Новатерра-2. Часть 1. Целитель

— И за 'Зенит'!

— Угу, куда ж без твоего любимого 'Зенита'?! Дед Тимощук пасом вразрез на быстрого не по годам Аршавина оставляет не у дел хвалёную оборону мадридского 'Реала', Икер Касильяс провожает мяч исполненным печалью взглядом — четыре-ноль! We are the champions!.. Ну, что ж, Алёнушка, пойдём, поговорим 'за' это.

Гетман поразился — чтобы Алина сходу не смогла придумать развлечения! Такого в их совместной жизни прежде не бывало. Но, приглядевшись к благоверной повнимательнее, обомлел — лукаво улыбались только её губы, чёртики же в глазах терзались болью, страхом, безнадёгой и тоской. Он тут же изменил созревшее было решение принять холодный душ — она ведь последует за ним и обязательно начнёт расспрашивать. А что 'великий гетман' мог сказать в ответ?! Пока что не решил. Пока что даже не решал... Порой жена пугала Александра проницательностью, и в глубине души он при этом мечтал — была б она хоть чуточку глупее, хоть на каплю проще. Но — увы! Приди он даже, как обычно, в восемь вечера и без гостинцев, Алина, вероятно, тут же раскусила бы его, как семечку подсолнуха.

Спустя примерно час нечеловеческих усилий челюстей всего семейства колоссальный торт уменьшился не больше, чем на треть. Едва Алёнка удалилась в спальню, Алина тут же ухватила гетмана за пояс кимоно.

— Не обнажать легитимных правителей! — несмело вякнул он.

— Я тебя сейчас так обнажу, блин горелый, что..! Что случилось?!

— А у тебя? — гетман так и не мог пока решиться на откровенный разговор, пытался 'перевести стрелки'. — В станице люди бают, пальчик порезала. И выражалась, как папа товарища Сталина, сиречь сапожник.

— Аль, не шути со мной! — нахмурилась она.

Хотя, казалось бы, куда уж гуще хмуриться...

— Хорошо, я не буду шутить, — сквозь зубы процедил супруг. — Но ты всё равно улыбайся... Пошли к ней!

— Аль, что..?!

— Пошли, сказал!

Так они и пошли, исполненные недоговоренностью, с косо натянутыми на физиономии улыбками.

Давным-давно, на заре новой жизни, счастливые молодожёны распланировали эту комнату под детскую, устлали пол и стены мягкими пушистыми коврами из трофеев, навесили светильники, убрали окна, ну, а покупку мебели решили отложить — пусть, дескать, определится пол ребёнка, и тогда уж..! Двенадцать лет комната так и оставалась необставленной. Лишь этим летом, ожидая в гости незнакомую девчонку, они — поодиночке и без всяческой на то договоренности! — вдруг повстречались в магазине мебельного предприятия...

Алёнка ещё не успела лечь в постель. Стоя в одном прозрачном пеньюаре перед огромным, в старой резной раме, зеркалом, она расчёсывала золотое своё чудо. Маленькое солнышко! О, Боже, гаснущее солнышко!.. Гетман обнял её, легко коснулся шеи плотно сжатыми губами, не мог наслушаться взволнованным дыханием и вдосталь надышаться свежим ароматом мягкой бархатистой кожи. Алёнушка! Не разреветься бы... Стянув издёрганные нервы в крепкий узел, он выудил из одному ему известного кармашка замшевый футляр, извлёк две платиновые заколки с россыпью мелких бриллиантов и закрепил ей кудри у висков. Алина подошла и поглядела в зеркало на отражение приёмной дочери. Печально. Понимала. Чувствовала!.. А сама Алёнушка? Кто знает? Вряд ли. Папа Сталина — сиречь сапожник — без сапог...

— Великолепно, малыш, просто блеск! — произнесла Алина безо всякого энтузиазма в голосе.

И гетман показал ей за спиной увесистый воздушно-десантный кулак.

— Па, — обернулась девушка, смущённо хлопая ресницами, — так что же, шёл ты, шёл, глядишь — заколки, да?

— А то! — напыжился он, припомнив Шукшина в фильме 'Калина красная'. — Я не попрошайка, уж ларёк 'подломить' всегда смогу!

Алёнка не приняла его вымученно ироничного тона.

— Вы меня балуете, да? Это же страшно дорого! Мне так кажется...

— Страшно, — кивнул гетман. — Я прямо до сих пор дрожу.

А ведь и впрямь дрожал, истратив силы на самоконтроль. Пора заканчивать! Чтоб не сказать — 'прощаться'...

Свою постель супруги, как обычно летними ночами, устроили на лоджии. Алина моментально пала перед мужем на колени.

— Аль, что?! Что случилось, Аль?!!

— Ты понимаешь, Алька, — начал Александр загробным голосом, — как бы тебе это... ну...

— Гну! Что произошло, вашество хреново, мать твою?!!

— Произошло, — вздохнул он.

Закурил. Поморщился. Откашлялся. Протёр глаза. Вздохнул. И наконец решился.

— Произошло, Алька, вот что: у малой рак. Причём какой-то атипичный, мутагенный. В первой декаде сентября начнутся адовы мучения. Ближе к зиме она умрёт...

Алина несколько секунд непонимающе глядела на него, глаза ее расширились, губы раскрылись, тело забилось в жуткой дрожи. В какой миг гетман успел зажать готовый разразиться воплем рот супруги. А сам всё говорил и говорил. Всё. Обо всём...

Сумел забыться уже после пополуночи. Она же просидела на постели до рассвета, судорожно обхватив колени, глядела на белеющие небеса и скорбно повторяла:

— Как же так?! Боже, за что?!..

— Неверно, дочка, формулируешь вопрос, — вздохнул в глуши неведомого Запределья величественный седовласый старец. — В безбрежном и отнюдь не мирном Мире нет понятия 'за что'. Есть лишь стремление к Познанию, таящее в себе Конфликт всего живого сущего. Конфликт же, как тебе, наверное, известно, подразумевает гибель слабой стороны. Увы, в данной конкретной ситуации слабейшей оказалась именно Алёнушка. И даже я не в силах ей помочь. Однако есть ещё... Ах, господи! — воскликнул старец очень уж по-человечески, когда кипящая вода из чайника с резким шипением плеснула на огонь.

И, потирая донимающую со времён очаковских и покоренья Крыма — в прямом смысле! — поясницу, пошаркал лаптями к очагу...

...А гетману опять пригрезился кошмар. О том, как он, Великий Гетман всех времён и стран, а также Лучший Друг советских альпинистов, в непроницаемых противосолнечных очках, тяжелых горных башмаках, с тощим рюкзачком и альпенштоком, поднялся в одиночку на Казбек. И обалдел, увидев на вершине седенького старичка.

— Здорово... этот, как там тебя, дьявола? — дед помусолил высохшими пальцами затрёпанный блокнотик. — Полковник Твердохлеб.

— Здравствуйте! А вы кто?

— Я-то? Ангел Смерти!

— Моей?!

— Твоей.

— И что теперь?

— И — всё!..

Сгину я — меня пушинкой ураган сметёт с ладони,

И в санях меня галопом повлекут по снегу утром, —

Вы на шаг неторопливый перейдите, мои кони,

Хоть немного, но продлите путь к последнему приюту!..

(В.С.Высоцкий)

15 августа. Сборы были недолги...

'Тише едешь — меньше русский!'

из Ник. Фоменко

Неугомонный внутренний будильник — кто потребляет на ночь много жидкости, сразу поймёт, о чём ведётся речь — сегодня промолчал. Гетман вообще не ощущал своего тела. Даже подумал грешным делом — умер! Будто ночное восхождение на исполин Казбек произошло не в мире грёз, а наяву...

Боль на него нахлынула позднее, когда он, ущипнув себя за мякоть убедился — жив! Боль, как ему казалось, навсегда уже забытая. Тупая. Давящая. Вязкая. Противная. Боль между солнечным сплетением и левым боком, в области подзаживших переломов рёбер после сокрушительных ударов вражьего лазутчика и пули приснопамятного Старшего Брата, ближайшего подручного гроссмейстера рыцарского Ордена Бессмертия. И вот вам — с добрым утром, дорогой товарищ!

Алина, понял гетман, так и не ложилась, спала в сидячем положении, накрепко стиснув голени руками. Он и не стал ее тревожить, только набросил покрывало на спину, а сам, не зная, как смотреть в глаза Алёнке, вышел в кухню. А то и 'на' неё. Какая, на фиг, разница?!..

Особенно если учесть, что в кухне — никого.

Как и в прихожей.

И в гостиной.

И вообще в квартире...

Дверь в спальню девушки была немного приотворена, и гетман, оглядев, как будто на прощание, её покои, подошёл к окну. Внизу, на волейбольно-теннисной площадке, вовсю кипели страсти: Алёнка высоко подбрасывала мячик, а Дэн гонял за ним, визжа и фыркая от удовольствия. Оба счастливые, весёлые, разгоряченные игрой.... Он, молодой, здоровый, сильный, проживёт ещё лет десять. А она, умная, душевная, прелестная, цветущая девчонка, наивное создание, невинное дитя, любимая, — всего каких-то несколько недель, ибо потом, когда нахлынет боль, это уже не жизнь... Клетки лимфоидного ряда поражены губительным процессом. Пока ещё незримо, исподволь, однако неуклонно набухают лимфатические узлы. С каждым днем меняется картина крови, вытесняются нормальные ростки кроветворения, гибнут печень и костный мозг. И лишь один Бог весть, что ещё происходит в стройном теле юной красавицы.

Давным-давно, не в этой жизни, был у комбата Александра Твердохлеба друг, Серёга Ражев, начальник штаба его батальона. Однажды после полевых занятий он вдруг почувствовал себя плохо, даже слишком плохо. Офицеры ВДВ редко обращались к врачам — не принято, не по-мужски, не по-десантному. Народные целительные средства — водка с перцем и горячее вино — не помогли. Игорь Шаталин, ныне Док и генеральный врач станицы, а тогда — полка, не распознав заболевание самостоятельно, направил парня в госпиталь. Под уикенд они с комбатом собирались навестить больного, но жена сказала, что Сергей переведён в Москву. Главврач добавил — в онкологический центр. А через месяц в часть пришло официальное уведомление: так, мол, и так, из списков личного состава исключить...

И гетман потерял счёт времени. Он стиснул зубы, будто стаффордширский терьер на конечности врага. Он плакал не таясь. От кого сейчас таиться?!..

Из бездны скорбной памяти в не менее безрадостное Это Утро гетмана, неслышно подойдя, прикосновением мокрой щеки к плечу в буквальном смысле слова вырвала Алина. Он даже вздрогнул и похолодел от неожиданности.

— Играют... — глухо прошептала она. — Бедная девочка! Боже правый!

А он боялся обернуться в сторону супруги, боялся, что Алина за ночь постарела на десятки лет, боялся с этого момента никогда уже не видеть чертиков в её блестящих антрацитовых глазах, имея зато 'счастье' лицезреть всё больше серебристых нитей седины в пушистой шапочке коротких смоляных волос. И проклинал вчерашний день. Без вариантов. Эх, остановить бы Время! Но — увы...

Увы, остановилась-то как раз Алёнка и, разглядев Алину с Александром через запотевшее оконное стекло, улыбкой озарила сумрачное утро, приветливо махнула им ладошкой и принялась настойчиво тянуть домой ньюфаундленда.

— В ванную! Быстро! — проревел гетман, подхватывая на бегу старинный двухкассетный магнитофон.

Заполнив сантехническое помещение каким-то разудалым музыкальным фоном, супруги принялись щедро плескать на лица ледяную воду, после чего Алина кое-как — дрожали руки — подретушировала им припухшие глаза. Сойдёт за третий сорт. На тройку. С минусом. Условно...

— Аль, у тебя глаза — как ночь!

— Я их покрасил, пока ты спала... Чушь это всё! Ей — ни слова!

— Я понимаю, — горестно вздохнула жена. — Когда, Аль..?

— Когда? Нинка сказала, где-то к ноябрю, а первые признаки...

— Нет, ты не понял. Когда выезжаем? — она сделала явственное ударение на последнем слоге.

— Что значит 'выезжаем'?! — воскликнул гетман и обнял супругу. С минуту оба помолчали. — Подумай, Алька, это ведь Кавказ, там лет еще за двадцать до Чумы, если не много раньше, стало очень опасно, смертельно опасно, а женщине-славянке — и того хуже. Останься, милая!

Он говорил и понимал — слова излишни и бесплодны, не стоят даже медного гроша. Мало того, ещё вчера принял решение — Алина едет с ними, никуда от этого не деться. Возможно, в глубине души и сам желал такой развязки. То ли надеялся на её помощь в трудную минуту, то ли и впрямь любил до такой степени, что не смог бы вытерпеть и дня разлуки, то ли просто привык за столько лет к милому обществу жены, то ли в душе приревновал — с кем, мол, и чем супруга будет заниматься, пользуясь его отсутствием? — то ли, наоборот, резонно опасался, что в её отсутствие их без того не очень-то скрываемые отношения с Алёнкой пересекут последнюю черту... Хотя, наверное, больше всего боялся, что придётся возвратиться одному. Если вообще хотя бы одному... Но всё же продолжал, ибо ради самой Алины обязан был использовать призрачный шанс — уговорить её остаться в Новороссии.

— Пойми, мне... то есть нам, будет стократ тяжелее, если там окажешься ещё и ты. Любая обуза — а в данном случае ты, уж прости, станешь обузой — может стоить кому-то жизни. Я обожаю тебя, Алька, готов отдать за тебя десять своих жизней! Но только своих, а не чужих, и — только не сейчас... Сейчас мы должны дойти, ибо лишь так можно проверить слова Беслана и спасти 'мелкую'. А мне Что-то подсказывает — слова его небеспочвенны...

— Твой пёс подсказывает? Или — Сам?

— Нет, моя хорошая, Они почему-то молчат... Я не знаю... Посмотрим... Будем посмотреть! И вот что я тебе скажу, — можешь расценить мои слова как свидетельство супружеской измены, вообще как угодно, мне сейчас по барабану, — я уже не смогу без неё...

— А я, ты думаешь, смогу, дурак! — воскликнула Алина. — Солдафон тупорылый! Любовь у него, поглядите! Готовность жертвовать собой! А я, значит, бревно бесчувственное, да?! А я, выходит..!

— Потише, ты! С ума сошла?!

— А мне, как и тебе, всё уже по барабану! Умник хренов! Стратег! Герой-любовник! — слёзы вновь брызнули из её глаз. — Пойми ты, наконец, у меня тоже есть сердце! Может быть, даже большее, чем у тебя... Да я сдохну без вас завтра же, Аль! — на последнем издыхании вскрикнула она, и дальше сил её достало лишь на хриплый шепот. — Давай уж вместе...

— Давай уж вместе, — он присел на бортик ванны и припал лбом к груди Алины. — Давай вместе... Но гляди — быть тебе вечной поварихой, судомойкой и прачкой. И не ныть!

— И не буду! — радостно взвизгнула Алина и в полном смысле слова утопила мужа в жарких поцелуях, а после заговорщицки припала к его уху. — Только никогда больше, пожалуйста, не кричи на меня, ладно?

— Ладно, — мгновенно согласился он, причём настолько, видимо, мгновенно, что супруга аж отпрянула от неожиданности. — Кричать не буду. Буду бить.

— Поднимется рука?

— Поднимется плеть. А плеть у меня, ох, какая добрая, о семи сталистых хвостах, — до самой старости сидеть не сможешь!

— До старости ещё нужно дожить, — глухо проговорила она.

— Уж постарайся... И не каркай! И с этой минуты забудь о статусе Первой Леди, а вспомни, что ты — хорунжий казачьего войска. 'Накосячишь' в походе — получишь со всей пролетарской ненавистью. Не дай Бог, ранят или заболеешь — валяться тебе в первом попавшемся хуторе, ибо медсанбат нас, увы, сопровождать не будет...

— Аль, а кого конкретно — 'нас'?

— Думаю пока. Во всяком случае, точно поедут... Не перебивать! Сказано ползти — ползи ужом, сказано бежать — беги, как этот... как его, блин, черномазого спринтера-то? Ну, которого за допинг дисквалифицировали... Индиана Джонс!

Алина захихикала. И слава Богу!

— Мэрион Джонс, темнота!

— Один чёрт! Чёрный такой. Главное, резвый.