Зря спящий проснулся

ДЕНЬ -93

Его нашли лежащим на пешеходном переходе, вечером, около семнадцати часов. В строгом черном костюме, белой рубашке в вертикальную полоску, он ничком валялся на асфальте, не шевелясь и не подавая никаких признаков жизни. Мало кому интересная банановая кожура человеческой плоти.

Те случайные прохожие, что обнаружили его, даже под страхом смерти могли бы заявить, что появился он внезапно. То есть, буквально — еще секунду назад мужчины здесь не было, и вот он вдруг откуда-то взялся. Но никому не было дела даже до подобного чуда.

Человеческий разум верткая штука, поэтому некоторые, по прошествии времени, могли бы заявить, что этот человек просто шел вместе со всем остальным потоком, а потом ему внезапно стало плохо, и он упал. Упал, впечатавшись в грязь лицом, да так и остался лежать недвижимым.

Но что делать с мальчиком, который от неожиданности вцепился в руку своей матери с такой силой, что она вскрикнула, скривившись, и чуть не выронила тяжелый пакет с продуктами? Что вы скажете ему на то, что он увидел?

Вечерняя Москва не похожа на мультфильм или кино, в котором подмастерья чародеев творят волшебство направо и налево, ничуть не заботясь о том, как это выглядит в реальности. Волшебная палочка давным-давно умерла, а Мэрлин почивает на пенсии. Вечерний город больше похож на уставшую собаку, отмахавшую за прошедшие сутки несколько десятков километров, и теперь ей нестерпимо хочется спать.

Людям, спешащим домой, кто на своих двоих, кто на машине, даже лень высунуть язык наружу, как этой чертовски замотанной собаке. Они угрюмы и недовольны. Злые мясные заготовки для семьи, секса и потребления. Но мальчик не увидел в лежащем на асфальте мужчине злости или опустошенности, хотя и смотрел на него широко распахнутыми глазами. Именно в нем он не увидел того, что было во всех остальных, иногда беспомощность во благо.

— Он исчез! — крикнул мальчик своей матери, имея в виду вовсе не это, а то, что человек под перемигивающимся светофором не исчез, а возник. Из неоткуда. Как в старом фильме про невидимку, только разом, а не по частям.

Случайные свидетели, случайные прохожие, все были там, да, все присутствовали, верно, но самую ценную и полную информацию об этом случае мог бы рассказать случайный мальчик, если бы уставшая мать не утащила его дальше, в сумеречную толпу, потому что в пакете у нее лежала вроде бы свежая рыба, а где-то в пробке, на другом конце Москвы, томился голодный муж и отец.

Отец, который не знал о своем родном сыне некоторых вещей. Например, что тот собирает жестяные крышки от бутылок.

Отец, который никогда не узнает, а если узнает, то не поверит, что его сын, однажды вечером, увидел на асфальте поблескивающую желтым светом перевернутую крышку от лимонада. И что он хотел взять ее, быстро метнувшись в сторону, но не успел, потому что крышку прикрыл своим телом неизвестный мужчина.

Который возник.

Мать волокла сына за собой, уверенно, словно через амбразуру, с беспокойством поглядывая на темное небо, на котором стремительно собирались тучи. Весь день яркая солнечная погода и на тебе! Жди дождя, растеряха, не захватившая зонт. Но что можно точно определить в вечернем сумраке? Ей оставалось надеяться, что она ошибается и они успеют добраться до дома, пока не начнется ливень.

А ее сын все оглядывался назад, тормозя и неловко перебирая ногами. Он смотрел туда, где собирается толпа, вокруг странного человека, и все не мог понять, как такое могло произойти.

Других же этот вопрос не беспокоил.

Молодая девушка в короткой коричневой юбке, переминаясь с одной стройной ноги на другую, достала мобильный телефон и набрала службу экстренного вызова. Парень неопрятного вида в зеленой толстовке, с жидкими волосами, собранными в хвост, присел перед мужчиной на корточки и осторожно потянул за плечо, переворачивая на спину.

— Не надо, — сказал кто-то безучастно и, кажется, пошел дальше.

— Он так может задохнуться, — пояснил парень. Наушники, выпав из ушей, болтались у него на груди, еле слышно генерируя беспорядочный треск тяжелого рока.

Девушка, звонившая по телефону, с удивлением смотрела на пострадавшего мужчину — он казался ей очень красивым. Даже не красивым, нет, а изумительно привлекательным. Черты его лица не были правильными или эталонными, но каждая часть была насквозь пропитана силой и уверенностью, начиная с приоткрытых чуть полных губ и заканчивая хмуро сведенными над крупным носом бровями.

Она пропустила прием вызова, зачарованная ярким незнакомцем, и когда на том конце провода уже хотели положить трубку, девушка опомнилась и затараторила, озираясь по сторонам, называя улицу, номер дома и причину, по которой сюда нужно было срочно добраться скорой помощи.

— Может, милицию вызвать стоит? — спросила пожилая женщина. Она стояла, опираясь обеими руками на палку, и грустно наблюдала, как парень в зеленой толстовке поддерживает голову мужчины, чтобы не запал язык.

— Не получится милицию-то, — усмехнулся он.

— В смысле не получится?

— А нет больше милиции.

— То есть как...

— Вот так. Полицию вызвать можно, милицию — нет.

Женщина замерла с полуоткрытым ртом, потом сплюнула и в сердцах махнула рукой.

— Милиция, полиция, какая к черту разница. Вдруг его ограбили да по голове стукнули. Помрет еще.

— Он цел, — пояснил парень. Все те, немногие, что надолго остановились около мужчины, так и не уйдя с места, как сотни остальных, с уважением смотрели на него. Он был единственным, кто хоть что-то делал до приезда скорой помощи и при этом вел себя более, чем уверенно. — Я в "меде" учусь. Видимых повреждений нет.

— Видимых-то нет! — оживилась женщина. Она сделала пару шагов вперед, поближе к светофору, и парень в зеленой толстовке вдруг понял, что это уже давно и в серьез бабушка — морщины плотными рядами прорезали ее лицо, а на цыплячьих руках темнели рыжие бляшки. — У моей вот знакомой сына в милицию забрали недавно.

— В полицию.

— Да-да, туда. Так вот забрали они его, значит, в милицию, а он мальчик хороший. Ну, выпивает иногда, кто ж сейчас не выпивает. Но он так — умеренно, раньше вообще не пил, а после армии так вот и начал.

— Сколько ж ему лет? — лениво поинтересовался парень.

— Да годов тридцать. Ну и выпил он, пива или еще чего, точно не скажу, знаю, что "под мухой" был. И пошел ночью в магазин за пельменями. Но не дошел, его в милицию забрали. Ни паспорта при нем, ничего, личность выяснять повезли. Да так довыясняли, что он потом месяц в больнице в лежку лежал.

— Избили?

— Вусмерть! Но самое-то что интересное! — женщина хитро подмигнула. — На теле — ни единого синячка, а все внутренние органы перемолоты. Во как бить умеют! А ты говоришь видимых повреждений нет.

— Дышит? — молодая девушка, поправляя на плече белую сумку, осторожно обошла разговорчивую бабушку и наклонилась над мужчиной.

— Дышит. Ровно и уверенно, — твердо сказал парень, мельком оглядев стройные колонны оголенных ног.

— Скорая сейчас уже подъедет. Все спрашивали, если пьяный, то за ложный вызов придется платить.

— От пьяных разит за километр. А этот либо со здоровьем плохо, либо... наркоман какой. Но... — Парень щелкнул пальцем по пиджаку и кивнул на оголенное запястье с крупными красивыми часами. — Наркоманы обычно выглядят немного по-другому.

— Да, — протянула девушка. Ей вдруг почему-то захотелось прикоснуться к лицу незнакомого мужчины и определенно решить для себя, что это не мираж и не видение. Его благообразные черты очень контрастировали с бледным и некрасивым лицом парня в зеленой толстовке, и от этого казались еще более нереальными. Как будто чья-то неведомая сила забросила известного голливудского актера в центр Москвы и вот он, нелепым стечением обстоятельств, лежит на мокром грязном асфальте, царапая его ремешком часов тысяч этак за пять долларов.

— Документов при нем не было, сынок? — вновь встряла пожилая женщина. Она чувствовала, что развязка близка и скоро врачи увезут это маленькое приключение в больницу, поэтому упускать шанса поучаствовать в событии локального масштаба ей не хотелось.

— Я откуда знаю. Может и лежат где во внутреннем кармане.

— Дык посмотри!

— Ну вы и... простая, женщина! — в сердцах выпалил парень. — Сами лично посмотреть не желаете? Поройтесь у него в карманах, а я вас прикрою. Все, что найдете, делим пополам, договорились?

Девушка весело хмыкнула, остальные заулыбались, но вот бабушке было не до шуток. Она сощурила глаза, покрепче обхватила свою клюку и прошипела:

— Молодой еще, прыщавый, а уже в бутылку лезешь и людям старшим грубишь. Не стыдно, нет? Я когда в твоем возрасте была, тебя еще даже в задумках не было, молокосос. Я ж сочувствую, переживаю. Нет документов у него, а что если инструкция какая найдется.

— Какая к черту инструкция?!

— А вот какая — есть у меня подруга, Анна Федоровна, так у нее диабет сильнейший. И она носит с собой записку, в которой обернуто лекарство, а на бумажечке-то и написано: "В случае, если найдете меня без сознания, то вколите столько-то сколько-то туда-то". Понял?

— Понял. Но по карманам лазить не буду. Вам надо — вы и лазьте.

— Давайте я! — неожиданно вызвалась девушка в короткой юбке. Она оглядела присутствующих, которых почему-то стало еще больше, наверное, где-то сломался маршрутный автобус и высадил целую когорту. Никто не сказал ничего отрицательного, впечатленные рассказом всезнающей бабушки, и только та снова неодобрительно сощурилась и покачала головой.

Девушка ловко прижала сумку подмышкой и присела возле мужчины. Парень в зеленой толстовке, полностью автоматически, посмотрел ей между ног, увидев белые трусики ("Наверное, в цвет к сумочке"), и отвернулся. Не хватало, чтобы поднялся еще скандал о домогательстве, хотя эта простая и одновременно с этим чрезвычайно симпатичная ("Простых с такой яркой внешностью маловато") девушка ему приглянулась.

Но ей было плевать на какого-то там студента медицинского института. Парень ошибся в простоте, обычно по городу она ездила на "Лексусе", подаренным богатым папой, а по вечерам коротала время с парнями, которым уже их настоящие папочки имели свойство дарить "Мерседесы" и всякие "Инфинити". Бывало, что и с самими папочками встречалась, но редко — зачем терять ресурс, высасывая его через сыновий фильтр, когда это можно осуществить напрямую. А вся простота... это ему лишь показалось.

Под рубашкой у мужчины была крепкая, сильная грудь, девушка определила это сразу. Но в кармане рубашки было пусто, разве что за ней, где-то в глубине, отчетливо стучало сердце. Тогда она запустила руку во внутренний карман пиджака, одновременно прощупывая и внешний. Но что с одной стороны, что с другой — пусто, как и на безымянно пальце правой руки.

От досады девушка закусила губу. Она не надеялась найти пресловутое лекарство или запуску, ей нужны были документы, удостоверяющие личность. Ну или хотя бы телефон, чтобы записать его и... позвонить. Потом. Попозже. Когда все уляжется. А вдруг это судьба?

Но, похоже, что судьба в этот вечер настроилась против многих. Мужчина был голым в документальном плане, никаких следов, не считая одежды, но по ярлыку дорогого бренда трудно определить и найти человека в многомиллионном городе.

Девушка встала и развела руками. Парень в зеленой толстовке отметил, что от нее очень вкусно пахнет. "Она любит готовить", подумал он. "Что-то простое и вкусное. Вкусное и простое".

Он вновь ошибался — девушка не любила готовить, предпочитая питаться в ресторанах.

Пошел дождь. Люди стали расходиться. "Скорая" все не ехала. Парень накинул капюшон и, как мог, прикрыл рукой лицо мужчины, чтобы туда не попадала вода.

— Давай его перенесем куда-нибудь? — сказал, пыхнув перегаром, пузатый здоровяк в черной футболке.

— Нельзя его перетаскивать, вдруг, что внутри надорвалось, — сказал парень.

— А, — многозначительно произнес здоровяк и пошел по своим делам.

В конце концов, их осталось трое. Три с половиной — парень, бабушка и девушка.

— Чего вы, — обратился он к женщинам. — Идите домой, а то промокните, я дождусь "скорую", не брошу.

Бабушка поджала губы, а девушка быстро помотала головой из стороны в сторону, плотно скрестив руки на большой груди.

— Если им свидетели понадобятся или еще что, — сказала она, все еще не оставляя надежды познакомиться с мужчиной. Ради этого можно было и стерпеть мокрые волосы, неприятно прилипшие к лицу.

— Оставь телефон, я передам, — предложил парень. Этим он убивал двух зайцев — спасал от весьма прохладного дождя принцессу и получал номер ее телефона. Но был и третий заяц, о котором он не подозревал. Девушка встрепенулась, достала из сумочки крохотный блокнот, красную лаковую ручку и быстро начеркала на клетчатом листочке свой номер.

— Вот! — сказала она, протягивая его парню. — Если вдруг что — пусть звонят сюда. И еще, ты не можешь сказать, если он очнется до "скорой", чтобы позвонил мне?

— Зачем? — парень и вправду не понял, зачем ей это нужно, а вот бабушка цинично улыбнулась и мстительно зажевала губами, готовясь сказать обличительную речь.

— Мало ли... — палец девушки непроизвольно зацепил прядь волос и начал ее накручивать. — Бывает, что люди память теряют. Или документы. Навряд ли он без них из дому вышел. Я, если что, смогу помочь, у меня есть связи. Передашь?

— Передам, конечно. — Что-то внутри парня треснуло и надломилось. Он еще не понял что, но девушка почему-то перестала казаться такой уж прекрасной. Может быть тому виной были капризно-стервозные нотки у нее в голосе?

— Ладно. Спасибо. Тогда пока, — она махнула рукой на прощание, последний раз зацепилась взглядом за красивое, не безмятежное, а почему-то напряженное лицо, и ушла, цокая каблуками по черно-белым полосам пешеходной зебры.

Парень оглянулся ей вслед.

Где-то, отдаленно, послышался завывающий стрекочущий звук сирены.

— Вот сучка.

Парень вздрогнул и изумленно посмотрел на бабушку.

— Кто?

— Да эта вертихвостка. Понравился ей мужик-то.

— Какой? Этот что ли?

— А какой же еще?

— Да он же... без сознания!

— И что? Хорошего, перспективного мужика видно сразу, за версту. Даже если он в канаве валяется, то всякая баба с умом его подберет, помоет, причешет, накормит и заживет счастливо. А ты вот...

— Что я?! — взвился парень. Мелкий, противный дождь уже основательно пропитал одежду и теперь она приставала к телу, как лента для мух.

— Ты, сынок, не обижайся, но ты никакой. Ни рыба, ни мясо. Спросу с тебя, как с коровы варенье. Не звони ей лучше, не трать нервы.

— Ну спасибо, бабуля.

— Да не за что. — Пожилая женщина как-то подобрела и успокоилась. То ли от того, что сумела задеть парня за живое, то ли от того, что "скорая помощь" уже показалась в туманном конце улицы, сверкая и переливаясь гирляндой световых маячков, и теперь приближалась к ним. — Не звони, не находи лишних расстройств.

— Я и не собирался.

— Видела я, как ты не собирался. — Она потешно постучала палочкой по асфальту, повернулась к карете "скорой" и крикнула неожиданно зычным голосом: — Эй! Сюды! Вот здесь человеку плохо!

Дальше все произошло очень быстро.

Врач, присевший перед мужчиной, пробормотал: "Вроде трезвый" и позвал водителя с носилками. Вдвоем они загрузили бессознательное тело в машину, захватив с собой парня в зеленой толстовке, как свидетеля происшедшего, и укатили.

Бабушка, постояв недолгое время под светофором, с удовольствием переваривая произошедшее, поправила растрепанные дождем гладко собранные волосы и вдруг поняла, что дождь-то закончился. Так же внезапно, как и начался.

— Вот и славно, — проворчала она. — Завтра на огороде поливать меньше придется, Ванька обрадуется, и грязи не будет.

Шаркая ногами по влажному асфальту, она направилась домой, формулируя в голове историю, которую ей предстояло рассказывать ближайшие недели две, а то и три, всем своим многочисленными приятелям и знакомым. Начиналась она так:

"Иду я, вдруг вижу, мужчина упал. Ничком! Ладный такой, красивый, одет шикарно".

И в ней не было места дождю. Только факты.

ДЕНЬ -31

В больнице плохо пахнет. Воняет так, что хочется закрыть нос, но закрываешь уши — чтобы не слышать воплей, стонов и стенаний. Так легче пережить жирную точку, которую кто-то поставил на чьих-то жизнях. Обойти стороной толстого хирурга

Бетонный пол воняет бетоном, а серые стены — серым. Если опереться на них спиной, потому что в больнице катастрофически не хватает кушеток и стульев в коридорах, зато с избытком лежачих больных, которым не досталось места в палатах, то даже спиной можно ощутить серый гнет.

Все здесь серое и вонючее.

И грязные квадратные красные вставки из квадратных же плиток, отлично смотревшиеся лет двадцать, а то и тридцать, назад, теперь, выщербленным своим состоянием и хрустом, словно кто-то давит подошвой ботинка молодые молочные зубы, вызывают уныние.

Есть, правда, во всем этом великолепии засохшей слюны на плинтусе, спущенной в горшок с фикусом спермы и перегоревших лампочек, один единственный плюс — тут не хочется умирать. Где угодно, но только не здесь сдохнуть. Потому что кончиться в этой больнице, все равно, что лечь в гроб в полном и ясном сознании, пролежать в нем остаток жизни, отсчитывая дни, и тихо умереть от скуки.

Люди, попавшие сюда, подневольно стараются убежать на волю как можно быстрее. Сорваться. Вырваться. Рвануть из-под кожи собственного заточения. А те, кто тут работает, уже давно привыкли, синтезировав стойкий иммунитет.

Вот и Лилечка.

Покурив, она привычно бросила окурок в зашарканную, заполненную до краев, урну, засунула руки в карманы белого халата и медленно побрела обратно. Не то, чтобы ей не хотелось возвращаться в больницу с улицы, нет. Просто ей было все равно. К тридцати годам мир, населенный больными людьми, превратился для нее в сплошную мясную лавку.

В ней вывешивались разваренные страшные сардельки, серые, липкие сосиски и яркие, сочные куски вырезки, завернутой в блестящий целлофан. Мимо всего этого можно было проходить, не задерживаясь ни на секунду, и она проходила. Делала то, что нужно. Иногда останавливаясь на мгновение, иногда ускоряясь, брезгливо зажав нос, но все текло своим бесконечным чередом без толики терпимости. И если в ее воздушном легковесном равнодушии кто-то видел именно смирение, то он здорово ошибался. Терпимость — не средство, а следствие.

Каждый второй кашляет, каждый третий чихает, у каждого десятого капает с конца.

Больница и профессия не сделали ее терпимее, нет, но она получила взамен отданным шести годам учебы смешную индульгенцию — возможность смотреть на мир через мясные очки.

Они дурно воняли, пожалуй, хуже, чем сама больница, но Лилечка уже не замечала этих моментов. И не понимала тех взрослых человеческих зародышей, которые пугались страшных ее очков, истекающих кровью, в какой-то момент до самого края залившей глаза и теперь забрызгивающей случайных людей при каждом удобном случае, при каждом взмахе ресниц.

Конечно же, страшных очков этих на самом деле не существовало и никто, ни одна живая душа, истинно не понимал, что за странная сущность эта Лилечка. А она была всего лишь одной из многих, целой армии "лилечек" с мясными шорами. Топ-топ, цок-цок, идут себе вперед на каблучках, напролом, по кругу, и не высматривают ничего, что выходит за пределы их понимания. Если же и ловят взглядом нечаянно, то тут же отворачиваются и идут спокойно, вальяжно, размеренно.

Со стороны Лилечке можно позавидовать — она спокойна и рассудительна. Но стоит познакомиться с ней поближе, как понимаешь, что она — сухая. Бесплодная, безжизненная пустыня пожирает ее изнутри, с каждым днем захватывая все больше и больше пространства.

Сама не придавая тому значения, Лилечка прошла в жизни разные этапы: с работы на работу, с каторги на каторгу, и вновь с работы на работу. Когда-то ей жутко хотелось бросить все и уехать, куда-нибудь к морю или хоть куда-то, хоть к кому-то, но лишь бы отсюда. Бросить к чертям сраный халат, выбить из ноздрей прилипчивую и гладкую вонь больницы, забыть глаза всех этих мясных ошметков, что лежат на бледно-серых простынях и просительно смотрят на нее каждый раз, когда она появляется хотя бы в радиусе десяти метров.

Но любые стремления спотыкаются о кроличьи норы. Узловатые ноги их попадают туда, с треском ломаются и... больше ничего. Нет ничего. Кости торчат наружу из вспоротой плоти. Один сплошной коридор, с моргающими, заляпанными побелкой лампочками, да волнообразная гадливая вонь, на которой, словно серферы, зло и деловито, катается персонал больницы, с развивающимися за спинами подолами стиранных-перестиранных халатов.

Каждый двадцатый умирает от рака, каждый тринадцатый страдает туберкулезом, у каждого второго "особый случай".

Как всегда, в одно и тоже время, пришел час обеда для коматозных пациентов.

Эти веселые парни не шли строем в гнилушную столовую, прижав к груди пластиковые тарелки и темно-коричневые изнутри, из-за неотмытого чая, кружки. По крайней мере, в ближайшее время, им не суждено было познать сосочками языка чудесный вкус каши из сечки, прилипшей к стенкам огромной синей кастрюли с такой силой, что когда повар на раздаче подцепляла ее ложкой, на ее толстых рыхлых руках вспухали натруженные вены, как у заправского штангиста.

Коматозные лежали в небольшой реанимационной палате, плотными штабелями. Их было не слишком много, но и не слишком мало, чтобы можно было относиться к процедуре кормления, как к халяве и еще одному бессмысленному перерыву.

К палате, помимо Лилечки, прикреплена была еще и Настя — молодая девушка, "кобыла", как называла ее про себя Лиля из-за роста и по-хорошему выдающихся форм. Сама она похвастаться подобным стратегическим набором не могла, и всегда, когда встречалась с Настей, оценивающе поглаживала ее взглядом, представляя, как смешно смотрелась бы грудь первого размера в круглом, шарообразном Настином бюстгальтере.

Как пустая мошонка без удаленного яичка.

Лилечка сама была не прочь побыть "кобылой" хотя бы пару деньков, чтобы по-полной ощутить на себе силу мужского внимания, которого ей в последнее время катастрофически не доставало. Но зарплаты врача могло хватить разве что на качественную обработку фотографий в "Фотошопе" с последующим их размещением в социальных сетях, где поклонников найти гораздо проще. Но какой с них прок? Виртуальный оргазм, виртуальные подарки, виртуальная ревность.

— Баню сделала? — спросила Лиля, входя в палату. Она вытащила руки из карманов, и поднесла желтоватые пальцы к лицу — пахло никотином. Нужно было помыть.

— Сделала. Подогрела.

— До 37? — Она ополоснула руки, капнув на них жидким мылом, потерла, от ладоней и до локтей, и небрежно посушила потрепанным вафельным полотенцем, по грязноте спорившим с половой тряпкой.

— Да.

— Хорошо. Давай, тебе тех, что у стены, мне — что у окна?

— Все равно. — Настя пожала плечами. Грудь ее приподнялась, наморщив гладко натянутый халат, и опустилась. Лиля криво улыбнулась и направилась к эмалированному тазу с прозрачными бутылками, наполненными питательными смесями. Таз, наполненный бутылками, наполненными смесью для наполнения коматозников, ХА-ХА. Быстро пересчитала всех тех, кто лежал на стороне ближе к окну — получилось пятеро и плюс пустая койка. Значит, у Насти выходило шестеро.

— Кто умер-то? — спросила Лиля, пристраивая первую бутыль в шаткий держатель. Толстая игла легко проткнула черную резиновую пробку.

— Да дедушка какой-то. У которого проблемы с легкими были, помнишь?

— Ага. — Лилечка не помнила, но соврать оказалось легче, чем выслушивать десятиминутное объяснение и описание, перемежающееся словами типа "ну что, вспомнила" и "да неужели не помнишь?". Какая на хер разница, кто умер, а кто нет. Факта смерти это не изменяло.

Первым на пути больничной пищевой цепочки, находился араб. Она протерла ватой со спиртом темный локтевой сгиб, ввела иглу и нашлепнула сверху пластырь для фиксации катетера.

— Сорок капель, — пробормотала она, сверяясь с амбулаторной картой.

Следующие три пациента получили свою дозу питательных веществ без проблем, пока, наконец, не настала очередь последнего. Он лежал на самом лучшем месте, практически возле окна, но чуть сбоку, чтобы не дуло и одновременно с этим было светло.

— А вот и наш богатенький Буратино, — сказала Лилечка. — Любимчик папы Карло.

Настя засмеялась:

— Если он очнется, то не забудь сказать ему, кто за ним ухаживал. Глядишь, подарит "Мерседес".

— Ну, "Мерседес" не думаю, — заметила Лиля, аккуратно вводя иглу в вену, — часики его не слишком дорого стоили.

— Главврач сказал, не меньше десяти тысяч долларов — это тебе не много? Некоторые на такой сумме передвигаются и счастливы до усрачки, а он на руке носит.

— Носил, — поправила Лиля. — Вряд ли их вернут.

— Слушай, — Настя перешла на шепот. — А вот правда, как думаешь — что будет, когда он очнется? Федор Михайлович же сказал, что часы приняты в счет уплаты его нахождения здесь, как безвестной личности, а он уже месяц у нас валяется. Небось, ушли в ломбард часики или еще куда, на руке у Феми я их не видела.

— У Феми на руке собственные неплохие болтаются, — ухмыльнулась Лиля. Она уселась на широкий подоконник и скептически, сверху, посмотрела на симпатичное лицо больного. Оно, как всегда, было немного напряженным и суровым, но это не лишало его объективной красоты, которая совсем не трогала Лилечку, а лишь разжигала любопытство. — Он их, скорее всего, продал кому-нибудь или подарил, для поддержания связей.

— И чего? Лучшие вышли условия у нашего Буратино? Я не заметила. Ни отдельной палаты, ничего.

— Лучшие не лучшие, но точно не хуже. И смесь у него подороже, и белье меняют чаще, и бреют одноразовой, а не этим ржавым скребком, и витамины прописали классные, я проверяла.

— Пролежней, кстати, нет.

— Ухаживают потому что внимательнее. А ты говоришь — условий не заметила. Деньги решают, даже если они отданы безвольно. А для Феми деньги вообще, как живой организм, даром что еврей. Он им преклоняется. Наверное, когда с банкомата снимает, то целует его в монитор и спасибо говорит.

Настя снова захихикала. Она закончила со своими больными и теперь сверялась по картам, не перепутала ли чего.

У Лили зачесалось под лопаткой, она заломила руку назад и вдруг удивленно оглянулась:

— Гляди-ка, опять солнце жарит, уже успело спину напечь. Прям как по часам или расписание у него какое. Вечером и ночью дождь, а к обеду ясно, потом снова-здорова, по новой шпарит.

— Ага. Дурацкое лето вышло. Скоро осень, а у нас дожди постоянные. На море хочу. — Настя капризно выпятила нижнюю губу и мечтательно уставилась в потолок. — Я и на речке-то была раз десять в этом году, даже не загорела.

— А куда хочешь? — ради приличия спросила Лиля. Сама она могла поехать в лучшем случае на дачу к родственникам.

— В Таиланд хочу.

— И чего там?

— Ну как... красиво говорят. И весело. И дешево.

— Дешево? Не смеши.

— Да это я так, про себя. Мне дешево будет, если Антон свозит.

— Антон — парень твой?

— Типа того. Кручу-верчу, поженить хочу. — Настя заливисто засмеялась. — Ты разве не видела его? Он вроде как забирает меня каждый день отсюда, на черной "Мазде".

— Не, не видела, — Лиля покачала головой и спрыгнула с подоконника. Старый дощатый пол ухнул, и из его щелей вверх прыснули фонтанчики серебристой пыли. Лилечка равнодушно посмотрела, как она разносится в прозрачных желтых колбах солнечного света, вдруг пронзившего палату вдоль по всей высоте.

— Что у нас там следующее?

— Уколы.

— Хоть не клизмы.

— Да уж.

Они ушли, и дверь медленно начала прикрываться за ними, неожиданно сильно хлопнув в самый последний момент. Многолетний сломанный доводчик уже давно не справлялся с прямыми обязанностями. В палате стало тихо, слышно было лишь чириканье воробьев сквозь крохотную щель приоткрытого окна, да умный кондиционер климат-контроля, появившийся тут как раз месяц назад, едва заметно шебуршал, перебирая потоки воздуха, как чьи-то заботливые пальцы, вяжущие девичью косу.

Красивый мужчина возле окна лежал без движения. Сегодня был четверг и черная колючая щетина, которую ему кое-как сбривали раз в неделю по понедельникам, уже основательно запорошила нижнюю часть лица, включая шею.

В царстве полумертвых наступил привычный покой, нарушаемый всегда строго по расписанию, если не считать вполне ожидаемых смертей.

А вот чего никто не ожидал вовсе, включая и Лилечку, так это странное существование "богатенького Буратино" в коме. Странные симптомы, не подкрепленные должными выводами. К нему действительно относились с совсем небольшой толикой внимания, тут Настя была права. И Федор Михайлович, главврач больницы, больше известный как Феми, продал дорогие часы на третий день, после приема безвестного пациента в свои гиппократовские чертоги.

Кондиционер, комплект нового белья, витамины да набор питательных смесей — вот и все, чего удостоился безымянный мужчина за кровные десять тысяч долларов.

Кому-то могло бы показаться, что этого мало, но в своей жадности Федор Михайлович первый раз в жизни не ошибся, а попал в точку, выдержав нужную норму и не потратив ни единой лишней копейки на лишние хлопоты.

За Буратино ухаживали так же, как и за всеми, не больше, не меньше. Даже если ты в толпе валяющихся пластом недвижимых коматозников, то тебе никто не позволит высунуть нос дальше отведенной черты. Это нечестная гонка. Но вот одно единственное, кроме отсутствия родственников и присутствия модных часов на руке, что отличало Буратино от остальных — у него не появлялось пролежней.

Их просто не было и все. Фактически, он вообще был полностью здоров, если бы не кома.

И всех это устраивало до такой степени, что никто даже и не задавался простым вопросом — а почему?

Никто.

ДЕНЬ -25

Любое действие в этом мире начинается со звука. Схема проста:

Звук — Действие — Последствие.

Истошный крик рождает ребенка. Визг шин приводит к аварии. Стук клавиш сочиняет стихи. Дверной звонок материализует свидетелей Иегова. Аплодисменты делают актера талантливым. Грохот выстрела убивает. Глухой стук закрывает крышку гроба навеки. Хруст ломает нос. Стон зачинает плод.

Если приглядеться, вернее — прислушаться — то любое действие, окружающее вас в вашем мире, можно ассоциироваться с каким-то определенным звуком. Если отвлечься от привычных средств восприятия и положиться только на слух, включив сознание, как записывающий механизм, и просто пройтись по собственному дому, то можно обнаружить интересные вещи.

Привычное становится гениальным.

Превращение.

Просто идешь по квартире и делаешь то, что делаешь всегда. Включаешь свет, проходишь по коридору, открываешь дверь, выходишь на кухню, наливаешь воду, открываешь, ставишь, закрываешь, запускаешь микроволновую печь. Все это — набор обыденного. Минимальная продуктовая корзина банальностей. Некоторые даже не замечают, совершая все эти действия изо дня в день, как все мы не замечаем, что наши легкие дышат

АААААХ

сердце бьется

ТУ-ТУК

веки моргают

ЦВИК-ЦВИРК

а кровь бежит по венам

ВВВВВВВ

Мы все настолько погрязли в плоском, неинтересном пространстве, что добровольно отбросили специальные очки, делающие трехмерное кино по-настоящему трехмерным. Нас запустили в кинозал, мы заплатили приличные деньги за билеты, но отказались от самого основного. Что будет, произойди это на самом деле, в реальности? Друзья покрутят пальцем у виска и скажут, что ты сумасшедший. И пойдут дальше, жуя попкорн. Не замечая, что они не столько жуют, сколько

ХРУМ-ХРУМ

Огромные деньги тратятся на рекламу. Известные личности, знаменитейшие люди, говорят нам с экранов телевизоров, что не нужно оставлять без внимания голодающих детей Африки. Что не стоит обходить стороной проблему больных СПИДом. Что в детских домах нет теплых пледов и развивающих игр. Что среди жертв онкологии слишком много малолетних пациентов. Что курение убивает. Что платить налоги это то же самое, что и качественно трахаться по три раза в день всю неделю, кроме воскресения, которое необходимо посвятить духовному очищению.

Двигающиеся картинки. Они говорят, бубнят, писклявят, басят. Потом смывают грим, забирают гонорар и уходят тратить его не на детей Африки, не на больных СПИДом и раком, не на несчастных младенцев, а на кого-то или что-то еще. Более важное и реальное.

Но что, если предложить им интересный фокус — пройтись по дому, отключив сознание и включив уши. Изменится ли их личность?

Что, если вместо дорогих актеров и капризных певцов, доносить до людей важные проблемы при помощи перворожденных звуков? Это ли не эффективно?

Изменится ли ваша личность?

Берем совсем небольшие деньги и тратим их на аппаратуру. Записываем нужные звуки на хорошие мохнатые микрофоны, которые не пропускают шипения и гула ветра. И вбрасываем в эфир. Надрывный плач черного ребенка-скелета. Паническое шарканье подошв убегающих прочь от ВИЧ-инфецированного. Стучащие зубы замерзшего до смерти. Звериный вой проходящего химиотерапию. Влажное чавканье изничтоженных смолами легких.

Что будет тогда? Все покривятся.

Реальность никому не нравится. Реальность состоит из перворожденных звуков. Именно поэтому их так старательно затирают и даже не пытаются использовать. Звуки преобладают. Если показать человеку фильм с рождающими звуками, с громкостью увеличенной в два раза по сравнению с остальным фоном, то в его памяти останется одна лишь звуковая дорожка. И после просмотра он начнет замечать то, что раньше от него пряталось за ушными шорами. Скрывалось.

Он выполнит привычный ритуал прохода по квартире. Но не сделает, а услышит:

Щелк, топ-топ, скрип, гул, всплеск, щелк, клац, бамц, ууууууууу.

Звуки идеально сохраняют образы в памяти. Они как елочные игрушки, оставленные на зиму в большой картонной коробке с плотными ячейками. Когда приходит время, все эти стеклянные шары осторожно вынимают, потянув за блестящие петли, сделанные из целлофанового дождика. Без петель игрушку можно не вынуть, не подцепить, можно залапать жирными пальцами, можно уронить и разбить.

Звуки — петельки восприятия. Они помогают нам выдергивать из глубин памяти то, что в них скрыто. Да, практически всегда скрытое лучше не трогать, но иногда происходят странные вещи.

ЦОК-ЦОК-ЦОК

Настя идет по больничному коридору. Халат ее соприкасается с джинсами. Это

ХЛОП-ХЛОП-ХЛОП

Грудь ее подпрыгивает в бюстгальтере и формирующие его косточки поскрипывают

КРИ-КРИ-КРИ

В кармане звонит телефон. Вибрирует

ВР-ВРР-ВРРР

Она берет трубку и начинает говорить, стоя напротив открытой двери палаты с переломанными. У каждого из них, находящихся в плену этой малоприятной комнаты с шаткими деревянными окнами и продавленными, чуть ли не до пола, панцирными сетками кроватей, что-то сломано внутри. Вы искренне считаете, что нет ничего более невыносимого, чем боль утраты от потерянной любви? Сломайте себе колено. Или пятку.

ХРУМ-ХРУМ

При падении с большой высоты, таранная кость врезается в пяточную, раскалывая ее на куски, прямо там, в жесткой кожаной полусфере, столь любящей отшелушивающие кремы и пемзу. Боль, возникающая при этом, позволяет спокойно смотреть красочные мультфильмы не закрывая глаз и без телевизора. Если вы вовремя попадаете к травмопункт на прием, то раздробленную кость сжимают со всех сторон, как в тисках, винтами, чтобы у нее появился шанс срастись. Затем три месяца в гипсе. Еще столько же — на разработку ноги и приветы всем симпатичным девушкам вы отдаете при помощи энергичного взмаха костылем.

Слава сел на койку. Рука у него прижата к груди, в свежем гипсе. Под толстой скорлупой из бинтов и застывшего раствора, сложный перелом, со смещениями и осколками, которые хирург вынимал из мяса щипцами, как будто прореживал брови.

Он нахально смотрел на стоящую напротив, буквально в двух шагах, симпатичную медсестру, скептически оглядывая ее с головы до ног. Туфли на каблуках, ажурные колготки или чулки, да короткий халат, не скрывающий упругой задницы, тонкой талии и большой груди. Для демонстрации последней (старики с инсультом в восторге) была даже расстегнута пара пуговиц. Он тихо свистнул соседу с койки напротив и указал на дверь.

Теперь на медсестру в упор смотрели двое.

Она по-прежнему разговаривала, улыбаясь и теребя мочку уха. Вертелась из стороны в сторону, как на подиуме, изучала то потолок, то собственные ногти, пока, наконец, не заметила два малость небритых и не причесанных лица. Скривила пухлые губы, но уходить не стала.

— Какая красавица! — громко сказал Слава. Сосед одобрительно цокнул языком.

Настя кинула в телефон последние слова, чмокнула воздух и деловитой походкой направилась к переломанным.

— Вы что-то хотели, больной? — холодно спросила она.

— Нет, только сказать, что вы очень сексуальная. — Слава подмигнул ей и сделал здоровой рукой волнообразное движение, будто гладит гитару.

— А вам никто не рассказывал о рамках приличия, принятых в обществе, учили в школе хотя бы? Про университет не спрашиваю, вас туда явно не пустили. И стоит ли напомнить, что вы — больной, а я — врач?

— Ты всего лишь самка с большими буферами. — Слава осклабился и засмеялся. — Тебе лет-то сколько, врач?

Настя вспыхнула. Гневный румянец в секунду залил щеки, сделав ее еще чуть более привлекательной, она отступила на шаг, уперев руки в крутые бока.

— Извиниться не хочешь? — срывающимся голосом спросила она. Злость не умеет обращаться на "вы". Либо это ненастоящая злость.

— Нет.

— Тогда тебе придется извиниться перед моим парнем.

— Правда? — Удивленные глаза были сыграны неплохо, а вот испуга в лице Славы явно не хватало. — И что он мне сделает, твой парень?

— Зубы выбьет.

Настя оглянулась назад, в поисках поддержки, уже пожалев, что ввязалась в эту перепалку, но и оставлять нахального пациента без возмездия тоже не хотелось. Никому не сойдет с рук оскорблять ее на публике. Да и к тому же, никто такого раньше и не делал.

— Если что — у меня есть щит! — Слава помахал загипсованной рукой и по палате пронесся тихий смех. — Но это на крайний случай. А так, если ты подошлешь ко мне своего хахаля, и он попытается меня, больного несчастного человека, изувечить, то не жди его на следующий день в своей кроватке, красавица. За избиение и телесные повреждения у нас положен срок.

Настя презрительно фыркнула, тут же ощутив сладкий вкус моральной победы:

— В полицию жаловаться побежишь? Какой же ты после этого мужик?

— Обычный. Среднестатистический. Или ты думаешь, что из-за какой-то незнакомой, абсолютно левой дамочки, я буду махаться на арене, словно гладиатор, с каким-то незнакомым, абсолютно левым мужичком? Ты где свой ум посеяла-то? В грудях?

— Я... — начала Настя, но запнулась, потому что увидела краем глаза большую делегацию, стремительно идущую шеренгой по коридору, со стороны входа. Свет из окон бил им в спины, поэтому трудно было разглядеть, кто есть кто, но по маленькому росту и походке в раскачку, она точно определила главврача, теряющегося на фоне крупных и высоких спутников. А вот кто были они, эти люди в штатском, без халатов и бахил? И что там делала Лиля.

Не обращая внимания на все еще вовлеченного в диалог Славу, она быстро прикрыла дверь палаты и прижалась к стене.

"Проверка? Санитарный надзор? Чиновники с самого верха?"

Они прошли мимо нее, обдав атмосферой отчуждения и целеустремленности, не обращая ни малейшего внимания, и даже Лиля не поздоровалась, не подняла сосредоточенного лица, не расслабила нахмуренных бровей. Это было, по крайней мере, странно, а так вообще-то и невежливо.

Настя еще раз посмотрела вслед удаляющимся спинам, потом обратно и, приняв решение, бросилась на пост, чтобы спросить дежурную медсестру, что здесь происходит.

* * *

Длинные ногти, одетые во французский маникюр, отплясывали на белой стойке краковяк. Старшая медсестра округляла глаза и все повторяла, как заевший граммофон:

— Не знаю я, Настенька, не знаю. Не знаю!

Иногда глаза разговаривают лучше голосовых связок. У них есть дар, плещущийся серебристым окунем на дне, и чем глубже оно, тем дар этот больше раскрыт. Поэтому от Насти требовалось лишь зыркать в нужное время без лишних слов, делая страшное выражение лица, и медсестра сама выкладывала абсолютно ненужную информацию:

— Пришли, господа, важные. Тут же к ним Федор Михайлович спустился. Летел, как оглашенный. Я уж подумала проверка, перепугалась. А они перекинулись словами и пошли, побежали. Лилечку с собой прихватили. Может, натворила она чего?

Слово "нет" длиннее "да". Зрачки Насти расширилась. Медсестра боязливо прикрыла рот толстыми пальцами.

— Никак вы, грешные, вдвоем чего-то перехитрили? Чего волнуешься то так за нее? Или сама чего не в курсе?

Зрачки сузились.

Старшая медсестра все поняла и отвернулась. Скептически посмотрела на телефон и философски изрекла:

— Не звонит, проклятый. Значит, пока все тихо. Живем!

Глаза Насти устало закрылись. Когда мы завершаем диалог, то отворачиваемся спиной и уходим. На спине нет рта.

* * *

— Вот он.

Лиля указала на койку, стоящую возле окна. На ней лежал тот самый. Красивый и богатый. Но пока что полумертвый и неизвестно, когда отпадет от него это "полу", когда отпадет от него "мертвый", и когда появится на свет "живой", "полноценный". Если появится вообще.

— Точно?

— Да. — Лиля запнулась и обвела всех испуганным взглядом исподлобья. — Я сначала думала, что мне это кажется. Ну, что от него меняется погода. Но каждый раз все повторялось и повторялось, пока я не привыкла.

— Почему мне не сообщила?! — зашипел Феми. — Почему?!

— А что бы я сказала? Что когда кормлю безымянного пациента, лежащего в коме, то всегда солнце ярко светит и дождь кончается? Попросила бы прописать от этого рецепт?

— Но...

— Без лишних слов, — перебил главврача крупный мужчина, представившийся полковником Гордановым. Его удостоверение резко пахло кожей. Его голос мог только вопрошать либо раздавать приказы. Его возможности, о которых главному врачу предварительно рассказали по телефону, были безграничными. — Вывозите всех из палаты, оставьте нас наедине с этим человеком.

— Вы серьезно? Они же стационарные, без сознания, им нужен покой и аппаратура, — Феми беспокойно завертел пуговицу на халате. — Да и куда мы их денем? У нас просто нет лишних мест!

Горданов не ответил. Он медленно шел по направлению к безмятежно лежащему безымянному мужчине. Натянутый на его мощной спине пиджак слегка морщился. Ступал он с пятки на носок, неожиданно грациозно для своего явно лишнего веса. Остановился. Склонился, всматриваясь в лицо спящего нездоровым сном, поводил рукой перед глазами, поднес к носу, пощупал пульс на шее.

— Вы думаете, что он притворяется? — насмешливо спросил главврач.

— Нет, я не думаю.

Полковник достал из-за лацкана пиджака булавку, открыл ее и неожиданно резко вонзил в плечо пациента, сквозь больничную рубаху.

Тот не шелохнулся.

Зато вздрогнули Лиля и Федор Михайлович. Последний, каким-то велением инстинктов, даже попытался подскочить к военному в штатском и остановить ненужное издевательство, но его слабая попытка была пресечена жесткими руками сопровождающих.

Горданов тем временем подошел к окну и открыл его нараспашку. Вытянул руку, ладонью вверх, и замер.

Послышался раскат грома. Слегка моросящий до этого дождь усилился, превратившись в тугой ливень. За пару секунд в чаше ладони, из крупных капель, как дом, кирпич за кирпичом, скопилась целая пригоршня дождевой воды. Полковник выплеснул ее, закрыл окно, повернулся ко всем и задумчиво сказал:

— Мда. Невероятно.

У него затрезвонил телефон. Пронзительная, примитивная мелодия, собранная из полифонических нот. Выслушав немногословного собеседника, он нахмурился еще больше и произнес:

— Была короткая и яркая вспышка активности. Они засекли ее только что.

Федор Михайлович покачал головой, Лиля же нервно грызла ноготь, поглядывая то на странного пациента, то на каменные лица вояк, не внушавшие ей никакого чувства безопасности.

— Значит так. — Горданов крепко взялся за металлический поручень кровати. — Коли мы обнаружили источник сигнала, замеченный нашими пеленгаторами, то решим проблему быстро. Мы забираем пациента у вас. Все необходимые бумаги будут предоставлены в кратчайшие сроки. Это дело государственной важности.

Говорил он тихо, но максимально доходчиво.

— Вы так же подпишите соответствующие документы о военной тайне, чтобы не было проблем в дальнейшем. И будете держать язык за зубами. Понятно?

— Да. — Синхронные кивки.

— Если кто-то из вас проболтается, то помните, что за десять лет, проведенных в тюрьме, мало кто выходил оттуда таким же, каким был изначально. Сейчас мы тихо, мирно, ждем нашу группу сопровождения с реанимобилем, даем показания, ставим подписи и расходимся, как ни в чем не бывало. Еще кто-то подозревал или догадывался о происходящих с данным гражданином странностях, кроме вас? — спросил полковник у Лили.

— Нет, — она тряхнула головой, как перепуганная лошадь. — Я одна. Моя напарница на них вообще внимания не обращает.

— Это хорошо. — Горданов задумчиво постучал массивным перстнем на пальце по полой трубе кровати и по палате пронесся низкий гул. — Вы, трое, остаетесь сторожить субъекта, а мы идем в кабинет к главному врачу. У вас же есть принтер и интернет?

— Конечно, конечно.

— Тогда вперед.

Федор Михайлович затрусил к выходу, Лиля, чуть ли не бегом, бросилась за ним. Они не успели сделать из десяти шагов, как полковник щелкнул пальцами и сказал:

— Ох, забыл кое-что, подождите меня секундочку.

Он вернулся в палату, прикрыв дверь, и быстро сказал на ухо мужчине с каменным лицом:

— Девку вечером выводим из игры. Доктора оставляем, слишком крупная фигура. Будет много шума. Он сам все поймет, не дурак.

Бронзовый кирпич на монументальной шее понятливо моргнул, закрепив где-то в глубинах своего могучего организма устный приказ.

Первый смертный приговор был подписан.

ДЕНЬ -7

В комнате было практически пусто. Светлые стены, потолок со встроенной подсветкой, новый черный кожаный диван и низкий прозрачный столик перед ним. Плоские, как блин, модерновые часы без временных отметок, тихонько тикали в такт ожиданию.

Андрей сидел в глубоком углу дивана, располагавшему скорее к отдыху, а не деловой встрече, и сосредоточенно пытался состыковать кончики пальцев левой руки с правой. Пальцы едва заметно дрожали.

Костюм, который он купил позавчера, облегал более чем приятно, и это радовало, потому что тысячу долларов за него пришлось отдать скрепя сердце. Но... перспективы. Все траты перекрывали радужные перспективы, да и к тому же, темно-серый костюм на Андрее смотрелся просто отлично, плюс массивный стальной ремешок наручных часов и запонки — все это придавало уверенности. И чувство некоторого превосходства над остальными людьми, снующими по улицам в шортах, майках и шлепанцах, не покидало Андрея ровно с того момента, как он выехал на машине за город и, по прошествии часа, не припарковал ее на огромной, практически пустой, стоянке на закрытой территории, возле компактного, но вместительного, белоснежного здания, примыкающего к естественному лиственному лесу.

Контракт. Контракт. Контракт.

Через весьма серьезную, это понял даже психолог (пусть и один из лучших в своем деле), охранную систему его провел молчаливый, крепко сложенный мужчина маленького роста.

Они пересекли современный холл в виде колодца по какому-то дорогому, отражающему все, словно зеркало, полу из камня, поднялись по винтовой лестнице и вот, когда захлопнулась одна дверь, Андрей оказался перед другой, открытия которой ему велели ожидать.

Сколько времени? Неизвестно. Но, судя по рассказам старинного друга и, одновременно с этим, учителя, Бориса Борисовича Уноберга, все ожидания, даже суточной давности, того стоили.

Контракт. Контракт. Контракт.

Ему ничего не объяснили толком, сославшись на секретность, военность и государственность будущей работы, но Борису Борисовичу Андрей верил. Ничего плохого он никогда бы не предложил и если бы подозревал о каких-то подводных камнях, то тут же сообщил бы ученику. Но нет, не было ничего такого даже в намеках. А была лишь одна фраза, накрепко запавшая Андрею в душу: "Очень важное дело. Пожалеешь, если не согласишься".

Что могло показаться столь важным человеку, всю жизнь посвятившему себя науке психологии и заработавшему столько титулов и регалий, что если бы он собрался переезжать со своей квартиры в центре Москвы, то грузчики взяли бы с него по двойному тарифу за количественную сложность перевозки?

Явно, не какой-то там пустяк или работа, с зарплатой на десять-двадцать тысяч рублей выше той, что платили Андрею в частной клинике.

"Что мне нужно подготовить? Отзывы, рекомендации?".

"Ничего лишнего", — Борис Борисович покачал головой с седой шевелюрой, через которую просвечивалась розовая, словно у младенца, кожа. — "Им нужно всего лишь взглянуть на тебя, остальное доделают мои рекомендации".

"И все?" — недоверчиво спросил Андрей, стоя уже на пороге профессорской квартиры.

"И все".

Но теперь, в этом чересчур кондиционированном помещении, пальцы ног в легких кожаных туфлях неприятно замерзли, и Андрей знал, почему это происходит. Как бы он не старался себя сдерживать, но нервы выползали наружу и это было плохо. Что же он за психолог, который не может совладать с самим собой? Нужно было срочно собраться и успокоиться.

Контракт. Контракт. Контракт.

Пальцы рук сошлись и разошлись. Андрей откинулся на спинку дивана, напряженно выдохнул и вдруг замер, наткнувшись взглядом на едва приметный серый глазок видеокамеры на потолке, в углу.

"Черт! Блин, блин, блин!!!".

Он медленно моргнул и снова выпрямился, стараясь держать спину прямо, как бы не неудобно это было в данном диване. Огладил все складки костюма, поправил галстук и огляделся по сторонам, в поисках чего бы то ни было, способного отвлечь его от пальцевой медитации хоть на время.

Но в комнате было по-прежнему голо и пусто. Мобильный телефон остался лежать запертым в холле, в специальном ящике и маленький ключ от него проступал через ткань брюк. Андрей потер его большим пальцем и снова шумно выдохнул.

Когда же уже все это закончится? Вернее, начнется.

Неожиданно щелкнул замок и безымянная дверь, возле которой Андрея посадили, как цепного пса в ожидании хозяина, открылась. Из нее вышел пузатый мужчина лет пятидесяти, в сером костюме, но без галстука, держа перед собой стопку бумаг.

Андрей вскочил, не зная, что ему делать, но инстинктивно протянул руку и широко улыбнулся:

— Доброе утро.

— Доброе. — Пузатый отрывисто пожал ладонь и внимательно осмотрел Андрея с ног до головы. — Присядем.

Он уселся на диван, откинув пиджак, и Андрей краем глаза заметил матово блеснувшую где-то в глубине, возле пояса, кобуру. Это ему не понравилось больше всего вместе взятого, что уже произошло с ними в этом странном месте. Оружия он не любил, как и не любил людей, его применяющих.

— Меня зовут Илья Юрьевич Горданов, считайте, что я начальник отдела по работе с персоналом. А вас — Андрей Геннадьевич Кузнецов. Правильно?

— Да. — Андрей поспешно кивнул. — Можно просто, без отчества.

Пузатый еще раз внимательно посмотрел на Андрея, и тому стало неловко. Правда, он выдержал тяжелый взгляд, лишь в конце спасовав и слегка пожав плечами, но Илья Юрьевич не обратил на это никакого внимания, снова углубившись в бумаги, которые он веером разложил на столе. Будто прибив толстыми пальцами, он тасовал их туда-сюда, выискивая одному ему понятную и нужную информацию.

— Вам тридцать три года, женаты, детей нет.

— Верно.

— Работаете в... частной клинике, так. Какой опыт медицинской практики?

— Тринадцать лет, я уже начал работать во время учебы понемногу, благо, связи и знакомства были.

— У вас много хороших связей? Имеете возможность продвижения по знакомству? Решения различных вопросов, их урегулирование?

— Да не слишком, — Андрей смутился, будто его поймали на лжи. — У меня лично вообще такого рода "связей" не имеется. Просто у наших родственников была на тот момент собственная клиника, вот меня туда и приняли работать. Но вот к вам я попал как раз по знакомству, меня рекомендовал Уноберг.

— Это я знаю.

Илья Юрьевич вытащил пару листов и откинулся на спинку дивана.

— Детей почему нет?

— В смысле? — Андрей рассеяно нахмурился, не убирая улыбки с лица.

— Вы пять лет в браке, почему у вас нет детей. По-моему, понятный и четкий вопрос. — Брови начальника отдела раздраженно поползи вверх.

— Я... я... просто я как-то не ожидал подобного вопроса, извините, был настроен на иной лад. А это столь важно?

— Вы можете отказаться отвечать на мои вопросы в любой момент.

— И что тогда?

— Тогда мы с вами распрощаемся. Поверьте, я задаю их не ради любопытства, чтобы потом во дворе с бабушками перетирать.

— Хорошо, ладно. — Андрей сцепил руки на колене. — У нас с женой нет детей по причине здоровья. Не получается, вот и все.

— Понятно. Теперь следующий вопрос — как вы относитесь к командировкам?

— Смотря каким.

— Три месяца в командировке, неделя дома. Затем два месяца и неделя дома. Затем месяц и неделя.

— Ох.

Андрей недоверчиво улыбнулся и покачал головой.

— Это слишком, как мне кажется. Я что — в море должен уходить плавать?

— Нет, сюда. Но со стационарным пребыванием на данной территории. Не всегда, — Илья Юрьевич успокаивающе поднял руку. — Но первые полгода абсолютно точно, затем по ситуации.

— Какой ситуации?

— Я не смогу ответить на этот вопрос ровно до того момента, как мы не выясним все и не начнем подписывать договор.

— Нет, нет, погодите. — Теперь Андрей поднял руку, но протестующе. Он нервно облизнул губы и подвинулся вперед, на край дивана. — Я не могу давать никаких обещаний вслепую. Я не знаю сути работы, не знаю условий, не знаю, в конце концов, зарплаты! Я не знаю ничего, а вы требуете с меня согласия.

— Не согласия, вы путаете. Я задаю вопрос — как вы относитесь к командировкам, всего лишь невинный вопрос.

— Мы взрослые люди и все прекрасно понимаем, и если даже так, то какая разница!? В объективной ситуации, то есть в принципе, я отношусь к долгим командировкам плохо, но...

— Вам нужны детали, я понимаю. — Илья Юрьевич отложил листки бумаги и пристально уставился на Андрея. У него было обветренное, будто вырезанное из каменной глыбы, лицо, светло-серые глаза и нос картошкой. — Начнем, пожалуй, с зарплаты на ближайшие полгода. С таким режимом работы она составит двадцать тысяч долларов в месяц плюс премиальные по факту, о них сейчас не будем. Вас обеспечат трехразовым питанием, плюс у нас есть бесплатные автоматы с различными закусками и питьем. Жить вы будете в отдельном двухкомнатном номере, на нашей территории. В нем есть все — телевизор, компьютер, кондиционер, туалет, душ. Нет только свободного интернета и полностью сотовой связи, об этом отдельно обговорим позже. Плюс природа и замечательное озеро с карпами в полутора километрах отсюда, это если вы не разлюбили бегать по утрам.

— Не разлюбил... Но откуда вы знаете?

— Это моя работа и никакого вторжения в вашу личную жизнь, поверьте. Нам нужно знать о своих работниках для дела абсолютно все, это очень важно. Тем более, с тем уровнем доступа, что будет у вас.

— Уровнем доступа. — Андрей мелко закивал и поправил волосы. Ему неожиданно стало жарко, хотя он мог поклясться, что кондиционер не менял режима, но жар подымался откуда-то изнутри, удушливой потной волной.

Двадцать тысяч в месяц.

На своей нынешней работе он получал не больше десяти, или даже девяти, и это с учетом уровня клиентуры — депутаты, бизнесмены, звезды прогнивающего шоу-бизнеса. Неплохая зарплата, если не задумываться, сколько забирал себе хозяин клиники, но на то он и хозяин.

А теперь... просто сказка какая-то.

Двадцать тысяч.

— А зарплата белая? — спросил Андрей, чтобы хоть что-то спросить и оттянуть время на раздумье и прикидки.

— Естественно. Вы будете работать на государственную структуру. Больничный, если что не дай бог, социальный пакет, само собой подразумеваются.

— И отпуск в тридцать дней или сколько там у бюджетников?

— Нет, тут нет, — Илья Юрьевич развел руками. — Никаких отпусков, работа предстоит очень плотная и продуктивная. Но в отпускной период будет зачисляться зарплата в двойном размере, надеюсь, это покроет все неприятности и устранит усталость.

— А в чем же она заключается, эта моя золотая работа, позвольте узнать? Или пока ни-ни?

— Да почему же. — Начальник отдела довольно улыбнулся. — Я особо ждал этого вопроса после объявления цены, чтобы удостовериться в положительных свойствах вашей личности. В том, что вас интересуют не только деньги и теплое место, но и сама работа. Если честно, то мы знаем о вас практически все и эта встреча всего лишь выход на финишную прямую. То есть, вы пробежали всю дистанцию, сами того не ведая, и вот теперь осталось совсем ничего, последний рывок. Но на нем можно споткнуться и поломать ноги. А можно стать победителем, взобравшись на пьедестал почета.

— Согласен. — Андрею вдруг жутко захотелось курить, до сверби в легких. Он безысходно огляделся в поисках пепельницы, но у него даже сигарет не имелось, так как он бросил свою дурную привычку где-то год назад. Интересно, знал ли всемогущий отдел по работе с персоналом об этом пунктике? Или на территории разрешено курить без ограничений? Нужно будет потом спросить, решил для себя Андрей.

— Так вот, о вашей работе. Она будет заключаться в контакте с одним объектом.

— Объектом?

— Да, человеком. Всего лишь одним человеком на протяжении долгого времени.

— Одним? — Андрей недоверчиво усмехнулся. — За двадцать тысяч в месяц? Это розыгрыш какой-то? Я думал, что мне придется проводить сеансы с фсбшниками какими-нибудь или, там, работниками Сбербанка, Федеральной казны или чего-то подобного.

— Нет, человек всего один.

— Хорошо. — Легкий хлопок по колену и Андрей снова настроился на серьезный лад. — Один так один. Это президент, премьер-министр?

— Примерно так, но подробности вы узнаете после подписания контракта. Перед этим я покажу вам его, он сейчас очень слаб, только недавно вышел из комы. Абсолютно адекватный, нормальный человек, но без друзей и близких знакомых. Ему потребуется поддержка квалифицированного профессионала типа вас. И еще он потерял память.

— Ничего не понимаю, если честно, но вырисовывается сказка какая-то. Мне нужно будет жить тут целых полгода лишь минимум для того, чтобы проводить сеансы с одним-единственным человеком?

— Так точно.

— А все это здание, эта территория, эта зарплата — они откуда? Или таких, как я — много? И много таких, как он. Вроде как персональная нянька для больного олигарха, может, я в подобную ситуацию ввязываюсь?

— Нет, — Илья Юрьевич прокрутил массивный золотой перстень на указательном пальце, — но мне нравится ход ваших мыслей. Вы действительно мыслите, вы живой человек. Мне кажется, что мы отлично сработаемся.

— Погодите, я еще ничего не подписывал.

— Я думаю, что вы не откажетесь. Дело в том, что фигура и масштаб этого человека таковы, что все увиденное вами вокруг создавалось лишь для него одного, кроме самой коробки здания. Всё-всё-всё и только лишь для этого объекта. Включая вашу зарплату и зарплату еще нескольких десятков человек персонала, обслуживающих этот комплекс. Сейчас начинаете понимать? Если вы согласитесь сотрудничать на немного жестких, тут не убавить, условиях, то сделаете выбор в пользу работы всей своей жизни.

— Очень важное дело, пожалеешь, если не согласишься, — пробормотал Андрей.

— Что-что?

— Мне это сказал Уноберг Борис Борисович, мой профессор, учитель и друг по совместительству.

— Он сказал абсолютно верные слова.

— Но я не понимаю, я просто не понимаю, что он за человек такой, вокруг которого раскинулось вот это вот все! Это же не Джастин Бибер?

— Кто? — Илья Юрьевич недоуменно склонил голову.

— Ну... в общем, неважно, я пошутил. Можно мне его увидеть?

— Да, конечно, но сперва подпишите вот этот договор о неразглашении.

Толстые пальцы ловко вытащили нужные листы из пачки и подтолкнули их в сторону Андрея. Тот перехватил их на столе и наклонился, вчитываясь в средний шрифт.

..."Обязуюсь, обязуюсь, под страхом, обязуюсь, обязуюсь, в случае невыполнения, обязуюсь, обязуюсь"...

— Из этого выходит, что мне и жене ничего рассказать нельзя будет? — спросил он у начальника отдела.

— Никому. Ни единой живой душе. Все, что вы увидите здесь и все, что будет связано с вашей работой, не должны выйти за пределы этого здания. О последствиях указано там же. Это предварительная версия договора о неразглашении, после заключения основного контракта, вам выдадут полную, потолще.

— И что же там будет?

— Уголовное наказание вместо штрафов и административных арестов.

Андрей вздрогнул, а Илья Юрьевич мило и искренне улыбнулся.

— Но я уверен, что до этого не дойдет. В конце концов, за такую зарплату можно и помолчать, а вашей жене достаточно будет знать, что вы... ну, допустим, консультируете фсбшников.

— Где-то я это уже слышал, — сказал Андрей.

— Вот и хорошо. Нет ничего лучше легенды, которая засела на подкорку мозга, сами, наверное, знаете. Готовы расписаться и посмотреть на своего будущего пациента-собеседника?

Илья Юрьевич достал из внутреннего кармана толстенькую, идеально подходящую к его комплекции, черную ручку с золотым ободком посередине, и вопросительно протянул ее Андрею. Он помедлил, еще раз пробежавшись глазами по договору, беззвучно шевеля губами. Затем взял ручку из податливых пальцев и занес ее острие над пропечатанной пустой строкой.

— Подпись и расшифровка, — сказал начальник отдела.

— Подпись и расшифровка, — повторил Андрей, закусил губу и отчаянно сделал росчерк, едва не порвав бумагу, словно спрыгнул с десятиметровой вышки в ледяной бассейн.

* * *

Смерть — это естественный ограничитель человеческой жадности. Мы живем от рождения и до смерти, от начала и до упора, но когда нам говорят: "Хотели бы вы прожить свою жизнь заново, но как-то иначе?", мы задумываемся. О чем? О том, что на самом деле было бы иначе. Иначе — значит идеально. Но мы забываем один единственный момент. Чтобы прожить жизнь заново, второй раз, то нужно и два раза родиться. И два раза умереть. Готовы ли вы испытать два раза ужас смерти? Хотя бы представьте, просто на мгновение, самый леденящий страх, живущий внутри вас. Поймите, что он — сотая часть страха смерти.

И решите для себя еще раз:

Хотели бы вы прожить жизнь заново?

Многие люди думают (и психолог знал это абсолютно точно), что встретившись со страхом лицом к лицу один раз, можно его побороть, победить, оказаться сверху или оставить его за спиной. Многие случаи в практикующей психологии связаны как раз с этим способом. Многие несчастный живут лишь тем, что верят и надеются, что этот способ однажды сработает, в нужный момент, когда придет время, когда судьба шепнет свое заветное словечко на ухо. Но так ли это?

Нет, это вранье. Инстинктивный страх нельзя победить. Нельзя проглотить однажды толстую резиновую трубку для исследования желудка и не бояться ее в следующий раз. Нельзя сходить к стоматологу и не бояться посетить его через год. Нельзя отрезать себе указательный палец и не побояться расстаться таким же образом со средним.

Все эти действия — это боль. Первородная, зло в чистом виде. К ней нельзя привыкнуть или как-то смириться. Каждый раз она как в первый раз. Боль это жизнь, а жизнь это боль. Смерть, как ее пик, боль наивысшая, но иногда людям дается шанс.

Как сильное обезболивающее.

И человек улетает в кому. Испытывает маленькую смерть. Искусственное убийство. Пускает ручной и одомашненный ужас внутрь себя.

Андрей смотрел на человека, находящегося в палате за толстым прозрачным стеклом. Со слов врача, которого вызвал Горданов, совсем недавно он вышел из комы, но все еще находится в перманентном состоянии, частично поддерживаемый в таком именно врачами. Ничего не помнил, не мог объяснить, где он находится и откуда вообще появился.

Человек этот на вид был жалким и нелепым, как восковая кукла, наряженная в настоящие детские вещи, завернутая в пеленки и уложенная в кружевную колыбель.

— Что же в нем такого? — спросил он у полковника. Тот встал рядом и произнес:

— Этот парень умеет управлять погодой во всем мире.

— Вы шутите? — Андрей улыбнулся, но глаза его оставались серьезными, ровно как и строгий породистый профиль Ильи Юрьевича.

— Нет, это не шутка. Разве все, что тебя окружает, похоже на шутку?

— Он что, ученый? Изобрел какой-то аппарат для управления погодой?

— Нет, он сам на нее влияет. Своим телом, мозгом, головой. Своим существованием.

— Простите, но в этом нелегко как-то поверить, — пробормотал психолог.

— Вам придется либо поверить и принять это, как реальный факт, либо навсегда забыть о нашем сегодняшнем разговоре. Соответствующие бумаги уже готовы. Помните, как в том фильме, "Матрице"? — Горданов прищурился и повернул голову к Андрею. Его шею прорезали глубокие морщины. — Все зависит от того, какую папку выбрать. Розовую или синюю?

Психолог подвинулся максимально вперед, пока не уткнулся лбом в холодную прозрачную преграду. Стекло от его дыхания слегка затуманилось, но он по-прежнему прекрасно видел кровать и человека на ней. Обвешанный проводами и датчиками, как бабочка, попавшая в жадную паутину, он совсем не производил впечатление кого-то могущественного и сильного. Скорее наоборот, кроме чувства жалости и искреннего сочувствия, ничего возникнуть и не могло. Это-то и зацепило Андрея. Он вдруг прикинул для себя, что было бы, окажись он на месте этого парня? Потерянный, сломленный, провалявшийся без сознания уйму времени, и вовсе не понимающий, чего от него хотят и требуют.

Психолог оттер ладонью туманное пятно на стекле и вытер руки.

— Что ж, — сказал он, — я свой выбор сделал.

ДЕНЬ 1

Андрей отер рот и сделал последний глоток кофе. На дне кружки осталось немного неотфильтрованной гущи. Оскаленные звериные клыки, вот как она осела, и двух мнений тут возникнуть не могло. Он наклонил кружку, наблюдая, как остатки медленно стекают вниз, стирая предыдущий образ и не образуя своим видом ровно ничего, что могло бы заинтересовать начинающего хироманта или его жену. Он не хотел, чтобы после расставания, заглянув в кружку, она увидела этот кофейный оскал. Все и так было не слишком-то складно.

Он встал, поправил галстук и подошел к Оле. Та сидела возле окна, расставив на подоконнике всю нужную ей косметику, и усиленно приводила себя в порядок.

Слишком усиленно и упорно для столь важного для них обоих дня. Нарочито беззаботно.

Андрей положил руку на ее плечо, ощутив мягкую, пропитанную кремами, кожу и едва заметную шелковую бретельку ночной рубашки.

— Ну что, проводишь меня? — спросил он весело. За окном уже светлело и раздавались шарканья метлы дворника.

— Да, сейчас. — Оля слабо кивнула, поправила волосы и поднялась, убрав его руку с плеча. — Ты все собрал, точно?

— Ты же проверяла.

— Да.

— Я буду звонить. Каждый день, вечером. Будешь ждать?

— Да.

— Это всего лишь три месяца, не грусти, я скоро приеду, ты даже не успеешь соскучиться.

— Это всего лишь девяносто дней, Андрей. — Она замешкалась, глядя ему в лицо, и вдруг, с неожиданной силой, обняла, уткнувшись в шею. — И отсчет уже начался.

— Какой отсчет? — Его руки покоились на ее талии, такой знакомой и... идеальной, что ли, он не мог подобрать точного слова, но ему вдруг жутко перехотелось ехать куда-либо, выпуская из рук родную жену, столь теплую и располагающую, даже несмотря на эту скользкую ночную рубашку в китайских мотивах, которую он терпеть не мог.

— Отсчет этих дней. Он начался прямо сейчас и мне уже невыносимо. Грустно.

— Иногда стоит отдыхать друг от друга. Я порядком тебе надоел, наверное. Нудный, скучный ботаник. — Андрей попытался отшутиться, но вышло как-то неудачно.

— Дело не в отдыхе, а в том, что я не знаю, куда ты едешь. А мне это необходимо знать, я просто обязана. Господи, как же я спать-то буду...

— Спокойно и сладко. И в одиночестве. Я надеюсь. — Эта шутка ему самому понравилась больше прежней, и он улыбнулся.

— А тебя больше и ничего не беспокоит. Тебя вообще хоть что-то волнует? Такое ощущение, что я одна переживаю, а ты хоть бы хны.

— Мне тоже это не нравится, но, Оль, двадцать тысяч... Тем более, что ты говорила с Борис Борисовичем, ему-то ты веришь? В этой работе нет ничего плохого, как и в любой работе на государство. Просто она секретная, вот и все.

— Просто секретная! Ничего себе вот и все! — Оля отстранилась от Андрея. — Как это прикажешь понимать? Я замужем за Джеймсом Бондом или Штирлицем? Вроде бы нет, и зовут меня не Кэт!

— Да не злись ты. — Он вновь притянул ее к себе и поцеловал в лоб. — Все уже решено. Такой шанс нельзя упускать.

— Ага, шанс, как же. Ладно. — Она бросила взгляд на часы, запакованные в угловатую сталь микроволновки. Иногда им вообще казалось, что на кухне она служит исключительно для роли часов, подогревая пищу лишь так, в меру своих второстепенных обязанностей. — Тебе уже пора, не хочу, чтобы ты опоздал на свою секретную работу.

— Хоть на этом спасибо. — Андрей поцеловал ее еще раз и вышел в прихожую, одеваться. Скромная по размерам спортивная сумка стояла на полу, возле двери, плотно набитая самыми необходимыми вещами. Внизу ждал оставленный с ночи автомобиль.

Прощание вышло скомканным и каким-то колючим. Но он понимал, почему все именно так. Наверное, это было его бедой — понимать, почему люди ведут себя так, а не иначе, но в то же время являлось и даром.

Ничего. Ничего страшного. К вечеру или завтрашнему дню все наладится. Сейчас же в Оле играла обида и страх, взрывная смесь, похожая на бутылку с газировкой, которую беспрерывно трясли целый час и вот сейчас силятся открыть.

Но зачем сейчас, когда можно немного подождать, лишь слегка открутив крышку? Пусть пошипит себе и все пройдет. Никто не запачкается в липком сиропе.

Он положил пиджак на сумку, сумку закинул на плечо, ключи от автомобиля надел на палец.

Обнялись, поцеловались, "люблю-люблю".

Ну, все.

Вот и разошлись два разных человека по своим делам. И это правильно.

Спускаться в новом, но уже дребезжащем и каком-то вонючем, лифте не хотелось, поэтому Андрей легко сбежал с четвертого этажа вниз по ступенькам. Его машина белым пятном выделялась среди прочих. Короткий кивок бодрому дворнику, писк сигнализации, хлопок задней двери, куда легла сумка с вещами и пиджак, хлопок передней двери, механический голос парктроника заднего хода.

Андрей медленно проехал под окнами их квартиры и помахал рукой, хотя в отблеске стекла не увидел ничего, кроме отражения дома напротив. Но ему хотелось верить, что его провожают. Хотя бы взглядом.

Он вырулил на дорогу, сделал музыку погромче, откинулся на сиденье и уверенно повел машину по полупустым мокрым улицам.

Было семь часов утра.

На место он приехал к половине девятого. В прошлый раз вышло чуть быстрее, но то был выходной, в будни же все обстояло немного иначе. На парковке перед зданием ФСКО (Федеральная Служба Контроля за Объектом — теперь он работал именно в этой организации) было всего три машины. Одна из них — большой черный джип — принадлежала Илье Юрьевичу, владельцев двух других, подешевле, но иномарок, Андрей не знал.

Он остановился в кармане, на котором, в синем круге, была нарисована цифра 19. Такая же красовалась у него на пропуске.

Вытащил ключ, выключил свет и положил на панель светоотражающий гибкий экран из ребристого материала типа прочной фольги. Машина ему вряд ли понадобится в течение ближайших трех месяцев, а вот чтобы она стояла на жаре круглые сутки, не очень хотелось.

Андрей неспешно выбрался, потянулся, взял сумку, надел пиджак и направился к входу.

На этот раз его никто не встречал, кроме камеры видеонаблюдения и компактного электронного замка. Он провел карточкой пропуска по щели, и дверь открылась.

В приемном холле сидело двое охранников, явно не из частного предприятия, а из военного подразделения, судя по их форме, выправке и внешнему виду. Они громко поздоровались с Андреем и он ответил им тем же.

— А где Илья Юрьевич, не подскажете? Он обещал проводить меня к... гм... моему месту жительства здесь.

— Сейчас. — Один из охранников нажал кнопку на рации и сообщил, что "девятнадцатый прибыл". Андрей улыбнулся. "Девятнадцатый", кто бы мог подумать, о таком и мечтать не приходилось, разве что в раннем детстве, насмотревшись боевиков с Ван-Даммом.

— Ильи Юрьевича сегодня нет, но подождите, вас проводят, — спустя минуту сообщил охранник. Андрей не успел даже кивнуть, как послышались шаги и с лестницы, на которую он поднимался в прошлый раз, спустился подвижный парень, примерно его ровесник, в таком же строгом классическом костюме, в какие были здесь одеты, похоже, все, кроме боевых сотрудников.

Он приветственно и одновременно призывно махнул рукой, направляясь в противоположную сторону от Андрея.

— Пойдемте, пойдемте! — крикнул он.

Андрей трусцой бросился за ним.

— Я Костя, — парень протянул руку на ходу.

— Андрей.

— Приятно познакомиться. Я тут как бы управляющий, слежу за исполнением.

— Как бы?

— Да тут все как бы, а на самом деле, что тебе сказали, какой приказ дали, то и выполняешь.

— Сурово.

— Ну да. Вам нужно побыстрее расположиться и приступить к работе.

— Побыстрее — это в какие сроки?

Костя взглянул на часы у себя на правой руке.

— Тридцать минут.

— Ого. А чего такая срочность?

— Объект проснулся.

— Так он ведь давно проснулся. — Андрей огляделся по сторонам — из холла они завернули в какой-то ярко освещенный, длинный коридор, с минимум дверей, и теперь стремительно вышагивали по нему.

— Это да. Но врачи сократили прием медикаментов до минимума. Он раньше был накачен всеми этими успокаивающими-убаюкивающим, но с сегодняшнего дня курс прекратился. Теперь начнется ваша работа. И руководству не хочется, чтобы объект окончательно очнулся без понятия, где он вообще находится.

— А врачи ему сказать не могут?

Они остановились в конце коридора, перед ними находились раздвижные створки, сделанные из чего-то, вроде плотного целлофана.

— Это дезинфекционный отсек. — Костя распахнул дверь, и они вошли внутрь маленькой квадратной комнатенки. — Закрой глаза, дыши только носом.

Андрей послушно повторил приказанное и замер, погруженный в собственную темноту. Откуда-то сверху послышалось тихое шипение, ноздрей коснулся едва заметный едкий запах.

— Все, — сказал Костя. — В следующий раз будешь делать это сам. Заходишь, нажимаешь на вот эту кнопку, ждешь, проходишь. Без этого никак нельзя, степень важности объекта очень высокая. И да — следующие створки открываются автоматически, после процедуры.

Они снова вышли в коридор, но на этот раз идти пришлось не слишком долго. Всего несколько шагов и перед ними была светло-желтая дверь с номером 19. Справа же находилась обычная прозрачная пластиковая дверь, через которую виднелась лестница, уходящая наверх.

— Это ваше жилье. Прямо над вами — объект. Вас разместили специально, как можно ближе к нему. Стоит лишь подняться по лестнице и вот. Ключ — на шее. — Костя указал на пропуск. — Он универсальный.

Андрей склонил голову и внимательно, словно впервые увидел, осмотрел карточку. Затем медленно провел ей по типовому электронному замку и дверь, с мягким щелчком, открылась. Они вошли внутрь.

Все было, как и обещал Илья Юрьевич. Две комнаты, кухонька, душ, туалет, большая кровать, телевизор и все остальное, необходимое для жизни современному человеку. Плюс в ней было очень светло и как-то хрустально чисто, возможно, из-за больших, в человеческий рост, окон.

Андрей бросил сумку на пол и присел на круглый, ярко-синий, пуфик рядом с ней.

— Так что же врачи — они не могут ему ничего сказать?

Костя внимательно посмотрел на Андрея.

— Это не их работа.

— Не понял.

— У них абсолютно иные заботы.

— То есть, они не имеют права общаться с ним, я правильно понял?

— Так точно.

— А ты?

— Я тоже. Немногие люди в ФСКО могут общаться со Спящим.

Андрей удивленно поднял брови.

— Ты называешь его "спящим"?

— Есть те, кто его так называют. Но это не относится к делу. Вот здесь, — Костин палец уткнулся в полку под вертикальным зеркалом, на которой лежала черная папка, — инструкции и нормативы. Есть план на ближайшую неделю, советую не отступать от него и, в случае чего, уточнять у руководства. Прочитай норматив за сегодняшний день и общие пункты, приведите себя в порядок. Можете умыться, выпить кофе. И поднимайтесь наверх.

Костя направился к выходу и вдруг остановился в дверном проеме и сказал, не поворачиваясь:

— Забыл еще сообщить — в вашем номере нет камер. Но все сотовые глушатся, а общий телефонный узел — прослушивается, имейте в виду.

— А где есть камеры?

Андрей не видел лица Кости, но ему показалось, что тот улыбнулся.

— Везде.

Дверь захлопнулась и он остался один.

* * *

Пусто. В ФСКО все пусто. Андрей почему-то вспомнил городскую больницу (он попал туда, сломав палец после первой и последней попытки прокатиться на роликовых коньках) и то, как в ней воняло. Так же и здесь. Только жутко воняло пустотой.

В одной руке папка с инструкциями, в другой журнал пациента. Плюс коммуникатор во внутреннем кармане пиджака, из которого Андрей не стал вынимать сим-карту — какая разница, если все равно нет связи? А диктофон и весь прочий запоминающий софт, который он закачал в него накануне, мог бы здорово облегчить процесс работы.

"Работы".

Он уже был здесь в прошлый раз, но они заходили к объекту с другой стороны. Вышло так, что то помещение было чем-то вроде презентационной комнаты или типа того, его определяла большая прозрачная стена, через которую просматривалась вся палата. Из палаты, конечно же, ничего видно не было.

А вот со стороны нового жилища Андрея, палата и все сопутствующее ей окружение больше походили на медицинский центр. Когда он поднялся на второй этаж, то даже немного опешил от негромкого гула людских разговоров и вообще, сколько же здесь их сконцентрировалось.

Все та же (уже привычная) прозрачная смотровая стена находилась прямо по курсу, а вот по всему периметру, который можно было назвать вторым холлом ФСКО, были понатыканы кабинеты, как дырки в швейцарском сыре. Часть из них была приоткрыта и оттуда то и дело стремительно выходили озадаченные люди в белых халатах, чтобы так же стремительно уйти в следующий кабинет. Движения их были похожи на заученный спектакль механических фигурок в больших старинных городских часах.

Андрей осмотрелся.

На него никто не обращал внимания, кроме, опять-таки, пары охранников. Те кивнули в ответ на вопросительный взгляд, и продолжили о чем-то переговариваться в полголоса, словно забыв о вновь прибывшем "девятнадцатом".

Андрей открыл папку с инструкцией, заранее зная, что там ничего не сказано о том, как следует первый раз контактировать с объектом. Неделю назад он видел его спящим на кровати, теперь же...

Он подошел к смотровому окну и оперся на узкий, шириной в два пальца, подоконник.

Объект бодрствовал, как и сказал Костя, но при этом оставался в кровати, с подключенной капельницей и минимум с десятком датчиков, прилепленных на тело. Небритое, слегка изможденное, но красивое лицо, отросшие встрепанные волосы и недоуменный, потерянный взгляд, которым он блуждал по листку, закатанному в жесткий пластик. Тот изгибался и отсвечивал у него в руках, и Андрей был без понятия, что он там читает.

— Ладно. — Он шумно выдохнул, сжал кулаки и вошел внутрь.

Небольшой предбанник, метра на метр, он прошел не останавливаясь. Видимо, его наличие было обусловлено тем, что руководство не желало, чтобы объект видел и сталкивался с прочим персоналом. Как и все двери в здании, эти открывались при помощи электронного ключа.

Андрей вошел в палату и улыбнулся.

— Доброе утро.

Объект встрепенулся, пожалуй, настороженно оглядев психолога, но улыбка его была столь располагающей (и он это знал), что секундное замешательство сошло на нет. Он тоже улыбнулся в ответ и сказал слабым голосом:

— Слава богу, я думал, что никого не дождусь уже. Эта кнопка не работает что ли? — Он указал на устройство, похожее на дверной звонок, под которым была налеплена табличка "Вызов медсестры".

— Не знаю, я попрошу электрика, он разберется, — соврал Андрей. Он даже не знал, есть ли в ФСКО электрики, хотя, конечно же, в такой структуре они должны были быть.

— А вы, простите...

— Андрей Геннадьевич Кузнецов, ваш лечащий врач.

— Очень приятно. А я, я... — мужчина задумался, нахмурившись и сосредоточившись на пластиковом листке, будто искал там что-то важное.

— Это мы и будем лечить — вашу память, — поспешил успокоить его Андрей. — Я психотерапевт.

— Да? А что со мной вообще произошло?

Андрей подвинул круглый черный кожаный стул на хромированных ножках поближе к кровати и присел.

— Вас нашли без сознания. Вы знаете, какое сейчас число?

— Ну, — мужчина быстро посмотрел в окно, выходящее в лес, — думаю, что где-то... Короче, сейчас лето.

— Правильно. Если быть более точным, то 29-е августа 2011 года.

— Августа? Уже почти сентябрь? Черт, как-то не укладывается в голове.

— Почему? Вы помните что-то насчет дат?

— Нет. — Он потряс головой. — Просто такое ощущение, что этого не может быть. Что это неправда. И в тоже время...

— Наверное, это потому, что вы три месяца пролежали в коме.

— Три месяца?! — Объект дернулся вперед с широко открытыми глазами. — О, боже... я ведь помню все, как в тумане. Что тут было в больнице. Помню все белое, светлое, да. И женщины в белом. И мужчины. Врачи. Что-то говорили мне. Но вот что — без понятия.

Он выпустил из рук лист, и Андрей вежливо забрал его себе:

"БОЛЬНОМУ ЗАПРЕЩАЕТСЯ САМОВОЛЬНО ВЫНИМАТЬ КАТЕТОРЫ И СНИМАТЬ ДАТЧИКИ ВО ИЗБЕЖАНИЕ ОПАСНЫХ ДЛЯ ЖИЗНИ ПОСЛЕДСТВИЙ!"

Так гласил красный заголовок. Андрей хмыкнул. Умно. Ничто так не привязывает человека к месту, как страх перед неизвестным.

Далее обычным, мелким, шрифтом шли какие-то пространные инструкции и рекомендацию, скорее всего созданные для того, чтобы занять ими мозг, просто прочитать, убив время, а не почерпнуть для себя что-то действительно важное.

— Да. Вас доставили в больницу без сознания. Без документов. Безо всего. В одежде. И все это время следили за вашим состоянием, пока не настал знаменательный день. Сегодняшний день.

— Но... но вы выяснили, кто я? Потому что я вообще ничего не помню. Я пытался вспомнить, честно, только это похоже на то, как если взбираться на отвесную голую стену — скользишь и падаешь постоянно. Я ведь помню, как говорить, помню, что я в России, помню, как ходить в туалет. Кстати, мне бы не помешало туда наведаться. Но я не помню своего прошлого.

— Своего личного прошлого, — сказал Андрей. — Это распространенный случай, он встречается не так редко, как хотелось бы, с абсолютно разными людьми. И поддается лечению.

— То есть, я вспомню себя?

— Не сразу, но да. Я уверен. Только давайте начнем с вашего имени. Сейчас вспомнить не получится, но чтобы не быть безымянным, просто скажите, какое вам понравится из тех, что я произнесу. Готовы?

— Да.

Андрей взял листочек из журнала пациент, который подготовил заранее дома.

— Александр. Алексей. Анатолий. Антон. Аркадий...

На каждое имя, не считая "Андрея", которое он исключил, чтобы избавиться от потенциальной путаницы, мужчина отвечал коротким отрицательным мотком головы.

— Кузьма. Лев. Леонид. Макар. Максим. Матвей.

— О!

— Что? — Андрей поднял глаза. — Матвей?

— Нет — Максим. Я... мне кажется, нет, я уверен, что это мое имя. Максим. Ма-ак-сим. — Он просмаковал слово, закрыв глаза.— Нет, нет, я точно уверен, это мое имя.

— Хорошо. — Андрей с облегчением смял лист и засунул его в карман. Иногда случалось, что люди с потерянной памятью не реагировали вообще не на какое имя, и тогда приходилось назначать его насильно, что являлось микротравмой и порождало в сознании взрослого человека внутренний конфликт, никак не способствующий выздоровлению.

— Добро пожаловать в реальность из сна, Максим. — Они пожали друг другу руки и улыбнулись. — А теперь...

— А теперь я хочу узнать — где я, — перебил Андрея объект. Он говорил тихо, но уверенно. — Это же не обычная палата, да? Она большая и я тут один. И все эти устройства, аппараты, датчики, провода. Камеры под потолком. Одна и вторая.

Андрей задрал голову и осмотрелся. Это было действительно так, за ними следили две камеры, спрятанные в задутые белым матовым цветом полусферы.

— Я... — он вдруг понял, что не знает, что сказать. В его обязанности входило лечение, но объяснять человеку, куда он попал — об этой теме он даже не говорил с Ильей Юрьевичем, а Костя и словом не обмолвился. Неужели он тут пробыл целую неделю и за это время никто не объяснил человеку, где именно он находится?! Андрей оглянулся, но увидел лишь глухую стену — с этой стороны она была совершенно непрозрачной, все так.

— Это секрет какой-то? — спросил Спящий.

— Нет. Послушайте, вы же хотели в туалет? Вот судно. — Андрей вскочил со стула и подал Максиму "утку". — Давайте, приступайте, а я пока выйду, чтобы вас не смущать. И продолжим разговор.

— Хорошо, — растерянно согласился Максим.

Андрей чуть ли не бегом, но все же сдерживая себя, бросился к выходу, и на самом пороге добавил:

— И датчики, датчики не снимайте, а то может случиться непоправимое.

Максим проводил его изумленным взглядом, не понимая, что кое-что пошло не так.

В холле его встретили уже знакомые охранники, но на этот раз с обеспокоенными лицами.

— Что случилось? — спросил один из них. — Вы не должны были покидать палату.

— Он, — Андрей замер, стараясь сформулировать мысль, — он повел себя не совсем корректно, я не знаю, что делать дальше, мне нужно...

— И должны знать, что делать. Всегда должны знать.

Андрей повернулся в сторону голоса — Илья Юрьевич стоял возле стены, скрестив руки на груди, и исподлобья смотрел на него.

— Простите, но в инструкции...

— В ней не может быть абсолютно всё, тем более, что она новая, построена с нуля. В ней указаны лишь основные пункты.

— Но как я отвечу на его вопрос? Вы слышали, что он спросил?

— Естественно слышал.

— И? Мне говорить ему правду, сдавать все это окружение? А что, если он начнет волноваться и где-нибудь поднимется цунами?

— Выбросьте эти мысли из головы. — Илья Юрьевич оторвался от стены и, вразвалочку, подошел к Андрею. — Вот, это его часы. Они были при нем, когда его нашли. Можете сказать, что благодаря их стоимости, его и поместили в VIP палату. Но... можете не говорить. Тут все в ваших руках. И все от вас зависит. Только учтите, что больше накладок быть не должно. Решайте все проблемы на месте, если ситуация сильно изменится в худшую сторону, только тогда мы вас остановим. Сейчас у нас самое важное, это первый пункт. Согласны?

— Да. Узнать, в курсе ли он своих способностей или нет.

— Да. Узнать — кто он такой вообще. Смелее. — Илья Юрьевич похлопал Андрея по плечу и улыбнулся.

— Хорошо.

Он взял тяжелые наручные часы и пошел с ними обратно в палату. Узнавать, кто же есть этот человек, который сам без понятия, кто он такой.

— Вот и я, Максим.

Снова черный стул, снова вопрошающий взгляд.

— Мы остановились на том, что тебе интересно, где ты находишься.

— Ага.

— Постараюсь объяснить — твой случай необычный. Особенный. Во-первых, мы не знаем о тебе ничего, как и ты о себе. Это так?

— Точно, да, так.

— Во-вторых, ты сейчас лежишь в специальной палате, для богатых клиентов, в счет реализации твоих часов.

— Моих чего?

— Часов.

Андрей протянул Максиму на раскрытой ладони часы, следя за его лицом, но там, ничего, кроме неясного удивления, прочесть было невозможно.

— Это мои?

— Да. Были твоими, именно благодаря им ты сейчас находишься в отдельной палате, и получаешь все необходимое, дорогостоящее лечение. Ты, конечно, можешь отказаться...

— Нет, нет! — Максим поднес часы к уху, прислушиваясь к их тиканью. Повертел из стороны в сторону, прикинул на запястье, снял, немного потряс. — Хорошие часы.

— Откуда ты знаешь, что хорошие? — уточнил Андрей.

— Ну, они тяжелые и собранны, создается ощущение, что качественно, цельно.

— А ты в курсе, сколько они стоят?

— Нет. Но надеюсь, что этого хватит на лечение.

— Конечно. — Андрей забрал часы и положил их в карман пиджака. — В общем, как я тебе и говорил, ты находишься в городской больнице Подмосковья, то есть за городом. Тут чистый воздух, природа, нет шума машин. Все это положительно повлияет на твое выздоровление.

— Спасибо. Большое вам спасибо. Даже не знаю, что буду вам должен, когда вспомню, кто я такой!

— Да не за что. — Андрей улыбнулся уголками губ. — Не хочу переутомлять тебя в первый день полноценного пробуждения, но хочется уточнить всего пару вопросов. Парочку.

Два вытянутых пальца и доброжелательная улыбка. Удовлетворительный кивок. Максим откинулся на подушку и лег поудобнее.

— Начнем с твоей профессии. Сколько будет корень из 357?

— Не понял.

— Ты знаешь, сколько будет корень из 357?

— Вообще без понятия. Я... я даже не знаю, как его высчитывать.

— А два плюс два, умножить на два?

— Шесть.

— Правильно. Похоже, что работа твоя не связана с числами. Тогда так — столица Египта?

— Эм... Сфинкс? Нил? — Максим растерянно улыбнулся.

— А какие государства расположены на юго-востоке Азии?

Максим обескуражено потер виски.

— Вьетнам? — спросил он после продолжительной паузы. — Таиланд?

— Хорошо, хорошо. Еще какие?

— Больше не знаю, честно. Я, кажется, бывал в этих странах. Что-то проскальзывает перед глазами, то ли атлас, то ли рекламный проспект.

— Проверить легко — страны центральной Африки?

— Ноль вариантов. — Максим снова ожесточенно потер виски. — Не знаю. Конго, блин.

— Ладно, значит у тебя просто есть какая-то ассоциация с юго-восточной Азией.

— И я не географ, да?

— Что? — Андрей оторвался от краткой записи в журнале.

— Ну, ты спрашивал это затем, чтобы выяснить, не географ или геолог какой-нибудь я, да?

— Ах, да, точно. Географ, конечно. Прости, я отвлекся. Давай перейдем ко второму нашему вопросу и закончим. А то у тебя уже синяки под глазами начали проявляться, нужно отдохнуть.

— Давай, — с большой охотой сказал Максим.

— Когда ты был в коме, то какие-то сновидения или видения к тебе приходили? Когда ты вышел из комы, но находился еще в пограничном состоянии, что-то приходило во снах? Образы, мысли, идеи?

— Не помню. Это как одна большая темная ночь, в которой ничего нет. — Максим нервно забарабанил пальцами по краю тонкого одеяла. — Темнота, которой не существует, и поэтому она абсолютная.

— То есть, ничего четко выраженного?

— Совсем.

— Ладненько. — Андрей захлопнул журнал и поднялся со стула. — Тогда я прощаюсь, удачного выздоровления. Встретимся завтра. Может, кстати, принести чего? Почитать или вкусненького?

— Даже и не знаю. Последних газет?

Андрей щелкнул пальцами.

— Отличная идея! Ну, пока. У меня еще пациенты на сегодня, приятно было познакомиться.

Он вышел из палаты и остановился посреди холла. Оглянулся. Ничего не изменилось, все так же суетливо бегали, занятые своими делами. И только когда из темного угла, за автоматами с едой и питьем, отделилась фигура Кости, Андрей заметил его.

— Вот, держи, на следующих встречах будешь вставлять себе в ухо — это передатчик. Мы сомневались, нужен он тебе или нет, но после этого сеанса вышло так, что нужно.

— В смысле? — Андрей взял крохотную таблетку телесного цвета и осторожно заложил ее за прозрачное поле своей папки. — Что такое случилось?

— Реакция объекта.

— И?

— Не могу сказать большее.

— Нет, можешь, — Андрей внезапно разозлился и сделал шаг вперед, встав к Косте чуть ли не вплотную. — Я имею контакт с человеком, который, по вашим словам, может как-то изменять чертову погоду во всем мире!

— Не изменять, она от него напрямую зависит, хотя мы еще на сто процентов не уверены.

— Да без разницы! Мне нужна любая информация по поводу того, как я влияю на него, и как он влияет на погоду! Я не могу сказать ему: "Слышь, Максим, ты знатный козел", а потом в новостях узнать, что гребаный Люксембург накрыло градом, размером с арбуз!

— Ты не должен об этом думать.

— Я не могу об этом не думать. Знаешь, сколько раз я посмотрел в окно во время нашей недолгой с ним беседы? Шестнадцать раз, я специально считал, потому что когда я поворачиваю голову вправо, то в шею мне колет какая-то нитка в этом дорогом, но дурацком костюме. Шестнадцать раз. И если уж я в деле, то почему бы мне не знать всех тонкостей.

— Это не дело. — Костя был непреклонен. Казалось, что его вообще не волнует, как ведет себя Андрей, но тот заметил, как расширились его зрачки, когда он приблизился. Основные человеческие инстинкты еще никто не отменял. — Это серьезная, глобальная работа, если ты еще не понял. В нее вовлечены не только мы, несколько десятков людей вот тут, в этом здании, но и остальные миллиарды, что живут и не знают об объекте ни грамма. Мы... мы пока знаем о нем очень мало. И ты будешь одним из винтиков, что поможет ФСКО узнать больше, узнать максимум.

— Я согласен с этим, я не спорю.

— И если тебя интересует реакция, то вот что — когда ты спросил про юго-восточную Азию, примерно в этой же области начал образовываться циклон. Не ураган, не шторм, ничего. Просто циклон с облаками и незначительное повышение температуры. Будто кто-то попытался заглянуть туда с небес. Это все, что я сейчас могу сообщить. И я поговорю с руководством по поводу твоей информационной осведомленности.

— Будь добр. — Андрей натянуто улыбнулся и быстрым шагом направился к лестнице, даже не оглянувшись назад.

Уже у себя в номере он чуть ли не с разбегу бросился на кровать, ухнув пружинами жесткого матраса, и вытянулся в струнку, хрустнув костями. Идеальный белый потолок над ним излучал спокойствие.

"В какие сумасшедшие дебри я ввязался?", подумал он. "Уму не постижимо".

Он крепко заснул уже через пять минут, не снимая одежды.

Времени было два часа дня. Такое случилось с ним впервые.

ДЕНЬ 5

Планерки проводились в круглой комнате, напоминающей стенки стакана изнутри. Когда Андрей вошел в нее, за большим столом, из темно-коричневого матового дерева, сидел только Илья Юрьевич. Перед ним лежал планшетный компьютер, по которому он лениво тыкал пальцем правой руки, левая же подпирала его массивную щеку, как колонна в греческом амфитеатре.

Как и в любом другом помещении здания ФСКО, тут была минималистическая обстановка, ограничивающаяся лишь самыми необходимыми вещами. Выключенный проектор, большой белый прямоугольный кусок экрана на стене, стулья (не больше пятнадцати), пресловутый стол, и рыбьи глаза ламп, встроенных в потолок для освещения холодным светом.

— Доброе утро, — сказал Андрей, присаживаясь. У каждого, кто допускался до планерок по объекту, за столом предполагалось свое собственное место, обозначенное номером на спинке стула. Когда Андрей пришел на первую, предварительную планерку, то ему сперва показалось, что цифры — лишь номенклатурная нумерация, но разброс был слишком велик и беспорядочен. Так он узнал, что среди допущенных есть номера выше девятнадцатого, но строго до тридцать третьего.

— Доброе. — Илья Юрьевич, как всегда, был сосредоточен и ни капли не благодушен. Каждая такая встреча с ним заставляла Андрея тратить все больше сил на то, чтобы заставлять себя вежливо улыбаться.

Сегодняшняя планерка, вторая по счету, должна была пройти в полном составе всех участников, из которых Андрей знал немногих — неотесанного главного управленца персоналом, главного доктора, главного статиста и главного из службы охраны. Костя на планерки не допускался.

Все суть, как он понял, сводилась к обсуждению прошедшего дня и раскрытию собранной систематизированной информации каждой из служб, которых было достаточно на обслуге объекта. И хотя Андрей знал, кем является спящий на самом деле, но его больше впечатляли не его способности, а то, сколько сил кидало государство на исследование этих способностей. Это поражало своими масштабами, особенно с учетом горьких знаний о пресловутой государственной опеке над иными аспектами жизни и жизнедеятельность в России.

Ровно в девять двери открылись и в комнату начали входить допущенные. Первым влетел человек в военной одежде. Андрей не разбирался в погонах и прочих атрибутах, так как даже не служил в армии из-за проблемной спины (когда он рассказывал об этом друзьям, все кивали, улыбаясь, а затем таинственным шепотом спрашивали, сколько он все же отдал за "белый билет"), но судя по выправке, взгляду, возрасту около пятидесяти лет, и одной крупной звезде под непонятной эмблемой, это был кто-то из высших чинов.

Андрей уловил краем взгляда, что Илья Юрьевич вскочил, вытянувшись стрункой, и тоже встал, приветствуя всех открытым взглядом и ровнозубой улыбкой.

Когда, следом за военным, вереницей вошли люди в гражданских одеждах, двери закрылись, все заняли свои места и уселись.

Никаких рукопожатий, никаких знакомств. Все очень скупо и без лишних фамильярностей. Возможно, это было одним из правил всеобщей тайны, нависшей над ФСКО, но Андрею, как психологу, в такой ситуации было не слишком комфортно. Он терял нити управления людьми, они выскальзывали из рук, и оставляли его ни с чем.

— Кхм. — Военный громко откашлялся в кулак, блеснув массивным обручальным кольцом на волосатом пальце. Надел квадратные очки с толстой оправой на кончик носа и оглядел всех поверх них, наморщив лоб. — Итак, мы собрались, и будем собираться здесь впредь, для одной лишь цели — принятия решений по объекту.

Он опустил руку куда-то вниз и в тот же миг из едва заметных щелей в столе, о которых Андрей даже и не подозревал, выскочили, как черт из табакерки, плоские карточки с именем, отчеством, фамилией и должностью всех, кто присутствовал на собрании.

Военный оказался генералом армии, Яковлевым Никитой Федоровичем. Именами остальных Андрей предпочел не забивать голову до поры до времени, лишь отметив, что Илья Юрьевич был полковником.

— И прыгнем с места в карьер, так как времени у всех в обрез, нужно работать, работать и еще раз работать на благо нашей страны и... выходит, что и всего мира, так?

Он улыбнулся и многие, чьи лица видел Андрей, заулыбались в ответ.

— Приятно чувствовать себя причастным к великим событиям, господа! Дослужился до стольких лет и все не думал, что случится на моем веку что-то действительно важное. Ну да ладно. — Он несильно хлопнул ладонью по столу. — Начнем мы с Андрея Геннадьевича. Если кто не знает, что такое личный психолог, то я поясню — господин Кузнецов работает у нас непосредственно на передовой, лично контактируя с объектом.

Никита Федорович многозначительно поджал губы и все, кого видел Андрей, сделали практически то же самое. Он и сам чуть не поддался стадному инстинкту, но вовремя сдержался.

— Я...

— Вставать не надо, — генерал осадил его порыв рукой. — Если только у вас нет визуальных материалов для проектора.

— Нет, нету. — Андрей погладил свой папку, ощутив ребристую текстуру ее покрытия, откинулся на стуле поудобнее и начал. — Очень рад вас видеть здесь, надеюсь, что мы с вами проведем хорошую, плодотворную. Что касается моей части... Идет уже пятый день контакта с Максимом — как назвал себя Спящий — и вот что за это время выявлено. Перед нами стояла задача выяснить личность объекта путем нехитрых логических и технических приемов.

— Мы проверяли его на самом современном бесконтактном детекторе лжи, — перебила сухая остроносая женщина лет сорока с табличкой "Буруева Марина Васильевна, эмоции". Андрей усмехнулся и побарабанил пальцами по столу. Что за наука такая — эмоции? Стоило бы уточнить попозже.

— К сожалению, я не знаю, Марина Васильевна, что вы выяснили, скажу, что узнал я, — продолжил он. — Судя по поведению объекта и его реакции, он на самом деле не знает ничего, вообще ничего, о себе и своей личности. У него нет никаких ярко выраженных профессиональных навыков, просто обычный человек, каких много. Из личных умозаключений хочу отметить, что он, возможно, работал в финансовом секторе. Либо он представитель какой-то влиятельной семьи или сообщества, но просто так часы за десять тысяч долларов люди не носят, согласитесь.

— Мы проверили все известные случаи пропаж более или менее известных людей.— Свистов Владислав Владимирович, начальник охраны, крепкий мужик со сломанным носом и плечами, неловко чувствующими себя в пиджаке. — Проверка проводилась за... эээ... весь прошедший год, потому что объект мог исчезнуть гораздо раньше, чем мы его нашли. Но никого, совпадающего по описанию, обнаружить не удалось.

— Если он вообще человек, — заметил Андрей.

— В смысле не человек? А кто же? Инопланетянин?

— Кто угодно. Мы столкнулись с чем-то необычным и невероятным, не укладывающимся в рамки человеческого, поэтому Максим может быть кем угодно, абсолютно. Даже богом.

В комнате повисла тишина. Генерал снял очки и аккуратно положил их на стол, вопросительно склонив голову набок.

— То есть вы считаете, что мы имеем дело с богом? — спросил он серьезно.

— Повторюсь — все возможно. Вещи можно называть разными именами, смысл от этого не меняется. У нас всего два варианта — либо это человек, которые получил необычные способности вследствие каких-то причин. Либо это не человек вовсе. Это еще предстоит выяснить.

— Ладно. — Никита Федорович сделал какую-то пометку в своем планшетном компьютере. — Что же мы имеем на данный момент?

— Итак. Он не врет. Он ничего не помнит. Он не знает о своем даре. Он весьма образованный и умный.

— Если он образованный и умный, то не может ли он нас хитро обманывать?

— По моему мнению — нет. Вернее, может, но не обманывает. У него реальная амнезия. И мой вердикт таков, что нужно приступать ко второму шагу — вовлечению объекта в реальную действительность. Ждать уже нельзя, иначе он мне не будет доверять, если мы сильно затянем ложь и сказки по поводу его нахождения в обычной больнице. Про вранье может еще дополнить госпожа Буруева, ведь так?

— Да. — Марина Васильевна встрепенулась и одернула на себе жесткую кофту унылого темно-синего цвета. — Да, могу. Параллельно с Кузнецовым мы проводили исследование объекта на ложь. Так как для человека, который не помнит ничего, трудно установить рубежную линию, от которой нужно отталкиваться при определении лжи или правды, мы попросили добавить в план Кузнецова несколько тестовых вопросов-заданий.

— Я немного удивился, увидев их в листе, но почти сразу догадался, зачем они нужны, — подтвердил Андрей, но Буруева не обратила на него внимания.

— Объект успешно справился с заданиями, мы сняли отпечаток его эмоционального фона, и в дальнейшем, когда Кузнецов использовал свою методику выяснения личности попеременно с обычными вопросами, опять же нашего отдела, то все мы пришли к выводу, что объект не врет и не прикидывается.

— Отлично. — Генерал вновь надел очки. — С вашей частью покончили. Теперь с тем, что происходит вне ФСКО. Что скажет метеослужба? Силкин Игорь Константинович, чем порадуете?

Лысоватый мужчина лет тридцати, помяв жидкую бородку и выпятив влажную нижнюю губу, встал со своего места и направился к экрану. Возле него, на полочке, лежала лазерная указка и пульт от проектора. Взяв их бледными руками с длинными пальцами и едва не уронив, начальник метеоотдела начал говорить о том, что интересовало Андрея больше всего во всей его работе — о силе Максима.

— Кому-то нужно объяснять, чем занимается наша служба? — спросил Силкин дребезжащим старческим голосом. Все отрицательно помотали головами, и он скептически кивнул в ответ. — Хорошо. Мы проделываем очень большую работу двадцать четыре часа в сутки. Но, что еще важнее, у нас на руках есть все данные метеослужбы России за сто с лишним лет. Эти карты... карты изменений погодных условий, позволяют нам отслеживать влияние объекта на окружающую среду. На данный момент, — он замешкался, щелкая пультом переключения слайдов. На экране возникла карта Земли с тепловыми схемами, — вот что мы имеем.

— Уже где-то три месяца везде, я подчеркну это особо, везде на Земле стоит очень спокойная, тихая погода в пределах местных норм. Никаких ураганов, штормов, смерчей и всего прочего. И так было ровно до того дня, пока объект не вышел из комы. С тех пор все вернулось на свои места в плане капризов природы, но акценты немного сместились.

— В каком смысле? — спросил генерал.

Силкан важно пожевал губами, как распаренным куском сырого мяса.

— В прямом. Сменилась расстановка порядка сил. Как если бы в квартире появился новый хозяин и затеял перепланировку. Изменения не глобальные, но они есть и такого раньше не случалось. Что еще более интересно, к слову о происхождении объекта — мы подняли информацию за прошедшие десять лет. Там есть все — и изменения, и перемены, и что-то кардинально новое, но нет смещения. То есть, объект, какой он есть в нашем распоряжении, так он есть совсем недавно. Бог он или не бог, я рассуждать не хочу, но у него есть свои личные особенности, которыми он как бы раскрашивает метеокарту Земли. Исследования пока что слишком поверхностные, чтобы говорить о многом, надо копать глубже.

— Но ведь известна уже какая-то зависимость его физического состояния от погоды в мире? — вмешался Андрей.

— Скорее наоборот. Погода зависит от него. Мы проводили несколько опытов. — Силкин улыбнулся. — Косвенных, конечно же, так как у нас по плану все еще первая ступень. Но они были. Так вот, если объект испытывает боль в безымянном пальце правой руки, то над Колорадо, что в США, начинается жуткая гроза с молниями.

— Боль? — Андрей подался вперед. — Вы причиняете ему боль и не говорите мне об этом?! Что за методы?!

— Спокойнее. — Силкин возбужденно почесал свою бороду и сделал шаг назад от стола, будто остерегаясь Андрея. — Мы лишь попросили медиков взять у него из пальца три пробы крови вне тех, что назначены по предписанию, и без помощи безболезненных заборников, по-старинке. Это же ничего не портит, ведь так?

Вопрос был задан к генералу. Тот сидел вполоборота и на его лице не отражалось вообще никаких эмоций. Это смутило Силкина, и он уже хотел повторить свой вопрос, как вдруг Никита Федорович ответил:

— Нет, не портит. Эксперименты — одна лишь часть нашей общей работы. Я понимаю господина Кузнецова, он привык работать с людьми, а не их рефлексами, но, Андрей, наука вещь жестокая. Иногда мне кажется, что даже жестче армии.

— Я все понял, — Андрей успокаивающе улыбнулся. — Нет ничего страшного в том, чтобы прокалывать Максиму палец. Хотя вещь неприятная. Неприятная. Неприятная...

ДЕНЬ 6

Андрей вошел в общий холл и остановился прямо посередине, выпрямившись чуть ли не до прогиба в спине, внимательно изучая Максима, сидящего на кровати, с неохотой ковыряя утреннюю кашу.

Он повернулся к охранникам, откашлялся и сказал:

— Когда я войду внутрь, заблокируйте двери, чтобы их нельзя было открыть моим ключом изнутри. Это возможно?

Охранники переглянулись. Андрей вдруг подумал, что за неделю пребывания здесь так и не узнал их имен, но ему было все равно и вообще, вполне возможно, что охрана менялась каждый день, у них были такие жутко похожие сосредоточенные лица, что нереально было отличить одного от другого.

— Зачем это нужно?

— Мы приступаем ко второму этапу, — важно сказал Андрей.

— И?

— И ничего. Выполните мою просьбу? Заблокируйте дверь. И откройте доступ только тогда, когда я скажу ключевое слово: "амба". Запомнили?

— Амба, — повторили охранники. — А что это означает?

— Неважно. Главное двери закройте.

Андрей пристально поглядел на каждого, уделив обоим по две секунды, резко развернулся на пятках и двинулся в сторону палаты.

Максим встретил его дружелюбной улыбкой.

— Привет!

— И снова здравствуйте. — Андрей опустил взгляд, немного подумал, но не стал убирать электронный ключ на шнурке, который болтался у него на груди и у всех на виду. — Как кашка?

Спящий поморщился.

— Что?

— Не люблю, когда вещи называют уменьшительно-ласкательно. Кашка, машинка, сисечка.

— Хорошо, без проблем, я запомню.

— А я и не забывал. — Максим грустно улыбнулся. — Странно все это — забываешь что-то одно, помнишь что-то другое. Почему так? Почему я не забыл все сразу, включая и то, как ходить и как говорить?

— Всякое бывает. Тебе просто повезло, что обошлось частичной амнезией. Травмы, после которых забываются базовые вещи, типа как ходить или говорить, они очень тяжелые. Лечить сложновато, если вообще не невозможно, да и никто не даст гарантии, что человек, оправившись от подобного, начнет полноценную жизнь. Что-то в нем уже будет сломано.

— Что-то очень важное.

— Да. — Андрей потер руки. — И о важном я бы хотел с тобой поговорить.

— Внимательно.

— Ага. — Он покивал, собираясь с мыслями. — Максим, дело в том, что ты не совсем обычный человек.

— Все больные чем-то необычны.

— Не в этом дело. Ты... скорее всего... нет, я уверен на сто процентов, что ты этого не знаешь, но все же скорее всего ты даже не подозреваешь, насколько ты уникален.

— Это как? — Максим усмехнулся.

— Дело в том, что ты влияешь на погоду во всем мире.

— Чего-чего?

Андрей поднял сжатый кулак и, разгибая по пальцу, четко, по слогам, произнес:

— От тебя зависит погода на всем земном шаре.

В конце фразы кулак вновь сомкнулся.

— Это типа шутка? — Спящий нарочито оглянулся вокруг. — Эй, где скрытая камера, куда мне помахать рукой?

— Я на полном серьезе.

— Какая еще на хер погода?!

— Ты, вот ты, представь себе, что ты человек, который может управлять погодой. Если тебе больно, то где-то начинается ураган, если ты плачешь, то где-то просыпается старый вулкан или начинаются проливные дожди, если...

— Стоп, стоп, хватит! Ты хорошо себя вообще чувствуешь? — теперь в голосе Максима не осталось и следа доброжелательности. В нем слышался испуг. — Может не выспался или еще чего?

— Тебе нужны доказательства, не веришь мне?

— Да какой к черту веришь не веришь! Что за бред ты говоришь? У тебя белая горячка? Или сошел с ума, переобщавшись с психами?

— Ладно, — не придавая особого внимания словам Максима, сказал Андрей. — Посмотри вокруг — что ты видишь? Ты думаешь, что находишься в больнице?

— А где еще? В церкви?!

— Нет, ты находишься в здании ФСКО. Федеральной Службы Контроля за Объектом. И объект этот — ты. Почему ты все время прикован к постели?

— Часть лечения, мне нельзя вставать, так врачи приказали.

— Тебе нельзя вставать, потому что мы не были уверены, кто ты есть на самом деле. Теперь нам более или менее понятно и, кстати, с этого дня тебе будут разрешены прогулки.

— Спасибо. — Максим неожиданно спокойно улыбнулся. — Это все на сегодня.

— То есть? — Андрей опешил.

— Ну, наша встреча закончилась, я могу доесть завтрак?

— А как же... то, что я тебе сказал? Тебя это не волнует?

— Давай сделаем вид, что забыли. Наверное, это какая-то новая шоковая методика лечения или еще что-то вроде этого. Могу заверить, что во мне ничего не всколыхнулось при слове "федеральная", значит, я не госслужащий. И если ты хотел получить мини-стресс, то добился своего, но я так ничего и не вспомнил.

— Да не в этом же дело! Все это окружающее создано для тебя! Все эти врачи и я в том числе, мы находимся на службе феномена по имени Максим. Ты... человек необычайной непонятной силы и сегодня день, когда тебе решили об этом сказать. А ты не веришь? Вот, смотри!

Андрей вытащил из уха передатчик и протянул его Максиму. Тот брезгливо поморщился.

— Что это?

— Это передатчик. Можешь послушать, мне там рассказывают в режиме реального времени, как ты, сейчас, изменяешь погоду. Датчики зафиксировали вспышки гнева и испуга, да я и сам это видел, и именно сейчас в нескольких точках северного полушария Земли внезапно образовали обширные грозовые облака.

— И...

— Да послушай ты, не бойся!

Максим осторожно взял передатчик и неуверенно вставил его в ухо. Его лицо застыло. Спустя минуту его внезапно как будто пробило током, руки дрогнули, а зрачки расширились.

— Вы меня видите? — охрипшим голосом прошептал он.

— Они тебе не ответят, Максим. У них нет полномочий разговаривать с тобой.

— Стресс.

— Что?

— Говорят, что у объекта стресс, но пока без очевидного воздействия. Говорят, нужно подождать.

— Теперь ты убедился, что я говорю правду?

Но вместо ответа Максим поднес палец к губам.

— Что такое?!

— Нужно подождать — я подожду.

— Но ведь это может затянуться.

— Я подожду! — Спящий с силой ударил по тарелке снизу и она отлетела в стену, разбившись и измазав ее брызгами каши. Андрей отшатнулся.

— Хорошо.

Он посмотрел на стену, но за ней, естественно, ничего не было видно. Ему стало интересно, как выглядит каша, размазанная по стеклу, но чтобы проверить это, нужно было выйти из палаты, а пока что это не представлялось возможным.

Андрей пожалел, что тут больше не было никаких датчиков, характеризующих состояние Максима, и он очень надеялся, что в передатчике не будет никаких уничижительных замечаний по поводу объекта. Их не было и раньше, но все же, сейчас не стоило оскорблять Спящего, так как он явно наливался яростью по мере прослушивания, и злость эта, как хороший густой кефир, не переплескивалась через края стакана.

До поры, до времени.

Если же точка кипения дойдет до критической отметки, то Максима просто усыпят на время, как взбесившееся животное. В инструкциях по этому поводу давались четкие указания.

Андрей покачался на стуле, вопросительно глянул на Спящего, но тот был сосредоточен сам на себе. Тогда он потянулся к кардиографу и щелкнул тумблером. Раздался писк и кривая пульса погасла.

— Ты что делаешь?!

— Это все фикция, Максим, тебе не нужны эти приборы и катетер можешь вытащить.

— Врачи запрещают это делать!

— Запрещали. Чтобы ты не высовывался. Теперь можно убрать эти приблуды и вернуться к фактически обычной, нормальной жизни. Что они там говорят?

— Что состояние объекта нестабильное. И что на Курилах активизировались гейзеры.

— На Курилах значит... понятно. Ты-то понял?

— Что?

— Ты злишься и там, — Андрей пространно указал куда-то, — вскрылись чертовы гейзеры. Как прыщи. Бац и пфф! Теперь представляешь, какой ты силой обладаешь?

— Я ничем таким не обладаю. — Максим уверенно помотал головой. — Вы что-то путаете. Все вы тут.

— Так ты веришь, что это не обычная больница?

— Теперь да. В это верю.

Спящий вытащил передатчик и отдал его Андрею. Затем, стиснув зубы, вынул иглу катетера из вены, словно меч из ножен, снял напульсник и свесил ноги с кровати. С противоположной стороны, повернувшись к психологу спиной.

— Куда собрался?

— Уйти отсюда.

— Да ну.

Максим встал, пошатываясь, оперся рукой о стену и медленно побрел вдоль нее к двери. На нем были надеты семейные трусы и черная майка. Тело было сильным, жилистым, но до того изможденным и каким-то жалким, что Андрей на секунду сам усомнился в своих словах. Ну не могло в этом человеке содержаться такого рода могущество. Не мог он влиять ни на что, кроме своего мочеиспускания, да и то он взял в свои руки всего неделю назад, если не меньше, до этого исправно пользуя подгузники для взрослых.

Спящий доковылял до двери и потянул за ручку. Ничего не вышло. Он потянул сильнее и ударил по ней кулаком.

— Эй! Откройте!

— Тебе никто не откроет, Максим, это режимный объект. В ту стороны для тебя нет выхода.

— Ты же ходишь!

— Я — да. Но я другое дело, я работаю тут, мне можно.

— А мне типа нельзя? — Максим повернулся, упершись в дверь спиной, и откинулся назад. — Черт, голова кружится.

— Тебе нужно лечь. Нельзя так резко вставать и, тем более, волноваться. Ты еще слаб.

— Ага. Как же. — Спящий стукнул дверь пяткой. — Эй, откройте! Мне нужно выйти!

— Бесполезно.

— Да-да. А что это у тебя такое?

— Где?

— На груди.

— Электронный ключ.

— Дай мне его.

— Нет.

— Дай! — взревел Максим. — Или открой хренову дверь сам!

— Нельзя. Ты должен понять, что теперь нам предстоит долгое, продолжительное сотрудничество. Никто тебя не отпустит, но и насиловать тебя никто не собирается. Ты нужен людям. Нужен нам. Нужен государству.

— Какому нахер государству! — Максим бросился вперед, с вытянутыми руками, растопырив пальцы и явно намереваясь сорвать ключ с шеи Андрея. Но он даже не успел проделать половину пути, как худые ноги заплелись, и он рухнул на пол, уверенно, с громким щелчком, приложившись челюстью.

Андрей испуганно соскочил со стула и подбежал к Спящему.

— Ты как? — он перевернул его на спину. Глаза Максима бессмысленно вращались в глазницах, изучая потолок.

— Дай ключ, — сказал он тихо. — Пожалуйста.

— Не могу. Тебе не больно? Голова не болит?

— Дай, — его руки снова потянулись к шнурку с карточкой, но настолько медленно и бесхитростно, словно в липком густом сиропе, что Андрею не стоило труда пресечь эту попытку.

— Даже и не думай, — сказал он. — Что будет, если ты выйдешь через эту дверь? Там тебя встретят охранники только и всего, церемониться они не будут.

— Я же для вас, мудаков, важный фрукт. Кто меня тронет?

— Тебя тронут в любом случае, как только ты переступишь дозволенную грань

— Это бессмысленно. Я на вас ураган натравлю, — Максим весело рассмеялся. — Или шторм какой. Слушай, а я могу раздвинуть океан и пройти по дну? Или ходить по поверхности реки? Превращать воду в вино?

— Пока что ты можешь с нами сотрудничать и общаться со мной. Поверь, так будет лучше.

— Поверить? Кому? Тебе? Ты семь дней заливисто рассказывал о том, как я лежу в VIP-палате. А что, если это все вообще шоу Трумана, реалити-шоу "Посмотрите на придурка", а? Как я могу тебе верить, доктор?

— Никак. Просто поверь и все. Совсем скоро тебе разрешат гулять, и тогда будет открыта та, другая дверь, выходящая на обратную сторону ФСКО. Там парк, природа, воздух. Возможно, что разрешат познакомиться и с какой-то частью внутренней работы этого комплекса, в конце концов, он же создан лишь ради тебя. Я переговорю с начальством, ты будешь доволен.

— А не пошел бы ты, — сказал Максим, оттолкнул от себя Андрея и принялся неловко подниматься, отклячив зад. Когда ему это наконец удалось, он пощупал нижнюю челюсть, подвигал ею и направился к кровати.

Лег. Укрылся одеялом с головой.

Замолчал.

— Ты нормально там? — спросил Андрей.

Из-под одеяла высунулась рука и, не глядя, нажала на одну из кнопок прикроватного пульта. Свет потух, а на окнах стали сворачиваться жалюзи. Палата медленно погружалась во мрак.

— Ты спать? — снова спросил Андрей.

В ответ раздалось бурчание.

— Что-что?

— На хер пошел! — громко и отчетливо сказал Максим.

— Как прикажешь.

Андрей подошел к двери, провел по электронному замку ключом и устало произнес:

— Амба.

Клацнул язычок запорного устройства, и дверь приоткрылась. В "ухе" сообщили, что на Курилах одна из долин гейзеров буквально завибрировала, и к ней присоединилась еще одна такая же, но уже из Мексики.

Бесстрастные голоса сообщали факты, и от этого Андрею стало немного не по себе.

В темноте, за его спиной, лежал обозленный и испуганный человек, сам того не ведая, взрывающий водяные фонтаны из кипятка где-то на расстоянии десятков тысяч километров от него.

ДЕНЬ 7

— Он попросил не пускать тебя к нему.

— И чего?

— Руководство приняло решение послушаться его. — Костя был как всегда спокоен и выдержан. Рассудительно смотрел на Андрея и будто пытался еще что-то сказать, добавить своим внешним видом: "ну ты же понимаешь, с кем мы имеем дело".

Он понимал. Поэтому не противился.

— Сколько продлятся мои выходные?

— Без понятия. Нам нужен стабильный объект. По итогам вчерашней встречи произошло несколько неприятных событий, и это учитывая, что он весьма слаб.

— Курилы и Мексика?

— Да. И не только, еще пара мест. В гневе он страшен, ага, — Костя скупо улыбнулся.

— Я могу хотя бы поглядеть на него?

— Конечно.

Он отошел в сторону, и Андрей неторопливо двинулся к смотровому окну. Максим находился в противоположном конце комнаты, у "нормального" окна. Сидел на стуле, положив руки и голову на подоконник, и смотрел куда-то вдаль, не двигаясь и еле заметно дыша. Его спина опадала и расширялась, как пульсирующая вена.

— Давно он так?

— Весь день.

— Ел что-нибудь?

— Нет. Воду пьет и все.

— Ясно. Если такая оказия произошла, можно мне домой смотаться, как на выходные?

— Нет. — В жестком ответе Кости не имелось никаких вариантов дальнейшего развития диалога в эту сторону. Андрей умолк.

Еще минут постоял, наблюдая за Спящим, затем вернулся в свой номер и заказал обед. Спустя полчаса ему доставили сервировочный столик с первым, вторым, чаем и целым набором из сладкой выпечки, разложенной на белой салфетке.

Он съел все. Вдумчиво и не спеша, разжевывая каждый кусок.

Ел и смотрел в окно, выходящее на восточную сторону ФСКО. Вид здесь был не такой красивый, как в палате объекта, но ему было неважно. Ему нужно было просто смотреть. Пожирать глазами и моргать, в такт челюстям.

Он вытер губы, лег на кровать и постарался заснуть. Делать ничего не хотелось. Хотелось лишь дождаться вечера, услышать голос жены, и заснуть снова. Проснуться, заснуть. Проснуться, заснуть.

ПРОСНУТЬСЯ, ЗАСНУТЬ

Кривая синусоида, в которой такие глубокие впадины и такие низкие вершины, что, оказавшись на них, даже не испытываешь по данному поводу счастья.

Как мускулистая бугристая грозовая туча, над Андреем нависла беспроглядная тоска. С ней он и провалился в сон.

ДЕНЬ 10

— Либо ты меня пускаешь к нему, либо нет.

Андрей наступал, а Костя оборонялся. Охране, видимо, никаких инструкций по поводу психолога не давали, поэтому они вели себя безучастно.

— Объект не хочет тебя видеть, ты понимаешь? Нам не нужны последствия.

— Нам нужно всё! Как вы еще не осознали? Он должен жить обычной жизнью, с различными эмоциями. Я постараюсь вернуть его к этой жизни. А так мы ничего не добьемся.

— У меня приказ.

— Так попробуй его отменить, поговори с Ильей Юрьевичем! Он уже три дня просто сидит и смотрит куда-то. Он общался хоть с кем-то?

— Пытался с врачами, но они...

— Они не могут с ним разговаривать, правильно. И что ты думаешь? Еще пара дней и вы обнаружите его в петле, образно говоря, нельзя затягивать веревку на его шее, нельзя тянуть с сеансами. Я тут не затем нахожусь, чтобы смотреть телевизор, жрать, играть в компьютерные игры и спать.

— Не могу.

— Я хочу ему помочь. — Андрей тяжело вздохнул. — Позвони. Спроси. Пусть попробуют пустить меня на разговор, ничего страшного не случится.

— Ты... — Неожиданно в кармане Кости запиликал телефон. Он достал его, приложил к уху и послушно закивал в такт услышанному, не спуская глаз с Андрея.

— Разрешили, — коротко сказал он после того, как нажал кнопку отбоя.

— Камеры? — спросил Андрей. — Они слышали меня через камеры? Сколько их тут имеется?

— Не важно. Иди. Но мы вытащим тебя в любой момент, если его эмоциональный уровень зашкалит и перейдет через нормальные границы.

— Я сам оттуда поспешу убраться.

Андрей вошел в палату и огляделся. Его стул, на котором он обычно сидел, сиротливо стоял в углу, очевидно задвинутый туда для того, чтобы не попадаться Максиму на глаза. Он хотел его взять, но затем передумал. Этот разговор не мог состояться в уравновешенном положении.

— Утро доброе.

Спящий не ответил. Лишь пошевелил лопатками, будто поежился.

— Я тебе противен, Максим?

— Какая разница?

— Большая. Потому что я не хотел тебя обманывать, но так было нужно.

— Ага, понятно. — В голосе ни капли жизни, как в соляном озере, один лишь набор букв и слогов.

— Ты пойми, — Андрей подошел к нему и сел прямо на пол, подогнув ноги. Брюки высоко задрались, обнажив черные носки и туфли. Он знал, что такой вид делает человека беззащитным и безопасным, поэтому надеялся, что Максим заметит. Но тот лишь быстро посмотрел на него краем глаза и вновь уставился вперед, в прозрачное стекло, за которым виднелся кусок реального мира. — Ты пойми, что я желаю тебе добра. И на самом деле не сделал ничего плохого, только скрыл кое-что и кое-где приукрасил действительность.

— Дальше-то что? За мной круглосуточно следят камеры, даже в туалете, который тут внезапно обнаружился, даже в нем висит этот хренов глазок. Я взаперти. Врачи со мной не разговаривают, не отвечают на вопросы. Со мной говоришь только ты, и то — я тебе не верю, несешь всякую чушь про то, как я влияю на погоду.

— А твои собственные мысли по этому поводу?

— Никаких мыслей. Не знаю, может, вы ставите на мне какой-то эксперимент. Я же ничего не помню. Вдруг вы мне зонды в задницу пихали или током били.

— Сам рассуди — зачем нам это было бы нужно, если бы ты был обычным человеком? Ну, как все, как я? Неужто такие средства, а ты понимаешь, что все это стоит денег, были бы направлены на какого-то бомжа, найденного на улице?

— Бомжа с дорогими часами, если тебе на минутку поверить.

— Про часы это правда. Но когда ты лежал в обычной палате, то персонал заметил некие закономерности твоего состояния и состояния погоды. Эти изменения в виде сигналов засекли и пеленгаторы ближайшей военной части, так уж совпали обстоятельства. И пока ты находился в коме, то мог напрямую изменять окружающую среду плюс от тебя зависела и вся погода во всем мире, это точная информация, которую мы успели выяснить. Но как только ты очнулся, то потерял прямой контроль, понимаешь? Теперь ты как-то связан с планетой, физически, эмоционально, энергетически — без понятия — но связан. И просто так тебя никто не отпустит.

Максим фыркнул.

— Ты знаешь, я бы даже поверил. Ну, смирился с той мыслью, что я там что-то меняю. Но ведь я делаю это безвольно. Сам того не ведая. Может, я всю жизнь вот так и влиял, просто никто не догадывался об этом.

— Может.

— И никто не следил за мной через эти камеры. Никто не врал мне. Никто не использовал меня, как салфетку после дрочки. Вот к чему я клоню, доктор.

— Хочешь, я расскажу тебе одну историю? — неожиданно спросил психолог.

— За каким чертом?

— За таким, что она весьма интимная. Ты пойми, что мы с тобой в одинаковых условиях — и за мной тоже следят камеры, и меня тоже прослушивают, и даже больше — меня допрашивают, я на постоянном контроле. Но я выбрал эту работу, чтобы помочь конкретно тебе, потому что ты, судя по всему, ничего не выбирал. Мы с тобой в одной лодке и держаться нам нужно вместе. Догоняешь?

— Не очень. — Максим повернул голову в сторону Андрея, все так же расслабленно держа ее на руках. — Что за история-то?

— У меня есть жена. Оля. Мы с ней уже пять лет, как женаты.

— Поздравляю.

— Спасибо. Где-то на третий год нашей жизни, я вдруг начал сходить с ума. Все опротивело, стало каким-то пресным и повторяющимся день за днем. Я вдруг почувствовал, что залез на чертово колесо и никак не могу с него слезть и, что самое страшное, не слезу. Отношения у нас тут же начали портиться, а секс практически сошел на нет. Мы, здоровые мужчина и женщина, дай то бог, трахались раз в неделю. Всего один раз, чисто механически. Потом желали спокойной ночи и засыпали, спинами друг к другу.

Андрей горько усмехнулся.

— И я стал думать о других. Любой мужик в мечтах всегда не прочь отодрать чужую малышку, при наличии своей жены, это факт, но мне не нужны были мечты, я твердо настроился на измену. И познакомился в социальной сети с одной... дамой. Она чуть постарше меня. Не красавица, но и не уродина, не худая, но и не толстая, в теле такая, с большими сиськами. Короткая прическа. Губастая. И вот мы с ней встретились, когда Оля уехала в гости к своим родителям. Я с ними хоть и лажу, но особо желанием пересекаться не горю. Встретились, ага. И трахнулись.

Он протер лицо обоими ладонями и уставился в потолок.

— И после того, как все закончилось, мне отчего-то стремительно захотелось сдохнуть. Мне было так противно, будто мне в глотку залили галлон черного студенистого перегноя. Она целовала меня, жадно засовывая свой толстый холодный язык мне в рот, обнимала и говорила о том, как ей хорошо. А мне было до того противно, что я чуть ли не дрожал. Повалялись мы так полчаса, а потом у меня зазвонил телефон. Я его поднял, тут же сказал ей, что срочно вызывают на работу, мы распрощались и больше никогда не виделись. Дома я целый час простоял под душем, тер себя мочалкой и плакал. Потом вернулась Оля и у нас был самый лучший секс за все время после свадьбы. И я поклялся себе, что никогда больше не изменю и что приложу все усилия, чтобы ей со мной было хорошо. Так оно и вышло.

Максим нахмурился.

— А к чему ты это рассказал?

— К тому, что когда зазвонил телефон, это был не звонок, а будильник, который мне на телефон поставила жена, чтобы я вечером не забыл покормить рыбок. И если бы этого не случилось, то мне пришлось бы мучаться в объятьях чужой, незнакомой мне женщины, еще какое-то продолжительное количество времени, равное вечности. Получается, что моя Оля, сама того не ведая, спасла меня. Я ее предал, а она меня выручила. Поэтому я не хочу, чтобы и ты остался без будильника. Я не помогаю тебе случайно, я помогаю тебе конкретно. Твое право отказаться, и тогда всё, с чем ты будешь иметь дело, ограничится безмолвными врачами и датчиками, которыми нашпигована эта палата.

— Ты обманул меня и изменил своей жене. И хочешь, чтобы я тебе доверился?

— Больше такого не повторится, — сказал Андрей, закрыв глаза. В кромешной темноте перед ним запрыгали перемежающиеся образы Оли и той любовницы на один раз, имя которой он прекрасно помнил, но не смел произносить даже в мыслях.

— Я подумаю.

— Спасибо. Можно я просто посижу тут с тобой? До процедур. Не буду приставать с расспросами, просто посижу.

— Сиди, кто тебе мешает. — Максим пожал плечами.

— Еще раз спасибо.

— Не за что.

ДЕНЬ 11

Потек кран. Андрей постучал по нему, будто надеясь, что течь от этого прекратится сама собой, но ничего не получилось. Блестящее изогнутое горлышко выдавало ровно по большой капле раз в полминуты. Он направил его аккурат над сливным отверстием, чтобы не слышать противные шлепки.

Посмотрелся в зеркало — скоро будет уже две недели, как он безвылазно находится в ФСКО. И оставалась еще целая уйма времени, которую тут нужно было провести. Констатация этого факта огорчала. К тому же, он ни разу не вышел на улицу, не переступил за пределы порога двери, потому что хотел сделать это одновременно со Спящим.

Не то, чтобы у него не имелось потребности подышать свежим воздухом, но он на самом деле желал разделить участь Максима в полной мере, насколько это вообще было возможно. Чтобы не мучила совесть и чтобы не актерствовать, общаясь с ним, сопереживая только на словах, а жить по-настоящему, искренне, на сто процентов. Это ему советовали и совесть и разум. Кто знает, что чувствовал Спящий. Если он мог управлять ураганами и целыми океаническими течениями, то почему не мог читать чужие мысли? Экспериментально этого никогда не узнать, поэтому нужно дружить, разговаривать, дружить, еще раз дружить и верить, так как это единственный выход и средство контроля за огромной силой.

Андрей переоделся в просторную серую футболку и широкие джинсы, которые держались на бедрах лишь благодаря тонкому черному ремню. Костюм тут требовался для официальных встреч, а в остальное время всем было плевать на одежду. Тем более, в благодатный час после шести вечера, когда в коридорах ФСКО оставались одни невозмутимые охранники да некоторые из сотрудников, увлеченные работой.

Он не знал, все ли живут здесь на условиях, доставшихся ему, но подозревал, что многие, если не большинство. Здание было огромным, имело четыре этажа (Андрей не исключал подземных), плюс пристройки — все это были площади, могущие вольготно разместить в себе большое число народа.

По словам Ильи Юрьевича, никто не строил здание специально для Спящего, оно всегда находилось под опекой государства и когда-то раньше использовалось в качестве военного научно-исследовательского института. Расположенное практически рядом со столицей, но затерянное в ответвлениях проселочных дорог и шлагбаумов, оно идеально подходило для проведения такого глобального эксперимента, как наблюдение за объектом.

Когда-нибудь следовало побродить по ФСКО в качестве экскурсии, но не сейчас. Сейчас наступала самая долгожданная пора.

Андрей посмотрел на часы — без пяти девятнадцать.

Телефоны для связи с родственниками находились в основном холле. Десять звукоизолированных кабин с непрозрачными, примерно наполовину своей высоты, стенками. Все, что выше, открывалось виду охранников, но если присесть на стул, то можно было разговаривать в абсолютно интимной обстановке.

Обеззараживающий отсек не работал на "выход", поэтому Андрей миновал его довольно быстро. В холле, как он и ожидал, никого, кроме охраны, не наблюдалось. В телефонных кабинах тоже.

Он зашел в одну из них, первую попавшуюся, заперся и набрал номер. Пошли гудки. На шестом он уже забеспокоился, но раздался щелчок и из трубки послышался сонный голос:

— Алло.

— Привет. Это я. Извини, что не позвонил вчера.

— Ничего страшного. — В голосе Оли просквозило напускное ледяное равнодушие, и Андрей поежился.

— Говорю же — прости, извини, был загружен работой, не успел к семи освободиться! — На самом деле он все успел, просто не хотел разговаривать с женой после откровений с Максимом. Боялся, что она каким-то образом поймет и прочтет его мысли. Проглотит вырвавшиеся из него тошнотные воспоминания. И это не сулило ничего хорошего.

— Чем же ты был так занят?

— Ты знаешь, я не могу рассказывать.

— Ладно. Не можешь, так не можешь. Все, пока?

— Ты не хочешь разговаривать?

— Нет, хочу, просто ты молчишь.

Андрей раздраженно стукнул кулаком в противоположную стенку и стиснул зубы.

— Оль, я прошу, не надо нагнетать, иначе мы поссоримся, ты же знаешь. Нельзя ругаться по телефону, это бессмысленно.

— А что мне еще делать? Ты не пойми где, занимаешься не пойми чем, и вдруг пропадаешь. Ты же не на северном полюсе, где спутник один раз в сутки проходит, почему нельзя было просто меня предупредить! — ее голос задрожал.

— Нельзя. Можно было бы — обязательно это сделал. Тут все строго. Я тебя люблю, ты только не расстраивайся.

— Я не могу не расстраиваться!

— Ну, тогда можешь сделать одолжение — расстраивайся, но не показывай этого. Мне же тяжело слышать необоснованные упреки, и я не могу ничего сделать, никак тебе помочь не могу.

— Я все понимаю...

— Вот и славно.

— Ты любишь меня?

— Да, очень! — Андрей поморщился. Их прослушивали, и сверху на него беспристрастно смотрела камера. Как же он не хотел подобных разговоров на всеобщее обозрение, но это было жестким условием контракта. Да и никак нельзя без них, если у тебя есть жена.

— Любимая жена, — произнес он вслух.

— Чего?!

— Ты моя любимая жена и я очень по тебе соскучился.

— Я тоже... Я не знала, что будет так тяжело.

— Борис Борисович не заходил?

— Нет, звонил только, спрашивал, как ты. Я сказала, что не знаю, так как кое-кто слишком занят для разговоров со мной.

— Да ладно, — Андрей усмехнулся. — Отныне и впредь обязуюсь так не поступать. Но если не позвоню, то знай, что я страдаю и не специально.

— Премного благодарна.

Ему почудилось, что она сделала реверанс, зажав трубку между плечом и ухом, в руках держа свой "завитушечный" блокнот, в котором всегда рисовала всякие завитушки и абстракции, когда долго разговаривала по телефону.

— Я тут подумал, — сказал он, — что нам нужно будет с тобой куда-нибудь сходить, когда я вернусь. Или даже съездить. Например, к твоим родителям. Дня на три.

— Что это с тобой? Не узнаю брата Колю.

— Да нет, просто хочется чего-то... ну, — Андрей задумался. — Семейного что ли. Уютного. Домашнего. У тебя же классные родители, пусть и вредные немного, и городок их мне нравится. Тихо там, по-свойски.

— Мда, — Оля была озадачена. — Даже и не знаю, радоваться тому, как влияет на тебя работа или огорчаться, что только сейчас ты таким становишься. Но я всеми лапами за.

— Хорошо. Ты там вообще, чем занималась эти два дня?

— Работала. Ела. Спала.

— А с подругами или с кем-нибудь не встречалась что ли?

Пауза.

— Ты на что намекаешь?

— Абсолютно ни на что, спросил для общего развития. — Он чуть ли не радостно подмигнул глазку видеокамеры.

— Ты снова эту тему поднимаешь, Андрей?!

— Нет, нет, ты чего завелась?

— Тогда к чему такие вопросы?! Не встречалась ли с кем-нибудь?! Ты опять меня в чем-то подозреваешь?! Мы же решили все тогда, раз и навсегда! Все что было, то было ошибкой, и ты, и я, мы это прекрасно понимаем.

— Да я не о...

— А о чем?! Еще таким тоном, думаешь, я совсем дура? Если ты меня в чем-то подозреваешь, то скажи прямо. Я ведь тоже могу тебе много высказать.

— Так выскажи, будет интересно узнать о себе что-то новое.

— Я не собираюсь, меня все устраивает!

— Меня тоже. Я лишь спросил, как ты проводишь свободное время и не скучно ли тебе, — вкрадчиво сказал Андрей.

— Не скучно!

— Я вовсе не намекал на тот случай.

— И не надо, тогда я не буду намекать на твои косяки.

— Это перемирие, фельдмаршал? — весело спросил он. Оля запнулась и облегченно рассмеялась.

— Да. Выкурим трубку мира?

— Я же бросил.

— Ах, ну да. Мистер Здоровье.

— Ага.

Андрей глянул на крохотное табло на телефоне. Прошло почти пятнадцать минут.

— Нам пора заканчивать, Оль. Люблю, скучаю, жду не дождусь тебя увидеть.

— Я тоже, — грустно сказала она. — Приезжай поскорее.

— Договорились. Целую.

— Целую.

— Пока.

— Пока.

Он нажал отбой и уставился на трубку. Зажал ее между большим и указательным пальцами, и покачал, как маятник, тупо уставившись на эти колебания. Возвращаться обратно в свой номер ему не хотелось. Костя говорил, что тут где-то есть спортивный зал, и обязательно нужно было узнать завтра, где он находится.

Пока же у него была одна дорога — в свои одинокие комнаты к своим одиноким книгам.

И безусловно вонючий дезинфекционный закуток, куда уж без него.

Запланированная жизнь вызывала зевоту и Андрей так широко зевнул, что щелкнул челюстью.

ДЕНЬ 12

— Это что-то новенькое, — Максим с интересом смотрел, как Андрей поставил в изножье кровати большой бумажный пакет, держа свою рабочую папку подмышкой.

— Это называется маленькие пикником, мой друг. Сегодня у нас замечательный и знаменательный день. Сегодня мы идем гулять.

— Не врешь?

— Ни сколько.

Спящий с радостной улыбкой вскочил с кровати, немного покружился, в поисках одежды, но затем решил ограничиться тем, что было на нем, плюс легкие шлепанцы и бейсболка.

Он прошел мимо Андрея и остановился возле двери.

— Как ее открыть? Я пытался, но она заперта.

— Просто.

Андрей засунул электронный ключ в считывающее устройство и обернулся к стене. Там, за ней, охранники должны были нажать кнопку разблокировки, что они с успехом и сделали. В палату тут же ворвался сладкий утренний воздух. Он ощутил его буквально ртом, где-то на корне языка.

Максим, видимо испытавший те же ощущения, медленно вышел на балкончик с навесом, который был последним рубежом, отделявшим его от леса, коротко постриженной ярко-зеленой травы и безоблачного неба.

— Это просто прекрасно, — сказал он, вдохнув полной грудью и распрямив плечи. — Я и не знал, что без памяти можно соскучиться по чему-то.

— По свободе?

— Наверное.

— Давай пройдем, прогуляемся.

Андрей бодро сбежал со ступенек и пошел по выложенной светло-серой, толстой плиткой, тропинке. Газон тут был идеальным, не высоким и не слишком коротко стриженным, мягким, как волосы младенца. Площадь его была достаточно большой, примерно в половину футбольного поля, дальше же начинался редкий лесок, выхваченный из основного массива высоким непреступным забором. До него от края поляны было где-то метров сто, не больше, но это не мешало, подключив фантазию, подумать, что ты на самом деле на свободе, в полнейшем ее эпицентре.

Шаркая и восторженно озираясь вокруг, с широченной улыбкой ловя лицом жаркое солнце, спящий шел за ним, размахивая уже ставшей ненужной ему кепкой.

С этого ракурса, до селе невиданного Андреем, здание ФСКО выглядело весьма симпатично и современно. Все окна была затонированны матовой черной пленкой снаружи и сделаны без всяких выступов, на уровне стен. Он знал, что сейчас за этими окнами столпилась целая группа работников федеральной службы с приборами и прочими измеряющими и фиксирующими приспособлениями.

Оставалась надежда, что их прогулка фиксировалась лишь на видеокамеру, но Андрей не сомневался, что прослушать их тоже не составит особых проблем. Но все же находясь под открытым небом он чувствовал себя более нескованным, более открытым, чем в бездушных стенах ФСКО.

— Если бы ты был поп-звездой, то сейчас всюду бы шныряли папарацци, — сказал Андрей.

— Вместо них, как я понимаю, врачи?

— Ага. Как догадался?

Они остановились под раскидистым дубом. Чуть поодаль, под почти таким же, находилась винтажная беседка из чугунных прутьев и мореного дерева, но они не пошли к ней, а сели прямо тут, на траву.

Андрей раскрыл пакет, порвав по вертикальному сгибу. Там были бутерброды с ветчиной, сок и большие, еще совсем свежие и мягкие, мятные пряники.

— А что тут догадываться? — спросил Максим. — Когда каждый день, начиная прямо с утра и до вечера, меня постоянно крутят и вертят эти люди в белых халатах. Все эти их датчики, счетчики, анализы, тестовые вопросы и прочее. Я как космонавт, который не знает, куда ему нужно лететь. То ли на Солнце, то ли... в жопу.

— Бери, что хочешь, ешь. — Андрей по-турецки подогнул под себя ноги, взял бутерброд, с наслаждением надкусил его и, открутив круглую большую крышку со стеклянной бутыли, глотнул яблочного соку. Это был его первый прием пищи за этот день. И первый выход на волю за много дней. Все по-честному, Спящий, все по-честному, если бы ты только знал и верил.

— Спасибо. Слушай, а ты не мог бы попросить их отключить камеры в моей палате? А то не уютно как-то.

— Тут без вариантов — они никогда не пойдут на это. Ты уже часть истории, смирись. А когда ты вспомнишь все, и мы узнаем, кто ты такой, то ты станешь самой историей. Представляешь? — Андрей, зажмурившись, сделал еще один большой глоток.

— Не представляю. — Спящий печально покачал головой и сорвал травинку. Рубленная сверху газонокосилкой, она напоминала мясистый стебель салата на разделочной доске. — Я кое-что заметил.

— Что же? — Андрей насторожился.

— Вот это. — Он поднял правую руку, ладонью к себе, растопырив пальцы.

— И что?

— Смотри внимательнее.

Психолог приблизился на максимальное расстояние, но так ничего и не увидел.

— Пальцы как пальцы, рука как рука, что не так?

— Вот тут. — Он ткнул в основание безымянного пальца и только тогда Андрей заметил, что кожа там чуть светлее. Она выделялась бледной полоской, окольцовывающей тонкий и изящный палец Максима.

— Я так понимаю...

— Да, я женат. Или был женат.

— И это все? Ты ничего не вспомнил, наткнувшись на это? — Андрей автоматически повертел свое обручальное кольцо, проверяя, на месте ли оно.

— Это все. Возможно, что кольцо сняли, когда меня нашли. Или еще когда-то. Возможно, что я сам его снял. Не знаю. Но оно было. И, значит, на этом свете есть по крайней мере один человек, который знал меня до того, как я попал сюда.

— Интересно, очень интересно, — Андрей сделал пометку в журнале. — Я после сообщу руководству об этом, они свяжутся с больницей, в которой ты лежал.

Максим печально моргнул.

— Может, хотя бы это избавит вас от мысли, что я влияю на погоду? Бред ведь это все.

— Эксперименты говорят обратное. Мне очень жаль, что ты никак не примешь это на веру.

— Да сам посуди! Вот вы могли бы взять любого, абсолютно любого человека на мое место, и пропеть ему ту же историю. Мол, дружок, ты у нас тут главный по погоде, но сам того не ведаешь, поэтому будь добр подставлять задницу врачам и отвечать на дурные вопросы, вместо того, чтобы получить лечение и вспомнить, что раньше с тобой было. И как ему вести себя в этой ситуации, этому парню? Когда чужие незнакомые люди сообщают ему какие-то фантастические вещи.

— Положим, что твоим лечением занимаюсь я. И ты пьешь некоторые таблетки, которые прописал я, они стимулируют память. Но более агрессивных методов я не могу применять.

— Это еще каких? Электрошок?

— Нет, гипноз. Это будет вмешательством в твое сознание, но есть вероятность, что мозг сам заблокировал воспоминания, как неподходящие для восприятия. И если их вернуть, то будет сильный шок, щелчком под зад вышвырнувший тебя из строя адекватных людей.

— То есть, я такой сильный и могущественный, а гипноз меня сломает?

— Мы ничего не знаем наверняка! — Андрей развел руками. — Но есть вероятность. Я за естественный процесс возвращения тебе памяти, за лояльные исследования. Некоторые же врачи из верхушки, говорят, что объекту нужны более прогрессивные средства.

— Объекту? — Максим двумя пальцами взял бутерброд, осмотрел его со всех сторон, и надкусил. Пожевал. Ему понравилось и он быстро прикончил оставшуюся порцию, тут же схватившись за вторую. Андрей молча подвинул ему сок, чтобы тот не поперхнулся.

— То есть я — объект? — повторил Спящий.

— Да. — Психолог помедлил. — Для них ты объект, согласно внутренним инструкциям.

— Для них. А для кого я человек?

— Как минимум для меня. Ну, и если брать гипотетически, для всего остального мира, который не в курсе твоих способностей.

— Отрадно осознавать, что чтобы быть привычным для всех человеком, мне нужно перестать быть тем, кто я есть. И при этом я ощущаю себя вполне обычно...

— Не тем, кто ты есть, а тем, кто ты стал, не забывай, — поправил Андрей.

— А существенная ли разница? Сегодня ты проснулся с шевелюрой, а завтра уже лысым и чего? Типа уже другой человек, уже не ты?

— Это несопоставимые вещи.

— Для тебя — да. А для меня вполне сравнимые. Ведь все так просто.

Максим встал, отряхнулся и подошел к дереву. Посмотрел на него снизу вверх, туда, где плотная зеленая крона становилась призрачно-желейной, и свет, иногда при помощи ветра, пробивался сквозь нее острыми желтыми мазками. Он раскинул руки и обнял шершавый бугристый ствол дуба. Прижался к нему щекой и замер, закрыв глаза. Глубоко вдохнул носом и мелко закашлялся.

Пальцы его ласково перебирали складки коры, как кожу на теле бульдога, но затем вдруг сжались и вцепились в нее, до белых пятен на суставах.

— Ты прикинь, — сказал он хрипло, — а вдруг я вообще не рождался. А появился совсем недавно. Это ведь похоже на правду, моя память говорит как раз об этом. Потому что сколько бы я не вспоминал, там — темнота. Чернильная такая, кроличья темнота. Но мое тело... его нельзя обмануть. И я знаю, твердо знаю, что у меня есть прошлое, как и у любого человека. Его просто завалило чем-то крупным и тяжелым, осталось лишь раскопать. И ты мне в этом поможешь, раз уж пошла такая пьянка. Ты, доктор, специалист. Можешь врать мне сколько угодно, можешь не договаривать, но вылечи меня, договорились? А я буду исполнять все ваши прихоти. Приседать на одной ноге и рот послушно раскрывать, когда они мне туда чуть ли в аквалангах залазят.

— Никаких проблем, Максим. Моя первоочередная задача не подчинить тебя, не сделать послушной игрушкой, а вернуть все грани личности. Не объекта, а личности, понимаешь?

— Понимаю. Все понимаю и по чуть-чуть осознаю. Что ты вообще знаешь об этом?

— О чем? — Янтарный мутный сок остался на самом дне бутылки, и Андрей поболтал его, распределяя мякоть. Он всегда так делал, с самого детства, потому что не любил оставлять после себя грязь. Пустая бутылка должна быть чистой, так говорила ему мать. И он ее слушался.

— О памяти.

— Практически все. Твои проблемы и мысли, которые появляются на данный момент, они не уникальны. Многие так думают, поверь. И многие думаю, что память делает личность, но это не так, это неправда. Личность где-то глубже, лежит себе и прикрывает твое собственное Я. Но и Я — не есть память и наоборот. Эго — набор базовых характеристик. Это очень легко выяснить, посмотрев на "овощей", людей с серьезными повреждениями мозга. Вот у кого нет ни личности, ни эго. Ты же как цельный слоеный пирог, смотришь на себя сверху и видишь один только верхний корж. С кремом и цветочками. То, что лежит дальше, невозможно увидеть. Чтобы сделать это, нужно разрезать торт и посмотреть, и даже попробовать его на вкус. Но пока что у тебя не получается, так как торт-то в упаковке. Найдем ножницы, перережем ленточку, найдем нож, приложим немного усилий и ты все вспомнишь.

— Это будет самый счастливый день из тех, что случались на моем веку.

— Ага. Опыт у тебя грандиозный.

Они одновременно засмеялись и одновременно же легли на траву, отбросив все предрассудки и условности. Ветер, пошедший теплой волной понизу, что-то шептал и осторожно выспрашивал, и они приняли его за своего.

ДЕНЬ 15

Прошло совсем немного времени (конечно же, по меркам вселенной), но Андрей уже ненавидел все эти собрания и, сидя на каждом из них, мечтал только об одном — поскорее бы они закончились. От раза к разу его речи становились все короче. С тех пор, как они выяснили, что объект ничего не помнит из прошлой жизни, но она у него была, акценты сместились на эксперименты.

Он знал, что врачебная ватага осаждает Спящего, проводя с его помощью и даже без его участия, опыты, благодаря которым постепенно выстраивалась карта взаимосвязей объекта и всей планеты.

И дальше новых "открытий" по типу выявления последствий и видения некой закономерности реакции объекта на эксперименты, дело не шло.

Вот и сейчас. Андрей сидел, откинувшись на стуле, и постукивал обратной стороной карандаша, той, что со стирательной резинкой, по блокноту.

Генерал расспрашивал отдел статистики, какие дополнительные сведения они накопили за два прошедших дня. Он что-то старательно записывал у себя, поднимал голову, внимательно смотрел, прищуриваясь, и снова наклонял для записи. У него было очень загорелое лицо и шея, покрытая целой сетью ромбовидных морщин. Наверное, из-за того, что он часто ею вертел. И еще от него абсолютно ничем не пахло. Первый раз, оказавшись вблизи, Андрей удивился, подумав, что просто ничего не унюхал, но все последующие разы подтвердили эту странную особенность. Любой человек всегда чем-то пахнет и тем интереснее, когда натыкаешься на экземпляра, у которого нет запахов. Это как белый бумажный человечек в ряду таких же, но вырезанных из кальки.

Он был неплох, как личность, насколько мог понять Андрей, но за ним как будто не стояло вообще ничего, не только запаха. Он ходил, двигался, отдавал приказы, слушал и вроде бы действовал, но казалось, что он лишь имитирует деятельность, потому что так надо.

Андрей знал подобных людей. Они были идеальными бойцами, как на военных, так и на гражданских фронтах, иногда погружалась в работу с головой и буквально жили ей. Рвали, что говорится, задницу. Только все их рвения всегда строго ограничивались какими-то рамками, порою даже более суеверными, чем реальными. Например, в почете были знаменитые "святые выходные" или благодатная "пятница-развратница". Это больше подходило для офисных работников, служителей компьютера и кофейного аппарата, но и генерал, на своем месте, где-то отталкивался от рамок. Где-то была у него собственная сфера, из которой он не выходил никогда, вне зависимости от обстоятельств. Вот только что за сфера и что могло послужить стартом для катапультирования из нее?

Возможно, что пенсия. Ему до нее оставалось совсем немного.

Или внуки. Внуки — это святое. Особенно, если ты военный и у тебя внук, а не внучка.

Андрей представил, как Яковлев нянчится со своим гипотетическим внуком (которого могло и не быть), как тот тянет его за уши и волосы, радостно смеется и теребит кокарду на фуражке, лежащий рядом. А она обязательно должна быть рядом либо некий ее заменитель, потому что такие, как генерал, даже в гражданской одежде смотрятся, словно только что пришли с плаца.

"Сломай ему очки, дружок", с ухмылкой подумал Андрей, не сводя глаз с генерала. "Как только у тебя будут достаточно сильные руки, возьми его очки и переломи об колено. Можешь напустить на них слюней и попытаться проглотить одно стеклышко. И тогда твой дедушка спустит собак на подчиненных. Они будут летать по плацу, как чертовы телепузики и благодарить бога, что ты сломал ему очки, а не оторвал погоны".

— Теперь интересно было бы послушать отдел эмоций.

Отдел эмоций. Очень интересно.

Эмоциональные отдел. Интересно очень.

Андрей слегка оттолкнулся одной ногой, его стул повернулся и он уставился на Буруеву. Она вещала что-то, громко и отчетливо, и на ней вновь было то угрюмое, суконное платье. Казалось, что она его никогда не снимает, но Андрей подозревал, что у нее много платьев и все, как одно, без смены фасона.

— Объект чрезвычайно эмоционально нестабильный, — говорила она.

"Чертова сука, — вторил про себя Андрей, — посмотрел бы я на тебя, запри тебя в комнате наедине с одними книгами и холодными, как мертвая рыба, руками врачей в резиновых перчатках".

Она рассказывала о том, что объект слишком уж эмоционально восприимчив и реагирует на каждое вторжение в его личное пространство. И что это добром не кончится. И что это отрицательно влияет на его здоровье. И что, она слышала, погода в мире меняется чересчур часто и резкими скачками. И что нужно прописать объекту целый курс сильнодействующих успокаивающих.

Успокаивающих.

Так, стоп.

Андрей перевернул карандаш и с силой припечатал его о стол. Треснул графит и разлетелись маленькие черные крошки. Все посмотрели на него, и даже Буруева заткнулась с открытым, как скворечник, ртом.

— Я против какого-либо медикаментозного вмешательства в жизнедеятельность объекта, — спокойно сказал Андрей.

Никита Федорович посмотрел на главного терапевта, но, не увидев в нем поддержки, спросил:

— Причина?

— Она простая. — Психолог покусал губы. — Природа первозданна, это знают все. И любое насильственное вмешательство в природу, осуществляемое человеком, всегда ведет к плохим результатам. Теперь мы знаем, прям как избранные, что у природы есть — назовем это другом — друг, приятель, партнер. И он вот, прямо у нас, под боком сидит, смотри на него, сколько влезет, верти его, как хочешь. Я сомневаюсь, что если Максим олицетворение природы, а природа — олицетворение Максима, то он чем-то отличается от нее. Он должен жить обычно, как все мы. А лекарственные препараты, которые хочет вводить многоуважаемая Марина Васильевна, подавят его. Превратят в безликое, вечно сонное существо. И я думаю, что результат не заставит себя ждать. Это противоестественно, вот и все.

— Но мы же не можем его вообще не трогать?! — вмешался терапевт.

— Николай Владимирович прав, — подтвердил генерал. Андрей улыбнулся. Старый пидор Николай Владимирович Матвеев, с его вечной пышной седоватой прической, уложенной то ли лаком, то ли гелем, конечно же был прав. Они не могут иначе. Но...

— Но это разные вещи — эксперименты и сознательное усыпление объекта, — сказал он. — Вы с таким же успехом можете ударить его по голове дубиной, вызвав сотрясение и гематому мозга, и в этом случае он будет абсолютно спокойным. Лапушкой, идеальным манекеном, кем угодно, только не человеком. Желательно бить в лоб.

— Вряд ли он на сто процентов человек, так или иначе. — Силкин, начальник метеослужбы, как всегда одновременно говорил и гладил бороду. Это придавало ему важности и многозначительности.

— Мы говорим сейчас о разных вещах. Вы воспринимаете Максима, как объект, но я смотрю на него, как на человека. Да, он может кое-что. Да что там — не кое-что, а многое. Но не контролирует это! Во всяком случае, напрямую.

— Чего нам сильно хотелось бы, — протянул генерал.

— Да. — Андрей смахнул крошки грифеля, размазав их по столу, оставив на поверхности едва видимый карандашный набросок безумного салюта или взбунтовавшегося моря. — Пока что это невозможно, но третья и четвертая ступень будут посвящены именно этому.

— Без третьей не будет четвертой.

— Это я тоже не знаю. Речь-то не об этом, а о том, что любые изменения в жизни объекта естественны, но если вы будете продолжать травить его и подстраивать под себя, то чистого эксперимента не получится ни-ког-да. У вас на руках будет кастрированный жирный кот, а не человек-природа. Человек-мир.

— Человек дождя.

Андрей с удивлением посмотрел на Илью Юрьевича. Тот, как и всегда, большую часть планерок сидел молча, изредка вставляя свое не очень весомое слово и вновь возвращаясь к, безусловно важному, созерцанию планшетного компьютера. То, что он сказал сейчас, было интересно вдвойне. Во-первых, он не был против доводов Андрея. Во-вторых, он явно смотрел хорошие фильмы, а человек, который смотрит качественное кино, гораздо более редкая субстанция, чем тот, кто читает хорошие книги.

Редкость.

Приятная редкость.

— Человек дождя, ага. Нам еще не хватало, чтобы Максим сошел с ума и отторг любые личные контакты, к чему как раз и ведет госпожа Буруева!

Марина Васильевна вздрогнула и уже было хотела исторгнуть на Андрея все, что о нем думает, набрав полные легкие воздуха, заключенные в костлявое тело, но тот ее перебил:

— Сколько эмоция, госпожа Буруева! Сколько эмоций я сейчас увидел на вашем лице. Не хотите ли вы их как-то купировать? Ведь это, судя по вашим разговорам, очень важно для любого человека.

— От меня не зависит стабильность мира! — чуть ли не крикнула она в ответ. Голос ее, на повышенных тонах, был откровенно омерзителен, как и синюшные вены, набухшие на шее. Многие поморщились и Андрей в том числе, но она не заметила этого, направив свой пылающий взор на генерала.

ВОЗМЕЗДИЯ и СПРАВЕДЛИВОСТИ.

"Боже, как я устал", подумал Андрей.

— От вас не зависит мир, я согласен. — Он не стал дожидаться действий генерала. Пора было уже закругляться со всем этим. — Но и от вас, такого среднестатистического, обычного человека, зависит многое. Некая цепочка событий. И если изменить вас, лишить тех же эмоций, то что будет? Подумайте не как специалист, подумайте, как обыватель. Абсолютно спокойная и беспристрастная вы, однажды, забудете выключить утюг. И, даже если вспомните, вам будет абсолютно все равно. Однажды, в детстве, моя мама вспомнила о несчастном утюге, когда мы сидели с ней в поликлинике за несколько кварталов от дома. Мы летели туда на сверхзвуковых скоростях и она глотала успокоительное, таблетку за таблеткой. Это было валерьянка и, слава богу, что ничего иного при ней не имелось. Конечно же, утюг она выключила, но что, если нет? Без эмоциональный человек поверил бы в хорошее или даже плохое, пусть так, но он не спешил бы и не переживал. Из-за людей с ампутированными эмоциями погибнет этот мир, а не из-за Максима, который живет и дышит так, как ему хочется. В рамках, чертовых рамках, которые и вы, и мы, и я, ему создали, но он живет. Лишите его эмоций — лишите меня работы. Тогда я точно ничего не смогу сделать.

Андрей испытующе оглядел всех и откинулся назад. Карандаш вернулся на привычное место, в руку, и он начал вертеть его между пальцев, как заядлый фокусник.

Взгляд генерала был более тяжелым, но и на него никому не нашлось ничего возразить. По крайней мере, сейчас все были согласны с психологом.

— Ясно. — Никита Федорович, морща лоб, заглянул в бумаги. — На том и решим — никаких транквилизаторов и прочего.

— Могу ли я в кое-чем возразить нашему молодому специалисту, Никита? — Начальник службы, Свистов, сидел в своем кресле ровно, с нарочито прямой спиной и руками, сложенными перед собой чуть ли не строго "по протоколу".

— О чем еще? — Генералу явно не понравилась фамильярность. И Владислав Владимирович это почувствовал. Лицо его еще больше окаменело, и он превратился в грозный монолит, единственное впечатление от которого портил несуразный пиджак в страшную клеточку.

— О транквилизаторах. Молодой человек говорит, что использование их губительно для объекта, но я могу сказать со стопроцентной уверенностью, что мы будем применять их при малейшем нарушении режимного распорядка. Любое действие, выходящее за ограничительную черту — и мы накормим его транквилизаторами сверх меры.

— Послушайте, не помню вашу фамилию, господин начальник охраны, вы, наверное, пропустили мимо ушей то, что я сказал ранее. — Андрей не собирался миндальничать. — Нельзя использовать транквилизаторы постоянно, в частных случаях, которые, я уверен, не произойдут, вы можете пользоваться хоть пистолетами, хоть чем.

Свистов покраснел, затем побледнел, и снова налился краской, которая остановилась где-то в районе шеи, сдавленной узким горлом рубашки.

— Слушай ты, молокосос...

— Владислав Владимирович! — Генерал осек его зычным окриком, выработанным за долгие годы службы в армии. — Поаккуратнее с выражениями. Кузнецов прав, вы высказываетесь абсолютно не по делу, затягивая совещание. Никто не сомневается в вашей компетенции и в том, что вы можете применять, поэтому сидите пожалуйста, ровно что ли. И без скандалов. Но на повестке дня другой вопрос. Службы, действующие во взаимодействии...

Андрей благодарно улыбнулся и опять прекратил слушать генерала и всех остальных, сосредоточившись на Горданове, и игнорируя Свистова, который пучил глаза, хмурил брови и, видимо, пытался вызвать его на невидимую дуэль.

А вот полковник опять вернулся в свое привычное состояние. Свет отражался от его полированной макушки и можно было различить даже капельки пота у него на висках. В комнате становилось жарковато, особенно с такой крупной комплекцией.

Но вот еще что — Илью Юрьевича явно что-то беспокоило. Можно было бы, конечно, посмеяться над человеком, увидевшим это в недвижимой суровой глыбе человеческого мяса, мышц, костей и жира, запакованного в ладно сшитый костюм, да только...

Его подбородок едва заметно дергался. Андрей прищурился, присматриваясь, и заметил, что нижняя губа то и дело поднимается вверх. Полковник переживал. Думал. И то, о чем он думал, огорчало его. Возможно, какие-то личные проблемы.

— Мы хотим откалибровать карту объекта плотным электрическим взаимодействием.

Да что за день сегодня такой!

Слова, как мячик для гольфа, пущенный профессиональным спортсменом, влетели в ухо Андрея, и он вздрогнул. Опять говорил терапевт Матвеев. Вкрадчиво, тихо, очень убедительно.

— Можно уточнить? — Андрей поднял руку, как первоклассник. Генерал быстро и одобрительно кивнул. — А что значит — плотное?

— Это означает, что мы посвятим целую неделю, или даже несколько, на то, чтобы пробить тело объекта электрическими разрядами по всей площади. Максимально плотно, минимум по "точке" на квадратный сантиметр.

— И каково это по силе воздействия?

— Немного больновато, — просто сказал Матвеев. Андрей успел заметить, как на него исподлобья посмотрел Илья Юрьевич и задышал чуть быстрее, обхватив планшетник. — Но не смертельно. Мы выяснили степень необходимой силы тока, чтобы появились результаты. До этого все опыты были хаотичными, сейчас же нам нужен запланированный подход.

— Это столь необходимо? — спросил Андрей. Он вдруг с безысходностью понял, что о Максиме, как о живом человеке, здесь печется только он один. Они были такими одинокими против огромной государственной машины в лице всех этих людей, у которых сейчас проблемой номер один был неодушевленный объект, а не личность.

— Это входит в наши планы, — ответил генерал за терапевта. — Сверху требуют результатов, а пока что у нас есть только доводы и разрозненные факты. Электрическая... эээ... — он заглянул в бумажку, — картография поможет собрать информацию и предоставить ее в более высокие инстанции. Да и нам, безусловно, пригодится. Вопрос решенный. Николай Владимирович, когда хотите приступать?

— Послезавтра. Нам нужно подготовить аппаратуру.

— Добро. Значит, послезавтра. Время ваших встреч с объектом, Андрей, будет немного подкорректировано в пользу терапии, статистов и метеослужбы. Без обид?

— Куда уж мне, я все понимаю. — Карандаш, который теперь был у Андрея под столом, хрустнул, надломленный выплеснувшейся силой, заставившей губы психолого раздвинуться в услужливой улыбке.

Все дружно поставили заметку по поводу следующей недели у себя в журналах, и планерка медленно потекла к завершению.

ДЕНЬ 18

В современном мире люди занимаются спортом, чтобы быть красивыми. Не сильными, быстрыми, ловкими, нет.

Красивыми.

Купив видеокурс для домашних тренировок с отягощениями, вы получаете огромного накаченного мужика, с бритым голым торсом и волнистыми волосами до плеч на голове. Он что-то рассказывает, показывает правильные упражнения. Целый набор из подходов и сетов. Он играет мышцами и ненавязчиво напрягает нужную группу каждый раз, когда камера запечатлевает его с эффектного ракурса. Не эффектных ракурсов там вообще не бывает.

"Вы должны обязательно делать это упражнение", говорит полуголый гигант.

И ты впиваешься в экран, чтобы не упустить ни единой детали, включая каменные соски и опухшие руки тренера.

"Чтобы ваши плечи выглядели красивыми", продолжает полуголый гомик.

И ты согласно киваешь головой, веришь этой мужской оболочке. Потому что занимаешься спортом для того, чтобы быть красивым. Нравиться женщинам. Вызывать восхищение у мужчин. Не страх, не ужас, не уважение, нет.

Восхищение.

Но у этой лжи, какой бы паточной и противной она не была, есть и хорошая сторона. К большому удивлению.

В трудные момент жизни человеку бывает трудно не сорваться. Казалось бы, это логично, что если тебе трудно, то это проявляется во всем. Но за логикой стоит жуткая несправедливость, потому что когда на человеке лежит груз, вот-вот грозящий переломать все кости и без того хрупкой души, любое перышко невинных терзаний способно сломить его окончательно.

Выйти отсюда победителем можно лишь в двух случаях — если ты натренирован или если тебе повезло.

Чаще всего с людьми приключается второе. Но мир стал бы лучше от первых людей.

Андрей вышел на стоянку ранним утром. Большой кусок гладкого черного асфальта был еще влажным, и в нем отражалось совсем недружелюбное, серое небо. Солнце если и пыталось как следует его протереть, добавив грядущему дню минорных нот, то у него это плохо получалось.

Большим пальцем он скинул эластичную пробку на поводке спортивной бутылки и сделал пару небольших глотков. Много пить перед пробежкой было вредным, и плохо сказывалось на состоянии организма.

Бежать нужно было налегке.

Он поставил ярко-красную бутылку на асфальт и начал разминаться. От энергичных движений теплый воздух выходил из-под одежды, замещаясь приятно-прохладным утренним. Андрей планировал потратить на пробежку примерно час и вернуться к девяти, как раз ко времени общего обеда. Заказывать еду к себе в номер ему почему-то перехотелось и все больше нравилось находиться в обществе таких же людей, пленников собственной работы. Правда, полному контакту мешали прозрачные стенки боксов, делящих столовую на сектора по уровню доступа, но это было лишь визуальной помехой.

Андрей вне работы не тянулся к разговорам с незнакомыми людьми, да и страх нарушить какой-нибудь пункт договора, сболтнув лишнего, всегда довлел где-то на уровне подсознания. Правильным выбором тут было просто слышать гул людских голосов, видеть мелькание разнообразных лиц, каждое из которых было непохожим на предыдущее.

Это помогало не замыкаться и чувствовать себя полностью открытым, а не как застоявшееся озеро, в котором скоро передохнет вся рыба и вода из прозрачной превратится в черную.

Он наклонился влево, вправо, затем присел и затянул шнурки на белых кроссовках покрепче. Включил плеер, накинул капюшон бежевой толстовки, тут же снял его, так как было душновато, и побежал.

Охрана сказала, что гулять можно по дороге, уходящей в лес, вплоть до озера. Не застоявшегося черного, а обычного лесного, волею судеб находящегося внутри периметра. По их словам, до него было около трех километров.

Три километра чистого, дестиллерованного, животного действия.

В последнее время он не задерживался в туалете, даже если ему нужно было по-большому, дольше четырех-пяти минут, тогда как раньше мог просидеть там достаточно долго, чтобы прочесть одну главу среднестатистического детектива и приступить ко второй. В последнее время он ложился далеко за полночь и вставал в шесть, иногда полшестого. Но что еще хуже — он не хотел спать. И осознание того, что ему хватает на сон каких-то трех часов, а в остальное время, если не считать работы, делать вообще ничего не хочется, приводило в ужас.

Андрей томился.

Как храбрая мышь, которую чувство голода все же подтолкнуло к мышеловке, он, попав в капкан по собственному желанию, теперь жалел о принятом решении. И чувство это нарастало, набирая обороты с каждым днем. Что он здесь забыл? Деньги? Наверное. Славу? Уж точно нет, потому что если проект с объектом будет успешным, никто и никогда не узнает о его существовании. Это тоже, кстати, волновало его, потому что он видел "работу" Максима на картах метеорологов и сейсмологов. И это внушало страх и уважение.

Но при этом Спящий оставался безвольной игрушкой. Как чужеродная палка, стреляющая непонятно по какому принципу, и вот уже целая стая обезьян сидит вокруг нее и тычет своими наглыми, твердыми пальцами, стараясь разобраться в проблеме единственно простым и важным способом, лучше которого никто еще не придумал.

В начале необходима лишь легкая трусца, никакого спринта. Андрей предпочитал интервальный бег, перемежающийся резкими ускорениями и ходьбой, но бежать в таком темпе по незнакомому месту ему не хотелось. Для начала нужно было проложить маршрут, обнюхать все углы нового жилища.

Подошвы легко пружинили от земли, не поднимая ни грамма пыли. В лесу было влажновато, даже сыро, видимо, сказывалось близкое наличие водоема. Внутри ФСКО все было строжайше заизолировано и снабжено продвинутой системой вентиляции, поэтому местные комары туда не попадали, но тут они, обрадовавшись новому гостю, тут же окружили психолога плотным хороводом.

"И кто вас тут кормит, такую ораву?".

Пришлепнув очередную звенящую мелочь на шее, Андрей пожалел, что не поинтересовался у кого-нибудь, хотя бы у охраны, о наличие специальной вонючей мази.

Толстенные стволы деревьев мелькали по сторонам, где-то глухо перекрикивались одинокие неведомые птицы. Судя по колее дороги, по которой бежал Андрей, тут ездили не особо часто, но вполне уверено. Ширина ее была достаточной для того, чтобы две обычных машины разъехались без особых проблем.

Пару раз попадались стоящие на обочине столбы с табличками, на которых были указаны бессвязные наборы букв и цифр.

Сердце билось размерено. Дышалось легко. Воздух свободно входил в легкие, как с визгом летящие по пластиковой трубе дети в аквапарке, и с шумом выходил обратно. Курить совсем не хотелось, одна только мысль о сигаретах болью отдавалась где-то в груди. Но почему-то хотелось немного приукрасить действительность парой маленьких волшебных таблеток, что странно. Андрей бросил принимать амфетамин около четырех лет назад, и вот сейчас желание изменить реальность проснулось в нем. Слабым толчком, но было, да, определенно было.

Он мотнул головой и сглотнул. Рот вдруг пересох, а руки, согнутые в локтях и прижатые к бокам, мелко затряслись.

"Что такое?".

Он плавно перешел на шаг. Дорога загибалась вправо и уходила вниз, по крутому спуску. На слабых ногах он пошел по ней, усиленно контролируя дыхание и прислушиваясь к музыке, звучащей в наушниках. Это помогало спасаться от развивающейся паники, вдруг охватившей его. Такое случалось и раньше, когда он принимал наркотики, только зачем сейчас? Почему? Может быть, эффект от чересчур насыщенного кислородом воздуха? После кондиционированных и обеззараженных помещений ФСКО? Да?

— Да, все так, да, — пробормотал он себе под нос.

Эта обоснованная и четкая мысль подействовала на организм успокаивающе. Сердце постепенно перестало колотиться, как бешенное, грозя разбиться о ребра, а музыка, из отдельных барабанов, гитар и клавишных, вновь слилась в единое целое. Красивое и целое, ага.

Слава богу.

Дорога шла вниз, прямо к озеру. Примерно посередине на ней стояло что-то вроде крохотного сарая или туалета, а напротив него пара высоких мусорных контейнеров. Встав на цыпочки, он заглянуть внутрь, но ничего, кроме ржавого бугристого дна не увидел. Интересно, кого они тут ждали? Андрей постучал по одному из них и пошел дальше.

Вид, конечно, открывался просто потрясающий. Озеро было немаленьким, его противоположный берег терялся в туманной дымке. Но когда психолог вышел на берег, то понял, что оно просто вытянуто вдоль линии взора, как капля, стекшая вниз по стеклу; по краям же озеро было значительно уже, но при этом достаточно внушительным для искусственного творения. Скорее всего, его питали какие-то естественные источники и родники.

Он подошел к самому краю широкой песчаной косы. Влажный песок легко проминался под ногами и чем дальше заходил Андрей, тем с большей неохотой кроссовки вырывались из зыбкого плена, чавкая и хлюпая. Вода была прозрачной и в ней, словно стая галок, носились мальки, кидаясь из стороны в сторону, будто по мановению дирижерской палочки. Он зачерпнул немного ладонями — распугав молниеносную ватагу — вода оказалась очень теплой, и можно было бы без проблем искупаться, захвати Андрей с собой полотенце.

"Значит, в следующий раз", подумал он, отходя.

Внимание его привлекла все та же единственная дорога, уходящая дальше по берегу озера, затем немного влево, на невысокий, но крутой подъем, и теряющаяся за густыми деревьями. Посмотрев на часы, он решил еще немного пройтись по ней, узнав, куда она, в конце концов, приводит. Не могло же быть так, что этой дорогой пользуется кто угодно. В ФСКО не допустили бы подобного просчета.

Вытерев подошвы кроссовок о траву, он пошел дальше, по абсолютно одинаковому лесу, в котором иногда попадались яркие пятна в виде шаров дождевых грибов или каких-то одиноких, ярко-синих цветов, названия которых он знать не знал.

Конечно же, здесь было красиво, интересно, дышалось хорошо, но настоящий городской житель не мог найти в лесу ничего такого привлекающего его внимание дольше, чем на полчаса. Разве что кроме секса в лесу или шашлыков, но ни того, ни другого, в ближайшие три месяца не предвиделось.

Дорога петляла, но не теряла четко выраженного контура. Она явна была наезженной.

Психолог шел и шел, пока, наконец, путь ему не перегородил металлически красно-белый шлагбаум. Он стоял на двух распорках, с замком на одном конце и тяжелым грузом из ржавых дисков на другом. Вокруг ничего не было, кроме деревьев. Андрей внимательно огляделся, быть может, где-то здесь заканчивалась стена, окружавшая здание федеральной службы, но нет.

Одинокий шлагбаум на одинокой дороге был столь же странным, как и дверь без коробки, стоящая в открытом поле.

Он подлез под него, зацепившись капюшоном, и тут же вступил ногой во что-то мягкое и склизкое. Отдернулся и вздрогнул, потому что на земле валялась грязная, скомканная серая шкура какого-то животного. Он поднял ветку и старательно поддел этот слежалый кусок биоматериала. Ветка была тонкой и гнулась, поэтому получалось не очень легко. Мутные пластиковые глаза и бледно-розовый нос уставились на него, когда ему наконец-то удалось.

Плюшевый заяц. Игрушка.

Андрей выдохнул.

Откуда он тут взялся? Шлагбаум и кролик Роджер. Явно ведь, что в этом лесу не водились набитые поролоном животные.

Отбросив палку в сторону, психолог стремительно зашагал вперед, вытащив наушники. Но через десять минут ходьбы ничего не изменилось, не было слышно звуков автострады, машинных двигателей, ничего. Стояла тишина да чирикали птицы, царапая хрустальный воздух хриплыми голосами, вылетающими из грязно-розовых глоток.

Получалось, что это точно была не объездная сквозная дорога через лес, но куда же она вела, куда?

Он шел и шел, забыв о времени, иногда пускаясь трусцой, но сердце и в легких вновь почему-то щемило, и тогда он переходил на шаг, ожесточенно массируя грудь. Пока вдруг его ноги, именно ноги, а не глаза, не наткнулись на асфальтовое покрытие. Он сначала и не понял, что дорога поменялась, но вот только звук шагов сменился. Андрей растерянно посмотрел вниз и увидел самый настоящий асфальт, покрытый листвой, мелкими сухими веточками и прочим лесным мусором. Затем послышался гул и рев. Он недоуменно посмотрел вперед — и дальше, практически перед ним, из-за поворота выскочил большой фургон на дутых колесах, а за ним, выбрасывая из-под себя подорожную гниль, вылетел внедорожник.

Они остановились, резко затормозив, буквально в пяти метрах от растерявшегося Андрея. Открылись двери и из машин посыпались вооруженные бойцы в масках.

— НА ЗЕМЛЮ! ЛЕЖАТЬ! — рявкнуло откуда-то громко и безоговорочно.

— Вы чего? — только и успел сказать психолог, как его сбили с ног, держа под прицелом автоматов, и повалили вниз лицом.

— Лежать, сука! — крикнул кто-то.

— Вы кто такие? Вы хоть знаете, на кого я работаю?! — воскликнул Андрей. Вялый влажный лист попал ему в рот, и он его выплюнул.

— Лежи молча, сука, я сказал! — Жесткое колено уткнулось в районе лопаток, выбив из Андрея весь воздух разом. От удара он немного проехался щекой и ухом по асфальту, обдирая кожу.

— Вам, блядь, лучше не вести себя так, а не то...

— Тихо! — Новый удар. Теперь по голове, с размаху. Звонкий оглушающий шлепок. Кто-то одобрительно рассмеялся в несколько голосов и Андрей вдруг почувствовал, как у него на глазах вскипают слезы.

За что? Зачем? Он лежит, уткнувшись мордой в землю, грязный и мокрый, жуя горькие листья, а сверху на нем сидит какое-то быдло и гогочет, раздавая тумаки направо и налево. Какое он имеет право с ним так поступать? Кто дал ему приказ? И за что? Это был главный вопрос, потому что за любым унижением всегда стоит один единственный вопрос — за что? И если на него нет ответа, то ярость и последующая месть униженного будут весьма велики.

Андрей дернулся, но это не помогло. Он бессильно зарычал, внутри горла что-то заклокотало, и его потенциально грозный рык на деле вышел визгливым шипением.

— Руки за спину, — приказал "первый". Первым он был в списке тех, кого Андрей хотел убить особо медленной и мучительной смертью. К нему должны были присоединиться еще и те, кто смеялся, но это потом, как только он выпутается, а пока что...

Его схватили за предплечья и завели их к пояснице. Щелкнули наручники. Он уперся подбородком в землю, смотря строго перед собой и видя грубые ботинки напавших на него людей. Их было человек десять или пятнадцать.

Чьи-то циничные руки обшарили его сверху донизу, но ничего, конечно же, не нашли, все осталось в номере, включая ключ-удостоверение.

— Мне нужно позвонить, — прохрипел Андрей.

— Тебе сейчас нужно молиться.

Его рывком подняли, потянув за одежду, и поставили на ноги. Уж лучше бы им было этого не делать, потому что колени подгибались от страха и стыда, лицо горело, а из внешних уголков глаз непроизвольно текли слезы. Вернее, текли раньше, потому что Андрей был уверен, что успел справиться с собой довольно быстро, но одна или две капли с каждой стороны, предательски проложили в грязи на лице чистые русла.

Штаны на одной ноге порвались и сквозь прореху было видно жалкое сбитое костлявое колено.

И вообще, Андрей целиком и полностью чувствовал себя жалким. С ним никогда еще такого не случалось, чтобы он весь был в чьих-то руках, с потрохами. Он не служил в армии, не состоял в партии, не работал на директора-инквизитора и его не били в школе. То есть, никогда никто не касался его чистой и незамутненной свободы своими ручищами.

А вот теперь, здесь, это произошло.

Кто они были такие? Он осмотрел их всех, но кроме масок, черных одежд, широких плеч и отсутствия номеров на машинах, ничего не заметил.

Неужели они пришли за Спящим? Бандиты? Или наемники из других стран-конкурентов? Тогда все было плохо, слишком плохо, за такое могут и убить не раздумывая. Но пока он был жив и готов идти на переговоры.

У внедорожник распахнулась передняя дверь, и с пассажирского сиденья вышел еще один человек, на этот раз без маски. Загорелое лицо, ясные синие глаза, короткостриженные седые волосы. Он был одет так же, как и остальные бойцы, но имел при себе лишь пистолет в кобуре. На поясе болталась бурчащая и потрескивающая рация.

— Как вас зовут? — спросил он с ходу.

— Кузнецов Андрей Геннадьевич. — Ответ вышел отвратительным, голос дрожал, как у школьницы перед первым минетом.

— С какой целью вы проникли на закрытую территорию, Андрей Геннадьевич?

— Я никуда не проникал, я здесь работаю, неподалеку!

— Вот как? Где же?

Андрей замялся. Говорить о ФСКО или нет? В договоре было четко указано, что он теперь является работником государственного учреждения под названием... которое абсолютно вылетело у него из головы. Главный смотрел на него выжидающе, поэтому нужно было что-то ответить. Он открыл рот и в это время его нетерпеливо тряхнули так, что клацнули зубы.

— Скажите ему, чтобы вел себя потише, — попросил психолог, кивнув назад.

— Это уж мы сами решим. Так где вы работаете, Андрей Геннадьевич? Или затрудняетесь ответить?

— Я работаю на государство. Я федеральный служащий.

— Да ну. Я тоже. И что за служба у вас такая?

— ФСКО! Говорит вам это о чем-нибудь?! — в сердцах воскликнул Андрей.

— ФСКО? — Главный переглянулся с бойцами. — Надо же.

Он вытащил рацию и отошел в сторону, что-то, судя по интонациям, спрашивая, время от времени поглядывая на Андрея. Затем вернулся.

— Скоро мы все выясним. А скажите, Андрей Геннадьевич, если уже вы работаете на ФСКО, то в ваших должностных инструкциях не указано, что нельзя заходить на другую сторону озера?

— Нет. А что в нем такого? И кто вы такие, в конце концов?

Главный смотрел на него спокойно и с легкой насмешкой.

— Мне кажется, что вы не совсем правы. Перечитайте инструкцию, Андрей Геннадьевич. Или, это куда лучше, спросите у своего непосредственного коллеги. Если вы, конечно, его коллега.

Он указал за спину и боец рывком развернул Андрея вокруг собственной оси. На дорогу выехал еще один черный внедорожник, на этот раз знакомый на вид. Именно он постоянно был запаркован на стоянке у здания федеральной службы.

Из него вышел Свистов, начальник охраны. Только его здесь не хватало, Андрей от безысходности закатил глаза.

— Здрасти, — сказал он. Пиджак сидел на Свистове все так же отвратительно, как старая шкура на змее, которую она все никак не может сбросить. Плюс еще подплечная кобура оттопыривала полу и смотрелась со стороны, как злокачественная грыжа. — Приняли нашего мальчонку?

— Привет, Владислав Владимирович. — Главный пожал ему руку. — Признаешь парня? Ваш?

— Наш, а то как же. Наш! — Свистов со слишком большой радостью потрепал Андрея за плечо и передал главному пластиковый ключ-удостоверение, которое, конечно же, захватил из запертой комнаты, ничуть не побоявшись пройтись по личным вещам.

— Психолог, значит.

— Ага. Умный малый!

— Психолог так психолог. — Главный надел шнурок с карточкой на шею Андрея и приказал: — Снимайте наручники.

— Айн момент! — неожиданно вмешался Свистов. — Не оставите нас наедине на пять минут?

— Без проблем.

Раздалось шуршание ботинок и Андрей затылком почувствовал, как люди позади него начали отдаляться. Затем хлопнули двери и один из автомобилей, скорее всего это был фургон, с хрустом включив заднюю скорость, сдал назад. Начальник охраны все это время внимательно следил за происходящим через плечо психолога, затем посмотрел на него, открыто и весело, и сказал:

— Вот и встретились, сученыш.

— Это вы сейчас к чему?

— К тому, что следить за базаром своим нужно, молокосос. Ты думал, что сможешь меня опустить при всех? При генерале? И тебе за это ничего не будет?

— Я не собирался вас опускать, о чем вы?

— А ты вспомни, напряги мозги. Давай-давай, вспоминай, как меня поставили на место, словно девочку-целочку какую. Обидел я парня, ведите ли, заговорил на отвлеченные темы. Не много ли внимания к такому молокососу, как ты? Ладно, этот урод в своей комнате с мягкими стенками, но ты — ты-то чего о себе возомнил? Управы думаешь на тебе нет? Ошибаешься.

— Так вот это все — управа что ли? — Андрей сплюнул в сторону. На зубах хрустнула грязь с асфальта.

— А ты раскинь мозгами. — Свистов приобнял его и едва заметным движением ударил по почкам. Психолог охнул и подался вперед, но сильные руки поддержали его. — Тише, тише. Не паникуй. Вот это тебе мое маленькое предупреждение, понял? Я мог бы вообще сюда не приезжать, сказал бы, что не знаю никаких Кузнецовых. И черт его знает, что с тобой было бы, потому что вон там, — начальник охраны указал дальше по дороге, — целая маленькая армия, которая бдит денно и нощно, всегда на страже спокойной жизни нашего важного объекта. Кстати, тебе теперь придется подмахнуть не глядя новый договор о неразглашении, так как знать о том, что здесь находится целая рота бойцов, ты не должен был. Усек?

— Усек. — Андрей покривился.

— Не морщься. Я тут подумал — подслащу тебе пилюлю. Ни слова никому не скажу о сегодняшнем происшествии. Это нигде не будет указано в отчетах. Забудем, как маленькую неприятность, в которую ты наступил и провалился по самое горло.

— Откуда такая доброта?

— Оттуда, что кое-кто может меня напрячь и попытаться выяснить, почему я тебя не проинструктировал. А мне это не нужно. Нам же не нужны лишние проблемы, согласен?

— Так это вы?

— Что я?

— Убрали упоминания о том, что сюда ходить нельзя?

— Нет, не я. Это твоя бестолковая голова их не нашла. Я, может, и виноват в том, что попросил охранников попусту тебя не беспокоить и не сообщать, что сюда заходить нельзя, каюсь.

— Сука ты, — сказал Андрей безэмоционально.

— Но-но, — Свистов радушно улыбнулся и снова ударил ребром ладони по почкам, так, что психолог прикусил нижнюю губу и застонал. — Смелым будешь, когда вернешься в ФСКО. И не вздумай жаловаться, кстати. Иначе я все обстряпаю так, что это ты специально сюда поперся, а я тебя предупреждал и отговаривал. Ты же в курсе, что я тут всем заведую? У меня мышь не проскочит, стало быть, все мне верят и никто не поверит тебе.

— А что, если сюда забредет Максим? Тоже изобьете его?

— Объекту не раз и не два сообщали, что за шлагбаум нельзя. В личной форме. То есть, сам я проводил с ним беседы. Да и у него есть свой, персональный угол, этакий кухонный рай.

— Понятно все с вами. Теперь наручники можно расстегнуть, после триумфального отмщения?

— Без проблем, молокосос. — Свистов помахал, подзывая главного или, как теперь выяснилось, командира целой роты. — И вот еще один момент, который хочется уточнить. На всякое твое дерзкое действие — будет противодействие. Связей у меня много, учти. И я теперь глаз с тебя спускать не буду.

— Мне бояться?

— Да нет. Просто будь начеку, дружище! — Он похлопал Андрея по плечам и терпеливо подождал в сторонке, пока главный снимал наручники. — Ну, пока, спасибо за сотрудничество, мы поехали.

Они все пожали друг другу руки, причем Андрей с крайней неохотой, и разошлись по машинам. Свистов запрыгнул на водительское сиденье, а Андрей, подергав ручки одной и второй пассажирской двери, понял, что они заперты.

— Разблокируй, — попросил он.

— Иди-ка на хер, своим ходом, — крикнул начальник охраны, нажал на клаксон, и с проворотом колес рванул с места.

— Ну да, — сказал Андрей, — ну да.

ДЕНЬ 42

Максим сидел в кресле, положив на колени развернутую газету, и читал. На широком правом подлокотнике стояла кружка с крепким чаем, на левом лежала скомканная фиолетовая обертка от маленькой конфеты.

Чай да конфета — вот и все, что можно было есть до процедур. Это бесило его больше всего. Даже больше деловых лиц докторов, больше зудящей боли от разрядов тока и больше того, что он по-прежнему ничего не помнил, как бы психолог не старался и какие бы изощренные программы не применял.

Иногда Максиму казалось, что ночью он видел сон из своего прошлого, но по утру ничего не мог вспомнить из него. Как письмо, залитое толстым слоем льда, воспоминания нельзя было рассмотреть или хотя бы приблизить, они маячили где-то на горизонте, такие далекие и, одновременно с этим, такие близкие. Но не было чего-то особенного, того, что могло растопить лед и вырвать их наружу.

Каждую ночь он закрывал глаза, в надежде, что на следующее утро все изменится, но ничего не менялось.

Все было, как и прежде.

Волосы слишком отросли и лезли на лоб, но он не хотел стричься, зная, что скоро эксперименты доберутся и до головы, и вот тогда его череп обреют полностью. А пока что Максим наслаждался ненужным, но своим. Чьим-то собственным в этом чуждом враждебном мире.

В газете ровным счетом не писалось ничего интересного. Политические страсти, политические ссоры, бытовые ужасы. Он с шуршанием переворачивал одну страницу за другой, пока не добрался до анекдотов и кроссворда. Это на немного задержало его. Сходив за ручкой, он начал разгадывать несложные вопросы, заполняя клеточки аккуратными мелкими буквами.

И когда весь квадрат был испещрен синими чернилами, за исключением двух или трех слов, в палату вошли врачи.

В палату...

Максиму не нравилось это название его жилища, но иного и придумать было нельзя. Ему предлагали перебраться в другие комнаты, благо в здании их было достаточно, и заглядывать сюда лишь на время процедур, но он отказался, так как ни в одной из них (а он обошел все) не имелось такого прекрасного вида на улицу. Все они были маленькими, серыми и скучными, здесь же он чувствовал себя хотя бы просторно и не сковано. Один плюс. Единственный плюс.

— Доброе утро, Максим, — пропел главный терапевт Матвеев, на ходу делая ручные записи в своем планшетном компьютере.

— И вам не хворать.

— Твоими молитвами. — Николай Владимирович был, как всегда, на высоте. Вежливый, загорелый, с идеально скорректированными бровями, прической и наманикюренными ногтями, он мог показаться противным. Например, Максим знал, что Андрей его сильно не любит, но что касается его самого, то он относился к Матвееву снисходительно. В конце концов, кто мешает мужчине на склоне лет ухаживать за собой и прилично выглядеть?

Помощников у Матвеева было трое — два довольно молодых парня и женщина в годах. Они никогда не разговаривали с Максимом, молча выполняя приказы своего начальника. А вот он постоянно болтал с объектом, на какие-то нейтральные темы, но, бывало, что и на конкретные — касательно экспериментов и их результатов.

К креслу, с которого Максима даже и не встал, подкатили металлический столик с лежащим на нем белым квадратным прибором. От него отходила пара тонких проводов, к которым крепилось нечто, похожее на толстую, увеличенную в пару раз, шариковую ручку. Врачи называли ее "электрической иглой", Максим — говноштукой.

— У меня хорошие новости, Максим, — с белоснежной улыбкой сказал Николай Владимирович. — Мы практически выяснили твои закономерности.

Спящий распахнул глаза.

— Может, поясните, что за закономерности, а то я не понял?

— Помнишь, я говорил, что на полное исследование твоего тела электрической иглой уйдут годы. Если мы будем проверять по квадратному сантиметру в день, так?

— Да.

— Площадь тела человека занимает примерно два квадратных метра, если снять с него кожу и как следует растянуть.

— Вау, — без особого воодушевления протянул Максим.

— В одном метре — десять тысяч квадратных сантиметров. Следовательно, чтобы составить полную карту твоих рефлекторных воздействий на окружающую среду, нам понадобилось бы двадцать тысяч дней. Догадываешься, сколько это лет?

— Нет.

— Пятьдесят пять с половиной! — воскликнул Матвеев.

— Немного... долго, ага.

— Есть такое. И понимая это, мы пошли иным путем. Мы проверяли тебя в разных точках тела. Не подряд, шаг за шагом, а в разных местах. Затем, загружали все это в компьютер, и он выводил примерную модель твоих последующих реакций в определенных местах. Это были как бы контрольные точки, по которым мы выстроили координаты. И у нас вроде бы получилось. Две следующих недели мы сделаем калибровочными, чтобы точно убедиться, что не ошиблись. То есть, осталось потерпеть всего четырнадцать дней.

— Классно, — Максим расплылся в улыбке.

— И вот еще кое-что. — Матвеев взял электрический инструмент и нажал кнопку на рукоятке. Белая коробка мерно загудела, а на конце иглы, с еле слышным треском, вспыхнула маленькая голубая точка. — На данный момент это теория, но меня попросили сообщить.

— Пожалуйста.

— Вы пока настройте передатчик, — приказал терапевт помощникам, и те все втроем ринулись к коробке. Вытащили из-под нее датчики-присоски и начали прикреплять их к объекту. — Это теория, повторюсь еще раз, но она весьма вероятна. Я думаю, что так оно и есть на самом деле. Когда мы проводили электрические тесты, то у нас была двойная реакция. Как понимаешь, помимо твоей кожи и мышц в той точке, которую мы пробивали током, на это вторжение еще и реагировал мозг. И каждый раз возмущалась разная область коры.

На голову Максима надели шапочку из эластичных ремней, похожую на каркас деревянного купола.

— И я думаю, что смысл твоих уникальных способностей не кроется в теле, а содержится в мозгу, — закончил Матвеев.

— Вот оно как.

— Да. Каким-то образом твой мозг превратился в земной шар. Образно говоря, конечно, но тем не менее.

— И зачем вас просили мне это передать?

— Чтобы ты знал, во-первых. А во-вторых, чтобы и тебе было над чем поразмыслить. Вероятно, что зная, где кроется твоя сила, ты... — Николай Владимирович неопределенно помотал кистями рук, — ты сможешь контролировать погоду и воздействовать на окружающую среду самостоятельно.

— То есть, они хотят получить идеальное оружие? — спросил Максим, прищурившись. Помощники переглянулись, а Матвеев нервно пригладил прическу.

— Ты нагнетаешь обстановку. Никто не хочет использовать тебя, как оружие. Мы лишь хотим, чтобы ты полностью обрел свои силы и возможности.

— Ну да. Как будто я не понимаю.

— Ты многого не понимаешь, — строго сказал Матвеев.

— Ладно, делайте свое дело, доктор. — Максим закрыл глаза и откинулся на мягкую спинку кресла.

Ему задрали футболку, набросали, как всегда, сетку медицинским маркером на коже, затем протерли место обеззараживающим, вытерли досуха стерильной салфеткой, и только тогда ударили током.

Разряд действительно походил на укол иглой. Поначалу Максим вздрагивал, но затем привык.

Удар в одну точку в течение дня проводился три раза, с промежутком в час. Для чистоты эксперимента. Поэтому, когда Максим через десять минут нехотя открыл глаза, то был уже в палате один — врачи ее покинули, так как объект, согласно инструкциям, нуждался в покое. Усиленном покое, так сказать. С девяти до двенадцати он только и делал, что медленно бродил, лежал, сидел и смотрел в потолок. С девяти до двенадцати на окна опускались автоматические жалюзи, а пользоваться телевизором, газетами или книгами было нельзя.

"Соблюдай эти условности, Максим, будь добр", так говорил Матвеев. Не старый пидор, как отзывался о нем Андрей, а заботливый, вежливый врач. Побольше бы таких, побольше.

Максим поджал ноги и свернулся в кресле калачиком, подложив ладони под щеку.

Они говорят, что вся сила в мозге. Там же вся и проблема, потому что кто-то открыл сливную пробку в резервуарах памяти и осушил их досуха. А может, произошло именно то, что произошло? Замещение памяти на силу. Кто знает, вдруг это вообще невозможно — управлять природой и помнить свое прошлое? Вдруг это плата?

Как дар Русалочке в виде ног и боли, которую она испытывала, являясь полноценной красоткой. Но разница в том, что хвостатая подруга сама попросила о подобном счастье, а вот Максим не помнил, чтобы он мечтал о подобном. И дело тут даже в не том, что он действительно не мог помнить, а в том, что он, по своему внутреннему настрою и характеру, представить не мог, что пошел бы на подобное. Что угодно, но только не это, только не стать...

Повелителем мира?

Он беззвучно рассмеялся.

Смешно, очень смешно осознавать, что от тебя как-то зависят миллиарды жизней. Смешно и нелепо. Но он смирился с этой мыслью как-то очень легко, будто что-то помогло или поспособствовало сдвигу. Наверное, как раз тот факт, что он не мог конкретно, по собственной воле, менять и изменять что-то, именно это позволяет ему спокойно спать по ночам.

Ночам, в которых нет прошлого, а есть бесконечная пустота, играющая в приятие неприятного не самую последнюю роль.

Цифры — лишь слова и звуки, в устах людей они звучат одинаково, а в их мыслях не стоят и гроша. Когда тебя окружает от силы человек пятнадцать, тех, с которыми ты встречаешься и периодически общаешься, то что такое шесть миллиардов? Даже сто, даже тысяча человек, собранных в одном месте, могли бы все изменить. Помни Максим, например, свои ощущения на трибуне футбольного стадиона. Но он даже не мог вспомнить, бывал ли он там.

Ему неожиданно захотелось узнать, а что было бы, выйди он к людской толпе, не сомневающихся в его силе и мощи. Каково это? Наверное, тоже самое ощущают звезды или актеры, выходя на сцену. Но чтобы выдержать сцену Спящего, никакие театральные подмостки не подошли бы, сломались.

Он вскочил, вышел на середину комнаты и замер. Затем поклонился, широко улыбаясь и тихо сказал:

— Вечером будет дождь.

Еще раз поклонился и закрыл глаза, ощущая на лице дуновения ветра от нескончаемых аплодисментов и криков любви. Все эти миллионы людей не могли жить без него, не представляли своего существования без его присутствия в их судьбах. Без него они были лишь пустыми оболочками.

Он еще раз поклонился и открыл глаза.

В комнате было светло. Все глазки камер направлялись прямиком на него.

— Театр одного актера, — в сердцах прошептал Максим. — Господи, что же со мной творится, я свихнусь тут...

Он опять вернулся в свое любимое кресло, свернувшись калачиком, и погрузился в беспокойную дремоту.

Ровно через восемь часов над Москвой разразилась мягкая гроза с редкими, беззвучными молниям. Но он не знал об этом.

Спящий слишком рано заснул.

ДЕНЬ 55

— Пойдем прогуляемся, ты не против?

Максим, как только Андрей вошел в палату, тут же вскочил с кресла и засобирался, чуть ли не бегом бросившись к выходу на улицу, на ходу подтягивая спадающие штаны. Как говорили врачи, за последнюю неделю он похудел на пару килограммов и явной причины такого сброса они не видели. Камеры и наружное наблюдение говорило за то, что объект съедает все порции полностью, никуда ничего не прячет и его не тошнит.

Но он худел.

— Пойдем, пойдем, — Максим махал рукой уже в проеме открытой двери. Замки на ту сторону с недавних пор автоматически открывались и пребывали в этом состоянии по пять часов, каждый день, после обеда. Генерал решил, не без уговоров психолога, что Спящего можно понемногу спускать с поводка, скармливая пресловутую свободу. Чтобы он, конечно, ее не переел и не отравился, но в то же время был в тонусе.

Но он худел.

Андрей вышел вслед за ним, с облегчением бросив на порожках разросшуюся уже толстую папку с личным делом объекта. Солнце светило, ярко и сочно пахло свежескошенной травой.

— Не терпится подышать воздухом всласть? — спросил он у Максима. Тот кивнул в ответ, но как-то рассеянно, поглядывая на небо, будто увидел там что-то особенное.

— И не только воздухом, — он радостно улыбнулся и посмотрел на часы. Свои часы, которые ему вернули. — Немного осталось.

— Чего?

— Не чего, а до чего.

— Может, присядем? — Они подошли к скамейке под деревом. На ней валялось четыре разноцветных мягких подушки, одну из которых Андрей поставил вертикально, и сел боком, свободно перебросив руку через спинку и положив ногу на ногу, настроившись на Максима.

Он сел рядом, снова посмотрел на часы и перевел взгляд на небо.

— Опыты с электричеством скоро подойдут к концу, — сказал он. — Приятно об этом думать.

— Тебе тяжело?

— Нет, в какой-то степени я им благодарен. Я хочу кое-что тебе рассказать. О памяти.

— И? — Андрей вытащил из пиджака смартфон, включил диктофон и положил его между ними, поперек тонких лакированных перекрытий скамьи. Максим отрицательно покачал головой.

— Я не хочу, чтобы они узнали об этом.

— Но я не могу ничего скрывать, ты же понимаешь.

— Ты можешь.

— Нет, — твердо сказал Андрей. — Тем более, что я не знаю, о чем ты хочешь рассказать. Тем более, что это все для твоего личного дела и, в первую очередь, для меня, а потом уж для них, в качестве сухой информации.

— Да? Ладно, — поспешно согласился Максим и кивнул, указывая вверх, — смотри, смотри!

Андрей посмотрел. Светло-голубое небо, как ножницы, распарывающие натянутую джинсовую ткань, прорезал миниатюрный самолет. За ним оставался пенный след, который, стираемый чьим-то ластиком, исчезал, по мере удаления его от хвоста самолета. Судя по всему, это был пассажирский аэробус, а не частный дельтаплан или "кукурузник". Серые выпуклые бока поблескивали на солнце в холодной, запредельной высоте, и он неторопливо шел своим маршрутом, перевозя куда-то людей.

— Видишь? — зачарованно прошептал Спящий.

— Естественно. Самолет, да?

— Да. Они летают здесь каждый день. В тринадцать часов пятнадцать минут. Затем через час. И еще. Еще. И так постоянно.

— Что с того, Максим? Причем тут самолеты и ты?

— Я вспомнил.

Андрей вздрогнул и дернулся, судорожно и привычно ища свой журнал, но тот остался лежать на ступенях, слишком далеко отсюда, и слишком важным был момент, чтобы просить Спящего подождать. Оставалось надеяться на технику. Он даже подвинул диктофон поближе, боясь, что тот пропустит хотя бы слово.

— Что ты вспомнил?

— Когда мне стали делать эти электрические уколы говноштукой, я долго маялся. Процедура нудная и болезненная, да и делать абсолютно нечего в эти часы. Поэтому я смотрел в окно. Первые самолет, кстати, пролетает в восемь утра. Я видел их, как они куда-то направляются, и не реагировал никак. Ну, вроде муха прожужжала или стрекоза, красиво, но бесполезно. До поры до времени. — Максим вздохнул и оторвал взгляд от самолета, постепенно растворяющегося где-то вдали. — Мне кажется, что электричество простимулировало меня до такой степени, что три дня назад мне приснился сон. В котором я летел.

— Летал во сне? Как Ариэль?

— Кто? — недоуменно переспросил Максим.

— Был такой персонаж книжный, умел летать, как птицы, но без крыльев. Не важно, продолжай.

— Нет, нет, я летел в самолете. Понимаешь?

— Да, — Андрей кивнул. — Все мы когда-то летали в самолетах, понимаю. Я думал, ты вспомнил кое-что более важное.

— Это и есть важное, если ты дослушаешь. Я не просто летел. — Максим закусил губу и опустил глаза. Экран смартфона потух, но если по его экрану провести пальцем, то там появятся две крутящихся старинных бабины. Диктофон молча делал свою работу. — Я падал.

— Куда?

— Самолет, в котором я летел, он падал. И конкретно. Мне снилось, что царила паника, но одновременно с этим я как будто был защищен. Возможно, что у меня был парашют или что-то такое. Люди кричали. Вопили. Я помню задницу женщины, в розовой юбке, она верещала и лезла куда-то вперед, по головам людей. У нее были круглые, обтянутые тканью, ягодицы, и бешеный взгляд. Она ничего не соображала. Она сошла с ума прямо там.

— Это больше похоже на кошмар, — Андрей разочарованно выдохнул. — Ты, наверное, прочитал где-то или фильм посмотрел.

— Почему?!

— Если бы самолет действительно падал, то вряд ли ты бы выжил. Ты помнишь что-то еще? Может, поконкретнее?

— Нет. Но это не кошмар и не просто сон. Потому что я вспоминаю это прямо сейчас.

— Так бывает, когда мозгу нечем замещать реальные воспоминания, и он берет все, что попало, как голодный наркоман, пускающий по венам отбеливатель.

— Но ведь есть же вероятность, что это правда? Что я начал вспоминать свое настоящее прошлое?!

— Безусловно. Как это только проверить?

— Я не знаю, — Максим провел ладонью по лицу. Он выглядел опустошенным и измученным. — Все прошедшие дни я думал лишь об этом. Вспоминал, складывал по кубикам. Но ничего дальше и ничего из того, что позже, мне в голову так и не приходило.

— Погоди. — Андрей переплел пальцы рук и хрустнул ими, прогнувшись и потянувшись куда-то за спину. — Ты пробовал вспоминать все поэтапно?

— Нет.

— Тогда давай попробуем. С чего начинается твой сон, твое воспоминание?

Максим зажмурился и сильно поморщился, будто пытался открыть внутри себя давно заржавелую, прикипевшую ржавчиной к косяку, металлическую дверь.

— Все начинается с гула, — медленно произнес он. — Темнота. И гул, очень мощный, мерный и нарастающий по громкости. Затем...

— Стой, давай разделять воспоминания на значимые этапы. Этот пусть будет "Тьмой". В ней есть еще что-то, кроме гула? Ощущения, голоса?

— Не, нету. "Тьма" очень короткая. Затем приходит просветление, я вижу иллюминатор. Но за ним ничего нет, кроме моего отражения. Оно то исчезает, то появляется вновь.

— Значит, за окном ночь или сумерки, или гроза. Почему оно появляется и исчезает? — спросил Андрей.

— Я не знаю. Хотя... Свет, в салоне моргает свет. Когда он гаснет, я вижу там за окном что-то темно-серое, несущееся с огромной скоростью, и оно тоже моргает. Мельтешение какое-то. Наверное, это облака или... я без понятия.

— Никаких огоньков не видишь?

— Нет. Только гул и мелькание теней.

— Давай дальше.

— Затем задница. Розовая. Кто-то орет "Мы сдохнем, ебаный в рот, мы сейчас сдохнем!". Кто-то плачет. Ребенок, да, я слышу, как плачет ребенок. Но не он один. Кто-то задыхается, как будто тянет весь воздух в себя, а не выдыхает наружу. Хлопок. И болтаются на шнурах кислородные маски. "Моя" бьет меня с размаху по губам.

Андрей слушал, и его брови непроизвольно поднимались вверх. Такое явно нельзя было придумать, только на самом деле увидеть. Один лишь вопрос — увидеть в реальности или на экране?

— Она бьет тебя по лицу или в конкретную точку?

— По губам, говорю же. Еще по носу и слезы брызгают чуть-чуть.

— Ты можешь вспомнить, какие были сидения впереди тебя?

— Обычные. Светлые. И серые по краям, в какой-то ситчик.

— Экранов не было?

— Нет.

— Скорее всего, это российский самолет. Что еще?

— Вещи летят с полка. Салон делает крен в одну сторону, люди упираются руками, чтобы не свалится друг на друга. Розовая задница кричит и пропадает где-то между рядов, они то ли упала, то ли ее угомонили. Краем глаза я замечаю, что зеленая сумка скользит по этому открытому держателю для вещей и падает прямиком на какого-то парня.

— Что потом?

— А вот потом... появляется ощущение безопасности. Но вокруг ничего не меняется. Все так же гремит, вибрирует, шумит, визжит, я там, но одновременно и вне, будто мне подменили подложку. Что дальше происходит вообще не помню, рывками как-то. Вот я встаю, вот падаю обратно в кресло, снова встаю, пытаюсь куда-то идти по проходу, но меня что-то тащит назад. Или что-то. Я оборачиваюсь и вижу... черт.

Максим взъерошил волосы и сильно сжал мочки ушей кончиками пальцев.

— Я вижу чьи-то глаза. Это они держат меня.

— Мужчина, женщина?

— Скорее всего мужчина. Он что-то говорит мне, кажется. Губы открываются. И он не кричит, он спокоен, абсолютно спокоен. Он...

Спящего передернуло.

— Все. Не помню, что дальше, как обрубает.

Он открыл глаза. Наполненные слезами, они покраснели.

— Там было страшно, вот что я знаю точно, — сказал он. — И это не сон. Их крики... о, господи, — он задрожал и обхватил себя руками. Андрей успокаивающе положил руку ему на плечо.

— Я понимаю, о чем ты говоришь. Когда живые существа умирают, они делают это не слишком-то спокойно. — Психолог горько хмыкнул. Года два назад, на трассе, он сбил собаку, которая бросилась ему под колеса внезапно, с обочины, в сумерки. Ни перед ним, ни за ним, не было ни единой машины. Почему она выбрала именно этот момент — оставалось загадкой. Но, тем не менее, бампер был разбит вдребезги, по фарам стекала кровь, а само несчастное животное лежало метрах в пяти и выло, тяжело дыша.

Когда Андрей подошел ближе, собака завыла еще громче, затем заскулила и засучила лапами. Но убежать куда-либо ей больше не грозило — из всех конечностей шевелилось лишь две передних, а зад был раздроблен до состояния выжатой половой тряпки.

Она скулила и плакала, пока он звонил страховщикам.

Потом затихла. И лишь поднимающийся и опускающийся круглый бок, по соседству с вваленным худым животом, говорил о том, что она жива.

Где-то через тридцать минут собака начала кричать. Как человек. Как ребенок. Она умирала и боялась, всеми силами пытаясь отогнать смерть.

Андрей закрылся в машине, подняв стекла, и отвернулся, потому что это было невыносимо.

— Это было невыносимо, — сказал он Максиму. Тот кивнул.

— Да. И я это зачем-то вспомнил, невыносимое.

— Простые ассоциации. Мозг постепенно восстанавливает пути твоей памяти.

— А ты в курсе, что именно в нем заключается моя сила?

— Да, сообщали. — Психолог выключил диктофон и проверил время записи — двадцать пять минут чистого времени на исповедь. — И я склонен верить, потому что мозг, это самое ценное и неизведанное, что есть у человека.

— Разве не жизнь?

— Какая жизнь без мозга? Ты сам это прекрасно понимаешь. Все, что есть вокруг нас, создано вот тут, — Андрей постучал себя по виску. — И если я раньше думал так, глядя на искусственное, заведомо созданное лишь человеком, и не замечал природу, то теперь, с тобой, я таким образом смотрю вообще на всё. Ведь, если ты управляешь, то есть, наверное, и тот, кто это создал?

— Типа бог?

— Типа того. Но пока я не встретил его лично, приберегу свои мысли на потом.

— Все мы боги, — неожиданно резко сказал Максим. — Все мы что-то создаем. У кого-то хорошо получается, у кого-то плохо. Но мы... блин, вернее, уже вы — вы что-то да делаете. Я же сижу тут. И ни хрена не делаю. Бог умер внутри меня, вот какая досада. И было бы здорово, если бы ты смог его воскресить.

— Я? Не я тебе помог вспомнить самолет, а ты самостоятельно дошел до этого. Не особо я, наверное, нужен тебе.

— Нет. Ты прописывал лекарства, ты проводил со мной все эти расслабляющие и конструктивные логические сеансы. Без тебя теперь никуда, доктор. Ты стал моим хорошим другом.

— Ну, спасибо. — Андрей довольно улыбнулся.

— Не за что. Подумай лучше, как мне вспомнить все дальше. Может быть, там будет то, что поможет управляться с силой.

— А ты сам-то хочешь этого?

— Не знаю. — Мимо пролетел комар и Спящий ловкой поймал его одной рукой, раздавил и брезгливо стряхнул на землю. — Не знаю.

ДЕНЬ 56

Он сел на стол, поставил рядом жестяную банку с квасом (алкоголь, даже пиво, в периметре запрещался), открыл пакет с солеными фисташками и включил ноутбук.

Как и пиво, интернет в ФСКО был под запретом, но лишь частично. Для людей оставалась куцая часть окна в мир, вырезанная умелыми руками системных администраторов. Андрей имел доступ к новостям на двух крупнейших поисковых сайтах, но вот более ничего, как просматривать и искать на них информацию он не мог. Все остальное было заблокировано. Здравствуй, светлая жизнь без социальных сетей и бессмысленного времяпрепровождения.

Пока операционная система загружалась, он, прихлебывая квас, оказавшийся на удивление очень вкусным, еще раз послушал рассказ Максима, записанный на диктофон, проматывая его в пространных местах.

Итак, Спящего нашли десятого апреля, это было очень четко зафиксированного в деле и тут не было никаких сомнений, так как время его относительного появления в нашем мире отметила бездушная система регистрации больных в скорой помощи.

В девятнадцать тридцать две поступил вызов по телефону, карета скорой помощи доехала примерно за сорок минут, по пробкам, столько же ехала обратно и поэтому время прибытия в больницу неизвестного гражданина записали на двадцать один час вечера.

Ну, здравствуй, гражданин.

Андрей кликнул по ссылке "Новости", поставил курсор в поисковую строку и его пальцы замерли над клавиатурой. Он хмыкнул и задумался, откинувшись в кресле.

Что именно нужно искать? Не сказать, чтобы он был на "ты" с Интернетом, но в принципе считал себя вполне опытным и продвинутым пользователем. И что с того? Нужна какая-то подборка авиакатастроф за определенный промежуток времени или только за тот день, 10 апреля?

Ага. Вряд ли тогда случилось слишком много воздушных аварий, чтобы можно было в них запутаться. Тем более, что русский самолет, согласно смутным описаниям объекта, скорее всего, стоял на внутренних рейсах, как это часто бывает. Поэтому если выбор из вариантов и будет, то его всегда можно уменьшить.

Он отпил еще немного кваса и быстро набрал: "крушение самолета 10 апреля 2011". Пальцы летали над клавишами.

Нажал "Найти" и впился глазами в то, что выдал ему поисковик...

КРИМИНАЛИСТЫ УСТАНОВИЛИ, ЧТО ТУ-154 ТОРМОЗИЛ ПРИ ВЗЛЕТЕ

Группа экспертов установила, что самолет ТУ-154, на борту котором 10-го апреля погибло 163 человека, имел некоторые проблемы с шасси при взлете. Но это не могло повлиять на дальнейшую трагедию, как уверяют криминалисты.

Тут Андрей внезапно вспомнил. Сам он на самолетах летал редко, потому что боялся высоты, и все равно, каких размеров она была — десятый этаж панельного дома или три километра над поверхностью земли — для него это все было равноценно попытке заглянуть в бездну. Тут же "плыла" голова, а где-то в животе закручивался обоюдоострый волчок, наматывающий внутренности на свою холодную металлическую поверхность. В абсолютно всех деловых поездках он планировал как минимум три свободных часа после высадки, которые тратил на то, чтобы прийти в себя после львиной доли успокаивающих. Взбодриться. Очиститься от страха и лекарств.

И тот рейс...

Он точно помнил его, потому что рейс летел из Воронежа в Санкт-Петербург, а он на следующий день должен был оказаться как раз в Питере, вытаскивать из полной задницы одного чиновника, который помешался на юных девочках и уже никак не мог себя сдерживать. Он перетрахал примерно сотню, или около того, чересчур молодых проституток, доставляемых ему со всех концов города и даже, пока, наконец, не понял, что его крыша едет на этой почве куда-то в необъятные дали, где маячат серьезные уголовные сроки и конец эффективной политической карьеры.

Именно из-за этого рухнувшего рейса Андрей отложил свою поездку на день, потому что чиновнику нужно было разбираться с трагедией. В эти часы он точно не думал о несовершеннолетних телах несовершеннолетних телок.

ОПОЗНАН ЕЩЕ ОДИН ПОГИБШИЙ В АВИАКАТАСТРОФЕ ПОД САНКТ-ПЕТЕРБУРГОМ

Семья погибшего в катастрофе Алексея Радеева опознала его по медальону на теле. Всем пострадавшим будут выплачены значительные денежные компенсации в размере...

— Блин, это уже не то! — Андрей пролистал вверх-вниз выдачу с новостями, пока не зацепился глазом за один заголовок, практически в самом подвале страницы.

ОПОЗНАНО 162 ЖЕРТВЫ АВИАКАТАСТРОФЫ ПОД ПЕТЕРБУРГОМ, ОДИН ПРОПАВШИЙ БЕЗ ВЕСТИ ТАК И НЕ НАЙДЕН

Новость была от 17-го апреля. Значит, ровно за неделю были собраны и найдены все тела, кроме одного. Андрей очистил пару фисташек, закинул их в рот и залил квасом. Нажал по ссылке заголовке, молясь, чтобы его не перекинуло на сторонний сайт, который, естественно, блокировался ФСКО. Но этого не случилось, правда, открылась новая страница поисковика, вся забитая новостями на тему опознанных и одного без вести пропавшего, но из этих коротких отрывков ничего нельзя было понять.

Он нажал на "Посмотреть полную новость" и, о чудо, открылась полная статья, никакого обмана.

— Когда эта работенка закончится, буду только в тебе порнуху искать, — пробормотал психолог.

По данным ведомства, сообщение о крушение рейса пассажирского самолета ТУ-154, поступило в дежурную часть 10-го апреля в 19:02 по Москве. На борту находилось 163 человека, включая пассажиров и экипаж.

Мобильная группа полиции, во главе с полковником Одиненко Н. В., стоящая на охране аэропорта в указанное время, услышала громкий хлопок и увидела последовавший за этим взрыв в небе, примерно за километр или два до аэропорта.

Ими было замечено, что самолет упал в безлюдном месте, не дотянув до взлетно-посадочной полосы совсем немного. Мобильная группа уже была на месте происшествия спустя десять минут. Первая спецмашина "Скорой помощи" подъехали примерно через пять минут, как утверждают в МВД.

Прибывшие на место катастрофы полицейские действовали согласно инструкциям. В скором времени район был оцеплен, к точке крушения стянуты спецслужбы и криминалисты. Ни о каких выживших в авиакатастрофе подобного уровня и не могло идти речи.

Но ни среди обломков, ни среди (буквально) ошметков обожженных обгорелых тел, эксперты так и не нашли до сих пор значащегося без вести пропавшим пассажира.

Максим Воронцов, со слов его жены, в тот день действительно летел из Воронежа в Петербург, чтобы повидаться с ней. Они поссорились и муж хотел пойти на примирение, решив все проблемы на месте. Но этому не суждено было сбыться.

Определенно точно известно, что предприниматель Максим Воронцов был на борту злосчастного ТУ-154, так как никаких сведений о купленном, но пустующем месте, в диспетчерскую не поступало. Ровно, как и не поступало никаких сведений от господина Воронцова после авиакатастрофы.

Фото. Андрей сощурился, бегая глазами по экрану. Почему здесь нет фотографии этого Воронцова? Он щелкнул по ссылке "Фото в сюжете", но там ничего, кроме ужасающего зрелища места крушения, пустых детских розовых ботинок и усталого лица одного из высокопоставленных чиновников (не любителя девочек), не нашлось.

В "Видео" тоже было пусто.

Но ведь это было он, Максим, Спящий, кто же еще? Кто мог знать и помнить эту катастрофу? Кто мог потерять память как раз ровно в тот же день и даже минуту? Кто, в конце концов, являлся тезкой пропавшего без вести молодого предпринимателя Воронцова?

Конечно, эту теорию ничем нельзя было подтвердить. Хотя бы потому, что в истории был значительный минус, зияющая брешь — почему самолет разбился под Питером, а Спящий появился в Москве? Простая случайность? Или... Как это узнать? Только устроить очную ставку между убитой горем женой и мужем.

Андрей вернулся в "Видеосюжеты". Нашел третий ролик сверху "В России объявлен траур" и включил его. Перемотал немного на середину.

МАРИНА ВОРОНЦОВА

Так гласила синяя табличка под красивым, чуть полноватым, лицом женщины со светлыми волосами. Она была достаточно ярко накрашена, но при этом умудрялась выглядеть весьма огорченной и опечаленной. Андрей никогда бы не придал этому значения, если бы не знал основных признаков настоящего горя, принятого близко к сердцу.

Здесь же что-то было не так.

Он включил звук погромче, машинально оглянувшись на входную дверь. Никто не мог войти или ворваться, потому что она была заперта, но все же.

"Муж позвонил мне и сказал, чтобы я встретила его в аэропорту. Мы до этого поссорились и не разговаривали, и я очень удивилась, когда увидела, что он первый пошел на контакт".

Она немного отвернулась в сторону и всхлипнула. Андрей криво и недоуменно улыбнулся — что за спектакль? Ведь явно же было видно, что эта женщина если и переживает, то где-то слишком глубоко в душе, а то, что она сейчас показывает перед камерами, неумелая игра запасной артистки деревенского театра. В ее глазах не было даже слез.

Он сверился с датой — 16 апреля. Не прошло и шести дней, как погиб ее муж.

Не прошло и шести дней, как спящий стал Спящим.

"Он звонил мне перед самым отлетом. И потом я уже ждала его в аэропорту, когда все услышали взрыв. Практически все люди, которые находились там, кинулись к окнам и на улицу. И все видели, что там случилось. В небе. Сначала я не хотела верить в произошедшее".

Изящное движение и платок промокнул абсолютно сухие глаза. Андрею стало противно и захотелось выключить это видео, потому что если у Максима и было прошлое, то это прошлое явно было не слишком счастливым с подобным человеком. Но ради Спящего нужно было досмотреть это до конца. И даже больше.

"Я заставила себя поверить, что это был не тот самолет, на котором летел мой муж".

— Ты ни разу не назвала его по имени, сука, — тихо сказал психолог.

"Нам приказали оставаться на своих местах и не расходиться, пока в службах не поймут, что к чему. Затем объявили, какой это был рейс. И все рухнуло. У меня потемнело перед глазами, кажется, я даже потеряла сознание".

Он нажал на паузу и затем сделал снимок с изображения. Включил принтер и распечатал фото Марины Воронцовой. Вышедший из лотка горячий, резко пахнущий листок, он свернул в несколько раз, до размеров где-то в половину спичечного коробка, и засунул в маленький "потайной" карман брюк.

Пока что не нужно было сообщать о своей находке никому в ФСКО. Прежде всего, Андрею хотелось убедиться, что он вышел на настоящий след Максима, который тот столь ярко и громко оставил в прошлом. Ведь могло статься, что это лишь простое совпадение. И что тот Максим — совсем не этот.

В подобные невероятные вещи легко поверить. Прямой пример невероятного находился совсем рядом, над головой, на этаж выше комнаты Андрея.

Он выключил ноутбук, предварительно стерев всю историю браузера и очистив очередь печати в принтере. Выключил свет и нырнул под одеяло. В окно светила полная луна, освещая спальню практически как днем. По потолку прыгали пятна теней от редких, но высоких и сильных деревьев, окружавших здание ФСКО по периметру.

Пальцы рук все еще отдавали сухим чернильным запахом. Андрей закрыл глаза и задумался. Почему эта женщина, которую он видел всего пару минут с экрана ноутбука, была ему настолько противной? Откуда вся эта... ненависть?

Он сравнил ее с Олей. Сравнение оказалось в пользу своей жены. Та всегда, если расстраивалась, то по-полной, без всяких запретов и ограничительных плотин. Плакала, ругалась, скандалила, ревела. Но никогда не забавлялась театром одного актера.

Эта же была похожа на случайного знакомого, допустим, бывшего одноклассника, которого встретил на улице. Встретил и не знаешь, что с ним делать. Вроде как культура и обычаи уповают на то, что нужно изображать радость, счастье, делиться последними новостями и достижениями, но как-то не хочется всего этого. И стоишь, понурый, неинтересно рассказывая, что случилось в твоей жизни за последние годы. И он тебя слушает, смотря куда-то в сторону и так и рвется уйти. Но нельзя.

Обычаи. Культура.

Простой такой обычай — когда жена любит мужа и наоборот.

Андрей перевернулся на спину, заложил руки за голову.

Она не любит его, вот в чем дело. Может быть даже не равнодушна, а сильно не любит. И в глазах ее, естественно, нет слез, а есть желание поскорее закончить со всеми разговорами и насладиться поистине удобнейшей смертью постылого, надоевшего мужа. Ведь это же идеальное предложение — когда человека больше нет в буквальном смысле. Нет ни трупа, ни похорон, ни гроба, ни могилки. Он пропал, пропал без вести.

Был и нету.

— Или я наговариваю? — спросил Андрей сам у себя.

Или так.

Да.

Но все ответы на вопросы хранились в голове Максима. Погребенные завалами разрушенной памяти. Что же за ссора такая между ними произошла? Нужно было обязательно узнать об этом завтра.

ДЕНЬ 57

— Мы поиграем в знакомую игру. — Андрей разложил по клетчатому пледу стопки с листами, скрепленными черными матовыми зажимами. — Я буду показывать тебе картинки, а ты отвечать — что на них видишь.

— Это же уже было.

— Когда-то давно, да.

— В самом начале.

— Да. Но на этот раз мы точно знаем, что изображено на картинке. Это не абстракции. Это фото.

Он краем глаза посмотрел на здание ФСКО — они находились к нему боком и на достаточном расстоянии. Камеры если и могли их заснять, то это ни к чему бы не привело. Андрей поднял пачку листов по правую руку и спросил:

— Что ты можешь сказать об этой женщине?

Максим равнодушно уставился на фото. Наклонил голову сначала в одну сторону, затем в другую, недоуменно выпятил нижнюю губу и пожал плечами.

— Она симпатичная, — сказал он. — Только вся в черном почему-то.

— Почему?

— Любит так одеваться. Либо у нее горе.

— Ага. А ты не знаешь, кто это? — Андрей внимательно следил за мимикой лица Спящего, но ничего, абсолютно ничего там не разглядел, как и тот ничего не улавливал в отпечатанной на принтере фотокарточке незнакомой ему женщины.

— Нет. Первый раз ее вижу.

— Хорошо. — Психолог опустил руки и взял новую пачку. — Это привычные тебе абстракции. Можешь абсолютно не напрягаясь говорить, что ты в них видишь.

Он довольно быстро пролистал картинки, не слушая ответы, небрежно сложил их в щетинящуюся острыми углами стопку и неожиданно, без всякого перехода, будто, обсуждал погоду на завтра, сказал:

— Это была твоя жена, Максим.

Спящий вздрогнул.

— Кто?

— Жена твоя. Хочешь еще раз взглянуть? Только, прошу, не дергайся и веди себя нормально, за нами следят, а я еще ничего не говорил начальству. Понял?

— Да. — Максим поспешно кивнул, глаза его бегали, руки мелко дрожали.

— Успокойся и посмотри еще раз. Не вырывай ее, просто смотри.

Андрей поднял фото и Спящий буквально впился в него. Когда прошла минута и пятнадцать секунд, психолог считал про себя, он спросил:

— Вспомнил?

— Нет.

В ответе сквозило такое безграничное горе, что психологу стало жалко Максима. Он откашлялся и сказал:

— Ее зовут Марина.

Что-то внезапно промелькнуло в глазах Спящего.

— Ма-ри-на, — прошептал он. — Ма-ри-на.

— Воронцова. Марина Воронцова. У меня была в школе одноклассница, кстати, тоже Маришкой звали.

Спящий закрыл рукой рот, закусив указательный палец, и затрясся. Андрей поспешно убрал фото и подвинулся ближе, взяв его за плечи.

— Эй, ты чего?

— Я вспомнил ее, — сипло сказал он. — Я вспомнил. Это моя жена. Маришка, Мариночка. Она... она... я называл ее Пультиком.

— Пультиком?

— Да, да. Потому что она всегда, когда мы смотрели телевизор, заведовала дистанционным пультом, никогда мне его не отдавала. И еще у нее есть зеленый шелковый халат. Она раз в три недели ходит в салон красоты прокрашивать корни волос. Ее мама, то есть моя теща, очень хорошо ко мне относится. Зятя нет. Но есть дача, большая, хорошая. И... господи, я хочу ее увидеть!

— Смотри, только не привлекай внимания, — Андрей подвинул к нему фото, но Максим к нему даже не потянулся.

— Я хочу увидеть ее вживую! Хочу к ней! Как ты ее нашел, объясни?!

— Самолет. Ты оказался прав на счет него. Ты пропал без вести во время авиакатастрофы.

— То есть как это — пропал без вести? Я же здесь.

— Для всех ты пропал без вести.

— А что с остальными? Ну, помнишь, та телка с розовой задницей, о которой я тебе рассказывал.

— Они погибли.

— Все?

— Исключительно.

— Не верю. Это невозможно.

— Ты себя слышишь? — Андрей усмехнулся. Он сейчас озвучивал то, чем сам же пытался убедить себя вчера вечером. — Ты чуть ли не мать-природа во плоти и говоришь о невозможности счастливого спасения? Которое, судя по всему, как-то связано с тем, кем ты сейчас являешься.

— Да? — Разум Максима явно блуждал где-то внутри себя, вылавливая все новые и новые факты из той маслянистой сточной канавы, в которую заливались воспоминания о жене и прошлом, что с ней связывало. — Хрен с ним, с самолетом. Мне, если честно, по барабану. Я хочу домой, к жене.

— Боюсь, что это невозможно, — мягко сказал Андрей.

— Почему?

— Тебя не выпустят отсюда ни под каким предлогом.

— Но ведь я не могу просидеть тут всю жизнь! — закричал Максим. — Всю жизнь! Они хотели, чтобы я вспомнил свое прошлое, и что теперь?! Теперь я начинаю вспоминать. Свой дом, свою жену, свою зубную щетку — у меня фиолетовая, у нее розовая — и, что самое страшное, я вспомнил их.

— Кого?

— Чувства. Я вспомнил, что люблю свою жену.

Андрей тяжело вздохнул.

— Я понимаю. Моя жена сейчас тоже далеко.

— Но ты увидишь ее.

— Да. Осталось еще тридцать дней.

— Я хочу чтобы ты знал.

— Что именно?

— Что у меня нет ни тридцати дней, ни тридцати лет, судя по всему. — Спящий криво улыбнулся. — Понимаешь? Или нет? Она сейчас там...

— Где там? Ты помнишь, где жил? В каком городе?

— Нет и это не важно. Я помню и знаю другое. Она думает, что я умер. Что меня больше нет. Возможно, что ей очень плохо.

Андрею некстати пришла на ум мимика жестов Марины Воронцовой.

— Вы поссорились перед катастрофой, — сказал он.

— С кем?

— С женой. Ты летел, чтобы помириться.

— Твою мать. — Теперь все лицо Спящего скрылось за ладонями. Когда он их отнял, глаза его были полны слез, но он держался. — Стало быть, я сижу тут, с какой-то ссорой за душой, а она с этой же ссорой, но в виде тяжеленного склизкого камня, и знать не знает обо мне никаких вестей. Отлично. Чем не идея для хэппи-энда.

— Про склизкий — ты это здорово заметил. Мне кажется, что она не слишком расстроена этой трагедией, Максим.

— О чем ты мелешь? — У Спящего широко раскрылись глаза и он растерянно поглядел на психолога. — Тебе кажется? Откуда ты это вообще взял, тупица? Она же мне в любви клялась. Где-то... сейчас вспомню, погоди... где-то... на море, да. На море. Клялась мне в вечной любви. И я ей тоже!

— Я могу и ошибаться, но я хорошо знаю людей. Видимо, что-то сломалось между вами в последнее время, что она так отреагировала. Эта фотография с видео, где она давала интервью, посмотри на ее прикид, на ее мимику.

— К чему ты ведешь? Что у нас все плохо и мне не надо с ней видеться?! — взорвался Максим. — А я, такой дебил, взял тебе и поверил?! Да вы же все тут заодно. Вы, вся ваша шайка.

Он вскочил на ноги.

— Вам нужен я, вернее — мои способности — и плевать вы хотели на чувства! Тебя ведь подослали отговорить меня, правильно?

— Нет. — Андрей успокаивающе поднял вперед руки с раскрытыми ладонями. — Если бы ты внимательно слушал, то запомнил, что наш разговор до поры, до времени, был секретом. Был. Но твое поведение, безусловно, не останется без внимания. И мне придется рассказать верхушке о твоей жене.

— А они сейчас типа не знают? — язвительно спросил Максим.

— Нет. На полном серьезе — нет. Я хотел распорядиться этой информацией так, как сам пожелаю нужным. И если ты, альфа-самец, сядешь, а не будешь нависать надо мной, тем самым, демонстрируя угрозу и превосходство, я попытаюсь объяснить — почему.

— Ладно. — Максим чуть ли не рухнул на плед, осторожно вытянул нижний лист с фото и склонился над ним. Сквозь тонкую футболку проступили лопатки, а солнечный свет, пролившийся на его макушку, сверкнул по белой коже, проступающей через немного редкие волосы. В деталях природный бог не был столь уж прекрасным, хотя такого и нельзя было сказать о его чертах лица.

— Сначала я вообще думал, что это не твоя жена и вышла ошибка, — начал Андрей. — Но ты подтвердил ее личность. У тебя появились новые воспоминания, и это хорошо. Плохо другое — твоя эмоциональная привязанность. Знаешь, я действительно был бы рад, если бы ты вспомнил вашу с ней ссору. Потому что я объективно понимаю невозможность встречи. А если бы ты вспомнил обиду или еще что-то, то и не стал бы так сильно переживать.

— Но я не помню.

— Это-то и плохо. Поэтому тебе придется официально отказаться от жены.

— Что? — Максим вскинул голову. — Ты бредишь?

— Нет, я рассуждаю логически. Семья и семейная жизнь в твоем случае — это невозможное, далекое, как созвездие Альфа Центавры. Руководство никогда не разрешит контактов с кем бы то ни было вне периметра.

— Почему?

— Потому что ты — не совсем обычный человек. И если ты настоишь, то они привезут твою жену сюда, в лучшем случае. Она станет еще одним невольным пленником ФСКО.

— Службы контроля за объектом...

— Да. Но это в лучшем случае. В худшем — у твоей жены есть куча близких родственных и дружественных связей, которые нужно учитывать. Похищать ее средь бела дня? Бред полнейший, представь, что будет чувствовать ее мать и что будет чувствовать Марина, зная, как о ней переживают. Сейчас же идеальная ситуация. Лучше даже придумать нельзя. И ты хочешь ее испоганить?

— Не хочу. — Спящий стал задумчив. Он водил пальцем по размытым контурам лица, закрывал на долгие мгновения глаза, словно воссоздавал в своем сознании ощущения и запахи, снова открывал веки и продолжал гладить фото. — Я лишь хочу увидеть ее.

— Я же объяснил тебе!

— Я все понял. Логика никогда не отменяет желание. Что ты скажешь на планерке?

Андрей вскинул бровь, удивившись осведомленности Максима.

— Что нашел твою жену, что ты вспомнил часть прошлого. И что ты не хочешь ее видеть, то есть им не нужно предпринимать никаких дополнительных усилий.

— А как ты думаешь, случись что, они смогут навредить ей?

— Не уверен, — соврал Андрей, потому что был твердо уверен в обратном — смогут, да еще как. Небольшая, но концептуальная, беседа с начальником охранки Свистовым была тому подтверждением. Если он не боялся угрожать одному из самых приближенных к объекту работников, то что говорить о, собственно, безопасности самого объекта, как духовной, так и физической.

— Если ты не будешь настаивать на свидании, то им в ней нет никакого интереса, — закончил он свою насквозь лживую мысль.

— Тогда передай, как ты придумал — что мы поссорились и я на нее зол. Что она причинила мне боль и все такое, но это уже в прошлом.

— Договорились.

— Но я смогу попросить тебя об одолжении?

— Каком?

— Проведать ее во время своего отпуска.

Андрей отпрянул от Максима.

— Нет, даже не думай!

— Я тебя очень сильно прошу. — Спящий выбросил руку вперед и железной, болезненной хваткой вцепился в предплечье психолога. — Не заставляй меня ломать договоренности и компромиссы.

— К чему это? — стиснув зубы, спросил Андрей. — Чего ты хочешь добиться?

— Ничего. Ты просто расскажешь, как ей живется, вот и все. Мне необходимо знать, что с ней все в порядке. Если я не вспомню еще чего-то нового, что изменит мое мнение, сделаешь, как я прошу?

— Да. Постараюсь.

— Постарайся. Я тебе верю. — Он отпустил руку, и Андрей с облегчением потер ее, разгоняя четыре красных следа.

— Еще какие-то пожелания, господин хороший?

— Нет. Это был верх того, что я могу желать отсюда и здесь.

— Как бы мне не хотелось тебя переубеждать, но ты прав.

— Еще бы. Можно я оставлю это себе? — он указал на фотографию.

— Да, конечно, — Андрей кивнул без раздумий. — Теперь можно. У меня еще есть копии, для отчета сойдет что угодно. Ты только особо ей не свети в палате. Вдруг, отнимут, черт их разберет. Иногда переклинивает и даже мои рекомендации не помогают.

— Спасибо. Знаешь, — Спящий светло и широко улыбнулся, — у меня складывается ощущение, что ты порою идешь против сильного течения ради меня. Это так?

— Возможно.

— Это так, — с уверенностью сказал он. — Если бы прозвучал иной ответ, то я бы усомнился. Но ты честен.

— Откуда тебе знать. Ты заведуешь земной корой и облаками, — Андрей поднялся и неспешно раскатал закатанные рукава рубашки. — А вот я — заведую душами. Я даже учился на это целых пять лет в институте.

— Это еще один плюс в твою копилку, доктор. Был бы я бабой — отдался тебе не раздумывая.

ДЕНЬ 69

— Привет. — Горданов поставил оранжевый, заполненный до краев, поднос на столик, напротив Андрей, и указал на стул. — Можно присоединиться?

— Здравствуйте, Илья Юрьевич. Конечно. — Психолог отодвинул свою еду в сторону, освобождая немного места, но, как ему показалось, полковник еще до официального приглашения начал опускать грузный зад на хлипкий с виду стул. Это было в его правилах.

— Как дела идут?

— Потихоньку.

— Как Максим?

— Нормально. — Андрей, улыбнувшись, замер с поднесенным ко рту куском бифштекса. — А чего это вы интересуетесь?

— Да так.

Горданов деловито поставил перед собой большую тарелку с борщом, открыл пластиковую миниатюрную упаковку со сметаной, выбрал ее всю ложкой, размешал, отломил кусок хлеба и принялся хлебать. Именно хлебать — шумно и смачно, ловко подхватывая чуть ли не на лету падающие жирные капли.

Андрей, немного понаблюдав, пожал плечами, и продолжил ужинать. Он, в отличие от полковника, не привык наедаться на ночь, пусть сейчас и было семь часов вечера. Но борщ с кусками мяса, жареная картошка, три котлеты, салат, пять кусков хлеба, сладкая булка и два стакана чая... Это было выше его физических сил, а не каких-то моральных установок.

В первом отсеке столовой находились только они вдвоем, за прозрачной же перегородкой второго уровня кипела жизнь. Наверное, в этом заключался здравый смысл, потому что служащие ФСКО, не допущенные до объекта, имели вполне определенную, тягомотную, рутинную работу, после которой хотелось расслабиться. Хотелось поговорить с кем-то, вкусно покушать, погулять. И часы, отмеряющие время перерывов и конца рабочего дня, для них являлись ровно тем же, чем и для миллионов офисных работников по всей стране.

Какие бы не собирались в одном месте индивидуальности, режим вскорости их ломал, прививая ранее противные и тошнотворные традиции, вроде "святой пятницы", "кофейного обеда" или "в курилке все знают обо всем".

Андрей отпил немного апельсинового сока и поймал на себе тяжелый взгляд Горданова.

— Что? — спросил он.

Полковник вдумчиво пожевал, сглотнул и, нахмурившись, сказал:

— Я верю в Бога.

— Поздравляю.

— А ты?

— Не особо.

— Понятно. Но если бы ты мог предположить, то кто, по-твоему, Максим?

— Человек с уникальными сверхспособностями.

— Типа, типа как супермен, да? У меня дочь постоянно смотрит этот мультфильм, где какой-то красный парень стреляет веревками и лазает по стенам домов.

— Это Человек-паук.

— Ага, он. — Горданов наклонил тарелку, собрал остатки борща в ложку и шумно выдохнул, отвернувшись и поглаживая себя по животу. — Но мне кажется, что Максим не супермен, потому что их не существует.

— Согласен.

— Мне кажется, что он и есть... — полковник замялся, по-прежнему глядя куда-то в сторону, стараясь не сталкиваться с психологом взглядом. — Он и есть Бог.

— Вы это серьезно? — тихо спросил Андрей.

— Да. Иных версий у меня нет. Если даже он не Бог, то что-то рядом, что-то связанное с ним. Знаешь, я смотрел все материалы, которые накопились у нас за последнее время. Это просто невероятно. Он творит уму не постижимые вещи. А кто еще может подобным образом обращаться с миром, созданным Господом?

— Люди. Люди могут. И обращаются. Ядерные бомбы и все такое, знаете ли.

— Нет, не то. Он делает это силой мысли, силой своего разума.

— Он "делает" это без собственной воли, — сказал Андрей. — И происходящее от него не зависит, как не зависят от нас слезы во время потерь, радость и смех во время веселья, и так далее. Он заложник собственной уникальности, родившейся в нем неизвестно как.

— Заложник? Разве можно называть так этот дар.

— Еще как можно. Вы же слышали мой доклад о его жене, вы знаете, что у Максима было прошлое. Настоящее прошлое, как у нас с вами. Но у нас оно перерастет в будущее, а у него нет.

— Это плата. Иисус тоже страдал на Голгофе.

— Пфф. — Андрей отложил вилку с ложкой. — К чему вы мне все это рассказываете, Илья Юрьевич? Я понял смысл вашей теории, но я не могу с ней согласиться.

— К чему? — По лицу полковника словно прошла мелка дрожь. Он наконец-то повернулся к Андрею и тот увидел, как сузились его глаза до мелких щелочек, а красноватые крылья ноздрей воинственно раздулись. — К тому, что я защитил тебя, помнишь? Во время этого твоего доклада про всплывшую жену.

— Помню, спасибо вам.

— Пожалуйста. Но я защищал больше не тебя, дурня, который скрыл от ФСКО информацию.

— На один день!

— Хоть на час. Согласно договору, ты должен сообщать обо всех подвижках тут же, единовременно.

— Это была моя первая и последняя ошибка.

— Плевать, я не о ней. Я о том, что защищал Максима. Ты в курсе предложения Свистова, начальника охранки?

— Нет.

— Он написал письменное заявление с просьбой использовать жену Максима в качестве инструмента давления.

— В смысле, я не понимаю? — Андрей обескуражено постучал зубчиками вилки о тарелку. — Давления на Максима?

— Да. Они же... мы же хотим, чтобы он начал использовать свою силу осознанно, направленно. И Свистов уверен, что если напугать его как следует, то это даст результаты.

— Он просто беспросветная тупица.

— Я тоже так подумал, поэтому высказался против. Остальные, вроде, тоже.

— Остальные? А почему меня не уведомили?!

— Генерал сказал, что твое мнение и так ясно.

— Великолепно! — Андрей в сердцах стукнул по столу ладонью. — Чем дальше в лес, ты толще партизаны.

— Тем не менее, этот вопрос был улажен и все остается в прежних рамках. Но. Есть одно большое "но" и оно сидит прямо перед тобой.

— А как-нибудь понятнее?

— Понимаешь ли, — Илья Юрьевич наклонился над столом и Андрей автоматически сделал то же самое. — Я верю, что Максим — больше, чем человек. Наверное, не Бог, потому что это в голове не укладывается, но мне кажется, что он способен на гораздо более великие дела, чем лежать в своей комнате и бездействовать.

— Полностью согласен с вами.

— Помнишь, я сказал про дочь. Она любит смотреть мультики. Ей восемь лет. Зовут Жанночка. Жена настояла, я хотел другое имя, а теперь и представить не могу, что было бы иначе.

— Красивое имя, — одобрил Андрей.

— Спасибо. Так вот — Жанночка — она умирает от рака, — сказал полковник каменным голосом, ничуть не меняя интонации. — Вот уже год, как у нее рак крови.

— Господи.

— Вот и ты сейчас вспомнил Бога. А теперь представь, каково мне?

— Если я скажу, что понимаю вас, это было бы ложью, но прекрасно осознаю, что это такое, — сказал Андрей. — Я бывал в онкологических центрах, там просто ужасно, такая гнетущая атмосфера.

— Да, и я бы с радостью отказался от них, но сейчас все мои деньги, что я зарабатываю тут, идут на лечение дочки.

— Если вам вдруг понадобится занять...

— Не в этом дело, — оборвал Горданов. — Дело в Максиме. Я хочу, чтобы он вылечил Жанну.

— Чего? — от удивления Андрей скорчил гримасу, будто ему в лицо брызнули свежевыжатым соком лимона. — Вылечить вашу дочь от рака?

— Да, — твердо сказал полковник.

— Это же нереально, он ведь не врач и не знахарь какой-нибудь.

— Он лучше. И ты это прекрасно знаешь.

— Но как?! Как он сможет это сделать?!

— Я без понятия.

— И я, причем более чем уверен, что Максим тоже не в курсе вашего желания.

— Это не желание, это крик о помощи, понимаешь? — Горданов вырвал кусок хлебного мякиша и начал скатывать его между пальцев. — Мне больше не на кого надеяться. Врачи... они лишь оттягивают конец. А я не хочу, не хочу, чтобы он был. Я хочу другого финала.

— Боюсь, что не смогу ничем вам помочь, Илья Юрьевич.

— Сможешь. Я уже все продумал, есть план.

— Какую же я играю в нем роль, если не секрет?

— Существенную. Ты лучший друг Спящего и он тебя послушается, если я приведу дочь сюда. Ему нужно будет всего лишь попытаться. Попытка — это ведь так мало!

— Как у вас получиться провести ее на закрытую территорию? Через кордоны и охрану?

— Я все же занимаю тут не самое последнее место, — одно движение пальцев и серый хлебный шар превратился в плоский блин. — Через пятнадцать дней на посты и караулы заступают люди, находящиеся в моем подчинении и хорошо мне знакомые. В службе безопасности есть пять различных бригад, дежурящих по трое суток. Да, формально они работают на Свистова, но нет ничего крепче армейской дружбы и братства.

— Уверен, что это так. В теории.

— Тебе бы следовало испытать это на собственной шкуре, многое ты упустил в жизни, Андрюша.

— Спасибо уж. — У психолога едва не вырвалось едкое "Илюша", но он сдержался.

— Так ты согласен помочь моей дочери?

— Вы же знаете, что я помочь ей не смогу, но если вам полегчает, то всячески поспособствую. Вы гарантируете, что на меня не спустят всех собак, если это вскроется?

— Гарантирую. Никто об этом не узнает и даже на камеры не попадет, потому что они в это время будут случайно смотреть совсем в иные места.

— Тогда ладно.

— Ты поговоришь с ним?

— Да. Просто предупрежу. Едва ли он согласится и скажет, что с радостью вылечит вашу дочь.

— Мы все узнаем через пятнадцать дней, — сказал Горданов и улыбнулся. — Я знал, что ты не откажешь.

— Да, я такой — безотказный.

ДЕНЬ 82

Денек выдался просто прекрасным. Андрей был в хорошем расположении духа. Он шел по коридорам и напевал про себя песню "Кино". Ему нравилась эта музыка, потому что под любой жизненный ритм всегда находилась та или иная композиция, которая идеально на него ложилась. Не зря в армии маршируют под музыку, а в клубах под нее трахаются в туалетах — она всегда закладывает некий первоначальный толчок, бросающий человека на эскалатор внутренних волн. И ему нравится по ним идти, чувствуя себя если не в невесомости, то уж точно на упругом и огромном батуте.

Он привычно поздоровался со всеми, кого встретил на пути, и вошел в палату к Спящему.

— Привет!

— Привет. Какие у нас сегодня развлечения? Зонд в задницу или уютный электрический стул? — спросил Максим.

— Это не ко мне. Сегодня будет эмоциональный тест. — Андрей вывалил из плотного белого пакета на стол целую груду DVD-дисков. — Ты просил принести новые фильмы, и пришлось попотеть, прежде чем мы пришли к решению, какие тебе можно смотреть, а какие нельзя.

— То есть?

— Ну, гляди-ка, — психолог взял первый попавшийся под руку бокс и показал его Спящему. — Это легкая мелодрама. А это, например, комедия, обоссаться можно от смеха. Это — легкий боевик, драки, бег, драки. Я такие называю "бегун-беглец", потому что главный герой все время куда-то бежит, но не просто так, а убегает.

— А чего, кроме вышеперечисленного, мне нельзя смотреть?

— Фильмы, которые заденут тебя слишком глубоко. Фильмы, которые вызовут у тебя слишком бурную реакцию: драмы, триллеры и прочее дерьмо с интересным сюжетом. Никогда бы не подумал, что скажу так о любимых фильмах, но... Время вносит коррективы. И это еще не все. Ты будешь смотреть в день по одному кинофильму и, по окончанию, записывать, какие чувства он у тебя вызвал. Этакие мини-рецензии. А я их затем почитаю.

— Для чего это нужно? — Максим перебирал диски, внимательно их разглядывая.

— Для того, что в тебя, может, закралась... скажем по-простому, маленькая ошибка. Незаметный такой барьер, мешающий разблокировать память. Ведь что-то мешает это сделать? Так?

— Да.

— А с помощью гаммы чувств, которая есть в каждом из этих фильмов, а они все же неплохие, надо признать, я видел каждый из них, есть вероятность определить, на что ты не реагируешь. Что блокирует твой мозг. Например, ты можешь абсолютно равнодушно относиться к милым котикам, верно?

— Но я люблю кошек.

— Я просто пример привел. Я же, в параллель с тобой, тоже еще раз пересмотрю эти фильмы, и тогда абсолютно точно буду знать, на какие точки давить. Это как простукивание стены. Если где-то слышна пустота, значит, берем лом в руки и бьем по этому месту.

— Понятно. Не хочешь прогуляться? — Максим как-то странно улыбнулся. Слишком натянуто. — Понимаю, что я почти каждый день говорю тебе эту фразу...

— А я говорю "привет"...

— А я отвечаю "здорово", но все же — пойдем, погуляем. Я нашел волшебное местечко в нашем Шервудском лесу.

— Ну, пошли.

Они вышли на улицу. Чудесная погода, кажется, наращивала темпы, ликуя от осознания собственной восхитительности. Воздух был удивительно прозрачным, чуть прохладным, но таким живым и осязательным, что его хотелось погладить. Провести по нему руками. На нагретой бетонной полосе фундамента валялось несколько зеленых теннисных мячей — Андрей взял один из них.

Они дошли до деревьев, и немного углубились в лес.

Максим покружился, выискивая что-то, затем уверенно указал пальцем на восток и пошел туда, к большой сосне, с гладким толстым стволом и мощными ветвями.

— Залезай, — сказал Спящий.

— На дерево?!

— Да. Я покажу тебе кое-что.

— Когда ты в последний раз говорил "кое о чем", ты вспомнил падение на самолете. Если к тебе, вдруг, вернулась память, можешь рассказать мне об этом в более безопасном месте.

— Нет, — Максим мотнул головой, — залезай. Ничего страшного в этом нет.

— Ну, хорошо.

Андрей пожал плечами и подошел к сосне. От нее терпко пахло смолой, а у самого подножья, в рыхлой земле, присыпанные пожухлой хвоей, пряталось семейство каких-то белых грибов.

Первая ветвь-ступень находилось высоковато, поэтому психологу пришлось напрячься, чтобы подтянуться, закинуть на нее ногу и начать по истине великое восхождение.

Брюки тут же прилипли к светло-зеленой смоле, и Андрей досадно крякнул.

— Я вляпался, — сказал он. — По твоей прихоти, мне придется распрощаться со штанами, вряд ли это отстирается.

— Лезь выше, — просто сказал Максим и начал взбираться вслед за психологом.

Он не врал — мачтовая сосна на самом деле будто специально выросла именно такой, чтобы по ней можно было легко лазить вверх и вниз. Наконец, когда под ними было около десяти или пятнадцати метров свободного полета, Спящий приказал остановиться.

— Садись, — сказал он, похлопав рукой по широкому основанию ветви. Сам уселся на почти такую же, но с другой стороны, обняв ствол дерева, словно любимую женщину.

— И что мы здесь забыли? — спросил Андрей. Перед ним висело сразу несколько липких, сладковато пахнущих шишек.

— Ничего. Видишь город?

— Да. — С этого места Москва просматривалась просто прекрасно, тем более, в такую погоду. Были видны поблескивающие стены небоскребов, шпиль церкви, и витые развязки дорожных мостов.

— Недели две назад мне приснился сон, — начал говорить Спящий, смотря вперед. Андрей видел его хорошо очерченный профиль, правильный нос, серьезные глаза и чуть нахмуренный лоб. Остальное скрывал ствол дерева.

— Не про самолет?

— Нет. Мне снился я. В этом здании. ФСКО. Снилось, что ставят на мне какие-то опыты, что я кричу, прошу помочь, но все как будто глухонемые. Я вижу, что меня никто не держит, пытаюсь бежать, вырываюсь, мчусь по коридорам, выбегаю на улицу, и тут начинается сильный дождь. С ветром. Темень, хлещет, все скользко и мокро. А я бегу. Пока вдруг не проваливаюсь в люк. И, знаешь, такое ощущение во сне, когда куда-то падаешь. Ноги дергаются и просыпаешься внезапно.

— Да, в курсе, распространенный феномен. Мышцы расслабляются.

— Не знаю, что там про мышцы, но я проснулся и услышал гром. На улице шел дождь.

— И что с того? Лил дождь, тебе приснился дождь, все логично.

— В том-то и дело, — заметил Максим, — что когда я ложился спать, была идеальная, сухая погода. Но я тоже не придал этому значения. Только затем... я вспомнил, как предсказывал погоду.

— Что? Предсказывал?! — Андрей пожалел, что оставил диктофон в палате.

— Да, предсказание. Какие-то картинки мелькают перед глазами. Быстро, моментально, но с четкими, яркими и узнаваемыми следами. Похоже, как если приклеить скотч к руке, а затем дерануть его со всей силы. Быстро, но болезненно.

— Ну и?

— В следующую ночь я лег спать с мыслью о дожде. То есть, я хотел, чтобы мне приснился дождь. Я думал, думал о нем, вспоминал, каково это, как капли барабанят по подоконнику, как стучатся в стекло, как холодно в это время. В общем, создавал в голове образ. Я всей душой желал, чтобы этот проклятый дождь мне приснился. Но мне даже не нужно было ждать сна, — Максим грустно улыбнулся. — Когда я уже закрывал глаза, он начался сам.

— А до этого...

— Был "сухой" день. Я ждал, что утром ко мне прибегут врачи с расспросами, с тестами. Ждал, что ты будешь спрашивать, как я научился так делать. Но ничего не произошло. Все шло, как обычно, в том же режиме. Я даже удивился и поверил, что произошедшее было случайностью. С кем, мол, не бывает.

— Ты же попробовал сделать это еще раз?

Пауза.

— Естественно. В ту ночь я думал о ветре. Я поначалу даже решил, что стоит мне захотеть чего-то, как это случается, но, похоже, что это было ошибкой. Тогда я начал просто размышлять о ветре, опять вызывать его в своем воображении. И снова тишина. Я почти уверился, что сам себя накручиваю и нет во мне никакой способности самостоятельно регулировать стихию, как вдруг до меня дошло, что я забыл об одной важной особенности.

— Какой?

— Месте. Месте действия, — медленно произнес Спящий. — Во всех моих образах фигурировало здание ФСКО. Во сне и тот раз, когда я представлял дождь, то думал об окнах, о подоконниках, о стеклах ФСКО. Потому что я других-то и не знаю. И я решил попробовать направить мысли сюда. Через какое-то время замелькали картинки. Одна, вторая, третья. Они были какими-то пугающе реалистичными. Но, что еще больше напугало меня, так это завывание ветра, я услыхал его даже через закрытые пластиковые окна.

— Ты научился контролировать себя, — потрясенно сказал Андрей.

— Да. Выходит, что так.

— Но как же они не засекли этого? Ведь, когда ты лежал в больнице, то во время твоей активности военные радары снимали с эфира мощные, специфичные сигналы.

— Я не знаю. Несколько дней я ничего не повторял, затем сделал снова. И снова получилось. Но вы как молчали, так и молчите. Я думал, что это какой-то заговор или вы ждете, пока я сам не стану сознательным, терпеливым, готовым на сотрудничество объектом.

— Нет, нет, что ты, я ничего не слышал. Об этом вообще нигде речи не было. Получается, что ты связан со всем этим еще чем-то более тонким, чем известное нам. Людям, я имею в виду.

— Надеюсь, что так.

— А ты можешь сейчас...

— Посмотри на город снова, — перебил Спящий психолога. Андрей повернул голову и увидел, за расфокусированной гроздью шишек, как над игрушечными зданиями собираются темные тучи. Небо словно ретушировали мягким карандашом. Оно темнело как раз там и только там, над Москвой.

Серо-синий градиент стремительно становился более темным, чуть ли не черным, наливаясь гигантскими чернилами. Гигантскими, потому что Андрей представлял масштабы всего этого действия, понимая, что тучи сейчас, как минимум, накрывают половину огромного мегаполиса.

Они начали клубиться, заворачиваясь в крутые глыбы, нависающие над притихшим и как-то разом потухшим вместилищем миллионов человеческих жизней.

Андрей огляделся по сторонам, но здесь, в пригороде, в нескольких десятках километров от бурлящей столичной жизни, по-прежнему было тепло, солнечно и тихо.

— Это невероятно, — прошептал он.

— Смотри, что будет дальше, — ответил Максим. Он не отрывал взгляда от горизонта, хмурился, подолгу закрывал глаза и снова открывал их, будто хотел удостовериться — все ли идет правильно.

Спустя некоторое время здания, дороги, шпили, купола и мосты затуманились. Серой пеленой проливного дождя их размазало по небу. Вытянуло вверх и вниз, заретушировало одним ударом.

— И под конец представления, — сказал Спящий. — Салют.

Он закусил губу.

Но Андрей этого не видел.

Потому что в высокой бугристой шапке туч единовременно вспыхнуло три источника, озарив изнутри адский колпак безумным электрическим свечением. Молнии, одна за другой, стали вырываться из стального кулака стихийной бури.

И каждая была непохожа на предыдущую.

Они били в разные точах и даже до места, где находилось ФСКО, доходили отдаленные, глухие раскаты грома.

Андрей не отрывал взгляда. Он мог бы не поверить, что это сделал сам Максим, если бы не видел той пугающей скорости, с которой образовалось над городом это природное явление. Оно буквально родилось из ниоткуда и для его появления не было никаких предпосылок, кроме одной.

Желания Спящего доказать, что он перешел на новую ступень.

Прошло минут пять, прежде чем Андрей понял, что более ничего не происходит. Молния не сверкают, тучи по-прежнему вихрятся, но город проступает через туманную стену, возвращаясь к своим прежним очертаниям. Все представление длилось, наверное, от силы две или три минуты.

Он посмотрел на Спящего. Тот сидел на ветке, с закрытыми глазами, очень низко опустив голову и тяжело дышал.

— С тобой все в порядке? — спросил Андрей. У него заныло где-то внизу живота и почему-то захотелось назвать Максима на "вы" или как-то иначе высказать ему свое уважение, но ничего не приходило на ум. Наверное, тоже самое ощущают те люди, которым какой-нибудь родственник, ранее сидевший бухгалтером в офисе или продающий телефоны в салоне, вдруг говорит: "А знаешь, я тут книгу написал и ее издадут".

И...

"Здорово, чувак, поздравляю!".

И все?

Сказать Спящему — "Здорово, чувак, поздравляю, ты научился создавать гребаную бурю и управлять ею, ха-ха!"?

Да уж.

— Все в порядке, да, — Максим повернулся к психологу. Выглядел он очень уставшим, как-то в раз сдавшим. — Тебе понравилось?

— Да, здорово! — Мысленно Андрей залепил себе пощечину. — Но ты точно хорошо себя чувствуешь?

— Точно, просто голова закружилась, я немного боюсь высоты.

— Тогда давай спустимся вниз.

— Погоди немного. — Максим набрал полные щеки воздуха, выдохнул и улыбнулся. Лицо его немного посвежело. — Первый раз я это сделал. Первый раз, буквально на моих глазах.

— А что ты ощущаешь? Какие-то особенные чувства?

— Эм... — Спящий задумался. — Грубо, наверное, прозвучит, но у меня сейчас такое состояние, будто я здорово хотел посрать и наконец-то это у меня получилось.

— Облегчение? Опустошение?

— Да, да, именно!

— Наверное, в тебе копится некая энергия или что-то вроде того, — предположил Андрей. — Слушай, а что, если тебя засекли лишь потому, что ты не контролировал себя. То есть, какая-то часть твоего мозга, отвечающая за нечто важное, была в отключке? Как провод без заземления.

— Даже если так, то меня это мало волнует. Что было — то прошло.

— Зря. Вдруг пригодится.

— Расскажешь свои предположения на планерке, — сказал Максим и взглянул на город. Тучи все еще висели, но уже не такие серьезные, и они рассасывались, превращаясь в простое сгущение поблекших красок с моросью. — Поползли вниз.

Они спустились.

В тот же самый наземный мир, из которого поднялись.

С тем же самым чистым солнцем и воздухом.

Здесь ничего не менялось.

Медленно побрели по дорожке. Она петляла между деревьев и по ней Спящий реже бегал, а чаще прогуливался, потому что врачи прописали ему максимально здоровой образ жизни, включающий в себя как витамины, так и постоянное подвижное состояние организма.

В отличие от психолога, он физические нагрузки воспринимал не слишком с большим воодушевлением. Но понимал так же, что это единственный обоснованный вариант побыть одному на свободе. На прогулки и пробежки выделялось три часа. Еще три на беседы с психологом, а они не всегда проходили на воздухе.

Именно поэтому сейчас Максим повел Андрея не обратно в палату, а по своему привычному маршруту. Сидеть на скамейке ему категорически не хотелось.

Они шли, плечо к плечу, один заложив руки за спину, второй засунув их в карманы брюк. В них должен был лежать диктофон, о котором Андрей вновь вспомнил лишь тогда, когда прервал уютную паузу и заговорил о просьбе Горданова. Все звуковые рабочие файлы шли в дело и их нельзя было никак редактировать. Поэтому у группы разбора возникли бы вопросы по поводу того, почему запись обрывается в тот момент и в тот день, когда объект начал контролировать свои силы. Не скрывает ли психолог Кузнецов от комиссии что-то важное? Конечно, он мог бы придумать любую отмазку, даже самую примитивную, вроде, сел аккумулятор, но зачем лишние хлопоты, если весь сегодняшний день оказался вычеркнут из звукового фиксатора, как никогда кстати забытым дома.

— Ты знаешь полковника Горданова? — спросил он у Максима.

— Кто это?

— Начальник. Одна из правых рук генерала.

— А у него много правых рук?

— Достаточно.

— Пузатый такой?

— Да, с лысиной.

— Видел один раз.

— У него к тебе просьба, — сказал Андрей. Максим заинтересованно посмотрел на него.

— Какая же?

— Понимаешь, у него больная дочь и он хочет ее тебе показать.

— И чем я помогу?

— Он думает, что ты... — Андрей закашлялся. — Что ты Бог.

— Надо же. — В голосе Максима не было ни капли удивления. — Я тоже думал об этом. Пытался превратить воду в вино и пройтись по воде в ванной. У меня ничего не получилось. У резиновой уточки это вышло, а у меня нет. Жалко, да?

— Жалко. Но он почему-то верит, что ты ей поможешь.

— Передай ему, что я ничего не смогу сделать. Зачем питать пустые иллюзии.

— Боюсь, что он не отступится, Максим. Особенно, когда узнает о твоих новых возможностях. Знаешь, я бы и сам поверил в твою сверхсущность после сегодняшнего.

— Все не так феерично, как выглядит, — сказал Спящий.

— В смысле?

— Прямом. Да не важно все это! Пойми, что он напрасно притащит ко мне девчонку.

— У нее рак.

— Ясно. А что ты предлагаешь мне? Поводить над ней руками и сказать: "Встань и иди"?

— Как я понимаю, то прочел Библию?

— Это была первая книга в стопке. В художественном изложении.

— Тебе не надо будет делать никаких пассов руками, — уверенно сказал Андрей. — Просто поговори с ними. С ней. Ему станет легче. Это единственный выход, потому что уже завтра вечером она будет здесь, как я понял из его объяснений.

— Разве меня можно посещать посторонним? — удивился Максим.

— Нет. Но ему можно.

— Понятно. И тем не менее — я против.

— Тебе не удастся этого избежать.

— Да не хочу я! — Спящий рубанул воздух ладонью. — Не хочу я встречаться с умирающей девочкой и отцом, питающем ко мне какие-то несбыточные надежды! Мне нельзя смотреть излишне эмоциональные фильмы, киношку, как ты говоришь, а тут такое! Реальная жизнь, реальная болезнь!

— Не принимай близко к...

— Да пошли вы! — Максим оттолкнул растерянного Андрея, и ускорил шаг, бросив через плечо. — Возвращайся в логово, доктор. Встреча на сегодня окончена. Можешь готовить отчеты и все такое.

— Они захотят проводить тесты!

— Скажи им, что я согласен.

— Но тогда...

Спина Спящего мелькала уже далеко между деревьев. Чтобы он услышал, нужно было кричать, а делать этого ну никак не хотелось. Потому что перед Андреем встал выбор — пойти на поводу у Горданова и провести абсолютно бесполезную встречу. Либо рассказать все, что сегодня произошло, на внеочередной планерке, которую, конечно же, соберут в один момент. И тогда... начнутся опыты. Скорее всего, многочисленные и очень, очень настойчивые. Но, что еще важнее в случае с больной дочерью полковника, усилят охрану, потому что Андрей видел инструкции и знал, что происходит на третьей ступени развития объекта.

Они вступили на нее на восемьдесят второй день.

Или...

Андрей нагнулся и подобрал сухую шишку. Достал из кармана пиджака теннисный мячик. Подбросил оба предмета на ладонях, а затем швырнул один, а затем и второй, как можно выше вверх.

Вниз упала лишь шишка.

Он поднял голову и увидел, что зеленый мяч застрял в рогатине засохшей сосновой ветки.

Решение было принято при помощи случая. И он был гораздо доходчивее, чем орел или решка.

ДЕНЬ 83

Большой черный седан завернул с шоссе на малоприметную грунтовую дорогу. Фары освещали призрачные деревья, обступающие ее со всех сторон. Иногда сквозь ветки, шатром раскинувшимися над дорогой, мелькал ярко начищенный пятак полной луны.

Широкие шины смачно шуршали, подбирая под себя песок, мелкий гравий и пыль. Увесистая корма автомобиля с красными габаритами плавно покачивалась на неровностях, оберегая покой маленькой девочки, сидевшей сзади в детском кресле.

Она то и дело клевала носом, засыпая, но вовремя вздрагивала, приходя в себя, и вновь смотрела в окно, за которым не было видно практически ничего. Полковник, то и дело поглядывающий в зеркало заднего вида, замечал, что она чувствует себя не в своей тарелке, постоянно теребит темные вьющиеся локоны и нервничает.

Вся в мать.

Но та не теребила волосы, а подавленно молчала, собирая их в путь.

Он не мог рассказать ей ничего. Даже после слез и истерик. После мольбы. Поэтому, официально, они ехали к просто отличному армейскому врачу, прожившему много лет в Америке.

Урча, седан плавно затормозил за пятьдесят метров перед шлагбаумом и пунктом осмотра. Полковник посмотрел на часы — ровно в пол-одиннадцатого камера наружного наблюдения отвернется от проезда на тридцать секунд, чтобы вновь вернуться туда.

Кто-то помахал рукой с небольшой вышки, и полковник потушил свет. Принудительно переключил автоматическую коробку передач на первую скорость и произнес:

— Приготовься, мы сейчас очень быстро поедем.

Когда гибкое удилище шлагбаума пошло вверх, он со всей силы нажал на педаль газа, вцепившись в руль, и проскочил КПП.

Дальнейшая череда охранных пунктов прошла в том же порядке. Горданов смотрел на часы, затем на длинный список, который ему распечатали в службе безопасности, и без проблем миновал все опасные места.

Запарковал машину в единственном месте стоянки, которое не просматривалась камерами. Заглушил мотор и осторожно открыл дверь.

— Вот мы и приехали, Жанночка.

Он расстегнул удерживающие ремни и взял дочь на руки, в который раз поразившись, какой же легкой она была. Захлопнул дверь и пошел вдоль стены к черному входу. По поводу камеры, висящей над ним, можно было не беспокоиться — вечером ловкие руки лишь немного подняли ее повыше и никто не мог попасть в зону видения.

Два коротких стука.

Жанна сидела спокойно, обхватив полковника ногами, и положив голову ему на плечо. От ее волос сладко пахло. Он крепко зажмурился, выдавив из глаз едва заметные слезы, и шумно вздохнул.

Дверь растворилась, сверкнув в темноте белым пластиком, отсвечиваемым безжалостной луной.

Охранник окинул их внимательным взглядом и улыбнулся.

— Товарищ полковник, у вас два часа на встречу, — сказал он. — Потом отсюда незамеченными не выбраться. Не спишь, красавица?

— Нет, мы выспались днем. — Гораднов погладил дочь по спине. — Кузнецов где?

— Сказали, что уже ждет вас.

— Хорошо. Спасибо.

— Всегда рад помочь, товарищ полковник.

Они пошли по коридорам, ведущим на второй этаж. Каждый раз, когда полковник проходил сектора, просвечиваемые камерами, то удивлялся тому, как же он раньше не замечал эти маленькие, глазастые трубочки. Сейчас же, наизусть отрепетировав весь путь от начала и до конца, он буквально молился на них, чтобы не произошло никакого сбоя как в системе наблюдения, так и в его собственном мозгу. Конечно, служба охраны пошла бы на все, чтобы удалить улики, если бы они вдруг возникли, но к чему лишние телодвижения и проблемы?

От быстрого шага лицо Горданова покрылось потом. Жанна уже не казалась такой легкой, а постоянно сползала вниз, и ее приходилось поддерживать.

Тяжело дыша, он взошел на второй этаж и уже через дверь увидел спину психолога, стоящего возле смотрового окна палаты.

Подбежавший охранник открыл им, и тут же удалился.

Андрей обернулся и тоже улыбнулся, совсем как тот охранник, на входе. Горданов прекрасно знал эту улыбку и ненавидел ее. Гримаса милого сочувствия, при виде заведомо больного ребенка, у всех она была одной и той же. Каждый раз. Каждый миг. Он любил гулять с Жанной в незнакомых местах, лишь бы не видеть эти натянутые дружелюбные улыбки "словно-ничего-не-происходит-кроме-того-что-твоя-дочь-умирает".

— Привет, — сказал психолог, — я — дядя Андрей.

Полковник ссадил дочь, поставив ее на ноги. Она сердито, исподлобья, посмотрела на психолога и тонко сказала:

— Пливет.

— Вечер добрый, дядя Андрей, — сказал Горданов. — Как там Максим? Готов?

— Должен быть, я его предупреждал.

— Предупреждал?

Горданов заглянул в окно. Спящий сидел на кровати в свете лампы на гибкой ножке, поджав ноги, и то ли читал книгу, то ли спал, опустив голову на грудь.

— Я не вижу, чтобы он нас ждал.

— Он просто претворятся, — постарался сгладить ситуацию Андрей, искренне понимая, что гораздо хуже было бы заранее прийти к Максиму одному. Тогда бы он точно не согласился, придумав тысяча отмазок, либо, что еще хуже, заранее настроенный на негатив, нагрубил бы этому чудному созданию на тоненьких ножках, которое стояла посреди холла, и с любопытством оглядывалось по сторонам, приоткрыв рот. Розовая беретка едва не спадала с ее кучерявой головы.

"Почему она не лысая?", вдруг подумал психолог. "Они же все безволосые".

— Тогда мы можем идти? — спросил Горданов.

— Да, пойдемте. — Он провел ключом по дверному замку, раздался звуковой сигнал, и они втроем вошли в палату.

Максим не спал.

Он удивленно повернул голову навстречу к вошедшим, заморгал, потер глаза и хлопнул два раза в ладоши. Мягко зажегся свет по всему периметру комнаты. Жанна, схватившись за руку отца, смущенно отошла назад, спрятавшись за его ногами.

— Чем обязан? — сказал Спящий, убирая книгу в сторону.

— Помнишь, мы говорили с тобой о...

— Но я же сказал! — крикнул Максим психологу и девочка, отпустив руку, всем своим тщедушным телом вцепилась в его бедро, едва не лишив полковника равновесия.

— Максим, ты должен нам помочь. — Горданов крепко сжал челюсти, с трудом оторвал дочку от себя и снова поднял ее на руки. — Видишь ее? Это Жанна. Жанна — этот дядя вылечит тебя. И ты не будешь больше ходить по больницам. Ты же не любишь больницы?

— Неть.

— Перестаньте... перестаньте ее обманывать, — обреченно прошипел Спящий.

— Она все слышит, Максим. И обманываешь нас ты.

— Но что я могу для вас сделать?!

— Вылечи ее.

Андрей безучастно отошел в сторону и сел на свой привычный стул. В этот вечер он, правда, единственный раз за все время пребывания в ФСКО, был с абсолютно пустыми руками. Ни записей, ни журналов, ни телефона, ничего. Непривычно и пусто.

Ему не нравилось, что устроил Горданов. Он понимал его чувства, где-то даже слишком хорошо для собственного спокойного сна, но он понимал еще и то, что сейчас происходит на его глазах. Что полковник буквально закрывается ребенком и хочет решить не проблемы дочери, а свои собственные. Хочет больше не думать каждую минуту о смерти. Запахе лекарств. И волосах, которые остаются на подушке после облучения. Он шел на все это... ради себя.

Жанна наконец-то заплакала. Этого стоило ожидать.

Горданов тут же кинулся ее успокаивать, целуя и обнимая. Затем, аккуратно вытерев слезы, повернулся к Андрею.

— Сходи на улицу, погуляй с ней немного.

— А она пойдет со мной?

— Пойдет. Да, Жанночка? Сходи, погуляй с дядей Андреем, постой на балкончике. А я скоро приду, через пять минут, и мы поедем домой. Хорошо?

— Дя.

Психолог взял мокрую от слез, крохотную, сморщенную ладошку и пошел на выход.

— Надеюсь, ничего плохого здесь не случится? — спросил он. — Противозаконного.

— Нет, иди, нормально будет, — махнул рукой Горданов.

Они вышли.

А они остались.

Полковник откашлялся. Покрутил головой, потер шею, зачем-то ослабил воротник и так расстегнутой на две пуговицы светло-голубой рубашки. Затем подошел к кровати Максима, оперся рукой на грядушку и начал медленно становиться на колени. Сначала на одно, затем на второе, поддерживая свое грузное тело.

Спящий молча наблюдал за ним, но когда тот подался вперед и попытался схватить его за руку, отдернулся и спросил:

— Вы чего делаете?

— Я тебя умоляю... — взгляд полковника стал стеклянным. — Спаси ее. Я сделаю для тебя все, что ты хочешь. Если ты Бог, если ты Дьявол, если ты умеешь управлять такими вещами, то помоги ей. Вытащи ее оттуда.

Максим надул щеки и раздраженно выдохнул.

— Сколько раз я могу говорить, что не знаю, как ей помочь. Просто не знаю! Я даже уколы не умею делать.

— Но ты владеешь миром! — воскликнул Горданов. — Господи, если бы ты знал, как ты меня сейчас ломаешь, Господи... я никто в тебя не верил, а сейчас стою на коленях и прошу, умоляю. Хочешь, у тебя будут самые лучшие условия? Хочешь, я устрою тебе встречу с твоей женой? Или еще что-то? Только скажи, произнеси свои желания, и я исполню их, все что в моих силах!

Он попытался вновь схватить Максима за руку и поцеловать ее, но тот брезгливо убрал ее, прижав к груди.

— Я так понимаю, что вы от меня не отстанете? — безнадежно спросил Спящий.

— Нет. Ты моя последняя надежда. Хочешь, я тебе всю жизнь служить буду?

— Понятно. — Максим свесил ноги с другой стороны кровати и встал. — Не надо мне служить, ничего не надо. Пойдемте.

Они вышли на балкон. Андрей с Жанной мирно сидели на ступеньках и смотрели на звезды, он рассказывал ей о Большой и Малой Медведице, Смелом Драконе, Храбром Дельфине и других прочих, на лету придуманных знаках зодиака. Но когда появился полковник, девочка тут же бросилась к нему.

Максим опустился рядом с ней на корточки и улыбнулся.

— Привет, малышок. Не хочешь пойти погулять?

Не дожидаясь ответа, он встал, сбежал вниз и пошел к своей привычной скамейке. Андрей и Илья Юрьевич, переглянувшись, бросились за ним.

— Посадите ее себе на колени, а то уже холодно, — приказал Спящий. Сам он уселся рядом, Андрей расположился с противоположного края, места хватило для всех. — Можно взять твою руку?

Он протянул раскрытую вверх ладонь девочке и она испуганно посмотрела на отца.

— Можно. Это добрый волшебник, Жанночка. Он просто подержит тебя за ручку. Если что — то я же вот он, рядом.

Она напряженно опустился свою ладошку в руку Максима, и он сжал ее, коротко пожав.

— А теперь... — Спящий замолчал, смотря в глаза девочке. Они были большими и любопытными, как два светло-серых зайца, выглядывающих из-за своих нор. И если бы не бледная пергаментная кожа и круги под глазами, то никак нельзя было определить, что она больна. Он неловко повертелся на месте, усаживаясь поудобнее, и накрыл ее руку второй ладонью.

Никаких ощущений, кроме прохлады тоненьких пальчиков. Не было никаких токов, никаких энергетических посылов, никакой предсмертной вони разложения, и даже никаких картинок. Он не чувствовал ровным счетом ничего, кроме жалости.

И даже его прикосновения, если они могли как-то повлиять на болезнь девочки, никакого влияние не оказывали. Он был в этом уверен.

Все было тщетно, напрасно и бесполезно.

Максим наклонил голову и закусил губу. Девочка продолжала глядеть на него. Он отвел взгляд в сторону, посмотрел на небо и вдруг встрепенулся.

— Твой папа был прав, Жанна, я — волшебник, — серьезным голосом сказал Спящий. Глаза девочки удивленно распахнулись еще шире. — И сейчас я покажу тебе очень классный фокус. Тебе должно понравиться. Ты любишь фокусы?

— Дя.

— А ты ходила с папой и мамой в цирк?

— Дя.

— Ладненько. А теперь, господа, смотрим на небо, вверх. Там должно произойти кое-что интересное.

Максим важно кивнул и все его послушалась. Андрей с недоверием, Жанна с любопытством, а Горданов с вожделением. Наверное, он ожидал увидеть там Деву Марию или что-то наподобие, вроде лика Христа.

Поначалу ничего не происходило.

Но затем блестящие звезды и сверкающую луну начали быстро затягивать тучи. На ночном небе это выглядело очень здорово и напоминало лист бумаги, на который разлили чернила. Тучи дымно расползались по бесконечно глубокой мантии, образуя над зрителями темно-серый купол.

Когда все вокруг окончательно потемнело и за тучами нельзя было разглядеть ничего, словно невидимые руки накрыли клетку попугая ночной шторой, Максим сказал:

— Это первый этап. И не бойтесь, дождя не будет, не растаем.

Андрей хмыкнул про себя. Горданов же, как и его дочка, не открывали взор от неба.

— Теперь же! — Голос Максима звучал ярко, как на самом настоящем представлении. Крикливо и звонко. Он вскочил со скамьи, встал напротив них и начал делать какие-то сумасшедшие пассы руками. — Теперь маг и волшебник дядя Максим покажет вам настоящее чудо. И не говорите потом, что не видели!

Он вытянулся в струнку, воздев руки к небу, и замер.

Сначала Андрей даже и не понял, что происходит, потому что изменения были минимальными. Но чем в большую силу они вступали, тем больше открывался его рот от изумления, потому что это было действительно невероятно.

Ночное небо, затянутое тучами, вдруг превратилось в гигантский калейдоскоп. Каким-то образом Максим рисовал или, вернее было бы сказать, прожигал красивые узоры в плотной облачной пелене, и вырывающийся из-за нее свет полной луны делал зрелище действительно волшебным.

На небе проявлялись экзотические цветы, сумбурные карусели, орнаменты и узоры. Это походило на химическую реакцию двух цветных реактивов, которые, соединенные вместе, взрываются бурей символов, могущих считаться эквивалентами эмоций.

И когда все небо до краев заполнилось необычными призрачно-золотыми рисунками, Максим вдруг весело, надсадно закричал и махнул руками. Тут же подул ветер, уходящий куда-то ввысь, и тучи смазались, поплыли вдаль. Но на их место пришли новые.

Чтобы представление началось с самого начала.

Было похоже, будто Спящий всю свою жизнь только и занимался, что рисовал на небе. Хотя, возможно, так оно и было, этого никто не мог знать наверняка.

Он вновь и вновь что-то изображал, нервно шевеля ладонями и пальцами, стирал, порождал новые холсты и вновь их расписывал. Это был шатер, шатер сказочного волшебства, в котором он постарался укрыть эту маленькую девочку, ни в чем не виноватую, ни в чем не повинную, волею случая столкнувшуюся с тем, к чему иные готовятся по семьдесят и более лет. Он рисовал, рисовал, рисовал...

Пока вдруг не подался вперед и не упал на землю.

Андрей бросился к нему, но ни Жанна, ни Горданов, этого не заметили. Они смотрели в небо и вовсю обсуждали, весело смеясь, водили по нему пальцами.

— Эй, ты как? — тихо спросил психолог, поддерживая Максима за плечи. Тот хлопал глазами.

— Нормально. Голова закружилась.

— Опять? В прошлый раз она тоже кружилась. Это похоже на клинический случай.

— Я просто устал.

— От чего?

— От такой жизни.

Максим сел на траву, посмотрел на парочку на скамейке, и улыбнулся.

— Ну, как вам представление дяди волшебника и мага Максима?

Жанна заливисто рассмеялась, шепнула что-то Горданову на ухо, тот кивнул ей в ответ и она, осторожно спустившись с его колен, подбежала к Спящему. Затормозила лишь в самом конце, неуверенно оглянулась назад, а затем вдруг, единым порывом, крепко-крепко обняла Максима, поцеловала его в щеку, и тут же ретировалась обратно.

— Ты ей понравился, Максим, — сказал полковник. Голос его дрожал. — Что ты хотела еще сказать, Жанночка?

— Спасиба. Спасиба, дядя Максим!

— Ух ты, — Спящий растерянно потрогал щеку. — Пожалуйста, конечно же. Всегда рад. Хочешь, я буду иногда показывать тебе это представление перед сном.

— Дя!

— Тебе даже не нужно будет уезжать из дома, достаточно выглянуть в окно.

— Дя!

— И я буду показывать тебе волшебное небо. Днем должно выйти еще красивее. Посмотришь?

— Дя!

Горданов засмеялся и подкинул дочку в воздух. Та ответила настоящим детским смехом, искренним и счастливым, в котором нет ничего, кроме сиюминутной большой вселенской любви.

Андрей тихо спросил:

— Как ты это сделал?

— Сначала представил тучи. Затем сильно зажмурился и перед глазами пошли круги, точки замелькали, и это все отобразилось... там. Ну, а когда немного понял принцип действия, то взял быка за рога.

— Как гребаный тореадор?

— Почти что.

— Мне кажется, что бык тебя немного ранил.

— Почти что.

Максим неспешно подошел к скамейке. Бледное худое лицо с темными провалами глаз.

— Я могу попросить вас об одолжении? — спросил он у Горданова. Тот обнял дочь покрепче и напряженно кивнул.

— Не говорите о том, что вы видели сегодня, на планерке.

— Если бы и хотел, то не сказал, — расслабленно улыбнулся полковник. — Мы же здесь инкогнито.

— Я не об этом. Не говорите начальству, чему я научился.

— Вошибству! — пискнула Жанна.

— Да, — со смехом согласился Максим, — не говорите начальству, что я теперь немного волшебник.

— Без проблем.

— И вот еще что — мне нужен ваш адрес, указанный на карте с ориентирами, чтобы показывать представления. Иначе я промахнусь, ткну пальцем в небо. Мы договоримся на какой-нибудь определенный час.

— Может не стоит? — Андрей подошел сзади. — Слишком много лишних глаз.

— Я обещал принцессе, — просто сказал Максим. — А обещания нужно выполнять. Мы будем делать это не слишком часто.

— Хорошо, — сказал Горданов. — Я передам координаты завтра.

— Славненько. А теперь я пойду спать.

* * *

Полковник захлопнул дверь машины. Андрей быстро, шутовски, помахал рукой в тонированное стекло, за которым едва угадывались очертания детской фигурки. Горданов потер щеку, сплюнул и небрежно сказал:

— Он ее не вылечил.

— Возможно, стоит провести обследование? Вдруг что-то изменилось?

— Да нет, я знаю, что ничего не поменялось. Кроме того, что она была счастлива. Она и сейчас очень рада, не каждый день такое видишь. Возникает небольшая проблема, конечно, что жена узнает. Но я скажу, что это был салют. Необычный салют.

— Точно проверяться не будете?

— Буду. — Горданов грустно улыбнулся. — Куда тут денешься. А по поводу вашей просьбы — я постараюсь, чтобы никто не узнал о проснувшихся возможностях Максима до твоего отъезда. Ты ведь к его семье поедешь?

— Как вы догадались?

— Это единственное, чего бы я хотел, окажись на его месте.

— Да. Он хочет знать, все ли с ними в порядке.

— Знаешь, Кузнецов, — полковник откашлялся, быстро посмотрел по сторонам и подошел к Андрею поближе, — я открою тебе небольшой секрет. Черт, сегодня все порушилось, абсолютно все, чему я подчинялся и стремился всю свою жизнь, но это того стоило... Я мало когда нарушал приказы, и поэтому добился определенных успехов на службе. Но то, что они делают со Спящим, иногда выходит за рамки разумного. Я был на войне и там у нас правило два взаимоисключающих параграфа — спасать своих любой ценой и выполнять любую команду начальства. Иногда голова взрывалась от несоответствия.

— Как в законе работотехники, — сказал Андрей.

— Чего?

— Книгу одну вспомнил.

— Я больше устав читать люблю, но не об этом речь. Ты думаешь, чего сторожевой пес Свистов затих? Он сейчас разрабатывает семью Максима. Узнает про родственников, друзей, знакомых, подруг. И я в курсе его хватки — он выведает о нем абсолютно все.

— Зачем? Или это глупый вопрос?

— Глупых вопросов не бывает, как говорил мой прапор на срочной. Понимаешь, они закручивают тиски. Хотят, чтобы у них были все средства давления на Спящего.

— Но чего они этим добьются?

— Не знаю, но Свистов ему не верит. И правильно делает, насколько я сегодня понял. У него отличное чутье. Поэтому, ты когда поедешь к ним, то будь осторожен. Можешь попасть под наблюдение.

— Чем это грозит?

— Ничем. Либо всем, когда одна ложь потянется за другой. Тебя по головке не погладят за сокрытие сверхважной информации.

— Вас тоже.

— Обо мне не думай.

— Ладно.

Они распрощались. Горданов сел за руль, начал сдавать назад и вдруг остановился. Стекло опустилось и он, высунув локоть наружу, спросил:

— Слушай, а зачем вам все это? Не говорить ничего до отпуска?

Андрей пожал плечами.

— Не знаю. Так Спящий решил.

— А ты-то как думаешь?

— Думаю, что чутье у него не меньше, чем у Свистова. И после того, как он раскроется перед нами полностью, его начнут ебать во все щели. И сейчас единственная возможность хоть как-то что-то контролировать, это держать туза в рукаве.

— Значит, вы записные каталы, вошедшие в честную игру?

— Нет. Он живет, как может, а я помогаю ему в этом.

— Хорошим делом занимаешься. Апостол.

Шум колес, гул двигателя. Одна минута и вот уже Андрей остался один, под чистым ночным небом, и даже запаха бензина не чувствовалось.

Он постоял еще немного, рассматривая свои ботинки, а затем вошел внутрь здания. Чуть позже наружную камеру наблюдения наклонили пониже, и все встало на свои места.

А небо? А небо давно уже было чистым.

ДЕНЬ 93

Размякшее разноцветное месиво погибших осенних листьев хлюпало под ногами. В лужах отражалась бесконечность, помноженная на серые, будто высеченные из мертвых зубов, коробки домов. Они окружали эти маленькие окна в небо, случайно образовавшиеся на исчерченном трещинами и рытвинами, асфальте, как группа хирургов-маньяков, склонившихся над своей очередной жертвой.

Осень хотела вырвать из луж еще теплое сердце солнца, и у нее это отлично получалось.

Моросил дождь. Капли воды скапливались на скользких толстых черных ветвях деревьев, и когда их становилось слишком много, они сливались вниз, растворяясь в насквозь уже пропитанном киселе земли.

Деревья плакали. Им было холодно. Небо, когда-то ласковое и жаркое, теперь стало грязным и шершавым. Об него можно было лишь пораниться, но никак не пригреться.

Испуганные люди шагали по улицам, забегали в переулки, терялись в тупиках. На их лицах читалось обреченность вперемешку со злобой. Им было слишком сыро, слишком промозгло, слишком ветрено. За все годы прожитой жизни, они так и не привыкли к осени, хотя она привыкла к ним. Бессловесным кускам мяса, толкающимся и наступающим друг другу на ноги там, где было прикормлено чьей-то незримой рукой.

Выпотрошенные селедочные банки грузились в маршрутные автобусы, такси, собственные машины, трамваи, вагоны метро. Хотя нет, про вагоны Андрей подумал зря — в Воронеже из подземных сооружений были лишь парковки да переходы над оживленными перекрестками.

Замызганные машины сердито мчались по разбитым дорогам, а гудки их бичом пробивали желе отсыревшего воздуха, и уносились куда-то вдаль, за своими владельцами. Они превышали скорость в неведомом подсознательном стремлении убраться отсюда куда-нибудь подальше. В уютные, теплые края.

Но краем их был максимум пригород.

И так изо дня в день.

Чем не повод сойти с ума, натянуть петлю на потолке или выпрыгнуть из окна?

Окна своего чертового автомобиля...

Андрей с трудом пробирался через припаркованное стадо железных коней. Они покоились на своих четырех колесах абсолютно везде, где только душе угодно — начиная с пешеходных дорожек и заканчивая вытоптанными болотами, скрывающимися под звучным именем "газон".

Пару раз он зацепился рукавом за зеркала, покрытые толстым слоем жирной грязи, один раз обтерся ногой о крыло "Жигуля", замарав светлые джинсы. Все, что было одето выше, пачкалось с большим трудом. На нем было темное полупальто с поднятым воротником и кепка. Он отчасти чувствовал себя шпионом.

Согласно мутной, из-за ржавчины и бисера мелких капель воды, табличке, он был на улице Лизюкова. Дом 11. Квартира 96.

К счастью, на пустой скамейке возле подъезда не сидело ни единой бабули. Только взъерошенный голубь что-то выискивал у себя под крылом. В дырке, возле ступеней, ощерившихся побитой плиткой, что-то промелькнуло. Круглое и быстрое. Скорее всего крыса.

Андрей поднялся наверх. В полозьях пандуса для детских колясок текли миниатюрные горные реки, переливаясь на тусклом свету.

Слева, на стене, висела большая белая доска, сплошь усеянная объявлениями. Один слой покрывал второй, за ним третий. Часть ободрали, часть отсырела. Психолог давно не видел таких в Москве. По крайней мере, рядом со своим домом. Провел по ним рукой, как по волосам короткостриженной головы, и зачем-то сорвал зубчик с телефоном объявления о похудании, положив его в карман куртки.

Он уже приготовился набрать номер квартиры на домофоне, как вдруг за дверью послышались шаркающие шаги, затем раздался писк, и чья-то не слишком сильная и уверенная рука толкнула железную дверь.

Из темноты, навстречу психологу, вышла аккуратная бабушка. В руках она держала прозрачный пакет, битком набитый куриными костями и объедками. Поджав губы и оглядев его с ног до головы, она, неожиданно молодым голосом, спросила, не покидая свой пост и загораживая вход тщедушным телом:

— А вы к кому, мужчина?

— К знакомым.

— К каким знакомым?

С секунду поизучав ее пристальный взгляд, Андрей с безысходностью понял, что допроса не избежать. Радость пустой скамьи оказалась преждевременной, птичка попалась прямиком в лапы разведчика. С усмешкой подумав об этом, психолог неожиданно для самого себя вздрогнул.

А что, если это агент Свистова? Сотрудник охранки, следящий за домом объекта? Теория была насколько чудовищно неправдоподобной, настолько же и ясно-правдивой, особенно с учетом глаз бабушки, прожигающих незнакомца насквозь.

— Ну?! — прикрикнула она на него. — Иль ты наркоман?

— Какой я еще наркоман!

— А я по что знаю? Развелось вас всякой нечисти кругом, проходу нету. То нассыте в подъезде, то еще чего.

— Что же еще? — спросил Андрей, потрясенный ее откровениями.

— Ничего! Удумал плохое, наркоман поганый?! — Грубые буквы "г" в ее словах, особенности местного говора, били еще сильнее, чем претензии.

— Да не наркоман я! Пришел к знакомому, дружили мы в детстве, Максим Воронцов!

— Воронцов? — Старушка быстро-быстро поморгала, переваривая информацию, а потом вышла на улицу, широко распахнув дверь. — Иди тогда, если к Воронцову, только...

— Что?

— Ай, ничего, сам поймешь. — Она махнула рукой и ловко засеменила вниз по мокрым порожкам. Уже спустившись, обернулась и сказала: — Зря ты решил друга навестить. Поздно и зря.

Андрей хмыкнул и с лязгом закрыл дверь. Видимо, бабушка еще не совсем выжила из ума, чтобы понимать — рассказывать людям плохие вести не самое благодарное занятие. Есть вещи и поважнее. Например, обсуждать, как переносят чужие люди эти самые вести. И живут с ними. Выкарабкиваются. Взлетают. Опускаются на дно. В крайнем случае, можно просто покормить собак во дворе, но сообщать человеку, что его друг детства погиб в авиакатастрофе — упаси господи.

Лифт громыхал и трепыхался, как рыба, выброшенная берег. Путь на девятый этаж показался Андрею бесконечно долгим. Свет судорожно моргал, панели тряслись, а в щели можно было с легкостью рассмотреть все внутреннее строение дома, мимо которого скользила кабина.

Наконец, пытка закончилась, и створки неохотно разъехались в стороны. Психолог вышел в просторный коридор, выискивая номер 96. Нужная квартира оказалась в самом конце коридора.

Он подошел к ней, еще раз сверился по записям, которые дал ему один хороший знакомый, полицейский, и нажал на звонок. Раздалась легкая, едва слышная мелодия, но никто не открыл даже спустя минуту. Он сверился с часами — половина восьмого. Вроде бы, обычно люди к этому времени должны быть дома. Если же это не так, то придется куковать здесь, в ожидании либо Марины, либо наряда блюстителей порядка, вызванных внимательными соседями.

Без особого энтузиазма Андрей нажал на звонок еще раз, на этот раз продолжительнее, и вдруг увидел желтую точку света, промелькнувшую в глазке.

— Кто там? — раздался из-за двери женский голос. Он узнал его сразу.

— Здравствуйте, я друг вашего мужа, Максима Воронцова.

Дверь приоткрылась, и психолог увидел то самое круглое, сытое лицо из телевизора. Только на этот раз с ярким макияжем и модной прической.

— Вы друг Максима? — неуверенно спросила она. Капризно изогнутые полные губы остались приоткрытыми, в ожидании ответа.

— Да.

— Но он же...

— Что? Его нет? Мы просто не виделись со школьной скамьи. — Андрей хорошо помнил свою роль, которую настойчиво учил всю дорогу из Москвы в Воронеж.

— Его нет, да... Но он погиб.

— Погиб?! — Психолог искренне понадеялся, что хорошо разыграл удивление. Схватился за голову, потом прикрыл рот рукой и вспомнил, как однажды забыл наполнить поилку своего любимого хомяка. Тот умер на следующие сутки, и ему пришлось лично хоронить его, так как дома устроили настоящий скандал, обвиняя маленького Андрюшу в безответственности. Восьмилетний безответственный черствый сухарь! Душевная травма, полученная довольно давно, даже сейчас приносила ощутимые плоды — на глазах выступили слезы, и психолог зашмыгал носом.

— Как же так, как же так это случилось?

— Вы ничего не знали? Проходите.

Он вошел в прихожую. И сразу же заметил объемный круглый животик Марины. Она была в обтягивающем трикотажном платье, довольно коротком, и, судя по всему, ничуть не скрывала своего положения, а наоборот — гордилась им.

— Когда это произошло с Максимом? — спросил Андрей сиплым голосом.

— Может, в кухню пройдем, чаем вас угощу?

— Нет, нет. — Он сел на мягкий пуфик, и оперся на руку, замерев в позе мыслителя. — Я ничего не хочу, спасибо.

— Дело ваше. Это случилось весной, полгода назад. Он разбился на самолете.

— Боже ты мой...

— Да. Он летел ко мне, в Питер, но не долетел.

— Не хочется верить. Он же был таким, таким... Я даже не знаю, каким он был! — Андрей хлопнул себя по колену. — Мы разъехались в разные стороны больше десяти лет назад. Он остался здесь, а я в Москву рванул. У вас есть его фотография?

— Фотография? — тупо переспросила Марина.

— Да. Любая, последняя.

— Ну... наверное, есть. — Она покраснела. Сначала шея, затем щеки и уши. Психолог тут же подметил это.

— В смысле — наверное? Вы же Марина? Его жена? Он писал мне как-то в... — Андрей запнулся. Говорить про социальную сеть был не вариант, потому что тогда не нужно было бы просить фото. — На электронную почту. Один раз. Как устроился, чем занимается, на ком женился.

— Простите, а вас как зовут?

— Меня Андрей Никитин.

— Андрей, понимаете ли... — Марина аккуратно сложила ладошки вместе и отвела глаза в сторону. — У нас в последнее время было не слишком все просто, я не буду вдаваться в подробности, но мы сильно ругались. Очень сильно. И разъехались по разным квартирам в тот самый последний раз, весной. Чуть позже я уехала в Питер, по работе и вообще отдохнуть, у меня там подруга живет.

— А он — за вами?

— Да. Говорил, что не может больше переживать разлуку.

— Понятно. Он всегда был очень преданным. И детей еще любил. — Психолог указал на живот. — Это ваш с ним ребенок?

— Эм...

Масляно и отлажено щелкнул дверной замок. Андрей посмотрел в ту сторону и поднялся, Марина сделала тоже самое, но куда с большей прытью. Бросилась к мужчине, который вошел в квартиру. На вид ему было лет пятьдесят, в прямоугольных очках, с открытой широкой физиономией и залысинами, которые не скрывала хорошая дорогая прическа. Он поставил большой кожаный портфель на пол, приобнял Марину, и удивленно спросил:

— У нас гости?

— Да, это...

— Я школьный друг Максима Воронцова. — Андрей протянул руку, и они обменялись рукопожатиями. — Мужа Марины.

— Вот оно что. Мариш, ты не сказала гостю, как обстоят дела?

— Я только что собиралась. — Марина стояла рядом с ним, потупив взгляд. — Сереж, ты есть хочешь?

— Да. Только руки помою. А вы можете пока решить все вопросы. Они же решаемы?

Андрей одними глазами проводил солидную фигуру в черном полупальто, которое тот небрежно бросил на тумбочку. И когда послышался шум воды, с нескрываемым презрением спросил:

— Это теперь ваш новый муж?

— Послушайте! — Марина прижала пальцы к вискам. — У нас с Максимом все было плохо. Мы ссорились по пустякам, у него сложный характер, он порою требовал от меня невыполнимых вещей. Очень был щепетилен к своим чувствам, к мелочам. Вы, наверное, и сами прекрасно знаете.

— Догадываюсь.

— Но я не виновата, что он погиб как раз в тот момент, когда я начала встречаться со своим любимым мужчиной! Если бы не эта ужасная трагедия, мы бы просто развелись, вот и все, как это делают тысячи нормальных людей.

— Любимый мужчина — это он? Сергей, если я не ошибаюсь? — Психолог кивнул в сторону коридора.

— Да. Жизнь продолжается, поймите. Мы расписались уже, но медовый месяц пришлось отложить, из-за ребенка.

— Вашего? Или его?

— Что значит — "его"?! — она вспыхнула. — Он наш, общий.

— Не Максима?

— Нет, конечно же.

— Понятно. — Андрей еще раз оценил ее живот. Явно больше шести месяцев. Скорее всего семь, если не восемь. Вопрос про "когда рожать?" был бы лишним.

Он удрученно покивал, подошел к двери и поднес руку к замку, потянул за язычок. Марина следила за ним широко распахнутыми глазами.

— Не подскажете, где его могила?

— Он, — женщина шумно сглотнула, — он очень далеко похоронен, вы не найдете.

— Я все же попытаюсь.

— Это бесполезно! Даже я не смогу найти этот участок, потому что у нас тут новое кладбище, и там все как-то запутано чересчур.

— Скажите хотя бы название кладбища, я сам отыщу.

— Идите уже! — крикнула Марина и пихнула дверь, распахивая ее. — Я не собираюсь вам ничего говорить! Может вы вор какой или грабитель!

— Или наркоман? — с легкой улыбкой спросил Андрей.

— Да кто угодно! Уходите! Максим умер и меня с ним больше ничего не связывает!

— А как же любовь?

— Не было у нас никакой любви! Не любила я его!

— А он вас очень любит, Пультик. Очень.

Неожиданно сильные руки вытолкали Андрея из квартиры и дверь, обитая красивой лакированной кожей, чавкнув, захлопнулась перед его носом. Он еще постоял немного, упрямо смотря в глазок, в надежде, что Марина делает то же самое.

И в голове у него вертелось ровно две мысли — как эта сука вообще могла спокойно жить в своих насиженных трех комнатах, в которых совсем еще недавно хозяином был другой мужчина? И второе — как мог Спящий скучать и тосковать по подобной стерве?

Конечно, для него будет шоком узнать, что любимая (в мыслях) жена залетела от другого и делит с ним сейчас их постель. С успешным, немного староватым, но таким перспективным и не требующим от нее никаких чувственных мелочей. Вот с таким-то можно было жить. С таким-то можно было разгуляться.

Женщина странные существа. Наверное, гораздо более жестокие и материальные, чем мужчины. Для них нет ни чувств, ни воспоминаний. И вся жизнь — лишь периоды, в которых они находят свое женское счастье от одного к другому. Дети, теплый дом, уверенность в завтрашнем дне. А тот, кто рядом? Да плевать. Сколько мы знаем историй о том, как муж ушел от жены, но затем вернулся обратно, влекомый любовной тоской? Тысячу. Обратных же историй единицы. Единственная возможность закрепить любовь женщины, опять же, самая материальная вещь на свете — штамп в паспорте. Либо дети, но...

Андрею пришла шальная идея: а что, если вдруг, ребенок даже не от Сережи? А от еще кого-то третьего. Тупая пизда покоя себе никогда не найдет, а Марина как раз была из той категории женщин, которые размышляют вполне себе приземлено. И ткани этих принципов и убеждений настолько малое количество, что ее приходиться туго натягивать на всей протяженности жизни, чтобы укрыться полностью. Иногда она рвется и именно в эти прорехи улетают такие базовые, и понятные всем вещи, как преданность, настоящая любовь и необходимость в человеке.

Он собрал слюну и смачно плюнул на пол засранного лифта.

Нажал на кнопку "1".

И спустился вниз, в продрогший ад осеннего города.

ДЕНЬ 105

Вспышки света. Вспышки свет. Вспышка света.

Андрей сидел на стуле и игрался с маленьким светодиодным фонариком. Серебристая кнопка на его корпусе, сделанном где-то в подземельях Китая крохотными ручками малолетних детей, приятно щелкал каждый раз, когда психолог на нее надавливал. Казалось, что он колет грецкие орехи. На него посматривали с недовольством, но никто не спешил с нотациями.

Все ждали генерала. Тот, в несвойственной для него манере, опаздывал.

В углах комнаты металась осенняя муха. Сонная, она ударялась о стены, отскакивала от них, как бильярдный шар, и снова билась. Наверное, хотела выбраться из этого задушенного, проклятого места. Андрей следил за ней с нескрываемым удовольствием и удивлялся — неужели у нее нет чувства боли? Если так ударяться каждый раз, то недолго протянешь. А если нет боли, то нет и страха? Тогда понятно, почему мухи настолько любят дерьмо — они просто не боятся его и не брезгуют. Находят в том, что никому не нужно, неиссякаемый источник энергии. Как же это мудро с их стороны.

Он мельком прошелся по лицам, сидящим напротив. Все были по-рабочему напряжены. Горданов ничем не отличался от других, сказывалась военная выучка, и ныне все их прошлое общение, вроде бы претерпевшее изменения и потеплевшее после той знаменательной ночи, вернулось на круги своя. Он вновь стал обрывочен, груб и резок. Настоящий русский мужик.

Мужик, который порой не может сдержать своих слез.

Психолог продолжил лениво просматривать фотоальбом физиономий, каждая из которых не внушала ему ни капли симпатий, как вдруг заметил одну интересную вещь: Матвеев, выхолощенный терапевт, нервно качал между указательным и средним пальцем граненый красный карандаш. Даже не качал, а теребил, и многогранник походил на ожившую бабочку, трепещущую крыльями. Он быстро моргал, и все время смотрел куда-то вбок, будто на шею ему нацепили жесткий обездвиживающий воротник для фиксации сломанных позвонков. А вот в противоположной стороне от его взгляда, через один стул, сидел Свистов. Тот был спокоен. Победоносно поднятый вверх подбородок, не выражающие ничего глаза с прищуром, расслабленная поза. Наполеон, ни дать, ни взять.

Все это косвенно говорило о том, что перед Андреем находилось два участника конфликта. Один угнетенный, другой же наоборот, угнетатель. Матвеев непроизвольно хотел оказаться как можно дальше от своего соседа, и все контуры, все направляющие черты его фигуры, так и рвались в свободную сторону, как тупая муха, желающая выбраться из этой комнаты.

Что же могло между ними произойти?

Словно начиная прозревать, как водитель, протирающий запотевшее лобовое стекло, Андрей проанализировал поведение остальных, и понял, что у них тоже не все в порядке. Если раньше каждый из высокопоставленных работников ФСКО был на своем месте, то есть вел себя достойно и с осознанием собственной прямо-таки безграничной важности, то теперь эти видимые чувства остались лишь у полковника Горданова и начальника службы охраны Свистова.

"Чего ж у вас случилось-то за время моего отсутствия?", подумал Андрей.

Но его вопрос остался без ответа. Ни друзей, ни товарищей, с кем можно было бы перекинуться парой слов. Единственно более или менее теплые отношения у психолога сложились с Максимом и Костей, которого он видел все реже и реже. И получалось так, что он в ФСКО был ничем не лучше объекта. Друзей нет, личного тоже ничего не осталось. Только работа да примитивные, физические развлечения из серии мельтешащих перед глазами картинок или букв или бухающих нот несимфонических мелодий в ушах. Ах да, еще были еда и сон.

Полный комплект для жизнерадостного дебила.

Открылась дверь и четким, чуть ли не строевым шагом, в комнату зашел генерал Яковлев. Он бросил на стол документы, на спинку стула небрежно кинул плащ, и громогласно гаркнул:

— День добрый! Извиняюсь за опоздание, начальство немного задержало. Сегодня мы будем решать важнейший вопрос. Все здесь?

— Так точно, — ответил Горданов.

— Кхм.

Генерал раскрыл папку, покопался в листах, извлек тоненькую пачку, скрепленную зажимом, еще раз откашлялся и начал читать. И чем больше он излагал, тем беспокойнее становилось Андрею. Весь текст был написан каким-то сухим, военным языком, но он к своему ужасу понимал смысловые части. Про неуправляемость объекта, критичность ситуации, национальную безопасность и угрозу. Все эти слова были словно обвинением на суде. Для полной картины не хватало растления малолетних и контрабанды тонны героина в заднем проходе. И, что самое плохое, все это имело непосредственное отношение к Максиму.

— В итоге, комиссия допущенных к объекту специалистов, должна в сроки, указанные в данном документе, принять решение по подготовке объекта к коматозному периоду и переходу на альтернативную (единственную) ступень развития. Дата, число, подписи.

Яковлев положил бумаги на стол.

— Вот и все, — сказал он. — Конец истории. Николай Владимирович, объясните нам всем популярно, что будет на этой альтернативной ступени с объектом.

Матвеев встрепенулся, отер уголки рта и тихо, но уверенно и со знанием дела, сказал:

— Это сложная операция по блокированию и последующему отключению частей мозга объекта. В конце, эмпирическим путем, мы придем к тому, что будем знать — какая часть мозга в нем важнейшая. То есть, нет ли связи между отключениями областей и катаклизмами. Это долгосрочный проект, и в нем мы должны быть твердо уверенны, что он не приведет к катастрофе. Участки мозга буду деблокироваться при негативных последствиях.

— А как это будет происходить? Объект по-прежнему будет жить в палате?

— Нет, мы введем его в искусственную кому в изолированном инкубаторе. Прошлый опыт показал, что в бессознательном состоянии объект генерирует определенные волны, замечаемые радарами лишь с близкого расстояния. Кстати, это будет шанс для физиков — исследовать данный феномен.

— Ясно. Мне вроде бы все понятно, — подытожил генерал. — У кого-то возникли вопросы?

— У меня, — Андрей поднял два пальца.

— Какие же?

— Всего один. К господину терапевту. Вы его убить хотите? — спросил он.

— Нет. — Матвеев заметно нервничал. — Мы хотим лишь узнать, насколько далеко может зайти история с объектом в критическом случае. Нет ничего вечного. В жизни всякое случается, я три года проработал на скорой помощи и знаю, что не существует ничего постоянного. Кто-то умирает за секунды, кто-то за минуты. Он может серьезно заболеть, может упасть и удариться головой, может ночью перевернуться с кровати и сломать спину, такое тоже бывает. И это происходит в одночасье. Был человек и нету. Но у нас не совсем обычный человек.

— И поэтому вы хотите избавиться от Спящего за период, пока он будет находиться в искусственной коме?

— Мы хотим застраховать жизни шести с лишним миллиардов человек, — сказал за терапевта генерал. — Это не война, Кузнецов, и тут нет видимого противника. У нас в руках бомба замедленного действия. И там, наверху, решили выяснить, что будет, если вдруг объекта не станет. Ни один мудрый правитель — а у нас мудрые правители — не станет просто так сидеть на заднице и ждать, когда же случится непоправимое.

— А почему они раньше-то не беспокоились?! — воскликнул Андрей. Он поднял сложенные вместе ладони, как молящийся буддист, и прижал их к губам. Оглядел всех присутствующих блестящими, быстро покрасневшими по краям, глазами. — Почему?

— Потому что мы обработали уже достаточное количество материала. Прошло более ста дней с тех пор, как объект вышел из комы. И я всегда рапортовал, что все идет нормально, все хорошо. Но, — генерал сжал кулак, — реалии таковы, что внутри объекта бушуют грандиозные силы. Он их не контролирует, мы их не контролируем. И это плохо. Он находится в нашем ведении, но это ничего не означает, кроме территориального расположения.

— Расположения? То есть, как человек он вас не интересует?

— Нет. — Генерал откашлялся и испытующе посмотрел на психолога. — Нет!

— Но ведь мы можем его контролировать? Можем. Ведь вы, — он ткнул пальцем в Матвеева, — вы составляли карту его реакций! И вы знаете, куда и как нужно надавить, чтобы вызвать определенные изменения. Почему нельзя использовать пока что эту особенность Спящего?!

Матвеев посмотрел по сторонам, в поисках поддержки, но никто, похоже, не собирался перекладывать всю вину на себя раньше времени.

— Можно и так, — сказал он. Голос его то ли дрожал, то ли мягко вибрировал. — Но существует обратная сторона луны.

— Какая?

— То, что делает он. С ним нельзя договориться.

— Почему? — растерянно спросил Андрей.

Буруева деланно откашлялась и вытянула руку. Генерал одобрительно кивнул, а Матвеев облегченно бесшумно выдохнул, и обмяк на стуле.

— Потому что нельзя договориться с эмоциями, — нравоучительно сказала эта остроносая женщина, и Андрей тут же ее возненавидел. Ему захотелось схватить ее за нос и как следует приложить головой об стол. Чтобы во все стороны брызнула кровь. Чтобы запачкать ее белоснежные твердые манжеты соплями и зубной крошкой. Чтобы... Он сцепил руки между колен и вжал голову в плечи, борясь сам с собой.

— Эмоции не поддаются дрессировке извне, — продолжала Буруева. — Нам известно, что этот объект реагирует на окружающее воздействие в рамках сложившейся за многие годы личности, пусть и с полустертой памятью, но чувственное исчезает не так-то просто. И даже если уважаемые коллеги будут регулировать климат при помощи точечного воздействия, то что помешает этому объекту вне сеансов расстроиться или огорчиться? Некоторые узлы его восприятия излишне опасны, если я правильно поняла карту, которую предоставили в каждый отдел статисты. Этот объект может причинить вред и нашим людям, соотечественникам!

— Соотечественникам? — сквозь зубы спросил Андрей и вдруг заметил довольную усмешку Свистова. Он наклонил голову и натянуто улыбнулся ему в ответ, так, чтобы тот заметил. — А что скажет начальник охраны по этому поводу?

— А что он может сказать? — вмешался генерал. — Владислав Владимирович не относится к объекту с вашей точки зрения, врачебной.

— Тогда какого черта он здесь делает? — спокойно спросил Андрей, и улыбка медленно, как краснота от пощечины, сползла с лица Свистова.

— Мы следуем протоколу, — сказал Яковлев. — И согласно ему, начальник охраны должен присутствовать на всех совещаниях, посвященных объекту.

— Зачем?

— Уточни, Кузнецов, что ты имеешь в виду?

— Зачем он должен присутствовать на всех чертовых совещаниях? — Андрей наконец-то выпрямился и разжал руки.

— По протоколу...

— Я уже понял про протокол. Какой в этом практический смысл, что вы можете полезного сказать по поводу Спящего, Владислав Владиславович? — обратился он напрямую.

— Владимирович! — рявкнул Свистов и порозовел.

— Извиняюсь. Владислав Владимирович. Так что же?

Но начальник службы безопасности не успел открыть и рта, как вмешалась Буруева.

— Молодой человек, товарищ Кузнецов! Почему вы смеете в таком тоне разговаривать с коллегой, страшим по возрасту? Если хотите знать, это мы с уважаемым Владиславом Владимировичем предложили данную инициативу и отправляли письмо "наверх"!

Свистов положил руку на нафталиновое предплечье Буруевой, но было уже поздно.

Андрей хохотнул.

— Вы? Это вы сделали?

— Да, по моей инициативе! И ничего смешного.

— То есть вам, ни с того, ни с сего, захотелось вскрыть череп невинному человеку?

— Он опасен! — взвизгнула Буруева.

— Да это вы опасны со своими суждениями! Вы и весь ваш некомпетентный заговор против Спящего! Вы же даже не осознаете, чем кем имеете дело! Для вас он "что"! — Андрей вскочил со стула. Карманный фонарик упал на пол и с треском разлетелся на две части. — Мы, может быть, единственные люди во всем мире, которым посчастливилось столкнуться с таким феноменом. И вот теперь вы хотите его убить! Просто взять и умертвить, в темную, как собаку, которая гадит по углам в квартире. Разве я не прав?

— Прав, Кузнецов, прав. — Генерал успокаивающе поднял руку. — Присядь лучше.

— Я не собираюсь рассиживать здесь, зная, что вы готовите для Спящего.

— Сядь, я сказал! И тихо! — Яковлев поднялся, одернул мундир, и убедительно указал пальцем на пустующий стул позади психолога. — Сядь.

Андрей, поколебавшись, послушно опустился, положил скрещенные руки на стол и уткнулся в них головой, как страус в момент опасности, прижимающий шею к земле.

— Мы должны придти к консенсусу. Сегодня же. Никаких отлагательств. Согласно протоколу заседания, каждый из допущенных обязан поставить свою подпись под резолюцией о практическом опыте выключения объекта. Понимаешь, Кузнецов? Каждый из нас должен будет расписаться и дать согласие.

— Я не дам. Это приговор, а не резолюцию.

— Дашь, — уверенно сказал генерал.

— Нет. Это вы мне дадите, — из-за рук голос Андрея звучал глухо.

— Что?

— Один шанс.

— Какой?

— Я поговорю со Спящим.

— И что?

— Возможно, что он согласиться сотрудничать или что-то еще расскажет интересное.

— С чего бы? — это был голос Свистова и Андрей поднял голову, медленно пригладив волосы на затылке. — С чего бы объекту именно в этот день, вдруг, неожиданно, изменяться и становиться удобным для ФСКО?

Андрей внимательно смотрел на него и не мог не видеть, что Свистов куражится. Что он на подъеме, как неопытный игрок в покер, когда к нему в руки пришел флеш-рояль. Он так и светился весь изнутри, готовый пуститься в издевательский пляс.

И тогда Андрей понял, что охранка знает гораздо больше, чем все остальные. Как минимум, он знал о возможностях Максима и весь этот спектакль разыгрывался сейчас лишь для одного него, наивного психолога, решившего обмануть систему. Все они знали и ждали, когда же он расколется и признается, что обманывал. Что ездил навещать жену объекта. Что решил пойти против ФСКО в жизненных, человеческих мелочах. Но кому какое дело, мелочи или нет, не правда ли?

Он просто пошел против, жалкий врунишка.

И великаны его победили.

— Я не даю никаких гарантий, — сказал Андрей. — Просто предоставьте мне шанс поговорить со Спящим. И после разговора я подпишу резолюцию, если все останется, как и прежде, так или иначе.

— Ты хочешь спасти свою проделанную работу, я понимаю, — ласково сказал генерал. — Но размышляй логически — это маловероятно. Будь мы с тобой на войне, то я бы сказал одно: нужно отступать, жертвы напрасны.

— Я не хочу спасать работу. Можете уволить меня прямо сейчас, но дайте день, сутки, половину сегодняшнего дня, до вечера, чтобы я побеседовал со Спящим. Пожалуйста.

— Ладно. Двенадцать часов погоды не сделают. — Генерал закрыл папку с подписным листом.

— Только у меня есть одно небольшое дополнение, — сказал Свистов.

— Какое же?

— Охрана будет усилена в два раза. Как в здании, так и снаружи.

— Вы думаете, что я устрою Спящему побег? — спросил Андрей.

— Нет. — Абсолютно искренне ответил начальник охраны. — Просто небольшие меры безопасности для самого объекта. Вдруг ты расскажешь ему о предстоящей операции, а он возьми да рвани на волю. Или повеситься еще вздумает. Кстати, я прямо сейчас прикажу убрать из палаты все капельницы и там, вроде бы, еще есть шнур от ночной лампы, его тоже уберем. Да и одежду ему сменить придется на особую, чтобы не порвал на лоскуты.

— Хорошо, — раздраженно кивнул Андрей. — Хорошо. Через сколько мне можно будет пройти к нему?

— Минут сорок.

Психолог посмотрел на часы.

— Сорок минут, а на сорок первой я вхожу в палату Спящего и он полностью мой.

— Да. — Свистов улыбнулся, наморщив нос. — Думаю, что не надолго. Насладись моментом.

вечер

— Нам нужно серьезно поговорить! Вставай, вставай быстрее! На ходу куртку свою накинешь!

Андрей ворвался в палату к Спящему и принялся спихивать того с кровати. На нем уже были одеты грязно-белые больничная рубашка и штаны, очень плотные и скользкие на ощупь, а внутри помещения не осталось ничего, кроме, собственно, кровати, стула и телевизора. Даже DVD-плеер убрали вместе с дисками, видимо, боясь, что объект может ими себя основательно порезать и вскрыть вены.

Чуть ли не пинками выгнав Максима наружу, Андрей со злостью захлопнул дверь, и повел его дальше, к лесу. Солнце плавно, как раскаленная монета в кусок масла, входило в линию горизонта, было прохладно, и изо рта вырывался едва видимый пар. Две летучих мыши, неизвестно где заимевших гнездо, метались черными кляксами на фоне пока еще светлого неба. Такого светлого, каким оно бывает лишь в одночасье — перед своей смертью и полным погружением во тьму.

Спящий не задавал вопросов. Похоже, он и сам понял, что что-то неладно. Трудно было не догадаться.

— Куда мы идем? — спросил он.

— Мы идем до упора. На максимально возможное расстояние.

— Зачем?

— Узнаешь.

Минут десять они шли в полной тишине, среди таинственных сумрачных деревьев, по мокрым прелым листьям, которые уже не радовали, как в первые дни осени, а удручали.

Вышли на широкий поворот прогулочной тропы. Поваленный ствол, давно сгнивший скворечник. Скворечник Андрею не понравился. Он легонько толкнул Спящего в плечо и они прошли чуть дальше.

— Все, здесь, — сказал психолог. — Мне нужно кое-что проверить.

— Что?

— Стой спокойно, не двигаясь.

Он начал шарить руками по телу Максима, хлопая с боков, грубо проводя ладонями по рукавам. Заглянул за отвороты воротника и немного длинных штанов. Спящий не задавал лишних вопросов.

— Необходимо было убедиться, что они не прицепили к тебе прослушку.

— Для чего это им?

— Для того, дружище, — Андрей нервно облизнулся, — что совсем недавно твоя судьба решилась не совсем в правильном направлении.

— А поточнее? — Максим улыбнулся.

— Кажется, что они все знают. Про то, чему ты научился.

— И для этого ты меня сюда вытащил?

— Нет, не для этого. Они знают еще и том, что мы врали. Лгали. И скрывали.

— Это плохо?

— Да, очень. — Андрей оглянулся назад. — Послушай, они хотят тебя убить. Вернее, ввести в кому и начать какие-то эксперименты с мозгом. Обратно ты не вернешься, если это произойдет.

Максим отшатнулся и недоуменно покачал головой.

— Убить меня? Но ведь я им нужен.

— Ты нужен им, как оружие. А сейчас ты вроде как заржавел или отсырел, понимаешь? Пистолет есть, но он не стреляет и может вдруг взорваться в самый неподходящий момент. Им же нужно, чтобы ты палил каждый раз, как они нажмут на курок. Куда скажут и когда скажут.

— Понятно. И как мне теперь быть?

— Нужно показать им все, что ты умеешь.

— Но ведь тогда... — Максим поднял ясные глаза и посмотрел на Андрея. В сумраке его лицо плохо различалось, но вот глаза почему-то были невероятно четкими и живыми. — Все ведь тогда? Кончится, так или иначе.

— Что кончится?! — Андрей схватил его за полупустой, свободный рукав куртки. — Если оставить, как есть, то тебя убьют, все, конец и баста, а иначе — ты будешь жить!

— И плясать под их дудку?

— Да какая разница? Ты же не будешь сидеть в карцере или в оковах. Все останется почти как прежде, только...

— Только я начну "стрелять" по их указке. Считаешь, что я не думал уже об этом? Да сотни раз. Но картинка-то вырисовывается не из приятных. Вряд ли они будут заставлять меня поливать поля дождем или продлевать теплую осень, чтобы снять еще один урожай гребаной капусты для зайцев. Улавливаешь, чем я займусь в ФСКО со старыми-новыми возможностями?

— Улавливаю, — сказал Андрей. — Но они используют тебя в любом случае. Живого или мертвого.

— Ну что ж. — Максим вежливо убрал пальцы психолога от куртки. — Мой выбор очевиден.

— Нет, постой! Ты... черт... — Андрей резко и искренне ударил себя по щеке. — Черте что... ты не должен так поступать, Максим, слушай меня внимательно. Они введут тебя в кому и будут резать голову. Мозг. Изощренная лоботомия изо дня в день. Составлять отчеты, прогнозировать, управлять и прочее. А меня уволят. Но мне кажется, что Свистов, этот начальник охранки, он знает о той встречи с дочкой полковника и о том, что я тебя покрывал. Да я даже уверен, что он каким-то образом все до мельчайших подробностей узнал!

— Какое мне дело до службы безопасности?

— Тебе — никакого. Но мне, и полковнику, и всем тем охранникам, что были задействованы, им не сносить головы. У меня в договоре стоит пункт о сотрудничестве, я только что быстро перечитал эти бумажки еще раз. И знаешь, что там сказано? Там сказано, что сознательное не содействие ФСКО грозит тюремным сроком до пяти лет. Пять лет! Поэтому, как только ты ляжешь на операционный стол, так нас сразу и возьмут. Свистов точно не смолчит.

— Мне очень жаль, что я доставлю неприятности, — сухо сказал Максим. — Теперь вижу истинную причину твоего беспокойства.

— Да что ты видишь! — Андрей бессильно закричал и крутанулся на месте, смолов носком туфли несколько листьев в кашу. — Ты ни хрена не видишь! Ты — сдохнешь, это самое, самое главное, а я пойду в тюрьму! — слюни летели у него изо рта. — Полковника под военный трибунал и после туда же, за мной. А что в итоге? В итоге, тебя отымеют прямо в голову, а без своих любимых людей останется моя жена, семья Горданова и семьи этих парней, которые ему помогали. Я же предлагаю тебе посотрудничать с ФСКО. Взаимовыгодное предприятие. Или ты думаешь, что умирать это круто? Типа, заснешь и все, окажешься в раю.

— Нет, не думаю.

— А что тогда? Откуда такая упертость?

— Ниоткуда. Пойдем обратно, я замерз.

— Нет, я не уйду отсюда, пока ты не примешь решение!

— Оно простое. — Максим щелкнул пальцами. — Ты победил. Но перед этим я хочу попросить ФСКО об одолжении. Это будет сделка века.

— Какая еще сделка? — настороженно спросил Андрей.

— Ты узнаешь. Всему свое время. Просто скажи им там, что объект научился кое-как контролировать силы и хочет продемонстрировать их Совету Трех Толстяков, с последующей интереснейшей беседой.

— Трех толстяков?

— Да. — Максим подул на замерзшие онемевшие пальцы рук. — Последняя книжка, которую я прочитал. Забавная история.

ДЕНЬ 106

Максим сидел на стуле. В большом зале с высокими потолками, он смотрелся весьма одиноко. Прямо перед ним, на расстояние пяти метров, за сдвинутыми в одну линию столами, сидело начальство ФСКО. Генерал Яковлев, главный врач Матвеев и еще двое людей из верхов, которые если и появлялись тут раньше, то явно без лишнего шума и огласки. Максим их не знал, но, судя по упоминанию слова "президент" в их должностях, работали они высоковато, даже слишком, чтобы размениваться на такие мелочи, как встреча с объектом по его же просьбе.

Но сегодня был иной день.

Максим положил ногу на ногу и обвел всех спокойным взглядом. Он уже давно разучился нервничать, чувствовать себя беспокойно или неловко. Когда каждый день находишься под прицелом десятка пар глаз, вырабатывается иммунитет и если даже в душе его были когда-то посеяны частички социопатии, то они выветрились с той же легкость, с какой исчезает мыльная пена на дне опустошенной ванной.

Он вопросительно развел руки в стороны, поджал нижнюю губу и насмешливо спросил:

— Ну что, вам понравилось представление?

Слова его продублировало слабое эхо. Пустота. Здесь было слишком пусто и бесчеловечно. Как бы он хотел сказать это двум напыщенным болванам в дорогих, не мнущихся костюмах. Они бы обиделись, наверное.

Первым отреагировал генерал Яковлев. Он пошевелился, повел плечами и кратко сказал:

— Да. Очень.

— А вы слышали, что я хочу кое о чем вас попросить?

— За этим мы и собрались, Максим, — сказал один из небожителей, поправив массивный золотой перстень на среднем пальце.

— Максим... меня редко здесь называют по имени. Если честно, — он наклонился вперед и перешел на заговорщицкий тон, — то вообще всего лишь один человек. Мой психолог. Он зовет меня Максимом. Для остальных я — объект.

— Это очень интересно, но не мог бы ты вернуться к сути.

— Мог бы. Мог. Суть такова, что я хочу встретиться со своей семьей. Один раз. Попрощаться, как следует, по-человечески.

— Но это невозможно! — Перстень у второго небожителя был поменьше, зато наручные часы так и кричали, что стоят целое состояние и плюс пару сотен тысяч долларов. Они наполовину выглядывали из-под четкого среза белоснежной сорочки, в свою очередь, прячущейся за рукавом пиджака идеального покроя.

— Почему?

— Потому что ты находишься в ведении ФСКО, а это секретная служба. О ней никто не знает и, дай Бог, никогда не узнает.

— Бог? — Максим глянул на потолок. — Если вы его хорошо попросите, то не будет ничего невозможного. Но мы тут с вами не о боге собрались говорить, а обо мне, сиром и убогом. И если вы хотите, чтобы я с вами сотрудничал, то придется исполнить маленькую просьбу. Я же не прошу привезти свою бывшую беременную жену сюда. Я просто хочу их увидеть. Пообщаться немного и попрощаться, раз и навсегда. Иначе у нас ничего не выйдет и вам придется вырезать мой мозг, как вы и хотели сделать ранее.

Эксперты в области дорогих вин и автомобилей беспокойно переглянулись. Генерал Яковлев поиграл желваками и насупился. Матвеев же сидел ни жив, ни мертв. Побледневший, с серыми губами, он уже не походил на того почтенного лоснящегося врача-метросексуала, каким был раньше.

— Это слишком большой риск, — сказал Перстень.

— Какой смысл нам идти на такое? — подтвердили Часы.

— Смысл в том, что если я захочу, то смогу стереть с лица Земли любую страну. — Максим щелкнул пальцами левой руки. — Или всю Землю. — Он щелкнул пальцами правой руки. — Мне придется постараться, конечно, но есть такие ощущения, что я смогу развивать способности и дальше. Для вас я как бесконечный источник нефти. Только в сто раз круче. И, вы поймите, что я мыслю реально. Я не шантажирую, не угрожаю, нет. Я просто прошу о крохотной услуге, осознавая, какую услугу окажу вам, в свою очередь. Это небольшая плата. Скромная.

— Хорошо. Как ты объяснишь свое исчезновение из списка жертв катастрофы и последующее, повторное, исчезновение из жизни своей жены? — это Перстень.

— Да как угодно. Скажу, что меня избили, например, перед посадкой, я потерял память и все это время лежал в больнице. А сейчас, мол, память вернулась и я сразу же пошел домой.

— Так. А дальше?

— Дальше? — Максим беспокойно задергал ногой, но практически сразу же себя остановил. — Дальше я оставлю ей письмо и выйду покурить. Навсегда. И да, вот еще что забыл. Вы будете каждый месяц присылать ей и моему ребенку определенную сумму. Я скажу потом точнее.

— С этим нет никаких проблем. Главная проблема в утечке информации. — это Часы.

— Не будет никакой утечки. Мы приедем, я встречусь, поговорю, попрощаюсь и уйду.

— Максим, но ведь вам будет это непросто, — сказал Матвеев и щепотью пальцев поправил зафиксированную лаком челку. — Вы испытаете стресс.

— Если вы мне не позволите, то я не испытаю вообще ничего. То есть абсолютно. А стресс... ну что, стресс. Он бывает в жизни каждого человека. Я смогу справиться. Ведь меня ждет увлекательная и плодотворная работа с любимым государством.

— Зачем ты ерничаешь, Максим? — спросил генерал. — Ведь мы не желаем тебе ничего плохого.

— Конечно же.

— Послушайте, Яковлев, — поинтересовался Перстень, — возможно ли максимальное обеспечение безопасности объекта при данной встрече?

Спящий рассмеялся и все недоуменно на него посмотрели.

— Вы когда сказали "максимальный", то я думал, что назвали меня по имени. А потом сказали "объект" и я понял, что ошибся, — пояснил он. — Специфический у меня юмор, да?

— Немного, — процедил Перстень. — Так что же, господин Яковлев, мы сможем потенциально огородить объект от любых непредвиденных обстоятельств?

— Думаю, что да.

— Думаете?

— Так точно, сможем, — без особого энтузиазма сказал генерал. — У нас отличная служба безопасности.

— Их начальник здесь?

— Да.

— Позовите.

Генерал потянулся к телефону, стоявшему на самом углу стола, прислонил заляпанную красную трубку к уху, набрал короткий номер и замер. В тишине слышались короткие, частые гудки. Затем послышался треск и шипение.

— Свистова сюда, — сказал генерал.

Минуты через три дверь открылась, и в комнату вошел начальник охраны.

— Могу представить вам Свистова Владислава Владимировича, — сказал генерал. — Большой специалист в своем деле.

— Добрый день, — нагло и даже требовательно сказал Перстень. — Вы в курсе просьбы объекта?

— Да, видел через камеру.

Максим указал пальцем на полусферу в углу комнаты и подмигнул ей.

— Что можете сказать по этому поводу?

— Я не одобряю.

— Почему?

— Потому что он неуверенный в себе человек, — протянул Максим, перебив Свистова. — Потому что он боится выполнять свою работу. Потому что он — тупое животное, мышцы и немного интеллекта, способного лишь на то, чтобы запоминать команды и отдавать их другим, не менее развитым и смышленым ребятам.

— Господи... — тихо пробормотал генерал, уткнувшись лицом в ладони.

— У вас конфликт со службой безопасности? — вкрадчиво поинтересовались Часы.

— Нет.

— А тогда почему вы так высказываетесь об этом человеке? — он показал на покрасневшего, переминающегося с ноги на ногу Свистова. Он осоловелым взглядом водил туда-сюда и, кажется, если бы не присутствующие здесь люди, кинулся бы на Максима и разорвал того голыми руками.

— Потому что это мое личное, субъективное мнение. Или я должен во всем подчиняться ФСКО, даже в мыслях?

— Не должны.

— Тогда какие проблемы? Вряд ли этот человечек даст добровольное согласие на встречу. Но ведь в ваших силах на него надавить и только не говорите мне, что от существа, который на первое место ставит кулаки, а уже на второе — мозг — зависит исход нашего примирительного соглашения.

Перстень вытащил из нагрудного кармана золотую ручку и начал ее медленно раскручивать. Свистов, тяжело дыша, следил за ним исподлобья. Уши его горели ядовито-фиолетовым цветом. Максиму даже стало его немного жалко. Он еще раз подмигнул в камеру, зная, что и сейчас, и после, ее будут пересматривать и ни кто-нибудь, а сам виновник торжества, не подозревающего о том, что ему сполна отливается за неприятности Андрея и то, каким образом он вывел Спящего на тонкий лед сотрудничества.

Максим переложил ногу на ногу, вытер слегка вспотевшие ладони и смиренно спросил.

— Так мы решили вопрос или нет?

Перстень прошептал что-то на ухо Часам. Тот кивнул в ответ и сказал:

— Решили. Думаю, что служба безопасности организует встречу с семьей на высшем уровне. Максимально скрытно, максимально эффективно. Да?

— Так точно, — прохрипел Свистов. — Но я...

— Это уже не важно, подчиняйтесь приказам, — осек его Перстень.

— Так точно.

— Можете быть свободны. Хотя нет, подождите. На подготовку мы даем вам неделю.

— Два дня, — сказал Максим.

— Что?!

— Два дня, не считая сегодняшний. Завтра я собираюсь, а послезавтра мы выдвигаемся в Воронеж вместе с моим психологом.

— Стоп, мы так не договаривались. — Перстень возмущенно посмотрел на генерала. — Господин Яковлев, наглость вашего объекта уже переходит все границы.

— Никита Федорович, это уже на самом деле слишком, — негромко, так как ему не давали слова, но достаточно четко, сказал Свистов.

— Я понимаю. — Генерал выпрямил руки, отодвигаясь вместе со стулом от стола. — Но что вы мне предлагаете? Максим, ведь ты не пойдешь на попятную?

— Нет. Через два дня мы, с психологом, выезжаем к моей жене в город. Мне нужен хороший товарищ в качестве сопровождения. Уж больно не хочется видеть всю дорогу не слишком приятные рожи. Например, вот эту. — Он кивнул вбок и Свистов скрипнул зубами.

— Черт с тобой. Ладно.

Перстень кинул разобранную на несколько частей ручку в карман и быстро поднялся со своего места.

— Но потом — ты будешь весь наш, с потрохами. И знаешь еще что? Тебе придется все время помнить о своей жене и ребенке. Потому что случись тебе изменить свое решение...

— Я все прекрасно понимаю.

— По рукам.

ДЕНЬ 108

охранка

Свистов сел на ровно застеленную кровать, подвинул к себе желтую тумбочку с дребезжащими ящичками, и поставил на нее горячую, но не обжигающую, миску с залитой кипятком лапшой. Оставлять лапшу в пластиковой таре от производителя было крайне нежелательно, тогда она не то, чтобы теряла какие-то полезные (иных не существовало) свойства, но вот абсолютно точно приобретала новые, нежелательные, со вкусом пенопласта, а не курицы, во рту. Сверху, на миске, лежала плоская тарелка, которая давала лапше возможность завариться как следует, разбухнуть раза в полтора, а то и два, превратившись в аппетитную ярко-желтую кудрявую массу.

Желтую, как эта тумбочка.

Он скептически оглядел ее, но все же не нашел в цвете никакого сходства, хотя это был единственный похожий оттенок во всей комнате, обклеенной серо-синими обоями, с белоснежным беленым потолком, нейтральной люстрой и тяжелыми темно-бардовыми ночными шторами на окнах. Пол из дешевого ламината покрывал тонкий бежевый ковер с коричневыми кляксами.

Оторванная от пачки лапши бумажная этикетка, на которой стояла миска, медленно загибалась, сворачиваясь в трубочку. Ей было слишком горячо. Он наклонился и потянул теплый, пряный воздух носом — пахло здорово, возбуждающе.

Чтобы лапша действительно хорошо приготовилось, нужно было подождать минимум пять минут. Он вышел в коридор, к маленькому холодильнику, присел на корточки, хрустнув коленями, и достал оттуда полпалки копченой колбасы. Немного подумал, глядя на маленькую баночку с маринованными корнюшонами, но потом покачал головой, захлопнул расхлябанную дверцу (для этого пришлось посильнее прижать верхний левый угол), и вернулся в комнату.

Вынул из неразобранной спортивной сумки, валяющейся у подножия кровати, охотничий нож и порезал колбасу прямо на лакированной поверхности тумбочки, оставляя глубокие следы. Ровно пять толстеньки, почти одинаковых, жирных кружков. Убрал их в сторону, смахнул крошки и стружку на пол ладонью, вернул колбасу на ее законное место, и наконец-то снял тарелку с лапши.

Все вышло так, как и он планировал. Еда настоялась и была готова к употреблению.

Он любил эту жуткую пищу, хотя предпочитал пользоваться ею лишь в крайние, редкие случаи. Например, как сейчас, находясь в командировке. Эта чертова лапша, грозящая изжогой и тяжестью в животе, всегда настраивала его на рабочий лад. Казалось, что это стартовый пистолет, оповещающий бегуна о том, что время находиться в состоянии покоя прошло, и пора бы поднять свою задницу, да побежать вперед за рекордом.

Он помешал вилкой распаренную массу, закинул в рот колбасный медальон, и принялся энергично жевать, одновременно с этим методично наматывая на зубцы, казалось бы, бесконечную желтую ленту лапши. Собрав приличный ком, подул на него, быстро поднес ко рту, проронив две или три жирных капли на пол, и проглотил.

Крякнул от удовольствия, зажмурился.

И в том же духе, стремительно, прикончил свой ужин.

Поставил пустую миску на мокрую, от конденсата, тарелку, и откинулся на кровать, сложив руки на животе.

В белом потолке по-прежнему ничего не изменилось. Он был таким девственно чистым, что на нем хотелось рисовать, ставя каракули и просто чиркая каким-нибудь фломастером ядовитого цвета. Лишь потому, что в мире слишком мало действительно чистых и открытых вещей. Всюду, куда бы не сунулся человек, остаются его следы. И, как бы не удивительно это звучало, потолок — та редкость, на которую трудно посягнуть что взрослым, что детям, что докторам, что убийцам.

Убийцам.

Свистова не беспокоил вопрос подготовки завтрашней, абсолютно ненужной и необоснованной, встречи. В конце концов, всегда есть верные шестерки, которым можно отдавать мудрые приказы и эти солдатики в точности их исполнят, сомневаться тут было незачем. Волновало другое. То, как вели себя эти мудаки.

С самого детства, еще до того, как уйти в армию, он воспитывался в очень боевом дворе. Драки, когда били ботинками прямо по голове и прыгали на животе поверженной жертвы, были там обычным делом. И все всегда знали, что есть поступки, которые нельзя прощать. Поступки-поступки.

Существует то, чего нельзя забыть или пустить на самотек.

Нельзя, чтобы о тебе кто-то распускал слухи. Нельзя, чтобы говорили за тебя. Нельзя, чтобы тебя использовали. И нельзя, чтобы тебя унижали. Дело тут даже не в том, обидишься ты или нет, можно вообще не обратить на это внимание либо сделать вид, что все нормально. Дело в другом — люди никогда не забудут твоего унижения. Они будут помнить это до конца жизни, молчать, но за спиной перешептываться и говорить об этом, а в самый ответственный момент скажут в лицо, и что ты им ответишь? Тебя унизили, а ты промолчал, потому что, сука, вежливый?

Нет.

Так не пойдет.

Он заложил руки за голову. Рубашка натянулась на теле, подол выскочил из ремня брюк.

Но как осадить клоуна и его смешную собачонку? Ведь завтра его руками все будет сделано именно так, как того хотел Спящий. Гнида, унизившая и оскорбившая его на глазах начальства. Больших людей, крупных фигур. И, что хуже всего, затем повторившего то же самое при младших. Совсем еще пацанах, для которых авторитет Свистова был незыблемым хотя бы потому, что он никогда не стеснялся применять кулаки или что-то похлещи. Уважение нужно вбивать, так он искренне считал.

А как вбивать его в пустые еще болванки, когда они видели, как борзо общается с их начальником какой-то доходяга? Для них же он был никем, какой-то там еще один сотрудник ФСКО, они даже не подозревали, что это тот самый объект, секретность держалась на высочайшем уровне. Пока им просто не нужно было знать, кто он.

— Ебаное ничтожество, — сказал Свистов в гостиничную тишину. Никто не ответил. На глянцевой, дешевой, репродукции картины, висящей рядом с зеркалом, была изображена убогая деревушка, потерянная черте где, соседствующая с одинокими, жидкими березками, небом цвета растаявшего холодца, и невообразимым убожеством, в виде разбитой узкой дороги, отнюдь не гостеприимно ведущей к ближайшему дому, из трубы которого даже дымок не вился. Свистов представил, как он будет в старости жить в каком-то таком месте, неуютном и диком, и ему стало не по себе. Чтобы не опуститься на дно, нужно было хорошо работать. Качественно.

Исполнять свои обязанности и следить за тем, чтобы подчиненные исполняли свои.

Но что будет, если допустить встречу Спящего?

Все люди, задействованные в этой несложной операции, вернутся на свои места. Возможно, даже, что никто не потеряет работы. Уж этот двуличный вертлявый психолог, заделавшийся в близкие дружки объекта, точно. Да и сам он, Свистов, собственной персоной, будет при деле. А уж если эксперименты пойдут в гору, то и людей прибавится, новых, нацеленных на работу, исполнение долга и процветание страны, несмотря на свои гигантские размеры, теряющейся на фоне территориальных карликов типа Японии или Германии. На благо Родины, которую планомерно засаживают в могилу.

Почему так?

Потому что мало людей, способных зубами землю грызть, а вытаскивать воз из гнилого болота, на котором были зачаты и на свет появились. Но когда, вместе с повозкой, вытягивают еще и шевелящийся ком блестящих пиявок, так и норовящих присосаться к тебе, хорошо это или плохо?

Плохо.

Он сел. Подумал. Сходил в туалет по-большому. Вытерся, встал, застегнул штаны, нагнулся над унитазом, затаив дыхание, чтобы не вдыхать запах собственного дерьма, одной рукой взял ершик, а второй нажал на слив.

Сполоснул руки, умылся, насухо, до легкой красноты, вытерся своим полотенцем. Подошел к окну, зашел за шторы, не отдергивая их, приоткрыл окно, вдыхая через щель ледяной осенний воздух.

Спящий, получив встречу, мог сотворить что угодно. Свистов был уверен в этом с самого начала. И не верил никому, потому что не знал истинных возможностей объекта. Он был в курсе того, что психолог его покрывает, но насколько велика была их тайна? То, что Спящий показал перед начальством ФСКО впечатляло, безусловно. Управлять тучами, рисовать на них, вызывать дождь и ветер — это больше похоже на чудо, чем на экстрасенсов, которых люди привыкли видеть в шоу на популярных дешевых каналах. Но всё ли это? Больше ничего? Или пугающий ублюдок раскрыл швейцарский нож, вынул из него отвертку, показал всем, и спрятал обратно, а острое лезвие, штопор и фонарик припрятал до лучших времен?

По уговору, встреча должна была пройти наедине. Без лишних лиц. Люди Свистова и Горданова в этот момент, конечно, окружат весь дом, оцепят периметр, плюс одну группу расположат этажами выше, другую — ниже. Опасно, что соседи заметят, тут гадать не приходилось, но вменяемая легенда должна будет сработать. Затем отрубят проводной телефон и заглушат мобильную связь, выдернут кабель интернета.

И Спящий встретится со своей сукой-женой в идеально вакууме.

Но он встретится.

Будет с нею наедине.

И если он захочет с ней остаться, или вернуть ее, или зацепиться по поводу ее нынешнего хахаля, которого тоже придется на время изолировать. Что тогда? Плачущее небо? Грустный смайлик на тучах? Раскаты грома?

Что, если Спящий разнесет там все к чертям? Или отдаст новый приказ-условие. Затем еще один и еще. Они станут его заложниками, а не он их. Зря ФСКО это все затеяло, слишком много очевидных провалов и провисаний. На объект нужно было хотя бы нацепить силовой ошейник с током или дать специальную ампулу со снотворным, которое растворит оболочку через час и подействует. Но кто бы пошел на это, кроме Свистова? Никто.

Начальство почему-то верило Спящему, или хотело верить.

И само затягивало петлю на шее переворотного момент, может быть, в истории всего человечества.

Свистов прикрыл окно. Улыбнулся. Ему вспомнилась жена и как он бил ее, когда она один раз устроила истерику. Он пришел домой с работы, после двух бессонных суток, и вырубился на три часа. А она звонила ему в это время. Он не отвечал — не слышал. Звонила бесконечно долго, каждую минуту. Потом подключила родственников. Все начали его искать, звонить на домашний телефон, на сотовый, в домофон. Поднялись наверх и начали стучать в дверь. Пинками, кулаками, всеми частями тела.

Это его разбудило. Злой и не выспавшийся он молча выслушал их, и по окончании душераздирающего монолога об ответственности перед семьей, выпроводил на улицу. Дождался жену на кухне. И когда она ворвалась в квартиру, вереща благим матом, просто взял и ударил ей в переносицу, зажав в руке толстостенную кружку из-под кофе.

Она отлетела на несколько метров, врезалась в вешалку, свалив ее и сорвав с петельки свою шубу и его пальто. Пока она очухивалась, он поднял ее за руку, оставив на будущее размазанные пятипалые синяки, и потащил в зал. Швырнул на ковер. Поднял. Наотмашь ударил по лицу — брызги слез, слюней и потекшей туши полетели в сторону. Он не помнил, что говорил ей в этот момент, но явно что-то убедительное. Она мелко кивала, соглашаясь и всхлипывая, а он всего говорил и говорил. Наконец, когда ее лицо покрылось картой красных отпечатков, он отпустил ее, пошел в свою комнату, лег на кровать и уснул крепким сном.

Синяки сходили полторы недели. Жена взяла больничный. И с тех пор ни разу не повышала на него голос.

Это был как раз в действии тот случай, закрепившийся из детства, что нельзя прощать унижений и оскорблений. Нужно помнить, брать реванш и пресекать. Жестоко. Возможно, даже слишком жестоко, как может показаться многим людям. Но это действенный способ, единственный, пожалуй, и по-настоящему стоящий того, чтобы его использовать. Нельзя косить поросли вишни — она вновь прорастет через некоторое время. Необходимо выкапывать ее с корнем, рубить на мелкие части и бросать на солнце, чтобы высохло дотла.

Рубить.

Мелко.

Дотла.

Он вышел из-за занавесок, поднял сумку и положил ее на кровать. Встал перед ней на колени и запустил руку вглубь, до самого дна. Там, в кобуре, лежал АПБ, привезенный им из Афганистана. Рядом с ним лежал длинный глушитель. Немного громоздкая конструкция, конечно, но очень эффективная и точная. Он пользовался ею всего лишь один раз, чтобы убийственно припугнуть кое-кого, но редко когда расставался во время операций. Все же официальный пистолет, мирно покоящийся в кобуре, иногда был скорее препятствием для разрешения конфликтов, чем идеальным средством для их логарифмического решения. За него необходимо было отчитываться, за каждый патрон.

Этот же, с запахом крови и смерти, прочно сидевшим в стволе, в отчетах ни перед кем не нуждался. О нем просто-напросто никто не знал.

— Пришло время расставаться, — ласково сказал Свистов, погладив пистолет вдоль затвора. Коснулся глушителя, с секунду подумал, но все же решил надеть его в самый последний момент, перед тем, как все начнется и, он надеялся, очень скоро закончится.

Медлить было нельзя. Все, что у него имелось в распоряжении — эта ночь.

Он положил пистолет в правый карман плаща, глушитель в левый. Небрежно намотал шарф, застегнулся на все пуговицы, посмотрел на себя в зеркало, одернул плечи и вышел в коридор. В самом его конце, на стульях, друг напротив друга, сидели дежурные. Так как проход был сквозной, то с каждой стороны по приказу Свистова устроили по миниатюрному блок-посту, чтобы Спящий, в случае чего, не смог убежать. Не выпускали никого, кроме начальника.

Они вскочили и отдали ему честь, он торопливо кивнул.

— Что сказать Горданову? — спросил один из них. — Для отчета.

Свистов замедлил шаг, но не остановился, лишь кинул через плечо:

— Ничего. Я за сигаретами пошел. И воздухом подышу. Вернусь через час.

— Понял.

Он не стал пользоваться лифтом, быстро спустился пешком по лестнице, открыл тяжелые монолитные двери и вышел на улицу. В одежде было не столь холодно, как в номере возле открытого окна, но все равно прохладно. Чуть поодаль стояли, сонно переливаясь в свете фонарей и луны, пара желто-белых такси, иномарки. Он подошел к ближайшему, постучал в прозрачное переднее окно.

— Лизюкова, дом 11, доедем?

— Да.

Свистов сел на заднее сиденье, подобрав полы плаща. Автомобиль плавно тронулся с места, набирая ход. Луна равнодушно следила откуда-то сверху и, как будто и не знала, что произойдет дальше.

Или только лишь прикидывалась.

психолог и спящий

Казалось, что этим вечером они одни. Одни во всем мире и никого больше нет вокруг, только они вдвоем. Нет ни Горданова, отпустившего их под честное слово. Нет ни охранников, которых отвлекли в нужный момент. Нет ни правил, ни запретов. Есть одно лишь дикое неуемное желание Спящего поговорить с женой без лишних глаз вообще. В принципе. Без суеты и приготовлений. Здесь и сейчас. Так, как он сделал бы это в любой другой момент...

Раньше. В прошлой жизни.

Они обещали полковнику вернуться обратно через два часа. Но все пошло не так.

Приоткрытую дверь от косяка отделяла строго прорезанная желтая линия. Как будто кто-то плеснул светящегося воска, тот застыл и его никто не успел убрать. Андрей осторожно взялся за ручку и потянул на себя. Дверь бесшумно повернулась на петлях, яркая желтая линия стала еще шире и пролилась на пол прямоугольной, не поддающейся физическим законам, лужей.

Он осторожно переступил через порог. Спящий оставался за его спиной. Под ногами валялся скомканный перекрученный половик. Перевернутая вешалка для одежды преграждала путь на кухню. В остальном, все было как всегда, как в тот раз, когда психолог был здесь. Во всей квартире горела одна единственная лампа — в коридоре, остальные же комнаты смотрели на гостей темными провалами дверных проемов, как три глазницы вогнутого внутрь черепа.

Было тихо. Слишком тихо для того, чтобы чувствовать себя комфортно.

Андрей огляделся, зачем-то натянул рукав куртки на ладонь, протянул ее за стенку и включил свет в следующем коридоре, соединяющем еще две комнаты. Выглянул туда. Все спокойно, никаких разрушений. Тогда он двинулся вперед, посекундно прислушиваясь к любым шумам. Точно так же щелкнул выключателем, зашел в комнату, скрипнув половицей лакированной черной доски, и замер, с трудом пытаясь сдержать вопль, ринувшийся из легких куда-то в горло и бешено забившийся там, словно пойманная в силки синица.

Оля лежала, вернее, сидела на полу, прислонившись к шкафу. Тонкий бежевый ковер под ней собрался хмурыми складками. Справа валялись осколки разбитой вазы вперемешку с сухими цветами, слева бумажный журавлик. На месте ее лица сияла рваная рана с мохнатыми краями, кровь из которой буквально дождем проливалась на набухшую грудь, с омерзительным звуком шлепая по насквозь пропитанной ткани когда-то белой футболки. На округлом, вздутом животе расплывалось кровавое пятно, прямиком уходящее в темно-алую лужу, скопившуюся под тряпичным сероватым телом. Она успела проникнуть в ковер и теперь медленно, но видимо глазу, расплывалась по нему безучастным полукругом.

У Андрея свело мышцы шеи. Он чувствовал за своей спиной Максима, но не мог повернуться, потому что не хотел видеть выражения его лица. Сейчас, именно сейчас, больше всего он не хотел иметь дел со Спящим, потому что нет страшнее человека, на которого обрушилось горе.

"Мне очень жаль", хотел сказать он.

"Мне так жаль", хотел сказать он.

"Мне очень жаль", хотел сказать он.

Но не смог. Только лишь отстранился, отошел в сторону, потрясенный и разбитый на мелкие куски.

Как зомби, Максим протиснулся мимо него и с криком подался вперед. Андрей успел схватить его за одежду и тот безвольно повис на ней, как марионетка на нитях. Он еле слышно скулил, а слезы, мгновенно затопившие глаза, лились нескончаемым потоком. Он дрожал, его колотило и трясло. Безумным остекленевшим взглядом он смотрел на мертвое тело своей жены, шипел, как спущенный мяч, выпуская из легких бесконечный вдох, еще наполненный предвкушением и радостью встречи, и теперь уже никогда не могущий быть таковым.

Быть таким.

Быть таким...

Таким беспечным.

Внезапно его вырвало и он рухнул на колени, в этот раз Андрей не смог его удержать. Рвотные массы бежевого цвета шлепнулись на пол, обрызгав босые ноги Оли. Максим задрожал еще больше, схватился за голову одной рукой, оперся другой, расфокусированным мутным взором поглядел на психолога, и его вырвало еще раз. На этот раз хлынуло из всех дыр — ноздрей, рта. Он захлебнулся и начал панически задыхаться. Андрей насильно наклонил ему голову вниз, чтобы все вышло с концами, и прошептал:

— Дыши, дыши сильнее, — хотя должен был сказать: "Мне так жаль".

В комнате неприятно запахло. Даже сквозь едкую вонь не переваренной пищи и надоенной желчи, пробиваться запах мертвечины. Не чего-то сгнившего или заплесневелого или разбухшего, нет. Так пахнет отрубленная голова теленка, который еще секунду назад был живым. Андрей попытался оттащить Спящего от трупа жены, чуть подальше, чтобы тот не наследил, и ему это удалось. Тот не сопротивлялся, его голова

ТЕЛЕНКА

болталась на безвольной шее, как мячик для пинг-понга на шнуре, привязанном к ракетке.

— Это они, они это сделали, — сказал Максим. — Они ее убили.

— Мы точно не знаем, — ответил Андрей. Он шлепнул Спящего по щеке. — И смотри на меня, понял? Не гляди туда, не заглядывай.

— Может она еще жива, я хочу помочь ей.

— Ты ничем ей не поможешь.

Андрей поднялся с корточек и на цыпочках прошел в зал. Включил свет и, как-то даже уже хладнокровно, будто привык или видел это много раз по дню, внимательно осмотрел труп нового Олиного мужа. Вдовца мужа жены вдовы. Тот валялся за диваном, куда его отбросила пуля, попавшая точно в центр груди. Контрольным выстрелом в затылок убийца запачкал весь угол и синие занавески. Мозги и кровь, хаотичным слоем лежащие на них, заговорщицки блестели.

Психолог выскочил в коридор, схватил желейного Спящего подмышку и потащил на выход. Они быстро спустились с этажа, но когда уже подходили к двери подъезда, Максим вырвался, выбежал на улицу и заорал. Орал так, что охрип, осип в минуту. Кричал, как раненое животное, на глазах которого только что убили его детенышей. Кричал, как человек, заживо пропущенный через мясорубку. Кричал до срыва, несносного визга, затем снова набирал полные легкие воздуха и вновь кричал.

Андрей стоял рядом и плакал.

А Спящий всё кричал.

— Прекрати, пожалуйста, прекрати. — Он схватил его за рукав куртки и потащил в сторону, с большим трудом. Непослушные подошвы шаркали по влажному осеннему асфальту. В окнах домов зажигался свет, был слышен звук раскрываемых тут и там створок. Людское любопытство не обходило стороной ночное представление.

Они тащились по улице, мимо припаркованных машин.

"Эй, алкашня, валите отсюда!" — голос откуда-то сверху.

Не обратили внимания.

Крыши и изогнутые крылья автомобилей блестят тонкой коркой льда в тусклом свете фонарей. Спящий все еще кричит. Хрипит. Вопит. Стонет. Ноги скользят, бордюры такие высокие, а путь домой такой...

Домой? Куда они идут?

Андрей не знал, но уж точно не обратно в гостиницу. Обратного пути нет. Как только они переступили порог злосчастной квартиры, все пути отхода назад были отрезаны. Подобных случайностей просто не существует в мире. В мире, где один маленький человек умеет управлять стихией, нет места для такого рода совпадений. Несчастную Ольгу и ее, пусть и малоприятного, но живого (когда-то) мужа явно убили не просто так. В их квартиру не ворвался заблудший наркоман или банда грабителей, нет, куда уж там.

Просто кто-то вошел, всадил по паре пуль на человека, и вышел всего за несколько минут до того, как в доме оказались двое ненужных заинтересованных свидителей.

Или все же нужных?

Яркие свет ксеноновых фар осветил полутемный двор. Андрей толкнул Максима вбок, и они отошли, вернее, вяло отшатнулись в сторону, чтобы дать проехать машине. Но та вдруг остановилась на полпути, замерла, гипнотизируя ослепительным светом, буквально разрывающим глаза и выедающим мрак, как щелочь мягкие ткани мышц. Судя по высоте источника, это был большой внедорожник, подробнее психолог рассмотреть не мог. Он морщился, отводя взгляд в сторону. И только когда в машине открылась дверь и появились бегущие контуры четырех людей с оружием наперевес, он сразу, без лишних вопросов, понял, в чем дело.

— Это за нами! — крикнул он в ухо Максиму. — Уходим!

Он попытался рвануть к подъезду, думая, что они успеют добраться до крыши, но его затормозил Спящий. Он не сдвинулся с места, а остался стоять, чуть боком, криво, одно плечо выше другого, голова наклонена налево. Андрей вдруг заметил в свете фар, что идет гибридная мелкая морось, похожая то ли на снег, то ли на туман. Он поднял голову вверх и не заметил ни одной звезды, все было затянуто беспросветным чехлом туч.

— Стоять! — окрик бойцов ФСКО был стандартный. Мощный, приказной, грубый. Парализующий испуганную жертву. Ничего иного ожидать тут было нельзя. — Стоять и не двигаться!

Но команда была бессмысленной, потому что оба они и так были недвижимы. Максим на тротуаре, Андрей в стороне, переминаясь дорогими туфлями по взбитой жирной земле огороженного низким заборчиком палисадника.

Примерно на полпути бойцы замедлили бег. Перешли на шаг, держа безоружных людей на прицеле. Они шли шеренгой, вчетвером. Максим обернулся к Андрею и криво улыбнулся. Выглядело это жутко, потому что кожа на бледном лице натянулась, и глаз его полностью исчез в темном провале улыбки. Он поднял руку, прижал ее ко лбу и...

Психолог отлетел в сторону. Его хорошенько приложило о тонкий, тщедушный ствол вишневого дерева, так, что он затрясся и завибрировал. В ушах надрывно и противно пищал огромный комар. Андрей чуть ли не на самом деле чувствовал его бесцветные трепещущие крылья, щекочущие черепную коробку изнутри. Он потряс головой, но звук не проходил и перед глазами плыло, как бы не пытался он сосредоточить зрение. Все пространство вокруг мерцало желтыми и красными цветами, как будто кто-то включил светомузыку. И только когда Андрей немного пришел в норму, то понял, что это за мелодия — сигнализации в автомобилях. Сработали все, абсолютно, и все они сейчас гудели, орали, верещали, бибикали и переливались, как новогодние елки. И чем дальше — тем громче, потому что проходила легкая контузия, взамен же появлялась тяжелая озабоченность.

Он встал на четвереньки, не обращая внимания на то, что весь вымазался в грязи, и, шатаясь, поднялся. Спящий стоял все там же, где и был. Может быть, чуть подальше, опираясь на какую-то машину. Андрей вышел на асфальт, сбивая налипшие слои плотной грязи, и побрел к нему.

— Что это такое? — Голос его звучал, как сквозь вату. — Что это было?! Граната?

Максим обернулся к нему.

— Нет, — сказал он.

— Что у тебя с лицом?

— Где?

— Кровь течет. Из носа. — Андрей указал на темную струйку, стекающую из правой ноздри Спящего, и выглянул из-за его плеча. — Вот черт!

На месте джипа, доставившего бойцов, теперь дымилась черная обуглившаяся коробка, немного отекшая, как будто ее поставили на несколько секунд в адскую духовку и быстро вытащили обратно, забыв остудить. А из-под щелей капота выбивалось пламя.

Земля и асфальт в радиусе десяти метров дымились. У многих машин, находящихся рядом, были спущены колеса, и ни одна из них не отзывалась сигнализацией. Они молчали, окружая эпицентр взрыва ("Или что? Что это было, твою мать?!") печальным хороводом опустошенных мертвецов.

Тела бойцов, закованные в черные одежды, бездвижно валялись на земле.

— Нам нужно бежать отсюда, — сказал Андрей. — Чем быстрее, тем лучше. Они уже в курсе всего и скоро прибудет основное подкрепление.

— Плевать.

— Что?! Ты хочешь выбраться или как?

— Мне все равно.

— Тебе — да, а я вот хочу жить и хочу убраться отсюда как можно скорее!

— Уходи.

— Как я уйду без тебя?

— Я...

Внезапно Андрей уловил какое-то движение между машин, и присел на корточки, потянув за собой Спящего, сам чуть не упав от неожиданности. Раздались хлопки выстрелов и пули, буквально просвистевшие в нескольких десятков сантиметров над их головами, со звоном пробили заднюю дверь белого фургона.

— Все, мы попали, — обреченно прошептал психолог.

— Закрой уши.

— Что?

— Уши закрой, — спокойно сказал Максим и уже через секунду Андрея ослепил белоснежный, всепожирающий вертикальный столб, ударивший откуда-то с неба. На этот раз взрыв был настолько мощным, что он даже почувствовал, как жалобно завибрировали внутренние органы, а перед глазами в бешеном танце понеслись разноцветные блики и круги. Волосы встали дыбом, зачесался язык.

Мир словно подпрыгнул.

И еще раз подпрыгнул. И еще.

В ноздри ударил резкий запах озона и чего-то паленого. Резины, кожи, человеческих костей, синтетики, спеченных внутренностей.

Спящий стоял на коленях и блевал воздухом. У него уже ничего не осталось внутри, поэтому он мог исторгать лишь жалкие попытки выплюнуть собственный желудок да капли темной крови, льющей уже из обоих ноздрей.

От бойцов ФСКО ничего не осталось. Их разнесло, разметало, не важно. После молнии их не стало. Джип более не мерцал гирляндой фар — все, что было пластиковым или стеклянным, в нем оплавилось, провода выгорели полностью, а аккумулятор закипел и взорвался в считанные секунды.

Из окон домов больше никто не выглядывал. Но даже если бы и нашлись смельчаки, из тех, кто поднялся с пола и решил подойти хотя бы на полметра к подоконнику, их нельзя было бы увидеть, потому что потух свет. Вырубило трансформатор или что-то в этом духе — будка искрилась и переливалась голубоватыми огнями святого Эльма где-то в глубине темного двора.

Неожиданно они очутились в самой сердцевине бездонного черного колодца.

На какое-то время без проблем и угроз.

Именно поэтому нужно было бежать. Сейчас. Ни секундой позже.

Идти приходилось практически на ощупь. Когда они проходили мимо покореженного внедорожника, Андрей чуть не поскользнулся на каком-то куске. Ему не хотелось думать, что это было на самом деле, но, судя по всему, минимум одного из бойцов ФСКО придется собирать по частям, чтобы похоронить со всеми почестями.

Ему стало дурно.

Когда они в спешном темпе, держась поближе к стенам дома, через арку, вышли из замкнутого двора, стало полегче. Электричество выключилось не во всем районе, а в конкретной точке, поэтому Андрей решил идти к яркому скопищу рекламных щитов, круглосуточных киосков и мини-маркета с решетками на окнах и водкой, продаваемой абсолютно не по закону, но за весьма приемлимую цену.

Никто не смотрит на тебя, когда ты идешь по городу. Ты можешь побриться на лысо, можешь выкрасить лицо в зеленый цвет. Можешь отрастить сиськи и разгуливать топлесс. Можешь вытащить свой хер, привязать к нему бантик и петь колыбельную песенку мерзким, тоненьким голоском. Можешь идти задом наперед. Можешь курить трубку с сухим кошачьим дерьмом.

Ты можешь все.

И всем плевать.

Максимум, чего ты добьешься — кто-то обронит на тебя взгляд. Нелепый, быстрый, мимолетный взгляд, и пойдет дальше, по своим важным делам. Очень важным. И очень делам.

Именно в городе ты понимаешь, чего на самом деле стоишь. Ты тратишь полчаса времени по утру, чтобы, проснувшись, умыться, помыться, причесаться, побриться, почистить зубы, выбрать чистую и подходящую тебе одежду, подобрать к ней обувь, сбрызнуться туалетной водой, почистить уши, подстричь ногти и, наконец, в апофеозе, сходить в магазин за углом за хлебом.

И ты прекрасно знаешь, что всем на тебя насрать.

Но ты продолжаешь делать это. Делать каждый день. Мыться, бриться, чиститься. Не выделяться из толпы и, где-то даже, быть лучше всех сразу или по отдельности.

Это кажется бессмыслицей, но все держаться именно за этот стиль поведения. Это выбор толпы. Толпы, которая никого и никогда не замечает.

Сейчас же, именно сейчас, уже практически ночью, выбежав на полусовещенную улицу, ближе к дороге, и сталкиваясь с редкими прохожими, как поголовно одетыми во все черное, Андрей ловил себя на мысли, что каждый этот индивид разглядывает их с головы до ног. Он не верил, что в полумраке видна кровь Спящего или мертвенная бледность его кожи. Возможно, что они шли немного странно, держась друг за друга и шатаясь. Но кто откажет себе выпить немного и расслабиться после работы? В этом нет ничего странного.

Они шли к остановке. Там можно было взять такси. Ловить его, стоя на пустынной дороге, не входило в планы психолога. А возле остановок обычно всегда длинной, или не очень, вереницей парковались таксисты. Так было и на этот раз. Психолог выбрал стоящую первой в очереди "Шкоду", открыл заднюю дверь, запихнул в салон Максима и сел рядом с ним сам. Шофер, обернувшись, удивленно и насмешливо разглядывал их, вопросительно подняв брови.

— Парусный. Поселок в Новой Усмани, — сказал психолог.

— Это тридцать километров от города.

— Вот. — Андрей вытащил из внутреннего кармана плаща две мокрых скомканных тысячерублевых купюры. Он неожиданно осознал, что если промокли деньги, то он и сам промок насквозь. Мелкий дождь за окном теплого, хорошо пахнущего, такси не переставал идти. Город утопал в нем, город был им пропитан. Только это был не обычный дождь. В воздухе, везде, где только можно, висели взвешенные, скатанные в остроугольные неровные сферы зеленые банкноты. Их было миллионы, миллиарды. Дождь из денег. Этот город, как и все остальные в современном мире, купался в деньгах, а по утру их просто втаптывали в грязь, не замечая того.

Психолог вздрогнул и оторвался от стекла, в которое уткнулся лбом. Зеленый свет светофора сменился желтым, затем красный. Капли на стекле тоже, как по мановению волшебной палочки, изменили свой цвет. И город теперь окунулся в кровавый дождь.

Или.

Или это просто иллюзия.

— Два косаря?

— Да.

— Ну, не знаю...

— Знаешь. Трогай. — Он уверенно похлопал водителя по плечу. Тот подумал немного, затем, кряхтя и якобы с неохотой, потянулся за ремнем безопасности. С щелчком застегнул его, включил поворотник и снял рацию:

— Шестьдесят второй. Я домой, всем удачной ночи.

— Спокойной ночи, шестьдесят второй.

Они мягко тронулись.

Андрей откинулся на сиденье и облегченно вздохнул. Максим, собравшись в комок, сидел рядом и молчал. Время от времени шмыгал носом. Время от времени трясся, как в эпилептическом припадке, и тогда закрывал глаза и морщился.

Психолог достал телефон. Интересно, можно ли отследить, если он выключен? Он разобрал заднюю панель, вытащил аккумулятор и сим-карту. Внимательно рассмотрел. Кто его знает, на что способно государство, когда ему нужно кого-то достать. Он еще раз с сожалением поглядел на телефон, который ему так нравился, затем открыл окно и швырнул его как можно дальше. К черту, лучше лишний раз перестраховаться, а все нужные номера он и так помнил наизусть.

Водитель слегка повернулся, глядя в зеркало заднего вида, но ничего не сказал.

— Послушай. — Андрей наклонился к нему. — Я хочу купить твой телефон.

— Чего, братан? Телефон мой?

— Да. Вернее, обменять.

— На кой хрен?

— Я только что свой потерял, теперь мне нужен другой. Не в салон же идти, чтобы они мне за часы его поменяли.

— Часы? У меня телефон десятку стоит, братан, не смеши.

— А у меня часы за семьдесят штук. Швейцарские. Смотри. — Психолог вытянул руку. Водитель включил свет на штурманском плафоне, замедлил скорость и крепко взялся за запястье.

— Швейцарские? Что-то не видно, что они швейцарские.

— А ты в них особо разбираешься, да? Что-то не устраивает? Тогда другой вариант. Ты завозишь нас в ломбард, я сдаю эти часы, получаю деньги, и мы едем дальше.

— Семьдесят косарей на карман и не боишься, что я тебя по голове стукну, братан? — Таксист рассмеялся.

— Нас двое, во-первых. Во-вторых, я тебе предложил несколько вариантов. На, погляди поближе.

Психолог расстегнул часы и передал их водителю.

— Там проба выбита.

— Нихрена себе, — тот присвистнул. — И правда. Тяжелые, выглядят охеренно.

— Да. Теперь твоя очередь — телефон.

— Погоди.

Он быстро съехал на обочину и затормозили так, что задние пассажиры подались вперед. У Андрея заныло в животе от нехорошего предчувствия. Если сейчас этот любитель шансона и заработка на стороне достанет травматический пистолет или биту, то ничего хорошего. Но...

— Фотки и эсэмэски удалю, — спокойно пояснил таксист. — А то там личное. И номера. Жене моей чтобы не позвонили и подругам там всяким, друзьям.

Психолог развел руками и легонько улыбнулся:

— Без проблем.

— Ну вот, — спустя пять минут сказал таксист и передал телефон Андрею. — Вроде бы все. Если чего найдешь — то удаляй сразу, не люблю, знаешь ли, когда чужой читает письма, заглядывая мне через плечо, как пел Высоцкий.

— Без проблем, — повторил Андрей, держа в руках "нокию" с полноценной клавиатурой и маленьким экраном. — Знаешь, вряд ли этот телефон стоит десятку.

— Братан, — таксист открыл окно, сплюнул и вырулил на дорогу, — я же не спрашиваю, откуда вы, такие потрепанные, появились в эту ночь, почему ты выкинул свой мобильник, почему твой друг как будто под "спидами" и на кой хер ты мне невыгодно отдал дорогущие часы. Нет вопросов — нет проблем.

— Согласен.

— Ну вот, ёбта.

ДЕНЬ 110

— Я выжил, чтобы умереть.

— Что? Ты о чем?

Андрей перевернулся на другой бок. Максим сидел возле окна, закутавшись в дырявый плед и одеяло. Пространно водил пальцем по стеклу, оставляя на нем смазанные жирные следы.

— Я выжил, чтобы умереть. Странно.

— Не пойму, ты собрался кони двинуть или что?

Тишина.

Молчание.

Где-то в коридоре щелкает счетчик электричества, наматывая круги. Они не пользуются светом, но два обогревателя, что нашлись в доме, теперь стоят в одной комнате. Дверь закрыта, щель подоткнута старой свернутой в трубу курткой. Внутри достаточно тепло, но каждый раз, когда психолог выбегал в туалет, то понимал, что как только нагрянут настоящие холода, им здесь долго не протянуть.

А тянуть следовало бы месяц, как минимум.

— Что за разговоры о смерти? — спросил он.

— Я не хочу жить, потому что она повсюду. В каждом отражении, на каждой поверхности, в темноте моргающих век. Просто в темноте. Во сне. Я почти не спал, но когда отключаюсь, то вижу только ее.

— Господи, я... — Андрей сел, накрыв ноги одеялом, и ожесточенно потер лицо. — Я не знаю, что с этим делать. Вернее, я могу попытаться вывести тебя из депрессии, но это займет очень много времени, тем более, ты испытал такой шок. Если хочешь...

— Не важно. Я умираю. И это тоже не важно. Важно то, что они мертвы. Сейчас это мой центр.

— Ты не можешь так думать, Макс! Ничего уже не сделать, ничего не вернуть, и никак нельзя загонять себя в яму. Ты наоборот должен приложить все силы и терпение, чтобы выбраться. Никто бы не одобрил твоего поведения, включая жену.

— Я одобряю. И мне невыносимо. — Он так тяжело и глубоко вздохнул, что внутри него что-то всхлипнуло, надрывно и кратко. — Хочу. Сдохнуть. Прямо. Сейчас. Хочу. Сдохнуть. Прямо. Сейчас. Хочу...

— Хорош!

Андрей вскочил с кровати и звонко, наотмашь, ударил Спящего по шее.

— Хватит зацикливаться!

Тот сжался в комок, как обоссавшийся щенок.

— Я не могу. Не могу. С каждой минутой я вспоминаю все больше и больше из нашей с ней прошлой жизни. С каждой минутой. Словно во мне сломали большую плотину, и раньше она просто сочилась капелью памяти, а сейчас это бушующий поток. С ног сшибает. И я хочу в него окунуться с головой, чтобы сдохнуть.

— Ты не можешь позволить себе эту роскошь.

— Почему? — Первый раз Максим посмотрел на Андрея с едва заметным интересом.

— Потому что она была тупой инстинктивной сукой, которая тебя предала! — психолог выпалил это и застыл.

Тишина.

Молчание.

Где-то в коридоре щелкает электросчетчик.

"Что сейчас произойдет? В меня ударит молния? Или ветер размажет о стену, вскрыв этот домик, как консервную банку?".

Руки Спящего медленно сжимаются в кулаки. Взгляд трезвеет. Небритую кожу щек прорезают рельефные сгустки скул. Он поднимается и встает вровень с психологом. На шее у него слегка краснеет след от пощечины. Время замедляется. Картинка перекашивается. Щенок превращается в пса. С момента последнего щелчка счетчика прошли сутки или неделя. Пол дрожит под ногами.

"Пол дрожит?!".

Андрей потрясенно смотрит вниз, но не видит ничего, кроме своих ног. И трясущихся колен. Он вдруг осознает, что трясется сам. Полностью.

— Что ты сказал? — тихим голосом задает вопрос Максим.

— Послушай, — он запинается и заикается. — Если ты сядешь и успокоишься, то я все объясню.

— Что ты сказал?

— Правду! Правду, черт!

— Что ты сказал?

— Это был не твой ребенок, понимаешь?! Не твой! Когда вы еще жили вместе, то она трахалась с этим типом, которого запихнули за диван. Вы были вместе, и она трахалась с любовником. За твоей спиной. На твоей кровати. В подаренном тобой нижнем белье. А потом забеременела от него. От него, а не от тебя! И...

Удар был слабым.

Достаточно сильным для того, чтобы стало больно, но недостаточным для того, чтобы вырубить или хотя бы уложить. Андрей просто отшатнулся, ошарашено хлопая глазами и держась за скулу, которая теперь саднила и разгоралась медленным огнем.

— Если хочешь, ты ударь меня еще раз, — сказал он, — только рукой, без этих своих штучек. Молний и прочего.

Максим покачал головой.

— Что? Что это означает? Нет? — Психолог оперся спиной о дверь, повернул голову и приложился подбитой стороной лица к прохладной поверхности.

— Сука ты ебаная. И тварь. Вот что это означает.

— Называй, как хочешь, мне все равно. Вернее, мне вообще-то не все равно, но ты должен понять, что я говорю правду.

— Ты брешешь, как оттраханная в жопу сука. Льешь грязь на мою жену.

— Нет. Нет! — Андрей нервно сглотнул слюну. — Это она лила на тебя грязь. Я не все рассказал о той встрече, когда ездил к вам домой.

— Не все? — Спящий был наигранно печален. Он склонил голову набок и наблюдал за психологом, как сытый кот за крысой, попавшейся хвостом в мышеловку.

— Не все. Я не стал рассказывать, потому что боялся, что ты расстроишься. Что не захочешь идти на контакт, что результаты экспериментов будут плохими. Я всего лишь хотел тебя уберечь, сгладить ситуацию.

— Уберечь от чего? От правды?

— От человека, которому на тебя было похуй.

— Да неужели.

— Неужели.

Андрей потрогал скулу — немного припухло и кожа натянулась, как будто ее намазали лаком для ногтей, но не критично. Глаз слега заслезился на внешнем углу, и он вытер его запястьем.

— Ты был для нее отыгранным вариантом, Макс.

— Она любила меня.

— Нет, не любила. Почему вы поссорились в тот раз?

— Я не давал ей нужного количества тепла, ласки и заботы.

— О, боже, это стандартная отмазка, Максим! — Психолог рассмеялся. — Это стандартный женский шаблон. Я немного был с ней знаком, но уже с этих слов знаю ее характер от и до. Она тобой манипулировала. Ты же не сам пришел к этому мнению, а она его в твою голову вложила, так? Посадила, как косточку, полила, и оно выросло в большое развесистое вишневое дерево, больше похожее на рога. Она просто скинула с себя ответственность. Чтобы ты разбирался в этом дерьме и чтобы ты бегал за ней.

— Бегал? Я люблю ее.

— А она тебя нет. В этом вся причина. Ты вел себя, как мужик, в своем недалеком представлении. Полетел за ней в Питер, чтобы попытаться вернуть, но... у тебя бы ничего не вышло.

— Вышло бы, если бы не эта дерьмовая ситуация.

— Нет. Она сказала, что начала встречаться со своим любимым человеком тогда, когда вы расстались.

— Я не верю.

— Поверь. На этот раз я не вру тебе. Мне просто незачем врать. — Андрей развел руками.

— И что дальше? Как же все было на самом деле?

Максим сел обратно, к подоконнику. Андрей увидел покрасневшие костяшки пальцев на его дрожащей руке, залегшие тени под глазами, спутанные многослойные волосы.

— Укройся одеялом, — сказал он. — Холодно.

— Говори по существу, — жестко ответил Спящий.

— Ладно.

Психолог перевел дыхание.

— Она сказала, что никогда тебя не любила. Это ее слова. И по факту — она залетела от этого Сергея, либо когда ты еще был жив, либо как только ты официально умер. Про отцовство — она тоже мне сама сообщила.

— Как же так... Я разговаривал с ней по телефону, у нее никого не было!

— Ага. Нам бы сейчас не помешала бутылка водки, чтобы ты поверил. Но ты уж поверь и так. Надеюсь, что к твоим позитивным воспоминаниям скоро прибавится и негатив.

— Я пытался ее вернуть! Удержать.

— Все верно. Ты пытался ее удержать. Говорил ей на крыше высотного дома: "Держись, держись за меня, не отпускай, ты все, что у меня есть".

— Да.

— Но проблема в том, что это не она висела над пропастью, а ты. Смотрел на нее снизу вверх и просил держаться. Не отпускать тебя. Ты думал, что так нужно для вас двоих, но она уже решила для себя. И разжала руки. И ты полетел, думая, что виноват в этом, что не слишком крепко вцепился в нее, не слишком искренне умолял. И даже когда ты разбился, то все равно не переставал любить и оправдывать ее. Ведь так?

Тишина.

Молчание.

Андрей отодвинул ногой куртку и вышел за дверь, аккуратно прикрыв ее за собой. В остальных комнатах дачи было прохладнее. Он вытащил шапку из кармана и натянул ее как можно глубже, скрыв брови. Поднял воротник. Его мягкий край ощутимо царапнул необработанным швом ссадину на щеке. Наверное, она превратится в желтое недоразумение уже на третий день, а сейчас об этом стоило бы забыть.

Он вышел в сад. Деревья стояли печальные, укутанные снизу мешковиной и спутанные проволокой. Они походили на тела напрягшихся бодибилдеров — мышцы, куски мяса, разделенные невидимой леской. По бетонной дорожке, как по руслу высохшей реки, ветер гонял редкие опавшие листья. Выбраться из западни им мешал декоративный, низенький зеленый заборчик.

Он не пошел по дорожке, а побрел по вялой, как сгнившие мандарины, осенней траве. Она была еще зеленой, но вскоре ее покроет белый снег. Этот белый никогда не смешивается с зеленым и никогда не превращается салатовый. Желтая роза, смешанная с кровью, никогда не становится оранжевой. Синее небо, смешанное с разорванным сердцем, не становится фиолетовым. Природа не идет на уступки, в ней все так, как тому и положено быть. Но есть один человек, который смог ее себе подчинить...

И ему сейчас плохо.

Они ревели и плакали, как маленькие дети. Он сел на старые качели, скрипнули заржавелые пружины.

Они готовы были резать себе вены и лизать ноги своих любимых, лишь бы те вернулись. Он провел ладонью по шершавой металлической основе качелей — она была холодна и отстраненна.

Они думали, что лишь самопожертвование может вернуть их назад, на проторенную дорогу, туда, где они когда-то были любимыми. Он закрыл глаза и выдохнул — пар тут же растаял, схлопнулся в воздухе, как исчезнувшая колода карт в умелых руках фокусника.

Пять лет назад у него была практика в семейной психологии. Вернее, если конкретнее — в психологии разорванных отношений. Девяносто процентов его клиентов были мужчинами. Их бросали женщины. Остальные десять процентов — женщины, брошенные мужиками. Но это единичные случаи.

И каждый раз было одно и тоже. Каждый раз. По-началу Андрей удивлялся тому, насколько низко могут упасть отвергнутые, куда там Гюго. Казалось бы, что если тебя, здорового мужика, бросила и предала баба, то ты должен собрать волю в кулак, осознать свои ошибки и ее сучью сущность, и двинуться дальше. Глядя на их серьезные лица, хотелось в это верить.

Но не тогда, когда они плакали. Пускали слезу. Вытирали сопли, сморкались и хлюпали. И рассказывали о том, как им хотелось бы повернуть время вспять.

"Почему у вас возникло желание сделать это, вернуть?"

"Я люблю ее!"

"Это не ответ. Ведь она бросила вас? Переспала с лучшим другом? Сказала, что не любит и никогда не любила?"

"Она просто ошиблась!"

"Это не ошибка, это расчет"

"Ошибка!"

Так каждый день.

Так каждый божий день.

Всех их, жалких неудачников, бросали по одной единственной причине — никто их не любил. Конечно, под этим лежала вонючая зловонная куча психологической подоплеки. И Андрей вразумлял несчастных тридцатилетних мужиков, одурманенных любовью, что значимость их в глазах ложной богини ничтожная, нулевая. Что они для нее...

ГОВНО. ГОВНО. КУСОК ГОВНА.

...бесполезная вещь, собачонка, которая не уходит даже тогда, когда ее пинают. Когда говорят ей в глаза: "Вещь, ты мне не нужна, пошла прочь". А она не уходит. И это не мужской поступок, нет, отнюдь. Не уходить — поступок клинических дебилов.

Они готовы все отдать, буквально все, за то, что бы вновь очутиться в ее объятиях. Вновь почувствовать ее запах, ее тело, ее ласку, которую она им давала. Желание это очень трудно сбить, если нет самостоятельной настройки.

Если только не сказать одному из них:

"Позвони ей"

"Зачем"

"Позвони ей"

"Прямо сейчас?"

"Да. Если она ответит и не смешает тебя с дерьмом, то представь, как она берет трубку. Вынимает хуй своего нового мужика изо рта, держит его за небритые яйца, откашливается и говорит: Алло".

"Я не могу"

"Ты безнадежное ничтожество, гандон".

Конечно же, на самом деле таких разговоров никогда не было. Но порой, Андрею хотелось взять этих слюньтяев, встряхнуть их как следует, и скинуть в яму к десяти обнаженным нимфоманкам. Затем вытащить оттуда через месяц и спросить:

"Чего ты сейчас хочешь?"

"Продолжения"

"Любви или ебли?"

"Второе"

"Ты излечился, мудак, поздравляю".

Но и это, конечно, всего лишь иллюзии. Никто не хочет верить в то, что рушит самое дорогое. Никто не хочет верить в то, что тысяча алых роз, плюшевый мишка и бутылка шампанского не решат проблему возвращения. Никто не хочет верить в свою неуникальность. Никто не хочет верить, что женщина в отношениях, какой бы интересной и разносторонней личностью она не была, всего лишь примитивное, жестокое, расчетливое животное, движимое одними лишь инстинктами. И если знать эти инстинкты, знать механизм их появления и исчезновения, то можно рулить отношениями так, как тебе заблагорассудиться.

Только это все слова для влюбленных.

Идеальная формула отношений, которую вывел для себя психолог, была очень простой и короткой: хуй плюс пизда. Ты хуй, она пизда. Ты твердый, она мягкая. Ты вводишь, она поддается. Ты выходишь, она следует за тобой. Ни больше, ни меньше. Все, что свыше, это наносное. Это как кора на дереве. Ты можешь взять зубило и сорвать ее, впиться в мокрую скользкую древесину, рвать ее волокна, чтобы добраться до сердцевины, но там все равно будет хуй и пизда. Ни больше, ни меньше.

Разве только расскажешь об этом своим клиентам? Нет, у них другой смысл, другой вид на существование. Вот он, мелкий гном у подножья гигантского каменного истукана. И гном этот хочет посвятить всю свою жизнь обслуживанию данной статуи. Чистить ее, улучшать, устраивать, отмывать от голубиного дерьма.

Он думает, что чем больше усилий — тем лучше.

Она думает, что пусть пока у нее будет обслуга, но как только на горизонте появляется еще один каменный истукан, большой, гигантский, и мужского пола, через гнома переступают. Дробят ему ноги и лежит он, воя от боли и безысходности. Пытается ползти, а кровавые ошметки и щепки сломанных костей тащатся следом, причиняя новые страдания.

Назад пути нет.

В прошлое пути нет.

Все, что в прошлом — умерло.

А если не умерло, то его нужно убить.

Психолог поднялся с качелей и пошел к бане. Достал из-под каменной плиты ключ, открыл замок. Вошел внутрь — там было навалено несколько кубометров досок, утеплитель, инструмент. Пахло свежей стружкой. Он вернулся обратно, к сараю, который был закрыт всего лишь на щеколду и замотан проволокой для надежности. Вошел внутрь, поморгал, привыкая к полумраку. Разглядел деревообрабатывающий станок.

Максима нужно было как-то отвлекать, иначе он никогда не выскочит из трамвая депрессии и самобичевания, уже развившего максимальную скорость. Работа была наилучшим средством, так как в этом месте иных способов отвлечься просто не существовало.

Пока они здесь останутся, то отделают деревом баню, душ и туалет. Решено.

Он вышел и улыбнулся. Первый раз за короткое время.

— Запомните раз и навсегда, — сказал он немым деревьям. — Прошлое населяют мертвецы. Если вы хотите дышать мертвячиной, то возвращайтесь туда и сдохните. Этот мир не для вас.

Тишина.

Молчание.

Где-то в доме тикает счетчик и судорожно плачет жалкий человек, который и есть мир.

ДЕНЬ 115

Опилки летели из-под сверкающего диска пилы, как накаченные адреналином скаковые лошади, перед мускулистыми грудями которых открываются сдерживающие барьеры и они тут же, с места в карьер, пускаются галопом, на встречу к победе или поражению.

Дверь в сарай была плотно закрыта, чтобы не упускать тепло и лишние звуки. На ближайших улицах никто не жил, но все равно, Андрею не хотелось привлекать внимания, даже если эта мера предосторожности была излишней. Вся жизнь состоит из случайностей. И кто-то ими пользуется, а кто-то пренебрегает.

Желтые доски с сочным хрустом распадались на нужные бруски. Обрешетку они сделали за четыре предыдущих дня, сегодня остались последние штрихи для того, чтобы приступить к обшивке. Дела двигались относительно быстро. Относительно потому, что работали они часов по восемь, на большее не хватало сил и сухари с чаем их никак не компенсировали. Каждое утро, просыпаясь, Андрей поднимал одеяло, задирал свитер и смотрел на свой ввалившийся живот. По его прикидкам, за сутки он терял не меньше килограмма веса. Максим худел еще быстрее, но он и так был на пределе, еще со времен своей сытой жизни в ФСКО.

Пара недель и они превратятся в ходячих скелетов. Диета это хорошо, но только не тогда, когда люди, из-за их излишней худобы, приковывают внимание всех, кому не лень. И кто-то из этих всех может оказаться тем, кто наберет заветный номер. Расскажет, что видел двух лиц, чрезвычайно похожих, по приметам, на кровавых преступников, объявленных во всероссийский розыск.

Психолог не сомневался, что ФСКО обустроили все так и никак иначе. Их силы, конечно, были весьма и весьма обширными. Множество связей, поддержка самых верхов. Но когда дело касается поимки преступников, то самое лучшее, что можно придумать, это навесить на беглецов побольше ярлыков. Маньяк, педофил, зоофил, бессердечный, жестокий, опасный, неадекватный. Чем больше оранжевых листочков со страшными словами прилепят тебе на лоб, тем большая вероятность, что тебя заметят.

Обычные люди не будут высматривать в толпе прохожих бывшего мужа, задолжавшего алименты. Или карманника. Или человека, который просто помогал богу восстановить память.

Нет.

Им нужны веские доводы, чтобы загнать в угол и убить.

Иногда Андрей жалел, что на даче нет ничего, кроме радио с одной-единственной станицей, передающей государственные новости о том, как все хорошо, и песни времен СССР о том, как в СССР было прекрасно. Все же было бы любопытно и полезно узнать, что было придумано силами генерала Яковлева и его окружения.

В конце концов, Спящий оставил после себя большой след, его нельзя оставить незамеченным. Странные вещи видел целый двор, соответственно, это около пятисот человек, если брать по минимум. Полтысячи людей, видевших взрыв, солдат, молнии и прочие чудеса.

Полтысячи людей, наблюдавших за побегом двоих теней...

Доска застряла. Максим недоуменно посмотрел на психолога, но тот стоял, упершись в доску, и не толкал ее дальше.

наблюдавших за побегом двоих теней

Что, если хотя бы один из этих наблюдателей перебежал на другую сторону своей квартиры и проследил, куда уходит странная парочка? Андрей судорожно начал вспоминать, видно ли из дома остановку, возле которой они взяли такси.

Видно, да. Начиная этажа с пятого можно прекрасно ее разглядеть.

Видно ли оттуда все в подробностях? К кому сели, куда сели, куда поехали? Возможно. А если посмотреть в бинокль, то...

— Не пори чепухи!

— Что? — Максим сдвинул шапку на затылок, освобождая уши. — Что ты сказал?

— Ничего. — Андрей отмахнулся и двинул доску дальше. Горячая пила с остервенением вгрызлась в древесину.

* * *

— Почему ты стал психологом?

Андрей не удивился вопросу. Все те дни, после беседы о жене Спящего, они перекидывались только отдельными, как сосиски в ленте, фразами. Про погоду разговаривать было бы глупо, поэтому вторая по популярности тема — о работе — пришла в голову Максима абсолютно естественно.

— Я сначала хотел быть учителем истории. Но потом я влюбился.

— В кого?

— В девушку, кого еще.

— Она была красивой? — Максим отошел от станка и сел на доски. Взял кружку, с остывшим давно чаем и двумя хвостиками чайных пакетиков, и отхлебнул, поморщившись.

— Самой красивой для меня. Самой.

Андрей присел рядом. Чая у него не было, была большая зазубренная щепка. Он поднял ее с пола и принялся ковыряться в черных полумесяцах ногтей.

— Девяносто процентов психологов идут в психологи из-за своих нерешенных личных проблем, — продолжил он. — Раньше я этого не знал, но всегда подозревал что-то неладное, когда смотрел на наш ученический курс с профессиональной точки зрения. Я тоже не стал исключением. Я пошел туда учиться из-за неразделенной любви. Глупо, конечно, все равно, что идти учиться на хирурга только потому, что боишься разбиться в автокатастрофе и получить открытый перелом. Но я сделал так, как сделал.

Она была прекрасной. Я влюбился с первого взгляда. Знаешь, когда слушаешь истории шестнадцатилетних подростков о том, как они страдают, что их бросили и что это любовь всей их жизни, то хочется непроизвольно улыбнуться. Потому что тогда, в свои шестнадцать, они и понятия не имеют, что у них впереди огромное количество потенциальных влагалищ, коим можно посвятить любой период оставшейся жизни и клясться в вечной любви.

Но я тогда не знал. И даже если бы мне сказали, то я бы не поверил.

Мы были вместе с ней всего лишь месяц. Один короткий месяц, тридцать дней. С начала октября по начало ноября. Осенняя любовь. Листья и прозрачный, как отшлифованная слюда, воздух. Я влюбился с первого взгляда. Она устраивала меня во всем. Я мог смотреть на нее часами. Просто смотреть и все. Единственное, что мне было от нее нужно, так это чтобы она была со мною рядом.

Ей было восемнадцать, старше меня. Два года разницы. Я не знал о ней ничего, кроме того, что люблю ее.

За тот короткий месяц я привязался к ней настолько, что выкинул сердце и мозги из своего тела, поселив там ее. Мы гуляли, обнимались, целовались. Я хотел большего, хотел секса. Наверное, я бы мог доставить ей наслаждение, понимаешь, до этого у меня уже были две девушки, с которыми я...

— Трахался? — спросился Максим.

— Да. — Андрей смутно кивнул. — Трахался. У меня был опыт в сексе, но не было опыта в любви. Уже потом я узнал, чем отличается мужская психология от женской. Когда мы влюбляемся, то становимся романтиками. Все плотское, все инстинктивные вещи, задвигаются на задний план. Мы готовы дарить цветы, подарки, устраивать интересные вечера, говорить часами. Короче, мы распускаем крылья и ловим от этого кайф. Но женщин нужно трахать, вот в чем проблема. И они, бабы, об этом не забывают даже тогда, когда влюбляются. Самцам нужно метить свои территории хуями. Я же, с той своей любовью, души в ней не чаял. Я не видел от нее особого стремления к чему-то плотскому и думал, что "она не такая". Что она устраивает мне проверку на приличность. Что с ней нужно подождать. И я готов был доказывать свою состоятельность в этом плане. Я готов был ждать год, два, десять лет, лишь бы быть рядом с ней. Но...

— Ей была нужна настойчивость?

— Ага. Она была из той породы девушек, которых нужно прожимать практически силой, чтобы они понимали, кто в отношениях хозяин. Но может ли быть хозяином человек, вместо мозгов у которого розовый сироп с плавающими там сердечками? Нет. Через месяц мы расстались. Она вернулась к своему бывшему парню. Без понятия, кто он и что он. Однажды мы просто встретились, она быстро отдала мне записку, развернулась и ушла. Я сразу понял, что все рухнуло.

— Записку? Вы расстались по записке? — Максим засмеялся.

— Мне тогда было не смешно. От нее, от той девушки, в смысле, несло таким холодом и отчуждением, что я, помнится, потер губы, так как они у меня замерзли. Я пошел в парк. Держал эту несчастную записку в потном кулаке. Сел на скамейку в самом дальнем углу. Выдохнул. Много раз выдохнул, гораздо больше, чем вдохнул. А затем начал читать. Она писала кратко.

— Дай догадаюсь... — протянул Спящий. — "Извини, родной, но давай-ка останемся друзьями"?

— Нет.

— Черт! Расставаться по записке — это просто верх идиотизма! — Максим хлопнул себя по коленке и рассмеялся вновь. — Прости, конечно, но ты выбрал свою профессию из-за трусливой дуры.

— Возможно, — уклончиво ответил Андрей. — Дальше рассказывать-то?

Максим увлеченно мотнул головой.

— Я развернул этот клетчатый ебаный листок. В начале было "Здраствуй, Андрюша", с грамматической ошибкой. А затем она писала, что, мол, прости, но мне предложил вновь встречаться мой бывший парень. Что мне надоели твои капризы и чувство, что ты от меня зависишь. Что ты должен понять и простить. Что мне было с тобой хорошо, интересно, ты отличный человек, но дальше у нас все кончено.

Я прочитал эту записку несколько раз.

Я сцепил зубы.

Я разорвал и выбросил ее в урну.

Я шел по парку и думал о том, что лучше — спрыгнуть с крыши или повеситься. Мимо меня шли красивые, прекрасные девушки. Кто-то с парнями, кто-то по одиночке, кто-то веселыми, щебечущими стайками. Они были великолепны. Но ни одна из них не шла в сравнение с той, которая меня бросила. Я хотел найти ее, схватить за плечи и прокричать, как сильно ее люблю, как жить без нее не могу, как изменюсь и буду другим, только ради нее, только ради крохотного шанса, ведь нам было так хорошо вместе. Она говорила, что обожает меня, что такое ощущение, будто мы знакомы тысячу лет.

— Моя жена говорила то же самое, — произнес Максим. Андрей мельком глянул на него и, в полумраке сарая, все же заметил, как тот закусил нижнюю губу.

— Они все так говорят. Практическое большинство. Это шаблоны. Им так легче.

— А нам?

— А нам нужно брать яйца в кулак. Вот и вся история. Понимаешь, после того случая прошел год. Я проболтался непонятно где после школы, так и не поступив в университет. Даже не помню, что тогда было. Я занимался спортом, бухал, пытался знакомиться с девушками, меня тошнило от них, опять бухал, бегал, подтягивался, записался в тренажерный зал, пытался знакомиться с девушками, тошнил, бегал. Где-то через полгода что-то начало налаживаться и я даже поцеловал новую девушку. Чужую. Меня словно обухом по голове ударило. Я вновь вспомнил тот самый счастливый месяц своей жизни. И маятник вернулся обратно, с удвоенной силой. Время замедлило ход. Каждый день, каждый божий день я мечтал и фантазировал о том, как она возвращается ко мне. Как мы разговариваем. Как она все понимает и раскаивается. Как я трахаю ее. И мы, взявшись за руки, бредем по берегу блядского океана, шепчущего что-то на своем интернациональном, понятном всем и каждому, языке.

— Но она не вернулась?

— Нет.

— Психология помогла тебе?

— Фактически да. Я не могу сказать, что это была панацея от всех бед. Есть три фактора решения такого рода проблем: понимание их сути, время и замещение. Когда тебе шестнадцать, то лекарство само находит глотку, ныряет туда и запивается водой. Главное, позволить ему это сделать, не сопротивляться.

— Ты же знаешь, что я не могу сопротивляться. Сейчас, — сказал Максим.

— Я знаю. — Андрей повертел щепку и сломал ее. — Но я рассказал тебе то, что никому никогда не рассказывал, для того, чтобы ты понял суть лекарства. Я не буду заливать, что это безболезненный укольчик и что ты и глазом моргнуть не успеешь, как все пройдет. Ничто не проходит бесследно. Но прошлое — нельзя вернуть. Прошлое — это констатация факта, это омертвевшая кожа, которая чешуйками опадает с тебя. Ее невозможно прикрепить обратно, она, в контексте твоего существования, уже чужеродный элемент. Хотя совсем недавно была родной и выполняла привычные функции.

— Да. — Согласился Спящий. — Все, что нам дается, не навсегда. Я где-то читал или слышал... что нельзя привязываться к вещам и людям. Что рано или поздно они уйдут из твоей жизни, или ты из их, не важно. Но ты их потеряешь. Это верно. Вернее верного.

Что-то мерно и тяжело застучало по крыше сарая. Андрей встрепенулся и бросился к двери, но это оказался всего лишь дождь. Размеренный и редкий, он наполнил еще один серый день каким-то новым смыслом. Возможно, что смысл этот был в саморазрушении и бесполезности. Но он был.

— Это не ты, случаем? — спросил психолог у Максима, вытирая мокрыми ладонями лицо. Осенний дождь освежал.

— Нет. Даже если и я, то не специально. А ты вспоминаешь ее?

— Кого?

— Ту, свою первую любовь.

— Ну, — психолог замялся, действительно задумавшись. — Если только очень редко.

— А если бы она вернулась к тебе. Когда ты уже женился и все у тебя хорошо.

— Я бы не сказал, что у нас с женой все всегда хорошо, но это тоже уже в прошлом. А как ты говоришь... да нет, не стал бы я с ней ничего общего иметь. Люди, совершившие предательство, для меня отработанный материал. Никакого доверия и уважения к ним не испытываю. Я вообще, если честно, желал и желаю ей счастья. Надеюсь, она нашла того, кто не был капризным, кто не растворялся в ней, потому что любил, а трахал, трахал, трахал. В этом тоже есть определенный шарм, не находишь? Может, она вышла замуж за того своего бывшего. И разбитая ваза оказалась лодкой семейного быта.

— Давшей течь.

— С чего ты так решил?

— Ни с чего. — Максим дернул рукой, на которую неожиданно попала капля с немного протекающей крыши сарая. — Слушай, давай уже закончим то, что на сегодня запланировали и пойдем спать. Я так устал...

— Ну да? — Психолог загадочно улыбнулся. — Ты валялся в коме черт его знает сколько времени, да так и не наотдыхался?

— Тогда я не знал, что мне придется копить силы на всякое дерьмо.

— Для этого всегда нужно иметь силы. Про запас, на черный день.

ДЕНЬ 118

Нет хорошего и плохого. Если вокруг непроглядная темень, то нужно просто включить лампочку. Если тебя ослепляет свет, то нужно потушить солнце. Хорошее и плохое такие же неестественные крайности, как кромешная тьма или слепящий свет. Человек — существо срединное. Ему удобно и комфортно существовать там, где черное смешивается с белым и получается серое.

Серости преуспевают в этой жизни, потому что этот мир для них — идеален.

Максим вышел на крыльцо в шесть утра. Было холодно, серо и мокро. Сад утопал в молочном тумане, похожем на размазанную по тарелке свежую манную кашу. Листья, слипшиеся от густой влаги, печально смотрели вниз.

Поеживаясь, Спящий сошел на траву и заспешил к туалету, виднеющемуся в самом конце участка. Но неожиданно остановился посередине, между вишней и яблоней, напротив клумбы с многолетними цветами. Они были такими жалкими, грустными и сонными, закопанные в серой взрыхленной земле, что ему вдруг захотелось сделать для них что-то хорошее.

Он оглянулся назад, на поблескивающий от росы куб дома, но никого там не увидел. Тогда он поднял руки вверх и крепко зажмурился. А, буквально через несколько секунд, туман стал редеть и уходить. Подул легкий ветерок, зашумели ветви, закрутился разноцветный флюгер на сарае. Потянуло теплым воздухом. На сером же небе, плотно зашторенном многокилометровым слоем облаков, появилась светлая точка, будто кто-то капнул солнечных чернил в спокойную прозрачную воду.

И чем дольше стоял Спящий, тем сильнее расширялась эта точка, превращаясь в провал утреннего предрассветного неба.

Все закончилось, когда Максим почувствовал теплые струйки, скатившиеся по его губам. Он провел по ним языком, ощутив соленый привкус крови. Открыл глаза, удовлетворенно огляделся вокруг, как автовладелец, впервые собственноручно помывший свой дорогой автомобиль, задрал голову и пошел наконец-таки к туалету. Цветы довольно покачивались на тонких стеблях, одобрительно кивая ему вслед.

Серости преуспевают в этой жизни до той поры, пока его не наполняют краски.

ДЕНЬ 119

"Мы идем в город, иначе я скоро начну ссать чаем", сказал психолог час назад.

И вот они уже идут по дороге целый час и одну минуту. На такси путь от основного шоссе, по проселку, занял от силы минут пять, быть может семь, не больше. Но пешком они не прошли и половины пути за целых шестьдесят.

Они выдвинулись с утра, по легкому морозу, который превратил вчерашние лужи в эбонитовые зеркальца, подернутые хрупким белым налетом изморози. Пар изо рта вырывался при каждом выдохе и даже через нос. По ощущениям, было далеко за минус пять по Цельсию. Она нацепили на себя всю одежду, что была в доме. Получился этакий набор из осенних и летних шмоток, который, если приложить фантазию, мог сойти за зимний. Мог бы, но по факту не сходил.

Мерзли руки. И мерзли ноги. Единственные на весь дачный участок перчатки были заляпаны бетоном и даже Спящий, который отнесся к своему внешнему виду с полнейшим нигилизмом, не решился их надевать.

Они шли в абсолютной, шаркающей тишине. Шли окольными путями, не по главной, асфальтированной, практически идеальной и гладкой дороге, а по разбитой, засыпанной щебенкой и смерзшимися кусками соломы, земле.

Ни машин, ни людей. Все дома наглухо закрыты. Все ставни заперты. Все деревья и кусты укутаны. Все виноградные лозы положены на землю и укрыты (кто побогаче — полиэтиленом, кто победнее — старым линолеумом). Все спит, до следующей весны, хотя зима еще толком-то и не пришла. И не придет, если Спящий этого не захочет.

Андрей скосил взгляд на идущего рядом.

Шапка надвинута по самые брови. У него тоже самое. Если паранойя не подвела психолога, то два их портрета, в анфас и профиль, теперь должны знать в каждой семьей страны. Но, с облегчением кажется, что это бесполезное дело, так как нет способа лучше изменить свою внешность, как похудеть. Просто сбросьте десять и больше килограмм, как вас не узнает родная мать, а все бывшие девушки, бросавшие вас за то, что вы неудачник и жирный увалень, тут же вернутся обратно, даже если их об этом не просить.

Просто сбросьте вес. И измените внешность. Не нужные никакие пластические хирурги. Скулы, глазные впадины, выступающий подбородок, надбровные дуги и кожа, все это дело обтягивающая, превращают из преступников в обычных прохожих.

Андрей еще раз скосил взгляд на идущего рядом.

Что они будут делать дальше? Как жить, существовать? Больше всего сейчас психолог беспокоился о своей жене...

— Каждую ночь я умираю, — неожиданно сказал Спящий хриплым голосом. — И каждое утро воскрешаюсь. Ты никогда не думал, что за всю свою жизнь мы умираем множество раз, по ночам, когда засыпаем? И все время боимся лишь одного — заснуть навсегда. Это глупо, как курить и бояться умереть от рака в тридцать три года.

— Нет, не думал. Сон и смерть разные вещи.

— Тебе соврали. Знаешь, мне сегодня приснилась странная вещь. Странный сон. До этого я видел только ее, но сегодня все было иначе.

— Что? Ты летел или увяз в воздухе, а за тобой гнались?

— Нет. — Максим сплюнул. Неудачно. Маленький белый густой шмоток слюны шлепнулся ему на грудь, и он машинально отер его рукавом. — Мне приснилось, что я такой гигантский и одновременно маленький, в невесомости, внутри масштабной пурпурной бесконечной сферы, которая, по сути, если немного сменить угол зрения, не больше шарика в подшипнике. Или икринки. Да, точно, икринки минтая. И вокруг меня на огромной скорости носились такие же сферы. В одну секунду они превращались из малых в огромные и снова в малые. Это было так страшно, безумно, и одновременно с этим настолько...

Он замолчал.

— Настолько что? — спросил Андрей.

— Короче, у меня встал. Я проснулся в панике и с жутким стояком. Что скажешь?

— Скажу спасибо, что не воспользовался моим беспомощным спящим телом.

— Я не про это. Я про сон. Что он означает?

— Не знаю, — психолог пожал плечами. — Какие-то страхи. Если бы тебе приснилось говно или калоша, полная воды, то я бы сказал, что это к деньгам. Как сейчас помню, был у моей бабушки замечательный сонник.

— И на том спасибо.

Они шли. Иногда идти куда-то вовсе не означает, что вы куда-то придете. Иногда путь — это всего лишь бессмысленное передвижение конечностей. Левой-правой, левой-правой, ать-два. Можно отмахать тысячи и тысячи километров, но так и не придти куда бы то ни было. А можно сделать всего-то один шаг в сторону и оказаться на месте, откуда никогда не захочется уходить.

Оказаться на своем месте.

Андрей выдохнул сквозь пальцы, плотно прижатые ко рту, разрезав пар на части. Ломти его мгновенно растаяли в воздухе, но эффект остался. Он сделал так еще раз. И еще. И еще.

Они поднялись на небольшую насыпь. Это был последний отрезок, по прямой, до шоссе. Летом здесь, на обочине, втридорога торговали картошкой, свеклой и горячей кукурузой. Деловые дачники, спешащие в свои маленькие дома, наполненные чистым кислородом, настоящим солнцем и бодрящей водой, которой, конечно же, нет в городе, покупали все это с большой охотой. Потому что это был натуральный продукт. И даже если в промокшем, покрытом бардовыми пятнами, бумажном кульке с вишнями находилась одна, червивая, то это было не мерзко и ужасно, а прикольно.

Настоящий продукт.

Натуральный.

Но сейчас тут было пусто.

В кармане у психолога лежали смятые пятьсот рублей. Их должно было хватить на что-нибудь питательное и недорогое. Например, хлеб. Или копченую колбасу. Или сухой суп. Или соленый плавленый сыр. Что угодно, лишь бы не сушки с чаем. Что угодно, но не хрустящее, не пахнущее, не крошащееся.

А потом нужно было бы возвращаться домой. Этот поход зачеркивал в их совместном календаре еще один день, полностью. Лучше способа и придумать нельзя было. Стружки уже окончательно застряли в волосах и каждый раз, когда Андрей ложился спать, часть из них высыпалась куда-то за шиворот, чтобы потом колоться всю ночь. Создавать максимальный дискомфорт. Но, порой он успокаивал себя мыслью, что это так же означает и то, что он жив, не лежит с простреленной головой где-то за плюшевым диваном, пропитывая его кровью и подавившись собственным откушенным языком. А дышит, смотрит, чувствует.

Он хотел поделиться этими выводами с Максимом, но потом решил, что было бы слишком жестоко. Играть на том, что вот ты жив, это круто, а твою бывшую жену убили и этого не вернешь, слишком нечестно. Такие слова не бодрят, не успокаивают, а загоняют нож тоски еще глубже в сердце, с проворотом, с нажимом.

Прошло минут пятнадцать. Уже был слышен гул проносящихся на шипованных покрышках машин. Твердые шипы стучали по сухому, твердому асфальту. На кой черт кому-то сдалось начало такой зимы?

Андрей в который раз скосил взгляд на идущего рядом.

Интересно, что нынешняя осень и зима зависели от этого худого хмурого субъекта с суицидальными наклонностями. Возможно, зависели от чего-то совсем несущественного в его жизни. Например, он начал меньше спать, случайно выдрал себе ресницу или подтер задницу против часовой стрелки, а не по, как это делает обычно. И что, если из-за этих крохотных изменений все продолжится в том же духе до самого Нового года? Встречать праздник на сером асфальте? Поскальзываться в грязи? Бросать петарды на еще зеленую траву? Поднимать пьяных Снегурочек из мокрых луж?

Психолог усмехнулся.

"Тебе не грозит Новый год", — подумал он. — "В лучшем случае, ты останешься жив и без праздника. В худшем... лучше даже не заикайся об этом".

Ему необходим был способ связаться с женой. Какой-то максимально безопасный, потому что их домашний телефон наверняка начали прослушивать с момента их исчезновения, если не раньше. С момента его прихода на работу в ФСКО. Но что можно было сделать? Написать на сотовый SMS с чужого номера? Глупо, кто верит текстовым сообщениям? Ехать в Москву? Глупо, их перехватят и ссадят с поезда еще в самом начале пути.

Связаться с Унобергом.

Андрей сильно запнулся и немного пробежался вперед, чтобы не потерять равновесие.

Точно. Даже если профессору сообщили о побеге, он все равно никогда не откажет, не поверит в правительственную ложь, и поможет в любом случае. Все поймет, чтобы ему там не наплели. Навряд ли его телефон стоит на прослушке, так как это довольно далекая от центра событий личность. Нужно было обязательно воспользоваться этой лазейкой. Психолог улыбнулся, подбадривая самого себя, но вдруг почувствовал, как что-то кольнуло и надулось у него внутри, в районе пупка.

Он остановился и недоверчиво взялся за живот.

— Блин.

Спящий шел, не останавливаясь.

— Эй, стой! — крикнул Андрей.

— Чего еще?

— У меня кажись... понос.

— Что? С чего бы? — Максим повернулся и скрестил руки на груди. — Ты жрал сухари и чай, сидел на диете. Какой еще понос?

— Может, вода не прокипятилась.

— Тогда почему у меня ничего нет.

— Да не знаю я! Где мне найти бумагу?!

— Ищи как хлеб в голодный год.

— Твою мать!

Психолог кинулся к мусорным бакам. В них практически ничего не было, кроме черных тонких плотно набитых пакетов в одном из них. Он перегнулся через край, пальцами разорвал податливую оболочку и тут же отпрянул — запах гнилых овощей и фруктов резко ударил в нос.

Искать здесь бумагу было бы глупо.

Оставалась надежда найти что-то в лесу. И там же справить нужду.

— Жди меня здесь, никуда не уходи, — приказал он Максиму и вприпрыжку бросился вглубь леса, подальше, к какому-то оврагу.

Спящий покачал головой и сел возле баков, опершись на них спиной. Здесь, на взгорке, по дороге, замкнутой с двух сторон лесом, иногда проносились сильные порывы ветра с запада, но с подветренной стороны было тихо и даже как-то безопасно.

Он посмотрел на чистое небо над головой, которая практически не болела после фокусов с молниями. Только где-то во рту, на корне языка, ощущался слабый привкус крови. Может, в носу снова лопнул всего один сосуд, какой-нибудь крошечный и неприметный, и излил в глотку совсем немного. Немного того, что можно назвать каннибализмом. Или даже каннабонанизмом, потому что это была его собственная кровь, продукт его собственного тела, им же и переваренный. Впрочем, это естественно, как и сопли, слюни, пот, ногти, сухая кожа, в случае с женщинами или геями — сперма, а в некоторых уж совсем запущенных ситуациях людям нравилось переваривать дерьмо и мочу.

Поедание собственной крови было самым малым из тех грехов, которые человек может сотворить, оставшись наедине с самим собой либо в компании какого-нибудь раскрепощенного партнера.

Могло ли оказаться, что с его организмом все налаживается? Что тот эффект, после прямого воздействия на природу, был единовременным, проходящим? Что он потек, как лишившаяся девственности девятиклассница, но теперь это в прошлом, ведь два раза плеву не рвут.

Нужно было бы проверить попозже. Не сейчас. Потому что случись что, то им не выбраться из этого глухого места. Тут скорее всего даже больницы не было в районе километров пятидесяти.

Спящий поджал ноги и вдруг напрягся, услышав странный звук. Он выглянул из-за контейнеров и тут же спрятался обратно, потому что увиденное его испугало — это была суровая морда какого-то черного фургона, мчащегося по дороге с искрящимися белым светом фарами.

Он вжался в холодную металлическую стенку, будто старался продавить ее спиной, и замер.

Фургон пролетел мимо через секунду, направляясь в сторону дачного поселка. За ним еще один, и еще, и еще. Затем два черных внедорожника. Каждый раз, когда одна из этих больших машин проносилась мимо, плотный поток холодного ветра ударялся в мусорный бак и слегка раскачивал его.

Прошло секунд десять. Сощурившись, Максим смотрел вслед удаляющимся красным габаритным огням на свежевымытых бортах автомобилей. Номера были московскими. Это могло означать лишь одно.

Он поднялся, взявшись руками за край контейнера, развернулся и остолбенел. По дороге двигалась еще пара машин, на этот раз седаны. Ехали они медленнее, но все равно на приличной скорости. Прятаться было уже поздно. Спящий замер, склонив голову, тупо глядя на дно мусорного бака, где печально покачивались клочки разорванного мешка, как водоросли в аквариуме.

Вот все и кончилось, даже не начавшись.

Он только надеялся, что Андрей окажется умнее и не высунется из леса до того момента, как его заберут обратно в ФСКО.

Пальцы, контактирующие с металлической кромкой бака, заледенели практически мгновенного.

Спящий краем глаза следил за дорогой. Сердце гулко билось где-то в районе горла и ему там было явно тесновато.

Но, неожиданно, первая машина проехала мимо. Вторая тоже. Он уже обрадовался, что его просто не заметили за тонированными стеклами, как услышал за спиной шелест шин и их гулкий отбой, когда автомобиль съехал на грунтовку.

Ну что, конец.

"Или побежать?". Он облизнулся. Да, бежать по прямой, просматривающейся в оба конца, дороге было бы верхом идиотизма.

"Убить их всех?". А толку. За этими придут новые.

"А я устал, я так устал...".

Он наклонил голову еще ниже, до боли в мышцах шеи. Позади слышались уверенные шаги. Хорошие кожаные туфли хрустели по гравию.

"Конец. С утра же я даже не подозревал, что все так обернется".

— Дружище, не подскажешь мне кое-что?

"Чего?".

Спящий повернул голову и прохрипел:

— Чего?

— У меня к тебе тут пару вопросов. Я как понимаю, ты местный, да?

Максим повернулся всем телом, прикрыв задницу мусорным баком. Перед ним стоял мужчина, лет тридцати, чисто выбритый, в черном пальто, брюках и, конечно же, хороших туфлях. Широкоплечий и улыбчивый. Дальше по дороге, с открытой задней дверью, находился черный седан с вывернутыми колесами. Выхлопная труба его дымилась, а задние фонари горели.

Спящий не знал, кто стоит перед ним.

Но и...

— Ты не видел тут двух парней, которые раньше здесь не жили? — спросил мужчина, доставая записную книжку в тесненной кожаной обложке. Из другого кармана он вытащил лакированную ручку и щелкнул ею. — Среди ваших, среди бомжей, слушок не проходил о новеньких? Они могли чью-то дачу вскрыть или типа того.

— Нет. — Спящий энергично потряс головой.

— Точно? — фскошник нахмурился и внимательно посмотрел на Максима. — Тебя как зовут?

— Серега.

— Серега, если ты мне врешь, то тебя ждут большие проблемы, понимаешь? И то, что ты копаешься сейчас в этих отбросах, потом покажется тебе раем на земле. Я не шучу, усек? Еще раз спрашиваю — не видел никого подозрительного?

— Да нет, нет, не видел я, — пробормотал Максим, моля, чтобы психолог с не подтертой задницей не выперся из леса. — Мы отдельно живем, бомжуем кто где, особо с друг другом не сталкиваемся, могут ведь и отнять чего.

— Что у тебя отнимать? Сифилис?

— Мало ли.

— Ну ладно. — Фскошник еще раз оглядел его с головы до ног. Затем сложил блокнот, убрав его и ручку на место. Порылся в кармане брюк, оттопырив его, вытащил оттуда тонкую пачку желтых пятитысячных купюр, скрепленных золотым зажимом. Как фокусник, выудил из середины неожиданно затесавшиеся туда две сотни и вручил их Максиму. — На вот, поесть купишь, а то здесь кормиться уже и нечем. У меня у самого брат старший бомжевал, пока я его не нашел и с этого дерьма не вытащил, страшные истории рассказывал. Как очутился-то в лишенцах?

— Квартиру продал неудачно.

— По-пьяне?

— Да вот бес попутал...

— Ну, понятно. Бывай.

Он пошел к машине. Дверца глухо захлопнулась, и седан стартовал с места, оставив позади себя бесцветные клубы пыли. Максим, сжав в кулаке деньги, стоял и смотрел ему вслед, пока тот не скрылся за поворотом.

"Какой же идиот", подумал он. Приехать сюда за конкретным человеком и не узнать его с расстояния метра. Или это все щетина (вернее уже борода), грязь, одежда и худоба? Просто невероятно.

"Невероятно".

После этой мысли что-то в голове у Максима переключилось.

Он посмотрел по сторонам. Так. Что осталось на даче из его личных вещей? Нужно было вспомнить что-то такое, что связало бы его с конкретным домом. Но стоп, зачем конкретный дом? Ведь эти придурки не знают даже точно, здесь ли находятся беглецы или нет, они просто поехали на удачу, увидев быстрые изменение атмосферы в одном определенном районе, совсем рядом с городом. Просто попытали удачу.

Можно ли было остановить их с этого расстояния? Да. Чем?

"Думай, думай, думай".

Он зашагал из стороны в сторону. Два шага вперед. Разворот. Два шага назад. Разворот. Пока психолог все еще боролся со своим поносом.

"Молнии? Я не смогу, мне нужно видеть, нужно направлять конкретно. Тогда что?".

Неожиданно Максим почувствовал тонкую дрожь в пальцах. Будто их присоединили к слабому источнику тока. Они вибрировали, совсем незаметно, но при этом ощутимо. Он медленно встал на колени и прикоснулся к асфальту. Ничего. Вибрация была, но никаких дополнительных эмоций или чувств.

"Что же это такое?".

Его потянуло в сторону. Какая-то сила, внутренняя, мощная, схватила его за шиворот и потащила в сторону. Он мог бы ей воспротивиться, но не стал.

Все прекратилось за пару метров от полотна дороги.

"Так, и что это?".

Спящий вновь встал на колени, прикоснувшись на этот раз к голой земле, и тут у него в голове будто взорвалась сотня ярких лампочек. На мгновение ему почудилось, что его руки вросли в землю, как корни или стволы деревьев. На секунду ему показалось, что он проник в самую сердцевину земли, ухватившись за раскаленное ядро магмы, которое было словно женским клитором — податливым и тянущимся ему навстречу. На микроскопическую долю вселенского времени ему передалось то дикое ощущение, которое он испытал в последнем кошмаре — что он, это бесконечная сфера, бесконечно малая и бесконечно гигантская, посреди прочих и находящаяся в одной из многих.

Его затрясло.

Все встало на свои места.

Он понял, что нужно делать.

Вцепившись в мертвую предзимнюю землю, он зажмурил с силой глаза и в следующий раз, когда стрелка часов дернулась на одно деление вперед, заорал. Все вокруг затряслось и затрещало. Деревья начало мотать, как мачты в десятибалльный шторм. Над лесом пронеслась стая черных ворон, с криком шумом и гамом. Затем последовал сильный толчок и Спящего отбросило на бок.

Резкая боль пронзила его живот. Одной рукой от неожиданности схватившись за него, другую он так же оставил в контакте с землей, продолжая кричать, на этот раз сквозь стиснутые зубы и представлять, представлять, представлять.

Представлять, как земная кора раскалывается. Как поглощает внутрь себя человеческие отбросы в виде домов. В виде столбов. Проводов. Качелей. Строительного мусора. Дымоходов и старых телевизоров. Как проваливаются в расширяющиеся трещины черные автомобили.

В животе горячо пульсировало. Неужели с ним приключился приступ диареи, как и с психологом?

Спящий тяжело сглотнул и вновь почувствовал привкус крови. Он машинально коснулся носа, но тот был сухим, за исключением некоторого количества соплей от холода. "Откуда, откуда кровь?".

Где-то горестно ухнуло дерево и старый ствол, не выдержав нагрузки, с хрустом грохнулся вниз, увлекая за собой ветви других деревьев и мелкую поросль, младших собратьев. Природный каннибализм. Да. Еще этого не хватало.

Но хватало.

Хватало, чтобы остановить часть ФСКО, оттянуть конец, и бежать.

Только пока что бежал один лишь психолог. Он бежал к Спящему, испуганно озираясь и подтягивая штаны.

— Что случилось, что произошло?! — заорал он.

— Они там. В поселке. Проехали недавно. Я остановил их.

— Что ты сделал?! Это землетрясение?

— Вроде бы.

— Вроде бы?! Вроде бы землетрясение под Воронежем?! Ты хоть понимаешь, что натворил? Черт! — Андрей с размаху ударил ногой сосновую шишку и схватился за голову. — Черт! Черт! Черт! Нас же теперь точно найдут!

Он сел рядом со Спящим. Тот оторопело смотрел то на свою руку, то на землю. У него все расплывалось перед глазами. Каждые пять секунд или около того на желудок накатывалась зверская боль и он морщился, не в силах бороться с нею.

— Я просто остановил их.

— Уничтожив дома ни в чем не повинных людей?

— Это был... единственный способ.

— Как они нас нашли? Ты ведь ничем себя не выдавал?

— Нет, ты же знаешь.

— Ага. Значит так, уже ничего не вернешь, это точно. — Андрей вскочил и деловито обшарил себя по карманам. Достал пятисотрублевую купюру и бросил ее Максиму. — Бери это и дуй на трассу. Как можно быстрее, можешь бегом, можешь спортивной ходьбой. Переходи на ту сторону, лови попутку и езжай на ней за сорок километров отсюда. После сорокового километра ищи любой мотель, отель, какую-нибудь такую херь. Если на этом километраже окажется город, то проси остановить возле первого же клоповника после городской черты. Будет лучше, если поймаешь дальнобойщика, они тут все знают. Проси ссадить сразу же возле первого, сразу же, понял, возле первого мотеля после сорокового километра пути. Потом идешь и прячешься где-нибудь там. Вроде лес везде... короче, найди где! Прячешься и ждешь меня.

— А ты? Боюсь, что я не смогу быстро дойти.

— Я сейчас пойду к ФСКО. Вечно от них бегать нельзя, придется договариваться. Нам нужно разделиться, ты их главная цель, я лишь ненужный довесок. Но если только я буду знать, где ты, то все у нас получится и это единственный шанс. Почему не сможешь быстро?

— Живот. Очень сильно болит. Смешно, как будто твой понос мне передался.

— А голова? — Андрей присел на корточки и обеспокоено осмотрел Максима. Поднял ему веки. Те отлепились со щелчком взводимого затвора пистолета. — Закати глаза. Ага, сосуды бледные. Что с желудком?

— Резко заболел.

— Без позывов облегчиться?

— Без. Разве что чуть-чуть от страха.

Психолог пощупал ему голову.

— Твою мать.

— Что?

— Я не знаю, но у тебя может быть внутреннее кровотечение, если судить по аналогии с кровью из носа после молний.

— И что теперь?

— Я не знаю! — сорвался психолог. — Коли ты советовался бы со мной, то все было бы нормально!

— Извини. — Спящий повел головой, как молодой бычок, которого тащат на убой. — Я смогу идти. Не быстро, но смогу.

— Куда? Куда ты придешь в таком состоянии? — Андрей в отчаяние провел ладонью по лицу. — Тебе же срочно в больницу надо.

— Не надо. Я могу.

Максим сплюнул, высморкнулся, охнул, схватившись за живот от нового приступа, и через силу улыбнулся.

— Смогу. Это наш единственный шанс, ты прав. Я буду ждать тебя на сороковом километре или чуть дальше.

— Но...

— Иди к ним давай, — твердо сказал Максим.

— Я уже не верю, что это правильный выбор. — В глазах Андрея плескалась паника.

— Проверь. Иного не дано.

Максим уходил довольно стремительно, едва заметно припадая на правую ногу. Он ни разу не оглянулся, и это вселило в психолога немного уверенности. Постояв еще немного, он тоже развернулся и побежал в сторону дачного поселка, на ходу придумывая, как же можно попытаться вырулить ситуацию в их пользу.

Потому что дальше пряток и отъезда Спящего в условленную точку, мысли в голове еще не дошло, там царил вакуум, до другого он просто не успел добраться.

спящий

Машины проносятся мимо. Можно искать утешение в том, что на скорости больше девяносто километров в час никто не захочет резко тормозить и останавливаться ради какого-то там оборванца. Можно найти утешение в том, что наверняка на свете есть добрые люди, которые всегда все поймут, остановятся и подвезут. Они есть, но где-то на другой стороне Земного шара. В другой вселенной, в другой временной эпохе. Были или будут. Это отличное утешение для того, кто еле ноги переставляет от голода, усталости и боли.

Спящий не шел, он брел вдоль обочины, лицом к движению, вытянув руку с оттопыренным грязным большим пальцем.

Мимо. Мимо. Мимо.

Холодный воздух вцеплялся в руку, как утопающий, дергал в сторону и резко бросал. Но тонул здесь всего лишь один человек.

Белые, черные, красные, синие. Все поголовно грязные. С тусклыми замызганными фарами, нечитаемыми номерами, стучащими, как ребра мертвеца, шипами. Им было все равно. Они обдавали выхлопными газами, глушили ревом двигателей, выбрасывали на ходу мусор, который не сгниет естественным путем и за тысячу лет.

Он мог бы уничтожить их всех. Прямо здесь и сейчас. Пусть даже ценой собственной жизни, но преподать им урок. Чтобы они знали, кто здесь хозяин. Чтобы понимали, что все это временное. Что вещи, им служащие, даны в аренду на ближайшие лет пятьдесят, у кого-то чуть больше, у кого-то на гораздо меньше. Что люди, их окружающие, их близкие, не их собственность, а всего-то спутники, с которыми рано или поздно придется разминуться. И что думать нужно не о том, чтобы куда-то успеть: в миллионный раз доехать до своей работы, в сотый раз добраться до сауны, в тысячный раз навестить очередную любовницу. Думать нужно о том, что здесь и сейчас.

Рядом.

Каждую секунду и минуту.

Брать эти временные семечки, расщеплять, лузгать и наслаждаться.

Все просто отлично, пока ты не умер.

Мимо. Мимо. Мимо.

Сильный приступ боли и рука голосующего превратилась в коленную подпорку. Максим согнулся, в глазах потемнело. Он сплюнул. Бледно-розовая слюна не спешила впитываться в промерзшую землю. Снова кровь, опять.

Нужно было спешить.

Он оглянулся. Позади находилась автозаправочная станция. Красный навес, красные щиты с ценами, красный мини-маркет. Возле одной колонки стоял большой грузовик, возле другой какая-то старая легковушка. Безнадежно посмотрев в последний раз на дорогу, Максим пересек жиденькую видимость газона и направился к грузовику, осторожно ступая вдоль его грязного борта. Со стороны кабины, видимо, до этого что-то проверяв там, навстречу ему вышел водитель лет сорока. Небольшого росточка, очень плотный, в вязаной черной шапке, сдвинутой на затылок. Он шел вразвалочку, но с каждым шагом, сближаясь, становился все более скованным и настороженным.

— Ты заправщик? — спросил он.

— Нет.

— А чего тут трешься тогда?

— Я... слушай, — Андрей нащупал в заднем кармане деньги и вытащил их. — Мне нужно ехать, ехать вперед, ты не мог бы меня подвезти?

Взгляд дальнобойщика напоминал скальпель, безжалостно свежующий голый труп на операционном столе. Херак и шмяк.

— Куда тебе нужно?

— Подальше отсюда.

— Взрыва что ли испугался? — насмешливо спросил водитель.

— Взрыва?

— Ну да, недавно бабахнуло что-то в поселке через дорогу. Газ, наверное.

"Газ взорвался. Так все и будет. Скажут, что взорвался газ. И никто ничего никогда не узнает...".

— Мне просто нужно уехать отсюда, за километров сорок, и там где-нибудь найти мотель. У меня очень важная встреча.

— Встреча и у тебя? Извини, друган, но ты больше на бомжа смахиваешь. Ты вообще откуда?

— Из Воронежа.

— Район?

— Северный.

— О, считай соседи. Сколько денег есть?

— Вот. Семьсот. — Максим протянул смятые бумажки на практически открытой ладони, придерживая их одним лишь большим пальцем. Ветер тут же попытался ими завладеть, но тщетно.

— Так. — Дальнобойщик вытащил оттуда сто рублей. — Я на это куплю малость перекусить, остальное пока оставь. И пошли со мной, не торчать же тебе на холоде.

Пока он вынимал шланг, открывал бездонный бак, вставлял туда пистолет и прочее, Максим медленно брел к автоматическим дверям магазина. Как только его отражение на их грязной поверхности стало в масштабе один к одному, они разъехались, пропуская Спящего в теплое помещение.

Первым, что он встретил, был злой взгляд усатой кассирши и скучающий оценивающий взгляд охранника.

— На сколько заправляться будете? — въедливый, резкий голос. Наверное, такой же колкий, как и щеточка ее усов.

— Я... не... это он, не я, — Максим сумбурно махнул куда-то за спину, стараясь донести до кассира, что это не его грузовик или легковушка, водитель который в данный момент пытался свернуть застрявшую крышку бензобака. Но она не понимала или не хотела этого делать.

— Что? — переспросила она, уперев руки в бока. — Что вы мычите?

Охранник громко усмехнулся и засунул большие пальцы рук за пояс, оттянув его вниз.

— Я говорю, что сейчас водитель подойдет и все скажет.

— А вы? Вы чего тут делаете?

— Я с ним. И у меня есть деньги, поняла!? — Спящий неожиданно яростно потряс пятисотенной купюрой перед носом ошалевшей от его крика кассирши, и, тут же потухнув, ссутулившись, побрел в сторону полок с продуктами.

Раскрылись двери, в минимаркет зашел шофер.

— Так, дорогуша, мне солярки на...

Дальнейшее Максим не слышал. Он брел мимо разноцветных стендов с чипсами, соком, вином, шампанским, сигаретами. Как сверкающее НЛО, слева проплыл холодильник с газировкой и пивом. Интересно, кто додумался продавать водителям алкоголь, потенциально толкая их на преступление? И кто потом докажет, что брошенный женой, убитый горем, водитель не просто взял и врезался в опору моста, а заехал перед этим на АЗС, купил там бутылку водки или виски, и выпил ее всю залпом. Никто даже и не подумал бы решать этот вопрос через подобный интеграл.

Берут — значит берут. Отдают деньги, платят — значит хорошо. Куда уж лучше.

Он сделал бесплодный круг и вернулся обратно.

— Выбрал что-нибудь? — спросил дальнобойщик.

— Нет. Я не хочу есть.

— Худеешь? Я бы не советовал, а то в ящик сыграешь, друган.

— Нет, просто не хочу.

— Зато я хочу.

— Вы бы определились, кто чего хочет, а то людей задерживаете, — вмешалась кассирша.

— Людей?

Водитель деланно тщательно огляделся по сторонам.

— Каких людей, дорогуша?

— Нормальных. Которые прилично выглядят. И я тебе не дорогуша.

— Да?

Дальнобойщик прошел мимо Максима, взял пару больших упаковок с чипсами, двухлитровый сок, две шоколадки с орехами и три или четыре, не сосчитать, маленьких мешочка с солеными сухарями.

Вернулся, кинул это все на прилавок.

Оперся на руки, подался вперед и веселым, безобидным тоном сказал:

— Тебя ли ебет, как мы одеты, дорогуша?

— Вы чего, мужчина?! — взвизгнула кассирша. — Олег, разберись! Я полицию вызову, если приблизишься ко мне!

Охранник дернулся скорее от окрика, нежели ради выполнения долга, и нехотя направился к водителю, на ходу поправляя свою сто раз перестиранную форму.

— Давай без оскорблений, друг, — сказал он, взяв под руку дальнобойщика. — Заправился, купил, что надо и проваливай, зачем лишние проблемы?

— Проблемы? У нас нет проблем. И не было.

— И у нас тоже. Все вопросы к твоему товарищу, он слишком... — охранник замялся. — Диковато одет, что ли.

— А у вас тут типа ресторан или банк какой? Занюханная заправка на трассе, без названия, с наверняка разбавленным ослиной мочой бензином. И вы стараетесь соблюдать этикет или как его там называют? Ничего, блядь, что я в кроссовках приперся?

Водитель дернул плечом, высвобождаясь от не слишком настойчивого захвата секьюрити.

— Посчитай ты мне наконец-то эту жрачку уже, красотуля.

С лицом, будто ее только что заставили съесть килограмм дерьма, кассирша выбила чек.

Все это время Спящий, едва заметно покачиваясь, стоял в стороне и молчал, размышляя о том, как действует столб молнии, пронзая человека с макушки и до пят. Все ведь происходит даже не за секунды, а за какие-то микроскопические доли времени, пока там, наверху, на высоте десятков километров, не образуется разряд и не спустится до земли, принеся с собой точечную смерть и разрушения. Это красиво и страшно, когда на тебя со скорость в сто тысяч километров в час обрушивается нечто, способное выжечь мозг изнутри, разорвать глаза или просто остановить сердце. Ха. Просто такая неудачная шутка, ребята, когда десятикилометровый огненный столб вонзается вам в голову, имея при этом температуру в двадцать пять тысяч градусов по Цельсию, и просто останавливает сердце, будто кто-то повернул ключ в замке зажигания. Не легче ли выпить мышьяку или закидаться снотворным? Да, определенно, молния не самый оптимальный способ самоубийства.

Но вот убийства...

Или расколоть пол под жирными ногами этой злобной суки. Так, чтобы она почувствовала не запах грязного фартука, давно немытых волос и нечищеных ушей, а то, как прямо в вонючую дырку у нее между ног выплескивается раскаленная магма, прожигая на своем пути мясо и кости. Как ее волосатое тело засасывает вглубь немного рассерженного Земного шарика. И она молит о прощении, молит, шлепая своими толстыми надменными губами, с которых хлопьями опадает дешевая помада.

Ее никто не слышит.

Ее ебут раком бездомные в рваных одеждах. И она кричит от счастья, кричит, потому что жива...

— Пойдем.

Водитель вывел Максима из мечтательного транса.

Когда они подошли к двери, дальнобойщик обернулся и сказал:

— Я бы посоветовал, так, на будущее, не оскорблять своих клиентов, особенно тех, кто может сообщить ребятам по рации. Мотай себе на ус, дорогуша.

И двери мягко захлопнулись, отсекая отборную ругань кассирши.

— Похолодало, — сказал шофер, вручив Максиму пакеты с чипсами.

— Да, — вяло ответил он, стараясь не замечать, как все потемнело за пределами освещенной бензозаправки. Будто уже наступал вечер. Но он знал, что это не вечер, это его мысли. Вроде бы невинные и он не хотел претворять их в жизнь, только что с того, если бы он взял и сорвался? И тогда молния ударила бы в кассиршу, или охранника, или в резервуар с бензином. Хотя, тут наверняка стоит мощная система заземлений.

Верно.

Заземлений.

Максим залез в кабину и тут же растекся на мягком, удобном сидении.

Заземлений.

Сооружения с заземлениями могли бы стать отличным укрытием от него, если кому-то придет это в голову. Это стало первым выводом Максима на интереснейшую тему, что он не всемогущ.

"У меня есть слабые места, господи... Я еле хожу, разваливаюсь на куски, похож на бездомного туберкулезника, но меня удивляет, что я не смогу притянуть молнию на заправку...".

Он осторожно засмеялся, стараясь не вызвать новых конвульсий в животе, как напрягшийся официант силится не расплескать наполненную до краев тарелку с супом.

Двигатель рычит. Внутри фуры очень комфортно, подвеска машины мягкая и глотает все дорожные неровности. Похоже на представительский седан, только за лобовым стеклом не длинный капот, а обрыв. Прямо там, сразу за дворниками, нет ничего, пустота и высота. Странное ощущение.

— Что нужно для того, чтобы добиться успеха? — спросил водитель, отхлебнув газировки из бутылочки.

— Что, прости?

Шофер мельком посмотрел на него и сдвинул черную шапку еще дальше на затылок. Теперь она держалась там каким-то чудом.

— Ты меня извини, конечно, но я знаю таких, как ты. Мужики, просравшие свой шанс в жизни. Может быть даже несколько шансов, друган, я не могу за тебя отвечать, но то, что у тебя в жизни были моменты, за которые стоило хватиться, это факт. Я прав?

— Да. Конечно.

Марина.

Кино.

Какой-то фильм.

Свет на ее лице. Выступающие части белые, западающие — темные.

Она глядит.

Глядит внимательно. Напряженно.

Он глядит на нее, а она на экран. В этом есть какая-то несправедливость.

Ее губы.

Ее ресницы. Ее руки.

Теперь он глядит на ее руки, а она глядит на экран. В этом есть что-то будоражащее.

Он опирается локтем на мягкую перегородку кресел, разъединяющую их. Хочет взять ее ладонь. Вот сейчас. Прямо сейчас. Взять. Прикоснуться к ней.

Она поворачивается к нему и улыбается, морща нос.

Он улыбается в ответ.

В кино кого-то убивают.

Свет на ее лице. Выступающие части красные, западающие — бардовые.

Он глядит на нее, а она на экран.

Это был первый шанс, за который он не ухватился. Зря он его вспомнил.

— И вот у меня тоже полно было шансов, друган, — продолжает водитель. — Мы родились в СССР, но уже тогда, на закате страны, матушка мне говорила, что самое главное — это получить образование. Закончить школу с пятерками, поступить в институт. В армию сходить, конечно же. В общем, набраться опыта и знаний, и чем их у тебя больше, тем легче идти по жизни. И вот что из этого вышло. Я сижу за рулем, кручу баранку, слушаю радио, не блатняк, правда, но уже знаю всех ведущих по голосу, как бродячие собаки своих кормильцев в лицо. Дома меня ждет жена, а я иногда поебываю дорожных шлюх, но это необходимость, сам понимаешь. И я вот думаю — что случилось с моим шансом? Почему все сложилось так, а не иначе, не так, как твердила мне моя матушка?

— Может быть потому, что шанс это как ящерица, за которой гонишься в высокой траве.

— Ну-ка поясни. — Шофер сделал радио потише. Баланс звуков сместился с невнятной легкой музыки на гул от огромных шин и различные не раздражающие поскрипывания, полязгивания внутри кабины, как будто являющиеся ее неотъемлемой романтичной частью.

— Иногда ловишь ящерицу, а иногда в руках остается один только хвост. Но так или иначе ты ее поймал.

— А, в этом смысле. Кто его знает.

— Ага.

Максим уставился на бесконечные, мелькающие за окном поля, сменяющиеся лесополосами, и снова поля.

— Ну, а ты-то где нагрешил, что даже хвоста не отхватил?

— Не знаю, вроде нигде. Или не помню. У меня в последнее время проблемы с памятью.

— Думаешь, что все у тебя впереди?

— Не особо и думаю.

— Отчаялся уже?

Быт.

Она молчит. Она холодна. Она не ловит его взгляд. Она смотрит прямо перед собой.

С момента того их первого похода в кинотеатр прошло четыре года.

Но, кажется, что время повернулось вспять и перед ним снова абсолютно чужой человек.

Заброшенный с Марса.

"Я ничего о тебе не знаю", пораженно думает он. "Дай мне свою руку", говорит он.

Она неохотно дает ему пару пальцев. Он крепко сжимает их, как спасательный круг.

Светлые, чистые, прохладные лучи осеннего солнца разгоняют все правильные мысли.

Остаются неправильные.

Он начинает извиняться. "Я был неправ, Марин". Он дурак. "Прости меня". Он жалок. "Я исправлюсь". Он чудовищно жалок.

Она молчит, не глядя на него. Она выстраивает невидимую стену, которую не пробить никакими механизмами. На его планете нет таких инструментов. На ее — есть, но она ни за что не выдаст секрет конструкции, потому что уже приняла решение.

"Я приняла решение".

"Это конец? Дай мне шанс".

"Мне с тобой было хорошо, но это не может дальше продолжаться". И всё.

И он уходит. Без слов. Уходит, чтобы в душе остался хоть какой-то запас гордости, позволяющий спокойно прожить ближайшие часы. В злобе, ярости, раздражении. Эта гордость, она как горючее, которое дает ему возможность двигаться в обратном от нее направлении.

Но скоро оно закончится. Слишком быстро, боже, как быстро. Наступит крах, темнота.

Он в безысходном отчаянии. Зря он его вспомнил.

— Когда мне плохо, то я просто бухаю, — продолжает шофер. — Причем в одиночестве. В компании это не то. А вот когда ты один, наедине с бутылкой водочки, коньяка, допустим, да плюс начал еще с трех-четырех бутылочек пива, то это прям красота, друган. На следующий день как огурчик, голова занята иными вещами.

— Я не пью, — сказал Спящий. — Совсем не пью.

— А вот это зря. Чем больше копишь в себе отрицательные чувства, тем самому хуже становится. Вот прикинь, накопишь ты в себе кучу всякого дерьма, а плакать нельзя — ты же мужик, мы все мужики. Бухать тоже не бухать, ты у нас трезвенник. И во что это все выльется?

— Во что?

— Кошмары. Депрессия. Все будет из рук буквально валиться.

— Или в ураган.

— Ураган?

Идущая впереди редкая колонна автомобилей начала притормаживать перед пешеходным переходом в районе какого-то поселка. Проморгавший этот момент дальнобойщик, выругался, вцепился в руль и тоже начал тормозить, но более интенсивно. По инерции Максим подался вперед, будто ему было интересно, что происходит под вертикальным капотом.

Но ему было интересно другое.

Какой силы ураган или смерч он сможет вызывать? И как? Он не задумывался об этом раньше, потому что в жизни видел мало таких природных явлений. В конце концов, он вырос не в субтропиках.

Сильный, правильно придуманный ураган — это ведь как домино. Запущенный единожды, с наибольшим вложением энергии, он может несколько раз обойти вокруг Земли. Сможет существовать после смерти своего инициатора, у которого либо лопнет в голове сосуд, либо в брюшной полости начнет заживо вариться и гнить собственная кровь.

— И он что-то там бормочет. Мол, такой ангел, не может достаться никому, ангелам суждено жить отдельно в райских садах.

— Прости. — Максим снял шапку. В грузовике было жарко. Гребенкой пальцев он откинул спутанные, грязные волосы, почувствовав неприятный зуд на коже головы. — Прости, я немного задумался, о чем ты рассказываешь?

— Надоел я своей болтовней, да, друган? — шофер ухмыльнулся. — Это ты извини, у меня работа, сам понимаешь, иногда с собой начинаешь разговаривать, если в рейсе без напарника.

— Ничего страшного, мне реально... — он тяжело сглотнул. В желудок упал кирпич с торчащими из него кусками арматуры. — Реально интересно. Отвлекся, только и всего.

— Я говорю, как мы с моей свадьбу играли. И она пригласила на гулянья своего бывшего, у которого я ее отбил.

— Отбил?

— Да, поборолся за бабу, как настоящий мужик. — Шофер самодовольно улыбнулся.

— Разве это правильно?

— Конечно, правильно. Хочешь — бери. Трудно взять — приложи усилия и забирай.

— Но ведь это женщина, она же не приз, если ты ее любишь. Не вещь какая-нибудь.

— Запомни одно, друган, что баба как раз и есть вещь, самая натуральная. И если ты придаешь ей больше значения, чем какой-нибудь тумбочке или любимому телевизору, то ты подкаблучник. Черт, да я телевизор больше люблю, чем свою жену. Но она родная моя, сечешь? Детей мне нарожала.

— Понимаю. Так что на свадьбе?

— А. — Водитель задумался. — Ну и вот, встает этот бывший с речью. Пьяный в жопу уже. Она его пригласила, значит, чтобы показать, какая крутая, какого хлопца себе отхватила и все у нее в жизни заебись. А он, дурак, повелся. Напился, как черт. Шатается. И говорит, мол, ангелы-шмангелы, а общий смысл таков: вот ты, Ваня, говна кусок, но каким-то образом мог заполучить себе золотце Галю. Я сразу просек, дерзость эту. И в ответ ему, негромко так, но четко, даже не вставая, говорю: заткнись.

— А он чего?

— Он отмахнулся. Тогда я погромче: заткнись, браток, хуже будет. Он аж с лица сменился, побледнел, кулачки сжал и на меня, с рогами наперевес.

— И в итоге?

— Надавал я ему по щам. Рука потом неделю ныла. Зато Галька меня еще больше любить стала. Говорила, я как тигр дрался, хотя я всегда не робкого десятка был, но это ж прям у нее на глазах. Можно сказать, за нее дрался. Бабы подобное любят.

— То есть, если хочешь добиться женщины — дерись за нее? — спросил Максим.

— Ну, а ты думал?

— Мне знакомый психолог другие вещи рассказывал.

— Дурак твой психолог. Теоретик, — шофер пространно покрутил пальцами возле виска. — Ты когда идешь по дороге и видишь, что кошелек валяется, дорогой, красивый, что сделаешь?

— Подниму.

— Правильно. А если одновременно с тобой в него вцепится еще один прощелыга? И чей в итоге будет кошелек, зависит не от кошелька, а от тебя и него. Сколько в вас силы, задора, напора, смелости. Баба — она тот же кошелек, разве что объемами побольше. Ни мыслей умных, ни интересов цельных. Но красивая и удобная. Вещь, говорю же.

— Вещь...

— Натуральная! Ты запомни, что я тебе сейчас тут наговорил, еще пригодится в будущем. Потому что у меня сложилось впечатление, ты только не обижайся, друган, но ты как бы не можешь управлять этим миром и своей жизнью. Плывешь по течению, куда судьба пнет.

— Не могу управлять этим миром? — переспросил Максим и засмеялся.

— Ты чего?

Через минуту шофер хохотал, как заведенный, вместе со Спящим. Последний хрипел, плакал, бил ладонью по мягкой пластиковой торпеде, хватался за живот, не в силах остановится, но смеялся и смеялся.

Минут через пять, закрыв глаза, он полулежал в кресле, тяжело дыша, пытаясь восстановить дыхание.

Шофер молчал, но похрюкивал, видимо, уже смеясь над самим собой и тем, как поддался психозу, втянувшись в истерику странного пассажира.

Максим выдохнул. Открыл глаза. Поморгал. Закрыл. Снова открыл. Затем закрыл один левый, потом один правый.

— Друган, посмотри, что у меня с левым глазом, — обратился он к шоферу. — А то плохо видит.

Тот повернулся к нему и прыснул со смеху, ударив по рулю.

— Что, что там?

— Там... — Водитель зашелся в новом приступе. — Там у тебя все красное, как у вампира, друган. Сосуд лопнул!

психолог

Люди, запакованные в клетки своих раскуроченных автомобилей — шпроты с человеческой кровью на мертвых, рыбьих лицах. Поломанные, зажатые, ничего не видящие из-под скальпа, висящего на глазах. Тонкий металл крыши срезает кожу с черепа с пугающей легкостью. Подушки безопасности ломают носы и разбивают губы с пугающей быстротой. Ремни оставляют синяки на грудине и на животе с пугающей отчетливостью.

Попавшие в аварию люди никогда не понимают, что они попали в аварию. У них нет этих мыслей в голове. Они не думают о длинных счетах на восстановление, о страховке, о судебных и финансовых разбирательствах. Они думают лишь об одном — как бы выбраться поскорее из этой смятой коробчонки, в которой вдруг стало тесно.

Половина дачного поселка провалилось в землю, будто с неба спустился огромный твердый шар для боулинга и как следует ударил по несчастным домам. Можно даже представить, что кто-то увидел в этом шаре чьи-то три указующих и наказывающих перста, но это доподлинно неизвестно. Дырки от перстов там точно были.

Наверное, как потом скажут эксперты, дачные домики и коттеджи располагались над огромной природной пустотой, вроде пещер или вымытых туннелей, и взрыв газопровода спровоцировал эту локальную катастрофу. А почему бы и нет? Чем красочнее ложь, тем больше у нее поклонников и последователей.

Заборы пошли причудливыми волнами, фонарные столбы попадали на дорогу, а те, что покрепче, просто покосились, повиснув на собственных проводах, как висельница, покончившая жизнь самоубийством, удавившись на собственных длинных волосах.

Опоры, держащие газопроводную трубу, идущую, кстати, поверх над землей, тоже попадали, но сам несущий канал не повредился. По крайней мере, насколько это мог видеть психолог, наблюдая неровную кардиограмму трубы.

Черный фургон провалился в асфальт примерно на половину, наружу торчала лишь задняя часть с ярко-горящими стоп-сигналами да распахнутые дверцы выглядели, как рот голодного младенца. Люди бегали возле фургона, кто-то звонил по телефону, кто-то заглядывал за обрубленные, острые края ямы.

Один седан сплющило, завалив сверху стеной высокого трехэтажного дома. Андрей видел торчащую из-под кирпичных обломков окровавленную руку, всю в бетонной пыли. Чуть поодаль валялись вылетевшие под давлением резкого удара передние фары автомобиля. Прямо посреди дороге, возле одной-единственной уцелевшей машины, в рваном костюме, с лицом, посеченном осколками стекла, стоял человек и кричал о чем-то в телефонную трубку. Наверное, ему должно было быть холодно в одной рубашке, пиджаке и голых участках тела в прорехах одежды, подставленным всем ветрам, но он этого не замечал.

Психолог направился к нему.

— Еще раз здравствуйте, — сказал он.

— Вам нельзя здесь находиться! — рявкнул мужчина, прикрыв динамик трубки. — Произошел несчастный случай и скоро территория будет оцеплена.

— Я знаю, что здесь произошло, — тихо сказал психолог и улыбнулся. — Я тот, за кем вы охотитесь.

Мужчина отступил на шаг и поднял руку вверх.

— Эй! Эй, сюда! — крикнул он.

— Не нужно напрягаться, — психолог сел на пыльный капот автомобиля, наблюдая, как к ним бегут семеро бойцов ФСКО. Все, как на подбор натренированные, сильные, мощные. — Объекта здесь нет.

— Где он?! — мужчина схватил Андрея за горло и повалил на капот. — Где объект я тебя спрашиваю?! У нас в фургоне водителя зажало и еще трое под завалом, мертвые лежат! Где объект?!

У психолога перед глазами запрыгали мерцающие точки бенгальского огня. Он попытался вдохнуть, но, к своему собственному удивлению, первый раз в жизни самостоятельно это у него не получилось. Организм встрепенулся и запаниковал. Ноги сами задергались, а руки бессмысленно заскребли по горячему металлу.

— Где он? — повторил мужчина и ослабил захват.

Ледяной воздух обдирающим клином вошел в горло Андрея. Колючий, царапающийся, но такой оживляющий.

— Он в надежном месте, уже далеко отсюда, — сказал он, смотря прямо в глаза. Фраза прозвучала, как из фильма про киднепперов, и психологу стало смешно. Он заулыбался, по-прежнему ощущая пальцы на горле и комок боли, застрявший где-то в гортани.

— Ты чего лыбишься, сука?

— Я должен переговорить с начальством. Звони Горданову или Яковлеву. Иначе то, что здесь произошло, повторится множество раз. Пока я не дозвонюсь. А если землетрясение случится хотя бы второй раз, то с тебя шкуру спустят. Так что... давай, решай.

Мужчина недоверчиво посмотрел на психолога, держа его на вытянутой руке, как нашкодившего котенка. Только не за шкирку, а за горло. Делаешь раз — и пальцы крепко сжимаются. Делаешь два — и они буквально впиваются в мягкую плоть, заходя за ребристый ствол кадыка. Делаешь три — нажимаешь посильнее и дергаешь на себя.

— У меня нет выхода на генерала, — резко сказал он.

— К черту генерала, давай полковника, Горданова.

— Хорошо. Последите за ним.

Он отошел в сторону и начал звонить. Тем временем в завалах зашевелились кирпичи и показалась чья-то ободранная, залитая кровью голова. Кто-то из бойцов, увидев ее, дернулся в ту сторону, но его осадили свои же. Андрею стало по-настоящему страшно. Он сидел, грея задницу на остывающем двигателе и наблюдал, как из-под красного кирпича пыталась выбраться переломанная личинка человека. Слабые, ничтожные попытки, каждое движение приносило ему боль и он что-то мычал с помощью забитого кровью, слюной и каменной крошкой рта. Тщетно и бесполезно. Никто не сделал и шага в его сторону, все соблюдали приказ.

— Можешь говорить, — едва сдерживая злость и не скрывая презрения, мужчина отдал Андрею трубку и встал рядом, опустив голову. Психолог повертел мобильник в руках и прислонил к уху, чувствуя, как под осенним ветром мерзнут пальцы.

— Алло.

— Это Горданов.

— Здравствуйте, Илья Юрьевич.

— Привет, Андрей. Сразу скажу, что наш разговор прослушивается и записывается.

— Ну, как же без этого.

— Андрей, чтобы вы не задумали, чтобы вы не сделали, я хочу тебя предупредить, — полковник откашлялся. — Не совершайте необдуманных поступков. У нас же всегда были человеческие отношения.

— Да, я знаю.

— Мы всегда шли на встречу, все условия, все возможности, в пределах допустимых.

— Да, я знаю.

— Почему бы нам не устроить перемирие? У Максима большие силы, просто огромные и пугающие, но... Они могут раскрыться лишь в сотрудничестве с ФСКО, без нас он пропадет.

— Мне кажется, что его меньше всего сейчас волнует то, чем он обладает, — сказал Андрей. — И, Илья Юрьевич, вы можете петь дифирамбы и обещать золотые горы, только не надо тратить время, мы не пойдем на уступки. Вы ведь все там записываете подчистую?

— Да?

— Ну, тогда вам не нужно слушать слишком внимательно, потом, при разборе, мой голос еще успеет надоесть. Тем не менее, смысл в том, чтобы вы оставили нас в покое на какое-то время. Если этого не произойдет, если вы будете следить, пытаться вернуть Максима, пытаться убрать меня и так далее, то сегодняшнее представление разыграется уже не в маленьком поселке, а во всем мире. За это время мы с объектом прошли уже достаточно далеко, и в плане памяти, и в плане возможностей. Сделали то, чего не смогла сделать целая служба.

— Мы старались и будем стараться...

— Это уже не важно, — вежливо прервал Горданова психолог. — Я знаю, что вы старались. Вы хороший человек. Но я говорю о ФСКО. Итак, любая ваша попытка потревожить нас приведет к катастрофе. И секунды не потребуется, чтобы начать апокалипсис, который вы не в силах будете остановить. Но вам не стоит волноваться, потому что мы не выдвигаем никаких требований. Все, что мне нужно сейчас — это машина, телефон и немного денег. Потом я сам выйду на связь, когда будет необходимо.

— Где гарантии, что с объектом все в порядке? — спросил Горданов.

Андрей задумался.

— Я вышлю фото, — наконец сказал он. — Я не могу рисковать Максимом и даже давать ему телефонную трубку, потому что вы можете послать какой-нибудь ультразвуковой сигнал, который вырубит его или что-то еще.

Полковник засмеялся:

— Ну, это уже из области фантастики, Андрей, ты насмотрелся шпионских фильмов.

— Я просто отсекаю все возможные воздействия.

— Допустим. А что будет дальше? Ты же понимаешь, что мы просто так не отдадим объект, не отпустим его. И слежка будет постоянной, пусть не с десятков метров, а с километра, но будет. Ты ведь сам загоняешь себя в угол, мы же не враги, а попутчики.

— Мы станем попутчиками по дороге в Ад, если вы не прекратите вилять, — сухо сказал психолог. — Это все не шутки, Илья Юрьевич. Я заканчиваю разговор. Условия можете переслушать, они сказаны выше. Если захотите попробовать узнать — блефую я или нет — без проблем. Разгребать завалы службы спасения давно уже научились. Фотографию вышлю на ваш номер как только будет такая надобность. И еще прикажите своему человеку, чтобы он отдал мне машину, этот телефон и деньги, тысяч десять рублей на первое время, а то, боюсь, что он мне не поверит. Пока.

Андрей передал трубку обратно владельцу и с минуту мужчина слушал спокойный, хрипловатый баритон полковника, бледнее от бешенства с каждым его словом и сжимая несчастную трубку так сильно, что красные костяшки на побелевших фалангах выглядели словно ягоды шиповника на заиндевевшей ветке.

А уже спустя совсем немного времени, психолог ехал в сторону трассы. Выключенный телефон валялся на пассажирском сиденье, а в голове была лишь одна мысль: как бы им не разминуться с Максимом.

ДЕНЬ 120

— Улыбнись, — сказал Андрей, бросив на грудь Максиму свернутую в трубку свежую газету.

— Что это? — Спящий слабыми руками подтянул ее к себе поближе и начал разворачивать.

— Это доказательство того, что ты жив. Покажи число на газете и свое лицо, чтобы уместились в кадре.

Психолог навел на Максима камеру телефона и сделал снимок.

— Отлично получился.

— Ты отправишь это в ФСКО?

— Да. Нам ведь нужны деньги? — спросил Андрей, скидывая MMS на номер полковника. Как только сообщение прошло, он тут же выключил мобильник и положил его на тумбочку. — Что пишут?

Спящий тупо смотрел на последнюю страницу газеты, стараясь уловить в мельтешение полурасплывчатых букв хоть какой-то смысл. Но у него ничего не получалось, это было просто бесполезно. Каждый раз, когда боль в животе усиливалась, весь окружающий мир населялся точно такими же черными букашками, как и эти буквы на дешевой остропахнущей бумаге. Каждый раз, когда кровавый бутон боли, не дающий спокойно спать и свободно вздохнуть, раскрывался вновь, Максим погружался в серый туман, состоящий из одних лишь точек телевизионного шума, в которых едва угадывались знакомые контуры.

С неохотой он аккуратно сложил газету вчетверо и швырнул ее под гостиничную кровать.

— Ничего не пишут.

— Ага, — пространно протянул Андрей. Он взял табурет, подсел к окну и откинул накаченную пылью занавеску. Во дворе, возле ужасной статуи какого-то бронзового коня с огромными яйцами, резвилась стайка детей, пока их родители отдыхали в номерах. Один мальчик, лет шести, толкнул другого и тот с силой приложился головой о бронзовую мясистую ляжку. Тут же упал прямо на землю и заплакал, схватившись за висок. Через минуту заливисто плакали уже двое, как виновник, так и жертва, причем первый ревел еще пуще, видимо, в ожидании неминуемой родительской кары.

Психолог поморщился и задернул занавеску. Хорошо, что у них с Олей пока еще нет ребенка. Но когда вся эта история закончится, когда он у них появится (обязательно, а как по-другому), то точно будет воспитан иначе. Не так, как подавляющее большинство мягкотелых малолетних слизняков, имя которым не легион, но "дети".

Дети — бесполезные твари, мнящие о себе слишком много, сами же даже в плане генетического, физического, мышечного, дерьмового мусора — малы и ничтожны.

Единственное, что они могут сделать в этой жизни — спрыгнуть с крыши, повеситься или надышаться клеем. Господи, да они даже элементарно не могут засунуть себе в рот пистолет и нажать на курок, потому что у них нет ни денег, ни сил, ни возможностей, ни смелости.

Единственная их забота — как бы поскорее повзрослеть. Но, повзрослев, они, понимая, какими же ублюдками были с нуля до двадцати одного, начинают истошно притворяться. Начинают врать сами себе. Что они — плохое исключение. А все остальные дети, нынешние и будущие — ангелы.

Как и о религии, никто никогда не заикнется о выдающейся омерзительности детей. Об их необоснованных капризах, дурных поступках и величайшем самомнении, которое просто гигантское, когда они рождаются, но с каждым годом, на счастье, становится все меньше и меньше. Никогда никто не поперхнется о главной несправедливости всей человеческой жизни: маленьким ублюдкам можно все, взрослым же нельзя оступиться даже на капельку.

Попробуйте помочиться на голую женщину, когда вам год от роду и когда вам тридцать лет.

Попробуйте громко испортить воздух на кухне, во время еды, посреди толпы гостей.

Попробуйте пролить тарелку супа себе на белую футболку. И стакан компота. И растереть сверху кусок котлеты.

Попробуйте ухватить за сиську незнакомую телку.

Просто попробуйте.

И осознайте глубину ненавистной несправедливости. Дети — самое величайшее заблуждение человечества.

— Ты хотел бы... — начал было спрашивать Андрей, но тут же осекся, вовремя вспомнив надутый живот жены Максима. Ведь в нем тоже был ребенок, пускай не его, пускай чужой, но все же ребенок и ребенок невинно убитый. Спящему явно не понравится вопрос про детей. Поэтому психолог осторожно повернулся, чтобы как-то замять начало вопроса и перевести его в иное русло, но не увидел со стороны Максима никакого интереса. Он просто лежал в позе зародыша, пропустив одеяло между ног и обхватив его руками, и медленно моргал, уставившись на замасленные пожелтевшие обои.

— Так ты, может, что-нибудь хочешь? — спросил психолог.

— Хочу все вспомнить, от начала и до конца.

— Я имел в виду материальное. Попить, поесть.

— Нет, спасибо. — Спящий тяжело сглотнул и вытер испарину со лба. — Знаешь, я тут подумал, что ничего снаружи нет.

— Это как? — Андрей вновь приоткрыл занавеску. Дети уже испарились, но величественная задница коня осталась. — Снаружи много чего есть.

— Нет там ничего. Все внутри нас. Все в памяти. Нет памяти — нет ничего. Ты теряешь все и сразу, если не помнишь прошлого. Все. И сразу.

— Хочешь сказать...

— Я хочу лишь сказать, — перебил Максим, переворачиваясь на другой бок, — что когда у тебя нет памяти, то ее заменяет тоска. Тоска по тому, что тебе уже не по кому тосковать. Ждать, скучать, надеяться. Ты чудом избавляешься от гнойника, мучавшего тебя годами, но затем начинаешь жалеть об этом. Чего-то нет рядом. На этом месте дыра. Рваная, бесконечная. Пустая. И когда я заглядываю в нее, то мне страшно. Я в западне.

— Ты в западне? — психолог отхлебнул остатки чая из стакана и налил туда еще кипятку из пластмассового круглобокого чайника. После третьей заварки напиток получился цвета пивной мочи, но Андрея это не остановило. — Это мы в западне, а не ты один, если не заметил. Да что там! После твоих фокусов мы в полной жопе. За нами охотится государство, мы не можем защитить себя как следует, и бежать-то уже практически некуда!

— Я могу нас защитить.

— Ну да. Можешь. А что будет в следующий раз, Максим? У тебя лопнет сосуд в мозгу, а не в носу? Или в брюшной полости окончательно откроется прободное кровотечение? Защищая нас — ты убиваешь себя.

— Знаю. И поэтому мне еще страшнее.

ДЕНЬ 125

Почти все люди ждут в подарок нужные вещи. Это стандартно. Человеку нужно дарить то, что ему нужно. Ему нужны нужные вещи. Ни больше, ни меньше. Микроволновая печь, набор хромированных сковородок, крючок в ванную, колючий половик под дверь, ошейник для кота, статуэтка, диск с караоке, диск с дерьмовым фильмом, книга с дерьмовым сюжетом, дешевая картина, поддельный самурайский меч. Еще не стоит забывать о пароварках, которым никто не пользуется; хрустале, который пылится в серванте; полотенцах, которые так никогда и не распечатают из прозрачной целлофановой упаковки; и, конечно же, о толстой кулинарной книге или энциклопедии. Последнее не имеет ничего общего с дерьмовой нужной книгой, потому что это абсолютно разные вещи, объединяет их лишь маленькая рощица деревьев, пущенных под бензопилу, ради такой вот полезной безвкусной нелепицы под Рождество или День Матери.

Людям даже в голову не приходит, что подарок должен быть ненужным. Что это единственный шанс для того, чтобы вещь, на которую вы потратили деньги, силы и время, дабы ее разыскать, на самом деле оставила какой-никакой след в жизни человека. Ведь нет вещей более ненужных, чем нужные. Ненужные тоже ненужные, но они как татуировка, забитая на всей площади руки. Процесс болезненный и неприятный, зато вспоминается с радостью, как некий героический поступок.

Дарите своим любимым ненужные вещи. Черт, да просто зайдите в очередной супермаркет, закройте глаза, покрутитесь вокруг собственной оси, вытяните указательный палец вперед и идите, пока не уткнетесь во что-нибудь. Этим может оказаться китайский телефон с двумя SIM-картами, или чудовищная аляповатая бронзовая лягушка на мускулистых лапах, или пластиковый фонтан с подсветкой, успокаивающий душевнобольных и возбуждающий энурезников.

Поверьте, предмет не важен. Не важна его цена. Вы не дарите кому-то свои деньги, но если кто-то требует с вас денег, то стоит ли вообще быть рядом с этим человеком? Стоит ли служить удобным кожаным кошельком? Нет, наверное, не стоит. Поэтому закрывайте глаза. Крутитесь. Идите. Тычьте. Заворачивайте.

Покупайте ненужные подарки.

Делайте приятное. Быть может, вас не сразу поймут. Быть может, не поймут вообще или слишком поздно. И это единственный ваш способ определить собственную необходимость участия в чьей-то жизни.

Иногда люди дарят людям цветы. Обычно, малознакомым людям. Потому что когда нечего подарить, а нужно как-то выделиться, идут за цветами. Да, скоро они сдохнут в вазе, наполненной зеленой заплесневелой водой с мутной пленкой, похожей на нефтяную. Да, они будут красиво умирать. Да, миллиарды храбрых роз и тысячи отважных тюльпанов только и делают, что отбрасывают копыта по воле чьей-то прихоти вперемешку с похотью. Зато у вас есть повод всучить кому-то что-то бесполезное в руки и как бы щелкнуть пальцами, поставить засечку в мозгу, зафиксировать доминантное положение в этой невесомости человеческих отношений.

Цветы.

Что может быть бесполезнее того, что не ненужно, а бесполезно? Наверное, только признание в любви первому встречному. Попробуйте сделать следующее. Выйдите на улицу, найдите симпатичную мордашку в обтягивающих синих джинсах и скажите:

"Эй, случайная красотка, я люблю тебя! И жалел бы потом всю жизнь, что не сказал этого".

"Спасибо".

Ты даришь незнакомому человеку любовь, а в ответ получаешь натянутую улыбку и пресное, как просфора, "спасибо". Ты даришь незнакомке самое ценное, что у тебя есть, то, чего никому еще никогда не дарил вот так, с бухты-барахты, но реакция не оправдывает твоих ожиданий.

Окунают лицом в дерьмо, смешивают с грязью, втаптывают в каблуки немытых сапог — называйте, как хотите, итог один.

Думай, когда что-то даришь незнакомцам.

Андрей сидел и смотрел на увесистый букет алых роз, лежащий на столике, прямо за Спящим. Сплюснутые овалы женских вульв. Он попытался сосчитать их. Вышло то ли пятнадцать, то ли восемнадцать. В ресторанчике сильно пахло едой и кофе, плюс зал для курящих, пусть и полупустой в обеденное время, давал о себе знать, но психолог буквально чувствовал преобладающий запах именно букета.

Немного сладковатый, тупой, касающийся нёба возле глотки и корня языка.

Запах разлагающихся мертвецов.

Девушка, которой предназначались мертвецы, была симпатичной. Чуть выше среднего, если оценивать всех по стандартной карте баллов. Где внизу, на единице, находится певица Леди Гага, а вверху, на десятке, модель Адриана Лима.

Брюнетка, яркие голубые глаза, хорошая кожа. Парень был виден только со спины. Короткая стрижка, облегающая худое тело кофта в черно-белую клеточку. Андрей никогда бы не купил такую, увидев в магазине, потому что мода на клетку минула года два назад, но на парне она смотрелась вполне нормально и уместно.

Они весело болтали. Сцепленные вагоны составного диалога. Фраза — улыбка. Фраза с улыбкой — ответ — улыбка. Парень преуспевал в общении, это было сразу видно. Андрей наклонился чуть в бок, в сторону, чтобы увидеть их руки.

Тут, к сожалению, все оказалось несколько хуже. Девушка сидела, сложив руки перед собой и вытянув их чуть дальше, чем того требовала естественная поза. Язык ее тела говорил о том, что она хочет, чтобы к ней прикоснулись. Но парень тормозил. Пальцы теребили кружку с кофе, салфетку, зубочистку, в то время как его язык теребил воздух, создавая бессмысленные, но смешные фразы. Источники дружелюбного диалога.

Фраза — хихи — фраза — хаха.

— Дурак, — тихо сказал Андрей.

— Ты о чем? — поинтересовался Максим.

— Пара за твоей спиной. Он не берет ее за руку ни под каким предлогом, хотя она уже буквально засовывает свои пальцы в его кулак. Только... не оборачивайся ты так явно, что за...

Он быстро осекся, потому что Спящий, без всякого перехода, просто обернулся к соседнему столику, при этом хрустнув суставами позвоночника. В упор рассмотрел девушку, для которой это, естественно, не осталось незамеченным, и прошелся по напрягшемуся затылку юноши, который тоже что-то почувствовал. Может, увидел отражение в ярко-голубых глазах и встревожился, но то ли не нашел в себе смелости проверить, то ли действительно ничего не понял.

Максим вернулся к своей тарелке с креветочным салатом и принялся деловито набивать рот. Накололо толстенькую розовую тушку, обмакнул ее в сливочно-чесночный соус, прожевал. С наслаждением вздохнул. И сказал:

— И, правда, дурак.

Только громко. Слишком громко, чтобы его не услышали.

Андрею показалось, что волосы на затылке несчастного юноши зашевелились.

— Ты можешь вести себя приличнее? — поинтересовался он у Максима.

— Неа. У меня жутко болит желудок.

— Тогда прекрати жрать эту хрень. — Он попытался забрать себе тарелку, но не получилось. — Я тебе как доктор говорю.

— Сам разберусь.

— Ты вообще должен сидеть на строжайшей диете.

— Мы уже сидели на ней, — с ухмылкой сказал Спящий. — Баранко-чайная диета. Отличная штука.

— Я подозревал, что тебе понравится.

И они оба вернулись к своим блюдам. У Андрея была итальянская паста с большим количеством говядины. По бокалу не фильтрованного пива у каждого. Хлеб, который никто не взял. А посередине, как камень на перекрестке дорог, лежал мобильный телефон.

Тот, кто создал мобильную связь, наверняка никогда не задумывался, каково это — ждать звонка. Ждать, когда тебе позвонит тот, кто звонить не собирается. Никто не проводил исследований, но подумайте — сколько людей покончило с собой только лишь потому, что им так и не позвонили? По поводу долгожданной работы, по поводу удачного прибытия на отдых, по поводу любви и отношений. Сколько несчастных идиотов сидело над этой маленькой молчаливой коробочкой, в ожидании звонка с той стороны? Сотни? Десятки сотен?

Хотя самое страшное это не ожидание, потому что лишь двое из десяти идиотов повесились в данном случае. Куда же делись еще восемь? Они попытались сами дозвониться. По поводу долгожданной работы, по поводу удачного прибытия на отдых, по поводу любви и отношений. Они набрали дрожащими пальцами заветный номер. Приложили трубку к потном уху. Затаив дыхание, начали пропускать сквозь себя гудки.

Короткие, длинные — не важно.

Им все равно никто не ответил.

В первый раз. Во второй. В десятый. В пятидесятый.

Самое страшное в телефонных звонках это не ожидание. Самое страшное — отсутствие знаний о том, что происходит на той стороне. Это как смерть. Или как фонарик для туземца. Просто убийственный информационный вакуум, сводящий с ума.

Психолог всегда рекомендовал рыдающим мужчинам звонить их пассиям максимум два раза. Звонишь первый раз и никто не берет трубку? Успокойся, выдохни. Может быть они в туалете или сосет чей-то хуй, не важно, точно названная причина не исправит ситуацию. Полчаса, не больше и не меньше, хватает для разрешения любых проблем, даже физиологических. Поэтому, когда проходит тридцать одна минута, снова берешь трубку и звонишь.

Нет ответа?

Кладешь трубку. И не ждешь звонка от нее. Не ждешь еще полчаса. Не ждешь. НЕ ЖДЕШЬ. Занимаешься своими делами. Хобби там. Или просмотр порнухи, кому какая разница.

Если она вам не перезванивает, говорил психолог мужчинам с воспаленными красными глазами, то поймите одну простую вещь. Вы не звоните рок-звезде или киноактрисе или в службу доверия. Вы звоните обычному человеку с влагалищем между ног. Человеку, который, как и любой другой обычный человек, берет трубку и видит список пропущенных звонков.

Вы звонили ей дважды.

Если ей этого мало для мотивации.

Если ей этого мало для того, чтобы перезвонить.

"Почему бы вам не послать ее на хуй?", думал психолог. Но говорил:

"Почему бы вам не уважать самого себя".

И некоторые сопливые мужчины соглашались с этим. Говорили, что теперь у них открыты глаза. Теперь они понимают, как нужно поступать, чтобы не оказаться в полной заднице. Но что делали не некоторые, а многие? Они отрицали. Они говорили, что мужчина должен быть настойчивым. Что это нравится женщинам. Что "вдруг что-то случилось". Что "она никогда не позвонит мне первой, у нее принципы".

Психолог улыбался в ответ.

"Почему бы тебе не пойти на хуй, мягкотелая тряпка?", думал он. Но говорил:

"Почему бы вам не записаться на следующий сеанс и как следует не обдумать на досуге, возможно, проверив на опыте то, что я вам пытался донести сегодня".

Никогда не ждите телефонных звонков. Если нужно, то звоните. Это максимум, что можно делать с мобильным телефоном, не рассчитывайте на большее.

Экран медленно разгорелся, как затухший костер, которому как следует дунули под подол. По столу пошла мелкая вибрация. Андрей неспешно достал салфетку, вытер жирные пальцы, и нажал кнопку принятия вызова.

— Алло!

— Да, — сказал он.

— Кто это?! — голос был грубым, но психолог сразу его узнал.

— Здравствуйте, генерал. Это Андрей Кузнецов.

— И тебе не хворать, — буркнул Яковлев.

— Сколько людей нас сейчас слушает? — поинтересовался психолог.

— В смысле? Я один.

— Не врите, пожалуйста.

Спящий усмехнулся. Посмотрел на тускло горящий светильник на стене, стилизованный под старинную свечу. Они специально выбрали это место, за глухой стеной, а не возле окна.

— Я не вру. Телефон не на громкой связи, но разговор записывают наши службы, если ты это имел в виду.

— Понятно. Ну, тогда поговорим с глазу на глаз. Из уст в уста.

— Послушай, Андрей, — Яковлев явно поспешил вставить свое слово. — Я хочу сказать, что вы совершаете большую ошибку. Это добром не закончится. Объекту нужен уход, ему нужны врачи и покой.

— С чего бы?

— Он болен. Вы новости смотрите вообще?

— Нет.

— Так я и думал, — генерал шумно выдохнул прямо в динамик трубки и Андрей поморщился. — После того представления, что вы устроили в дачном поселке, снесло половину Таиланда по сейсмической активности. И часть окружающего региона, да так, что тайфуны едва не добрались до Владивостока. Ты понимаешь глобальность проблемы? Так дальше не может продолжаться, нужно остановить.

"Половина Таиланда? Владивосток?". Он просто не мог поверить.

— Как... остановить? — медленно спросил Андрей, глядя в глаза Максиму.

— Вернуть на круги своя. Врачи говорят, что у объекта должны быть проблемы с желудком. Возможно, что это проводная язва, так как Таиланд поласкает по сей день. Тысячи людей погибло. Осознаешь? Тысячи! Дай мне поговорить с ним.

— Нет, — твердо сказал психолог. — Все переговоры только через меня. Если попытаетесь как-то воздействовать на Максима, через ультразвук или еще как, то пожалеете. Вам же передали, что будет в случае неповиновения и двойной игры?

— Передали. Но какой еще ультразвук, о чем ты?! — генерал явно еле сдерживал себя в руках.

— Не знаю. У вас много каких секретных штук есть, я уверен. Вы помните только одно — запишите это не на диск, а в тетрадке, шариковой красной ручкой — никто не знает, что случится, если Максима... не станет, по вашей вине. Это раз. И два — стоит ему лишь на секунду захотеть кое-чего серьезного, как, — психолог понизил голос до шепота, — лицо планет станет девственно чистым, без прыщей в виде городов, без щетины в виде людей. Ураганы. Смерчи. Тайфуны. Все такое. Вы понимаете?

— Да.

— Не шутите с нами.

— Я понимаю.

— Теперь к делу.

— И какие у нас с вами, педерастами, могут быть дела?

— Как не вежливо.

— Как есть.

— Общие дела, генерал, общие.

— Деньги? Машины? Самолет до Кубы?

— Пока что первое. Нужно купить лекарства для Максима, заплатить за жилье, за еду, за бензин.

— А что потом? Вы так и будете жить в этой норе? Как два пидераста-любовника, в общем номере на двуспальной кровати?

— Ах вот оно что, — Андрея мягко засмеялся. Спящий вопросительно поднял одну бровь над красным, немного опухшим, воспаленным глазом, но тот отмахнулся. — Вот что вас беспокоит на самом деле. Не нужно, генерал. Мы раздвинули кровати. И что будет потом — мы вас скажем. Деньги должны быть послезавтра. Пока хватит сотни. Передадите через курьера, на этом же самом месте, мне лично.

— На каком месте?

— Не надо валять дурочку. У меня такое ощущение, что на улице, на крышах домов, уже целая бригада снайперов выстроилась. Давайте без лишних движений. Деньги. Послезавтра. В одиннадцать часов дня. Тут. Сотня, крупными тысячными купюрами.

— Но...

— До свидания.

Андрей сбросил вызов и зажал кнопку на телефоне, отключая питание.

— Я договорился, — сказал он. И добавил: — Было несложно.

Паста немного остыла. Соус уже начал собираться в комки на белых гибких макаронах. Психолог, придерживая ложкой, накрутил полную вилку, еле засунул этот улей в рот и начал жадно пережевывать.

За спиной Спящего девушка спросила:

"Куда ты пялился?"

За спиной Спящего парень ответил:

"На официантку. У нее большая грудь"

Девушка изумленно сказала:

"Совсем что ли? Офигел?!"

Парень поспешно ответил:

"Ладно, ладно, извини, я пошутил"

Девушка злобно сказала:

"Дебильные шуточки"

Парень ласково ответил:

"Да хватит тебе, прости, я же говорю, что пошутил"

Девушка холодно сказала:

"Я отойду на пять минут"

Бесконечные макароны. Психолог потянулся, вытащил тупой нож, завернутый в салфетку, и начал кромсать мучную нить, чтобы без проблем съесть все до конца, не думая о том, какой омерзительной соплей будет смотреться лишний кусок пасты, свисающий с нижней губы.

Максим вытер рот, поднял указательный палец, жестом показывая, что его намерения не займут слишком много времени, поднялся с дивана, подошел к соседнему столику, где в одиночестве, наедине с мертвыми розами, сидел парень, и спросил:

— Ты зачем перед ней извинялся?

Парень поднял на него удивленное и даже немного испуганное лицо. Оно было каким-то детским. Андрей видел его в профиль, но этого хватило. Наивные длинные ресницы, внутренние уголки бровей подняты вверх, легкий румянец на щеках.

— Вы о чем? — спросил он.

— Зачем ты перед ней извинился?

— Простите, но я не понимаю...

— Зачем ты извиняешься передо мной? Я кто? Твой отец? Священник? Господь бог?

— Это просто... я просто из вежливости.

— Не надо из вежливости.

Максим посмотрел в сторону недвижимой двери туалета и сел напротив парня, чуть пододвинув мешающийся букет цветов в сторону.

— Вы чего? Сейчас моя девушка придет.

— Вот и отлично. У нас есть минут пять, пока она там отливает.

— Эй!

— Погорячился. — Спящий поднял руки вверх, будто сдавался. — Пока она там приводит себя в порядок, я хочу дать тебе один ценный совет, как мужик мужику — никогда не извиняйся за то, в чем не виноват. Я слышал ваш разговор. Ты повел себя как тряпка, попросив прощения ни за что.

— Мне было не трудно, а ей приятно.

— Приятно? — Максим наклонил голову, приставив к уху ладонь рупором. И говорил быстро и деловито. — Я не ослышался? Да конечно, ей приятно, что ты прогибаешься и выполняешь ее прихоти. Ей приятно, что ты ползаешь перед ней на задних лапках, как щенок.

— Вы пьяный что ли? Оскорбить меня хотите, проблем не хватало?

— Мозги я тебе вправить хочу. Я слышал всю вашу болтовню, не специально, конечно. Зачем ты подарил ей этот дорогой веник?

— Вам-то какая разница? — Парень откинулся на спинку диванчика, скрестив руки на груди.

— Вы с ней не спали еще?

— Может вам еще позы перечислить, в которых мы... не спали?!

— Не надо. Поза одна — ты на коленях перед ней, а она холодна и высокомерна. Я угадал?

— Угадали или нет, какой с этого толк?

— Такой. — Максим оторвал лепесток розы, закинул его в рот и начал жевать. — Всё зависит от того, что у тебя между ног. Важная такая мелочь. Если хуй — ты всем обязан. Если пизда — тебе обязаны все. И никак иначе, никак, понимаешь? Фокус в том, чтобы преломить эту закономерность в людских мозгах. Чтобы повести себя иначе.

— То есть как?

— То есть она должна хотеть тебя, а не ты ее. Она должна от тебя зависеть, а не ты от нее. Она должна хотеть трахнуть тебя, а не ты ее. Она должна бояться потерять тебя, а не ты ее. А всё, что требуется от тебя — это делать то, что тебе хочется. Всегда.

— Но это невероятно. Вряд ли получится, она же девушка.

Максим прикоснулся к бардовой открытке, лежащей под прозрачным саваном цветов. На ней было написано "Ты мне нравишься!" и нарисована смешная желтая собачка, прижимающая руки к смешному собачьему сердцу, так и рвущемуся у нее из груди.

— Жаль, что они не делают специальных женских открыток с надписью "Извини, но я тобой манипулирую" или "Прости, но я тебя предала", — сказал он. И добавил:

— Ты попробуй. Я же угадал, что вы еще не трахались?

— Да кто вы, блин, такой?

— Твой папаша-ангел. Не проеби момент.

Спящий быстро встал, похлопал парня по плечу и вернулся на свое место.

Андрей встретил его осуждающим взглядом и длинным куском макаронины, который он ловко всосал внутрь за долю секунды.

ДЕНЬ -968

Когда-то он был молодым. Когда-то все бывают очень молодыми.

Из комка сырой глины, из плевка белой спермы, из клубка бардовой шерсти, из очень молодых людей, иногда получаются весьма интересные вещи. Это законы природы, находящиеся под жестким гнетом законов случайности. Потому что глина может засохнуть, сперма просочиться сквозь кулак, шерсть запутаться, а молодой человек выбрать не совсем верный путь. Например, однажды не усыпить своего кота.

Да.

Все началось с кота.

Он прожил с ним семнадцать лет. Практически целую жизнь. Ворвался маленьким черно-белым комком с жидким хвостиком, прижатым к мягкому доступному брюшку. Он все время переживал, что, повзрослев, у котенка так и останется именно этот, словно обсосанный хвост, но ошибся.

С каждым месяцем кот становился все больше и все пушистее. Хвост распускался, словно лилия в теплую летнюю ночь, пока не достиг размеров и форм, сходных со щеткой для деликатного удаления пыли, какую можно увидеть в фильмах 60-х годов или любой порнографии с горничными.

Его имя было Дивуар.

Ему катастрофически не везло. Однажды, будучи еще совсем маленьким, с закрытым бутоном своего хвоста, он попытался залезть на прислоненную к стене, сложенную стиральную доску. Она рухнула на него сверху, оглушив и травмировав спину.

После этого он спал трое суток подряд, ничего не ел. Очень молодой мальчик переживал и пытался покормить его из пипетки. Сидел рядом часами, гладил по безвольной голове, шептал какие-то слова за вкусно пахнущее полупрозрачное, розовое с одной стороны, и черной с другой, ухо.

Затем он пошел на поправку.

Затем он падал с самого высокого дерева в их дворе; два раза, в попытке допрыгнуть до птицы, срывался с третьего этажа; рвал себе губу; выбивал зуб. Апофеозом всей этой полной приключений жизни домашнего кота, стал клещ, бесцеремонно поселившийся у него в ухе. На тот момент его хвостом можно было уже пылесосить ковры, что он с успехом и делал каждый день, правда, при этом повсюду оставляя комки белой шерсти.

Клещ вцепился в его левое ухо, как заправский скалолаз в крохотное углубление на бесконечно гладкой стене гранита. Ухо, изнутри розовое, снаружи черное, в которое можно было шептать все свои самые тайные секреты и не бояться, что о них кто-то узнает, распухло до размеров кулака. Когда уже не слишком молодой, но все же мальчик, а скорее — юноша, сжимал этот раскаленный комок плоти двумя пальцами, то кот жалобно мяукал и пытался убежать.

Он повез его в ветеринарную клинику.

Он вез его в клетчатой продуктовой сумке, связанного поясом от халата, укутанного в простыню, потому что Дивуар не любил поездок в транспорте, и сопротивлялся изо всех кошачьих сил.

Он привез его. И ухо пришлось резать. Это были 90-е годы. У юноши было не слишком-то много денег, чтобы заплатить за лечение любимого кота. Поэтому часть работы пришлось выполнять самому. Он держал живое, сильное, вырывающееся существо, пока врач скальпелем рассекал вздувшееся ухо. Кровь, вперемешку с водянистым гноем, струей брызнула из раны, обляпав серую кафельную стену. Кот истошно выл и трясся. На стене проступал то ли облик Мадонны, то ли удав, проглотивший слона.

Мышцы у юноши окаменели. Он думал лишь о том, как бы не упустить Дивуара, потому что ближайшим объектом, до которого могли дотянуться мощные когти на мощных лапах, являлось его собственное лицо. А он не хотел остаться без глаза.

Когда все закончилось, он отдал врачу деньги, а она дала ему пахнущую хлоркой склизкую тряпку.

"Вытирай", сказала она, кивнув на подсохшее пятно крови на стене.

Сцепив зубы, в тот момент снова мальчик, а никакой не юноша, начисто вытер это все. А потом целый месяц уже сам вводил анестезию, резал бритвой подживающую рану на ухе кота и менял катетер с дезинфекционным порошком.

Это были 90-е годы и тратить деньги на кота, знающего все секреты молодого юноши, никто не хотел.

Так прошло еще тринадцать лет. Дивуар спокойно и вольготно жил практически без одного уха, хотя прекрасно им слышал. Мальчик, юноша, парень, молодой мужчина — взрослел. Глупо рассказывать про все то, что с ним было и случалось на этом пути, потому что данная маленькая история не про него.

Потому что все началось с кота.

Котенка, купленного за символические пять рублей в месячном возрасте. Пискляво мяукающего и выкормленного из пипетки с молоком. Прыгающего на стиральные доски, кресла, спинки диванов, телевизор, шкафы. Выпрыгивающего из окон, рук, автомобилей, засад.

Обычного черно-белого дворового кота, своим появлением в жизни маленького мальчика открывшего путь целому вороху событий, случившихся через годы.

Ему было семнадцать лет, когда, в один из дней, он просто отказался принимать пищу. Иногда пил. Иногда без аппетита, по привычке, пытался через силу съесть свои любимые консервы, но после бесплодных попыток, возвращался спать, низко опустив голову, медленной неуверенной походкой, на любимый пуфик.

На третий день он весил от силы килограмма два. Он превратился в тонкую линейку, поставленную на ребро, еле вышагивающую на тонких лапах. И у тупого мужчины, вечно занятного своей работой и свалившимися делами, вдруг что-то щелкнуло внутри. Он понял, что никакого чуда не будет. Чудеса не случаются, когда кто-то умирает на твоих глазах. Чудеса не случаются с котами, которые прожили целых семнадцать лет. И теперь, если доски падают сверху, то они убивают.

Дивуар спал. Когда он вошел в комнату, то кот очнулся. С трудом открыл когда-то ясные зеленые, а теперь тусклые, потухшие и уставшие, глаза и мяукнул.

"Тебя нужно лечить", сказал мужчина, понимая, что врет сейчас абсолютно всем, но, что самое страшное, самому себе.

Вес совсем не чувствовался. Тот, кого он еще совсем вроде бы недавно боялся и уважал, опасаясь, что если он вцепится ему в лицо, то справиться с настоящим хищником будет совсем непросто, стал пушинкой. Кости, кожа, свалявшаяся шерсть, обсосанный хвост и безвольная, болтающаяся где-то снизу голова.

Он положил его в продуктовую сумку и повез в ветеринарную лечебницу. Дивуар пытался сопротивляться. По старой памяти. Он помнил, что не любит ездить в машине. Он помнил все секреты. Он знал все тайны. Но молчал, бездумно уставившись прямо перед собой, потряхиваясь на кочках.

Это было начало двадцать первого века. У мужчины были деньги. В лечебницах больше не требовалось самому вытирать кровь, самому связывать любимца и держать его в крепких объятиях.

В лечебницах теперь предлагали усыпить и кремировать. Только заплатите деньги и езжайте домой. Тип-топ.

"Мы даже не сможем взять у него кровь на анализы", сказали мужчине. "Он обезвожен и слишком стар".

Понимая, что глупо плакать в этом возрасте, молодой мужчина-парень-юноша-мальчик отвернулся, со всей силы закусив внутреннюю сторону щеки. Это не помогло. Он оперся на белый стол, на котором, тяжело дыша, лежала тень Дивуара. Кот с трудом вывернул шею назад и посмотрел на него.

Мужчина отвернулся.

Он был трусом.

Он даже не смог сказать "да".

У него даже не получилось завершить их последнюю встречу как следует.

Слезы лились по его лицу. Кровь заполняла рот. Быстрым шагом он вышел из хирургической палаты. Дрожащими руками достал деньги. Отсчитал ровно столько, сколько требовалось на убийство семнадцати лет его жизни. Добавил ровно столько, сколько требовалось для уничтожения семнадцати лет его жизни в огне.

"Еще нужно подписать бумаги", сказала молоденькая ассистентка, отводя взгляд от мокрого сморщенного лица мужчины.

Он подписал приговор.

Спросил:

"Это все?".

"Да".

Он побежал к выходу, и в спину ему, как брошенный со всей силы бейсбольный мяч, ударилась фраза:

"Не волнуйтесь, ему не будет больно!".

Он сидел в машине и плакал. Ехал и плакал. Шел домой, спрятав лицо за солнечными очками, и плакал. Купил бутылку виски, пил и плакал. Жутко болела голова. В ней не укладывалось то, что вся эта история так быстро закончилась. С его же позволения, его руками.

В пересчете на человеческие годы, кошки, в среднем, за свой год якобы проживают пять человеческих лет. То есть, Дивувару было восемьдесят пять, когда пришлось его усыпить на бессовестном и бесстрастном хирургическом столе.

Складывается ощущение, что это была худшая из возможных смертей. Он не погиб в бою, не заснул однажды на своем любимом пуфике, чтобы не проснуться по утру, не убежал из дому, чтобы встретить смерть. Нет, случившееся было банальным событием.

Месяц он не мог найти себе места. Не мог нормально работать, жить, быть, существовать. Он понимал, что это глупо. Что это разум очень маленького мальчика спонтанно вытеснил его собственный. Но ничего не мог с собой поделать.

От невыносимого чувства вины и тоски, он начал гулять по парку, что было для него в новинку. И однажды сел на скамейку. Там сидела она. Читала журнал. Кулинарный, глянцевый, со счастливыми белозубыми рожами. Статья о приготовлении суши. На дворе первый месяц осени.

"Как-то раз", неожиданно для самого же себя, сказал он, "один самый доверчивый в мире человек женился на бурятке, думая, что она лучше всех умеет готовить суши".

Она повернула к нему открытое красивое лицо и улыбнулась.

"Меня зовут Марина".

Эта история началась с кота.

С его начала и конца. В жизни не бывает случайных вещей. Все, что происходит случайно, в итоге выливается в более чем постоянные истории, среди которых выделяется одна, самая главная — люди встречают людей.

Иногда для того, чтобы что-то начать, нужно что-то закончить.

* * *

Максим лежал в темноте гостиного номера, поглаживая бугорок в основании большого пальца. Это был старый шрам. Дивуар, во время очередной весьма жесткой и прямолинейной игры, засадил туда толстый кривой коготь, почти до основания, и дернул на себя. Спящий вспомнил тот день. Вспомнил те годы.

Перевернулся на спину и накрыл лицо подушкой.

Штукатурка беспамятства осыпалась со стены оглушительно пыльным водопадом, обнажая все то, что было за ней законсервировано. Стоило ли жалеть о прошлом, которого не вернуть? Наверное, не стоило бы. Но что делать с тем прошлым, которое возвращается в памяти?

Человеческий мозг создан для многих вещей. Самая лучшая из них — это возможность забывать. Исключать неприятные факты. Перекраивать свою жизнь так, как тебе заблагорассудится. Прошлое идеальный объект самоуспокоения.

Проходят годы и вот уже не вас бросают, а вы бросили эту суку. Проходят годы и вот вас уже никто не бил детстве, на заднем школьном дворе. Проходят годы и вот вы уже лишились девственности в 15, а не в 20, как есть на самом деле. Проходят годы и вот уже не вы обоссались в третьем классе на уроке математики, а ваш сосед по парте. Проходят годы и усыпление кота становится необходимостью, а не предательством. Проходят годы, и даже самые злопамятные люди забывают самое плохое. Остается только хорошее. Но потом исчезает и оно.

Все истончается, гаснет, распадается на атомы.

И вы уже ничего не помните не потому, что у вас есть мозг. А потому, что мозга, как такового, уже не существует. Он сгнил. Вместо вас мир занимает вакуум. Энергия никогда не исчезает бесследно, физики правы, но почему тогда людям приходится постоянно записывать, чтобы помнить?

Задумайтесь.

Когда люди записывают что-то на бумажке, в блокноте или в своем мобильном телефоне, они всего лишь осуществляют жалкую попытку сделать бессмертными свои мысли, поступки, планы и разум. Они умрут, это факт. В следующую же секунду, кто знает, или спустя сорок лет. А вот то, что они записали, останется вечно.

"Я ХОЧУ ТЕБЯ"

Максим вцепился в подушку зубами. Зажмурился что есть силы.

* * *

Они лежали на кровати, вдвоем. Он гладил ее волосы, она дышала ему в шею. С близкого расстояния мало что видно, поэтому это идеальная дистанция для идеальных влюбленных. От нее приятно пахло. Не кровью, околоплодными водами и дерьмом, как в последний раз, о котором он тогда еще даже и помыслить не мог. Нет.

Молоком. Немного терпкими духами. Шампунем. Гелем для душа. Зубной пастой.

Она водила кончиком ногтя по его груди. Выписывала какие-то буквы и молчала, тихонько улыбаясь. Он пытался проследить, что же за слова она пишет прямо над сердцем, но каждый раз не хватало терпения и внимания. Он отвлекался на любую мелочь, которую генерировало ее тело. На выпавший из пряди волос, на две слипшихся реснички, на уголки губ, на тихий вздох.

"Ты понял?", спросила она.

Он отрицательно покачал головой.

Она коротко улыбнулась. Высвободилась из его объятий, встала, абсолютно голая, села за стол, взяла лист бумаги и что-то быстро написала. Свернула, вернулась обратно.

"На что ты готов пойти, чтобы прочитать это?", спросила она.

"Смотря, что там написано"

"Не важно"

"Тогда на всё"

"Хорошо", слишком серьезно сказала она. "Спой мне песню"

"Какую?"

"Любую"

"Ты же пожалеешь..."

Он откашлялся и начал петь. Какую-то песню Высоцкого. О войне. Красивую и протяжную. От работающих голосовых связок вибрировало основание подбородка. Поза, в которой они лежали, была не слишком удобной, у него уже начала затекать рука, но он даже не думал об этом говорить. Он пел в счет короткого письма. Записки. В которой могло вообще ничего не оказаться. Но он сказал, что готов ради этой бумажки на все. И даже спеть своим низким, немного дребезжащим голосом.

Она лежала и слушала. Сначала лукаво сощурив глаза, наслаждаясь крохотной победой. Затем грустно, вникая в смысл слов. И тогда он еще не понимал, что это не он пошел на все. Это она пошла ему на встречу.

Петь он не умел категорически.

А когда прозвучал последний куплет и в комнате стало непривычно тихо, она передала из своей нежной ладошки в его, большую и грубую, свернутый лист. Он развернул его, прочитал и рассмеялся. Быстро перевернулся, прижал его к стене и соорудил из записки простой оригами. Надутый полый куб или журавлика, он не мог вспомнить, что именно.

Это единственное, что не задержалось в памяти.

"Подарок", сказал он.

Она приняла его. И сказала:

"Я буду хранить. Нет, серьезно, я буду хранить его всю жизнь"

Журавлика или куб.

На одной стороне или крыле которого, можно было бы прочесть надпись, выполненную красивым подчерком. Ровным, девичьим, аккуратным. По буквам нельзя угадать, был ли голым человек, писавший это.

Но он знал это наверняка.

И знал, что эти строки правдивы:

"Я ХОЧУ ТЕБЯ"

Все началось с кота.

ДЕНЬ 127

Он запарковал машину в единственное свободное место на маленькой стоянке перед кафе, довольно сильно задев бампером бордюрный камень. Вышел, сильно хлопнув дверью. Огляделся.

На улице было спокойно и тихо. Все люди либо сидели в офисах, либо в теплых креслах прореженного автомобильного трафика, либо где-то еще, в морге, на заводе, в метро, не важно, все это не оправдывало того, насколько здесь было спокойно и тихо. Уж слишком и чересчур.

Он подумал:

Сколько людей ФСКО оцепило этот район сейчас? Что под полой черного пальто у прохожего в очках, безобидно разговаривающего по телефону? Тот даже не обратил на Андрея внимания, прошел мимо, увлеченно спрашивая о сроках поставки и скидках за опт. А этот подросток, зомбированный своим сенсорным телефоном и заткнувший наушниками две из семи дырок в теле. Кто он? Курьер ФСКО? Или какой-то особо зашифрованный боец?

Он решил:

К черту догадки.

Вошел в полутемное помещение кафе, даже не закрыв машину на сигнализацию. Это было просто ни к чему.

Как и в прошлый раз, тут приятно пахло и было не слишком многолюдно. Какие-то вырезанные из кальки силуэты за столиками.

К нему подошла девушка — симпатичный администратор, в черных обтягивающих классических штанах с оттопыренными карманами, делающими ее бедра еще более сексуальными. В молочной плотно облегающей блузке с рюшками, делающей ее грудь более вызывающей. С волнистыми волосами, собранными в пучок где-то на затылке и одной выбивающейся прядью, лежащей на персиковой щеке, как черная китайская вермишель.

— Добрый день! Зал для курящих или некурящих? — спросила она, открыто и соблазнительно улыбаясь отбеленными зубами.

— Для некурящих. — Андрей улыбнулся в ответ, по привычке, а не из-за желания понравиться. Когда-то он и сам искреннее верил, что весь этот обслуживающий персонал в ресторанах, магазинах и кафе, на самом деле испытывает к тебе симпатию. Что ты нравишься этой жопастной официантке, что эта продавщица действительно хотела бы снять с тебя классно сидящие джинсы и потрахаться в кабинке, но... Рабочее время, вы же понимаете.

Улыбка — часть работы.

Стриптизерши развратно виляют голыми задницами и сжимают голые мокрые сиськи перед клиентами, но не вступают с ними в половую связь. Тайские массажистки давят на приятные точки, ласкают своими бархатными руками, невозмутимо поднимают стояк, но не вступают в половую связь с клиентами. Официантки улыбаются, заигрывают, едва заметно касаются бедром или предплечьем, ставя поднос, но не вступают в половую связь с посетителями.

Все эти уловки нужны лишь для того, чтобы кошелек несчастного суслика, выдернутого из уютной норы пылесосом, как можно шире раздвинул свои кожаные складки, как самая последняя шлюха. Чтобы туда можно было запустить руку по локоть и выгрести все до дна, плюс чаевые.

Пять-десять процентов от улыбки и искусственного флирта. В чек не закладывается. Приятного аппетита.

Андрей прошел вслед за виляющей аккуратной задницей в зал и сел за тот же столик, что и занимал вместе со Спящим позавчера.

— Меню, — сказала администратор, подавая кожаную морщинистую книжечку. — Могу что-то порекомендовать?

"Как мне оттрахать тебя раком?"

— Нет, спасибо, — сухо ответил психолог. — Я как-нибудь сам.

— Хорошо.

Она упорхнула, едва заметно поджав подбородок. Если бы Андрею было лет восемнадцать, то он влюбился бы в эту сирену. Ее ультразвуковые песни звучали где-то на уровне животных инстинктов. Где-то в районе тонких вибраций, после которых яйца каменеют, и отключается мозг. Знала ли она об этой своей особенности? Конечно, да. Естественно. И пользовалась, вот что самое желанное для сорокалетних девственников. Единственной тактикой против подобного рода женщин являлась изнанка. Разрыв ее привычного мирка, перестановка с ног на голову. Просто ведешь себя с ней максимально равнодушно и все. Не видишь в куске мяса богиню и драгоценный приз. Она — очередная кукла в театре миниатюр, и ее нитки отличаются от других разве что толщиной. Они практически невидимые и неопытному кукловоду может показаться, что этой куклой вовсе нельзя управлять. У него даже может родиться мысль, что для него эта марионетка бесполезна, никакого представления не выйдет. Но стоит подойти поближе и разобраться, как прозрачная леска становится видной на свету. С ней нужно аккуратно, не потому, что она хрупкая, как раз наоборот — она очень крепкая и не один мужчина в ней уже запутался — поэтому необходимо быть аккуратным именно по этой причине. Когда ты не видишь нитей регулирования, то ориентация в отношениях немного сбивается. Тогда нить с легкостью обхватывает горло и душит. Окольцовывает запястья и режет вены. Ты умираешь, так и не поняв, что произошло.

Андрей еще раз посмотрел вслед виляющей заднице на двух не слишком длинных, но стройных, ногах. Раскрыл меню. В это время к нему за столик подсел человек. Он не удосужил его взглядом, пробегаясь по пунктам, предлагающим:

КОФЕ ЧЕРНЫЙ

КОФЕ С МОЛОКОМ

КАППУЧИНО

ГЛЯССЕ

ДВОЙНОЙ ЭСПРЕССО

ИРЛАНДСКИЙ КОФЕ

Севший за столик щелкнул бензиновой зажигалкой, и психолог почувствовал запах дыма.

— Тут нельзя, — сказал он, — это зал для некурящих.

— Мне можно.

Голос этот заставил Андрея оторваться от выбора кофе. Перед ним сидел Свистов. В сером пальто, с сигаретой в желтых зубах, он щурился сквозь фиолетовый дым и насмешливо смотрел на психолога.

— Я же сказал, что деньги должен привезти курьера.

— Допустим, что я курьер.

— Вы не курьер. Вы — охранка.

— Начальник службы безопасности всего нашего предприятия, так звучит лучше.

— Да. Но не курьер. Впрочем, это уже неважно. Давайте деньги и я пойду.

Свистов вытащил обслюнявленную сигарету.

— Милочка! — крикнул он администратору. — Можно мне пепельницу?

Через минуту ухоженная рука с кольцами, нанизанными на толстоватые бутылевидные пальцы, поставила на матовый стол белую фарфоровую пепельницу. Сколько лет было обладательнице этих рук? Двадцать пять-двадцать восемь, от силы. Еще немного времени, в зависимости от того, когда она родит, и мужчина, выбравший ее в качестве спутницы, неприятно обрадуется.

Упитанные пальцы, руки, ноги, задница. Плоский живот ничегошеньки не значит. Андрей мог поручиться, что администратор кафе держит себя в форме искусственными путями. Диеты, тренировки и бог его знает, сколько усилий она к этому прикладывает. Наверное, немало. Но когда все закончится, когда она выскочит замуж, родит, начнет кормить грудью и переживать из-за очереди в детский сад, у нее будет еще куча причин и оправданий для того, чтобы забросить себя. Природа возьмет своё. И толстые пальцы станут единственной частью тела, подходящей к общему образу. Новому виду. Бегемотик на коротких ножках. Обращайте внимание, не стыдитесь. Обращайте внимание на

ПАЛЬЦЫ

проскользившие по столу.

— Что-нибудь еще? — поинтересовалась она.

— Нет, милая, хватит.

Она ушла. Свистов положил тлеющую сигарету на край пепельницы и достал из кармана плотно набитый конверт с помятыми уголками. Показал его Андрею.

— Здесь сотня. Сто купюр по одной тысячи.

— Мне нужно пересчитать.

— Боюсь, что в этом нет необходимости.

— Почему?

— Видишь ли... — Начальник безопасности небрежно кинул конверт психологу, как собакам швыряют кость. — Вот сейчас, на этом, мои функции курьера закончились. Никто не придерется, я выполнил наш уговор, правда?

— Да. И я ухожу.

— Ты останешься.

Андрей встал, прижав деньги рукой.

— С какого?

— У меня для тебя есть одна новость.

— Потом расскажешь, когда мы включим телефон. Когда мы захотим его включить. Понял?

— Зря ты так. — Свистов, мертвенно улыбаясь, начал медленно расстегивать верхние пуговицы пальто. Андрей отступил на шаг назад и выдавил:

— Если я не вернусь через час, Спящий уничтожит планету.

— Не кипишуйся ты, а то пафосом подавишься. — Он вытащил, наконец-то, из внутреннего кармана смартфон, включил его, что-то поискал, а затем перевернул и показал психологу. — Видишь? Узнаешь?

Тот подался чуть вперед, чтобы рассмотреть и сник, потрясенный.

— Нет, — прошептал он. — Нет, только не она, пожалуйста.

— У меня тут несколько фотографий, если не веришь, — сказал Свистов и начал деловито перелистывать картинки. — Вот твоя жена в смирительной рубахе на стуле, вот на койке, вот на полу. Учти, мы пока что не стали вырезать ей в подоле две дырки для удобного доступа, но это вопрос времени. Ухватываешь суть?

Психолог побледнел и зашипел:

— Это ты, блядь, ухватывай суть — ты отпустишь ее. Немедленно!

— Нет. — Начальник охраны отложил телефон. — Мы убьем ее, если вы, двое жалких петухов, не вернетесь в родной курятник. Ты ведь в курсе, что случилось с бывшей женой объекта?

— Ты... сука... — Андрей ринулся к Свистову и схватил его за шиворот. — Слушай меня, тварь, сейчас я звоню Спящему и рассказываю ему твою историю. И он, ты уж мне поверь, сделает все, чтобы стереть с лица Земли и генерала, и тебя, и всю вашу проклятую кодлу.

— Мы убьем ее, — спокойно ответил тот. — Во всех случаях, когда вы не возвращаетесь домой, обратно в ФСКО, мы убиваем твою жену.

Он неловко потянулся за сигаретой, достал ее кончиками пальцев и глубоко затянулся, выпустив дым в лицо психолога.

— Или ты окончательно спятил? Уничтожишь всю планету, миллиарды людей, из-за одной своей жены? Одумайся, Андрюша. Я лично не боюсь смерти, у меня нет ни жены, ни детей, ни родителей. Я одинок. Стоит ли? А? Да мне и похуй, даже, что ты думаешь. Ха. Теперь это я ставлю тебя перед фактом, а не ты. Я — тебя. Я — поимел тебя. На что ты вообще рассчитывал? Получить бабки, забрать жену и уехать втроем на солнечное побережье? Что-то пошло не так в твоем гениальном плане? Дай-ка, дай-ка я подумаю, что именно. Ах, да, наверное то, что сначала мы отрежем твоей жене веки. Чтобы она видела, как я делаю надрез у нее на животе и начинаю медле-е-ено вытаскивать кишки, накручивая их на венчик для миксера. Ага? Классный план?

— Сука...

Он бессильно отпустил отвороты пальто Свистова и, сгорбившийся, вернулся на свое место. Конверт с деньгами шлепнулся на пол.

— Она же не в чем не виновата.

— А я и не спорю. Но ставки слишком высоки. Ты практически все сделал правильно, я тебя даже где-то уважаю. Подружился с Богом, спас его от мучителей, укрыл, вскормил, утешил. Все верно, но ты, как апостол, не подумал, что, пойдя вслед за Иисусом, оставляешь позади себя полный дом, с женой, детишками, свиньей и выводком куриц. Ты решил приблизиться к совершенству, к силе, чтобы самому стать лучше, Андрюша. И не успел подумать. Знаешь, зачем футболисты, когда выходят на поле на замену, показывают судье подошву бутс?

— Нет.

— Это пошло с тех пор, как один слишком умный игрок решил однажды вкрутить в бутсы саморезы. Чтобы увереннее чувствовать себя на поле в плохую погоду. И он фантастически преуспел. Держался на траве, как кошка на занавеске. Пока не въехал одному защитнику в лицо. А когда выдернул свою ногу с саморезами из его щеки, лба и виска, то было слишком поздно. С тех пор вот и показывают они подошвы, в расплату за первородный грех, так сказать.

— К чему вы это все...

— А к тому, Андрюша, что ты затеял нечестную игру, как тот хитрожопый педрила-футболист. Вкрутил один-единственный саморез, зато какой — божественный! И думал, что выиграешь матч. Пока не помешал мне. А уж я-то за себя постоять умею. Это они, — Свистов махнул рукой куда-то в сторону улицы, — живут в своем особом мирке, пытаются договориться или взять грубой силой. Я же действую иначе. Максимально эффективно. И мне это очень нравится.

— Нравится убивать? Как бывшую жену Спящего? И ее мужа. И их не родившегося ребенка?

— С чего ты взял, что их убил я? — Начальник охраны потушил сигарету и начал застегивать пуговицы обратно.

— Кроме некому.

— Наша следственная комиссия пришла к выводу, что это было банальное ограбление.

— Да? — Андрей нагнулся, стукнувшись лбом о стол, и поднял конверт. — И что теперь?

— Теперь все просто. Ты возвращаешься в свою сраную гостиницу. Кстати, не забудь отзвониться объекту, а то и правда разломит Землю напополам со скуки. Вот. И придумываешь историю. Можешь обещать золотые горы. Можешь толпы самых красивых шлюх. Не важно, у тебя богатая фантазия. Но сделай так, чтобы объект согласился сотрудничать с ФСКО и не натворил при этом бед. Кстати, если не получится, упомяни о миллионах погибших тайцах и русских туристах. Там у них по-прежнему кипит адовый котел из дерьма и разорванных на куски тел. И он не прекратится, если не вылечить объект, не направить его энергию в безопасное русло.

— Я боюсь... боюсь, что вы убьете его, введете в кому.

— Андрюша, — лицо Свистова растянулось в широченной улыбке и сломанный, сбитый набок, нос наморщился, — тебе нужно бояться за свою жену, а не за чужого человека. Она любит тебя. Постоянно говорит и спрашивает. Ей больно. Страшно. Одиноко.

— Я могу услышать ее?

— Конечно. Секунду.

Свистов набрал номер и приложил трубку к уху, пространно глядя в потолок.

— Кость, ты? А дай мне нашу гостью, пусть скажет пару слов своему ненаглядному. Ага. Жду.

Через пару минут общей тишины, психолог получил в руки теплый кусок пластмассы, из маленького динамика которого раздалось хрипловатое, встревоженное:

— Алло.

— Оль. — Сказал он, и зажал рот рукой, прислушиваясь.

— Андрей, это ты?

— Да, я, милая. С тобой все в порядке?

— Не совсем. Они говорят, что отпустят меня, если ты выполнишь их условия. Что за условия? Куда ты ввязался?

— Не важно. Я люблю тебя. Скоро все будет хорошо.

— Мне... я... мне ужасно плохо тут. — Она тихо, сдерживаясь изо всех сил, заплакала. — Ужасно...

— Не плачь, не надо, пожалуйста. — Он вытер затуманившиеся глаза. — Я скоро все решу, просто потерпи, и я...

ГУДКИ

Один. Второй. Третий. Если вы хотите услышать бесконечность, просто прослушайте гудки. Если бы вселенная была бесконечна, то она состояла бы из гудков. Но она, к сожалению, конечна. Заканчивается там, где начинается ваша личная смерть. Смешно. Большой взрыв в начале, амбиции и стремления в процессе, и маленький гроб в конце.

Четвертый. Пятый. Шестой.

— Надеюсь, мы твердо договорились? — спросил Свистов. — На уговоры даем тебе пару дней. Сегодняшний. И завтрашний, до вечера. Я позвоню в восемь. Если что-то решите раньше, то сбрось СМС, звонить не надо, Свистов Владислав Владимирович всегда на связи, в отличие от вас, зеленоротых ублюдышей.

— Вы гарантируете, что ни с Максимом, ни с Олей, ничего не случится плохого?

Седьмой. Восьмой. Девятый. Если бы кто-то изобрел вечный двигатель, то топливом для него служили бы гудки прерванных разговоров.

— Не гарантирую, но обещаю. Лучше худой мир, чем великолепная война.

Десятый. Одиннадцатый. Двенадцатый.

Если бы вечная любовь существовала, то ее бы заглавной песней были гудки.

Тринадцатый.

ДЕНЬ 128

Если вы хотите испортить отношения с человеком — пишите ему СМС. Короткие текстовые сообщения — короткие теплые отношения.

Если вы хотите жить нормальной, полноценной жизнью, откажитесь от СМС. Позвоните оператору и скажите, чтобы их вам заблокировали, что они лезут в голову без спроса и шапочка из фольги уже не помогает. Попросите знакомого программиста вскрыть елефон и удалить эту функцию из меню. Поставьте на звуковой сигнал о приходе текстовых сообщений самую омерзительную мелодию из всех, что слышали в своей жизни.

Например, гимн Гейландии. Или арию Педопидора.

Если вам нужен мудрый совет или афоризм, то просто запомните — на хуй СМС.

Не нужно быть богом, чтобы понимать всю суть этой дьявольской задумки. Тот, кто придумал короткие текстовые сообщения, наверняка уже горит в аду на самом медленном и самом жарком огне. Его поят напалмом и натирают селитрой. Потому что он создал химеру и чуму в одном лице.

Люди безынициативно сидят в своих домах, слепо идут по улицам, ведут машины без рук, выгуливают собак-убийц без поводков, только лишь потому, что им нужно отправить очередную текстовую бессмыслицу. Они морщат лбы и хмурятся, как будто производят что-то по-настоящему ценное. И даже если один парень, силой мысли, родит смерч в ста метрах от их халупы, они и пальцем не пошевелят... Вернее, шевелить они будут только ими. Пальцами. Строча:

КАК ДЕЛА?

НЕ СПИШЬ?

СПОКОЙНОЙ НОЧИ

Я НА МЕСТЕ

ЧЕ ДЕЛАЕШЬ?

СМС — это неоконченный диалог твоей жизни. Ты отправляешь чертово текстовое сообщение, вкладывая в него все: и нежность, и ласку, и любовь, и надежду. Думаешь, что эти буквы что-то значат для нее. Или для него. Или для них. Но они абсолютно ничего не означают. Легковесные, как перья колибри. Это просто пиксели на жидкокристаллическом экране, вызванные уму непостижимыми законами физики и химии.

Но всем плевать.

Пиксели признаются в любви, пиксели рвут многолетние отношения, пиксели поздравляют, пиксели предлагают, пиксели убивают.

"Привет, пошли гулять"

"Не хочу"

"Ты обиделась?"

На этом можно прекращать переписку, но она будет продолжаться десятками и сотнями СМС. Люди выясняют при помощи пикселей: почему кто-то там обиделся, кто-то там упал с моста, а кто-то там трахнул секретаршу и при этом не испытывает угрызений совести.

Текстовые пиксели без смайлов — безэмоциональны. Ты бесчувственная скотина, если не поставил в конце двоеточие и скобку. Двоеточие, тире и звездочку. Двоеточие и множество скобок. Ты тварь, у которой камень вместо сердца. Ты мне не нужен, я найду другого, способного дарить мне больше чувств, целый фейерверк. Через СМС:

СЧАСТЛИВОГО ПУТИ :)

ТЫ У МЕНЯ ОДНА :-*

ТАКОЙ МИЛЫЙ :))))))))

Они могут не доходить. На станции произошел сбой, и СМС не добралась до адресата. Или у него отключился телефон в неподходящий момент, уничтожив твое послание на корню. Или хренова лысая собачка прыгнула на хреновы кнопки и удалила всю хренову переписку.

Удалила какие-то пиксели. Важные кому-то пиксели.

СМС — это диалог, подвешенный в воздухе. Это рыбак, забрасывающий удочку в бетонные плиты. В щелях между ними может плескаться вода с осетрами, а может и нет, тая сплошной песок, пыль да камень.

Люди ждут ответа и живой реакции на буквы.

Им лень позвонить. Набрать номер.

Им страшно услышать голос. Легче спрятаться за чернильными пикселями. Легче написать что-то длинное и красивое пальцами, чем сказать в ухо что-то важное и короткое губами.

Тот, кто придумал СМС, воспитал целые поколения трусов. Его дьявольский замысел исполнился выше всех ожиданий. Человеческое мясо сжигали на кострах, травили в газовых камерах, линчевали на фонарных столбах, поедали живьем. Но мясо не пугалось, оно было не из пугливых.

Когда же ему предложили надежное укрепление, форпост его виртуальной мечты, оно с радостью воспользовалось таким подарком судьбы. Еще бы. Ведь так намного легче. Семьи распадаются, родители расходятся, любовники сходятся, школьники мирятся, важные дела решаются.

Только и надо, что побарабанить пальцами по буквам. Это легче, чем написать книгу или кинуть бумажный конверт в жестяной почтовый ящик. Умный словарь подскажет нужные слова:

ПОШЕЛ НА ХУЙ, ДРУГ :)

;-) Я БЕРЕМЕННА

НАМ НАДО РАССТАТЬСЯ, ДЕЛО НЕ В ТЕБЕ :(

Испытывает ли придумыватель СМС муки ада, которые пережили эти несчастные люди, жертвы трусливой системы? Кто знает, что рождается в их воспаленных умах, когда они получают подобное? И какой нужно быть ничтожной сволочью, чтобы отправить это? Не уважая никого на свете. Ничего и никого.

Действия заменяют слова, слова заменяют немые буквы.

Что происходит между двумя людьми в наше время? Обмен флюидами, химия? Нет. Обмен байтами. Сплошные толпы киборгов, армии механизированных зомби. Жить становится не в пример легче. Никаких тебе больше проблем, никакого участия, никакой боли. Все решается кратко и быстро.

Короткое текстовое сообщение.

СМС.

Соси Мой Стручок.

Сожри Мою Сперму.

Сосчитай Мою Стоимость.

Иногда, в незаметном и якобы полезном, кроется самая большая мировая угроза. Помните, что если вы отправляете друг другу СМС, то вы уже больны. Вы уже внутри куба, перестукивающегося в человеческой соте с другими кубами при помощи пиксельных букв. Захотите ли вы выбраться из него?

Терзают большие сомнения.

Лучше не найти. И всего-то стоит 1 цент за сообщение. Дешевле только даром! Трусливый системный куб — уютное место. Уютнее туалета или ванной, в которой уже целый час плескался Спящий. Он ушел туда, держась за стенку, с полотенцем на костлявом плече, голый по пояс. Ввалившийся треугольником живот, стиральная доска ребер, серая кожа, покрытая красной сыпью.

Человеку требуется гораздо больше времени на уход за собой, когда он болен. Руки плохо двигаются и еле достают до спины, мочалка так и норовит выскользнуть, мыло плохо пенится, голова трещит и кожа на ней больно натягивается под шапкой химического шампуня.

Но для психолога это было даже хорошо. Час так час. Два так два. Потому что у него появилось время подумать, глядя в темное отражение спящего телефона, лежащего на низкой ореховой тумбочке. Он все надеялся, надеялся, что Свистов позвонит и отменит их уговор. Или позвонит Оля и скажет, что все нормально, ее отпустили. Наркоман смертельно желает дозы, сладкоежка — шоколада, толстяк — жареной жирной картошки, загнанный в угол человек ждет СМС или звонка.

Мог ли он хоть что-то изменить?

Ответ отрицательный.

Мог ли он хоть что-то предугадать?

Ответ положительный.

Это и мучило его. Всего-то нужно было вовремя найти способ не как спрятать Спящего, а как выйти на связь с женой. Посоветовать ей убраться как можно дальше из города, в неизвестном направлении. Залечь на дно за МКАДом. Обрубить все коммуникационные канаты. Сейчас он истово верил, что ему в этом деле помогла бы даже короткая СМС.

Когда человек в отчаянии, он начинает верить в мифы, раньше вызывавшие в нем только смех. Молится Богу, плюет через левое плечо, скрещивает пальцы, не меняет счастливые носки.

Что дальше? Допустим, что Спящий согласится вернуться в ФСКО. На этом хорошие новости заканчиваются, потому что теперь в дело вовлечена Оля. Ее просто так не отпустят. В лучшем случае, она навсегда останется привязанной к психологу, в худшем случае — их обоих сольют в выгребную яму, предварительно растворив кислотой в небольшой ванночке метр на полтора. Эмалированный гроб.

Но других вариантов вообще не было. Вообще. Служба безопасности нашла единственное возможное место, способное зацепить Андрея. Среди семи миллиардов людей у него была одна лишь жена, которую он любил и не мог позволить себе потерять. Семь миллиардов. Он представил эту черную массу с высоты птичьего полета, надев на Олю яркую красную шапочку.

И не увидел ее там. Бессмысленно.

Бессмысленно, как и всякое объяснение любви. Рассуждения о том, насколько она огромная, беспочвенны, когда мы понимаем, что она умещается в одном человеческом муравье.

Нет ни великой дружбы, ни огромной признательности, ни гигантской симпатии. Это все слова.

Только инстинкты праведны. Только крохотное подсознание реально.

"Готов ли ты принести все то, огромное, в жертву всему тому, крохотному?"

Готов ли поступиться объективными вещами? Нарушить собственные заветы. Потому что, признайся, говоря тем плачущим и рыдающим мужьям, что не стоит отчаиваться по поводу говорящих кусков мяса на двух ногах, сам ты так не считал. В глубине души ты верил, что твой случай — уникальный. Ты был Малевичем, насаждающим в юных учеников знания и умения, ты учил их рисовать свой черный квадрат, и у них получалась тупая размазня, неровный слой краски на волокнистом холсте. Но твой-то черный квадрат был другим. Он был тупой размазней, неровным слоем краски на волокнистом холсте, облеченным во смысл.

Вещи — пустые трехмерные контуры, пока у них нет истории.

Отношения — набор легкоразрешимых правил и сводов, пока за ними нет твоей истории.

Издалека все гораздо проще.

"Посмотри на нее издалека".

Он закрыл глаза и снова воспарил на многие километры ввысь. Распластался парящим крестом над планеткой, властелин которой сейчас плескался в душе и не мог как следует нагнуться, чтобы потереть пятки, и вновь попытался найти в бурлящей толпе Олю.

Была ли она там или ее не было — неважно. Разглядеть на таком расстоянии маленький красный берет не являлось возможным. Психолог попытался зафиксировать в себе этот образ. Мысленно начертил на стене линию, поставил точку и вогнал туда эту картинку. Живая толпа. Медленно поморгал, вбивая ее в сознание. Надавил на виски. На глазные яблоки. Затем разместил на черте все значимые якоря, связывающие его с Олей. Повесил их там, как белье на просушку. Яркие моменты жизни, позитив после негатива, ее лицо. Живая толпа без промедления сожрала все это.

Ему стало на мгновение легче.

Телефон завибрировал. Два коротких толчка изнутри пластмассового пиджака и мелодичный перелив примитивной музычки. Андрей поднял его, включил и прочел:

"Перезвони, как сможешь, в течение часа-двух".

Он нажал на кнопку вызова, прослушал три гудка и неуверенно сказал "Алло" на уверенное и громкое "Да?".

— Ты один? — спросил Свистов.

— Угу.

— Уговор в силе?

— Угу.

— Выдвигаетесь завтра. К семи вы должны быть в аэропорту. Вас заберет наш самолет. Ты уже поговорил с объектом?

— Да, — Андрей вдруг заметил, что судорожно трясет коленями, как будто сидит на массажном кресле, и остановил их агонию.

— Никаких проблем?

— Нет.

— Отлично.

— А у вас? С О... — Психолог отошел в самый дальний угол комнаты и прикрыл рот рукой. — С Олей все в порядке?

— Конечно, я же обещал, — самодовольно сказал Свистов.

— Ладно.

Из ванной послышался шум смывающейся воды в унитизе. Андрей вдруг понял, что уже минуты три или четыре, как перестал работать душ, и испугался.

— До связи, — коротко сказал он, сбросил звонок, нажал кнопку отключения питания и швырнул телефон на кровать.

Вышел Максим. Выглядел он расстроено, смотрел на свои руки и ожесточенно вытирал их мокрым полотенцем. Спутанные влажные волосы липкой сетью обрамляли его лицо.

— Что случилось? — спросил психолог.

— Я только что в туалет ходил...

— И?

— Я... черт, я посрал кровью, — потрясенно, словно не веря своим словам, сказал Спящий. — Кровью, понимаешь? Там была кровь, как будто внутри унитаза зарезали свинью и все к херам забрызгали. Это плохо?

У Андрея неприятно заныло в животе.

— Может быть, это несварение желудка, ты же плохо питался в последнее время. Или свекла. Ты ел свеклу?

— Нет, это плохо, — неожиданно твердо и ясно сказал Спящий. Он брезгливо отбросил полотенце с багровыми пятнами в сторону и, пошатываясь, побрел к своей койке.

Умирать не страшно. Страшно, когда тебе говорят, что ты умираешь.

ДЕНЬ -93

еще не спящий

Снаружи аэропорт похож на муравейник, в центре которого сидит жирная матка и ждет, пока ее оплодотворят сотни и тысячи рабочих-муравьев. Они текут к ней бесчисленным потоком. По мокрому черному асфальту. Приезжают на собственных машинах, такси, автобусах. Трудолюбиво тащат за собой непомерно дорогие чемоданы на колесиках, пригождающиеся им, в лучшем случае, один раз в двенадцать месяцев.

Обычно, все муравьи счастливы. На их еще не загорелых лицах блуждают непонятные, предоргазменные улыбки. Они оглядываются по сторонам, вовлекаются во всеобщую суету, несутся в систематическом потоке, обмениваясь с другими особями вербальными и невербальными знаками. Символами. Достают видеокамеры и начинают снимать все вокруг. Фотографируются на телефон, ослепляя себя дешевой, но яркой, как будущее путешествие, вспышкой.

Голод просыпается у них по прибытии на место. Они идут мимо оранжевых уличных турникетов, мимо людей в отражающих зеленых жилетках, мимо полицейских, мимо запутанных указателей, напутствий и памяток, которые могли написать только умственно больные шимпанзе. Входят под козырек синего, как пивная бутылка, здания аэропорта, похожего, если смотреть на него строго в анфас, на выпуклую женскую грудь третьего размера, лежащую на разделочной доске мясника.

Гул, гул, гул. Кто сказал, что муравьи не умеют разговаривать? Возможно, что он и прав, потому что тут хватает одного шелестения одежды, трущихся между ног джинсов, постукивающих на неровностях колесиков и орущих детей, которым здесь совсем не нравится.

И все они хотят есть. Жрать.

Выкладывают из карманов все, что только можно выложить. Зажигалки, сигареты, ручки, телефоны.

"У вас есть оружие?"

"Нет" — у муравьев нет оружия. Как и нет любых других взрывчатых веществ, сжатого и сжиженного газа, газовых баллончики нервно-паралитического и слезоточивого действия, легковоспламеняющихся, ядовитых и отравляющих веществ, сильных неорганических кислот, а также иных предметов, которые могут причинить вред жизни и здоровью муравьев.

Протискиваются через металлодетекторы и сканеры, сложив верхнюю одежду отдельно.

Если у муравья в аэропорту обнаруживают ножницы, длина лезвий которых не укладывается в шесть сантиметров, то отныне у него нет ножниц. Если у муравья обнаруживают четыре (и больше) баллончиков с лаком, пенкой для укладки волос, муссом и прочим, то ему придется лишиться и их. Если имеются две зажигалки на одно глянцевое тело с усиками — полетишь с одной. Если термометр — не храни его в заднице и, опять же, только один.

Один-единственный. Не два или три.

"У вас есть оружие?"

"Нет" — у муравьев нет оружия.

Каким бы большим не был аэропорт, внутри него всегда тесно. Особенно в сезон, когда тушки отправляются отдыхать от того, от чего не устали. Будущие египетские, турецкие, таиландские, мальдивские муравьи. Миграция насекомых. С кремами для загара и солнцезащитными очками на голове. Четырехглазые. В резиновых шлепках и шортах. Половинчатоногие.

Но сейчас весна. Лучший период для того, чтобы усиленно ничего не делать на работе, в ожидании отпуска. Лучший период для того, чтобы влюбиться. Лучший период для всех, но не для него.

Красные муравьи и один единственный черный. Он не улыбается. Он хмурый и сосредоточенный. У него нет громоздкого багажа. Единственный груз сейчас висит у него на душе и он надеется от него избавиться, попав в Санкт-Петербург.

Какой-то седой старик со всей дури врезается ему в плечо. Бьет по ноге древним, еще советским, желто-коричневым чемоданом на двух порыжевших металлических застежках. Отирается грубым воротом драпового пальто о щеку. Роняет что-то на блестящий кафель.

— Ох, извини, сынок! — произносит он поспешно. — Я не заметил!

— Ничего страшного. — Максиму действительно все равно. Ему плевать на этого старика, на этих муравьев и на эту белую матку с крыльями, уже выезжающую к взлетно-посадочной полосе.

Он идет дальше, но замечает лежащий прямо у ног кошелек. Оглядывается на старика, бредущего куда-то к информационному табло, наклонившись в один бок, потому что на другом висит неподъемный чемодан, набитый то ли кирпичами, то ли контрафактным свинцом.

Подбирает кошелек и, пробежав три шага, отдает его старику:

— Это не вы потеряли?

У того широко распахиваются светло-голубые глаза, и он улыбается во весь рот, демонстрируя вставную верхнюю челюсть и гнилые нижние зубы. Расшатанные, как вся его нервная система.

— Спасибо, сынок!

— Не за что.

Он идет дальше, уже не вбирая слова благодарности, сыплющиеся из старика, фильтруя их своей замороченностью. Когда ты подбираешься к шестидесятилетнему рубежу, из тебя сыплются ровно две вещи: слова и песок.

Посадка совсем скоро. Над потолком матричная сетка из серых стальных балок, держащих каркас здания аэропорта, и она ловит любое эхо, как заправский паук светлячка, в один миг приканчивая его. Гладкие белые колонны, уходящие ввысь, сливочные трубочки, вокруг каждой из них сидит по группе муравьев на чемоданах. Они слушают музыку, читают журналы и играют в игры.

С тех пор, как человек создал самого себя, он всегда стремился к максимальной жадности. Хотел овладеть миром. Хотел иметь мир в кармане. И чем дальше он заходил в этих низменных планах, тем больше помещалось в его ладони. Посмотрев на древнего человека, вы поймете, что он гол не только внешне, но и в целом. Нынешний гомо сапиенс носит на своей шкуре кучу всего, начиная с любимой музыки и заканчивая виртуальными городами, спокойно покоящимися в маленькой портативной игровой приставке. Нынешний человек носит с собой мир и даже больше. Как Атлас, он держит целое небо, целый космос на плечах, но при всем при этом хочет еще больше, еще быстрее, еще дальше. Желает охватить необъятное, а сам не найдет в себе сил коснуться пола руками, не согнув при этом заскорузлые колени.

Жалкое убогое зрелище.

Все мы муравьи, когда попадаем в муравейник. Не важно, красные, желтые или черные, любого можно раздавить, никто и не заметит.

Максим перебрался на второй уровень аэропорта. Тут располагались дорогие безвкусные кафе, мягкие продавленные диванчики, аппараты с белесыми просроченными шоколадками и ядовитый кофе, которым можно было без проблем растворять алюминий.

Он оперся на перила, смотря вниз. Под ним был эскалатор, ведущий наверх. Чуть дальше — ведущий вниз. Бесконечный мясной конвейер, как на птицефабрике, где никто собственноручно не убивает куриц. Люди просто подвешиваю их вверх ногами на конвейер, а дальше начинается мясорубка. Сначала еще живые, неспокойно кудахчущие туши проносятся над дисковыми пилами, в мгновение ока отрезающими их бестолковые головы. Затем эти сочащиеся кровью соски, до конца не осознавшие, что лишились самого ценного, проходят через обдиральную камеру. Там и рождаются идеальные мертвые, идущие в магазины.

Сначала ты живая, радостная, тупая курица. Потом уродливый труп. А в конце — красивое желанное блюдо.

Люди же сами становятся на конвейер. Сами ступают на эскалатор, везущий их к смерти. Либо навстречу бессмысленности, что гораздо хуже. Наверное, так же и муравьи, думают, что каждый из них уникален. Не такой, как все. Но задумывается ли десятилетний малыш, разрушающий муравейник в лесу, что убивает сотни тысяч думающих особей? Крохотных мечтателей, поэтов, трудяг, циников?

Вряд ли.

Что же мешает кому-то помыслить, что он — мальчик, а все мы — муравьи? Ведь это так естественно. Все эти книги с бесчисленными убийствами, жестокие фильмы, циничные клипы, блевотные передачи. Они прямым текстом говорят:

РАЗДАВИ МУРАВЕЙНИК МАЛЬЧИК

МАЛЬЧИК РАЗДАВИ МУРАВЕЙНИК

Тебе ничего за это не будет. Еще одна жертва, подумаешь. Еще один несчастный случай. Тебе уделят пять минут в вечернем новостном выпуске. И в завтрашнем, утреннем, целых три.

Восемь минут славы за трагедию.

Вот почему в аэропортах серьезная система безопасности, раздевающая и унижающая ни в чем не повинных людей. Те, у кого есть ответственность, боятся тупых десятилетних мальчиков и

МУРАВЕЙНИК ЗАДАВИ МАЛЬЧИКА

это лучшее, что можно придумать в данной ситуации. Раздави или раздавим будешь.

Объявлена посадка на рейс.

Он идет по конвейеру вверх. Впереди и позади наступают люди. Он одновременно догоняет и убегает. Если кто-то застрянет в узком проходе, то встрянут все. Круговая порука.

Протискиваемся в прямоугольную вертикальную прорубь, около охраняющей ее улыбающейся стюардессы. Милой, как ярко-накрашенный труп невесты в свадебном наряде.

От кого-то оглушительно воняет потом. В чьих-то наушниках пискляво орет картавый репер. Кто-то дышит перегаром. На ком-то толстым слоем лежит полупрозрачная перхоть. Чья-то обширная задница в розовой юбке курсирует между серо-синих, в ситчик, кресел.

Максим сразу нашел свое место, возле окна. Плюхнулся в него, достал телефон, поставленный на "самолетный" режим. Открыл фотоальбом. Выбрал первую попавшуюся картинку. Это очень удобно, когда ты любишь, потому что в твоем телефоне первой попавшейся картинкой всегда является ее фотография. И второй, и третьей тоже.

Он увеличил ее до максимума, раздвигая изображение пальцами, и бездумно уставился в улыбающееся лицо. Тогда она еще улыбалась, находясь рядом с ним. Искренне и без оглядки. Он говорил что-то непонятное, ничего не значащее, а она хихикала, фыркала, с трудом пытаясь сдержать смех. Она стояла на мосту влюбленных на этой фотографии. Держась за перила своими аккуратными ноготками с французским маникюром. Открытая и жизнерадостная, на фоне закрытых и проржавелых замков с именами давно разлюбивших влюбленных.

На этом мосту он загадал любить ее вечно. А для того, чтобы сбылось, нужно было пройти с одного конца до другого, и вернуться назад, повторяя заветную цель про себя.

Но он ошибся, так бывает. Потому что загадал половину желания, забыв упомянуть в нем про Марину. Чтобы и она любила его во веки веков, аминь. Глупо было бы теперь злиться на этот чертов мост, коли сам глупец. Но упущенные возможности и многочисленные "если бы" всегда щекочут мозг перышком негодования.

Рядом с ним, в проходе, встал какой-то человек. Потянулся, тяжело дыша положил багаж на полку, закрыл ее, и сел рядом. Максим повернул телефон чуть в сторону, чтобы попутчик не видел фотографии.

Загудели двигатели. Голос из динамиков сообщил, что можно делать, а что нельзя, попросил об одолжении и пожелал счастливого полета. Максим отложил телефон и пристегнулся. Сейчас хорошо было бы выпить, но для этого нужно хотя бы взлететь, подняться на нужную высоту, где официально разрешен запойный алкоголизм.

Тем не менее, он огляделся, в поисках стюардессы, и вдруг понял, что рядом с ним сидит тот старик-растеряха. С кошельком.

— Красивая, — сказал старик, встретившись с Максимом глазами.

— Что?

— Не что, а кто. Невеста твоя красивая.

— А. Так это жена.

— Тем более. Чем ближе к тебе — тем красивее, запомни. Обычно в твоем возрасте мыслят иначе и зря.

— Почему? — Максим посмотрел на наручные часы — вылет уже запаздывал на пять минут.

— Ну, как же. — Старик достал из кармана многочисленной одежды, что на нем была надета, мятый, в желтых пятнах, клетчатый носовой платок и шумно высморкался. — Как правило, видишь бабу — и неземная красавица. Ухаживаешь за ней — очарование просто! На свадьбе — куколка. А после свадьбы — баба как баба.

— Ах, в этом плане.

— Ага, ага, — он мелко затряс головой и положил руку, в которой только что держал сопливый платок, на колено Максима. — А вот еще есть какая забавная штука. Знаешь, почему лучше выбирать коротконогих девиц?

— Почему?

— До мякотки быстрее добраться будет, — он провел ладонью по ноге немного вверх, и пошло подмигнул. Максим почти что искренне расхохотался.

— Верно подметили. У длинноногих этот путь дольше.

— Затем и живу.

Наконец они начали взлетать. Максим заказал два коньяка для себя и говорливого соседа, который рассказывал, не переставая, какие-то смешные истории, не стеснялся хлопать по плечу, теребить пуговицу и опускаться до интимного шепота на ухо, в очередной своей истории с женским уклоном.

Они выпили.

Потом еще.

Старик раскраснелся. Начал обмахиваться платком, затем брошюркой о безопасности полета. Чуть позже, умолкнув минут на пять, попросился пересесть к окну. Максим безропотно согласился, хотя бы из благодарности — за все время, что, волею судеб, общался с этим забавным стариканом, он ни разу не подумал о Марине.

Ни разу.

Это было для него в новинку. Если раньше любая его мысль сводилась к ее образу, то теперь, как только это вернулось вновь после затишья, он будто бы вынырнул из холодной проруби. Очнулся. Ошарашился. Проснулся за рулем автомобиляЈ вот уже с десяток километров ехавшего без водителя.

И

Ничего

Страшного

Не

Произошло

Старик попросил еще одну рюмку. Третью. Максим отказался. Каждый год, в воздухе, от алкоголя, умирает до пяти человек. Отравления, аневризмы сосудов, сердечная недостаточность, причины всегда разные, но их источник один. Каждый год, в воздухе, благодаря алкоголю, случаются драки и массовые потасовки, в неизвестном количестве, так как компании стараются умалчивать этот факт. Легче, по прилету, сдать дебоширов и даже не оттирать кровь, а просто сменить чехлы на сидениях. Вступать в алкогольное братство воздушных хулиганов и мертвецов ему не хотелось.

— Может, не нужно больше? — спросил Максим.

— Я нервничаю. — Он запрокинул рюмку, залпом, поморщился и занюхал ладонью. Потом достал, опять же из складок одежды, аэрозольный баллончик для астматиков, и пшикнул пару раз, прямиком себе в глотку.

Он был совсем больным и разваленным, но забавным, этот Старик-Моей-Пенсии-Хватило-Лишь-На-Половину-Рта.

— Часто надо заправляться этой штукой? — поинтересовался Максим.

— Когда как. Бывает пару раз, бывает восемь-девять. В день.

— Сильно мешает?

— Уже нет. — Старик как-то пристально поглядел на белый глянцевый баллончик. — Скажи, ты веришь в Бога?

— Не то что бы очень.

— А во что ты тогда веришь?

— Во что-то, что не поддается моему разуму.

— Например?

— Допустим, я верю в любовь. Это самое непонятное из всего, что встречал в своей жизни.

— И ты любишь свою жену?

— Да.

Старик довольно покачал головой.

— У меня было пять жен, — сказал он. — Сначала блондинка, потом брюнетка, затем рыжая. После я как-то остепенился, потому что кончились цвета. Но я встретил шатенку. А самой последней была Людочка, с огненно-красной крашеной шевелюрой. Отлично готовит, прекрасно стирает. И вот ведь какая штука — я их всех любил. Каждую — на всю жизнь и в единственном числе. Нисколько не жалею о прожитых с ними годах.

— Так все еще впереди! — как можно бодрее сказал Максим.

— Сомневаюсь. Видишь ли, сынок, когда на тебе лежит огромный груз ответственности, то сильно устаешь. В первую очередь сдают нервы. Страдает личность, психика, голова. Организм. Но самое страшное не это, а то, что я прекрасно знаю, что разрушает меня. И это не старость.

— А что же?

— Работа. Я приступил к ней в восемнадцать лет. Ничего еще не понимал, не соображал, понаделал разных делов, потом постарался исправиться, где-то получилось, где-то нет. Жил себе, жил, какое-то время старался отдаваться работе полностью. Потом меня как обухом ударило, и я пустился во все тяжкие. Одумался годам к тридцати пяти, когда проснулся, а дома ни жены, ни денег, ни водки. Было сложно, но я вновь встал на ноги, взялся за ум. За работу. А в итоге понял одно: трудно работать на протяжении восьмидесяти лет подряд.

— Скольких? Может, вы путаете-то даты? — Максим вежливо улыбнулся. Старик, хоть и выглядел не очень, но не тянул на девяносто восемь.

— Может и путаю. С меня не дорого возьмешь.

— А что за работа?

— Так себе... работа.

— Ну. — Максим сел полубоком, задев коленом раскладной столик, и оперся на подлокотник, подставив под подбородок кулак. — Нельзя потратить на "так себе работу" всю жизнь.

— Еще как можно. Ты бы согласился получить, скажем, руководящую должность, с очень большой, неограниченной властью?

— Наверное, да.

— А если бы ее тебе дали внезапно? Без подготовки, просто так, неожиданно? И отказаться потом нельзя, потому что в подчинении огромное количество людей, семей с детьми. Большое количество нуждающихся в тебе. Испугался бы?

— Не знаю. Сложный вопрос. Ведь я не единственный, кто может работать на этой должности, правильно?

— Иногда случается, что ты — единственный. Пусть даже на одну минуту. Просто потому, что оказался в нужном месте. Но я выиграл гораздо больше. Или получил в наказание, как знать.

— Ну так не признаетесь, что это за работа? Я прямо заинтригован, — сказал Максим.

— Когда мне было 32 года, у меня обнаружили рак легких. Шестого августа, помню это точно, приключилась сильнейшая боль в груди и я, бросив пить, пошел в больницу. Там доктора в белых халатах сказали, что это рак. Единственным позитивным решением было удаление куска легкого. Того самого, где образовалась опухоль. Две маленьких злокачественных точки. Рискованная операция, но я согласился. Во мне уже с утра плескалось где-то четверть бутылки водки. Я был смел и довольно-таки молод. Но имелась одна загвоздка, связанная с моей работой... Дело в том, что я не знал о последствиях операции.

— Для организма?

— Для работы.

— А как связана операция, ваше здоровье и ваша работа?

— Напрямую. — Старик нервными движениями пригладил на висках растрепавшиеся волосы. Из-под них просвечивалась розоватая кожа в коричневых бляшках, а по краям скальпа блестели бусинки пота. — Жарко тут.

— Снимите верхнюю одежду.

— Скоро это будет неважно. Ты слышал о Хиросиме?

— Японский город, на который американцы сбросили атомную бомбу?

— Да. Они не просто ее сбросили. Они уничтожили 140 тысяч человеческих душ. Сто сорок.

— Грустно. Но это была война.

— Конечно. — Старик медленно облизнулся. Язык у него был толстый, в белом налете. Внимательно, неожиданно ясным и трезвым взором, он посмотрел на соседа. — Ты любишь свою жену?

— Вы уже спрашивали. Да, люблю, но у нас сейчас небольшой разлад в отношениях, вот, лечу спасать.

— А простил бы ее за измену?

— Ну... — Максим задумался. — Не скажу точно. Тут важны обстоятельства.

— К черту обстоятельства! Просто представь, что она тебе изменила. Предала, в лучших традициях жанра. Ты смог бы простить?

— Простить бы смог. Забыть — вряд ли.

— Это хорошо. Память — великая штука. Она работает на людей. В голове хранятся самые нужные вещи, включая нужных людей. Никто не умирает, никто не пропадает, все складируются у тебя в мозгу. Я помню их всех. Всех их помню. До единого.

Старик ткнулся лбом в стекло иллюминатора. В темном блюдце отражалась половина его изможденного лица. Он тяжело дышал, грудная клетка поднималась вверх очень медленно, потом резко опускалась, затихая, и вновь начинала свой долгоиграющий путь.

— Когда это произошло, — прошептал он, — я не знал, что случилось. Думал, что это моя болезнь. Рак, так мне сказали врачи. Тогда мне практически выписали смертный приговор, и я начал искать преемника на свою... работу. Но потом врачи успешно вырезали кусок моего легкого и сожгли его на заднем дворе госпиталя, как поступали с ампутированными конечностями и зародышами до одного месяца. И с тех пор кое-что изменилось. Они начали приходить ко мне по ночам. Один за другим. Все на одно лицо. Узкоглазые, улыбчивые, вежливые. Я принял на аудиенцию каждого. Все сто срок. А потом еще шестьдесят. Ты слышал о Нагасаки?

— Да, конечно, — вежливо ответил Максим. Он вновь открыл фотографию жены. Листнул экран пальцем. Когда ты женат, то можно листать картинки в телефоне не глядя. Всегда попадешь на нужную.

Старик был откровенно пьян, и слушать его больше не было никакой нужды. Истории из разряда забавных и прикольных, переходили в стадию тяжкого бреда. Оставалось кивать да поддакивать, чтобы не нарваться на неприятности.

— Американцы ошиблись с Нагасаки. Немного. Сбросили бомбу раньше, не дотянув до нужной цели. Этот взрыв... я ездил туда, в Японию. Общался с людьми, через переводчика. Все они, выжившие, все равно оставались мертвецами. Им просто выдали отстроченный талон на пропуск в Преисподнюю. Я видел тоску в их узких глазах. Но я спрашивал и спрашивал. Расспрашивал. Мне было интересно. Обратная связь — вот что мучило меня тогда. Они говорили, что во время взрыва с людей живьем сдирало кожу. Волосы. Ресницы. Брови. Секунда и все — твое тело покрыто кровавыми лохмотьями, позже — струпьями, еще позже — уже неважно, ты умер. Японцы. Я плакал, когда слышал эти истории и держался за грудь. Они думали, что я сопереживаю им, но я жалел себя. Ты когда-нибудь жалел себя, сынок?

— Наверное. Все этим занимаются.

— А во время ссоры с женой?

— Нет, — твердо сказал Максим, поглаживая фотографию, на которой они, вдвоем, счастливо улыбались видоискателю. Кто держал телефон в руках? Он или она? Непонятно. Идеальное сплетение руки и тел. — Я не жалел, потому что сам был виноват во всем.

— Ты честный. Очень честный.

— Спасибо.

— Комплименты говорят не для того, чтобы услышать "спасибо".

— Извините, не хотел вас обидеть. — Максим посмотрел на старика, потом перевел взгляд на иллюминатор. Ему показалось, что там что-то полыхнуло. Как вспышка. Он присмотрелся и через секунду увидел молнию. Поежился. — Кажется, гроза собирается.

— Да, большая гроза. — Старик сделал вращающее движение указательным пальцем, будто помешивал им чай. А через секунду самолет основательно тряхнуло. Максим схватился за подлокотник и судорожно сглотнул. Этого еще не хватало. Всю дорогу он старался отогнать от себя мысли о полете и о том, что иногда случается с воздушными судами: простые стечения обстоятельств, убивающие не слишком-то много народу, если сравнивать с африканским голодом или российскими автомобильными авариями, но делающие это крайне, крайне эффектно.

По безжизненным колонкам объявили:

"Зона турбулентности. Просьба не волноваться и не покидать свои места".

Старик сказал:

— В Нагасаки погибло шестьдесят тысяч людей. Шестьдесят. Я видел каждого из них в своих бесконечных снах.

— Вам снились кошмары?

— Угадал. Это были королевские кошмары, лучшие во всем мире, нигде вторых таких не сыскать. Кошмары стали новой стороной моей работы, той, о которой я раньше не подозревал. И они сделали ее невыносимой. Когда ты директор на крупном предприятии, сынок, то в твои обязанности входит бездельничать и строить серьезную рожу в зеркало, для самоуспокоения. Обычно все уже идеально отстроено за годы до твоего появления, это слаженный, четкий механизм. А ты живешь одним днем, подписываешь бумажки и не задумываешься о будущем. Очень скоро, лет через десять-пятнадцать, я забыл, кем являюсь на самом деле. Мне было тридцать два. Я мог путешествовать по всему миру — деньги не являлись проблемой. Я бухал и думал, вернее, создавал подобие мыслительного процесса, что так и должно быть. Крупный, блядь, директор мясного треста. Но когда случилась проблема — рак — то к беспечному директору потянулись работники. И я увидел, воочию, то, чем обладал. Над чем имел власть. Не в графиках, новостях, газетах, отчетах, общих чертах и представлениях. Я спустился на самое дно, в подвал завода, и меня обступили эти несчастные, в робах и оплавившихся касках. От них воняло паленой плотью. Они плакали от счастья, утирали свои лица и вместе со слезами сдирали с них кожу.

— Ужасный кошмар, — сказал Максим.

— Ужасный, — согласился старик. — Тогда я подумал, что это наказание за мою работу. Что я делал ее неправильно. Что обязан был вмешаться в ту грандиозную нацистско-коммунистическую стычку, в которой погибли не тысячи, а миллионы. Но, веришь ты мне или нет, я не хотел ни во что вмешиваться. Я наигрался властью и возможностями в первые пять лет. А все остальное время я носил на спине медную табличку с выбитой надписью: самый главный, блядь, директор. Эти бесчисленные годы... я занимал чужое место. Не отдавал, но и не двигался вперед. Моя работа — это идеал самопожертвования. Я наемный работник, который боится совершать поступки. Поэтому меня бросила жены. Они искали во мне бога, защитника и отца одновременно, а я был неудачливым пьяницей.

— Вы хороший человек, на самом деле хороший, — сказал Максим. — Вам не везло по жизни, не более. Но это не повод для отчаяния.

— Это повод для смерти, — сказал старик и задумчиво пожевал губами. — Гроза приближается. Они попытаются обойти грозовой фронт, но у них не получится. Сынок, а если бы тебе дали власть над миром, чтобы ты сделал?

— Сделал бы его лучше, — не задумываясь, ответил Максим. — С чего вы решили, что летчикам не удастся уйти от грозы? Это опасно?

— Нет, что ты. Маленькое приключение в воздухе, — старик постучал костяшкой пальца по стеклу иллюминатора. — Уже совсем скоро.

— Что — скоро?

— Эта работа дается редким людям для того, чтобы они шли к какой-то цели. У всех она разная, но я сомневаюсь, что у кого-то она черная, злая. Максимум — серая. У меня же не имелось цели. Я просто старел. Хотя нет, вру: от меня зависело все, я же стремился не зависеть от всех. Я оклемался после операции. Начал жить дальше, понимая, что и на меня есть управа. Найдется, когда придет время. Она не приходила, сынок. Приходили они, во снах, что правда, то правда. Каждый мертвец этого мира стремился высказать мне о наболевшем. Не знаю, зачем и почему. Миллионы историй. Я бы мог написать целую библиотеку по одним этим кошмарам. Мог бы рисовать картины. Первой была бы такая: огромный член, яйцами кверху и стволом, указующим вниз, врезается в Хиросиму. Ее бы купил арабский султан, и я жил бы в творческом блаженстве. Но нет. Я мог бы предотвращать войны, делать людей счастливее, менять историю...

— Многие писатели занимаются этим, ага, — сказал Максим, уловив лишь "библиотека".

— Писатели — заносчивые ублюдки, мнящие себя божками, — грубо ответил старик. — Я не об этом. Уже совсем скоро случится то, что должно было произойти, когда мне стукнуло тридцать два. И пора бы уже заканчивать эти игры, мне надоело. Надоело жить. И ты. И этот самолет. И все эти тупые двуногие твари — тоже надоели.

— Кому-то не стоило налегать на коньяк, — ошарашено, но с улыбкой, сказал Максим.

— Послушай, сынок. — Старик вцепился своей рукой, как железной клешей, в предплечье соседа. — Сейчас, вот сейчас, начнется страшное. Но ты это забудешь и не пострадаешь. А потом память вернется. Постепенно. Я тоже проходил через это, как и все мы, несчастные олимпийцы.

— Вы о чем вообще? — Максим уже с испугом смотрел в шевелящееся лицо старика. Оно хмурилось, шлепало губами, водило бровями, морщилось, двигало ушами и челюстями. Оно существовало отдельно, какой-то своей, резиновой жизнью.

— Ты хороший человек, сынок, — говорит оно.

Воздух в салоне самолета как будто делается гуще. Плотнее. Кажется, что если растопырить пальцы и провести ими по нему, то в стороны разойдутся волны. Становится тяжело дышать. Все краски тускнеют, при этом приобретают больший контраст. Резче. Чернее. Выпуклее. Обшивка трясется и мелко лязгает. Из опущенных уголков глаз старика катятся слезы. Он молчит, но голос идет откуда-то у него из живота:

"Умирать не страшно. Это не конец".

И тут раздается оглушительный грохот. Самолет ухает, подпрыгивает, резко уходит вверх, а затем вниз, на сорок пять градусов, так, что все, находящиеся внутри него, вещи и люди, на мгновение повисают в невесомости, оторвавшись от кресел и других плоских поверхностей сантиметров на десять.

Начинается паника.

Крик, шум, гам. Голоса срываются на фальцет. Ультразвук паники. Максиму хочется их заткнуть. Ударить ногой прямо по раззявленным ртам, утопив ее по колено в их глотки. Страх делает людей омерзительными. Он вскрывает оболочку разума, разрывает ее на куски, и от человека остается лишь бессознательное. Инстинктивное. Тупое до безобразия, и отталкивающее.

Прямо перед ним падает кислородная маска на эластичных трубках. А из-за серой спинки кресла, как подводная лодка, плавно поднимается задница, обтянутая розовой юбкой. Две огромных полукруглых половинки. Самолет падает.

Падает самолет.

Пилоты молчат. Старик молчит. Максим молчит. Розовая задница верещит, как свинья на бойне, и ползет вперед, по головам людей. Юбка задирается и видны ее кружевные белые трусы, теряющиеся между двух красных мясистых, прыщавых половинок, покрытых гусиной кожей. Максим видит бумажные крылья прокладки, расправленные между ног этой женщины. Он с отвращением отворачивается как раз, когда она своим каблуком наступает на голову ребенка, продавливая череп, соскальзывая и ломая ухо. Мальчик заходится слезами, умываясь кровью. Его родители в бешенстве набрасываются на женщину, забыв о том, что стоят в очереди на закрытый гроб. Начинается потасовка.

В бушующем, пропитанном страхом смерти, салоне молчат только двое.

Старик, вцепившийся в руку Максима. И Максим, вцепившийся в свой телефон с фотографией жены.

— После удара молнией все закончится, — говорит старик.

— Какого еще...

Народившийся звук чуть ли не вышибает ушные перепонки. В озарившемся иллюминаторе видно, как загорается и медленно, по частям, отваливается перебитое крыло самолета. Вместе с ним и двигатель.

— Мимо, я промахнулся, — шепчет старик.

Из скрытых секция выпадают кислородные маски на шнурах. Одна из них больно, со всего размаху, бьет Максима, как скользящей пощечиной, по губам и носу. Но он сидит остолбеневший и не верит, что это происходит с ним, на яву. Не видит лица, с широко открытыми глазами и провалами сигнализирующих ртов. Их веки так широко распахнуты, что между верхним и нижним краем радужной оболочки может горизонтально уместиться по дамской сигарете. Они брызжут слюной. Кто-то мочится под себя, потому что самолет уходит в еще больший вираж, и кренится в бок. Его белую тушку трясет, как жирного эпилептика.

Чтобы не упасть вперед, под силой тяжести, Максим упирается коленями в спинку. Сзади сидящие, вроде бы, делают тоже самое, потому что он поясницей чувствует стук и неприятное давление.

— Приготовься, — говорит старик.

И целый каскад молний, как светящаяся гигантская паутина, на многие километры охватывает все пространство вокруг, пронзая самолет. И одна из них пронзает их тела. Максима и старика. Старика и Максима. Пробивает навылет.

— Я был бестолковым бо... — это последние слова старика, произнесенные еще не зажаренным языком.

Молния забирает всё. Небесное электричество меняет работника. Берет у него добровольно отданные силу, власть и жизнь. Передает их новичку, оставляя за собой лишь скорченный дымящийся труп старика, без седых волос, и пустующее кресло его дружелюбного соседа.

Вычитая из ста шестидесяти трех муравьев одного, мы получаем сожженный муравейник и сто шестьдесят два муравьиных трупа.

Бросая, в детстве, с третьего этажа живого муравья, мы удивляемся тому, как он выживает, рухнув с такой высоты. Ведь мы — наверняка сломали бы ноги. А для него это расстояние в тысячу раз больше. "Так почему же он выживает?", думаем мы.

Кто дал ему право?

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ

Когда ты садишься за руль автомобиля, то перемещаешься в машину времени. Или упростительную машину, это уж кому как удобнее говорить. Сев за руль, закрыв дверь и пристегнув ремень, ты включаешь не зажигание, а схлопыватель пространства. Ты можешь проехать и пятьдесят километров, и сто, и тысячу. Но когда доедешь до точки назначения, отстегнешь ремень, откроешь дверь и выйдешь, то все, что ты сможешь сказать, это (если повезло): мы нормально доехали.

В дороге практически нет никаких историй. В дороге есть движение, чуть мутная картинка, мелькающая за стойками, музыка, которую не запомнишь, и снующие рядом в металлических капсулах точно такие же участники движения.

В дороге нет романтики. И чем быстрее едешь, тем ты быстрее забываешь.

Маленький аэропорт находился на другой стороне Воронежа. Добираясь до него, они потратили часа полтора только в предвечерних пробках, если не считать самого километража. Дорога была то ровной и гладкой, то разбитой; то ярко освещенной, то сумеречной и безлюдной, как выскобленная куском хлеба до самого дна жестяная банка из-под сардин.

Сначала Спящий просто сидел, постукивая пальцами по обшивке двери, в такт тихой музыке. Какая-то песня на каком-то радио. Затем, выпив обезболивающее, широко зевнул и начал с ленивым интересом осматриваться вокруг. Глаз его почти прошел, но все еще пугал своей рубиновой краснотой в полумраке автомобиля.

— Мало ездил на американских тачках, — сказал он.

— Может, не помнишь просто.

— А, ну да, верно.

Он открыл широкий подлокотник, покрутил ручки климат-контроля, попробовал на ощупь пластик передней панели. Тот был мягким. Наконец, открыл бардачок и из того, как из волшебного ларца, на его руки пролился тусклый желтый свет. С секунду Максим смотрел внутрь него, затем захлопнул и откинулся на сиденье.

— Знаешь, — сказал он чуть позже, — ты не мог бы остановиться где-то у магазина, я хочу негазированной воды, а то от этой у меня в груди давит.

В качестве доказательства, он потряс маленькой бутылочкой минералки, поднимая со дна и стенок мириады крохотных пузырьков.

— Конечно.

Андрей припарковался у первого попавшегося киоска, купил литровую бутылку про запас, и они поехали дальше.

В дороге нет никаких историй. Просто смотришь в окно и все. И видишь дома, они большие, и они медленно проплывают перед тобой, как быстро бы ты не ехал. И ты видишь, как с крыши прыгает человек и у него наверняка есть на то причина. Оборачиваешься вслед, чтобы разглядеть, что же там случилось, но уже новый кадр — трахающаяся на балконе голая парочка, сверкающая белыми телами. Оборачиваешься вслед, чтобы разглядеть и поймать детали, но вот уже следующий кадр — ветром срывает с веревки синюю, полощущуюся простынь, и она повисает на спутниковой антенне, жадно облапав ее со всех сторон. Оборачиваешься вслед, чтобы разглядеть и запомнить, но уже следующий кадр — мальчишки играют в футбол на крыше, один бьет, слишком высоко, другой, вратарь, прыгает за мячом, но как-то слишком опасно и... Оборачиваешься вслед, чтобы разглядеть, но уже слишком поздно.

В дороге нет никаких историй, это абсолютно точно. А интересная кинопленка событий случается лишь раз в жизни. Обычно, в те моменты, когда вы отворачиваетесь в ненужную сторону.

Аэропорт был построен на берегу большого водохранилища, и тянулся вдоль него, буквально в ста, ста пятидесяти метрах, отгороженный серыми кубами бетонных блоков. Когда они въехали на территорию, обнесенную высоким тонким забором из металлической сетки, небольшой аккуратный самолет уже стоял на взлетной полосе. В иллюминаторах горел свет, а возле низкого трапа курило двое людей. Разгорающиеся угольки, как сигналы SOS, то освещали их лицо, то пропадали почти полностью.

Психолог заглушил мотор, и они вышли из машины. Он бросил ключи на сидение — наверняка кто-то потом заберет автомобиль отсюда. А может и нет, да и вряд ли он об этом когда-то узнает.

Они обменялись приветствиями. Пилоты провели их внутрь. Салон оказался богатым, преимущественно в белом оттенке, с кожаными сидениями, плоскими дисплеями телевизоров, кое-где инкрустированный деревянными вставками. Психолог постучал по одной из них — по звуку оказалось на самом деле дерево, а не пластиковая подделка. В полукруглом вместительном холодильнике они нашли алкоголь, дорогую питьевую воду в стеклянных бутылочках и готовую нарезку.

— Сколько мы будем в пути? — спросил Андрей.

— Полтора часа, — ответил один из пилотов, поднимая трап и закрывая дверь.

* * *

— У меня был один знакомый, — сказал Андрей, — тоже психолог. Вернее, как это "был"... Он и сейчас есть. И вот приключилась с ним интересная история. Однажды его бросила любимая жена. Ради другого. Ну, сделала она свой выбор в жизни, идти бы дальше, но нет. Он начал страдать и переживать. Швырять всего себя на алтарь любви, которой, быть может, и не существовало. Швырять с размаху, щедро, на полную катушку. Пытался ее вернуть, короче. Совсем как ты.

— Вернул?

— Да, вернул. — Психолог грустно улыбнулся. — Через три месяца после расставания. Мы... очень плотно с ним тогда общались. Он рассказывал все в деталях, в подробностях. Он говорил, что первое их свидание после перерыва было просто превосходным. Они кружились на катке, потом сидели в кафе, смеялись, улыбались, как будто ничего не произошло. Как будто не было предательства.

— Но оно было.

— Было.

— Он простил ее?

— Он любил ее. А когда это первое свидание закончилось, он пришел к себе домой. Сел в кресло. И разрыдался, как маленький ребенок. Говорил, что никогда так в жизни еще не плакал. Знаешь, почему это произошло? — Андрей прищурился и вопросительно посмотрел на Спящего.

— Без понятия.

— Потому что он расписался в собственной слабости и осознал, что как бы не храбрился, как бы не строил из себя сильного, равнодушного мужика на этот раз, рано или поздно маятник качнется в обратную сторону. И все вернется на круги своя. Как минимум, он будет перед ней пресмыкаться, как максимум — она уйдет во второй раз.

— Он понимал это?

— Да, он же психолог. Прекрасно осознавал все перспективы, но ничего не мог с собой поделать. Он был как врач-онколог, женящийся на девушке, больной раком. Она была для него открытой книгой, которую он боялся закрыть или потерять. Я твердил ему, твердил, чтобы он одумался, чтобы переосмыслил свое поведение. Но он был упрямым и слепым.

— А она? Эта его жена, она поняла, что произошло?

— Нет, — психолог пожал плечами, — кажется, что нет. Восприняла, как должное.

— Иногда люди ошибаются, обрекая себя на медленную, мучительную жизнь.

Он решительно поднялся. Стряхнул невидимую пыль с одежды. Сказал:

— Мне нужно кое-что спросить у наших, мать их, водителей.

— Зачем?

— Нужно.

Спящий медленно направился к кабине пилотов, уже не совсем уверенный, что делает то, что нужно. У самого входа обернулся, будто искал что-то, постучал в дверь, сунул руку за пазуху, помялся с ноги на ногу, зашел внутрь, прикрыв дверь. Сказал:

— Привет.

— Здравствуйте. — Правый пилот снял наушники, левый никак не отреагировал, изучая показания приборов. — Вам нельзя здесь находиться.

— А посмотреть, как тут все организовано, можно? С детства мечтал научиться летать. А? Пожалуйста, — он улыбнулся, постаравшись вложить в эту гримасу побольше доброжелательности.

— Ну, — правый пилот задумчиво почесал кончик носа. — Что именно вы хотите посмотреть? Обо всем же не расскажешь сразу, даже за целый день.

— К примеру, какие у вас инструкции, если с самолетом что-то случится. Как будете спасаться? Ведь существуют пути отхода при форс-мажоре?

— Аварийная посадка.

— А при совсем критичной ситуации?

— Мы идем на малой высоте, поэтому можно воспользоваться парашютами, но такое случается совсем редко.

— Отлично. — Максим облегченно вздохнули и вытащил руку из-за пазухи, крепко сжимая черный пистолет, а другой сорвал с левого пилота наушники с микрофоном. — Спасибо за экскурсию, но нам придется расстаться, ребята. Ставьте на автопилот и выматывайтесь из самолета.

— Но нам не положено! — неожиданно тонким, визгливым голосом воскликнул левый пилот. — У нас приказ!

Спящий передернул затвор и приставил дуло пистолета к вспотевшему лбу пилота. Две глубоких залысины и ничего более, но за ними теплился центр его жизни.

— Нет у вас уже никакого приказа, остался выбор. Либо вы умираете, либо берете свои сраные парашюты и остаетесь в живых.

— Ночные прыжки опасны, мы можем зацепиться за что-то или сломаться при приземлении, — неуверенно сказал правый пилот, заворожено наблюдая, как на бледной коже его товарища, по окружности черного дула, медленно выступает и расплывается нервное покраснение. — Это очень опасно, это предельно допустимый край. Даже малые частные самолеты не предназначены для прыжков. Не та специфика.

— Ты мне только что сказал, что при форс-мажоре прыгать с парашютом можно, так что теперь? Получить шанс, сломать ногу или лишиться мозгов — какой тут еще нахрен выбор?! — теряя терпение, спросил Максим. — У вас ровно три секунды на раздумье.

— Хорошо, хорошо. Мы согласны.

Они снизили курс самолета. Они поставили его на автопилот. Они рассказали, примерно через сколько он будет пролетать над практически безлюдной местностью. Они судорожно сглатывали, обменивались перепуганными взглядами и все не спускали глаз с пистолета. Они боялись и одновременно с этим были благодарны. За надежду.

— У меня к вам небольшая просьба напоследок, — сказал Спящий. — Когда вы свяжетесь со своим начальством, то сообщите им, что объекта больше нет. И что новый объект теперь — это психолог. Поняли? Объект теперь психолог.

— Да.

— Тогда пошли.

Держа их на прицеле, Максим указал на дверь. Они вышли в салон самолета, и Андрей тут же вскочил со своего кресла.

— Какого хера вы делаете? — крикнул он.

— Тихо, — сказал Спящий, — или я тебя тоже пристрелю.

Странно, но пистолет почти всегда превращает обычных людей в непревзойденных ораторов, причем, что с одной, что с другой стороны. Те, кто держат его в руке, могут надеяться на преданных слушателей, молчаливых, впитывающих каждое их слово. А те, на кого направлено жерло смерти, становятся необычайно красноречивыми и убедительными, если от них того требуют.

От психолога требовалось лишь первое. Внимать и помогать в воздушной экстрадиции пилотов.

Они быстро надели кислородные маски. Они оделись. Они застегнули парашюты. Они проверили друг друга. Они пожали друг другу руки. Они с трудом открыли ревущую дверь, перекрестились, и с интервалом в пять секунд ушли в холодную бездну, побуждаемые бессердечным черным глазом пистолета. Но и он исчез вслед за ними, когда Спящий швырнул его в темень.

Вместе они с трудом закрыли дверь и отдышались.

— Откуда у тебя взялось оружие? — спросил Андрей.

— Нашел в бардачке машины, и вот еще что — я не собирался в тебя стрелять.

— Ну да, верю. Черт, я же на ней столько ездил...

— И не догадался туда заглянуть.

— Но зачем? Зачем ты выбросил их, как мы теперь доберемся до точки назначения, как посадим эту штуку? Что ты вообще задумал?! И учти на будущее, что я слушаюсь не потому, что ты полубог или дико боюсь или еще что-то: на самом деле у меня едва сил хватает сдерживаться, что б не ударить тебя. Мне сейчас просто интересно, какого хрена происходит?

— Мы не летим в ФСКО, в Москву.

— А куда?

— Мы вообще никуда не летим.

Максим вернулся на свое место. Открытая дверь кабины пилотов болталась на петлях, то оставляя маленькую щель, то распахиваясь на полную, словно юбка танцовщицы варьете. Вместо трусов имелось мутное черное небо за стеклом и россыпь зеленых огоньков показателей приборов.

Андрей подошел и встал напротив Спящего.

— Там еще три парашюта, в их шкафчике.

— Они нам не понадобятся.

— Почему?

— Потому что это конец. Думаешь, что я не знаю, почему мы летим туда?

— Чтобы вылечить тебя, спасти.

— Нет, — Максим покачал головой. — Чтобы обменять меня на твою жену. Я не дурак, доктор. Не дурак. А вот ты — дурень. Неужели ты веришь, что они оставят тебя, ее и меня в живых?

— Конечно. Тебя нельзя убивать, ты же ценный объект.

— А ты?

— Замолвишь словечко, тебя они послушаются, — Андрей улыбнулся и присел рядом.

— Не выйдет. Они введут меня в кому, а вас пустят в расход, чтобы не повторялось больше таких ситуаций.

— Они же не убийцы.

— Они — машина. Система. Внутренние пищеварительные органы, работающие исключительно на государство и в его интересах. Второго шанса у нас с тобой не будет. Поэтому я предлагаю следующее.

Он быстро пересказал свои воспоминания о старике. Он старался вынести самое главное, ключевое из той истории. Он говорил убедительно и тихо. Тихо — это практически всегда убедительно. Он смотрел прямо в глаза психологу, не на секунду не отводя их. Он закончил и вытер вспотевшие ладони о колени.

— У нас остался единственный выход, — сказал он. — Я передаю тебе свою силу, это проклятие. И тогда они не убьют тебя и заодно не убьют ее, как единственный рычаг воздействия.

— А что будет с тобой? Что в итоге сталось с тем стариком?!

— Не знаю. — Спящий пожал плечами. — Все непросто. Он как бы умер.

— Просто-напросто прекрасно, прям хэппи-энд.

— Меня это не волнует. Теперь небольшие изменения.

Максим достал маленькую белую пачку, размером с коробок, зубами сорвал с нее целлофан и вытащил оттуда плоский кусок обоюдоострой бритвы. Сменной, для многоразовых станков. Завернутой в папиросную, липку на ощупь, бумагу.

— Что это? — недоуменно спросил Андрей. — Это не похоже на молнию.

— Одолжил в мотеле. Закатай рукав.

— Я не собираюсь резать себе вены! Это же не жертвоприношение.

— Никто не будет тебе их резать. — Спящий развернул бумагу ровно до половины, как это делают маленькие дети, когда им даешь конфету. Чтобы не запачкаться растаявшим шоколадом. Или кровью. Да, если вы даете тупому ребенку бритву, то это определенно будет кровь. — Закатывай.

— Ладно, ладно.

Психолог поднял рукав свитера и принялся медленно заворачивать рубашку. На самом деле, когда ты не хочешь, чтобы тебя располосовали чем-то очень острым, на то, чтобы расстегнуть пару пуговиц и сделать пять аккуратных движений, делая поистине красивый и строгий отворот, уходит довольно много времени.

— Некоторые советуют резать вены вдоль, — произнес психолог. — Так надежнее. Но я дам иной совет, если меня соизволят спросить.

— Да ну. И какой же? — Максим облизнул большой и указательный пальцы, и провел ими вдоль лезвия.

— Берешь две толстых иглы для шприцев и втыкаешь их в вены. Ложишься в горячую ванну и тихо умираешь. Преимуществ много. Во-первых, не будет некрасивых порезов. Во-вторых, практически не больно. Мало кто знает, особенно это не трогает придурков в черных одеждах, но резать вены, вторгаясь таким образом в организм, это очень больно. В-третьих, если передумаешь, а обычно передумывает где-то шестьдесят процентов самоубийц, то иглы всегда можно вытащить, а маленькие ранки легко закрыть. Ну и, влача свое жалкое существование в дальнейшем, не стрематься некрасивых шрамов, тут мы вернулись к первому пункту.

— Самоубийцы, говоришь. — Он протянул психологу четыре таблетки аспирина.

— Они самые.

— Эти парни обычно оставляют записки, ты ведь в курсе? Перед тем, как уйти навсегда, если им повезло попасть в сорок процентов.

— Да, — кивнул Андрей.

БОЛЬШАЯ ЧАСТЬ ДТП СО СМЕРТЕЛЬНЫМ ИСХОДОМ С ОДНИМ ВОДИТЕЛЕМ ЗА РУЛЕМ — ПРЕДНАМЕРЕННЫЕ САМОУБИЙСТВА

— Пишут и пишут, как будто думают, что это кому-то важно. Но у нас с тобой другая цель. После переноса силы, ты потеряешь память. Не будешь ничего помнить, как я. И как все предыдущие, если я правильно уловил суть истории старика. Я же оставлю тебе на руке записку с номером телефона ФСКО. Ты точно не пропустишь эту посылку с того света. Иначе они подумают, что...

Максим замолчал и ожесточенно потер наморщенный лоб.

— Подумают что? — уточнил Андрей, ловя его рассеянный взгляд.

— Что... не важно, что они подумают. Тебе нужно будет лишь позвонить им, и они все поймут. Особенно, когда опросят пилотов. Я им тоже кое-что передал. Этот телефон будет залогом твоей безопасности и якорем, я надеюсь, он должен поднять память со дна. Но нам нужна фраза.

— Что еще за фраза?

— Контрольная. Сначала же номер, диктуй.

Психолог достал телефон и выбрал нужный контакт.

"Мудила ебаный"

Раскрыл и закинул в рот все четыре таблетки, запив из маленькой стеклянной бутылочки с самой чистой в мире горной водой, о чем искренне уверялось на этикетке.

Спящий левой рукой натянул кожу ему на предплечье, занес бритву, лениво блестящую в салонном свете, как ртуть, выплеснутая из термометра и произнес:

— Диктуй.

— Девять... черт!

Разрезанная кожа из-за сильного натяжения поползла дальше, неприятно надорвавшись на конце разреза. Максим отдернул пальцы, и остальные цифры вырезал на неподготовленном холсте. Стучать в провисшие барабаны оказалось делом менее удобным, но и менее болезненным. Психолог смотрел, как кровь струится по его руке, окольцовывая ее, как десятки алых браслетов. Вскоре они слились воедино, в один невысыхающие покров, похожий на защиту древних гладиаторов.

Первая цифра легла возле локтя, последняя пришлась практически на запястье.

— Теперь фраза, — сказал Спящий. — У нас почти не осталось времени. Может, сам придумаешь?

— Что я могу придумать?

— Что-то короткое, если тебе не нравится боль. Что-то такое...

— "Спящий это я"?

— Тогда мне придется начать с задницы, чтобы это вырезать.

— Хм. — Андрей начал разворачивать рукав рубашки обратно. Ткань быстро пропитывалась кровью, превращаясь из светло-серой в черную. Затем сверху лег тонкий слой шерстяного свитера. Он прижал ноющую руку к боку и произнес: "Я — теперь он".

— Думаешь, покатит?

— Вполне.

— Надеюсь, ты прав.

Слова труднее чисел. Последние можно вырезать при помощи одних только прямых линий и каждый чтец поймет, что это такое. Полукруглые же элементы, как в буквах "о", "я", "е", и так далее, определенно затрудняют процесс, причиняя, что носителю, что писцу, неприятные мгновения. Буквы "ж", "з" и "в" — делают попытку создания вечной надписи просто невыносимой.

Спящий старался сглаживать углы где только возможно.

Первая буква легла на запястье, последняя приютилась практически возле локтя.

— Отрадно, что ты со школы мелко пишешь, — сквозь стиснутые зубы просипел Андрей. — Не девичий такой подчерк.

— Спасибо.

Максим не глядя выбросил бритву куда-то назад. Она прилипла к потолку.

— Остался последний рывок, — сказал он и глубоко вздохнул. Слишком глубоко. Как в последний раз. — Ты знаешь, за все это время я понял только лишь одно... ты был прав. Во всем прав. Все эти твои штуки с психологией, но ты не учел одного.

— Чего?

Спящий покрутил пальцем. Через секунду самолет тряхнуло и даже сквозь обшивку, шум двигателей и ветра, ими был услышан рычащий оглушающий гром. Будто огромный растревоженный зверь проснулся где-то там, в ледяной темноте.

— Всё, чего хотят люди в любви — это не конкретный человек. Всё, чего хотят люди — это душевное спокойствие. Чтобы им было хорошо. Основа этого любовного говна не в ком-то, а в нас самих. Я вспомнил, что со мной происходило в периоды наших ссор с женой и расставаний. Как меня ломало. Мы даже как-то разъезжались с ней на две недели, это было еще до последнего случая, когда все пошло под откос. И знаешь что? Я вспомнил, что мне было хорошо лишь от ее поступательных действий ко мне. Когда она писала, звонила, клялась, признавалась. Ее не было рядом, но я чувствовал себя превосходно. По сути, она мне даже не нужна была в физическом плане, мне достаточно было... душевного спокойствия. Совсем крохотной, тонкой ниточки. Сейчас же... у меня нет точки опоры, чтобы даже злиться на нее, потому что она мертва. И единственный выход...

— Это не единственный выход, — сказал Андрей. — Ты плохо слушал на моих сеансах.

— Да? Может быть. — Спящий поморщился. Выглядел он совсем нездорово, потрескавшиеся губы были измазаны белым налетом, щеки, покрытые редкой черной щетиной, ввалились, под глазами залегли глубокие тени, а на виске пульсировала тонкая сизая кишка вены. — Но это единственный твой шанс сегодня выжить. Черт, голова ужасно болит, мешает думать.

— Я уже это понял, что нормально думать ты не в силах.

— Способность к размышлениям не меняет смысла решений, — через силу улыбнулся Максим. — Выход к душевному спокойствию для меня сейчас — это выход из игры. Как сказал тот старик, наш вчерашний бог, пришла пора складывать полномочия. Иногда, когда даже самый злейший враг повержен, мы пребываем в растерянности, потому что смысл жизни умирает вместе с этой ненавистной оболочкой. Я испытывал к ней весь спектр чувств, от нежности до бешенства. Но сейчас... этот дисбаланс, дисбаланс, сумасшедший дисбаланс.

Он затрясся и вдруг дернулся вперед и куда-то вбок, ударившись головой об иллюминатор. Андрей обеспокоено схватился за его плечо, ощутив под толстым свитером просто-таки раскаленную плоть, тело, горящее изнутри.

Схватился и замер.

Потому что увидел под самолетом ослепительный ковер, сотканный из тысячи молний. Он сверкнул всего лишь на секунду, но остался в глазах еще на долгие мгновения, как будто отпечатался в мозгу. Зрелище было очень красивым, похожим на морское побережье в разгар сезона, снятое с воздуха, ночью. Мириады тонких светящихся линий, соединенных пучками узловых утолщений.

Максима опять заколотило. Он вцепился в спинку впередистоящего кресла и начал хватать ртом воздух, затем попытался вырвать, но вышел лишь воздух и немного слюны с желчью. Он вытер их рукой, а руку об штанину, оставив желтый размазанный след на светлых синих джинсах.

— Я промахнулся, — пробормотал он. — Как и он. Я... кажется, я скоро потеряю сознание.

— Господи, что же ты с собой делаешь? — прошептал психолог. — Зачем? Скажи мне — зачем? Мы могли бы придумать что-то поумнее. Зачем?

— Чтобы взять один только шанс. Твой. Мой. Их. Ты будешь хорошим директором. Директором мясного заводика.

Он засмеялся. Лающим, хриплым, болезненным смехом. Под такую канонаду умирают гиены, до разрыва желудка обожравшись падали.

Еда и секс.

Секс и еда.

Представьте пирамиду, которую люди строят миллионы лет. Носят туда песчаные шершавые блоки, тащат их сначала на своих загорелых плечах, затем на колесах, потом на тракторах, машинах, в скором времени на реактивных ускорителях, а там и до подушки антигравитационной материи рукой подать. Века проходят, за ними тысячелетия. Умирают, рождаются, строят. Но пирамида остается такой же высоты, какой и была в начале. Все эти кусочки мертвой материи, что вкладывают в нее легионы людских толп, растворяются в основании под тяжестью верхов. Это деньги, власть, сила, красивые женщины, напористые мужчины, дорогие автомобили, шикарные дома и квартиры, здоровые дети, счастливая старость и прочее дерьмо, что так дорого человеческим сердцам.

Люди кормят пирамиду своих потребностей. Хотят выстроить Вавилонскую башню, забраться на самую ее вершину и узнать, что же находится там.

Но не нужно.

Это и так известно.

Там еда и секс.

Секс и еда.

Два понятия, к которым стремится любой. Два понятия, которые ярко-алыми точками светятся на горизонте и зовут, манят к себе. У абсолютного большинства еда и секс — наивысшие потребности. Край. За ними нет ничего. Это стена Кремля, к которой безропотно идут умирать миллиарды уникальных личностей, миллиарды не таких, как все, миллиарды бриллиантов тонкой огранки, неповторимых, как снежинки.

Если вложить эти мысли — еда и секс — в голову любому человеку, то он возмутится. Он, наверное, скажет, что его потребность заключается в зарабатывание как можно большего количества денег. Но на что пойдут эти бесполезные бумажки? На покупку еды.

"Нет", скажет другой неповторимый элемент человеческого общества, "моя цель — построение крепких, семейных отношений с любимой женщиной".

Да брось ты.

Для чего мужчине нужна женщина? Для секса, являющегося наивысшей точкой развития отношений. Нет секса — нет отношений. Есть секс — все прекрасно.

"А как же женитьба?".

А что женитьба? Мужчины женятся лишь затем, чтобы не потерять понравившийся им секс и вкусную еду. Женщины выходят замуж, манипулируя сексом и желая заполучить некий сферический объект с членом, дарующий им секс, но помимо всего прочего, еще и зарабатывающий деньги, которые можно было бы тратить на еду.

"Власть! Я пришел за властью!", кричит уверенный самец, лучший осеменитель в тупоголовом стаде.

Но к чему тебе власть? Чтобы никогда не нуждаться в еде и сексе. Чтобы люди зависели от тебя, и знали, что только ты можешь дать им еду. А можешь не дать. А можешь позволить добывать ее им самим. А можешь запретить. Это ведь так весело, манипулировать стадом при помощи одной лишь базовой потребности.

Еда.

А секс это для других. Для хитрых. Нельзя просто так заставить человека купить новые чипсы. Нельзя заставить его поменять машину. Нельзя переключить с одного провайдера интернета на другой. Это невозможно, пока на поле боя не выходит его величество секс. И тогда к вам с экрана обращается грудастая блондинка, которая проводит мокрым языком по своим пухлым губкам и медленно откусывает новые на продуктовом рынке чипсы со вкусом жженого пенопласта. И тогда на огромном рекламном щите, задом, максимально широко раздвинув ноги, стоит максимально сексуальная брюнетка в одних максимально тонких стрингах, она опирается на кузов максимально сверкающей новой машины и надпись гласит: "Максимальные скидки в этом декабре!". И тогда в вашей квартире раздается звонок, и женский грудной голос, от первых вибраций которого у вас встает член, проникновенно спрашивает: а не хотите ли вы увеличить скорость своего домашнего интернета без всяческих потерь?

Маленькая атомная бомба похоти с треском разрывается в мозгу. Ее ударная волна вышибает из тела рациональное сознание, и движется вниз, к яйцам, члену, включая их, переводя кожаный рычаг из положения ВЫКЛ в ВКЛ.

Это происходит так незаметно и приятно, что человек даже не догадывается, что его только что разорвало и убило. Это не голод, похоть не урчит в животе и не сосет под ложечкой. Она толкает вас на необдуманные поступки. И тогда вы жрете жирные холестериновые чипсы. И тогда вы меняете свою машину на автомобиль, который рассчитан прослужить всего три года. И тогда вы переходите на нового интернет-провайдера, быстрая скорость которого нужна вам так же, как коренным жителям Африки крем от веснушек.

Секс и еда.

Еда и секс.

Взаимосвязаны ли они между собой? Безусловно. Плотнее, чем воспалившийся узел злокачественной опухоли. Потому что секс — это еда, а еда — это секс. Не даром есть сексуальный голод, а есть обычный, пищевой. Но оба они физические. Других нет. Люди не голодают по деньгам, по власти, по красивой статусной жене, по швейцарским часам.

Все то, по чему вы не ощущаете голода, на самом деле не имеет в жизни никакого значения. Это как слова в предложении, которые можно опустить и смысл ни коим образом не пострадает.

Но люди всю жизнь только и занимаются тем, что загромождают свои изначально простые, гениальные предложения, лишними оборотами, запятыми, точками, местоимениями и прочим компостом.

Ты жрешь чипсы, ты трахаешь машину, ты жрешь пиво и дрочишь на порнуху через своего интернет-провайдера.

К чему же нужна эта пирамида, в кою вложили столько сил, труда и пота миллиарды людей? Зачем она нужна, если всем достаточно лишь двух кирпичей, что заложены на самой ее вершине?

На это нет никакого ответа.

Большинство не живет по принципу — зачем мне покупать корову, если я хочу попить молока. Большинство покупает корову. Большинство не думает по принципу — зачем мне покупать машину, если я хочу сходить за хлебом и в кино. Большинство покупает машину. Большинство не решается отдать себя целиком одной, самой важной идее. Большинство подчиняется мелким базовым принципам.

Люди сажают себя в клетки с горизонтальными прутьями "еда" и вертикальными — "секс". Сидят в них, радуются жизни, думая, что так и надо. Убираются каждую неделю. Моют полы каждые две недели. Меняют трусы каждый день. Чистят зубы два раза в день. Стригутся раз в два месяца. Платят страховку раз в год.

А затем они умирают. Раз в жизни.

Их кладут в гроб. Гроб кладут в пустую яму. В пустоту кладут сырую землю. В сырую землю ставят мраморные постаменты. В мраморные постаменты втыкают искусственные цветы. В искусственные цветы вплетают ленты с соболезнования. В соболезнования вкладывают пустоту.

Что происходит в самом основании этой маленькой мертвой пирамиды? Нечто простое и странное.

Вас пожирают черви. Прокладывают ходы, устраивают кишащие сизые склизкие тусовки в глазницах. Обсасывают корни зубов. Вырывают ослабшие волосы. Ломают размягчившиеся ушные хрящи. Купаются в вонючей жидкости.

Еда.

Черви трахаются в вашем зловонном животе. Среди гниющих кишок, желудка, печени. Черви трахаются под вашей небритой мошонкой. Режут лобок на части.

Секс.

Новые черви едят то, что не доели старые.

Еда.

Трахаются с такими же новыми, и рождают новое потомство.

Секс.

Для продолжения цепочки нужно всего-то два фактора. Два базовых принципа. И тогда двигатель будет крутиться вечно.

Еда и секс.

Секс и еда.

Но все меняется, когда в жизни человека появляется третий, настоящий принцип, по которому он испытывает голод. Таких людей на самом деле немного, и даже среди тех, кто уверен в существовании у себя третьего принципа, процентов девяносто — величайшие лжецы, занимающиеся самообманом.

Настоящих людей легко узнать. Они не святые. Они едят и занимаются сексом. Но в промежутке, между чипсами и задним сидением автомобиля, они делают еще кое-что. Строят дома. Рисуют картины. Пишут книги. Сочиняют стихи. Поют. Отсекают лишнее. Спасают жизни.

Спящий не знал, является ли он настоящим человеком. Он знал лишь, что может многое, может быть, даже больше современного бога. И он не догадывался, что своим поступком открывает третью, запечатанную ячейку в банковском хранилище собственных потребностей. Он не подразумевал своим выбором ни геройства, ни отчаяния, ни бешенства. Он просто делал то, что было нужно сделать.

Потому что делать нужные вещи — самое сложное и самое простое, что позволяет наполнить человека счастьем.

Пусть на короткое время. Пусть на минуты. Пусть на секунду.

Умудриться умереть в нужный момент — вот что стало его третьей потребностью в этот день. Когда за гудящей кормой самолета, на высоте многих километров, проносились все больше и больше сгущающиеся облака. Когда самолет внезапно оказался в центре гигантской грозовой тучи. Когда от статических помех пилоты в радиусе сотен километров потеряли связь с землей.

Когда жить ему оставалось какие-то мгновения. И черт его знает, что будет дальше.

Он крепко взял Андрея за руку. Того трясло.

— Не бойся, — тихо сказал Спящий.

— А ты? Ты боишься?

Максим немного подумал, глядя на синюю спинку кресла.

— Немного.

— Тогда почему ты делаешь это? Я не могу понять.

— Чтобы спасти минимум две жизни. Двух хороших людей.

— Но я предал тебя! Понимаешь?! Предал и пошел у них на поводу!

— Понимаю. — Он слегка пожал руку психолога. — Ты хороший человек. Просто попал в нехорошую ситуацию.

И тут психолога пробило. Он заорал:

— А может быть ТЫ ПРОСТО ОШИБКА?! МОЖЕТ БЫТЬ ВСЕ ЭТО НЕПРАВДА? ТЫ МАТЕМАТИЧЕСКАЯ НЕВЕРОЯТНОСТЬ, БОГ ГРЕБАНОГО ВЕТВЯЩЕГОСЯ ВЫБОРА, ВОПЛОЩЕНИЕ ИДЕАЛЬНОЙ СЛУЧАЙНОСТИ, ВСЕГДА ВОЗНИКАЮЩЕЙ В НУЖНОЕ ВРЕМЯ И В НУЖНОМ МЕСТЕ? И КОГДА МЫ УМРЕМ — МЫ СДОХНЕМ!?

— Если и так, то уже ничего не изменить.

— Мертвые не умеют ничего изменять, тут ты прав!

— Мы пока еще живы, но...

Максим с недюжинной силой ухватился за лицо психолога окровавленными, липкими руками. Притянул его к себе и прошептал:

— Но даже сейчас. Даже сейчас я вижу не тебя, а ее.

Андрей вдруг заплакал.

— Я не хочу умирать, — еле слышно протянул он. — Не хочу.

— Ты не умрешь.

— А ты?— спросил психолог. — А ты?!

— Я был короткой историей, которой нет нужды рассказывать на ночь.

Удар.

Взрыв.

Тишина.

* * *

Было холодно и ветрено. Лил дождь, чернильное небо выдавливало его из своих пор мощными струями. Мужчина лежал на обочине дороги, мимо проносились машины, но никто его не видел даже в скользящем свете фар. Он открыл глаза, щурясь от песка, попавшего под веки, отлепил саднящее лицо от липкой грязи и попытался встать. Боль обожгла руки.

Он уцепился за бетонный черно-белый столбик и наконец-то сел, опершись об него спиной. Прикоснулся к предплечью и вздрогнул. Сцепив зубы, превозмогая боль, закатал рукав и с ужасом уставился на цифры, вырезанные у него прямо на коже.

— Где я? — спросил он сам у себя, закатывая второй рукав. Голос звучал как-то глухо и слишком вдали, будто он в этот момент находился под водой.

— Кто я? — спросил он, глядя на неровные черные письмена на своей коже.

Но никто ему не ответил. Теперь он был один.

34