— Ты что здесь делаешь? — услышала она из-за спины неожиданно голос Серафима. Испугалась.
— Ой! Чего крадёшься как разбойн-Ик! Так недолго стать заикой! И это в лучшем случае, а худшем — отдать Богу душу! Как говорит моя бабуля.
— Ты не ответила мне на мой вопрос, Надежда.
— Ага, помню. Хотя уже нет! Есть хочу! Ты умеешь готовить ему?
— А сама?
— Если бы, то не спрашивала у тебя, а накормила! Вот и ответь мне взаимностью на взаимность — накорми!
— Чем?
— Хм, странный ты человек, Серафим! Едой!
— А где её берут?
— В холодильнике! Это тебе надо открыть дверцу вон того гудящего и гремящего шкафа на привязи за шнур у розетки. Соображалка работает?
— Чего?
— Делай, что говорю, а не задавай глупые вопросы провокационной направленности!
— Слушаюсь, — повиновался Серафим.
Наде понравилось командовать взрослым человеком.
— Не держи открытым холодильник просто так!
— А как? Закрытым?
— После, как наберёшь еды!
Надя заглянула внутрь.
— Да, а бабуля не подвела... практически.
В холодильнике находились в основном овощи.
— А где фрукты? И колбаса?
Мясо оказалось сырым.
— Да. Ну не привыкли мы потреблять в пищу полуфабрикаты с ней! Лучше бы мама сходила в магазин. Йогурта купила, или кефира на худой конец, — поняла Надя: на завтрак реально соорудить чай с булкой и в лучшем случае пожарить яйца или сварганить омлет. — Короче, Серафим. Будем питаться, чем Бог послал!
— Неужели это он нам всё дал?
— Ага, жди! Догонит и ещё добавит! Это бабулины дары! Её початки с базара! Она у меня — базарная баба. Питается там у торгашей тем, что они ей впарят! То мы и находим с мамой, а теперь с тобой в холодильнике!
Надя взяла яйца, а молока не нашла.
— Ты готовить умеешь их? Или только сырые пить? — сморщилась Надя. — А то и вовсе глотать со скорлупой?
До Серафима не дошло.
— И ладно. Разберёмся по ходу приготовления завтрака, но чувствую: это будет не сегодня, а завтра. Чай умеешь варить? А воду парить до пузырящегося состояния?
Серафим на все вопросы качал отрицательно головой.
— Понятно! Будем учиться вместе. Заодно попотчуем завтраком мою мамулю и бабулю, чтоб они в следующий раз и всегда вставали вперёд нас и кормили человеческим завтраком, а не на словах, и не тот, который сготовим сейчас мы. Сготовим? Сумеем? Серафим! Ответь что-нибудь, не молчи! Или промычи!
Надя, не дожидаясь ответа, принялась крошить булку в рот. С Серафимом случился очередной приступ — видение. Тот человек, что сидел с умирающей матерью на руках, кормил с руки птиц, но при этом не испытывал радости, отдавая дань памяти и уважения по ней на сороковой день.
— Серафи-и-им... — закричала Надя.
Он потерял сознание, рухнув к ногам ребёнка.
— Вот и позавтракали!
Надя не растерялась. Ни бабуля, ни мамуля не откликнулись. Они обе спали беспробудным сном, и она знала: хоть из пушки стреляй — толку не будет — не встанут. Бросилась к раковине и набрала в кружку холодной воды, а затем в рот, собираясь вылить на лицо Серафима, как тот сам открыл глаза.
Надя подавилась, и едва не захлебнулась. Серафиму пришлось спасать её, и принять на руки, когда та подалась в его направлении телом к полу.
— Что с тобой?
— Со мной... Ой! — очуняла Надя. — Это с тобой что-то не то! Ты чего вдруг хлопнулся на пол?
— Не помню, не знаю.
— Опять ты заладил! Одно слово — амнезия! А может, просто прикидываешься? Понравилось у нас...
— Ага...
— ...жить на халяву?
Серафим обиделся.
— Зря! — отметила Надя, снова принявшись "крошить" булку.
Серафим посмотрел на неё округлившимися глазами.
— Что-то не так?
— А где птицы? Ты их собралась кормить — Божьи создания?
— Ещё чего! Я сама голодная! И они не покормят меня, если я это не сделаю сама! Лучше помоги: воды в чайник набери и поставь на плиту.
— Что сделать? Во что набрать воды? Откуда? Где колодец?
— Ну, ты... и сам чайник! — дошло до Нади: завтрак — чай — они сделают ещё не скоро.
Пришлось всё объяснять.
— Вот этот предмет с крышкой, ручкой и носиком — и есть ты — чайник! А воду мы берём вот из этого колодца, что раковина с краном для подачи холодной и горячей воды. Понял?
— Угу.
— А запомнил?
— Ага.
— Тогда пойдём дальше, — переместилась Надя к плите. — Ставишь чайник вот на эту округлую возвышенность и поворачиваешь вот эту ручку, а никакую другую! Это электрическая плита, а есть ещё газовая! Но у нас эта для безопасности жилища! Дошло?
— Не совсем.
— И не надо — не обязательно. Теперь будем ждать, когда чайник засвистит.
— Как разбойник?
— Скорее как мент на дороге.
Так и произошло, как обещала Надя. Серафиму это было видеть в диковину.
— А вот самоварами мы не пользуемся! Это прошлый век, — пояснила Надя. — Теперь осторожно налей воду из чайника в чайничек и закрой крышкой.
Когда заварка натянулась там и вода окрасилась в приемлемый цвет, приняв насыщенный оттенок, Надя налила заварку в две кружки, попросив то же самое сделать Серафима, но из чайника.
— Я просила разлить кипяток в кружки, а не на стол, как это сделал ты!
— На этом всё? Завтрак готов?
— А яйца! Я не питаюсь одним хлебом. Не умею!
— А что яйца?
— Будем жарить на сковороде.
— Будем...
— А то, — усмехнулась Надя. — И никуда не денешься!
Она подала сковороду.
— Чего ждёшь? Сам включай электроплиту. И бей яйца-А-А...
Серафим так и сделал, бросив их в скорлупе на сковородку без масла.
— Ну, ты зверь!
— А говорила: я — человек — изгой.
— Вот последнее слово и характеризует тебя красноречиво! Скорлупу следовало отделить от белка с желтком. Вытаскивай её! Да не руками, а ложкой или вилкой, пока не поздно ещё-о-о...
Яйца начали подгорать.
— Всё! Хватит! Выключай сковороду!
— Как?
— Ну, плиту! Будем пить чай с батоном, а яичницу оставим мамуле с бабулей.
Те поднялись ближе к полудню.
— Доброе утро, — молвила Вера, застукав дочь с Серафимом на кухне.
— Разве? Когда уже давно день! — удивился друг семьи.
— А у нас, когда человек встаёт, пусть даже вечером, а то и посреди ночи ото сна, тогда и утро, — заулыбалась Надя. — Верно, ба?
Та следом и наведалась к ним, явившись на запах, доносящийся с кухни.
— Признавайтесь, девки! Чё горит?
— Ничего, ба! Есть будешь — завтракать?
— Не отказалась бы.
— Тогда отведай яичницы аля-Серафим. Тащи её на стол со сковородой.
— Ой! — не понравилось бабуле: Серафим установил сковороду на скатерть без подставки.
— И вилку подай. Обслужи дам, — подсказала Надя в продолжение.
— А хлеб — батон? — потребовала бабуля.
— Нет его — съели.
— Кто и когда?
— Мы с Серафимом, гоняя чай на завтрак.
— А почему же яичницу есть не стали? — заинтересовалась мама.
— Вам оставили. Знали: встанете голодными.
— Что-то тут не то, Верка, — смикетила бабуля. И поняла сразу, едва попробовала на вкус стряпню внучки и друга семьи. Мало того, что яйца оказались сильно подгоревшими снизу, так на зубах ещё захрустела скорлупа.
Надя поспешила успокоить бабулю, заверяя:
— Сама же всегда твердила мне, когда порой подпаливала еду: полезно для желудка. А скорлупа — кальций! Тоже необходимая вещь на старости лет тебе для поддержания организма!
— Ха-ха... — не сдержалась Вера от смеха. — Молодец, дочка! Отомстила бабуле разом за всё!
— Это грех, — заметил Серафим. — Мстить!
— Вот ты за меня и согрешил. Ведь яичница — творение твоих рук.
— Ясно. И хорошо, что он еду соорудил. Ты бы, внучка, и вовсе отравила-а-а...
У бабули случилось несварение желудка, и она подалась с криками в туалет.
— Ой! Убили! Уморили! Жизни лишили-и-и...
— Я не хотел! Я не знал, как правильно готовить еду-у-у... — бросился Серафим вдогонку, прося прощение в отпущение грехов.
— Уйди, убийца-А-А... — закрылась бабуля в туалете от него.
— Да всё в порядке, Серафим, — заверила Надя. — Подумаешь: бабулю разом с треском пронесёт — делов-то!
— Так грех думать, а тем более говорить! Нельзя желать зла ближнему своему, как и радоваться его несчастью!
— Надо же, опять как священник заговорил, — вмешалась Вера. — А кто меня чуть ночью не задушил!
— Так в беспамятстве, ма! Его бес попутал!
— Нет, батюшка в церкви клятвенно заверил: он не одержим ими! Тут что-то другое, но что...
— Может, расскажешь, Серафим, или подскажешь, что с тобой происходит — твориться на душе? — ввернула Надя, поведав попутно маме про падение на кухне.
— Странно! Что-то странное происходит с ним!
— Завтра же ведём его к психиатру, девки! И точка! — выдала бабуля из-за двери туалета, подслушав мимоходом, о чём те беседуют, всё ещё боясь выходить.
Серафим продолжал просить прощения, стоя перед дверью на коленях. О чём и сообщили старухе родные.
Та сжалилась над ним и простила.
— Не у меня проси прощения, а у Бога перед иконами. Вдруг он простит тебя.
Бабуля это сказала в шутку, а Серафим принял на веру её слова.
— Вот и думай, кто он такой! Днём, как святой — прямо ангел во плоти, а ночью — точно чёрт. Одно слово...
— Разбойник, ба?
— Нет, внучка, псих! Этого и боюсь, что психиатр упечёт его в психушку, когда ещё не всё потеряно. Так чё делать станем с ним, Верка?
— Будет день — будет пища для размышлений и действий! Поживём — увидим! Жизнь сама подскажет нам решение данной проблемы. Что лично для меня не проблема. Я хоть знаю, на что и когда способен Серафим. То ли дело, что у него на уме.
— Ага, потёмки! И батюшка не просветил, хоть и озарения начались. Однако...
— Амнезия, — вставилась Надя, перебив бабулю.
— Да. Хоть ты возьми и тряхни его хорошенько. Не зря же говорят, девки: клин клином вышибают!
— Предлагаешь нам, ба, сбить его машиной?
— Ты что такое несёшь, Надька? — забеспокоилась Вера. — Не дай Бог!
— Всё, молчу, дура, — поняла дочь: взболтнула лишнего и не к месту.
Серафим продолжал произносить молитвы, стоя в комнате старухи на коленях перед иконами, и бил время от времени поклоны головой в пол. Разок перестарался, и женщины застали его на полу без сознания.
— Вот вам и клин клином вышибают, — сообразила Вера: Серафима переклинило и довольно серьёзно. Они обнаружили шишку на лбу. Но едва он пришёл в себя, открыв глаза, она с синяком исчезла бесследно.
— И как тебе это удаётся, а? — не могла взять в толк Надя. — У меня синяки с ссадинами долго не проходят и болят так, что порой просто жуть — выть хочется!
— Не знаю.
— А ты иное выражение знаешь?
— Не помню.
— У-у-у... как всё запущено, — затянула бабуля. — Всё-таки, как ни крути, девки, а к психиатру придётся наведаться, дабы установить окончательный диагноз с ним! Псих он или у него действительно амнезия.
Серафим ничего не сказал, он молча взирал на женщин.
— Ну, что скажешь? Опять ничего путного — ничего не помню и ничего не знаю, что видел? Ведь опять что-то видел? — догадалась Вера по виду — взгляду на Серафима.
Он пребывал в растерянности.
— Лицо...
— Чьё?
— Человека...
— Так-так-так! Уже кое-что, но не совсем хорошо. А подробнее! Запомнил его?
— Угу, — кивнул Серафим.
— Осторожно! Не ударься! А то опять приключиться провал памяти с амнезией! — подсуетилась Надя с бабулей.
Как и Вера далее.
— Сможешь по памяти воспроизвести лицо? А я попытаюсь при помощи твоих подсказок — со слов — нарисовать его карандашом на бумаге.
— Попробую, но обещать ничего не стану — не берусь.
— Вот увидишь, Серафимушка, у нас это получится! Главное — будет реальная зацепка — факт, запечатлённый на листке. А там глядишь — глядя на лицо с рисунка — и память начнёт возвращаться о прошлой жизни, — порадовалась Вера с одной стороны, а с иной — не знала, что и думать — к добру это или... Не могла оставить всё как есть. Раз уж взялась помогать человеку, взвалив его крест на себя, то решила идти до конца, чего бы ей и её семье это не стоило, поскольку выбор был сделан ещё на обочине у дороги дочерью, когда та наткнулась на бездыханное тело измождённого путника в грязи на последнем издыхании жизни, даровав ему новую, как и надежду. Теперь уже веру, а в будущем кто знает, возможно, что и любовь.
7. ПИКНИК.
— Тогда осторожно встаём, — взяли женщины Серафима под руки. — И идём.
Они завели его к Вере в комнату, являющуюся рабочим кабинетом и усадили на кресло напротив стола, где обычно сидели гости или любила находиться дочь подле мамы.
Вера села на стул за свой рабочий стол, взяла чистый лист бумаги формата А4 и карандаш.
— Начали, Серафим. Для начала опиши на словах облик человека, чтобы я была в курсе его приблизительных характеристик и черт лица, дабы рисунок получился правдоподобным и был схож с оригиналом — по нему могли узнать человека.
Серафим вновь кивнул головой.
— Ты не куляйся, — предупредила его бабуля.
— Лучше говори, — подсуетилась Надя. — Что за рожу видел — мордатую или не очень?
— Лик у человека...
— Точно — у человека? — вопросила Вера.
— Да, человека — и был светел притом, что сам он внешне хмур. Но глаза не могут врать и лгать. В них запечатлена глубина его чувств — души. А они светились. Отсюда можно сделать вывод: он добрый человек.
— Ну и описание. С него не сделаешь автопортрет, — уведомила Вера.
Серафим не знал, как надо правильно — по-иному — описывать характеристики лица человека.
Вера подсказала.
— Коль уж ты завёл речь о его глазах, то скажи мне: какого цвета они были у него? И формы?
— Глаза?
— Глаза, глаза, — подтвердила Вера.
— Вот они, — указала Надя на них рукой — ткнула пальцем — и вскрикнула.
— Повредила, проказница?— мгновенно отреагировала бабуля. — Вот непутёвая!
— Да нет, — улыбнулась озорно Надя. — Пошутила! Ха-ха...
— И что ты будешь делать с ней!
— Надя, прекрати! — возмутилась мама. — Сейчас не до игр — не до твоих идиотских шуточек провокационной направленности! Угомонись!
— Да ну, я хотела вас отвлечь — развеселить, а ты...
— Считай: тебе это удалось. Но учти: ещё одна подобная выходка и я буду вынуждена выставить тебя за дверь!
— Тогда лучше бабулю!
— А почему меня, проказница? — выдала та недовольно.
— Обед приготовишь.
— Вот уж нет! С завтраком справилась с горем пополам, знать и с обедом как-нибудь разберёшься!
— Тогда могу предложить салат из капусты, но в кочане, и майонез к нему в пакете!
— Помолчи, — пригрозила мама выполнить своё обещание в отношении дочери.
Наде пришлось повиноваться.
— А я что? Я ж ничего! Это всё бабуля начала!
— Вот пройдоха! Одно слово — проказница! Ходячая неприятность!
— Не я, а Серафим...
— Хватит, а то выставлю обоих за дверь! Вы мешаете нам с ним работать!
— Ага! Так значит, решила сделать крутой репортаж в своём издании? Я так и знала — подозревала! — не удержалась Надя.
