— Что там творится? — прошептал ординарец Таки, тоже это заметив. Но привлечь внимание своего командира, смотрящего за стену, не успел. Один из солдат вскинул лук, и Така покачнулся, осел назад; из шеи сбоку торчала стрела. Офицер у ворот махнул рукой, несколько человек бросились открывать створки.

Он же служил Нэйта, их ставленник, запоздало припомнил Рииши — видел его как-то в доме Макори. У ворот началась сумятица, младшие командиры отдавали приказы вразнобой, солдаты на стенах промедлили, лишенные возможности сразу спуститься и опасаясь стрелять по своим. Створки ворот распахнулись. Солдаты Лиа Кен хлынули в ворота, неостановимые человечьей волей, как ливень. Их было слишком много, и они-то к нападению подготовились, недаром Атога так медлил отсылать новичков на войну.

Это даже бойней нельзя было назвать, скорее, кабаном, промчавшимся сквозь муравейник: разорил и не заметил. Солдаты Атоги старались не убивать без нужды, и, видно, их желание совпало с приказом. Но раненых было много.

Рииши повезло, если так можно сказать, его не задели ни клинок, ни стрела, но, когда сбежал вниз, на привратную площадь,, кто-то ударил сзади, сбил с ног, а подняли его уже со связанными руками и без оружия. Огляделся; солдаты Атоги, повинуясь указаниям, отделяли от остальных командиров крепости и старшин оружейников. Он не сумел ни с кем перекинуться словом. Один из старших кузнецов, седой, в сбившейся набок повязке кивнул в ответ на его взгляд, и указал на стену, над которой все еще полыхала прыгающая, вышитая на знамени рысь. Потом всех повели во внутренние дворы, отдельно военных и оружейников.

По дороге снова увидел лицо того офицера, что открыл ворота — неприметное, ведь даже не сразу вспомнил его. Но и вспомнил бы, разве что заподозрил? Сейчас этот человек посмотрел на него пристально и удовлетворенно. Возможно, он и указал солдатам Атоги, выделил главу Дома Нара из прочих, а может, напали местные предатели — те его знали.

Рииши думал, что его закроют вместе со всеми — с кузнецами ли, с офицерами, — но его отвели в отдельную комнатку. Тут стояли стол и скамья, совсем простые, и ничего больше не было: наверное, принимали просителей. Ему тут не приходилось бывать. С ним не разговаривали, не ответили ни на один вопрос, даже о Майэрин. Вели себя даже не грубо, просто никак — он был вещью, которую велено охранять. Руки не освободили. На жесткой и довольно узкой скамье в таком положении сидеть было неудобно, и он пристроился в углу у стены, глядя на дверь. Время поделилось на две половины, одна неслась галопом, другая еле ползла, и молодой человек никак не мог понять, в какой он сейчас половине. Ныло плечо, которым ударился, когда падал, а сейчас оно было еще и оттянуто назад. А еще, падая, о камень рассек щеку, кровь до сих пор сочится. Спасибо, глаз цел.

Эту ночь провел, помогая Таке, поэтому то ли задремал, сидя под стражей, то ли от удара зрение изменило. Комната словно плыла, и мебель двигалась помаленьку. Кто-то ухватил молодого человека за плечо:

— Идите за нами.

Рядом стоял один из десятников Лаи Кен, судя по форме. За ним двое чужих солдат. Смешно, зачем так много народу? Он со стянутыми сзади руками не убежит, и его отбить некому тут.

Ему помогли подняться. Вышли в коридор, а оттуда — на улицу, только не через главный вход, а через задний. Откуда знают про эту дверь и о том, куда она ведет? Рииши пристальней всмотрелся в одного из солдат-провожатых: а вот этого молодца раньше видел, бегал тут на посылках. Вот ему-то здесь все повороты знакомы. И переоделся уже, подчеркнул принадлежность к людям Атоги!

— Не страшно? — спросил его Рииши. Тот словно бы съежился, голову в плечи втянул.

— Нечего разговаривать, — рыкнул десятник. Не на него — на солдата.

Широкий, мощеный камнем внутренний двор миновали краем. Для того, видно, и выходили через заднюю дверь. А народу здесь было полно, и местные солдаты, из них тоже много связанных, и оружейники, ну и довольные собой герои Лаи Кен, разумеется. Поверх голов, издалека было трудно видеть, но все-таки кое-что разглядел. И Атогу — сидит на коне, блистает доспехами. Вот уж его ничей взгляд не минует.

Шесть тел, привязанных к столбам, на которых укрепляли мишени для стрельбы. Сейчас мишеней там не было, и он издалека не мог разглядеть, как несчастных убили.

— Посмотрите, — сказал Атога толпе, — указывая на тела, — Эти люди были призваны защищать мир в Хинаи, но они воспользовались войной для своей корысти. Я знаю, что они вас обманули. Подумайте, чего вы в самом деле хотите — следовать за предателями или спасти свою родину.

Одного из шестерых Рииши узнал сразу, хоть не было на мертвых формы, и опущены головы — узнанного огромный рост выдавал. Сотник, много лет служил в Ожерелье, сюда прислан после ранения. Остальные, наверное, тоже офицеры Срединной. Но, выходит, не всех командиров убили, кого-то пока не тронули, а может, склонили на свою сторону.

Отвернулся, испытывая тоску и гнев одновременно. Нет, сам там стоять не хотел, но и на сговор с мятежниками идти не собирался. Атога же продолжал, звучный голос разносился над площадью:

— Признайтесь хоть себе, что вас попросту бросили. Войска рухэй стянуты на север, скажете вы? Но кто защищал бы срединные земли, сердце Хинаи, если бы они прорвали Ожерелье и пришли сюда, как в Сосновую? Вся надежда была бы на наших людей, и мы бы, конечно, успели прийти. И вот мы пришли раньше, пришли как защитники, разрушив коварные замыслы. У кого есть хоть капля здравого смысла, примет верное решение.

А он мастер говорить, как-то безучастно подумал Рииши. Странно, я его только пару раз видел и совсем не знал, но с чего-то решил — он прост, как деревянная колода, угрюмый и грубый вояка.

— Хватит, пора идти, — раздался голос над ухом.

На лице десятника-провожатого отображалась некоторая досада — видно, хотел досмотреть представление до конца. Рииши бы тоже не отказался, но кто его спрашивал? Страшно было за своих оружейников. Пока они еще молчат, но среди них есть горячие головы. Останься он там, мог бы как-то сдержать, наверное.

Его привели в комнату, где нередко собирался малый совет — все старшие командиры. Резные алые ставни были полузакрыты, свет падал через них причудливыми пятнами: не только на пол, но и на стены, и на знамена, прикрепленные к потолочным балкам.

Стражи освободили пленнику руки, ушли.

В тяжелом кресле сидел человек, по контрасту с массивным резным деревом казался маленьким. Суро Нэйта, собственной персоной. Такой же худой и темный, как и всегда, но словно бы помолодевший. Рииши не удивился, увидев его, был к этому готов — но вспомнилось, как с Макори скакали по лесам, стреляли уток и цапель. Меньше года прошло, и тесной дружбы не было между отпрысками столь разных Домов, но ладили — а теперь пропасть бездонная разделила.

Значит, это Суро не допустил его присутствия при казни, но убитых показал. Значит, надеется на разговор, скотина.

Разглядев Рииши, одетого как обычный кузнец, разве что без кожаного фартука, Суро удивленно поднял бровь и одновременно с тем нахмурился встревожено:

— Рад приветствовать и рад, что все обошлось в той свалке — по чести сказать, не узнал бы.

— Значит, это и вправду ваша это затея, — произнес молодой человек, не сообразив, что может подставить Майэрин. Осознав, испугался этого.

— Вернуть власть в руки Нэйта — затея самих Небес, — поправил его Суро, для значительности подняв палец к этим самым Небесам. — Там все давно заливались слезами, глядя, во что превратилась провинция.

— И во что же?

— В дикий кусок земель в руках человека, способного только махать саблей. Не спорю, храброго, но умом сравнимого с любым лесорубом. А потом еще хуже — к Хинаи потянулись другие руки, отступника, мечтающего побыстрее вручить холмы и ущелья, окропленные кровью предков, хитрым чужакам.

— Я не так это вижу, — сказал Рииши. Он не хотел пререкаться с Суро — тот умеет жонглировать словами так, как не каждый циркач мячиками.

— Ну, что тут сказать... Аори Нара был честнейшим человеком. Его сын, я не сомневаюсь, тоже. Только молодости свойственно не видеть полутонов. Аори бы понял меня.

— Никогда.

— К чему говорить о мертвых? — глава Дома Нэйта не стал спорить. — Надо понять, что делать с живыми.

— И что же? Перебьете всех, кто не скажет вам "да"?

— Таких будет меньше, чем тебе кажется, — Суро глянул на него словно бы даже с сочувствием.

— Я не скажу. Что со мной?

— Сложно решать, когда равные части лежат на весах, — сказал Суро, будто пожаловался. — Уж будем начистоту, не как главы Домов, а как старший, много видевший, с человеком еще молодым. Я могу приказать Атоге, и в заложниках окажутся все семьи оружейников, что Срединной, что Осорэи. Но с тобой поступать надо иначе; с такими корнями, как твои, либо убивают сразу, либо не трогают, да еще в родне у тебя Аэмара. Я не хочу убийства; много верных Дому Нара поднимется, и мало ли кто еще. Тем паче не хочу новой войны, и так уже одна идет. Провинции нужен мир. Мы его принесем. И если ты убедишь людей, это будет гораздо быстрее. И все останутся живы.

— Даже если бы я взялся за это, кто бы меня послушал? Сочли бы трусом и предателем.

— И где же предательство? Продолжать работу в кузнях, чтобы разбить врага?

— Чтобы уничтожить правящий Дом.

— Со дня на день Столица пришлет указ — введет новое управление. Говорю тебе по секрету. Столь уважаемый тобой Таэна-младший постарался, да... а ты ему верил. Пока речь только о поле боя, младший брат наизнанку вывернулся, чтобы отстранить старшего — а прочую власть над провинцией оставить себе. Но и он просчитался. Таэна в скором времени все равно останутся не при делах. Я знаю нужды Хинаи, мои предки проливали здесь кровь. Ты всерьез хочешь, чтобы сюда прислали чужого чиновника, проклинающего эти земли и мечтающего только о блеске Столицы?

— Нет, не хочу. Но он, может быть, все-таки окажется лучше людей, которые убивают своих товарищей, когда идет война.

— Ты подумай до завтра, — сказал Суро, вставая; от показной доброжелательности ничего не осталось, был он хмурым и раздраженным. — Поутру и решим.

Все было прозрачно, как роса или первый весенний дождь: или утром он отвечает согласием, или на этом его жизненный путь завершается. Можно ответить гордым отказом, но что будет потом с оружейниками? Некоторые, испугавшись за семьи, продолжат работу. Кого-то убьют, и таких будет наверняка больше. И в городской страже много людей Нара, и в других округах, и в Ожерелье. Тут уже не росу вспоминать, а степной пожар в конце лета, когда сухая трава: не успеешь опомниться, выгорит все.

Больше всего он боялся, что Суро сумеет его заставить. Не грубой силой, и без того рычагов и нитей довольно. В таких раскладах легче всего одиноким и безразличным ко всем. На них трудно давить.

...И не только о его выборах речь. Оружейникам может быть предложено купить и его жизнь. Если Суро заговорил об этом, разумно сделать предложение в обе стороны.

Как поступил бы отец?

На сделку с совестью он никогда не шел. Только понять бы, чего требует совесть — гордого отказа или спасения жизней людей.

Суро очень хотел согласия. Видно, и впрямь опасался влияния Дома Нара. Рииши могли бы закрыть в подвале, еще где-нибудь, но отвели в собственные покои, правда, находиться он мог лишь в одной комнате. Его слуг — все были, по счастью, живы и целы, увидел их по дороге, издалека — сюда не пустили. Стража стояла на входе, не сводя с него глаз, железная, немая и глухая. Он даже написать записку в тайне не смог бы. Как и обмануть Суро ложным согласием. С людьми все равно говорить придется, и возможности взять свои слова назад у него не будет.

...Он рос на понятиях чести и долга, зачитывался историями о людях, поступивших, как надо, не склонивших голову перед врагом или обстоятельствами. И здесь, на севере, и в других землях — доблесть везде одинакова и ценна. Вот только они погибли, почти все эти люди, и, может быть, их последней мыслью было, как же они ошибались.

Свет далекой звезды прекрасен, но если смотреть на него, можно сломать себе шею или завязнуть в болоте. Вот у него самого сейчас выбор, впустую геройствовать и умереть в двадцать с небольшим, нет, лучше прямо сказать — через несколько дней; дать роду угаснуть, или махнуть рукой на желающих власти. Что до них, самому-то власть не нужна.

Простучали тяжелые шаги по половицам, и лишь у самой двери он различил за ними еще одни, легкие. Стража посторонилась, давай проход фигурке в светло-сером, и лицо ее было почти такого же цвета, прозрачное, как иногда у тяжело больных.

— Господин разрешил пропустить к вам жену.

...Суро, ты сволочь. Женщин не тронули, и она сидела бы в своих комнатах... Пришла, чтобы уговорить? Наверняка. Но уж не на нее злиться.

Он теперь и за эту девочку отвечает. Кто знает, что придет в голову злобному хорьку — а есть еще и Атога, он Аэмара никогда не любил. Устроить несчастный случай легче легкого...

— Не смотри так, — сказала Майэрин тоненьким, сдавленным голоском, — Я не ребенок. И не собираюсь жалеть о том, что приехала. Что тебе сказал Суро?

Прошла вглубь комнаты, устроилась на кушетке среди подушек, на стражу обратив внимание не больше, чем на пятнышко на дверном косяке. Сложила руки на коленях, брови сведены, покусывает нижнюю губу. Прическа — две косы свисают на грудь, проще некуда. Хоть и заявила, что не ребенок, выглядит совсем девочкой. О чем с ней говорить-то? О ней заботиться нужно, а не перекладывать ношу.

Сам не понял, почему взял и рассказал ей все.

Кэраи сумел умерить недовольство брата своим приездом — тот был слишком рад победе; Тагари позволил ему пока оставаться с войском. Крепость Трех Дочерей они покинули, проведя там неполных два дня. Позади были удобные покои, стены и крыша, защищающие от дождей. Теперь и высшие командиры слова жили в палатках, просторней и куда лучше обставленных, чем у солдат — те ютились, как сваленный в лодку улов, — но все-таки роскоши генерал не позволял никому. И сам в ней не нуждался. А Кэраи трудновато было в военном лагере, среди сотен и сотен людей. Ладно если вдоль речки идти, а то и воды умыться не сразу получишь, как ни приказывай.

И сколько еще ждать гонца, неизвестно. Да и не хочется торопить время, вдруг это все, что у них с братом осталось?

С офицерами Кэраи общего языка не нашел, с солдатами и не пытался, поэтому свободные часы — обычно вечерние и ночные — проводил в одиночестве. На звезды, например, посмотреть, никогда не надоедает. В городах было не до того, и вернется, снова о них позабудет. А тут перед ним раскрывалось все небо, только отойти подальше, чтобы не мешали лагерные костры, числом немногим меньше, чем звезды.

Брат ему выговаривал — земли-то мы отбили, но все же в одиночку шляться не дело. Но Кэраи никогда не заходил дальше, чем караулы стояли — и не пропустили бы, и незачем. По краям огней зажигали мало: легче вглядываться в темноту.