Теnь

Перед самым отъездом в город они весь вечер вдвоем просидели у печки, пили душистый чай и жевали соленую рыбу. Мать спала. Отец рассказывал ей длинную сказку о Машеньке и трех медведях. И все там было не так, как в детской книжке, давно уже ею прочитанной. Вовсе не испугали Машеньку "злые" медведи. Да и не медведи это были. Даша пошла спать — а ей все снилась лесная избушка, где жили люди, временами одевающие шкуры медведей...

Вернувшись в город, Даша не раз просила отца рассказать ей снова ту историю. Но он только качал головой, улыбался:

— В другой раз, Дарчонок. Когда снова туда поедем.

В таежный домик они так больше и не выбрались. Были еще какие-то поездки, но совсем не такие яркие.

Даша выросла городским ребенком, бледной, заученной девочкой, подающей большие надежды, как говорили ее матери учителя. В семье к тому времени пошел разлад из-за болезни отца. И жизнь — то черная, то белая — не давала ей расти спокойно, ровно. Ее часто отдавали надолго бабушке, будто она стала в тягость. Но время прошло быстро, Даша повзрослела.

Отец не хотел, чтобы она занималась литературоведением или журналистикой, и, окончив филологический факультет, она ушла работать в театр... костюмершей. Слишком маленького роста, слишком слабый голос для сцены, Даша в общем-то и не хотела стать актрисой, срывать зрительские овации. Всегда, в какой-то степени, жила в своем мире.

Однажды кто-то из коллег предложил ей фотографии у профессионала, в ателье.

— Что ты, Дарья, талант в землю зарываешь? Уж вся пылью пропиталася среди своих костюмов, — сказала чуть насмешливо подружка, из актрис. Даша пожала плечами, и согласилась попробовать.

Фотоателье, действительно, оказалось одним из лучших в городе. Фотограф, солидный немолодой человек, попросил ее остаться в обтягивающей водолазке и брюках. После ряда снимков, он пригласил девушку отдохнуть в небольшой закуток, где стояли пара мягких кресел, барчик, да небольшой столик. Налил по рюмочке хорошего коньяка.

— Актрисы из вас не выйдет, нет куража, — сказал он так, будто Даша просила его делать какие-то выводы, — Но лицо у вас интересное, фотогеничное. Женщина в джеклондоновском стиле... Хотя, для суровой жизни вы по-городскому хрупкая. Одним словом, заходите когда снимки будут готовы. Я передам через Зинаиду, или кого-нибудь еще.

Он уже выпил свою рюмку коньяка, покраснел, раскрепостился. И Даша почувствовала в нем нечто нечистоплотное. Вполне возможно, что ей это только показалось. Она вежливо простилась и ушла.

Даша не вернулась за своими фотографиями, с тех пор почему-то обходила ателье стороной. Подруга ее ни о чем больше не спрашивала и потому Даша вполне резонно решила, что слишком тихая и апатичная женщина джеклондоновского типа все-таки не приглянулась мастеру фотобизнеса. Для порноснимков у нее была слишком маленькая грудь и узкие бедра, но Дарью в себе все устраивало, ей даже нравилось, что она такая худенькая и легкая. Из какого-то внутреннего чувства противоречия, она записалась в группу акробатической гимнастики и танца для взрослых, и два года упрямо туда отходила.

А потом неожиданно для всех вышла замуж.

Год ее замужества и первой беременности был совершенно безумный, какой-то ошалелый. В тот год на нее свалилось сразу все — и счастье, и горе. Счастье, что встретила Костика, что они поженились, как-то не особенно раздумывая над этим важным шагом. Даша готовилась стать матерью, тайком от него покупала пеленки, книжки. Внешние тяготы жизни проходили мимо них: пустой суп, поджаренный в духовке хлеб вместо сахара к чаю, вместо заварки душистые травы, — все это почти не замечалось. Костик собирал из старой электроники новую, подрабатывал, что-то вечно ремонтируя. Они жили хорошо, дружно, старались помогать друг другу. Костя уже раз пять или шесть ездил вместе с ней в консультацию, оставаясь в коридоре, держал ее пальто, или заходил вместе с ней, когда было нужно.

Потом ее увезли в больницу с сильным кровотечением... Едва успели спасти.

Костя приезжал к ней почти каждый день. Сидел рядом, как и она, побледневший, осунувшийся, обычно, привозил ей холодные с мороза зеленые яблоки или ее любимые апельсины, обеды в баночках, аккуратно замотанные в полотенца.

— Ты сам-то ел сегодня что-нибудь?

— Конечно, — отвечал Костик уверенно.

Даша пролежала в больнице месяц.

Трудно было возвращаться к миру без этого ощущения жизни внутри себя. Она вышла на работу. Детские вещички убрали в дальний ящик шкафа.

Бесцветно пролетела весна, за ней — лето, оставив за собой только пыль. А зимой совершенно нелепо умер отец: просто упал пьяным на остановке и замерз. Через несколько дней после похорон отца, тридцать первого, они с Костей прошлись по магазинам — и Даша видела этих "пьяниц", в хороших пальто и шапках, без рукавиц, зачастую, в драных ботинках. Серьезные охранники выбрасывали их из респектабельных магазинов на улицу, в жестокий мороз. Такие люди перестали быть нужными обществу, слишком накладно стало вытаскивать их из запоев, тех, кто не имел должной хватки приспособиться к "новому времени".

Даша не раз представляла себе как это — замерзнуть? Должно быть не больно, не страшно, без особых мучений. Но никто из нас, еще живущих, не может знать, что испытывает человек, переходя в мир иной. И что чувствует старый отец, когда идет искать своего непутевого сына — и запинается об его тело возле пустующей остановки, в полночь, поражающую своим безмолвием...

Иногда Даша просыпалась от слез. Костя тоже поднимал голову с подушки, жалел ее. Но все-таки он не мог до конца понять, что значит эта боль.

Она давно начала записывать кое-какие свои фантазии. Когда стопка бумаги в столе становилась слишком пухлой, разбирала ее, оставляя из всего едва ли треть. После смерти отца Даша долгое время не подходила к машинке. Потом как-то само собой, по обрывочным фразам, словно мозаика, стали составляться сказки. Даша никак не оценивала их. Временами ей казалось, что они были лучше всей ее прошлой учебной писанины. Но только временами. Однако, она аккуратно перепечатывала их все, просмотрела на ошибки. Сделала даже титульный лист для этой папки и придумала себе псевдоним — Дарья Медведева, в память о той сказке и о том времени. Работа отвлекала ее, заполняла все пустующие места — неродившегося ребенка и слишком рано ушедшего от нее отца. Ни на что большее, как просто набрать тексты, чтобы они обрели свою форму, Дарья не рассчитывала. Встретившись пару раз со старыми знакомыми отца, она поняла, что отец ее всегда оставался человеком слишком противоречивым. И вспоминать об этом было больно.

Она продолжала работать в театре. Жизнь семейная шла мирно. Их с Костиком связывала искренняя привязанность, глубокое уважение друг к другу. Через год она снова попыталась родить. На сей раз обошлось без больницы, кровотечение прошло незаметно. Она надеялась, что Костя ни о чем не догадался, но сама тайком от него ходила в больницу. И все снова отложилось на неопределенное время.

II

Театр, где работала Даша, внезапно потрясла новость: их пригласили за границу, со спектаклем. Она узнала все последней, в том числе и о собственной поездке вместе с труппой, пришла домой более молчаливая и собранная, чем обычно. О новости сообщила Костику, когда они легли спать.

— Может не поедешь? — спросил он внезапно.

— За границу, в Европу?... — усмехнулась Даша.

— Ладно, как хочешь, — смутился он, только поцеловал ее в висок, зарывшись лицом в ворох черных волос, рассыпавшихся по подушке. Но она уже устало закрыла глаза.

Дарья уезжала через неделю. Костик проводил ее до аэропорта, заботливо собрал в дорогу. Настроение у всех было приподнятое — в ожидании чуда. В толкотне и спешке они с Костиком едва успели проститься. Он, безотказная душа, помогал то одному, то другому.

— Ты, похоже, и здесь стал незаменим. Может, полетишь с нами? — улыбнулась Даша.

— В качестве какого багажа? — грустно отшутился он.

На секунду Даша почувствовала острое нежелание ехать и жалость, что оставляет его одного, пусть даже на короткое время уезжает в какую-то Европу. Разве там лучше будет ей, костюмерше из неизвестного никому театра? Она успокоилась мыслью, что все скоро закончится. Поддавшись всеобщему настроению, Даша взяла с собой последнюю рукопись, она лежала в сумке, много места ей не требовалось. Даша была уверена, что каждый из них взял с собой в это путешествие что-то заветное — хотя бы мечту.

Она дремала весь путь, время от времени просыпаясь, чтобы проследить за перемещение своего обширного багажа. И скоро была в гостинице. Европа удивила Дашу разве что скурпулезной опрятностью во всем, до мелочей. Впрочем, работы было так много, что она не успевала оглядеться. Жили в дешевой гостиннице, питались тоже неважно, соответственно жилью, экономя спонсорские деньги. Незаметно наступило католическое Рождество. И Даша уже не знала, успеет ли она приехать домой, как задумала.

За день до двадцать пятого числа она почувствовала предательские боли в спине, ей позволили немного отдохнуть — все равно Рождество решили встречать в старушке-Европе, разодетой красочными огнями. В тот день Даша заснула только под утро, постоянно прислушиваясь к себе. Мешал шум за окном, и огни, чужая обстановка, чужая жизнь. Она перенеслась в мир сна незаметно.

"Он шел по пустырю, по битым кирпичам и ярким осколкам цветного стекла — будто под ногой хрустела расколовшаяся радуга. Радужно светились осколки, и зелень сорной травы была необыкновенно яркой, желтые головки одуванчиков горели неоновым светом. Он остановился, закрыл глаза — все резало, ломило и слух и зрение, все обострилось до критического состояния. Слуховые галлюцинации звучали внутри черепа, не рождались извне.

"Как я любил тебя, как хотел тебе что-нибудь подарить..." — и дальше мысль не двигалась, все неслось по кругу от первой ко второй фразе.

"Как я любил тебя, как хотел тебе что-нибудь подарить, удивить тебя... Подарить тебе все...

...чем я владею," — закончил свои размышления Король. Уже давно душа его распадалась на части, сколько ее ни собирай заново. И неужели эту душу он подарит ей? Нет, он отдаст ей то, что на самом деле имеет цену, а собственную душу оставит на прежнем месте. Пусть восторгом зажгутся ее глаза, пусть она скажет: "Какой ты щедрый!" Король скромно отойдет в сторону — так, будто бы это решение ему ничего не стоило. "Ведь я уже старик," — скажет он со вздохом и солжет с самым невинным видом. Ему просто захотелось поиграть, отдать все и посмотреть, что будет дальше. Он понимал превосходно: все, что есть в нем, и даже любовь к ней ... неправда...

...Удивления не было. И это первое, что разожгло его интерес. Она сидела молча, потом встала, отошла в сторону и тихо заплакала. Причем, слезы ее были вполне искренними, он это знал, глядя на ее позу, на лицо. Лгут не так — лгут картинно или слишком просто.

— Люпин, ландыш или лютик? — пробормотал про себя Король, словно решал головоломку, — Ландыш, нежный ландыш с ядовитыми плодами осенью вместо цветочков... Посмотрим.

Король ждал долго, но она молчала, и пришлось уйти.

"Все-таки это игра! — лихорадочно думал Король, — перетасовывая карты и рассыпая их по столу. — Все так, игра. Давай поиграем, маленький весенний ландыш, не лишай меня этого удовольствия!" Вечером он получил письмо. Это было забавно! Распечатал его.

"...Когда я рядом с вами, весь мир мне видится по-другому. Словно я смотрю на него не через простое стекло, а через витраж, где каждая вещь вдруг принимает необычную форму и цвет.

Сегодня, подойдя к открытому окну, я увидела фиолетовые деревья, сиреневую траву и небо густо-лилового цвета. Я протянула руку, погрузила ее в тяжелый, вязкий, клубящийся струйками едва приметного пара, воздух. Мне трудно было дышать и в, то же время, я испытывала наслаждение от густых, пряных ароматов, пропитавших и эту траву, и листья, и все вокруг. "

"Мой витраж только из темных стекол," — усмехнулся про себя Король.

"И вот, вдыхая этот сумеречный, отравленный воздух, я вдруг поняла, что мир значительно шире, чем кажется нам в начале пути. И я ушла из этого сада, я покинула его навсегда, мой добрый Король. Лишь осколок стекла остался в моем сердце, и он причиняет мне боль, он ранит меня и не дает жить спокойно. Я думала, что вы поймете меня и воспримите все, как есть. Но злой джокер из вашей колоды..."

Письмо внезапно обрывалось. Король встал с места и прошел в ее покои. Там все было пусто — она ушла.

Остались ее вещи, ее книги, остались висеть разноцветные наряды в шкафу. Даже перо лежало на краю чернильницы и стул был слегка отодвинут, как будто она только что встала. Летний ветер колыхал стору на окне — он выглянул на улицу, и никого не увидел. Ее стали искать всюду по замку, но все было бесполезно.

И тогда Король вошел снова в ту комнату, и приказал никому ничего не трогать. Так и стоит до сих пор сухая чернильница с лежащим на ней пером, и открыта запылившаяся тетрадь, стул отодвинут. Он заходит сюда временами. Осторожно касается вещей, давно потерявших свой цвет, перебирает ее платья, словно яркие пустые оперенья. Но цвет этих платьев хранит только его память. Ее давно нет, она ушла. И стекла в витражах поблекли, а Король стал седым. Иногда он закрывает глаза и слышит ее голос : "И вы живете здесь совсем один?... Этак тяжело и грустно. Впрочем, иногда легче жить одному. Часто ли нам встречаются люди, которые нас понимают?

И вот уже то, что раньше казалось нам важным, тает. Страшнее всего остаться одному перед лицом смерти, долго умирать, страдая от своих немощей. Как это страшно!"

А открыв глаза, он, всегда с одного и того же места — словно время именно там сохранило зеркальный осколок прошлого — видел, как ее руки ловко собирали пестрые гвоздики в круглый букет, подрезая коротко их темно-зеленые стебли. То были полусадовые-полудикие цветы, брошенные когда-то в землю рукой садовника, но теперь росшие сами по себе. Оттенки красного и белого, багряного — горели в ее руках. Она возвращалась в дом, расставляла цветы по керамическим вазам в два круглых букета, как два переливающихся шара. Одну из них оставляла на столе.

Из открытого окна веяло свежестью. Близился август, а значит и осень."

Дарья проснулась поздно, около полудня. За скудным завтраком она набросала несколько страниц и вложила их в свою заветную папку. Выпила еще пустого чаю. Боль в спине немного отпустила. Даша оделась, проверила в кармане куртки мелочь. Путь от гостиницы до супермаркета она знала хорошо, не могла бы заблудиться.

Она вышла на улицу. Климат здесь отличался мягкостью, а эта зима вообще считалась теплой. Даша лишь по привычке накинула на голову капюшон. Она шла медленно, разглядывая дома и витрины, постояла возле зеленой елки и картонного Деда Мороза (то есть Санта-Клауса). Ей хотелось создать для себя иллюзию праздничного настроения, никогда раньше ей не доводилось отмечать католического Рождества. Судя по тому, что говорили актеры, дела их обстояли неважно и денег на обратную дорогу никто давать не желал. Успеет ли она вернуться, как планировала, Даша теперь не знала. И все эти грустные мысли давили на нее, помимо болезненного состояния.