Эпизоды и Архивы

— Я, — не стал отрицать высший. — Мои люди проболтались кому надо об Очень Важных Вещах. Так было нужно.

Встрече высший Нери не обрадовался. Очки он больше не носил, и выглядел гораздо старше и куда более усталым.

— Что именно произошло в ту ночь, я вам рассказать не могу. Как только ритуал будет раскрыт, ваш маг умрет. И я больше это не повторю. Вы молоды, вам ничего не страшно. Не стоит в это лезть.

Он даже не смотрел собеседнику в лицо — смотрел куда-то поверх левого плеча.

— Ваш человек, Иллерни, я не могу с ним увидеться. Я больше не вижу.

Высший маг Нери покончил с собой во время штурма Иншель. Его социнженерия уничтожила свои документы. Иллерни прожужжал уши боевым магам о том, как они могли опоздать, да как они могли упустить, но светлые всегда умели хранить тайны.

*

Светлый магистр Лайонелл, вообще-то, спал. И сообщение, что его высший не дома, а почему-то за границей, в горах, в снегу, и за ним охотятся темные, подняло с постели посреди ночи.

Когда Лайонелл спешно выехал из Астры и добрался до границы, его магов уже успели поймать. Юлия и Юрий показывали путь.

Успели перехватить перед Елью.

Хорошо.

Кофе разгоняло муть в голове. Высший Нери, как всегда, считал, что ни перед кем отчитываться не должен. Ишенга всем видом показывал, что головы у него нет и потерять ее не жалко. Лайонелл любил свою гильдию, но порой подчиненные...

утомляли.

Риан хочет протолкнуть в Полыни законопроекты насчет кланов. Если не получится выкрутиться, придется их пропустить.

Лайонелл не злился. Он знал, что давно потерял кураж и любовь в риску. Это весело, но в жизни магистра веселого мало.

Светлый магистр Лайонелл видел войну. В ней не было ни чести, ни правды, и она ничего не решила.

Светлый магистр Лайонелл видел мирное время, где правильный порядок забивался в головы кулаками, а слова протеста — кулаками в глотку. Это научило молчать и не поднимать головы.

Лайонелл знал, против чего борется и за что.

Быть светлым магистром тяжело, и чем больше знаешь, тем тяжелее. Темные теснили со всех сторон; Лайонелл вмешивался, если успевал, не позволял принять их законы, работал на опережение. Иногда не успевал. Он знал, что его обвиняют в нерешительности — но, в конце концов, надо уже начать думать на несколько шагов вперед.

Единицы умирают, но десятки, сотни, тысячи остаются жить. Мир требует платы. На улицах не лилась кровь; люди были свободны, и люди сделали выбор.

А юность всегда считает, что знает лучше.

Но даже если всем в конце суждено ошибиться, у светлых магистров есть последнее утешение. Даже если те, кто идут за ним, выберут иное направление, чем он, часть тропы, по которой они прошли, проложена им. Лайонелл сделал все, что мог, и пусть мир, который он строил, оказался не вершиной, а всего лишь ступенькой — путь к будущему тяжел и далек, но каждый новый светлый магистр делает его короче.

*

— "Ты поймешь, но будет поздно". Так мне сказал прошлый темный магистр перед последней дуэлью, — однажды поделился со мной Шеннейр. — Хуже нет, чем болтуны у власти. Он опять ошибся, я так и не понял, что мне понимать.

— А что прошлый светлый магистр сказал Ишенге?

— Ишенга никогда не рассказывал. Сказал только, что ему пожелали удачи. Светлые магистры не могут по-другому.

* * *

Прошлое

5. Лестницы

...И в итоге мне дали допуск в башню Шэн и направление в Полынь.

Я был безумно горд. Еще бы!

Между Астрой и Полынью существовала прямая портальная линия; это было первое направление, которое полностью перешло на порталы. Замаячившая впереди портальная станция немного притушила радость, но, в конце концов, совсем скоро я буду на месте.

Я вспоминал башни Полыни, ее мерный, как сердцебиение, ритм, недостижимую Шэн. Мне казалось, что я стою на пороге чего-то невероятного.

Я хотел навестить родителей: я вспоминал дорожки в саду, выложенные голубыми плитками — как реки. Потолок в моей комнате, на котором родители выложили для меня мозаичные звезды, серебряные, золотые и лиловые, южные созвездия. Будущее было прекрасно.

По бокам от портальной станции висели гербы Астры и Полыни. Серебристая полынь на зеленой ткани, лиловая астра на белом. Я пропустил перед собой радостную компанию и зашел в зал ожидания. Из цветущего лета — в полутьму и прохладу.

Перед тем, как открыть порталы, наша гильдия вела многолетние испытания. На портальных ветках не было ни одной аварии; наши считали порталы величайшим научным прорывам и говорили о них с восторгом...

Мне порталы не нравились.

Неуместно для светлого бояться новизны.

Подъехала портальная капсула, открылась внушительная дверь. Пассажиры взволнованно переговаривались, понизив голос, кто-то любопытно оглядывался, кто-то сразу сел в кресло, пристегнулся и испуганно сжался. Я чувствовал, что капсулой управляют наши, светлые; капсулу строили светлые, и порталы тоже. Потому что никто не будет пользоваться вещами, созданными темными, равно как жить в домах, ездить по мостам, построенным темными. Все знают, как темные относятся к безопасности и человеческим жизням. Я не очень понимал, зачем нужны темные, но, наверное, зачем-то нужны. Вулканы тоже существуют, и малярийный гнус на болотах.

Наконец прозвучал сигнал отправки, и свет погас. Я закрыл глаза.

Говорили, что перемещения происходят почти мгновенно. Закроешь глаза в Астре, откроешь в Полыни. Как по мне, они длились вечность. Меня мучило тревожное ощущение подвешенности в пространстве, словно что-то забыл или не сделал, как будто надо куда-то идти, но не знаешь, куда.

Однажды, когда я еще учился в Полыни, нас повезли в Астру на экскурсию по старой дороге. Ветки деревьев царапали стекла, в открытые окна залетал теплый ветер и бабочки. На половине пути мы остановились на маленькой станции; я помнил солнечные пятна, медвяный запах цветов...

Лампа над моим местом зажглась, и я завозился, наощупь отцепляя ремни. Дверь капсулы отодвинулась, пропуская внутрь сноп солнечных лучей; я на ходу оглянулся — свет в капсуле так и не включился, и люди сидели, опустив головы — и шагнул наружу.

Станция выглядела почти так же, как я помнил. Яркая краска выцвела на солнце; за пыльными стеклами пряталась темнота, и все двери были закрыты.

Гудели шмели, на деревьях стрекотали цикады; основание платформы заросло желтыми цветами. Транспортной капсулы не было.

Я обошел станцию по кругу, и сел на край платформы, растерянно болтая ногами. Обычно порталы не высаживали людей на полдороги. Но меня высадили — значит, это произошло. Я нашел указатели, спрыгнул на дорогу и пошел в сторону Полыни.

Было жарко и тихо. Старые вязы стояли по сторонам дороги как колонны и шумели над головой. Когда солнце стало совсем припекать, я лег у корней, в тени, и уснул.

Я мог уснуть где угодно: наставники говорили, что увеличение потока информации от эмпатии перегружает мозг, и потому светлые ученики часто ходят сонные.

Проснулся я уже под вечер и пошел дальше. Свернул с дороги; прошел через рощу, через лениво текущий ручей, через поля. Между полями росли кипарисы. День все тянулся, бесконечный, но уже уставший и покрытый золотом.

Я миновал сад с плодовыми деревьями, где рогатины подпирали ветви, чтобы те не сломались под весом оранжевых плодов. И увидел черепичные крыши маленького поселения. Там я заночевал, а с утра местным рейсом уехал в Мальву, а оттуда в Полынь.

*

Мне нравилось смотреть на ночную Полынь с высоты. На огни проспектов, ряды окон на похожих на горы башнях, штандарты и знаки. Шестидесятый уровень башни Шэн был почти заброшен, зато обзорная галерея здесь была всегда пустой.

На ближней к нам жилой башне Клевер горел зеленый трилистник. Я забирался на подиум и смотрел на город часами.

В последние дни темных из башни Шэн словно вымело метлой. Я знал, что уже почти половина уровней закрыты. Наши вывозили оборудование, и страсти кипели вокруг Иншель — но что уж теперь, ничего не поменяешь.

После моего неудавшегося перемещения в Полынь меня долго расспрашивала транспортная безопасность. Остальные пассажиры прибыли благополучно, портал остановили на несколько дней, а капсулу разобрали, но причину сбоя так и не нашли. Мысли плыли в голове как глубоководные рыбы, как это бывает в самый глухой час ночи.

Я думал о том, сумею ли уговорить наставников, чтобы мне провели второе посвящение раньше положенного. Я знал, кем хочу стать, и не испытывал сомнений. Каждый год тянулся как бесконечность.

Я знал, что не стану сильным магом — моя искра была средней, и я едва мог удержать в памяти даже простейшую печать. Но в мире слишком много таинственных вещей. Я отлично работал с информацией; мне доверяли.

Когда заклинатели в архивах спрашивали, чем я занимаюсь, я рассказывал им пару стихов, и они сразу отставали. Я собирал данные о вратах; этим и раньше занимались, но Хора была большой, необжитой и опасной землей. И большую часть истории светлых туда не пропускали. В нашей гильдии я не представлял, чтобы светлых могли куда-то не пропустить. Наш магистр — самый лучший магистр.

Даже на первый взгляд количество малых старых врат — мы называли их "двери" — оказалось в десятки раз больше. Еще оказалось, что гильдии постоянно затирали данные — об эпохе колонизации, о том страшном времени, когда наша страна была иной, чем теперь, и прорыв иномирья снес Хору. О единой гильдии. Секреты, молчание, пустота.

Я искал знаки и последовательность. Мне казалось, что еще немного и движение тайфунов, вулканы, лиловые поля шалфея, и ход звезд сложатся в систему, и я наконец пойму... товарищи говорили мне, что я переработал.

Я вздрогнул и открыл глаза. Снаружи начинался рассвет: Полынь накрыло синей дымкой, в которой слабо брезжили тускнеющие огни. На обзорной галерее было прохладно.

Темные не любили время перед рассветом, считая его нехорошим. Равно как время полудня. Поэтому я удивился, когда увидел человека рядом с транспортным блоком. Он носил одежду заклинателя — раньше маги ходили кто во что горазд, но сейчас почти все носили форму — и громко и зло разговаривал по браслету:

— Так вы хотите меня видеть? А я вас нет. Как надо делать, так иди и делай, как я вам нужен, так приходи немедленно, а как не нужен, так заткнись и убирайся! — человек едва не врезался в двери лифта и недоуменно остановился. Двери не открылись.

Лифт не работал. Мне передали, что уровнями ниже наши с темными повздорили на транспортной платформе, и сломался весь узел связи.

Я наблюдал из укрытия, как заклинатель мечется, пытаясь вызвать лифт, злясь и расстраиваясь все больше. Кажется, его голову забивали совсем иные заботы — жизнь у темных заклинателей невеселая.

Этот темный маг выглядел как мирринийке — высокий, бледный и темноволосый. Я с детства знал, что мирринийке тяжело переживают, когда нарушается утвержденный порядок. В непредусмотренной ситуации они залипали. Мне всегда становилось их жаль.

— У меня есть ключ от резервной лестницы.

Он вздрогнул и обернулся. Быстрый взгляд метнулся к протянутому амулету; уперся в меня, и эмоции и краски исчезли с лица заклинателя, будто стертые. Я старательно смотрел ему прямо в глаза и радостно улыбался:

— Ключ. Запасной.

Ключ мне передали наши с предупреждением, что лифты будут ломаться часто.

— Ты что такое? — с присвистом выдохнул он.

— Великий маг, — оптимистично предположил я. — Будущий.

Шок на лице темного сменился абсолютным отсутствием выражения; а потом он медленно спросил:

— Лестница? ТЫ предлагаешь МНЕ идти по лестнице?

Сорок уровней вниз — вовсе не то, что сорок уровней вверх. Я думал так и прыгал по ступенькам, рассматривая узоры на стенах и панораму города внизу. Улицы приблизились, и стали видны белые вагончики монорельса. В них горел теплый свет; скоро я буду там, под горячий чай увижу, как просыпаются загородные сады, и вот я дома...

— Зачем я живу? — заклинатель медленно переступал по ступенькам, и голос его громко разносился по пролетам. — За что? Почему я живу в этом глупом неустроенном мире, где никто меня не понимает? Куда я должен идти и зачем?

Грустно жить, когда тебя прямо с утра оскорбляют двери и лестницы.

— На двадцатом уровне отдельный транспортный узел, — бодро отчитался я с нижнего пролета. Башенные лифты для элиты наверняка работали, но у меня не было допуска, и у него вряд ли.

— Я знаю, — мрачно отрезал он. — Я все знаю.

Мне было удивительно, что даже темные порой чувствуют себя одинокими и непонятыми. Темные казались мне неживыми заводными игрушками. Хотя я редко думал о темных.

— Мне кажется, с вами поступают несправедливо.

Он так и встал на лестнице:

— Что?

— Вы не должны терпеть такое обращение. Если вы стараетесь для гильдии, то гильдия должна быть благодарна.

— Что ты сказал? Как будто вы что-то понимаете!

Мне в самом деле не стоило лезть. Мирринийке не любили чужих советов: те мирринийке, которых я знал, сами любили советовать и указывать. Это делало их увереннее. Я прикусил язык и мирно сказал:

— Я правда мало что понимаю. Почему башня Шэн ведет себя так — что не так с этой дверью. Наверное, это просто.

Ключ как будто сработал, но дверь на двадцатый уровень то ли застряла, то ли была слишком тяжелой для меня. Башня Шэн иногда вела себя агрессивно. Говорили, что с ее источниками на нижних тайных уровнях что-то не так.

Темный заклинатель с вымученной ненавистью уставился на дверь и на меня и тоскливо сказал:

— Давайте, еще светлые ученики будут заставлять меня работать!

Я оторопело отшатнулся:

— Вам не нужно ничего делать...

— Да! — он внезапно посветлел лицом. — Я не буду ничего делать. Я ничего тут не должен. Я беру выходной.

И развернулся и пошел обратно.

Надеюсь, это был не техник, который ехал чинить лифт.

Я устроился под дверью и принялся ждать. Наши пообещали, что скоро придут и меня выпустят. И транспортная безопасность снова звала меня к себе — они хотели поставить опыт.

Лифты не работали еще неделю.

* * *

Прошлое. Последний день магистра Лайонелла

Лайонелл не любил столицу Полынь. Не любил строгий порядок, черные башни, жару, темноту и слепящие огни, не любил мрачную торжественность Шэн. Гораздо больше ему нравилась привольная Астра среди садов и виноградников и синих гор. Лайонелл гордился замком Алемо. Постоянно растущим гильдиям требовалось место для обучения учеников, а ученикам вдали от старших магов будет безопаснее.

Но свой последний день светлый магистр Лайонелл встречал в Полыни.

Город затянул дым. Слышался грохот разрывов; только что еще один клановый дом рухнул.

Проигрывать тяжело.

Что он упустил, что не заметил? Когда постоянные уступки превратились в отступление? Кланы стремительно росли, благородные семьи отдавали приказы, темные... во всем этом было нечто глубоко испорченное. Лайонелл поддерживал мир изо всех сил, но этот мир был красивой оболочкой, напрочь прогнившей изнутри.