Дикая Дика

Матвеева Евгения

Дикая дика

Калининград

2009

Я расколдую пальцев дрожь,

Беду и карканье воронье

И жизнью я тебя наполню,

Как наполняет землю дождь.

Нет, ты не умер... Это ложь!

Мой отец — весьма уважаемый человек в этом городе, потому что мне посчастливилось... да нет, просто привелось родиться в семье доктора Альберта Тойрина. Врача от Бога! Какой пафос, однако... Длинный балкон с колонами и искусной лепниной, на перилах которого я сейчас восседаю, прилеплен над главным входом в наш дом. Кстати, это одно из самых больших и роскошных зданий на главной улице городского центра. На подоконниках в длинных белёных вазонах цветут фиалки и ампельные герани. Их аромат привлекает яркокрылых бабочек и звонких пчёл, а ещё... вызывает у меня мигрени!

Отец сейчас беседует с очередным клиентом в своем кабинете, мама раздаёт указания кухаркам — близится время обеда, экономка составляет счета, прислуга постарше отчитывает подмастерий, а те в свою очередь за глаза поносят сварливых тёток, будто бы по делу запершись в гладильне. Дом гудит десятками голосов, воет старый пёс на заднем дворе, сторож свистит голубям, тучей парящим над высокой голубятней. Вой пса, скорее всего, тоже предназначен этим гадким птицам. По улице с грохотом катятся кареты и снуют болтливые прохожие. Сколько шуму, Боже правый... Чай спокойно не дают попить!

Со звоном опускаю изящную тонкостенную чашечку на блюдце, не заботясь о том, что янтарная жидкость изогнутой волной выскакивает за невысокий бортик и уродует белоснежные перила. Вот делать мне нечего, кроме как за порядком и красотой следить! Ставлю обе ноги на широкий поручень, обхватываю колени и гляжу вниз — на брусчатую мостовую, где только что остановился дилижанс, пряжёный двойкой вороных лошадей. Хотя, что туда глядеть? Карета привезла гостей в соседний дом, а тот человек, которого отец ожидает уже дня три, прискакал верхом на коне буланой масти. Вон он беседует с нашим конюхом. Высокий, худощавый, с головы до пят укутанный в тёмный дорожный плащ, откуда выглядывает только голова с гладко зачесанными волосами цвета шоколада, собранными в тугой короткий хвост на затылке, он похож на... потрёпанного грифа, углядевшего недоеденную львами падаль! Даже взгляд соответствует — голодный и мрачный. Наверное, все три дня, что провел в пути, маковой росинки во рту не держал. Бедняга, да уж... Вредно морщусь и отворачиваюсь к окну в комнату. Не на что там смотреть!

Этот человек — путешественник, хотя я предпочитаю называть вещи своими именами и потому прямо заявляю — бродяга он! Перекати-поле! Бездомный пёс! Разъезжает по стране из города в город и из села в село, не задерживаясь нигде, снимает жилье, нанимается ненадолго на тяжелую, не требующую особых навыков работу. Меняет жизнь чуть ли не каждый месяц! Всё меняет... в том числе и женщин. Хотя мне-то что? Я его даже не знаю! В тот момент, когда я сижу на балконе возле фарфоровой чашки и пятна разлитого по перилам чая, мне не известно даже его имя. Данная Олиш... Назовёт же мамаша! Но полно о нём. Я познакомлюсь с этим мужчиной только через пять часов, когда, нарезвившись вволю на речке и в лесу вместе с уличными мальчишками, вернусь домой к ужину. Вот там-то нас и представят друг другу. "Даннакия, доченька! — Зычно гаркнет отец, подтягивая меня поближе за локоть. — Познакомься с нашим гостем", и мы обменяемся бледными взглядами. Но это всё потом, потом, потом! А сейчас мне уже пора идти!

Вскакиваю на ноги и ловко спрыгиваю с балконного парапета, вбегаю в комнату, скидываю на аккуратно заправленную кровать ненавистное платье с кучей нижних юбок и остаюсь в узких брюках и длинной тунике, зашнуровывающейся у правого плеча — на мужской манер. Осталось только повязать поясной платок и, запнув под кровать остроносые туфельки, обуться во что-нибудь поудобнее. Подходящая обувь припрятана у меня в дальнем углу просторного гардероба. Я поднаторела рычать на горничных, и потому они уже давно не вмешиваются в жизнь моей комнаты. Только кровать заправляют — это я им так и быть позволила. Я весьма великодушна!

Высовываю нос в щелку приоткрытой двери, проверяя, не торчит ли кто-нибудь в коридоре. Но нет — вся прислуга занята обхаживанием только что прибывшего гостя. Гудят, как шмели — даже на втором этаже слышно. Ну и пусть себе крутятся у входа — мне это на руку! На цыпочках пробегаю по коридору, чуть ли не на животе ползу по нависающему над гостиным залом балкону, отпрыгиваю за тяжёлую гардину и одним глазом отслеживаю обстановку. Отец, наконец-то покинувший кабинет, радостно пожимает огромную лапищу грифа, и тот невозмутимо отвечает на приветствие, склоняя голову и прикрывая веки... Ну и глаза у него! Поразительные! Едва сдерживаю рвущийся из горла вздох, зарываясь в складки гардины. Синющие... Ослепительно-синие! Такие и с километрового расстояния заметишь, особенно на столь бледном лице. Он колдун, должно быть, или ведьмак, или вообще какая-нибудь нечисть из страшной сказки... Но мне нет дела! Мне нет никакой разницы, что за сила породила его на свет! Мне надо бежать, и я бегу. До конца коридора и вниз по лестнице, которой пользуется только прислуга, на кухню и мимо разделочных столов, вокруг которых толкутся кухарки и поварята, к выходу на задний двор.

Ђ Госпожа Даннакия! — Окликает меня дородная женщина, с чьим сыном у меня и назначена встреча у реки. — Не велено отпускать вас из дому! Гости прибыли...

Ђ Знаю! — Киваю я послушно и выскакиваю за двери.

И вот я уже во дворе, где наскакивает на меня кудлатый сторожевой пёс, да и сторож тоже обращает ко мне взгляд мутных глаз, возмущенно всплескивает руками, желая в который раз раскритиковать мой мальчишечий наряд. И пусть себе критикует! Я уже проворно карабкаюсь на прибитую к забору решётку, по которой вьются колючие лианы белой садовой розы — маминой любимицы. Ну, будем надеяться, что я не поломаю несчастное растение — смотрится роза действительно неплохо.

Ђ Даннакия!!! — Грозно ревёт не вовремя вспомнившаяся мать, высовываясь из окна и замечая меня, скачущую через острые пики, ввинченные в верхушку каменного забора.

А пусть себе орет — не впервой! Ну, пожурит, когда вернусь, велит горничной сжечь "эти жуткие тряпки", пожалуется отцу, и тот пригрозит выдать замуж за первого же пациента, что постучится в его кабинет... Мы люди привычные! Посылаю в сторону дома воздушный поцелуй, достаю из кармана рубахи смятую кепку, водружаю на голову, подтыкаю под неё непослушные рыжие волосы и спрыгиваю по ту сторону забора, прощаясь с раскрасневшейся от гнева матерью:

Ђ До вечера, мамочка!

Терпеть не могу званные приемы и светские беседы! В дрожь бросает ото всех этих напыщенных франтов и разодетых модниц! Нет-нет-нет! Мне куда интереснее таскаться до ночи по городу в компании мальчишек, удить рыбу на реке, выслеживать в лесу кролей и метать ножи в стену какого-нибудь сарая. О, как я здорово метаю ножи!!! Лучше всех! И пусть я на голову выше своих приятелей, и пусть некоторых из них я старше почти вдвое... Ну и что? Все парни моего возраста носят строгие костюмы и напомаживают волосы, а про девиц я вообще молчу... Нет, я не глупышка. Я всё понимаю. Я признаю — придёт время, и я остепенюсь. Честное слово! Буду повязывать чепчик, пудрить носик и чинно раздавать указания прислуге. Буду... Но не сегодня! Не сейчас! У меня столько планов на этот день! И ещё на целую вереницу будущих дней!

На ужин меня все-таки снаряжают прилично — корсет, панталоны, пышное кремового цвета платье и цокающие туфли... Изверги! Спутанные волосы расчёсывают жёсткой щёткой, накручивают на раскалённые щипцы и укладывают крупными локонами вокруг лица и на плечи. Мамочку раздражает их огненный цвет, потому наравне с лицом, шеей и зоной декольте пудрой покрывается ещё и прическа. Теперь я похожа на свалившуюся в куль с мукой болонку! Но и мать, и служанки — глупые подпевалки! — находят мой облик весьма милым. Смиряюсь. Радуйтесь! Очень хочу кушать, знаете ли, потому спущусь к столу хоть голышом — лишь бы поскорее слопать что-нибудь. За день я вымоталась, да и рыбалка была неудачной — уху варить оказалось не из чего.

А вот и миг "долгожданной" встречи, и то самое подтягивание за локоть, и то самое представление друг другу, и те самые бледные взгляды и глухие бездушные слова:

Ђ Рад знакомству, госпожа Тойрин.

Ђ Взаимно, господин Олиш.

Теперь можно есть! Неспешно и степенно удовлетворяю зверский аппетит изысканными яствами, пользуясь всем набором предложенных столовых приборов, — то, что я предпочитаю брюки платьям, а компанию шпанят — прилизанным щеголям, ещё не означает, что я какая-то там замарашка, не умеющая держать нож и щипцы для сахара! А вот новый знакомец, видимо, смущён столь широким выбором, его узкое бледное лицо с чёткими следами усталости сурово и напряжено. Да он и не видел никогда щипцов для сахара! А сам сахар-то он видел? Мне хочется прыснуть в голос, наблюдая за его каменной мордой с поджатыми губами и сведёнными бровями. На высоком гладком лбу так и читается вся глубина размышлений! Вот ведь олух неучёный...

Вдруг он поднимает глаза и швыряет в меня холодный взгляд. Прицельно. Точно. Выверено. Ровно между моих бровей. Посылает его туда, как отточенную стрелу, или, что вернее, как пулю, — ведь этот тип мастерский стрелок! Они весь вечер с отцом на эту тему беседуют, точнее — отец читает монолог, в который Данная вставляет суровые "хм" и отрешённые "м-м". А глаза у него действительно удивительные — синие-синие, как небо, как море, как цветущие васильковые поля. И глазам этим, что ни говори, идёт строгий угрюмый взгляд. Но это ещё не повод швыряться им в меня! Искривляю губы в радушной полуулыбке и резко втыкаю вилку в кусок мяса на тарелке. Ага! Взгляд синих глаз лениво падает на середину стола, зарывается в безвкусный букет, установленный там, и, должно быть, засыпает, пленённый сладкими ароматами и мягкостью лепестков.

Когда-то давно отец мой был знаком с его родителями — Эдрианом и Норой Олиш. Жили они в этом городе, что ли? Я, во всяком случае, такой фамилии не помню, да и Даннаю впервые в жизни вижу, а он ведь немногим старше меня — юноша совсем, хоть и вымахал вышиной с дуб! Росли бы мы вместе, да дружили бы наши семьи — мне волей-неволей приходилось бы общаться с ним, но я что-то не припоминаю среди друзей детства молчуна с ледяным взглядом. И судя по всему, ему не удалось бы со мною сдружиться — нисколечко мы не похожи с этой мрачной скалой. Я совершенно не умею плакать, а он, кажется, не умеет улыбаться. Хотя и плакать не умет тоже, а ещё грустить, радоваться, скучать, мечтать... Да доступна ли ему хоть одна эмоция?

Чуть скосив взгляд из-под накрученных ресниц, рассматриваю крепкий подбородок, прямую линию губ, огромный острый клюв... то есть, нос! Гриф... вылитый гриф! Суровый падальщик с холодным огнём в глазах. Знаю я, кем он нанимается, — убийцей! Отправляет на тот свет неугодных кому-то людей, смиряя их вот таким же точно морозным взглядом, какой недавно упёрся мне в лоб. Брр... И надо было отцу согласиться приютить на неопределённый срок этого жуткого типа у нас в доме? Пусть бы комнату на постоялом дворе снял! Теперь встречайся с ним глазами на завтраках, обедах и ужинах...

Отчаливая в свою комнату, я мельком гляжу на два вещевых мешка, оставленных гостем возле дверей. На них прицеплены транспортные бирки — должно быть, он добирался сюда поездом или междугородним дилижансом. На клочках бумаги красуется чётко выведенное пером имя. Надо же! Они даже пишутся схоже! И верно — дружили наши семьи. Данная и Даннакия. Только сыч этот просил величать его коротко — Дан, а меня друзья кличут Дика.

Отличный стрелок — меткий, быстрый и сокрушительный... Целыми днями палит по мишеням из чёрного длинноствольного револьвера с шестизарядным барабаном. Метай он с таким же мастерством ножи — был бы чуть ли не лучше меня... Хотя, чёрта с два! Шиш ему, а не первенство! Мы бы ещё поспорили! Подумаешь — стрелок... Смешно, право слово! Револьвер всё за тебя делает — только курок взводи, да крючок спускай! Да он нож и в руке-то удержать не сможет, не то что прицельно метнуть! Но стреляет отменно, негодяй, даже завидно становится...

Наблюдаю за Даннаей из окна гладильни — оно выходит как раз на ту часть заднего двора, где на невысокой ограде тренировочного загона для лошадей он расставил разномастные вещицы, служащие мишенями. Распахнула рамы, забралась с ногами на подоконник, зажала пышный подол между коленками, снисходительно склонила голову, состроила гримасу отрешённого скучающего интереса и гляжу. В оба. Ну, промажь ты хоть раз, верзила! Ничего подобного... Глаз-алмаз! Колдун он, зуб даю — колдун как есть! Сторожу нашему Данная не понравился — всех голубей распугал стрельбой, да так, что те к вчерашнему вечеру не вернулись в голубятню. Что ж, хоть какая-то польза от этого отмороженного! При случае поблагодарю, так и быть. А пока просто понаблюдаю — вдруг всё же пробьёт по молоку?

Детишки нашей прислуги прямо-таки без ума от гостя с огромной пушкой! Стаей ходят за ним по двору и выклянчивают револьвер хотя бы просто в руках подержать. Среди галдящей толпы присутствуют и мои приятели — вон кухаркин сынуля Пит, а там внучка экономки Стефана. И что они нашли в этом мрачном бугае? Лично я остерегаюсь к нему приближаться... Да и больно оно мне надо? Тоже мне выискался! Кривлю губы, косясь на то, как Данная с непробиваемой миной хладнокровного убийцы на лице устало вручает Питу стопку глиняных черепков и уголком рта буркает что-то — должно быть, прося подкидывать их в воздух. Стрельба по "тарелочкам"? Так и есть. Чёрт, до чего же меткий, подлец... Смотреть тошно!

Я придумала славную шутку! Рано по утру втихаря от кухарок набрала в подол блюдец из маминого любимого сервиза — костяной фарфор, привезённый прямиком из Китая! — и совершенно случайно оставила их возле того загона, где обычно отрабатывает стрельбу отвратный мне гриф. Осталось только схорониться в сторонке и подождать пока начнутся его ежедневные вынужденные игры с детишками. Сработано на славу! Питу в голову кровь ударила — он не признал мамин костяной фарфор, и теперь двенадцать дорогущих тарелок одна за другой осколками разлетаются по двору! Бальзам на сердце, право слово. Даже аппетит разыгрался! Интересно, мама убьёт Даннаю быстро, или обратится к отцу, и тот станет расчленять его постепенно?

К завтракам Данная не подходит, в обед я сама обычно шатаюсь по городу, а вот ужины приходится коротать за общим столом, выслушивая новые сплетни, принесённые мамой от очередной подружки, скучные рассказы отца о политике и экономике и бессмысленные междометия, вставляемые в эту белиберду молодым стрелком по фарфору. Его, кстати, пощадили, а вот Питу досталось. Не от моей мамы — той Данная одним только взглядом внушил смирение с потерей любимых тарелок — а от своей собственной. Рука у нашей главной кухарки тяжёлая! Она прямо так, без молотка, мясо отбивает, клянусь! Так что теперь я брожу по городу без своего лучшего приятеля — он пока что способен только на кухне помогать. Мне даже немного совестно... Да и фарфор жалко.