Горные дороги куда неприятней лежащих среди холмов — сплошь морщинистые скальные стены, чащоба, а если вдруг поманит простор, открытое место, окажется оно над обрывом, над бегущим далеко внизу, белым от пены ручьем. Да и с обрыва видно лишь небо — и те же скалы, ту же непролазную чащу. Редко-редко вспыхивают полянки, поросшие золотым донником или белыми колокольчиками — и снова корявый ельник, красные чешуйчатые стволы сосен, между которыми натянуты невесомые полотнища паутины. Свет умирает, наколотый на иглы елей и сосен, истекает сперва оранжевой, затем багряной кровью. А под ветками ночь начинается куда раньше, чем на небе.

Среди людей Асумы были несколько уроженцев предгорий Юсен, знающих эти места, остальные пришли из срединных земель или из южных и темной чащи побаивались. Да вдобавок отряд взялись провожать совы — переухивались с разных сторон дороги даже днем. То ли оберегали, то ли предвещали недоброе.

Дорога же вилась и вилась, удобная для путников, но слишком длинная, особенно в часы, когда хотелось бы перелетать ущелья и речки, а не переходить по мостам.

Вот и Каменная Голова уже показалась... вот и белые скальные обломки сразу за ним, древнему великану выбили зубы. Асума узнавал отметки пути, но они казались чересчур далеко отстоящими друг от друга, будто путь растянули вдвое.

Торопились, толком не устраивали привалы. В предгорья они добрались по реке — не всадники с ним, да и не найти сразу столько обученных лошадей, сейчас особенно. Лодочники подвезли воинов, насколько могли, теперь предстоял путь на северо-запад.

С ним было мало людей, но хватить могло и такой помощи, рухэй тоже не целое войско с собой привели. Ведь пробирались тайно, укрываясь под поникшими еловыми лапами, в оврагах меж папоротника и донника в рост человека — и никто не заметил их следа; хоть и глухие места, все же довольно там и охотников, и лесорубов, а на берегах речушек сидят рыбаки.

Нет, большой отряд не остался бы незамеченным, даже если провел кто-то знающий горы — в этом Асума не сомневался.

Враги в Сосновой — это как провал за порогом собственного дома. Но, даже взяв крепость, они не смогут ее удержать — значит, останутся где-то поблизости, наводить страх на соседние деревни, пока следопыты не отыщут всех чужаков.

Что ж, если не справится Асума, подоспеют воины Лаи Кен. Им идти дольше, зато это настоящая сила...

С утра низко над Лощиной метались стрижи, выхватывали из воздуха невидимых мошек. Нежно и сладко пахло ирисами, они только набирали силу, заботливо высаженные по всему саду.

Лайэнэ, присев на дорожке, рассматривала цветы; с детства любила это занятие, различать, как неуловимо переходят друг в друга оттенки — голубой в лиловый, пунцовый в розовый.

Спать не хотелось совсем, хоть за ночь она не сомкнула глаз. Знала, что это неразумно — силы еще понадобятся, но никак не могла, а использовать то же зелье, что она подлила мальчику, было опасно. Само-то оно безвредно, только мало ли что случится, пока будешь пребывать в мире снов?

Боялась, что вновь прогонит ее — а он тоже мог не спать всю ночь, и не сидеть же в коридоре у дверной щели, опасаясь любого шороха. Но не прогнал, и не заметил, когда она снова вошла. Не выпил даже, а позволил влить в себя несколько глотков обычного травяного питья — а достать и подмешать туда зелье было делом пары мгновений, всегда держала его при себе. Оно почти не имело вкуса и запаха, травы еще надежней скрывали его, но Тайрену сейчас выпил бы и настойку полыни на дегте.

Теперь спит. Лицо так и не разгладилось во сне, острое, больное.

А она всю ночь думала. Единственного человека, к которому могла — да что там, обязана была пойти, сейчас нет. Больше так и не придумала, кому довериться. Даже врачу Микеро, не говоря, разумеется, про письмо — он сразу заинтересуется, а чем так расстроен мальчик...

Но все равно ведь заметит. Рассказать ему про Энори, что ли... сочтет сумасшедшей. Или нет, сперва выведать, что сам лекарь думает о бывшем советнике господина генерала.

Усталость навалилась неожиданно — подкосили не бессонная ночь, к ним привыкла, а волнения. Едва не ткнулась головой в клумбу с ирисами. Может, это мелкая нечисть вроде ко-йоши подкралась? Ах, нет, тут же храм...

Отряхивая и расправляя подол, молодая женщина поднялась. Стало тревожно, словно не сон толкнулся в нее, а беда. Тут же гонг запел протяжно и невесомо, созывая братьев на очередную молитву, а остальным подавая знак, что день начат. Хороший, спокойный день в святом месте, где отступает боль и паром рассеиваются заботы...

В комнатке было полутемно, прикрытый ставень защищал от утра. Чуть приотворив створку, Лайэнэ впустила света побольше, луч упал на каменный пол, покрытый дорогой циновкой. Не монастырская, взята из дома; постарались создать уют для мальчика. До кровати свет не добрался, не потревожил спящего. Ему скоро открыть глаза, и очередное питье будет наготове, не такое крепкое, как ночное, но помешает собраться с мыслями, что-то сделать.

Знание о таких травах было запретным, но лучших учениц-ашриин все равно наставляли. Сонное зелье или дурман способна подсыпать любая девка, но попробуй так, чтобы как надо сработало с человеком преклонных лет или совсем молодым, не повредило и никто ничего не понял.

Осторожно, словно каменный пол мог скрипеть, Лайэнэ подошла к спящему мальчику поправить подушку. А тот не разметался во сне, ровно лежал на боку, одну руку положив под голову, вытянулся, будто стал выше ростом. Из-под угла подушки выглядывал темный предмет, видно, рукой вытолкнул. Вчера еще днем проверяла его постель, не было ничего. До письма.

Осторожно, двумя пальцами Лайэнэ вытянула темные ножны, длинные, дорогие. Узкий длинный нож, анара. Так же осторожно потянула за рукоять, освобождая лезвие, гладкое, чистое. Не игрушка, настоящее оружие.

Даже не знала, что хранит при себе такую опасную вещь. Но когда успел? Зелье не позволило бы встать. Значит, вчера, пока она сидела под дверью, нашарил и достал из укромного места, спрятал. На большее сразу сил не хватило — слишком уж было больно, или решил сам что еще написать... а потом подоспела она с питьем.

Лайэнэ стояла с ножом в руке, то так, то так поворачивала бездумно. И снова толкнулось что-то в затуманенный усталостью разум: еще не хватало, застанут ее с анарой возле наследника Дома!

До прихода врача успела спрятать нож. Микеро увидел ее сидящей возле ребенка.

— Все еще спит? — спросил мужчина недоверчиво.

— Он немного простыл вчера. Я дала ему отвар из хмеля и мяты.

О, это лицо, выражение, как вызов для скульптора или художника! Все перемешано в нем — недоверие, озадаченность, тревога и желание поговорить. Спроси он сейчас, и Лайэнэ, возможно, решилась бы. Но не спросил. Ушел, сразу в коридоре заговорил с прислужником, застучало, звякнуло что-то — видно, доставал какие-то горшочки и коробочки из лекарской сумки, бывшей всегда при нем.

Хороший ведь человек, это ясно, что же мешает довериться?

Молодая женщина проверила и свои зелья — нужного осталось совсем немного. Какое-то время хватит, держать Тайрену как бы в тумане, но потом она будет бессильна. Такие раны не исцеляет сон. Разговаривать с ним, пока мальчик способен слышать, но не может поднять на себя руку... Одна беда, ее не обучали говорить с детьми; здесь пока получалось, но это совсем другое.

Глянула в сторону места, где спрятала нож, невольно сжала флакон в кулаке.

Она не хотела, да и не имела право никого винить, особенно стоящих неизмеримо выше. Но все-таки чувства людей схожи, хоть в самой бедной хижине, что во дворце. Будь у мальчика еще друзья, будь у него настоящие родственники, которые любят — разве он взял бы клинок?

Какая будет роскошная месть! Просто убить ребенка чересчур просто, тем паче такого болезненного. Никто и не удивится, и вряд ли почувствует горе. А вот самоубийство совсем еще мальчика, сына генерала... об этом будут говорить и в Столице.

"После того, как по вине генерала погиб его наставник и друг, ребенок последовал за ним"...

Наверное, для души мальчика самоубийство все-таки предпочтительней, чем быть выпитой нечистью и бродить в виде пустой оболочки... но все же плохо Тайрену придется в посмертии.

И позор на имя отца. По его вине ребенок выбрал смерть... А время и без того сейчас смутное.

Флакон все еще был в ее руке, теплый от ее тепла.

"Я просто женщина, слабее многих своих сестер. Я ничего не могу. Мальчик умрет, и пятно с чести Дома не смыть... но это их путь, их судьба. Я всего лишь невольный свидетель... спасти бы себя саму".

Где-то там, высоко, задуманы пути живущих; сверху видно сплетение тропок, по которым может идти человек, преграды и тупики. У нее своя дорога, не надо пытаться зайти на чужую, их все равно не свести. Она уже поступила так, и ошиблась.

И даже мальчик... никто он ей. И даже никогда не мечтала о детях, чтобы беспокоиться о нем, как могла бы мать.

Вновь посмотрела на флакон, граненый, из дымчатого кварца — в металле нельзя держать подобное зелье. Камень дымный, и внутри туман.

Мало осталось, на пару дней. А тут не добыть, такие вещи не держат и не готовят в храмах. Есть дома запас, но туда и обратно полдня ходу, не меньше. А как одного оставишь? Разве что ночью уйти, позаботившись, чтобы точно спал крепко... На ночь запирают городские ворота, но, если с рассветом быть подле них, можно добраться домой и вернуться, пока крепкий сон ребенка еще не вызовет подозрений.

Лайэнэ встряхнула головой, сильно — из прически выпала тяжелая прядь. Рано хоронить мальчика! Пусть он не ее сын, но, раз некому больше, заботиться о Тэни будет она. Благо, знает, с чем предстоит столкнуться! И не отдаст никому.

Колыбель покачивается. Он снова младенец, и свивальная пелена окутала плотно, не давая дышать, шевелиться. Скоро придет мама, и ослабит немного тугую ткань, и будет все хорошо. И да — он объяснит, что взрослый уже, не нуждается в колыбели...

Чья-то жесткая ладонь, не мамина, задела щеку, ударила в грудь. Или это был камень?

— Тихо лежи, — сказал незнакомый голос, — Новый обвал устроишь.

На лицо потекла вода.

— Не открывай глаза, еще рано.

Я возле крепости, вспомнил Лиани. Нас же засыпало.

Теперь и на грудь полилась вода; осознал, что рубашка и куртка распахнуты. Ледяная вода приглушала боль, и, верно, промывала ссадины или раны, он не мог видеть. По ребрам и голове будто пронеслось стало кабанов, во рту был вкус крови и пыли. Немного воды попало на губы — и у нее был земляной вкус.

— Теперь можешь смотреть, если хочешь.

Разомкнул веки, сперва ничего не увидев. Каждый вдох давался с трудом, еще больше усилий понадобилось, чтобы повернуться на бок и приподняться. Тут же пожалел об этом — перед глазами запрыгали багрово-черные полосы и круги. Но успел разглядеть силуэт рядом, темное пятно в сумерках.

— У тебя ребра треснули, — сказал человек. — Могло быть и хуже. Видишь меня?

— Плохо...

Не знал, получилось ли это сказать, или только губы шевельнулись.

— И голову задело тебе, — добавил говорящий, потом еще сказал: — Я не врач, но тяжелые раны и близкую смерть я чувствую. Это не про тебя.

Странно прозвучали слова, будто бы с сожалением. Кто рядом с ним, друг или враг? Если враг, зачем помогал?

— Пей, осторожно только, — в губы толкнулся жесткий глиняный обод. Сзади под голову придержала рука.

Глотать было трудно, словно не вода, а куски льда внутрь проскальзывали, застревали. Но и впрямь становилось легче. Ощутил наконец, что полулежит то ли на плоском камне, то ли на очень плотной земле. И не зрение изменило, а вправду вечер вокруг, у земли, под ветвями, густой, на небе еще довольно светлый. И сам он — среди камней, а неподалеку, странно изломанные, из-за корня торчат окровавленные предплечье и кисть.

Может, Лиани и смог бы вскочить, но чужая рука удержала, сама словно из камня.

— Тихо.

— Ты...

Не выкрикнул — рваный сдавленный вздох получился. Повернул голову вбок, уже зная, кого увидит. Узнал все-таки голос — его слышал среди болот и той ночью, с Орни. Теперь узнал и лицо — невозмутимое, гладкое, без следа крови или хоть пыли.

Тварь-из-пояса выглядела вполне живым человеком, значит, не голодна; держит крепко, хотя могла бы и отпустить — все равно от нее никуда не деться сейчас.

— Ты убил моих друзей, — сказал Лиани.

— А ты присмотрись получше, там кусок рукава виднеется, — равнодушно откликнулась нежить. — Может, тогда поблагодаришь.

До слуха донесся вроде бы тихий стон — с другой стороны, затем чье-то неразборчивое бормотание.

— Там твои двое, и с ними один... помощник. Не беспокойся, он совсем не как я, даже наоборот, — острые зубы блеснули в улыбке, хотя не было света для такого отблеска..

— Вокруг вас рыскали мародеры, — пояснил застрявший в мире живых мертвец. — Пришлось делать доброе дело. Зато так я сыт и в разуме. Ты по-прежнему нужен мне, а твои товарищи... может, хоть так поверишь в мои слова.

Лиани он по-прежнему то ли поддерживал, то ли не отпускал. Ветерок прошелестел над поляной; от вылитой на тело воды или от ушибов пробрала дрожь. Юноша снова повел глазами по сторонам — бесполезно, только камни, земля, вывернутые корни, темные стволы да темно-розовый клок заката в просвете меж ними, словно и закат порвали на лоскуты. Крикнуть, позвать? Нечем, и дышать-то едва удается.

— Как ты меня нашел? — спросил одними губами, но тот понял.

— Монах, которого вы называете благословенный брат Унно, счел, что тебе — точнее, кому-то — угрожает беда и свернул к завалу. А по мне он просто идиот и заблудился удачно.

— Где же он? Ты...

— Помогает твоим товарищам и заодно оплакивает мародеров. Добрый, добрый, святой человек.

Бессмысленно было рваться куда-то — сил все равно нет, а врет или не врет тори-ай, скоро будет понятно. Сам же юноша сейчас все равно слабее только вылупившегося птенца. И так же, как у птенцов, сердце колотится, скоро выскочит через треснувшие ребра.

— Да успокойся, — с досадой произнесла нежить, — Думаешь, он тебя мне отдал, решив защищать других? Два раза я тебя не тронул, на третий съем наконец? А вот тех он и впрямь защищает. Мне не подойти.

— Спасибо, — сказал Лиани. — Ты снова меня спасаешь...

Мужчина напротив неожиданно ощерился:

— Если бы не она...

— Помоги сесть, — попросил юноша, отводя взгляд — страшно было видеть этот оскал. — Надо выбираться отсюда.

— Спешить тебе некуда, отлежись, и поговорим еще. Есть о чем.

— Мне надо в крепость.

— Нет больше твоей крепости.

— Откуда ты знаешь? — снова лед под ребра толкнулся.

— Думаешь, я смерть не почую, да еще если столько мертвых? Сказал же раньше. Тут ходу даже тебе такому не больше пары часов, несложно понять.

Вот так. Снова откинуться назад и бессмысленно смотреть в нависший склон, может, он вновь упадет. И закричать нету сил, и лед внутри не дает вздохнуть. И рядом не товарищ даже, а тварь-убийца.

123 ... 353637

↓ Содержание ↓