Синица

Синица

Пролог

Природа всегда прекрасна, особо, когда вокруг тебя царит тишь и благодать. Вот как сейчас. Только изредка нарушаемое диким зверем или редкой птицей безмолвие; лёгкий, почти мистический полумрак древнего леса; пробивающиеся сквозь высокие кроны вековых деревьев редкие лучи света; случайный, тихий хруст попавшего под ногу валежника и тихое сопение идущей рядом подруги, всё это баюкает сознание и немного притупляет внимание. Живи и радуйся. Впрочем, двум девицам, лет четырнадцати, пятнадцати, почти бесшумно бредущим меж огромных деревьев, окончательно расслабиться не позволяли два обстоятельства. Первым из них было то, что имелась необходимость постоянно смотреть под ноги, чтоб не споткнуться о какую-либо корягу, или вылезшее из сырой земли корневище. Вторым можно считать нежелание не пропустить прячущийся от внимательного взора людей гриб. Немного беспокоило и то, что обе подружки, одетые в простые, повседневные передники и рубахи из домотканой материи, с вышитыми по вороту и подолу тотемными, да обережными кружевами, тайно вышли за пределы охранной засеки, ибо надеялись на редко посещаемом участке леса доверху наполнить свои лукошки грибами.

Вот, одна из девиц, с волосами цвета выцветшей соломы, "бросает" очередной мимолётный взгляд на подружку. А та, синеглазая девчонка по имени Первушка, видимо что-то обнаружила, потому что остановилась, прищурилась и используемой как посох длинной веткой, стала ворошить прелую листву. Однако, проходит ещё один мимолётный, короткий миг, и сознание Синицы улавливает что-то неправильное, а это, в этой ситуации, равнозначно сигналу приближающийся опасности. Что заставляет девицу ещё на секунду задержать свой взгляд на подружке. И именно в этот момент из зарослей густого подлеска, с треском выскакивает настоящий леший. Да-да, именно так, в первые секунды, девушка восприняла человека, увешанного несколькими ветками свежесрезанной зелени. Его тёмный силуэт, в два больших прыжка оказался рядом с Первушей и ..., одна рука чужого воина, точнее разбойника, обхватила девушку, прижимая её к ловцу, а вторая, крепко зажала её рот. Ещё ничего не поняв, но, при этом сильно испугавшись, Синичка резко присела, что на какое-то время спасло её от устремившихся к ней чужих, сильных рук. Сработал ещё один непредусмотренный ловцами фактор, девушка не застыла на месте, ожидаемо закрыв лицо ладошками, а на удивление быстро опомнилась от испуга и, не вполне быстро как ей хотелось, уже почти распрямилась в полный пост. Она даже успела сделать первый суетливый шаг, как почувствовала резкий и болезненный рывок. Как ей показалось, в этот момент чуть не оторвали голову. Всё просто, чужак успел схватить и резко дёрнуть её за косу. Действие чужака было настолько мощным, что жертва, взвизгнув, не удержалась на ногах и, разворачиваясь, подсознательно выставила руки, реагируя таким образом на потерю равновесия. Вот только радость победителя в этой скоротечной схватке была не долгой. Так как правая рука его полонянки сжимала незамеченный им маленький нож, которым она, во время сбора, срезала грибы, и именно он, по странному стечению обстоятельств, воткнулся в живот напавшего. Казалось, что всё происходящее нереально, нелогично, но..., что произошло, то произошло.

Синица всё же устояла на ногах, не упала и видела, как одетый в тёмную робу, с вымазанным в глине лицом незнакомец пошатнулся, затем удивлённо посмотрел на рукоять ножа, торчащего из его брюха, и голосом, полным ненависти, произнёс: "Жёлудь, ты, не поверишь. Но, эта гадюка меня убила. Как же так ...?" — Девушка ещё успела рассмотреть родовой знаки, вышитые на выглянувшем из грязной мешковины вороте рубахи чужака, и ещё, она поняла, что попала в руки злейшим врагам её рода — к Лютичам. Вот только окончательно понять в какое из племён, не успела. Сильный удар по затылку отключил её сознание.

Первым признаком того, что она жива и ей рано переходить через калинов мост, была сильная головная боль. Попытка открыть глаза, окончилась волной сильной тошноты, с рвотными позывами которой, пусть и удалось совладать, но далось это великим трудом. Немного погодя, почувствовалось онемение в связанных за спиною руках. впрочем, спутанными были и ноги.

"Ну что, очнулась? Змея подколодная — прозвучавший где-то в изголовье голос принадлежал явно молодому человеку, и был немного осипшим, злым. — Ты хоть знаешь, гадюка, как долго мой младший брат мучился перед тем, как уйти за кромку? У-у-у, змея...".

Судя по еле слышным звукам шагов, этот человек быстро приближался к связанной пленнице. Что вскоре подтвердилось. Вначале появился молодой, русоволосый охотник, имеющий пусть небольшую, но весьма густую, всклокоченную бороду. Его лицо, было уже отмыто от совсем недавно покрывавшей его глины, а чистая рубаха слегка мокрой, что бывает, если её отжать, да тут-же одеть на мокрое тело. Затем, последовал сильный удар ногою в живот. И как говорится: "На девушку посыпались, удар за ударом". — Разъярённый чужак бил куда попало, в грудь, лицо, живот, предплечье. Всё это сопровождалось отрывистым, монотонным причитанием:

— Ты, ты, ты .... Мерзкая гадюка! — Ты его — убила. — А ведь — он — в скором — времени — должен — был — жениться. Тятька — с мамкой — ему — уже и девку в жёны подобрали. И — с его — родителями — сговорились. Что я скажу его невесте — Яре. Мол прости девка, — я не уберёг — твоего суженного — единоутробного брата своего. ...

— Охолонь Рарок. Ещё забьёшь насмерть нашу полонянку. Как за это оправдываться будешь? — послышался ещё один, на этот раз весьма спокойный, мужской голос.

— И не жалко. Жёлудь, она же моего братишку убила. У-у гадина! — и новый, мощный удар ногой.

— Кому говорю, оставь её. Ну, убьёшь ты эту тварь. А дальше что? Уйдёт за кромку и всё.

— Не уйдёт! Таким тварям туда ходу нет! Ведь так? Ы-ы-ы! А ты чего предлагаешь? Сдувать с неё пылинки? Или поможешь мне покарать её, разорвав меж двух деревьев?

— А давай, поступим по-другому. Когда мы будем продавать меднолобым наш нынешний полон, предупредим их о её неумеренной строптивости и агрессивности. Даже поступим так, отдадим её им бесплатно — не жалко. А они, умеют и главное, любят ломать таких непокорных уродок. Эта гадина, ещё проклянёт тот день, когда вообще, взяла в руки этот нож. Особо то, что она подняла его на нашего родича. Жизнь рабыни не только трудна, она ещё и унизительна ....

Что там говорилось дальше, Синица не слышала. Очередной удар в голову, отправил её во мрак небытия.

Очередное возвращение в сознание было более жестоким, чем предыдущее. Помимо неизменной головной боли и тошноты, присутствовали иные, если можно так выразиться, признаки нарушения здоровья. А именно: слабость, сильное головокружение и в глазах всё двоилось, точнее, окружающий девицу мир, дрожал настолько сильно, что было невозможно хоть что-то разглядеть. А опрометчивая попытка привстать, окончилась тем, что Синицу повело в бок и она, не сумев более или менее существенно приподняться, вновь упала. Может быть, от удара о землю, а быть может ещё от чего-то, но в голове загудело, и весь мир, вновь поглотила тьма небытия.

Новое пробуждение. Судя по звукам и частым толчкам, девушка догадалась, что её куда-то тащат. Всё заглушают шуршащие звуки, издаваемые примитивной волокушей, изготовленной из срубленных веток, и кажется, через этот фоновый шум пробивались чьи-то негромкие всхлипы. Возникла убеждённость, что плачет или взрослая девица, или даже молодая женщина. Синичка, балансирующая на грани очередного обморока, была не уверена в правильности возникшей ассоциации. И ещё. Её слухом были уловлены отзвуки негромкого разговора мужчин. Вот только собрать всю полученную информацию воедино и осознать её, не получилось. Так что, через несколько мгновений на девушку вновь накатила темнота. Понять, что это, сон или очередная потеря сознания, даже по истечению некоторого времени, у узницы так и не получилось. А на данный момент, не было даже малейшего понимания того. Где она находится? Почему ей так плохо? Куда и кто её тащит?

Небытие вновь отступает, и вполне предсказуемо, что ненадолго. На сей раз, это происходит от того, что тело начало зябнуть от ночной прохлады. Вокруг темно, и мысли Синицы по-прежнему в полном разброде, отчего понять, что творится вокруг не реально. Хотя нет, неоспоримо одно, ничего хорошего. Далее девушка, осознав, что на сей раз, она не связана, слегка приподнялась на локтях, осмотрелась. Снова, не смотря на отсутствие пут, не исчезает ощущение беззащитной беспомощности. Это оттого, что благодаря отсветам далёкого костра видно — рядом с ней сидят несколько человек, их шеи повязаны длинной верёвкой, "сковывая" их в одну цепочку. Откуда-то из дальних уголков сознания, приходит понимание того, что это такие же, как и она, невольники, они ей незнакомы, но, это мало о чём говорит. Впрочем, из этих людей, на неё никто не смотрит, так как почти у всех полоняников полные ненависти взгляды устремлены они куда-то в сторону. Куда именно? Не понятно. Но. Это уже и не важно, так как даже это, не большое усилие вызывает очередную волну слабости во всём теле, руки отказывают и тело падает на землю, благо сознание отключается раньше, чем голова соприкасается с землёй. Затем, следует целая череда полу яви, полу сна. Поэтому, остаётся неясным, были эти пробуждения реальностью, или плодом мечущегося в небытие сознания.

Это пробуждение начинается более радостно и ясно, головная боль не такая сильная, да и зрение радует чёткой картинкой. Взгляду открывается умиротворяющая картина. Высокие, разделяемые дорогой лесные исполины, несмотря на то что они упрямо тянут друг другу навстречу ветви своих крон, не везде достигают в этом деле успеха. Точнее нет, это не дорога и не тропа, это узкая лесная поляна, на которой представители разбойного соседского племени, устроили привал.

— Ой, Синичка, ты никак жива, подруженька. — почти возле самого уха прозвучал суетливый, сильно изменившийся голос Первуши.

— Как видишь Первушка, жива. И жалею, что до сих пор не умерла.

— Ой. Что ты говоришь? Да как же так? Как ты смеешь такое думать? — запричитала девушка. — Ты даже не представляешь, как мне было плохо, пока ты прибывала в беспамятстве. Это просто ужас. Тот чьего брата ты зарезала, так тебя бил.... Даже мне было жутко и страшно на это смотреть. Затем появился их старший — до жути грозный воин, все его называют Мстивоем. Страшный, как Кощей. Лицо рассечено от левой скулы до подбородка глубоким шрамом, таким жутким. Брр-р-р. На левой руке двух пальцев не хватает. Такой злой, что можно от одного его взгляда уписаться. ...

— Пусть он злой и страшный, Первуша, так что мне то, что от этого? — осматриваясь по сторонам, не подслушивают ли их, зашептала Синица. — Кстати, понимаешь, мне жить не хочется, лучше смерть, чем прозябание в неволе. Так что, если ты мне настоящая подруга, помоги. Оторви с моего подола полоску ткани, да удави меня, по-тихому. Сил нет, самой всё это проделать, чтоб довести задуманное до конца и безвозвратно. Кстати, вот ещё одна беда, подарок моего тятьки, выкованный его руками ножичек, у меня отняли. Нечем даже вены взрезать ... Не уберегла я отцов подарок.

— Ты это чего удумала, Синичка? Ты это, не смей про такое даже думать. — испуганно запричитала Первушка, по-бабьи прикрыв рот руками. — Этот страшный Мстивой, когда увидел, как тебя, его воин, ногами добивает, так осерчал, что единым ударом сбил с ног своего неразумного сородича. Да как на него гаркнет: "Не смей ноне, при мне, баб сильничать, или смертным боем бить! Ты их селение на меч не брал, знать не имеешь на это права!" — Ну, ему и отвечает тот, ну, кого Жёлудем кличут:" Вождь, она, девка эта. Брата Рарока зарезала, когда тот пытался её пленить". — Страшилище этот засмеялся, да на это и ответил: "Тем более, не троньте её! Давно я други такую невольницу ищу. Мне Аврелий, за такую, воительницу обещал уплатить тройную цену" — После этого, пообещал твоим обидчикам, что если ты не выживешь, то они пожалеют о содеянном ими самодурстве. Ну а те, в свою очередь, поручили мне тебя выхаживать, да поить сонным варевом. Говорят, мол, если ты будешь много спать, то во сне излечатся твои травмы головы. А если я тебя не выхожу, то меня разденут донага, свяжут, да кинут в муравейник. А со вчерашнего дня, перестали давать этот взвар, мол, мы скоро прибудем в нужное место, и ты должна побольше двигаться, дабы восстановиться после своего длительного бездействия ....

Глава 1

Аврелий немного, где-то на сутки, опаздывал на встречу. Но это, не пробуждало в нём ни каких мук совести или каких-либо других неприятных чувств. Во-первых, в назначенном месте, его ожидали дикие варвары, коих он временно возвысил, удостоив чести вести с ним торговлю. А это значит, что эти невежды должны быть ему благодарны — пожизненно и знать своё место. Во-вторых, в последнее время, он занимался более важными делами. А именно, по устной договорённости с префектом, его караван доставил в Хальдербергскую заставу товары, для расквартированного там легиона лемитанов ((сторожевые, пограничны войска)(дружественные Риму племена, имеющими с ним договор) варваров. Ведь в том, что восточные соседи никогда не прекратят заниматься мелкими, разорительными набегами, можно было и не сомневаться. А произойдёт означенная встреча с приручёнными дикарями вовремя, или несколькими днями позже, так это их проблема, а ни в коем случае не его. Это у них есть необходимость приобрести римское, а значит "лучшие" в мире оружие, а не у него. А что насчёт того, что эти невежды, обменивают на этот бросовый ширпотреб своих сородичей и жалкие крохи имеющегося у них золота, так это их решение, он никого не принуждает. Пусть его гладиаторская школа и нуждается во всём этом, но, неотёсанные Венеды сами, с превеликой радостью доставляют ему всё необходимое. Причём, если даже исчезнут эти горе торговцы, то они всё равно, не единственные кто пожелает занять осиротевшее место. И пусть радуются тому, что Рим согласен вести с ними хоть такие дела, а не завоёвывать их земли.

Мысли не молодого, но всё ещё брутального мужчины, лет сорока на вид, одетого в качественный доспех, путались и сознание, перескакивало с одной на другую. Впрочем, ничего из этой бредовой мешанины, в голове не "задерживалось". Так как всё это были последствия преклонного по местным меркам возраста и прочих неприятных неудобств долгого нахождения в пути, таких как жажда, усталость — вызванная физическим и психологическим напряжением. Да и бывалые бойцы его охраны, также устали и как Аврелий подозревал, в данный момент, исполняли свои обязанности без надлежащего рвения. Поэтому, во избежание гипотетической возможности быть захваченными врасплох, что в лучшем случае, было равносильно мгновенной гибели, стоило озаботиться о привале и отдыхе. Места, в которые он приехал, были пограничные, дикие, безлюдные, так что, бесчестные аборигены могли совершить нападение в любую минуту.

"Аврелий, мы приехали. — голос человека, говорившего с владельцем школы гладиаторов был тих и спокоен. — Прикажешь разбивать лагерь на прежнем месте?"

Рыжеволосый крепыш, лениво повернул голову и непонимающе посмотрел на своего конного спутника. Затем, неспешно, с этакой якобы отрешённой неспешностью окинул взглядом раскинувшуюся перед ним поляну, точнее, участок земли, очищенный человеческими руками от лишней растительности и находящийся в центре старый начавший временами осыпаться ров. После чего, вновь удостоил своим вниманием немного толстоватого, абсолютно лысого мужчину с большим, сильно выделяющимся на лице, горбатым носом. Звали этого добряка Тит Панноний, и был он старинным другом Аврелия Реция, отслужившим с ним, по молодости, в одной центурии.... Но всё это дела прошедших времён, память о которых и без того, частенько давала о себе знать. Причём, не всегда это было приятной, пропущенной через фильтр прожитых лет ностальгией — иногда, особо на перемену погоды, невыносимо, мучительно болели полученные в бою раны. Они, эти старые воины, были счастливчиками, вместе закончили службу, умудрившись выжить в должном количестве боевых походов. И смогли в последующей жизни простых обывателей, реализовать свои амбиции. А не вернуться в родной легион эвокатом. (Эвокат — воин, ушедший в отставку, но добровольно вернувшийся на службу)

— Ну что ты на меня так смотришь, друг? Не понимаешь, что я тебе говорю? — Всё так же тихо, только уже с кривой усмешкой, перекосившей лоснящееся от пота лицо, проговорил Тит, делая своим подчинённым отмашку для начала проверки и восстановления временного лагеря.

— Всё я прекрасно понимаю тубицен(трубач, горнист), — обращаясь к другу по былой войсковой должности, ответил римлянин, — просто сильно устал. Возраст не тот, чтоб без проблем преодолевать такие немыслимо большие расстояния. Пусть и делаю это конным, передвигаясь по имперским ротационным дорогам.

— Нашёл из чего делать проблему. Ты, как ланиста, можешь сидеть при своей школе и отбирать новых учеников из тех рабов, что я тебе доставлю. Да гонять этих неудачников, как некогда делал наш любимый декан Конкордий (старший в десятке). Или ты не доверяешь мне?

— Тебе? Я доверяю как самому себе. Иначе давно перестал вести с тобой какие-либо дела. Но, при сделке в Хальдерберге, я должен был присутствовать лично. А ослаблять караван, забирая у тебя для личной охраны бойцов, это неразумно, как и возвращаться в полном одиночестве ...

Следующим утром, к недавно приведённому в порядок рву с заново установленным частоколом, вышли варвары, которые не спешили подходить к станам пусть временного, но добротно возведённого укрепления, а расположились в зоне видимости его охранников и стали ждать. Томились в ожидании весьма долго, мучились от недостатка информации, так как могли созерцать только бревенчатый забор, да вооружённых римлян на вышках и всё. Поэтому, они не видели, как в центре лагеря торговцев, из палатки вышли Тит и его старинный друг. Также, дикари не могли наблюдать за тем, как эти римляне занялись своими делами. А те, неспешно позавтракали, о чём-то побеседовали с начальником своей стражи и только после этого, стали готовиться к предстоящей встрече. То есть, десяток всадников, в данный момент не занятых в карауле, неспешно одевал броню. Солнце начало припекать, когда из временных, так сказать преторских ворот, (ворота, возводимые в сторону противника) выехал небольшой отряд, численностью с треть турмы (Турма — конный отряд из 30-32 человек). Это, в стане дикарей, вызвало оживление, но, никто из них не потянулся к оружию. Это было рискованно, так как римские лучники, стоящие под прикрытием ещё пахнущих свежей древесиной стен, были готовы начать стрельбу, да и сами Лютичи, прибыли не в поисках ратной славы, а торговать. Впрочем, и пришлые охотники, не были беспечными людьми, они оставили пятерых лучших стрелков в подлеске: так, на всякий случай.

— Приветствую тебя, Мстивой! — подъехав почти вплотную, заговорил на варварском языке Тит, вздев правую руку, ладонью вперёд. — Вижу, у тебя есть невольники, но среди них не видно воинов, а это весьма прискорбно.

— Приветствую и я тебя, Тит. Ты прав. Полонённых воинов я не привёл. Мой товар состоит из отлично выделенных шкур, вы их весьма цените, одного детёныша пардуса, и небольшой кучки невольников. Но. Я, помня, как ты меня неоднократно просил, доставил сюда одну воительницу. — сказав это, сероглазый варвар с изуродованным лицом, немного, еле заметно передёрнул плечами и ненадолго обернулся назад. — Когда мы попробовали её пленить, она убила одного моего воина, пусть молодого, но ... Да ладно, не в этом суть, мне пришлось применить свою власть, чтоб её не растерзали прямо на месте схватки.

Было видно, что этот низкорослый варвар, пытается завысить цену своему товару. Но. Этот глупец ещё не знал, что его жалкие потуги, всего лишь напрасная трата времени. Впрочем, Аврелию показалось, что дикарь на это и не надеется, и озвучивает всё это с одной целью, сказать в оправдание: "Всё видели и слышали, я попытался поднять стоимость проклятой полонянки. Но, ничего не получилось".

— Как ты охотишься и какие при этом несёшь потери, меня не касается. Коли эта женщина убила твоего бойца, знать, он был не так уж хорош. И это полностью твоя проблема, которая на цену, которую я согласен заплатить за этих сервусов (рабов) не влияет. Ты вот что, покажи товар лицом. Я желаю посмотреть на неё, вот увижу эту, твою воительницу, тогда и решу, настолько ли она хороша, как ты мне о ней рассказываешь. Или ты, плут, вознамерился меня обмануть?

Пока вёлся этот диалог, пара, возглавлявшая отряд вооружённых всадников, подъехала к группе невольников, состоявшей из восьми человек. Отчего, невольники немного попятились, но после нескольких окриков двоих конвоиров, и несильных ударов древком охотничьего копья, остановились. Да. Эти люди были напуганы, измотаны долгой дорогой и самое главное, ожидаемо низкорослыми и в основном, их взгляды были устремлены в землю. Так что рассматривать их из седла было не совсем удобно, вот оба римлянина и спешились.

Рыжеволосый римлянин первым шагая, надменно осматривал тех, кого собирался покупать, но, разговор заговорил его спутник:

"Ну что, Мстивой, показывай, кто из этих сервусов является твоей хвалёной воительницей, одолевшей твоего бравого воина". — Поинтересовался Тит, остановившись в трёх шагах от живого товара.

Вместо ответа, варвар, с холодным безразличием смотревший на римлян, не оборачиваясь, подал знак рукой и один из его воинов, вытолкнул из группы пленников невысокую, излишне худую, молодую женщину, со следами недавних побоев на лице. Несмотря на уродующие её лик отёки и желтеющие разводы по краям гематом, было видно, что это очень молодая особа, лет четырнадцати — пятнадцати, максимум. И та, чтоб не упасть, сделала несколько семенящих шагов, затем, обернувшись, и что-то яростно "прошипела" в адрес своего обидчика. Вот только этого людолова, сказанное нисколько не обидело, так как он, вместе со своими товарищами весело засмеялся.

"Это и есть твоя грозная амазонка?" — не скрывая высшую степень удивления, поинтересовался Аврелий.

Он хотел сказать ещё много чего обидного о нечистоплотном в делах варваре, но осёкся. Римлянин увидел холодный, можно даже сказать брезгливый взгляд рабыни, которым она окинула стоящих перед нею покупателей. Но "покупателя" поразило не это, почти сразу после этого, серые глаза молодой славянки, устремились на его правый бок. Эта женщина, буквально впилась глазами в гладиус и явно желала им завладеть. Не будь её руки связаны за спиной, она бы уже кинулась к оружию, желая им завладеть, или погибнуть сражаясь, в случае неудачи. Поэтому, стараясь выглядеть как можно спокойнее, перейдя на имперскую речь, обратился к Титу:

"Друг мой, эту невольницу мы обязательно купим. Только торгуйся так, чтоб варвары не сильно завысили на неё цену, незачем их баловать. Заодно, постарайся сбить стоимость остального товара. Да. Ещё и пойманного ими пардуса возьми. Я, кажется, знаю, кому его можно выгодно подарить. Ох уж эта жизнь. Дружить в нашей империи, это не только выгодное, но и очень дорогое удовольствие".

То, что должно было происходить дальше, Аврелию было не интересно. Поэтому, он вернулся к своему коню и уже из седла, рассеяно наблюдал за торгом, даже не делая попыток вникнуть в происходящее действо. Он безучастно наблюдал, как Тит осматривал товар, как живой, так и выделанные шкурки, как усиленно жестикулировал, чего-то объясняя торговцам. Затем, они, придя к удовлетворившему обе стороны решению, ударили по рукам и в лагерь ускакал посыльный. В скором времени тот вернулся, сопровождая гружёную повозку, которую спешно разгрузили и заполнили уже своим имуществом. А когда Аврелий собирался направить своего коня в сторону лагеря, он заметил, как Мстивой, отточенным движением зарезал невольника, которого у него отказались покупать. Всё было сделано настолько умело, что плюгавый подросток даже не вскрикнул, повалившись на землю тряпичной куклой. Удивлённый такой поспешностью, Реций вздёрнул бровь и сплюнул на землю, в направлении варваров. Отчего Тит, проследив взгляд друга и компаньона, требовательно выкрикнул: "Мстивой, ты его убил, ты и кремируешь тело своего раба. Незачем загрязнять это место гниющими трупами. Не придашь покойника огню, мы, с тобою, больше никаких дел вести не будем". — Дал указание, и поехал, не оборачиваясь, так как знал, что данный им приказ, будет выполнен в точности.

"Отдать приказ, который должен расставить всё по местам и пояснить варварам, кто здесь главный, это дело нужное. Но ехать, повернувшись к варварам спиною, сродни тяжкому испытанию, к которому невозможно привыкнуть. Вроде, как и едешь спокойно, держа горделивую осанку, даже улыбаешься тем, кто страхует тебя со стены, но, чуть ли не на физическом уровне ощущаешь, как в спину входит стрела, или дротик, пущенный варварской рукой ...". — Эти, или подобные им мысли, буквально стучали набатом в голове Тита до тех пор, пока его верный вороной конь не въехал на преторскую улицу временного лагеря. Можно поинтересоваться: "Откуда здесь взялись улицы?" Всё просто, они образовались из коротких рядов палаток воинов-охранников, так как отряд не дотягивал до центурии, но вбитые годами службы навыки брали своё. Скрипнули петли закрывающихся ворот и только после этого, исчезло неприятное ощущение опасности и, стало возможным вздохнуть спокойно. И слава богам, для окружающих его подчинённых, эта слабость, вновь осталась незамеченной. Впрочем, Дементий Афинянин, сухопарый, светловолосый воин, скачущий рядом с невольничьей повозкой, на пегом коне, услышав звук закрывающихся ворот, никак не отреагировал на это, почти никак, кроме как облегчённо расслабился, немного ссутулив спину. Даже не смотря на одетый пластинчатый доспех, было видно, как резко исчезло напряжение всех мышц его рук и крепкого торса. Ощущение того, что за твоей спиной находятся вооружённые варвары, было тяжко даже для этого бывалого воина, с честью прошедшего через многие сражения и имеющего такие боевые награды, как золотая цепь и браслет.

Не дожидаясь, когда выгрузят невольников из повозки и, заведут их в специально собранную клетку, Аврелий слез с коня, и жестом подозвал к себе молодого сервуса, за личную преданность хозяину удостоенного имени Галус. Тот, не произнеся ни слова подбежал, и так же молча, начал помогать снимать дорогую, чешуйчатую броню. За этим занятием, ланисту застал доклад о том, что варвары разожгли погребальный костёр ив ожидании пока, он прогорит, занялись своими делами. Это могло означать только один из двух возможных вариантов, или они уйдут вечером, когда прогорит кострище, или только утром следующего дня, что было более вероятным. Хотя. В любом случае, эту ночь отряд Тита, должен был провести под прикрытием деревянных стен и глубокого рва.

Глава 2

Вот и окончился долгий путь по каменным дорогам меднолобых. Этот путь, несмотря на то что он был проделан в довольно быстро передвигающейся повозке, был самым тяжким из когда-либо проделанных Синицей. Девушке постоянно казалось, что на сидельцев клетки, собранной прямо на двухколёсной повозке, смотрят все люди, встречаемые на их пути. И эти взгляды были полны необъяснимого злорадства, или даже презрения. Несколько раз, караван римского купца проезжал мимо селений, не имеющих защитного частокола, и в эти моменты, к ним, как любопытные птахи слетались дети, которые гомоня как стайка встревоженных птах, бегали невдалеке от повозок, тыча в них пальцами, насмешливо улюлюкали, а бывало, бросались камнями. Хотя римляне, облачённые в доспех, почти мгновенно пресекали такие поползновения на целостность их имущества. Но. Пару раз, пущенные детской рукой камни, пусть и не больно, но весьма обидно, попали по Синичке. Первый раз, небольшой камушек ударил по левому бедру, второй, пришёлся в спину, он был увесистей, да и место, куда он попал, какое-то время немного побаливало. А самой девушке, только и оставалось беспомощно скрипеть зубами, сжимать кулаки, да одаривать своих обидчиков злыми взглядами.

"Эх, — думала она, — не будь мои руки так умело связаны этими чужаками, да отсутствуй на повозке эта клетка. Я бы показала этим глупцам, что нельзя обижать тех, кто не может тебе ответить ...".

И вот, это путешествие, полное унижения и позора подошло к концу. Усталый караван подъехал к огромному, двухэтажному зданию, постепенно замедлил свой ход и в итоге остановился. Казалось, что в этот момент, облегчённо вздохнули все, как животные, так и люди. Все, кроме сервусов, которые, с недоумением и страхом, рассматривали странное здание небольшой школы гладиаторов, (Автор прекрасно знает, что в Риме было всего четыре больших императорских школы гладиаторов, но, счёл возможным существование мелких — для личных нужд местных губернаторов, которые не оставили свой след в истории.) они, чутьём загнанного зверя понимали, что это и есть конечная точка их путешествия. А тем временем, римляне, остановили нужную телегу возле больших, обитых бронзовыми листами ворот, в которых, почти сразу же открылась небольшая калитка. Охранники, по жесту своего лидера, без лишних слов организовали живой коридор, по которому, погнали всех рабов во двор. Некоторых, по их мнению, нерасторопных дикарей подбадривали, нанося болезненные уколы стимулом. (Лат. stimulus — остроконечная палка)

Двор, в котором оказались полоняне, в их числе и Синица, был непривычно странным, неправильным, вымощен не деревянными мостками, а камнем. Да и чудные стены дворовых построек оказались излишне гладкими и выкрашенными где-то известью, а где-то неизвестно как полученной цветной краской. Так что, для неопытного взгляда, понять каменные они, или деревянные, было совершенно невозможно. И ещё, людей давило огромное количество железных решёток, установленных как на окнах комнат первого этажа, так и заборах, делящих комплекс на части. Вот так и стояла девушка, озираясь по сторонам окружённая такими же, как и она, недоумевающими невольниками. Все они, выглядели напуганными, затравленными зверьками, теряющимися в догадках, куда же их пригнали. И в голове Синицы, поневоле крутился один вопрос: "Чем мне, на данный момент, угрожают все эти вооружённые воины, взявшие в кольцо меня и всех тех, кто прибыл вместе со мною? Кстати, даруют ли они мне быструю смерть, если я на них наброшусь?" — Как это ни странно, но мысль о том, чтоб кинуться на них, надеясь, что её встретят обнажённым клинком, прерывая этим никчёмную жизнь в позоре, мимолётно промелькнула и больше не приходила. Почему, ответ прост, девушка уже пыталась проделать нечто подобное, причём неоднократно. Было это ещё в пути, когда их выпускали из клетки для оправления естественных нужд, однако заканчивалось всё тем, что её умело отталкивали щитом назад, так что она падала, а затем, пинали ногами. Римляне делали это аккуратно, но очень болезненно. Впрочем, сейчас, вдоволь испив горестную чашу плена, она мало чем отличалась от своих "потерянных" товарищей по несчастью. Но это в прошлом, а сейчас, все невольники, как и их охрана, стояли молча, и было это до тех пор, пока не появился тот, кого звали Аврелий. Он уже переоделся в чистую тогу, была она цвета слоновой кости, что говорило о том, что отныне все они его рабы, находятся в его власти и он может всеми ими распоряжаться как ему заблагорассудится. Выглядело это так, войдя в круг, образованный его воинам, самодовольный римлянин с нескрываемой надменностью окинул взглядом пополнение, и обратился к рабам:

"Отныне, все вы моя собственность. И только мне решать, как вы, черви, будете жить дальше. В моём праве указывать, чем вы станете заниматься и вообще, есть ли смысл в вашем жалком существовании. Что уготовлено для вас сейчас? Для начала, все вы помоетесь в терме, вас осмотрит мой личный лекарь, после чего я приму окончательное решение, подходите ли вы мне, или вас стоит немедленно выставить на торг. — после чего, потеряв к своему новому имуществу всякий интерес, Аврелий обернулся к начальнику своей стражи, и заговорил с ним на родном языке. — Тит, ты знаешь, что делать с этим стадом".

Дальнейшее, для девушки показалось сущим кошмаром. Их загнали в полутёмное, сырое помещение, поторапливая ударами палок с шипастыми наконечниками. Далее, неистово крича, заставили полностью раздеться. После чего, всех вместе, отправили в большую, жаркую комнату, с непонятно каким образом разогретым полом. Где держали до тех пор, пока тела рабов не стали мокрыми от пота. Это действо, для Синицы, отдалённо напомнило баню, только без привычного каменного очага; без её деревянных стен; запаренных веников и жёсткой травяной мочалкой. Впрочем, последнее заменили бронзовые скребки, коими надлежало соскребать с распарившегося тела грязь. Как пользоваться этой диковинной вещью, показал специально присланный, молчаливый подросток-раб, который всё показал на собственном примере. Ну и по окончанию этой странной баньки, всем разрешили обмыться водой, заполнившей огромную каменную кадушку(Так невольники ассоциациировали небольшой бассейн с водой, расположенный возле входа в парилку).

Однако, на этом, римляне не успокоились, после окончания помывки, невольников пинками выгнали из купальни во двор, нагими, а там, на втором этаже, в тени, на небольшом балконе, на деревянной скамье, сидел ожидавший их появление Аврелий. А прямо под ним, то есть балконом, стоял лысый, крепкий старик. Как позднее узнали полоняне, это был лекарь — такой же невольник, именно это все и подумали, так как служитель Асклепия, был облачён в тунику из грубой мешковины, подпоясанную обычной верёвкой. Он, брезгливо морщась, поочерёдно осматривал каждого из рабов, которых ему подводили по очереди, даже заглядывал им в рот, оценивая состояние зубов. После чего, коротко поговорив с живым товаром, указывал охранникам, в какую сторону отводить того, или иного сервуса. В итоге, новоприбывшие весьма оперативно были разделены на три группы. В первой, самой большой, оказалась Синица — единственная женщина. Вторая, очень маленькая, состояла из трёх женщин, включая Первушу. Ну а третьим, отдельно от всех, стоял одинокий мужчина коренастого телосложения. Знай Синица язык, на котором лекарь общался с ланистой, она бы ужаснулась уготовленной для неё судьбинушке.

"Ну что, Гераклус, чем можешь меня порадовать?" — изображая флегматичное безразличие, поинтересовался Аврелий, когда к балкону, подобострастно улыбаясь, подошёл лысый старик и, неестественно для его возраста задрав голову, посмотрел на своего хозяина.

"Да. Эта покупка удачна, как никогда. Вон та группа, самая большая, годна для того, чтоб из неё получились неплохие гладиаторы. — лекарь указал рукой на тех, о ком в данный момент говорил. — Вон те женщины, одна из них умеет печь хлеб. Так что все они, подойдут для того, чтоб прислуживать твоим ученикам и рожать от них новых сервусов. И только один, оказался для нас непригоден. Но, его можно выгодно продать нашим соседям, с чего можем выручить около семи солидов (Солид solidus — римская золотая монета)".

"И почему ты отсеял этого, весьма сильного раба? Раз так дорого его оценил". — в удивлении изогнув бровь, поинтересовался Аврелий, пристально рассматривая одиноко стоящего невольника.

"У него застарелая травма левой ступни, она получена им ещё в детстве. Видно, что его лечили. Но. Что хорошего могут сделать эти варвары? В общем так, работать он сможет — факт. Вот только нам не подходит. Так как он не выдержит нагрузки длительных тренировок. Так зачем нам тратить на него наше время и деньги? Хочу пояснить, почему я так дорого оценил эго варвара. Он кузнец, но, к несчастью, не оружейник. Его слова подтверждают множество заживших ожогов, в характерных для этих ремесленников местах".

"Так ты говоришь, что работать он может? Но при этом, всё равно советуешь его продать".

"Да. Нам будет выгодно от него избавиться. Этот варвар не умеет делать, и тем более, качественно ремонтировать оружие и броню. А переучивать его — долго и накладно ...".

"С ним всё ясно. А сейчас, поясни мне, по каким признакам ты определил, что женщина, которую ты отобрал в гладиаторы, и есть та амазонка, о которой я тебе говорил?"

"Когда я её осматривал, то у неё единственной, взгляд говорил о том, что эта дикарка жаждет меня убить. Да и ноги и руки у неё, не смотря на столь юный возраст, достаточно крепкие, видать это у неё в породе. Немного с нею поработать и у этой амазонки появятся хорошие шансы стать одной из твоих лучших воительниц. И все понесённые тобою затраты, многократно окупятся".

"Что же, ты нигде не ошибся и сделал правильные выводы. Я тебя выслушал и лишний раз убедился в твоей прозорливости. Хвалю. И ещё, отныне, пусть новую, так сказать амазонку, все зовут Quintus, (Латынь Пятая) а далее, посмотрим на ...".

Пока шёл этот диалог ланисты с медиком, Тит, помогая другу, развил активную деятельность. По его распоряжению, всем отобранным лекарем рабам выдали простые, некрашеные туники из грубой ткани и приказали в них облачиться. А единственного отбракованного мужчину, грубо пиная, подогнали к сложенным кучей вещам, на сей раз не словами, а только одними лишь жестами пояснили, что он должен в ней рыться, то есть, искать свою одежду и как можно скорее в неё облачиться. Впрочем, к тому моменту, когда кузнец управился с поставленной ему задачей, его бывшие сотоварищи скрылись в одной из дверей странного дома. Стоило невольнику сделать шаг в том направлении, как его путь преградили сразу двое римских воинов. Один из них, кто был долговязым, и смотрел на раба с нескрываемой брезгливостью, даже скорчил миму, при виде которой можно было подумать, будто он только что раскусил гнилой орех. Второй боец, в противоположность своему товарищу больше всего походил на медведя и так же, как это животное, был скуп на проявление каких-либо эмоций. Они, почти синхронно покачали головами, давая этим понять, что туда, куда ушли его товарищи, этому бедолаге хода нет. А медведеподобный охранник, медлительно ленивым движением руки с зажатой в ней деревянной дубинкой, указал на клетку, которая стояла в дальнем углу двора.

А тем временем, остальные рабы, сопровождаемые надзирателями, оказались в большой, абсолютно пустой проходной комнате с не облагороженными каменными стенами, где их сразу разделили. Трёх молодых женщин, одна из которых была Первушей, увели в правый проём — без двери, остальных погнали в погожую арку, только с левой стороны. Где, после недолгого перемещения по тёмному коридору, невольников вновь разделили. Синицу грубо остановили. В результате чего, она больно уткнулась грудью в неожиданно выставленную дубинку. Справедливости ради, стоит заметить, что это больше всего походило на несильный тычок без замаха. После этого, отпёрли решётку, закрывающую вход в другой коридор, и втолкнули туда рабыню, да сделали это так грубо, что она за малым не растянулась на полу. И эта заминка, вызвала дружный хохот охранников. Решётку вновь заперли и, оставив одного надзирателя, который схватив рабыню за заднюю поверхность шеи, толкнул её, заставив двигаться в нужном направлении. Именно он был из числа тех, кто не смеялся, смотря на злые шутки своих коллег. Ему это было не интересно. Этот римлянин просто занимался нудным и давно опостылевшим делом, делал это без огонька, но выполнял это со всем прилежанием. Седому Донату было абсолютно наплевать на то, что конвоируемая им славянка впервые в жизни оказалась в здании, полностью построенном из камня, и её, привыкшую жить в деревянных домах, эти коридоры давили, можно сказать уничтожали, вызывая в её душе что-то похожее на ужас. Задай, кто ни будь, в этот момент, девушке простой вопрос о её самочувствии, то она, не задумываясь, ответит: "Меня душит, убивает само пребывание в этом каменном, мёртвом доме-пещере". — Но. Высокий, плечистый римлянин, облачённый в кожаный доспех, таких вопросов не задавал, он, изредка работая стимулом, гнал рабыню в её келью, не давая ей успокоиться. Для него было важным передать её старшей амазонке именно в таком душевном состоянии. Так как с этого момента, именно рыжая Спартация и её подруги будут "ломать" новенькую рабыню. А сейчас, на данный момент, все гладиаторы отдыхали после окончания выматывающих тренировок, поэтому, все десять воительниц, находились в столовой и все они, укажут своей новой товарке её место в иерархии их маленькой общины.

И вот, тёмный коридор, давящий своей узостью и тяжестью низкого, тяжёлого потолка, окончился, приведя рабыню и её охранника в столовую с грубыми, неоштукатуренными кирпичными стенами. И ещё, это было большое, серое помещение, с тяжёлыми арочными потолками, но после прохождения по коридору, воспринималось оно вполне нормально. Освещался зал четырьмя зарешеченными окнами, выходящими во внутренний двор школы, а для тёмного времени суток, вдоль стен и по углам, располагались масляные светильники. И ещё. Условно, это помещение разделялось на два уровня, нижний, со стороны глухой стены, вровень с коридорным полом. Центром этой части зала, была большая печь, с множеством глиняной посуды различных размеров, и нескольких больших амфор. Возле окон, имелось некоторое подобие широкого подиума, взойти на который можно было по широким гранитным ступеням. Вот на нём, располагались несколько грубосколоченных, деревянных столов, где, стоя возле них, несколько усталых женщин воительниц принимали пищу, а две их подруги, с унылым видом прислуживали своим товаркам. В данный момент, одна из них, старательно смотря себе только под ноги, подавала рыжей, невысокой, молодой женщине тарелку с чечевичной кашей. А вторая, стоя на коленях, возле края подиума, уныло затирала серою от грязи тряпкой большую лужу, одновременно собирая ею в кучу черепки глиняного горшка. Вот только на лице этой особы, не наблюдалось покорности. Губы были плотно сжаты, на скулах перекатывались желваки, и движения были излишне резкими.

Сделав пару шагов и щурясь от света, идущего из окон, виной этому эффекту была полутьма коридора, из которого только что вышла Синица, девушка растерянно замерла. Начала озираться, изучая место, где как она поняла, ей предстояло жить. Она изучающе посмотрела и на людей, с которыми её придётся проживать в одном доме. А те, в свою очередь, прервали свои занятия, и устремили свои взгляды на неё. Стоящий за спиною римлянин-охранник, что-то проговорил, но не ушёл, как этого ожидала Синичка, а стал возле дверного проёма, опёршись о стену спиной. И тут, заговорила рыжая рабыня. Голос её звучал грубовато, громко, и требовательно. Новенькая смотрела на неё, понимала, что эта невысокая молодая женщина в короткой тунике обращается к ней, вот только, не разобрала из сказанного ни слова.

Спартация, не смотря на свой опыт, как и то, что давно втянулась в ритм жизни гладиатора, сильно устала, до лёгкой тошноты и редких позывов прокашляться. Впрочем, по-другому быть и не могло. Если она позволит себе слабость и перестанет так выкладываться на занятиях, то во время очередного выхода на арену, может проиграть бой. Хорошо если получит неопасную рану, не позволяющую продолжить сражение, то есть ранение не окажется фатальным. Но. Присутствует опасность, что ранение будет летальным, или устроитель игр будет не в настроении от непонравившегося им сражения и прикажет добить побеждённого гладиатора. Что делать тогда? Когда уже ничего не исправишь. Вот она и не щадила себя на занятиях, параллельно, присматриваясь к подругам по школе, чтоб не просто знать все их сильные, и слабые стороны, но и подмечать их прогресс в развитии ратного мастерства. А сейчас, она просто вымещала свою злость на двух новеньких рабынях. Эта парочка появилась здесь только несколько декад назад и только привыкала к новым реалиям своей никчёмной жизни. Именно по этой причине, она разбила кувшинчик с водою, приправленной уксусом. Она с силою бросила его на пол, выкрикнув обвинение в том, что уксус недостаточно разбавлен и пить получившуюся кислятину невозможно.

Не улучшила настроение и подаваемая ей чечевичная каша, обильно приправленная перетёртой костной золою. Вот только разбивать глиняную миску, как до этого, опрометчиво, поступила с кувшином для воды, Спартация не собиралась, она решила остановиться на простом внушении Восьмой. Гладиатор уже набрала в лёгкие воздух, чтоб отчитать нерадивую прислужницу, как увидела, что в зал вошла новая рабыня, следом появился сопровождающий её охранник. Он быстро отыскал взглядом старшую воительницу и сказал:

"Спартация, принимай этого варвара. Её зовут Пятая. Ты прекрасно знаешь, что с нею делать, но, не забывай, что отвечаешь своею головою за её жизнь и здоровье. Дерзай. А я постою здесь, посмотрю, не утеряла ли ты былую хватку".

Последняя сказанная Донатом фраза, резанула по болезненному самомнению Спартации не хуже отточенного лезвия клинка. Что было не мудрено, ведь этот римлянин, усомнился в её способности управлять младшими ученицами. И, весь накопленный за день негатив, усиленный словами охранника, закипая как молоко на плите и ища выход, устремился на новую цель. Именно поэтому, чтоб не предстать перед находящимися на более низкой социальной ступени товарками обычной скандалисткой, старшая амазонка, привычно беря под контроль все свои эмоции, начала прокручивать в уме свои дальнейшие действия. Вдох, выдох. Затем ещё раз. Вдох, медленный выдох. Удостоверившись, что на неё никто не смотрит, потому что все взгляды устремлены на Пятую, Спартация, поблагодарила за это богиню-воительницу Афину Палладу и подумала: "Спокойно. Я здесь главная. Поэтому, первым будет озвучивание моего желания, это первое слово. Если оно не возымеет действие, вновь будет моё слово — предупреждение, и только затем, последует наказание за неподчинение. Расправа должна быть опять же по моему слову, и без лишней суеты. А если что-то пойдёт не так, могу самолично применить силу". — Приняв это решение, старшая амазонка, смерив надменным взглядом свою потенциальную жертву, заговорила:

— Пятая. Меня зовут Спартанка, но разрешаю обращаться ко мне просто, Спартация. Я хочу пить. Принеси мне воды, слегка подкислённой винным уксусом. Да смотри, не испорти моё питьё".

Для поддержания искусственно созданного амплуа Спартации, привыкшей говорить лаконично, сказано было слишком много, но, так было надо. А новенькая рабыня услышав обращённые к ней слова, в свою очередь посмотрела на Спартанку не понимающим взглядом. Да так, что было ясно, она ничего из сказанного не поняла. Поэтому, рыжеволосая воительница, притворно потупив взгляд, обратилась к охраннику его полным именем, содержащим не только преномен, но и номен с когноменом (По порядку: личное имя, родовое или обозначающее, откуда человек родом, личное прозвище) :

— Донат Рубиконас Седой, я вижу, что эта рабыня ещё не владеет цивилизованным языком. Она меня не понимает. Будь добр, ответь на мой вопрос. Откуда она родом?

Донат, не меняя позы, изображая вселенскую скуку, зевнул, смерил взглядом амазонку и только после этого, снизошёл до ответа:

— Думаю, что она Венедка, её привели дикари, именующие себя Лютичами. По их словам, поймали её где-то в восточных землях. И да, они меж собою общались на своём, змеином, — шипяще свистящем языке.

— Спасибо уважаемый Донат. Благодаря твоим словам, я знаю, как мне должно поступить. — Ответила воительница, всем своим телом, осанкой, наклоном головы, изображая покорную благодарность, кою, таким как она, стоит проявлять перед римским гражданином.

Затем, амазонка, переключила своё внимание на молодую женщину, которая всё ещё держала в своих руках миску с кашей. Небольшой поворот головы, еле заметная коррекция осанки и перед прислуживающей ей девушкой стоит грозная предводительница. И говорит она жёстко, рубленными фразами:

"Восьмая, перед нами твоя соплеменница. Я думаю, что за полтора года, пока тобою развлекался сын твоего бывшего хозяина, ты не забыла родной язык?" — было упущено как несущественное что, защищаясь от насилия, девушка ударила вернувшегося с попойки хозяйского сына двузубой вилкой, случайно попавшимся ей под руку. Произошло это в тот момент, когда тот, разорвав её тунику, повалил рабыню на пол, прямо возле обеденного стола. Благо, вилка угодила в руку, не причинив особого вреда, поэтому насильник не был покалечен. Благодаря чему, её, вместо казни, перепродали в школу гладиаторов, вместе с сестрою.

— Нет Спартация, я прекрасно помню свою речь.

Поставь чашку на стол и объясни Пятой, что она должна сделать. И проконтролируй её. Чуть что, вздую обеих".

Спартанка отдала приказ, и начала наблюдать за действиями той, кто ещё не заслужил своего настоящего имени, а только нумерацию. И рабыня, поставив на стол миску с чечевицей, начала действовать. А именно, развернувшись к новенькой всем телом, принялась ей что-то растолковывать. Судя по реакции, Пятая её прекрасно понимала. Вот только в конце монолога своей землячки, спрятала руки за спину, гордо вскинула голову, и медленно, отрицательно ею покачала. Восьмая заговорила более громко и в её голосе зазвучали нотки металла, Спартации даже показалось, что эта девка подражает её манере обращения с младшими воительницами. И еле сдержала самодовольную улыбку. Что не говори, но этот факт говорит о том, что её авторитет весьма высок и ей подражают. А тем временем, наглая славянка вновь ответила отказом.

"Не вижу рвения. Я что, должна умереть от жажды?" — Этой фразой, Спартанка решила подстегнуть Восьмую к активным действиям. Можно сказать, что это у неё получилось. Младшая из амазонок, в несколько больших шагов, оказалась рядом с Пятой, и наотмашь ударила ту по левой щеке. Пощёчина прозвучала громко и звонко. Что прозвучало как сигнал к действию и новенькая, с утробным рычанием, более подходящим дикому зверю, кинулась на свою обидчицу.

Те, кто, когда-либо видел дерущихся женщин, тот знает, как быстро они впадают в ярость и рвут друг дружку зубами, стараются выцарапать противнице глаза, разодрать кожу лица, и вырвать клок волос. Но. Спартация чётко уловила момент, когда стравленные ею рабыни были готовы впасть в подобное состояние, и ..., вмешалась в самый последний момент, не допустила этого. Внешне неторопливо, без лишней суеты, рыжая воительница подошла к катающимся по полу невольницам и нанесла Пятой мощный, поставленный долгими тренировками удар ногою в голову. После чего, поймала за волосы, вскочившую на ноги и кинувшуюся на поверженную оппонентку Восьмую. Когда та, остановилась и повернулась к ней лицом, провела мастерски исполненный удар в живот.

А тем временем, пока Восьмая согнувшись пополам, оседала, Пятая зашевелилась, как-то замедленно, неуверенно поднялась на четвереньки, сморщившись зажмурила глаза, замотала головой. В этот момент, Спартанка и нанесла ей пару не очень сильных, но весьма болезненных ударов ногами по корпусу. После чего, указывая на неё рукой, обратилась к охраннику:

"Донат, ты сам всё видел. Я думаю, что эту рабыню стоит наказать, за непослушание. Необходимо об этом доложить ланисте, чтоб он, а не я, принял относительно её решение ...".

Утро добрым не бывает. Именно сегодня, эта аксиома в очередной раз доказала свою незыблемость. Не успел Аврелий закончить свою не отменную прогулку после завтрака, как к нему подбежал один из дежурных охранников и доложил, что прибыл Мамерк Эмилий Хромой Второй(Персонаж вымышленный), старший сын Эмилия Хромого и желает переговорить со своим ланистой, то есть, с Аврелием. Так же, отставной легионер уточнил, что, судя по его виду, хозяин чем-то не доволен. Так что, пришлось срочно менять свои дальнейшие планы, то есть, пустить на самотёк тренировку гладиаторов, перепоручив её проведение своим помощникам, и поспешить навстречу владельцу школы гладиаторов, как говориться: "Помчаться со всех ног". — Впрочем. О том, что владелец прибыл в свои владения, подтверждал его звучный голос, который разносился по всей школе, и от этого, по спине "бежали мурашки". А самое страшное, по его тону выкриков, было невозможно понять, то ли Мамерк на самом деле злится, то ли просто чего-то весьма эмоционально обсуждает, или с кем-то уже общается.

"Приветствую тебя Аврелий! — вполне ожидаемо прозвучал трубный голос племянника одного из сенаторов Рима, который смог избавиться от родственника, выхлопотав ему "хорошую" должность в легионе, но в дальней провинции. — Вижу, солнце ещё только встало, а ты уже весь в делах! Молодец!"

Высокий, широкоплечий римлянин, с густой, кучерявой, но, при этом совершенно седой шевелюрой, неспешно вошёл в зал, куда только что вбежал Аврелий. На тяжёлом, угловатом лице Мамерка, его серые глаза, казались неестественно маленькими, а сломанный нос и тяжёлая челюсть говорили о том, что этого человека должно бояться — дольше проживёшь. То есть, в общении с ним, лучше всего проявлять здоровую осторожность. Излучаемую Марком Эмилием Хромым Вторым угрозу, дополняла добротная броня с неизменной эмблемой изображающей козерога и перевязь кожаных ремней, фиксирующих на его широкой груди достойный уважения комплект фалер (лат phalerae — медаль).

— Привет Мамерк! Дозволь тебя спросить: "Что привело тебя сюда? Решил проведать старого друга, или кто-то навёл на меня какую-то напраслину, и ты явился карать невиновных?" — Если последнее, то готов прям сейчас держать перед тобою отчёт обо всех тратах твоих денег, и почему я действовал так, а не иначе.

— А-а-й-й-я! — радостно вскрикнул дальний родственник сенатора, остановившись и указав на друга пальцем. — Боишься! Молодец. Правильно делаешь! Но успокойся, будь за тобою какая-либо вина, я бы прислал сюда вечно угрюмого Квадрата, с его контубернией, и они бы, без лишних слов, порубили как тебя, так, и всех твоих приближённых".

— Кто тебя знает. — мысленно возблагодарив богов за то, что, если так можно сказать его друг, центурион первой центурии, первого вспомогательного легиона, не имеет к нему претензий, ответил Аврелий. — Вдруг ты поверил в чьи-то хитрые наветы.

-Ты это что? Говоря эти гнусные слова, решил таким способом меня обидеть?! Да?! — центурион, мгновенно "сбросив" с себя маску радушия, взревел как разъярённый бык и сжал кулаки.

— Нет. Я всего лишь реально смотрю на жизнь, и понимаю, что у меня много завистников. И самое главное. Среди этих интриганов есть множество непревзойдённых мастеров по сочинению правдоподобных небылиц. Так что, предпочитаю быть готовым ко всему.

— А-а-й-й, молодец! За что я тебя и уважаю, Аврелий, так за твою прямоту. Ты даже во время службы в легионе, не пресмыкался передо мной. — резко сменив личину гнева на улыбку, проговорил Мамерк. — А относительно болтовни про то, что ты меня обворовываешь, было такое. Мне буквально недавно на нечто подобное тонко намекали. Но. Как мне сказали по секрету, этот, так сказать гражданин обыкновенный маргинал, попал в дурную историю и был отправлен к нам на неприметную должность сигнифера (казначей), чтоб значит, отсиделся, пока "отбушуют страсти" и в Риме, о его участии в каких-то грязных делах позабудут. Но, и здесь не сиделось мерзавцу спокойно. Но не переживай, я во всём разобрался. Он, этот мерзкий клеветник, обворовывал моих солдат, при этом, умело подставляя никого иного как меня. Также, подозреваю что он решил прибрать к своим загребущим ручонкам и мою школу, вот и выставлял тебя как хитрого вора. Ну а я, этого вора наказал, по-своему, поймал его в тихом месте и заставил выпить яд. Вообще-то, вначале, сгоряча, я хотел его сдать примипелу. Но. Этот Веллей, сын одного уважаемого префекта, упросил меня наказать его тайно, без позора для семьи. Так что, в Рим ушло известие о том, что этот декурион погиб от несчастного случая на охоте. Кстати, его подельники на самом деле погибли на той самой, подстроенной мною забаве. Не поверишь, но на них напали вездесущие коварные "варвары". Всё произошло так неожиданно, охотники увлеклись преследованием подранка и углубились в небезопасные земли. Так что, всех погибших похоронили со всеми почестями, кремировали то, что осталось к моменту как их нашли. Всё было сделано, как подобает поступать с телами доблестных воинов. Ведь они отбивались от превосходящих их противников до последнего, так и погибли с оружием в руках. Ну а своих погибших и раненых собратьев, как и оружие наших воинов, кроме амуниции, Венеды унесли.

— Хорошо, ведь он, и его подельники знали, что делали. По их делам им и воздалось. Забудем об этом. Хотя нет. Раз отец этого мерзавца является префектом и имеет в Риме власть, значит, рано или поздно, с его стороны стоит ожидать огромных неприятностей. Он сумеет собрать всю информацию, проанализировать её и в итоге, узнать, что на самом деле произошло с его чадом. Но прочь уныние, раз ты здесь, то может быть, пойдём, попаримся в терме, там и пообщаемся — без лишних ушей. Кстати. Вчера я привёз в школу новых рабов, среди них есть три женщины из так "горячо любимых" тобою Венедов. Их предназначение ублажать наших гладиаторов, так одна из них покамест девственница. Если желаешь, пока она "чистая" могу уступить её тебе. Впрочем, стоп. О чём это я? Она и без того твоя.

— Ай молодец! Расстарался, подхалим мелкий. Хорошо. Пусть готовят терму. Но девку не надо. На данный момент, я желаю только одного, чтоб твои опытные массажисты поработали с моим телом. Понимаешь ли, старею друг, и начинаю уставать от навалившихся на меня дел. Очень устаю.

Вот так, беседуя, неспешно ступая по мозаичному полу, оба римлянина вышли на галерею, чтобы перейти к ступеням, ведущим в атриум. А далее, друзья собирались направиться в хозяйскую терму. Но римляне задержались, чтоб окинуть взглядом один из участков двора. Да, с их места были прекрасно видны обе площадки для тренировок гладиаторов. На той, которая была поменьше, под присмотром заслужившего свободу бойца, устало переставляя ноги, увязающие ступнями в песке, бегал десяток обозлённых женщин. Одиннадцатая, понуро опустив голову, стояла привязанной к столбу. А рядом с нею, борясь со скукою, бездельничал белокурый худощавый мальчишка-раб, лет десяти. Этот малец уныло наблюдал за наказанной славянкой, и стоило ей прикрыть глаза, бил бедолагу по бедру стимулом. Пусть ему не хватало сил нанести более или менее ощутимый удар, но всё равно, он причинял пусть не значительную, но боль, не давая своей жертве покоя.

— За что ты её так жестоко наказал? — с ленивой медлительностью указав на рабыню рукой, поинтересовался Мамерк.

— Это не наказание, а привидение новенькой к покорности. Ты видишь рабыню из нового поступления. И не окажись она сегодня у этого столба, я бы в ней разочаровался и перевёл на самую грязную и тяжёлую работу.

— Премного наслышан о твоих методах приручения этих варваров. Я просто уверен ..., нет, я знаю, что твои люди, сменяя друг друга, в эту ночь, ей не давали спать.

-Да. Всё именно так и было. Но иначе, от этих варваров послушания не добиться. И не смотри на меня так хитро, — над её телом никто так и не надругался. Ты же знаешь, что беременная женщина-боец, не приносит ничего, кроме убытков. Поэтому, ради чужой похоти, не стоит портить такое ценное имущество.

— Всё-всё, верю, убедил. В этих делах, ты разбираешься намного лучше меня. — центурион говорил тихо и даже улыбался, вот только на его лице, это выглядело как-то натянуто, неестественно.

— Да Мамерк, всё так и есть. Но, ты ведь не просто так сюда прибыл? — бесстрастно глядя в глаза работодателю, поинтересовался Аврелий. — Или желаешь поговорить о делах позднее, когда вдоволь попаримся, и нам, обоим, сделают восстанавливающий массаж?

— Всё позже. О наших проблемах поговорим потом. В начале отдых, а дела подождут.

Пока друзья вели этот диалог, к наказанной рабыне, шаркая по песку ногами, приблизился старик лекарь и сразу же посмотрел на её руки. После чего, он, неуловимо быстрым движением извлёк из ножен, покоящихся под поясной верёвкой короткий ножик, и уверенными движениями, стал резать верёвки, удерживающие её запястья. Одновременно с этим, подвергшаяся наказанию женщина встрепенулась, внутренне собралась. Как только руки Пятой освободились, она тут же этим воспользовалась, постаралась наотмашь ударить своего надоедливого обидчика, мальчишку раба, онемевшей из-за нарушения кровотока, правой, рукой. Вот только сделать это не получилось, заметив нелепый замах, мальчишка резво отскочил, прыжком назад, а славянка, обиженно хекнув, упала на песок. Что было не мудрено, потому что её ноги всё ещё были связаны, в районе щиколоток. Всё это не осталось незамеченным и, оба римлянина, прервав беседу, с недоумением смотрели на то, что происходило внизу.

— А-а-й-й-я-я! Ты смотри что происходит! Ха-ха-ха! — несдержанно, с неправдоподобным ликованием указывая на извивавшуюся в попытке встать рабыню, закричал Мамерк. — Этот Гераклус, возомнил себя хозяином, и только что отменил твой приказ! А-а-ха-ха! Подобного я ещё негде не видел!

— Эй, Гераклус! Ты что себе позволяешь, плебей! — покраснев от негодования, еле сдерживаясь чтоб не перейти на крик, поинтересовался Аврелий. — Думаешь, раз ты служитель Асклепия, тебе многое дозволено?

— Прости хозяин, — вжав голову в плечи, и повернувшись к Рецию лицом, ответил старый грек, — я всего лишь забочусь о сохранности твоего имущества.

-Поясни. — тоном не обещающим ничего хорошего, поинтересовался ланиста.

Всё также, не поднимая взгляда, лекарь заговорил скороговоркой. Говорил так, как будто спешил успеть сказать всё, пока его не заставили замолчать. От чего, в этот момент, он выглядел каким-то жалким и сильно напуганным человеком.

— Тот, кто привязывал эту рабыню к столбу, перетянул верёвки на её запястьях. И у этой невольницы, начали синеть кисти. Ещё немного, и всё, этот товар можно будет считать испорченным. Так как для спасения её жизни, кисти рук пришлось бы отрезать. Безрукая рабыня нам не к чему, и мы бы просто оставили её подыхать. Считай, что вы просто выкинули те солиды, которые вы за неё уплатили.

— Это точно? — с нажимом в голосе поинтересовался Аврелий. — Ты не ошибся? Ничего не напутал?

"Всё так, как я сказал, ещё немного и мог начаться некроз мягких тканей".

Аврелий нахмурился, только Мамерк продолжал чему-то улыбаться, как будто эта проблема его не касается. Хотя, он скорее по привычки играл на публику, ведь произошло ЧП и, было необходимо что-то решать. Поэтому ланиста обратился к своему помощнику, ведущему занятие с амазонками:

— Зевс, кто привязал Пятую к столбу?

— Это был Донат, — развернувшись к нанимателю всем телом, ответил тот, к кому обратились именем божества, — я видел всё. Именно Седой завязывал руки этой амазонки.

-Немедленно позвать его ко мне!

Не прошло и пяти минут, как запыхавшийся от бега седой охранник стоял под галереей и с трудом сдерживая сбитое дыхание, поинтересовался:

— Ты вызывал меня, Аврелий?

— Да, звал. Ты, почему слишком туго завязав верёвки, отчего, за малым, не покалечил мою собственность? Как ты это объяснишь?

— Когда я привязывал её к столбу, она брыкалась как необъезженная кобылица. Только из-за этого, так и вышло. Признаю, это моя оплошность.

— Неужели? Ты что, настолько неопытен, что не знаешь, как надобно поступать в подобных случаях? Не верю. На первый раз, лишаю тебя четверти жалования, и на декаду, назначаю тебя на тяжёлые работы. А если эта рабыня лишится рук и её придётся добить, вычту у тебя её стоимость в тройном размере ...

— Заткнись, Донат, — резко вскинув руку, громким окриком, прервал разглагольствования своего друга Мамерк; затем, небрежно ей махнул, мол, иди отсюда, если получил внушение, знать пора отрабатывать полученное взыскание. — Выполняй приказ! В моём распоряжении и без того осталось слишком мало времени, чтоб тратить его на тебя!

Видя искажённое в гневе лицо вечного центуриона и его яростно выпученные глаза, Седой побледнел, и не стал оправдываться, принимая его главенство. Как и подобает бывалому служивому, боец мысленно проклял центуриона, посылая на его голову разнообразные кары и, играя желваками, ударил себя в грудь кулаком, после чего поспешно ретировался. Ибо, ещё по службе знал, в такие моменты, Мамерку Эмилию, лучше не перечить. Все легионеры ведали, в гневе, этот человек, скор на расправу, и сыплющиеся на спину удары виноградной лозой (своеобразный жезл центуриона), многим покажутся лёгким дуновением ветерка. И, даже несмотря на это, все легионеры любили и уважали своего командира, потому что, он зря никого не наказывал, не воровал солдатского жалования и не позволял это делать другим. И если это требовалось, не пасовал ни перед чьим авторитетом, чтоб защитить своего воина. И что самое главное, иногда, "смотрел сквозь пальцы" на мелкие шалости своих подчинённых. Так что, рядовые воины боготворили своего центуриона и одновременно его же боялись. Вот такой вот парадокс.

— Центурион, я понимаю, что ты владелец этой школы. — тихо, чтоб не слышали окружающие их люди, проговорил Аврелий. — Но не влезай в моё общение с подчинёнными. Если что-то желаешь сделать или что-то тебе не нравится, скажи мне. И я, всё сделаю как надо. Так поступать правильно.

— Некогда мне здесь политесы разводить! Я действительно сильно устал, и на самом деле ограничен во времени. Так что, идём, попаримся в терме. И распорядись, чтоб туда принесли фрукты и вино. Надеюсь, твои невольники помнят, в какой концентрации его необходимо разбавлять?

— Безусловно. И хлебопёк, и виночерпий, у меня не менялись. Я уверен, что как только было получено указание о подготовке термы, прислуга принесла туда всё что необходимо.

Вот так, как ни в чём не бывало тихо беседуя, оба римлянина подошли к лестнице, ведущей в атриум. Точнее, первым шёл Мамерк Эмилий Хромой Второй, слегка улыбаясь от предвкушения хорошего отдыха, а за ним, Аврелий, о чём-то рассказывая. Однако центурион его не слушал. Уже перед входом в баню, он позволил слугам снять с себя плащ, панцирь, поножи. А вот тогу с алым кантом, и кожаные сапоги со штанами, он снял самостоятельно, без посторонней помощи. И завернув на своём торсе белое полотнище, обувшись в простенькие сандалии, направился в парную.

Буквально следом, за ним вошёл Аврелий, и без лишних слов усевшись на тёплую скамью, застыл как изваяние. Так прошло некоторое время, оба мужчины безмолвствовали и только Мамерк временами тяжко вздыхал, да уподобляясь старикам, покряхтывал. Тяжело вздохнув очередной раз, центурион искоса посмотрел на друга и полушёпотом поинтересовался:

— Ответь мне ланиста, ты мне друг, или просто прилежный помощник?

— Ты это к чему спрашиваешь? Ведь мы с тобою плотно связаны нашими делами. — насторожившись, поинтересовался Реций.

— Нет. — недовольно поморщившись, ответил центурион. — Ты вначале ответь на мой вопрос, после чего я, быть может, поясню тебе, что именно меня интересует и, почему я задаю подобные вопросы.

— Конечно же, я тебе друг. Столько раз мы сражались плечо к плечу. Ведь это чего-то стоит? — даже не смотря на ланисту, можно было понять насколько тот обижен недоверием друга, по голосу. — Да и как я уже говорил, у нас есть наши общие деловые интересы. Разве это не повод для крепкой дружбы?

— Знаешь брат. В нашей жизни не всё так просто. Я столько раз видел, как вроде верные друзья, после гибели одного из них, до нитки обирали семью умершего товарища. Поэтому ответь. Если меня не станет, ты не забудешь о том, что я тебя сейчас попрошу?

-Клянусь Марсом, что в любом случае я буду верен данному тебе слову. И клянусь, что буду соблюдать как уже заключённые ранее уговоры, так и новые, коли таковые будут.

-Да не горячись так, верю я тебе. Иначе... Мой с тобою разговор не мог состояться.

Центурион говорил одно, а в его надменном взгляде, сквозило недоверие и насторожённость, и только лицо по-прежнему, было подобно каменной маске. Поэтому, Аврелий молчал, ожидая продолжения, которое не последовало. В воздухе повисла гнетущая пауза, и чем дольше она продолжалась, тем противнее "сосало под ложечкой" у ланисты. Он уважал, и одновременно боялся сидящего рядом с ним человека, точнее, не знал, что от него ожидать. А Мамерк, в этот момент, не просто выдерживал паузу, морально давя своего собеседника, он решал, стоит ли ему раскрываться перед тем, кого он столько лет считал другом, или нет. Но. Решившись, Второй, еле слышно, шёпотом, заговорил:

— Ты и без меня знаешь, что происходит в нашей империи — она давно уже не та, что была раньше. Где те времена, когда она расширялась, завоёвывая новые территории и богатства тамошних варваров? — и сам же ответил на свой вопрос. — Эпоха процветания безвозвратно ушла, растворилась в глупости и лености нынешних римлян. И единственное что мы можем сделать, это пытаться выжить, и постараться замедлить её развал под натиском набирающих силу варваров. Да-да, ты и сам это прекрасно видишь, армия, без участия в боевых походах чахнет и постепенно хиреет, хотя гонору стало намного больше. Впрочем, есть одна сила — преторианцы, так и они, от безделья, вместо охраны императора, плетут свои интриги, чтоб посадить на его место своего ставленник, или того хуже, щедро за это заплатившего. Сенат, вместо того чтоб управлять делами империи, постоянно занят междоусобными склоками и воровством. Нет, есть ещё те, кто думает в первую очередь о Риме, а только после этого о своём благе, но их мало, да и они действуют или разрознено, или просто недостаточно умны ...

— Ты что, Второй. — возмущённо, но при этом, так же тихо, перервал монолог друга Реций, — Тебе никак жить надоело? Зачем ты полез в политику? У нас нет ни денег, ни армии, значит, мы не являемся существенной силой способной хоть что-то изменить.

-Всё я понимаю, — сморщив тоскливую миму, махнул рукой центурион. Да, я не легат первого легиона, или как минимум, трибун ангустиклавий, того же, усиленного легиона. " Спасибо" за это "любимому" родичу, заткнувшего меня в эту проклятую дыру. Я говорю о других делах. В последнее время, некоторые умники вроде как действуют в нужном направлении, они постоянно стравливают варваров меж собою. А толку с этого ноль, если не хуже, ведь они, бездумно ввергают в непонятные склоки не только дикие племена, но и наших федератов.

— Знаю, так делают давно. Как говорится: "Разделяй и властвуй" — это очень мудрое правило.

— Мудрое говоришь?! — Мамерк, неожиданно перешёл на яростный крик, от которого у его собеседника заложило уши. — Но есть некоторые тупые, ни на что не способные "ослы", которые, своей топорной деятельностью умудряются загубить даже то, что отработано не одним поколением наших политиков!

— Тихо — тихо. — подняв обе руки в примирительном жесте, и показательно неспешно, успокаивающим тоном заговорил Аврелий. — Не надо так сильно орать, иначе, твой мощный голос, развалит мне терму. Говори спокойно, тогда только я тебя услышу, а в Риме, нет.

— Всё-всё. Я спокоен. Просто накипело, да и обрыдло(надоело, опостылело) всё это. Извини. — центурион, уже "взял себя в руки" и говорил спокойно. — Просто, в последние годы, некоторые люди, расслабились, разленились, даже не знаю, как это точнее обозначить. Но. Они стали работать грубо, и даже безмозглый раб поймёт, кто именно стравливает соседние с нами племена. Как и то, зачем это делается. Вот варвары, всё чаще, благодаря стараниям некоторых глупцов, объединяются и совершают на нас набеги. Но не это страшно. Хуже всего что некоторые "умники" воруют деньги, предназначенные нашим легионам. Они не понимают, что пусть мы и леминаты, но, в первую очередь именно мы защищаем Рим от внешних врагов. А боец, на содержании которого сэкономили, не способен воевать на должном уровне, все его думы посвящены не службе, а ..., впрочем, всё это ты знаешь и без меня.

— И зачем ты мне об этом рассказываешь?

— Хочу тебя попросить об одной услуге.

— Какой?

— Ты же знаешь, что у меня нет семьи, пока я служу, я не имею права ей обзаводиться. Но, у меня есть постоянная пассия, — из местных куртизанок.

— Тоже мне, секрет. Кто не знает твою Кили? Когда я ещё служил под твоим началом, у вас уже было трое мальчишек.

— Сейчас только двое мальчиков и две девчонки. — впервые по-настоящему, радушно улыбнувшись, ответил Мамерк. — Причём, из тех, кого ты знаешь, выжил только один, а именно мой старший сын.

— Вот как. И как поживает этот маленький Мамерк Эмилий?

— О-о. Ты его не узнаешь, и он по праву заслужил свой когномен — Геркулес. Мальчик вырос и стал весьма ладным мужем. При этом он настоящий воин. Кстати, я призвал его в свою центурию и потребовал от эвокатов, чтоб по службе, не давали ему никаких послаблений.

— Я горд за твоего сына. Но не пойму. Что ты хочешь от меня?

— Как я, так и Геркулес ..., в общем, мы можем погибнуть, вот, и это несчастье, может свалится на наши головы в любой день. И тогда ... в общем, и Кили, а главное моих дочерей, ждёт судьба стать волчицами(Волчица, в древнем Риме, так называли проституток — лат. Luha,), а младший сын, вообще не выживет. А я, этого ужаса, не желаю. Поэтому, на днях, не подоплёку от нашей школы поселится окончивший службу боец. И его женой будет моя бывшая содержанка.

— Но как же так? Как ты её ему уступил? Помнится, ты был готов убить любого, кто только на неё посмотрит.

-Мне всё равно, с кем будет жить эта женщина, ведь она никогда не была мне женой, а гулять с другими боялась. Потому что знала, я, ей, этого не прощу. Да что мы всё о ней? Не стоят женщины такого внимания. Главное для меня, чтоб мои дети были гражданами Рима. Так что, ты присматривай за тем, чтоб Галлий Кривоносый моих отпрысков не третировал и заботился о них не хуже, чем о своих чадах — коих у него никогда не будет. Тебя попрошу его проконтролировать, на тот случай если я погибну в какой-либо приграничной стычке. Да друг. Вот таким я стал, сентиментальным. С чего бы это? Сколько сейчас по империи бегает моих бастардов? Я сам того не знаю. Мне это даже не интересно. А вот с этими детьми, всё по-другому. Видимо потому, что родились и росли под моим постоянным присмотром...

Глава 3

Солнце палило нещадно, едкий пот тёк по спине, лбу, и щипал глаза, затекая в глазницы, а по ощущениям, до долгожданного перерыва на обед было ещё слишком много времени. Впрочем, задумываться об этом было некогда, шла тренировка и перед Синицей стояла Восьмая, выглядевшая не менее уставшей. И, несмотря на это, партнёрша по сегодняшнему занятию, прикусив от перенапряжения нижнюю губу, заканчивала выполнение своего силового комплекса. Вот, русоволосая воительница, покраснев и выгибаясь в пояснице, последний раз подняла увесистое полено, работая на бицепс, и передала его Синичке. А та, взяв его, приготовилась и, в свою очередь услышав соответствующую команду, приступила к выполнению упражнения. Вот только уставшие, ноющие от нагрузки мышцы, начали сдавать уже на третьем повторе, поэтому девушка, сжав зубы, и шипя на выдохе подобно змее, продолжала упрямо сгибать и опускать руки, делая это под счёт ланисты. И тут, прозвучала долгожданная команда: "Окончить упражнение, самостоятельно растянуть натруженные мышцы и можете отдыхать!" — Пусть невольница ещё не владела речью имперцев, но знала, что эти слова означают только одно, тренировка окончена и наступил полуденный отдых. Так как Синица была последней, кто выполнял упражнение с поленом, то ей и предстояло нести это опостылевшее брёвнышко под навес. Впрочем, в жизни всегда бывают исключения, и это правило распространялось не на всех, Спартация, самым бесцеремонным образом, бросила свой тренировочный инвентарь напарнице. После чего, ни слова не говоря, развернулась и вальяжно направилась в тень. А та, зная наперёд, что всё будет именно так, а не иначе, поймала его, одарила первую амазонку взглядом полным ненависти и обречённо поплелась в противоположном направлении.

Синица, в очередной раз, увидев высокомерное поведение первой воительницы, еле удержалась от того, чтоб презрительно сплюнуть в её направлении на песок, так как, если кто-либо это заметит, наказание за подобное действие будет неизбежным. Поэтому, сделав вид, что всё идёт как положено, отнесла импровизированный спортинвентарь на место, поспешила в тень, где улеглась, прямо на песок, рядом с другими подругами по неволе. Так и лежала, не обращая внимание на старого Гераклуса, который, прохаживаясь меж амазонок, визуально контролировал состояние их здоровья. Вот только, как обычно, продолжалось это не долго, и удовлетворённый беглым осмотром грек, ушёл во двор, где до сих пор тренировались мужчины-гладиаторы. После этого, вымотанная непривычными нагрузками Синичка умудрилась задремать, и пробудилась от лёгкого толчка в бок.

— Пятая, — тихо, но при этом, немного раздражённо, проговорила Восьмая, — нас зовёт Спартация.

Синица ещё не выучила язык своих врагов, то есть тех, кто держал её в неволе, поэтому нуждалась в переводе и постоянном обучении. В чём ей и помогала Восьмая. И как Синица не старалась, девушка никак не желала говорить своё имя, которым к ней обращались все её соплеменники; как и племя, в котором она жила до своего похищения.

— И что ей от нас нужно? — не открывая глаз, поинтересовалась Синица.

— Требует, чтоб именно мы принесли ей поесть. Вон. Уже вынесли котёл с чечевичной кашей, как и блюда с варёной рыбой.

-Не хочу унижаться. Пусть сама себе прислуживает. У неё и руки, и ноги есть.

— Да? Ты забыла, чем это окончится? Спартация, вновь накажет тебя за непослушание, а охранники, того только и ждут, когда ты ей ответишь. Вон, видишь, стоят трое выродков, прямо возле дверей, перетаптываются от нетерпения, поигрывают дубинками, предвкушая потеху.

Посмотрев в указанном направлении, и встретившись с надменным взглядом одного из сторожей, Пятая неспешно встала, отряхнула одежду от песка и нехотя, направилась к котлу. Где её, вместе с Восьмой, пропустили вне очереди. Вот только бурлящая в душе обида взяла своё, воспользовавшись тем, что она стояла спиною к своей обидчице, девушка поступила по-бабьи, а именно, смачно плюнула в кашу. Эту маленькую месть заметила только Восьмая, и сдержанно улыбнувшись, сделала то же самое с рыбой, только слегка растёрла свой плевок пальцем, для меньшей заметности. А ещё через секунду, обе младшие амазонки, пряча своё удовлетворение от содеянного под маской недовольства, и по этой же причине, усиленно смотря только себе под ноги, понесли старшей её обед. После чего вернулись к котлу взяли миски и заняли очередь, на сей раз для того чтоб обслужить самих себя.

А тем временем, Старшая амазонка, задумчиво ела чечевицу и, её беспокоили следующие мысли: "Пятая вновь не сразу кинулась исполнять моё указание. Хотя .... Сегодня она со мною не пререкалась. Впрочем, Восьмая, что-то той втолковывала, указав кивком головы на охрану. Видимо смогла ей объяснить, что ждёт бунтарку в случае неповиновения. Нужно за этой дикаркой постоянно приглядывать, не только за поведением, но и за успехами в освоении искусства боя. Пусть их ещё нет, но всё же ... девчонка упрямая и может добиться многого. Жуть как не хочется что-либо просмотреть, и из-за этого, пострадать на арене ..."

И всё же, полуденная жара этой местности, не шла ни в какие сравнения с той, которая обычно властвовала в самом Риме и его окрестностях. Да и отрезок времени, когда от неё необходимо укрываться в тени, было ничтожно малым. Так что, как только ланиста с неизменным выражением властного высокомерия на лице, показался на галерее, его помощники, буквально недавно нежащиеся в тени, встрепенулись, вскочив со своих лежаков побежали к своим ученикам, на ходу подавая команды: "Отдых окончен! Разбиваемся по парам! Быстрее ..." — Амазонки, впрочем, как и гладиаторы-мужчины, спешно поднялись со скамей, а кто-то и прямо с песка, на котором до этого лежал. В этот момент, никто из них не бравировал показной нерасторопностью, так как желающих ощутить воздействие стимула на своей "шкуре" не нашлось. И снова началась изнуряющая работа. На сей раз, воительниц подвели к невысоким, вкопанным в землю деревянным столбам, велели разобрать утяжелённые щиты и учебные мечи, этакие увесистые палки, имитирующие гладиус и ..., начались занятия.

Естественно, вместе с подругами нарабатывала навыки боя и Синица, она держала в левой руке щит, и стоя в неглубоком полуприседе, наносила удар за ударом, стараясь попадать в те места столба, куда перед этим постукивала Восьмая. Казалось, что прошло столько мало времени после окончания дневного перерыва, а её левая рука уже отказывалась удерживать кругляш щита в нужном положении. И не мудрено, ведь её мышцы ещё не привыкли держать эту тяжесть, что затрудняло контроль, за правильным удержанием пресловутого щита. Но богам, этого наказания оказалось мало. Как-то незаметно, к паре Синички подошёл Вулф, помощник ланисты и, остановившись неподалёку, начал наблюдать за работой неопытной амазонки.

— Пятая, выше щит! — как-то неожиданно прозвучал голос Вульфа, а через короткий промежуток, окрик повторился. — Пятая, не прижимай щит к телу, да и держи его повыше! ...

Говорил германец на языке славян не очень хорошо, но, на таком уровне, что понять его было возможно и без лишних усилий. Так повторилось ещё пару раз, этим временем, приблизился к амазонке и остановился от неё на расстоянии широкого шага. А немного позднее, надплечье девушки обожгла боль, но, максимум того что она себе позволила, это лёгкий, сдавленный вскрик. Это от того, что тренер нанёс не очень сильный тычок. И ещё, дабы не покалечить ученицу, удар клинка имитировался стимулом. Это принесло нужный эффект, щит занял положенное место, но в скором времени, он снова "пополз" вниз. После чего, был нанесён новый удар — более болезненный. Вновь и вновь, повторялось одно и то же: рука уставала, увесистый щит постепенно опускался, затем ощущалась резкая боль от прошедшего удара. Но тренеру, это оказалось недостаточным, он заставил девушку стать лицом к нему и замереть в таком положении. После чего, неожиданно нанёс удар ногою по щиту, и будущая воительница, вскрикнув от боли и испуга, повалилась на песок. Почти сразу прозвучала команда: "Встать!" — И Синица, морщась одновременно от боли и обиды, поднялась. Вульфу этот наглядный пример показался недостаточным, и он решил объяснить младшей амазонке, что даёт правильное удержание щита. Но сделать это не словами, а, как и прежде, при помощи наглядного примера. Поэтому, он отдал следующую команду: "Пятая, изготовиться к бою!" — Как только команда была выполнена, в щит был нанесён повторный удар ногою. Но на сей раз, всё завершилось по-другому. Девушка, отступила на несколько шагов, но устояла на ногах. А белокурый Вольф, широко улыбнулся, отчего, его лицо приобрело некое зловещее выражение. Причиной такого эффекта был глубокий шрам, пересекающий его левую часть лица по диагонали, ото лба до челюсти. Отчего, мимика этого мужчины была нарушена, и то, что в итоге получилось, больше всего напоминало хищный оскал. Но, бывший гладиатор, получивший на арене деревянный меч, знал, как окружающие воспринимают эту "маску", и улыбался как по поводу, так и без оного. Но не в этом дело, он на самом деле остался доволен тем, что на сей раз эта славянская девчонка не упала. И довольно хрюкнув, что видимо должно было обозначать усмешку, он стал её пояснять:

— Вот видишь, Пятая, когда ты всё держала правильно, и щит, и ноги, и руки, ты не падаешь на песок, как подрубленное дерево. Значит, не будешь перед соперницей беззащитной как жертвенный кабанчик. Видишь, ты стоишь на ногах и готова отразить любую атаку противника. Да и по сравнению с первым, этот удар не нанёс никакого ущерба твоему телу. Так что, думай. И запомни, правильно атакуя и защищаясь, ты покажешь красивый бой. А это, для тебя, значит очень многое, ведь даже в случае проигрыша, у тебя остаются шансы остаться живой. Ты меня поняла?

— Да, мастер.

— Всё. Продолжай занятие, и постарайся поскорее овладеть навыками боя с гладиусом.

Сказав это, Вульф ещё раз хрюкнув, пошёл дальше, поучать и контролировать других воительниц, так, как и их бездарная работа с оружием требовала его замечаний. Возле некоторых учебных пар он останавливался, и указывал на их огрехи. Были случаи, когда помощник ланисты понаблюдав за работой одной из амазонок, одобрительно кивал головою, и шёл дальше. Но в скором времени, когда он решил, что обучаемым пора меняться местами, он заметил Пятую, и, устремившись к ней, неодобрительно сморщился.

— Пятая, — вновь прозвучал его голос, который не смог заглушить перестук учебных мечей по столбам, — ты по-прежнему неправильно держишь щит. Восьмая, почему ты не указываешь ей на эту ошибку?

— Простите учитель, но я этого не заметила, увлеклась указанием, куда нужно наносить удар.

— На арене тоже увлечёшься, и не будешь выискивать у поединщика её ошибки? Так запомни, это самый верный способ погибнуть в первой же схватке. Или я всё говорю зря, потому что тебе жить надоело?"

— Простите мастер, — потупив взор, ответила зарумянившаяся Восьмая, — я исправлюсь.

— Ты ещё покрасней, и посыпь голову пеплом. — хрюкнув и криво усмехнувшись, чтоб сдержать широкую улыбку, пробурчал Вульф, которому нравились именно такие девицы — умеющие пунцоветь. — Ваши сородичи любят так делать. Я, это, хорошо знаю. А сейчас, отойди в сторону.

С этими словами, инструктор взял утяжелённый учебный щит, и принял боевую стойку напротив Синицы. Бегло её оглядел и дал команду:

"Стань так же, как и я. Вот, хорошо. Носок передней ноги "смотрит" не вперёд, а в правую сторону, иначе твой противник, тот, у кого будет длинный щит, нанесёт им удар в подъём стопы. Вот так, хорошо. Не прижимай щит к себе! Сколько раз я могу делать тебе это замечание? Вот, смотри чем это чревато, защищайся!"

С этими словами, помощник ланисты сделал резкий выпад, проимитировав укол в область шеи. Реакция девушки запоздала, и она смогла прикрыться щитом только тогда, когда её противник вернул руку с учебным оружием назад. Новый выпад последовал в тот же момент, когда она, по команде встала в стойку. На этот раз, ощутимый тычок пришёлся в область дельтовидной мышцы левой руки.

— Всё. Ты уже дважды покойница. Первой атакой я перерезал тебе крупный кровеносный сосуд на шее. Второю, обездвижил руку, лишив тем самым щита, добавь к этому сильную кровопотерю и невыносимую боль. Какой из этого напрашивается вывод?

— Не знаю. — виновато пожав плечами, ответила Синица.

"Вот дура. Видимо только ради нелепой шутки, тебя обозвали воительницей. Не прижимай к себе щит. Вот. Отстрани его ещё немного. Отлично. А сейчас смотри...".

Не договорив до конца последнюю фразу, Вульф сделал очередной выпад. Вот только на сей раз, его деревянное оружие не достигло цели. Синице было достаточно немного приподнять щит, чтоб сбить направление укола и тупой конец деревяшки промахнулся мимо тела.

"Во-о-т. Видишь. — голос тренера звучал без эмоционально, но, Синица была готова поклясться, что учитель остался доволен. — Когда щит держится на определённом расстоянии от корпуса, то поразить тебя не так уж и просто. И это, несмотря на отсутствие у тебя наработанных навыков. Обрати внимание, защищаясь, ты более не делала движений с большой амплитудой. Значит, не так быстро устанешь".

Тем временем, за всем, что происходило на песке учебной площадки, рассеяно наблюдал Аврелий, с утра, по известной только ему причине, пребывавший в весьма плохом настроении. Немного позади, в нескольких шагах от него и слева, стояли чернокожая рабыня и его молодая жена, державшая на руках трёх годовалого ребёнка, но он погружённый в свои раздумья, не обращал на женщин никакого внимания. А затем, его внимание привлекла работа Вульфа, как обычно и было, германец, через причинение боли вбивал будущей амазонке основные аксиомы правильной защиты. И судя по некоторым заметным только профессионалам признакам, прогресс в развитии будущего бойца был на лицо. Это заключалось в том, что за три декады, дикарка сильно изменилась, а именно, её движения стали более уверенными; мускулатура рук немного увеличилась и стала более выраженной, чему способствовали специфические нагрузки и усиленное питание. Что ещё? Дикарка "одела маску" покорности и смирения. Да-да, всё именно так. Эта женщина, только с виду стала послушной и покладистой, вот только злобные взгляды, коими она одаривала причиняющего ей боль германца, говорили о том, что всем её обидчикам, к ней, "поворачиваться спиной" — может стать последней ошибкой в их никчёмной жизни. Что с одной стороны радовало, даруя надежду, что из этого "куска мяса" можно воспитать отличного бойца. А с другой точки зрения, обещало стать причиной постоянной головной боли, или даже убытками, если её так и не удастся окончательно выдрессировать.

"Да-а-а. — думал ланиста, временно позабыв об утренних проблемах и наблюдая за тем, как Пятая упрямо сжимала губы, буравила учителя взглядом полным ненависти. — Эта рабыня, до сих пор осмеливается смотреть в лицо свободного человека. И при этом, даже не считает нужным скрывать свои эмоции. Помнится, в былые времена, даже рыжая Спартация, не позволяла себе подобного безумства. Хотя... Я буквально на днях, проходя по галерее, видел, с какой враждебностью, моя лучшая воительница смотрела в след мастеру Вульфу, после того как тот напомнил ей о её низком положении. И это хорошо, потому что нельзя допускать открытых проявлений непокорности. Даже после того, когда в процессе скоротечной учебной схватки, учитель прилюдно выбивает у воительницы её оружие, и преднамеренно наносит серию хлёстких, весьма болезненных ударов деревянным мечом. ".

— Аврелия, подойди ко мне. — говоря в полголоса, не оборачиваясь, Реций подозвал свою жену.

— Да, муж мой.

— Посмотри на эту дикарку непредвзятым взглядом. Что ты о ней думаешь?

— Ты говоришь о той, которую в данный момент поучает наш Вольф?

— Да.

— Мне кажется, что на весьма опасна, таких людей как она, я побаиваюсь, но на арене она будет смотреться просто превосходно. И ещё, она напоминает мне Спартацию — в её первый год учёбы. Я прекрасно помню, как часто ты привязывал эту своенравную рабыню к столбу за непокорность. Слишком часто наказывал её за то, что она дралась с Горгоной. Э-э-эх, жаль, та рабыня была нашим лучшим приобретением. Да-а, так жалко, что мы её потерял. Ведь три года назад Горгона была твоей лучшей амазонкой и погибла весьма нелепо, запуталась в сети и подставилась под удар трезубца ретиария, даже не потребовалось её добивать. А ведь, по моему мнению, в этом поединке она должна была победить.

— Я, тебя, не об этом спрашиваю, глупая ты женщина. Меня интересует, есть ли, по твоему мнению, в нашей новой рабыне задатки бойца, или мне перевести её в обслугу наших гладиаторов. Поняла? Меня абсолютно не волнует, как она будет смотреться на песке арены?

Женщина, зная своего супруга как облупленного, изобразила ошарашенную растерянность, мол, она даже не знает, что сказать. Точнее, она понимала, что её муж, в любом случае всё вывернет именно так, чтоб Аврелия выглядела как можно глупее. Поэтому, она просто стояла возле него, прикусив нижнюю губу и усиленно морщила лоб. При этом, мать продолжала держать своего первого малыша, единственного из детей, сумевшего дожить до этого возраста. И почти машинально делала это так, чтоб мальчик мог наблюдать за тем, как внизу занимаются гладиаторы. И ещё, периферийным зрением, она видела, как Аврелий, слегка повернув голову смотрит на неё и была уверена, что в этот момент, на его лице, красовалась самодовольная, надменная улыбка. Но. Ничего не поделаешь, такова её женская доля, всё время принадлежать мужчине. В детстве она была во власти отца, а сейчас мужа. Поэтому, эта двадцатилетняя женщина, которую ещё не успели состарить частые роды, хотя, они уже лишили её нескольких зубов, стояла и изображала ту дуру, которую так желал в ней увидеть её супруг.

"Всё с тобою ясно, женщина. — раздражённо махнул рукою ланиста и отвернулся. — Иди отсюда э-э-э..., с глас моих долой. И ещё, займись делом, проконтролируй работу домашних рабов. Да шевелись поживее. Ну куда с мальчишкой пошла? Сына оставь здесь, пусть он понаблюдает за занятиями бойцов, ему, это, только на пользу пойдёт ".

Белокурая женщина, смогла позволить себе небольшую вольность, украдкой кинуть быстрый, злобный взгляд в сторону мужа, пока тот отвлёкся на тренирующихся рабов. После чего, ни слова не говоря, присела, чтоб аккуратно поставить своего мальчика на пол. Она, несколько секунд посидела на присядках, с тёплой улыбкой смотря на ребёнка, что-то тихо прошептала ему на ушко, и нехотя встала, привычно оправив складки туники. Затем, наклонилась к малышу, дабы поцеловать того в темечко, нехотя распрямилась, и тихо ступая по каменным плитам, неспешно, нехотя удалилась, скрывшись в ближайшем входе в помещение.

А Аврелий, в этот момент похожий на бездушное, каменное изваяние, услышав тихие, удаляющиеся шаги, на мгновение обернулся к темнокожей рабыне, кивком указав на своего сына. Невольница-нянька всё поняла без слов и аккуратно подняла мальчика, чтоб тот смог видеть всё, что в данный момент происходит во дворе. Туда смотрел и сам ланиста, который, по идее, должен был постоянно заниматься с гладиаторами, но так получилось, что у него и без того хватало забот. Вот только мужчина, если можно так сказать, вновь ничего не видел. Что было не мудрено, ведь его, с утра занимали недобрые мысли, и были они совершенно безрадостными.

Ещё утром, в школу приехала эта женщина — мать детей Мамерка, и это после заявлений центуриона, что некая куртизанка ему совершенно безразлична. Ведь о том, что она будет время от времени здесь появляться, было оговорено во время прошлого появления центуриона, но, Реций, тогда, не придал этим словам особого значения. Однако сейчас, увидев чем-то встревоженную Кили, он интуитивно ощутил всю тяжесть нависшей над ним опасности. Так что в данный момент, прибывая в скверном настроении, он пытался понять и оценить размах приближающейся беды. "О боги! — мысленно простонал Реций, покосившись в приблизительном направлении спальни, где уединились любовники. — Кого они стараются таким образом обмануть? Тот, кому это будет нужно, без особых проблем сможет за ними проследить и сделать правильные выводы. В результате чего, я и моя семья, также пострадает ...". — Отставной легионер, с силой сжал кулаки — до хруста в суставах. А нянька, увидев это, испуганно сжалась и невольно, как будто искала в малыше защиту чуть сильнее прижалась к ребёнку.

"Так, — думал Аврелий, уставившись невидящим взглядом в пустующий столб для наказания, — если судить по внешнему виду этой проклятой содержанки, женщина была мучима сильными переживаниями. Она сильно устала, хотя нет, она скорее всего истомилась по ласке любимого мужчины. И, по-моему, это определение очень близко к истине. Но эта, так сказать усталость вызвана не тем, что дом её нынешнего супруга ещё не достроен. Ведь всю тяжёлую и грязную работу выполняют временно выделенные мною рабы. Если судить по еле сдерживаемым эмоциям и тем, как эта куртизанка нарядилась, она буквально жаждет встречи со Вторым. Хорошо бы только это. Ведь и Мамерк желал эту женщину, он ворвался в школу как буря, грозящая снести всё, что попадётся на пути этого бедствия. И это Мамерк, умеющий прятать свои эмоции. Да-да, он сдерживал себя, и смотрел на окружающих как обычно, удостаивая их только надменно отрешёнными взглядами. Но. Даже последнему глупцу было видно, что он стремится как можно быстрее попасть в свои покои, в которых его ожидала эта бесстыжая содержанка — любовница. Тьфу ты, бестолочи. О боги, скажите, за что эти неразумные свалились на мою голову? Да. Может быть я им в чём-то завидую, но всё же ...".

Аврелий отвлёкся от неприятных дум, так как сын, забавно искажая слова, и указывая своей маленькой ручкой в сторону двора, где занимались гладиаторы-мужчины, поинтересовался:

— Папа, а вон тот дядя баловался, и ты его наказал? Да?

— Да сынок. Этот сервус, нарушил одно из главных правил, он устроил драку с другим рабом, и сломал тому нос. А это значит, что он нанёс моему имуществу некий урон, допустил его необоснованную порчу.

— За это, ты его накажешь как ту тётю-прислугу, которая недавно попыталась кинуться на маму с кулаками. Ты прикажешь забить его палками?

— Нет сынок. Хоть ты и умён не по возрасту, но, многого ещё не понимаешь. Та рабыня была из новоприобретённых варваров, и она посмела поднять руку на свою хозяйку. За это одно наказание — смерть. Желательно, казнить провинившихся прилюдно, чтоб другим было неповадно так поступать. А этот раб, всего лишь подрался с таким же как он и незначительно не покалечил последнего. Поэтому, его можно наказать, не лишая жизни, ведь рачительный хозяин обязан заботиться о тех, кто ему принадлежит, иначе он разорится.

— А как ты накажешь этого раба?

— Его уже наказали. Видишь? Он стоит привязанным к столбу, на сильном солнцепёке; сегодня его не кормят и ограничили в питье воды. Но, здесь есть один важный момент. За его состоянием здоровья, постоянно присматривает наш лекарь. Пусть эти люди и бесправные рабы, но всё равно, мы обязаны о них заботиться.

Как будто подтверждая отцовскую уверенность в гениальности своего ребёнка, мальчик, в отличии от его сверстников, больше ничего не спрашивал, он, в меру своего понимания, пытался разобраться с тем что услышал. Малыш хмурился, морщил лобик, даже засунул в свой ротик указательный палец правой руки. Но, возраст взял своё, мальчишка резко переключился на учебную схватку двух гладиаторов мужчин. На его лице, вначале отразилась гримаса заинтересованности, которую сменила живая, довольная улыбка. Затем, малец начал вырываться из рук воспитательницы, звонко выкрикивая следующие слова:

"Нянька, пусти меня! Хочу играть в догонялки! Пусти! ..."

Рабыне ничего не оставалось, как отпустить малыша, а когда тот весело смеясь побежал, просеменить за ним, грубо имитируя свою неспособность догнать игривого сорванца.

А тем временем, в небольшой спальне, принадлежавшей лично Мамерку — той "амурной комнатке" где в своё время он развлекался с молодыми рабынями, на большом, мягком ложе, занимавшем большую часть помещения, лежали два истосковавшихся друг по другу человека. Входная дверь в это место, где уединились двое полюбовников, была временно закрыта на засов, так что эта пара не боялась, что кто-либо может войти, хотя, произойти подобное не могло и при открытой двери. Мужчина и женщина были обнажены, прижались друг к дружке и, можно сказать, наслаждались этой близостью. Мамерк Второй, лежал на спине, а на его плече покоилась Кили, покрывая своими распушёнными волосами почти всю грудь мужчины. Женщина улыбалась сквозь слёзы, и больше для себя чем для своего партнёра, тихо, и нежно шептала:

"Ты у меня самый лучший и единственный. Я не могу жить, долго не видя тебя. Но почему ты отдал меня и своих детей этому ...?" — глаза женщины ещё больше наполнились слезами, с которыми та не могла совладать и поэтому, чтоб предательски не всхлипнуть, она замолчала на полуслове.

"Кили, девочка моя, но почему ты не желаешь меня понять. Я, ни в коей мере не отказывался от вас. Просто так надо". — ответил мужчина, прекрасно расслышав то, что произнесла его женщина и запустив свою пятерню в разметавшихся по его груди волосы своей подруги.

"Я больше не просто Кили, отныне к этому стоит добавлять Мавриция — по мужу".

"Для меня ты всё равно осталась милашкой Кили. Мавриций, стал твоим мужем только потому, что этого бойца никогда не тянуло к женщинам".

"Хоть это хорошо. Пусть у меня, до тебя, были мужчины, но, с тех пор как я повстречала тебя, мне больше никто не нужен. Для меня есть только ты, и наши дети. Но ты так и не ответил, как дела у нашего Геркулеса? Как его здоровье? Не томи, расскажи всё о его службе". — в голосе женщины были хорошо различимы нотки тревоги и обиды.

"Я же тебе уже говорил, что с ним всё в полном порядке. Наш мальчик служит с рвением, достойным уважения. Оружие и амуницию содержит в должном порядке. Пусть он и гастат, (hastatus — молодой воин) но, по моей просьбе, за ним присматривают сразу три триария. (triarius — ветераны) Они усиленно занимаются с нашим мальчиком, делая из него опытного воина. Он может быть и обижается на меня, за то, что помимо тяжёлых работ, его, в неурочное время, частенько заставляют работать утяжелённым щитом и учебным мечом. Но делается это, только для его блага".

"Все вы мужчины жестоки к своим детям. Тебе даже не жалко своего ребёнка, ведь без должного отдыха, он быстро ослабнет".

"Молчи женщина! — грубо, так что Кили испуганно вздрогнула, ответил Мамерк Второй, точнее, почти выкрикнул. — Вот поэтому, я и не желал с тобою говорить о службе нашего сына раньше времени! Ты, трезво и разумно оцениваешь методы подготовки молодых легионеров, кроме одного случая, когда это касается твоего мальчика, хотя, он давно стал взрослым мужчиной. Сколько лет я пестую в нём воина? А? И как ты видишь, до сих пор от этого одна лишь польза. Сама знаешь, что первое время, Геркулес будет сражаться в первом ряду, и с этим я ничего не могу поделать. Так что, чем лучше я с триариями подготовим его к этому, тем у него больше шансов остаться живым ...".

Женщина не выдержала, и, уткнувшись в грудь своего мужчины, заплакала, можно сказать зарыдала. А тот, резко замолчал, затем, нежно поглаживая её по голове, стал приговаривать, обращаясь к ней тихим, нежным, успокаивающим голосом: "Успокойся родная. Я и сам, не меньше тебя переживаю за нашего мальчика. Только прошу, давай поговорим об этом позднее, когда будем трапезничать. А сейчас, улыбнись и обними меня, давай просто полежим".

"У тебя, наверное, уже появилась другая куртизанка. — заплаканным, слегка гундосящим голосом, проговорила Кили, так и не посмев посмотреть глаза отца своих детей. — Ведь тебе необходимо хоть как-то снимать накопившийся стресс".

"Давай не будем об этом говорить, особенно сейчас. И запомни, в моём сердце есть место только для одной женщины, и оно занято тобою".

О чём ещё говорили полюбовники? Чем они ещё занимались? Это только их дело. Главное, когда две рабыни, принёсшие обед, постучались в дверь, эта пара была одета, а Мамерк, излишне громко сказал: "Открыто, входите!" — При этом, его рука, как бы невзначай легла на рукоять гладия и покоилась там до тех пор, пока невольницы, продегустировав каждое из принесённых ими блюд, не покинули помещение. Со сто процентной уверенностью можно сказать, только одно, Мамерк твёрдо решил, по возвращению в лагерь, должным образом отблагодарить родные пенаты (пантеон домашних божеств), дабы те, позволили ему осуществить всё ранее задуманное.

Глава 4

Как это было не прискорбно, но, день отдыха неумолимо приближался к своему окончанию. Синица, не так давно окончила ставшую привычной уборку столовой и даже успела присесть на скамью и прикрыв глаза, придаться лёгкой полудрёме. Вот так, предаваясь приятной неге, девушка дождалась момента, когда её позовут и ... о чудо, она оказалась в руках одного из четырёх массажистов, где она придалась банальной неге, то есть каждой клеткой своего организма ощущала, как её тело избавляется от накопленного переутомления. Да-да. Расслабленная девица лежала на своём каменном ложе, устеленном жёстким матрасом и наслаждалась приятной лёгкостью, ожидаемо овладевшей ею. Как это не странно, но с недавних пор, сегодняшний день не исключение, сильные руки грека, мнущего и выжимающего её тело, стали приносить настоящее удовольствие. Да-да, это может показаться не вероятным, но с недавних пор, тело девицы само просилось на эту процедуру, и подолгу прибывало в приятной лёгкости по окончанию оной. Так что полусонная девушка не заметила, как в помещение, где жили воительницы, вальяжно зашла рыжая Спартация, и ступая мягко, грациозно, как пантера, подошла к находящейся в состоянии полнейшей нирваны африканке, чья постель находилась в нескольких шагах от нашей героини, и изобразив радушную улыбку, проговорила:

"Мамба, ты меня слышишь? Просыпайся немедленно, мне нужно с тобою поговорить. — пусть это было сказано тихо и спокойно, но, вначале не поняв к кому именно обратилась старшая амазонка, Синичка, от неожиданно прозвучавших слов еле заметно вздрогнула, но глаз так и не открыла, однако, уже намеренно прислушиваясь, разобрала следующие слова. — Надеюсь ты не будешь противиться полезному для тебя диалогу?"

"Что тебе нужно, Спартация?" — прозвучал тихий, полусонный голос африканки.

"Я тебе уже сказала, мне необходимо с тобою поговорить. Это важно не только для меня, но и в первую очередь для тебя".

"О чём нам с тобою разговаривать? — в голосе чернокожей воительницы звучало неподдельное недоумение. Кем являешься ты, и кто такая я, в глазах хозяина? Вон, тебе даже отдельная комната для проживания выделена и юная рабыня в услужении".

"Не завидуй так рьяно. Поверь, в каждый сандаль попадает свой мелкий камушек, который, при ходьбе, причиняет сильную боль".

"И что мне с того?"

"А ты послушай меня, не перебивая, и всё поймёшь. — Спартация заговорила ещё тише, так что Синица большей частью догадывалась, о том, что та говорила, чем могла расслышать. — Наяну с того, что в начале мне удалось подслушать один очень интересный разговор. Ты же знаешь, что римляне, гладиаторским боям, предпочитают состязания колесниц?"

"Нашла чем удивить. Я даже знаю, что не все имперцы одобряют то, когда на арене сражаемся мы. Они даже кричат что это позорно".

"Не перебивай. То, о чём я желаю с тобою поговорить, для чужих ушей не предназначено. Как только здесь станет людно, я замолчу и больше к этой теме не вернусь. Так что молчи и слушай. На следующих играх, нас, амазонок, пустят не только для разогрева публики, а в качестве эксперимента, выпустят сильную пару амазонок. Говорят, что в самом Риме такое уже практикуют и плебеям это очень понравилось, хоть и не всем. Вот Мамерк и потребовал, чтоб в финале первых же игр, Аврелий выставил сильную пару. А ими, как мне известно, являемся ты и я".

"А что мне с того?"

"Не перебивай, дай договорить. В общем так. После того, как я подслушала этот разговор, на следующий день, со мною говорил Вульф. Это произошло сегодня. В общем так, мне предлагают готовиться к этой схватке как следует. И если она, то есть наша битва, понравится публике, то после неё мне вручат деревянный меч".

"А мне то что с того?"

"Включи свой разум, подруга. Я получаю долгожданную свободу, а ты, занимаешь моё место. Для этого только и нужно, что порадовать местных плебеев красивым, незабываемым по зрелищьности боем, и в дар за это зрелище, получить должную награду о хозяев."

"А почему они со мною об этом не говорили?"

"Кто мы для них такие, чтоб хозяева общались с каждым из нас отдельно? Что молчишь? — Спартация задала вопрос, и сама же на него ответила. — То-то, правильно думаешь. Мы их имущество, поэтому им незачем до нас опускаться. Сказали германцу поговорить с нами, и всё. А он, решил, что с него достаточно разговора только со мною. Так что подруга, с завтрашнего дня, до самых игр, мы с тобою тренируемся постоянной парой и это не обсуждается. Далее, о том, что я сейчас скажу, должна знать только ты. Дело в том, что последнее сражение для меня не прошло бесследно, пусть я и убила свою противницу, но и Афра нанесла мне серьёзную рану, спасибо Гераклусу, он довольно хорошо меня вылечил. Но, отныне я не могу долго сражаться, возникает тянущая боль, которая быстро переходит в острую. Так что, прошу тебя, давай устроим публике красивое, захватывающее зрелище, а в конце, по моему знаку подставься так, чтоб я смогла нанести тебе не серьёзную для твоего здоровья рану. Такую, чтоб было много крови и никакого вреда для тебя. Довольная публика обязательно пощадит отличного бойца, а я, в знак благодарности, после боя уступлю тебе свою не только свою комнату, но служанку".

О чём ещё говорили воительницы, было непонятно, так как заговорщицы, обсуждая мелкие детали своего плана, перешли на слишком тихий шёпот. Вот только Синица, чьё любопытство уже было удовлетворено, никак не могла понять одну странность. Зачем старшая амазонка проболталась о том, что из-за одной полученных ею травм она не способна выдержать более или менее длительную схватку? Что отныне мешает Мамбе, пользуясь этой информацией, вымотать противницу и после этого, красиво добить её? Кто откажется от шанса, благодаря которому свободу даруют именно ей? Как не крути, но это вполне реальная награда для триумфатора, особенно для дебютного боя двух сильных воительниц. Эти мысли прогнали дрёму и весь остаток дня, как и какую-то часть ночи, они не давали покоя Синичке. Которая продолжала попытки найти хоть малую частицу выгоды для рыжей воительницы, решившейся признаться противнику в своей слабости. Но, девушка так и не могла её обнаружить. Она долго думала, и никак не могла разобраться в логике такого поступка, как ни старалась это сделать. На ум приходило только одно, старшая амазонка сошла с ума, и сама подарила своей противнице знания, позволяющие её убить. Если только, это не было попыткой извращённого самоубийства ополоумевшей женщины.

Даже неизбежно наступившее утро не смогло принести ясности, о причинах, побудивших Спартацию сделать эту, на первый взгляд, роковую ошибку, так что Синица, только немного повспоминав о вчерашнем недоразумении, в скором времени почти забыла об этом. И было так ровно до тех пор, пока Мамба и Спартация, после привычного для начала дня разогрева не были отданы на "растерзание" двум молодым гладиаторам, которые нерешительно толкались в углу двора, куда до этого никто из них не имел даже гипотетического доступа. Они ещё не знали, что находятся здесь для проведения индивидуальных занятий и учебных спаррингов с этой парой воительниц, поэтому и терялись в многочисленных догадках. Может быть Синичка и не обратила внимание на начало этих небывалых учебных спаррингов, так как сама, под непрестанным контролем неожиданно привлечённого к тренировке Доната Рубиконаса, была занята отработкой трудного для неё умения. Какого именно? Можно сказать, жизненно важного, работать щитом не только в целях защиты, но и бить им, с одновременным нанесением колющих ударов гладием. Однако, не заметить то, с какой лёгкостью, раз за разом, бойцы-мужчины одерживали победу над своими противницами, было невозможно. Именно поэтому, временами отвлекаясь на необычную схватку, точнее, непрестанную расправу над двумя амазонками, девушка раз за разом получала от седого воина весьма болезненный тычок острым шипом стимула по спине.

— Пятая, ты вновь отвлекаешься? Ты не для этого пришла на учебную площадку. — в очередной раз Донат сделал девушке замечание, после нанесения болезненного укола стимулом.

— Простите мастер.

— Не прощу. Незачем пялиться на этих несчастных, на их месте может оказаться любая из вас.

— А за что их так наказали? Нам про их вину так и не было ничего сказано.

— Нет за ними никакой вины. Просто некие "добрые" умники убедили нашего ланисту в том, что, привыкнув сражаться с мужами, в случае надобности, ваши подруги будут рвать в клочки других, не прошедших подобную подготовку воительниц. А по некоторым слухам, такое обязательно случится. Вот Аврелий и проверяет услышанное, так сказать, отрабатывает на практике.

— Гляжу, на пользу им это не идёт.

— А ты не по сторонам смотри, а занимайся делом! Рабам вообще, думать вредно.

С этими словами, Донат в очередной раз простимулировал свою подопечную к активной работе. Стоит отметить, что в этот день, наказаний за невнимательность хватило на всех. Как говорится: "Никто не был обделён вниманием и лаской". — Потому что многие воительницы время от времени отвлекались от своих занятий и когда это замечали временные помощники ланисты, вздрагивали от причиняемой им боли. Так что, только из-за этого было ясно, временное привлечение Аврелием свободной смены охранников к занятиям женщин, было оправдано. Может быть именно поэтому, из-за увеличенной интенсивности занятий, Синица так и не заметила то, что очень хотела узнать. А именно: "На самом ли деле, травма, полученная Спартацией на последних играх, сказалась на её выносливости или это было банальной фантазией?" — Впрочем, и Мамба не имела возможности удовлетворить своё любопытство. Что было немудрено, ибо к вечеру, тела этих амазонок были густо испещрены свежими синяками и ссадинами и самое главное, они буквально падали от усталости. Благо во время ужина, Вульф, остановившись перед этими понуро жующими рабынями и снизошёл до насмешливого объявления: "Вы, две неудачницы, возомнившие себя великими воительницами, слушайте меня и постарайтесь запомнить мои слова. Надеюсь, что вы обе прекрасно поняли, чего вы на данный момент стоите как бойцы? То-то. И скажите мне спасибо за то, что я приказал настоящим гладиаторам замотать свои учебные мечи в несколько дополнительных слоёв ткани. Иначе бы вы так легко не отделались. Но ничего, с завтрашнего дня я и Вульф будем заниматься вами лично. А через декаду, вам предстоит очередной день схваток с настоящими гладиаторами, пусть они и не являются самыми сильными бойцами нашей школы. Однако, как я заметил, они бьют вас без особых усилий со своей стороны, прямо как слепых котят. Если это понадобится, они будут заниматься вами намного чаще. Так что готовьтесь...".

Описать всю гамму чувств, отразившихся на лицах двух воительниц, было нереально. Это была ненависть к помощнику ланисты; еле сдерживаемое желание немедленно его растерзать; и боль, вызываемая свежими ушибами, особенно резко ощущаемая при особо неловких движениях. И ещё, как во взглядах этих воительниц, так и непроизвольно сжавшихся телах, проглядывалась обречённость смертельно затравленного, израненного зверя.

Впрочем, плохо было не только этим двум амазонкам. К примеру, этой ночью, не взирая на сильную усталость, Синица долго не могла уснуть. Девушка лежала на спине, её взгляд был устремлён в нависшую над нею непроглядную тьму, а из глаз текли непослушные, горестные слёзы. Она вновь тихо плакала, правда, в последнее время это происходило всё реже и реже, но..., от этого ей было не легче. Особенно, её угнетало то, что за её "плечами" не стоял её род. Да-да, родичи, больше не могли прийти ей на помощь в тяжкий момент, оказать ей моральную поддержку, сказать доброе слово, одарить хоть мимолётным, но заботливым взглядом. За её спиной, больше не было силы способной защитить её, или, на крайний случай, поддержать в трудный момент даже простым своим присутствием. Чего тут лукавить? Даже её новая подруга, Восьмая, если они окажутся на арене, не обращая внимание на то, кто стоит перед нею, будет стараться её убить. Это уже неоднократно было ею озвучено, за что Синица была весьма благодарна этой девушке. Всё было честно, не было никакого лицемерия или обмана. Вот так, выплакавшись, мысленно попросив защиты и сил у Лады, заодно и родового тотемного животного, девушка, возблагодарив проведенье за то, что её слабость никто не заметил, постепенно успокоилась и погрузилась в ставший привычным сон без сновидений. А утро, принесло новые заботы и успевшие опостылеть занятия с учебным оружием, как и последующие, до тошноты похожие один на другой дни.

Второй день томительного ожидания не мог ничем порадовать людей, собравшихся на единственной в этой местности дороге. Следует уточнить что, эта самая дорога проходила именно по той местности, по которой и до её появления имелась хоть какая-то возможность для путника, пройти без особых проблем. Поэтому, не стоит даже думать об успехе тех путешественников, кто решится перемещаться непроходимыми кружными путями, по которым с некоторых пор, пешеходы и всадники, если таковые появятся, будут вынуждены продираться через множественные лесные засеки, или многочисленные непроходимые болота.

Кстати, из-за близости этих самых трясин, в воздухе почти постоянно кружило множество ненавистных кровососов, безжалостно впивающихся в открытые участки кожи легионеров. И это только ухудшало как настроение, так и боевой дух этих суровых воинов. Хотя, им и без того было не до скуки, часть их в полной боевой готовности непрерывно наблюдала за окрестностями, а все остальные, работали над постоянным улучшением обороны своего временного лагеря. Однако, от многочисленных укусов вездесущих москитов, кожа у этих мужей невыносимо зудела, и приходилось бороться с мучительным желанием её разодрать. И от этой пытки, устроенной несносными москитами, не спасали ни примочки, ни мерзкие, жутко вонючие мази, щедро выдаваемые лекарями. Не улучшало настроение занятых служебными обязанностями воинов и серое, тяжёлое небо, закрытое пеленой грязно-серых туч, грозивших в любой момент обрушиться на землю проливным дождём. И всё равно, невзирая на все эти неприятности, воины работали — копошились, уподобившись муравьям, копая и маскируя новые волчьи ямы, и прочие, неприятные сюрпризы для гипотетического противника.

Все эти люди усердно трудились и ещё не знали, что все их усилия были напрасными, ибо пребывающий в скверном настроении Мамерк, уже прочёл доставленные посыльным бумаги, в которых говорилось, что его манипула должна немедленно выдвигаться вперёд — навстречу наглых дикарей. Что именно побудило вышестоящих стратегов на такой шаг, ему было не известно, однако, ослушаться этот, по его мнению, глупый приказ было не реально. И именно по этой причине, Хромой Второй, подсознательно старался оттянуть тот момент, когда он отдаст распоряжение, чтоб его легионеры начали разбирать свои палатки, а за ними и сам защитный частокол. А сейчас, он вышел через преторианские ворота и задумчиво постукивая обрезком толстой лозы, наблюдал за работой своих воинов. Невольно его взгляд отыскал сына, который в паре со своим товарищем, делал очередную волчью яму, точнее, подавал вниз заострённые колья. Вот Геркулес распрямился, устало потянулся, в этот момент стало особо заметно, что его туника давно промокла от пота и местами, прилипла к спине юноши. Это заметил его товарищ, сверстник, также являющийся сыном одного из легионеров, и в театральном удивлении разведя руки, что-то сказал. Мамерк младший не смолчал, смерил говорившего гротескно надменным взглядом и ответил, что вызвало дружный, весёлый смех у окружающих. Понаблюдать за тем что происходило дальше не получилось, так как немного позади и слева послышалось учтивое покашливание. Что было не мудрено, ибо все, кто знал центуриона ведали и то, что решение подкрасться к нему со спины, чревато неприятными последствиями для столь недалёкого глупца, решившегося по своему скудоумию это сделать. Вот и сейчас, подошедший к командиру на безопасное расстояние воин обрадовался тому, что заранее обозначил своё приближение. Ибо он был одарён таким взглядом резко обернувшегося Мамерка Эмилия Хромого Второго, что по спине этого отважного римлянина пробежал противный холодок. Ну уж лучше испытать это, чем сокрушительный удар увесистым "жезлом центуриона" — в лучшем случае по спине.

— Зачем так тихо ко мне подкрался, опцион? И это ..., ты что, заболел? А то, раскашлялся тут. — с нескрываемым раздражением, процедил сквозь зубы вопрос Мамерк.

— Я не крался, а целенаправленно шёл к тебе, да так, что на мне бряцало всё навешенное на моё тело железо. Просто ты стоял в такой задумчивости, что нечего этого не слышал. Вот я, постояв немного рядом, решил обозначить своё присутствие таким вот способом — покашливая. Причём сделал так неоднократно.

— И что тебе нужно?

— Так мне от тебя ничего не надо. Это мой центурион Конкордий Третий, послал меня узнать, что за распоряжение привёз посыльный, раз ты, после прочтения так сильно разозлился. Что, варвары на подходе? Или они обошли наш заслон, найдя кружные пути?

— А что, в последнее время Третий боится ко мне подойти сам? Хотя нет ..., это на него не похоже. И кстати, никто нас, слава богам, не обошёл. Просто наш трибун ангустиклавий, решил, что мы находимся слишком далеко от того места, где на наши земли вторглись глупые варвары. И нам, всего лишь, надлежит выдвинуться навстречу противнику.

— И ...?

— Что и?! Вот я и приказываю начать сворачивание лагеря! Исполнять! А я, пока что понаблюдаю за вашими действиями и может быть, сделаю из ваших последующих действий соответствующие выводы.

Надо признаться, что настроение Мамерка, в скором времени, немного улучшилось, так как отданный им приказ выполнялся споро и неукоснительно. Что не мешало уставшим от земляных работ воинам тихо ворчать, выражая своё недовольство относительно глупого, по их мнению, решения командования. Однако. В опасном направлении были выстроены шеренги тяжеловооруженных легионеров, а прикрываемые ими гастаты и валиты, приступили к демонтажу временного лагеря.

А к полудню, легионеры, находящиеся на марше, вполне предсказуемо, неожиданно повстречались с противником. Нет, нападения на маршевую колонну не произошло, варвары, всего лишь "перерезали" путь римской центурии, заняв удобную, по их мнению, позицию для обороны. Стали лагерем и римляне. Которые сразу же стали готовиться к сражению. Одни воины, разгружали с повозок и вьючных животных минимальный запас кольев для возведения частокола, другие начали копать ров, третьи становились в строй для защиты работающих товарищей, образуя ровные шеренги. Легионеры ждали нападения, и стояли, надёжно прикрываясь от возможного обстрела своими скутумами (лат. Scutum, ростовой щит легионера).

Да, свершилось, то, что рано или поздно, но, должно было произойти. А именно, два вражеских войска стояли друг перед другом, от одного к другому было протянуто узкое, каменное полотно дороги и это было единственным что их объединяло — кроме взаимной ненависти, разумеется. Обе стороны, без особого сожеления, были готовы убить своих оппонентов самым эффективным из имеющихся в их распоряжении способом, но, нападать на неприятеля первым, видимо никто из них не собирался. Что касаемо поведения противников, то без труда можно было заметить то, что варвары пусть и изобразили некое подобие единого строя, но стояли в нём слишком фривольно, вразнобой оскорбляя противника не только выкриками, но и различными непристойными жестами. И самое главное, их строй пестрил разнообразием как оружия, так и орнамента, украшающего неброские одежды вторгшихся на чужую территорию воинов. Римляне же наоборот, были экипированы одинаково и как положено хорошо отлаженной военной "машине", деловито готовились к бою. Никакой ненужной суеты, а именно, некая часть воинов, прикрывала тех, кто поспешно возводил оборонные сооружения.

Выглядело всё это почти как обычно, несколько контуберний стояли в полном боевом облачении, готовые в случае надобности прикрыться своими щитами, или принять на них атакующего врага. Правда, с первого взгляда, присутствовало и небольшое нарушение правил обычного боевого построения — чтоб не спровоцировать недругов на преждевременную атаку, лучники, пращники, как и метатели дротиков, располагались позади тяжело вооружённых соратников. Они, скрываясь за спинами тяжёлой пехоты, и копали, то есть делали капканы для противника. Это был второй этап их привычной работы, ведь они уже вывалили перед шеренгами своих товарищей кучи хвороста и вбили в землю ряды остро заточенных кольев, которые должны хоть как-то, но были помешать противнику атаковать. То есть, нарушить боевое построение атакующих.

Что касаемо погоды? То создавалось такое впечатление, что тяжёлое, тёмно-серое небо, специально давило на людей, стремясь предотвратить намечающиеся кровопролитие. И по этой же причине, хмурые тучи не решались оросить землю потоками воды. А быть может, они просто ждали окончания назревающей трагедии, готовились оплакивать многочисленные жертвы, которые навеки останутся на этом поле брани, удобрив его своей кровью и прахом. Неизвестно, о чём думал один хмурый человек, забравшийся на недавно построенную вышку, и так же нерадостно взиравший на место будущей сечи. Увлечённый этим, он даже не обратил внимание на то, что на его площадку взобрался ещё один воин, на голове которого красовался шлем с гребнем центуриона, а в руке был неизменный обрезок виноградной лозы.

— Что Мамерк, уже предвкушаешь свой триумф? — несмотря на то, что вопрос прозвучал неожиданно, первый центурион не то что не вздрогнул, он даже не обернулся.

— А ты, Конкордий Третий, решил примерить на себя обязанности того, кто, находясь в одной колеснице с триумфатором, то есть, стоит за его спиной.

— Нет. И не пытайся меня этим оскорбить, ибо все давно знают о том, что обижаться на тебя, так же глупо, как пытаться вычерпать море до дна — да ещё дырявым шлемом.

— Да-а-а. Ты не раб. Что не оспоримо, но и как я в очередной раз убедился, не себялюбивый глупец. А стою я здесь потому, что не могу ответить на мучающий меня вопрос: — "Почему варвары на нас не нападают? Ведь они не настолько глупы чтоб не понять, что всё дарованное ими время, мы заняты укреплением своей обороны. Или они задумали такое коварство? Вот только я не могу понять их задумку".

— Тоже мне, великий стратег Мамерк Эмилий Хромой Второй — неповторимый, нашёл из-за чего переживать. — не сдержавшись от ехидной улыбки, ответил Конкордий, пользуясь тем, что его гримасу никто не видел. — Что? Эти варвары не спешат начать бой, так им же хуже. Не ищи того, чего не может быть. Ведь это дикие племена, которых мы постоянно бьём, делая это с завидным постоянством, вот они и испугались. Они думали, что у них получится проникнуть на наши земли незаметно, ограбить первое же попавшееся на их пути селение, да убежать. А тут на их пути появились мы. Вот они и застыли — в испуге. Стоят и думают: — "А есть ли у меня шансы незаметно улизнуть? Или уже всё равно, мол что случилось, того не исправить. Неужели мы все отбегались?"

-Не всё так просто, Третий, не всё так просто, как тебе кажется.

Тем временем, пока двое командиров-центурионов, внешне непринуждённо, общались на ещё пахнущей свежеобработанной древесиной площадке вышки, молодой легионер по имени Геркулес нёс службу, стоял в полном вооружении, в первой шеренге. Он видел врага и ... его, в данный момент, одолевало два на первый взгляд не совместимых чувства. Первым из них была распирающая радость, ведь он будет участвовать в своём первом, настоящем сражении. Он покажет свою храбрость, победит неприятеля, иначе быть не может ведь к этому его готовили с детства. К этому приложил свою руку его отец, скупой на ласку и похвалу человек, как и приставленные им ветераны, они тоже сделали для этого немало. Всё это так. Вот только, при пристальном взгляде на варваров, стоящих именно напротив участка занимаемого его декурией, его охватывала ноющая тоска. Юноша понимал, что скорее всего, ему предстоит принять на свой щит главный, самый сильный удар противника. И то, что при этом его подразделение понесёт потери, это неоспоримый факт. Об этом не хотелось думать, молодой человек старался гнать от себя подобные мысли, но, полностью от них избавиться не получалось.

Вот так, уперев нижний конец щита в землю и слегка опёршись на него, воин, как и его товарищи, такие же гастаты, стоял в ожидании нападения врага, или получения команды к атаке. И пусть все они, благодаря постоянной учёбе, действовали как единый организм. Но, каждый из них, в этот момент вёл себя по-разному. Вот, например, стоящий по правую руку Павел Рыжий, сухопарый рыжеволосый воин, с красивым, греческим профилем, вот только это великолепие портил выпирающий кадык, "украшающий" его чрезмерно тонкую шею. Все сослуживцы, знали его как общительного балагура и весельчака, а сейчас, он стоял, понуро смотря перед собою невидящим взглядом. Стараясь привести товарища в чувство, Геркулес ткнул его локтем, и не нашёл нечего лучшего чем сказать: "Рыжий, не хмурься ты так. Клянусь, я не стану убивать всех этих варваров, оставлю немного и для тебя". — На что, тот, отреагировал весьма странно: — "А? Что? Кому оставишь? Кого?" — Говоря это юноша встрепенулся, удивлённо посмотрел на обратившегося к нему собрата по оружию и как-то неестественно улыбнулся. После этого, о продолжении беседы не могло быть и речи. Стоило Павлу вновь погрузиться в свои мысли, как стоявший позади Геркулеса принцип, приблизившись к самому уху, неожиданно прошептал:

— Ты парень это, не тревожь своего друга. Не ужели сам не видишь не видишь? Атропос уже приготовилась обрезать нить его жизни. Так что, не беспокой его понапрасну.

— Это как? Он что, погибнет в этом сражении? Неужели нельзя нечего сделать? Да откуда ты это знаешь?

— Не нужно так громко говорить, и не дёргайся ты так. Послужи с моё, да будь повнимательнее, подмечай что вокруг происходит. Тогда сам научишься всё это видеть.

— И что? Это никак нельзя исправить?

— Нет. Коль ему суждено погибнуть в первом же своём бою, значит так оно и будет. Как и тому гастату-легионеру, чей нервный смешок и несуразно глупые шутки ты слышишь. Да-да, именно их. Да не крути ты так головой, всё равно его не увидишь, он не в нашей и даже не в соседней декурии стоит. А слышно его даже здесь.

На этом диалог двух воинов резко "оборвался", после неожиданно прозвучавшей команды, все легионеры, слитным, отработанным движением, прикрылись щитами, соорудив построение "черепаха". Какое-то время ничего не происходило. А затем, частой дробью по обтянутой кожей древесине, застучали стрелы, жадно впиваясь в эти самые скутумы. Наступило небольшое затишье, и на римлян обрушился повторный ливень стрел. Вот только на сей раз, эти быстрые птицы смерти, смогли найти бреши в защите и собрали свой первый "урожай". Об этом красноречиво говорили полные боли крики нескольких раненых. Имелись ли убитые, было непонятно, ибо, сражённые насмерть почти никогда не кричат. Не удержавшись, Геркулес посмотрел в зазор образовавшийся между его щитом, и тем, которым он был прикрыт сверху. То, что он увидел, его не обрадовало, варвары атаковали, и были уже достаточно близко. Он даже рассмотрел дикий оскал вражеского воина, который мчался прямо на него. И тут как нельзя не вовремя промелькнула мысль о том, что именно перед ним был проход между рядами кольев, а это значит, что и количество противников, атакующих именно его, будет большим, чем у тех, кто стоит немного в стороне.

В следующую секунду, в рядах атакующих, произошла небольшая заминка. Кто-то из них, не обращая ни на что внимание, продолжил свой бег, а кто-то из варваров, продолжив движение, поднял над головою щит. Не успел молодой воин осознать увиденное, как на врага обрушился поток стрел и не только их. Где в живую плоть, а где в древесину круглых щитов, втыкались как стрелы, обильно падающие с неба, так и запущенные крепкою рукою пилумы. Парочка метательных копий воткнулась и в щит варвара, от которого Геркулес никак не мог оторвать свой взгляд. Дикарь видимо был опытным воином, поэтому смог вовремя отреагировать на возникшую опасность, вот только "подарки", от которых этот грубо сколоченный кругляш спас своего обладателя, были увесистыми, и воину пришлось открыться, чтоб попробовать избавиться от воткнувшейся дополнительной тяжести. А через пару мгновений, его поразила стрела, причём, она была не единственной из множества посланных вторым залпом римских лучников "подарков". Только войско противника ещё не было уничтожено, или существенно ослабленно. И вот — вот, оно должно было сойтись с легионерами щит в щит. Геркулес кинул быстрый взгляд в сторону, Рыжий был ещё жив, и даже смог изготовился к бою. И где-то в глубине сознания промелькнула мысль — надежда, что принцип, стоящий за его спиной ошибся, и Павел, не погибнет в этом бою.

Удар, точнее мощнейший толчок в щит, от которого, дабы не упасть, а устоять на ногах, пришлось отступить на пол шага. И это, несмотря на помощь стоявшего позади легионера, который своим плечом подпирал спину молодого воина, принимая часть энергии удара на себя. Вот только то, что стало происходить далее, Геркулес почти не осознавал. На счастье, юноши он не стоял беспомощной "куклой", у него заработали привитые долгими тренировками рефлексы. Вот над кромкой скутума, мелькнула голова варвара, и почти мгновенно в лицо легионера устремилось острое жало вражеского меча. Отработанный длительными тренировками, резкий поворот головы, и вместо того чтоб воткнуться в лицо, вражеский клинок скользит по шлему. Далее, соскочив на спину, оставляя еле приметную борозду, холодный как сама смерть металл прошёлся по прикрытой пластинами броне. Проходит ещё мгновенье, взгляд смотрящего вниз воина "цепляется" за появившуюся в поле зрения ступню напавшего варвара. Сознание ещё не успело осознать увиденное, а щит "самостоятельно" скользит вниз, нанося своей кромкой сокрушительный удар по её своду. Затем, гладий, как шустрая, блестящая рыбина, метнулся вперёд и "скрылся " во рту кричащего от боли противника, даруя тому мгновенную гибель. Юноша отталкивает скутумом поверженного супостата, с одновременным возвратом короткого меча в исходное положение. В следующую секунду, кто-то хватается за верхний край щита — с силой дёргая его на себя. Гладий реагирует почти мгновенно, как живой организм, он, вроде как по собственной воле, скользит по металлической окантовке скутума. Может быть показалось, а быть может и нет, но этим движением, клинок без особых усилий ампутировал чужие пальцы. Кто-то, то ли стоящий справа, то ли позади бойца, за его спиною, разит очередного дикаря, делающего замах боевым топором. Противник, так и не нанеся свой сокрушительный удар по голове Геркулеса, фонтанируя кровью, скрывается из поля зрения молодого воина. Однако бой продолжается, и враг вновь атакует. На сей раз, Геркулес уклонился от удара мечом, слегка сместив голову влево, оружие по-прежнему живёт своей жизнью глубоко подрезав мышцы предплечья атакующего. Вражеская рука, безвольно разжала сжимающую рукоять меча кисть, и выронив оружие скрылась из виду. Без сомнений, этот дикарь должен умереть от сильной кровопотери, так как остановить в бою сильное кровотечение, не реально. А если он и умудрится как-то выжить, то отныне быть ему не воином, а беспомощным калекой.

Сражение продолжалось. И в скором времени, дикари, теснимые римлянами, отступали. Легионеры, раз за разом, слушая подаваемые им команды отталкивали неприятеля щитами, делали шаг и по необходимости, добивали лежащих на земле подранков. Как это не странно, но, почти все молодые легионеры не осознавали, как долго продолжался этот бой. Вот и наш герой со стопроцентной уверенностью знал только одно. В том, что всё его тело, отяжелевшее от усталости, как будто на руки навесили свинцовые утяжелители, и ещё его нещадно трясло мелкой дрожью. Более или менее воин пришёл в себя только тогда, когда он уже какое-то время просто стоял в строю и чего-то ждал. Парень, стараясь чтоб никто не заметил его состояние, устало наблюдал, как лучники, легко вооружённые воины, сноровисто связывали обезоруженных дикарей и с этого момента он думал только об одном: "О Боги! Сподобьте нашего декана, как можно скорее отдать команду разойдись". — Он настолько сильно и эмоционально об этом мечтал, что, услышав заветный приказ, не сразу осознал сказанное. Скорее всего, это произошло из-за того, что юноша больше не чаял даже услышать нечто подобное. Так что ещё несколько секунд, непонимающе смотрел на то, как все бойцы его декурии, которые ещё стояли в шеренге, покинули строй и расходясь по своим делам, мимоходом "контролируя" тела врагов, тыча в них своими мечами. Со стороны, всё это выглядело так, кто-то пленил выжившего неприятеля, сводя его в одно место и проводя его под символическим ярмом, кто-то выискивал раненых сослуживцев и вместе с другими легионерами, транспортировал их к медикам. Были и те, кто занимался обыденным мародёрством, то есть сбором трофеев, раздевая покойников.

— Геркулес, ты чего стоишь как истукан? — остановившись почти рядом, проговорил декан, при этом, пристально рассматривая подчинённого ему молодого бойца — Живо иди к медику!

— Зачем?

-Ты весь в крови, это раз. Во-вторых, это мой приказ, за ослушание которому, тебе грозит суровое наказание. Это два.

— Так на мне чужая кровь.

— Послушай меня, парень. Если я что-то говорю, знать мне виднее. Ты ещё не отошёл от своего первого боя, и мало чего понимаешь и чувствуешь. Это, для твоего случая вполне нормально. Да, на тебе есть кровь убитых тобою варваров, но это ещё не все. Я прекрасно вижу, что на твоём теле имеются раны, которые по-прежнему обильно кровоточат и это факт. Ведь я, даже не присматриваясь заметил глубокий порез на твоей правой скуле, и вот, в двух местах пробита защита твоей правой руки. Так что, выполняй приказ и не прекословь. Не то, не посмотрю на то, что ты любимый сын моего центуриона, возьму и сурово накажу.

По вбитой долгой муштрой привычке, Геркулес нехотя подчинился. Понять, что всё это было именно так, а не иначе, было легко — так как пройдя несколько шагов, парень понуро склонил голову, и слегка прихрамывая, устало побрёл к шатру служителей асклепия. А далее. Попутно, даже не задумываясь, он пронзил своим мечом тело валявшегося на его пути варвара, только потому, что юноше померещилось что распластавшийся на земле дикарь слегка пошевелился. Что это было за движение? Непонятно. То ли виной этому был небольшой порыв ветра, игриво пошевеливший волос на голове покойника, то ли имела место угасающая конвульсия умирающего тела? Всё это было уже не важно, пустые вопросы, и искать на них ответы, никто не собирался. Ведь гастарт настолько был вымотан своим первым боем, что, проходя мимо приготовленных к погребению тел легионеров, даже не узнал своего павшего товарища, Павла Рыжего, хотя и скользнул по его искажённому от предсмертной боли лицу взглядом. Молодой воин не знал и то, что вторая центурия, занимавшаяся возведением укреплений, смогла отразить коварный удар противника в тыл римского подразделения, благо не все легионеры другой центурии были без брони. Часть её бойцов, как это и было положено, прикрывала тылы, и достойно встретила подлых варваров. ... Оказывается, не зря племенные вожди не спешили с нападением. И благо, что Мамерк обратил на это внимание и вовремя заставил подчинённых ему легионеров выделить дополнительные силы для охраны своих тылов.

Глава 5

В школе гладиаторов, как это и было запланировано в программе обучения контингента, начался очередной день отдыха. Впрочем, никто из гладиаторов не придавался банальному ничего не деланию, просто сегодня, у них не было изнурительных тренировок. Вот и Синица, управившись с мелкими делами, сидела в столовой и ожидала, когда их поведут в терму. Коротая время таким незатейливым образом, девушка с безразличной ленцой наблюдала за тем, как развлекалась старшая амазонка. А именно то, как рыжая бестия, тихо обронив несколько двусмысленных недомолвок, а пару раз и более открыто побуждая к действию, натравила на Третью, новенькую воительницу, кстати римлянку, две декады назад решившуюся добровольно стать на стезю гладиатора. Что сподвигло эту низкорослую, нагловатую оторву пойти именно этим "путём", неизвестно, так как делиться с кем-либо этой информацией худая плебейка не желала. Не было понятно и то, почему Аврелий заинтересовался приобретением этой излишне тощей молодой женщины. Ведь она, в данный момент, по своим внешним данным совершенно не походила на перспективного бойца, ни капельки. Впрочем, никто и не старался этого понять, так как постоянные нагрузки и обильное питание, теоретически, должны были нарастить как необходимую мышечную массу, так и слой подкожного жира, необходимого для того, чтоб должным образом прикрыть поверхностные кровеносные сосуды на теле новенькой. Однако, в данный момент, речь идёт не об этом, а о том, что науськанная Спартацией Бестия, пыталась заставить более высокую и крепкую Амброзию вместо себя вымыть полы. И сейчас, по всем признакам, должна была начаться активная часть этого конфликта. И сразу же все пошло не так как задумывалось. Кто и когда обучал эту "мелочь" искусству единоборства неизвестно, но все, кто был в столовой, наблюдали неудачную попытку достойного отпора. А именно, Третья сделала быстрый взмах рукой, чтобы отвесить увесистый подзатыльник своей обидчице, но та, ловко и стремительно проскочила под мышкой у своей оппонентки и обхватив её обеими руками, за торс, резко выпрямила ноги, совершив бросок с переворотом. Все замерли, так как по идее, не ожидавшая подобного развития конфликта Третья, должна была воткнуться головой в каменный пол, и погибнуть. Да. Со поломанной шеей или расколотой головой никто не живёт. Но, к счастью для охранников, этого не случилось и они, первыми отойдя от сковавшего всех оцепенения, кинулись к дерущимся рабыням. Их временную растерянность было легко понять, они надеялись какое-то время понаблюдать за конфликтом и прервать его только тогда, когда это им надоест, или им покажется что женщины входят в неконтролируемый раж. А здесь, почти в самом начале, поединок чуть не закончился смертоубийством. А это незапланированные убытки для школы, минус одна погибшая в разборке меж рабынями воительница. Впрочем, не долго проживёт и вторая участница драки, её казнят — в назидание другим. Мол незачем биться насмерть и калечить контингент, за исключением момента, когда кто-либо из амазонок окажется на арене. В этом случае, не останется без хозяйских "подарков за отличную работу" и охрана, вычтут убытки из жалования. Это как минимум.

Рубиконас Седой, даже облегчённо вздохнул только тогда, когда ему удалось оттащить Бестию от орущей как недорезанная свинья Третьей. Пусть новенькая и была невысокой, худощавой женщиной, однако, удерживать её извивающиеся тело, было ещё той проблемой. Эта мелкая тварь, после броска, которого от неё никто не ожидал, умудрилась вцепиться зубами в плечо своей чудом оставшейся в живых оппонентки и довольно глубоко прокусить его. Насколько серьёзной получилась эта рана, на данный момент неизвестно, но, она сильно кровоточила. Вон, даже удерживающий Третью крепыш Антоний, оказался забрызганным обильно вытекающей из рванной раны кровью.

"Так, рабыни, слушаем меня! Все! — буравя злым взглядом амазонок, громко заговорил Седой. — Вы что, не устали за прошедшие дни тренировок? Силы девать некуда? Так всё это можно исправить! Так что, бего-о-ом, все, на тренировочную площадку! Курицы недорезанные!"

Пронаблюдав с минуту за тем, как опешившими амазонками исполняется его команда, Седой осознал, что кисть его левой руки находится на маленькой и рыхлой груди Бестии, вот только никаких эмоций этот факт у него не вызвал. Нет, не так, была одна эмоция, злость на то, что натворила эта скотина. Поэтому перехватив провинившуюся подопечную за руку, он вывернул её так, что несчастная была вынуждена согнуться в пояснице, после чего, незатейливо нанёс улар коленом в лицо этой женщины. Затем, посмотрев на напарника, уже более спокойно обратился к нему:

— Ну что стоишь как статуя? Пережми рану пострадавшей, чтоб не умерла от сильной кровопотери и скорее веди её к нашему служителю Асклепия.

— А ты?

— Не тупи так сильно. Выведу эту дуру во двор, да привяжу её к столбу. А ты, как передашь эту рабыню Гераклусу, найди Аврелия, и доложи ему о происшествии.

— Всё понял. Иду.

— Живее Антоний, такие проблемы необходимо решать быстро, пресекать дальнейшее развитие незамедлительно и жёстко. Поэтому, поднимай тревогу, передай мой приказ, созвать всех свободных охранников, пусть берут нашу школу под полный контроль. Видел, с какой ненавистью на нас смотрели несколько амазонок, особенно Пятая. Так что лучше напрасно перебдеть, чем убивать или калечить таких рабынь во время усмирения.

Прошло не так уж и много времени, а весь женский контингент уже стоял во дворе, и в своей основной массе, одновременно испуганно, и удивлённо, наблюдал, как рядом с привычным столбом для наказаний, зачем-то устанавливали второй. Присутствовал здесь и ланиста олицетворяя собою сурового вершителя людских судеб и ловя на себе множество насторожённых взглядов. И он играл на публику, скрестил руки на груди, изображая из себя грозное изваяние сурового божества. Для усиления эффекта, Реций выбрал для этого место рядом с рабами, которые споро закрепляли столб в только что очищенном ими от слежавшегося песка каменном гнезде, принесёнными ими же камнями. Немного поодаль от него, виновато потупив голову, нервно перетаптываясь, ожидала решения своей участи Третья, на её правом плече, красовалась повязка, на которой было видно проступившее сквозь несколько слоёв ткани большое пятно крови. Её сторожили двое вооружённых бойцов охраны, и недобро посматривали как на жертву недавней драки, так и на всех остальных рабынь. Не было доброты и во взглядах других римлян, как тех, что стояли с дротиками на изготовку, расположившись балконе, так и тех, кто был рядом с амазонками, обнажив свои короткие мечи.

Когда все необходимые приготовления были завершены, трёх рабов, что установили столб прогнали. И как только за ними закрылась тяжёлая дверь, Аврелий Реций прочищая глотку прокашлялся, обвёл суровым взглядом всех амазонок, начав с виновницы переполоха. С неё уже сорвали всю одежду, но в данный момент, никто из мужчин на её наготу не обращал никакого внимания. А делалось это для того, чтоб увеличить у провинившейся женщины чувство дискомфорта и беспомощности, и ещё, чтоб холод как можно быстрее овладел всем её телом. Наступила осень, не сказать, чтоб было холодно, но обнажённое и неподвижное тело, должно было сильно зябнуть. Правоту этого утверждения, демонстрировала "гусиная кожа" Бестии.

"Ну что, скот, гляжу вы ожирели на моих харчах? Не живётся вам спокойно? Вот эта тварь, — ланиста, больше не оборачиваясь к провинившейся, указал рукой на столб с наказанной женщиной, — подвела всех вас. Впрочем, продаваясь нам, она сама подобрала себе соответственное имя(Bestia латынь — Скотина). Но даже это, не поможет ей избежать заслуженного наказания. Ну а вы, с сегодняшнего дня полюбите бег по кругу, долгий изнуряющий бег, пока не начнёте падать без сил. Но это начнётся немного позже. Что ещё? Спартация, выйди из шеренги. Ты главная амазонка, значит ты и отвечаешь за то, что происходит вокруг тебя. Так что становись к столбу. В отличии от Бестии, ты останешься одетой, так что у тебя больше шансов не умереть от переохлаждения, чем у этой презренной скотины. Так, Тит, как только твои бойцы привяжут Спартацию и Гераклус проконтролирует все завязанные ими узлы, чтоб они не нарушали кровоток в конечностях, заставь этот скот бегать по кругу. Вот так. Пусть этот забег будет долгим. Да, не забывай одно моё, очень важное пожелание, как следует стимулировать это "стадо баранов", никого не жалея. А я, пойду к себе, не приведи боги что случится, немедленно докладывай. И да. Чуть не забыл, отныне Третью зовут Гекториция — раз её одолела эта мелкая Бестия, как ваш эпический Ахилл Гектора".

Направляясь к двери, он всем телом чувствовал устремлённый на него взгляд, который, казалось, буквально жёг от переполнявшей его ненависти. Реций был твёрдо уверен в том, что, что так, на него смотрит именно Пятая. Хотя, если её в данный момент не наказывают, эта рабыня способна выказывать некую степень покорности. Или даже демонстрировать способность упрямо преодолевать любые невзгоды, как и похвальное упорство в обучении несвойственному для женщин ратному делу.

"Да-а-а, — продолжил он свои размышления, скрывшись во тьме длинного коридора, — она типичный представитель варварских племён, не знающих место, кое в цивилизованном мире должна занимать женщина. Позор".

Однако, бесхитростным планам Аврелия по принуждению своенравных рабынь к порядку, воплотиться в жизнь было не суждено. Мужчина только и успел пройти в хозяйскую половину школы и призадуматься о том, что написать на клочке плохо выделенного пергамента, а что утаить, относительно сегодняшних событий, как к нему привели запыхавшегося гонца, а именно, молодого, ещё безусого, жилистого легионера. Посланец, не смотря на усталость, растёр по лицу обильно выступивший пот, на который обильно осела дорожная пыль и бодро поприветствовал угрюмого ланисту. Признаться, лучше бы он этого не делал — остались весьма приметные грязевые разводы. Далее, не обращая внимания на снисходительную ухмылку ланисты, передал тому тубус со свитком. Как в последствии оказалось, тот был опломбирован печатью самого префекта. И это было ещё не всё, удостоверившись что получатель убедился в целостности пломбировки, посланец, приняв горделивую стойку, процитировал выученный наизусть приказ от Мамерка. Впрочем, как выяснилось немного позднее, в обоих распоряжениях говорилось одно и тоже. Объединяло их одно, всё можно было выразить следующими словами: "Немедленно доставить на арену, принадлежащую Префекту Августу всех гладиаторов, без исключения, и незамедлительно заняться организационными вопросами предстоящего зрелища". — Всё резонно, ведь только там проводится как гонки колесниц, так и гладиаторские бои. Впрочем, песок этой арены видел гибель не только потерпевших аварию возниц, или бьющихся на потеху толпы бойцов, так же, его часто окропляет и кровь приговорённых к смерти преступников. Сейчас же, как следовало из послания, к последним следовало добавить пленённых варваров, которых, по неизвестной для непосвящённых причине, всех без исключения признали бунтовщиками.

"Вот и думай Аврелий как сделать это более зрелищно, иначе назначат тебя без вины виноватым. — как только его покинул посыльный, еле сдерживаясь чтоб не выказать всю степень своего раздражения, предался размышлениям ланиста. — Мало, что амазонки ещё не готовы к тому, чтоб провести красивый, зрелищный бой, который порадует не только плебеев, но и капризных патрициев, так ещё выкручивайся, придумывая чтоб казнь мятежников не была скучным, и монотонным действом. Это тебе не захватывающие гонки колесниц, где страсти и переживания выплёскиваются столь обильно, что остаться равнодушным к любому из забегов, просто не реально. А если учесть, что, чисто гипотетически, сделав удачную ставку можно изрядно обогатиться, то вид мчащихся на безумной скорости колесниц, будоражит нервы пуще хорошей драки ...".

Как долго Аврелий мог "наслаждаться" нежданно овладевшей им меланхолией, не известно, хотя, вряд ли слишком долго — не того склада характера был Реций. Однако. В зал, где ланиста обычно принимал гостей и занимался делами управления школой, без стука, решительной поступью вошёл Тит и бодро, как бывалый служака, подошёл к своему старому товарищу по службе в легионе. Без спроса присев на одну из скамей, он с кривой усмешкой поинтересовался:

— О чём так тоскливо призадумался, друг? Этот гонец доставил плохие вести?

— Нет Панноний, вести как раз радостные — мы в очередной раз разгромили толпу мятежных варваров. Вот только для нас, от этой виктории, достались лишь одни проблемы.

— Вот сейчас, я тебя не понял. Это с каких пор победа наших бравых легионеров стала нашей проблемой?!

— Вот только не надо переиначивать мои слова. Я радуюсь тому, что наши воины под командованием Мамерка в дребезги разбили напавших на нас варваров, а тех из них, кто имел неосторожность выжить, наши братья пленили, причём собрали дикарей в немалом количестве. Вот только наш префект, в честь победы нашего войска, решил устроить гладиаторские бои и к этому, возжелал присовокупить акцию устрашения вождей дружественных нам племён. Так, ради профилактики гипотетически возможных волнений. Поэтому, нам предстоит подумать, как умертвить всех пленённых горе вояк и сделать это не только зрелищно, но и показательно жестоко. А тут ещё эта драка амазонок, во время которой одна из рабынь, за малым не убила другую. И без наказания оставлять подобное, как и смягчать оное, нельзя — воспримут как слабость. Сам знаешь, чем всё это безобразие может окончиться.

— Не вижу проблемы. К месту проведения игр выдвинемся завтра, во второй половине дня, а лучше послезавтра. Ну а сегодня, пусть этот скот получит всё что заслужил, по полной мере. От умелого удара стимулом по спине и бега по песку, у нас ещё не один из наших рабов не умер.

— Да боги с ними! Сдохнут, так я буду жалеть ни этот скот, а сокрушаться понесённому нашей школой ущербу, и то не сильно. Да и не слишком это важно, случись чего, я придам страшной смерти хоть половину этого стада, лишь бы не допустить бунта. Хотя, мы не о том говорим. Вот, возьми свиток и сам прочти. Там пишется, что на нас, то есть на меня, ложатся все проблемы по организации игр, кроме финансовых. Спасибо что не собираются чествовать триумфатора. Это потому что наш Мамерк на его роль не подходит, мол не того масштаба победа, как и одержавший её центурион, ну не дотягивает он даже до захудалого стратега — в их понимании. А самое плохое в том, что эти игры должны состоятся через шесть дней. Так что на раскачку у нас просто нет времени, нужно выдвигаться немедленно.

Тит с трудом прочитавший только первых несколько строк депеши, прервал это занятие, то есть, перестал усердно морщить лоб и пытаясь осилить написанное, забавно кусать верхнюю губу. Он с удивлением посмотрел на Аврелия и поинтересовался:

— В нашем распоряжении шесть дней, в пути мы проведём два, и даже если будем передвигаться неспешно. Так ответь мне, зачем тебе так спешить с выходом?

— Эх, друг мой, — снисходительно посмотрев на Тита и немного устало улыбнувшись, ответил Реций, — мы должны не только вовремя добраться к месту назначения, но и поработать во славу нашего Августа. Сам знаешь, с его семейством лучше не сориться и не разочаровывать никого из членов этого клана. Как-то так. И ещё, префект не нашёл ничего лучшего, чем подставить нашего центуриона, назначив нереальные сроки подготовки боёв на арене. Ух, не нравится мне всё это... Вот я и буду вынужден помогать Второму во всём.

— Вот ты и поезжай вперёд, да помоги там Мамерку, а мы, немного погодя, приведём наших гладиаторов и разместим их в цирке. Ты только позаботься о необходимых помещениях в театре.

— Не всё так просто, как ты думаешь. Мне необходимо не только прибыть и помочь Мамерку в организации игр, но и показать Августу наш товар.

— Это как?

— Как и положено. Не тупи, ведь сам знаешь, что перед гладиаторскими боями, наш префект устроит пир для местной знати, где мы просто обязаны показать на нём наших лучших бойцов. Причём в этот раз, в их числе должны присутствовать обе выставленные нами амазонки — их парные схватки дело новое, ещё не приевшееся. Именно по этой причине, они должны выглядеть красивыми, свежими ..., ну не мне тебя этому учить. Значит, мы вынуждены незамедлительно выдвигаться — все вместе и сразу. Пока дойдём, затем приведём наш контингент в порядок, и ..., даже не успев "спокойно вздохнуть", посылаем наших "лошадок" для развлечения гостей префекта. А тут ..., э-э-э, ну в нашей ситуации, всё грозит полететь в тартар. Они как будто специально подгадали ...

Аврелий смотрел на старающегося понять всю сложность момента Тита, и думал:

"Эх Панноний, как был ты трубачом, так ты им и остался. Излишне прямолинейный и не желающий участвовать в чужих интригах человек. Единственное что мне в тебе нравится, так это исполнительность и преданность — по нынешним временам большая редкость. Вот поэтому, Квадрат (Весьма распространённое в древнем Риме имя) тебя и подсиживает, постоянно подставляя тебя по мелочам. Метит мерзавец на твоё место. Но и решить эту проблему кардинально я не могу. Во-первых, он, это твоя проблема, которую ты должен решить сам, иначе, тебе будет только хуже. Да и мне нужен тот, кто будет регулярно докладывать о том, что происходит в школе на самом деле. А не те, твои красивые сказки, предназначенные для ублажения начальственных ушей. Вот мне и приходится терпеть этого самого Квадрата".

Послушав ещё немного и посчитав что этот диалог можно окончить, Аврелий встал, улыбнулся, снисходительно похлопал по плечу вскочившего со скамьи Тита, обозначив этим окончание беседы. После чего, немного помолчал, как будто о чём-то раздумывал, и озвучил своему подчинённому последнее распоряжение:

"Значит так. Отдай приказ подготовить всё необходимое для завтрашнего марша. Выходим утром — все. Естественно кроме тех, кого я оставлю на охране школы. Далее. Амазонки пусть ещё немного побегают, затем отправь их в терму на помывку. Да, ещё, покорми их как следует, чтоб выдержали все невзгоды предстоящего пути. Не забудь позаботиться и про остальных гладиаторов ...".

Не смотря на осеннюю прохладу, пот застилал глаза и обильно пропитал грубую ткань туники. Та, в свою очередь, прилипая к спине немного холодила, что пусть и было неприятно, но давно стало привычным ощущением. Поэтому, Синица продолжала кажущийся бесконечным бег по кругу, машинально контролируя дыхание, и уже не надеясь на скорое окончание экзекуции. Тем более, в отличии от обычной тренировки, надзиратели и учителя, сменяя друг друга, слишком часто меняли скорость движения, заставляя амазонок то резко ускоряться, то замедляться или бежать приставным шагом. И поэтому, усталость слишком быстро овладела телами бегуний, принеся с собою множество неприятных ощущений. Да, их ноги отяжелели, как будто к ним привязали утяжелители, а дыхание, то и дело норовило сбиться, зайдясь в удушающем кашле. А тут ещё эти надоедливые "церберы", как с цепи сорвались, казалось, что сегодня, они, как некогда усердно орудовали своими стимулами. И, после очередного взгляда на Тита, девушке показалось что тот поспешно отвёл от неё свой взор. Что подтолкнуло её на следующие, весьма наивные мысли:

"Лада! Клянусь, он на меня смотрит! Я ему не безразлична! И что с того что Тит не балует меня своим вниманием? Кто я такая, чтоб он выказывал свои чувства открыто? Тем более, как мне удалось узнать, не так давно он пострадал от женской неверности. Как рассказывала Спартация своей прислужнице, у нашего начальника охраны была жена, но. Та связалась с одним из рабов-гладиаторов. Не пойму, как такому мужу как Панноний, можно изменять? Но это не моё дело, главное, Тит, узнав о похождениях своей супруги её слегка поколотил и потребовал прекратить это безобразие. Но та не одумалась, вот тот и воспользовался своим правом, отдал гулящую женщину хозяину раба, то есть, какому-то Мамерку Второму. Так как именно этот римлянин и является владельцем этой школы. После чего их продали, мужчину гладиатора в охрану какого-то торговца а бывшую супругу Тита в какой-то Лупонарий(публичный дом). Я об этом подслушала совершенно случайно, но, отныне понимаю, почему мой любый не желает сближаться с женщинами. Но я не такая. Фух. Как я устала, аж ноги заплетаются, а тут ещё эти постоянные команды, то ускорить бег, то замедлить, то перейти на приставной шаг. Вот как сейчас, требуют резкое ускорение.... У-у-ух, добром их издевательства не закончатся, Лада, умол...".

Не успела Синица додумать эту мысль, как бежавшая перед ней Восьмая, вздрогнула от резкого тычка стимулом и оступившись упала. Как на зло, Синичка среагировала на это не самым лучшим образом, то ли от того что думала о постороннем, то ли потому что усталые ноги и сыпучий писок "сыграли с ней злую шутку", но перепрыгивая неожиданно возникшее на её пути препятствие, она запнулась о упавшую подругу и, к своему стыду, еле успела сгруппироваться перед падением. Однако это ей не очень-то и помогло, так как почти сразу же, устало семенящая следом амазонка, преодолевая внезапно возникшее на её пути препятствие, приземлилась на её правое бедро. Больно! Но всё равно, можно сказать, что девушке повезло, как выяснилось немного позже, кость ноги не пострадала, ступня другой рабыни прошлась по латеральной части конечности и только прищемила мышцы и кожу, причинив этим острую, жгучую боль. Но и для той, кто приземлился на ногу своей подруги не повезло, она, испуганно взвизгнув, нелепо взмахнула руками итак же повалилась на песок. Вот так, и образовалось что-то вроде кучи малы. Что в свою очередь заставило тренеров дать долгожданную для амазонок команду остановится, а старому лекарю, возможность приступить к исполнению своих прямых обязанностей.

Но как говорится: "Всё хорошо, что хорошо оканчивается". — Так и сейчас, медик осмотрел пострадавших, в этом деле ему помогал молодой парень, Агесандр Белокурый— один из трёх учеников, недавно, в приказном порядке прикреплённых в помощь служителю Асклепия. Однако у участвовавших в получившейся свалке амазонок, никаких более или менее страшных ран обнаружено не было, так, небольшие ушибы, царапины и гематомы. По заключению старого грека, единственной кому не повезло в этой свалке, оказалась Пятая. Да и то, нога девушки, то есть её мышцы, сильно не пострадали, и полученная в результате данного происшествия хромота, весьма скоро пройдёт. Как и быстро проявившаяся обширная гематома — со временем самостоятельно рассосётся. Единственное, сегодня не желательно снимать с ноги тугую повязку, так же, дня три массировать ногу, как и париться в терме — только слегка обмыться. А в остальном, всё было хорошо. Как с серьёзным выражением на своём морщинистом лице, проговорил медик: "Движение — это жизнь. Поэтому, только оно способно ускорить заживление полученной этой рабыней травмы". — На том и порешили. А далее произошло следующее, всем объявили, что с милостивого соизволения ланисты, дозволяется прекратить экзекуцию, так как прощение получили все, кроме Бестии. Эта амазонка была единственной кто остался на тренировочной площадке, продолжая стоять привязанной к столбу позора. Остальным дозволено уйти в тёплое помещение для принятия пищи и ожидания того радостного момента, когда их поведут на обещанную помывку. Что было воспринято с большой радостью, но в связи с сильной усталостью ученического состава, без какого-либо внешнего проявления эмоций.

Не стоит удивляться тому факту, что после непродолжительного отдыха, холодная и от этого успевшая загустеть до состояния однородной массы, сильно переваренная чечевичная каша была съедена вся, без остатка. Пусть в этот момент, некоторые из амазонок сердито бурчали, браня нерадивого повара самыми обидными словами, которые они только знали. Так что фраза: "Этот безрукий олух сегодня был бездарен как никогда, он за один раз умудрился испортить такое огромное количество еды". — могла восприниматься как убаюкивающей щебет, нежившейся в ласковых лучах солнца беспечной птахи. Но, ради справедливости, стоит заметить, в школе гладиаторов принадлежащей Мамерку, обычно, рабов кормили как положено. И скорее всего, поедаемая рабынями чечевица разварилась от того, что кашу слишком долго поддерживали в разогретом состоянии, регулярно подливая в неё воду — чтоб не подгорала. А затем, видимо кашеварам надоело заниматься этим неблагодарным делом, и они, погасили очаги под котлами.

Впрочем, быстро покончив с трапезой и повалявшись на каменных лежанках, с высоко задранными ногами — чтоб кровь отлила от усталых конечностей, амазонки пусть не так резво как обычно это делали, побрели в баню. Где их, после того как они попарятся и соскребут бронзовыми скребками со своего тела грязь, ждали сильные и умелые руки массажистов. А две воительницы-рабыни, при прохождении через двор, где всё ещё стояла привязанная к столбу Бестия, с нескрываемым удовольствием предались злорадству от того, что виновница их бед, до сих пор страдала, её тело била мелкая, зябкая дрожь. Естественно, что это была Третья, которая взглянув свою противницу, хищно улыбнулась, и невольно потрогала повязку закрывающей место свежего укуса, и конечно же, другим недоброжелателем оказалась рыжая Спартация. Вот только кроме как мимолётным, полным ненависти взглядом, коим та одарила наказанную, это больше никак не проявилось. Этого никто не заметил, потому что никого такая мелочь не интересовала. Так и вошли, все девушки в здание термы, хмурые, злые и усталые, естественно, последней в этой толпе, шла Синица. Почему последней? Так она подсознательно не желала, чтоб идущие позади коллеги по несчастью, видели её хромоту. И надо же, именно сегодня, неизвестно почему, в раздевалке общей помывочной, находилась посторонняя. Это была молодая рабыня, явно беременная, и жутко испуганная. Чем не преминули воспользоваться парочка воительниц, вымещая на посторонней своё плохое настроение. Они наградили несчастную женщину лёгким пинком и несколькими оплеухами. Затем, скорчив нарочито злую морду, зловеще засмеялись — вымещая на чужой все свои накопившиеся обиды. Они явно наслаждались полученным эффектом. Хотя. Как это происходило, Синица не видела. Она, войдя в плохо освещённое помещение, успела услышать лишь то, как отпуская злые шутки, над подвернувшейся под "горячую руку" жертвой, смеялись все остальные воительницы. Поэтому Пятая скользнула безразличным взглядом по прижавшейся к стене невольнице и уже намеревалась идти дальше. Вот только её привлёк тихий, еле слышный и дрожащий от страха голос, вопрошающий:

"Синичка! Подруженька, ты ли это? "

Ей тут же, невпопад, ответил кто-то из амазонок, идущих впереди: "Эй, варвар. Ты находишься на территории Римской Империи. Так что говори только на человеческом языке". — Причём, сказано это было по-славянски, правда с жутким акцентом. Что заставило Синицу остановиться и взглянуть на забитую рабыню более внимательно. И, она узнала в стоявшем перед ней запуганном подобии человека свою соплеменницу, синеглазую Первушу. Хотя ..., когда-то весёлые, манящие бездонной синевой глаза девицы сильно изменились. Сейчас, это были два бесцветных, можно сказать безжизненных, ничего не выражающих ока. Рабство не пожалело и саму девчонку, помимо большого живота, сильно контрастирующего с её худым телом, та, подсознательно стараясь быть менее заметной, сильно сутулилась и держала голову как-то боязливо-понуро.

— Первушка? А ты тут что делаешь? — Вопрос Синицы прозвучал несколько безразлично, можно сказать, холодно.

— Меня послали собрать грязные вещи. Их оставили мужи, ну ... это, гладиаторы, что мылись перед вами. Вот.

— И где эти вещи?

— Я, почти все уже отнесла, значит, и отдала прачкам. Вот, значит, вернулась за последними, и присела немного отдохнуть, пока меня никто не видит. За сегодняшний день я сильно устала.

— И что отдохнула?

— Э-э-э, да. Н-н-немного.

— Ну вот и умница, я рада за тебя. Ладно, я пойду, я также, как и ты утомилась и мне хочется поскорее смыть с себя всю сегодняшнюю грязь.

Не успела молодая воительница сделать шаг, как её тут же окликнула родственница: (Здесь, подразумевается принадлежность одному роду.)

— Синичка, постой! Э-э-э. Не уходи! — тут же встрепенувшись, вскрикнула Первуша.

— Ну что тебе? — немного зло поинтересовалась девушка.

— Как тебе здесь живётся? Э-э-э... Ведь мы давно не виделись. Ты, вот я гляжу, живёшь лучше мене. Э-э-э, даже поправилась, стала крепче телом. Вот.

— Есть такое. Это потому, что нас, как бойцов, хорошо кормят. Не добавляй кашевары в чечевицу столько костной золы было бы совсем здорово. Вот только и гоняют так, что до сих пор, вечером, еле до постели дохожу. Так что, не особо то мне и завидуй, подруга.

— А у меня... э-э-э, а со мной..., э-э-э, прямо жить не хочется. — Первуша, зарыдала, безуспешно борясь с частыми всхлипами. — Меня определили заниматься стиркой и ремонтом вашей одежды э-э-э. А ещё, лишили имени, э-э-э, просто зовут или рабыней, или просто кричат: "Эй ты". — Или ещё как ни будь обзовут, э-э-э, временами это звучит дюже обидно. А ещё... Они..., они, то есть охранники, мною развлекались, снасильничали. — эти слова, девушка говорила жуткой скороговоркой, как будто боялась, что её заставят замолчать, так и не дав высказать наболевшее. — А когда я им надоела, послали делить ложе с гладиаторами, коих желали таким образом поощрить за прилежание. Вот я и понесла. А от кого именно? Сама не знаю, в день, мною могли и двое рабов потешиться. Их было так много, и всё это так мерзко, что они, для меня, все на одно лицо.

-И зачем ты мне об этом говоришь?

— Мне так плохо, кхи-кхи, что даже жить не хочется-а-а. — последнее уже прозвучало с еле сдерживаемым плачем.

— Хочешь, я тебя убью? Сделаю это не больно. Меня, как раз этому учат.

— Как? — зарёванное лицо Первуши исказила маска ужаса, а полные слёз глаза округлились.

— Всё очень просто. Сверну голову, и всего-то дел. Чтоб больше не мучилась. Извини, больше помочь нечем.

— Н-н-нет. Ты больше н-н-не та Синичка, которую я когда-то знала. Я тебя тоже боюсь. — попятившись проговорила вмиг побледневшая Первуша, после чего, развернувшись, опрометью выскочила из здания термы.

А Синица, не испытывая никаких эмоций, несколько секунд посмотрев ей в след, устало похромала к скамье, на которой можно было положить свои грязные вещи. Ей, в последнее время, вынужденной жить в коллективе где проявление эмоций воспринимается как слабость, было не до проявления давно позабытых "телячьих нежностей". Да, она успела от всего этого отвыкнуть.

Глава 6

По-осеннему низкое солнышко, с привычной неспешностью прогуливающееся по небосклону, давно миновало зенит, но всё равно продолжало изливать свои лучи на землю, вот только они уже не представляли для путников былого неудобства — изматывающей жары. Светило, на сей раз было милостиво и делилось не очень сильным, от того для всех приятным теплом. Что, в свою очередь, было очень хорошо, так как Синица, как и её подруги, сидела в грузовой телеге и придавалась давно забытому удовольствию — всепоглощающей неге. Да, её вновь везли как рабыню, умело связав ноги таким образом, что вздумай она пройтись пешком, то смогла бы передвигаться только семенящими шагами. Зато, в этой ситуации была одно положительное обстоятельство, гладиаторы не находились в клетках, используемых для перевозки простых невольников, или конвоируемых к месту суда, а бывает и самой казни преступников. Впереди, по бокам и позади её скрипучего, неспешно движущегося транспорта, позвякивая амуницией, шла вооружённая охрана школы гладиаторов. И с первого взгляда на них было видно, что эти мужи не какие-то там захудалые пахари, или вольные ремесленники, которые по вынужденной необходимости взялись за оружие, это были настоящие воины, способные не только умело держать в руках смертоносное железо, но и преодолевать с ним большие расстояния. Их уверенная, мерная поступь; звуки, издаваемые поклажей, особым способом распределённой по телу воинов; скрип колёс, катящихся по мощёной камнем дороге; сиплое дыхание волов, тянущих тяжёлые повозки; всё это действовало успокаивающе, погружая сознание рабынь в лёгкую дрёму. Впрочем, некоторые из амазонок не довольствовались только этой поблажкой, а облокотившись на спину сидящей рядом соседки, бесцеремонно посапывали. Естественно, одним из выше упомянутых наглецов, была никто иная как Спартация, за что, единожды, была удостоена, злого взгляда, коим её одарил Тит, на чём тот и успокоился. Впрочем, мужчинам-рабам такая вольность не дозволялась и поэтому, они, занимая головные повозки, сидели прямо, тихо о чём-то переговариваясь и при этом, хмуро, а иногда и с вызовом, посматривали по сторонам.

Эта идиллия, была нарушена неподалёку от селения, которое, должно было вскоре появиться, так как обычно, все они были вынуждены ютиться рядом с дорогами. А сейчас, на данный момент, показались только дальние луга-пастбища. Вот, послышалось ленивое мычание коров, и радостные голоса вездесущих мальчишек, которые согнали с путешественников всю дремоту. Только на сей раз, в отличие от того, когда Синицу везли как обычную невольницу, их выкрики были восторженными, а не агрессивными. Чему было весьма простое объяснение, не каждый день они видели гладиаторов, о зрелищных боях которых, ходило множество невероятных рассказов. И пусть им, на эти состязания хода не было, это не уменьшало их эмоциональный накал, так как для них, всё это было впереди — возможно. И, как Синице показалось, сквозь этот восторженный гомон, пробивался чей-то крик отчаяния. Что немного насторожило девушку. И не её одну.

— Во это да. Ты гляди, что эти "животные" делают. Одно слово, варвары. — с напускной ленцой, проговорил крепкий, рябой охранник, указывая в нужном направлении рукой, его имени Синичка не знала.

— Что — что? Дерутся они, говорю. — флегматично ответил его товарищ, посмотрев в указанном направлении. — Что ещё с этих дикарей взять? Говорю.

— Нет, ты повнимательней погляди. Они его убивают, причём делают это целенаправленно. И место выбрали такое, чтоб их не увидели из селения.

— Не думаю, что ты прав. Скорее всего, говорю, несчастную жертву бьют там, где её поймали. Это или неизвестно как появившийся здесь чужак, или обыкновенный слабак, который не имеет права даже называться мужчиной, говорю. В любом случае он не достоин какого-либо сострадания. Я бы на его месте, говорю, не беспомощно закрывался от ударов, вопя как жертвенный баран, а стремился достать хоть одного из своих обидчиков и впиться в его глотку зубами, говорю.

— А что ты хочешь Марк? Ведь там тебя нет, чтоб показать им на что способен настоящий муж. И вообще, это же варвары, которые только и могут, что нападать стаей на одиночку, особенно если тот не может, или банально не желает бороться за свою жизнь.

— Во-о-от и я говорю — дикари они. Варвары и есть ...

Что там ещё говорили эти охранники? Неизвестно. Синичка больше не прислушивалась к их словам, она, сориентировавшись по направлению их взглядов, обратила внимание на небольшую "стайку" отроков — человек пять. Те, подбадривая друг дружку азартными выкриками, били палками своего сверстника, если судить по его внешнему виду. Жертва уже лежала на земле и из последних сил пыталась закрыться от сыплющихся на неё "града" ударов. Вот только сделать последнее у неё не получалось. Было видно, как рука избиваемого, точнее предплечье, при взмахах неестественно изгибалось, в месте перелома обеих его костей. Но, всё это закончилось после одного из особо сильных ударов по голове. Предположительно чужеродный подросток мгновенно сник, и далее, его тело содрогалось только от непрекращающихся ударов увесистыми палками. Синица, не имея возможности хоть как-то на это повлиять, отвернулась, так как смотреть на это безобразие было выше её сил. Девушка, на самом деле не понимала, как можно было оскотиниться до такой степени.

"Всякое можно понять, — сморщив брезгливую миму, думала девушка, подметив с каким чванливым высокомерием окружающие её римляне посматривали в том направлении, где происходила эта мерзкая экзекуция, — но, только не такое.... Где свойственное всем людям понятия о родовой чести? Где ...? Если тот несчастный умысливший что-то злое чужак, то... Всё равно непонятно, почему, за какую вину, ему учинили такую расправу? Что сейчас происходит, всё равно не похоже на честный суд. Здесь что, больше не соблюдают законы гостеприимства? Даже если допустить, он в что-то нарушил. Тогда его наказание должно происходить на виду у всего рода, а уважаемые старцы и жрецы, просто обязаны смотреть за тем, чтоб при этом, небыли нарушены заветы предков. Неужели, на землях, захваченных Римом, настолько пали нравы? А эти, так сказать хозяева жизни, мнят себя высшими богами? Вон с каким превосходством они наблюдают за тем, как низко пали те, чьи земли они завоевали" ...

Весь дальнейший путь, до остановки лагерем на ночлег, от ею увиденного бесчестия, Синица прибывала в состоянии глубокой прострации. Нет, и в её племени, увлёкшись игрой, отроки иногда погибали, но, это происходило по детской неразумности, неосторожности, случайно. Именно так, "набивая собственные шишки", малыши познают те опасности, кои их подстерегают в жизни. И учатся с их преодолевать, или по возможности избегать. А не так как здесь. Такое впечатление, что местные племена не заботятся о добром имени своего рода. Они забыли, что запятнать своё доброе имя легко — отбелить его, невозможно. И как они не боятся того, что придёт время и уходя за кромку, они не смогут пройти по Калинову мосту? ...

Может быть именно по этой причине, в скором времени, домики появившегося селения, воспринималось девушкой как нагромождение аляповато-убогих хибар. А суетящиеся возле этих построек аборигены, виделись как мерзкие уродцы. Впрочем, Синица особо их и не разглядывала, так, прервала пару раз свои раздумья, мазнула по открывшемуся её обзору пейзажу, и вновь "погрузилась" в свои не радостные думы. Ради справедливости стоит обратить внимание на то, что это депрессивное состояние долго не продлилось. Не прошло и получасу как были покинуты окрестности недружелюбного села, как воительница мило улыбаясь, о чём-то говорила со своей подругой. Точнее сказать, они что-то увлечённо обсуждали, и настолько увлеклись этим увлекательным занятием, что весьма энергично жестикулировали, временами, их речь становилась слишком громкой, но после лениво сделанного кем-либо из стражников замечания, они вновь переходили на шёпот. Правда не на долго, до следующего раза, когда дружеский спор, вновь распалял подруг.

В двух словах, всё что происходило на дороге можно было описать так: воины, привычно игнорируя усталость шагали; волы, временами хлеща по своим бокам хвостами, упорно тащили телеги, которые, в свою очередь, наматывали расстояние на поскрипывающие колёса. И так, шаг за шагом, римская миля за милей (mille passus — тысяча шагов) ..., затем, подступила ночь, и караван стал походным лагерем ... В общем, всё было как всегда, скучно, тоскливо, монотонно. Так что, когда в намеченное время гладиаторы были доставлены к месту проведения игр, рабам, которым предстояло впервые принять участие в играх и всё ими увиденное для них было в диковинку, оставалось только заворожённо смотреть по сторонам. Можно было сказать так: "Хоть кому-то сегодня повезло и от былой дорожной скуки не осталось и следа".

В числе этих счастливчиков была и Синица, она вполне искренне удивлялась тому, что постройки города, в который их привезли, были не двухэтажными, как в её школе, а трёх, или даже четырёх уровневыми. А когда девушка увидела высоченное здание арены, и оказалась рядом с ним, она даже потеряла дар речи. Что было не удивительно, ведь до этого, славянка никогда, ничего подобного и величественного не видела. Так что, оробевшую амазонку, зачарованно смотревшую на огромное каменное здание, которое, как ей казалось, только своим видом могло её раздавить, пришлось пару раз болезненно ткнуть стимулом в область поясницы. И сделано это было не из-за природной вредности её надсмотрщиков, а для того, чтоб та поскорее прошла в специально открытую для прохода участников игр калитку, а далее, следуя по коридору, в одно из помещений, где гладиаторы должны были ожидать начало боёв, как и своей очереди выхода на арену. Оцепенение, вызванное футуристическим шоком, прошло только после того, как Синица прошла половину пути по уже ставшими привычными тёмным коридорам. И пусть всё здесь было более или менее привычным, — каменные лежанки и решётки на дверях, но, эмоции, полученные ею от впервые увиденного великолепия имперского городка, были настолько сильны, что даже с наступлением ночи, Пятая, не смотря на сильную усталость, долго ворочалась, заново переживая прошедший день и поэтому не могла уснуть.

Утро следующего дня, наступило неожиданно быстро, казалось, только девушка успела смежить веки, как Синицу разбудили. Ничего не поделаешь, пришло время для занятий, то есть разминки и учебных боёв. Заодно, таким нехитрым способом, новеньким гладиаторам предоставлялась возможность ознакомиться с местом, где в скором времени им предстояло сражаться. И это того стояло. Огромная арена, была окружена рядами каменных трибун, возвышающимися над местом предстоящего побоища как гигантские скалы над водной гладью. И всё это великолепие было построено таким образом, что любой из зрителей мог видеть всё, что будет происходить на этой большой площадке. А охрана, как та её часть, что постоянно присматривала за рабами в школе, так и местные смотрители, дали немного времени, чтоб рабы смогли немного оглядеться, после чего, ловко орудуя стимулами, заставили невольников начать разогреваться. А именно, бегать, приседать и изнурять себя прочими упражнениями. Затем, рабы взяли учебное оружие и преступили к основной тренировке — отработке основных навыков. Правда, в отличии от уже ставшего привычным занятия, сегодня учёба прошла по сокращённому варианту, для самоуспокоения устроителей шоу, чтоб бойцы, от вынужденного безделья не потеряли форму и не более того. А после обеда, Спартация, вместе с Мамбой, без какого-либо объяснения были уведены в неизвестном направлении. Нет, за ними не пришли угрюмые, молчаливые люди, всё было наоборот. К большой камере, где сидели амазонки, в сопровождении пятерых, никому из рабов неизвестных граждан Рима — судя по внешнему виду, уважаемых мужей, неспешно, горделиво вышагивая, подошли Аврелий и владелец школы гладиаторов Мамерк. Они остановились возле запертой решетчатой двери и рассматривая вставших с лежанок и тут же затихших рабынь, начали тихо о чём-то переговариваться. А тем временем, сопровождавший их местный надзиратель, угодливо улыбаясь, суетливо возился с замком, спеша отпереть решётку как можно быстрее. Но, когда лысый громила справился с засовом и открыл дверь, никто из посетителей, входить к амазонкам не пожелал. Только ланиста, скучным тоном, услышав который можно было подумать, что говорящий вот-вот зевнёт, пробурчал: "Мамба, Спартация, на выход, пойдёте с нами". — После чего, не дожидаясь реакции названных им женщин, он повернутся и величаво ступая, направился к выходу. За ним, с некоторой заминкой, последовала вся компания, с которой он сюда пришёл. Видимо подобная ситуация, названным амазонкам была уже известна поэтому они, ни слова не говоря, а только хитро улыбнувшись, последовали вслед за группой высокопоставленных римлян. С чего было определено их высокое положение в иерархии римского общества? Так простых граждан сюда не пустят, тем более, Мамерк не будет их сопровождать.

Да. Стоит упомянуть и о том, что молодые амазонки не могли знать по определению. Вчера, как только их укрыли от взора горожан в стенах арены. Успевшие получить хоть малую толку славы гладиаторы-мужчины, вошли в город отдельно и передвигались по узким улочкам пусть и без оружия, но относительно свободно и в своей полной экипировке. Они шли гордо приосанившись, ловя на себе восторженно завистливые взгляды подростков, и не только их одних. Ничего тут не поделать. Граждане Рима должны видеть героев предстоящих игрищ и заблаговременно разогревать свой интерес к предстоящему зрелищу. То есть, решить, когда будут заключаться пари, на кого им делать свои главные ставки, если это позволяет их финансовое положение. ...

Что ещё можно рассказать относительно подготовки к празднованию победы над "армией вторжения" варваров? Да почти ничего. Ведь громогласно объявленная Виктория, если разобраться, настолько грандиозной не являлась. Подобные схватки, в пограничных землях, происходили с завидной регулярностью, так как не только неразумные соседи с завистью смотрели на сопредельные земли, но и римские торговцы, и прочие, весьма шустрые людишки, не упускали возможности пограбить селения своих торговых компаньонов и соседей, — если им "подворачивалась" такая возможность. И этот конфликт мог остаться незамеченным, если не одно, но, префект что на подвластной ему территории, в среде граждан, назревает социальное напряжение. С этим нужно было что-то делать, не дожидаясь грозившего стать неприятной реальностью бунта, вот он и воспользовался моментом, подарив "низам" внеочередное кровавое зрелище, "прилепив "к этому мероприятию ярлык "величайшей победы римского оружия", главное, всё это грамотно преподнести. Тем более, в это время, под "шумок", без вести пропали несколько выявленных смутьянов, в своих корыстных целях, решивших сыграть на нарастающем недовольстве голытьбы. Этим объяснялась как поспешность, так и не полная готовность администрации к проведению подобного торжества. Только об этом, знал весьма ограниченный круг доверенных лиц.

Далее, касаемо двух лучших воительниц местной школы амазонок, Мамбы и Спартации, так они вернулись на следующее утро, немного потрёпанными, усталыми и благоухая запахом перегаром и благовониями. Их компаньонки, в этот момент уже позавтракали и тренировались на арене, вот только эту парочку не стали кормить, или гнать на песок будущего ристалища, им милостиво дозволили улечься спать. Вот только, более или менее долгого пребывания в объятьях Морфея не получилось, именно так показалось усталым воительницам. По их ощущениям, они только что смежили веки, как почти тут же их разбудили голоса вернувшихся с занятий товарок. Поэтому воительницы выглядели, злыми, угрюмыми, обе, насупившись, и с раздражением посматривая на окружающих их амазонок, которые сыпали на заспанную парочку нескончаемый поток вопросов.

А что им собственно говоря было рассказывать? То, как их привели в дом знатного римлянина? Так об этом и без того можно было догадаться. Амазонкам не хотелось рассказывать про то, как они стояли перед пирующей знатью, как породистые лошади на продаже. Как их и ещё четырёх гладиаторов-мужчин рассматривали и оценивали, самым подробным образом, для чего в нужный момент, заставили скинуть одежду. Затем, пока хозяева пировали их подготавливали к более близкому общению с заинтересовавшимися воительницами патрициями. Правда в этом, пока что, не было ничего унизительного. Рабынь помыли в терме, да передали в руки массажистов, которые размяв тела, умаслили их благовониями. И только после этого..., в общем, случись у амазонок нежданная беременность, старый грек-лекарь знает множество способов для избавления воительниц от ненужного бремени. Поэтому этой ночью, префект, который, выбрал себе для ночных утех Спартацию, не в чём себя не сдерживал. Не избежала подобной участи и Мамба, правда ей пришлось делить ложе с тремя слегка обрюзгшими от праздного образа жизни мужами — поочерёдно. Не удивительно, что рассказывать о таких приключениях, воительницам не сильно то и хотелось.

Снова потянулись однообразные будни: тренировки; поедание чечевичной похлёбки, с неизменным присутствием в оной костной золы и ..., постепенное обострение всеобщей раздражительности. Это проявлялось во многом. Например, за день до начала игр, Спартация, "отблагодарила" прислуживавшую ей молодую служанку ударом в грудь, от чего последняя, не устояв растянулась на каменном полу, звучно ударившись о него затылком.

— Ты что вторишь? Дрянь! — гневно выпучив глаза, заорала старшая амазонка.

— Т-т-то, что т-т-ты приказала, м-м-массирую твою травмированную руку.

— Что ты там лепечешь? Говори громче, не слышу! И не смей смотреть мне в глаза, иначе выколю их! И встань с пола, не смей валяться, когда я с тобою разговариваю! Вот так.

— К-к-клянусь Асклепием, я как следует размяла твой травмированный сустав, госпожа. А затем, работала с рукою, чтоб разработать его! Делала только то, что ты от меня п-п-потребовала.

— У-у-у, мать твоя продажная волчица. Видят боги что я долго терпела. Молчала, когда ты, вместо нормальной проработки, давила своими пальцами, причиняя мне лишнюю боль. Но, когда без должной проработки стала выламывать руку.... Давай, становись на колени и массируй всё заново.

За происходящим "наблюдало множество глаз", причём, во многих взглядах присутствовало некое злорадство, с примесью любопытства. Но, не дождавшись динамичного продолжения, в виде избиения невиновной, выразив жестами и мимикой огромное разочарование, женщины вернулись к прерванным делам. Кто-то из них продолжил дремать, некоторые сплетничать, а кое-кто просто сидел с отрешённым взглядом, копаясь или в воспоминаниях, или мечтах. Так что, когда Спартация недовольно пробурчала: "Хватит бестолковых нежных поглаживаний, мни сильнее". — Никто не обратил на это внимание. Осталась без внимания и злорадная улыбка Мамбы, как и её задумчивый взгляд, устремлённый на руку старшей амазонки, которая, судя по всему, сильно страдала от застарелой травмы.

Хотя-а-а, нет. В большом коллективе всегда найдётся тот человек, который заметит то, что некие индивиды стараются не демонстрировать окружающим, так и сейчас. Восьмая, с нарочитой неспешностью повернувшись к подруге, зашептала:

— Квинта, ты только не смотри на Мамбу, но я кажется знаю, кто победит в завтрашней схватке.

— Ты это о чём говоришь? — так же тихо поинтересовалась Синица. — Не пойму.

— Только что Спартация во всеуслышание заявила, что её сильно беспокоит застарелая травма руки. Ну-у-у, не совсем на прямую сказала об этом, но кто имеет ум, тот сделает правильные выводы.

— И что с того?

— А вот Мамба всё поняла, и поэтому я уверена, что эта африканка уже обдумывает как этим воспользоваться.

— А нам то, что с того? Ведь ни тебе, ни мне, на этих играх с нею не биться.

— А то, что нужно быть внимательнее и осторожней. Не выказывать окружающим о своей слабости, ни словом, ни каким-либо другим образом — дольше проживём. Спасибо скотьему богу, что позволил мне этот момент подметить, значит я ещё не сильно "ослепла".

Кто его знает, быть может на эту тему ещё кто-то перешёптывался, неизвестно, да и не имеет это никакого значения. Но, как и следовало ожидать, и этот нервозный и безумно затянувшийся день окончился долгожданным вечерним отбоем. Вот только, в эту ночь многим гладиаторам не спалось. Может быть те, кем завладела бессонница и попадали в кратковременные объятия Морфея, но это было настолько кратковременно, что осознать это мимолётное забытьё было невозможно.

Глава 7

Так уж вышло, но для Мамерка, первый день начавшихся игр оказался самым худшим в его жизни, однако, даже в нём присутствовал пусть небольшой, светлый, "лучик" счастья. И да. Как это странно не звучит, его подарила прошедшая ночь, для центуриона она была как глоток свежего воздуха в знойную жару, ведь он провёл её в объятьях любимой женщины. Кстати, стоит пояснить, что с Кили, он повстречался неожиданно, чем не приметнул воспользоваться, найдя где скоротать ночь. А тут ещё с её уст звучит срывается весть о грандиозных переменах в её жизни, а именно, она стала вдовою. Да-да, официальный муж матери его детей, по странному истечению обстоятельств, погиб на охоте. И по заверению Кили, к этим событиям она никаким образом не причастна. Хотя. Не сильно-то она огорчилась этой потере. Оказывается, в последнее время, её муженёк начал увлекаться рукоприкладством, и сильно в этом деле преуспел. Смерть отставника, при помощи которого Мамерк постарался отвести угрозу от Кили, как ни странно, обрадовала Второго. Пусть он твёрдо знал, что Мавриция не интересуют женщины, но, "червячок ревности", всё равно "грыз" его душу, особенно по ночам, когда, когда ему нечем было отвлечься от неприятных дум.

Казалось бы, боги ему благоволят — всё идёт хорошо, живи да радуйся, ан нет, поутру, звериное чувство опасности всё равно металось в грудной клетке центуриона, не находя себе выхода, и его, ничего, не могло ни приглушить, ни успокоить. "Плеснул масло в огонь" и тот факт, что со вчерашнего дня, Мамерка старательно, можно сказать даже демонстративно, избегали многие его знакомые. Всё бы ничего, но сегодня, неожиданно, был нанесён ещё один подлый удар в спину. Оказывается, Второго не пригласили на почётное место, рядом с префектом, о его существовании просто забыли, как будто не под его руководством проходило сражение, ставшее причиной устраиваемых празднеств. Это уже было не просто тревожным сигналом, а чем-то сродни губительному пению сладкоголосых Сирен, несущему неизбежную беду для всех, кто его услышит. Этот удар достиг Мамерка в тот момент, когда он после сладострастной ночи, вошёл в дом своего старого боевого друга, после ухода со службы, ставшего удачливым торговцем. Впрочем, как стало понятно, в последнее время, это был человек Августа, а не его. Но обо всём по порядку.

Как только центурион вошёл в торговый зал, где не ожидал увидеть Квадрата, так как по идее, тот должен был находиться на площади перед ареной и торговать. Однако нет. Бывший его подчинённый, сидел на скамье, возле одного из окон большой гостевой комнаты, и был мрачен как туча. Встретил он своего бывшего командира, хмурым взглядом исподлобья, изогнув кустистую бровь дугой и басовито залепетал, как умел делать только он. Да так, что в поток его слов, невозможно было ставить и слово.

— Слушай меня центурион. Не знаю, как тебе это сказать, но видят боги, твоё семейство само во всём виновато. Как-то так. А нечего было играть в эти политические игры, где ставка жизнь. И главное не только игрока, но и всей его семьи. Вот так-то. Политика она такая, подобна Сатурну, ибо только он пожирал своих детей, а она, стало быть, побеждённых. Вот твои рискнули, и проиграли. Я конечно понимаю, что в случае победы ты бы не мог воспользоваться её плодами. Но. Это моё мнение, а оппонентам твоей семьи это без разницы, они уберут и тебя, и всех твоих людей. Превентивно, так сказать. Вот. Клянусь Меркурием, я на твоей стороне. Но. У меня тоже есть семья и я должен ... Нет, я просто обязан позаботиться о её безопасности. Нет, ты не подумай, я тебя не гоню, даже постараюсь помочь, чем могу. Поэтому и решил дождаться тебя, лично. Знаю, что ты, после ночных утех, обязательно появишься у меня, ведь тебе необходимо выглядеть соответствующим образом. А твоя, купленная твоими друзьями по случаю великого триумфа, да надраенная до блеска броня лежит в моём доме, в той гостевой комнате что я тебе выделил. Да, я побывал там в твоё отсутствие, но, только посмотрел и нечего не трогал. Призываю Меркурия в свидетели, что это так. Ведь я был вынужден удостовериться, что всё так как я предполагаю, вот я и убедился, что ты явишься сюда чтоб переодеться. ...

— Но...

— Никаких но, Второй. И не зыркай на меня своим яростным взглядом, да не тискай рукоять своего меча. Я твой друг и говорю такие неприятные слова для твоего же спасения. Как мне стало известно, от Августа, твой племянник Мамерк Свинья, примкнул в заговоре к своим друзьям, которые решили убить императора. У них, как ты понимаешь, ничего не получилось, не помогли и приведённые на сенатскую площадь гладиаторы, их всех перебили преторианцы. Кстати, твой родич тоже пал. Впрочем, как и все его соратники, прямо в момент неудачной попытки убийства. ...

— Ты мне дашь хоть слово вставить!

— Не перебивай меня центурион. Мне нужно многое тебе сказать, для твоего же блага. В общем так, вся твоя выжившая родня в бегах, пытаются ли они собрать вокруг себя верных им воинов, для своей защиты, неизвестно. Но, доподлинно известно другое, что сюда едут твои палачи. Они собираются тебя арестовать и жутко пытать, вдруг ты что-то знаешь заговоре, да умолчал. Или того хуже, по прежнему тайно помогаешь родне.

— Пусть эти гады и не надеются, живым я им не дамся!

— В этом ни я, ни Август не сомневаемся. — боясь посмотреть на друга, оттого непрестанно "бегая" потерянным взглядом по сторонам, ответил Квадрат. — Но, во-первых, тебя могут схватить — неожиданно, действуя из засады. Дознаватели это умеют. Во-вторых, вместе с тобою могут пострадать и близкие тебе люди. Правда. Если их никто не возьмёт под свою эгиду.

— Дай угадаю. — с кривой усмешкой и еле удерживаемой злобой, поинтересовался Мамерк. — Все, кто мне дорог, в безопасности окажутся только в том случае, если я отдам вам всё то, что вы, "мои спасители", пожелаете! Так?

— Не совсем так. Я всего лишь посредник, между тобою и Августом. Вчера вечером появились его люди и приказали быть посредником в их, с тобою переговорах. Для меня, как оплата, слово префекта что в предстоящих чистках я не пострадаю. Но. Так будет только в случае успешных переговоров. Вот так-то, друг.

— Можешь ничего не говорить. — зло прошипел сквозь зубы, побагровевший от нахлынувшего на него гнева Мамерк. — Этому ослу нужна моя школа гладиаторов.

— Да. Всё именно так. Как же иначе. Только Август возжелал прибрать к рукам и все твои сбережения, кои ты накопил от контрабандной торговли, проворачивая свои дела вдали от сторожевых башен. Представляешь, ему даже известно где ты хранишь всю свою незаконную выручку. Так мне велели тебе передать. Он это, поклялся перед богами, что четверть из этой суммы, я будет передана твоей Кили, а Геркулес, будет переведён из лимитанов, в его личную охрану. И да. Сделку по якобы продаже твоего имущества, мы проведём задним числом. Это смогут подтвердить несколько достойных мужей.

— Проклятье! Ф-ф-ф... Вы не оставляете мне другого выхода. Хорошо, видит Марс, я согласен на всё.

Выкрикнув, а затем, сдавленно выдохнув, как будто сдуваясь, проговорил центурион. После чего, пару секунд поиграв желваками, поинтересовался:

— Сколько у меня осталось времени до прибытия этих ...?

— Они говорят день, от силы два.

— Довольно! Зови этих "достойных мужей", всё будет сделано так, как они желают.

— Они уже здесь, ждут нас в соседней комнате.

— Ха! Шустро действуют эти падальщики! Они явно не желают тратить время понапрасну ...

Пока представители одного, весьма могущественного по местным меркам участника сделки, пользуясь безвыходным положением другого, решали некие имущественные вопросы, зрители местного амфитеатра заполнили его трибуны, и с нетерпением ожидали старта кровавых игрищ. Вот, высокопоставленные особы, под приветственные крики толпы, с величественною неспешностью заняли свои места. Затем, в приветственном жесте помахав руками, смилостивились над согражданами и дали отмашку для начала представления. Вот тут всё и началось.

Нет. Народу не предъявили триумфатора в лавровом венке, величаво едущего по улицам города, и с самозабвенной улыбкой "купающегося" в потоках изливаемой на него славы. Как и не было его въезда на арену. Зрителей развлекали спектаклем из репертуара театра дикого абсурда, поставленного бездарным режиссёром, при этом преподнесён он был до банальности в помпезно и одновременно примитивно. Вот к примеру, как сейчас, ни с того ни с сего, мощно взыграли корны, им вторили литуусы и подхватил хор восхваляющий силу и мощь римской империи. Что странно, певцы самозабвенно славили императора, местного префекта, но, о центурионе, командовавшим последним сражением с варварами, как и о его доблестных легионерах, не было озвучено ни слова, как будто их в природе не существовало. Впрочем, плебеи на это не обратили никакого внимания, они жаждали скорейшего начала зрелищ, и конечно же, положенного им бесплатного угощения.

Как только стихли здравницы, плебеи, оккупировавшие трибуны взвыли так, что их рёв был схож с рыком огромного прайда голодных львов. Это совпало с действием, когда на арену вывели пленённых варваров. И от того, что побеждённые воины не выглядели кучкой забитых оборванцев, обыватели догадались что им приготовлено что-то намного интересней, чем просто показ трофеев победоносного войска, или банальной казни ничего не стоящих бандитов. Да-да, всё выглядело именно так. Иначе бы за варварами так не ухаживали и не помогали с починкой их примитивных доспехов, — следы не очень качественной работы кузнецов и кожевников, можно было рассмотреть без особых стараний. И точно, никто из зрителей не был обманут в своих ожиданиях ...

Синица, как и все её подруги по ремеслу, услышав вопли радости, доносящиеся с трибун прильнула к решётке окна из которого можно было увидеть хот, что-то из того, что в данный момент происходит на арене. А там, было на что посмотреть. На песок, чьё основное предназначение было в том, чтоб впитывать обильно проливаемую на него кровь, вывели группу славянских воинов. Как могла судить девушка, это были представители нескольких, не очень дружественных к её роду племён. И все эти мужи, как только их выставили на всеобщее обозрение, сбились вместе, и затравленно осматривались по сторонам. Нет, воины, а это были именно они, не поддались всё уничтожающему чувству страха, да, они были шокированы как видом каменного, по их мнению, невероятно большого, а от того чуждого их восприятию амфитеатра. Так и огромным, шумным скоплением бурно выражающего свои эмоции народа. Вот, на высокой стене, этаком фундаменте для недостижимым с низу трибун, выстроились сагиттарии (лучники), наглядно демонстрируя свою готовность начать стрельбу. Это возымело своё действие, даже только что казавшаяся неуправляемой публика, узрев готовых к бою наёмников, немного притихла. Не стоит говорить о том, как напряглись, и в бессильной злобе сжали кулаки варвары. Их не прельщало бесславно погибать на потеху римлянам, тем более от стрел их наймитов, а самое главное, не имея возможность хоть как-то за себя постоять.

Время медленно ползло, как неспешно бредущая куда-то сухопутная черепаха, особенно оно тянулось для выведенных на потеху толпы людей. Впрочем, видя, что зрелище организованно из рук вон плохо, зрители устали ждать, когда начнётся самая активная часть празднеств, начали выказывать своё недовольство. Ничего не поделаешь, "полезли" первые нестыковки, неизбежно возникающие при спешной подготовке подобных мероприятий. Особенно, если оно, в самый последний момент, грубо перекраивалось. Однако, до возмущённого рёва плебеев, скучающих на трибунах, не дошло. Вновь торжественно, и одновременно тревожно взвыли духовые инструменты, которые поддержала тревожная дробь ударных. И глашатае начали что-то вещать. Однако до слуха гладиаторов, не донеслось ни единого разборчивого слова. При постройке данного сооружения, акустика на этих слушателей не рассчитывалась. О содержании объявления, гладиаторы догадались только после того, как на арене появился человек в сером плаще и зло оскалившейся, синей маске Харона. Следом за этим "скорбным лодочником", с лёгкостью поигрывающим молотом предназначенным для добивания раненых, появились несколько рабов, согнувшихся под тяжестью связок мечей и копий. Не доходя до пленников, "Харон" остановился, встали и его усталые помощники, которые по его взмаху бросили оружие на землю, после чего спешно удалились. Здесь не приходилось и гадать, пленным предложили биться меж собою, вот только, что было обещано победителю, по-прежнему оставалось загадкой.

Человек в маске что-то сказал, и указал рукою на лежащее возле него вооружение. Но из невольников никто так и не пошевелился. Выждав несколько секунд, "Харон" взмахнул рукою, и ... Несколько стрел рассекли воздух, прервав жизнь пятерых или двумя — тремя большим количеством упрямцев. Били в основном тех, кто стоял с краю толпы и с гордо поднятой головой. Муж, одевший синюю маску, вновь заговорил указав на оружие, новый жест-команда, и очередные трупы пали на песок, только в этот раз, стрелы попали в животы своих жертв, и те кончались в предсмертных муках, вот только оказывать им последнюю милость победителя, никто не собирался. Лишь после этого, из толпы, неуверенно вышел вначале один, затем другой полонянин, а за ними потянулись и остальные его собратья по несчастью. Как итог, образовалось три, совершенно не равных отряда, смотрящие с одинаковой ненавистью как на своих невольных противников, вчерашних союзников, так и тех, кто их заставил сражаться.

И только после того, как воздух потрясло многоголосье боевых кличей, всё более насыщаемыми яростью, и зазвенела оружейная сталь, лучники добили тех раненых пленников, кто валялся на песке, беспомощно суча ногами, или корчась от убийственно невыносимой боли. На это обратила внимание как Синица, так и её подруга, Восьмая. В том, что и остальные были столь наблюдательны, твёрдой уверенности нет.

— Смотрите — смотрите, кхе-кхе, подруги, делайте это повнимательнее — излишне громко, с нескрываемой иронией, заговорила Спартация, а её взгляд, в этот момент, не выражал ничего кроме брезгливости, — это то, чем долгое время придётся заниматься вам. Правда не всем повезёт растянуть это удовольствие, а только тем, кто не умудрится в ближайшее время погибнуть. Что вы так на меня смотрите? Всем нам суждено начинать бои на этих игрищах, в роли вечных провокаторов. Такова наша участь, ведь отныне мы, амазонки.

— Ты что брешешь? Тоже мне, "дельное" напутствие перед боем. А как же ты и Мамба? — Возмутилась одна из воительниц, из-за нервной хрипотцы, искажающей голос, было неясно кто именно. — Ведь мы все знаем, что сегодня, вы скрестите свои клинки в индивидуальном поединке. Да-да, об этом знаем мы все.

— Знать и мочь, это разные вещи. Во-первых, это право ещё нужно заслужить, и самое главное, мы не знаем, как наш бой воспримет местная, весьма капризная публика. По нраву ей это будет такое зрелище, или нет? Это, до сих пор нам неведомо.

Женщины, позабыв о сражении, зашушукались, загудели как потревоженные пчёлы. А Спартация, "пробежала" надменным взглядом по лицам своих товарок, как будто оценивая степень их ошарашенности. И скорее всего, увиденным осталась довольна. Не могла этого не заметить и Мамба. Она прекрасно помнила, что так, или немного по-другому, было всегда. Её противница, перед сражением всегда находила себе жертву, и ловко играя словами, пыталась вывести ту из равновесия. Вот только сегодня, впервые, она издевалась сразу над всеми. И воительница не удержалась, полным призрения голосом сказав: "Спартация, ну ты и дрянь. Тебе, кстати, дали неправильное имя, тебя необходимо звать Вонючей Задницей, если не ..."

К счастью старшей амазонки, её выходка не получила вполне ожидаемого продолжения, имеющего все шансы стать последним в её жизни. Это, запоздало поняла и она. Одно дело, для собственного успокоения третировать единственную жертву, другое — весь коллектив. Как это не странно, от заслуженной расправы её спасли никто иные как помощники ланисты, помогающие охранникам амфитеатра. Они появились как нельзя вовремя, ибо несколько женщин уже были готовы накинуться с кулаками на свою обидчицу. И это, для амазонок, могло послужить сигналом к началу действия. Что было немудрено, нервы были перенапряжены у всех, у кого в большей, а у кого-то в меньшей степени. А далее, стадный рефлекс, свойственный всем людям, должен был вовлечь в предстоящую драку всех, без исключения. Так что, вовремя появившийся персонал, перенаправил негативную энергию в другое русло, не дав ей вырваться, переродившись в неудержимую лавину. Так что через минуту, женщин, пусть и не подбадривали стимулом, но заставили покинуть помещение. Им просто отдавали строгие, лаконичные команды, и жестами указывая необходимое направление. Как это не странно, даже помогли подогнать амуницию и облачаться в броню, которая лежала на каменных скамьях какой-то огромной комнаты. А что по поводу Спартации и Мамбы, так они, с самого начала, были отделены от основной группы и разведены по разным одиночным клеткам. Впрочем, это было не единственной "потерей женского коллектива", в скором времени, прекрасные провокаторши удивлённо смотрели в след ещё двум своим удаляющимся подругам. Ими оказались Синица и Восьмая. Их молча и грубо выдернули из толпы и ничего не поясняя, увели в неизвестном направлении. Нет, все видели, как их повели по тёмным коридорам. Но куда именно? Для рабынь так и осталось тайной.

В этот же момент, в главной ложе амфитеатра, облачённый в дорогую тогу, дозволенную к ношению только знатью, но со скучающим видом человека, пресытившегося жизнью, сидел перфект Август и рассеянно наблюдал за развернувшимся на арене сражением варваров. Там бились пленные, но этому человеку, это было совершенно неинтересно. Но вот, какой-то момент от его скуки не осталось и следа, он как дикий зверь, почуявший опасность, весь внутренне напрягся, так как буквально кожей почувствовал за своей спиной какое-то движение. Пусть местный хозяин, всё это время ждал одного вестника, должного доложить об удачном завершении некой сделки, но это не исключало опасности подвергнуться нападению подлых убийц. В том, что задуманная им сделка пройдёт успешно, почтенный муж не сомневался. Вот только в связи с очередной, неудачной попыткой переворота, можно было ожидать всё что угодно, от удара ножа в спину, до ..., мало ли чего можно поймать в "мутной воде". А нервы то, у него не железные.

— Август, — послышался угодливо лебезящий голос одного из доверенный лиц префекта, — право дело, всё прошло так, как ты и хотел.

— Я в этом и не сомневался, Марк. Иначе и быть не могло. Как там наш "герой"?

— Отправлен умирать не в лупанарий, как он этого ожидал, а на виллу одного из "заговорщиков", которого ты повелел вчера уничтожить. Право, видеть на его всегда надменном лице выражение глубокого удивления, стоит намного дороже мешка золота. А ты как всегда нашёл весьма удачное решение всех его проблем.

— Значит Мамерк, как я и думал, согласился уйти из жизни красиво, кхе-кхе. Ну что же похвально — похвально. Он настоящий римлянин, и поэтому достоин уважения.

— Вот только право, когда он догадался, куда его везут, то попросил, чтоб к нему прислали пару гладиаторов, из его бывшей школы.

Август, услышав последние слова нахмурился, и повернувшись к собеседнику, недовольным тоном поинтересовался:

— Вот как? Что ещё там надумал наш "друг"? Не знаешь? То ли он желает посмотреть перед смертью красивый бой. То ли с их помощью, вознамерился совершить побег. Я не желаю теряться в догадках.

— Не знаю. Этот торгаш, Квадрат, от нашего имени пообещал, что в случае его положительного ответа на наше предложение, его последняя воля будет выполнена неукоснительно. Так я, от данного слова и не отступаю. Отправил к нему двух гладиаторов — амазонок.

— Ай да проныра! Хвалю тебя за находчивость, лихо ты выкрутился. Да и Хромой Второй, перед смертью с девицами потешится. Насколько я знаю, наш "новоиспечённый покойник", до них весьма охоч. — Говоря эти слова, Август ничем не выдал то, что он догадывается, с чьей подсказки его человек решил омрачить последний день жизни Мамерка.

— Право дело, проделать это было не так уж и сложно. — Ответил порученец, не догадываясь что сановник его уже не слушает.

Поэтому, привычно ссутулившись, подтверждая этим свою полную покорность, человек может быть и желал продолжить своё словоизлияние, но перфект, с ленцой от него отмахнулся, показывая, что на этом аудиенция окончена. Поэтому порученцу по особым делам, только и осталось, что, ощущая на себе презрительные взгляды четырёх охранников, как и молодой жены сановника, покинуть ложе амфитеатра. А перфект, удовлетворённый известием о своём новом приобретении, погрузился в размышления:

"О, боги, как скучна эта провинциальная жизнь. Как тоскливо что мне, скорее всего навсегда закрыта дорога в Рим, можно сказать на всю жизнь. Как мне надоел весь этот суррогат! Куда ни глянь, везде пародия на имперское величие. Что эта арена, на которую смешно смотреть тем, кто видел более величественные постройки наших зодчих. А эти варвары, неумело подражающие нам, они даже не заметили что местные эдиторы (организаторы игр) нарушили все регламенты проведения гладиаторских игр. Не было преконов (глашатаи), должных объявить программу боёв. Позабыли о торжественном въезде на арену гладиаторов и венаторов. Да многое чего было пущено Мамерком на самотёк. Сто уже говорить про эту местную так сказать знать, которая в своём пародийном подражании смешна как ..., не могу даже найти слово, способного передать всю нелепость их убогих потуг. Они учат наш язык, или в крайнем случае, вставляют наши слова в свою варварскую речь. Или даже то, как они одеваются. Смех один. Их дикарские рожи не способно облагородить никакое, даже произведённое в Риме одеяние ...".

Вновь всё внимание по здешним меркам "большого человека" сосредоточилось на арене. Где одни дикари, с достойным другого применения упорством, резали других. А "Харон", этот пройдоха в синей маске, с величественной неспешностью добивал своим оружием тех, кто по причине сильного ранения, не мог продолжить схватку. Август вновь "погрузился" в свои размышления, отрешённо наблюдая за развернувшимся на арене сражением, и пришёл к ожидаемому выводу, жизнь в провинции до жути скучна.

"Казалось бы, — думал он. — Я, только что, пользуясь своим положением и информированностью, смог подтвердить свою лояльность "Риму" — уничтожил несколько семей, причастных к недавнему заговору против власти. Даже Меркурий умрёт от зависти от того, как мои люди смогли провернуть дела так, что самое ценное из имущества бунтарей стало моим. А всё остальное, отошло императору. И главное, в мой адрес нельзя предъявить никаких претензий. Например, со школой гладиаторов Мамерка Эмилия Хромого Второго. В прошлом году, в виду больших долгов перед торговцем Квадратом, этот центурион якобы уступил тому свою школу. Нет, не продал, не почину тому плебею владеть таким имуществом, а всего лишь оставил в залоге. А я, пару декад назад, стал её владельцем, погасив торговцу все долги. А сам Второй, сегодня, узнав о провале заговора в столице, смалодушничает и покончит свою жизнь самоубийством. Вот только что делать дальше? Меня вновь начнёт мучать провинциальная тоска, скука. Всё так "приелось" и обрыдло".

Так называемая битва варваров окончилась. Трибуны неистово взревели, а на песке арены осталась небольшая кучка победителей. А это значит, что префекту пора решать их судьбу. Август оценивающе посмотрел на шестерых воинов, по-прежнему сжимавших мечи и стоявших плотной кучкой. Среди них были серьёзно раненые, но они не падали. Взгляд на трибуны. Зрители неистово орали, выражая таким способом свой восторг.

"Значит плебс остался доволен той пародией на зрелище, что ему только что была показана. — размышлял перфект, стараясь с выгодой для себя, решить дальнейшую судьбу оставшихся в живых дикарей". — Все поверженные воины добиты "Хароном", а вот победила вот эта группа варваров. Это плохо. Вот только сражаться меж собою, их не заставишь. Значит придётся или добивать дикарей стрелами, или натравливать на них провокаторов. Натравить на них не уставших гладиаторов? Можно, но неизвестно, как на это среагируют сидящие на трибунах аборигены. Выпустить женщин? С одной стороны, оригинальный, можно сказать свежий ход. Но, варвары пусть и уставшие, израненные, но, велика вероятность того, что многих амазонок убьют, или сильно покалечат. Принадлежи школа кому-либо другому, на такие жертвы можно было пойти. Но отныне эти воительницы моя собственность, и значит все убытки понесу я. Да и красивый, зрелищный бой получится только в том случае, если сражаться они будут лишь между собою. Да и потерь среди рабынь будет намного меньше. Не то что с этими "вкусившими вкус вражеской крови" воинами ...".

Мысли ещё небыли до конца продуманы, как Август подал еле заметный знак охране, чтоб их старший, незамедлительно подошёл к нему. А когда воин застыл рядом с ним как статуя, остановившись с левой стороны от префекта, тот, не отводя взгляда от арены, проговорил тихо, но безапелляционно: "Немедленно навести на арене порядок. Этих выживших, увести и осмотреть, — небрежный кивок на арену, — кто из них окажется безнадёжно покалеченным, тихо добить. Остальных передать ланисте моей школы, пусть э-э-э..., если это понадобится подлечит их и сделает из этих варваров отличных гладиаторов. И да. Сегодня, провокаторов на арену не выпускать. Эти варвары, и без того прекрасно раззадорили толпу. Ещё вот что. Покажите обещанную мне сражение этой парочки. Я желаю лицезреть ваших, то есть уже моих, прекрасно обученных амазонок, незамедлительно. Пришла их очередь веселить меня и этих плебеев". — не успел боец уйти, как Август с важной неспешностью поднялся со своей скамьи, обвёл надменным взглядом ликующие трибуны. Боковым зрением, мужчина заметил, что вместе с ним, встала и его супруга, благо на сей раз ей хватило ума не выпячиваться, пытаясь затмить мужа. Да, иногда, замечалась за нею одна слабость, любила быть центром внимания. Хотя, чего скрывать, как и положено, прячущая под пурпурной повязкой свои густые, светлые волосы жена была молода и очень красива. Так что, с трудом игнорируя стоявшую рядом с ним жену, по случаю одетую в новые, дорогие тунику и столу чиновник с наслаждением "купался" в исходящем от граждан эманациях обожания. Но всё, слишком затягивать принятие решения, тоже нельзя. Август с вальяжной неторопливостью, поднял руку, и показал толпе кулак с прижатым к нему пальцем. Что означало только одно, стоящие на ногах варвары помилованы. Затем, немного поморщившись, вытерпел "ударившие" по ушам усилившиеся вопли толпы, должных означать высшую степень ликования. Постоял ещё несколько секунд, позволяя плебеям насладиться его созерцанием и только после этого присел на место. К моменту, когда плебеи устали выплёскивать свои эмоции, арену всё ещё приводили в порядок. Но вот, сквозь постепенно затихающий рёв трибун, стали слышны голоса хора, восхваляющего богов за некую помощь в последней битве могучей римской армии, и ещё чего-то там подобное. Что, или кто именно восхвалялся в этих текстах, разобрать всё ещё было невозможно.

Неожиданно шум стих, как по команде, можно сказать что сдулся. Как итог, в данный момент, звучало только пение хоров. Произошло это потому, что на арену, в сопровождении двух цирковых служащих вышли две воительницы. То, что это были женщины-воительницы, было ясно с первого взгляда, и любого расстояния, так как не разглядеть их урезанный доспех, совершенно не скрывающий женскую грудь, было невозможно. Больше всего смущало то, что следом за ними не появились остальные участницы предстоящей схватки. Вот, пройдя "круг почёта", обе воительницы обратились к Августу с ритуальным приветствием и, одели свои шлемы. Что можно сказать, послужило сигналом для череды редких выкриков: "Позор! Позор! Мерзость!" — Кричали немногочисленные зрители-пуритане, которые особо ревностно чтили старые традиции, чётко определяющие место женщины в обществе. Вот только, основная масса собравшейся публики, не обращала на эти возмущения никакого внимания. Они были довольны уже тем, что им предоставили еду и захватывающее зрелище, когда одни люди, убивают других. А кто именно, ради их потехи прольёт на песок арены кровь? Им было безразлично. Тем более, поединок двух амазонок, обещал что-то новенькое, ещё не набившее оскомину. Так как наблюдая за толпой, не всегда можно заметить самые лучшие моменты смертельной битвы. И редкие, возмущённые выкрики, "потонули" в общем гвалте.

Начало первого поединка воительниц — деревянными мечами, для разогрева гладиаторов, и демонстрации публике их навыков, было до обыденности стандартным и потонуло в бившем по ушам вое. Эти крики, в основном состояли из подзадоривающих выкриках и похабных репликах взбудораженной топы. Так что Август, не особенно-то и присматривался к тому, что вытворяли амазонки. Смена оружия на боевое, то же не пробудила особого интереса. Ведь они, в данный момент, не бились, а всего лишь продолжали умело раззадоривать публику, демонстрируя ей прекрасно отрепетированный, излишне красивый спектакль. Это можно было понять по тому, что до сих пор, на теле противниц отсутствовали какие-либо раны. Ведь в реальной схватке, у противников есть только одна цель как можно скорее нанести смертельный удар, и умудриться сделать это первым. А здесь, воительницы, вроде как, пытаются уколоть друг дружку в уязвимые места, так сказать стараются. Однако, при внимательном рассмотрении, можно заметить, что атакуемая, начинает реагировать на выпад немногим раньше, чем атакующая. Да и контратака, выглядит весьма зрелищно, вот только заканчивается она без причинения сопернице какого-либо вреда. Не мудрено, ведь этих бойцов не менее трёх лет учили сражаться на арене цирка, а значит, они давно отрабатывают этот "спектакль", так надо. А ожидаемое сражение насмерть, начнётся немногим позже, когда зрители немного насладятся предложенным их вниманию зрелищем. Поэтому, префект скучал, и от нечего делать, начал откровенно рассматривать фигурку темнокожей бестии. Здесь было на что посмотреть. Да, она была отлично сложена, хотя, во время их демонстрации на пиру, он, повинуясь лёгкому импульсу своей похоти, остановил свой выбор на её сопернице. Так он пожелал тогда, и получил своё, сполна. Так что Спартация, его больше не интересовала. А здесь, во время этого "танца смерти", во время которого живых жертвуют, чтоб накормить мёртвых, упругая грудь молодой африканки, её сильное тело, которое в любой момент может быть пробито холодным клинком гладия, возбуждало неистовое желание обладать им. Пусть существовала вероятность что Мамба проиграет, значит, так тому и быть. Но наслаждение динамикой и грацией движений, как и игра крепких мышц, только усиливало возникшее влечение.

Симпатия к чернокожей бестии усилилась, особо после того, как у уставшей Спартации, как-то незаметно сошла на нет грация хищной кошки. Амазонка стала медлительнее, один раз, настолько неуверенно нанесла укол гладием, что её противница смогла оцарапать кожу предплечья, пусть не сильно и не опасно, но до крови. Публика возликовала, а Аврелий немного оживился, так как понял, игра на зрителя окончена, началось настоящее сражение. Не будь на амазонках шлемов, префект мог побиться на спор, что в этот момент, африканка радостно улыбнулась, а гречанка, скорчила досадливую мину, может быть, даже кусала своими ровными зубками губу. Что только добавило Аврелию азарта, ведь это так прекрасно, болеть за явную фаворитку поединка. Особую остроту предвкушения придавало то, что этой же ночью, ты повалишь на своё ложе эту победительницу игр. Ликовали и плебеи бурно "выплёскивая" эмоции и кидая на песок арены монеты мелкого достоинства. Самое удивительное, Августу показалось что с мест, где в тесноте ютились плебеи, тоже чего-то бросали. И правда, несколько служителей цирка, неторопливо передвигались по арене и в том мечте, подбирая дары, чтоб после боя вручить победительнице это "богатство". Иначе, возникала большая вероятность что упавшие на песок подарки, будут в него же и затоптаны, не взирая на их ценность. Гладиаторам некогда отвлекаться на то, что лежит под их ногами, да и какое-либо украшение, попав под ногу, сможет в самый не подходящий момент, поранить ступню бойца.

Не осталась безучастной и Люсия Августа — жена префекта. Она что-то выкрикивала, её переполнял азарт, но женщина, пока что не снизошла до того, чтоб одарить понравившуюся ей амазонку. При желании, можно было увидеть, как позабыв о своей величественности, Аврелия что-то кричала, эмоционально размахивала руками и еле сдерживаясь, дабы не запрыгать на месте, и сидя на своей скамье, умудрялась нетерпеливо "пританцовывать". Для этого было достаточно повернуть голову или скосить взгляд. Однако префект ничего этого не видел, точнее не замечал, он всецело "погрузился" в переживание выбранного им бойца. И ему было от чего ликовать. Ведь отмеченная его вниманием амазонка вновь изловчилась и нанесла сопернице ещё одну рану. На сей раз, укол короткого меча пришёлся в бедно, неловко открывшейся воительницы. Пусть рана вновь была неглубокой, а кровотечение не сильно-то опасным, это походило на прекрасно продуманный план. Мамба при первой же возможности, старалась достать соперницу, пусть даже не нанося её организму особого вреда. Однако, даже в этом случае, она имела выигрыш. Ведь нанесённые в короткий промежуток времени множественные порезы, без наложения повязок и при постоянном движении, обильно кровоточат. Что в свою очередь приведёт к тому, что противник обессилит и, как итог, не сможет сопротивляться. А это — чистая победа.

Всё изменилось неожиданно, пусть раненая амазонка и прихрамывала, имея на коже всего лишь два разреза, как-то излишне быстро становилась вялой. Вышло так, что она всех обманула. На очередной, третьей атаке африканки, она подловила её на том, что чернокожая воительница ослабила контроль своего щита. И, молниеносным движением, Спартация вонзила гладиус в её бок. Африканка, ещё не поняв, что она проиграла, поспешно отшатнулась назад. Затем, постояла с пару секунд, удивлённо смотря на обильно кровоточащую рану. А затем, её колени подкосились, и женщина упала безжизненной куклой. И в самом деле, живые так не падают.

Восьмая, как и её подруга Пятая больше ничему не удивлялась. Подумаешь, хмурые воины, подчиняясь какому-то холёному римлянину, ни говоря рабыням ни слова, вывели девушек за приделы цирковых стен. Значит так нужно. Как в последствии оказалось, возле выхода из цирка, их ждала старая повозка, запряжённая парой чёрных быков, и сидящий на ней, затравленно озирающийся возница. Нельзя было не отметить то, как этот боящийся даже своей тени старик в поношенной одежде, был рад тому, что на него никто не обращает внимания. Поэтому, он приютился на самом краешке своей повозки понурив голову и явно старался быть как можно незаметней. И это, у него почти получилось. Так как при беглом взгляде, в глаза бросалась только его худая, сутулая спина, и всё. Видимо поэтому, один конвоиров, игнорируя погонщика, нарушил своё молчание обратившись только к амазонкам.

"Эй вы, забирайтесь на возок". — Проговорил конвоир, идущий справа от Синички. И если не считать гомона зрителей, доносящегося с трибун, можно сказать, что его слова прозвучали в полной тишине. Ожидание продолжалось не долго, женщины скучали, сидя на возке, а их спутники стояли рядом. Так было ровно до тех пор, как появились три молодых раба в домотканых набедренных поясках, несущих увязанные в материю броню и оружие. А сопровождающий их мужчина, явный поклонник Бахуса, недовольно пробурчал: "Положите всё оружие в телегу. Делайте это как можно аккуратнее, бездельники! Вот так. Хорошо. А теперь, пошли вон! Вместо вас, снимать броню с погибших на арене никто не будет!" — Хотелось Синице слушать то, что говорил лысый алкоголик — надзиратель, или нет? Не важно. Ведь уши не заткнёшь. Поэтому, она живо представила себя, точнее своё изрубленное тело, которое разоблачают эти пугливые люди. Эти безвольные существа, из которых выбили всё человеческое, и девушка передёрнулась от чувства мерзкого холодка, пробежавшего по её спине. Нет, она не боялась смерти, но осознавать, что её тело будет раздета руками этих ничтожеств, после чего, будет выброшено за город, на вонючую кучу отходов, и всё это вместо ритуального сожжения на погребальном костре. Девушку передёрнуло от рождающихся в её голове дум: "Бр-р-р, только от одних таких мыслей, становилось до омерзения противно. Какая мерзость ...". — Да, она знала, точнее ей рассказывали куда увозят тела погибших на арене. Как и о том, что недалеко от этого города, есть кладбище для гладиаторов, но там, покойников закапывают в землю, то есть хоронят тех гладиаторов, кто успел прославиться или заслужить свободу. Что, впрочем, так же не прельщало.

Не стоит рассказывать о том, как медленно ползла скрипучая повозка, протискиваясь по узким улочкам. Как грохоча по каменной колее дороги, возок покинул город, и достиг ближайшее имение какого-то знатного римлянина. Отчего Синица, помня недавнее перешёптывания подруг, с некой обречённостью подумала, что с нею, сегодня произойдёт то, что хуже самой смерти. А именно, её и Восьмую будут насиловать похотливые имперцы. А её оружие, которое лежало рядом, было взято только для достижения определённого антуража. Видимо богатых извращенцев так сильнее будоражило. Б-р-р. Да и сопровождающие её воины, не позволят воспользоваться оружием по его прямому назначению. Выходит, что им уготовлена весьма предсказуемая учесть, удовлетворить мужскую прихоть зажравшихся деспотов.

Мучимая этими мыслями, Синица, в отличии от Восьмой, не рассматривала функциональное великолепие жилого комплекса, к которому подходил личный акведук. А там, было на что посмотреть. Это были, пусть небольшие, каменные колонны главного входа в центральном здании. Как и весь этот двухэтажный каменный дом, с красной черепицей на крыше; его балконами и прочими переходами. Без внимания остались и ухоженные деревья, кустарники, объединённые вплетёнными в этот сад гравийными дорожками. Девушка, подъехав к главному входу и вылезая из телеги, только мельком взглянула на мраморную скамью и стоящую рядом с нею статую женщины. И то, это произошло от того, что возникло ошибочное ощущение что там находится живой человек. Всему виною было то, что скульптор, не только искусно вытесал из камня это изваяние. Он сделал у своего произведения искусства весьма натуральные глаза, используя для достижения нужного эффекта вкладыши из неизвестных славянке минералов. И само собою разумеющееся, мастер со знанием дела подобрал краски, которыми раскрасил своё произведение.

Но. Как уже был сказано, Синице, мучимой недобрыми предчувствиями, было не до этой красоты. И она, ничего не замечая, прошла через небольшой внутренний дворик, поднялась на второй этаж. Естественно, она была не одна, впереди шёл воин, указывавший путь, за ним Восьмая, уже после неё плелась Пятая и завершали это шествие трое крепких рабов, несущих броню и оружие. Замыкали это шествие, трое крепких охранников. А, когда все эти люди вошли в большой, светлый зал и сделали не менее десятка шагов, под его сводами разнёсся гневный выкрик: "Эй вы, грязные задницы! Вы кого ко мне привели?! Я просил доставить сюда воинов, а не этих грязных волчиц! Я, делая свой последний вздох, желаю слышать звон боевого железа, а не похотливые стоны этих тварей!"

Странная процессия замерла, как будто оцепеневшее от испуга животное. Можно сказать, что стушевались все, кроме весьма холёного, молодого воина, облачённого в самый дорогой доспех. Он громко хмыкнул, покачал головою и с нотками брезгливости в голосе ответил:

— Мамерк, что ты просил, то тебе и предоставили. Просил парочку гладиаторов, вот тебе их и доставили. Нужно было точнее формулировать свои пожелания. Сам виноват.

В ответ, Хромой Второй, только окинул этого наглеца презрительным взглядом, демонстративно сморщил лицо, выражая высшую степень брезгливости, да сплюнул в его направлении, на пол. Как видимо, вступать в словесную склоку со своим обидчиком, бывший центурион не собирался. А молодой щёголь, наоборот, отреагировал весьма эмоционально, и его ответная реакция была бурной.

"Да я тебя ...!" — Зло зашипел римлянин, одновременно хватаясь за рукоять своего короткого меча. Вот только в то, что наглец на самом деле был разгневан, не поверила даже отрешённо наблюдавшая за этим действом Синица. Уж слишком быстро и легко тот успокоился. Для этого хватило малого движения — стоявший рядом бывалый, седой воин, осуждающе покачав головою, положил тому на плечо свою ладонь. Миг, и только что "кипевший" праведным гневом задира, заговорил совершенно спокойно: "О мёртвых либо хорошо, либо ничего, кро.... Так что, ... я лучше промолчу". (О мёртвых либо хорошо, либо ничего, кроме правды. — предположено, изречение древнегреческого политика и поэта Хилона из Спарты)

— Да, — холодным как лёд тоном, ответил Мамерк, — вы греки, даже получив римское гражданство, всё равно остаётесь заносчивыми зазнайками. А уроженцы Спарты, по определению, во все времена являются обычными бандитами. И вообще, не корчи мне свою свирепую рожицу, не испугаешь. Я всю свою жизнь посвятил службе в легионе, и таких кутят как ты, давно не боюсь. Как и самой смерти.

— Мамерк, — ответил седовласый легионер, который так и не убрал свою руку с плеча своего молодого десятника, — не обижайся на Марка Фераса. Виной тому то, что он молод и излишне горяч. Он понимает, что с тобою обошлись не справедливо, и выполняя чужие приказы ведёт себя таким вот образом. Молодость она такая....

— Ну вот, что я и говорил?! Точно Спартанец. Бандит не умеющий думать — только и может что кулаками махать да землепашцев грабить. Да пусть его судят ваши боги. Раз так вышло, оставляйте этих амазонок, вместе с их оружием, да позовите вашего лекаря. Пора начинать то, ради чего меня сюда привезли. И ещё, пока я жив, кроме этих, — Мамерк кивнул головой в сторону амазонок, — я больше никого не желаю видеть. Так что пока ваш служитель Асклепия не констатирует мою смерть, вас здесь быть не должно, даже не заглядывайте. Не омрачайте мне мои последние мгновения жизни. Хотите, стойте неподалёку, да тихо слушайте, ожидая вызова.

До сих пор, ничего не понимающие девушки удивлённо смотрели на то, как их сопровождающие, больше не проронив ни слова, развернулись и вышли из зала. Они так и стояли, озираясь по сторонам, чувствуя на себе тяжёлый взгляд римлянина, возлежащего перед блюдами с разнообразной едой и кувшином с вином. Они узнали его, этот мужчина часто появлялся в их школе и всегда, Аврелий встречал этого человека как хозяина и обращался к нему, то центурион, то Мамерк.

-Эй вы, амазонки. — на сей раз, голос Мамерка звучал спокойно, и без каких-либо признаков былого высокомерия. — Что вы там стоите? Давайте, облачайтесь в свой доспех, и порадуйте меня — умирающего, хорошей схваткой. Скрасьте мою смерть настоящим боем. Будете биться по-настоящему, перед тем как медик мне вскроет вены, достойно вас награжу. Сами знаете, то что гладиатору даруют за сражение, у него не забирают. Так что, старайтесь.

То, как обе рабыни разоблачались, а затем, помогая друг дружке одевали броню, не было удостоено даже каплей внимания. Римлянин, самостоятельно, игнорируя стоящего неподалёку мальчишку раба, налил себе в кубок вина, отпил с него пару глотков, и выбрав с блюда какой-то экзотический, сочный фрукт, впился в него зубами. Так и занимался его неспешным поглощением, задумчиво смотря в пустоту невидящим взглядом. Его даже не беспокоил липкий фруктовый сок, стекающий по подбородку, по руке к локтю и капающий на тогу. Впрочем, на ней уже имелось множество других пятен, как от вина, так и жаренного мяса.

Молчание было нарушено с появлением молодого лекаря, от вида которого, Мамерк презрительно поморщился.

— Они что, издеваются надомною? Вначале прислали неопытных амазонок, а сейчас ученика лекаря. И готов побиться на спор, не самого лучшего.

— Центурион решил меня обидеть? Пусть я молод, но и школяром я давно не являюсь.

— Да-а? Х-м-м. Возможно, всё возможно. Но не в тебе дело, мальчик. Те, кто нанял тебя на этот день, добившись своего, всё равно, решили нагадить мне вот таким вот образом. Вот я и ругаюсь. Надеюсь, ты сможешь безболезненно пустить мою кровь. Да так, чтоб я угас постепенно, наблюдая за смертельным боем этих красавец.

— Смогу. А если возникнет необходимость, я могу и приостановить кровотечение, чтоб ты мог до конца насладиться зрелищем сражения, пока одна из них не будет сражена.

— Нет, не надо. Просто стой позади меня. Когда я тебе кивну, или брошу пару этих мешочков под ноги воительниц, вскрой мне на бедре кровеносную жилу, но не раньше.

— Так и будет сделано.

— А вы, красавицы, если готовы, то начинайте своё сражение. И не обманите моё ожидание. Иначе, перед своей смертью прикажу чтоб вас хорошо выпороли, привязав к столбу наказания.

Легко сказать, начинайте... После этих слов, обе девушки, спешно удостоверившись что вся их мизерная броня, надетая на них, сидит идеально подогнанной. Затем они, почти синхронно встали в наработанную долгими тренировками боевую стойку и.... Всё. "Застыли" стоят и потерянно смотрят друг на друга, то ли ждут, когда нападёт соперница, то ли вовсе не знают, что дальше делать. Однако, возлежащий за обеденным столом римлянин, не желал теряться в этих догадках, поэтому, грозно выкрикнул: "Эй вы, дранные волчицы! Что застыли как греческие статуи? Или бейтесь, дуры толстозадые, или я найду вам другое, более подходящее для вас применение! Например, отдам на потеху моих "доблестных" охранников, а затем, побалую местных рабов!" — Надо признать, прозвучавшая угроза возымела своё действие, не успели умолкнуть прозвучавшие слова, как Восьмая напала на свою подругу. Причём сделала это по-бабьи нелепо. Позабыв о том, чему её так долго учили, она, неосознанно опустила держащую небольшой щит руку, и истерично-визгливо закричала: "А-а-а!.." — В этом нелепом выпаде, они постаралась нанести мечом, удар сверху, метя Пятой в защищённую шлемом голову. Та, не растерявшись, приняла удар на свой щит, но так и не атаковала неловко открывшуюся соперницу.

"О боги! За что мне такое наказание? Видно, не судьба мне посмотреть на красивый бой — яростно сверкнув очами, за малым, не бросив в женщин пустым кубком, взревел Хромой Второй, и прозвучал этот выкрик как рёв взбешённого быка. — И это непотребство, и есть амазонки моей школы? Какой позор! Эй вы, толстозадые волчицы, бейтесь так, как вас учил мой ланиста! Иначе, я забью вас насмерть кнутом погонщика — лично!" — Бывшего центуриона услышали. Воительницы испуганно отпрянули от своего бывшего хозяина. Шага на три, не больше. Затем, виновато посматривая на центуриона, встали в правильную стойку и приступили к исполнению наработанного "танца", то есть, имитации "поединка". Воин, собиравшийся этим днём добровольно уйти из жизни, заметил это, но не возражал, так как это зрелище уже не было ему настолько противно. Да и сами рабыни, невольно начали втягиваться в поединок, их удары, как, и сами атаки становились всё более опасными, и реалистичными. Что, немного погодя, принесло первый результат, та, кого Мамерк знал, как Восьмую, заметив, что её противница держит щит слишком близко к телу, неожиданно, всем телом, толкнула его своим щитом. И, воспользовавшись достигнутым эффектом, атаковала. Как результат, Октавия (Восьмая) взрезала ошеломлённой амазонке кожу на левом плече. Вот только на этом её удача и окончилась. Пятая, отпрыгнув назад, мельком посмотрела на начавшую кровоточить рану, недобро осклабилась и пошла в контратаку — чередуя колющие выпады гладием, ударами щитом. Впрочем, достать обидчицу так и не смогла. Так что, мозаичный пол обеденного зала, окропился каплями её крови.

Происходящий перед Мамерком бой, пусть и не шёл ни в какие сравнения с тем, что могли "показать" мужчины. Но. Первое, пусть и не значительное кровопускание, заметно оживило начавший было угасать интерес приговорённого к скорой смерти человека. Пускай Восьмая достигла первую, маленькую победу повинуясь вбитому в неё рефлексу, зато, её противница восприняла это как угрозу и на полном серьёзе, жаждала наказать свою обидчицу. Достаточно мимолётного взгляда чтоб оценить, сколь много ярости, перемешанной с обидой, "плещется" в её взоре, как и решительности, сквозящей в каждом выпаде. Вот только, в женской драке мало продуманной красоты владения оружием, здесь преобладают неконтролируемые эмоции. Так что, Хромой Второй пусть и испытывал наслаждение от кровавой схватки, с её звоном смертоносного железа, но, был вынужден согласиться, что женщина на арене, это больше экзотическое зрелище, чем настоящий бой, который могут показать мужчины.

Жизнь, временами любит преподносить неожиданности, в чём представитель славного рода Эмилиев и убедился. Во время одной из контратак, меч Пятой, весьма удачно скользнул по верхней кромке щита её противницы и устремился дальше. Ещё немного, и он вонзится в незащищённое основание шеи бойца. А это, гарантированная смерть. Однако, несмотря на то, что шлем провокатора, в силу своих конструктивных особенностей, сильно ухудшает обзор, Восьмая успела среагировать. Стандартный, резкий наклон головы, с небольшим поворотом вбок и стальное жало оружия, с характерным звуком скользит по шлему и проходит мимо намеченной точки. Вот уже и атаковавшая воительница, с трудом отражает ответный выпад. Ещё несколько мгновений и новая, пусть и не значительная победа. Гладиус Пятой, "украшает" левое надплечье противницы раной, пусть и не глубокой. Получившая ранение женщина вскрикнула от боли, но судя по тому, что она продолжила удерживать свой щит, вновь пострадал только кожный покров.

"Прекрасно! Продолжайте бой дальше!" — Хромой Второй, жадно отхлебнул из бокала неразбавленное вино, и, подтверждая свои слова, кинул на пол два увесистых мешочка. Ответом на это движение, молодой медик, стоявший за спиною римлянина, неспешно наклонился, и, коротким, еле уловимым движением, вскрыл на бедре центуриона кровеносный сосуд. Мамерк только слегка поморщился, внимательно посмотрел на обильно потёкшую на обеденное ложе кровь и, благодарно кивнул служителю Асклепия. Тот, прижав к груди кулак, ответно склонил голову, выпрямился, но не ушёл. Только мальчишка раб, увидев это, испуганно метнулся в угол, где и осел, боязливо закрыв голову руками. А целитель, так и стоял, изображая изваяние, ведь ему нужно было констатировать смерть своего подопечного. И в этом не было ничего удивительного. Времена проходят, одно поколение людей сменяет другое, а нравы власть имущих не меняются. Коль деньги уплачены и их нужно неукоснительно отрабатывать — полностью. Оставлять порученное дело без должного контроля, опасно для жизни.

То, что происходило за пиршественным столом, не сильно то привлекло внимание сражающихся меж собою амазонок. Да, они заметили, что в их сторону было что-то брошено, как и непонятную манипуляцию медика, однако, отвлекаться на это, у девушек не было никакой возможности. Они не обратили внимание и на то, что мужчина, который буквально только что их пугал, слишком быстро стал квёлым, побледнел. Затем Мамерк начал зевать, и..., потерял сознание. Занятые боем воительницы, не видели, как немного погодя, медик осмотрел своего пациента и убедившись в его смерти, хрипловатым голосом подал команду остановить бой. Но. Его не услышали. Так что, молодой служитель Асклепия, осторожно, обойдя по дуге амазонок, вышел, намереваясь позвать охранников. Которые, в свою очередь, войдя в зал, также постарались остановить ритуальное сражение.

Кто такой седовласый Галлий? Это мужчина, много чего повидавший за свою жизнь. В ней было и участие в жестоко подавленном восстании против Рима; последовавший за этим позор пленения. Затем, была долгая карьера гладиатора, с её битвами на арене и ... как итог, вручение деревянного меча. Да много чего было в жизненном багаже этого человека. Вот сейчас, этот галл, скучал в нудном ожидании окончания очередного, скучного поручения. Да, он по-прежнему не был полностью свободен, являлся пусть лучшим, но не слишком ценным исполнителем неких тайных поручений. И это предел его самых смелых мечтаний. А ведь когда-то, самом начале, Август его нанял как простого телохранителя, и только через два года умудрился рассмотреть в Галлии его необычный талант и ..., начал этим пользоваться. А в данный момент человек повязанный с патрицием грязными делишками ждал, он демонстративно повернулся спиною к нервно перетаптывающемуся на месте новичку — Ферасу, сложил руки на груди и прислушивался к доносившимся из обеденного зала звукам боя. Стоявший рядом с ними тридцатилетний, рыжеволосый охранник — так же, бывший гладиатор по имени Астер, скучая и лениво позёвывая, рассматривал очередную, яркую батальную фреску, украшавшую одну из стен. Проще говоря, особо-доверенные бойцы Аврелия, коротали время, как могли. Вот, показалось, что в зале, вроде кто-то, что-то сипло пробормотал. Да. Где-то в глубине оставленного охраной зала, явно прозвучал человеческий голос. Только расслышать произнесённые слова не получилось. Звон железа, да гортанные выкрики амазонок продолжали сотрясать воздух, а это значит, что главное событие ещё не произошло. Остаётся только ждать.

Совершенно неожиданно, из двери ведущей в зал, показался молодой служитель Асклепия. Он, сверкая довольной улыбкой, остановился, немного прокашлялся, прочищая таким образом осипшую от волнения глотку и сказал:

— Всё. Я выполнил всё, о чём мы договаривались. Так что, по нашему договору, вы должны мне доплатить оставшиеся два динария.

— Ты точно выполнил наш договор? — продолжая прислушиваться к звукам боя, поинтересовался Галлий.

— Да. Пожелавший уйти из жизни римлянин, мёртв. Это факт, который я подтверждаю.

— А почему Амазонки не прекратили сражаться?

— Я им сказал, что можно прекратить бой, но они меня не послушались. И вообще, меня наняли для того, чтоб я вскрыл вену вашему центуриону, да констатировал его смерть, и не более того. Так что, разбирайтесь со своими гладиаторами сами.

— Хорошо. Дело сделано, и задерживать оплату не стоит.

С этими словами, Галлий медленно потянулся к весящему на поясе мешочку с монетами и ... Неожиданно, молниеносным, наработанным долгими тренировками движением, вонзил свой, неизвестно каким образом появившийся в руке нож, в живот ненужного свидетеля. Лицо служителя Асклепия исказила гримаса боли и удивления. Затем, юноша захрипел, и зажимая смертельную рану руками, медленно осел на пол. Медик ещё не успел свалиться на напольную плитку, а исполнители тайного поручения местного патриция, обойдя умирающего, поспешно ринулись в зал.

"Стоп! Прекратить бой, бросить на пол оружие и отойти от него на три шага!"— выкрикнул Галлий входя в зал, но неопытные амазонки, увлечённые битвой, его не услышали. Они, с обречённым неистовством наносили друг другу удары мечами и щитами, совершенно не задумываясь о том, что гладиус, предназначен для другого боя.

"Тем хуже для них. — подумал Галлий, делая первые, неспешные шаги в направлении амазонок. -Они, как и все женщины, вошли в раж, и нечего вокруг не видят и не слышат. Это не опытные бойцы, не теряющие от вида крови разум. " — Воин не видел, как его товарищ — Ферас, как было заранее оговорено, направился к мальчишке рабу и без лишних сантиментов, перерезал тому горло. Зато это заметили амазонки. Как они умудрились это сделать? Непонятно. Поэтому, когда Галлий и Астер приблизились к женщинам, они уже не бились, а стояли плечо к плечу, готовые к совместному сражению с новым противником.

— Квинтас, Октавия, прекратить бой и положить оружие! — повторил свою команду Галлий. — То, ради чего вас сюда привезли, свершилось, поэтому, вам пора возвращаться в школу.

— Не думаю, что ты выполнишь обещанное. — ответила, Синица, смотря поверх кромки щита на остановившихся перед нею мужчин.

— Что за слова, рабыня? Да как ты смеешь ...?

— Смею римлянин, ещё как смею. Ведь вам приказали не оставлять живых свидетелей. То есть нас.

— С чего ты так решила, Квинтас? Вы являетесь весьма дорогими рабынями, и убивать вас, это излишнее расточительство.

— Во-первых, для всех, меня зовут Синица. Слава Роду, я не успела стать вашим подобием. То есть глупой римлянкой. Я знаю, что сохранение тайны в некоторых делах, стоит и десятка жизней таких как мы. Вон, не пожалели ни мальчика— прислугу, ни молодого врачевателя. Признайся Римлянин, ты его зарезал вот этим ножом.

Галлий посмотрел на окровавленный нож, на который, взглядом, указала амазонка. Он по-прежнему, сжимал его в левой руке. После этого, римлянин, правой рукой, медленно взялся за рукоять своего гладиуса. Делая небольшой шаг вперёд, Галлий сказал: "Это хорошо, когда все всё понимают, но, это ничего не меняет, дело должно быть сделано."

Как это и должно было быть, две плохо обученные воительницы, не смогли оказать трём опытным бойцам достойного сопротивления. Точнее не так. Мастеров было только двое, вот они и не получили не единой царапины. А вот Ферас, желающий как можно быстрее заколоть Восьмую, ринулся в безумную атаку, за что и поплатился. Укол его меча был принят на щит, и почти тут же, вторая амазонка, воткнула в его живот свой гладиус. На чём удача обеих девушек и окончилась, прошло чуть более минуты, и их безжизненные тела лежат у ног победителей. Впрочем, никакой радости, от этого, бывшие гладиаторы не получили. Их товарищ, жалобно скуля, корчился в луже собственной крови и, с надеждой, и страхом, смотрел на своих друзей. А Дикарки, ушли из жизни со счастливыми улыбками. Ведь они умерли, сражаясь за свою свободу, пусть у них, не было ни единого шанса на победу. От этого, у галла, от зависти неприятно захолодело где-то в груди. Он, как это ни странно, завидовал побеждённым воительницам. Ведь он, уподобившись засохшему осеннему листу, давно оторвался от своего древа и его корней...

29. 06 2020 г.