятью пистолета. Такую встречу не забудешь! "Развёл на бабки" он тогда Никиту как мальчишку. Стыдно, ей-богу, поныне! Оттого-то есаул до сего дня инстинктивно сторонился ведьмака, ощущал себя в его присутствии неловко. Да что там изощряться в словоблудии, дескать, "неловко"?! Неловко плюхаешься голым задом мимо стульчака. Неловко в танце задеваешь туфельку партнёрши. Неловко просыпаешь соль на торт. Неловко наступаешь в лужу посреди пустыни Калахари... Ну, а неловкость после ролевой игры с лукавым ведьмаком — всё-таки не то слово. Никита ощущал себя набитым дураком! Зато нынешним утром вдруг почувствовал к зеленоглазому мошеннику искреннюю симпатию. И это было хорошо весьма! Это радовало, потому что день им предстоял решающий...

Не разочаровало Никитушку и то, как сладилось дело с Марией. Он изначально рассчитывал добраться до ближайшего трактира и поискать там свободного возницу. Однако первый же встречный ямщик — слава Богу, порожний! — выразил готовность отвезти Машу хоть в Швецию, хоть во Францию, хоть в Гондурас (если бы знал, что таковой существует как данность). Понятное дело — золотой червонец на дороге не валяется!

Перед отъездом крепко обняв спасителя и благодетеля, Мария прошептала:

— Боязно мне как-то, Никита Кузьмич! Может, я с вами останусь? Вы не подумайте, захребетницей не стану!

Буривой вздохнул.

— Не станешь... Но и не останешься! Поверь мне, девочка, ты едешь к собственному счастью. Так предначертано Судьбой.

— Кто может знать, что ему суждено?! — резонно возразила девушка.

— Ты не можешь. А вот я — да! — могу. Во всяком случае, что суждено тебе...

— Вы — Бог? — вдруг спросила она без малейшей иронии.

— Время покажет... — в том же тоне отвечал Никита. — А пока вот тебе от нас с невестой подарок на долгую память!

Он вручил девушке изящный, крытый бархатом ларец с деньгами и драгоценностями, отобранными Гюльнарой из своего дорожного запаса.

— Что это, Никита Кузьмич?!

— Твоё приданое.

— ?!!...

— Твоё приданое, — твёрдо повторил Никита. — Там же письмо моему другу Ерофею Леонтьеву. На словах же передашь ему, чтобы, во-первых, верил — он поймёт, чему именно, — а во-вторых, сколько жить будет, остерегался огня... За сим прощай!

Девушка кинулась благодетелю на грудь, орошая зипун горючими слезами.

— Прощайте, дорогой Никита Кузьмич! Как мне после найти вас с Гюльнарой Ренатовной?

Он горестно вздохнул.

— Никак, девочка моя, никак. У тебя не получится при всём желании. Но вполне может статься, мы сами навестим тебя. Навестим вас! Если будет на то указание Свыше...

Подчеркнув "Свыше", Никита в данном случае имел в виду не столько Господа Бога, сколько господина Шевелёва в ипостаси Координатора. И подумал грешным делом: а ведь чем, как говорится, чёрт — он же Василий Викторович — не шутит?! Может, в натуре, встретимся ещё? Как возвратимся к родным пенатам, надо будет изучить историю дома Леонтьевых. Если таковая существует. И, конечно, если возвратимся...

С другой стороны, что нам может помешать вернуться? Победитель получает всё! В том числе — право устанавливать оккупационный режим с максимальным уровнем безопасности для своей горячо любимой персоны. Что же до собственно победы, то она близка. Её напророчила сама Ксения Петербуржская! А это вам, поди, не какая-нибудь аферистка и не сумасшедшая кликуша вроде мадемуазель Кассандры, дочери троянского царя Приама и жены его Гекубы. Это — о-го-го! Так что... Виктория! Виват, победа, виват!..

...Виват, Шуша, Файзабад!

Виват, Киев, Минск, Ленинград!

Виват, Кандагар и Герат!

Виват всем, кто выжил в бою!

Виват — кто остался в строю!

И низкий поклон до земли

За то, что вы мир сберегли...

И тут в голове размечтавшегося триумфатора зазвучал голос демона-хранителя, причём в откровенно издевательской тональности.

— Слава победителю мирового Зла генералиссимусу Буривому! Ура, товарищи!

— Ура!!! — мысленно подхватил Никита. — Здравствуй, дружище!

— Сам ты здравствуй! Прими утреннюю сводку наружного наблюдения: противник силами четверых людей, одного нечестивого демона и трёх лошадей, одна из коих — под седлом, а оставшиеся вяло тянут карету посредством двуконной запряжки, в настоящий момент форсирует Неву по наплавному мосту близ Адмиралтейской верфи. План похода и маршрут без изменений. Настроение личного состава приподнятое, бдительность на нулевой отметке, дисциплина оставляет желать много лучшего. В частности, гоблин, пользуясь мягкостью характера и бесконтрольностью коллежского асессора Юрьева, предложил приказчику "чисто по пятьдесят, чтоб привести себя в порядок", и ныне оба пребывают в состоянии прострации. При сохраняющейся скорости движения обоз проследует мимо вас не ранее шестнадцати часов местного времени. Вывод: есть смысл расслабиться. Рекомендация: не загорать!

— Это почему же?! — возмутился Никита.

— Потому, что воздействие солнечного ультрафиолета обязательно вызовет перенасыщение эпителиального слоя кожи пигментом меланином, а значит, приведёт к потемнению тела известного дурня. Угадаешь, как его зовут? С одной попытки... И пусть этот дурень, пока шагает в лагерь, подумает, как его персону — чудно загоревшую за одну ночь — примут родные и близкие в двадцать первом веке.

— Скажу, переночевал в солярии... Спасибо, рекомендация принята! Как нам визуально идентифицировать обоз противника?

— Легко! По пристяжной лошадке — тёмно-коричневой, с яркими рыжими пятнами и абсолютно седой гривой.

— Сивка-бурка, да ещё каурка, — вслух пробормотал Никита.

— Вот-вот! Подобного ублюдка ни с каким другим не перепутаешь... Ладно, до связи, человек в отставке!

Подменить картошку Буривой замыслил в яме у Тосно. Не в той яме, что забита нечистотами. В том яме, который набит ямщиками... Логично было выехать туда заранее, оценить обстановку, разработать несколько детальных планов операции, однако... Однако ему было тупо лень! И тупо же клонило в сон после ночи на боевом посту, исполненной нарушениями Устава гарнизонной и караульной службы — поцелуями любимой. С продолжением... И потом, чего ради совершать лишние телодвижения, коль победа и так гарантирована?!

Короче говоря, Никита решил отследить обоз, пропустить, что называется, без досмотра и следовать за ним на удалении. Оторваться от птицы-тройки две усталых лошади противника не имели ни единого шанса. Ну, а в Тосно уже действовать по ситуации...

— Внимание, товарищи мои! — скомандовал он по прибытии в лагерь. — Подготовительная часть рейда позади, мы вышли в район, тактически выгодный для решающего этапа специальной операции "Чёртово яблоко". Непосредственно здесь, в этом лесу близ дороги имперского значения Петербург-Новгород-Тверь-Москва, нам предстоит отследить неприятельский обоз на марше.

— И каким образом мы его отличим? — бросил вроде бы в никуда Терпигорец.

Пси-связь с группой поддержки и обеспечения наверняка оставалась для него тайной за семью печатями. Никита раскрывать свою осведомлённость не собирался и "перевёл стрелку" на консультанта.

— Идентифицирует противника товарищ де Рюблар. На то он и ведьмак, чтобы знать всё на свете.

— Сколько же нам здесь куковать, дожидаясь этого, хм, противника?!

— Думаю, максимум до вечера.

— Откуда информация?!

— Информация, товарищ Терпигорец, почёрпнута Координатором из анналов истории Отечества. Там чётко прописано, кто когда убыл, кто куда прибыл...

— Убедительно, — признал Адам, по-прежнему глядевший мимо командира и не обращавшийся к нему впрямую.

— Рад был угодить! В этой связи, товарищ Терпигорец, прямо сейчас вы с товарищем де Рюбларом выдвигаетесь на опушку, оборудуете стационарный пост и ведёте наблюдение за гужевым транспортом, следующим в сторону Москвы. В контакт с лицами, обеспечивающими трафик зелья, равно как и с посторонними, не вступать! О прохождении обоза немедля доложить и быть готовыми к скрытному преследованию. Обед получите сухим пайком у товарища самобранки. Старший дозора — товарищ Терпигорец. Я нахожусь в базовом лагере, товарищ Хабибуллина — со мной. Вопросы?

— Никак нет, товарищ командир! — ответил за всех ведьмак.

Пока Адам запасался провизией, Никита шепнул бесу:

— Фигурантов нашего дела отличите по...

— Нет необходимости, мсье, — перебил его Глузд, — я в курсе ваших переговоров с товарищем Чуркиным. Лучше скажите вот о чём: моя задача как разведчика несколько шире озвученной вами, не так ли?

— Именно так. Будете присматривать за товарищем Терпигорцем — брянский волк ему товарищ! Если что, нейтрализуйте.

— Замочить?

— Товарищ мсье, что за мысли, что за выражения?! — возмутился Никита. — Мы с вами солдаты, а не убийцы!

В то же время подумал: "Интересное предложение! На досуге рассмотрим"...

...На досуг парочка оставшихся товарищей устроилась в тени опушки. Гюльнара откинулась спиной на раздвоенную березку, смягчив дерево — хотя и светлое, доброе к человеку, но всё-таки жёсткое — свёрнутым в скатку архалуком есаула. Сам он растянулся на шотландском пледе, снова, как и ночью, используя бедро любимой в качестве подушки. И стало им обоим хорошо весьма!

— Хорошо! — прошептал Никита, блаженствуя, как разговевшийся постник. — Жаль только, ненадолго...

— А что такое?! — обеспокоенно спросила Гюльнара.

— Да то такое, цветик мой гранатовый, что сегодня мы завершаем операцию "Чёртово яблоко" и, следовательно, возвращаемся на круги своя — в эпоху войн, перенаселения, непреходящих кризисов, загрязнения окружающей среды, стремительного истощения природных ресурсов и глобального изменения климата планеты Земля.

— Умеешь ты, Ники, заразить оптимизмом!

С минуту они помолчали. Никита уже начал было засыпать, когда любимая проговорила:

— Да, ты прав: очень жаль! Мне наше приключение понравилось.

Отреагировал он с опозданием, потому что после паузы не сразу разобрался, что имеется в виду.

— Ну, ещё бы не понравиться! И бессрочный отпуск на полном государственном обеспечении, и любимый человек всегда под боком...

— В ногах валяется, — уточнила Гюльнара.

— Пусть даже так. Но вот вопрос: какая из двух прелестей нравится тебе больше?

Будучи абсолютно уверен в ответе, Никита не стал дожидаться, пока высоченное чувство к нему, любимому, воплотится в слова, и уснул, разнежившись в мягонькой перине самодовольства. И не почувствовал, как его снисходительно чмокнули в лоб. И, уж тем паче, не разобрал, что при этом сказали:

— Иметь любимого в ногах, конечно же, неплохо, но...

Но, сколько бы ни пребывал в неведении наш герой, время "золотого века империи Российской" шло в своеобычном ритме, и незадолго до шестнадцати ноль-ноль его растолкал Терпигорец.

— Подъём! Мы на траверзе обоза.

— На траверзе... — повторил Никита, тряся спросонья головой.

— На траверзе — значит, на линии, направленной на движущийся объект и составляющей прямой угол с его курсом, — снисходительно пояснил Адам.

— Спасибо, буду знать.

— Не за что. А вот я хотел бы знать, что помешало командиру заранее свернуть лагерь и тем сократить время выхода.

Всё ещё лежа, Никита широко зевнул.

— Помешала природная лень, помноженная на усталость после караула. Впрочем, признаю свой "косяк".

И после секундного размышления протянул Адаму руку. Тот внимательно поглядел ему в глаза, сардонически ухмыльнулся и подал свою, помогая встать. С одной стороны, ни к чему не обязывающая любезность, а вот с другой — нечто куда большее! Ладони их так или иначе слились в рукопожатии, которое во все времена свидетельствовало если не о мире на века, то о перемирии — уж всяко...

Разбудив товарища Хабибуллину, который/которая чувственной ночью затраха... хм, умаялся/умаялась не меньше своего партнёра по несению службы, они быстро собрали пожитки, запрягли лошадей и, подхватив на запятки экипажа ведьмака, очень скоро нагнали транспорт с "чёртовыми яблоками". За полверсты до неприятельской "кормы" Никита стал придерживать аргамака, постепенно уравнял скорость хода обеих групп и всю дорогу до Тосно исподлобья наблюдал, как трясётся кучер на ухабах, а верховой господин Юрьев читает книгу, покачиваясь в такт размеренному шагу коня...

От скуки он вспоминал инструктаж специалиста по транспортной инфраструктуре демона Плечевого касательно истории Тосно. Ничем особенным не примечательная деревенька эта с допотопных времён входила в состав Водской пятины Новгородской феодальной республики. Документально впервые зафиксирована в писцовой книге под 1500 годом как "Тосна Матуево на реце на Тосной с проживающими в ней двумя хозяинами Бориско и Мартынко Матюковыми". Пётр Великий переселил туда пару десятков семейств из центральных областей Руси и повелел основать узел коммуникаций. Так возникли Тосненский ям и ямская слобода при нём. Всё местное население было занято либо извозом как таковым, либо сопутствующей деятельностью: почтой, содержанием и ремонтом дорог, обслуживанием путников, заготовкой кормов, уходом за лошадьми и транспортными средствами, поддержанием правопорядка.

Единственной достопримечательностью слободы считался храм Казанской Божьей Матери, возведённый, опять же, при Петре I, однако на Буривого куда большее впечатление сразу произвёл именно ям, или, в недалёком будущем (с 1782 года), почтовый стан. Ямская изба выглядела хотя и громадной размерами, но именно что избой. Зато притулившаяся к ней новёхонькая белокаменная гостиница в два этажа под черепичной крышей мансардного типа вполне тянула на господский дом класса "элит". Архитектурный ансамбль, в котором на удивление органично сочетались старина избы и модерн гостиницы, ничуть не портили каретные сараи, амбары для транзитных грузов, мастерские и конюшни. Напротив собственно яма, по правую сторону дороги, в виде буквы "П" располагались большущий трактир (как "перекладина" буквы), склады и прочие хозяйственные строения — "ножки".

Никита по прибытии на всякий случай лично убедился в том, что медицинский обоз распряжён, карета загнана в сарай к себе подобным, лошади — по крайней мере, приметный ублюдок Сивка-Бурка — разведены в стойла, люди же с чувством выполненного на сегодня долга отправились в кабак, а значит, трафик зелья до утра приостановлен. Облегчённо вздохнув, он приступил к моделированию предстоящей операции. Сегодняшней операции! Которая кровь из носу должна быть завершена до полуночи, то есть до исхода того дня, на который ему предначертана Победа. Пусть даже минута первого, в рамках мироощущения вменяемого человека, всё ещё сегодняшняя ночь, таковая она лишь де-факто, а де-юре — уже Завтра. Чем же может обернуться для спецназовцев новый день, то лишь Бог весть... В натуре, где они, а где, блин, Завтра?!

Место, где будет произведена подмена груза, Никита локализовал в уме без долгих творческих раздумий и при этом однозначно — каретный бокс. Жирный "плюс" в графе "доставка" состоял в том, что пришельцам удалось поместить свою кибитку борт о борт с тарантасом неприятеля. "Минус" — внутри означенного тарантаса что-то колобродило! Вернее, колобродил кто-то, потому что неодушевлённый предмет обычно матерится всё-таки чуть тише и поделикатнее... Прислушиваясь, Никита пытался сообразить, кто именно там засел. Коллежского асессора своими глазами видел бредущим через кабацкий двор. Позади него кучер и солдат волокли под руки "упорядоченного" в стельку гоблина. Выходит, громила-приказчик! Допустим... Ну, а с кем он там общается на матюгах? Ведь не картошкой же, ей-богу!

"С двумя гастролирующими шулерами", — кратким мысленным сообщением просветил его Чур.

— Хреново! — резюмировал Никита.

И добавил... Что конкретно, про кого конкретно и в каких конкретно выражениях добавил, не напечатают, пожалуй, даже на стене общественного туалета! Окажись тарантас пустым, картошку можно было бы втихаря подменить прямо сейчас, а так не обойтись без акции прикрытия, цель которой — гарантированно и при этом убедительно, чтобы не вызвать подозрений, вывести картёжников на свежий воздух, да ещё подальше от каретного сарая.

Ладно, времени до полуночи, слава Богу, предостаточно! Авось, и сами разойдутся. Только бы приказчик поскорее вошёл в раж, а шулера не стали затягивать с моментом, когда "фартовому" лоху почему-то вдруг перестаёт везти с раскладом...

В очередной раз, к неудовольствию ведьмака, изрядно "насорив" вокруг неподотчётным серебром, Никитушка без лишней волокиты разрешил все, до единой, проблемы постоя и пригласил спецназовцев в трактир. Там, во-первых, удобнее совещаться, не рискуя показаться заговорщиками. Во-вторых, лучшего места для диверсии (от латинского Diversio — отклонение, отвлекающий манёвр) трудно пожелать. Что может быть естественнее для просторов матушки Руси, нежели яростный, спонтанно возникающий кабацкий мордобой?! Мордобой, поглазеть на который сбежится вся слобода, от мала до велика, а приказчик на зов "наших бьют!" — вне всякого сомнения. Увы, сердечному миляге господину Юрьеву придётся набить морду, и довольно крепко. Хотелось бы, конечно, "пощипать" заморского нечестивца гоблина. Однако тот "косит" под простолюдина, и бей такого хоть до полусмерти, желаемого эффекта не возникнет. Драться должны баре — тогда это интересно всем и каждому в отдельности!

В оперативно-тактическом плане трактир не произвёл на Никиту выгодного впечатления. Да, весьма просторный, но свободного места между столиками и скамьями минимум, а значит, бой в стиле Мухаммеда Али "порхать, как бабочка, и жалить, как пчела" отменяется. Мебель — из тяжеленного массива дуба. Такую запросто не оттолкнёшь ногой, не переломишь для наглядности ребром ладони. Ну, а буде вдруг со стороны поспеет табуретка — всё, считай, нокаут обеспечен! И хорошо, если без инвалидности на всю оставшуюся жизнь... Ещё минус: относительная чистота, порядок, благость, скатерти, богатые куверты, майсенский фарфор, причудливые канделябры. Приятно, конечно же, глазу, но вряд ли кабацкий голова — здоровенный, между прочим, дядька! — станет безропотно взирать на светопреставление в своём хозяйстве... Короче, место диверсии — где угодно, только не здесь!

Предстать миру Никита решил в образе эдакого рубахи-парня, бесшабашного сорвиголовы, для которого что деньгами вразлёт, что шашкой наотмашь, что бабу в обморок, что чарку до дна — всё едино, лишь бы от души, лишь бы на кураже, лишь бы люди восхитились: "Молодчага!"...

— Мэтр, — с порога кликнул он задремавшего кабатчика, — нам бы покушать да испить чего-нибудь манерного во славу Божию!

— Сей момент сделаем! — неожиданно легко засуетился грузный дядька.

Ну, момент — не момент, а четверть часа спустя диверсанты в полном составе восседали за столом, на крахмальной скатерти которого были искусно расставлены всевозможные закуски, от норвежской сельди под оливковым маслом до новомодного жюльена, равно как и то, чем их обычно запивают...

— На "хавчик" попрошу не налегать, — сразу же предупредил соратников Никита. — Не хватало нам ещё желудочно-кишечных расстройств!

И тут же подал пример воздержания — с завидным аппетитом прикончил толстый ломоть ветчины.

— Хм, да... А теперь, мадам-мсье, попрошу минуточку внимания! Обсудим программу сегодняшнего вечера. Единственное условие, априори не предусматривающее возражений, таково: операция будет проведена именно здесь и не позднее рассвета! Это решение командира группы. Хоть я и не обязан, но могу обосновать, почему так, а не иначе. Во-первых, с каждым лишним днём нашего пребывания в Прошлом по определению растёт вероятность форс-мажора, сиречь неодолимой противодействующей силы.

— К примеру, какой? — едко спросил Терпигорец.

— К примеру, нас могут задержать для установления личностей. В отсутствие даже намёка на электронную базу данных процесс затянется на годы. Нас за это время сорок раз придушат в камерах как фигурантов заведомо "глухого" дела оперативной проверки, а сто тридцать пять кило вредоносного картофеля расплодятся в тысячи пудов. Мы прямо здесь, за данным конкретным столом, можем подхватить заразу, против которой наш иммунитет давным-давно бессилен. Да чёрт его знает, что ещё может случиться! Но даже не это главное. Куда важнее то, что у нас с вами припасено во-вторых: мы ежедневно попадаем в сомнительные ситуации и, как следствие, нарушаем естественный ход событий, а внутри группы нарастает напряжённость. Это категорически недопустимо, потому — сегодня ночью! Или... — Буривой натужно вздохнул. — Или, боюсь, никогда... Возражения не будут приняты, но если всё-таки имеются, можете высказать.

Гюльнара кивнула, явно поддерживая Никиту. Мсье Глуз де Рюблар лишь пожал плечами, дескать, вам виднее, ну, а я — всего лишь декорация. Не стал возражать и Терпигорец.

— Лично мне — один хрен. В принципе, обстановка подходящая.

Он поразмыслил несколько секунд, сделал вид, что наполняет стопку и выпивает до донышка, демонстративно поморщился, хрустко закусил луковицей и продолжил:

— Ты прав, Кузьмич, пора закругляться. В натуре, как-то всё напряжно получается. Я думал, в этом грёбаном Прошлом будет веселее... Короче, работаем!

Последнее слово из уст дальневосточника Адама прозвучало по-бичёвски — "работа-ам". И это было хорошо весьма — значит, поймал кураж. У Никиты малость отлегло от сердца. По всему выходило, что они по-прежнему пусть не особенно сплочённая, но всё-таки единая команда. Хотя ожидание чего-то, по словам Гюльнары, "недоброго" со стороны урядника сохранялось... Тем не менее, Никита бодро заключил:

— Работаем! Заодно повеселимся от души... — и продолжил шёпотом. — Дальше пойдёт конкретика. Оперативная обстановка, как верно заметил Адам Никандрович, в целом благоприятствует операции, хотя имеется и негативный фактор, о котором чуть ниже. Место действия — почта и прилегающий трактир. Народу, сами видите, немало, но будем пока считать его нейтральным. Реальный же противник представлен пятью организмами, непосредственно занятыми трафиком "чёртовых яблок". Четверо — чиновник Медицинской коллегии, солдат-охранник, возница и гоблин — здесь, с нами в зале. А вот громила-приказчик как раз и есть тот самый негативный фактор. Он, подлец, сидит в каретном боксе, задницей нагружая лавку, под которой томятся три мешка с картошкой, выпивает с двоими обормотами и играет в карты...

Благодаря последней sms от демона-хранителя Никита мог бы уточнить: в "баккару". Выиграл поначалу два рубля, здорово "поддал" на радостях, раздухарился, а теперь безбожно продувает, потому что по отсутствию опыта не распознал в партнёрах гастролирующих шулеров... Но, естественно, не стал расшифровывать канал телепатической связи с группой поддержки.

— Откуда информация?! — поразился Адам.

— Заглянул к ним в окошко, пока ты парковал нашу карету... Далее по существу: вижу три варианта наших действий. Первый: дождаться глубокой ночи, когда все уснут, и совершить подмену незаметно, мягко выражаясь, втихаря.

Про глубокую ночь Никита упомянул скрепя сердце. Полночь — край! Да, собственно, и оппонент покачал головой.

— Заманчиво, но возможны осложнения. Карты, они затягивают. Помню, я сам пару лет назад целый отпуск не вставал из-за стола, всё "пулю" расписывал, только партнёры менялись... Не факт, что разойдутся до утра.

Деятельное участие Адама понравилось Никите более всего. Что же до "не-факта", он и сам это прекрасно понимал, ибо тоже не чурался карт, хотя любил более динамичного "кинга".

— Согласен. Тогда второй вариант: без лишнего гвалта как-нибудь вмешаться в их игру с тем, чтобы вывести картёжников на улицу.

— Например, крикнуть: "Пожар!", — задумчиво пробормотал Терпигорец.

Никита поморщился.

— Вот это будет гвалт — так гвалт! Вся слободка сбежится... Потому, если картёжники сами собой не разойдутся в течение ближайшего часа, предлагаю третий вариант: начинать отсюда, из трактира.

— Шуму будет..!

— Да, — немедля согласился он с Адамом, — много отвлекающего шума. Причём не в зале, а во дворе — там и народу больше соберётся, и мне сподручнее будет "шуметь", сиречь махаться с коллежским асессором.

Урядник прямо-таки оскорбился.

— А меня, что, исключаешь?!

— Тебе, Адам Никандрович, предстоит наиважнейшая функция — подменить груз. Как только я спровоцирую конфликт со старшим картофелевозом, ты моментально отсюда "линяешь", зовёшь приказчика — дескать, барина бьют, — контролируешь выход его партнёров, после чего подменяешь "чёртовы яблоки". Потом, в принципе, можешь и в драку сунуться...

Никита инструктировал напарника и думал: "Кто бы ещё проконтролировал тебя?! А некому! Остаётся лишь надеяться, что твой недобрый замысел не связан с целью операции. Впрочем, если гоблин не проснётся, можно послать с тобой Глузда"...

— А я?! — возмутилась Гюльнара.

— Ты, цветик, самая приметная из нас. Будешь изображать светскую даму, случайно затесавшуюся в пьяную разборку мужичья, — визжать, голосить по-импортному, ну, и всё такое прочее... Цель — до предела накалить обстановку на сцене, чтоб даже тот из зрителей, кому наскучит драка, не отвлёкся бы на ямское становище и каретный сарай в частности. Хотя вряд ли такой сыщется — зрелищный бенефис я постараюсь обеспечить... Ну, а вы, мсье, — обратился он к ведьмаку, — "держите" гоблина. Как его нейтрализовать в случае чего, я не знаю, потому всецело полагаюсь на вас. Если же алкоголь так и не выпустит нечестивца из лап, следуете за Адамом — постоите на "атасе".

Глузд отвесил Никите столь многозначительный полупоклон, что никаких сомнений в его боевой готовности и понимании происходящего не возникло. Согласно кивнул и Адам. Гюльнара затравленно оглядела зал и поёжилась.

— Страшновато как-то...

На что жених лишь отмахнулся и негромко, но вполне задорно пропел выдержку из старой казачьей песни:

Ойся ты, ойся, ты меня не бойся —

Я тебя не трону, ты не беспокойся!

Хотя, если честно, по душе скребли не просто кошки — барсы! Но так с ним бывало всегда. И это нормальное явление. Если бой не разгорается спонтанно, из ничего и как-то вдруг, когда попросту не успеваешь испугаться, если он, наоборот, заранее спланирован и ожидаем, лишь недоумок не испытывает страха. Впрочем, таких мало. Они долго не живут, ибо Страх есть отец разумной Осторожности. Если же её нет, судьба бесстрашного бойца вполне предсказуема — до первой схватки...

— Успокойся, цветик, справимся! В своё время даже Илье Муромцу мало не показалось... А тут что? — Никита показал глазами на ближайший стол. — Полупьяное мужичьё, дворянчик-бахвал, сонный кучер да солдат — рекрут, от сохи приневоленный.

— Больно уж много их, Ники...

— Суворов завещал воевать не числом, но умением. Спецназ строго придерживается его заповеди — всегда в меньшинстве... Так, ладно, друзья мои, к делу! Мсье де Рюблар и мадам Хабибуллина остаются за столом, деликатно попивают сбитень и ведут занимательную беседу тет-а-тет, причём желательно — на чуждом здешнему обществу языке...

Позже выяснится, что ведьмак говорил на лотарингском диалекте французского, а Гюльнара — по-татарски. Диалог получился крайне содержательным!

— ...ну, а мы с Адамом прогуляемся.

— Далеко? — спросила невеста пока ещё по-русски. — "До ветру"?

— До него, родимого! Как говорится, спрыснем это дело...

Опорожнить мочевые пузыри было, конечно же, необходимо, но — второстепенно. В первую голову требовалось проверить оружие и экипировку, подготовить груз, подлежащий замене, размять суставы и разогреть мышцы, заранее изучить место предстоящей схватки.

Картёжники всё ещё находились в экипаже медицинского ведоства. Судя по басовитой матерщине, громиле-приказчику впрямь не фартило, причём крупно. Никите показалось, что он будет рад с честью выйти из игры, как только возникнет переполох. Больше того, не исключено, что под шумок отмордует шулеров и, как минимум, останется при своих...

Площадка перед кабаком вполне подходила для затяжного рукопашного боя — просторная, утоптанная, ровная, гладкая, без выбоин и бугров даже вдоль "канатов ринга". Никита, с юных лет самбист, а значит, в большей степени борец, чем специалист по ударной технике, всё-таки предпочитал маневренные поединки смешанного стиля, и пространство было ему на руку. Ну, а если уж придётся тяжко, глухие амбары по обеим сторонам от веранды позволяли обезопасить тыл, прижавшись к стенке спиной. На перекладину коновязи он страховки ради повесил моргенштерн — шипастый, с апельсин размером, шар на длинной цепи. Чудовищный снаряд, когда отлит из чугуна. В данном же случае — из пластифицированного поливинилхлорида, с мягкими шипами. Оглоушит — да. Но не убьёт!

— Не связывался бы ты, Кузьмич, с моргенштерном, — предостерёг его Адам.

— А что тебя смущает?

— То, из чего он изготовлен. Сопрут, пока будешь кулаками махать, и после такая молва пойдёт... Те, кому следует, сразу поймут — что-то здесь не чисто!

— Да, пожалуй, ты прав, — согласился Никита. — Ограничусь нагайкой... Слушай, Никандрыч, я поброжу здесь, до конца определюсь, а ты, если не труд, забрось этот компромат подальше в кибитку.

Однако же остановил напарника.

— Погоди, брат!

Надо же, — подумал, — в конце концов, объясниться. А лучшего момента, пожалуй, уже не представится, ибо на подходе время "Ч".

— Я вот о чём... Ну, короче, у нас в последние дни не особо ладилось...

— Ай, брось ты! — оборвал его Адам. — Ладилось, не ладилось... Работаем!

Работаем! Работаем!!! Без недомолвок, без обид, без всякого "недоброго"!

Уверенный, что расставил все точки над "ё", и тем весьма обрадованный, Никита не придал значения последним словам Терпигорца:

— Дело сладим, вот тогда и посчитаемся...

Да и не до того ему было. Демон-хранитель разразился подробным мыслесообщением о том, что происходит в трактире. Обстановка складывалась — будто под заказ!

Реально там происходило вот что. Едва только станичники отошли "до ветру", экзотическая барышня Гюльнара оказалась в центре внимания кабацкого сброда. Не особенно трезвые ямщики тыкали в неё заскорузлыми перстами, громогласно отпускали сальности, подначивали один другого — сходил бы, дескать, кум, покалякал про цветочки-прянички, глядишь, басурманка чего и даст... Басурманка не давала никому — даже намёка, даже повода, не говоря уже о том, "чего" конкретно домогались пьяненькие возницы. Наоборот, делала вид, что не понимает по-русски, и вообще происходящее не имеет к ней никакого отношения.

Зато, лишь только мужичьё от слов перешло к делу, на её защиту не колеблясь встал объект оперативной разработки — тот самый чиновник Медицинской коллегии, единственный в зале дворянин. К счастью, дворянин хотя из новых, но и не в первом поколении. Для такого шляхетская честь уже — ну, или пока ещё — не пустой звук. Увидев, как ручища пьяного извозчика тянется к восточной гурии, будто спустившейся в грязный кабак прямиком из мусульманского рая, он немедля позабыл про ужин, инстинкт самосохранения и долг экспедитора, сопровождающего драгоценную картошку, решительно обнажил шпагу — так, шпажонку с цыганскую иглу! — за честь этого гения чистой красоты и, надо отдать ему должное, сумел быстро урезонить плебс. И, надо отдать ещё большее должное, сумел настроить плебс против себя лично...

Когда казаки возвратились в обеденный зал, этот бесстрашный рыцарь и галантный кавалер как раз сидел по левую руку от Гюльнары, оказавшейся будто бы на грани обморока, бережно придерживал её за локоток и обмахивал веером.

"Принудительная вентиляция лёгких, — подумал Никита. — Вот бы ещё "рот в рот" — и никаких вопросов! Повод завалить на месте даже члена монаршей фамилии. Ну, да ничего, сойдёт и так для сельской местности"... Он ликовал. Не нужно ломать голову, как спровоцировать Юрьева на конфликт. Рыбка клюнула безо всякой наживки! Если, конечно, не считать любимую червяком... Впрочем, почему бы не считать?! Сейчас она — внештатный сотрудник органов ФСБ под легендой прикрытия, и не где-нибудь когда-нибудь, а в пиковый момент реализации оперативной разработки, взятой на контроль такими "верхами", о которых и помыслить жутко. Да что там говорить о небожителях! На кону судьба цивилизации, причём не каких-то там зулусов или майя, нет — вполне приземлённых россиян вкупе с украинцами, грузинами, узбеками и даже латышами, как бы последние ни пели хором оду независимости своего занюханного лимитрофа. Картошечку под рыбку свою кушали, поди, не из Боливии — общесоюзную!

— Гляди, как чудно! — прошептал за его спиной Адам. — И выводить нету нужды... Мочи терпилу прямо здесь, а я погнал за картёжниками.

Время неслось, как перепуганная лошадь. Окинув беглым взглядом помещение, Буривой молниеносно соображал.

Человек двадцать в общей сложности.

Наиболее значительная группа — ямщики. Их шестеро. У них корпоративная солидарность. Они на вид покрепче остальных. И, главное, примут сторону Никиты, потому что как раз ихнего коллегу разобидел шпажонкой тот, кто самой судьбою определён в потерпевшие. Итак, ямщики — актив, свои пацаны! Хотя потом и надо будет закатать по немытой роже вон тому, вихрастому, с похотливыми лапами...

Остальные — троица крестьян, манкирующих весенними полевыми работами, двое фельдъегерей, фуражиры, купчишка в развоз, командировочный чиновничек — нейтралы, зрители, нули, пассивный элемент, болото.

Теперь противник — свита потенциального потерпевшего. Абсолютно трезвый возрастной солдат с ружьём и четырёхгранным байонетом на ремне. Может взбрыкнуть, но толку с него в драке... Кучер ещё старше годами, к тому же на вид более индифферентен к происходящему, чем лёд в ведёрке под шампанское. Гоблин, упокоившийся рылом в миске с квашеной капустой. В натуре, пал, бедняга, жертвой русского гостеприимства! Большой, однако же, вопрос: чего на деле стоит его опьянение? Даже у алкоголиков-людей сон крепок, но, увы, недолог...

И, наконец, кабацкий персонал. Целовальник — ражий бородач с кулаками по пуду, между прочим, целовавший крест, тем самым гарантируя не только честность в расчётах, но и правопорядок на объекте. Двое половых лет по восемнадцать-двадцать, тоже с виду ребята не промах. Да хлыщ за стойкой, которому, судя по колкому взгляду, что пива отцедить пенного, что кровушки кипенной — одинаково привычно. Да кухмистер за стеной. Да поварёнок на подхвате. Да истопник... Да, незадача! Вряд ли кабацкому голове разом с челядью так уж понравится дебош внутри заведения. Ну, а во дворе... Только во дворе!

— Вывести придётся, — через плечо бросил Никита напарнику. — Иначе зело разобидим персонал... Всё, брат, работаем, покуда мышцы не остыли. Выводи картёжников и — на картошку! Удачи!

— Удачи! — буркнул Адам, покидая заведение. — Пока — обоим. После — каждому в отдельности...

Есаул этого уже не слышал.

В полной тишине есаул нёсся к невесте, разрезая угрозой спрессованный воздух трактира. И напевал, чтобы попутно "разогнать" дыхание:

А в чистом поле система "Град"...

За нами Путин и Сталинград!

Вряд ли участники группы "Белый орёл" имели в виду тот "Град", о котором вспоминал сейчас Никита, — оперативно-боевой отдел Управления ФСБ России по городу Санкт-Петербургу и Ленинградской области, в давнем прошлом спецгруппу "Град"...

Скользящий удар ладонью по столешнице — и высокий, мутного стекла бокал летит в опешившего рыцаря, тёмно-бардовый лафит плещет в удивлённое лицо.

"Извини, браток! — мелькнула в голове избитая голливудская фраза. — Просто работа такая, ничего личного"...

Пока тот вскакивал со стула под издевательский хохот извозчиков, пока отряхивался, приходя в себя, Никита, мельком взглянув на бесчувственного, как и прежде, гоблина, скомандовал ведьмаку по-английски, дабы не быть понятым кабацкими питухами:

— Go out, sir! Concentrate your attention on our friend, — шепнул, понимая под другом-френдом Терпигорца. Затем скосил глаза на иноземную нечисть. — And our enemy after that...

Гюльнара, явно не ожидавшая столь резкого поворота событий, затравленно озиралась по сторонам. Буривой поспешил успокоить любимую.

— Don't be scare, my flower, all correct! There's nothing for you to worry about... Работает "Град"!

Меж тем дворянчик отряхнул вино и привёл себя, насколько смог, в пристойный вид.

— Мне кажется, сударь, вы, не потрудившись разобраться в ситуации, несколько вышли за рамки... — начал было он.

За столь витиеватым вступлением вполне могла последовать попытка объясниться без скандала, что в планы "оскорблённого" Никиты не входило ни коим образом. И он смачно плюнул в лицо благородному рыцарю без страха и упрёка, вызвав новый взрыв хохота ямщиков. Подобного хамства тот, конечно же, стерпеть не мог, и на свет Божий появилась шпага. А Буривому лишь того и надо было! Маховым, прямо из ножен, ударом именной екатерининской сабли он буквально размазал оружие противника по столу, обломив клинок его у самой гарды. И то ведь сказать, куда поделкам здешних кустарей тягаться с молибденовой сталью третьего тысячелетия по Рождеству Христову?!

— Ники!!! — предостерегающе воскликнула Гюльнара.

Очень вовремя, потому что к ним, торопясь примкнуть штык-байонет к ружью, поспешал солдат картофельного обоза.

— Куды прёшь, инфантерия?! — громогласно осадил его Буривой. — Распластаю до жопы! Сел на место, ёб тыть!

Он снова бросил мимолётный взгляд на гоблина. Опившаяся нечисть дрыхла, как "офисный планктон" в метро после разгульной вечеринки. Лучше не придумаешь! Ведьмак давно слинял. Кабацкий люд, хотя и проявлял живейшее участие в заварухе, но, слава Богу, ограничивался лишь советами да ставками на результат. Зато вмешался наконец-то целовальник:

— Милостивые государи, попрошу за сатисфакциями во двор! — и по-медвежьи проревел для убедительности. — Па-а-апрашу отсель!!!

Никита с достоинством кивнул.

— Без проблем, любезный!

Затем, произнеся неведомую тарабарщину якобы по-татарски, сунул пистолеты и саблю с ножнами невесте, а сопернику бросил:

— Выйдем, сударь? Схватимся на кулачках, если не слабо?

Оскорблённый дворянин вдруг подбоченился.

— На кулачках, говорите, сударь? А что, пожалуй, выйдем! Только вынужден предупредить: ваш покорный слуга не понаслышке знаком с французским боксом "сават".

В другой раз при виде торжествующего оппонента Никита максимум что сделал бы, так это снисходительно усмехнулся. Но здесь и сейчас, играя на публику, выдавил из себя малопристойное уничижительное ржание.

— Любезный, — нескоро успокоившись, обратился он к целовальнику и обвёл широким жестом зал, — велите подать добрым людям по чарке, и прошу всех на пленэр! Пускай будут свидетелями, чья сила переможет — орла с Дона-батюшки или французской жабы!

Трудно сказать, что именно сказалось больше на всеобщем воодушевлении — ура-патриотизм или халява по поводу выпивки. Уровень шума перехлестнул за рубеж не только нормального людского, но даже демонического восприятия, и Буривой готов был откусить себе язык при виде того, как над тарелкой поднимается носатая морда гоблина. Благо, лишь на миг, дабы пропустить поднесённую чару, а после снова упокоиться в закуске...

Работаем! На ковёр!!!

Последнее, что он вынес под серые майские небеса из трактира, был короткий диалог между половым и целовальником:

— Дядь Фрол, а что такое "сатисфакции"?

— Да ничего особенного... Морды разобьют друг дружке в юшку, вот и вся недолга.

— А "пленэр"?

Вряд ли продвинутый кабатчик был доподлинно в курсе специального термина живописцев-пейзажистов "plein-air", сиречь работа на открытой местности, по живой натуре — в пику мастерской, однако, молодец, по интонации Никиты сориентировался точно.

— Выйдут, значится, на воздуси...

— Може, это, выйдем и мы, полюбуемся?

— А чего ж?! Пожалуй, выйдем... Тока сам, гляди, не лезь! Это ихнее дело, господское...

Первым же, кого увидел Буривой на означенной местности, оказался приказчик медицинского обоза. Продувшийся в пух и прах верзила, как от него и было ожидаемо, перво-наперво решил восстановить финансовое благосостояние и в данный момент времени добросовестно колотил по стене амбара головами субтильных шулеров. Ну, да ладно, их проблемы!

Вторым в поле его зрения попал невысокий щупленький субъект у коновязи. Показавшийся смутно знакомым мужчина в тёмном плаще, чёрном, ладно прилегающем кафтане и туфлях с серебряными пряжками вроде бы машинально, однако с явным умыслом поправлял шляпу так, что рассмотреть лицо его было решительно невозможно.

Да и хрен с ним!

Даже два, потому что от почтового стана к трактиру неторопливо, вальяжно, с улыбками удовлетворения на лицах шагали Терпигорец и ведьмак.

Сделали?

Раз улыбаются, видимо, сделали...

Сделали!

Всё!!!

Финита ля комедия!

Финита, бля, комедия...

Ликуя и одновременно релаксируя, Никита покачнулся и чуть было ни рухнул оземь. Но зрители уже заняли места на веранде, заголосила Гюльнара, и он мощным волевым усилием заставил себя продолжать игру — отшвырнул расшитый галуном чекмень, сбросил зипун, сунул нагайку и кинжал за голенища сапог, рванул от ворота рубаху так, что отлетела изумрудная застёжка, и пошёл по кругу, напевая:

А в чистом поле система "Град"...

За нами Путин и Сталинград!

Завёлся, в свою очередь, и оппонент: тоже разоблачился до кружевной рубахи и застыл во фронтальной стойке, напоминая, увы, не столько бойца, сколько маменькиного сынка, возомнившего себя мастером кун-фу по просмотру фильма о подвигах Брюса Ли.

Сколь Никита ни силился, а вызвать в себе боевой кураж не мог. Хотелось расхохотаться. Хотелось хлопнуть противника по плечу. Хотелось выпить с ним на брудершафт. Хотелось, чёрт возьми, поговорить за жизнь — насчёт чинов, наград, окладов жалования, имений, моды, иностранщины, перспективы просвещённого абсолютизма на Руси, рецептуры самогона из клюквенного сусла... Хотелось, наконец, показать Анике-воину, что есть настоящий сават — своеобразный стиль боя матросов из Марселя и Тулона, — в котором практиковались удары ногами и пощёчины, поскольку, во-первых, пускать в ход кулаки было запрещено Законом, а во-вторых, руки требовались для удержания равновесия на зыбкой палубе. Но показать в теории, без контакта, чуть ли не на пальцах. Потому что драться не хотелось совершенно. Да и не было уже такой необходимости. Да и не с кем, опять же...

Но, как выражаются спортивные комментаторы, люди пришли, люди отдали кровные деньги, люди жаждут зрелища... Что ж, ладно, заплатили — получите!

Перемигнувшись с ведьмаком и Терпигорцем, Никита уверился — всё в порядке. Ещё немного покуражился, от пояса "качая маятник" и напевая:

Soldaten, feuer! Spaziert "Grad"...

Wir lieben Putin und Stalingrad!

Ну, всё, пора! Без всякого предупреждения он резко сократил дистанцию и махнул перед носом дворянчика высоким маваши-гери справа. Стопа просвистела в сантиметре от его незадачливой головы. Зрители дружно ахнули. Взвизгнула Гюльнара. А Никита, на развороте сохранив инерцию тела, изменил лишь уровень атаки и выстрелил той же правой ногой в бедро оппонента. Low-kick вышел на загляденье! Чиновник, скривившись так, будто нахлебался уксусной эссенции, пал на повреждённое колено. Никита же аккуратно, но весьма эффектно захватом бросил его на спину, перевернулся сам, распластался на "ковре", зафиксировал приземлённое тело противника ногами и захватил предплечье на болевой приём в стиле великого Фёдора Емельяненко. Впрочем, до излома не пережимал. Больше того, шёпотом участливо предупредил:

— Не сможешь терпеть, стучи мне по ноге.

Соперник немедля последовал доброму совету. А когда, будучи освобождён, стал приходить в себя, натужно спросил:

— Вы где так научились драться, милостивый государь? Право слово, ничего подобного прежде не видел!

— У вас всё впереди, милостивый государь, — без тени иронии заверил Никита. — И раз уж мы столь любезно тут пообнимались, может, перейдём на "ты"?

— Согласен, — прохрипел поверженный чиновник.

— Замечательно! Люди зовут меня Никитой.

— Очень приятно! А меня — Михаилом.

— Ну, вот и познакомились... А теперь, друг мой Михаил, просвети: что ты имел в виду, когда говорил, будто я, "не потрудившись разобраться в ситуации, несколько вышел за рамки..."?

Тот, разумеется, "просветил". Никите ситуация давно была известна от демона-хранителя, однако он — по ситуации, опять же — то хмурился, то грозил кулаком притихшим сластолюбцам-извозчикам, то извинялся, то ободряюще хлопал героя по плечу. Наконец помог ему встать, отряхнул, насколько сумел, от пыли пополам с навозом и, кликнув обозного солдата, протянул тому несколько серебряных рублей.

— Один — лично тебе, братец, за верность долгу и моральный ущерб. На остальные поднеси людям ещё по чарке, а нам с Михаилом закажи лучшего вина и тонких яств. Пойдём, друг мой Мишаня, отметим наше знакомство — пусть и своеобразное, но, верю, приятное и далеко идущее!

А сам подумал: знать бы тебе, насколько далеко идущее! В двадцать первый век ниточка тянется. Да если бы просто ниточка — стальной канат, каким швартуется авианосец!

Вот, кстати, насчёт ниточки и авианосца... Никите бы задуматься над странным совпадением: Михаил Юрьев, российский шляхтич XVIII века, фигурант специальной операции "Чёртово яблоко", — и упомянутый третьего августа в новостях Майкл Юрьефф, американец XXI столетия, потомок русских эмигрантов, офицер метеорологической службы ВМС США, будто бы видевший, как в палубу сгоревшего дотла авианосца Chester William Nimitz с ясного неба ударила молния...

Однако ему сейчас было не до того! Внове состоявшиеся друзья тет-а-тет сидели за столом, уставленным напитками и десертом, и Никита громогласно сокрушался по поводу сломанной шпаги Михаила.

— ...Надо же, незадача какая! Вот ведь бес попутал!

— Да не стоит, Никитушка! — успокаивал его потерпевший. — Какая, право, мелочь!

— Нет уж, позволь, друг мой!

Он повертел в руках явно скучавшие порознь клинок и рукоять, защищённую гардой. Честно говоря, шпажонка, даже будь целой, могла представлять ценность разве что для антикваров лет двести спустя, а для фехтовальщиков послужила бы скорее показателем того, каким убожеством, за неимением лучшего, умудрялись сражаться шляхтичи екатерининских времён. Ещё честнее говоря, даже сегодня, во времена оные, последний кузнец исправил бы поломку максимум за час работы спустя рукава. Да и то — если бы захотел мараться... Но понты, как известно, дороже денег!

— Сложить их заново я, конечно, не сумею, — озабоченно пробормотал Никита, — но ущерб тебе постараюсь возместить. Есть у меня в походном арсенале чудо-шашка — кавказская, старинной харалужной стали...

— Да полноте, дружище! — воспротивился Юрьев. — Такая шашка, поди, фамильная ценность.

— Главная ценность в этом мире — люди, — резонно возразил Буривой. — В наших краях говорят: не имей сто рублей, а имей сто друзей.

Он поискал глазами друзей-соратников. Обнаружил только ведьмака, что-то увлечённо рассказывавшего фельдъегерям, безбожно коверкая русский язык "лягушачьим" прононсом.

— Дражайший господин де Рюблар!

— Уи, мсье?

— Не сочтите, пожалуйста, за труд кликнуть урядника, нужно кое-что доставить из кареты. И пригласите к нашему столу мадам. Короче говоря, шерше ля фам. И се ля ви... тьфу, мать вашу нерусскую, гран вам мерси, мусью, за одолжение!

— Сей момент сделаем, мсье!

В ожидании "сего момента" недавние противники проскучали визави — за увлекательной, впрочем, беседой — минут пять.

И ещё пять.

А через пятнадцать Никиту в первый раз тряхнуло...

По-настоящему же он обеспокоился лишь полчаса спустя.

Да как обеспокоился!

До колик прочувствовал — вот оно, "недоброе"!!!

И припомнил фразу Терпигорца: "Дело сладим, вот тогда и посчитаемся"...

И вот тут он, побелевший, как сметана, стиснув веки, тихо взвыл.

— Что случилось, друг?! — опешил Михаил.

— Что случилось? — непонимающе уставился на него Никита, но быстро взял себя в руки. — Да ну, ничего такого... Слушай, посиди немного в одиночестве, я на минутку отлучусь.

Рыцарь без страха и упрёка взмахнул рукоятью шпаги.

— Я с тобой!

— Ни в коем случае, мой друг! Это дела свои, можно сказать, семейные...

И умчался, оставив чиновника в недоумении разглядывать детали своего оружия, разлучённые рубящим ударом именного казацкого клинка...

Пространство перед кабаком давно обезлюдело, и лишь картёжники по сей час препирались у ворот амбара, да ещё коротышка в чёрном одеянии что-то им втолковывал зловещим шёпотом. Ай, ну их к дьяволу! Главное, что ни Гюльнары, ни Адама, ни ведьмака в той компании не наблюдалось. Как и в экипаже. Как и в ямской избе. Как и в новомодной гостинице. Как и в подсобных строениях. Ошеломлённый, не способный более рационально мыслить, Никита заглянул даже в колодезный сруб и, не обнаружив там пропащих, без сил опустился на осклизлые брёвна.

Как вдруг со стороны амбара донёсся тихий свист, заставивший его рефлекторно обернуться. К мокрой "посадочной площадке" резво семенил тот самый недомерок в чёрном.

— Здорово, фраер!

Никиту передёрнуло от неожиданности.

— О, Боже! Неужто господин Смотрящий?!

— Нет, тень отца Гамлета, — сыронизировал криминальный демон.

— Контролировали нашу группу?

— "Контролировал" — оно как-то не того... Ну, не по-нашенски, не по-босяцки. Скажем, присматривал со стороны, чтоб вас не изобидели. Смотрящий как-никак! А ты чего глядишь насупленный, точно... — демон сторожко огляделся и проговорил лишь для ушей Никиты, — точно Ленин — на буржуазию?

— Того и насупленный, что, кажется, проглядели мы с вами кое-кого...

— Это кого же?!

— Напарника моего и подругу.

О Глузде в запале даже не вспомнил.

— Ну, это ты брось! Я, конечно, немного отвлёкся на этих, — кивнул в сторону картёжников, продолжавших препираться. — Мои пацаны, спецы в своём деле. А тот лох, ты гляди... Ой, прости, есаул, снова я отвлёкся! Короче, видел твою парочку, в сторону гостиницы направлялись. Урядник поддерживал деву деликатно так, заботливо, а после даже на руки поднял. Видать, чувств лишилась, когда ты ногами кренделя выписывал...

— Уважаемый Смотрящий, — нетерпеливо перебил Никита демона, — всё, увы, не так благостно. Срам сказать, но внутри моей дружины с некоторых пор возникли трения, и дева Гюльнара скорее отдалась бы в руки позавчерашних разбойников, нежели — урядника Адама. И чувств, поверьте, не лишалась — психика у неё железобетонная. Она сейчас явно заложница... Ой, бля! Терпигорец — битый волк, в лесу, падло, как у себя дома. А у волка, в отличие от охотника, знамо дело, сто дорог...

— Погоди, фраер! — перебил, в свою очередь, озабоченный Смотрящий. — Как ты его назвал?

— Урядника? Терпигорцем.

— Солидное погоняло!

— Фамилия, — уточнил Никита.

— Ещё круче! Из достойного рода, видать...

— Да вот самого, блин, козла этого не видать! Как их теперь сыскать-то?!

Лицо демона вдруг расцвело самодовольством.

— Как сыскать, говоришь? Сыскать их, фраерок, не труд. Были бы нужные связи. И надёжная с оными связь...

Он сардонически усмехнулся, сорвал с головы треуголку, накинул — видимо, для пущей маскировки — капюшон плаща, достал из кармана точильный брусок, пошептал над ним, и камень обернулся... телефоном-раскладушкой. Никита был восхищён очередным демоническим фокусом, хотя, если честно, мысли блуждали вдалеке от здешней цирковой арены.

— Лихо!

— Не буди Лихо, покуда тихо, — наставительно заметил дух Смотрящий, после чего приглушённым голосом приветствовал невидимого абонента. — Hallo, уважаемый! Как сам, как братва, как лесные угодья?.. Ну, сейчас трудности у всех, даже у придворных олухов, — чай, времена такие. Слушай, кто у тебя присматривает за чащобами в районе Тосно?.. Я понимаю, что леший — все вы из одной кубышки! Ты мне кликуху подскажи да номерок sms-кой сбрось...

Пока демон общался, видимо, со старшим лешаком, Никита попытался мысленно вызвать Чура. Ответом ему была едкая фраза: "Аппарат в башке абонента выключен или находится вне зоны действия сети". По сути говоря, плевок в башку.

Но, как бы то ни было, пару минут спустя он с облегчением узнал, что любимая жива, цела и даже здорова, только ругается, как ломовой извозчик, причём сразу на десятке языков. Адам ведёт её через берёзовое редколесье строго на восток. Ну, а с тем, чтобы преследователю Никитушке не отвлекаться на компас, мох и путеводные звёзды, дружественный леший проложит им в след удобную, без корневищ и луж, приметную тропу. Цена же всей услуги — рубль (на крайний случай, фунт британских стерлингов или полфунта раковин из Полинезии) да штоф с закуской. Что вполне по-божески, как своему, из босяков, блатному корешу...

И есаул сорвался с места в карьер — точнее, на грядущий восход, — даже не поблагодарив продвинутого демона. Как завещали немцы: Drang nach Osten! Извечный натиск на Восток...

— Погоди, шалый! — окликнул его дух Смотрящий. — Подмога нужна?

— Справлюсь, — прохрипел в ответ Никита. — И не таких, поди, окучивал...

Револьверы и сабля от императрицы оставались у Гюльнары — или где-нибудь ещё, — искать в багаже шашку было недосуг, потому он мчался, вооружённый, если не считать кинжала за халявой, финки в наручах и плети, лишь фузеей. И точно знал — палец на спусковом крючке не дрогнет!

Понимал это и Терпигорец. Едва услыхав топот недавнего напарника, он резко развернулся, встал, заслонившись Гюльнарой, приставил нож ей к горлу и скомандовал Никите:

— Стоять! Ствол на ремень!

Это было разумно. С тяжеленной, "долговязой" фузеей на плече противник оказывался много более скован в движениях, нежели сбросив оружие в траву.

— Теперь подойди! И не дури — махом перехвачу шмаре глотку.

Никита застыл в двух шагах от них и процедил:

— Базар фильтруй!

Терпигорец опешил. Наверняка ожидал истерики, уговоров, мольбы, пустопорожних клятв, гарантий, чего-то ещё, а тут вдруг...

— Ты насчёт "глотки"?!

— Я насчёт "шмары". Террорист, а ведёшь себя как хам трамвайный! И горло ей не перехватишь. Пока жива, Гюльнара — твоя гарантия. Как только её между нами не станет, я убью тебя! Причём убью так, что муки Сергея Лазо — заживо в горниле паровозной топки — покажутся кайфом в солярии... Что ты наделал, Адам, на кого покусился?! Мы же одной крови, одной стаи!

Бывший напарник брезгливо поморщился. Видимо, первое удивление скоро прошло.

— Ошибаешься, Кузьмич, стаи у нас разные. Я солдат, а ты — ищейка! Я волк, а ты — пёс на хозяйской цепи!

Никогда ранее Никита лично не участвовал в переговорах о судьбе заложников, однако не раз наблюдал за работой специалистов-психологов, знал в теории большинство их приёмов. Но хорошо, блин, изощряться в словоблудии, когда захвачен посторонний человек. А тут любимая! Здесь и сейчас из всего богатого арсенала спецподразделений он сумел применить единственное средство — оставаться спокойным. Более или менее спокойным. Да и то — лишь внешне...

— Ух, как пафосно сказано — волк! Который, между тем, не брезгует хлебать из собачьей миски... Что ж ты натворил, а, волчара, куда побежал, на что понадеялся?! Канал пространственно-временного перехода тебе известен лишь один, и даже если сумеешь ускользнуть от меня здесь, там тебя будут ждать. Причём ждать вечно — срок давности на террористов и предателей не распространяется.

И тут Никиту словно обухом по голове ударило — "предателей". Во множественном числе! Что, если Адам уговорился с лукавым ведьмаком? Что, если чёртова картошка не заменена?.. Нет, вряд ли! Если у Терпигорца в голове есть хоть щепотка мозгов, должен понимать, что и сам несёт в организме ген самоликвидации с часовым механизмом взрывания, а биологический хронометр тикает без остановки, в каком времени ни окажись. Конечно, если не замыслил суицид...

Кошмарное это предположение Адам вскоре, слава Богу, опроверг.

— В гробу я видел твой срок давности! Потому, что не собираюсь возвращаться...

— Ах, вот даже как?! — поразился Никита.

— Да вот так вот, блин, именно так! Я ничем не обязан твоему двадцать первому веку. Ты прав, я, волк, хлебал из собачьей кормушки. Но честно делал за это сучью работу! Даже сегодня, можешь не беспокоиться, до конца выполнил свой долг.

У есаула отлегло от сердца.

— Выполнил, выполнил... Потому, что хочешь жить!

— Да, хочу!!! — взревел Адам. — Хочу жить в принципе. Хочу жить там, где считаю нужным, и так, как считаю нужным. Что-то имеешь против?

— Теперь уже имею, — зловеще проговорил Никита, кивая на Гюльнару. — Теперь уже не могу сказать: "Ничего личного". Теперь ты мой заклятый враг! Впрочем, слово офицера, я тебя отпущу. Если немедля отпустишь её.

Терпигорец осклабился.

— Слово офицера, да? Отпустишь, да? И не побоишься за свои причинно-следственные связи?!

— Да плевать мне на всякие связи! — честно признался Никита.

И так оно было на самом деле. Чем может навредить Пространству-Времени сбрендивший Адам? Расскажет, кто он и откуда? Попадёт в дурдом! А то и на костёр... Засветит револьверы Кольта, сам решит заделаться дядей Сэмом? Ой, только не в России! Здесь его за это скорее сделают тётей Сэмой, сиречь поставят раком... Да такого и не случится, потому что Никита уверовал — их появление в екатерининской эпохе закономерно, их деяния уже есть частичка состоявшейся Истории Отечества, и раз револьверная ниточка не потянулась из XVIII века, то... То не было такого, блин, а значит, и не будет!

— Неужто оставишь мне стволы?! — не без основания усомнился Адам.

— Да подавись ты ими! Можешь, вон, и медальку мою забирать, толкнёшь при случае барышникам.

Тут, к удивлению Никиты, Терпигорец сник и принялся оправдываться:

— Не подумай, Кузьмич, я ведь это, как говорится, не корысти ради. Оружие, да, возьму, но лишь для охоты и самозащиты. Самобранку, правда, не нашёл. Глузд, видно, заныкал куда-то, да его уже не спросишь... Потому денег в тарантасе прихватил немного — так, чисто на пропитание. Шмотья кое-какого, опять же... Не хочу я возвращаться, вот и всё!

Буривой был до того ошарашен намерениями контрагента, что ни в малейшей степени не озаботился судьбою ведьмака. Адам же, казалось, готов разреветься.

— Одинок я Там, у нас, никому не нужен!

— Никто тебя не любит, — без малейшей дрожи в голосе подсказала Гюльнара.

— Да, никто меня не любит, — согласился тот и действительно всхлипнул.

— А за какой хрен тебя любить, невозвращенец?! — фыркнув, бросил Никита. — За такие вот понты с ножами?! За то, что поднял руку на своих, пусть даже собак, а не волков? За... Зачем потащил с собой заложницу?! Сбежал бы, да и вся недолга.

Терпигорец не ответил на вопрос по существу, лишь вперил в него многозначащий колючий взгляд.

— Ладно, всё, проехали! — в сердцах махнул рукой Никита. — Отпускай заложницу, забирай манатки и вали отсюда на хер! Клянусь, пальцем тебя не трону, просто вычеркну из своей памяти.

— Старшие не одобрят...

— Конечно, не одобрят! Но, полагаю, с горя тоже не удавятся. Да и меня, в конце концов, поймут. Когда поймут, что ровным счётом никому и ничему ты, перебежчик из Грядущего, отсюда навредить не сможешь. Да ты ведь и сам уже понял, что мы давным-давно впечатаны в Прошлое, не так ли?

Хмурый Адам согласно кивнул.

— Вот то-то и оно! Лично я вполне допускаю, что от тебя — собственной персоной! — и какой-нибудь чукотской красотки пойдёт славный род Терпигорцев. Точнее, уже пошёл без малого три столетия назад, а ты его сейчас лишь закольцуешь, из последнего представителя сделаешься первым — не зря назван Адамом. Станешь далёким предком собственных родителей...

— Вот только о родителях не надо! — огрызнулся Терпигорец.

Никита припомнил: четверть века назад они сгинули в тайге. И хотел было извиниться. Но сдержал в себе порыв воспитанного человека.

— Ах, вот даже как?! Моя без пяти минут жена у него под ножом стоит, а его близких безобидным словом не помяни! Поделом я всегда поражался нахальству террористов... Хочешь, кстати, знать, почему снюхаешься с чукчей? Да потому, что ты чужероден в мало-мальски обжитых местах, и путь тебе один — далеко-далеко за Урал! А там других не сыщешь, разве что ещё раскольницу в кержацком скиту либо каторжанку.

— Я думал об этом... — пробормотал враг.

— О, если склонен думать, считай, тебе исключительно повезло! Уж там-то поразмыслишь всласть! Там, в безбрежии тундры или посреди тайги, в диких, безлюдных, замшелых урманах. Там, где владычествует гнус. Там, где аборигены поклоняются Небесному Оленю. Там, где Пространству не знаемо края, а Времени — счёта. Там, где и в третьем тысячелетии по Рождеству Христову о цивилизации слыхали одно — такая вроде где-то есть... А вот тебе возврата оттуда/туда нет!

Никита говорил и говорил.

Но думал об ином.

Думал о том, что не зря всегда считал освобождение заложников самым поганым из оперативно-боевых мероприятий. И это ещё очень мягко сказано!

Думал о том, что ему абсолютно плевать на судьбу Адама. Равно как и на стройность пространственно-временного континуума в том случае, если, не дай Бог, ошибается в своей гипотезе...

Думал о том, что противник внутренне дрогнул. Не потому, что слаб. Не потому, что нерешителен. Не потому, что разуверен в правильности выбора. Нет! Просто слишком уж заковыриста сама ситуация. Одно дело — захватить воздушный лайнер для побега на Запад, и совсем другое — в Прошлое!

Думал о том, что дальше гнуть палку, пожалуй, не стоит — до конца осознав безысходность своего положения, он может выкинуть какой угодно фортель. А под ножом его Гюльнара... Гюльнара — то единственное, что сейчас имеет смысл, иначе просто развернулся бы и ушёл в свой мир. Но вот что ныне точно не имеет смысла, так это затевать схватку с Адамом. Не стоит делать этого хотя бы потому, что, даже не будь между ними живого щита, победа Никиты далеко не очевидна... Пускай лучше идёт своей дорогой! Пускай убирается к дьяволу!!!

Вот только, лысый чёрт, не уберётся сам! Обязательно потянет за собой Гюльнару...

Не бойся, цветик, самое неприятное уже позади, лишь потерпи ещё чуть-чуть!

Не желая терять ситуационного — всегда недолгого — психологического превосходства, Никита указал глазами Терпигорцу за спину.

— Ну, что же, раз подумал и решил, пожалуйста, иди! Тебе — туда. Или куда там ещё заблагорассудится... А мы с Гюльнарой возвращаемся в кабак.

Противник даже не подумал скрыть усмешку.

— Кузьмич, может быть, я делаю чудовищную глупость, но выставлять меня дебилом не нужно. Гулька останется со мной! Во всяком случае, пока...

— Не веришь, значит?

— Отчего же не верю? Верю. Но подстраховаться не считаю лишним. Если угодно, получить временную гарантию безопасности.

— Угу, — буркнул Никита, — а нам, по-твоему, что-либо гарантировать не нужно?

— Я вам верю, верьте и вы мне! Серьёзно, Кузьмич, вы не сделали мне плохого, не сделаю и я вам. Стой, где стоишь, и через час она прибежит к тебе целая и невредимая. Мы уходим. Надеюсь, больше не увидимся. Прощай!

— Простить вряд ли смогу. Но если выйдет так, как ты сейчас сказал, обещаю встречи с тобой не искать. Если же — нет, — проскрипел он зубами, — то и в аду от меня не скроешься!

— А я туда не тороплюсь... Когда будем отходить, надеюсь, в спину не выстрелишь?

Никита не ответил. Лишь капитулянтски поднял руки, двумя пальцами извлёк из наручей финку, вполне пригодную к метанию в спину, и зашвырнул далеко за кусты. Потом снял с плеча фузею и массивным "яблоком" рукояти кинжала, прежде чем избавиться и от этого холодного оружия, сбил кремневый ударно-спусковой механизм. И воздел бесполезное уже ружьё над головой, намереваясь перебросить за спину. И беспечно открыл корпус тела перед опытным в бою, умелым воином. И...

...И схлопотал чудовищной силы middle-kick подъёмом стопы в правое подреберье!

И рот его чуть было не треснул в гримасе от острой, пронзающей, как штык, нечеловеческой боли.

И слёзы брызнули вовне под давлением сведенных век.

И обмякшее тело сверзилось в траву-мураву с подкосившихся ног.

Теряя сознание, Никита прохрипел:

— Ах, ты, с-с-сука!

И почувствовал, как на выдохе в груди клокочет жижа.

И ощутил что-то горячее, липкое, противное на губах.

И понял — это кровь. Гемопневмоторакс! Раскрошенные рёбра пропороли лёгочную ткань. И хорошо, если только её одну...

И не совсем уже отчётливо услышал:

— Ничего личного, Кузьмич! Просто страховка. Прикрытие пути отхода...

И перед тем, как самому отойти в небытие, успел подумать: "Он ведь, гад, левша! А левше куда сподручнее бить по печени, находясь перед противником глаза в глаза".

И даже поправил самое себя: в данном случае — сподножнее...

И наконец-то догадался, почему Адам попросту не убежал, с какой целью захватил Гюльнару. Чтобы вызвать его, Буривого, на последнее рандеву!

И осознал, что именно сию же секунду последует. Контрольный выстрел! Или что-нибудь иное, гарантированно смертоносное по сути.

И Терпигорец отнял от горла Гюльнары обоюдоострый нож...

И...

И всё, мадемуазель-мадам-мсье, финита ля комедия-дель-арте!

Финита — бля! — комедия...

А что же мсье Глуз де Рюблар? Ведьмак лежал в тёмной подклети ямской избы, зажимая паричком рваную рану на затылке. Перелом основания бритого наголо черепа зарастал быстрее, чем щёки кавказца — щетиной, но всё же не так скоро, как потерпевшему того хотелось бы...

А что же экспедиционный демон-охранитель? Проспал? Как бы не так! Чур всё это время горячо призывал троицу странствующих монахов нанести увечья пьяному гоблину. Нечестивцу, который, дескать, корил православных христиан как схизматиков, взывал к латинским прелестям, опростался в кадило и плюнул на иконописный образ Илии-пророка, горнего покровителя таинственного воинства — "поднебесной рати дяди Васи". К тому же обожает представительскую демократию и гамбургеры, тогда как Христом-Богом заповедано любить царя-батюшку — на худой конец, царицу-матушку — и кашу с постным маслом...

То ли для пущей убедительности, то ли как вещественное доказательство противоправных действий иноземной нечисти, демон присовокупил к пламенным призывам штоф "винум ректификатиссимум", под шумок украденный в трактире. Короче, посидели, обсудили, закусили, повторили, чётко спланировали аутодафе. И увечья гоблину не просто нанесли — кости батожьём перемололи во имя всех православных святых! Хотели костёр инквизиции возжечь, но целовальник не позволил. Думаете, из сострадания? Нет, ради пожарной безопасности!

Да разве ж Никите от всего этого легче?!

В густую синеву ушёл последний вздох,

Мертвеет плоть, душа простилась.

Течёт горячий воск на панихидный стол,

В чужих руках звенит кадило...

Кончена жизнь, брат пономарь!

Угли сгорят в кадиле.

Ты проведи звоном меня

В полдень на край могилы...

Можем себе это позволить!

Древняя восточная мудрость: одной жены для семьи мало — как пить дать вырастет эгоисткой!..

Думаете, Никита банально откинул копыта? Скончался от полученных — кстати, нешуточных — увечий? Врезал дуба? Приказал долго жить? Отошёл в лучший мир? Да вот хренушки! Правда, и в собственный (весьма сомнительного качества) мир двадцать первого столетия по Рождеству Христову возвратился далеко не сразу — лишь после двух недель интенсивной терапии в усадьбе господина Постеньева, да плюс ещё декады реабилитации.

Лучший знахарь округи, господин Паталогоанатомический, с виду типичный земской "дохтур" — пожилой плешивый демон с непременным саквояжем, круглым брюшком и такими же очками, интенсивно пользовал Никиту самыми, по его мнению, действенными препаратами и процедурами: настоем одуванчика, медным пятаком и кровососущими пиявками. Особенно усердствовал с последними, утверждая при этом, что слюна пиявиц — лучшее средство профилактики тромбоза, от которого пациент гарантирован теперь на все последующие жизни. Сам же пациент, с утра до ночи облепленный противными бурыми слизнями класса кольчатых червей, не без оснований подозревал лекаря в вампиризме. Особенно после того, как узнал от лукавого ведьмака, что папаша лекаря был известен местной нечисти под кличкой "Цепеш", дедушку звали Владом, а бабушка носила девичью фамилию Дракула... Однако во весь голос заявил, что пиявки с их гирудотерапией — лучшее, чего он только может пожелать. После того, как случайно услышал разговор озабоченного доктора с Жихарем Кузьмичом: дескать, процесс выздоровления затягивается, и пора, наверное, применить лечение уриной перорально, горячую клизму и ректоскопию (от лат. rectum — прямая кишка и греч. skopеo — смотрю, исследую)...

Как бы то ни было, ткань распоротых лёгких чудесным образом затянулась, раздробленные рёбра срослись правильно, отбитая печень заняла подобающее место в организме и с превеликим тщанием занялась привычными делами — жёлчеобразованием, очисткой крови, белково-углеводным обменом, синтезом нуклеиновых кислот. Ну, а сам вышеупомянутый организм, пускай немало обескровленный, тем временем набрал (нажрал, паскуда!) пару-тройку лишних килограммов, так что носителю его, Никитушке, дабы не "спалиться" в двадцать первом веке, пришлось по ходу реабилитации бегать трусцой и вытерпеть трижды три пара под нещадным веником в хозяйстве злобненького банника Вадимки...

В первый же день возвращения жениха из небытия Гюльнара, вдоволь нарадовавшись, но и выплакав при этом добрую цистерну слёз, спросила:

— Ники, что такое "град"?

Слова из увечного есаула выходили туго, от каждой мыслишки трещала башка, но, верный принципу "знание — сила!", он стиснул горло своей воле и натужно прохрипел:

— Град — это вид атмосферных осадков из плотных сферических кусочков прозрачного льда. От снежной крупы отличается тем, что...

— Что ты мелешь, Ники?! — вскричала она. — Я имела в виду... ну, помнишь, в трактире, перед дракой? Ты сказал тогда: "Работает град!"

— Ах, вон о чём речь! Ладно, расскажу. Только вначале принеси свежий официоз "Великокняжеские бредни" и кое-что под диктовку запиши на чистой стороне листа.

Гюльнара послушно выполнила приказание.

— Что писать?

— Правду, только правду и ничего, кроме оной... Пиши: я, такая-то и такая-то — ФИО, год и место рождения, политическое кредо, социальное происхождение, размер сапог, бюста и талии — обязуюсь хранить в строжайшей тайне сведения о деятельности органов ФСБ, ставшие мне известными в мире языческой нечисти...

— Да иди ты к чёрту! — подруга этой жизни, казалось, готова разреветься. — Я ведь серьёзно спрашиваю!

— Ну, если серьёзно, — Никита вздохнул, — то знай, что "Град" — это допотопное название регионального оперативно-боевого подразделения, в рядах которого один известный тебе есаул прошёл славный оперативно-боевой путь от рядового бойца, пусть и в звании лейтенанта, до майора, привилегированного старшего сотрудника, а год тому назад с честью был проведён на пенсию.

— Выдворен! — уточнила Гюльнара, показав ему язык. — Вышвырнут! Выпровожен! Не говоря о том, что выпиз... ну, понятно и без окончания. Сказать, за что? За вредность!

— За вредность, цветик мой озлобленный, принято молоко бесплатно выдавать... Не принесёшь ли молочка болезному?

Однако же, когда она отправилась в подклеть, остановил.

— Погоди! Моя очередь задавать вопросы. И вот в каком ракурсе: ты когда-то говорила, что можешь справиться с любым противником одним только эмоциональным выпадом — эманацией, если я правильно запомнил. Так чего ж промедлила с Адамом?

Гюльнара поморщилась.

— Говори прямо, Ники: почему не спасла тебя от сокрушительного удара? Отвечаю честно: знала, что могу расправиться над ним в любой момент, но, увы, не успела среагировать. А если ещё честнее, то, пока вы говорили, не торопилась вмешиваться, потому что хотела, чтобы он ушёл навсегда, и нам гарантированно не пришлось бы вместе участвовать в следующей операции.

— Цветик, насколько я знаю бывших коллег по Органам, после того, что Адам Никандрович успел совершить, ему гарантировано участие лишь в одной операции — по разборке самого себя на органы...

И только сейчас до Никиты дошёл не особо скрываемый подтекст её оправдания.

— Хм! В следующей операции... Тебе, судя по всему, понравилось "участвовать", а, подруга дней моих суровых?

В ответ Гюльнара только ухмыльнулась...

Сам он впервые озаботился судьбой обидчика лишь за прощальным ужином.

— Сбылась его мечта, — закатил глаза Чур. — Остался в Прошлом.

— То есть как это "остался"?! Упустили?!

— Обижаешь, человек в отставке! Взяли тёпленьким. На бессрочной каторге мается, осваивает новый серебряный рудник в Нерчинском остроге. Правда, толку с него там немного, с однорукого да одноногого...

— В смысле?!

— В смысле того, что отсохла половина конечностей...

И оба разом поглядели на Гюльнару. А та как ни в чём не бывало выуживала дольки ананаса из бадьи с шампанским. И Никита в очередной раз дал себе зарок: никогда впредь не изменять любимой. Иначе Бог весть, во что превратятся его собственные конечности, в том числе одна непарная...

Увы, конец рано или поздно наступает всему — даже безвременью, сколь это, на первый взгляд, ни противоестественно. Наступил он и для есаула Никитки в приятной компании с Гюльнарой, дочерью татарского мурзы Рената Хабиба. И вот около девяти утра — аккурат на следующий день после убытия из Питера эпохи постсоветской демократии — топ-менеджер Буривой, лавируя между косыми струйками дождя, чтобы не замочить претенциозный костюм от Дольче&Габбана, помчался к офису в районе станции метро "Электросила". А мышастого цвета "Волга" с истёртыми "шашечками" на дверях (невообразимый гибрид из гаража оперативно-поисковой службы ФСБ: искусственно состаренный кузов ГАЗ-24, форсированный двигатель Daimler?-Chrysler, трансмиссия, подвеска и ходовая от BMW), лишившись зама генерального директора, понесла продавца-консультанта Хабибуллину на Выборгскую сторону северной столицы.

Будучи, плюс ко всем своим сомнительным достоинствам, ещё и куратором вопросов безопасности компании, Никита выматерил за свежий перегар охранника из таких, как сам, отставников — уволил бы, да как сыскать приличную замену?! Затем нацедил из автомата стакан горячего шоколада и чинно прошествовал в кабинет, где с утра пораньше трудилась за компьютером главбух Анна Сергеевна.

— Привет, госпожа Жукова! — бодренько поздоровался с миловидной, как за ней обычно водится, подругой.

— Сам привет, — буркнула та, не отрывая глаз от экрана монитора.

— Как она, жизнь?

Ожидал по обыкновению услыхать: "Божественно". Не тут-то было!

— Кузьмич, вот только зубы мне не заговаривай! Принёс?

Оп-паньки! Никита похолодел, чувствуя — вот сразу же и "прокололся"! Приподнятое настроение как будто ураганом сдуло. Принёс... что именно?! Благую весть? Присягу? Неприятности? Заразу? Пирожки для бабушки, запаянные в вакуумном полиэтиленовом лукошке?

Сразу же по убытию в командировку Шевелёв скрупулёзно записал антропометрические данные каждого участника операции, зафиксировал на видео и детальное фото внешность. В безвременье сакрального мирка им дозволялось оттачивать знания и мастерство сколь угодно долго — хоть месяц, хоть год, хоть целую пятилетку, — но биологические часы упрямо тикали, и запросто могло случиться так, что Никитушка ушёл с работы при своих восьмидесяти двух кило, а возвратился утром боровом за центнер. Как бы его тогда приняли коллеги?! Надо полагать, по минимуму — с недоумением... Потому с ним и парился — в обоих смыслах слова — Банник. Потому отглаженный костюм висел на плечиках в специальной капсуле, непроницаемой для любого вида внешнего воздействия, от моли и сквозняков до течения времени. Потому кикимора сводила ему посттравматическую бледность мазью на основе гена пигментации кожи представителей народа лакота. Количество индейцев, пущенных ради этого под томагавк, Никита старался не принимать близко к сердцу... Да и хрен с ними, с думами о судьбах коренного населения Америки! Тщательно переписав тогда масштабные события грядущего — слава Богу, состоявшегося — четверга, командированные напрочь позабыли о текущих, мелких, суетных делах. А ведь это всё равно, что не поздравить старенькую маму с днём рождения — чревато обидой на всю оставшуюся жизнь. Ведь за каждым вроде бы малозначительным вопросом кроется судьба живого, чувственного, эмоционального человека... Что же Никита, мать его, не принёс?!

— Снова забыл?! — обличительно процедила Аннушка. — Какая ты всё-таки жо... хм, растяпа, Никита Кузьмич!

Ах, вот как?! Значит, "снова". "Снова" — это хорошо! По всему выходит, он уже как минимум однажды не принёс таинственное нечто, и, раз Господь Бог молнией не шарахнул за такое упущение, чай, смилуется и сегодня.

Между тем Сергеевна заговорщицки улыбнулась.

— Память отшибло? Ночка была бурной, да?

В ответ Никита сообщил правду, чистейшую, как совесть грудного младенца.

— Ночка была и бурной, и чертовски длинной. Почему-то у меня с утра такое ощущение, будто выпал из реальности месяца на два. С чего бы это, а, как полагаешь?

— Полагаю, с того, что секс в преклонном, как у некоторых, возрасте должен быть разумно дозированным.

— Да, пожалуй, ты права: в тридцать пять с хвостиком одного раза в месяц многовато...

— К слову, месяц заканчивается, и если ты завтра не принесёшь наконец копию диплома — не получишь надбавку, которую сам же выпросил у генерального для сотрудников с высшим образованием. Хотя, наверное, что для топ-менеджера лишние пятьдесят долларов?!

И тут Никита облегчённо выдохнул. Диплом — вот о чём он забывает если не от Рождества Христова, то неделю всяко!

— Ох, верно, диплом! Прости меня, солнце ясное, напрочь выветрилось из башки. Ну, да ничего, сейчас это дело поправим!

— Метнёшься в родной кишлак?

— Угу, на попутном ишаке, пока джип в ремонте... Так, погоди, дай сообразить! Добрыня Никитич... нет, сынище, по идее, в школе...

А сам подумал: интересно, как там его "богатырь"? И только сейчас понял, до какой степени соскучился по отпрыску. Надо немедля позвонить!

— ...да он и не сыщет — я, блин, сам не помню, где этот занюханный диплом. И что же делать? Полсотни "бакинских" на дороге не валяются... Во! Есть же архивы Литейного, 4.

Аннушка поморщилась.

— Если ты сейчас туда отправишься, уж точно надолго выйдешь из строя. Помню твой прошлогодний День Чекиста...

Никита лишь отмахнулся.

— Ты-то, может быть, и помнишь, а вот я — отнюдь... Куда поеду, Сергеевна?! Оставь ты меня жить! Отзвонюсь кому следует, и через полчаса тебе факсом сбросят копию. Устроит такой вариант?

— Вполне. Поскучай тут немного, я к экономистам сгоняю.

Ухватив кипу бумаг, подруга унеслась в темпе индейского скорохода, и Буривой, пользуясь дарованной конфиденциальностью, послал вызов на мобильный Шевелёва.

— Здравствуйте, Никита Кузьмич! — отозвалась трубка. — Легки на помине, только собирался вам звонить... Как прошла инфильтрация в коллектив?

— Давайте уже говорить по-русски! То, блин, "поелику", "бяше" да "надысь", а то сразу — "инфильтрация"... Коллегами принят без проблем. Впрочем, есть небольшая шероховатость...

Он кратко изложил ситуацию с дипломом, и шеф успокоил — сделаем! Затем поинтересовался:

— Вы один?

— Ну, если не считать миллиона-другого экзальтированных поклонниц...

— Понятно! Вы по обыкновению серьёзны и сосредоточены... Между тем высшее руководство (Никита зримо представил, как Василий Викторович встаёт и тычет пальцем в потолок) поручило мне передать вам с товарищем Хабибуллиной благодарность за успешную реализацию оперативной разработки "Чёртово яблоко".

— Служим Отечеству и СпецНазу! — бодро воскликнул Буривой. — Вот только, если мне не изменяет память, обещано было и кое-что предметное...

— Никита Кузьмич, не пытайтесь казаться более меркантильным, чем то есть на самом деле.

— Я не пытаюсь...

Он и впрямь не был стяжателем. И не пытался сделаться стяжателем на пенсии. И не старался даже просто казаться стяжателем. И не считался таковым среди знающих его людей. Больше того, относился к тем из русских офицеров — каковых, надо признать, немало даже в прагматичном XXI веке, — для кого искренняя, от души, вербальная похвала дороже любого ценного подарка.

— ...Но вы, помнится, на стадии подготовки операции наобещали нам золотые горы высотой с Джомолунгму каждая. Причём за язык вас никто не тянул.

— За базар отвечу! — вдруг совершенно по-босяцки брякнул шеф, отчего собеседник, в свою очередь, чуть ни брякнулся со стула. — Потому, собственно, и намеревался позвонить. Во-первых, рад сообщить, что пенсионер Буривой переведён из запаса первой категории в разряд действующего резерва с присвоением воинского звания "подполковник".

— Да, верно говорят, — пробормотал Никита, — что в нашей Конторе "бывших" не бывает...

Шевелёв, показалось ему, был обескуражен.

— А вы, что же, не рады?!

— "Подполковнику", да, рад — прибавка к пенсии и всё такое. А вот касаемо действующего резерва... С чего бы мне, блин, так уж веселиться?! Это вы себе подарок сделали: такого резервиста куда проще раз от раза дёргать на специальные мероприятия, чем обычного запасника-пенсионера.

Шеф ловко — как сам, видимо, посчитал — откорректировал неоднозначную тему:

— Пенсия за вами, кстати, сохраняется. Отныне же к ней прибавлен должностной оклад старшего оперуполномоченного по особо важным делам и плата за воинское звание. Спецоперации оплачиваются отдельно.

— Вот спасибо! — сыронизировал Никита.

Хотя, чего скрывать, было приятно. И потом, будучи офицером действующего резерва, он мог куда проще и оперативнее решать вопросы фирмы. Не булькнуть бы только в пучину коррупции!

— Не за что, — ответил Шевелёв. — Второе: лично вы за... ну, сами знаете, за что конкретно, представлены к награждению орденом "За заслуги перед Отечеством" 3-й степени с мечами, а товарищ Хабибуллина — к награждению орденом Мужества. Представления будут подписаны во всех инстанциях уже сегодня.

Секунду поразмыслив над тирадой шефа, Никита громко фыркнул и воскликнул:

— Здорово!

— Ещё бы не здорово! Столь быстрого прохождения документов лично я не припомню.

— Да ладно, могли бы так уж не торопиться... А здорово то, что женщину наградят за мужество.

— Понимаю вашу иронию, товарищ новоиспечённый подполковник, но, простите, орденов Женственности у нас пока не введено... Третье: на ваши имена в Сбербанк уже переведены значительные суммы денег в качестве компенсации за внеплановые хлопоты, а лично для вас — ещё и за ущерб здоровью. В этой связи возражений нет?

— Ни малейших! — заверил Никита. — Вот бы ещё налоги сразу вычесть, чтобы мы не "парились". Чтобы вообще о них не знали, а то жаба задушит отдавать.

— Ничего, справитесь и сами. А если будете привлечены к ответственности за сокрытие доходов от налогообложения, мы вас — гарантирую! — "отмазывать" не станем... И, наконец, четвёртое: вы с товарищем Хабибуллиной премированы лично Президентом Российской Федерации отдельными трёхкомнатными квартирами улучшенной планировки в любом, по вашему выбору, регионе страны.

Лауреат премии лишь присвистнул: это было, ох, как в тему! А Шевелёв продолжал:

— Предполагается и альтернатива — новый town-house большого метража где-нибудь на окраине Санкт-Петербурга. Это на случай, если вы всё-таки решите, хм, вести совместное хозяйство. Дело ведь к тому идёт, не так ли?

— Идёт-идёт... — пробормотал задумавшийся Никита. — Может, как раз сегодня и придёт. Вечерком. В кафе "У Домового"... Кстати, Василий Викторович, присоединяйтесь! Сообразим на троих, "обмоем" всё вышеизложенное.

На столь заманчивое предложение — как говорится, подкупающее новизной — динамик ответил вымученным стоном Шевелёва.

— Ой, нет, мил человек Никитушка, уволь! Пока ты Там нежился в пиявках, не употребляя ничего крепче хлебного кваса, я с демонами "квасил" за весь мир людей! Давайте-ка вы уж без меня... Кстати, завтра не забудь проинформировать о принятом решении.

— Да уж как водится, — натужно вздохнул Буривой...

...Повелось так, что эпохальные решения-свершения в этот день изливались на него Ниагарским водопадом. Смартфон не успел толком остыть, как на связь вышла супруга. Ответил Никита далеко не сразу — лишь после того, как загнал в самый тёмный угол собственного Я нехорошее предощущение очередных "внеплановых хлопот", в простонародье именуемых геморроем на всю голову...

— У аппарата.

— Привет, Буривой! — с явно наигранной бодростью в голосе воскликнула Арина.

Ах, вот как — Буривой, да, Арина Родионовна?! По фамилии она обращалась к мужу редко, зная, что Никита этого терпеть не может. И то сказать, слишком уж звучит уничижительно. Значит, некоему третьему лицу нужно продемонстрировать, кто в их доме хозяин, что называется, растопырить пальцы веером. И лицо это, мизинец на отсечение, стоит рядом и внемлет. А кто оно такое? Да тот самый юрисконсульт, о котором говорил Шевелёв! Наверняка безобразно толстый любитель хот-догов, портера и салата из морепродуктов. Или, напротив, прыщавый дистрофик-вегетарианец с гадкими помыслами педофила...

Пусть мысли об Арине давным-давно не вызывали у спасителя Отечества сколько-нибудь заметного всплеска эмоций, здесь и сейчас впервые в жизни он почувствовал себя рогоносцем, а жену — утраченной собственностью. Да к тому же изнахраченной каким-то обормотом... Ощущение, надо сказать, не из приятных!

— Соскучился? — спросила фрау Буривая тоном, полным безразличия.

— Естественно, — в унисон ей ответил Никита.

— Понятно... Ну, что ж, радуйся — командировка моя подошла к концу, вечером выезжаю, в семь двадцать пять завтра паровоз будет на Московском вокзале. Сможешь встретить?

Встретить? Встретить?! Хм! Никогда у них такого не практиковалось. Арина брала первое же подвернувшееся такси и с ветерком катила в офис или напрямки в кишлак. Нет денег на лихача? Да ну, бред! Потеряй она все пластиковые карты, растрать наличные до цента и копеечки, дома всегда хранится немалый резерв на чёрный день. Водила подождал бы, пока сбегает... Много вещей? Во всяком случае, наверняка не больше, чем объём салона и багажника таксомотора. Реально соскучилась? Бред в квадрате! Значит — что? Значит, дело в нём самом. Значит, ей нужно переговорить с Никитой до, а не после возвращения домой, и лучше, если на нейтральной территории. Значит, разговор намечается сверх меры серьёзный. О чём? Да о разводе, разумеется! Она, как и планировала, вышвырнет его из своей жизни. Ну-ну!

— Да встречу, почему бы — нет? Заброшу тебя в кишлак и как раз успею на работу.

— А выходной взять слабо?

— Это ещё зачем?!

— Хочу пригласить тебя в ресторан.

Всё верно: для такой беседы тихий кабачок — наилучшая из нейтральных территорий. Рестораном же класса "элит" у жены по умолчанию считается любая шашлычная, в которой она побывала. Ничего не поделаешь, такова людская гордыня!

Заслуженно, в свою очередь, гордый проницательностью, Никита на всякий случай выразил удивление:

— Вот как?! Элементы сладкой жизни...

— Могу себе позволить! — самоуверенно заявила Арина. — Надеюсь, ты из скромности не станешь там купать коня в шампанском?

Тембру её голоса прибавилось высоких торжествующих обертонов. Ну, что же, понять можно, действо развивается по плану. Механизм развода пущен, шестерёнки завертелись... Да вот только Никита решил бросить в их зубцы чугунный лом! Из вредности. В отместку за "Буривого". И за хихикающего у неё под боком любовника...

— Коня в шампанском... Почему бы — нет?! Не вижу в этом ничего предосудительного. Один купает коня в шампанском, другая — юрисконсульта в Красном море... Можем себе это позволить!

Долгая пауза свидетельствовала — удар ломом пришёлся точно в цель. Наконец жена заговорила. Ох, как же тяжело давались ей слова!

— Выходит, узнал...

— По всему выходит, да, — саркастически усмехнулся Никита. — Есть, знаешь ли, опыт, есть нужные связи, есть оперативные возможности для сбора информации.

— Ну, что ж, может, оно и к лучшему... Только не забывай: ты первый начал!

— Начал что? Изменять?

— Да!!! — истерически выкрикнула Арина.

— Во-первых, не ори. А во-вторых, разве ж я отрицаю? На мне первопричина и повод, а твой адюльтер — всего лишь закономерное следствие. Хочешь, изображу страдания? Типа, "на кого ты меня покидаешь?!"...

— Ты способен лицедействовать?!

— Ещё как! Почище любого актёришки из Голливуда, — без тени иронии заявил Никита, имея в виду опыт камерных спектаклей в мире языческой нечисти. Да и в триллере "Чёртово яблоко" сыграл без дублей.

— Ну, что же, разыграй страдания. Только прошу тебя: без мордобоя!

От её слов Никита поперхнулся леденцом.

— Кхе-кхе-кхе... Уф-ф! Да, Аринушка Родионовна, чего-чего, а этого не ожидал. Гусары с женщинами не воюют! А с юрисконсультами — уж тем более. Приводи, не покалечу.

— Гусары с женщинами не воюют, — очень тихо повторила за ним супруга, а после краткой паузы превратила цитату в двустишие. — Гусары женщин трахают напропалую... Приедешь со своей?

Пару секунд Никита размышлял.

— Хм... В принципе, ничего невозможного. Насколько я помню график работы выставок, у неё завтра выходной. Да вот только — надо ли? Во-первых, при ней мне будет сложнее фиглярствовать. А во-вторых, вы ведь и так знакомы...

— И это знаешь?! Откуда?!

— Конкретно это — от самой Гюльнары.

— Вот чёрт, а я так старательно репетировала роль заказчицы!

— Не переживай, ты замечательно сыграла. Только не учла, что она видела тебя на фото.

— Ах, вот как?! Ясно...

Ясно стало и Никите — болезненное самолюбие жены, хоть и самую малость, но успокоено.

— Ты её весьма впечатлила. Даже сказал бы, понравилась ей.

— Спасибо, приятно! Она мне, как ни странно, тоже... Останемся друзьями?

— А кто нам, культурным современным людям, может помешать?!

Арина снова отвечала приглушённым шёпотом:

— Кое-кто может. В частности, Добрыня...

Никита моментально перебил:

— А вот о "богатыре" давай сейчас не будем! Не та тема, чтобы...

Тема и впрямь не подлежала обсуждению по телефону. Да и вообще, разговор с женой Никиту утомил. Пора заканчивать! На его счастье, разразился громогласной трелью телефон, впопыхах забытый Аннушкой.

— Хм, кому ещё неймётся?.. Извини, мать, я немножко занят. Давай продолжим завтра. Кстати, на перрон с цветами не пойду, буду ждать в машине. Позвонишь — сориентирую, где припарковался. Всё, мой дарлинг, аста ля виста!

— Аста маньяна, гусар! Добрыню покорми, если случайно заночуешь дома...

Последнего Никита гарантировать не мог — предстояло окончательное объяснение с Гюльнарой. А также многое другое. В частности, долгожданный отъезд подзадержавшейся — очень мягко говоря "подзадержавшейся" — группы специалистов от германского поставщика межкомнатных дверей. Нежданный приезд мамы генерального директора, в этой связи перепоручившего отправку немцев Буривому. Хамский "наезд" посетителя на одного из менеджеров по продажам. "Съезд крыши" монтажника, с размахом отпраздновавшего вчера сороковины тёщи...

Благо ещё, мастер СТО за отдельную плату подогнал сверкающий внедорожник прямо к офису. Ровно в 18.00 измотанный топ-менеджер втиснулся меж BMW и точно таким же, как у самого, VW на парковке у торгового центра "Сампсониевский", волевым решением объявил для тамошней выставки укороченный рабочий день, и полчаса спустя они с боевой подругой уже сидели за столом "У Домового".

— Как обычно? — поклонился им предупредительный официант.

— Как обычно, братец, как обычно, — подтвердил Никита. — Только в этот раз — на троих.

Гюльнара поглядела на него как никогда внимательно, однако промолчала. Ну, да ведьмам всё и без расспросов ведомо!

Меж тем Никита вызвал мобильный сына. Потому что заказал три порции не зря — придумал, как совместить кормёжку богатыря, объяснение с любимой женщиной и негарантированную ночёвку в кишлаке.

— Здорово, батя! — с энтузиазмом поприветствовал его динамик.

— Здорово, Добрыня Никитич! Как жизнь молодая?

— Да нормально...

— А поконкретнее?

Он в деталях припомнил содержание записки, оставленной для сына людьми шефа: "Доброе утро! Дрыхнешь, как пожарник. Солянка и котлеты в холодильнике. Надумаешь поститься — выпорю! Буду вечером. Я". Молодцы — есть о чём поговорить предметно!

— Ну... проспал немножко, пропустил химию, — признался Добрыня.

Ну, ещё бы не проспать! "Пропустив" в себя энергетический напиток, химии ты нахлебался предостаточно...

Между тем "богатырь" перешёл в контрнаступление:

— А ты, кстати, когда уходил, не перекрыл конфорку!

А вот это они зря! — подумал Никита. Легенда его пребывания дома — легендой, но подобное стремление к максимальной достоверности чревато отравлением жильцов или даже взрывом, потому что в кишлаке с завидной регулярностью без предупреждения отключают газ, причём на несколько минут, не более. Хорошо ещё, что форточка в кухне всегда распахнута, а сын не курит... Кажется, не курит. Надо будет это дело прояснить...

— Признаю: мой "косяк". А теперь признавайся, в свою очередь, ты: обедал или нет?

— Бать, я только из школы...

— Понятно! Значит, выпорю, как обещал.

— Бать, я прямо сейчас...

— Стоп! Прямо сейчас проделаешь вот что: оденешься поприличнее, сядешь в маршрутку, на станции Грузино возьмёшь такси — опять же, поприличнее, не какой-нибудь убитый ВАЗ! — пообещаешь от моего имени полторы цены и как можно быстрее доберёшься в кафе "У Домового" на Большом Сампсониевском проспекте.

— Зачем это?! — удивился Добрыня.

— Затем, чтобы я хоть раз проконтролировал твой обед.

— Ладно, принимается... А там картофан фри и чизбургеры подают?

На бутерброд с сыром Никита не отреагировал, зато при упоминании картошки спасителя Отечества бросило в дрожь. Свой мешок этой сельскохозяйственной культуры он, видимо, уже откушал...

— Приезжай, сынище, разберёмся! Чизбургеров не обещаю, но сытной и очень вкусной русской кухней "Домовой" славится по делу. Ещё вопросы?

— Не вопрос, батя, так, наблюдение: что-то ты коварное замыслил.

— Верно, замыслил. Хочу тебя кое с кем познакомить.

— Я догадываюсь, с кем...

Гюльнара, в глазах которой озабоченность сейчас читалась много явственнее, чем любое другое чувство, очень тихо прошептала:

— Я тоже догадываюсь, с кем. Со мной!

Будь отношение Никиты к ней хоть на сантиметр менее проникновенным, неминуемо расхохотался бы. Необычайно трудно было догадаться, с кем!

— С тобой, цветик, конечно же, с тобой, — подтвердил он без намёка на иронию (знать бы ей, чего стоило оставаться серьёзным!). — А ещё мы с тобой поговорим сейчас вот о чём...

Они поговорили о событиях сегодняшнего дня в компании.

Поговорили об Арине Родионовне.

Поговорили об оценке Родиной своих заслуг.

Поговорили о дарованном жилье...

— Полагаю, надо брать town-house, — вывел резюме Никита.

Гюльнара загадочно улыбнулась.

— Я должна воспринять это как предложение руки и сердца?

— Цветик, моё сердце давным-давно в твоих руках! Предлагаю лишь упорядочить наши отношения в этом мире. Тем более, что ситуация располагает...

Он встал из-за стола и крикнул на весь зал:

— Подать сюда цветов и шампанского!

Однако невеста удержала его за руку.

— Подожди, Ники! Я так не могу. Папа Ренат...

— Ах, да, папа Ренат!

Пара нажатий на клавиши телефона.

— Алло? — немедля среагировал динамик. — Говорите, вас слушают.

Папа Ренат, современник эпохи коммутаторов типа "Барышня, Смольный мне!", до сей поры не приучил себя к определителю номера и самого звонящего.

— Ренат Ильясович, здравия желаю!

— А, Никитушка! Здравствуй, сынок! Что-то ты давно...

— Погоди, батя! — бесцеремонно осадил он ветерана. — Некогда разводить турусы на колёсах! У нас с Гюльнарой к тебе маленькое дельце. Я сделал ей предложение. Она согласна. Мама Зарина, как я понял, — тоже. А ты?

После некоторой паузы из трубки понеслось нечленораздельное хрюканье.

— Я всё понял! — выкрикнул на кураже Никита. — Спасибо, батя! — и, сбросив вызов, обернулся к любимой. — Слыхала? Папа Ренат одобряет!

Потом официант доставил им шампанское.

Потом — и всем присутствующим в зале.

Потом охранник притащил откуда-то хоть и безвкусно составленный, зато колоссальных размеров букет.

Потом Никите и Гюльнаре пожелали... ох, чего только ни пожелали!

Потом кто-то выкрикнул: "Горько!"

Потом они долгим поцелуем подсластили людям угощение.

Потом, продолжая целоваться, танцевали под всеобщие аплодисменты и бессмертный Hotel California от группы Eagles, проистекающий из музыкального ящичка...

...И лишь пожилой официант косил одним глазом на экран переносного телевизора под стойкой бара. Канал ТВ-3 как раз транслировал его любимую передачу "Тайные знаки". Знай молодожёны её содержание — даже просто название, — наверняка не пропустили бы, но... То-то и оно, что "но"! А называлась серия дословно так: "Великий визирь Екатерины. Ищите женщину, или Восточная загадка Потёмкина". Маломощный динамик негромко вещал:

"...кем была эта женщина, ради поисков которой светлейший князь в последние годы жизни забросил все государственные дела, чем она так приворожила всемогущего вельможу, по сей день тайна за семью печатями. Современникам было известно лишь имя — Гюльнара, дочь татарского мурзы Рената Хабиба. Мурзы, которого, как выяснилось, никогда не существовало в среде так называемых инородцев екатерининской эпохи... Поговаривали, что она — провидица, непревзойдённая колдунья. Агенты Потёмкина разыскали какого-то бродягу, и тот будто бы утверждал, что загадочная Гюльнара на его глазах одним лишь мановением руки превратила атамана разбойничьей шайки в безжизненную мумию. Другой терпигорец, калека из каторжан, невероятным образом прознавший о поисках — видимо, они были и впрямь масштабными, — якобы выторговал себе вольную в обмен на подробную информацию о таинственной татарке. Однако, будучи доставлен во дворец вельможи, сошёл с ума прямо в его приёмной и лишь скороговоркой повторял странную фразу: "Ничего личного, Кузьмич, ничего личного"...

В этой связи, между прочим, ходили слухи и про спутника Гюльнары, донского казака Никиту Кузьмича, есаула, героя Семилетней войны, хлебнувшего после баталий в Европе ещё и турецкого плена. Увы, следов его также не найдено. А слухи, между прочим, имели под собой реальную основу. И основа сия — портреты обоих, выполненные по памяти одним из немногих настоящих друзей Потёмкина, действительным статским советником Ерофеем Леонтьевым, которому молвой приписывается изобретение знаменитой водки "ерофеич".

Ерофей Леонтьевич вообще сыграл в этой истории одну из ведущих ролей. Так, он якобы хранил в домашнем сейфе принадлежавшую Никите флягу из-под малороссийской водки. На шее же в ладанке носил талисманы — золотой червонец, которым Гюльнара и её спутник расплатились с ямщиком, и короткое письмо, каким-то образом касающееся жены Леонтьева, Марии: "Встречай своё счастье! Н. и Г."... По смерти Леонтьева был разобран его личный архив, и в дневнике будто бы обнаружена поразительная запись: "6 мая 1766 года. Имение "Чайна-таун". Никита и Гюльнара: Манифест императора Александра II Николаевича Романова, правнука Екатерины II Алексеевны, об отмене крепостного права в Российской империи, 1861 год. Мне не дожить, чтобы убедиться. Жаль! Передать детям"...

Действительно — жаль, дорогие телезрители! Жаль, никто воочию не видел этой записи. Дневник таинственным образом исчез, потому известно о ней лишь по семейным преданиям Леонтьевых, да и то получившим огласку уже после отмены крепостного права. Исследователи склонны считать данную историю позднейшим вымыслом кого-то из потомков Ерофея Леонтьевича, и, как нам кажется, не без оснований... А вот портреты загадочных Гюльнары и Никиты сохранились до наших дней. Вглядитесь в их лица, уважаемые телезрители! Самые обычные молодые люди. Вполне симпатичные. Может быть, даже красивые. Но встреть сегодня на улице такую парочку, пожалуй, и не обернёшься вслед. Вот только взгляды их, вот только их глаза! Какие-то они потусторонние. Какая-то в них неодолимая забота, какая-то гнетущая тревога, какая-то неизбывная печаль, какая-то тысячелетняя усталость. Взгляды подбитых на излёте ангелов-хранителей, глаза бедняг-атлантов, принуждённых Зевсом Олимпийским вечно поддерживать плечами небосвод... Вглядитесь, дорогие телезрители, и сами всё поймёте!"...

И официант послушно вгляделся.

И понял всё.

Во всяком случае, обоснованно предположил...

И ошалел!

И встал перед дилеммой (ну, или дилемма встала перед ним): звонить куратору из ФСБ сегодня либо отложить доклад на утро?

И решил: то, что могло произойти, уже произошло две с лишним сотни лет назад, так что пускай Василий Викторович спит спокойно!

Официант сотрудничал с "конторой" ещё в бытность её Комитетом, а не Службой, и всегда считался передовиком негласного труда. Такой имеет право принимать решения самостоятельно...

...Ну, а Гюльнара и Никита продолжали самозабвенно танцевать — уже под Игоря Талькова. Могли, чёрт побери, себе это позволить! Не подозревая, по какому пистону им позднее вставят в известные — задние — места за длинные языки в имении Леонтьевых... Сегодня день их возвращения с победой! Сегодня праздник без слёз на глазах. Ну, а завтра...

...Я завтра снова в бой сорвусь,

Но точно знаю, что вернусь,

Пусть даже через сто веков,

В страну не дураков,

А — гениев.

И, поверженный в бою,

Я воскресну и спою

На первом дне рождения

Страны, вернувшейся с войны...

P.S. И стали они мирно жить-поживать (в элитном коттедже на Выборгском шоссе) да добра наживать. Как маленько нажили, сочетались законным браком. Отметили это дело в кабачке близ офиса компании. А после, узким уже кругом, — дома. Шеф по такому случаю "развязал" и позволил себе несколько глотков шампанского. Папа Ренат назюзюкался в стельку с домовым Постеньевым, причём не только и даже столько за здоровье новобрачных, сколько за то, что "Зенит" — в очередной раз чемпион... Ведьмак Глузд, представленный непосвященным как сосед по жилтовариществу, музыкант из Мариинского театра, несколько часов без перерыва мастерски играл на гуслях попурри из Space и Electric Light Orchestra. Сластолюбец Чур взялся было щупать Оленьку и схлопотал таки по роже от Вована. И то сказать, ну что за свадьба без "набивки" хоть одной физиономии?! Добрыня Никитич привёл новую подружку, которая отцу, по совести сказать, не приглянулась. Он не считал себя джентльменом, а стало быть, блондинок не предпочитал... Кроха Айгуль тайком слизала с торта кремовые розочки. А кикимора Прозерпина от всего сакрального общества преподнесла супругам в дар... ну, да, ту самую скатерть!

И стали они жить-поживать дальше, отныне мало беспокоясь о продуктах и кулинарии. Вот только азу Гюльнара обычно готовила сама — у самобранки мясо получалось жестковатым, а Никитушка предпочитал, чтобы кусочки разваливались, как территориальная целостность Грузии в августе присной памяти 2008 года. Однажды вечером эксперимента ради он попросил у кормилицы хот-дог. А получил... натуральный кукиш с маслом. И берестяную грамоту — анонс меню на ближайшую неделю:

— Понедельник: виртуальные щи и текущие слюнки.

— Вторник: вчерашние щи с послезавтрашней сметаной.

— Среда: каша-размазня (по полу — тонким слоем).

— Четверг: караси (удочка в гараже, черви — под ним) в сметане (которую ты, если помнишь, слопал позавчера).

— Пятница: квас — не Cola (повторить с выражением тысячу раз).

— Уикенд: разгрузочные дни (вагоны — на железнодорожной станции, спросить бригадира грузчиков Мустафу).

Приятного аппетита и нерушимого кислотно-щелочного баланса!

P.S. Если надумаешь перекусить в fast-food, посидишь у меня на морковке! "У меня" — в переносном смысле, а вот посидишь на морковке в самом прямом.

"Ты гляди, подарочек от нечисти! — думал Никита, оскорблённый в лучших чувствах. — Никакого пиетета к гвардейскому офицеру, витязю из ранешнего времени, что называется, из тех ещё, из бывших"...

И будто бы случайно залил самобранку кетчупом.

И месяц кряду получал в отместку то целый тюбик горчицы в пирожное, то фунт сахара в щи, то головастика в стакан кефира. Да если бы только одного! Да если бы только туда...

P.P.S. Уважаемый Читатель, считаю своим долгом сообщить: все герои настоящей книги вымышлены, любые совпадения случайны. С уважением, автор.

P.P.P.S. Автор врёт! По крайней мере, фантазирует. Довольно часто. Да практически всегда! Будь он правдивым реалистом, специализировался бы на мемуарах. Впрочем, ложь — по крайней мере, выдумка — востребована там едва ли меньше, чем в фантастике...

На самом деле большинству персонажей соответствуют реальные прототипы. Во всяком случае, это касается людей... Никита Кузьмич, в миру Николай Степанович, — директор по безопасности одной из крупных питерских компаний, ветеран сил антитеррора, сосед и добрый приятель автора. Вовчик, Ольга, Аннушка и Гюльнара (Айгуль) — коллеги, более того, друзья. Миша Юрьев состоит как раз в той должности, которая приписана Буривому. Василий Викторович — заслуженный полковник военной контрразведки, человек, каких ещё поискать. Ну, а с индивидом, похожим на Терпигорца, как известный любитель попариться всласть — на генерального экс-прокурора РФ, автор некогда учился в одном интересном ВУЗе. Ничего, кстати, против него не имеет! Просто Адам Иванович — личность по жизни весьма колоритная...

Между прочим, если Вы заметили, ни один из героев по ходу повествования не погиб. Даже — антигероев. Даже мифических. Увечья — не в счёт... Пожалуй, за подобный гуманизм автор достоин вручения Нобелевской премии мира. А то и двух (вторую — за разгадку тайн Вселенной) в один присест, чтобы не тратиться на повторное "обмывание". Кризис ведь, как ни крути. Ужимаемся в расходах!

Пресловутый автор не исключает нового рейда своих персонажей в Прошлое, Грядущее, Потустороннее или куда-нибудь ещё, но лишь в том случае, если Вы, уважаемый Читатель, посчитаете продукт его графоманского труда интересным и нужным. Заранее благодарен за предметные отзывы. Мы победим! Мы одолеем любого супостата. Когда научимся не забывать самое себя. Когда наконец-то, после долгих лет самоуничижения, в унисон величайшему полководцу матушки Руси на пике эмоций воскликнем: "Мы — русские! Какой восторг!!!"...

Удачи Вам! Всё так же с уважением — всё тот же автор.

Весна-2009.

Санкт-Петербург.

"Зенит" — forever!