Дикая Дика

Ђ Данная!!!

Склонив встрёпанную голову к плечу, с тугой повязкой через всю грудь, он лежал на кушетке поверх окровавленных простыней и вертел в руках квадратный бумажный бланк, машинальными движениями пальцев складывая его в ромбик. Ладонь матери пронеслась над моей головой, но успела ухватить лишь кончики волос, и я подскочила вплотную к папиному пациенту, с ног до головы осмотрела его придирчивым взглядом, хмыкнула на грязные пятки и покривилась в сероватое осунувшееся лицо. В ответ он протянул мне бумажную птичку, опустил на охотно подставленную ладошку, поддел пальцем чуть вздёрнутый нос мой и тоже печально хмыкнул, болезненно поморщившись после. Отец перехватил меня поперёк тела и отдал маме... В день нашей первой встречи Данная был тяжело ранен. Как я могла забыть?!

Не успеваю добежать до лестницы — на мой истошный крик приносится мать, хватает за локоть, тщетно пытаясь удержать. Говорит что-то, отчаянно мотает головой. Вырываюсь и, прыгая на ступеньки, оборачиваюсь к перекошенному паникой лицу. Выкрикиваю, не обращая внимания, куда летят слова:

Ђ Данная!!!

Он не плакал и не смеялся, не читал, не играл со мной и почти не разговаривал — серой потерянной тенью блуждал по дому, не находя себе места. Единственным, кто удостаивался его внимания, был наш сторожевой пёс, тогда ещё совсем молодой несмышлёный и долговязый. Сторож вовсю лупил и отчитывал собаку, запрещая ей отвлекаться на глупые игры, но пёс всё равно не упускал возможности порезвиться во дворе с Даннаей, пока никто не видит... До сих пор пёс помнит то время, узнаёт в хмуром мужчине молчаливого мальчика, с которым днями напролёт скакал в далёком детстве. Как я могла забыть?!

Неестественно длинный для десяти лет, с огромными руками и острым носом, Данная напоминал мне птицу, почему-то разучившуюся летать и вынужденную метаться по земле, запрокидывая голову к небу. Я хвостом таскалась следом. С утра и до вечера. С первого этажа на второй и обратно на первый. Через кухню во двор и по навесу в окно гладильни. Именно тогда я узнала о существовании такого пути. Не в силах стерпеть мою навязчивость, он закрывался в соседней спальне, но я пробиралась к нему через балкон, о чём-то спрашивала, что-то рассказывала. Он запирал балкон, и я начинала скрестись ногтями в стекло, зная, что это страшно выводит людей... Распахивая стеклянные двери, он совал мне в руки очередного бумажного журавля, откупаясь таким образом от назойливой девчонки. Как я могла забыть?!

А ночами Данная кричал во сне — громко и страшно, словно его резали ножом. Мать с отцом один раз заглянули к нему в комнату, посидели там несколько минут и вернулись к себе. Мальчик заснул и проснулся снова от собственного звериного вопля. Так продолжалось несколько первых ночей. Но больше никто не приходил — смирились. Мудрые взрослые поняли, что ничем помочь нельзя. А я была совсем ещё ребёнком и ничего не поняла... В одну из таких ночей разбуженная его криком я, пробежавшись по балкону, приоткрыла стеклянную дверь и заглянула в тёмную спальню. Скрючившись в комок, обхватив себя руками и зажав голову между колен, Данная сидел на всклокоченных перинах и покачивался взад-вперёд в безмолвной истерике. Пижамную рубаху он с себя стащил — в темноте отчётливо виднелись белые бинты, стянувшие костлявую грудь. С ногами забравшись на постель и повалив Даннаю на спину, я юркнула к нему под бок, прижалась, перехватив за поясницу, и с головами накрыла нас одеялом. Мальчишка лежал тихо — он вообще тогда был очень тихий, не считая ночных воплей, — а я смотрела в синие поблёскивающие в кромешном мраке глаза до тех пор, пока они не закрылись, позволив Даннае провалиться в спокойный сон до самого утра... В ту минуту, когда он уснул в моих объятиях, мы стали одним целым. Как я могла забыть?!

Прыгаю через ступени, спотыкаюсь и шлёпаюсь на четвереньки на мраморные плиты гостиного зала. Принимаю помощь прибежавшего на шум отца, заглядываю в карие глаза и вижу там печальное непонимание, сменяющееся вдруг восторгом, потом страхом и, наконец, смятением — папа не знает, что сказать и сделать. Отталкиваюсь от его груди ладонью и бросаюсь в сторону обеденного зала, распахиваю двери, кричу в пустую комнату, заставляя высунуться из кухни нескольких кухарок:

Ђ Данная!!!

С тех пор он не просыпался в крике. Стоило матери потушить лампу в моей спальне, а её шагам стихнуть на лестнице, я вскакивала и через балкон попадала в комнату к Даннае. Он уже ждал меня, сидя на кровати и призывно откинув край одеяла. Плюхаясь на взбитые подушки, обнимаясь и соприкасаясь лбами, мы долго болтали в кромешной темноте, строя планы на будущий день и в красках расписывая, как именно будем воплощать задуманное в жизнь. Каменные плиты балкона быстро отбирали тепло, и, забираясь в постель, я вечно выслушивала вредное бурчание Даннаи, будто ноги у меня, как у мертвеца. Тёплые ладони обхватывали лодыжки, опрокидывая меня на спину, и начинали разминать ступни, согревая и щекоча. Я давилась хохотом, брыкаясь в крепких руках, но мне безумно нравилась такая его привычка... Когда пальцы Даннаи обхватили мою щиколотку, высвобождая ступню из решётки водостока, разум мой оставался глух, но тело вспомнило это прикосновение, отреагировав на него томной судорогой. Как я могла забыть?!

Ночь за ночью мы засыпали вместе, сплетя руки и уткнувшись носами друг другу в волосы. Он пах яблоками, которые мог поедать тоннами, а ещё дегтярным шампунем, каким служанки мыли нас обоих, для удобства запихнув в одну ванну. Я игриво чихала, сочиняя, что не переношу эти запахи. В знак протеста Данная отползал на край и клал между нами сбитое в ком одеяло, заявляя, что отныне мне запрещено пересекать эту преграду. Но, даже засыпая на разных сторонах кровати, мы всё равно умудрялись проснуться в руках друг друга и утром затевали шутливые потасовки, выясняя, кто же первым нарушил чужие границы и проник на запретную территорию. Как-то раз матери вздумалось проверить ночью своих малышей, и нас с Даннаей застукали спящими в одной постели. Нам долго и упорно внушали, что брату с сестрой, пусть и названным, негоже спать в обнимку. Ни я, ни Данная не понимали, о чём идёт речь. Мы не являлись родственниками, даже лучшими друзьями никогда не были — уже через несколько дней после знакомства здорово умеющим фантазировать детским умом своим поняли, что у нас одно сознание, просто заключено оно в два разных тела. Но куда уж приземлённой матери это понять?.. На следующий день садовник по приказу хозяйки сколотил решётку и установил её на балконе, разделив его на две секции. Как я могла забыть?!

Кидаюсь из крыла в крыло и из комнаты в комнату, просматриваю танцевальный зал, кладовые, кухню, моечную, взбегаю обратно на второй этаж, уворачиваюсь от рук стремящейся задержать меня матери. Бросаюсь в гладильню и, распахнув окно, истерически визжу, окончательно теряя самоконтроль:

Ђ Данная!!!

Вечерами мы сидели на перилах балкона и переговаривались через прутья разделившей нас решётки, постепенно зарастающей плющом, — такие нелепые препоны вызывали в нас лишь смех. Когда опускалась ночь, и меня закрывали в спальне, лишая возможности выйти, Данная по перилам перебирался на другую сторону балкона, как то недавно сделала я, и залезал ко мне под одеяло. Обхватив огромную руку, я прижимала её к груди, как другие девочки прижимают тряпичных кукол, и чувствовала его тёплое дыхание на своём лбу. Данная гладил меня по волосам, рассказывая что-нибудь смешное и интересное, и мы опять проваливались в сон вместе, потому что уснуть поодиночке уже не могли. Я всюду ходила за ним — в город, на реку и в лес, а один раз мы были на старом погосте за церковью. По пути я нарвала полевых цветов и высокой травы, а Данная купил на рынке небольшой разлапистый кустик. Он руками раскопал рыхлую землю на свежей могиле и плотно укоренил в ней блестящий тёмной хвоей тис. Опуская на гранитную плиту простенький букетик, я краем глаза заметила лицо Даннаи — оно было лишено всех красок и эмоций, на некоторое время стало серым, мрачным и безжизненным, ровно таким же, какое оно сейчас... В тот момент я страшно невзлюбила тисы. Как я могла забыть?!

Нанятая матерью гувернантка пыталась обучать меня чтению, отвлекая от детских забав. Эти уроки проходили даром — я совершенно не могла сосредоточиться на тексте, потому что каждой клеточкой тела ощущала, что Данная в это время мается за дверью, будучи не в силах покинуть дом и отправиться на прогулку без второй половинки своего существа. Сам он отлично владел грамотой и ночами вслух читал те нелепые рассказы, что днём мне предстояло декламировать вредной тётке. Нужен был всего час, чтобы запомнить текст наизусть. Распахнув книгу перед сморщенным носом учительницы, я водила пальцем по строчкам, проговаривая при этом заученные слова, а потом мы с Даннаей бежали в город, по пути хохоча над тем, как ловко провели гувернантку. Этот мальчишка поражал меня своей храбростью и смекалкой. В его косматую голову приходили воистину грандиозные идеи, до которых мой детский разум ну никак не смог бы дойти самостоятельно. Данная выдумывал такие приключения, что дух захватывало... До позднего вечера мы пропадали на улицах бедняцких кварталов, и прогулки эти так прочно вошли в мою кровь, что меня всю последующую жизнь непреодолимо тянуло в город, словно на поиски кого-то. Как я могла забыть?!

Дом осмотрен полностью, уставшие ноги отказываются слушаться, но я бегу через кухню на задний двор, выпрыгиваю на дощатый помост, двумя руками отталкиваю старающегося придержать меня Пита и опять зову не своим голосом, уже почти отчаявшись услышать ответ:

Ђ Данная!!!

Ему нравилось лезть на рожон, играть с опасностью, задирать тех, кто был объективно сильнее, а потом стремглав бежать, слыша, как несётся попятам жадная погоня. Мы строили каверзы прохожим и дразнили полицейских, разозлив очередную жертву, подхватывались и мчались, не чуя под собою ног, вспрыгивали на козырьки, прятались на чердаках, скакали по крышам и вершинам заборов. Но если не везло угодить в западню или случайно самим забежать в тупик — Данная вдруг резко менялся. Меня приводила в восторг творящаяся с ним в такие моменты мистерия. Понимая, что бежать дальше некуда, мальчик прыжком разворачивался на месте и кидался в яростное нападение. Чаще всего до драки всё же не доходило — кому надо связываться с малолетним шпанёнком? — преследователи просто отступали, отпрыгивали с его пути, махали рукой на злобного щенка, а то и вовсе сбегали, напуганные диким взглядом. Со временем я, мелюзга несмышленая, поняла, что Данная делал то нарочно, что все эти придирки и подколы были лишь первым шагом на пути, в конце которого лежал тот самый разворот и разъярённый взгляд. Я не понимала тогда, зачем ему это надо, но он сам себя загонял в угол, чтобы потом самому себе дать отпор... В те дни Данная тренировал, натаскивал себя, и целью тех уроков было одно — научиться убивать страх. Как я могла забыть?!

В одну из таких вылазок в город, когда мы прямо из-под носа у рыночного продавца угнали телегу полную яблок, произошло редкое событие — нас догнали-таки и решили здорово наказать. Грузный мужик ухватил тощего Даннаю под грудки и рывком стащил с телеги, а я сама спрыгнула на противоположную сторону. Быстрый взгляд синих пылающих нарождающейся яростью глаз дал мне прямой посыл — бежать прочь, спасая хребет от тумаков, и привыкшая слушаться своего предводителя я метнулась в подворотню. Так было всегда, когда нас загоняли в угол — Данная принимал нарочно спровоцированный бой, а я пряталась, зная, что если ослушаюсь приказа, здорово задену его гордость. В этот раз, ускользая от опасности, я краем глаза успела заметить, как продавец со всей силы швырнул Даннаю на землю и, схватив за волосы, вновь дёрнул вверх. Нет, мальчишка бы справился самостоятельно — вывернулся из крепкой хватки и хорошенько вдарил мужику в жирное брюхо, но воспламенившийся гневом разум не оставил мне шанса подумать хорошенько. С неистовым криком я кинулась обратно, что есть сил вцепилась в удерживающую Даннаю руку, обхватила её ногами, повисая всей тяжестью, и со звериным рычанием сомкнула зубы на грязной мозолистой ладони. Не знаю, хотел ли Данная того, но такими тренировками убил страх и во мне... В тот вечер перед сном он впервые обнял меня по-настоящему, так, как мужчины в книжках обнимали женщин — крепко прижимая к груди, словно желая, чтобы я проникла внутрь, под самые перемотанные бинтами рёбра. Как я могла забыть?!

Когда отец снял швы с затянувшейся раны на груди Даннаи, мы стали ходить купаться на речку. Мальчишка здорово нырял и в один приём мог переплыть русло туда и обратно. Я всё время порывалась плыть следом, но он перехватывал меня поперёк живота и вытаскивал из воды, обещая купить на рынке леденец или прося придумать, что ему надо сделать в качестве компенсации за моё ожидание на берегу. По одному моему горделивому велению доставал из жирного ила живых прудовиков и голыми руками ловил форель на мелководье, а однажды срезал ножом несколько двустворчатых раковин на песчаной банке выше по течению, и мы, наковыряв оттуда горсть речного жемчуга, пожарили и съели моллюсков, наперебой заявляя какое блаженство — лопать эту склизкую мерзость. А потом пару дней ходили, согнувшись пополам, и пили горькое лекарство. Тот жемчуг до сих пор хранится в сундуке, где я откопала бумажного журавлика, как и причудливые раковины, что Данная доставал со дна реки. Наплескавшись в воде, мы падали в траву на высокой террасе и валялись там, принимая солнечные ванны. На груди Даннаи от правой ключицы и до подвздошной впадины красовался длинный выпуклый шрам. Уже в пять лет я была вздорным наглым ребёнком, умеющим прямо в глаза высказать всё, о чём думает, но почему-то спросить у Даннаи, что случилось в ту ночь, когда отец принёс его окровавленного к нам в дом, духу у меня не хватало. Мальчик хмурился, проезжаясь по шраму пальцами, и улыбался, когда это делала я... Мы голышом загорали в траве возле речки, и я безропотно гладила его ладонью по груди. Как я могла забыть?!

Проношусь мимо отца, стоящего в гостином зале, и снова заглядываю в глаза — на сей рас в них отчаяние, потому что мать успела наплести ему какого-то вздора. Швыряю в неё укоризненный взгляд, распахиваю входные двери и замираю, смотря в спину удаляющемуся по дорожке Даннае. Он явно слышал мои вопли, но твёрдо решил не обращать на них внимания. Задыхаюсь злостью! Вскидываюсь на дыбы! Рычу утробно и бросаюсь следом, крича в неподдельном гневе:

Ђ Данная, стой!!!

В детстве время ползло так медленно, что совершенно непонятно, сколько дней, недель или месяцев мы прожили вместе, но за это время он успел научить меня читать, ловить рыбу, выслеживать кроликов, плести морские узлы, складывать птичек из бумаги и метать ножи... Отличная техника, говоришь?! Кто меня научил, спрашиваешь?! Дурак! Идиот чёртов! Бегу следом за ним, продолжая окликать по имени, но Данная упорно не оборачивается.

Отец именно в тот период получил в подарок рапиры и сперва тренировал только Даннаю, а мне как всегда была отведена роль стороннего наблюдателя. Сидя в уголке танцевального зала, я следила за тем, как двое обожаемых мною мужчин — взрослый и совсем ещё ребёнок — кружатся в лихой схватке. А потом папа вручил нам с Даннаей длинные палки и, велев не дурачиться, стал обучать сразу обоих. Вот почему движения одного партнера повторяют движения другого — мы учились фехтованию, сражаясь на одной стороне против моего отца. Когда стало получаться лучше, папа был отодвинут в сторону, и мы с Даннаей днями напролёт носились по дому и заднему двору, отрабатывая удары под истошные вопли вечно недовольной матери. Мы напрыгивали друг на друга и разбегались в стороны, метались влево и вправо, стремясь задеть соперника кончиком палки, оскальзывались, спотыкались, падали и вскакивали на ноги снова, продолжая бой, который грозил растянуться на целую вечность, потому что мы с Даннаей были абсолютно равны. Иначе и быть не могло, ведь мои руки принадлежали ему, а его — мне, и один из нас всегда знал, какое движение другой совершит следующим, и мог перехватить выпад ещё в тот миг, когда соперник только начинал выбрасывать вперёд оружие... Каждый из нас являлся отражением другого, и характеры наши формировались в то время, когда мы всматривались друг в друга, точно в зеркала. Как я могла забыть?!