А солнце палило нещадно. Нелёгкое это дело — заглядывать под каждый куст, обнюхивать. Кусты такие чахлые, скукожившиеся, совсем почти без листьев; никакой тени от такого куста, одни только колючки. Прилечь даже негде уставшему льву. На таком солнце не приляжешь. Дальше надо идти. Неуклонно идти. Потому что он — новый хозяин, потому что все должны знать.
Но пока что не было вокруг никого из "всех". Ни даже суслика, ни хомячка, никакой живности, никакой мелюзги. Настоящая пустыня. Только сверху в небе виднелся одинокий стервятник, а все остальные — куда подевались... наверное, где-то там, где и львицы, Рыжегривый стал понемногу забирать в закатную сторону, потому что если идти прямо, там дальше вообще ничего не было, один только песок. Льву же нужно было потихоньку приближаться к реке. Ведь он не хотел забрести на край света. Львам не интересен край света. Львам интересны места, где есть львицы. А львицы, конечно же, были недалеко от воды.
Рыжегривый нашёл след змеи, но только фыркнул. Там и ящерица пробежала, и змея очевидно ползла за той — пускай себе ползёт. Лев помочился под очередным кустом, вспугнул скорпиона, но едва того заметил. А вот след человека заметил сразу.
Опять ему попадался двуногий. Другой. След был уже старым, но Рыжегривый всё равно заинтересовался. Двуногий тут прошёл заманчивый. По следам было видно, что он шатался и еле шагал. Готов был упасть. Рыжегривый не удержался и свернул по этому следу, чтобы проверить, когда двуногий упадёт.
Двуногий и вправду вскоре упал и лежал на земле, но после поднялся, полз сначала на четвереньках, потом шёл на ногах, спотыкался, опять упал. Только давно это было, не свежий след, Рыжегривый стал понемногу терять интерес и вдруг почуял гиен. Эти тоже шли за двуногим, и совсем недавно здесь появились.
Гиены для льва отдельная тема. Враги, самые яростные, непримиримые. Гиен Рыжегривый хорошо помнил. Пожалуй, чуть ли не самое первое, что он помнил. Он был ещё маленьким львёнком, таким беззащитным без матери, без других тёток — и все эти тётки сражались с гиенами, и мать тоже. Маленький львёнок сумел вскарабкаться на неприступную для пятнистых тварей скалу, но его мать и сестра остались внизу. Сестра сразу исчезла в пятнистом неистовстве, мать окружили плотным кольцом, она, присев, яростно извивалась, рыча и кусая, отбиваясь передними лапами, но тучи гиен своими жуткими пастями впивались сзади в её хребет, и когда подоспела подмога, мать уже не могла подняться на изодранные лапы, её сломанная челюсть не закрывалась, изо рта сочилась кровь. И маленький львёнок понял, что его мать уже не жилец. Гиен прогнали другие львицы, маленький львёнок спустился со своей скалы, но он ничем не мог помочь матери, мог только лизнуть по привычке, прося её ласки, только мать не отвечала больше на ласки, мать стала другая, гиены забрали всю её силу и унесли. А от сестры вообще не осталось следов, даже запах исчез, будто и не было вовсе сестры. Маленький львёнок остался сиротой, совсем одиноким, и большой лев сейчас разом всё это вспомнил. Как ему было туго из-за гиен.
Стая его не отвергла, он мог попросить молока у других львиц, тётки кормили его вместе со своими львятами, но тётки оставались тётками, а мать — совсем другое. Матери не стало. Взамен был страх перед гиенами, у львёнка был страх, а теперь у взрослого льва была ярость. Он видел следы четырёх гиен и осознавал, что может сразиться. На четверых он может напасть. Он им сразу укажет, кто здесь хозяин. Рыжегривый решительно двинулся на гиен, но ему не хватило опыта. Ему нужно было подкрасться и внезапно напасть, застать пятнистых врасплох, но он выдал себя. Он не рычал, не шумел, он шёл тихо и быстро, но гиен так просто не проведёшь. Их нюх куда лучше львиного. Для них нужна особая хитрость. А так они загодя обнаружили приближающегося льва и тут же заголосили, как будто звали на подмогу всю свою свору. Но и без подмоги они действовали очень умело. Сразу же разбежались широким полукругом и стали обходить льва с обеих сторон. Две гиены спереди отвлекали Рыжегривого, а две другие заходили ему в тыл.
Рыжегривый, кажется, растерялся. У него пропало желание нападать. Он не знал, на какую из четверых нападать, все они держались поодаль, ни одну из них он не смог бы настигнуть. Значит, не стоило и связываться. Лев гордо повернул вправо. Сделал вид, будто и вовсе не интересуют его гиены. Какие-то презренные мошки, что до них хозяину степи? Он обходит свою территорию, он метит границы. И не обращает внимания на всякую мелюзгу.
Зато гиены сами обратили на него внимание. Теперь он не мог от них отвязаться. Гиены забыли про старые следы шатавшегося двуногого и пошли следом за львом. Они издевались над ним. Шли прямо по его следам, находили оставленные львом пахучие метки и мочились поверх, перебивая запах хозяина. "Мы здесь хозяева, гиены", — явно пытались сказать пятнистые, и лев, конечно, их понимал. Прекрасно понимал. Но сдерживал ярость. Он ничего не мог поделать. Если бы он развернулся и бросился в бой, гиены просто бы разбежались по сторонам и хохотали бы над ним издалека. "Попробуй, догони", — смеялись бы гиены, и лев не хотел быть ещё и таким посмешищем. Вместо этого он решил завести гиен в глушь. Он отвернул от направления к реке, стал забирать дальше вправо. Там, в той стороне, куда он направился, наверняка ничего не было, лев это чувствовал, что там ничего нет — и ему туда не было нужно. Но он шёл именно туда. Раз ему туда не нужно, гиенам туда не нужно тоже, но уж коли они так хотят идти за львом, так пусть идут туда, куда им совсем не нужно. Подальше от тех мест, куда им действительно нужно. Так решил лев. Не то чтобы он это подробно обдумал — львы не умеют обдумывать, как и гиены, но они всё равно умеют решать — сразу, безо всяких обдумываний. Лев не мог прийти к своим львицам с гиенами сзади. Значит, он проверит их терпение. И станет ясно, кто более стойкий.
Но гиены не отставали. Упорно шли за львом процессией. Хотя на их мордах появилось выражение тревоги. То и дело поглядывали влево. Несколько раз останавливались и принюхивались — туда, в сторону реки, туда им хотелось, там все их дела, но лев шёл иначе, лев тоже над ними изгалялся, не только они надо львом, и гиенам это стало надоедать.
А слева был взгорок, там росли берёзы, большие деревья, высокие — и что-то там было в этих деревьях. Гиены учуяли, шмыгали своими чуткими носами, как будто там была падаль, но Рыжегривого это не интересовало, наоборот, он только прибавил шагу, он заставлял гиен торопиться, а не принюхиваться, но не хотелось тем торопиться. Начали отставать. И, наконец, свернули. Лев даже и не заметил, когда. Точнее, не подал виду, что заметил. Не интересовало это его. Такие презренные твари. Что до них льву! Могучему льву!
Теперь и лев повернул. Когда гиены ушли, он мог это сделать. Незачем больше идти ему в глушь. Лучше поискать львиц. Своих первых львиц.
Впереди, между двумя редкими кустами, заблистали на солнце валуны. Цвета мамонтовой кости, эта куча больших камней почему-то напомнила льву кучу помёта. Только очень большую кучу. Такой не оставит и мамонт, и даже целое стадо мамонтов. Словно с неба помёт от каких-то гигантов, но что-то здесь было не так. Рыжегривый сначала внимательно осмотрел камни издали, затем подошёл вплотную и стал обходить их по кругу, постоянно принюхиваясь. И вдруг остановился. Его предшественник, тот, кого Рыжегривый изгнал, оставлял здесь свои крайние метки. Самого Одноглазого Рыжегривый изгнал, а запах всё ещё оставался, прятался под большими камнями — и Рыжегривый угрожающе зарычал, будто приказывал запаху выйти, чтобы сразиться. Запах, конечно, не вышел. Струсил, как и его прежний хозяин, и тогда Рыжегривый выпустил смачную струю. Он залил камни целым дождём, в нескольких местах, потом ещё долго принюхивался и остался доволен. Одноглазым больше не пахло. Нигде. Не было Одноглазого. Не существовало. Потому новый хозяин мог идти теперь дальше. Прямо к реке. Он пошёл.
Рыжегривый достиг перелеска. Сухие деревья без листьев вперемешку с кустами образовывали небольшое укрытие. Здесь можно устроить засаду, здесь удобно прятаться от солнца. Хорошее место для львов. Рыжегривый не спеша обошёл все кусты, обнюхал сухие деревья. И вдруг насторожился. Стал вынюхивать тщательнее. Здесь были львицы. Его уже львицы. Его, но ещё не подчинившиеся. Пока не подчинившиеся. Но Рыжегривый вполне был уверен в себе. Нет выбора у этих львиц. Ведь он одолел их прежнего вожака. И мог теперь не торопиться. Никуда уже эти львицы не денутся. Вскоре смирятся.
Рыжегривый решил отдохнуть. Понравилось ему здесь. Хорошее место, хорошие запахи. Очень понравилось льву. Он прилёг. И сразу же задремал. Сладко было льву. Сладко, приятно. Ему снилась битва. Та, которую он выиграл. Он теперь мог смотреть на эту битву как бы со стороны. Будто вовсе не он там участвовал. Будто кто-то другой.
Старый лев был одноглазым. Его морда распухла от свежей раны, оставалось только добить отмеченного. Чтобы тот не задерживался, болтаясь промеж, и не мешал тем, кто видит мир в оба глаза. С царственным рыком молодой лев шёл в лоб на старого вожака. Львы слишком грозные звери и потому в своих схватках всегда осторожны. Стоит только одному из бойцов заколебаться, проявить слабость — и сильнейший позволит такому уйти. Но на сей раз борьба была не на жизнь а на смерть. Отмеченный никогда не признал бы, что столь наглый юнец может его обломить, как какой-то засохший сучок. Он не успел ещё свыкнуться со своей раной и не брал её в расчёт. Он привык прогонять — и хотел снова прогнать. Но переполненный восходящей силой Рыжегривый тоже не мог уступить. Старый самец истошно рычал, но не смел посмотреть в молодые глаза, отворачивал распухшую морду в сторону. А соперник подходил ближе и ближе, вплотную. И тогда старый лев нанёс первый удар своей мощной лапой. Но Рыжегривый сумел увернуться — и теперь уже его вёрткая лапа располосовала морду врага, из которой сразу же хлынул гной. Старый лев распахнул когтистые объятья, словно бесстрашный медведь, чтобы передними лапами обхватить Рыжегривого и повалить — но и на этот раз здоровая молодость оказалась проворнее. Соперник в ответ обхватил ветерана, они сцепились в ревущий клубок и повалились. Старый лев оказался внизу, и крепкие свежие клыки Рыжегривого сомкнулись на его глотке. Старый лев ударил обеими лапами, раздирая бока молодого, но жёлтые когти давно затупились, и Рыжегривый смог удержаться, его цепкие челюсти не разжались, покуда старый лев не захрипел. Тогда стало всё ясно, тогда молодой отпустил — и сейчас он видел всё это как бы сверху, но что-то было не так. Чем-то тут пахло не тем. Враг ещё не был повержен. Что-то осталось ещё от врага. Что-то важное.
Рыжегривый раскрыл глаза и поднялся на лапы. Сощерил пасть, принюхался — так и было. Совсем хиленький, еле живой запашок врага всё равно оставался и пробивался из-под кустов. Ещё не был добит. Враг присутствовал тут совсем недавно. Когда Рыжегривый отваживал гиен, тот был ещё здесь. Значит, некогда льву дремать. Значит, нужно искать врага. Никуда тот не денется. Будет настигнут.
* * *
Ночь. Высокое небо усыпано прыткими звёздами — наверное, духи умёрших оттуда взирают вниз. В стойбище светло, почти как днём, но не столько от звёзд и луны, как от повсюду горящих костров. Никто не спит, кроме самых малых детей да, может, некоторых совсем уж старых женщин. Ведь скоро люди узнают, скоро прояснится. Чёрный Мамонт вернулся из степи. Когда сойдётся с шаманом возле столпа — тогда все узнают.
Охотники собираются кучками и обсуждают предстоящее. Обсуждают по-хитрому, больше взглядами, чем словами. Повторяют друг другу то, что рассказал Сосновый Корень.
Сосновый Корень выглядит счастливым. Его можно понять. Он принёс важную весть, справился с задачей, и теперь он в центре внимания. Все охотники норовят к нему подойти и что-нибудь сказать. Засвидетельствовать почтение. Лицо Соснового Корня сияет ярче костра, а глаза то и дело мельком смотрят в сторону стоящих кучкой женщин, внимаґтельно слушающих издали. Они все, несомненно, восхищаются им. И жена восхищается.
И Львиный Хвост восхищается. Стоит рядом со своим другом и чуть ли не в глаза заглядывает. Снова хочет услышать рассказ, как разведчики шли, как отчаялись — и как вдруг появился ворон и трижды каркнул. Львиный Хвост, весь красный, как будто и сам готов каркнуть. Так живо всё воспринимает. "Много их", — повторяет вслед за Сосновым Корнем. И опять: "Много!"
А вот Режущий Бивень стоит один. К Сосновому Корню не подошёл, ни к кому не подошёл, как будто и не волнует его охота. Однако и он уже намазался красной охрой, свернувшейся кровью земли, спрятанной в камне и добытой оттуда огнём. Он думает о Чёрном Мамонте. Чёрный Мамонт — главный охотник для этой охоты. Чёрный Мамонт умеет издавать утробные звуки из глубины живота и способен общаться со своими братьями-тёзками. Мамонты тоже говорят из глубины чрева. Их низкий рокот стелется над землёй на далёкие расстояния, аж до края земель. Но обычные люди такого не слышат. Режущий Бивень не слышит. Он вынужден полагаться на Чёрного Мамонта, как тот скажет, но ему меньше всего хочется полагаться на Чёрного Мамонта. Ведь на прошлых оргиях тот был с его женой, с Чёрной Ивой, у всех на виду — и вскоре будут новые оргии после удачной охоты и после путины, и тогда Чёрный Мамонт опять сможет увести Чёрную Иву. А Режущий Бивень — что станет с ним, как он останется один, как он стерпит, как допустит, не хочет он этого, даже думать не хочет, а оно само думается. Всё равно. Потому и мрак на лице у Режущего Бивня. Загораживается от света костров, в темноту смотрит. А там ничего нет. Одна только темень. Все события внутри стойбища. Все ждут Чёрного Мамонта, как тот выйдет. Все, но не Режущий Бивень.
Шаман тоже ещё не вышел. Большой круглый чум шамана стоит далеко на отшибе и не виден во тьме. Но люди знают, откуда появится Еохор. Вот-вот появится. Туда тоже глядят, непрерывно поглядывают, как бы мельком, нечаянно — хоронятся люди, не выдают своих замыслов прежде срока, нельзя выдавать. Так уж сложилось, так заведено. В тайне всё делается. Ни один чужой дух не узнает. Не должен узнать.
Предутренние звёзды все как на подбор. Искрятся, одна краше другой. Звёздам всегда интересна людская жизнь. Людей же, в ответ, волнует мнение звёзд. Весь ночной мир дышит, радуется и сражается под их сенью. Небесные светляки знают всё. В стороне от огромного скопища Звёздной Росы блистает голубоватый Орёл. Дальше к восходу звезда Дракона, два Близнеца, Великан, Волк. Красный Воитель отдельно, пониже. Танцоры прямо в полуночи. А бледно-жёлтое Око Мамонта у самого края серого неба. Недалеко от Небесного Кола. Но и оттуда видит людей. Потому и нельзя напрямую говорить об охоте. Звёзды могут услышать, не только духи. И тогда пошлют весточку о людских замыслах. Тогда гиганты не придут никогда. Даже духи шамана будут бессильны их заманить. И не сгодится искусство Чёрного Мамонта. Не напьются горячей крови наконечники копий, не возрадуются пики и ударные камни. У охотниґков, у их жён и детей, у стариков и старух не будет тогда зимой достаточно мяса. Придётся питаться почками, корешками, желудями да корой. Хотя не было ещё подобного худа на людской памяти, но всё ведь возможно, ежели духи вдруг порешат. Вот почему так серьёзны лица людей.
