Бухать и колдовать

— Снейпа вывести из себя проще простого: спрашиваешь с невинным видом: "А как мне эти умения помогут в реальной жизни, профессор?" — и все, полчаса ора и матюгов обеспечено. А там и пара заканчивается. Мы это делаем примерно раз в две недели, работает...

— Ты где скитаешься, бродяга? — Гермиона образовалась на правом траверзе арктического ледокола "Герой Отчизны академик Гарри Поттер" и пошла на сближение, словно айсберг с "Титаником". Ореховые кудряшки развевались при ходьбе, на лице танцевали озорные тени. — Рон уже, кажется, третий круг по залу наматывает. "Где Гарри? Без братухи и праздник не праздник!" — передразнила она рыжего обалдуя, смешно наморщив носик.

Я остановился и изобразил безмолвные, но искренние аплодисменты. Где-то в стороне слышалось залихватское уханье, негромкий, но отчетливый рев пламени и почему-то трели футбольного свистка — там, у барной стойки, кто-то с горящей синеватым пламенем головой ставил рекорд по опустошению стаканов с крепким спиртным. Может, и правда я поздновато заявился?

— Так это... инструктаж по технике безопасности и охране жизни слушал, на пять часов назначенный. Филч, кстати, очень интересовался — почему на инструктаже из всего факультета присутствовал только я? Грозил карами смертельными и нашествием проверяющих инстанций.

— Филч против Дамблдора не попрет, — отмахнулась Гермиона и мастерским "Аксио шампань!" сняла с левитирующего мимо подноса два высоких, все в капельках, бокала. — А Дамблдор весь вечер был здесь, с нами. По-моему, он вообще забыл про инструктаж. Как и остальные.

— Ты чего такая довольная-то? — поинтересовался я чуть позже, когда бокалы щедро поделились содержимым со страждущими душами, и они, то есть души, сладостно развернулись от этого дележа в своих темных каморках. Гермиона смешливо пожала узкими плечами; темный хвост незамысловатой прически хлестнул меня по лицу — но кто был против? Точно не я.

— А почему бы и нет? Очередная учебная неделя закончилась, Хогвартс стоит где стоял, наша планета продолжает лететь вперед среди океана тьмы... Чему тут не радоваться?

Оркестр закончил свои потуги на лучшую иллюстрацию термина "какофония" и рассосался по кулисам. Невидимый диджей кашлянул в кулак, затянутый перчаткой с обрезанными пальцами, проверил питание вертушек и врубил свое видение мира. Конечно, то оказался бескомпромиссный, как десятилетней давности мочалка, хардбасс. Осталось только рухнуть на корточки и приняться вытанцовывать под все это неудержимого гопака.

— Гм, — сказал я, потому что не знал, что ответить. Мне Гермиона отчего-то больше запомнилась вечно хмурой заучкой, озабоченной своими оценками и перспективами сдачи С.О.В.Ы., а не веселой девчонкой с хитрым прищуром и пустым бокалом из-под шампанского в изящной руке. Поэтому я отвернулся и взял еще пару стаканов с медленно плывущего в воздухе подноса. Там оказались какие-то коктейли, но кого это могло остановить? Не умеешь говорить — пей, это вам скажет любой интроверт.

— Сейчас танцы пойдут, ты как насчет этого? — вскинула бровь девушка, пригубив светлую смесь. — О, этот попался не очень крепкий, люблю такой, хоть и не помню название. То ли "Куба Либре", то ли "Грязная мамаша". А может, "Секс на пляже"...

Она послала мне озорной взгляд, который я почти что не увидел, погрузив лицо в широкий раструб стакана.

— Мужики не танцуют, — процитировал я вековую мудрость классика танцевальной музыки. — Они даже ходят с трудом!

— Скучный! А дай тогда попробовать, — Гермиона бесцеремонно утащила коктейль себе. — М-м-м, вкусно! Это "Олд-фэшн" называется, на основе бурбона, по-моему. И хорошего бурбона, между прочим!

Стало ясно, что алкоголя в ней плещется уже грамм триста минимум, так что в нашей двойке она выступала пока что лидером. Какие у меня были варианты, дамы и господа? Не было у меня вариантов. Только один: устроить за лидером гонку!

Я вырвал стакан из загребущих ручонок и сделал залихватский глоток. Вискарь сначала шибанул в лоб коварным апперкотом, но быстро смутился, смешался с биттером и сахаром, прикрылся для верности цитрусовым ароматом, и уже спокойно, чинно, как настоящий джентльмен с Юга, прошествовал в желудок. Стало тепло и спокойно.

Музыка снова сменилась. Неведомый маэстро, видимо, решил, что завернутая в мантии толпа двигается слишком медленно, и решил помочь с этим вопросом — из колонок плеснуло темным, шипящим на раскаленной плите нейрофанком. Гермиона улыбнулась.

— Вот это мне нравится! Пойдем! — И не успел я раскрыть рот, чтобы проговорить формулу вежливого отказа, утащила меня в клубящуюся тьму мош-пита. Гремела музыка, темнота дышала розами, откуда-то с потолка доносился прозрачный голубой свет, пахло весной и фиалками: только подымай кверху свой длинный нос. Круговорот мантий модных цветов, которым даже в пьяном бреду нельзя было подобрать названий, если, конечно, ты не женщина (до такой степени дошла тонкость вкуса) прыгал и колыхался, словно театральные кулисы.

— Мама, я в раю, — слабым голосом сказал я, но, поскольку никто не услышал, вынужден был повторить торжествующим воплем: — Я в раю, мама!

Толпа ответила в одобрительном духе: как же иначе, мол. Здесь преобладали бесшабашные младшекурсницы, и в одежде у них все было продумано и предусмотрено: тонкие талии были обтянуты и подчеркнуты, шея и плечи открыты именно настолько, насколько нужно, и никак не дальше; каждая обнажила свои владения до тех пор, пока чувствовала, что они способны погубить человека; остальное всё было припрятано с настолько большим вкусом, что мне в лицо бросилось три литра крови, отчего оно даже в темноте стало красным, как флаг — того и гляди начну темноту разгонять наподобие прожектора.

Долго заниматься разгоном мне, однако, не дали: по самому носу дернул целый ряд локтей, обшлагов, рукавов, концов лент, душистых шемизеток и платьев. Галопад летел во всю пропалую: вымахавший в косую сажень Невилл Лонгботтом, рыжая и визжащая от восторга Джинни Уизли, Лаванда Браун с голубым пером за ухом, Кэти Белл с пером белого цвета, армянский студент по обмену Сорян, блестящий от пота Дин Томас, сверкающий белыми зубами на темном лице, Полумна Лавгуд, француз Зинедин Зизу, Драко Малфой, Пэнси Паркинсон — всё поднялось и понеслось...

— Танцы — это хорошо! — проговорил слегка помятый я через несколько минут, медленно пятясь в более спокойные широты. — Но в малых дозах. В больших дозах я сейчас готов воспринимать только алкоголь. И еще любезную мою Гермиону. Подь сюда, селянка.

— Интересно, а я буду "любезной", если останусь потягивать эту огненную вкуснотень в трех шагах от тебя?

— Истинные пророки и святые лишены высокомерия, — сказал я смиренно, — Если Гермиона не идет ко мне, то я подойду к Гермионе.

И подошел. Свечи в вышине мигали красным, золотым и синим не хуже светомузыки, радостный визг в отдалении складывался в мелодический рисунок. И она стояла одна среди толпы, бесстыдно и безупречно красивая, стояла и смотрела...

— Мужчина, вы такой обаятельный, я положительно не могу перед вами устоять! — засмеялась девушка, обхватывая меня за шею одной рукой. По правде говоря, одной было довольно мало, но в другой она сжимала полупустую бутылку с зеленой шейкой, которая того и гляди норовила хрустнуть от прикладываемых усилий. Перед глазами у меня начали свои подлые разведывательные полеты игрушечные вражеские вертолетики.

— Предлагаю усилить накал отдыха, — сказал я, артикулируя, как бешеный. — Танцы — вчерашний день... в буквальном смысле, потому что уже заполночь. Предлагаю отбыть наверх, для продолжения...

— Банкета! — Гермиона пьяно мотнула головой. — Хотя нет: я есть не хочу. И пить... тоже не хочу!

Бутылка со звоном улетела на пол, но не разбилась: слава коврам!

— Вот! Отдохнуть хочу! — определилась девушка и заглянула мне в лицо, повиснув на шее, словно мартышка на лиане: — Гарри Поттер, приглашаю тебя отдохнуть!

— Возражений не поступило, — заявил я и поволок ее к лестнице наверх. Мы все-таки уже порядочно накидались — лестницы словно жили своей собственной жизнью, они ходили ходуном и чуть ли не вращались вокруг собственной оси. Какой идиот придумал такой неудобный способ восхождения? Пришлось удовлетвориться грязноватым лифтом с кнопками, которые уже второй год тлели горьким неприятным дымом.

— Гарри? — требовательно сказала Гермиона. Теперь она обнимала меня за талию, но делала это скорее по причине плохой координации, нежели спонтанно возникшей симпатии. — А что ты думаешь о женщинах?

— Одно хорошее. Женщины, скажу я тебе, это такой предмет, про который...

— Ах, так ты нас, значит, считаешь предметом? Шовинист! Феодал!

— Но зато самого наилучшего качества в этой проклятой вселенной! Поди-ка попробуй рассказать или передать всё то, что мелькает на их смеющихся лицах, все те излучинки, намеки — нет, любезная Гермиона, ничего такого словами здесь не передашь. И это, кстати, довольно печально, ибо, как всем давно известно, женщины любят ушами.

— Женщины, чтобы ты знал, любят совершенно другим, — сказала вдруг Гермиона абсолютно трезвым голосом. Лифт звякнул и остановился. Дверь пришлось открывать одной рукой, другая была накрепко занята отнюдь не упирающейся девушкой. В коридорах и общей гриффиндорской зале не было ни души — все сознательные парни и девушки праздновали сейчас внизу, а идиотов на факультете не держали, они быстро отсеивались.

— Ну что, легендарный Гарри Поттер, — рассмеялась Гермиона снова, танцующим шагом пройдясь по комнате. В камине клокотал огонь, и в его переменчивом свете она казалась юной богиней-вакханкой, легкомысленной и порочной. — Развлекай меня!

— Мы же уже пьяные, зачем нас еще развлекать? — нашелся было я, и это было правдой только наполовину. Алкоголь стремительно выветривался из крови, ему на смену приходило какое-то сладкое щемящее предвкушение. Ведь все уже решено, все знаки поданы, ответы получены, и если только не случится чего-то совсем уж запредельного, мы проведем ту ночь вместе, а там уже, потом, наутро — а, черт да будь что будет!

Гермиона остановилась точно насчет камина. Отблески пламени создавали вокруг ее тоненькой фигурки настоящий ореол, словно она была древней святой, вдруг сошедшей на землю, чтобы дарить тепло и радость. Как же могло быть иначе?

— Раз ты задаешь такие вопросы, — сказала она с ноткой недовольства, — то никакой ты еще не пьяный, да и я тоже, если способна это замечать. А все бутылки остались далеко внизу, тут сухо и пусто, я проверила.

— Я могу сползать за добавкой. Но вернусь не раньше утра.

— Есть способ лучше. Драко как-то говорил мне, что научил ферменты в своем желудке превращать сахар, который выделяется из спиртного, обратно в алкоголь, и поэтому может оставаться пьяным сколько душе угодно. Нужно попробовать.

Она широко расставила ноги — ох, зря ты не сидишь сейчас, девочка! — развела руки, приняв позу Витрувианского человека, и что-то забормотала, грозно вращая в воздухе кистями.

— Ферменты... — сказал я, — слыхал я о них. Редкостные жмоты, да еще и иностранцы, судя по фами... о-о-о-о!

Ощущение было, будто я из скучного, покрытого измазанным целлофаном мира, вдруг прорвался в настоящий и живой! С одежды все еще осыпались ручейками пыль и известка, но тут было определённо красочнее, интереснее и... теплее? Золотые с червоточинами стены мягко пульсировали, едва сдерживая порывы нездорового воображения, огонь метался в тесном узилище, тоскливо подвывая — праздник начинал складываться без его участия. Потолок пропал, словно с кастрюли над головами кто-то любопытный снял крышку: звезды глядели нам прямо в глаза, без иронии, но со смыслом.

— Ух! — сказал я с выражением. Пол под ногами покачнулся. Когда мы успели перебраться на яхту? И куда держим курс? Кто капитан? — Ах! Аых! Уга-га!

— Ну, я чуточку переборщила, — признала Гермиона. Она расплывалась в колышущемся воздухе, будто мираж. Возможно, все дело было в том, что мы переместились в пустыню. "Корабли пустыни", слыхали о таком? — Спиши это на... о, черт, теперь и меня накрыло.

Она сделала всего шаг — очень, очень длинный шаг — и вдруг оказалась совсем рядом: сверкающие глаза, растрепавшиеся волосы со смешными "петухами", выбившимися из прически, румянец на высоких скулах.

— А тебе кто больше нравится: Джинни Уизли или я?

— Вопрос из бронхов! — Я наморщил лоб и свесил нижнюю губу чуть ли не до подбородка. — Потому что не из легких. Видишь ли, вы все-таки обе очень красивые.

Следующий момент я пропустил, но когда он миновал, мы уже оказались на диване, среди подушек, пустых пакетов из-под чипсов и картонных коробок, где когда-то была пицца "Барбекю", причем Гермиона уже сидела на мне, и ее маленькие ладошки упирались мне в грудь, словно предостерегая: не ошибись.

— Да, это правда. Но ведь она рыжая. А рыжие, как известно, лукавы, лживы, злы, коварны... Где лживость, там трусость и малодушие.

— Но зато, — сказал я, — достаточно хорошенько прикрикнуть на рыжую "Вот я тебе!", чтобы она свернулась в калачик и полезла целоваться.

— Это не проблема, — сообщила Гермиона и полезла целоваться.

— Святые Мстители, до чего же хорошо, — сказал я пару минут (долгие годы? суровую вечность?) спустя, когда мы, наконец, оторвались друг от друга. Гермиона не ответила, она рассеянными движениями вытирала губы и смотрела на меня. Она и есть звезда — вдруг сообразил я. И она выбрала меня, и путешествовала сотни лет, чтобы оказаться здесь, на этой планете, а что же я? Управлюсь ли с небесным светилом?

— Расскажи что-нибудь, — сказала она вдруг.

— А? Про что?

— Вообще. — в комнате уже царил почти полный мрак, камин затухал, но сердце громыхало так, что на книжных шкафах подрагивали конспекты.

— Девушки — удивительные существа. — я на секунду задумался и даже перестал гладить то, что было совсем рядом, юное, прекрасное, пахнущее сиренью и крыжовником. — Одни глаза их такое бесконечное государство, в которое заехал человек — и поминай как звали, не вытащить его оттуда. А попробуй описать один блеск их: влажный, бархатный, сахарный; бог знает, какого нет еще! и жесткий, и мягкий, и даже совсем томный, или, как иные говорят, в неге, зацепит за сердце, да и поведет по всей душе, как будто смычком. Нет, просто не подберешь слова: прекрасная половина человеческого рода, да и ничего больше!

— Это не то, — невидимая во тьме Гермиона пошевелилась на моих коленях так расчетливо, что я и в самом деле тотчас же понял — не то. — Это было про женщин вообще. А я хочу — про меня. Ты так можешь?

— Про тебя? Твои глаза на звезды не похожи, нельзя уста кораллами назвать, старина Шекспир написал это не для себя, а на будущее, он ведь гений, а потому знал, что мы встретимся... Но ты нежная и удивительная, ты лучше всех на свете, и сколько бы ни прошло времени, я всегда буду возвращаться к тебе, ведь ты прекраснее всех звезд...