Кельм просил позвонить ему после сеанса связи — придуманная легенда позволяла и это. Ивик вышла из домика, набирая цифры на плоском квадрате мобильника. Экранчик вспыхнул. В наушнике раздался чуть медлительный, низкий, такой знакомый голос.
— Иль Кэр слушает.
— Тилл, это я... у меня все хорошо, мы увидимся?
Это была условленная кодовая фраза, означающая — информация отправлена, все в порядке.
— Я думал, ты позвонишь позже, — в голосе Кельма было легкое удивление и нежность, — но я рад, очень рад. У тебя все благополучно? Жить никто не мешает?
— Ну что ты, я такая незаметная, кому я нужна? Все просто замечательно.
Он тихо дышал в трубку.
— Ты умница. Мы еще созвонимся, да?
— Обязательно.
Ивик какое-то время шла, не в силах, не в состоянии погасить рвущуюся на лицо счастливую идиотскую улыбку.
Прозрачно-стальной, разорванный.
Власть, бесконечный крик.
Голос, молчаньем сорванный.
Мужчина, мальчик, старик.
Пытаясь объять необъятное,
Горы свернуть в рулон,
Забрать у себя непонятное,
И делиться теплом.
Лучший и сильный. Опытный.
Любимый. Просто живой.
Зеркала звон и хлопоты,
И дорога домой...
(nelka35)
Ивик давно уже не писала стихов. И песен не было. Как-то не приходилось. Притом, что с прозой у нее все было в порядке. Стихи, она давно заметила, требуют сильнейшей и более длительной концентрации Огня. У нее, по крайней мере. У других, может быть, иначе.
Сейчас у нее получалось все.
Чумная. Сумасшедшая. Она засыпала с улыбкой, просыпалась, понимая, что жизнь полностью изменила течение свое, что теперь-то все будет иначе, будет прекрасно. Уговаривала себя, что это не так. И смутная тревога разгоралась в сердце, Ивик знала, что счастье никогда не бывает долгим. И мучил страх оттого, что за сильную радость придется и платить, так же сильно и даже с процентами. Может быть, лучше никогда не испытывать счастья.
Но что она могла поделать с собой? Ничего, ничего абсолютно. У нее все горело в руках. Она в два дня завершила ремонт. Вопреки обыкновению, стены были выкрашены гладко, без потеков, обои наклеены без пузырей, и стыки незаметны, гардины прикручены к потолку без изъянов. Ивик даже нашла дешевую прозрачную ткань и без швейной машинки сама сшила вполне приличные шторы, зеленоватые на кухню, синие в комнату, и еще тюль.
Будь у нее деньги, конечно, все это можно было бы здесь заказать. Это не Дейтрос, где каждый вынужден быть умельцем, где даже она — руки-крюки — чему-то вынуждена была научиться. Но денег у Ивик было очень мало. Это ее не удручало: здесь можно и без денег найти гораздо больше всего, чем в Дейтросе. Что уж говорить — потребительский рай. Вроде, Ивик была к этому подготовлена, а все равно на практике изобилие ошеломляло.
Приходилось побегать по распродажам, по магазинам подержанных вещей, полазить в сети — существовали постоянные сетевые ярмарки, где люди за гроши продавали ненужное барахло. Но времени у Ивик было достаточно. Можно и побегать. Ее охватил незнакомый доселе ажиотаж в наведении уюта.
Она раздобыла старую мебель — практически бесплатно, деньги ушли только на перевозку. Это старье выглядело так, будто только что сошло с конвейера на фабрике. Просто такая мебель теперь не в моде, вот богатые и раздают, а то и просто выбрасывают отличные вещи. Шкаф для книг, компьютерный удобный стол, кожаные диван и кресло, гардероб. Ивик достала даже какие-то коврики, полочки, картинки на стену — фотографии пейзажей и старинных городов. Бродя по бесконечным рядам хозяйственного супермаркета, Ивик с щемящей тоской вспоминала Марка — как он радовался бы здесь, как ему было бы хорошо... Ему ведь больше ничего и не надо, он был бы так счастлив этими игрушками, добротным красивым инструментом, изобилием материала. Да, ему ничего не надо. Раньше ему нужна была Ивик, а теперь — не так уж обязательно, теперь сойдет любая симпатичная женщина, а женщину ему найти нетрудно; он милый, обходительный, даже красивый; хозяйственный, в сексе — выше всяких похвал.
Может, думала Ивик, мы и правда держим людей в Дейтросе, словно в тюрьме. Перетащить Марка сюда, пусть живет как эмигрант.
Она познакомилась с соседями, тоже эмигрантами из Дейтроса. Хэла, бывшая аслен, была старше ее лет на десять. Ее сын, Малин, наоборот на десять лет моложе Ивик. Хэла единственная в семье имела работу, и то — не на полный день. Малин, правда, учился на каких-то курсах, но, вздыхала Хэла, перспектив у него мало. Он закончил всего лишь интеграционную школу. В Дарайю попал в возрасте 4х лет. Еще трое детей Хэлы жили отдельно. Муж ее, Вайш, пил напропалую, пытался как-то лечиться, но в последнее время опустился окончательно и представлял ужас и кошмар жизни Хэлы, которая, однако, не собиралась почему-то с ним разводиться.
Хэла и подсказывала Ивик, где искать дешевое барахло. Болтали на лестничной клетке, Хэла дымила одну сигарету за другой. Совсем не похожа на дейтру, думала Ивик. То есть черты лица — да, конечно. Но — курит. Волосы выкрашены вишневым, лицо — одутловатое, пробито морщинами, в нос — неуместно по возрасту — вдет блестящий гвоздик. Как они меняются, будто этот мир перемалывает их. Хэла, впрочем, чувствовала себя уверенно и была, похоже, вполне счастлива.
— Это ты молодец, что сразу работу нашла, — говорила она, стряхивая пепел прямо на серые плиты пола, — наши обычно долго мыкаются. А то и вообще ничего нету. А на пособии, знаешь... Вон погляди на моего.
— Все лучше, чем с моим получилось, — вздохнула Ивик. По легенде ее муж пал жертвой кровавого Верса.
— Да, наверное, лучше. Хрен знает.
Больше говорили о бытовом — о том, что в магазинах уже начали продавать подарки и украшения к Возрождению, хотя до праздника чуть не три месяца*. О тряпках, парикмахерских, о детях. Потом Хэла очередной раз стряхивала пепел и уходила к себе.
(*Дарайский лунный месяц считается по крупнейшей из лун, Теби, и составляет примерно двадцать суток, длительность которых лишь незначительно отличается от земной.)
Вдохновение, охватившее Ивик, распространялось не только на ремонт. Никогда у нее не было столько времени на творчество, как теперь. Разве что в санатории. Она то писала задуманный цикл рассказов, полуреалистических, пронизанных мистикой. То возвращалась к наброскам будущего романа. Сейчас она не боялась ничего — была на пике формы и знала, что все получится. Все, что она хочет. Лучше, чем "Господь живых". Это понравится людям, это будет прекрасно.
Ей хотелось бы поиграть в Медиане, но и так — ничего. И так она была довольна, каждый день по нескольку часов проводя за монитором. Обмениваясь короткими, незначащими и переполненными смыслом сообщениями с Кельмом. Легенду следует поддерживать. По легенде их отношения должны потихонечку развиваться.
Она уже не думала о том, правильно ли это. Все перегорело. Хватит. Она слишком долго об этом думала. Слишком во многом себе отказывала. Маячила на краю сознания тоненькая фигура Аллина — "если бы вы делали это ради Господа"... и тут же — неизбывное страдание в глазах Кейты: "там была и его подпись", и мгновенное отвращение: как он мог вообще что-то советовать Ивик, почему она должна верить ему? Что он понимает в жизни, в любви? Он был другом Кейты, потом пришли новые друзья, появились какие-то разногласия, и он не задумываясь, кинул ее. Так же вот, как Марк кинул Ивик.
Ситуация была на самом деле сложной, понимала Ивик. Она довольно хорошо представляла психологию Аллина. Он не был предателем в буквальном, пошлом смысле. Не был Иудой. Пойти куда-то доносить, получить сребренники — активные, открытые, враждебные действия, на них Аллин был не способен. Кто-то из его окружения, из новых близких друзей оказался способен. А сам он — слишком пассивен. И то, что подпись его оказалась под тем документом, что так ранило, почти убило Кейту — это была случайность, происходящая из той же пассивности. Все подписались, и он подписался. Если его новые друзья поступают так — он с ними согласен. Не задумываясь, не беспокоясь ни о судьбе Кейты (да эта подпись, конечно, в ее судьбе ничего не меняла), ни о чувствах Кейты — бывшей, уже неинтересной, уже чужой...
Пока есть чувства — идеальная, почти святая любовь. Как только они прошли — до свидания, дорогая. Обо всем этом даже думать было противно. Как будто бежишь по лесу и начинаешь проваливаться ногами, чуть не по колено в ледяную болотную жижу, и ноги вынимать все труднее, и хлюпает грязь.
А ведь даже сейчас Аллин бы сказал, что "все нормально". Что здесь такого, они пока еще ничего не нарушили. Никаких половых актов, так глубоко, в отличие от предательства близкого человека, оскорбляющих по его мнению Господа.
Ивик знала, что уже не "все нормально", понимала, к чему приведет эта добровольно придуманная ими легенда — но перестала сопротивляться. Надоело. За годы мучений, поисков "правильности", молитв и советов священников — перегорело все внутри. Она сама знала, что так — будет правильно. Почему — объяснить невозможно. Формально, разумеется, грех. Но наверное, у нее уже окончательно перегорели внутри какие-то встроенные с детства предохранители.
Она считала дни до следующего свидания. Но считала не мучительно — она была, впервые за много лет, бессовестно, возмутительно счастлива.
Наступил первый-второй день, первый день второй декады месяца*; Ивик пора было собираться на работу.
Можно и сидеть дома на пособии, но отдел агентурного обеспечения заранее подобрал Ивик работу. Причина проста: безработные в Дарайе считаются социальной группой повышенного риска, каждый из них постоянно контролируется. Контроль всяческий: к безработным регулярно приходят домой контролеры из Службы Занятости, словно ищейки, вынюхивают — не получает ли безработный каких-либо нелегальных доходов, не содержит ли его тайно кто-нибудь, не живет ли с ним незарегистрированный человек, нет ли доказательств недекларированной трудовой деятельности в компьютерных файлах. Еще хуже психический контроль. На жаргоне длительно-безработных называли сиббами, от дарайского слова "получатель пособия", и сиббы (то есть не имеющие работы более года) должны были каждые 5 месяцев проходить контроль в Атрайде. Иногда следовала принудительная госпитализация. Что при этом лечили — для Ивик было загадкой. Например, никто не лечил алкоголизм Вайша, мужа Хэлы. Хэла зарабатывала недостаточно на семью, поэтому Вайш получал на себя хоть небольшое, но пособие. Лечили, вероятно, неправильные социальные тенденции и агрессию против общества, поставившего этих людей в положение изгоев.
*В каждом месяце ровно 2 декады, дни называют по номерам: 4-2, 7-1.
Все это агенту Дейтроса было не нужно — потому Ивик нашли работу. Это не так-то просто, хоть Ивик превосходно владела дарайским языком. Даже если бы в Дейтросе она получила адекватное образование — техническое, медицинское — в Дарайе это не значило бы ничего ровным счетом. Хэла, например, была инженером-электронщиком, а электронные устройства Дарайи лишь незначительно отличались от дейтрийских. Тут Дейтрос не отставал. Однако Хэла трудилась всего лишь помощницей в магазине, и то была счастлива, получив хоть это место.
Без надлежащего профессионального дарайского образования нечего было и думать о приличной работе. Но и для простой-примитивной существовала гигантская конкуренция. Отдел обеспечения из сил выбивался, создавая нужные связи, возможности для устройства своих. Таких, как Ивик.
Она проснулась по звонку будильника и сразу же — так привыкла с квенсена — оказалась на ногах. Раскрыла окно, вместе с синеватым утренним светом в комнату ворвался осенний холод. Ивик поежилась. Натянула футболку. Проделала разминку, серию ударов-блоков из трайна, под конец силовые упражнения. Потом закрыла окно — нечего студить квартиру. Отопление здесь недешево.
Следовало удовольствие — душ. Ивик не удержалась, простояла почти десять минут под горячими струями, и так и не заставила себя переключиться на холод. Герметичная душевая кабинка — практически филиал рая. Потом Ивик высушила волосы феном, оделась — простенько, аккуратно, чтобы не бросаться в глаза. Сиббы, совсем уж плюнувшие на себя, носят исключительно синток — ткань-дрянь, тонкая, чуть не прозрачная. По ней можно сразу определить сибба. Ивик оделась в подержанный, но все же хлопок — синяя грубая рубашка, такие же штаны, на рубашку — кокетливый галстучек. Хотя на работе выдадут униформу.
Сварила завтрак и съела его, задумчиво глядя в окно. Два яйца, мисочка хлопьев с молоком. За окном разгоралось светом утреннее небо. Здесь, на восьмом этаже, ничего, кроме неба, не видно, и это как раз хорошо. Ивик сунула посуду в мойку. Включила эйтрон. Перечитала половину рассказа, написанного вчера, и похвалила себя — получилось. Исправила слово "вчерашние" на "забытые прошлой ночью". В углу зажглось сообщение от Кельма. Ивик от радости зажмурилась, открыла глаза и прочла:
"Скучаю по тебе, а тебя нет. Увидимся?"
Быстро стуча по клавишам тонкими пальцами, ответила: "Увидимся. И я скучаю по тебе". Хотелось написать больше, но ведь по легенде они едва знакомы.
Свидание было назначено на завтра. Ивик прочитала еще городские новости. Ничего особенного. Но надо знать, что творится вокруг. А сегодня — первый рабочий день. Главное — не опоздать на автобус.
Через сорок минут — пешком, прикидывала Ивик, путь занял бы полтора часа — разведчица входила под изогнутый, облицованный ракушечником свод Колыбели.
В просторном холле ожидали первые посетители. Наверное, решила Ивик, посетители, а не клиенты. Хотя мужчине явно перевалило за 60, и одет он был в синток, даже куртка из синтока — черно-блестящая, позорно выдающая самое низкое социальное положение. Мужчина развалился в сторонке на местах для курящих, и спокойно дымил. Женщина, читающая стенд, тоже немолода, даже совсем пожилая, но седые волосы уложены в модную аккуратную прическу; песочного цвета костюм — не из дешевого супермаркета.
Так ждут приема у кабинета врача, так идут по записи к чиновнику.
— Девушка, вы куда? Посетители у нас с девяти утра, — окликнула ее служащая в черно-белой форме. Ивик покачала головой.
— Я на работу. Моя фамилия иль Мар.
— А-а... из Дейтроса, да? У нас одна такая работает. Заходи. А зовут как? — миловидная не старая еще служащая забросала вопросами. Ивик отвечала, идя рядом с ней по коридору. Работницу Колыбели Покоя звали Санна. В глубине внутренних помещений их встретила женщина с властным лицом.
— Ты новенькая? Да, я знаю. Санна, сегодня она будет ходить с тобой. Пакет с одеждой уже пришел, покажи ей раздевалку.
— Начальство? — тихонько спросила Ивик, пока они шли к раздевалке. Санна казалась вполне приличной теткой. Работница кивнула.
— Ага. Это Види. С ней надо осторожнее.
— У нас в Дейтросе говорят — держись поближе к кухне, подальше от начальства, — выдала Ивик, с трудом переведя пословицу. Аналогичная, кстати, есть у русских. Санна хихикнула.
