Новатерра-2. Часть 1. Целитель

Георгий Булавин

фантастическая сага

(сокращённый вариант)

Н О В А Т Е Р Р А — 2

'Если больной из всех сил цепляется за жизнь, медицина, увы, бессильна'...

Здравствуйте!

Здравствуйте, уважаемый Читатель! Вас от души приветствует самодеятельный автор Георгий Булавин, или запросто — ГБ. Не возражаете, если он будет обращаться к Вам от первого лица?.. Ну, и ладушки! Тогда самое время приступить, истово помолясь, к презентации моего нового, второго по счёту, до остервенения талантливо написанного, как считают мама и подруга юношеских лет, романа о фантасмагорическом житии бравого гетмана Александра Твердохлеба со товарищи его.

Только вот поначалу надобно запнуться на высоком авторском таланте, граничащем с гениальностью, особенно — поутру, когда предыдущий вечер пропал не зря... В этой связи хочу сразу же оговорить с Вами, уважаемый Читатель (в данном случае — читатель мыслей), один щекотливый, как банная губка, момент, дабы впоследствии между нами не возникло недопонимания. Суть дела в следующем: я по натуре крайне ироничный человек, и Вам, памятуя об этом, вряд ли стоит каждое моё словечко принимать всерьёз. Честно говоря, сам порой не замечаю перехода от бездушной правды жизни к фривольной насмешке, а то и уничижительному сарказму. Обожаю, между прочим, подшутить и над собой.

Но далее, увы, разговор пойдёт о грустном, во всяком случае, совершенно серьёзном. Не подумайте, пожалуйста, что мои книги — сборник анекдотов и клише, пустышка на потребу конъюнктуре литературного рынка, бессмысленная и беспощадная, как пресловутый русский бунт и русский же боевик. Это далеко не так. В них заложена идея, проблематика которой лично мне кажется вполне назревшей, более того, животрепещущей.

Пресса и научный мир без устали твердят нам о грядущем Армагеддоне. Над хрупкой планетой Земля, дескать, что только ни щёлкает окровавленными когтями, что ни тянется ядовитыми жалами из недр её: кометы, метеорные тела, непредсказуемость Солнца, космическая радиация, разрушение защитного озонового слоя, глобальное потепление, влекущее за собою всемирный потоп, столь же глобальное похолодание с непременной гибелью живой субстанции, сдвиги земной коры, цунами, извержения вулканов, пандемии, ураганы, наводнения, зловредные пришельцы, доморощенные дьявольские силы... Истерия журналистов и учёных, в общем-то, вполне ясна: тема катастрофы — наряду с войной, извращениями, сексом, насилием, конфликтным состязанием и тайной — будоражит кровь потребителя информационного продукта. И то сказать, разве не интереснее репортаж с места надуманного приземления НЛО либо со стадиона 'Петровский', нежели из правления животноводческого комплекса 'Красное вымя Ильича'?! Хотя бы, на худой конец, набили там кому-нибудь лицо в прениях по докладу на планёрке, так нет же, будут полтора часа взахлёб трепаться о надоях...

Надвигающийся катаклизм — беспроигрышный ход. Он всегда востребован аудиторией и тем повышает рейтинг новостной или аналитической программы, сулит популярность и доход конкретному СМИ, а учёному мужу — известность. Следовательно, на один реальный апокалиптический прогноз всегда найдётся сотня жульнических, взятых с потолка. Именно поэтому Ваш покорный слуга не торопится примерять намыленную петлю в эпилоге каждого из замечательных документальных фильмов Би-Би-Си и выпусков телепрограммы 'Очевидное — невероятное'.

И всё бы ничего, да я, поименованный ГБ, волею судеб и кадрового аппарата вдосталь помотавшийся по миру, способен без подсказки телевизора сделать кое-какие выводы на базе собственных наблюдений. Так, за три года в благодатной земле Саксонии ни коим образом не смог бы представить себе, что речушка Эльба, вялотекущая, как старческий маразм, по-немецки законопослушная, на рубеже тысячелетий вдруг затопит столичный город тамошних курфюрстов Дрезден, уже, казалось бы, исчерпавший лимит катастроф варварским налётом англо-американских бомбометателей в феврале 1945-го. Будь разлив губительных вод по телу бабушки Европы единичным фактом, так оно и ладно бы, но ведь наводнения повторяются из года в год. Если в 1990-х мы считали выгодным гешефтом прикупить подержанный автомобиль из ФРГ, то сейчас это весьма рискованная сделка — запросто всучат 'утопленника'! Со всеми вытекающими из него последствиями... А цунами в юго-восточной Азии? А Новый Орлеан? К чему бы это, а?!

Вот Вам ещё досужее наблюдение. Мой приятель, бывший офицер Дальневосточного военного округа, утверждает, что однажды то ли в Якутии, то ли на Чукотке кушал размороженную мамонтятину. У него, между прочим, доказательство имеется — фото троих пьяных мужиков с шампурами в руках. Очень убедительно! И то сказать, коль шашлык на углях, значит, только из мамонта! Не секрет ведь, что свиной бывает лишь тушёнка, баранину обычно пьют сырой, а оленей в тех краях разводят на повидло... Бог судия 'правдивому' товарищу, но дело в том, что мясом допотопного слона в разных местах неоднократно лакомились если не геологи, промысловики и тамошние автохтоны, то их собаки — без сомнения, а значит, шанс на достоверность информации вполне реален. Подчеркну другое: свежезамороженным мясом! Попробуйте себе представить, уважаемый Читатель мыслей, насколько мгновенным и до какой степени мощным оказалось гипотермическое воздействие, чтобы заморозить стада колоссальных зверей, не дав их мясу времени подпортиться. Скажете, шёл себе мамонт не в настроении, хлебнул для куража огненной воды в компании оленеводов, побежал дальше вприпрыжку и случайно сверзился в канаву с вечной мерзлотой? Да будет Вам, какой, к дьяволу, мерзлотой?! Коль скоро доисторический слон обитал в краю нынешней тундры, значит, климат во времена оного был куда более мягким. Мамонту чахлым ягелем не прокормиться. Растительноядному исполину ежедневно требовался центнер свежей вегетарианской пищи, и не найди он таковой по месту проживания, давным-давно откочевал бы к югу. И раз уж не уходил, то Юг априори был там! А после в одночасье превратился в жуткий Север...

Как подобное возможно? Учёные говорят — легко! Достаточно измениться углу наклона земной оси и расположению магнитных полюсов вкупе с географическими. Антарктида при этом может оказаться где угодно, от окрестностей Урюпинска до устья Амазонки. Подобный кульбит вызовет ужасающие колебания пластов земной коры, глобальное перемещение воздушных масс и толщи вод. Между прочим, ортодоксальные материалисты давно уже не отрицают факт Всемирного Потопа, сомневаются лишь в его божественной природе. Ими открыта, кстати, и периодичность таких катаклизмов — одиннадцать тысяч лет. Согласно расчётам, пик очередного цикла приходится на 2030 год...

К счастью, нам с Вами катастрофа-2030 не грозит! По их же, умников, достоверным разведданным, уже в 2014-м на планету шлёпнется громадный астероид. А если, не дай Бог, собьётся с курса, то летящий вслед за ним — подарок к новому 2029-му году — не промажет однозначно. Контрольный выстрел из созвездия Стрельца!

А вот Вам чуть более радужный прогноз: если всемирное потепление будет нарастать сегодняшними темпами, лет через десять берега Европы окажутся напрочь затоплены, жители тропиков станут выживателями, а экваториальные широты превратятся в раскалённый ад. Только из Африки, откуда негры с арабами уже сегодня разбегаются, как тараканы по загаженной столовой, ожидается 240-260 миллионов беженцев! Догадываетесь, куда они проложат курс, коль скоро погоды в России станут только мягче и приятнее? Между прочим, на чертовски дружелюбном Западе год от года всё явственнее раздаются голоса о том, что территории с плотностью населения до пяти человек на квадратный километр должны быть немедленно изъяты у конкретных государств и переданы под коллективное управление ООН. Подразумевается ни что иное, как наша Сибирь, которой мы, дескать, владеем не по праву, да к тому же бестолково. Вот он, очередной передел мира, на пороге! И кое-кто за океанами к нему давно уже готовится на практике... Чем всё это обернётся для нашей страны и мира в целом? Катастрофой!

К слову, о тараканах. Вдоволь помотавшись в своё время по военным гарнизонам, мы с домочадцами всюду оказывались в их сомнительной компании. Боролись, как могли, но, увы, ничто не помогало. А сейчас их нет! Во всяком случае, у нас. Да и у знакомых — тоже. Ни то чтобы я скучаю, наоборот, только радуюсь разлуке. Но, увы, одновременно и тревожусь — что произошло в наших вековечных отношениях с этими мерзостными тварями?! Может, их не устраивают трансгенные объедки с людского стола? А ведь мы употребляем противозачаточную эту пищу с аппетитом! Желудок отставного офицера без ущерба переварит ржавый гвоздь, лишь бы — в сопровождении водки, но меня оторопь берёт при мысли о составе колбасы, на которой годовалый внук приспособился тренировать свои восемь зубов. То, что она, в сравнении с другими, дорогущая, сути дела не меняет. Самый добросовестный из колбасников так или иначе использует мясо, и лишь Бог весть, чем именно под забой откормлено конкретное животное. Не боясь показаться циником, скажу: на фоне собственных детей и внука лично мне, ГБ, всесторонне плевать на сотни миллионов китайцев, сытых лишь благодаря сельскохозяйственным культурам с модифицированным набором генов. Известно ведь, что цинизм — всего-навсего простейший способ говорить чистую правду... На мой взгляд, подобная практика борьбы с голодом суть ни что иное, как реализация доктрины 'золотого миллиарда' — очистки Земли от всякого рода отребья под вольготное расселение миллиарда просвещённых, добрых, миро— и трудолюбивых европеоидов. Белый Рейх юбер аллес!..

Люди вообще зело успешно соревнуются с природными стихиями в деле приближения конца света. Ей-богу, начинаешь верить в то, что Земля попросту болеет человечеством, наблюдая хищническое разграбление недр, засорение почвы, воздуха и вод, рискованные — то же самое, что перекур в бензохранилище — эксперименты с энергиями высочайшего порядка, вторжение в микромир, геном и сознание, войны, религиозную и расовую разобщённость, презрение к нижайшим в социальной иерархии, попрание предвечных заповедей, этических норм и традиций бесконфликтного сосуществования. Чем господин Буш, скажите, уважаемый Читатель мыслей, не экзема, в быту известная как мокнущий лишай?! Мокнущий ковбойской шляпой на разжиженном своём мозгу. Мочащий авианосцы в океанах. Мочащийся кока-колой на всех, кто не приемлет гамбургер и представительскую демократию...

Ну, да ладно, Буш, экзема его задави! Чем, однако, так уж отличалась от фурункула на теле Земли бомба 'Большой Иван' (26 тонн, длина 8 метров, диаметр 2,1 м), которую наши дорогие соотечественники в погонах и академических шапочках подорвали 30 октября 1961 года вблизи мыса Сухой Нос в Северном Ледовитом океане? Мощность взрыва термоядерного заряда на высоте 4100 метров составила 58 миллионов тонн условного заряда тротила. Зона разрушений распространилась на 120 километров, и благо ещё, что на Новой Земле особенно и разрушать-то нечего. Зона поражения органов зрения — 220 километров. Воздушная ударная волна ощущалась в пределах окружности диаметром 700 км, приборы же зафиксировали её прохождение вокруг всего нашего корявого геоида. От сотрясения атмосферных масс и пластов земной тверди оконные стёкла вылетали на расстоянии 900 км от эпицентра. Радиоактивному заражению в той или иной мере подверглась вся планета...

Однако совсем не эта жуткая цифирь свела часть наблюдателей с ума, академика же Сахарова до конца дней сделала борцом с властями и за мир. Дело в том, что над северным полигоном два часа кряду неугасимо пылало рукотворное солнце экзоэнергетической реакции термоядерного синтеза, угрожая затянуть в своё дьявольское горнило весь, до последнего атома, земной водород. Светопреставление оказалось близко, как никогда прежде! А ведь 'Иван' был снаряжён чуть больше, чем наполовину, он изначально конструировался под заряд в 100(!) мегатонн... 'Мы сделали за Сатану его работу', — пятью годами ранее описанного действа высказался по поводу своего атомного детища Роберт Оппенгеймер.

К сожалению, правильнее было бы сказать не 'сделали', а 'делаем'. Делаем, делаем и делаем, мать нашу так!!! Человечество в чём-то схоже с малолетним хулиганом — бестолково, любопытно, безалаберно, самоуверенно, сверх меры агрессивно. Пока отец — Господь, Бог наш — занят на работе сотворением очередного мира, сорванец пробрался в его кабинет и развернулся там, что называется, по-взрослому. Экспериментирует с Энергией: суёт вилку в розетку, взявшись пальчиками за контакты. Мудрит со Временем: раскачивает маятник тяжеленных напольных часов на расшатанных ножках. Желая обогреться и напечь картошки, тащит бутыль ацетона, чтобы поддать жару тлеющим углям в камине. Забавляется именным парабеллумом батьки, проверяя на глаз через дуло, есть ли пуля в канале ствола...

И ладно бы, если отец, возвратившись домой, надаёт шалуну подзатыльников. А то ведь может не застать ни отпрыска, ни дома, ни привычного мира как такового... Помнится, мне, автору, давным-давно, в счастливом детстве, навсегда запал в голову короткий фантастический рассказ о чокнутом изобретателе машины времени. Соорудил очкастый умник чудо-аппарат, запасся в дорогу 'Завтраком туриста' и галетами, крутанул верньер на пару миллионов лет вперёд по хронометру, повернул ключ на старт, плавно отпустил педаль сцепления, наддал газу и... И ровным счётом ничего не произошло! Всё в кабине осталось на прежних местах. Правда, исчезла Вселенная...

Пожалуйста, не примите, дорогой Читатель, мои слова за призывы к сожжению учёных и стерилизации военных. Я вовсе не мракобес, ничуть не пацифист и даже не 'зелёный', отнюдь нет. Я трус, в чём признаюсь без малейшего стеснения. Я боюсь! Боюсь вселенского катаклизма, войны, революции, мора и прочих подобных безобразий, следствием чего бы оные ни стали — хоть непознаваемой закономерности развития нашего Мира, хоть неотвратимой судьбы, хоть его величества Несчастного Случая, хоть воли Господа, хоть козней злых пришельцев, хоть человечьей дури, всё едино. Боюсь не самой Катастрофы, потому что по опыту знаю — умирать совсем не больно. Даже приятно и легко. Если, конечно, быстро...

Наоборот, боюсь глобальную Катастрофу пережить. Вот это будет и впрямь страшно! Страшно, потому что мы, люди третьего тысячелетия по Рождеству Христову, разучились приспосабливаться к окружающему миру. Разучились творить миры собственными руками, не уповая на производителей продукции, поставщиков товара и специалистов сервисных служб. Разучились бороться за существование, а значит, выживать в критической ситуации без спасателей МЧС, врачей и участковых. В отличие от времён праведника Ноя, когда любой способен был, что называется, и сапоги тачать, и пироги печать, среди нас крайне мало специалистов сколько-нибудь широкого профиля, в простонародье именуемых универсалами. Что на практике умеет большинство наших дорогих соотечественников? Заводить/глушить автомобиль, включать/выключать бытовые электроприборы, разогревать готовые блюда, звонить мастерам, давать денег. В наш лексикон органично вписалось словечко 'тупо'. Отзвонились куда надо, подтянули молдаван, тупо дали денег и не паримся...

Универсалов мало, но они есть. То ли к нашему счастью, то ли совсем наоборот... Дело в том, что, случись на планете катастрофа, сопоставимая по масштабам с описанной в саге 'Новатерра', звонить уже не придётся — разве что в колокол, — деньги потеряют привычную ценность, а у молдаван достанет собственных проблем. Люди вынуждены будут как-то выживать самостоятельно.

Так вот, рукастые и головастые универсалы с этим справятся. Те из них, кто тяготится обществом, убеждённые изоляционисты, каковых сегодня хватает, будут даже рады Катаклизму. Они уйдут в леса и пустоши, выстроят халупы из обломков небоскрёбов, распашут сдобренную прахом почву, заживут тяжким трудом, однако — в ладу с миром, сытости и относительном достатке. Ну, да ладно, Бог им в помощь! Речь у нас с Вами не об одиночках.

Вторая категория универсалов — люди способные, с руками и головой, но извечно подневольные, безропотные наёмные рабочие, а то и рабы. Не будь таковых, человечеству в новом мире лучше вообще не сохраниться. Однако речь, опять же, не о них.

И, наконец, универсалы третьей категории — энергичные, не чуждые коллективизма, волевые, властные. Эти станут лидерами изолированных общин. Обязательно станут, потому что на смрадном пепелище цивилизации лишь они будут знать, как именно возможно выжить, и сумеют это сделать. К ним тотчас потянутся собратья по несчастью. И объективно попадут под жесточайший гнёт. Почему, спросите, гнёт? Да потому, что чьи-либо ошибка, лень, своеволие, недосмотр или, того хуже, саботаж в условиях всеобщей и полной разрухи не просто опасны — губительны для всей коммуны. Порядок окажется возведён в абсолют, наводиться будет железной рукой, а проводником в жизнь и гарантом этого порядка станет как раз лидер-универсал. Вокруг него очень скоро сорганизуется ядро приспешников, если угодно, новых менеджеров среднего звена, эдаких швондеров, — может быть, менее умелых и волевых, но при этом хитрых, расчётливых, коварных, опытных в деле управления себе подобными. Умные люди эти не полезут на престол. Уж они-то понимают, что на фоне разрухи Власть — не столько сласть, сколько безмерный труд и колоссальная ответственность. Специалисты, без которых не обойтись при любом режиме, к примеру, врачи (наподобие профессора Преображенского и доктора Борменталя), выделятся в особую касту неприкасаемых — тех, кого не касаются законы, обязательные для других коммунаров. Остальные же, вне зависимости от прежнего социального статуса, достатка и рода занятий, превратятся в бессловесное, жестоко эксплуатируемое быдло.

Жутко представить себе новый коммунистический миропорядок! Будут, разумеется, счастливые исключения, но в усреднённом варианте безраздельную власть над коммунами обретут люди, напрочь лишённые культуры управления массами, шагнувшие, как небезызвестный Шариков, из грязи прямо в князи. Князи, которых невозможно урезонить за неимением Закона и правоохранительной системы. Князи, наделившие себя правами, — в пику чёрной кости, знающей только обязанности. Князи с располосованной Катаклизмом психикой. Князи, окружённые льстецами. Князи, каждый из которых очень скоро возомнит себя не столько спасателем, сколько Спасителем, не защитником, но Заступником, не дельным мастером, а Господом-Творцом, не прежним созидателем — Создателем!..

Неоднозначная проблема лидерства во весь рост встала перед эволюционировавшей расой Homo Sapiens давным-давно, образно выражаясь, на заре времён. Начну издалека и в этой связи́ открою Вам, уважаемый Читатель мыслей, один личный секрет: Ваш покорный слуга — человек искренне верующий. Что характерно, пришёл к Богу отнюдь не в юношеском возрасте, не по велению моды, не по научению религиозной бабушки. Пришёл рационально, вдумчиво, осознанно, — можно сказать, пришёл к пониманию если не сути Господа, то, по меньшей мере, Его роли как Создателя. Подчеркну: Создателя! Лично мне, отвергающему косность во всех проявлениях, близок деизм — религиозно-философская доктрина, согласно которой Бог, сотворив мир, задал ему некий алгоритм произвольного саморазвития и с тех пор не принимает в нём активного участия, не вмешивается в течение событий. Сегодня отрицать развитие как таковое способен лишь тупоголовый мракобес. В то же время Мир и каждая его частичка, взятая в отдельности, настолько сложны, гармоничны и взаимоувязаны, что поневоле возникает мысль о креативном Разуме вселенского масштаба, об изначальном импульсе Высокого Творца... В своё время деизмом грешили Бенджамин Франклин, Томас Джефферсон, Готхольд Лессинг, Джон Толанд, Дэвид Юм, Джон Локк, Мари Франсуа Аруэ (Вольтер), Готфрид Лейбниц, Жан-Жак Руссо, Михайло Ломоносов. Согласитесь, тёплая компания для профана Булавина! Между прочим, не считаю подобное вольнодумство ересью. Пути Господни, как известно, неисповедимы, промысел Божий нам неведом, а значит, правомочны, в принципе, любые мыслимые допущения. Человеку можно помешать купаться в проруби, считать на калькуляторе баранов перед сном, играть в 'очко', писать героико-эпические саги и похабные слова на стенах туалетов, кушать, пить, совокупляться, запретить же думать — нет, не выгорит!

К чему я говорю об этом? Потерпите несколько минут! Итак, деизм. Он хорош уже тем, что позволяет органично воссоединить науку и религию, Веру и Знание, эволюцию и незыблемость сакрального Первоначала. На известном этапе процесса Творения подуставший от трудов Господь создал животный мир: микробов, инфузорию туфельку, медузу, краба, карася, пчелу, динозавра, ужа, стрижа, ежа, моржа, упоминавшегося уже мамонта и, наконец, обезьяну с человеком. Последние оказались генетически близки до такой степени, что у них возможно общее потомство. Не верите? А зря! Настройте канал MTV, уж там результатов их противоестественной связи с избытком. Кстати, все обезьянолюди поголовно грамотны. Взахлёб читают! Рэп...

Надо полагать, первозданный человек если даже превосходил орангутанга и гориллу разумом, то лишь на уровне его зачатков, зато по части ловкости и силы уступал им однозначно. Единственным весомым его преимуществом и перед сородичами-обезьянами, и перед охочими до человеческого тела хищниками было прямохождение. Трудно сказать, то ли Господь-Создатель изначально сотворил первочеловека вертикально ориентированным, то ли оный потянулся ввысь от безысходности, к примеру, из-за вынужденного передвижения через топи и болота, где на четырёх костях попросту захлебнулся бы. Важно, что отрадный этот факт, на мой взгляд (не обязательно верный), позволил нашему пращуру, во-первых, выжить в опаснейшем окружении, а во-вторых, эволюционировать из прямостоящего олигофрена Homo Erectus в Homo Habilis (человека умелого) и, с течением времени, в более позднюю, поумневшую, хотя до сих пор бестолковую, версию — Homo Sapiens Sapiens. Здесь повторение — не ошибка, но показатель отличия современного человека от тупиковой ветви Homo Sapiens Neanderthalensis, проще говоря, неандертальцев.

В чём же связь прямохождения и триумфального антропогенеза? Прежде всего, в том, что передние лапы у людей оказались верхними конечностями. То бишь руками! Руками, куда менее загруженными, нежели у анатомически близких обезьян. Если ловким шимпанзе они служили, помимо прочих функций, дополнительной опорой при ходьбе и зацепом для лазания по деревьям, то человеком использовались только лишь во благо защиты и пропитания. А значит, оставались на порядок более свободными для творчества — от извлечения гнид из косматых волос до промышленного производства мыла и шампуней, от наскального graffiti до написания 'Сна, навеянного полётом пчелы вокруг граната, за миг до пробуждения', от заточки обсидиана под мясницкие ножи до покорения глубин в подводных лодках с титановыми корпусами. Обо всём этом, ей-богу, стоило задуматься! Что Homo — теперь уже Habilis — и сделал, перебирая умелыми ручками первые немудрящие продукты своего труда. И, размышляя над поделками, додумался до того, что натренировал головной мозг до некоторой степени разумности... Мораль сего абзаца такова: дарованное то ли Богом, то ли Эволюцией, прямохождение позволило человеку стать умелым и даже слегка разумным, на что у согбенной обезьяны не достало ни ума, ни времени, ни сил.

Что же с пращуром случилось далее? Достаточно уже смышлёный, он задумался над собственной безопасностью. И пришёл к справедливому выводу о том, что в условиях тесного, скученного, 'многоэтажного' леса теряется его несомненное превосходство над врагами и добычей в росте, а значит, дальнозоркости. Прожорливый четвероногий хищник запросто подстережёт его, таясь в ветвях, и — прощай, желанная Эволюция! В итоге предок окончательно переселился в лесостепи и саванны, где с высоты своего положения мог узреть неприятеля задолго до того, как тот почует человечинку на ужин. Это самое 'задолго' давало ему значительную временную фору для того, чтобы оценить угрозу и решить, то ли спрятаться, то ли задать дёру, то ли созвать братву с каменными топорами да поставить точку в генезисе какой-нибудь саблезубой твари...

Степь вообще подвигла человека на множество шажков наверх по лестнице прогресса. Так, например, огонь, губительный в лесу, здесь стал верным другом и помощником. Необоримые стихии — солнечный жар, громы, молнии, ветры, дожди, снега, — когда лаская, а когда и убивая, низвергались с высоты, а не сбоку, из-за опушки, что логично подвигло пращура уверовать в суровую, но справедливую Высшую Силу. Мало того, один лишь вид необъятного звёздного неба давал ему изобилие пищи для размышлений, причём уже не столько потребительских, на предмет кого/чего бы съесть и трахнуть, сколько отвлечённых: о безбрежии Мира, о собственном ничтожестве, о грехе, о каре Свыше, о душе, которая дымком улетает в небеса при сожжении тела умершего...

Однако жизнь на открытых пространствах требовала куда более основательной защиты от стихий и супостата, чем худой навес из ветвей или шалаш посреди лесной поляны. Нужен был природный грот или, как минимум, шатёр, укрытый шкурами животных. Да и неплохо бы огородить 'квартиру' немудрящей стенкой... В этой связи человек, стараясь не особо удаляться от плешивых равнин, потянулся в предгорья, где стремительные реки и ручьи служили естественными границами охотничьих угодий, привлекали томимое жаждой зверьё под суковатые дубины и в силки, обеспечивали водой и пищей по рыбным дням, но главное, за долгие века намыли множество пещер — капитальное жильё, склады и крепости в одно и то же время. К тому же близость заоблачных вершин даровала ощущение соседства и союза с могучими кумирами.

Чем шире распахивался перед человеком Мир во всём своём грозном величии, тем явственнее он приходил к убеждению в том, что один в поле — не воин. Наверняка инстинктивная стадность как цепь безусловных рефлексов изначально заложена в нашего предка Творцом, иначе бы он, слабый и никчёмный, сгинул без следа задолго до палеолита. Для сравнения, детёныш льва начинает бегать на пятнадцатый день от рождения, а к исходу одиннадцатого месяца становится налитым силой охотником со стальными когтями и острейшими зубами без малейшего признака кариеса. Беззубый человечек же к этому сроку лишь бестолково ползает на четвереньках где-нибудь близ мамкиной груди. Во времена палеолита тет-а-тет со львом даже опытный взрослый мужчина смело мог подтереться своим творческим потенциалом, и только коллективизм даровал ему шанс выжить, прокормиться, обзавестись потомством, да ещё вдобавок эволюционировать.

Львы, конечно, тоже всегда жили семействами-прайдами, но... Большое НО. ОгромНОе! Благодаря этому НО властителем планеты сделался слегка разумный доходяга человек с тупым обсидиановым ножом, а не всесильный царь зверей, который, при известной гиперсексуальности самцов, плодовитости самок и отсутствии естественных врагов, запросто мог потеснить всё живое на суше Земли. Что же за НО имеется в виду? Это кровавый произвол вожаков, основанный на пресловутой гиперсексуальности. Львиные прайды обычно состоят из доминирующего самца, парочки 'мужиков' второго плана, полутора-двух десятков самок и выводка львят. Лидер, единственно имеющий право на половые акты с львицами, царит в семье от двух до четырёх лет. И всё бы ничего, да каждый новый вожак обязательно убивает всех до единого пасынков-молокососов. Не расходуя молока, самки становятся готовы к случке уже через две недели, в противном же случае лидеру пришлось бы томиться без секса долгие-долгие месяцы. Мерзкий, жестокий, воистину звериный инстинкт, не так ли, уважаемый Читатель мыслей? Однако вдумайтесь, не будь подобной регуляции численности прайдов, кто на кого сегодня пялился бы в зоопарках и устраивал сафари — люди на львов или в точности до наоборот...

Проблема лидеров и доминанты мужчин в человеческих стадах наверняка стояла не менее остро. Самцы биологического вида Homo Sapiens, дикие, необузданные, по-своему сильные, вряд ли так уж отличались нравом от зверья. Как же, они ведь добытчики и защитники! Лишь они владеют тем, что у нас принято ханжески именовать орудиями труда, хотя в действительности — оружием охоты и войны. 'Винтовка порождает власть!' — справедливо заметил некогда Мао Цзэдун. Власть, основанная на безграничном силовом превосходстве, порождает дикий произвол. Между тем, сравнительно со звериными, в людских стадах куда больший процент 'электората' составляли беспомощные особи: младенцы, подростки, женщины, старики. Никто из них, однако, не был бесполезен. Старики — кладезь опыта и мудрости. Женщины — дом и продолжение рода. Дети — само продолжение рода и есть. Чем компактнее селились люди, чем теснее становились между ними отношения, тем острее вставала необходимость урезонить мужчин в целом и вождей-тиранов в частности, причём сделать это не разовым мероприятием — дубиной по башке из-за угла, — но сводом нерушимых правил на века. И вот, когда повсеместно удалось создать в той или иной мере эффективный механизм сдерживания отморозков, стада превратились в общины коммунистического труда, сам же человек — в существо общественное, а не тупо стадное, как прежде.

Но даже сегодня, на крыльце третьего тысячелетия по Рождеству Христову, в эпоху главенства писаного Закона, подобный механизм далёк от абсолюта — лидеры по привычке что хотят, то воротят. Не согласны, дорогой Читатель мыслей? Ой, да будет Вам! Не поминая жёстких тиранических режимов, смею утверждать, что доброй половиной государств, традиционно именуемых столпами демократии, правят всенародно избранные волюнтаристы, многим из которых место за решёткой, будь то сумасшедший дом или тюрьма, без разницы. Взять хотя бы Джорджа Буша-младшего с коэффициентом интеллекта ниже, чем у среднестатистического идиота! Помните его знаменитое изречение: 'Кондолиза Райс — такая же простая техасская девушка, как и я'? Говорят, простота — не грех, но ведь не для президента великой державы, человека, лёгким мановением руки способного устроить хаос в глобальной экономике или, того хуже, развязать войну в любом конце земного шара! Однозначно правы те, кто, перефразируя Жоржа Клемансо, утверждает, что война — слишком серьёзное дело, чтобы доверять её политикам. Мне воочию довелось наблюдать деградацию покойного Александра Ивановича Лебедя из командарма Божьей несказанной милостью в гнуснейшего политикана. Между прочим, из-за его неосторожных популистских высказываний мы весной 1994 года оказались на грани братоубийственного конфликта с Украиной. Сделала же генерала таковым прагматичная свита, в частности, серый кардинал, военный комендант Приднестровья Бергман, спавший и видевший себя в роли Бориса Березовского при окрылённом харизмой и фамилией, но падком на лесть Президенте всея Руси... А сколько откровенных самодуров и маньяков, упивающихся безнаказанностью, властвуют сегодня за чиновными столами, в креслах директоров, из каморок охраны, с жезлами на дорогах?! Сколько завистников алчет занять их тёплые места, уверяя — станет лучше?! Нет, не станет! Жлоб, приподнявшийся из грязи в князи, так и останется жлобом! Причёсанным, ухоженным, отлакированным, распространяющим вокруг себя амбре туалетной воды от Paco Rabanne и коньяка Remy Martin Louis XIII Black Pearl столетней выдержки, в Porsche Cayenne, под охраной ветеранов спецподразделений ФСБ, но всё-таки жлобом.

Воистину достойны места у кормила Власти лишь аристократы духа, люди чести, совестливые и добрые, те, кому не чужд принцип этического саморегулирования, заложенный в нас Господом-Создателем и подкреплённый опытом давно ушедших пращуров. Да вот только где их отыскать в эпоху дикого капитализма, да ещё и на пороге планетарной Катастрофы?! И буде таковая разразится, горе тем спасённым, кто попадёт под крепкую мастеровую руку нового 'коммунистического' лидера-волюнтариста с уровнем политической культуры булгаковского Полиграфа Шарикова и человеколюбием наркома внутренних дел времён товарища Сталина, да к тому же с дыркой в голове...

Что до самой Катастрофы — нашествия мельчайших возбудителей кошмарного психоза из глубин Вселенной, — превратившей Землю в опалённую, безлюдную, вмиг одичавшую Новатерру, какой она предстала Вашему вниманию... Скажете, бредни, чушь? Отвечу: да, конечно, чушь! Наверняка сегодня я под настроение сотворил бы с планетой что-нибудь другое, завтра — третье, только бы изолировать от мира некую коммуну, только бы заставить коммунаров выживать и строить Светлое Будущее на беспросветном событийном фоне. Мои книги — всё-таки небывальщина, фантастика, ничуть не претендующая на научность, и уж тем более не мемуары выжившего (из ума) свидетеля событий. Честно говоря, до сей поры не представляю, куда именно романы отнести: то ли к science-fiction, то ли к фэнтези, то ли к русскому фантастическому постмодернизму, то ли к триллерам... то ли в издательство, то ли в кладовую, то ли на помойку. Во всяком случае, они — не киберпанк! Потому как лично я без малейшего понятия, что такое 'киберпанк' в литературе... Предпочёл бы, чтобы Вы считали 'Новатерру' героико-эпической сагой. Во-первых, красиво звучит. А, во-вторых, что, разве не так? Эпос налицо. Героев — как грязи, из которой они вышли в князи. Если же покоробит скандинавская этимология термина 'сага', то открою Вам на этот счёт большой-большой секрет: коль скоро персонажи выберутся из уготованных им далее по тексту передряг, то похода на Северо-Запад не минуют однозначно...

Герои 'Новатерры', с которыми Вам по сюжету предстоит отправиться из умозрительного центра Средней Полосы былой России на Кавказ, как раз и есть команда постапокалиптических спасателей: лидер новой формации, его семья и ближайшее окружение. Свиту, наверное, стоило бы назвать 'швондерами', но не стану расклеивать ярлыки — каждому из них, за редким исключением, послужил прототипом близкий авторскому сердцу человек, а в образе главного героя таковых аж четверо. Пусть лучше остаются теми, кем прошли по книге первой, — гетманом со товарищи.

Читайте вторую! Искренне надеюсь, что не пожалеете. Удачи Вам! ГБ.

P.S. Убедительно прошу Вас не придираться к географическим вольностям автора. Тому, кто сотворил целый Мир, дозволено, чёрт возьми, высосать из пальца пару-тройку населённых пунктов! Дозволено исковеркать до неузнаваемости ту или иную местность. И коль уж героям кровь из носу надобно следовать не сушей, а водой, дозволено объявить заштатную речушку судоходной, невзирая на сомнительный в реальности фарватер и череду гидротехнических сооружений поперёк узкого русла. И да будет так! Вернее, стало так.

P.P.S. Обратите внимание на персонажа по фамилии Богачёв. Его прототип (под той же, кстати говоря, фамилией), цветущий мужчина тридцати восьми лет, замечательный по жизни человек, в январе 2009 года скоропостижно скончался — инсульт. Земля пухом телу правильного пацана, царствие небесное душе его!

Здоровья Вам и удачи! Благодарю за внимание! Ваш ГБ.

Часть 1

Целитель

14 августа. Самый обыкновенный день. Без вариантов...

Витязь устал. Витязь стоял перед громадным камнем на распутье. Витязь читал: 'Налево пойдёшь — по роже схлопочешь! Направо пойдёшь — по роже схлопочешь! Прямо пойдёшь — по роже схлопочешь! Назад повернёшь — тоже по роже схлопочешь!'

Заколебался витязь. И услышал Голос:

— Выбирай скорее, дурень, а то прямо здесь по роже схлопочешь!

Витязь устал. Устал, как ломовая лошадь! К слову сказать, устал — и давно пал под ним — боевой конь. На голове, увитой кудрями цвета соломы, устал остроконечный шлем. Устал витой металл его кольчуги. Устал червлёный щит. Устал булат меча. Умаялись даже луна и солнце, освещавшие богатырю дорогу.

А он всё шёл и шёл... Куда? Зачем? За чем? За философским камнем! Пусть и слабо представлял себе, что это за булыжник... Шагал с камнем на сердце, на душе, зубах, в часах и в почках. То, собирая камни, складывал за пазуху, то принимался их разбрасывать в чужие огороды. И напевал при этом над могильными камнями торжественные марши из 'Катящихся камней' (в закатных королевствах — 'Rolling stones').

Долго ли, коротко ли длился путь его сквозь каменные джунгли раннего феодализма, про то ведомо только ведьмакам с ведуньями, чей заговор лишь тот переможет, кто камень Алатырь бел-горюч изгложет. Уж столько камней вода источила, столько каблуков сбиты о камни преткновения, не счесть и арифмометру! А странствующий витязь лишь передохнёт на придорожном камне, в бане плеснёт на каменку разок-другой, откушает свинины, испечённой на каменьях — камня-то на зуб не положишь! — да и снова устремляется заре навстречу... Однако рано или поздно вышло так, что упёрся добрый молодец наш в камень на распутье. А по существу — в рекламно-информационный щит.

Света не будет с Рождества Христова по... Короче, еще очень-очень долго. Кто виноват? Чубайс!

Света — дура, кляча, половецкая подстилка!

Иисус Христос — суперзвезда! Язычники — козлы!

Rock-n-roll forever!

Спартак — раб, экстремист! 'Зенит' — чемпион!

Хазары — это кто такие?! Приписано: ЖИДЫ! И подпись: НБП. Читай 'Лимонку'!

Иду на вы! Подписано: Князь Святослав

Шли бы вы на ..., князь Святослав! Подписано: Подлые печенеги

Варяги, go home!

Визы в Монголию! Чартерный караван! Шоп-тур: кизяк, бараны, Чингисхан. Не сомневайтесь, шопнете прилично! Турфирма 'Поля Куликова'.

Продам дёготь и воск за СКВ или в обмен на удостоверение боярина. По всем вопросам звонить в колокол

Наш воевода — старый пидарас!

Отдам молодую рабыню в потные руки

У нас не курят! Лет семьсот ещё...

Пили, пьём и пить будем, но курить не бросим ни за что!

Довольно пить, славяне! Скажем спиртному: 'Слишком дорого!'

Великий маг, непревзойдённый чародей, целитель Нарк О`Ман. Передовые методы травововлечения. По косяку — и в рабство не пойдём!

Направо пойдёшь... (тщательно зачёркнуто), налево пойдёшь... (зачёркнуто), прямо пойдёшь... (зачёркнуто), назад повернёшь... (зачёркнуто). А дальше коряво и злобно приписано: Без вариантов!..

— Без вариантов, — прошептал мужчина, раздвоясь меж сном и явью. — Видимо, судьба...

— Твоя судьба — это я. Без вариантов! — раздался звонкий насмешливый голосок у самого его уха. — Хотя, видимо, нет, вариант уже имеется: Алёнушка... Просыпайся, полковник, труба зовёт тебя на подвиг ратный!

— Ратный! — фыркнул мужчина. — Покаркай мне ещё, соратница!

Он мягко отстранил супругу, перевернулся на живот и попытался, с головой накрывшись лёгким покрывалом, отгородиться от сегодняшнего дня, с утра уже довольно знойного для августа в российской Средней Полосе. Тему Алёнушки благоразумно предпочёл не развивать. В жизни бы так! Ан нет, судьба... Та самая, которая уже — без вариантов!

Мужчине было сорок два. Почти. И звали его Александром Александровичем. Или просто Санычем. Для самых близких — 'Старым'. Двенадцать лет назад он был офицером славных ВДВ, довольно молодым и перспективным в плане продвижения по службе, а в сущности же — просто зауряд-майором, заурядным командиром заурядного парашютно-десантного батальона столь же заурядного полка в заурядном областном городишке пресловутой Средней Полосы. Давно. В полузабытой уже прошлой жизни. Ну, а в нынешней...

А в нынешней он стал полковником казачьих войск. Мог сделаться генералиссимусом. Мог даже выше! Не хотел. Больше того, имел право и сделаться, и не хотеть, и обеспечить, чтобы стало так, как он хотел или, напротив, не хотел. Ибо, плюс ко всему, стал полновластным гетманом, правителем хотя и крохотной, но сильной и богатой, а главное, многолюдной казачьей республики Новороссии. С огромной численности населением — в... две тысячи дееспособных человек! Уж такова была его вторая жизнь. И более не какова...

Вторая жизнь... Двенадцать лет назад, таким же солнечным и ясным летним утром — для кого-то вечером, — на разомлевший в неге мир людей обрушился кошмар, названный пережившими его Бледной Чумой. Даже сейчас трудно сказать, что это было — то ли атака злобных инопланетян, то ли авария в биохимической лаборатории, то ли теракт глобального масштаба. Ясно одно — это болезнь. Болезнь безжалостная, как исламский федаин. Стремительная, как болид Шумахера. Ужасная почище Влада 'Цепеша' Дракула, господаря Валахии. Нелепая куда в большей степени, чем инструкция по пользованию стоп-краном Ту-154. И неожиданная, словно два туза из 'прикупа' на мизерной игре... Те, кто был инфицирован Чумой, — а это, по самым скромным меркам, около двух миллиардов человек, — мгновенно превратились в агрессивных психов с навязчивой идеей: разрушать и убивать. Планета затряслась в агонии. Над городами и селениями взвились огненные смерчи, рванулись к небу всходы ядерных семян, клубящимися облаками расползлись по нивам ядовитые аэрозоли. Толпы чумных крушили всё подряд, с бессмысленной жестокостью терзали тех, кто избежал чудовищной инфекции, и разом с ними — собственных собратьев по несчастью, а после просто сгинули с лица земли навеки без следа.

Для чудом выживших в ужасную годину Пандемии — каких-то жалких миллионов — началась вторая жизнь: скитания, болезни, голод, холод, дичь, отчаянные схватки с озверевшими разбойниками, рыболовство и охота, собирательство плодов земных и сохранившихся местами в целости продуктов уничтоженной технологической цивилизации. Благо еще, Чума расправилась лишь с человечеством, не тронув ни иных животных, ни растений. Природа-мать со временем сама переработала отходы прежнего людского бытия. Очистились почвы, вода и воздух, о радиоактивной нечисти — не Божьим ли вмешательством? — остались лишь кошмарные воспоминания. Кишели рыбой реки и озера, в лесах, густо разросшихся по всей планете в считанные годы, резвилось множество зверья и одичавшего домашнего скота. Земля не умерла. Земля, тщательно вытряхнув загаженное хищным Человеком покрывало биосферы, вернулась к прежней, древней, мерной и неторопливой жизни. А Человек...

А Человек — по-разному. Тут уж кто как сумел. Если хотел, конечно, оставаться Человеком... Комбат, нынешний гетман Александр Твердохлеб, в нелепом и ужасном Катаклизме потерял семью. Как, собственно, и большинство его друзей-соратников — два с небольшим десятка прежде молодых, ныне среднего возраста людей, которых в Новороссии традиционно называли Основателями, Первыми, Начальными. Они же себя просто — войсковой старши́ной. Это они, великие и жалкие, убогие и всемогущие, прошли с оружием в руках сквозь прах и пепел сгинувшей в огне России, безжалостно уничтожая на своем пути встречное Зло, особенно в лице двуногой мрази. Это за их праведный труд и пролитую кровь Господь вознаградил общину Александра Твердохлеба настоящим раем — пустынной местностью на берегах медлительной Равы-реки. Здесь, в окружении девственного леса, безвестный добродетель, явно романтичный по натуре и при этом сказочно богатый, в преддверии Чумы с невиданным размахом заложил то ли поместье, то ли санаторий, то ли кемпинг. Во всяком случае, техники и стройматериалов заготовил на целый городской микрорайон. Мало того, чуть позже выяснилось, что во времена Власти Трудящихся Всех Стран геологическая партия нашла здесь нефть и сопутствующий газ. Коими в полной мере и воспользовались новопоселенцы во благо собственного процветания...

Да, поначалу было страшно тяжело, неимоверно, запредельно трудно возрождать хоть некоторое подобие былого — для большинства из них лишь относительного — благосостояния. Да, опускались руки. Да, сдавали нервы. Да, накапливалась злость. Да, крохотный мирок с завидной регулярностью терзали банды, природные и техногенные стихии, а также собственные неумение и дурь. Со временем, однако же, и Основатели, и сотни тех, кто к ним примкнул за эти годы, обустроились, привыкли к честному нелёгкому труду, перемежаемому войнами, зажили планово, бескризисно, богато, дружно, на зависть окружающим общинам, возрождённым городкам и сёлам. В квартирах с электричеством, чистой водой, природным газом, местным телевидением и теплом, при пенсиях, гимназии, бесплатной медицине и мобильной связи, при многом другом — всего не перечислишь. С подачи Александра Твердохлеба, ростовчанина, потомственного казака, приняли старую казачью традицию за основу своего общественного уклада, станицу объявили суверенным государством, его же самого избрали гетманом, присвоили 'полковника', пусть даже с точки зрения истории ему это казалось не здорово верным — гетман есть гетман, а полковник есть полковник. И вообще, при чём, казалось бы, здесь 'гетман'? Чай, жили не в Одессе, не в Хайфе, не в Биробиджане... Ну да ладно!

— Ладно-ладно, пожалеешь ещё... Сам ты, блин, 'соратница'! — насколько можно опуская 'о' в последнем слове, проворчала супруга и, переворошив их летний постельный вариант — напольное балконное ложе, — демонстративно отвернулась к нему... к лесу передом. — Обзывается еще, хам в погонах!

Гетман только усмехнулся про себя и стал отсчитывать секунды — на какое время хватит её выдержки в 'обратном' состоянии. Думал, на десять. Выдержала шесть.

— Может, хоть поздороваешься?

— Хамы в погонах с оборотнями в них же не здороваются.

— Ну, и пошёл ты в... вот сюда! — толкнула его коленом под зад.

Ещё четыре секунды...

— Аль! — жена легонько провела мягкими пальчиками по его спине. — Ты проснулся или нет? Скажи что-нибудь человеческое!

— Синхрофазотрон, — угрюмо буркнул он в подушку.

— Ох, человеческое, спасу нет!

— Экзистенциализм, — 'поправился' гетман.

— Ещё краше! Анекдот хочешь? Какие слова очень трудно произнести в состоянии опьянения? Допустим, синхрофазотрон, экзистенциализм, ну, там, престидижитация... А какие вообще невозможно? Мне уже достаточно, больше не наливайте! Не буду петь, раз всё равно никто меня не слушает! Нет, девушка, не раздевайтесь, вы не в моем вкусе!.. Понял?

— Я понял, — он, улыбаясь, повернулся на бок и крепко обнял милую лукавую брюнетку. — Я давно всё понял, Алька, ты — в моем вкусе. Раздевайся!

Тут сонный гетман не лукавил, не шутил и не преувеличивал — жена Алина всем своим нежнейшим, страстным, непоседливым и запредельно авантюрным существом была в его вкусе. Была его Любовью, той всепоглощающей, огромной и единственной, которая встречается мужчине в жизни только раз. Была единственной, пока не... ладно, после!

Двенадцать лет назад, на третий день после Чумной трагедии, в лесах под захолустным Нилгородом, сам мало что тогда соображавший, комбат нашёл её, беглянку из Одессы, на поляне, рыдающей над трупиком сынишки лет пяти. Без искры разума в глазах. С готовой к действию петлёй на шее... И, разумеется, не дал свершиться самому непоправимому. С тех пор они не расставались, наслаждаясь несказанным счастьем, навеки разделённым на двоих. Как им тогда казалось... Детей, вот, только Бог не дал. Своих. Родных. Что ж, делать нечего, за счастье всем и каждому приходится платить, бесплатный сыр наличествует только в мышеловке, пирожных на халяву не бывает по определению...

— Определённо, вашество, вы потеряли зрение и осязание, — усмехнулась Алина, по обыкновению сокращая генеральский титул 'ваше превосходительство' до ироничного 'вашества'. — Раздевать мне уже совершенно нечего.

— Я заметил...

— Да ну! Способен ещё, слава тебе яй... Эй, быстренько лапы похотливые прибрал! Не слышишь, ребёнок в наш вертеп царапается?

— Ребёнок, — улыбнулся Александр. — Делать ему больше нечего! Ей...

Первым на лоджию, урча, влетел громадный черномазый пёс, любимый гетманский ньюфаундленд, по кличке Дэн, и тут же бросился к хозяевам. Вернее, между ними. Ещё вернее, попытался броситься... А после неудавшейся попытки — заработав по лоснящейся морде — устроился на широченном кожаном диване. Валялся как... как собака, порыкивал и, вероятно, думал: 'Давайте, веселитесь, злыдни! Почувствуйте хотя бы, каково нам, псам, на ковриках...' Плюс ко всему наверняка цинично матерился, с него станется. Не зря ведь философы-циники Древней Эллады, собиравшиеся на холме Киносарг (Зоркий Пёс) близ Афин, в глаза звались собаками — простыми, близкими природе и лишёнными каких-либо условностей. Ну, ладно, пёс, а вот хозяева...

Ну, а хозяева его, посмеиваясь, но уже не над барбосом, несколько секунд тянули паузу. Первым не выдержал гетман.

— Эй, бедная родственница! Чего жмёшься у почек?!

— Где жмусь, па?! — раздался голосок из-за приотворенной двери балкона. И показались глаза!

...Глаза. Глаза. Глаза. Огромные, сияющие, колоссальные глаза с оттенком явного непонимания в небесно-васильковой просини. И только после уже вышла сама 'ребёнок'. Юная дева несказанной красоты. Ангел, едва достигший совершеннолетия, стыдливо укрывающийся облачками золотых волос. Богиня совершенства. Чудо. Фея. Топ-модель. Алёнушка...

— Папаня старых фильмов насмотрелся, вот и сорит теперь заношенными афоризмами, — подмигнула 'ребёнку' Алина. — Доброе утро, малыш! Входи, кушать тебя сегодня не станем.

— И то сказать, — пожал плечами Александр. — Не каждый же Божий день... Привет, Алёха! Как тебе спалось?..

Вот уже два месяца девушке спалось отлично. С тех самых пор, как Александр и Алина спасли её, назвали дочерью и приняли в свою семью, по существу, дали ей третью жизнь. Первая — детская, счастливая и безмятежная — оборвалась Тем Самым Утром, Утром Страшного Суда, когда над обречённым миром распростёрла крылья Бледная Чума. Вторая же... Четыре первых года из последовавшей дюжины Алёна провела со спасшимися мамой и отцом в стылой охотничьей заимке посреди тайги, и жизнь у них, казалось девочке, вот-вот наладится, но как-то в осень на заре пришли разбойники... Её, почти замерзшую, голодную, отчаявшуюся, дрожавшую от страха, нашёл за много километров от места трагедии охотник Павел Никоненко, привёл в общину 'Город Солнца', что основал на берегах Печоры некий питерский интеллигент, отдал на воспитание старой монахине с бывшей учительницей из Москвы. Еще четыре года для Алёнушки прошли в сырой землянке за освоением закона Божия и курса средней школы. Подросшая, она всё не могла понять, почему бабушки не разрешают ей гулять до того, как опустится ночная темень, да и то выпускают ненадолго лишь тогда, когда сами осмотрятся в затихшем к ночи стойбище. Однажды любопытное создание, что называется, решило 'выйти в свет'. При свете дня... И наступила тьма! На долгие четыре года — юность новой жизни. В которой были только злая похоть мерзостных насильников, бесчестие, глумление над беззащитной девочкой-подростком, боль, стоны, слёзы, пустота и мрак — холодный, гробовой, непреходящий, ей казалось, вечный. До самого конца. Довольно близкого её конца...

Один Господь тогда не отвернулся от страдалицы. Ежевечерне направлял к ней ангела-хранителя в образе белоснежного красавца лебедя, поддерживал тлеющий фитилёк надежды, самообладания и веры, внушил вождю мысль перебраться в тёплые края, указал путь... Тот самый путь, где на яру над мутноватой речкой Равой застыл могучий белый конь. И всадник восседал на нём. И вышел он, победоносный. И чтобы победить. И стало так! И началась ещё более новая, третья жизнь Алёнки...

...А разом и новая жизнь всей гетманской семьи. По той причине, что и сам 'победоносный всадник Апокалипсиса', и спасённая им девушка с первого взгляда — первого слова, первого жеста, первого прикосновения — воспылали друг к другу нешуточным чувством. Далеко не дочерним. Отнюдь не отеческим...

А что же 'ма' Алина? Ничего не замечала? Да, тот самый случай! Она мгновенно раскусила Александра в те дни, когда он сам ещё не до конца — даже не до начала! — разобрался в своих чувствах к молодой дикарке...

Затаила злобу? Вряд ли, это не в её характере...

Смирилась с Неизбежным? Только не Алина!..

Что же тогда?

Гетман не знал. Жена была для него женщиной, так и не понятой за много лет, за всю вторую жизнь. Знал лишь одно — любовь к ней не исчезла, даже не дала едва заметной трещинки, однако рядом с нею выросла ещё одна, столь же высокая, святая, беззаветная Любовь. Он так и называл их, когда были вместе, — мои Альки...

Впрочем, гетман даже самому себе ни в коей мере не пытался как-то объяснить создавшееся положение в семье. И уж тем более не собирался обсуждать сложившуюся ситуацию с кем-либо за её, семьи, границами. В своё же в оправдание считал, дескать, после Чумы незримо изменились сами люди — жить стали много ярче, чувствовать острее... Бог согласился с Александром. Подтвердил. Не осудил его. Даже одобрил. Ну, и слава Богу!

— Слава Богу, па, спалось замечательно, — ответила красавица, однако без особого энтузиазма. — Доброго вам утра!

— Да, не мешало бы, — задумчиво проговорил гетман. — Чтобы доброго...

Бродяга-витязь на распутье здорово подпортил ему утреннее настроение. Ему, 'сове'! Казалось бы, куда уж дальше портить... Он крайне редко видел сны, но если уж эллинский бог Морфей Гипносович являлся гетману, то уводил либо в Армагеддон войны, либо в зверинец с жуткими ублюдками, либо... на почту. За известием. Обычно столь 'благим', что — спасу нет. Без вариантов!

С минуту гетман отрешённо размышлял. Над лоджией повисла пауза. Примолкла вопреки обыкновению Алина. Алёнка, опираясь локотком на парапет балкона, глядела вроде бы на 'па' и 'ма', но в то же время и куда-то вдаль, в известное лишь ей одной таинственное Зазеркалье.

— Утро всегда доброе, — наконец произнесла она чуть слышно, лишь губами.

Но гетману почудилось, будто все небесные тела сошли с орбит и в грохоте вселенских реактивных двигателей понеслись к Земле. Через его, Полковника всея Руси, больную голову...

— Новое Утро всегда доброе, па, хотя бы потому, что Оно наступило, а значит, Мир пока не провалился в тартарары.

— В Тартар, — поправил он, пристально глядя на девчонку, — в Нижний Мир, в царство мёртвых.

— Да, в царство мёртвых, — мягкие черты лица Алёнки обострились и окаменели. — В царстве мёртвых очень много свободного места...

Гетман содрогнулся — сквозь наметившийся зной на него явственно повеяло могильным холодом. И тишина на лоджии стала невыносимо тягостной. Без вариантов... Нет, соврал! Возможно, даже круче — тягостно невыносимой...

На счёт приёмной дочери, в части, касающейся простоты юной дикарки, ни гетман, ни жена его особенных иллюзий не питали — за лето нынешнего, двенадцатого по счёту года эпохи Новатерры насмотрелись и наслушались такого, что...

Всё началось в июне месяце. В рамках устоявшейся традиции — с войны. Самые новые из русских казаков перехлестнулись тогда с рыцарством, не менее, чем они сами, новым, — Орденом Бессмертия, грозным, воинственным, доселе никому не ведомым противником. Гетман, естественно, возглавил отмобилизованное войско Новороссии и за короткий промежуток времени настолько был измотан стычками, диверсиями и потерями, а в большей степени — таинственностью, окружавшей каждый шаг врага, что чудом вообще заметил высадившийся на берегу 'десант' — горстку убогих странников, гостей из отдалённых 'северо́в'.

А те и впрямь были убогими. У Бога. Под присмотром. Не все, конечно. Лишь Она...

И снизошёл тогда Господь до разговора с Александром через ангела-посланника, что называется, из молодых да ранних ангелочка в образе нахального, болтливого, игривого и ласкового спаниеля. И даровал Господь ему, полковнику, простому человеку, хоть и выборному гетману, больше того, атеисту, титул Воителя Господня, Своего Бойца. Борца со Злом. Ангела праведного мщения. Стража Порядка и Добра. Но главное — Хранителя. Хранителя Её. Его Алёнки... Ведь именно Она, Алёнушка, возможно, что единственная в целом свете, могла предчувствовать, наступит Завтра или нет...

— Что вы за люди, не пойму! — стряхнув оцепенение, воскликнул гетман. — Одна ни свет ни заря насчёт подвигов ратных толкует — а то давно не воевали, да, моя хорошая?! — другая смерть пророчит. Как в анекдоте: так что же, доктор, я умру?! Всенепременно, батенька! Может, хоть похожу ещё? Ну, разве только под себя.

— Прости, па... — съёжилась Алёнка.

— Ой, да ну тебя! — с улыбкой отмахнулся он. — Ладно, раз уж утро вашими молитвами всё-таки наступило... Подъём!

И чуть было не встал. Благо Алина удержала покрывало на его не в меру обнажённом торсе.

— Ещё ребёнку не хватало утреннего ню папаши! Большой казачий стриптиз под управлением народного артиста России Александра Гетмана. Хоть бы натянул эти... как их... эполеты!

— А мне скрывать особо нечего, — со звучным хрустом потянулся Александр Гетман.

Супруга же хихикнула, чуть приподняла пальчиком лёгкую ткань, покачала головой и заговорщицки переглянулась с девушкой.

— Да, верно! Кто бы мог подумать!? Практически нечего. Наберут в гетманы всякого... этого, как его? Мамочка-а-а!!!

Делая вид, что бреется сегодня утром с особенным тщанием, гетман уже не менее четверти часа разглядывал себя в огромном зеркале ванной комнаты. Не верьте злобным оппортунистическим инсинуациям о том, что, дескать, зеркало — удел прекрасной половины человечества, ибо не менее прекрасная половина смотрится в него и дольше, и внимательнее, и намного чаще. Хотя и смотрится в нём поскромнее первой, без особенного сексуального подтекста. По крайней мере, Александр никакого секс-эппила в своём до половины обнажённом отражении не находил. Гетман себе и гетман, ничего из ряда вон, среднего роста, веса, возраста, телосложения, средней курчавости густых каштановых волос, средней длины... хм, усов. Длина того, о чём отдельные распущенные личности могли подумать, тоже, в общем-то, средняя, хотя супруга утверждает — не на что смотреть. Наберут, дескать, всякого... По объявлению. Наверняка ведь шутит. А не то дошутится!

Обычный гетман. В чём-то даже симпатичный. А точнее, импозантный. Не 'мужик', не 'гражданин', не 'дядька', не 'братуха', не 'товарищ', не 'зайка ва-аще', даже не 'мен' (а то, не дай Бог, 'мэн'). Скорее — 'милостивый государь'. На удивление хорошо сохранившийся к своим сорока двум годам — без совершенно лишних седины, морщин, залысин, дряблости. Хотя... Раз, будучи отнюдь не в тонусе, гетман вот так же пригляделся к собственному отражению внимательнее, чуть прищурился и обнаружил под глазами столь густую паутину мелких складок, что грудь заныла, словно дверь несмазанными петлями, и так вдруг захотелось врезать зеркалу литым десантным кулаком! Увы, как некогда сказал один из персонажей Ярослава Гашека, цена тому — дерьмо. Безжалостному Времени кричать 'Остановись!' бессмысленно и самым зычным командирским голосом, Оно продолжит вековечный бег, от всей души плюнув на ваши пожелания. Без вариантов. Важно, чтобы при этом вашим собственным биологическим часам какой-нибудь заклятый друг не дал команду 'Стой! Стреляю!'...

Окончив наконец постылое бритьё, гетман поморщился, разглядывая множественные порезы, втёр в раскрасневшиеся щеки ароматный гель, а после сбрызнул их шикарной туалетною водой. Изысканной. Изысканой для гетмана-правителя среди трофейного имущества... По совести сказать, станичный химик Лёва Шнайдер не так давно освоил у себя в хозяйстве выпуск благовонного — пусть где-то 'благо...', но именно '...вонного' — эрзац-продукта, который горделиво обзывал: 'духи', 'о де`колон'. Не уступают, говорил, средним отечественным образцам начала третьего тысячелетия. Вполне возможно, — соглашался гетман вслух. При этом думал: агрегатным состоянием. Хотя и крепостью, наверное, не уступают тоже, надо спросить у батюшки — станичный пастырь, ходят слухи, прикладывался к пузырькам неоднократно... Однако ароматом явно выделяются. Как куча прелого рязанского навоза посреди россыпи фиалок из Шалон-сюр-Марн...

Откуда гетманский изыск? Из Франции, благословенной родины фиалок и Мишеля Платини, канкана и 'Курвуазье', 'Коко' Шанель, Марата и 'Вдовы Клико', Рабле, Вольтера, Монтескье, Тьери Анри и 'Марсельезы'. Из дочумного ещё импорта. Потому что если чего-нибудь очень-очень хочется, а нельзя, то... можно! Можно, если ты полновластный гетман, да к тому же Страж Добра. Можно собрать войска и провести локальную спецоперацию. Адресную проверку местности по месту размещения местных криминогенных мест. С зачисткой всяких там... А также их пособников, сочувствующих, подпевал, низкопоклонников и захребетников. Которые незаконно хранят столь необходимые гетману товары, нагло переводя последние из 'ширпотреба' в 'узпотреб', а значит — террористы и не-демократы, каких свет не видывал! О чём с такими разговаривать?! Эй, швайне, хальт!

— Стой, стреляю!

— Стою...

— Стреляю!

Аналогичным побытом станичники разжились кофе, чаем, специями, телефонами и базовым оборудованием мобильной связи, кроссовками, оружием, боеприпасами, многим другим, всего не перечислишь. Упёрли среди бела дня огромные настенные часы и репродукторы на крупной прежде железнодорожной станции. Практичный гетман думал было шопнуть и локомотив со всяким-разным подвижным составом, рельсами да шпалами — особенно ему понравился тогда длиннющий семафор, — да жаль, как выражался незабвенный гражданин О.Бендер, Заратустра не позволил. В смысле, инфраструктура постчумной России: уж больно далеко тащить и с подъездным путём напряг. А не мешало бы!..

— Не помешаю? — в ванную комнату чуть слышно прокралась Алёнка.

— Вот кто никогда мне не мешает, так это ты, моя маленькая прелесть!

— А ты так классно пахнешь, па!

Девчонка, улыбаясь отражению обоих, обняла его со спины и положила невесомый подбородок на плечо. Александр тихо млел. Но всё-таки без назидания не обошёлся. Гетман Разумовский!

— Это пахнет французский парфюм, а я... хм, на самом деле, чуть похуже. А 'классно' — это ты уже у мамы подхватила?

— Ну-у...

— Пойдёшь ко дну! — он резко обернулся, подхватил Алёнку на руки и покачал над здоровенной гидромассажной ванной — тоже в своё время реквизированной у 'каких-то там...'

— Согласна и на дно, па! Только — вместе с тобой.

— Конечно, вместе со мной! Тебя одну страшно выпускать даже на нашу единственную станичную улицу — во-первых, такую красавицу могут украсть, а во-вторых, ты, как губка, впитываешь...

— Всякую фигню, да, па?! — девушка звонко рассмеялась, потрясая локонами золотых волос, и заговорщицки проговорила. — А я уже знаю, как пацаны 'дольку' по понятиям должны 'дербанить', что такое 'рамс' и 'тёрки'.

— Ай, молодца! Узнаю рэкетирскую школу Богачёва, корефана твоего ненаглядного, братана по...

И не успел сказать: '...по классу', как приблатнённая красавица, хихикнув, уточнила:

— По понятиям.

— О чём я и толкую! Ты вот, солнце моё глубоко верующее, просишься в храм. Представляю себе, чего ты нахватаешься у нашего правоверного забулды... м-м, отца Никодима: наливай, благословясь, по полной чарке! будем здравы Божьей высокой милостью! хорошо пошла, Мать её Пречистую!

— Ну, па, нельзя так говорить! — надула губки девушка. — Я ведь у их высокопреподобия Первого Анахер... Анахрен...

— Анахорета! — в голос рассмеялся Александр. — Первого Анахорета, архимандрита монастырской общины Свидетелей Страшного Суда, — и шепотом добавил. — Потерпевших...

— Да-да, у батюшки Максимилиана! Я ведь у него ничему дурному не научилась, хотя он и... это... как бы... прости, па, но он в ереси погряз, вот!

— Бог его простит! Если есть за что... Мой приятель Макс, девочка, хоть и, по-твоему, сектант-схизматик, в то же время умный, добрый, весёлый и тактичный человек, а твой любезный Никотин, при всей приверженности истинному православию, суть хам, дурак и алкоголик. Вот тебе и 'вот'! Я вот дождусь от него очередного 'художества' да выгоню из храма на ху... э-э, хлеба вольные. Или прилюдно выпорю.

— А Бог тебя накажет, — еле слышно прошептала девушка, опасливо втянув головку в плечи и сторожко озираясь.

— Не накажет! — отрезал Александр. И глупо брякнул. — У меня с Богом свои, особенные отношения.

— Я знаю, па...

Алёнка знала. Знала и Алина. И сам Александр. Знал, что его, не так давно атеиста до мозга костей, впрямь существовавшие особенные отношения с Высоким Покровителем — секрет полишинеля для семьи. Секрет полы шинели...

— Ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь... Поэтому, лапушка моя, когда отец Никотин вылетит из церкви на... на понятно что, попом придётся быть тебе. Если, конечно, водку жрать не станешь безо всякой меры.

— Мне нельзя, я — женщина, — вздохнула она с потаённой грустью в колодцах васильковых глаз.

— Отчего же нельзя? Понемногу можно. В удобное время и в удобном месте.

Рассудком гетман понимал, что с девушкой, которую четыре года кряду воспитывала строгая монахиня да еженощно навещает ангел, вести подобный разговор не следовало. Не следовало бы... А что он мог поделать, раз уже завёлся?! Накипело. Правитель всё-таки, не 'анахрен'... нет, а не хрен. С бугра. Короче, не хрен Никотину!..

— Ай, па, о чём ты говоришь?! Мне нельзя приходским священником быть.

— Серьёзно? Кто бы мог подумать?! Ладно, уговорила, назначу попом симпатичного молодого парня, а тебя замуж за него выдам. Да хоть, вон, Пашу Никоненко! В авиации служил, значит, небеса знает не понаслышке, возможно, даже с Господом поручкался, только молчит из ложной скромности.

Развеселившийся гетман запоздало понял, что от мало приемлемой тематики религии и культов скатился к ещё более опасной и совершенно не желательной. Как для Алёнушки, так и для самого себя. А может быть, тем более для самого себя...

Девушка бросила на Александра взгляд, полный отчаяния и мольбы.

— Па, ты же обещал..!

— Великий гетман слово держит! — напыжился он, как индюк. — Раз обещал, значит, сделаю. Так выпорю, что мало не покажется! И выгоню из церкви на ху...

— Нет, па, ты обещал совсем другое, — Алёнка крепко обняла его и зашептала, пощипывая мочку уха мягкими губами. — Ты обещал...

Он знал, вернее, помнил, что конкретно обещал. И знал, и понимал, и чувствовал, что не относится к Алёнушке как к дочери. Что никогда не будет относиться так. Что её статус в гетманской семье и вообще в станице — не более чем дань традиции, попытка следовать приличиям, причём довольно неуклюжая. Глубинная же суть — упоминавшийся чуть ранее секрет полишинеля, скрытый наверняка только от псов из подворотен, и разве лишь по той причине, что собакам всё равно. Что никогда не выдаст псевдо-падчерицу замуж вопреки её согласию. Что никогда не выдаст по желанию. Что никогда не выдаст вообще. Возможно. С некоторой долей вероятности. Процентов где-нибудь на сто... Без вариантов!

— ...Ты обещал, па, что замуж... ну... Не выдавай меня, па, очень-очень тебя прошу!

Он обнимал трепещущее тело девушки и чуть не плакал в пароксизме переполнявших душу чувств.

— Не выдам, любовь моя, не выдам... Никому я тебя не отдам! Никому и никогда!

— Никогда-никогда... я люблю... и хочу любить... и всегда буду... только тебя! — но тут вдруг девушка отпрянула от Александра и воскликнула. — Ой, па, забыла совсем! Пойдём, я налила твой дорогой утренний кефир!

— Дорогой? — непонимающе пожал плечами он. — С чего ты взяла? Понты копеечные!

— Па, — хихикнула Алёнка, — какой-то ты сегодня... ну, как бы...

— Заторможенный?

— Извращённый, вот! Всё переиначиваешь! Идём?

— Куда-то идём, это уж точно... Без вариантов, — проговорил он отрешённо. И сам не понял, что именно имел в виду.

Гетман и впрямь не понимал, что с ним творится этим утром. Врагов на горизонте видно не было, работали цеха, хозяйства, службы и артели, станица богатела, простаивали медики и 'МЧС', однако... Однако что-то слишком — причём с хорошим таким лишком, в добрый центнер — неприятное шарилось по закоулкам души. В набат не било, не звало к оружию и не наматывало гетманские жилы на скрипучий барабан колодезного ворота, лишь неопределённо рыкало, словно предупреждая, чтоб себя не забывал.

Чуть больше месяца назад, когда он дрался с рыцарями Ордена Бессмертия, в подобных ситуациях на помощь приходил щенок-хранитель... Вот кстати, ангелочек, не подскажешь ли чего?!.. Но Запределье промолчало. Не откликалось с памятных июньских дней. Да собственно, и не было к тому позывов. Всё хорошо, прекрасная маркиза, всё хорошо! Покамест хорошо. Надолго ли?..

Меж тем 'прекрасная маркиза', законная хозяйка пятикомнатного гетманского 'замка', уже в подогнанном по её изумительной фигурке камуфлированном обмундировании, накладывала макияж перед трюмо в прихожей. Явно спешила в ожидании намеченного на сегодняшнее утро визита генерального дозорного, ибо даже сам Александр бывал свидетелем такого действа крайне редко. Алина справедливо полагала, что в деле наведения на внешность рукотворной доли красоты куда важнее результат, чем утомительный процесс. Именно доли красоты, по той причине, что естественным, природным шармом она ни в коей мере не была обделена: изящный стан божественных изгибов и пропорций, бронзовая кожа Клеопатры, шапочка смоляных волос, бутончик сочных алых губ, пушистые ресницы, крохотная 'мушка' на щеке, горящие дьявольским пламенем глаза-угли, лицо очаровательной авантюристки-сердцеедки, коварной 'вамп'. Её краса всегда казалась Александру страстной, пылкой, дерзкой, южной, зажигательной, как ритмы самбы и фламенко. В то же время Алёнку отличал совсем иной тип обаяния — глубоко русский, северный, спокойный, мягкий, сказочный.

— Ага, явились, прелюбодеи! — усмехнулась Алина, искоса поглядывая в зеркало на домочадцев. — Что, вашество, совращала вас дева юная, как в старой песне, в сказку звала?

— И совращала, мать, и звала, каюсь, — молитвенно сложил ладони на груди полуодетый Александр. — Даже кефиром соблазняла, но...

— Но ты не поддался? Ай, молодца! Наградить нашего героического полковника орденом 'За мужество на женском фронте'! А медалью 'За стойкость' наградить его... как бы так поделикатнее выразиться?.. — она на секунду задумалась. — Ага! Малыш...

— Ну, мать, спасибо на добром слове! — с видом безвинно уязвлённого достоинства он покивал на уязвлённое 'достоинство'. Средних размеров, если быть совсем уж откровенным. — Удар ниже пейджера!

Алина резко обернулась к ним с Алёнкой и, чуть прищурив недоретушированные веки, пристально взглянула на супруга.

— Не поняла! Бредишь, твоё благородие? — ещё секунду помолчала, видимо, соображая. — Ах, во-о-он ты о чём! Одно ля-ля в голове! Я говорю: малыш, ты почему до сих пор не в форме?! Костян вот-вот причуха... э-э, Константин Владимирович вот-вот придёт! Марш облачаться!

Алёнка громко ойкнула и убежала в детскую. Алина же игриво улыбнулась, подмигнула Александру и потерла руки.

— А теперь, вашество, показывайте, какого малыша вы припрятали пониже пейджера... — но в тот же миг стала серьёзной, как зав. сектором идеологии ЦК КПСС. — У тебя, кстати, в памяти мобильного нет номера телефона Нинки Андреец?

— На кой дьявол тебе гений казацкой фармакологии?

— Да у неё в аптечном хозяйстве, кажется, микроскопы есть — малыша твоего разглядеть... Ай, мамочка! — завопила она, когда гетман потянулся к висевшему у двери карабину. — Вашество-о-о! Не стреляйте в пианиста! — и тихо добавила. — Рано отчаиваться, вдруг ещё отрастёт чуть-чуть...

У милых, но излишне языкастых дам сегодня намечались боевые стрельбы. Законы постчумного мира недвусмысленно гласили, что каждый, независимо от пола, возраста и убеждений, оружием владеть обязан, чтобы защитить хотя бы самое себя. Законы эти не писались вчерне на гербовой мелованной бумаге, не редактировались опытными консультантами, не утверждались на пленарных заседаниях Госдумы, не доводились исполнителям в части, их касающейся, и не подшивались в своды архивистами. Они скрижалями напоминали о себе живым с надгробных эпитафий... Господь, Бог наш, создал людей, Чарльз Дарвин бестолково расплодил, и только полковник Сэмюель Кольт сделал их равными! Потом Чума произвела искусственный отбор, и среди тех, кто выжил во Вселенском Катаклизме, тяжёлый противоиндейский револьвер его системы, равно с другими противолюдскими средствами, вновь стал предметом из разряда ширпотреба. Как и свеча. Кресало. Трут. Телега. Лук. Топор. Капкан. Лучина. Камуфляж из старых войсковых запасов...

Тот самый камуфляж, что на Алёнушке сидел, будто изделие высокой моды из Парижа.

— Амазонка ты моя, — проходя в детскую, улыбнулся Александр.

— Что, сильно мокрая? — недоумённо поглядела на него девчонка.

— ?!!

— Ну, па, это ведь речка такая! Большая-пребольшая. Где-то далеко. Там ещё крокодилы водятся...

— Крокодил, крокожу и буду крокодить! — усмехнулся Александр. — Крокодилов не бывает, малыш, сказки это всё, бред сивого зоолога-натуралиста.

Да, крокодилов не бывает! В чём бы другом, а в этом Александр уже больше месяца не сомневался ни на медный грош. Спасибо ангелу-хранителю, сумел, собака, убедить в наличии отсутствия (отсутствии наличия?) как таковых опаснейших рептилий, причём убедить его, вполне разумного полковника... Что вы сказали? Последние слова не вяжутся по смыслу? Типа, ваш военрук однажды на занятии... Ладно, пожалуйста: ...вполне разумного, хоть и полковника. А слухи в тот момент ходили по станице — ой-ой-ой! Мол, дескать, залетел один. Кайман. А то, не дай Бог, аллигатор. С далёких морозных 'северо́в'...

— Знаю, па, мне лебедь говорил.

— Вот видишь! Кто бы сомневался?.. Амазонка же, малыш, не только река, у этого слова есть и другие значения. Дошедшие до нас мифы античных народов, к примеру, гласят, что в древности существовали племена, в которых воинами и охотниками были не мужчины, а женщины. Как раз их и называли амазонками, — о том, что женщинам-воительницам, по преданию, для удобства стрельбы из лука жрецы (возможно, жрицы) удаляли правую грудь, великоразумный гетман Разумовский благоразумно умолчал. — А ещё это специальная дамская одежда для верховой езды, она похожа на... Что с тобой, малыш?!

Алёнка беззвучно плакала.

— Да-а, — она растёрла кулачками слёзы по щекам, — ты так много знаешь, па... да-а... а я... а мне... в школе все маленькие, им по восемь лет, а мне восемнадцать... как я с ними буду-у-у?!..

Он крепко обнял девушку, пригладил разметавшиеся волосы и обратился было к ней, используя привычное 'Малыш', но вовремя осёкся — это прозвучало бы как издевательство.

— Малы... э-э, алый ты мой цветик, солнышко моё ясное, тебе совсем не обязательно ходить в гимназию, вот ещё! Твои приёмные бабушки из прошлой жизни, учительница и старая инокиня, дали тебе вполне приличное начальное образование, я бы даже сказал, почти нормальное среднее. Ты от природы очень умна и наблюдательна, у тебя великолепные память и... — гетман хотел сказать про ассоциативное мышление, однако вовремя сдержался, ибо она вполне могла воспринять малопонятную терминологию как повод к новой серии терзаний своей надуманной ущербностью, — ...и всё такое прочее. За два с лишним месяца ты уже достаточно обжилась в станице, привыкла к новой для себя обстановке, перезнакомилась с людьми, поправила здоровье, окрепла, набралась сил...

— Тавтология, па, — шёпотом перебила его юная... хм, дикарка.

И 'гетман Разумовский' ошалел.

— Чего?!!

— 'Окрепла' и 'набралась сил' — это тавтология, бессмысленное повторение одних и тех же понятий. Так меня бабушки когда-то учили... Ой, па, — она вдруг отстранилась и прикрыла рот ладошкой, — пфофти, я не долфна фыла так гофофыть, я, нафефное, офидела тефя...

— Ох, девочка моя, всё правильно, всё так, как ты сказала, — снова привлёк её к себе Александр.

А сам, покачивая головой и криво усмехаясь, думал: 'Какова говнюха мелкая! Утёрла нос Отцу народов Новороссии! А я то думал, как бы её не обидеть забубённым термином... Но память какова?! Через четыре года после 'школы' в диком стойбище! Четыре долгих года в потных лапах изуверов... Четыре года каждодневных истязаний... Четыре года ежечасной смерти... Четыре года смерти вопреки!'

— Прости, па... — снова начала Алёнка.

— Всё, проехали! — решительно отрезал Александр. — Так, о чём я говорил?.. Ага! Короче, как только до конца освоишь компьютер, Алина займётся с тобой по индивидуальной программе обучения, у нас дома куча дисков практически по всем дисциплинам высшей школы. Заодно освоишь какую-нибудь профессию... Вот, кстати, кем бы ты в будущем хотела стать?

— Я... мне... не знаю, па.

Девушка глядела на него растерянно, как-то затравленно, и гетман понял, что завёл серьезный разговор совсем не к месту и чертовски не ко времени. Да что ж за день такой?! Всё с самого начала через жо... ох, простите, кувырком!

— Зато я знаю, Алёна Валерьевна, кем бы ты не хотела стать, — нашёлся он.

— И кем же, па? — Алёнка напряглась. — Солдатом, да?

— Солдат и без тебя хватает. Хотя и не мешало бы побольше... Да ладно, ты-то здесь при чём? А не хотела бы ты стать...

— Ну, па!

— ...попом.

Девчонка помотала головой, на миг задумалась, а после захихикала.

— Откуда ты знаешь? Может, и хотела бы? Я начало Ветхого Завета и весь Новый почти что наизусть знаю, литургию провести смогу, отслужить по всем двунадесятым праздникам, проповедь прочитать, вот только...

— Вот только это невозможно, милая, — душевно 'подбодрил' её гетман.

— Конечно, я ведь женщина!

— Не в этом суть.

— А в чём тогда?

— Ты водку пить не умеешь.

— А при чём здесь..?! Хи-хи-хи! Па, — она вдруг заговорщицки прильнула к его уху, — может, я не поеду сегодня бабахать? Правда, не люблю этого. Пойдём вместе к тебе на работу, я чем-нибудь помогу великому гетману. Или запрусь в маленькой комнатке и поучусь пить водку.

— А кто тебя потом домой понесёт?

— Я — понемножку, по капельке. Сама дойду, только буду за тебя держаться. Или останусь там, в комнатке. Мама Лина будет тебе женой дома, а я — на работе. Как бы, да? Это шутка, па, ты не подумай! А хочешь, мы..?

— Хочу, моя хорошая, очень хочу, — признался Александр. В чём именно, и сам не понял до конца, но всё же выкрутился. — Хочу, чтобы вы, тем не менее, поехали на стрельбище вместе. Без этого нельзя, пойми, малыш. В конце концов, моя жена должна суметь в случае чего защитить и себя, и меня тоже.

— Ма умеет, — вздохнула Алёнка.

— Ма? Да, умеет. Но хреново... Подожди, при чём здесь ма?!

— Ну, защитит и себя, и тебя, мужа своего.

— Девочка, но я ведь имел в виду тебя.

— Меня?!

— Конечно! Сама сказала, что будешь мне женой на работе, вот и отдувайся теперь за двоих. Твоё время пришло, малыш! Любимый мой малыш...

Он обнимал Алёнку, говорил и понимал, что эта глупость будет стоить ему всех сегодняшних. Но так хотелось говорить и говорить!.. А много более хотелось подхватить её девичий стан, прыгнуть в седло и — прочь отсюда! На край света! Далеко за край его! Надолго! Навсегда! Вдвоем с тобой, любимый мой малыш...

— Любимый мой малыш, — в далёком, чуждом и незримом Запределье повторил величественный седовласый старец. — Любимый... Интересно, как это — 'любимый'? И что такое 'интересно'?.. Твоё время пришло, увы, малыш! Пусть оно не стучит пока что в вашу, детки, дверь, пусть только на подходе. В месяце пути, не более. Без вариантов. Крепитесь, детки, дай вам Бог удачи и терпения!..

— Любимый твой малыш, — шептала девушка мелко дрожавшими губами. — Я хочу поцеловать тебя. Можно?

— Конечно, моя прелесть!

Конечно, Александр ожидал привычного уже прикосновения к щеке, ну, может быть, к губам, а получил... именно то, чего подспудно ожидал с момента самой первой встречи.

— Уф-ф! — только и смогла произнести Алёнка, уняв разгорячённое дыхание. — Какое блаженство!.. Только это ведь не очень хорошо, да, па? Ма будет сердиться. И Бог тоже.

— Насчёт Бога тебе виднее, — Александр уронил голову ей на плечо, пряча подалее бесстыжие глаза. — А наша мама Алька... думаю, не будет. Если мы тоже не будем. Злоупотреблять... Давай-ка ещё раз!

— Давай! — воскликнула Алёнка, а после, снова отдышавшись, прошептала. — Не забывай этот поцелуй, па! И меня тоже...

'Эх, если бы я мог забыть!' — подумал Александр.

Последних слов её он попросту не слышал — в прихожей зазвучали голоса приветствия: сопрано отворившей дверь Алины, басок генерального дозорного, довольное урчание пса Дэниела. Сторож! Хренов...

Как и хозяин дома, Костя до Чумы был военнослужащим, разведчиком вначале армейским, потом — во внутренних войсках МВД, первым офицером в семье интеллигентов-петербуржцев Елизаровых. В той, дочумной, семье — последним... Питая тайную, как сам наивно полагал, любовь к Алине, Костя двенадцать лет прожил вдовым холостяком и лишь два месяца назад сочетался браком с весёлой, симпатичной Маринкой, до того — Марфой, инокиней монастырской общины Свидетелей Страшного Суда. Один из ближайших друзей-соратников, он всегда представлялся гетману как бы состоящим из двоих человек, гиганта Константина телом и маленького Костика лицом. Алёнка разглядела его сущность влёт и называла дядей Костиком, вернее, Дядей костиком, если судить по интонации.

В открытый тир полковник отпускал любимых женщин с лёгким сердцем: на стрельбище ни Костика, ни Константина не существовало, лишь Костяра — чинуша, тупорылый деспот, нудный буквоед, не замечающий красивых глаз хоть Моны Лизы дель Джокондо, хоть цыганки Эсмеральды, хоть своей возлюбленной, по имени Алина. Которая умела при желании строить такие глазки, что теледива Дарьялова от зависти бы удавилась перед камерой, и будь на огневом рубеже не Константин, а кто-нибудь другой из офицеров-казаков, мишенная стрельба мгновенно превратилась бы в пальбу по воробьям. Нет, по пустым бутылкам из-под 'Каберне'. После его употребления под шоколад и фрукты...

— Здорово, Саныч, — разведчик сунул лапу гетману и подмигнул Алёнке. — Привет, маленькое солнышко!

— Здравствуйте, дядя Костик! — девчонка опустила длинные пушистые ресницы. — Только я не маленькое солнышко, я... я — Чудище-Алёнище, вот!

— Это кто же посмел?!.. — грозно расправил плечи богатырь-дозорный.

Дэн аж попятился к двери и фыркнул.

— Папа...

— Она ему вчера компот пролила! — рассмеялась Алина. — Как раз на это... ну, мне по пояс будет, — и тихо уточнила, обернувшись к Александру. — На 'малыша'.

— Будем считать, что нашему гетману здорово повезло, — усмехнулся Константин.

— В том смысле, что другому ты набил бы физиономию?

— В том смысле, что гетман больше любит кофе, да погорячее. Благо ещё, он матом ругаться не умеет.

— А вот и неправда, умеет! — вступилась за 'честь' отчима Алёнка.

— Это когда же ты слышала?! — изумился Александр.

Обыкновенный русский человек, хотя и гетман, он, разумеется, 'приукрашал' родную речь изящным словом. Изредка. Намного чаще — фразой. Длинной. Прочувствованной. Вычурной. Да не одной... При девушке, однако, сдерживался. Ну, старался сдерживаться. Особенно когда врезался сослепу в стеклянную межкомнатную дверь гостиной или с размаху ударял себя по пальцу молотком...

— А вот и слышала! — Алёнка показала отчиму язык. Длинный такой. Совсем как уши. — Помнишь, батюшка Никодим выпил... м-м, немножко вина с дядей Сашей Кучинским? Их ещё чуть-чуть тошнило на паперти... А ты сказал тогда: ах вы, два... этих самых... как их..? Ага, вспомнила!

— Вот я тебе сейчас..! — нахмурился гетман. — Ты погляди, брат Костик, яйца курицу...

— ...дисциплинируют, — вздохнув, закончила фразу Алина. — Едем?..

...И пошло-поехало!

За окном оглушительно фыркнул дозорный УАЗик, унося амазонок по ратной стезе.

В тон ему разобижено рыкнул барбос — одного, бедолагу, оставили с хамским хозяином. Ничего не поделаешь, братец-собак, се ля ви. Наша жизнь, говорят, такова, какова она есть, и более не какова. Без вариантов!

Покусывая губы, Александр сдвинул занавеску и поглядел на чисто выметенные аллеи Замка — новоросской цитадели.

По мостовой прошла, нет, проплыла, покачивая бёдрами, Наталья Хуторская, верная подруга и помощница, урядный секретарь. Улыбнулась — заметила всё-таки шефа в окне! Помахала рукой: не опаздывай, типа...

Тип-топ-тип-топ-тип-топ! — промчалась миномётная курсантская команда на развод. Их взялся 'разводить' немолодой уже, седой как лунь хорунжий. В две шеренги становись!..

И стало так!

Начался новый день. Что он, грядущий, нам готовит? Если судить по гаденьким предощущениям, какую-нибудь бяку. Неминуемо. Без вариантов. Вернее, варианты есть. Аж два. Первый — наихудший. И второй — маловероятный... Знать бы заранее! Но, увы, он всего лишь гетман, а не Бог...

— Думаешь, Бог знает? Как же ты ошибаешься, сынок, — махнул пергаментной рукой величественный седовласый старец, потягивая духовитый травяной отвар. — Никто не знает будущего. Может статься, нет его и вообще... А впрочем, ничего хорошего не жди. Ибо грядёт день... Этот? Следующий? Послезавтрашний? Кто может знать?.. Но — скоро. Уже скоро. Вариантов нет. Вернее, есть один, но, как ты выразился, маловероятный...

Старец задул крохотный алый язычок огня на фитиле лампады, на удивление легко для своих лет — какие его годы?! — поднялся со скамьи, неспешно растопил очаг, придвинул задремавшему было ушастому щенку объёмистую глиняную плошку с отогревшимся после холодного подвала молоком, задал немного корму прочей мелкой живности и наконец присел перед разнежившимся на циновке лебедем-красавцем.

— Ну, что, дружок мой, птичка, хм, божья, был у Неё?

— Конечно, был, — наморщив клюв, ответил старцу гордый лебедь. — Поговорили. Всласть! Я, разговаривая с Нею, чувствую себя подонком, а не ангелом-посланником! Знать бы ещё, как это — 'чувствовать'...

— Вот то-то и оно... Ну-ну, и что Она сказала?

— Как будто сам не видишь! Наступил новый день, столь вожделенное тобою Завтра. Ты ведь обычно посылаешь лишь об этом у Неё узнать — наступит ли Оно.

— Обычно да, друг мой, обычно да... Но не сегодня. Как она?

— А то не знаешь сам!

— Ох, знаю... Счастлива покамест. Вот только надолго ли?

— Расчувствовался! — едко усмехнулась птица.

— Я не умею, если бы и захотел.

— Я — тоже. Только притворяюсь твоей волей. Ты, кстати, мог бы здесь не как бы горевать, а чем-нибудь помочь Ей, ты на то и Бо...

— Ох, нет, дружище лебедь, я — простой старик. Нет у меня уже ни прежних сил, ни, очень вероятно, времени. Как и у всей Вселенной... Я ведь не раз рассказывал тебе: Прошлое было, Настоящее сейчас, а вот Грядущее... возможно, будет. Лишь возможно. Причём вполне возможно, ибо так было всегда. Однако же познать его, проникнуть в даль времён, тем более, целенаправленно вмешаться в ход событий, руками, разумом и волей сотворить историю, — увы, задача непосильная. Пока. Мир беспределен, всякая его частица имеет собственную Силу и влекома Волей сквозь простор Свободы. Буквально каждое мгновение бесчисленные сонмища частиц, от атомарно крохотных до галактически огромных, соударяясь, получают новый импульс Силы и разлетаются по мириадам направлений сферы Мира. Вновь сталкиваются. И мчат, мчат, мчат... Животворящее Движение. Оно же — суть Конфликт всего и вся. Вселенский Хаос. Случай. В случайности нет Будущего и не может быть лишь потому, что каждый следующий удар способен привести к высвобождению чудовищной Энергии и моментальному уничтожению Вселенной или, по меньшей мере, её части. Последнее порой случается, ты знаешь, например, при возгорании Сверхновых звезд. Первого пока не было. Можно сказать, что нам пока везло...

Лебедю явно надоело многократно повторявшееся откровение хозяина, он повертел благообразной головой на длинной шее и попытался завернуться под крыло, будто изыскивая там кусачих паразитов. Правда, фокус не удался.

— Куда?! Я для кого рассказываю? Что за молодежь пошла?! Ни тебе внимания, ни должного почтения! Вот, помню, была у меня не так давно помощница, люди её птицей Алконост звали, так она... — старец ворчал до тех пор, пока лебедь, закатив глаза и шумно крякнув, снова не сосредоточился. — Так вот, остановить Великое Движение нельзя — Вселенная умрёт. Полностью упорядочить его не хватит сил всего живого Сущего. Выход в одном — проникнуть разумом в Грядущее ДО момента Большого Взрыва, заранее узнать о назревающем критическом столкновении и минимумом сил предотвратить его. Одновременно научиться предотвращать более мелкие, частные взрывы, по крайней мере, те из них, что не несут в себе полезного потенциала. Увы, проникнуть в Будущее до сих пор не удавалось никому. А кто сумеет это сделать, тот создаст Гармонию Вселенной — спокойный идеальный мир всего и вся, в котором нет ни катастроф, ни войн, ни ссор, ни стычек, ни болезней, ни иных конфликтов. Желанный мир, в котором всякое живое существо, а не одни лишь люди с их загадочными душами, узнает, что такое 'радость', 'счастье' и 'любовь'! Да, люди с их загадочными душами... Они одни наделены ключом к двери в Грядущее — Интуицией. И более других — Она! Но как же мало ей осталось жить!..

— Да, шеф, кажется, ты и впрямь расчувствовался, — пробурчал невежа лебедь, намереваясь снова сунуть голову под белоснежное крыло. — Не подхватил чего на старости-то лет? С людьми давно общался в живую?

— Не так чтобы давно, — пожал плечами старец. — Лет, может, сто назад. Если быть точным, сто четыре. Помню...

— Да, ты-то помнишь, а они по столько даже не живут... Послушай, ты слетал бы в отпуск! Или поспал ещё. И нам бы не мешал. Поналетело вас тут...

Насчёт 'поналетело вас...' старец уже не слышал. Попросту не слушал. Думал. Об отпуске, в котором не был больше семи с половиной тысяч лет... Больше семи с половиной тысяч оборотов этой диковинной планеты вокруг жёлтой своей звезды. Странной планеты. Страшной планеты. Прекрасной планеты. Потрясающе разной планеты с уникальной, ни на какую во Вселенной больше не похожей Жизнью — Человеком. Думал о множестве миров. Думал о еле различимой голубой звезде. О фиолетовой листве приземистых деревьев. Об изумрудных небесах. Воде цвета земной травы. Ультрамариновых закатах. О своей родине, которую давно, казалось бы, пора забыть... Но Старец не умеет забывать. Ему не кажется. Он либо знает, либо нет. Он не надеется. Не верит... Верят люди — по-детски, бестолково, нелогично, даже в Завтра. Для них Оно наступит обязательно... Жаль только, не для всех. Во всяком случае, не для Тебя, красавица, провидица, девчонка-несмышлёныш, юная избранница богов...

Затих, упрятав голову под белоснежное крыло, красавец лебедь на циновке. Пристроив плюшевую мордочку на мягких лапах, вольготно разбросав по полу уши с завитками шерсти на концах, в углу посапывал щенок. День начался, как миллионы прежних дней, с виду вполне обычно, зыбко, тихо, незаметно. Старец наполнил плошку еле тёплым травяным отваром, смахнул несуществующую пыль с дубового стола и не спеша прошёлся по избе. Не Старец вовсе, а простой старик, каких полно от Кенигсберга до Находки. Было. До Чумы. До войн. До революций. До реформ и перестроек. Простой старик. Давно уже не Бог...

...Какой там Бог?! Обычный человек. Обычный гетман. Обычный русский гетман третьего тысячелетия по Рождеству Христову — прошу любить его и жаловать! Без вариантов...

Ну, всё, пора идти в Грядущий день!

Как призывный набат, прозвучали в ночи тяжело шаги,

Значит, скоро и нам уходить и прощаться без слов.

По нехоженым тропам протопали лошади, лошади,

Неизвестно к какому концу унося седоков...

(В.С.Высоцкий)

14-15 августа. Врачу: исцелись сам! Твои проблемы...

— Всё не так плохо, как вы думаете! Всё гораздо хуже...

медицинский афоризм

Смеркалось...

Если быть совершенно точным перед важным историческим моментом, начало смеркаться. Как в шахматах для круглых идиотов: едва-едва. Отнюдь не е2 — е4... Совсем пока чуть-чуть. Практически ещё никак. А может, даже менее того. Намного. Много-много менее... Как-никак август, пусть и середина месяца, куда, к чёрту, заранее смеркаться?! Всего-то восемь на часах. Вернее, двадцать. Да какая, впрочем, разница?!..

Гетман устроился — причём достаточно давно, как бы не час тому назад — за письменным столом в своём апартаменте. Выстукивал, набив уже, хм, оскомину на пальцах, 'Прощание славянки' по резному подлокотнику мягкого то ли стула, то ли кресла и, густо усыпая пеплом сигареты буроватый камуфляж, задумчиво разглядывал косяк. Косяк не в смысле папиросы 'Беломор' с приличным содержанием марихуаны и даже не дверной проём, а небольшой косяк пираний в собственном аквариуме. Рыбок пираний, известных также как карибы, для простонародья — Serrasalmidae, серо-зелёных горбоносых амазонских хищниц отряда карпообразных, которых где-то раздобыл ему посольский старшина и лучший друг Сергей Богачёв чуть больше месяца назад, когда скоропостижно сдох — наверняка от смерти, не иначе — любимый гетманский вуалехвост. Помнится, Серёга заверял тогда, что карибы в стеклянной неволе чуть ли не на второй день пленения утрачивают природную агрессивность, даже предлагал Александру для эксперимента сунуть в толщу воды свой великогетманский палец. Гетман не стал. Гетман лишь посоветовал корешу погрузить туда свой... Нет, язык! Не опустил пальца и ныне. Лишь внимательно рассматривал косяк. Короче говоря, косячил. Занятие, воистину достойное правителя, Отца Народов Новороссии, пророка и тирана Александра-новороссбаши!..

Вожак, довольно крупный рыб-самец — возможно, рыбка-самка, в этом гетман разбирался слабовато, — застыл под сенью извивающихся стреловидных листьев сагиттарии 'лицом' к своим недвижимым подручным, или, если угодно, подплавничным, вытянувшимся в правильный ударный клин, 'свинью', как, судя по старинной киноленте, именовал подобный строй ливонских рыцарей князь Александр 'Невский' Ярославич. В какой-нибудь секунде до броска в атаку. Знамена в зенит! Пушкарям фитили вздуть! Шашки вон!.. Или чего там у них, в Амазонии? Раззявить пасти! Зубы наголо! Грызи!!!... И прости-прощай, очередной дикарь-сельвец (индеец, житель сельвы, сельвский труженик)! Да ладно, вода ему пухом, все Там будем рано или поздно...

Гетман туда — ну, которое Там, где все будем — до поры до времени не собирался. Попросту не имел дурной привычки умирать. Наверное, поэтому и выжил в затяжных кровопролитных войнах прошлой жизни. Наверное, поэтому двенадцать лет назад и умер больше понарошку, так, для красного словца. Наверное, поэтому и не погиб в непрекращающихся битвах на злосчастной Новатерре — новой Земле, доставшейся в наследство горстке Homo Sapiens от славных и умелых предков, которых поразило агрессивное безумие в момент нашествия губительной Чумы. Наверное, поэтому и жил сейчас. Наверное, поэтому сидел... Нет, не сидел, в смысле 'сидел, отбывал, парился, чалился, гостил у Хозяина', а сидел, в смысле сидел, то бишь не лежал и не стоял. И наблюдал за неподвижным косяком. И, накосячив, ждал...

И наконец дождался! Соседку, верную подругу и личного секретаря Наталью Хуторскую, высокую, статную, очень миловидную шатенку средних лет. Переступив порог и тихо притворив входную дверь, она, часто моргая, подняла на шефа покрасневшие, в обрамлении припухших век, огромные свои глаза. Зрение Натальи, с детства слабое, неодолимо ухудшалось год от года. К очкам же дама относилась с отвращением, пытаясь скрыть сам факт своей ущербности (по утверждению генерального врача, ущербности, как раз и прогрессирующей более на нервной почве, из-за надуманных переживаний), пользовалась контактными линзами. Теперь вот пожинала с их 'посева' горькие плоды...

— Часом не в ихтиологи переквалифицироваться собираешься, твоё высокородие? — явно через силу улыбнулась женщина.

— В бразильскую танцовщицу самбы, практикующую утренние омовения в кристально чистых водах Амазонки. Хотя бы один раз в своей нелёгкой жизни... А ты, кстати, — не в исполнительницу стриптиза для завсегдатаев ночного клуба?

— Ты о чём?!

— О твоей сверхурочной работе. Домой почему не торопишься? Чай, ни войны сегодня не замечено, ни разгула стихий, ни падежа скотины...

— Ни опороса поросят, ни ожереба жеребят, ни выхухола выхухолей, — натужно усмехнулась Наталья. — Что-то я засиделась за проектом договора об угодьях с нижнереченцами, о времени совсем забыла. Так что, товарищ гетман, пошли?

— Так пошлю, даже не сомневайся! Раз просишь, так пошлю, что..! Мы-то, казачня грубая, Пажеских корпусов не кончали, воспитанией не обременены, уж чаво-чаво, а послать могём... Иди, Наночка, отдыхай, спасибо тебе огромное!

— А ты?

— А я посижу ещё, поразмышляю. Или, не дай Бог, поразмыслю.

— Мыслитель! Нормальные гетманы испокон веков обжирались салом, опивались горилкой, греховодничали, рубали турок, поляков, москалей и крымских татар, козни всякие строили.

— Потому и вымерли давно, а я, ненормальный, как видишь, жив покуда.

— Всем на радость, — съязвила подруга.

Однако гетман, не расслышав, продолжал.

— Как сказано этим самым... короче, кем-то из античных мудрецов: я мыслю, значит, существую.

— Ой, не зарекайся, товарищ ненормальный гетман! Насчёт самого факта существования.

— Чур меня! Знала бы ты ещё, о чём я мыслю...

— Могу себе представить! Но не буду... Устала я чего-то, Саныч, как загнанная лошадь.

— Пристрелить? А то давай — на пенсию.

— Нельзя мне туда, разленюсь, растолстею, стану сплетницей и самогонщицей. Или, не дай Бог, спекулянткой семечками... Будь здоров, не кашляй, Алькам своим привет передавай. До утра!

— Аста маньяна, мио корасон!

— Сам такое слово нехорошее! Давай пакет с мусором прихвачу, выкину по дороге.

— Прихват и выкидыш мусора как позитивное явление в казачьей среде на фоне массового падежа склонений, разброда шатаний, выродка уродов, залаза в душу и накося выкуси... Пока, родная!

— Сам ты пока! И меньше думай — всё давно уже придумано.

— Я почему-то так и подумал, — чуть слышно буркнул гетман, снова отворачиваясь к косяку пираний.

Ему и впрямь казалось — кто-то всё давно уже придумал. Без него. Замыслил, тщательно спланировал и методично воплощает в жизнь большую-пребольшую бяку, покамест умудряясь сохранить её в секрете. Соображений о природе и целевой направленности бяки не было, лишь тяжкое предощущение беды ворочалось в его душе, как захворавший скарлатиной бегемот в давно не чищеном бассейне зоосада. Беда, казалось гетману, словно косяк жестоких экваториальных рыбок-хищниц, прячется в медлительной Раве-реке. Беда голодными волками притаилась до поры в непролазных зарослях лесной опушки, густо обрамляющей станицу. Беда алчной стаей воронья дожидается падали... И падали хватит с избытком на всю эту хищную орду-беду! Потому что давно запыжен порох в растворённых жерлах пушек, забиты ядра и картечь, смердящим дымом тлеют фитили, развёрнуты знамена перед эскадронами бронированной кавалерии прорыва, кони дрожат под тяжестью усатых кирасир, занюхивают рукавами боевую чарку пехотинцы, одёрнул битый молью паричок старый заслуженный фельдмаршал, косится на него горнист-сигнальщик — ждёт команды 'к бою!'...

Что же, ладно, к бою гетману не привыкать. Не привыкать и к внутреннему ощущению назревших неприятностей. Как, например, сегодня, в данный милосердным Богом августовский вторник... Вот он и ждал, не в силах даже приблизительно предположить, чего конкретно ждёт и от чего/кого конкретно. Просто ждал...

При всём при этом данный августовский вторник, день, что с утра, отмеченный тревожным каменно-безвариантным сновидением, казался Александру о-го-го каким Грядущим, не стал перегружать себя и новоросского правителя излишними событиями. Чуть попыхтел восточным ветерком. Раскатисто ударил громом где-то далеко на юго-западе. А к вечеру и вовсе впал в прострацию, расслабив утомлённые бездельем — безсобытьем — составные свои части, сник, притих, заштилевал. Хотя, возможно, просто притаился, как будто вместе с гетманом и недвижимым вожаком безжалостных карибов ожидал. Чего-то крайне неприятного. Прорыва гноя из подспудного фурункула. Или, к примеру, пробуждения вулкана из миролюбивого ещё вчера холма. Войны России с Аргентиной из-за спорных островов в Индийском океане. Падения метеорита в фановый коллектор городской канализации Урюпинска. Размыва дамбы посреди Сахары. Размыва идеалов молодого поколения. Развала нравственных устоев. Раздела наделов. Разлива надоев. Разбрёха секретов. Разгрома погромов. Растила дебилов. Рожала уродов. Долбила зубилом. Слепила дурилу. Из того, что было...

А ничего, по существу, и не было. Вернее, не происходило. Ничего из ряда вон. Пока... Чадил химкомбинат своим вонючим непрерывным циклом, поскрипывало нефтяное коромысло, садилось солнце, шелестела речка Рава, отборным дурноматом исходил на первом этаже оперативный дежурный, фыркал конь у крепостной стены. Обыденность. Тоска. Рутина. Глушь... Ей-ей, живёшь в глуши, как Людвиг ван Бетховен! Остатки рыцарского Ордена Бессмертия давно разгромлены, павшие преданы земле, живым возданы почести, иррегулярное казачье войско Новороссии вернулось к мирной жизни. Правда, стреляет на мишенном поле теперь намного чаще прежнего, боеприпасов — завались, спасибо Славику 'Рязанцу' Кожелупенко. Выслеживая рыцарей — вполне, как после оказалось, смертных, — молодой разведчик, сметливый и на удивление глазастый паренёк, неуловимо схожий с Шурой (Куравлёвым) Балагановым, нашёл в лесу законсервированный партизанский схрон на случай широкомасштабного военного конфликта. А там..! От боевых машин десанта, пушек-гаубиц и миномётов до шоколада, батарей, кофейных зёрен и гигиенических прокладок. Потребности станицы перекрыты лет на пятьдесят вперёд, даже если топить котельную тринитротолуолом, переодеть в армейский камуфляж окрестное единоличное крестьянство вместе с курством, свинством, диким зверством, рыбством, птицством, земноводством, лешими и домовыми, а получасовые склянки отбивать залпами крепостных орудий 'Гром'. Благодаря молодому разведчику новоросский коммунизм (не марксов-энгельсов-и-продолжателев, а древний, жизненный, казачий, настоящий) сделался из ранее вполне самодостаточного — ныне даже чрезмерно обеспеченным в военном, сытом и одетом отношении. По сути дела, простодушный юноша как раз и стал творцом коммунистического Завтра. Правда, не выстроил его, а лишь споткнулся о ту самую Трубу, из коей блага — по потребности и много сверх того — текли сейчас на пролетариев станицы даже не потоком, настоящим водопадом. Слава Кожелупенко! Не в смысле Вячеслав, а в понимании 'Да здравствует!'... Да здравствует Кожелупизм как импульс и основное содержание триумфа коммунизма в низовьях речки Равы!..

Стоп, господин полковник, ты договорился! Общинники, что волею судеб попали под начало гетмана, — не считая детей, стариков и калек, чуть больше тысячи дееспособных взрослых человек, — и в прошлом-то далёкие от не желавшей созидательно трудиться, зато свободно мыслившей интеллигенции, на уровне благоприобретенного рефлекса сторонились всяческих лукавых '...измов'. Гетман и его друзья — отцы-основатели, нынешняя генеральная старши́на Новороссии, — на заре становления общины выбрав казачество как наиболее жизнестойкий уклад своего бытия в жестоком мире Новатерры, более не задавались осмыслением самое себя с точки зрения политологии. Люди просто жили в сытости и относительном достатке, учились коллективно трудиться, отдыхать и воевать, трудились и отдыхали на практике, воевали, буде уж возникала подобная необходимость, но делали всё это вовсе не в рамках глобального эксперимента, затеянного новоиспечённым умником в очках и бороде. Просто хотели жить. Жить вообще. И хорошо. И жили. И неплохо. Не только Александру Твердохлебу, но и подавляющему большинству станичников новая — вторая по счёту — жизнь нравилась куда более прежней. Тогда они были кондовым быдлом, процентами безликих голосов на выборах жулья во власть, занюханным электоратом, а сейчас — людьми. Ей-богу, опиваться водкой, кушать макароны с хлебом, предпочитать халяву, болеть за ЦСКА, изредка совершать революции, голосовать по сотне раз в году и слыть по миру мудаком ещё не достаточно для того, чтобы горделиво носить имя россиянина. А новороссиянина — тем более!

Первый из новороссиян — вернее, новороссов — расшугал пираний, постучав карандашом по толстому стеклу аквариума, встал из-за рабочего стола и по-кошачьи мягким шагом прогулялся вдоль просторного апартамента. Выключил кондиционер. Распахнул дверь балкона. Оглядел окрестности. Станица не просматривалась из-за мощных железобетонных стен казачьей цитадели — Замка, — и только лес чернел вдали незыблемой громадой на фоне помрачневшей зелени лугов, пёстрых пока ещё полей и зримо уже потускневших к вечеру небес.

День угасал.

Светило толком не светило.

Ну, будем говорить, пока ещё светило, но не слишком ясно.

При этом однозначно было ясно, что не ясно ни хрена!

На интуицию полковник никогда не жаловался — да и кому пожалуешься, кроме самого себя, а это, как известно, без толку и проку, — потому твердо знал, что раз предощущение беды имеет место быть, реальность может статься только много хуже ожидаемой, наоборот же — ни за что на свете. Поэтому и ждал. Поэтому не уходил домой, в объятия любимых женщин и радостную суету ньюфаундленда-переростка Дэниела, под освежающий прохладный душ, а после — вкусный и обильный ужин с бутылкой розового новоросского вина. Поэтому и маялся в осточертевшем за день кабинете. А телефоны, сволочи, молчали, как немые, при власти трудящихся распространявшие порнографию по электричкам!

Ан нет, ожил один — старинное чудовище из эбонита цвета коренного населения Зимбабве, с диском, визжащим при наборе номера, будто кастрируемый без наркоза кот. Ну-ну, что скажешь, чем 'порадуешь'?

И был голос из трубки. И сердце гетмана, загрохотав, упало в таз. Не в оцинкованный, а в тот, что между бёдрами и позвоночником...

— Привет, па! Ты где?

— Я-то? — осипшим голосом проговорил он. Бог же мой, что могло произойти?! Только бы не с тобой, Алёна, девочка моя! — Скучно мне, знаешь ли, стало, отправился в Бразилию, на симпозиум ихтиологов.

— А кто это, па?

— Это учёные, специалисты по рыбе... Как раз лечу над Атлантическим океаном.

— Шутишь?

— Какие уж тут шутки, моя прелесть, — с трудом выдавил он. — Знаешь, сколько рыбы в Атлантике развелось за двенадцать лет безлюдья? Вон, косяками так и прёт!.. Что у вас случилось?

— Да ничего.

— Фу-у! — сердце гетмана приподнялось на уровень желудка.

— А ты, только честно, где сейчас?

— А ты, только честно, куда звонишь, солнце моё бестолковое?

— Как куда?! На твой моби... Ой, я, наверное, не ту кнопочку нажала! А ты, значит, на работе, да?

— Я всегда на работе, малыш, такая уж у меня работа. Только это государственная тайна, не вздумай кому-нибудь разболтать, особенно иностранным шпионам.

— А у нас есть шпионы?!

— А то нет! Раз есть тайна, значит, и шпионов — как рыбы в Атлантике, уж поверь ихтиологу. Хотя, наверное, уже поменьше — вы же с Алиной стреляли сегодня...

— Ой, да, па, мы немножко постреляли из левор... ну, этих, как их... левольвертов. Даже немножко много, я почти ничего не слышу, уши заложило. Я даже попала! Один раз...

Ну, то, что юной леди заложило уши при стрельбе, гетман понял с самого начала разговора — девушка кричала в трубку, как отчаявшийся потерпевший.

— О-о, малыш, считай, ты попала пусть один раз, но конкретно! Традиционная медицина в данном случае бессильна... Пососи леденец, только сглатывай почаще и поглубже, скоро твоя контузия пройдёт. Что нового?

— Да ничего, всё в порядке, всё по-старому.

— Ничего не случилось? — недоверчиво переспросил гетман.

— Ниче... Ах, да! Дэн толкнул маму Лину, когда мы потрошили утку. Она порезала пальчик и сказала: 'Ах ты, черножо..!'

— Ша, девочка, не продолжай, я всё понял! Скажем так, справедливо упрекнула его в содеянном... А где она?

— Переодевается. Мы немного погуляем с Дэном, купим хлеба и вернёмся. Ты скоро будешь?

— Я буду медленно, вдумчиво, с чувством, с толком, с расстановкой... Гуляйте, малыш, я уже собираюсь, думаю, дождусь вашего возвращения в беседке перед домом, покурю на свежем воздухе, — и про себя добавил. — Конечно, если ничего за это время не произойдёт...

В станице, по дороге в магазин, с Алиной и Алёнкой ничего, естественно, случиться не могло, разве каблук-другой сломали бы, да и то вряд ли — дорожников гетман в своё время погонял по кочкам так, что полотно и тротуары ныне были глаже, чем скоростная трасса Формулы-1. Насильников, убийц и прочей криминальной нечисти среди станичных казаков не наблюдалось, действовал строгий отбор, первых попавшихся в общинники не принимали. А внешнему врагу проникнуть в новоросские пределы было и вовсе уж проблематично. Границы крохотного государства охранялись патрулями и заставами, были оборудованы проволочными заборами с охранной сигнализацией, минно-взрывными заграждениями и разного рода дикарскими сюрпризами наподобие ям-ловушек, лесных завалов, стреломётов, замаскированных в кронах сетей с валунами и обескураживающих лазутчика тяжёлых 'падких' брёвен. Как в старой доброй песне украинских националистов:

Долго секира летела и пела:

'Не фиг по лесу шататься без дела!'...

Вот именно, что не фиг посторонним шататься там, где не положено! На одичавших просторах Новатерры доверия не вызывал никто. Всего два с половиной месяца назад в станицу под видом странствующих монахов пыталась проникнуть рыцарская группа Спецназ. Позднее сами новороссы разгромили их осиное гнездо, прикидываясь то ватагой прокажённых, то мобильной бригадой медицины катастроф... Поэтому стража границ Новороссии не только и даже не столько бдительно охраняла рубежи, сколько наносила упреждающие удары чужакам. Потому что не хрен самим лезть под раздачу! Говорят, у носорога никудышнее зрение, однако, думается, при таком весе это уже не его проблема...

Но гетман всё же позвонил оперативному дежурному и приказал отправить вслед за 'праздными гуляками' курсанта из тревожной группы, предупредив того — к ви-ай-персонам без необходимости не приближаться. Пускай, думал, Алёнка чувствует себя раскованно. Девушка после долгих лет глумления над нею инстинктивно сторонится незнакомцев, тем более мужеска пола. Тем более... Тем более сам Александр не был склонен излишне приближать к ней посторонних молодых людей. Уж такова Она, Любовь, — эгоистична свыше всякой меры...

Он побродил по кабинету минут десять, бесцельно задержался перед холодильником, мурлыкая под нос:

Воровской шалман — жизнь пропащая!

Не ругайся, мама, я гулящая...

Долго разглядывал его холодное нутро — увы, 'шалман' если там и обосновался, то ни в малейшей степени не проявил своей растлительной и прочей криминальной сущности. Ну что за жизнь?! Зелень какая-то!.. Редиска. Буженина. Сыр на блюде. Перец, аджика и ткемали. Корявый буроватый огурец. Дурацкое пирожное с дурацкой, синеватой почему-то вишенкой. Дурацкий натюрморт! Дурацкие предчувствия...

И гетман 'погулял' ещё. Мысленно обратился за подсказкой к Господу и ангелу-хранителю, болтливому ушастому щенку, но те — вернее, Те — как будто в рот воды набрали уже больше месяца. Затворил дверь балкона и фрамугу на окне. Сторожко осмотрелся — и, конечно, никого не обнаружил, кроме молчунов-карибов, — после чего по-хамски сплюнул на паркет. Как легендарный Штирлиц, который, в гордом одиночестве до изумления упившись 'Русской' (ценой больших потерь доставленной антифашистами через германо-мексиканскую границу) в День Советской Армии, играл на балалайке, распевал убойные частушки и засыпал, уткнувшись благородной своей рожей в оливье, — желал хотя бы раз в году побыть самим собой...

Гетман сунул в накладной карман солнцезащитные очки. Заткнул за пояс сложенное кепи. Переместил за спину кобуру с любимым револьвером 'Чешска збройовка' модели 'Гранд'. Остановился перед зеркалом. Оправил камуфляж... Хорош, чертяка! Хотя, по существу, всё тот же средний гетман, что и утром. Без видимых признаков скорого старения, без доли седины. Нет, если честно, то — без лишней седины. Надолго ли ещё?..

— На месяц, может быть, и то вряд ли на полный, — горько усмехнулся в чуждом человеку Запределье величественный седовласый старец.

Привычно дунув в плошку с без того давно остывшим духовитым травяным отваром, он сделал маленький глоток и поманил похожего на мягкую игрушку пёсика, дурашливого спаниеля, забавлявшегося, норовя стащить циновку из-под лебедя.

— Будет тебе, шалун, оставь в покое птицу, хм, божью — нашему лебедю лететь сегодня к Ней! Да и тебе бы не мешало навестить Его. Полайся, пособачься, успокой, приободри, хоть как-то подготовь... Нет, раньше нужно было, уже поздно, Он и сам почувствовал! Они всё чувствуют. Они все чувствуют! Пусть даже не настолько остро, как Она... Сиди! К нему уже идут другие. Поглядим, послушаем...

Глядел сейчас и гетман Александр Твердохлеб. Внимательно разглядывал зеркальное отображение собственных глаз, как будто притаившихся в засаде за чуть сощуренными веками, затянутыми паутинкой тоненьких морщинок, — чем не маскировочная сеть?! Сколь странно бы подобное ни прозвучало, истинного цвета своих глаз гетман не знал. Не знал — и точка! Говорят, бывает. Даже хуже... В минуты беззаботного веселья они горели лукавым зелёным огнем, по злобе казались ледяными голубоватыми айсбергами, с тяжелого похмелья и в болезни давили мутной, безысходной серостью, в бою темнели, становясь багрово-карими, под цвет обильного венозного кровотечения. Сейчас же на него из зеркала глядели два непроницаемо чёрных шара, обрамлённых частоколами ресниц...

И гетман испугался!

Великий средний гетман, то чрезмерно осторожный, нерешительный, чуть ли не робкий, то вдруг отчаянный, безбашенный и бесшабашный, словно тысяча чертей, однако в целом далеко не трус — десантник и казак, которому быть боязливым просто не по чину, — жутко испугался. Самого себя...

Наконец, оставаясь всё-таки самим собой, он взял сам себя в руки, в последний — крайний! — раз взглянул себе в глаза (хотелось наплевать туда, но из последних сил сдержался) и, напоследок громко хлопнув дверью, вышел из апартамента. Довольно, дескать, натерпелись, настрадались! Напредчувствовались... Всё, шабаш! Как в знаменитой песне о нелегком житии французских проституток: 'Бери 'Шанель', пошли домой...'

...Вот так гетман, значит, шёл себе и шёл.

Прошагал через приёмную, царство Натальи Хуторской, где вновь по-хамски сплюнул уже в кадку с фикусом.

Шёл коридором.

Шёл просторным холлом.

Лестницей.

Зашёл к оперативному дежурному. Состроив жуткую физиономию, велел ему не расслабляться и поглядывать, а на резонный вопрос 'куда?' с изящным лаконизмом, будто древнегреческий философ школы Аристотеля, ответил: 'На муда́!'

— Отчего не в духе, командир? — участливо поинтересовался тот.

Гетман поморщился.

— Будешь тут с вами в духе!

Вышел.

Услышал гнусоватый шепот за спиной: 'Наташка, наверное, не дала. Видал, как выбежала!'

Обернулся.

— Я вот сейчас кому-то дам! Совсем уже оху..!?

Однако про весьма распространенные в России хвойные деревья, то бишь 'ели', добавить не успел — аж задрожал в нешуточном испуге от вибрации мобильного в кармане. Началось!

Звонил Серёга Богачёв — вот теперь точно началось, в этом гетман, мельком взглянув на дисплей, уже не сомневался.

— Сдраф-ф-фст-т-тфуйтэ! — с деланным чухонским акцентом произнёс он в трубку. — С вами говорит автоответчик гетмана Александра Твердохлеба. Его самого где-то черти носят, а я лежу здесь, позабыт, позаброшен, как пьяный финн в ленинградском скверике. Минут через десять я пропикаю, а вы оставьте ему устное сообщение, только говорите медленно, чётко и ясно, с выражением...

— Ах, с выражением! — динамик телефона разразился хриплым басовитым хохотом. — Ладно, слушай: ах ты, старая пиз... Здоров, Старый!

— Сам здоров!

— Ты где?

— На полпути от внутренней к наружной входной двери гетманской резиденции.

— Один?

— Нет, в компании со своей широкой душой и истинно пролетарским самосознанием.

— Слышь, ты, душевный пролетарий, хорэ прикалываться, я целый божий день пахал как проклятый, теперь с тобой ещё..! Давай, это, разворачивай мослы и топай в кабинет. Один!

— И без ансамбля, — гетман поёжился от ясного, как солнце над пустыней Калахари, и далеко не доброго предощущения. — Сам, бля... Водку жрать станем?

Он с удовольствием надрался бы сейчас самой палёной из возможных водок хоть за здоровье Джорджа Буша-младшего, хоть за победу радикального ислама над хоккейным клубом 'Металлург' (Новокузнецк), хоть за секс без права передачи венерических заболеваний, лишь бы не за 'благую' весть, явно в связи которой направлялся к нему лучший друг.

— Ты ещё сомневаешься?!

— А в честь чего бухать станем, позвольте осведомиться? — поморщился гетман, из последних сил лелея в 'широкой' душе дотлевающий огонек надежды: авось да обойдётся... — В смысле — за что...

— Осведомитель хренов! За что?.. За всё! — усмехнулся Серёга и задорно пропел:

За жизнь весёлую, шпанскую,

И за молодость хулиганскую,

И за маету арестантскую

Выпьем и споём!

— Да, это повод, — согласился гетман. — Правда, я не сидел, разве только на гауптвахте по молодости лет.

— Ну, братан, не расстраивайся, всё ещё впереди, какие твои годы?! Кстати, о твоих старых годах: собери силу и волю в кулак — нас ожидает групповое приключение по-женски.

— Серёженька, я уже десять лет как импотент...

— А я — тьфу-тьфу-тьфу, чтобы не сглазить! — всего два, — закончил вымученную, с длиннейшей седой бородой, гетманскую шутку Богачёв, а после даже творчески развил её. — Ну да не переживай, групповой секс тем и удобен, что сачкануть можно.

Между тем гетман понимал, что на сегодня шутки кончились. Да их и не было — 'братан' звонил по делу. Наверное, по Тому Самому, которое — без вариантов...

— Что-нибудь серьёзное? — спросил он еле различимым шепотом.

— Да, — коротко ответил друг, но тут же снова перешел на легкомысленный, игривый тон. — Блядки, Старый, — что может быть серьёзнее?!

— Только серьёзный разговор.

— Вот именно... Поэтому говорю не просто серьёзно, а сугубо, то бишь вдвойне, серьёзно: сообрази чего-нибудь пожрать, хорошо бы побольше, и сделай так, чтобы еда стала закуской.

— Ясно, — пробурчал гетман. — Нас будет..?

— Нас будет вместе с тобой трое, а потом, по результату, может статься, и четверо.

— Это если я достойно справлюсь с проблемой интимного общения с прекрасной незнакомкой, которую ты приведёшь?

— Ещё какой знакомкой! Если справишься...

Серега отключился не договорив, но в голове у гетмана будто эхо многократно повторило: 'Если справишься с самим собой'...

— Всё верно, если справишься с самим собой, — вздохнул величественный седовласый старец. — По крайней мере, если сразу совладаешь со своими чувствами, а дальше станешь действовать рассудком, каким бы безрассудством ситуация ни отдавала. Надейся! Верь! Вам, людям, эти чувства ведомы, как никому другому во Вселенной... Теперь иди, сынок, хм, соображай!..

— Соображай, как превратить еду в закуску! — тявкнул гетманский хранитель, макая уши в плошку с молоком...

За полчаса, истекшие после двусмысленного разговора с Богачёвым, гетман, порывшись в закромах, 'сообразил' литровую бутылку водки 'Новоросская', примерно килограмма полтора холодной буженины, круг брынзы весом и диаметром с большой точильный камень, целую россыпь ароматной зелени и свежих мокрых овощей. Попутно у него окрепло давно сложившееся впечатление, что каждым Божьим утром пищевая отрасль Новороссии, подстёгиваемая Хуторской, преследует одну благую цель — откормить Великого Вождя до массы и размеров бегемота.

Пожрать Серега Богачёв, бывший бандит по кличке Малый, бывший сержант подразделения СпецНаз морской пехоты и бывший КМС по боксу, очень уважал. А гетман, в свою очередь, не меньше уважал лучшего, несмотря на семь полновесных годов возрастного гандикапа в свою пользу, друга и самого надёжного помощника. Дюжину лет назад, в первый же — ну, если быть абсолютно точным, третий — день после Чумы, в лесах под захолустным Нилгородом вышло так, что никому доселе не известный скромный майор российских ВДВ и славный по округе бригадир уездных вымогателей нашли друг в друге родство душ и полное единство мнений по коренным вопросам современности: как выжить и как дальше жить. Вот так и жили: по уставу и понятиям. Обычно — без особенных проблем.

При этом гетману бывало с Богачёвым иногда и тяжело. Если себе, любимому, тот прощал буквально любой грех, то нравственным устоям своего более возрастного друга не дозволял ни миллиметра отклонения, тем паче — налево... Поэтому насчёт 'знакомки' слов его гетман всерьёз не принял. А ведь зря!

Потому зря, что несколько минут спустя дверь в кабинет широко распахнулась, и сквозь проём проследовали пресловутый Богачёв и — Боже, чем я виноват перед Тобой?! — Нина Юрьевна Андреец...

— Привет, ребята! И девчата... — обречённо выдохнул гетман.

— Сам привет! — сунул ему медвежью лапу друг, пригладил пепельный короткий 'ежик' и ловко плюхнул в кресло восемьдесят полновесных килограммов чётко отлаженного боевого организма.

— Здравствуй, Сан Саныч! — Нинка протянула гетману сухую, мертвенно белую от едких реактивов кисть. — Дело у нас к тебе. Есть чё пожрать?

— Дома не кормят?! — съязвил гетман, но поспешил перехватить 'знакомку' под руку, увидев, как вытягивается её прямоугольная физиономия. — Шучу, Ниночка Юрьевна, шучу! Проходите в комнату отдыха, всё готово!

Нинку, известную в станице как Сибирская Язва, малопривлекательную мадам средних лет, молодой ещё малопривлекательной мадам они подобрали, скитаясь после Чумы по выжженным российским просторам. Ну, подобрали, ладно, поскитались вместе. А где-нибудь после недели странствий собрались вечером и порешили — баста, Ниночка, достала! Поутру нам идти налево, а тебе, любезная, — направо. Ну, может быть, наоборот. Во всяком случае, не вместе и не параллельным курсом... Игорь 'Док' Шаталин, ныне генеральный врач, приятель и соратник гетмана ещё по прежней жизни, известный гуманист (особенно в отдельных местностях на Северном Кавказе), предложил тогда Нинку пристрелить. Гетман не дал. По одной только причине, что патронов было — каждый на счету...

А удержал тогда скитальцев от бесчеловечного решения — нет-нет, не расстрелять, а бросить, что, собственно, в те времена приравнивалось к верной смерти — автомеханик Витька Андреец. Он, видите ли, разглядел в тощей стервозной фурии задатки Моны Лизы дель Джокондо, Жанны д'Арк и матери Терезы, всех как есть, в одном флаконе. И получил на будущие годы такой семейный геморрой, что уходил в глухой запой не реже раза в месяц точно.

Однако гетман Андрейцу был благодарен по гроб жизни. Сибирская Язва оказалась фармакологом, да не простым, а прямо-таки гениальным. Плюс замечательным администратором. Плюс изумительным прорабом. Её стараниями в Новороссии очень скоро вырос современный медицинский комплекс, химкомбинат работал большей частью на ее лабораторию, а если казаки и крали... ох, простиѓте, брали где-нибудь каким-то чудом уцелевшие лекарственные преѓпараты, то разве Нине Юрьевне в подарок или как полуфабрикат. Не будь её как объективной данности, общинники, наверное, и по сей день лечились бы молитвами запойного станичного попа, настоем одуванчиков и медным пятаком. Не говоря о том, какой — немаленький! — процент станичного бюджета давал доход от продажи лекарств во Внешнем Мире.

Но сам гетман претерпел за годы становления общины от Нинули столько, что не мог видеть её без душевных содроганий. Дай! Дай! Дай! Дай! Дай фонды, технику, людей, стройматериалы! Дай чего-нибудь пожрать! Дай машины и бойцов, сгоняю во Владивосток, там, говорят, остался в целости томограф! Дай чего-нибудь перекусить!.. Но вытерпел. И продовольствия хватило. Больше того, когда он самолично спас ей жизнь полтора месяца назад, они с Ниночкой подружились не разлей вода. Правда, за это время виделись считанные разы — она, казалось гетману, ночует в своей фармакологической лаборатории.

И вот сегодня... Что случилось?! Чем обязан?!

А случилось, во-первых, вот что — он, 'соображая', напрочь позабыл про хлеб. И пока Серёга бегал за оным к оперативному дежурному, чего только ни выслушал от фармакологини про несовершенный разум среднего российского полковника, отсутствие перспектив его 'поправки', а также самые большие в мире гениталии как направление движения подобного субъекта, в особенности если он ещё и гетман... Кто девушку ужинает, тот её и... терпит! Гетман вытерпел. Потому что, как утверждал один из героев памятного фильма 'Офицеры', командир обязан думать, думать, а не просто шашкой махать. А махнуть ему ох как хотелось... Однако предпочел всё же подумать. Но думалась лишь одна мысль: что же случилось?! Вашу мать!.. В смысле — приятного вам аппетита, гости дорогие!

А те на аппетит не жаловались. Вернее, жаловались, только не на аппетит. Не прекращая дружно жаловаться на тяжёлый день, исполненный заботами о благе государства, за четверть часа одолели граммов где-нибудь по триста водки на одно лицо и бо́льшую часть предложенной мясной субстанции. Нинка одновременно умудрилась выкурить три смрадных папиросы и стрескать упомянутое ранее дурацкое пирожное с не менее дурацкой вишенкой во лбу. При этом гости громогласно обсуждали самую насущную проблему современности: как излечить от пьянства станичного попа, хама и забулдыгу Никодима? Гений фармакологии советовала опоить батюшку 'безобидным' снадобьем и тем самым превратить его в растение, а Богачёв — ввести для него пост. С вооруженным караульным. На гауптвахте. Перед дверью одиночной камеры...

Гетман молчал, не ел и стопку принял лишь единожды, на третьем поминальном тосте, вскользь произнесенном Богачёвым. По душе скребли не просто кошки — амазонские ягуары! Он прекрасно понимал: раз друзья затягивают прелюдию, значит, не решаются начать серьезный разговор. И разговор этот — ухо на отсечение! — касается не экономики, не обороны, не политики, не социальной сферы, не даже будущего человеческой цивилизации на самой голубой планете Солнечной системы. Касается лично его. Его высокородия, гетмана Александра Твердохлеба, милостивого и милосердного...

Какого хрена?! И при чём здесь Нина Юрьевна?! Никакой потребности ни в медикаментах, пусть даже самых продвинутых, ни в медицине вообще он не испытывал. Ну, ранили, ну, отлежался — до свидания! Да, кое-что после боёв июня месяца осталось в организме, но это было тайной за семью печатями, и одна только Алина... Алина?! Нет, с нею всё в порядке. Значит... Значит, Алёнушка! Алёнка, девочка, маленькая моя Любовь с большущей буквы! Что же, Боже?! Что?!! Чтоб тебя, Язва, не молчи!

— Кстати, Саня, — насилу выдавила Нинка сквозь набитый бужениной рот, — как там твои девушки? Что-то я давно их не встречала...

— Вот только не пи$ди! — взорвался гетман, не в силах больше обретаться в неизвестности. — Алина говорила, ты их с Алёнкой видела только вчера, сидела в лаборатории, когда у мелкой брали кровь... Поставь рюмку, твою мать! В чём дело?! Что случилось?! Говори!!!

Вот уже больше месяца в станичной поликлинике проводилось комплексное обследование и лечение Алёнки. Собственно, в последнем даже не было необходимости. Док, генеральный врач Новороссии, не уставал поражаться, насколько легко отделалась девушка, проведя долгие годы в условиях жестокого насилия и ужасающей антисанитарии. Так что же, блин, произошло?!

— Я скажу, Саня, — снова еле выдавила Нинка, но далеко уже не по причине мяса. — Я скажу... Ты, это, выпил бы!

— В натуре, выпей, Старый, — процедил сквозь зубы Богачёв, до краёв наполняя водкой бокал из-под минеральной воды. — Выпей, братан!

— Смолы горячей, — буркнул гетман. — Не буду, сказал же! Давайте, колитесь! Что с Алёнкой?

— Откуда ты..?

— Вычислил! Ну?!

— Ну, Саня, понимаешь...

Сибирская Язва неожиданно по-матерински ласковым движением привлекла гетмана к себе и поцеловала в лоб, отчего по телу пробежала жаркая волна, сметая накопившееся напряжение. Ему вдруг стало так спокойно и приятно, что страшные последующие слова как будто растворились в невесомом мареве нахлынувшей беспечности.

— Саня, у неё рак.

— Ну и прекрасно! Слава Богу, что не целлюлит... Что?! Что ты сказала?!!

— Рак, Саня.

— Повтори, Язва, твою мать!!!

— Рак, дружище, ты не ослышался.

— Я не ослышался... Рак... Твою мать! Господи, за что?! Щенок, ответь!

— Что, Старый? — недоуменно поглядел на гетмана Серёга.

— Ой, да идите вы..!

Казалось, Александр и сам не понял сути оговорки. Если вообще осмысливал сейчас, что именно сказал. Слёзы брызнули из его глаз. Бесшабашный командир безбашенного парашютно-десантного батальона, майор славных российских ВДВ, ветеран десятка кровавых конфликтов, кавалер семи боевых наград, бессменный гетман Новороссии, полковник казачьих войск, потерявший в жутком Катаклизме всю семью, переживший гибель десятков новых друзей, он сумел лишь раскрыть пошире рот и, глубоко вдохнув, подавить рыдания. Алёнушка! Алёнка! Господи, куда же Ты смотрел?!..

— Она знает?

— Нет.

— Алина?

— Нет.

— Кто знает?

— Только мы втроём. Пока...

— Ясно... Рассказывай!

— Ты знаешь, друг, — Нинка наконец отпустила его шею, — я в прошлой жизни занималась проблематикой медикаментозного лечения онкологических заболеваний...

— Помню, ты говорила, — перебил гетман, понемногу приходя в себя.

— Да, так вот, опыт у меня есть, я просмотрела в своё время тысячи историй болезни. Первый результат анализа проб Алёны попал ко мне случайно больше месяца назад. Я, ты уж прости, ещё тогда обнаружила эту заразу...

— И промолчала!

— А что я должна была..?! — Нинка осеклась. — Может, я и не права, дружище, не знаю. Это всегда было сложнейшей этической проблемой, и не надо сейчас...

— Ты права, не надо, Нина. Давай дальше!

— Да... да... В общем, я настояла на том, что все последующие пробы буду исследовать сама. Диагноз подтвердился — это... ну, чтобы тебе было понятно, рак крови и лимфы, опухолевое системное заболевание кроветворной ткани. Происходит нарушение кроветворения, выражающееся в разрастании незрелых патологических клеточных элементов как в собственно кроветворных органах, так и в других органах — почках, стенках сосудов, по ходу нервов, в коже. Прогресс болезни просматривался, но — едва-едва. Вчера я исследовала очередной, третий по счёту масштабный забор её крови — прогресс сумасшедший, просто невероятный!

— Метастазы? — спросил гетман. Крупный специалист!

— Саня, дорогой, при остром лимфобластном лейкозе, возможно, лимфогранулематозе, метастазирование как таковое... ну, это несколько иной процесс. Да и само по себе её заболевание довольно странное — ни обычной клиники, ни какой-либо видимой симптоматики. Это какой-то мутагенный рак! Я о подобном никогда прежде не слышала. Кривая роста патологии...

— Ниночка, говори, пожалуйста, по-русски!

— Да-да, прости! Короче, если мои расчёты верны — а они верны! — ещё недели три всё будет в порядке. Но после, практически с начала сентября, числа с четвёртого, максимум пятого, начнутся адовы мучения на фоне стремительного угасания всех функций её организма. А к ноябрю...

— А к ноябрю..?!

— А к ноябрю она умрёт, — шёпотом завершила Нинка страшный спич.

— Алёнка! — воскликнул гетман, сжав кулаки и закрыв глаза. — Моя Алёнушка... Умрёт! Боже! Что же делать, Нинка?! Может, это... ну, переливание крови, а?

— Нет, дружище, не поможет. Кроветворную ткань не заменить никаким переливанием.

— А твои медикаментозные препараты? — спросил он с надеждой.

Потому с надеждой, что, как и все станичники, был твердо убеждён — уж если кто на этом свете может всё, так это Бог и Нинка Андреец. Только последняя — куда скорее и с гарантией...

— Какие препараты, Саня?! Окстись, это же рак!

— Но ты же..!

— Я же — да! Я занималась некогда этой проблематикой. Приватно. Чуть ли не в собственной кухне. Да к тому же не успела. Чума, если помнишь...

— Прости!

— За что?! — пожала плечами фармакологиня.

Но всё же чувствовалась, что последний отрезок диалога был ей приятен донельзя. Гении вообще грешны гордыней...

— Лейкозы пробовали лечить ионизирующим излучением, но благоприятных исходов я что-то не припомню, это, по сути дела, лишь паллиатив, полумера, влекущая разве что продление мучений, — продолжала она. — Применялась пересадка костного мозга, но тут нужен донор, лучше близкий родственник, да и то не всякий подойдёт. В плане консервативного лечения можно было бы попробовать винкристин, рубомицин, циклофосфан, L-аспарагиназу. Применялись средства гормонотерапии, но, по большому счёту, всё это в ста случаях из ста не давало желаемого результата. Панацеей считалось использование стволовых клеток, но, во-первых, исследования в этой области так и не были доведены до логического конца, а во-вторых, и это главное, лично я лишь поверхностно знакома с методикой и технологией их получения и применения. А осваивать времени нет. Три недели, Саня, три недели максимум!

— Понятно... И что будет через три недели?

— Что будет? Резкое изменение картины крови, болевой синдром, общая интоксикация организма, упорная лихорадка, омертвение тканей, сердечная и дыхательная недостаточность, нарушение обмена веществ и двигательных функций, поражение печени, головного и спинного мозга, рвота, кровотечение, многое другое.

— Нинок, — вмешался Богачёв, — откуда вся эта зараза могла взяться?

— Кто знает, Серёжа, кто знает? Природа болезни до конца не изучена. Различают спонтанные формы, причина которых не установлена, радиационные и возникающие под влиянием некоторых химических, так называемых лейкозогенных, или бластомогенных, веществ. У ряда животных удалось выделить лейкозогенные вирусы, у человека же вирусная этиология не доказана, хотя я думаю, в данном случае речь идёт именно о ней.

— Почему? — спросил гетман.

— Что — почему?

— Ну, почему именно вирусная?

Нинка поглядела на него с лёгкой иронией и чуть заметно усмехнулась. Озвучил её мысль при этом Богачёв.

— Тебе-то, блин, какая разница?!

— Серёжа!.. Не знаю, почему именно, Саня, просто мне так кажется, хотя всякое равновероятно. Она могла жить там, на Севере, в условиях повышенного радиационного фона. Сама местность, возможно, была загажена стронцием, йодом, кадмием, никелевой пылью, чем угодно. Твёрдо могу сказать одно — это далеко не обычная форма болезни. И насчёт вирусной формы, Саня... Алёнка не заразна, с нею можно свободно контактировать... я так думаю...

— А я об этом вовсе не думал! — вскочил гетман. — Я думал о том, что делать, как её спасти!

— Сядь! — рявкнул Богачёв. — И успокойся! Мы за тем сюда и пришли.

— Да-да, ребята, да-да... — он послушно сел, придвинулся к Нине Юрьевне и, насколько смог, взял себя в руки. — Слушаю тебя внимательно, Ниночка.

— Есть, дорогой мой, три варианта. Первый: оставить всё как есть, и пусть события развиваются своим чередом.

— Не пойдёт!

— Согласна. Второй: дать Алёне три недели спокойно и счастливо пожить в вашей семье, устроить ей каждодневный праздник, а после, при первых признаках перехода в стадию обострения, быстро и безболезненно... ну, ты военный и мужчина, должен меня правильно понять.

— Я тебя понял, — прошептал гетман. — Атто мизерикордиозо, как говорили латиняне.

— Ох, ничего себе! — искренне удивилась подруга. — Пусть говорили они несколько иначе, но... должна признать! Вот уж не думала!

— А ты думала, в гетманы по объявлению набирают, да? В газете 'Из рук в руки'... Однако это тоже не пойдёт. Праздник мы ей обеспечим, но вот насчёт акта милосердия — усыпить, как зачумлённую собаку... Ты говорила, есть и третий вариант.

— Ох, Саня, есть! — вздохнула Нина Юрьевна. — Только, во-первых, сразу предупреждаю, что он чрезвычайно зыбкий, химеричный, и дабы поверить в его действенность, нужно отрешиться от своих прежних убеждений.

— Ох, Нина, — сам того не пожелав, передразнил её гетман, — если бы ты только знала, до какой степени я отрешился от своих прежних убеждений за одно лишь это лето.

Он имел в виду отношение к Богу, которое с июня месяца из ничего, с нуля, а то и отрицания, переросло во взаимоотношения с Богом. Во всяком случае, он был твердо уверен, что общается именно с Богом... Сергей же, судя по ухмылке, явно подумал о другом, например, об отношении друга к традиционным семейным ценностям — моногамии, там...

— Хорошо, тогда — во-вторых... — продолжала вестница беды.

— Ну?

— Ты должен пообещать, что выполнишь одно моё желание.

— Базара нет! Век мне свободы не видать!

— Да, чувствуется, это — от души, — съязвила Нина Юрьевна. — Наберут в гетманы из низов социума... Да ты ведь и не знаешь, чего я пожелаю!

— И знать заранее не хочу!

Гетман понемногу приходил в себя. Появилась надежда. Появилась перспектива действия, способного переломить противодействие. В подобных ситуациях он презирал беспомощность. Он, тяжкий на подъём в спокойной обстановке, ленивый, обожавший 'полежать на печке', при форс-мажорных обстоятельствах придерживался жизнеутверждающего принципа: 'даже если нельзя, но очень-очень хочется, то — можно'.

— Если то, чего ты пожелаешь, априори не в моих силах, тогда — прости, подруга! Например, повысить тебе оклад жалованья, уволь, не смогу. А захочешь Луну с неба — да ради Бога, в чём проблема?! Ладно, давай свой третий вариант!

— Сейчас приведу.

Многозначительно улыбнувшись, Нина Юрьевна встала с дивана.

— Ну-ну, веди под уздцы славного витязя Антивируса на белом коне! Народного целителя Алана Чумака, пусть, вон, зарядит вам остатки 'огненной воды'...

— Пургеном! — хохотнул Серёга.

Пока Нина отсутствовала, он придвинул гетману так и оставшийся до времени нетронутым бокал и ободряюще кивнул.

— Давай, Старче, глуши!

Ну, тот и 'глушанул'...

А когда отфыркался и утёр набежавшие слёзы, обнаружил, что перед столиком переминается с ноги на ногу Беслан Кочиев, высокий чернявый усач лет тридцати, природный осетин, до Чумы студент одного из столичных ВУЗов, а ныне — один из лучших новоросских егерей-охотников.

— Прости, Бесо! Присядь. Здорово! — протянул он руку горцу.

— Здрав желам, господин полковник! Спасибо, я вообще постою.

— Брось кочевряжиться, садись! Серый, налей Беслану! — гетман обернулся к алхимичке. — Ну?!

— Ну и знакомься — Беслан Казбекович Кочиев...

— Да мы знакомы, — улыбнулся Бесо.

Гетман в подтверждение кивнул.

— Вот и славно! Я, Александр Александрович, тоже давненько знакома с Бесланом, не раз собирала с ним травы в лесу.

— Значит, всё-таки травы...

— Значит, научись слушать! Разговорились мы как-то, я рассказала, что в молодости занималась проблематикой медикаментозного лечения онкологических заболеваний, то бишь искала средство против рака. А он говорит — у нас, дескать, в горах его раньше запросто лечили. Представляешь?!

— Представляю... — поморщился гетман.

Он представлял себе Кавказ. По той простой причине, что неплохо знал его. И знал, чего обычно стоят байки и легенды горцев. В особенности — перед русской женщиной. Но всё же посмотрел с надеждой на Беслана — делать-то всё равно нечего...

— Так точно, господин полковник, лечили, мамой клянусь!

— А что же об этом не знает больше никто? — высказал сомнение Богачёв.

— Э, господин войсковой старшина, как не знает?! Кому надо, тот всегда знал. Это точно, без обмана.

Гетман с большим сомнением пожал плечами.

— И что за лечение? — спросил он.

— Я сам, господин полковник, в городе Джава родился, Южная Осетия что есть, слышали?

— Даже бывал там, — вздохнул гетман, не к месту припомнив, что Джава суть посёлок, а не город. — Не отвлекайся!

— Ну, вот, у нас в горах, там, за Хребтом, в Закавказье уже, люди говорят, есть такой источник, живая и мертвая вода. Старики туда больного ведут, человек пьёт, купается и сразу выздоравливает.

— И сразу выздоравливает...

— Ну, не сразу, может, через недельку-две.

— Сам видел?

— Нет, господин полковник, как видел?! Люди говорили. Старики только знают — где. А я только знаю примерно — селение Земо-Эрцо, это от Джавы по серпантину километров двадцать.

— Рукой подать, — пробурчал гетман.

Он как-то незаметно для самого себя переключился с едких сомнений в правдивости легенды на куда более практичное обдумывание маршрута, потому больше уже по инерции спросил:

— Ты хоть самих выздоровевших видел?

— Как же не видел? Видел! У меня тётя раком сильно болела, сосед Герсан тоже. Из Москвы сколько приезжали, все потом выздоровели.

— Понятно... Слушай, а почему твои старики не продавали ту воду в бутылках? Каждый Абрамовичем стал бы, ей-богу.

— Нельзя, господин полковник. Нельзя её носить, только там можно. Там пить, там купаться. А что, это... ну, вы заболел?

Гетман переглянулся с друзьями. Нинка сияла, Серёга морщил лоб и пожимал плечами — мол, не знаю. Гетман тоже не знал. Не был уверен. Однако делать было нечего. Это пусть и химеричный, но всё-таки вариант!

— Не я, Бесо, — он притянул горца за воротник. — Заболела моя приёмная дочь.

— Ва-а! Тот вообще красивый девушка, да?! Ва-а!

— Бесо, об этом знаем только мы вчетвером, больше никто, в том числе она сама. Разболтаешь кому — застрелю! Это не шутка.

— Ва-а, зачем такие вещи говорить?! Как разболтаю? Кому разболтаю? Что я, не мужик?! Рыба буду вообще! Ва-а, как жалко! Дай Бог, чтоб быстро выздоровела! — он махом опрокинул в себя рюмку водки, шумно выдохнул и посмотрел гетману прямо в глаза. — Ехать надо, господин полковник!

— Да, надо, — вздохнул тот. — Проведёшь?

— Э, как не проведу?! На руках отнесу!

— У тебя там кто-нибудь остался?.. Ох, прости, глупость я, наверное, спросил.

— Ничего не глупость! Не все же в Чуму поумирали, кто-то есть. Сам теперь хочу поехать, может, мать, отец, братья, сестры, другой какой родственник остался. Могилы есть... — Беслан задумчиво пожевал веточку кинзы. — Когда поедем?

— Вчера, ирон джигит! Если не позавчера...

Когда Кочиев попрощался до утра, Нинка склонилась к гетману.

— Надеюсь, твоё высокородие поняло, какое у меня желание?

— Ох, Ниночка, не знаю даже, в моих ли это силах! Ладно, попробую... Но только со следующего месяца!

— Ладно, договорились... Погоди, что со следующего месяца?!

— Ну, повышение зарплаты. Ты ведь об этом хотела попросить?

Минуты две потом Серёга хохотал до слёз, а Нинка громогласно материла гетмана.

— Всё, хорош! — наконец отрезал он. — Поедешь с нами — куда от тебя деться?! Я угадал?

— А то! — возликовала алхимичка.

Вдогонку к излиянию восторга прошли две стопки 'Новоросской', граммов триста брынзы и папироса 'Беломорканал'...

— Нинуля, курила бы ты что-нибудь менее ядовитое! И, честно тебе скажу, в любой другой ситуации запер бы тебя в лаборатории, а жрачку, выпивку, курево и мальчиков для развлечения поставлял через зарешеченное окно... Ладно, проехали! Готовимся к отъезду! Серый, ты — с нами? — спросил он Богачёва, заранее зная ответ.

— Я?! Да у тебя чердак поехал, старый хрыч! А кто за меня на диване поваляется?!.. Ты, гляжу, совсем уже, ну, горем тронулся!

— Спасибо, брат! — крепко стиснул его руку гетман.

— Не за что. И вообще...

— Что — вообще?

— И вообще, Старый, в босяцком мире говорят не 'спасибо', а 'благодарю'...

С полчаса они спорили о составе экспедиции. Однозначно было решено, что едут они вчетвером. Да плюс, естественно, Алёнка. И... Алина. Оставить жену в станице не было никакой возможности, и хоть умом гетман это понимал, но сердцем... Сердцем он запер бы благоверную в подвале на весь период их отсутствия. Пока ни возвратятся. Если возвратятся...

Нужен был врач. Нужна была охрана. Нужно было разрешить множество организационных вопросов. Отправляться предстояло в опаснейший и прежде регион, а уж сейчас наверняка — тем более, потому мнения насчёт маршрута, транспортных средств и сил сопровождения разделились. Даже не разделились. К ним попросту не пришли. Ни к одному.

— Поговорю с Золотницким, битый купчина что-нибудь подскажет, — гетман устало потёр глаза.

Он чувствовал себя опустошённым и мечтал поскорее закончить на сегодня тягостный разговор. Но оставались ещё несколько серьёзных проблем. Причём решить их следовало именно сегодня. Сейчас. До подготовки экспедиции, а не во время оной. Ибо могло случиться так, что — вместо...

— Ниночка, скажи, ты веришь Беслану?

— Да, — ответ прозвучал без задержки, как выстрел. — А в чём дело?

— Понимаешь, ну... я тоже... хотел бы верить. И верю! Больше делать нечего... Но если допустить, что он всё это выдумал...

— А зачем?! — искренне поразилась Нина Юрьевна.

Сама она не знала, что такое ложь. Нахамить — да, могла. Но чтобы врать! Действительно, зачем? Святая простота!

— Зачем... да мало ли?! Побахвалился когда-то перед тобой, а теперь стыдно признаться. Или чтобы побывать на родине... Представляешь, во что нам выльется подобная экскурсия? И главное — Алёнка!..

— Слышь, Старый, — перебил его Серёга, — ты, это, не парься, я разберусь.

— Серёжа, только без насилия! Хотя я понял, на что ты намекаешь...

Понять труда не составляло: Рогачёв хотел проверить искренность охотника с помощью препарата 'Друг-15м' — кустарной, но при этом очень эффективной 'сыворотки правды', к тому же совершенно безобидной в плане пагубных последствий. Правда, закон дозволял применять её к гражданам Новороссии только в самых исключительных случаях... А что, разве сейчас не исключительный?!

— Ладно, решили... Теперь самое важное — на что мы, собственно, поедем, на какие 'бабки'? У меня дома, если всё собрать до кучи, наберётся...

— А если ещё портянки на рынок снести, — перебил его Серёга, — так вообще можно гулять напропалую... Миллиардер хренов! Ротшильд, блин! Ротвейлер... тьфу, Рокфеллер! Ты хоть понимаешь, что мы планируем не поездку на курорт, а научную экспедицию, может быть, величайшую в истории, по результатам видно будет.

— Всё равно нехорошо как-то...

— Всё, ша! — Серёга встал. — Завтра я собираю Генеральный Уряд...

— Про Алёнку — ни слова!

— Какая Алёнка?! При чём здесь Алёнка?! Из достоверных источников, — он показал взглядом на Нинку, 'выжимавшую' в бокал пустую бутыль из-под 'Новоросской', — нами получена информация о чудодейственном средстве против всех болезней. Едем проверять. Все расходы на экспедицию — за счёт небывалой экономии в этом году по военной статье бюджета. Пусть только вякнет кто!.. Устраивает тебя такой рамс?

— Ну, в общем и целом... — помялся гетман.

— Ох, правильный ты наш! Алине скажешь?

— Ну...

— Давай, я скажу!

— Нет, брат, я сам. Выберу момент и расскажу. Пока, правда, не знаю, что именно и до каких пределов...

— Тогда у меня предложение — тебе нужно сегодня как следует надраться. Поехали в кабак!

Нинка заметно оживилась, отложив бесплодное занятие.

— Нет, ты же знаешь, надираться я не умею — срабатывает обратный клапан. А если выпью в меру, то разревусь и расскажу обеим...

Нинка заметно сникла.

— ...Поэтому давайте-ка, ребята, спать, завтра тяжёлый день.

Однако в ресторан убитый горем гетман всё-таки направился. Правда, один. И выбрал там самый шикарный торт. Волей судьбы зефирно-кремово-бисквитно-шоколадное произведение искусства местных кулинаров называлось подобающе — 'Тебе, любимая!'... Алёнка обожала сласти, шоколад — особенно. Лишь в первой жизни угощалась ими вдосталь. А во второй, грязной, жестокой и бессмысленной, не ощутила ровным счётом ничего, кроме безмерного страдания и боли. И что успела в новой жизни, третьей от роду? Господи, за какой-то месяц!..

Сейчас Александру казалось, что он виноват перед нею, что обязан был носить девчонку на руках, холить, лелеять всячески, купать в цветах и шоколаде. Зачем ему власть, сила, деньги, уважение, если несчастному, униженному и истерзанному злой судьбой ребёнку, его — Его Высокородия! — любимой девушке осталось жить... о, Господи, какой-то миг! Всего лишь несколько недель... Будь проклят этот злобный мир!

Верить ли трапперу Беслану? Гетман не мог ответить однозначно даже самому себе. Хотел бы верить, только... Вдруг он лжёт?! Нет, вряд ли, Кочиев — иного склада человек. Однако горец может заблуждаться искренне — наслушался по молодости сказок и легенд, а теперь гонит всякую галиматью, как на Кавказе зачастую и случается. С другой же стороны, там, на Кавказе, много всяческих чертей разгуливает, не особенно таясь. Взять тех же местных молодцов и молодиц — ведь некоторые из них живут, давно забросив счёт своим годам, нелёгким и однообразным, ничем особенно серьёзным не страдая, без кондиционеров, тренажеров, шейпинга, соляриев, без дорогих химических лекарств. Впрочем, быть может, потому живут так долго, что — без 'Макдональдсов' и лучшей в мире демократии, по-своему и на своём, лицом к Природе, родственникам и соседям, как завещали предки, а не 'мудрые' правители, которым, дескать, лучше ведомо, как нам, убогим, лучше жить. Вернее, как положено, согласно их уродливым теориям. Что ж, сдаться, победить или геройски пасть на поле брани (в двух случаях из трёх возможных — сдохнуть!) — личное дело каждого участника соревнований под дарвиновским транспарантом: 'Привет участникам естественного отбора!'...

Твоё же, гетман, дело — верить. Альтернативы нет. Нет журавля в руках. Только синица в небе. Очень-очень высоко. К тому же — не крупнее, чем колибри...

Покинув ресторацию с невероятных габаритов 'тортиком', цветами и бутылкой самодельного станичного бордо, гетман мельком взглянул на циферблат часов. Ого! 23:45, однако. Ничего, переживёт купчина!.. Секунду всё же потоптавшись в нерешительности — ах, какие мы тактичные! — он отыскал в мобильном телефоне номер негоцианта Бабкинда.

— Здорово, Сёма! Ты далеко? — спросил и только после этого подумал, как глупо прозвучал его вопрос.

— Э-э... — замялся абонент. — Приветствую, ваше высокородие! Я тут... это...

— Понятно, Моисеич, — криво усмехнулся гетман. — Прости, но ты мне срочно нужен. Дуй в лабаз!

Пронырливый и резкий, как понос в часе езды до туалета, однако запредельно честный иудей-негоциант страдал неодолимой тягой к прекрасному. В особенности — полу... С месяц назад Семён Моисеевич, по возрасту — ровесник Александра, решил остепениться и сочетался браком с милой вдовушкой, вот только гетман усомнился, из её ли жаркой спальни вытащил торговца в этот вечер. Да и какая, впрочем, ему разница? Не замполит ведь, не парторг и не раввин...

— Здорово! — спустя минут пятнадцать через силу улыбнулся он, пожимая руку невысокому рыжеволосому мужичку.

— И вам того же еще раз, ваше высокородие.

— А чего так мелко?! Бери выше — величество! Ну, или — товарищ гетман.

— Вот так, да?! Будем знать... Как сами? Как супруга ваша достойная? Как доченька прекрасная? Случилось что?

— Ни Бог же мой, Сема, всё хорошо, — вздохнул гетман. — Просто на свидание собрался.

— Всё шу́тите! — осклабился торговец.

— Зачем? Серьёзно говорю. Не тебе же одному...

— Ай, оставьте меня жить! При такой...э-э... — замялся Бабкинд; ладони его описали падающую волну, — ...милой супруге, и вдруг...

— Слушай, Семён, — гетман остановил несвоевременное словоизвержение, — у меня проблема.

— Всегда рады помочь!

— Ты ведь падчерицу мою знаешь...

— О-о! — только и смог выдавить ловелас.

— Вот именно, что 'о!', — гетман снова вздохнул.

— Что это вы так тяжело? — насторожился Бабкинд.

— Да, понимаешь, день рождения у неё сегодня... точнее, вчера уже, а я забыл совсем, закрутился на службе...

— Ша, товарищ гетман, Сёма понял! Сейчас подарок организуем.

— Ты погоди, дослушай. Проблема, собственно, не столько...

— Говорю же, ша! Если нет с собой денег, потом отдадите, когда сможете. А если не отдадите, то, как говорится, и ху...

— Только не разводи коррупцию! — оборвал его гетман. — Дома-то есть, но не идти же туда без подарка, верно?

— Даже не вопрос! Пройдёмте в магазин!..

...Уже далеко за полночь гетман с чудо-тортом, букетом дивных роз, вином и драгоценным даром от Семёна Бабкинда в кармане, выстучав кодом Морзе букву 'Я', ключом открыл входную дверь квартиры. Алёнка, по-домашнему легко одетая, в коротких белых шортах и футболке, опередив увальня Дэна, бросилась ему на грудь.

— Здравствуй, па! Мы так соскучились!

— Здравствуй, малыш! Здравствуй, моя сладкая, — шептал он, окунаясь в россыпь золотых кудрей. — Только утром расстались, а вы уже соскучиться успели?

— Да-а, мы всегда скучаем без тебя, — обиженно произнесла красавица. — Да-а, а ты всегда задерживаешься! Да-а..!

— Да, моя прелесть, я — такой.

Гетман насилу сдерживал рыдания. Алёнке не нужны были ни дар, ни торт, ни розы, ни вино, она ждала его, только Его! И ничего не знала... И не будет знать!

Алина тихо подошла и обняла обоих.

— Здравствуй, Аль!

— Здравствуй, солнце!

— Мы что-то празднуем?

— Мы что-то... что? — не сразу понял гетман. Тронутый горем, как сказал Серёга, он даже не подумал выбрать повод к торту и бордо. — Ах, это! Сообрази сама, не мне тебя учить. Я просто шёл себе станицей, никого не трогал, вдруг — бац, цветочки! Дай, думаю, натырю, покудова ментов нема. А дальше — торт...

— А дальше — больше, правда, дорогое моё вашество? Бабушки на рынке винцом из-под полы снабдили.

— Типа того, типа того... Что характерно, задарма, да ещё и со скидкой. Вот ведь подфартило!

Супруге он вручил цветы, Алёнке-сладкоежке — торт. Дэн потянулся было к бутыли с вином, но только фыркнул — не по тем делам.

— В продажу поступили новые Porsche Cayenne! Пенсионерам, инвалидам, безработным и студентам скидки, — Алина вспомнила шутливую рекламу из давно ушедшей прошлой жизни. — Алзо, то бишь 'итак', что бы нам такого отпраздновать? Вашество, ты не зарплату часом получил? Нет? Жаль, а то бы — день казачества... День ВДВ позади, и повтора лично я не вынесу... О, давайте..! Нет, не пойдёт. Давайте просто посидим на лоджии, поговорим 'за жизнь'.

— И за 'Зенит'!

— Угу, куда ж без твоего любимого 'Зенита'?! Дед Тимощук пасом вразрез на быстрого не по годам Аршавина оставляет не у дел хвалёную оборону мадридского 'Реала', Икер Касильяс провожает мяч исполненным печалью взглядом — четыре-ноль! We are the champions!.. Ну, что ж, Алёнушка, пойдём, поговорим 'за' это.

Гетман поразился — чтобы Алина сходу не смогла придумать развлечения! Такого в их совместной жизни прежде не бывало. Но, приглядевшись к благоверной повнимательнее, обомлел — лукаво улыбались только её губы, чёртики же в глазах терзались болью, страхом, безнадёгой и тоской. Он тут же изменил созревшее было решение принять холодный душ — она ведь последует за ним и обязательно начнёт расспрашивать. А что 'великий гетман' мог сказать в ответ?! Пока что не решил. Пока что даже не решал... Порой жена пугала Александра проницательностью, и в глубине души он при этом мечтал — была б она хоть чуточку глупее, хоть на каплю проще. Но — увы! Приди он даже, как обычно, в восемь вечера и без гостинцев, Алина, вероятно, тут же раскусила бы его, как семечку подсолнуха.

Спустя примерно час нечеловеческих усилий челюстей всего семейства колоссальный торт уменьшился не больше, чем на треть. Едва Алёнка удалилась в спальню, Алина тут же ухватила гетмана за пояс кимоно.

— Не обнажать легитимных правителей! — несмело вякнул он.

— Я тебя сейчас так обнажу, блин горелый, что..! Что случилось?!

— А у тебя? — гетман так и не мог пока решиться на откровенный разговор, пытался 'перевести стрелки'. — В станице люди бают, пальчик порезала. И выражалась, как папа товарища Сталина, сиречь сапожник.

— Аль, не шути со мной! — нахмурилась она.

Хотя, казалось бы, куда уж гуще хмуриться...

— Хорошо, я не буду шутить, — сквозь зубы процедил супруг. — Но ты всё равно улыбайся... Пошли к ней!

— Аль, что..?!

— Пошли, сказал!

Так они и пошли, исполненные недоговоренностью, с косо натянутыми на физиономии улыбками.

Давным-давно, на заре новой жизни, счастливые молодожёны распланировали эту комнату под детскую, устлали пол и стены мягкими пушистыми коврами из трофеев, навесили светильники, убрали окна, ну, а покупку мебели решили отложить — пусть, дескать, определится пол ребёнка, и тогда уж..! Двенадцать лет комната так и оставалась необставленной. Лишь этим летом, ожидая в гости незнакомую девчонку, они — поодиночке и без всяческой на то договоренности! — вдруг повстречались в магазине мебельного предприятия...

Алёнка ещё не успела лечь в постель. Стоя в одном прозрачном пеньюаре перед огромным, в старой резной раме, зеркалом, она расчёсывала золотое своё чудо. Маленькое солнышко! О, Боже, гаснущее солнышко!.. Гетман обнял её, легко коснулся шеи плотно сжатыми губами, не мог наслушаться взволнованным дыханием и вдосталь надышаться свежим ароматом мягкой бархатистой кожи. Алёнушка! Не разреветься бы... Стянув издёрганные нервы в крепкий узел, он выудил из одному ему известного кармашка замшевый футляр, извлёк две платиновые заколки с россыпью мелких бриллиантов и закрепил ей кудри у висков. Алина подошла и поглядела в зеркало на отражение приёмной дочери. Печально. Понимала. Чувствовала!.. А сама Алёнушка? Кто знает? Вряд ли. Папа Сталина — сиречь сапожник — без сапог...

— Великолепно, малыш, просто блеск! — произнесла Алина безо всякого энтузиазма в голосе.

И гетман показал ей за спиной увесистый воздушно-десантный кулак.

— Па, — обернулась девушка, смущённо хлопая ресницами, — так что же, шёл ты, шёл, глядишь — заколки, да?

— А то! — напыжился он, припомнив Шукшина в фильме 'Калина красная'. — Я не попрошайка, уж ларёк 'подломить' всегда смогу!

Алёнка не приняла его вымученно ироничного тона.

— Вы меня балуете, да? Это же страшно дорого! Мне так кажется...

— Страшно, — кивнул гетман. — Я прямо до сих пор дрожу.

А ведь и впрямь дрожал, истратив силы на самоконтроль. Пора заканчивать! Чтоб не сказать — 'прощаться'...

Свою постель супруги, как обычно летними ночами, устроили на лоджии. Алина моментально пала перед мужем на колени.

— Аль, что?! Что случилось, Аль?!!

— Ты понимаешь, Алька, — начал Александр загробным голосом, — как бы тебе это... ну...

— Гну! Что произошло, вашество хреново, мать твою?!!

— Произошло, — вздохнул он.

Закурил. Поморщился. Откашлялся. Протёр глаза. Вздохнул. И наконец решился.

— Произошло, Алька, вот что: у малой рак. Причём какой-то атипичный, мутагенный. В первой декаде сентября начнутся адовы мучения. Ближе к зиме она умрёт...

Алина несколько секунд непонимающе глядела на него, глаза ее расширились, губы раскрылись, тело забилось в жуткой дрожи. В какой миг гетман успел зажать готовый разразиться воплем рот супруги. А сам всё говорил и говорил. Всё. Обо всём...

Сумел забыться уже после пополуночи. Она же просидела на постели до рассвета, судорожно обхватив колени, глядела на белеющие небеса и скорбно повторяла:

— Как же так?! Боже, за что?!..

— Неверно, дочка, формулируешь вопрос, — вздохнул в глуши неведомого Запределья величественный седовласый старец. — В безбрежном и отнюдь не мирном Мире нет понятия 'за что'. Есть лишь стремление к Познанию, таящее в себе Конфликт всего живого сущего. Конфликт же, как тебе, наверное, известно, подразумевает гибель слабой стороны. Увы, в данной конкретной ситуации слабейшей оказалась именно Алёнушка. И даже я не в силах ей помочь. Однако есть ещё... Ах, господи! — воскликнул старец очень уж по-человечески, когда кипящая вода из чайника с резким шипением плеснула на огонь.

И, потирая донимающую со времён очаковских и покоренья Крыма — в прямом смысле! — поясницу, пошаркал лаптями к очагу...

...А гетману опять пригрезился кошмар. О том, как он, Великий Гетман всех времён и стран, а также Лучший Друг советских альпинистов, в непроницаемых противосолнечных очках, тяжелых горных башмаках, с тощим рюкзачком и альпенштоком, поднялся в одиночку на Казбек. И обалдел, увидев на вершине седенького старичка.

— Здорово... этот, как там тебя, дьявола? — дед помусолил высохшими пальцами затрёпанный блокнотик. — Полковник Твердохлеб.

— Здравствуйте! А вы кто?

— Я-то? Ангел Смерти!

— Моей?!

— Твоей.

— И что теперь?

— И — всё!..

Сгину я — меня пушинкой ураган сметёт с ладони,

И в санях меня галопом повлекут по снегу утром, —

Вы на шаг неторопливый перейдите, мои кони,

Хоть немного, но продлите путь к последнему приюту!..

(В.С.Высоцкий)

15 августа. Сборы были недолги...

'Тише едешь — меньше русский!'

из Ник. Фоменко

Неугомонный внутренний будильник — кто потребляет на ночь много жидкости, сразу поймёт, о чём ведётся речь — сегодня промолчал. Гетман вообще не ощущал своего тела. Даже подумал грешным делом — умер! Будто ночное восхождение на исполин Казбек произошло не в мире грёз, а наяву...

Боль на него нахлынула позднее, когда он, ущипнув себя за мякоть убедился — жив! Боль, как ему казалось, навсегда уже забытая. Тупая. Давящая. Вязкая. Противная. Боль между солнечным сплетением и левым боком, в области подзаживших переломов рёбер после сокрушительных ударов вражьего лазутчика и пули приснопамятного Старшего Брата, ближайшего подручного гроссмейстера рыцарского Ордена Бессмертия. И вот вам — с добрым утром, дорогой товарищ!

Алина, понял гетман, так и не ложилась, спала в сидячем положении, накрепко стиснув голени руками. Он и не стал ее тревожить, только набросил покрывало на спину, а сам, не зная, как смотреть в глаза Алёнке, вышел в кухню. А то и 'на' неё. Какая, на фиг, разница?!..

Особенно если учесть, что в кухне — никого.

Как и в прихожей.

И в гостиной.

И вообще в квартире...

Дверь в спальню девушки была немного приотворена, и гетман, оглядев, как будто на прощание, её покои, подошёл к окну. Внизу, на волейбольно-теннисной площадке, вовсю кипели страсти: Алёнка высоко подбрасывала мячик, а Дэн гонял за ним, визжа и фыркая от удовольствия. Оба счастливые, весёлые, разгоряченные игрой.... Он, молодой, здоровый, сильный, проживёт ещё лет десять. А она, умная, душевная, прелестная, цветущая девчонка, наивное создание, невинное дитя, любимая, — всего каких-то несколько недель, ибо потом, когда нахлынет боль, это уже не жизнь... Клетки лимфоидного ряда поражены губительным процессом. Пока ещё незримо, исподволь, однако неуклонно набухают лимфатические узлы. С каждым днем меняется картина крови, вытесняются нормальные ростки кроветворения, гибнут печень и костный мозг. И лишь один Бог весть, что ещё происходит в стройном теле юной красавицы.

Давным-давно, не в этой жизни, был у комбата Александра Твердохлеба друг, Серёга Ражев, начальник штаба его батальона. Однажды после полевых занятий он вдруг почувствовал себя плохо, даже слишком плохо. Офицеры ВДВ редко обращались к врачам — не принято, не по-мужски, не по-десантному. Народные целительные средства — водка с перцем и горячее вино — не помогли. Игорь Шаталин, ныне Док и генеральный врач станицы, а тогда — полка, не распознав заболевание самостоятельно, направил парня в госпиталь. Под уикенд они с комбатом собирались навестить больного, но жена сказала, что Сергей переведён в Москву. Главврач добавил — в онкологический центр. А через месяц в часть пришло официальное уведомление: так, мол, и так, из списков личного состава исключить...

И гетман потерял счёт времени. Он стиснул зубы, будто стаффордширский терьер на конечности врага. Он плакал не таясь. От кого сейчас таиться?!..

Из бездны скорбной памяти в не менее безрадостное Это Утро гетмана, неслышно подойдя, прикосновением мокрой щеки к плечу в буквальном смысле слова вырвала Алина. Он даже вздрогнул и похолодел от неожиданности.

— Играют... — глухо прошептала она. — Бедная девочка! Боже правый!

А он боялся обернуться в сторону супруги, боялся, что Алина за ночь постарела на десятки лет, боялся с этого момента никогда уже не видеть чертиков в её блестящих антрацитовых глазах, имея зато 'счастье' лицезреть всё больше серебристых нитей седины в пушистой шапочке коротких смоляных волос. И проклинал вчерашний день. Без вариантов. Эх, остановить бы Время! Но — увы...

Увы, остановилась-то как раз Алёнка и, разглядев Алину с Александром через запотевшее оконное стекло, улыбкой озарила сумрачное утро, приветливо махнула им ладошкой и принялась настойчиво тянуть домой ньюфаундленда.

— В ванную! Быстро! — проревел гетман, подхватывая на бегу старинный двухкассетный магнитофон.

Заполнив сантехническое помещение каким-то разудалым музыкальным фоном, супруги принялись щедро плескать на лица ледяную воду, после чего Алина кое-как — дрожали руки — подретушировала им припухшие глаза. Сойдёт за третий сорт. На тройку. С минусом. Условно...

— Аль, у тебя глаза — как ночь!

— Я их покрасил, пока ты спала... Чушь это всё! Ей — ни слова!

— Я понимаю, — горестно вздохнула жена. — Когда, Аль..?

— Когда? Нинка сказала, где-то к ноябрю, а первые признаки...

— Нет, ты не понял. Когда выезжаем? — она сделала явственное ударение на последнем слоге.

— Что значит 'выезжаем'?! — воскликнул гетман и обнял супругу. С минуту оба помолчали. — Подумай, Алька, это ведь Кавказ, там лет еще за двадцать до Чумы, если не много раньше, стало очень опасно, смертельно опасно, а женщине-славянке — и того хуже. Останься, милая!

Он говорил и понимал — слова излишни и бесплодны, не стоят даже медного гроша. Мало того, ещё вчера принял решение — Алина едет с ними, никуда от этого не деться. Возможно, в глубине души и сам желал такой развязки. То ли надеялся на её помощь в трудную минуту, то ли и впрямь любил до такой степени, что не смог бы вытерпеть и дня разлуки, то ли просто привык за столько лет к милому обществу жены, то ли в душе приревновал — с кем, мол, и чем супруга будет заниматься, пользуясь его отсутствием? — то ли, наоборот, резонно опасался, что в её отсутствие их без того не очень-то скрываемые отношения с Алёнкой пересекут последнюю черту... Хотя, наверное, больше всего боялся, что придётся возвратиться одному. Если вообще хотя бы одному... Но всё же продолжал, ибо ради самой Алины обязан был использовать призрачный шанс — уговорить её остаться в Новороссии.

— Пойми, мне... то есть нам, будет стократ тяжелее, если там окажешься ещё и ты. Любая обуза — а в данном случае ты, уж прости, станешь обузой — может стоить кому-то жизни. Я обожаю тебя, Алька, готов отдать за тебя десять своих жизней! Но только своих, а не чужих, и — только не сейчас... Сейчас мы должны дойти, ибо лишь так можно проверить слова Беслана и спасти 'мелкую'. А мне Что-то подсказывает — слова его небеспочвенны...

— Твой пёс подсказывает? Или — Сам?

— Нет, моя хорошая, Они почему-то молчат... Я не знаю... Посмотрим... Будем посмотреть! И вот что я тебе скажу, — можешь расценить мои слова как свидетельство супружеской измены, вообще как угодно, мне сейчас по барабану, — я уже не смогу без неё...

— А я, ты думаешь, смогу, дурак! — воскликнула Алина. — Солдафон тупорылый! Любовь у него, поглядите! Готовность жертвовать собой! А я, значит, бревно бесчувственное, да?! А я, выходит..!

— Потише, ты! С ума сошла?!

— А мне, как и тебе, всё уже по барабану! Умник хренов! Стратег! Герой-любовник! — слёзы вновь брызнули из её глаз. — Пойми ты, наконец, у меня тоже есть сердце! Может быть, даже большее, чем у тебя... Да я сдохну без вас завтра же, Аль! — на последнем издыхании вскрикнула она, и дальше сил её достало лишь на хриплый шепот. — Давай уж вместе...

— Давай уж вместе, — он присел на бортик ванны и припал лбом к груди Алины. — Давай вместе... Но гляди — быть тебе вечной поварихой, судомойкой и прачкой. И не ныть!

— И не буду! — радостно взвизгнула Алина и в полном смысле слова утопила мужа в жарких поцелуях, а после заговорщицки припала к его уху. — Только никогда больше, пожалуйста, не кричи на меня, ладно?

— Ладно, — мгновенно согласился он, причём настолько, видимо, мгновенно, что супруга аж отпрянула от неожиданности. — Кричать не буду. Буду бить.

— Поднимется рука?

— Поднимется плеть. А плеть у меня, ох, какая добрая, о семи сталистых хвостах, — до самой старости сидеть не сможешь!

— До старости ещё нужно дожить, — глухо проговорила она.

— Уж постарайся... И не каркай! И с этой минуты забудь о статусе Первой Леди, а вспомни, что ты — хорунжий казачьего войска. 'Накосячишь' в походе — получишь со всей пролетарской ненавистью. Не дай Бог, ранят или заболеешь — валяться тебе в первом попавшемся хуторе, ибо медсанбат нас, увы, сопровождать не будет...

— Аль, а кого конкретно — 'нас'?

— Думаю пока. Во всяком случае, точно поедут... Не перебивать! Сказано ползти — ползи ужом, сказано бежать — беги, как этот... как его, блин, черномазого спринтера-то? Ну, которого за допинг дисквалифицировали... Индиана Джонс!

Алина захихикала. И слава Богу!

— Мэрион Джонс, темнота!

— Один чёрт! Чёрный такой. Главное, резвый.

— М-да! — покачала головой она. — Ну, что же, ладно...

— Не умничать! Не рассуждать! Не потреплю! — гетман надулся, как исполненный ответственности за судьбу цивилизации сержант ОМОНа.

— Да уж молчу... Серьёзно, Аль, спасибо тебе! За... за всё. Я не стану вам обузой, вот увидишь. По крайней мере, постараюсь не стать. Я, вообще-то, сильная.

Гетман деликатно хихикнул.

— Издеваешься?

— Да Бог с тобой! Просто старинный анекдот вспомнил. Ворона решила попутешествовать по миру, прибилась к перелётной стае диких гусей. Куда ж ты, говорит вожак, мы-то сильные птицы, а ты... А она — я тоже сильная, решительная, смелая, выносливая! Ну-ну... Летят они над Черным морем, и ворона, ясное дело, миль через пятьдесят замордовалась совершенно. Гуси, конечно, как могли, ее подбадривали — держись, мол, ты же сильная, ты смелая... И вот лежит ворона на трабзонском берегу, подыхает от усталости и бормочет: 'Я сильная, решительная, смелая, выносливая... но дурная — на всю голову!'...

— Аль, ты...

— Аль — я! Ты мне не тычь! — он вымученно улыбнулся и обнял супругу. — Всё, проехали... Пошли! Улыбайся и фильтруй базар.

— И как себя поведём?

— Это личное дело каждого участника соревнований. Я, например, собираюсь опорожнить как минимум стакан кефира.

— А выезжаем когда?

— Вчера, моя хорошая, а то и позавчера...

Горящая румянцем от подвижных игр с ньюфаундлендом, Алёнка, глядя на Алину с Александром, пожимала плечиками, заговорщицки подмигивала и многозначительно похихикивала в кулачок.

— Братика мне делали, да?

— Делали, малыш, — тяжело вздохнул гетман. — Ох, и умаялись! Не по нашим годам такие страсти... Чем кормить сегодня будешь?

— Что?! Кормить? — выпучила глаза девушка. — Это... сейчас... как же там Серёжа говорит?.. Ага, что-то в лесу сдохло — папаня завтракать собрался! Что ж, тебя ждет разлюбезный кефир, а нас с мамой Линой — кофе и тортик. С шоколадом. Вку-у-усный! Завидуешь?

— А то нет?! Вам с Алиной все завидуют: такого мужа и, хм, папаню отхватили! — развёл руки гетман, которого она обычно звала 'па'. — И держат его, понимаешь, впроголодь, да ещё заставляют 'братиков' делать беспрерывно... Нет в жизни счастья! Кому вершки, а кому... горшки. Под клистир, — он несказанно благодарен был Алёнке, девушка подарила шанс хоть на мгновение вернуться к истинному состоянию души. — На суку сидит ворон и клюёт своё нога. Ну и пусть себе клюёт — у него такой судьба.

— Ты о чём это, вашество? — Алина сзади больно ущипнула его. Чтобы себя не забывал!

— Ай! О чём я? Да так, о тяжкой мужицкой доле, — он попытался разглядеть сквозь массу жирного станичного кефира солнышко, несмело проглянувшее через прореху в грязно-серых облаках. Безрезультатно. — И тут не слава Богу... Ладно, к делу! Чем, милостивые государыни, полагаете сегодня заниматься?

Алина выразительно взглянула на него, благо уже сидела за столом рядом с Алёнкой.

— Точно знаем, чем заниматься не станем, — ответила она за обеих. — Работой.

Начальник отдела таможни, сборов и внешнеторгового контроля Новороссии, она уже недели две обучала Алёнку управляться с компьютером, уверяя супруга — та делает поразительные успехи. Прирождённый юзер! Да вот надолго ли?..

— Придётся наказать за лень и саботаж в административном порядке — дать команду, чтобы зарплату и ученические вам не начисляли.

— Административно-командная система гетманского правления, — язвительно заметила жена. — Ну да ничего, малыш, с голоду не опухнем, панель широкая, а дамы — хоть куда!

— Разговорчики! Не портить аппетита легитимным гетманам!

Признавший наконец победу новоросской гастрономии над астрономией, он, закатив глаза, поднёс стакан ко рту.

— Когда я ем, я глух и нем, да, па? — шепнула девушка и механически сглотнула, когда живительный кисломолочный продукт стал быстро исчезать в великогетманской утробе.

— А когда пью, я вообще дурак, — тоном завзятой склочницы произнесла Алина и вдруг заверещала. — Ай, мамочка! Не про вас это, Александр Александрович!

— Надобно полагать, — напыжился гетман. — А вам, милые дамы, советую подкрепиться более основательно, нежели просто тортиком.

— Станем толстыми и некрасивыми!

— Если успеете...

Гетман поймал на себе жесткий и колючий взгляд супруги.

— Время на исходе, — как-то странно усмехнулась она. — Побегу, пожалуй, разденусь да прогуляюсь по округе, пока есть что людям показать.

— Не побежишь, родная. Поскачешь! Аж запаришься... По той простой причине, что вам сегодня вместо геморройной кабинетной работы предстоит заняться спортом...

Наскоро прикидывая вариант организации похода в Закавказье, с учётом дикости и агрессивности выживших в Катаклизме Homo Sapiens, гетман понимал, что ни воздушный, ни тем более автомобильный транспорт ни в коей мере не являются гарантией благополучного прибытия в конечный пункт. Вот если бы в его распоряжении были, по меньшей мере, два надёжных вертолета и хотя бы столько же умелых лётчиков! В любом случае без коней не обойтись. Алёнка же... Да это ладно, лишь бы геморрой, как говорится, стоил свеч!

— ...заняться спортом, и особенно тебе, Алёнушка. Ты когда-нибудь сидела на коне?

— Я? Нет, па, никогда, — ответила девчонка виновато.

Из васильковых глаз её, растерянных сейчас и жалких, вот-вот, казалось, брызнут слёзы. Навязчивая мысль о собственной ущербности на фоне 'па' и 'ма' не оставляла юную красавицу ни днем, ни ночью.

— Алё, малыш, давай-ка без рыданий! — он придержал страдалицу за мягкую ладошку. — Хочешь попробовать?

— Я?! На коне? Хочу, конечно... Ура!!!

— Вчера стреляли, сегодня — на коней, — вздохнула Алина. — Завтра, малыш, нас с тобой заставят отрастить усы, обматерят, нальют по чарке водки и пошлют басурман рубать.

— Пошлют, это уж точно, никуда не денетесь... — угрюмо прошептал хозяин дома.

Минут через пятнадцать, плотно прикрыв за собой дверь на кухню, он инструктировал в прихожей Беслана Кочиева.

— Бесо, лошадь ей выберешь сам. С дядей Колей Битюгом тоже посоветуйся, я ему звонил. Гляди, чтобы не очень молодая была, резвая, выносливая, со спокойным характером. Покажешь, как ухаживают, как седлают, проведёшь выездку. Моя супруга немного умеет, из седла, во всяком случае, не выпадет, а мелкая даже близко к лошадям не подходила, так что будь внимателен. И помни насчет языка! Ни о какой поездке речи нет, сегодня — просто плановое занятие, конная подготовка.

— Обижаете, господин полковник, что я — не мужик?!

— Мужик, Бесо, мужик... Сам-то готов?

— Так точно, господин полковник!

— Сан Саныч, — поправил его гетман.

— Так точно, господин Сан Саныч! Сан...

...Подруги жизни новоросского правителя, визжа от радости, толкаясь и пиная на бегу ньюфаундленда, мгновенно облачились в камуфляж и убыли с Бесланом на конезавод, а 'господин Сан Саныч-сан' спустя каких-то полчаса уже сидел в гостиничном номере старого приятеля, купца Афанасия Золотницкого, признанного дуайена корпуса заезжих негоциантов. Обложась картами и дочумными справочниками, они пытались набросать как можно менее опасный вариант маршрута. Куда? Зачем? Природный такт и выработанное долгими годами уважение к чужим секретам не позволяли торгашу открыто интересоваться целью экспедиции, а гетман был предельно лаконичен — Кавказ, Юго-Осетия, так надо... По молодости ему доводилось слышать искромётную, как акцентированный правый 'крюк' в незащищённый нос, мудрость кавказских стариков: 'Не говори много, говори мало!' По-русски это означает: 'Слово — не воробей, поймают — вылетишь!'...

— ...Лететь я тебе, Сашка, не рекомендую. Сколько бы вас ни было, сами-то вы в свою 'вертуху' влезете, а вот сухопутный транспорт и запас горючего уже не поместятся. Заправляться в дороге, может, и есть где, да вы тех точек не знаете. А не приведи Господь, поломка, так безлошадными и останетесь. Если вообще не гробанётесь — техника-то древняя, металл, сам знаешь, он ведь тоже устаёт. А мне, бедному негоцианту, с тобой живым неплохо.

— Какое совпадение! — усмехнулся гетман. — Мне с тобой тоже хорошо. Ну, и c самим собой, конечно...

— Надо полагать! — вторил ему Золотницкий, расчёсывая бородищу на прямой пробор. Купчина из раскольников, хрен ошибёшься! — Кстати, могут и сбить, народец за Кубань-рекой лихой да тёмный. Да и на других землях — не намного краше... Автомобили тоже не годятся. Дорогам везде каюк пришёл, бензин, опять же, не добудешь, а за твой, например, джипер каждый тать к стволу потянется. Конными лучше всего: дорог особенных не нужно, кормов везде навалом, в горах пройдёте, по лесам, да где угодно.

— Согласен, — кивнул гетман. — Я так и предполагал. Значит, завтра...

— Погоди, твоё высокородие! Если отсюдова верхами соберётесь, лошадок до смерти измотаете, да и сами на полпути пластом ляжете. До ближних 'югов' вам лучше водой двигать.

— Волгодоном?

— Даже не заикайся! — негоциант медвежьей лапой истово перекрестил приятеля. — По всей Волге-матушке до самого моря Хвалынского и по Дону от устья Хопра до Цимлянска разбойники шалят, мать ихнюю, костей не соберёте. Я бы тебе порекомендовал Северским Донцом сплавиться в Дон, доковылять по Дону до Азова, это — почти устье...

— А то я не в курсе!

— Ну да, ты же ростовский! Извини... Кстати, Ростова твоего нет давно, с Тех Самых ещё Пор...

— И это знаю, — горестно вздохнул гетман.

— Еще раз извини, дружище! Короче, в Азове казачки крепко встали, думаю, с коллегами да земляками общий язык завсегда сыщешь.

— Сыщу, куда ж деваться?!

— И то сказать... Есть ещё вариантец — Днепром спуститься в Черное море. На хорошем судне легко обогнёте Крым, а там уже... Конечно, лучше было бы следовать прямо в Поти и дальше вверх по Риони...

— Лодками до Кутаиси дошли бы запросто.

— Вот-вот! А ты бывал там, что ли? — изумился Золотницкий.

— Приходилось. Отец служил в ГРВЗ, а после пятидневной войны, когда отношения чуть-чуть наладились, состоял в аппарате военного атташе при посольстве в Тбилиси. Ну, и я с ним проболтался год перед училищем. Позже и сам попал в Армению. С Карапетом Даниляном, бунчужным нашим, знатным музыкантом, веришь ли, еще в лейтенантской молодости познакомился. А потом, представляешь, перед самой Чумой встречаю их с Гаянэ в Средней Полосе, в Нилгороде нашем занюханном, — сбежали от войны, живут в квартале от моего полка! И в Тот Самый День спасались вместе, где только ни мыкались потом...

— Да уж, дела, — насупился купчина. — А теперь тут! Вон как жисть-то повернулась, ети её..! Но в Поти тебе тоже хода нет — от самого Трабзона до устья Кубани пираты берега обсели, против них авианосец надобен, не меньше. Так что, если морем пойдёте, лучший вариант — Азов опять же.

— Хоть так Азов, хоть так... Азак турецкий, — понимающе кивнул гетман. — Что ж, может быть, оно и к лучшему.

— Хозяин — барин, тебе выбирать... А далее уже — верхами однозначно: Кропоткин, Армавир, Кабарда, Алания, Большой Хребет и — Закавказье. Там рукой подать.

— С горы спустился, и — шабаш!.. — он закусил губу, наморщил лоб, задумчиво потёр виски. — Да, Николаевич, отвык я что-то от таких 'прогулок'. Вот раньше, в молодые годы... Старею, брат!

— Ой, держите меня десять человек! — захохотал негоциант. — Старик выискался! Ведро с водой подвешивать не пробовал? На причинное место...

— Да ладно тебе, друг-то перед другом незачем понты колоть! И молодость давно прошла, и засиделся я здесь, в комфорте да уюте, корни пустил, забурел...

— А кто тебя, власть предержащего, погулять не пускал?! Со мной хотя бы. Мне при тебе да гвардейцах-сердюках твоих куда спокойней путешествовалось бы, а ты, глядишь, и 'бабок' лишних нарубил, и союзников подыскал, и мир посмотрел, и себя показал, да и просто развеялся.

— Да, признаю, был не прав! — гетман рассмеялся и ударил по столу ладонью. — Фигня это всё, лирика... Ты мне лучше про дорогу подробнее растолкуй, про Северный Кавказ особенно. Как там у них?

Негоциант и сам пошлялся по миру, и связь держал с множеством окрестных торговцев, в том числе с теми, кто гоняет караваны в дальние пределы, потому в обстановке разбирался куда лучше гетмана.

— Как на Кавказе? А как там может быть?! Крепостей возвели, что грязи в Черноземье, разбились на роды и кланы, режутся почём зря и по чему ни попадя, бандитствуют по большей части, рабство у них сплошь и рядом. Как везде сейчас. И даже хуже... А за твою 'вертуху', коли сядешь где-нибудь — а куда денешься?! — горло перехватят в момент. Но и вертолёт в дело пойдёт. Сведу я тебя, Саня, с человечком одним правильным. Живет он не так чтобы далеко, твоя винтовая машина отсюда без дозаправки запросто доковыляет...

— Тебе-то почём знать, куда она доковыляет?! — подначил дуайена гетман.

— Что-о?! Салага! Да я срочную служил! Водителем в комендатуре. А в гарнизоне вертолётный полк стоял. Мне ли не знать! Короче говоря...

...Короче говоря, полковник убыл только час спустя, подробным образом проинструктированный Золотницким и злоупотребивший множеством армуд крепчайшего душистого 'купца', заваренного в лучших традициях тюремной чайной церемонии — еще не чифирь, но где-то очень близко. Служебный Mercedes класса gelendewagen, партию которых с месяц назад Бог весть откуда подогнал для нужд станицы всё тот же Золотницкий, блистал девственным металликом перед центральным входом. Машину гетман вызвал утром вопреки обыкновению с водителем и более не собирался отпускать. Времени оставалось — кот наплакал, и свою долю организационных вопросов ему следовало разрешить не мешкая, до того, как Серега Богачев 'уладит все рамсы' с кабинетом министров — Генеральным Урядом. А если не уладит, то вмешаться самому. Хотя в способностях 'блатного кореша' гетман не сомневался ни на медный грош.

Очередным пунктом его сегодняшней программы был визит в станичное автохозяйство. Увы, благими оказались пожелания!.. Взявшись уже за ручку двери джипа а-ля германский бундесвер, он вдруг услышал за спиной:

— Ой, здравствуйте, Алексан Саныч! Сто лет вас не встречала!

Бог же мой, почему, после столь благополучно миновавшей сотни лет, это случилось именно сегодня?!

— Здравствуйте, Федоровна! — выдохнул гетман обречённо.

И в следующую сотню минут во всех подробностях узнал, что у Решетниковых родился настоящий богатырь, правда, красавица Олеся после родов чувствует себя отвратно... Что Лёшка Ридель — душа-человек, жениться бы ему пора, а он и в ус не дует, всё гуляет... Что Маша Агафонова рассорилась со столяром-краснодеревщиком Васильчиковым, который взялся поменять в её квартире двери, а сам ушел в запой... Что есаул Виталик выдал дочку замуж и думал было наконец остепениться, но дружки его... Что Ленку, продавщицу из молочного, уволили за грубость и обсчёт, а Танька, что осталась, — ничего, хорошая, и улыбается, и не хамит, и в кредит отпускает до пенсии... Что Марфа Сигизмундовна...

— ...Знаете нашу Марфу Сигизмундовну, Алексан Саныч?

— Ещё бы! Кто же не знает нашу Марфу Сигизмундовну?! — съязвил гетман, даже не заметив этого, ибо раздумывал сейчас отнюдь не над словами старой сплетницы.

— Так вот, Марфа Сигизмундовна по весне съездила на рынок в Новогорск и совершенно случайно встретила там сестру. А ведь двенадцать лет считала её помершей, с самой Чумы! Вы ещё прошение подписали об ее переезде к нам.

— Да, помню, было дело...

Он вправду вспомнил старушенций — божьих одуванчиков, слёзно умолявших генерального писаря Кузьмина разрешить им воссоединиться — на паперти, дескать, не сядем, иждивенцами не станем, работать будем, как ослицы. Гетман тогда лишь пожал плечами и назначил пожилой сестричке небольшую пенсию от государства — казна не опустела бы.

— И что? — он принял решение дослушать эту историю, а после прервать разговор. Время неумолимо шло!

— Взялись они, значит, переезжать. Ну, та, пусть одинокая, а вещей кое-каких подкопила, жалко бросать. Сигизмундовна грузовик, конечно, заказала, как и положено, а Колька-КамАЗист ей и говорит: 'Всё согласно тарифу — доллар за километр плюс отдельно за погрузку'. А где бабки столько денег возьмут?! До Новогорска полдня ехать в одну сторону...

— Яс-с-сно! — процедил гетман.

Это была информация, ради которой стоило потратить полчаса на пустобрех. Но — время, время, время, время!..

Спас его Богачёв — невероятно своевременным звонком на мобильный.

— Прости меня, Федоровна, дела!

— Ой, что вы, Алексан Саныч, да разве ж я не понимаю?! И так заболтала вас, надёжу нашего...

Серёгу он сердечно поблагодарил. А после — ещё раз, когда узнал, что друг уладил 'все рамсы'. Впрочем, иного и не ожидал. Не сомневался ни в его способностях убеждать оппозицию, ни в том, что оппозиция как таковая в Новороссии отсутствует.

— Урядники наши дорогие разбежались уже?

— Пусть бы попробовали!

— Ну и чудно! Я через полчасика буду, а ты попроси, пусть меня дождутся войсковой атаман, пристав и старшина автохозяйства. Кратко их проинструктирую, а потом займёмся подготовкой транспорта, оружия и походного имущества.

— Слышь, Старый, займись-ка своими личными проблемами! Остальные мы с братом Костиком сами разрешим.

— С Костиком?!

— А ты хотел ехать без начальника разведки, главного спецназовца?! Погоди, братан, это только начало, остальные приколы узнаешь после, в резиденции. Ты, кстати, где?

— В ста метрах от автохозяйства.

— Автохозяйство, старшина его... Ты что, решил — машинами?

— Решил лететь.

— Эй, дядя, ты что, ё@нулся?! Одной 'вертушкой', которой сорок лет в обед!

— Одной 'вертушкой', брат. Причём несколькими ходками. Не особенно далеко, так, для первого рывка.

— Опять мутишь! Хочешь, Старый, правду тебе рубану? Всё равно никто, кроме меня и, может быть, Линки твоей, её тебе не скажет...

— Ну-ну, рискни здоровьем и свободой.

— Вон как заговорил, царь-батюшка, самодержец в первом поколении! А правда такова: больше всего на свете ты, Старый, любишь жопу свою на печке погреть, но если уж встаёшь с неё, широкой, теплой и уютной...

— Кого 'её', печки или..?

— Или! Тогда становишься таким авантюристом, что... ладно, после. Беги, целуй свой вертолет! В шасси. Хоть бы их перед этим псы обгадили!..

...На асфальтобетонном 'пятаке' автохозяйства, как будто растолкав дежурные автобусы, бульдозеры и самосвалы, вот уже месяц парковался белоснежный 'Мишка' — заслуженный ветеран Ми-8т. Впрочем, не только парковался, но и ежедневно поднимался в небеса: бывший военный лётчик Павел Никоненко, а ныне есаул казачьей авиации и воздыхатель падчерицы гетмана по совместительству, курсантам расслабляться не давал. Эх, лучше бы поторопился поднять на крыло — или на лопасти? — второй станичный вертолёт, который сам же обнаружил на давно заброшенном аэродроме! Имей сегодня гетман два проверенных в деле борта, он, может статься, и решился бы отправиться в далёкие и столь же далеко не безопасные кавказские края воздушным транспортом, а так — пардон, увольте! Хотя в этом и некого винить, сам предложил лётчику для начала обучить курсантов. Да, собственно, будь даже второй борт исправен и готов к полету, кто сел бы его пилотировать? Великий Гетман, Лучший Друг казачьих авиаторов? Десантнику для этого придётся слишком много выпить, он хорошо умеет только покидать летательные аппараты...

— Группа, в две шеренги становись! Равняйсь! Смирно! Това... э-э... господин полковник казачьих войск, с личным составом авиагруппы проводится плановое занятие по материальной части вертолета Ми-8т. Руководитель занятия капи... есаул Никоненко. Здрав желаю!

— Здравствуй, Пал Иваныч! Здравствуйте, господа станичники!

— Здра-жла-ваш-ско-родь!

— Внимание, вводная! Захват сходу пешим порядком и удержание в течение получаса песчаного пляжа на берегу Равы у Дровяной пристани. Форма одежды — голый торс, без оружия и снаряжения. Старший — вахмистр Зуев. Напра-ВО! Бегом... марш!

— Ура-а-а!!! — дружно грянул строй.

А гетман обернулся к Никоненко.

— Извини, Паша, что вмешался. Дело есть... Взойдём-ка на борт!

Этого худощавого, среднего роста, жилистого блондина с открытым, честным, истинно мужским лицом, летчика ВВС России, Чума застала в пути на одно из ремонтных предприятий. Чудом избегнув смерти, капитан скрылся в лесах, со временем набрёл на Город Солнца — убогую общину, что создал на берегах Печоры замшелый питерский интеллигент. Именно Павел Никоненко, преследуя сохатого, нашёл в тайге несчастную, измученную голодом и страхом девочку, Алёнку Ларину. Именно он привел страдалицу в общину, отдал на воспитание старой инокине с учительницей. Именно он пытался позже в одиночку уничтожить нелюдей, терзавших её плоть и душу. Любил без памяти. Любил тогда. Любил и здесь, сейчас. Увы для Паши — и 'ура!' для Александра, — Алёнка относилась к нему очень уважительно, даже по-дружески, но без взаимности в высоких чувствах. Гетман посчитал, что Никоненко будет девушке самым надежным бодигардом. Тем более — имеет опыт, говорит, спасал её от крокодила. На берегах Печоры. Бред! Впрочем, Док утверждает — пациент нормален, дай Бог каждому...

Гетман устроился в потёртом, но всё ещё удобном кресле, распахнул блистер, раскурил 'Золотую Яву'. Есаул же внимательно глядел на командира и, возможно — лишь возможно! — тестя, и, судя по сведенной судорогой лицевой мускулатуре, чувствовал — что-то произошло. Все, мать их, чувствуют! Собственно, потому и живы до сих пор...

— Паша, завтра мы уезжаем, — выпалил гетман, как будто произвёл выстрел из крупного калибра без предупреждения. — Уезжаем далеко. На Кавказ. Вернее, в Закавказье.

С минуту есаул не в состоянии был выдавить и слова, затем, встряхнув жидкой белесой шевелюрой, произнёс:

— Я не ослышался, батька? На Кавказ?

По некоей таинственной причине он считал, что казаки упорно называли атаманов 'батьками'. Или тренировал один из вариантов обращения к гетману как будущему тестю? Что ж, давай, господин есаул, флаг тебе в руки!..

— Не ослышался, Паша, мы едем на Кавказ.

— Мы — это..?

— Мы — это я, Алина, Богачёв, твой друг и покровитель Костя Елизаров, Нинка Андреец, ещё несколько человек. И... — гетман сделал паузу, — ...Алёнка.

Лётчик сквозь ровный красноватый загар вдруг побелел, как раковина умывальника в квартире с аккуратной горничной. В его руке, некрупной, но витой канатами мускулатуры, будто корабельный швартов, петардой треснул подлокотник.

— Батька, давай... — прохрипел он. — Э-э, Алексан Саныч, давайте — как мужчина с мужчиной.

— Давай попробуем, — хмыкнул гетман, прикуривая новую сигарету от прежней.

— Алексан Саныч, если бы мне сказал об этом кто-нибудь другой, я бы ответил — ты с ума сошёл!

— Считаешь, 'крыша' гетмана надёжнее иных? — он постучал себя по лбу.

— Не считаю... Ох, простите, обмолвился! Видимо, так нужно. Но зачем вы берёте женщин?! В бурлящий котёл! Да оттуда половина не вернётся!

— Если вообще хотя бы кто-нибудь вернётся... Думаешь, я иду на это с лёгким сердцем? Ошибаешься, дружище! Но прав ты в одном — так нужно. Зачем — уволь, не скажу. Может быть... Когда-нибудь... Но не сейчас!

— Батька! — вскочил вдруг лётчик, напрочь доломав сидение. — Батька, меня возьми! Я..! Да я..! Я ведь люблю её, батька!

— Знаю. Успокойся! Сядь! За тем я и пришёл. Завтра...

До завтра ещё оставалось дел — вагон и с ним тележка. Благо, Серёга Богачёв и Костик Елизаров взяли на себя практическую подготовку экспедиции. Но без участия Верховного всё же не обошлись. В его отсутствие главой общины оставался атаман Ходжаев. И не на шутку разобиделся — его опять, мать-перемать!.. не говоря уже о 'снова', мать-перемать!.. как и всегда, мать-перемать!.. умышленно лишают доли приключений... Пришлось подробно, по великому секрету, объяснить, что всё-таки произошло на самом деле. Вопросов и претензий больше не возникло.

Смолчал бедняга Алишер, узбекский хлопец с русско-украинской примесью, даже по поводу того, что гетман увозил едва не половину Основателей-урядников. Серега Богачев-то — Бог с ним, атаман его от всей души, что называется, не переваривал. Но под угрозой полного разрыва личных отношений с гетманом и Богачёвым в поездку напросились упомянутый Костик Елизаров, заместитель Ходжаева по разведке и генеральный дозорный в одном лице, а также генеральный бунчужный Карапет Данилян. Между ведущими станичными врачами, Доком и Кучинским, более известным как Лепила и Доктор Смерть, чуть не возникла драка. Гетман решился взять обоих лишь после заверения Льва Шнайдера, хирурга в прошлой жизни, ныне старшины химического производства, что сам он при необходимости встанет за операционный стол.

Наверное, такое 'сдвоенное' положение как раз и было оптимальным. Док, он же Игорь Николаевич Шаталин, генеральный врач станицы и старинный друг ещё майора Сашки Твердохлеба, сослуживец по парашютно-десантному полку, прошёл 'горячий пояс' юга дочумной России вдоль и поперёк. Помимо сильного хирурга, терапевта и нарколога, считался — и заслуженно! — неслабым психиатром, а это крайне важно в условиях похода, трудностей, лишений и систематического боевого стресса. К тому же с самого начала пользовал Алёнку. К тому же — гетмана с Алиной. К тому же был чертовски смел и многоопытен в бою.

Не в меньшей степени отвагой славился и сухонький дедок Лепила, в миру Александр Петрович Кучинский. Хирургом был воистину от Бога. А от того же Бога, хотя и под фамилией Аллах, был просто увлечённым человеком — в области скорого результативного допроса пленных, арестованных повстанцев и лазутчиков врага. Причём достиг в собственном увлечении такого совершенства, что мусульманские мамаши от Марокко до Джакарты пугали грозным его именем детей, польстившихся на гамбургер и 'Кока-Колу'. Хромой Шамиль, Абу-Муслим, Омар-хаджи и сам Гази-Абдурахман прилюдно объявили зауряд-майору медицинской службы персональный газават, а некто, обозвавшийся бен-Ладеном, прислал военврачу подмётное письмо: принять ислам, служить Великому Пророку, пять миллионов евро сразу и по миллиону в год. Немногочисленные кореша прозвали тощего, лысого как полено, сизого от спирта замухрышку 'Менгеле', а ваххабиты с пантюркистами, не столь, возможно, искушённые в истории нацистских изуверов Третьего Рейха, намного более понятно — 'Доктором Смерть'. Вот интересно, как бы они окрестили хамоватую, дородную и властную супружницу его, которую сморчок Петрович, кажется, боялся куда более, чем смоляных котлов в аду? Даже вселенская Чума пред конопатым ликом тётки Тони позорно расписалась в собственном бессилии...

Однако самым ценным качеством Кучинского был не 'авторитет' в исламском мире, не мастерство допроса 'всяких там...' и даже не оперативное искусство. Дедушка просто знал. Знал всё. Не почему, откуда, кто, когда и где, тем паче — с кем конкретно, сколько раз и за какие 'бабки', а всё вообще. Ничто не пропадало безвозвратно в светлой голове невзрачнейшего мужичка с физиономией механизатора-пропойцы. Что видел, слышал, пробовал, кого... хм, читал, всё складывал в копилку памяти, а в дальних странствиях порой не можешь и предположить, что пригодится в следующий миг. Где рыть колодец? Дедушка подскажет. Как правильно изжарить крысу? Дедушка покажет. Как будет по-молдавски 'синхрофазатрон'? Спросите доктора Кучинского!.. На уровне инстинкта гетман сторонился пожилого изувера, но отказать ему в достоинствах не мог. Алёнка же и вовсе обожала упыря — традиционный собутыльник новоросского попа, а значит, второй после него наместник Бога на земле. Языческого Бахуса...

После довольно долгих препирательств было решено взять в экспедицию шестерых рядовых казаков. Гетман настаивал на четверых, не более, Серёга, Карапет и Док с Лепилой — на десятке, а Константин готов был крикнуть 'на конь!' полусотне подопечных разведчиков. Желающие ехать добровольцы толпами валили в резиденцию — затхлое, скучное, а то и попросту дремучее, пусть трижды сытое, станичное существование немногим было по сердцу, хотелось перца в душу и под хвост, люди стремились к новым острым ощущениям. И гетман с войсковой старшиной не колеблясь выбрал самых лучших из полезных и необходимых: Вовку 'Цепованного' Маркова, великолепного стрелка-стендовика из Подмосковья; глазастого разведчика и следопыта Славку 'Рязанца' Кожелупенко; кубанского крестьянина-коневода, немолодого уже дядю Колю 'Битюга' Стриженова; а также знатока судовождения Петропуло Вениамина, он же 'Грек'. В качестве главного проводника и переводчика, естественно, в поход готовился Беслан. Примерно с той же целью отобрали Рустама Шадиева, двадцатипятилетнего спеца по богачёвским 'мутным темам', а в первой жизни — ингуша и, что немаловажно, мусульманина. Гетман опасался, как бы у кавказцев не возникло древних, дочумных ещё противоречий, и с удовлетворением узнал, что Бесик Кочиев с Рустамом — лучшие приятели. Мир изменился. Поменялись вместе с ним и люди. Даже там, на 'югах'. Знать бы тогда гетману — до какой степени!..

Пока Алина и Алёнка гарцевали на конезаводе, маршрут, предложенный негоциантом Золотницким, одобрен был мужским составом экспедиции единогласно: сплавляться по Осколу в Северский Донец и дальше в Дон. Почему выбран был Оскол, не здорово-то судоходный? Там, под Валуйками, вблизи доисторической границы с Украиной, держал поместье старый корешок купца, Федор Пономаренко, первый в округе самогонщик и контрабандист. Мог якобы и судном помощь оказать, и топливом, и продовольствием, и фуражом, да чем угодно. И вообще отменный человек. Как большинство контрабандистов. О самогонщиках и разговора нет!.. По азимуту до Валуек выходило километров... в меру, и гетман принял трудное решение — рискнуть любимым детищем, Ми-8т. Сгонять туда-назад несколько раз, после чего оставить борт на хуторе до возвращения. Или... Или — ребята позже перегонят машину в Новороссию, курсанты справятся на 'троечку'...

Покончив наконец с организационными вопросами, гетман наскоро проинструктировал своего ВрИО, атамана Алика Ходжаева. В деталях, если будет нужно, разберётся с исполнителями, гетман ими сам владел отнюдь не в полной мере. Закончив с передачей дел и должности, он вызвал в кабинет генерального пристава Коробицына, станичного 'министра внутренних дел'.

— Юрчик, я тебя надолго не задержу...

— Отчего же, можем и посидеть, — устало улыбнулся бывший контрразведчик из 'Большого Дома' на Литейном в Питере.

— Можем, конечно... Только не сегодня!

— Что у тебя случилось, Саня?

— Беда, дружище, страшная беда... Ты прав, у меня лично. Уж прости, я не буду вдаваться в подробности. Во-первых, это тяжело для психики, а во-вторых, даже у стен, как говорят, есть уши, а я бы не хотел, чтобы о беде узнала... хм, тот, кого она уже коснулась лично. Извини!

— Ничего, я не в обиде. Главное: узнала тот!.. Кстати, Саня, у твоих стен ушей нет, мы с Карапетом проверяем каждую неделю. Слушаю тебя!

— Ах, да... Короче, действуй по своему плану. Добавлю одно — сегодня случайно получил информацию. Есть в хозяйстве Андрейца некий Колька-КамАЗист, я не знаю фамилии. Этот подонок требует деньги с наших сограждан за грузовые перевозки.

— Бесплатные перевозки! — проворчал Коробицын, делая пометки в толстом, вычурно отделанном блокноте.

— Вот-вот, бесплатные, за счёт государства. Недавно запросил с пенсионерки Марфы Антоновой несколько сотен долларов за доставку вещей её сестры из Новогорска.

— Помню такую, мы подписали бабке вид на жительство... И что, получил деньги?

— Юрчик, я не знаю. Сплетница Федоровна ляпнула так, между прочим, а я не стал выпытывать подробности, просто отметил для себя информацию. Кстати, через некоторое время обеспечь старушенций транспортом, если у них тогда не 'срослось'. А с Колькой разберись! Причём в масштабе всего автохозяйства. Если это была единичная попытка подзаработать, выводи на Большой казачий круг, пускай братва сама решает. Если имеются оконченные прецеденты — под уголовный трибунал! И вне зависимости от приговора он должен отработать материальный ущерб. В карьере бутового камня! Именным кайлом! И отработанные деньги приказываю направить не на возмещение ущерба горе-потерпевшим, а в детский сад. Взяткодателям же — моё первое и последнее предупреждение! Не хрен тут разводить коррупцию!

— Коррупцию... — задумчиво повторил пристав. — Слушай, брат, а не сам ли наш Витёк..?

— А ты думаешь, для чего он парится в приёмной?

— Проведём дружескую беседу по душам? — улыбнулся пристав, плотоядно потирая руки. — Кучинского позовём? Он мастер на такие 'разговоры'...

— Не превращайся в бериевского палача! Сам после побеседуешь, если будут веские основания, — гетман потянул к себе микрофон громкой связи. — Наталья Ивановна, пусть войдёт Андреец!

Старшина новоросского автохозяйства, крепкий мужик с одутловатой, отдающей синевой физиономией, в засаленном комбинезоне, простецки улыбаясь, плюхнулся на стул.

— Чего хотел, Саня?

— По башке тебе настучать!

— Это за что такое?!

— За то хотя бы, что уж на заседание Генерального Уряда мог бы и переодеться! Денег мало платят? Обмундированием не обеспечивают? Скажи только, сошьём тебе пару смокингов за счёт казны, будешь похож на лорда.

— Да мы — люди простые...

— Мы тоже — не графья! Но есть определённый этикет. Нормы нашего с тобой поведения должны стать для потомков традицией политической культуры, живой связью со сгинувшей цивилизацией. Так что нечего щеголять простотой — это раз. А второе — нормы санитарии. Ты мне, блин, стул изгадил, а вычищать его Наташке Хуторской!

— Так я ж работаю, Саныч... — Витёк чуть поумерил свой игривый тон.

— Знаю я, как ты работаешь! В пятницу с замом налакались водки до потери сознания, слесаря вас по домам разносили. Да ещё споили дежурного диспетчера!

— Так на троих же принято...

— Я вам, блядям, на троих одну камеру на гауптвахте выделю! Будете там соображать... Тебе не кажется, братец, что ты злоупотребляешь моим добрым отношением? Я, наконец, забуду, что мы с тобой со Дня Чумы одно горе мыкали, последним куском делились. Отхерачу плёткой — забудешь, как на заднице сидят... Ладно, всё! Короче, так: мы завтра уезжаем где-нибудь на месяц-полтора, Нинка твоя едет с нами. Что касаемо тебя... Можешь работать дальше, можешь взять отпуск, дострой дачу, воспитывай Алёшку, благо он у вас уже не сопливый пацанёнок... Только не пей! Это приказ!

— Я понял, — буркнул Андреец, потупив взор. — Подумаю...

— Насчёт водки?

— Насчёт отпуска... Слушай, а что случилось? Отчего Нинка..? Она молчит как рыба!

Гетман знал, что между Нинкой и Виктором давно уже отнюдь не всё благополучно, поэтому не удивился бы даже её отъезду безо всякого предупреждения.

— Потому, что я так велел. Цель поездки — государственная тайна, а ты, уж прости, не входишь в число посвящённых. Во всяком случае, пока не входишь. Так что не лезь с расспросами.

И тут его впервые уколола совесть. Да ещё как! Целью поездки был, по существу, фантом спасения его любимой, чужой для всех, полтора месяца назад случайно оказавшейся в станице девушки. Проверка старой осетинской сказки о целительном источнике? Бредятина! Мираж! Фата-моргана! В залог же отдавались судьбы старых боевых друзей, с которыми бок о бок столько лет... Да не в залог — в расход!

— Всё будет нормально, Витёк, она скоро вернётся живой и здоровой, а если исполнятся наши замыслы, авторитет её среди людей вырастет на порядок.

— Ой, да пусть катится, мы с Лёхой хоть немного отдохнём! Только и знает, что... Как, блин, домой притащится, так сразу же...

— Нет уж, не надо! Да, ворчит она, ругается — со мной, кстати, тоже, да ещё как! — но когда ты в июне валялся с ножом в груди, она не отходила от твоей постели. Она-то в душе добрая, Витёк, просто устаёт на работе, ответственность на ней огромная... А ты бухаешь как сапожник, твою мать!

— Выпил бы граммов восемьсот для аппетита, и достаточно, — с усмешкой вставил пристав.

— Ой, Юрчик, ты хоть помолчи! — вскинулся Андреец.

— Нет, Витёк, Юра как раз молчать не будет. С завтрашнего дня в твоём хозяйстве работает комплексная инспекция, и господин Коробицын её возглавляет. Попробуй только не оказать ему потребной помощи, не подчиниться его указанию либо вставлять палки в колёса! Любое его распоряжение — мой приказ! Усёк?

— Усёк... А что у меня не в порядке?

— Там видно будет... Можешь считать, что это моя блажь. Пристав и сам не в курсе, что 'нароет', то — его... И последнее: свяжись со старшиной конезавода и немедленно готовь к маршу до среднего течения реки Оскол все фуры под тентами для перевозки лошадей. Выезд — в ночь. Завтра к обеду табун в сорок лошадей должен быть там, конечный пункт Богачёв покажет на карте. Всё, господа, моё время на исходе. Витёк, не обижайся! Но я тебя предупредил... Будьте здоровы!

— И ты тоже!

— И все вы!..

Учитывая, что Серёга с Костиком взвалили на себя практическую подготовку экспедиции, гетман ближе к пополудни в двояком — приподнятом и мрачном — настроении направился домой. Алёнка ни о чём ещё не знала. Ох, хоть бы так было и дальше!..

А в доме гулко. Пусто. Никого. Притихший водолаз. Неразговорчивые рыбки. Одинокий муравей на подоконнике. Молчунья муха. Сумеречный Божий взгляд из красного угла гостиной...

— Конечно, сумеречный. А чего ты ожидал, сынок? Веселье и печаль — не суть удел, хм, Господень, они лишь людям свойственны. Как все высокие эмоции, слияние которых в человеческой душе рождает самое загадочное и великое людское качество — Интуицию! Предвидение. Озарение. Предвосхищение. Инсайт...

Вздохнув, величественный седовласый старец потянулся к чайнику, долил горячего отвара в глиняную плошку. Снова вздохнул. Но, правда, вряд ли из сочувствия. Скорее, из-под гнёта многих сотен лет...

— Не буду отвлекать вас, детки, собирайтесь! Путь для вас неблизкий...

И под руку с привычным одиночеством прошёлся по избе из угла в угол. 'Красного' угла — с иконами — среди них, конечно, не было...

Прошёлся изо всех углов в углы и гетман Александр Твердохлеб. Когда-то, в прошлой жизни, до Чумы, он вовсе не чурался одиночества. Даже стремился к одиночеству. В своей же собственной семье... Они с женой практически не ссорились, ругались крайне редко, но жили как бы в разных измерениях. Спустя многие годы, трудности, лишения и 'смерть' в ужасном по масштабам Катаклизме, он понял — просто не было любви...

И вот Она пришла! Когда двенадцать лет назад община беженцев решила — надо жить, а значит, строить, он ни о чём так не мечтал, как о квартире: ванной, кухне, чистенькой уютной спальне, свежей постели, плотно запертой входной двери. И чтобы — никого! Только Она и он. Она — Любовь. По имени Алина... Уже двенадцать лет он не был одинок ни дня, ничуть о том не сожалея. Он любил. Главное — был любим!

Прильнув друг к другу зимними ночами давно канувших в Лету лет, они с женой мечтали, как очень скоро совсем рядом, за стеной, заплачет маленький сынок. Санёк. Возможно, Гошка. Или Славик... Да хоть Абдурахман! Нет-нет, Абдурахман — это, пожалуй, слишком уж... Потом он подрастёт, начнёт носиться по квартире, воровать варенье и конфеты, украдкой трогать револьвер, в спешке забытый батькой на трюмо, дёргать в гимназии девчонок за косички, хулиганить, драться, бегать на свидания и дискотеки в клубе. А после, выучившись, станет гетманом. Или врачом. Или учёным. Или знатным садоводом. Или подводником — водителем подводы... Какая, впрочем, разница, кем именно? Лишь бы — с душой да пользой и себе, и людям. Увы, довольно скоро эта тема сделалась для них табу...

Потом Серёга подарил им — кажется, на День Десантника — лохматого щенка. И, вероятно, не без умысла... Невероятно чуткий, верный, ласковый, игривый, безраздельно преданный хозяевам добряк-ньюфаундленд не стал — и стать не мог! — заменой долгожданному ребенку. Он был всего лишь псом. Не более того... Но и не менее!

И вот двенадцать лет спустя у Александра и Алины появилась дочь. И пусть даже они хотели сына, пусть — чужая кровь, пусть — взрослая девчонка, что угодно! Они ведь даже не позвали девушку к себе в семью, но родили её, вырвав из похотливых лап мерзких вонючих нелюдей! Они ей подарили жизнь. Новую жизнь. По счёту — третью... А радоваться новой жизни, светлой и счастливой, Алёнке осталось три недели. Плюс-минус... Что там у нас? Семнадцать с лишним на часах. Уже, считайте, минус один день!..

За две своих не самых лёгких жизни гетман многое и многих потерял. Гибли в боях с чёрными полчищами под зелёными знамёнами Великого Пророка и на фугасах вновь оживших ваххабитов его бойцы, соратники по голубым беретам и тельняшкам. Гибли друзья со звёздами в сердцах и на погонах. В чудовищном, нелепом Катаклизме сгинула семья, а город детства был испепелён кошмарным огненным торнадо. От пуль бандитов, голода, болезней, радиации и ядовитых химикатов в мир иной ушли десятки спутников по новой жизни... Но никогда доселе он не ощущал такой потери, боли и беспомощности! Еще позавчера он мог свернуть и реки вспять, и горы, и башку любому супостату. Ещё вчера за ним стояли верные друзья — старши́на новоросского казачества — и сотни несгибаемых солдат, могучее оружие, союзники, мощь государства, гетманская власть, решимость, воля, деньги, сила, ум. Еще вчера он был готов на дерзкий вызов Богу, сатане, Арнольду Шварценеггеру, клубу 'Ред дэвил', Майку Тайсону в расцвете лет, даже на пару с Роем Джонсом-младшим и Брюсом Ли на подстраховке. Но это было всё вчера...

Что ж, а сегодня следовало бы заняться личными делами. В первую очередь, конечно же, спасением души. Гетман, соблюдая осторожность, извлёк из потайного отделения домашнего сейфа три простеньких нательных деревянных крестика на толстых кожаных шнурках... А почему, собственно, три?! Он считал — два. Впрочем, так даже лучше. Ведь это были не простые, хотя и простенькие с виду крестики...

По утверждению Золотницкого, деньги отнюдь не везде сохранили прежнюю ценность в качестве компактного эквивалента всех прочих видов товара, поэтому гетман запасся в дорогу пригоршней трофейных золотых побрякушек. Но так как хождение денег всё же продолжалось, рассовал в презервативы свёрнутые трубочками купюры и пришпилил их булавками внутрь многочисленных карманов камуфляжа — как повседневного, так и парадного, для неизбежного форсу в пути. На всякий случай, думалось ему. Случаи ведь бывают разными, однако от наличности ещё не отказался ни один! Когда-то, в прошлой жизни, у командира роты, а потом комбата Сашки Твердохлеба была заветная мечта — пуститься в путешествие по миру с одним плотно набитым портмоне. Бедняк, как говорится, думкой богатеет...

Сегодня бедным гетмана считать было бы глупо, но как раз Сегодня путешествовать с одним лишь толстым кошельком — верх этой самой глупости! Такие нынче времена: тогда нельзя было ещё, сейчас — уже... Поэтому довольно обеспеченный наличными полковник, укрыв клеёнкой свой рабочий стол, проверил, вычистил и смазал старый добрый автомат Калашникова (модернизированный специальный, со складной рамкой приклада, известный как АКМС) и полюбившийся за много лет, ни разу до сих пор его не подводивший револьвер 'Че-Зет', что расшифровывается как 'Чешска збройовка', модели 'Гранд', с коротким двухдюймовым стволом под патрон .38special.

Отложив в сторону оружие дальнего и ближнего боя, гетман критично обозрел домашний арсенал и без особых колебаний выбрал очень эффективное средство поражения врага на средней дистанции, единственный в своём роде, по крайней мере, в Новороссии, комплекс СПС 'Гюрза' — могучий дальнобойный пистолет системы Сердюкова с невероятной кучностью стрельбы мощнейшими 9 мм спецпатронами, пули которых способны на сотне метров насквозь прошибать тридцать слоёв кевлара плюс три миллиметра титановой брони, а на семидесяти — блок цилиндров двигателя среднего автомобиля. Недели две назад, когда детально был осмотрен партизанский схрон в лесу, он сам нашёл эту 'змею' среди запасов специального вооружения и вмиг 'прихватизировал', нагло воспользовавшись статусом Великого Вождя. Да, было стыдно! Но — недолго...

Намного дольше он раздумывал над тем, каким оружием снабдить в поход любимых женщин. Алина кое-как стрелять умела, Алёнушка же не любила, да и делала это из рук вон плохо, но... Большое Но! Такие времена: Дантесом можешь ты не быть, но пару Пушкиных убить обязан!.. Поколебавшись, гетман выложил на стол четыре револьвера: два лёгких и весьма изящных 'Смит&Вессона' дамского класса 'Леди Смит' под патрон .32special, вполне пригодных для ношения на поясе, и два без малого килограммовых отечественных 'Удара' для седельных сумок. Последние он зарядил особым способом: по первому патрону, под боёк, — сигнальному и в некоторой степени обескураживающему врага, так называемому 'светозвуковому', а остальные — с крупной дробью, чтобы особо тщательно не целиться. Ибо хоть тщательно, хоть — нет, всё равно без толку!

Разделавшись с оружием, гетман придирчиво проверил снаряжение: бронежилеты, лёгкие защитные шлемы из особо прочного углепластика, наручи и поножи, противогазы, химзащиту, вещмешки. Вернее, рюкзаки десантника — РД. А если быть еще точнее, то РДМУ под завлекательным названием 'Самобранка', образца две тысячи какого-то там года от Рождества Начальника Тыла Министерства обороны приснопамятной Российской Федерации. В которых было много всякого полезного имущества — на чём согреть, чем обезвредить и обеззаразить, заштопать, выстирать, разжечь и потушить, чем быстро вылечить кариес, целлюлит и перхоть, чем после этого на радостях покушать, поковырять в зубах и утереть довольную физиономию. Жаль, слишком мало было предусмотрено того, а что же, собственно, покушать...

Укладывая самое необходимое в РД, гетман обратил внимание на старенького зайчика размером с... совсем, короче, крошечный, изрядно вытертый комочек бледно-розового плюша. Довольно странно, он ведь месяцами мог не замечать игрушку, но в самые ответственные, если не сказать — переломные, моменты жизни еле-еле различимая ввиду изношенности заячья мордашка обязательно мозолила глаза. И сразу вспомнился Тот Самый Год, Тот Самый День, день третий после Катаклизма...

...Их было два десятка человек, оборванных, израненных, голодных, сумасшедших, потерявших в прошлой жизни всё и вся. Кто-то искал успокоения — упокоения! — в самоубийстве. Кто-то — в жратве. Кто-то — в интимной близости без перерыва. Кто-то — в первобытном зверстве. А она... Она стояла на коленях, утопая в изумрудной зелени лесной поляны. Нагая. Перед трупиком ребенка. Без искры разума в глазах, похожих на затухшие угли. С веревкой из лоскутьев платья 'от кутюр' в сведенных судорогой крохотных ладонях. И на конце её — петля! А рядом равнодушно улыбался, явственно благоухая дорогим парфюмом, этот самый зайчик... Гетман — тогда ещё простой комбат — припрятал детскую игрушку на груди, подкладывал спасённой женщине в постель, тайком ронял на розовую шкурку слёзы и молил Всевышнего вернуть обоим — и себе, и ей — рассудок. Миру — тоже. А как-то раз проснулся от прикосновения горячих мягких губ к своей пропахшей дымом, плохо выбритой щеке... С тех пор они не расставались больше ни на день! Наверное, в чём-то благодаря и этому пушистому комочку прошлой жизни... Ну, что осклабился, дружище? Полезай в рюкзак, попутешествуем! Только бы — не в один конец...

А в рюкзаке его и без игрушки всякого добра уже хватало, одни четыре золотистых блока 'Явы' чего стоили! Сухой паёк на самый крайний случай. Бельё. Несессер. Полотенца. Блокноты. Ручки. Маркер. Батареи. Спирт. Лекарства. Репелленты. Кимоно. Комплект посуды из пластмассы. Шоколад для 'мелкой'. Мало ли чего... Фонарь, жгут, запасной аккумулятор к телефону — в нарукавные карманы. Сам телефон-радиостанцию, незаначенные деньги, документы — в нагрудные. Револьвер — во внутреннюю кобуру. Метательные ножи и плеть-убийцу — в сапожки. Топор-лопатку, пистолет, флягу для воды, гранаты, нож диверсанта с упрятанным внутрь рукояти комплектом выживания (четыре спички, тёрка, леска, рыболовные крючки, грифель карандаша, таблетки для обеззараживания воды, иголка, антидот и биостимулятор) — на ремень. И всё равно ведь что-нибудь забудется! Часы. Бинокль. Пластырь. Скотч. Точило. Карты топографические. Карты для забавы в 'дурачка'. Компас. Защитные очки. Слаборадиоактивная метка 'След'. Наушники. Гарнитура Bluetooth. Диктофон. Аптечка. Универсальный набор инструментов. Резиновый жгут... ага, в кармане! Зажигалки. Пенка. Одеколон. Дезодорант. Стельки. Копыта. Копыта. Копыта? Копыта!.. Явились, амазонки, запылились!

Щёлкнул дверной замок, отфыркался и заурчал в прихожей Дэн, потом раздался дробный топот, и в кабинет влетела раскрасневшаяся, насквозь пропылённая Алёнка. Девушка обвила горячими руками шею Александра, он подхватил её за талию и закружил по комнате.

— Папка-а-а, какой класс! Я каталась на Орлике! Знаешь, он кто? Сивка-бурка, вещая каурка, вот так! — громогласно восклицала она, задыхаясь от восторга.

— Вот так, да? — прохрипел полузадушенный гетман. — 'Сивый', насколько мне известно, это тёмно-сизый, серый с проседью, 'бурый' — ореховый, искрасна черноватый, ну, а 'каурый', как утверждают наши коневоды, — рыжий с желтизной. Вот и представь себе такого вещего ублюдка! Привыкни, радость моя, сказка — часто ложь.

— А ты ворчун! — хихикнула Алёнка. — А ты... а ты...

И вдруг увидела разложенные на столе оружие и рюкзаки. Мордашка её сразу сделалась серьёзной и унылой.

— А ты уезжаешь, да? Я так и знала! Я чувствовала! Да-а-а! Всегда-а-а!..

— Алё, гараж! Ну-ка, не плакать, вещая моя! Я действительно завтра уезжаю. Хочешь со мной?

— Кто, я?! — на миг опешила она и вдруг пронзительно воскликнула. — Хочу-у-у! — потом, припав к его щеке, восторженно прошептала. — Хоть на край света! Хоть ещё дальше... А куда мы поедем, па?

— Вот на край света и поедем, — горько усмехнулся он.

— А что мы там будем делать? — начала дурачиться довольная девчонка.

— О-о! Будем искать сокровища, сражаться со злыми волшебниками, великанами, чудовищами, разбойниками, Смертью самой, — ответил гетман.

И подумал: 'Так оно и будет'...

— Смерть сильная, — явственно вздрогнула Алёнка.

— А мы разве слабые?!

— Да, ты-то сильный, а я...

— Но я же с тобой! И Алина тоже. Едем?

— Конечно, па! А Орлика возьмём?

— Ну, разумеется! На чём, вернее, ком же ты поедешь? У меня есть Аквилон, у Алины — Басмач, у тебя теперь — Орлик.

— Вау! А на ком поедет Дэн?

— Дэн? Да, конечно, Дэн...

Кретин! Про барбоса своего любимого забыл!

— ...Дэн, наверное, побежит на своих четырёх... Впрочем, мы что-нибудь придумаем. Успеем, потому что завтра для начала полетим на вертолёте.

— Ура-а-а!!!

— Что за шум в пассажирском салоне? Ах, это просто террористы! — голос супруги прозвучал столь неожиданно, что гетман содрогнулся.

Она, застыв в дверном проёме, как в портретной раме, глядела на них и улыбалась. Устало. Печально. Сквозь слёзы. Сквозь горе. Сквозь боль. Сквозь вопль в одночасье разбитой души...

В полном и точном соответствии со старой революционной песней, их сборы были недолги. Уже к четвёртым предвечерним склянкам, то бишь на суше восемнадцати часам (казак-десантник всесторонне начал подготовку к дальнему речному путешествию), поклажа, исключая снедь, была рассортирована и упакована. Дамы едва держались на ногах, но предстояло обсудить ещё один вопрос, причём серьёзный и неоднозначный. Хозяин дома вновь позвал их в кабинет.

— Девчонки, а теперь самое главное на сегодня: наденьте это!

Он протянул жене и падчерице крестики. Невзрачные и грубые, будто сработанные деревенским плотником с похмелья, они покачивались на затёртых, столь же мало эстетичных, как и сами, толстых кожаных шнурках. Вернее, на сварных стальных цепях под тонкой кожаной оплёткой... Ни цента, ни копейки ценности для самых отмороженных разбойников они на вид не представляли. И душу не спасали. Зато губили её влёт — лишь раскуси распятие, и тут же лопнет капсула с молниеносно действующим ядом, спасибо за него гуманисту Доктору Смерть и милейшей Сибирской Язве...

— Нам с вами, дорогие мои, предстоит не беззаботная прогулка, но опаснейшее путешествие мало того что по истерзанной Чумой земле, так ещё и через регион, где много лет шла кровавая война. Горская неволя хуже смерти, особенно для красивой женщины-славянки, все круги ада каждый Божий день. Эти распятия призваны помочь избегнуть боли и унижения. В безвыходной ситуации достаточно впиться зубами в крест, и душа моментально, безо всяких мучений вознесётся в райские кущи...

Алёнка, побелев, испуганно прикрыла грудь дрожащими руками. Во взгляде её явственно читались страх и осуждение.

— Не гляди так, девочка, я знаю, ты — истинно православный человек. Но такой шаг, поверь мне, не будет зачтён самоубийством — лишь добровольным избавлением от тяжких мук. Это не грех. Господь ведь не воспрещает праведникам любыми средствами вырываться из лап дьявола, верно?

Ответа не последовало, и Александр продолжал:

— Единственное, о чём я вас прошу, — не торопитесь, оцените ситуацию и, если уж придётся, воспользуйтесь последним средством в самом крайнем случае. А впрочем, это — так, страховка...

— Понты, — шепнула девушка.

— Примерно так, моя хорошая. Ничего из ряда вон не случится... Не должно случиться! С вами буду я, будут Серёга, Костик, Док, Лепи... ну, этот... Александр Петрович Кучинский, Паша Никоненко, Карапет, будут лучшие наши бойцы. Да всех сил Зла не хватит, чтобы одолеть нашу дружину! Отступит даже Смерть, я верю. Ну, надеюсь...

Алина громко всхлипнула.

— Ну что ты, ма?! — обняла её Алёнка. — Ничего страшного! Даже я не боюсь... Всё будет хорошо, вот увидишь. Гетман сказал!

— Конечно, малыш, всё будет хорошо! Раз гетман так сказал...

Она поверх плеча Алёнки подняла глаза на мужа. Глаза, исполненные скорбью и отчаянием. И всё же Александр заметил в их бездонной чёрной пропасти еле теплящийся огонёк надежды.

И тут меж ними протолкался пёс.

— Дэн приглашает нас ужинать, — через силу улыбнулась Алина. — Давайте перекусим и будем укладываться, завтра вставать ни свет ни заря...

Определив цель экспедиции небрежным жестом и чертовски ясным 'надо съездить по работе', гетман за ужином пустился в самый откровенный трёп. Краснел, казалось, даже Дэн, выслушивая, например, как вкусен дружеский шашлык в компании со злыми ваххабитами. Как рыцарственно и гуманно относились воины ислама к христианским ратникам. И, разумеется, наоборот. Как все подряд, буквально наперегонки, щадили мирных граждан и военнопленных. Как опускались ниц кинжалы, автоматы и стволы орудий перед волшебной силой заклинания: 'Вы не имеете на это никакого права!' О том, что пуля — дура, и летает только в белый свет да в молоко. Что жертвы на любой войне — от старости и от педикулёза. Правда, ещё в Отечественную один солдат — не наш, конечно же, фашист! — погиб от ожирения... Что после полугода на передовой солдат и офицеров в принудительном порядке развозили по госпиталям — сбрасывать лишний вес. Что до Чумы вёл переписку с несколькими корешами из числа фанатиков ортодоксального ислама. Один из них потом, распробовав кошерную свинину, поспешил принять иудаизм, другой стал настоятельницей женского монастыря в Удмуртии. Что всё на свете, кроме пчёл, — фигня! Но если призадуматься, то пчёлы тоже, в общем-то, такая же...

Жена помалкивала, иронично глядя на него, зато Алёнка веселилась, предвкушая завтрашний полёт и россыпь новых впечатлений. Ребёнок! Но ребёнок остро чувствующий, взрослый, далеко не без царя в золотовласой голове. Когда, отужинав и приняв ванну, гетман заглянул к ней в спальню пожелать спокойной ночи, она вдруг тихо прошептала ему на ухо:

— Мы ведь не развлекаться едем, да, па? Всё не так просто, правда?

— Правда, моя хорошая. В этой жизни вообще всё непросто...

— Расскажи мне, я пойму! И — никому-никому!

— Честно?

— Честное слово, па! Бля буду, матерью клянусь!

— Тьфу! Где это ты подхватила?!

— Серёжа так говорит...

— Серёже твоему язык бы оторвать!

— Прости, па, я больше не буду! Уже забыла... Расскажи, а!

— Рассказать?.. Ладно, слушай! Живут далеко за горами Кавказа добрые чародеи...

— Нет, па, правду!

— Ты хочешь правды? — он покусал губу. — Прости, малыш, пока не могу. Не имею права. Это не моя тайна...

Тут гетман не лукавил — это была её тайна. Пока что даже от неё самой. Надолго ли?

— ...Но когда мы возвратимся — конечно, если... хм, едва лишь переступим порог, я сразу же всё подробно тебе расскажу, обещаю.

— Хорошо, па, пусть будет так...

Девушка разочарованно повздыхала. Но васильковые глаза вдруг засверкали, на алых губах заблистала улыбка.

— Я верю, па! Пусть будут чародеи.

'Да-да, пусть будут чародеи, — думал он. — Пусть они только будут!'

— Я люблю тебя, па! Больше всего на свете люблю. Пошли нам, Господи, удачу!

— Да, не мешало бы, — пробормотал угрюмый Александр. — Я тоже люблю тебя, мой сладкий малыш! Люблю и сделаю всё, чтобы ты была счастлива... Счастлива, жива и здорова!

Последние слова он произнёс одним лишь сердцем. Разум не дал команды языку и лёгким, во-первых, потому, что незачем попусту болтать, а во-вторых, рассчитывать на жизнь в подобной ситуации по меньшей мере несерьёзно...

В супружеской постели, судорожно обхватив подушку, плакала Алина.

— Не обращай внимания, Аль, — прошептала она сквозь слёзы. — Это в последний... в крайний раз! С этого момента и на всё оставшееся время я буду весела, бодра и беззаботна, Алёнка ничего не заподозрит. Во всяком случае, по мне.

— Поздно, моя прелесть, она уже заподозрила, — вздохнул супруг и, крепко прижимая к себе горячее обнажённое тело, взъерошил 'шапочку' коротких смоляных волос.

— Ты разболтал?!

— Нет, я молчал, как Симон Аршакович Тер-Петросян на допросе.

— Кто это?

— Революционер Камо.

— Ну, блин..! Я ведь серьёзно спрашиваю!

— А я серьёзно молчал, вернее, молол всякую ерунду.

— Ещё какую! У меня аж уши завяли.

— Вымой голову с удобрением, может, взойдут, в смысле, поднимутся... Ничего я не разболтал, но она подозревает неладное, так что соберись, Алька, держи себя в руках!

Алина усмехнулась, ловко освободилась из его объятий и с резкими шлепками по плечам потискала сама себя.

— Ни грамма приятных ощущений! Может быть, ты попробуешь?

Он повернулся к ней спиной, вытянул руку и похлопал там же.

— Эй, вашество, куда на боковую?! Кто намекал — 'взойдут, поднимутся'? Взойди-ка на супружеское ложе и поднимай-ка своего..!

Занавес!

Понимаешь, всё ещё будет!

В сто концов убегают рельсы,

Самолеты уходят в рейсы,

Корабли снимаются с якоря.

Если б помнили это люди,

Если б помнили это люди,

Чаще думали бы о чуде,

Реже бы люди плакали...

(слова В.Тушновой)

И снова занавес!

Люди не плакали. Люди как раз-таки думали о чуде. Гетман раздумывал о том, что ныне самым чудным действом было бы уснуть. Но ведь не даст, чертовка!

Алина тоже думала о чуде — о...

— О, вашество! Ну-ка, не спать!

— Чего ещё?

— Таво! Дело в следующем: сегодня утром ты допустил серьёзную гносеологическую ошибку...

— Не выражаться! И вообще — начальник всегда прав. Тем не менее, миледи, ваша версия будет выслушана. Только кратко!

— Конечно, кратко. Тут не удлинишь. Как и в случае с вашим малы...

— Ма-а-алчать!

— Молчу...

— Говори по существу!

— Говорю по существу: Мэрион Джонс — афроамериканская баба, а не мужик, так что резвым чёрным чёртом быть никак не может.

— Мэрион Джонс... Кто это?.. Ах, да! — гетман вспомнил утреннее сравнение Алины с темнокожей спринтершей. — Уговорила, пусть будет чёрная резвая чертяка. Или чертила.

— Четыре черненьких чумазеньких чертёнка чертили чёрными чернилами...

— Чересчур чумовую чушь! — закончил он и, несколько секунд подумав, продолжал. — Чем чокнутого чукчу чрезвычайно... это, ну... как его там?.. короче, чёрт с ним, спать!

— Ага, чичас! Взойди-ка на супружеское ложе и...

— О, Боже! Слушай, за окном ещё не утро? На работу! На работу!..

16 августа. Поместье благородного контрабандиста

Выяснение отношений на месте ДТП внедорожника с 'Запорожцем':

— Ну, мужик, ты попал на бабки! Ты кто вообще, типа, по жизни?

— Я... я... я типограф.

— Нормально, блин, он, типа, граф! А мы с пацанами, типа, быдло, да?..

Заспанный гетман устроился в удобном правом кресле лётчика-штурмана (коллеги его называют 'правак') транспортно-боевого вертолёта Ми-8т, разглядывал станицу сквозь вздымаемую лопастями пыль и бормотал, совсем как юный друг советской космонавтики под впечатлением от телерепортажа из Центра управления полётом.

— Пошёл обратный отсчёт! Пятьдесят девять секунд... пятьдесят семь... продувка... протяжка... тридцать две секунды... промежуточная опора отошла... ключ на старт!.. зажигание... есть контакт!.. четыре... три... две... одна... поехали!

— Поехали...

Величественный седовласый старец задумчиво глядел сквозь мутное стекло на то, как стрелы первых лучиков чужой звезды пронзают лёгкий утренний туман, а заодно и облачко белесых испарений над любимой плошкой. Простой. Невзрачной. Глиняной. Истёртой высохшими пальцами хозяина и мерным перекатом Времени.

— Сколько же ей лет? Так... так... ага! Её оставил пьяный нищеброд. А брёл куда? Так... так... На Сечь! Да, время пролетело, и пора бы поменять, стара уж плошечка. Правда, не так чтобы чрезмерно... Поехали, выходит, детки! И верным путём поехали. Да вот успеете ли к сроку? Кому то ведомо? Что ж, помогай вам, как вы говорите, Бог... И я, со своей стороны, с радостью помогу! Хоть и не слишком точно понимаю, что такое 'радость'...

Старец о Радости как высшей человеческой эмоции знал столько, что... Невероятно много знал — воспринимал из Абсолюта, слышал, видел, мыслил и переосмысливал. Но какова Она на самом деле?

— Ох-ох-ох-о, кто знает?! Только люди. Счастливцы!.. 'Счастливцы' — интересно, каково это? И что такое 'интересно'?.. Ну-ну, езжайте, доброго пути вам!..

— Поехали... — вздохнула за спиной супруга Алина, секунду поразмыслила и улыбнулась. — 'Поехали', сказал Юрий Гагарин, чем положил начало массовой эмиграции евреев в землю обетованную... Ну, раз поехали, то ни пуха нам, ни пера! Точнее, ни гвоздя нам, ни жезла.

— А раз летим, то ни грозы, ни 'Стингера', — поправил гетман.

Генеральная старшина — Серёга, Костик, Карапет и Док — сразу же по погрузке и посадке принялась за покер. Вернее, за Лепилу, он же дедушка Кучинский, а также Доктор Смерть и Менгеле. Спустя каких-то полчаса азартный старче, промотав командировочные, попросил у казначея экспедиции Серёги аванс в счёт сентябрьского жалования... Светило медицины и фармакологии Нина Юрьевна Андреец, умаслив Дэна ветчиной, пристроила коротко стриженую голову ему на круп. Ньюфаундленд не возражал — сам не дурак вздремнуть, был только по-собачьи рад костлявой, значит, невесомой 'уважительной причине'. Алина и Алёнка вдвоём расположились на откидном сидении борттехника в пилотской, и места им вполне хватало, так как девчонка постоянно вскакивала к блистерам, визжала от восторга, расталкивала Никоненко, 'па' и 'ма'.

— Коровы! Машина! Па, смотри..!

— Мама, смотри, коровы! — горько усмехнулась Алина. — Мама, смотри, машина! Папа, смотри, блондинка!

А 'папа' незаметно пригрозил ей пальцем. За тон. Однако в глубине души был несказанно рад — супруга медленно, но верно начинала приходить в себя. Он опасался много худшего — повтора первых месяцев после Чумы, когда ему казалось, что рассудок милой незнакомки уже не выберется из пучины мрака... Мужайся, мать, тогда твоя потеря стала состоявшейся, а ныне только ожидаема, пусть даже с запредельной вероятностью. Прорвёмся, мать! Живи надёждой. Женщины, мужайтесь, мужчины... женитесь, видимо? Какая прелесть!

Внезапно из динамика внутренней бортовой связи донёсся дребезжащий голос Богачёва:

— Прошу комэска в грузопассажирский отсек! Проблемы на борту.

Лётчик встревоженно напрягся, однако гетман только подмигнул ему.

— С курса, видимо, сбились. Вместо ЗАО 'Кристалл' идём на Ордена святого Менделеева Тошнотворовский самогоно-перегонный комбинат.

По правде говоря, насчёт 'проблемы' бдительный Серёга не преувеличил ни грош, ни на полушку, — почуяв, что друзья раскладывают снедь на ящиках с боеприпасами, мгновенно подскочила Нина Юрьевна. Вместе с подушкой-Дэниелом. Хотя и без него фармакологиня, пусть и являла своим тощим станом зримый результат хронической диеты в нацистском лагере для заключенных-женщин Равенсбрюке, несла в себе смертельную угрозу чахлым продовольственным ресурсам экспедиции. За несколько минут она опередила прочих пассажиров на бедро индейки и взяла тайм-аут — окуталась клубами дыма смрадной папиросы.

— Совесть бы поимела, Нина Юрьевна, — упрекнул её гетман, сам курящий, как паровой локомотив. — Устроила тут газовую камеру с утра пораньше.

— Зато лошадей в лёгких не заведётся, — парировала та и резко хлопнула Дока Шаталина по широкой военно-медицинской груди, где, как было известно каждому в станице, всегда припрятана 'бронеаптечка' с исключительно целебным спиртом. — 'Чайку', бугор?

Гетман думал было возмутиться — закон похода не дозволял подобных вольностей, тем более, как он уже сказал, с утра пораньше, — однако по душе скребли не просто кошки, но как минимум барсы, и он махнул рукой.

— По единой. И наблюдательниц за действиями экипажа позовите, пусть позавтракают... — хмыкнул, с большим сомнением взглянув на Сибирскую Язву, — ...тем, что ещё осталось.

— Борттехники, на выход! — пробасил Богачёв. — Вражеский снаряд перебил змеевик.

В отсеке тут же появилась Алина.

— Не пугайте лётчика, у него, похоже, с самогоноварением нелады. Как и с вашим, Сергей Валентинович, искромётным юмором.

— Старый, можно твою супругу пару раз зарезать? — плотоядно улыбнулся 'юморист'. — Ты кого 'искромётным' обругала, хамка одесская?!

— Когда вражеский снаряд попадает в фюзеляж самогонного аппарата, из него, согласно чуждой нам буржуазной теории электролитической диссоциации, обязательно должны вылететь искры, — вступился за честь объекта своего тайного (для австралопитеков и неандертальцев) обожания дозорный Костя Елизаров и чуть подвинулся на ящике с патронами. — Присаживайся, Линочка!

— Спасибо, Костик, ты настоящий джентльмен, — Алина села рядом с ним. Гетман подумал: даже очень сильно рядом...

Гигант зарделся. Но, как оказалось, рано. Сам нарвался! Будто его кто за язык тянул...

— А где твой помощник, ну, ...ица? — спросил он.

— А помощник 'ица', Костенька, — язвительно заметила Алина, — знаешь, кто/что такое? Второе ицо... Лицо, не подумай дурного! Что же касается младшего члена экипажа, то он... она развлекает единственного среди нас действительного члена, — сделала паузу и, глумливо улыбнувшись, уточнила. — Члена экипажа. Серёженька, если тебе, как ты выражаешься, не в падлу, сделай им по бутерброду.

— Ага, как 'искромётным' ругать да на камбузе припахивать, так Серёженьку, — проворчал тот. — А как под бочок пристроиться, так к джентльмену разному...

— За 'разного' ответишь! — грозно покивал дозорный.

— Базара нет! Выйдем?

— Павел Иванович, парашюты у нас есть? — глупо сморозил гетман в микрофон переговорного устройства.

Из-за двери тут же показалось перепуганное личико Алёнки.

— Мы падаем, па?!

— Малыш, — он привлёк юную красавицу к себе, усадил на колени и показал из-за её спины язык супруге, — милый мой малыш, вот уже скоро два месяца я падаю ежедневно по много раз. Как только вижу тебя, прелестное создание... А парашютом мы хотели стол застелить, а то Док Николаевич патроны водкой зальёт.

— Там патроны?! Не взорвутся? — снова насторожилась Алёнка.

— Они вообще не взрываются, моя хорошая.

— А зачем тогда мы их везём?

— Продадим кому-нибудь, — пожал плечами гетман. — Деньги будут, кушать ведь в дороге надо, верно?

— А как эти 'кто-нибудь' будут стрелять?

— Зачем им стрелять? Вдруг ещё в нас прицелятся... Их дело покупать, а стрелять совсем не обязательно.

— Мы 'духам' под Дачу-Борзой варёные патроны продавали, даже не застрелишься при случае, — усмехнулся Док, нацелясь 'по второй'.

— Николаич, — прикрикнул гетман, — по единой договаривались!

— Во-первых, никакого договора не было, только гетманский произвол. Во-вторых, у меня только одна и есть, — он высоко подбросил плоскую, но всё-таки весьма объёмистую тару. — А в-третьих, на месте всё равно бухать придётся, чай, к самогонщику летим, не к Мишке Горбачёву.

— И контрабандисту... — задумчиво прибавил гетман. — Да вот примет ли?

— Гость в дом — Бог в дом! — развёл руки по-кавказски Данилян.

— Твои бы слова, брат-джан, да Богу в уши...

— Так позвони Ему! — заржала Нинка Андреец.

— Номера не помню, а блокнотик дома, в смокинге оставил... нет, на рояле! Или под канделябром, у камина? — гетман закусил губу. — Болтаем, мать нашу! Нашли, олухи, Кому в дороге дули показывать!

И про себя добавил: '...дороге в Никуда'...

— Святотатство, да, па? — чуть слышно прошептала набожная Алёнка.

— Да, малыш, нечто в этом роде. Надеюсь, Он не обижается...

— Конечно же, не обижается, — махнул пергаментной рукой величественный седовласый старец, — попросту не умеет, даже если бы и захотел. Даже хочет он не настолько ярко, как любой из вас... Иди своим путём, сынок, не беспокойся, тебя примут. Возможно, даже тот, кого ты менее всего рассчитываешь повстречать. Только помочь бедной малышке даже он не в силах... Иди! Если собьёшься — подскажу. Ты был Хранителем, теперь же время стать тебе Целителем, сынок!..

— ...Он не обиделся. Подскажет, если не поможет... — задумчиво пробормотал гетман и неизвестно почему вдруг твёрдо заявил. — Нас примут!

— А если нет? — насупился Серёга.

Алёнка возвратилась к лётчику с кофе и бутербродом, и гетман, пользуясь её отсутствием, глухо проговорил:

— А если нет, то примем сами. Действенные меры, — и выразительно похлопал себя по... пониже спины. По ствольной части кобуры.

— На пистолет намекаете, вашество? — иронично улыбнулась Алина.

Конечно, намекал на пистолет, вернее, мощный пистолетный комплекс СПС 'Гюрза'. Намекал на испытанные во всех без исключения войнах за последние полвека автоматы АКМС и АКС-74 с подствольными гранатомётами. На снайперскую винтовку дальнего боя СВДС и штурмовую 'Вал', что валит супостата без огня и звука выстрела на ближних расстояниях. На древний станковый гранатомёт АГС-17 'Пламя' — кошмар афганских ещё моджахедов. На безотказный пулемёт 'Печенег' в руках у столь же безотказного дозорного. На реактивные гранатомёты 'Муха' и огнемёты 'Шмель', когда-то вдоволь полетавшие в 'горячих точках' бывшего Союза ССР. Но более всего надеялся на тех, кто понимающе глядел сейчас в его окаменевшее лицо, — на Дока, Костика, Серёгу, Карапета, дедушку Кучинского, на рядовых бойцов, за которыми сегодня полетит ещё станичный авиатор Никоненко, на Нинку-Язву, на Алину, на саму Алёнку, на себя... А много более — на Господа. О, Господи, дай Ты, чтобы рассказ Беслана о чудодейственном источнике в горах Кавказа оказался правдой! Что же касается прозрачного намёка на судьбу контрабандиста...

— Что за намёки, мать, с ума сошла?! Намекаю на задний карман, там заначка евроденег... Ой! Я ничего не говорил!

— А никто ничего и не слышал, — алчно потёрла ладони супруга.

Как бы то ни было, все пассажиры гетмана прекрасно поняли. Они слишком давно и хорошо знали друг друга. Им было по двенадцать лет от роду в ужасной второй жизни, и каждый крок пути по этой дюжине годов эпохи Новатерры они прошли плечом к плечу. Вот и сейчас, пусть далеко не каждый был осведомлён, зачем идёт к дьяволу на рога, они всё-таки шли, и Александр был уверен — до конца пойдут. Вопрос лишь в том, чей именно конец наступит раньше остальных...

Ответ на него был получен буквально через полчаса — конец... полёта. Умелый лётчик осторожно посадил машину метрах в пятистах от прибрежного хутора-однодворки, с трёх сторон окружённого водами медлительного узкого Оскола. Да, по такой канаве разве на байдарках можно сплавиться, — подумал гетман. Обширный полуостров отделялся от 'большой земли' рвом метра в три-четыре, явно искусственным творением. Перекидной мосток из брёвен под дощатым настилом вёл к внушительным, окованным стальными полосами воротам столь же мощного, на совесть рубленого частокола. Поверх него вилась 'колючка', да как бы не под током, — изумился гетман, приметив чашки изоляторов. Не хило! На века. И на хорошую локальную войну. Наверное, не слишком-то спокойно на Осколе... Над частоколом возвышались монолит огромных белокаменных хором и легкомысленные, под весёлой яркой черепицей, с завитушками и флюгерами, крыши множества хозяйственных и бытовых построек, будто затеявшие хоровод среди могучих тополей, шумливых клёнов, яблонь, вишен и ракит, похожих на плетущих косы девушек-крестьянок. Гетман приметил даже голубую ель. Какой там хуторок?! Усадьба! Явно не сельскохозяйственного профиля...

Категорически отдав команду авиатору не останавливать винтов, а спутникам — не покидать борта, он в гордом одиночестве направился к подворью. Без автомата. С одной только 'Гюрзой'. При этом поясную кобуру её из-за спины переместил на бок — пусть думают, что это элемент национального костюма! Наряды ведь бывают разными. Наряды 'пред апарте', наряды 'от кутюр', наряды 'аль-джихад'... Однако не успел воинственный полковник захватить плацдарм для наступления перед мостом, как створки, тихо, даже в чём-то виновато скрипнув, растворились, и за ворота важно выступил хозяин. Барин!

— Если не ошибаюсь, гетман Новороссии Твердохлеб... э-э, Александр Александрович? — красивым баритоном столь же важно, как и выступил, спросил его седеющий высокий барин лет пятидесяти с обрамлённым бакенбардами лицом стареющего жизнелюба и эпикурейца, весьма и даже очень импозантный в бардовом атласном халате поверх белоснежной рубашки и блестящих чёрных брюк над лаковыми штиблетами с мягким парусиновым подъёмом.

— Не ошибаетесь, — опешил гость.

И было от чего прийти в недоумение: 'междугородка' не работала уже двенадцать лет. Вкупе с другими средствами, равно как и методами, приёма-передачи информации на расстояние. Купчина Золотницкий голубя отправил своему дружку? Дымами просигналил? Ударил в боевой тамтам? Или отщёлкал заскорузлым пальцем 'Алекс' — 'Юстасу', таясь от гитлеровских пеленгаторов в лесу Прифронтовом и уверяя местную радистку Кэт (Бабу Ягу), что 'мамочка!' кричать она, рожая лешего, будет по-карачаево-черкесски?.. А впрочем, кто ещё способен рассекать на вертолёте после губительной Чумы? Наверное, немногие. Даже из гетманов отнюдь не каждый...

— Не ошибаетесь, — собравшись, повторил он. — И очень надеюсь, что, в свою очередь, имею удовольствие и честь лицезреть господина Пономаренко Фёдора Ивановича, лучшего друга моего товарища и компаньона Афанасия Золотницкого.

— Истинно так, ваше превосходительство, истинно так, — пророкотал хозяин-барин, расплывшись в столь же истинно благожелательной улыбке. — Друг моего друга — мой друг. Прошу!

— Одну секунду, тут Афоня вам... ну, насчёт нас... — замялся гетман, потянувшись за рекомендательным письмом.

— А вот это совершенно излишне, — удержал его контрабандист. — Разве же я не узнаю гетмана Новороссии?! Афоня столько о вас рассказывал... Прошу-прошу! И семью зовите, нечего в железяке париться!

Гетман думал было удивиться проницательности Фёдора Ивановича на предмет семьи. Но передумал. После того, как мельком поглядел на вертолёт, точнее, на его дверной проём. Откуда высунулись три мордахи. Чёрная, чёрная и золотая. Семейство Твердохлеб в полном составе. Пришельцы-ва́рвары. Варва́ры любопытные!

— Спасибо! — с облегчением ответил он, ибо, заранее пытаясь смоделировать намеченную встречу, подобного радушия всё-таки не ожидал. Прекрасно! Начало любого предприятия — более чем половина всего.

К среднему контрабандисту... среднему не в плане способностей, удачи, нажитого капитала либо срока, проведённого в местах лишения свободы разных стран, но к среднему представителю некоей профессии, а то и социальной ниши общества, заезжий гетман относился совершенно равнодушно. Как, скажем, к среднему удмурту. Эскимосу. Борцу сумо. Ловцу трепангов. Тигру освобождения Тамил Илама... И сам никто, и звать его никак. До такой степени Никто Никак, что даже образ ярого контрабандиста, сформировавшийся в мозгу несовершеннолетнего Шурика и пронесённый через две не самых серых жизни, сегодня выглядел для опытного государственного мужа по меньшей мере архаично. А по большей — странновато. Вплоть до подозрения в дебильности... Итак, беспросветная ночь. Ни одной зги, естественно, не видно. Коварная Луна злодейски притаилась меж ветвей. Тро́пы в заболоченном осиннике, и так-то неприметные, с дичайшего похмелья перепутал леший. Поляна, что периодически снимают ведьмы у погранохраны под шабаш, теряется во тьме. На вышке спит в обнимку с верным пёсиком усталый страж Никита Карацюпа. А вдоль опушки топает, сопя и озираясь, небритый, грязный, сумрачный лицом мужик с тяжёлым 'сидором' за контрабандными плечами. Контра недобитая! А в 'сидоре' том — Господи, ты Бог же мой! — и кокаин в молочной таре, и 'жувачки', и порнография, и джинсы для растления советской молодёжи, и диски популярного в среде оппортунистов исполнителя Хип Хопа с убойным хитом сезона — синглом 'Бей жида-политрука!'...

Впрочем, однажды нынешний полковник и сам волею судеб оказался контрабандистом. Лет двадцать, кажется, назад, транзитом направляясь из Ростова к месту службы, антиукраински решил перевезти три литра водки. Перевёз два, один был реквизирован таможней в пользу своего сиротского имущества. Зато усвоил до кончины, что Черкесский ликеро-водочный завод находится в... Черкассах! Поэтому считал контрабандистов чем-то близкими ему людьми, а мытарей — большими сволочами.

Но вдруг на мир людей обрушилась Чума. И началась вторая жизнь. В которую вошла Любовь. По имени Алина. Инспектор украинской мытницы-таможни! Кстати, она до встречи с Александром терпеть военных не могла.

Но это — так, детали.

Существенно то, что испокон веков народы, открытые для торговли, рано или поздно выходили на примерно одинаковый — одинаково высокий — уровень развития экономики, политики, науки, права, социальной сферы, духовной культуры и искусств. Следствия множества неблагоприятных факторов, сдерживавших их развитие, нивелировались за счёт широкого взаимообмена. Взаимообмена не инфекциями, не одеждой 'second-hand', но знаниями, опытом и мастерством. Там же, где либо Природа сама, либо вкупе с 'мудрой' властью, хоть светской, хоть духовной, воздвигала препоны внешним коммерческим сношениям, народности и целые нации останавливались на пути к Прогрессу. Потому торговля, в особенности международная, по делу считается двигателем этого самого Прогресса. А контрабанда (без наркотиков) суть двигатель торговли там, где на её пути волею рока (природы, власти, церкви, — безразлично) возникают камни преткновения. Логичный вывод: контрабанда — двигатель Прогресса. Бей таможню! Всё, приехали!..

— Приехали! — шепнула гетману супруга, с интересом оглядев усадьбу благородного контрабандиста.

— Приехали, — ответил он. — И, кажется, удачно.

— Сплюнь!

Гетман благоразумно воздержался от её совета, так как обширный барский двор сиял какой-то запредельной чистотой. Вернее, сплюнул трижды, но в душе. Через плечо да прямо в душу. От души.

Обрызгать там кого-либо не опасался — нахальный спаниель-хранитель, который за период стычек с Орденом Бессмертия всю гетманскую ауру ушами вымел, вылизал чакры и блуждающие нервы перегрыз, не появлялся больше месяца, со скорбной годовщины Мирового Катаклизма.

— Аллё, поаккуратнее! — вдруг тявкнул кто-то в гетманской душе.

Несовершеннолетний дух, — обрадовался Александр. Очень вовремя!

— Привет, ушастая скотинка! Где ты пропадал?

— В отпуске был, гы-гы! На лыжах катался, гы-гы-гы, в Арабских Эмиратах... Здорово, человечинка! Себя не забывал, пока меня не было?

— Такого разве забудешь? Ты же всех лопоухих сучек за собой увёл!

— Гляди-ка, начинаешь соображать! Так, чего доброго, станешь когда-нибудь нормальным кобе... ладно, не об этом. Как жив-здоров? Как семья?

— Будто не знаешь! — горько усмехнулся гетман.

— Да уж знаю...

— И что бы ты сказал на эту тему, разговорчивый ты мой?

— А что тут скажешь? — буркнул пёс. — Надеяться вы, люди, умеете, вот и надейся на лучшее. Потом расскажешь, как это — 'надеяться'... Дерзай, полкан, раз уж собрался в дальний путь! Дорогу осилит идущий.

— Она хоть верная? — напрягся гетман.

— Почём я знаю? В конце любой дороги есть что найти и что потерять...

— А без понтов своих ты выражаться не умеешь? Просто скажи, да или нет!

— Умный ты больно, Человечина Разумный! Привык всё надвое делить... Забыл уже, что Будущего нет? Я ведь говорил тебе! Будто горох о стену, ей-Хозяину!.. Самая распрекрасная дорога может привести куда угодно, даже к смерти, а жалкая тропа — к спасению. Иди! Собьёшься — подскажу. Пока могу... Пока, полканчик, мне пора!

У Александра сразу полегчало на душе — ангел-хранитель, разумеется, нахален беспредельно, однако не умеет врать. Как человек. Как человек, который врать как раз таки умеет беспредельно...

— Спасибо, сучий дух! — в сердцах воскликнул он. Конечно, про себя. Не про себя, конечно, не про духа сучьего, пусть даже в человеческом обличии... Тьфу, сам себя вконец запутал!

— Опять плюешься, хам и этот... как его?.. короче гавкая, пошёл ты на..!

— Пойду-пойду, — полковник усмехнулся, — только погоди ещё минуту! Такое дело, брат... Алёнка говорила как-то мне, что к ней почасту прилетает твой коллега, ангел-лебедь...

— Допустим. Дальше что?

— Дальше? Ну, ты не мог бы его попросить... в общем, чтобы не чирикнул малой, незачем ей знать... понял, о чём я?

— Да уж не дурнее среднего полковника... Бывай! — махнул плюшевой лапкой пёс, и саркастический смешок его был заглушен раскатистым громоподобным Голосом. — Сынок... Иди! Никто не может знать заранее, как сложится твой скорбный путь, чем он в конце концов закончится... Иди! Иного выхода всё равно нет... Спаси Её! Ты был Её Хранителем, отныне ты — Целитель! И пусть же ноша эта не покажется тебе невыносимо тяжкой. Сынок...

— Не покажется, Господи, — практически без паузы, лишь проглотив возникший в горле ком, заверил гетман. — Я ведь люблю Алёнку! Больше жизни люблю!

Он не дрожал, как несколько недель назад, при первом своём разговоре со Всевышним. Не замирал от понимания того, что дочь его приёмная сверхчувственна, она, возможно, и не человек вообще или, напротив, больший Человек, нежели все они. Не холодел при появлении в душе нахального хранителя. Привык. С Хорошим, Добрым, Щедрым и Полезным такое иногда случается. К такому быстро привыкаешь, даже начинаешь злоупотреблять. И гетманы — не исключение. Во всяком случае, не гетман Александр Твердохлеб...

— И это хорошо, сынок. Точнее, правильно. Кто может знать, как это — 'хорошо'? Нет, знать-то может, а вот чувствовать... Не обращай внимания на стариковское брюзжание!

— Ничего, Господи, я всё понимаю...

— Да что ты понимаешь?! Господи! Сынок... Хм, хочу предупредить тебя: хоть Будущее мне, естественно, не ведомо, путь твой не будет гладким и приятным, ибо нет мира в Мире людей...

— Оставшихся в живых после Чумы, — бестактно перебил гетман.

— Ты прав, сынок, после Чумы, после других, земных, привычных вам болезней, после войн, переворотов, стычек, стачек, даже футбольных матчей 'Спартака'...

— Я раньше за 'Зенит' болел.

— Я — тоже... Не перебивай!

— Борзеет, змей траншейный, да, Хозяин? — из Ниоткуда долетел до Александра приглушённый лай.

— Прошу прощения! — он приложил руку к груди. Кажется, даже наяву...

— Пустое! Я просто кратко перечислил тебе разновидности Конфликта. Будь осторожен и опаслив, ибо Мир опасен. И многолик. Ты лишь внимательно гляди в Него, и многое тебе откроется. Возможно, даже то, чего никак не ожидаешь увидать... Иди, сынок, счастливого тебе пути!

— Спасибо, Господи!

— Ты ещё здесь?! — протявкал беспокойный ангел. — Сказали же тебе: иди! Вот и иди себе... Знаешь куда?

— И ты туда же...

— Так нужно отвечать, когда ты пожелал кому-нибудь 'ни пуха ни пера', а тебя послали к чёрту, — назидательно проговорила Алина, закончив обозрение поместья, и обернулась к Александру. — Боже!!!

— Вот именно, — неверным голосом ответил он.

— Опять?! — она мотнула головой в сторону ясного ультрамаринового неба.

— Снова, Алька, снова... По мне заметно, да?

— Ничего не заметно. Совсем ничего. Будто и нет тебя здесь... Соберись, Аль, хозяин возвращается!

Пономаренко бодро топал навстречу дорогому гостю через обширный барский двор, сиявший чистотой ватерклозета после обработки 'Кометом' и поражавший аристократической ухоженностью. Гетман даже устыдился своих немного запылённых рейнджерских сапог. На гладком асфальтобетоне без единой трещины не было заметно ни листочка, ни соринки. Только вблизи он разглядел, что деревянные постройки вскрыты бесцветным лаком, отчего выглядели первозданно и свежо. Двое здоровенных бугаев — рабы? сыновья? батраки? — в полотняных рубахах, кроссовках и армейских галифе натирали ветошью и без того сверкавший бронзовым металликом 'Гранд Караван', еще один возился с рыболовной сетью перед мощным катером на стапелях. Симпатичная чернавка лет восемнадцати и миловидная стройная женщина возраста примерно Александра, стоя в махровых халатиках на невысоком парапете круглого бассейна, с нескрываемым интересом оглядывали небесных пилигримов. У ног их примостился, чутко поводя ушами, огромный черный... водолаз.

Судя по тону, каким Пономаренко спросил гетмана: 'Ну, как?', тот слишком откровенно пялился на женщин. Алина только хмыкнула ему в плечо. И он, чуть не присев от ощущения неловкости, обвёл усадьбу восхищённым взглядом.

— Великолепно!

Великолепно дурачком прикинулся. И думал: 'Понимает ли контрабандист, что..?' А тот, видимо, думал: 'Интересно, понимает ли полковник, что я понимаю, что..?' А гетман... А Пономаренко мягко приобнял свалившегося на голову гостя.

— Люблю, знаете ли, порядок, комфорт и уют. Вы простите, Алексан Саныч, дамы, конечно, несколько не одеты, но всё же не могу удержаться от соблазна, рискну вас взаимно представить. Дражайшая моя супруга, Инна Анатольевна...

Женщина постарше обольстительно улыбнулась, подавая Александру мягкую ладошку, а тот едва не поперхнулся приготовленным комплиментом: Инна Анатольевна, Алина Анатольевна...

— ...и доченька моя, любимая и единственная, Илона. Дан, фу!

Гетман же именами был сражён: Илона — Алёна, Дан — Дэн! Определённо добрый знак!.. Вот только добрый ли? Как оно дальше сложится? А ещё дальше? А потом? А вообще? А...

— А перед вами, любезные чада мои, тот самый знаменитый гетман Новороссии, гроза воров, убийц и бандитов, великий воин, полковник Твердохлеб Александр Александрович!

'Великий воин' приосанился, Алина, ущипнув его за за... за разное, тактично отошла на задний план, а самого 'грозу' хозяюшки мгновенно подхватили под руки.

— Что вы говорите, батюшка?! Да неужели?! Какая честь нашему дому! — и тому подобное.

'Пожалуй, удивление в связи с раскрытием инкогнито небесного скитальца несколько наиграно, — подумал гетман. — С момента приземления хватило времени обкашлять мою личность с головы до ног. Ни у кого больше на много сотен вёрст в округе, кроме новороссов, сегодня вертолётов нет. А кто ещё может так запросто летать на раритетной ныне технике, если не сам Верховный? Всё логично'...

Весьма довольный сам собою по поводу великолепной наблюдательности и железной логики, он с удовольствием локтями ощущал набухшие комочки на 'Венериных буграх' хозяек, когда услышал за спиной тягостный вздох супруги.

— Пойдём, Алёнушка, осмотрим катер дяди Фёдора. Похоже, мы чужие на этом празднике жизни...

По-настоящему чужим на празднике по случаю прибытия невиданных гостей на самом деле оказался только лётчик Никоненко — успев лишь окунуться в тинистом Осколе и на бегу перекусить, он поднял в небо вертолёт за следующей походной партией: бойцами, вооружением, оставшимся имуществом. Дэн с новоявленным дружком чинно обхаживали барские владения, старшина с дамами развеселилась за большим столом в гостиной — особенно Серёга с Нинкой Андреец, которых хлебом не корми, лишь дай пожрать, — а гетман и хозяин дома уединились на песчаном бережку, под сенью разметавших косы ив.

— ...Такая, значит, у тебя проблема, да? — сочувственно вздохнул Пономаренко. — Бедная девочка! Что творится, а?! Ни мира на этой злой земле, ни счастья, ни здоровья!

Лишь осветив перед хозяином сложившуюся ситуацию, гетман сообразил, что поступил бестактно в отношении Афони Золотницкого. Ему-то не сказал! Впрочем, он и не спрашивал...

— Это уж точно, Федя.

— Ещё бы!.. А ты гляди, Сашко, как интересно получилось: твои — Алина и Алёна, мои — Инна и Илона. Мы с тобой, считай, как будто сестроё... ну, не совсем чужие люди. Бывает же! — хозяин-барин поднял рюмку. — Давай, брат гетман, за них и выпьем, пусть будут здоровы и счастливы, малышка в особенности. Быть добру!.. Ух-х-хороша!

— Быть добру, — согласно кивнул гетман. — Если это ещё возможно... Спасибо тебе, Иваныч!

— Нэма за що... Давай теперь, пока всерьёз не надрались, о деле поговорим. Помочь тебе (гетман напрягся) я, конечно, помогу, это даже не вопрос (опять расслабился). Знаю, люди вы достойные, ибо слухом земля полнится, да и с Золотницким связь держу, тебя, видишь, признал сразу даже без его писульки безграмотной. Ещё знаю, что ты справедливый, добрый и щедрый человек, но платы за услугу не возьму... и не возражай! — прикрикнул он, заметив, что гетман вздумал было возмутиться. — Что бы там ни болтали о нас, хм, бизнесменах, а на чужом горе выгоду искать — смертный грех, пусть даже не библейский. Доведётся когда, так и ты меня выручишь, все под Богом ходим.

— Даже не сомневайся, — улыбнулся гетман. — Мы ведь, как ты говоришь, не совсем чужие люди.

— Во-во, по-женски! — хохотнул контрабандист. — Тебя с людьми размещу на столько, сколько пожелаешь, обихожу, припасов любых в дорогу дам, мы, чай, не бедствуем покуда. Вертокрыл твой прямо посреди двора запаркуем, места хватит на целую... эту, как ее?.. вот чёрт, забыл уже!.. ага, эскадрилью. Горючку на обратную дорогу пусть летун с собой не тащит, у меня керосина целая цистерна. Теперь о судне...

С большим сомнением поглядывая на Оскол-речушку, гетман всё не мог сообразить, что именно имел в виду купчина Золотницкий, уверяя, мол, у самогонщика там 'целый флот'. Чего? Байдарок? Стругов на колёсах? Плотиков из тростника? Пирог? Но не с индейцами. С грибами! Или творогом...

— ...Есть у меня ходкий буксир с баржой под сыпучие грузы. Устроит?

— Постой-постой, а как же..? — гетман недоумённо покивал на речку. Даже продемонстрировал всю её ширь, из окоёма в окоём. В масштабе один к одному. Большим и указательным пальцами правой руки.

— А тебе Дон подавай как минимум, да?! — усмехнулся хозяин. — Оскол не Волга и не Миссисипи, да судёнышко моё — 'тяни-толкай', оно до самого водохранилища без разворотов ходит взад-вперёд. Ходило раньше. Я уже год как с места никуда не трогаюсь — делать нашему брату в низовьях сейчас нечего... А там, не доходя бывшей Краснооскольской ГЭС, как раз перед Чумой обводный канал прорыли, по нему в Северский Донец и проберётесь, он теперь до самого Дона судоходный. Правда...

Правда то или выдумки контрабандиста 'голубых кровей', проверить можно было только эмпирическим путём — из опыта, накопленного по пути на юг. Водой! Ура!!! А то гетман уже думал, что придётся начинать поход по суше, верхоконными от самого поместья в направлении Азова. Оно бы ничего, да время, время, время, мать его!..

— Время дорого, брат Иваныч, — развёл руки гетман уже вечером, когда последние снаб-, пьян— и оргвопросы были наконец разрешены. — И рад бы у тебя погостить, да поджимает оно, треклятое! На обратном пути, ладно?

— Всё, хоп! — ударил самогонщик в ладоши. — Я тебя за язык не тянул, потом не вырывайся. Главное, возвращайтесь поскорее. Все!..

— Па, — обеспокоено спросила Алёнка, войдя в супружескую спальню пожелать спокойной ночи 'па' и 'ма', — а почему дядя Фёдор сказал: 'Главное, возвращайтесь поскорее все'? Да таким голосом, что у меня аж мурашки по коже побежали!

'И у меня, — подумал Александр. — Хрен дядю Фёдора потянул за язык!'... А вслух сказал, переглянувшись предварительно с Алиной:

— Потому, девочка, что дядя Фёдор, опытный человек, много путешествовал на своём веку и лучше других знает, как это иногда опасно.

— Но мы ведь не боимся, правда, па?

— Конечно, моя прелесть, — улыбнулся он, целуя её мягкую податливую руку.

— Хотя наши патроны и не стреляют, — сощурилась она в улыбке, будто лукавый Купидон.

— Признаюсь честно, у меня в заначке есть несколько боевых, так что не беспокойся, отстреляться от врагов сумеем. Только никому об этом!

— А то дядя Док их сварит, да, па?! — звонко рассмеялась девушка, однако тут же снова напряглась. — Па, а почему ты сказал, что у нас нет времени?

Алина снова, как и на подворье, чувствительно ущипнула гетмана за за... за куда положено щипать под одеялом.

— Ой!

— Что 'ой!', па?!

— Ой, — нашёлся Александр, сжав под простыней хулиганистые пальчики Алины, — ой, как верно сформулирован вопрос! Сказал я так, малыш, потому, что у нас действительно нет времени, — и вдруг гнусаво спел арию Швондера из фильма ужасов 'Собачье сердце':

...Но нету время рыдать, рыдать, когда

Сменим мы стремя на сталь, на сталь труда!

На все вопросы один дадим ответ —

И никакого другого нет...

— Вот это браво, прямо бис! — приподнялась на локте Алина. — Непревзойдённый тенор Александр Гетман а капелла!

— А то! Проездом из Милана в Жмеринку. Всего один концерт! Вход — два яйца.

— У меня нет ни одного...

— Тогда попрошу на выход!.. Нет у нас времени, девочка, мы пойдём в горы, а там осенью очень холодно. Нужно успеть...

— Успеть Туда и возвратиться сюда, — чуть слышно прошептала, отворачивая покрасневшие глаза, Алина.

— Всем возвратиться, правда, па? — кивнула девушка.

— Да, только так, мои хорошие, — со сталью в голосе проговорил Александр. А когда юная красавица оставила его с женой наедине, сквозь зубы процедил. — Хотя бы половине возвратиться... Хоть бы кому-нибудь... Хотя бы одному!

— Вчера я была в прострации, дорогое моё вашество, — горько усмехнулась Алина, — а сегодня вы. Очень вовремя, должна заметить. Подлечиться не желаете?

— ЭТИМ, которое 'Про ЭТО'? А давайте, миледи! Вдруг да поможет, верно?

— А что сказал Господь, Аль? Он поможет? — супруга напряглась, и коль уж в спальне прозвучало 'Аль', гетман знал — ответ для неё важен запредельно. Да и не мудрено!

— Поможет или нет — большой вопрос. Он не всесилен. Но подскажет. Собственно, уже подсказал.

— Что именно? — она похолодела, страстное тело ее превратилось в камень.

— Что именно? — секунду Александр поразмыслил. — Верной, сказал, дорогой идёте, товарищи.

— Фу, слава тебе, Господи!.. Аллё, не спать! Приступим к сексотерапии...

Эй, хорунжий!

Зря, брат, тужишь!

Чалый твой пойдёт по лужам

Да по рытвинам,

Пронесёт через канавы,

Пролетит по росным травам.

Спой молитву нам!

Спой молитву, кучерявый,

Спой молитву нам,

Протащи её дубравой

Шашкой-бритвою.

Пусть подхватят наши бабы

Строки вещие

Укрепи надеждой слабых,

Клином — трещину...

(А.Я.Розенбаум)

17 августа. Не сотвори себе кумира!

— Дорогая, я сегодня немного задержусь, хочу кое-куда заехать...

— Куда это?!

— Да мужику одному в морду...

Все великие люди в своё время вели дневники. Великие всегда кого-нибудь и что-нибудь куда-нибудь вели — великие ведь, не хухры-мухры! Что же до дневников, то их великие вели, как правило, отнюдь не в годы своего величия. Обычно — в школе. И мудрые учителя с завидной регулярностью вносили в эти дневники свои оценки их, вышеуказанных, грядущего величия. Если же доверять расхожему утверждению о том, что все великие люди в школе учились плохо, то...

То слепо доверять такому утверждению не стоит! По той простой причине, что Великий Гетман и Отец народов Новороссии в школе учился хорошо. Если быть объективным до конца, то — где-то между 'хорошо' и 'так себе'. Наверное, мог бы и на 'отлично'. Если бы захотел. Это — во-первых. А во-вторых — не было времени. Ой, только не подумайте, что будущий Великий Гетман, помимо курса средней школы, брал уроки живописи, фехтования и музыки, а ночью изучал через подзорную трубу далёкие созвездия! Он увлекался одноклассницами и соседками, играл в футбол, 'кинга', 'очко' и шахматы, много курил, ещё больше читал и в меру выпивал, ходил на пляж, в кинотеатры и на дискотеки, мечтал о выходе — парадным шагом! — в Большую Сеть, навороченном мобильном телефоне и автомобиле, бил морды пацанам из отдалённого микрорайона и заезжим 'спартачам', сам получал порой по этой самой морде. И неслабо. И не так чтоб очень редко...

И дневника в те времена не вёл. Зачем? Он никогда не выполнял домашнего задания. Снова — зачем? В том смысле, что — за какой надобностью выполнять?! Устно и так мог рассказать, хватало информации, что самопроизвольно накапливалась во время уроков, а письменные 'скатывал' на переменах. Зачем ещё дневник? Маму периодически расстраивать? Увольте!

Так вот и 'забывал' дневник: для мамы — в школе, для учителей же — дома... Короче говоря, не вёл.

А начал это дело в возрасте без малого сорока двух годов. И первой записью его была такая: 'Семнадцатое августа двенадцатого года эпохи Новатерры. 11.00. Усадьба Федора Пономаренко 'У родных пенатов', среднее течение реки Оскол. Солнечно, ясно, полный штиль, температура воздуха в тени 27 градусов по шкале Цельсия, воды — примерно столько же. Поплыли'...

И тут вдруг старшая из любимых женщин, которая, естественно, присутствовала при столь важном историческом событии, безапелляционно заявила, что суда не 'плавают', но 'ходят', плавает же только дерьмо. А младшая — нет бы, как говорится, поддержать, приободрить, настроить, мобилизовать на творческий успех — стала, соплюха, похихикивать в ладошку. Великий Гетман, разумеется, обеим приказал не умничать, упасть и по пятнадцать раз отжаться, однако настроение было вконец испорчено, поэтому он прекратил вести дневник. Даже блокнот хотел было вышвырнуть за борт, да вовремя сдержался, вспомнив, что бумага после Катаклизма на вес золота. Зато изрядно попинал ньюфаундленда, который, показалось гетману, слишком уж пристально и как-то по-особому глядит на мутную водичку. Пинал, тут же подыскивая оправдание своей жестокости: зверья по выжженной Чумой земле шастает, не в пример бумаге, пропасть...

Теперь над ним посмеивались уже все участники похода.

— А вы, блин, чего тут лыбитесь, блин?! Наберут, блин, в экспедицию по объявлению в газете 'Биржа труда'! — обиженно проворчал гетман, потом повернулся к женщинам. — А вы, блин..! Лучше бы, блин, за водолазом присматривали, а то он у вас махом из домашнего животного станет диким, к тому же водоплавающим!

Алёнка смутилась и накрепко зажала рот, Алина же только поморщилась.

— Не удивляйся, малыш, и не пугайся, это типично военные замашки. 'Товарищ прапорщик, дважды два будет не пять, а четыре!.. В Уставе, товарищ солдат, про такое не написано! А вы, чем лезть в дела начальства, лучше бы сапоги начистили и китель застегнули на все пуговицы!'.. Кстати, давай-ка снимем кителя — жарко!

— Что?!! — прорычал муж, он же отчим.

— Успокойся, Отелло, там футболки! Вернее, маечки...

Да, 'маечки'! Казалось, модельер этих бюстгальтеров либо был жаден до материи, либо прославился авангардизмом в стиле 'ню'. Ладно, любимым женщинам, по крайней мере, есть что показать. А если вдруг захочет обнажиться Нина Юрьевна?!

— А ну, блин, обольстительницы, марш отсюда! На корму, вон, от греха подальше.

Думаете, пошли? Ага, сейчас! Кому там, на корме, чего покажешь?!

Вполне и даже очень ходкое речное судно на деле оказалось выше всяких ожиданий и похвал. Объёмистая баржа, в данном случае толкаемая мощным дизельным буксиром, высокая посадкой и бортами с откидными аппарелями, укрытая сплошным настилом палубы из толстых, гладко выструганных досок, перекрывала ленту узенького мутного Оскола, как большегрузный автопоезд дальнобойщиков — заштатное провинциальное шоссе. Ей-богу, Александру чудилось порой, что он уже не гетман и полковник Твердохлеб, а капитан-цур-зее фон Трокенброд, и некий местный лоцман, по фамилии Сусанин, ко всем своим достоинствам полупроводника (в один конец) ещё и пьяный вдребезги, проложил курс для заблудившегося флагманского дредноута 'Шайзее' в океан не проливом Ла-Манш, а Беломорканалом...

На самом деле флагман Александра Первого звался вполне претенциозно, в чём-то даже поэтично, — 'Каравеллой'.

Трюм баржи был предусмотрительно разделен на два отсека под сухие грузы. В больший из них, ближе к буксиру, ещё на пристани по аппарелям путешественники завели табун. Вряд ли четырем десяткам лошадей было в нём и привольно, и комфортно, но... кому сейчас легко?! Сами станичники заняли малый танк, передний, ближе к носу, устроив в нём и склад, и небольшой бивак из нескольких палаток. Короче, кое-как устроились. Поплыли... тьфу, пошли!

...И мы пошли за так на 'четвертак', за ради Бога,

В обход и напролом, и просто пылью по лучу.

К каким порогам приведёт дорога?

В какую пропасть напоследок прокричу? —

напевал в ходовой рубке рулевой, единственный член экипажа, горделиво называвший себя 'гарный шкипер'. Гетман даже подумал поначалу — ну и ну, скромняга! Ведь 'гарный' — по-украински 'красивый'. А после выяснилось: 'гарный' — просто Гарный. Гарный Петро Степанович, без малого пятидесяти лет, старый речник, по молодости — оператор земснаряда, а ныне — одинокий холостяк, усатый худощавый дядька в черном 'тельнике' и белой фраерской фуражке, с огромной трубкой-саморезом в желтых от времени и табака зубах. Предполагалось, что Петро Степаныч и лихая 'Каравелла' дождутся гетмана со ратники его и со товарищи в порту Азова, а после чохом-пыхом возвратятся на Оскол. 'Если корыто по дороге потеряете, то хрен с ним, — сказал контрабандист, когда прощались. — Верните только Гарного, гарный мужик!' Пономаренко настоял на том, что сам оплатит шкиперу командировку, но гетман, в свою очередь, подумал — дам в два раза больше, только довези! И сообщил, конечно же, об этом самому Степанычу. Потом. Когда отплыли. Если угодно, отошли. Так что шли хорошо...

— Обстановкой по берегам владеешь, кэп? Не пустят нас на дно, раков кормить?

— Пока Осколом идём, не должны...

Увы, ни малейшей опаски по поводу многозначительного шкиперского 'пока' гетман не почувствовал. Не должны, и ладушки! Он переключился на куда более важные материи. Проводив блудливым взглядом полуобнажённых членов семьи, как ему показалось, в тему припомнил отрывок из сказки Леонида Филатова 'Про Федота-стрельца':

Вызывает интерес

Вот какой ещё разрез:

Как у вас там ходють бабы —

В панталонах али без?..

— ...Я, правда, год почти просидел на приколе, — продолжал между тем Гарный, — самому интересно, что в мире творится.

— Ну-ну, заодно и мы посмотрим.

— Будем посмотреть... Дураков-то сейчас везде хватает, хоть народу мало выжило.

— Это уж точно, — согласился гетман. — Ладно, поглядим...

— Поглядывай, сынок, поглядывай! — кивнул в неведомом холодном Запределье седовласый Старец. — Мир далеко не безопасен. Будь готов! Даже к тому, чего никак не ожидаешь повстречать. Во всяком случае, на этом свете...

Гетман и поглядывал. Держась за леер на корме буксира, поглядывал на левый берег 'Беломорканала'. Расположившиеся тут же загорать Алина и Алёнка нашли себе забаву: отыскав где-то бечеву, принялись втихомолку связывать его ноги чуть повыше стоп. Решил, когда узлы будут затянуты, картинно шлёпнуться на дощатый настил, пусть посмеются — это ведь не плакать!..

Пока же напряженно вглядывался в берега. Назад откатывались разорённые, давно заброшенные городки и сёла. Кое-где сохранившиеся каменные и кирпичные дома — как правило, без штукатурки, крыш, дверей и рам, одни голые стены со следами бушевавших здесь пожаров — взирали вслед 'авианосцу' пустыми чёрными глазницами провалов окон. Безлюдная, как и везде, земля цвела и зеленела. Растительность повсюду — и Оскол не исключение — будто сошла с ума вместе с чумными Homo Sapiens, однако же не умерла, а продолжала окаянствовать двенадцать долгих лет. Казалось, Тёмный Властелин Вселенной, развязав чумную бойню, преследовал 'благую' цель: сменить империю разумно-бестолкоѓвой Фауны на царство величавой и, казалось бы, спокойной Флоры. Да где уж там спокойной, как в былые времена! Жидкие лесополосы раздались вширь, как перекормленные анаболиками, рисом и суши борцы сумо. Опушка леса, будто яростный морской прибой, накатывала на утёсы городских руин, атоллы сельских пепелищ, жалкие островки раздольных прежде хлебородных нив и тучных пастбищ. Крохотные, давно не тронутые плугом, густо колосящиеся ковылём поля были усеяны разбитой, насквозь проржавевшей сельхозтехникой — видно, механизаторы, сойдя с ума Тем Самым Утром, вообразили себя бравыми танкистами под Прохоровкой или сталинградским Калачом... Планета быстро покрывалась лесом. Планета превращалась в лес. Планета Лес. Нехоженый и неухоженный, зверски голодный, дикий, обезлюдевший, опасный, страшный, мрачный мир. И мир ли вообще?! Не мир, а так, заштатная планетка, территория войны, неохраняемый заказник вымирающих приматов, зона временного обитания...

— ...итания...

— Что?! — гетман, вздрогнув, обернулся.

Буквально в шаге за его спиной переминалась с ноги на ногу Алёнка, успевшая сменить вторую половину камуфляжа — нижнюю — на шортики из синего затёртого коттона, не менее скупые на материал, чем 'маечка'. Ни покрывала, ни ньюфаундленда, ни Алины рядом не было, а девушка, как показалось гетману — верно показалось! — долго уже что-то бормочет, потупив глаза. Сколько же он так простоял, пронаблюдал, продумал?! 'Я был, я мыслил, я прошел как дым'...

— Прости, малыш, я не расслышал, задумался. Что ты сказала?

— Я говорю, солнце палит, и продукты питания могут пропасть.

— Пропасть не могут, если внимательно следить за Ниной Юрьевной, Сергеем Валентиновичем и Дэном Александровичем. Могут испортиться... И что ты предлагаешь?

— Это не я, а Серёжа. Он предлагает перекусить.

— На носу буксира есть лебёдка со стальным тросом, взял бы да перекусил его, — без настроения проворчал 'мыслитель'.

Почему проворчал? Кто знает? Может, башку напекло, а может, искренне обеспокоился незавидной судьбою продуктов питания...

Меж тем Алёнка замолчала, покраснела, как-то съёжилась. Бездонные глаза её глядели виновато и чуть-чуть испуганно.

— Ты чего, малыш?!

— Не хочешь говорить серьёзно? Обиделся?

— Я?! — гетман искренне недоумевал. — На что это?

С самого детства он считался человеком Настроения, однако не Обиды. Мог оскорбиться, беспричинно разозлиться, даже нахамить, испортив Оное себе и людям, но никогда не помнил зла и не старался отомстить. Наоборот, когда 'перегорал', был склонен многое прощать. Прощал даже тому и то, кому и что прощать не следовало бы ни за какие пироги. А уж Алине-то с Алёнкой!..

— Итак, на что же?

— Ну... я не знаю... мы с ма подтрунивали над тобой...

— Ах, вот оно что! Насчёт 'поплыли'?

— Да, — тихо произнесла Алёнка.

— Малыш! — он потянул девушку за руку, прижал к груди, закрыл глаза, безумно наслаждаясь её близостью, и шепотом проговорил. — Милая ты моя девочка! Ты очень эмоциональный человек, моя хорошая, но я в который уже раз прошу тебя — не принимай близко к сердцу наши с Алиной своеобразные отношения. Да мы уже двенадцать лет, как ты говоришь, подтруниваем друг над другом каждый Божий день и час! Наверное, потому и живём душа в душу — нам интересно вместе. И никогда, заметь, ещё не ссорились. Ни разу!

— Но ведь из-за нас другие тоже посмеялись над тобой.

— Ну и что?! Я тебе, дружище, скажу сейчас очень серьёзные и от начала до конца правдивые слова...

Слегка расслабившаяся Алёнка снова напряглась, а гетман продолжал, нахмурив брови.

— Вчера мы совершили небольшую увлекательную экскурсию на вертолёте. Сегодня же, семнадцатого августа, выступили в дальний боевой поход. Не хочу тебя пугать, но, поверь старому солдату, он будет трудным и опасным. Я даже не знаю, то ли мы сейчас идём землями друзей, то ли нейтральными пределами, то ли по территории врага. Как бы то ни было, чужого равнодушия и враждебности нам в пути не миновать.

— Но ведь с нами Господь, па! Вчера опять прилетал Лебедь, сказал, что ты говорил с Ним, Лебедь слышал.

— Болтун твой Лебедь!.. В любом случае, девочка, когда идёт война, Господь обычно на стороне не столько правого, сколько сильного. И мы должны быть сильными, потому что не имеем права проиграть это сражение и, соответственно, не смеем выходить на битву, полагаясь лишь на Бога. Однако быть всё время сильным очень трудно. Радостей дальше будет мало, намного больше — страха, настороженности, напряжения, усталости, а то и слёз отчаяния. Но пребывать в постоянно угнетённом психическом состоянии нельзя, в критический момент может наступить полная апатия, абсолютное безразличие и к собственной судьбе, и к судьбе того, кого или что ты защищаешь. Нужна релаксация — расслабляющая передышка, снятие внутреннего напряжения. Для этого используется много средств — секс, выпивка, массаж, парная баня, драка на кулаках, йога, разговоры по душам, чтение писем от любимых девушек, конспектирование первоисточников марксизма-ленинизма...

— Кого первоисточников?!

— Маркси... Ай, не обращай внимания!

— Понты?

'Эх, милая моя, — подумал гетман, — за одно это слово применительно к первоисточникам марксизма-ленинизма не так уж много десятков лет назад тебе были бы обеспечены такие неприятности, что... ладно, как-нибудь потом!'

— Понты... Так вот, одним из лучших релаксационных средств является обычный смех. Пусть наши люди посмеются про запас, один Бог знает, когда им ещё придётся это делать.

— Даже над тобой?!

— Великим Гетманом, да? — иронично усмехнулся он. — Гетман, девочка, это моя работа, а в остальном я — такой же человек, как и все остальные. Смеяться надо мной не воспрещено, наоборот, порой даже полезно. Категорически запрещено не выполнять мои приказы и распоряжения. Между прочим, по законам Новороссии, которые ты читала, когда принимала наше гражданство, в боевой обстановке за это полагается расстрел на месте.

— Но это ведь жестоко, па!

— Это необходимо! Если один не выполнит моего приказа, в нашей обороне может образоваться брешь, и тогда погибнут все. Такова суровая правда жизни, в которой нет места... ну, скажем, сентиментальности, если ты знаешь, что это такое.

— Я знаю, па, ты не подумай!.. А вот скажи, вдруг ты отдашь неправильный приказ, что тогда?

— Тогда расстреляют меня. Но — потом. Когда выполнят этот приказ... Солнышко, меня за двенадцать лет уже дважды избирали гетманом на Большом казачьем круге Новороссии все наши труженики и солдаты. Причём оба раза — единогласно. Значит, люди верят, что я отдаю только правильные приказы. Пока... Что-то мы с тобой увлеклись и влезли в очень не смешные дебри. Короче говоря, всё нормально, милая, и даже не вспоминай о том дурацком разговоре на барже полчаса назад...

— Четыре часа.

— Что-что?!

— Это было четыре часа назад, па.

Вот это — ничего себе! Полюбовался бережком...

— Хм... ладно! Что там у нас по времени? 15.25, однако! Ладно, пойдём-ка уничтожать скоропортящиеся продукты питания.

— Пойдём! — воскликнула Алёнка.

И они пошли.

Впереди — девушка вприпрыжку, увлекая его за руку.

За нею — он, Великий Гетман и Отец народов, Зла не Помнящий.

Раздумывая, как это он незаметно просадил такую уйму времени и даже не заметил.

О том, что слишком уж увлёкся праздным созерцанием...

Что позабыл о гетманских обязанностях...

Что позабыл кое о чём ещё...

Что, если обойтись без недомолвок, напрочь позабыл о путах, стягивающих лодыжки...

Что шлёпнуться хотел картинно, а не так вот...

— Ой, Боже, па, прости, пожалуйста! Ой, я совсем забыла! Ой, ты не ушибся?! Ой, вставай!..

Гетман поднялся. Гетман не ушибся. Гетман сгруппировался при падении. Гетман ведь был десантником! Гетман, смеясь, разрезал бечеву. Гетман простил. Простил по той простой причине, что не помнил зла... Да разве ж это было зло?! Понты корявые!

В носовой части баржи, перед самым баком, разложен был походный стол — опять на ящиках с боеприпасами! — под полотняным тентом. Друзья-приятели споро уничтожали припасенные ещё в своих родимых кухнях и кладовых скоропортящиеся 'продукты питания' под темный ароматный эль, которым их щедро снабдил в дорогу самогонщик.

— Саныч, мы не пьём! — радостно сообщил гетману Док.

— Да не может быть! То-то у тебя физиономия совсем не красная... А ну-ка, покажи свою 'бронеаптечку'!

— Пустая, — он отвинтил крышечку и демонстративно перевернул вверх дном объёмистую плоскую баклажку. — Мы же в боевом походе!

— Значит, ты пивом уже так надрызгался... Ай, молодца!

При этом гетман умолчал о том, что мельком видел, как сегодня утром самогонщик через воронку заполнял 'бронеаптечку' Дока до краёв... Карапет уступил ему место во главе стола, Алёнка пристроилась рядом.

— Карапет Робертович, — остановил его гетман, — ты далеко не уходи, покушай по-взрослому, а то своей субтильностью позоришь генеральную старшину. А ведь ты бунчужный, лицо казачьего войска!

— Сейчас, брат-джан, только гитару принесу, — на ходу бросил Данилян.

— Слышь, Старый, — еле выговорил сквозь набитый рот Серёга. — Кхе-кхе! Ну-ка поясни, что за 'бунчужный' такой, а то базланим-базланим, а что это в натуре, никто не знает. Не дай Бог, встретим настоящих казаков — опарафинимся!

— Бунчужный, — веско пояснил гетман, сооружая бутерброд из хлеба, сыра, зелени и буженины, — примерно то же самое, что знаменосец. Бунчук — это древко с шаром или заостренным передним концом, у которого крепились разукрашенные конские или бычьи хвосты. Был знаком власти турецких пашей, польско-литовских и малороссийских гетманов. До наших дней сохранился как 'палочка' дирижёра в парадных расчётах военных оркестров. Если учесть, что Коля-джан у нас не только старшина связи и главный электронщик, но и руководитель самой разной музыки, то...

— То ты мне, Старый, другое скажи, — не унимался Богачёв. — Ты у нас какой гетман, польско-литовский или малороссийский?

— Костя, — непонятный гетман обернулся к Елизарову, присевшему, естественно, рядом с Алиной, к которой он питал особенное чувство... — раз уж ты начальник штаба экспедиции тире дозорный, погляди на карту — мы уже прошли границу с Украиной? Если да, то — малороссийский.

— А когда доберёмся в Закавказье, каким станешь?

— Каким-нибудь эмиром, — буркнул он и помрачнел. — Туда ещё нужно добраться...

И тут за честь его вступилась юная насмешница-злодейка.

— Серёжа, — подняла она голову с колен гетмана, куда 'незаметно' для мамы сползла, — скажи, пожалуйста, почему ты называешь папу Старым?

Сама она звала отчима поначалу 'батюшкой', а после — просто 'па', Алину — 'ма' и Линочкой. Серёгу Богачёва — исключительно Сережей. Супругу его — Танечкой, а за глаза — Танюхой. Громилу Константина — дядей Костиком, вернее, Дядей костиком, судя по интонации. А 'Коля' Данилян был для неё строго Карапетом Робертовичем. Алёнка с большим трудом освоила произнесение отнюдь не русского имени-отчества, зато уж после повторяла его когда надо и не надо с величайшей гордостью — глядите, дескать, ай да я! В отсутствие же Коли обзывала его попросту 'брат-джан'. Брат-джан звонил... брат-джан сказал... брат-джан обругал батюшку Никодима браным словом. Знаешь, па, каким? Он его назвал 'пьяным оху...' Её же генеральная старшина звала 'Малышом'.

— Потому, малыш, — всерьёз ответил Богачёв, — что папаня твой старый и есть.

— А вот и неправда! — надула губки девушка.

— До некоторой степени правда, — печально усмехнулся гетман. — Быть старым, солнышко моё, не так и плохо. Во-первых, умудриться дожить до преклонных лет в нашей действительности — уже удача. А во-вторых, при хорошем, так сказать, раскладе, старости никому из нас не миновать...

В том числе и тебе, — хотел было уточнить он, но осёкся.

— Между прочим, малыш, знаешь, откуда пошло слово 'пожалуйста'? Очень давно на Руси к почтенным людям уважительно обращались, прибавляя к имени слова 'государь' или 'старый'...

— Примерно как у нас — 'Слышь, мужик!' или 'Эй!', — перебил Елизаров.

— Вот-вот, примерно так... В разговорной речи 'милостивый государь' постепенно сократилось до 'су', а 'старый' — до 'ста'. Так было всегда и везде — наиболее употребимые слова и выражения со временем для удобства упрощались. Лет триста-четыреста назад сказали бы: 'Пожалуй, старый, дорогого гостя кубком вина от своего стола!', где 'пожалуй' — в смысле 'одари'; а много позже: 'Сто грамм и бутерброд, пожалуйста!'. Кстати, и 'су', и 'ста' со временем слились в наверняка знакомое тебе '-с', как, например, 'прошу-с к столу!'... Док-с, мать твою-с, не хватит ли прикладываться к пиву-с?!.. Что же касается моего прозвища, девочка, то его мне дали ещё в военном училище. Кажется, я тогда был даже моложе тебя.

— А почему тогда..?!

— Кто его знает? Видимо, на контрасте. Я был самым маленьким и щупленьким во взводе.

— Ты?!

— А чему удивляться? — пожал плечами Богачёв. — Десантура, малыш, она у нас была такая — о-го-го! К тому же служба в армии очень сильно меняла людей. Например, брат Костик был когда-то ростом с твою маму Лину...

— В четвёртом классе, — улыбнулся исполин, ещё ближе придвинувшись к своей 'ровеснице'.

— ...Александр Петрович Кучинский — высоченным толстяком...

Сморчок Лепила только отмахнулся.

— ...а наш весёлый Доктор Николаевич Шаталин вообще был негром. Из Зимбабвы. Слышала про такую?

— Понты, — шепнула юная прелестница и влезла гетману под 'крылышко'. Как же ему сейчас завидовал Никоненко! — Я слышала, Серёжа, что-то про тебя!

— Ну-ну, интересно...

— Что ты большой обманщик, вот!

— А по попе?

— А нельзя!

— Это же почему?

— Потому что... почемучка! — вовсе уж по-детски ответила ему Алёнушка и захихикала.

Гетман, покачивая головой и улыбаясь, крепко прижал её к груди. И вдруг заметил непорядок. Этот самый непорядок, в лице Славки Кожелупенко, он же Рязанец, — пшеничнокудром, по-виллански лопоухом и наивном, исключительно веснушчатом лице, — будучи вперёдсмотрящим, с голым торсом принимал солнечные ванны на носу, то бишь на баке, баржи, со всех сторон открытый вражьим пулям, ветрам и лучам. Остальных путников, по крайней мере, прикрывали фальшборта, а это всё же лишний метр 'бронезащиты' при обстреле с берега.

— Славочка, сынок, не обгоришь? — окликнул его гетман мягко, вроде как заботливо.

— Не, господин полковник, — не оборачиваясь бросил паренёк, — мы, значить, к солнышку привычные.

— К пулькам, осколочкам, камушкам в башку тоже привычные?

— Чё-чё? — Рязанец полуобернулся.

— Через плечо! — взорвался гетман. — Бронежилет и шлем надень, твою..!

— Мать, — тут же уточнила Нинка 'Сибирская Язва'.

— Мать! — Сёрега обнял за плечо Алину. — Предлагаю нам с тобой уединиться, чтобы не слышать пошлостей и многоэтажной матерщины.

— Иди-иди! — отмахнулся гетман. — Он тебя окунёт в бездонный кладезь литературного русского языка. В творческой обработке бродяг-офеней...

Алину с Богачёвым связывали странные взаимоотношения. Странные для непосвященного человека. Странные для 'жизнелюбивой' женщины. Странные для ещё более жизнелюбивого мужчины... Очень давно, двенадцать лет тому назад, когда ещё не отпылали пламенные языки чумных пожаров, комбат-десантник Сашка Твердохлеб, стихийный лидер маленькой общины беженцев, сидел у дотлевавшего костра, а рядом, ухватив его за рукав сведенными судорогой пальцами, — она, Алина, эффектная брюнетка с помутившимся от пережитого разумом, спасённая им от самоубийства. Сама — никто, и звать её никак...

А к тому времени в едва лишь народившейся общине уже сложилась оппозиция — частный охранник Виктор, борец классического стиля, квадратно-гнездовой амбал, вооруженный револьвером, и двое молодых придурков в пристяжи его. Алину они расценили как вещь, причём свою. Майору Твердохлебу был предложен поединок с Виктором.

Быть может, Александр поступил не по-мужски, но на ковёр с борцом не вышел. И спорить с оппозицией не стал. Не говоря ни слова, обнажил заранее взведённый пистолет Макарова, щёлкнул предохранителем и выжал спусковой крючок, направив ствол амбалу в лоб. Успел! И, разумеется, попал — стрелять его учили крепко...

Однако в их общине к тому времени было не две, а три единицы огнестрельного оружия. Третий пистолет, Тульский Токарева, пусть и морально устаревший, но превосходящий по характеристикам чахлую 'пукалку' майора, — у него, у 'распальцованного пацана' из местных вымогателей, Серёги Малого. Бандита, о котором в Нилгороде слышали все до единого, но кто и что он есть на самом деле, ни один из беженцев не знал. И эта вот неоднозначная вооружённая Реальность, будто крышка гроба, вдруг выросла у Александра за спиной и клацнула затворной рамой. Всё, патрон — в патроннике...

Майор не встал тогда, даже не обернулся на Реальность, так и сидел, как был, не шевелясь, ждал выстрела в затылок, которого, наверное, и не услышал бы — пуля ТТ летит куда быстрее звука. А дождался... проникновенной речи 'пацана'. О том, куда идти оставшимся в живых оппозиционерам. К какой конкретно стенке сразу становиться тем, кто пожелает жить не по Закону и не по понятиям, а в соответствии с укладом племени питекантропов... Случилось так, что Новороссия, по существу, случилась именно с момента этого конфликта меж Добром и Злом, меж вечным нравственным Началом и концом цивилизации. На том община новых казаков держалась по сей день. И умирать пока не собиралась. А 'сделали' её четверо человек с простыми русскими фамилиями: Твердохлеб, Макаров, Богачёв и Токарев...

Самих же 'соучастников', Алину, Александра и Сергея, на долгие года связала истинная дружба. И если бы сегодняшний полковник вдруг узнал, что его друг провёл вдруг ночь в его квартире вне его присутствия, подумал бы, что друг с подругой протрепались где-нибудь на кухне до утра. И вряд ли бы ошибся, разве что в 'на кухне', а не 'в' ней... Но всё-таки старался избегать подобных прецедентов. Желаешь оставаться без 'рогов'? Так не вводи в соблазн!..

Бронежилет с защитным шлемом Рязанец, хоть и поворчал немного, всё же натянул.

— Помню, — завел разговор на эту тему Павел Никоненко, — мы в полку такими сидушки вертолётов устилали. Раз над Горным Бадахшаном товарищу моему ка-а-ак залепило пулей под... ну, снизу которая, так он месяц с синячищем ходил.

— Ходил, потому что сидеть-то не мог! — понимающе усмехнулся Костик Елизаров и даже зачем-то потер эту самую... — У меня в училище случай был: на боевом гранатометании Толя Каращук, курсант наш, РГД-шку себе под ноги бросил, руку ему, видно, с перепугу заколодило. А взвод-то наступает, люди рядом! Так он каску с башки сорвал, накрыл эту гранатку — хорошо, маломощная! — да ещё сверху сел. И хоть бы что ему! Ни один осколок сквозь подшлемник и броню не прошёл. Правда, полетал малость и тоже с синяком ходил во всю ср... снизу которая, как ты, Паша, говоришь.

— А мы на переподготовке в Медицинской академии, — продолжил 'урок мужества' Доктор Смерть, — учились гранаты метать на взрывпакетах. Стоит, значит, преподаватель перед строем и говорит: берёте, мол, взрывпакет в правую руку. Я — для наглядности — в левую. С левой руки поджигаете его и бросаете в неприятеля. Ясно? Делай, как я! Гранатами огонь! Правой рукой поджигает взрывпакет, кладёт его в карман и мечет в супостата зажигалку. Хорошо, зима как раз была, бомбочка эта попала в бушлат. А если бы летом да в брюки?!..

Сочувственно вздохнули все, а громче остальных — Алёнка.

— Страсти какие! Дядя Саша, а вы что, тоже военным раньше были?

Девчонка изувера просто обожала. Как основного прихожанина станичной церкви. Придёт в приход, нажрется водки, станет ухожанином, а то и уползанином. Бывало даже, унесенином любезной тётей Тоней... К счастью, Алёнка об этом, может, и догадывалась, но не знала точно.

— Я, доченька, — нахохлился упырь Кучинский, — восемь военных кампаний прошёл...

— С лейкой и блокнотом, — хохотнул Костик Елизаров.

— Со шприцем, пилой и тисками, — глухо пробормотал Серёга, но девушка услышала и устремила на него недоумённый взгляд. — Александр Петрович, малыш, был до Чумы военным врачом, хирургом, очень знаменитым...

— В определённых кругах, — шепнул себе под нос гетман.

Скользкая тема дала пробуксовку, когда бунчужный Данилян, подвинтив струны на гитаре, подмигнул Алёнке и запел:

По тихому свею, по пыльным дорогам

Бежал из чеченского плена Серёга,

И верила стая — волчонок вернётся,

И чубчик-Алёнка солдата дождётся...

Алёнка, тут же став, естественно, центром внимания, смущённо улыбнулась и участливо спросила Александра:

— Па, а ты был в плену?

— Да Боже меня сохрани!

— А тебя ранили на войне?

— Убили пару раз, — съехидничала 'ма'.

— Бог меня миловал, девочка. Контузило однажды, но не сильно, в лёгкую.

— Типа, понты, да, па?

— Типа того, — вздохнул он, думая о прошлых подвигах. И новых битвах, коих им не миновать...

И носило меня, как осенний листок, —

Я менял города, я менял имена.

Надышался я пылью заморских дорог,

Где не пахли цветы, не белела луна...

Алина пересела к ним с Алёнкой, склонила голову супругу на плечо. Карапет ухмыльнулся и, глядя на неё, пропел:

Открылась дверь, и я в момент растаял

В прекрасной паре глаз бездонной глубины.

Диванчик плюш, болванчик из Китая

И опахало неизвестной мне страны...

Гетман же, прикрыв лицо жены ладонями, дополнил:

Я на окне задёрнул занавеску,

Пусть смотрят на цветы — кому какое что?!..

Все обречённо подняли глаза в зенит, а Костик даже закричал:

— Ой, Саныч, проси чего захочешь, только не пой!

Всё верно, гетманский 'вокал' издавна был в станице притчей во языцех. Петь он любил. И песен знал невероятное количество. И если бы не тот медведь из поговорки, если бы не гланды, не табачный дым, тогда бы он, конечно... Ух, как бы он тогда!.. Чертям в аду бы тошно стало. Впрочем, как и сейчас...

А Костик отобрал гитару, приосанился, перебрал струны и душевно затянул:

На Дону, на Доне

Гулевали кони,

И костров огонь им

Согревал бока́.

Звезд на небе россыпь,

А я с гнедою сросся,

Стремена по росту,

Да не жмёт лука́...

— Лука, лука... — задумчиво проговорил гетман. — Думаю, пора бы уже и...

— А-а-а, бля-а-а!!!

С носовой деки баржи кулем грохнулся на палубу вперёдсмотрящий. Из многослойной ткани лёгкого бронежилета торчала чуть ли не метровая стрела со свежим оперением. Путники, хоронясь за фальшбортами, подбежали к потерпевшему, а снайпер Марков с СВДС прыгнул за кнехт буксира и направил смертоносный ствол на левый берег, спрятавшийся за густым ракитником.

— Лихо, братцы и сестрёнки, — гетман не без усилия вырвал стрелу из 'броника'. — Боевой срезень!.. Лука́, да, господин дозорный Елизаров? Лу́ка, блин! С почином, дорогие соотечественники!

Толстая полированная молния несла тяжелый черешковый наконечник в форме заострённого полумесяца.

— Интересная штука, — повертела её в руках Алина.

— Не поранься! — предупредил её супруг.

— Отравлена?!

— Вряд ли. Хотя... Нет, вряд ли! Эта вот 'интересная штука' — самая опасная из стрел, называется 'срезень'. Такими наши предки били крупных животных — тура, лося, кабана-секача, медведя — и срезали не защищенного доспехом врага, нанося страшные, обычно смертельные резаные раны.

Гетман внимательно осмотрел располосованный в месте попадания стрелы бронежилет.

— Счастье нашего впередсмотрящего, что срезень, во-первых, угодил не в тканую волоконную основу, а точно в усиление из чешуек особо прочного полимера, и, во-вторых, строго перпендикулярно груди. Иначе удар получился бы резаным, и мы бы уже заворачивали Славку в погребальный саван, потому что наши бронежилеты против ножа бесполезны.

Между тем Рязанец понемногу оклемался и с благодарностью в глазах взглянул на гетмана.

— Спасибо, господин полковник! Вы мне, значить, это... жизнь спасли.

— Не забудь вернуть услугу, — усмехнулся тот.

— Будешь, Славочка, слушаться старших! — Алина потрепала кудри парня и снова обернулась к мужу. — Аль, а я думала, стрелы всегда такие, ну... с кончиками назад, как у крючков.

— С шипами, — поправил её Константин. — Чтобы раненный вражина вытащить не смог до самой смерти, в крайнем случае — с собой унёс на вечную память.

— Нет, вы, ребята, ошибаетесь, — проговорил гетман тоном школьного военрука. Попутно стал прикидывать, как уберечься от неведомой пока, но явственной угрозы. — Стрелами, о которых вы говорите, наряду со срезнями, предки били крупного зверя, например, того же лося. Подранок с наконечником в туше уходил, истекая кровью, слабел, рано или поздно падал, и вот тогда его можно было брать голыми руками. Вернее, тесаком. Боевые же стрелы врагу дарить никто не собирался, хватало нанесённых ими ран. Их даже метили особыми цветами, чтобы потом отыскать свои на поле битвы. Подумайте, сколько труда было вложено в каждую из них.

Алёнка — на коленях, дабы уберечься от обстрела — слушала его, застыв и затаив дыхание, как будто уже завтра собиралась начать выпуск стрел для нужд светлых казачьих ратей, и только что конспекта не вела. Первоисточников марксизма-ленинизма... А гетман открыл научно-производственное совещание.

— Нужно было острогать доску, высушить заготовку, расщепить на планки, сгладить углы, отполировать полуфабрикаты, выковать наконечники, подобрать перья для стабилизаторов полета, собрать всё воедино. С одной запаришься, а стрелку из лука на каждый бой их требовалось от двадцати до шестидесяти штук, в зависимости от сил противника.

— Арбалетная стрела проще, а бьёт намного дальше и сильнее, — поморщился Серёга. — Лук — что? Понты!

— Па-а-анты! — посмаковала богачёвский арготизм Алёнка.

С месяц назад гетман даже предположил, что у неё в роду были архангелогородские варнаки — уж больно девушка тянулась к языку офеней.

— Как сказать, брат, как сказать... — он ласково похлопал юную болтунью по губам. И чуть не ожёг палец в пламени алых, мгновенно вытянувшихся бутончиков. — Самострел — оружие слабого. Выстрелил, винтом натянул тетиву, наложил новый болт...

Нина Юрьевна захихикала, как пионерка, заглянувшая под фиговый листок на теле мраморного Аполлона, а Док взялся показывать процесс наложения 'болта', зажав кисть левой руки в локтевом сгибе правой.

— Господи, что на уме у наших медработников! Александр Петрович, вас это не касается, — отметил гетман доктора Кучинского, который, зная всё на свете, остался безучастен к скабрезному жесту своего начальника. — Болтом, уважаемые коллеги, называлась и сейчас называется арбалетная стрела... Короче, прицелился, выстрелил. Без титанических усилий, зато медленно, максимум — два выстрела в минуту при хорошей подготовке. С луком управляться было куда тяжелее, усилие натяжения тетивы боевого оружия — около восьмидесяти килограммов, так что вооружались ими самые сильные воины. Темп стрельбы мастера был таков: одна стрела уходит с тетивы, другая в это время летит, а третья уже касается латного доспеха врага.

— Типичный 'флэш', — кивнул Серёга с явным уважением.

— Именно flash — молниеносная стрельба. А насчёт убойной силы лука... Можете её себе представить, если дальность прямого выстрела — настильной стрельбы с нулевым углом превышения над точкой встречи с целью — составляла семьдесят-восемьдесят метров, то есть дальше, чем у пистолета Макарова! Средние британские стрелки из лука поражали цель на девяноста метрах, а наши, турки, персы и арабы — на ста пятидесяти. У нас даже существовала мера длины — 'перестрел'. Эталон же чего-либо, вы сами знаете, выводится не по максимуму, а по среднему значению. 'Яко муж дострелит', — говорили тогда. То есть обычный витязь. Угадаете с трёх раз, сколько выходило? Двести двадцать метров!

— Вот это да! — воскликнул Константин. — Силы у наших пращуров хватало!

Комплекцией гигант дозорный как раз и походил на упомянутого пращура. Вернее, на двоих. Как минимум. Причём отнюдь не средних габаритов. Крупненьких таких...

— Сила, Костик, это одно, — продолжил увлекательную (для себя, по крайней мере) лекцию полковник, — а главной составляющей была конструкция оружия. Английские стрелки, якобы не знавшие себе равных, пользовались так называемым простым луком — обычной гнутой деревяшкой. А славяне переняли на Востоке луки сложные, в виде расплывчатой буквы М. Высокотехнологичное для своего времени изделие: высушивалась и обтачивалась берёзовая плаха, несколько шероховатая с внутренней стороны, к ней приставлялась можжевеловая, всё это скреплялось берестой, рыбьим клеем и бычьими сухожилиями...

— Сашка, — бестактно перебила его Сибирская Язва, — откуда ты всю эту лабуду узнал?!

— Знаешь, Нинуля, как сейчас помню, на втором училища мы с товарищами увлеклись древним оружием, языческими культами, пантеоном божеств и демонов...

Договорить гетману снова не было суждено — с буксира закричал Марков-Цепованный:

— На десять по ходу глядите! Что за хрень, не пойму!

Если принять нынешний курс движения речного судна за стрелки механических часов, застывшие на полуночи-полудни, то в направлении отметки '10' путникам, опасливо приподнявшим головы над фальшбортами, и впрямь открылась странноватая картина. Вернее, страшноватая. Вглубь опушки прибрежного леса, буквально от кромки воды, явно не так давно была проделана строгая вырубка с подчисткой — правильное полукружье голого суглинка радиусом метров в пятьдесят. Зловещим фоном ей служили заросли чахлых деревьев и колючего кустарника. А в центре, среди толстых, под аккуратным спилом, пней, кострища и ошкуренных лесин, высился метра на четыре гладкий, кажется, даже под морилкой или тёмным лаком, столб примерно в два охвата Константина. По верхней его четверти весьма искусно вытесан был лик хмурого старца: высокий лоб, тонкий орлиный нос, длинные вислые усы и густая борода, вскрытые краской под золото, впалые щёки истого аскета-страстотерпца, чёткие глубокие морщины. Глаза кумира, чуть навыкате, как будто налитые бьющейся горячей кровью, недобрым, угрожающе опасным взглядом провожали путников. Фигура идола, казалось, так и дышит чёрным грозовым величием, тяжёлым нравом, древней, той ещё, таинственной необоримой силой.

Гетмана невольно передёрнуло.

— Глухт куным! — грязно выругался по-армянски Данилян и быстро обмахнул себя крестным знамением.

— Здравствуй, дядя, Новый Год, приходи на ёлку! — пробормотал скороговоркой Док, лапая кобуру.

Алина крепко ухватила гетмана за предплечье, Алёнка носиком уткнулась ему в грудь, стараясь вовсе не глядеть на будто выступившее из леса чудище, и только Нина Юрьевна, чуть высунувшись из-за рогачёвского плеча, по своему обыкновению съязвила:

— Давай, знаток языческого культа, покажи себя!

— Точно, Старый, что это за лажа такая?! — поддержал нечаянный хранитель её тела Богачёв. — Не люблю я чертовщины на ночь глядя.

— Можно подумать, я люблю! — огрызнулся гетман, оборачиваясь к рубке шкипера.

Гарный, не выпуская трубки и штурвала из чего положено, только пожал плечами и покрутил корявым пальцем работяги у виска. Довольно убедительно. Вот оно, сразу всё и разъяснилось... Ах, да, шкипер же целый год безвылазно сидел на берегу! Из него сейчас гид — одинаковой пользы и жирности с супом на бульоне от варки куриных яиц...

Гетман внимательно оглядывал зловещую прибрежную кумирню.

— Так, боженька — если, конечно, это не памятник какому-нибудь украинскому националисту — явно славянский, символ тот ещё, из бывших. Мрачноват... ну да они все, считай, такими были, кроме Ладо. Не Сварог, бог-отец, кумир небес, тепла и света, уж тот бы в одиночку здесь не парился, рядом обязательно 'вертелись' бы детки евоные, Даждьбог Сварожич, он же Солнце, Огонь Сварожич... Стрибог, кумир ветров? Не знаю. И никто из нынешних не знает — тот упомянут в древнерусских байках лишь единожды. Каков он был — пёс его маму разберёт... Ярило? Хорс? Это всё разновидности бога Солнца и Света... Кого могли поставить одного? Велеса-изгоя, тёмного скотьего бога, равно как покровителя торговли, ремесел и прочих суетных людских дел? Что ж, очень может быть... Тогда при чём стрела? Ох, братцы-кролики, сдаётся мне, это всё же Сварожич, а именно Перун — главный кумир древнеславянского пантеона, повелитель грозы с громом и молниями, хранитель княжеской дружины, божество войны...

— От него веет холодом, — шепнула на ухо отчиму Алёнка. — Я чувствую озноб.

— Я тоже, девонька. Это опасный идол. И деточки Перуновы, в лице княжьих дружинников, благостным нравом никогда не отличались.

— Что будем делать, Саныч? — расправил плечи Константин.

— Что делать? — гетман поразмыслил. — Ноги делать!

Они 'делали ноги' с полчаса, пока не втянулись в Краснооскольское водохранилище. Дамбы давно осыпались, заметно поубавилось воды, вокруг лежали прекрасные заливные луга с пожухлой от малороссийского зноя травой, то тут то там заляпанные пятнами дубрав, исчерканные стрелами лесополос в густейшем обрамлении опушек из кустарника. Зоркий Рязанец высмотрел на правом берегу заросший ивой крутояр, куда, пробуя глубину шестом, самым малым ходом и подогнали баржу. Причём очень удачно подогнали — бортовые аппарели опустились прямо на сухой песок. Дядя Коля 'Битюг' с Рустамом 'Шайтаном' Шадиевым, прихватив автоматы, одеяла, малую палатку и краюху хлеба, погнали лошадей в ночное, Петро Степаныч, хлопнув полстакана спирта, прилёг на рундуке у себя в ходовой, а пассажиры, выставив Цепованного и Рязанца в охранение — бережёного Бог бережёт (христианский от языческого)! — расположились перед невеликим костерком. Просто сидели, попивая чуть подкисший за день эль и кофе, сообразно личным вкусам и потребностям.

На берега Оскола пала ночь, и разговор, вполне естественно, вертелся вокруг темы самой что ни на есть животрепещущей — языческого пантеона предков наших... Допустим, 'наших' — слишком громко сказано в присутствии таганрогского грека Петропуло, армянина Даниляна, приднестровского не-разберёшь-кого Серёги Богачёва, одесситки Алины с преизрядной сербской и ещё Бог весть какой примесью. Однако слушали (гетмана, разумеется) внимательно — во тьме, подсвеченной фонариком Луны, искрами звёзд и россыпью багряных углей под ногами, обычно тянет на Потустороннее и Жуткое. Особенно в приятной компании...

Приятную компанию рассказчику составила дрожавшая осиновым листом Алёнка, и, млея, гетман разболтался даже сверх своего неслабого обыкновения.

— ...Перуна страшились, умасливали его всячески, приносили жертвы, по некоторым сведениям, даже человеческие. Летопись упоминает об одном из первых немцев-христиан, сына которого древние киевляне насильно хотели возложить на алтарь кумира...

— Немцев?! — пожала плечами Алина. — Русь ведь приняла христианство по греческому канону. Ересь порешь, вашество!

— Нет, просвещённая моя, 'немцами' они называли вообще всех инородцев, людей другого языка, немых в их понимании. А 'славянами' — тех, кто владел родным знакомым 'словом'... Так вот, о жертвах. Есть и другое предположение, дескать, языческим богам отдавали тех, кто... ну, сам пожелал к ним пораньше присоединиться. Люди боялись грозной силы и необузданного нрава Перуна. При этом он всё-таки был богом Добра, светлого Начала, ибо вёл извечную борьбу со Змеем, владыкой Нижнего Мира, олицетворением злых сил...

Большая часть слушателей разбрелась около полуночи. Откланялись Беслан с Петропуло, которым в три необходимо было заступить на караул вместо Цепованного и Рязанца, наблюдавшего за кромкой берега и водной гладью. Налюбовавшись вдосталь на Алину, прилёг поверх настила баржи Константин. Нинуля пошепталась с докторами, и эскулап-компания 'смотала удочки'... Или чего у них — бинты? жгуты? шовные нити? Кишки, оставшиеся после операции эконом-класса? Решило племя гиппократово пройтись, — подумал гетман. По стаканчику на сон грядущий... И, как обычно, вряд ли ошибался.

Сам он остался у кострища с Богачёвым, Даниляном, авиатором, Алиной и Алёнкой.

— ...Таковым, как сейчас принято считать, был Велес. А Ярилу — он же несклоняемый Ярило — некоторые ученые вообще не признавали божеством. По их мнению, так наши предки именовали саму весну, молясь ей о хорошем урожае и тёплой погоде. А Хорс...

Договорить ему не дал тоненький писк 'Нокии', работавшей вдали от дома в режиме УКВ-радиостанции. Гетмана вызывал полуночный дозорный Марков.

— Первый, Дозорному-один ответь!

— На связи.

— От дубравы подходит группа. Одиннадцать человек, молодые мужики с холодным оружием. Огнестрела не наблюдаю, луков и арбалетов — тоже. До вас метров триста. Первый?

— Понял, Вовка! Укройся, наблюдай, жди команды. Гостей пропусти без контакта, выцели старшего.

— Принял!

— Отбой! — гетман потёр ладони, взвёл 'Гюрзу', проверил чешский револьвер в потайной кобуре и обратился к слушателям. — Всё, лекция окончена! Гости к нам пожаловали, внуки Сварожьи, детки Перуновы... Дорогие дамы, марш на судно! Есаул Никоненко — не отходить от них! Разбуди Костика, будьте на стрёме. Не высовываться! Серый, Коля, мы втроём сидим, чайком балуемся, благостно эдак, чисто по-купецки отдыхаем с дороги.

— Брат-джан, — тронул его за плечо Карапет, — чувствую, поведут тебя в 'кутузку'. Надень скрытую гарнитуру связи.

— И то дело, — согласился гетман.

В ухо он вставил крохотный приёмник с усилителем, на шее, под завязанной на манер пионерского галстука банданой, закрепил ларингофон.

— Говорю я, вы без причины не вмешивайтесь, — предупредил друзей. — Если уведут, Серёга, ты — со мной.

— Естественно! — Богачёв всё никак не мог скрытно пристроить 'Смит&Вессон' модели 629, такую 'дуру' на себе особенно-то не замаскируешь. — Иначе у тебя ведь, только отвернись, сразу — спиртное, секс, наркотики, сомнительные связи с иностранцами...

К слову сказать, связь они тут же и проверили. Ультракоротковолновую. Надёжно — никаких сомнений. Серёга, лучший из троих стрелок, занял место анфас, а гетман — левым боком к ожидаемому сектору явления богов народу.

Между тем ночной дозор не замедлил явить себя. В количестве одного молодого мужика. Оставшиеся, надо полагать, в засаде. Что ж, разумно. Разумно, если не считать того, что засада и выдвигаться должна была бы, по идее, скрытно. Как можно не предположить наличия охраны у заезжих фраеров?! Даже обидно — принимают нас за идиотов!..

Русоволосый здоровяк лет двадцати пяти, стриженый 'под горшок', в штанах из грубого холста, юфтевых сапогах а-ля солдат первого года службы, в странном жилете-панцире из деревянных плашек, сжимал в руке копьё невероятного размера — в два роста Константина точно уж. Таким, возможно, хорошо встречать врага в плотном пешем строю, той же русской 'стене', но уж никак не в одиночку на прогалине. Маразм! По сути дела, уважение в Анике-воине вызывали только неподдельная решимость на круглом простоватом лице деревенского 'крепкого мужика' да подсайдачный нож за голенищем.

Троица обратила на него внимание — не более того. Пауза затягивалась. Наконец гетман, не вставая, улыбнулся незнакомцу и кивнул на пенёк перед собой.

— Здравствуй, хлопчик! Не устал стоять, как памятник Юлии Тимошенко? Присядь, вон, кофе-чай попей. Если захочешь, пива нацедим. А то, не дай Бог, водочки на сон грядущий...

— Хто такия?! — рявкнул, не дослушав, парнище.

— Ну, вот тебе и здрассьте, обосравшись! — разочарованно развёл руки гетман. — Что за молодежь пошла?! Ни тебе представиться, ни поручкаться, сразу давай орать! Купцы мы, сокол ясный, люди торговые, мирные донельзя.

— Торговыя, мирныя... — с какой-то странной, то ли обидчивой, то ли завистливой, интонацией протянул 'сокол ясный'. — А сами при пистолях! Ходют тут всякия...

— Не ходим мы, браток, сидим, как видишь. А то, что при пистолетах, так ведь шалят в дороге, нынче все оружны. Ты, вон, тоже, — гетман секунду поразмыслил, — с колом да 'пёрышком'.

— Хто из вас княсь?! — вновь проорал вооруженный, как военная машина блока НАТО, гость-хозяин.

— Чего орёшь?! — по праву старшего осадил его гетман, и парняга явственно смутился. — Люди мы с понятием, и не фиг тут быковать! Князя хочешь? Князь наш дома, в хоромах дрыхнет с перепою, а начальник торговой экспедиции — я, Сашкой меня звать.

— Следовай за мной, Сашка, — распорядился тот уже намного более спокойно и покладисто, — княсь-старшина тебя ожидаить. И без глупостив мине!

— Да, глупостей и без того хватает... Коля, постереги товар, а мы с Серёгой в гости прогуляемся. Слышь, витязь, не скрадут нашу посудину?

— У нас не ворують — закон и порядок!

— Лоу энд ордер, — усмехнулся Богачёв.

— Энд вери мэни крейзи бойз, — добавил в тон ему гетман, демонстративно передавая 'Гюрзу' Даниляну...

Проследовать пришлось не так чтоб очень далеко, с версту, но движение оказалось всерьёз затруднено разросшимся кустарником. Полуночный марш-парад возглавлял всё тот же 'витязь славный', за ним 'прогуливались' псевдо-торгаши, а сзади них пристроилась колонна молодых людей при столь же несуразных копьях, как у воеводы. Глядя на конвой, ни гетман, ни посольский старшина ни грамма беспокойства почему-то не испытывали. Уж чересчур комично выглядела хмурое сопровождение, да и на предмет сокрытого оружия их не обыскали. Уверены в собственных силах? Ну, что же, дай вам бог Перун удачи! Опытные кулачные бойцы — некогда кандидат в мастера спорта по боксу Богачёв минимум два раза в неделю безжалостно гонял десантного полковника на ринге и татами, — друзья могли в десять секунд завалить пол-отряда только лишь руками и ногами. А ведь у них были и револьверы... Лопухнулись, дурни деревенские? Или не так всё просто, как на первый взгляд? Махнет сейчас копьём своим парнище, и понесутся над дубравами армады самолетов-невидимок 'Стеллс', перечеркнут ночное небо крылатые ракеты 'Томагавк', раздвинет носом камыши авианосец 'Честер Уильям Нимитц', бравый афро-американский офицер зычно скомандует: 'Бей террористов с не-демократами!', и лягут малоросские кусты под молодецким посвистом морской пехоты США. Славяноподобных Шутов Анекдотических...

— А что это за бронежилет у тебя, воин славный? — серьёзным тоном поинтересовался гетман, кивнув на деревянные чешуйки.

— Дощатая бронь! — самодовольно отвечал парняга.

Гетман лишь похмыкал, еле сдерживая смех. Понятно! Кажется, оружейник местных витязей слишком буквально понимал древнеславянские термины. 'Досками' применительно к панцирю наши далёкие предки действительно именовали выпуклые тонкие пластины — выкованные из металла, но никак не деревянные! — скрепляя которые ремешками либо нашивая на кожаные рубахи, получали пластинчатые или чешуйчатые доспехи, они же 'дощатые брони'. Кино! Возможно, клиника. Наверняка очередной недоучившийся интеллигент вообразил себя спасителем Отечества. Посмотрим! Будем посмотреть...

А посмотреть друзьям пришлось, и очень скоро. Кусты внезапно, будто по команде, расступились, и взорам их предстал великий город. Да что там город — Град! Насколько гетман разглядел в довольно ярком лунном свете, град представлял собою частокол из плотно пригнанных и заостренных сверху отёсанных стволов деревьев метра в два высотой. Не понять, с какой именно целью круговой забор был опоясан палисадом из крепкой плетеной лозы примерно в пояс человека. Для пущей крепости? Чтобы вражине легче было на неё — на крепость эту — влезть? Сыграем, дескать, в прятки: найдёшь меня, и я твоя, а не найдёшь, так я буду в шкафу...

Элементарный здравый смысл, буде такой наличествовал у сынов Перуна, обязан был бы подсказать фортификатору — строй град на мысе, далеко вдающемся в водохранилище, используй крутояр. Тут и высотка, и вода, то есть питьё, и транспортная артерия, и естественная природная защита. Отдели крепость от большой земли рвом, заполни его водами Оскола, и всё, ты — в неприступной цитадели. А если уж на это не сподобился — скажем, водобоязнь у тебя, нефть здесь хлещет из-под каждого пенька, командный центр стратегических ядерных сил или, допустим, скифские курганы, — так хоть очисти прилегающую местность от деревьев и кустарника, дабы супостат не мог за ними укрываться при подходе к стенам, стрелять из крон. Не возводи твердыню в форме круга или эллипса, сведи её хотя бы на квадрат, установи по углам башни со стрелковыми бойницами, и получишь возможность при обороне фланкировать — вести огонь по неприятелю вдоль стен. Для этого не нужно быть ни Архимедом, ни Петром, ни генералом Карбышевым, достаточно иметь долю фантазии, примитивный опыт практика и разум, не искушенный — значит, и не загрязненный — философщиной.

Не впечатлили гетмана и внутренности града: загоны со скотом, десятка три полуземлянок под соломенными крышами на усечённый конус. Из многих 'зданий' в темноту валил дымок, взлетали искры. Топят по-чёрному, подумал он, пожары здесь — вряд ли большая редкость. Трудно сложить убогую печурку, вывести наружу дымоход? Что же касается скотской субстанции... Военный до мозга костей, гетман сразу обратил внимание на то, что открытые загоны повсюду примыкали к внутренней стороне ленты крепостного частокола. На ней же, на стене этой, не просматривалось никаких признаков галерей, по которым сновали бы осажденные витязи. Как 'перунята' думают оборонять твердыню от врага? Ждать по уши в дерьме и сене, пока тот им на головы свалится? Или надеются, что их будут штурмовать слепые карлики без рук, ума и ног? Конечно, если эти 'праславяне' вообще кому-нибудь нужны... А ведь нужны! Да ещё как нужны. Людей-то мизер, спрос на рабов невероятный. Может, как раз гетман и ошибся, а градчане только тем убереглись до сей поры, что крепостцу свою убогую соорудили вдалеке от транспортной артерии, кому спасительницы, а кому — отнюдь? Помочь им, что ли? Денег дать, оружия подкинуть? Погубят бедолаг работорговцы! Сопляк, допустим, гонорист не в меру. Ну, так молод он. И служба у него... Не стоит делать выводов по одному лишь воеводе, — подумал он, — не будем торопиться, поглядим на князь-старшину. Если нормальные ребята, без понтов, — подружимся...

А вот это понты так понты! Посреди града взору гетмана предстало капище — огромное кострище, сплошь обсаженное идолами, пониже, правда, погрубее и потоньше, чем речной. Примерно дюжина кумиров уставилась пустыми деревянными глазницами в отсветы пламени на дотлевавших угольках. Казалось, боги просто не желают оборачиваться на жилища внуков и детей своих. Точнее, глупых неумелых правнуков...

Войско Перуна в одношереножном строю застыло перед самой габаритной из землянок, а воевода, подав Александру и Сергею знак остановиться, забрался внутрь. С копьём наперевес! Жизненно важный орган?..

С такими оголтелыми милитаристами следовало быть настороже, и гетман прикинул шансы. Три десятка домиков. Допустим, треть из них — пристанища для стариков, больных, и хозяйственные постройки. Десяток молодцов... Похоже, половина воинства Перуна — здесь, в строю. Плюс-минус... Что ж, вполне по силам. Тем более что на стене, судя по краткому докладу, затаился Марков с 'эсвэдэшкой'. Цепованный не промахнется и в Перуна! Даже в мать его...

Гетман решил проверить бдительность сопровождения.

— До ветру не отпустите, ребятушки? — спросил он, дёргая ногой.

— На том свете отоссышься, козёл! — захохотал правофланговый витязь, даже продекламировал двустишье в тему. — Гость наш — парень неплохой, только ссытся и глухой!

Веселье мигом охватило всю дружину, и гетман понял: воевода здесь — вряд ли самый отмороженный субъект. Возможно, он как раз и есть носитель пресловутого Law&Order. И сделал вывод, что погорячился насчёт денег и оружия. Заведомо ущербный не полезет с кистенём под мост. Вручать разбойнику, вооружённому ножом, ещё и автомат — себе дороже. И, наконец, главное: сегодня их с Серёгой ожидал отнюдь не раут у доброжелательного властелина. Но, опять же, время терпит, будем посмотреть-послушать...

Заслышав шорох, гости посмотрели на дверной проём. Оттуда на свет Божий — в темноту языческую! — показался главный орган воеводы. Копьё. Копьё... Копьё... Копьё... В конце концов cнаружи оказался сам воитель и жестом пригласил 'торговцев' внутрь. Ну, наконец-то! Знамёна в зенит! Шашки подвысь! Линейные, на караул! Оркестр, играй 'Встречный марш'! Исторический визит можно считать открытым...

Ужом проскользнув через утоптанный лаз, открывшийся за украденной где-то корявой филёнчатой дверью, гетман в свете очага и множества лучин с интересом оглядел просторную землянку. Увидел, разумеется, не более того, что ожидал. Щели примитивного, из кругляка, бревенчатого сруба замазаны глиной — пальцами, конечно. Земляной пол. Лавки вдоль стен. Хозяйственная дребедень на полках, там же — бюст Макаренко, портретик Иоганна Генриха Песталоцци, учебники на украинском языке и глобус. Добротная паутина вместо потолка. Ошмётки, мухи, грязь, убожество. Убожество — отнюдь не то, что под боком у Бога, нет, как раз наоборот... И стол. Едва не настоящий 'чиппендейл', правда, обшарпанный изрядно. И упомянутый уже очаг. Равного какому ещё поискать на белом свете! Вокруг открытого — прямо по центру богомерзкого жилища — камелька сгрудились намазолившие глаз кумиры праславян, некрупные такие, людям в пояс максимум. Глядели на огонь. И, вероятно, думали. О людской фантазии, не иначе. О фантазии, иначе — дури...

— У этих фантазёров точно крыши покосились, — прошептал Серёга.

— Ещё как! — согласился гетман.

Глобальная катастрофа двенадцатилетней давности разом изменила и быт, и сознание людей, в том числе осознание ими самое себя и собственного места в новом мире. Хлебнув свободы, мало отличающейся от анархии, остатки расы Homo Sapiens нафантазировали столько, что... Контрабандист Пономаренко сделался лощёным барином. Дружок его, Андрюха, по фамилии Золотарев, мелкий российский лавочник, — негоциантом Афанасием Золотницким, с пышной купеческой бородой, в горящих лаком сапогах, атласной рубахе и жилетке с золотым хронометром. Бандит Богачёв стал войсковым старшиной, министром иностранных дел и главой внешней разведки крохотного государства.

А Сашка Твердохлеб, простой комбат от ВДВ, — правителем, главнокомандующим, гетманом и прочая. Полковника себе присвоил. Мог стать даже генералиссимусом, было бы желание. Или, к примеру, князем, как, вон, этот ухмыляющийся властелин судеб, его примерно возраста субтильный дяденька, запустивший не здорово густую бородёнку и волосы едва ли не до пят, высвечивая их под седину. Князюшка, его светлость! Его мать...

Князь-старшина устроился за чиппендейлом, бросая жутко проницательные, как ему, видно, казалось, взгляды на пришельцев, и властным жестом предложил рассаживаться. Что гости не замедлили сделать, заняв лавки у противоположных стен — перед лицом угрозы, пусть пока гипотетической, рассеять внимание оппонента завсегда полезно. Особенно учитывая, что тактичный воевода удалился со своим копьём. Аж полегчало, ей же Бог!

— Хто такия, бродяжье отродье? — пророкотал хозяин неожиданным баском и вовсе уж не к месту ляпнул. — Блин!

— Здравствуйте, почтеннейший! — гетман встал и демонстративно поклонился в пояс. — Мир и процветание вашему дому!

— И вам того же, — вякнул патриарх писклявым уже голосом. Видимо, вышел на мгновение из роли.

— Спасибо! А будем мы торговыми людьми из казаков с далёкой Равы-реки, я — Сашка, он — Серёжка.

— И куда путь держите, Сашка да Серёжка? — вновь пробасил князь-старшина.

Гетману же в его немудрящей фразе снова послышалось босяцкое 'блин'.

— К братьям в низовья Дона. Осмотреться хотим, о коммерции помыслить, авось чего и замутим...

— Понятно, — князь даже потёр немытые ладони, явно предчувствуя халявную добычу. — И много вас, людей торговых?

— Ваш полководец видел, — пожал плечами гетман, кивая в сторону двери.

— А что ж так мало?! Без охраны!

— Да мы, почтеннейший, и сами не лыком шиты! — он расправил грудь, хлопнул себя по опустошённой кобуре 'Гюрзы'. — Оружие у нас имеется, в армии когда-то служили, Серёжка даже в ВДВ... поваром, правда, но всё-таки! Боксом серьёзно занимались. Как сейчас помню, в пятом классе ездил я на первенство Затраханской волости. Три боя — три нокаута! Последний до сих пор забыть не могу, полгода потом башка кружилась... Ну, короче говоря, втроём любого татя обломаем, так что вы не беспокойтесь!

— А мне-то чего беспокоиться?! Дело ваше.

Князёк лучился в предвкушении явно забытых благ. Ну-ну!.. Радиостанция молчала, всё свидетельствовало о том, что истинная численность 'купцов' осталась для него секретом. Похоже, наблюдатель, увидав швартовку баржи, не озаботился донаблюдать, а сразу бросился к своим — ура! бакшиш! халява! потерпевшие приехали! И воевода удовлетворился первым впечатлением. Отчизна-мать, кому ты в руки отдана?! Отчизна требует героев, а мать рожает круглых дураков, хотя и с копьями наперевес...

— Что везёте? — князёк уже не притворялся грозным. Чего понты колоть?! Два здесь, один на берегу...

— Да так, самую малость взяли, — неопределённо отвечал гетман, — можно сказать, образцы товаров: оружие, продукты наши, шмотьё какое-никакое. Много брать боялись, лихих людишек много по дорогам шастает.

— М-да... Ладно, и то хлеб, — казалось, властелин слегка разочарован. Нахмурил брови. Снова зарычал. — А знаете ли вы, народ торговый, зело скудоумный, что по глупости своей природной, незнанию либо по воле злой — нам всё едино! — вторглись в пределы, всеславному Перуну принадлежащие и детьми его обороняемые?! Сие смертью карается, потому с восходом благословенного светила, Даждьбогом ведомого, вы будете принесены в жертву грозным и милостивым богам нашим!

Гетман предположил, что властелин судеб готовил сей проникновенный спич многие годы, отмолотил — как по бумажке прочитал. Нашёл жертвенных агнцев, дурачок! Жертва аборта запоздалого.

— Заранее предупреждать надо! — взвизгнул Богачёв, изобразив нешуточный испуг половиной лица, обращённой к патриарху.

— Действительно, почтеннейший, вы бы хоть табличку какую вывесили...

— Для того на пути водном кумир поставлен. Всем и каждому в остережение!

Самодовольный князь многозначительно оттопырил палец, правда, почему-то безымянный. Всё в этом Датском королевстве через задницу!

— Да, это круто! — Серёга отвернулся от князька и, давясь хохотом, прокашлялся. — Хорошо, что я... кхе-кхе!.. пивка на завтра не оставил!

Кашель его заглушил треск курка — сакраментальный 'Смит&Вессон' готов оспорить целесообразность человеческого жертвоприношения тупорылой своей пулей, обозначаемой в сотых долях дюйма как .44magnum...

— Я то оставил! — сокрушённо воскликнул гетман. — Во всём мире, товарищ князь, принято остерегать путников словом добрым или знаком понятным, но не двусмысленным намёком, пусть даже во взгляде Перуна всеславного. И уж тем паче не стрелой калёной!

— Стрелой? Какой ещё стрелой?! — недоумённо вякнул князь.

— Обстреляли нас, дорогой товарищ. Как раз у идола.

— Сам ты, блин, идол! — разбойный 'старец' почесал не мытые, наверное, с Чумы псевдо-седые космы. — Стрелой, говоришь... Ах, стрелой! Так то другие витязи земель наших, из союзного рода-племени.

Ну, в этом гетман-то давно не сомневался. Что — 'другие'. У градских воинов ни стрел, ни луков он пока не наблюдал — видно, не 'доросли' ещё... Зато пронаблюдал явление, что для него расставило происходящее во многом по своим местам. Явление двух грешных дев лет двадцати в коротеньких — очень коротеньких! — рубашках. Одна из них, с интересом оглядывая гостей, принялась расчёсывать бледные космы патриарха. Массажной щёточкой. Привет Перуну!.. Другая же бесстыдно развалилась на овечьей шкуре перед очагом, насытив княжеский 'апартамент' влекущим ароматом своих прелестей. Которые хоть изредка надо бы мыть!..

Мгновенно сопоставив девушек с корифеями педагогики, глобусом и учебниками, аналитичный от природы гетман резонно предположил, что до Чумы князёк работал в школе. Учителем истории. Возможно, физкультуры. Из тех ублюдков, которые обожают проводить вечерние факультативы. С ученицами. Или учениками. По своей ориентации... Теперь вот княжил. Всласть. Очень похоже было, что в перунском стаде вовсю цвели и право первой ночи князя, и свальный грех, и истязания, и человеческие жертвы, и вообще пи... Судя по зверскому оскалу Богачёва, тот, как и гетман, разобрался в сущности хозяина. В местах лишения свободы правильные урки точно знали, как с такими поступать...

— Что ещё скажешь, хм, Сашка? — криво усмехнулся тот.

— А что тут скажешь?! — хмыкнул гетман (тут ясно всё, как Божий день!). — Мыслю я, княже, не слишком уж практично приносить в жертву полезных торговых людей. Кому с того прибыток? Разве что Перуну. А вы ж не звери! Для кумира вашего славного у нас в ладье найдётся пара прекрасных коней орловской породы, в них мяса куда больше, чем в нас, худосочных. И слуг Перуна не обидим подношением, ратников оружием одарим, дев юных — украшениями заморскими, а для вас, почтеннейший, в тайнике, одному мне известном, найдётся полный эксклюзив. Пошли?..

Естественно, пошли! Сгубило деточек Перуна жлобство меркантильное, и через полчаса дружина, при своих нелепых копьях, выстроилась на оскольском берегу, а князь с девами под руку шагал по трапу-аппарели впереди 'купцов'. Картина эта гетману напомнила выдумку летописца Нестора о том, как киевская Ольга, вдова князя Игоря, 'привечала' послов древлянских — велела посадить в ладью как самых дорогих гостей, внести в град Киев на руках дружинников, а после сбросить их в костёр...

Примерно так события и развивались спустя тысячу с хорошим лишком лет — на ходовой рубке буксира разом вспыхнули прожекторы, фальшборта ощерились стволами боевых АКМС.

— Лечь, уроды, мать вашу!!! — загрохотал в ночи усиленный рупором голос Константина.

Поверх голов языческой дружины ударила длинная очередь трассирующих пуль из пулемёта 'Печенег'. Ей-ей, живая связь времён: восточные славяне, злые печенеги... Витязи рухнули в мокрый песок, девы заголосили дурноматом, а князёк впал в ступор, но без замаха проведённый Богачёвым левый крюк по печени мигом привёл его в сознание.

— Вали, пидер гнутый! Шевели копытами!

Сергей ухватил алчного правителя за полотняные штаны и натурально зашвырнул на борт судна. Петропуло, поймав его, летящего, на палубном настиле, передал с рук на руки гетману, тот стиснул в кулаке ворот великокняжеской рубахи.

— Доигрался, Пердуныч? Жадность фраера сгубила?

— Петуха, — разминая фаланги пальцев, уточнил Серёга. Он ведь и вправду разобрался в педофильской сущности князька. По крайней мере, обоснованно предположил...

— Принести тебя в жертву триединому Господу нашему? — зловеще прошипел гетман.

'Петух' молчал, мотая головой, речь явно отнялась от неожиданного оборота.

— Так как, принести?! Тебе, ублюдку, будет с Ним о чём потолковать... Можешь радоваться — я спешу, а то устроил бы тебе аутодафе по латинскому обычаю. Но если прослышу краем уха, что ты здесь беспредельничаешь, приведу сотню казаков и сравняю ваш убогий град Китеж с землёй. Кстати, тогда и потолкую с твоей молодёжью, есть у меня, знаешь ли, подозрение...

Вот тут князёк по-настоящему затрясся.

— О-о, вижу, понял, о чём речь! Если оно, это подозрение, подтвердится — а я уверен, подтвердится! — то повешу тебя на маковке твоего разлюбезного Перуна. За гениталии.

— За яйца, если языками не владеешь! — уточнил Серёга и ткнул 'седого' педофила в лоб. Вполсилы. Тот распластался посреди настила баржи. — Поднялся, пидер! Петух ставленный! Я тебя, форшмак, сейчас самолично этим вот копьём прямо в...!!!

— Тихо, брат! — придержал Серёгу гетман, заметив, как сторожко навострила уши любопытная Алёнка. — Вставай, тебе сказано, выродок! Я на днях буду возвращаться, и чтобы никаких идолов к этому времени на берегах не видел! Реки испокон веков принадлежали всем людям, и гостей предки наши достославные привечали с добрым сердцем и открытой душой, если, конечно, те не несли им боли, горя и обид. Я сказал — ты услышал. А теперь пошёл отсюда! К Перуна матери... Кстати, 'дощатые брони' — это совсем не то, что ты, недоучка, думаешь. До скорого свидания!

— Петух, — добавил Богачёв, презрев запрет, и крепко ткнул князька в седалище тупым концом трофейного копья...

В поганом месте экспедиция решила не задерживаться. Смыв с тел языческую грязь и наскоро перекусив, путники отвалили в ночь. Гетман растянулся наконец на мягком надувном матрасике в семейной палатке, с несказанным блаженством ощущая своими боками прильнувших к нему Алину и Алёнку.

— Па, мы так испугались, когда он сказал, что принесёт вас в жертву!

— Ай, ерунда, малыш! Как говорит твой кореш Серёжа...

— Понты! — хихикнула девчонка.

— Вот именно. Князь этот — просто мелкий разбойник, да и то неопытный. Видела бы ты, в каком убожестве они живут! Пока он не начал угрожать, я даже подумывал подкинуть ему денег на хозяйство, помочь оружием. Вовремя одумался! Считай, что этот враг для нас — самый безвредный...

— А ты, па, — девушка приподнялась на локте, — самый вредный, вот!

Алина поперхнулась смехом. Александр опешил.

— Это же почему?!

— Потому, что ты всегда обещал мне не рисковать! А сам..! А мы тут боимся!

Он стиснул юную красавицу в объятиях.

— Да, обещал, моя хорошая! Но я ведь и не рисковал ничем... Пойми, малыш, это моя работа. Как сказал в свое время Эрнест Хемингуэй: 'Впереди пятьдесят лет необъявленных войн, и я подписал договор на весь срок'. Я не кую металл, не пашу землю, не сею хлеб, не собираю урожай, не вожу, вон, как Пётр Степанович, суда по рекам. Я управляю нашей маленькой страной, командую людьми, а когда нужно — защищаю их. Я воин, милая, солдат...

— И авантюрист, — шепотом прибавила Алина.

— И авантюрист. Немножко. Точь-в-точь как и моя любимая жена... Всё будет в порядке, девочка, мы скоро доберёмся к цели нашего путешествия и...

— А какова наша цель? — вновь перебила его девушка. — Не бойся, я никому не скажу. Честно-честно! Зуб даю, как говорит Серёжа.

— Оставь его на месте, родная, — тяжело вздохнул гетман. — Понимаешь, в горах Кавказа спрятано чудодейственное лекарство. Мы найдём его, поможем теб... хм, тем, кто в нём нуждается, и снова заживём как прежде, весело и счастливо.

— А стережёт лекарство злой колдун, да, па?..

— Нет, он не злой, — поглядывая на дрожащий огонёк свечи, поправил седовласый старец, вслушивавшийся в их разговор. — Совсем не злой. Он — никакой. Он не умеет злиться. Чувства доступны только людям, а он — не человек...

— Будем надеяться, не слишком злой, — в который раз уже вздохнул Александр. — Спи, моя сладкая, набирайся сил, в дальней дороге они еще понадобятся.

— Да, па, конечно. Можно только сначала задать тебе один серьёзный вопрос? Это очень важно для меня!

Её вопросов, всегда серьёзных и необычайно важных, что гетман, что его жена резонно опасались — за таким вступлением могло последовать всё, что угодно, вплоть до... лучше и не вспоминать!

— Давай, малыш, — решился он, чувствуя, как под боком напряглась Алина.

— Па, скажи... только не ругайся, если это что-нибудь плохое, ладно?

— А то я тебя часто ругаю!

— Ну, в общем... что такое 'пидер гнутый'?

— Ох, малыш! — только и смог выдохнуть он. На правом плече его содрогалась от сдавленного хохота супруга. — По правде сказать, я не слишком хорошо знаю.

— Ладно, спрошу у Серёжи...

Алина забилась в истерике.

— Он должен точно знать!

— А может быть, вы знаете, что такое 'форшмак'?

— Еврейское блюдо, — незамедлительно ответил Александр. — Кстати, довольно вкусное. Алина потом научит тебя его готовить. А сейчас давайте спать, девчонки, спокойной вам ночи!

Лунная ночь и впрямь была на удивление спокойной, но Александру, несмотря на массу впечатлений, отчего-то не спалось. Слушая мерное дыхание любимых женщин, рокот дизеля и плеск воды за бортом, он вспоминал прошлую жизнь, давно ушедшую молодость, редкие моменты досуга, жестокие бои в степях Предкавказья и на горных перевалах Большого Хребта. Не самые приятные воспоминания! К тому же ныл раненный бок.

Тихо и осторожно, дабы не потревожить спящих, он выбрался наружу, в трюм, вскарабкался по трапу, немного побродил вдоль палубы, проинструктировал вперёдсмотрящего Петропуло, кивнул шкиперу и наконец устроился на рундуке под ходовой рубкой буксира. 'По морям, по волнам, нынче здесь, завтра там...' — напевал Гарный.

'Да, завтра — там', — вздохнул расслабившийся гетман. Снова там. Давным-давно он дал себе зарок: окончится война — и на Кавказ ни шагу! Десять лет как минимум. Теперь вот ехал... Что же, десять лет давно минули. А как насчёт войны? Закончилась ли? Вряд ли... Да, впрочем, там и без войны всегда чудес хватало. Сегодняшний — нет, строго говоря, вчерашний — Китеж-град сойдёт за дом терпимости. Град, блин!

'Цветущий в акациях город...' — неслись из рубки 'гарные' напевы...

Двенадцатого июля 2... года мир в одночасье тронулся умом под натиском разящего бича неведомого Зла — Бледной Чумы. Селения и города в считанные часы оказались сметены огненными торнадо, взрывами всего, что могло взрываться, и облаками ядовитой химии. Руины их на столь же считанные дни усеяли останки миллиардов бледных Homo, без следа исчезнувшие после, как ночной кошмар. Не в меньшей мере кошмарным оказалось 'пробуждение' спасённых — жалкие их миллионы побрели по выжженной земле. В даль светлую. Точнее, в Никуда...

По существу, чудом оставшиеся жить попали тогда в равные условия. Для каждого из них равновелико никакие. Но вот со временем, без всякого на то приказа 'сверху', как-то походя, стихийно, на исковерканной планете сложились постчумные общности людей. Ватаги нищебродов. Первобытные стада. Оседлые и кочевые банды. Артели профессионалов. Деревенские общины. Монастыри неведомых религий и конфессий. Фантазмы наподобие станицы-государства Александра Первого — он слышал о 'великих княжествах' и 'королевствах', 'рыцарских орденах', 'медной горы хозяйстве' и 'огнепоклонниках', сегодняшние 'предки' со своими идолами перебили сон... И повсеместно возрождались города — измученным и обездоленным бродягам просто надоело жить по-скотски, хотелось пусть даже подобия привычного уюта и тепла.

Когда-то, на заре времён, Homo пока ещё не очень Sapiens сбивались в первобытные стада, бродяжные и дикие. На землю Человек осел, лишь отодвинув на второстепенный план охоту, перейдя к земледелию, бесперегонному скотоводству и местечковой рыбалке. Сменяя друг друга, возникали матриархальные и патриархальные кланы, роды, фратрии, семьи, сельские соседские общины. Земля-вселенная дикаря и варвара-скотовода трансформировалась в землю-родину (отчизну, дедину, святую землю предков, батькивщину, вотчину) оседлого пахаря. Вполне логично появились те, на кого были возложены обязанности по защите территории, — новые, уже не скитальческо-командные, а местно-управляющие лидеры, вожди, аристократия. Вожди улаживали разногласия — возникло право. Избыток продуктов превратил часть съестного в товар для натурального обмена, а после — денежной торговли. Тот же избыток продуктов породил слой промышленников — тех, кто, оставив земледелие и скотоводство для менее умелых, занялся исключительно, скажем, металлом, тканями, оружием, посудой. Кустари и ремесленники зачастую кучковались около вождя, где безопасно и доходно, где гарантированный сбыт продукции. А вождь и сам не мог ютиться в дальней деревушке, ибо при нём находились ядро войска, суд, 'полиция', советники, сборщики налогов на содержание всего этого непроизводительного механизма — 'бюджетников'. Под его защиту тянулись торговцы и священнослужители, к нему сводились в крепкие узлы дороги, вокруг него копились ценности.

И возникали города как центры власти, силы, закона, религии, науки, искусств, ремесленного и кустарного производства, торговли и капитала. Одновременно — центры территорий. Страна как бы сжималась, втягивалась в город, причём страна не в понимании 'государства' — последние только формировались, — а в смысле 'кантри', земли, места проживания определённой общности людей. Но тут же начался процесс метастазирования: город моментально запустил в страну собственные щупальца — щупальца власти, права, основ управления территориями, воинских гарнизонов, чиновничества, мытарей, служителей официального культа, капитала, торговли, снабжения высокотехнологичным товаром, просвещения, медицины, зрелищ, а также собственных изгоев. Однако до тех пор, пока основу городской экономики составляло натуральное сырьё, пока город не перешёл на самодостаточное производство, меж ним и кантри сохранялся паритет. Веками. Даже более — тысячелетиями.

Вплоть до двадцатого столетия, когда произошёл скачок. Прорыв. И прежде всего — в сфере технологий. Происходила уже не просто обработка заготовок из натурального сырья, но поэтапная его переработка на разноплановых предприятиях, когда многие из последних утратили прямую зависимость от поставок из кантри. Появились синтетические материалы. Заводы и фабрики превратились в колоссальных многопрофильных монстров, для управления которыми ширилась армия менеджеров. На фоне перепроизводства товаров возник институт посредников-реализаторов, развивались непроизводительные гуманитарные отрасли и сфера услуг. Всё те же менеджеры по значению быстро потеснили и пресловутых мироедов-капиталистов, и революционный пролетариат. С крестьянством заодно.

Крестьянства попросту не стало. Заменено сельским производителем-промышленником, горожанином по глубинной своей сути. Он трудится, допустим, оператором машинного доения в интенсивном агропромышленном комплексе имени ...летия Курской битвы за урожай, в свой офис-раздевалку с душевой кабиной, кондиционером и компьютером по утрам добирается в 'Фольксвагене' из собственной квартиры в спальном районе города, шарится вечером по Интернету, варит щи в кастрюле от Филиппа Цептера, пока супруга отдыхает в Шарм-эль-Шейхе, новости смотрит на экране 'Панасоника', выписывает на дом 'Speed-Инфо'. Темный крестьянин, да? Ну-ну! Дочь его, кстати учится в ФинЭке на очно-заочном, и неплохо. А на учебу и личную жизнь зарабатывает менеджером в туристическом агентстве 'Лукоморье'... Вопрос: какой тур дороже, потому что более востребован состоятельными деловыми людьми, — две недели экскурсий по городам северной и центральной Италии либо столько же затворником в избушке на берегу одного из множества холодных карельских озёр? Либо в барском поместье посреди патриархальной благости российской Средней полосы. Правильно — второй и третий! Люди платят за то, чего им больше не хватает.

В середине двадцатого века западные социологи условно выделили три пространственных зоны крупного города: ЦЕНТР — промышленность, сфера услуг, администрация; СРЕДНЯЯ ЧАСТЬ — обиталище пролетариата; ОКРАИНА — обитель среднего класса и высших слоёв. Прошло каких-то 30-40 лет, и всё переменилось из-за развития транспорта и связи, а также общей динамики экономического процесса. Промышленные чудища скакнули на окраины. Администрация — в среднюю зону, где жизнь дешевле, больше свободных территорий, ниже арендная плата. В центре разместились низшие слои. Зато истеблишмент и средний класс вообще покинули территорию города, осели в близлежащем кантри. Где не подумали перенять крестьянскую психологию — вот еще! Где давно уже трудится индустрия натурального продукта. Где пашут добывающие отрасли, особо крупные предприятия и перерабатывающие производства. Где мечется транспорт. Где гудят энергетические мощности. Где всё и вся пронизывает связь. Где до сих пор ещё довольно безопасно, чисто и просторно, но благостное состояние это приходится беречь, нередко — из последних сил. Где некогда была страна. А что сейчас? Да город же! Планета Город...

Скажите, правомерно ли назвать жителя Карельского перешейка деревенщиной? Да, он родился в муниципальном образовании Садоводство, тогда ещё в посёлке Ленин-на-болоте, бывшей деревне Николашкино, ещё более бывшей мызе Рюриколово. Вырос среди военных и горожан-дачников, учился в Купчино, служил на Садовой, работает в районе Гражданского проспекта. Всё это — в Питере. Полсотни вёрст — понты! Для лета 'Опель' у него имеется, на зиму — электричка через каждые полчаса. Картошку он сажает? Да, сейчас! В прошлом году прошляпил с удобрениями — ничего, не сдох, покупать корнеплоды оказалось в общем-то недорого, а сколько времени и сил наэкономил — и не передать. Он, кстати, самогон не гонит и не покупает, даже вкус забыл. Пьёт водку, но даже её в ларьке не купит — могут ведь всучить 'палёнку'. И в лес не ходит. А когда?! На отдых времени и так практически не остаётся, да плюс в любой момент на 'трубку' может отзвониться шеф (хозяин, менеджер, прораб, пахан, смотрящий) и нагло заявить: 'Хорош, блин, прохлаждаться, господин Хренобобиков (товарищ Маузер, Иван Абрамович, братан, коллега, дружище, Сашка!..

— Сашка! Аль! Тьфу, ты, Аль, проснись!

Гетман через силу разодрал будто заваренные автогеном ставни век. Мокрая голова его — то ли от слёз Алины, то ли в собственном поту — лежала у супруги на коленях, и та что было сил хлестала эту голову по ледяным щекам.

— Эй, тётенька, полегче! — проговорил он хриплым голосом.

— Фу! Аль, ты меня пугаешь, ей-богу!

— Мне пугать по должности положено, я — самый грозный в мире гетман!

Но испугался Александр скорее сам. Полтора месяца назад, буквально сразу после боя с орденским агентом, он без малейших к этому позывов потерял сознание. Внезапно. Просто провалился в Никуда и даже не заметил этого, не ощутил. Вот так же размышлял о судьбах человеческой цивилизации... А что сейчас? Опять?! Мать-перемать, как вовремя!..

— Грозный! — вымученно улыбнулась Алина, утирая слёзы. — Как жук навозный... Это уже во второй раз, Аль. Не забыл день рождения Алёнки?

— Как можно?! Ох, наклюкались мы тогда с отцом Максимилианом...

— Пошёл ты..!

— Успокойся, Алька, пургу не гони! Не было ничего. НЕ-БЫ-ЛО! Задумался и, видно, задремал.

— Задрема-а-ал! Минут пять уже добудиться не могу!

— А зачем? — язвительно спросил Александр, но тут же сменил тон, снова заметив влагу на её глазах. — Всё нормально, мать, просто устал я немного, а в душной палатке уснуть не смог.

— Ну да, меж двух таких женщин разве уснёшь?! — к Алине быстро возвращался её привычный сарказм. — Да ладно, шучу, не гляди, как на этого... пидера гнутого! Устал, говоришь? Не просто устал ты, твоё благородие, а отвык, оборзел в комфорте, приключения уже не по твою честь.

— Видимо, так оно и есть, Алька, старею я.

— Знаешь, — горестно вздохнула она, — кажется, и я тоже. Когда вы с Серёгой ушли к этим, ну, пидерам, я так страшно перепугалась! Хорошо быть авантюристкой, лёжа в теплой спальне под защитой крепких стен, пушек 'Гром' на башнях и двух сотен вооруженных казаков...

— Бог же мой, что я слышу?! — с иронией воскликнул гетман, хотя и понимал: сейчас не время и не место. — Если так пойдёт и дальше, ты, как вернёмся, дояркой на ферму устроишься.

— Думаешь, не смогу?! Спорим?!.. Впрочем, для этого нужно ещё вернуться. А перво-наперво дойти!

— Дойдём, моя хорошая, — он через силу улыбнулся. Как смог. Ибо сам никакой уверенности не испытывал. Ни в чём. Но точно знал, чем вылечить супругу от депрессии и страха. — Хочешь звездочку?

— Хочу, — срывающимся шепотом, со всхлипами, ответила она.

— Ты прелесть, Алька, чудо! Я оборву её с небес губами и приколю тебе на грудь!

— Но Грек...

— Грек — вперёдсмотрящий, а Петро Степаныч вообще глядит поверх нас с тобой. Да и пошли они!..

...Пошёл и седовласый старец. Куда-то в ночь. В чужую ночь. Один. Весь в белых одеяниях. Пути его — не суть наши пути, а промысел его — не суть наш промысел...

...А 'Каравелла' продолжала путь в ночи. И Петр Степанович глядел куда-то вдаль, покуривая трубку. Зато Петропуло ужом юлил по баку, пытаясь выбрать положение, откуда было бы удобно наблюдать за рундуком у ходовой. А гетман...

Некоторое время спустя он, едва касаясь шапочки густых волос, дабы не потревожить чуткий сон Алины, пытался, как учил его когда-то Док, руками передать ей позитивную энергию. А сам так и не смог уснуть до первых петухов. Раздумывал о судьбах. Нет, уже не человечества. Своей семьи. О спешно начатом походе в Никуда. О неминуемых опасностях. О том, что ему страшно. За себя. За Альку. За Алёнку. За друзей. Страшно, аж жуть!.. Сегодня он преодолел лишь первый эпизод суровых испытаний. А что ждёт впереди? И рано говорить, мол, вот...

...теперь седые люди

Помнят прежние дела:

Билась нечисть грудью в груди

И друг друга извела —

Прекратилось навек безобразие —

Ходит в лес человек безбоязненно.

И не страшно ничуть!

(В.С.Высоцкий)

18 августа. Ловите ветер всеми парусами!..

Сообщение CNN: 'Вчера в столице автономного края Косово произошло новое крупное вооруженное столкновение. Ранены 10 американских и 8 российских миротворцев. Погибли также полицейский-серб и албанский ополченец. И поделом им — нечего соваться в чужие разборки!'...

Гетман заснул лишь под утро и провёл в объятиях Морфея часа три, не больше, однако чувствовал себя на удивление бодрым, полным сил и готовым к действию. Хотя собственно действовать и не спешил. Активно действовали только его руки. Пальцы левой поглаживали ладошку Алёнки, а правой — бесцельно теребили сенсоры и тангенты управления телефоном-радиостанцией. Весь остальной организм лениво валялся на дощатом настиле палубы.

Алёнка сидела рядом и пристально глядела в синеву небес, не омраченную с утра ни облачком, ни орбитальной станцией, ни тучкой, ни дымком.

— Будем считать тебя наблюдателем за воздухом, — усмехнулся гетман. — Что подразумевает соответствующий оклад, плату за воинское звание плюс надбавку за сложность и напряженность службы. И, конечно, выслугу лет — надо ведь и о пенсии подумать... Дерзай, малыш!

— Слушаюсь, господин полковник! — дурашливо воскликнула девчонка.

— Слушаются бабушку и воспитательницу в детском саду, а господинам полковникам отвечают 'Есть!'.

— Есть отвечать 'Есть!'... Па, а зачем в армии наблюдать за воздухом?

— По целому ряду насущных потребностей. Например, чтобы не пропустить момент критического повышения влажности этого самого воздуха. Или насыщенности его вражескими бомбардировщиками... Ну-ка, товарищ наблюдатель, доложи обстановку!

— Слушаюсь... то есть есть! Вижу птичек.

— А поконкретнее.

— Кажется, это ласточки.

— Допустим... И каков предварительный вывод о воздушной обстановке?

— Если ласточки летают низко-низко, то это — к дождю.

— Что ж, разумно... Но не обязательно к дождю.

— К снегу?!

— Нет, малыш. Если ласточки летают низко-низко, то... — гетман сделал многозначительную паузу, — ...вполне возможно, что они просто обожрались червяками на полях. Или зерном. Или мошкарой. Или это вовсе не ласточки, а куры или страусы.

Алёнка захихикала.

— Всё в нашем мире относительно, малыш...

Гетман снова сделал паузу, глубоко затянувшись сигаретой. Сейчас весь его облик лучился пассионарным озарением. Черепная коробка прямо-таки вибрировала, передавая на беспроводную гарнитуру связи Bluetooth судорожные колебания мозга от напряженной работы мысли. Пронзительный взгляд был устремлён в самые дальние дали Вселенной, туда, где свалены — пока что в полном беспорядке — тайны Бытия. Мудрец Платон перед внемлющим Аристотелем. Христос в кругу апостолов. Светоч в ночи. Мессия среди грешников и быдла...

— Всё в нашем мире относительно, — повторил гетман. — Кроме Костика и Дока.

— Почему, па?

Алёнка, сразу позабыв о курах и обязанностях наблюдателя за воздухом, сделалась исключительно серьёзной.

— Почему? Я объясню тебе, дитя моё. Внемли! Док с Костиком потому есть субъекты безотносительные, что... относить куда-либо такие туши — удовольствие намного ниже среднего. Как-то раз, в прошлой ещё жизни, Док Николаевич по случаю Дня ВДВ обкушались портвейном вкупе с прочими манерными напитками, и мне пришлось в одиночку относить их невменяемое величество до дома, так что, поверь, я знаю истинную цену этому нелёгкому процессу. Скажу тебе по совести, благородные мысли — вроде 'сам погибай, а товарища выручай' и 'своя ноша не тянет' — в данном случае улетучиваются мгновенно и навсегда, по крайней мере, относительно данного безотносительного Дока. Моё счастье, что я был на Балканах, когда капитана медицинской службы Шаталина ранили на Кавказе — вот уж кто-то намучился, эвакуируя его с позиций в тыл!

— А дядю Дока ранили?!

— Было дело, — помрачнел гетман. — Невдалеке разорвалась граната из подствольника, и у него в ногах застряли несколько осколков.... Вообще-то с моей стороны неэтично разглашать такого рода информацию, но ты ведь никому не скажешь, правда, девочка?

— Конечно, па! Буду молчать, как рыба, — заверила Алёнка.

— Вот и хорошо. А со своей совестью я уж как-нибудь договорюсь...

— Бурные, продолжительные аплодисменты, переходящие в овацию! — зазвенел в ухе гетмана язвительный голосок супруги. — Спасибо за внимание, дорогие радиослушатели! Сегодня мы с вами узнали много нового об относительности термина 'относительно' и нравственного понятия 'мужская дружба', о невыносимой тяжести Игоря Николаевича Шаталина для всего прогрессивного человечества, а также о моральном облике совести нашей эпохи — гетмана Александра Твердохлеба, полковника и человека. Слабого физически...

Все, кто в это время был в эфире, посмеялись от души. И, конечно, забыли о ласточках, курах и страусах. А зря! Потому что не очень-то райские птички эти, разом с юной провидицей, накаркали такой дождик, что даже водяному в речке стало тошно.

Стихийное бедствие навалилось как-то вдруг, практически из ничего, внезапно, как землетрясение или понос. Тучи налетели со скоростью пиропластического потока при извержении вулкана. Небо трещало и рвалось на мелкие лоскутья, слепящие разряды молний полосовали высь из окоёма в окоём. Чудовищные в первозданной своей ярости раскаты грома живо напомнили полковнику, как он, ещё майором, наблюдал жестокий огневой налёт на горное селение у бывшей государственной границы — осиное гнездо непримиримого Магомед-бека, пламенного борца за воссоединение тюркских народов под красно-лунным знаменем Великого Турана, любимца и надежды нового Мустафы Кемаля II Ататюрка... Гетман даже подумал мельком: 'Не Перун ли?' Известно же: тех, кто не верит в Бога, Он наказывает много строже остальных.... На твиндеке, невидимые, бесновались кони. Бесчисленные кубометры поднебесных вод и тонны бронебойных градин ежесекундно низвергались на брезент, который шкипер с пассажирами успели, к счастью, раскатать по палубе, иначе грузовые трюмы оказались бы заполнены по... дальше некуда, а четвероногих друзей пришлось, наверное, откачивать искусственным дыханием.

Весь состав экспедиции, включая подвывающего Дэна, втиснулся в ходовую рубку к Гарному. Алёнушка, припав к Алине, часто-часто вздрагивала и крестилась. Гетман, хмурясь и покусывая по привычке губы, напевал:

Ловите ветер всеми парусами!

К чему гадать, любой корабль — враг!

Удача — миф, но эту веру сами

Мы приняли, поднявши чёрный флаг...

Никто на этот раз не попрекал его отсутствующим слухом и кошмарным голосом. Все напряжённо всматривались в даль, однако разглядеть что-либо сквозь завесу косых струй и растекающийся по калёному стеклу сплошной поток белесоватой жижи не было абсолютно никакой возможности. Любое судно на пути и впрямь явило бы себя врагом — куда там злым корсарам под 'Весёлым Роджером'! А 'Каравелла' шпарила на всех парах... Парах? Ну да, парах! Толкающих поршни в цилиндрах дизеля.

— Гонишь, Петро Степаныч! — с укоризной бросил гетман шкиперу. — Наткнёмся ведь!

— Натыкаться нам никак нельзя, товарищ полковник, потому и гоню на полных оборотах. Нам бы — тьфу! тьфу! тьфу! — по грозе речку Славянку проскочить...

— Чертовски логично! Чем тебе Славянка не угодила?

— Да шалят, мать ихнюю...

— Кто, славяне?

— Хрен их разберёт, товарищ полковник, може, славяне, а може, немцы или, например, жиды.

— Степаныч, — гетман отпустил руку супруги и протиснулся вплотную к Гарному, — у меня и без твоих шуточек будто старый Перун в душу пёрнул! Кто там шалит?

— Пираты хреновы, ети их за протез! С года два назад банда объявилась, что за люди — пёс их маму знает. Я потому и ржавел столько времени в Осколе. Грабят кого ни попадя, шакалы, последнее у людей отбирают, а попробуй возмутиться — всё, пиши 'пропало'!

— Яс-с-сно! — нахмурился гетман пуще прежнего. — Весело вы здесь живёте. Впрочем, как везде... И как эти пираты нападают?

— Обыкновенно нападают, — пожал плечами шкипер. — По-пиратскому.

— Знаешь, Степаныч, — гетман начал тихо сатанеть, — я на флибустьерских бригах не ходил, равно как не ловил их на морях и океанах. Ты уж, будь ласка, поясни, не дай помереть дурой набитой!

— Извиняйте, товарищ полковник, ляпнул я, не подумавши! Короче говоря, считай, до Лисичанска левый бережок низинный, после Чумы сплошь камышом зарос. Вот оттудова, из плавней, на моторках и летят. А где прячутся, где база ихняя — хрен разберёшь.

— И помногу сразу налетают?

— Когда как, может и до полусотни навалиться. Больше у них старых обрезов, но есть и автоматы, гранаты, опять же, имеются... Ты, это, слышь, командир, баб убрал бы в трюм. Бандюги 'это дело' очень уважают, не приведи Господь, заметят — до самого Дона не отвяжутся, даже если на полном ходу оторваться попробуем. А в Дон они не вхожи, казаков боятся.

— Боятся? Вот и будет им сюрприз! Дон сам пришёл... Ты, Степаныч, радиостанцию держи включенной, сигнал заранее подай, а мы уж встретим этих... если, конечно, налетят.

— Ой, нет, не надо!

Буйство стихий оборвалось так же внезапно, как и началось. Ветер, в последний раз отчаянно хлестнув по пяткам улепётывавшие обрывки туч, затих вдруг, как мультипликационный двоечник Виктор Перестукин перед вызовом к доске. В очистившихся небесах пронзительно сверкнуло заскучавшее было во время бури солнце. Резкий запах озона смешался с дивным ароматом разнотравья, свежайшим терпким духом молодых дубрав и гнилостными испарениями плавней. Левый берег терялся за плотной стеной камыша, на правом траверзе мелькнуло устье обмелевшей мутной речки.

— Славянск прошли, сейчас начнётся, — прошептал шкипер, с явным неудовольствием косясь на девственную синеву небес.

— Начнём и мы!

Гетман немедленно скомандовал 'в ружьё!'.

— Уважаемые дамы, марш в трюм! Пока не позову, сидите в одной палатке и не высовывайтесь. Алина Анатольевна, тебя это особенно касается!

— Потому что ты самая недисциплинированная, — докуривая сотую за утро папиросу, хлопнула её по плечу Нинуля.

— Нет, — улыбнулась та, — дело совсем в другом. Был когда-то в Одессе анекдот: 'Моня, ты почему женился на русской?!.. Еврейки часто болеют!.. А русские разве не болеют?.. Тоже болеют, но их не так жалко'... Жалко меня, да, вашество?

Алёнка, пропустив разговор гетмана со шкипером мимо ушей, искренне недоумевала — что произошло?! В то же время Алина, любопытная, как юная фанатка перед дверью раздевалки футболистов, внимала их беседе от начала до конца. Знала — грядёт сражение, а значит, и стрельба.

— Разговорчики! — выкрикнул гетман и хлопнул болтунью много ниже плеча. Даже ниже спины... Потом обернулся к лётчику-телохранителю. — Павел Иваныч, вокруг их палатки соорудишь пулеулавливатель из седел и мешков. И сразу сюда!

Коротко осветив друзьям сложившуюся ситуацию, гетман рассредоточил их по всей длине речного судна. Глазастого разведчика Рязанца, во избежание пиратских 'стрел' и прочих неприятностей, убрал с носовой деки в ходовую рубку, ближе к Гарному, — четыре зрячих глаза всё-таки немного лучше, чем один холодный труп... Марков-Цепованный, непревзойдённый снайпер, устроился на крыше рубки, оборудовав стрелковую позицию за бухтами канатов и брезентом в скатках. Шадиев и Беслан засели на корме буксира, Битюг и Грек — за фальшбортами, ближе к носу баржи. Док и Кучинский развернули АГС-17 'Пламя' — пусть и давно уже морально устаревший, но надёжный, как кувалда, станковый гранатомёт, — укрыв его до времени чехлом. Серёга Богачёв, как будто в первый раз, вертел в руках АКМС, не столь, конечно же, привычный, как любимый револьвер. Бунчужный Данилян вооружился грозной 'Мухой', а великан дозорный — кошмарным своим пулемётом. Всем, кроме наблюдателей, гетман под страхом плети-семихвостки запретил поднимать головы над бортами, а сам присел у швартового кнехта и застыл, боясь прослушать радиосигнал тревоги через крохотный беспроводной динамик в правом ухе.

За нами гонится эскадра по пятам, —

На море штиль, и не избегнуть встречи!

Но нам сказал спокойно капитан:

'Ещё не вечер, ещё не вечер'...

До вечера сегодняшнего дня осталось малое — дожить, и гетман, не особенно-то выспавшийся за остаток прошлой ночи, помимо своего желания прилёг на палубном настиле. Думал... Думал, во-первых, как бы не уснуть, и это было главной его мыслью. Что же касается второй... Ну, да, имелась и она, потасканная, как привокзальная шлюха, или, если покоробило, каштаны из огня. Даже не мысль, а так, мыслишка на задворках, — о судьбах человеческой цивилизации. Если быть абсолютно точным, то — о роли в ней (которая 'цивилизация') морских разбойников. Вот так-то!

Естественно, на всяк роток не накинешь платок... и не опустишь его чуть пониже, и не затянешь, блин, потуже! Замшелые оппортунисты и сегодня, по прошествии столетий, могут безапелляционно утверждать, что флибустьеры в историческом процессе не сыграли прогрессивной роли. По той простой причине, что, мол, не рабочие они. И не крестьяне. И, уж конечно, не прослойка творческой (технической, научной и т.д.) интеллигенции. Так, дезорганизованные бандформирования, отрыжка развивающегося феодализма, гопники морей. Оппортунистам этим можно посоветовать одно — поспите пока в пользу гетмана, ему в зачёт, он будет бесконечно благодарен!..

Итак, овеянные множеством легенд разбойники морей и океанов. Пираты, корсары, флибустьеры... никакой разницы, только — по-гречески, по-итальянски, по-голландски. Джентльмены удачи. Преступные отбросы общества, ветром гонимые наперекор Закону и Порядку. Вольные бродяги... Впрочем, не только и даже не столько вольные, как состоявшие на службе по контракту у правительств воевавших стран для нападения на суда и корабли, рискнувшие бороздить воды, пусть даже нейтральные, под флагом государств-противников. Снаряжай свой мирный купеческий бриг пушками, получай в зубы каперское свидетельство, повязывай на лысину платок и действуй! За долю приза, то есть, проще говоря, добычи. За Францию. Или, к примеру, за британскую корону. В качестве каперов (арматоров, корсаров уже более позднего, французского разлива). А этих вот, донецких, правильнее было бы назвать ушкуйниками, по примеру древних новгородцев, сволочных разбойников, где 'сволочных' — отнюдь не в смысле 'злобных' и 'коварных', но лишь сволакивавших свои лодки сухопутьем в бассейны близлежащих рек.

С раннего детства Александр — по тому времени Шурик — стремился, как выражались Толстой с братьями Жемчужниковыми (которые 'Козьма Прутков'), зрить в корень. В корень явлений. Если угодно, явления в корень. Вот и сейчас, приспособив под буйну головушку пробковый спасательный жилет, он развалился на настиле и воззрился — образно, конечно, говоря — на корень проблемы пиратства. И вот в каком разрезе: разбой на морях, если отбросить откровенно бандитские вылазки беспредельщиков из Сомали и Юго-Восточной Азии, не прекратившиеся и в третьем тысячелетии, да романтический антураж в виде платков на потных лбах, 'Веселого Роджера', золотых дублонов и указательной стрелки капитана Флинта, сыграл колоссально значимую роль в судьбе цивилизации.

Начнём с того... с чего? Ну, давайте, к примеру, с экономики. Последователи экономического детерминизма по Марксу утверждают, что первые более или менее современные промышленные предприятия — мануфактуры, — основанные на ручной ремесленной технике, разделении труда и узкой специализации рабочих на разных стадиях производства единого продукта, возникли в развитых странах Западной Европы на рубеже ХV и XVI веков. Между тем за полтора тысячелетия до прогрессивных европейцев в античном городе-государстве Карфагене жила и здравствовала классическая мануфактура — колоссальная верфь, со стапелей которой в год сходило до двухсот боевых кораблей и транспортных судов. Наряду с рабами, там трудилось множество наёмных специалистов, и каждый был занят на отдельном участке работы: кто-то гнул балки шпангоута, кто-то обшивал корпуса плавсредств доской, кто-то смолил борта, кто-то устанавливал мачты, кто-то вытачивал статуи грозных божеств на корабельные носы... При чём здесь, спросите, морские разбойники? Да при всём! Карфаген — колония финикийских пиратов.

К слову о божествах в частности и религии в целом. Пираты Средиземноморья и бассейна Индийского океана активно помогли процессу становления ислама. Из-за их произвола на морях всё ширилась и ширилась сухопутная торговля жирного Йемена с другими землями через аравийские пустыни. Верблюдо-ослиные вьючные караваны легко попадали в лапы последователей пророка Мухаммеда, летучие отряды мусульман быстро богатели, набирали силу, наживали славу, противник нищал и боялся. А в результате древние государства Передней Азии и Северной Африки, даже европейских Пиренеев, стали уделами сатрапов Арабского Халифата — и по сей день одной из крупнейших в человеческой истории держав.

А кто до этого подгадил Спартаку? Кто не поставил его войску транспортные средства? Кто вынудил обманутых рабов и гладиаторов идти назад, в центральную Италию, на легионы Марка Лициния Красса и Гнея Помпея в 'лобовую'? Да те же средиземноморские пираты, в частности, киликийские! А вот представьте, если бы восставшие тогда добрались до своих племён и государств да подняли народы на борьбу с самодовольным Римом. Опытные бойцы, уже вкусившие победы. Преданные авторитетному, решительному и умелому вождю. Хлебнувшие нелёгкой рабской доли. И повидавшие, чего у римлян можно хапнуть. Что тогда? Возможно, мир людей ещё до Рождества Христова стал бы совсем иным, а лучше или хуже нынешнего, вернее, реально состоявшегося, — о том не гетману судить.

Идём по истории дальше! Немалая 'заслуга' средиземноморских джентльменов удачи состоит в том, что после правления Юстиниана значительно ослабла Восточная Римская империя. Италийский Рим пал, славяне теснили византийцев из Европы, на Ближнем Востоке империю рвали на части арабы, приверженцы Мухаммеда, не так давно ушедшего в сады Аллаха, а морские коммуникации наших будущих братьев во Христе оказались в блокаде алчного пиратства. Если войска с горем пополам ещё можно было перебросить, то провести караваны с натуральным продуктом, тем же хлебом, из провинций — ни коим образом. А кушал град Константинополь ох как много, и большей частью привозное. Отсюда голод, бунты, дезорганизация и паника, сужение границ, короче говоря, бардак... А несколько позднее в той же Византии те же пираты и всё тем же способом помогли туркам-османам, причём настолько радикально помогли, что Восточная Римская империя вовсе перестала существовать, наша с вами Родина долгими веками гребла султанский мусор со своих границ, а православный храм святой Софии вплоть до Чумы показывали интуристам как мечеть Айя-София...

А можете себе представить, какую мощь набрала бы Испания на перекате прошлого тысячелетия, не будь сотни галионов с американским золотом, серебром и медью захвачены и пущены на дно вольными флибустьерами, французскими корсарами и каперами Вест-Индской компании? Испанцы, ко времени открытия Нового Света фактически закончив Реконкисту, здорово научились колошматить своих давних завоевателей — арабов и берберов, то бишь мавров, и, будь при лишних 'бабках', вполне возможно, покорили бы Северную Африку. Как вам испанская держава тех времён, конечно, виртуальная: сам Пиренейский полуостров, весь Магриб, от Марокко до Египта, пролив Гибралтар как запертая для юга Европы дверь в Атлантику из Средиземноморья, испанские колонии в Италии, Голландии и Франции. А на закуску — все, какие только могли быть, Америки, от южной Огненной земли до приполярных льдов на севере сегодняшней Канады? Канал через Суэцкий перешеек, может статься, был бы вырыт даже раньше, но перекрыт мощными фортами, а то и цепью, как Босфор. Атлантика напичкана эскадрами испанской короны, для всей уже без исключения Европы выход в океан закрыт. Крупнейший флот страны, Непобедимая — действительно непобедимая! — Армада, насчитывал бы не сто двадцать восемь, а пятьсот и даже тысячу кораблей, укомплектованных командами опытных мореходов и прекрасных воинов, с утраивающей потенциал бойцов психологией победителя. Что стало бы тогда с противником, английским королевским флотом, в Па-де-Кале? Состоялась бы громадная Британская империя как таковая? Произошла бы колонизация Северной Америки англосаксами? Не назывался бы Нью-Йорк сейчас какой-нибудь Нуэва-Барселоной? Бог весть, что случилось бы с тогдашним — да и нынешним, конечно — миром, не будь столь алчными и дерзкими пираты Карибского моря...

Вот, кстати, о флотах. Приписывать Петру Великому честь первоустройства нашего славного ВМФ, при всём к ним — и к Петру, и к флоту — уважении, наверное, не слишком исторически корректно. И вновь в связи с пиратами. Не будем здесь упоминать о том, что древние русичи во главе с князьями дома Рюрика частенько хаживали морем на Царьград. Не будем хотя бы потому, что у них были в большинстве своем не боевые корабли, но транспортно-десантные суда, а крупнейший из флотов, ведомый князем Игорем Рюриковичем, в 941-м году был сожжен византийцами 'греческим огнём'. Речь о другом: через шесть с лишком столетий после этого события, одновременно больше чем за сотню лет до 'потешного' ботика Петра, воды Балтики бороздила каперская флотилия грозного царя Ивана IV Васильевича. Шесть её боевых вымпелов под командой датского корсара Карстена Роде, пожалованного официальной русской службой, с июня по октябрь 1570-го года 'разобрались' с двадцатью двумя (!) шведскими и польскими кораблями, а это вам не фунт изюма скушать! И самодержец московитский ни в малейшей степени не беспредельничал, морская кампания этой наёмной компании происходила вполне в рамках законов, понятий и обычаев своего времени — до Парижского международного конгресса, объявившего запрет на каперство, оставалось ровным счётом 286 лет. Может, и состояться бы 'грозному' флоту, да, жаль, выхода к Балтике Русь так и не отвоевала, а король Дании Фридрих II, под давлением как всегда прогрессивной европейской общественности, засадил товарища Карстена Роде в кутузку, корабли же — частные на российской службе! — нахально приватизировал. Эти датчане, блин, вообще..! Кроме товарища Карстена Роде, вечная ему память в наших сердцах!

В нашей исконно посконной истории пиратство вообще сыграло исключительную роль. В лице варяга Рюрика... Если вы до сих пор не плюнули на разглагольствования расслабившегося полковника и не ушли за 'Клинским', предлагаю вам плюнуть на множество гипотез о само́й исторической реальности лица по фамилии Рюрик, его происхождении и легитимности правления славянами. Давайте опираться на такую гипертезу, то бишь утверждение, стоящее превыше доказательств (сказал — и баста!):

1. Варяг Рюрик существовал.

2. Варяг Рюрик существовал как скандинав (не финн), что, при всём уважении к славянофилам, представляется несколько более вероятным и логичным, чем происхождение его из рода новгородского князя Гостомысла либо из иных побегов общеславянского корня.

Так вот, именно варяг Рюрик, родич его Олег-Хельги, сын Игорь-Ингвар, сноха Ольга-Хельга и внук Святослав совершили благое дело объединения северных угро-финнов и родственных между собой восточно-славянских племенных союзов в единую Киевско-Новгородскую Русь. Правда, потомки первых Рюриковичей державу эту, без того ещё 'сырую', раскололи на уделы, но отнюдь не на чуждые друг другу государства, как поступил с её 'праправнучкой' царь, понимаешь ли, Борис Семейный. Хворый. Пьяный. Далеко не адекватный...

А что ждало огромную и дикую землю славян, не случись Рюрика и его потомства? Всё те же варяги, следуя речными коридорами 'в греки', не зря называли её Гардарикой (вернее, Гардарики) — страной городов (по другой версии — оград, заборов). Полным ходом шёл процесс обособления племенных союзов в суверенные до— и раннефеодальные государства вокруг новых, надродовых уже военно-административных и торговых центров — Киева, Новгорода, Белоозера, Изборска, Смоленска, Искоростеня, множества других. Да опоздай Рюрик на несколько десятков лет, весь восток Европы был бы уже располосован границами каких-нибудь Древлянии, Полянии, Радимии, а то и, Боже сохрани, Кривляндии! На месте нынешнего Питера блистал бы стольный Гостомысловград, мы, жители его, 'балакали' на новгородском языке, а в изначально зарубежный Киев открывали визы даже наши прапрадедушки. Только, наверное, не визы, а... Как будет 'виза' по-монгольски? А по-литовски? По-турецки? По-немецки, наконец!.. Вот таково и есть значение варяга Рюрика для нашей с вами родины, Руси.

При чём здесь, спросите, пиратство? Да при всём! Буде уж скандинав Рюрик утвердился — не суть ныне важно, каким именно побытом — на землях восточных славян, происходить он мог только из пиратов-викингов! Почему? Да потому хотя бы, что в холодной и унылой Скандинавии тех давних лет не существовало политически и экономически активных социальных групп, кроме варягов-викингов (по-шведски 'вике' — 'отплывать')! Разве пришло бы в головы словенам-ильменцам, кривичам и мере с весью пригласить 'княжити и володети' ими чухонского оленевода или рыбака?! За неимением там докторов юриспруденции, первых секретарей ЦК Компартии республик, знатных экономистов и кухарок, способных управлять государством, выбора не было: раз уж правитель из варягов — только пират! Что, думается гетману, не самый худший вариант властителя. Наверное, один из сотни-двух грабёжных викингов, в особенности ярл (конунг, пахан, вождь, воевода, как угодно), кодируясь от мухоморной браги, не только хапал за морями девочек, ткани, камни, золото и серебро, но и чему-нибудь полезному учился. Например, государственному и общественному устройству разных стран. Праву. Экономическому укладу. Военной организации. Порядку управления территориями. Такого деятеля почему не пригласить (скорее всё же, думается, в качестве советника), будь он хоть десять раз пиратом и пятнадцать раз норманном?!

Между прочим, не сорвись рюриковы бояре Аскольд и Дир из Новгорода в пиратский набег на Царьград по знаменитому пути 'из варяг в греки', да не приглянись им в дороге захудалое поселение на берегу Днепра, не бывать бы матери городов русских, Киеву!

А чем, вы думаете, первые князья древней Руси за считанные десятилетия сплотили племенные союзы восточных славян в единый народ? Христианства ведь ещё не было на наших землях и в помине, а стародавние языческие боги вовсе не звали наших пращуров в единую семью народов. Вечно живой марксистско-ленинской идеей? Единым — щадящим — тарифом подоходного налога? Шоу Бориса Моисеева? Да одним единственным 'пряником' — совместными, силами всех племён, пиратскими нашествиями на Царьград!

И почему наши посконные славянофилы вот уже несколько веков шарахаются от того пусть даже спорного факта, что, дескать, Рюрик был норманном?! Норманном, то бишь представителем группы древних самобытных народов, отважные сыны которых первыми из европейцев открыли и частично колонизировали Америку, в частности, Гренландию и Ньюфаундленд, а есть ведь и свидетельства их оседания и на континенте. Разве так уж зазорно поминать за наших древних владык — легитимных владык! — норманнов, покоривших север Франции? Норманнов, ставших элитой в завоёванной на веки вечные Британии. Норманнов, что держали в ужасе все берега Европы и Ближнего Востока, по сути дела — весь средневековый мир! Даже великий, пусть и к тому времени поблекший, Рим... Тогда как, кстати, продолжателями дела Рима и гордыми потомками античных греков почитает за честь мнить себя любой народ Земли.

Один из наших уважаемых славянофилов приводит в пику скандинавскому происхождению Рюрика такой весомый аргумент: мол, наши предки никогда бы не признали для себя авторитетом инородца. Наш уважаемый славянофил, наверное, не знал или забыл, что, например, в античном Лакедемоне пришлые спартиаты дорийского племени без проблем управляли местными ахейцами — илотами и периэками. Что в упомянутой чуть ранее Британии заблудшие извне народы с завидной регулярностью покоряли своих предшественников — в сущности, таких же пришлецов, — пока из сонмища потомков кельтов, бриттов, англов, саксов и норманнов История не выпекла в своей печи пудинг единой нации — англичан. Что наши предки безо всяких войн перемололи в себе угро-финские народы севера сегодняшней России. И почему наш уважаемый славянофил не терзается мыслью, как это мы уже тысячу лет — вместе с двумя миллиардами собратьев во Христе по всему миру — чтим Бога-Отца, открыто объявившего единственным близким себе народом иудеев? А приняли чуждое по своей сути христианство, пусть и не без внутренней борьбы, внуки тех самых пращуров, что якобы должны были отвергнуть Рюрика лишь потому, что он, вы ж поглядите, норманн. Как наши дедушки и бабушки сразу отвергли Сталина, природного грузина! А то, что слёзы лили на его похоронах, так это из боязни 'компетентных органов'... Как вечен этот Мир, так вечна и политика двойных стандартов. История настолько многогранна и, разумеется, неоднозначна, что если уж кому-то хочется что-либо доказать на ярких исторических примерах, он это сделает, прошу простить, не отрывая задницы от кресла. В том числе ваш собеседник Автор, интерпретатор мыслей гетмана...

И вообще, какая для нас с вами разница, был Рюрик скандинавом или, например, каракалпаком? В любом случае ни одному из наших белокурых современников с именами Карл, Олаф или Кнут ставить в заслугу его деяния не имеет смысла. Просто глупо. Впрочем, националистов всех времён и стран, хоть шведских, хоть норвежских, хоть великоросских, хоть эллинских, хоть — прости, Господи! — грузинских, если что роднит между собой, так это глупость. Попрошу не путать национализм с патриотизмом и любовью к своему народу!

Что же касается окутанного флёром романтизма и 'Весёлым Роджером' пиратства с одной стороны и наших с вами земляков с другой... Отдельные — как бы так поспособнее сказать? — карелофилы утверждают, что знаменитый флибустьер д`Оллонэ, известный также из переводных романов как Олонец, происходил из... Олонецкой губернии, нынешней Карелии! А Христофор Колумб, мол, он же Кристобаль Колон, оказывается ещё и — кроме шуток! — Христиан из Кольно, природный поляк. Не верите? Зря! Самые лучшие в мире ученые доказали это однозначно. Догадываетесь, какого роду-племени? Вот-вот, польские, разумеется... Национальное чванство, вынужден повториться, это не мировоззрение. Это диагноз. Далеко не утешительный... Утверждаю: классических пиратов, кроме новгородских ушкуйников и воровских казаков Дона и Поволжья, среди предков россиян за последнюю тысячу лет не наблюдалось. Мы — другие. Не лучше и не хуже, чем, скажем, французы, просто издревле существовали в совершенно иных географических условиях, мало способствовавших этому разбойному промыслу.

Вы можете назвать хотя бы одного алжирца — призёра в санном спорте или биатлоне? Азербайджанца — ловкого охотника на кенгуру? Бравого адмирала ВМС Афганистана? Можно ли выпестовать на 'полянах' полуострова Ямал футбольный клуб класса мадридского 'Реала'? Разве что сдуру, да и то — получится ли? Как с кукурузой в том же регионе бывшего Союза ССР при памятном Генсеке-волюнтаристе... Давайте культивировать хлопок и рис в залитой 'щедрым' местным солнцем Ленинградской области, строить авианосцы где-нибудь под Оренбургом, а клюкву собирать на кочковатых торфяных болотах Ставрополья. Как только соберём, осушим их к чёртовой матери! Зачем? Да пусть себе... Нам всё подвластно, мы — цари Природы! Реки, что миллионы лет уже текут через Сибирь в бассейны северных морей, поворотим в Индийский океан, пускай ему тоже достанется. Выведем крыс цвета хаки, которые бы пожирали серых крыс, которые некогда пожрали чёрных крыс, а сейчас — мерзавки! — пожирают наши крупы. Изменим генокод картофеля! А тот, будучи съеденным, изменит наш... Ценой неисчислимых трат и героических усилий космонавтов создадим колонию на Марсе, перекопаем красную планету в поисках следов воды и вдруг найдём Такое, что... Мы, Homo Sapiens, нравится нам это или нет, не более чем животные класса млекопитающих, наделённые отвлечённым мышлением, речью и способностью к коллективному труду с использованием специально изготовленных орудий. Мы слабы — можем выживать лишь в строго определённом диапазоне температур, давления и химического состава окружающей среды. Мы существуем как люди разумные, пытающиеся объективно осмыслить самое себя, не более четырех-пяти тысячелетий — ничтожно малый, по вселенским меркам, промежуток времени. Мы очень мало знаем о Природе и самих себе, не знаем даже точно, кто Она нам — вправду Мать или, не приведи Отец, завистливая Мачеха. А то и вообще Соседка. Вдруг она лишь болеет человечеством, как мы болеем скарлатиной или коклюшем! Да, собственно, и любящая мать порой способна врезать детушкам по щедрой оплеухе. Ну, а нас пока что терпит. Мы до сих пор ещё не получали с большой буквы...

Между тем наши предки относились к Ней куда более осторожно, нежно и заботливо, как к Матушке, и уж никак не мнили себя потрясателями Бытия. К Природе аккуратно приспосабливались. Свой жизненный уклад выстраивали так, как диктовали им рельеф, погода, почвы, местоположение страны на карте, водные ресурсы, растительность, количество и качество зверья. А не устраивала география, зловредно не давая строить базис экономики, — переселялись. Скажем, вандалы из сегодняшней Финляндии ушли на север (не спешите удивляться!) Африки. Протоболгары — с Волги на Дунай. Народец хунну из Китая, объединившись с уграми, что жили близ Уральских гор, в союз племен, известный нам как гунны, дотопал во главе с Аттилой аж до Каталаунских полей (ныне Шалон-сюр-Марн во Франции). Кто опоздал с переселением, не пожелал съезжать или же перебрался не туда, куда хотел, старались приспособиться по-своему. Одни, как, например, восточные славяне, с их огромной, никому особенно не нужной территорией, чудовищными зимами и дохлыми суглинками, — через переложное земледелие. Другие — через кочевое скотоводство. А кто-то с саблей и мушкетом ловил удачу на морях, внося свой вклад в развитие и становление цивилизации. Как говорится, каждому — своё... Отличные ребята эти флибустьеры, тысяча чертей! В Карибском море, лет четыреста назад. Зато сегодня в Северском Донце — ну совершенно не в пи...! То есть не вписываются ни коим образом. Ох, хоть бы пронесло на первый раз в этом походе! В смысле — миновало...

...Между тем минуло уже больше часа, и за бортом пока что ровным счётом ничего не изменилось. Всё те же плавни, те же камыши, тот же песок на правом траверзе, те же леса, те же клочки лугов, то же безлюдье... Разве что солнышко после грозы палило так, будто собралось вечером навеки убежать за окоём. Лётчик, зажав в коленях автомат, пускал кольцами сигаретный дым вдоль фальшборта. Ты ж погляди, умеет! Что-то не замечалось ранее за ним пристрастия к 'траве никоциане'. Нервишки, Пашенька, нервишки!.. Серёга Богачёв, брезгливо отложив АКМС, до блеска начищал нержавеющую сталь револьвера. Константин с отрешённым видом методично загонял трассеры в ленты к пулемету — стрелял дозорный чаще от бедра и корректировал огонь по видимому направлению полёта пуль. Кучинский, как заправский мазохист, терзал щетину на сухом морщинистом лице один Бог весть где раздобытой чудо-бритвой, заводившейся подобно старому-престарому будильнику. Бунчужный Данилян ползал на четвереньках по настилу, с грохотом волоча пёс знает для чего ему, далёкому от ратных дел, понадобившийся ручной противотанковый гранатомёт.

— Что ищешь, Коля-джан? — негромко спросил его гетман.

— Да 'флэшку', мать её!.. Ну, этот, флэш-драйв. Куда-то завалился, не могу найти. Пять минут назад держал в руках, глухт куным!

— Что за выражения?! И плюнь ты на него, вернёмся — новый соберёшь!

Карапет поперхнулся смехом, сделал вид, будто закашлялся, и, более не развивая тему 'флэшки', продолжил свой ползуче-поисковый путь. А гетман призадумался уже на тему пресловутого флэш-драйва. Будучи мальчиком достаточно способным, он в школе ещё овладел английским языком на твёрдую 'пятёрку', а за год службы на Балканах, постоянно контактируя с американцами и европейцами, довёл свои познания до совершенства. Правда, без практики во второй жизни подзабыл. Однако даже здесь, сейчас, навскидку мог привести с десяток вариантов перевода слова 'flash' — сверкающий, молниеносный, внезапный, вспыхнувший, сверхскоростной, кричащий и тому подобное, даже поддельный и фальшивый. Даже, если прибавить '...-house', то — притон, 'малина'. А если окончание '...er', то — эксгибиционист. Примерно то же самое и с 'drive': езда, водить, гонимый, наносной, напускной, управляемый, приводной... Мог, если поднапрячь фантазию, объединить два этих термина в некий таинственный объект, например, 'вспыхнувший притон' или 'кричащий эксгибиционист'. Только при чём здесь Карапет?! Кого, вернее, Что такое маленькое, с ягоду-'малину', он пять минут назад ещё держал в руках, да по халатности просра... ну, в смысле, потерял? Ведь не внезапного же извращенца, фальшиво вспыхнувшего от поддельного стыда! Такая получается с утра езда: то прячься в рубке от молниеносных вспышек, то размышляй до синевы в сверкающих очах над всякими поддельными поделками бунчужного! Надо бы вечером — если, конечно, доживём до вечера! — спросить Али...

— ...на Анатольевна! — донёсся с буксира насмешливый голос Дока Шаталина. — Не будете ли столь любезны пригнуть свою прелестную головку?

— А то снег в башка попадёт, совсем мёртвый будешь, — механически пробормотал гетман.

Когда же он, отбросив мысль о непонятной 'флэшке', молниеносно обернулся к люку, ведущему в малый передний трюм, внезапно напоролся на глаза жены, сверкающие искорками дьявольского любопытства, плохо скрываемого за фальшивой, напускной обеспокоенностью.

— А ну, блин, пошла отсюда! — рявкнул он, добавив шёпотом. — Молниеносно.

И пошла она, матом гонима...

А в левом ухе гетмана вдруг зажужжал динамик.

— Господин полковник казачьих войск, разрешите обратиться? Рядовой Кожелупенко...

— Славочка, ты — не на строевом смотре! Что случилось?

— Тут, эта... как его... значить, прямо по курсу справа на берегу два мужика чего-то роблют, не пойму...

— Прямо по курсу катера! — заорал во всю глотку, будто потерпевший, Пётр Степанович.

Гетман вскочил. Всё, начинается! Метрах в четырехстах от них против течения навстречу 'Каравелле' летели в рассыпном строю три ходких яла с мощными моторами на кормовой подвеске. А много ближе их, на правом берегу по ходу баржи, двое здоровенных обормотов с помощью лебёдки на станине в завидном темпе выбирали из воды стальной паромный трос. 'Перекрывают реку, сволочи!' — успел подумать гетман.

— Володя! — проорал он снайперу Цепованному. — Цель прямо на час! Бей!

В этот момент над головами путешественников просвистели пули, а через миг загрохотали очереди с лодок. Обрезы в основном у них, да, уважаемый Петро Степаныч?! Вон, погляди, как поливают из обрезов-то!..

Шкипер будто услышал мысли гетмана, во всяком случае, ответил, пусть и не по теме огнестрельного оружия.

— Товарищ полковник, трос почти выбран, днище пропорем, у нас снизу одна жестянка ржавая!

— Тормози! — глупо брякнул гетман по запарке, однако, вовремя сообразив, поправился. — Стоп, машина! Реверс перекинь! Малый назад! Бабы, наверх! Носовые, огонь по катерам! Коля, 'Муху' мне!

Неистово взревели впереди, на баке, автоматы Грека и Архипова. Данилян бросил гетману трубу гранатомёта, тот мигом перевёл его в боевое положение и, стоя на одном колене за чугунной тумбой швартового кнехта, быстро, но тщательно выцелил тело лебёдки. Боковым зрением попутно отмечал: один из мужиков-паромщиков распластан на траве — молодец Марков! — второй испуганно выглядывает из-за дуба, а по настилу палубы бегут, согнувшись в три погибели, Нинка, Алина и Алёнка.

— Ложись, мать вашу так! — зловеще прошипел Серёга и, перекатившись, подсёк колени двух последних. Нина Юрьевна плюхнулась самостоятельно.

Пули ушкуйников с противным чавканьем впивались в стены рубки, звеня, рикошетировали от бортов. Дизельный двигатель буксира надсадно выл на полных оборотах, и 'Каравелла' стала уже понемногу подавать назад, подальше от коварного препятствия.

Гетман выжал спусковой рычаг, громыхнул стартовый заряд, граната, понукаемая бело-голубым бичом стремительного пламени, понеслась к берегу, земля под станиной лебёдки расплескалась дьявольским фонтаном грязи, дыма и огня, волна спрессованного воздуха повторно рубанула по ушам. Увы, сама лебёдка только опрокинулась. Её же следовало расколоть, а ещё лучше — раздробить, иначе неминуемо зацепится за ствол какого-нибудь дерева поблизости.

Кусая губы от досады, гетман послал по матушке и флибустьеров, и лебёдку, и гранатомёт. Довольно громко и отчётливо, мало стесняясь женщин. Мгновенно оглядел друзей — пока все, слава Богу, целы! — и прокричал:

— Какого х@я стоите?! 'Муху' мне!

Похоже, Даниляна 'переклинило' от лязга, звона, свиста пуль, грохота очередей и разрывов — всё-таки Коля-джан как был всегда, так и остался личностью сугубо штатской, — потому в трюм метнулся Богачёв. Баржа всё резвее выбирала назад, опасность сходу налететь на жёсткий трос путникам уже не грозила. С бака речной каравеллы короткими прицельными очередями били два казачьих автомата. Ответная стрельба пиратов сделалась намного реже первого шквального огня. Вдруг где-то рядом, слева, в камышах, взревели сразу несколько моторов.

— Всем! Левым бортом! Веерным — огонь! — скомандовал гетман, выхватывая у вернувшегося Богачёва ручной противотанковый гранатомёт РПГ-18.

Серёга приволок ещё и 'Шмель', могучий, как 'Катюша', реактивный огнемёт. Правда, кривился и массировал колено.

— Блин, нае&нулся с этими 'насекомыми'! — проворчал он.

— Переживёшь, — буркнул гетман, снова целясь в надоевшую лебёдку. — Как слева покажутся, запускай 'Шмеля', может, полегче станет...

— Да всяко легче станет, мать его! Одиннадцать кило!

— Оно и добре... Слышь, Степаныч! — это гетман вызвал шкипера по радио, хотя уже мог и кричать — калёное стекло ходовой рубки под градом пуль рассыпалось в мелкие дребезги. — Плавный ход держи! Стреляю...

Он раскрыл рот, сделал неторопливый выдох, чтобы не дрожало тело, и выпустил вторую гранату. Берег снова взметелился пылью и дымными струями, но было отчётливо видно, как толстый канат из витой стальной проволоки, по ходу всё ускоряясь, сползает под воду. Попал!

— Шкипер, самый полный вперёд!

В носовой части медленно пока что набиравшего скорость буксира, бухая, дребезжа и лязгая металлом о металл, подпрыгивал станок гранатомёта 'Пламя' — это врачи производили экстренное оперативное вмешательство в ряды укрывшихся за плавнями бандитов. Дозорный Константин, чуть отклонясь назад и крепко стиснув зубы, прокладывал через секущийся камыш крупнокалиберные трассы верной смерти. Полёт термобарической ракеты-капсулы из пусковой трубы 'Шмеля', судя по дымному столбу, пришёлся точно в цель. Отрывисто гремели автоматы казаков. Гетман быстро огляделся. Целы все! Пока... И он позволил себе несколько секунд законно погордиться собственной предусмотрительностью — загодя приказал прорезать с помощью 'болгарки' узкие бойницы в фальшбортах и заложить импровизированные огневые точки мешками с песком. За что и выслушал тогда в свой адрес много 'лестных' шепотков... Впрочем, ответных выстрелов со стороны пиратов и без того уже практически не доносилось.

— Вот так-то, джентльмены неудачи! Это вам не...

— ...не муравьям жопки откусывать! — раздался сзади него низкий хрипловатый голос Нины Юрьевны.

Он, усмехаясь, обернулся. Гений фармакологии, перевалившись на спину, сосредоточенно раскуривала папиросу. Алёнка распласталась на настиле, спрятала лицо в ладонях и испуганно дрожала. Алина же, явно красуясь бесшабашностью перед командой 'Каравеллы', лежала в позе загорающей курортницы, болтала согнутыми в коленях босыми ногами и озорно подмигивала всем и каждому. Авантюристка!

Гетман пригрозил супруге пальцем, подхватил за цевьё АКМС и, пригибаясь за бортами, перебрался к носу баржи. По существу, делать там было уже нечего. Одна из абордажных лодок, дико маневрируя, летела прочь, вторую флибустьерский экипаж покинул и укрылся в камышах, у третьей, видимо, был повреждён мотор. Двое пиратов в ней сидели, как галерные рабы, на банках, задрав лапы в гору, ещё двое валялись там же без движения, и, наконец, последний, пятый, видно, самый дерзкий и непримиримый, пытался выгрести к спасительному берегу аварийным веслом размером с детскую лопатку.

— Володя, 'обезоружь' гребца, — передал гетман Маркову по радио.

Спустя секунду 'детская лопатка' стала просто щепочкой в руке у заоравшего от неожиданности 'джентльмена неудачи', и это был последний посторонний шум на поле отгремевшего сражения. Грек с дядей Колей Битюгом отчаянно тёрли глаза, слезившиеся от едкого дыма с раскалённых автоматных стволов.

— Водой из фляг промойте, — посоветовал гетман и скомандовал через эфир. — Прекратить огонь! Всем отбой! Вовка, сверху поглядывай! Степаныч, эти уроды минами и артиллерией раньше не баловались?

— Не, не было таких базаров, — отозвался шкипер.

— И славно! На всякий случай не гони, иди с опаской. Благодарю за службу, казаки! И дамы, разумеется.

— Любо, — обольстительно улыбнулась Алина.

Всем своим видом она пыталась показать, насколько мало приняла всерьёз первый в этом походе настоящий бой, хотя гетман точно знал — она боялась, и боялась здорово. Но — имидж! Реноме авантюристки. Впрочем, он знал ещё одно — она прекрасно знает, насколько он хорош и опытен как командир, насколько хороши и опытны как воины его друзья. И она знала, что он знает, что она знает... Супруги слишком хорошо знали друг друга! Кстати, Алина слишком хорошо знала ещё и то, что муж по складу темперамента ленив, неповоротлив, лежебока, любитель симулировать болезни и усталость, то есть, тяжёл, как говорится, на подъём, но если уж 'поднимется', остановить его возможно разве что кувалдой по лбу. А он 'поднялся'! Выхода другого нет...

— Казачка ты моя! — гетман пригладил её разметавшиеся смоляные волосы и опустился рядом на гладкие доски настила.

Алёнка тут же подползла к нему, уткнулась лбом в плечо.

— Испугалась, малыш?

— Совсем немножко, па. Так бабахало! Я почти ничего не слышу, — прокричала она.

— Тише, девочка, тише! — рассмеялся гетман. — Когда рядом стреляют, надо или уши крепко зажимать, или приоткрывать рот.

— Тогда давление воздуха на барабанные перепонки уравновешивается с обеих сторон, а значит, не происходит их натяжения и, не дай Бог, разрыва, — перебив мужа, назидательно произнесла Алина, перевернулась на спину и приспособила бедро Алёнки как подушку.

— Вот это да! — присвистнул Карапет, оценив по достоинству её осведомленность.

— А ты думал!.. — воскликнула она, польщённая донельзя.

— ...брат-джан, — тихо добавила Алёнка. Не просто тихо — очень тихо. Как ей самой, оглохшей от стрельбы, наверное, казалось...

И путешественники покатились на настил, рыдая, хрюкая и корчась. Смех — лучший способ релаксации, она же по-пиратски 'расслабуха'. Молодец, малыш!

Когда, вдоволь нахрюкавшись и нарыдавшись — спросили бы потом, с чего смеялся, так вряд ли смог бы толком объяснить, — гетман оглядел собравшихся друзей-товарищей, то стресс, который неизбежен для любого боя, от шахматного блица до сражения под Сталинградом, отпустил окончательно. Все целы! Лица, правда, чуть закопчены. И слава тебе, Господи!..

— Да ладно, что уж там, пустяки!.. — махнул пергаментной рукой величественный седовласый старец и промокнул чистой тряпицей взмокший лоб. Оказывается, и он подвержен боевому стрессу! Кто бы мог подумать?!..

А гетману в этот момент почудилось, как будто ветер просвистел: 'Пустяки'... Ах, нет, это Алина! Неужели снова отключился?!

— Что за 'пустяки', Алька?

— Да я не тебе! Дружок твой, Серёжа Валентинович, сначала пинает своими мужланскими мослами по нашим с Алёнушкой изящным ножкам, а потом говорит: 'Пустяки, Алина Анатольевна!'

— Ша, мать, всё понял! — подскочил Серёга. — Сейчас сделаю тебе лёгкий расслабляющий массаж. Все вон! Гетман — за борт! Линочка, обнажайся до пояса!

— Это с какой же стороны?

— С той самой, ну... где травмированные ноги.

— Аж до пояса?! Многообещающе... — Алина томно потянулась. У Костика закапала слюна. — Тогда уж, милостивый государь, шампанского бы принесли...

— И сала шмат, — вставила романтичная, словно бульдозер, Нина Юрьевна. — Жрать охота!

— Очень охота, — вполголоса поддержал её Рустам Шадиев, до этого молча и озабоченно чистивший АКМС.

— Рустам Азаматович, — осведомился Док, — ты будешь сало жрать?!

— Здесь можно, — пожал плечами горец. — Это у нас, где родина, нельзя вообще. И в самолёте тоже.

— А в самолёте почему нельзя? — спросила Нинка.

— Потому что высоко получается, Аллах близко, всё видит...

Самая 'бородатая' из шуток, произнесённая ко времени и к месту, имеет ценность куда более высокую, чем развесёлый новоиспечённый анекдот, особенно когда её никак не ожидаешь от данного конкретного лица — 'Шайтан' никогда не ходил в весельчаках и балагурах. Путники снова посмеялись, однако далеко не столь заливисто и громко. К тому их не располагала как глухая слава Русика, единственного в своём роде и однозначно лучшего из новоросских казаков бойца СпецНаз, так и сам внешний облик молодого ингуша — среднего роста крепкого джигита, чёрного, как ворон, с плохо выбритой щетиной и всегда недобрым взглядом карих глаз на в общем и целом приятном, правильном, всегда печальном, будто скованном вечной тоской лице. Вот кстати, почему бы это за последний месяц-полтора Шайтан вдруг загрустил?..

Однако же додумать мысль о хмуром горце с его новой странностью гетману не было суждено.

— Стоп, чревоугодники хреновы! Всё бы жрать да ржать!.. Где Рязанец?!

Друзья-соратники с недоумением переглянулись.

— В ходовой, кажись, отирался, — не очень-то уверенно предположил Серёга.

— Степаныч, Славка у тебя? — крикнул гетман шкиперу.

— А где же ему быть? — пожал плечами тот, по пояс видимый в огромном, как экран кинотеатра, но без малейших уже признаков калёного стекла, окне переднего обзора ходовой буксирной рубки. — Эй, Рыжий!.. Рыжий, ты чего..?! Товарищ полковник!!! — вдруг заорал он так, что все, кроме 'глухой' Алёнки, вздрогнули, будто от выстрела или разрыва. — Врача!!!

Гетман закрыл глаза и за те несколько десятков растянувшихся на сотню лет секунд, что женщины и Док с Кучинским провели в ходовой рубке, боялся веки разомкнуть даже на миллиметр. Корил себя. Корил судьбу. Особенно несчастную судьбу Рязанца...

Но вынос тела так или иначе состоялся, и гетман вынужден был вновь взглянуть на мир... И мир этот, в лице Шаталина, сиял улыбочкой во всю немаленькую ширь его простецкого крестьянского лица. Гетман моментально успокоился — уж Док-то трупов на своём веку видал-перевидал, однако всё же не дошёл до истинно врачебного цинизма. Явно обошлось...

— Что, Николаич?

— У нашего Славяна, — Док одним махом осушил с пол-литра теплой жижи из канистры с надписью 'Холодная вода', — есть поразительное свойство организма — притягивать к себе всяческую летающую дрянь и оставаться невредимым. Вчера стрелу в 'броник' поймал, сегодня — пулю в шлем.

— А кровь на лбу? — гетман не глядя кивнул в сторону распластанного на носилках, как цыплёнок 'табака', Рязанца.

— Из кровеносной системы.

— Док, твою мать, я тебе её сейчас пущу! Из носа.

— Ничего, я как-нибудь выкарабкаюсь. А вот тебе, как заболеешь, такого вколю!.. Ни хрена с ним, Саныч, не случилось, в ауте валяется. Пуля по гребню шлема касательно саданула, а лобешник, видать, крошкой стекла посекло, Петрович сейчас обработает ранки. Славочка у нас орёл, оказывается, полнокровный, от любой царапины течёт, как женщина в критические дни.

Первая помощь пострадавшему Рязанцу и вправду заняла минуту, может быть, от силы — две. Гораздо дольше его приводили в чувство, не помогли ни нашатырь, ни отливание водой Донца, а получилось это лишь после того, как Док своей 'ладошкой' дважды приложился ему по мордасам. Сейчас парень сидел на палубе, мокрый до нитки и 'благоухающий' мочой — Лепила опрокинул пузырёк с нашатырём, — и диковато озирался. Алина улыбнулась и пригладила его пшеничные мальчишеские кудри.

— В рубашке ты, Славик, родился.

— В каске и бронежилете, — уточнил Серёга. — Башка болит, воин славный?

— Уф, болит малость, господин войсковой старшина! Ка-а-ак дало, блин, нич-чегошеньки дальше не помню.

— Я думаю! На, оставь себе на долгую память, — он бросил Славке растрескавшийся шлем без забрала, по углепластику которого касательная пуля пропахала глубокую борозду. — Слышь, Старый, я так мыслю: почему бы нам Рязань косопузую с ног до головы в броню не обрядить да привязать где-нибудь на видном месте, пусть и дальше низколетящую хреновину притягивает? Ему привычно, нам — спокойнее...

— У меня тоже есть разумное предложение, — вмешалась Нина Юрьевна, щелчком отправив за борт гильзу папиросы (путь новоросской экспедиции свободно можно было проследить по длинной череде её непотопляемых окурков). — Давайте, наконец, пожрём!

В отличие от богачёвской 'мирной инициативы', оно не вызвало аргументированных возражений. Даже неаргументированных. И даже прозвучало дополнение в его поддержку — Док предложил всем, кроме часовых и караульных, опрокинуть по рюмашке за победу. Гетман не стал противиться — 'praesente medico nihil nocet', как справедливо утверждали латиняне, что означает по-казацки 'ничто, полученное от врача, не принесёт вреда'...

Баржа неслась по убелённому сединами истории Донцу самым, какой только возможен, полным ходом. Откатывались в Прошлое искрящиеся кварцевыми гранями песка в лучах небесного светила пляжи, громады вековых дубрав, сгрудившиеся у воды ракитники, давным-давно заброшенные нивы, луга, двенадцать лет не ощущавшие косы, развалины местечек и ожоги малороссийских сёл. Прах. Тлен. Безлюдье. Дичь. И буйство королевы Флоры...

Погони не было в помине, и гетман отдал спутникам команду отдыхать. Впрочем, таковой особенно не требовалось — люди понимали, что выспаться на всякий случай нужно про запас, и потому, с отменным аппетитом отобедав и с ленцой обматерив распоясавшееся солнце, расползлись под символическую тень бортов. Лишь Костик Елизаров с Павлом Никоненко, порывшись в шкиперском хозяйстве, отыскали сеть, наскоро подлатали дыры и, помозговав, соорудили некое подобие рыболовецкого трала на жесткой выносной консоли. Никто на их потуги поначалу ни малейшего внимания не обращал, но уже после первого подъёма — три стерлядки, небольшой сазан и тьма подлещиков — зашевелились в предвкушении рыбного дня. Точнее, вечера. С ухой. А Пашу Никоненко так и вовсе ожидал сюрприз — к ним присоединилась радостная, возбуждённая Алёнка. С месяц тому назад гетман брал её с собой в поля на кабана, и так уж получилось, что охота плавно перешла в рыбалку. Он тогда поразился избирательности чувств любимой — девчонка плакала над каждым одиноким сусликом, по убиенной бабочке рыдала в голос, а к рыбе относилась без малейшего сочувствия, даже с азартом записного живодёра. Видимо, сказывались гены — она ведь из семьи архангелогородца-речника, а значит, всяко уж, хоть тресни, рыболова.

Сам Александр и Алина, дабы не смущать измаявшихся воздержанием сынов Кавказа нисколько не поблекшим за двенадцать лет ню Первой Леди, лишь ради поддержания традиции укрытым скромненьким — в плане количества материи — бикини, ушли загорать на корму буксира.

— Весело наше путешествие начинается, — с нотками обречённости в голосе проговорила Алина, пристроив голову на плече мужа. — Вчера язычников повстречали, сегодня — пиратов. Завтра кого?

— Чертей, — предположил гетман. — А то, глядишь, богов каких-нибудь. Вернее, чьих-нибудь.

— Иди ты, вашество! — возмущенно фыркнула жена, как вдруг накрепко стиснула его шею. — Нет, только не уходи! Знаешь, Аль, сегодня, во время боя, я куда меньше испугалась, чем ночью, когда эти витязи увели вас с Серёгой. Боже, как я не выношу, как боюсь твоих уходов! Сразу чувствую себя такой одинокой, слабой, беззащитной...

Гетман молчал. А что тут скажешь?! Он твердо знал — привык за много лет! — грядёт серьёзная беседа по душам, грядут какие-то признания. Знал и любил такие разговоры. Знал, что она знает, что он любит их. И она тоже знала, что он знает, что...

— Аль, не бросай меня, ладно?

— Ты о чём?!

В принципе, понимал, о чём она. О ком, не считая его самого...

— Да всё о том же — не оставляй меня, не пропадай, не уходи! И не бросай, — прибавила она чуть слышно. — Знаешь, Аль, никогда не говорила тебе, а сейчас скажу: я ведь всё помню!

— Что 'всё', моя хорошая? — напрягся Александр.

— Всё, Аль! С самого первого дня.

Чего-чего?! Вот это — здравствуй, гетман, Новый Год!.. Тогда, двенадцать лет назад, потеряв в Катаклизме всё — семью, любимую доходную работу на таможне, крохотного сына, — Алина с месяц или даже больше пребывала в таком душевном состоянии, что даже Док, отличный психиатр, пусть и молчал, но намекал по-дружески — я умываю руки... Ну, а когда беженка из Одессы наконец пришла в себя, гетман — в то время просто вождь — под страхом полного разрыва личных отношений запретил кому бы то ни было рассказывать ей правду о тех страшных днях. И вот, пожалуйста!..

Меж тем супруга продолжала:

— Помню, как пылал город моего детства. Как я накручивала километры на кардан, безо всякой цели, видя лишь асфальт перед глазами. Как ты нашёл меня в лесу. Как хоронил моего Славика. Как застрелил мерзавца — его звали Виктором, правильно? — и остался один против всех.

— Вдвоём с Серёгой...

— Да, через минуту. А в первые мгновения ты был совсем один. Ведь так?

— Наверное, — поморщился гетман. Именно так, и нечего лукавить!

— Так, Аль, именно так!.. Помню, как носил меня на руках, как подкармливал из своей доли продуктов, купал в ручье, стирал мои обноски, не спал ночами, охраняя мой сон, перебирал губами мои пальцы, подкладывал зайчика в постель. Славик почему-то называл его Алёшкой, или просто — 'зайка Алька'... — горючая слеза упала на плечо супруга. — Я не рассуждала, не пыталась запомнить и как-то оценить происходящее, всё вокруг само собой отпечатывалось в мозгу. Вы ведь считали меня сумасшедшей, правда?

— Ну, да... Нет, скажем, потрясённой горем через край.

— Какая разница?! Знаешь, какой была первая здравая моя мысль?

— Могу себе представить! — гетман через силу усмехнулся.

Увы, перевести уж чересчур серьёзный разговор в шутливое течение не получилось.

— Не можешь, Аль! Мысль была такой: если с тобой что-нибудь случится, я умру в тот же миг. Вы, считая меня тронутой, не слишком наблюдали за мной, а ты, вождь, порой вынужден был отвлекаться, и я воспользовалась этим — похитила у Дока несколько упаковок реланиума. И для себя решила... собственно, уже не важно, что тогда решила, всё это было очень давно, в тоннеле мрака, после смерти и до воскрешения... Ты наверняка знаешь, в прошлой жизни я частенько влюблялась. Даже не влюблялась, просто мне нравились ухаживания мужчин, тайные свидания, романтические отношения. А после — кстати, очень скоро — я вдруг обнаружила, что от всего этого не осталось и следа, даже воспоминания как-то размылись, затуманились. Ты захлестнул меня всю, без остатка, заполнил мою душу, подчинил естество. Я не смогу без тебя!

— И я, — прошептал Александр.

— Знаю, Аль. Чувствую. Хотя уже и... И потому твой смертоубийственный крестик — уж не знаю, что там внутри, но подозреваю, что это Нина Юрьевна и Александр Петрович расстарались, значит, сработано на совесть и на стадо бегемотов, — так вот, крестик этот не верну. Если что-нибудь случится с тобой, то пусть и со мной тоже. Я не умею терять, Аль. И больше не хочу!

Гетману показалось, что он понял истинный мотив стремления Алины во что бы то ни стало ехать с ними на Кавказ: невыносимо трудно долгими годами ждать, надеясь на единственный из миллиона шанс, когда рассудком понимаешь — не имеет смысла... К тому же каждый Божий день выслушивать от сердобольных бабушек: 'Вернутся, обязательно вернутся! С войны, вон, возвращались через прорву лет'. И очень-очень быстро сделаться такой же бабушкой, с разбитым сердцем, с искалеченной душой... И то сказать, уж лучше сразу! Лучше — вместе. Тем паче, что надежды, в общем, никакой. На Бога разве что... Кстати, не так и мало! 'Аще сам Бог по нас, кто на ны?!' — резонно восклицал апостол много сотен лет назад.

— Ничего с нами, Алька, не случится! — твёрдо заявил он, поразмыслив таким образом.

— Хорошо бы... Я люблю жизнь! И тебя. И Алёнку. И... будь осторожен, ладно?

— Ладно, буду осторожен, — согласился Александр, а сам, отстранив супругу, приподнялся на локте. — Теперь вот что скажи, верная спутница моя: какого еще 'И' ты любишь, кроме нас с Алёнкой?

— Анкета при приёме на работу: какого числа Вы родились? Какого месяца? Какого года? Какого х... чёрта?.. Какого чёрта на букву 'х', дорогое моё вашество, вы здесь строите из себя богиню целомудрия? Чья бы корова мычала...

— ...только бы баба молчала! — перебил её Александр, понимая, что серьёзный разговор на этот раз благополучно завершён. — Ну-ка, быстро, молча и страстно поцеловала любимого мужа!

Но продолжения не получилось: где-то слева от супругов, на шканцах невеликого буксира, раздались фырканье и шлёпанье босых ступней.

— Семья воссоединяется, — улыбнулась Алина. — Я тебя, конечно, поцелую. Может быть, даже быстро. Но — потом. Если ты захочешь... Не помнишь, кто это сказал?

— Во всяком случае, не я... Привет архангелогородским рыбакам, многократным победителям социалистического соревнования! Ура, товарищи!

В ногах супругов сходу растянулся водолаз, изрядно провонявший рыбьей чешуёй и мокрой псиной. Вслед за ним на матрасик плюхнулась Алёнка, разгорячённая, во влажной майке, с венком из лилий в волосах. Русалочка!

— Па! Ма! Мы поймали целую кучу рыбы! И ещё... вы не будете сердиться? — покраснела девушка и очень тихим голосом призналась. — Я выпила водки. Дядя Костик сказал, за богатый улов.

Тут, будто по заказу, на корме появился совратитель малолетних в плавках, с гитарой, бутылкой пресловутой водки и стопкой бутербродов. А также с Никоненко, разумеется, пылающим лицом, как несколько секунд назад Алёнка.

— Всё доложила? — попенял ей Константин.

Красавица, прижавшись к Александру, искоса взглянула на него и назидательно произнесла:

— Родители всегда должны знать, чем занимаются их дети, где гуляют, с кем водку пьют...

— Болтунья! — Костик попытался ухватить её за щиколотку, но тут свирепо рыкнул Дэн. — Я понял, господин собак казачьих войск, я понял... сговорились! Так что, отцы да мамы, не продолжить ли нам 'это дело'? По слегка, чисто символически.

— Жарко ведь, Костик, — томно проговорила Алина.

— Персонально для вас, миледи, найдётся холодная 'Изабелла' из подвалов господина Пономаренко, — дозорный принял из рук есаула авиации объёмистую флягу.

— Есть же на свете кавалеры, которым уговорить даму не составляет никакого труда! Эй, вашество, не нужно распаляться, без тебя жара стоит!..

А в полутьме лесной избушки, посреди неведомого Запределья, царила благодатная прохлада. Величественный седовласый старец, погромыхав посудой у печи, так и не стал затепливать огонь. Небрежно перебрал пучки засохших трав. Перелистнул какую-то книжонку. Бесцельно побродил из угла в угол. Смахнул несуществующую пыль с дубового стола, отполированного за тысячелетия локтями, как галечник морской волной... Сегодня всё валилось у него из рук. Важнейший день! Сегодня он вмешался в судьбы. Причём, возможно, в судьбы всего мира. Встал на пути разящих молний Зла. Спасал Грядущее. И терпеливо — нет, нетерпеливо! — ждал теперь, когда оно откроет дверь...

А гетман никаких дверей сегодня отворять уже не собирался — причалить разве где-нибудь, подальше от возможных приключений, откушать свежей рыбки, от души поспать... С последним он решил до ночи не тянуть и, быстро пропустив стаканчик под телятину и хрусткий малосольный огурец, предупредил развеселившуюся гоп-компанию, чтобы особенно-то не шумели и себя не забывали, пока он в нирване, а сам пристроил голову на мягкое бедро жены и... Нет, не угадали! Не уснул. Пока. По той причине, что задумался... И вновь не угадали! Не о судьбах мира. Это мелко! Задумался полковник о таинственном 'флэш-драйве', который некоторые оппортунисты панибратски именуют 'флэшкой'...

— Флэшка, флэшка...

— Башку напекло, твоё благородие? — жена коснулась пальчиками его лба.

— Оставь меня, неразумная женщина, порождение ехидны, наедине с моими размышлениями о... О, кстати, Алина Анатольевна, продемонстрируй, насколько ты соответствуешь высокому званию советницы Великого Вождя, отвечай, что такое, в твоем понимании, 'флэшка'!

— Чего-чего? — сразу не поняла 'советница'. И после тоже, видимо, не поняла, во всяком случае, не так, как следовало бы. — О-о-о! Паша, кликни, пожалуйста, генерального врача, Великий Гетман двинулся!

А Константин, подзуживая их обоих, под гитару затянул песню Трофима о втянувшемся в российскую действительность французе:

Вам, Зизи, никогда не понять,

Сидя в благополучном Париже,

Что такое по-русски 'етить твою мать!'

В толковании финансовой биржи...

Зато Алёнка вдруг склонилась к Александру и зашептала на ухо:

— Это, па, внешний портативный накопитель для хранения и переноса данных с одного пи-си на другой, называется ещё 'изи-диском'. А брат-джан потерял — уже нашёл, не беспокойся! — 'изи хард диск', то есть контейнер для жёстких дисков, с объёмом памяти для последних перед Чумой моделей до десяти терабайт. Подключается к пи-си напрямую через шину ю-эс-би...

Гетман, не слушая — за невозможностью понять — премудрую юзерскую галиматью, поглаживал волнистые златые волосы красавицы и думал: Бог же мой, эта вот соплячка, выросшая в нечеловеческих условиях, за месяц с небольшим сумела досконально разобраться в том, что он, проживший две не самых 'серых' жизни и далеко не сирый разумом мужчина, всегда считал превыше собственного понимания! Нет-нет, конечно, он использовал компьютер. Играл с ним в шахматы, 'кинга' и 'преферанс', уничтожал с помощью 'мышки' виртуальных террористов, монстров и коварных инопланетян, гонял болиды 'формулы-один', набирал тексты документов в старом добром Window`s XP Home Edition, мог даже влезть в станичный сервер, который создал, подражая Интернету, электронщик Данилян... Да что там говорить, если почивший в бозе Интернет он, человек третьего тысячелетия по Рождеству Христову, не мог представить себе без громадного офисного здания с охраной, множеством машин, планёрками по пятницам, платой за коммунальные услуги и аренду помещений, огнетушителями, адюльтерами сотрудников, техническими перерывами, набором персонала по протекции и объявлениям, запойным замом генерального по МТО, вечно перегорающими лампочками и корпоративными поездками по уик-эндам в прибрежную деревню М.Удаки на шашлыки. Алёнушка же...

Милая Алёнушка! Ты — человек другого поколения, намного более способного и, хочется надеяться, разумного и доброго, чем мы. Чем мы, жестокие, безжалостные, сильные, бескомпромиссные. Мы — тоже дети Времени, без нас не обойтись. Мы уничтожим Зло, возросшее, будто дурной чертополох, на пепелище человеческой цивилизации. Мы защитим и вскормим ваши слабые ростки. Мы выпестуем вас, а вам уже придётся возрождать всё то великое, что так безжалостно порушено Чумой двенадцать лет назад. Вы, как и мы, очень уж своевременно пришли в этот безумный, опалённый, дикий Мир, чтобы считать это простой случайностью, стечением благоприятных обстоятельств. Наверняка это высокая вселенская Закономерность или Воля Господа, кем бы Он ни был...

— Ты очень скоро всё о Нём узнаешь, дорогой сынок! Ну, пусть, конечно же, не всё, но многое... Тебе пока будет достаточно. Только бы выдержал твой слабый, неокрепший разум! — вздохнул величественный седовласый старец. — Ты прав, вы — дети Времени. Больше скажу, вы, как считает тот, кого ты называешь Господом, не только и не столько дети, сколько покорители Его. Вот только мало вас!..

...Вот только мало вас! И всё к тому идёт, Алёнушка, что очень скоро станет ещё меньше... Но я, твой рыцарь, твой спаситель, твой хранитель, а теперь — Целитель, всё сделаю, чтобы ты выжила и вместе с поколением творцов смогла бы покорить этот обманчивый, такой, на первый взгляд, зелёный, солнечный, приветливый, но злой пока, неуправляемый и беспокойный Мир!..

На море штиль, но в мире нет покоя,

Локатор ищет цель за облаками,

Тревога — если что-нибудь такое —

Или сигнал: 'Внимание, цунами!'

Я нынче поднимаю тост с друзьями,

Цунами — равнодушная волна.

Бывают беды пострашней цунами

И радости сильнее, чем она...

(В.С.Высоцкий)

Ну да пёс с ним (возможно, с 'ними' или с 'нею'), с цунами! Оно наверняка перебродило, как дурная брага, в Тихом океане. А здесь, в бассейне реки Северский Донец, солнце стремительно катилось от полудня к пополудни, символизируя собой ни что иное, как величие полковника казачьих войск. Полковника всея Руси, который, лёжа на матрасе, сподобился, как Юлий Цезарь, на несколько великих дел одновременно. Негромко напевал. Вполуха слушал разудалый трёп дозорного. Поглаживал плечо Алёнки. Чесал ногой густую шерсть подсохшего ньюфаундленда Дэна. И размышлял. О трёх вещах необычайной важности. Во-первых, думал он, с кем из богов или чертей ещё сегодня предстоит поручкаться?..

Во-вторых, разумеется, о 'флэшке'. И вот в каком разрезе: Алёнушка, конечно же, Алёнушкой, однако в столь серьёзном деле полагаться на её лишь мнение — абсурд! Логически злосчастный 'драйв' мог относиться к трём областям технологии, входящим в компетенцию бунчужного: музыке, связи, электронике. Причём равновелико. Но, в то же время, если принять во внимание рассказ девчонки, 'флэш' с большей вероятностью относится к компьютеру, чем к полковому барабану или УКВ-радиостанции. Хотя и... Тьфу!

И, наконец, немножечко о третьей — больше того, главной! — мысли гетмана: каким нехоженым путём ударная волна спрессованного взрывом воздуха через открытый рот проникнет к барабанным перепонкам изнутри? Там же мозги! Извилистые. Головные. Из прессованных опилок...

Спросить, что ли, у Дока... галоперидол?! Заранее уведомив друзей — аз есмь Гай Юлий Твердохлеб! Отдельную палату мне! И чтобы обязательно с решётками на окнах. Рубашку с рукавами до подошв — под узелок. И самую вместительную клизму! И...

И — всё, дайте уставшему за размышлениями и войной правителю поспать! Ему сегодня предстоит ещё... ой, много чего предстоит! Он это чувствовал...

18-19 августа. Райскими короткими ночами...

— Симочка, в ближайший час я занят! Будут звонить, ответишь — вышел. А если из налоговой, то — как обычно: 'Бога нет!'...

— Смотри, па, красота какая! — восторженно воскликнула Алёнка. — У нас на севере было так серо, неприятно, страшновато.... Но я не боялась, честно-честно! А здесь — как будто настоящий рай!

Да, ближе к вечеру глазам прожарившихся за день путников и впрямь предстала феерия красок: багрянец, разливающийся в предзакатных небесах, тёмно-лиловые — 'deep purple' — воды Донца, мрачноватая зелень дубрав, золотистые россыпи узеньких пляжей, обрывы, будто крепостные стены из молочно-белого известняка. Палитра юга Киевской Руси.... Однако — лишь на правом траверзе речного судна. Слева по борту 'Каравеллы' зловещим частоколом сплошь тянулись камыши, откуда, показалось Александру, вот-вот готовы броситься на райские сады орды шипящей саранчи. Не менее контрастно разделились запахи: обрати голову на юг, и обоняние твоё обласкано свежим к закату, чистым и приятным ароматом, на север — в нос ударит тленное зловоние. Не потому ли как раз там, в унылых сорных плавнях, скрывались падальщики-флибустьеры? Что им, мерзавцам, честный бой?! Напасть на слабого, скрутить усталого, сгноить дрожащего от страха — это подвиг!

Ад. Рай. И речка между ними. Ой, не Лета ли, река Забвения, не Стикс ли, семью кругами опоясывающий подземное царство?.. Куда ведёшь ты, Северский Донец? В один конец, в один конец....

— Погляди, па, какое облачко! Как будто ангел.... Во-о-он, над теми деревцами! И вправду ангел. Он, наверное, живёт где-нибудь там, внизу, как думаешь, па?

Маленький ангел мой, подумал Александр, обнимая девушку. Восторженный. Наивный. Беззащитный. Слабый. Умирающий....

— Да, не иначе, — блёкло улыбнулся он. В глазах предательски блеснули слёзы безысходного отчаяния. — Такая лажа получается... Вот здесь, в раю, и заночуем. Только уха, малыш, тоже должна быть райской.

— Будет исполнено, господин полковник! — Алёнка вскинула к виску ладошку, и златокудрая волна стекла меж её тонких нежных пальчиков....

Опытный шкипер Гарный буквально через несколько минут высмотрел идеальную стоянку. Правобережные холмы здесь рассекало устье небольшой речушки, даже ручья, с тихой водой. Антипиратский боевой корабль завели в приток обратным ходом и отшвартовали у своеобразного причала — полуметровой высоты крутого бережка без отмели, коим заканчивалась ровная площадка, обрамленная вековыми дубами, вязом, Бог весть откуда взявшимся здесь буком и вездесущим молодым кустарником. Гибкие прутья ивы, будто зонтиком, укрыли и площадку, и большую часть баржи от недобрых глаз со стороны Донца. Видимо, райское местечко и до Катаклизма пользовалось популярностью у местных любителей загородных коррумпированных пикников — с ближайшего холма к площадке была проложена дорога из бетонных плит, пригодная для автотранспорта даже сегодня, а уж коням — подавно. Чем не замедлили воспользоваться Русик с дядей Колей — погнали лошадей на вольный воздух. Кубанский коневод Архипов в благородных животных попросту души не чаял, а вот Рустам...

С ним, показалось гетману, вопрос куда сложнее. Чернявого джигита, ярко выраженного кавказца, если хотите — колоритного, как выражаются любители избитых фраз, будто снедала жесточайшая тоска, неведомая грусть. Куда как более логичным представлялось 'утолить' её в компании друзей, соратников и командиров — тоже, чай, не звери! — но молодой ингуш вторую уже ночь явно стремился прочь из лагеря, да и в станице с памятных по боевым свершениям июньских дней почасту и надолго уходил в себя.

На заре становления общины Рустам Шадиев, щупленький тогда, оборванный, с горящими голодными глазами, ингушский пацанёнок-беженец лет десяти, двенадцати от силы, стал одним из новоросских первопоселенцев, и если бы не юный возраст, вполне возможно, перешёл бы в ранг аристократов-Основателей. Дозорный Константин и кошевой атаман Женька Хуторской спасли его в лесу от своры одичавших псов. Опоздай они на минуту, и парень оказался бы растерзан волкодавами. О себе мало что сумел поведать: до Катаклизма жил в Назрани, отец его, Азамат, что называется, 'ходил по бизнесу' — держал бензоколонку, её же в ночь перед Чумой и охраняли маленький Рустам со старшим братом. А после начался кошмар. Бег в Никуда. Пожары. Вопли. Взрывы. Выстрелы. Охота каждого за всеми, всех за каждым. Много дней...

Найдёныш оказался исключительно толковым парнем, на шею, как он сам считал, никому сесть не захотел, быстро освоил специальность слесаря, за нею — кузнеца, а после — золотых дел мастера. Видно, в традициях далёких и не столь далёких предков его влекло к холодному оружию: ножам, кинжалам, саблям, шашкам, палашам. Полковник как-то видел его в кузнице — творец, создатель, одухотворённый демиург, Гефест!.. Одна из семей первостаничников возжелала усыновить его, но Русик отказался наотрез — взрослый мужчина! Позже признал, мол, испугался, что заставят изменить фамилию. Он полагал — скорее всего, справедливо, — что остался на этом свете последним из своего тейпа и родового клана Шадиевых. Продолжить род, не дать умереть памяти предков, захоронить, если доведётся, их прах и сохранить могилы — его святая обязанность. К вопросам чести и порученному делу он относился с далеко не юношеской щепетильностью, во всём стремился оказаться первым, однако же, не напоказ, как многие другие, но по глубинной сути.

И вот месяца полтора назад — ну, может быть, чуть менее — джигита словно подменили: замкнулся, помрачнел, осунулся, сошёл с лица. Кажется, и Аллах бы на него, ну, поменялся молодой ингуш и поменялся! Скажем, влюбился. Или триппер подхватил. Подумаешь, проблема! Хотя для молодых да мнительных, причём кавказцев, даже 'гусарский насморк' — целая трагедия! Однако было одно Но..

Да не простое Но! ОгромНОе... При действовавшей в Новороссии системе комплектования казачьего войска по принципу 'вооруженного народа' каждый мужчина был бойцом, служилым казаком, и этот вот Рустам 'Шайтан' Шадиев, окончив параллельно с работой гимназию, исключением не стал. Вернее, стал. Стал не простым казаком, а разведчиком-пластуном, бойцом СпецНаз с настолько щекотливыми порой задачами, что даже сам полковник скрывал содеянное им не только от станичников, но и от самое себя, от памяти, от совести, от чести офицера. А куда денешься?! Когда соседи — сплошь и рядом волки, поневоле сам завоешь.... Гетман просил пристава Коробицына проверить Русика через оперативные возможности, да в суматохе спешных сборов забыл поинтересоваться результатом. Припомнил лишь сейчас, вторую кряду ночь недоумённо наблюдая, как парень рвётся вон из их компании. К чему бы это? Полюбил животных? А может, просто..?

А может, просто паранойя, а, полковник? Бред вашего абсолютизма, мания всеобщей подозрительности... Как не любил он мозголомных заморочек, малопонятных проявлений, 'мутных тем', ох, как же не любил! Особенно в минуты — часы, дни, месяцы и даже годы — кризисов. Серёга Богачёв употреблял и вовсе забубённый термин — 'головняк'. Навязчиво-несносный головняк. Тот, что курочит разум. Отравляет душу. Рождает недоверие ко всем вокруг. Прямой путь в клинику святой Марии Вифлеемской, она же психбольница, иначе говоря, бедлам. Путь к стойкому — необратимому? — расстройству психики. А то и явный признак такового...

Много веков назад жил и работал в Англии, а после — вынужденно — во французском Авиньоне и в Баварии, францисканский монах, доктор теологии Оксфордского университета, философ-еретик Уильям Оккам, отлучённый от церкви лично папой Иоанном XXII-м. Явно не просто так. Явно было за что. Наверняка присутствовали алкоголь, наркотики, оружие, сокрытие доходов, девочки с панели, должностные злоупотребления, не исключается и принадлежность к бандформированиям... Не наше дело! Нас в этой далеко не однозначной личности интересует только её гениальное творение — принцип 'экономии мышления', он же 'бритва Оккама': понятия, не сводимые к интуитивному знанию и не поддающиеся проверке опытным путём, должны быть удалены из науки, или, говоря словами самого учёного, число сущностей не следует преумножать без необходимости. Знаете, например, что такое 'универсалии'? И я не знаю. И никто не знает. И не должен знать! Во всяком случае, не должен лукаво оперировать надуманными понятиями при оценке реальных предметов и явлений. Наука Философия в чём-то похожа на Любовь — никто не знает, что Она такое, при этом каждый обожает ею заниматься... А Билл Оккам — он знал! Он понимал толк в этом деле. Билли Оккаму палец в рот засунешь — руку оттяпает, как крокодил, и не поморщится. Силён, бродяга! Был...

И пусть даже казачья проблематика отнюдь не превалировала у Оккама над многочисленными философскими вопросами (кто виноват? что делать? у кого занять?), что справедливо может показаться нам по меньшей мере странным, всё же его бесценный вклад в... Вот кстати, дорогой Читатель, вы не помните, о чём ведётся речь? Я что-то тоже... Да! О Рустаме Шадиеве и его странностях. Придерживаясь принципа Оккама, стоит ли думать в данном случае, что молодой ингушский хлопец попал в липкие путы ЦРУ или не уплатил налог с экспорта нефти из Чечни в Кувейт? Отсечём острой бритвой эти сущности, попахивающие явным бредом, и предположим — парень попросту влюбился. В Нинку. Хорошо бы так!..

Досадливо поморщившись и сплюнув прямо в райские кусты, гетман зарёкся думать более о Русике. Кощунственно — в раю, да о Шайтане! Сосредоточился на куда более приятном. Например, на Алёнке и Алине, которые с прибаутками учили Константина — петербуржца родом и помора в тридесятом поколении! — варить уху. Рядом, естественно, вертелся Павел Никоненко. 'Сибирская Язва' Нина Юрьевна, душевно выматерив кулинаров за медлительность, ползла на четырёх своих костях в небезуспешных поисках лекарственных растений. Не обнаружив в её тощей задни... хм, талии ничего сексуально привлекательного, гетман обратил внимание на Дока. Не в плане секс-эппила, не подумайте! Игорь Шаталин, старый его друг, больше того, однополчанин, затаясь в кустах опушки, отчаянно махал ему, подмаргивал и щёлкал средним пальцем по тройному подбородку. Гетман, посвистывая и оглядывая кроны, как будто на предмет наличия колибри, продрался метрах в десяти от доковского 'логова' сквозь заросли колючего терновника, проверил — их из лагеря не будет видно, и сел на свежую лесину-выворотень.

— Да, Николаич, конспиратор из тебя, как из Рязанца камергер высочайшего двора...

— Зато нарколог — хоть куда! Кто на что учился... Выпьем по маленькой, Старый?

Ого! Вот даже как, да, Доктор Николаевич?!..

Гетман насторожился. Причём насторожило его далеко не предложение Шаталина, каким бы противоестественным оно ни прозвучало для великоросса, больше того, казака. Насторожила кличка 'Старый'. Обычно друг звал его 'Санычем', дескать, привык за годы медицинской практики: Ароныч, Моисеич, Исаакович, Абрамыч. Петрович тоже. Правда, Эйдельштейн... 'Старым' же боевой товарищ называл его только в особых ситуациях. Например, поздним вечером одиннадцатого июля, двенадцать лет тому назад, в самый канун Чумы... А во-вторых, насторожило явное стремление уединиться с гетманом. Стало быть, предстоит серьёзный-пресерьёзный разговор. Гетман даже предполагал, о чём конкретно. И был уверен в своей правоте. Процентов где-нибудь на сто...

— Выпьем, говоришь? Предложение, подкупающее своей новизной!.. Кстати, для этого не обязательно здесь комаров кормить, пойдём в мою палатку, Алина и к тебе, и ко мне, и к медицинскому спирту, и к прочим манерным напиткам относится спокойно.

— Дурак ты, Старый, и романтизьму в тебе, как в этом бревне! Между прочим, ты заметил, что комаров здесь нет? Почему бы, а?

— Потому что здесь рай, — пожал плечами гетман. — Рай, а ты — 'по маленькой'!

— Ладно, раз уж рай, то выпьем по большой.

— Не святотатствуй, язычник хренов!

— Язычник — в смысле 'филолог', да? Спасибо, я польщён! И вообще, не фиг здесь, на пороге рая, рассиживаться, пойдём, я классное кафе присмотрел!

И они пошли. Не так чтоб очень далеко. Метрах в двухстах вверх по течению ручья взору немало удивлённого гетмана открылась ровная и чистая, как поле стадиона имени Арнольда Шварценеггера, прибрежная полянка. Да это ладно! Главное таилось в глубине её. В белесой, из ракушечника, строго вертикальной стенке неведомо откуда взявшегося здесь высокого обрыва полукружьем — как будто Бог готовил себе летнюю эстраду под концерты и лекторий — столь же неведомый, но явно первобытный архитектор воздвиг портальный свод на манер буквы 'п' из трёх огромных монолитных плит тёмно-бардового гранита. Жерло конструкции, затянутое беспросветным мраком, напоминало не столько крыльцо на пороге рая, сколько адовы врата.

— Нам туда, — подтолкнул гетмана Шаталин. — Иди, чего встал?!

— Док, — придержал его гетман, — это и есть твоё кафе?

— А то нет! Что тебя смущает?

— Да это же типичный дольмен! Мегалитическое сооружение наших далёких предков. Пращуры тысячами возводили их хрен знает для чего, то ли как жертвенники, то ли как усыпальницы, то ли как склады. Я слышал даже гипотезу о том, что эти самые пращуры, куда более близкие к Природе, чем мы, волосатыми задними местами чувствовали геоэнергетические точки планеты и строили там своего рода санатории, очищались в них, подпитывались земной силой. Дольменов очень много на Северном Кавказе, к ним в начале века развернулось массовое паломничество, мы с женой, когда в Геленджике отдыхали, тоже подпитались в одном... массандровским портвейном.

Правда, гетман не слышал, чтобы дольмены в России 'водились' севернее широты Тамани. И только ли ради супружеских измен, коррупции да пьянства, называемого почему-то 'шашлыком', съезжались прежде люди в эти райские места?.. Ей-богу, не простое место этот рай!

— Портвейном, говоришь? — потёр ладони Док. — Пошли, там уже всё готово!

— Где?!

— Да там, внутри! Этот, как ты говоришь, дольмен в натуре построили на манер кабака, сам увидишь...

Док осветил проём фонариком, и гетман нехотя шагнул туда. Вход продолжался длинной галереей из таких же гладко вытесанных плит. Если бы не ракушечник обрыва, спрессованный за многие тысячелетия в несокрушимый монолит, гетман готов был бы свой автомат поставить на пари против дубины, что холм над дольменом — вовсе не холм, а насыпной курган....

Пройдя по галерее метров пятьдесят, друзья вступили в сводчатый, с двумя рядами ровных цилиндрических колонн, просторный зал, настолько чистый, словно из него не так давно ушла старательная бабушка-уборщица. Гетману показалось в этом зале странным кое-что ещё, причём настолько странным, что...

— Что, Старый, скажешь? — не дал ему домыслить Док. — Чем не кафешка?!

И точно, в самом центре зала правильным треугольником были расставлены три каменные тумбы — настоящие сидения, отполированные сверху, будто мебельные плиты. Одна из них здешним официантом, думается, всё-таки не первобытным, была устлана марлевой салфеткой и заставлена 'изысканными яствами' — плоской флягой с медицинским спиртом, тремя складными кружками (одна — с водой) и жалким бутербродиком с позеленевшей колбасой, как показалось гетману, станичного ещё копчения.

— Присаживайся, Старый! — Док засуетился, разливая дьявольский напиток. — Уютное местечко, правда?

— До ужаса! Как ты не побоялся сам лезть в это капище?

— Да брось ты! Я под Итум-Кале два месяца на горе сидел с одним лишь отделением солдат, Аргунское ущелье сторожил, а тут-то... Разводить будешь? — покивал на спирт.

— Обойдусь, — вздохнул гетман.

— И то сказать... Давай, это, за нас!

— Давай за вас, давай за нас, и за десант, и за спецназ... Твои тосты всегда были чертовски содержательны. Ладно, давай, брат, за сказанное! Хух!

Крепчайший тёплый спирт ожёг ему гортань, он снова выдохнул, занюхал далеко не райское пойло чёрствым хлебом.

— Николаич, я, конечно, не врач, как некоторые, и не санинспектор, но твою колбаску всё же предлагаю пожертвовать обитавшему здесь богу. Боюсь, нежный гетманский желудок с нею не подружится.

— Стареешь, брат! — широкая простецкая физиономия Шаталина украсилась улыбкой с добрую плотину ГЭС. — Сейчас расскажу на эту тему анекдот из жизни, будешь смеяться. Как-то раз, на третьем курсе Курского мединститута, отправили нас на свёклу...

В зависимости от текущего количества принятого на грудь 'анекдот из жизни' занимал у генерального врача от десяти минут до двух часов. Сегодня к его словоблудию, к чему гетман лет уже пятнадцать как привык, примешивалось кое-что ещё — Док явно не решался завести наконец тот серьёзный разговор, ради которого они сюда пришли. Он дал другу 'продержаться в эфире' минут пять. Повторно причащаться огненной воды не было ни малейшего желания, ни, коль уж откровенно, физиологической возможности, однако же иным путем остановить разговорившегося Дока не сумел бы, вероятно, даже кляп.

— Николаич, соловья баснями не поят!

— Да-да, прости, Старый!

— Я подумаю... Одну каплю! Вынужден прервать твои воспоминания, и вот по какой уважительной причине: хочу после долгих лет молчания открыть тебе страшную тайну, связанную с одним околомедицинским оперативным вмешательством...

Бывалый врач напрягся.

— ...История донесла до избранных доподлинный факт из жизни великого Гиппократа...

Бывалый врач расслабился и улыбнулся.

— ...Как-то раз он наблюдал за действиями ученика, кастрировавшего кота. Пациент царапался и зверски визжал. И тогда мудрый Гиппократ сказал ученику...

— ...Не тяни кота за яйца! — расхохотался Док, но моментально стал серьёзным в большей степени, чем предстоящий диалог. — Я понял, брат, ещё раз извини... Скажи мне лучше вот что: тебя по ночам кошмары не мучат? Видения не преследуют? Может, голоса какие-то из Ниоткуда?

— Если честно, брат, то... — задумавшийся о своём, о девичьем, гетман чуть было ни брякнул, да, мол, разговариваю с Господом и пёсиком-хранителем, но вовремя опомнился. — Ты о чём?

— О х@е за плечом! — взорвался Док. — Крыша поехала?! Башню сорвало?! Куда ты, мать твою, старый дурак, намылился?! Какое, на фиг, лекарство?! Куда девчонок тянешь?! 'Нарзана' похлебать? На горы поглядеть? Не нагляделся в своё время?! Или..?

— Вот именно, дружище, 'или', — горестно вздохнул гетман. — Так нужно.

— Алина?

— Нет.

— Алёнка?

— Она, родная, — ещё горше вздохнул он, накапал себе спирта и выпил, даже не почувствовав бесчеловечной крепости напитка. — Короче говоря...

Короче говоря, поведал другу всё. Почти. Кроме Всевышнего и ангела-хранителя...

— Какого там Всевышнего! — махнул пергаментной рукой величественный седовласый старец. — Сынок! Дитя со слабым разумом, практически девственно чистым мозгом без крупицы Истинного Знания. Ну, ничего, поправим.... Только не напейся!

Услышав про 'напейся', ушастый ангел, распластавшийся на вытертой циновке у печи, мгновенно поднял плюшевую мордочку, ощерил розовую пасть и от души, с воем зевнул.

— Что, выспался, хм, ангел-хранитель?

— Спасибо, хи-хи, вашими молитвами! Слышь, этот, как он там сказал... Всевышний, молочком бы угостил!

— Не хочется в подпол спускаться, я уже не молод, спину ломит...

— Какие твои годы?!

— Семь с половиной, если грубо, тысяч лет. Да и то — Здесь, а не вообще... Отвара, вон, хлебни!

— Ой, надоели твои травы! Скормишь ему, когда заявится...

— Нет, не когда, а если вдруг заявится, — поправил старец.

— Да куда денется? Придёт! Раз уж сюда сумел добраться... Ты привёл?

— Зачем? Он сам прочувствовал, куда идти и где остановиться на ночлег. Они всё чувствуют. Они все чувствуют. И более других — Она...

— ...Она наверняка хоть что-нибудь, да чувствует, хотя пока молчит, даже виду не подаёт. Правда, настойчиво интересуется, куда и зачем мы в такой спешке собрались. Как думаешь..?

— Ой, блин, если бы ты знал, Саныч, как и что я сейчас думаю! — воскликнул, перебив его, Шаталин. — Я, блин..!

До этого момента, слушая рассказ друга, он не проронил слова, только качал мохнатой, как у льва, изрядно поседевшей уже тёмно-русой шевелюрой и теребил свой курский нос картошкой. А тут вдруг разошёлся, да таким громоподобным голосом, что содрогнулись потолок и стены дольмена.

— Тише, дурень, а то завалит нас в твоём кафе!

— Да тебя по любому 'завалить' бы стоило! Почему сразу не сказал?!

— Тебе? Я и сейчас уже жалею, учитывая твой язык до пояса. Ты же, братец мой, уж извини за прямоту, как залудишь стакан, начинаешь всем и каждому что-то по секрету рассказывать! Учти, если насчёт её болезни пойдут разговоры, она обязательно узнает и тогда... Тогда я тебя застрелю! Это не шутка, Док.

— Да понимаю, не волнуйся!.. Ой, блин! Во-о-он оно как! А я-то думал, Нинкина дурь или блажь Алины Анатольевны! То-то Язва на результаты исследования проб Алёнки лапу наложила! Меня, слышь, послала на такой здоровый...

— Удивлён?

— Ниночке? Ни разу! Почему и не забеспокоился, даже внимания не обратил. А твоему рассказу удивлён в полной мере. Как серпом по... этим самым, что у кота. Сам веришь? Ну, в целительный источник.

— А что мне остаётся? — развёл руки гетман.

— И то сказать... оно, конечно же... — пробормотал Шаталин неопределённо.

— То и скажи, что думаешь! Как дипломированный врач. Как медицинский работник с большим практическим стажем. Как кандидат наук.

— А что я думаю? — снова замялся генеральный врач. — Я ничего не думаю. И вообще, можно, Старый, я промолчу? Впрочем, скажу: как медицинский работник с большим практическим стажем, как кандидат наук, естественно, не верю. Как друг — хотел бы верить, но пока не получается. Как... помнишь, Старый, много лет назад, ещё в полку, когда обмывали звёздочки твоего ротного, я сказал — ты мне не друг...

— ...а брат, — закончил гетман. — Конечно, помню, Док!

— Спасибо! Так вот, как брат пойду с тобой, вернее, с вами, до конца, что бы ни случилось. И ещё скажу тебе, Старый, уже как капитан ВДВ в прошлом и казачий войсковой старшина сегодня... — Док немного поразмыслил, — ...скажу такую невесёлую вещь: половина из нас оттуда не вернётся!

— Если вообще хоть кто-нибудь вернётся... Ты-то уже знаешь, на что и за что идём, Нинка знает, Алина, Серёга, Беслан. А остальные? Может, вправду рассказать всему нашему отряду, когда малая, скажем, будет спать, а, Док, как думаешь?

— Думаю... Думаю, рано. Если доведётся, точнее, когда доведётся, успеешь... У Алёнки, брат, на удивление крепкий организм. Помнишь, когда ты отбил её у бродяг..?

— Не нужно, Док, я всё помню! Но точно знаю другое — ни один человеческий организм, каким бы крепким он ни был, не способен бороться с латентным мутагенным раком, тем более победить его. Разве что с помощью Господа нашего, — гетман указал пальцем на гранитный 'потолок'.

— Никогда о таком не слышал, — задумчиво проговорил Шаталин.

— О Господе? О-о, я бы мог кое-что рассказать тебе...

— О латентном мутагенном раке, дурень старый! Когда наступит кризис, я даже не знаю, чем ей помочь, чем хотя бы облегчить страдания.

— Вот об этом, братишка Док, я бы хотел поговорить с тобой предметно. Когда наступит кризис, а он наступит рано или поздно, не мог бы ты... ну... как бы так... короче, чтобы моментально и без мучений? Я сам не смогу!

— А я, значит, смогу, да, Старый?! Вот спасибо! — Док, глядя на него в упор, осуждающе покачал головой. — Давай не будем пургу гнать раньше срока, наступит кризис — там посмотрим. Надежда умирает последней.

— Надежда — может быть, Алёнка же...

— Не каркай, мать твою! И вообще, пошли-ка в лагерь, а то без тебя ужинать не сядут.

— И голодающая Нинка всех прикончит матом! — сжав зубы, усмехнулся гетман. — Как Гарри Каспаров... Спасибо этому дому! Спите спокойно, предки, — он вытряхнул остатки спирта на гранитный пол, как поступают все военные, поминая умерших и павших. — Пошли!

— Да-да, — грузный Шаталин тяжело поднялся с полированной гранитной тумбы, — сейчас она пошлёт...

И оба друга были правы — Нина Юрьевна, конечно, их послала. На самые большие из возможных в этом мире гениталий. При этом фармакологиня оказалась единственной в составе новоросской экспедиции, кто не стал постно дожидаться к ужину сиятельного гетмана и генерального врача — 'врезала в одно жало' под горячую ушицу основательно.

— Нина Юрьевна, — стоически прослушав её гневную тираду, улыбнулся гетман, — ты мне порой напоминаешь одного сослуживца по парашютно-десантному полку, прапорщика Стоеросова. Он, как и ты, был потомственным интеллигентом — сморкался только в галстук или, на крайний случай, в рукава, после обеда тщательно облизывал тарелку, а главное, знал целых три приличных русских слова...

— Четыре, — поправил его Док.

— Спасибо, Игорь Николаевич! Память уже подводит... Видишь, целых четыре! Не чета тебе... И самое наиприличное из этих слов, как сейчас помню, 'жопа'. Так он уважительно называл людей, к которым относился с особым пиететом: Верховного Главнокомандующего, министра обороны, командира части, отличников боевой и политической подготовки, а также любимую жену и дочерей... Кстати, любимая жена, — воскликнул он, присаживаясь к дотлевавшему костру, — где моя большая ложка?! Ну-ка, уважаемые кашевары, давайте попробуем, что вы там накашеварили!

— Ухувары наухуварили для ухуедов, — делая адекватные моменту ударения, с чувством произнесла Алина.

— Эй, что-то я не пойму, здесь походный казачий кош или клуб любителей русской словесности?!

— Институт благородных девиц...

— Притон! Обозницы! Как с вами войти в культурное райское общество, даже не представляю себе... Алёнушка, маленькая прелесть, иди ко мне, хоть ты порадуй сердце старого воина светскими манерами!

— Па, — сконфуженно улыбнулась юная красавица, — я тоже знаю разные слова. Совсем немножко! Например...

— Иди отсюда! — фыркнул гетман и зачерпнул полную ложку прямо из котла. — Гутен аппетит, майне либе геноссен! М-м-м, потрясающе!..

Уха и вправду получилась знатной. Царской! Райской... Ложка стояла в жирном духовитом вареве, сдобренном травами и водкой, даже когда оно было горячим. Застывая, жижа превращалась в студень, причём настолько вкусный, что даже ньюфаундленд, не слишком-то большой — как истый представитель 'плавсостава' — поклонник рыбных блюд, отдал холодной ухе должное.

Лес и река дышали едва ощутимым ветерком, лёгкое дуновение его ни в коей мере не напоминало о тревожных странствиях в мире бушующих стихий, лишь бережно сгоняло совершенно лишний едкий дым с багрового кострища. Мягкая обстановка сытости, комфорта и покоя расслабляла, дарила благостное умиротворение. Лес, река, огонь — вековечные спутники славянина. Кров. Пища. Тепло очага. Неодолимая защита. Незыблемость. Величие. Надежность. И рай для славянина, разумеется, в лесу. Как, видимо, в степи для диковатого монгольского арата, среди ущелий — горца, в море — скандинава. Дом. Уютный, тёплый, искони привычный старый дом, без преувеличения — родной...

Умаявшаяся за рыбной ловлей, водкой и ухой, Алёнка прикорнула на груди у Александра, Алина — здесь же, на его бедре. Друзья не расходились. Карапет, щипая струны, напевал. Ему подтягивали. Без азарта, тихо и нестройно. Как будто каждый — только для себя. И про себя. Всем просто было хорошо.... И то сказать, разве в раю может быть плохо?! Хочешь — играй на арфе, а не хочешь... не играй!

Изгиб гитары желтой

ты обнимаешь нежно,

Струна осколком эха

пронзит тугую высь,

Качнётся купол неба,

большой и звёздно-снежный...

Как здорово, что все мы здесь

сегодня собрались!

Ночной эфир совершенно перестал ощущаться, не было в нём ни зноя августовской Малороссии, что испепелял путников днём, ни зябкой свежести, привычной по станице. Гетману казалось, будто ангел, прятавшийся в облачке, замеченном Алёнкой, увлёк их не в чистилище, не в рай, даже не в ад, а в некое таинственное Запределье, где перестали действовать фундаментальные законы Бытия, остановилось Время, улетучились проблемы, страсти и сомнения. В девственно чистом, истинно природном Мире воцарился вечный мир.

Как отблеск от заката,

костер меж сосен пляшет.

Ну что грустишь, бродяга,

а ну-ка, улыбнись!

И кто-то очень близкий

тебе тихонько скажет:

Как здорово, что все мы здесь

сегодня собрались!..

В шатре, не зажигая галогенового фонаря, гетман осторожно уложил Алёнку на матрас и бережно накрыл походным одеялом. В кромешной тьме жена легко коснулась его рукава и повлекла на выход. В обнимку они молча побрели песчаным берегом уснувшего Донца, слушая песнь сверчков где-то вдали, на противоположной стороне, шелест воды, шёпот листвы райских дубрав и шорох камыша, зловеще колыхавшегося в плавнях 'преисподней'. Вдали от лагеря, где на затейливое покрывало из белесого песка привольно ниспадали косы ив, Алина выскользнула из рук Александра и удалилась в ночь одна, роняя наземь никому сейчас не нужную одежду...

...Нагие и счастливые, они лежали в тёплой обволакивающей воде у самой кромки берега, глядели вверх, на россыпь будто наблюдающих за ними звёзд, по южному огромных и космически далёких.

— Мы в раю, Аль, — мечтательно прошептала Алина. — В маленьком земном раю. А библейский рай где-то во-о-он там, далеко-далеко...

— Ты хотела бы туда попасть?

— Разве что на экскурсию. В раю, наверное, такая скука! Порции блаженства должны быть дозированными. Примерно как у нас: утром — инферно...

— Для тебя утро всегда было сущим адом, Алька. Впрочем, и для меня тоже.

— Сегодняшнее — особенно... Не перебивай! Днём — зримое напоминание о пекле, вечером — парадиз. Жизнь полна событиями, причём самыми разноплановыми. И это хорошо, хотя не всегда приятно и легко. Не научившись яростно ненавидеть, не научишься и любить. Избежав лишений, никак не сможешь по достоинству принять достаток, а тем более — роскошь. Без потерь не оценишь вновь обретённого. Знаешь, — она прильнула к Александру своим гибким, трепетно дрожащим телом, — если бы Господь сейчас сказал мне: выбирай, Я перенесу тебя в любую эпоху, ты родишься в любой семье, хоть нищенской, хоть королевской, я ничего не стала бы менять в своей жизни... в своих жизнях, вообще ничего. Наверное, оставила бы даже Чуму. Даже сегодняшние наши испытания.

— Сегодня, считай, была простая разминка, — всё-таки перебил супругу Александр.

— Кому — как, мне хватило...

— А я тебя предупреждал еще дома! Так нет же...

— Нет, Аль, нет! Не обо мне сейчас речь.

— Конечно, — буркнул Александр слегка обиженно, — речь обо мне. Ведь я же, блин, сто раз повторил!

— Какое же ты, Аль..!

— Какашка?

— Я этого не говорила! Не успела... Речь шла о Боге, о высоких чувствах, а ты..! С тобой, Аль, при всех твоих сомнительных достоинствах, я поняла главное — в этом мире не существует понятия 'невозможно'. Если чего-то нет, но его очень-очень хочется, оно достижимо, пусть сразу кажется немыслимым. Я поражаюсь тебе вот уже двенадцать лет, ты порой находишь решения там, где их не может быть по определению, что называется, априори. Находишь каким-то звериным чутьём, сверхчеловеческим наитием. Ты много лет воевал на самом переднем крае, а часто и за ним, и ни разу не был серьёзно ранен. Ничем тяжёлым не болел, даже Чума обошла тебя стороной. С тобой не справились пули, ножи и кулаки врагов во второй жизни. Прежняя жена твоя была не от мира сего, приёмная дочь — вообще избранница Всевышнего. Тебя хранит твой ангел-пёсик, с тобой запросто разговаривает сам Господь, вернее — прости, Господи, за оговорку! — ты запросто разговариваешь с Ним. Наконец, за тобой идут люди, и чем дальше, тем охотнее, самоотверженнее. Послушай, Аль, ты не Христос?

— О, Боже, я раскрыт! Я припёрт к стенке! Припёрнут... Ладно, пишите, гражданин начальник: Иисус Александрович Христос, первого года рождения, уроженец Назарета-на-Дону, полковник и Мессия, — признался он под грузом неопровержимых доказательств, но быстро изменил свой ироничный тон на куда более серьёзный. — Нет, Алька, я простой, самый обычный человек, которому, возможно, немного везёт, да и то далеко не всегда и отнюдь не во всём. Так, например, сразу не задалась жизнь первым браком, зато невероятно повезло с тобой. И неудач в моей жизни хватало, и поражений, и болезней с ранениями вперемежку, хотя, твоя правда, не особенно тяжёлых. Моя доля, как доля всякого человека, та же двуцветная зебра. В июне, с этими хреновыми рыцарями, была полоса чернее некуда, в июле — белая идиллия, а сейчас, в августе, с Алёнкой, — сама видишь.

— Ох, вижу, Аль, всё вижу, — горько вздохнула супруга, и он не разобрался до конца, что именно имеется в виду. Наверняка Алёнушке как женщине отводилось в её словах далеко не последнее место. — Но ты справишься, я верю! — она склонилась над его лицом, пронзила взглядом, обожгла дыханием. — Верю, ты справишься со всеми проблемами! Хотя и не представляю, как именно.... Всё равно верю и всегда буду с тобой, только с тобой! Или не буду вообще, я тебе уже сегодня говорила.... И что ты лежишь, как чурбан? Мы же в раю! Кто будет доставлять любимой женщине райское наслаждение?!

— Ты — насчёт 'Баунти'? Откуда ж я сейчас его доставлю?!..

— И мы последнее вчера подъели, да, Хозяин? — лукаво усмехнулся вислоухий пёс. — Что эти люди всё-таки за люди, не пойму! В такое время! В таком месте! А у них одни лишь блядки в голове! Не маленькие дети, между прочим, должны бы понимать...

— Нет, понимать Это они не состоянии, — задумчиво проговорил величественный седовласый старец. — Они — не мы. Они совсем другие... Я думаю, они много счастливее, чем мы с тобой. Они, по крайней мере, точно знают, что такое 'счастье' и 'несчастье'. Они способны ощутить глубинную суть этих отнюдь не до конца понятных нам с тобой понятий во всей красе присущих им высоких чувств. Что же до Времени и Места... Ты не прав, они и это чувствуют, просто их слабенькие разумы не в состоянии пока что Этого постичь.

— Да, странные они... Может, позволишь мне с ним напрямую познакомиться, Хозяин?

— Увы, мой ангел-порученец, ничего из этого не выйдет. Ты для него воочию не видим, не материален. Он по своей природе ограничен в органах внешнего восприятия, которые ошибочно привык именовать органами чувств. Ты можешь его только напугать, а он должен уйти отсюда сильным, обновлённым, целеустремлённым, знающим, ведь только от него сейчас зависит, будет ли спасена Она! А от неё зависят, как считает наш с тобой — пока неведомый ему — Всевышний, судьбы всей Вселенной. Так что иди, мой ангел, на свою циновку, отдыхай!

— Ну хоть немножко поболтаю с этим, как его... Целителем! Не наяву, а как обычно...

— Ладно уж... Только после — спать!...

Прибрежный лагерь новороссов спал давным-давно. Рязанец на сторожевом посту бдел так, что ствол немолодой ольхи, казалось, неминуемо расколется к утру от его храпа. Гетман не стал будить вихрастого разведчика, хотя свободно мог отдать его по возвращении под трибунал, а то и расстрелять сейчас на месте. Пусть отдыхает! Дэн, как выяснилось, бодрствовал, а он почует приближающуюся угрозу много раньше, чем любой из часовых. Да и потом, они — в раю, какие могут быть угрозы?!

Алёнушка, не просыпаясь, крепко обняла Алину, и через несколько мгновений обе женщины сопели, как лучший в мире паровоз 'Иосиф Сталин'. Гетман же поворочался немного... потом ещё немного... и ещё. Потом, нарушив клятвенное обещание, что дал супруге полчаса назад, выкурил сигарету прямо здесь, в шатре. И услыхал в душе надрывный кашель вперемежку с лаем.

— Кончай (кхе!), слышь, ты (кхе!), дымить! Капля никотина (кхе-кхе!) убивает лошадь!

— Но ты-то ведь не лошадь, ангел мой... Здорово, барбосик!

— Маленькую собачку (кхе!) эта капля вообще разрывает на куски... Здорово, полканчик! Хотя с таким курением желать тебе здоровья бесполезно, даст Дух, до ста дотянешь — и кранты!

— До ста?! Ой, до шестидесяти бы, и... Бр-р! Слушай-ка, пёс, как ты сказал, даст кто?!

— Кто — не суть важно, важно — что. Есть разница: вкусно покушать или — в морду... И вообще, не заговаривай мне зубы! Захочешь покурить ещё, так выползи хотя бы из своей палатки, подыши свежим воздухом, на звёзды полюбуйся, наконец, просто погуляй, погоды-то сейчас стоят!.. И, кстати, пост проверь — твой... этот, как его?.. Рязанец дрыхнет как собака! И пёс твой, тоже кстати говоря, спит, как и часовой... Давай-давай, полкан, гуляй! А мне — спокойной ночи!..

— Спокойной ночи, — повторил гетман вслух.

И, кажется, довольно громко повторил, во всяком случае, Алёнке хватило.

— Спасибо, па, — прошептала она, не открывая глаз. — И тебе тоже... Тебе свет не мешает спать?

— Какая ты у меня чертовски тактичная! Сказала бы просто — выключи фонарь.

— Нельзя так говорить, па, мы же — в раю!

— Насчёт фонаря? Нашла богохульство! Впору на костёр.

— Насчёт 'черто...', — она испуганно прикрыла рот ладошкой. — Ты понял, да?

— Вон ты о чём! Я понял, милая... Правда, не всё. Далеко не всё!.. А что же я не понял? И ведь многое! Причём, по-моему, связано оно как раз со светом... А с каким? С Тем светом? С Этим светом? С ярким светом? Гиви, ты можешь спать при свете? При Свете? Разве при ней уснёшь?!..

Пытаясь таким образом припомнить, что же осталось где-то Там, во тьме, во мраке, за чертой его великогетманского понимания, Александр натянул брюки, кроссовки и тельняшку, набросил китель, выбрался из душного шатра, вдохнул, сколько хватило лёгких, и вправду изумительный, душистый, необыкновенно чистый воздух. На небосводе, словно факелы ночных танцовщиц, ослепительно мерцали звезды, казалось даже, что они там, в неизведанных глубинах космоса, устроили свой праздничный вселенский карнавал. В честь дорогого гостя 'того света', Господа и всего райского народа — его, Его высокородия, Полковника всея Руси...

Полковник усмехнулся, раскурил, по совету ангела, очередную 'Золотую Яву', чувствительно пнул часового Кожелупенко, который, далеко не сразу разодрав ресницы, принялся уверять его, что просто 'трошечки задумався'. Дэн пробудился сам, но встать не пожелал, только перевернулся на спину и заурчал, дабы хозяин не забыл почесать ему пузо.

— Может, тебе еще морду повидлом обмазать, страж недреманный? Чтобы, как облизнулся, жизнь казалась ещё слаще... Лежать! Место! Батька погуляет тут...

И батька погулял.

Куда пошёл? Какого пса?! Пёс его знает...

— Да уж знаю! — самодовольно тявкнул ангел за пределами Реальности. — Еще мемуары писать будешь! Только кто тебе поверит?!..

...А гетман ощущение реальности происходящего утратил совершенно. Едва оценивая собственные действия, он углубился в лес. Во тьму. Без фонаря. Но всё-таки прекрасно различая мир перед собой. И был это довольно странный Мир...

То ли Господь вёл его неисповедимым путём своим, руководствуясь не ведомым сирому человеку Божьим своим промыслом, то ли коварный искуситель Сатана влёк через почему-то — почему бы? — расступавшиеся заросли.

Гетман всё брёл и брёл неведомо куда. И кем — вернее, Кем — неведомо. Однако явно кем-то и куда-то уводимый... Таинственным ли шляхом Высшей Воли? Извилистой тропой Свободы от всего и вся? Аллеей Непреложной Истины? Проторенной за множество веков рокадой Веры? Пассионарным трактом Провидения? Незыблемой дорогой человеческой Судьбы? Кому то ведомо?! Тем более — сейчас, в райской ночи, за гранью понимания и бытия...

Особенно даже не удивившись, гетман вдруг обнаружил, что движется след в след за рослой согбенной фигурой в развевающихся белых одеждах. Рефлекторно всё ускоряя шаг, ни обогнать странного спутника, ни даже сколь-нибудь заметно сократить дистанцию, увы, не смог. Как не сумел и задержать себя. И отвернуть с тропы. И броситься от морока... И не хотел! Наоборот, ощущал подъём на грани ликования, тихий восторг и не изведанную прежде одухотворенность. А страха не было в помине...

Да и какой же, если разобраться, страх в раю?! Благоприобретённые за две не самых лёгких жизни инстинкты опытного командира и бойца, казалось, живо материализовались и теперь шептали Александру на ухо: не бойся, всё в порядке... никакой угрозы нет... вернее, есть... она повсюду и всегда... она неотвратима, велика, необорима... только не здесь и не сейчас... иди!..

И гетман, повинуясь, шёл...

Внезапно будто пелена упала с век, вспыхнуло красочное восприятие, очнулся задремавший было разум, и Александр обнаружил, что, словно бедный родственник из дальних выселок, сидит на краешке широкой деревянной лавки в просторной рубленой избе с непроницаемо чёрным, безо всякого отражения, провалом единственного окна. Мерцает огонёк свечи, вяло стекающей в убогую, из серой глины, плошку. А прямо перед ним, случайным в этом доме гостем... чур меня!

Величественный старец, седой как лунь, в молочно-белом полотняном балахоне. Лоб мудреца. Орлиный нос аристократа. Высохшие губы. Густая сеть глубоких вековых морщин. Щёки аскета-страстотерпца. Бездонные провалы тёмных глаз, в их глубине — великий ум, непостижимое для человека Знание, печаль, тревога, озабоченность, покорность Неизбежному. И пусть на первый взгляд малозаметный, однако всё же явственный оттенок равнодушия — причём не наплевательского, мелкого, мещанского, но Равнодушия возвышенного, грозного, величественного. Такое свойственно, наверное, могучей гранитной скале, взирающей с высей своих горних на потуги жалких альпинистов... Спаси, Христос! Во что же ты, полковник недреманный, вляпался?!

— Здравствуй, сынок! — отчётливо проговорил застывший перед Александром седовласый старец глубинным, приводящим в трепет голосом. Всем естеством своим проговорил. Вселенским макрокосмом Сущего, словно таящимся до времени в чахлом людском обличии.

Гетман готов был клясться самым дорогим, что слышал уже прежде этот Голос. Не так давно. В последний раз — позавчера...

— Здравствуйте-э-э-а-а-о-о, — промямлил он. Не мудрено!

— Можешь называть меня Старцем, сынок, — магический гортанный Голос вновь заполнил каждый уголок простой бревенчатой избы.

Строения, никак не характерного для южных этих малороссийких мест, подумал гетман ни к селу ни к городу. Вот это номер! И откуда же здесь взяться самому Всевы...?! Ах, да, это же рай... Прикол! Алину бы сюда, Алёнку, Костика, Серёгу, Дока! У Дока для такого случая всегда есть чистый медицинский спирт. А после — галоперидол... Тьфу, идиот! Немедленно собраться! Перед Кем расселся?! Отвечай!

Гетман вскочил и вытянулся в струнку перед Старцем.

— Так точно, Господи! Понял: называть Вас Старцем!

— Господи!.. — хозяин иронично усмехнулся, чуть дёрнув уголками рта. — Присядь и успокойся. Удивлён?

— Есть немного, — честно признался гетман. И сделал это почему-то с облегчением... Тут впору было облегчиться самым настоящим образом! — Прошу простить, если зашёл не вовремя! Разрешите идти?

Отдал бы воинскую честь, да кепи в лагере забыл, а по-американски не приучен. Ограничился тем, что лихорадочно просунул руки в рукава и застегнул пятнистый китель на все пуговицы.

— К нам, старикам, в любое время — вовремя, ибо не так уж много этого самого времени осталось. Может, и вообще нет его в запасе, кто знает?

Гетман согласно покивал, словно болванчик из Китая, хотя и думал про себя: у Бога да нет времени на жизнь! А у кого же тогда есть?! И кто, кроме Него, конечно, может знать отмеренные сроки?.. Но тут припомнил Откровение, что Голос передал ему чуть больше месяца тому назад — мол, Будущего нет, непознаваемо Оно. Так вон Вы в каком смысле, Господи! Понятно...

— И это ох как правильно, сынок, — согласно улыбнулся Старец. Как будто мысли прочитал... Ну да, конечно, он на то и Бог! — Да ты присядь, не торопись, поговорим. Верхнюю пуговичку расстегни, а то вон как побагровел! Налить тебе горячего отвара? Из трав он. Вкусный и целебный. Ваш. Земной...

Последние слова кувалдой двинули по гетманскому существу. Многопудовым сваебойным дизель-молотом. Тяжёлым. Истинно земным.

— Спасибо, Господи... э-э, Старец, с огромным удовольствием, — кивнуло гетманское существо, как по заказу ощутившее озноб и жажду.

Он, через силу ухмыльнувшись, на мгновение представил себе, как много лет спустя, седой и немощный, станет бахвалиться в кругу учеников: 'Сидим мы, это, значит, как-то после баньки с Господом в Его избе, пьём травяной отвар, болтаем, по обыкновению, о пустяках — видах на урожай, 'Зените', обстановке в Закавказье, льготах ветеранам, судьбах иных Миров... Он мне тогда и говорит, давай-ка, мол, сынок, пропустим по одной, дескать, за укрепление трудовой дисциплины. Он-то силён на 'это дело', что Ему? Засадит литр 'Путинки' и — как огурчик. Уж куда нам, грешным?! Ну, я Ему, конечно: да не стоит, Господи, а то ведь — годы, печень, всякое такое разное'...

— Да только стоит ли утруждать себя, Господи?! Спасибо, обойдусь и так.

— Стоит, стоит, — махнув рукой, Старец пошаркал к очагу. — Думаешь, у меня много гостей бывает? Ошибаешься, сынок!

Интересно, а куда же они деваются, — подумал Александр, чуть более вольготно обустроившись на лавке. К сатане? Ах, может быть, Старец имел в виду — при жизни! Приятно быть ви-ай-персоной в райских кущах, чёрт возьми... Тьфу, мелешь непотребное, дурак!

Он понемногу успокоился — привык за постчумную жизнь к самым невероятным поворотам ситуации — и теперь просто с интересом ожидал, каково будет продолжение. А равно с этим здраво, без намёка на гордыню, рассудил, что сам он, простой смертный, да к тому же атеист до лета нынешнего года, для Всевышнего — пустое место, и историческим сегодняшним Приёмом стал обязан исключительно Алёнке — своей и Господа избраннице, провидице, великой и несчастной... О, Господи, только спаси её, и я навеки стану хоть Мессией, хоть апостолом, хоть, если Ты велишь, самым кровавым инквизитором в истории людской цивилизации!

— Эх, сынок, если бы это было так просто, — проговорил хозяин, громыхая чайником.

Но гетман не расслышал его горьких слов. Гетман даже не уловил, насколько обречённой прозвучала старческая интонация. Гетман уже расслабился настолько, что потянулся было к сигаретам в накладном кармане камуфлированной куртки. Но с удивлением вдруг ощутил, что в первый раз за три десятка подростково-юношеско-взрослых лет ему не хочется курить... Ну да, в раю, наверное, не курят! И не пьют. И не... всё остальное. Эх, тоска зелёная! Права сегодня вечером была Алина... Алька! Вот бы и ей, да хоть одним глазком! Алёнке — тоже. Перед тем, как... Боже, помоги!

Пока согбенный седовласый старец, чуть подутративший природное величие в кухонных хлопотах, священнодействовал над травяным отваром — над тремя плошками, а не двумя! кому это? не ангелу ли с длинными ушами и таким же языком? — бывалый воин оглядел его покои. Можно сказать, провёл своего рода рекогносцировку. И даже умудрился выудить из закоулков памяти этимологию этого непроизносимого для славянина термина: от латинского recognosco — обследую, осматриваю. Да, хорошо учили некогда в Рязанском высшем воздушно-десантном командном училище!

И что же показал осмотр райского апартамента? Да ничего из ряда вон! Если, конечно, не считать, что сама срубная конструкция избы для Малороссии — скорее уж причуда, чем необходимость. Хотя как раз сейчас, после Чумы, когда планета с каждым годом всё гуще покрывается лесами, то есть строительного материала столько, что хоть на экспорт отправляй (в Туманность Андромеды, где одни холодные туманы стелются по пустошам, среди лишайников и мхов), наверное, есть смысл поголовно возвратиться к срубам в качестве остовов зданий. Есть смысл... да нету никакого смысла! Нашёл о чём раздумывать в раю — об избах! Не дурак?!.. Э, нет, разведчик! Рекогносцировщик...

Так, смотрим далее! Лавки вдоль стен. Дощатый потолок. Такой же дощатый, по-райски чистый — ни былинки! — пол. Кстати, где коврик ангела-хранителя? Не видно. Может быть, в сенях или в подклети?.. Окно слепое, будто тьма египетская. Две скамьи. Русская печь. Как минимум ведёрный алюминиевый чайник, словно позаимствованный у геологов, попавших в селевой поток, — им, дескать, всё равно уже не пригодится... Сундук, крытый овчиной и рядном. Свеча. Дубовый стол — впадины от локтей на истёртой столешнице. Полочки с книгами... Вот интересно, что читает на досуге Бог? Не разглядишь впотьмах, но думается, что наверняка не Библию... Коран? 'Махабхарату'? 'Кама сутру'? 'Антикиллера'? 'Я — вор в законе'? Уголовный Кодекс? 'Капитал'? Основы менеджмента и маркетинга?..

— Да что придётся, — усмехнулся Старец, подавая Александру глиняную плошку. — Что раздобуду, всё подряд читаю... Гляди, сынок, не обожгись!

— Спасибо, Госпо... э-э, Старец! — гетман благоговейно принял чашу.

А третья, под дымком, так и осталась на печи. Кому?!

— Не торопи события, сынок, увидишь. Конечно, если Мир за несколько секунд не сгинет в безвозвратной пропасти Небытия...

Гетман лишь кивнул и вслед за Старцем пригубил напиток. Горячий, ароматный, вкусный. Но — без сахара. А сладкоежкой он был — не дай Бог!

— Дам, почему же не дам? Сахарок имеется, правда, кусковой, не обессудь.

Хозяин вновь прошёл к печи, и Александр уже в который раз за эти четверть часа — минуты, года, века? — подумал, что с мыслями в раю следует быть поосторожнее. Чтобы не нарваться... Впрочем, хозяин страха не внушал. Только почтение и лёгкий трепет, будто стоишь, воздев глаза в зенит, на паперти величественного собора и ощущаешь себя жалкой пылью на ступенях Бытия.

— Конечно, не пылью в том уничижительном смысле, как ты сейчас имел её в виду, но всё-таки частицей. Элементарной частицей Сущего. Частицей Мира, — Старец внимательно смотрел гостю в глаза. — Вот ты говоришь, удивлён нашей встрече, да? А ведь ты, пусть даже неосознанно, стремился к ней, великий Воин, страж Добра, Хранитель и Целитель!

— Откуда Вы знаете? — пробормотал гетман.

И осёкся... Кому же знать, как не Ему?! В начале лета сам Он произвёл тебя в Хранители Алёнки, позавчера Целителем назначил. Мозгами шевели, полкан, хоть иногда!

'Догрызть' себя ему не дал робкий стук в дверь избушки. Всё, началось, — подумал он. Войдёт сейчас Аллах — у него к гетману после кампаний на Кавказе множество претензий! — или старый Перду... хм, Перун с Ахурамаздой под руку, да как поговорит с хозяином по-божески, то бишь по-свойски, что с многогрешным Александром Александровичем дальше делать, мол, дескать, надоел уже, зажился, будет ему, натерпелись...

Но Старец только улыбнулся. Причём, как показалось Александру, заговорщицки.

Дверь, будто по Его велению, вдруг растворилась, и в избу вошла... Алина. Как позже выяснилось, Дэн привёл. Александр, если честно, даже не был удивлён. Да и чему ещё, казалось, удивляться такой Ночью?! Разве что глазам жены — огромным, широко распахнутым, горящим, мало понимающим...

— Проходи, доченька, располагайся, — любезно пригласил Алину Старец, потом ласково потрепал собака Дэна по мохнатой львиной холке. — А ты, дружок, устраивайся на крыльце, охраняй!

— Здравствуйте! — оторопело прошептала гостья, прижимаясь к мужу, и приняла напиток мелко содрогавшимися пальцами. — Спасибо Вам!

— Да не за что! — махнул пергаментной рукой хозяин. — Прости, кофе твоим любимым не разжился, попробуй, вот, отвар из двенадцати разных трав.

— Земных, что характерно. Наших... — пробормотал гетман, наблюдая, как Старец, отойдя к столу, ловко обколупывает сахарную голову. — Спокойной тебе ночи!

— Спасибо, тебе тоже, — машинально отвечала супруга и вдруг в буквальном смысле слова впилась в его трицепс. — Что ты сказал?!

— Больно, ты, гопота одесская!.. Что я сказал? Доброй ночи тебе пожелал, а ты — сразу щипаться! Наберёшь в спутницы жизни по объявлению и мучаешься потом...

— Дурак! Что ты сказал про 'наших' и 'земных'? Он, что, не..?

— Не поняла ещё?

— Это... Он?!

— Это Он! Кто ещё может проживать в раю?

— Боже!..

Лицо ее даже сквозь матовый загар покрылось сизоватой белизной разбавленного молока, рука забилась, будто раненная птица.

— Вот именно, что Боже! — буркнул гетман.

— Где мы, Аль?! — проговорила одними губами она.

— В раю, я же сказал. Как вы с Алёнкой и просили.

— Шутишь?

— Если бы!

— Ой, мамочка! И что теперь?

Гетман лишь пожал плечами. На краткий миг под потолком избы повисла пауза, причём весьма многозначительная.

— Ну?! — первой не выдержала Алина. — Что теперь, Аль?!

— Спроси о чём-нибудь попроще! Надеюсь, ангелы не расстреляют нас из луков за всяческие прегрешения.

— А мы хоть живы ещё?

Она снова крепко ущипнула мужа за плечо.

— Ай!

— Кажется, живы... по крайней мере, ты. Послушай, но ведь... Но ведь Бог есть высшая объективная реальность, безличное духовное начало, существующее вне времени, пространства, причин и следствий, а тут вдруг — вот Он, жив-здоров...

— Что за ересь, мать?! Попахивает индуизмом каким-то... Бог создал человека по образу своему, по подобию Божию!

— Да, верно. Что-то я... Накаркали рай! Может, сбежим, а?

— Да, в преисподнюю... Сиди уж, раз пришла! Кстати, отвар довольно вкусный. Ты, главное, базар фильтруй!

— Слушаюсь, ваше высокородие, — покорно вздохнула Алина и, благодарно улыбнувшись, приняла из рук весьма кстати подошедшего хозяина горсть мелких сахарных осколков. — Спасибо Вам большое! Вы извините, мы никак не ожидали... Вас! Здесь! О, Боже, кто бы мог подумать?!!

— Такова жизнь, доченька, в ней порой случаются самые, казалось бы, невероятные вещи, — Старец придвинул ближе к ним скамью и сел, покряхтывая и держась за поясницу. — Ох, донимает же, проклятая! Лет триста не даёт покоя, особенно по вечерам...

'Жив наш Господь, это бесспорно, — подумал гетман, — да вот не совсем здоров. Хотя, конечно, лет Ему уже... скажем, вполне прилично'.

— Да, так вот! Ты, сынок, когда-то сказал своим друзьям: люди зовут меня по-разному, кому как вздумается, кто каким меня воспринимает, и только имя у меня одно. И тут ты прав. Каждое живое существо познаёт Мир собственным разумом-рассудком, собственными чувствами души и органами ощущений. Для каждого картина Мира по-своему неповторима, другое существо всегда предстаёт наблюдателю в ином, нежели кажется ему самому, своеобразном цвете, в собственном — порой малоприятном для него — изображении, а значит, часто удостаивается особенного прозвища-определения. Поэтому предлагаю вам, детки, вне зависимости от ваших собственных взглядов называть меня просто Старцем.

— Алина, — машинально представилась гостья.

— Да уж знаю! — в голосе Старца просквозила снисходительность к убогим. Ну да, к убогим! У него — у Бога — ведь в гостях...

— Ох, простите! Ну да, конечно, Вам ли не знать...

— Пустое, доченька! К слову, ещё одно: не нужно обращаться ко мне на 'Вы'. Я — суть 'ты', как и всё живое во Вселенной...

Гетман вздрогнул. Всё живое во Вселенной! Ведь в устах Бога это может означать только одно! Ладно, послушаем...

Между тем Старец продолжал:

— Каждый из нас, частичек Сущего, един при жизни. Наши разум, душа и тело неразрывно связаны, и нет необходимости именовать конкретное живое существо во множестве. Едины мы и после смерти. Конечно, тело бренно, да и какой с него прок?! Оно — лишь средство поддержания существования разумного духа, который после смерти — смерти тела! — не исчезает без следа, но живёт далее, слившись с Мировым Духом, с Абсолютом. Однако всё равно остаётся самим собой. От Мирового Духа и уходит по его велению, дабы вновь обрести себя в единстве с новым телом.

— Реинкарнация! — помимо воли перебил Старца гетман.

Он слушал затаив дыхание и понимал, что если вправду жив ещё, что если бодрствует, если психически нормален и если, наконец, сумеет выбраться из рая на земле и возвратиться к прежней жизни, то... то никогда уже она, вторая жизнь его, не будет прежней, не возвратится на круги своя. Сегодняшняя ночь — граница, разделившая её, бренную жизнь грешного атеиста Александра Твердохлеба, на До и После... Он ощущал, что многое узнает и поймёт короткой этой ночью. Возможно, что не просто многое, но даже всё. Всё обо всём. И даже более того... С ума бы не сойти! Если сейчас уже не... Кстати, где, интересно, делают реинкарнацию ума? В реанимации?

— Да, сынок, есть и такой термин, как реинкарнация. А также сансара, метемпсихоза, круг рождений, цепочка перевоплощений.

— Выходит, жизнь..?

— Жизнь вечна, сынок, и вечен в ней каждый отдельный дух — каждая её частица. Частица по имени Ты. Лишь мать в короткий промежуток времени вынашивания плода правомочно звать Вы, ибо она и только она объединяет в себе два существа. Но, разделяясь с чадом в миг его появления на свет, снова становится природным Ты.

— Двуединство, — дрожащими губами произнесла Алина.

— Нет, доченька, единство и материнское двуединство — суть примитив, лишь части Космоса. Основа всего Сущего — триединство во множестве, в Мировом Духе. Элементарная частица Мирового Духа — дух изначальный, слабенький, не наделённый Знанием — поселяется в бренном теле, активирует разум свой, копит бесценный опыт мировосприятия, достигает собственного миропонимания, а после смерти тела возвращается во множество, отдаёт Мировому Духу всё накопленное и, постепенно истощаясь, вновь переходит в слабый изначальный дух. А бренные останки удобряют почву, идут в пищу другим существам, тому же существу-матери, и вот уже родится в новом теле новый-старый-вечный дух. И вот вам, детки, столь любезный человечеству закон сохранения массы и энергии, ничего больше!

Гетман крепко сжимал ладонь супруги и слушал Старца, раскрыв рот, в первую очередь, от удивления. Лёгкого удивления тому, что верит седовласому хозяину безоговорочно. А во-вторых, от ужаса нагого дикаря перед неведомым и грозным Миром.

— Простите... э-э, прости за святотатство, Старец, — наконец решился он, — но в твою схему как-то не укладываешься... ну, не укладывается Бог.

Алина задрожала так, что мужу показалось — ещё миг, и рухнут брёвна райского жилища. А вместе с ними и основы Мироздания...

Но Старец только иронично усмехнулся.

— Бог! Вернее, боги. Вынужден разочаровать тебя, сынок, Бога нет. Да, собственно, и богов — тоже... Сбежать не тянет, детки?

— Нет, что ты, нет! — твердо ответил гетман.

И Старец улыбнулся ещё шире. Ибо, наверное, даже ньюфаундленд сейчас бы разобрался — гость лукавит. Хотел сбежать. Да ещё как хотел! Если бы не Алина... и не гордость... и не жажда Знания!

— Всё верно, сынок, именно жажда Знания суть главное, что движет любым живым существом. Потому слушайте! Мир триедин. Первая из базовых сущностей его, если хотите, ипостасей, — Истина, она же Прошлое, Настоящее и Будущее. Ваши ученые незадолго до трагедии, случившейся с человечеством, приблизились к пониманию Истины. Её называли по-разному: информационным полем Мира, торсионным полем, матрицей вселенского вещества, информационными вихрями, пронизывающими необъятный Космос...

— Да, что-то я об этом слышал, — задумчиво проговорил гетман, не замечая, что опять перебивает Старца. — Семь уровней... Твердое тело. Жидкость. Газ. Плазма. Физический вакуум. Абсолютное Ничто. Дух, он же Вселенский Разум, он же Творец... Абсолютное Ничто является необъятной трёхмерной голограммой, состоящей из мельчайших торсионных вихрей — пассивных носителей информации обо всём и вся, не имеющих ни энергетического заряда, ни массы. На основе матриц из этих мельчайших носителей Вселенский Разум лепит вещество, используя физический вакуум как рабочий стол... А я, помнится, принимал всё это за фантазию шарлатанов от науки! Дескать, приспособленцы пытались таким образом совместить несовместимое — Бога и Физику... Ох, извините... извини, Старец, что перебил!

— Ничего страшного, сынок, — успокоил его улыбавшийся хозяин. — Ты мыслишь, пусть даже опираешься при этом на привычные тебе банальные категории. Это свидетельствует о большом потенциале. Просветить живое существо всегда возможно, куда труднее заставить осмыслить полученные знания... Что же до ваших теоретиков, то они, описывая Истину, во многом были правы... Вторая ипостась Мира — Бытие: материя, пространство, время. Наконец, третья — Жизнь, Дух, Сущее: дух изначальный, действующий, завершённый. Три ипостаси Мира и входящие в них элементы связаны меж собой триединым взаимодействием: Силой, она же Энергия, Свободой, то есть правом выбора пути, и Волей — внутренним побуждением к целенаправленному действию тем способом либо иным. Высшая цель Абсолюта, как ты его назвал, вселенского Разума, а значит, и всего живого Сущего — всесторонне изучая Мир, познать Истину о Грядущем, ибо твоя, если угодно, голограмма содержит информацию лишь о прошлом и настоящем...

— Надо же, какая неприятность! — машинально, сам того не желая, сыронизировал гетман. — А зачем знать будущее?! По-моему, так даже интереснее...

Входя во вкус ночной беседы, он не заметил, как в очередной раз перебил... кого?! Как же всё было просто, стройно и красиво! До бивака в раю, до перекура по совету ангела-хранителя, до встречи с... и с кем же?!

— Не торопись, сынок, узнаешь.

— Не торопись, а то успеешь, — до неприличия бестактно брякнул гетман и еле удержался, чтобы не хлопнуть себя по лбу. — Прости, Госпо... Старец!

— Прощать — не мой удел, — вздохнул хозяин. — Я не умею, пусть даже теоретически знаю, как это происходит у людей... Итак, сынок, отвечаю на твой вполне резонный вопрос: зачем знать истину о будущем? Затем, чтобы преобразуя Бытие на основе истины, то есть достоверной информации о будущем, достичь Гармонии Вселенной. Если она вообще достижима... Для сбора информации Мировой Дух создаёт инструменты познания и преобразования действительности — живых существ, носителей духа...

Старец прервал рассказ, кряхтя поднялся и прошёл к печи за новой порцией целебного отвара, а гость, вообразив перед собой защитный волновой экран, подумал, что пока не понял, для чего нужна Гармония и что она вообще такое есть, ни разу. То есть — ни хрена! Но промолчал, а то, не приведи... хм, Дух, таинственный хозяин осерчает. Подумает: что за нахального кретина Дух ему послал?! Иди-ка, скажет, прежде научись себя вести, а после уже приходи за Высшим Знанием о Мире!

— Одни из инструментов более совершенны, — продолжил Старец, возвратясь со своим исполинским алюминиевым чайником, — другие — менее, но каждый стремится выполнить Высокое Предначертание, которое, по существу, единственное в этом мире есть Судьба. Из земных существ наиболее соответствуют этому вирусы, каждый из них — один крохотный сенсор-накопитель, мельчайший дух, вся жизнь которого нацелена на поиск информации и только на него. Человек и дельфин наделены самым высокоразвитым мозгом и наиболее организованным разумом, способны — каждый в своей среде — творчески изменять Бытие и не просто механически копить информацию, но анализировать и синтезировать её заранее, до передачи Мировому Духу, делать по результатам собственные выводы и намечать новые пути поиска. У человека сверх того наличествуют чувства, которые суть тоже очень важный инструмент познания. Может быть, даже самый важный...

Гетман рефлекторно тронул переносицу, Алина потрепала платиновую серёжку в мочке уха. На жесты их Старец ответил таким образом:

— Органы ваших ощущений, комплексы восприятия вами внешних сигналов, детки, тоже играют свою роль в процессе познания, однако далеко не доминантную. Они предназначены скорее для сбора, нежели для обработки информации о Мире. Я же имею в виду совсем иные чувства, те, что суть высшие эмоции, если хотите, квинтэссенция ваших душевных состояний. Ты, Александр Твердохлеб, любишь Алину, а значит, познаёшь её не только и не столько логикой разума и ощущениями тела, сколько всем своим триединым естеством, мобилизованным Любовью до высот, близко не достижимых теми, кто не наделён этим чувством. Мало того, Любовь, активируя мозг, расширяет его способность к познанию и осмыслению не только вожделенного объекта, на который собственно направлена, но и множества других, назовём их отвлечёнными, объектов.

— Я, что, благодаря любви к жене скорее разберусь в математическом анализе? Был в высшей школе некогда такой предмет...

— Можешь не объяснять, я, хм, слышал о таком... Увы, сынок, ты в нём не разберёшься, — проговорил Старец, и в голосе его гетману почудились ирония и снисходительность.

— Дурак, батенька! — окончательно забывшись, прошептал он и пожал плечами. — Как есть дурак, ваше благородие...

Супруга больно ткнула его в бок.

— Ох, Господи, прости! — опомнившись, воскликнул гетман.

— Увы, детки, я уже говорил, что не умею. Как не умею и любить. Это присуще только вам, счастливцы... Счастливцы! Интересно, как это? И что такое, интересно, 'интересно'?.. Так вот, сынок, в математическом анализе ты не сумеешь разобраться, хотя по-своему — по-человечески — достаточно умён и грамотен, по той причине, что истинный, вселенский матанализ пока что не подвластен даже коллективному разуму Абсолюта. Математика есть изучение закономерностей, но вот вопрос — существуют ли Закономерности как таковые? Наша Вселенная — суть тот же газ, каждая из частиц которого находится в состоянии хаотичного, по вашему определению, броуновского, движения. Периодически соударяясь, они выплёскивают вне себя энергию. Энергия — это, в широком смысле слова, сама жизнь. Мир живёт, пока находится в движении, и движение его суть Великий Хаос, царство Случая. Бессчётные мириады частичек живого Сущего и неживого Бытия, влекомые Силой и Волей каждой из них по бескрайним пространствам Свободы, в каждый следующий миг вступают в конфликтное взаимодействие между собой, то есть сталкиваются и разлетаются, меняя направление движения. Заранее определить и как-то упорядочить последнее нет никакой возможности... Подлить вам отвара, детки?

— Спасибо, Го... хм, спасибо, Старец, очень вкусно, но не стоит беспокоиться, — ответил за обоих гетман. — Я вот о чём подумал...

— Да, ты подумал правильно, сынок, точнее, обоснованно: просуществовала Вселенная в хаосе броуновского движения не один уже миллиард лет, и ничего с ней не случилось. К чему что-то искать, пытаться изменить и упорядочить реальный ход событий?

— Да, верно. А откуда ты..?! Ах, да!

— Да, сынок, да... Достичь Гармонии всего и вся необходимо во имя Мира, во имя Мирового Духа, во имя каждого живого существа. Жизненно необходимо! Нет никакой гарантии, что уже в следующий миг где-нибудь на задворках Вселенной не столкнутся меж собой огромные массы вещества и не выплеснут при этом такое количество энергии, что в его безудержном буйстве сгинут и Бытие, и Сущее, и то, что ты определил как информационную матрицу, и сам Абсолют, и даже эта яростная сверхэнергия. Вот это уже будет настоящее Ничто!

— Да уж, перспектива та ещё, — задумчиво проговорила Алина.

— Понимаю твою горькую иронию, доченька, — улыбнулся Старец. — Перспектива, которую даже просто представлять, и то не хочется. Да и не приходится, потому что в мире, где будущее существует лишь в теории, сам термин 'перспектива' применительно ко времени неправомочен.

— Логично, — согласился гетман. — Только, вы уж простите, Го... хм, прости уж, Старец, всеобщую тягу к гармонизации нашего опасного Мира я понимаю и поддерживаю, но не могу пока уловить, при чём здесь Будущее.

— Не можешь? — улыбнулся Старец. — А между тем это вполне логично. Никаких сил не хватит, чтобы защититься от масштабной катастрофы, когда она уже возникнет. Но, проникнув в будущее, можно заранее выделить потенциально опасные объекты и предотвратить их столкновения, прилагая при этом относительно малые усилия, я бы сказал, минимально необходимые, но достаточные.

— Ну да, всё так, не придерёшься, — кивнул гость и тут же спохватился. — Простите... хм, прости, Старец, я, конечно, не собирался придираться, просто такая уж у нас поговорка.

Но хозяин только отмахнулся.

— Да полно тебе извиняться, сынок! Итак, о будущем... Давайте рассмотрим мир в понятном вам, детки, образе — как трёхмерную модель пространства, в которой каждый материальный объект отображается тремя координатами X, Y и Z, то есть длиной, шириной и высотой. Четвертая координата T, лежащая строго между ними, — время. Исходят они из точки 0. Ваши материалисты называли её Большим Взрывом. Хм, Взрывом... Ладно уж, пусть будет Взрыв, ведь доля правды в этом определении есть! Итак, Большой Взрыв, случившийся свыше полутора десятков миллиардов ваших земных лет назад, положил начало расширению пространства и течению времени. До того, в постижимом для вас смысле, существовали лишь Ничто и Никогда в Нигде. Ныне Вселенная занимает некое пространственное положение, которое определяется перпендикулярами от точки настоящего времени к трем остальным осям координат. Дальше, за точкой Настоящего по оси времени, нет ничего — ни самого Времени как такового, ни Пространства, ни, соответственно, каких-либо объектов и явлений. Мы не можем знать, что совершится там, в Грядущем, даже того, состоится ли Грядущее вообще, можем лишь предполагать развитие событий с определённой долей вероятности — очень большой, но отнюдь не стопроцентной. Вселенная растёт, в ней множится число потенциально опасных объектов, а значит, увеличивается вероятность такого конфликтного взаимодействия между ними, которое сотрёт с лица времён и весь огромный Мир, и ваш зелёно-голубой мирок. Больше вам скажу, раз Вселенная имеет своё начало в точке исхождения координат пространства-времени, у неё, с точки зрения привычной вам логики, должен быть конец. И коль уж само Время течёт однонаправлено, из точки Начала в точку Конца, мы с каждым следующим мигом становимся всё ближе к этому самому концу...

Время, время, время... Александр напрягся. Нечто в последних фразах Старца его всерьёз смутило, но вот что именно, ни толком вспомнить, ни, естественно, понять сейчас не мог. Нечто, чему сам хозяин не придал особого значения... Да ладно, после разберёмся! Если Вселенная уже через секунду не разлетится вдребезги. А если разлетится, то уж всё едино...

Между тем Старец продолжал.

— Такая, как ты, доченька, сказала, перспектива не устраивает никого из наделённых духом существ, начиная с самого Абсолюта. Выход должен быть найден! Точнее, вход. Лазейка в Грядущее, выражаясь вашим языком, полным образов и символов. Именно с этой целью — Высокой Целью — Абсолют создаёт мириады живых существ, одухотворяет их и бросает в Великий Поиск.

— Мириады живых существ, — одними губами повторила за Старцем Алина. — Значит, инопланетяне всё-таки...

— Существует, доченька, — закончил за неё хозяин. — Имя им легион. Обличие их чрезвычайно разнообразно. Силы и возможности их далеко не равны. Но все они суть ваши — и мои, конечно — конкуренты в деле поиска Истины. Кто-то из вас называет их инопланетянами, кто-то — более традиционно — богами. Хотя они, по сути, просто иные существа. И ведут себя по отношению к вам совершенно различно...

— К нам... Мы-то здесь при чём?! — покачал головой гетман.

— Вы... Вы — совершенно иные. Вы уникальны в своём роде. Вы слабы. Вы недостаточно разумны. Вы своевольны. Вы зачастую забываете о Цели всего живого Сущего и следуете мелким своекорыстным устремлениям. Но ваш зачаточный разум и весьма своеобразный дух породили странную, ни у кого более не встречающуюся комбинацию — Чувственность, пламенную квинтэссенцию высших эмоций. Я уже говорил, что чувственность способна многократно увеличивать ваш творческий потенциал и даже привёл в пример ваше отношение друг к другу, детки... Вот и иные существа — если угодно, боги, — будучи конкурентами в Поиске, стремятся использовать ваши возможности. Ваша людская чувственность — ваше, хм, счастье, но и ваша трагедия. Вы привлекаете всех остальных участников великого Поиска. Одни из них возбуждают религиозное поклонение людей и притягивают к себе светлые эмоции верующих. Другие — известные вам под обобщением Дьявол — тяготеют к эмоциям тёмным как более ярким, инициируют сатанинские культы, иногда даже напрямую скупают души своих адептов. Третьи живут рядом с вами, обучают вас, порой искусственно пытаются улучшить вашу природу. Если хотите, породу...

— В смысле?.. — начал было гетман.

— Да в самом прямом, — отмахнулся Старец. — Ты ведь наверняка слышал о связи античных богов с земными женщинами, потомство которых люди называли титанами... Четвертые вообще живут среди вас — вспомни хотя бы домового. Эти когда помогают человеку, когда, наоборот, вредят, но так или иначе стараются не оставлять людей равнодушными. Пятые, космические скитальцы, известные вам как пилоты НЛО, совершают набеги на земные берега...

— А вы... ну, ты?.. — несмело начала Алина хриплым, еле пробивающимся голосом.

— Бог, — запросто ответил Старец. — Вернее, тоже бог. А ещё вернее — просто другое живое существо. Из третьих... Более сильное, во всяком случае, гораздо дольше живущее, с куда более организованным разумом, значительно превосходящее вас в плане возможностей собирать информацию и преобразовывать окружающий мир. Живу бок о бок с вами — правда, на несколько ином уровне Реальности, — постепенно передаю людям вселенские знания, в меру сил помогаю вашему племени, а взамен подпитываюсь вашей Чувственностью, ибо о высших эмоциях знаю только в теории... Да разве я один?! Все без исключения боги — то бишь иные существа — нежатся в ауре высокой Чувственности, которой с некоторых пор ваша планета укрыта, словно...

— Словно погребальным саваном! — дерзко воскликнул гетман.

— Не могу не согласиться, такое сравнение оправданно. Именно саван чувственности двенадцать земных лет назад навлёк на вашу голубую планету нашествие межгалактических скитальцев-вирусов...

— Значит, всё-таки это были вирусы, причём иноземные! Что ж, я примерно так и полагал... — пробормотал гетман. — Ты, Старец, говоришь, нашествие... Не нашествие, а бойня!

— Эх, сынок-сынок, вы, люди, ещё дёшево отделались! Чтобы ты знал, эти кочевники бродяжничают по Вселенной уже миллиарды лет. Под их ударами были стёрты с лица времён и пространств целые межзвездные империи.

— Дёшево отделались... Хоть предупредить-то можно было! — не на шутку распалился гетман.

— Во-первых, мы — во всяком случае, лично я и близкие мне существа — сами слишком поздно обнаружили угрозу, а во-вторых, предупредить пытались. Вспомни, Александр Твердохлеб, свой сон тем самым Утром...

— Да-да, — глухо пробормотал он, — помню: врата рая... апостол Петр... рано тебе ещё сюда, на небеса... вставай... подъём...

— Вот-вот, — едва заметно улыбнулся Старец. — Мы ведь тогда ещё и поговорили с тобой... правда, было уже поздно, бойня к тому времени началась.

Конечно же, гетман помнил и откровение Свыше, о котором молчал все двенадцать лет эпохи Новатерры.

— Помню и это... Спасибо тебе, Господи! — искренне поблагодарил он.

— Да успокойся, не за что... Мало кто внял тогда предупреждениям, но лично ты был в числе тех, кто спохватился и встретил нашествие пусть и не во всеоружии — такого попросту не существует, — но хотя бы готовым к худшему... А вирусы обрушились на твоих соплеменников и за считанные минуты высосали из мозгов поражённых...

— У миллиарда человек как минимум! — со слезами на глазах воскликнула Алина.

— Много больше, доченька, — поправил Старец. — ...Высосали из мозгов поражённых всю информацию, накопленную людьми на протяжении сознательной жизни, а также переданную им матерями через гены наследственную память многих поколений предков. Не пропали даром и опустошённые тела. Остатки их энергии способствовали прогрессу новых существ — в вашем случае ими стали растения.

— Ага, теперь понятно, чем объяснить буйство Флоры! — воскликнул гетман, и ему что-то расхотелось впредь распивать со Старцем травяной отвар. Впрочем, уже и хлебом угощаться как-то не с руки...

— Будь объективен до конца, сынок: если бы не буйная растительность, трудно сказать, выжил бы ваш род к этому времени или навсегда канул в небытие. Во всяком случае, окружающий вас мир очистился бы от той скверны, что выплеснули в него люди, поражённые Чумной инфекцией, вовсе не так скоро... Кому точно пришлась впору трагедия человечества, так это, хм, дьяволу. Вот уж где вакханалия самых чёрных и грязных эмоций!

— Их и сейчас хватает, — проскрипел зубами гость. — Но я кое-чего не могу понять... что-то я такое...

Мысли его метались где-то между вирусами, дьяволом и узкоглазыми пилотами 'летающих тарелок', вопрос никак не вызревал в мозгу, казалось, гулком, как пустая бочка из-под антивещества — ну, или чем там заправляют НЛО? — и Александр лишь бессильно оглядел избу. На пергаментном лице хозяина заиграла ироничная ухмылка. На лице того, кому якобы не знакома ирония вкупе с остальными высшими эмоциями!..

— Не можешь понять, откуда свет, да, сынок?

— Да, точно!

Гетман тут же вспомнил, что именно поразило его в дольмене, а теперь и здесь, в избушке старца. Свет! Жалкая восковая свечка никак не могла давать такого ровного, тёплого, всепроникающего, насыщенного, но при этом вовсе не резкого освещения. А там, в 'кафешке' Дока, без единого окошка, не было даже её, лишь полудохлый фонарь!

— В Мире существует множество видов энергии, сынок. Какие-то из них люди открыли сами, другим научили мы. Но далеко не всем! Во всяком случае, пока не всем, ибо вы, люди, всегда и везде использовали новые технологии прежде всего для производства оружия, а войны вели отнюдь не во имя Высокой Цели...

— Да, верно, — согласился гетман. — Но я совсем не то имел в виду... А что же я..? Ах, да! Ты говоришь, Госпо... хм, уважаемый Старец, что разум человеческий слаб, так?

— Не отрицаю, — согласился хозяин, не очень-то скрывая саркастической ухмылки. — Хотя бывают и слабее.

— Но это скорее исключение... Ладно, дальше! Наша уникальная чувственность делает его несколько более сильным, но даже при этом, согласись, я никак не смогу состязаться с тобой в мощи интеллекта.

— Не могу и тут не согласиться! — уже открыто рассмеялся оппонент.

— Хм... Я прекрасно понял, с какой целью те, кого ты называешь богами...

— Кого ты называешь богами! — поправил Старец, выделяя 'ты'.

— Извини, кого я называю богами... ну... зачем они купаются в ауре нашей чувственности — хотят усовершенствовать свои разумы, и без того гораздо более могучие, нежели наши. Но я не пойму логику вирусов! Почему они обрушились на нас, а не на вас? Ведь у вас можно было почерпнуть куда больше информации о Мире!

— А вот тут ты не прав, сынок! Ну, не совсем прав... Во-первых, у вирусов вообще нет никакой логики, каждый из них суть в чистом виде сенсор-накопитель информации. Он лишь бездумно ощущает присутствие потребных ему сведений. Во-вторых, у нас, иных, действительно накопилось гораздо больше информации о Мире, нежели у вас, людей. Но это информация совершенно другого плана, я бы сказал, бесполезная для Великого Поиска. Именно поэтому мы не представляли для Чумных никакого интереса. Интерес представляли именно вы, люди! В ваших, детки, жалких, ничтожных, замусоренных мозгах вполне могут таиться такие откровения, что...

Бесчувственный — в кавычках — Старец до того распалился, что едва не сорвал свой громоподобный голос, закашлялся и поспешил подлить себе горячего отвара, а гетман, ухмыльнувшись ему в спину, прошептал:

— Откровения! В моих замусоренных мозгах их накопилось с избытком, не знаю, правда, какое они имеют отношение к Грядущему... Ан нет, шалишь, имеют! Равно как и к процессу познания Истины. Например, такое: истина в вине, выпитом вечером, познаётся следующим утром...

Супруга больно ткнула его локтем в бок.

— Зря ты иронизируешь, сынок, — всё ещё слегка перхая, проговорил вернувшийся к гостям хозяин. — Впрочем, ты лишь подтвердил сейчас сказанное мною ранее — мусора в твоих мозгах хоть отбавляй... В то же время слабенькие людские умы, обильно сдобренные чувственностью, на протяжении всей короткой истории рода человеческого являют Миру совершенно особое, уникальное, загадочное качество — Интуицию, которая суть способность постигать истину путём прозрения, безо всяких разумных к тому предпосылок, без логического осмысления фактов, без каких-либо доказательств. Крупнейшие ваши ученые — и многие из них как раз ваши, русские — именно таким образом, наитием, проникали в тайны бытия и сущего. Взять, к примеру, Менделеева, Циолковского, Вернадского, Иоффе, Курчатова...

— Архимеда, Пифагора, Леонардо да Винчи, Альберта Эйнштейна, Вильгельма Конрада Рентгена, Никола Тесла, — дополнил список гетман, желая воздать должное чужеземным учёным мужам.

Однако Старец отреагировал совершенно неожиданным образом.

— Тесла, сынок, вовсе не ваш ученый.

— Да, конечно, он не русский, он серб.

— Он и не серб. Он вообще не ваш. И никакой интуицией он не обладал. Обладал Знанием. Чужим — отнюдь не вашим! — Знанием... Вашу же Интуицию условно можно разделить на два уровня. Первый из них, менее ценный в деле Великого Поиска, я бы назвал озарением. Это способность находить правильное решение конкретной задачи, исходные данные которой, увы, лежат в Прошлом или Настоящем. Именно такая способность позволила Александру, сыну Филиппа, царю македонскому, разрешить проблему гордиева узла, а упоминавшемуся выше Менделееву — составить Периодическую систему первоэлементов Бытия. В озарении гораздо больше от рациональной, то есть умственной, составляющей человеческой личности, от уровня интеллекта, от накопленных знаний и опыта. Его правомочно назвать отличительной чертой талантливого человека. Но талантов достаточно много, а вот гении крайне редки. Именно людям гениальным подвластен второй уровень интуиции — предвосхищение, предвидение, способность проникать неведомым своим взором в Грядущее без осмысления, без опоры на прошдый опыт. Если бы вы только знали, детки, насколько стремительно развивалась ваша раса на фоне сообществ всех прочих живых существ! А всё почему? Да за счёт интуиции! Все мы, и вы, и я, от рождения до смерти подвергаемся угрозе со стороны Бытия и Сущего, но ваши ничтожные разумом, безграмотные, вечно голодные и перемёрзшие предки — я-то хорошо их помню! — чудесным образом могли противостоять любым опасностям, так как мгновенно чувствовали их приближение. В то же время этим не мог бы похвастать ни один представитель моего, хм, народа. Нам нужно собрать информацию нашими органами внешнего восприятия, осмыслить её, сопоставить с накопленным опытом, выработать пути противодействия, и весь процесс этот, пусть зачастую много более продуктивный, занимает куда больше времени, чем ваши моментальные харизматические озарения. Проще говоря, вы уже начинали действовать тогда, когда мы лишь задумывались об угрозе извне, а значит, априори имели больше шансов остаться в живых. И оставались, каким бы парадоксальным это порой ни выглядело! Увы, талантов у вас предостаточно, а вот с гениями туговато, иначе вы давно подчинили бы всю обозримую часть Вселенной.

— Алёнка... — начал было гетман.

— Да-да, как раз ваша Алёнка! Наша Алёнка...

— Спасибо тебе за неё, Госпо... хм, Старец! Спасибо, что свёл наши пути воедино!

— У меня не было другого выхода, — спокойно, как о само собой разумеющемся, ответил на это хозяин. — Её, несравненную провидицу, нужно было немедленно спасти от бездушных извергов рода людского, приютить, обогреть, обласкать, дать снова почувствовать себя человеком, развить природные способности, и в обозримых земных пространствах это мог сделать только ты. Что верно, то верно, я пересёк ваши тропки, но решение о том, чтобы свести их в единую жизненную стезю, вы, детки, приняли сами, за что спасибо именно вам. Спасибо от лица всего живого Сущего, ибо весьма вероятно, что лишь интуиция в ипостаси предвосхищения событий есть единственная в своём роде ниточка в Грядущее. Интуиция ставит Человека — в данном случае Алёну — надо всем прочим Сущим, но, думается, она же — и залог неминуемой гибели рода людского в Мире, где мира нет априори, где царит жесточайшая межвидовая конкуренция, где всевластен и необорим Конфликт.

— Значит, Чума — ещё цветочки?

— Цветочки... Я понял твоё образное сравнение, сынок. Ты ведь имеешь в виду нечто мелкое, суетное, пустячное?

Гетман молча кивнул.

— Да, можно выразиться и так. Хотя, строго говоря, ваш род может подвергнуться как менее опасному для вас, так и много более суровому, возможно даже, гибельному столкновению с силами неживого Бытия или иными существами.

— Но не менее любопытными, да? — зловеще усмехнулся гетман.

— Не менее одухотворёнными, — поправил Старец. — Не менее других стремящимися к Высокой Цели — желанной Гармонии. А чем для вас может обернуться их нашествие — мором, огнём или мечом, — кому то ведомо, сынок, кому то ведомо?..

— Да, хороша у вас Гармония — сожрать, сжечь, уничтожить всех вокруг себя и тем самым достичь мира и спокойствия!

— Это логично, сынок. Мир и покой воцаряются... воцарятся тогда, когда исчезнет база для конфликтов.

— Замечательно! Единая вера, единая раса, единая нация, единый миропорядок... Как выразился некогда персонаж одного нашего писателя: 'Всех убью, один останусь!' Тогда, конечно, гармония будет полной. Правда, ненадолго... Знаете, Старец — простите, мне всё-таки удобнее на 'Вы', — я, конечно, не социолог, но и не последний кретин, и понимаю так: если вдруг исчезнет база для конфликтов, то вместе с ней исчезнет и дух состязательности, прекратится всякое развитие, наступит всеобщая стагнация.

— Да, верно. Нет, скажем — вероятно, потому что такого состояния в мире не возникало ещё никогда. Правда, из твоих уст это прозвучало в негативной тональности. Но зачем развиваться идеальному существу в идеальном мире? Какой в этом смысл?!

— Может, смысла и нет. Но куда денется дух борьбы и поиска нового, о котором мы сегодня так много говорили? Дух, подпитывающий челове... ну, все живые существа не один, как я понял, миллиард лет!

— Им всегда подпитывал зарождающиеся существа Мировой Дух. Он просто перестанет это делать.

— Хорошо! Вернее, плохо. Потому плохо, что неживое Бытие запросто сможет преподнести нам всем какой-нибудь губительный сюрприз. А мы, разленившиеся и ослабевшие, не будем к нему готовы.

— Мы будем заранее отслеживать, контролировать и направлять силы природы, — возразил Старец.

— Не знаю, не знаю... Кто станет отслеживать, контролировать и направлять, если все мы одним махом лишимся духа, лишимся творческого начала, а значит, и стремления что-либо делать?! И потом, я много слышал о попытках наших предков контролировать силы природы, но что-то не припомню позитивных результатов. Всегда это выходило через жо... хм, боком. Впрочем, мы, люди, слабы и неразумны...

— Вот, значит, как выглядит человек оскорблённый, чувствующий обиду, — едва заметно улыбнулся Старец.

— Вы обо мне?! Я не обижен, Бог с вами! — отмахнулся гетман и лишь по хмыканью супруги разобрал, какую чушь сейчас сморозил. — Просто я пока не могу прийти в себя — столько информации!.. Знаете, Старец, та Гармония, о которой мы с вами говорим, в старой России называлась коммунизмом. И точно так же путь к Светлому коммунистическому Будущему лежал через уничтожение себе подобных. Однако люди, какими бы дурнями ни выглядели в мировом масштабе, всё-таки на каком-то историческом этапе прекратили этот путь прокладывать. Начали просто жить. Пусть — бестолково, пусть — жестоко, но жить честно, а не прикрываться тут и там лукавыми фразами о грядущем благоденствии. Людям надоело, как пелось в одной нашей песне, быть скованными одной цепью, быть винтиками бездушной машины... А сегодня я понял, что в час Чумного Нашествия был даже не винтиком вселенского механизма, не безликим копьеносцем в необоримой когорте живого Сущего, а просто куском дерьма, в котором спрятана крохотная жемчужина. Именно таким меня восприняли Чумные... Но я не таков! Я — не кусок дерьма. Спасибо вам, Старец! Я предупреждён, а значит, вооружён. Я, гетман Александр Твердохлеб, принимаю вызов бескрайнего и безгранично жестокого Космоса! Я не смирюсь. Я буду драться! Я не прожил, как... — тут у него едва ни вырвалось уничижительное 'некоторые', — ...как вы, многих тысяч лет, всего лишь сорок два, но всё-таки успел понять, что Всеобщее Благо суть недостижимый идеал, а те, кто за него ратует, — как правило, жульё, маньяки и мерзавцы, олицетворённое зло.

— Ты, как все люди, обуреваем чувствами, — с оттенком снисходительности улыбнулся Старец.

— Я — человек! Как бы там, наверху, — гетман ткнул пальцем в небо, — кто-то ко мне ни относился... Я выстроил свой маленький гармоничный мирок, — кивнул на Алину, — вот с нею, с Алёнкой, со своими друзьями и единомышленниками. И, между прочим, никого при этом не убил!

— Так уж и не убил!

— Ну... хм, иногда мне приходилось защищать и защищаться самому.

— Ох, сынок, сынок! Кто же тебе мешает защищаться и впредь?! Защищайся и побеждай, иначе погибнешь. В этом и есть смысл Великого Поиска — ты защищаешься. То есть борешься. Тем самым изыскиваешь путь к победе. А значит, и путь к Истине! Если бы не боролся, то и не искал бы. А раз ищешь, то, вполне может статься, Найдёшь. Если не сам, то кто-нибудь после тебя, ведомый тем же Духом Поиска, подстёгнутым борьбой. Жизнь — это борьба!

— Моя борьба. Майн кампф, — одними губами проговорила Алина.

Настал черёд гетмана чувствительно толкнуть супругу локтем в бок.

— Борьба, поиск, победа... Но это ведь и есть залог развития! Как же быть с ваш... ладно, твоим утверждением, Старец — зачем развиваться!?

— Ты, сынок, упорно пытаешься смутить старика, перебить его логику чувственным апломбом, однако забываешь, что старик этот чувствами не наделён и потому не подвластен им.

Гетман вскочил.

— Простите меня, Го... Старец!

— Сиди, сынок, сиди! Незачем просить извинения, я ведь всё равно не умею обижаться, а значит, прощать мне тебя не за что. Мы просто дискутируем, и это самый убедительный пример поиска истины путём конфликтного взаимодействия сторон. Я действительно утверждал, что развиваться незачем, но прибавил условия — 'идеальному существу в идеальном мире'. Взять, к слову, тебя и тот пример, что ты привёл чуть раньше. Ты боролся двенадцать лет и продолжаешь бороться сейчас с тем, что тебя окружает, с тем, что ты сам считаешь Злом. В то же время дома ты просто живёшь, ничего не меняя, потому что уже создал в семье гармонию, уютный мир, свой идеал. Хотя...

'Вот именно, 'хотя'! — подумал гетман. — Если бы этот маленький мирок был гармоничным до конца, в нём никогда не появилась бы Алёнка — ни в качестве приёмной дочери, ни в качестве любимой женщины. Вот и вся логика! Вот и весь идеал'...

Старец выдержал паузу, пристально глядя прямо гостю в глаза.

— Хотя! — подчеркнул он, как показалось гетману, с некоторой ехидцей. — Хотя, детки, вы сами видите, невозможно создать маленький приют Гармонии, отгородившись от беснующегося Большого Мира. Мир всё равно запустит свои когти...

— Да он уже запустил! — чуть ли не вскричал гетман. — Что нам терзаться, что зря спорить, Старец?! Старец!..

Он, кажется, готов был, как ветхозаветный Иаков-Израиль, взять Бога за грудки.

— Старец, ведь ты же Бог! Молю тебя, спаси Алёнку! Я всё отдам!

— Отдашь... — Старец секунду помолчал. — Да, думаю, отдашь. Только, во-первых, этой ночью ты уже отдал столько, что и не подсчитать. Я напитался вашими, детки, эмоциями свыше всякой меры, на много земных лет вперёд. Вот ещё знать бы, сколько их осталось!.. А во-вторых, я вовсе не всесилен. В свою очередь, те крохотные инструментики Познания, что пожирают — пока подспудно — тело Провидицы, по-своему сильны, невероятно приспособляемы и живучи. Кстати, они вызывают вовсе не ту болезнь, которую вы называете раком, хотя симптомы и сходны...

— Да, Сибирская Язва что-то такое бухте... ну, наш специалист так и предположил. Предположила... Впрочем, даже рак лечить мы всё равно не умеем.

— И я не умею, — вздохнул Старец. — У каждого из нас своё предназначение, своя дорога, свой, если угодно, рок. Исцелять — не моя стезя. Но там, далеко за горами, куда вы направляетесь, есть и другие... хм, ладно, пусть будут — боги. Будем надеяться, они помогут юной страдалице. Хм, будем! Хм, надеяться... Ты достаточно силён, сынок, вполне разумен — по людским, конечно, меркам, — одухотворён, обуреваем чувствами. Дерзай, борись, и, может быть, тебе воздастся. Главное, помни: в этом мятущемся Мире нет предопределения, ты — сам творец своей судьбы! Идите, детки, дай вам, как вы говорите, Бог удачи!

— Спасибо, Старец! — гетман встал и низко поклонился. — Спасибо тебе за всё! Я, Александр Твердохлеб, заверяю тебя — буду бороться до конца! И никогда не подведу тебя! Во всяком случае, тебе не будет стыдно за меня.

— Как мне может быть стыдно, если я лишь понаслышке знаю, что это такое? — Старец лишь снисходительно подёргал уголками рта, но в голосе его прозвучало столько неизбывной печали, что любые слова сейчас были попросту излишни, если не сказать — лукавы. — Доброго, детки, вам пути и успеха в конце его!

— Спасибо, дорогой Старец! — на глаза Александра набежали слёзы. — Может быть, я сейчас скажу бессмысленные, с точки зрения логической семантики, слова, но ты куда человечнее, чем многие известные мне люди, куда человечнее, чем сам себя оцениваешь... Боже, как коротка ночь! Мы ещё встретимся, Отец?

— Кому то ведомо, сынок? Кому то может быть ведомо в Мире, где нет ни мира, ни, соответственно, Будущего?! Каким мы его сотворим, таким оно и будет. А значит, если пожелаем — да к тому же повезёт, — то встретимся. Во всяком случае, я буду только рад. А ты мне, когда — если! — встретимся, из первых уст поведаешь, что значит 'радоваться', сынок...

'Сынок! Сынок! Сынок! Сынок!'..

Голос Старца, как малиновый звон сорока сороков златоверхих столичных колоколен, будто бы загнанный чьей-то нелепой прихотью в тесноту камерного зала филармонии, рвался наружу из черепной коробки гетмана. Из совершенно опустевшей за ночь черепной коробки... Зачем боксёру голова? Что за вопрос?! Удар держать! Ах, да, ещё он в неё кушает...

В звенящей пустоте, образовавшейся на месте головного мозга, вдруг выкристаллизовалось давнее воспоминание: с десяток лет назад станичный пристав Юрка Коробицын, бравый военный контрразведчик до Чумы, как-то за рюмкой чаю поделился впечатлением о первом дне своей учебы в Новосибирском Институте ФСБ.

— Забудьте всё, чему вас прежде учили преподаватели и отцы-командиры, — сказал тогда начальник курса молодым армейским офицерам. — Отныне у вас начинается новая жизнь, и уже с сегодняшнего вечера вы будете смотреть на мир совершенно иными глазами...

Жить новой жизнью гетману не привыкать, но вот на Мир доселе он смотрел одним и тем же сызмальства привычным взглядом — взглядом убежденного гео— и антропоцентриста, считающего Землю пупом Мироздания, а человечество — венцом творения Природы-матери. Увы, прошедшей ночью оказалось, что это взгляд ущербного профана-недоучки, кстати — или как раз 'некстати', — способного за счёт высших эмоций во всей красе прочувствовать свою ущербность...

Совершенно обессиленные, супруги молча плелись за умницей ньюфаундлендом, и тот, чуть попетляв, минут через двадцать вывел их к новоросской стоянке. Лагерь, как показалось гетману в предрассветных сумерках, спокойно почивал. В особенности же спокойно почивал Рязанец, свернувшись засохшим калачиком у давно дотлевшего кострища. Алина вдруг резко остановила мужа, ухватила за ворот кителя и прошептала:

— Ты доверяешь ему, Аль?

— Раньше доверял на сто двадцать процентов, — проскрипел зубами гетман, — а сейчас... А сейчас разбужу и таких пи$дюлей отвешаю, что он, скула рязанская, навсегда забудет про здоровый молодецкий сон!

— Сам пробудись для начала, полкан! — встряхнула его супруга. — Я спрашиваю: Старцу доверяешь?!

— Ах, вон ты о чём! А я, блин, о своём, о девичьем... Доверяю ли? То бишь верю ли? Знаешь, — чуть поразмыслил он, — скорее да, чем нет.

— И что теперь?!

— Что теперь? Теперь, я полагаю, мы с тобой — апостолы, новые евангелисты, будущие святые Александр и Алина.

— Иди ты к..! Понял, да, куда? Я ведь серьёзно, Аль!

— Если серьёзно, матерщинница моя, то нам с тобой теперь нужно молчать, как, вон, наш Дэн. Если кому расскажем — сразу в 'дурку'. Док припасёт для нас самый убойный галоперидол.

— Полностью согласна...

— На галоперидол? У него есть ещё аминазин, тоже приятное лекарство.

— Аль, дам сейчас больно! И ты будешь молчать. И я буду молчать. И Дэн будет молчать... Дэн, пошёл отсюда! Ищи Алёнку! Брысь! Без тебя с ума сойдёшь... А что ещё, Аль?

— А ещё — как раз Алёнка. Мы на правильном пути, и это самое важное из всего, что лично я вынес из сегодняшней ночи. И ещё одно — в этом мире нет понятия 'невозможно', всё в наших руках. И это вселяет надежду, потому что в обычных условиях, в тех, к которым мы с тобой привыкли, спасти Алёнку не... Алёнка!

Дэн всё-таки нашёл её. Барбос, потрясая не по-собачьи львиной гривой, шествовал со стороны семейного шатра, а вслед за ним, плотно запахнув на себе гетманский бушлат, мелко переступала босыми ножками Алёнка. Александр мгновенно обнял жену.

— Молчи и улыбайся!

— А что это вы здесь делаете в такую рань?! — экстренный поцелуй супругов был прерван голоском девчонки. Игривым голоском, но при этом с нотками нешуточной тревоги.

— Ой, это кто?! — дурашливо воскликнул Александр.

— Дедушка Пихто! Не притворяйся, па, ты меня видел. Я, между прочим, полночи не спала, а вы... а вы!..

— А мы, малыш, хм, гуляли. Райские, скажу тебе честно, места!

— Я знаю. Чувствую... — прошептала девушка.

— Ещё бы! — буркнула Алина.

— А вы... это, как бы... ну, любовью занимались, да?

Хихикая, Алина ткнулась лбом мужу в плечо, а он серьёзно отвечал:

— Чем бы мы ни занимались, дорогой дедушка Пихто, делали мы это с полной самоотдачей и устали как собаки, — кивнул на Дэна и приобнял Алёнку. — Идёмте спать, подруги дней моих суровых!

Алина уснула моментально, Алёнка же пристроила головку у Александра на плече, с минуту напряжённо посопела и шепотом произнесла:

— Наврали вы! Никакой любовью не занимались.

— Нормальные люди любовью не занимаются, девочка. Они просто любят друг друга, а занимаются...

— Па, — перебила девушка наметившуюся его сентенцию, — ты иногда бываешь скользким, как... как... как...

— Как жаба, — улыбнулся он, кожей почувствовав во тьме, как юная красавица краснеет.

— Как льдинка, вот! — нашлась она. — Так где вы были?

— В сказке.

На миг в шатре повисла тишина.

— Я так и поняла...

— Тебе ли не понять, вернее, не прочувствовать... Давай-ка спать, моя хорошая! Часа через три запустим моторы и будем сниматься с якоря. Впереди дальняя голубая дорога...

— Не утонуть бы... — печально усмехнулась девушка. — Я, между прочим, плавать не умею.

— Не бойся, не утонешь, — вздохнув, заверил Александр. — Плавать будет баржа. А тебя я научу, было бы здоровье...

— Ты плохо себя чувствуешь?!

— Я?! — аж подпрыгнул он и в мыслях отхлестал себя ушами по губам. В доме висельника не говорят о веревке. — Бог с тобой, малыш! Так, лёгкий птичий грипп и больше ничего серьёзного. Это просто присказка такая, дескать, было бы здоровье, остальное купим... Всё, хватит сказок, давай спать!

За дюралевым бортом шум моторов,

Синева лежит на крыльях как краска...

Ты не бойся синевы, не утонешь, —

Это сказочная быль, а не сказка.

Помню в детстве на коврах самолетах

Неизвестные открыли маршруты...

А теперь нашлась нам в небе работа —

Синевою наполнять парашюты.

Расплескалась, синева расплескалась,

По петлицам разлилась по погонам...

Я хочу, чтоб наша жизнь продолжалась

По суровым, по десантным законам!

(из реп. группы 'Каскад')