Зря спящий проснулся

ДЕНЬ 15

Прошло совсем немного времени (конечно же, по меркам вселенной), но Андрей уже ненавидел все эти собрания и, сидя на каждом из них, мечтал только об одном — поскорее бы они закончились. От раза к разу его речи становились все короче. С тех пор, как они выяснили, что объект ничего не помнит из прошлой жизни, но она у него была, акценты сместились на эксперименты.

Он знал, что врачебная ватага осаждает Спящего, проводя с его помощью и даже без его участия, опыты, благодаря которым постепенно выстраивалась карта взаимосвязей объекта и всей планеты.

И дальше новых "открытий" по типу выявления последствий и видения некой закономерности реакции объекта на эксперименты, дело не шло.

Вот и сейчас. Андрей сидел, откинувшись на стуле, и постукивал обратной стороной карандаша, той, что со стирательной резинкой, по блокноту.

Генерал расспрашивал отдел статистики, какие дополнительные сведения они накопили за два прошедших дня. Он что-то старательно записывал у себя, поднимал голову, внимательно смотрел, прищуриваясь, и снова наклонял для записи. У него было очень загорелое лицо и шея, покрытая целой сетью ромбовидных морщин. Наверное, из-за того, что он часто ею вертел. И еще от него абсолютно ничем не пахло. Первый раз, оказавшись вблизи, Андрей удивился, подумав, что просто ничего не унюхал, но все последующие разы подтвердили эту странную особенность. Любой человек всегда чем-то пахнет и тем интереснее, когда натыкаешься на экземпляра, у которого нет запахов. Это как белый бумажный человечек в ряду таких же, но вырезанных из кальки.

Он был неплох, как личность, насколько мог понять Андрей, но за ним как будто не стояло вообще ничего, не только запаха. Он ходил, двигался, отдавал приказы, слушал и вроде бы действовал, но казалось, что он лишь имитирует деятельность, потому что так надо.

Андрей знал подобных людей. Они были идеальными бойцами, как на военных, так и на гражданских фронтах, иногда погружалась в работу с головой и буквально жили ей. Рвали, что говорится, задницу. Только все их рвения всегда строго ограничивались какими-то рамками, порою даже более суеверными, чем реальными. Например, в почете были знаменитые "святые выходные" или благодатная "пятница-развратница". Это больше подходило для офисных работников, служителей компьютера и кофейного аппарата, но и генерал, на своем месте, где-то отталкивался от рамок. Где-то была у него собственная сфера, из которой он не выходил никогда, вне зависимости от обстоятельств. Вот только что за сфера и что могло послужить стартом для катапультирования из нее?

Возможно, что пенсия. Ему до нее оставалось совсем немного.

Или внуки. Внуки — это святое. Особенно, если ты военный и у тебя внук, а не внучка.

Андрей представил, как Яковлев нянчится со своим гипотетическим внуком (которого могло и не быть), как тот тянет его за уши и волосы, радостно смеется и теребит кокарду на фуражке, лежащий рядом. А она обязательно должна быть рядом либо некий ее заменитель, потому что такие, как генерал, даже в гражданской одежде смотрятся, словно только что пришли с плаца.

"Сломай ему очки, дружок", с ухмылкой подумал Андрей, не сводя глаз с генерала. "Как только у тебя будут достаточно сильные руки, возьми его очки и переломи об колено. Можешь напустить на них слюней и попытаться проглотить одно стеклышко. И тогда твой дедушка спустит собак на подчиненных. Они будут летать по плацу, как чертовы телепузики и благодарить бога, что ты сломал ему очки, а не оторвал погоны".

— Теперь интересно было бы послушать отдел эмоций.

Отдел эмоций. Очень интересно.

Эмоциональные отдел. Интересно очень.

Андрей слегка оттолкнулся одной ногой, его стул повернулся и он уставился на Буруеву. Она вещала что-то, громко и отчетливо, и на ней вновь было то угрюмое, суконное платье. Казалось, что она его никогда не снимает, но Андрей подозревал, что у нее много платьев и все, как одно, без смены фасона.

— Объект чрезвычайно эмоционально нестабильный, — говорила она.

"Чертова сука, — вторил про себя Андрей, — посмотрел бы я на тебя, запри тебя в комнате наедине с одними книгами и холодными, как мертвая рыба, руками врачей в резиновых перчатках".

Она рассказывала о том, что объект слишком уж эмоционально восприимчив и реагирует на каждое вторжение в его личное пространство. И что это добром не кончится. И что это отрицательно влияет на его здоровье. И что, она слышала, погода в мире меняется чересчур часто и резкими скачками. И что нужно прописать объекту целый курс сильнодействующих успокаивающих.

Успокаивающих.

Так, стоп.

Андрей перевернул карандаш и с силой припечатал его о стол. Треснул графит и разлетелись маленькие черные крошки. Все посмотрели на него, и даже Буруева заткнулась с открытым, как скворечник, ртом.

— Я против какого-либо медикаментозного вмешательства в жизнедеятельность объекта, — спокойно сказал Андрей.

Никита Федорович посмотрел на главного терапевта, но, не увидев в нем поддержки, спросил:

— Причина?

— Она простая. — Психолог покусал губы. — Природа первозданна, это знают все. И любое насильственное вмешательство в природу, осуществляемое человеком, всегда ведет к плохим результатам. Теперь мы знаем, прям как избранные, что у природы есть — назовем это другом — друг, приятель, партнер. И он вот, прямо у нас, под боком сидит, смотри на него, сколько влезет, верти его, как хочешь. Я сомневаюсь, что если Максим олицетворение природы, а природа — олицетворение Максима, то он чем-то отличается от нее. Он должен жить обычно, как все мы. А лекарственные препараты, которые хочет вводить многоуважаемая Марина Васильевна, подавят его. Превратят в безликое, вечно сонное существо. И я думаю, что результат не заставит себя ждать. Это противоестественно, вот и все.

— Но мы же не можем его вообще не трогать?! — вмешался терапевт.

— Николай Владимирович прав, — подтвердил генерал. Андрей улыбнулся. Старый пидор Николай Владимирович Матвеев, с его вечной пышной седоватой прической, уложенной то ли лаком, то ли гелем, конечно же был прав. Они не могут иначе. Но...

— Но это разные вещи — эксперименты и сознательное усыпление объекта, — сказал он. — Вы с таким же успехом можете ударить его по голове дубиной, вызвав сотрясение и гематому мозга, и в этом случае он будет абсолютно спокойным. Лапушкой, идеальным манекеном, кем угодно, только не человеком. Желательно бить в лоб.

— Вряд ли он на сто процентов человек, так или иначе. — Силкин, начальник метеослужбы, как всегда одновременно говорил и гладил бороду. Это придавало ему важности и многозначительности.

— Мы говорим сейчас о разных вещах. Вы воспринимаете Максима, как объект, но я смотрю на него, как на человека. Да, он может кое-что. Да что там — не кое-что, а многое. Но не контролирует это! Во всяком случае, напрямую.

— Чего нам сильно хотелось бы, — протянул генерал.

— Да. — Андрей смахнул крошки грифеля, размазав их по столу, оставив на поверхности едва видимый карандашный набросок безумного салюта или взбунтовавшегося моря. — Пока что это невозможно, но третья и четвертая ступень будут посвящены именно этому.

— Без третьей не будет четвертой.

— Это я тоже не знаю. Речь-то не об этом, а о том, что любые изменения в жизни объекта естественны, но если вы будете продолжать травить его и подстраивать под себя, то чистого эксперимента не получится ни-ког-да. У вас на руках будет кастрированный жирный кот, а не человек-природа. Человек-мир.

— Человек дождя.

Андрей с удивлением посмотрел на Илью Юрьевича. Тот, как и всегда, большую часть планерок сидел молча, изредка вставляя свое не очень весомое слово и вновь возвращаясь к, безусловно важному, созерцанию планшетного компьютера. То, что он сказал сейчас, было интересно вдвойне. Во-первых, он не был против доводов Андрея. Во-вторых, он явно смотрел хорошие фильмы, а человек, который смотрит качественное кино, гораздо более редкая субстанция, чем тот, кто читает хорошие книги.

Редкость.

Приятная редкость.

— Человек дождя, ага. Нам еще не хватало, чтобы Максим сошел с ума и отторг любые личные контакты, к чему как раз и ведет госпожа Буруева!

Марина Васильевна вздрогнула и уже было хотела исторгнуть на Андрея все, что о нем думает, набрав полные легкие воздуха, заключенные в костлявое тело, но тот ее перебил:

— Сколько эмоция, госпожа Буруева! Сколько эмоций я сейчас увидел на вашем лице. Не хотите ли вы их как-то купировать? Ведь это, судя по вашим разговорам, очень важно для любого человека.

— От меня не зависит стабильность мира! — чуть ли не крикнула она в ответ. Голос ее, на повышенных тонах, был откровенно омерзителен, как и синюшные вены, набухшие на шее. Многие поморщились и Андрей в том числе, но она не заметила этого, направив свой пылающий взор на генерала.

ВОЗМЕЗДИЯ и СПРАВЕДЛИВОСТИ.

"Боже, как я устал", подумал Андрей.

— От вас не зависит мир, я согласен. — Он не стал дожидаться действий генерала. Пора было уже закругляться со всем этим. — Но и от вас, такого среднестатистического, обычного человека, зависит многое. Некая цепочка событий. И если изменить вас, лишить тех же эмоций, то что будет? Подумайте не как специалист, подумайте, как обыватель. Абсолютно спокойная и беспристрастная вы, однажды, забудете выключить утюг. И, даже если вспомните, вам будет абсолютно все равно. Однажды, в детстве, моя мама вспомнила о несчастном утюге, когда мы сидели с ней в поликлинике за несколько кварталов от дома. Мы летели туда на сверхзвуковых скоростях и она глотала успокоительное, таблетку за таблеткой. Это было валерьянка и, слава богу, что ничего иного при ней не имелось. Конечно же, утюг она выключила, но что, если нет? Без эмоциональный человек поверил бы в хорошее или даже плохое, пусть так, но он не спешил бы и не переживал. Из-за людей с ампутированными эмоциями погибнет этот мир, а не из-за Максима, который живет и дышит так, как ему хочется. В рамках, чертовых рамках, которые и вы, и мы, и я, ему создали, но он живет. Лишите его эмоций — лишите меня работы. Тогда я точно ничего не смогу сделать.

Андрей испытующе оглядел всех и откинулся назад. Карандаш вернулся на привычное место, в руку, и он начал вертеть его между пальцев, как заядлый фокусник.

Взгляд генерала был более тяжелым, но и на него никому не нашлось ничего возразить. По крайней мере, сейчас все были согласны с психологом.

— Ясно. — Никита Федорович, морща лоб, заглянул в бумаги. — На том и решим — никаких транквилизаторов и прочего.

— Могу ли я в кое-чем возразить нашему молодому специалисту, Никита? — Начальник службы, Свистов, сидел в своем кресле ровно, с нарочито прямой спиной и руками, сложенными перед собой чуть ли не строго "по протоколу".

— О чем еще? — Генералу явно не понравилась фамильярность. И Владислав Владимирович это почувствовал. Лицо его еще больше окаменело, и он превратился в грозный монолит, единственное впечатление от которого портил несуразный пиджак в страшную клеточку.

— О транквилизаторах. Молодой человек говорит, что использование их губительно для объекта, но я могу сказать со стопроцентной уверенностью, что мы будем применять их при малейшем нарушении режимного распорядка. Любое действие, выходящее за ограничительную черту — и мы накормим его транквилизаторами сверх меры.

— Послушайте, не помню вашу фамилию, господин начальник охраны, вы, наверное, пропустили мимо ушей то, что я сказал ранее. — Андрей не собирался миндальничать. — Нельзя использовать транквилизаторы постоянно, в частных случаях, которые, я уверен, не произойдут, вы можете пользоваться хоть пистолетами, хоть чем.

Свистов покраснел, затем побледнел, и снова налился краской, которая остановилась где-то в районе шеи, сдавленной узким горлом рубашки.

— Слушай ты, молокосос...

— Владислав Владимирович! — Генерал осек его зычным окриком, выработанным за долгие годы службы в армии. — Поаккуратнее с выражениями. Кузнецов прав, вы высказываетесь абсолютно не по делу, затягивая совещание. Никто не сомневается в вашей компетенции и в том, что вы можете применять, поэтому сидите пожалуйста, ровно что ли. И без скандалов. Но на повестке дня другой вопрос. Службы, действующие во взаимодействии...

Андрей благодарно улыбнулся и опять прекратил слушать генерала и всех остальных, сосредоточившись на Горданове, и игнорируя Свистова, который пучил глаза, хмурил брови и, видимо, пытался вызвать его на невидимую дуэль.

А вот полковник опять вернулся в свое привычное состояние. Свет отражался от его полированной макушки и можно было различить даже капельки пота у него на висках. В комнате становилось жарковато, особенно с такой крупной комплекцией.

Но вот еще что — Илью Юрьевича явно что-то беспокоило. Можно было бы, конечно, посмеяться над человеком, увидевшим это в недвижимой суровой глыбе человеческого мяса, мышц, костей и жира, запакованного в ладно сшитый костюм, да только...

Его подбородок едва заметно дергался. Андрей прищурился, присматриваясь, и заметил, что нижняя губа то и дело поднимается вверх. Полковник переживал. Думал. И то, о чем он думал, огорчало его. Возможно, какие-то личные проблемы.

— Мы хотим откалибровать карту объекта плотным электрическим взаимодействием.

Да что за день сегодня такой!

Слова, как мячик для гольфа, пущенный профессиональным спортсменом, влетели в ухо Андрея, и он вздрогнул. Опять говорил терапевт Матвеев. Вкрадчиво, тихо, очень убедительно.

— Можно уточнить? — Андрей поднял руку, как первоклассник. Генерал быстро и одобрительно кивнул. — А что значит — плотное?

— Это означает, что мы посвятим целую неделю, или даже несколько, на то, чтобы пробить тело объекта электрическими разрядами по всей площади. Максимально плотно, минимум по "точке" на квадратный сантиметр.

— И каково это по силе воздействия?

— Немного больновато, — просто сказал Матвеев. Андрей успел заметить, как на него исподлобья посмотрел Илья Юрьевич и задышал чуть быстрее, обхватив планшетник. — Но не смертельно. Мы выяснили степень необходимой силы тока, чтобы появились результаты. До этого все опыты были хаотичными, сейчас же нам нужен запланированный подход.

— Это столь необходимо? — спросил Андрей. Он вдруг с безысходностью понял, что о Максиме, как о живом человеке, здесь печется только он один. Они были такими одинокими против огромной государственной машины в лице всех этих людей, у которых сейчас проблемой номер один был неодушевленный объект, а не личность.

— Это входит в наши планы, — ответил генерал за терапевта. — Сверху требуют результатов, а пока что у нас есть только доводы и разрозненные факты. Электрическая... эээ... — он заглянул в бумажку, — картография поможет собрать информацию и предоставить ее в более высокие инстанции. Да и нам, безусловно, пригодится. Вопрос решенный. Николай Владимирович, когда хотите приступать?

— Послезавтра. Нам нужно подготовить аппаратуру.