— Будешь должен.
— Натурой отдам.
— Крупами и трупами не беру, мне за державу обидно.
Мечислав рассмеялся, словно я шепнула ему что-то очень личное — и у меня по спине побежали мурашки. М-да. Что-то часто они там бегают. Пора соревнования проводить и номера присваивать!
— Да дорогой, — громко и вслух ответила я. И цапнула Досю за руку, точно попав в нервный узел. Ага, я умная. Меня не зря учили.
Зато Дося теперь пару минут помолчит. Больно так, что дыхание перехватывает.
И за эти две минуты я успела очаровательно улыбнуться продюсеру.
— Девочки налево, мальчики — к контракту.
И вытащить Досю за дверь. Вадим обнаружился сразу за дверью. Шагах в трех от кабинета.
Подслушивал, гад?!
Ну получи и наказание. Кара Досей. С особым цинизьмом. Я развернулась так, чтобы Дося потеряла равновесие на каблуках — и чуть толкнула ее. Певица со сдавленным хрипом влетела прямо в руки к Вадиму. Вампир ловко подхватил ее и поглядел на меня.
— Юля?
— Берешь девушку за руку и показываешь клуб. Ферштейн?
— Нихт ферштейн.
— А по зубам, чтобы заферштеел?
— Не надо, майн группенфюрер.
— Тогда...
— Яволь...
Дося захлопала ресницами.
— Что... как...
Но прежде чем она сформулировала вопросы и претензии, я рванула по коридору.
— Мечислав меня может найти в баре.
Нет уж. Никаких возвращений. Его бизнес — ему и разбираться.
Вадим похоже смирился со своей судьбой потому что за спиной я услышала его голос с доброй толикой вампирского очарования:
— Скажите, неужели Вы — Та Самая Блистающая и Блистательная Дося! Самая знаменитая и очаровательная певица современности?!
Пришлось ускориться, чтобы уши от сахара не слиплись. Зато Дося теперь будет просто лапочкой. К концу показа клуба то, что у нее вместо мозгов (подозреваю — счетная машинка для евро) будет полностью промыто вампирским обаянием, а любые обиды — в том числе и на меня, забудутся, как сон. Ну и прекрасно.
Дося с возу — волки сдохнут.
Я плюхнулась на высокий стул в баре и попросила знакомого оборотня, смешивающего коктейли за стойкой:
— Налейте сока бедной мне, а?
* * *
Мечислав нашел меня у стойки через полтора часа. Он улыбался и выглядел очень довольным.
— Ты растешь, кудряшка. Я не зря приказал ребятам позаниматься с тобой.
— Валентин считает, что мои навыки — скорее... имплантированные, с Печатью тела — от тебя — мне, — кисло процедила я. — Вот все быстро и усваивается.
— Но как хорошо!
— С паршивого вампира хоть зуб выдрать, — переиначила я поговорку.
— Кудряшка, а что ты будешь делать с моим зубом? Оправишь в золото и станешь носить на груди? На таких условиях я тебе его сам подарю... — Мечислав показал в улыбке весь подарочный набор.
Я скорчила рожицу.
— Размечтался. Я его в лабораторию на опыты отдам. Надо же узнать, откуда такая крепость и белизна! Изучу состав пульпы, дентина, эмали... напишу работу, защищу диссертацию, обанкрочу всех производителей зубной пасты...
— И будешь жестоко разочарована. Мои зубы такие от природы.
Все-таки за прошедшее время вампир научился понимать юмор. Хоть какой-то прогресс.
— Дося уехала?
— Вместе с продюсером.
— а что так плохо?
— То есть? — искренне удивился Мечислав.
— Ну, мог бы и воспользоваться ее... вниманием. Она была бы только рада.
— Ревнуешь, пушистик?
Фырканье получилось особенно выразительным.
— Я? Тебя? Ой, мама... ревную?!
Издевательский смешок тоже удался. Тем более, что был абсолютно натуральным. Ревновать вот этот ходячий символ экстаза?! Ага, сходи, поревнуй Колю Баскова к поклонницам. Результат будет один и тот же. В том смысле, что ты себе нервы перемотаешь, результата не получишь, а объекту — хоть бы хны. Кстати, а почему — хны? Что такое хна я знаю. То есть — хоть бы хны — в смысле хны на хвост насыпать? Сложно как-то.
Мечислав погрустнел.
— Вечно ты говоришь мне гадости...
— Это — не от великой радости, — вздохнула я, допивая сок. И решила перевести тему. — А все-таки почему бы и нет? Красивая. Модная. И готова на все. Бери — и пользуйся.
Мечислав тоже решил не углубляться в наши взаимоотношения. А то начнется по пятидесятому разу...
— Юля, я вообще-то брезгливый.
— вот не подумала бы...
— Все мои любовницы, все, — подчеркнул голосом вампир — которых выбирал я, не шлюхи. А Дося как раз такая.
— Мы такие, какими нас делает общество.
— Если женщина родилась проституткой, никто ее не изменит, — отрезал вампир. — Равно как и мужчину. Не стану их осуждать, при необходимости такими очень удобно пользоваться, но сам я этого делать не хочу. Такие женщины, как она — хуже чумы.
— И меня еще спрашивают, за что я не люблю вампиров. Да вы просто лицемеры, — покривилась я.
— Отнюдь. Я могу посочувствовать Сонечке Мармеладовой.* В некоторых обстоятельствах человек может пойти на что угодно. Взять хотя бы Великую Отечественную, на которой сражался твой дед. Могу тебя заверить, шпионы не гнушались любыми методами. Вплоть до проституции. И я не могу их осудить. Но когда мужчина или женщина решает стать продажной тварью...
* см. Достоевского с его 'Преступлением и наказанием', прим. авт.
— почему тварью!
— потому что к человеческому роду они уже не относятся. Они на все готовы ради славы, денег, власти... да просто ради своей минутной прихоти. Это — хищные твари. И им сочувствовать никак нельзя.
— А если человек не представлял во что впутывается?
— Даже у Доси был выбор — остаться, чтобы стать такой — или уехать, выйти замуж за хорошего парня и прожить жизнь, пусть и без славы, но зато в радости и любви. Юля, это ведь глупости, что можно быть счастливым только во дворце. Счастье — оно не в золоте, а в твоем сердце.
Я с удивлением поглядела на вампира.
— Ты Библии перечитал? Такие слова...
— Не издевайся. Это ведь правда.
— Только услышать ее от тебя...
— А я что — не человек?
— Ты — вампир.
* * *
Я жду.
Несссколько сссотен лет — я жду.
Проклятые людишки. Ненависсстные... мерзсссссские...
Я был сссилен раньше. Они никогда не одолели бы меня один на один. Только хитроссстью. И подлоссстью.
Меня лишили тела. Зсссаточили в клетку. И несссколько сссотен лет держали в зсссаточении в сссвятилище. Но потом на эту зсссемлю пришел Хриссстоссс. Сссвятилище было разсссрушено. Я торжессствовал в сссвоем узсссилище. Я надеялсссся. Но это меня не ссспасссло. Моя тюрьма попала в лапки к омерзсссительным монахам. И один изссс них сссмог разсссобратьссся. Он понял, кто я такой и откуда пришел. Осссозссснал, что я изссс сссебя предссставляю. Я был ссслишком несссдержан. Я напугал его — и не уссспел взсссять разсссум под контроль. Ссслишком я обрадовалссся возсссможной ссссвободе. Ссслишком поторопилссся.
И этот церковный мерзсссавец наложил на меня еще и сссвои зсссаклинания.
Я был сссчассстлив, когда его убили. Я почувссствовал его сссмерть. Но это не помогло мне. Я по-прежнему зсссаточен в камне. И путы мои почти не оссслабли.
Чтобы разсссорвать их, требуетссся жертва.
Сссильная жертва.
Но пока я жду осссвободителя.
В этот разссс я не сссовершу глупых ошибок.
Глава 3.
Как начинаются стройки.
1-е сентября.
Ночь я не спала. Проще было подождать до утра, а не засыпать на пару часов — и вскакивать с криком от очередного кошмара. Или — старого и уже приевшегося. Неважно. Важно то, что Мечислав отпустил меня только в четыре утра. А в семь уже пора было готовиться. Душ, завтрак, туалет... в смысле — что одеть в институт. А что тут оденешь? Мы не в школе. Поэтому — джинсы и майка. Сверху — джинсовая ветровка. На ноги — туфли. В сумку — тетрадь. Проверить ручки — хоть одна-то должна писать? И запихнуть необходимый минимум. То есть — пару бутеров. По расписанию у меня сегодня три пары. Проголодаюсь. Рядом с институтом нет ни одной приличной забегаловки. А покупать пирожки с лотков — самоубийство. Сильно подозреваю, что жарят их там на машинном масле. Я уж молчу про начинку. Кто его знает, лаяла она вчера, мяукала — или ходила с удостоверением инспектора облСЭС* и задавала слишком много вопросов? А уж обедать в столовой института?!
* Областная Санитарно-эпидемическая служба, прим. авт.
Боги, спасите меня раньше. Или убейте, что ли! Все быстрее будет.
Институтская столовая — это жуть. Ассортимент там — те же пирожки, что и у лоточниц, пара сортов пирожных, ну и стандартный 'набор юного химика'. Чипсы, семечки, соленные орешки, растворимые лапша и картошка. Почему химика? А, все равно там одни реактивы. Вы же не считаете, что туда что-то натуральное кладут? Разве что сою. Из напитков — газировка. Хорошо хоть в вестибюле кофейную машину установили. А то раньше в столовке и кофе пить было противно. Всюду перешли на пластиковые стаканы. Но мы же не такие? Поэтому пьем из стеклянных. А микроб — все равно существо нежное и от грязи помирает.
Одним словом — обедать в нашей столовке нельзя. А кушать захочется. А еще ведь ехать на это открытие... Мать его! Ну, вот и первое сентября, как оно есть!
Первое сентября. Прекрасный день. Что он из себя представляет?
У школьников — торжество маразма. Сначала линейка, на которой директор, опасно раскачиваясь на трещащей трибуне, талдычит про величие образования. Вы в это время стоите и мечтаете, чтобы он или рухнул — или на него сверху что-нибудь упало. Хотя бы птица нагадила. Для оживления остановки. Потом все зависит от его морального садизма. У нормальных директоров этот день ограничивается выдачей расписания и строгим наказом 'не опаздывайте завтра'. У особых сволочей — еще от трех до восьми уроков, чтобы скучно не было.
Но это — у школьников.
У студентов немного по-другому. Прилетаешь, смотришь в последний момент вывешенное деканатом расписание — и идешь учиться. Что я и сделала.
Влетела в кабинет за десять минут до начала первой пары — и плюхнулась за парту рядом с подружкой. Сейчас у нас генетика.
— привет, — шепнула Инка.
С Инкой мы подруги с момента поступления. И надо сказать, что это... своеобразная дружба. Мне легко дается учеба. Инка же еле тащится в хвосте. Не из-за лени. Просто кому-то учиться легче, а кому-то сложнее. Инке наука не дается, но грызет она ее с таким остервенением, что рука преподавателя сама собой выводит 'хор' в зачетке. Мне же учеба дается легко. Поэтому Инка использует меня на контрольных и курсовых, а я ее — когда пропускаю лекции, и их потом надо у кого-нибудь списать.
Пока я болела, Инке пришлось тяжело. Да, к третьему курсу все уже разбиваются на пары, тройки и пятерки, все компании уже сыграны и постороннему практически невозможно найти себе место.
Но потом я вышла из больницы, начала серьезно наверстывать пропущенное — и подруга вздохнула с облегчением. Есть на кого свалить свободное творчество.
В свободное время мы общаемся очень редко. Особенно летом, когда Инка уматывает на весь сезон к тетке в Крым. Хотя сейчас это сложнее. Мы ж теперь ридна Украйна и поганые кацапы! Блин, ну это ж надо было так поюродствовать! Эх, взять бы всех наших политиков, связать в один большой узел с олигархами, залить свинцом и притопить в глубоком месте. Лучше — у берегов Англии, чтобы там рыба дохла, а не у нас. Самим — объединиться. В смысле — Россия, Украина, Беларусия. А что — Бог любит троицу! Вернем великую державу. Америкосов хватит кондратий, англичане так охренеют, что как бы с островка в воду не попадали, а китайцы трижды подумают, прежде чем к нам лезть. А в качестве президента, генсека или даже царя — пригласить Лукашенко. Если его наши СМИ ругают без перерыва на сон и еду, значит, человек порядочный. И ворует только с прибыли, а не постоянно, как наши власти.
— привет, — отозвалась я. — Кто у нас преподом на генетике?
— Ливневский.
Из моей груди вырвался стон ужаса.
Ливневский был многогранным человеком, но все грани его характера можно было описать одним словом: Сволочь. Сдать ему зачет было, как влезть на Памир... отличники — и те сдавали раза с пятнадцатого. Экзамен ходили пересдавать года по два. В деканате уже привыкли. И даже не ругались. На нас. Ливневский обожал говорить о себе: 'Я — единственный по-настоящему неподкупный преподаватель в этом продажном институте!'. Как это нравилось преподавателям? Да никак! Шипели гадюками. Но и выгнать эту заразу не моги. И даже повлиять на него. Ливневский был женат на родной сестре зам. директора нашего университета. Надо сказать — это была на редкость гармоничная пара. Она — маленькая, кривоногая как такса, с фигуркой совдеповской тумбочки (2,0х2,0 при росте 1,5 м) и лицом, похожим на непропеченный блин. Прическа — бешеный перманент бледно-пергидрольно-желтого цвета. Одежда — чехлы для танка.
Он — чуть не в полтора раза ее выше. Седые волосы стоят дыбом, прикрывая плешь на макушке. Фигура напоминает богомола, а движения — марионетку на ниточке в руках плохого кукольника. Такие же дерганные и суматошные. На лице особо выделяется нос. Как своего рода аналог Кавказа. Так и тянет вспомнить: 'Кавказ надо мною... один... в вышине...'.
И словно этого мало — в результате неудачной операции на глазу (левом) товарищ начал смотреть в разные стороны. А по-простому — окосел. На лекциях он обычно появлялся в лабораторном халате, который стирался раз в год и под большое настроение. А потому был мят, вонюч и покрыт неизвестного происхождения пятнами. То ли от лаборатории, то ли от бутербродов. И халат — и сам Ливневский.
Выглядело это совершенно шикарно. И студенты давно собирались отправить фотку счастливого семейства в Голливуд. А что?! Годзиллу, Чужого и Хищника — победили? Вот вам еще ужасы в копилку. Какой-нибудь доктор Монстро с супругой или жертвы садистских опытов над людьми... даже на грим тратиться не надо.
Генетику он вел плохо, зато спрашивал хорошо. А благодаря родственнику получал часы по нескольким предметам сразу. И угадать, где к нему попадешься, возможности не было. Раньше нам везло, проносило мимо, а вот сейчас — попали по полной... Генетика-то — зачет и экзамен.
Ой, ёёёёёооооооооо....
Легок на помине, Ливневский ворвался в кабинет. Повеяло незабываемым ароматом какого-то одеколона, похожего на гибрид хозяйственного мыла и средства от блох. Освежающей ноткой был запах пота. Сидящие на задних партах рванули открывать окно, сидящие впереди раскашлялись, стараясь незаметно опрыскать платки духами...
А толку? Этот гад же по рядам ходит во время лекции! Еще так нанюхаемся!
Я забыла сказать об одной маленькой детали. За милый характер, привычки и запах Ливневского давно прозвали 'Каналюга'. Только вот от слова 'Каналья' или от 'ливневой канализации'?
— Все уже сели и открыли тетради — привычно начал он. — Итак, мы начинаем наш урок. Около двух тысяч лет назад... вы записываете?
Ага, пытаемся. Но разве ж за этим гадом угонишься...
— Так вот... около двух тысяч лет назад генетики еще не было...
Жесть!
