— А как меня выпустят? Город тоже охраняется?
— Охраняется, если у клана есть средства на найм сагрибов*. Выйти за городские ворота ты сможешь только со мной, ну, или с другим даганном. Кроме того, нужно получить разрешение в Совете клана.
— Значит, мы, амидарейцы, находимся здесь под замком? — неприятно поразилась Айями. — Если я захочу навестить брата... то есть, захочу узнать, действительно ли его сняли на пленку для кинопоказа в Амидарее... то мне не разрешат поехать в тот город?
— Пока что нет. Ама, пойми, амидарейцы не могут разгуливать по стране без сопровождения. Прежде всего, охрана необходима ради вашей безопасности. Выйдя в степь, ты чихнуть не успеешь, как тебя похитят, и не возьмусь озвучить, что с тобой сделают, а если ты вдруг останешься в живых, то запросишь о смерти как о великом подарке.
— И что же, нам пожизненно сидеть в стенах поселка? — спросила она холодно, проигнорировав расписанные Имаром ужасы.
Он хотел было взять её за руку, но Айями подернула плечом, отстраняясь.
— Пойми, Ама, быстро только кошки родятся. Прошло меньше года после окончания войны, и чтобы мы научились смотреть друг на друга без ненависти, потребуется время.
— И сколько нам ждать? Всю жизнь? Жить в заточении, а по великим праздникам нас на поводке будут выгуливать за границу города, чтобы подышать свободой? — сказала Айями.
Обронила свысока и запоздало поняла, что опять понесло её с проклятым высокомерием, и опять язык, её враг, не сдержался — та напасть, о которой не раз предупреждала Эммалиэ. И Имар может оскорбиться услышанным, у него же особенная гордость. Даганская.
Но Имар не оскорбился и объявил торжественно:
— Обещаю, Ама, и мы, и дети наши — будем свободно ходить по земле, которая станет общим домом.
И опять ей послышалась многозначительность в его словах. Кого Имар подразумевал под словами "наши дети"? Люнечку и своего сына? Обобщил, имея в виду отпрысков обоих народов? Или на иное намекал?
Или у Айями паранойя, и ей кажется совсем не то, что слышится.
— Нас не предупредили об ограничениях на передвижение по стране, — пояснила она примирительно. — Думала, сядем на поезд, доберемся до нужного церкаля* и выясним про брата, ошиблась ли я насчет него. И о других запретах тоже не сказали.
— Ама, ограничения и запреты введены, прежде всего, ради вашей же безопасности. Но Большой Круг понимает, что нельзя вечно жить в изоляции, и проводит большую разъяснительную работу в кланах. Когда-нибудь мы обязательно придем к примирению, и запреты больше не понадобятся, — сказал вдохновенно Имар.
А у Айями-то и права нет топать ногой, выказывая недовольство ограничениями. Не так давно она находилась в одном шаге от смерти, а сейчас ее семья в безопасности, сыта, обута, одета и среди своих. Ни угроз, ни оскорблений — живи, радуйся и не возмущайся.
Но остальные амидарейцы не затыкали себе рот, как Айями, и задавались множеством вопросов касаемо точек соприкосновения и притирки двух народов. Смогут ли амидарейцы свободно перемещаться по стране, и когда это произойдет? Останутся ли поселки разрозненными, или амидарейцам выделят автономию? Разрешат ли поддерживать постоянную связь с другими поселками? Когда и как можно отправить риволийскому правительству ноту протеста о незаконной экспроприации земель? Об этом и спрашивал Хорхель лин Петру при регулярных встречах с представителем правящего клана. Ответ представителя за небольшими вариациями, оставался неизменным: нужно обождать. Работа ведется, она масштабна и требует времени. Но и амидарейцы пускай не отгораживаются и соглашаются на сотрудничество, помогая интеллектуальными ресурсами. От безделья и ожидания в поселке чего только не напридумывали, без устали благоустраивая и совершенствуя, эвон экспериментируют с протезированием конечностей, пусть пока изготовлены кустарные экземпляры, но при должных вложениях такое направление станет перспективным, калек в стране — не пересчитать и с той, и с другой стороны.
Амидарейцы оказались прекрасными художниками и кропотливо иллюстрировали для ребятни сказочные истории в картинках, при быстром пролистывании которых создавалась иллюзия движения рисованных персонажей, как в кино. И взамен игрушек изобретали с мальчишками летательные, плавательные и наземные миниатюрные конструкции из подручных материалов. Своими руками соорудили самодельные коляски для амидареек с малышами, и велосипеды с самокатами. Почему бы не поделиться разработками с даганской стороной?
Внушал представитель и уговаривал, но амидарейцы внимали его призывам с недоверием и осторожничали. Слово даганнов крепче алмаза, разве благоустроенные поселки — тому не пример? — убеждал представитель. — Мы ни в чем не обманули, пообещав ровно столько, сколько смогли.
Выслушал бурмистр, посовещался с соратниками... и на следующей неделе опять началось по новой. Никто не хотел уступать первым.
__________________________________________________
Хикаяси — божество в амидарейской религии. Изображается в виде четырёхрукой женщины. Считается собирательницей и хозяйкой человеческих душ.
Смесок — ребенок-полукровка, чьи родители принадлежат к разным нациям.
Lebek, лебек — пояс, украшенный самоцветными камнями. Как правило, с бахромой разнообразной длины или с заплетенными косичками. Второе название — "пояс тысячи кос"
Эсрим — почтительное обращение к женщине (не родственнице)
4
Намерения Имара были прозрачны как горный хрусталь, и все же Айями тянула, не решаясь сделать первый шаг. Пора бы вступить в ледяную воду одной ногой и, привыкнув, встать второй. И смело шагать на глубину, не оглядываясь.
Убеждала бы себя целую вечность, не решаясь, но тигру надоело ждать, и он первым столкнул её в воду.
Однажды Имар с загадочным видом пригласил в город.
— Сегодня мы отмечаем праздник лета, называется Дамран*. На большой площади, — пояснил он.
Заканчивался праздный день, и дело близилось к вечеру. Дневная жара, наконец, пошла на спад, духота ослабела — самое комфортное время суток для домашнего досуга. А теперь приглашение озвучено, и придется соглашаться, попробуй, откажись.
Эммалиэ взглянула вопросительно, мол, решай сама, как скажешь, так и будет. Она избегала давать советы касаемо отношений с Имаром и общалась с ним со сдержанной вежливостью.
Обычно Айями не бывала в городе по вечерам, тем более, в праздники, наверняка на улицах будет гораздо больше даганнов, нежели днем.
— Боязно мне, вдруг кто-нибудь распознает обман, — попробовала она увильнуть от приглашения.
— Не бойся, я буду рядом. На тебя никто и внимания не обратит, — заверил Имар.
С неохотой собралась Айями, надев привычное одеяние, с неохотой вложила ладонь в его руку.
Вот коли не лежит душа к чему-либо, так и вечер пройдет насмарку, это стародавняя истина. У калитки одного из домиков двое мужчин разговаривали с хозяйкой, одним из них оказался Лионель, амидареец с ужасным шрамом. Мужчины заметили необычную парочку, направившуюся к воротам. Посмотрели — и вернулись к беседе, ни взглядами, ни мимикой, ни словами не выказав презрения или неприязни, а всё равно Айями стало неловко. Имар же не обратил внимания на сторонних зрителей и увлек её к калитке в город.
Толчея на улицах вызвала глухое раздражение, как и шум, гам и галдеж людей, у которых появился повод для веселья. Это праздник для даганнов, не для Айями. Она бы потерялась в толкучке, но Имар держал крепко за руку и вел за собой через толпу.
Сегодня на улицах было много мужчин, а женщин и того больше, и молодежи — не счесть, и все нарядно одеты. Одни горожанки подобрали волосы, украсив прически гребнями, у других крупные смолянистые кудри вились по плечам. Зрелые мужчины носили короткие военные стрижки, юноши собрали длинные волосы в эффектные хвосты — для гонору и похвальбы.
Над толпой витали разнообразные ароматы — благовонные и съестные, резкие и раздражающие обоняние. Айями чихала, проходя мимо торговцев, жаривших на углях мясо и овощи, нанизанные на длинные шпаги и обильно посыпанные специями.
Выйдя на площадь, Имар уверенно протиснулся в шумной сутолоке и нашел укромное место на террасе, где днем располагался базар, а сейчас переминалась праздная публика. Айями встала на парапет, чтобы видеть поверх моря голов.
В центре площади воздвигли помост, а на нем поставили высокие треноги с большими ободами и натянутой на них тканью.
— Это бубны, — пояснил Имар. Неподалеку стояла торговка с бочонками, он за монетку купил у нее кружку с мутной шипучей жидкостью и протянул Айями. — Хочешь ойрен? Он газированный и сладкий. Хорошо освежает.
— Я пробовала... как-то. А как пить? — Айями показала рукой на никаб.
Имар заслонил её спиной, укрыв от сородичей. И помог убрать покров с лица.
— Пей. Никто тебя не увидит.
Она сделала глоток, второй. Сладковатая прохладная жидкость опустилась в желудок. Отпив немного, вернула кружку Имару, закрепив покров. Он тоже отхлебнул, опустошив полкружки залпом.
На помост вышли юноши в майках и шальварах, в руках они держали дубинки, обитые кожей. По толпе прокатился приветственный гул, и наступила тишина.
Дубинки ударили синхронно по натянутой ткани, извлекая рокочущий звук, и вибрация передалась воздуху, долетев до зрителей. У Айями трепыхнулось сердце. Дубинки ударили второй раз, третий, четвертый — и начали одновременно бить по бубнам, с каждым ударом наэлектризовывая волоски на коже. Ноги против воли принялись притоптывать в такт, и толпа зашевелилась, начав приплясывать. На помост выскочили босые женщины — в набедренных юбках, с браслетами на руках и ногах, с полупрозрачными никабами и с поясами, состоявшими из плетеных кос, увешанных монетками. Айями вспомнила, как обнаженной танцевала перед Вечем в тряпочке, завязанной узлом на бедрах, и воспоминание вызвало прилив удушливого смущения. Женщины начали танцевать, и монетки синхронно звякали, дополняя и усиливая эффект от ударов по бубнам.
В завораживающем ритме бренчали браслеты на руках, провокационно взметались юбки с многочисленными разрезами, открывавшие стройные ноги. Вообще-то так следует плясать перед одним человеком, которому этот танец предназначается, — подумала Айями, наблюдая с пылающими щеками за слаженными выверенными движениями, за призывными покачиваниями бедер, за искусными оточенными взмахами рук. Зрелище воздействовало на разум магнетически, и взбудораженное сердце подстроилось под навязанный темп. Айями и не заметила, что давно пританцовывает на месте. Все-таки есть нечто колдовское в извечных ритмах, с давности извлекаемых человеком из незамысловатых инструментов. Надо отдать должное музыкантам, своей игрой они мастерски дополняли друг друга, введя толпу зрителей в состояние сродни гипнотическому трансу.
Рука Имара легла на талию, притягивая к себе Айями, и она почувствовала, несмотря на слои одежды, жар его кожи, передавшийся ей. Горячая волна — то ли от выпитого ойрена, то ли от дурманящей разум музыки — прошлась с головы до ног. Имар тоже пританцовывал.
— Это мехрем из дома встреч, — сказал на ухо, наклонившись. — Им сейчас непросто, поток посетителей иссяк. Многие бросают свою работу и возвращаются в семьи.
Ритмичный звон монеток сменился денежным дождем, и танец, наконец, закончился. Раздался последний гулкий удар по натянутой ткани, и когда вибрация, наконец, погасла, юноши ушли с помоста во взмокших майках, передав эстафету другим.
Айями тяжело дышала, сердце колотилось как сумасшедшее, разгоряченность прокатилась по нервам волной. А что говорить о даганнах? Об их развязности, об обжигающих взглядах, о начавшемся веселье? На помост вышли музыканты и заиграли на струнных, на длинных дудах под аккомпанемент барабанов.
Даганны пили ойрен и вино, ели куски мяса на шпагах, танцевали — на площади и на помосте — мужчины притопывали, не теряя солидности, а женщины кружились вокруг них, и веселье сопровождалось смехом и шутками. А Имар угощал фруктами в мягкой карамели и ойреном, для утоления жажды. И ведь не откажешься, потому что не принято.
Вот такой он, праздник лета, ох, и тяжело дался Айями. Нервы не могли успокоиться, натянувшись как струны у скрипки, и любое прикосновение казалось сродни ожогу или укусу. В крови гуляло возбуждение, по жилам пробегали пьянящие искорки. Айями приплясывала и напевала под нос.
Имар посмеивался, ведя её до поселка за руку, словно девчонку, и до калитки довел, и помог снять никаб. И неожиданно развернулся к Айями, не выпуская её руку из своей и поглаживая ладонь.
— Ама... — поднял пальцем её подбородок, и глаза их встретились. Черные радужки слились со зрачками — такими же гипнотическими, как недавняя музыка на площади. Наклонившись, он поцеловал, сначала осторожно, потом настойчивее и напористее, и прижал к себе, не позволяя отстраниться. Губы были сладки от выпитого ойрена и горячи, как и дыхание.
Какое там уворачиваться, сгорая от стыда, не видят ли соседки, не видят ли Эммалиэ и дочка. Он и отстраниться не позволил, заставляя отвечать тем же. Оставалось лишь хвататься за него, чтобы не упасть от неожиданной слабости в ногах. И задыхаться в стальной хватке.
Наконец, тигр ослабил объятия, однако же, не выпустил добычу из рук. И чернота из глаз не ушла, а, наоборот, увеличилась, и грудь вздымалась как меха.
— Ама... ты же видишь... и всё понимаешь, да? — сказал хрипло.
Она закивала согласно. И ответить не могла, голос пропал, и губы склеились. Дыхание его, наконец, успокоилось. Он с неохотой выпустил Айями из объятий и заправил русый локон за ухо.
— Хорошо, Ама... Иди. До завтра.
Обещание почудилось в его словах. Многозначительность.
Она на нетвердых ногах отправилась по дорожке, а Имар стоял у калитки, провожая взглядом. Затворив за собой дверь, Айями без сил съехала по ней на пол. Ладонь, которой она держалась за руку Имара, жгло горячим клеймом, и холодная вода не принесла облегчения.
Быть может, в вечерних сумерках их обжимания у калитки остались незамеченными, — мелькнула надеждой мысль.
Айями посмотрелась в зеркало, отметив и пунцовые щеки, и лихорадочный блеск в глазах. И с яростью начала стирать с губ остатки поцелуя.
— Необычные у них праздники, — признала Эммалиэ, вернувшись с дочкой из гостей и выслушав спутанный рассказ. — Сегодня тоже били в барабаны...
— в бубны... — поправила Айями.
— в бубны... но по-иному, чем при поминании мертвых. Казалось бы, бей себе и бей, настукивай. Так ведь умеют же... и слезу выбить, и кровь взгорячить, — признала она со смущением. — Я мужа вспомнила: и молодость нашу, и первые совместные годы... Как дети родились, как мы притирались друг к другу... Эх, и сегодня вдруг поняла, что жизнь-то прожита, и остались лишь воспоминания, — глаза ее подозрительно заблестели.
— Что вы, и думать не смейте так... упаднически, — обняла ее Айями порывисто. — Я же вашу силу воли за пример держу, силы черпаю, чтобы стараться, как и вы, жить с достоинством... Кстати, Имар передал вкусности для вас и Люни.
