Град злой

— А поточнее сформулировать можешь? — раздражённо перебил Демин, прекрасно понявший смысл фразы. Просто он не терпел умничанья в некоторых ситуациях.

— Знаешь, командир, когда Стырь давеча из темноты выскочил, я первым делом подумал, что это ещё один... Ну что-то такое мне показалось. И как будто он вдруг в последний момент передумал...

— Что ты хочешь этим сказать?

— Что к Стырю ещё следует присмотреться. Мне кажется, и арест Варвара и этот налёт на улице — звенья одной цепи. Что-то другое сегодня должно было случиться, но — не срослось...

— Так... — протянул Демин. — Вот это уже не Шекспир. Это поинтереснее.

Глава 13

— Ты помнишь товарищ, как вместе сражались, как нас обнимала гроза. Когда нам обоим та-та-та-та... ее голубые глаза, — пел Воднев, шлепая по улице Козельска.

Игорь пел редко, но 'метко'. Вернее — очень скверно, потому что даже друг Павленко, заслышав пение, начинал демонстративно морщиться и глубокомысленно изрекать о том, что петь нужно в душе, где никто не слышит. Или в нужнике.

Игорь на подколы не обижался, знал за собой такую беду. И потому пел только тогда, когда его никто не слышал. Или, если и слышал (вон, как местное население таращится), то все один черт — не поймет.

Песню про грозу, что обнимала боевых товарищей, Воднев не помнил. Затянул новую, более подходящую к случаю:

— Мы красные кавалеристы,

И про нас,

Былинники речистые ведут рассказ

О том, как в ночи ясные,

О том, как в дни ненастные

Мы гордо и смело в бой идём!

Дальше застопорилось, потому что слова он опять забыл. А, нет, вроде бы там еще что-то такое было:

— Веди ж, Буденный нас смелее в бой, пусть гром гремит та-та-та... один такой... Тьфу ты, — плюнул старлей, не сумев подобрать к слову 'бой' ничего более подходящего.

— Дядька боярин, ты чё горло дерешь? — поинтересовался у старшего лейтенанта абориген — мальчишка лет двенадцати, одетый в короткий драненький полушубок и потертую шапку. — Орешь, будто кота за муди тянешь.

Игорь, обиженный за свое выступление, уже хотел послать парня куда подальше, а то и накрутить нахалёнку ухо, но передумал. Внимательно посмотрел на пацаненка. На вид тому лет двенадцать, а может и все тринадцать. Крепкий. И на лыжах пройдет там, где взрослому не пройти.

А ведь идея, пожалуй! Ребенок, конечно ж... Но! Не было в Древней Руси такого понятия — дети. По здешним меркам вполне самостоятельные индивидуумы, тудыть их в качель! Некоторые женихаться уже успели. Тем более на носу беда великая, всем миром вставать надо: чтобы и стар и млад!

А если сколотить лыжный диверсионный отряд из подростков, то чем он хуже отряда из взрослых?!

— Ты, отрок, чей будешь?

— Овдотьин я, — шмыгнул парень носом.

— Стало быть, сирота? — зачем-то спросил Игорь, хотя помнил из наставлений Свешникова, что если на вопрос 'чей' ребенок называет имя матери, то отца у него нет.

— Ну...

— Тятьку татары убили?

Мог бы и не спрашивать. Мальчишка набычился, но слезу не пустил. Молодец. Скривился и снова шмыгнул носом.

— Пришлые мы, — сообщил парень. — Из Рязани бежали.

— Ты же в Козельске не один такой? — настаивал Игорь. — Есть дружки, кто с татарами посчитаться хочет?

— А то... — сплюнул мальчишка на снег и по-взрослому спросил:

— Ты, боярин, дело скажи. Коли нужда есть — хоть щас робят скличу. Сколько надо-то?

— А надо... — призадумался Воднев на миг. — Человек десять-пятнадцать. Найдешь?

— Да раз плюнуть, — усмехнулся мальчишка. — В Козельск не токмо мы с маткой пришли, тут и других полно. Вон — Ванька Ванявый, крючников сын, Гюрг у дьячковой вдовицы... — начал он перечислять, но Игорь прервал парня:

— Короче. Тебя как звать-то? Онька? Это что за имя такое? Онисим? Ну, лучше пусть будешь Онисием, солиднее. Значит, друг мой, Онисим, давай так. Собирай пацанов...

— Кого собирать? — удивлённо захлопал глазами тот.

— Дружков своих, — уточнил Воднев, удивившись, что слово 'пацан' тут не знакомо. Надо будет Свешникова спросить.

Когда Онисим убежал, Игорь спохватился (а что родители скажут?), но было уже поздно. Да и некогда было думать, потому что пришел туда, куда хотел — в мастерскую бондаря.

Воднев ожидал, что в мастерской — здоровенном сарае, где под самую подволоку были сложены разномастные бочки — он встретит какого-нибудь старичка с козлиной бородой. Почему-то именно таким воображение рисовало бондаря. Вместо этого узрел нестарого еще мужика, комплекцией напоминающего Павленко.

— Здравствуй, мастер, — слегка поклонился Игорь, приподнимая над головой шапку.

— И ты, будь здрав боярин, -поясно склонился бондарь, польщенный оказанным почетом.

Выпрямившись, с интересом смотрел на боярина, сотворившего необычное дело — первого поздоровавшегося с горожанином. Воднев-же, не зная как начать разговор, осматривал готовую 'бочкотару'.

Посмотреть было на что: в мастерской громоздились столь огромные кадушки, что впору засмолить не только царицу с князем Гвидоном, но и всех богатырей с дядькой Черномором. Впрочем, были и что вместят не больше поллитры. Ну, коли прежними здешними мерками мерить — фунт.

Наконец, высмотрев в углу доски для сколачивая бочек (как их там, клепки, что ли?), Игорь начал разговор:

— Вот скажи-ка мне Данила-мастер...

— Не Данила я, а Гаврила, — поправил бондарь.

— Ну, стало быть, скажи мне, Гаврила-мастер, — опять начал Воднев, но снова был перебит:

— Ты, боярин, меня за фрязина что ли считаешь? — обиделся мужик. — Так русский я, в Козельске уже шестое колено живет. И все бондари.

Игорь едва не взвыл. Пацан не понял, что его называют пацаном, а мастер — мастером. Ну, насчет мастера понятно, слово немецкое. Сколько еще таких в обиходе, о чем мы не задумываемся. А с пацаном надо бы проконсультироваться.

Ладно, хрен с ним, с великим и могучим, с этимологией (так, вроде бы?) можно и потом разобраться!

— В общем, Гаврила, нужны мне доски струганные, вроде этих, клепок.

— Много досок-то? — слегка посуровел бондарь. — И каких размеров?

— Досок... — прикинул Воднев, чтобы с запасом, — ну, штук сорок. А ширина, чтобы... — выцепив взглядом подходящую клепку, подошел и измерил ее так, как когда-то научил трудовик в школе — мол, если под рукой ничего нет, можно мерить подручными средствами — с помощью руки. Расстояние от мизинца до большого пальца примерно двадцать пять сантиметров.

— Стало быть, ширина тебе в пядь нужна? — уточнил Гаврила. — Ну, таких у меня много, хоть сотню дам.

'Так вот она какая, русская пядь!' — возликовал Игорь, помнивший, что 'пядь' — это что-то маленькое. Как там в песне — 'Чужой земли не надо нам не пяди, но и своей вершка не отдадим.

Воднев помотал головой, отгоняя мысль: а сколько тогда сантиметров в вершке?

Мастер спросил:

— Тебе в какую пядь — в малую?

— А у досок у этих концы вверх можно загнуть?

— С обеих сторон? — удивился бондарь.

— С одной, — поправился Игорь.

— Это что, как у лыж, что ли?

Вот тут старший лейтенант чуть не сел. Он-то приготовился поучать бондаря, как сделать 'снегоступы', а тут — бац!

'Ну, Михалыч, ну, зараза историческая! Скажу я тебе пару ласковых!' — мысленно пообещал Игорь главному консультанту диверсантов. Теперь же, желая выкрутиться из неловкой ситуации, спросил, как бы о само-собой разумеющемся:

— А готовых лыж у тебя нет?

— Так у меня откуда? — развел руками бондарь. — Лыжи надо у дружинников княжеских спрашивать. Они же зимой на лыжах ходят...

Вот тут потомок кержаков сделал то, за что его старый прадедушка, доживи он до сего дня, заставил бы долго чистить зубы с хозяйственным мылом — выматерился! Причём уже не в первый раз с момента попадания в Козельск. А ведь в жизни старлея-диверсанта случались моменты и похуже! Однако тогда он почему-то не матерился.

— Ась? — навострил уши Гаврила. — Это по-каковски? Как, говоришь мать-то поиметь надобно?

— Ладно, — оборвал неприятный разговор заалевший Воднев. — Не бери в голову! А лыжи, что у дружинников... ну, не годятся они нам. Не той системы, — вспомнил и сразу хмыкнул он.

Вообще, мысль понаделать лыжи из клепок пришла к Игорьку из глубокого детства. Сам он, конечно, не то, что на самодельных лыжах, но и на 'мягких' креплениях не ездил. Был у него полупластик, потом — пластик, с 'крутыми' ботинками. Но жила в деревушке, куда они с родителями ездили отдыхать, стогодовалая бабка Лена.

' Щас-то, дивья вам, горлоеды, — говорила старуха, смешно корявя слова беззубым ртом. — Пошел в магазин, все и купил. А ведь у нас как было? Мячи тряпишные шили, а вовнутрь вату запихивали. А лыжи из дощечек делали, от старых бочек. Настоящие лыжи токма у бар были'.

Бабка Лена умерла давным-давно, но ее рассказ отложился глубоко в памяти, чтобы вынырнуть. А вот, поди же ты... Не удалось удивить предков новшеством.

Бондарь, между тем, решил уточнить:

— Ну так, говори: какие лыжи нужны, да к какому сроку?

— Значится так... Нужно мне двадцать пар, скажем, дня через два.

— Не пойдет через два, — помотал головой бондарь. — Не успею.

— Так я тебе помощников дам, — обрадовано сказал Воднев, вспомнив о том, что скоро у него будет команда мальчишек.

— Так помощники-то мне на кой хрен? — скривился Гаврила. — Лыж я настругаю, концы заострю, желобок выдолблю, чтобы по снегу скользило. Ну, дырок навертеть надо, чтобы веревку продеть. Всё про всё — на полдня работы. Так ведь лыжи надо с задратыми концами делать. Мне же клепки придется в бане парить, а потом камень сверху класть. А парить дня два, а то и три придется.

— Давай через три, — покладисто кивнул Игорь. Вздохнув, полез за пазуху:

— Сколько?

— Да ты чё, боярин? — отшатнулся Гаврила. — Ты же лыжи эти не для себя делаешь, а чтобы татаров бить!

Игорю оставалось только одно — поклониться мастеру. И уже не кивком, а в пояс, как равному.

От такого изъявления чувств вышестоящего по социальной лестнице, бондарь совсем опешил. Вот он, феодализм проклятый!

Глава 14

На выходе из мастерской Игоря уже ожидали мальчишки во главе с Онисимом, надувшимся от собственной важности.

Игорь осмотрел 'гаврошей', крякнул. Одежда — дыра на дыре, вид голодный.

— Что орлы мои сизокрылые, — нарочито весело обратился Воднев к парням, — на лыжах ходить умеете?

— Н-ну... — неопределенно протянул кто-то из парней, и Игорь понял, что ходить на лыжах — тем паче, бегать на них, они не умеют. Не пришла еще эта забава на Русь. Вернее — прийти-то пришла, но была еще не забавой, а суровой необходимостью.

— Я умею, — заявил вдруг один из мальчишек. — Я с тятькой на охоту ходил! — похвастался он, а потом вдруг пустил слезу:

— Тятька охотником был, да мунгалы его в дороге убили.

— Вот за тятьку и поквитаешься, — нарочито резко оборвал его Воднев, хотя, при взгляде на мальчишек, у него самого что-то подкатывало к горлу. Какой-то невкусный ком...

Откашлявшись, приказал:

— Значится так, отроки! Сейчас занимаетесь своими делами, а через ... (спохватился, едва не ляпнув 'через час', что у предков означало 'минуту') ... а к закату к нашему терему подойдете. Знаете где?

— Знаем! — бодро отозвались мальчишки.

— Вот и ладно, — кивнул Игорь.

Глянув на солнышко, прикинул, что до заката час-полтора и осталось, потом строго добавил:

— Никому ничего не болтать! Ясно?

— Ясно! — вразнобой отозвались мальчишки.

Отозваться отозвались, но разбегаться по своим делам не спешили. Сгрудившись вокруг Игоря, чего-то ждали.

— Парни! — сказал Воднев, сделав лицо построже. — Вам чё непонятно? Повторить?

Мальчишки засопели. Переминаясь с ноги на ногу, опять чего-то ждали. Наконец, не выдержал Онисим:

— Боярин, а ты нам хлебца не дашь? Голодно очень...

— Нам бы не себе, — стыдливо добавил тот мальчонка, чьим отцом был охотник. — Мамки у нас голодают, сестренка у меня есть еще, братик...

— И у меня...

— А нас у мамки семеро...

Игорь посмотрел на голодных мальчишек... Наверное, ему еще никогда в жизни не было так плохо. Даже тогда, когда на 'зачистке' одного аула пришлось стрелять в боевика на глазах у его семьи.

— Ребятишки, с собой я хлеб не ношу, — виновато сказал Игорь. — Давайте, разбегайтесь пока, а к закату придете...

В 'ставку' он пришел так быстро, как только мог. Побежал бы, да нельзя... Не говоря ни слова, вытащил из угла большой мешок и на глазах удивленных товарищей принялся набивать его тем, что под руку подвернулось: сухарями, кусками сыра. Сбегал в поварню, притащил оттуда несколько караваев хлеба.

Демин, наблюдавший за деятельностью подчиненного, не выдержал:

— Игорь, ты зачем провизию запасаешь?

С изумлением констатировав, что Воднев на замечание старшего по званию реагирует слабо, гаркнул:

— Старший лейтенант Воднев! Ты чего делаешь?!

— Виноват, товарищ майор! — спохватился Игорь.

Вытянувшись по струнке, доложил:

— Диверсантов кормить собираюсь.

— Игорь, ты чего? — поинтересовался Павленко. — Заболел, что ли? Каких диверсантов?

— Стоп-стоп, — начал понимать командир. — Ты чего, лыжников из местных набрал? Вроде, хотели из своих отряд составить.

— Я, командир, ребятишек решил к делу пристроить, — сказал Игорь.

Объяснять, что к чему, не пришлось. Диверсанты — народ понятливый. К всеобщему удивлению, идею детского диверсионного отряда принял в штыки не мягкотелый интеллигент-либерал Свешников, что было бы логично, а Павленко.

— Да вы чего, мужики? Мы что, пацанов на убой пошлем? — кипятился старший лейтенант, напрочь забывший о хохляцком акценте. — Мы даже во время Отечественной войны мальчишек жалели. Даже сынов полка в тыл отправляли. Когда фильм 'Сволочи' сняли — скандал был! Меньшов даже приз отказался вручать! Фашисты детей на смерть посылали, а мы кто будем? Игорь, ты каким местом такое придумал?

— Таким самым местом и придумал, — не стал спорить с другом Воднев.

Криво усмехнувшись, сказал:

— Им, пацанам этим, что так, что этак, все равно смерть. Не от сабель татарских умрут, так от голода ноги протянут. Вон, выйди во двор, посмотри, — разозлился Игорь. — Наверное, стоят уже, хлебца просят. Их тут много, в Козельске. Вдовы, сироты, калеки, кто из других городов прибежал. Думаешь, их тут кормят? Ладно, что в храме что-то перепадает, так надолго ли?

— Да, а вот об этом аспекте мы как-то не подумали, — хмыкнул Свешников. — Тут же народ голодает...

— Нам, Алексей Михайлович, такую задачу никто не ставил, — мягко пояснил Демин.

— Да я понимаю, — вздохнул историк. — Отстоим Козельск, спасем людей и от татар и от голода... Но все равно, кошки на душе скребут.

— Скребут, — согласился Демин. — А что делать?

В палатах повисло молчание. Каждый понимал, что сделать они ничего не могли. Им и так приходилось выколачивать харчи на свою дружину. А если еще заставить княгиню кормить всех беглых, собравшихся в городе, то... Нереально это. Суровый прагматизм войны — надо кормить здоровых мужиков, в ущерб всем прочим.