Синица

"Лада! Клянусь, он на меня смотрит! Я ему не безразлична! И что с того что Тит не балует меня своим вниманием? Кто я такая, чтоб он выказывал свои чувства открыто? Тем более, как мне удалось узнать, не так давно он пострадал от женской неверности. Как рассказывала Спартация своей прислужнице, у нашего начальника охраны была жена, но. Та связалась с одним из рабов-гладиаторов. Не пойму, как такому мужу как Панноний, можно изменять? Но это не моё дело, главное, Тит, узнав о похождениях своей супруги её слегка поколотил и потребовал прекратить это безобразие. Но та не одумалась, вот тот и воспользовался своим правом, отдал гулящую женщину хозяину раба, то есть, какому-то Мамерку Второму. Так как именно этот римлянин и является владельцем этой школы. После чего их продали, мужчину гладиатора в охрану какого-то торговца а бывшую супругу Тита в какой-то Лупонарий(публичный дом). Я об этом подслушала совершенно случайно, но, отныне понимаю, почему мой любый не желает сближаться с женщинами. Но я не такая. Фух. Как я устала, аж ноги заплетаются, а тут ещё эти постоянные команды, то ускорить бег, то замедлить, то перейти на приставной шаг. Вот как сейчас, требуют резкое ускорение.... У-у-ух, добром их издевательства не закончатся, Лада, умол...".

Не успела Синица додумать эту мысль, как бежавшая перед ней Восьмая, вздрогнула от резкого тычка стимулом и оступившись упала. Как на зло, Синичка среагировала на это не самым лучшим образом, то ли от того что думала о постороннем, то ли потому что усталые ноги и сыпучий писок "сыграли с ней злую шутку", но перепрыгивая неожиданно возникшее на её пути препятствие, она запнулась о упавшую подругу и, к своему стыду, еле успела сгруппироваться перед падением. Однако это ей не очень-то и помогло, так как почти сразу же, устало семенящая следом амазонка, преодолевая внезапно возникшее на её пути препятствие, приземлилась на её правое бедро. Больно! Но всё равно, можно сказать, что девушке повезло, как выяснилось немного позже, кость ноги не пострадала, ступня другой рабыни прошлась по латеральной части конечности и только прищемила мышцы и кожу, причинив этим острую, жгучую боль. Но и для той, кто приземлился на ногу своей подруги не повезло, она, испуганно взвизгнув, нелепо взмахнула руками итак же повалилась на песок. Вот так, и образовалось что-то вроде кучи малы. Что в свою очередь заставило тренеров дать долгожданную для амазонок команду остановится, а старому лекарю, возможность приступить к исполнению своих прямых обязанностей.

Но как говорится: "Всё хорошо, что хорошо оканчивается". — Так и сейчас, медик осмотрел пострадавших, в этом деле ему помогал молодой парень, Агесандр Белокурый— один из трёх учеников, недавно, в приказном порядке прикреплённых в помощь служителю Асклепия. Однако у участвовавших в получившейся свалке амазонок, никаких более или менее страшных ран обнаружено не было, так, небольшие ушибы, царапины и гематомы. По заключению старого грека, единственной кому не повезло в этой свалке, оказалась Пятая. Да и то, нога девушки, то есть её мышцы, сильно не пострадали, и полученная в результате данного происшествия хромота, весьма скоро пройдёт. Как и быстро проявившаяся обширная гематома — со временем самостоятельно рассосётся. Единственное, сегодня не желательно снимать с ноги тугую повязку, так же, дня три массировать ногу, как и париться в терме — только слегка обмыться. А в остальном, всё было хорошо. Как с серьёзным выражением на своём морщинистом лице, проговорил медик: "Движение — это жизнь. Поэтому, только оно способно ускорить заживление полученной этой рабыней травмы". — На том и порешили. А далее произошло следующее, всем объявили, что с милостивого соизволения ланисты, дозволяется прекратить экзекуцию, так как прощение получили все, кроме Бестии. Эта амазонка была единственной кто остался на тренировочной площадке, продолжая стоять привязанной к столбу позора. Остальным дозволено уйти в тёплое помещение для принятия пищи и ожидания того радостного момента, когда их поведут на обещанную помывку. Что было воспринято с большой радостью, но в связи с сильной усталостью ученического состава, без какого-либо внешнего проявления эмоций.

Не стоит удивляться тому факту, что после непродолжительного отдыха, холодная и от этого успевшая загустеть до состояния однородной массы, сильно переваренная чечевичная каша была съедена вся, без остатка. Пусть в этот момент, некоторые из амазонок сердито бурчали, браня нерадивого повара самыми обидными словами, которые они только знали. Так что фраза: "Этот безрукий олух сегодня был бездарен как никогда, он за один раз умудрился испортить такое огромное количество еды". — могла восприниматься как убаюкивающей щебет, нежившейся в ласковых лучах солнца беспечной птахи. Но, ради справедливости, стоит заметить, в школе гладиаторов принадлежащей Мамерку, обычно, рабов кормили как положено. И скорее всего, поедаемая рабынями чечевица разварилась от того, что кашу слишком долго поддерживали в разогретом состоянии, регулярно подливая в неё воду — чтоб не подгорала. А затем, видимо кашеварам надоело заниматься этим неблагодарным делом, и они, погасили очаги под котлами.

Впрочем, быстро покончив с трапезой и повалявшись на каменных лежанках, с высоко задранными ногами — чтоб кровь отлила от усталых конечностей, амазонки пусть не так резво как обычно это делали, побрели в баню. Где их, после того как они попарятся и соскребут бронзовыми скребками со своего тела грязь, ждали сильные и умелые руки массажистов. А две воительницы-рабыни, при прохождении через двор, где всё ещё стояла привязанная к столбу Бестия, с нескрываемым удовольствием предались злорадству от того, что виновница их бед, до сих пор страдала, её тело била мелкая, зябкая дрожь. Естественно, что это была Третья, которая взглянув свою противницу, хищно улыбнулась, и невольно потрогала повязку закрывающей место свежего укуса, и конечно же, другим недоброжелателем оказалась рыжая Спартация. Вот только кроме как мимолётным, полным ненависти взглядом, коим та одарила наказанную, это больше никак не проявилось. Этого никто не заметил, потому что никого такая мелочь не интересовала. Так и вошли, все девушки в здание термы, хмурые, злые и усталые, естественно, последней в этой толпе, шла Синица. Почему последней? Так она подсознательно не желала, чтоб идущие позади коллеги по несчастью, видели её хромоту. И надо же, именно сегодня, неизвестно почему, в раздевалке общей помывочной, находилась посторонняя. Это была молодая рабыня, явно беременная, и жутко испуганная. Чем не преминули воспользоваться парочка воительниц, вымещая на посторонней своё плохое настроение. Они наградили несчастную женщину лёгким пинком и несколькими оплеухами. Затем, скорчив нарочито злую морду, зловеще засмеялись — вымещая на чужой все свои накопившиеся обиды. Они явно наслаждались полученным эффектом. Хотя. Как это происходило, Синица не видела. Она, войдя в плохо освещённое помещение, успела услышать лишь то, как отпуская злые шутки, над подвернувшейся под "горячую руку" жертвой, смеялись все остальные воительницы. Поэтому Пятая скользнула безразличным взглядом по прижавшейся к стене невольнице и уже намеревалась идти дальше. Вот только её привлёк тихий, еле слышный и дрожащий от страха голос, вопрошающий:

"Синичка! Подруженька, ты ли это? "

Ей тут же, невпопад, ответил кто-то из амазонок, идущих впереди: "Эй, варвар. Ты находишься на территории Римской Империи. Так что говори только на человеческом языке". — Причём, сказано это было по-славянски, правда с жутким акцентом. Что заставило Синицу остановиться и взглянуть на забитую рабыню более внимательно. И, она узнала в стоявшем перед ней запуганном подобии человека свою соплеменницу, синеглазую Первушу. Хотя ..., когда-то весёлые, манящие бездонной синевой глаза девицы сильно изменились. Сейчас, это были два бесцветных, можно сказать безжизненных, ничего не выражающих ока. Рабство не пожалело и саму девчонку, помимо большого живота, сильно контрастирующего с её худым телом, та, подсознательно стараясь быть менее заметной, сильно сутулилась и держала голову как-то боязливо-понуро.

— Первушка? А ты тут что делаешь? — Вопрос Синицы прозвучал несколько безразлично, можно сказать, холодно.

— Меня послали собрать грязные вещи. Их оставили мужи, ну ... это, гладиаторы, что мылись перед вами. Вот.

— И где эти вещи?

— Я, почти все уже отнесла, значит, и отдала прачкам. Вот, значит, вернулась за последними, и присела немного отдохнуть, пока меня никто не видит. За сегодняшний день я сильно устала.

— И что отдохнула?

— Э-э-э, да. Н-н-немного.

— Ну вот и умница, я рада за тебя. Ладно, я пойду, я также, как и ты утомилась и мне хочется поскорее смыть с себя всю сегодняшнюю грязь.

Не успела молодая воительница сделать шаг, как её тут же окликнула родственница: (Здесь, подразумевается принадлежность одному роду.)

— Синичка, постой! Э-э-э. Не уходи! — тут же встрепенувшись, вскрикнула Первуша.

— Ну что тебе? — немного зло поинтересовалась девушка.

— Как тебе здесь живётся? Э-э-э... Ведь мы давно не виделись. Ты, вот я гляжу, живёшь лучше мене. Э-э-э, даже поправилась, стала крепче телом. Вот.

— Есть такое. Это потому, что нас, как бойцов, хорошо кормят. Не добавляй кашевары в чечевицу столько костной золы было бы совсем здорово. Вот только и гоняют так, что до сих пор, вечером, еле до постели дохожу. Так что, не особо то мне и завидуй, подруга.

— А у меня... э-э-э, а со мной..., э-э-э, прямо жить не хочется. — Первуша, зарыдала, безуспешно борясь с частыми всхлипами. — Меня определили заниматься стиркой и ремонтом вашей одежды э-э-э. А ещё, лишили имени, э-э-э, просто зовут или рабыней, или просто кричат: "Эй ты". — Или ещё как ни будь обзовут, э-э-э, временами это звучит дюже обидно. А ещё... Они..., они, то есть охранники, мною развлекались, снасильничали. — эти слова, девушка говорила жуткой скороговоркой, как будто боялась, что её заставят замолчать, так и не дав высказать наболевшее. — А когда я им надоела, послали делить ложе с гладиаторами, коих желали таким образом поощрить за прилежание. Вот я и понесла. А от кого именно? Сама не знаю, в день, мною могли и двое рабов потешиться. Их было так много, и всё это так мерзко, что они, для меня, все на одно лицо.

-И зачем ты мне об этом говоришь?

— Мне так плохо, кхи-кхи, что даже жить не хочется-а-а. — последнее уже прозвучало с еле сдерживаемым плачем.

— Хочешь, я тебя убью? Сделаю это не больно. Меня, как раз этому учат.

— Как? — зарёванное лицо Первуши исказила маска ужаса, а полные слёз глаза округлились.

— Всё очень просто. Сверну голову, и всего-то дел. Чтоб больше не мучилась. Извини, больше помочь нечем.

— Н-н-нет. Ты больше н-н-не та Синичка, которую я когда-то знала. Я тебя тоже боюсь. — попятившись проговорила вмиг побледневшая Первуша, после чего, развернувшись, опрометью выскочила из здания термы.

А Синица, не испытывая никаких эмоций, несколько секунд посмотрев ей в след, устало похромала к скамье, на которой можно было положить свои грязные вещи. Ей, в последнее время, вынужденной жить в коллективе где проявление эмоций воспринимается как слабость, было не до проявления давно позабытых "телячьих нежностей". Да, она успела от всего этого отвыкнуть.

Глава 6

По-осеннему низкое солнышко, с привычной неспешностью прогуливающееся по небосклону, давно миновало зенит, но всё равно продолжало изливать свои лучи на землю, вот только они уже не представляли для путников былого неудобства — изматывающей жары. Светило, на сей раз было милостиво и делилось не очень сильным, от того для всех приятным теплом. Что, в свою очередь, было очень хорошо, так как Синица, как и её подруги, сидела в грузовой телеге и придавалась давно забытому удовольствию — всепоглощающей неге. Да, её вновь везли как рабыню, умело связав ноги таким образом, что вздумай она пройтись пешком, то смогла бы передвигаться только семенящими шагами. Зато, в этой ситуации была одно положительное обстоятельство, гладиаторы не находились в клетках, используемых для перевозки простых невольников, или конвоируемых к месту суда, а бывает и самой казни преступников. Впереди, по бокам и позади её скрипучего, неспешно движущегося транспорта, позвякивая амуницией, шла вооружённая охрана школы гладиаторов. И с первого взгляда на них было видно, что эти мужи не какие-то там захудалые пахари, или вольные ремесленники, которые по вынужденной необходимости взялись за оружие, это были настоящие воины, способные не только умело держать в руках смертоносное железо, но и преодолевать с ним большие расстояния. Их уверенная, мерная поступь; звуки, издаваемые поклажей, особым способом распределённой по телу воинов; скрип колёс, катящихся по мощёной камнем дороге; сиплое дыхание волов, тянущих тяжёлые повозки; всё это действовало успокаивающе, погружая сознание рабынь в лёгкую дрёму. Впрочем, некоторые из амазонок не довольствовались только этой поблажкой, а облокотившись на спину сидящей рядом соседки, бесцеремонно посапывали. Естественно, одним из выше упомянутых наглецов, была никто иная как Спартация, за что, единожды, была удостоена, злого взгляда, коим её одарил Тит, на чём тот и успокоился. Впрочем, мужчинам-рабам такая вольность не дозволялась и поэтому, они, занимая головные повозки, сидели прямо, тихо о чём-то переговариваясь и при этом, хмуро, а иногда и с вызовом, посматривали по сторонам.

Эта идиллия, была нарушена неподалёку от селения, которое, должно было вскоре появиться, так как обычно, все они были вынуждены ютиться рядом с дорогами. А сейчас, на данный момент, показались только дальние луга-пастбища. Вот, послышалось ленивое мычание коров, и радостные голоса вездесущих мальчишек, которые согнали с путешественников всю дремоту. Только на сей раз, в отличие от того, когда Синицу везли как обычную невольницу, их выкрики были восторженными, а не агрессивными. Чему было весьма простое объяснение, не каждый день они видели гладиаторов, о зрелищных боях которых, ходило множество невероятных рассказов. И пусть им, на эти состязания хода не было, это не уменьшало их эмоциональный накал, так как для них, всё это было впереди — возможно. И, как Синице показалось, сквозь этот восторженный гомон, пробивался чей-то крик отчаяния. Что немного насторожило девушку. И не её одну.

— Во это да. Ты гляди, что эти "животные" делают. Одно слово, варвары. — с напускной ленцой, проговорил крепкий, рябой охранник, указывая в нужном направлении рукой, его имени Синичка не знала.

— Что — что? Дерутся они, говорю. — флегматично ответил его товарищ, посмотрев в указанном направлении. — Что ещё с этих дикарей взять? Говорю.

— Нет, ты повнимательней погляди. Они его убивают, причём делают это целенаправленно. И место выбрали такое, чтоб их не увидели из селения.

— Не думаю, что ты прав. Скорее всего, говорю, несчастную жертву бьют там, где её поймали. Это или неизвестно как появившийся здесь чужак, или обыкновенный слабак, который не имеет права даже называться мужчиной, говорю. В любом случае он не достоин какого-либо сострадания. Я бы на его месте, говорю, не беспомощно закрывался от ударов, вопя как жертвенный баран, а стремился достать хоть одного из своих обидчиков и впиться в его глотку зубами, говорю.