Дейтрос-3. Новые небеса

Дейтрос.

Книга третья.

— Новые небеса.

Повествование о смелых людях в пяти частях.

Огонь пришел Я низвесть на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!

Лк 12; 49.

Prima

В северной полосе наступило безвременье. За окном палаты висела мутная, серо-бурая пелена, временами сочащаяся на стекло дождем. Неизбежный исход золотой осени, когда листья уже намокли, свалялись в бурые комья слякоти, а снег так еще и не выпал. Снежный десант накапливался наверху за прикрытием туч в ожидании приказа, и небо набухало влажной, грязно-серой тьмой.

А может быть, просто — скука, постоянная боль, не сильная, но муторная, выматывающая нервы. Тоска. Одиночество. Не хотелось сочинять ничего. Хотелось вообще только одного — поскорее выйти отсюда. Боже мой, а ведь как мечталось недавно о свободном времени, о том, чтобы просто полежать и ничего, ничего не делать...

Вот и домечталась.

Тебе повезло, сказала себе Ивик, с трудом поворачиваясь на левый бок. На левом боку лежать немного больно, но если аккуратно — то можно. Тебе повезло просто сказочно, невероятно. Тебе всегда везет, ты с детства умела хорошо устраиваться. Вот и в этот раз — тебя могло разорвать на куски. Шина, говорят, и разорвало. Ивик этого уже не видела, ей потом рассказали. Могла лишиться руки, ноги, или не дай Бог, глаз. Как например, случилось с Рицей, сестрой по сену.

В общем, могло быть все, что угодно, а получилось — всего лишь несколько осколков в тушку, одна полостная операция, одна перебитая ключица, еще немного полежать, и ты здоровый человек. Можешь опять встать в строй.

Позитив, как говорят на Триме. Надо быть оптимистом.

Лейта, соседка по палате, со своим мужем ушла куда-то. Лейта уже вставала и ходила. Ее часто навещали.

Марк тоже иногда приходил к Ивик. Но у него мало времени. Он занят. Обычно являлся по выходным, с ребятами.

Восемнадцатилетняя Миари приезжала отдельно. Она в прошлом году закончила профессиональную школу, теперь работала генетиком и проходила специализацию в Шари-Пале. Ивик тоже когда-то собиралась стать биологом, и мама этого так хотела. Миари исполнила мечту бабушки.

Из Шари-Пала — только авиацией, каждую неделю не налетаешься. Дочь прилетала всего два раза, и первый раз Ивик ее практически не видела, первые дни сознание почти не приходило.

Близнецам шестнадцать лет, и они учатся неподалеку. Шета направили обучаться в академию по специальности инженер-строитель, а Фаль попал в касту гэйн-вэлар. Он стал танкистом, маленький, шустрый, гиперактивный Фален. Броня крепка, и танки наши быстры. Ребята приходили к Ивик вместе с Марком. Сидели, разговаривали, как с подружкой. Ивик не могла понять, как дети ее воспринимают. Для нее самой мама очень долго была всемогущей волшебницей. Возвышалась как гора. Одним словом могла вознести или втоптать в ничтожество. Мама всегда была сильной, здоровой, преуспевающей, а Ивик в сравнении с ней — слабой и никчемной.

А как воспринимают ее собственные дети? Она — никакая. Лежит тут и даже рукой пошевелить не может. Ее даже поить надо через трубочку, придерживая голову. Раньше она редко появлялась дома, и когда появлялась — не занималась никаким воспитанием, а только баловалась с ними, играла, ласкала их, задаривала игрушками и вкусностями с Тримы. Она позорно мало знала об их школьных делах, о проблемах — только то, что они сами расскажут. Пустила на самотек. Какая из нее мать? Никакая.

Но кто знает, как оно лучше? Ведь у них все наоборот: Ивик, мать — слабая и никчемная, зато дети — сильные и здоровые, самостоятельные и активные. Их любят в коллективах. Они в итоге, даже хулиган Фаль, выросли нормальными людьми, неплохо устроены (хотя — кто в Дейтросе устроен, собственно, плохо? Такого не бывает).

И все же Ивик мучила совесть. Или что-то другое, маскирующееся под совесть.

Марк сидел рядом, рассказывал ей домашние и рабочие новости. Хорошо бы летом поставить навес, как у иль Рена. С брезентом обещали помочь на работе. Кошка, кажется, опять беременна. Объект не успеваем сдать к сроку, не знаю, что и делать. Бригадир иль Верой — сволочь, опять перехватил завезенные плинтуса...

Все было как раньше. Только раньше он каждым словом сообщал "я люблю тебя", а сейчас просто так говорил.

С этим можно жить. Ну и что? Большинство так и живет, и это нормально. Мы родные друг другу люди, успокаивала себя Ивик. Смотрела на мягкий профиль мужа, приплюснутый нос, пухлые губы. Родной, близкий... неужели лучше было бы, если бы его не было совсем? Ужас!

Она любит Марка. Она привязана к нему. Вот только жаль, что он приходит так редко.

— Может, в среду заскочишь? — спрашивала она с деланным равнодушием.

Главное — не давить. Не требовать. Марк тяжело вздыхал.

— В среду у нас... и вообще знаешь, сейчас с этим объектом так сложно. А до тебя ехать полтора часа...

— Пройди через Медиану, может, ближе получится...

— Да вряд ли! Где врата будут — неизвестно. И дорогу искать сложно. И возиться еще, пароль получать... какой смысл?

Ивик соглашалась. Да, Медиана — это риск. Гэйны иногда предпочитают Медиану обычному транспорту. Но ведь Марк не гэйн. Он вообще не сможет себя защитить, если что. Любому дейтрину с детства внушили, что Медиана — опасна, поэтому в нее не суются просто так. Кроме того, надо получить пароль-пропуск, это тоже требует времени. И главное — сложности ориентирования в Медиане. Гэйнов-то этому учат.

Марк уходил. Ивик понимала, что дело не в дальней дороге, и не в объекте. Что раньше Марк приходил бы к ней каждый день. Взял бы отпуск. Поселился бы в больнице. А теперь вот — уже и не надо.

А ведь ей тяжело (внутри нарастала обида). Медсестер не хватает. Соседке и самой плохо, не будешь ее дергать. Пить хочется, лежишь часами, пока кого-нибудь дождешься. Ворочаться худо-бедно, через боль, стиснув зубы, сама научилась. Лежать неудобно, надо поправить подушку — опять ждешь. А уж когда хочется в туалет... это вообще отдельная песня.

Не говоря уже, что скучно, тяжело, думаешь только о болячках, о том, что вот Шин погиб, Мерка погибла, что вся сеть полностью завалена. И что будет с ее работой на Триме? Все плохо. Подумать бы о чем-то другом, отвлечься, поговорить — но не с кем.

Но лучше не думать об этом. Он же не обязан, правда? И не может все время сидеть с ней. У него работа. И... (скрипя зубами думала Ивик) у него своя жизнь. И тут же осознавала свою несправедливость — у нее-то всегда была своя жизнь, творчество, размышления разные, друзья, а ему что же — нельзя? Но ведь у нее это не так. А как — не так?

В общем, ладно. Пусть у него будет своя жизнь.

Н видеть хорошее. Позитив. У нее есть муж. Свой, родной, любимый. Она-то его все равно любит. Да и он все-таки... наверное как-то любит. В общем, свой. Это — позитивно. У нее семья. Не надо требовать сверхъестественного. Неземной любви, какого-то особого внимания. Как у всех — так и у нее. В чем-то она виновата, в чем-то он виноват. Проехали. Живем дальше.

Ивик мало навещали. Относительно мало, не каждый день. Лейту, как и остальных раненых, в день по два, по три раза.

Это объяснялось просто. Ивик ведь не обычная патрульная гэйна. Что такое патрульная часть? Это маленький военный городок. Подразделение — спаянная дружная шеха, почти семья, полсотни родных душ рядом. Не говоря о собственной семье. Воюют там же, где живут. Кто-то ранен — вся шеха идет навещать. Ивик же на Триме работала в одиночку. С другими агентами знакомство шапочное. Да и нет у них времени навещать ее — они же на Триме остались, далеко.

И в Дейтросе никого почти нет. Просто не было времени завести друзей. Мама? Приезжала как-то раз. Привезла много вкусного, но Ивик не могла есть. Мама расстроилась. Поухаживала за ней. Спросила подозрительно про ожог на плече и шрамы, Ивик честно сказала, что это было очень давно. И правда — это ранение она получила еще в 17 лет. С тех пор такого тяжелого не было, по мелочи только. А ведь мама с тех пор впервые увидела ее раздетой.

В общем, все обошлось, но Ивик стало при маме хуже, она напряглась внутренне, ее стало тошнить, и даже сознание уплывало. Кроме того, маме нужно было ехать — она посвятила себя воспитанию внуков, детей Ричи, относясь к этому делу со всей серьезностью.

Ричи не приехал. Вообще не интересовался сестрой. Не говоря уже об Ане, с которой Ивик не виделась с детства.

Напряженка была у Ивик с родней. Можно было бы списать на то, что в Дейтросе воспитание общественное, что родителей и брата видишь редко, не говоря об остальной родне. Только вот ведь Марк живет со своими душа в душу. К Лейте — а ей уж сорок лет — не только мама и папа, братья и сестры (Ивик со счету сбилась, сколько их), но и племянники шли, и тетки... Никому это общественное воспитание не мешает, кроме Ивик.

И с друзьями оказалась напряженка. Никогда Ивик об этом не задумывалась. Но оказалось, что подруг и было-то у нее по-настоящему всего три. Ашен больше нет. Женя далеко. А Дана... Дана ни разу к ней не приехала. Некогда. Да и вообще давно не виделись, вроде и незачем.

И только два раза Ивик по-настоящему радовалась, и даже будто рассеивалась серая мрачная туча, окутавшая сердце. С Тримы к ней приезжала Кейта.

Выбрала время — а ей, знаменитому фантом-оператору, это не так-то просто. Провела у Ивик почти целый день. И потом еще раз, когда Ивик уже начала вставать. Учила ее ходить. Кормила вкусненьким, домашним. Болтали, смеялись. Сердце Ивик таяло от благодарности. С Кейтой было легко, как-то ясно, что она — своя, не бросит, не оставит. Даже если не может приехать — это значит, действительно не может, а не то, что ей просто плевать на Ивик. Подруга.

Отношения с Кейтой сложились странные. Начались они тогда, после гибели Ашен. Кейта показалась Ивик в тот момент старухой. Да и была ведь намного старше, годилась в матери... Но она не стала Ивик матерью — они подружились. Если отношения с человеком на 26 лет тебя старше, выше по званию, знаменитым — можно назвать дружбой.

Кейта всегда держала себя на равных с ними, с девчонками, подругами дочери. Никак не подумаешь, что — стаффа, что — великая, известная на всем Дейтросе художница, что — лучший фантом-оператор Тримы. Ивик и старалась об этом не думать, а то становилось как-то не по себе. Кейта и раньше говорила с ней по душам. Знала об Ивик такие вещи, которых никто больше не знал — только она и Ашен. Таскала ее когда-то в монастырь к своему другу хойта, чтобы тот дал полезный совет...

После гибели Ашен Кейта будто вцепилась в Ивик.

Стала появляться часто. Звонить. На Триме и в Дейтросе. Приглашать к себе. Подружилась даже с Марком...

А Ивик в тот момент Кейта была и не очень нужна... казалась не очень интересной. Своих проблем хватало. Своя жизнь была наполненной и яркой. Дружила тогда с Женей, с Женечкой... где-то она теперь? Далеко, очень далеко. С Марком все было хорошо, любовь, счастье. С детьми хлопоты, заботы — и тоже счастье. Переживаний разных много... На что тогда Ивик сдалась немолодая, почерневшая от горя, чужая мать?

Но Ивик всегда была доброй. Не умела отказывать. Жалела Кейту, привечала ее, чувствуя, что той нужно просто чье-то плечо. У Кейты был муж Эльгеро, отец Ашен, общее горе, им бы вцепиться друг в друга и так жить, но Эльгеро — главнокомандующий шематы Тримы, со всеми вытекающими последствиями. Они даже виделись редко.

Ивик любила Ашен, и Кейта привязалась к Ивик. Тогда привязанность эта докучала. Но Ивик чувствовала, что нужна Кейте — и перестраивалась внутренне. Готова была говорить с ней часами. Ходить в гости, прихватывая с собой ребятишек, если надо.

А потом стало уже и непонятно — кто из них кому нужен. Они стали родными — как некогда с Ашен. Может быть, Ивик заменила Кейте убитую дочь. Может быть, Кейта заменила Ивик мать (Ивик никогда так не думала. Мать никто заменить не мог, сам образ "матери" для Ивик был слишком фундаментально-величественным и начисто отбивал всякое желание дружить и общаться). А скорее, они просто встретились — потому что схожесть душ и душевная близость не зависят от возраста, почета и званий.

Кейта же поддержала Ивик в те страшные годы, когда все вокруг стало рушиться. Иногда — да и сейчас тоже — Ивик думала, что кроме Кейты, никого в этом мире у нее нет.

Кельм когда-то рассказывал, что Кейта буквально вытащила его из смерти — в жизнь. Теперь Ивик понимала, как это. Наверное, Кейта это умела, наверное, это было ее предназначение — вытаскивать и спасать погибающих.

Они сидели с Кейтой в "уголке отдыха", нише, отделенной от госпитального коридора двумя кадками с пальмами. Якобы здесь можно уединиться. Ничего подобного, конечно — госпиталь слишком переполнен, недавно был большой дарайский прорыв. Рядом с Кейтой и Ивик устроилась развеселая компания, молоденький гэйн на костылях, и толпа друзей, они пили лимонад из граненых больничных стаканов и кажется, что-то туда подливали. По коридору то и дело ковыляли раненые, окруженные толпой друзей и родных, бегали медсестры, гремели каталки и столики на колесах...

— Ну я скажу Дане пару ласковых, — пообещала Кейта.

— Ох уж, не надо. Это мне ты Кейта, а ей ты — свекровь, — заметила Ивик.

— Ха-ха, я очень злая свекровь!

— В самом деле, не надо. Это такая штука. Или от души — или вообще не надо.

— Ну что же это, подруги же вы, сестры по сену. Как же так!

— Мы давно не общались. И вообще... — Ивик грустно замолкла.

— А Марк что? — негромко спросила Кейта.

— Ходит иногда. По выходным.

— Ясно. Интересно, а ему вообще тебя жалко?

— А почему меня должно быть жалко, Кей? Я гэйна. Риск — это недостаток нашей профессии. Есть и бонусы. Гэйной быть неплохо, почет, уважение... агентом — тем более хорошо, видишь другой мир, и материальные блага к тому же. За все надо платить. Мы вот платим своей шкурой... Ранения — часть жизни гэйна. Нормально. Почему он должен переживать по этому поводу, рвать сердце, тратить время...

— Да потому что он, видишь ли, обещал это делать. Он знал, что женится на гэйне...

Ивик вспомнила Марка раннего, резануло по сердцу. "Но ведь если я не женюсь на тебе, я все равно всегда буду о тебе беспокоиться".

— Молодой был, — сказала она, — глупый. Не знал жизни.

Три года Ивик жила как в аду.

Да собственно, можно сказать прямо — она жила в аду. Только то, что куратору, коим она тогда работала, редко приходится воевать в Медиане — только это ее и спасло. В Медиане она даже не смогла бы себя защитить. Она тогда почти ничего не писала. Она не знала, как жить, зачем жить...

А потом притерпелась. Оказалось, что и в аду жить можно. И даже можно творить, и восстановился Огонь, и все пошло по-старому — хотя и на другом уровне.

То, что Марк изменяет ей, узнала далеко не сразу. Сначала было вот это — "своя жизнь". Если Огонь был в их отношениях, то ушел безвозвратно. Марк охладел — не кидался к ней издалека, не повторял, как любит ее, супружеский секс стал именно просто супружеским сексом. Все это уходило постепенно, не сразу, и непонятно было, отчего так плохо. У Марка друзья, он хочет посидеть подольше в пивной? Да и прекрасно! Он же не собачка, ждать ее, а потом лежать у ног. Марку нужно помочь кому-то из родни? Пожалуйста. Все хорошо. Непонятно только, отчего так муторно, тревожно, страшно на душе...

Однажды Ивик сорвалась от этого напряжения, накричала на Марка — ни за что. Раньше он бы сидел и моргал, как побитая собака, и ее бы это сразу обезоружило, и по первому ласковому ее слову он снова кидался к ней и обнимал, все прощая и прося прощения.

А теперь — молча встал и вышел. И не возвращался до поздней ночи. Ивик чуть с ума не сошла. А Марк вернулся и сказал спокойно "У меня своя жизнь. Я для тебя не мужчина, а собачка, а мне эти твои выходки надоели. Или прекрати на меня орать, или можешь вообще не приходить". Ивик растерзанная, униженная, уползла в угол. Терзали ее при этом — угрызения совести. Он ведь прав! Она в самом деле всю жизнь относилась к Марку не так, как должно. Недостаточно уважала. Недостаточно любила. Он вел себя как святой, обожал ее, но ведь он мужчина в конце-то концов. И он тоже хочет нормального к себе отношения. Да, ей больно сейчас, но ведь это она виновата. Ивик подошла к Марку и начала мириться. Он согласился — но как-то суховато. Так и быть, дескать, посмотрим на твое дальнейшее поведение.

И все-таки Ивик долго не могла понять, в чем дело. А ведь даже знала Ту. Работала Та маляром-штукатуром в бригаде Марка. Двадцать пять лет. Детей нет — неизлечимое бесплодие, и муж бросил поэтому. Трагедия. Но — двадцать пять лет, юное свежее личико, округлые плечи, не изуродованные шрамами, звонкий голос, улыбка, жизнерадостность... Приходила к ним домой, приносила ведро ягод зеленики (бригадой ходили в лес недавно), брала журналы почитать, общалась с детьми, как хорошая знакомая. А Марк рядом с ней менялся, расправлялись плечи, возникал блеск в глазах (вот такой же блеск был тогда, раньше — "ты моя самая любимая", "Ивик, выходи за меня замуж"). Он даже брал Ту за плечи, даже чмокал в щечки — при Ивик. А что — в одной бригаде работаем, почти родственники... Это правдоподобно. Это нормально для Дейтроса. Ивик ничего не подозревала, и только мучилась чем-то неясным.

И только месяца через три — поняла. Просто увидела своими глазами, случайно вернувшись раньше положенного на пару дней. "Возвращается муж из командировки"...

Та даже как-то особо не смутилась, застегнулась и спокойно вышла мимо Ивик. Марк избегал смотреть в глаза. А Ивик подошла к шкафчику, стала рыться дрожащими руками, нашла сердечную настойку, нацедила. Выпила. Выпила еще раз. Ее жизнь рухнула. Все, что было в этой жизни светлого, хорошего, настоящего — ушло навсегда. Незачем закатывать сцены, говорить что-то, упрекать. Просто незачем. Все кончено.

Дальше начался ад. Было все, что только можно себе вообразить и представить в этой связи.

Ивик предлагала сепарацию. Жить отдельно. Брак нерасторжим, но отдельно-то жить можно. Пусть Марк живет с этой своей — так, без венчания, но постоянно вдвоем. Та будет довольна, и всем будет хорошо. Но Марк удивился — зачем? Это создаст всем столько проблем... И где жить? У той, одинокой — комната в общаге, туда ему уходить, что ли? Отдельный блок им не дадут — не семья. Ивик тоже идти некуда, а главное — куда детей тогда девать? Они же приходят на каникулы, на выходные — и куда? Детям нужен дом. Детям нужны мама и папа. Наша личная жизнь их не касается. Наконец, пойдет дурная слава обо всех нас, кому это нужно? В церкви неприятности... еще причастия лишат, и будешь как белая ворона. Зачем? Все грешат и живут потихоньку, зачем какие-то эскапады, демонстративные разъезды?

Марку так было удобно. Детям тоже. Неудобно Ивик — и Той. Но дети важнее, поэтому семья была сохранена.

Ивик пыталась долгими беседами склонить Марка на путь истинный. Восстановить то, что было разбито навсегда. Возродить из пепла то, что по-видимому, безвозвратно умерло в его сердце.

Ивик давно работала с людьми. Уговорами и ласками, всем своим поведением умела убеждать. Марк согласился с ней и одно время не встречался с Той. А потом совсем перестал встречаться. Потом Та переехала в Ланс к родне, Ивик вздохнула было свободно.

Но Марк, расставшись с Той, не стал прежним. Ссоры между ними становились все чаще, Ивик стала возвращаться домой с Тримы — как на эшафот, знала, что Марк будет капризным, злым, и что скандал в итоге неизбежен. Однажды Марк попытался даже ударить ее — Ивик выкрутила ему руку и за три секунды уложила на пол лицом вниз. Рука у Марка потом болела, Ивик мучила совесть. Лучше бы позволила ударить себя, боль терпимая, а душа не страдала бы так... Но в тот момент действовала автоматически, не задумываясь, самозащита ведь тоже боевой рефлекс, воспитанный еще в квенсене.

Словом, ничего хорошего из этого не вышло, а со временем в жизни Марка появилась третья женщина. А может, четвертая или пятая — Ивик не знала. Эта была еще моложе, двадцать два, по возрасту ближе к их детям, чуть ли не в дочери Марку годилась. И тоже — свежая, хорошенькая, простая, не то, что Ивик, и без всяких там шрамов и ожогов на юной чистой коже. Девочка была — медар, преподавательница в профшколе, побывала замужем за гэйном, бросила, жила в официальной сепарации, теперь вот нашла Марка. Детей ей, кажется, и не хотелось. Или она тоже не могла? В общем, детей у них так и не завелось — ни с тем мужем, ни с Марком. Это была какая-то совсем не дейтрийская девочка, таких вот на Триме — полно, а здесь...

Ивик решила просто смириться. Марк научился жить незаметно. Устроился. Доброжелательные соседки передавали Ивик, что в ее отсутствие и в отсутствие детей девочка-медар практически живет у Марка. Когда Ивик возвращалась — та уходила. Марк вел себя пристойно. Сохранялась видимость семьи. Ивик надо возвращаться, чтобы встречаться с детьми... Теперь Фаль и Шет на последнем курсе профшколы, потом встречи будут еще реже. Что тогда? Ивик довольно хорошо предвидела будущее — ничего хорошего в нем не ожидалось. Уйти навсегда на Триму, не возвращаться домой? Но Ивик не триманка, она любила Дейтрос. Просто дышать его воздухом, видеть родные лица, слушать родную речь. Она любила Дейтрос, защищала его, отдавала за него кровь — Дейтрос был для нее всем. На Триме она работала, существовала, перетерпливала до следующего раза — в Дейтросе жила, в полную силу, по-настоящему. Но в Дейтросе ей теперь было не к кому и некуда возвращаться.

Ад существовал лишь в ее собственном сознании. В ее мозгу. Одна из граней ужаса заключалась в том, что никто даже и не видел, и не понимал, что с ней происходит. Разве что Кейта — слабое утешение.

Там было много разных нюансов, в этой клоаке, которая на много лет завладела сознанием.

Самое страшное — чувство собственной вины.

Это она все разрушила. Это она виновата.

Она виновата в том, что вообще вышла замуж за аслен, за бригадира отделочников. Зачем? Не понимала, что у них не сложится? Она гэйна и писатель, а он — маляр-штукатур. Что у них общего?

Потом, соответственно — виновата в том, что недостаточно любила и не ценила его любовь. Неправильно относилась. Вроде бы старалась, как могла — но видимо, все-таки неправильно.

Она несомненно виновата в том, что завербовалась на Триму. Работая в патруле, возвращалась домой почти ежедневно. А с Тримы — раз в 2, 3 недели, а то и реже. А если бы жила с ним, ходила бы в патруль — и не было бы никаких измен.

Она должна была жить одной жизнью с мужем. Дышать одним дыханием. Максимально сблизить образ жизни — а она только отдалялась... Даже дома выкраивала время и писала. Вот и дописалась, дождалась...

Неиссякаемый источник вины — воспоминания о Кельме.

Любовь к нему прошла полностью. Это было как отречение тогда. Раз — и все — никаких чувств. Никаких воспоминаний. Вернее, они остались, но приятные, спокойные. Еще его было жаль — Ивик знала, что нужна ему, что ему одиноко и плохо. Но что же делать, раз она не свободна?

Кельм поруководил тогда Северо-Западным сектором, а через некоторое время бесследно исчез. Его куда-то перевели, но куда? Этого не знала даже Кейта. Или не имела права говорить. Учитывая, что Кельм — один из самых блестящих оперативников вообще, наверное, на всем Дейтросе, можно было думать о какой-то специальной миссии. Сверхсекретной, конечно.

Ивик даже не расстроилась особо. Кельм был прошлым. Ушло — и ушло.

Но теперь вся эта история предстала в новом свете.

Да, она отказалась от любви ради Марка. Но ведь эта любовь — была. И был даже момент, когда она стала вполне физической и осязаемой, то есть произошло то, что происходить не должно было. Один только момент — но он был.

Она покаялась потом, исповедалась. Бог, вероятно, ее простил. Но такое ощущение, что есть еще какая-то сила. Карма, как говорят на Триме? Бумеранг. Возвращается и бьет в ту же точку. Карма — конечно, недопустимое для христианина суеверие, но ведь можно подумать, Бог все же решил наказать. Простил, но решил наказать. Чтобы прочувствовала. Поняла, каково это. Наказал в двести раз сильнее, сломал ей жизнь — но видимо, такой вот она грех совершила. И надо нести последствия в этой жизни, чтобы не попасть в ад.

Когда она дрожащими пальцами капала себе сердечное в стаканчик, эта мысль только и крутилась в голове: поделом... поделом. Сама виновата. Возмездие за то, что нашла себе любовь вне семьи.

Правда, Марк ничего тогда не понял и даже не обеспокоился ничуть. После разрыва с Кельмом тоже ничего не заметил. Потом еще жили несколько лет спокойно. И лишь потом началось. Это не прямое следствие, это просто мистика.

Один из священников, с коими Ивик тогда советовалась, вдруг обвинил — надо было все рассказать мужу. Ивик опешила. Но она бы все испортила уже тогда! Тогда Марк почувствовал бы себя преданным, тогда он цедил бы в стаканчик капли дрожащей рукой, как она сейчас... Она же только для того и порвала с Кельмом, чтобы не предавать. Чтобы не причинять такой боли. Не разрушить его веру в любовь, верность, в нее, Ивик. Не обмануть эту веру.

— Надо было все рассказать. И принять последствия. Пусть бы он вас ударил, высказал все, что думает — но все было бы честно.

Но он тогда не мог ударить. Это потом у него возникли такие идеи. А тогда — он любил. Для него Ивик была — святое. Все равно, что ударить святыню. И если бы узнал об измене — конечно, простил бы. Даже боль постарался бы скрыть — но Ивик-то не могла бы не ощутить его боли.

Кстати говоря, именно священник, которому Ивик исповедовалась в первый раз, и велел, даже без ее вопроса велел — ничего не рассказывать. Из чувства любви к ближнему, заповеданного Спасителем. Чтобы не причинять боли.

Но этот батюшка, молодой, самоуверенный, напирал на свое.

— Почему вас так смущают мои слова — я всего лишь предложил вам быть честной с мужем.

— Но ведь я не вру ему.

— Умалчиваете. Это одно и то же.

Ивик умалчивала о многом. Всегда. Марк и половины не знал об ее жизни. Не из-за военных тайн — просто он слишком переживал за Ивик, и не хотелось его мучить. Рассказывать ему, как очередной раз на волосок прошла от опасности, от смерти, от плена? Рассказывать подробности о гибели товарищей, детали стычек, детали агентурных операций? Все это подвергалось тщательной редактуре и подавалось как легкое, неопасное и забавное. Честность — а в начале совместной жизни она пыталась "быть честной" — приводила к тому, что Марк смертельно бледнел, что он не мог спать, плакал, когда она уходила. К чему такая честность? Долбить безжалостно, рассказывая все, подвергая его таким волнениям? Это просто жестоко.

На этом фоне и умалчивание о Кельме было нормальным. Вот если бы она сохранила с ним отношения — было бы вранье и нечестно. А так... Маленький эпизод. Прошло — и забылось.

К тому же, разные священники и говорили — разное. То, что лично им в голову взбрело.

А Кейта говорила так:

— Для тебя любовь — решение. А для него — чувства. Ты дала присягу и живешь по ней. А чувства — прошли, увяли помидоры, и можно поискать новые.

— Но ведь у него это тоже было серьезно! Он же правда меня любил.

— Правда, — соглашалась Кейта, — чувства были серьезные. Но они были ничем больше не подкреплены, никаким решением, ни внутренней преданностью. Разве что общей дейтрийской моралью — у нас пока все еще считается, что изменять нехорошо. Чувства прошли, он перестал видеть смысл — и разлюбил.

Как многие женщины в тяжелой жизненной ситуации, Ивик обратилась к религии. Покаялась. С детства она была христианкой, не знала ничего, кроме христианства, и потом, став взрослой, уже вполне сознательно совершила внутренний выбор в пользу Христа. Но какой она была христианкой? Как все. Церковь посещала хорошо если 2 раза в год, молилась — и то редко. Может быть, осенило Ивик, Господь послал эти испытания для того, чтобы я наконец-то обратилась к Нему по-настоящему!

Ивик начала истово молиться. Полчаса утром, час вечером. Четки, Псалтирь. Чтение Евангелия. Чтение Святых Отцов. Иногда от молитв воротило, ничего не хотелось, но хоть четверть часа Ивик заставляла себя — два раза в день. Раз в неделю исповедь. Трижды — Причастие (на Триме была тайная миссия хойта — именно для окормления работающих там агентов и боевиков).

Марк одобрял эти изменения. Ходил с ней в церковь. Преклонял колени, подходил к Причастию. Знал, что грешил, знал, что живет в смертном грехе, и тут же шел... Просто потому что не причаститься — было бы дико, что бы подумали окружающие? У Ивик кружилась голова, она молилась, чтобы внутренне не осуждать Марка. Это не ее дело. У каждого человека есть грехи, и у нее тоже. Она не смеет осуждать мужа... Ивик чувствовала унижение. Будто церковь — это не путь к Богу, а путь некоего мазохистского послушания мужу, каким бы тот ни был и как бы себя ни вел. Но это чувство унижения было, вероятно, неправильным, оно было — от гордыни, от недостаточного смирения. Ивик молилась о смирении. Молитвами удавалось настроить себя на жертвенный, смиренный лад. Пусть делает, что хочет... ему виднее. Это его отношения с людьми и Богом. Ивик будет выполнять свой долг верной, любящей жены... да хотя бы ради Христа! Ведь она же христианка.

И она давала брачный обет. То же самое, что присяга гэйна — как можно нарушить? Но с присягой гэйна было как-то проще: работай, подчиняйся командованию, выполняй свой долг. Всегда понятно, в чем он заключается.

Ивик пыталась найти себе постоянного духовника и подчиниться ему. В Майсе был батюшка, которому она исповедовалась после всего, и к которому постоянно ходила. Но он как-то не стремился в духовники. Выслушает, даст какой-нибудь совет — без особых претензий. А потом его перевели далеко...

В миссии же на Триме хойта часто менялись, невозможно два раза поговорить с одним и тем же. Говорили они разное. После некоторых разговоров оставалась тошнотворная пустота. Другие вызывали у Ивик приступы покаяния. Покаяние заключалось в том, что ей очередной раз открывали глаза на собственную вину, и тем давали надежду исправиться. Ивик не сомневалась в том, что виновата — но ей важно было понять, в чем именно. Чтобы исправить, наконец-то дать Марку то, чего ему не хватает и залатать разрывы, залечить раны, нанесенные их семье. Некоторые священники могли талантливо объяснить, в чем она виновата, и как именно нужно каяться и исправлять. Со временем, правда, надежда на исправление все таяла. Да и логично — церковь ведь вовсе не учит тому, как улучшить жизнь, как добиться любви. Церковь восстанавливает отношения с Богом, а для этих отношений важно осознание собственной греховности.

Ивик совершенно запуталась.

Она обнаружила, что может вполне сознательно управлять советами священника. Раньше она делала это случайно. Если приходила на исповедь с новыми мыслями о своей особой вине, о своей гордыне и плохом отношении к Марку, излагала все это — то и получала в ответ проповедь о том, как важно справиться с гордыней и как нужно любить ближнего.

Если ничего такого не говорила, а просто излагала факты, священник говорил что-то другое. Например, предлагал ей простить мужа. Это была новая постановка вопроса — ее не обвиняли, а предлагали простить. Признавали ее моральную высоту. Но ей не нужно было прощать — она и не обвиняла Марка, она во всем винила себя. От этого не было легче и лучше.

Ивик научилась заранее предвидеть, что скажет тот или иной священник. Все они говорили что-то умное, мудрое, глубокое — и все эти советы ни на йоту в итоге не приближали ее ни к разрешению проблем, ни хотя бы к умиротворению и внутреннему покою.

Советовали молиться, обещали молиться за нее — но молитвы тоже ничего не меняли.

Может быть, думала Ивик, проблемы дейтрийских священников — в целибате? Как и в наиболее многочисленной конфессии Тримы, в Дейтрийской церкви издавна был принят целибат. Даже после Катастрофы, когда рождаемость стала принципиальным вопросом, целибат не отменили. Следование традициям тогда было еще более принципиально.

Может быть, священник понятия не имеет о семейной жизни, оттого и не может дать совета? Ивик пошла в церковь православную в Питере, где работала. На некоторое время даже практически перешла в Православие, сказавшись бывшей католичкой (увы, но никак нельзя, даже Господа ради, открыть триманцу правду о Дейтросе). Посещала службы, исповедовалась, причащалась. Но вскоре бросила это дело, потому что православные священники оказались ничем не лучше. Если не хуже. Дейтрийские давали оторванные от жизни советы, а православные женатые — советы, построенные на собственном, далеко не идеальном опыте семейной жизни. И зачем? Тогда лучше уж соседку спросить, Туану, вырастившую двенадцать детей и жившую с мужем душа в душу почти тридцать лет...

У православных священников еще больше получалось, что она виновата во всем. Ведь она женщина! Женщина должна слушаться мужа, подчиняться. А как она относилась к Марку? В общем, явно не так, как надо.

У Даны все было просто.

— Ха, а чего ты хочешь? Мужик будет по две-три недели жить всухую? Это мы, женщины, еще более-менее можем терпеть, а они... У вас же семьи толком нет из-за твоих отлучек. У нас с Дэймом, конечно, не лучше... Но чего ты хочешь? Смирись. Он и так много для тебя делает.

Дана была права. Марк знал, конечно, что женится на гэйне, и что все возможно. А если бы ее искалечило, например — до конца дней ухаживать... Но ведь на Триму она завербовалась сама, по доброй воле. Служила бы в патрульной части — виделись бы постоянно, жила бы дома.

Но с другой стороны — многие так работают. И живут. Кому-то надо работать и на Триме. Почему не ей?

Ивик долго мучилась. Работу свою она любила, очень любила. Родина, долг к тому же. Это для нее не пустые слова. Но с другой стороны — семья. Тоже долг. С третьей стороны, уже поздно что-то менять, надо было раньше думать. С четвертой — может быть, если она хоть сейчас пожертвует собой — можно будет что-то спасти, да хотя бы просто принести это как жертву в искупление... Ивик подала рапорт о переводе на Дейтрос.

Начальство рапорт отклонило. Она нужна на Триме. Ивик где-то внутренне вздохнула с облегчением (с ее опытом, образованием — и снова в обычный, скучный патруль?!) Где-то слегка озлилась на государство — никакой свободы личности...

Кто-то посоветовал Ивик самой читать побольше духовной литературы — но и в литературе ничего полезного не нашлось. Ивик как-то вцепилась в книжку про святую Монику, мать Августина, из триманских отцов. Там, показалось ей, есть ответ. Про отношение к мужу. К мужу надо относиться так, как будто он — господин, а ты — рабыня. Служить, угождать во всем...

(Молиться — само собой. Все советовали молиться. Книги тоже. Ивик и молилась, притом очень много. Она даже паломничество совершила довольно тяжелое, пешком по Медиане, в Килн, на место гибели святого хойта Чейна. Но и молитвы так и не помогали — ничего не менялось)

Ивик пыталась относиться к Марку "как рабыня". Но ничего не изменилось. Она и так всегда старалась жить для него — когда была рядом. Как и он — раньше — для нее. Она и раньше готовила то, что он любит, делала сюрпризы и старалась угадывать все желания. Она и раньше не спорила с ним и не настаивала на чем-то — на чем настаивать было? Что изменилось? Сознание того, что "он господин"? Всего лишь неприятный оттенок мазохизма. Марк никаких ее потуг не заметил. Он никогда не собирался быть "господином".

Ивик все больше казалось, что ее затягивают в невидимый омут. Склок, неприязни, мелочных обид, непонятной собственной вины, непонятных ошибок и полной невозможности исправить положение, исправиться самой...

На Триме она жила иначе — надо было выполнять свои обязанности, охранять и направлять подопечных, выполнять поручения командования. Временами она "отрывалась" — начинала что-то писать. Творчество тогда доставляло болезненное оглушающее наслаждение — она переливала на бумагу свою боль. Но результаты не радовали. Книга о Рейте и Кларене иль Шанти — "Господь живых" — уже вышла, и уже даже стала известной, но Ивик чувствовала, что больше ей не подняться на такую высоту. Какая высота? Петли боли захлестывали ее, не давали пошевелиться, не давали поднять голову, и все, что она могла написать — о боли, о чувстве вины. Кому это нужно?

Более того, она чувствовала себя виноватой, что пишет, что тратит время на писание, в то время как должна непрестанно молиться...

И все же на Триме она вынуждена была прекращать вечное покаяние и молитвы, становиться собой — опытным офицером, куратором-психологом, гэйной. А потом возвращалась домой, она по-прежнему возвращалась, почти каждую неделю теперь, и тот же самый паровой каток снова проходился по ней, и она была раздавлена, растерзана, и в мозгу шизофренически циркулировали одни и те же мысли: все плохо -она во всем виновата — надо больше молиться — она молится — но все равно все плохо — значит, она молится неправильно и все равно во всем виновата...

Тогда Ивик совершила новое путешествие в Лайс, в монастырь к хойта, когда-то мудрыми словами изменившему ее жизнь. Аллин был необычным хойта. Не похож на других. Яркий, талантливый, красивый. Не такой мужской красотой, как Кельм, например, или Дэйм. Аллин был — как мальчик, как вечный юноша, с огромными сияющими глазами, сквозь которые, мнилось, глядела Вечность. Забавный, легкий, с птичьим голосом и повадками птицы. Он был, думалось ей, Божий человек. Его хотелось увидеть снова. И может быть, как тогда он сказал нечто мудрое, изменившее ее взгляды на жизнь, так и теперь поможет?

Тогда он "разрешил" ей любить Кельма. Ивик не знала, как к этому относиться. Может быть, лучше было не позволять себе никаких таких мыслей — и ничего бы не случилось, даже при совместном проживании. Лучше было победить любовь, запретить себе, затолкать ее подальше. Главное — не признаваться.

Но ведь с другой стороны, с той ситуацией она справилась. А нынешняя если и связана с ней, то разве что мистически. Марк не из-за этого начал ее предавать.

Ивик побывала у Аллина дважды. Один раз — сама, второй — с Кейтой, не так давно, но поговорить с монахом удалось лишь в первый раз, и то коротко.

К нему теперь стало трудно пробиться. Аллин был занят. Он много путешествовал, и чисто случайно Ивик застала его в монастыре. Он не работал, собственно, исповедником. Какой-то высокий кряжистый монах долго выспрашивал у Ивик, зачем и почему ей надо именно вот к Аллину, а не к священнику в принципе. Насколько и как они знакомы. Ивик смущалась — они не были с Аллином знакомы, только через Кейту.

Она его почти и не видела в этот раз — встретились через решетку. В монастыре была еще комната для свиданий с решеткой, оставшаяся от времен строгого затворничества. Голос Аллина показался ей усталым, едва ли не безжизненным. Он забыл ее ситуацию и ее саму. Ивик рассказала все с самого начала.

— У вас был с этим человеком половой акт? — строго спросил Аллин.

— Да. Один раз. Я уже исповедалась...

Ивик хотела спросить, а в чем разница — но постеснялась. Она действительно не видела разницы. Вот до этого места, по мнению Аллина — все не грех, а после некоего трения, некоего вкладывания ключа в замок — вся их жизнь становится грехом? Непонятно.

Ей было больно от самого присутствия Той. От того, что муж расписывал даже ей, какая Та несчастная — брошенная, детей нет, одиночество. Вообще оттого, что муж любил Ту — просто вообще любил, и Ивик это знала. Что по сравнению с этим какие-то телодвижения? Что они меняют? Неужели Бог это воспринимает иначе?

Если настроиться так, что это все равно, что ревность — нехорошее чувство, то тогда почему бы не позволить ему и интимную жизнь с другой? Если другую можно любить так же, как ее, Ивик?

— Я ведь оставила его сразу, отец Аллин. Сразу же ушла. Понимаете, я не хотела причинять боль мужу.

— Если бы вы не хотели причинять боль Господу... — пробормотал Аллин. Ивик подумала, что дальнейший разговор уже понятен и не имеет смысла. Она — как всегда в разговорах с хорошими священниками — уже ощутила свою вину и неправильность.

Она смотрит на все это с неверной, чисто человеческой точки зрения. Ее боль, боль Марка, боль Кельма. Переживания, чувства. Дети. Семья.

А нужно смотреть — с точки зрения Господа. Есть ли нарушение заповедей. Не оскорбила ли она Господа. Не пошла ли против церкви и ее заветов.

А их, людишек, боль — не имеет особого значения. Мало ли отчего им может быть больно и обидно — скорее всего, от собственных грехов.

Она не помнила толком дальнейшего разговора. Да и не было больше сказано ничего существенного. Кроме все того же — молиться, молиться за себя, за Марка, за семью, за Кельма... Но она уже много молилась. Больше, она чувствовала, просто и не в силах. Молитвы должны помогать. Раз не помогают, значит, что-то неправильно. А что — непонятно.

Ивик передала разговор Кейте. Не выдержала напряжения, заплакала. Ивик ненавидела это — плакать при посторонних. Сдерживалась, вытирала слезы. Кейта выслушала и обняла ее.

— Я же действительно совсем не думала о Боге, — пробормотала Ивик.

— Слушай, милая... я тебя прошу — перестань. Ты ни в чем не виновата.

Ивик теперь уже разрыдалась, ткнувшись носом в плечо Кейты.

— Это безумие какое-то, — сказала Кейта, — ты сама не чувствуешь? Освободись наконец от этого! Перестань мучить себя. Мало того, что тебя другие мучают?

— Но как же Аллин...

— Аллин — просто человек. Такой же, как все.

— Но ведь он не просто. Он монах. Он всю жизнь посвящает... Он должен знать. Лучше, чем мы.

— Ничего он не знает. Я тоже раньше думала, что знает. Что все они что-то такое знают. Так вот — это не так. Дело даже не в том, что он ничего не знает о жизни и о людях. Дело в том, что он и о Боге-то ничего не знает.

Кейта, не выпуская Ивик из объятий, вывернулась и вытащила из кармана носовой платок. Вытерла Ивик нос, как маленькой.

— Успокойся, девочка. Все просто. Марк действительно тебя любил. И для него это было — лучшее в мире. Святое, светлое чувство. Да, быть с тобой — трудно. Ты гэйна. Можешь погибнуть, стать инвалидом. Ты не принадлежишь себе — ты живешь для Дейтроса. Марк это знал. И он был готов, он тянул... а потом — сломался. Так это и бывает. При чем здесь твоя вина? Ты делала все, что могла, ты была прекрасной женой, и ради Марка ты отказалась от другой любви. Но ты живешь для Дейтроса. Мы все, гэйны, живем для него, и это главное в нашей жизни. Ты не для себя завербовалась на Триму, не для себя рискуешь — между прочим, больше, чем в патруле. Марк знал, что это есть в твоей жизни, и он был на это согласен. А потом ему — надоело. Заметь, он тебя ведь и сейчас не попрекал тем, что ты живешь на Триме. Это ты сама себя поедом ешь... Хотелось бы знать, кто тебе вообще такую мысль подал — что ты виновата. Милая, если бы все мы не жертвовали, если бы наши близкие не жертвовали общением с нами — где был бы сейчас Дейтрос? Ты же сама написала про Рейту и Кларена... А ведь помимо службы, помимо долга — ты сделала все возможное для Марка. Разве не так? Так что это его предательство. И если кто-то здесь виноват — то не ты.

Ивик в итоге успокоилась. Наверное, надо все-таки жить, как получается, и не морочить себе голову.

Наконец-то решила обратиться к военному психологу. Давно пора — ей редко приходилось непосредственно отбиваться от врага в Медиане, но тенденции были настораживающими, она теряла Огонь. Дейтрийские психологи умели Огонь восстанавливать. Ивик так долго тянула лишь потому, что и сама изучала психологию, при подготовке к кураторству. Надеялась восстановиться сама.

Психолог помог — научил парочке полезных методик. Ничего не объяснял, не доказывал. Ивик пробовала посоветоваться с ним о ситуации в целом, и он спросил задумчиво.

— А скажите, Ивенна, вот это для вас очень важно — что кто-то другой, более знающий и опытный, должен указать вам, как жить и как поступать?

Эта фраза запала ей в душу. И в самом деле — почему все, буквально все вокруг умнее, чем она, Ивик? Дана умнее. Аллин. Все эти священники. Кейта.

Конечно, не прислушиваться к другим — это отвратительно. Можно дойти Бог весть до чего. Но это у нее, скажем честно, все-таки перебор. Так тоже нельзя.

Со временем Ивик совершенно успокоилась и привыкла к новому образу жизни.

Дана права — надо проще ко всему относиться. Изменяет? Его проблемы. Не надо из-за этого ни проклинать его, ни менять свою жизнь. Он не герой и не обязан быть героем — ну и пусть. Можно было бы уйти, ради некоей "честности" и "принципиальности" — но зачем? Лучше с таким Марком, чем вообще одной. Секс — дело хорошее, без него тоже тяжело. Возвращаться лучше в родной дом, где ждет близкий (пусть и не идеальный, и не любящий) человек, а не в пустую берлогу. Детям даже выросшим все равно нужны мама и папа.

Ивик смирилась.

Многие священники с ней бы согласились.

А некоторые сказали бы, что так нельзя, что своим смирением она поддерживает грех, что надо решительно воспротивиться, уйти, требовать...

А третьи еще что-нибудь сказали бы.

Она перестала спрашивать священников о чем-либо. И молиться перестала. И в церкви была в последний раз, кажется, на Пятидесятницу. Не хотелось больше в церковь, потому что стоило войти туда — и все накрученное за годы снова начинало болеть

Религиозность как нахлынула на нее волной — так и прошла.

Приходилось защищать Дейтрос и христианство, на котором он построен — просто так, без всяких претензий на личную святость и особую близость к Господу.

Один осколок попал в диафрагму и чуть-чуть выпирал в средостение. Его вырезали — операция была сложная. Чуть-чуть выше и левее — и в сердце бы попал.

Еще один перебил ключицу. Один поцарапал подвздошную и застрял в кишках, в брыжейке. Его тоже удалили. Один содрал кожу на голове. Чуть ниже и правее — мозг. Опять повезло.

Еще семь осколков застряли в мякоти, в мышцах и подкожном жире. Все это пустяки.

Раны заживали. Ивик начала вставать. Мышцы разрабатывать нельзя — надо ждать заживления. Она ходила по коридору, взад-вперед. В такую погоду в больничный сад не выйдешь. Она взяла в библиотеке "Культурологию" иль Крона; Кейта притащила ей с Тримы Дмитрия Быкова и на немецком языке, который Ивик тоже знала — книгу теолога Гольвитцера. Еще лежали три нечитанных последних альманаха "Снег", в одном из них были стихи Женечки, еще старые. Еще отчего-то вдруг захотелось освежить знания дарайского — почитать потом кое-что, Ивик взяла учебник и занималась ежедневно. Тумбочка у кровати завалена книгами. Потом Марк принес ее маленький эйтрон, пальцы уже работали, хотя неуклюже и с трудом, через боль — и она снова стала писать.

Читать и писать — чего еще человеку в жизни н? Только теперь Ивик стала вспоминать кошмар последних дней на Триме. Все сломано, все кончено. Дарайцы выследили целую сеть — вероятнее, получили информацию от кого-то попавшего в плен. Целая сеть кураторов, и она, Ивик, была среди них. Троих ее подопечных тоже выследили. Один в итоге погиб. Двоих удалось спасти. Дарайцы захватили квартиру, где жила Ивик, возвращаться было некуда. Убита Мерка иль Нор, стаффа, командир Русского отдела Контрстратегии. Защищая штаб, полегло много ребят из боевого отдела, погибли некоторые кураторы. Ивик вот повезло — Шин, ее связной, оказался между ней и гранатой. Ивик достались лишь осколки. А ведь Шин был ее другом. Поклонник ее книг, бета-тестер, иллюстратор, сам интересный художник. Говорят, там буквально куски остались.

Повезло? Очередная нелепость. Как и с Ашен — Ивик давно пора сдохнуть, а она все живет, а умирают все те, кому жить бы и жить... Те, к кому она привязалась, в ком чувствовала родственную душу.

В том, что произошло, не было вины Ивик. Наоборот — она вела себя достойно, сражалась до последнего, удачно спасла двоих подопечных (у других дело обстояло хуже). Но ведь все кончено, Ивик совершенно не представляла, как теперь можно восстановить сеть, весь Отдел Контрстратегии, кураторство... Вероятно, все их квартиры, все склады, даже, возможно, законсервированные точки — все известно доршам. Все начинать с нуля. Катастрофа в уменьшенном масштабе.

Однажды Ивик вызвали в кабинет главврача. Она пошла недоумевая — процесс выздоровления шел гладко, какие могут быть проблемы? Главврача на месте не было, вместо него — незнакомый стаффин. Ивик доложила о себе и молча застыла, скособочившись, стоять было тяжело. Стаффин указал ей на стул.

— Садитесь, шехина. Извините, что вызвал вас сюда. Беседа у нас конфиденциальная, поэтому так.

Ивик тяжело плюхнулась на стул, придерживая подвешенную на повязке руку.

— Меня зовут Кир иль Шанат. Внешняя разведка, шемата Дарайи.

Дарайи? Ивик с недоумением взглянула на него.

— Видите ли, шехина, после известных вам событий — я уже могу вам это сообщить — было принято решение реформировать отделы Контрстратегии на Триме. Дело не в том, что конкретно ваш отдел разгромлен, это всего лишь небольшой дополнительный аргумент. Дело в том, что анализ показал — кураторство вообще малоэффективно. Будут приниматься другие меры. Для вас это означает — вы потеряли специальность.

Ивик растерянно взглянула на стаффина. Он кивнул.

— Вам в любом случае придется проходить переквалификацию.

Замолчал, словно ожидая ответа.

— Но у меня все же есть общие агентурные навыки. Я кондиционирована на Триме, даже в двух странах. Наверное, мне найдется применение. Мы ведь не в Дарайе и не на Триме живем, — Ивик даже чуть улыбнулась, — не хотите же вы сказать, что мне угрожает безработица?

— Вам найдут применение, и на Триме люди нужны. Пусть не кураторы. Но я здесь, как вы понимаете, не просто так. У вас ведь и семейные обстоятельства... я имею в виду, нет маленьких детей. Ну и конечно ваш послужной список, квалификация... Одним словом, шехина, не хотите ли вы использовать эту ситуацию и полностью сменить профиль — перейти работать к нам, в шемату Дарайи?

Ивик ошеломленно молчала. В голове вызревал залихватский ответ "да конечно — а почему бы и нет?"

Но вот так сразу соглашаться — глупо.

— Нам нужны просто связные, вспомогательный персонал. Видите ли, в Дарайе нет Стратегии и Контрстратегии, это просто невозможно, мы только ведем разведку, иногда небольшие диверсионные операции... Но и это очень трудно, и нам всегда не хватает людей. Вы понимаете, что работать у нас опасно, очень опасно. И я не смогу предложить вам квалифицированную работу — нам нужен вспомогательный персонал, повторяю, но вы понимаете, какая квалификация нужна и для этого. И скажем прямо, необходимо мужество. Я не требую ответа прямо сейчас. Это просто материал к размышлению. И это ваш выбор, у нас вообще работают только добровольцы. Негласная традиция. Приказа не будет, пока вы не согласитесь сами. Подумайте пока на досуге. Выздоравливайте спокойно, восстанавливайтесь. С вами свяжутся позже.

Ивик думала, лежа на койке. Потом все повязки сняли, она из госпиталя переехала на Лимское море в санаторий "Теплый дом", и там снова думала.

В санатории было хорошо. Четыре тысячи километров на юг. Ближе к Шим-Варту, родным местам Ивик. Субтропики, теплынь. Налетающие ливни, когда море вздувалось, заливая пляжи, а с неба неслись водопады — а затем синее небо, парящие лужи, яркая вымытая хвоя. Санаторий, специализирующийся на боевых травмах и ранениях, оправдывал свое название — здесь было по-домашнему уютно, вкусно кормили, персонал заботился о выздоравливающих, как о родных. Ивик все реже снился недавний ужас. Само воспоминание о том, как осколки входят в тело (как будто хватают железные клещи, впиваются в плоть, и потом темнота) — тускло, и она уже не вздрагивала во сне. Зато теперь мучили мысли о Шине, о других погибших.

Ивик интенсивно занялась дарайским языком. В шемате Дарайи действительно людей не хватает. Вполне объяснимо, что ей предлагают перекондиционирование — оно тоже потребует времени и ресурсов, но если там так не хватает персонала... И ведь ее надо учить не с нуля. Она уже опытная разведчица.

В Дарайю люди шли неохотно. Это с Тримы можно возвращаться домой на выходные, хотя бы 1-2 раза в месяц. Из Дарайи — немыслимо. Далеко, опасно, патрули, тотальная слежка. В Дарайю уходили — навсегда, прощались с родными. Матери маленьких детей никогда не вербовались в шемату Дарайи.

В Дарайе очень опасно. Провал на Триме означает возможную смерть или плен — но так же, как и для любого гэйна, не более. Провал в Дарайе — почти неизбежное попадание в атрайд, "центр психологической реабилитации", а хуже этого нет ничего.

Но ей-то чего терять? В Дейтросе — нечего. Ивик любила Дейтрос, но — как кошка. Кошки привязываются к дому, собаки — к людям. Да, жаль, что с Кейтой не увидишься уже. И неизвестно, удастся ли хотя бы переписываться. А кроме Кейты, в общем-то, и некого терять. Марк только обрадуется скорее всего... Шевельнулось еще знакомое беспокойство — а может, все-таки она должна "спасать семью"? И сменилось безразличием — это уже не спасти.

Кстати, в Дарайе где-то Женька...

После квенсена Женя недолго повоевала в патруле, а потом, как и ожидалось, пошла в разведку. Семьи не получилось — вышла замуж, но не забеременела, а вскоре муж ее погиб, как это бывает у гэйнов. В разведку, однако, Женька отправилась не на Триму, а — в Дарайю.

Что ж, на Триме она хоть и была хорошо кондиционирована, но была так же хорошо известна дарайской контрразведке. Ее там поджидали. А в Дарайе людей не хватает. Женька же по внешности — чистая дарайка, полукровка, точнее — четвертькровка. Так почему бы и нет? Ивик не знала, где она там работает, в каком хотя бы полушарии, в каком отделе и какие функции выполняет. Ничего не знала. С Дарайской разведкой все так — человек просто исчезает. С тех пор, вот уже почти шесть лет, Ивик ни разу Женьку не видела, та пару раз была в Дейтросе, но тогда была занята сама Ивик...

Конечно, Дарайя большая, но как знать — вдруг доведется встретиться?

Ивик много гуляла в хорошую погоду, воздух здесь можно было пить большими глотками, как вино; видами любоваться до бесконечности. Гуляла одна или с кем-то из новых знакомых. Комнату с ней делила девочка лет двадцати, маленькая, тоненькая. Патрульная гэйна. Девушка по ночам иногда шумно вздрагивала на кровати и тонко протяжно кричала. Будила Ивик. По утрам не помнила, извинялась. Ивик молча обнимала ее за плечи. Девочка была ранена в одном из дарайских прорывов. Ивик она напоминала Миари. Хотелось обнять ее, поцеловать, прижать к себе.

По вечерам, когда за стеклом бушевали ливни, отдыхающие собирались в гостиной у камина, присоединялись дежурные медсестры, врачи. Кто умел и мог — играли на клори, на флейтах. Пели. Ивик тоже заново попробовала струны. Рассказывали о пережитом — без надрыва, запросто, обычные рабочие ситуации, чего там. Ивик смотрела на людей, она была одновременно с ними — и вовне, одной из них — и сторонним наблюдателем. Любимцем санатория был маленький Геш, семнадцати лет, вчерашний квиссан. Он выглядел совершенным пацаном, с веснушчатым носом, оттопыренными ушами. Геш попал в Медиане в "котел" со своим отделением, десять человек там и полегли, а Геш — выжил. Остальные были постарше — женщины, мужчины. Кто-то попал сюда после кошмара — как Геш, Ивик, ее соседка по комнате. А кого-то задела случайная пуля, пожилой веселый дядька Мирим вообще свалился со строительных лесов — его часть помогала строителям возводить городок. Кому-то не давали покоя старые раны. Опыта здесь всем было — не занимать. Ивик слушала рассказы и думала, что все они, наверное — чудовища. С таким ведь не живут. Такое нормальным людям и не рассказывают. Нормальные люди не знают, как на это реагировать. А это — их жизнь. Норма. Свои переживания, погибший Шин — все это казалось уже не таким острым. У всех ведь так! Групповая психотерапия, думала Ивик. С психологом она тоже работала, но тот не считал ее состояние тяжелым, да оно таковым и не было.

Травили анекдоты, пели песни. Линс иль Тар читал собственные, весьма неплохие стихи. Он был красавец-гэйн, лет двадцати пяти, залюбуешься — ровная трапеция плечи-талия, огромный, ладно скроенный, выразительные серые глаза на правильном лице — только свежие шрамы его портили. Линсу они мешали, он то и дело касался лица рукой, часто говорил, что шрамы должны зажить бесследно, неглубокие, врачи обещали. Ивик не сводила с него глаз, да и все женщины тоже, соседка Ивик по комнате, кажется, совершенно влюбилась.

Линс служил в Килне, в охране миссии. Был ранен и в бессознательном состоянии захвачен в плен. Несколько дней дорши мучили его, надеясь получить тактическую информацию. Избитый, искалеченный, гэйн сумел добраться до своего облачного тела, уйти в Медиану и там уже — отбиться, и вернуться к своим.

Он чем-то напоминал Ивик Кельма. Хотя Кельм далеко не такой красавец. И не такой атлет, хоть в триманском бодибилдинге выступать. Может быть, из-за отдаленного сходства историй.

И Геш тоже напоминал Кельма. Ивик думала, что Кельм ведь после того, как с ним все случилось, тоже был в санатории, даже может быть, прямо в этом (точно она не знала), вот так же, как Геш. И почти в этом возрасте.

Человек похож на роман, думала Ивик, бродя по ровным аллеям недавно разбитого парка, вглядываясь с высоты в морскую даль, отдыхая в ажурных беседках. Человек — это история; это неповторимый узор мысли и чувства; иногда чувство в нем преобладает над идеологией и сюжетом, иногда преобладает идеология и мысли, иногда — сюжет. Ты читаешь эту книгу, сочувствуешь, отвергаешь, соглашаешься, наслаждаешься красотой, испытываешь стыд за неудачные места. Но редко, очень редко ты в эту книгу — влюбляешься.

Она захватывает тебя так, что хочется свою жизнь вложить в ее страницы. Перестроить свою жизнь в соответствии с идеями автора, с его пожеланиями и мечтами. Быть с ней единым целым — так же вот верующий влюбляется в Евангелие.

Ты веришь этой книге.

Ты живешь ею.

А потом интерес проходит. Как правило. В мире много книг, много интересных сюжетов. Хорошо еще, если ты не успел вложить в книгу слишком много, если она не так уж сильно изменила твою жизнь — в противном случае ее, ни в чем не повинную, можно и возненавидеть.

И все же человек — не книга. Книге все равно, а человеку — больно. С ним связывает другое — присяга, обет, обязательства, верность. Как там сказала Кейта про Марка: "для тебя любовь — присяга, для него — чувство".

Ивик любила вечерние посиделки. Она мало говорила — всегда как-то стеснялась выставлять свою личность, свое вообще — напоказ. Ей нравилось слушать других. Они рассказывали о своей жизни, о войне и смерти, о семьях. Все это было похоже на жизнь Ивик. Она была среди них — своей. Сколько лет прошло, думалось ей, даже десятилетий, сколько пришлось мучиться, прежде чем пришло наконец это чувство, для многих естественное с рождения. Это мои люди. Моя Родина. Я такая же, как они, и как это прекрасно. Я люблю их. Я для них — своя.

Двое здесь даже знали Ивик как писателя, и это было особенно приятно. Ее книгу читала Шани, подтянутая красавица-гэйна, возрастом уже за 50. И Линс ее читал и одобрил. Вообще роман "Господь живых", как оказалось, был для Ивик некоей ступенью. А она-то и не знала. Ей книга казалась не лучше других, более ранних — просто ее напечатали отдельным тиражом, и наверное, дело было в сюжете, который неизменно интересовал дейтринов. О цене, которую заплатила Ивик, чтобы написать эту книгу — не знал никто. Ивик этого не рассказывала даже Кейте. Слишком уж бредовые события. Если бы это была фантазия, сон или видение — рассказала бы.Но Ивик-то знала, что видела будущее — на самом деле. Это невозможно, согласно научным представлениям просто невероятно — но она верила, что это так.

Мало того, тот фантастический прорыв заронил в душу Ивик новое зернышко — рано или поздно из него поднимется другой роман, и это она уже понимала, и думала об этом.

Мирим разлил по стаканчикам "варенку" — берется обыкновенная шеманка и разводится перебродившим сладким соком. С нормальным спиртным в санатории был напряг — брали в распределителе в поселке за скальным хребтом; но там обычно давали только одну бутылку в руки.

— Ну давайте за мир!

Ивик опрокинула стаканчик, мерзкая на вкус бурда в желудке взорвалась приятным теплом. Мысленно она перевела тост на русский и сразу вспомнила: "мундир из дыр да мундир мой до дыр... хватит этой кровавой борьбы за мир!"* Перевести бы всю эту песню, гэйнам бы понравилось. Вот только Верс неизвестно как бы отнесся. На хрена нам война? Пошла она на.

*Песня Ольги Арефьевой.

Проникнувшиеся пацифизмом герои в песне сразу же взорвались и пошли ко дну — очевидно, противник не разделял их мнения. И добро еще, взорвешься сам — а то ведь есть еще и другие, Дана с ее детьми, свои дети, мама с папой, родня всякая, несчастный козел и предатель Марк.

— Дак вот, к теме. Я вообще-то только за, в смысле, зачем детям такой геморрой, пусть учились бы в тоорсене дальше. Но что-то непонятно, как они это себе представляют, — продолжил Мирим.

Разговор на этот раз был не просто за жизнь, а деловым — от гэйнов, раз уж они не в своей части сейчас, а здесь, в санатории, потребовали дать коллективный ответ по поводу ожидающегося вскоре в Дейтросе очередного народного совета. На Триме такой совет назвали бы референдумом, но там это был всего лишь опрос мнений, никак не влияющий на окончательные решения правительства. Здесь — влияло. В последние годы этих коллективных решений становилось все больше. На самом деле это было возвращение к принципам жизни Старого Дейтроса, возможное теперь, когда уровень жизни повысился.

— Дело же не только в обороне, — рассудительно начала Шани, — вопрос во всем народном хозяйстве. Везде не хватает рук. Сейчас дети начинают работать в 15, в 16 лет. В 15 — медсестра, слесарь, агротехник... в 16 — врач, учитель, инженер. А что у нас, уже так улучшилось экономическое положение, что мы можем себе позволить высвободить столько рабочей силы?

— Слушай, про это другие касты будут говорить, другие специальности! — возразил Хайн, высокий жилистый гэйн с Севера, — нам же надо вынести решение исходя из вопроса обороны. Про квиссанов.

Не так давно Медарин — высший совет касты медар — внес в Хессет (а Хессет в Дейтросе и состоит из высших советов всех четырех каст) радикальное предложение — увеличить возраст начала профессионального обучения до 14 лет.

Решение было настолько трудным, что после всестороннего экономического и политического обоснования идеи Хессет предложил вынести ее на Народный Совет. Все цифры и расчеты были изложены и широко распространены. По всему получалось, что экономика Дейтроса такой удар выдержать уже может. Но все равно это будет удар. Меньше работников. Снижение роста, строительства, производства — а население-то растет быстро.

Но с другой стороны, не вечно же заставлять детей уже в 12 лет заканчивать школу и прощаться с детством. Особенно тяжелой эта мысль казалась как раз в отношении будущих гэйнов, квиссанов. В 12 лет — военное училище, тяжелейшие нагрузки, опасность, с 14 — уже участие в патрулировании, а значит, и в боевых действиях.

Все сидящие здесь сами были такими квиссанами. Но у всех, за исключением самых молодых, были уже свои дети — и думалось не о себе (мы-то пережили это, и ничего страшного), а об этих детях. Ивик почему-то вспоминала Дану. Наверное, потому что ее на первых курсах было особенно жалко. Крошечная хрупкая девочка, под тяжестью "Клосса" первое время она просто шаталась.

— Ну и подумаешь, — сказал Геш, — и в двенадцать лет нормально. Мы в тоорсене такое вытворяли в этом возрасте... нас можно было сразу без подготовки на вангалов спустить.

— А почему именно 14? — поинтересовался Линс, — ровное число, что ли? Хоть бы на один год сначала сдвинули.

— На Триме, — поделилась Ивик, — наоборот искусственно задерживают детство. В некоторых странах общую школу заканчивают только к 20 годам. Потом еще профессиональное обучение. Но это как раз потому, что у них там избыток рабочей силы..

— Как избыток? — спросила ее соседка по комнате.

— Политэкономию надо было учить, — Линс, сидящий рядом, хлопнул ее по плечу. Девушка залилась краской.

— Я вот учил недавно, ни хрена не помню, — пожаловался Геш.

Линс принялся объяснять ему особенности триманского и дарайского устарелого способа производства. Ивик подумала, что эти знания не укладываются в голове у ребят, потому что они — нежизненны, молодые дейтрины просто не представляют такой дикой ситуации, когда твой труд — никому не нужен. Привыкли, что всегда нужен труд, если даже все уже сделано и прекрасно, все равно надо строить новые города, исследовать Медиану, дел полно... Не говоря уже о защите Дейтроса.

— Так что? — спросила Шани, — что писать-то будем?

— Напиши, что с нашей стороны возражений нет, — подал голос Линс.

— А их точно нет?

— Ха, конечно. Не будет хватать людей для обороны границы — снимут часть боевых групп с Тримы, Килна.. .проблем-то. Все лучше, чем детишек в бой кидать.

— Это да, — Мирим помешал угли в камине, взбрызнув снопы золотистых искр, — у меня племянник погиб два года назад. Пятнадцать лет пацану было. В патруле. Нельзя так, на самом-то деле.

— Ладно, так я отправлю от нас тогда, — сказала Шани.

— Конечно, отправляй, не вопрос!

— Линс, а ты бы не мог сыграть, а? — соседка Ивик по комнате протянула клори предмету своих воздыханий. Линс уселся поудобнее, стал настраивать струны. Ивик тоже потянулась за клори — сыграть второй голос. Линс посмотрел на нее и одобрительно кивнул, а больше никто не обратил внимания. Соседка Ивик снова пристроилась рядом с Линсом. Геш взял свою флейту.

Красивый звучный голос гэйна наполнил комнату.

Горы молчат, и не виден огонь пылающих крыш.*

Ветер резвится, ласкает лицо, лни, и взгляд.

Солнце зашло, но остались лучи. Значит, спи, малыш.

Разноцветный туман, разноцветные искры, костры горят.

Бег по лесенке вверх, выдох, вдох, и ступеньки из синевы.

Облака в догонялки играют, зрно смеясь.

Спи, малыш. И пусть снятся тебе шум и шелест листвы,

И прозрачное озеро, горы, и ласковый пляж.

Ивик наигрывала на клори второй голос, и Геш подхватывал флейтой.

. Ветер мира, и лес, и асфальт, и кирпич, и стена.

Лёд, и зелень, и снег в темноте, и улыбка луны.

Спи, малыш. Много разных дорог, но Дорога — одна.

Спи, малыш. Я люблю вас. Дыши и живи. Вы нужны.

*Nelka35

Наутро должна была приехать Кейта. Она прибыла с Тримы в небольшой отпуск. Может быть, даже возьмет с собой Дану или кого-то из внуков. Если Дана соберется — она стала нелегка на подъем.

Но Кейта не приехала почему-то. Погода была хорошая, после разных процедур Ивик отправилась погулять в парк и встретила Хайна. Неспешно шли по дорожкам, Ивик скакала через скамейки, чтобы проверить, насколько она уже здорова, и насколько готова к дальнейшему труду и обороне. Хайн хмыкал и предлагал выйти в Медиану и помериться силами.

Он был ненамного старше Ивик, и чуть выше по званию, ро-шехин. Служил на Севере, но не там, где Майс, а на северо-востоке материка, куда только-только успели протянуть ниточку железной дороги. Одинокий маленький поселок — такие цели охотно атакуют дарайцы, и три месяца назад случился большой прорыв, Хайн был там тяжело ранен, а его жена — техник-аслен, и его дети были убиты. Выжили двое старших сыновей Хайна, потому что они учились уже не в поселковых школах, а в профессиональных, далеко от дома. Дарайцы уничтожили чуть не половину населения поселка. А гэйны полегли почти все. Об этом нельзя было говорить, Ивик не знала, как об этом говорить. Она всматривалась в лицо Хайна. Нормальное лицо — а каким ему быть? Как должен выглядеть, говорить, двигаться человек — после такого? Иногда, когда Хайн молчал и казался погруженным в себя, Ивик взглядывала на него, и остро кололо сердце, потому что это же вот застывшее выражение боли и растерянности она помнила у Кельма. Тоже — если он не разговаривал с кем-то и не действовал, а он почти всегда действовал и разговаривал. Как и Хайн. То ли это попытка забить страшные мысли, то ли это просто такие люди, которым привычно все время действовать или что-нибудь говорить...

Забрели в беседку, на самом высоком холме. Отсюда был виден санаторий с белыми корпусами и парк, парк — малость облагороженный дикий лес со свежими аллеями; с другой стороны холм обрывался в длинную хвойную лощину, уходящую к морю, за лощиной вставали другие холмы, высокие, голубеющие вершины на грани небес. И море виднелось вдали, свинцовое с холмиками белой пены по краю, сливающееся с белесым небом у горизонта.

— Расскажи-ка про Триму... Ты такая скромная, Ивик, тебя и не слышно — а ведь куратор, работаешь на Триме!

— А что мое кураторство? Говорят, прикроют эту лавочку.

— Все равно. Неважно. Трима же! Россия, да? — Хайн задумался и продекламировал с ужасающим акцентом по-русски, — бельеет парус ад-динокий! В тумайне морья гал-лубом!

Ивик засмеялась.

— Ты учил, что ли?

— Немного, — признался Хайн, — и на экскурсии был. Москва, Петербург... мы были, — он осекся.

Ивик невольно положила ладонь ему на предплечье. Потом убрала. Заговорила поспешно.

— Там, конечно, интересно, на Триме. Все совершенно другое, непривычное. Но дома лучше. Знаешь, побывать там — это одно, это интересно, а жить постоянно... люди злые, кругом одна конкуренция, каждый норовит занять местечко потеплее. Есть те, кому совсем жрать нечего.

— У нас народ тоже не ангелы, знаешь.

— Знаю. Но это не так, все равно не так. У нас каждый на своем месте, и мы действуем вместе — а не друг против друга... Это трудно описать. Но это так. Это надо почувствовать.

— Все равно на Триме наверняка интересно работать. Что у нас? Патруль — тренировка— домой. Патруль — стычка — домой. Однообразие.

— В Медиане не бывает однообразия.

— И это тоже верно, в Медиане всегда весело. Но все равно, у вас-то там не так. Наверняка какие-нибудь интересные истории были... подопечные интересные. Кто они у тебя?

Ивик стала вспоминать подопечных. Жарова после трех абсолютно неперспективных романов с наблюдения сняли. Штопор женился, и в последнее время стал как-то терять форму, но может быть, он еще выправится. Только теперь уже без куратора, а это труднее. Женечка...

— А вот знаешь, что интересно было? Однажды курировала я одну девушку...

Она принялась рассказывать про Женю. Хайн слушал с интересом. Придвинулся ближе. Ивик, продолжая говорить, вдруг осознала, что Хайн — мужчина, и что он ей, в общем-то, нравится, и что вокруг на сотни метров — ни души. Она осеклась и чуть отодвинулась.

— Ну и где она теперь?

— А теперь она в Дарайе где-то работает. С этими агентами связи практически нет, только по делу связь.

Ивик подняла голову. Карие глаза Хайна внимательно смотрели на нее. В глазах был вопрос, не имеющий отношения ни к Жене, ни к ее рассказу.

Дежа вю морозом пробежало по хребту. Когда-то давно перед ней стоял вот такой же человек, непохожий по внешности, но тоже распластанный и истерзанный жизнью, и она могла утешить, могла дать счастье, и уже даже пообещала это... И резала, резала скальпелем по живому.

Сейчас — не так. Но все равно.

Она коротко, прерывисто вздохнула и поднялась.

— Пойдем-ка назад, Хайн. Скоро обед, и я обещала еще мужу позвонить.

Ивик врала. С Марком говорили три дня назад, пустяшный был разговор, что-то про детей, про хозяйство — и все. Как обычно. Марк, конечно, к ней не собирался — слишком уж далеко, через Медиану еще можно, но он не пойдет через Медиану. Не было никакого смысла звонить Марку — только отвлекать, у него ведь своя жизнь. Но пока шли назад, Ивик решила все же позвонить — Кейте. Почему бы и не спросить напрямую, в чем дело. Конечно, скорее всего Кейта либо с Тримы еще не вернулась, либо задержали домашние дела.

В комнатах санатория связи не было. Ивик вошла в компьютерную и присела к первому же эйтрону. Набрала номер, нацепила наушники. Кейты не было дома, и никого у них не было. Тогда Ивик перезвонила ближайшим родственникам — в блок, где жили Дана и Дэйм.

— Да? — раздался знакомый высокий голосок Даны. У Ивик екнуло сердце от нежности.

— Дан, привет! Это я!

Дана отвечала через микрофон, не включая эйтрон.

— Привет, Ивик! Как ты там?

— Я нормально! Дан, извини, если отрываю, я на минуту — хотела позвонить Кейте, а ее что-то дома нет. Она хотела ко мне сегодня...

— Понимаешь... — Дана замолчала. Ивик побледнела, пальцы ее крепко сжали край стола. Нет. Только не Кейта... нет.

— Что? — спросила она дрожащим голосом.

— Она жива, не беспокойся, она жива, — поспешила заверить Дана, — ты не нервничай так. Видишь ли, тут у нас проблемы. Кейту забрали.

Лишь в Медиане, и то — уже на самом подходе к Коре, где жила семья Кейты — Ивик пришло в голову, что наверное, не надо было так срываться. Не надо было ругаться с главврачом, объясняя, что она уже совершенно здорова, вообще не надо было уходить. В конце концов, все можно узнать и через эйтрон. Зачем она там нужна? Кому?

А вот для нее самой это может обернуться неизвестно чем. Например, накроется медным тазом работа в Дарайе. Да и на Триме тоже — кто же выпустит работать агента с сомнительной идеологической репутацией?

Ивик почувствовала омерзение к себе самой и к этим своим мыслям. О чем вообще можно говорить, когда Кейту обвиняют в чем-то несусветном? Когда она, вот прямо сейчас, в Версе, наверное, сидит в какой-нибудь камере (Ивик ни разу не довелось побывать в этом учреждении, и она слабо представляла, как там это все выглядит). Или на допросе, и ей что-то там колют. Гадость какая! Мерзость. Даже думать об этом противно.

Кейта — самый лучший человек на этой планете. Самый лучший, мрачно подумала Ивик. Самый чистый, честный, умный. Может, конечно, она и преувеличивала из любви и симпатии, но — ненамного.

Эльгеро оказался дома. Это было чудом, он в последние годы вообще почти не бывал дома, дети выросли, с Кейтой они общались на Триме. Но с другой стороны, это было вполне понятным чудом. Вид Эльгеро сразу успокоил Ивик — он был решительный, деловой и спокойный. Ни в какой не в панике. Хотя даже его запредельно высокое звание и положение ничем помочь не могло, от Верса никакие чины не спасают.

— Я позвонил некоторым знакомым, но больше я сейчас сделать не могу. Ждем результатов, — пояснил он.

— А что вообще случилось? — Ивик оперлась локтями о поверхность стола. Эйтрон был включен, видимо, Эльгеро заодно работал, да и как ему прервать работу хоть на день, ведь главнокомандующий, шеман третьего уровня. Муж Кейты коротко, рассеянно глянул на нее.

— Я сам не знаю, Ивенна. Пока все, что удалось выяснить — поступил сигнал. Я так полагаю, что это идет от ее контактов с хойта. Я ей всегда говорил, что это не те люди, с которыми стоит сближаться. Вера в Христа — основа нашего общества, мы всегда придерживались заповедей и правил Церкви, я сам придерживался и требовал этого от Кейты. Но если сказать откровенно, часть хойта у нас... в общем, я считаю, что на фоне всего нашего общества — учитывая всю напряженность нашей жизни, часть хойта пользуется слишком большой свободой и праздностью.

— А что за контакты у нее? — для Ивик было новостью, что Кейта общалась с какими-то хойта. Ее другом был Аллин, но и то в последние годы, кажется, Кейта с ним не общалась. Во всяком случае, ничего о нем не говорила, но может быть, Ивик просто не интересовалась.

— Да там монастырь в Лайсе, в зоне Шиван. Она переписывалась с несколькими монахами оттуда. Все это богословие, — Эльгеро раздраженно махнул рукой, — я всегда говорил: надо заниматься своим делом и не лезть в дебри.

Ивик испугалась. Ей вспомнился отец Даны, которого арестовали сначала именно за подозрение в ереси. Но ведь он был хойта, для них это возможно. А Кейта просто и не может произнести ересь, она в церкви — никто. Да и не думала она ничего такого еретического. Кажется. И в любом случае, ересь квалифицируется только богословской комиссией. И если человек не хойта, он может говорить почти все, что угодно. Если бы гэйнов за каждую высказанную мысль таскали на проверки — кто бы вообще смог работать в Медиане...

— Что мне-то делать? Я могу чем-нибудь помочь? — Ивик было неловко. Кажется, она только отрывает человека от дел.

— Знаешь что, иди лучше к Дэйму. Его нету сейчас, но там Дана, дети. Если у тебя есть свободное время, это неплохо. Может быть, разрешат свидание, Кейта порадуется, если ты придешь. Я позвоню сразу, как только что-нибудь выясню.

Старших детей Даны дома не было. Собственно, двое старших уже работали и к родителям наведывались редко. Рейн стал генетиком, говорят — талантливым, Лита — гэйной, и служила на юге в патрульной части. Шанор жил в тоорсене. Но младшенькая девочка, двухлетняя Лати, играла в куклы в специально оборудованном для нее уголке. Дана то ли уже забрала ее из марсена, то ли вообще не повела сегодня. Сама Дана теперь работала на связи сутки через двое, у нее был свободный день.

Ивик пожалела, что ничего не захватила для Лати. Не до того было. А можно было взять жаренок, на Лиме они закрученные спиралькой, с орехами. Лати показала ей всех своих кукол и сообщила, как их зовут. Очень развитая, богатая фантазия, отметила Ивик. Тоже способности гэйны? И тут же одернула себя с досадой, девчонке всего два года.

Лати снова углубилась в игру (нет — очевидная гэйна. В два года создает свой мир и развлекает себя сама). Ивик смотрела на ребенка с завистью и тоской. Лати была похожа на Дану в детстве — черные завитки волос, худенькое лицо, но все же покрепче. Как хотелось бы Ивик еще вот такого малыша. Сладкого, с шелковыми щечками, которые так приятно чмокать, теплую, нежную тяжесть на руках.

После всех событий с Кельмом она загорелась идеей родить еще ребенка. И Марк тогда сказал: "А зачем? Троих вполне достаточно". "Я ведь первые годы тогда проведу дома. Буду сама растить, ты же знаешь, отпуск положен. И вообще, если надо, могу и уйти с Тримы". "Как хочешь, конечно, но я не понимаю, зачем нам еще один ребенок".

Ему не хотелось хлопот, возни — он еще помнил, как тяжело было с малышами.Не хотелось ужиматься — другой блок ведь не дадут, и несколько лет, пока ребенок дома, придется провести в тесноте. А уже так уютно, привычно дома, все устоялось. Куда теперь кроватку втискивать, игрушки? Ивик покорилась.

Может быть, потому семья и пошла вразнос, что не стало никакого смысла в ее существовании. Не стало развития. Не вопрос, у Эльгеро и Кейты тоже было всего трое детей, но их связывали совсем другие отношения.

— Ивик! Иди поешь!

Ивик перебралась на кухню. Здесь уже сидел Вейн, младший сын Кейты. Вейн единственный из семьи не стал гэйном, он был математик и разрабатывал темпоральную теорию. Ивик как-то с ним консультировалась по поводу своего безумного прорыва в будущее, но ничего не поняла. Вейн был женат, родились уже двое детей, жили все они в Шари-Пале, но сейчас здесь он был один. Тоже сразу примчался. Взял на работе отпуск, начальство отнеслось с пониманием.

Семья собралась вокруг беды, словно вокруг горящего дома. Все стояли и смотрели на пожар, не зная, что можно предпринять — вроде бы уже спасены все кричащие в окнах младенцы, снята с крыши кошка, изъяты из шкафчика документы. Потушить же огонь нечем, невозможно. И все стояли и ждали, прикидывали, что можно сделать еще, и ждали, не появится ли очевидная возможность хоть что-нибудь сделать.

Дана сварила овощной суп. Очень вкусный. Дана варила талантливо, будто проявляла уснувшие качества гэйны. Она не пользовалась рецептами, готовила по интуиции. Ивик почти мгновенно проглотила содержимое миски и стала размышлять, как бы половчее попросить еще. Неловко объедать, конечно.

Разговор за столом шел все на ту же тему, заворачивался по кругу. Казалось и невозможным говорить о чем-нибудь еще. Ивик рассказала о предположении Эльгеро. Оно оказалось для Даны не новым.

— Это может быть. К хойта ее всегда тянуло.

— Я думала, ее тянуло только к Аллину. Ведь он был ее другом.

— Да, но видимо, она общалась и с другими. Переписывалась. Не знаю подробностей, конечно. Но ведь на нее кто-то написал, понимаешь? А кто?

— Кто-нибудь из шематы Тримы. А что именно написали, не знаешь?

— Да фигню какую-нибудь. Мало ли, что можно написать, чтобы завалить человека.

— Мне кажется, это связано с фантомами, — вступил Вейн, — я знаю, что ей многое высказывали по поводу ее фантомов.

— Не понимаю, — пожала плечами Дана, — фантомы приняты? Приняты. Не она же их принимала, комиссия. Значит, признаны идеологически верными.

— Комиссия состоит из гэйнов. И хойта, которые работают на Триме. Другим хойта это могло не понравиться.

— Это же не повод для ареста! — возмутилась Ивик. Дана коротко взглянула на нее. Ивик отвела взгляд. Не повод... не повод, но может быть — причина. Все, что угодно может стать поводом. Так вот у нас в Дейтросе все устроено... Вот так мы живем, вот такая у нас жизнь. Ивик почему-то — не к месту — вспомнила Хайна. Да, бывают ситуации и похуже. Эльгеро вон спокоен, как слон. Гэйны относятся ко всем этим вещам — арест, приговор, лагерь — намного проще, чем другие. Да, нестерпимо обидно и больно попасть в тюрьму или даже быть расстрелянным без всякой вины. Или за небольшую вину. Это бывает редко. Если честно, Ивик вообще с Версом чуть ли не впервые столкнулась — если не считать того случая в школе. Но вероятность такая есть.

Но ведь для гэйна постоянно существуют куда худшие вероятности. Гэйны на самом деле не испытывают особого страха перед Версом.

Все остальные, наверное, боятся гораздо больше.

Свидание с Кейтой разрешили уже на следующий день. Но только Эльгеро, и только потому, что он надавил на какие-то там рычаги. Эльгеро вернулся, пришел к Дане, по-прежнему спокойный и деловой.

— Все нормально, — сказал он, — я думаю, ничего страшного не будет. Просто проверка.

— Как она там? — спросила Ивик. Эльгеро пожал плечами.

— Выглядит нормально, держится бодро. Настроение, конечно, не лучшее. Да, ее арестовали по доносу. Она мне сказала. Это связано с какими-то ее частными высказываниями, и с содержанием фантомов. Особенно того, старого фантома — "Восхождение", — он взглянул на Ивик. Та опустила голову.

Идея фантома принадлежала ей, Ивик. Но у нее идею не приняли, а реализовала ее как раз Кейта. Но что в нем могло быть неправильного?

— Она чрезмерно доверяла этим монахам, — пояснил Эльгеро, — она вообще очень доверчивая и открытая душа. А уж монахи... ей кажется, если человек рядом со святыней, то он и сам отчасти святой. С некоторыми из них у нее были конфликты, но все равно. В последнее время она уже отошла от общения с ними, но видимо, что-то сохранялось. Я не совсем в курсе.

Он помолчал. Потом сказал твердо.

— Я абсолютно уверен, что Кейта никогда, ни при каких обстоятельствах не могла совершить предательства. И все ее фантомы согласованы и приняты, и в них абсолютно нет ничего, противоречащего христианской вере. Если она будет осуждена — это омерзительные происки каких-то сволочей. И если они этого добьются... если Кейту посадят... Я сам, лично, этих сволочей найду, я все выясню, и этого им так не оставлю.

Вечером Вейн ушел ночевать к отцу. Ивик с Даной сидели на маленькой кухне блока, пили чай с вареньем, которого Дана в этом году наварила целый погреб. И с прошлого года еще банки стояли. Теперь разговаривали о том, о сем. Ивик знала, что Дана недолюбливает Кейту, наверное, классические отношения невестки и свекрови... И в глубине души Дана не так уж переживает из-за Кейтиной судьбы. Но разумеется, вслух говорить об этом было нельзя.

Почему хорошие люди, во всем хорошие, вроде бы, так часто друг друга не понимают, не любят? Почему между ними возникают конфликты? Ведь все мы, кажется, хотим только добра, думала Ивик. Неужели есть хоть один хойта, который не хочет добра? И однако, в результате Кейта в тюрьме, ее допрашивают, наверняка под наркотиками, ей грозит что-то страшное. Мы любим Дейтрос, мы умираем за него — но у него есть вот такая сторона... неужели это неизбежно?

Дана понемногу научилась хозяйствовать, отмечала Ивик. Куда лучше меня. Варенье — пальчики оближешь. Кухня чистенькая. Вышитые занавески — Дана увлеклась рукоделием, и занималась этим тоже талантливо.

— А Дэйм где? — спросила Ивик. Дана досадливо дернула плечом.

— Ну где. На Триме, ясное дело. Может быть, ему даже еще не сообщили. Какая-нибудь очередная операция.

Она вздохнула. Ивик почувствовала угрызения совести — за Дэйма, за саму себя, тоже забросившую семью из-за работы. Кейта говорила "где был бы Дейтрос, если бы мы и наши близкие не жертвовали собой..." Но теперь Кейта сидит в Версе.

— Тебе хорошо, — сказала Дана, — ты за мужем всегда была как за каменной стеной.

Кровь бросилась в лицо Ивик. Дана задела больное место.

— Вот уж не сказала бы...

— А что? Он же от тебя не ушел. Конечно, это плохо, что он гулял, — рассуждала Дана, — ничего хорошего. Но ведь тебя не бросил. С кем не бывает. Подумай, ты же как сыр в масле каталась. Он за тебя и хозяйство вел, и детей растил. Ты вообще не знаешь, что такое хозяйство...

Ивик глубоко вдохнула и выдохнула. Сейчас поругаемся, подумала она отстраненно.

Интересно, откуда взялась эта странная идея, что Марк взял на себя буквально все? Да, раньше он любил ее и старался для нее многое делать. Но... каждый раз приходя домой, она делала большую уборку. Делала, кстати, те же заготовки на зиму. Готовила, стирала, гладила. Варила Марку на несколько дней суп. Конечно, живя один, он обслуживал себя сам...

Дети? Но до марсена Ивик растила их сама, и тогда Марк вообще практически не помогал. А потом — детей нет целый день, целую неделю, позже — вообще они появлялись только на каникулы. В чем же заключалось "воспитание" Марка? В том, что он проводил с ними чуть-чуть больше времени, чем Ивик? Она бы, конечно, предпочла иметь выходные каждую неделю, как все нормальные люди...

Марк не был таким уж суперхозяйственным. А главное — Ивик вовсе не чувствовала себя с ним "как за каменной стеной". Однако ж, вот взялась откуда-то такая легенда. И мама считает ее вертихвосткой, которая "не знает, такое настоящая семейная жизнь", и Дана.

Может, потому что такие легенды вообще ходят про женщин-гэйн? Не буду об этом думать, решила Ивик. Это Дана. Сестра, родной человек. Не хватало еще с ней поругаться из-за таких пустяков.

Дана иначе смотрит на ситуацию. У нее ведь тоже "кто-то был". Ивик давно об этом знала. Были влюбленности, отношения какие-то. Когда дети подросли — Дана оправилась и снова изменилась. Стала красивой женщиной, похудела. Фигура — не хрупкая, как когда-то, но женственно-изящная, черные локоны, огромные глазищи. Научилась хозяйствовать. Нашла себя в новой жизни, забыв о том, что готовилась быть гэйной. Она даже иногда играла на скрипке, особенно перед гостями.

Такая женщина не станет ждать, пока муж-гэйн торчит на Триме неделями и месяцами.

Дану можно понять. Не засушивать же такую красоту и такую душу. Тихо, шито-крыто, и Дэйм ни о чем не догадывается. И церковь ни о чем не знает. Ведь это же самое главное — чтобы никто ничего не знал; а что там — все мы грешники. Дана не может жить без любви. И у нее ведь почти совсем нет родни. Она еще более одинока в жизни, чем Ивик. Ее жалко. Все это Ивик понимала, и никогда Дану не осуждала.

И Марка тоже можно понять. И его тоже жалко.

Вообще пока понимаешь других — жить легко. Как только задумываешься о себе, о том, что делают с тобой — так сразу становится невыносимо тяжело. Может быть, в этом и суть, что никогда не надо думать о себе, только растворяться в ближних?

Но как-то не получается.

— Дан, а давай как-нибудь сходим в Медиану, — предложила Ивик, — погуляем? Ты играешь иногда в Медиане?

Дана криво улыбнулась, одной стороной красивых губ.

— Да я бы, может, сходила, только времени нет совсем.

Она подняла голову и прислушалась. В глубине блока запищала во сне Лати. Пискнула несколько раз — и угомонилась, кажется.

— Пойду проверю, — Дана поднялась, — что-то она спит плохо.

Ивик вернулась в санаторий — долечиваться. Она наврала врачу — ей еще было тяжеловато двигаться, болело то в одном месте, то в другом, ныли кости. Ей нужны были массажи, прогревания, ванны, всяческие примочки. Ей нужны были прогулки по парку, чистейший морской воздух и вечером компания у камина.

Хотя она беспрерывно думала о Кейте.

Но как ни странно, мрачные эти думы нисколько не мешали писать. Ивик примеривалась к роману о будущем. Писала отдельные сцены, продумывала план. Бывает горе и стресс, которые писать не дают, отвлекают, погружают в мрачную трясину. А бывают — даже более сильное горе и мощнейший стресс которые словно добавляют огня в топку, словно их и пережигаешь, уничтожаешь, как противника в Медиане.

И еще — таким образом убегаешь от ужаса. У Хайна убили семью? В будущем война станет архаикой, наступит прочный и надежный мир. Кейту забрали в Верс? В будущем исчезнет всякий идеологический контроль, и сама система наказаний сократится до минимума и станет исключительно гуманной. Но это не бегство от действительности — это мечта. Это планирование, образ будущего, фантом, который станет влиять — если получится — на общественное сознание. Пусть люди мечтают о хорошем.

Правда, все это казалось слишком тривиальным. Это и так ясно. Это и так все знают... Ивик чувствовала там, в глубине, что-то еще — но не могла понять, что именно.

Ивик снова стала много писать. И мало общаться. Ей было неловко отчего-то перед Хайном, хотя он держался дружески и приветливо, да и ничего ведь не произошло. Казалось ее долг — как-то помочь, поддержать, потому что его ведь очень жаль — но как? Она не знала. Кроме того, никому нельзя было рассказывать о Кейте. Не потому, что запрещено. Просто это стыдно. Некрасиво. О таких вещах не принято говорить. Скрывать тоже не принято, спросят — можно ответить, никто не осудит, все посочуствуют. Но ведь это горе, трагедия, ужас. Хайн вот ведь тоже не распространяется о случившемся, не рассказывает всем подряд...

А Ивик много думала о Кейте. Бродила по роскошному южному парку, выходила поиграть в Медиану — и думала о ней. Как вообще дальше жить, если Кейту приговорят? Если с ней такое сделают? Получается, что Кейта — враг дейтрийского государства. Точнее, государство — враг Кейты.

Сомнения поднимались из давно забитой душевной глуби, взламывая корку заросших рубцов.

Чем мы лучше дарайцев в таком случае?

Если не сопротивляться, позволить им прийти — они не уничтожат всех дейтринов. Не психи же они. Не уничтожили же все население Лей-Вея. Все, что будет — потеря национальной идентичности, идей, потеря всего, что нам дорого. Но так ли уж важно все, что нам дорого? Стоит ли оно такой цены?

В Дарайе тоже много несправедливости и горя. Но именно — "тоже". Как это сравнить, взвесить? На каких весах?

Дарайя не сахар — но мы-то чем лучше?

Люди в Дарайе разучились творить. Говорят, они лишены благодати — но ведь это легенда, это даже не "официальное мнение церкви". Психология утверждает, что дарайцев развращает потребление. В старом Дейтросе уровень потребления также был высоким — но по-другому. Хорошо, предположим, это действительно очень плохо, ужасно.

Но ни одна самая гениальная симфония, ни блистательный роман, ни пленительные стихи не стоят хотя бы одной человеческой жизни. Это несоизмеримо.

В лагере, говорят, невыносимо тяжело. Лагеря — либо в холодных климатических зонах, либо на южных тропических островах, где свои проблемы. В пустынях. Заключенные тяжело работают — Дейтрос не может позволить себе содержать неработающую массу людей. Строят новые дороги, поселки. Добывают руду. Рабочий день 12 часов. Бараки, колючая проволока. Раньше были и сильные перебои с кормежкой, сейчас, вроде бы, с этим стало легче. Охрана... Охраняют лагеря гэйн-велар, конечно, но есть и небольшая часть гэйнов, как везде — для прикрытия в Медиане. Прикрывают они, ясное дело, не только от дарайцев — но и от возможного побега... К тому же в Медиане ставятся постоянные заслоны и ловушки, иначе по крайней мере сильного гэйна нельзя было бы удержать в лагере.

Противно еще то, что официально все это "как бы" не существует. Все знают — но не пишут об этом, не обсуждают, не выносят или почти не выносят на народные советы. Никаких подробностей. Как будто этих людей вышвырнули из общества и больше не надо ими интересоваться.

Лицемерие. Как во всем у нас, с ожесточением думала Ивик. Вот и с браком так же. Официально у нас все добродетельные — все же ходят хотя бы 2 раза в год на исповедь. А на самом деле живут как хотят. Тогда уж лучше жили бы как в Дарайе, без всяких официальных браков, было бы по крайней мере честно.

Еще через неделю в санаторий позвонила Кейта. Ее выпустили. Все обошлось.

— О Господи! Я приеду к тебе, — сказала Ивик, — прямо сейчас собираюсь и выдвигаюсь...

— Не надо! Давай лучше я к тебе, но завтра. Сегодня еще побуду с семьей, а завтра Эль все равно уходит. Я все равно хотела тебя навестить перед отправкой на Триму. У вас там хорошо, тепло. Погуляем.

Ивик покорилась.

Кейта осунулась, побледнела, острое лицо похудело еще больше. Страшненько она выглядела, если честно сказать. Морщины встопорщились у глаз, и стало заметно, сколько ей лет. И настроение подавленное. Ивик было очень жаль подругу, но опять же — чем помочь? Она предложила сходить в поселок, там чудесное кафе, мороженое, вино. Кейта согласилась.

— Что они с тобой сделали? — спросила Ивик. Они шли по широкой горной тропе бок о бок, слева — поросшая мхом бурая стена, справа — в туманном мареве пропасть с темными остро торчащими вершинами елей. Небо поздней осени сияло чистой голубизной.

— Да что со мной сделаешь, — вздохнула Кейта, — ничего такого. Беседовали. Долго. Днем и ночью.

— Кололи, наверное, что-нибудь?

— Ну немного. Да ничего страшного, Ивик. В молодости меня такие вещи вводили в ступор, а сейчас... да ну их.

— Ты уже бывала в Версе раньше?

— Один раз. Я ведь была в плену, помнишь? После этого. Положена же проверка. Тогда меня это очень обидело и оскорбило. Я ж такая крутая, я не согласилась на предложения дарайцев, бежала из плена. А тут... такое. Причем кто меня проверял? Гэйн-велар, которые вообще в жизни боя не нюхали. И еще хойта. Там ведь всегда есть хойта, для богословских консультаций. Но сейчас знаешь — я отношусь философски.

— Они ничего не нашли?

— Нет, конечно. Что они могли найти? Основная проблема была в моих фантомах. А здесь ситуация слишком уж щекотливая. Мои фантомы известны, вся верхушка шематы Тримы их принимала, все критики хоть по разу да высказались положительно. Некоторые хойта тоже, хотя не все. Если же признать хоть один мой фантом вражеским и не соответствующим — что тогда? Менять всех людей в Стратегии? Все командование? Вообще признавать, что вся шемата Тримы уже десятилетия действует неверно? На это они пойти не готовы. Это была глупость. Ну а простая проверка по фактам ничего не дала — меня обвинить не в чем.

В поселке было многолюдно — выходные, ребятишки возвратились из школ. Как у нас, подумала Ивик. "У нас" — на Севере, в построенном всего 20 лет назад городке Майс. Только в Майсе сейчас уже снег, и на каждом шагу — снежные крепости, залитые горки, катки, компании на простеньких коньках, старшие тянут малышей на санках и волокушах. А здесь — детвора облепила ветви высокого, уже сбросившего листву платана; младшие бегают еще голоногими, гоняют старенький мяч, лезут в лужи. Кейта и Ивик умолкли, не сводя глаз с детишек. Они обе — по дейтрийским меркам — не очень-то много достигли как матери. Всего по трое детей. На Триме трое детей — почти подвиг, а здесь почти ничего. Но ведь здесь и растить их легче, подумала Ивик. Трудно только с младенцем, но в это время ты не работаешь. И не надо думать о том, как их прокормить. На Триме — приходится. Не надо отрывать кусок от себя — блага распределяются на всех одинаково. Не надо думать об их образовании — это полностью берет на себя государство. Большую часть времени дети проводят в школе, тебе остается их только любить и баловать. Не надо беспокоиться об их будущем — будущее устроено. Кто-то, конечно, все равно умудряется беспокоиться, как мама за Ивик — но ведь необходимости такой нет.

Ивик с тоской смотрела на детишек. На молодых мам, гордо шествующих по улице с младенцем в подвеске (а иногда еще и выводком старших сзади). Кейта положила руку ей на плечо.

— Тоже иногда думаю — вот так бы и жить. Эльгеро был бы рад, он тоже хотел бы много... И потом, когда их только трое, и одной уже... — Кейта умолкла. Ивик взглянула на нее. У Кейты дочери уже больше нет, только два сына. А вот было бы их много, и несколько девочек... и что, было бы легче? Фу, противно даже думать так.

В кафе было тоже полно народу — и отдыхающие из трех окрестных санаториев, и местная молодежь. Но удалось найти хороший столик, в углу, Ивик с Кейтой коротко бессознательно поконкурировали за возможность сесть к стене, лицом в зал, чтобы взглядом контролировать окружающее, а спина чтобы была защищена сзади. Кейта улыбнулась и уступила.

Какая разница...

Ивик не любила сладкие вина, но местное было хорошим. Взяли на двоих сразу бутылку. Отпуск, сказала буфетчица, неограниченный сегодня, новый урожай, хватит на всех.

— За благополучный исход давай выпьем, — сказала Ивик. Кейта кивнула. Вино казалось густым и тягучим, как сироп. Ивик закрыла глаза, чтобы не потерять ни йоты вкусовых ощущений.

— Мы так переживали за тебя. Ты даже не представляешь.

— Хорошо, что вы все есть у меня, — просто сказала Кейта. Потом добавила, — там мне иногда казалось, что я совсем одна. Понимаешь — совсем. Но это, конечно, глупость.

— Я никогда бы не поверила, что ты в чем-то виновата.

— Мне иногда самой начинало казаться, что я виновата. И сейчас еще кажется. Знаешь, Дейтрос намного сложнее, чем мы думаем. Информационная среда Дейтроса... Мы думаем, что она однородна. А на самом деле — разные касты представляют мир по-разному, и внутри каждой касты... особенно хойта... Скорее однородна среда гэйнов. И то — относительно. Но это у нас потому, что — общий жизненный опыт

— Гэйны тоже разные.

— Да, конечно... но сравнительно...

— Почему тебе казалось, что ты виновата? От впечатлительности?

Ивик это понимала — она вот тоже постоянно считала себя виноватой во всех проблемах с Марком.

— Видишь ли, мои представления... они в самом деле отличаются от представлений хойта. Не всех, но очевидно — многих. Знаешь, церковь сформировала Дейтрос. Но ведь раньше и церковь была другой. И она меняется, эволюционирует...

— Я думала, церковь не меняется.

— О нет, Ивик, ты не права. Еще как. Ведь церковь — это люди. Догматы остаются неизменными, а вот их толкование... Поколение хойта, которое спасло Дейтрос — уже вымерло. Тогда они были организующей, объединяющей силой. Армией Господа. Они были власть имеющими и говорили как власть имеющие. А сейчас... они все больше обращаются к вопросам индивидуального спасения.

— Но это же неплохо, разве не так? — осторожно спросила Ивик.

— Не знаю. Конечно, раньше Верс был еще хуже, чем сейчас. Но ведь и сейчас рассматриваются вопросы о ереси... Теперь, правда, за ересь уже только запрещают публичные высказывания, а раньше — сама понимаешь. Но не в этом дело...

Кейта отхлебнула вина.

— Видишь ли, хойта... само призвание хойта. То, что я тебе говорю — это только тебе, как подруге...Призвание хойта, говорят — служить Господу. Но что это означает? Служить Господу — это и значит в физическом смысле, в земном — служить людям. Ведь в Евангелии много раз говорится: как вы сделали это одному из братьев моих меньших, так сделали мне. И все в этом смысле...

— Ну что же тут особенного? — удивилась Ивик, — это общеизвестная истина. Святая Кейта... и многие вообще об этом...

— Да, конечно. Но толку-то людям от существования хойта, понимаешь? Не всех, конечно. Но есть такие...

Ивик подумала. Хойта — знала она всегда — очень нужны Дейтросу. Так же нужны, как Трима — без них Дейтрос перестанет быть собой. Может, только благодаря тому, что выжила часть монахов, сохранились монастыри, Дейтрос смог восстановиться после Катастрофы. Непостижимо, нелогично даже. Но это люди, которые всегда, в любых условиях хранили веру, а Дейтрос ведь и построен на вере.

Теоретически это так. Практически — Ивик вдруг вспомнила всех священников, с которыми говорила, когда в ее жизни все пошло наперекосяк, и знакомо больно заныло в груди. Лучше уж не вспоминать.

— Мы все живем для людей, для общества. Мы, гэйны, защищаем. Кто-то строит, производит, кормит, учит, лечит... Но и хойта... Они не просто же так, не сами по себе. Они нужны Дейтросу, людям. Не только чтобы выполнять какие-то телодвижения обрядовые. Они — авторитет, духовный авторитет. Они знают, как нужно. Говорят об этом. Хойта — он должен быть как учитель, лекарь, психолог. Вот ты приходишь к нему, и он тебе поможет. По крайней мере, все сделает, чтобы помочь. И в целом каста хойта определяет идеологию Дейтроса. Понимаешь, не только охрана догматов, но и определение, как именно эти догматы реализовать в обществе. Этим наша церковь всегда отличалась от триманской. Та приспосабливалась... какое общество есть, такое и ладно, а мы будем тихонько отправлять наши обряды... по сути уходить от мира, от решения проблем. А наша — формировала общество.

— И это тоже все правильно. И всем известно.

— А теперь, представь, какие-то хойта говорят — нет, нам все равно, мы просто любим Господа, мы вот такие его слуги, и в принципе, нам все равно, как вы там живете... А зачем они тогда? Это я, Ивик, потом стала уже думать. После Верса. Зачем? Почему люди должны их кормить, содержать — что они отдают остальным? Знаешь, на самом деле у них многое изменилось за эти десятилетия. Очень многое.

Ивик догадалась, о чем говорит Кейта. Но расспрашивать было неловко. Захочет — сама расскажет все подробно. Кейта очередной раз обернулась — спиной к залу сидеть ей было все же некомфортно. Вот Ивик — удобно. За соседний столик только что уселась молодая пара. Очень молодая, наверное, еще учащиеся. Лет шестнадцать. А может, чуть больше. Ивик перехватила их взгляд, короткий, друг на друга, и острая зависть кольнула в грудь. Господи, почему же у меня-то так никогда уже не будет... Такая нежность, такое счастье. А ведь было же!

Это не гэйны, не квиссаны — у девчонки длинные темные волосы; парень был бы в форме, молодые парни-гэйны обычно и в свободное время щеголяют в парадке. А эти, значит, из другой касты. Просто молодые ребята.

— Давай за мертвых, — сказала Кейта. Ивик снова закрыла глаза и залпом выпила бокал. Помолчали.

— Вот теперь ты уйдешь надолго, — сказала Кейта. Ивик вздохнула. Говорить ей, что чуть было уже не решила отказаться? Да нет, не стоит.

И честно говоря, Ивик бы не отказалась. Даже если бы с Кейтой в самом деле что-то случилось.

Ивик себя уже давно изучила. Стыдно признаться, но все сомнения в правоте Дейтроса, все проблемы — ничто по сравнению с возможностью пережить новое приключение, а ведь работа на Дарайе — это... ну это просто очень интересно. Новое. Необычное. Как отказаться?

— Но самое главное — чтобы тебе было хорошо. А в сложившихся обстоятельствах.... может, для тебя так и лучше.

— Ты права, — грустно кивнула Ивик, — я уйду... не буду мешать. Всем будет лучше.

— Ну не всем. Нет. Мне без тебя будет.. грустно. А детям твоим...

— Даже пока не знаю, как сказать Миари... она очень ко мне...

— Кому-то ведь надо, — сказала Кейта утешающе, — мой отец...

— Я знаю.

Отец Кейты, великий разведчик, много лет работал в Дарайе, сложилось так, что Кейта даже не знала, кто ее отец, выросла без него.

Опять говорим обо мне, подумала Ивик. А ведь трагедия случилось с Кейтой.

— Тяжело тебе было? — спросила она, — в Версе?

— Да ничего, — Кейта пожала плечами, — был только один момент. Только один. Когда я....

Она замолчала, взгляд ее, устремленный в одну точку, вдруг стал больным. Непонимающим, недоуменным. Ивик положила руку на предплечье Кейты. Она видела такие взгляды у раненых, как будто человек недоумевает — за что ему такая боль, почему именно в него попало, что вообще случилось, почему нельзя вскочить, бежать дальше... Кейта помотала головой, будто вытряхивая мысли, и лицо ее снова приняло обычное выражение.

— Я долго думала обо всем этом, — сказала Ивик, — ведь что-то у нас все-таки устроено не так. Если людей вот так... если лагеря. И отец Даны, помнишь? И ты вот...

— Ну со мной-то ничего такого не случилось. И ведь Ивик, в большинстве случаев — ничего не происходит. Просто проверка. Потом выпускают.

— Но кого-то и не выпускают. И потом еще я думала, про охрану границы. Мы все это знаем... мы же с квенсена были в патрулях. Да, в основном, конечно, охраняем от дарайцев. Но нам же давали инструкции, задерживать и своих тоже. Я ни разу не столкнулась с такой ситуацией, но патрульные наверняка иногда...

— Но ты же знаешь, что своих, перебежчиков, мы задерживаем крайне неэффективно. И как? Проверять всех, кто ходит по Медиане, невозможно. Поданы позывные, пароль, а цель, куда человек идет... Это надо реально постараться, чтобы нарваться на патруль.

— Обычные люди не разбираются в этих тонкостях... нарываются.

— Но редко. Кто хочет — тот уходит из Дейтроса.

— Я знаю, Кейта. Я знаю. Но ведь сама эта ситуация... это же ненормально — задерживать людей. Должна быть свобода. Захотел — ушел. А у нас...

— Свобода — это когда мир. У нас война.

— Но у нас всегда будет война, наверное... они же нас не оставят в покое.

— Значит, всегда будет так, как сейчас.

— Но тогда чем мы вообще отличаемся от дарайцев?

— Ну знаешь! Многим отличаемся.

— Понимаешь, у нас плохо одно... у них другое... У них атрайды, у нас лагеря. И они плохие, и мы не сахар. А ведь это — вся моя жизнь. Вот ты говорила о призвании. А в чем мое призвание — в войне между одним плохим государством и другим, которое ничуть не лучше?

— Эльгеро сказал бы, что — в защите христианства, церкви, Тримы.

— Это же вранье. Эльгеро просто такой человек. Он не задумывается...

— Почему же не задумывается...

— Кей, я не хочу его обидеть. Но он выучил просто какие-то вещи в квенсене, и больше ни о чем не думает. Не пересматривает. А на самом деле же все сложнее. Мы не просто христианство защищаем. А определенную его версию.

— Нет, Ивик, это просто христианство и есть. На земле оно всегда существует так — в версиях. У тех, кто говорит "просто христианство" — на самом деле тоже своя версия.

— Тогда почему наше христианское государство не лучше того, светского? И зачем вообще защищать его? Зачем для этого нужно государство? Можно молиться хоть в подполье, кто мешает. Дарайцев, говорят, триманская версия христианства теперь уже устраивает...

— Так оно там тоже значительно изменилось. Как и вся ситуация на Триме вообще. Но ты не права, Ивик. Да, ни одно государство — не рай. И не может быть раем по определению. Но...

Кейта побарабанила по столешнице.

— Давай-ка еще выпьем. За успех твоего назначения!

Они выпили.

— Видишь ли, я-то была в Дарайе. В плену. Со мной не делали ничего страшного. Просто предлагали выбрать, и я выбрала.

— Я знаю, что ты выбрала Дейтрос. Но ты же тогда о Дейтросе ничего не знала.

— Зато я узнала, что такое Дарайя.

— А если бы тебя здесь... вот сейчас... если бы — в лагерь?

— Я бы там не осталась, — просто сказала Кейта.

— Насколько я знаю, охрана там в Медиане очень серьезная.

— Значит, убили бы. Но меня могут убить в любой момент и на работе, какая разница? А может, и удалось бы уйти.

— И куда бы тогда?

— На Триму. Затаилась бы, залегла.

— Нашли бы.

— Не хватило бы ресурсов, — усмехнулась Кейта, — ты же знаешь, как у нас... Ну и нашли бы — тот же самый результат. Что терять?

Ивик кивнула. И это было понятно. И в общем-то Кейта права. Гэйн не дрожит за свою шкуру. Чего же бояться Верса...

Но ведь был же этот взгляд, тусклый, остановившийся. Что-то она пережила — о чем молчит? Что-то с ней все же делали?

— А кто на тебя написал, кстати? Все-таки хойта?

— Да, — Кейта криво усмехнулась, — есть там такие... светочи. Не скажу, что все, но один вот нашелся. А я ему доверяла. Друг Аллина... переписывалась. Делилась сокровенным. Потом как-то вроде разошлись во мнениях... а потом вот так. Знаешь, Аллин на меня очень повлиял. Он был моим другом. Он же был гэйном. Он знаешь, как ногу потерял? Прикрывал отступление, остался последним — и...

— Это нормально. Любой гэйн бывал в такой или похожей ситуации. Ну многие.

— Да, это нормально. И он тоже так — как все. Я тогда не понимала, почему он хочет стать хойта. Не понимала, но уважала это желание. Радовалась за него. А чем дальше, тем... все больше менялось. В последнее время мы почти не общались. Отходили друг от друга все дальше. Ну что ж, бывает... не скажу, что мне это было легко, но что поделаешь. Из-за него мне все хойта, тем более — его друзья, казались такими знающими, духовными, хорошими.

Ивик вспомнила — "только гэйн может понять гэйна".

— Может быть, разные касты вообще... никак не могут найти общего языка.

— Не знаю, — сказала Кейта.

Разлила еще раз вино, без тоста, просто так, выпила свой бокал залпом. В глазах ее снова появилось то аутичное беспомощное выражение.

— Я знаешь, одного не могу понять никак. Ну ладно, везде есть подлецы, все нормально. Бывает. Хойта — еще тоже не гарантия, что человек порядочен. Я другого не понимаю... Мне ведь, Ивик, показали эти бумаги. Сначала донос этот. Потом — протокол расследования, сначала ведь расследовали вопрос, прежде чем арестовать меня, наблюдатель Верса был в монастыре, говорил там с теми, кто меня знает, записал все... довольно много гадостей. Причем гадости не конкретные — ну а в чем меня можно обвинить? — а такие... мировоззренческие. И там под этим протоколом стояли подписи — значит, с этими монахами он беседовал, и они там расписались. Ивик, так вот — подпись Аллина там тоже стояла, под этим протоколом.

— Наверное, случайно, — тут же сказала Ивик, — наверное, он и не знал, к чему это... почему...

— Ты знаешь, — выдохнула Кейта, — я перестала верить, что он не знал и не понимал. Если не знал и не понимал — значит, не хотел. Понимаешь — не хотел знать.

Она смотрела в окно теперь. Ивик увидела, что глаза Кейты влажно блестят, и тут же поняла, что никогда, ни разу еще не видела, даже на похоронах Ашен не видела такого, чтобы Кейта плакала.

Слезинка выкатилась из глаза и покатилась по сухой смуглой щеке. Ивик погладила руку Кейты.

— Забудь, — прошептала она, — просто забудь. Не думай об этом. Это пройдет.

Вся бригада Марка — двенадцать человек — собралась за столом. Ивик накануне испекла три торта "Наполеон", по рецепту с Тримы, и теперь надувалась от гордости, слушая, как строители нахваливают ее торты, а женщины — в бригаде было пять женщин — наперебой просят рецепт.

Мясные кармашки готовил Марк, их уже почти начисто подмели. Отмечали сдачу объекта. Это для бригады серьезное событие, Ивик не так часто принимала участие в подобных встречах, ведь и вообще дома не часто бывала...

Огромный пузырь красненького опустел уже более, чем наполовину. Марк сидел в центре, в обнимку с двумя друзьями, физиономия лоснилась, как начищенный чайник. Марк пополнел и слегка обрюзг за последние годы. Я ведь тоже не становлюсь моложе, грустно подумала Ивик. Повела плечом, гордо выпрямилась. Она-то формы не потеряла — гэйну все время приходится себя поддерживать. Она — еще совсем не старая, красивая, стройная, сильная женщина. Даже лучше на самом деле, чем в молодости — тогда она была зашуганной серой мышкой. Но и Марк хорош. Сейчас Ивик испытывала к нему нежность. Вон его как все любят. И ведь он, кстати, бригадир. А как все эти люди смотрят на нее? Жена бригадира. Ивик улыбнулась. Никогда ведь не думала о себе так. Жена бригадира, по профессии гэйна.

— Давайте-ка выпьем... — надрывался Весс, — давайте за...

— Чтобы не было войны! — голос малярши Лэти перекрыл шум.

— Давайте за то, чтобы у третьей кладка треснула!

Бригада одобрительно заржала. Ивик не понимала, в чем дело, но непроизвольно улыбалась тоже. Выпила, чуть прикрыв глаза. Вино было — как она любила, сухое, но совершенно не кислое, хмельное, сразу било градусом. Говорили уже о другом.

— ...с палатками, почему нет? На три дня-то!

— Палатки тебе иль Ван выпишет, думаешь?

— Да ладно, наберем где-нибудь.

— Эх, ребята, представьте, картошка, уха! Давайте, а?

— Да ты подожди с ухой, морозы стоят, а ты...

— Ну так а чего трепетесь? До лета далеко.

— А давайте, мужики, на подледную, а?

— Мы вам покажем — на подледную! — звучно сказала Лэти, женщины одобрительно зашумели. Подледная рыбалка традиционно была мужским развлечением. Как на Триме, подумала Ивик.

— Да подождите, — сказал Марк, — еще неизвестно, получится ли отгулы для всех выбить. Сейчас нас на марсен перебросят...

— А что, у нас новый марсен строят? — поинтересовалась Ивик.

— А то как же! — стала объяснять Лэти, — в Северном квартале, в новом-то... Там же свой марсен нужен. А то детей за километр таскают!

— Надо же, как вырос город! — Ивик покачала головой. Кто бы мог подумать! Она после квенсена распределилась в Майс — крошечный поселок на новой железнодорожной ветке. А теперь — три больших района, металлургический завод, собственная сеть школ, Академия, 30 тысяч населения... Вот только наверное, на этом рост и закончится. На Дейтросе не строят по-настоящему больших городов, все из военных соображений: большой город — большая мишень.

Это одна из причин экономического отставания, современные технологии требуют огромных заводов, городов-гигантов, город было бы легче обеспечить комфортом, на транспорт и дороги уходит прорва ресурсов. Но если дарайцы нападут на крупный город из Медианы — потери слишком велики.

— Так мы же работаем! — с гордостью сказал Ларс, самый молодой член бригады, недавно после профшколы.

У Ивик зашумело в голове от вина. Она сидела, привалившись к столу — было уютно, тепло. Раньше, наверное, она страдала бы оттого, что последние дни, что хочется провести их наедине с Марком, а сейчас... сейчас лучше уж так.

Бригада обсуждала какую-то третью и ее бригадира, толстого Кадиса. Ивик уже много о нем слышала, и это было всегда смешно, но непонятно. Она склонила голову и наблюдала за строителями. Ее успокаивала эта компания — Марк никогда не был один по-настоящему. Даже когда у него не было "своей жизни"...

Это — дейтрийские обычаи. Ивик думала, что ей-то как раз не очень повезло, и ее образ жизни сильно отличается от такового у других дейтринов. Для них всегда рабочий коллектив — большая семья. Поэтому вот и фамилию мы получаем не как на Триме, от мамы с папой, а — по названию сена, в альма-матер, в том месте, где впервые соприкасаемся со взрослым трудом и становимся специалистами.

Она вспомнила Лейту, соседку по палате, которую навещала вся шеха. Шеха — это свои, родные люди. Или бригада. Коллектив больницы или цеха — смотря где ты работаешь. Все живут где-то рядом. Все знают друг друга, как облупленных — ежедневно по 8 часов вместе, каждого знаешь не просто так, а — в работе. А где еще можно лучше узнать человека, как не в совместном труде? Решения в местном самоуправлении тоже принимает такой вот маленький коллектив. И обязательно — совместный досуг, отдых, вечеринки, и помощь друг другу... это само собой складывается. Так принято. Бывают исключения, но в основном — так принято.

Вот и Дана дружит со своими товарками по работе, девочками из связи.

И только Ивик по-хорошему к Дейтросу ничто не привязывает. Она знала на Триме только некоторых кураторов-коллег, и то — шапочно. Никаких отношений — специфика работы агента. Она всегда была одна. После школы, правда, тоже начала складываться жизнь в шехе, но потом на первый план вышла семья — так всегда, когда маленькие дети, а потом — Трима...

Дружбы — случайные, мимолетные. Больно вспоминать — двое друзей погибли, с остальными просто невозможно стало поддерживать отношения из-за работы.

В который раз уже Ивик подумала, что теперешний ее выбор — правильный. И ей очень повезло, что предложили такой вариант. Не то, что она не боялась, риск серьезный, но риск для гэйна привычное дело.

За столом обсуждали очередное недавнее нововведение — должность городского дизайнера. Отделочников это касалось напрямую, дизайнер был начальством, а в Майсе на эту работу поставили девочку семнадцати лет, только что получившую образование. Ивик казалось, что дизайнер — это прекрасно. Если бы Ивик была общественно активной — даже предложила бы возложить эти обязанности на художественно одаренных гэйнов. Помещения должен оформлять художник. Достаточно посмотреть, как выглядит дом Кейты и Эльгеро, Кейта — художница, Эльгеро всегда отличался любовью и умением к ручному труду.

А ведь, если честно сказать, общественные помещения на Дейтросе — убожество. С раннего детства ты видишь эти стены, до половины синие или желтые, сакраментальная разделительная черта, до потолка — неровная побелка. Стандартный блеклый линолеум или доски. Понятно, что мало ресурсов, что бедность, но кто мешает проявить фантазию?

Бригада была недовольна. Шумели про недостаточную гидроизоляцию, про облицовку, которую непонятно где доставать в таких количествах. Видимо, дизайнер ничего не смыслила в этих вопросах. Марк, красный от выпитого, разгорячился и размахивал руками.

— Пусть она сама тогда попробует достать мрамор! Не выписать, это каждый дурак может, а достать. У нас все сроки полетят из-за декора этого, я вам говорю точно!

— А детям можно кстати и попроще сделать, — поддержала Лэти, — вон поставим Ларса, он распишет стены, и дело с концом...

— А что, давайте иль Вану подадим доклад!

— А почему нет? Ну почему? Сколько можно?

Разговор ушел снова в специальные дебри, мелькали какие-то "оцинкованные платы", "коррозия", "силикон", Ивик послушала немного, встала и вышла в спальню.

Здесь на нижней полке двухэтажной кровати в углу, валялась Миари — с книжкой. "Приключения летунов", подростковая фантастика. Ивик чуть улыбнулась, она знала автора этой трилогии, он тоже работал на Триме. Увидев мать, Миари села на койке, отложив книгу.

— Интересно? — Ивик подсела к девочке, обняла ее. Миари с готовностью прижалась.

— Ага, ужасно интересно! Я уже вторую книгу читаю... А между прочим, у нас в отделе все прочитали твой роман!

Ивик хмыкнула. "Твой роман" — это "Господь живых". Ничего не скажешь, хорошая книга получилась, но ведь на самом деле романов у нее уже шесть, не считая всякой мелочи. Но других будто не существует. Что поделаешь, такова жизнь... Для нее все собственные книги были равны — как дети. Мало ли, что один знаменит, а другой — просто обыватель. Она-то во все книги одинаково вкладывалась, все — любила.

— Расскажи лучше, как у вас там, — попросила Ивик, — как работа идет. Хотя я ничего не пойму, но все равно, интересно же...

— Ну как... я сейчас заканчиваю одну серию, это с секвенированием ДНК связано... Не, мам, это сложно.

— Разбивание ДНК на фрагменты?

— Да. Тут понимаешь как... — Миари пустилась в объяснения. Ивик окончательно запуталась в терминах и чмокнула Миари в щечку. Девочка сильнее прижалась к матери.

— Как я без тебя буду? — спросила Ивик. Миари вздохнула.

— Я тоже не знаю, мам... я с ума сойду. Ты, конечно, меня не слушай... если надо, то надо, я же понимаю. Но...

— Вы уже не маленькие, — сказала Ивик.

— Но я тебя так люблю. Я не могу без тебя, — Миари поцеловала ее.

— Ты уже большая. Я в твоем возрасте уже замуж вышла. Тебе другого надо любить...

— Ой, мам, да ну их... Успеется еще замуж.

Ивик крепко обняла дочь, ею овладела мучительная любовь и тоска. Почему всегда надо оставлять тех, кого любишь?

— Я так боюсь за вас. Я не хочу вас оставлять...

Она вспомнила Хайна. А если пока ее здесь не будет — прорыв, и кого-то из них убьют... Хотя чем поможет ее присутствие? Хайн вот ничего не смог сделать.

— Я боюсь за Фаля. Скоро распределение...

— Танкисты рискуют все равно меньше, чем гэйны...

— Но все равно же рискуют.

— А мы за тебя боимся. Всю жизнь боимся.

— Я знаю, — Ивик умолкла, не в силах выразить все чувства: тоску, вину свою неизбывную, безграничную любовь, нежелание расставаться ни на секунду... Вот так бы сидеть и сидеть в обнимку с дочкой, всю вечность. И не нужен нам никто. И ничто больше в жизни не нужно.

— Прости, Миа. Я знаю, что я плохая мать.

— Ты? Ты самая лучшая в мире. Я не вру, это честно.

— Вы же меня почти не видели...

— Так же, как все. На выходных, на каникулах. Но при чем тут это — ты все равно самая лучшая!

Вот поэтому и хочется верить в Царствие Небесное, подумала Ивик. Жить так невозможно, никогда не размыкая объятий — но ведь и разомкнуть их нельзя. Потому и веришь... Да собственно, конечно, я верю в мир, где никогда, никогда не придется оставлять любимых, где любовь будет — всегда. Вечно. Постоянно. Каждый миг. Совершенная, без всякой конкуренции одного с другим, без мучительных выборов... Есть же она, абсолютная, совершенная любовь.

Вот Миа же прощает мне все — отсутствие мое в их жизни, мое творчество, вечный страх за меня. Все прощает. Потому что она — просто чудо. Ивик провела пальцем по лицу дочери — полукруглые ровные бровки, носик, дейтрийские высокие скулы, пухлые губы...

— Детка моя. Детка, как я люблю тебя.

— Ивик, — крикнул Марк из соседней комнаты, — иди сюда! Мы тут думаем, может, прогуляться пойти! Ты как?

Ивик оторвалась от Миари, взъерошила ей волосы, и улыбнувшись, вышла в гостиную.

Мельком подумав, что нормальной, человеческой дейтрийской жизни ей осталась — всего неделя.

Secunda

Ивик, жена бригадира, за годы жизни незаметно для себя нахваталась знаний об отделке помещений и даже — практических навыков.

Неожиданно это умение пригодилось ей теперь — небольшую квартирку в многоэтажнике, снятую с помощью миграционного центра, пришлось обустраивать самостоятельно. Ивик купила на скудное первичное пособие самых дешевых обоев, дрель, замазку, краску и кисти, прочие необходимые для ремонта мелочи, повязала на голову косыночку — и взялась за дело.

Это было даже забавно — она еще не успела толком изучить обстановку, и ремонт оказался ее первым серьезным предприятием в Дарайе. Ивик не проходила серьезной адаптации — ее просто бросили в холодную воду; уже сегодня ей предстояла встреча с резидентом, а значит — начало агентурной работы. На Триме людей кондиционировали годами.

Здесь в этом просто для меня нет необходимости, понимала Ивик. Она тщательно прокрашивала валиком стены небольшой кухни, подмешав зеленую краску к белой в небольшой пропорции. Получался приятный нежно-салатовый цвет. Темно-зеленые кухонные шкафчики и приборы достались ей вместе с квартирой; на время покраски Ивик завесила мебель полиэтиленовой пленкой. Адаптация на Триме нужна, потому что там мы работаем под триманцев; мы должны выглядеть, как свои. Здесь же Ивик была собой — Ивенной, эмигранткой с Дейтроса, и жила в обычном эмигрантском районе — тивеле. Только имя сена ей изменили — Ивенна иль Мар.

Позади был полугодовой курс переподготовки на Дейтросе.

Позади были 3 месяца жизни в миграционном лагере; "приемных комиссий", унизительных проверок, обследования психологического профиля, длительные беседы в разных дарайских учреждениях, в том числе, и в атрайде. Ивик выдавала себя за бывшую медар, работавшую в Дейтросе якобы воспитательницей начальной школы, вирсена. Легенду Ивик сочинила сама, и утвердила с начальством. По легенде у нее было трое детей (как и в жизни), уже взрослых и работающих; ее муж якобы стал невинной жертвой Верса и умер в лагере; Ивик давно испытывала отвращение к дейтрийской идеологии и наконец решилась на побег. Легенда должна быть как можно более реалистичной и твердо заученной. Ведь в миграционном центре с ней работали изощренные в мелочах дарайские психологи, постоянно подвергали явным и скрытым проверкам, гоняли на разных детекторах лжи.

Но на курсах переподготовки Ивик научилась выдерживать все эти проверки. Все прошло гладко. Чиновники миграционного центра убедилиась, что она — настоящая дейтрийская эмигрантка; ей выдали первичное пособие и помогли поселиться в дешевом квартале — тивеле, где уже проживало множество таких беглецов.

Ивик придирчиво оглядела выкрашенную стену и осталась собой довольна. Марк сделал бы лучше и намного быстрее, но для непрофессионала и так отлично. Взглянула на часы, прикинула — автобус отходит через полчаса, идти до остановки минут семь... Чайку выпить уже не получится. Ну и ладно.

Ивик вышла в комнату. Всего одна комната, зато просторная; из мебели пока один матрас на полу, в углу свалены рюкзак и пакеты с покупками. В маленькой прихожей — дверь в санузел, и вот это помещение было здесь выше всяких похвал. Ивик ежевечерне принимала ванну, по утрам — душ в круглой герметичной душевой кабинке. Они с Марком все еще жили в доме, где одна ванна приходилась на четыре семьи; на Триме ванна у Ивик была старая, желтая, страшная. А здесь — сияющая голубоватая сантехника, унитаз с автоматическим сливом, синяя плитка пола и стен. Друзья Марка языки бы проглотили от зависти. Да и по размеру санузел можно сравнить с их семейной спальней...

Ивик сняла косынку, тряхнула отросшими густыми волосами перед зеркалом — зеркало во всю стену над раковиной, под ним, на кафельной полочке — всяческие умывальные мелочи. Ивик отскребла ногтем несколько капелек краски, попавших на лицо. Причесалась.

Кстати, она еще очень даже ничего. Не девочка, но далеко еще не старая. Женщина в самом расцвете. Ивик заразительно улыбнулась себе самой, полюбовалась ямочкой на левой щеке. Особенно хороши ее карие глаза, не то, чтобы большие, но светящиеся, живые, выразительные. И брови темным полукругом, как у Миари.

Вернувшись в комнату, Ивик переоделась. "Ремонтный" спортивный костюм — бесплатный из ящика со старой одеждой, сменила на синие брюки и светлый пуловер грубой вязки. Все это — очень дешево, из лавки подержанных вещей. С барахлом тут у них хорошо, ничего не скажешь...

Три дня назад встретилась с агентом обеспечения, живущей в соседнем тивеле. Ивик знала только здешнее агентурное имя девушки — Шела (тоже дейтрийское имя, ведь и та жила под легендой эмигрантки). Шела передала ей все необходимое для работы оборудование, сложенное пока в одном из больших пакетов под тряпками. Назначила время и место встречи с резидентом. Ивик предстояла довольно простая, но и довольно опасная работа — связь. Выходить в Медиану и передавать сообщения по радио, через цепь передатчиков, непосредственно в Дейтрийскую зону, а оттуда дежурные перенесут на Твердь.

Внедрение в дарайские структуры для дейтринов очень сложно. Расовый тип в обоих мирах слишком явно выражен. Дейтрин не может выдать себя за дарайца, исключение — помеси, полукровки, случайно похожие на местный тип. Им можно сделать фальшивые документы, адаптировать по-настоящему, и они, насколько знала Ивик, иногда внедряются в дарайское Министерство Обороны, управление внешней разведки или даже правительство, не говоря о центрах разработки оружия и атрайдах.

Но это редкость.

Обычный дейтрин может выдать себя только за перебежчика, а таких ведь никто не возьмет работать в силовые структуры. Кажется, единственным исключением за всю историю был чистокровный дейтрин Вэйн, отец Кейты, который открыто сделал здесь неплохую военную карьеру.

Ивик с ее дейтрийскими скулами, глазами, носом — смуглым с темными веснушками — никакая карьера не светила. Ну и ладно, подумала она, складывая в наплечную сумку маленький эйтрон, точнее — компьютер местного дарайского производства. Это открытый предмет, ничего подозрительного, интеллигентная дейтра вполне может приобрести для себя лично такую штуку. Правда, дороговато по ее нынешним средствам, но мало ли? На самом деле в эйтрон было напихано множество надежных и полезных для разведчика устройств, от чувствительного микрофона, позволяющего записывать хоть шепот в известном радиусе, до радиотелефона.

А внешне — простенькая игрушка, чтобы коротать время за чтением или примитивными компьютерными играми, выходить в местную сеть.

Телефон — также внешне простой и дешевый, внутри — навороченный, выданный агентом обеспечения — Ивик положила в задний карман брюк. Невольно провела левой рукой по поясу, словно пытаясь нащупать шлинг. Никакого оружия на себе — к этому так трудно привыкнуть. Даже на Триме шлинг и пистолет всегда были при себе. Но здесь оружие носить нельзя.

Ивик побежала вниз по ступенькам, не пользуясь лифтом. Многоэтажное здание напоминало ей Триму, но там, в Питере, подъезд был темный, загаженный, стены исписаны разнообразными криками души на русском, английском и русском матерном.

Здесь же — пристойно, чисто и хорошо отремонтировано, свет льется из широких окон. Климат не питерский. Лас-Маан, самый крупный город материка (даже в каком-то смысле — столица) расположен в южных широтах. Снег бывает редко, хочешь покататься на лыжах — поезжай в горы, да и там искусственные снежные спуски.

Детская же площадка во дворе длинного многоэтажника поражала скудостью. В Дейтросе "полигоны" для детей строят куда более тщательно — cложные резные городки, разнообразные снаряды для лазанья. Впрочем, и детей — в выходные — гораздо больше. Здесь — убогая железная горка, качели, песочница, на лавочке — две молодые мамы, кажется, тоже дейтры, в песке возятся двое малышей; у горки — небольшая стайка ребятишек постарше.

Рядом расположилась огромная автостоянка, и еще машины были запаркованы вдоль всего тротуара. Глянцевые, как леденец, цветные, с прозрачным верхом. В основном старые, верх полукруглый, но есть и современные, дорогие, каплевидные. Ивик с интересом присматривалась к машинам. Надо будет тоже купить себе, например, в кредит можно... На Триме она научилась водить. Здесь, конечно, система управления другая, да и все равно придется проходить курсы, чтобы получить соответствующий документ.

Это потом. Когда она начнет работать. Сейчас придется обходиться общественным транспортом. Автобус в центр идет по расписанию — один раз в час.

Встреча была назначена на площади перед торговым пассажем, самым крупным в Маане. У древнего фонтана с недавно отреставрированными скульптурами. Ситуация, правда, осложнилась: в честь предстоящих празднеств Дней Демократии, на площади расположился гигантский веселый рынок. Ларьки, прилавки, детские карусели, закусочные, многоцветье товаров, толпы галдящих покупателей. У бортика фонтана приткнуться некуда — дамочки оживленно перепаковывают и обсуждают свои приобретения, молодежь курит, детишки носятся друг за другом, обзор очень плохой, если точнее сказать — никакого. А фонтан большой, по периметру метров сто. Ивик волновалась, медленно фланируя вдоль бортика. Она пришла раньше на 10 минут, хотя старалась двигаться потише, рассматривала витрины. Так вышло из-за расписания автобусов, будь оно неладно. В Дейтросе автобусы тоже ходят кое-как, но там это почему-то не раздражает.

Мысли Ивик текли сразу в трех направлениях. Во-первых, она работала: ненавязчиво высматривала среди толпы нужного ей человека. Резидент должен держать в руках "Маанский курьер", вот и все, что Ивик было известно. Дальше — пароли. "Вы не подскажете, как пройти к Регистратуре?" — "Регистратура — розовое здание с часами на той стороне квартала, но в это время, уважаемая дама, она всегда закрыта". Во-вторых, Ивик ругала себя. Ну что она за разведчик? Все-таки, мучил Ивик комплекс неполноценности, никакой она разведчик, хреновый. Несмотря на опыт, несмотря на поощрения начальства и вроде бы какие-то успехи. Настоящий талантливый агент энергичен и любознателен, как собака-ищейка, он давно бы уже все вынюхал здесь и все знал — и что рынок сегодня, и кто резидент, хотя бы — мужчина или женщина, дейтрин по внешности или маскируется под дарайца. Ивик даже не догадалась у Шелы об этом спросить. Вот и болтайся тут вслепую, подозрительно вглядываясь в каждого встречного и вздрагивая при виде газет в чьих-то руках.

В-третьих, Ивик просто с любопытством разглядывала народ. Дарайский народ. Забавно, что все они белокурые. Это красиво, приятно. И уже не кажутся на одно лицо, хотя и похожи, конечно, по типу. Детишки — маленькие, беленькие, как ангелочки; девушки и дамы-блондинки, все натуральные, не крашенные; статные белокурые красавцы-мужчины. Может, завести роман с каким-нибудь дарайцем, подумала Ивик. Тьфу ты, совсем уже докатилась! Полный разврат в голове. Но ведь правда, какие красавцы! Все сплошь высокие, мощные... правда, у большинства эта мощь явно от излишества жировой ткани, а не мышечной. Но все равно. От природы, то есть от генного манипулирования и евгеники, фигуры у них — одно загляденье, крепкие, широкоплечие. Светлые волосы и глаза. Приятно было бы пройтись с таким по улице, посидеть в кафе. Приятно и лестно. Ивик бы хорошо смотрелась с таким красавцем... вон хоть с тем, в зеленом свитере. Или голубоглазым парнем с яркими пакетами в руках... кстати, из одного пакета торчит газетка... Ивик пригляделась — нет, не "Курьер". А жаль... Идиотка, одернула она себя. Ты что, уже готова лечь в постель с кем попало? А ведь у них тут никаких заигрываний, никакого флирта "просто так" не бывает. Флирт они воспринимают однозначно, даже самый невинный — ты хочешь с ними переспать.

Так низко она все же не пала! Никакие разочарования в церковном опыте, никакие проблемы с духовностью или с обрядами все же не должны доводить до того, чтобы грешить напропалую. Мы же все-таки христиане. Этим и отличаемся от дарайцев. Если жить как попало, не задумываясь о заповедях, то какой смысл вообще бороться...

Ивик вдруг замерла. О Господи!

Так не бывает.

Газету в его руках — нарочито поднятую, с черным жирным заголовком — она разглядела позже. И даже не отметила в сознании. И даже не вспомнила, что это она — она! — должна первой подойти к резиденту.

Она отходила от удара. Не болезненного, просто оглушающего. Как будто на голову вылили ведро холодной воды или треснули подушкой. И ведь это второй раз уже такой удар, связанный с...

И два раза такое не бывает. Но тут же она осознавала — что вот, бывает-таки, и понимала почему-то, что иначе и быть не могло, что жизнь не могла не столкнуть их снова, пусть опять совершенно невероятным образом. Ну в самом деле, мало ли в Дарайе агентов, почему же именно он... она... они должны встретиться.

Именно невероятность поражала. И в то же время казалась правильной и неизбежной. Неизбежность чуда. Сюжет ее жизни продолжался, снова становился логичным, снова обретал остроту и будущее.

Кельм, тем временем, уже сам двигался в ее сторону, поглядывая с ободряющей улыбкой — чего ты мол, давай, начинай. Он-то, конечно, не был в шоке. Он настоящий разведчик, сразу опомнился и вообще не волновался даже. А может, Ивик ему давно глубоко безразлична, и волноваться просто не с чего. А может — скорее всего — он заранее знал, что это будет она.

Кельм почти не изменился. Выглядел похуже дарайских красавцев, которых Ивик только что разглядывала — пониже ростом, не такой мощный, просто очень жилистый. Не постарел — если раньше выглядел старше своего возраста, то теперь, пожалуй, больше соответствовал ему: седина смотрелась органично. Шрамы уже совершенно не были видны, а глаза — серые странные его глаза так и светились.

Он уже стоял рядом, и молчать было бы дико. Ивик с трудом разлепила губы, подавляя простецкое "привет". Она на работе!

— Вы не подскажете, как пройти к Регистратуре? — ее голос предательски задрожал.

Кельм поощрительно улыбнулся и свободно ответил, что мол, Регистратура — розовое здание с часами на той стороне квартала, но в это время, уважаемая дама, она всегда закрыта.

— Это плохо, — вспомнила Ивик продолжение, — мне надо сегодня подать документы. Даже не знаю, что делать.

— Вы нездешняя, — играл дальше Кельм, — не дарайка. Кажется, вы из Дейтроса...

— Да, я недавно бежала оттуда.

На этом обмен условностями был закончен. Кельм сказал.

— Знаешь, и я тоже. Но я здесь уже несколько лет. Если хочешь, пройдемся немного?

Они пошли рядом вдоль ларьков. Соблюдая дистанцию. Ивик ощущала, как все дрожит внутри. Страх, неловкость, восторг (она так давно его не видела, а он — такой чудесный, самый лучший, как вообще можно было жить, не видя его, это была не жизнь, а существование... оказывается, никуда ее чувства не делись), понимание, что он-то ее давно забыл, и она ему не нужна, ну это и неважно, зато они будут вместе работать, можно будет просто с ним видеться, так даже лучше... или хуже, зачем такие потрясения, ведь как больно уже заранее оттого, что он к ней абсолютно безразличен — и это после всего; и она ведь сама виновата, сама тогда его послала... Всего этого Ивик додумать не успевала. Неясно ей было, радость это или ужас.

Господи, ну зачем, зачем, за что? К чему такие потрясения? Как только Кельм заговорил, ей стало гораздо легче. Отношения устанавливались. Нормальные, деловые. С Кельмом вообще все легко. Жить легко. Никаких проблем не возникает.

— Меня зовут, кстати, Тилл. Тилл иль Кэр.

— Меня — Ивенна иль Мар, — представилась она. Кельм чуть заметно кивнул.

— Хорошо, Ивик. Значит, будем работать. Смотри, какие чудные штучки! — они подошли к прилавку с поделками из разноцветного камня. Кельм перебирал вещицы, спрашивал о цене. Ивик почти ничего не видела, хотя поделки и вправду были чудные. Кельм оторвался от разглядывания.

— Знаешь что, может, присядем, выпьем чего-нибудь? Так удобнее.

— Давай, конечно.

Он повел Ивик в близлежащую закусочную под открытым небом. Длинные деревянные столы с лавками были в основном не заняты — время еще не пик, народу на рынке не так уж много. Кельм взял себе и совершенно одуревшей Ивик по пиву, взял тарелку орешков, прямиком направился к краевому столу, расположенному весьма удобно — у глухой, даже лишенной окон стены здания. С трех других сторон были незанятые столы. Ивик пришлось сесть спиной к прилавку, но Кельм устроившись у стены, контролировал взглядом окружающее пространство.

Он-то знал, конечно, о рынке, заранее присмотрел и удобное место для разговоров. Теоретически здесь их могли прослушать только одним способом — если микрофон встроен в стол.

Пиво было вкусное, легкое. Орешки — соленые и хрустящие. Кельм неторопливо, негромко объяснял ситуацию.

— Я работаю в Виине, в Центре разработки виртуального оружия — Лиаре. У нас там интернат для одаренных подростков... ну ты в курсе, как это делается. Я был гэйном, пять лет назад попал в плен. Согласился на сотрудничество.

Ивик передернуло.

— Господи, как же ты...

Она поймала взгляд Кельма. Замерший, непонятный.

— Это было трудно, — согласился он, — но иного варианта не было. Года полтора я разрабатывал оружие. Потом стало сложновато, перестало получаться. Меня перевели на другую работу. Сейчас я занимаюсь обучением подростков, без боевого опыта они мало что могут... Вангалов также обучаю по договору. Консультирую.

До сих пор они не сказали ничего подозрительного для потенциальной контрразведки. Взгляды не в счет.

— Давай-ка выпьем, Ивик, — энергично сказал Кельм, — за нашу встречу!

Они торжественно чокнулись бокалами.

— А ты, значит...

— Я эмигрантка из Дейтроса. Здесь всего 4 месяца, проходила проверки. Прошла успешно, — с гордостью подчеркнула она, — теперь вот живу в Кул-Риане. Всего несколько дней... В Дейтросе я была медар, воспитательницей в вирсене в Шим-Варте. Сейчас уже нашла работу, мне повезло сразу — в Латане, в "Колыбели"...

— В Колыбели? — брови Кельма поднялись домиком, -ничего себе работка... не завидую.

— Тебе тоже не позавидуешь, — осмелилась Ивик.

— Надеюсь, ты выдержишь. Это тяжело. Но работу действительно искать трудно, выбор у нас небольшой. Дейтрийские эмигранты обычно либо безработные, либо на самых непривлекательных местах.

— Я знаю, мне уже говорили. Если не считать таких, как ты...

— Да. Если не считать предателей.

Ивик чуть вздрогнула.

— Все эмигранты в какой-то мере...

— Но в разной. Да, в разной. Но неважно. Значит, так. У тебя с техникой все в порядке? Тебе какая-нибудь помощь нужна?

— Нет, все нормально.

— Хорошо. Тогда вот — это тебе.

Кельм выложил на стол бумажник, раскрыл, вытащил карточку с встроенной флешкой. Передал Ивик. Вроде бы визитная карточка. На вид — знакомятся люди...

Ивик молча положила карточку в карман.

— Далее. О порядке встреч. Нам с тобой надо видеться не реже раза в неделю. Иногда два раза или даже три. Чтобы не вызывать подозрений, необходимо установить официальные отношения.

Он помолчал.

— Варианты следующие. Первый — родственная связь. Мы родственники в Дейтросе, например, ты моя кузина. Естественно, что иногда мы можем встречаться и вспоминать прошлое.

Ивик кивнула.

— Второй вариант — работа. Он получше. Тебе уже подобрали место работы, но там очень мало платят, и ты для подкрепления бюджета работаешь на меня. Я могу тебе платить, правда, немного... например, будешь у меня уборщицей или тексты перепечатывать...

— Ясно. Действительно, это более... правдоподобно.

— Третий вариант — общее хобби. Я занимаюсь горными лыжами в Туре. Ты записываешься в наш клуб, там будем встречаться.

Ивик вздохнула. Лыжи она ненавидела с времен квенсена. Но с другой стороны, тоже неплохой вариант, и в клубе встречаться удобно.

— Четвертый вариант, — сказал Кельм, — любовная связь. Мы изображаем любовников.

Он испытующе, внимательно посмотрел на нее. У Ивик пересохло во рту.

— Четвертый вариант, — не задумавшись, сказала она, — я выбираю четвертый. Если можно.

— Можно, — тихо сказал Кельм и накрыл ладонью ее руку, лежащую на столе.

Теперь они смотрели друг другу в глаза долго и внимательно.

— Тогда пошли, — он встал. Бокалы уже были пусты. Ивик поднялась вслед за ним.

— Это хороший вариант, — говорил он деловито и быстро, — все остальные хуже. Лыжи — подозрительно, что ты еще не устроившись, начинаешь тратить деньги и время на хобби, да и дорогое это хобби. Родство — все равно непонятны частые и регулярные встречи. Работа — получше, но гораздо сложнее встречаться в неформальной обстановке. Этот же вариант просто идеален. Мы можем делать все, что угодно, так часто, как необходимо. Уединяться, ездить на природу и так далее. Я надеялся, — подчеркнул он, — очень надеялся, что ты согласишься на этот вариант.

Ивик жалко улыбнулась.

— В конце концов, мы с тобой уже даже были женаты...

— Конечно, иногда придется все равно держать заочную связь. Шела тебе должна была передать карту.

— Да, я знаю.

Ивик выучила наизусть четыре точки, тайники, которые следовало регулярно проверять.

— Тогда, раз такие дела, давай зайдем сюда...

Они вошли в небольшую палатку, где на длинных столах, на черном, малиновом, синем бархате была разложена бижутерия. Ивик почти ничего не замечала, смотрела на украшения только для вида, что-то говорила, кивала и делала вид, что приходит в восторг, что оценивает... Она никаких украшений не видела. И вообще ничего не видела вокруг, одного только Кельма. Разведчица из нее — никакая. Если сейчас за ними идет хвост, ее могут брать прямо тепленькой — она никого и ничего не видит вокруг.

Кельм же видел все прекрасно. Он придирчиво перебирал украшения, что-то спрашивал у полненькой, кудрявой продавщицы. Та отвечала вежливо и оживленно, хотя и видела, что перед ней всего лишь чужак, дейтрин. Дринская рожа. Но Кельм расположил ее к себе, разглядывал самые дорогие украшения, клал на ладонь, смотрел на просвет. Прикидывал на Ивик. Наконец выбрал колье из синих бусин, к нему — браслет и сережки. Расплатился. Тут же надел колье Ивик на шею. Она нацепила сережки, посмотрела на себя в зеркало.

Сейчас каждый шаг, каждый жест имел множество значений, каждое слово — невообразимую глубину. Синие бусины сверкали, оттеняя темные глаза Ивик, она себе нравилась в этом колье. Она знала, что сохранит вещицу надолго, что это — талисман, это — на память, навсегда, что эти украшения будут для нее дорогими, как подаренный в детстве молитвенник...

— Ты очень красивая, — сказал Кельм серьезно. Он уже начал "изображать любовную связь". Ведь это необходимо для дела!

Сеанс связи рекомендовалось проводить спустя какое-то время после встречи с резидентом. Но в первый раз Ивик решила сразу выполнить все, что нужно.

Cначало следовало установить, где находятся кочующие врата, выходы из Медианы на Твердь. Врата всегда охраняются, а местоположение их может сместиться на десятки километров за день. Сегодня Врата прямо в центре города, а завтра — где-нибудь в загородных рощах. В местности Лас-Маана располагались шесть выходов — безумие, в Дейтросе никогда не строят населенных пунктов там, где поблизости более одного выхода на Твердь. Правда, врата появляются иногда позже, самопроизвольно...

Поиск врат с Тверди — занятие непростое, можно и засветиться. Из квартиры делать это запрещено. Уложив в рюкзак эйтрон и все нужное оборудование, Ивик отправилась на автобусе в ближайший парк.

В Маане только еще расцветала золотая осень. А небо нависало над головой серое, влажное и холодное. Ивик дождалась безлюдной лесной остановки, где вместе с ней вышел только один — судя по внешности, вангал, гора мышц и знакомые до боли полуобезьяньи черты, маленькие глазки. Вангал был одет в штатское, в самую дешевку, которую Ивик уже начинала отличать — почти невесомая на теле синтетика, грязные и затертые штаны и футболка.

Но ему, наверное, это безразлично...

Ивик проследила взглядом за автобусом — современный, гигантская капля со сверкающим верхом, он совершенно бесшумно и быстро рванул с места по прямому, как стрела, шоссе. Вдали над лесом виднелись взметнувшиеся виадуки — они здесь повсюду, машины почти не ездят там, где ходят люди. Удобно.

Вангал между тем зашагал по обочине. Ивик направилась в противоположную сторону. Вскоре свернула в лес. А вот здесь уже все привычное, не так, как в городе — нормальная природа, не слишком отличающаяся от дейтрийской или земной.

На время все переживания, связанные с Кельмом, отодвинулись. Сейчас важно тщательно выполнить задачу.

Ивик выбирала тропинки поуже и поизвилистей, и в конце концов оказалась в настоящей чаще. Скатилась в небольшой овражек для пущей безопасности. Уселась на камень, раскрыла рюкзак и вытащила эйтрон.

Настройка потребовала нескольких минут. Врата отыскивались с помощью прибора, сочетавшего медианный маяк и радиолокатор; радиоволны можно запеленговать, отсюда и требования к укрытию для связного. Ивик запустила программу и молча, напряженно ждала, глядя в экран. Наконец монитор высветил план города с сетью медианных врат. Ближайшие располагались в двух километрах отсюда. Значит, никуда больше ехать не надо, решила Ивик. Выходить в Медиану можно прямо здесь.

Она скрутила шлинг и привычно повесила его на ремень. Надела лямки рюкзака. Закрыла глаза.

Серый простор отозвался в душе радостью — будто возвращаешься домой. Медиана для гэйна — всегда радость. Медиана — это свобода. Игра, творчество. Могущество. Да, в Медиане опасно — но гэйн здесь ощущает себя уверенно.

Даже если точно знает, что в паре километров отсюда — вражеский патруль, что с минуты на минуту он будет обнаружен, с Тверди вызовут сразу же большое подкрепление, и возможно, не удастся ни уйти, ни победить в неравном бою...

Надо спешить. Ивик первым делом поставила вокруг щит невидимости — теперь ее по крайней мере визуально не обнаружить. За две секунды создала себе столик-подставку и установила эйтрон. Запустила передатчик — он также был встроен в компьютер. Затем разломила пластиковую визитку, освободила флешку и вставила в нужное отверстие эйтрона. Техника, к счастью, работала быстро и безотказно. Пока эйтрон искал связь с замаскированным дейтрийским приемником, стоящим где-то на границе зоны. Таких приемников много, целая сеть, дарайцы постоянно их находят, но служба обеспечения ставит новые...

Ивик нацепила наушник, и тотчас вздрогнула от резкого окрика на дарайском — судя по выговору, это был не вангал. Да и всегда в патрули посылали офицеров с вангалами.

— Кто в зоне? Отвечайте! Пароль!

Ивик выругалась сквозь зубы. Конечно, обнаружили. Дарайя охраняется из Медианы так же, как Дейтрос — все зоны вокруг врат постоянно контролируются, перекрывают друг друга. Без кода-пароля в Медиану не выйдешь, а гражданские лица могут получить код лишь в бюро перемещений.

Сколько им потребуется, чтобы добраться до Ивик? Минута, две?

"Связь установлена. Готов к передаче".

Ивик щелкнула по кнопкам дрожащими пальцами. В небе показались черные точки.

Спокойно, сказала себе разведчица. Их немного. Лучше не проявлять себя. Они меня не видят. Может быть, не найдут. Вступать в бой крайне нежелательно.

"Информация отправлена. Перехожу на прием".

— Немедленно отвечайте!

Информацию они перехватывают, конечно, но она шифрованная. Но запеленговать ее могут, и с этим ничего не сделаешь. Ивик замерла. Еще немного, совсем немного. Где-то на грани выставленного ею щита бесшумно расцвел огненный шар взрыва — один, другой.

"Прием завершен".

Все! Ивик схватила эйтрон и немедленно — по горячему следу — вернулась обратно на Твердь, в осенний парк. Не упаковывая рюкзака, помчалась сквозь лес. Сейчас патрульные могут обнаружить горячий след и преследовать ее дальше на Тверди... Ивик сжимала электронный плоский ящичек под мышкой, пот лился градом, она давно уже не бегала с такой скоростью, да еще по пересеченной местности, сквозь кусты. К счастью, городская роща скоро закончилась. Ивик пошла по аллее парка, здесь навстречу уже попадались люди. Все еще опасно — конечно, если они нашли горячий след и идут за ней. Скорее всего — не нашли, не сообразили. Возможно, ничего и не заподозрили. Ивик завернула в уборную и в кабинке снова упаковала в рюкзак все оборудование и шлинг.

Кельм просил позвонить ему после сеанса связи — придуманная легенда позволяла и это. Ивик вышла из домика, набирая цифры на плоском квадрате мобильника. Экранчик вспыхнул. В наушнике раздался чуть медлительный, низкий, такой знакомый голос.

— Иль Кэр слушает.

— Тилл, это я... у меня все хорошо, мы увидимся?

Это была условленная кодовая фраза, означающая — информация отправлена, все в порядке.

— Я думал, ты позвонишь позже, — в голосе Кельма было легкое удивление и нежность, — но я рад, очень рад. У тебя все благополучно? Жить никто не мешает?

— Ну что ты, я такая незаметная, кому я нужна? Все просто замечательно.

Он тихо дышал в трубку.

— Ты умница. Мы еще созвонимся, да?

— Обязательно.

Ивик какое-то время шла, не в силах, не в состоянии погасить рвущуюся на лицо счастливую идиотскую улыбку.

Прозрачно-стальной, разорванный.

Власть, бесконечный крик.

Голос, молчаньем сорванный.

Мужчина, мальчик, старик.

Пытаясь объять необъятное,

Горы свернуть в рулон,

Забрать у себя непонятное,

И делиться теплом.

Лучший и сильный. Опытный.

Любимый. Просто живой.

Зеркала звон и хлопоты,

И дорога домой...

(nelka35)

Ивик давно уже не писала стихов. И песен не было. Как-то не приходилось. Притом, что с прозой у нее все было в порядке. Стихи, она давно заметила, требуют сильнейшей и более длительной концентрации Огня. У нее, по крайней мере. У других, может быть, иначе.

Сейчас у нее получалось все.

Чумная. Сумасшедшая. Она засыпала с улыбкой, просыпалась, понимая, что жизнь полностью изменила течение свое, что теперь-то все будет иначе, будет прекрасно. Уговаривала себя, что это не так. И смутная тревога разгоралась в сердце, Ивик знала, что счастье никогда не бывает долгим. И мучил страх оттого, что за сильную радость придется и платить, так же сильно и даже с процентами. Может быть, лучше никогда не испытывать счастья.

Но что она могла поделать с собой? Ничего, ничего абсолютно. У нее все горело в руках. Она в два дня завершила ремонт. Вопреки обыкновению, стены были выкрашены гладко, без потеков, обои наклеены без пузырей, и стыки незаметны, гардины прикручены к потолку без изъянов. Ивик даже нашла дешевую прозрачную ткань и без швейной машинки сама сшила вполне приличные шторы, зеленоватые на кухню, синие в комнату, и еще тюль.

Будь у нее деньги, конечно, все это можно было бы здесь заказать. Это не Дейтрос, где каждый вынужден быть умельцем, где даже она — руки-крюки — чему-то вынуждена была научиться. Но денег у Ивик было очень мало. Это ее не удручало: здесь можно и без денег найти гораздо больше всего, чем в Дейтросе. Что уж говорить — потребительский рай. Вроде, Ивик была к этому подготовлена, а все равно на практике изобилие ошеломляло.

Приходилось побегать по распродажам, по магазинам подержанных вещей, полазить в сети — существовали постоянные сетевые ярмарки, где люди за гроши продавали ненужное барахло. Но времени у Ивик было достаточно. Можно и побегать. Ее охватил незнакомый доселе ажиотаж в наведении уюта.

Она раздобыла старую мебель — практически бесплатно, деньги ушли только на перевозку. Это старье выглядело так, будто только что сошло с конвейера на фабрике. Просто такая мебель теперь не в моде, вот богатые и раздают, а то и просто выбрасывают отличные вещи. Шкаф для книг, компьютерный удобный стол, кожаные диван и кресло, гардероб. Ивик достала даже какие-то коврики, полочки, картинки на стену — фотографии пейзажей и старинных городов. Бродя по бесконечным рядам хозяйственного супермаркета, Ивик с щемящей тоской вспоминала Марка — как он радовался бы здесь, как ему было бы хорошо... Ему ведь больше ничего и не надо, он был бы так счастлив этими игрушками, добротным красивым инструментом, изобилием материала. Да, ему ничего не надо. Раньше ему нужна была Ивик, а теперь — не так уж обязательно, теперь сойдет любая симпатичная женщина, а женщину ему найти нетрудно; он милый, обходительный, даже красивый; хозяйственный, в сексе — выше всяких похвал.

Может, думала Ивик, мы и правда держим людей в Дейтросе, словно в тюрьме. Перетащить Марка сюда, пусть живет как эмигрант.

Она познакомилась с соседями, тоже эмигрантами из Дейтроса. Хэла, бывшая аслен, была старше ее лет на десять. Ее сын, Малин, наоборот на десять лет моложе Ивик. Хэла единственная в семье имела работу, и то — не на полный день. Малин, правда, учился на каких-то курсах, но, вздыхала Хэла, перспектив у него мало. Он закончил всего лишь интеграционную школу. В Дарайю попал в возрасте 4х лет. Еще трое детей Хэлы жили отдельно. Муж ее, Вайш, пил напропалую, пытался как-то лечиться, но в последнее время опустился окончательно и представлял ужас и кошмар жизни Хэлы, которая, однако, не собиралась почему-то с ним разводиться.

Хэла и подсказывала Ивик, где искать дешевое барахло. Болтали на лестничной клетке, Хэла дымила одну сигарету за другой. Совсем не похожа на дейтру, думала Ивик. То есть черты лица — да, конечно. Но — курит. Волосы выкрашены вишневым, лицо — одутловатое, пробито морщинами, в нос — неуместно по возрасту — вдет блестящий гвоздик. Как они меняются, будто этот мир перемалывает их. Хэла, впрочем, чувствовала себя уверенно и была, похоже, вполне счастлива.

— Это ты молодец, что сразу работу нашла, — говорила она, стряхивая пепел прямо на серые плиты пола, — наши обычно долго мыкаются. А то и вообще ничего нету. А на пособии, знаешь... Вон погляди на моего.

— Все лучше, чем с моим получилось, — вздохнула Ивик. По легенде ее муж пал жертвой кровавого Верса.

— Да, наверное, лучше. Хрен знает.

Больше говорили о бытовом — о том, что в магазинах уже начали продавать подарки и украшения к Возрождению, хотя до праздника чуть не три месяца*. О тряпках, парикмахерских, о детях. Потом Хэла очередной раз стряхивала пепел и уходила к себе.

(*Дарайский лунный месяц считается по крупнейшей из лун, Теби, и составляет примерно двадцать суток, длительность которых лишь незначительно отличается от земной.)

Вдохновение, охватившее Ивик, распространялось не только на ремонт. Никогда у нее не было столько времени на творчество, как теперь. Разве что в санатории. Она то писала задуманный цикл рассказов, полуреалистических, пронизанных мистикой. То возвращалась к наброскам будущего романа. Сейчас она не боялась ничего — была на пике формы и знала, что все получится. Все, что она хочет. Лучше, чем "Господь живых". Это понравится людям, это будет прекрасно.

Ей хотелось бы поиграть в Медиане, но и так — ничего. И так она была довольна, каждый день по нескольку часов проводя за монитором. Обмениваясь короткими, незначащими и переполненными смыслом сообщениями с Кельмом. Легенду следует поддерживать. По легенде их отношения должны потихонечку развиваться.

Она уже не думала о том, правильно ли это. Все перегорело. Хватит. Она слишком долго об этом думала. Слишком во многом себе отказывала. Маячила на краю сознания тоненькая фигура Аллина — "если бы вы делали это ради Господа"... и тут же — неизбывное страдание в глазах Кейты: "там была и его подпись", и мгновенное отвращение: как он мог вообще что-то советовать Ивик, почему она должна верить ему? Что он понимает в жизни, в любви? Он был другом Кейты, потом пришли новые друзья, появились какие-то разногласия, и он не задумываясь, кинул ее. Так же вот, как Марк кинул Ивик.

Ситуация была на самом деле сложной, понимала Ивик. Она довольно хорошо представляла психологию Аллина. Он не был предателем в буквальном, пошлом смысле. Не был Иудой. Пойти куда-то доносить, получить сребренники — активные, открытые, враждебные действия, на них Аллин был не способен. Кто-то из его окружения, из новых близких друзей оказался способен. А сам он — слишком пассивен. И то, что подпись его оказалась под тем документом, что так ранило, почти убило Кейту — это была случайность, происходящая из той же пассивности. Все подписались, и он подписался. Если его новые друзья поступают так — он с ними согласен. Не задумываясь, не беспокоясь ни о судьбе Кейты (да эта подпись, конечно, в ее судьбе ничего не меняла), ни о чувствах Кейты — бывшей, уже неинтересной, уже чужой...

Пока есть чувства — идеальная, почти святая любовь. Как только они прошли — до свидания, дорогая. Обо всем этом даже думать было противно. Как будто бежишь по лесу и начинаешь проваливаться ногами, чуть не по колено в ледяную болотную жижу, и ноги вынимать все труднее, и хлюпает грязь.

А ведь даже сейчас Аллин бы сказал, что "все нормально". Что здесь такого, они пока еще ничего не нарушили. Никаких половых актов, так глубоко, в отличие от предательства близкого человека, оскорбляющих по его мнению Господа.

Ивик знала, что уже не "все нормально", понимала, к чему приведет эта добровольно придуманная ими легенда — но перестала сопротивляться. Надоело. За годы мучений, поисков "правильности", молитв и советов священников — перегорело все внутри. Она сама знала, что так — будет правильно. Почему — объяснить невозможно. Формально, разумеется, грех. Но наверное, у нее уже окончательно перегорели внутри какие-то встроенные с детства предохранители.

Она считала дни до следующего свидания. Но считала не мучительно — она была, впервые за много лет, бессовестно, возмутительно счастлива.

Наступил первый-второй день, первый день второй декады месяца*; Ивик пора было собираться на работу.

Можно и сидеть дома на пособии, но отдел агентурного обеспечения заранее подобрал Ивик работу. Причина проста: безработные в Дарайе считаются социальной группой повышенного риска, каждый из них постоянно контролируется. Контроль всяческий: к безработным регулярно приходят домой контролеры из Службы Занятости, словно ищейки, вынюхивают — не получает ли безработный каких-либо нелегальных доходов, не содержит ли его тайно кто-нибудь, не живет ли с ним незарегистрированный человек, нет ли доказательств недекларированной трудовой деятельности в компьютерных файлах. Еще хуже психический контроль. На жаргоне длительно-безработных называли сиббами, от дарайского слова "получатель пособия", и сиббы (то есть не имеющие работы более года) должны были каждые 5 месяцев проходить контроль в Атрайде. Иногда следовала принудительная госпитализация. Что при этом лечили — для Ивик было загадкой. Например, никто не лечил алкоголизм Вайша, мужа Хэлы. Хэла зарабатывала недостаточно на семью, поэтому Вайш получал на себя хоть небольшое, но пособие. Лечили, вероятно, неправильные социальные тенденции и агрессию против общества, поставившего этих людей в положение изгоев.

*В каждом месяце ровно 2 декады, дни называют по номерам: 4-2, 7-1.

Все это агенту Дейтроса было не нужно — потому Ивик нашли работу. Это не так-то просто, хоть Ивик превосходно владела дарайским языком. Даже если бы в Дейтросе она получила адекватное образование — техническое, медицинское — в Дарайе это не значило бы ничего ровным счетом. Хэла, например, была инженером-электронщиком, а электронные устройства Дарайи лишь незначительно отличались от дейтрийских. Тут Дейтрос не отставал. Однако Хэла трудилась всего лишь помощницей в магазине, и то была счастлива, получив хоть это место.

Без надлежащего профессионального дарайского образования нечего было и думать о приличной работе. Но и для простой-примитивной существовала гигантская конкуренция. Отдел обеспечения из сил выбивался, создавая нужные связи, возможности для устройства своих. Таких, как Ивик.

Она проснулась по звонку будильника и сразу же — так привыкла с квенсена — оказалась на ногах. Раскрыла окно, вместе с синеватым утренним светом в комнату ворвался осенний холод. Ивик поежилась. Натянула футболку. Проделала разминку, серию ударов-блоков из трайна, под конец силовые упражнения. Потом закрыла окно — нечего студить квартиру. Отопление здесь недешево.

Следовало удовольствие — душ. Ивик не удержалась, простояла почти десять минут под горячими струями, и так и не заставила себя переключиться на холод. Герметичная душевая кабинка — практически филиал рая. Потом Ивик высушила волосы феном, оделась — простенько, аккуратно, чтобы не бросаться в глаза. Сиббы, совсем уж плюнувшие на себя, носят исключительно синток — ткань-дрянь, тонкая, чуть не прозрачная. По ней можно сразу определить сибба. Ивик оделась в подержанный, но все же хлопок — синяя грубая рубашка, такие же штаны, на рубашку — кокетливый галстучек. Хотя на работе выдадут униформу.

Сварила завтрак и съела его, задумчиво глядя в окно. Два яйца, мисочка хлопьев с молоком. За окном разгоралось светом утреннее небо. Здесь, на восьмом этаже, ничего, кроме неба, не видно, и это как раз хорошо. Ивик сунула посуду в мойку. Включила эйтрон. Перечитала половину рассказа, написанного вчера, и похвалила себя — получилось. Исправила слово "вчерашние" на "забытые прошлой ночью". В углу зажглось сообщение от Кельма. Ивик от радости зажмурилась, открыла глаза и прочла:

"Скучаю по тебе, а тебя нет. Увидимся?"

Быстро стуча по клавишам тонкими пальцами, ответила: "Увидимся. И я скучаю по тебе". Хотелось написать больше, но ведь по легенде они едва знакомы.

Свидание было назначено на завтра. Ивик прочитала еще городские новости. Ничего особенного. Но надо знать, что творится вокруг. А сегодня — первый рабочий день. Главное — не опоздать на автобус.

Через сорок минут — пешком, прикидывала Ивик, путь занял бы полтора часа — разведчица входила под изогнутый, облицованный ракушечником свод Колыбели.

В просторном холле ожидали первые посетители. Наверное, решила Ивик, посетители, а не клиенты. Хотя мужчине явно перевалило за 60, и одет он был в синток, даже куртка из синтока — черно-блестящая, позорно выдающая самое низкое социальное положение. Мужчина развалился в сторонке на местах для курящих, и спокойно дымил. Женщина, читающая стенд, тоже немолода, даже совсем пожилая, но седые волосы уложены в модную аккуратную прическу; песочного цвета костюм — не из дешевого супермаркета.

Так ждут приема у кабинета врача, так идут по записи к чиновнику.

— Девушка, вы куда? Посетители у нас с девяти утра, — окликнула ее служащая в черно-белой форме. Ивик покачала головой.

— Я на работу. Моя фамилия иль Мар.

— А-а... из Дейтроса, да? У нас одна такая работает. Заходи. А зовут как? — миловидная не старая еще служащая забросала вопросами. Ивик отвечала, идя рядом с ней по коридору. Работницу Колыбели Покоя звали Санна. В глубине внутренних помещений их встретила женщина с властным лицом.

— Ты новенькая? Да, я знаю. Санна, сегодня она будет ходить с тобой. Пакет с одеждой уже пришел, покажи ей раздевалку.

— Начальство? — тихонько спросила Ивик, пока они шли к раздевалке. Санна казалась вполне приличной теткой. Работница кивнула.

— Ага. Это Види. С ней надо осторожнее.

— У нас в Дейтросе говорят — держись поближе к кухне, подальше от начальства, — выдала Ивик, с трудом переведя пословицу. Аналогичная, кстати, есть у русских. Санна хихикнула.

— Вот твое барахло, переодевайся.

Ивик раскрыла пакет. Форма ей понравилась. Белоснежная рубашка с горловиной, переходящей в широкую ленту, лента завязывалась красивым пышным узлом. Черные узкие брюки с удобными карманами, черный жилет. Полукруглый металлически блестящий бейджик с ее именем — в виде брошки на жилете. Столько хлопот, подумала Ивик. Подбирать одежду, печатать бейджик. А вдруг я не справлюсь с работой? Придется выгонять, а это все — куда?

Должна справиться, выругала она себя. Эти-то старались — ладно, а вот подвести отдел обеспечения — серьезный минус.

— Самое главное запомни: живые не должны встречаться с мертвыми.

Для утилизации мертвых тел — одна половина, для живых — другая. Есть коридор, где они могут встретиться, чисто теоретически, но этого не следует допускать. На мертвой половине работать легче, поняла Ивик. Но там и дежурит только один человек. Сейчас здесь было пусто — поток клиентов еще не начался. Дежурила девушка стандартного "молодого возраста" — то ли 18, то ли 45; волосы пострижены в каре, рыжеватый отлив, холодное красивое лицо, на приветствие Ивик почему-то не ответила. В руках электронный блокнотик. Смотрела только на Санну и говорила с ней.

— Ты не слышала, мы теперь должны еще вносить в Большой Регистр?... кто сегодня ночью дежурил? Опять панель не протерта. Я сообщила Види, пусть они как хотят...

Девушка, которую звали Тайс, Ивик резко не понравилась. Эти чувства, похоже, были взаимными — хотя скорее, Тайс просто не заметила Ивик. Как пустое место.

Дейтре стало неуютно: похоже, Тайс вообще не считала нужным заводить с ней знакомство, зачем, скорее всего, ее уволят через пару дней. Может, так здесь всегда бывает? Неприятно было бы...

С мертвыми телами поступали просто. Снять бирку, сгрузить — с помощью техники, конечно — на одноразовые носилки и отправить по движущейся ленте в высокотемпературную печь. 10 минут — и от тела остается легкий голубоватый пепел. Ивик прикинула затраты энергии — ничего себе. Пепел ссыпается в урну. Для богатых — заказную, красивую и недешевую, для бедных — в экологичную бумажную упаковку; а то и вовсе в общую пепельную корзину. Затем мертвец заносится в компьютерную базу данных, данные пересылаются в городскую Регистратуру.

Работа на живой половине оказалась куда сложнее. Здесь сидели специалисты — медсестры, психолог, юрист. В обязанности неквалифицированного персонала входило сопровождение клиента.

Пожилая дама уже входила в белоснежный коридор, осиянный почти неземным ярким светом. Как будто в преддверие некоего загробного счастья. Ивик вспомнила очередной раз, что дарайцы, энергично отвергая христианство, массово верят в "жизнь после смерти". У них даже есть вполне развитая мифология на эту тему — вроде ты попадаешь в некий туннель, за которым — слепящий свет, а дальше — в меру фантазии, каждый сочинял что-то свое. Эта мифология даже якобы подтверждалась какими-то научными исследованиями и свидетельствами "оттуда". Некоторые, впрочем, верили в перевоплощение.

Санна поспешила к клиентке. Что-то щебетала, направляя ее в кабинет. Это правильно, подумала Ивик, что мы здесь работаем. Было бы ужасно идти на смерть, испытывая бюрократические муки, бегая по кабинетам самостоятельно, не зная, куда ткнуться. Хотя может быть, наоборот — это отвлекло бы. Пообщаешься с бюрократами — смерть покажется облегчением.

В кабинете медсестра в блестящем голубоватом костюме провела медицинское освидетельствование — сверилась с документами дамы. Все было в порядке. Дама неизлечимо больна, врачи обещали не больше полугода жизни. Санна с Ивик тем временем заполнили ведомость, сидя у соседнего монитора.

— Сообщения родственникам рассылаются автоматически, — негромко поясняла Санна, — если, конечно, клиент не выразит другие пожелания...

Медсестра сделала даме внутривенную инъекцию. Подготовительная, сказала она успокаивающе, чтобы расслабиться. Это еще не вредно, не беспокойтесь.

Почему-то Ивик поняла, что это и есть ТОТ САМЫЙ укол.

Они вывели даму в коридор, и вскоре оказались в небольшой уютной комнатке с телеэкраном во всю стену, с мягким креслом, в которое дама улеглась, и сразу же поднялась подставка для ног. Санна накрыла умирающую шерстяным пледом.

— Вы посидите здесь, скоро подойдет очередь. Может быть, вам захочется спать, вы получили седативное средство. Можете спокойно засыпать, ничего страшного...

Вранье, подумала Ивик. Сцепила пальцы, чтобы не дрожали. Санна суетилась вокруг клиентки, спрашивала, чего бы ей хотелось поесть или выпить. Подкатила столик с фруктами, пирожным, крейсом и соком. Попутно объяснила Ивик, где и что здесь лежит. Вранье, думала Ивик. Это нечестно. Она заснет — и не проснется больше. Умирать надо в ясном сознании. Молиться, подводить итоги жизни. Готовиться к встрече — ну или, допустим, к небытию.

Хотя, наверное, женщина подготовилась дома.

К тому же ей некому молиться, и итоги подводить не с чего, ничего значительного, скорее всего, в ее жизни и не происходило. Работницы оставили клиентку в мягком удобном кресле, у столика с лакомствами, у экрана, полыхающего нереальными красками: по одному из сотни каналов шел очередной сериал. Вышли в коридор.

— Это была смертельная инъекция? — спросила Ивик шепотом. Санна кивнула.

— [Author ID1: at Mon Nov 1 12:18:00 2010 ]— Они отходят в таких отдельных комнатках. Мы их называем гробы. Видишь ли, если в общей, да они будут видеть соседей... Что, страшно? — с сочувствием спросила она, видя лицо Ивик, — ничего, привыкнешь.

Ивик сказала бы "о Господи", но в дарайском языке это было давно отмершее выражение.

Второй клиент оказался сиббом. Таких больше всего, пояснила Санна. Кстати, вангалы никогда сюда не приходят. Они вообще не живут больше 30-40 лет, так запрограммирован геном. Но обычно вангалов забирают в армию, для того же они и созданы.

Простые сиббы доживают до 60 лет, а там — конец пособия. Кто-то идет в бомжи, но в этой среде непривычному человеку не уцелеть. Кроме того, бродяжничество полулегально — миротворцы ловят, и в атрайд, а там скорее всего — все равно эвтаназия. Многие в 60 просто самостоятельно идут в Колыбель.

— Слушай, — не удержалась Ивик, — у нас же богатое общество. Неужели мы не могли бы кормить таких и дальше?

Санна пожала плечами.

— Это не наше дело, правда? Все мы можем оказаться на их месте. Надо думать, чтобы самому в 60 лет сюда не попасть.

Сибб боялся. У него дрожали руки — то ли от страха, то ли от алкоголизма. Но устроившись в кресле и залпом выпив стакан настойки, клиент успокоился. Еще больше его порадовала выставленная на столик батарея бутылок — коньяк, вино, маленькие водочные утешалочки, закуска на широкой тарелке: ветчина, копчености, сыр.

— С такими проще всего, — в коридоре пояснила Санна, — ну иногда правда начинают беситься... но тут главное — пообещать бутылку. С хайсозависимыми тоже легко. Они вообще идут потоком ежедневно. Прикинь, если в 60 лет перестать выдавать хайс... ломка... тут побежишь куда угодно. Отдают жизнь ради последней затяжки.

После работы, переодевшись, Ивик поехала на встречу со своим резидентом. Очередной дежурный контакт. В ее кармане с утра лежал дешевенький мобильник, где вместо карты была вставлена флешка с информацией. Таких предметов у Ивик дома было навалено — целый потайной ящик: брелки, сигареты, неработающие мобилки и фотоаппараты, шоколадки, визитки, авторучки... внутри — носитель информации, снаружи — безобидная вещица, которую можно открыто, на глазах у всех передать, не вызывая подозрений.

Ивик вцепилась в поручень, прижалась носом к стеклу. Внутри автобус комфортабельный, современный, но сесть уже некуда, все занято. Смотреть на людей было страшно: в каждом из них Ивик видела будущего клиента Колыбели. Скорее всего, так оно и будет: неудачники, которые ездят в автобусах, кончают жизнь соответственно.

И ведь свобода, ничего не скажешь. Под конвоем никто в Колыбель не ведет. Хочешь — иди побираться или воровать в 60 лет. А точнее, надо раньше думать и не быть лузером. Кто виноват? Никто, только ты сам...

Будущие клиенты, ни о чем таком не подозревая, весело галдели, вися на поручнях. Обсуждали распродажу в крупном торговом центре "Эллан", парни справа — матч по файболу между сборными Лас-Маана и Тианга, женщины слева делились рецептами к Дню Возрождения.

Как они живут — с таким? Мужественные люди...

Глупости, оборвала себя Ивик. Все живут, зная о смерти. Мы же все умрем, правда? И все стараемся не думать об этом. Какая разница, как умереть? И уж лучше с комфортом, под усыпляющий сериальчик и крейс с орешками, чем после боя, от ран, корчась от боли и истекая кровью. Ничего, все мы как-то живем.

Надо привыкнуть. Санна права, надо просто привыкнуть к этому. Они же с этим живут — и я смогу.

Доехав до Центра, Ивик уже почти забылась и успокоилась. Кельм ждал ее на условленном месте — стоял напротив фонтана у книжного магазина, листал выложенные на лотки книги. Повернулся к ней. Взгляд — обжигает, улыбка — возносит ввысь.

— Привет, Ивик.

Он говорил теперь по-дарайски. Она неловко кивнула. (Нужна? Она ему — правда — нужна?)

— Пойдем, — Кельм взял ее под руку.

— Знаешь, у меня мобильник сломался... ты не посмотришь?

Вложила девайс с флешкой в его руку. Кельм кивнул, убрал в карман.

— Посмотрю. Ивик... я понимаю, что это немного преждевременно. Но — давай сегодня поедем ко мне?

Сердце Ивик стукнуло где-то у горла.

— Давай.

— Страшно?

— Да. Ты даже не представляешь... Я не понимаю этого. Ведь я убивала, — сказала она шепотом, хотя здесь, на улице их никто не мог слышать, — ведь я всю жизнь хожу рядом со смертью. Все мы... Но здесь...

— Понимаю. Ну а что ты хочешь, это же дорши.

Ивик показалось, что он говорит слишком громко, она нервно вздрогнула.

Кельм распахнул перед ней дверцу машины — роскошной, как показалось Ивик, "Лендиры" с дымчато-фиолетовым низом. Верх до того тщательно вымыт, что стекла будто нет, словно в кабриолете. Не стекло, конечно, вспомнила Ивик, а прозрачный оргпласт. У нас такой применяется только в военной технике, дорог в производстве. Зато наш лучше и еще прочнее, чем здешний. Кельм вырулил со стоянки. В машине зазвучала музыка. Явно дейтрийский оркестр. Композиция была Ивик незнакома, но отличие от любой дарайской музыки она улавливала с ходу — это как различие между натуральной тканью и синтетикой — последняя может быть прочнее, ярче, красивее, но только коснись пальцем — ненастоящее.

— Наше? — она кивнула на встроенный плейер. Кельм кивнул.

— "Ладони лета". Из Лоры. Мне нравится.

— Мне тоже, — согласилась Ивик. Она слышала об этом ансамбле. Из Лоры — там могла бы и Дана играть. Если бы продолжила заниматься музыкой.

Они летели вперед под пронзительную чистую мелодию. Какой контраст — трястись на автобусе или ехать в машине! Куплю машину, пообещала себе Ивик. Мимо неслась автострада, поднятая над городом дугой, временами ныряющая в туннели. Трехрядная лента пестрых авто тянулась потоком. Ивик снова окунулась в приятную часть дарайской жизни. Комфортное сиденье, над головой — чистое небо, вокруг — прекрасная техника и вылизанная автострада, музыка волнами омывает душу, на Кельма за рулем смотреть — одно наслаждение. Его правая рука лежит на угловатой рогатине руля, а левая, с покалеченными пальцами, лишь изредка касается управления, когда правой нужно переключить передачу. И какие же у него красивые руки. И как он сам прекрасен, когда ведет вот так машину, внимательно глядя вперед, небрежно касаясь рычагов — будто пилот космического корабля. Поворачивает к Ивик лицо, и улыбается.

— Я так ждал, когда мы опять увидимся. Это безумие какое-то! Ну не бывает так, правда? Я по тебе так соскучился.

— Я тоже... очень ждала... — Ивик трудно говорить, просто дыхание спирает. Музыка волной смывает чувства.

На очередном съезде Кельм свернул вниз. Он жил в приличном тивеле — не то, что Ивик. Зарабатывал хорошо — как и сулили в атрайде пленным, уговаривая совершить предательство.

В тивеле неудачников и дейтрийских эмигрантов — что почти одно и то же — где поселилась Ивик, высятся неопрятные многоэтажки, земля закована в асфальт, немногочисленные дворники силятся разгрести груды окурков, мусора, битого стекла. Здесь же, в тивеле, где живут приличные люди — даже не подумаешь, что ты в большом городе. Особняки по два-три этажа, редко одноэтажные бунгало; витые символические ограды, живые изгороди, сады, сады, цветники, искусно выложенные каменные композиции и бордюры. Асфальтовая полоса для машин, мощеный тротуар — совершенно пуст. Очень редко у домов попадались играющие дети — по одному, по двое-трое, зато обязательно с яркими дорогими игрушками, на автомобильчиках, велосипедах. Поселок окутывала умиротворяющая тишина, здесь было хорошо, как в раю. Так спокойно, так легко и приятно...

Кельм въехал в ворота подземного гаража, автоматически раскрывшиеся. Ивик успела бросить взгляд на его дом — двухэтажный, облицованный серым с мерцающими блестками. Кельм снимал половину дома, в другой половине жила семья с ребенком.

В доме у Кельма все было уютно, все так просто и естественно, как могут себе позволить только богатые люди

— Господи, какая тут у тебя красота! Все сам делал, да?

— Что значит делал? Купил да поставил, — усмехнулся Кельм. Но видно было, что ему приятно. Весь первый этаж занимала гостиная — длиннющая, просторная, как зал, с помощью диванов, шторок и широких дверных проемов разгороженная на полуотсеки. Вся гостиная — в бежево-белых тонах. Белоснежные легкие шторы, рельефная штукатурка стен, мягкий светлый ковролин под ногами. Ничего синтетического. Все дорогое и добротное. Коричневые диваны, кресла, пуфики — замша, натуральная кожа. Мебель из темного дерева, под старину. Деревянные журнальные столики, белые светильники у стен. Встроенный в стенку громадный экран, подсвеченный изнутри бар.

— Идем на кухню?

В этой кухне, по ее размеру, могла бы спокойно поселиться обычная дейтрийская семья. И здесь тоже все сверкало, как на выставке. Ни единого лишнего предмета на вылизанных мраморных поверхностях рабочей платы. Шкафчики натурального светлого дерева. Черная керамическая электроплита на шесть конфорок, незнакомые приборы, колоссальный холодильник за теми же светло-деревянными панелями. Пол выложен бежевой каменной плиткой, в тон рабочей плате, в тон просторному, на толстой металлической ножке овальному столу.

— Присаживайся. Давай тут посидим? На кухне все равно как-то уютнее.

Стулья тоже в тон кухни по цвету, деревянные, прочные.

Кельм выложил на стол "сломанный" мобильник. Вытряхнул карту. Вставил собственную.

— Ну вот, починил, держи, — засмеялся, протягивая Ивик мобильник. Она кивнула и убрала девайс в нагрудный карман.

— Расскажи, как прошел сеанс связи? Не бойся, машину я сегодня не чистил, а дом проверил как следует. Можно говорить.

— Ты уверен? — Ивик с опаской огляделась, словно ожидая увидеть где-нибудь на стенах микрофоны.

— Уверен. Так как со связью — нормально все прошло? Если не возражаешь, я сразу посмотрю сообщения...

Он поставил на стол маленький черный эйтрон, вставил флешку, переданную Ивик.

— Нормально, — сказала разведчица, — страшновато, конечно. Патруль сразу засек. Но в принципе...

— Они такие. Я знаю, случалось и самому выходить на связь. Тяжело это, — он чуть нахмурился, — с одной стороны, и не знаю, рад ли я, что именно ты... То есть, конечно, — оборвал он себя, — я очень рад, что тебя вижу. Но опасно это уж очень.

Ивик опустила лицо в лни. Я очень рад... очень рад... так же не бывает. Она почувствовала себя значительной, необыкновенной. Не такой, как все. Она прекрасный, уже известный писатель. Редкий специалист. Красивая женщина. Почему бы ее и не любить? И не помнить много лет, хотя бы даже такому уникальному, редкостному мужчине, как Кельм? Разведчик между тем слегка хмурился, изучая присланные из Дейтроса сообщения. Которые она — Ивик — с риском для жизни и вообще, если честно, довольно сумбурно — но все ж-таки успешно приняла для него в Медиане. Гэйна снова загордилась собой. Минут через пять Кельм закрыл эйтрон.

— Все нормально. Для тебя пока ничего нет. Ты после работы есть хочешь? Или только кофе?

— Мы перекусили там, давай лучше кофе

Ивик вскочила, намереваясь помочь, но Кельм жестом показал ей "сиди". Наблюдать за ним было одно удовольствие. Экономные, точные движения, нечеловечески быстрые, но не суетливые. Кельм заварил кофе в машине, в несколько мгновений накрыл стол — чашечки, прозрачные, как лепестки, варенье, печенье, шоколад. Маленькая бутылочка безбожно дорогого коньяка. Боже мой, подумала Ивик, такой мужчина, прямо как в здешнем "дамском романе", лучше бы он не был таким идеальным, а то комплекс неполноценности мучает. Одно только непонятно — неужели за столько лет он не нашел себе никого? Пусть даже и в Дарайе. Здесь есть наши красивые девушки, из обеспечения, из связи. Дарайки-блондинки. А почему это я решила, что никого у него не было? И даже — что нет? Религиозными комплексами он не страдал и тогда, взгляды на это дело у него легкие. Скорее всего, кто-то был или даже сейчас есть.

Почему-то эта мысль совершенно не была мучительной. Есть — так есть. Главное, что он и ей тоже улыбается и говорит, что рад видеть. Правда, это еще ничего не значит. Мало ли. Старое знакомство, дружба, хорошие воспоминания.

Есть — так есть. Он не давал обетов, а уж ей лично и подавно ничего не обещал.

Он ей — никто. Но все-таки он ее, кажется, любит. Все еще, до сих пор. Она ему, кажется, очень приятна. И он ее рассматривает, похоже, как любимую когда-то женщину, а не просто так. Ивик это чувствовала. Но поверить как-то не могла.

Они слишком разные. Так не бывает. Она ему просто не пара.

Кофе тоже оказался вкусным — первый сорт. Лучше, чем было на Триме. Ивик уже стала забывать приятный вкус этого напитка. Кельм разлил коньяк в стопочки.

— Давай за встречу?

Наступило время спрашивать. Рассказывать. Какую хорошую легенду придумал Кельм, можно разговаривать и общаться — сколько угодно. Кстати же, эта легенда ничего такого особенного не значит. Посидит она у него в гостях — ну и что? Но и эта мысль не огорчала Ивик, скорее радовала. Ну их, эти любовные отношения — от них одни проблемы. Можно ведь просто вот так, сидеть напротив него, смотреть в глаза, ощущать иногда прикосновение руки. Разговаривать.

— Как же ты внедрялся? — задала она давно мучивший вопрос, — после всего? Ведь ты же второй раз по сути... И разве тебя нет в их базах данных, ведь ты уже был здесь?

— Я был не здесь. Другой материк. Я на Савай тогда попал, в Южном полушарии. И потом, это было чуть не 30 лет назад. Два года после квенсена. Другое имя, внешность, как ты понимаешь, за это время... заметно, что мне уже не 18 лет, да?

— Все равно. У тебя даже здесь осталось, — Ивик провела пальцем по щеке, в том месте, где у Кельма, если приглядеться, до сих пор сохранялись шрамы от калечащих операций. Хотя сейчас они напоминали просто морщинки на немолодом лице. Чуть необычно расположенные. Но и практически не заметные.

— Это только если знать. Ни один врач здесь не обратил внимания. Даже в атрайде.

— Как ты вообще решился на это? Я знаю, что ты герой. Но это уж слишком. Как они могли вообще от тебя такого потребовать?

— Да, это было трудно, — тихо сказал Кельм, — когда я узнал, как мне предстоит внедряться... Знаешь, не спал несколько ночей, хотел отказаться. Да, понимаю — сломать всю карьеру , отказаться от интересной работы. Но... как я представлю, что опять в плен. Опять будут бить, опять психологи все эти... Волосы, если честно, дыбом вставали.

Ивик протянула руку, погладила его по предплечью. Кельм быстро накрыл ее пальцы теплой сухой ладонью.

— Ничего, все-таки решился. И не жалею. Больше боялся заранее. Зато теперь, — глаза весело блеснули, — можно сказать, мечту жизни осуществляю. Соли на хвост этим гадам.

— Но досталось тебе все-таки там?

Кельм сдался в плен и согласился на сотрудничество, это было ясно Ивик. С целью внедриться в центр разработки виртуального оружия — лиар, как их здесь называли по аббревиатуре. Потом пару лет действительно создавал для дарайцев медианные образы — правда, немедленно передавая информацию о них в Дейтрос, так что оружие оказывалось практически бесполезным, ведь вся опасность — в новизне. Теперь занимал пост, позволяющий узнавать довольно много, и не только о виртуальном оружии, если постараться. К сожалению, для коренного, расотипичного по внешности дейтрина других возможностей внедрения в дарайское общество почти не существует. Ни один простой дейтрийский эмигрант карьеры в армии или политике не сделает. Уникальным случаем был Вэйн иль Кэррио, но и он — не простой эмигрант, а якобы перевербованный дейтрийский офицер.

— Досталось, конечно, — сказал Кельм неохотно, — вангалы же, что ты хочешь. И надо было изобразить сопротивление. Некоторое давление сначала выдержать. Но в общем, ничего, нормально. Знаешь, возможности, которые у меня здесь есть — они стоят и большего.

Он убрал руку, чтобы налить себе и Ивик еще кофе. Ивик украдкой прижала к щеке свое запястье, еще сохранившее его тепло.

— А вообще здесь занятно, — сказал Кельм, — работа напряженная, но чувствуешь, какие плоды она приносит. Иногда хочется, чтобы поспокойнее. Не знаю, может, старею уже. Но с другой стороны, конечно, не каждый справится с такой работой, и вся эта информация. Понимаешь, есть чувство, что ты выкладываешься полностью. Для Дейтроса. Отдаешь все, что можно, и ты — на своем месте, кроме тебя, эту работу никто не сделает. Понимаешь?

— Да, конечно, понимаю.

Она ничего, конечно, не рассказывала ему об отношениях с Марком. Зачем? У нее своя жизнь, у Кельма — своя.

Хотя они и сидели в гостиной на диване уже совсем рядышком, и рука Кельма лежала на плечах Ивик. Чуть подрагивала. Кажется, он волновался. И еще что-то было такое, мерцающе-жаркое, пронизывающее, но — вполне контролируемое. Однако уже нельзя себя обманывать, что вся эта легенда — просто так. Для прикрытия.

Ивик вкратце рассказала о жизни. Все хорошо, дети выросли. Работают, учатся. Все благополучно. Рассказала об изменениях на Триме, вскользь — о ранении, о том, как и почему ее перевели в Дарайю.

— Я еще тогда говорил, что вся эта система неэффективна. Извини. Ты-то хорошо работала, но... Впрочем, и Эльгеро это видел. Этот эксперимент начали до него. Наконец он решился его прекратить.

— Какая-то польза все же была. Например, я нашла Женю. Кстати, ты о ней ничего не слышал?

— Шемата Дарайи не такая уж маленькая. И мы стараемся знать поменьше, как ты понимаешь. Нет, не слышал ничего.

Окна потемнели. В это время года темнеет рано. Только после Возрождения опять начнут удлиняться дни, сокращаться ночи. А сейчас — темень, холод. Хочется спрятаться в домашний уют, зажечь огоньки, свечи, укрыться пледом. Огоньки и зажглись вокруг, но не свечи, а крошечные светильники в виде свечей, оказывается, развешанные по стенам, расставленные по столикам. Стало как при свете костра, что любое лицо делает прекрасным и значительным, глаза — блестящими. И они сидят уже совсем-совсем близко. Поговорили обо всем, и темы не кончаются. Так можно — до бесконечности. Ивик понимала, что пора ехать домой. По-любому уже пора. Глупо же. Даже если Кельм серьезно имел в виду воплощение легенды в жизнь — мало ли на что пойдешь конспирации ради — все равно, не в первый же вечер. Да и вообще, может, не стоит. Все же грех. Не надо так опускаться. Мы не дарайцы. Ивик ощущала, как ладонь Кельма сжимает плечо, и наплывало дежа вю, плечо казалось таким хрупким в его сильных пальцах.

— Арс Гелан. Помнишь, я говорил? Тот, кто меня спас тогда. Ты знаешь, он ведь не вернулся в Дейтрос. Работал на Савае. Еще несколько лет — и его бы здесь уволили на пенсию, он бы вернулся домой. А вот... не вышло. Провал, совсем незадолго до выслуги лет... Он погиб. Нормальный конец жизни для гэйна, но здесь в Дарайе это слишком уж гнусно. Как подумаешь, какая это именно смерть. Гелан... Я никого так в жизни не уважал, как его. Ты не представляешь, что он сделал тогда. И как вообще работал.

— Я слышала о нем. Его настоящее имя Шер иль Кетан. О нем много писали в Дейтросе в последние годы, после смерти. Что его информация была для нас жизненно важной, что несколько раз он буквально спасал мир.

— Ну вот, а я и не знаю, что он уже стал знаменитым, я ведь здесь уже был. Живешь тут, как на острове. И называть его привык дарайским именем. Гелан. Он был после Вэйна, наверное, первым таким разведчиком. В какой-то мере... — Кельм помолчал, — ладно, это тебе все равно предстоит узнать. В какой-то мере я продолжаю его работу здесь. Другую, не связанную с поиском информации. Об этом в Дейтросе, наверное, не говорили.

— Что за работа?

— Все в свое время, не торопись. Это правда, несколько раз он практически спас Дейтрос. Такая вот тут у нас работа, понимаешь, Ивик? И это, конечно, греет. Кроме того, Гелан когда-то спас меня. Еще тогда он сам был молод, только начинал. Вытащил меня, а чего ему это стоило, наверное, только я знаю. А я с тех пор его всего два раза видел в лицо. Но это был один из самых... самых важных для меня людей. И погиб он страшно, Ивик.

Это звучало не так, как дома. Слишком актуально. Такое может быть и с тобой. Пусть ты не суперагент, а всего лишь рядовой связник, тем более, с тобой не станут церемониться. Об этом просто не думаешь. Так же, как дарайцы не думают о возможном попадании в Колыбель. Так же, как люди вообще не думают о смерти.

А может быть, зря, подумала Ивик. На память ей пришла известная цитата одного из дейтрийских писателей-гэйнов: "Смотри ей в глаза, смотри всю жизнь — и у тебя будет шанс победить". Это о смерти. Ивик взяла левую руку Кельма, лежащую на коленях, прижала к своей щеке. Ощущая короткие обрубки пальцев. Не оторванные взрывом, не ампутированные — их ломали и резали без наркоза. Когда ему было восемнадцать.

Лицо Кельма оказалось очень близко, и взгляд — прямо в глаза, но совсем не смущающий, наоборот, вот наконец-то произошло то, что давно должно было случиться, вот наконец-то они вместе. Для них ведь естественно быть вместе, и ненормально — порознь. Они — родные люди.

— Как долго я ждал, — прошептал он, — любовь моя, как долго я ждал тебя.

У них было теперь одно тело на двоих, Ивик ощущала наполненность и законченность. Наконец-то, впервые за долгие годы, все было правильно, все — совершенно. Она втискивалась в Кельма своим телом, теплом, и он — в нее, и так они лежали, обнявшись, уже совершенно успокоенные, уже все произошло, и ничего нельзя поменять.

— Радость моя, — Кельм стал целовать ее лицо. Она плотнее прижалась, погладила его затылок.

Они лежали под легким одеялом. Не очень широкая кровать, но для двоих места хватало. Ивик плохо помнила, как они вообще попали сюда. По лестнице, вроде. Кельм был — как крепкое вино. Как наркотик. Не замечаешь окружающего мира. Но теперь уже надо идти. С утра ведь опять на работу. И еще связь... наверное, она выйдет на связь завтра. А не заведется ли у нее ребенок от всего этого? По времени цикла — вроде не должен.

— Надо идти, — сказала она со вздохом. Но невозможно оторваться.

— Ты права, да. Надо.

Они продолжали лежать.

А может, завтра сеанс связи окажется неудачным, ее убьют или, не дай Бог, захватят, провал, и тогда больше они уже никогда...

— Давай, — Кельм оторвался. Встал. Ивик села на край кровати. Спальня у него тоже — первый сорт. Мебель как на кухне, натуральная, но еще светлее, почти белая, выбеленное дерево. Шкаф с множеством зеркальных дверец — во всю стену, длиннющий. И во всю стену — окно, закрытое мягкими тяжелыми шторами. Вьющаяся зелень. Пушистый ковер на паркете. На стене — почему дейтрину не любоваться дейтрийской живописью — небольшая копия одной из знаменитых работ Кейты иль Дор, "Дракон на рассвете".

Ивик стала одеваться. Кельм несколькими взмахами застелил кровать. Вот ведь педант, все равно скоро ему спать ложиться...

— Ты правда, что ли, меня любишь? — спросила Ивик. Никакой вопрос не казался неуместным. Все было правильно и естественно с Кельмом. И он принял вопрос правильно. На секунду прижался лбом к притолоке двери.

— Я думал о тебе. Все годы. Таких, как ты, не бывает.

— Это таких, как ты — не бывает.

— Что с твоим мужем? — тихо спросил он. Ивик пожала плечами.

— У него своя жизнь.

Они вышли из спальни. Светильники в коридоре загорались и гасли автоматически, ощущая их приближение и удаление, освещая путь.Что муж, подумала Ивик отстраненно. Работа на Дарайе не предусматривает отпусков и тем более, выходных. Это с Тримы можно было уходить на выходные. Что там — небольшой путь через Медиану. А здесь в Дейтрос нельзя выйти, как на прогулку, здесь вернуться домой — серьезный, рискованный прорыв. Побег. На Дарайе работают годами, не возвращаясь домой. Кельм сказал, что не был в Дейтросе уже пять лет. Ужас какой. Но она это знала заранее. Просто ей было уже все равно.

Что муж? Наверное, теоретически, согласно христианским представлениям, они должны и так хранить друг другу верность. Святость в массовом масштабе. На самом деле, уходя сюда, она все равно, что развелась.

Хотя от этого только что совершенное не перестает быть грехом, чем-то кошмарным и неправильным. На это уже плевать, конечно. Но факт остается фактом.

— Я отвезу тебя домой, — сказал Кельм, — уже поздно.

После занятия с очередной группой вангалов Кельм направился к себе в кабинет. Обязанности для родного учреждения на сегодня выполнены. Но всегда можно сделать вид, что поправляешь документацию или наводишь справки.

Кабинетик консультанта маленький, почти закуток, не та роскошь, которой он пользовался на работе, пока производил для дарайцев виртуальное оружие. Но все ж-таки собственный кабинет. Это невыразимо удобно, хотя отдельный кабинет никак не помешает желающим проконтролировать дейтрина. Кельм прошелся по кабинету туда и сюда, небрежно помахивая рукой — в наручные часы был встроен сканер. Постоянная камера была установлена в углу, о ней Кельм знал давно. Уселся за стол, и тут оказался неприятный сюрприз — еще один активный жучок в ящике стола. Кельм подпер голову руками. Подумал несколько секунд. Что это может означать? Уже очень давно никакой слежки за собой он не замечал... и вот — пожалуйста.

Флешка была вставлена заранее, почти пустая, лишь несколько файлов легкой музыки. Кельм первым делом отсоединился от сети, механически выдернув провод. Легко пробежав пальцами по клавиатуре, скопировал на носитель все наработки лиара за три дня. Все, что произвели оба отдела, все маки, которые будут воспроизводить в бою вангалы, пытаясь убить его братьев-гэйнов. Но у тех будет надежная защита — будет время ее продумать заранее.

Все остальное — информация по служебным перемещениям, слухи о дальнейшей реорганизации, сомнительная, но интересная информация, полученная от источника в атрайде — осталось у него дома, это нужно еще ввести на носитель. Кельм вынул флешку, небрежно сунул в карман. Даже незаметно, если наблюдать, что именно он сделал. Зажурчала мелодия мобильника, Кельм прижал пальцем кнопку. Сердце — и все тело вообще — радостно встрепенулось.

— Тилл, это я...

Значит, она уже вернулась со связи.

— У меня все хорошо. А у тебя как?

— Лучше не бывает, — сказал он, не в силах сдержать нежность в голосе, — как здоровье, горло не болит?

Условный вопрос касался безопасности и легкости прошедшего сеанса связи...

— Совершенно, знаешь, прошло. Даже не замечаю, что оно у меня вообще есть. Все... просто прекрасно.

— Слава Богу. Сегодня не получится, а завтра на старом месте, хорошо?

— Я по тебе буду скучать.

— Я по тебе тоже.

Еще улыбаясь, Кельм прижал кнопку окончания разговора. Счастье свернулось в душе пушистым котенком. Хотелось вскочить, петь, бежать, работать, действовать. Любит. Она. Единственная. Мечта. Все годы. Всю жизнь — ожидание. Она — любит. Это — правда. "Четвертый вариант", — и милый взгляд, нежный, нерешительный и отчаянный одновременно.

В дверь постучали. Вошел Холен. Кельм приветливо махнул рукой.

— Ну что, — спросил коллега по-свойски, бухаясь в кресло, — домой собираешься?

— Мне еще в интернат надо и в атрайд.

— Трудовые будни — праздники для нас? — хмыкнул Холен.

— Примерно так.

Коллега повертел в руках стеклянное круглое пресс-папье с замком Кейвора внутри, а если встряхнуть шарик — над замком идет снег.

— И где ты вечно такие вещицы достаешь? Даже тут, в Дарайе — всего ведь полно, а ты все равно находишь что-то оригинальное.

— Можешь взять себе, — хмыкнул Кельм, — дарю. А вообще-то я это на рынке купил, в центре. Там таких — полные прилавки.

— Вот видишь. Я тоже там был, однако ты заметил такую штуковину, а мне и в голову бы не пришло ее замечать.

Кельм вдруг ощутил дежа вю — все это он уже слышал где-то. Под глазами Холена залегли мешки — он много пил в последнее время. Его СЭП падал быстрее, чем ожидали психологи. Холен тянулся к Кельму и, видимо, не понимал, почему тот не стремится быть его закадычным другом. Около года назад Холен иль Нат, тридцатипятилетний ро-шехин, попал в дарайский плен и вскоре согласился на сотрудничество. Кельм в его глазах был товарищем по несчастью — а может, даже по счастью, кто знает, как воспринимал бывший гэйн свое теперешнее положение в "Контингенте Б". У него уже давно было право свободного перемещения, он и жил неподалеку от Кельма.

По идее, разведчику следовало ненавидеть Холена. Предатель. Производит виртуальное оружие против родной земли — даром, что Кельм потом аккуратно все его маки передает в Дейтрос.

Но ненависти к Холену, как и к любому человеку, однажды побывавшему в ТОМ заведении — у Кельма не было.

— Я чего к тебе... у меня завтра вечером сабантуй намечается, девки будут. Придешь?

Кельм с удовольствием покачал головой.

— Нет, не получится.

— Что, весь в работе аки пчела?

— Да нет, знаешь... — Кельм сам удивился вдруг нахлынувшему желанию откровенности. Но и полезно застолбить факт, — я тут старую знакомую встретил. Из Дейтроса еще... представляешь, она сбежала. Эмигрировала. Бывшая медар.

— А-а, ну и...

— Теперь даже работу нашла, в Колыбели работает. В общем, — Кельм улыбнулся, — сам понимаешь.

— О-о, ну-ну! Смотри, чтобы не окрутили... они, знаешь, рады...

— Да я и сам как бы не против.

— Ладно, тогда пойду я, — Холен поднялся, — раз ты такой добродетельный.

Время позднее, надо поторапливаться. Сначала интернат. С лиаром интернат был соединен длинным коридором. Кельм шел через переход, слегка насвистывая. Как псих. Как счастливый человек. Пожалуй, надо контролировать получше свои эмоции. Тем более, что насвистывал Кельм почему-то триманскую боевую песню — "Броня крепка, и танки наши быстры. И наши люди мужества полны".

"Контингент А" давно закончил учебу и разбрелся кто куда. Несколько лопоухих тринадцатилеток все еще резались в компьютерной в какую-то ходилку-стрелялку. Хотя то же самое можно делать из собственной комнаты, очевидно, вместе веселее. И не надоедает им на работе стрелять? Кельм хмыкнул и прошел мимо. Спортзал тоже пустовал. Подопечные Кельма иногда занимались спортом, что вообще-то было редкостью среди "Контингента А". Контингент все больше виртуальность предпочитал, что и понятно. Кельм поздоровался с дежурным педагогом, тоже углубившимся в монитор. Полюбовался на двух девушек старше-квиссанского возраста, демонстрирующих друг другу ящички с недешевой косметикой. Эти детки никогда не попадут в Колыбель, мимоходом подумал Кельм. Они уже сейчас обеспечивают себе на всю жизнь финансовое благополучие. Да, талантливым в Дарайе быть выгодно — не то, что в Дейтросе, где талант у подростка означает лишь обреченность на тяжелый труд, физические страдания и возможную раннюю гибель.

— Девочки, не знаете таких — Льен, Энди Кай... из старшей ступени? Где бы мне их найти?

— Так наверное, они дома уже сидят, — предположила веснушчатая маленькая блондинка.

Кельм улыбнулся ей и набрал номер Льена. Никто, как и следовало ожидать, не ответил.

Девушка неуверенно состроила глазки. Ясно — мужчина симпатичный, при должности, но ведь дейтрин... Кельму захотелось потрепать малышку по голове. Но он, разумеется, этого не сделал.

Виорт Льен сидел в библиотеке. Тоже редко посещаемое место. Хранилище бумаги — давно не издаваемого и ненужного даже в сети. Да кто из дарайских подростков вообще утруждает себя чтением? "Нужно ли вашему ребенку учиться читать? — вспомнил Кельм какую-то рекламу, — "Несомненно! Чтение — важнейший навык, позволяющий добиться жизненного успеха. Кроме того, нужно уметь прочесть надписи в транспорте или супермаркете, видеотекст и названия фильмов и игр"...

Библиотеку в интернате использовали как место релаксации. Так же, кстати, вспомнил Кельм, как в квенсене. Среди "Контингента А" довольно много интровертов, даже патологических интровертов; им нужно постоянно где-то уединяться, нужно много укромных уголков, тишины, покоя.

Хотя можно просто уйти к себе в комнату — но до жилого корпуса далековато.

Кельм сел в кресло напротив Виорта.

— Ви?

Парень встрепенулся.

— А-а, Тилл! Привет.

Виорту было уже 18. Почти предел. К 19 Огонь — или в здешних психологических терминах "сублимированный энергетический потенциал", СЭП — исчезает почти стопроцентно. Но Виорт все еще выдавал неплохие результаты, и его пока увольнять не собирались.

— Как у вас дела? Что-нибудь новенькое?

— Двоих уволили. Не наших, — уточнил Виорт. Кельм кивнул.

— Нам тоже надо об этом подумать, — сказал спокойно, — не вечно же вы здесь будете.

— Мы можем перейти в "Контингент Б", — предположил Виорт. Контингент Б — взрослые творцы, создающие виртуальное оружие — состоял исключительно из редких дейтрийских пленных, тут годились только перевербованные гэйны. Сейчас родной лиар располагал лишь одним работником в контингенте Б — Холеном.

Кельм поморщился.

— Дело, конечно, ваше, но на гражданке вы тоже можете хорошо устроиться. В Холидуве оторвут с руками и ногами. И там посвободнее. Но я сейчас не о том. У вас вчера было плановое обследование. Что говорят?

— У меня коэффициент 5,8. У Энди 6. Вообще у всех наших выше пятерки, кроме Эйлы, но там ты же знаешь, почему. Псих сказал мне лично, что в нашем возрасте так не бывает.

Кельм нахмурился. А если дарайцы заинтересуются феноменом, а там недалеко до выявления группы...

Действовать надо срочно, немедленно.

— Ви, надо собрать тройку и поговорить. Вы передадите остальным. Завтра в Лавэне — получится? Часов в шесть.

— Получится, почему же нет.

— Хорошо, так я вас жду, — Кельм поднялся, — Ви, это очень важно, понял? И сейчас сидите тише воды, ниже травы. Не блистайте. А то до беды недалеко.

Из интерната Кельм направился еще в одно место, на сей раз неприятное. Приходилось каждый раз переламывать себя, прежде чем он решался сюда войти. Даже то, что северо-западный маанский атрайд располагался в десяти минутах езды от лиара, казалось облегчением. Кельм вел машину, расслаблялся под музыку "Ладоней лета" и не думал о предстоящем.

Хотя ничего такого уж страшного и неприятного не ожидалось. Просто войти туда. Просто войти. Ненавижу, подумал Кельм, вынимая карточку-пропуск и вставляя ее в щель. Охранник из стеклянной кабинки смерил его равнодушным взглядом. Ненавижу. Гады. Взорвать всю контору вместе со всеми, кто здесь. Атомной бомбой.

Ненависть никак не отражалась на тренированном, благожелательно улыбающемся лице разведчика.

Кельм прошел все три поста. Зашагал по асфальтовой стреле, соединяющей вход (два ряда забора с колючкой) с корпусом Ар. Корпуса назывались по буквам дарайского алфавита. Ар был в основном административным, безобидным.

Даже не поймешь, что это Дарайя. Суровый казарменный дизайн — шестиэтажные одинаковые белые коробки, редкие клочки зелени, в основном — открытая хорошо простреливаемая местность. Слева от Ара выстроились в шеренгу "основные корпуса" с заключенными. То есть, тьфу, какие заключенные... с пациентами. Их количество и объем выглядели поражающе для непосвященного человека, уверенного, что живет в свободной стране. И ведь все эти корпуса набиты чуть не битком. Правда, половина — краткосрочники, в основном, сиббы, проходящие очередной курс лечения. Большинство остальных — отловленные бандиты, криминал. Просто бродяг и нищих в Дарайе нет — ушедший "на вольные хлеба" немедленно попадает в сети организованной мафии.

После Атрайда, впрочем, никто на скользкую дорожку не возвращается. Кельм понимал, что единственный логический вывод — мафия контролируется самим правительством, и ее главари никогда не попадают в атрайд.

Справа от Ара — два Г-образных здания, Ри и Вель. Сравнительно небольших, скромных. Но вокруг них — отдельные посты. Хотя сейчас в этих зданиях содержат всего полсотни человек. И в здании Ри, кажется, нет ни одного, с некоторым облегчением подумал Кельм.

Вход в корпус Ар был свободным. Кельм лишь поздоровался с девушкой на ресепшене, она мило улыбнулась в ответ. Хоть и дейтрин, но ведь симпатичный. К тому же улыбаться — ее профессиональная обязанность. Правда, вряд ли так сексуально и многозначительно, усмехнулся про себя Кельм.

Красивые девушки сейчас особенно поднимали настроение, намекая на Ивик, напоминая о ней.

Хотя если сравнивать объективно, эта девица моложе и, наверное, красивее.

Только Ивик прекраснее в тысячу раз.

Кельм взбежал на третий этаж, забыв о лифте. Как-то всегда забываешь об этом медлительном средстве передвижения.

Кельм еще не знал, что ожидает его в знакомом кабинете старшего психолога. Кита Илейн поднялась ему навстречу, обдав профессиональным дружелюбием. Кельм крепко пожал изящную руку с длинными сложно наманикюренными ногтями.

— Фелли Илейн...

— Фел Кэр, — она жестом указала на кресло. "Иль" из дейтрийских фамилий они часто выпускали. Кельм опустил седалище на темную пупырчатую кожу. Кабинет был обставлен в строгом стиле, в черном и белом цвете; Илейн одета примерно так же. Кельм знал, что ей уже за 60, но по виду — от силы сорок. Белесые волосы стрижены ежиком, голубые глаза проницательно лучатся.

— Вы, конечно, хотели забрать данные, — бодро произнесла дама, — пожалуйста. Я подготовила, — она протянула ему пластиковую папку, — но там вы не найдете ничего интересного.

— Благодарю. Все же таков порядок, я должен иметь данные на работников у себя. Даже на умерших.

— А как ваши дела в целом, Тилл? Может быть, вы нуждаетесь в помощи? — участливо спросила она. Внутренне Кельма передернуло от ненависти.

Илейн беседовала с ним, когда он сдался в плен. Вела его, как самый опытный и квалифицированный из психологов местного атрайда. Ее симпатичное, разглаженное лицо, наивно-детские голубые глаза ассоциировались у Кельма с обыкновенной физической сильной болью. Нет, его не пытали, в этот раз обошлось. Но при взятии в плен избили, сломали два ребра, пережгли макой в Медиане колени, пришлось допустить это, иначе все выглядело бы неправдоподобно.

Так-то можно привыкнуть, теперь они с Илейн работали вместе, отношения — ровные и доброжелательные. Но этот профессионально-участливый взгляд...

— Спасибо, — весело ответил он, — теперь у меня все в порядке. А у вас тут ничего новенького нет?

— О-о, фел Кэр! Сегодня я могу вас порадовать. Новенькое у нас есть.

— Да?

— Да. Мы взяли в плен двоих дейтринов. Но женщина, кажется, безнадежна, она в госпитале, и врачи ничего не обещают. А вот с парнем мы работаем.

Его звали Эрмин, а имя сена он не назвал. Ему было лет семнадцать на вид. Недавно из квенсена. И сразу вот так не повезло. Бывает.

Правая рука в гипсе до плеча, лицо там и сям заклеено пластырем, темно-русые волосы торчат как пакля. В карих ввалившихся глазах — усталость и равнодушие.

"Познакомься, это Тилл иль Кэр, он тоже был в твоем положении, сейчас работает у нас в центре разработки виртуального оружия".

Весь такой ухоженный, жизнерадостно-энергичный, в незаметно дорогом костюмчике.

Надо, очевидно, что-то сказать.

— Привет, Эрмин, — Кельм говорил по-дейтрийски. Илейн знала язык, да и разговоры все пишутся, разберут потом, — я уверен, что рано или поздно мы будем работать вместе с тобой. Тебе сейчас важно поправиться... поправить здоровье, нервы. Все будет хорошо. Не сомневайся.

Лицо молодого гэйна чуть дрогнуло от омерзения.

— Уйди, гнида, — попросил он.

— Твое мнение изменится, — мягко сказал Кельм. Парень слегка качнулся на стуле, оперся о стол здоровой рукой. То ли ему уже не дают спать, то ли слабость от ранения. Илейн сделала Кельму знак, и он послушно вышел в коридор, продолжая тщательно контролировать мимические мышцы.

Бедная Ивик, ей предстоит внеочередной сеанс связи. Но что делать, тянуть с этим нельзя.

Лифт страшно вонял, кажется, кто-то проблевался. К тому же Ивик вспомнила о поддержании физической формы. Было бы странно для нее устраивать интенсивные кроссы на местности, это нарушало бы конспирацию, но по лестнице на восьмой этаж забежать — вполне можно. Хотя после работы она не так, чтобы совсем не устала. Вроде бы работа не тяжелая физически, но — все время на ногах, как-то выматываешься. Ивик запрыгала вверх по ступенькам.

Между шестым и седьмым на лестнице сидела девочка. Дарайская девочка, блондинка, помладше детей Ивик. Лет, наверное, четырнадцати. Ивик остановилась.

— Привет.

— Привет, — настороженно отозвалась та. Короткие встопорщенные волосы, большие голубые глаза, выражение полнейшей независимости и крутизны на маленьком бледном лице. Куртка и штаны из серого синтока.

— Ты чего тут сидишь? — Ивик почему-то думала, что девочка не ответит. Но та шмыгнула носом.

— Ключ забыла. А предки уперлись не знаю куда.

— Тут на седьмом живешь?

— Ага.

— А я на восьмом. Недавно въехала. Хочешь — пошли ко мне?

Девочка, тоже к удивлению Ивик, согласилась. Она сидела на свежеотремонтированной кухне и поглощала хлопья с молоком. Ничего существенного Ивик не сварила. Судя по аппетиту, соседке не всегда удавалось поесть досыта, а растущий организм требовал своего.

Ее звали Келиан Инэй, ей было четырнадцать, а училась она — в классической школе, что крайне необычно для ребенка ее социального слоя. Большинство таких попадали в интеграционную, не дающую никаких перспектив в жизни, и лишь самые способные умудрялись пробиться в так называемую свободную школу. Но только классическая давала после окончания право на высшее образование.

Родители Келиан были сиббами, всю жизнь проживали в этом доме. У Келиан были еще сестра и брат, а потом ее мать, во время очередного курса лечения в атрайде, прошла стерилизацию. Можно родить вангала, допустить генетическую операцию, заодно увеличили бы пособие — но видно, женщина не захотела. А может, ей запретили по состоянию здоровья. Мать и отец Келиан злоупотребляли как дешевым алкоголем, так и хайсом, доставать который было не просто.

Все это Келиан могла бы и не рассказывать, все написано на ее бледном до синевы тоненьком личике, в складках дешевого и давно не стиранного барахла, на торчащих из коротких рукавов костлявых грязных запястьях в пластмассовых браслетах.

Она, впрочем, выглядела довольной и независимой. Прошлась по комнате, задержалась у книжного шкафа.

— Ничего себе книг у вас... А я тоже читать люблю. Меня библиотекарша в лицо знает. Но я старое больше читаю. Современное я больше люблю, но такая дрянь бывает... скучно.

— Да, — согласилась Ивик, — в Дейтросе много хороших книг. Но я их не могла взять с собой. А здесь у меня все из доготановской эпохи, старое. Если хочешь, выбери себе что-нибудь почитать.

Келиан жадно впилась глазами в полки. Ивик с интересом наблюдала за ней. Странная дарайская девочка. Санна, Тайс, другие сослуживицы Ивик — они не такие совсем, такой она никогда не станет. Подростки, которых видишь на улицах — тоже другие. Может, потому что Келиан — из бедных?

Чтение! А говорят, что они не читают совсем.

— Я уж думала, в Дарайе никто не читает.

— Хе! никто и не читает, — подтвердила Келиан, — у нас в школе преподы ругаются вечно. У нас еще что, а в интеграционной половина по складам читает. Но и у нас тоже... Недавно задали внеклассное чтение, книжечка-то там тоненькая, я прочитала за час... А некоторые по месяцу мучились. Уроды. Так я ж ненормальная...

— Почему ненормальная?

— Это все знают. Меня и к психу тягают каждую неделю.

— К психологу, что ли?

— Ага... ой! — Келиан встрепенулась и загоревшимися глазами взглянула на Ивик, — а вы же из Дейтроса! Мне знаете что псих сказал? Что в Медиане летать можно! Гэйны, говорят, летают в Медиане. Это правда, что ли?

— Да, конечно, — подтвердила Ивик, — гэйны и просто летают, и могут даже трансформи... превращаться, например, в птиц. Или во что угодно...

— Класс! — Келиан забыла про книги, — а вы не умеете?

— Я не гэйна, — неопределенно улыбнулась Ивик.

— Ну да, конечно... чего я... если б вы умели, вас бы в лиар взяли работать.

— А ты ходила в Медиану?

— Честно сказать, да, пробовала. На патруль нарвалась пару раз. Я даже на учете в детском атрайде состою из-за этого... хотя еще из-за предков. Там классно, в Медиане. Улет такой! Как хайс...

— А ты пробовала хайс?

— Как-то сперла у матери — она меня так отдубасила потом! А я бы хотела полетать. Как во сне.

— Да, наверное, это здорово, — задумчиво сказала Ивик, — кстати, насчет почитать. Ты читала Таллиона?

— Не-а. Дак он, говорят, чуть ли не христианин был.

— Да, но тогда же церковь еще не была запрещена. Это было сто пятьдесят лет назад! А знаешь, как он писал! Ты возьми, почитай. Вот эту. Про золотоискателей... "Белая пустыня лета". Между прочим, эту книгу в Дейтросе даже читают и издают. Мы ее изучали в школе.

— Спасибо! — Келиан прижала книгу к себе.

— Если понравится, я тебе дам еще, — пообещала Ивик. Квадратик телефона требовательно задрожал и запищал в кармашке. Ивик активировала наушник.

— Детка, это ты?

Внутри все растаяло от нежности. Ивик плотнее сжала черный квадратик мобильника.

— Привет, Тилл...

— Я тоже. Я соскучился по тебе.

Это означало: есть информация. Ивик напряглась, как сеттер в стойке.

— Мы можем увидеться...

— К сожалению, только послезавтра. Работы много. Я черкну тебе письмецо.

Фраза в такой форме означала закладку в один из тайников.

— Я обязательно проверю почту.

— Передай привет Хэле. И позвони вечером, хорошо?

"Есть", чуть не ответила Ивик. Привет Хэле — внеочередной сеанс связи. Интересно, что случилось? Она даже не узнает этого, по крайней мере, если Кельм послезавтра не расскажет сам.

— Хорошо, конечно, милый.

Никуда тащиться не хотелось. Ивик устала на работе, а ведь завтра с утра опять идти. Но что поделаешь?

Мимо Ивик прошли двое мужчин с пятого этажа, судя по синей униформе, работяг с маанского химкомбината. Униформа по рекламе знакома. Работяги с Ивик поздоровались. Лица землистые, словно помятые, не то после рабочего дня, не то от злоупотреблений вредными привычками. Внизу у подъезда, как всегда, курила стайка сиббов. Эти на приветствие не ответили. Один смачно сплюнул в лужу. Будто и не люди, и приличия даже соблюдать не надо.

До автобуса оставалось добрых минут десять, Ивик вышла рано. Над тивелом моросил мелкий дождь, дейтра раскрыла зонт. В аналогичное время года в России уже выпал бы снег, но Лас-Маан лежит почти на границе субтропиков.

На остановке ждали еще две молоденькие девчонки. Курили. Косились в сторону Ивик. Наверное, насмотрелись сериалов про дейтринов. В этих сериалах всегда присутствует дейтрин-эмигрант, смешно коверкающий слова и вечно попадающий в глупые ситуации; его жена с горящими глазами носится по магазинам и набивает дом ненужными вещами.

Ивик тоже с интересом краем глаза разглядывала девушек. Странная тут мода у молодежи. Вместо курток — что-то вроде мохнатого бюстгалтера с рукавами, а от груди до бедер тело лишь обтянуто плотной тканью. Очень узкие кожаные брюки, торчащие зады, сапоги с раструбами на голенях. Никакой косметики, хотя это им бы не повредило. Зато много пирсинга на лицах, колец, гвоздиков. Волосы очень короткие и ярко крашены, у одной в красный, у другой — в фиолетовый цвет. Эх, ну зачем, подумала Ивик, светлые волосы — это же очень красиво. Готан был неправ, но все-таки это очень красиво. Но молодежь обычно красится почему-то.

Интересно, где они учатся? Уж наверное не в классической школе, хотя всякое бывает. В свободной или в интеграционной. Хотя интеграционную в 16 лет уже заканчивают, а эти вроде бы постарше. Или кажутся постарше? Не разберешь у них. Вот Келиан выглядит на свой возраст. Ивик улыбнулась, вспомнив Келиан. Тут подошел автобус.

Для проверки тайников Ивик придумала себе маршрут. Первый тайник — у парикмахерской. Она заскочила туда, якобы узнать цены. Затем перед веселенькой урной в виде пингвина споткнулась, нагнулась перевязать шнурок и проверила тайник — в закутке под урной ничего не было. Второго тайника проще было достичь пешком — автобуса ждать еще полчаса. Второй располагался удобно — рядом с "Рони", магазином дешевой одежды. Ивик не прочь была немного покопаться в барахле. Когда-то на занятиях по дарайскому образу жизни все это потрясало воображение — горы разноцветных носков (а что такое носки для квиссана?!), длинные ряды брюк, курток, пуловеров, россыпи белья, бижутерии, сумок, кошельков — все, что душе угодно. Изобилие было таким же, как на Триме — может, чуть получше, чем в Питере, примерно так же, как в крупных городах Германии. Ивик вяло покопалась в носках. Носков достаточно. Вот новая сумка нужна. Но сумки все стоят от десяти киллов, а до получки осталась сотня и две декады. Так что нет и смысла смотреть.

Ивик купила помаду за полтора килла, расплатилась на кассе, вышла под почерневшее небо. Рано темнеет. Ивик вошла в подворотню, от вибрации ее шагов вспыхнул декоративный фонарь, красиво озарив кирпичную стену и вьющуюся вечнозеленую хвою. Ивик нагнулась, ее пальцы проникли под ящик с растениями и там, в углублении стены обнаружили пластмассовую авторучку. Ивик распрямилась, бодро зашагала дальше, развинчивая авторучку в кармане, нащупывая внутри искомую карточку с шифровкой.

Теперь ей оставалось сесть на метро и доехать до зоопарка, из окрестностей которого она планировала проводить следующий сеанс.

Питейное заведение Лавэна давно было облюбовано Кельмом для встреч с ребятами. Не только оно, конечно: чтобы не вызвать подозрений, встречались в разных местах. Да и не так уж часто.

В конце концов, ничего совсем уж криминального нет в том, что одинокий перевербованный дейтрин-консультант встречается иногда с друзьями из молодежи. Разница в возрасте — да, но "тройка" Кельма состояла из самых старших в интернате. В конце концов, в случае чего всегда можно изобразить сексуальный интерес стареющего мужчины в отношении юных мальчиков. Дараец бы даже в первую очередь заподозрил именно это.

Кельм пришел в Лавэн как бы случайно и увидев ребят из интерната, подсел к ним.

В Лавэне, как всегда в этот час, было шумно. Но удобно, что столики здесь разделены массивными белыми перегородками, и вряд ли кто-то прислушивается к разговорам за соседним столом. Кельм взял слабоалкогольного крэйса, мальчишки последовали его примеру. Никакого хвинка, хайса, вообще никаких стимуляторов — насчет этого в группе было строго. Кельм объяснил с самого начала.

— Стимуляторы действительно дают толчок, вы сами это видели и может, пробовали. После дозы СЭП может вырасти колоссально. Но если бы это было выгодно — всю армию гоняли бы в Медиану, в бой под наркотиком. Представьте, укол или затяжка — и вангал может завалить гэйна. Да хотя бы десять вангалов — одного гэйна. Но беда в том, что это не так. И не случайно в армии и у вас в интернате дурь запрещают. Во-первых, действие наркотиков толчкообразно, а не стабильно, и оно непредсказуемо. Один раз палочка хвинка даст рост СЭП, а другой — глубокую яму. Во-вторых, к ним быстро развивается привыкание. Не путайте с зависимостью, это само собой, но я не об этом. Привыкание — это требование все больших доз и ослабление действия наркотика. А первое, что ослабевает — это СЭП. Творческий подъем — это самый слабый и непредсказуемый элемент... зависимой от наркоты развалиной вы уже станете, а СЭП уже не будет совсем. Короче, если хотите со мной работать — никаких палочек.

Ребята были на удивление дисциплинированны. Никаких рычагов воздействия на них у Кельма не было. Это в квенсене можно за дисциплинарное нарушение, например, посадить под арест или навешать наряды. В самом крайнем, редчайшем случае — выгнать из касты вообще. А здесь — куда выгонять? Все на добровольной основе, а изгнанный легко может заложить остальных, но главное — самого Кельма. Остальным-то ничего особенного не будет.

Власти над ними у Кельма не было. Но они и сами подчинялись. Мотив, который привел их в группу, оказался сильным. То, что они узнали позже — еще больше укрепило решимость.

Виорт Льен, Энди Кай, Луарвег Лус.

Кельм состоял в прямом контакте лишь с тремя мальчишками. Группа делилась на два круга. В первый принимали всех желающих, но не давали никакой информации, о Кельме те ничего не знали. После проверки и испытаний, когда выяснялось, что намерения новичка серьезны, он поступал во второй круг. Сейчас этот круг, внутренний, самый близкий, состоял вот из этих трех пацанов.

Впрочем, какие пацаны? В Дейтросе 18-19 лет — взрослый человек, никому даже в голову не придет назвать его ребенком.

— Тилл прав, я считаю, — говорил Виорт, — надо что-то делать. Они же понимают, что у нас не падает СЭП, а должен падать.

— Все просто, — сказал Кельм, — вам надо уходить из интерната. Постепенно демонстрировать падение результатов.

— А как их демонстрировать-то? — спросил Энди, младший из всех и на вид еще моложе своих 17 лет, веснушчатый пацан, — типа, работать вполсилы? Создавать какие-нибудь слабые маки, не выкладываться?

— Да, конечно, — кивнул Кельм, — вы сами разберетесь, не дураки же.

— Предположим, мы разберемся, — заговорил Луарвег своим глубоким баритоном. Он выражался очень невнятно, к тому же постоянно запинался и повторял слова. Низкий мужской голос противоречил мальчишеской неуверенности в себе, — разберемся... будем делать вид, что не умеем... не умеем маки делать. Делать. Но ведь психи нас на тестах опре... определят!

— Вот именно, — подхватил Энди, который напряженно прислушивался, как и все, чтобы разобрать речь Луара, — они будут определять СЭП, а он высокий.

— Тесты можно подделать. Я объясню, как, — ответил Кельм, — в них нет ничего магического. Мы с вами пройдемся по тестам, и я объясню каждый момент. Но вот еще что важно: Энди я попросил бы пока остаться в интернате и ничего не делать. Надо подобрать еще хотя бы одного для связи, из основной группы. Если вы уйдете...

— Ладно, я останусь, конечно! — согласился Энди.

— А что нам делать после интерната? — вдруг спросил Виорт, — в Холидув, ты говорил?

— Не обязательно, — Кельм поднял свой бокал и отхлебнул крэйса, — я думаю, вам стоит закончить классическую школу и выбрать какую-то выгодную профессию. Ваше творчество не стоит слишком афишировать. Можно, конечно, и в Холидув, или в игровую индустрию, — он кивнул Луарвегу, который писал весьма талантливые сценарии компьютерных игр, — только там быстро психологи поймут, какой у вас СЭП, и вы окажетесь опять в лиаре. Ребята, поймите, вы — опасны. Вы умеете делать оружие, так, как здесь никто не умеет. Почти как гэйны. Каждый из вас уже мог бы в одиночку противостоять гэйну, даже обученному. По крайней мере, гэйну вашего возраста или младше. Поймите, каждый из вас — атомная бомба, стратегическое оружие. Вам не позволят жить просто так, если вы не будете этого скрывать.

— Я хочу быть программистом... мистом... вообще, — сказал Луар. Ребята заспорили, куда лучше идти учиться и кем работать. Кельм с интересом наблюдал за ними. Плечи его покойно тонули в мягком кресле, в руке — высокий бокал. На несколько метров вокруг никого не было, Кельм контролировал окружение, да и проверил столик сканером, видеокамер вокруг тоже не видно, слежки нет.

Дети, думал он, сущие дети. Слишком сильный риск. Командование два года назад разрешило ему это предприятие. Сочли важным. Настолько важным, что можно даже поставить под угрозу разведывательную деятельность Кельма. Но если из-за этого все провалится — он себе не простит.

А провалиться может. Первая серьезная обработка в атрайде... Только не попадайте в атрайд, всегда говорил им. Только не туда. Если жить спокойно, социализированно, демонстрировать лояльность, к тому же небедному человеку, а все они после интерната не будут бедными — атрайда легко избежать. Если не избегут — имя Кельма у них там, скорее всего, вытянут.

Его беспокоил Луарвег. Все подростки "Контингента А" немного не в себе по здешним меркам. Но Луар, длинный и нескладный, с птичьим носом-клювом, тощий, длиннорукий, был уже где-то на грани психической болезни. Он писал романы, повести, но особенно любил — сценарии компьютерных игр. В детстве все время состоял на учете в детском атрайде, у него развилась почти болезненная зависимость и неспособность сопротивляться психологам. За талант его взяли в лиар — это неизбежно для такого подростка в Дарайе. Но слишком уж он не от мира сего...

Энди, Ви... сущие дети. Хрустят орешками, спорят. Уже перешли на какой-то сериал и рассуждают о его героях. Господи, как можно им доверять... Это же дети, пацаны. Школьники. Им еще учиться по два-три года.

Вдруг словно током дернуло — свежая рана, воспоминание: заклеенное лицо, темные, мутные от боли и усталости глаза. "Уйди, гнида". Тот ведь еще моложе. Может, такой, как Энди. Странно, почему-то совсем не возникло мысли "мальчишка, ребенок".

Какой ребенок? Гэйн, боец, взрослый человек. И Кельму тогда, в первый раз, было восемнадцать. Представить, например, Ви на его месте тогда... или Луара. Непредставимо, невозможно. Они не хуже, но ведь их же никогда не учили в квенсене, они же выросли здесь...

— Ладно, — сказал Кельм, — давайте обсудим, как вести себя во время тестов.

— Этого не было, — Кельм провел пальцами по твердому плоскому животу Ивик, по еще свежему безобразному шраму, — это новое. И это — он погладил плечо

— Да. И вот здесь, — она показала на бедре, — это я тебе рассказывала. Это от взрыва. Одиннадцать осколков.

Он прижал ее к себе и стал целовать.

— Ничего, — прошептала она будто виновато, — это потом будет не очень заметно... просто свежее.

— Неважно, — сказал он.

Ивик приподнялась на локте. Завела руку за его спину, нащупала шрам на пояснице.

— У тебя тоже есть новые... вот здесь. И здесь.

— Было больше, но уже зажило. Это когда брали в плен.

Ивик вздрогнула.

— Вангалы, они же не могут иначе, — объяснил Кельм.

— Я понимаю.

Кельм откинулся назад, на подушки.

— На самом деле, если вдуматься, фантастика — вот уже пять лет ни разу никто в меня не стрелял. Ни разу не били. Даже в Медиане не отбивался. Так не бывает.

— Зато уж если провал, достанется сразу за все эти годы, — сказала Ивик.

— Это да.

— Я тебя так люблю.

Он плотнее прижал ее к себе. Двигаться не хотелось. Хотелось просто лежать вот так, рядом. А почему бы и нет? — подумал он. Можно отвезти Ивик с утра на работу, вот и все.

— Останься у меня сегодня, — попросил он, — я тебя отвезу на работу.

Она засмеялась.

— Есть остаться у вас, стаффин.

— Солнышко мое, — пробормотал он. Повернул голову, вдохнул запах ее волос.

Его и сейчас не оставляла мысль о новом жучке. Не следовало сегодня с ребятами встречаться... Но с ними тоже надо решать, и тоже в целях безопасности. Что же это значит — почему вдруг слежка?

— Кельм, — спросила озабоченно Ивик, — так что с пленным-то теперь?

— А-а. Ну я передал свой план. Но план сырой, конечно, надо дорабатывать. Я торопился. Лучше подать такой, чем совсем никакого. В общих чертах все нетрудно: его надо только забрать ко мне в лиар, а там он может умереть — якобы, или бежать. Так же Гелан спас меня в свое время. Но беда в том, что это опять же ставит под угрозу мою работу, а в нее много вложено. Это место тоже нельзя терять. А такие ситуации у нас уже были.

— Тебе уже удавалось кого-то спасти?

Кельм некоторое время молчал, потом сказал негромко и будто через силу.

— Нет. Они, как правило, не разрешают. Это слишком... я ведь не для того здесь. Но бывают случаи. Полтора года назад была женщина. Мне удалось ее вытащить. Но на втором этапе, уже когда она была здесь, возникли подозрения, под меня начали копать. А Ренис снова забрали в атрайд, и там она то ли покончила с собой, то ли умерла... может, от болевого шока, — выговорил он сквозь зубы, — короче, знаешь, как это бывает. Потом был еще один гэйн, но мне не дали разрешения... из-за этой истории. Через три месяца его признали безнадежным, видно взялись слишком резво и быстро довели до необратимых изменений тела и психики. Потом скормили гнускам.

— О Господи, — вздрогнула Ивик.

— Потом был Холен, о нем ты знаешь. Потом еще двое, один из них согласился на сотрудничество, но его увезли в другой лиар, не к нам. И женщина, она довольно быстро умерла. И до того, еще до Ренис... словом, все время так. На самом деле почти никогда не спасают.. Прежде чем Гелан меня вытащил, я там тоже провел 5 месяцев... уже был никакой. Все типично. Я теперь очень хорошо понимаю Гелана, — с горечью высказал он.

Ивик стала молча целовать его. Потом, когда они отлепились друг от друга, сказала.

— Значит, с Эрмином тоже все сложно на самом деле.

— Да, очень. Но я надеюсь, что дадут разрешение. Сейчас обстановка в общем-то позволяет, спокойная. Я думал, зачем это нужно психологам, чтобы я на него посмотрел... может, конечно, хотели ему продемонстрировать — вот есть дейтрины, которые согласились и работают на нас. Но по некоторым признакам подозреваю, что и я должен был его увидеть.

— О Господи, — пробормотала Ивик, — так страшно подумать, что пока мы тут... он там, в атрайде.

— Не пугайся, — Кельм сжал ее плечи, — все сейчас не так плохо. По крайней мере два месяца — на первый этап. Это еще ничего. По-настоящему за него возьмутся позже. Так у них всегда.

— Все равно, Кель... ему столько лет, сколько моим детям. Он ранен, избит, наверняка без обезболивания, может, ему не дают есть и спать...

— Он гэйн. Все мы знали, на что идем. Наша главная задача... то есть не наша, а моя, конечно. Добиться освобождения еще до того, как его переведут в корпус Ри. Не бери в голову, хорошая моя. Это наша жизнь. Привыкай. Это Дарайя.

Он повернулся, прижался к ней, вцепился. Ивик стала гладить его, и это было похоже на отчаяние, и на поиск спасения, будто он искал в ней — убежища, будто в нее пытался спрятаться от ужаса, в котором жил все это время... И чувствуя на себе горячую тяжесть, втискиваясь в него преданно всем телом, Ивик горьким ослепительным прозрением осознала, какая малость, какая пошлая насмешка для него весь этот шикарный дом, авто, все подаренное Дарайей благополучие — для него, вынужденного пять лет уже ходить по краю самого дикого из кошмаров и балансировать на этом краю, и видеть сорвавшихся в пропасть.

Телевизор у Хэлы не выключался никогда. Ивик так и не озаботилась покупкой этого рупора цивилизации, к местной сети легко подключиться через эйтрон и посмотреть основные телепрограммы. В Дейтросе вообще нет телевидения как такового — никто не видел в этом смысла; вся информация идет через компьютерную сеть, фильмы, документальные передачи — все лежит в свободном доступе. Включай, выбирай и смотри, что хочется, а не то, что предлагают мудрые составители программ.

Но телевизор — это любопытно. Ивик знала этот феномен по Триме, там телевидение еще более независимо от сети; дарайское же обладало многими возможностями сети.

У Хэлы был недорогой, старый монитор — но красивый, плоско-вогнутый, полутораметровый. Ивик загляделась. Шла передача по поводу Дней Демократии. Этот праздник отмечался в Дарайе уже лет восемьдесят — в честь свержения диктатуры Готана.

Готаном в Дарайе пугали детей. Это было ругательное слово. Готан установил тоталитарную власть. Знак его партии — Национальной Белой партии — золотой косой крест на белом фоне — был запрещен, хотя хулиганы то и дело рисовали его на стенах; и существовали полулегальные Белые Рыцари, наследники идей Готана. Официально же диктатора проклинали. По крайней мере, в Дни Демократии.

Хотя если вдуматься, именно Готан создал Дарайю такой, какая она есть.

Демократически избранный президентом Гоара, самого мощного и технически развитого тогда государства Дарайи, он через несколько лет начал мировую войну. Еще пять лет победоносных маршей — народы слабо сопротивлялись победителю, а непокорную Савайскую Империю дотла выжгли атомными бомбами — и Дарайя обрела единое правительство. Разумеется, тоталитарное и антидемократическое. Именно тогда изменился облик Дарайи, до тех пор пестрого, многоликого и неоднозначного мира. Генная инженерия, отбраковка-стерилизация всех, кто либо по состоянию здоровья, либо по степени пигментированности не являл собой образец истинного дарайца — высокого могучего богатыря-блондина. Либо уничтожение, либо поголовная стерилизация "неполноценных" народов. Следующее поколение дарайцев уже все сплошь — высокие, идеально здоровые блондины со светлыми глазами и светлой кожей.

При Готане построили Колыбели Покоя; при нем установился известный порядок вещей; при нем была окончательно запрещено христианство как вражеская, дейтрийская идеология.

При Готане началось активное наступление на Дейтрос и Триму, и был применен Темпоральный винт.

Потом уже нашелся молодой офицер, возглавивший переворот, лично застреливший Готана. Национальный герой Дарайи, Герой Демократии, генерал Стауфен. Он и сам погиб во время переворота, но в результате к власти пришло первое демократическое правительство.

Готана и Белую партию объявили вне закона, запретили. Были распущены тюрьмы и лагеря — уже через несколько лет повсюду остались одни лишь атрайды, где преступников не наказывали — такой была изначальная идея — а помогали им вернуться к здоровой общественной жизни. Наступила свобода слова, свобода выборов, свобода всего, чего угодно... Кроме, разве что, христианства, которое так и осталось дейтрийской вражеской идеологией.

— В эти дни, — надрывался на экране молодой дарайский политик, — мы все должны задуматься о том, как важна демократия! Тоталитарные режимы — будь то режим Готана или режим Дейтроса, по сути, это одно и то же — ведут наступление на наши права и свободы! Мы не должны забывать, что хотя эти режимы и враждовали между собой, это была всего лишь грызня двух хищников, по сути они — одно и то же. Готана давно уже нет, а вот Дейтрос, к сожалению, остался! Но наши доблестные герои в Медиане ведут борьбу за свободу Дарайи, и мы можем чувствовать себя в безопасности! А теперь — реклама!

Монитор вспыхнул блестящими радугами, загремел победный марш, из туманной дымки возник силуэт дарайского офицера в старинной форме, Ивик с удивлением узнала национального Героя Демократии, Стауфена.

Актер, играющий великого покойника, сжимал в руке, словно скипетр, длинный бокал с могучей шапкой пены над желтой жидкостью.

Где-то на периферии затрещали очереди, мощный одиночный выстрел, судя по звуку, из гранатомета — и бокал в руке разлетелся, жидкость всплеснула красивым нереальным фонтаном. Стауфен лишь улыбнулся и выше поднял сверкающий обломок стекла.

— Крэйс "Золотой орел"! Живите вечно! — произнес замогильный голос за кадром. Ивик захохотала. Бедный Стауфен!

— Чего хохочешь? — вяло спросила соседка, входя в комнату.

— Да смешно по телеку... Надо себе тоже купить, что ли...

— Купи. Можно подержанный взять, я поспрашиваю, может, кто продает... Так вот, смотри.

Хэла бросила на диван тряпки. Ивик подошла, неуверенно порылась. Все это была ненужная одежда, которую Хэле отдавали какие-то знакомые — но ей самой не подошло. Ивик тоже даром не нужно это барахло, но Хэла прямо-таки горела желанием "одеть ее прилично". Прилично в ее представлении — это в длинные тяжелые бежевые брюки и старушечью куртку до колен. Ивик посмотрела в зеркало — так она выглядит на все сорок. Нет, на сорок — это как минимум.

— Теплые! На работу ходить, — уговаривала Хэла.

— Спасибо, — согласилась Ивик, — но куртка у меня есть, хорошая.

— Ну возьми хоть штаны...

— Спасибо, ты так обо мне заботишься.

— Да ладно!

— У тебя-то как дела?

— Не знаю, как! На работе, боюсь, сокращать будут...

— Ну есть же пособие, — сказала Ивик утешительно.

— Да знаешь, не хочется туда. В атрайд придется ходить, задолбают проверками. А найду ли что-то другое — неизвестно. Вон сколько наших сидят... Тебе еще повезло. А у вас там нету мест больше?

— Нет. Но я буду иметь в виду, — пообещала Ивик. Присела на краешек дивана. Гостиная Хэлы была совершенно похожа на каталог, причем какой-нибудь дешевый, вроде "Источника", которым Ивик с Даной упивались в детстве. Изящно драпированные бархатные шторы, бархатные чехлы мягкой мебели, все в синих оттенках, синий же ковролин и поверх — голубоватый пушистый ковер с узорами, черная стенка с множеством зеркал, в которых отражались хрусталь, безделушки, посуда, художественно расставленные на полках. Люстра из сотен крошечных стеклянных колокольчиков.

И мирно бормочущий телевизор.

— Почему ты телек никогда не выключаешь?

— Да как-то веселее с ним.

— Слушай, Хэла... а тебе бы не хотелось вернуться в Дейтрос?

Женщина пожала плечами.

— А нас туда, думаешь, пустят?

— Да не в том дело. Я в принципе. Вот ты здесь уже восемь лет. Здесь лучше?

Темные глаза Хэлы слегка потускнели. Соседка замялась, плечи ее дрогнули. Потом распрямились.

— В общем, да, лучше... В Дейтросе разве у меня было бы все вот это, — она повела рукой, — там же знаешь как в распределителях — нищета. И дети... — она умолкла, но потом решительно закончила, — все равно как-то устроены.

Две дочери Хэлы были замужем, а в Дарайе замужняя женщина с детьми чаще всего не работает. "Устроена" — и все. У Малина, живущего пока здесь, одна перспектива — в сиббы, вслед за отцом. И только старший сын действительно выбился в люди — стал инженером.

— Мы в прошлом году в отпуск ездили на Лутану, — поделилась Хэла.

— В Дейтросе же все тоже ездят в отпуска... на море...

— Ну там же не такие курорты, как здесь! И вообще, знаешь, это у тебя хандра просто. Я тебя понимаю. Ты одна, никого нет... Родня вся там осталась, друзей здесь еще нет, мужика тоже... надо тебе завести кого-нибудь! Здесь же не строго, как в Дейтросе.

Ивик улыбнулась и смущенно потупилась. Хэла прищурилась, как разведчик.

— Что, уже есть кто-то?

— Да вроде, знаешь... представляешь, гуляла на рынке и встретила. Он тоже наш. Мой старый знакомый. Давно уже здесь.

— Ну ты даешь! И еще хандришь. Ну и как у тебя с ним? А он кто?

— С ним — очень хорошо...

— Съезжаться-то будете?

— Нет... не знаю пока. Но он хороший. Он был гэйном, — рассказала Ивик. Даже такую чушь про Кельма нести — и то было приятно, — попал в плен, ну и... в общем, теперь работает здесь.

Хэла присвистнула.

— Ну-у! Если гэйном был — то это ты хорошо подцепила. Денег наверняка куры не клюют.

— Да вроде он не бедный...

— Да уж конечно! Используй его на всю катушку, вот, что я тебе скажу. Ну красавица! А ты еще говоришь, одежды тебе не надо! Да такого парня надо беречь, как зеницу ока! Слушай, тебе в парикмахерскую бы сходить! Это дорого, но у нас на третьем этаже одна баба есть, вот так стрижет, и всего за десятку!

— Ой, Хэла...

Их прервал затяжной звонок в дверь. Соседка помрачнела.

— Мой гад явился! — она поплелась открывать. Из прихожей раздался жизнерадостный пьяный баритон Вайша. Пользуясь случаем, Ивик быстренько распрощалась и скользнула к себе.

Она раскрыла эйтрон. В кои-то веки есть немного времени. Ивик рассчитывала, что на Дарайе расписание будет не таким напряженным, будет оставаться больше времени на творчество. Но — тоже некогда, время надо выкраивать. То работа, то связь, то рутинные операции, а то — Кельм... правда, вчера они вдвоем в кабинете, усевшись рядышком на диван, работали — Кельм два года назад начал писать большой мистический роман. Судя по отрывкам, получится гениально.

В углу монитора висело сообщение от Кельма.

Он редко прямо выражал чувства — Ивик, впрочем, тоже. Выражение чувств Кельма заключалось в том, что он писал записки и сообщения, то на мобилку, то на эйтрон. О чем-нибудь. Ни о чем. Контрольные.

"У меня все в порядке. Изменений нет. У тебя как? Узнай, когда у тебя отпуск, я тоже возьму, и мы съездим в замок Кейвора, тебе обязательно надо увидеть".

Самого Кельма в сети не было. Ивик нежно улыбнулась и стала писать ответ.

Потом прочла стихи Келиан.

Девочка вчера занесла книгу про золотоискателей, взяла другую. Призналась, что пишет стихи. Ивик заинтересовалась, и Келиан это понравилось. Похоже, Ивик успела занять в ее судьбе особое место. До сих пор никому не было интересно, что там Кели читает, и тем более, что пишет.

Стихи оказались неожиданно интересными. Необычными.

В час ранний*,

Исчезну в звенящей мгле,

Я странник,

Я не прикован к земле,

Не поздно,

Взгляд бросить,

И в даль уйти,

Путь, звезды,

И ветра тень на пути,

В час ранний,

Покину предел Земли,

Я странник,

И ждут меня корабли...

*Александр Зимбовский

Для четырнадцати лет не так уж плохо. Жаль, что Кели практически обречена — ее Огонь погаснет. Как это и происходит со всеми взрослыми дарайцами.

Но ведь вот Кельм создал маленькую группу ребят, которым объясняет, как именно сохранить Огонь. Но это трудно, очень, очень трудно... И не дело Ивик — думать об этом. И Кельму вообще-то не следовало. Ему нужно было заниматься своей работой, важной и серьезной, ради которой его внедрили. А он замахнулся на большее.

Ивик вздохнула, открыла файл с собственным рассказом и начала с того места, где пришлось прерваться.

"Деревья стояли немые, словно почетный караул, и он шел по аллее сквозь этот безмолвный суровый ряд часовых, возвращаясь в день, с которого все началось..."

Ивик впервые работала сегодня одна. Ответственность за всю вечернюю смену, да еще с живыми — не так-то просто. В вечернюю смену, правда, народу бывает немного.

Клиентка была обеспеченной. Сама оплачивала эвтаназию, а немалое состояние, как Ивик переписала из завещания в документацию, оставила двоим своим взрослым детям и часть пожертвовала на нужды детей Лей-Вея, колонии Дарайи. Дети Лей-Вея почему-то умирали с голоду. Это странно, ведь дарайцы постоянно жертвовали что-нибудь этим детям!

Клиентка не была и тяжело больна. И такой уж старой не была тоже — ей стукнуло всего 62 года. Ивик участливо спросила.

— Вы приняли сознательное решение?

— Да, абсолютно. Понимаете, — поделилась клиентка, — я не хочу жить. Не хочу стареть, с каждым годом превращаться в развалину.

— У вас есть средства...

— Я не хочу тянуть еще тридцать, сорок лет — чего ради? Я просыпаюсь каждое утро, смотрю в окно и думаю — зачем? Я никому не нужна.

Ивик стиснула левую руку в кулак под столом. Жизнь. Ценность любой жизни. Как может быть человек никому не нужен? И ведь у нее есть все, абсолютно все, о чем только можно мечтать.

Но уже ничего не хочется...

Это же просто депрессия.

Персонал Колыбели не должен никого отговаривать. Но кое-что все же не запрещено.

— Простите... это не мое дело, но... вы обращались в атрайд?

Это же депрессия, самая обычная депрессия. Она лечится. Но богатых не таскают в атрайд на профилактические обследования. Богатые — свободны.

— А что мне там делать? Я здорова. У меня есть свой врач и психоаналитик. Но ведь, девушка, мне уже 62 года!

— Продолжительность жизни в Дарайе...

— Я знаю. Но что это за жизнь? Я не хочу быть старухой. Понимаете — не хочу. Это мое право.

Ивик напряглась. Может быть, есть слова, которые заставят ее передумать? Может быть, что-нибудь получится? Ивик никогда не умела убеждать. Понимать, сочувствовать — да. И она понимала пожилую дарайку. Но повлиять — это не к ней. Как, шендак, вообще влияют на людей? Ивик не знала.

— Может быть, есть кто-то... какие-нибудь люди, которым вы нужны?

— Нет. Я никому не нужна. С детьми я не виделась уже почти год. Они знают, что я здорова, что все хорошо — и не беспокоятся. Я тоже не беспокоюсь за них. Муж умер. Кому я нужна?

— Может быть, можно найти... вы завещали деньги детям Лей-Вея...

— Ну не ехать же мне в Лей-Вей!

— Да, но... не знаю. Можно собаку завести.

— Нет, животных я не люблю. И вообще, — в голосе дамы появились истерические нотки, — неужели это так трудно? Я всего лишь хочу осуществить свое человеческое право. Я считала, что не должна в этом оправдываться.

— Извините, — Ивик встала, — пройдемте со мной.

(Неужели людей никогда, никогда нельзя ни к чему принуждать? Неужели свобода должна быть абсолютной? Даже жить, просто жить — нельзя принуждать? Даже если человек объективно здоров, богат и у него есть все, чтобы быть счастливым?)

— Вам поставят успокоительную инъекцию. Для расслабления.

А наверное, стоило поуговаривать еще. Рискуя рабочим местом. Стоило клиентке надавить — и ты тут же перепугалась и на все согласилась.

Лита, медсестра, приветливо кивнула Ивик. Надела браслет на руку дамы, стала вводить раствор. Ивик ощущала себя убийцей. Она, в 14 лет уничтожившая первого своего врага. Она, всю жизнь проведшая на войне — впервые чувствовала, что нарушает заповедь, что действительно — убивает, что совершает страшное и недозволенное, и что душа ее после этого уже никогда не будет такой, как прежде.

Она проводила даму в "гроб", помогла удобно устроиться у экрана.

В двух соседних кабинках "созрели" двое клиентов. Мониторы на стене ровно горели красными огнями — человек внутри безнадежно мертв. Ивик принялась за работу. Это была супружеская пара сиббов, достигших возраста шестидесяти лет. Более типичный случай. Пособие уже не платят, так как официально они теперь считаются негодными для рынка труда. Перестали платить. А идти на улицу — невозможно, они уже и нездоровы оба, долго не протянут, лучше уж комфортная и быстрая смерть в Колыбели.

Сначала жена, полная, с одутловатым добрым лицом. Переложить на каталку в три приема — тело еще мягкое. Снять одежду. Накрыть простыней. Одежду — в синий мешок. Бирку на руку. Отпечатки пальцев для последнего контроля.

Проверить, не идет ли кто по коридору. Пусто. Быстро с каталкой на "мертвую половину". Открывается люк в двери. Ивик нажимает рычаг, и носилки с телом быстро съезжают в отверстие. Зеленая лампочка — "принято". На той стороне сегодня опять дежурит Тайс. С ней надо поосторожнее — главное, чтобы все мелочи были соблюдены.

Теперь все то же самое нужно проделать с мертвым мужчиной.

— Представляешь, — поделилась Ивик, переодеваясь, — сегодня клиентка — богатая, как я не знаю кто. Миллионерша. Пол-состояния завещала детям Лей-Вея. Здоровая, нормальная, 62 года. Просто не хочет жить. Вот как так?

— Да уж, — согласилась Санна, — но знаешь, это не редко. Думаешь, у нас тут одни сиббы? Ни фига. Ну не миллионеры, но состоятельные люди бывают. И здоровые. Депрессия — болезнь века...

— Почему же они не лечатся?

— А кто их знает? — Санна застегнула черный жилет, — мне бы такие деньги, уж я бы не щелкала клювом...

— Это точно, — согласилась Ивик. Дверь отъехала в сторону ,и вошла Тайс — как всегда, безупречно причесанная, подтянутая. Ивик посмотрела на нее с опаской. После недавней совместной смены Тайс потребовала, чтобы новенькая явилась к Види, и предъявила при начальнице записи прегрешений Ивик: на простыне оказалось два пятна ("Как ты могла не видеть?! Пятна были огромные!"), бирка на трупе висела косо, а с другого трупа не были до конца стерты следы рвоты ("Почему я должна возиться с твоей грязью?!")

Ивик пообещала исправиться. Но неизвестно, вдруг Тайс обнаружила какие-нибудь новые прорехи в ее деятельности!

Воистину счастье, что Тайс не родилась в Дейтросе и не работает в Версе...

Но сегодня, по-видимому, судьба в образе Тайс была милостива к дейтрийской разведчице.

У Тайс родилась другая идея. Девушка устремилась к Ивик и Санне.

— Девочки, мы говорили с другими по поводу Лайны. Я считаю, в последнее время она работает недопустимо небрежно! Подумайте, она постоянно забывает занести в документацию то возраст, то причину смерти... И грязь разводит! Вечно после нее неубрано. Уже все жалуются. Как вы думаете?

— Да, — неуверенно поддержала Санна, — вообще-то я тоже замечала.

Ивик прикусила губу. Тайс продолжала горячо говорить что-то. Молчания Ивик она не заметила, и получилось, что Ивик как бы на ее стороне.

Лайне уже за пятьдесят. Если выгонят — ни одна другая Колыбель ее не возьмет. Несмотря на опыт и квалификацию. А до шестидесяти — не так далеко. Может быть, ее возьмут к себе дети и будут кормить... хотя это не принято, и чувствовать себя она будет не лучшим образом. Ладно бы молодую выживали, а то Лайну, у которой двадцать лет стажа.

И бред же, почему это она плохо работает? Проколы бывают у всех, в том числе, у самой Тайс.

Но возразить Тайс — просто самоубийство. Все равно, что начальству возражать. С начальством девушка на короткой ноге. Сама быстро окажешься на месте Лайны.

Ивик попрощалась с коллегами и, погруженная в мрачные мысли, доплелась до метро.

Вот ведь знаешь, что ты дейтра, агент, и что вся эта мышиная возня тебя в принципе не интересует. Досадно, конечно, если выгонят с работы, будут нарекания отдела обеспечения — тебе обеспечили рабочее место, а ты подводишь. Но это мелочи, это не фатально.

Но ведь только сегодня почти что своими руками убивала людей. Живых людей, нонкомбатантов, безобидных, которых жаль. И не ради Дейтроса, и не ради идей каких-нибудь. Просто — потому что за это деньги плОтют.

Господи, неужели ей не могли подобрать какое-нибудь более приличное место работы? Продавщицей, сиделкой, уборщицей...

Она была бы довольна, счастлива, как вот Хэла, и философски относилась бы к существованию Колыбелей. Все там будем, и лучше уж так, чем в муках.

Ивик прошла пешком остановку, чтобы заложить для Кельма тайник — тюбик губной помады с встроенной карточкой, под одним из кирпичиков каменной клумбы на бульваре. На карте — шифровка, полученная сегодняшним сеансом связи, который Ивик провела до работы.

Может быть, завтра они смогут встретиться. Или послезавтра. Тогда станет легче. Тогда точно, наверняка станет легче.

Кельм прочитал шифровку прямо при ней. Вставил в свой эйтрон, предварительно выйдя из сети — и читал. Ивик наблюдала за его лицом. Когда Кельм рядом — все хорошо. Нет никаких проблем, никаких переживаний. Любовь моя, пока мы вдвоем — ни боли, ни смерти нет...

А женщина, которая вместе с Эрмином попала в плен, умерла. Дарайцам не удалось ее спасти, раны слишком тяжелые. Ее звали Кара, сказал Кельм. Может быть, так для нее и лучше.

Кельм хмурился, глаза его, как всегда, блестели, шрамы выделялись чуть резче, похожие на морщинки. Поднял голову, посмотрел на Ивик.

— Знаешь что? Они там с ума посходили!

— А что такое? Что с Эрмином?

— Про Эрмина — молчок. Как и следовало ожидать. Они мне новое задание выслали. Не понимаю, за кого они меня держат? Иногда мне кажется, они думают, что я какой-то дух всемогущий. Или серый кардинал при местном правительстве...

— А что они тебе поручили? Или это мне нельзя?

— Думаю, можно. В общем, на этот раз нужна информация. И не какая-нибудь, а о дельш-излучателе...

— Э-э-э... погоди... я не знаю, что это такое.

— Не знаешь. Правильно. В Дейтросе разработка этого излучателя ведется пока еще тайно. Он не вышел из стадии эксперимента, не стопроцентно доказана его безвредность для живых организмов. Но Хессет тайно разрешил эксперименты. Видишь ли, это такая вещь, которая может реально перевернуть мир. И думаю, обязательно перевернет. Ты же знаешь, что такое дельш-излучение?

— Конечно. При переходе в Медиану тело подвергается... я помню.

— Так вот, оно еще воздействует на облачное тело, повышая его подвижность. Эти лучи уже получают искусственно, и уже создан экспериментальный излучатель. Если под поле этого излучателя поместить землянина, триманца — можно добиться того, что триманец сможет ходить в Медиану.

— Вот это да! — вырвалось у Ивик.

— Я сам об этом знаю случайно. Было у нас одно дело, связанное с этим. А вот теперь, говорят, есть слухи, что в Дарайе тоже разрабатывается такой излучатель. Научный прогресс идет параллельно. Может быть, они у нас сперли идею. А может быть, сами открыли. Я должен выяснить, ведутся ли такие работы, и на каком они этапе. Но откуда, скажи на милость? Я всего лишь пленный дейтрин, консультант рядового лиара. Меня на выстрел не подпускают к перспективной технике...

— Они, наверное, не только тебе дали такой запрос...

— Наверное. И наверное, я сам виноват. Высовывался не в меру. Помнишь историю с микроатаками?

— Да, конечно!

— Так вот, так вышло, что я об этом узнал и сообщил в Дейтрос. Наши разработали защиту до того, как эти роботы впервые были применены...

— О Боже! Кель!

Ивик смотрела на него расширенными глазами. Ничего себе! Вот так общаешься с легендарным великим человеком, даже спишь с ним — и ничего не подозреваешь.

В Дарайе разработали саморазмножающихся роботов микроскопических размеров (повсюду подбираются к нанотехнологиям, но пока они остаются недостижимой мечтой, однако и более крупные роботы могут применяться в военных целях). Их легко пронести на себе через Медиану, попав в Дейтрос, они могли бы произвести серьезные разрушения, да что там — уничтожить весь мир.

К счастью, обычный электромагнитный импульс выбивал этих роботов надежно. Теперь любое подразделение гэйнов и гэйн-велар снабжалось соответствующими генераторами. Правда, вылетала и собственная электроника, но это меньшее зло.

Образцы роботов были доставлены из Дарайи, на них проведены эксперименты. Дейтрос в очередной раз спасен от гибели.

Оказывается, информацию о новом оружии, его образцы — все это достал не кто иной, как Кельмин иль Таэр. Будущий великий разведчик — потому что разведчики становятся великими, лишь прекратив свою деятельность.

— Ну ты даешь... — только и выговорила Ивик. Кельм слегка самодовольно улыбнулся.

— У меня просто есть связи. Я об этом побеспокоился. Сейчас, правда, задача поставлена более сложная, придется подумать.

Ивик обняла его.

— Я же говорила, что ты герой. И таких, как ты, не бывает.

— Да перестань, Ивик. Я просто хорошо работаю. Это вот таких, как ты — не бывает.

Очередной раз мир сдвинулся с оси. Ивик опять перестала понимать мир, и теперь уже оставалось лишь покорно ждать, когда понимание вернется само по себе.

"Клячу истории загоним", писал один поэт из России. Историю можно было сравнить уже не с рысаком — со стратосферной ракетой, и самое интересное — что ты находишься внутри этой ракеты. Ты уже давно перестал бояться. Но и любопытства уже нет, ты просто ждешь — грохнется, не грохнется...

К чему приведет выход триманцев в Медиану? Ивик так и так взвешивала эту возможность и понимала, что для Дейтроса здесь — в основном плюсы.

— Ведь это будет хорошо, как ты считаешь? — спросила она Кельма. Только лично с ним и поговоришь по-человечески. Через сеть нельзя — любой разговор могут отследить.

А сейчас они в порядке исключения сидели в квартирке Ивик. Кельм обшарил все стены сканером, на всякий случай — Ивик и сама регулярно чистила квартиру и предпринимала обычные меры предосторожности. Они пили чай на кухне, за маленьким столом, покрытым клеенкой из супермаркета.

— Насколько мне известно, Хессет долго заседал по этому поводу. Наконец решили допустить исследования. Плюсы для Дейтроса очевидны. Снимается миссия защиты Тримы. Мы можем сконцентрироваться на себе, обороне собственных границ. Даже если триманцы вступят в военный союз с Дарайей, отбиться мы сумеем. Триманская церковь сама разберется, на ней Святой Дух. Если, конечно, триманцы смогут вступить в игру как полноправные участники. Технически они достаточно развиты, и думаю, быстро подтянут уровень до дарайского и нашего. Короче говоря, Дейтрос сбросит с себя тяжелую ношу. Естественно, это хорошо, это плюс. Мы будем строить новую жизнь, обороняться, расти. Поэтому излучатель разрабатывают. Насколько мне известно, он планируется как всепланетный. То есть установят на полюсах Земли, запустят, и через сутки триманцы откроют для себя Медиану. Разъяснительная работа также будет проведена. Вероятно, до запуска излучателей выберут референтную группу, объяснят все ей...

— Да, с одной стороны хорошо, — согласилась Ивик, — с другой... для Дейтроса это неизвестно чем кончится.

— Почему? — удивился Кельм, — что же тут может быть плохого?

— Ну посуди сам. Все это время мы жили с идеей защиты Тримы. Простая, в общем-то, идея, незамысловатая. Но все дело в том, что человеческое общество не выживает, если цель и смысл его существования заключаются лишь в самом этом существовании. Должен быть сверхсмысл, сверхцель, то, ради чего выживание можно отодвинуть на второй план, даже выживание всего общества. И кроме этого, должны быть понятные каждому пути достижения этой цели. Например, если поставить целью достижение Царствия Небесного, то вряд ли общество примет такую цель — непонятно, как именно его достигать, особенно в массовом порядке.

— Угу, это понятно. Причем для Дарайи такая сверхцель — защита от Дейтроса. От готанизма и тоталитаризма! Дейтрос и готанизм — это одно и то же, ты же знаешь. Эта перманентная война необходима Дарайе. Она никогда не кончится.

— А для Дейтроса такой сверхцелью была защита Тримы. Трима дороже всего. Даже жизни всего Дейтроса, как мы это уже однажды доказали. Дейтрос — это наше тело, а Трима — душа. Ради спасения души нашего народа сам знаешь, на что мы были готовы.

— Понимаю. Ты хочешь сказать, что если не станет этой сверхцели, если мы не должны будем защищать беспомощную Триму, то...

— Нет, конечно, сверхцели придумать можно! Но — придумать. Мы с тобой оба работали в России, в бывшем Советском Союзе. Ты понимаешь, что там произошло? Общество потеряло сверхцель. В 60е годы. Причем сверхцель как бы существовала. Она была. Ее формулировали, например, фантасты. Построение коммунизма... в общем-то, мы тоже мечтаем о светлом будущем. Но народ уже не воспринимал эту цель всерьез.

— Да, действительно, это так, — согласился Кельм. Аккуратно перевернул свою чашечку, — но я никогда не понимал — почему. Я считал это следствием информационной атаки извне.

— Информационные атаки не страшны обществу, у которого есть реальная сверхцель. Смотри, как нас всегда атаковали... И ничего. Я думаю, знаешь почему у них не получилось с коммунизмом? Кстати, чайку еще хочешь?

— Не откажусь. Ты здорово завариваешь.

Ивик покраснела от удовольствия. Она обожала, когда Кельм хвалил ее хозяйственные способности. По правде говоря, это случалось нечасто. Она взяла заварочный чайник, принялась наливать. У нее дома Кельм позволял ухаживать за собой, как гость, и это было приятно.

— Так вот, почему с коммунизмом не вышло... Да потому что их коммунизм... если почитать Стругацких и Ефремова — ты же читал, да? Это наиболее талантливые творцы, описавшие мир будущего. Так вот, их коммунизм свелся все к тому же выживанию, росту и материальному благополучию собственного мира — только в мировом и космическом масштабе. В одной из книг, в сатирической книге, Стругацкие описывают модель идеального потребителя, существо, обладающее всеми возможными в мире потребностями. Помнишь?

— Ага... кадавр заграбастал все материальные предметы, до которых смог дотянуться, а потом свернул пространство и закуклил на себя время...

— Ему они противопоставили мыслящего и чувствующего человека. Но ведь

человечество будущего в их исполнении — такой же кадавр.

— Интересно! А в чем, например, могла бы заключаться их сверхцель?

— А сверхцель не может быть вечной, на все времена. Она и должна меняться. Советские фантасты исходили из того, что коммунизм уже почти наступил, и все, что осталось решить — это что делать, когда совсем уже станет скучно. Между тем на Земле — войны, голод, нищета, неравенство... А они будто не видят этого, не понимают, что вот это — и есть сверхцель. На сегодняшний день. Освободить человечество. Как его освободить, как сделать, чтобы на Земле каждый ребенок питался досыта и ходить в школу... А они решают проблемы послезавтрашнего невозможного бытия.

— Хе, Ивик, так если бы они начали решать современные проблемы всерьез — началась бы большая война

— Тоже верно. Мы вот тоже не хотим войны... но куда деваться?

Ивик снова наполнила чашки. С Кельмом интересно разговаривать — он все понимает с полуслова. Он неизмеримо умнее ее во всех вещах, касающихся практической жизни, логических задач, сообразительности. Но когда начинаешь рассуждать о таких вот вещах — общество там, история, философия разная — Ивик чувствовала себя с Кельмом на равных. И это опять же не вызывало никаких комплексов ни у кого. Какая вообще разница, кто умнее, сильнее, больше знает? Мы что — на соревнованиях или устраиваемся на работу в дарайскую фирму?

Главное, что нам хорошо вместе, подумала Ивик.

— Есть опасность, — сказала она, — Дарайя тогда начнет информационное наступление, они уже не такие идиоты — и многих из нас просто купят. Докажут превосходство собственного образа жизни. Ведь они реально богаче. Посмотри на наших эмигрантов. Вон на моих соседей. Их купили — за стенку, ковер и некоторые удобства на морском курорте, которого нет на курортах Дейтроса. Они не будут больше нас убивать, Готана уже нет — они нас купят.

— Меня же не купили. Тебя тоже. Если бы это было так просто, они могли бы любого пленного из наших просто купить. А посмотри, что они делают с пленными.

— Потому что у нас есть то, что не продается, что они ни за какую цену не могут купить — Огонь. А если брать остальных, не гэйнов... Они не понимают, что такое Огонь, и зачем вообще все это. Соображения в стиле "не хочу предавать своих" отходят на второй план, потому что они ведь продаются ради своих детей, своей семьи. Это в первую очередь свои, а потом уж — весь народ.

Ивик помолчала.

— А во-вторых, общество, единственная цель которого — защита своей идентичности — останавливается в развитии. Ведь если важно защищать свою идентичность, так же важно и сохранять ее абсолютно неизменной.

— Что-то в этом роде произошло и с Дейтросом. Сама по себе христианская религия консервативна.

— Но и она меняется. Она сильно меняется, и на самом деле очень разная. В каждый исторический момент присутствуют самые разные течения, и они не только не умирают со временем — но наоборот, разветвляются и множатся. В том-то и дело, что христианство за две тысячи лет отнюдь не стояло на месте. Оно способно к развитию, к изменению. Это косвенно доказывает, что за ним — истина.

— Знаешь что? — задумчиво сказал Кельм, — на следующей декаде я познакомлю тебя с одним человеком. Сейчас конспиративные условия позволяют.

Ивик улыбнулась, не зная, что сказать на это.

— Кстати, о Дне Возрождения... Это ведь на самом деле Рождество. До Готана был довольно распространенный праздник. У нас в шемате Дарайи принято в этот день отмечать Рождество. Нам разрешили. Сама понимаешь, путаница с календарем в разных мирах... Нам даже присылают с Дейтроса поздравления к этому дню.

— Вот это да! Не знала... надо придумать тебе какой-нибудь подарок!

— Ну это не проблема. Кстати, о подарках. Раз мы официально встречаемся, то я могу тебе и официально помочь, правда? Ты же не получаешь пособий. И если вдруг по каким-то причинам проверят твой счет, все чисто, я имею право делать тебе подарки.

— Съезжаться нам, конечно, нет смысла, — тихо сказала Ивик. Кельм кивнул.

— Да. Ты понимаешь, что это невыгодно. Увеличивается риск для обоих. И нам нужна твоя квартира. Так вот, о чем я... давай тебе какую-нибудь мебель подберем приличную? Раз уж ты в Дарайе, пользуйся моментом. А то — ну что ты с таким барахлом живешь? И насчет машины надо бы подумать. Даже, пожалуй, начнем с машины — она тебе и по работе не помешает.

— А что такое этот твой Огонь? — раздался голос Илейн. Эрмин с трудом повернул голову.

— Как ты различаешь — вот это настоящий творец, а это — нет?

— Выйдем в Медиану, померяемся... — хрипло сказал он.

— В Медиане — понятно, а здесь? Можешь определить, что настоящее, а что — нет?

Эрмин был плотно прикручен ремнями к креслу. Два дня назад он пытался бежать, убил охранника, теперь его не оставляли свободным и без присмотра ни на минуту. Тихо и надсадно ныл бок, раскалывалась голова. Уже привычная боль, обыкновенная. Все эти разговоры врезались в мозг, как раскаленный нож. И снова очень хотелось пить.

Илейн повернулась, щелкнула чем-то, зазвучала веселенькая мелодия. Вроде бы переложение одного из старых дарайских композиторов, древних, из Южно-Савайской школы — Лаира или Осселя. Переложение слишком эстрадное, с резкими перепадами, со сглаженными оттенками — но однако, играли профессионально.

— Ты музыкант. Хороший музыкант. Можешь понять — это настоящее или нет? Есть в этом Огонь?

Эрмин послушал. Музыка не облегчала боли, а наоборот, ввинчивалась в виски раскаленным железом. Он скривился.

— Давай будем честными. Тебе не нравится?

— Нет. Выключите.

Музыка утихла. Эрмин облегченно вздохнул.

— Но если откровенно — ты поставишь диагноз? Настоящее или нет? Есть Огонь — или нет?

— Не знаю. Нет.

— Нет. Хорошо. Теперь это.

Карамельно-сладенькая мелодия колыбельной. Тоже дарайской, тоже древней. Эрмин даже глаза закрыл. Кто его знает, есть ли в этом Огонь, но мелодия оказалась приятной, звуки падали на воспаленный мозг освежающей капелью.

— А здесь?

— Здесь, наверное, есть, — сказал он, — не знаю.

— Итак, в первом — нет Огня, во втором отрывке — есть. Между тем, первый отрывок исполнял дейтрийский оркестр, "Литургия" из Шари-Пала, настоящие матерые гэйны. А второй — песенка из Холидувского фильма для детей.

Эрмин открыл глаза.

— Вы использовали старую музыку.

— А это неважно. Самое главное — ты, гэйн, профессиональный музыкант, не можешь определить, лишено произведение Огня или нет. Ты не можешь провести оценку...

— Я же говорю — выйдем в Медиану и там будет видно, кто творец. А кто нет.

— Медианные образы действительно бывают более и менее сильными. Но при чем здесь художественная одаренность?

— При том, что все гэйны могут творить... а не гэйны — нет.

— Это всего лишь дейтрийская идеология. Связь творчества и создания виртуального оружия есть, но она непрямая и сложная. Дарайя — свободный мир, и мы не заставляем всех умеющих творить — производить оружие...

— Ну да, только пленных вы заставляете...

— Да нет, видишь ли, я хочу тебе помочь. В этом цель любого атрайда: помочь человеку социализироваться, избавиться от комплексов и жить полноценно и счастливо. Ну а работа... твоя работа в качестве творца оружия докажет, что ты действительно отбросил идеологические шоры.

— Зря стараетесь, — буркнул пленный, — я предпочту жить с идеологическими шорами. Пусть недолго.

— Ваша пропаганда логически не выдерживает никакой критики. В Дарайе нет творцов — это смеху подобно! У нас в месяц выходит больше фильмов, чем в Дейтросе — за несколько лет. Прилавки завалены книгами. На каждом углу — оркестры и музыкальные группы.

— Барахло все это. Это и компьютер так сделает.

— Хорошо. Хотя ты только что доказал, что никакой разницы между барахлом и истинным творчеством в твоем понимании — нет, во всяком случае, ты эту разницу определить не можешь. Но ты же не будешь отрицать, что наука Дарайи даже несколько превосходит дейтрийскую? Во всяком случае, отставания нет... следовательно, с научным творчеством у нас все в порядке.

— Это другое. Там совсем другая природа. Ученые в Медиане ничего не могут.

— Да? А я вот сомневаюсь. Я сама ученый, психолог, и неоднократно испытывала взлеты вдохновения.

Его начало трясти от холода. Озноб, что ли? Или действительно холодно здесь? Эрмин прикрыл веки — под ними словно песок перекатывался. Сколько он уже не спит? Сутки, как минимум. Какой мерзкий, противный высокий голос, как он ввинчивается в ушной лабиринт, в самую сердцевину мозга, как волнами расходится от него боль...

— Проснись, — струйка холодной воды потекла по лицу. Он высунул язык, стараясь поймать воду.

— Отвяжитесь, — сказал он, — буду я тут с вами дискуссии вести. Ремни отвяжите, тогда поговорим. И пить дайте. И одеяло.

Интересно, почему он все еще обращается к тетке на "вы"? Из внушенного, как она объясняла, в Дейтросе комплекса почтения к старшим?

Кара умерла, сказала тетка... Каре, можно сказать, повезло. У нее остались четверо детей, но все равно — повезло.

— Убейте меня, — сказал он равнодушно, — за вину перед вашим государством. Я же виноват, правда? Я враг. Неужели вы рассчитываете, что я буду убивать своих? Что я предам Дейтрос?

— Это нелепо, — мягко сказала тетка, — мы ведь не в игры играем, дорогой. Это реальная жизнь. Дейтрос! Ты должен осознать, что дейтрины уже много лет мучаются и страдают сами из-за этой идеологии. Ты должен помочь нам освободить остальных, раз уж тебя так беспокоит их судьба. Предательство, верность, клятвы... все это слова. Да, кстати, поговори на эту тему с Тиллом, он как раз здесь...

Прошло какое-то время, Эрмин пытался заснуть, но охранник бил его по щекам, отчего тело дергалось, и ребра вспыхивали новой болью. Но все же теперь лучше, утешал он себя. Болит уже меньше. Теперь синяки заживают. Правда — что будет дальше? Тетка говорила о переводе в другой корпус. Говорила, что есть методы воздействия, которые не в состоянии выдержать ни один человек. Чепуха. Эрмин слышал про Кельмина иль Таэра, который, рассказывают, выдержал все эти их операции и был спасен из плена. И говорят, многие умирают, но не сдаются. Значит, выдержать в принципе как-то можно. В принципе. Только не тогда, когда это касается тебя самого. Эрмин знал про себя, что никакой особенной силы воли у него нет. Даже эта незначительная вроде боль — и то уже кажется запредельной. Кажется, так тяжело терпеть... А если она усилится в десять раз... да хоть в два...

Послышался шорох открываемой двери. Эрмин скосил глаза и повернул голову, насколько позволял ремень на шее. Сморщился, как от кислого, и в лобную кость ударила новая волна боли.

Эта проклятая сволочь... как его... Тилл. В люминисцентном освещении лицо дейтрина казалось очень бледным. И рядом — лицо психологини, умело наложенный макияж.

— Привет, Эрмин, — произнес предатель. Юноша дернулся.

— Объясните, Тилл — ведь вот у вас тоже были такие идеи, нельзя предавать своих. Вы же были хорошим, правильным гэйном. Патриотом. Но впоследствии изменили свою точку зрения.

— Я считаю, что патриотизм заключается в том, чтобы приносить пользу своим соотечественникам, — с умным видом пояснил предатель, — дейтрины страдают от антидемократического правительства, религиозного фундаментализма, и наибольшая польза, которую им можно принести — освободить их... Дарайя — свободное, демократическое государство, высокий уровень потребления для всех, гуманизм.

Эрмин едва сдерживался, чтобы не застонать.

— Вы все время балаболите про гуманизм, — он не смотрел на предателя, обращаясь исключительно к Илейн, — а что вы делаете со мной? Это — ваш гуманизм? И еще этим вашим... другим корпусом стращаете...

— Не спорю, тебе нелегко приходится. Но Эрмин, разве тебе когда-нибудь было легко? В Дейтросе тебя не мучили всю жизнь? В квенсене? Тебя никогда не били, не угрожали, не сажали под арест? Ты не знал холода, недоедания? Ты вообще — хорошо жил в Дейтросе?

Гэйн молчал. В глазах что-то мелькало. Какие-то воспоминания. Психолог, вероятно, попала в яблочко.

— Путь к высшему часто проходит через страдания, через преодоление себя, — тихо сказал Тилл. Как-то очень просто сказал, хорошо. Хотя и сволочь...

— Да, я не спорю, для того, чтобы переубедить тебя, мы применяем не совсем гуманные методы, — подхватила Илейн, — но к сожалению, твоя сложившаяся психическая структура уже не может быть перестроена мягкими способами.

— Вы ее и жесткими не перестроите, — буркнул Эрмин. Почему-то присутствие Тилла вызывало желание бороться и ненавидеть.

— Ты стал слишком самоуверенным, — констатировала Илейн. И сделала какой-то знак охраннику. Тот приблизился к пленному и стал просовывать под ремни маленькие проводочки. Эрмин сжал зубы. С ним это уже делали. Это так — мелочи, объясняла Илейн. Простая демонстрация. Она запустила прибор. Эрмина мгновенно скрутила судорога, он терпел, обливаясь слезами, несколько секунд, а потом закричал...

— Тилл, — Илейн внимательно на него смотрела, — теперь попробуйте вы. Возьмите вот здесь.

...Он все-таки мальчишка. Такой же, как Ви и Луар. Пацан. Наверное, эта округлость подбородка, эти складочки у рта у него — с раннего детства. Он был малышом, и сидел на коленях у какой-то дейтрийской женщины, мама кормила его кашей, и он широко и доверчиво открывал ротик... Кельм рванул рычаг. Держал, пока Илейн не сделала ему знак — отпустить. Крик затих. Свежая ссадина у рта открылась, текли слюни, смешанные с кровью. Багровое от напряжения лицо залито слезами. Даже ненависти нет в помутневших от боли глазах. Тоска, бесконечная усталость.

— Будет еще хуже, — сказал Кельм, хорошо контролируя голос, — я советую тебе подумать. Не все, к сожалению, герои, и не все гиганты. А психика и тело у тебя — не казенные.

Илейн не сводила глаз с Кельма, тщательно изучая его мимику.

Ивик открыла дверь. Келиан стояла на пороге.

— Заходи, — она едва удержалась, чтобы не потрепать девчонку по голове. Как будто Миа вернулась. Хотя Миари совсем не похожа на эту дарайскую девочку, белобрысую, грязноватую, с наглым надменным взглядом.

— Можно к вам? Не помешаю?

— Нет, конечно. Я рада. Знаешь, я почитала твои стихи... заходи на кухню.

Келиан не отказалась от угощения и с жадностью пожирала хлопья с молоком. Ивик поставила воду и начала чистить овощи.

— Сейчас нормальный ужин сделаем. Ты дома не ела, что ли?

— Предки пьяные, жратвы вообще нет. Ниче, что я вас объедаю?

— Да брось ты, прямо уж объела! Так вот, стихи мне понравились. Особенно про солнце в кармане.

— Теть Ивенна, я вообще с вами посоветоваться хотела... тут у нас такие дела...

— А что такое? — Ивик подсела за стол.

— Прикиньте, сегодня меня к психу вызвали, — Кели сделала паузу на жевание.

— Тебя часто вызывают, разве не так?

— И представляете... меня столько тестов заставляли проходить, я уж чувствовала, что дело неладно. И короче, псих мне и говорит, что меня выбрали... и предлагают мне работу в лиаре, в центре этих... виртуальных вооружений...

Ивик задумалась. В принципе, а что удивительного? Кели же очевидный "контингент А". Талантливых подростков здесь выявляют хоть и несколько позже, чем в Дейтросе — но так же тщательно. Ни одного не пропустят. И делают предложение, от которого нельзя отказаться. Даже непонятно, почему Кели так нервничает.

— Не знаю вот — соглашаться, нет...

— Почему же нет? — удивилась Ивик, — соглашайся. Для тебя-то это наверняка будет лучше. Там очень хорошо платят. Мне столько и не снилось. Интернат, своя комната, все удобства. Свой собственный компьютер, у тебя ведь нет своего?

— Да-а, это, конечно, классно... — протянула Кели.

— С учебой не напрягают. Хочешь — учись, хочешь нет. Всего четыре часа в день надо отработать на виртуальных тренажерах и в Медиане. В Медиану будешь ходить, сколько душе угодно!

Пожалуй, мельком подумала Ивик, для Кели хватило бы одной регулярной кормежки и разрешения ходить в Медиану. Но ведь талантливыми оказываются и подростки из богатых благополучных семей. Чтобы их купить, надо постараться — потому и условия такие создают, и оплата.

— И вообще не надо о будущем беспокоиться. Ты чего, Кели? Соглашайся, конечно.

— А вы откуда все это так хорошо знаете?

— У меня друг есть, — улыбнулась Ивик, — старый знакомый по Дейтросу. Он был гэйном, попал в плен... и теперь работает в лиаре. Консультирует как раз ребят таких, как ты.

Кели отложила ложку.

— Теть Ивенна... вы извините... вы добрая и все такое... я не хочу вас обидеть. Но... вам это не влом, то, что этот ваш друг... и я, если туда пойду... мы же оружие будем делать. Чтобы убивать ваших же.

Ивик перестала улыбаться. Внимательно посмотрела в лицо девочки, с синеватой полупрозрачной кожей, с пятнами грязи на носу и подбородке и блестящими гвоздиками пирсинга на скуле.

Вот ведь и не ожидаешь, что у ребенка такие сложные социальные размышления. Хотя Кели много читает.

— Все это непростой вопрос, — сказала Ивик, — но ведь с точки зрения дейтрийской идеологии мы все предатели. У нас война. Я эмигрировала во вражескую страну. Как это еще назвать? И потом... знаешь, я сейчас не готова ответить на твой вопрос. Позже... постараюсь. Подумаю. Но что касается тебя самой, по-моему, никаких сомнений быть не может. Ты не дейтра, ты — дарайка. Ты будешь работать для собственной страны... как герои этого сериала, как его... "Невидимая война".

В кармашке заверещал и забился мобильник. Ивик поправила наушник, нажала кнопку.

— Да?

— Ивик, ты... — голос Кельма казался приглушенным. Если о звуке можно сказать "бледный", то это был именно такой звук, — ты свободна сейчас?

— Да, у меня весь вечер свободен.

— Ты извини. Сегодня нам бы не надо встречаться. Но... ты мне очень нужна. Можно, я заеду к тебе?

Ивик встревожилась.

— Да, конечно, Кель. У меня тут соседка, но это ничего. Ты подъезжай, я жду.

Он снова спрятался в нее, вцепился. Жадно ласкал, зацеловывал лицо, шею, руки. Они сидели на стареньком ее диване. Ивик тихонько отвечала на ласки, но она уже поняла, что Кельма в таких ситуациях мало интересовал ее ответ, ему хотелось ласкать, целовать, тискать ее, как куклу. И она просто позволяла себя тискать. Это было прекрасно, но ее мучила тревога, потому что очевидно, все было не так. Очевидно, что-то случилось. Наконец он сделал паузу, ткнулся лицом в ее плечо, и тогда, гладя его по волосам, Ивик тихо спросила:

— Что случилось?

— Ничего нового, — прошептал Кельм, — ничего. Все как было.

— Но я же вижу. Тебе плохо. Не хочешь рассказывать — не надо... Но если хочешь...

— Ивик, я видел сегодня Эрмина.

— Его еще не перевели... туда?

— Нет. Пока нет. Но и этого, знаешь, хватает. Ты была права... ты права... Ивик. Мне иногда кажется, что я больше не выдержу.

— Любовь моя, — прошептала Ивик.

— Что ты из меня сделала, Ивик? Я же выдерживал — без тебя. Уже были такие ситуации. Я же все делал правильно. И сейчас тоже. Но вот есть возможность ткнуться в тебя и поныть... ты делаешь меня слабым.

— Ничего, — Ивик погладила его, — ничего, это пройдет. Потерпи, радость моя, это пройдет.

Кельм расслабился под ее руками, от ее слов. Голова неподвижно лежала на ее груди. Кольцо рук было крепким и горячим.

— Они теперь, вроде бы, не режут, — сказал он, — но принцип тот же. Вводят канюлю до нервного узла...

— Не надо. Не думай об этом.

— Может, не надо ждать этого разрешения. Все равно его не дадут, наверное.

— Я завтра схожу на связь. Я буду два раза в день ходить.

— Не надо. А если тебя поймают и — туда?

— Ну что ты, сомневаешься в моем профессионализме? Они меня не возьмут.

— Все попавшие в атрайд были професионалами.

— А с нами этого не случится. С нами ничего подобного не случится.

— Господи, как я их ненавижу, — выдохнул Кельм, — ты даже представить себе не можешь, как я ненавижу их... я их ненавидел с молодости. И сейчас, каждую минуту, каждый час... смотрю на них, мило улыбаюсь, разговариваю... и хочется даже не то, что убить — разорвать на клочки.

Ивик подумала. Вот у нее совсем не было ненависти к дарайцам. За что их ненавидеть? В бою иногда вспыхивало что-то такое. Но это в бою, и к вражеским солдатам. А за что ненавидеть Санну, Лайну? Даже Тайс. Клиентов. Соседей. За что их ненавидеть? Их жаль...

Но Кельм вынужден общаться с вангалами и офицерами, с психологами атрайда, со всей этой швалью... наверное, Ивик не смогла бы и этих ненавидеть. Но ведь ее никогда не резали по живому скальпелем. Ей не приходилось смотреть, как мучают других.

— Как же ты можешь? — спросила она, — столько лет... и никогда, никогда не показать им, как ты их...

— Мимикрия. Знаешь, это даже интересно. Чем больше ненавидишь гада, тем шире улыбаешься и радушнее общаешься с ним. Чем больше хочется убить, тем мягче ковром стелешься, и думаешь — с радостью думаешь: подожди, гадина, настанет твой час.

Ивик вспомнила Тайс, начальницу...

— Наверное, это правильно, — сказала она, — надо этому учиться. Я умею, конечно, владеть собой, но чувства... они мешают.

Tertia

За пять лет Кельм так оброс связями — нужными, постоянными, случайными, мимолетными — что все знакомства уже с трудом умещались в памяти. А записей он не вел. Телефоны, адреса, имена, чем этот человек может быть полезен — все в голове.

Вот и сейчас он, сосредоточившись, перебрал в памяти адресную книжку и выбрал того единственного человека, который мог бы хоть как-то приблизить его к решению задачи о дельш-излучателе.

Кельм был с ним шапочно знаком по горнолыжному клубу. Это был биофизик, и насколько Кельм понимал, занят он был как раз исследованиями облачного тела человека. Какими бы засекреченными ни были излучатели, он не мог об этом совсем ничего не знать. Конечно, если такие исследования вообще ведутся.

Звали биофизика Шейс иль Велир.

Кроме перевербованных гэйнов, еще две категории дейтрийских эмигрантов имели хорошие шансы устроиться в дарайском обществе. Это идеологи, публицисты, которых брали работать в информационные противодейтрийские центры или просто в дарайские СМИ — рассказывать ужасы о Дейтросе. И вторая категория — ученые.

С научными способностями, талантом, воображением и любознательностью дело обстоит не так просто, как с одаренностью художественной. Дарайцы не были лишены научной жилки, среди них рождались изредка гении, и было много просто хороших добросовестных исследователей.

Природа научного таланта иная, нежели СЭП или Огонь. Ученый, каким бы ярким

воображением и логикой он ни обладал, в Медиане ничего серьезного, энергетически сильного произвести не может. Но дейтрийские ученые-эмигранты в Дарайе ценились. Их принимали на работу, платили, как своим — и кстати, получали от них важные сведения о развитии дейтрийской науки и техники.

Вот так и Шейс иль Велир сумел неплохо устроиться в Маанском Исследовательском центре Медианы. Из Дейтроса он ускользнул вместе с семьей — женой и двумя детьми. Они теперь жили на его иждивении, в особняке, пользуясь всеми благами дарайской цивилизации.

Найти иль Велира было нетрудно, оказывается, недавно он даже по телевидению выступал — Кельм нашел и пересмотрел передачу. Известен и адрес, место работы.

В обычное время Кельм не колеблясь позвонил бы ему. Сейчас он опасался прямого и постоянного прослушивания. Честно говоря, вообще непонятно, что происходит — но уже два раза Кельм замечал за собой наружку, и часто вылавливал дополнительные жучки, в том числе, и дома. Дома он нейтрализовал микрофоны без зазрения совести, с одежды убирал через некоторое время, на работе — оставлял как есть, на наружку не обращал внимания — все равно он не совершает ничего подозрительного.

Непонятно лишь, почему за ним следят. Кажется, он давно перестал вызывать подозрения. Что-то случилось? Кельм не знал и пока не видел никакой возможности это выяснить.

Однако даже если это опасно и неудобно сейчас, задание следовало выполнять.

Горные лыжи были выгодны сразу по трем причинам. Во-первых, таким спортом не занимается абы кто. Заоблачно высокие клубные взносы, лыжи, экипировка, регулярные выезды на курорты... Горнолыжный клуб "Экей" посещала вся городская элита.

Во-вторых, форму все равно поддерживать надо, и такое хобби как нельзя лучше подходит для этого — по крайней мере, каждому ясно, для чего Кельму нужны тренажеры в подвале, зачем он ежедневно бегает кроссы. Горнолыжник, спортсмен, здоровый образ жизни...

В-третьих, Кельму просто нравилось кататься на лыжах.

Сейчас он нервничал. В последние две недели посещал клуб через день, но иль Велира так и не видел. Неужели все-таки придется связываться с ним другим способом? Это теперь опасно.

Кельм неторопливо размялся и пошел к лыжной стойке. Его красно-белые "Керсы" смотрелись отлично, не зря же угрохал на них половину месячного оклада. Кельм стянул перчатку, провел пальцем по липкой базе, задумчиво взглянул на снег. Может быть, и не попал в мазь. Неприятно, когда лыжи идут плохо, а "Керсы" на мокром снегу вообще не идеальны. Ну да ладно, посмотрим. Кельм надел перчатку и подхватил лыжи. Поздоровался с ладным красавцем в черной шапочке, идущим с трассы — второй вице-президент Маана, Ла Нейл. За вице-президентом торопились две женщины в бежевых незаметных лыжных костюмчиках, каждый — стоимостью в хороший автомобиль, женщины хохотали над чем-то, не замечая Кельма, приветливо им кивающего. Кельм миновал компанию молодых людей-яппи, ноги как палки воткнуты в крепления — очевидно, бывают здесь довольно редко и больше с карьерными целями, а может, корпоративный выезд. На детском склоне пестро мельтешили ребятишки с мамами или нянями, раздавался мощный визг. Кельм улыбнулся. А вот еще знакомые — две психологини из Южного атрайда, топчутся около учебных трасс. Психологини преувеличенно живо ответили на приветствие. Кельм наконец подошел к гоночным трассам повышенной сложности — двое-трое спортсменов озабоченно разминались в сторонке, основная толпа осталась позади.

На стартовой линии никого не было. Кельм надел лыжи, шлем, надвинул на лоб очки. Взглянул на электронное табло — по трассе кто-то спускался. Надо подождать. Он сделал несколько глубоких вздохов.

Снег сверкал вокруг, слепил — миллиардами кристалликов, холодный воздух обжигал горло, холмы торжественными дворцами вздымались в синее небо. Надо взять с собой Ивик, подумал он. Почему бы и нет? Поучить ее кататься. Она моя подруга, все официально. Надо ей это показать. Он почти забыл о цели посещения клуба, знакомый, привычный восторг, смешанный с легким страхом, ледяным холодом заполнил грудь. Уже пора, трасса свободна.

Пошел! — велел он себе, толкнулся палками. Разгонный шаг, раз, два, три — вошел в стойку, выпрямив спину параллельно линии лыж. Скорость нарастала.

Все перестало существовать, кроме скорости. Он пролетел по узкому коридору меж сугробов, совершил вираж направо вниз, прошел по диагонали — и только тут наконец вдохнул, сознательно вспомнив о кислороде, прошел спад — взлетел и промчался по воздуху метров десять, снова поворот и диагональ...

Он все-таки попал в мазь, лыжи шли гладко, четко входили в повороты — как все "Керсы", и полет вниз был наслаждением, был безоблачным счастьем...

Он влетел в ворота и финишировал по широкой дуге, обдав искрящимся снегом взвизгнувшую стайку девушек. Тут же повернулся к девицам, широко улыбаясь, помахал рукой. Здесь не имело значения то, что он дейтрин, дринская рожа — за его спуском наверняка наблюдали, и это было красиво.

Но и нечего торчать здесь дольше. Не обращая более ни на кого внимания, он двинулся к подъемнику.

Едва спрыгнув на утоптанный снег, Кельм напрягся — впереди маячила затянутая в желтый костюм, кажется, знакомая спина. Неужели в этот раз ему повезло? Кельм рванулся вперед, сразу забыв о катании.

Спокойно. Встреча должна быть естественной. Кельм хотел после спусков посидеть в клубе часика три, подождать до темноты — вдруг иль Велир все же сегодня появится. Но вот же он, вот, собственной персоной, и ждать не надо... Натягивает шлем, как и Кельм, касается рукой скользкой прохладной поверхности лыж, размышляя о мази.

Кельм вразвалочку — после трассы ноги плоховато слушались — подошел к биофизику.

— Иль Велир?

Тот вздрогнул, обернулся. Кельм широко, радушно улыбался.

— Давненько мы с вами не виделись! Редко бываете — дела?

— Да, семья, работа, — пробормотал иль Велир. Похоже, он узнал Кельма, но очень смутно.

— Вы меня еще помните? Я иль Кэр. Работаю в лиаре.

— А-а... отвык я от этого "иль".

— Можно и без этого, — согласился Кельм, — здесь у них так принято. Я смотрю, у вас лыжи новые? Ну-ка, можно взглянуть?

— Купил на той декаде, — сообщил иль Велир. Протянул правую лыжу Кельму. Лыжа была на вид обычная гоночная универсальная — с довольно широкой талией, сэндвич в глянцевой сине-голубой рубашке,. Кельм аккуратно покрутил лыжу в руках, попробовал на скручивание и на прогиб.

— Что за фирма — а-а, вижу, Аплер. У них неровная продукция, но эти неплохие, я вижу. Я бы взял. Жесткие. Но не каждый справится. В поворот нормально входят?

— Я справляюсь, хотя, конечно, требует усилий, — поделился иль Велир, — по правде сказать, до них у меня было сущее барахло...

— На снаряжение лучше, я считаю, потратиться, — сказал Кельм, — а вы сейчас на трассу?

— Да, еще разок хотел...

— Слушайте, а я хотел с вами как раз побеседовать... время есть немного?

— Найдется, — ответил биофизик, с любопытством глядя на него.

— Тогда подходите в клуб, я столик займу. Договорились? Вы здесь один? Ну и отлично... Посидим, поболтаем, — перешел Кельм на дейтрийский, что означало новый уровень взаимного доверия.

— Хорошо, я не против. Ну до встречи! — биофизик подхватил лыжи. Кельм поглядел ему вслед.

В общем-то тоже собирался еще покататься, но до того ли теперь?

— Вы меня прямо заинтриговали, — сказал иль Велир, — а что, у вас дело какое-нибудь, или просто так, поболтать?

Кельм не зря потратил время — он выбрал удобный столик, в углу и на возвышении, и успел незаметно его проверить. Хотя — камеры и жучки в "Экее"? Хозяева жизни, которые здесь бывают, такого не потерпели бы. И все же, учитывая усиленную слежку в последнее время, да и просто по привычке, Кельм был осторожным.

Народу в кафе было немного, далеко не час пик. Двое лыжников потягивали крэйс за одним из центральных столиков, их обрабатывала полуодетая вангали. У самого выхода мамаша кормила обедом двух юных отпрысков. И по соседству компания золотой молодежи. Ничего подозрительного.

Кельм заказал себе малоградусный крэйс, мясную закуску. Начал потихоньку есть. Для стороннего наблюдателя все выглядело так, будто иль Велир заметил его и присоединился совершенно случайно.

. Биофизик и выглядел не лучшим образом, мешки под глазами, обвисшее лицо. Моложе Кельма, а выглядит старше лет на двадцать. Заказал шницели и двадцатиградусный крэйс.

— В сущности, — сказал Кельм, — просто пообщаться. Вы же знаете, как к нам относятся... идеологию Готана отвергли, но все равно — темноволосый чужак-дейтрин воспринимается соответственно.

Иль Велир оживился. Похоже, Кельм попал в нужную точку.

— Да! — подхватил он, — В душе, такое впечатление, они как были, так и остались готанистами. Белые рыцари! Отношение совершенно другое. Вот мы вроде бы и ведем обычный дарайский образ жизни. Я работаю. Вела сидит с детьми, хозяйничает. Дочь пошла в классическую... она там единственная дейтра, конечно. И все равно — соседи косятся... вроде бы и вежливо общаются, но... — биофизик махнул рукой.

— Вот и у меня те же проблемы, — посетовал разведчик, — но что тут сделаешь? А ты, я видел, недавно на телевидении побывал?

Он непринужденно перешел на "ты", и биофизик, уже уговоривший бокал крэйса, воспринял это естественно.

— Было дело.

— Я смотрел "Вечернюю беседу". Неплохо — считай, миллионная аудитория.

— А, — иль Велир махнул рукой, — там бабки неплохие. У меня же дом, кредит выплачивать надо! Знаешь, вроде зарплата и ничего, — поделился он, — но как-то все почти в банк уходит. Жена на еде экономит, бегает ищет, где дешевле. Отгрохали домину, теперь маемся. Но с другой стороны, детям ведь это. И они получат дом по наследству, уже заживут как люди...

— Да, жилье здесь — это все. А я снимаю...

— Ну ты одинокий, тебе кому оставлять. Слушай, а чего не женишься?

— Да ну их, баб этих.

— Может, ты и прав, — иль Велир отлил себе крэйса в бокал.

— А что, за передачу правда хорошо платят?

— Угу. Подзаработал немного. Полчаса потрепаться в камеру — и получаешь, как за месяц в лаборатории. Обычное бла-бла-бла... дейтрийский фундаментализм... тоталитаризм... про тяжелое детство, про милитаристское воспитание.

— Я слышал, ага.

— Понимаешь, как бы информация из первых рук. Я свидетель.

Кельм кивал. В той передаче участвовали — дарайский офицер (не вангал, разумеется), две светских дамочки — журналистка и общественная деятельница, обе ни сном ни духом про Дейтрос, руководительница интеграционного центра для эмигрантов (она сетовала на плохую приспособляемость дейтринов к здешнему обществу), и "свидетель" — то есть иль Велир. Образец идеального эмигранта: нашел прекрасную работу, интегрировался, сделал карьеру, образован по-дарайски, не беден, прилагает все усилия, чтобы заслужить признание и одобрение со стороны коренных дарайцев.

Свято верит в демократию и рассказывает леденящие душу ужасы о Дейтросе.

— Мне вот не предлагали, — сказал Кельм, — видно, я не очень-то подхожу для таких шоу.

— Ты в военной области работаешь, у вас все засекречено.

— А у вас нет? Тоже ведь стратегическая наука.

— У меня-то что секретить? Воздействие облачного тела на вилочковую железу. Механизмов никто не знает, и при нашей жизни, видно, никто и не узнает, аминь.

— У тебя — нет, но ведь знаешь какие вещи бывают? Например, я слышал, разрабатывают излучатель, который расшатывает подвижность облачного тела. Не знаю уж, зачем — разве что, для триманцев. Не слышал такого?

Иль Велир молчал. Кельм сидел расслабленно, бросив руку на спинку стула.

— Пару лет назад, — сказал иль Велир, — встретил я на симпозиуме одного дядечку. Вот он нес такую ересь, да. Было дело. Он не сам этим занимается, но вроде, кто-то занимается. Хотя по-моему, шарлатанство это все.

— Почему же, интересно! Что за дядечка-то?

— Дядечка колоритный, — биофизик хихикнул, — на гнома похож. Весь такой заросший, борода до бровей, длинные волосы развеваются. Дедуля, совершенно седой. Звали его... погоди... Ларт, а по фамилии то ли Каба, то ли Кейба.

— А сам он, значит, в другой области работает?

— Да почем я знаю!

— Давай еще выпьем, — предложил Кельм. Скосил глаза на соседний столик. Компания приличной молодежи — старшеклассники из классической или студенты, раз здесь — не из бедных семей. Парни в спортивном, а девушки все как в форме в черных кожаных платьях на бретельках, плечи полностью открыты и овальная громадная дыра, обнажающая живот, по моде покрытый сложным узором с точками пирсинга, едва ли не до лобка. Смеются, тянут крэйс или молоко — какое там молоко, с хайсом, конечно. Высокий белобрысый губошлеп обнимает за плечи девушку-змею, обтянутую черным. Она заливисто, неестественно хохочет, обнажая мелкие белые зубки.

— А черт его знает на самом деле, — пробормотал иль Велир, — ты вон на девок пялишься. А у меня дочь этого возраста. У них своя жизнь. Тоталитаризм, демократия... да пошло бы оно все к черту в задницу...

— А чего из Дейтроса свалил?

— А ты чего?

— Я в плен попал. А там, знаешь, сильно выбирать не приходится.

— Ты в плен. А у меня семья — как заложники. Брат раньше сбежал, потом весточки передавал, давайте, мол, валите к нам... А сына тогда в квенсен забрали. Я подумал, да и тоже... Ну чего мы там не видели? Блок — одна комната, а нас четверо было, сына — в армию, а ведь война, убили бы, горячей воды вечно нет, кухня общая...

— По телевизору ты все больше про демократию и свободу распространялся...

— Да это абстракция все. А правда — вот она. Там я, образованный человек, ученый, биофизик, и жена, между прочим, программист — мы жили в скотских условиях, никакой разницы: что мы, что доярки с фермы. А здесь — приличный дом, бассейн, нормальный квартал, в отпуск ездим по высшему классу... разве сравнить?

— Ну да, условий не создают в Дейтросе, это верно. Тут ты прав, — согласился Кельм.

— И обрати внимание, люди ведь не отсюда туда бегут. А наоборот, из Дейтроса — сюда. И еще и не пускают, знаешь, как мы бежали? Я еле достал пропуск в Медиану, и то с патрулем разборки были. В Дейтросе мы заперты, как в тюрьме. Это что, случайно?

— Люди всегда выбирают, где получше и поудобнее, — пожал плечами Кельм, — это им свойственно. Как животным. Те тоже ведь ищут место, где охотничьи угодья, вода, все удобства... Если, предположим, человек поставит в лесу кормушку, олени к ней и будут жаться...а откуда кормушка взялась, зачем, почему, и чем за это придется платить, олени не думают. Как правило...

— А мне правда без разницы... и потом, что ни говори, но дело не только в кормушке. Здесь свобода. Живешь, как хочешь.

— Кое-что и здесь запрещено. Например, христианство.

— Запрещено только то, что мешает жить обществу. А так... в Дейтросе даже профессию нельзя выбирать...

— Твоя дочь уже выбрала? — спросил Кельм, чтобы перевести тему.

— Не знает еще. Думает. Тут ведь как, она бы хотела литературоведением заниматься, но это только если преподавать где-то, а так — где она рабочее место найдет? А в общем, способности есть, в школе лучшая по гуманитарной части... Наверное, пойдет на психолога. Уж психолог точно везде найдет работу. Правда, поступить трудно, конкуренция большая... Но у нее неплохие баллы.

— Поступит, — сказал Кельм, — а хорошее знание дейтрийского — это плюс. Для психолога. Будет работать с эмигрантами... их в атрайде полно. Давай выпьем за будущее твоих детей?

Кельму потребовалось полчаса, чтобы найти дядечку-чудака, пожилого биофизика. Не так уж много людей заняты исследованиями облачного тела, несколько сот из них обладают хоть каким-то именем и весом. Звали биофизика Ларт Киба, других похожих вариантов не нашлось. Да и внешность соответствовала описанию иль Велира: забавный старичок с развевающимися мягкими совершенно серебряными волосами, бакенбардами и бородой. Как гном. Кибе уже сравнялось семьдесят пять. Эвтаназия ему не грозила — обеспечил себе старость, своевременно и щедро платя в пенсионный фонд.

Киба был широко известен в узких кругах. Возможно, даже гениален. Но больших открытий не совершил, так как круг его научных интересов оказался слишком уж широк. Энциклопедист. Всю жизнь порхал от одной темы к другой. И сравнительные характеристики облачных тел его интересовали, и взаимодействие с иммунной системой, а потом он вообще перекинулся на исследования гнусков. По крайней мере, этому была посвящена значительная часть его работ. Кельм ознакомился с ними в общем виде.

Живых гнусков исследовать сложно. Эти полуразумные гигантские приматы, плод генетических экспериментов, не поддавались ни дрессировке, ни укрощению, ни разумному воспитанию, словом — были абсолютно неуправляемы. Единственный способ как-то управлять поведением гнуска — не животным, не человеческим — это убить его. Однако не всех животин истребили, жили они на небольшом архипелаге в Южном океане и вполне успешно размножались. Иногда их даже пытались использовать в военных целях. В Медиане они абсолютно беспомощны, как любое животное; на Тверди — почти неуязвимые монстры-убийцы; в Дейтросе в свое время они производили колоссальные разрушения. Беда лишь в том, что остановить их можно лишь одним образом — просто уничтожить.

Но и уничтожить их не просто. Сверхъестественная подвижность, укрепленный костяк, поразительная способность к регенерации.

Использовали гнусков еще с одной целью, об этом Кельм знал совершенно случайно, из личного опыта — а население Дарайи не знало ничего. Смертной казни в самом гуманном и демократическом из миров не существовало. Но если все-таки очень нужно было кого-нибудь казнить, его официально отправляли в ссылку. На остров гнусков, Тои Ла. Продолжительность жизни ссыльного не превышала получаса.

Гнуски интересны как раз с этологической точки зрения. Их поведение нарушает все рамки зоопсихологии. Они ведут себя — как разумные. Но и человеческая психология с ними пасует. Гнуск ведет себя как психопат, как маньяк — по отношению ко всему живому. Но ведь при этом они питаются, размножаются, живут в стаях. Умеют пользоваться предметами.

Киба занимался ими с точки зрения биофизики облачного тела, но заезжал и в зоопсихологическую область.

Видимо, облачное тело гнусков в итоге навело его на определенные идеи, и Киба перешел к самой модной и в то же время традиционной для дарайской науки теме — свойства облачного тела творцов, связь облачного тела, его подвижности и сродства к Медиане — и способности к творчеству.

На эту тему он написал ровно одну работу, промерив медианные параметры у нескольких сотен дарайских офицеров, простых граждан, и у пары десятков пленных гэйнов.

В принципе, в ней не было ничего нового, все это делалось и до Кибы; выводы он сформулировал осторожно и не очень уверенно.

Эта работа была написана около двух лет назад, и с тех пор старик не только ничего не делал, но и что интересно, о нем в сети не было никаких упоминаний.

Что ж, пожилой ученый имеет право уйти на покой. Может быть, в конце концов, стали сдавать умственные способности. Может быть, пропал интерес к работе. Но Киба за всю жизнь cоздал себе имя, его приглашали хотя бы в качестве свадебного генерала на симпозиумы и почетные заседания, на телевидение — с умным видом вещать что-нибудь идеологически правильное. Что гнуски — не плод преступления, а милые обезьянки, которые сами по себе возникли. Что демократия не в сто, а в тысячу раз лучше дейтрийского и готанского тоталитаризма, а эти последние два вида тоталитаризма суть одно и то же, аминь. Что дейтрины ничем таким принципиально от дарайцев не отличаются, а их лучшие результаты в Медиане — изолированное расовое свойство...

Два года назад старик вещать перестал.

Вероятно, развивается деменция. Или какое-нибудь еще старческое заболевание. Он мог бояться смерти и оплатить уход.

Кельм, приняв меры предосторожности, позвонил в научный центр, в котором все еще числился пожилой ученый. Представился корреспондентом журнала "Образ" (корочки внештатника у него и в самом деле имелись — на всякий случай). Сообщил о желании написать серию очерков о выдающихся ученых современности. Спросил о местонахождении Кибы и возможности взять интервью.

Ему ответили — неожиданно — сразу. Кельм уже рассчитывал, что придется ехать в институт, долго и утомительно беседовать со всеми подряд. Но девушка на телефоне была доверчивой и исполнительной. Прямо как Ивик. Она ответила:

— Видите ли, сейчас это вряд ли возможно. Мэрфел* Киба болен, у него сложное психосоциальное расстройство. Сейчас он находится на лечении в атрайде.

*"мэр"— приставка, означающая высокое научное звание.

С явки, которую Кельм использовал для анонимного звонка в институт, а затем — в атрайд и еще кое-кому, разведчик сразу поехал на работу.

Он вел машину автоматически, почти не глядя в сумеречное пространство перед собой. В городе уже темнело, как всегда в это время года, а сеть разноцветных огней к Дню Возрождения еще не вспыхнула. Кельм миновал старинный центр (всего этого — вековых зданий, мостовых, соборов — Дейтрос лишен навсегда), вылетел на изогнувшийся упругой дугой виадук, потом нырнул в туннель (а такое в Дейтросе еще не скоро построят, не хватает средств). "Лендира" медленно ползла по ноздреватому черному покрытию, в строю таких же прозрачно-глянцевых авто, под призрачным сиянием подземных светильников. Туннель кончилось, и Кельм заметил, что за те несколько минут, пока он пересекал жилые тивелы, небо еще потемнело. Он снова вышел на виадук, который впадал уже непосредственно в шоссе, ведущее к лиару — комплекс располагался на отшибе от городских кварталов. Хоть иллюминация ко Дню Возрождения еще не зажглась, мириады огней внизу ослепляли — страшно взглянуть, город казался растеленным ковром световых гирлянд, гроздья сияющих башен-небоскребов вздымались в небо, ковер света причудливо изгибался, образовывал несколько этажей и снова уплощался, доходил до самого горизонта во все стороны, куда ни взгляни. Ивик бы восхищалась, наверное, подумал Кельм, ощутив знакомую теплоту внутри. Всегда так — когда думал о ней.

И снова — о Кибе. Достать его из атрайда будет непросто, но других вариантов Кельм не видел. Непросто — но все-таки можно. Ради такой цели, пожалуй, стоит рискнуть.

Вот только эта непонятная слежка в последнее время.

И Эрмин. Что теперь делать с ним? Вытаскивать сразу двоих? Кельм сомневался, что такой вариант пройдет. Поэтому — лучше не думать.

Киба находился, как уже удалось выяснить, в Южном атрайде, на другом конце города. Кельм стал размышлять об этом, и подъезжая к воротам лиара, уже знал в общих чертах, кого и как задействует в операции. Гнусно, что самому надо держаться от всего этого подальше. Эта слежка... Чем бы она ни была вызвана — надо быть осторожным.

Очень осторожным сейчас.

Кельм машинально помахал карточкой перед сканером, въехал в открывшуюся щель ворот, сразу свернул к парковке. Поставить машину удалось под крышей, очень удобно, Кельм не любил парковаться под открытым небом, машине это на пользу не идет; он тщательно запер дверцу, боковым зрением отмечая безлюдие в гараже, ровные ряды машин, и чью-то маячащую у лифтов фигуру. Неважно. Кельм подхватил кейс с ноутбуком, двинулся к лифту, на ходу готовя радушную улыбку. Мужчина курил, стряхивая пепел прямо вниз, сквозь отверствия решетки на железную широкую лестницу. Кельм кивнул, здороваясь ("добрый вечер") и вдруг приостановился. Он знал этого офицера, и простая вежливость требовала обмена двумя-тремя репликами.

— Здравствуйте, Кэр, — произнес дараец, — так поздно на работу?

— Были дела в городе, — пояснил он, — задержался на перерыве. А вы что-то тоже сегодня поздновато... Вьеро? Я не ошибаюсь?

— Нет, это я и есть, — ответил офицер, — и кстати, пользуясь случаем, хочу еще раз поблагодарить.

— Ну что вы, какие пустяки, совершенно не за что...

Дараец загасил сигарету и сделал шаг назад, подальше от лифтов. Кельм невольно последовал за ним.

Несколько декад тому назад ему случилось выручить Кийна Вьеро, простого армейского офицера, вир-гарта. Кельм тренировал группу вангалов, коими командовал как раз Вьеро. Обычно генетически измененные солдаты в мирном состоянии добродушны и незлобивы, но случилось так, что меж ними возникла драка, и один вангал был необратимо покалечен. Отправлен в результате в Колыбель. Вьеро грозило разжалование, а может быть, даже увольнение, но Кельм написал докладную о том, что драка случилась в то время, когда вир-гарт совершенно законно на занятиях отсутствовал. Сам Кельм никоим образом не мог нести ответственность за поведение вангалов. Собственно, и быть свидетелем невиновности Вьеро его никто не обязывал и даже не просил. Сам Вьеро, как и многие дарайцы, даже не подумал о дейтрине, о том, что тот может быть свидетелем защиты. Но вот Кельм это сделал, сам не зная толком, почему. И как видно, офицер это не забыл — да такое ведь и не забудешь.

— Кэр, — заговорил снова Вьеро, — услуга за услугу... Я хотел вам кое-что сказать. Не знаю, пригодится ли это...

Кельм напрягся. Вьеро щелкнул зажигалкой, поджигая новую сигарету. Он был северянин — и по фамилии, и по внешности: невысокий для дарайца, круглолицый, с крупными голубыми глазами.

— Я вас ждал здесь специально. Понимаете, завтра я ухожу со своей частью в экспедицию. То есть неизвестно, когда теперь... а вам это может быть интересно.

— Да, я слушаю.

— Я случайно узнал вот что. Из штаба поступило сообщение. Словом, аналитики просчитали, что все оружие, произведенное в нашем Лиаре, оказывается неэффективным. Все наши маки... они не работают вообще.

Кельм смотрел на дарайца не отрываясь.

— Вы уже кому-нибудь об этом сказали? — спросил он.

— Нет. Только вам. Я, конечно, убежден, что вы не имеете к этому никакого отношения. Но ведь вы дейтрин, и понимаете, что...

— Да. Спасибо. Я вас очень прошу... не советую вам говорить это еще кому-либо. Ведь вы понимаете, о чем идет речь? В нашем лиаре работает дейтрийский шпион. Я не единственный у нас дейтрин, есть и другие, шпион, безусловно, среди них — и он не должен ничего знать. Мне вы можете доверять, спасибо большое. Жаль, конечно, что мне не доверяет начальство. Но ведь это естественно, моя принадлежность к дейтрийской расе... — Кельм пожал плечами, — словом, спасибо вам большое.

— Не за что, — ответил Вьеро, — я надеюсь, что мы с вами еще увидимся. Когда я вернусь.

— Конечно, — энергично ответил Кельм, — желаю вам уцелеть, Вьеро ! Уверен, что мы еще встретимся.

Ивик начала ходить на курсы вождения машины. Управление не слишком отличалось от триманского, поэтому приходилось слегка тормозить себя, не особенно демонстрируя навыки. Кельм обещал купить ей собственное авто.

И то — чтобы добраться до дома, требовалось порой часа два. В тивеле не было станции метро, добираться приходилось на автобусе издалека, а он ходит раз в час. Ну ладно — я, думала Ивик. Молодая, здоровая одинокая гэйна. А как ездят пожилые люди? Матери с маленькими детьми? В Дейтросе, положим, тоже с транспортом плохо — но там ведь обычно все, что нужно — прямо возле дома. И работает человек всегда рядом. Все иначе организовано.

Ивик и сама рассчитывала с первой же получки взять машину в кредит. Но зарплата несколько разочаровала ее. Ивик раньше никогда не получала деньги за работу, это оказалось забавно. И немного печально — сумма, вроде бы, и немаленькая, 700 донов. Но тут же 400 с лишком пришлось отдать за квартиру, а оставшегося только и хватит на питание и может быть, стиральный порошок с зубной пастой. Кредит на машину — это еще сотня в месяц, самое меньшее. Ивик поинтересовалась, какое же пособие получают сиббы — оказалось, тоже около 700. Выходит, что она работает за те же деньги, за которые можно сидеть дома и ничего не делать. И все ее необразованные коллеги — за те же деньги. Но это "сидение дома" — постоянный контроль и атрайды. Это унижение и страх. И потом, у работающих есть надежда на лучшее. Например, Санна мечтает пойти учиться на медсестру. Медсестра в той же Колыбели получает больше тысячи в месяц. Уже и кредит можно взять...

Не все, правда, могут пойти учиться — большинство коллег Ивик закончили всего лишь интеграционную школу, и профессиональное образование им даже не светило.

У Ивик все это в голове не укладывалось. Как же так — ведь Дарайя — общество всеобщего благополучия. Они же учили.

Да, в каком-то смысле даже у последнего сибба уровень жизни выше, чем у образованного работающего дейтрина.

Но ведь они несчастны. Опустившиеся люди, без будущего, без надежды, униженные, выброшенные...

И чем измеряется уровень жизни? Кусок хлеба и крыша над головой? Но ведь есть еще и другие вещи — дать образование детям, учиться самому, читать, ходить в театр, иметь хобби, ездить в отпуск. Все это есть у якобы нищих дейтринов, живущих, действительно, в тесноте и не в таком уж продуктовом изобилии. И этого нет у сиббов, и у малозарабатывающих дарайцев. Так у кого уровень жизни выше?

Издалека легко думать, что "они сами во всем виноваты", кто же их заставляет быть несчастными и тем более — опускаться. Но здесь, среди них — понимаешь, что все это неизбежно.

Треть общества — никому не нужна. И сколько еще таких, как Ивик или Хэла, с зарплатой не выше пособия или чуть выше?

Машины с прозрачным верхом, особняки, россыпи барахла в магазинах — все то, чем их соблазняла Дарайя — оказывается, далеко не для всех, хорошо, если хотя бы для половины населения. Да и для той — очень ограниченно.

Ивик вспоминала Дейтрос с его полупустыми распределителями, ситцевыми выцветшими платьями, залатанной обувью у большинства. Хуже? Да, очевидно, что хуже. Да, это аргумент для таких, как Хэла. Но ведь эти люди в убогонькой простой одежде — они же счастливы. Они строят, работают, несут ответственность, совершают открытия, растят детей, растут духовно, и они — всегда вместе, всегда рядом со своими. Они нужны, они важны и интересны друг другу.

И не всегда же в Дейтросе будет так, как сейчас. Становится все лучше и лучше. И появятся в распределителях горы барахла, и витрины, наполненные едой, и новенькие эйтроны для каждого... Главное только не делать все это барахло — сверхцелью. Стремиться к большему — тогда и меньшее придет. Ищите прежде всего Царства Божия и славы его, а все остальное приложится вам.

С урока ее забрал Кельм и повез к себе домой. В машине рассказал о новостях.

— Что теперь делать? — спросила Ивик, — вообще встречаться нельзя?

— Почему же, нам-то можно. Наоборот, резкое прекращение нашей связи вызвало бы подозрения... Делаем все, как раньше. Никаких лишних движений.

Ивик беспомощно взглянула на него. Кельм был, как обычно, веселым и деловым.

— Не волнуйся, ласточка. Разберемся. Ситуация штатная.

— Они подозревают, наверное, тебя или Холена?

— Не только. У нас работают еще трое дейтринов. Преподавательница физкультуры, программист и один из шоферов. Последний, конечно, вряд ли, а вот другие тоже имеют доступ к компьютерам, макам... особенно программист. Так что под подозрением несколько человек. Это под основным — но ведь и дараец может быть завербованным агентом, то есть круг подозреваемых на самом деле для них шире. Я так мыслю.

Машина зарулила в подземный гараж Кельма. Дейтрины поднялись наверх.

— Посидим немного. Пока время есть.

Они выпили кофе. Сели на диван — Кельм усадил Ивик на колени. Он любил ее так держать и прижимать к себе.

— Знаешь, я так удивился тому, что ты здесь... Когда я вербовался сюда, думал, что уже никогда тебя не увижу. Ты так относилась к своему мужу, что я думал, не сможешь оставить его так надолго. А ведь сюда уходят почти насовсем.

— Кельм, ты прости меня... за тогда.

— За что? — удивился он, — я тебя прекрасно понимаю. Если бы ты поступила иначе, это была бы не ты. Он твой муж. Ты не могла предать. Не могла причинить боль.

— В конечном итоге, — выговорила Ивик, — все это было зря.

Она попыталась усмехнуться.

— Я была неправа. Оказывается. Потом все оказалось гораздо проще. Видишь ли, он не может ждать так долго. По две недели, иногда больше. Не может терпеть одиночество. У него появилась своя жизнь. Другая. В общем — личная жизнь, помимо меня.

— Понимаю.

Она прикусила язык. Теперь Кельм оказывается в дурацком положении. Его выбрали только потому, что там — отвергли.

— Я всегда тебя любила. Помнишь? Еще до того, как... и никогда не переставала любить. Ты был моим счастьем. Я знаю, что тебе тогда было очень больно. Это.. меня саму как ножом. Но тогда мне казалось, что надо вот так. Надо быть верным, держать слово. Это важнее.

— Я согласен с тобой.

Он не обиделся, нет. Он прижал к себе ее голову, стал гладить.

— У нас с тобой все могло сложиться иначе. Если бы я встретил тебя в твои семнадцать. Мы поженились бы в Дейтросе. Жили бы вместе... может, вместе — на Триму. Никто бы нас никогда не разлучил... А вышло вот так.

Ивик подумала, что скорее всего, встреться они тогда — ни Кельм не обратил бы на нее внимания, ни она даже не решилась бы влюбиться в такого парня.

— Если хочешь, я рожу от тебя ребенка, — сказала она. И испугалась — значит, придется возвращаться, жить там без него. Не говоря уже, что явственно внебрачный ребенок, косые взгляды... Но это ладно.

— У меня не может быть детей, — просто сказал Кельм, — я обследовался. Когда они резали... в паху, понимаешь, там все так перепутано. Нервы, сосуды, семенные канатики. Оба канатика перерезали.

Кельма нервно передернуло, видно, воспоминание боли все еще жило в нем. Ивик поцеловала его.

— В принципе, можно восстановить, говорят. Но... знаешь, так, как сейчас у нас все... лучше без ребенка.

— Я не понимаю, почему это грех, — сказала Ивик, — вот знаешь, теперь совсем не понимаю. Мы вот рассуждаем о сверхцели, о христианстве... а сами? Какие мы христиане... грешим и даже не собираемся каяться.

— Ну... — Кельм задумался, — если рассуждать логически, в разных церквах относятся к этому по-разному. Например, представь, что мы православные. Среди православных, конечно, кто в лес, кто по дрова, но вполне найдутся священники, которые скажут, что у нас истинный брак, и даже повенчали бы нас. Ведь у них измена в браке является поводом к разводу. Марк тебе изменил, как я понимаю? Значит, ты абсолютно не обязана с ним оставаться. То есть формально все правильно. У нас с тобой стабильные ответственные отношения, любовь, готовность быть вместе до конца — значит, брак.

Ивик задумалась.

— Или представь, что мы католики. У них все построже будет, но по сути... католик бы тебе сказал, что надо просто подать на диспенсацию, то есть чтобы их папа признал, что ваш брак с Марком был недействительным... И признали бы вполне. Ведь он изменял, опять же... Правда, это сейчас бы признали, лет 100 назад — ни за что. Короче говоря, католики бы нас поругали, но только за то, что мы не оформили все официально: ты не подавала на диспенсацию, мы не обвенчались, прежде чем ложиться в постель вместе.

— Нет, Кель, — строго сказала Ивик, — все это неверно. Мы не католики и не православные. В принципе, да, наша церковь считает, что у тех тоже благодать. Но разве ты не помнишь, что подчиняться следует дисциплине той церкви, в которой ты находишься. Это как с армией. Представь, если каждый гэйн начнет в своих действиях рассуждать, что бы ему приказал генерал триманской армии... американской, российской. А наша церковь считает брак — вечным.

— Так многие и лицемерят в итоге. Врут. Изменяют и живут, как будто ничего такого нет.

— Это от человеческой слабости. А брак — вечный. И это, Кель, правильно. Брак — это обет. От обета ничто, никогда не может освободить. Предположим, ты поклялся, а жена или наоборот муж — нарушил клятву. Но ты-то клялся не ему, а Богу. Значит, должен соблюдать верность. Даже если он ушел, бросил тебя — ты должен молиться и ждать, пока он вернется. До смерти. Даже если бьет, издевается... Это обет! Ты что, не понимаешь, какую силу имеют произнесенные слова? Присяга! Обет гэйна — его что, можно нарушить, если тебе очень больно и плохо? Или если тебя, например, кто-нибудь оклеветал и забрали в Верс? Или командир идиот? Вообще разве существуют какие-то причины, позволяющие нарушить обет гэйна? Вот так же и с брачным обещанием...

Она умолкла.

— Ну ты фундаменталистка, — пробормотал Кельм. Ивик хихикнула.

— И еще готанистка и тоталитаристка! А если серьезно — я согласна с дейтрийской церковью. Или клятва навсегда, или это никакая не клятва. И мы совершаем грех. Это правда. И жуть в том, что мне это уже все равно... Наверное, у меня недостаточно веры, или я не знаю, что.

— Ты знаешь, — задумчиво сказал Кельм, — я никогда никого так не любил, как тебя. Ты для меня... просто все. Абсолютно все. Я не могу представить, чтобы когда-то стало не так. Чувства — могут пройти, да. Но ты-то не пройдешь, ты будешь всегда. Но я не могу найти в себе силы... и не чувствую, что это правильно — в чем-то тебе клясться... Не знаю,понимаешь ли ты это.

— Да, — ответила Ивик, — и я чувствую то же самое. Я панически боюсь каких-то обещаний. Ужас охватывает. Я не хочу венчаться с тобой. Не хочу, чтобы — пока смерть не разлучит нас. При том, что точно знаю и понимаю — что так оно и будет. Может быть, для нас просто обесценились слова?

— Наверное, обесценились. Мы уже произносили эти клятвы, и потом выяснилось, что они ничего не стоят.

— Но ведь это, то, что мы говорим, уже точно против канонов любой церкви. Триманской, дейтрийской... любой.

— Значит, мы с тобой — грешники, — спокойно заключил Кельм и снова притянул ее к себе, — кстати, пока не забыл. У меня есть еще одно поручение для тебя. Придется тебе познакомиться с одним человеком.

Один человек жил в тивеле Кул-Лойс — таком же нищем, как тивел, где жила Ивик. И здесь тоже встречались эмигранты из Дейтроса.

Многоэтажка была длинной, как колбаса. В некоторых окнах уже вспыхнули огоньки, по поводу близящегося Дня Возрождения. Как и в Дейтросе, здесь было принято к соответствующему дню украшать дома мишурой, гирляндами, ветвями и огнями. Огоньки горели в кромешной тьме. В подъезде, куда вошла Ивик, вспыхнул свет, озаряя грязные, исписанные граффити стены. Среди надписей Ивик обнаружила косой крест в круге — запретный знак Готана. Под ним было написано: "Дейтры — вон!"

Замызганный лифт поднял ее на шестой этаж. Ивик позвонила в одну из дверей.

Человек, открывший дверь, был молод. И даже не сразу поймешь, что это вообще дейтрин — волосы длинные и выкрашены по здешней молодежной моде, в пшеничный цвет с ядовито-красными и зелеными прядями. Колечки пирсинга на скуле. И одет во что-то драное и пестрое. Только потом уже замечаешь характерные расовые черты — узкое длинное лицо, скулы, глаза... Глаза сразу приковывали внимание — большие, темные, проницательные. Казалось, человек смотрит прямо на тебя и очень хорошо все видит и понимает.

— Здравствуйте, — сказала Ивик, — если вы — Кир иль Ресан, то я хотела вам передать привет от дяди Льена.

— Давненько мы не виделись с дядей, — дейтрин правильно ответил на пароль, — ну заходите, раз такое дело. Дейри!

Ивик шагнула через порог. Скользнула взглядом по обшарпанной, голой, но чистой прихожей.

— Отец Кир, — робко сказала она. Этот человек меньше всего походил на хойта. Но ведь Кельм сказал...

— Просто Кир, — поправил ее неформал, — а тебя как называть?

— Ивенна, — она пожала протянутую руку, — Тилл сказал, что вы... глава миссии нашей здесь, в Дарайе.

— Круто, — дейтрин покрутил головой, — глава миссии! Я прям сразу вырос в собственных глазах! К такой главе бы еще туловище, конечно... Да ты заходи. У меня никого сейчас нет. Чайку выпьем...

Ивик первый раз видела в Дарайе такую квартиру. Ничего похожего на обычный дарайский мещанский уют. Голый старый линолеум, лампочка под потолком без абажура. Мебель обшарпанная, явно со свалки.

Кухня, правда, обычная встроенная — видно, досталась от хозяев квартиры. Отец Кир притащил разнокалиберные чашки, чайник, печенье. И правда, не поворачивался язык называть его "отцом"...

Ивик выложила на стол флешку.

— Это вот... для вас, — пояснила она, — и еще я должна передать, что Ви и Луарвег готовы. Они выходят из интернета, и Тилл рассчитывает дальше на вашу опеку. Они... подготовлены также к крещению. Когда и как?

Кир разлил по чашкам крепкий золотистый чай.

— Ты с сахаром пьешь, нет? А я с сахаром. Тиллу передай, что я очень рад, я их беру, и... — он бросил взгляд на стенной календарь с довольно пошлыми цветочками-вензелями, — пусть приходят через три декады, шестого числа, где-то вечером. Я буду сидеть и их ждать. Запомнишь?

— Запомню. Шестого числа.

— Ивенна... Ивик?

— Ага.

— Ты давно здесь?

— Не очень. Два месяца.

— Ну и как тебе?

Ивик поморщилась. Хойта вздохнул.

— Вот и мне как-то тоже не очень.

— Я не думала, что в Дарайе существуют наши миссии, — осторожно сказала Ивик. Кир хмыкнул.

— Это не очень официально. По личной инициативе. Хотя благословение у меня вроде как имеется.

— Вы здорово рискуете.

— Вы тоже, — пожал плечами хойта. Ивик удивилась.

— Но это наша работа. Для нас это нормально.

Хойта с интересом взглянул на нее.

— То есть для вас, гэйнов, рисковать собой — это нормально. А для слуг Христовых — нормально сидеть в хорошо защищенном монастыре? Нелогично, ты не находишь?

— Не знаю, — сказала Ивик, — но ведь это всегда так

— Понимаю, о чем ты. Да. Слушай, Ивик, — сказал он вдруг, — ты извини, что я спрашиваю. Но — ты ведь и есть та женщина, которую Тилл... понимаешь, мы с ним друзья. Близкие. Он говорил мне о тебе. Еще до того, как ты появилась здесь.

— Да, — Ивик угрюмо блеснула на хойта глазами. Тот неожиданно улыбнулся.

— Я рад за Кельма, — сказал он. Ивик поперхнулась.

— Вы знаете его имя?

— Я же сказал, мы друзья.

Ивик уткнулась в свою чашку. Что теперь — каяться, рассказывать об отношениях с Кельмом, о своих сомнениях? Ей вдруг стало тоскливо. Как все это надоело, давно уже...

— А вы давно здесь? — спросила она.

— Восемь лет. Слушай, давай уже на ты?

— Не знаю. Мне неловко. Вы ведь священник.

— Господи, девочка, — сказал он с непонятной жалостью, — тебя же просто зашибло всем этим... перестань. Я такой же, как ты. Хорошо?

— Хорошо, — пробормотала Ивик. В горле отчего-то защемило. Кир протянул руку и неожиданно погладил ее запястье, слегка сжал ее пальцы в горсти, как сжимают пойманную птичку.

— Ты хорошая, Ивик. Скоро, кстати, Рождество... приходите в гости? Отдельно от всех, конечно.

— Не знаю, — сказала Ивик, — у Кельма неприятности. Он... вряд ли сейчас сможет к вам... к тебе.

— Что, серьезно?

— Да не очень. Я... извини, уже не имею права говорить. Там на флешке он, наверное, сообщает то, что считает нужным.

— Тогда приходи одна, хорошо? Я для тебя одной отслужу, если хочешь.

— Не знаю. Если получится, — Ивик допила свой чай, звякнула чашкой о блюдце. Новая мысль обожгла ее, — но ведь мне нельзя причащаться.

— Это еще почему?

— Я это... грех, в общем, у нас. Вы же понимаете.

— Ну мы можем рискнуть, — Кир улыбнулся, — я бы тебя причастил, почему нет?

Берет на себя ответственность? Вообще странный очень хойта. Ненормальный. Ивик вдруг ощутила неясную, жадную тоску по Причастию, знакомую, наверное, только тем, кто привык к этому с детства. Или просто очень давно. Ну и пусть ненормальный. И пусть это как бы не будет считаться...

— Я приду, — негромко сказала она. Неожиданно звякнула трель звонка. Кир поднялся.

— Посиди тут на кухне, хорошо? Тебе не надо высовываться, сама понимаешь.

Он притворил за собой кухонную дверь. Ивик оперлась головой о ладони, закрыла глаза.

Из комнаты доносился негромкий разговор. Там были, судя по голосам, две женщины. Ивик почти ничего не разбирала, лишь обрывки фраз.

— ...она не работает. В атрайде...

— ... а вы думаете...

— ... мы же тоже люди...

— ... если хотите, прямо завтра. Не вопрос...

Ивик размышляла. Кир, может быть, и мужественный человек, миссионер, но священник он явно неправильный. Хулиган с пирсингом и разноцветными волосами... И вообще. Не имеет никакого отношения к Церкви, к которой Ивик привыкла с младенчества. Странный человек.

В комнате негромкий глуховатый голос отца Кира читал Евангелие. Слышно было плохо, но Ивик хорошо знала текст и понимала целиком.

"Тут книжники и фарисеи привели к Нему женщину, взятую в прелюбодеянии, и, поставив ее посреди, сказали Ему: Учитель! Эта женщина взята в прелюбодеянии; а Моисей в законе заповедал нам побивать таких камнями: Ты что скажешь? Говорили же это, искушая Его, чтобы найти что-нибудь к обвинению Его. Но Иисус, наклонившись низко, писал перстом на земле, не обращая на них внимания. Когда же продолжали спрашивать Его, Он, восклонившись, сказал им: кто из вас без греха, первый брось на нее камень... "

Ивик бесшумно подползла к двери, чуть приоткрывшейся. Осторожно, как на занятиях по диверсионной подготовке, выглянула.

Посетительницы были под стать священнику. Обе — коротко стриженные. В молодежной среде почему-то считалось модным для девушек — стричься коротко, а парням, наоборот, отращивать патлы. Эти были стрижены, у одной волосы чуть длиннее и покрашены в радугу, у другой — совсем ежик, на руках и на шее — ворох разноцветных цепочек, кожаные мини-юбки, рваные леггинсы под ними. Одна из девушек развязно взяла вторую под руку, и у Ивик возникли некоторые подозрения насчет характера их отношений... Она неслышно вернулась за стол.

Отец Кир выпроводил гостей, затем выпустил Ивик из кухни.

И в комнате мебель у него была разнокалиберная, явно подержанная. Хойта, напевая что-то под нос, раскладывал на столе бусины — похоже, собирался делать какую-то феньку. Вряд ли четки — опасно это здесь... Ивик подошла ближе.

— Что это вы... ты делаешь?

— Подарок.

Ивик следила за ловкими пальцами хойта. Кир искоса взглянул на нее, хмыкнул. Ивик собралась с духом.

— Извини... можно спросить? Ты какой-то не такой, как остальные священники...

— Спрашивай, — пожал плечами Кир.

— Я вот не исповедовалась давно...

— А что — хочешь? — он посмотрел искоса.

— Да нет... Я не хочу. Вообще не хочу. Ты знаешь... я люблю Кельма. И это уже давно.

— Да я знаю, — рассеянно сказал хойта, — Кельм рассказывал.

— Ну это... это же грех?

Кир испустил глубокий протяжный вздох. Повернулся к ней.

— Что ты хочешь, чтобы я тебе сказал? — спросил он как-то ласково, — Что об этом думает Бог? Я не знаю. Что написано в книжках, в канонправе? Это ты и сама в курсе.

— Не знаю... как мне жить с этим?

— А почему я-то должен это знать?

— Так ты же священник... — удивилась Ивик, — ты и должен знать...

— Знаешь, Ивик, — проникновенно сказал Кир, — ты взрослый человек. Мало того, ты очень хороший человек.

— Почему хороший? — поразилась она.

— А какой же еще? Ты гэйна. Разведчица. Сколько лет уже...пятнадцать, не меньше? Подумай сама, сколько лет ты живешь ради Дейтроса. Сколько тебе пришлось пережить. Пришлось ведь? У тебя дети есть, уже большие, так? Семья. Ты вырастила детей. И почему ты думаешь, что я должен что-то знать лучше, чем ты?

— Но ты же должен разбираться в отношениях с Богом... ты священник, — растерянно пролепетала Ивик.

— Ни хрена я в этих отношениях не понимаю, Ивик. Честно. То есть понимаю, конечно, они у меня есть. Свои. А у тебя свои. Знаешь, это ведь так принято считать, что священники — как бы специалисты по общению с Богом. Остальные вот не доросли. А это неправда, ерунда это. Бог общается с каждым.

— А вы тогда зачем же нужны? — спросила Ивик.

— А мы специалисты по передаче и сохранению Благой вести, — без запинки ответил Кир.

— А как же вот... служба, причастие...

— Ну и что? Приходи, мне приятно будет. Я хоть что-нибудь хорошее для тебя сделаю. Если получится, приходите с Кельмом.

— Не понимаю, — упрямо сказала Ивик, — мы же грешим. Мы же... неправильно поступаем.

— Если бы все поступали п равильно, Ивик, — он хмыкнул, — уже бы давно настало Второе Пришествие...

Она постояла растерянно.

— Я, наверное, уже пойду?

— Да, наверное, пора тебе, — согласился он.

Ивик пошла к двери, растерянная и не знающая, как воспринимать все это. Отец Кир окликнул ее.

— Ивик!

— Да? — она обернулась.

— Ты того... береги себя, ладно? Осторожнее.

У Ивик снова защипало в гортани. Кир подошел к ним и неожиданно крепко обнял.

— Ох, Ивик ты Ивик, — он выпустил ее, отступил на шаг, — досталось же тебе, малышка. Не бойся. Да ты и так не боишься ничего, ты герой. Но ты и меня не бойся. Нас не бойся. Ты же хорошая, правда. Очень хорошая. И все у тебя будет хорошо. Дейри.

— Гэлор, — пробормотала Ивик.

Ивик работала в мертвой половине. Здесь было легче. Трупы — они и есть трупы. За смену прошло двенадцать клиентов, на каждого — по двадцать минут. В промежутках — документация и уборка, уборка и документация. Двенадцать убитых. Одна, что удивительно, совсем молодая девушка. Бывали и молодые, Ивик не удивлялась. Чаще неизлечимая болезнь, лечение не оплачивается страховой кассой или же просто не хотят долго тянуть. Встречалась, хоть и редко, депрессия. Или просто нежелание жить по каким-то причинам. Ивик все это пугало до оледенения, и лучше было об этом просто не думать.

С трупом легче. Без нервного напряжения. Очередной раз установить факт смерти — Ивик прошла для этого специальный небольшой курс и обрела сертификат. Хотя, конечно, знала признаки смерти и раньше. Снять бирку, зарегистрировать ее и определить в соответствующий ящик. Разогреть печь. Загрузить туда тело, самая трудоемкая часть работы. Сжечь. На этом месте, ожидая , когда закончится процесс, Ивик читала про себя отходную молитву, отчего на душе становилось легче. Удалить и утилизировать пепел. Вычистить печь. Зарегистрировать урну. Продезинфицировать — непонятно, зачем, но таков порядок — носилки.

Ивик работала механически. Думала о Кельме — как он собирается выполнять задание по дельш-излучателю? О самом дельш-излучателе. Получалось, что Дарайе он не очень-то выгоден, даже — совсем не выгоден. Вспоминала отца Кира.

Отец Кир был странный и совершенно неправильный. Вообще-то священник должен любить людей, это все знают. Он — представитель Христа на земле. По священнику, хочешь не хочешь, судят о Христе. Любить человека можно по-разному. Бывает любовь, как у мамы Ивик: требовательная, воспитывающая. Любовь не к самому человеку, а к тому, во что он должен, по мнению любящего, со временем превратиться. К святому, скрытому в нем так глубоко, что и не видно. Сам же человек, по мнению такого любящего — заготовка, в нем есть, конечно, какие-то хорошие зерна, но надо долго и тяжело работать, долбить, чтобы эти зерна развились, а страсти и пороки, снедающие человека, наоборот, минимизировались.

Бывает еще любовь безусловная. Так Ивик любила своих детей. Какая разница — какие они? Они просто есть. Никаких требований. Никаких ожиданий. Счастье, растворение в блаженстве, когда обнимаешь, и в общем-то, совершенно безразлично, что это за личность, как она проявляется во внешнем мире. Но со взрослым человеком так трудно все-таки. Невольно начинаешь оценивать. А священник еще и учитель, у него задача такая, он людей должен учить, воспитывать. Даже если он и не хочет этого делать — Аллин, возможно, и не хотел — он все равно передает учение Церкви, и тем самым воспитывает и объясняет, как жить и поступать.

Отец Кир, получается, любит ее не то, что безусловно. Не как цветочек или котенка. Он любит ее за то, какая она, Ивик есть. За те хорошие качества, которыми она, оказывается, обладает. До сих пор Ивик вообще не акцентировала внимание на этих хороших качествах. На этих — уж точно. Иногда думала о себе, что наверное, все-таки красива, талантлива, что хороший специалист. Это, даже, наверное, правда, но почему-то это не радовало. А Кир ценит в ней другое. Он за нее боится. Не что она "впадет в грех" или "не спасется". А что она попросту погибнет, попадет в атрайд, что ее будут мучить, убьют. И... наверное, восхищается ею за то, что она вот самоотверженный, мужественный человек, рискует ради других, ради своей Родины жизнью и всякими страшными вещами.

Ивик вдруг посмотрела на это иначе. Она уже не раз была ранена, покалечена — все ради Дейтроса. Это нормально, ведь и все так. Но если вдуматься — то не все. Например, Дана сделала другой выбор. Могла остаться гэйной. И другие есть такие — кто ушел, занялся чем-то другим. А они осталась. И Кельм остался, несмотря ни на что. И вот за это отец Кир их любит, ценит и уважает. И сказать по правде, почему бы и нет? Он и сам такой. Он понимает, что все это значит.

Но это, видимо, неправильно. Священник должен указывать на грехи. Недостатки. Добиваться, чтобы люди были совершенными, как Отец наш Небесный. Конечно, говорил какой-то противный голос внутри, приятно общаться с тем, кто тебе льстит. Но это — прелесть и прямой путь в ад. Хотя вообще-то, подумала Ивик, мне нечего особенно терять. Мы и так уже по уши... После всего, что случилось в жизни, после Ашен, Шина, после этого взрыва и месяцев тяжелой, ноющей боли, после страха и напряжения Дарайи — еще попасть в ад и мучиться там. Загробный филиал атрайда. Видимо, за те крохи счастья, которые им удается урвать с Кельмом. И разное другое. За то, что она вообще никогда, по словам Аллина, не любила Господа — то есть не видела основной задачей своей жизни "не грешить и быть хорошей, поступать правильно". Но вообще-то честно говоря, если у Бога такие представления — а мы о них ничего знать не можем — то великим ли будет счастье оказаться рядом с Ним? Вот именно так в ад и попадают, подумала Ивик. Просто не хотят быть рядом с Богом. И я не хочу. Раз я заслуживаю ада — значит, туда. Тем более, вместе с Кельмом.

Похоже, отец Кир считает, что это не так. Но он ненормальный. Таких священников не бывает. Он просто пользуется тем, что здесь священноначалия нету, и живет как хочет. Что это за священник такой — с крашенными патлами и в феньках?! И поведение у него точно такое же. И круг общения.

Это противоречит всему, что Ивик раньше знала о церкви.

Санна зашла выпить кофе. Видно, там у нее была передышка. Ивик болтала с ней и делала уборку, протирала печь влажной тряпочкой. Положено делать каждую смену. Ивик спросила о молодой, красивой девушке, которую час назад сожгла в печи.

— Саркома костей. Ей сказали, что через неделю потеряет подвижность. Сбежала из больницы, и...

— Разве в больнице не проводят эвтаназию по желанию?

— В общем-то да, но она решила вот так. Меньше бюрократии. А тетка, которая только что была — ее привел муж. Она уже ничего не соображает. Возрастная злокачественная деменция. Надо было сразу в Колыбель, как диагноз поставили. А она, видишь, захотела пожить. А зачем жить в таком состоянии? Только испоганила жизнь ближним. Муж поделился, говорит, дочь из дома ушла, не может жить с такой матерью, а дочке всего шестнадцать, еще школу не кончила. Успеваемость снизилась, чуть из классической не выгнали. Представляешь, испортила бы родной дочери всю жизнь. Сейчас, конечно, тетка уже ничего не понимает. Муж говорит, обманул, сказал, пойдем к врачу сходим... она и пошла. А Колыбель не узнала, не поняла, где это она.

Ивик стало страшно. Она аккуратно, отводя лицо, повесила тряпку на специальное место для просушки.

Тетку убили. Она мешала. Неудобно — надо следить, ухаживать. Перед гостями неприлично. И вообще на психику давит. Неудобный, ненормальный человек, сам свихнешься рядом с ним... Интересно, а вот если бы со мной — такое? Кельм бы ухаживал. Решил бы проблему, нанял кого-нибудь для ухода. За последние деньги, но решил бы. Каждый день бы обнимал, целовал, плакал. А если бы с ним? Я бы все бросила... А если бы это со мной — в Дейтросе? Ребята бы ухаживали тоже, Марк бы плакал, может, развлекался бы потихоньку на стороне, но и мне бы все отдавал, до конца, пока смерть сама за мной не придет. И ведь еще бы плакали и убивались над могилой...

Но и этих тоже можно понять. Как так — мать своим неприличным видом дочери чуть жизнь не испортила? Мужу мешает. Да и вообще она уже не человек. Причем нет никаких логических аргументов, доказывающих, что они не правы.

Только страшно жить.

— Лайна вчера ревела в раздевалке, — сказала вдруг Санна, — Ивик, а ты кофейку не хочешь? Я поставлю еще.

— Поставь, — согласилась Ивик, — а что с Лайной?

Она знала — что. И было совестно, что она — останется на работе. Молодая, сильная, да и в общем-то ей безразлично все это, у нее от этой работы жизнь не зависит. А Лайне уже за 50, она всю свою жизнь отдала этой специальности. Почему ее решили сейчас выгнать? За что?

— Говорят, у Тайс подруга есть, и та хочет к нам устроиться. Если место освободится...

— Вот как, — пробормотала Ивик. Она сегодня утром была свидетельницей того, как Види распекала пожилую работницу: "Как ты разговариваешь с клиентами? Это в твое время было допустимо, а сейчас требования к коммуникации возросли! Я послушала — и ужаснулась!" Лайна смотрела растерянно, в одну точку. Не знала, что сказать. А как она разговаривает? Ивик никакой разницы с другими не видела.

— На Лайну нажаловались, что она мусор оставляет в хозкомнате. Я тоже замечала, кстати, — сказала Санна.

— Я не замечала.

— Слушай, Ивик, ты, кстати, не выйдешь за меня послезавтра? У тебя же свободный день. Мы бы могли поменяться, например, я отработаю за тебя в семерку...

Ивик подумала. Ничего такого особенного на послезавтра не намечалось.

— Можно.

— Выйдешь, да? А то у моего мужа день рождения... Круглая дата, хотим отметить, как следует. Вот спасибо! Ну я пойду уже, там, кажется, звонят.

После работы Ивик поехала на связь. Все необходимое было у нее с собой в рюкзачке. На этот раз, изучив заранее карту Врат, она решила проводить сеанс из загородной зоны. Там и до Врат достаточно далеко, и вокруг местность подходящая. В центре города все это неудобно — исчезать-появляться, тебя могут при этом заметить; а ведь простые люди в Медиану не ходят; если начнут поиски, в городе легко перекрыть квартал. Короче говоря, сеансы рекомендовалось проводить из лесопарков и других безлюдных, лишенных строений, мест.

Пока Ивик доехала до озера, начало темнеть. Такое неудобное время года... Она подготовила эйтрон, флешку. Перешла в Медиану. Торопясь, установила связь с приемником. Почти сразу же услышала команды местного патруля. Пока эйтрон настраивался, передавал информацию, принимал ответную — Ивик напряженно вслушивалась и вглядывалась. Создала "перископ" — летающий бинокль, передающий изображение. Патруль был необычно усиленным — аж двое офицеров и десяток вангалов. К чему бы это? Может, конечно, просто тренируют новичков. Господи, почему же он так долго работает? Может, не дожидаться приема, уйти на Твердь? Но вдруг они передают разрешение спасать Эрмина? Но если придется вести бой — будет хуже... очень рискованно. Не стоит.

Земля вокруг загорелась и стала медленно подниматься. Ивик видела противника только в крошечном светлом круге в воздухе перед собой — информацию ей передавал виртуальный "перископ". Ивик знала, что делать с такой атакой, поднялась в воздух метра на два, держа эйтрон на весу, от пылающего вокруг огня защитилась яйцеобразной сферой. Но не отвечала на удары. Расстояние между ней и патрулем стремительно сокращалось. Можно убить их всех, не вопрос... Господи, да когда же он закончит? Помехи связи...может быть, у них глушилка... может, и не получится ничего. Но Ивик не могла сейчас уйти, просто не могла. А если Эрмин... Цифры на придуманном ею экране сократились. Теперь Ивик хорошо видела врагов. Она опустилась на землю, поставила эйтрон. Так удобнее. Дорши — всего в нескольких метрах, видны их лица — красиво-точеные у двух молодых офицеров, тупо-одутловатые физиономии вангалов. Но они-то не видят Ивик. Над ней свистнул шлинг, Ивик рванулась в сторону — и видимо, они заметили какое-то движение. Петли шлингов так и засвистели вокруг — били вслепую, приблизительно, но уже почти захватили ее, Ивик едва удалось вывернуться, вскочить снова на ноги — и она ударила.

Она ударила всей своей мощью, как одним взмахом полотенца убивают семерых мух. Под ноги врагов покатилась крошечная граната — черный шарик, и взорвалась, Ивик едва успела усилить свою сферу защиты, но еще уловила слепящую вспышку. Будто атомный мини-заряд разорвался, сжигая и поднимая на дыбы почву в радиусе примерно двацати метров, все пылало вокруг, горело ослепительным жаром, сама почва сгорала, как бумага в костре, как труп в электрической печи Колыбели... Единственным нетронутым островком в этом радиусе была яйцеобразная сфера, прикрывающая Ивик и эйтрон, стоящий на почве.

И тут же разведчица увидела, как все небо покрывается черными точками — враг вызвал подкрепление.

"Прием завершен. Сеанс связи закончен".

Сколько их — пара сотен? Ивик приняла бы бой, но и этих-то убивать не следовало... Разведчица нагнулась, выхватила флешку и одним движением уничтожила дорогой прибор. Не до него сейчас... Она вернулась на Твердь, в холод и сгустившийся мрак.

— Внимание! — ревел динамик, — Местность оцеплена! Выходить по одному, без оружия, руки держать над головой! Повторяю...

Ага, сейчас. Ивик пару секунд осматривалась и решала, что делать. Позади лесок, справа — дорога, впереди черным нефтяным блеском сверкало озеро. Ивик помчалась к дороге. Впереди выросла фигура вангала — огромная, ни с чем не спутаешь. Ивик сжала рукоятку "Деффа".

— Стой, руки вверх! — проревел вангал, почуяв ее. Ивик бежала вдоль кустов, пригибаясь. Враг что-то ревел впереди, потом хлестнул выстрел. Один, другой. Ивик выбросила руку с пистолетом, стреляя на бегу сдвоенными... Кажется, впереди кто-то упал. И кто-то бежал справа — еще выстрел, и еще, и вот она уже у самой дороги. Широченными шагами понеслась за автобусом, вспрыгнула на задний бампер, рукой уцепилась за перепачканную грязью запаску.

Автобус въехал на мост. Ледяной ветер норовил сбить Ивик на асфальт, и пальцы закоченели. Стрельба кончилась. Ивик размахнулась и швырнула пистолет в озеро. Едва не упала сама, но удержалась, вжалась в скачущий железный бок, замерла, считая секунды. В Медиану бы сейчас -но нельзя. Там полно народу... На другой стороне моста Ивик, не в силах уже держаться, спрыгнула, больно ударилась о землю. Перекатилась, вскочила, тяжело дыша. Спокойно. Здесь уже нет оцепления. Внимательно осмотрела одежду, лицо, быстро и тщательно отряхнула запачканные рукава и колени. Спокойно. Здесь уже нет оцепления. Пошла быстрым шагом прочь от дороги. Вскоре она была на людной улице, смешалась с народом.

Остановила какую-то машину и поехала домой, как ни в чем не повинная, добропорядочная гражданка.

Кельм приехал через час. Ивик вылезла из ванной и разглядывала синяки. Она, оказывается, здорово треснулась, прыгая с автобуса. Весь бок синий. Но ничего не сломано, и вообще ей повезло.

— Я потеряла эйтрон. Уничтожила, — уточнила Ивик. Кельм кивнул.

— Позвонишь завтра Шеле, получишь другой. У меня тоже есть лишний, но без радио.

Он сочувственно погладил ее по боку. Ивик встала, надела халат. Принесла флешку и протянула Кельму.

— Посмотрим? — он открыл собственный эйтрон. Ивик сидела рядом, затаив дыхание.

— Ничего, — с досадой сказал Кельм, — тебе вот от Марка и от детей.

Ивик взглядом пробежала письма. Посмотрела на Кельма.

— Про Эрмина — ничего?

— Опять ничего.

Зря рисковала, подумала Ивик. Надо было прервать сеанс сразу же, как увидела их.

— Ты устала, детка, — Кельм подошел к ней, обнял. Уложил на диван и накрыл одеялом.

— Как думаешь, все чисто?

— Думаю, да, все в порядке. Но ты зря приехал, мало ли что.

— Я знаю, что зря, — мягко сказал Кельм, — я посмотрел новости. А там — теракт на берегу Кетрона... выясняется, есть ли жертвы... подозреваются, конечно, как всегда, дейтрийские террористы.

— Я боюсь, Кельм, — тихо сказала Ивик, — я человек восемь завалила в Медиане. И на Тверди одного — не знаю, насмерть или нет. По идее, все чисто. Они меня не засекли. Я еще походила вокруг дома — все было спокойно. Но все равно зря ты приехал. А вдруг все-таки что-то... тогда они и тебя...

— Не бойся, — Кельм обнял ее, — видимо, действительно — все чисто. Ничего страшного. Все обошлось.

Он сидел с ней, пока она не заснула. Потом поцеловал в лоб и тихонько вышел.

Он шел по привычным, набившим оскомину коридорам атрайда. Синеватый болезненный свет вспыхивал ярче, едва сенсоры ощущали приближение его шагов. Знакомо-безликие охранники-пайки замерли в углах. Он был один, и не задумывался, почему это так — раньше ему не позволяли ходить по этому корпусу в одиночку.

Он был на втором этаже, жилые камеры — комнаты, палаты? — располагались выше.

Ему бросились в глаза дверные ручки, затейливые, блестящие начищенной бронзой, с завитками, изогнутыми, как купол русского теремка. Ручки выбивались из общего безлико-пластикового дизайна. Кельм нажал на одну из них. Дверь подалась почти невесомо.

Это было помещение, где он впервые увидел Эрмина. Здесь оборудование — односторонне прозрачные (с той стороны) зеркала, функциональное кресло с ремнями, собрание отвратительных приборов. Кресло и сейчас было занято. Кельм подошел ближе, и увидел привязанного человека. Его ноги подкосились, а сердце бешено застучало, потому что это была Ивик.

Она не двинулась и не дрогнула, увидев его. Сейчас она казалась не то, что молоденькой, маленькой. Как в 17 лет. В глазах то жалобное детское выражение, которое только он и видел иногда — когда она прижималась к нему.

В ушах гремело, а ноги были как ватные. Кто-то сзади окликнул его, "фел Кэр", он повернулся, а двигаться было трудно, словно кто-то сгустил воздух, как в Медиане, есть такой класс оружия, называется "воздушное болото". Кельм рванулся, чтобы преодолеть сопротивление воздуха, вздрогнул всем телом...

Несколько секунд он лежал, осознавая, что Ивик на свободе. Что с ней ничего не случилось. Что жизнь продолжается, все в порядке, все штатно.

Протянул руку и включил бра над головой. Сна ни в одном глазу. Но уже скоро и вставать пора — можно подняться раньше на полчаса, только и всего.

Кельм отбросил одеяло, сел. Он все еще приходил в себя. Позвонить бы Ивик... но она, конечно, спит. Вымоталась вчера, маленькая. Ноги ткнулись в мягкий пушистый коврик. Собственная спальня приветливо обнимала его. Кельм обвел взглядом — стенку-гардероб с зеркалами, деревянную неполированную спинку кровати с шишечками, тяжелые, льющиеся к полу шторы, восхитительно пустые углы. Простор.

Что уж говорить, Кельм никогда не был безразличен к удобствам. В каких только условиях ему не приходилось жить и сражаться за Дейтрос; но всегда точила подленькая подспудная мечта, мыслишка — а вот была бы возможность жить, как они там, в Дарайе, чтобы дом, кожаное сиденье дорогого авто, стриженный газончик перед домом...

Теперь все это есть. Все, чего хочется. Хотелось всю жизнь.

Бог всегда исполняет наши желания — только почему-то так, что этому уже и не радуешься.

Богатство, комфорт — вот тебе. Только жить ты будешь в таком напряжении, что некогда будет этот комфорт ни замечать, ни радоваться ему.

Хотел получить Ивик? Получил. Пожалуйста, вот тебе Ивик. Только она выполняет для тебя опаснейшую — хуже не придумать — часть работы; и она может в любой момент оказаться в атрайде. Или ее просто убьют. Кельм вспомнил сон и изо всех сил саданул ребром ладони по спинке кровати.

А если этим — кончится? Все это счастье, весьма сомнительное, надо сказать, счастье — кончится именно вот так. Ее убьют так же, как девочку Лени убили тогда, когда он только начинал жить.

— Ты хочешь, чтобы я тебя ненавидел? — спросил Кельм у Бога. Тот, по обыкновению, промолчал.

Кельм встал и открыл окно. Собачий зимний холод ворвался в комнату, тело сразу закоченело. Кельм начал делать зарядку и думал о том, как построить операцию с Кибой.

— Нравится? — спросил Кельм. Ивик, счастливо сияя глазами, вынырнула из мягкой сиреневой утробы авто. Коснулась кончиками пальцев вишневого лака.

— Дорогая...

— Ничего, оно того стоит. Обрати внимание, — он стал листать технический проспект, — приемистость... Сама по себе максимальная скорость. Привод четырехколесный, значит, устойчивость.

— А такая маленькая...

— Но шустрая. Посмотри, какая мощность мотора. И еще очень важно — оргпласт третьей степени. Это — пуленепробиваемый верх. Пошли оформлять документы?

— Дороговато, — пробормотала снова Ивик. Кельм хмыкнул, глядя на нее.

— Ивик, ну ты даешь. Не смеши, а? Я непосильным трудом в Контингенте Б заработал свои кровные деньги... может, мне их на пенсию отложить?

Ивик была оживлена, говорлива и даже начала смеяться. Если бы Кельм действительно относился к этим деньгам, как своим — не задумываясь, выложил бы и больше, только чтобы увидеть ее такой. Все-таки потребление — это наркотик. Покупка дорогой машины взбудоражила Ивик, гэйна казалась возбужденной и слегка пьяной.

Забрать "Рениту" можно будет после регистрации. Пока что Ивик взобралась на правое сиденье в машине Кельма, и он молча тронул руль. "Лендира" вырулила на въезд, поднимаясь на автостраду, поднятую над городом.

— Машина чистая? — спросила Ивик.

— Да. Говори.

— Мне теперь придется неделю по крайней мере не проводить сеансов...

— Я бы сказал, дней десять. И в течение пары месяцев — не из города. Теперь у тебя есть машина, можно отъехать километров на сто хотя бы.

Ивик помолчала. Оживление исчезло с ее лица. Она снова была серьезной, спокойной и будто чуть расстроенной.

— Неделю, — сказала она, — или даже меньше, посмотрим. Посмотрим, как будут освещать этот мой теракт, и насколько усилят охрану. Понимаешь, если бы не Эрмин, гори все синим пламенем...

— Я понимаю, — мягко ответил Кельм, — у каждого из нас есть чувства. По мне, так я бы вообще никогда не выпускал тебя на связь. Сам бы это все делал.

— Ты что, свихнулся?

— Я же не делаю этого. И Эрмин подождет. Сходить с ума не надо. Запрос по нему я сделал, уже в четвертый раз. Но пока парень в здании Вель.

— В чем отличие? — спросила Ивик, — то, что с ним там делают сейчас — это что, мало?

— Это первая ступень. Вторая ступень ломки, — монотонно сказал Кельм, — отличается тем, что все ограничения — этические, моральные, человеческие — снимаются. У объекта вызывают психическое состояние нужного качества и глубины с помощью любых, повторяю, любых методов. Если психологи не в состоянии сами провести эти методы... например, не каждый способен убить или мучить маленького ребенка... там есть обученные, подготовленные и заправленные наркотиками специалисты. В принципе, то же делается и в корпусе Вель, но там воздействие все-таки ограничено.

— Господи, ребенка-то зачем? — деревянным голосом спросила Ивик.

— Просто пример. Воздействие в атрайде — это не только боль. И даже не столько боль. Боль — очень хороший, эффективный метод, но лишь для определенной цели. Например, расслабить. Подчинить волю. Им нужно расшатать всю структуру психики, от ценностей и идеалов до основных инстинктов — самосохранения, например. И они это делают.

Он помолчал. Ивик застывшим взглядом смотрела вперед, в лобовое стекло, во тьму, пылающую алыми и золотыми огнями.

— Боль, — добавил Кельм, — тоже используется без ограничений. В нужной точке и нужной интенсивности. Нужной длительности.

Он осекся и выругал себя. Но ведь она спросила.

— Пока с ним этого не делают. Не то, что нет причин волноваться, пойми меня правильно. Но к сожалению, у меня есть свое задание, и оно всегда приоритетно

— Слушай, — сказала Ивик, — у тебя всегда так? Все пять лет, что ты здесь?

— В каком смысле?

— Ну... я помню, как было на Триме. Там были острые ситуации. Бывал риск. Иногда случалось горе, кто-то погиб. Там было всякое. Но там можно было жить. Петь песни, гулять, разговаривать. Водку пить. А здесь? Шендак, казалось бы, здесь богаче и лучше, чем даже на Триме было. Вольготно. Живи — не хочу. А у меня все это время такое ощущение, как будто мы в Медиане, в патруле, кругом сплошные дорши, и единственная передышка — это сон. И когда мы с тобой... то кажется, что мы просто от всего, что вокруг — друг в друга прячемся.

— Кругом сплошные дорши — это ты совершенно верно заметила, — буркнул Кельм.

— Это не только оттого, что я знаю о твоих делах и переживаю. Это от всего так. От работы моей. От соседок. От людей, которых я вижу вокруг...

— Бр-р... вообще ты права, да. У них здесь так. Вот ты смотришь на все эти дома, дорогие авто, ухоженные палисаднички... И такой покой в душе, так хорошо, да? Покой — это от инстинктивного ощущения защищенности, кажется, что если люди богаты, то они защищены и счастливы. А на самом деле... ты о своих соседках. А мои, думаешь, лучше? Я как-то видел — остановилась "Вагда", машина, которую и я себе не могу позволить, там сидит парочка — муж и жена, и знаешь, как они орали? Готовы были в волосы друг другу вцепиться... Они все живут под стрессом. Каждый за себя. Каждый знает, что в любой момент его жизнь может начисто обрушиться, и тогда — все. Дно, пособие, атрайд. Многие, кому не везет, сами идут в Колыбель — да ты, наверное, знаешь...

Он помолчал.

— Но с другой стороны, нам-то чего брать пример... Ты просто очень чувствительная. Все глубоко к сердцу берешь. А мы дейтрины. Нам бояться нечего, у нас впереди только Царствие Небесное. За нами — Дейтрос. Это сейчас еще из-за Эрмина такая нервная обстановка. И вообще в последнее время как-то навалилось. Вот ты еще попала в прошлый раз... А так, знаешь... ты посмотри, когда у тебя смены после Возрождения, я возьму отпуск — и мы с тобой в Кейвор смотаемся. Там очень красиво...

— Кстати, а куда мы едем? — сообразила Ивик. С эстакады они съехали на одно из боковых ответлений, но это не был тивел Кельма, они находились рядом с Центром.

— А мы в Эйнорд едем. Сходим в ресторан с тобой. Зря я, что ли, завел себе любовницу, как ты считаешь?

Под ногами лежали тридцать этажей Эйнорда — гигантского торгового центра, крупнейшего в Маане. За тонкой невидимой стенкой у ног Ивик — темно-синяя пропасть, вся в огнях. Тусклые цепочки звезд сверху, две неравные цветные луны; снизу город, в золотом и пестром сиянии, отсюда не различить ни окон, ни уличной иллюминации, город до самого горизонта сиял, словно центр галактики. В центре узкой готической стрелой, озаренной снизу, взлетала башня старой Регистратуры. И новая Колыбель на востоке нависла радужным исполинским столбом.

— Я даже не знаю, что, — растерянно сказала Ивик, посмотрев на пластинку меню.

— Давай я помогу. Что-нибудь существенное, ты же с работы, и не ела ничего? Мясо, рыба?

Ивик что-то отвечала. Кельм тыкал пальцами в электронную пластинку, делая заказ. Потом оба они откинулись в креслах, молча созерцая город. Минут через пять поспела официантка с закусками — безалкогольный крэйс, бокалы, ломтики разнообразных овощей на широких тарелках. Еще через четверть часа подали ужин. У Кельма на блюде дымилось что-то мясное, большие, красные ломти, горки из овощей и чего-то еще неясного. Ивик минут пять только изучала свою тарелку, пробуя то одно, то другое. Рыба была перемолота в фарш и уложена кольцами, в центре каждого кольца — шарик из овощной начинки; дары моря свободно раскинулись по тарелке, на широких темно-зеленых листьях, в полукольцах лука и ломтиках лимона. Еще на столике оказался подносик с нарезанным сыром восьми сортов; маленькая бутылочка вина. Немного алкоголя в крови у водителя допускалось, Кельм тоже позволил себя половинку бокала.

Кельм ел очень красиво. Как и вообще все делал. Ивик время от времени поднимала глаза и любовалась на него.

— Что тебе пишут? — спросил он. Подразумевалось — из дома.

— Фаль пишет, не знает, сдаст ли математику. Лодырь он у меня. Может, придется последний год повторять. С другой стороны, это меня не очень расстраивает, учитывая, что он гэйн-велар. Шет наоборот радует. Пишет работу в соавторстве с каким-то иль Греем, вроде, это у них большая величина. Сидит в лаборатории безвылазно. Миа... скучает. Про работу ничего не пишет. Вообще почему-то Миари больше всех жаль. Марк...

Она умолкла. Марк написал нейтрально. Все хорошо, все здоровы, сдали объект, летом обещают отпуск. Даже не написал "целую" в конце. Что, впрочем, и хорошо. Еще угрызения совести начались бы. Ивик ответила ему таким же нейтральным отстраненным письмом.

— А мне опять ничего не написали. Мама болеет... Мне кажется, они как-то уже примирились с тем, что меня нет. Как похоронили.

— Если бы с мамой что-то, они написали бы.

— Да, — согласился Кельм, — поэтому я исхожу из того, что у них все хорошо.

Ивик чуть повернулась в крутящемся кресле, и смотрела теперь не на город под ногами, а на ресторанный зал. Маме Кельма восемьдесят два. И болеет. Отработанный материал, клиентка Колыбели — конечно, если бы они жили здесь. И не были богаты. Вон за соседним столиком пожилая супружеская пара. Доброе, умиротворенное выражение лиц. У старика прямая спина, и почему-то кажется, что это бывший офицер. Причем эта мысль не вызывает вспышки ненависти, наоборот, уважение, как будто это бравый и гуманный герой одного из здешних многочисленных сериалов (а не реальный дорш — трусливый, мнящий себя сверхчеловеком, ни на что не способный даже на Тверди, готовый громоздить трупы "неполноценных" не задумываясь).

У женщины в ушах черные опалы. Красивый контраст — зачесанные назад белые волосы, светлые глаза и черные, приковывающие взгляд драгоценности в ушах.

Этим тоже нет необходимости идти в Колыбель.

И совесть их чиста.

Ведь если кто-то другой идет в Колыбель — это свободный выбор того, другого. За него никто не несет ответственности, правда? Не скопил денег — его проблемы. В Колыбель под конвоем не ведут. Правда, могут забрать в атрайд, и там довольно быстро сумеют подвести к мысли, что это — лучший выход. Но и это будет свободный выбор.

На Свободный Выбор можно молиться, как на идола, подумала Ивик. И еще — это отличная затычка для совести.

Ивик тихонько доедала с тарелки и осматривала зал. Они не говорили больше, но и это было хорошо. С Кельмом и молчать хорошо. Он прав, Ивик чувствительна. Она легко начинает думать так же, как окружающие. Ведь здесь же хорошо. Как в раю. Прилично одетые люди смакуют приятный ужин. Дорогие туалеты дам, драгоценности; коллекционные костюмы мужчин. Бесшумно снующие официантки в коротких серебристых халатах, все сплошь красавицы. Только музыка портит впечатление своей попсовостью, но она здесь по крайней мере не назойливая, тихая. И в конце концов, не осуждать же людей за то, что у них есть только вот такая музыка?

Здесь — вершина дарайского блаженства, под ними — тридцать этажей счастья. Огромных дешевых супермаркетов, распродаж, гор уцененной одежды, сумочек, украшений, залежей шоколада, пирамид дешевой фантастической техники, россыпей детских игрушек. Маленьких пронзительно уютных салонов, в манекенах и диванчиках, в зеркалах, с дорогими коллекционными вещами. Все, что угодно — на любой вкус, на любой кошелек. Демократично — для миллионера и даже для сибба.

Вокруг этой башни — сама Дарайя. Мир, где этим людям — хорошо, мир, который их полностью устраивает. Он ужасен? Да нет же. Не всем доступны даже вещи с дешевых распродаж? Ну и что, а почему все должно быть доступно всем? Это, наверное, нормально, когда одни живут в сотни раз лучше, чем другие. Не завидовать же, правда? Колыбели? Это свободный выбор человека. Если ему плохо, если он не хочет жить — он всегда может с достоинством уйти из жизни. Атрайды? Местных-то в них содержат в прекрасных условиях; да и сама идея — не наказывать преступника, а помочь ему вылечиться и социализироваться... по сравнению с дейтрийскими лагерями.

Вангалы? Ну и что, а почему на войну надо посылать нормальных людей? Это хороший выход. Им безразличны боль и смерть. Их никто не любит и не ждет. Вот и пусть...

Поведение за пределами своей страны, агрессия, эксплуатация и подчинение Лей-Вей? Не будем о мелочах, подумаешь, какие пустяки. Так все делают. Дейтрос все равно хуже.

А так Дарайя — красивый, хороший, добрый мир. Безопасность. Счастье.

И этот мир мы хотим взорвать, подумала Ивик. С минуту она держала в голове только эту мысль, неприятную, словно чужеродную. И поняла, отчего ни разу — и даже сейчас — не испытала в Дарайе хотя бы относительного покоя.

— Вот смотришь вокруг, — сказала она, — все так хорошо, красиво. Богато. Люди вроде бы счастливы. Их жизнь устоялась, они довольны. А мы хотим это все уничтожить.

— А они, довольные, регулярно уничтожают нас, — заметил Кельм, — Ивик, ты что? Это противник. Прорывы дейтрийской границы по статистике — два раза в неделю.

— Надо мыслить шире, — сказала Ивик, — можно ведь и иначе рассуждать. Например, одна эмигрантка мне сказала, что в этой войне виноваты мы. Вообще в войне всегда виноваты обе стороны, сказала она. Вот если бы мы согласились на все условия дарайцев... а мы еще и Триму защищаем. Чего же мы хотим?

— Перестать быть собой?

— А что? Как у Достоевского: пусть цивилизованная нация придет и завоюет другую, дикую. Хорошо, кого-то они уничтожат. Но ведь не весь народ. И со временем мы будем жить примерно так же, как дарайцы...

Кельм хмыкнул.

— Накатать, что ли, на тебя телегу в Верс...

Ивик засмеялась.

— Давай, катай.

И подумала, что ему это действительно не понятно. Он, наверное, не такой чувствительный. Ему не передается настроение и состояние окружающих. Зато у него есть опыт атрайда, и ненависть к Дарайе — даже если бы здесь не было Колыбелей и вангалов, даже если бы она была раем — у него в крови, в переломанных костях, в шрамах. Не вытравить.

Принесли десерт со сложным названием. Ивик принялась ковыряться: целая студенистая гора с белоснежной шапкой взбитых сливок; слой шоколадного пудинга, слой желе, мягких фруктов, сливочный слой, кофейный, лимонный...

— Все равно, — заговорила Ивик, — ведь суть не в этом: сохранить свою национальную идентичность... это все слова, Кель! Уверяю тебя. Я этого накушалась еще на Триме. Словеса, громкие словеса. Нации приходят и уходят... Причем когда они уходят, то вопли о национальной идентичности и святости "нашего, родного, исконного" особенно громки. Если Дейтрос проклят, если он плох — так и пусть он погибнет. Если Бог и истина — не за нами, зачем мы вообще нужны? Зачем умирать и убивать — чего ради, ради амбиций, это наша нация, а не какая-то дарайская, у нас собственная гордость... Глупости какие. Их общество чуть получше нашего, или наше чуть получше их... у них атрайды, у нас Верс... У них Колыбели, у нас нет свободного выбора профессии... у них изобилие, но неравенство, у нас — мало всего, но зато для всех одинаково. Но простому человеку по сути все равно, где жить. Там — одни достоинства, здесь другие. Так же и с недостатками. И вот из-за этого, из-за таких пустяков класть жизнь, убивать людей?

— Но ведь Бог и Истина — за нами, — сказал Кельм. Он взял руку Ивик, поднес ее к губам, чуть наклонился и стал целовать пальцы. Ивик замерла.

— Ты всегда во всем сомневаешься, — сказал он, бережно опустив ее руку. Ивик кивнула.

— Я не хочу уподобляться героям их сериалов, Кель. Они критикуют готанистов, но насколько далеко они ушли от Готана? Да никуда не ушли. Разве что нет той совсем уж одиозной жестокости. Но если мы сами — только ради какого-то там "национального проекта", ради "своих" — не лучше ли для этих же "своих" будет подчиниться и не воевать больше. Мы все время говорим — Дейтрос, братья и сестры, семья, родная земля... за спиной у квиссанов спит родная земля. У них есть родная, у нас есть... Так и будем воевать до скончания века за свои родные земли. А смысл?

— Ты права, Ивик, — согласился Кельм, — и вообще хорошо, что ты это говоришь. Обычно не задумываешься о таких вещах. А ведь это так. У земли есть тело. И есть душа. Иногда... в особенно тяжелой ситуации... ты воюешь уже только за тело. Только потому, что там — свои, а это — чужие. Чужих надо убивать, своих защищать. Древний инстинкт, у дарайцев кроме этого, ничего и нет. Но ведь на самом деле душа важнее. Потому что она связана с Богом. Ты вот говоришь — взорвать этот мир... А мы хотим, может быть, разбудить его душу... Иногда и разбудить можно только взрывом.

Ивик заметила, что десерт уже почти исчез. Кажется, расслабиться опять не удалось. А может быть — и шендак с ним, с расслаблением этим.

— Как я начал работать с местным Сопротивлением, — произнес Кельм. Они лежали на раскинутом диванчике в квартире Ивик, под слепяще белым пододеяльником. Голова Ивик — на плече Кельма.

— Все это довольно сложно. Прежде всего, это, конечно, не было моей задачей. И разрешили мне это далеко не сразу. Но я сумел убедить командование. Все началось как раз с Виорта. Ему тогда было пятнадцать. Ребятишки, они сначала рады и счастливы, что их взяли в интернат. На учебу сильно не давят, игры, обеспечение по высшему уровню... А со временем, когда Огонь начинает сдавать — они это замечают и переживают. Кто-то не замечает: не получается больше, не идет — ну и что? Есть много других удовольствий. А для кого-то это тяжело. Многие уходят на хайс, на прочую дурь... Потому что это все поначалу дает замену, повышает СЭП. Потом, соответственно, привыкание к наркоте, зависимость, деградация... Поэтому ж родители и не приходят в восторг, когда детей берут в Лиар.

— Я заметила, — подтвердила Ивик, — интернатские считаются чуть ли не инвалидами... будто у них психические нарушения. Этого стесняются...

— И ведь это — несмотря на деньги! Так вот, конечно, большая часть этих ребят потом жить не может. Идут в Колыбель, или просто — пьянка, наркотики, деградация. Но некоторые... а Виорт очень умный мальчик — некоторые понимают, в чем дело. Ви пришел к выводу, что я могу ему чем-то помочь. Ведь я дейтрин, и мы больше должны знать о том, что такое Огонь. Я был вынужден частично открыться ему, конечно. Но это допускается в рамках вербовки. Мы создали группу из таких же, как он. Обо мне знают всего трое мальчиков. Остальные — под их руководством. Вербовка, конечно, своеобразная — я мало для чего могу их использовать. Но в итоге из этого получилось кое-что интересное.

— Да уж! И как ты добился того, что у них сохраняется Огонь?

— Я, конечно, не психолог и не куратор, — усмехнулся Кельм, — но некоторые меры очевидны. Умственная и физическая дисциплина. Творческая атмосфера в группе. Но со временем я пришел к выводу, что убивает их в первую очередь отсутствие общественной цели. Нельзя творить для себя самого и только для себя самого. Пока они дети, они могут это делать для группы, для себя. Им достаточно осознания "мы — группа, друзья, мы хотим добиться чего-то большого и важного". Но потом ведь надо дать им понять, что это именно — большое и важное. Нужна конкретика. Так я вышел на изучение дарайского общества в принципе...

— А отец Кир? Он, как я поняла, тоже связан с этим проектом?

— Ты знаешь, — задумчиво сказал Кельм, — это было для меня удивительным открытием. Но... Получается так, что крещение — сам по себе акт крещения дарайца... в общем, оно уже — незаметным образом, конечно, но если смотреть статистику — повышает СЭП. Конечно, это не обязательно рассматривать мистически. Психологически это — клятва определенным идеалам. Ощущение причастности к Дейтросу, а Дейтрос связан с Огнем... но может быть, это мистика. Точно не скажешь.

Он помолчал.

— С Киром мы были знакомы до того. Я таких хойта еще ни разу не видел.

Ивик подумала. Она видела много разных хойта. Некоторые из них казались святыми. Хотя скорее были просто яркими личностями, индивидуальностями и умели производить впечатление. Отец Кир — тоже яркая личность.

Хотя, конечно, вызывает уважение то, что он пошел добровольцем в Дарайю. И еще, он не ставит себя выше гэйнов. В самом деле, если в миссии гибнет священник или монах, его считают святым. Но погибший в бою, даже героически погибший гэйн — это так себе, обычный человек. Если хойта вообще идет в опасную миссию, он делает это ради Господа и тоже практически святой. Для гэйна опасность и самоотверженность — норма жизни. Так уж сложилось. Так все считают. Но не отец Кир.

Но с другой стороны, его отношение к греху. "Мужество христианина, — вспомнила Ивик какой-то дейтрийский текст, — заключается в том, чтобы назвать грех собственным именем. Честно сказать, что это — грех, и что таковые Царства Божия не наследуют"... В общем-то, тоже понятная логика и железный аргумент. Неприятная логика, но понятная. А отец Кир не такой.

— Кир окрестил наиболее надежных, — сказал Кельм, — теперь, когда двое из них должны покинуть интернат, он возьмет их под опеку. Я не могу и дальше этим заниматься, это все же не моя задача. Я и так еле убедил командование, что должен это делать. Потом мне пришлось заняться структурой дарайского общества в принципе. Оно ведь неоднородно. Оно значительно более, как они выражаются, тоталитарно, нежели Дейтрос. В Дейтросе под коркой запретов, Верса, дисциплины — люди думают на самом деле гораздо более свободно, и разнообразие взглядов, характеров, идей куда больше. Здесь же не просто намордник надевают, здесь лезут непосредственно в мозг. И не только атрайды, психологи, но вся эта система... массовая информация. Оружие массового оглупления.

— Реклама и все такое. Это верно, — согласилась Ивик.

— Человеку не запрещают мыслить и творить — его просто делают неспособным к этому. И все равно здесь есть какая-то оппозиция.

Кельм протянул руку и достал свой маленький эйтрон. Положил на колени — себе и Ивик, так, чтобы хорошо было видно. Раскрыл.

— Схему мне, кстати, отец Кир начертил, и я с ней сверяюсь временами, полезная штука. Он тоже много размышлял о здешнем обществе и о воздействии на него. Вот глянь...

На экранчике возникла схема. Ивик вгляделась.

— Видишь, это само устройство дарайского общества. Наверху — правительство и бизнес. Правительство выбирается демократически. По факту это выбор из 2х партий — Социальной и Прогрессивной. Отличаются они друг от друга незначительными деталями, ведут по сути одну и ту же политику. Есть еще 4-5 партий, набирающих менее 5% голосов на каждых выборах, это разная экзотика для людей с необычными наклонностями, например, партия гомосексуалистов. На том же уровне — крупный бизнес; фактически все члены правительства — одновременно крупные бизнесмены, а владельцы корпораций официально через общественные объединения или неофициально влияют на правительство. Но это еще не все... заметь, что правительство каждые 5 лет сменяется. А вот крупные состояния навсегда в одних руках. 10% семей владеют 80% национального богатства Дарайи. Как ты думаешь, кто фактически управляет этим миром?

— Понятно, — хмыкнула Ивик, — это еще на Триме было понятно. Там все точно так же. Там, где есть крупные деньги...

— Поехали дальше. Далее — уровень силовых структур. По сравнению с Дейтросом он огромен. В Дейтросе у нас только Верс и подконтрольное ему управление гэйн-велар. А здесь, во-первых — собственно органы охраны порядка, пайки, внутренние войска. Гигантская армия по сути. Министерство по борьбе с терроризмом содержит и вангалов, и пайков, это всего раза в два меньше внешней армии, брошенной на Дейтрос. Второе — система психологии и психиатрии, то есть атрайды, школьные психологи, производственные, социальные, домашние, наблюдающие. Каждый человек с детства под колпаком, просвечен, за его психическим здоровьем — то есть лояльностью Дарайе в том числе — тщательно наблюдают. При необходимости корректируют. Третье — СМИ. Это индустрия, в которой талантливых людей нет — если таковые вдруг появятся, их все равно перекупит лиар. Мощная индустрия, производящая качественную, профессионально выполненную продукцию; включая рекламу, обработка мозгов в нужном ключе. Телевидение — любимое развлечение дарайцев. Альтернатив нет. На Земле есть альтернативы, есть, например, театр, встречаются и на телевидении талантливые, неординарные люди. А здесь — их нет.

— Это я уже поняла.

— Ну и третий уровень — собственно, люди. Да, особняком стоит армия, которая якобы защищает Дарайю от злобно-агрессивных поползновений Дейтроса. А люди... это средний класс, мелкие предприниматели и наемные работники, делящийся в зависимости от доходов. А также сиббы, ну и генетически измененный контингент.

Ивик вдруг почувствовала ирреальность происходящего. Могла она представить такое — например, год назад? Перед прошлым Рождеством? Она еще тогда валялась в госпитале, училась ходить, скрипя зубами от боли. Обманутая, оскорбленная, но верная жена. Теперь же вот она — в постели с чужим мужчиной, и не с кем-то, а с самим Кельмом, и еще более дико — он объясняет ей основы дарайского обществоведения. И вообще они в Дарайе.

— Ну а теперь о сопротивлении и наших возможностях. Конечно, мы работаем с сопротивлением, — вернул ее к реальности Кельм, — но мало. Да и работать почти не с чем. Дарайское правительство выбрало универсальный прекрасный способ борьбы с инакомыслящими, до которого сейчас додумались и на Земле. Способ называется терроризм. Ты понимаешь, что мы не проводим диверсий в самой Дарайе, это не только опасно, но и бессмысленно. Единственной осмысленной диверсией было бы реальное уничтожение всей верхушки бизнеса и правительства, но это невозможно, они не локализованы. Но министерство борьбы с терроризмом — а там есть, как ты понимаешь, и наши люди — содержит тайный отдел, в ведении которого — хорошо подготовленные бойцы, их задачей являются мелкие террористические акты. То есть они сами их и проводят.

— Абсурд какой-то, — сказала Ивик.

— Да нет, блестящая идея. Если два-три раза в год в Дарайе пустят под откос автобус — желательно с мирными жителями, взорвут энергостанцию или убьют парочку детей — это...

— Понятно. Население в ужасе, любые меры по отношению к инакомыслящим оправданы, Дейтрос надо мочить до победного конца....

— Ну да. Ведь все же это дейтрийские террористы! Или связанные с ними местные неугодные организации... Терроризм — это волшебное слово. Если нельзя приписать кому-то терроризм, то можно — его поддержку. Но давай теперь к самому сопротивлению в Дарайе. Во-первых, это оппозиция в самом правительстве и бизнесе. Но реальной, нормальной организованной оппозиции — нет, есть только ее иллюзия. Что нас может интересовать — небольшая, малоизвестная фракция внутри Социальной партии, они называют себя "звездными". Из-за пункта программы, который требует активно исследовать Медиану и физический космос. Но кроме этого, у них есть социальные требования: повышение пособий сиббам, выплата пособий до конца жизни; Колыбель только по медицинским показаниям; социальная защита работников... Все это, ясное дело, нереально.

— Ну да: если сиббам повысят пособия, кто будет рожать вангалов...

— Вот именно. И кто будет держать работников в страхе и конкуретной борьбе за рабочее место? Звездных считают кем-то вроде шутов, вечно выставляют в идиотском ракурсе, критикуют за каждую мелочь... Да их и мало, и никакого влияния они не имеют. Далее... Здесь есть христианская церковь. Вот она часто связана с Дейтросом, и это реальность. Но... узнать о ней можно лишь случайно; даже вскрытые общины уничтожают потихоньку, никаких сообщений в новостях. Да и их очень мало, Ивик. Ну и естественно, так сказать, церковь поддерживает терроризм, ты же понимаешь.

— Естественно.

— Далее. Еще интересная группа движений, обычно не связанных с церковью. Хотя бывают даже и связанные, но редко. Это — движения Красной Идеи. Она, похоже, неистребима и вечна, как и церковь. На Триме они представлены, например, марксизмом. Похожие экономико-социальные учения есть и здесь. В самом деле, это лишь вопрос развития общественной науки. Мы в Дейтросе тоже пользуемся похожими схемами, но мы, в отличие от Тримы, никогда не превращали науку в идеологию. Это я отвлекаюсь. Самые крупные из движений красной идеи — это... во-первых, народники. Они все опираются на низшие слои населения, но народники — в особенности. Их цель — просвещение народа, очищение мышления людей от промывки мозгов СМИ... точечное информационное воздействие. Благородная цель... невыполнимая. В глазах населения народники — это теоретическая основа терроризма. А вот настоящие террористы — это так называемые Красные Отряды. На самом деле ничего подобного они не делают, терроризмом никаким не занимаются... Но исповедуют революционную идеологию. Занимаются пропагандой и агитацией, верят в то, что когда-нибудь на Дарайе наступит революционная ситуация... кстати, большинство из них и Дейтрос тоже ненавидит и считает готанистским. А в общем-то люди хорошие. Но та же история — их мало. Лет тридцать назад о них еще было слышно, их ругали, показывали по телевидению душераздирающие сцены про жертв террора... а сейчас вообще глухо. Но красные отряды еще существуют.

— Действительно, от тебя я впервые слышу обо всем этом. Меня ни в Дейтросе не готовили в этом плане, ни здесь я ни разу не встречала упоминаний...

— Это замалчивают. Впрочем, этих людей и мало очень. Но они есть. А как говорили на Триме, из искры возгорается пламя. На Дейтросе не было смысла тебе это давать, ты же не готовилась к работе с местными. Ну и четвертый подвид сопротивления — это молодежные неформальные движения... их много. Их ты знаешь. Самые крупные — сьолы, невидимки, рыцари ночи. Это сейчас. Они то появляются, то исчезают. Они легальны. Под девизом "чем бы дитя не тешилось". Почему я вообще отношу их к сопротивлению... В какой-то мере они некомформны. Ясное дело, большинство— это избалованные дети ,обычно не бедные, эльфы, живущие в своем эльфийском мире... Хайс, гош, алкокрэйс с добавками. Их идеологи и создатели — это обычно наши интернатские ребята. Они талантливы, а вокруг одного талантливого человека может собраться две сотни бесталанных, но отчасти нонконформистских последователей. Вот был такой рэйк-певец, Ликан.

— Да, я слышала... кстати, еще удивилась, потому что ранние композиции у него — вполне настоящие.

— Так ранние он и написал, еще будучи в Лиаре. В интернате. Лет с 15 начал. Поздние — уже полная лажа. Но последователям все равно... Вокруг огня всегда садятся прохожие. Ликан ничего не проповедовал. Но он был талантлив. Фактически создатель рейковой субкультуры. Все эти треугольники, в татуировках и пирсинге, рисованные цепи на теле, налет культуры Лей-Вей; определенные виды граффити; свой язык, прически... Разрабатывали все это уже последователи. Сейчас там Огня не найдешь, а Ликан, обкуренный, разбился на машине. Все это типично... Все молодежные движения так и возникали. Большинство из них... — Кельм поморщился... — те же обыватели, даже еще хуже. Но среди этих ребятишек есть те, кто хочет реальных перемен. И живет в реальном мире, и недовольны этим миром. Не обязательно же быть талантливым, есть много простых нормальных людей, которые тоже хотят жить иначе. Их надо искать. Вербовать. Надо создать широкую сеть, которая этим бы занималась... У нас ее пока нет.

— И ты этим занимаешься?

Кельм помолчал.

— Этим занимался Гелан. Но там, на другом материке. Я долго думал, как подступиться к этому, но сейчас уже занимаюсь. И получил разрешение. Нас здесь мало. И все это очень трудно. Отец Кир, собственно, тоже занимается этим же... Невольно.

Ивик прижалась к нему, спихнув эйтрон на край кровати. Кельм с удовольствием ответил на объятие.

— Да уж, невинными овечками нас не назовешь, — сказала Ивик, — если нас убьют, то за дело.

— Так это же лучше, — ответил Кельм, — когда человека есть за что убить. Что же это за человек такой, если его даже убить не за что.

Кельм не любил своего непосредственного начальника, Грая Торна, директора лиара. Когда-то Гелан, спасший самого Кельма, занимал именно это высокое положение — он был внедренцем, обладал дарайской внешностью. А Кельм — простой консультант. Спору нет, положение таких консультантов очень надежно, обеспечено, им доверяют. Но вот сделать из этого положения можно все-таки не так много. Приходится подчиняться начальству.

Торн был Кельму неприятен. С зализанными назад белесыми волосиками на неровном черепе — Торн лечился от облысения — с длинным носом и гипертиреозными рыбьими глазами. В серой униформе лиара напоминающий какого-нибудь преданного готанского офицера из кино. Еще добавить золотой косой крест на плечи, лающую речь, хлыст на поясе.

Но отношения у Кельма с Торном сложились хорошие. Начальник молча указал ему на стул напротив. Кельм уселся, закинув ногу на ногу.

— Как продвигаются дела в интернате? — поинтересовался Торн.

— Четверо, кажется, идут на увольнение. Уже старые. Естественный процесс. А так... По контингенту Б. Холен выдает хорошие маки. Один мог бы заменить весь интернат. Хотя уровень СЭП у него и был невысокий, и сейчас падает. Все-таки боевой опыт — это незаменимо.

— А вы для чего, Кэр? Вы и зачислены консультантом, чтобы учить детей.

— Видите ли, в Дейтросе учат не так...

— Мы не в Дейтросе, — сообщил Торн, — у детей есть родители. Поэтому извольте работать так, как предписано.

Кельм пожал плечами. Не спорить же.

— Надо подумать о пополнении контингента Б. В нашем атрайде сейчас обрабатывают пленного. Но результат пока неясен. Нет ли чего-то в других атрайдах по городу? — поинтересовался Кельм.

Торн протянул руку с сигаретой, стряхнул пепел в узорную медную вазу на широком столе.

— Другие атрайды работают на другие лиары. Кроме того, я бы не рассчитывал на вашего пленного. Предположим, он останется в живых после обработки. Но ему 17 лет! С тем же успехом вы можете взять детей из интерната.

— О нет, — возразил Кельм, — ничего подобного. Это дейтрийский мальчик. У него минимум три года боевого опыта. Интенсивное обучение в квенсене. Психология взрослого. Он будет хорошо работать.

— Не знаю. Впрочем, это не наше дело, это они там, в атрайде, пусть маются...

— Я мог бы захаживать, посматривать, — предложил Кельм, — может, лично поговорить.

— Это мысль, — согласился начальник, — сходите. Я поговорю с Илейн, пусть она подключит вас. Надо их контролировать... Теперь о новичках — вы их проверили уже?

Кельм вспомнил — вчера в интернат привезли еще пятерых подростков. Среди них была девочка, о которой говорила Ивик... интересная девочка. Келиан Инэй.

В группе Кельма девочек почти не было. Почему-то. Но эта, конечно, будет в группе. Ивик просила обязательно присмотреть.

— Да, уже проверил, — сказал Кельм, — хороший уровень, хорошие задатки. У двоих — тех, что из провинции, выраженный талант художников. Еще есть хорошая девочка, Инэй. Поэтесса. Рейковый стиль. Двое меня меньше впечатлили. Но посмотрим.

— Хорошо, Кэр, — похвалил начальник, — быстро работаете. А что все-таки с Холеном?

— Обычное дело, — Кельм скорбно опустил глаза, — вы ведь понимаете...

— Не особенно. Я ведь не дейтрин.

— То же самое случилось и со мной. Пропало желание... а без желания работать, к сожалению, о СЭП невозможно говорить.

— Проклятый меня забери, да почему у гэйнов в Дейтросе желание работать не пропадает до самой смерти, а у вас... Может, вас надо держать в камерах на хлебе и воде и еще пороть каждую неделю?

Кельм пожал плечами, от оскорбления чуть дрогнули уголки губ — но и только.

— Вы покупаете нас. Там у нас Родина, там идеи, которые нам внушают с детства. А какой смысл работать на вас, сидя на хлебе и воде? Вы покупаете и платите. Но денег хватает не надолго. Есть вещи, которые не купить за деньги.

— Что же вы продались, раз понимаете это, — поддразнил Торн. Кельм прямо взглянул ему в глаза. "Хорошенький нам предоставляют выбор". Но потом улыбнулся и сказал.

— Может, если оклад повысить, и СЭП возрастет?

Садясь в машину, Кельм размышлял, не стоило ли все же взять санкцию у Торна на работу с Кибой. Убедить начальство, что биофизик сделал решающие открытия в области исследования СЭП, забрать официально в лиар. Хотя это может не получиться, из атрайда так не выпустят никого, атрайд — мощнейшая сила. А контакт с Кибой тогда станет особенно затруднен.

Нет уж, лучше оставить все, как есть. Операция продумана, если все выйдет — он убьет двух зайцев одним выстрелом.

Дождь шел со снегом, сек лобовое стекло, силясь проникнуть в уютный, теплый мирок салона. Фары с трудом прорезали мозглую темень. Радио предупредило о пробке на третьей эстакаде — Кельм свернул в объезд. В туннель под жилыми кварталами — здесь, по крайней мере нет ледяного дождя, с усилием размазываемого по стеклу щетками. Кельм думал о предстоящей операции и чувствовал правым бедром воображаемое тепло — как если бы рядом сидела Ивик. Какая-то часть его существа таяла от нежности и беспокойства. Может, позвонить ей еще раз... да нет, на работе она. И вообще не надо лишний раз. Кельм поймал себя на том, что улыбается.

Он ехал на встречу с агентом, своим подчиненным, которому предстояло пройти пластику внешности — а затем проникнуть в Южный атрайд.

Мэрфел Киба все еще был похож на гнома. Но похудевшего и остриженного. И волосы, и борода коротко, аккуратно подрезаны. Изменилось выражение глаз — синих буравчиков, когда-то остро сверкавших из чащи морщин, теперь настороженно-тусклых.

Это выражение, да еще атрайдовская одежда, пижама в серую клеточку, шлепанцы — какой там "мэрфел", профессор, уважаемый ученый; просто пациент психиатрической клиники. Старый, жалкий, смешной. Киба был необычно маленьким для дарайца, чуть не на голову ниже дейтрина. Гном. Когда они сели, впрочем, разница в росте перестала ощущаться.

Помещение для свиданий было маленькое, с желтоватыми стенами, почти пустое — два кожаных диванчика и журнальный стол посередине. Видеокамер не было, но за непрозрачным, отливающим серым блеском окном в одной из стен, безусловно, сидели охранники или даже кто-то из психологов. Дейтрин безразлично скользнул взглядом по окну. Он был подготовлен к этому варианту.

— Здравствуйте, мэрфел, — начал он, — я кое-что посмотрел в сети по вашим работам, и вот — захотелось встретиться с вами лично. Я имею в виду, конечно, ваши последние работы, по облачному телу...

— Вы ведь не ученый? — уточнил гном. Дейтрин смущенно улыбнулся.

— Нет, я всего лишь практик. Видите ли, я работаю в лиаре... вам ведь сообщили?

— Ничего мне не сообщили. Сказали, какой-то дейтрин. Нас тут, знаете, не балуют информацией. Я даже имени вашего не...

— Меня зовут Холен иль Нат, — сказал агент спокойно.

Карточку на это имя агент получил от стаффина иль Кэра, вместе с легендой и инструкциями.

— Я действительно дейтрин, но вполне сознательно работаю в Лиаре. Я сторонник демократии, свободы и гуманизма. Но дело не в этом. Как практика, меня интересует именно практический аспект. Почему такая колоссальная разница между дейтринами и дарайцами в области создания медианного оружия. Почему мы вынуждены использовать подростков, почему они со временем теряют СЭП. Почему даже признанные дарайские творцы, работники сферы искусства, не способны создать сколько-нибудь работающий медианный образ. Я консультировался с другими учеными. Мне показалось, что вы подошли довольно близко к решению...

На протяжении его речи старик все более выпрямлял спину, поза его была напряженной, глаза нервно загорелись.

— Вы ошибаетесь, — сказал он сухо, — я действительно написал одну работу на эту тему. Но это была сырая работа. Выводы... возможно, ошибочные. Слишком мало экспериментального материала. Словом, я не могу ничего утверждать. Кроме того, если вы удосужились ознакомиться с проблематикой, вы не можете не знать официально принятой теории расовой дифференциации.

— Если я правильно понял, эта теория говорит о принципиальном расовом различии дейтринов и дарайцев. Оно заключается в том, что дейтрины находятся на промежуточной ступени эволюции и всю жизнь сохраняют некоторые качества, которые у человека... у дарайца проявляются только в детстве. Одно из этих качеств оказалось положительным, это способность к созданию медианных образов. Кроме этого — психологический рисунок подростка, иерархичное поведение, иной гормональный состав... я правильно излагаю?

— Да, совершенно верно, — Киба откинулся на спинку дивана.

— У этой теории есть слабые места, писали вы...

— Я не готов сейчас обсуждать это с вами, — тихо сказал Киба. Агент взглянул на него с непонятным выражением.

— Это неважно, — сказал он, — все это теория. Мне нужна практическая альтернатива. Я думаю хотя бы о том, нельзя ли... э... хотя бы часть людей сохранять на стадии развития дейтрина. Пока идет война, и это необходимо. Ведь производим же мы вангалов.

Киба пожал плечами.

— Очень может быть. Но видите ли, при современном состоянии науки все это прекраснодушные мечты. Реальное вмешательство в геном с целью создать творца — недостижимо. Вангала, знаете ли, создать значительно проще. Рушить — не творить. Мы пока даже приблизительно не представляем механизмы наследственности, проклятый меня раздери, мы даже не можем договориться о том, какие именно свойства фенотипа здесь работают. И потом — это к генетикам, не ко мне.

Дейтрин огорченно хмыкнул. Повертел в руках прихваченный журнал "Вопросы психофизиологии".

— Да и чем я могу вам помочь, я ведь не педагог, не психолог. Как ваших подростков заставить работать дольше — я не представляю. Даже если бы я и действительно как-то решил проблему различий облачных тел. У вас — обычные дарайские подростки.

— Жаль. Я рассчитывал получить от вас... просто какой-нибудь ответ. Ответ, который поможет мне приблизиться к пониманию.

— Ведь вы дейтрин. Вы и выросли в Дейтросе?

— Да.

— Вы должны что-то знать об этом. Может быть, даже больше нас.

— Ах, оставьте. Дейтрос — это пропаганда. Дарайцы прокляты Богом, отказались от Бога, поэтому не способны творить. Вот и все, что нам долбят. Это чушь несусветная — можно подумать, на той же Триме было мало отличных творцов-атеистов. Да и у нас в языческие времена... Наука здесь ни при чем. Свойств, которые обеспечивают нашим гэйнам — заметьте, это тоже лишь небольшая часть населения — способности творить, дейтрийская наука тоже не открыла.

— М-да, — протянул Киба, — но честно говоря, что ваша пропаганда, что наши представления об этом — недалеко друг от друга ушли. То, что у нас об этом говорится — тоже... в общем-то дремучие суеверия. Идеология... — он вдруг осекся.

— Как вам вообще здесь? — спросил агент, — Лечение идет успешно? Может быть, вам что-то нужно? Вас ведь не посещают...

— Спасибо. Лечение... шансов мало. Вероятно, здесь я и закончу свои дни.

— Как-то вы уж очень пессимистично.

— Ну что вы, я оптимист. Скоро вот очередной курс нейролептиков, тогда я вряд ли смогу с вами адекватно поговорить. Но спасибо за посещение, доставило удовольствие... спасибо.

— У меня к вам еще один небольшой вопрос.

Дейтрин протянул старику журнал.

— Здесь, на странице шестнадцать есть статья. Я прочитал, и мне показалось, что автор как раз выдвигает интересную идею. Что вы об этом скажете?

Он напрягся внутренне. Киба быстро перелистнул журнал.

— Обратите внимание на синий шрифт. Темно-синий, — спокойно сказал дейтрин.

Статья действительно была на нужную тему, хотя никаких особых идей там не выдвигалось. И синий шрифт там был — правда, светлый, почти голубой, вставки голубого цвета. Для тех, кто смотрит с той стороны стекла. Но незаметно для них в тексте еще там и сям раскиданы буквы, выделенные темно-синим. Очень темным. Лишь обладая острым зрением, можно увидеть эти буквы и вблизи.

Темно-синими буквами, если читать только их, в тексте было выделено послание Кибе.

"Мэрфел я готов помочь вам в бегстве из атрайда и нашего мира на триму это ваш последний шанс от вас мне будет нужна определенная информация если вы согласны только произнесите слова в этой статье зерно истины ждите спокойно я выведу вас через пару дней это риск но у вас есть шанс на полноценную жизнь на триме"

Киба читал долго. Выражение его глаз менялось. Дейтрин спокойно откинулся на спинку дивана, сложил руки на груди и наблюдал за ученым.

Прошла вечность.

Потом биофизик поднял голову и сказал.

— В этой статье есть зерно истины. Несомненно.

Дейтрин энергично кивнул.

— Я так и думал! Все-таки не зря я вас нашел.

— Не рассчитывайте на многое, — Киба протянул ему журнал, — идеи такого рода выдвигались и раньше. Мне это тоже приходило в голову. Но... не знаю, не знаю. Есть слабые места. Но вы этого не поймете. Представьте хотя бы уравнение Лода, описывающее нервный импульс... ах, о чем я, вы же не понимаете этих вещей. Нет, Холен. Видите ли, это все же — не для дилетантов. Похвально, что вы интересуетесь наукой. Но я советую вам делать свое дело...

Он встал. Дейтрин протянул руку и энергично пожал костлявую вялую ладонь ученого.

— Я и делаю свое дело, мэрфел. И стараюсь сделать его как можно лучше.

За широкими, залитыми тьмой окнами, двигалась гроза. Ветер и ливень хлестали по стеклам, и даже отсюда, из каминного уюта, ощущалось, как там, снаружи, холодно и промозгло. В такую погоду надо сидеть на диване, завернувшись в одеяло, пить глинтвейн или чай с настойкой, под ласковое бормотание телевизора. По экрану метались цветные пятна, Ивик лишь краем сознания воспринимала их. Она прижалась к Кельму, широкая и горячая рука обнимала ее плечи. Столик с подогретым чайником, со стаканчиками, чашками, бутылкой, печеньем, замер у ног, как собака. Кельм повернул голову и тихо перебирал губами ушко Ивик. Его происходящее на экране вовсе не интересовало. Там прыгало и искрилось очередное шоу. Ивик присмотрелась. Ведущая, почти голая, в серебристых блестках, орала что-то в микрофон. Разнокалиберные участники с лицами растерянных простофиль топтались на возвышении. Две бабы в бикини на импровизированном ринге что было сил лупили друг друга мешками. Кажется, одна участница должна была вытолкать другую...

— Слушай, а зачем у нас телек работает?

— Не знаю, — Кельм протянул руку, нащупал ленивчик. Гостиная погрузилась в целомудренный сумрак, в тишину, нарушаемую лишь барабанной дробью дождя по стеклу. Теперь Ивик и Кельм остались только вдвоем. Пропала иллюзия обыденности, суеты, чужого дневного присутствия.

— Плохо, что нет эйтрона, — сказал Кельм. Отпил немного чаю.

— Шела передала, что новое оборудование через три дня будет, — виновато сказала Ивик.

— Ну ладно, ты не напрягайся из-за этого. Ничего срочного нет. Маки передать мы всегда успеем. А так...

— У меня вообще пропадает понимание, что я здесь делаю. Ем, гуляю, встречаюсь с тобой, хожу на работу. Пишу.

— Брось, — сказал Кельм, — люди здесь чуть не годами без задания живут. Законсервированные. И ничего, а куда деваться. Живи себе спокойно, не напрягайся.

— Как же тут — и не напрягаться...

— А чего напрягаться? Скоро Рождество. Радоваться надо.

Ивик вспомнила отца Кира.

— Кир пригласил меня в гости... сказал, что отслужит даже для меня. Я даже не знаю...

— А почему нет? Что здесь такого? В Дейтросе же мы всегда...

— Да, но видишь ли, — сказала Ивик, — ведь мы с тобой...

— Мы вроде с тобой никому не мешаем, правда?

— Знаешь, — сказала Ивик несчастным голосом, — я об этом думала. Наверное, мы были неправы. Еще тогда, в Питере. Нам с тобой надо было быть... ну просто друзьями. Понимаешь? Друзьями. А мы все разрушили.

— А друзьями — это как? — спросил Кельм. Он поставил свою чашку на столик и снова обнял Ивик. Его рука всегда ложилась самым удобным образом, именно так, как ей, Ивик, было особенно приятно. И наверное, ему самому тоже.

— Ну... у нас же могла быть просто хорошая крепкая дружба.

— А мы с тобой и так друзья, разве нет? Товарищи. Мы с тобой работаем вместе. И вообще.

— Кель! Ты же понимаешь, что я имею в виду. Не надо было нам с тобой... так. Телесно.

— А как именно нельзя? — поинтересовался он, — вот так, например, можно? — он чмокнул ее в щеку, — а вот так? — рука взлохматила ее волосы на затылке, — а вот так, — он крепко прижал ее к себе, — можно? Это же еще не нарушение.. чего там — заповедей, канонов?

— Нет, но...

— А вот так можно? — он поцеловал ее в уголок губ, — а так? — рука щекотно и нахально проникла под блузку. Ивик захихикала.

— Тьфу, какой ты хулиган!

— Нет, ты мне скажи, — не отставал Кельм, — вот покажи конкретный момент, где еще можно, а где уже нельзя, безобразие. А то — ну откуда мне знать?

Он стал целовать ее. Ивик ответила. Огонь в камине отбрасывал гигантские тени, качающиеся на стенах, пугающие — если смотреть на них, и дождь с неослабевающей силой барабанил в окно. Потом Ивик лежала в кольце его рук, притихшая, ощущая странную, лишь в последнее время знакомую ей наполненность, законченность, чувство окончательного и безмерного покоя.

— Страшно подумать идти сейчас куда-то, — выговорила она наконец, — но ведь придется.

— Хочешь, я отвезу тебя завтра на работу с утра, — Кельм тут же сообразил, что это будет неудобно, и Ивик сама ответила.

— Ну да, а потом опять к тебе — машина-то моя здесь, у тебя стоит... в общем, можно уже и переселиться.

— Как твои соседи — от зависти не лопнули?

— Хэла перестала здороваться.

— Да что ты!

— Ага. А вчера встретились в стиралке, она этак глаза прищурила и спрашивает — а что твой-то, жениться не собирается?

— А ты чего?

— А я: да вот еще, я еще подумаю, за старика такого замуж-то. А она фыркнула и пошла.

— Да-а, Ивик, как это ты — за такого старика? Себя не ценишь...

— Не приставай, — она выскользнула из-под одеяла, — ехать надо уже.

Потом нагнулась и поцеловала его в один зажмурившийся глаз, в другой.

— Ты моя радость.

Кельм накинул плащ и вышел ее проводить. Держал над головой Ивик большой зонт, пока она садилась в Рениту, а потом сунул зонт ей на заднее сиденье. Смотрел через тусклое темное стекло на белое плохо различимое пятно ее лица, руки, лежащие на полукруглом руле-штурвале. Каждый раз, когда она уходила от него, горестно сжималось сердце. Будто они никогда больше не увидятся. И ведь это вполне возможно.

Как люди живут — каждый день вместе, рядом... без опасности, без риска, без понимания, что другой может умереть в любой момент.

Но ведь на самом деле все смертны. Просто все предпочитают не думать об этом.

Он стоял под дождем, без зонта, в одном только плаще, уже промокающем на плечах, провожая взглядом задние ярко-зеленые огни Рениты. Потом развернулся резко, будто в строю, пошел в дом.

Сбросил плащ, набрал номер на пульте мобильника. К завтрашнему дню все подготовлено — нужна лишь контрольная проверка.

В операции участвуют шестеро агентов. Шехин иль Лэрен проник вчера в атрайд под именем Холена. Очень хороший оперативник, но главное — внешне похож на иль Ната. Тот же рост, телосложение, да и черты лица тоже; правда, пришлось сделать пластику, чтобы внешность стала неотличимой для видеокамер. Что поделаешь, это очень важно. Холена Кельм вчера отвлек — на всякий случай, чтобы и алиби у того не оказалось. Карточку пришлось не просто украсть — но тут же заменить на новую, чтобы и Холен ничего не заметил. Метод отвлечения Кельм выбрал простой — выпили в кабинете по стаканчику крейса, в крейс Кельм кинул легкое снотворное средство, так что пообщавшись с коллегой, Холен немедленно отправился домой, спать.

Таким образом разведчик рассчитывал убить двух зайцев. Не только освободить Кибу, но и восстановить безопасность своей работы в лиаре. Дарайцы, если они не совсем идиоты, быстро арестуют Холена и сочтут именно его дейтрийским агентом, который передавал маки.

Холена было жаль, но Кельм не видел другого выхода.

Еще одного агента Кельм послал для контроля — посетить снова старого ученого в атрайде. Под видом дальнего родственника. Бросить след — не такой, чтобы уже вызвать подозрения, но такой, чтобы ухватились за него после побега Кибы.

Побег организуют четверо. Перевербованный охранник из атрайда; дейтрийская женщина-врач; двое нелегалов-бойцов. Кельм позвонил врачу.

— Рета? Добрый вечер. Это Тилл, мы с вами разговаривали по поводу приема. Да, желудок. А нельзя ли мне подойти к вам на полчаса раньше? У меня, видите ли, в это время совещание. Хорошо. Большое спасибо. Как поживает ваша семья?

Глуховатый голос Реты сообщил, что семья в полном порядке, дети наконец оправились от очередной волны вируса. Это означало, что Рета произвела контрольные звонки, и все идет по плану. Кельм попрощался и отключился. Постоял немного у окна, глядя в промозглую темень.

Завтра намечался очень важный день, решающий для успеха в выполнении той задачи, которую поставило перед Кельмом родное командование.

— Тебе нравится тут, в интернате?

Келиан дернула одним плечиком.

— Конечно. Кайф!

Особенно ей нравились завтраки. Бутерброды, булочки, сыр, колбаса, фруктовые смеси, хлопья с молоком. Кели до сих пор ни разу не видела так много продуктов, собранных вместе. Можно выбирать, комбинировать.

На обед и ужин тоже кормили очень хорошо. Кроме того, на территории лиара был свой собственный магазинчик. Кели уже перевели на счет первый аванс — 200 донов. В день она съедала по шоколадке. Могла бы и больше, но вдруг испугалась, что растолстеет — этого еще не хватало. Но хотя она уже вторую декаду ела от пуза, ни грамма жира на ребрах не прибавлялось. Видно, удачная конституция. А может, сказалось то, что в раннем детстве Келиан не очень-то хорошо ела, если не сказать — совсем плохо. В садик она ходила недолго, да и там не кормили, а дома... дома с едой всегда было как-то не очень. За школьные завтраки предки, конечно, тоже не платили — с чего бы.

Да что там говорить, ведь не только жратва — все, просто что ни возьми, все тут замечательно. Комната. Мягкая уютная кровать с чистым бельем. Собственный комп со всеми примочками. В школе — никаких домашних заданий, да и всего три-четыре урока в день. Правда, еще четыре часа работы в лиаре... Но какая это работа — развлечение, можно сказать. В общем, с момента, как Кели переступила порог интерната, ее не оставляло приподнято-эйфорическое состояние.

Вот только непонятно, чего этот парень к ней прицепился.

Уже третий раз, между прочим, подкатывается.

Кели это беспокоило. С чего такое внимание к ее персоне? Парень уже два года в лиаре, постарше и вообще... Втюрился, что ли? С какой стати...

— А твои предки — они как? Возмущались?

Вообще-то парень симпатичный. Веснушки его не портят, разве что делают моложе, но это ничего. Серые глаза, белесые ресницы, рыжеватые вихры. Но вопрос о родителях снова заставил Кели сжаться внутри.

— Им пофигу, — неохотно ответила она, — а твои?

— А мои возмущались, — поведал парень, — мать сначала в истерику, хотела запретить. Но понимаешь... мы за дом выплачиваем, а моя сеструха старшая учится на психолога, а это же тоже три тысячи в год, и потом ей машина нужна в универ ездить. Либо дом продавать, либо ей бросать... А тут... я своим по полтысячи в месяц отстегиваю, на дом.

Кели отвернулась. Дом, машина... проблемы у людей. Откровенничать в ответ она не собиралась. В классической школе она была единственной в параллели — из сиббов. Ее постоянно дразнили, издевались — за подержанное мешковатое барахло, драную сумку, невозможность платить за школьные мероприятия и поездки... Иногда Кели жалела, что не учится в интеграционной, с тупыми вангалами и чуть более сообразительными соседями по кварталу. Ей там было бы скучно, конечно, они читать-то едва умеют — но там она была бы звездой, а в классической...

Здесь, конечно, тоже нет детей сиббов и работяг. Она поспрашивала — почти все из классических школ, некоторые только из свободной. Может, в интеграционных школах и не ищут детей с талантами, а может, у тех никогда таланты и не проявляются. Чтобы играть на музыкальном инструменте — надо учиться этому. Чтобы писать стихи или рассказы — надо как минимум уметь писать. А разве в интеграционных школах хоть чему-то учат?

— Между прочим, меня Энди зовут.

— Меня Кели.

— Я знаю.

Келиан развернулась к нему вместе со своим крутящимся креслом. Энди занял место соседа Кели — работа уже закончилась, мониторы погасли, и большинство ребят разбрелось...

— Откуда ты знаешь?

Парень молча кивнул на табличку над ее столом. "Келиан Инэй". Ну да, сложно догадаться...

Сейчас скажет "ты мне нравишься" или "может, встретимся вечером?" Нельзя сказать, чтобы Кели этого не хотелось. У нее до сих пор не было никаких парней. Вообще-то даже стыдно. Все девчонки в классе давно переспали с парнями, кроме, разве что Лис, потому что она лесби и спит только с бабами. Но на Кели никто никогда не обращал внимания. Дома, конечно, обращали, подстерегали даже в подъезде, дебилы... А в школе — в школе она была никто.

Здесь все иначе. Вот и парень ею интересуется. Вполне приличный, хотя и лопоухий. Старше ее намного, выше, даже мышцы вон накачал. Келиан оценивающе смотрела на Энди. Тот спросил.

— Ты стихи пишешь?

— А это ты откуда знаешь?

— А вот знаю. Покажешь?

— Свяжемся с моего компа — покажу... я вообще-то рейк люблю, — призналась Кели, — например, Ликана. Мне кажется, я могла бы писать песни. У меня музыка все время в голове... такая... ритм.

Она забарабанила тонкими пальцами по серой изогнутой столешнице.

— А играть училась на чем-нибудь?

— Ну откуда?

— А меня предки на инструмент отдали... на флейту. И то три года ныли, что дорого. А я музыку вообще не люблю, я рисую, сам учился... не, рейк я тоже люблю — послушать.

Помещение уже почти опустело. За линией компьютеров уборщица загремела своей тележкой.

— Пошли, — Энди поднялся. Уже в дверях он сказал негромко.

— У меня к тебе дело есть, Кели. Надо встретиться, поговорить. Чтобы никто не слышал. Давай в переходе сегодня, в пять часов?

По крайней мере, это было жилое помещение. Киба устал от стерильно-белых стен, от кафеля, от всепроникающего света атрайда. Здесь он тоже оказался запертым — но хоть в обычной человеческой комнате — дешевые кресла, стол со стульями, телевизор, незначительный бардак: покрывало съехало с дивана, в комнате слегка накурено, и окурки натыканы в грязный подоконник.

Киба открыл форточку. Какой это этаж ? Высоко, двор внизу казался пятачком, облачность и вышки соседних небоскребов заслоняли обзор.

Телевизор он не стал включать — в атрайде просмотр телепрограмм считался частью лечебного процесса. Для него, по крайней мере. Из печатной продукции в комнате обнаружился только иллюстрированный "Защитник" за прошлый год. Киба бездумно полистал журнал. Похоже, выпускали его для вангалов. Или для офицеров, недалеко ушедших в развитии от своих слабоумных подчиненных. Почти исключительно картинки либо отфотошопленные фотографии. Качественные, яркие, цветные. Что интересно, вангалов на фотографиях практически не было. Мощные воины, в полной выкладке — или в майках, с бицепсами; но лица не вангальские, красивые лица, с большими голубыми глазами. Готановский Белокурый Зверь. Были красивые девушки, дарайки в очень открытых костюмах или же туземки — Лей-Вей, килнианки — почти голые. Разнообразное оружие, мини-танки для штурма через Медиану. Снимки боев в Медиане — как, проклятый раздери, красиво, и как страшно! Многоцветье и разнообразие поля смерти... Подписи под фотографиями прямо-таки умиляли. Похоже, действительно для вангалов. Вот только все-таки, вздохнул Киба, неплохо было бы и для вангалов писать без грамматических ошибок...

Ему попался один снимок с дейтринами. Скорее все-таки рисованная картинка. Утрированные расовые черты — скулы, узкие подбородки; зверское выражение лица. Даже позы нечеловеческие. Киба вспомнил Холена, организовавшего побег. Вполне интеллигентное лицо, тонкое, внимательные и глубокие серые глаза. Да и вообще все дейтрины — нормальные люди... за каких же идиотов нас держат — он с отвращением отбросил журнал.

Впрочем — не на тот социальный слой рассчитано. Для таких, как ты, мэрфел, пропаганда ведется иначе. Внезапно щелкнул замок в двери — Киба вздрогнул и вскочил, от мгновенного головокружения схватился за стену. В комнату вошел незнакомец в черной маске-шапочке, из прорезей посверкивали стальным зеркалом серые глаза. Маска скрывала лицо, но по очертаниям скул угадывалась дейтрийская раса.

— Здравствуйте, мэрфел. Рад вас видеть!

Черные перчатки аккуратно положил на полочку у двери. Повесил плащ. Протянул руку биофизику — рукопожатие оказалось крепким и уверенным.

— Давайте пройдем на кухню и поставим кофе. Я бы не отказался от чашечки. Ну как вы себя чувствуете?

— Свободой пока не пахнет, — Киба вздернул бороду, — пока что я продолжаю быть запертым.

— Всему свое время, мэрфел, — засмеялся дейтрин, — мы договоримся с вами, и я постараюсь обеспечить вашу безопасность, а затем — как было условлено, ваше перемещение на Триму. Но идемте же в кухню!

Сегодня после завтрака состоялась беседа с наблюдающим психологом. Тот выразил неудовольствие тестами и состоянием Кибы — чего и следовало ожидать. У Кибы все еще сохранялась опасная ориентация на сверхценности и тенденции к саморазрушению. Все это даже усилилось — Киба подозревал, что после разговора с дейтрином, но сумел свои подозрения удержать при себе. Психолог сообщил, что следующий плановый курс лечения, вероятно, будет усилен новым препаратом. Киба почти упал духом.

В первый год, будучи наивным глупцом, он верил, что это — ненадолго. В атрайде держат до выздоровления. Киба не собирался, подобно героям древности или пленным дейтринам мужественно бороться за убеждения. Он придерживался точки зрения, что убеждений — собственно, убеждений, идеалов — у ученого быть не должно. Догматик немедленно перестает быть ученым, для догматика истина выше фактов. Ученый всегда может в соответствии с новопоступившими фактами пересмотреть истину. В данный момент факты позволяли предположить некоторые вещи относительно свойств человека-творца. Но завтра он может найти другие факты — следовательно, теорию, которую он в данный момент считает правильной, нельзя догматизировать.

Киба не видел ничего дурного и в том, чтобы солгать ради собственной свободы.

Солгать — просто не удалось. Он всегда был плохим актером. А у них — надежные детекторы лжи, у них — целый арсенал манипулятивных средств. Киба написал статью, опровергающую собственные выводы, подтверждающую теорию расовой дифференциации — мучаясь, но написал. Лишь бы выпустили. Он обещал, что никогда больше не будет заниматься этим вопросом. В принципе не будет. Но его стали спрашивать — а чем он тогда будет заниматься? И — как?

Киба понял, что совершил непростительное. И что теперь — возраст уже преклонный — единственный вариант для него выйти отсюда — в Колыбель. Благо, на территории атрайда имелся собственный центр эвтаназии. Но Киба хотел жить. Он планировал прожить еще лет тридцать; вести полноценную интеллектуальную деятельность; геронтология и собственное здоровье это позволят.

Как у взбунтовавшихся, желающих жить и ушедших в бродяжничество пожилых сиббов, у Кибы всего лишь вызывали желание покончить с собой. После "курсов лечения" становилось особенно плохо. И теперь еще новый препарат... Киба шел по коридору в сопровождении охранника и мрачно думал, что в конце концов вызвать у человека желание смерти можно проще — достаточно сильные пытки у кого угодно вызовут это желание. Но ведь у нас гуманизм и свобода. Пытки запрещены (в отличие от лечебных процедур), прямое требование идти в Колыбель — запрещено по закону, нарушитель платит штраф либо даже сам попадает в атрайд. Поэтому хвост у кошки будут отрезать по частям...

Охранник почему-то повел его не в отделение, а вниз по лестнице. Киба удивленно спросил, куда они идут, охранник пояснил, что — на медосмотр. Обычный врачебный осмотр, внеочередной, так ему приказали.

В кабинете врача на первом этаже его встретила немолодая женщина-дейтра. Взяв Кибу за руку, вместе с ним она перешла в Медиану. Только в этот момент Киба вспомнил Холена и сообразил, что происходит. В Медиане он сразу оказался в руках двоих незнакомых дейтринов, они куда-то передвинулись, вышли обратно на Твердь, оказавшись в подземном гараже. Дальше Кибу уложили в багажник большого "Анда", прикрыли сверху брезентом, машина тронулась. Он ничего не видел и не слышал, пока "Анд" не остановился окончательно, и Кибу не выпустили — те же двое дейтринов — наружу в другой подземной парковке. Дальше — лифт, лестничная клетка и эта маленькая квартирка, запертая на ключ.

— Боюсь вас разочаровать, — Киба намазал плавленым сыром шайбу мягкого белого хлеба, смачно откусил, — если вы действительно хотите получить от меня ответ о природе творчества, производства медианных образов, о СЭП. Я не так уж продвинулся в этой области. Скорее всего, вы напрасно рисковали...

— Нет, — сказал дейтрин. Поставил свою чашечку на блюдце. Чуть придвинулся к собеседнику, — меня не интересует СЭП. Меня интересует совсем другое. Методы расшатывания облачного тела. В основном, у триманцев. Дельш-излучатель, мэрфел. Я знаю, что вы говорили о нем. Что он либо существует, либо кто-то планирует его разрабатывать.

Киба молчал, наморщив лоб под белым лохмами. Глядел в разводы пены на поверхности кофе.

— Ведь вы дейтрийский агент? — спросил он наконец. Собеседник чуть заметно кивнул.

— Да. А вы — патриот своей страны?

— Дело не в этом. А в Дейтросе ведутся подобные разработки?

— Я не готов отвечать на такие вопросы.

— Кто бы сомневался, — пробормотал мэрфел и активно занялся своим бутербродом. Потом сказал.

— Я не занимался этим излучателем. Но я знаю, кто занимается. Да. На какой сейчас это стадии? Несколько лет назад они уже разрабатывали опытный образец. То есть стадия продвинутая. Все это засекречено — от таких, как вы, разумеется. Военный институт. Но я... словом, это мои знакомые.

— Именно на это я и рассчитывал, — энергично кивнул дейтрин, — помогите мне, и я помогу вам.

— То есть вы хотите, чтобы я сейчас связался с этими людьми...

— Да. Я понимаю, это рискованно — вас ищут. Это наша квартира, снята на чужое имя, вы можете здесь пока пожить. На нелегальном положении. Если соблюдать определенные правила, это вполне возможно. Как только сумеете выяснить необходимое — я выведу вас. Все подготовлено.

— На Триму?

— Да. Как я понимаю, в Дейтрос вы не захотите.

— Да, вряд ли. А на Триме...

— В Европу. Первое время вы поживете там на нашем обеспечении, затем вам подготовят местные документы, там вы будете получать пенсию... ну и сами решите, чем заняться. Вы владеете английским, на первое время этого достаточно.

Киба молчал некоторое время.

— Вам придется мне поверить, — сказал дейтрин, — мы выполнили свое обещание: вы не в атрайде. Выполним и следующее. Свобода и жизнь, мэрфел. Обещаю, что и контролировать вас позже мы не будем.

— Что ж, за свободу и жизнь можно и заплатить. Я постараюсь узнать все, что вам нужно.

Напряженный взгляд дейтрина чуть расслабился.

— Благодарю вас, мэрфел. Я знал, что мы договоримся. Учтите, информация нужна как можно более подробная. Лучше бы снимки излучателя, его данные, характеристики. Но если не получится — хотя бы приблизительно...

— Меня вот только одно беспокоит, — ученый протянул руку, налил себе еще кофе из сверкающего никелированного кофейника, — ведь если этот излучатель попадет в руки дейтринов... ведь вы же наверняка станете лупить по площадям. Преобразуете все население Земли. А вы понимаете, к чему это приведет?

— К чему же? — дейтрин удивленно склонил голову.

— Да, очевидно, что для вас это было бы выгодно. Вы бы заткнули рот той партии, которая, видимо, поет о защите Тримы как священной миссии... Но вы представляете, к чему это приведет на самой Триме? Вы же там всю экономическую систему сломаете к чертям собачьим...

— Вряд ли тамошней системе от этого станет хуже. И не сомневайтесь, наши аналитики просчитывают последствия. Как бы вы ни думали о нас, защита Тримы для нас — и в самом деле священная миссия.

Киба вдруг улыбнулся. Помотал головой.

— Странно слышать такие речи после атрайда. Но одно-то последствие вы не можете не видеть сами. Сотни миллионов землян — население Тримы превышает население обеих наших планет, вместе взятых — хлынут в Медиану. И что-то подсказывает мне, они рванут не в необжитые миры. И не в Лей-Вей.

Агент пожал плечами.

— Дейтрос готов принять и сотни миллионов людей. Всех. Даже миллиарды. У нас много необжитого пространства. Мы готовы включить этих людей в свои структуры, обучить, распределить по кастам. Все это можно организовать... Возможности нашей организации это позволяют. Расовых предрассудков у нас нет.

— А они — эти люди — захотят... гм... организовываться?

— Те, кто не захочет, — уверенно сказал дейтрин, — разумеется, не останутся в нашем мире.

— И вы это сможете обеспечить?

Дейтрин молча хмыкнул. Киба кивнул.

— Ну да. Государство, которое смогло сохраниться после уничтожения почти всего населения; которое все это время сдерживало натиск нашей армии... Ладно, согласен. И это ваше дело. Но вы же не можете не понимать, что все это очень сильно сдвинет равновесие... что предстоят большие потрясения.

— А вы не можете не понимать, что подвижность облачного тела — это вопрос человеческой свободы. Свободы триманцев. И вот посмотрите, как интересно получается, мэрфел. Тоталитарный по вашему мнению Дейтрос готов предоставить всем триманцам свободу хоть завтра. А Дарайя предпочитает видеть триманцев — в клетке. Очевидно, ими там удобнее манипулировать...

Киба поднялся. Подошел к окну, из которого был виден лишь кусочек серого неба — да грязно-белый фаллический символ соседнего небоскреба.

— Они собирались проводить мне очередной курс лечения, — сказал он, — знаете... когда я вспоминаю свою комнату в атрайде... лучше было бы назвать ее камерой, хотя у нас давно нет тюрем. Такая дрожь пробирает! Я... даже если я сдохну, если ничего не получится. Все равно — спасибо вам. Почему-то хоть я и завишу от вас во всем, я сейчас чувствую себя свободным.

— Я знаю, как уговаривают в атрайде, — тихо сказал дейтрин. Киба повернулся к нему.

— С пленными, вероятно, обходятся круче. Я не знаю, но догадываюсь. Но вы знаете... ведь я всю жизнь жил... существовал рядом с этим. Понимаете? Занимался наукой, любил женщин, приобретал недвижимость, катался по миру... И всегда знал — что это есть. Мирился. Как все. Что есть проигравшие, кому не повезло. Что если они не хотят умереть добровольно, их подводят к этому решению. Так чтобы оно было якобы сознательным и свободным. Что людей вот так... уговаривают. Нет, ничего такого страшного, очень милая комнатка, хорошие условия, телевизор, питание, даже спортзал есть... Только ничего не хочется. И нет возможности заниматься делом. Даже читать... Я ведь не могу без этого, понимаете? Я без этого не знаю, зачем жить. И у меня не было даже научной периодики, она якобы вредна для моего психического здоровья. Я жил всю жизнь рядом с таким, я знал, что оно существует и что оно, вероятно, необходимо для сохранения нашего мира. Комфортного и удобного, думал я. Свободного и демократического. Все, что угодно, лишь бы не Дейтрос. Но теперь... теперь я знаю, что уже никогда не смогу жить спокойно рядом с этим. Конечно, я не изменю этого. Да и жить я буду на Триме. Но... я ненавижу это. И уже одна эта ненависть дает мне свободу. Не знаю, понимаете ли вы меня.

— Понимаю, — спокойно сказал дейтрин. Киба вернулся, сел за стол, заполненный пустой грязной посудой.

— А скажите, мэрфел — это уже из чистого любопытства — все же вы пришли к определенным выводам при сравнительном изучении СЭП?

— Да, но эти выводы ничем не помогут, — вздохнул Киба, — и вряд ли они лучше дейтрийской идеи об отвержении Бога.

— Вы мало информированы, — заметил дейтрин, — церковь церковью, но... в Дейтросе есть развитая страгетическая отрасль психологии. Мы умеем восстанавливать СЭП, наращивать его. Теоретически есть даже разработки, как у любого ребенка развить СЭП. То есть — все люди, не только гэйны, рождаются творцами, вопрос лишь в воспитании. Но наше общество, вероятно, еще не готово воспитать и организовать такое количество творцов... И нет средств на такое воспитание каждого. Однако в будущем это планируется.

— То есть сейчас все равно нужен определенный потенциал, который вы можете потом наращивать, восстанавливать, держать на нужном уровне? — заинтересовался Киба.

— Да. Сейчас мы отбираем способных детей. И вот у них уже.. Собственно, это делается и в Дарайе, только вы не умеете поддерживать СЭП, и он неминуемо падает у взрослых.

— А как вы поддерживаете? Если это не военная тайна...

— Да нет, какая тайна, нет, конечно. Но я не психолог. Приблизительные направления могу назвать из личного опыта. Наличие сверхцели; внутренняя и внешняя дисциплина; чувство внутреннего единства с большим сообществом людей; адекватная самооценка; определенные физиологические предпосылки... Но мне интересно, к каким выводам, собственно, пришли вы сами.

— Да все, что вы говорите, можно осуществить и у нас. И уже пробовали. Чего только не пробовали! И военные лагеря по типу дейтрийских... и аутистов использовали. Экспериментов было много. Так вот, к каким выводам я пришел относительно СЭП или, как вы говорите, Огня... По всей вероятности, моя специальность — биофизика — просто не имеет к этому отношения. Биофизически творец ничем не отличается от обычного человека. И биологически вообще не отличается. Но даже психология, вероятно, к этому отношения не имеет. Потому что психология, дорогой мой, занимается всего лишь психикой. А способности творца и СЭП — лежат на некоем более тонком уровне. Который мы пока даже регистрировать не умеем. Влиять на этот уровень через психику можно. Так же как на психические процессы через физиологию: повысил, скажем, концентрацию моноаминов в синаптической щели — у человека настроение хорошее и жить хочется. Но сам этот уровень — надпсихический — мы не понимаем, не знаем, и влиять на него не можем. Психология им не занимается. Не способна на это психология. И поэтому я могу уже в самом деле предположить, что к этому уровню имеет отношение религия. И что религиозные методы... да нет, даже не методы, они никогда не были направлены на увеличение СЭП. Религия вообще. Вера. Она имеет к этому некое отношение. Но когда наука до этого дойдет и это переварит — это ведомо, как видно, одному только вашему Иисусу Христу. И даже какое именно отношение к этому имеет вера — я сейчас вам сказать не могу.

— Что ж, спасибо, — медленно сказал дейтрин, — разговор с вами был весьма поучительным.

— Quarta

Ивик научилась более или менее справляться с Тайс. Даже сегодня, работая с ней в одну смену, на "живой" половине, она почти не нервничала.

С утра шли обычные клиенты — трое сиббов, один дедушка с онкологией. Ивик убирала "гроб" после очередного смертника. Надо пропылесосить мебель и протереть все моющиеся поверхности. Убрать закуски и посуду. Иногда клиентов рвало перед смертью, это неприятно, но что поделаешь? Работа. Ивик собирала все пылинки особенно тщательно. Вот кажется, что заставляет Тайс контролировать коллег? Ведь она сама — не начальница. Неужели так болеет за дело родного учреждения? В Дейтросе, и то не найдешь таких энтузиастов труда.

Ивик высыпала собранный мусор в мешок. Аккуратно сняла мешок со стояка, завязала его, оттащила в санитарную — потом надо будет выбросить. Вышла в комнату персонала, где Тайс, по обыкновению, писала что-то на компе. Тайс вообще очень много и художественно писала, просматривала сводки и анализы, знала все о работе учреждения — словом, вела себя как начальница. Вероятно, от большого честолюбия. Ивик знала, что Тайс вряд ли удастся выбиться в начальство. Не хватает профессионального образования — Тайс закончила всего лишь интеграционную школу. Теоретически есть еще возможность вечернего образования. Улучшить свой диплом, закончить Свободную школу — такого аттестата уже хватит, чтобы учиться на медсестру или танатолога. А там, глядишь, и высшее образование возможно.

Только вот почти никто из выпускников интеграционной не шел по этому пути. Причину Ивик знала от коллег: просто невозможно учиться; слишком трудно. В интеграционной они и читают-то еле-еле: как усваивать более сложный учебный материал?

Ивик рассказывала, что в Дейтросе все — абсолютно все дети — учатся свободно читать. Даже умственно отсталые по возможности. И все получают приблизительно одинаковое и неплохое общее образование. Ей то ли не верили, то ли не обращали внимания на эти рассказы.

Но Тайс не смущало низкое положение. Она и на должности помощницы танатолога — так официально называлась их работа — чувствовала себя прекрасно. И командовала.

Сейчас пока передышка. В присутствии Тайс хотелось немедленно сделать вид, что ты занята, работаешь в поте лица. Ивик подавила это желание. Нарочито медленно подошла к кофе-автомату, нацедила себе стаканчик. Уселась рядом с Тайс, закинув ногу на ногу.

Та уставилась в компьютер и молотила по клавишами.

С чтением и письмом у Тайс явно было все в порядке. Наверное, могла бы и свободную школу закончить.

— У тебя в праздник смена? — спросила Ивик, — у меня первая... ну ладно, мы отметим вечером, но вообще-то хоть бы поинтересовались. Ставят смены, как хотят.

Тайс, не отрывая взгляда от монитора, резко сказала.

— Никто еще не рассыпался оттого, что поработал лишний раз.

Ивик хмыкнула. Все-таки энтузиазм неистребим.

— Кстати, ты плохо слышишь? — поинтересовалась Тайс, — клиенты пришли, а ты сидишь?

Ивик закусила губу. Вот ведь сука! А чем ты отличаешься от меня, почему бы тебе не встать и не пойти встречать клиентов? Раскомандовалась тут... Но ругаться же не будешь каждую минуту. И так уже два раза сегодня слегка поцапались. Ивик молча направилась к выходу, размышляя о подлой сущности коллеги. Она с такими и в Дейтросе никогда не могла существовать рядом. Какое право эта сука имеет командовать? Ивик ничего не имела против подчинения. Но — командиру. Или хоть человеку, имеющему на это какие-то права. А вот когда кто-то просто присваивает себе право командовать, узурпирует... Это прежде всего унизительно.

Клиенты уже ждали в приемной. Целая семья — женщина, мужчина и маленький ребенок у них на руках.

Ивик похолодела.

Клиент — ребенок. Мать неторопливо раздела его, усадила на колени, всучив бутылочку. Мальчику было года три на вид. Он был явно болен, не похож на здорового дарайского малыша. Короткая шея, ненормально толстые губы. Он сжимал ручонками бутылку и причмокивал, высасывая сок. Белые волосенки прилипли ко лбу. Мать рассказывала историю. Отец молчал, глядя в сторону.

Мукополисахаридоз. Редкая наследственная болезнь. Вовремя не диагностировали, и вот... Прогноз плохой. Умственная отсталость — сейчас еще небольшая, но она прогрессирует. Костные изменения. Через пару лет он потеряет подвижность. Конечно, коляску предоставляют бесплатно, как и некоторое лечение — от страховой кассы. Но вы же представляете, жизнь превратится в ад. Собственно, уже... Мучиться самим и мучить ребенка... Ивик поспешно кивала. Сверяла данные, вносила в компьютер. Ей упорно казалось, что все это происходит с кем-то другим. Что она — вне реальности. Что это — страшный сон, который обязательно скоро кончится. Она стандартно сочувственно улыбнулась клиентам. Вышла в коридор и ткнулась в стену затылком.

Все. Я сдаюсь. Я не могу поступать правильно, Кельм. Я очень плохой работник. Мне нашли хорошее надежное место. А я вот так прямо взяла и в середине смены ушла с рабочего места. И больше никогда сюда не вернулась... Что теперь будет? Атрайд. Психологическое обследование, которого я могу и не пройти. Заключение в стационаре. Угроза, нависшая над Кельмом. Над всей так хорошо налаженной агентурной работой.

Но шендак, я не могу этого сделать. Я не могу вот так пойти и собственными руками убить ребенка.

Руки казались ватными. Будто это у нее мукополисахаридоз, будто это она потеряла подвижность. Сердце колотилось, и пот заливал лицо.

Но ведь нет разницы... ведь здесь всегда убивают беззащитных. И не всегда они сами, свободно принимают это решение — ведь приводят и больных с деменцией. В чем принципиальная разница? Материнский инстинкт? Может быть, надо перешагнуть через себя... Ивик знала, что это у нее не получится. Просто ну никак не получится.

В коридор вышла Тайс. Ивик с усилием оторвалась от стены. Тайс смерила ее взглядом.

— Где клиенты?

— Там. Сидят. Я начала.

— Хорошо, я закончу. Иди вноси данные.

Ивик малодушно нырнула в комнату персонала. Села за компьютер, не различая букв на мониторе. Сцепила пальцы до боли.

Чужими руками. В ней что-то необратимо ломалось. Наверное, совесть.

Она так и сидела, когда Тайс величественно прошествовала по коридору, мимо открытой двери — родители, видно, пожелали расстаться с ребенком сразу — ведя за руку маленького белоголового мальчика, толстогубого и с короткой шеей. Мальчик шел с тетей доверчиво, в свободной руке он сжимал бутылочку и помахивал ею при ходьбе.

— Пришел перевод, — сказала Ивик в трубку, — с деньгами все в порядке. Тилл, нам надо встретиться с тобой.

"Перевод" — было новое оборудование для связи, новый эйтрон. Кельм вздохнул облегченно.

— Мне сейчас некогда, но я черкну тебе письмецо вечером.

— Хорошо, я проверю почту.

Голос у нее был безжизненный. Или так показалось? Ладно, не до того. Кельм попрощался и выключил связь. Посмотрел на сидящего перед ним Холена. Дейтрин дымил как паровоз, даже не удосужившись спросить разрешения. В Дейтросе не курят, сложилось исторически. В древности употребляли легкие наркотики, потом, в период христианского преобразования мира, они были запрещены. Холен здесь уже пристрастился к курению. Интересно, что хорошего они в этом находят...

Результаты Холена начали падать в последнее время. Слишком быстро, Кельм еще не ждал этого. И под глазами мешки. Глаза у Холена светлые, как у самого Кельма; волосы тоже не темные, рыжевато-русые. Сошел бы даже за дарайца, если бы не типичное узкое лицо, скулы, разрез глаз. Насколько же красивы дейтрины, подумал Кельм. Не говоря о гэйнах, даже среди остальных нет таких уродов, какие часто встречаются здесь — жирных, лысых, обрюзгших. Полные встречаются — но именно просто полные, не безобразные мешки с жиром. А может быть, конечно, так кажется, подумал он, потому что я слишком истосковался по Дейтросу. Да. Вроде бы мне и терять там нечего, а вот ведь.

— У нас квенсен был — на севере. Мари-Арс, — сказал Холен. Кельм вздрогнул.

— Я знал одну девчонку из Мари-Арс.

— Да? Как звали?

— Иль Кон, — выговорил Кельм, и как будто сверкнул солнечный лучик, — да она старше тебя, ты ее не знаешь.

— Иль Кон, да, был такой сен у нас... погоди. Скеро иль Кон. Физик Медианы, сменила касту. Она у нас и преподавала какое-то время.

Кельм вспомнил, что Ивик рассказывала ему о Скеро. Холен между тем продолжал предаваться воспоминаниям.

— Почему-то из детства я ничего такого не помню. А вот в квенсене. Знаешь, когда снег еще не сошел, весной... но проталины. Черные проталины среди уже посеревшего, съежившегося снега. И там, на проталинах начинают цвести такие меленькие голубые цветы. Снеженки. И ты понимаешь, что холод кончился...

— Помню. Я служил на севере в молодости, какое-то время.

Кельм наконец собрал все сегодняшние, произведенные интернатскими ребятами, маки в одну папку. Контингент А постарался. Но с другой стороны — ничего такого, против чего в Дейтросе не существовало бы стандартной, давно разработанной защиты. Можно даже не отправлять. И еще три вида виртуального оружия, созданные сегодня "контингентом Б", то есть этим самым бывшим гэйном, который теперь сидит здесь, дымит гадостью — Кельм давно привык вдыхать мерзкий дым — и как пьяный, несет какую-то чушь.

— Слушай, а если бы мы вот например, вернулись... нас бы в Верс?

— Ну а как ты думаешь?

— У меня там жена, трое детей.

— Она кто по касте?

— Она тоже гэйна, — сказал Холен, — ее не это? Из-за меня.

— Да нет, — Кельм пожал плечами, — с чего бы? Она-то здесь при чем? Ты что, здешней пропаганды наслушался, что ли? Там, конечно, не сахар, но уж не так, как здесь рассказывают. Каждый отвечает за себя, а не за семью.

— А у тебя... остался там кто-то?

— Я не был женат.

— Ну ты даешь! Как это ты так?

— Да ну их, баб этих, — неохотно сказал Кельм.

— А здесь у тебя есть ведь баба...

— Так я же на ней не женюсь.

Он просмотрел маки Холена. Красиво, типично для визуальщика. Сине-золотая грибница, прорастающая сквозь тела противника; гигантские, в сверкающих драгоценных прожилках, кварцевые глыбы, летящие с неба — обыковенный пресс; нарушающие видимость и режущие зеркальные плоскости. Но отчего-то даже так, в проекции, ощущалось, что — слабенькие маки. Ненамного сильнее, чем у ребят. Холен уже теряет СЭП. Так он и пьет много. Кельм сбросил маки Холена в ту же папку. Перенес папку на флешку. Раскрыл данные по интернату, надо еще сегодня рассортировать, начальству обещал. Холен все бормотал что-то. Кельм досадливо сморщился. Ну откуда у людей столько свободного времени? Сидит, треплется... тут бы скорее закончить — и домой, надо еще по делу Кибы столько мелочей подмести...

— ... я когда здесь первый раз в магазин зашел... вообще они мне еще в атрайде показывали это все в каталогах. Но понимаешь, когда зашел — и своими глазами. Краски! Масло, акрил, все, что хочешь. Растворители. А какие кисти! Наборы угля, я ведь и графикой занимался. Бумага, Тилл, и холсты какие... да вообще все оборудование. Понимаешь, глаза разбегаются. В Дейтросе этим, нас, конечно, снабжали, с этим проблем не было. Но и выбора такого... А уголь я вообще сам выжигал себе. Я же первую зарплату чуть не целиком на все это потратил. Богатство. Мастерскую себе сделал — настоящую. Никогда не было. Понимаешь, полукруглое окно, выложенное камнем, свет, простор. Я же не колбасу... вот у нас говорят — колбаса. А мне работать надо. Чтобы вот такая мастерская. Это же мечта...

Он умолк. Кельм тоже ничего не говорил, ткнувшись в работу. С намеком — не пора ли и честь знать?

— Только знаешь... не хочется работать. Трудно себя заставлять. Уже давно не писал ничего... Последнее — портрет девчонки одной... подарить хотел. А она ушла. Уже три декады вообще не захожу в мастерскую. И мыслей не возникает. Руки не чешутся. Ну не может же быть, чтобы... Ведь были же великие, кто творил в богатстве. Иль Тваэр, Контар... да Винчи на Триме. Мало ли. Не может же такой зависимости быть...

— При чем тут богатство, — с досадой сказал Кельм, — у всех, кто переходит на сторону дарайцев, падает СЭП. Это закон. У меня вон тоже упал. Но не из-за богатства же. Не этим же они тебя купили...

— Меня не купили. Меня раздавили просто, Тилл. Я не герой, не могу. Нельзя требовать, чтобы все были героями.

— Может, и нельзя. Но нас этому учили.

— Ну вот я не могу. Понимаешь, не смог просто.

Кельм взглянул на него, трясущегося, с окурком в руке, с красными глазами. Воспоминание боли снова будто разрезало пополам. Говорят, сенсорные воспоминания гаснут с годами. Но только не это. Сейчас он ощутил это в правом плече, от плечевого сплетения — и наискось через все тело, лицо даже перекорежило. А он — герой? Ивик говорит, что да. Она ошибается. Кельму сейчас казалось, что еще немного — и он сам тогда оказался бы на месте Холена. Не выдержал бы.

— Бывает, — сказал он, — что ж теперь мучиться. Живи. Раз так получилось — живи.

— Я бы жил, — прошептал Холен, — но только не хочется.

— Да перестань, — Кельм сунул в карман флешку, сегодня надо будет заложить ее в тайник для Ивик, — все это минутные настроения, депрессия, — он закрыл законченную статистику по интернату, снова подключился к сети, перекинул статистику шефу. — Сходи к психу, полечись. С депрессией они справляются на раз-два. Писать не хочется? Ну и не пиши, плюнь. Мало ли в мире хорошего? Съезди в отпуск. В санаторий — хочешь, выпишу тебе рекомендацию, как специалист по СЭП? В бордель сходи к бабам. Или так девку найди, трудно, что ли? Кино, крэйс... Развейся, и все пройдет. Себя терзать — знаешь, лучше от этого не станет.

— Наверное, ты прав. У тебя ведь большой опыт... — Холен усмехнулся. Поднялся на ноги — наконец-то понял намек, — ты ведь уже давно такой. Сломанный.

С Ивик удалось встретиться лишь через день. Она принесла информацию с проведенного сеанса связи. На этот раз сеанс прошел благополучно. Кельм просмотрел флэшку на своем эйтроне. Брови его чуть сдвинулись. Ивик положила руку ему на запястье.

— Что пишут?

— Разное. Про Эрмина, к сожалению, ничего хорошего. На этот раз хотя бы изволили отреагировать.

— И что?

— Пишут, что после операции с Кибой Центр считает опасным проводить немедленно новую. Шендак, знал бы, вообще не связывался бы с Кибой. Доложил бы, что не могу достать информацию. Хотя все равно бы не разрешили...

Ивик молчала, опустив глаза. У нее было несчастное, измученное лицо. Кельму немедленно захотелось обнять ее и поцеловать. Он ткнулся в экранчик.

— Так. Ну а больше ничего существенного. Несколько мелочей по текущему. Идем присядем?

Они уселись на диване, в обнимку, потом Ивик как-то оказалась у него на коленях. Все время хотелось вжаться друг в друга, спрятаться, слиться в единое целое. Наверное, было в этом что-то нездоровое. И девочка сегодня была какая-то больная, молчаливая, прятала лицо. Ее хотелось утешить, но она и на ласки реагировала вяло.

— Не переживай так, — сказал Кельм, — он же гэйн. Он сможет, выдержит. Он сильный парень, я видел. А потом мы его вытащим все равно, обязательно.

Он сам уже был в этом уверен, несмотря на то, что раньше такое не удавалось, что кончалось плохо; что вообще такое очень редко кому удается. Но в этот раз — получится.

— Да, — сказала Ивик, -но я не из-за этого. Мне вообще осточертела Дарайя. Я не могу больше.

Он помолчал.

— Ты можешь подать рапорт... насильно нас здесь не держат в общем-то. Можно в крайнем случае что-то придумать. Заболеть. Вернуться в Дейтрос.

Перехватило горло при мысли о том, что Ивик и в самом деле может уволиться, уйти, и он больше ее никогда не увидит, но Кельм затолкал эту мысль поглубже.

— Я не собираюсь уходить, — сказала Ивик, — я просто так. Поныть. Я не могу там работать, Кельм. Почему мне не подобрали другое место? Продавщицы какой-нибудь. Сиделки.

— Сиделкой ты бы тоже сталкивалась с эвтаназией. Во всех больницах...

— Но не так. И вообще лучше работа, не связанная с людьми.

— Ивик, — он вздохнул, — это только так кажется. Где бы здесь ты ни была, ты обязательно столкнешься с несправедливостью, с равнодушием, жестокостью запредельной, с дикостью, для нас невероятной. Это Дарайя.

Он помолчал.

— Единственный способ не видеть всего этого — жить с закрытыми глазами. Мне только что признался один умный дараец. Я, говорит, ведь знал, что это все есть. Знал, но считал неизбежностью, не обращал внимания. А теперь я всегда буду это ненавидеть.

— Многие же живут, — тихо сказала Ивик, — у нас половина подъезда — эмигранты. Им нравится. Не то, что в Дейтросе.

— Дейтрос не сахар, — сказал Кельм, — но по сравнению с этим... с этим... не только Дейтрос, но любое государство Тримы — просто рай. Я это знал. Я это и раньше знал.

Ивик слегка вздрогнула и прижалась к нему. Всегда, когда он говорил о своем прошлом — о том прошлом, всегда она так вздрагивала.

— Как ты вообще согласился — сюда?

— По-моему, это вполне нормально, естественно — стремиться быть там, где ты принесешь наибольшую пользу.

Она помолчала.

— Пользу, — сказала с горечью, — Кельм, своими руками убивать людей... детей... Не говори про Медиану. Убивать в бою — это совсем другое. Даже пленных... хотя я так не делала. Но даже пленного убить — это не то. Это враг, он взял оружие, он знал, на что идет. А эти... Страшно даже не то, что убиваешь. Страшно, что это и не осознается. Ты — просто часть машины. Ты не личность. Часть убивающей машины, в которую они кидаются сами или суют своих ближних, ставших ненужными. Кель, мне стыдно, что я такая... наверное, сильный человек бы сумел приспособиться. Ради дела. А я... истеричка. Никакой не разведчик. Я хочу поговорить с Шелой. Я сама уже искала другую работу, но...

— Это почти безнадежно. Рынок труда забит. Я мог бы поспрашивать у наших уборщиков, например, но...

— Я знаю. Ведь все эти сиббы не случайно годами не могут найти работу. Кто-то из них, конечно, сдался и уже не ищет давно. Просто ждет старости, чтобы пойти в Колыбель. Но кто-то ищет годами... и никакого толка. Но у Шелы, может, есть какие-то связи. Беда в том, что сиббом я не могу здесь жить...

— Ну это понятно, нереально. Не хватало тебе еще регулярных проверок.

— Да, сиббов слишком жестко контролируют.

Ивик помолчала.

— Я сегодня чуть не ушла с работы. Просто выручил случай. Я не знаю, как с этим жить, Кельм. И не знаю, стоит ли так. Может быть, правильно было бы повернуться и уйти, но не допускать, чтобы моими руками — такое... или хотя бы на моих глазах. Но с другой стороны, какое это имеет значение — моими руками или нет. Как будто чужими руками — это правильнее. Это на самом деле не решение проблемы. Это — как страус, спрятать голову в песок. Пусть другие убивают, а я чистая и хорошая, сижу себе дома и занимаюсь хорошими богоугодными делами.

Кельм провел рукой по ее волосам.

— Хорошая моя. Помнишь, на Триме, в Союзе была такая книжка фантастическая... о другой планете. Они много писали про космос, не то, что мы, про другие планеты. Как парень из будущего попал на такую мерзкую планету, и там были излучатели, промывающие мозги. И он взорвал Центр. Он долго и целенаправленно искал Центр — как только понял, в чем дело — и взорвал его. Помнишь?

— Да, помню, вроде.

— Если бы здесь был какой-нибудь Центр, конечно, проще было бы его взорвать — и дело с концом. Но Центра-то нет. Уничтожить весь этот мир какой-нибудь новой версией темпорального винта... супербомбами... иногда хочется. Но это абсурдно. Мы должны спасать, а не уничтожать. Их спасать. Уничтожать систему. Так вот, то, что мы делаем — это и есть взрыв Центра. Только не эффектный, не быстрый, сильно растянутый во времени. Но мы это сделаем. Я тебе обещаю, Ивик. Мы это рано или поздно сделаем, или же сделают другие после нашей смерти. Мы сделаем это — или сдохнем по дороге.

Ивик обняла его и ткнулась носом в плечо.

— Хочешь, подвезу? Садись.

Девочка жила в одном подъезде с Ивик, кажется, на третьем этаже. Может, девочку она бы и не узнала здесь, в центре, но собака не позволила ошибиться — белый мохнатый песик с полустоячими ушками, с черными бусинками носа и глаз. Маленькая дейтра подхватила собаку на руки, влезла на сиденье.

— Спасибо. А то автобус еще только через полчаса...

— Знаю, как транспорт ходит, сама недавно ездила. Но на работу без машины практически не добраться...

Девочке было лет пятнадцать. Квисса, подумала Ивик. Из старших. Уже бы патрулировала в Медиане.

— Ты где учишься? — Ивик вырулила на эстакаду.

— В свободной.

— А, это хорошо. А давно живете здесь?

— В Дарайе? Ну да. Двенадцать лет. Мне было три года, когда родители переселились.

— Как тебя зовут?

— Нэти.

— А меня Ивенна. А его как?

— Это она. Ее зовут Кая, — девочка погладила собаку. Ивик оторвала руку от руля и дала песику понюхать пальцы. Шерсть собачки была на ощупь жестковатой.

"Ренита" мчалась по автостраде над городом, внизу таяли огни. Нэти сидела благовоспитанно, выпрямившись. С таким видом, будто каждый день раскатывала в машинах. Но в окно все же поглядывала.

... почему обязательно квисса. Могла бы принадлежать к другой касте. Гэйны — вообще редкость. Училась бы сейчас в какой-нибудь академии или профессиональной школе. Наверное, не было бы у нее этого шикарного маникюра, накладных фиолетовых ногтей; блестящих стрелок у бровей и прочего пирсинга, сверкающей помады на губах; подержанной, но модной кожаной курточки. Выглядела бы, как говорят эмигранты, убого и носила бы убожество... хотя это как посмотреть, думала Ивик. Все это гораздо более субъективно, чем даже оценка произведений искусства. Нам-то наши простые платьица не казались убогими. Наоборот. После формы как платье наденешь — чувствуешь себя феей. Королевой. И мальчикам очень даже нравилось. А что еще надо? Ивик представила попутчицу в дейтрийском светлом платьице до колен. В зимней теплой куртке и штанах полувоенного кроя. Без пирсинга и всей этой косметики. Проще бы, конечно, девочка смотрелась.

— Ты, наверное, Дейтрос и не помнишь?

— Не-а. Почти ничего. Родители говорят, там нищета...

— Все относительно, — Ивик пожала плечами, — с голоду никто не дохнет. Колыбелей нет, однако, всех обеспечивают. Стариков, больных. Работа у всех...

— Так за работу же не платят.

— Ну да, там другая система, — согласилась Ивик.

— А вы почему ушли оттуда?

— Да были неприятности. С Версом.

— В Дейтросе тоталитаризм, — сообщила девочка. Ивик кивнула. Перестроилась в крайний ряд и начала съезжать с автострады в собственный район, Кул-Риан.

— Вот мы уже почти и дома.

— Как здорово, быстро! Спасибо, что подобрали меня.

Нэти помолчала и сказала неожиданно.

— А мне иногда хочется... побывать в Дейтросе. Мы все понимаете, в школе.. нас дразнят. Дринами. Мы для них — никто. Но и в Дейтросе мы никому не нужны, и я ничего не помню. Это для меня не родная уже страна. Я даже не знаю, кто я. И не здесь, и не там.

Ивик зарулила в собственный двор.

— Понимаешь, — сказала она, — это не так уж важно. Мне случалось жить... в разных местах. Главное — не то, где ты живешь, а то, кем ты себя чувствуешь. А Дейтрос — он отличается тем, что там все люди нужны. Понимаешь — все.

Нэти озадаченно посмотрела на нее. Ивик осеклась. Да уж, разведчица. Помолчала бы.

Девочка в три года оказалась здесь. Не по своей воле. С ней это сделали родители. В чем она виновата? И сколько таких вот, вырванных из родной среды — просто по вине родителей.

— Спасибо, — сказала Нэти, — без вас бы я два часа добиралась.

— Не за что. Беги.

Ивик защелкнула двери ключом и смотрела вслед убегающей фигурке с белой собакой на поводке.

"Наступила весна, сугробы вдоль дороги съежились и подтаяли, зацвели бездомные снеженки; возвращаясь из Медианы, патрульные больше не кривили лицо от обжигающего морозного воздуха. В эти-то дни он перестал вспоминать, перестал сравнивать, начал просто жить — но может быть, это усталость окончательно подкосила его. Не вспоминать — то же самое, что прекратить мыслить и жить".

Ивик перечитала последнюю фразу, вычеркнула "прекратить", потом еще одно слово, и оставила безликое "не". Все равно, что не жить. Беспомощный, сонливый мозг не мог выдавить уже ничего нового. Хотя именно сейчас, в полусне, Ивик так хорошо видела идущего по размякшей весенней дороге Алекса иль Карна, о котором писала. Обыкновенный патрульный, ро-шехин, командир шехи. У Алекса погибла в прорыве вся семья (как у Хайна), его имя напоминало Триму, да и было неопределенно-триманским. Он был похож на Кельма. Все мужчины, о которых писала Ивик, были чем-то похожи на Кельма. "А я бы хотел быть просто патрульным командиром, — сказал Кельм, — альтернативный вариант моей жизни. Я бы, наверное, и стал таким, не попал бы в разведку, если бы не плен. Мог работать, как твой Алекс. Организовывал бы шеху, планировал патрули. Наряды распределял, носы вытирал бы..." В его голосе звучала легкая тоска. "Ты был бы хорошим командиром", — ответила Ивик. Сон на несколько секунд слетел с глаз, потому что она думала о Кельме. О том, как хорошо с ним играть. Как легко и приятно писать для него. Он сам пишет иначе, наверное, он гений. Стиль Ивик был колеблющимся и неуверенным, как она сама, и сейчас опять неуловимо приближался к стилю Кельма. Но тот зато скопировал уже две, три мелочи, детали, микрособытия сюжета — у нее, Ивик. Может быть, им надо писать вдвоем — что-то одно. В соавторстве. Но Кельм должен закончить свой роман; "Время тепла"; Ивик понимала, что если все получится, то роман не только напечатают, его станет читать каждый дейтрин, он останется в веках. Она это знала точно. Но Кельм не писал уже недели две, ему просто некогда. Тяжелая грустная мысль как грибница проросла сквозь сердце — у них вообще никогда ничего серьезного не получится. Они вне, как это говорится, литературного процесса. И не может ничего получиться у человека, всерьез занятого другими вещами. Надо быть патрульным гэйном, два раза в неделю ходить в Медиану, несколько раз тренироваться — а все остальное время, все мысли, всю энергию отдавать творчеству. Только так может что-то получиться. Литература требует всего человека, а если ты занят взрывом Дарайи — какая может быть литература. Ты слишком многого хочешь. Только и остается, что бездумно играть, ни на что не надеясь. Ивик встала, вытащила одеяло, подушку. В три часа ночи — никакого желания ложиться как следует. Она ткнулась в холодящую подушку горячим лицом. Алекс превратился в Кельма, улыбнулся ей, помахал рукой. Они рядом стояли на этой размокшей весенней дороге, и ветер все-таки еще обжигал лицо терзающим льдом.

Эйтрон медленно погас, экономя энергию. В окошечке чата в углу осталось висеть непрочитанное сообщение от юзера под ником Тилли: "Ивик, наш знакомый сегодня переезжает. Я завтра буду занят весь день, пробую лыжи, хотя мастер и утверждает, что они еще не готовы. Не звони мне. Я сам позвоню или напишу. Целую, люблю, твой Т.".

Приняв решение, Кельм успокоился. Плохо то, что в атрайде он побывал с утра — там, собственно, и узнал о страшном: Эрмина перевели в корпус Ри. Обычно атрайд он посещал два раза в декаду. Через два дня можно идти снова, не вызывая подозрений, но сейчас уже нельзя тянуть целых два дня.

Занимаясь обычной текучкой, он кинул почту Торну — давно обещанную и законченную сводку; надеясь таким образом привлечь внимание начальства и спровоцировать вызов. Торн давно с ним не разговаривал. А темы для разговоров уже накопились. Расчет Кельма оправдался, еще до обеда начальник Центра разработки виртуального оружия вызвал его к себе.

Речь пошла о новом расписании работы с вангалами — теперь Центр обслуживал две боевые части; подопечные Кельма были разделены на шесть групп. Кельм, как обычно, жаловался на тупость вангалов и отсутствие педагогических способностей. Начальник казался слегка взбудораженным, белые редкие волосы прилипли к черепу, на лбу выступили капли пота. Впрочем, это могло быть просто от легкой простуды, Торн шмыгал чуть покрасневшим носом, на столе громоздился термос с чаем.

— Сезонный вирус? — сочувственно спросил Кельм.

— Да. Пустяки, — начальник махнул рукой, — смотрите, не заразитесь. Не хватало мне еще больных сотрудников...

— Я закаленный, — сообщил Кельм, — дейтрина так просто не возьмешь...

Он рассчитывал таким нехитрым образом перевести мысли начальства на атрайд и пленного. Это получилось, глаза Торна сузились.

— Да, кстати, вы собирались присматривать за этим пленным. Что там в атрайде?

— Был недавно. Без изменений... Они практически не подпускают меня к нему, не дают говорить. Профессионалы, — с презрением произнес Кельм. Он знал о вечной конкуренции среди психологов — начальник лиара имел то же самое образование и считал себя, как водится, куда лучшим специалистом, чем эти костоломы в атрайде.

— Думаете, вам удалось бы... э-э... уговорить?

— Гарантии, конечно, я дать не могу. Но я знаю, за какие ниточки тянуть. Понимаете — знаю. Я сам был таким. Я прошел определенный путь... и знаю, как сделать, чтобы и этот парень изменился таким образом... Может быть, — решился добавить он, — вы сами должны были бы туда пойти. Обычно специалисты из Лиара всегда принимают участие в работе с пленными... Но мне не доверяют, видимо, потому что я сам дейтрин. А ведь это как раз преимущество.

Риск, что Торн сам отправится в атрайд вместо Кельма — был на самом деле минимальным. Торн был ленив и меньше всего любил вмешиваться в некрасивые дела с пленными.

А вот иерархическое возмущение в нем вызвать удалось. Торн схватил трубку жестом, означающим "да-что-они-себе-позволяют".

— Да. Старшего психолога... Ах, уже в корпусе Ри! Илейн, что вы себе позволяете? Мы говорили, что мой человек будет следить за процессом. Вы вообще не ставите нас в известность... Да, я все понимаю. Ну и что?... Вы что, считаете, что мой человек неблагоприятно... Я скажу вам, почему вы так поступаете. Не говорите ерунды! У него есть конкретный план, и он готов говорить с пленным. Вы просто не хотите его подпускать, и я понимаю, почему, Илейн!... Ну а как вы считаете, человек с нормальной психикой должен реагировать?... это здесь совершенно ни при чем. Мы делаем одно дело. Надо не ставить палки в колеса, а... Хорошо. Значит, он подойдет, и вы обеспечите возможность.

Торн бросил трубку. Высморкался в бумажный платок, скомкал, кинул в корзину для мусора.

— Все нормально, Кэр. Идите в атрайд, договоренность есть. И уговорите этого парня, ваш иль Нат теряет СЭП, нам нужно свежее пополнение.

Кельм знал, что ему предстоит увидеть, и замечательно владел эмоциями. Его лицо никак не изменилось, когда он вслед за Илейн переступил порог ненавистного корпуса Ри, на который и смотреть не мог без внутреннего содрогания. Он протянул руку и даже слегка улыбнулся, здороваясь с новым ведущим психологом Эрмина, интеллигентным, с тонкой бородкой дарайцем по имени Найт Саммэл. Даже столь опытные человековеды не могли заметить ни малейшего волнения или смущения дейтрина, когда он вошел в камеру, где содержали теперь Эрмина.

Пленный лежал точно так же на кресле, как и раньше, но больше не был привязан. Просто не двигался.

Старые синяки и ссадины на нем поджили. Но сразу, при первом же взгляде Кельм заметил под правой ключицей большой кровавый прокол, словно в этом месте стоял катетер, и вот его удалили; прокол был замазан какой-то желтой дезинфекцией, правая рука повисла безжизненно. Темные глаза мальчика заволоклись мутью, пленкой, как у курицы со свернутой шеей; он сначала никак не отреагировал на появление людей, а потом, увидев белый медицинский костюм Саммэла, заметно вздрогнул, в основном левой половиной тела, словно судорога перекосила, и тут же застонал от боли.

Кельм напрягся, подобрался. Теперь следовало быть очень точным и внимательным. Самая опасная часть плана. Давно разработанная, отрепетированная самостоятельно и с Ивик.

— Ну, Кэр, говорите! — с легким ехидством приказала Илейн. Оба психолога с интересом наблюдали за ним.

— Облачное тело верните, — сказал Кельм, — мне нужно будет перейти с ним в Медиану.

— Облачное тело сейчас возвращено, — сказала Илейн, — период восстановления. Но извините, мы тоже будем присутствовать при беседе.

— Разумеется, разве я предлагал что-то другое?

Кельм подошел к мальчику, взял за левое, здоровое плечо, заглянул в лицо.

— Эрмин...

Опухшее, измученное лицо пленного перекосилось. Он попытался хотя бы смотреть в другую сторону.

— Эрмин, ты помнишь меня? Меня зовут Тилл иль Кэр, я работаю в центре разработки виртуального оружия. Мы с тобой уже говорили... Ты слышишь меня?

Мальчик не отвечал.

— Он слышит, — заметила Илейн. Кельм склонился ниже.

— Эрмин, я был на твоем месте. Я хочу тебе кое-что показать. Закрой глаза. Эшеро Медиана!

И он, держа парня за плечо, перешел вместе с ним в серое, освобождающее пространство Ветра.

Здесь, правда, о свободе говорить не приходилось. Вангалы, стоящие вокруг, немедленно вскинули шлинги. В ближнем бою, со шлингами, и вангалы не так уж бесполезны. Кельм опасался, что ему разрешат выход лишь с накинутыми петлями, в этом случае ничего не получилось бы. Но психологи решили не перестраховываться. Они теперь стояли за спиной Кельма, с интересом наблюдая за происходящим. Пленный лежал на почве Медианы, чуть согнув ноги. Кельм присел рядом с ним.

Затем он совершил следующее — незаметно для окружающих создал невидимую, акустически закрытую сферу вокруг себя и Эрмина. Нажал клавишу плейера, в точности воспроизводящего его голос — плейер транслировал беседу на поверхность сферы. Внутри же неощутимого "пузыря" Кельм мог говорить все, что угодно — никакие звуки наружу не вырывались.

Это была сложнейшая медианная задача, для очень хорошего гэйна. Дарайцы, даже работая всю жизнь с пленными, все же не представляли возможностей настоящего гэйна в Медиане. Они видели и слышали — Кельм сидит рядом с пленным и произносит речь о том, что Медиана — это свобода, что надо думать о себе и надо сохранить жизнь, потому что мертвый гэйн уже никогда не сможет создать ничего настоящего; что именно ломка, которой сейчас подвергали Эрмина, приводит к тому, что вскорости пленный теряет Огонь, спивается, превращается в развалину — не надо допускать, чтобы это произошло... и еще всякое-разное. Рассказывает о своем — якобы — опыте. Эрмин, как и ожидалось, молчал.

На самом же деле внутри маскирующей сферы происходила совсем другая сцена.

Кельм нагнулся к уху Эрмина и тихо сказал.

— Дейри.

В мутных глазах мальчика появилось подобие интереса.

— Слушай внимательно, — жестко произнес Кельм, — я создал акустическую сферу, у нас пара минут. Я стаффин шематы Дарайи. Я разведчик, внедрен в местный лиар. Я вытащу тебя отсюда. Если понял, просто опусти веки. Не двигайся, они нас видят.

Помедлив, дейтрин чуть прикрыл на секунду глаза. Понял.

— Ты должен согласиться на сотрудничество. Тебя доставят к нам в лиар. Остальное — моя забота. Соглашайся не сейчас, не сразу. Потяни несколько часов, лучше до завтра. Это должно выглядеть убедительно и не связано со мной. Испугайся следующей операции. Задача ясна?

Пленный не мигая смотрел на него. В глазах читалось недоумение. Кельм произнес с нажимом.

— Это приказ. Выполняйте, гэйн.

Эрмин опустил веки. "Есть". Кельм с облегчением снял сферу. Перешел по "горячему следу" обратно на Твердь, в сопровождении психологов. Пленный теперь оказался на полу, из-за легкого смещения Медианы. Двое медбратьев стали поднимать его, укладывать обратно на кресло. Кельм почувствовал, как пот предательски заливает шею, и сердце колотится. Разведчик обязан владеть собой, но генерация медианных образов не позволяет этого; создав сложнейший и мощный образ, Кельм выпустил наружу подсознание, превращающее его в ребенка, будящее эмоции; надо быть монстром, чтобы немедленно овладеть собой и затолкать подсознание в клетку; Кельм и был таким монстром, но вегетативные реакции — пот, сердцебиение — сдержать невозможно, и психологи не могли этих реакций не заметить.

Впрочем, кажется, они приписали это обычному волнению.

— Ну что ж, Кэр, пойдемте. Посмотрим, может быть, ваши внушения возымеют действие.

Ивик не могла думать ни о чем, все валилось из рук. Ей казалось, все обязательно кончится плохо.

Всего лишь новая операция. Рискованная, но ведь всё у них так. Вот и с Кибой было много риска. А здесь Кельм имеет дело с гэйном, вменяемым и мужественным человеком, априори своим. И в надежность акустической сферы Ивик верила — в Медиане сама тестировала ее вместе с Кельмом (за считанные минуты, пока не заметит патруль). И все равно руки тряслись, и на работе Ивик толком не могла сосредоточиться, совершала одну ошибку за другой. Короткое "не звони" — к сожалению, приказ; она ничего не имеет права узнавать. Мобильник оттягивал карман мертвым грузом. Чтобы успокоиться, после работы Ивик решила пройтись по центру. Через две декады Возрождение, гигантские сетчатые лотки перед магазинами, витрины битком набиты особым, зимним печеньем ста сортов, конфетами, шоколадом, готовыми подарками в завернутых прозрачных пакетах с яркими лентами. Скидки, распродажи. Жизнь бурлила, Ивик затерялась в демократичной пестрой толпе: дамы в элегантных, но массово-дешевых туалетах из "Табока", мамаши с целым выводком детей, в кое-как напяленном барахле из "Рони", прилично одетые пожилые дарайки с мужьями, всякое отребье в синтоке. Вот прогремело шумное, резко выделяющееся на вид семейство из Лей-Вей: коричневая кожа, непонятный щебет речи, дешевое тряпье и яркие браслеты на девочках. Шесть детей, включая младшего, в коляске. Пожилая дама — наверное, ее родители еще Готану служили — неприязненно поджала губы. Поймала взгляд Ивик и совсем отвернулась. Ах, да, Ивик ведь тоже чужая, "дринская рожа". Хотя и приличная, конечно, на взгляд обывателя — живет одна, имеет работу, обеспечивает себя.

Даже неизвестно, что интереснее — разглядывать товары или людей. И то, и другое отвлекает от страха, засевшего под грудиной. Ивик взяла себе кофе и булочку в маленьком кафе. Вскарабкалась на высокий стул — ноги после рабочего дня гудели. Сладкое тоже отвлекает, успокаивает. Мобильник забился в кармане.

Ивик дрожащими пальцами выхватила его. Это просто сообщение от Кельма.

"Заинька, у меня все хорошо. Лучше некуда. Я занят, дня три мы не увидимся. Но завтра я черкну тебе письмецо. Люблю, целую, твой Т".

Ивик глубоко, облегченно вздохнула. Пальцы ее уже набирали подтверждение. Три дня карантина, это понятно. Чтобы убедиться, что все на самом деле прошло хорошо. И завтра надо проверить тайники и, вероятно, придется выйти на связь.

Эрмина привезли на следующий день, и Кельм сразу узнал об этом. Теперь следовало ждать удобного момента, чтобы увидеться с ним. Кельм написал сообщение в Центр и заложил его в тайник для Ивик — сообщение уйдет сегодня же. Ивик работает быстро и добросовестно.

Лишь через сутки выдался подходящий момент для общения с Эрмином. Начальник лиара с пленным уже беседовал. Предполагалось, что Эрмин усилит собой "Контингент Б". Консультант по оружию Тилл иль Кэр, также имел к нему прямое отношение, и ничего удивительного не было в том, что он решил навестить выздоравливающего.

В лиаре была собственная небольшая больница, для заболевших из "Контингента А" и для таких вот особых случаев. Кельм отметился на входе и вскоре уже входил в отдельную маленькую палату, где содержали дейтрийского пленного. Эрмин сразу отреагировал на звук шагов, напрягшись, широко открыв глаза. Над его головой пищал монитор, висел пластиковый мешок капельницы. Но вид у парня был получше, чем в атрайде.

Кельм поздоровался. На предмет скрытых микрофонов палату проверять бесполезно — в углу открыто висит камера, передавая информацию на наружный пост. На такой случай у Кельма имелась надежная техника, искажающая акустический сигнал. Разведчик сунул руку в карман, спустил предохранитель и нажал рычажок, приведя в действие глушилку. Теперь до дежурных — если они вообще слушают — донесутся лишь невнятные отдельные слоги сквозь шипение. И выглядит это не направленной помехой, а случайным сбоем в работе камер и микрофонов.

Это не надолго и все равно подозрительно — но для краткого разговора сойдет. Тем более, что обычно дежурные ничего не слушают, насколько Кельму было известно.

Кельм сел на стул рядом с пленным. Эрмин уже узнал его и смотрел выжидательно. Умница.

— Все хорошо, — тихо произнес Кельм, — я заглушил звук, у нас есть пара минут. Ты в безопасности сейчас. Боли сильные?

— Они мне обкололи эти места, — сказал Эрмин, — кажется, блокада нервных узлов. Лучше стало. Но рука не двигается.

— Парез. Это пройдет. Боли будут сохраняться еще долго, к сожалению. Тебе сделали один прокол?

— Три. Еще здесь и здесь...

— О Господи! Ничего. Это все пройдет со временем. Потерпи.

Кельм потряс головой, словно пытаясь стряхнуть ненужные эмоции.

— Значит, так. У меня не было разрешения на операцию, я вытащил тебя по своей инициативе. Все идет не по плану. Это означает, что нам, возможно, придется долго ждать дальнейших инструкций. Переправить тебя в Дейтрос самостоятельно я не могу. Нужна поддержка оттуда. Побудешь пока здесь, в лиаре. Пока лежишь, они тебя не тронут. Но скоро придется вставать. Потребуют тесты — выполнишь тесты. Они неприятные, мерзкие, но мы тоже их выполняли, когда внедрялись. Я постараюсь стать твоим куратором, тогда с тестами вопрос отпадет. Если придется делать маки — делай спокойно, это ничего, вся информация поступает ко мне, а от меня — в Дейтрос. Я не смогу с тобой говорить часто. Помни — ты сейчас принадлежишь к шемате Дарайи и подчиняешься непосредственно мне. Играй. Продолжай свою линию. Я буду искать способ отправить тебя домой. Все понял?

— Понял.

— Ты молодец, Эрмин иль Дайн.

Гэйн настороженно сощурился, лицо чуть перекосилось. Он лихорчно вспоминал что-то.

— Не беспокойся, — сказал Кельм, — ты ничего не назвал. Ни имени сена. Ни номера своей части. Мне сообщили твои данные из Дейтроса.

Парень посопел носом.

— А... а то я уж подумал... знаете, вроде помню, что ничего не говорил. Но там такое...там так, что уже и не помнишь ничего толком. Вдруг вытянули что-нибудь еще.

— Нет, ничего они из тебя не вытянули, — глухо сказал Кельм, — я понимаю, о чем ты. Не беспокойся. Ты очень хорошо держался.

Эрмин чуть покачал головой. Кельм кивнул.

— Меня зовут Тилл иль Кэр. Кстати, называй меня на ты и по имени, при посторонних обязательно. Ты молодец, что продержался еще сутки. Сломался на новой операции?

— Да, — парень часто заморгал вдруг, — вообще-то трудно тянуть было. Они меня ни на час в покое не оставляли. А наутро опять приволокли инструменты, хотели новый прокол делать... Тогда я и решил, что момент настал... Спасибо вам. Спасибо огромное. Не знаю даже, как благодарить.

Кельм молча смотрел на парня. Хотелось погладить его по голове — как сына, которого никогда не будет. Но он не рискнул. Только взял в ладонь вялые расслабленные пальцы Эрмина и крепко сжал.

— Все будет хорошо, братик, — тихо сказал Кельм, — ты вернешься домой. Тебя больше не тронут. Потерпи еще немного, теперь будет гораздо легче. Поверь мне, все будет хорошо.

Они не виделись пять дней. Кельм завладел рукой Ивик, стащил перчатку и сунул голую ладошку себе в карман. Лишь бы касаться, трогать, ощущать пальцами ее кожу. Ивик казалась очень красивой, возбужденной, слегка пьяной — глаза блестели, она говорила быстро и сбивчиво.

— Ты ведь уже прочитал то, что я вчера получила из Центра. Ругаются? Что тебе будет теперь за это?

— Да что мне может быть? Уволят без выходного пособия. В атрайд отправят!

— В Верс!

— Ага, именно туда. Да не переживай, ласточка, ничего не сделают. Пока я здесь и не раскрыт...

— Но это в самом деле было очень опасно, Кель! Только что закончено другое дело...

Кельм кивнул. С Кибой вчера связывались, но результатов у него пока никаких нет — он даже еще не смог созвониться со старым знакомым, занимавшимся два года назад дельш-излучателем.

— И тут сразу это! Но ты такой молодец! И у меня такая гора с плеч... ты знаешь, я поняла, что все это время так давило... Я же извелась просто. И работа достает, конечно, но и Эрмин... как я подумаю об этом. Я его ни разу не видела, но...

— Да уж конечно, гора с плеч, — подтвердил Кельм, — а я знаешь как этому рад?

Он внезапно повернулся к Ивик и подхватил ее в охапку. Гэйна взвизгнула и засмеялась, вцепившись в его куртку, а Кельм закружился с ней на руках — прямо среди толпы, шокируя благовоспитанных дарайцев. Потом опустил свою ношу на землю. Взял под руку.

— Вот так я рад. Шендак, Ивик, чтобы при мне еще раз такое с кем-нибудь делали? Да я сдохну лучше. Идем!

Они шли по центру города — сияние огней ярче дневного света, темнота вытеснена в тусклое небо. Горели витрины, рассыпались пестрыми огнями вывески и рекламы, переливались флаконы, драгоценности, зеркала, стекло, свечи, гирлянды, фонари, в этом ярком разноцветьи колыхались ткани, заманчиво громоздились пакеты, коробки, фрукты, сладости, товары, товары, товары... невозможно остановиться, невозможно сосредоточить взгляд. И толпа, вечная веселая шумная толпа, жадное сверкание глаз, учащенное дыхание, наряды, негромкий гул разговоров. Кафешки, закусочные, бумажные стаканчики, сосиски, вертела, мороженое, сласти — на каждом шагу. Толпа — лучшее прикрытие; лист прячут в лесу — здесь можно говорить о чем угодно, здесь говорят все, и никто не слышит других.

— Он, Ивик, молодец. Мальчик ведь, если подумать, как мои интернатские. Семнадцать лет. Я велел ему потянуть время, и он тянул еще почти сутки. Это какой-то сверхчеловек просто. Но я так рад, что все-таки он там был не так долго. Он еще живой, нормальный. Слава Богу, слава Богу, что все это так быстро удалось сделать... Ивик, хочешь, мы выпьем чего-нибудь?

Они пили кофе из бумажных стаканчиков, обжигая язык, грея замерзшие руки. Сначала постояли у стойки кафе, потом со стаканчиками двинулись дальше.

— Ой, смотри!

Здесь начинались павильоны очередной ярмарки, сейчас их проводилось много. Прилавок напротив заманивал орешками в сахаре разных сортов, засахаренными фруктами, причудливыми конфетами.

— Хочешь орешков?

— Не... то есть да. Подожди, смотри сюда!

Ивик потащила Кельма к павильону поближе. Продавец — плотный, в теплом тулупе, в смешной коричневой шапочке, с седыми бакенбардами, переминался с ноги на ногу. А на прилавке — разноцветные фонарики, такими украшают комнаты к дню Возрождения. В полутьме плавали красные, зеленые, синие огоньки, чудесные изделия из стекла — лебеди, олени, светофоры, изогнутые вазы, цепочки, бокалы причудливых форм.

— Смотри, как красиво, правда?

— Здорово.

— Берите, — сказал продавец, — цепочку возьмите, сейчас самое время. Или лебедя — лучший подарок. У этих — глаза рубиновые.

Кельм улыбнулся.

— Спасибо. Красивые вещи у вас.

Он посмотрел на Ивик, щеки ее раскраснелись, прядка выбилась из-под шапочки, темные глаза блестели, как у ребенка, впервые попавшего в цирк.

— Хочешь такого лебедя?

— Да нет, зачем мне... Лучше орешков давай купим. Но красиво, да?

Они купили орешков. Кельм надел Ивик перчатки, чтобы руки не мерзли, а сам держал орешки в горсти ("у меня рука больше"), и временами кормил Ивик с руки. Она выбирала орешки губами с его лни, как олень.

— Ужасно вкусные...

В загончике гуляли живые оленята. Дети столпились вокруг, повизгивая от восторга. Рядом били фонтанчиками искр бенгальские огни.

Лицо Ивик вдруг опять затуманилось.

— Кель, а как ты думаешь, вот этот... я не знаю, сам он делает эти фонарики или нет... Ну тот, кто делал эти фонарики — он гэйн? Ведь они же не могут всех проверять, наверное. Может быть...

— Да как тут определишь? — удивился Кельм, — в Медиану бы с ним вышли -было бы ясно. А так... я думаю, просто хороший ремесленник. Не обязательно же быть гэйном, чтобы сделать красиво и уютно.

— А вот у нас такого нет... может быть, что-то здесь не так, Кельм? У нас нет денег, нет продаж, и нет таких ярмарок, такого удовольствия...

— У нас же бывают праздники, разве хуже? Беднее — да, столько электричества мы не тратим, и материалов таких нет. Но ведь не хуже... веселее... разве не так? И разве у нас не бывает, чтобы люди делали такие красивые вещи? Вспомни, бывает же...

— Но это как-то не так... — начала Ивик. Задумалась. В самом деле, если вспомнить, то и в Дейтросе многие, и не только гэйны, занимались ремеслами, и что-то красивое выпиливали, вышивали, вырезали, лепили... и выставки бывали, и на праздниках вот так можно полюбоваться. Но почему-то там это все не воспринималось так ярко и празднично. Ивик вспомнила Хэлу, та всегда говорила "дейтрийское убожество". И на такой вот ярмарке ощущаешь некую правду за ее словами.

— Может, правда, личная инициатива... вот я что-то создал своими руками и продаю, а люди покупают... может, в этом есть что-то?

— Что-то — это то, что все эти вещи здесь можно купить. Ты не замечала, что сам процесс... продажа, покупка... сам этот процесс как-то действует на людей?

— Именно, — вдруг поняла Ивик, — именно так. Мне даже показалось, что этот продавец — гэйн, такая красивая витрина. А на самом деле все это не действовало бы так, если бы это нельзя было купить. Жажда заполучить, заграбастать себе — вот что делает эти вещи желанными и манящими...

— Может, и так, — сказал Кельм, — наверное, ты права. Слушай, детка, ты совсем замерзла.

— Да нет, ничего. Не сравнить со вчерашним!

Вчера на сеанс связи Ивик ездила почти за сто километров от города. И от машины пришлось далеко отходить. Почти шесть часов на морозе, в открытом поле. Ивик, конечно, еще в квенсене привыкла к морозам, но телу от этого не легче.

И сейчас носик у нее покраснел, а лицо cовершенно заиндевело.

— Да и мне тоже холодно. Давай зайдем погреемся?

Нырнули в небольшой торговый пассаж. Можно посидеть в кафе, но пить и есть ничего больше не хотелось. Пошли вдоль стеклянных витрин. Ивик, как всегда рядом с Кельмом, было просто все равно — о чем разговаривать, куда идти. Он взял ее за руку.

— Кстати, давай тебе купим что-нибудь приличное на праздник? Я же знаю, наверняка у тебя одни пуловеры и штаны...

— Нет, у меня юбка есть... ну давай купим, — согласилась Ивик. Чем-то же надо заняться. Они вошли в первый попавшийся магазинчик, хозяйка бросилась им навстречу. Кельм решительно отклонил предложение помощи. Ивик бездумно бродила между стойками, перебирая дорогие вещи, каждая блузка — в треть ее зарплаты. Ивик не очень понимала, чем все эти тряпки отличаются от подобных же в "Рони", стоящих раз в десять меньше. Ей все это не особенно и нравилось. Заинтересовали искусной выделкой цепочки, лежащие на витрине, с крошечными бриллиантами. Ивик начисто забыла, зачем они вошли сюда. Потом оглянулась на Кельма, который сосредоточенно-увлеченно перебирал платья, и устыдилась. Она ведет себя как маленький ребенок. Абсолютно пассивно. Она ведь женщина. Должна выбирать, интересоваться, самостоятельно решать, что ей нравится. Решать и выбирать ничего не хотелось. Кельм подошел к ней с охапкой платьев в руках.

— Пошли мерить.

Оранжевое оказалось хорошо, но — открывало стянувшийся ожог на плече. Черное Кельм отверг, Ивик согласилась с ним — она не любила черного цвета. Натянула светло-серое, бархатное, с ровно лежащими ворсинками. Кельм, прищурившись, разглядывал ее.

— Берите это, — посоветовала продавщица, — очень хорошо смотрится!

Кельм даже не спрашивал, нравится ли Ивик платье. Видно, понимал все ее невежество в подобных вещах. Протянул другое, светло-синее.

— Давай еще это посмотрим.

Ивик натянула платье. Посмотрела на себя в зеркала примерочной, вздрогнула. Незнакомая роскошная красавица — огромные темные глаза, матовая, будто напудренная кожа, точеная фигурка в облегающей синеве. Ивик раскрыла занавеску. Кельм покачал головой.

— Какая ты... С ума сойти, Ивик, какая ты...

И продавщице:

— Заверните нам, пожалуйста, платье.

Ивик быстро оделась. Вышла, следила за ловкими движениями необычайно любезной продавщицы, заворачивающей покупку.

— Кельм, — шепотом сказала она по-дейтрийски, — это половина моей зарплаты. Почти.

— Ах, какая досада, — ответил он, — а я хотел нефтяную скважину в Лей-Вей прикупить...

И ткнул в витрину с украшениями, в кулон с голубым топазом.

— И еще вот эту цепочку нам, пожалуйста, заверните.

Келиан не очень понимала, зачем и почему надо, кроме учебы и работы, заниматься спортивными тренировками, да еще такими тяжелыми. Но все ее новые друзья этим увлекались, и в конце концов, это весело. В школе физкультура для Кели была ужасом кромешным. Нормальная спортивная одежда — то, что все в классической школе считали "нормальной" — стоила бешеных денег, а Кели сроду не могла купить даже в "Рони" тренировочные штаны. На физкультуре девочка чувствовала себя хуже всего, в своих вечно дырявых кроссовках или вовсе босиком, потому что кроссовок нет, в барахле из социального магазина, ничем не напоминающем фирменные спортивные вещи. Кели в играх не брали в команду. Над ней подхихикивали. И все потому, что она училась в школе, не соответствующей ее уровню. Так ей и сказал однажды заместитель директора "ты учишься в школе не по твоему уровню". Но училась-то она хорошо, и выгнать ее не могли...

Ей доставляло теперь наслаждение являться на тренировку в фирменном спортивном костюмчике, красно-синем с полосками, с лейблами фирмы "Тигр". В мягких пружинящих беговых кроссовках. В здешней школе уроков спорта вовсе не было. И на тренировки, щедро предлагаемые спортклубом, ходили немногие. Но компания, с которой познакомилась Кели, почти в полном составе занималась "боевым искусством". Что интересно, тренировки вела дейтрийская тренерша. Эмигрантка. Она и в Дейтросе преподавала спорт в какой-то школе.

А вот здесь ей повезло устроиться в интернат. Говорят, посодействовал кто-то из бывших гэйнов, работающих в лиаре.

До собственно "боевых искусств" Кели пока не дошла. Тренировки были выматывающими. Бег по дорожке, проложенной вокруг интерната, три километра, пять, шесть. Бег интервальный. С отягощениями. Силовая тренировка каждый раз. Всякие приседания-отжимания. Немного техники — разучивали какие-то головоломные движения, Кели плохо понимала, как их применять в борьбе. Более продвинутые ребята проводили спарринги. Кели лишь иногда давали постучать по мешку, подвешенному на канате. После полутора часов такой тренировки выходили мокрые насквозь, футболку хоть выжимай. Но Кели нравилось потом, после душа, блаженное тепло, раскатывающееся по мышцам, мгновенный подъем настроения.

Вот и сейчас она с наслаждением прижмурилась, натягивая все еще новенькую, фирменную одежду — до сих пор не могла привыкнуть к тому, что у нее все это есть, и все это можно купить — роскошное кружевное белье, обтягивающие серые штаны, пуловер в малиновую полоску, с длинным вырезом горловины. Ноги сунула в мягкие кожаные белые ботинки. Подошла к зеркалу, взяла фен. В девчоночьей раздевалке Кели была одна — сегодня никто из девочек на тренировку не явился. Да собственно у Асты иль Харс занимались почти одни мальчишки, и все они, насколько знала Кели, были в Клубке Сплетающихся Корней.

Даже странно, почему приняли ее. И не просто приняли, а именно пригласили. Сначала она подумала, что Энди в нее втюрился — однако же, ничего подобного. К ней все относились хорошо — и это было непривычно. Проклятый забери, да все в этом интернате относились к ней нормально! И даже не в том дело, что она теперь одевается как все — а в том, что здесь все такие же, как она... с придурью... иногда даже куда больше выраженной — взять хоть Луарвега.

Но никто из Корней в нее не втюрился. Втюрился парень из класса, Райс. С ним Кели даже поцеловалась раза два. Но это оказалось скучно. Некогда заниматься глупостями.

Она высушила короткие светлые волосы феном. Запихала мокрую футболку и штаны в сумку — комом. Надо не забыть в стиралку кинуть, а то в прошлый раз три дня пролежало — сумка та-ак воняла потом. Вскинула сумку на плечо и вышла из раздевалки.

У подоконника стояли Энди и Луарвег. Энди кивнул ей. Кели подошла.

— Слышь, мы сегодня хотим немного отметить... ну что Лу и Ви уходят. Подходи тоже, если хочешь, мы у Ви собираемся в девять.

Кели подумала. Дома лежала начатая сказка про Негорящее окно. Кели уже знала, что там будет дальше. И писать очень хотелось. А до девяти времени немного, и получалось-то лучше всего именно поздно вечером. Но ведь Лу и Ви правда уходят насовсем. И надо бы отметить как-то...

— Я приду, — сказала она.

В комнате Ви сидел один только Луарвег, и света не было — лишь на столе теплился ночной кристалл. Кели сморгнула. Она только что писала про Негорящее окно, и ей показалось, что жизнь переходит в сказку — и здесь тоже уютно, легко и можно отдохнуть от палящего нестерпимого света.

Кели села напротив Луарвега.

— Привет, — сказал он, застенчиво улыбаясь. Кели взглянула на парня, и тот отвел взгляд. Луарвег не любил смотреть в глаза. Мог, но не любил.

Кели мало с ним общалась — с ним не так-то просто общаться.

— Привет, — сказала она, — а где остальные?

— Они придут сейчас... пошли в магазин. Надо купить.

— Что ж мне не сказали — я бы тоже принесла чего-нибудь.

— Да это не... не обязательно.

Он помолчал. Потом спросил.

— Как у тебя дела?

Кажется, спросил потому, что неловко молчать. Кели улыбнулась. Луарвег ей нравился — такой неловкий, смешной.

— У меня хорошо.

— Я сегодня хотел такую маку сделать... — сообщил Лу, — такую, знаешь... представляешь, синий туман поднимается от земли, и душит, он ядовитый, им нельзя дышать, и одновременно в нем зарожда... зарождаются крутящиеся плотные вихри и пробивают тело как молекуляр... молекулярные стрелы, а в теле взрываются.

— Класс комбинированного оружия, — вспомнила Кели. Они как раз изучали с консультантом Кэром тактику.

— Ага... красивая мака, правда? Но я вспом... вспомнил, что нам же надо делать вид, что мы не можем, и переделал эту маку... сделал слабее. И без вихрей.

Он подумал.

— Я буду скучать по работе. Когда уйду.

— Ты же будешь писать!

— Да, но... писать — это здорово. Но я хочу и в Медиане... это так классно. И сейчас уже плохо оттого, что нельзя в полную силу. Я хотел бы быть гэйном. Почему я дейтрином не родился...

— Тебе бы воевать пришлось. По-настоящему.

— Ну и ладно.

— А ты бы смог? — спросила Кели.

— Конечно, смог бы, — уверенно сказал Луарвег. Кели по-взрослому покачала головой. Какой он все-таки пацан! Он думает, что воевать — это так же легко, как делать маки. Да, делать маки интересно, что ни говори. Кели самой очень нравилось играть в Медиане. Она иногда развлекалась просто так, вот например, вчера построила небольшой сказочный замок... Но ведь воевать — это другое. Это тяжело. Кели, собственно, тоже не имеет такого опыта, но Луарвег уж слишком наивен. Кажется, он так и живет в мире своих роботов и андроидов, о которых пишет.

— Ты... очень симпатичная, — вдруг выговорил Лу. Кели с удивлением взглянула на него.

— Спасибо.

А ведь она, похоже, нравится этому смешному парню... Хотя вряд ли, подумала Кели. Просто он очень не уверен в себе. Ему нравятся практически все девчонки, и любая, кто обратит на него внимание... в общем, тут надо только проявить инициативу. А стоит ли? Кели подумала и решила, что нет.

Хотя он симпатичный, добрый и трогательный...

Но... нет, все же не стоит.

Дверь распахнулась, и гурьбой ввалились мальчишки, разбавляя неловкую ситуацию.

— Крэйс есть! — заорал Энди, и остальные подхватили:

— Ума не надо!

Бутылки загремели по столу, затрещали открываемые пачки. Сыр, колбаски, хрустики, орешки. Кели потянулась за стаканом. Рядом с ней плюхнулся Диэл, парнишка на год постарше. Глянул на нее смеющимся серым взглядом, налил из бутылки крепкого по градусу крэйса.

— Давайте, чада, выпьем, — начал Виорт, поднявшись со стаканом в руке, — ибо покидаем мы вас и надежные стены и уходим в безнадежное плаванье!

— Давай-ка пей, капитан!

— Корни пробивают асфальт!

Кели хлебнула, зажмурившись, крепкой жидкости. Оказалось не так уж противно. Но до дна все же не получилось. Она потянулась за хрустами, захватила целую горсть.

— Корни проломят плиты, — сказал Ани.

— А вы тут того, — заметил Ви, — без нас не скисайте.

Диэл положил руку на плечи Кели. Она дернулась было в сторону, но потом подумала — а чего я, собственно?

Было весело в полутьме, тепло, жарко, гудели голоса Корней, крэйс шибал в голову. Было так, как у Ликана. "И вот я сижу, и вокруг — плещется рейк". Виорт взял клори и спел свою старую песню. Потом инструмент перешел к Ланси. Тот играл неплохо, и в основном — Ликана.

Мне не хватает на небе четвертой луны...

Диэл тесно прижимался к Кели, от него лился мощный поток тепла. Диэл был старше ее на год, обыкновенный дарайский мальчишка, долговязый, с прямыми, как пакля, белыми волосами. А какая разница, подумала она.

Но каждой ночью я вижу свой город,

И мне больше не снятся сны.

Этот день слишком ясен и слишком долог.

Мне не хватает на небе четвертой луны.

Четыре луны — в Дейтросе, вдруг вспомнила Кели. Вздрогнула. Это было невозможно держать в себе, особенно после трех стаканов.

— Слушай, это он что — о Дейтросе? — прошептала на ухо Диэлу. Тот сначала не мог понять.

— Ну там же, в Дейтросе, четыре луны... у нас две, а у них четыре.

— А-а, вот ты про что... да не. Вряд ли. Это так, случайно. Когда Ликан это писал, еще Новый Дейтрос только недавно открыли... Вряд ли он это имел в виду. У него же много такого...

Наверное, правда, случайно, подумала Кели. Да и нет ничего такого в этой песне. У Ликана все песни такие, что не разберешь толком, о чем. Как хочешь, так и понимай — в том и прелесть.

Набравшись наглости, Кели протянула руку за клори.

— О-о, а ты что, умеешь?

— Немного.

Кели училась играть. Сразу, как пришла в интернат — взяла напрокат клори и начала. Слова, рождающиеся в ее душе, властно требовали мелодии, и мелодии рвались наружу — но Кели никто никогда не учил музыке. Теперь же она выучила несколько аккордов, неумело еще, и пыталась петь то, что так долго не находило выхода.

И удалось, она сыграла, почти не сбиваясь, с трудом переставляя непослушные пальцы, но сыграла и спела.

День отнимет тревогу,*

У тех, кто выходит с утра,

Я вдыхаю дорогу,

Глотаю миры и ветра,

Это вовсе не трудно,

Над серым асфальтом лететь,

Я играю на струнах,

На струнах звенящих путей

*Александр Зимбовский

Почти не слыша одобрительных возгласов, отдала клори. Если бы кто-нибудь умеющий, мастер, взял бы да и положил все это на нормальную музыку... сделал бы композицию. Ведь это же рэйк, настоящий рэйк. Ани в принципе рэйкер, играет на кортане, но не похоже, чтобы его интересовали стихи Кели; его вообще только музыка интересует.

Пели уже хором. Опять Ликана.

Умильные судороги мышечной ткани, *

Уютные раковины личного счастья —

А небо все злее и ниже над нами,

А воздух от ярости рвется на части...

Довольно гадать, что будет,

Храня безучастный вид —

Нас никто не осудит,

Но и никто не простит.

Вдевайте же ногу в стремя,

Пока закат не угас

Мы убиваем время —

Время убивает нас.

(*Ян Мавлевич)

Ночью чужие губы жадно скользили по ее лицу, сливались с раскрытым ртом. Кели не помнила, как оказалась в этой чужой комнате. Ей было все равно. Все равно уже пора — все девочки в классе давно... Так оно и бывает. Потом стало больно, она крикнула, забилась, пытаясь вырваться, но поздно. Она тихо плакала, не то от боли, не то по пьяни, но не сопротивлялась уже. Позже, проснувшись, она гладила белесые волосы Диэла, ткнувшегося ей в грудь. Алкоголь испарился, как морок. Она пыталась понять, какой он, Диэл. Наверное, интересный, хороший парень. Пишет странные картины — распадающиеся цветные полосы; играет на клавишах. Вот Корни взяли его к себе, значит, не дурак, понимает кое-что. Да проклятый его знает, какой он... А что, теперь он — ее парень? Они теперь вместе? Или это просто случайность. Естественно же, а чего ты ждешь, если пьешь в компании парней? Наверное, случайность, решила Кели, и от этого ей сразу стало легко.

Она осторожно выпуталась из объятий завозившегося Диэла, подхватила штаны и блузку и быстро скользнула в душ.

Ивик все-таки пришла к Киру на второй день Возрождения — Рождества. Ей даже не удалось отметить праздник с Кельмом — снова нельзя было видеться по каким-то причинам. Но для Кира он передал ей через тайник очередную флешку.

Ивик было неловко явиться сюда, и первые пять минут она стеснялась всего — своего зачем-то праздничного, купленного Кельмом голубого платья, да еще ведь и цепочку надела, дура; своего здесь появления. Дернулась, увидев в комнате двух незнакомых девушек — наверное, они тогда и приходили к Киру в первый раз. И еще там сидел оборванный сибб, судя по одутловатому красному лицу — алкаш и очевидно, нарк, ничего хорошего.

— Извини, — одними губами сказал Кир, — ты не предупредила. Иначе я бы назначил тебе встречу без них...

— Да, я не предупредила, это мой прокол, — так же тихо ответила Ивик, — но это ничего.

— Заходи, коли уж так. Ничего не случится. Они тебя не знают, а ты не представляйся подробно.

— Это тебе, — Ивик протянула ему сверток, — ничего такого. Подарок это!

Ей было неловко дарить что-то существенное, но она рассудила, что продукты в любом случае не помешают. В свертке было дешевое, но хорошее красное вино (полусухое ламайское), тортик, дорогой шоколад.

— О-о, это отлично! — Кир на кухне зашуршал бумагой, — да ты проходи, Ивик, садись! Сейчас начнем уже!

Сибб назвал себя Лари, девушки — Аллорой и Нилой. Обе были накрашены — в Дейтросе их бы в церковь так не пустили. Аллора по-мужски обнимала более хрупкую Нилу за плечи. Ивик смущенно отвела глаза.

Горели свечи. Как в детстве. Полутьма озарялась только свечами и неяркими гирляндами вдоль стен. Да еще лампочками, укрепленными над самодельным алтарем и над Книгой.

Ивик плоховато помнила порядок рождественской службы, но было ясно, что отец Кир и не придерживался никакого порядка. Стоя перед своей маленькой общиной, в некоем самодельном подобии белой рясы, он читал Евангелие:

В той стране были на поле пастухи, которые содержали ночную стражу у стада своего.

Вдруг предстал им Ангел Господень, и слава Господня осияла их; и убоялись страхом великим.

И сказал им Ангел: не бойтесь!

Это "не бойтесь!" отец Кир произнес неожиданно звонко и четко и поднял глаза.

Я возвещаю вам великую радость, которая будет всем людям: ибо ныне родился вам в городе Давидовом Спаситель, Который есть Христос Господь;

(Лк 2; 8-11)

Он не стал произносить никакой проповеди. Не было здесь и ладана — впрочем, кадить слишком опасно, запах может проникнуть на лестничную клетку. Противоречие, по поводу которого на Триме жестоко рубились одни традиционалисты с другими — стоять ли священнику "спиной к народу" или "лицом к народу" — здесь не существовало. Народ сидел в кружке на стульях, и священник — в их кругу, как равный.

Любовь познали мы в том, что Он положил за нас душу Свою: и мы должны полагать души свои за братьев.

А кто имеет достаток в мире, но, видя брата своего в нужде, затворяет от него сердце свое,— как пребывает в том любовь Божия?

Дети мои! Станем любить не словом или языком, но делом и истиною.

(1 Ин 3; 16-18)

Ивик, слушая привычные с детства слова, скосила глаза на соседок. Обыденные их лица были теперь озарены огнем — был ли то огонь свечей, или тихий восторг глаз. Серо-голубые глаза Нилы, светло-карие — Аллоры, и даже мутные глаза сибба прояснились. Они раньше не слышали этих слов. Чтобы слышать их теперь — они многим рискуют. Даже, в сущности, жизнью.

Но ведь и мы так, подумала Ивик.

В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение. Боящийся несовершен в любви.

(1 Ин. 4,18)

И снова отец Кир поднял глаза и пристально посмотрел на свою общину.

Наверное, этот его взгляд и был проповедью.

Ивик показалось, что отец Кир смотрит прямо на нее, и взгляд этот — до самой глуби, до тех пронизывающих воспоминаний — первого страшного ранения в Медиане и чьих-то рук "Единственная моя, любимая"; до страха и боли, пронизывающих всю жизнь, до давно приобретенного умения побеждать и боль, и страх. И нового круговорота страха, боли, любви — и так до конца жизни... И еще ей показалось, что отец Кир — понимает ее.

Кто говорит: "я люблю Бога", а брата своего ненавидит, тот лжец: ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит?

(1 Ин. 4,20)

Все здесь было по-другому. Не так, как в детстве, когда эти слова наполняли душу неземным восторгом, когда все было так чисто, так хорошо, так верно. Настоящие хойта в белых одеждах, с аскетически просветленными лицами, соседи и товарищи, мама и вся семья — все вокруг, ладан, свечи, такая родная, такая светлая церковная атмосфера... В ней забывались и растворялись обиды, душа, омытая исповедью, обретала чистоту и воспаряла...

Какое там!

Ничего похожего здесь не было. Было четверо грешников, не исповедовавшихся и абсолютно не достойных приступить к Чаше. Был неправильный, явно еретический — да и священник ли вообще, большой вопрос... Была служба не по уставу, попросту игра в богослужение, не более того.

Священник читал теперь почему-то — опять не по правилам — из Апокалипсиса.

И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет.

(Откр., 21;1)

Ивик вдруг словно ударило током. Вселенная стремительно сжалась, уходя в сингулярность, с огненным ревом падали друг в друга, взрываясь, галактики, и за смертью брезжили новые небеса, невиданные нами, невозможные, и новая земля, и все это был — Бог...

Отец Кир отошел к самодельному алтарю. Остальные так и сидели молча. Ивик подумала, может быть, надо встать на колени? Ничего не понятно. Мысли ее ускользнули к Кельму. Мысли были необыкновенно ясными в этот миг.

Их отношения с Кельмом — грех. Кельм и вовсе обречен на проклятие согласно традиционным представлениям. В древние времена считали, что грешников в аду поджаривают на сковородках, варят в кипящем масле и все такое. Может быть, на самом деле там — что-то более замысловатое. Как в атрайде.

После смерти, значит, он попадет в тамошний филиал атрайда. Или, скорее, Верса. Но тогда ей нужно быть рядом с ним. Какой тогда может быть рай, о чем можно вести речь?

Отец Кир подошел, держа в руках чашу и ноздреватую лепешку. Сел на стул рядом со своей общиной.

— Примите и ядите, — сказал он, — сие есть Тело мое.

И без всяких церемоний протянул лепешку сидящему рядом сиббу. Тот спокойно откусил и отдал хлеб Ивик. А священник передал по кругу чашу с вином.

Странное это было Причастие, Ивик никогда не испытывала такого, и не знала, совершилось ли Таинство, и все ли тут правильно — но и хлеб, и вино, были необыкновенно вкусными.

Почему-то стало легко и просто. Ивик перестала напрягаться, перестала думать о правильности происходящего, и общение больше не напрягало ее. Они ели всякие разносолы, и со смехом болтали обо всем подряд.

— Какое платьице, однако! — Аллора погладила Ивик по плечу, та вздрогнула, потому что прикосновение показалось ей двусмысленным... учитывая ориентацию Аллоры... и даже отчего-то приятным.

— Любовник подарил, — пояснила Ивик. Девушки засмеялись.

— Не бедный, наверное, любовник-то...

— Главное — не жадный, — заметила Ивик.

— О, это точно — главное, — подтвердил Лари.

— Выпьем? — Кир разлил вино, принесенное Ивик, по бокалам.

— Еще с винтом хорошо, — Лари полез в карман, вытащил блистер с белыми капсулами, — но мало у меня...

— Какой тебе винт, — сказала Аллора, — мне, по-моему, и так уже хватит.

— Правда, такое чувство, что мы и так уже пьяные, — тихим, будто сдавленным голоском произнесла Нила.

— Да, что-то в этом есть... я вот читал дейтрина одного, он про это пишет что-то. Кир, помнишь, ты же мне и дал... иль Лик, что ли?

— Шанор иль Лик! — полувопросительно, пораженно воскликнула Ивик.

— А ты откуда знаешь? — удивился Кир, — это не для широкого распространения было...

— Знаю. Случайно.

Они обменялись взглядами, но подробно сейчас говорить об этом было некогда. Лари поднял бокал.

— За Рождество!

— Отлично!

Они выпили за Рождество, чокнувшись бокалами, и Ивик то ли от вина, то ли еще от чего показалось, что сидят они все пятеро — близко-близко друг к другу, и она давно уже этих людей знает, и ей с ними — легко. Хорошо бы встретиться еще, подумала она, ощущая внутри острое сожаление — нет, не встретятся... разве что можно их завербовать, но этим, наверное, и так занимается Кир, ведь он связан с Кельмом. В общем, не ее ума это дело. А жаль... Они такие классные — непонятно, почему.

Или в вине все же что-то было? Так ведь и до вина она себя чувствовала так же. Лари негромко рассказывал сидящей рядом Ниле, как правильно делать вот этот желтый соус к птице, оказывается, он этот соус и готовил; Аллора разглядывала бусы — вернее, четки, но не канонические, замаскированные под бусы, лежащие на столе; такие вот Кир и мастерил, и такие подарил каждому на Рождество, Ивик достались нежно-голубые, подходящие к платью. И не надо было заботиться о разговоре, не надо было ничего стесняться, все было правильно и хорошо. Можно и просто молчать вместе. Разглядывать свечи, десятки свечей расставленных на столе, отражающихся в темно-красном вине, в блюдах, в стекле, в зрачках празднующих.

Кир поднялся и принес клори. Протянул Ивик.

— А ну-ка давай, давай, — обрвался Лари, — как там у вас в Дейтросе принято...

В Дейтросе существовали десятки рождественских песен — целая культура, и каждая песня — как жемчужина. И без них праздник — не праздник. Ивик смущенно поглядела на дарайцев. На самом деле эти песни надо бы перевести. Но никто пока не озаботился.

— Ничего, что я по-нашему спою?

Дарайцы наперебой заверили, что наоборот — хорошо, что они с удовольствием послушают. Ивик стала играть вступление, легкую, звонкую мелодию "Младенца".

Он был из плоти, он был из крови, он мёрз — зима

И на младенца сквозь дыры в кровле смотрела тьма

Дым над трубою свивался в кольца крутил, вертел

Звенели мухи и колокольцы, не спал вертеп

Не спали люди, трава, деревья, речная муть,

И ночь стояла, от удивленья забыв уснуть

(М.Протасова)

Ивик пела рождественские песенки — одну за другой. Дарайцы тихо, молча слушали, а Кир помогал ей своим высоким тенором, голос у него был не то, что поставленный, но вполне приличный.

— Ну а из вас кто-нибудь может? — спросила она потом, смущенная вниманием, которое ей доставалось. Лари крякнул, протянул руку за инструментом.

— Попробую, ну-ка...

Он немилосердно и фальшиво рванул струны, Ивик едва сдержалась, чтобы не сморщиться. Ничего-ничего, можно привыкнуть. Лари, скорчившись, неравномерно и резко брал основные аккорды. видно, что-то подбирая, то и дело ошибаясь и призывая при этом Проклятого... В итоге неловкие пальцы встроились в какой-то ритм, и под этот смутно напоминающий мелодию грохот Лари запел.

Голос у него был хриплый и очень громкий, в аккордах он врал на каждому шагу, но при этом — совершенно не стеснялся, орал вовсю, и это Ивик нравилось.

Песню она уже слышала — это был рейк, одна из довольно поздних песен Ликана.

Последние мысли в голове забубенной,

Последние гвозди в исхудалые руки;

Я был этой ночью у постели влюбленных —

Там вонь, духота и неприятные звуки...

Довольно с нас обещаний

Продажных сытых вождей,

Довольно пустых мечтаний,

Довольно чужих идей.

Вперед молодое племя —

Далек еще смерти час

Мы убиваем время —

Время убивает нас.

(Я.Мавлевич)

Они как-то оказались на маленькой кухне вдвоем — Ивик и дейтрийский священник. В комнате стоял гул голосов, прислушавшись, Ивик уловила резкий, громкий голос Лари, о чем-то спорившего с Аллорой.

Ивик опьянела, хотя вроде и выпила немного. Отец Кир что-то говорил, что-то малозначащее, она кивала. Хойта сидел напротив, прямой в своей белой одежде, в хайратнике поверх пестрых длинных прядей, с кольцом в носу. Смотрел на нее внимательно, сцепив руки с длинными пальцами на столе. И было это странно — будто не со священником сидишь, а с каким-то бродягой, и можно быть откровенной, но не так, как на исповеди — не перед высшим, давящим на тебя авторитетом, а как по пьянке, с незнакомцем, которого больше и не увидишь.

Он вдруг спросил, откуда Ивик знает иль Лика. Ивик рассказала.

— Вот оно как...

— Я не думала, что его записи сохранились.

— Так ведь он до ареста вполне официально издавался... Немного, но... И потом, есть самиздат. Знаешь, он был умный человек, иль Лик.

— Его убили ни за что. Он был ни в чем не виноват.

— Ивик, таких людей не убивают ни за что. Он был виноват. Не во всякой там ерунде, конечно, которую ему навешали... Но я думаю, что такого человека просто не могли не убить.

— Я хотела вставить в роман цитату из него... маленькая еще была, глупая. Священник в квенсене мне объяснил, что это неправильно. Там, понимаешь, он писал, что суть жизни христианина — противостояние злу... ну и так далее, помнишь?

— Конечно. " Каждый из нас должен стать гэйном. Каждый должен встать на пути зла, затопившего мир, потому что каждый — воин"...

— Это все хорошо звучит, — горько сказала Ивик, — но я не знаю... Священник объяснял, что нельзя это... акцентировать на зле. И нельзя противопоставлять себя лично злу, потому что мы всего лишь люди, а зло побеждает только Христос... А мы должны стараться не грешить... А я не могу, Кир. Вот не могу. Я сама думаю, что то, что я делаю, как я живу — это правильно. Но ведь и это гордыня, как я могу сама судить о добре и зле? Я запуталась. Я совсем не могу больше... Да, мы все грешны... — она хлопнула по столу ладонью. Кир прижал ее руку, посмотрел в глаза.

— Подожди, Ивик. Все сложнее. Все это не так.

— А как — если не так?

— Иль Лик был прав, Ивик. Зло, затопившее мир! То, что мы называем грехом — это и есть зло, затопившее мир. Мы живем в атмосфере зла, понимаешь? Оно везде. Все эти бездумно заимствованные у триманцев монашеские практики... как ты можешь очистить себя от зла, если оно — везде, вокруг, ты дышишь злом, оно — в твоих близких, самых близких людях, в соседях, вообще везде? Монахи потому и пытались уйти от мира. В пустыню уйти! В пустыне нет зла, верно, и там можно себя очистить, и ведь были люди, которые очищались и становились чудотворцами... Иисус тоже не зря в пустыню уходил. А монастыри, кстати. чаще всего превращались в рассадники того же зла! Даже почти всегда, наверное.

— А как же? — жалобно спросила Ивик, — как тогда?

— Вопрос только в том, увеличиваешь ты количество зла в этом мире или уменьшаешь... вот и все. Избавляешь от страданий — или заставляешь людей страдать... А все это очищение... списки грехов... ерунда это. Не обращай внимания.

Лицо Кира, чуть искаженное, плавало перед ней... Мы все-таки перепили, подумала Ивик.

— Ты все равно неправильный! — сердито сказала она, — надо называть грех своими именами! Нормальный священник сказал бы, что я это... живу в прелюбодействе... А эти, там — она кивнула в сторону двери, — и вовсе. А ты...

— Да, нехорошо! — согласился Кир, — с блудницами и мытарями, какой позор...

— Нам говорили, что они все исправлялись и начинали новую жизнь! И вообще — а как же апостол, он же писал, что эти... как их там — блудники и прочие царства Божия не наследуют...

— Знаешь, почему он это писал? Потому что в общине той, коринфской, таких было полно. Такие туда и шли... Думаешь, туда шли тогда приличные отцы семейств, или тем более, матери, нормальные, зажиточные, порядочные люди? Не-ет, Ивик. Порядочные люди — они туда не шли, и сейчас не пойдут... Им и так хорошо. Их и так все устраивает...

— Не знаю, нам другое говорили.

— Так это вранье, понимаешь? Знаешь, что писал один римский критик христианства, Цельс? Сейчас... "Христиане же скажут — придите к нам те, кто грешили, те, кто дети и дураки, те, кто несчастные и убогие, и вы войдете в царство небесное: мошенник, вор, негодяй, отравитель, осквернитель храмов и гробниц, это их новообращенные". Думаешь на пустом месте он так говорил?

— В Дейтросе все порядочные как раз ходят в церковь...

— Как только в церковь начинают ходить все порядочные, так она начинает гибнуть, Ивик... это закон. Она не погибнет до конца, понятно, но она... в общем, потом начинаются всякие неприятности.

— Не понимаю, — Ивик оперлась о ладони лбом, — ничего не понимаю! Я думала, все наоборот...

— За Христом идут проклятые. Понимаешь — проклятые этого мира! Те, кому в этом мире плохо. Они ищут надежды... Посмотри на этих — они все такие. Блудницы, алкаши, гомики, замученные нищетой, бездомные... Они уже не могут скрывать, как им плохо — они бегут, они готовы на все, лишь бы прекратить свою муку... И вот тогда, — худая ладонь сжалась в кулак, — тогда Христос подходит к ним и говорит — вы тоже люди, шендак! Вы — мои братья. Пошли вместе! И они идут...

Он помолчал, а потом сказал спокойно.

— Ты ведь тоже такая, Ивик. Ты только скрываешь это от себя.

Ивик смотрела на хойта расширенными глазами, бессильно бросив руки на стол.

— Слушай, Кир, а вот если тебя здесь убьют — то как, причислят к лику святых?

— Сомневаюсь, — фыркнул он, — из меня святой, знаешь, как из козла скрипач.

— Меня тоже не причислят, — сказала Ивик, — и никого из нас. Мы же гэйны... нам положено.

Кир протянул ей руку и торжественно ее пожал.

— Очень рад, что мы друг друга понимаем.

В приемной грохотал телевизор. Ивик приводила в порядок отчетность. Поздними вечерами клиентов почти не бывало. Это не значит, что нет работы, конечно. Надо привести в порядок "гробы", продезинфицировать каталки, заняться документацией, протереть шкафчики... И попробуй сделай что-нибудь не совсем идеально — обязательно последуют нарекания. Тайс или кто-нибудь из начальства заметит. Ивик плевать на нарекания, конечно, но почему-то все равно неприятно.

К счастью, сегодня с ней дежурили две девочки-практикантки. Девочек Ивик отправила мыть и пылесосить "гробы". Сама уселась за компьютер. Уму непостижимо, сколько писанины сопровождает каждый случай убийства. Все же дарайцы — знатные бюрократы. Начальница на днях сделала общий выговор: комиссия проверила документацию и выяснила, что документация ведется безобразно. Мы все должны больше уделять этому внимания! Вносить все детали бесед с клиентами. Заполнять все графы, а не только те, которые мы привыкли заполнять. Вносить также медосмотр. Правильно, грамотно формулировать. Ивик с легкой гордостью улыбнулась. На днях коллега сказала ей:

— Удивляюсь. Ты дейтра, а пишешь куда грамотнее нас.

— Мы изучали дарайский в школе, — скромно ответила Ивик. Действительно, писала она и по-дарайски неплохо. Несравнимо, конечно, с родным языком. Хуже, чем с триманскими. На дарайском она никогда не рискнула бы творить. Но все же — грамотно, прилично. Отчего почти все коллеги, закончившие, вроде бы, Свободную школу, писать толком не умеют — это другой вопрос...

Вот девочки-практикантки — только что вышли из Интеграционной. Это еще хуже.

Ивик оторвалась от работы. Что-то назойливо лезло в мозг, мешало, раздражало... Шендак, так это же телевизор. И чего она мучается? Девочки ушли, коллег нет. Никакой необходимости терпеть всю эту ерунду... Неужели им такое нравится?

Ивик присмотрелась. На экране кривлялись певцы — отчасти голые, отчасти затянутые в тонкую блестящую ткань. Свет накатывал радужными волнами. Однообразная громкая музыка мучила слух. Знаменитая ли это группа или какие-нибудь начинающие? Какая разница, все совершенно одинаково. Безлично.

Ленивчик лежал тут же, на столе. Ивик потянулась и выключила ящик. Сразу стало тихо и покойно. Как, собственно, и должно быть в Колыбели, обители смерти...

Вот так ведь всегда, подумала Ивик. Сначала этого не замечаешь. По сравнению с другими впечатлениями — барахлом, продуктами, чужеземным богатством — все это кажется мелочью. Но потом, мало-помалу, начинает проникать в сознание серость.

Ты чувствуешь разницу.

Первое время музыкальные композиции, фильмы, картины даже могут показаться оригинальными и интересными. За счет непривычности — они не такие, как в Дейтросе. Пока ты не услышишь тысячный раз — одно и то же: чуть-чуть другая мелодия, другой ритм, но суть и смысл — те же самые. Пока не посмотришь десятый фильм — отличающийся от первого лишь именами героев, незначительным отличием в чертах лица и цветом их одежды. И возможно, местом и временем действия. Где бы действие не случилось: в прошлом, будущем; в любом месте Дарайи, в других мирах, все равно герои одни и те же — у них одинаковые лица, выражение глаз, они одинаково думают и говорят одними и теми же словами. Типажи.

И серость, серость, беспросветная слабость любого образа... Такое впечатление, что они нарочно отбирают только самые убогие творения. Но все еще хуже — в Дарайе ничего другого и не бывает.

Это мелочь. Этого не замечаешь. Какую роль играет искусство в жизни среднего человека? Почти нулевую. Развлекательную. Без него можно обойтись. Но постепенно впечатления накапливаются.

И ты вспоминаешь Дейтрос, где каждая книга — открытие, каждый рассказ — откровение, фильм — открывает новую грань мира; каждый музыкальный отрывок, даже легкий и развлекательный, тревожит и будит душу. Где так мало глянцевой красивости, но на каждом шагу — красота.

Мы не ценим все это. Кажется, это никуда не денется. Но вот же — делось... У них здесь — делось.

Иногда, впрочем, встречались и в Дарайе неожиданно яркие находки — по-настоящему волнующая мелодия, мастерски построенный диалог, стихотворение; но чаще всего выяснялось, что происхождение этой находки — древнее, еще доготановское; иногда триманское или даже дейтрийское. Ивик немало позабавила услышанная по телеку в разухабистой оранжировке русская народная песня "Калинка"; и совсем уж поразил использованный в какой-то рекламе перевод известного дейтрийского поэта...

Дверь отползла в сторону, вошли девочки.

— Мы закончили, теперь что делать?

Они сидели втроем и пили чай. Ивик рассматривала девочек. Какие девочки — по дейтрийским-то меркам? Обеим по восемнадцать. У Ивик в 18 была ответственная, опасная работа; она пережила тяжелое ранение; уже вышла замуж, забеременела, родила ребенка...

Подумать только, что можно жить без всего этого, жить — и не торопиться, долгое детство, долгая, веселая разгульная юность. Доступные по деньгам развлечения и поездки, мальчики, крейс и легкие наркотики, хобби, жизнь — для себя. Санне уже 28, у нее есть партнер, живут вдвоем. Ивик как-то с улыбкой спросила, как насчет детей, Санна удивилась.

— Да ты что... Рано еще. Куда торопиться, надо для себя пожить.

Мысль эта запала Ивик в душу. Пожить для себя! Вот как она сейчас — только еще без второй, тяжелой и опасной, и требующей времени работы. Просто отрабатывать смены где-то. Приходить домой — и писать, писать... А может, подкопить денег и съездить к морю. В одиночку. Не в санаторий после тяжелого ранения, полуживой, а просто так, потому что хочется. Там завести какой-нибудь необязательный романчик. И опять же — писать... Если бы больше времени на писание! Ивик давно закончила бы и цикл про Алекса, и приступила бы к роману о будущем...

Вот только — захотелось бы ей тогда писать хоть что-нибудь?

Девочки обе были рослые, симпатичные. У Таллы — огромная копна золотистых кудряшек, очаровательно мягкий плоский носик, огромные подведенные глаза. Мири — тонкая, как фотомодель, с распущенными по плечам локонами. Но даже в черно-белой одинаковой форме безошибочно определялось социальное происхождение девочек. По каким, интересно, деталям, подумала Ивик. Слишком яркая дешевая косметика. Обилие пирсинга, вычурные искусственные ногти. Общая вульгарность. Жесты, стиль поведения. Не ошибешься...

Девочки щебетали о ценах в парикмахерском салоне. Как все подорожало. Ивик подумала, что уже и ей пора бы посетить сие заведение — лохмы слишком отросли.

— Вам еще долго учиться? — поинтересовалась она. Талла ответила.

— Еще полгода. Вот практику закончим... — она вздохнула, — а найдем ли потом место работы — это еще вопрос.

— А кем вы можете работать? Танатологами?

— Нет, сопровождающими.

— Как я? — удивилась Ивик, — но у меня вообще нет образования.

Талла пожала плечами.

— Без корочек сейчас и такую работу не найдешь.

— А на танатологов не хотите учиться? Там всего три года, и...

— Ой, ты что! — махнула рукой Талла, — это слишком сложно. Я лично не потяну.

— У меня сестра училась, — добавила Мири, — ее выгнали за неуспеваемость. Сейчас, правда, она место нашла — на упаковке работает.

— Я пробовала поступить в вечернюю школу, чтобы получить диплом Свободной... Но тоже не смогла, — призналась Талла, — там так сложно... мы такого не проходили вообще.

— Слушайте, я ведь в вашей жизни мало разбираюсь. Вы что, правда учились вместе с вангалами? — заинтересовалась Ивик.

— Ну нет, у них отдельные классы!

— Они с самого начала в Интеграционной... — пояснила Мири.

— Ну да, потому она так и называется, — кивнула Ивик, — как бы интеграция вангалов в общество. Они учатся вместе с обычными детьми. Только обычные приходят уже после начальной... Те, кто в начальной не очень хорошо учился. Но получается, все-таки не вместе?

— Да ну, вангалы — они же тупые! С ними же говорить невозможно. И рожи у них...

— У нас нормальные мальчишки были.

— Дрались, наверное, с вангалами? — предположила Ивик, вспомнив собственное детство. То и дело стычки... наказывали, конечно, но это не помогало. Ивик-то в драках не участвовала, но ситуацию знала хорошо.

— Ага, с ними подерешься! Вангал как даст — так полетишь вверх тормашками. Они же здоровые. Но им запрещают драться с нами. Только друг с другом. Если кто агрессивный, так лечат сразу...

Вероятно, подумала Ивик, формируют рефлексы — не трогать обычных людей...

— Но программа у вас учебная та же, что и у них?

— Ну да, программа одинаковая, учителя одинаковые. Нормальные предметы... У них только спорта больше и еще единоборство...

— А какие предметы у вас были?

— Да обыкновенные... Компьютер, психогигиена, основы общественной жизни, чтение...

— Математика? — предположила Ивик.

— Ага, тоже... до шестого класса была. Потом это... гуманология...

— А это что? — удивилась дейтра.

— Ну это, сексуальное там воспитание, вообще про человека, как питаться надо, про здоровье...

— А-а. Полезный предмет, — похвалила Ивик, — а история, обществоведение?

— Да, история тоже была. До седьмого класса

— До восьмого, — возразила Мири.

— Языки?

— Какие? — удивилась Талла.

— Языки других миров. Дейтрийский... триманские языки, Лей-Вей.

— А-а, это... не, это-то кому нужно?

— Это только в классической учат, — пояснила Мири.

— Ой, они столько учатся, это же ужас! — воскликнула Талла, — у меня одна подруга, мы с ней в начальной дружили, учится в классике. Прикинь, ей еще три года учиться! С тоски умереть можно. Она каждый день сидит зубрит, как ненормальная!

— Зато профессия хорошая будет, — заметила Ивик.

— Это да, — согласилась Талла.

Ивик налила себе еще чаю.

— О brawe new world, — пробормотала она под нос, — хотите еще?

— Нет, спасибо.

— Нам еще надо подготовить все к утренней смене. Сейчас займемся...

— Пальцы не слушаются, — пожаловалась Кели. Попробовала еще раз прижать струны, но отказалась от этой попытки — натертые кончики пальцев заныли от боли.

— Тренируйся, — меланхолично сказал Ланси, — я тебе все показал. Надо тренироваться, все будет...

Он пробежал по струнам пальцами, будто погладил клори. Нежная мелодия заполнила холл. Две девчонки, щебечущие над какими-то журналами, разложенными на столе, разом подняли головы. Ланси перешел на резкие, рваные аккорды. Запел. Кели смотрела на него с восторгом.

Идет по улицам дождь,

вокруг не видно ни зги...

Кели вздохнула. Ее стихи тоже можно петь! Можно. Она знала — как. Иногда приходили даже обрывки мелодий. Если бы научиться играть, как Ланси. Она бы организовала свою группу, играли бы рейк. Почему нет? На ударнике кто угодно бы выучился. Ани бы играл на клавишах, он же может на кортане.

Ланси все пел, раннего Ликана. Тот был тоже мальчишкой тогда, как они, работал в Лиаре... учился в интернате.

Я грею руки чужих,

Но про свои позабыл,

Но обморозив чуть-чуть,

Я как волчонок, завыл,

Чужие руки и плоть,

Чужие злые глаза,

Чужой ненужный покой,

Моя здесь только звезда...

Дослушав песню, Кели соскочила с подоконника.

— Слушай, у нас сейчас тактика будет... мне идти надо.

— Ага, — равнодушно сказал Ланси и без перехода заиграл тихую, незнакомую мелодию. Кели кивнула и пошла к переходу в учебное здание.

Она помнила, как в первое время поражал ее этот переход — огромный, закругленный сверху, с прозрачными выступами стен, между которыми вились незнакомые растения с твердыми листьями, до самого арочного потолка. Кроссовки мягко вминали пол, сделанный из полупрозрачного синего геля. А сейчас вот идешь — и не замечаешь всего этого. И радости от шикарных кроссовок, от фирменной "Таевской" сумки, перекинутой через плечо — уже нет.

И жратва — хорошая, но в принципе, обычная. А те, кто привык ко всему этому раньше — наверное, вообще не замечают.

Кели свернула налево, в залы, где обычно проводились занятия по тактике, и откуда позволялся выход в Медиану. Под охраной, разумеется. Хотя чего тут опасного — на самом деле дейтрины ведь никогда не приближаются к границам Дарайи, они же не самоубийцы. Разве что шпионы какие-нибудь. Так у них свои цели, не школьников же убивать. Кели ускорила шаг — похоже, поздновато. Часы она, как всегда, забыла в комнате, не привыкла носить, раньше у нее никогда не бывало часов.

Все уже собрались, но занятие, по счастью, еще не началось. Преподаватель, дейтрин Тилл иль Кэр, скользнул взглядом по Кели.

— Садитесь.

Девочка проскользнула на место, отыскав свободный стул у стены. Кое-кто из одногруппников вооружился электронным блокнотом. Зубрилки... На этих занятиях главное — практика. Иль Кэр между тем что-то уже рассказывал. То, что обещал на прошлом уроке — о временнОм оружии.

— Очень интересный и опасный подвид оружия. Но вам никогда не научиться его создавать. Манипуляции со временем доступны и далеко не каждому гэйну. Во-первых, в Дейтросе требуется специальное разрешение, нужно пройти спецкурс, прежде чем вам разрешат хотя бы мелкие манипуляции. И на каждую надо отдельно брать допуск. Но манипуляции, ограниченные только самой Медианой — допустимы. На этом и построено временное оружие. Повторяю, его могут применять только опытные гэйны, очень опытные, не молодые. Если солдаты сталкиваются с квиссанами, ожидать применения временного оружия не следует. Тем более, вы не сможете создать его сами, так как для этого мало фантазии и СЭП — надо владеть тонкой конструкцией Медианы. Однако мы займемся на сегодняшнем занятии именно этим оружием, потому что вам надо научиться создавать от него защиту. Понять принципы защиты от него...

Кели слушала вполуха, с любопытством разглядывая дейтрина. Чужой. И совсем непохожий на тех дейтринов, которых показывают по телевизору. Нормальный человек все же. Кстати, у него светлые глаза, обычные, как у дарайца. Только волосы темные. И конечно, черты лица, скулы и все такое. Уже немолодой, морщины на лице. Но выглядит прилично, подтянутый такой, энергичный, тщательно одет. Интересно, как он чувствует себя здесь, теперь? Захотел перейти на нашу сторону... не, ну конечно его убедили как-то в атрайде. Но это значит, что он захотел, что он так решил. И конечно, он хорошо зарабатывает.

— Вопросы у вас есть? — спросил иль Кэр. Один из парней поднял руку.

— Я не понял все-таки принцип... как оно работает?

Дейтрин улыбнулся.

— Принцип довольно сложен. Возникает как бы флюктуация, пузырь, который толчком переносит часть Медианы в прошлое или будущее, обычно достаточно нескольких минут. Если гэйн при этом комбинирует оружие, он может перенести вас в будущее, и за оставшееся время подготовить что-то новое, например, огненное озеро — и попав в будущее, вы сразу угодите в это озеро. Можно и не комбинировать, просто вынести за пределы поля, но тогда нужен длительный сдвиг, то есть очень большая энергетическая мощь... Гэйн работает при этом с разными слоями Медианы, перебирая их. Для этого, повторяю, надо владеть конструкцией — а это даже объяснить непросто. А теперь перейдем в Медиану!

Кели зажмурилась и открыла глаза уже в сером удивительном пространстве межмирья. Впервые она оказалась в Медиане лет в пять. Здорово испугалась — но тут же сумела перейти обратно. И потом все время тянуло туда. Однажды она нарвалась на патруль, ее окружили вангалы... офицер записал ее имя и адрес, и потом родителям пришлось заплатить большой штраф. После выволочки, полученной дома, Кели как-то не решалась больше ходить в Медиану.

А здесь — можно. Официально. Она протянула вперед руки, и на ладонях возникла фонтанчиком струйка золотого песка. Меняя цвет, она расширилась, заиграла, заблестела... Кели вдруг заметила, что все молчат и смотрят на нее. И преподаватель смотрит как-то странно. Смутилась и убрала руки.

— Очень хорошо, — похвалил дейтрин, — ничего страшного, я потом дам вам всем время на то, чтобы просто поиграть. В Дейтросе это разрешается. Игры в Медиане — это очень полезно для СЭП, для развития фантазии и мастерства. Ну а теперь давайте займемся временнОй защитой... прежде всего вам нужно понять следующее — как именно происходит перенос во времени...

Преподаватель объяснил механику. Кели показалось, что она поняла. Иль Кэр велел создать защитную сферу. Сфера может выглядеть как угодно, все защитные сферы похожи — но важны их свойства, то, от чего именно они защищают. В данном случае надо было просто не допустить смещения слоев Медианы. Кели вообразила реку и множество течений в ней — холодных, теплых... вода в реке слоиста. Потом представила себя в маленькой подводной лодке, скорлупке... воздух вокруг нее замерцал зеленоватым светом. И вдруг мерцание исчезло, а Кели ощутила легкий толчок.

— Нет, — сказал иль Кэр, стоящий перед ней. Он подходил к каждому по очереди, и вот очередь дошла до Кели, — если бы я мог, я бы сейчас легко отправил тебя в прошлое или будущее. Тебе повезло, — он улыбнулся, — я уже этого не могу. А жаль, ты бы почувствовала, что такое перемещение во времени. Здесь ведь важно — почувствовать.

Дейтрин взял Кели за руку. Его ладонь была теплой и крепкой.

— Сейчас мы попробуем с тобой. Ты поймешь. Сейчас мы будем двигаться во времени. Делай то же движение облачным телом, что при переходе в Медиану. Пошли!

Кели что-то ощутила. Что-то сдвинулось вокруг. Или изменилась она сама. Неуловимо. Будто невидимый свет озарил их, будто пространство мигнуло и исчезло. И снова все было как есть — вокруг ребята, тщетно пытающиеся что-то сотворить, никто не обращает на них внимания...

— Поняла? Мы сместились на десятитысячную секунды.

— Да... кажется, — медленно сказала она. Посмотрела в лицо дейтрину.

А ведь с другими он не делал этого...

Светлые блестящие глаза внимательно смотрели на нее.

— Учись, — сказал дейтрин, — тебе это пригодится.

— Кажется, я поняла, — сказала Кели.

— Тогда пробуй...

Он тратит на меня так много времени. И это уже не первый раз, вспомнила Кели. Выделяет. Незаметно, может быть, но выделяет. Может, я правда очень талантливая? Кели надулась от гордости, но тут же вспомнила, что Дина препод хвалил куда чаще, и у Дина образы получались, несомненно, лучше. Да и другие не подкачали... нет. Непонятно. Может, он педофил? И влюбился в меня?

— Работай, — потребовал дейтрин. Кели смутилась. Ну и дура же ты!

Она прикрыла глаза, вспоминая ощущения. Нет, не река. Река — слишком пространственный образ, трехмерный, простой. А что тогда? Как вообразить пятимерный континуум? Нет таких аналогий в нашем мире. Ну нет их! Не способен на это человеческий разум.

Тогда — движение облачного тела.

Кели была заключена в прозрачный куб, невидимый остальным, и там, внутри этого куба происходило движение вглубь. Так же, как при переходе в Медиану. Вообразить фигуру, получающуюся в результате этого движения. Поставить барьер. Перетянуть. Прервать.

— Хорошо! Очень хорошо!

Кели довольно улыбнулась.

— К сожалению, мы не можем это продемонстрировать остальным — это не видно, это нужно понять. Не совершенно, но уже очень хорошо. Тренируйся дальше.

Кельм отошел от девочки и довольно улыбнулся. Он каждой группе по нескольку уроков объяснял это оружие и тренировал ребят ставить от него защиту. По банальной причине — этот вид оружия на самом деле гэйны почти не применяют. Он требует очень большого искусства, и малоэффективен, учитывая энергетические затраты. Зато на занятиях можно было неопределенно долго тянуть время, расписывая ужасы временных сдвигов и тренируя ребят защищаться от них.

После занятия дейтрин направился к переходу в лиар. Работа на сегодня закончена, надо только отправить отчет начальнику. По пути Кельм собирался провернуть еще одно дело. Он не видел Эрмина уже почти две декады. Не следовало часто встречаться. Да и не о чем говорить — пока нет возможности переправить парня домой, а все инструкции Кельм ему дал. Не маленький, пусть выполняет.

Но незаметно, вскользь Кельм наблюдал за тем, что происходило с Эрмином. Парень поправился, во всяком случае, встал на ноги, и его поселили в одной из квартир при самом лиаре. Скромная служебная квартирка из двух комнат и кухни, раньше Кельм сам жил в такой. Незаметная охрана и наблюдение. Кураторства Кельму не предложили, а сам он не рискнул напрашиваться — в нынешних-то условиях, когда он сам под подозрением. Курировал Эрмина один из дарайских офицеров. Парень уже прошел какие-то тесты и вскоре его собирались включить в работу Контингента Б — то есть вместе с Холеном иль Натом. С Холеном молодой гэйн тоже познакомился. Кельм окольными путями выяснил расписание Эрмина и знал, что сейчас, в этот момент юноша должен закончить занятие компьютерного курса — прежде чем начать работать, надо освоиться с программой, сохраняющей записи мак — образцов виртуального оружия.

Кельм столкнулся с Эрмином в коридоре, парень уже вышел из компьютерки, прикрывал дверь. Увидел Кельма и заметно вздрогнул, на лице последовательно сменились выражения узнавания, вопроса, радости, обиды, понимания. Возможно, сторонний наблюдатель и не заметил бы всего этого, парень все же сдержался и не продемонстрировал близкого знакомства с Кельмом. Но разведчик про себя вздохнул. Сложно иметь дело с неподготовленными людьми.

— Здравствуй, — сказал он.

— Здрасте, — растерянно ответил юноша. Разговор шел по-дарайски. Эрмин говорил с легким акцентом, но правильно и почти свободно, лишь изредка отвлекаясь на подбор слов.

Кельм ободряюще улыбнулся.

— Ты в кантину? Я туда же.

Они зашагали рядом.

— Ну как дела? — спросил Кельм, — осваиваешься?

— Да, — было видно, что парню нестерпимо хочется задать вопрос. Один-единственный. О Дейтросе.

Но за ним наблюдали сейчас так тщательно, что даже тени подозрения нельзя позволить. Кельм сказал веско.

— Не все сразу. Придется подождать, пока все желания осуществятся. Я со своей стороны, конечно, поговорю с начальством, чтобы все происходило быстрее... Но тебе нужно запастись терпением.

Фразы были двусмысленными, но судя по выражению лица, Эрмин все понял.

— Да ничего, — сказал он, — конечно. Успеется.

— Ну а как быт? — спросил Кельм, — доволен?

— Да, очень хорошая квартира... Только в город не выпускают. И облачко отдают только на время работы и тестов.

— Это естественно. Они не могут тебе так сразу доверять. Мало ли что? А вдруг ты передумаешь, попытаешься бежать в Дейтрос, вдруг ты вообще связан с дейтрийской разведкой, — Кельм улыбнулся.

— Я не знаю, как можно доказать, что это не так.

— О, они это могут. Ты ведь уже прошел некоторые тесты...

По лицу парня пробежала тень.

— Гадость... да, я согласился сотрудничать, но это... все равно гадость.

— Что поделаешь? Мы все проходили такие тесты. Пойми, у них нет другого выхода. Ну и... детекторы лжи, наркотики, в общем-то, все, что делалось в атрайде — все делается и сейчас. Только уже для того, чтобы убедиться в твоей искренности.

— Я понимаю, — сказал Эрмин.

Они спустились по небольшой лесенке. На площадке у кантины курила кучка офицеров — они проходили очередные курсы повышения квалификации. Занятия у них вел, кажется, Холен. Лицо Эрмина чуть перекосилось. Господи, подумал Кельм, неужели он действительно успешно проходит все эти тесты... он же даже ненависти скрыть не может. Даже в такой ситуации.

Впрочем сейчас нет необходимости ее скрывать. Ненависть к дарайской армии для пленного вещь вполне естественная.

Ходячая мина, уныло сказал себе Кельм. Мина, на которой я сижу. Одно неосторожное движение, случайность — и мы взлетаем на воздух оба. Понятно, что мне не хотели давать разрешения на его спасение...

И все равно Кельм знал, что поступил правильно. Они взяли подносы, встали в очередь, кантина была полна тех же офицеров, у окна с бежевыми завесями, за длинным столом расселась группа вангалов, совершенно одинаковых на вид, квадратные лица, квадратные плечи. И ложками они орудовали как по команде — раз-два, раз-два, поглощая один и тот же бобовый суп.

Офицеры по сравнению с ними выглядели утонченными интеллигентами.

Кельм набрал себе на поднос салат из зелени, кукурузный салат, шрек — толстый мясной блин с чесночной подливкой, рассыпчатый рис. У Эрмина откровенно разбегались глаза, в итоге он взял то же, что и Кельм. У самой кассы пришлось ждать. Кельм сказал негромко.

— Позже, когда ты начнешь работать, мы с тобой будем иногда встречаться. Я, видишь ли, консультант, то есть через меня также будет проходить и твоя продукция. Иногда надо будет что-то обсудить...

— Честно говоря, — Эрмин прямо взглянул на него, — работать не очень-то хочется...

— Что поделаешь, это плата. Потерпи, — Кельм ответил таким же прямым взглядом. "Это приказ. Выполняйте, гэйн". Эрмин шевельнул ресницами — "есть", и отвел глаза. Кельм протянул кассирше карточку. Посмотрел в зал, ища знакомых — и увидел за одним из столиков Холена. Преувеличенно бодро помахал рукой.

— О, а вот...извини, — обратился к парню, — у меня тут приятель. Ну ладно, еще увидимся.

Хлопнул Эрмина по плечу, слегка сжал на плече пальцы, и поддерживая поднос одной рукой, стал пробираться сквозь толпу.

Холен был слегка удивлен тем, что Кельм сам к нему подсел. Обычно тот не демонстрировал желания общаться. Даже избегал Холена.

— Сейчас разговаривал с новеньким, — сообщил Кельм, аккуратно разрезая шрек, — парень недовольный какой-то. Понятно — тесты проходит. Тяжело, наверное.

— Да уж, как вспомню эти тесты, — поддержал Холен.

— Действительно, неприятно, — согласился Кельм.

— Неприятно! Не то слово... вот чего я не понимаю, если честно! Зачем они так-то? — Холен понизил голос, — ведь все же вывернут наизнанку... все надо оплевать, от всего отказаться. И еще при этом замеряют, замеряют, без конца эти ассоциативные допросы , вопросники какие-то, приборы... Ну ладно, ну вынудили согласие. Добились своего. Но зачем вообще все рушить в человеке...

Кельм пожал плечами и ответил холодно.

— Думаю, понятно, что просто так нам верить не будут. Что нужны какие-то доказательства... искренности. Поэтому первые полгода, а то и дольше, нет и свободы перемещения... Вот когда ты уже начнешь делать оружие, работать против Дейтроса — тогда все свободнее.

— Так ведь и так достаточно, разве нет? Как только я начал работать против Дейтроса, так путь назад мне и закрыт. Мне же все равно деваться некуда... Если мы назад вернемся, нас же там тоже расстреляют. Зачем же эти тесты еще...

— Ну думаю, по сравнению с атрайдом это все-таки значительное улучшение, — сказал Кельм. Холена передернуло.

— Тут ты прав. Это да.

— А ты знаешь, меня и сейчас иной раз проверяют, — небрежно сказал Кельм, — особенно в последнее время... а ты не замечаешь ничего такого?

Холен подумал.

— Да нет вроде... хрен их знает.

Он вытерся салфеткой, скомкал ее, бросил на поднос.

— Планы на вечер есть? Скучно... не знаю, чем заняться.

— У меня, к сожалению, планы есть, — сказал Кельм, — не понимаю, чего тебе скучно? Мы же не в Дейтросе, мы в Лас-Маане. Деньги вроде есть. Неужели заняться нечем?

— Да не знаю. Обрыдло все. Ну ладно, пойду я тогда...

Холен поднялся и зашагал к выходу, прихватив поднос.

Кельм задумчиво смотрел ему вслед. По его расчетам, Холена уже давно должны были арестовать.

Прокола быть не должно. Тот факт, что Холен все еще оставался на свободе, имел три причинных возможности.

Во-первых — на это Кельм не рассчитывал — дарайцы могли оказаться идиотами и вообще не заметить брошенного следа, а все еще раскручивать воображаемого родственника Кибы, которого Кельм послал в атрайд вслед за мнимым Холеном.

Во-вторых, и это был наихудший вариант, он прокололся где-то, или же прокололся его агент, и психологи атрайда установили, что посетитель лишь выдавал себя за Холена. Может быть, маскировка все же оказалась недостаточной, или у него незаметно сняли еще и пальчики.

В-третьих, дарайцы не обязательно должны арестовать подозреваемого сразу. Кельм и сам на их месте поступил бы так же. Просто усилил бы слежку и наблюдение.

Попытка выяснить у Холена, не замечает ли он слежки, не удалась. Может быть, слежки нет. Но скорее, Холену она просто безразлична — с ним ведут нейтральные беседы, подсовывают невзначай практические тесты, ну а жучки, камеры, наружка, что они там еще применяют — всего этого Холен не видит, потому что никогда и не готовился к этому.

Досадно, подумал Кельм. Придется подождать еще. В конце концов, главное — получить информацию от Кибы и передать ее в Дейтрос, а там уже будем задумываться о своей безопасности.

Холен иль Нат не считал себя предателем.

Никогда не ассоциировал это слово с собой. Да, "с какой-то точки зрения", наверное, он таковым был. И если бы Холену такое обвинение кто-нибудь выдвинул, он не нашелся бы, что ответить.

На это невозможно ответить словами. Если было бы можно передать картину, изобразить это — и желательно добавить ощущения... Он даже что-то такое пытался перенести на бумагу, углем, карандашом, давно уже, в самом начале, когда только начал работать в Контингенте Б. У него даже получалось — но все эти рисунки он потом порвал на мелкие клочки и спустил в мусоропровод.

Страшно. И показывать — некому.

Потому что гипотетическому обвинителю показывать это было бы все равно бессмысленно. Обвинитель смотрел на Холена из мрака рыбьими глазами, не меняя выражения лица. Можно изобразить отчаяние, ужас, боль, боль, нечеловеческую боль, и не просто так несколько минут боли, а часы, дни, недели... боль, которая не прекращается никогда. Рассказывать о прессе, об асфальтовом катке, о физических законах, которые неизбежно распластают тебя в тряпку, сопротивляйся им или нет, и можно умереть — но ведь тебе и этого не дадут. Отдать жизнь за Дейтрос? Он бы отдал. Но ни одно тело не может сопротивляться давлению гидравлического пресса. Оно все равно, неизбежно будет сломано и раздавлено.

Можно рассказывать, что это такое, когда тебя пытают — но обвинитель не поймет и не услышит. Он начнет вспоминать про каких-то фантастических героев, которые якобы — а кто проверял, кто знает, кто измерял меру страдания — и это преодолели, он скажет, что ты был Должен, что это твой Долг. Единственный способ заткнуть такого обвинителя — это положить его самого под гидравлический пресс.

Но Холен не обвинял себя. И знал, что ни один нормальный человек его обвинить не сможет.

Предатель — это тот, которого купили. Деньгами или обещаниями. Или пусть даже запугали угрозами. Это — тот, кто принял сознательное решение. Иуда продал Христа за серебреники. По собственной, личной инициативе. Предатели — это те эмигранты, которые за деньги рассказывают о Дейтросе гадости. Не из страха даже — просто за деньги, чтобы жить чуть-чуть получше.

Но никак нельзя считать предателем того, чьи кости перемолол гидравлический пресс.

Деньги, если быть объективным, Холену тоже заплатили. Неплохие. Он сидел в собственной гостиной. Отличная квартирка — три комнаты, наверху — огромная студия, мечта, оборудование, мебель, подсветка, диваны для отдыха. И он уже почти выплатил кредит за эту квартиру. Хотя так до конца и не понял, зачем она ему одному — такая огромная.

Холен поднялся по лестнице в студию. Раз есть деньги, то почему их не тратить? Но ведь не из-за денег он согласился работать. Сотрудничать. Ему тогда само это слово было омерзительно. Просто не было другого выхода. Реально — не было, и все. Наверное, герои бывают. Возможно, это сказки, или точнее — просто у каждого человека своя мера, свой предел, за которым он ломается, но бесконечным этот предел не бывает ни у кого. Но Холен — нормальный человек. Не трус, он много лет служил, воевал, вел себя вполне достойно. Не слабый. Не корыстный. Просто обычный, нормальный человек. И ему очень не повезло в жизни.

Кстати, он до сих пор считал, что да — не повезло. И будь у него хоть какая-то возможность — он вернулся бы в Дейтрос. И плюнул бы на все это потребление, на роскошь, на студию бы свою плюнул...

Вернулся бы к Лите, к детям, к друзьям... О них Холен старался никогда не думать. Это было не просто больно — невыносимо больно. Это тоже было пыткой.

Яркий, почти дневной свет вспыхнул под высоким потолком , простор засиял. Длинная зала, полукруглые окна с вьющейся зеленью, сейчас затянутые белыми жалюзи. Холсты — на стенах, на подрамниках.

Этой мастерской хватило бы на всех художников их шехи или даже всей части... Все богатство — ему одному.

Стеклянные шкафы, на полках — растворители, разбавители, лаки, грунты, масла, наборы красок, пеналы с кистями, масленки, палитры, щипцы. Чистые холсты — разного размера, фактуры. Все для графики — карандаши, угли, растушевки, бумага...

Бейся о стену головой...

Он любил писать по ночам — пишется хорошо. Нет дневного света, но и это здесь не проблема: линия оранжевых и голубых люминесцентных ламп сверху, за рабочим местом, и линия — сверху слева. Мольберт — пустой сейчас, но шендак, какой же он удобный, ведь нарадоваться не мог поначалу, и регулируется, и двигается как угодно; а в Дейтросе-то подрамники на самодельные подставки ставили, чуть не на стулья...

Длинный стол, раскиданы угольки, пользованные растушевки, кипа листов. Холен стал перебирать их. Шендак, сколько он уже сюда не поднимался — неделю?

Наброски были неплохие. Он их делал месяц назад. Или два? Кажется, в начале осени. Пытался реализовать идею, задуманную еще в квенсене, давным-давно. Все не доходили руки, не хватало времени. Игра света и тени. Лицо девушки на границе мрака. Он реализовал это в Медиане, с Литой. Было очень красиво. Но давно. Сейчас он не видел того света.

Но наброски хорошие, профессиональные. Анатомически правильно показанный поворот головы и плеч. Мышцы, изгибы, впадинки. Лицо не то дарайское, не то дейтрийское — что-то среднее. Живая, не кукольная красота. Реалистичная, но не фотографическая манера...

Он мог бы зарабатывать деньги, рисуя рекламу. Или художником-иллюстратором — для хороших, академических изданий; для интеллектуальных журналов; мог бы рисовать персонажей мультиков и компьютерных игр. Он все еще прекрасный художник, профессионал, и останется таковым всегда. Ремесло никуда не делось.

Но таких художников и здесь полно, конкуренция высока.

К тому же, у Холена и так есть профессия, и другую ему — по крайней мере пока -выбрать даже и не позволят.

Рука дрогнула, он выронил листы. И не хочется этим заниматься. Да, он это умеет. Но не хочется. Давно уже нет желания. Может, надо как-то начать — и пойдет... Может, надо дисциплинировать себя. Ведь и в Дейтросе бывало всякое, иной раз и не идет, но потом что-то сдвигается внутри, и — снова горит Огонь.

Сейчас — не поможет ничего, он это знал. Давно убедился на опыте.

Знакомая тошнота подступила к горлу. Холен быстрым шагом вышел из комнаты. Спустился вниз. В такие вечера надо либо резать вены, либо срочно уходить из дома. К счастью, эти вечера случаются редко.

"Трога" ждала его в подземном гараже. Холен открыл дверцу, сиденье мягко спружинило под ним. Неслышно завелся мотор, кондиционированный ветерок приятно коснулся лица. Холен рассеянно коснулся панели управления, и машина вынесла его на поверхность, сквозь раскрывшиеся автоматические створки ворот.

Он включил радио — веселенькую дарайскую музычку. Холен не был музыкантом, в первое время его ошеломляла их эстрадная манера, показалась яркой, необычной, значительно лучше всего, что он слышал в Дейтросе. Позже он понял, что никаких других вариантов в Дарайе нет — включи любую группу и услышишь приблизительно одно и то же. Эффект новизны стерся. Даже старинные классические вещи они переигрывали в той же манере, убивая последние проблески огня, когда-то испытанного композитором.

Но какая разница, что слушать? Лишь бы только не тишину...

Это был один из советов психолога. Холен давно уже лечился от депрессии. Не настоящей, биохимической, но ведь ему-то какая разница, от чего мучиться? Таблетки не спасали. Нужна была психотерапия. И она помогала — Холен ведь не спился, не покончил с собой.

Психолог искренне не понимал его. И многие здесь, Холен это знал, не поняли бы. Да что там — он сам себя не понимал. Чего ему не хватает?

Сознания вины — нет. Не считал он себя виноватым. К производству мак относился как к неизбежному злу. Да и так ли уж много вреда дейтринам принесут эти маки? Ему не надо воевать против своих, а вангалов вооружать — все равно они неизмеримо слабее гэйнов.

Все нормально. Так сложилась жизнь.

Работа — не лучше, но и не хуже любой другой. По крайней мере, сидишь в тепле и занимаешься творчеством. Патрули в Медиане куда тяжелее. Если в патрулях была какая-то романтика, за 15 лет службы Холен перестал ощущать даже ее тень. Нудная, физически тяжелая, почти ненавистная рутина, ежедневное преодоление себя. Нынешняя работа легче и приятнее.

Есть деньги. Приличные, очень неплохие по здешним меркам деньги. Он ездил в отпуска — на море, в горы. Болтался на пляже, флиртовал с красивыми блондинками, снимал девочек-вангали, пробовал местные вина. Дивился природным и рукотворным красотам. После отпуска возвращался посвежевший, веселый, почти счастливый — но ощущение покоя очень быстро уходило, словно вода в песок.

Не хочется работать над картинами? Ну и что... Мало ли занятий и без этого? По совету психолога он заводил себе хобби. Вместе с Тиллом пытался научиться гонять на горных лыжах. Пробовал смотреть так называемое "элитное кино", даже стать знатоком — но оно вызывало такую же скуку, как и обычные дарайские фильмы, все — по одному шаблону. Просто у "элитного" шаблон другой. Собирал коллекционные автомобильчики. Заводил подруг. Посещал ночные клубы и развлекательные заведения.

Жизнь намного шире и прекраснее, чем корпение над холстом или куском бумаги. Тем более, та жизнь, которая теперь открыта ему. Жизнь — это море, горы, прекрасные девушки, интересные люди, тонкие вина, изысканные рестораны. Спортивные автомобили, компьютеры, роскошная бытовая техника. Новые города, новые книги, музыка, фильмы. Новые неиспытанные ощущения. Безграничная свобода. Безграничные возможности.

"Все это дам тебе, — мрачно подумал Холен, выруливая на автостраду, — если падши поклонишься мне".

Как долго он пытался в это поверить. В безграничные возможности и безграничное счастье. Убеждал себя. Пробовал. Учился...

Холен запарковал автомобиль в подземном гараже. Из одного подземелья — в другое. Как телепортация: выныриваешь в нужной точке, и вокруг — свет, веселье, буйство огней. Неподалеку от него из маленького кабриолета выпорхнула девица в полупрозрачной розовой накидке, с белокурой роскошной гривой. Холен поднялся на поверхность и долго, стоя в пассаже, смотрел на сияние ювелирной витрины. Горка, покрытая серым бархатом, вся в бриллиантах, напоминала сказочные замки детства — в воображении, в Медиане, из песка на морском берегу. Всегда хотелось войти в такой замок и увидеть — что там внутри.

Взгляд Холена скользнул по картинам "художественной студии" за прочным стеклом. Несколько пейзажиков и серо-лиловая геометрическая абстракция. Абстракция ничего ему не сказала, а в пейзажах, явно принадлежащих одной и той же кисти, Холен сразу увидел несколько грубых технических ошибок и отвернулся.

Да, он бы мог здесь деньги зашибать. В профессиональные круги не пробиться, так на ярмарках бы рисовал портреты...

Если бы вдруг понадобилось.

Он прошелся по зеркальному холлу подземного Дворца — фосфоресцирующие надписи манили, призывали на разные этажи, в царство телесных наслаждений — к салонам красоты, массажам, таинственным развратным процедурам; в многочисленные диско-бары, танцзалы, танцплощадки; в непонятные кабинеты и салоны, в лабиринты и сады наслаждений, в Зал Мрака, в Аквариум, в стриптиз-бары и натур-бары, все шестнадцать подземных этажей, кругов рая...

Можно изучать всю жизнь, всегда найдешь здесь что-нибудь новенькое.

Холен спустился по темным полупрозрачным ступеням, по узкой лестнице меж зеркальных стен, в сиянии светильников, многократно отражаясь с обеих сторон. В этом баре он уже бывал когда-то. Неоновые буквы, не складывающиеся в слова, бросились на него и ослепили, Холен прижмурился и скользнул внутрь.

Дейтрины, говорят, очень редко переходят на искусственные стимуляторы. Хайс и подобные легкие наркотики продаются открыто, но нетрудно достать и вещи пострашнее — кегель, например, вызывает физиологическую зависимость после первой же дозы. Но дейтрины, по крайней мере, выросшие у себя на Родине, почти никогда не становятся наркоманами. Слишком велико внушенное отвращение к этим стимуляторам. Попробовать — можно, Холен пробовал. Но не принимать постоянно.

Иное дело — алкоголь.

Холен взял "Черную кровь". Ее здесь неплохо смешивали. Музыка слегка раздражала, но после первого бокала Холен перестал ее замечать. Полуобнаженные тела девушек — "девушкой" дама переставала здесь считаться лишь тогда, когда даже лифтинг не мог справиться с безжалостными морщинами — не волновали. Как на телеэкране — правильно загоревшие, правильно освещенные, глянцево блестящие, обтянутые скудными драгоценными полосками одежды, и совершенно далекие и недосягаемые. Там и сям были видны профессионалки-вангали, утрированно-женственные, генетически измененные девушки, профессиональные проститутки, так же, как их братья-воины, страдающие легким слабоумием. Официантки в черных кожаных мини-платьях скользили меж столиками, от их декольте пахло призывно и сладко. Девица за соседним столом звонко хохотала, клонясь к плечу белокурого гиганта. Это и есть жизнь, подумал Холен, и назидательные интонации психолога вонзились в мозг. Наслаждайся, сука. Здесь тебе и предстоит радоваться. Это специальное место для радости. Здесь хорошо. Это и есть настоящая жизнь. Он выловил оливку со дна бокала. Жестом поманил светловолосую девушку в черном платьице.

— Еще один.

— Пожалуйста, — официантка смерила его чуть презрительным взглядом. Ясно — дринская рожа. Холен ощутил внутреннее бешенство, уже привычно, уже с оскоминой, так же легко подавил его. Не все ли равно. Ножка бокала глухо стукнула в стол. Холен глотнул обжигающего, не ощущая вкуса. Напиваться психологи не советовали. Но один раз — можно. Один, потом еще один. Ничего ведь не случится от одного раза...

Тилл почему-то смог жить дальше. Он, кажется, никогда не напивается. В последнее время завел постоянную подружку, дейтру. Сильный человек. Он тоже не выдержал атрайда — этого никто не может выдержать — но сильный. Жизнеспособный. Тщательно выполнял все рекомендации психолога. Да, уже давно его маки потеряли энергию, уже давно он такой вот — импотент. И отказался от своего искусства, и ничего — живет, и счастлив. Хотя кто его знает, счастлив ли он. Может просто — доживает, собрав остатки воли...

Тилл как-то рассказал ему про гэйна, вот так же попавшего в плен и сломанного в атрайде... Едва обретя относительную свободу, парень покончил с собой. Не в Медиане — на самом деле убить себя в Медиане не так-то просто; убил себя на Тверди, повесился в своей новенькой роскошной квартирке. Не стал создавать маки. Оружие против Дейтроса. Как видно, сознательно под пыткой придумал себе такой вот выход... Странно даже, что такое редко бывает. Ни самому Тиллу в свое время, ни Холену такое не приходило в голову. Чтобы это понять, надо вырасти в Дейтросе, кожей впитать отвращение, с детства внушаемое к самоубийству. Это при том, что "убить себя, чтобы не попасть в плен" вовсе не считается грехом. Формально. Но такие ситуации бывают крайне редко, а случаи, когда человек убивает себя от слабости, депрессии, глупости, по пьянству... в Дейтросе к этому принято относиться с ужасом. Омерзением.

Да и сложно это слишком — согласиться, переступить через предательство, а потом...

Видно, у большинства людей мозг не способен на такие финты.

— Можно к тебе? — белокурая девица в полупрозрачной накидке опустилась на стул рядом с Холеном. Та самая, запарковавшая машину одновременно с ним. Взгляд художника мгновенно выделил тонкую выпуклость скул, идеальный абрис лица, нежный пушок на щеке, рекламно большие глаза с искусно выполненными ресницами, налет профессионализма во взгляде и выражении.

Девушка была маленькая, хрупкая, и это притягивало. Дарайки обычно очень высокие.

— Скучаешь?

— Что тебе заказать? — вопросом ответил Холен. Он знал, что встать сейчас сможет лишь с трудом. Но какая разница? Рефлексы гэйна давно угасли. Девица ткнула в меню бриллиантово сверкающим разноцветным ногтем. Холен помахал официантке. Девица придвинулась ближе.

— Как тебя зовут? — спросил он, положив руку ей на предплечье.

— Гивейя.

Имя было ненастоящее, но какая разница. Он назвал свое. Когда официантка принесла ликер с шариком мороженого, Холен ощущал тело дарайки совсем рядом, Гивейя буквально притиснулась к нему бедром. Она слишком напориста; Холену стало не по себе. Возбуждение схлынуло. Пить меньше надо. Алкоголь слишком расслабил мышцы. Холен ощутил запах духов, смешанный с пряным — не то пот, не то дезодорант; он видел темные подкрашенные соски, едва прикрытые прозрачной тканью, он знал, что все будет так же, как уже было, было не раз — и внезапно его затошнило. Он отодвинулся. Видно, поняв, дарайка коротко вздохнула.

— Ты дейтрин?

— Да. Не видно, что ли?

— Видно, но мало ли... — она занялась своим ликером, — ты симпатичный.

— Ты тоже, — великодушно сказал Холен. Он знал, что будет дальше: они поговорят немного и начнут обниматься. Поедут к нему или снимут здесь кабинет. Они переспят. Он оставит немного денег. Она не профессионалка, она просто любит приключения. Но деньги не помешают. Возбуждение в конце концов придет, никуда не денется. У Гивейи наверняка большой опыт и пройденный курс обучения за плечами.

— Тебе сколько лет?

— Двадцать, — сказала она, — может, тебе еще идентификатор предъявить?

— Нет, зачем... мне просто интересно. Ты училась в интеграционной?

— Я закончила классическую. В прошлом году, — сообщила девица. Холен посмотрел на нее с некоторым уважением. Не дура. В этом проблема вангали — секс-то с ними феерический бывает, только вот получается — как с живой резиновой куклой. А здесь — человек.

— Молодец... а дальше ты куда хочешь?

— Скучный ты, дейтрин... — буркнула девица, — ну на художника я учусь. Дизайнер рекламы.

Холену вдруг стало интересно. Он отодвинул бокал.

— А ты знаешь, и я ведь тоже художник... был. А почему ты решила? Рисовать любила в детстве?

— Ну я умею. Чего. Хорошая специальность, кусок хлеба... — девушка дернула плечиком, — а чего ты из Дейтроса свалил?

— Так получилось, — сказал Холен. Большинство дейтринов здесь — эмигранты. Пусть она и дальше принимает его за такого. Не рассказывать же...

— А что, у вас там правда за анекдоты расстреливают?

— Чего?

— Ну говорят, кто-нибудь там пошутит не так, и того... Верс...

— Бред какой-то, — сказал Холен, — хочешь еще ликера?

— Давай. Нет, давай ананасовый... А почему ты говоришь — был художником? А сейчас кем работаешь?

— Да так, в оборонной промышленности, — неохотно сказал Холен. Помолчал и добавил, — потому что я давно уже не художник. Не могу. У тебя так бывало — что не можешь?

— А чего там не мочь?

Ананасовый ликер был прозрачным, золотисто-желтым, и лампа над столом отражаясь, плавала в нем, как луна.

— Трудно объяснить. Но без этого жить... очень тяжело... ты бы смогла?

— А чего там не смочь?

Глаза полнились недоумением, но вот что оттуда ушло — профессиональное выражение. Холен вздохнул.

— Не могу я тебе это объяснить... ты, видно, другой художник. Слушай, а вот скажи — неужели человек должен быть героем? Можно от него этого требовать?

— Нет, конечно. А от вас там требуют, что ли?

— Да, — Холен кивнул, — нас там этому учат. Но не у всех получается.

— Ну и маразм там у вас, — искренне сказала Гивейя.

— Да. Ну не всех заставляют, нет... Но если ты, например, художник... вообще — гэйн. Понимаешь?

— А ты был гэйном, что ли?!

— Да. Пятнадцать лет, — признался он. Девушка вздрогнула и чуть отодвинулась.

— Да ты не бойся... я уже давно оттуда ушел.

— И что, от вас требовали быть героями?

— Наверное, все-таки нет, — задумчиво сказал Холен, — не требовали. Но понимаешь... просто так получается. Никто не требует. Вот сейчас же от меня никто ничего такого не требует. Вернее... я не знаю, кто это требует! Но получается так, что действительно: для того, чтобы просто творить, надо быть героем. Нельзя быть обычным, простым человеком. Недостаточно. Надо быть героем. Слушай, Гива, скажи мне, разве это справедливо?

— Не знаю, — сказала она. Холен посмотрел на девушку. Она же ничего не понимает. Зачем он ее грузит вообще?

Ему стало вдруг легче. Он потянул дарайку к себе. Усадил на колени. Гивейя коротко засмеялась и хищным живым боа приникла к его шее. Теплые соски коснулись кожи.

Ничего. Он будет жить. Он будет жить и с этим. Ведь Тилл как-то приспособился — так же сможет и он.

Возбуждение медленно нарастало, и уходила тоска.

В Кейвор-Мин приехали к полудню. Погода будто специально разошлась, небо развиднелось, засветилось голубизной. Замок смотрелся, как на рекламной открытке — среди невысоких, лилово-дымчатых гор, парящий на облачной подушке над рыжевато-черным зимним лесом.

— Летом мы еще раз приедем, — сказал Кельм, наклонившись к уху Ивик. Его дыхание легко щекотало шею, — летом в зелени тоже интересно смотреть, и парк там красивый...

Ивик поразила толпа туристов в этот ничем не примечательный, даже не выходной зимний день, и организация всего этого потока. Весело щебечущие дарайцы ручейками сливались с автобусной станции и парковок, продвигались по узким улочкам Кейвор-Мина, через сувенирные и иные лавки, неуклонно приближаясь к стеклянному зданию касс. Гигантская очередь двигалась очень быстро, минут за десять каждый оказывался обладателем синего квадратика с золотым тиснением, а по желанию и добавочных карточек, позволяющих добраться до замка в старинной карете. Кельм сказал, что туда лучше идти пешком, через лес и горы, по пути есть на что полюбоваться.

На билетах оказалось выбито время экскурсии, и ждать предстояло не менее трех часов. В замок пускали лишь с экскурсоводом и лишь на короткое оплаченное время. Кельм сказал, что так даже лучше — можно пока пообедать и погулять в поселке.

Весь Кейвор-Мин был построен исключительно в целях обслуживания туристов. Здесь не было ничего, кроме отелей, ресторанов и сувенирных лавок — разве что небольшой магазинчик для местных и врач. Даже в школу местные дети ездили в соседний город. А ведь поселок не такой уж маленький.

Сувенирных магазинчиков и киосков — десятки. Здесь продавались открытки с видом Замка, календари, книги о Замке и его строителе, панорамы, диорамы, стеклянные шары с моделью Замка, львиные фигурки всех видов — Огненный Лев был символом замка Кейвора — плюшевые львы, гигантские и совсем крошечные, каменные, стеклянные, деревянные, золотые, пластмассовые. Здесь продавалось все, что только можно представить: футболки, тарелки и кружки, брелки, кошельки, ноутбуки, чемоданы, ботинки, игрушки, альбомы, картины, картинки, фотографии, флейты и дудочки, мобилки, тетрадки, ручки — и все это, все либо с картинкой замка, либо в форме льва. Рябило в глазах. Ивик сразу купила несколько Львов, фаянсовых тарелочек и кружек с видами замка — для коллег и знакомых. С ностальгией вспомнила время работы на Триме — как жаль, что нельзя купить все эти сувениры для родных и друзей в Дейтросе...

Потом они отправились обедать. Кельм выбрал безошибочным чутьем самый уютный ресторанчик, да и кормили здесь особенно вкусно. С застекленной террасы открывался вид на небесную голубизну, горы и замок в облачной дымке. Застывшая живая картинка перед глазами. Ивик от возбуждения не хотелось есть, она заказала только салат — но принесли на тарелке целую гору нарезанных овощей, пришлось делиться с Кельмом. От десерта она не отказалась, с удовольствием съела мороженое на подушке из ягод и желе. Кельм не упустил случая полноценно пообедать — жаркое, сложный гарнир из овощей, соус, грибной суп.

— А ночевать где будем? Здесь, в поселке? — спросила Ивик. Кельм покачал головой.

— Увидишь. Там есть в горах одна гостиница.

— Не дорого? — побеспокоилась Ивик.

— Странно на тебя жизнь здешняя влияет. Становишься такой экономной! — засмеялся Кельм.

— Ну так мы университетов не кончали, работаем не в лиаре, — фыркнула Ивик. Снова занялась десертом и задумалась. Опять эта мысль, настойчивая, как тогда, на ярмарке. Деньги... купля-продажа... рынок... В этом есть что-то необъяснимо приятное. Даже когда денег у тебя немного — хотя рядом с Кельмом об этом можно не беспокоиться. Изобилие, радующее глаз. Все эти лавочки, отели, автобусы и кареты, экскурсоводы, все это — для того только, чтобы выманить у тебя из кармана возможно большее количество денег, и всем понятно, что это такая игра, но эта игра всех радует...

Конечно, пока речь идет об удовольствиях — путешествии в замок или прогулке по ярмарке. Пока речь не идет о том, что тебе не на что жить и нечем заплатить за квартиру. Нечем кормить детей.

Но ведь и в Дейтросе есть курорты, и там можно поесть вкусного, можно и развлечься... Хуже? Да нет, в целом не хуже. Хотя кое-чего там, пожалуй, действительно не встретишь — полуголые девушки, вангали, наркотики... Не бывает и такого изобилия сувениров, да что там, сувениров вообще почти нет. Есть книги, фотоальбомы и художественные альбомы, музыка, есть копии известных работ прикладных художников, скульпторов. Их производят штучно и тогда уже выдают как премию либо награду за какие-нибудь успехи.

А собственно сувениров — нет.

Может быть, они были в старом Дейтросе? Ведь в новом, собственно, и нет, и не может быть никаких старинных памятников. Ивик написала книгу о старом Дейтросе, а вот этой детали так и не выяснила — о наличии в старом Дейтросе сувениров.

Горная тропа была широкой и не слишком крутой. Дорога, по которой временами проезжали кареты. Можно было бы срезать напрямик, при необходимости, прикидывала Ивик, достичь Замка за четверть часа, бегом в гору. Но зачем выпендриваться? Они сюда погулять приехали.

Кельм держал Ивик за руку. Болтал что-то — про замок. Рассказывал детали, историю строительства.

Замок был построен около двухсот лет назад. Во времена, когда на Дарайе существовали сотни государств, порой мелких, постоянно враждующих друг с другом. Задолго до Готана, объединившего и построившего Гоанскую империю. Здешнее королевство было совсем маленьким. Таким маленьким и незначительным, что его никто всерьез и не пытался завоевать.

Король Лиис был сумасшедшим. Или считался таковым. Мечтательный юноша с горящим взором; едва унаследовав трон, он стал воплощать свою безумную идею — построить Замок Кейвора, его вдохновляла древняя легенда про Огненного Льва и воина Кейвора. Лиис сам учился архитектуре, и вся идея замка целиком принадлежала ему, зодчие лишь работали под его руководством, воплощая королевские чертежи. Мрамор, золото, драгоценные камни — Лиис настрого приказывал не скупиться в отделке замка. За пять лет он начисто разорил свое королество. Едва замок был построен, коронованные родственники объявили Лииса сумасшедшим, увезли подальше, под надзор, и вскоре он покончил с собой. В замке Кейвора никто никогда не жил — но почти сразу после смерти создателя сюда стали ездить паломники. Каждый стремился увидеть сказку, воплощенную в камне. Все войны и бомбежки щадили этот замок, к счастью, расположенный вдали от городов, среди никому не нужной природы. Одно время после Готана Замок чуть было не погиб — оттого, что никто не поддерживал его, на это не находилось средств; но вскоре он попал в загребущие лапы туристической индустрии...

— А вот посмотри, — Кельм вынул из кармана небольшой альбом, пролистнул, показал портрет — невысокого темноволосого юношу с грустными большими глазами, — это Лиис. Как ты думаешь, почему его портретов так мало?

— У него черные волосы, — сообразила Ивик.

— Да, он меланист. По терминологии Готана. Знаешь, в готановское время Лииса разрешалось изображать — но волосы ему при этом красили. Снести замок или объявить его вражеским готановцы не решались. А вот врать... цвет волос — вроде мелочь, но ведь тогда это не было мелочью для миллионов меланистов, уничтоженных или отправленных в лагеря. После Готана портреты Лииса опять стали воспроизводить нормально, с темными волосами. Но... видно, дарайцы до сих пор не могут смириться с его внешностью. Посмотри, он даже чем-то на дейтрина похож, лицо узкое. И рост был всего метр шестьдесят. Тогда люди вообще были ниже ростом, но и тогда это было слишком мало... Для дарайца черноволосый невысокий человек — практически урод. Они все еще подсознательно воспринимают темные волосы и кожу — как признак неполноценности. Хотя формально это не так... Потому и мало портретов. Кто их купит? Ведь здесь же все определяется тем, купят ли...

Замок вырос за очередным поворотом, кремовый, розовый, желтый, причудливый с его башенками и зубцами стены, в обрамлении гор. Издали он казался игрушечным, нереальным, слепком из Медианы. И вблизи не появилось ощущения твердой прочности, железобетонности "реальной жизни", обычно наводящей тоску. Вблизи замок остался таким же волшебным, твердость осязаемого камня представлялась обманной, ореол сказки, медианного безумия, где ты — принц, королева, древний рыцарь, эльф — не оставлял ни на минуту. Здание искажало реальность вокруг себя, сдвигало сознание, как алкоголь. Каждая линия замка была чиста, легка и стремительна. Закругленные обводы, зубцы стен, гроздья легких башенок и шпили, вонзившиеся в синее небо. Ивик молча смотрела на замок, Кельм держал ее за руку.

Постояв в ожидающей толпе, они вошли внутрь. Голос экскурсовода что-то бубнил впереди. Шли сквозь необжитые покои, сквозь гигантские и малые залы, где никогда не звучала бальная музыка, и не скользили по узорному паркету ножки танцующих дам. Миновали гигантскую статую Льва. Поднимались по винтовым лестницам. Каждая деталь здесь была — совершенство. Взгляд Ивик выхватывал то вычурный светильник, то узорную лепнину потолка, то стремительные обводы окон, то золотую массивную дверную ручку в форме львиной головы. Кельм был невозмутим, поглядывал на Ивик, наслаждаясь ее изумлением. Ивик сказала тихо, что сюда и правда надо приезжать часто, чтобы успеть уловить каждую деталь, все рассмотреть. Этот замок надо перечитывать десятки раз, как хорошую книгу.

Они постояли на балконе, любуясь на горы. Кельм наконец-то сделал снимки — горы, Ивик на фоне гор. Внутри замка фотографировать запрещалось. И в Сети не найдешь ни одного снимка — даже замка снаружи, лишь маленькая рекламная фотография. Ивик вскользь подумала, что в Дейтросе никому не пришло бы в голову запрещать такое. Наоборот — любая картина, любая фотография доступна в Сети, распечатай, повесь на стенку. Но ведь там все это — бесплатно; а здесь хозяева замка, создавая эксклюзив, зарабатывают деньги; если бы фотографии замка были доступны, возможно, многие и не поехали бы, и не платили бы такие деньги за осмотр. Ивик снова ощутила ирреальность этой ситуации. Она была по-своему логична — но и непонятна. Несовместима с любыми представлениями о свободе человека, свободе наслаждаться красотой, получать нужную информацию.

За такую красоту не жаль денег. Только вот не у каждого они есть, без Кельма Ивик бы и накопить не смогла на эту поездку. Но раз уж ты здесь — наслаждайся, сказала себе Ивик. Ты слишком много думаешь. Наслаждайся. И она честно впитывала в себя неземную красоту эркеров, переходов, настенной живописи.

Она могла бы построить замок не хуже — в Медиане. Она видела замки еще прекраснее. Но не в осязаемой, каменной форме — виртуальным творениям все же чего-то не хватает. Камень придает завершенность, делает мечту настоящей. Ивик только на Триме видела чудеса архитектуры, вот разве что с Кельнским собором можно поставить рядом замок Кейвора. Но ведь и на старом Дейтросе — на сохранившихся снимках, в фильмах — были дивные дворцы, дома, спроектированные гэйнами, или же — по их эскизам. В Новом Дейтросе просто никогда не хватало ресурсов, любое архитектурное излишество — за счет того, что какой-то семье не хватит нового блока, это недопустимо. Но когда-нибудь будет иначе, пообещала себе Ивик.

И мы будем жить в дворцах. Вот в таких же прекрасных. Или в небольших, но сказочных домиках. У нас ведь есть, кому придумать такое.

Окна гостиницы открывали чудесный вид на горы и замок. Кельм и номер снял подороже, но зато — с широким балконом, с которого можно любоваться пейзажем. Поужинали прямо в номере — никого видеть сейчас не хотелось. Сгустилась темнота, небо прочертили звездные дорожки, две луны безмолвно повисли лаковыми фонарями. Горы превратились в черные угрюмые громады, а замок, подсвеченный прожекторами, будто плавал во тьме — сказочный светлый островок в ночном океане. Молча стоять на балконе, глядя на замок, ощущая на плечах руку Кельма, всем телом — его пронизывающее тепло...

— Спасибо, — сонно сказала Ивик, — ты мне подарил такую сказку.

Кельм погладил ее по щеке. Вдруг повисла где-то в сознании тень Марка, зашевелилась совесть. Ивик прогнала ее — Марк сам сделал выбор, это не ее вина. Но вдруг подумалось — она и сейчас любила Марка. Хотелось показать ему замок Кейвора — как бы он ахал, как восхищался, как гладил бы камень жесткой, привыкшей к труду рукой. Хорошо бы он сейчас был здесь. И пусть даже будет эта его красавица — в сущности, она-то в чем виновата? Нормальная женщина. Ивик и раньше не испытывала к ней злобы, а сейчас — скорее симпатию. Почему они не могут быть здесь — все вместе. Ведь Ивик и Марк тоже не чужие. Пусть не так, как с Кельмом, по-другому, но ведь не чужие. Что же ты хочешь, поразилась себе Ивик, неужели заняться свальным грехом?

Почему-то даже мысль о свальном грехе казалась сейчас вовсе не такой уж неприемлемой. Быть всем вместе, со всеми, кого она любит, и кто любит ее — это так нормально, так естественно. Так и должно быть. И наоборот, почему-то показалось нелепым странное, старое правило — о том, с кем, как и при каких условиях позволено заниматься этим. Прямое указание Бога, говорят. Но Бог был сейчас и здесь — в этих ночных звездах, в пряничном замке на светлой тарелочке, в прикосновении любимого. В ситуации, где ее не мучила совесть, никому не причиняли боли, и не оставалось ничего недосказанного.

Может быть, конечно, Бог в другом месте.

Но ведь и эти люди, узурпировавшие право судить о намерениях Бога, и они не знают, наверняка, где Бог, и как достичь спасения.

Кельм повернул ее к себе, стал целовать. Господи, как я люблю его, подумала Ивик. Обняла затылок Кельма, подняв руки, гладила волосы на затылке. Как он прекрасен. Так же не бывает, не может быть. И вот — оно есть. Притиснулась к нему, истаивая от нежности, в жестком кольце его рук. Можно придумать любовь и красивее, можно описать в книге, можно воображать, можно всю жизнь ходить рядом, упиваясь платоническими чувствами — но только вот это делает любовь осязаемой. Настоящей. Придает завершенность.

И все было правильно и хорошо.

Киба все еще не мог привыкнуть к свободе.

Свобода была относительной — он на нелегальном положении. Квартиру здесь, в Рон-Таире, ему подобрали сложным путем, через все того же дейтрина, который с ним договаривался — Холена. Из квартиры лишний раз не рекомендовалось выходить — он и выходил только по делу да чтобы купить немного продуктов в магазине по соседству. Киба жил с чужим идентификатором, его имя теперь было — Лаас Винори, пенсионер, бывший мелкий предприниматель, владелец бюро переводов.

Долго так не продержишься, но долго ведь и не требуется. В первый же вечер в Рон-Таире Киба позвонил Сакасу, давнишнему приятелю, работавшему над тем самым таинственным излучателем, о котором шла речь несколько лет назад.

Но Сакас уехал в отпуск. Вернуться должен только через две декады. Киба связался с Холеном и отправился вслед — еще удобнее как бы случайно встретиться на отдыхе. На море Кибе подобрали новую квартиру и новое имя. Но и там Сакаса не обнаружилось. Через несколько дней Киба выяснил, что приятель вынужден был сорваться с места и ехать к матери, которая заболела и решила отправиться в Колыбель. Киба вернулся в Рон-Таир и дожидался там возвращения Сакаса. Похоронив мать, тот вернулся два дня назад. Киба был уже ни жив, ни мертв от всех этих перипетий. Он явственно ощущал, как ежедневно сокращается и без того недолгий уже срок его жизни — каждый день стоил нервов, ледяного пота, пронизывающего страха... Чтобы отвлечься, Киба раскидывал на компьютере пасьянсы. Или читал и комментировал — для себя — последние статьи коллег в "Биофизике сегодня".

Наконец Сакас согласился встретиться. Он отлично помнил Кибу — уже спасибо Вселенной.

Киба вскользь предложил, что подъедет прямо в институт. Приятель согласился.

Киба спустился в метро, стараясь не реагировать на пайка — стража порядка — стоящего у выхода с ослепительно белым жезлом, в бело-синей щегольской форме. Первое время его от одного вида пайков бросало в холодный пот. Да и сейчас мурашки предательски забегали по загривку. Но Киба уже почти привык. Небрежным жестом предъявлял идентификатор на чужое имя. Без удивления замечал в витринах собственное, ставшее чужим, лицо — бороду он сбрил начисто, волосы покрасил в рыжеватый оттенок, а дейтрийская специалистка за три дня видоизменила его лицо, подтянув морщины и накачав под кожу псевдожировые подушечки. В то же время, если постараться, узнать Кибу было можно — что необходимо для встречи с Сакасом. Поисковые ориентировки, выданные пайкам, помочь им ничем не могли.

Еще вот маленький рост подводил — Киба всегда этим выделялся среди рослых соотечественников. Но если приглядеться — Киба зашарил взглядом по сторонам — если приглядеться, то в толпе всегда можно найти хотя бы пару-тройку таких же невысоких людей. Вот, например... правда, это женщина. Но она почти не выше Кибы. И еще один старичок, ликуя, заметил беглец. Да, пожилой мужчина, бывает же и такое! Правда, он все же выше на полголовы. Но издалека тоже выделяется.

Двойной змей, как сложно ездить в метро, просто ходить по улицам. Когда же это все кончится наконец... каким ужасом. Ладно, сказал себе Киба, шагая вслед за другими в озоново пахнущее нутро поезда. Что с тобой случится? Ведь не хуже, чем было — все равно был пожизненный атрайд со скорой перспективой угодить в печь.

Хуже, мрачно сказал внутри кто-то депрессивный. В этот раз будет хуже. Киба объяснил тому дейтрину, что никакой спецобработки не выдержит — тут даже сомнений быть не может; он старый, больной человек, но дейтрина это не испугало. Собственно, все, что Киба знает — это имя того, кто к нему приходил в атрайд, но они это знают и сами. Не факт, кстати, что имя это реальное. Но поверят ли ему в атрайде — что он не знает больше ничего? Допустим, еще адреса квартир, где жил, но их наверняка больше не используют; внешность агентов, с которыми встречался, но это мало поможет. Могут и не поверить, да... И обрабатывать до посинения, пока он не сдохнет от этих их спецметодов...

Ладно, хватит об этом думать. Он выполнит задачу, передаст дейтрийскому шпиону все, что нужно. Уже скоро. И потом — на Триму, полюбоваться на древние соборы и города, подышать воздухом свободы, без нависшей над головой Колыбели, без атрайдов... спору нет, на Триме тоже хватает гадостей, но по сравнению с нами — там просто рай.

Поезд вырвался из туннеля, люди заморгали от слепящего солнца, пронизавшего весь стеклянный, прозрачный верх вагона. Поезд стал взбираться на виадук, и Киба забыл на миг о своих проблемах, с наслаждением вбирая глазами чудную панораму Рон-Таира, раскинувшуюся внизу.

Сакас ожидал его в кантине. Ученый был прилично моложе Кибы, но выглядел хуже, чем обычный дараец в его годы — видно, не следил за собой. Погрузнел, коротко остриженные волосы полностью седы, лицо помятое и серое, под глазами мешки. Сакас был крупен телом, высок, раза в два мощнее Кибы, старый биофизик рядом с ним ощущал себя цыпленком — но это ощущение обычно проходит, едва начинается беседа, и в дело вступает интеллект.

Киба подошел, улыбнулся, протянул руку. Сакас приподнялся, всматриваясь, и наконец, узнал, облегченно заулыбался в ответ, сжал ладонь Кибы своей лапищей.

— А, садись! Давно не видались. Не узнал. А что ж ты бороду-то свою сбрил знаменитую?

Киба присел рядом с ним. Очень удачно, что Сакас ничего не знал об атрайде и о его падении. В противном случае все равно пришлось бы встречаться, но это было бы куда опаснее — пришлось бы пойти на откровенность.

— Хочу помоложе выглядеть, — объяснил Киба и щелчком пальцев подозвал официантку. Ткнул в меню, заказывая двойной алкокрейс. Перед Сакасом стояла опустошенная наполовину тарелка с бифштексами, высокий початый бокал.

— Ты и поправился вроде...

— Есть немного. Мало двигаюсь, надо спортом заниматься, да лень. Да и ты, смотрю, тоже...

— Та же история. Эх, не молодеем мы почему-то с годами!

Киба хмыкнул. Он потерял больше десяти килограммов и за последние недели отнюдь не набрал их — но подкачанное пополневшее лицо создавало впечатление лишнего веса.

— Я все хотел в молодости заняться проблемой старения... Но потом отвлекся.

Они разговаривали о том, о сем. Киба получил свой бокал, с двойным, потом тарелку сати — мелких и острых колбасок, похожих на червяков . Сакас рассуждал почему-то о локсе — стал болельщиком? Команда Маана, "Серые львы", опять продула островным. А местная "Таирия", кажется, войдет в первую лигу. А, да тебе это неинтересно, я вижу. Нет, почему же. Киба представил, о чем бы болтал с приятелем в своей прежней жизни, встретившись случайно, без всякой цели. Нет, не мог он этого представить. Сейчас ничего не было в голове, кроме излучателя и задания, а прямо вот так об этом спросить — невозможно. Киба заговорил о работе, о своих исследованиях гнусков — Сакас тоже ими интересовался.

— Ты что, опять к этому вернулся?

— Я? Да нет, сейчас я так, помаленьку... знаешь, старею. Как-то уже ничего и не хочется. Денег достаточно, ну и... Вот почитывал сейчас "Вестник биофизики". Ты в курсе, что Вирлим там несет?

— Так чего ты хочешь, это же Вирлим...

Поговорили о выскочке, занявшем пост в Академии явно по блату. Потом Сакас рассказал о семье — у него все благополучно, жена на старости лет занялась разведением породистых ящериц; дочь в университете, будущий юрист; сын социолог,пишет диссертацию по феномену маргинального социума.

— Ну а над чем работаешь сейчас? — спросил Киба, как бы небрежно.

— Да все то же. Помнишь, мы говорили об этом тогда...

— Неужели излучатель? Слушай, я так и не поверил, что это возможно.

Сакас пожал плечами.

— Не только возможно, друг, это уже в стадии эксперимента на людях. Я сам был на Триме в рабочей группе. Это работает.

Киба выпил несколько больших глотков крейса, чтобы скрыть волнение.

— Честно говоря, — он стукнул донышком бокала о стол, громче, чем следовало, — я тогда не поверил.

Сакас усмехнулся, вынул из наплечной сумки маленький ноутбук.

— Вообще-то это все, сам понимаешь... два нуля с печатью. Но ты, я думаю, не побежишь дейтринам рассказывать?

Киба слишком громко рассмеялся.

Незаметно покрутил верхнюю пуговицу пиджака, запуская встроенную видеокамеру.

Сакас манкировал секретностью и выносил рабочие материалы за пределы охраняемого отдела. Так поступали многие. Он часто работал дома, чертежи ему были нужны для работы. Если судить по сериалам, мир прямо-таки наводнен дейтрийскими агентами. Но сериалы были слишком неправдоподобны — Сакаса все это смешило и раздражало.

А с Кибой интересно поговорить... если уж честно — больше-то вообще и не с кем. Киба ученый-энциклопедист по натуре, его все интересует, он любопытен.

Киба с интересом разглядывал на экране излучатель. Задавал вопросы, уточняя разные детали.

— Индивидуального действия?

— Да. Заказ был на такие. Видишь, садишься под раструб. Час обработки. Нужно по меньшей мере три сеанса.

— Так что, теперь у нас есть триманцы, которые выходят в Медиану?

— Есть. Но как ты понимаешь, широко афишировать это никто не собирается.

Сакас объяснял щедро. Чужой, со стороны — но интересующийся его работой, а работу свою биофизик все же любил.

— Все очень просто в сущности. Это просто конденсатор дельш-излучения, ничего более. Как собрать это излучение в момент Перехода в Медиану — давно уже не секрет...

— Другой вопрос — как сделать его переносимым, ведь оно в большой концентрации смертельно...

— Для этого излучение подается импульсами. Этого было не просто добиться... ну вот взгляни на схему.

Киба замер, боясь верить удаче. Он почти не понимал объяснений — хотя надо было вникнуть по-хорошему — сконцентрировался на том, чтобы правильно и вовремя снимать схемы, демонстрируемые на плоском экране. Лучше бы скриншот или же снять это все на электронный носитель — но это недостижимо. Был бы он Агентом-Невидимкой из популярного сериала, мог бы ночью прокрасться в секретный отдел и снять нужную информацию. Но какой из него невидимка...

Сакас выключил прибор.

— Вот — полюбовался? Скоро начнется производство...

— Но как я понял, они не собираются переводить в Медиану все население Тримы?

— Ну подумай сам, для чего это нужно? Пока переведены добровольцы, набранные из низших слоев населения — они будут обеспечены всем у нас, без права возвращения на Триму. А потом... ну я не спец, конечно. Это не я буду решать, но поспекулировать можно... Кофе, пожалуйста! — обратился он к подошедшей официантке. Та кивнула.

— А вам что?

— Мне тоже кофе, — поспешно сказал Киба.

— Так вот, о Триме... — продолжил Сакас. Ему явно хотелось поговорить, — я лично предполагаю, и у меня есть все основания думать, что я прав — предложения будут сделаны только нужным людям.

— Ты имеешь в виду очень богатых людей... торговля? Покупать триманские ресурсы за право выхода в Медиану?

— Наверное, и это тоже.

Официантка поставила на стол два подносика с кофе, сливками, печеньем. Убрала опустевшие тарелки. Киба аккуратно подвинул подносик к себе.

— Знаешь, насчет ресурсов сомнительно... — сказал он, — У нас есть Лей-Вей, не хватит — есть еще десятки миров... Триманские научные наработки — тоже не думаю. Наоборот, мы бы могли им что-то подкинуть. У нас есть методы лечения некоторых их заболеваний, даже неизлечимых, опять же, генная инженерия... волновая стимуляция иммунитета — ни у нас, ни у дейтринов уже почти не бывает обычных инфекций. Да много чего... Нет, нам от них ничего не нужно. А вот влияние на Триму... и еще, — он замер, пораженный этой мыслью.

— Да, ты правильно понял. В первую очередь даже не влияние, — кивнул Сакас, — я и не уверен, что наши пойдут на такое. Я думал об этом. Создать на Триме элиту, способную выходить в Медиану и за счет этого более информированную и богатую, привести ее к власти... то есть конечно можно использовать уже существующую элиту. Все потуги Дейтроса с фантомной стратегией можно похерить. Вообще всю стратегию изменить. Но я не знаю, будет ли это. А вот что будет наверняка...

— Гэйны!

Сакас кивнул. Ученые понимали друг друга с полуслова.

— Сколько на Триме потенциальных производителей виртуального вооружения! Наверняка они там есть, и их там побольше, чем у нас...

— Ты уверен? В наше время... хотя да, там есть по-настоящему талантливые люди.

Киба осекся. Идиот! Официально разрешенная версия — и ведь ему это внушали в атрайде! — умение производить оружие не имеет ничего общего с талантом. Ведь иначе надо признать, что все дарайские режиссеры, композиторы, писатели — бесталанные серости, способные лишь искаженно воспроизводить чужое творчество...

Но ученые всегда понимали ситуацию правильно. Сакас усмехнулся.

— Я знаю, что у тебя, вроде, были неприятности из-за этих исследований?

— Да. Собственно, меня попросили их прекратить. И я согласился.

Киба пошел на частичное признание. Сакас оценил доверие, кивнув.

— Ладно. Видишь ли, я-то понимаю, что такая наша особенность — тотальная неспособность производить оружие в Медиане — не может быть не связана с социальной психологией. Хотя бы потому, что в прошлом у нас были свои воины... гэйны... На Триме, как бы там ни было плохо, нет ни одного государства, жизнь в котором окончательно застыла, устоялась, стала такой совершенной и правильной, как у нас. Они к этому, возможно, идут — но далеко еще не пришли. У них не закончен процесс развития общества. Есть альтернативы. Словом... это мы отвлеклись. Несомненно, можно будет навербовать на Триме достаточное количество производителей оружия. Вряд ли воинов, конечно. Хотя это было бы забавно — представь, триманцы воюют против дейтринов, чья священная миссия — защита Тримы. Но скорее всего, триманцы просто заменят наших подростков. И они будут работать эффективнее — как взрослые, обученные люди. Может быть, у них даже потенциал не будет падать с годами, как это бывает у пленных гэйнов. Вот, кстати, тебе еще одно доказательство — если один и тот же человек сначала может производить энергетические образы, а потом — не может, это не генетика, дорогой. Это психология. А психологией можно управлять!

— Но видимо, не так уж эффективно, — возразил Киба, — иначе мы бы получили своих гэйнов...

— Да-а... помнишь эксперимент с сектой Белого Луча?

— Еще бы, — фыркнул Киба.

Этот эксперимент был проведен лет тридцать назад. В Дарайе объявился пророк, который слышал "голоса из Космоса", притом пророк был настоящий. Вполне искренний реальный шизофреник. В атрайды такие попадают регулярно, и вот на них-то лечение действует очень неплохо, они часто успокаиваются, забывают о "голосах" и ведут потом нормальную жизнь. Но в тот раз решили поэкспериментировать и выпустили пророка на волю — он был самым перспективным в нужном смысле. Пророк за год сколотил большую секту, миллионы членов, десятки выпущенных книг, написанных плохонько, но пламенно. Белый Луч из космоса осенял членов секты, и каждый, ощутивший этот Луч, чувствовал творческие позывы, писал стихи, картины, песни...

Согласно проведенным замерам, люди испытывали истинное вдохновение и творческий восторг, равный и даже превышающий по многим параметрам энергетический накал работающего гэйна.

Проблема лишь в том, что ни одно созданное сектантами произведение не было хоть сколько-нибудь приемлемым. Потреблять эту продукцию могли исключительно члены той же самой секты.

И ни один сектант не оказался способным создать работающий сильный виртуальный образ...

Эксперимент провалился. Большинство участников подлечили в атрайде, части наиболее упертых во главе с пророком предоставили целый тропический остров, построив для них поселок из натуральных материалов, и там они теперь прозябали в "экопоселении", слушая голоса из Космоса, ковыряясь в земле и постепенно деградируя...

— Все же я думаю, — рассуждал Сакас, — что с триманцами надо будет попробовать. Почему нет? Внушить им, что они сражаются против Сил Зла...

— Ты наивен, друг мой. Вся наша телепродукция, игры, фильмы, сериалы только и делает, что убеждает население, что мы сражаемся против Сил Зла. Но эффекта все равно нет — почему-то нет у нас своих гэйнов.

— Но с триманцами, может быть, что-то и получится. Можно рассматривать как еще один эксперимент. Черт возьми, да пусть они даже теряют СЭП через 2-3 года. Ты представляешь, насколько это выгодно? Если триманец будет работать хоть вполовину так хорошо, как пленный гэйн? Во-первых, дейтринов можно будет больше не брать в плен. Совсем. Разве что перебежчиков использовать. Это будет колоссально удобно для военных. Во-вторых, подростков не надо использовать, ломать им жизни...

— Да, ты прав, — согласился Киба, — это будет колоссально удобно... А ты не задумывался, что вся наша цивилизация построена так, чтобы во всем добиваться максимального удобства?

Сакас прищурился. Пожал плечами.

— Удобства? Конечно. Но разве это не логично, Ларс? В конечном итоге так построена любая цивилизация. Можно декларировать, что высшей целью является... как там в Дейтросе — спасение душ, Царствие Небесное. Или там помощь несчастным... или построение лучшего мира. Или борьба с силами зла. Но в итоге любая, абсолютно любая цивилизация построена ради того, чтобы добиться максимального удобства, комфорта, безопасности. И тот же Дейтрос — тоже. Только они менее эффективны, чем мы...

— Менее эффективны? — Киба поднял брови, — не прошло и сотни лет после полного уничтожения цивилизации, а они уже построили новую, у них нет голода, нет безработицы, все дети учатся, условия жизни улучшаются с каждым годом, да еще при этом у них очень эффективная система обороны...

Он осекся. Болван! Ты получил все, что нужно — теперь следует уходить. Причем немедленно. Но Киба не знал, как закруглить разговор так, чтобы не вызвать подозрений. И потом... это же Сакас. Он нормальный, свой человек. Киба сто лет уже не общался с нормальными людьми...

— Ладно, ладно, тут можно спорить. Но в любом случае, даже если они более эффективны, чем мы — ты не будешь отрицать, что и их цель — добиться максимального удобства и комфорта для людей.

— Для людей. Но понимаешь, я над этим долго думал...

Киба замолчал. Все это уже не надо говорить. Ни в коем случае не нужно! Но... его вдруг охватила тоска. Ведь и на Триме не поговоришь ни с кем. Там все — чужие. Никто не поймет.

— Я долго думал над этим, Руд. Может быть, конечно, сказывается возраст. Да, у меня достаточно денег, я могу дожить в свое удовольствие... Но понимаешь, по сути лозунг "все для комфорта человека" у нас нужно уточнить. Все для комфорта здорового, не старого, трудоспособного человека с неплохим образованием. Мужчины или бездетной женщины. И, положа руку на сердце, хоть мы и проклинаем готанизм — белокурого дарайца или дарайки. И это "все" — не просто так, а за счет кого-то. Чтобы этом правильному человеку было комфортно, больной старик или инвалид должен уйти в Колыбель, не имеющий образования — жить без работы, безработный — уйти на улицу, оттуда попасть в атрайд, и там все равно умереть. Но это еще не все. Чтобы этому дарайцу было комфортно, жители Лей-Вей, например, должны работать на рудниках и скважинах за оплату, обеспечивающую полуголодное существование. Они должны рваться к нам и соглашаться работать у нас дворниками и официантами за копейки, и еще считать себя счастливыми, потому что у них на родине еще хуже...

— У них и без нас было плохо. Это дикари, Ларс — со всеми вытекающими...

— Но это их земля. Они должны были развиваться, создавать свою науку, улучшать свое общество. Вместо этого пришли мы, разрушили все, что было, взамен не дали ни науки, ни развития, ни образования, а кинули только подачки в виде еды, лекарств и наркотиков, а за эти подачки получили все богатство Лей-Вея. И ты знаешь, сколько людей там было попросту убито? Минами, боевыми штаммами, обычным огнестрельным оружием... Мы вот критикуем Дейтрос за жестокость. А ты знаешь, что в Лей-Вее мы уничтожили более трети населения?

Сакас пожал плечами. Отодвинул пустую чашку.

— Ты ведь не куришь, Ларс? Я закурю, хорошо? — он достал сигареты, — все это верно. Ты прав, конечно. Мы порядочные свиньи. На самом деле это никто и не скрывает. Но что поделаешь? Мир лежит во зле, мир — отпечаток змеиного хвоста в жидкой грязи, как считали наши далекие предки. Мы свиньи, Дейтрос — такие же свиньи, если еще не худшие. Где искать лучшего, на Триме, что ли? Все вокруг сволочи. Но у меня есть моя семья, работа... У тебя вот с семьей не сложилось, но ведь все равно есть какая-то родня. Я не хочу, чтобы мою семью перебили дейтрины, я и терактов не хочу, я простой, мирный человек, и хочу жить комфортно, насколько это возможно. Я лично честно работаю и не считаю себя в чем-то виноватым. Разве не так? А переделать мир еще никому не удавалось.

Моя родня, подумал Киба. Отодвинул грязную чашку, стал разворачивать печенье. Он вспомнил внучатую племянницу, длинногогую студентку экономического факультета. Красивые полукруглые брови, недоуменно поднимающиеся. "Дед, по-моему, просто цепляется за жизнь". Она думала, что Кибы нет в комнате. Что он не слышит. Ну конечно — ведь если бы он перестал "цепляться", то все деньги достались бы его сестре, бабушке этой девицы, а там и ей самой, а так он еще проживет эту сумму — в свое удовольствие, видите ли, и не подумает, как тяжело родным. Ладно, это молодая дурочка, это эксцесс... но кто из родни хоть раз поинтересовался, каково ему, навестил в атрайде? Он давно стал для своей семьи отверженным.

То же произойдет и с Сакасом, как только он перестанет кормить и содержать... Возможно, это будет не так прямо, не так по-хамски, но мысль такая у детей мелькать будет, и Сакас это так или иначе поймет. Вот в чем ужас...

— Да, все сволочи, — сказал он наконец. Брякнул чашкой о столешницу, — но я спрашиваю себя, Руд, где предел сволочизму. При Готане тоже молчали и соглашались. Теперь мы проклинаем Готана и готанизм. Считаем героями тех, кто боролся. Но ведь те, кто не боролся — рассуждали так же, как ты. Мир не переделать, все одинаковы, Дейтрос еще хуже. У меня есть моя семья...

— Это нельзя сравнивать, — пыхнул сигаретой собеседник, — Готан — это несравнимо...

Киба внимательно посмотрел в светлые глаза приятеля. Опомнился. О чем это он, в самом деле?

— Может быть, Дейтрос и сволочи, — сказал он, — только вот знаешь... вот пока триманцы не вышли в Медиану, у них есть возможность так рассуждать. Что все одинаковы. А у нас — у нас такой возможности нет. Потому что есть существенная разница между нами и Дейтросом. У них есть гэйны. У нас ни один человек не способен быть гэйном. Ни один! Любой нормальный ученый должен этим заинтересоватсья. Не говори только, что тебя это никогда не интересовало. Или что ты верил в официальную версию про расовые особенности... Странным образом исчезнувшую у нас в Дарайе способность. Вот была она — и вдруг не стало. Бред же, правда?

— Я просто не думаю об этом, — угрюмо ответил Сакас, — а почему, по-твоему? Они же это объясняют так, что мы прокляты Богом.

— Я в Бога не верю. Всегда есть рациональное объяснение. И оно, Руд, здесь не такое уж сложное. Способность к творчеству — аномалия, оно иррационально. Мы уничтожаем все аномалии, потому что они привносят дискомфорт и мешают жить. Мы в буквально смысле уничтожаем всех сколько-нибудь аномальных людей, детей, мы делаем их нормальными в нашем понимании, или отправляем в Колыбель. Не насильно, но ты же понимаешь, что такое наша свобода выбора... Ты знаешь, что примерно половина детей, которых в Дейтросе отбирают в квенсены — на грани физической или психической инвалидности? Одаренность и аномальное развитие часто сцеплены. Это можно видеть и на наших подростках, работающих в Лиарах — часть из них диагностированные аутисты, но и почти все страдают какими-нибудь отклонениями, все с детства наблюдаются у психиатров. И ты знаешь, что с ними происходит после потери СЭП. Кстати, стремление к переустройству общества, к справедливости, к гуманизму в отношении всех, а не избранных — это такая же аномалия, это иррационально, носители этого — люди, готовые разрушить собственную жизнь во имя идеалов. И это мы тоже уничтожаем или вводим в очень узкие рамки. Религиозные стремления и идеалы — туда же. Мы стали рациональными до оскомины. Наше общество логично и совершенно до предела. Оно потеряло способность меняться.

— Гм, а гипотеза интересная, — Сакас затушил свой окурок, бросил в замусоренную уже пепельницу, — проведем биологическую аналогию, с наследственностью и изменчивостью. Мутации — неустойчивы, чаще всего летальны, их носители больны или погибают. Мутации могут показаться злом, но среди миллиона мутаций может найтись одна полезная, и она даст возможность виду развиваться дальше. И возможно, обеспечит выживание. Если взять социальную эволюцию, то здесь мутанты — это перечисленные тобой люди с аномальной психикой; и на тысячу случаев шизофрении, биполярных расстройств, аутического спектра и пограничных состояний — может встретиться один гений... или даже просто талант. И нередко он тоже будет страдать каким-либо пограничным состоянием или даже заболеванием. И этот гений создаст картину, построит замок, напишет великий роман, в конце концов, замутит какое-нибудь восстание. Или скажем, теорию переустройства общества, которая вдруг заработает. Да, что-то в этом есть, Ларс... — он неожиданно улыбнулся.

— Именно. Я всегда подозревал, что творчество социальное — и творчество художественное не так уж отличаются. Все революции сопровождаются выделением мощной творческой энергии масс... с точки зрения нормального обывателя — это не более, чем ужас и кровопролитие. Но все, в ком есть хоть искра этой необычности, иррациональности — во время революций и больших перемен обычно бывают счастливы. Мы обезопасили наше общество, потому что гасим необычность уже в зародыше. Мы застыли. Твоя биологическая аналогия верна — наше общество стало невероятно консервативным, у нас все кончилось, мы больше не способны мутировать.

Ученые посмотрели друг другу в глаза. Киба вдруг ощутил, что он счастлив. На короткий миг — но он был счастлив. Он впервые высказал то, что мучило его последние месяцы. Он высказал — и его поняли.

Сакас потряс пепельницей, аккуратно высыпал серый порошок в мусорную корзину под ногами.

— В общем, теория у тебя достаточно безумная, чтобы быть интересной. Кстати, интересно, как сюда подверстать творчество научное... И насколько научная гениальность — не талант, не простая одаренность, а именно гениальность, способность открывать совершенно новые горизонты, мыслить по-иному — связана со всем этим. Кстати, последний гений, прогремевший на весь мир, родился еще до Готана... Я имею в виду Тори. Мы до сих пор всего лишь работаем в его русле. И это физики. О нас же, биологах, биофизиках, вообще трудно что-либо сказать, мы ведь просто экспериментируем, какие у нас новые горизонты... Даже вот наш излучатель — вроде бы революция, но на самом деле гениальности для его изобретения не нужно, нужны знания смежных специальностей и техническая смекалка.

Киба пожал плечами.

— А ты знаешь... у меня был один молоденький аспирант. Предложил очень нестандартное решение уравнения Лера. Ты не в теме, так что объяснять не буду, но в общем, я тогда совершенно с катушек слетел. Потом на этом пять диссертаций защитили, насколько я знаю, и наверное, продолжают защищать. Так вот, он и аспирантуру не закончил — оказался в атрайде. Кажется, у него в самом деле какие-то серьезные нарушения... не шизофрения, но какая-то серьезная психопатия.

— Змей, но ведь это же бред какой-то! — воскликнул Сакас, — что мы с тобой несем? Получается, что все, кто способен на что-то серьезное — психи? Больные люди?

— Может быть, не все, — сказал Киба, — и уж конечно, не все они буквально больны. Нет. Но некая иррациональность есть у любого из них. Пойми, Руд, ты не обижайся, но ведь целеполагание нормального, рационального человека сводится по сути к удовлетворению животных потребностей: еда, отдых, безопасность, секс, а также все это же самое для его семьи — но и семья ведь потребность биологическая, дети — наше продолжение. И только иррациональность обусловливает необъяснимую биологически тягу к творчеству, к идеалам, к философии, к сложным абстрактным удовольствиям. Игры разума! Все это — не более, чем игры. Какой-нибудь суровый гэйн-убийца, дейтрийский патриот, на самом деле имеет одну лишь мотивацию — вдоволь наиграться в Медиане, насладиться игрой. Они ведь очень часто просто играют, понимаешь? Не оружие создают, а что-нибудь совсем никому не нужное — для себя. Играющий взрослый человек — это аномалия. Конфликт между глубинной иррациональной мотивацией поведения — и необходимостью существовать в рациональном и логичном по сути мире — вызывает психические отклонения. Но в Дейтросе они допустимы, это мир, построенный на психических отклонениях и конфликтах, допускающий их, даже поощряющий... А мы запретили их. Декларируя свободу личности, мы на самом деле оставили свободу лишь, как я уже говорил, белокурому дарайцу не пожилого возраста, здоровому, образованному и трудоспособному. И что немаловажно — полностью рационально и логично мыслящему и лишенному каких бы то ни было отклонений. Такие люди у нас, пожалуй что, счастливы... Это наше представление о счастье.

Сакас хмыкнул.

— А вот то, что мы тут с тобой сейчас рассуждаем — это рационально или... уже не очень?

— Наверное, уже не очень, — признал Киба, — но наше общество пока еще допускает такие разговоры. Пусть не публично. Но у нас пока еще нет всеобщей слежки...

Он замолчал и едва сдержался, чтобы не дернуться всем телом. Его словно душем окатило холодным потом. Какой же ты все-таки идиот, Киба...

А почему ты уверен, что здесь не стоит камера, и все разговоры не пишутся?

Он сидел, не в состоянии вымолвить ни слова. Только заговори — задрожит голос, выдаст твой страх, даже не страх, панический ужас.

Причем совершенно логичный и рациональный.

— Да уж, — сказал Сакас, — давно я так ни с кем не общался... Интересные вещи ты говоришь. И это к таким выводам тебя привела работа над СЭП?

— Примерно, — буркнул наконец Киба, с трудом овладев собой.

— Надо подумать над этим. Но все-таки это чистая теория. Ты преувеличиваешь, Ларс. Увлекаешься, как это тебе свойственно. Ты всегда отличался богатой фантазией. Наверняка на самом деле все куда проще.

— Ты уж лучше не думай об этом, — Киба встал, — знаешь... думать об этом опасно. Может завести в такие дебри... А у тебя семья, ты сам сказал. Ну ладно, спасибо за беседу. Было очень любопытно.

— Да, и о семье надо думать. Ну пойдем, я провожу тебя... Не исчезай совсем, пиши хотя бы. Звони. Я уж думал, куда ты делся...

Болтая, Сакас проводил его к дверям, провел мимо скучающего охранника в фойе института. С каждым шагом Киба ощущал растущее облегчение. Это было иррационально — ведь конечно же, его не могут арестовать прямо сейчас, и опасность еще впереди. Но ему просто очень хотелось побыстрее убраться отсюда.

Даже если придется потом расхлебывать последствия собственной глупости.

Дело было еще не закончено. Киба, собственно, не понимал, почему бы не скинуть полученные данные на какой-нибудь носитель и не отправить их анонимно, хоть из ближайшего сетевого салона. Или это слишком опасно? Вполне возможно. Инструкции Кибе были даны четкие. И хотя он чувствовал себя просто ужасно, их следовало выполнить, иначе вся работа окажется бессмысленной.

Киба прошел три или четыре квартала. Ему становилось все хуже — физически, возбуждение интересной беседы спадало, он ощущал похмелье, какое бывает после слишком большой откровенности; он все больше ощущал собственную глупость, беспомощность, и понимал, что погибнет. Как можно было говорить с Сакасом о таких вещах — в такой обстановке? Почему он не сдержал себя? Хотя, может быть, и пронесет... Казалось, что опасность придет не оттуда, не от Сакаса. Пугало что-то неясное. Может быть, Киба просто устал и слишком перенервничал. Он не подпольщик, не профессионал. Он не может так жить — но вынужден, вот уже несколько декад вынужден.

В любом случае надо довести дело до конца. Сейчас Киба думал только об этом. Выполнить то, чего требует дейтрин... и тогда уже подумать о себе, о собственном спасении. Дейтрин все равно не станет его спасать, пока не будет выполнено задание. Значит, надо просто сделать это. Киба на ходу уже незаметно открутил верхнюю пуговицу — она не была пришита, а держалась на специальной скрепке; снял часы, в браслет которых был вмонтирован "жучок". Все это аккуратно сложил в пластиковый пакетик с прочной застежкой. Даже на вид — ничего подозрительного, пуговица, часы. Хотя, конечно, пайки обязательно проверят, если найдут. Киба увидел такси у кромки тротуара, подошел, нагнулся к распахнутой в стекле форточке. Таксист выскочил, услужливо открывая дверцу перед клиентом.

Будем мыслить позитивно, мэрфел, сказал он себе, глядя на мелькающие за стеклянным куполом машины низкие облака — такси мчалось по гигантскому виадуку над городом. Задание выполнено. Если уж дейтрина такая информация не устроит — то что его вообще может устроить? Переправить информацию тоже несложно. Намудрил с Сакасом? На самом деле ничего страшного. Сакас же не пойдет сообщать об этом кому-то. Поболтали, и ладно. И раньше болтали похожим образом, иной раз и крамольные идеи высказывая. Записи в институте даже если и ведутся — никто не отнесется к ним всерьез, видно же, какое там отношение к секретности. Кибу ведь спокойно пропустили, зарегистрировав чужое имя. Пока поймут, кто был в институте, пока разберутся. Да и зачем им, собственно, сейчас разбираться? Ведь никакого ЧП не произошло.

Так что ничего опасного. Все это эмоции. Дурацкие ощущения. Кажется, все равно что-то случится. Независимо от событий. Он может совершать ошибки, может делать все безупречно... все равно все кончится плохо. Но это обыкновенный страх. Объяснимый в его положении — в конце концов, он не секретный агент из сериала "Тайная война".

Киба расплатился и вышел в одном из бедных тивелов Рон-Таира.

Он помнил адрес и расположение тайника наизусть. Пивная "Золотая корона", затем две длинные бело-серые многоэтажки. Вторая переходила, как ему и говорили, в закругленное здание, похожее на башню. И вот под этим переходом он свернул в небольшую подворотню. Решетка канализации, как ему и говорили, была здесь приоткрыта. Он замешкался на минуту, будто бы поправляя брюки. Пакетик выскользнул из его руки, полетел, упал в открытое отверстие. Киба две секунды смотрел в непроницаемо черную дырку между асфальтом и сдвинутой решеткой. Но дальше — не его забота, дальше они уже достанут пакет и разберутся сами. Только бы все прошло благополучно! Киба поддернул брюки, быстрым шагом вышел из подворотни и дал кругаля по дворам, чтобы снова попасть к городскому транспорту.

Ивик читала с монитора. Кельм смотрел на нее, подперев рукой подбородок, ловя каждое легкое движение лица, шевеление губ, взмах ресниц, и таинственно-нежное молчание матовых скул, и видел, что верхняя губа чуть оттопырена и покрыта бесцветным пушком (ее хотелось поцеловать), и черная прядь чуть колышется на виске, грозя свалиться, завесить глаза и помешать чтению (эту прядь хотелось аккуратно отвести). Ивик читала последнюю порцию написанного, из его романа, из того, что он делал вчера, каким-то чудом выкроив четыре часа после работы. Кельм знал, что ей нравится, не сомневался в этом. И в этом тоже была приятность — дождаться, когда она прочтет, и заблестит глазами, поворачиваясь к нему, и скажет, как это чудесно, и обязательно найдет в этом неказистом в сущности, проходном отрывке, что-нибудь особенное, указывающее на несомненную гениальность писателя.

Она повернулась. Глаза засияли.

— По-моему, очень хорошо, — сказала она, — я знаю, из меня никакой критик... Но мне действительно очень нравится все, что ты пишешь. Вот посмотри! — она снова обратилась к монитору и прочитала громко вслух два предложения, описывающие внешность некоего усатенького плотного чиновника, второстепенного персонажа, — ведь здесь сразу невозможно ошибиться, по внешности видно, что это червяк, настоящий червяк!

Кельм самодовольно улыбнулся.

— Ты был очень прав, что взялся за реализм и за крупную форму, — горячо сказала Ивик.

— Не знаю, — он пожал плечами, — с моими темпами писать это я буду лет десять. А потом все равно не напечатают — Верс не пропустит.

Ивик чуть погрустнела, задумалась.

— Это неважно, — сказала она решительно, — значит, напечатают потом. Шендак, мы не для этого пишем! Время все расставит на свои места. Знаешь что? Давай я возьму себе резервную копию. Мало ли что! Вдруг это у тебя пропадет, или придется уничтожить, или... мало ли что!

— Я передаю это в Дейтрос вместе с общим пакетом информации. С письмами.

— Я знаю. Но давай я тоже возьму себе. Я просто боюсь, что это пропадет.

— Чем меньше копий, тем безопаснее. Не стоит, Ивик. Это ведь тоже никому не должно попадать в руки. Нет, не надо.

Она дернула плечом.

— Ну смотри. Тебе виднее. Жаль, если пропадет.

— Спой мне что-нибудь, — он потянулся за клори. Подал инструмент Ивик. Она послушно склонилась над струнами. Черные волосы наполовину закрыли лицо.

Нам война обещает, что долгою будет дорога,*

Старит девичьи лица, коптит паровозные лбы,

Кто-то ходит под Богом, а кто-то уходит от Бога,

Но никто не уйдет от единой солдатской судьбы...

От голоса Ивик, молодого, почти детского, высокого, мягкого, все внутри сворачивалось в комок, музыка, казалось, ласкала его изнутри — не больно, нежно. И еще Ивик была очень красивой, когда пела. Словно изнутри ее освещал огонь. Кельм вступил вторым голосом.

Нас взрывная волна раскидает флажками по карте,

И не всем суждено уцелеть, дотянуть до погон.

Одному уготовано место во братском плацкарте,

А другому судьбой забронирован спальный вагон.

Они допели. Кельм, не удержавшись, придвинулся, обнял Ивик за плечи. Так они сидели — молча. Можно многое еще спеть. Но минута была так хороша, им было так тепло, так покойно молчать вдвоем, что не хотелось нарушать этот покой — ни словом, ни жестом, ни пением.

*Зимовье зверей

Они хлопотали на кухне — вдвоем. Кельм обычно готовил сам — у него просто лучше получалось. У него вообще любые действия руками получались лучше, чем у Ивик. И это обстоятельство никогда не смущало ее — как смутило бы с другим мужчиной, а только вызывало восторг. Но Ивик не могла и сидеть просто так, и Кельм сунул ей терку — натереть морковь. Целую гору моркови. Он запланировал какой-то сногсшибательный салат. Кухонный комбайн его в данном случае не устраивал — нужной ширины отверстия были только на ручной терке.

Теперь на Ивик напала болтливость. Они разговорились о замке Кейвора.

— Вот ты знаешь, — разглагольствовала Ивик, с силой нажимая на терку, — я подумала, ведь в Дейтросе очень, очень много красоты — которая просто так пропадает. Ну как бы — просто так. Вот если бы стоял такой замок у нас... Да у нас ведь и есть очень красивые здания, например, дворец Детства в Шари-Пале, храмы есть многие...

— Да, скажем, в Лоре, — согласился Кельм, — Церковь святого Лоренса... Ты же помнишь?

Голубые башенки, ступени... Тоже, кстати, гэйны проектировали.

— Да, помню! Но вот понимаешь, это обыкновенная церковь. Очень красивая, но туда люди ходят, молятся... и думают, что это так и надо, это обычное дело. А здесь любая красота, любой осколок Настоящего — сразу превращается в коммерческую ценность.

Кельм сосредоточенно растирал в ступке душистые корни для заправки.

— Это верно, — сказал он, — они используют душевные порывы для коммерции. С одной стороны, подумаешь, может, это не так плохо... У нас человек создал красоту, пустил ее в мир, как виртуальный образ в Медиане, который все равно развеется вскоре... кто-то поахал, кто-то покритиковал, и все. Человек уже создает что-то новое, о старом и думать забыл. И все забыли... А что здесь? Посмотри, какая организация! Во-первых, изображения замка нелицензированные запрещены. Никаких даже фотографий не найдешь нигде. Внешне — только лицензированные, внутреннего убранства и вовсе не увидишь. Значит, надо обязательно ехать смотреть. И вот ты едешь, как в паломничество, настраиваешься. Внутренне готовишься: вся эта катавасия, символика вокруг, сувениры, целый поселок, построенный для паломников. Они буквально молятся на то, что создавали их предки веками.

— Не молятся, — возразила Ивик, — а утилизируют. Все их современные сказки, фильмы — бездарные переложения старых легенд и книг. Вся музыка — изуродованная классика. Их предки создали капитал, который они теперь тратят. Самое страшное при этом — то, что мир выглядит таким устойчивым, таким незыблемым.

— Ну не такой уж он и незыблемый на самом-то деле, — бодро сказал Кельм, — а теперь давай морковочку сюда...

Ивик подперла ладонью подбородок и смотрела, как Кельм мастерит салат, как соединяет компоненты — ярко-рыжее, белесое, нежно-зеленое, темно-зеленое, бурое; все в одноцветных фаянсовых, только разного размера мисочках, и мисочки одна за другой вычищаются, выскребаются ложкой, ненасытная салатница, по краям отмыто блестящая, принимает в себя всю эту массу, и ни капли на столе, ни крошки. Движения пальцев — быстрые, точные, как у хирурга, скорость фантастическая, Ивик бы никогда так не смогла. И даже какая-то чуждость закралась в сердце, да ее ли этот человек — он, такой правильный, красивый, благополучный, такой замечательный профессионал, мастер во всем, так внимательно относящийся к мелочам , даже вот к этому простому салату. Интересно ли ему вообще слушать то, что она говорит? Может, он отвечает ей только из вежливости... Сердце Ивик тревожно заметалось. Кельм неожиданно посмотрел на нее с нежностью и улыбнулся. Ивик сразу успокоилась. Любит. Конечно, любит, конечно — ее человек.

— Я за Эрмина беспокоюсь, — сказал он, — не знаю, когда получится в Дейтрос переправить. Мне, конечно, втык дали... Но ведь теперь-то его должны забрать.

— Да, — согласилась Ивик, — я представляю себя на его месте. Знаешь, я бы начала подозревать, что все это — дарайская провокация.

— Ну почему, — возразил Кельм, — ведь я назвал его имя, часть. Дарайцы не могли этого знать.

Ивик пожала плечами.

— Я бы все равно беспокоилась. Он может думать что, например, сам назвал эти вещи... в бреду, без сознания. Мало ли.

Кельм руками стал смешивать салат с приправой.

— У него все равно нет выхода. Он должен ждать. А когда я получу приказ, мы переправим его в Дейтрос.

— Как бы он глупостей не наделал до тех пор... Мало ли. Помнишь, ты рассказывал, как один повесился... Или он может сам ломануться в Дейтрос, а это, сам понимаешь...

Кельм озабоченно сдвинул брови.

— Пожалуй, ты права. Я вот не задумывался о таком. Надо будет что-нибудь придумать, чтобы парня успокоить.

Пальцы начинали слушаться. Эрмин играл уже несколько дней — после работы. Оказывается, клори здесь можно было взять напрокат. Дарайский клори, конечно, шестиструнный. Но в общем перестроиться можно, Эрмин уже привыкал. Звук он убрал до минимума, отрабатывая технику. Это успокаивало, отвлекало. Хотя производство мак, если уж сказать честно, тоже было интересным занятием. Будем надеяться, что Тилл действительно передает все это в Дейтрос... Недавно Эрмина обожгла страшная мысль: что, если все это лишь провокация? Не мытьем, так катаньем заставить его работать на дарайцев. Хотя бы какое-то время... Но неужели они такие идиоты и не понимают, что он быстро догадается об этом?

Наверное, все же не провокация. Эрмин вспоминал Тилла, выражение его лица. Не поймешь ни черта. Блестящие, полные сочувствия глаза — "потерпи, братик". Встреча в столовой.. нет, вроде свой. И — там, в атрайде — непроницаемо холодное лицо, тусклый взгляд, и вполне убедительные уговоры сдаться, и ослепляющая боль электрического удара... Когда он был настоящим?

Как понять, что происходит? Вот что здесь мерзко — перевертыши эти, манипуляции, ни хрена не поймешь, где свои, где враги, и что, шендак, со всем этим делать...

Эрмин сдвинул рычажок громкости. Может быть, попробовать сыграть что-то старое? По-настоящему... Рискнуть сразу со звуком.

Эрмин покрутил тембр. Здешние клори звучали тускло — может, потому что напрокат выдавали не самые лучшие. Середина еще ничего, а басы глухие, верхов же вовсе не слышно. Однако кое-как ему удалось добиться приемлемого звучания.

Эрмин заиграл свою же собственную "Песню камня". Тьен пытался на нее положить слова, но так и не успел закончить, погиб, и было это полгода назад. С тех пор их группе не везло — Сэни вышла замуж и уехала в Шари-Пал, поэтов таких, как Тьен, найти не просто... Хотя Эрмина уже некоторые приглашали, даже обещали устроить перевод в другую часть, такие клористы, как он, тоже не часто рождаются.

Пальцы слушались. Выходили иногда огрехи, которые Эрмин хорошо слышал, но не заострял на них внимания, не дергался — ничего, все отработаем, но ведь вот льется из-под пальцев мелодия, и мир становится таким, каким должен быть; а потом музыка незаметно изменилась, стала жестче, страшнее, боль вливалась в нее, раздирала мелодию, визжала на высоких частотах и сваливалась вниз, разрешаясь глухим недоумением... Эрмин, тяжело дыша, оборвал игру. Пальцы не выдерживают. И еще что-то. Надо поиграть старое, гаммы поиграть, что ли, успокоиться...

— Потрясно, — произнес тихий голос рядом с ним.

Эрмин вздрогнул, повернулся. Гэйн! Не заметил даже, что в зал кто-то вошел. Глухарь на току... Только теперь он с ужасом и стыдом осознал, что по щекам катятся слезы. Шендак, неконтролируемая реакция. Раньше такое случалось, но очень редко. Дорвался до музыки наконец, что ли?

Он вытер лицо тыльной стороной ладони.

Это была девчонка из интерната. Квиссанского возраста. Странная девчонка. Тонкая, будто прозрачная, белая, глаза — напряженно-летящие. Он таких никогда не видел.

— Ты так здорово играешь, — сказала она.

— Ты из интерната? — спросил он.

— Да. Я никогда не слышала, чтобы так... Ты дейтрин? Про тебя у нас болтали... ты пленный, да?

— Уже, наверное, нет, — криво усмехнулся он, — но я дейтрин, да.

Кели чувствовала себя странно. Шла рядом с темноволосым чужаком, говорящим с акцентом — но привычного отторжения не было. Было интересно. Эрмин, сказал он, его зовут. Красивое имя. И сам он, если разобраться, симпатичный. Хотя и черный — но ведь это даже красиво, оказывается. Интересно. Блондинов-то вокруг полно.

Кели предложила ему показать студию в интернате. Эрмин сильно заинтересовался. Ясно, что он хороший музыкант, настоящий. В сто раз лучше Ланси. Кели просто обожгло, когда она услышала — за дверью — как он играет. Вот такие они, значит, живые гэйны.

— Ты гэйн? — тихонько спросила она. Эрмин посмотрел на нее и кивнул.

От левого уголка губ к подбородку тянулся заживающий розоватый шрам. И еще один, белый, давно затянувшийся, над бровью. Клори, сложенный в чехол, болтался на плече.

— Не знаю только, можно ли мне в интернат, — сказал он озабоченно.

— Почему же нельзя? Этот... другой из контингента Б — он везде ходит.

Они вошли в переход, Эрмин крутил головой, разглядывая вьющийся зеленый полог, притопывал по гелевому покрытию. Ему все было в новинку, Кели это смешило. Миновали нишу с кожаными диванами — там как раз расселась компания старшеклассников. Кели из них знала только одного, по кличке Тур — 18-летний парень был уже на грани списания, среди ее друзей пользовался дурной славой. Говорили, что он и его шобла давно сидят на запрещенном кегеле и подрабатывают продажей... Парни загоготали, Кели даже не разобрала, в их ли адрес. Ей было все равно. Казалось, начинается что-то безумно интересное. Ей было ужасно интересно с этим дейтрином. И хорошо бы он еще сыграл что-нибудь... Может, попросить, чтобы он научил ее играть как следует? Кели все не оставляла мечты о собственной рейк-группе...

Она подергала дверь студии.

— Ой, извини, я даже не сообразила. Сегодня же выходной у них. А так они не открывают.

— Ладно, сходим завтра, — сказал Эрмин с акцентом, к которому она начала уже привыкать, — а интересно тут у вас. Я хоть интернат посмотрел. А где вы живете?

— Хочешь — покажу? — обрадовалась она.

Эрмин с интересом осмотрелся в ее комнатке. Но без особого удивления. Вгляделся в самодельный плакат с физиономией Ликана. Спросил, кто это. Кели объяснила.

— Надо же. Послушать бы...

— Да запросто, — Кели воткнула флешку в аудиопорт компа. Эрмин сел, вслушиваясь в мелодию, чуть склонив голову. Кели — напротив него, напряженно сжав скрещенные в замок пальцы.

Я грею руки чужим,

Но про свои позабыл,

Но обморозив чуть-чуть,

Я как волчонок завыл,

Чужие руки и плоть,

Чужие злые глаза,

Чужой ненужный покой,

Моя здесь только звезда...

В некоторых местах Эрмин чуть морщился, но в целом слушал внимательно. Потом сказал.

— Очень выигрышный текст. Можно и лучше сделать.

— Ты лучше играешь, — признала Кели. Эрмин чуть улыбнулся.

— Я не привык к вашим инструментам. У нас двенадцать струн. И вообще...

— Кофе хочешь? — спросила Кели.

— Давай. У тебя и кофе можно сделать?

— У меня тут кипятильник есть. Можно растворимый, ничего?

— У нас вообще кофе мало. С Тримы иногда завозят немного... Я раз в жизни пробовал. В распределителе никогда не бывает.

— Распределитель — это что?

— Это... как у вас магазин. Только без денег. Приходишь, берешь, что надо.

— Так это так все разберут...

— Дефицитные продукты выдают только по норме. По карте. Раньше так все было. А теперь, например, хлеб уже можно без карты брать.

— Ух ты, а что еще так можно?

— Немного, — признал Эрмин, — ну мыло... соль... разное. Еще зависит от места и от сезона. У нас, например, яблоки осенью можно...

Кели разлила кофе по кружкам. Эрмин взял свою, подержал у носа, вдыхая аромат.

— А тут у тебя уютно, — сказал он, — хорошо. У меня тоже такая комната. Раньше у меня никогда не было своей, так, чтобы я один...

— У меня тоже не было своей, — сказала Кели, — я жила с братом и сестрой. У родителей спальня, и еще гостиная. Но мы жили втроем в комнате. Потом брат ушел, остались вдвоем.

— Я думал, в Дарайе у каждого ребенка есть своя комната...

— Это у кого деньги есть. А мои предки — сиббы. Живут на пособие.

Он попробовал кофе. Поморщился.

— Стимулятор... Слушай, а как ты сюда попала, в Лиар?

— Да я стихи пишу, — застеснялась Кели.

— Покажи? Ну чего. Это нормально, квиссаны у нас все такие.

Он отставил кружку кофе, уткнулся носом в протянутую тетрадку. Кели до сих пор писала от руки. Дома своего компа у нее не было. В школе писать и распечатывать — много мороки. Сейчас уже и можно было бы, конечно, но она привыкла — от руки.

— Ну как? — спросила она тоном наигранного равнодушия.

— Погоди-ка, — он отложил тетрадку. Потянулся за клори, стал аккуратно стягивать чехол, — куда подключить можно?

Потом утвердил тетрадку на столе перед собой и, глядя в строчки, начал перебирать струны. Кели замерла, не дыша.

Голос у него оказался вполне неплохой, и когда он пел, акцента было практически не слышно.

Не больно и не тяжело,*

Ведь чайка встала на крыло.

Свободна в выборе пути,

Сквозь ветер сквозь туман летит,

Над черной вспененной водой,

Под белой путевой звездой,

Над смертной яростью брони,

Сквозь истребителей огни,

Это было чудо. Это звучало именно так, как должно было звучать. Вот пришел волшебник из другого мира — и расставил все по местам. Нашел место ее неприкаянным "текстам". У Кели щипало в носу, и она старательно вжимала ногти в ладони, чтобы не разреветься.

Сквозь смех солдат, сквозь крик, сквозь стон

Пронзая явь, качая сон...

И тени на ее крыле —

Все, кто устал на сей земле.

*Александр Зимбовский

Немудреные, в общем-то, простенькие слова. В музыке они обретали жизнь, становились богаче, сильнее. Кели слушала, затаив дыхание. Эрмин, увлекшись, продолжил играть соло. Потом оборвал музыку.

— В общем, это так... набросок. А они у тебя где-нибудь в электронном виде есть, ты мне не дашь распечатку? Я бы попробовал музыку сделать. Смотри, как интересно получается!

Кели вызвалась проводить его назад, в корпус Лиара. С ним уже было легко и просто, как со своими. Нормальный парень, в сущности говоря. Шли по коридорам, болтали. Эрмин всему удивлялся. Все здесь не так, как у них. Интересно, а как у них?

Про Дейтрос не говорили — Эрмин сразу мрачнел лицом. Да и Кели стеснялась расспрашивать.

Уже возле самого перехода снова наткнулись на компанию Тура. Человек шесть или семь. Но на этот раз — преградили путь. Кели невольно шагнула назад, к стене. Насмотрелась она таких компаний во дворе... Лучше держаться подальше.

— Ты, как я понимаю, дрин? — поинтересовался Тур. Он был чуть выше Эрмина — вовсе не маленького; короткие белесые волосики прилипли ко лбу. Глаза выглядели вполне трезвыми, сейчас парень был не под кегелем.

— Я дейтрин, — сказал Эрмин, — а в чем дело?

— А ты в курсе, что тебе здесь запрещено ходить?

— А ты — представитель администрации? — вежливо спросил Эрмин.

— А что, администрацию позвать? — влез какой-то маленький белобрысый. Тур усмехнулся.

— Я думаю, обойдемся без, правда? И кстати, дрин, если я тебя еще раз увижу с нашей девчонкой...

— А это не твое дело, козел! — влезла оскорбленная Кели.

— Ути-пути, а тебя здесь кто спрашивал? — загоготал Тур и, протянув костлявую длань, схватил Кели за нос и больно потянул.

В следующий миг — никто не понял, что случилось — метнулось что-то темное, Тур вскрикнул и согнулся, задыхаясь, зажав руками живот. Дейтрин стоял спокойно, будто он вовсе и не имел к этому никакого отношения. Кели опомнилась первой, схватила его за рукав.

— Пошли, быстро! — но было уже поздно. Эрмин оттолкнул Кели в сторону, и вжавшись в стенку спиной, она смотрела на драку.

На избиение младенцев. Дейтрин — настоящий все-таки гэйн — двигался так быстро, что невозможно было за ним уследить. Бил резко и страшно. Все уложилось в несколько секунд. Мелкий белобрысый, кинувшийся первым, упал. Еще двое схватились за животы. Остальные так и не решились напасть, стали медленно пятиться. Тем временем Тур разогнулся было, и сверкая ненавистью во взгляде, опять метнулся к дейтрину, тот неуловимо отклонился в сторону, схватил правую руку Тура и выкрутил ее, заставив парня согнуться.

— Давай договоримся, — веско и спокойно сказал дейтрин, — вы не трогаете меня. Я не трогаю вас. К ней — никаких претензий. Если что — я контингент Б и стою сотни таких, как ты. Из интерната первым вылетишь ты, а не я. Так что... договорились?

— Договорились, — прохрипел Тур. Видно, ему было больно — лицо залито слезами. Эрмин отпустил его. Повернулся к девочке, лицо которой совсем побелело.

— Не бойся. Они тебя не тронут.

И он — в первый раз за все это время — взял Кели за руку. И девочка ощутила от его руки, сильной и крупной, такое тепло, что вздрогнула от неожиданности.

— Не бойся, — повторил он.

Эрмин оказался неправ. Несмотря на то, что он действительно стоил сотни подростков из контингента Б, несмотря на всю его ценность для оборонной промышленности Дарайи — за драку досталось как раз ему. Кели поразила эта несправедливость. Ни Туру, ни его компании не было вообще ничего. Если не считать, правда, оставшейся пары синяков и вывихнутой руки, которую Тур носил на перевязи. Эрмина на следующий день увезли в атрайд.

Вернулся он через три дня.

Кели сидела на подоконнике в лиаре, в самом холле — отсюда был виден вход. Она третий день уже так сидела все время, когда не была занята на уроках и на работе. Кропала домашние задания, читала... Никто не приставал к ней, не задавал вопросов.

На третий день после ужина ей повезло. Дверь открылась, и вошел Эрмин, чуть позади двигались двое вангалов. Конвой. Но дейтрин шел свободно. Увидел Кели и улыбнулся. Остановился. Вангалы, как по команде, остановились вслед за ним. Кели соскочила с подоконника.

— Привет! Тебя отпустили?

— Привет, Кели, — сказал он со своим забавным акцентом, — а у тебя как? Все в порядке?

— У меня-то что... — пробормотала она, — я боялась. За тебя, — и метнула взгляд на застывших вангалов — каждый на голову выше немаленького дейтрина.

Тут подоспел дежурный офицер, забрал у Эрмина какие-то бумаги, отпустил вангалов. Эрмин повернулся к Кели.

— Идем ко мне?

Она шла, чуть вприпрыжку, едва поспевая за ним. Не чувствуя пола под собой.

— Что они с тобой делали?

— Снимали излишнюю агрессивность, — он усмехнулся. Посмотрел на нее. Наверное, лицо Кели изменилось, потому что он тут же сказал ласково:

— Ну что ты... ничего же страшного. Меня контролируют. Я здесь недавно. Ну беседовали, вводили какие-то препараты. Все это фигня. По сравнению...

Теперь уже его лицо изменилось, и Кели не стала спрашивать — по сравнению с чем.

— Вот ведь сволочи! Ведь это они напали!

— А чего ждать? — усмехнулся Эрмин, — я, как-то знаешь, и не жду от ваших другого обращения. Это нормально. Они свои, я чужой. Враг. Нормально.

— Но ты им здорово всыпал...

— Нас учили драться с вангалами.

— С вангалами! Вот это да... С ними же невозможно! А тебе приходилось когда-нибудь — с вангалом?

— В Медиане — конечно. На Тверди — нет.

Если не считать, подумал он, того случая, когда меня взяли в плен. Но это была не рукопашная, это меня просто лупили.

Он вдруг замедлил шаг. Прямо навстречу шел другой дейтрин — преподаватель тактики, Тилл иль Кэр. Окинул их взглядом. Эрмин робко поздоровался.

— Келиан, — Тилл посмотрел на нее, — не могла бы ты ненадолго отойти в сторону? Нам бы перекинуться парой слов.

Она с готовностью отошла. Эрмин взглянул на своего спасителя, и старые подозрения всколыхнулись в нем тяжелой волной. Неужели все это — лишь для того, чтобы не силой, не пытками, но обманом заставить его работать на дарайцев?

Они стояли вдвоем в широком коридоре, у окна, защищенного решеткой. Тилл глядел угрюмо.

— Гэйн, — почти шепотом, по-дейтрийски, сказал он, — вас не учили, что применять боевые навыки к гражданским нельзя?

— Да, — покорно сказал Эрмин, — учили. Виноват, — он хотел сказать "стаффин", но запнулся.

— Ты понимаешь, что мог все сейчас испоганить?

Эрмин опустил глаза.

— Чтобы такого больше не было, — предупредил Тилл. И сказал громче, — ну что ж, я рад, что у тебя все в порядке. Думаю, скоро будем работать вместе.

Пожал ему руку и зашагал по коридору. Эрмин смотрел ему вслед, и на лицо лезла непрошеная счастливая улыбка. Первая за много-много дней. Даже губам стало больно от непривычного положения.

— Ты чего улыбаешься? — спросила Кели, подойдя к нему.

— Так... ничего. Хорошо, что все кончилось, — сказал он.

Ланси играл и пел негромким, осторожным тенором. Опять Ликана, все ту же песню.

Земля истекает антрацитовой кровью,

Предсмертными песнями душа истекает;

И скоро мы все, не разбирая сословий,

Увидим, что нет для нас ни ада, ни рая...

Довольно любить и нежить

Тех, кто не будет спасен —

Они останутся те же,

А мы потеряем все.

Довольно считаться с теми,

Чей разум давно угас;

Мы убиваем время —

Время убивает нас.

Кели уже понимала, что игра Ланси — лишь аккомпанемент, что он — любитель, она уже слышала настоящее, несравнимое ни с чем, что слышала до сих пор. Но до самого донышка души пробирали эти грозные слова. И на Эрмина — Кели искоса поглядывала на него, все это тоже вроде бы производило впечатление. Он сидел, как всегда, с прямой спиной, сцепив руки на колене. Слушал внимательно.

(Он был очень осторожен на прикосновения, Кели могла по пальцам пересчитать случаи, когда он брал ее хотя бы за руку. Это пугало. Она не знала, как это расценивать — отвращение, отталкивание? Но с другой стороны, он явно стремится к ее обществу, ему с ней, вроде бы, хорошо. Не поймешь...)

Ланси замолк, доиграл. Эрмин пошевелился и сказал осторожно.

— Сильно. Это действительно сильно.

— Теперь ты давай что-нибудь... а сыграй что-нибудь ваше, дейтрийское? Интересно. Правда, языка мы не знаем, но...

Эрмин взял свой клори. Пробежался по струнам, проверяя звучание. Энди придвинулся ближе.

— Дейтрийское, — проворчал Эрмин, — я вам другое сыграю.

И взглянул на Кели. У нее замерло сердце, она тихонько кивнула.

Он начал играть. Ланси сразу подобрался. Этот дейтрин играл совсем иначе — профессионально. Клори пел в его руках, пел, разрывался сразу на несколько голосов, звенел оркестром, и выводил незнакомую, чуть рваную, неописуемо говорящую мелодию.

Кели знала теперь, что он играет попросту много. Очень много. Все время, когда не занят в Лиаре. "Меня это успокаивает, — говорил он, — отвлекает. Почти как в Медиане себя чувствуешь". Кели тоже начала учиться, стала играть больше, но — по многу часов в день? Она бы не выдержала. Ей было скучновато.

Эрмин изящно закончил соло и перешел на ритм, и одновременно с этим начал петь — и голос у него тоже был красивее, чем у Ланси.

А я на себя зову беду,*

Тем, что я прав,

Но я от страдания уйду

За стебли трав,

А железу лязгать и звенеть,

О камень стен,

Огонь и выстрелы,

Плоть и медь,

Воля и плен,

А я на себя зову беду,

Тем, что восстал,

Но я от страдания уйду

Через металл

*Александр Зимбовский

(Эрмина очень поразило это стихотворение Кели. Как ты додумалась до такого? — спросил он. Не знаю, ответила она. Я это пережил, сказал он. Ты описываешь это, понимаешь? Я тоже переживала все то, о чем пишу. Но по-другому).

Они уже репетировали вместе. Кели набрала воздуха и вступила вокалом. Эрмину нравился ее голос — высокий и резкий, неожиданно высокий и неожиданно резкий, разговаривала она скорее глуховато и негромко.

А я на себя зову беду,

Я не один,

И я верю в друзей — они дойдут,

Мы победим,

И я верю в наш флаг, его цвета,

Истину слов,

Я все, даже гибель рассчитал,

И я готов.

Они вместе закончили песню. Это был кайф. Неземной кайф — ничего не надо, ни одобрения, ни славы, ни денег, только бы петь вот так, а тем более — вместе с ним. Так нечеловечески красиво. Так сильно. Кели даже чуть прикрыла глаза от счастья.

— Слушай, — осторожно сказал Энди, — а ты ведь у нас здесь останешься?

— Ну... наверное, да, — сказал Эрмин, — по крайней мере, какое-то... — и умолк.

— Тебя же не переведут в другое место?

— Может быть, переведут, — сказал он.

— Так это... а вдруг оставят? И вообще, пока ты здесь... а может, мы группу забацаем? Я на флейте могу... Ланси вот будет тоже на клори...

— Я и на басу могу, — сказал Ланси.

Эрмин с интересом поглядел на него. Он думал.

— Ударника бы хорошо найти.. и клавиши, — сказал он, — хотя можно и так. У Кели, — он глянул на девушку, — много отличных текстов. Я, конечно, тоже много знаю, но не на дарайском. Кели может петь... у нее прекрасный вокал.

Кели слегка покраснела. И уцепилась от смущения за его руку. Эрмин неожиданно крепко сжал ее ладонь.

— Насчет клавиш можно поговорить с Ани, — предложил Ланси, — он кортанист. По-моему, неплохо играет. А ударника...

— Найдем, — твердо сказал Энди, — это не такая проблема.

В глазах Эрмина зажглись огоньки.

— Только, народ, — сказал он, — вкалывать надо будет. Вы как — потянете?

Они перекусили в столовой — у обоих только что кончилась работа. До репетиции еще полтора часа. Кели предложила сходить в охраняемую зону, в Медиану. Туда ведь всегда тянет, и многие ходят просто так... поиграть. Эрмин с радостью согласился.

Кели шла рядом с ним, почти физически ощущая сантиметры, которые их разделяют. Ей вдруг пришло в голову, что они теперь все свободное время проводят вместе. Она перестала ходить на тренировки... не встречалась ни с кем из Клубка Сплетающихся Корней. Она даже в одиночестве почти не оставалась. Только школа и работа отделяли ее от дейтрина. А чем в это время занимается он? Наверное, тоже работает... создает маки. Ведь для этого его и взяли сюда. А все остальное — с Кели.

И это выходило совершенно случайно. Репетиции, которых вдруг стало очень много. Между репетициями — какие-нибудь дела, которые интересно делать вместе... книги, которые она хотела ему показать. Музыка — много музыки. Разговоры. Прогулки по примечательным местам — внутри Лиара и интерната, конечно, в город никто Эрмина не выпускал.

И никаких там поцелуев и всего такого, даже мысли такой почему-то уже не возникало.

Только пробивало током, когда он вдруг случайно касался ее руки, или она ловила его взгляд, темный, улыбающийся, нежный.

Медиана в который раз встретила родным, освобождающим уютом. Эрмин огляделся вокруг. По периметру серого поля — несколько рядов виртуальных преград. Дальше — белые и серые цепи вангалов...

Пожалуй, можно прорваться, очередной раз подумал он. Шансы есть. Вероятно, конечно, что убьют. Или, что хуже, вернут назад — и тогда снова в атрайд... Но в крайнем случае можно попробовать вырваться отсюда.

Но похоже, иль Кэр не врет, и он действительно свой, и ждет только приказа и возможности, чтобы вернуть Эрмина назад... в Дейтрос... Он повернулся к Кели.

— Смотри!

И стал превращаться. Он еще в квенсене начал тренироваться, очень уж интересно было — и освоил облик стремительной птицы, похожей на крупного совершенно черного альбатроса. Кели ахнула — альбатрос с почти геометрическими очертаниями крыльев и тела стрелой взлетел в серое небо. Было видно, как вдали зашевелились вангалы, как напряглась одна из ловушек — в небо полетели золотистые стрелы, но альбатрос нырнул в их поток, пролетел и выскочил невредимый, перевернулся, снизился, чтобы не пугать охрану, закружил над головой Кели. Сел ей на плечо, больно вцепившись когтями.

— Эрмин! — засмеялась она. Протянув руку, погладила черные — такие настоящие! — перья. Он сорвался в воздух, оставив царапины на ее плече. Снова взлетел, покружил, сел — превращение было изящным, почти незаметным, мгновенный серый шар, увеличивающийся в размере, и вот уже настоящий Эрмин стоит перед ней, победно улыбаясь.

— Красота какая, — искренне сказала она.

— Это красота? Смотри! — в его руках возникло живое пламя, он держал огонь на лнях, спокойно, как фокусник, костер разгорался без всяких признаков дров, и вдруг языки пламени застыли, разделяясь, превращаясь в огненные цветы... камни... каменный огненно-рыжий букет цветов, рождающий снопы золотистых искр. Эрмин вдруг бросил в Кели этот букет, и на ходу камни распались и закружились вокруг девушки золотой, янтарной короной, все разгораясь, рассылая лучи. Кели показалось, что она стоит — нет, уже плывет — в центре звезды, все исчезло вокруг, кроме сверкающей фантасмагории.

Кели взмахнула руками и заставила лучи изменить цвет. Теперь солнечная корона вокруг сияла всеми цветами радуги.

— Молодец! — Эрмин оказался рядом, — а хочешь взлететь?

"А я не знала, умеют ли гэйны летать в Медиане... спрашивала соседку", — вспомнила Кели. Ее сияющие глаза молча ответили Эрмину. Дейтрин взял ее за руку.

— Это просто... пошли!

Они взлетели — просто так, без всяких подручных средств. В какой-то миг Кели испугалась, подумала, что падает, и в самом деле ухнула вниз, но тотчас что-то поддержало ее, будто воздушная подушка. Это Эрмин, подумала она. Он держит меня. Это он летит, а не я... Но ведь и я могу... Она представила, что внизу — ничего нет, одна пустота, космос, земля не тянет больше, она потеряла силу... тем более, что Медиана — в каком-то смысле и есть космос. Кели вспомнила свои детские сны — ведь тогда у нее получалось летать.

Она оторвалась от Эрмина и стала уходить выше и выше, в серый зенит над головой... Восторг овладел Кели, ей захотелось петь и кричать, сбывались ее детские сны — она летела, парила над далекой землей. И вдруг огненное и черное полыхнуло в глаза, и Кели в ужасе вспомнила — "ловушки!" — и тотчас темная стена выросла между ней и ловушкой, и Кели со всего маху ударилась об эту стену, и ничего не соображая от страха и боли, полетела вниз, но стена обернулась черным плащом, и плащ окутал ее невесомой опорой, удержал, ее падение замедлилось — и вот она уже мягко приземлилась. Эрмин выпустил из руки плащ, тотчас исчезнувший, и протянул руку Кели.

— Вставай... Забыла, что здесь охраняют?

— Все равно я не понимаю, — сказала она. Эрмин задумчиво плясал пальцами на струнах, на минимальной громкости.

— Что не понимаешь?

— Ну как вот это получается, что одни могут в Медиане творить, другие нет... как это понять?

Эрмин перестал играть, отложил клори.

— Как бы тебе объяснить... Вот понимаешь, возьмем музыку. У одних людей есть способности, у других — вообще нет. Это понятно?

— Ну да, конечно. Но к музыке у многих есть способности.

— Но из этих многих большинство может только быть исполнителями. Научить играть можно... ну почти любого. В общем, очень многих. У кого есть хоть какой-то слух и хоть как-то пальцы работают. Это вопрос тренировки. Много работаешь — будешь играть... это может каждый. В Медиане тоже так. Каждый, если потренируется, сможет воспроизводить маки. Ничего особенного.

— А-а... а гэйны — это те, кто сочиняет музыку?

— Да. Именно так. Но... с другой стороны, вот у вас в Дарайе полно профессиональных композиторов, которые музыку сочинять не умеют. Они просто изучают чужую, берут из нее разные части, обрывки и сочиняют что-то похожее. Это то, что делают в Медиане ваши офицеры... и вангалы отчасти, хотя заметим, ума у них нет вообще. Как видно, ум для этого особенно не нужен. А вот есть люди, которые музыку создают... впервые... и она потом остается в веках. Которые создают что-то совсем новое, свое. Как вот ваш Ликан... как наш, ну например, иль Реас. Как на Триме Бетховен.

— Да, вроде понятно, — задумчиво сказала Кели.

— И с другой стороны, есть такие исполнители... они вроде и чужое играют, но так... по-своему, необычно. Это тоже гэйны...

— А как ты отличишь, гэйн это или нет? Ведь всегда одному нравится, а другому нет...

Эрмин помрачнел, вспомнив "уроки", полученные в атрайде.

— Никак не отличишь, — сказал он, — так с этим и придется жить. Никак мы это не можем отличить. Медиана только различает... кто настоящий, а кто нет...

Он взял клори, чтобы скрыть страшное воспоминание. Запел негромко, под легкий перебор, последнюю песню Кели.

Я не хочу быть в лавке игрушек*,

Ватный солдатик, мишка из плюша,

В черной банданке, олово лучше.

Пусть не дано быть вовсе из стали,

Иглы сквозь тело да прорастают —

Быть человеком,

С неба упавшим,

Вовсе пропащим,

Но человеком!

Но настоящим!

*Ал.Зимбовский

Кели жмурилась от наслаждения. Он — понимал все. Первый человек, совсем чужой, чуждый, иной, сам по себе непонятный — но вот понимал же то, что она написала. А они — свои — не понимали ничего. Как так может быть?

И в то же время — Дейтрос... война... гэйн. Наши враги. Хотя он, вроде бы, уже не враг. А как он сам к этому относится?

Эрмин снова тихо наигрывал что-то сложное. Кели набралась храбрости и спросила.

— Слушай, а тебе не влом... Ну то, что ты здесь на нас работаешь и все такое... Что в Дейтрос не вернешься?

Эрмин посмотрел на нее, перестал играть и слегка усмехнулся.

— А кто тебе сказал, что я не вернусь?

— Но... как же?

— Там посмотрим, — ответил он, — еще не вечер. Там посмотрим.

С треском и грохотом распахнулась дверь, и, галдя, вломились ребята. Из "Корней" здесь был только Энди со своей флейтой, и еще Ланси, Анэй и Кими, который умел играть на ударной установке. Группа подобралась вполне полноценная, и играли они не одну только акустику. Эрмин встал, и Кели заметила, как остальные сразу как-то замолчали и потянулись к нему.

Он — интересный, подумала Кели. Яркий. Вроде бы и дейтрин, чужой, но воспринимается не как другие дейтрины. Может, потому что он гэйн? Или просто человек такой. Вроде и говорит с акцентом, но так уверенно, так умно и правильно... или даже не очень умно — но так, что его хочется слушать. Почему-то всем хочется. И всем хочется его внимания.

И играет он лучше всех.

И глаза — темные, блестящие, живые.

— Привет, — сказал Эрмин, — ну что, давайте по местам? Начнем с "Каменных островов" для разминки...

Quinta

Кибой овладела эйфория. Он выполнил задание дейтрина, и он уехал из Рон-Таира, никем не замеченный, не пойманный, свободный. Сомнения еще шевелились где-то на темном донышке — а что, если записи не удались, если они испорчены, если связной не сможет их найти и передать, а что, если дейтры вообще обманут и ликвидируют его — но Киба разумно объяснял себе, что все это маловероятно, что тот, кто организовал операцию — вероятно, это был тот самый, в маске, с блестящими серыми глазами в прорезях — не мог ошибиться в мелочах, и вряд ли он обманет. В таких делах не применяют логику мелких криминальных авторитетов. И разумно объяснив себе это, Киба успокоился и теперь уже считал, что все позади, почти все, и это восторженное чувство захватило его и опьянило, и какие-то мелкие, досадные моменты — вроде патрульных пайков на платформе, проверки документов в поезде — тревожили его особенно неприятно, потому что он их уже и не ждал.

По инструкции ему теперь следовало вернуться в столицу и поселиться в одном из гигантских муравейников, в тивеле бедноты, где его никто не мог знать. В небольшой — полторы комнатки — квартире Кибу ожидала папка с деньгами на проживание и с новыми документами. Теперь его звали Мартаан Гало, ему еще не исполнилось шестидесяти, и он жил якобы на пособие, ожидая неизбежного момента, когда придется избавить общество от своего присутствия.

На самом деле Киба ждал, когда организаторы операции найдут его и переправят через Медиану на Триму.

Он был счастлив. После двух лет атрайда, после тягостной и опасной агентурной операции — он был почти свободен. Просыпаясь утром, жмурился от солнца, нагло лезущего в глаза — в квартире не было занавесок. Нагишом шлепал в ванну. Следуя инструкции, почти не выходил никуда — разве что за продуктами, но ему это было и не нужно.

Киба знал, что за ним наблюдают. Его об этом предупредили. Где-то здесь живет еще один дейтрийский агент, и ведет наблюдение — кто их знает, как, может, насовали в квартиру жучков, а может, лазеры на окно нацелены. Киба этим не особенно интересовался.

В квартире — поразительная предусмотрительность — была собрана довольно неплохая библиотечка классики — дарайской, триманской, дейтрийской, и книги по социологии, истории. Киба мог выходить через свой терминал в сеть. И наконец, он начал писать статью — на тему, которая была прервана заключением в атрайд, статью о СЭП.

У него не было достаточного материала, он не мог собрать статистику, не проводил экспериментов, не мог собственно работать над этим материалом в прямом смысле слова. Но он мог и хотел записать идеи, приведшие его тогда к этой работе, оформившиеся сейчас, после всего, что он узнал и увидел.

Текст обрастал подробностями. Киба работал с утра до вечера и рвался, как ребенок — только теперь он понял, в чем состоит его жизнь. Его радость, его счастье. Киба предложил и разработал несколько серий экспериментов. Может быть, кому-то придет в голову продолжить его труд... Или можно будет сделать это на Триме. Он предсказывал результаты этих экспериментов. Он копался в сети, выбирая доступные данные — их, открытых, было мало, но все же и из них кое-что можно выжать, обладая достаточно острым умом. Он строил схемы. Жалел, что работы дейтрийских ученых так абсолютно недоступны — а ведь они наверняка продвинулись гораздо дальше в изучении СЭП. Он философствовал.

"Мы видим, что СЭП слагается как бы из двух компонентов. И первый здесь — психофизиологическая готовность. Определенный гормональный состав, где стимулирующая роль, несомненно, принадлежит половым гормонам, состояние легкого стресса, преобладание симпатической системы, эйфорическое состояние. Все то, о чем мы говорили в первой части статьи. Второй компонент определяется гораздо сложнее. Это — условие вышеназванной психофизиологической готовности к творчеству; это психологическая структура творчества. Дейтры называют ее "единством с Богом" и считают, что только Бог дает верным способность творить. Что ж, в таком случае следует допустить, что гипотетический Бог должен быть достаточно щедрым и давать дары также и неверующим — на Триме мы знаем несомненных творцов, при этом декларирующих себя атеистами..."

Звонок в дверь прервал излияния Кибы. Ученый вздрогнул, не то от страха, не то от неожиданности. Сунул в тапки босые ноги, разом покрывшиеся цыпками. Пошел к двери. Не открывать, гласила инструкция. Открывать только на пароль... во всех остальных случаях прикидываться старым интровертным маразматиком...

— Кто? — сипло спросил Киба, стараясь, чтобы голос звучал погрубее.

— Я к вам от вашей тети из Ставилля, — ответил спокойный низкий женский голос. Это был пароль. Киба вздохнул глубоко и отворил дверь.

Дейтра была немолодая, волосы с проседью убраны назад, в узел. Киба втянул живот под замызганной домашней рубахой.

— Проходите, фелли... пожалуйста-пожалуйста... может, чайку поставить?

Она отрицательно покачала головой.

— Я на минутку...

— Я думал, вы как-то передадите... не лично зайдете, так сказать...

— Так нам удобнее, — сказала женщина, — Значит, сегодня вечером. В восемь. У главного входа в центральный парк. К вам подойдут... это будет мужчина, дейтрин, вы его не знаете. Пароль "извините, мне кажется, мы с вами встречались в Кейворе. Вы не были там этой зимой?" Ответ: "да, я был там, а вы, кажется, мой сосед по гостинице "У бобра"? И еще. Когда будете подходить к входу от остановки — там стоят две пальмы. Обратите внимание на их ветки. Подходите ко входу только тогда, если у левой пальмы нижняя ветка обломлена.

— Подождите! Запомнить бы все это. Значит, вылезти из буса, идти к парку... две пальмы я помню. А их две, я думал, больше. Обломленная ветка. Пароль...

? — Все верно, — сказала дейтра, выслушав пароль, — в восемь часов. Могу я быть спокойной, что вы все выполните?и

— И что же, меня прямо вот сегодня... прямо на Триму? — спросил он пораженно.

— До Тримы отсюда несколько дней пути по Медиане. Не очень близко. Не то, ч тобы сегодня. Но сегодня, если удастся пройти патрули... вы уже будете на свободе и в безопасности.

— А как же мы будем проходить патрули?

— Это наша забота, — сказала дейтра, — мы это умеем делать. Главное — выполняйте все требования сопровождающего. Это, конечно, опасно... но вас будут сопровождать опытные гэйны. Рядовой патруль для них никакой опасности не представляет, и если все получится правильно, мобилизовать подкрепление всерьез противник не успеет.

В коридоре, прощаясь, дейтра сказала.

— Да, кстати. Мы вам очень благодарны. Ваши сведения оказались неоценимо важными. Они уже переданы в Дейтрос. Так что, — она улыбнулась, — на Триме можете рассчитывать на нашу помощь.

Киба долго смотрел на дверь, закрывшуюся за женщиной.

Он не мог усидеть на месте. И делать ничего не нужно — вещей никаких нет, и работать он уже не мог. Выложил недописанную статью в сеть, на собственный наскоро сляпанный сайт. Отправил еще по нескольким адресам — на всякий случай. Ходил из угла в угол, заложив руки за спину, то разговаривая вслух с собой, то останавливаясь у окна, покачиваясь на ступнях, глядя на луч солнца, широким сектором высветляющий грязные стены многоэтажек.

Все кончено...

Как-то вдруг стало ясно, что это — навсегда. Как и большинство дарайцев, Киба никогда не покидал собственного мира. Да и зачем, Дарайя огромна и хорошо оборудована под любые потребности. Никогда он не задумывался об этом, но теперь отчего-то стало жаль уходить. Мелькали памятные обрывки. Детство, травяные откосы над речкой, и сколько же было мальков там, на отмели, они прямо кишели. Потом, перескочив через годы, пришла Виэли, она была парная, теплая, смеялась грудным смехом. Сидела против него на кровати, заложив полную ногу на ногу, почти касаясь его — он тогда снимал дешевую комнатушку, гроб, два на полтора метра. С любопытством он вглядывался в ее лицо — загорелое, обрамленное падающими светлыми прядями. Где она теперь, старая, ведь она даже старше его, скорее всего, ее уже просто нет. Женщин было много, много всего, но теперь почему-то вот только она — здесь. Только ее лицо. Улицы родного городка, солнце на камнях вылизанных мостовых... рано или поздно все равно надо уходить. И лучше — к новой жизни, чем в небытие. Невыносимо казалось сидеть здесь, в этой квартире, словно приговоренному в ожидании казни.

Ведь он свободен! Ему не обязательно пялиться на стены. Киба надел плащ, старенький, затрапезный, соответствующий облику этого сибба, Мартаана. Неважно. Наверное, это не очень хорошо, но сколько в Лас-Маане людей, знающих его, Кибу? Десяток-другой... насколько велика вероятность, что именно сейчас, в рабочий день, они появятся в центре и еще узнают его, с измененной внешностью и в тряпье, и еще ведь далеко не все знают, что Киба попал в атрайд — вот ведь Сакас не знал этого.

Когда Киба вышел из дома, и пока доехал до центра на автобусе, новый страх овладел им. Он вдруг понял, что сегодня вечером предстоит самый настоящий бой в Медиане, прорыв, что по ним будут стрелять. Хорошо смотреть про такие вещи кино, хорошо читать, но если представить, что это вот твое тело будут рвать пули... и хорошо еще — пули, а то какие-нибудь жуткие медианные штуки, которые и вообразить-то страшно, они ведь только называются "виртуальными", а там это вполне себе реальные орудия смерти, которые режут тело, выворачивают куски мяса, рвут сосуды, нервы, душат... лучше уж не думать об этом. Атрайда он боялся меньше. Его не пытали физически, и вряд ли будут. В атрайде — хоть и сволочи, хоть и уговаривают его умереть, но это сволочи свои, родные, привычные. И смерть, к которой его подталкивают — мягкая, безболезненная, даже комфортная, просто заснуть в уютной обстановке. Атрайд чем-то напоминает больницу, в больнице тоже умирают, но к ней не относятся с ужасом. И там — психологи-дарайцы, как ни крути, образованные люди, свои, понятные ему до глубины души, и он им понятен. Атрайд пугал меньше, чем смерть в Медиане...

Хорошо бы конечно попасть на Триму, в Европу... Но путь туда казался таким ужасом. Да, его будут сопровождать гэйны. Но это же не гарантия...

Он вылез из автобуса и почти дошел до "Рони", когда у одной из витрин его наконец отпустил душащий физический страх. Мысль простая до смешного — военные выходят в Медиану ежедневно. И гэйны выходят, из них половина — женщины, и есть даже подростки. И многие доживают до старости. Хотя все знают об этом риске. И вероятность погибнуть у них высока. Ежедневно — а тебе-то нужно всего один раз выйти, и не самому сражаться, и будет хорошая охрана...

Неизвестно почему, но эта мысль успокоила Кибу. Он зашагал по центру, впитывая в себя все, что оставалось здесь. Все, что он видел в последний раз. Гладкую искусственную мостовую, веселую пестроту больших корзин с товарами, выставленных у магазинов, разноцветье вывесок, холодный, пахнущий выхлопами городской воздух. Жирную белую собачонку на поводке у пожилой дамы в высокой шляпке. Компанию подростков — бритые девчонки, длинноволосые юнцы, одежки с модными прорехами, цепочками, татуировками. Киба подошел к фруктовому лотку, купил банан. Зашагал дальше, снимая кожуру, губами отламывая спелую мякоть. У старинного высокого здания из серого камня обосновались еще какие-то оборванные юнцы, один из них держал плакат на палке — "Долой войну!", и рядом замер еще один, поясняющий: "Руки прочь от Дейтроса!" "Уроды", — сказал хорошо одетый господин, скосившись на юнцов, "в Дейтросе нет демократии! Они террористы, и если вывести войска из зоны Дейтроса..." — дальше Киба не слышал. Никто больше не обращал на юнцов внимания. Киба подошел ближе к зданию. Он знал, что здесь располагается клуб "Солион", довольно респектабельное учреждение, здание давно было выкуплено у города кем-то в частную собственность. Но оно, вроде бы, представляло собой памятник культуры. Да, вот и памятная доска. Киба читал, заложив руки за спину, задрав голову (проклятый рост!) Ничего себе — оказывается, в доготановскую эпоху здесь была христианская церковь. Здесь, в самом центре Лас-Маана! Ну да, подумал Киба, окидывая здание взглядом, видно же по архитектуре. Характерный купол наверху, и там, вероятно, был крест. Высокие входные двери... Кибе захотелось войти, но он вовремя опомнился — даже если открыто, в лохмотьях, типичный сибб — как он полезет в клуб? С целью осмотра культурной ценности? Ничего себе интересы у сибба...

Он остановился у стены и, повинуясь странному желанию, потрогал камень. Камень оказался нежданно теплым, словно через него струилась сила, струилась энергия. Мертвое, подумал он. Даже мертвое, оно — живет, мы все сдохнем, а этот камень — останется после нас. Может быть, это было лучшее, что мы создали...

Киба зашагал дальше. Юнцы так и стояли со своими плакатами, и никто, казалось, их не замечал. Пожилой ученый влился в толпу, стал ее частью, толпа закружила его в водоворотах и внесла в огромный торговый пассаж Эйнорд. Кибе захотелось выпить кофе, и он направился было к ресторану, но вовремя опомнился и подошел к убогой стойке закусочной с дешевыми напитками. Взял кофе в бумажном стаканчике, пристроился у высокого столика, наблюдая за прохожими. Ноги уже гудели, а присесть негде. Никогда не задумывался над тем, что в сущности, пожилому человеку без средств и отдохнуть в центре города негде.

Вообще многие вещи начинаешь понимать, только уже когда их переживаешь. Всю жизнь он, как и остальные его знакомые, рассуждал теоретически — дескать, сиббы же неплохо устроены, не работают, но им платят деньги, этого достаточно на жизнь... Да, теоретически все это так. И только оказавшись в шкуре такого человека, можно представить — каково это. "Платят деньги" — и это навсегда, это ловушка без единой возможности выхода. Десятки таких вот мелочей в течение дня, как невозможность присесть, отсутствие транспорта, нехватка денег на еду...

казалось бы, почему не платить им столько, чтобы они могли жить без мучений? Или не устроить все поудобнее?

Но зачем и кому это надо, и кого это волнует?

Меня уже теперь — нет, уже поздно, подумал Киба. Сегодня вечером я буду далеко отсюда. Я жил неправильно. Мы все живем как-то неправильно, а как — я не знаю. Но мне уже поздно что-то менять, мне бы только посмотреть на все это, а там...

Он скомкал стаканчик и бросил его в мусор. Шагнул к выходу в холл. Замер.

В Лас-Маане его знали немногие, это правда. И не так уж много людей знали о его пребывании в атрайде.

Киба взялся онемевшими пальцами за тонкий металлический столбик. Сжал изо всех сил, словно это могло чему-то помочь. Это не могло быть случайностью! Таких случайностей не бывает. Соседка из Танара... Фелли Варен, грузная, массивная дама — и убежать уже нет никакой возможности, потому что она узнала. И будет только хуже, если бежать. Киба выдавил на лицо слабенькую улыбку. Фелли Варен надвигалась на него всеми своими килограммами, приторным запахом чего-то цветочного, зимним костюмом хорошей шерсти, яркой губной помй. Заполняла собой пространство, заслоняла свет, яркая, неодолимо мощная, как электровоз...

— Фел Киба-а! — она говорила чуть нараспев, сияя вежливой улыбкой, в которой, однако, таилось что-то детективно-азартное, — вы здесь! Надо же! Никак не думала вас здесь встретить!!! Ах как вы странно одеты!

— Добрый день, фелли Варен, я тоже не думал встретить вас здесь, — проговорил он.

— Вы очень изменились. Но ведь вы были в атраа-йде! Ведь у вас были какие-то нарушения! Как вы чувствуете себя? Вы живете здесь? Вы очень, очень сильно изменились, фел Киба-а!

Надо было сделать вид, что все не так, в отчаянии подумал он. Какой я идиот... "вы меня с кем-то путаете" — и уйти. Уйти быстро, очень быстро, и тогда еще можно было бы что-то спасти. У меня действительно изменена внешность, и можно было...

— Я здесь временно, — стеснительно улыбнулся он, — в рамках, так сказать, терапии.

— Ах во-от как!

— Да, да, — поспешно сказал он, хватаясь за эту нить, — ну а как у вас дела? Дочка сдала экзамены?

— Да-а, и вы знаете, теперь она хочет пойти в университет... Правда, замечательно? Я очень рада. Кстати, она теперь с другом живет в вашей квартире... сняла. Это очень для нас удобно! Я всегда рядом... Но конечно, если вы уже здоровы и...

— Нет-нет, — сказал он, — терапия продлится еще какое-то время. Не беспокойтесь.

— Да, ведь видите, — и дама принялась развивать ту мысль, что им очень удобно жить таким образом, делить один дом с дочкой и ее другом, ведь сама фелли Варен уже немолода, и потом, вы же знаете, у меня гипертония и артрит, все может быть, и вдруг у дочери будет маленький, я тогда могла бы помогать, то есть это очень удобно, и не в одном доме, чтобы не мешать молодым, но и не далеко, и даже на улицу выходить не надо, мы ту дверь в подвале теперь открыли, и я могу ходить прямо к ним, и иногда помогаю дочке по хозяйству, она ведь учится... Голос Варен, мощный и резкий, казалось, перекрывал шум толпы и звенел в ушах у Кибы, мечтавшего лишь об одном — поскорее убраться. Сколько можно говорить об одном и том же? Варен намекнула, что они хотят дом выкупить, друг дочки неплохо зарабатывает, и домовладелец совсем не против... и тогда у них будет свой собственный угол, согласитесь, что это неплохо.

— Да, конечно же! А я после окончания терапии планирую поселиться в Маане...

— А-а... конечно, нам вас не хватает, фел Киба! Но наверное, в Маане вам лучше, вы и раньше часто сюда ездили... Мой покойный муж не думал о покупке недвижимости, а я теперь жалею... А у вас, наверное, достаточно средств, чтобы купить дом... Но одинокому человеку это не так нужно, верно?

— Вы правы, — согласился Киба.

— А почему вы так выглядите? — она с подозрением окинула взглядом его затрапезный плащ, ботинки с заметно потертыми носками. Киба открыл было рот, собираясь объясниться, но даму его ответ мало интересовал, — а еще, вы знаете, Силли из третьего номера, так вот она ушла в Колыбель! И дом теперь тоже сдается... кстати, вы его можете снять, если вдруг. Бедняжка Силли! Я так и не поняла, то ли у нее средств не хватило, то ли что-то неизлечимое... И вы знаете, в каком состоянии она оставила дом?! Это настоящее свинство. Говорят, что лестница была вся загажена. Окна она, наверное, год не мыла! Паутина... Ужасно! Домовладелец так ругался. Силли, конечно, была больна, но нельзя же так запускать... надо было кого-то нанять. Ах! Я всегда говорила, что главное — это здоровье...

Фелли Варен еще поговорила на тему здоровья, пожаловалась на артритические боли в суставах, Киба вставил две-три фразы на эту тему, затем наконец нашел возможность сказать.

— Очень рад был встретиться с вами!

— О да, я тоже очень, очень рада! Так приятно вдруг встретить знакомое лицо! Ну что ж, желаю вам приятного дня!

— И вам того же!

— До свидания! И выздоравливайте поскорее!

— До свидания!

Сердечно распрощавшись с соседкой, Киба заспешил к противоположному выходу Эйнорда. Кажется, пронесло, подумал он. Она ничего не заподозрила... она вообще особенно не обращает внимания на окружающих, ей лишь бы выговориться.

Пайки преградили ему путь у выхода. Трое улыбающихся крепких мужчин в сине-белой безупречной форме.

— Фел Киба?

Он дернулся, как от удара.

— Я не... что вы? Я не знаю, о чем вы...Я вот, — он полез за документами, неопровержимо доказывающими, что он никакой, конечно же, не Киба. Пайк небрежно просмотрел бумагу.

— Пройдемте с нами. Надо разобраться.

— Нет, — он то ли прошептал, то ли подумал, губы его онемели. В висках бешено застучало. Он рванулся назад, в спасительную глубь пассажа, спрятаться в толпе, забиться в угол, уйти, там его не найдут... он не пробежал и двух шагов, крепкие пальцы пайка больно пережали локоть. Нереальные мечты — Трима, Европа, свобода, тихие размышления у монитора — подернулись дымкой, черной стеной на него наваливался конец — небытие.

— Стоять! — приказал пайк, — руки!

Запястья стянули жестким пластиком. Это было новое ощущение, незнакомое. Кибу слегка подтолкнули в спину.

— Вперед! Идите к машине.

Холена арестовали в тот же день. Кельм еще успел оставить в одном из тайников сообщение для Ивик — для связи, и строго приказал ей не пытаться в ближайшие дни увидеть его и после сеанса убрать из дома все, что может вызвать подозрения.

После этого ему оставалось только ждать и делать вид, что ничего не происходит. Давалось это трудно. Кельм нервничал, хотя работал как обычно и общался, как обычно, и никто не заподозрил бы по его цветущему, жизнерадостному виду, что у него есть повод переживать.

На третий день Кельма вызвал шеф. Войдя в кабинет, дейтрин хмуро кивнул офицеру-пайку, сидящему сбоку, за спиной его по стойке смирно застыли два вангала. Кельм сразу оценил обстановку и понял, что свободным отсюда он не выйдет. Улыбнулся, сел и закинул ногу на ногу.

— Вы меня вызывали, фел Торн?

— Видите ли, Кэр, у нас возникли осложнения. Есть мнение... что вам бы надо профилактически — чисто профилактически — провериться.

Это мнение, очевидно, родилось в УВР, управлении внешней разведки, подумал Кельм. Нервно дернулся и изобразил встревоженное выражение лица.

— Я не понимаю, что происходит, фел Торн. Холена вчера забрали... Что, есть какие-то подозрения? Он что-то сказал обо мне?

— Не волнуйтесь, Кэр, — веско сказал начальник, — это просто проверка. Профилактическая... вы же понимаете. Идет война. Вы дейтрин. Не волнуйтесь. Вы, насколько я понимаю, чисты. Но с Холеном действительно, похоже, мы прокололись. Неприятная история.

— А что, Холен...

— Это не ваша компетенция, — обрезал начальник, — в общем, о Холене забудьте...

— Я никогда бы не подумал о нем что-то плохое! Он сконструировал столько оружия...

— Видите ли, это достаточно бессмысленно, если сведения о новом оружии сразу же поступают в Дейтрос.

— А... они поступали?

— Повторяю, это не ваше дело. Вам придется сейчас отправиться в малоприятное место, сами понимаете. С вами поговорят, выяснят все... Думаю, ничего страшного. Я бы с удовольствием это предотвратил, но... — Торн развел руками, — я не могу спорить с такими инстанциями. Надо — так надо. В конце концов, ничего страшного. Если вы ни в чем не виноваты, то и не волнуйтесь.

Пайк за столом сделал некое движение. Кельм посмотрел в его сторону.

— Фел офицер проводит вас, — сказал Торн.

— Я знаю дорогу.

— Не спорьте, а делайте, как вам говорят, — оборвал его Торн, — и вообще поменьше там... лезьте на рожон. В наших общих интересах, чтобы вы поскорее вернулись. Кэр, мне нужны нормальные работники, у меня рук не хватает. В общем, идите, и ведите себя, ради Вселенной, прилично.

В Дарайе имелись все инстанции, полагающиеся приличному обществу — и полиция под названием миротворцев — пайков, самой мощной частью которой был отдел по борьбе с организованной преступностью. И УВР — управление внешней разведки и конттразведки, в основном занятое ловлей дейтрийских шпионов и шпионажем на вражеской территории. И управление по борьбе с терроризмом, во многом дублирующее функции вышеназванных инстанций. И еще десяток более мелких, но не менее зловещих учреждений. Список этот можно было завершить сетью частных детективных агентств.

Это естественно — и организованная преступность, и терроризм, и конечно, дейтрийские агенты в Дарайе присутствовали и часто давали о себе знать.

Но если в любом из этих охранительных учреждений задерживали какого-нибудь подозреваемого или преступника, его никогда не оставляли там надолго. У пайков были опорные пункты с изоляторами, в которые свозили пойманных бродяг или мелкую криминальную шушеру, были свои камеры у борцов с терроризмом и УВР, но для длительных серьезных допросов, наблюдения, изоляции задержанных все свозили в одно и то же место — в атрайд.

В этом был свой резон. В атрайдах работали специалисты, психологи, тщательно подготовленные для такого рода деятельности. Результативность работы атрайдов была очень высокой. Наконец, так было легче обеспечить надежную охрану на Тверди и в Медиане.

Психологи работали совместно со специалистами из учреждения, направившего "клиента", и таким образом добивались нужного эффекта.

Поле деятельности атрайдов было очень широким. От лечения обычных психических заболеваний — будь то шизофрения или биполярное расстройство, от профилактических проверок психического здоровья населения — до жестких допросов шпионов и террористов, членов криминальных банд, сопровождающихся пытками и ломкой личности, до тюремного очень изощренного заключения преступников.

Конечно, разные потоки клиентов атрайда были тщательно изолированы друг от друга. Для широкой общественности атрайд представлялся воплощением гуманистического подхода к личности — лечение вместо наказания, возвращение к жизни вместо мести преступнику. Все были согласны и с тем, что дейтринов и наиболее тяжелых рецидивистов следует все же после лечения высылать подальше — безопасности ради.

Кельма снова направили в здание "Вель", где психологи специализировались на дейтрийских пленных и подозреваемых в связях с Дейтросом (в основном здание было заполнено последними — пленные попадались редко, единицами).

Разведчик не так уж волновался, хотя его сразу поместили в "жесткую" камеру — без мебели, звукоизолированную, с ярким, пронизывающим, неотключающимся светом. Хотят произвести впечатление. Это еще ничего не значит. Кельм сел у стены и прикрыл глаза, иначе скоро от этого света они начнут слезиться.

Все идет по плану, сказал он себе. Все правильно. Не надеялся же ты проскочить без проверки?

Конечно, можно было сразу свернуть работу, как только поступил сигнал о подозрениях. Кстати, Вьеро так и не вернулся из Медианы... пока не вернулся — или совсем.

Можно было свернуть и уйти хоть домой, командование полностью согласилось бы с таким шагом. Но ведь жалко сворачивать, правда? И на нем висело еще дело об излучателе... Надо было закончить с Кибой. Кельм сам выбрал такой путь — так и нечего теперь волноваться.

Вот только Ивик...

Арестовали ли они всех дейтринов, работающих в Лиаре? Из них его агентом была только физкультурница, остальные — вполне честные эмигранты. Если проверяют всех, это лучше, спокойнее. Но с другой стороны, ясно, что он, наряду с Холеном, вызывает наибольшее подозрение.

Вот только Ивик... Ее не могут не проверить. Не настолько же они идиоты. Господи, как можно было избежать этого? Не связываться с ней, не встречаться... Но встречаться все равно бы пришлось. Это необходимо, ее для этого сюда прислали. Они теперь проверят все его связи. Ивик в первую очередь — но если бы она была его, скажем, домработницей или дальней родственницей, проверили бы в третью, в шестую....

Надо просто пройти через это. И ему, и Ивик. Она умница, хорошо подготовлена, она все сможет пройти. Скоро мы забудем об этом, решил Кельм. И будем жить снова... как раньше... господи, а когда нам здесь было легко?

Или не сможет... или я не смогу. В атрайде ни в чем нельзя быть уверенным. Дело даже не в возможных пытках. Они ведь действительно мастера, специалисты. Допустим, когда тебя обрабатывают с целью сломать, уговорить работать на них — можно упереться и тупо повторять "нет". Но скрыть от них информацию... это очень, очень трудно. Почти невозможно.

Скрыть, да еще так, чтобы у них не возникло ни тени подозрения, чтобы они были уверены — ты ни при чем.

Может быть, и не получится.

Но если и не получится, подумал Кельм, это будет не такой уж плохой конец жизни. Сведения о дельш-излучателе переданы в Дейтрос. Это великолепная операция. Даже если бы только она удалась — можно считать, жизнь прожил не зря. А что, он собирался умереть в своей постели?

В общем, ничего страшного, волноваться нечего...

Вот только Ивик...

Кельм выдержал первый этап проверки.

Это было сложно. Под капельницей, постоянно льющей в кровь адскую смесь, под ярким светом бестеневой лампы, с датчиками на всех возможных частях тела. Сознание затуманено, убита воля, отключена кратковременная память...

Убийственная тщательно подобранная смесь наркотиков с элементами гипноза и психопрограммирования.

Кельм заранее включил "контролирующее я", очистил сознание и набил его всевозможной шелухой. После спецподготовки дейтрийский разведчик способен никогда не пьянеть и контролировать себя практически под любым наркотиком; такую же проверку Кельм проходил и после взятия в плен. Он терял над собой контроль, лишь утрачивая сознание полностью, вместе со способностью говорить. Контролировать спящего ни в Дарайе, ни в Дейтросе пока еще никто не научился.

Хотя гарантии, конечно, нет.

Кельм рассказывал какую-то ерунду — как рыбачили в тоорсене, как Вик поскользнулся на мокрых камнях; потом декламировал стихи. При ассоциативном допросе слова всплывали самые простые, обыденные. Психика становилась сложной, многослойно-причудливой, как Медиана, в ней происходило множество разных событий, чувства наплывали, окатывали водопадами, исчезали, перемешивались друг с другом; воспоминания комбинировались, как во сне. Но маленький, почти незаметный сгусток, крошечное "я" на дне этого балагана не дремало, и упорно, деловито переводило стрелки, как только речь заходила о запретном...

Так мог бы вести себя подготовленный разведчик, но так же вел бы себя и непричастный. Это ничего не опровергало и не доказывало.

Через несколько дней, измерив давление и проверив глазное дно, его сняли с капельницы.

Он поел, вымылся в душе и спал — долго, может быть, целые сутки.

Потом за ним снова пришел охранник. Облачное тело не удаляли, наручников не надели, и это был хороший знак. Кельм все еще не был до конца уверен, что прошел проверку.

Вангал-охранник доставил его на этаж, где располагалось так называемое "Отделение психотерапии". Кельм вошел в длинный кабинет, разгороженный посередине столом, и сразу вздрогнул. На стуле у стены, со связанными позади руками, сидел Холен.

Бывшего коллегу было трудно узнать. То, что лицо почернело и заострилось, ввалились глаза — понятно, Холена тоже подвергали физиологическому допросу. Черты его дьявольски исказились, лицо было перекошено, и в глазах застыла паника. За спиной пленного замер безмолвный гигантский охранник.

Кельм перевел взгляд на психолога в зеленоватых одеждах, мягко подошедшего к нему. Пожал протянутую руку.

— Лотин, — представился психолог, — мы с вами еще не встречались, кажется, иль Кэр? Присаживайтесь.

Кельм аккуратно сел на свободный стул напротив Холена, избегая смотреть на коллегу.

— Ну что, иль Нат, — обратился к нему психолог, — вы повторите в присутствии иль Кэра все то, что рассказали о нем?

Холен отвернул лицо и молчал.

— У нас небольшая проблема. Ну что ж, иль Кэр, тогда вы. Вы ведь знаете, кто этот человек?

— Холен иль Нат, служащий контингента Б, активный консультант по производству виртуального оружия, бывший гэйн, — ответил Кельм.

— В каких отношениях вы с ним состояли?

— В деловых. Мы оба консультанты, только я уже не работаю на производстве оружия. Непосредственно мы мало соприкасались. Конечно, встречались на работе. Иногда были какие-то разговоры.

— Вне работы вы не общались?

— Нет.

— Скажите, а почему? Вы оба — бывшие гэйны. Дейтрины. У вас похожая судьба. Казалось бы, только естественно, если бы между вами возникла дружба... близкое общение.

Кельм пожал плечами.

— Дружба не всегда возникает, люди все разные, человек не сводится только к национальности и судьбе. Кроме того, вы сами сказали — бывшие. Мы бывшие дейтрины, бывшие гэйны. Обстоятельтсва... нашего появления здесь... как-то не располагают к тому, чтобы ими гордиться и делиться друг с другом. У меня новая жизнь, не имеющая ничего общего с прежней. У меня достаточно друзей, общения, личной жизни вне лиара. Я посещаю клубы, имею хобби. Мне как-то странно слышать, что я должен был непременно общаться с иль Натом.

— Вы не любите иль Ната? — полюбопытствовал психолог.

— Я вообще гетеросексуален, — ответил Кельм. Дараец поморщился.

— Он не нравится вам как человек?

— Ну почему же, — сказал Кельм, — я ему сочувствую. Понимаю его положение. Я сам в таком же положении.

— Но вы не проявляли это сочувствие практически?

— Я не сестра милосердия, знаете ли... Каждый выкручивается как может. Я нашел свое место в жизни, считаю, что успешно. Я своей жизнью доволен. В конечном итоге, попадание в плен улучшило мою жизнь. Если иль Нат считает иначе — это его проблемы. Здесь достаточно психологов, и кстати, я советовал ему обратиться...

— Очень уж гладко все у вас получается, — заметил Лотин. Кельм не стал на это ничего отвечать, лишь слегка наклонил голову.

— Вы утверждаете, что лояльны к Дарайе. Вас не оскорбляет эта проверка, например?

— Давайте рассуждать разумно. В Дейтросе я был гэйном, честно служил, и постоянно находился под таким же пристальным вниманием Верса. При малейшем подозрении мне бы там устроили такую же проверку. Здесь я чужой человек, пленный, принадлежу к иной расе, идет война... Почему меня это должно оскорблять?

— Иль Нат, а что вы скажете об этом? — психолог повернулся к пленному, который съежился еще больше, — как видите, у иль Кэра несколько другие представления о ваших отношениях и о вас. Вы считаете, что он лжет? Я хочу услышать ваш ответ.

— Я не знаю, — прошептал скрюченный, покрывшийся отчего-то испариной Холен.

— Хорошо, тогда прослушаем вашу версию, — Лотин поиграл клавишами ноутбука. Из динамика раздался слабый, задыхающийся голос Холена.

Холен нес чушь. Путано и сбивчиво он объяснял, что Тилл иль Кэр, его коллега по лиару — дейтрийский агент. Он, Холен, давно это заподозрил, но у него не было доказательств, и он боялся. Он видел у иль Кэра некие секретные документы (какие — объяснить не смог). Кроме того, иль Кэр планировал уничтожение его, Холена, как предателя Родины.

Кельм устало морщился, выслушивая все это. Психолог выключил запись. На Холена было жалко смотреть.

— Возьми себя в руки, иль Нат, — жестко сказал Кельм, — нельзя же так распускаться.

— Тилл, — сказал предатель изменившимся голосом, — прости. Извини. Я не могу. Мне сказали, что меня опять заберут туда. Что они опять... я не могу даже думать об этом!

— Так, — прервал его психолог, — а вы что скажете, иль Кэр?

Кельм вздохнул.

— А вы что не видите, что человек сломан? Он сейчас вам президента Дарайи обвинит в шпионаже. Психологи...

— Вам не кажется, иль Кэр, что вы слишком невозмутимы? Не переигрываете? — спросил Лотин.

— А мне что, тоже истерику закатить — чтобы вы мне поверили? Лотин, вы же профессионалы. И он, и я после попадания в плен прошли атрайд. Вы убедились, что мы не шпионы. Вы что, сами себе не доверяете?

— Из вашего лиара, иль Кэр, зафиксирована утечка информации в Дейтрос.

Он вздрогнул, изображая изумление.

— Серьезно? В таком случае, ищите. Не знаю даже, чем вам помочь.

— Как видите, версии у нас есть...

— Гм... как я понимаю, такую утечку не очень-то просто зафиксировать. Нужны аналитики. Устанавливать, откуда именно утечка, какое именно оружие неэффективно. Может быть, это ошибка аналитиков?

— Не отвлекайтесь, иль Кэр. При чем здесь аналитики... Подозрение падает на вас и на вашего коллегу. Вас мы и будем проверять.

— Что ж, проверяйте, — согласился Кельм, — мне лично скрывать нечего.

— А вам, иль Нат?

Холен вздрогнул, как от удара током. По щекам его потекли слезы.

— Не знаю. Не знаю. Я не могу ничего доказать... но я не виноват, правда, я не виноват, только не надо отправлять меня туда... пожалуйста... — он уже почти кричал и рвался на стуле, пытаясь высвободить скованные руки. Вангал сзади опустил руку на его плечо.

— Выведите, — приказал психолог. Холена вывели за дверь. Лотин подошел к Кельму, сел напротив, доверительно глядя в глаза.

— Ну а что вы скажете о Холене иль Нате? Может быть, он и есть — источник утечки?

— Вряд ли, — сказал Кельм, — подумайте сами. Дейтрийский разведчик! В разведку берут не всякого, и отбор в разведшколе такой, что проходят его далеко не все... И спецподготовка. Посмотрите на него — неужели такой человек мог бы пройти атрайд после попадания в плен? Обмануть вас?

Лотин хмыкнул.

— Вы пытаетесь учить профессионалов, иль Кэр. Поведение иль Ната ни о чем не говорит. Вам представляется, что разведчик должен вести себя невозмутимо, как килнийский жрец — а их могут обучать различным паттернам поведения. Главное, чтобы эти паттерны были убедительными. А иль Нат ведет себя очень убедительно, не так ли?

Кельм пожал плечами.

— Вам виднее. А зачем вы убеждаете в этом меня?

— Я хочу. чтобы вы сотрудничали с нами, иль Кэр. Поймите, я на вашей стороне.

— Я не против сотрудничества, как вы понимаете. Но... вы что, подозреваете иль Ната лишь на основании того, что он ведет себя как слизняк?

— Да нет, иль Кэр, — устало сказал психолог, — скажу вам откровенно. С иль Натом вопрос решен. У нас есть показания человека, который был завербован иль Натом. У нас есть видеозаписи. Там была не только передача в Дейтрос сведений о вооружениях. Дело куда хуже обстоит. То есть это — вещи доказанные, и психология здесь ни при чем. С иль Натом, как я сказал, все уже понятно. Неясно лишь с вами. Подумайте лучше о себе.

— О Боже, — прошептал Кельм, который по ходу речи психолога все шире раскрывал глаза, — но я действительно никогда бы такого не подумал...

— Ну вот теперь вы знаете правду, и надеюсь, мы с вами будем плодотворно сотрудничать.

В камере Кельм лег на живот и закрыл глаза. Его тошнило — вероятно, от недавнего фармакологического стресса.

Ему было плохо. Холен с трясущимися губами стоял перед внутренним взором. Сломанный, опустившийся, никакой. Наверное, он заслуживал такой судьбы. Ивик, подумал Кельм. Как бы хотелось сейчас ткнуться носом в ее грудь, и чтобы легкая рука погладила волосы... она бы поняла. Она бы... простила, наверное. Она не знала ничего об этой операции, но она бы... Какая тебе Ивик, жестко сказал себе Кельм. Ты что, не знал, что его ждет? Ты подставил его сознательно. Ты его уничтожил. Ты не знал, как это будет? Не понимал — во всех подробностях?

Его больше не сводили с Холеном. Многочасовые допросы следовали ежедневно. Кельм уже видел, что выкручивается, и выкручивается успешно. В основном обсуждали его общение с мнимым шпионом. Все их разговоры в лиаре были записаны (Кельм никогда не стремился этого избежать). Теперь все эти реминисценции о снеженках и семье в Дейтросе, все эти излияния души Холена приобретали совсем другой, зловещий оттенок. Психолог то начинал запугивать Кельма, внушая, что и его подозревают, то задушевно расспрашивал, интересовался его мнением.

За Кельмом все это время тщательно наблюдали. Теперь он видел результаты — никаких зацепок у дарайцев против него не осталось. Под слежкой он умудрился без сучка и задоринки провести операцию с Кибой и еще незапланированную операцию с Эрмином — и не дать ни малейшего повода к подозрениям. Кельм помнил обо всех слабых местах, где могло порваться — беседа с Иль Велиром; посещение Эрмина в лазарете (удачно ли он заглушил разговор?), несколько скользких моментов во время встреч с агентами, с Ивик — когда могли отследить, когда он не был уверен стопроцентно, что его не пишут.

Но дарайцы все эти моменты пропустили. Тотальная слежка, которой давно пронизано дарайское общество, слишком часто дает сбои, техника несовершенна, ничего подозрительного им записать не удалось; общение с иль Велиром могло вызвать вопросы лишь потому, что тот был биофизиком — но это слишком уж отдаленная связь, которой дарайцы не заметили.

Об Эрмине его расспрашивали, конечно. И само посещение отметили. Причину его Кельм объяснил просто — он сам работал с парнем в атрайде, и ему предстоит работать с ним в дальнейшем, хотелось посмотреть, как самочувствие, и как настроение. Ничего подозрительного.

Все допросы здесь назывались "психотерапевтическими беседами". Кельм поинтересовался, почему в его палате никогда не выключается яркий свет, почему его кормят всего два раза в день и понемногу, а спать не позволяют больше 5 часов, все же остальное время занимают тесты и "беседы". Лотин любезно пояснил, что Кельму поставлен диагноз легкой депрессии, и все перечисленные меры — фототерапия, уменьшение времени сна, диета — необходимы для его же лечения.

Возможно, у человека без спецподготовки все эти "лечебные методы" вызвали бы серьезные нервные нарушения, Кельм на всякий случай их имитировал — натирал глаза, принимал мрачный, расслабленный вид, дабы не поняли, насколько ему безразличны и попытки воздействовать на его физиологию, и так называемая "психотерапия".

Внутренне он улыбался, возвращаясь в "палату". Все получилось отлично! Как нельзя лучше. Его профессионализм не дает сбоев! Единственное, что ограничивает его карьеру здесь — стопроцентно дейтрийская внешность. После Вэйна дарайцы еще осторожнее относятся к дейтринам... Но и на своем месте у Кельма все получается.

Он уже видел, что все хорошо, что остались сущие пустяки, и его снова выпустят...

Единственное, что портило настроение — Холен. Однажды Кельму сообщили, что Холена перевели в корпус Ри.

В эту ночь Кельм долго не мог заснуть, и в коротком, тяжелом сне его мучили невнятные кошмары.

Разбудил его, как всегда, лязг дверного засова. Кельм сел на койке, протирая глаза, меделнно приходя в себя. В "палату" шагнули трое вангалов с обнаженными шлингами, и за ними офицер-пайк, держащий наготове наручники. Шлинг сверкнул в воздухе, и без всякого предупреждения Кельм оказался связанным. Он едва успел закрыть глаза — его вывели в Медиану.

— В чем дело? — успел он спросить, но вангал молча рванул шлинг. Кельм вскрикнул от боли и мешком свалился на почву.

После этого, с удаленным облачным телом, его вернули на Твердь. Уложили на каталку, и пайк зачем-то нацепил ему и пристегнул к каталке наручники. Очевидно, инструкция предписывала опасаться гэйнов даже в безнадежно парализованном состоянии.

Кельма привезли на другой этаж — он не смог заметить номера, но прочитал табличку перед входом — "Отделение интенсивной терапии". В отделении Кельма раздели, переложили с каталки на кресло и прочно зафиксировали. Обнаженное тело сразу замерзло, покрылось гусиной кожей. Эти вставшие волоски — все, чем мог организм себя согреть, даже дрожание мелкой мускулатуры было ему теперь недоступно.

Кельм опустил веки — это он еще мог сделать — и стал лихорадочно размышлять. Смена режима содержания — с чем она связана? Самое худшее — если у них есть еще неизвестные в Дейтросе методики, например, контролируемых снов... он мог что-то и сказать во сне, конечно. Хотя что во сне можно сказать такого уж конкретного? Вот если у них есть методики управления снами...

Холен? Все, что тот мог сказать о Кельме — уже сказал. Пытки, которым сейчас подвергают беднягу, абсолютно бессмысленны.

Какие-то новые открывшиеся зацепки? Киба? Нет, Киба ничего не знает о Кельме, и опознать его не мог. Все же что-нибудь подслушали, отсняли? Вряд ли, все данные у них уже были...

Эрмин? конечно, это может быть. Его могли проверить, он мог проверки не выдержать... у мальчика железная воля, но он не проходил спецподготовки.

Даже, в конце концов кто-то из мальчишек... чисто случайно. Ивик была права — он всегда слишком за многое брался, и подвергал себя слишком большому риску.

Ивик. Он поймал себя на том, что старательно избегает этой мысли. Только не она. С ней все благополучно. Да и правда — если бы даже ее взяли... она может, конечно, выдать его — но не так же скоро. Она не Холен. Она бесстрашная, хорошо подготовленная разведчица. А они всегда наращивают давление понемногу. Нет, с Ивик ничего случиться не могло. Это не она. Нет.

А скорее всего, решил Кельм — берут на понт. Очередной такой прием. Вдруг напугать, показать новые возможности, намекнуть, что не все так гладко... Ошеломить. Это для них вообще характерно. В меньшем масштабе они уже это делали во время предыдущих допросов. Да, очевидно так.

Он почти успокоился. Почти убедил себя в этом. Даже начал засыпать в кресле, мучаясь от холода — малосонье доконало его. Но дверь открылась, и вошел Лотин.

— А-а, доброе утро, иль Кэр!

Он взял бессильно повисшую кисть руки Кельма, постучал молоточком по костяшкам, проверяя рефлексы.

— Какая жалость, паралич еще не прошел. Ну что ж, у вас есть еще несколько часов, иль Кэр? Говорить вы не можете, нет? В таком случае, пока подумайте над вопросами, которые я вам задам. Я хочу. чтобы вы очень подробно, полностью рассказали мне все о ваших отношениях с дейтрийской эмигранткой Ивенной иль Мар.

Ивик стояла у окна, глядя на то, как разоряют ее квартиру. Удивительно, что они пришли так поздно. Уже декада с того момента, как Кельм запретил ей искать встреч и велел очистить квартиру. Раз очистить — значит, придут с обыском, Ивик ждала этого, и странно, что они пришли только сейчас.

Два вангала стояли рядом с ней, Ивик макушкой не доставала им до плеча, чувствовала себя маленькой и отвратительно беспомощной. Вангалы ходили за ней всюду; через пару часов от начала обыска Ивик захотела сходить в туалет, но один из охранников протиснулся следом, и от насущных потребностей пришлось отказаться.

Сам обыск проводили обычные люди, вир-гарт и двое рядовых, в форме пайков, но Ивик определила по значкам на погонах, что это не простая служба порядка, а спецподразделение УВР.

Ею овладело безразличие. Конечно, она очистила квартиру, и сделала это добросовестно. Не вопрос. Вся техника была оставлена в тайнике для Шелы или уничтожена. Отформатирован диск компьютера. Даже все копии художественных текстов своих и Кельма Ивик удалила или припрятала вне дома. Ничего подозрительного, абсолютно ничего. Обычная мигрантка, работает, интегрируется себе потихоньку...

Разлука с Кельмом, беспокойство за него мучили Ивик. Она понятия не имела, что там происходит, почему. Ей казалось, Кельм рассказывает обо всех своих операциях. Но ведь подробностей, например, о Кибе, она никаких не знала. И не спрашивала, конечно.

Сама же вела наблюдение за Кибой с помощью лазерного сканера, благо, ученый жил в соседней многоэтажке. Но подробностей не знала. Что сейчас происходит, входило ли это в планы Кельма, не означает ли это полного, окончательного и сокрушительного поражения? Ивик даже этого особенно не боялась. Но ей было страшно за Кельма. В последние ночи она совсем не могла спать. Она снова начала много молиться, просто чтобы заткнуть черную свистящую дыру в душе.

Противно было смотреть, как пайки переворачивают ее вещи, деловито вышвыривают из шкафа стопки белья, с деланным безразличием рассматривают все дырки, все недочищенные углы с паутинкой или с присохшей грязью, копаются в хаосе кухонной утвари или письменных принадлежностей, пересматривают и перечитывают каждый листок бумаги, перетряхивают каждую книгу, о которой Ивик помнила, как покупала ее, зачем, какое впечатление она произвела...

Через три часа ей уже все было безразлично. Только бы это скорее кончилось. Только бы они ушли и наконец-то оставили ее одну. Ивик даже не особенно испугалась, когда вир-гарт вышел из кухни, держа на вытянутой руке черную коробочку акустического сканера.

— Что это такое? — задал он сакраментальный вопрос, пристально глядя на Ивик. Она молчала — в голове была полная пустота, ни одного слова, ни даже намека на мысль о том, что можно было бы ответить...

(а она же была уверена, что сканер был в той сумке, которую она унесла для Шелы!)

— Не знаю, — наконец сказала она. Вир-гарт, положив коробку на ладонь, ногтем вскрыл ее.

— Лазерное считывающее устройство, устройство для записи. Гм, а я ведь тоже понятия не имею, что это такое. Я такого еще не видел. У вас есть объяснение по этому поводу?

Ивик молчала. Все, что она испытывала в этот момент — был горячий, сокрушительный стыд. Прокололась. Позор. Недочистила квартиру, каким-то образом пропустила сканер... теперь она хорошо помнила, куда засунула его — в промежуток между подоконником и батареей на кухне, там был естественный тайник, который она еще заклеила куском обоев. На подоконнике она прибор и устанавливала для наблюдения за Кибой. А потом, при зачистке... видимо, забыла? Боже, как она могла, как это стыдно, как ужасно... "Придется пройти с нами", — сказал вир-гарт, Ивик почти не воспринимала окружающее, ей надели наручники и так, как она была — в пестренькой футболке и штанах, заляпанных вареньем, позволив лишь накинуть куртку — вывели из дома и усадили в темно-синий без служебных знаков автомобиль с тонированной непрозрачной крышей сзади.

Как Ивик и предполагала, ее привезли в здание УВР. Не в атрайд, но очевидно, это лишь для начала. УВР в Лас-Маане находилось в одном из окраинных тивелов, в промышленном районе, среди дымящих труб и гигантских автомагазинов. Высотное точечное здание со сверкающими стеклами и длинной прозрачной лифтовой шахтой спряталось подальше от скоростной дороги.

Ивик обыскали и забрали куртку. После этого ее оставили одну в крошечной камере на 18м этаже — легкая белая решетка на окне, койка, стул и полметра свободного пространства.

Ивик села на стул и сцепила руки на коленях.

Вот так оно и бывает. И ведь рассказывали на курсах, еще в молодости в разведшколе Ашен, помнится, рассказывала, что чаще всего провалы бывают не из-за каких-то глобальных ошибок — а из-за таких вот мелочей. Что-то забыли убрать, где-то напортачили. И про нее будут, возможно, рассказывать новым поколениям разведчиков. "Связистка готовила собственную квартиру к обыску и забыла убрать тайник"... м-да. Потом из нее вытянули под наркотиком информацию, и таким образом была завалена сеть. Надо хотя бы избежать этого.

Почему, ну почему она такая неудачница, такая рассеянная? Вот с Кельмом никогда бы этого не случилось. Такого с ним не бывает. Он всегда все помнит, всегда все убирает вовремя, и учитывает все мелочи. Господи, как стыдно-то... конечно, он не будет злиться на нее, когда узнает. Он... нет, о нем лучше совсем не думать.

Она и допустила эту ошибку именно потому, что думала о Кельме. Все время. Ей было плохо, она переживала. Эмоции всегда ее подводят.

Ладно. Теперь уже поздно. В конце концов, это случается не так уж редко, и не только с ней. Каждый может ошибиться. Это еще не значит, что она плохой профессионал. Теперь надо собраться и хотя бы умереть, если уж придется, профессионально. Ивик стала вспоминать курсы переподготовки. Перед Тримой, в общей разведшколе, это проходили вскользь. На Триме вероятность попасть в плен и тем более, атрайд, не выше, чем у обычного гэйна. Но перед Дарайей спецподготовка занимала львиную долю работы на курсах. Ежедневно они проделывали все эти упражнения; Ивик даже не подозревала, что существуют такие методы самоконтроля; в итоге каждый сдал "химию" — фармакологический тест, Ивик вспомнила этот экзамен, и ее передернуло. Наркотиками накачали под завязку, потом два дня она ничего есть не могла. Тяжело, конечно. Но она сможет выдержать такую проверку в атрайде. Надо постараться. И все остальное, что ей предстоит, к чему подготовиться нельзя... Не хочется думать об этом. И нельзя себя убеждать в том, что обязательно сможешь, это усиливает внутреннее напряжение. Надо думать: попробую. Постараюсь.

Ивик встала, подошла к окну. Только серое, как в Медиане, беспросветное небо. Но если посмотреть вниз, виден Лас-Маан. Промышленный тивел, сверкающие коробки фабричных корпусов, автомастерских, ровные зеленые газоны, прямые стрелы дорог. Дальше — город, пучок небоскребов в деловом центре, взметнувшиеся над кварталами эстакады, по ним ползут, сияя огнями фар, разноцветные глянцевые цепочки машин. Ничего подобного не увидишь в Дейтросе. Он слишком мал, юный, еще неказистый мир. Ивик вспомнила уроки, которые ей давал Керш иль Рой, директор квенсена. Кадры дарайских прекрасных городов, эстакады, мосты, небоскребы, роскошные парки...

Потом по странной ассоциации ей вспомнилась биологическая лаборатория, в которой она занималась в тоорсене. Она увлекалась биологией лет с десяти. Миари потом тоже, и тоже работала в школьной лаборатории, и стала биологом. Ивик вспоминала свой микроскоп, шкаф, битком набитый чудесными вещами — красителями, пробирками, чашками петри, шпателями, стеклянными трубочками, проволочками...

Это был ее мир. Дейтрос. Тогда, в ее детстве, даже хлеба не всегда хватало в распределителе. Но каждый ребенок мог заниматься в лаборатории, наблюдать за звездами в телескоп, собирать радиоприемники... Каждый. На это общество находило средства. Блага распределялись одинаково для всех, все пользовались одними и теми же правами: дочь главнокомандующего шематы Тримы и дочь расстрелянного за ересь священника; сын члена Хессета и сын рабочего-строителя. Никакой разницы. Все учились в одной и той же школе, и профессии получали независимо от происхождения. Это кажется таким естественным — но лишь до тех пор, пока поймешь, что может быть и иначе.

Тогда, в квенсене она впервые начала сомневаться в том, что Дейтрос стоит защищать. Эти сомнения возвращались снова и снова. Может быть, они неправы? Дарайцы живут так счастливо и богато.

Дейтрос дал ей возможность играть в Медиане. Творить. Но это ее особенность, она гэйна. Как живут все остальные, люди других каст, счастливы ли они, не лучше ли им было бы жить, например, хотя бы и презренными мигрантами, в Дарайе? Возможность играть в Медиане, такая заманчивая, все же не стоит страданий и смертей.

Она много сомневалась, много колебалась в жизни. Пыталась даже бежать — но быстро поняла, что в одиночку не хочется ни жить, ни писать. Однако эта потребность в человеческом общении, в семье, в "своих" — она тоже не оправдывает этой вечной войны, этих смертей, героических или нелепых, "за Дейтрос и Триму".

Но теперь — Ивик поняла это с удивлением — теперь у нее не осталось сомнений и колебаний.

И если она спрашивала себя — почему — сразу всплывало воспоминание: биологическая лаборатория в тоорсене.

На него нанизывалось многое другое: уроки физкультуры, где она была худшей, но ее все-таки учили и ободряли; классные собрания, где они учились решать реальные вопросы школьной жизни; шум скачущей по камням реки, и как ледяная вода обжигает щиколотки, упоительная игра в "лесную королеву" и утреннее сверкание рос; лужи у родного барака, где они пускали кораблики, квенсен, где через муки и напряжение ее научили быть сильной...

Но все это было не то, не то. Все это были только эмоции, ностальгия по детству, сладкие — и щадящие, отбрасывающие дурное, она это понимала — воспоминания. Она любила Дейтрос, это правда. Ей бы хотелось сейчас, хоть в последний раз, оказаться там. Где угодно, в любом месте. Упасть на землю и обнимать ее, гладить руками траву, как волосы любимого...

Но и это было не то. Сейчас четко, как никогда, она понимала не только эмоциями — разумом, всем своим существом — что Дейтрос защищать стоит.

Что было бы с ней и с другими гэйнами — здесь? Судорожный короткий период работы в лиаре — и потом наркотики, полное обессмысливание, быстрая или медленная смерть.

Что было бы с людьми других каст? Третья часть их оказалась бы никому не нужной. В Дейтросе у каждого из них есть бригада, рабочая группа, компания друзей и коллег, каждый занят любимым делом, каждый уважаем и любим, чувствует себя полезным. Все это может показаться пустяками — но только для тех, кто не знает, что может быть и иначе.

Что было бы, например, с бабушкой? У Ивик только одна бабушка дожила до преклонных лет, остальных забрала война. Но эта бабушка, бабуля Лейси, умерла совсем недавно, ей было сто три года, последние два года она не ходила, и ее каждый день навещал кто-нибудь — пятеро детей, двадцать восемь внуков, правнуки... Ивик тоже навещала, к своему стыду, редко — у нее всегда было мало времени. И эти последние два года тоже были нужны бабушке, и жизнь ее имела смысл, она была нужна и любима. А что с ней было бы в Дарайе? Сколько лет жизни у нее отняли бы — двадцать, сорок?

Что было бы со старшим сыном Верта — мальчик родился с хромосомным синдромом, и сейчас, в 16 лет, он умел читать и изучал в обычной профшколе пусть несложную, но все же профессию сборщика. В Дарайе он просто не существовал бы.

Что всему этому может противопоставить Дарайя? Битком набитые магазины? Обилие барахла? Эка невидаль...

Это и в Дейтросе будет со временем. Да и не так это, на самом деле, важно.

Как это, оказывается, хорошо, как легко и светло — когда точно знаешь, что тебе защищать.

Очень скоро ее забрали из этого закутка и привели в небольшой кабинет — стол со стулом, табуретка напротив. Ивик села на табуретку и выпрямилась, маленькая, в пестрой футболке, запястья сжаты кольцами наручников. Напротив нее за столом сидел служащий УВР, судя по погонам — ламет, а это высокое звание, примерно соответствует стаффину в Дейтросе. Не абы кто, подумала Ивик, сердце тревожно сжалось. Подозрения у контрразведки, очевидно, серьезные.

Перед ламетом на столе лежал раскрытый злополучный сканер.

— Ваше имя? — сухо поинтересовался ламет.

— Ивенна иль Мар.

Он спросил паспортные данные, о профессии в Дейтросе, причине бегства. Она отвечала спокойно.

— Откуда у вас эта вещь?

— Я ее нашла, — сказала Ивик. Ламет спросил — где, и она с готовностью описала место, заранее продуманное: около входа в центральный парк, под скамейкой.

— Я думала, это музыкальное что-то... проигрыватель.

— Когда вы его нашли?

— Три декады назад, кажется.

— Здесь записывающее устройство, и память у него стерта, дата стирания, как установили наши эксперты, чуть более декады назад.

Ивик пожала плечами.

— Наверное, я случайно стерла. Я хотела разобраться...

— Дело в том, что случайно здесь ничего стереть нельзя. Доступ был защищен паролем.

— Паролем... не знаю. Я хотела записать музыку. Но не нашла, куда его подключать...

— Вот что, иль Мар, давайте честно. Это уникальный прибор, причем дейтрийского производства. Здесь инфракрасный лазер для считывания вибраций стекла, электроника.

— Разве дейтрийского? — натурально удивилась Ивик, — на нем ничего не написано.

— Ну конечно, на нем ведь должен стоять штамп "сделано в Шари-Пале". Иль Мар, наши эксперты знают свое дело. Это дейтрийский прибор, и вы им пользовались. По назначению. Если бы вы еще не рассказывали сказок о том, как ценнейший прибор лежал под скамейкой... Хоть бы придумали что-нибудь правдоподобное.

Ивик покраснела.

— Но я действительно не знаю... это правда. Я даже не знала, что это за прибор...

— Иль Мар, прекратите. Давайте так... — ламет устало положил руки на стол и взглянул на нее, — я готов поверить, что вы... честная дейтра, которая просто попала в неприятную историю. Вы работаете помощницей в Колыбели, вне работы у вас общения почти нет. У вас появились какие-то дейтрийские друзья. Вам кто-нибудь дал прибор и попросил... о какой-то услуге. Что-то подслушать, за кем-то проследить. Вам пообещали деньги... или еще что-нибудь. Поймите, это не трагедия. Вы не в Дейтросе, вас не расстреляют. Пройдете небольшой курс лечения, и будете жить спокойно дальше. Я готов вам помочь.

— Но мне никто его не давал, — сказала Ивик, — я вам говорю правду.

— Я даже могу догадаться, кто именно дал вам прибор... в каких отношениях вы состоите с Тиллом иль Кэр?

Ивик вздрогнула.

— Это мой друг, — сказала она. Слово "друг" в дарайском имело вполне определенный оттенок. По-дейтрийски пришлось бы сказать "любовник".

— Вы давно встречались с ним?

— Да. Он... позвонил и сказал, что у него неприятности, и чтобы я... не звонила. А что с ним такое? Я переживаю...

— Он находится в атрайде по подозрению в антигосударственной деятельности...

— Тилл? — страшным голосом спросила Ивик, — но этого же не может быть! Он же... вы не представляете... да он никогда бы...

— Давайте говорить разумно, — прервал ее ламет, — откуда у вас прибор?

— Я же говорю... нашла... — пролепетала Ивик. Она подозревала о том, что Кельм в атрайде, но сейчас впервые услышала об этом, и на глаза невольно выступили слезы. Слезы были очень уместны сейчас, невидимое "контролирующее Я" выдало на них допуск. Ивик всхлипнула.

— Прекратите! Это еще что такое? Не надо здесь устраивать сцен. Послушайте, у вас находят прибор, применяемый только в разведке. Прибор дейтрийского производства. И где вы его хранили? Если бы вы считали эту вещь, как вы сказали, музыкальным проигрывателем — зачем вы хранили бы ее в нише, заклеенной обоями? Эта вещь была именно спрятана, иль Мар. Причем неплохо спрятана, ее далеко не сразу удалось обнаружить. И теперь вы несете какую-то чушь о скамейках... Иль Мар, вы понимаете, что в атрайде все равно придется рассказать все?

Ивик съежилась на табуретке, подняла руки в пластиковом кольце и вытерла нос тыльной стороной кисти.

— Я не знаю, — сказала она в отчаянии, — правда, не знаю, что сказать... Я сама не помню, почему засунула эту штуку под окно.

— Вы понимаете свое положение? Я хочу слышать ответ — вы понимаете?

— Да, — хлюпнула носом Ивик, — но я...

— У вас есть сейчас только один выход. Честно и чистосердечно рассказать все сейчас — лично мне. Потому что завтра я должен буду передать вас в атрайд. А там... сначала вас все равно заставят все рассказать. Не думайте, что у вас там получится что-то скрыть. А потом, так как вы не сотрудничаете с нами, вы рискуете либо высылкой на Тои Ла, либо очень длительным курсом лечения... не факт, что вы вообще выйдете когда-нибудь из атрайда.

Ивик хлюпала все громче.

— Прекратите реветь! Это вам не поможет.

Ивик послушно замолчала.

— Вы понимаете меня? Если вы сейчас расскажете, от кого получили прибор и как его использовали — вы можете жить дальше. Спокойно. Со временем получить гражданство. Вы для чего бежали из Дейтроса — ведь вам хотелось, наверное, пожить спокойно, богато? Если же нет... Ивенна, будьте же разумным человеком, хоть на минуту! Из каких бы соображений вы ни умалчивали — это бессмысленно! Завтра вы это все равно расскажете специалистам, и ваша жизнь будет сломана.

— Я понимаю, — сказала она сдавленным голосом, — я все понимаю. Но я правда нашла эту вещь... мне нечего больше добавить.

Ламет поднялся из-за стола, шагнул к ней. Ивик съежилась, напряглась, пристально глядя на него снизу вверх. Какое мерзкое ощущение, когда ты связан, скован, не можешь защититься... с ней было такое на Триме, очень давно, и как, оказывается, хорошо она это запомнила.

Но ламет не ударил ее. Взял рукой подбородок, повернул лицо, внимательно посмотрел в заплаканные глаза.

— Ты хорошо играешь, — сказал он, — прямо-таки можно поверить. Такая бедная, ничего не понимающая женщина... Я бы даже поверил, если бы в этом было хоть сколько-нибудь правдоподобия.

Ивик оставили прямо здесь, в этом кабинете. Она стояла у стены, вытянувшись, почти на цыпочках, наручники зацепили вверху за скобу, торчащую из стены. Рядом неподвижно замер вангал, и тело Ивик было сковано двумя петлями шлинга — облачное тело не удалили, но в Медиану не выйдешь. Через полчаса Ивик устала, через час ноги начало ломить, и жесткий пластик наручников передавил запястья. Ивик попробовала подергаться, но вангал, стоявший рядом, съездил ей дубинкой по ребрам, и она замерла.

Человеческое тело очень хрупко и ранимо. Чтобы мучить его, в сущности, не надо специально что-то придумывать. Даже делать ничего не надо — можно как раз ничего не делать, как вот сейчас... К вечеру вангала сменил его коллега, такой же мощный, тупой и безмолвный. Ивик думала, что надо терпеть, что завтра в атрайде будет намного хуже, это еще цветочки — но эта мысль совершенно не помогала. Нестерпимо болели руки, болел бок — от одного-единственного удара, как видно, будет синяк. Из ступней, казалось, увеличенных до слоновьих размеров, боль разливалась по всему телу, грызла позвоночник... слезы текли по лицу, и теперь уже Ивик не могла сдержаться и громко, непрерывно стонала.

Время текло нестерпимо медленно, и паника охватывала при мысли, что кошмар будет продолжаться как минимум до утра — каждая минута казалась вечностью.

Кельм по-прежнему был пристегнут на кресле, паралич давно прошел, его допросили — но ничего об Ивик выяснить ему не удалось. Ясно лишь, что с ней что-то неладно... Кельм настаивал на старой версии — встречались, любовные отношения, больше ничего о ней не знаю.

Ее, видимо, держали в УВР или еще где-то. Почему-то ему казалось, что она не в атрайде.

Кельма снова тошнило. В последнее время постоянно мучает эта тошнота — никак не отойти от препаратов... Наверное, уже ночь — но яркий свет по-прежнему лез в лицо, пронизывал закрытые веки. Ивик, думал он. Только не это... ко всему он готов в принципе, ничего страшного произойти не может — но вот только Ивик...

Ему было плохо. Он попытался заснуть, и увидел — не то сон, не то просто бредовое воспоминание. Он давно уже не думал об этом, загнал вовнутрь, и сейчас не позволил бы себе — но вот всплыло... Это уже было с ним. Давно, очень давно, когда он был таким, как Эрмин.

Лени. Лени была тонкая, с волной черных волос, двигалась, будто танцуя. Он гордый тогда такой ходил — подцепил самую красивую девочку в части. Они обменялись кольцами.

Лени убивали у него на глазах. Конечно, он не помнил всего. Лезли из памяти какие-то мгновения, словно озаренные фотовспышкой: разводы крови на бледной коже... голова (уже после всего, уже когда везли на Тои Ла) — лысая, со странными серебряными кустиками, остатками волос... ввалившиеся глаза, покрытые пленкой, словно у курицы... ревущий гнуск вдали, и у его ног что-то розовое и желтое...

Конечно, они сделают это снова. Опять. Они же понимают его, он не мог этого скрыть... Он не так уж любил Лени, он вообще тогда не знал толком, как любят. А Ивик... Они все понимают. И они возьмут Ивик.

Если есть малейшее подозрение — они возьмут ее.

И у него на глазах... А ведь он сильный гэйн, крутой разведчик, живая легенда.

Я сдамся, сказал он себе. Если они начнут ее мучить, я сдамся.

Значит, не такой уж я сильный, и не такой железный, и не легенда. И плевать. И даже если они все равно ее потом убьют, если это не будет иметь смысла — все равно плевать. Если мне опять скажут — сдавайся, и ей не будет больно, я сдамся. Только чтобы ей не было больно.

Он принял решение, и ему стало легче.

Кстати, надо подумать, что действительно делать в таком случае. Во-первых, постараться не завалить всю сеть. Что-то наговорить придется. Сдать человек пять или шесть... может быть, они успеют уйти. Об Ивик — она обычная мигрантка, он, предположим, сошелся с ней и попросил о какой-то услуге. Не вербовал, не раскрывал себя. Словом, она ни при чем, виновата только в том, что она — его любовница. В этом случае у нее есть небольшой, но шанс выйти из атрайда.

Его, понятное дело, в таком случае уже не выпустят. Даже если он искренне раскается. Вряд ли даже оставят жить под замком, просто вывезут на Тои Ла, в лапы гнусков. Но это неважно. Все лучше, чем смотреть, как Ивик...

Кельм стал продумывать детали — как сделать, чтобы не завалить всех, чтобы минимум людей, а лучше — совсем никто не попался в результате его предательства. Его тошнило от этих мыслей.

Но по всей вероятности, Ивик привезут уже завтра, и тогда надо будет не ошибиться — надо будет что-то решать.

Репетиция давно кончилась, и ребята ушли. Эрмин остался еще посидеть, он часто так делал, поиграть еще в одиночестве, и Кели тоже осталась с ним. Она сидела на низкой скамеечке, в полутьме, в тени между двумя большими шкафами, и смотрела на него. Слушала. Но Эрмин лишь вяло перебирал струны, его пальцы работали будто отдельно от мозга, выводя технически сложные немелодичные упражнения, временами обрывая игру, начиная снова. Дейтрин все последние дни был какой-то странный, как в воду опущенный, мало разговаривал и будто все время думал о чем-то своем.

Он прекратил играть, пальцы бессильно повисли над струнами. Темные глаза глядели в одну точку где-то внизу.

— Эрмин, — тихо позвала Кели. Он обернулся.

— С тобой что-нибудь случилось?

"Не со мной". Он помолчал. И этого — во всяком случае, здесь — нельзя говорить.

— С чего ты это взяла?

— Ты какой-то... странный стал. Как будто депра у тебя.

— Да, что-то вроде этого, — откликнулся он, — пойдем-ка отсюда.

Он встал. Взял ее за руку. Он теперь иногда брал ее за руку, и это нравилось Кели — никогда бы не подумала, что в таком простом жесте может быть так много заключено. Это ведь не объятия, не поцелуи. Они вышли из зала. Кели думала, что Эрмин свернет в сторону лиара, в свою комнату, но он пошел в направлении спорткомплекса.

Между интернатским бассейном и спортзалами располагалась открытая игровая площадка, вокруг — два ряда скамеек, для болельщиков и запасных игроков. Вечер был теплый, еще далекая весна потихоньку начинала заявлять о себе. Лас-Маан вообще теплый город, теперь они ходили уже без курток. А сегодня днем на солнце можно было по-настоящему загорать. Эрмин сел на скамейку, Кели опустилась рядом.

Ему просто хотелось поговорить без помех. Он не отдавал себе в этом отчета, но эта девочка, пятнадцатилетняя, прозрачная, тихая, глядящая на него иногда с таким восторгом и преданностью, стала для него единственным близким здесь человеком. Теперь уже совсем единственным — после того, как Тилл... когда он начинал думать о Тилле, к горлу подступало отчаяние.

Но и Кели об этом ничего говорить нельзя.

Но все равно — с ней можно быть хоть немного открытым. Эрмин знал, что все помещения лиара и интерната могут прослушиваться. Теперь, когда взяли Тилла, они могут специально отслеживать и его. Каждый день по нескольку раз он тщательно осматривал одежду — на предмет возможных жучков. Конечно, кто знает, до чего дошла дарайская техника... Но по крайней мере, с Кели ему хотелось говорить вне помещений — здесь гораздо меньше вероятность прослушивания.

— Ты какой-то грустный все время, — сказала Кели, — что-нибудь случилось?

Он повернулся к ней.

— А ты заметила, что всех дейтринов арестовали? Иль Кэра, иль Ната, даже вашу физкультурницу...

— Да? Да, действительно, я заметила, что они куда-то делись... но как-то не придала значения. Их арестовали?

— Да, они в атрайде. И программиста в лиаре одного арестовали, тоже дейтрина...

— Ой, ничего себе... а тебя...

— Меня пока не трогают. Пока.

— И что все это значит?

— Если бы я знал, — с горечью сказал он, — я даже не представляю, Кели... совершенно не представляю. Знаешь, как тяжело... жить вот так, вслепую. Не понимая, что происходит. Иногда думаешь, лучше бы я сдох тогда, в атрайде...

Она положила руку ему на предплечье. Эрмин замер.

— Тяжело там было? — спросила она. Его слегка передернуло.

— Да, — сказал он каким-то искусственным голосом. Кели ткнулась носом в его плечо. Сердце разрывалось от желания помочь, и от невозможности это сделать, ведь он же не говорит ничего, она понятия не имеет — ни что он пережил в атрайде, ни почему так страдает сейчас. Ни — что собирается делать дальше.

Эрмин вдруг накрыл ладонью свободной руки пальцы Кели, лежащие у него на предплечье.

— Ты хорошая, — сказал он тихо. Кели встрепенулась. Но он молчал. Тихо горели над головой звезды. Обе луны сияли во тьме, заливая площадку и кортановое покрытие ненавязчивым мягким светом. Кели вдруг вспомнила, как он пел сегодня. На репетиции он преображался, был веселым, быстрым, резким, командовал, требовал — ему было невозможно возразить, он заряжал всех энергией; и как он играл, и пел вместе с ней — они отрабатывали "Песню последних дней", мрачно-веселую, про апокалипсис; там головокружительные аккорды и пассажи, и Кели пела резким и низким голосом, а Эрмин с Энди подпевали, и получалось здорово, весело... Невозможно поверить, что это был вот этот же самый человек, убитый горем, совершенно никакой, молча сидящий теперь рядом с ней. Откуда он берет силы на все это?

— Ты тоже очень хороший, — тихо сказала Кели. Вдруг на нее напала откровенность, — ты удивительный, Эрмин. Наверное, потому, что ты дейтрин. У нас я таких не встречала.

— Да вроде я самый обыкновенный, — откликнулся он.

— Нет, — сказала Кели, — как тебе объяснить. Ты живой, настоящий... но не только это. С тобой я чувствую себя... ну так, наверное, ребенок должен чувствовать себя с мамой и папой. Только мои предки... знаешь, они ведь нарки. Я всю жизнь их только боялась. У меня не было никого, кто бы... защитил, понимаешь? Позаботился как-то. Мы с братом и сестрой всю жизнь так... в одной и той же тряпке всю декаду, я потом уже в классической научилась стирать, следить за собой... Знаешь. чего мне это стоило, и как меня дразнили. Жрать все время хотелось. Я привыкла в общем-то. А ты — другой. Я путано говорю, да? Ты, конечно, не родитель... да меня уже не надо кормить и одевать, я уже большая. Но такое ощущение с тобой, что понимаешь... как будто ты можешь от всего защитить. Да, я знаю, что на самом деле это не так, что ты сам беззащитнее меня, что тебя в любой момент могут забрать... убить... Но как-то вот такое ощущение возникает. Ты... очень надежный. Я вообще таких у нас тут не видела...

Она осеклась, заметив, что Эрмин внимательно смотрит на нее. Как будто впервые заметил. Темные глаза его блестели, будто болезненно, со знакомым странным выражением. И лицо его было почему-то совсем близко.

Кели не успела понять, что происходит, он наклонился к ней, и их губы встретились.

Прошла вечность. Они сидели теперь совсем рядом, вжавшись друг в друга, слившись воедино. Что-то случилось, поняла Кели, будто ударил большой колокол — что-то случилось, и ничто никогда уже не станет прежним.

От сознания этого было горько и радостно.

— Келиан, — тихо сказал он, — ты... как ты думаешь — ты могла бы вместе со мной вернуться... уйти — в Дейтрос?

Она с изумлением смотрела на него. Это было непонятно. Она вообще не задумывалась о таком. Она его просто любила. А ему — надо знать, что будет дальше? Именно сейчас, в такую волшебную лунную минуту?

И в то же время это было понятно и правильно, и это было совсем — его. Он не мог иначе. Это он, вот такой, как есть. Прекрасный, единственный такой.

Пока она ощущала и соображала все это, Эрмин молча ждал. Только потом до нее дошел смысл вопроса, и она испугалась. В Дейтрос? Она?

— Тебя же там расстреляют, — наконец сказала Кели.

— Не думаю, — мотнул он головой. Потом добавил:

— Тебя тоже примут. Не бойся. Я думаю, тебе у нас понравится.

Кели не знала, что ответить, в голове у нее роились обрывки мыслей.

— Только, — сказал он, — я теперь не знаю. Может, придется прорываться с боем. Я-то рассчитывал... Но наверное, придется самому. Ты в Медиане тоже не беззащитна. Но... это очень опасно. Не знаю. Я-то ладно... но ты можешь погибнуть.

Он все равно ведь уйдет, подумала Кели. Схватила руками его запястье, крепкое, очень твердое, будто из железа, со старым белым затянувшимся шрамом. На миг она представила себя — здесь, одну, без него.

— Я с тобой. Куда угодно. В Дейтрос. Даже если расстреляют. Или по дороге погибнем. Я не хочу оставаться без тебя, Эрм. Я не смогу без тебя больше.

В Дейтросе, в городе Лора, заметно выросшем за последнее десятилетие, в просторном светлом здании у окна стоял главнокомандующий шематы Тримы Эльгеро иль Рой.

За стеклом шел снег, погружая город в уютную зимнюю сказку, мягкими лапами укрывая ветви, карнизы и крыши. Но Эльгеро не смотрел в окно, его взгляд был устремлен в экран маленького переносного эйтрона, притулившегося на подоконнике, и пальцы временами совершали быстрый пробег по клавишам.

Как ни был занят — как обычно — шеман, он сразу отреагировал на тихие шаги сзади — резко обернулся. Лицо его тут же расслабилось и размягчилось легким подобием улыбки. К нему, так же улыбаясь, подошла Кейта иль Дор. Положила руку на плечо.

— Занят? Отвлекаю?

— Нет, все хорошо, Кей. Сейчас начнем... я просто хотел еще раз просмотреть. Но это неважно. Все равно, — он махнул рукой и совсем уже повернулся к ней.

— Народ так удивляется, — сказала Кейта, — всех вызвали с Тримы... как будто катастрофа какая.

— Недолго осталось удивляться. Скоро все все узнают.

— Эль, послушай... а почему такая спешка? Я тоже не понимаю. Ты говорил, что излучатель существует давно, что его уже испытали на группе добровольцев даже... все работает. Почему именно сейчас рванули так?

Он взял ее за руку.

— Потому что сведения из Дарайи поступили соответствующие. И они проверены на Триме.

— То есть — какие сведения?

— Что у них есть излучатель, и они намерены его применить. Но по-своему. И на прошлой неделе мы получили подтверждение с Тримы. Все, Кей. Теперь все будет иначе, и главное — не упустить контроль за ситуацией.

— Вот как, — прошептала ошеломленная Кейта.

— А знаешь, кстати, от кого получено сообщение? Решающее? Помнишь Кельма?

— О, серьезно? Я думала, он простой агент... у него же дейтрийская внешность, серьезное внедрение невозможно.

— У твоего отца тоже была дейтрийская внешность!

— Да, но он был в какой-то мере исключением...они его сами перевербовали, и там личные связи...

— Кельм тоже исключение, — Эльгеро улыбнулся так самодовольно, как будто Кельм был его сыном. Впрочем, в какой-то мере, и он, и Кейта давно считали этого человека не чужим себе.

— Это здорово. Я помню его хорошо, каким он был в молодости... А ты знаешь, что Ивик была в него влюблена?

— Да? Нет, не знал, — суховато ответил Эльгеро, и Кейта почувствовала, что эту тему развивать не стоит. Эльгеро всегда был жестким традиционалистом и к вопросам нравственности относился сурово.

— Да, был у нее такой период, давно уже. А помнишь, какой он был? Я, честно говоря, не думала, что он станет вообще нормальным человеком, сможет работать. Его было так жалко... Но потом, через несколько лет, он перестал вызывать жалость. Знаешь, я не удивляюсь тому, что он стал реально великим разведчиком.

— Да, меня это тоже не удивляет. Очень дельный человек, — согласился Эльгеро. Посмотрел на часы. Кейта кивнула и безмолвно пошла к двери.

Пройдя небольшой коридорчик, она открыла дверь и вошла в небольшой зал, набитый народом. Почти все стулья были заняты, в глазах рябило от серо-зеленой гэйновской формы. Кейта и сама была в парадном, со своими пятью сверкающими Знаками чести, с нашивками стаффы у воротника. Зал тихо гудел, гэйны переговаривались между собой. Здесь собрались только командиры, званием не ниже зеннора, только работающие на Триме — всех их внезапно вызвали сюда. Кейта нашла взглядом в углу своего сына, Дэйма, он уже командовал отделом Контрстратегии стран Карибского бассейна. Дэйм оживленно беседовал о чем-то с другом, таким же смуглым и остролицым, чем-то похожим на латиноамериканца. Из третьего ряда Кейте помахала стаффа Арта иль Вэш, старая знакомая. Рядом с ней был свободный стул. Кейта протиснулась и села.

— Что там начальство? — спросила Арта. Кейта улыбнулась.

— Начальство сейчас соберется и все расскажет. Не волнуйся, еще целая минута. Он не опоздает.

Дверь распахнулась, шеман иль Рой вошел в зал, держа под мышкой эйтрон, за ним следом шел еще один шеман, гэйн-велар в зеленой форме, с эмблемой технических войск, и женщина из касты медар, о чем свидетельствовала желтая нашивка на воротнике. Гэйны разом встали, загремели отодвигаемые стулья. Эльгеро положил эйтрон на стол.

— Дейри, товарищи!

— Дейри, — грохнуло в зале.

— Вольно, садитесь, — приказал Эльгеро. Раскрыл свой эйтрон. В зале установилась полная, напряженная тишина. Шеман и женщина-медар уселись на приготовленные стулья.

— Всех вас два дня назад вызвали с Тримы — в связи с очень важными, существенными изменениями, о которых мы собираемся вас проинформировать, — начал он. Кейта скосила глаза на соседку, Арта смотрела спокойно, но напряженно — все ожидали чего-то особенного. Сногсшибательного. Что ж, сейчас они услышат.

...— Согласно агентурным данным шематы Дарайи, противник разработал и уже применил на Триме так называемый дельш-излучатель. Этот излучатель расшатывает облачное тело человека, после сеанса облучения любой триманец получает способность выходить в Медиану. Наша разведка недавно получила подтверждение — дельш-излучатель уже применен дарайцами на Триме. Оснований для паники у нас нет. Подобный излучатель давно разработан в Дейтросе. Между нашим и дарайским образцами есть существенная техническая разница. Наши аслен с самого начала создавали массовый излучатель, пригодный для облучения больших групп людей. Дарайцы построили образцы, пригодные для персонального применения. На этом они строят свою стратегию. Стратегия в данном случае заключается в создании на Триме элитарной тайной группы правителей, во всем подчиненных Дарайе и в тайной же вербовке талантливых триманцев, способных воевать в Медиане. Противодействие этой стратегии следует начинать немедленно. Три дня назад Верховный Хессет принял решение.

Он посмотрел на женщину-медар и сел. Иль Веран поднялась.

— Я член верховного Хессета, Нейда иль Веран, медар, педагог по профессии. Как уже сказал шеман иль Рой, мы приняли решение применить дельш-излучатель на Триме, в массовом порядке, ко всему населению. Это было закрытое решение Хессета, без привлечения народного обсуждения, так как в данный момент, в связи с военной необходимостью, мы не можем позволить себе ни времени на это обсуждение, ни риска принятия других решений. Новая стратегия Дарайи представляет опасность и для Тримы, того, что мы собственно все это время защищали, и для существования самого Дейтроса. Мы берем на себя ответственность за это решение и считаем его оправданным.

Гэйны дисциплинированно молчали. Кейта подумала, что внутри каждый согласился с таким решением. А закрытость... что ж, в истории Дейтроса были куда более ужасные ситуации и единоличные решения.

— Все возможные риски применения излучателя исключены, воздействие его достаточно изучено и опробовано. С научно-технической стороны у нас нет препятствий. План воздействия в общих чертах разработан заранее. Не хватает конкретики, многое придется дополнять по ходу дела. Сейчас сформирована специальная комиссия по Дельш-излучателю, я являюсь ее председателем. Народ Дейтроса будет проинформирован об операции сразу же после начала работы излучателей. До этого момента — часа И — вся информация об этом является строго секретной.

Логично, подумала Кейта. Дарайцы будут стремиться помешать — всеми силами. После массового облучения Тримы они проиграют слишком много.

Теперь встал гэйн-вэлар.

— Сейчас у нас имеются сорок восемь образцов излучателя, при рациональной установке они могут покрыть всю поверхность планеты. Мы сформировали сорок восемь групп монтажа, все излучатели будут установлены одновременно. В каждую группу нам потребуется для охраны минимум тридцать-сорок гэйнов, и желателен большой резерв на Тверди. По согласованию с гэйн-командованием весь боевой отдел шематы Тримы будет этим занят. Внимание офицеров боевого отдела, для вас будет проведено отдельное совещание в соседнем помещении, после окончания этого. Кроме того, уже сейчас идет переброска значительной части гэйнов из основных шемат Дейтроса. Эта операция должна пройти безупречно. Пока мы рассчитываем на секретность. При благоприятных условиях мы сможем применить излучатели уже через неделю. В случае неудачи имеются, конечно, запасные планы, но я надеюсь, что все обойдется. После установки излучателей они будут включены по всей Триме централизованно, из Медианы, одновременно. Мы рассчитываем на их непрерывную работу в течение сорока пяти минут, хотя в сущности, достаточно двадцати пяти. Население Тримы не может заметить или ощутить облучение, как и сразу применить возникшую способность к выходу в Медиану — все мы знаем по детскому опыту, что это удается далеко не сразу, а многим без обучения не дается вообще. Собственно, на этом задача технических подразделений будет закончена, — он посмотрел на Эльгеро и сел. Главнокомандущий шематы Тримы снова поднялся.

— Как уже было сказано, план применения излучателей был заранее разработан, хотя недостаточно детализирован и проверен. Имеются также запасные планы, включающие обратный хроносдвиг. Но мы пока придерживаемся основного. Я расскажу то, что всем вам необходимо знать на первое время.

Начиная с сегодняшнего дня отделы Стратегии и Контррстратегии полностью расформируются. Все военнослужащие этих отделов переводятся в новый — отдел Реформы. Все вы становитесь командующими отдела Реформы. Все фантомы мы оставляем и больше не занимаемся ими. Основная цель отдела Реформы — это информирование населения Тримы о новых возможностях, о политической ситуации в отношениях между мирами. После применения излучателей мы создаем восемьдесят шесть военно-дипломатических групп по переговорам с большинством триманских правительств. Одновременно в каждой стране под видом местных предприятий начинают действовать опорные пункты информации — примерно один пункт на два-три миллиона населения. Цель переговорных групп — установить открытые дипломатические отношения с триманскими государствами; добиться разрешения на информирование населения, а также соглашения по обмену технологиями, информацией и товарами. Но это не задача гэйнов, гэйны будут лишь присутствовать в данных группах. Ваша же основная задача — пункты информации. Их следует начать создавать уже с завтрашнего дня, еще до применения излучателей, и открыть в момент применения. Мы предполагаем, что большинство земных правительств откажется сразу давать открытую информацию народу самостоятельно. Даже в случае запрета на такую информацию мы планируем открывать эти пункты и работать полулегально или нелегально. Мы также не планируем ждать, пока земные правительства договорятся и решат, как именно информировать народ. Это может ухудшить дипломатические отношения, но на данном этапе для нас это не столь существенно. Воздействие пунктов будет, разумеется точечным — через интернет, через выпускаемые пособия по выходу в Медиану и так далее. По возможности, мы будем безвозмездно давать триманцам медианную технику — келлоги для ориентирования и так далее. На первых порах пункты информации могут не восприниматься всерьез, или восприниматься как оккультные секты, но триманцы быстро поймут. что они действительно способны выходить в Медиану, что Медиана существует -и тогда спрос на нашу информацию резко возрастет, мы к этому моменту подготовим новые информационные резервы, откроем новые пункты.

Основные направления работы пунктов информации. Первое: личные консультации, прием интересующихся, обучение выходу в Медиану и ориентированию там. Второе: выпуск брошюр, фильмов, создание интернет-сайтов, информирующих о ситуации. О Дейтросе мы планируем информировать нейтрально, честно излагать основы нашего государственного устройства, рассказывать о жизни, истории, идеологические основы скомпоновать отдельно и давать желающим. В бывших социалистических странах желательно делать упор на социально-экономический строй нашего общества. Информация о Дарайе должна подчеркивать негативные стороны дарайского общества — убийство лишних и ненужных людей, тотальный контроль и слежку, психиатрический террор, запрет христианства. С другой стороны, не следует скрывать и более высокого материального уровня жизни дарайцев.

Третье: регуляция эмиграции в Дейтрос. Поток мигрантов в Дейтрос, Дарайю и даже, возможно, другие миры — неизбежен. Дарайя заинтересована только в мигрантах-потенциальных гэйнах. Таковых, разумеется, мало. В целом миграция Дарайе не нужна. Нам люди очень нужны, но в разумных количествах и постепенно. Впрочем, согласно анализу, так оно и будет — количество переселенцев не будет превышать 1-2 миллионов в год. Если запрос окажется большим, нам придется принимать меры. Именно поэтому не стоит слишком много заниматься рекламой Дейтроса. Условия эмиграции в Дейтрос: полное подчинение дейтрийскому государству, принятие гражданства и полная интеграция, переобучение в наших профшколах, обучение детей в нашей школьной системе. Хойта поставили условие, я считаю, достаточно мягкое — переселенцы не должны открыто исполнять ритуалы других религий, помимо христианства. Мы не будем требовать воцерковления, принятия христианства, крещения. То есть мы допускаем появление в Дейтросе атеистов, скрытых оккультистов и представителей любых религий — лишь бы они не формировали вероисповедальных групп и не практиковали открыто свои ритуалы. Пока идет дискуссия среди хойта, следует ли допустить формирование разных конфессиональных групп, например, православных или католических церквей в Дейтросе. По всей вероятности — тоже нет.

Предполагается, что при этих условиях на Дейтрос будут эмигрировать, во-первых, потенциальные гэйны, желающие применять свои таланты в Медиане. Мы предоставляем им для этого широкие возможности, у нас подходящая для этого среда, и многие это чувствуют. Эти люди будут переобучаться в квенсенах и усиливать нашу армию. Во-вторых, большая часть переселенцев пойдет из наиболее бедных государств земли, а также из бывших социалистических стран; эти люди охотно интегрируются в нашу жизнь, получат профессии и будут трудиться и пользоваться всеми нашими социальными благами.

Миграция будет осуществляться без бюрократических проволочек через ваши инфопункты, мигранты будут переводиться организованными группами в сопровождении гэйнов. Неорганизованная миграция через Медиану в Дейтрос будет запрещена; по всей вероятности, мы рекомендуем пограничным группам в таких случаях проводить разъяснение ситуации, направлять в инфопункты на Триме или же в другие миры, если их интересует только свободное пространство, и при необходимости применять нелетальное оружие.

Четвертое направление работы инфопунктов — сознательный поиск и вербовка потенциальных гэйнов. Так как дарайцы этим будут заниматься, и уже, вероятно занимаются, мы также не сможем без этого обойтись.

После совещания будут проведены две раздельных беседы — в соседнем помещении для боевого отдела, по непосредственной подготовке операции У, в этом помещении останутся командиры нового отдела Реформы. Если у вас сейчас есть вопросы общего характера — ко мне, к хессе иль Веран — пожалуйста, задавайте.

Арта неожиданно подняла руку. Кейта покосилась на нее. Стаффа встала.

— А что аналитики говорят о возможном дальнейшем развитии событий в населенных мирах? Особенно на Триме?

Эльгеро посмотрел в экран эйтрона, пощелкал кнопками.

— У нас есть пять основных версий. Наиболее вероятное — это вступление Тримы в войну, распределение триманских государств на группы, при этом часть из них создаст собственную силу... не слишком серьезную, так как триманцы не готовы к нашей войне, часть примкнет к дарайцам, часть — к нам. Это окажет существенное воздействие на сам Дейтрос, особенно на идеологические основы... Но такое воздействие теперь уже совершенно неизбежно, в любом случае. Посмотрим. В случае нашего невмешательства, вы понимаете — полный контроль Дарайи над Тримой... это то, чего мы уже столетия пытаемся избежать. То, чему мы противостоим. У нас нет вариантов сейчас. Еще вопросы?

Поднялся немолодой незнакомый Кейте гэйн. Кажется, из австралийского отдела.

— Вы упоминали передачу технологий. То есть — и оружие? Все будет передано триманцам?

— Да, — без колебаний ответил Эльгеро, — это часть плана. Мы передаем сразу и безвозмездно медицинские технологии, психологические, а также все остальное, что у нас развито лучше, чем на Триме — электронику, мирные медианные технологии. Хотя все они условно мирные... Медианное и обычное оружие... впрочем, наше обычное оружие триманцев не заинтересует, у них оно не хуже. Но медианное оружие и техника будут также передаваться любому правительству, которое подпишет договор о дружбе и сотрудничестве. Бесплатно. Если кто-то сомневается в разумности таких мер, я напоминаю, что основная цель существования Дейтроса была и есть — защита Тримы. Трима для нас по-прежнему первична. Если триманцы решат обратить оружие против нас... впрочем, вряд ли это произойдет в глобальных масштабах. В любом случае, в отличие от дарайцев, мы преследуем не только свои собственные интересы — нашим интересом, нашей главной целью всегда была свобода Тримы, ее безопасность и способность принимать автономные решения.

Он обвел взглядом ряды гэйнов — разного возраста и пола, подтянутых, сидящих легко и прямо, с напряженными, заинтересованными горящими взглядами.

— Товарищи, если вопросов больше нет, все свободны, через пятнадцать минут начнутся раздельные совещания по частным проблемам.

В комнату медленно, очень медленно вполз рассвет. Ивик почти уже не замечала этого, она старалась не думать о времени. Вангал рядом с ней сменился в четвертый раз. Теперь, если посмотреть в окно, она могла бы увидеть небо — погода прояснилась, и небо было нежно-синее, с лиловыми и розовыми прожилками облаков. Но Ивик не видела неба. Она вообще плохо видела, все плыло перед глазами. То, что она ощущала, уже нельзя было назвать болью — это уже была не боль, а что-то не имеющее названия, выводящее за пределы допустимого, воспринимаемого сознанием... общая несовместимость этого положения с жизнью. Полубред. Но Ивик продолжала жить...

Временами сознание прояснялось, и она вспоминала об атрайде. Это ожидает ее после всего. Но атрайд больше не пугал. Для того, чтобы везти туда, ее отвяжут от стены — это главное. Правда, стал дико пугать сам процесс смены положения. Ивик казалось, это будет невероятно больно. И так невозможно — и если отцепят наручники и позволят упасть — будет еще хуже... Очень хотелось пить, пересох рот, пересохло все горло, и больно было дышать. Кто-то вошел в комнату, остановился перед ней. Мужчина, подумала она. Вчерашний. Ламет.

— Ну как, — спросил он, — ты все еще не знаешь, откуда у тебя сканер? Кто тебе дал его?

Ивик качнула головой, отчего острая боль пронзила плечи, и вместо того, чтобы четко ответить "нет", она вскрикнула.

— Воистину, глупость неизлечима, — пробормотал ламет, — я хотел всего лишь облегчить твое положение. Ну не хочешь — не надо. Атрайд я уже поставил в известность. Они ждут.

Ивик застонала снова, почти не понимая, о чем речь.

Он сидел за столом и что-то писал. Ивик стало как-то совсем невыносимо, она снова начала громко стонать, ламет прикрикнул на нее, сделал знак вангалу, и тот несколько раз ударил Ивик дубинкой, один из ударов пришелся по вчерашнему синяку, из глаз посыпались искры, Ивик закричала. Тогда вангал по приказу контрразведчика стянул ей рот липкой лентой.

Ивик с шумом, тяжело дышала через нос и глухо постанывала. Она вся была залита ледяным потом, вся мокрая, пестрая футболка прилипла к телу, и штаны у нее тоже были мокрые насквозь, и под ногами лужа, она и не заметила, как потекло; наверное, от нее страшно воняло.

Потом снова открылась дверь, Ивик смутно увидела легкую, стройную фигуру, светлые волосы, форму УВР. Какая-то женщина-служащая.

— Дирль, вы вынудили меня зайти к вам лично!

— Простите, фелли Лави, но ведь вы могли меня вызвать...

— Дирль, эта ваша статистика по тивелам — извините, что я должна подавать наверх? Извольте сделать как положено. Проследите. А это еще что такое?

Простучали легкие шаги. Женщина подошла к Ивик. Заглянула ей в лицо.

Ивик потребовалась вся выдержка, чтобы не вздрогнуть и не показать узнавания.

Круглыми, ничего не выражающими серыми глазами на нее смотрело не то, что близко знакомое — родное, может, одно из самых родных за всю жизнь, лицо Жени. Женечки, Шени иль Клер, светловолосой триманки, любимой подруги, почти младшей сестры, уже так давно работающей в Дарайе...

Женя отвернулась от Ивик. Сказала металлическим голосом.

— Это уже переходит всякие границы, ламет! Я поражаюсь методам вашей работы.

— Простите, — вежливо сказал Дирль, — но это вполне обычные методы, насколько я могу припомнить, вы и сами...

— Вы меня неправильно поняли, — прервала его Женя, — с каких это пор вы считаете себя вправе арестовывать моих агентов?

— Ваших?! — пораженно спросил ламет.

— Насколько я помню, я вербовала эту женщину лично. А память у меня, как вы знаете, очень хорошая.

— Да, но...

— Немедленно отвяжите ее и приведите в нормальное состояние, — приказала Женя. Ивик застонала, испугавшись новой боли, но вангал быстро снял с нее шлинг, содрал с лица клейкую ленту и наконец высвободил запястья из пластикового кольца.

Ивик, не опуская рук, медленно сползла по стене. И только теперь, сидя, начала осторожно тянуть затекшие руки вниз. Она стиснула зубы, чтобы не закричать от боли. Тем временем Женя продолжала разборки с ламетом. Она говорила что-то резким, возмущенным тоном, а ламет — как видно, ее подчиненный — слабо оправдывался.

— Но она же могла бы сказать... я же объяснял ситуацию...

— Фел Дирль, ваша некомпетентность поражает. Вы имеете дело с дейтрой! Вы понимаете дейтринов хоть немного? Да, это не гэйна, да, она эмигрантка. Но психологическая структура... право, вам следовало бы хоть немного изучить свое дело. Если дейтре приказать молчать, она будет молчать даже под пыткой, до тех пор, пока не сломается. И не потребует объяснений — что и почему. Она, представьте, понятия не имела, из какой я организации, в отличие от вас, я своих агентов не информирую обо всех подробностях. И не считала возможным нарушить договор со мной и сообщить секретные подробности... — взгляд Жени упал на злополучный сканер, все еще лежащий на столе, — мне нужно было, чтобы она проследила за определенными людьми. Похоже, фел Дирль, вы сорвали мне операцию, поздравляю!

Ивик почти не слушала. Она наконец сползла на пол окончательно и легла лицом вниз, тело понемногу отходило от кошмара. "Господи, спасибо", сказала про себя Ивик. Как бы там ни было дальше, но это — кончено. Этого больше не будет.

Женя вышла куда-то. Вангал велел Ивик встать, она попыталась это сделать, и тут же упала снова. Она ожидала, что ее будут бить, но вангал поднял ее за подмышки и поставил на ноги. Подтолкнул к двери. Пошел вслед за ней по коридору — Ивик пошатывало, привел в покрытый белым кафелем туалет с душевой кабинкой. Затем — это уже совсем чудо — вангал вышел.

Ивик, с трудом двигаясь, разделась, бросила мокрое и грязное на пол, вошла в кабинку. Стояла под душем, прислонившись к стене. Жадно пила прохладные струйки.

Потом она вышла и обнаружила на большой деревянной скамье полотенце и собственную, из дома, видно, привезенную чистую одежду — белье, брюки, пуловер. Как эта одежда здесь оказалась? Наверное, ее шмотки привезли для анализа какого-нибудь... кто их знает. Ивик стала одеваться. Потом легла на эту же самую скамью вниз лицом. Больше, чувствовала она, ничего в жизни не надо. Она уже стала засыпать, но в двери снова появился вангал.

На этот раз ее повели в другой кабинет, более просторный и светлый, и в кабинете этим за собственным столом, в форме с погонами эр-ламета на узких плечах, сидела Женечка.

— Садитесь, — сказала она приветливо. Ивик схватилась за спинку стула (руки болели и слушались плохо) и неуклюже села.

— Извините, Ивенна. Получилась дурацкая ошибка. Как всегда, несогласование работы отделов. Оплату вы получите, как мы договаривались. Что эти ослы вам сделали? Может быть, вам нужно к врачу?

— Да нет, — хрипло сказала Ивик, — спасибо. Все нормально. По-моему, повреждений нет никаких...

— Вам, к сожалению, все равно придется проехать в атрайд, раз уж там предупреждены... Но это ненадолго. Я сама вас отвезу и посмотрю, чтобы все было в порядке. Вот что, Ивенна... у меня сегодня в сущности свободное утро. Я хочу, чтобы вы как следует отдохнули. Поедемте со мной.

В длинной, глянцевой, как леденец, "Лендире" Ивик забилась на заднее сиденье и молчала. Светлая голова Жени с идеально уложенной прической покачивалась впереди, Женя что-то тихо говорила по мобильнику. Давала указания исполнительному шоферу. Наконец Лендира остановилась — тивел был один из неказистых, небогатых, с гроздьями многоэтажек. Ивик, повинуясь кивку Жени, вылезла из машины.

— Идите за мной, — сказала ей Женя. В лифте, исчерканном граффити, они поднялись на седьмой этаж. Женя отперла одну из дверей. Вошли.

Квартирка была казенная, это сразу ощущалось, здесь не жили. Дешевая мебель кое-как подобрана и расставлена, никаких следов жизнедеятельности. Женя показала Ивик знак — гэйновский знак! — жди и молчи, быстро вынула из сумки сканер, прошлась по коридору, по комнате. Повернулась к Ивик.

— Чисто, — сказала она спокойно, — можно говорить.

В следующую секунду женщины крепко обняли друг друга. "Женя..." — прошептала Ивик, она ощущала тепло твердого, стройного тела подруги и не верила происходящему, и с трудом сдерживалась, чтобы не зареветь... Женя оторвалась от нее и быстро отвернулась, смахивая с глаз слезы.

— Это твоя квартира? — спросила Ивик.

— Служебная. Для работы с агентами. Идем, заходи сюда. Сейчас я поставлю чайник. И пожрать надо. Вот что, я закажу что-нибудь, подожди, — Женя села за терминал. Ивик устроилась на диване, вытянула распухшие больные ноги.

— Ты что хочешь? Без разницы... ну ладно.

Женя сделала заказ через сеть, подошла к Ивик.

— Они тебя на всю ночь, что ли, поставили? Что еще? Точно никаких повреждений нету?

— Синяк, наверное, на ребрах, а так — нет.

— Ну-ка сними, глянем.

Ивик с трудом задвигала непослушными руками, Женя перехватила инициативу и стащила с нее пуловер, майку. На ребрах в самом деле разливался багровым синяк и с другой стороны тоже угрожающе набухло.

— Вот что, ложись-ка на диван, отдохни.

Женя подсунула ей под голову подушку, уложила ноги. Присела рядом и стала разминать плечи. Ивик ойкнула от боли.

— Потерпи, я тихонечко... Козел этот Дирль, я ему всю душу теперь вытрясу. Он мой подчиненный, так что...

— Ты высоко забралась.

— А ты как думала, — самодовольно усмехнулась Женя. Она старательно массировала Ивик бицепс, трицепс, потом перешла на другую руку. Было больно, Ивик терпела, но временами попискивала.

— Я ведь дарайка, — Женя тряхнула солнечно-светлой копной волос, — кстати, меня зовут Ален Лави, для тебя на людях фелли Лави, естественно. Остальное обо мне тебе знать не надо, но в общем, они считают меня крутой карьеристкой из Рон-Таира. Меня перевели оттуда всего 2 месяца назад. Чертов Дирль... Понимаешь, он хотел попробовать из тебя сам информацию вытрясти. До атрайда. Так делают иногда. У нас это принято даже... С атрайдом у всех немного сложные отношения. Это как бы контролирующая инстанция. А так — все сведения остались бы у Дирля. и он бы решал, как поступить с ними, с тобой...

— Да, он мне объяснял, что готов защитить от атрайда. Жень, ты знаешь, я так глупо влипла... Просто ошибка. Я забыла удалить из квартиры сканер, ты его видела, а нас же сейчас трясут.

— Да, я поняла. Кроме этого сканера, у них есть что-то на тебя?

— Ничего, — подумав ответила Ивик.

— Хорошо. Значит так. Тебя разрабатывают по делу северо-западного лиара... подожди. Я сама этим не занимаюсь, но в курсе... иль Нат, иль Кэр, иль Харс, еще пара людей там. Главный подозреваемый — иль Нат. Он действительно наш?

Ивик задумалась, просчитывая, что можно ответить. Тень пробежала по ее лицу. Наконец она сказала.

— Нет. Я работаю с иль Кэром. Я связистка.

— Ага, буду знать. Мне это нужно знать, Ивик, извини, чтобы понимать, какую линию вести. Повернись на бок... вот так.

— Больно же!

— Терпи, гэйна. Потом зато легче будет. Значит, иль Кэр.

— Знаешь, кто это? Это Кельм.

— Вот это да! — закричала Женя в восторге, — я знала, конечно, что он в Дарайе... как тесен мир! Ну ладно. Значит, иль Ната пусть и дальше подозревают.

— Да, — с трудом сказала Ивик. До нее вдруг дошло, что это значит для Холена. Неважно. Потом. Сейчас главное — выкрутиться.

— Жень, он сказал, что сканер дейтрийского производства... это тебе не повредит?

— Ага, думаешь, на нем стоит штамп "сделано в Шари-Пале"? Это он тебя на пушку брал. Эти штуки так делают, ни один эксперт не скажет, где они произведены. Сейчас вся техника похожа, все сразу друг у друга воруют. А теперь, думаю, Дирль вообще будет держать язык за зубами. Он меня боится.

— Господи, это просто фантастика... Жень, тебе точно не повредит вся эта история?

— Ну если не делать глупостей, то не повредит. Жаль, тут мазь такая есть, но сейчас ее заказывать... Ладно, я думаю, и так пройдет, — женины руки перевернули Ивик на спину, укрыли невесть откуда взявшимся одеялом, — давай договоримся, как и когда я тебя завербовала. Я внесу соответствующие данные у себя. Пусть это будет шесть декад назад. Я нашла тебя через данные бюро миграции. Позвонила, предложила встретиться. Мы посидели с тобой в "Рилане", знаешь это кафе?

— Да, — Ивик вспомнила, как бывали там с Кельмом.

— Я предложила дополнительную работу. У тебя ведь мало денег. Ты где работаешь?

— В "Колыбели".

— Ни фига себе! Ну ты там, конечно, зарабатываешь немного...

— Но у меня любовник есть богатый, — улыбнулась Ивик, — Тилл иль Кэр. Он мне и машину купил... и вообще.

— Ага, так это еще интереснее. Вот что! Я предложила тебе следить за иль Кэром. Таким образом я решила продублировать Дирля, который этим делом занят. Это ему лишний камешек в огород, пусть пообижается. Только что я тебе предложила в награду? Кроме денег, само собой.

— Помощь в устройстве на учебу, в университет. Стипендиальный фонд какой-нибудь, — предложила Ивик, — понимаешь, деньги мне и любовник давал. А тут — возможность реально интегрироваться в общество, стать полноценным человеком...

— Отлично! Ну а сканер — побочное задание. Кстати, мы действительно вели наблюдение в твоем тивеле кое за кем. Скажем, я передала тебе прибор, но пока не сказала, за кем именно наблюдать.

Ивик начало клонить в сон, несмотря на присутствие Жени. Подруга заметила это, ласково провела рукой по ее волосам.

— Досталось тебе...

— Ничего, — сонно сказала Ивик, — а помнишь, как я тебе на Триме ногу сломала?

— Это был разрыв связки, — Женя счастливо улыбнулась.

— Так что считай, что я все это заработала.

— Все-таки тебе надо поспать хоть немного, Ивик. Дело в том, что мне придется все равно везти тебя в атрайд.

Ивик широко открыла глаза, сон разом прошел.

— Прости. Это единственная возможность для нас сохранить легальность. Ты ведь сможешь пройти проверку? Фармакологию тоже?

— Ну насколько это можно гарантировать... наверное, да.

— Так принято здесь. Атрайды здесь сами по себе власть, вернее, они контролируются только самыми высокими инстанциями. Я тоже хожу под атрайдом, и вся наша контрразведка. Мы должны быть лояльны... И раз уж тебя туда заявили, они теперь не отстанут. Я, конечно, приеду с тобой, поговорю там, объясню ситуацию, вот такое недоразумение... Но насколько я их знаю, они тебя все равно прогонят через обычную систему. Сможешь потерпеть?

— А что делать, — невесело вздохнула Ивик.

— Ладно. Давай повторим всю легенду, уточним подробности. Тебе надо все особенно хорошо выучить, чтобы в мелочах не путаться. Особенно под капельницей, знаешь. А потом можешь немного вздремнуть, у нас еще есть время.

Ивик поспала два часа, и когда Женя разбудила ее, проснулась быстро и легко — тревога не давала по-настоящему уснуть и расслабиться. Она умылась холодной водой в ванной, вернулась в комнату, где Женя уже раскладывала на столе продуктовый заказ: мясные шницели, жареный картофель, салат, ванильные булочки, безалкогольный сладкий крэйс.

— Давай повторим еще раз, — предложила Ивик. Они повторили. За каким столиком сидели в "Рилане" во время вербовки. Что конкретно Ивик должна была делать, и что сообщала фелли Лави, когда и каким образом. Как она получила прибор, за кем именно должна была вести наблюдение, в какое время (Женя воспользовалась здесь реальным делом, которым занималась сама, в том самом тивеле, где жила Ивик).

— Пойдет, — одобрительно сказала Женя, — давай жрать.

Они принялись за еду. У Жени, отметила Ивик, появились манеры, она работала вилкой и двумя разными ножиками изящно, как великосветская дама, и так же незаметно, не придавая этому никакого значения. Наверное, учили в разведшколе. Ей это необходимо, она дарайка из очень хорошей семьи.

— Вообще-то все к лучшему, — сказала Женя, — даже хорошо, что ты накосячила, и мы встретились. Ты можешь действительно работать и для меня, почему нет?

— Наверное, надо согласовать с Кельмом, — возразила Ивик, — я подчиняюсь ему.

Женя на несколько секунд задумалась.

— Что ж, Кельм товарищ надежный. Мы только выиграем, если будем знать друг о друге. Ведь даже это все я могла бы предотвратить, если бы знала, что в северо-западный лиар действительно внедрен наш человек, и знала бы, кто именно. Хорошо. Когда закончим с этим делом, расскажешь ему обо мне. Мы можем с тобой изредка встречаться, и у меня будут кое-какие поручения. Собственно, ты можешь быть в запасе у меня и как связная, мало ли что...

— Я не против, — сказала Ивик, — мне какая разница, раз все равно выходить на связь.

Есть почему-то не очень хотелось. Она все еще чувствовала себя плохо. Но наверное, поесть надо... Ивик старательно пережевывала мясо. Или наоборот — не надо, если сегодня уже ее начнут накачивать наркотиками.

— Слушай, а ты с Кельмом как... насчет богатого любовника — это в игре или?

— Это серьезно, — тихо ответила Ивик и перестала жевать. Взглянула на Женю — как та отнесется. Женя деловито кивнула.

— Ну и правильно.

Ивик положила себе салата. Оправдываться, объяснять про Марка не хотелось. Пусть Женя думает, что хочет.

— А у тебя как? — спросила она, — вся жизнь в работе? А личная?

— Как у дарайцев положено, — буркнула Женя, — а вообще да. Ничего хорошего.

Ивик вдруг стало неловко. У Жени совсем не сложилась судьба. Ни детей, ни мужчин. Никого. В квенсене Женя влюблялась, там было, в кого влюбиться, даже вышла замуж — но так у нее и не сложилось. А ведь Женечка очень красивая...

— На этом свет клином не сошелся, — буркнула Женя, -подумаешь. Зато я здесь такое делаю... с внешностью мне повезло. Ты бы тоже могла, но у тебя чисто дринская физия...

— Дело не только во внешности, — возразила Ивик, — не каждый так может, как ты.

— Не спорю, — согласилась Женя.

— А стихи пишешь?

— Стихи... изредка, да. Романы тоже пишу.

— Помнишь: в этой жизни, которой не пожелаешь врагу, в постоянной готовности умереть за...

— Как в воду глядела, — фыркнула Женя.

Очень изменилась, подумала Ивик. Такая стала... деловая, жесткая, уверенная в себе. Такой Женя ей нравилась, пожалуй, еще больше.

Но у нее жизнь совсем не такая, как у дейтр. Вряд ли Женя чувствует себя дейтрой... три года в квенсене, потом разведшкола, где она довольно много времени уже проводила в Дарайе.

Ради чего она так живет, так рискует собой? У нее-то ведь никогда не было тех луж с корабликами, и скачущего по камням потока...

— Ты и в Дейтросе почти не жила, — сказала Ивик.

— Да... По правде сказать, я уже не знаю, кто я. Триманка, русская, дейтра, дарайка... я ведь и дарайка на четверть. Но это неважно. Я знаю, почему я здесь, и что делаю, — Женя задумалась. Отодвинула тарелку, — я часто ощущаю, что и этот мир... Дарайя... он тоже мой. Ведь он очень красивый, древний, очень мудрый, этот мир. Здесь же были поэты, здесь была великая музыка, прекрасные замки... Все это не убито, это только дремлет под коркой — они загадили свой мир, искусственно остановили развитие, но я уверена, что их можно разбудить... я пока еще не знаю, как, но верю, что можно. У них рождаются талантливые дети. Бог не может навсегда оставить какой-то мир, так не бывает, какой же Он после этого был бы Бог...

— Я тоже так думаю, — согласилась Ивик. Она взяла ванильную булочку, рот наполнился прохладной сладостью.

— И ты знаешь, я совсем не жалею, что тогда пошла с тобой...

— Я же знала, что тебе понравится, — хмыкнула Ивик.

— Жаль, конечно, что мать нет возможности увидеть... родственников, друзей старых. Но это разведка, как иначе. Наши на Триме их опекают, денег от моего имени подкидывают, следят. Иногда я пишу. Мать считает, что я в Америке...

Скоро все изменится, подумала Ивик. Абсолютно все. Теперь они применят излучатель. Триманцы перестанут быть слепыми и беззащитными. Но можно ли говорить уже об этом Жене? Она не знала.

— Нам, к сожалению, пора уже... жаль. Но мы еще увидимся, — пообещала Женя. Ивик помрачнела, вспомнив о предстоящем. Женя слишком оптимистична. Атрайд представлялся Ивик черной ямой, попав в которую — уже не выберешься. Тем более — если попадешь с такими подозрениями.

— Не бойся, — Женя накрыла ее руку своей, — теперь уже не страшно. Я поговорю с ними, объясню ситуацию. Может быть, тебя даже не станут проверять. Но даже если проверят, пустяки, ты сможешь. А потом все будет как раньше, как всегда. Идем?

Ивик все еще слабыми дрожащими руками натянула пуловер. Женя собрала со стола, стала возиться в сумке, перекладывая какие-то бумаги, приборы.

— Знаешь, Ивик, я вот вспоминаю те времена, когда была молодой, глупой и жила там, на Триме... Я тогда писала романы и мечтала о прекрасном... ну не принце, конечно. Словом, что появится некий мужчина, настоящий... не такой, как Сашенька там, помнишь его? Не такой, как все, кто меня окружал. Если серьезно, я их не воспринимала как мужчин вообще. Вроде руки-ноги-пенис, борода, голос мужской — а внутри непонятно что. И так — все, представляешь? Я не давала себе в этом отчета. Поняла только когда попала в Дейтрос. И увидела — нормальных. Которых в Дейтросе большинство. Нормальные мужчины, гэйны. Да и другие тоже. Даже, например, твой Марк. Они — нормальные, настоящие. О таком я и мечтала тогда.

— Интересно, — сказала Ивик, — но почему? Вообще триманцы для меня тоже... немного того. Не в кого влюбиться даже. Но это, может, просто потому, что я не оттуда, и воспринимала их немного как объекты... А ты-то почему?

— Не знаю. Они ненастоящие, вот и все. Картонные. Может, там тоже есть настоящие, но мне как-то не попались. Я даже сформулировать не могу — почему. Просто вот так воспринимаю.

— Н-да, — Ивик опустила голову, — жаль, что в Дейтросе у тебя тоже... как-то не сложилось. Ты ведь красивая, могло бы...

— А мне не жаль, — победно сказала Женя, застегивая сумку, — дело не в этом. Я потом поняла. Вообще эти мечты — они глупые. Надо самой становиться... другой, настоящей. Какая я была? Мечтала о чем-то прекрасном, а сама сидела на дурацкой работе по 10 часов в день, жила с матерью, которой мешала, все было плохо, а я только тихо ныла и даже не пыталась что-то изменить. Мне казалось, что я и не могу ничего... что я такая слабая... Принцесса в замке из слоновой кости. И должен приехать принц и меня освободить. А черта с два я слабая. Сейчас я столько могу и столько делаю — аж голова кружится.

— Это да, — сказала Ивик, — как ты быстро сообразила, как меня спасти.

— Нормальная ситуация, рабочая. Человек может практически все... абсолютно все. Но это надо понять. Дорасти, что ли, до этого. В квенсене, конечно, никуда не денешься — научишься...

— Верно, — согласилась Ивик, — я давно об этом думаю. Кажется, с поступления в квенсен... а может и раньше — у меня все время только расширяются представления о том, что я еще могу... Правда, это не очень-то приятно. И не знаю, нравится ли мне это... такое ли уж это счастье... Счастье все-таки в другом.

Она вспомнила время, когда дети были совсем маленькими. Как гуляла с близнецами. Забирала Миари из марсена. Кормила. Как были счастливы с Марком. Тихое, безоблачное растворение в синеве, в покое, в близости. Это и есть счастье.

Она подумала, что пережила эту последнюю ночь. Она это смогла. И теперь, очевидно, должна понять, что может пройти и проверку в атрайде, и что это страшное для любого дейтрина слово — тоже еще не означает конца всего...

— Шендак, да зачем она сдалась мне, такая сила?! — с горечью спросила она. Женя посмотрела ей в глаза, кивнула.

— Только она и нужна. Ивик, ты же пыталась объяснить мне это тогда. По-своему, как куратор. Ты что — сама этого не понимаешь? И я пошла за тобой только потому, что чувствовала — ты права. И что я никогда не писала бы, не могла бы писать, если бы отказалась... от силы, получаемой так жестоко.

Ивик смотрела на Женю. И вспоминала Дану — счастливую или относительно счастливую в семейной жизни, получающую удовольствие еще и на стороне, красивую, хозяйственную, довольную жизнью — ту, какой она стала теперь.

Может быть, весь ее детский талант, ее необычайная музыкальность, ее дар — это всего лишь следствие трагедий, тяжелых ударов в детстве, когда чтобы выжить, девочка привыкла хвататься за скрипку. У них ведь в Дейтросе не было компьютерных игр, не было телевидения, вообще развлечений было мало. Дана умела играть, и стала уходить в музыку — чтобы спастись. Многочасовые занятия дали ей технику, пережитое горе — недетскую глубину игры. Так она стала гэйной...

А потом горе притупилось, и Дана просто захотела жить обычной жизнью, не перенапрягаясь, не подвергая себя опасности. Можно ли осуждать за это человека?

Нельзя. Но и музыкантом она быть перестала.

То есть конечно и сейчас она иногда играет что-то...

Потом Ивик вспомнила свой роман. И свой замысел — написать о будущем Дейтросе, и почувствовала, как задрожали внутри уже кристализованные образы, чьи-то глаза, руки, диалоги, готовые картинки...

Если, конечно, она выйдет из атрайда. Если очередная проверка сил не убьет ее окончательно.

Это цена. Женя права, это цена. И разве она встретила бы Кельма, если бы не решилась быть такой — настоящей?

Все это пронеслось в голове Ивик за мгновение. Потом она тихонько улыбнулась Жене.

— Ладно уж, пошли...

— Пошли, ангел-хранитель.

На этот раз Женя вела машину сама, но предупредила, что говорить нельзя — машина служебная и, возможно, прослушивается. Они говорили, конечно, но так, будто Женя и вправду Ален Лави, офицер контрразведки, а Ивик — ее мелкий агент. Уславливались о будущей совместной работе. Ивик обреченно смотрела в окно, ей казалось, что она едет на смерть.

Машина затормозила на стоянке атрайда. Женя выключила зажигание. Нашла руку Ивик и безмолвно сжала ее. Ивик, не глядя, ответила на пожатие.

Они вышли из машины, спустились со второго этажа стоянки и с помощью лифта попали в приемное отделение. Здесь, как и повсюду в атрайде, сидел в углу охранник-вангал в синей форме, молоденькая девица за стойкой подняла на них подведенные серые глаза.

Женя совершенно изменилась, стала чужой, посторонней, даже не узнать, настоящая дарайская офицерша. Бросила на стойку какую-то бумагу.

— Вот привезла вам на проверку пациентку. Мне нужно поговорить с ее ведущим психологом.

Девица просмотрела бумагу.

— Пациентку мы примем. А беседы с психологом в приемные часы, они у нас...

— Девушка, — ледяным тоном сказала Женя, — вы меня неправильно поняли. Я работаю в УВР, и мне необходимо согласовать с психологом тактику обращения с пациенткой.

— Простите, — смутилась рецепшионистка и нажала какие-то кнопки. Женя не смотрела на Ивик, и та чуть сгорбилась и с несчастным лицом смотрела в пол, как и полагается арестованной. Впрочем, Ивик примерно так себя и чувствовала. Через минуту вошел высокий тонкий дараец в зеленоватой одежде, за ним — еще один в синей форме.

— Фелли Лави? — он пожал ей руку, — я буду заниматься делом вашей... пациентки, — он посмотрел на Ивик, — пройдемте в мой кабинет?

Охранник в синей форме тем временем подошел к Ивик.

— Говоришь по-дарайски?

Неужели я так глупо выгляжу, подумала Ивик, и ответила утвердительно.

— Шагай вон туда, в ту дверь, — охранник слегка подтолкнул ее. Ивик в последний раз обернулась на подтянутую, стройную Женю, в глазах солнышком мелькнуло яркое золото Женькиных волос — и пошла вслед за охранником, в пугающее нутро атрайда.

Ивик выпустили через декаду, в один и тот же день с Кельмом, несколькими часами позже него.

Покачиваясь от слабости, она вышла из ворот атрайда. Надо было сесть на автобус, Ивик даже вернули какую-то мелочь, которая была у нее в карманах при поступлении. Но мысль о транспорте пугала, Ивик знала, что ее стошнит обязательно.

Вынув из кармана мобильник, она позвонила Кельму. Это можно делать вполне открыто.

Что уж теперь скрывать...

— Тилл...

— Это ты, — выдохнул он в трубку, — ты уже все? На свободе?

— Да.

— Приезжай ко мне. Сейчас.

Ивик почему-то не сообразила попросить его за ней приехать. Может, потому, что его тоже было жалко — она видела и его в атрайде, их сводили вместе два раза. А может, потому что и в машину было страшно сейчас садиться. Однако что делать? Ехать надо.

Весна уже вступала в свои права, холодный серый ветер подметал улицы, и странно пахло сыростью и пробуждением. Ивик шла пешком несколько автобусных остановок, потом ждала на одной из них минут десять, и наконец автобус подошел. Ивик пристроилась на задней площадке на откидном сиденье. Рядом с ней восседала неопрятная толстая сиббка, дальше — двое юнцов обкуренного вида. Напротив взгромоздился на сиденье вангал, при виде его Ивик передернуло. Вангал был не в форме, правда, не поймешь, где он работает. Вангалы-то все находят работу — армия перемелет любое количество пушечного мяса, до тех пор, пока существует Дейтрос.

Вот так, в автобусе на задней площадке, в разрисованных граффити поездах, в бедных кварталах можно узнать совсем другую Дарайю, сильно отличающуюся и от рекламных буклетов, и от тех заманчивых картинок, которые некогда демонстрировал ей хессин Керш иль Рой.

Ивик подумала, что сейчас вполне вписывается в обстановку. Юнцы-наркоманы наверняка из интеграционной школы, сиббка, вангал... и она, дейтрийская мигрантка, бледная, с синяками под глазами, одетая кое-как. Неудачники этого мира. ПрОклятые этого мира, вспомнился ей отец Кир.

Причем вангалу в сущности хуже всего. Ивик посмотрела на этого здоровенного парня, кулаки размером с ее голову, маленькие косые глазки, белесый ежик волос. Сейчас она уже не вспоминала о полученных недавно ударах... Она подумала, что этот здоровяга, если только он в армии — самое беззащитное существо в Дарайе. Ему некуда деваться — он пойдет в Медиану и умрет под ударами гэйнов, какой-нибудь пятнадцатилетний сопляк уничтожит десяток таких, как он, одним движением руки. И она, Ивик, жгла и хлестала, давила, резала десятки, сотни таких вот неполноценных дарайцев... Вангал вдруг поймал ее взгляд, и неуверенно, робко улыбнулся ей.

Ивик вспомнила, что сексуальный инстинкт у них искусственно притуплен. Во избежание. Дети, просто большие дети — они не понимают, за что гибнут...

— Ты хороший, — сказала она, — как тебя зовут?

— Кас, — ответил вангал слегка удивленно и улыбнулся еще шире. Ивик стало нестерпимо больно внутри. Она встала. Скоро уже выходить, и лучше пройти еще немного пешком.

— Ты хороший, Кас, — повторила она. Можно очень многое сказать — только вот он не поймет.

Ивик вышла из автобуса, и тут же ее вырвало в ближайшую урну. Дама с огромной сумкой неодобрительно покосилась в ее сторону. Ясно — наркоманка или пьяница. Ивик побрела по улице. Остановилась перед витриной, где в зеркалах отражалась и сверкала разноцветная бытовая техника. Из зеркала на нее смотрела незнакомая дейтра, действительно, похожая на наркоманку — глаза обметаны черным, черты лица заострились еще больше, и вообще она выглядела старой... Ивик отвернулась. Может, не стоит в таком виде идти к Кельму. Но страшно подумать сейчас, добираться домой...

Кельм открыл ей дверь. Ивик шагнула через порог. Через секунду они обняли друг друга, и так стояли бесконечное время.

— Пойдем, детка, — сказал Кельм. Он повел ее сразу наверх.

— Ты есть хочешь что-нибудь? Пить?

— Нет. Я не могу еще, тошнит. Может, просто воды немного. Попробовать. Из меня и вода вся выходит.

— Хорошо, сейчас. Ты раздевайся.

Она разделась, с некоторым удивлением глядя на привычную уже спальню, огромную кровать. Казалось, она уже никогда не вернется сюда. И вот же, однако... Кельм вошел, протянул ей стакан воды. Ивик села и стала отпивать маленькими глоточками.

— Просто ложись и поспи, хорошо? Тебе надо отдохнуть. Подожди, у тебя же ничего нет...

Он порылся в шкафу и бросил ей белую майку. Ивик, не стесняясь, переоделась. Залезла в кровать, свернулась под одеялом калачиком. Ей было отчего-то холодно, и зубы стучали. Кельм тем временем сам стянул рубашку, аккуратно повесил брюки на специально предусмотренный рожок, и лег под одеяло рядом с ней. Ивик почувствовала легкую тошноту. Не дай Бог, опять вырвет, да что же это за реакция такая, даже воду невозможно пить, и ведь уже два дня ей ничего не вводили, пора бы уже отойти...

Кельм обнял ее, окружил, заключил в кокон из своих рук, ног, тела, тепла. Ивик ткнулась носом ему в плечо.

Так они очень быстро заснули. Впервые за много, много дней — сладким. глубоким, безмятежным сном без всяких следов тревоги.

Когда Ивик проснулась снова, было светло. Часы показывали раннее утро. Ей было легко, ни тошноты, ни головной боли. Кельм лежал рядом, подперев голову рукой, и молча смотрел на нее.

— Все хорошо, — сказал он наконец, — мы выпутались с тобой. Мы молодцы.

Надо было рассказать про Женю. Но Ивик решила — потом.

— Что теперь будет? — спросила она, — как мы дальше?

Кельм уже становился прежним — шустрым и деловым.

— Проверка пройдена успешно. Конечно, такое положение уже может считаться основанием для того, чтобы свернуть точку. В смысле, мы оба можем просто вернуться в Дейтрос, и командование нас еще похвалит и наградит. Но я лично для этого оснований не вижу, думаю, мы все прошли успешно и можем работать дальше. Я в принципе так все и планировал. Правда, мне придется примерно полгода не передавать в Дейтрос никаких сведений. Никаких мак. Их аналитики должны сделать вывод, что лиар теперь чист. Агент обезврежен.

— Иль Нат...

— Да, — Кельм сразу помрачнел, — не знаю, как тебе это сказать... словом, я это сделал сознательно. Понимаешь, Ивик, это я подставил его. Он... Вчера они мне сказали, что он отправлен в ссылку на Тои Ла... к гнускам.

— О Боже!

Кельм ткнулся носом в подушку.

— Ивик, у меня не было выбора. Я или он, вот какой был выбор. То есть — моя точка. моя дальнейшая работа на Дейтрос — или...

— Не надо. Я понимаю, — Ивик нагнулась, поцеловала его в шею, стала гладить по голове.

— Это я убил его.

— Мы на войне.

— Да, я знаю. Но когда подумаешь о гнусках... и о том корпусе... Не знаю. Когда я это делал, мне казалось, все нормально. Он уже не наш, он работал против Дейтроса, он сам выбрал свою судьбу. Но потом, когда до меня дошло...

— Кельм. Не надо, пожалуйста, — тихо сказала Ивик, — нам просто придется с этим жить. Я не говорю, что это правильно, нет. Что все замечательно. Нам придется с этим жить, вот и все.

— Разведка, Ивик — это такая грязь... на самом деле, такая грязь.

— Да, это грязная вещь, но почему такие вещи должен делать кто-то другой?

— А что с Кибой? — вспомнила Ивик. Кельм повернул голову, теперь она видела его глаза, полные тоски.

— Он мертв. Я узнал еще вчера у моего человека в Юго-Западном. Киба мертв. Не выдержало сердце.

Ивик снова поцеловала его, Кельм никак не ответил.

— А как же мы теперь? То есть... атрайд будет работать, выдавать маки, и ты даже не сможешь их передать в Дейтрос?

— Да. И тебе бы лучше на полгода законсервироваться. Конечно, Эрмину об этом знать не обязательно... он и так...

— Да, Эрмин! — вспомнила Ивик, — как же с ним?

— Пока не знаю. Я бы подержал его здесь. КОнечно, глупая ситуация — он будет производить маки против Дейтроса, которые я даже не смогу обезвредить. Но я сейчас попробую что-то придумать. Мы можем перевести его через Медиану, у меня есть пара боевых агентов. Это если из Дейтроса не пришлют никого. А здесь мы инсценируем, например, самоубийство... Его скоро начнут выпускать уже — он может утопиться, например, и оставить записку... Словом, варианты есть.

Он помолчал.

— Ивик, я только так и не понял — почему они сняли с тебя подозрения? Ведь все было серьезно. Они по крайней мере тебя должны были выжимать на предмет информации до последнего... А они тебя фактически просто проверили. И меня уже так не дергали... Почему?

— Потому что ты абсолютно честный дейтрийский пленный, перешедший на их сторону, честно работаешь в лиаре, ну а я следила за тобой по заданию УВР!

— Да ты что? Когда это ты успела завербоваться туда?

И тогда Ивик рассказала наконец о Жене и о том, как все получилось. Кельм покрутил головой.

— Безумие! Ну что же, выходит, все к лучшему...

Он приподнялся, наклонился к ней и наконец-то стал целовать по-настоящему. Руки скользнули по коже, и Ивик благодарно прильнула к нему, умирая от счастья, и было им так хорошо и так светло, как никогда не бывает на Тверди.

Зал в интернате был сравнительно небольшим, и теперь он был плотно набит галдящими подростками и разным случайным народом. Камерный концерт, подумала Ивик. С чего-то надо начинать. Ребята были возбуждены, некоторые видимо под хайсом или кегелем, из рук в руки передавали початые бутылки, глаза блестели... Кельм о чем-то болтал с соседом, программистом лиара, они уселись все вместе, взрослые, не имеющие отношения к этому молодежному сабантую. Длинноволосые парни обнимали за плечи полуголых девиц, перед Ивик уселась красотка с совершенно лысым черепом. Все они здесь коротко стригутся, это круто, но эта уж совсем — блестящая кожа головы была еще и покрыта не то рисунком, не то татуировкой — синие стрелки и молнии. Ивик перевела взгляд на афишу, специально освещенную лампочкой, отсюда были видны только самые крупные буквы: НЕБО. Странное название для музыкальной группы.

— Заинька, — Кельм обнял ее за плечи. Ивик благодарно прижалась. Как здорово, что он пригласил ее сюда. Ивик ни разу не видела Эрмина, но переживала, конечно, о его судьбе, он ей уже казался почти родным. И вообще... музыка... концерт... с Кельмом. Давно они уже никуда вдвоем не выбирались. Собственно, как вышли из атрайда, так и не выбирались...

Внезапно зал поднялся в едином порыве, и вся эта масса шатнулась вперед, к сцене. Кельм удержал Ивик за плечи.

— Пусть скачут. Мы тут и увидим, и услышим.

В самом деле, они сидели сзади на возвышении, и людская масса впереди не мешала им видеть сцену. Куда уже вышла группа "Небо". Кели — Ивик сразу узнала ее, хотя девочка повзрослела и похорошела. До неузнаваемости. Она была одета совсем не так уж кульно... хотя если подумать, может быть, это и есть самая кульность, та фишка, которую Ивик пока еще просечь просто не может. Вовсе не полуголая, как все девицы здесь, а в сверкающем серебристом комбезе, будто в броне. И еще у Кели были длинные волосы. Что уж совершенно не кульно — а она вот вышла, смелая такая и независимая, с длинными, некрашенно-светлыми болтающимися по плечам лохмами. А парни за ней — с короткими стрижками, и наверное, оттого они немного напоминали гэйнов. И потом Ивик увидела Эрмина. Именно таким она его и представляла. Он стоял чуть в сторонке со своим клори и деловито подтягивал струны. Он был единственный на сцене черный, черноволосый и в темном комбезе, и контрастировал с остальными, блондинами и одетыми в светлое. Кели тем временем махала руками, орала и проделывала все то, что нужно было публике.

Потом Эрмин заиграл.

Толпа затихла разом. Ивик вцепилась в руку Кельма. Гэйн играл, и мелодия рвалась из его рук, веселая, бурная, и непобедимая. Он умел это делать. Еще молчали все остальные инструменты, не было вокала, а этот мальчик играл так, что заполнял собой зал, интернат, весь мир, приковывал внимание, заставлял замереть.

Заставлял расправить плечи, и выпрямиться, и ничего, никогда не бояться...

Он играл так, как будто никогда в жизни не был в атрайде, и не корчился от боли, и не лежал там связанный, униженный, измученный... Он играл так, может быть, именно потому, что все же когда-то был там.

И потом он закончил соло, и сделал плавный переход, и вступила ударная установка, и клавиши, и тут же Кели, вцепившись в микрофон, запела. Голос у нее был рейковый — резкий и звонкий, пронзающий до боли в ушах.

Ты живешь в протухшем мире,*

Сбрось его, шагни пошире,

Бьет прибой,

Будет сталь твоя одежда,

Позовет тебя надежда,

За собой,

Встань, сорви со лжи заплаты,

Растопчи свой век проклятый,

Зов зари,

Стань бойцом, одетым в латы,

Стань восставшим, стань крылатым,

И умри!

О Боже, подумала Ивик. И еще — шендак. Так не бывает. Они же тут все к чертям перевернут. Так же нельзя петь. Просто нельзя. Толпа бесновалась впереди. Ребята сходили с ума. Я бы тоже сошла с ума. Она не заметила, как оказалась на ногах, и Кельм рядом с ней — сидеть было просто невозможно.

Кели и Эрмин вели за собой остальных. Музыка была богатая, явно Эрмин и постарался, сам написал, сам сделал аранжировку. Худенький парнишка рядом с ним, кажется, Энди, то старательно выдувал мелодию на флейте, то брал в руки другие инструменты, незнакомые Ивик, что-то звенящее, гремящее, ноющее. Он же участвовал в подпевках. Еще один клорист, сумрачный и полноватый, перехватил инициативу и выдал вполне полноценный аккомпанемент, а Эрмин, лишь слегка перебирая пальцами струны, запел:

Так было и есть, а выбора нет*,

Попятишься — лопнет нить,

Ты чувствуешь правду, видишь свет,

Не хочешь заживо сгнить,

Так было и есть — страшна игра,

И быстротекущи дни,

Ты чувствуешь боль, ты знаешь страх,

Но ты сильней, чем они.

Ты сделаешь выбор — час придет,

А с ним наступит пора.

И в дверь позвонят — проверить твое

Умение умирать.

*Ал.Зимбовский

У Келиан оказалась еще к тому же неплохая сценическая пластика — и как они умудрились поставить все это, всего за одну зиму? Впрочем, разве это задача для гэйна, для профессионала, вероятно, он и в Дейтросе занимался чем-то таким...

Стоило музыке оборваться, зал сходил с ума — визжали, кричали, свистели, стучали, грохот напоминал поле боя, Ивик вжималась в Кельма покрепче, и лишь новые аккорды заставляли зал утихнуть.

Концерт продлился за полночь, зал все не отпускал свою новую сенсацию, ребята казались уже измочаленными, пот сверкал на лицах, и наконец каким-то образом все кончилось. Народ все еще толпился у сцены, но уже как-то вяло, а музыканты исчезли.

— Пойдем, — шепнул Кельм. Она взглянула на него и стала пробираться к сцене.

Сейчас, в толкотне, ей мог представиться самый удобный шанс поздравить Кели с дебютом и незаметно передать Эрмину флешку, на которой была записана информация для него, полученная на прошлом сеансе связи — в основном письма от родных и друзей из Дейтроса.

В эту Пасху Марк вдруг вспомнил Ивик.

Она уже почти не вспоминалась. Давно. Иногда что-то писала оттуда, и он отвечал.

А тут приехали дети. Ивик почти всегда могла выбраться с Тримы на большие праздники — на Пасху, Рождество, иногда День Памяти. И они тогда бывали вместе, как в старые времена, только теперь уже между ними лежало слишком много невысказанного, неприятного, Ивик то и дело дулась непонятно из-за чего, Марк не знал, как на это реагировать.

То есть понятно, что ее обижает — она ведь говорила об этом прямо. Но Марк не знал, что с этим делать. Бросить Тиги? Это совершенно невозможно. Но с Тиги он не встречался, когда Ивик была здесь. Эти дни принадлежали только ей, ему, детям.

А теперь ее здесь больше не было. Она в Дарайе, а туда уходят, считай. что навсегда. Ни отпусков, ни выходных. Они все с этим смирились, но вот в Пасху почему-то было больно.

Может, потому что раньше с ней было слишком уж хорошо.

Мальчишки убежали в компьютерную, у них теперь на весь дом оборудована комната, и там два эйтрона выделены для игр, там постоянно — в каникулы, конечно — торчат детишки. И подростки, как Шет и Фаль. А в детстве Марка было немыслимо использовать эйтроны для игр или для связи, например. Мало их было...

Миари была грустная. Сидела и перечитывала последнее письмо Ивик. Ивик писала много, особенно детям. Миари свое письмо отцу даже не показала, да он и не настаивал. А вот ему Ивик почти ничего не сообщала. Жива, здорова, работает по-прежнему в этой ужасной Колыбели, погода у них хорошая.

Марк ушел на кухню, посмотреть, как там пирог. Миари тоже кое-что испекла, но основную часть он делал сам. Вот только — для кого? Детям, кажется, ни сам он не нужен, ни все эти пироги, ни пасхальные традиции — поход в церковь, прогулка... раньше они в Медиану еще выходили. А теперь — какая Медиана?

Надо было пойти к нашим, подумал Марк. В следующий раз так и сделаю. Пасху все отмечают в семье, так принято, но у меня же есть семья, родители вон еще живы, они внукам взрослым тоже порадуются.

Он вынул пирог из духовки. Подумал и спустился в компьютерную. Один из мониторов был свободен. Он присел, набрал номер Тиги.

— Марк? Ты что? — удивилась она, глядя своими серыми глазищами в экран.

— Может, встретимся сегодня? — тихо предложил он.

— А как же твои дети?

Марк подумал. В самом деле, дети так и не смирились с существованием Тиги. Относятся просто враждебно. Не хватало еще праздник испортить...

Но с другой стороны, сколько можно лицемерить? Ивик уже нет и не будет. Сидеть с детьми в одиночку — совершенно не хотелось. С маленькими было хорошо, а что они теперь? Совсем чужие. Деловитый умненький Шет, понимающий в технике намного больше отца, Фаль, военный, почти как Ивик, никогда на самом деле Марк этих людей не понимал. Миари... даже не поверить, что эту девочку он таскал на руках, высаживал на горшочек, надувал для нее воздушные шарики... чужая незнакомая девушка с тяжелым взглядом.

— Приходи, — сказал он, — плевать. Смирятся.

Одиночество, подумал он, снова усаживаясь напротив Миари. Что-то разрушено, и никогда уже не склеится. Дочь отложила распечатку письма Ивик и неожиданно взглянула на него.

— Па... а ты вообще в маме видишь хоть что-нибудь хорошее?

Марк подумал.

— Ну... она талантливая. И с вами она неплохо обращалась. Умела.

— А ты ее любил?

Любил ли он Ивик? Марк вспомнил старые, старые времена... свадьбу... молоденькую Ивик в роскошном, подругами-гэйнами пошитом платье. Вдруг что-то зашевелилось внутри. Он ездил к ней тогда в больницу... она была ранена. Ему тогда показалось, она нуждается в защите, в опоре... ее так легко могут убить.

Господи, он тогда был совсем другим. Молодым, глупым...

— Да, — сказал он, — было дело.

Раздалась трель звонка. Марк пошел к двери. Тиги впорхнула радостно и тут же подставила губки. Марк поцеловал ее.

— Заходи, — сказал он, приободрившись. Тиги вошла вслед за ним, и Марк увидел, как сидящая у окна Миари вздрогнула и побледнела. Ничего... надо привыкать. Теперь будет так, а не иначе. Все изменилось. Он не обязан жертвовать чем-то там ради детей, тем более, они уже взрослые.

— Это Тиги, Ми, познакомься. Это моя дочь.

Миари слегка кивнула. Поднялась и пошла в спальню. Тиги тревожно смотрела ей вслед.

— Марк, — тихо сказала она, — а как же мы... а в церковь?

— Ну и что... пойдем по отдельности, чтобы причаститься. Хотя сегодня столько народу будет, священник не заметит ничего. Можно и вместе.

— Как-то мне неловко, — пожаловалась Тиги, — твои дети меня не любят.

— Ничего. перетерпят, — сказал Марк, — им надо привыкать. Они все хотят. чтобы было как в детстве. А как в детстве уже не будет.

Миари в спальне залезла на кровать с ногами, положила на колени эйтрон — ей разрешили взять с собой с работы. У нее был собственный, хотя и служебный. Девушка откинула голову на стену. Потом начала торопливо набирать письмо.

"Здравствуй, мама!

Я очень скучаю по тебе. Папа..."

Нет, про папу писать ничего нельзя. Хотя... просто очень тяжело.

"Мы все приехали на Пасху домой. Но иногда мне кажется, что от нашей семьи остались одни только осколки. Раньше так не было. И раньше бывало, что ты не могла вернуться на праздник, но тогда и с папой тоже было хорошо. А теперь все иначе. Может быть, мы просто повзрослели. Всегда все меняется. С этим ничего нельзя поделать.

Мама, я писала тебе об Анге. Папа так ничего и не знает о нем. Я хотела рассказать, но... мне кажется, мы больше не интересуем папу. Мы с Ангом обручились. Мы хотим подождать до лета, но мне кажется, все ясно. Анг такой классный! Не думай. что это у меня бурные чувства. Я все обдумала. Мы друг другу подходим. Ну и что, что он гэйн? Я привыкла к тебе. Он на тебя похож. И я его всегда буду любить, и ждать, если он будет уходить. Я умею ждать. Сейчас Анга отправили на Триму, это временно, там какая-то большая операция, вроде бы. А жаль, я думала, мы с ним вместе приедем уже на Пасху сюда.

У меня такое ощущение, что все слишком сильно и быстро меняется. Весь Дейтрос меняется и никогда не станет прежним. У нас теперь главная улица полностью в асфальте. Открыли еще один клуб на нашей улице. А Шари-Пал — его теперь не узнать, огромный город вырос. И хорошо еще, когда все меняется к лучшему, но иногда уходит что-то очень важное, и не знаешь, то ли так и нужно, и надо просто смириться с этим и жить, то ли нельзя было допускать, чтобы это ушло..."

Миари задумалась. На самом деле ее беспокоила эта женщина, которую папа теперь уже привел к ним в дом. Но... маме можно рассказать обо всем, и она всегда обо всем рассказывала. И только вот об этом ей рассказывать нельзя. Она там, в Дарайе, делает что-то очень опасное, сражается за Дейтрос, а тут... Это ведь предательство, подумала Миари, и снова почувствовала ожесточение. Как он так может?

А если попытаться посмотреть с другой стороны... на Триме церковь допускает разводы. Предположим, мама с папой развелись бы, и он бы жил теперь с этой Тиги как с женой. Открыто. И так, конечно, уже все открыто. Но так бы церковь разрешила, и вообще все было бы замечательно, правильно. Они бы все вместе, впятером пошли в церковь с... новой мамой? Миари вздрогнула и едва не заплакала.

Ты же взрослый человек, сказала она себе. Ты должна понять. Кстати... она вспомнила, как папа сказал недавно между делом что-то такое про маму... Да, не исключено. что и у нее кто-то есть. Тем более, теперь, когда папа вот так.

Это нормально. Мы не маленькие дети, у нас своя жизнь...

Нет, ожесточенно сказала себе Миари. Они не могут так, не имеют права! Они имели бы право, если бы были — каждый сам по себе. А они убили все, что у нас было... вернее, что уж говорить — папа и убил. Он же все это начал. Наш маленький теплый круг, родных людей, любящих друг друга, стеной стоящих друг за друга... родных...

— Шендак! — вслух сказала она. Сердце который год уже разрывалось от боли. И Миари вспомнила Анга.

"Мам, ты знаешь, наверное, я больше не буду сюда ездить. Нет смысла".

Анг и правда чем-то похож на маму. Наверное, тем. что очень сильный, как все гэйны. И ему постоянно грозит опасность. Миари будет его ждать, всегда. И у них все будет иначе. У них тоже будет теплый светлый круг родных людей — Анг и Миари, и их дети... Но он никогда не распадется, потому что Миари — Миари никогда не предаст. Она будет ждать. Анг будет для нее единственным, что бы ни случилось. И сам он — тоже такой, Миари это знала.

Она посмотрела в угол, где стоял ее рюкзак. Может, собрать вещи и просто уехать? Ну и плевать. что в церковь не попадешь на Пасху, что праздник... Хотя в церковь можно и сходить одной, где-нибудь у вокзала.

Миари встала. В открытую дверь было видно, как папа сидит у стола, и видно, о чем-то говорит с этой Тиги. Такой кругленький, он пополнел за последние годы, родной, уютный... У Миари защемило сердце. Если она сейчас уедет...

Папу тоже жалко.

Братья, наверное, останутся. И пойдут с этой Тиги в церковь. Но разговаривать будут все равно только друг с другом. Для них побыть дома — это значит побыть друг с другом. Близнецы — это все-таки близнецы...

Но остаться здесь — это значит, смириться, согласиться с тем, что да, можно и так, подумаешь. И маму можно заменить. И все то, что объединяло их семью — можно забыть, выбросить, наплевать. Может быть, не зря гэйны так берегут свой Огонь — и есть Огонь на самом деле не только у них, а у всех каст. У каждого есть что-то святое, чистое, огонек в душе, который нельзя предавать, нельзя гасить, который надо бережно поддерживать и не отрекаться от него даже под самым страшным давлением.

Миари быстро покидала в рюкзак вещи. Кстати, можно будет переночевать у Лики, тоорсеновской подруги, она и живет возле вокзала, а с утра уже взять билет на Шари-Пал.

— Папа, — сказала она звонко, выходя в гостиную, — знаешь, я передумала. Я, пожалуй, поеду. ты не обижайся, хорошо? Но я уже взрослая. У тебя своя жизнь — у меня своя...

— Ми, — растерянно сказал Марк, — но как же... Пасха...

— Ну тебе же не будет одиноко и без меня, правда?

Она пошла к двери. Обернулась.

— Да, пап... я не успела тебе сказать. Я летом выхожу замуж.

Установку проводили в лиственной, охваченной золотым огнем осенней роще. Рощу незаметно оцепили, хотя с Тверди опасности не предполагалось — дарайцы могли ударить только из Медианы. Кейта молча наблюдала за тем, как возились у ямы с излучателем гэйн-велар, ловко и быстро извлекались из чехлов детали, излучатель обретал форму. Кейта провела рукой по корявому осиновому стволу, взвихрила носком ботинка жухлые листья. На миг показалось, что она снова в Лайсе... Лайс был для нее почти родным, там, в дейтрийской зоне — еще до того, как Дейтрос снова обрел собственную планету — Кейта училась в квенсене, там жил ее отец, там она воевала и тайно, безнадежно любила Эльгеро. И эта роща была похожа на Лайс, там растительность круглый год ярко-желтого и красного осеннего цвета. Давно уже она не ходила в Лайс... последний раз — в монастырь к Аллину. Кейта помрачнела. И больше никогда она туда не пойдет, там нечего делать. Пусть прошлое останется в прошлом.

Будущее рождалось у нее на глазах.

Здесь, в центральной России, расплескалась осень, залила рощи и поля последним слепящим всполохом золота и огня, перед тем, как зачернить ветви, подготовить их к очередной зимней смерти, погрузить все в серость, черноту, лютый холод до самой весны. Кейте вдруг захотелось написать осенний пейзажик, такой вот простенький, золотолиственный, с непонятно глубоким небом. И чтобы пятнистые куртки гэйн-велар, едва различимые на фоне листвы, и серебристо-металлический остов дельш-излучателя, наполовину торчащий из ямы... Напишу по памяти, подумала она и стала пристально вглядываться, фиксируя детали.

— Кей?

Она обернулась. Арта иль Вэш, командующая подразделением охраны 38й установочной группы, подошла к ней.

— В Медиану давно выходила?

— Каждые четверть часа, — ответила Кейта, — там все благополучно.

Арта кивнула.

— Надеюсь, до темноты закончат, — сказала она с беспокойством, — тут еще местные... любопытные.

— Ничего, — сказала Кейта, — мы тут в глуши. Полиция не приедет, далеко. А завтра секретность будет уже не нужна.

— Ты ведь отсюда, Кей?

— Приблизительно да. Из этой страны.

Арта с любопытством посмотрела на нее.

— Интересно тебе, наверное...

— А тебе разве нет?

— Конечно, — согласилась Арта, — скоро все изменится. Везде. В Дейтросе, Дарайе... здесь. Вся наша жизнь... Все будет иначе. Это целая революция. Но ты-то отсюда родом, и...

— Да, — кивнула Кейта, — у меня мама, папа приемный уже умер, еще брат, племянники и всякая другая родня. Но мама и брат в Германии, там благополучнее, они хорошо устроены. Я не уверена, что им стоит перебираться в Дейтрос. Совсем не уверена. Конечно, я предложу... хотя не знаю. Зато меня радует, что я смогу теперь жить открыто, все им объяснить...

"И что Ашен погибла вовсе не в автомобильной катастрофе"...

— Представляю, как тебе интересно, — улыбнулась Арта.

— Я сейчас думаю о Ритке... это моя школьная подруга, старая. Мы давно не встречались. У нее уже трое внуков. Но когда-то мы здорово отжигали... прогуливали уроки, катались на трамвае по всему городу... сочиняли... вернее, она сочиняла, а я рисовала иллюстрации. И я представляю, как вот сейчас заявлюсь к ней через Медиану и скажу "ну что, Рит..."

Арта нервно прислушивалась к чему-то. Кейта замолчала.

— Вот что, Кей, перейди-ка в Медиану. И оставайся там пока. Мне спокойнее, когда ты там.

— Есть перейти в Медиану, — ответила Кейта и исчезла.

В сером пространстве Ветра она была не одна. Несколько сот гэйнов расположились в окрестностях — охрана установочной группы была предпринята очень серьезная. На Тверди гэйн-вэлар, в Медиане — все гэйны, кого только можно было мобилизовать. Даже охрану рубежей Дейтроса ненадолго ослабили.

Очень важно, чтобы установка излучателей прошла без помех, и чтобы они были применены одновременно и повсюду.

Гэйны в Медиане, хотя и были построены в боевом порядке, совершенно не напоминали никакую армию.

Даже не в форме — в основном их одежда сейчас приняла маскировочный в Медиане серо-пятнистый цвет, но встречались и яркие пятна фантазийных одеяний. Пока нет боя, можно побаловаться. Вокруг, сколько хватало взгляда, раскинулись столы со скамьями, пестрые шатры, навесы, диванчики, манежи, костерки с уютным кругом из бревен, словом — самые разнообразные седалищные приспособления, группки гэйнов стояли, сидели, возлежали, прогуливались, развлекались по мелочи — творили всякие штуковины, мужчины раздаривали цветы женщинам, женщины осыпали их гирляндами маленьких фейерверков... где-то слышалась негромкая музыка. Слишком баловаться гэйнам, конечно, было нельзя, чтобы не терять бдительности и не искажать окружающий мир. За пространством вокруг наблюдали медианные приборы, а командиры и назначенные часовые, незаметные в пестрой толпе, в напряжении следили за обстановкой. "Ведь самый страшный час в бою — вспомнила Кейта, — час ожидания атаки". Она фыркнула. Вокруг не было ничего страшного. Все это напоминало безумный фестиваль ролевиков или бардов, ярмарку, праздник, как здорово, что все мы здесь сегодня собрались... только неизбежные шлинги у пояса и маленькие автоматы на ремнях для Тверди напоминали о том, что собрались-то все же не для развлечений.

Кейта наскоро связалась с шехинами, обсудили обстановку, пока не было причин волноваться. Правда, на фланге А4 разведка сообщила о некоем движении в нашу сторону, но подробностей пока не было. Кейта к тому же отвечала за сторону В, это не ее проблема. Пподумав, гэйна решила опробовать новую недавно сочиненную трансформацию. Бывают гэйны-импровизаторы, которые буквально фонтанируют новыми трансформациями, но это редко. В основном над превращением нужно долго работать. Тем более — над таким. Кейта взмыла в воздух, на ходу преобразуясь в радужный столб, который вытянулся, раскинулся — и вот уже радуга из семи звенящих газовых полос пересекла небо. Кейта чувствовала себя неописуемо, она видела каждой своей частицей, каждой псевдомолекулой цветного газа, она вобрала в себя весь пестрый, веселый пейзаж, всех этих красавиц в длинных платьев, принцев, животных, шатры и костры, рыцарей вдоспехах и роботов в стальных корпусах, парящих в небе птиц, самолеты, трансформеры, броневые шары и летающие тарелки — вот одна из тарелок пронзила ее невесомое тело, окрасившись красным, оранжевым, желтым, и Кейта-радуга засмеялась, зазвенела трелями от восторга... она стала выгибаться, подниматься к небу — и вдруг выпустила длинные протуберанцы, щупальца, лучи, взлетевшие на невообразимую высоту — если в Медиане вообще есть высота, это небо, по расчетам, бесконечно... и там, на этой высоте, ее лучи тоже обрели зрение, осязание, слух... И она увидела.

Мгновенно свернулась, стала плотной невысокой дугой, и обрела голос, мысленно направляя его в радиоволны...

— Внимание всем! Тревога! Тревога! Приближается фронт противника, предположительно, десять-двенадцать тысяч, направление половина третьего, время около двадцати минут! Всем приготовиться!

— Тревога! — подхватил тут же в эфире командующий обороной иль Маррей, — Всем приготовиться! Группа командования, ко мне, ориентир — знамя.

Кейта газовым зрением увидела пылающий в центре бивуака островок — ярко-алое знамя Дейтроса — мигом сложилась и легко приземлилась на ноги, в человеческом обличье, среди встревоженных командиров. Теперь уже приборы разведки сходили с ума, их мягко гасили, уже все понятно, уже не надо. Иль Маррей быстро говорил о распределении сил, глядя на виртуальную карту в воздухе, теперь было уже видно, как приближаются дарайцы. Их было почти пятнадцать тысяч, они шли тремя группами, одна атаковала сторону Кейты, бросалось в глаза обилие микротехники...

— Иль Дор, вы берете седьмую и шестнадцатую шехи. Если основной удар придется на вашу сторону, этого будет недостаточно, в таком случае в резерве рассчитываете на пятую, либо восьмую, в зависимости от того, кто будет готов поделиться...

Она внимательно выслушивала указания командира. Кейте приходилось командовать обороной — собственных же фантомов. Но редко, очень редко. Звание в общем-то обязывало. Но Кейта сомневалась в себе.

"Шендак... черта с два... русские не сдаются, — подумала она, — за мной Трима! Справлюсь как-нибудь".

Она собрала командиров, распределила задачи. Велела занимать позиции.

А сама разноцветной, хотя сильно поблекшей радугой, взлетела над полем боя.

Рискованно. В этой трансформации ей, по идее, не нужны щиты, не нужно тратить сил на оборону — они могут уничтожить почти весь газ, если додумаются (дорши же! Не додумаются), достаточно всего нескольких псевдомолекул, из которых состояло ее газовое тело -и она восстанет живая и невредимая. Но и газ-то уничтожить сложно — чем? Он не горит, абсолютно недоступен механическим повреждениям...

Держать связь и наблюдать бой так даже удобнее, намного. Кейта видела, как ее бойцы с восхищением поглядывают на разноцветную дугу, вставшую над головами... Они готовились к бою, трансформировались, ставили щиты... А фронт дарайцев приближался, Кейта уже видела ряды одинаковых (казалось) тупых вангальских лиц...

И вдруг фронт исчез. Волной невидимости словно слизнуло доршей с лица земли.

— Ребята, — приказала Кейта в эфир, — они применяют невидимость, работайте!

И гэйны заработали, пытаясь проявить щиты, накрывшие врага, осыпая доршей цветными лучами, меняя цвета, плотность, бомбардируя врага, Кейта пролила на позиции доршей небольшой дождик, все было тщетно... работал хороший инструктор, возможно, пленный дейтрин, создав для них эту маку. Между тем противник начал бить, били, не выдавая своего расположения, виртуальное оружие возникало из ничего рядом с гэйнами, хлестали смертоносные фонтаны, земля вставала на дыбы, языки плазмы пытались прожечь тела, но гэйнам легко удавалось гасить эти атаки... Главное — увидеть врага, думала Кейта. Огненные вихри жгли ее газовое тело, тысячи стрел пронзали его, Кейта почти не замечала этого. Она сделала свое тело разреженным, трансформируясь из радуги в туманность, медленной изморосью спустилась на предполагаемые позиции доршей... Что-то стало больно колоть изнутри, Кейта чуть испугалась, но тут же запретила себе страх, с ней ничего не случится, нет. Но доршей по-прежнему не было видно.

Вперед вырвался молоденький гэйн, совсем мальчишка, из седьмой шехи, и выпустил из рук белую сеть...

Интуитивно он понял, как может быть устроен щит невидимости у доршей. Под сетью их позиции четко обозначились, Кейта увидела суетящихся вангалов, ударила по ним всей огневой мощью... Ударили одновременно обе шехи...

Дорши, занявшие оборону, падали десятками, сотнями, их выкашивало огнем, смертоносным разноцветьем, их тела рвало на куски, они бежали в панике, но смерть настигала их с неба, смерть лезла из почвы, преграждала путь, душила, валила, уничтожала... Каждый охотник, думала КЕйта, хлестая доршей смертельными лучами-протуберанцами, желает знать... ее красные и оранжевые лучи сжигали, желтые слепили, зеленые душили ядовитым туманом... где сидит фазан... ее синие полосы замораживали жидким кислородом, голубые и фиолетовые уничтожали мгновенно, вспышками высокотемпературной плазмы...

Внезапно что-то изменилось, и в небе повисли предметы, неуловимо отличные от всей виртуальной катавасии — это были вполне реальные ракеты, вдалеке доршам удалось собрать установку... Кейта мигом раскинулась мягкой сетью, ловушкой, задерживая ракеты и отсандаливая их назад, рикошетом. Но по глазам — или тому, что у нее заменяло глаза — ударила слепящая вспышка ядерного взрыва. Потом еще и еще одна...

Это было невообразимо красиво! Четыре гигантских гриба из пламени и черноты поднимались в серое небо, застилая видимость. Кейта завороженно смотрела на взрывы, не могущие никому причинить вреда — вряд ли погиб хоть один гэйн.

Дарайцы снова и снова пытаются применять в Медиане технические новинки... Знают ведь, что для гэйна термоядерный взрыв — вроде насморка, что банальный огненный бич куда мощнее и страшнее любого оружия Тверди. Однако — против глупости сами боги бороться бессильны. А может быть, пронзила страшная мысль, они вовсе и не собирались применять ядерное оружие в Медиане... Они несли его на Твердь. Или же это установка для получения гигантского количества энергии, например, для временнОго переноса. Как та установка, что погубила Дейтрос...

Кейта протянула невидимые газовые пальцы, затушила один из грибов, как тушат фитилек свечи. ПОтом второй... Остальные уже были нейтрализованы гэйнами, все же взрывы эти нарушили видимость, и доршам удалось выиграть несколько метров. Кто-то там из них уже приблизился к охраняемой зоне, где можно просочиться на Твердь. Туда их пропускать нельзя... Кейта быстро окинула взглядом свой участок — здесь все благополучно. Враг не пройдет! Москва за нами.

— Кей, дай шеху! — послышалась быстрая просьба слева, и Кейта отреагировала мгновенно.

— Седьмая шеха, фланг А2, переподчинение иль Шэму! Остальные, слушай мою команду... Произвольно, общим залпом, по агрессору — огонь!

И сосредоточилась на уничтожении, забыв, что под ней — люди, стиснув виртуальное теперь сердце в виртуальный кулак, выметая дарайцев, давя их, как давят стаю назойливых насекомых...

Оставшаяся ее шеха, восемьдесят человек, неизмеримо могущественных гэйнов, легко единым ударом смяла и уничтожила остатки от трех тысяч дарайцев, наступавших по всему флангу. Дорши уже не только не наступали, они драпали, бежали беспорядочно, пытаясь хоть как-то спастись, но спастись уже было нельзя, гэйны не знают жалости, нет ничего страшнее гэйна в Медиане... Кейта прекратила убивать и оцепенев, висела над полем боя.

Она видела, что потерь почти нет. Бой заканчивался. В эфире дрогнул вызов, Кейта ответила. Говорили с Тверди, через трансформатор.

— Установка завершена. Получен сигнал Д. Излучатель начал работу.

На фланге Кейты погибло двое, из седьмой шехи, они нейтрализовали первый ядерный удар, и не успели поставить себе достаточную защиту. Их убила вполне реальная радиация. Они получили такой удар, что были мертвы от церебральной формы лучевой болезни еще до того, как перестали работать излучатели на Триме.

Шехины стали отводить гэйнов назад, в Дейтрос. Установки более не нуждались в защите. Вообще никакой защиты уже не требовалось.

Кейта вернулась на Триму, она была из тех, кому теперь предстоит особенно много работы — организация инфопункта в центральной России, информирование и инструктаж населения. В зависимости, конечно, от того, как удастся договориться с правительством.

Но до утра она была совершенно свободна. Арта попрощалась с ней и отправилась вместе с гэйн-вэлар, завершившими операцию, восвояси.

Чтобы сбросить напряжение боя, снять стресс, Кейта пешком двинулась через поле, к железной дороге. Вдали мерцали огоньки — деревенские жители спали, не подозревая о своих новых возможностях, о новой, открывшейся перед ними свободе.

Ничего. Они все узнают.

Кейта усмехалась про себя, думая, что российское правительство не очень-то обрадуется. Особенно когда станет ясно, что никаких супердаров высоких технологий ни с дейтринов, ни с дарайцев в общем-то не получить.

Хотя... например, рак в обеих государствах давно не проблема.

Но что такое рак? Трагедия только для заболевшего и его родни... А вот если бы получить новые источники энергии вместо нефти, фантастические примочки, компьютерную виртуальность, оружие... особенно оружие. Однако все новое оружие годится только в Медиане, а для Тверди ничего нового у нас почти и нет. И вместо удобной электронной виртуальности, Матрицы, где коды программистов создают рай на любой вкус — виртуальность Медианы, безжалостно сортирующая людей на гэйнов-творцов и обычных, требующая высочайшей дисциплины, самообладания, настоящего таланта...

Не очень-то удобно.

Хотя конечно каждый конкретный человек может усмотреть некие выгоды. Почему бы и нет? Земные элиты все равно будут переселяться в Дарайю. Некоторые творцы тоже охотно продадут себя — пусть ненадолго, пока не выгорит огонь.

Потенциальные гэйны, может быть, захотят в Дейтрос — горький, суровый, страшный, но такой настоящий, такой живой мир, который даст им возможность играть, вернее — не играть, а именно жить. Так, как они бы хотели.

Может быть, начнется торговля, взаимообмен...

Может быть, массы уставших от рыночной стихии и борьбы за выживание, рванутся в Дейтрос, увидев в нем сильное государство-отца, способного защитить, накормить и создать спокойную счастливую жизнь. И это действительно так... Вот только поднимающийся из руин Дейтрос нуждается не в массах уставших от борьбы, а как раз именно в борцах, в людях, готовых отдавать себя обществу и брать на себя за это общество ответственность...

Ничего, научим, воспитаем, бодро думала Кейта.

И тошнотным фоном маячила мысль о прошедшем бое, о том, как убивали бегущих доршей... И почему-то Кейта вспоминала Аллина. В квенсене он молился и постился за убитых.

Кейта его понимала тогда. Ей тоже было жаль доршей. Всегда жаль. Она не любит убивать, шендак, она никогда этого не любила, она нормальный человек...

Вот только тактика этого боя была правильной, и она это знала, и сама посылала своих ребят убивать даже казалось бы, безвредных уже, бегущих врагов.

Вангалов, которых — как она поняла очень поздно и с удивлением — и винить-то не в чем, вот уж кто воистину не ведает, что творит, вот уж кто не способен отвечать за свои поступки, ибо и разума-то у них нет, и даже эмоции притуплены. Прикажут — вангал будет убивать, прикажут — будет пытать или насиловать, а если нет — вангал будет милым безобидным существом, не способным даже муху обидеть. Большой ребенок...

Жалел ли их Аллин?

Думал ли о них вообще?

Нет, подумала Кейта. И она неправильно понимала его тогда. Она судила по себе. Ей казалось, что Аллину тоже жалко доршей. Что убийство несовместимо с самой сутью человеческой, противно ей, омерзительно, что убийство разрушает душу, огрубляет ее, и убивать — это неестественно; и потому он так молится за убитых.

А это все было не так. И он молился потому, что поставил себе цель никогда не грешить, не совершать поступков, которые представлялись ему грехами перед Богом. Он был искреннен. Бог для него был главным в жизни. Остаться чистым, быть чистым и безгрешным, не грешить и исповедовать даже мельчайшие грехи — важнее всего на свете. Это было его побуждение, такой он был человек. А она, Кейта, неправильно понимала его.

Но это теперь неважно. Она выбрала другое. Ей омерзительны эти убийства, до сих пор противны. Ей омерзительна война. Но она до конца будет сражаться за Дейтрос и Триму...

Ночной полустанок словно вымер — ни души. Кейта долго изучала расписание в потрескавшейся каменной нише. Следующий поезд на Рязань — через два часа...

Махнув рукой, она перешла в Медиану, теперь совершенно пустынную. Настроила келлог. Нашла Москву.

Поднялась над почвой — без всяких крыльев и трансформаций — и полетела, попутно размышляя о разном.

Она снова появилась в одном из московских двориков — в темноте никто не заметил и никто не удивился ее возникновению ниоткуда. Все окна многоэтажки ярко горели — полночь еще не время сна в суматошной столице. Кейта двинулась вперед по улице.

Она знала адрес Риты. Знала, что та давно разведена, работает редактором, взрослые дети живут отдельно. Она не видела Риту уже много, много лет... Заглядывала из Медианы, знала, как Рита выглядит, как живет. Но не общалась с ней... Просто было не до того.

Кейта позвонила в дверь.

— Кто? — раздался сонный грудной голос в переговорном устройстве. Кейта нагнулась и сказала таинственным голосом:

— И снова я проваливаюсь в сон. Душа моя плывет и будто млеет, дубеет голова и тяжелеет, и полимерной парте шлет поклон.

Молчание. Неуверенный голос.

— Катька?!

— О школа, прощай, прощай! Ты прогульщикам двери открой, отпусти их скорее домой, аттестатом ты нас не стращай — прощай, прощай, прощай! — добавила Кейта. Дверь зажужжала, впуская ее.

Ритка стояла в коридоре своей малометражки, в халате, с выпученными от изумления глазами.

Она не сразу узнала Кейту.

Немудрено.

Не просто возраст, не просто прошедшие после школы десятилетия разделяли их. Рита следила за собой. Она была московской гламурной дамой, она сидела на диете и посещала фитнес-клуб. Ее осветленные волосы были уложены модной волной, загорелое в солярии лицо почти лишено морщин, модный халатик глянцево блестел, прикрывая уже не очень молодые ноги... Ей было за шестьдесят, и она это знала. И это становилось ясно любому, кто видел Риту.

Кейта в полевой — на Тверди в цвет осеннего камуфляжа — форме, была тощей, жилистой, подвижной, стремительной; глаза угрюмо блестели, все тело алертно напряжено. Возраст вообще не прочитывался.

— Рит, — сказала она и улыбнулась, — наконец-то я к тебе выбралась...

— Катька, — прошептала Рита, не двигаясь с места.

— Извини, что я раньше не могла. И времени не было. И.. в общем-то, нечего было тебе сказать. Можно зайти?

Они молча прошли в комнату.

— Что это за форма у тебя? — наконец спросила Рита.

— Потом узнаешь. Так вот, Рит. Мне нечего было рассказать тебе. А теперь есть что.

Она взяла подругу за руку.

— Закрой глаза на две секунды. Кстати. не думай, что ты свихнулась, все нормально. Внимание... раз, два, три!

И она вместе с подругой, коренной триманкой, без всякого труда перешла в Медиану.

Кельм обесточил компьютер. Молниеносно, почти автоматически прибрал на столе. Вышел, насвистывая "Броня крепка, и танки наши быстры".

Теперь уже никаких флешек, никакой информации для передачи Ивик. Конечно, нехорошо, но зато легче жить. И кстати, Ивик не надо ходить на связь так часто.

Кельм вышел и запер кабинет на ключ. Краем глаза он отметил в коридоре шевеление, чью-то фигуру у открытого окна, огонек сигареты. Кто-то курил, стряхивая пепел через подоконник. Кельм пошел чуть медленнее, чем в обычном темпе.

— Иль Кэр, — негромко позвал незнакомец. Кельм обернулся. Расплылся в широкой улыбке.

— А, Вьеро, здравствуйте! Где это вас так?

Висок офицера был выбрит, и на голове кляксой расплылся страшненький круговой шрам. Правая рука заключена в каркас.

— В Медиане, разумеется, — ответил Вьеро, — теперь я в отпуске по ранению. Зашел вот по бумажным делам.

Кельм молчал, глядя на него.

— Я поговорить бы с вами хотел, иль Кэр. Вы домой сейчас?

— Да. Я могу вас подвезти, — предложил Кельм. Они вышли вдвоем, спустились в подземный гараж. Вьеро по-свойски нырнул в комфортное нутро "Лендиры". Кельм включил зажигание и нажал незаметную клавишу на пульте управления. Подождал секунд пятнадцать, вырулил к выходу из гаража. Сверкнул глазок — проверка машины закончена.

В "Лендире" давно была установлена аппаратура, надежно защищающая от прослушивания. Конечно, Кельм еще и вручную машинку проверял с утра, но — кто его знает.

— Спасибо вам, — сказал он, выезжая на дорогу, — вы вовремя тогда меня предупредили. Нас действительно всех проверили. Пришлось в атрайде побывать.

Вьеро чуть дернулся, оглядываясь. Как любой нормальный дараец, он понимал, что как раз именно в автомашинах-то и ставят, под видом систем спутниковой навигации, подслушивающие устройства.

— Не волнуйтесь, — сказал Кельм, — эта машина абсолютно чистая. Иначе я бы не стал с вами говорить откровенно. Я слежу за этим.

— Я слышал, что иль Нат... — начал Вьеро. Кельм вздохнул.

— Иль Нат был убит. Этого невозможно было избежать. Отправлен к гнускам. Мерзость... вы знаете, как рвут гнуски?

— Да, — глухо ответил Вьеро, — видел.

— В Дейтросе?

— В Килне.

— О Боже, вы и там их применяли, — Кельм качнул головой. Вьеро отвернулся и стал смотреть в окно. Машина вырулила на трассу, и теперь шла в общем ряду, на черепашьей скорости.

— Скажите, Вьеро, почему вы хотели предупредить меня? — спросил Кельм, — что вас навело на эту мысль?

— Да практически ничего. Так, смутные догадки... Может быть, я ошибаюсь.

— Может быть, — вежливо сказал Кельм.

— Вы не беспокойтесь, раз уж я предупредил вас о проверке, дальше меня эти сведения уйти не могут. Я же не враг себе. Ну а почему я вообще предупредил... Знаете, иль Кэр, вот вы о гнусках говорили...

Он замолчал. Видно, говорить ему было трудно.

— Вас куда везти, кстати?

— Все равно. Мне в центр...

— Мне в общем, тоже... Так что с гнусками?

— Иль Кэр, вы поймите, мы ведь не все идиоты, садисты, изверги... мы тоже люди. Я пошел в армию... насмотрелся сериалов этих, ну и потом, знаете, если честно, закончил свободную школу, пытался учиться дальше, не идет никак, да и места не найти. Куда деваться... Офицеры всегда нужны. Я когда пошел... вы знаете, ведь я дурак был, полный, круглый идиот. Как все, конечно... но я где-то в глубине души так искренне и верил — мы, мол, боремся против страшной дейтрийской заразы, за нашу мирную жизнь, за нашу родину...

Он махнул рукой.

— Ну и? — поддержал разговор Кельм.

— А потом я увидел, что — зараза... Гнуски, которых спускают на деревню, их же нельзя контролировать, они рвут все и всех подряд. Змей, иль Кэр, как они кричали, если бы вы слышали, как они кричали... И гнусков же не остановить, никак, вы знаете. Гэйна, молоденькая совсем девчонка, которую мы в Килне взяли в плен... вы же понимаете, иль Кэр, да? Что с ней делали. Да, она положила сотню вангалов, да, она убийца, но... всему же есть какой-то предел. И еще... разговоры с нашими. Им ведь все обрыдло, иль Кэр. Поймите — им просто идти некуда. Они пьют, все до одного, и все на хайсе, и это еще хорошо, если только на хайсе. У них же все разговоры — что с чем смешали, да что потом было... И я сам такой тоже. Потому что страшно это очень. Мы когда идем в Медиану — за спинами вангалов, но все равно — очень страшно. Нет ничего страшнее, чем гэйн в Медиане. И непонятно уже, зачем. Я видел слишком много, и я еще не спился окончательно. Вот и все объяснение. Понимаете?

— Да, — сказал Кельм, — я хорошо вас понимаю, и могу предложить альтернативу. Правда, это тоже страшно. Но ведь вы не за себя боитесь, как я понимаю.

— Нет. За себя... это не то. Это какой-то ужас, как черная яма впереди. Нет выхода.

— Да, понимаю. Но я могу вам предложить другое. Смысл. Возможность — призрачную возможность остановить войну. Другую жизнь, Вьеро. Интересует?

— Да, — выдохнул офицер.

Кельм повернул к нему спокойное лицо, не убирая рук с руля, машина шла автоматически на заданной небольшой скорости.

— Вьеро, я дейтрийский разведчик. Я предлагаю вам работать вместе со мной.

Дараец оторопел. Кельм очень спокойно, не шевеля ни единым лицевым мускулом, вывел машину на съезд.

— Как-то это, — пробормотал Вьеро, — неожиданно.

— Где вас ранили?

— У Тримы... мы там выполняли... словом, там были очень большие бои. Недавно. Теперь уже...

Он осекся и спросил.

— Но... откуда вы знаете, что я не подсадная утка. Что я не... может, это еще одна проверка.

— Я знаю, потому что я проверил вас, — ответил Кельм, — я знаю о вас довольно много, Вьеро. Я знаю, что Луарвег — ваш двоюродный брат. И отсюда, вероятно, вы сделали выводы обо мне, и решили меня предупредить.

— Лу не рассказывал... я понял это просто.

— Ясно. Я знаю, что вы были в атрайде год назад, несколько месяцев, проходили лечение, из-за психического срыва... что вы там пытались с этими килнийцами?

— Я расстрелял гнусков из пулемета. Просто расстрелял. Пытался объяснить, что они вышли из-под контроля и напали на нас... Конечно, это было не так, им хватало мяса в деревне. Я просто не мог больше. Поэтому начал стрелять.

— Тем не менее, вас допустили снова к боевым действиям.

— У нас это бывает не так редко, как вы думаете, — мрачно сказал Вьеро, — я же говорил вам, мы не сволочи, как вам, наверное, кажется. Мы нормальные люди. В большинстве.

— Я знаю, Вьеро, и это все тоже для меня не секрет. Я был убежден в вашей искренности. Более того, я убежден, что вы— мужественный самоотверженный человек. Именно поэтому я и предлагаю вам работать со мной. Это не часто бывает. Я могу, в принципе, предложить вам деньги, фонд у меня есть...

— Мне хорошо платят, ранение же еще, — рассеянно сказал Вьеро.

— Я понимаю, что деньги для вас второстепенны. Мне бы только, Вьеро, хотелось сразу получить ответ. Вы можете не рисковать... в общем-то это очень рискованно, вы знаете, что такое атрайд.

— Плевать, — угрюмо отозвался Вьеро, — а что мне надо будет делать?

— Вы офицер. Мне нужны будут сведения об армии. Прекрасно, если вы сделаете штабную карьеру, у вас как раз серьезное ранение, могут перевести в штаб, подумайте об этом! Мне нужен свой человек в армии, простые поручения, связь...

Он помолчал.

— О вашей личной судьбе. Если вы выживете... и я выживу, разумеется, через какое-то время мы сможем переправить вас и вашу семью по выбору в Дейтрос или на Триму. Обеспечить всем.

— Только, иль Кэр, в атрайде из меня вытрясут все... вы же их знаете. А я не гэйн, не знаю уж, как вас готовят.

— Готовят просто — есть психологическая спецподготовка, если мы будем серьезно работать вместе, вы ее пройдете. Если я вас высажу у Регистратуры...

— Мне все равно, где вы меня высадите.

— Вы рассчитывали на такой разговор со мной, признайтесь, Вьеро?

— Ух, — Вьеро улыбнулся, — трудно сказать. Нет. Хотелось излить душу. Я не думал... что вы вот так на это пойдете.

— Душу вы излили, не так ли?

— Да. Уже одно это... тошнит, тошнит от всего. Не могу... Это не моя родина, если это так.

— Это ваша родина, Вьеро. Ваша. Именно ради нее — а не ради Дейтроса — вы и должны жить и работать. И рисковать.

Кельм остановил машину.

— Связь. Не пытайтесь связаться со мной. Открыто мы больше не будем общаться. Я обращусь к вам, как только будет что-то конкретное. Я найду вас самостоятельно, не беспокойтесь. Через связных. Все, теперь идите.

Он пожал руку своему новому агенту.

— Очень рад. Рассчитываю на долгую плодотворную совместную работу... Очень рад, Вьеро.

Он выехал из дока на дорогу, взброшенную над городом, озабоченно взглянул на часы. Ничего, время еще есть. Даже четверть часа лишних еще. Он в любом случае успевает.

Ивик работала на "мертвой" стороне, это легче, гораздо легче. Она подумывала, что хорошо бы вообще перевестись на мертвую сторону насовсем — но к сожалению, это было в Колыбели не принято.

Она уже и к "живой" стороне привыкла. Наверное, это плохо, думала Ивик, вычищая "гроб" после очередного мертвеца — перед смертью его, как и многих, вырвало, препараты несовершенны, а если их еще запивать алкоголем... Совесть как-то слишком быстро успокаивается. Ко всему привыкает. В квенсене она поначалу и доршей не могла убивать. Ничего — привыкла. Ко всему. Вот теперь и здесь уже привыкла, подумаешь. Хорошо еще, что маленькие дети бывают нечасто — неизлечимые болезни выявляются обычно при рождении, и детей отправляют обратно на тот свет еще в роддоме.

Наверное, она бы и детей теперь могла выдержать. Все равно. А может быть, помогает сознание, что все это скоро изменится. Должно измениться. Она, со своей стороны, сделает все, чтобы это изменилось.

Ивик отчистила кресло горячим паром. Пропылесосила ковер от пепла и конфетных оберток. Окинула комнату придирчивым взглядом. Кажется, ничего... А то здесь полно таких, которые используют любую возможность придраться. А работу ей терять нельзя...

Ивик вышла в коридор, взглянула на часы — еще десять минут. Она еще успеет обработать одного мертвеца хотя бы частично, над дверью следующего бокса уже зажегся красный огонек. Ивик отперла своим ключом "гроб". Задвинула в дверь каталку. Бросила беглый взгляд на кресло — в нем бессильно раскинула руки мертвая женщина. Ивик подошла ближе, наклонилась над ней. Проверила зрачковый рефлекс, пульс, затем поднесла к шее индикатор. Вообще-то свидетельствовать смерть полагалось медсестре, но экономии ради хозяева колыбели держали мало медсестер, им нужно платить больше, чем неквалифицированному персоналу. На самом деле каждый это может, тем более, с автоматическим индикатором, который в принципе не может ошибиться.

Ивик выпрямилась. Женщина лежала в позе, которую можно было бы счесть бесстыдной — если бы она была жива; раскинуты ноги, задралась недлинная юбка, тело причудливо изогнулось. Сейчас трудно было бы определить возраст умершей, то есть по документам ей было 62, но выглядела она как девочка — ухоженное лицо с минимумом морщин сейчас совсем разгладилось, расслабилось, и легкая улыбка застыла на губах, гибкое, изящное тело запеленуто в модные и яркие тряпки. Ивик с помощью пульта управления опустила поверхность каталки вниз, без труда перевалила труп на холодный пластик.

Она перевезла мертвую женщину в утилизатор. Подошла к терминалу и внесла необходимые данные. Все остальное пусть уж сменщица делает, Ивик вовсе не собиралась задерживаться, тем более, сегодня...

Она взбежала по лестнице, откатила дверь раздевалки. Во второй половине дня здесь было малолюдно — ни коллег, ни начальства, и это нравилось Ивик. Она поразмышляла, не принять ли душ. У Кельма острое обоняние, так же, кстати, как у Марка. Не то, что она вспотела, но в Колыбели к тебе пристает этот особенный мерзостный запах...

Но она рискует опоздать на встречу. Нет уж, ничего страшного. Ивик сняла форму. Обычно она для этого пряталась за дверцу шкафа — мало ли, кто зайдет. Но сейчас как-то расслабилась, и как выяснилось, зря, дверь заскрипела, и вошла сменщица, Санни. К счастью, Санни, одна из самых нормальных здесь...

— Привет, Ивик! Что, закончила?

— Ага. Ты на мертвую же?

Ивик решила не прятаться, чего уж теперь. Глупо. Завозилась с майкой, вытаскивая ее из свитера, повернувшись к Санни спиной, сверкая голыми лопатками и всем тем, что на ее спине и плечах можно было усмотреть...

— Ну конечно, на мертвую, — сказала Санни.

— Третий бокс надо убрать... и там утилизировать. Ну увидишь.

— Разберусь. Ой, Ивик, ничего себе, что это у тебя с плечом?

— Ожог, — она натянула майку, — это очень старый. Я еще девочкой была.

— А со спиной? — не отставала Санни.

— Комары покусали, — сквозь зубы ответила Ивик. Три выходных отверстия от осколков, а так пустяки... Это было проблемой. Но местные врачи, которые обследовали ее в самом начале, ничему такому не удивлялись. Дейтрос же, мало ли...

— Это не комары, а птеродактили какие-то.

Ивик пожала плечами и натянула свитер.

— Как погода — тепло?

— Да, разгулялась погода, солнышко...

Ивик решила пройтись пешком. Время еще есть. А солнышко, как верно заметила Санни, и правда разошлось, и уже совершенно по-весеннему грело, осыпало мириадами золотых лучей мокрые от дождя улицы.

Кельм обещал, что летом они будут ездить на озера. Там здорово. И она уже договорилась об отпуске, они махнут вдвоем на побережье... Ивик почувствовала легкие — и вполне преодолимые — угрызения совести за то, что так непростительно, мещански счастлива этими дурацкими мечтами.

В последнее время изменилось так много, жизнь снова перевернулась не то с ног на голову, не то наоборот, но это уже и неважно.

Ивик шла и думала о последней встрече с отцом Киром. Просто Киром.

Часто с ним нельзя было видеться, но Ивик это не то, чтобы огорчало. Не было желания говорить со священником, пусть даже необычным, хватит, наговорилась на всю жизнь.

Ивик удивилась, когда Кельм отдал ей часть шифровки и велел встретиться с Киром и передать шифровку ему.

— Это для всех, так что... Могу тебе сказать, ничего секретного. Хотя для Кира там персональная часть. Но в целом — это инструкция о том, как вести себя в случае появления здесь эмигрантов с Тримы. У меня тоже такая есть.

Ивик передала Киру место и время встречи через сеть, обычной шифровкой. Встретились они в городке аттракционов (Ивик для начала с удовольствием прокатилась на "Смертельных горках"), как бы случайно. Народу здесь много, так что они не привлекали внимания — мало ли, какие-то двое дейтринов, в то же время были возможности для свободного разговора.

Они отстояли очередь и заняли вдвоем одну кабинку фуникулера, которую Ивик тут же проверила сканером. Кир уселся напротив Ивик, тощий, в смешной широкополой шляпе.

Кабинка тронулась, Ивик достала из кошелька флешку и протянула священнику.

— Вот, собственно. Я должна просто передать это. Инструкции.

— Спасибо, — Кир спрятал флешку в карман, — ну а как жизнь у тебя? Давно не виделись.

Ивик вспомнила все одновременно — тошнотные дни в атрайде и страшную ночь в УВР, встречу с Женечкой, спасение, Кельма, его глаза и руки, поездку в Кейвор, замок, излучатель, гибель Кибы и Холена (и то, и другое сильно на нее подействовало), музыку Эрмина...

Она ответила:

— Ничего. А у вас... у тебя?

— Тоже ничего, — вздохнул Кир, — нашел работу наконец... а то замучили проверками.

— Да ты что? Это хорошо. А где?

— В общественном туалете в парке. Сижу, народ впускаю-выпускаю, пол мою... Зачем нужен научно-технический прогресс, если пол все равно моют руками?

— Зато тебе рабочее место предоставили, — развеселилась Ивик, — ну и как, справляешься с обязанностями?

— Образования не хватает, — смиренно ответил Кир, — но я стараюсь.

— А на... остальное хватает времени?

— А у тебя? — ответил вопросом Кир.

Ивик скосила глаза на проплывающую внизу панораму парка.

— У меня хватает на все.

— Уж лучше работать, чем постоянно попадать в атрайд... особенно в нашем положении... Красиво, правда? Посмотри, — он указал на город вдали, кабинка достигла верхней части подвесной дороги, и теперь отсюда в голубой дымке был виден Лас-Маан, вернее, часть его, с гигантским конусовидным аэровокзалом, со сверкающими стеклянными башнями, гибкими белыми трубками — туннелями автодорог. Ивик восхищенно вздохнула. Кабинка снова тронулась. Оставалось не менее двадцати минут езды, и гэйна почувствовала себя неловко. Надо о чем-то говорить... вообще, раз сидишь со священником, надо бы использовать момент. И если не исповедаться, то хотя бы спросить полезного совета о жизни. Просто так болтать... ей было неудобно. Так же, как неудобно все время называть его на "ты".

А Кир молчал, не собираясь облегчать ей задачу коммуникации.

— Слушай, Кир, — решилась она, — а можно тебя спросить?

— Давай, конечно.

— А почему ты получаешь инструкции через нас, от нашего командования? Ведь у тебя свое начальство, и ты... вообще здесь как бы совсем один.

Кир пожал плечами.

— Потому что я не хойта, Ивик. Я гэйн.

И глядя в ее вытаращенные глаза, добавил.

— Я уже давно сменил касту. Десять лет почти. Я закончил квенсен и воевал.

— О Господи, — пробормотала Ивик.

— Именно он, — кивнул Кир.

— Я думала, так не бывает. Это в хойта переходят из других каст.

— В гэйны тоже переходят. Те, у кого обнаруживается талант. Я пишу стихи. Начал в монастыре...

— Но из хойта же никогда не переходят, так не бывает!

— Бывает, почему же. Переходят и в аслен иногда — захотел жениться, не смог жить в монастыре, осознал неправильность призвания. Ну а в гэйны...

— Я о другом. Тебя же не могли заставить, пусть даже у тебя талант. Даже рекомендовать не могли, раз ты хойта. Ведь хойта у нас... это такая каста, она на особом положении.

— Мне никто и не рекомендовал. Я сам попросился, Ивик. И мне было дано разрешение. Ты же знаешь, что работающий гэйн — это большая ценность. Даже для Дейтроса.

— Но ты же служил...

— Рукоположенный священник никогда не перестает быть таковым. Даже при отлучении. А меня разумеется, никто не отлучал. Я имею на все право. Вообще формальная сторона соблюдена, — он улыбнулся, — ты не волнуйся.

Ивик ошарашенно потрясла головой. Она совершенно не смотрела вниз и забыла, что кабинка висит на высоте двадцати метров над гудящим, веселым парком.

— Все-таки не понимаю... как ты мог...

— Я в шемате Дарайи, Ивик, — ласково сказал Кир, — я такой же, как ты. Никакого отличия, понимаешь?

Он протянул ей руку. Ивик машинально пожала ее. Кабинка плавно подкатила к причалу, и пора уже было выходить.

Ивик в последнее время то и дело вспоминала об этом разговоре. Странный он все-таки, Кир. Такой же, как она? Может быть... А ей казалось, что он все равно остался священником, и что все это — все, что с ним происходит — это просто духовный путь...

Но собственно говоря, может быть, и все, что происходит с любым человеком — не более, чем его собственный духовный путь, и развитие его отношений с Богом.

Ивик стала подниматься по пешеходной части гигантской эстакады, которая соединяла один из районов с центром города. Обзорная стена слева была прозрачная, а справа за невысокой бетонной стенкой рычали машины, непрерывным потоком льющиеся по автостраде.

Последний раз на этой эстакаде они встречались с Женей.

Теперь Ивик вполне официально работала на Женю, двойным образом. С одной стороны, для дарайцев (допущенных к этой информации) она была агентом Жени, эр-ламета контрразведки, который контролировал подозрительного дейтрина иль Кэра и работу лиара через него. С другой, Ивик действительно была для Жени запасной связной и время от времени передавала для нее в Дейтрос кое-какие сообщения, выполняла мелкие поручения и так далее.

Они всего один раз увиделись после памятного дня встречи в УВР. Больше нельзя, ведь здесь они не подруги, их разделяет социальная пропасть. Но Женя обещала встречаться — как с агентом — не реже, чем раз в несколько декад.

— Все-таки глупо получилось с тобой, — сказала Ивик, — теперь сидишь здесь... как твой куратор, я думаю, что здесь для тебя не самые лучшие условия.

— Ну-ну, куратор, — усмехнулась Женя, — теперь ты меня уже писать не заставишь! Но по правде говоря, я это делаю и сама. Я же гэйна, правда?

Она остановилась, Ивик вслед за ней. Они были одни на головокружительной высоте, на этой самой эстакаде, и так же за невысокой стенкой, шумя, проносился поток машин.

— Красиво, — сказала Ивик, с наслаждением озирая ровные квадратики кварталов, зеленые пятна рощ далеко внизу.

— Я не жалею, Ивик, — сказала Женя, — нисколько. Наверное, есть лучшие варианты жизни... Наверное. Я не рвалась в штирлицы...

— Куда-куда?

— Ну это фильм такой был у нас... про разведчика. Неужели ты не знаешь? Старый очень фильм, советский... а все равно смотрят до сих пор.

Ивик осознала, что в ее образовании есть серьезные пробелы.

— Может, было бы лучше как-то иначе жить. Но я гэйна. Я не хочу быть никем другим. И как гэйну, меня послали сюда. Это логично — ведь у меня дарайская внешность и даже происхождение, кого же еще посылать. Значит, я довольна этим.

Они двинулись дальше. Ивик снова задумалась.

Как Женя вообще живет? Кто она? В детстве им все объясняли просто: вы дейтрины. Ни с кем не спутаешь — форма лица, скулы, темные волосы, более или менее смуглая кожа. Вы дейтрины, здесь ваша Родина, ее надо защищать; здесь церковь, в которой вы рождены, здесь Бог, который был распят за нас, и который важнее всего, подчиняться церкви — все равно что подчиняться командованию... Правда, конечно, мало кто так уж всерьез во все это верит. Есть, конечно, непрошибаемые патриоты вроде Эльгеро или Дэйма. Но все равно — хоть мы и грешим, и не очень-то такие уж правильные, все это для нас — воздух, которым мы дышим.

А Женя? Она очень светлая блондинка, с белой матовой кожей. Очень красиво. Ничего общего с дейтрийской расой. В Дейтросе прожила всего несколько лет, уже взрослой. Что для нее Дейтрос? У нее ведь не было школьной лаборатории, как у Ивик, и капель росы на траве, и скамеек и луж во дворе... Нет у нее там ничего, что она могла бы любить.

Христианство? Ивик знала, что у Жени есть любовник, как это и принято в Дарайе. Тоже офицер УВР, выше ее рангом — Женя выбрала его сознательно, таким образом, у нее увеличивался доступ к информации, да кстати, любовник же и посодействовал ее переводу в Лас-Маан.

Какое уж там христианство... какие церковные заповеди...

Ради чего вообще у нее — все это?

А у нее самой, Ивик? Можно подумать, она живет более праведно, чем Женя.

Но так многие дейтрины... грешат, а все равно, церковь — это святое, потому что Дейтрос — это святое.

Ивик спросила подругу об этом. Женя внимательно посмотрела на нее.

— А ты никогда не задумывалась, что Дейтрос — это нечто гораздо большее, чем дома, дороги, капельки росы и прочая ерунда? Так же, как, например, Россия — больше, чем березки, и упаси Боже, матрешки и валенки...

Ивик с гордостью подумала, что еще помнит, что такое матрешки и валенки.

— Если бы это было не так, Дейтрос не мог бы быть уничтожен — и снова возникнуть. И подумай... для старшего поколения детство ассоциируется с Лайсом! Они не знали нового Дейтроса вообще.

— Пожалуй, ты права, — согласилась Ивик, — я же сама написала эту книгу. Да. Дейтрос — это нечто большее. Чем дома, дороги, даже внешность... даже сами люди... — она вспомнила, как в детстве ее мучили мысли о том, что она не любит свою семью, не любит вообще никого в Дейтросе. Но ведь и тогда она понимала, что Дейтрос надо защищать.

— Но что тогда, Жень? — спросила она, — Христианство? Церковь? Ты ведь вроде никогда не была особенно набожной... А сейчас... или сейчас у тебя что-то изменилось? Ты вообще... честно... веришь в Бога? Мы никогда не говорили об этом.

— Ну я же была крещена в православии... в квенсене ходила на службы, исповедовалась, там это положено так. Потом реже, конечно...

— Да, но я не об этом.

— А если не об этом... подожди, — Женя остановилась и стала рыться в сумочке, — подожди-ка. Вообще-то это не положено, но я хотела именно тебе показать, и вот записала... Вот.

Листочек был исписан крупными неровными буквами — по-русски. Женя, как видно, все еще предпочитала писать по-русски.

Господи, я уже совершенно не верую, в лабиринте чертовых ловушек, засад, теряю счет всяким потерям я, казалось бы — сапиенти сат. Однако вот же, не получается. Я знаю, другие из чувства долга — но я должник плохой, мне уже не исправиться, и это тянется слишком долго.

Мне бы в церковь, под образа, и рыдать, я знаю, другие из чувства локтя, но можно локтем под ребра поддать, даже не со зла, а просто так походя. Это в сущности кризис доверия всему и вся, а не только тебе любимому. Неправда, что в окопах сплошные верующие — все наоборот, атеисты галимые.

Хотя конечно, верить хочется, особенно когда не тебя, а кого-нибудь - что он на небе, и все не кончилось черным слепым бездырным омутом.

Прости Господи, я не могу в твое стадо, не потому, что лучше или такой вот индивидуалист, просто некогда, да и не надо, наверное, все равно не так протекает жизнь. Не с теми, не там, да уже все равно поди. Черная жженная полоса разделяет нас. Навалившись телом на бруствер, я жду. Нам придется стоять насмерть, Господи. Я не верю в тебя. Но я выполню твой приказ.

Ивик шла и улыбалась, вспоминая встречу с Женей. Как, оказывается, скучала по ней. Странно, но у нее почему-то возникло ощущение, что здесь, в Дарайе — уже и так все, кто ей нужен. Не хватает только детей, но у них все равно — своя жизнь. И Кейты — да, вот Кейты не хватает.

И самого Дейтроса не хватает тоже...

Зато есть Кельм, и он-то заменяет собой очень, очень многое.

Он уже стоял в нише на верху эстакады, на автобусной остановке, ждал ее. "Лендира" была припаркована неподалеку, Ивик сразу ее заметила на парковочной полосе.

Ей хотелось побежать, но она лишь чуть ускорила шаг. Кельм стоял и смотрел на нее, не улыбаясь, просто смотрел. Ивик подошла, он обнял ее, она обвила руками его шею.

— Пойдем, — сказал он, так и не поздоровавшись, открыл перед ней дверцу машины. Ивик нырнула внутрь. Коснулась пальцами твердой темной кожи в пупырышках на крышке бардачка. Вопросительно глянула на Кельма, устраивающегося в водительском кресле.

— Чисто, — сказал он, — говорить можно.

— Где мы его заберем?

— Сейчас, по дороге. Увидишь.

Он тронул машину с места. Сквозь прозрачную крышу Ивик видела небо, видела ажурные, искусно сплетенные лабиринты ограждения эстакады. Машина шла мягко, движение почти не ощущалось. По дуге они спускались вниз, к городу. Свернули на очередном съезде, машина перешла на загородное шоссе, прямую линию, прорезающую темную хвойную рощу. Ивик поняла, что Кельм едет, правда, необычным путем, вкружную, в сторону Лиара, и ей это показалось странным — зачем он тогда взял ее с собой? Она спросила об этом, и Кельм ответил, что в Лиар они только заскочат на минуту, а дальше — к нему домой, это ведь тоже недалеко.

Ивик откинулась на подголовник, посмотрела на руки Кельма, лежащие на коленях, двумя пальцами с каждой стороны придерживающие руль. Красивые руки, правильной формы, изящные и сильные, только на левой несколько пальцев изуродованы, превращены в обрубки. А правая — само совершенство. Ивик погладила ее чуть-чуть, и Кельм тут же снял правую руку с руля, сжал ладошку Ивик, потискал, поднес к губам и поцеловал. Ивик зажмурилась от удовольствия.

Потом она увидела Эрмина. Мальчик шел пешком, по узкой дорожке вдоль шоссе, пружинистым легким шагом. Его недавно стали выпускать из лиара, все проверки он прошел благополучно, и только теперь, после атрайда, Ивик поняла до конца, какой это был риск для Кельма — спасать его, и как легко, в сущности, все могло раскрыться. Им просто повезло, что Эрмин оказался устойчивым и достаточно умным, чтобы на ходу подстраиваться к проверяющим, и смог произвести хорошее впечатление.

Вот теперь он уже заслужил доверие, и мог свободно гулять по городу.

Это облегчало и связь с ним — в лиаре встречаться и говорить было практически невозможно, и саму возможность вывести его обратно в Дейтрос.

Кельм остановил машину в нескольких метрах впереди Эрмина и посигналил. Мальчик подошел и встал у самой дверцы. Кельм нажатием кнопки опустил стекло со стороны Ивик.

— В лиар идешь? — спросила Ивик. Встреча была условлена, и это был всего лишь пароль. Эрмин ответил утвердительно.

— Садись, подвезем.

Гэйн нырнул на заднее сиденье. Кельм неторопливо тронул машину с места. Теперь они ехали потихоньку, хотя до лиара и так еще не менее двадцати минут. Кельм заговорил первым.

— Хочу тебе сказать, что ты молодец, гэйн. Я не думал, что все так осложнится, но теперь у нас все в порядке. И благодаря тебе тоже. Без подготовки не каждый сможет себя вот так вести и не вызвать их подозрений.

— У вас же были какие-то и другие проблемы сейчас? — спросил Эрмин, — вас же забирали...

— Да, были, но это неважно. Теперь все позади. Давай о деле. Я в целом, пока теоретически, разработал план твоего вывода из Дарайи. Мы не получим никакой помощи из Дейтроса в этом вопросе, я должен это сделать сам. Вначале мы обсудим это с тобой, чтобы не было недоразумений.

— Значит, я уже могу вернуться? — спросил Эрмин.

— Да. Я думаю, декады две нам потребуется на подготовку. А потом, — Кельм вздохнул коротко, — в Дейтрос, да. К семье, к друзьям. Проблем с Версом возникнуть не должно, хотя, конечно, тебя проверят. Но я естественно передал всю информацию, так что...

— Э... извините, стаффин. У меня вопрос есть.

— Называй меня просто Тилл. Чтобы не формировать привычку, знаешь. Давай вопрос.

— Вы только не подумайте... в общем, я долго на эту тему размышлял. А нельзя ли сделать так, чтобы я остался здесь? Как вы. В разведке. Я понимаю, что нужна подготовка и все такое. Но ведь я уже фактически прошел внедрение... или так не делают?

Ивик обернулась и посмотрела на парня. Вдруг вспомнила девочку, Кели, которая так вцепилась тогда в его руку, что пришлось ее отвлечь, чтобы передать флешку.

Из-за девочки? Как они пели вдвоем, на той сцене... Какой он был тогда. Как шехин, командующий отрядом гэйнов, и цветовая фантасмагория вокруг, и эта музыка — как бой в Медиане, и орущий в восторге зал...

Да, все это, конечно, было бы у него и в Дейтросе.

— Делают, почему же нет, — сказал Кельм после некоторой паузы. Он, видимо, тоже был изумлен, — у нас довольно гибкая система. И да, ты уже прошел внедрение, а это очень важно. Ты не учился в школе разведки, но некоторые основы можно дать тебе по ходу дела. У нас есть тут специалисты. То есть да, теоретически это возможно. Если ты хорошо подумал.

— Я думаю об этом все последнее время, — тихо сказал Эрмин.

— Ты понимаешь, что означает служба в шемате Дарайи? Годы, может быть, десятилетия не видеть Дейтроса. Свою семью. Отказаться от всего, что там. Если ты когда-нибудь вернешься, там все будет для тебя чужим...

— Оно никогда не будет чужим, — возразил Эрмин.

— Может быть, и так, — сказала Ивик, — но... ты еще не понял, что значит — никогда не видеть Дейтроса? Здесь же все, все чужое. Воздух, еда, люди, язык, дома... все будто составлено из чужих элементов, к этому можно привыкнуть, с этим можно жить, но... иногда есть чувство, что жизнь — только там, а здесь — существование.

— Да, это так. Наверное, — ответил Эрмин, — но ведь вы же пошли на это.

— У тебя есть основания для этого? — спросил Кельм, — пойми, я должен быть уверен, что ты этого действительно хочешь. Мне, конечно, это было бы очень удобно, признаюсь. Ты мне нужен здесь.

— Да, — сказал Эрмин, — у меня есть основания.

Машина выехала из рощи, вырвалась на простор, со слепящим солнцем. Кельм затемнил козырек машины.

— Твоя девочка? Кели? — спросил Кельм, — извини, что я спрашиваю о таких вещах, но я должен это знать. В атрайде у тебя тоже это спросят, и еще вывернут все подробности наизнанку.

— Кели... Нет. То есть да, я... я ее люблю, — тихо признался он, — но не из-за нее. Она, мы говорили с ней, она готова уйти со мной в Дейтрос.

Кельм тихо присвистнул сквозь зубы.

— Может, вам правда тогда вернуться вдвоем... подумай сам.

Ивик почувствовала остро щемящую зависть. Вернуться в Дейтрос со своей девочкой... Если бы они с Кельмом были на их месте!

Если честно, ничего в общем-то больше и не надо. Она и с Марком была так счастлива в первые годы. Когда не было долгих разлук, были маленькие дети, и между ними все было хорошо. А ведь Марк никогда ее не понимал глубоко, и она его, наверное, не ценила по-настоящему.

А с Кельмом...

Все эти глупости, ссоры, измены, ругань из-за выеденного яйца, охлаждение всяких там чувств... Все это для тех, кто никогда не проходил через атрайд, не знает цену жизни, миру, спокойствию. Этого у них не могло бы быть вообще. Они бы просто жили вместе, тихонечко, незаметно, в Дейтросе, в родном, любимом Дейтросе, где все — свое, воздух, дома, деревья, люди. И ничего больше, наверное, не надо...

Только, конечно, этого не будет. Там, в Дейтросе, Марк. Но предположим, это можно как-то урегулировать. У Марка ведь все равно своя жизнь. А со своими чувствами можно договориться. Но они ведь гэйны, они в шемате Дарайи, и деваться-то от долга своего просто некуда.

— Нет, — сказал Эрмин, — я думаю, что для нее будет лучше — остаться здесь. Она поэт, а их здесь, настоящих, очень мало. И для меня... для меня тоже будет лучше. Я не только хочу работать в разведке. Вы тоже извините, но и я должен вам это сказать. Конечно, я буду работать в разведке, раз уж здесь живу. Но у меня еще есть другое... вы же видели наш концерт?

— Да, — сказал Кельм, — но как ты понимаешь, в Дейтросе у вас были бы те же самые возможности... конечно, там несколько повыше конкуренция... но вы, я честно скажу, производите сильное впечатление.

— Дело не в нас, — сказал Эрмин, — просто здесь тоже кто-то должен петь.

Ивик и Кельм молчали, и он добавил, более уверенным голосом.

— Кто-то должен менять этот мир. Мы привыкли... всю жизнь — к противостоянию. Мы — они. Мы — более-менее хорошие, они — исчадия ада. А они — тоже люди. Я это сейчас только понял. Они тоже люди, им очень нужен Огонь. Даже если они этого в большинстве своем не понимают. Они спят, их нужно разбудить. Вы же видели на концерте... Они слышат настоящее. Нас уже в четыре места пригласили выступать... Знаете их Ликана? Ведь он жил уже лет тридцать назад, а они до сих пор его слушают, и вся эта субкультура — от него. Вы же понимаете, как один только сильный гэйн может изменить мир, если есть подходящие условия. А у нас эти условия есть.

— Ну один гэйн изменить мир не может, — возразил Кельм.

— Но может дать толчок. Изменить фантом, — сказала Ивик, — как это мы делали. Ведь не зря же у нас целый отдел на Триме на это работал. Пробуждать людей... менять их души. Кир вот проповедует Христа, а ведь прежде чем человек дойдет до этого, н, чтобы сама его душа хотя бы проснулась. Чтобы он к другому потянулся, к невозможному, к небесному, к счастливому... Кельм, он ведь прав.

— Ты не боишься? — Кельм чуть обернулся назад, — знаешь ведь, чем рискуешь.

— Да, я знаю, Тилл. Вообще да — боюсь, — признался Эрмин, — но ведь и вы боитесь. Наверное, иначе невозможно.

Его рука непроизвольно потянулась к плечу, которое, наверное, все еще побаливало иногда, с острым сочувствием подумала Ивик.

— Быть гэйном вообще опасно, но ведь над нами это — сам знаешь, что — висит постоянно.

— Я знаю, — повторил Эрмин.

— Не пожалеешь?

— Нет.

Кельм остановил машину перед воротами лиара. Протянул руку назад, крепко сжал пальцы Эрмина.

— Хорошо. Две декады подумай еще. Я в таком случае подготовлю план твоей работы здесь, куда тебя встроить, как использовать, как обучать. Через две декады мы снова увидимся, вероятно, в городе. Я дам знать тем же путем.

— Хорошо, спасибо. Дейри, — ответил мальчик.

— Гэлор.

Эрмин вылез из машины, пошел к воротам лиара. Кельм задумчиво проводил его взглядом и тронул машину с места, вырулил на дорогу.

— Какой он все-таки, — сказала Ивик, — и ты знаешь, он ведь изменит этот мир. Они изменят.

— Почему он, они? — удивился Кельм, — а мы с тобой что? А Кир? Мы изменим. И сами дарайцы... те, кто понял. Мои мальчишки. Община Кира. Они изменят мир.

— Вот только я не знаю, в нужную ли сторону будут эти изменения, — задумалась Ивик.

— Ты о чем?

— Я не уверена, что в Дейтросе всем понравились бы такие изменения.

— Для начала, если удастся прекратить войну — это уже само по себе будет очень неплохо.

— Да-а, это было бы отлично.

Ивик подумала, что всех их — слишком мало. Пусть они гэйны. Пусть Эрмин с Кели подействуют так же, как когда-то подействовал Ликан. Что все это значит? Подростки слушают Ликана, и не понимают — о чем он, они глотают хайс, трахаются, размалевывают тело — и все, больше за этим ничего не стоит, и на этом их протест заканчивается, а потом они становится приличными гражданами и кидаются зарабатывать деньги любой ценой, а потом они умирают в Колыбелях или, накопив денег, в дремотном комфорте... А Ликан горел на сцене. А Эрмин и Кели рискуют вообще закончить жизнь очень жестоким образом и очень рано. Но им — этим — так и будет все равно. Они не проснутся.

Но с другой стороны, ведь не ради непременного успеха, не ради непременной победы мы живем. И книга пишется не для того, чтобы заработать миллионы и завоевать популярность. И в бой ты идешь, зная, что победа вовсе не гарантирована. И главное — это делать, главное — начать, действовать, рисковать, и если ты погибнешь, не достигнув ничего — ты все равно погибнешь не зря. Ты уже начал действовать, менять, и ты — хотя бы попытался.

— Знаешь, — сказал Кельм, — я, конечно, рад тому, что Эрмин остается. Не ожидал. Не мог даже предложить ему это вот так. Со временем он сможет заменить меня в лиаре. Я тогда мог бы... мне тут предлагали уже другую работу, там можно сделать гораздо больше. И то, что он говорил о влиянии на этот мир — тоже правильно. Он талантливый парень, Кели как поэт была бы никому неизвестна, кто здесь читает стихи, а так он заставил ее зазвучать. Они и вправду повлияют на этот мир. Но видишь ли... скоро, очень скоро у нас вообще изменится все. Излучатели заработали. Скоро изменится Трима. Дейтрос. Дарайя. Все будет по-другому — а как именно, мы пока еще не знаем и даже плохо можем представить.

— Вот это-то меня и пугает, — вздохнула Ивик.

Кельм подвел машину к дому, въехал в подземный гараж. Ивик вылезла. Они оба выбрались из подвала на дневной свет, и здесь Кельм взял Ивик за руку. В саду по-особенному пахло весной, накатывал весенний запах, лился свет, и от этого света и запаха было понятно, что смерти нет.

Мы не все умрем, но все изменимся, вспомнила Ивик. И еще — я увидел новые небеса и новую землю.

Она остановилась, коснувшись ладонью корявого яблоневого ствола. Нахлынуло дежа вю — вот такие же яблони росли в саду квенсена, на них карабкались и зубрили, готовясь к занятиям, прятались среди ветвей, летом рвали недоспелые еще яблоки, мучились потом животами... И этого — тоже больше не будет?

Не только в ее жизни, но и — других. Потому что все изменится непонятным, пугающим образом. Ивик чувствовала это. Она никогда не считала Дейтрос раем, ей не нравилось многое, но она всегда готова была отдать жизнь за то, чтобы только ничего не менялось. Чтобы все осталось как есть; чтобы жили и мама с папой, и толстенький квенсеновский священник, и талантливая сволочь Скеро иль Кон, и Дана, и монах Аллин, и даже тот гад из Верса, который когда-то чуть не сломал ей жизнь.

Их жизнь была несовершенной, но она была прекрасна по-своему. Если бы все осталось так, как есть... и новые поколения квиссанов подходили бы к красному знамени и давали бы присягу. И новые поколения гэйнов выходили бы в патруль. Так же праздновали бы Смену Года и все разом становились старше, и сидели бы за общим столом, и так же ходили бы в распределитель. Пусть продуктов и вещей становилось бы больше — и никаких других изменений не нужно. Дейтрос достаточно хорош.

Но теперь обостренным чутьем Ивик понимала, что ничто не останется так, как есть. Изменится все. Может, потому, что триманцы войдут в противостояние. Может, потому, что сама дейтрийская церковь подошла к рубежу, когда пора измениться — или погибнуть окончательно; когда мир вырос из нее, как из ветхой одежды, и сам, свежим ростком потянулся к Богу, играющему Вселенными.

В этот миг она поняла многое о будущем, которое видела. Ее обожгла мысль — она так мало увидела там, потому что была не готова увидеть больше.

Кельм осторожно коснулся ее руки. Ивик вздрогнула.

Их глаза встретились. Кельм смотрел на нее как-то по-новому, с легким удивлением и с уважением одновременно, будто увидел впервые. Ивик улыбнулась ему, и разом вынырнула из интуитивного полета, теперь она уже была только с Кельмом, только в нем, и только здесь было счастье.

— Пойдем, — сказал Кельм, — кофе выпьем.

— Обязательно, — Ивик оторвалась от ствола, взяла Кельма за руку, — я что-то замерзла.

— И надо нам обсудить еще вопрос с использованием Эрмина и координацию с Женей.

Они пошли к дому.

— И мой следующий сеанс связи, — сказала Ивик.

— И твой следующий сеанс, — согласился Кельм, — все-таки я думаю, не стоит тебе выходить в приморье. Там посты из-за Северного атрайда.

Они поднялись, держась за руки, на крыльцо. Кельм приложил палец к замку. Потом обнял Ивик за плечи. И так, сплетясь, они вошли в мягкий домашний полумрак вдвоем.

И дверь закрылась за ними.

Вечером Ивик сидела за эйтроном в своей квартирке, у окна, глядя в темноту, сверкающую многоэтажными огнями, линиями эстакад, бортовыми огнями и звездами. Она то смотрела задумчиво в эту горящую тьму, то переводила взгляд на экран, и пальцы тогда начинали свой неуловимо легкий бег по клавишам.

Что она знала о будущем? Когда так самонадеянно собиралась писать о нем? Собирала материалы, продумывала, как оно может быть? Она даже считала, что видела будущее — но что она видела? Всего лишь тот же самый Дейтрос, тех же людей, только счастливых, здоровых и сытых, не вынужденных рисковать ежедневно жизнью. Даже гэйнов она видела — такими, как есть.

Теперь она знала, что будущее не бывает функцией настоящего. Оно отличается от настоящего так, как цветок — от стебля, оно раскроется и расцветет новыми красками — или погибнет. Старое небо и старая земля, как ни милы они нам, не могут существовать вечно.

А новые мы не способны представить.

Не способны. Но Ивик была гэйной. Она привыкла отвечать на вызовы невозможности. И теперь она писала роман о будущем, представляя — непредставимое.

Теперь она делала то, ради чего только и жила, и любила, терпела, сражалась. Она была гэйной — и она играла. Она рисовала несуществующее будущее красками, которых еще не изобрели. Неупотребляемыми сочетаниями слов. И только теперь, только в этот миг, она, гэйна, была по-настоящему счастлива.

Она больше ничего, совершенно ничего не боялась.

Она знала, что у нее все получится.

2009-2010.