Выбор на рассвете

Рука непроизвольно потянулась растереть лицо, ощупать на предмет ран и повреждений. Нет на лице ничего. Ни царапин, ссадин, ни ушибов.

Как, как я выжил? Как выжил в крушении? Или это опять игры Высших Сил, звездами траханных, а сука?! Опять меня куда-то и зачем-то?!

Гнев тяжелой волной всплеснул внутри меня раскаленной лавой, бешенным жаром окатил тело, вздергивая на ноги. Где, где карабин, мля?! Поиграть мной решили?! Покорную пешку нашли?!

Так сейчас я тоже сыграю! Сыграю в свои шахматы со своими правилами, где проходной пешкой будет проходное отверстие в моем лбу!

Мат-ть! Что за хрень правую руку вниз тяжестью тянет? О, так ты со мной, дружище 'Ярило'! Это есть гут, большой и своевременный. Лучше всякого карабина — не надо ботинок расшнуровывать да с носком снимать. Пальцы цапнули поворотное кольцо застежки кобуры...

Счас я вам, демоны, счас... Погодите! Я покажу вам как со мной играть! Все, нахрен! Увольняюсь по собственному и без отработки!

-Господин офицер! Господин офицер! Вам категорически нельзя вставать! Вам... Вы... У вас... Там...

Звонкий девичий голос, как он там зовется — сопрано-колорано, постепенно затихал, превращаясь в испуганный и изумленный шепот.

А ты что за чудное виденье? И тут же выскочила из глубин памяти подсказка — та, вторая, что 'вроде ничего', но не красавица из красавиц с обзорной палубы вагона. Высокая блондинка с лебединой шеей, пышной грудью, голубыми глазами и яркими чувственными губами.

Нет, не в моем вкусе эта курица. Смотри-ка, тоже выжила чудесным образом, но и потрепало ее знатно — на скуле синяк в ладонь размером, губы разбиты, от шеи к ключице тянется кровавая шероховатость чуть поджившей ссадины. Стоит скособочено, бережет левую ногу. Правая рука выше локтя до плеча туго перебинтована голубой шелковой тканью. Полная симметрия. На шелковой ткани проступают кровавые пятна. Это простынь с вагона? Точно простынь, у меня в купе такие же были. А одна в вещмешке. Он тут, со мной — лямки неожиданно резанули тяжестью на плечах.

-Что у меня, сударыня?

Голос мой истекал ядом неприязни, сочась кислотой в каждой произнесенной букве.

-У вас там... Там... Ниже ремня! Там у вас рана, господин кадет! Вы тяжело ранены! Господин доктор не велел вас никак тревожить, чтобы не навредить более чем!

Бредит девка. Какая нахрен у меня рана?! Почувствовал бы! Я опустил взгляд вниз, скользнув по пряжке ремня, споткнулся, замер взором на железяке в засохшей корке крови. Гм-м, эм-м, м-да. Действительно что-то там есть типа раны. Вон какая фигня из меня торчит. Скромно, тихо, не мешая двигаться, как свое, родное, с самого детства приросшее.

Тронул нежно, еле коснувшись — не больно. Надавил подушечкой пальца, качнув на долю миллиметра в сторону, ожидая вспышки, пламени огня боли — в паху ведь дрянь сидит, почти рядом с самой ценой частью моего тела после головы.

Нет, ничего. Ни боли, ни рвет, ни тянет, не жжёт. И даже вроде как бы железяка шевелиться. Подается будто бы наружу. Замер на секунду, прикусил тяжело пахнувшую забитой свиньей кожу ремня, что сдернул с терт-лейтенанта оружейного яруса. Шевельнул плечом, выдохнул-вдохнул, задержал дыхание и потянул из себя по малой доле, по грану, ожидая всего — потери сознания, фонтана крови, дикой боли.

Короткая, в ладонь длинной, гнутая полоса металла мягко и невесомо выскользнула из моего тела, словно сама стремилась покинуть мои ткани, полностью понимая неуместность своего во мне нахождения. Вывалилась, вырвалась из ткани брюк, потащила недолго за собой полу кителя и упала на жухлую желтую траву из разжавшихся в шоке пальцев. И ни капли крови. Ни точки алой. Это как так?

Ремень с кобурой упал рядом с железкой, клацнула, расстегиваясь уже пряжка моего ремня, руки откинули полы кителя, расцепили крючки ширинки, что заменяют на местной форме пуговицы. Не стесняясь чуда с голубыми глазами, я стащил штаны, спустил рывком казенные трусы и наклонился, вглядываясь в.... В происходящее чудо?

На моих глазах, буквально за секунды, зарастала рана, нет ранка, нет царапина. Мать! Ничего уже не зарастало! Чистая, здоровая кожа без малейших повреждений!

Я просунул палец в дыры формы, потер место где торчала железяка, покосился на железяку, что индифферентно лежала на травке:

-Это... Это просто охуеть... Да простит меня мадмуазель за мой французский.

Но мадмуазели было не до моего прощения — красная как кумач боевого знамени Первой Конной Армии, она мертвела столбом глядя мне вниз, ну в тот низ, что ниже ремня. А что, у меня там есть на что посмотреть. Но все, хватит глядеть, это только первую минуту просмотр бесплатный.

-А-ах!

Быстрый шаг вперед, черт, штаны, приспущенные, мешают, но все равно успеваю подхватить обморочное тельце совсем не эфирного веса и мягко опустить на все туже жухлую траву. Ну очень неуклюжая эротика на лоне девственной природы.

Ах, какой же все-таки ужас ей пришлось пережить! Было так страшно, так страшно! Сердечко замирало, трепетало, билось в трепетной панике, как медный язычок противного новомодного электрического звонка у милого папеньки. И ничего, ничегошеньки не было видно! Темнота, ночь непроглядная, а оттуда из беспросветной черноты ужасные шумы и крики, крики, крики! И кошмарные стоны людей. Стоны просто такие, такие, что было так страшно упасть в спасительный обморок! И так темно, так жутко темно! И больно. Викторию, дочь дипломата, девицу благопристойную и очень образованную, так маменька говорила, небрежно, словно стебелек травы носило по черноте купе. Грубо наталкивало на стены, ударяло о что-то жесткое и твердое, мучало разно и безобразно. Виктория была возмущена этим до глубины души — куда же смотрит поездная команда? Господин начальник бронь-поезда, галантные господа офицеры оружейных ярусов и эти, хамы неученые, проводники?! Ей же больно! И ничего не видно!

Но по прошествии некоторого времени вдруг все зразом и закончилось. Виктория Глебовна Мечкова сомлела от всех этих ужасных перипетий, потеряла сознание, а затем обнаружила себя лежащей неудобно и — о какая же невозможная невежливость по отношении к ней! — на голой земле. Без пледа. И даже без плотного джутового коврика из далекой Чины, что всегда приносила на пленэр ее любезная Миточка. Ах, ну почему папенька запретил ей брать ее служанку с собой! А еще очень сильно болела все левая сторона ее очень фигуристого тела. Вот вся-вся! И правая рука тоже болела.

Виктория поглядела на руку и вновь потеряла сознание. Там такая большая рана! Просто море крови! А-ах!

Очнулась Вика от скрипучего голоса неприятного господина и резкого запаха лечебной соли:

-Вот так, милочка, открывайте глазки. Все-все уже закончилось.

Вика открыла глаза, утомленно и слабо посмотрела на некрасивого мужчину с фигурой тела как у груши, что невежливо возвышался над ней и жалобно простонала:

-Ах, вы же доктор? Господин доктор, скажите и не скрывайте от меня весь ужас моего положения — я ведь буду жить? У меня на руке такая рана!

Господин доктор как-то нехорошо закашлялся, словно что-то скрывал этим кашлем и скомкано произнес, сильно хмурясь:

-Будете, мадмуазель, будете. И на балах красотой своей сверкать будете. Нет там у вас, милая моя, никакой раны, всего лишь царапина и ушиб. И слева тоже только царапины, ссадины и средней тяжести ушибы.

Затем он некультурно взлохматил остатки шевелюры и еле слышимо пробормотал:

-Я вообще не понимаю, как такое возможно — либо легкие раны и всего лишь ушибы, либо травмы не совместимые с жизнью. Ничего среднего, ничего по середине. Ничего не понимаю.

Вслед за окончанием своего бормотания, он совершенно по-хамски взял и просто от нее отвернулся, сделав два шага назад. Но потом опомнился и повернулся к Виктории. Но не для извинений!

-Я хотел бы попросить вас, мадмуазель об одном важном одолжении.

-И каком же важном одолжении, сударь врач? И разве я в состоянии что-то исполнить для вас? Я ужасно ранена и мне нужен уход и покой! Или вы этого совсем-совсем не видите?

Вот так тебе, чурбан бесчувственный! И никакой господин доктор, а просто врач! Лекарь для плебеев.

-Вы не ранены, мадмуазель. Ваше состояние не внушает мне никаких опасений. Совершенно — доктор еще сильнее нахмурился и очень строго посмотрел на Викторию:

-А попросить я вас хотел вот же о чем — доктор махнул рукой в сторону:

-Вон там, на маленьком пригорке, в очень тяжелом состоянии лежит его сиятельство светлейший князь Эмилия Сайн-Витгенштейн-Берлебург. У него полостная рана и я бессилен ему помочь. Если...

Доктор вновь сильно закашлялся, загмехал, но все же нашел в себе силы закончить:

-Если его сиятельство начнет... Э... Приходить в себя, то сообщите мне об этом пожалуйста — у меня есть укол морфия для облегчения его мучений. Вот. За сим прошу меня простить мадмуазель — меня ждут другие пострадавшие. Извините.

И ушел, совершенный грубиян, хам и невежа. А еще с синей розеткой ордена Светоча в петлице лацкана сюртука, коим награждаются только люди благородные, великих успехов на поприщах наук достигшие.

Вика осторожно приподнялась со странного цвета желтой травы — выгорела так, что ли? Огляделась — где же этот князь со столь длинным именем? Наверное, это очень красивый, мужественный и благородный человек. С таким-то длинным именованием!

Ее совершенно не взволновал окружающий ее хаос переломанного, пугающие бритвенно-острым разрывы металла, весь бедлам и кошмар железнодорожного крушения. Виктория искала взглядом светлейшего князя.

Но на пригорке единственным в стороне лежал всего лишь юноша. Бледный, со страшно некрасивым шрамом на абсолютно лысой голове. В военной форме. И погоны у него было без золотого канта, что красиво сверкает на солнце, а с какой-то тряпочкой по краям. Фу! Такого неприятного гвоздичного цвета. Это даже не серебро, как у папеньки знакомых офицеров! И это светлейший князь?

Виктория сделала несколько неуверенных шагов вперед. Присмотрелась, более внимательно пригляделась. А может это и князь, самый настоящий. Они ведь тоже бывали когда-то детьми, потом юношами и уж затем вырастали в красивых и осанистых мужчина.

Вон, какие у него плечи, даже отсюда ей видно, широкие и ровные, тяжестями к земле не опущенные. Ноги у лежащего юноши вытянуты ровными и стройными, этими, пара-лель-ями! И длинные-длинные. Лицо смугловатое, тоже с еле-еле заметными следами от маленьких шрамиков. Наверное, этот красивый юноша воевал, а это ранения от вражеских пуль и снарядов.

Красивый? Виктория и прищурила левый глаз.

Действительно, юноша очень красивый! Точеный нос, твердый подбородок, ровный абрис губ. Нежная бархатистая кожа. А какие у него ресницы! Длинные, пушистые, черные-пречерные! И брови такие, словно их мастер-художник нарисовал. И глаза! Глазища! Зеленные-презелёные! Такие огромные, что в них только заглянув можно утонуть.

Вдруг Вика вздрогнула, громко вскрикнула. Юноша еще шире в изумлении распахнул свои красивые глаза, резко привстал, а затем взял и встал на ноги. Вот так просто взял и встал! А у него из живота... Нет, это ниже, это такое место... Вот то самое такое место, о котором воспитанные и целомудренные дамы между собой говорят только шепотом и обязательно прикрываясь веерами.

Так вот, оттуда — Вика еще сильнее порозовела, хотя куда уж более — у юноши торчала корявая окровавленная железяка. А вокруг нее кружило засохшей кровью широкое темно-красное пятно. Очень неприятное и пугающее. Но юноша стоял и стоял, не замечая своей страшно кошмарной раны. На его лбу грозовыми молниями прорезались суровые складки. В глазах вспыхнули яростные зеленые огни. Такие, ах, жуткие и такие-такие притягательные! Как... Как у ангела гневного!

Но... Но он же так сильно ранен!

Это у него шок, догадалась Виктория. Девушка крепко сжала кулачки и смело шагнув вперед, громким голосом и очень серьезным тоном обратилась к юноше:

-Господин офицер! Господин офицер! Вам нельзя! Вам категорически нельзя вставать! Вам... Вы... У вас... Там...

А он... А этот... А он так грубо отвечал и так невежливо с ней говорил! И на нее совсем не смотрел, а глядел себе вниз. Совершенный хам и грубиян, а еще князь!

Вика обиделась и только-только хотела отвернуться, как он вдруг снял свои форменные штаны, и Вика увидела то, что никогда ранее не видела.

И это было тоже красиво. Очень. Это было большим и таким притягательным! Таким точенным, таким стремительным. То есть стремящимся. Стремящимся к ... Ох!

Но на это большое и красивое долго смотреть девушке нельзя, совсем нельзя! Иначе... Иначе ее сочтут распутной и возможно, даже совсем падшей! И поэтому Вика сделала то, что она умела лучше всего — взяла и упала в обморок. Но все же она успела почувствовать, как ее подхватили крепкие мужские руки, а щеки обдало жарким дыханием. И пахло от юноши яблоками.

-Господин офицер! Господин офицер, ваше... Ваше поведение! Оно абсолютно непристойно и откровенно вызывающее! Как вы смеете в такой момент у всех на глазах делать это! Да, да, это!

М-да, идиотская ситуация. И этот кричащий на меня идиот делает ее еще более идиотской.

Разворачиваюсь назад также быстро, привожу форму в уставной порядок без застегивания пуговиц воротника-стойки кителя. Кобура на автомате вешается на подвесной сбруе на ремень, на живот. Немного неудобно, грузно свисает — нет плечевой перевязи. Клапан кобуры уже откинут и 'Ярило' тычется мне в ладонь ребристыми 'щечками' массивной рукояти.

Я жгу взглядом явившегося из неизвестных далей предо мной субтильного интеллигента со шкиперской бородкой в мягкой фетровой шляпе на голове и вельветовом пиджачишке на теле. Шляпа его, а вот пиджак нет — маловат в плечах и рукава короткие. Под пиджаком на нем грубой вязки свитер с широким отложным воротником. Также не его размер. На ногах интеллигента лакированные когда-то, а сейчас полностью запыленные и часто исцарапанные лакированные штиблеты.

Мародер? Осматриваю долгим холодным взглядом его всего такого потрепанного, порванного, скособоченного и с перебинтованным тряпкой ото лба до скул бледным лицом. Для глаз сделаны неровные дыры, щек из-за повязки толком не видно. Правый глаз его гневно и яростно сверкает праведным огнем из-под частых слоев бинтов. Левый опух веком и заплыл густым фиолетом. Шумно и разъярённо раздуваются ноздри тонкого хрящевого носа с горбинкойю Горбинку предполагаю — из-за ткани вижу лишь контур. И пальчики у бычка, взбешенного, совсем грязные, в чем-то темном перепачканные. И в гузку куриную, гм, то есть в кулачки сжимаются. Бурно гневается на меня и возмущается мною это неожиданное явление.

-Ты кто такой есть? Мародер, сука? Где чужую одежду взял, скотина?! К 'стенке' за мародерство захотел, штафирка дерзкая?!

В лоб ему так, без экивоков, с шипением змеиным злым не то что бы спрашиваю, а почти обвиняющее утверждаю, приговариваю.

Это что бы сразу точки над I расставить и прояснить, кто тут есть ху из ху. И быстро по сторонам веду глазами, пока эта сухопутная помесь просоленного морскими ветрами шкипера с рыцарем Ланцелотом шумно глотает воздух и панически ищет слова для ответа.