Айями из клана Белых лебедей

Иерархия общественных отношений в Доугэнне:

Малый Круг или Совет клана или клановый Совет

Средний Круг или Совет земного (или штормового, или небесного) круга

Большой Круг или Большой Совет трех кругов (земного, штормового, небесного), в войну — Совет командоров

1

Спустя три месяца

Три потрепанных жизнью внедорожника со стилизованным изображением скалящегося зверя на боках неслись по укатанной колее, оставляя позади многометровый пыльный хвост. Трава в степи ещё не высохла, но успела пожухнуть в отсутствии дождей, которые скоро прекратятся полностью, и всё живое выгорит от засухи. Солнце палило с привычной немилосердностью, и вездесущая пыль давно проникла в салон, покрыв слоем внутреннее убранство машины, несмотря на затянутые марлей окна.

— Золотая птица, пой! Небо, я дышу тобой! — кричал С'Улен, вертя баранку и подпрыгивая на ухабах. — Солнце — главный мой тотем! Я ему обязан всем!

Веч, сидя рядом в качестве пассажира, вторил кричалке, смеясь. Позитивный настрой сородича передался и ему, хотя в дорогу Веч собирался в наиотвратительнейшем настроении, накопившемся за последние месяцы. Он и ехать-то не хотел, но старая Апра, приложив сухую мозолистую ладонь к его лбу, сказала:

— Сердцем чую, не поедешь сейчас, до конца жизни будешь маяться и сожалеть.

Веч лишь посмеялся.

— Зря не веришь, у меня в роду были сильные камы*. Прадед многое знал, с духами на "ты" разговаривал, видел прошлое и будущее. И мне кое-что досталось по наследству, хоть и разжижилась кровь предков.

— Разве знание в твоем роду передается не по мужской линии? Сама же рассказывала, — поддел Веч.

— Езжай, говорю, — шутливо замахнулась старая Апра полотенцем, гоня прочь из стряпной*. — На коленях поблагодаришь меня, когда в следующий раз увидимся.

Апра считалась давнишней нянькой и кормилицей, приживалкой в семье Веча и занимала отдельную комнату в крыле служек*. Воспитала не одно поколение детей, а сейчас растить некого, нет в семье младенчиков, разве что жена Фараха когда-нибудь родит, но не раньше, чем через пять месяцев, ещё вдовая сноха попалась с пузом, но от нее в семье скоро избавятся, сдав обратно в родительский клан. Некого нянчить, не у дел осталась Апра и потому приглядывает за подрастающей детворой, стараясь не попадаться лишний раз на глаза Риле, старшей естре Веча, а ну как опять услышит ворчливое: "Однако развелось в нашем доме дармоедов".

Жена, прознав о новом решении Веча, изменила привычному своему высокомерию и, не убоявшись болтливых языков, разве что в пыли не валялась, умоляя отменить поездку.

— Прошу, господин мой, не бросай семью и дом. Не оставляй клан. Твое место здесь, в кругу сородичей.

— С чего бы? — спросил Веч, завершая приготовления.

— Не выйдет ничего хорошего из этой поездки, господин мой. Откажись, останься с нами.

— Об этом духи насвистели? — уточнил он со скепсисом.

— Духи нас оберегают и не посоветуют плохого, — ответила жена с жаром. — И мне спокойнее, когда ты рядом, господин мой.

Чем настойчивее уговаривала, тем сильнее раздражался Веч, напитываясь недовольством, и твердо уверился: нужно ехать. А уж когда жена привлекла тяжелую артиллерию в лице растерянного и оттого перепуганного сына, и вовсе рассвирепел.

— Встань, женщина, и не позорься. Чай, не на войну провожаешь. Съезжу и вернусь, неделя не минет. Подарков в кандыр* привезу.

— Может, останешься? — сказал старший брат Фарах, загружая баулы в багажник. — Ишь, как убивается, впустую бы не стала голосить как по покойнику.

— Перед семьей убивается, как порядочная жена. А едва за мной ворота закроются, отряхнет подол и дальше пойдет, помяни мое слово, — ответил Веч холодно.

И сел в машину.

Осталось полдня пути до Беншамира, куда Снежные барсы отправились на плановое заседание Совета земного круга. Правда, сейчас там приготовлено всего лишь одно место для представителя клана, хотя в былые хлебосольные времена аж трое старейшин имели право голоса на заседаниях подобного уровня — соразмерно численности Снежных барсов.

— Скоро покажется стан, заедем, смоем пыль, а то песок скрипит на зубах, — сказал С'Улен весело.

Молодец сородич, в любых обстоятельствах не теряет оптимизма и компанейский, к тому же. И поддерживает Веча по многим вопросам касаемо перспектив развития родного церкала*. Веч и в других семьях клана нашел единомышленников, но что стоит мнение нескольких бунтарей против решения большинства стариков, выживших из ума? Прислушаются-то всё равно к выводам последних.

— Можем не успеть, — сказал Веч. Заседание скоро начнется, но сперва не мешало бы обсудить с другими кланами злободневные вопросы и заодно разузнать, какие настроения витают в земном круге.

— Успеем, — заверил С'Улен. — Всё рассчитано.

По мере приближения к цели степь заметно ожила, насытившись красками зелени, и Веч остро позавидовал тому, что в Беншамире сумели придумать и внедрить эффективную систему орошения выпасов, благодаря которой и скот прибавлял в весе вне зависимости от времени года, и возросли запасы кормов на зиму. Хотя зима в здешних краях — понятие относительное и не влияет на дефицит кормов, тем не менее, беншамирцы охотно делились своими запасами с кланами, оказавшимися в стесненных обстоятельствах, не в убыток для себя, конечно же.

Веч поймал себя на том, что в последнее время завидует всему, что связано с успешной жизнью в других кланах. Потому как, по его мнению, Самалах — церкал клана Снежных барсов — застрял в прошлом веке, но любые предложения по улучшению и обновлению архаичных способов ведения хозяйства совершенно не воспринимались старейшинами. Кроме того, Веч посчитал издевательством решение кланового Совета о наделении полномочиями атата* Р'Елира для представления интересов Снежных барсов в Беншамире.

— Ему же не хватает двух дней до ста, — вспылил, когда Рила сообщила о решении старейшин клана.

— Ему восемьдесят, — уточнила та спокойно.

— Неважно. На Совете круга нужно требовать, доказывать, биться за нашу выгоду, нужно сговариваться с другими кланами, а Р'Елир, при всем моем уважении к нему и к его семье, проспит заседание от начала до закрытия.

— Атат* Р'Елир — уважаемый член нашего клана и выбран общим решением старейшин, как ты можешь сомневаться в их мудрости?

— Да потому что они своими руками закапывают в землю будущее Самалаха! — разъярился Веч. — Я говорил, что нужны новые насосы? Старые дышат на ладан, а запасных у нас нет. Нужны новые скважины, а их нужно бурить. Нужно отправлять юнцов на учебу — автомеханиками, строителями, инженерами, ветеринарами, в конце концов. Нам нужна школа, нужен опытный врач. Нужно организовать водоотведение, посмотри на отхожие места, это же рассадник эпидемии. Нужно закупать трубы, оборудование, нужно продумать систему накопления и фильтрации воды, не сегодня-завтра Дудым* обмелеет, а в наших колодцах стоит мутная взвесь, непригодная для питья. И телеграф нужен, это же позорище — отправлять письма с вестовыми или с птичьей почтой. Нужно требовать на Совете круга нашу долю амодарских трофеев, мы имеем на них право жизнями наших сородичей, и нам не откажут, давай составим перечень необходимого.

Рила поджала губы:

— Мы исстари разводили яков, баранов, коз, держали лошадей. Исстари имели заведенный уклад, пережили войну и ничего, не вымерли. Без учебы и школы обойдемся, некогда тратить впустую время, нужно клан поднимать, церкал* восстанавливать. Девочек, к тому же, невыгодно учить, подрастут и уйдут кадил* в чужую семью. Я вот не училась грамоте и счету, до всего дошла своим умом. Для срочных работ, если потребуется, наймем опытных мастеров, и не придется отправлять молодежь за сто сопок, да и лишних средств для оплаты учебы у клана нет.

— Ну и как ты предлагаешь поднимать клан? Дедовскими способами? Таких церкалов как Самалах — с десяток в окрестностях, и все разводят скот.

— У нас лучшие ковры в округе, тонкая шерсть...

— У всех в округе одинаковые ковры и одинаковая шерсть, — перебил Веч. — Нужно развивать что-то особенное, отличное от того, что производят соседи. Ладно, пускай для токарного дела или для сборки двигателей требуется специальное оборудование и специальные знания, а ты не хочешь вкладывать в другие отрасли, помимо скотоводства. Но и в нём можно применить немало технологий, вывезенных с Амодара: по повышению удоев, по переработке молока и мяса, по наращиванию живой массы, по разведению овец...

— Нет! Никаких амодаров. Не верю я в ихние чудеса, не иначе как в них кроется бесовский умысел. Мы издревле выращивали, издревле перерабатывали проверенными способами, и не нужны нам никакие новые технологии.

— Отказываясь от нашей доли трофеев, ты говоришь от своего имени или от лица кланового Совета? — уточнил Веч.

— Кто я такая? Простая самалахская женщина, — вздохнула Рила. — Мудрые старейшины верят, что наш клан добьется успеха и без презренных амодарских подачек.

Взять бы её неуместную гордость и засунуть в одно место, — подумал сердито Веч. За три месяца, прошедших с возвращения в Самалах, он успел понять, что честолюбие и тяга сестры к власти не имеют границ. Заменив в начале войны погибшего отца в Совете клана, она настойчиво втемяшивала свои убеждения в головы столетних старцев — старейшин семей.

Веч и на клановом Совете сказал то же самое, о чем неоднократно спорил с Рилой, надеясь если не заразить своими планами, то хотя бы расшевелить ото сна уважаемых ататов*. И с сородичами говорил, с дядьями и с братьями, убеждал, доказывал, но неизменно наталкивался на настороженность: незачем пороть горячку, нужно двигаться вперед не спеша, а то с рисковыми задумками залезет клан в долги, и придется на три поколения вперед выплачивать грабительские проценты.

Тринадцать семей в клане, и каждая семья выбирает старейшин в клановый Совет по числу ветвей в семье. Право голоса в семье Веча имеют три двоюродных ветхих деда и Рила, заменившая своей кандидатурой убитого на фронте отца. С возвращением мужчин с войны старшинство ветви и право совещательного голоса перешло к брату Фараху, но тот не спешил принимать ответственность, как Веч с ним ни беседовал, как ни уговаривал и ни упрекал в равнодушии к будущему клана.

— Устал я, брат. Дай насладиться спокойной жизнью, дай солнцу порадоваться, без выстрелов и канонады. Пусть сестрица управляет, у нее хорошо получается, а мы поддержим. Если ошибется, вырулим на верный путь. Передаю свое право Риле, пускай принимает решения от моего лица.

И оба младших брата — Зарам и Булла, безрукий калека по плечо, — с ним согласились.

— Верим нашему мужику в юбке, не подведет, — сказал с ухмылкой Зарам, намазывая горчичную пасту на лепёшку. — Пусть суетится, если хочет. В конце концов, Рила достойно присматривала за домом и семьей, пока мы воевали. Она заслужила.

Веч, выслушав, сплюнул в сердцах.

По всему выходило, что хоть он и считал Самалах своей малой родиной, мечтая о его взлёте и расцвете, сам город не спешил меняться и не желал принимать предлагаемые Вечем новшества. Более десяти лет не появлялся он в Самалахе, не считая нескольких довоенных визитов, может быть, в детстве деревья кажутся выше, а трава — зеленее, но тогда незрелому юнцу Вечу церкал отца виделся самым красивым городом на земле. Повзрослев и вдоволь побродив по стране, Веч сравнил и признал: есть города гораздо лучше и больше Самалаха, и в них живут люди с незакостеневшими мозгами, стремящиеся к процветанию.

И Рила — непроходящая головная боль, принесла же её нелегкая обратно в семью. Полный кандыр* бабья — тетки, бабки, мачехи, сестры, снохи, племянницы занимаются хозяйством в меру сил и не вникают в финансовые и общественные проблемы. Но только не Рила, первая дочь отца от первой жены, мачехи Веча.

Рила была немногим старше Веча, ей едва минуло двенадцать лет, когда отец привез его в семью. Они и не пересеклись толком ни разу, у Веча были свои мальчишеские интересы, у Рилы — свои, девчачьи. В семнадцать лет она ушла кадил* в родственный клан и покинула Самалах, но, в начале войны, получив известие о гибели супруга, поступила единственно верно: собрала вещички, взяла троих детей под мышку и приехала в отчий дом. Потому что так принято: вдовые женщины возвращаются с детьми из мужниных церкалов обратно в семью. Если дети успели получить родовой знак, им разрешают остаться в клане погибшего отца, а если не успели — ничего не попишешь. Поэтому и возвращались вдовицы домой с детьми, где их принимали, согласно закону: "чей бы ни был бычок, телята-то всё равно наши". Оставшись в клане мужа, вдовая женщина могла нечаянно понести, а воспитывать чужой приплод семья не собиралась. Вот и сноха Веча, вдова брата Самила сглупила: прятала живот как могла, непонятно, на что надеялась и сделала себе же хуже, принеся позор родным. Рила устроила пренеприятную сцену, чуть ли не за волосы выволокла сноху во внутренний двор, а после отправила одного из племянников вестовым в клан снохи, чтобы за ней приехали и забрали домой. Будь та поумнее, давно бы собрала вещи и уведомила об отъезде, и отправили бы её тихо и спокойно с ребенком на машине Снежных барсов. И от кого нагуляла? От юнца из родственной семьи. Да и мальчишки из семьи Веча не отставали от сверстников, проявляя завидную прыть.

— Рила, посмотри, наши недоросли бегают по зрелым женщинам. Большой Круг настрого запретил: никаких кровосмесительных связей в клане. Если чешется стручок, пусть женится и приводит в дом сноху, и не будет пряток по подворотням и нежеланных приплодов. Но сперва нужно заслужить клановый знак, победив в бохоре*. А у мальчишек едва молоко на губах обсохло, и встал стручок, как они тут же побежали его обтесывать.

— Суровый ты судья, однако, — согласилась Рила. — Забыл, наверное, как блудил по юности, и запреты были не указ.

Нахмурился Веч, уязвленный словами сестры. По больному била, не забыв за эти годы о позорном пятне в его биографии.

— Дело прошлое, я свои ошибки признал и другим не советую их совершать.

Увиливала Рила и отнекивалась, и вместо оправданий пошла в наступление:

— В войну нам было не до бохоров. Наши мальчишки за стадами смотрели и по хозяйству помогали, как могли. Кто бы их учил биться на керамбитах* да в драках побеждать? И месхины* ушли воевать, не осталось умельцев по набиванию родовых знаков.

— Значит, быть бохорам в клане, — постановил Веч.

Ожил тренировочный круг во внутреннем дворе. Сначала вышли Веч с братом — размять мышцы после тяжелого дня. Потом дядья присоединились. Боролись, шутя, укладывая друг друга на лопатки поочередно, пока вокруг не собралась толпа юнцов, подростков и детей с восхищенными и горящими глазами. Поманил Веч племянника, мол, выходи, будешь соперником в тренировке, и тот радостно выскочил в круг, руки-то чешутся помутозиться, но умений не набрался, в войну было некому учить, а что с детства отложилось в памяти, успело забыться. И понеслось. По вечерам, после каждодневных забот, собирались в круге взрослые и молодняк, показывали приемы, удары, подсечки, захваты, болевые точки. Старики, устроившись в тенечке на циновках, пили каркадэ и делились воспоминаниями о молодецких подвигах, девчонки висели на террасных перилах и хихикали, подначивая братьев, женщины между вечерними хлопотами поглядывали на возню в тренировочном круге и улыбались: наконец-то дом возвратился к жизни, как в довоенные времена. И жена выходила на террасу, наблюдала за занятиями, снисходительно посматривая на сородственниц, мол, глядите, муж-то мой вернулся домой и не калека, а герой, до конца прошел войну и не растерял хватку.

Но у Веча и рука не дрогнула ни разу, и дыхание не сбилось, наоборот, завидев её, злее делался в тренировках, и раздражение подпирало к горлу.

Вдалеке на сопках паслись стада, Веч навел бинокль: коровы, буйволы, козы, овцы, телята, прочая мелочь без счету. Собаки с лаем гоняли нерасторопную скотину, отбившуюся от общей кучи. Наверняка это малая часть от увиденного. Ничего не скажешь, богато живут, не сравнить с хозяйством в Самалахе. Хотя и в родном церкале дела шли сносно. Устав бороться с сестрой, имевшей по любому поводу собственное мнение, Веч затребовал ревизию, чтобы узнать, какова его для в семейном капитале. Не впустую же отдавал все эти годы приличную часть жалованья в семью — и на содержание жены с сыном, и в качестве вложения средств. Рила, поджав губы, удалилась, а через два дня принесла амбарную книгу с расчетами.

С учетом наследства отца, поделенного между детьми и овдовевшими женами, в личном владении Веча набралось не как уж и мало добра. Можно сказать, прилично набралось. И все же в сравнении с неподдающимися счету стадами, жующими траву на склонах близ Беншамира, собственность Веча оказалась каплей в озере.

Показался стан — небольшой оазис с родником и запрудой, в окружении финиковых пальм, грецкого ореха и зарослей кустарника, а неподалеку — огороженные загоны для скота, пустующие в дневное время.

Веч выбрался наружу, потягиваясь и разминая затекшие ноги. И сородичи захлопали дверцами машин, вылезая. Помогли ступить на твердую землю уважаемому атату* Р'Елиру, тот кряхтел и ворчал, опираясь на протянутую клюку. Веч поспешно отвернулся, чтобы сородичи не заметили перекошенное от злости лицо. Кого хотели оскорбить или над кем хотели посмеяться старейшины Снежных барсов, посылая на Совет земного круга глубокого деда? Не над другими ли кланами? Если так, то посмеются над Снежными барсами, тупоумными и недалекими людьми, ведь по посланцу будут судить о его клане, и никто не свяжет себя деловыми узами с косным и твердолобым партнером.

Поставив наскоро шатер и помогши устроиться достопочтимому старцу в тени, предложив ему фляжку с водой, мужчины, снимая на ходу майки и шальвары*, бросились к запруде. С шумным плеском занырнули, хохоча и отплевываясь.

— Эй, гости незваные, откуда и куда путь держите? — окликнул женский голос, и из-за зарослей показались две женщины.

— Мы из Снежных барсов, едем в Беншамир на Совет, а вы кто такие, красавицы? — хохотнул С'Улен, разглядывая беззастенчиво незнакомок — длинные пестрые юбки, скрученные в жгут, концом засунутый за пояс, обнаженные до колен крепкие босые ноги, косынки, повязанные банданами*, ситцевые сорочки с открытыми плечами.

— Местные мы, беншамирки, оставлены на стане стряпухами, — ответила одна из женщин весело. — А найдутся среди вас свободные мужчины без обязательств?

— Конечно, — ответил, широко ухмыляясь, С'Улен и обнял обеих женщин за плечи. Но вторая незнакомка ловко вывернулась из его объятий и взглянула вопросительно на Г'Амира — другого сородича Веча, шофера машины, везшей на Совет круга старейшину Снежных барсов. Тот, кстати, разлегшись в тени, задремал и всхрапывал во сне.

— Ладно, я не в обиде, — ответил, ухмыляясь, С'Улен, и беншамирка увлекла его в заросли каперса и акации, откуда вскоре послышался мужской смех вперемешку с женским.

Г'Амир тоже не отказал просительнице, и парочка отправилась в противоположном направлении.

Веч переглянулся понимающе с сородичами. Можно отдохнуть и испить чаю, пока счастливчики трудятся. За это время и вода закипит на огне, и заварка осядет на дно.

Из зарослей раздался громкий заливистый свист, и не успела зашуметь вода в чайнике, как рядом с внедорожниками Снежных барсов остановилась с визгом тормозов машина с тигром на дверце, и с высокой подножки спрыгнули пассажирки. Вот как были — потные, в шальварах и с косынками, с косогоров, на которых оставили пасущиеся стада — в таком виде и примчались в стан. И времени у них было в обрез.

Водительница осталась за рулем и на присвист мужчин с похабными намеками покачала отрицательно головой, смеясь. Или мужнина жена, или незнакома с мужскими причиндалами, или уже получила то, чего захотели беншамирки от заезжих незнакомцев.

Одна из женщин, приблизившись, взяла Веча за руку.

— Согласен? — спросила с хрипотцой и, получив кивок и ухмылку в ответ, повела его вокруг запруды, к зарослям. Ни к чему расшаркиваться с долгими речами, коли нужно побыстрее сделать задуманное и вернуться к работе. Солнце нескоро приблизится к закатной кромке, и стадо ждать не будет.

Беншамирка скинула шальвары, сорочку и, оставшись без одежды, повела плечами, показывая, мол, гляди, какая я. И Веч подтвердил свое восхищение, огладив мозолистыми руками женственные изгибы талии и бедер.

Страстна оказалась и порывиста. Горяча как ветер и трепетна как лань. Широким тазом идеально устроилась на нём, и полные груди её идеально легли в мужские ладони.

— Согласен? — повторила положенный вопрос срывающимся голосом, потому как дыхание спуталось, и щеки раскраснелись.

— Конечно, — ответил Веч, как принято, и, рывком её перевернув, подмял под себя.

Опершись на локти, поработал напористо бедрами и выплеснул семя в её лоно, даже пульс не участился. Хотел было подняться, но беншамирка удержала, обжав его ногами.

— Погоди немного. Пару минут.

Отвернулась от него, а Веч, удерживая вес на локтях, отвернулся в другую сторону, смотря, как муравей тащит травинку. Нежности ни к чему. Через пару минут они разъедутся в разные стороны и никогда не увидятся, через день он и лица ее не вспомнит, будут другие женщины — в разных церкалах и станах Доугэнны. До войны она бы и не взглянула на него, не говоря о том, чтобы возлечь с первым встречным на колкой траве в тени пальм. Так то было до войны, а сейчас всё по-другому.

И Веч был ей благодарен за жертвенность женскую, и понимал её вдовью тоску. Если будет на то воля Триединого, родившийся ребенок станет её утешением и гордостью. А если воспротивится справедливый бог, беншамирка найдет другого случайного путника и попросит его о том же, о чем только что просила Веча.

— Все. Да благословит нас Триединый, — сказала она, порываясь встать.

— Да благословит он тебя, — ответил Веч, поднявшись, и подал одежду. Натянув шальвары и сорочку, она с чарыками* в руке скрылась меж зарослей кустарника. Вскоре взревел мотор, и когда Веч вернулся к стоянке, машина беншамирок исчезла за сопкой, оставив за собой пыльный шлейф.

— Говорят, в Беншамире дом встреч сначала закрыли за ненадобностью, но потом передумали и пригласили мужчин для работы мехрем*, — сказал Д'Анел, и компания расхохоталась, вспугнув птиц, чирикавших в листве.

— А что, может, я из Беншамира привезу жену, — сказал С'Улен, сделав глоток крепкого чая с ароматными травами. — Чем бесы не шутят, поехал на Совет круга, а вернусь женатым, — хохотнул он.

— Тебе мало одной? — спросил Веч.

— Ну-у, так ведь рано или поздно придется брать. Вторую и третью... наверное, — почесал сородич за ухом.

— Оно тебе нужно? — добавил Г'Амир. — Вечные склоки и грызня в кандыре* между женами... Вот они у меня где, — провел ребром ладони по шее. Он был старше всех в небольшой компании, не считая, конечно, достопочтимого старца, храпящего в тени. Г'Амир успел до войны обзавестись тремя супружницами и заделал каждой по ребятёнку, как и повелел Большой Круг: перед отправлением на фронт каждый доугэнец обязан опузатить всех своих законных жен, чтобы перекрыть убыль населения в войне.

— Если надумаешь жениться, ищи кадил* в небесных или в штормовых кланах. С нашими женщинами только бед наживать. И не слушай ничьих советов и указок, выбирай своим умом. Тебе с ней жить, а не твоему отцу, — сказал Веч. Потому как его собственная семейная жизнь являлась неудачным примером сородственного брака.

Жена его происходила из клана Диких вепрей, издавна обитавшего вблизи Полиамских гор. Кланы, жившие в тех местах, жили изолированно, чужаков не привечали и для сородичей не делали исключений. И плевали на законы Большого Круга, не гнушаясь кровосмесительными связями. На плаву держались за счет пушнины, рыбоводства и добычи драгоценных самородков. Яро следовали заветам Триединого, игнорируя людские законы. Истовые веропоклонники, бородачи и любители символьных орнаментов — на теле, на лице, на руках. Из-за кровосмесительных связей в таких кланах появлялись на свет юродивые и блаженные, получавшие в довесок к телесным и душевным уродствам умение разговаривать с духами, или по-другому — камы*.

Жена тщательно блюла веру и неукоснительно следовала языческим традициям предков: носила глухую одежду унылых тонов и прятала волосы под платком, обращалась к Вечу с поклоном, называя исключительно "господин мой", встречала после долгой дороги, опустившись на колени и пытаясь поцеловать край одежды, норовила омыть ему ноги и подносила чашку воды для утоления жажды, после близости обтирала причинные места — его и свое — специальной тряпицей, смоченной в травяном отваре. Правда, Веча хватило лишь на одну постельную близость, потому как насторожили подозрительные манипуляции жены: по приходу разбросала по углам невидимое, бормоча под нос, а после — надумала водить пальцами по его груди, шепча непонятное. Веч скинул её руки и на дверь указал. И перестал приглашать в свои покои, велев Риле организовать уборку в комнатах. И в купальне тщательно омылся, натершись мочалом до красноты. Он и прочие проявления жениной преданности категорически запретил, но ей хоть кол на голове теши, изображала короткую память и вечером невозмутимо несла ушат с водой для омовения уставших ног супруга. Но не своими руками ухаживала за ним, а с привлечением помощниц. В войну жена пригрела возле себя приживалок — вдовиц и убогих, выделив им комнату в крыле служек* с согласия Рилы. Приживалки перемещались по дому неслышными тенями в черных одеяниях, и в жару не снимая траурных косынок, кормились в стряпной, избегая попадаться на глаза взрослым мужчинам семьи, а если таковое случалось, опускали низко голову, чтобы не встречаться взглядами, и исчезали, пятясь бочком. Веча раздражало подобное соседство, а в особенности не понравилась одна из пришлых женщин с пронзительными черными глазами на лице, исполосованном ритуальными шрамами. Передвигалась по дому важно, никого не боясь. И в сторону не отступила, впервые встретившись во дворе с Вечем. Он лишь бровь изогнул, изумившись неслыханной наглости.

— Кто такая и как зовут? — спросил у жены за ужином.

— У неё нет имени и нет клана, — поведала та с благоговением.

— Да ну?

— Кличут её Безымянной. Она сердцем слышит мольбы о помощи и пособляет страждущим. Обо всех помнит, никого без подмоги не оставит, — сообщила женушка с восторженным придыханием.

— Ну-ну, — отозвался скептически Веч. — Из какого она круга?

— Она — дочь Триединого, рождена землей, соткана из воздуха, вскормлена водой. Доугэнна — её дом, все люди — братья и сестры по крови и по духу. Она — кам* нашего клана.

— Ого, — Веч чуть не подавился. Чудно, однако. Давненько не бывало такого, чтобы камом клана стала женщина, тем более, неместная. — А что стало с уважаемым ататом* Исамом?

— Стар был, отошел в мир иной три года назад.

— Вот как. Неожиданно, — растерялся Веч.

Хотя чему удивляться, все мы смертны и ходим по земле под недремлющим оком Триединого. Но старик был чрезвычайно бодр, по крайней мере, до войны, когда Веч приезжал в клан, чтобы повидать сына перед отбытием на фронт. Дед энергично взывал к духам под бубен, прося тех о поддержке и победе, и помирать не собирался.

— Знаю, сын у него остался, разве не унаследовал от отца нужные знания?

— Слаб он, не годится быть камом*, господин мой, — ответила жена, не поднимая глаз.

А старая Апра сказала так:

— Спасай сына из лап этих бесовок. Рила думает, они безобидные и безвредные, поэтому и потворствует твоей жене. Бесовка, что называется Безымянной, подмяла под себя клан, заполучила уважение и вес, поэтому твою жену никто не смеет трогать, боятся, что шельма сглазит или наведет порчу, ишь, как зыркает. А жена твоя с рук у неё ест и её глазами смотрит.

Правду говорила Апра. Тело жены, скрываемое под строгими одеяниями, испещрено замысловатыми орнаментами и руническими знаками — с обережным умыслом. И на лице, и на руках, и на грудях добавились ритуальные узоры, до войны их было гораздо меньше. Вечу бы любоваться красотой разукрашенного женского тела, но он, наоборот, опасался прикасаться к жене и лишний раз до неё не дотрагивался, наверное, из-за детского страха перед ярым язычеством. Да и не приветствовал он любые проявления фанатизма, в том числе, и религиозного. Когда отец указал на кадил* Веча, тот едва удержался, чтобы не закричать: "Не рехнулся ли ты, уважаемый ат*? Она ведь не на женщину похожа, а на ковер, коим в трапезной* укрыты полы! Чего уж там, добей меня сразу, но не своди с размалеванной девкой, ради Триединого".

Отец, прочитав по его лицу, ответил, посмеиваясь:

— Ты глаза закрой, если претит, и делай своё дело.

Веч тогда вышел, хлопнув со злости дверью так, что сотряслись стены, и осыпалась штукатурка.

— Смотри за тем, какую пищу тебе приносят, — сказала Апра тихо и оглянулась, боясь, вдруг подслушивают.

Веч удивился.

— Мне жена наливает в миску из общего котла.

— Покуда из стряпной до трапезной донесет, мало ли что в миске может прибавиться.

— Уж не отрава ли? — усмехнулся Веч. — Ей нельзя меня травить. Иначе домой вернется, к отцу.

— Не обязательно отравное. Приворотное, например, или слабоумное. Чтобы ты каждое слово ловил и слушался.

Веч потер лоб, вспоминая, имелся ли странный привкус у вчерашнего супа. Из-за остроты специй и не поймешь, добавляли в миску зелье или нет. Голова не кружилась, координация не нарушилась, разве что легкое подташнивание одолело, но быстро прошло. Или ему мнится после слов Апры.

А следующим вечером у двери в свою комнату Веч застукал приживалку, в полумраке коридора развешивавшую подозрительные пучочки трав. Он выволок перепуганную женщину в трапезную и закатил скандал. И жену призвал к ответу, и Рилу. Орал так, что сбежались любопытные с обеих половин дома.

— Это благовонные травы, и не со злым умыслом, а с добрыми намерениями, для верности и плодовитости, — проблеяла жена, знатно струхнув.

— Посрать мне на ваши намерения! Еще раз поймаю, выкину за шкирку из дома, не раздумывая, — пригрозил Веч, наконец, успокоившись.

А Риле сказал:

— Чтобы ваша похоронная команда на глаза мне не попадалась, иначе я за себя не отвечаю. Не должен кам* жить в одном доме с людьми, для камов* исстари определено место в Атеш-кед* рядом с тотемом, пусть проваливает на все четыре стороны. А то под суд отдам за черное колдовство.

Затихли на женской половине, затаились. Сестра, конечно же, не приняла всерьез слова Веча, но устроила хорошую выволочку жене за то, что та глупо попалась с поличным, и пригрозила в случае повторного скандала лишить приживалок крова. Потому как и для нее имелась немалая выгода за предоставленный кров для кама*, выражавшаяся в уважении клана и в подношениях от других семей.

— Значит, не послушала меня? — сказал грозно Веч. — Продолжаешь прикармливать бесовок?

— Остынь, не горячись, — ответила примирительно Рила. — Недоразумение не повторится, обещаю. А кама* прогонять нельзя, иначе в дом придет большая беда. Вот если Безымянная решит уйти по доброй воле, тогда я не воспротивлюсь.

— Ну, так намекни, и пусть топает отсюда, — проворчал Веч. Теперь он сам наполнял свою миску из общего котла.

С сыном у него тоже не ладилось.

В последний раз видел его Веч перед войной двухлетним мальцом на руках у жены, тот, конечно же, не понял важности момента и не запомнил отца. Веч поцеловал сына напоследок и отбыл, попрощавшись сухо с женой, ни к чему сюсюкаться, если в любую минуту могут убить на войне. Холодность рассудка полезнее тоски по дому. При рассеянном внимании и с посторонними мыслями можно с легкостью схлопотать пулю и вернуться домой в гробу.

Веч видел, тянется к нему пацан. В тренировочном круге брал с уверенностью керамбиты*— не настоящие, а деревянные муляжи, и дрался, пусть по-детски неумело, но старательно повторяя основные приемы, однако, завидев мать, сникал, тушевался, и из рук всё валилось, видно, имела она над мальцом незримую власть, каковая бывает между деспотичной матерью и сыном. Он о Вече забывал, бросал ножи и цеплялся за женину юбку как малолетнее дитя, не сознающее своего возраста.

— Почему он живет в кандыре*? — спросил Веч сурово. — Мальчики с шести лет переходят в кемлак*, а ему уже семь, пусть перебирается в комнату мальчишек.

— Болел много, мой господин, присматривала я за ним, — ответила жена, опустив глаза.

— Ну, сейчас-то он жив-здоров, собирай его вещички сегодня же.

Жена упала перед ним на колени:

— Не лишай меня сына, мой господин!

— Так ведь здесь же он, в семье, и никуда не денется, ополоумела, что ли? Над ним же все будут смеяться, если уже не смеются, что держится за мамкину юбку.

— Пускай, не совсем здоров он. Мочится в постель и темноты боится, засмеют его в кемлаке-то.

— Недержание лечится лекарствами, это инфекция, — сказал Веч. — А в компании мальчишек быстро забудет о своих страхах. Врача я найду, осмотрит Нейта, назначит лечение.

— Нет, господин мой, не нужно! — воскликнула жена. — Позор мне будет, ославят на весь церкал, что не смогла родить здорового сына. Умениями лекаря и молитвами камы* Триединый наградит нашего сыночка здоровьем.

— Значит, плясками и бубном его лечила? — спросил грозно Веч.

Престарелого лекаря П'Олона он вообще в расчет не брал, тот имел слабое зрение и тугоухость в соответствии с возрастом и лечил травами и притирками, отказываясь признавать эффективность лекарств.

— Молитвы тоже немалую силу имеют, — поджала губы жена.

— Смотри, если через месяц малец не переберется в кемлак, будем разговаривать по-другому, — пригрозил Веч. — Ступай.

Кивнула жена, соглашаясь, и со взором опущенным вышла из трапезной.

Возвращение Веча в родной церкал совпало с поминанием мертвых — ритуалом, проводившимся в каждом уважающем себя клане с давними традициями — на закате, лицом к низкому солнцу и к погосту. С непокрытой головой, на коленях, под печальные удары кланового бубна и прощальную песнь камы*, надо отдать ей должное, своё дело она знала. Войдя в транс, взывала к духам умерших до тех пор, пока не упала без сил, и глухие ритмичные удары по натянутой коже бубна вошли в резонанс с ударами сердца. Каждый его стук вытягивал из небытия на свет имена отца, деда, братьев, дядьев, прочих родственников, фронтовых друзей, истончив границу между миром духов и миром живых. Клянясь мертвым в вечной памяти, Веч усиленно отгонял образ той, чье имя ни разу не произнес — ни вслух, ни в мыслях, после отъезда из амодарского гарнизона. Потому что живым не место в мире духов, потому что верил и надеялся — пусть она останется жива.

Следствие по грандиозной облаве в южном городке началось в ставке генштаба и закончилось на земле Триединого, став самым громким делом послевоенного времени и прогремев по всем гарнизонам, вплоть до границы. Веча оправдали, не разжаловали, но вынесли официальное порицание о халатности при исполнении, повлекшей за собой гибель подчиненных, с занесением в личное дело. Там же, в Доугэнне, по решению трибунала, его освободили от конвойной опеки и сказали, похлопав по плечу: "Гуляй, свободен", а полковник О'Лигх, сохранивший погоны и честь мундира, напутствовал на прощание:

— Не радуйся особо и не натвори глупостей сгоряча. С нас нескоро снимут колпак.

Раненым амодарам посчастливилось выжить, несмотря на долгую дорогу за Полиамские горы. Пленных поместили в тюремный лазарет и, поставив на ноги, этапировали в лагерь, занимающийся угледобычей в предгорьях.

Освободившись, Веч уведомил телеграфным сообщением мать о своем возвращении в клан Снежных барсов. Вернувшись в Самалах, занял комнаты отца, а военный китель занял свое место в шкафу.

Дни слились в нескончаемую череду дел — поправление и чистка осыпавшихся колодцев, ремонт разрушившихся построек и прохудившихся крыш, чистка забитых дымоходов, углубление скважины, восстановление уличного освещения и мостовых, ремонт насосов и неисправных внедорожников, сгруженных в пустующем сарае, ревизия поголовья стада и амбарных книг, споры с Рилой о необходимости затрат и борьба с ее скупостью, вечерние тренировки во внутреннем дворике...

Зато ночи принадлежали лишь ему одному. Бессонные и такие же темные, как и то, что скопилось в груди неподъемной тяжестью, от которой он тщетно пытался избавиться, молотя по чучелу с песком. Без устали, до кровавых костяшек. Третье чучело намедни заменил, наверное, из-за непрочного чехла, скроенного из тройной шкуры яка.

Он мог бы её спасти... Мог бы, мог бы, мог бы... наплевав на всё, — бил как одержимый по выделанной коже левой рукой.

Её невозможно было спасти... невозможно, невозможно, — повторял, отбивая удары правой рукой.

А потом отправлялся на капище* — и в новолуние, и на полную луну, и в дождь, и ясную погоду — чтобы под звездным небом, коленопреклоненно, сцепив пальцы в замок на жертвенном камне, помолиться. За неё.

За годы мотаний по стране и за ее пределами Веч перестал придавать значение тому, где и как просить Триединого, считая важным не подходящее место для молитвы, а искренность и веру, в неё вкладываемую. Но теперь, приходя каждую ночь в языческое святилище, он вкладывал в молитву особый сакральный смысл, непоколебимо уверовав, что сила священного места обязательно поможет. Он и слов-то правильных не знал и потому просил у Триединого об одном — пусть она останется жива и невредима, а большего ему и надо.

Всю ночь лил дождь, дорогу развезло в грязь, рубаха промокла насквозь. В свете уличных фонарей дождевые капли сыпались с небес блестящей моросью. В воротах стояла Рила, кутаясь в платок.

— Опять ты туда ходил. Каждую ночь ходишь. Зачем? Лучше бы жену к себе позвал, куда приятнее возлечь с женщиной в такую погоду.

— Она мне не жена. Ее выбрал отец, не я. Он даже в выборе мне отказал.

— Что ты знаешь о том, как мы здесь жили? — поджала она губы. — Ты с семнадцати лет толком не появлялся в семье, а перед войной привез жену, убедился, что сделал ей ребенка и опять удрал.

— Рила, твоя память избирательна, надо же. Это отец заключил выгодную сделку с Дикими вепрями, а не я. Это ему нужно было закрепить договор, а не мне. И ему было наплевать, с кем я должен спать и кому делать детей.

— Ты спятил — тревожить память отца? — возмутилась она. — Стоило раньше махать кулаками. Захотел признания клана — будь добр, исполняй волю родителя. Или не чтишь заветы Триединого?

— Я чту, а толку-то? — ответил хмуро Веч. Знал бы он, какие обязательства накладывает родовой знак, ни за что не согласился бы на разукрашивание спины. Но тогда Веч был молод, горяч и честолюбив и неимоверно гордился свежеприобретенной клановой отметиной.

— Хотя бы для сына будь отцом. Мальчишка так тебя ждал.

— Для сына есть и буду. Но не для неё.

— У нее имя есть, Дида, между прочим. О'Дида из клана Диких вепрей.

— Мне неинтересно.

— Поблагодари её за то, что отмолила тебя у духов. Выпрашивала за тебя сутками напролет, чтобы вернулся живым и невредимым.

— Вот как, — хмыкнул Веч. — Наверное, страстно не хотела возвращаться вдовою в отчий дом.

— Многие из нас не хотели, но немногим повезло, — сказала сестра сухо. — Поговори с ней о том, как мы жили все эти годы, пока ты воевал. О том, как она жила, брошенная жена при живом муже.

Веч усмехнулся. О чем может рассказать женщина, проводящая дни в заунывных песнопениях в компании товарок-приживальщиц? О новых обережных рунах, украсивших её стопы? О старозаветных семейных устоях? О жестокой каре, насылаемой духами за неверие, и о благословении тому, кто возверует истинно?

— Не бей на жалость, Рила. Мы оба заложники традиций. Разве ж я руку на нее поднял? Разве оскорбил её и всю её родню? Разве оставил умирать с голоду? Обеспечил её и сына. А большего дать ей не могу.

— Хорошо, пусть так. Возьми вторую жену, выбери по своей воле, в любом из кланов, хотя бы вот в небесном, до ближайшего церкала не больше двух суток езды.

— Только бабских свар мне и не хватало, — скривился Веч.

Нет уж, вторая "дырка" нам не нужна, и от первой воротит, как от прокисшего вина. Уж лучше мы будем проводить в разъездах время с пользой и бывать с сородичами по делам в соседних кланах, останавливаясь в караван-сараях*. И туда будут приходить с черного хода местные женщины, кто — в никабах*, а кто — не таясь, и будут гораздо отзывчивее и горячее всяких-разных, тех, что законные. И искреннее, потому что ничего не требуют и не ждут чего-то особенного.

И наконец-то оторвём сына от жениной юбки, пора бы мальцу взрослеть. А пока почему бы не побывать в Беншамире по делам, заодно и фронтовых друзей навестить, и "родственничка". Наверное.

Затушив костровище и собрав шатер, Снежные барсы помогли старейшине загрузиться во внедорожник, причем С'Улен корчил исподтишка разные рожи, заставляя Веча давиться смешками.

Через час машины выехали на взгорок, и глазам путников открылся вид на церкал, раскинувшийся в равнине среди полей, поспевающих под благодатным солнцем. В последний раз Веч был в Беншамире перед войной, на свадьбе "родственничка", но и тогда город поразил размерами и размахом. Война не оставила на нем отметин, наоборот, Беншамир немало разросся вширь и ввысь. Сияли на солнце арочные крыши теплиц и оранжерей, шел дым из высоких труб работающих фабрик. Город окружала стена из песчаника с капитальными воротами, выполнявшими, скорее, церемониальную миссию, нежели функциональную. Через распахнутые створы шло движение гужевых повозок, машин и пешего люда. За стеной по широким колеям катили в обоих направлениях машины — это сагрибы* объезжали охранный периметр снаружи. Разумная необходимость, потому как в Беншамире был организован один из крупнейших амодарских поселков в стране.

__________________________________________

Большой Круг или Большой Совет — Совет трех кругов (земного, небесного, штормового)

Месхин — мастер по нанесению нательных орнаментов и клановых знаков

Служка — прислужник, служанка

Атат — почтительное обращение к мужчине (неродственнику)

Ат — почтительное обращение к мужчине (родственнику)

Кам — то же, что и шаман

Камлание — ритуал, сопровождающийся пением и ударами в бубен, во время которого кам общается с духами

Стряпная, трапезная — комнаты в доме, первая — для приготовления пищи, вторая — для приема пищи и гостей

Дудым — река, протекающая рядом с Самалахом, родным церкалом Веча

Фелидж — легкий навес, шатер

Шальвары — широкие штаны с манжетами-резинками на брючинах

Кандыр — женская половина дома

Кемлак — мужская половина дома

Керамбиты — ножи с изогнутым клинком и заточкой, как правило, с внутренней стороны, для левой и правой руки

Чарыки — легкая и прочная обувь из цельных кусков необработанной кожи, защищающая ноги в камнях и от раскаленного пустынного песка

Бандана — косынка или платок, повязываемые как на лоб, так и вокруг шеи

Капище — языческое святилище с идолами богов

Караван-сарай — постоялый двор, гостиница для путешественников и гостей, служащая кровом и стоянкой

Никаб — головной убор, закрывающий лицо, оставляя глаза открытыми.

Сагриб — охранник, сторож

Кадил — невеста по обмену

Триединый (религиозн.) — основа всего сущего. Божество, объединяющее три начала: землю, воздух и воду

Cercal (церкал, на амидарейском — церкаль) — город, населенный пункт в Даганнии. Кхаран, Беншамир, Купитец — церкали в Даганнии с амидарейскими диаспорами. Самалах — церкал Веча.

Мехрем — содержанка, проститутка

Bohor*, бохор — драка, потасовка. Жарг. — мочилка, буча, схлёст

Атеш-кед*, Дом земли — общественное здание в церкалах земных кланов, с тотемным камнем в центре. В Атеш-кед проходят совещания старейшин

2

Атеш-кед* в Беншамире — завидное здание и просторное, к тому же. В центре города, из серого камня, с высокой купольной крышей, множеством окон и светильниками по периметру помещения. А чему удивляться, сборища вроде Совета земного круга стали привычными для беншамирцев, они и Большой Круг принимали, а это высокая честь для любого клана.

В центре зала, на возвышении восседает за столом командор земного круга Д'Эрган, подвижное кресло позволяет ему крутиться и видеть всех участников заседания. Там же, в центре, находится тотем гостеприимных хозяев: грубо вытесанный из камня зверь с оскалившейся мордой и гигантскими клыками. Чуть ниже, по малому кругу расположились помощники командора, они зачитывают план заседания, ведут стенограмму выступлений, записывают принимаемые решения, фиксируют результаты голосования. Вопросы, поступающие от представителей, оформляют в виде записок и передают командору Д'Эргану.

За малым кругом следует средний, там сидят представители кланов, прибывшие на Совет из разных уголков страны. Но это громко сказано, на деле ареал расселения кланов земного круга приходится на центральную часть Доугэнны. В числе представителей — доугэнцы разного возраста, присутствуют и старики, но их мало, и зрелые мужчины, и среди них есть бородачи с узорами на лицах, прибывшие из предгорий. Есть и пустующие места — некоторые кланы не смогли или не захотели прислать своих представителей в Беншамир. И присутствие, либо отсутствие дотошно заносят в список помощники командора Д'Эргана.

Наконец, самый большой круг вдоль окон — импровизированная балюстрада, за которой разрешено стоять посетителям, наблюдая за ходом заседания, и прочим просителям и свидетелям, если их, например, призовут для дачи публичных показаний.

План сегодняшнего заседания не предусматривает перевыборы командора, по правилам они происходят раз в два года. Или раньше, если земной круг недоволен результатами работы своего руководства. Д'Эрган из клана Бурых медведей, с проседью в коротко стриженых волосах, — сородич полковника О'Лигха, и фигурой и громовым голосом схож с ним. Война внесла свои коррективы в правила выборности, и Д'Эрган, приняв однажды пост командора, занимает его шестой год, оправдывая возложенное на него доверие.

Веч и его сородичи выступали в роли наблюдателей на нынешнем Совете.

Первый день заседания прошел в обсуждении результативности законов, принятых после окончания войны, а также в рассмотрении поправок к действующим законам для вынесения предложений на Большой Круг. Затем потянулось перечисление законченных тяжб между кланами, секретарь зачитывал закрытые судебные споры, а присутствующие подтверждали решение суда формальным согласием: "Хей!". Кланы спорили по общим границам, по долгам и их невыплатам, по неправильно поделенному наследству, но завышенным вирам*, для чего нанимали викхаров*, а суд при Совете круга выносил решение.

В конце заседания Д'Эрган обратился к представителям кланов, в церкалах которых были обустроены амодарские поселки, а таковых набралось больше десятка в земном круге:

— Создавайте щадящие условия для проживания амодаров, среди них немало талантливых ученых и специалистов, нужно убеждать их работать на общее благо, заинтересовывать результатом. Покуда же у них нет особого желания участвовать в общем деле, оттого и саботируют, и не хотят идти на контакт. Но посмотрите, в беншамирской диаспоре амодары придумали много интересных усовершенствований, к примеру, из г*вна и палок умудрились изготовить национальные музыкальные инструменты, а ведь это непросто.

Веч хмыкнул. Тюрьма — она и есть тюрьма, в какую красивую обертку её ни облекай. Амодары и перемещаться-то по стране могут лишь в сопровождении доугэнцев, поручившихся за них. Заинтересованность появляется, когда люди работают на конечный результат для себя, а не для победителей. Амодары до сих пор верят, что когда-нибудь смогут возвратиться домой, хоть и подписали договоры найма с открытой датой. Большим Кругом рекомендовано постепенно подводить амодаров к знанию о предательстве бывшего союзника, и что, по сути, Амодар прекратил своё существование, и теперь двум нациям придется уживаться на одной территории — доугэнской. Но доводить информацию нужно осторожно и дозированно, чтобы предотвратить случаи массовой тхики*, которую выберут амодары, потерявшие смысл в дальнейшем своем существовании, ведь пожизненное проживание в стенах посёлка сродни заключению в тюрьме, пусть и с нестрогим режимом.

Веч услышал и важное для себя: амодарские поселки больше не будут строиться при церкалах, кто хотел, тот уехал из северной страны, и новых эмигрантов больше нет. А, значит, не будет и притока рабочей силы, поэтому нужно беречь и сохранять имеющиеся трудовые ресурсы в лице амодаров.

Одним из основных пунктов в плане заседания стало объявление командора о необходимости укрепления новой границы и освоения приграничных земель, ранее принадлежавших Амодару. Это огромные территории, но от страны их отделяют Полиамские горы, плато Тух-тым и несколько дней пути. Существующих пограничных баз недостаточно, и нужно наращивать свое присутствие в том краю, чтобы охранять отвоеванные территории от посягательств на неприкосновенность. А значит, нужны дополнительные вложения и принципиальное согласие представителей земных кланов. В перспективе, при благоприятных условиях предполагается материальная отдача от освоения бывших амодарских земель. И снова присутствующие подтвердили свои намерения дружным "Хей!", за исключением древних дедов, захрапевших после начала заседания и продиравших бессмысленные глаза после зычных возгласов согласия.

Веч даже глаза закрыл ладонью, чтобы не видеть позорища Снежных барсов. Как и ожидалось, старейшина Р'Елир, проспал сладким сном заседание от начала и до конца. Хоть бы с сиденья не свалился на потеху остальным кланам.

— Отлично, решение принято, — заключил командор. — Произведем расчеты затрат на освоение, разошлем по кланам, решившим участвовать в этой затее, и вынесем наши предложения в Большой Круг. Стенографируй, — передал бумагу секретарю.

На этом заседание первого дня закончилось. Проведя за балюстрадой полдня, Веч успел пообщаться с другими кланами и услышал то, что и ожидал услышать: во многих церкалах начались или планируются стройки, одни кланы разделились, выбрав разные пути развития, а другие, наоборот, объединились, чтобы спастись от разорения после войны. Но всех их объединяло желание перемен. Однако нашлись и кланы, избравшие такую же тактику, как и Снежные барсы, они с ленцой прохаживались за балюстрадой и поглядывали снисходительно на сородичей, без особого интереса следя за заседанием.

О чем еще говорили меж собой? О телефонизации, о проведении железных дорог в отдаленные районы. О необходимости обязательного специального образования для лиц мужского пола, и по желанию — для женщин. И о проблеме топлива рассуждали, но гораздо тише. Аффаит, как разновидность угля, широко использовался во всех видах хозяйствования в Доугэнне, жидким же топливом, из него получаемым, заливали двигатели машин, как гражданских, так и военных, на нём же работали генераторы и прочее силовое оборудование, в том числе, вывезенное из Амодара. Не будет топлива, и в стране тут же приключится коллапс. Перегонка аффаита велась под присмотром ривалов, их диаспора располагалась в церкале одного из штормовых кланов, где было организовано производство жидкого топлива. Ривалы контролировали процесс и держали в тайне особенности технологии.

— Разузнать бы нам об ихнем крошечном секретике, и тогда ривалы полетят из нашей страны быстрее ветра, — размечался собеседник из Огненных тигров. Отличные перспективы, но, как доугэнцы ни пытались втайне от союзников, а так и не могли подобрать нужное соотношение компонентов для правильной реакции.

Снежные барсы заняли две комнаты на втором этаже в караван-сарае* на окраине Беншамира неподалеку от железнодорожного узла. За городской стеной лязгали сцепки вагонов и гудели тепловозы, врываясь в привычные городские шумы. Терпимое неудобство, и практически роскошные условия проживания, учитывая, что в дни Совета заполучить хотя бы одну комнату в караван-сарае — большая удача.

Снежные барсы довели почтенного атата* Р'Елира до ложа и после омовений помогли улечься на соломенном тюфяке.

— Уф, за что нам такое наказание, — вытер пот со лба С'Улен. — Теперь я понял, о чем ты говорил, ополчившись против нашего старца. Сам-то он не виноват, наверное, и не понял, зачем его привезли в Беншамир. Но наши старейшины не иначе как маразматики, коли наделили Р'Елира полномочиями. Поездка впустую, и для чего?

— Ты разве не бывал на подобных Советах?

— Нет. До войны наши отцы ездили, нас не привлекали.

И сородичи подтвердили: раньше отцы разъезжали по стране и участвовали, не допуская сыновей, а теперь последним придется принимать судьбоносные решения, и на их плечи ляжет ответственность за выбор будущего для своего клана. Но сначала нужно одолеть сопротивление дедов в Совете Самалаха.

Караван-сарай гудел как улей — много приезжих, много кланов. Тесно, но весело. Есть, о чем поговорить за чашкой крепкого чая в трапезной, но не сейчас, а вечером.

— Бывал в Беншамире? — спросил Веч.

— Нет, раньше не приходилось, — ответил С'Улен.

— Пойдем, посмотрим, что и как. Я не был здесь много лет, но заметил, что город сильно изменился.

Г'Амир влился в их компанию, а остальные сородичи, разобрав подарки, отправились по родственникам — навестить и передать привет от самалахской родни.

Прогулка по городу опять пробудила жгучую зависть.

Оказалось, между Беншамиром и ближайшими церкалами проложены телефонные линии, есть действующий телеграф, организованы водоподача и водоотведение, правда, пока в центре города, но когда-нибудь и до окраин доберутся усовершенствования. В городе функционирует больница, а при ней — врачебная школа, не говоря об общеобразовательной. И инженерная школа пользуется популярностью среди слушателей, наверное, там по вечерам преподает "родственничек". Есть общественные бани и купальни. И общественные колодцы оборудованы, хотя в каждом уважающем себя доме имеется источник чистой питьевой воды. Площадь Бохры* после реконструкции увеличилась, прибавились ряды сидений из свежего песчаника. И дом встреч, повсеместно упоминаемый в байках, не закрылся и располагался на неприметной улочке в неприметном здании за глухими воротами, если бы не знал Веч его о местонахождении, ни за что не догадался бы.

По городу пришлось передвигаться пешком. В центре улочки узкие и извилистые, плотность застроек высокая, и машина бы не протиснулась, застряв, поэтому весь транспорт — и легковой, и грузовой — сгрудился на площадках, оборудованных у запасных ворот в город. При общей тесноте, какая возникает в быстроразвивающихся городах, когда разумное планирование улиц и построек не поспевает за их строительством, нашлось место и для зелени — деревьев, лиан, цветников.

Понравилось сородичам увиденное. Беншамир — город светлый и шумный, и, несмотря на скученность народа, не встретилось им ни одного человека злого или недовольного жизнью. И С'Улен признал, что необходимо и в Самалахе разворачивать жизнь в другую сторону.

— Если бы я раньше здесь побывал, не сидел бы сейчас сиднем, а ругался со старейшинами, своего добиваясь, — сказал он возбужденно.

И Г'Амир подхватил инициативу сородича — если можно жить лучше, почему бы не попытаться?

Вернувшись в караван-сарай, Веч прихватил незамысловатые подарки и отправился в гости к родственникам, как и обещал. А Снежные барсы остались пить чай да точить лясы с гостями из других кланов.

Теткин дом находился неподалеку от главной площади, в районе узких улочек, глухих стен, узких окон и плоских крыш. Если быть точным, тётушка приходилась Вечу двоюродной по степени родства. В свое время она вышла замуж за беншамирца и жила теперь в большом доме в одном из крупнейших городов страны. Наверное, тётка была без ума от радости, уезжая из Самалаха, и плевать, что ушла в дом мужа второй женой, в таком городе не грех и пятой напроситься. В семье Веча частенько посмеивались, говоря, что тётка вышла замуж не за доугэнца, а за Беншамир. Шутка, конечно, но в каждой шутке есть доля правды. Ей повезло, муж вернулся с фронта, пусть и израненным и собранным по частям, потому как попал под осколочную гранату. Веч подумал, как бы ему жилось сейчас в клане, вернись отец с войны. Нет, не жилось бы, наверное, опять удрал бы из семьи, как сказала сестра. Потому что, повзрослев и увидев жизнь такой, какая она есть, Веч понял: на деле отец оказался своенравным, властолюбивым и узкомыслящим человеком, как и многие в Самалахе, как Рила, и как братья и дядья. А в детстве все виделось другим, и отец был тем, на кого хотелось равняться — большой, сильный, справедливый.

Выйдя замуж, тетка подарила мужу пятерых детей, в том числе и "родственничка". Ладно, пора признать, что у него есть имя, и что он немногим младше Веча, здоровый семейный лось. Имя "родственничка", конечно же, никуда не делось, просто напрочь выветрилось из памяти Веча во время службы в амодарском гарнизоне, когда схлестнулись их интересы. А теперь общих интересов нет, отчего бы не восстановить перемирие, пожав друг другу руки.

Ох, Амодар, Амодар... Зимние вечера в гостинице, метель за окном, смятая простынь на разобранной постели, шум воды в ванной... Неужели он скучает по морозу и по скрипучему снегу? Конечно же, нет. В проклятой стране не осталось ничего, что было дорого сердцу. Кроме нее.

Тетушка встретила в элегантном наряде и с элегантной прической, сразу видно, женщина живет в большом просвещенном городе. С охотой расспрашивала о родне, о сородичах из Самалаха, что и с кем стало, Веч передал символические подарки — ну, что особенного можно привезти из маленького городка в огромный церкал, чем удивить избалованную беншамирку? Разве что самоткаными ковриками и скатертями. Правда, тетушка виду не подала, что разочарована, подаркам обрадовалась, погладила бережно незатейливый орнамент. Пригласила пройтись по дому, посмотреть на житьё-бытьё.

Семья тёткиного мужа оказалась плодовитой и разрослась не в пример семье Веча, аж пятнадцать ветвей против трех, оставшихся в Самалахе, поэтому пришлось им отделяться, а иначе тесно, не хватило бы всем места в доме. Прочие ветви тёткиной семьи расстроились в этом же районе, далеко и ходить не надо. Но и тем, кто остался в меньшем количестве в родовом гнезде, места все равно не хватало. Проблему решил дед Имара, начав строительство, а отец завершил стройку, подняв дом до высоты двух этажей и углубив подвалы. В центре-то жилье в дефиците, люди бьются за каждый клочок, выкраивая лишний кусочек земли, улочки тесные, петляющие, только пешком и ходить.

И опять Веч тихо позавидовал сконструированной системе подачи холодной и горячей воды в дом, и централизованному водоотведению. Он слышал, ещё до войны беншамирцы бились над тем, чтобы привязать центр города к единой канализационной сети, и Имар в том числе принимал участие в проектировании и воплощении идеи в жизнь.

Часть трапезной превратили в открытую террасу на втором этаже, беседовали и вкушали яства, поглядывая на город. Смотреть, конечно, особо не на что — дома, крыши, окна — но все ж таки с претензией на изысканность. И жена Имара была тут же, и сын под ногами вертелся. Имар женился года за два до войны, но с ребятёнком у него долго не получалось, кое-как дождался, когда жена обрадует известием о тягости, и рванул на фронт.

Женился Имар, как и большинство мужчин, по предварительному сговору, но отец его проницательно и благоразумно предоставил сыну право выбора. Видно, знал по своему опыту, что с взаимной симпатией в браке живется легче. Имар, получив инженерное образование, заставил и жену выучиться. Еще до войны по его инициативе при школе организовали группу для замужних женщин. Ориса, жена его, и воспротивиться не посмела, как и проявить недовольство, наоборот, слушалась мужа во всем и восхищалась его талантами.

Вечу она нравилась, и видно было, что переживала за мужа, глядела на него с тревогой, значит, заботилась о нем не только как о кормильце, но и как о любимом супруге. А тот, развалившись на кушетке, щелкал орехи, которые Ориса отдавала сыну, прыгавшему козликом около взрослых, и посматривал на Веча — не то загадочно, не то с усмешкой — тот так и не понял. И поймать взгляд Имара не мог, хотя чувствовал и видел боковым зрением.

— Надолго в Беншамире? — поинтересовался Имар невзначай.

— Когда Совет закончится, рвану в клан с сородичами. Дома дел непочатый край, — сказал Веч, представил объемы и помрачнел. Если бы непочатость дел зависела лишь от него, это было бы, наоборот, радостно, ведь трудности существуют для того, чтобы их разрешать. А если прорва дел зависит от мнения большинства твердолобых лиц, тогда и руки опускаются от бессилия, и тухнет запал. Бесполезно бороться с ветряными мельницами, призывая клан к движению вперед, пока Снежные барсы не захотят, силком их не заставить.

— Ладно, пойду я, дела не ждут, — поднялся Имар, отряхивая штанины от скорлупы. — Извиняй, брат, еще увидимся.

И опять в его словах Веч уловил непонятные нотки. И в лице промелькнуло что-то эдакое... снисходительное, что ли. Насмешливое.

— Конечно, увидимся, брат.

Ориса чуть ли не следом бросилась за мужем, в глаза заглядывая. За рукав взяла и спросила тихо:

— Когда вернешься?

— Не жди, поздно буду, — вытянул он осторожно руку и вышел из трапезной.

И тётушка, глядя на сноху, нахмурилась, а та замкнулась в себе и ковырялась в шербете без аппетита, потеряв интерес к беседе. Тут мальчишка по малой нужде попросился, и тётушка его увела.

— Сестрица, выглядишь расстроенной, — сказал Веч участливо. Правильно, Имар приходится ему троюродным братом, а его жена, получается, тоже родственница. — Что тебя беспокоит? Если муж обижает, скажи, живо ему вправлю мозги, — добавил шутливо.

— Нет-нет, что ты, все хорошо, — ответила Ориса убито и улыбнулась через силу. — Голова болит, не обращай внимания.

А тут и тетушка вернулась.

— Приходи завтра, племянник, познакомлю с семьей. Накроем во дворе стол, испечем пирог, достанем бочку ойрена*, соседей позовем. И повод хороший, Совет круга нечасто у нас бывает.

Еще неизвестно, что подразумевать под словом "нечасто", Совет круга собирался в Беншамире уж точно год через год. И для города сплошная выгода: нескончаемый поток приезжих из других кланов, переполненные караван-сараи, гам и теснота на площадях, шумная торговля, и выручка звенит в набитом кошеле. Хорошо в Беншамире!

Второй день в Атеш-кед стал для Северных барсов испытанием на стойкость. Потому как "благодаря" старейшине Самалах упустил уйму возможностей, в том числе, распределение лекарств и амодарского оборудования. Уважаемый атат* Р'Елир клевал сонно носом, не соображая, где он и зачем его привезли и в кресло усадили. И ведь учили деда, с утра разбудив, и велели говорить нужные слова, и в нужных местах тянуть руку, а оказалось, все усилия без толку. Веч собрался было устроить подлог, заняв место старейшины на заседании, но Г'Амир отговорил, мало ли, вдруг заприметят подмену и лишат Снежных барсов права голоса.

— Пускай этот Совет мы просрали, зато на следующее заседание поедем во всеоружии, — охладил пыл сородичей разумным доводом.

И оптимизм С'Улена истаял, с мрачным видом облокотился он о балюстраду и слушал, как кланы делятся задумками. Одним требовались станки для металлообработки, другим — посудное производство, третьим — стекольное.

Кому-то отказывали в помощи, потому что подобные производства уже имелись в других церкалах, и предлагали заняться чем-нибудь другим, более востребованным, например, получением лекарственных форм или производством черепицы. Но это были, скорее, исключения. Всех желающих наделяли необходимым и достаточно щедро, а представители от Беншамира ничего запросили, им и незачем, город и так богат, а остальные кланы нужно развивать, с сильными кланами будет и земной круг силен. Вон небесным кланам пришлось труднее всего, их осталось мало, и им дадено больше всего амодарских трофеев.

Эх, привести бы в чувство уважаемого атата* Р'Елира ударом кулака, может, и память вернется, и ум, — подумал Веч и отогнал крамольную мысль. Старость нужно уважать. Но не место ей, старости, на Совете круга, где решается судьба клана. Место ей на теплой перине в окружении любящей семьи.

В тихом бешенстве покинул Веч заседание Совета, пусть дед там и остается, будет жить рядом с тотемом Саблезубых тигров, на ой ляд он нужен, домой ещё его везти. Рассердившись, Веч и о подарках для кандыра* забыл. А потом успокоился. Атат* Р'Елир не виноват. Он и сам не понял, за что ему выпала великая честь, как и не понял того, что его использовали. А вот с семьей предстоит серьезный разговор — и с Рилой, и с братьями.

Напоследок Веч решил заглянуть к тетке, следом к фронтовым друзьям, а затем в караван-сарай — собирать баулы домой. На завтрашний большой бохор ни к чему оставаться, итак нерадостно на душе.

Многолюдно во дворе тёткиного дома. Толчея, шумиха, гам. Внутренний двор вымощен камнем, тренировочный круг затянут тентом, на нем поставлен стол с яствами — простыми, но национальными.

Дети бегают, путаются под ногами, недоросли дурачатся, девчонки заливисто смеются, глазами стреляя, взрослые обмениваются новостями. Тут же разливают шипучий ойрен из пузатого бочонка, даже женщины прихлебывают из мужниных кружек, не боясь осуждения. Весело! Потом и танцы будут.

Имар тоже здесь, среди сородичей, и опять Вечу кажется, будто брат посматривает на него с превосходством, что ли. С усмешкою. И вроде бы здесь он, со всеми, и общается по-дружески и по-семейному, и руку пожал, и про фронтовых товарищей рассказал, о ком знал, и у кого и как идут дела, и планами поделился, и надо сказать, планы у него грандиозные, связанные с улучшениями жизни в Беншамире, а на деле словно бы в другом месте находится: то задумается и ответит невпопад, когда его окликают, а задумавшись, улыбается своим мыслям и не замечает тревожных взглядов, Орисой на него бросаемых. А потом и вовсе исчез со двора, Веч заметил, лишь когда жена его с расстроенным донельзя лицом устроилась в уголке на террасе, держа в руках кружку с ойреном.

— Смотри, сестрица, в ойрене хмеля с три тютельки, но они в голову хорошо бьют, можно опьянеть, — сказал, подойдя рядом и смотря на шумную толпу сородичей Имара.

Ориса растроенно заглянула в кружку — она и не вспомнила о содержимом — и отдала Вечу.

— Наверное, все-таки вправлю брату мозги, — сказал Веч. — А то ушел и бросил прекраснейшую из жен в одиночестве.

Ориса благодарно и грустно улыбнулась:

— Не печалься за меня, это не тот повод, чтобы ты с братом тягался.

— Разве? Слезы твои без ножа режут, а ты говоришь, нет повода для хорошей драки, — сказал Веч по-благородному. — Все-таки потрясу его за шкирку за такое свинство.

— Нет! — Ориса порывисто схватила его за руку. — Прошу тебя, братец, не стоит. Это я виновата, что по мне всё видно, на лице читаемо, хоть и недостойно для доугэнки...

— Ты извиняешься, что ли? За что? — изумился Веч.

— Ходит он... в амодарский поселок, — выдавила Ориса с мукой. — Вот как свободная минутка появляется, туда и идет. Как из Амодара вернулся, так и тянет его туда неведомою силой.

Веч закашлялся.

— Постой, постой, Имар ходит в амодарский поселок? — переспросил, уточняя, и получив слабый кивок, сказал: — Не может быть. Только не Имар. Нет, ты ошибаешься. Мы служили вместе, он никогда... ну ты, понимаешь... Он признавал отношения с нашими женщинами... то есть, с тобой, конечно же... Нет-нет, чтобы закрутить с амодаркой...

И замолчал, оттого что кольнуло под грудиной, а в голове вспыхнула искорка и погасла. С одной амодаркой брат был не прочь закрутить, и обскакал бы Веча, если бы не обстоятельства и не упёртость последнего.

— Я же видела ее...амодарку эту. Он ей город показывал... — заговорила сбивчиво Ориса, наверное, копилась у неё — не за день и не за два — боль сердечная, и она решила выговориться, не со свекровью, не с сородственницами и с подругами, а со случайным человеком, который завтра уедет из Беншамира и вскоре забудет о ее женской беде.

— Как показывал? Вот так запросто по городу ходили, и он ей показывал? — всё больше изумлялся Веч. Амодаров в город не выпускали, они жили изолированной диаспорой в своем поселке, и появление белокожей и светловолосой женщины вызвало бы небывалый интерес у местных.

— В никабе*, в доугэнской юбке... И за руку вел, как малолетка, право слово... И на Дамран * привел на площадь, о, Триединый, я всё видела... И матушка тоже, и сестрицы... Вот ведь позор мне, открыто никто не говорит, но я же вижу — взгляды косые, смеются за спиной... Лучше бы вторую жену в дом привел, я и на это согласна, чем с нею... Околдовала она его, не иначе... Все амодары такие, нельзя смотреть им в глаза, а то выпьют душу до дна, иссушат.

— Враки всё, не было такого, — пробормотал Веч. Враки что ни на есть самые настоящие, так ведь?

— Нет, правда, — ответила Ориса упрямо. — Есть в амодарах бесовское, иначе наших мужчин не тянуло бы за стену, словно там медом намазано.

А Веч и с ответом не нашелся, потому как потерял дар речи. Чтобы Имар и какая-то амодарка... Вот как вернулся из проклятой страны, так и не может холодная северная земля его отпустить, даже на расстоянии женщинами своими соблазняет, искушает.

— Он же забываться стал... Пытается, конечно, но не всегда замечает за собой... Ее именем меня называл и не раз... — Ориса закрыла лицо ладонями.

А Веч и хотел бы обнять и утешить, но нельзя, потому она — чужая жена. Только словами поддержать, а какие слова можно подобрать, чтобы оказались нужными и правильными? Разве что спрятать её слезы, загородив собою от любопытных взглядов, но сородичам и не до того было, принесли джембы* и рубаб*, расчистили площадку, и заиграла музыка.

— Может, спросить у него напрямик? Пусть признает, правда-то всё равно лучше, какая бы ни была, зачем мучиться неизвестностью? — ляпнул Веч первое, что пришло в голову.

— Не могу я, — сказала она с надрывом. — Не принято, чтобы женщина требовала оправданий от мужа. Но и слушать, как он меня Аамой называет, не могу.

Ориса что-то еще говорила, но Веч уже не слушал. Вот как оглушило его в ту секунду, так и пропали звуки, словно контузией оторвало напрочь уши. И шум в голове поднялся невообразимый, а в висках застучал пульс как бешеный.

Аама... Ее именем меня называл... И как вернулся из проклятой страны, так и тянет его с тех пор бесовское колдовство как ишака на веревке в амодарский поселок...

Веч залпом осушил кружку ойрена. Напиток оказался теплым и оттого противным на вкус, но еще не весь хмель вышел.

Он не помнил, как попрощался с Орисой и утешал ли её, и тетушка что-то говорила, вроде как приглашала завтра, после большого бохора, на прощальный ужин. Не помнил, как ноги его донесли до площади, не помнил, как опустился на мраморный парапет у фонтанчика, образованного падающей струйкой источника. И машинально умылся, но вода показалась теплой и не принесла облегчения.

Не может быть. Этого не может быть. Потому что невозможно.

После случившегося в гарнизоне конвой никого к нему не допускал, правда, Имар попался пару раз на глаза в комендатуре, но издали, и мрачен был и хмур, понятное дело, столько товарищей впустую положили зараз, тогда весь гарнизон скорбел и читал погребальные молитвы по убиенным.

Причастные поддерживали легенду: "мертва — и концы в воду", чтобы ни один доугэнец не пронюхал, мало ли, в пылу священной мести любой мог натворить дел сгоряча и устроить шпионке самосуд. И, получается, Имар прознал об обмане, хотя для того, чтобы выяснить правду, достаточно было пройти по нужному адресу или спросить у своей мехрем, амодарки же в одном доме жили и в одном подъезде. Но мехрем брата знала ровно столько, сколько же и он сам, зато мехрем В'Арраса вполне могла быть в курсе расследования, потому что того привлекли к делу.

И все же не может быть. И чтобы убедиться в невозможности предположения, достаточно проверить, увидев своими глазами.

Ноги его понесли — примерное направление Веч знал, поселок находился на окраине города и занимал чуть ли не четвертую часть Беншамира. Плутал узкими улочками, везде народ веселый, вечер же, вот и отдыхают, да и повод значимый. Ворота в домах настежь, во дворах шумно, заходи как к себе домой, со всеми братайся, все друг другу сородичи. Наконец, Веч завидел поверх плоских крыш край стены и, держа её как ориентир, вывернул вскоре к крайней улице. А там и ворота показались в стене, за которой должен находиться амодарский поселок, а Веч и не бежал вроде, но сердце колотилось как оглашенное, и пришлось остановиться, чтобы отдышаться, словно он глубокий старик.

Имар ходил в поселок — при любой возможности там бывал — к ней ходил, не в силах прекратить свои визиты и не замечая или не желая замечать жениного расстройства... И брал её за руку, и вел в город, делясь с нею своей гордостью за Беншамир... И не только за руку брал, но и большее себе наверняка позволял, ишь, сидел в трапезной с осоловевшим видом... Тут у Веча в глазах потемнело от образов, нарисовавшихся в богатом воображении. И забылось то, о чем он просил недавно у Триединого, о самой малости — пусть жива останется, а остальное неважно. Оказывается, важно, и еще как.

Стена из розового песчаника первоначально являлась границей города, но с недавних пор к ней присоединили обширную территорию, выделенную под амодарский поселок, и пробили ворота с калиткой. Возле них располагалась будка, рядом с которой скучали в теньке два сагриба*. Нет замков, нет запоров, гуляй туда и обратно — не остановят и пропуск не потребуют, но никто не выходил с той стороны, и, видимо, не очень-то жаждали. Внезапно отворилась калитка, и из амодарского поселка вышел доугэнец, не Имар, сагрибы мазнули по нему глазами и продолжили играть в карты, наверное, были прикреплены к посту для проформы. А доугэнец посмотрел на Веча с ухмылкой и двинулся домой, насвистывая.

Веч запоздало выругался под нос: он запросто мог попасться, встретившись у ворот не с незнакомым беншамирцем, а с братом. Нет, идти через калитку рискованно, велика вероятность столкнуться носами с Имаром. И для начала стоит пройтись вдоль стены.

С левой стороны улицы располагались складские здания, караван-сараи*, стоянки машин, мастерские, с правой стороны на узкой полоске земли росли молодые деревца и травка. Стена была широкой, добротной и строилась на века, над нею по всей длине тянулась остроконечная черепичная крыша на столбах.

Веч оглянулся, изучая обстановку. Район немноголюдный, прохожих — единицы, к вечеру мастерские закрылись, гостевой народ балагурил во дворах караван-сараев и не обращал внимания на прогуливающегося одиночку.

Выбрав укромное место, где стена образовывала угловой выступ, Веч потрогал неровности, определяя, как упереться ногами и где зацепиться руками. И полез. Оказалось, плевое дело, метра три или чуть боле, наверху стены устроен парапет с перилами и дорожкой, в былые времена под крышей прохаживались сагрибы, оглядывая город с высоты. Подтянувшись, Веч перепрыгнул неслышно через ограждение, и замер, вслушиваясь, не заметил ли кто. А никто и не окликнул и не потребовал объяснений странному поведению. Никому он не нужен, с нездоровым блеском в глазах и со сжимающимися кулаками.

Двинулся Веч бесшумным зверем, изучая то, что располагалось с противоположной стороны — ряды аккуратных домиков, ровные улочки, палисадники. Загляделся и едва не запнулся о чужую ногу, правда, доугэнец оказался с отменной реакцией, вскочил, встав в боевую стойку и глядя недобро и настороженно. Веч за секунду оценил силу, гуляющую в его мышцах. Достойным противником будет, хоть и юнец еще, пацан с биноклем на шее.

— Чего надо? Тебя отец послал? — спросил тот с угрозой.

— Остынь. Я сам по себе. Тебя не знаю и семью твою, — ответил Веч примирительно.

— Расскажешь бате, и я тебя покромсаю, — пообещал мальчишка, сузив глаза до щелочек.

Веч кивнул, и, улегшись ничком на прохладные камни лицом к амодарскому поселку, пощелкал пальцем:

— Бинокль дай.

— Вот еще, — ответил пацан, устраиваясь рядом.

— Посмотрю и отдам, не боись.

— Что-то я тебя здесь не видел, — сказал тот, но бинокль не дал. — Ты не местный.

— Из Снежных мы. Из барсов. Дашь или нет?

— А сюда зачем приперся?

— За тем же, зачем и ты, — ответил Веч, и мальчишка густо покраснел. — Ну, и где твоя краля? Не вижу, — прищурился Веч. На улице смеркалось, и в поселке было малолюдно, мелькали в палисадниках женские фигуры, дети гоняли мяч на дороге — слишком далеко, и лиц не разглядеть.

— Не выходила еще, — буркнул пацан. — У них по вечерам бывают танцы, вон там. Но не всегда, не могу угадать. По настроению, наверное, собираются.

Веч решил, что пора представиться:

— А'Веч из клана Снежных барсов.

— В'Инай из клана Саблезубых тигров, — ответил юнец с вызовом.

— Ого, уже и знак получил?

— А то, — приосанился тот.

— Тебе сколько лет-то, малец?

— Сколько есть, все мои, — ответил тот нелюбезно.

— Мать знает, куда ты по вечерам ходишь?

— Это мое дело. Не сопляк, чай.

— Ну, так дашь бинокль-то? Посмотрю и верну.

— Только недолго, — ответил пацан, снимая ремешок с шеи.

Веч приставил окуляры к лицу, поначалу торопливо обежав глазами ряды ближайших домиков, с биноклем-то гораздо лучше — и окна приблизились, и силуэты за шторками. Потом перевел дух и, успокоившись, начал не спеша обшаривать ряд за рядом. Впрочем, бинокль помогал не ахти, поселок терялся к горизонту, чем дальше, тем меньше становились домики. Темнело, и начали разгораться уличные фонари.

— Тебе-то кто нужен? — поинтересовался мальчишка.

— Амодарку ищу... Мехрем свою...

— Мехрем?! — тот аж подкинулся, заставив Веча оторваться от окуляров. — У тебя была амодарская мехрем?!

— Ну да. Что с того? — пожал он плечами и вернулся к разглядыванию стратегической территории.

— Прям настоящая амодарская мехрем? — не унимался пацан.

— Глухой, что ли? Говорю же, да.

— А ну отдай, — тот отобрал бинокль сердито, а Веч не воспрепятствовал. Захотелось влупить мальчишке, да нельзя, полезный источник информации.

— Ты же часто здесь бываешь...

— Ну и? — ответил тот, насупившись.

— Должен был её видеть. Месяца три как приехала. У нее есть дочь и мать.

— Тут много таких, кто с детьми и матерями, — ответил недовольно пацан, опять приложившись к биноклю.

— К ней ходит ваш, из местных, — уточнил Веч.

— Тут много таких, к кому ходят, — буркнул мальчишка.

В подтверждение его слов на боковой улице со стороны ворот появился доугэнец и свернул в проулок. Веч, сощурившись, разглядел, как из ближайшего домика со ступенек скатился карапуз и неуверенно потопал навстречу мужчине, следом вышла амодарка, встречая гостя у калитки. Доугэнец подхватил ребенка как игрушку, посадив на локоть, а другой рукой приобнял женщину за талию. Если точнее, по-хозяйски облапал пятерней место чуть ниже спины, и пара, пройдя по дорожке, зашла в дом.

Пацан рядом выдохнул и сглотнул, наверное, смотрел туда же, куда и Веч.

— Твоя краля, что ли? — спросил тот.

— Спятил? Нет, конечно. Сегодня, наверное, не будет танцев, жалко, — вздохнул юнец разочарованно. — Слушай, а как это, с амодарской мехрем?

— Что "как"?

— Чем её можно заинтересовать? Чтобы она внимание обратила. Ну, чтобы заметила.

Мальчишки — такие мальчишки, — усмехнулся Веч.

— О! Вот она! — пацан прилип к биноклю, аж шею вытянул в другую сторону.

— Дай, гляну, заценю, — сказал снисходительно Веч и руку протянул.

— Туда смотри, левее, — заерзал тот, вручив бинокль. — Ну, как?

Девчонка как девчонка, — пожал плечами Веч. Выбежав из дома, беседовала возле калитки с женщиной. Юна, тонка как тростинка, косы заплетены, ничего особенного, кроме того, что амодарка.

— Ну, как тебе? — спросил пацан небрежно. Но чувствовалось, мнение старшего и опытного ему важно.

— Неплоха. Молода, конечно.

— Ну и что? Сейчас молода, потом повзрослеет, — сказал тот упрямо и добавил вдруг: — Жениться хочу. На ней.

— Рехнулся? Отец не одобрит. Однозначно. И за твой знак востребует с тебя по праву.

— Плевал я на его права. Выиграю в бохоре и назову женой. Пусть попробует не разрешить.

Веч знал, что в больших бохорах приз мог быть любым, на усмотрение организаторов. Как правило, победителям доставалась живность — например, добрые скакуны, крепкие бычки или стельные коровы, зато на бохорах после Большого Круга разыгрывались машины, самоцветы и меха. А еще победитель большого бохора мог выбрать невесту, точнее, получал право надеть избраннице маддабы* на руки. Таковое случалось, когда выбор жениха не совпадал с волей семьи, и после победы в бохоре сородичи не могли отказать бунтарю, соглашаясь с его выбором. Бывало, и предназначенной кадил* преподносили брачные браслеты, но, скорее, для престижу и для всеобщего уважения. И как дань красивой традиции.

— Так ведь она амодарка, а их на бохор не пускают, и для них наши законы не писаны.

— А ты почитай повнимательнее, — сказал новоявленный викхар*. — На большие бохоры теперь и амодары ходят, у нас и Бохру* расширили, добавив новые места.

— Неужели добровольно приходят на зрелище? — удивился Веч.

— Ну, не знаю. Малолеток, конечно, не привлекают, а так — дети с шести лет и взрослые — все до единого обязаны присутствовать.

Веч хмыкнул. Наверное, совместные праздники — новая политика Большого Круга. Все равно обеим нациям придется жить на одной земле, и если не взрослым, так детям и внукам останется общее наследие, тем более, смескам*. Поэтому хочешь не хочешь, а придется занимать зрительские места в Бохре*. Веч вспомнил принудительное веселье в амодарском клубе перед его закрытием, и к горлу подступила горечь. Для кого-то присутствие на бохоре — повод для гордости, а для кого-то унизительная обязанность.

— Завтра, что ли, выйдешь в круг?

— Нет, еще рановато. Чувствую, пока не потяну. Но через год обязательно выйду.

— Ну, хорошо, победишь и вручишь маддабы*, и она не посмеет отказать. А что дальше? В семье её не примут. Куда с ней сунешься? Не жить же вам в амодарском поселке, — отрезвил Веч мечтателя.

— Знаю. И думаю над этим, — ответил младший не по-мальчишески взросло, и старший заметил сведенные брови и решимость в голосе — признаки знакомой упёртости, до боли похожей на его, Веча, упрямство. — Мы уедем в другой город, в Купитец или в Кхаран, или на юг, к пустыне. Я на автомеханика учусь, буду машины собирать, так что с голоду не умрем.

— Сумеешь ли прожить без семьи? И без клана?

— Ничего, выкарабкаемся, не одичаем, — сказал уверенно пацан, и Веч невольно зауважал его решимость. — У нас в Беншамире тоже немало одиночек, и небесные есть, и штормовые, и свободные.

И Веч не стал спорить. С началом индустриализации непреложные вековые традиции клановости затрещали по швам, если раньше без поддержки клана и семьи человек считался отщепенцем и влачил жалкое существование на чужбине, то сейчас и свободная незамужняя женщина могла себя прокормить, при наличии дохода, конечно. Те же мехрем из дома встреч обрывают все связи с семьей, но в любой момент могут вернуться обратно. Или взять, к примеру, мать Веча, она происходит из семьи потомственных рикитим*, но так и осталась свободной женщиной, отказавшейся от брака, и живет в одном церкале с семьей, но отдельно, потому что на первом этаже её дома находятся лавка, склад специй и мастерская. А что говорить о мужчинах, те и подавно гуляют по стране в поисках лучшей доли. Одни копят на калым* для невесты, другие не могут ужиться с семьей и ищут свою цель в жизни. Бывает, в одном городе можно встретить доугэнцев из самых разных кланов — штормовых, небесных, земных. Но многие всё-таки предпочитают держаться за семьи и за традиции.

— О, смотри! — оживился мальчишка и приложился к биноклю. Темнота на улице быстро густела, но фонари разгорелись ярче, и Веч издалека распознал знакомую походку. Имар шел из глубины поселка, направляясь к воротам.

Пальцы стиснули поребрик против воли.

— Опять не дала, — сказал удовлетворенно пацан, а Веч выхватил рывком бинокль. Так и есть, Имар, и он один, и не сказать, чтобы радостен. И раздраженно пнул камешек, попавшийся под ногу.

— Кто не дал? — спросил Веч, пожирая глазами фигуру сородича.

— Амодарка, к которой он ходит. Разве не видишь? Психует, бесится. Уж сколько времени его динамит, веревки вьет, — сказал злорадно мальчишка.

— Он-то кем тебе приходится? Близкий сородич? — уточнил Веч на всякий случай, мало ли, не стоит лишний раз откровенничать с пацаном, а то тут же донесет брату. Хоть и разные семьи, но клан-то общий.

— Так, седьмая вода на киселе, — ответил юнец пренебрежительно. — Высокомерный он. Со своей крыши никого не видит. Правильно она его динамит, — сплюнул он.

Видно, хорошенько недолюбливал Имара, коли отзывался о нем без особого восторга.

— Ну, так ты видел амодарку, к которой он ходит?

— Ну, видел. Девчонка у нее есть, мелкая, и мать. Ну да! Так это, что ли, и есть твоя мехрем?! Так это он к ней ходит?!

— Тише, — зашипел Веч, зажав мальчишке рот рукой. Излишняя мера предосторожности, всё равно далеко, не услышит Имар.

— Ладно, понял, понял. Ну, ты даешь, конечно!

— Но мы ведь не скажем нашему родственнику, да? — Поднял Веч брови многозначительно.

— Конечно, — закивал тот горячо. — А как получилось, что ты свою мехрем потерял?

— Вот так. Разными поездами из Амодара приехали.

Имар скрылся за поворотом, поднялся и Веч.

— Ладно, бывай, В'Инай из Саблезубых тигров, может, еще свидимся.

— Ты куда? — привстал пацан.

— Туда, — сказал Веч, и спрыгнул со стены. На территорию амодарского поселка.

Спрыгнул в тень. И в тени же держался, крадясь.

Сверху послышался тихий свист, это юнец показал знаком "во!", а Веч в ответ показал кулак, и голова исчезла.

Так и шел, избегая света уличных фонарей, перепрыгивая через невысокие заборчики, нагибаясь под бельевыми веревками, заглядывая мельком в открытые окна, слушая разговоры — нет, голоса не те, незнакомые, — двигаясь в том направлении, откуда пришел Имар. И постирушки не шелохнулись, и доски не скрипнули, и кошка на крыльце не успела испугаться — хозяйки домиков и не заметили, что в палисаднике есть чужой. Потому что отвыкли бояться, поэтому и окна настежь, и двери закрываются символически.

И чем дальше шел Веч, тем медленнее становился шаг. Оглядываясь, он выискивал нужный дом, ведь Имар отсюда вывернул на улицу. И чуть не ударился об оконную створку — вот олень! — услышав знакомый голос, от которого сердце ухнуло вниз, к ногам или ниже:

— Хорошо, Луна, только нужно четче. Htod im Luna*.

— Не хочу больше! Играть буду, — отозвался голос девчонки.

— Не трогай её. Уморилась она сегодня, оттого и капризничает. Рано встала и не выспалась. Да и ты выглядишь неважнецки, уж какой день ходишь бледная и вареная, — отозвался другой женский голос.

— Нездоровится мне, в груди тяжесть.

— Сходи завтра в лазарет, беспокоюсь за тебя.

— Хорошо, — последовал тихий ответ, и Веч, прижавшись к обшивке, умирал с каждым услышанным словом.

Она. Жива. Жива! Она здесь, в Доугэнне, дышит с ним одним воздухом и ходит с ним по одной земле. Самое время рухнуть на колени и благодарить, благодарить, пока не осипнет голос. Хвала тебе, Триединый! И Имара благодарить без устали, забыв о взаимной неприязни. За что, что спас, рискуя всем.

Ох, плохо, всё плохо, не иначе как бесовское наваждение, не может она находиться здесь, она осталась там, в Амодаре. Вот как услышал Веч о ней от случайной собеседницы и надумал проверить свое предположение, так поначалу и рассуждал хладнокровно, и рассудительности не растерял, а как в двух шагах оказался, так и ноги подогнулись, и пот градом. И руки дрожат, — проверил, напрягши пальцы.

— Луна, марш умываться, чистить зубы и в постель, — сказала строго старая.

— Не хочууу!

— Луна, надо.

Зазвякала посуда — тарелки, ложки, кастрюли — раздались шаги, отодвинулся стул, девчонка пробежала по комнате, зашуршали страницы, возможно, перелистывали книгу. Веч различал мельчайшие оттенки звуков, слух обострился до невозможности, словно он находился рядом. Там, с ней.

Повседневные ежевечерние мелочи... Загляни в окно, пусть на секунду, увидь её. Какая она стала? Хотя что бы в ней изменилось за три месяца?

Какая секунда? И жизни не хватит, чтобы налюбоваться ею.

Скрипнули пружины, девчонка улеглась в кровать, укрывшись одеялом. Зазвучала сказка, старая рассказывала на амодарском о приключениях зверей. И свет ослабел в комнате, теперь горел лишь ночник на столе.

Страницы шуршали, перелистываясь. Она сидела у окна, звякая ложкой в стакане, и пила чай, Веч почувствовал аромат терпкого доугэнского чая.

Девчонка уснула быстро, утомилась, набегавшись за день, и старая, придвинув стул, устроилась возле окна, принявшись за штопку. Веч видел из-за занавески, как мелькает иголка в женских руках.

— Что с тобой, милая? — спросила старая тревожно.

— В груди колет, не пойму, то ли ребро зашибла. Не упомню, где, — отозвалась она бесцветно.

— Давно болит? Пила лекарства?

— Уж второй день ноет. Да, пила.

— Давай-ка сиропчику выпей. Хорошо укрепляет косточки, — старая встала, отодвинув стул. Зазвенела посуда, застучала ложка, зажурчала наливаемая вода. — Господин Л'Имар выглядел расстроенным.

— У него неприятности дома.

— Мы не помешали?

— Нет, конечно же.

— Мы бы остались там подольше, но Луна капризничала.

— Правильно сделали, что вернулись.

— Он... господин Л'Имар... Он не принуждал? — спросила неуверенно старая.

— Он дал отсрочку до увеселения... После бохора, — ответила она ровно и добавила после паузы: — Выйду я, подышу, душно мне что-то.

Веч едва успел скрыться за угол, как хлопнула тихо дверь, прошлепали шаги по дорожке. И остановились. У калитки.

Она стояла, держась за хлипкий штакетник, и вглядывалась в темноту, обратив взор к горизонту, где тонкая полоска голубого неба свидетельствовала о недавнем закате. Долго вглядывалась и вслушивалась, напрягшись всем телом, словно ждала чего-то и страстно надеялась, чтоб сбылось. И задрожали руки, судорожно стягивавшие ворот блузки, точно ее било в ознобе, и сгорбилась по-старушечьи, и заплакала вдруг, закрывая рот рукой и давясь всхлипами — чтобы не услышали в доме.

А Веч, вот как есть, в шаге от нее стоял, приблизившись неслышно, и руку протянул, чтобы коснуться, ощутив подушечками нежность кожи, чтобы притянуть к себе, обнять, прижать, вдыхая запах волос, и чтобы плакала она не в пустоту, а в его рубаху. Пусть хоть до нитки вымокнет — не жалко.

Эх, хорошо, что бросил курить, она наверняка бы почуяла запах табака, — выдохнул с облегчением. Протянул руку — и опустил, так и не коснувшись вздрагивающего плеча. Потому что, когда завертится кутерьма, и схлынет потрясение нежданной встречей, а язык опухнет от расспросов и ответов, обо всем узнает Имар. А он — Веч был в этом уверен так же, как в себе — спрячет, закроет ее на сто замков, запечатает дверь в амодарский поселок, а Снежных барсов вышвырнет из Беншамира с навечным запретом. Он может, Веч не сомневался. Добьется от кланового Совета, и никакой калым*, будь он в тысячу раз щедрее обычного, не вырвет её из лап Саблезубого тигра. Не для того Имар всеми правдами и неправдами привез добычу в свой город, чтобы делиться ею с кем-нибудь. Потому что Веч на его месте поступил бы также.

А значит, должен быть другой выход. И, кажется, он нашёлся.

О том, чтобы отойти в сторону и уступить дорогу Имару, и речи не шло. Теперь Веч в неоплатном долгу перед ним, но, кровь из носу, приложит все усилия, чтобы не упустить шанс, подаренный судьбой. Права была старая нянька, выпроваживая Веча в дорогу, знать, не соврали духи, нашептав, что звезды сойдутся единственно верно, чтобы изменить его жизнь.

Вздрогнув, обернулась она, наверное, испугалась шороха за спиной. Ан нет, показалось, это ветерок балуется с листвой и травою.

Вытерла слезы, помогая подолом блузки, пригладила волосы и побрела по дорожке в дом.

Скоро погас ночник, затихли звуки в домике, и на небосвод выполз лунный блин.

Спи, северная пери, завтра у нас будет долгий день.

_____________________________________________

Хику (на даганском — тхика) — состояние полного блаженства, нирвана. В действительности — коматозное состояние, при котором прекращаются обменные процессы в организме, замедляется работа сердца, умирают клетки мозга. В итоге — смертельный исход. Хику достигается как самовнушением, так и с помощью наркотических и психотропных средств.

Рубаб — смычковый музыкальный инструмент

Джемба — вид барабана

Аффаит — особый сорт угля, обладающий высокой теплотворной способностью.

Дамран — праздник лета в Доугэнне

Ойрен — слабоалкогольный шипучий напиток, похожий на квас

Vikhar, викхар — толкователь правил, законов, обычаев. В Амидарее юрист, защитник

Кандыр — женская половина дома

Бохра — арена под открытым небом для зрелищ, с рядами поднимающихся сидений.

Вира — денежное или материальное возмещение за преступление, проступок.

Смесок — ребенок-полукровка, чьи родители принадлежат к разным нациям.

Калым — выкуп. Как правило, калым вносит жених родителям невесты

Htod im Luna — Меня зовут Люня

Рикитим — человек, разбирающийся в специях, приправах и пряностях

Маддабы — брачные, свадебные браслеты

Сагриб — охранник, сторож

3

Безопасность. Защита. Уверенность. И солидарность.

Забытые ощущения и оттого непривычные.

Пожалуй, это главное и самое важное, что получила Айями, приехав с семьей в Беншамир. Не нужно запираться на сто засовов, не нужно остерегаться злых слов и недобрых намерений, а об угрозе недоедания и подавно не думается.

Опасения о рабстве, непосильном труде и голодном изморе разбились вдребезги. В действительности оказалась светлая комната в домике, сподручная работа на фабрике и разнообразный рацион, пускай не изобильный, но и без растягивания остатков каши на день или на два.

Поселок назывался Рамалиной — в память амидарейского города, сожженного и сровненного с землей при наступлении даганской армии. Беженцы, спасшиеся из огненной западни, первыми заселились в свежепоставленные дома в поселке. Чтобы не нагнетать обстановку конфликтами с горожанами и обезопасить амидарейцев от произвола, поселок обнесли стеной, а для сообщения с внешним миром поставили ворота. Они не запирались, но охранялись, хотя Айями рискнула бы выйти в чужой враждебный город в последнюю очередь, впрочем, как и остальные амидарейцы.

Рамалина условно поделена на две части. В одной половине живут одинокие женщины с детьми, в другой — семейные пары и одинокие холостые мужчины, но общаться меж собой и тем, и другим не запрещено, к тому же, на семейной половине сосредоточены все важные здания посёлка — школа с библиотекой, кладовая, детский сад, ясли, лазарет, купальня, есть даже танцплощадка.

Одинокие мужчины оказались в Рамалине после тяжелых ранений, попав в плен. В Даганнии их выходили и предоставили выбор: вкалывать в шахте или отправиться на поселение в Беншамир. Среди них много увечных — израненных, безногих, безруких. Есть мужчины, попавшие в плен после капитуляции, их держали в тюрьмах и лагерях Амидареи, а потом депортировали сюда, кому-то из них повезло, их отыскали жены и согласились уехать вместе, чтобы не разлучаться.

В поселке организована водоподача и водоотведение. Как сказал Имар, по этому поводу в Беншамире ворчали, что чужеземцев обеспечили комфортом раньше, чем даганнов.

— А чего тут думать? Копай и клади трубы, не изгаляясь. В городе нужно изворачиваться, здания построились раньше, чем началось благоустройство. Чтобы проложить трубопровод без сноса здания, нужно иметь большую выдумку, — поделился он инженерными трудностями.

Экономя на материалах при возведении жилья для амидарейцев, строители устанавливали общую коробку, деля ее на несколько хозяев — с общими стенами и отдельными дверями на четыре стороны света. Если увеличится семья, с легкостью можно убрать перегородку, добавив лишнюю комнату. Семья Айями приехала в числе последних беженцев, им досталась комната в полупустом доме. С противоположной стороны живет Анастэль с двумя детьми. И та, и другая семья занимают две комнаты, а оставшиеся две — пустуют.

— Столько места пропадает, почему нельзя убрать перегородки и расширить помещение? — посетовала Айями.

— Даганны не разрешают. Сказали, вторая комната добавится лишь при увеличении семьи, — пояснила Анастэль: — Сама подумай, как можно её увеличить?

Правильно, только появлением еще одного ребенка. Или двух. А у ребенка должен быть отец. Потому и обменялись соседки многозначительными взглядами.

Вот и стоят полупустые дома, правда, их немного. Планировался поселок на полторы тысячи эмигрантов, включая детей, в реальности же в домиках проживает чуть больше тысячи человек. И все равно это ого-го сколько народу. И среди них — ни одного земляка Айями, к её удаче.

Зато для беременных женщин и матерей с младенцами созданы комфортные условия в части просторного жилья, бытовых удобств, обеспечения питанием, одеждой и прочими вещами, и не потому что младенцами являются смески*, как их назвала Анастэль в разговоре, а потому что к матерям и детям у даганнов принципиально бережное отношение.

В жилищах скудная обстановка — самая необходимая мебель, как и посуда, и прочая утварь, но и этого более чем достаточно. И поставить своей целью улучшение условий проживания за счет пополнения численности даганской народности особого желания у Айями нет.

На одном поезде, помимо неё и её семьи, приехали три женщины с детьми, позже прибыл последний состав с двумя беженками, и на этом появление новых переселенцев в Рамалине прекратилось. Конечно же, к новичкам, приехавшим из Амидареи, проявили повышенный интерес на обеих половинах поселка, вернее, к привезенным ими новостям. Что там, на родине? Что стало со столицей? Правда ли, что даганны покинули завоеванные земли, и можно возвращаться на родину? С жадным любопытством расспрашивали, но Айями рассказывала скудно, растерявшись интересом к своей персоне, было бы гораздо спокойнее, если бы её не замечали. Она неустанно твердила про себя свое новое имя и, бывало, путалась, как и Эммалиэ, но они обе старательно поправляли друг друга. И Имар звал ее чужим именем, но тоже забывался, порой называя по-прежнему, и то хорошо, что не прилюдно.

Для неразговорчивости имелась и другая причина.

По приезду и заселению, не успели женщины разобрать баулы и чемоданы, как раздался стук в дверь. Мальчишка-подросток, вежливо поздоровавшись, уточнил:

— Филавель лин Семина?

— Да, это я, — ответила настороженно Айями.

— Через час приходите в школу, бурмистр хочет поговорить с вами.

Приказной тон приглашения напряг.

— Это обязательно? — поинтересовалась Айями.

Мальчишка пожал плечами, мол, меня просили передать, а там уж ваше дело, соглашаться или нет.

— А где школа?

— На той стороне, — неопределенно мотнул он головой. — Десять минут ходу. Не ошибетесь.

И убежал.

— Пойдешь? — спросила Эммалиэ.

— Придется.

Не стоит начинать знакомство с местными амидарейцами с высокомерного игнорирования. Тем более, с местным начальством.

— Айя... Фила, будь осторожна со словами. Сначала думай, а потом говори, — растревожилась Эммалиэ.

— Лишнего не скажу, — заверила Айями. — А кто такой бурмистр?

— Наверное, тот, кто всем тут заправляет.

Какая она, здешняя власть? — вздохнула Айями нерадостно. Наверное, строгая и суровая, и порядки у неё такие же.

Поселок состоял из однотипных домиков, разделенных на квадраты перекрестиями улиц и огороженных аккуратными белыми заборчиками. Общественные здания располагались на другой половине поселка, противоположной той, где выделили жилище для Айями и её семьи. Уже позже она узнала, какое здание и для каких нужд приспособлено. Следуя логике, определила: если во дворике играют малыши — значит, это детский сад. С крыльца другого здания высыпала ватага мальчишек — наверное, это и есть школа.

У калитки разговаривали двое мужчин.

— Здравствуйте, — прервала их беседу Айями. — Как мне увидеть бурмистра? Я приехала сегодня.

— Пройдемте, — отворил калитку один из них. — Мы вас ждали. То есть, не вас конкретно, — исправился он, — мы ждали тех, кто приехал утренним поездом.

Для знакомства отвели комнату, очевидно, являвшуюся классом. Два ряда столов и стульев — для учеников, на гвоздиках — географические карты, портреты писателей и поэтов в рамочках. И не подумаешь, что школа находится в дикой варварской стране.

В классе ожидали несколько мужчин, расположившись за столами, точно ученики. Перед одним из них лежала карта, занявшая всю поверхность стола. Айями напряглась. Что им известно? О чем они будут спрашивать? Станут ли бросать презрительные обвинения в малодушном бегстве из Амидареи?

— Добрый день, — кашлянул один из присутствующих. — Я секретарь, на мне лежит вся канцелярская рутина в поселке. Это наш бурмистр, Хорхель лин Петру, — указал он на мужчину с аккуратной бородкой.

Бурмистр был зрел годами, рус и внимательно изучал новоприбывшую. Айями машинально прикрыла щеку ладонью, пряча малозаметный след от синяка, тот не успел сойти полностью, оставив бледно-желтый ореол. Позже она узнала от Анастэль, что бурмистр — полковник амидарейской армии, попавший в плен с тяжелейшим ранением. Вместо ноги у него костыль до бедра, скрываемый брюками, и при ходьбе полковник опирался на трость, а правая его рука висела плетью, но он не растерял военной выправки и умудрялся управляться рукой, не утерявшей здоровья. Должность бурмистра — выборная, и обитатели поселка наделили Хорхеля лин Петру полномочиями представлять их интересы.

Айями поздоровалась и, сев, замерла в ожидании.

— День добрый, — промолвил бурмистр, голос у него оказался тихий, но твердый. — Никакого особого умысла в нашей просьбе нет. Видите ли, многие из нас оказались в этой стране волей обстоятельств и против своего желания. Поселок функционирует почти три года, вот и представьте, как долго у нас нет достоверной информации о том, что происходит на территории Амидареи.

— Я не знаю ничего полезного, — поспешила ответить Айями.

— Полезной может оказаться любая мелочь, — заверил он. — Мы пришли к определенным выводам на основании рассказов очевидцев... беженцев, приезжающих в поселок. И хотели бы убедиться... Ваш рассказ может помочь и подтвердить наши предположения.

Айями пожала плечами, продолжая молчать.

Мужчины переглянулись.

— Из какого города вы приехали?

Айями назвала. Видимо, настолько маленький городишко, что вызвал затруднение с определением его местонахождения на карте Амидареи. Кое-как мужчины нашли нужное название среди параллелей и меридианов и поставили точку-отметку. Карта была испещрена похожими точками — беженцы приезжали в Рамалину из разных мест, в том числе, и оттуда, где проходили ожесточенные бои.

— Удивительно,— потер нос один из мужчин, разглядывая карту. — Фронт проходил выше, получается, город был нетронут.

— Да. В целом, — ответила Айями. — Сохранились все здания кроме тех, что грабили мародеры.

— Даганны бывали в городе?

— Они организовали гарнизон. Обустроили тюрьму, прачечную. Офицеры жили в гостинице.

— То есть, они пребывали в городе, начиная с капитуляции и до недавнего времени?

— Да, последние машины даганнов ушли из города недели две назад.

— Как вам удалось выжить?

— Я устроилась переводчицей.

— Вы знаете даганский? — удивился мужчина с уродливым рваным шрамом на лице, задевшим губы и подбородок.

— Более или менее. Основы языка знала со школы, но все равно пришлось учиться заново.

— В чем конкретно состояли ваши обязанности?

— Я переводила тексты. С амидарейского на даганский, — сказала Айями и замерла, ожидая обвинений в предательстве и продажности за брикет крупы.

— А прочее население?

— Выживали, как могли. Женщины работали прачками, медсестрами, поломойками. Комиссованные мужчины разбирали брошенные дома. Пленные из тюрьмы рубили лес, его вывозили в Даганнию.

— Составами или машинами? — уточнил секретарь.

— По-разному.

— Даганны ушли из города две недели назад. Почему вы решили покинуть город?

— Потому что жители повесили мою напарницу. И других женщин. Их наказали... — голос Айями сорвался.

— Вот, держите. — Ей протянули стакан с водой. Айями сделала глоток, руки дрожали, зубы застучали о стекло.

— Их наказали за сотрудничество с даганнами, — закончил фразу секретарь, а присутствующие и не подумали воскликнуть: "Так вам и надо, продажным бабам!". Наоборот, хмуро молчали и злорадства не выказывали.

— Садясь на поезд, вы видели границу? — спросил бурмистр.

— Да.

— Граница обычно бывает между двумя странами. С одной стороны — даганская территория. А с другой?

Айями молчала.

— Каково ваше мнение? Чьи земли теперь с другой стороны границы? — повторил бурмистр. Ни угрозы в голосе, ни требования дать ответ, простое любопытство.

— Риволийские, — ответила Айями.

— Вот видите! Всё сходится, — хлопнул ладонью по столу мужчина со шрамом.

— Погодите, Лионель. Почему вы так уверены? — обратился бурмистр к Айями.

— У нас в городе говорили: уйдут даганны — придут союзники. Все верили в это.

— Союзники — это хорошо, — сказал бурмистр, но по голосу его выходило, что ничего хорошего. — Союзники помогали нам в войне...

— проиграть! — закончил зло Лионель.

— Хотели бы вы, Филавель лин Семина, вернуться назад, зная, что безвластие закончилось, и наши союзники взяли бразды правления в свои руки? — спросил бурмистр, проигнорировав эмоциональный выпад соратника.

Знал он всё, и возможный ответ знал задолго до того, как пригласил Айями на беседу. Знал, но почему-то хотел услышать от нее.

— Нет, — ответила твердо Айями, глядя ему в глаза. — Даганны в неформальных разговорах советовали уезжать в их страну до того, как стает снег. Я не верила, а зря.

— Вот видишь, — вступил в разговор молчавший доселе мужчина, обращаясь к бурмистру. — Нашу страну поставили раком и е*ут, а мы здесь, заперты в варварском вонючем городе вместо того, чтобы изгонять предателей с нашей земли.

Айями аж глаза потупила, смутившись разухабистой руганью.

— Наша война окончена. Заново её не переиграть, и земли уже не наши, и до предателей не добраться, — припечатал бурмистр, и властность тона заставила мужчину примолкнуть, не говоря о струхнувшей Айями. — Другой вопрос, что мы скажем людям. Три четверти нашего поселка — женщины с детьми, и не для того они прошли через ад, чтобы теперь выбирать хику*, узнав, что им некуда возвращаться. Все мы рассчитывали рано или поздно вернуться в Амидарею, — пояснил он, обратившись к Айями. — Вы непохожи на человека, который поддастся панике и начнет распространять упаднические слухи, поэтому прошу не рассказывать никому о сути нашего разговора.

Айями кивнула. Доверительной болтовни ей хватило с лихвой, ребра до сих пор болят, и голова тоже.

— Потребуем от даганнов ясности в нашем положении, — сказал секретарь. — Они вывезли из Амидареи всё, что успели, объяснив грабеж заботой о нас. Они же и границу определили, поделив наши земли с риволийцами...

— Обсудим позже, — прервал бурмистр и обратился к Айями: — Филавель лин Семина, благодарю вас за содержательные ответы, вы немало нам помогли. Устраивайтесь, обживайтесь. Здесь безопасно, ничего и никого не опасайтесь. О любом случае угроз со стороны амидарейцев или даганнов сообщайте немедленно.

— Спасибо. До свидания, — сказала Айями и вышла.

Более она не общалась напрямую с бурмистром, но видела его на танцах. И полковникам не чуждо ничто человеческое. Он сидел на скамейке, расположив на высоком табурете увечную ногу, скрываемую светлыми парусиновыми брюками, в компании сотоварищей, и разговаривали они не о делах, а о чем-то веселом, потому что смеялись до слез. И все — женщины, мужчины, подростки — относились к бурмистру с большим уважением и почтением.

— Местное руководство догадалось о предательстве Риволии и понимает, что возврата на родину нет. И всячески оттягивает момент, когда придётся рассказать людям, потому что опасается повальных хику* — поделилась она с Эммалиэ по возвращению в домик.

— Надеюсь, здесь мы, наконец, обретем лидера, которого так и не дождались в Амидарее, — ответила та. — Под сильным руководителем и народ будет силен духом и не подумает о ритуальных самоубийствах.

Надо сказать, победители строго-настрого запретили культ Хикаяси* в поселке, как и приготовление нектара хику*. Вот святым поклоняйся на здоровье, молитвы читай — во имя жизни, а не во славу смерти. Наивные даганны. Поставь амидареец целью найти дорогу в царство мертвых, никакие запреты не остановят душу, жаждущую сбросить путы бренных тягот.

Позже прокатилась по поселку новость: Хорхель лин Петру при очередной встрече с уполномоченным представителем клана, заправляющего в городе, потребовал от него правды, а именно: какое будущее ожидает проживающих в поселке людей? Неужели им до конца жизни суждено жить за высокими стенами в изоляции?

Представитель клана оказался неплохим дипломатом и сообщил, что союзники, воспользовавшись безвластием в поверженной стране, прикарманили территории и устанавливают на них новые порядки, а даганнам удалось вырвать часть земель за Полиамскими горами, и теперь там проходит граница. Чувства амидарейцев понятны, но нужно потерпеть, невозможно сдвинуть мгновенно колеса даганской телеги, потому как у них действует заведенный веками уклад: законы принимаются, начиная снизу, от кланов, и до верху, то есть, до Большого Круга. Но изменения обязательно произойдут, и клан Саблезубых тигров будет о них ходатайствовать, и Большой Круг тоже понимает, что нужно учиться жить заново и вместе. Но для изменений требуется согласие большинства кланов, и над этим ведется колоссальная кропотливая работа, а иначе в стране начнется гражданская война. А еще требуется согласие амидарейцев для сотрудничества, без него невозможно движение вперед по пути мирного сосуществования.

Выслушала Айями новость от соседки и переглянулась понимающе с Эммалиэ. Ох, лисы кругом, сплошь лисы, не решились даганны признаться, что давно заключили соглашение с союзниками о дележе побежденных земель. Ну да ладно, ей ли лезть сейчас на амбразуры, рассказывая людям правду? Зачем сеять смуту и раздор между двумя народами? Главное, мы живы и здоровы, а о том, что будет потом, подумаем завтра. Быть может, не обманул даганн из клана Саблезубых тигров, и когда-нибудь жизнь изменится к лучшему. Она-то, Айями, уж сколько лет прожила на белом свете, а из своего городка никуда и не выезжала и в других местах не бывала, а теперь Рамалина заменила ей покинутый городишко, и особой разницы меж ними нет, разве что местный климат — полная противоположность амидарейскому, и люди здесь не сидят поодиночке в своих домах, а стали сплоченнее, и обострилась у них гордость за свою нацию. Айями же, наоборот, нужно спрятаться и не высовывать носа, чтобы её не опознали по настоящему имени, ведь в Даганнию уехало немало народу, и тут легче легкого встретиться с бывшими горожанами.

Благословенный край Триединого*. Горячее солнце, горячие ветры, горячая земля, горячий воздух. Даже небо горячее, и пышет от него раскаленным зноем.

В Беншамире жарко, тут и зимы теплые и мягкие, характерные для центральной части страны. Зато севернее в горах и южнее в пустыне — переменчивый климат, и холодные ночи летом.

Ветры в Беншамире жгучие, дуют, кожу высушивая, оттого и выдают амидарейцам крем и вазелин — смазывать потрескавшиеся губы и обветрившиеся руки. Амидарейцы легко обгорают, поэтому стараются не оголять телеса на солнце и носят головные уборы — дети в панамках, женщины в платках и косынках, мужчины в соломенных шляпах, которые мастерски плетут в Рамалине.

Стираное белье высыхает на веревке в считанные минуты, и жажда стала делом привычным. Хотя Айями и дневной жары путём не видела, с утра приходят машины за работниками и увозят на фабрику, а к вечеру привозят назад. Фабрика расположена за городом и тоже охраняется.

Айями работает на стекольной линии — это новое направление в промышленности Беншамира. Надевает специальный костюм и обувь, подбирает волосы под косынку и идет в цех, где следит за правильной работой оборудования, в случае неполадок сообщает пожилому даганну, заправляющему работой цеха. К нему обращаются на "вы", а вот он не церемонится, окликает работников окриком "Эй, ты!" и, похоже, для него все амидарейцы — на одно лицо.

Работа посильная, четыре рабочих дня чередуются с одним праздным днем, не считая важных городских событий, тогда праздные дни объявляются внепланово. Амидарейцы не получают денег за труд, молодой даганн на проходной отмечает в карточке работника время входа и выхода, и отработанные часы являются мерилом в обеспечении пропитанием и вещами, которые доставляют в кладовую поселка.

Имар, узнав о работе на фабрике, предложил свою помощь в устройстве на непыльную должность — бумажки перебирать, бланки заполнять, но Айями категорически отказалась и обиделась пренебрежительным отношением к ее работе. Пришлось ему согласиться с решением Айями, что он и сделал с крайней неохотой.

— Чем я отличаюсь от других женщин? Знанием даганского в поселке никого не удивишь, тут многие говорят на вашем языке, и не имеет значения, лучше или хуже. Общаться-то могут и речь понимают, — внушала она недовольному Имару.

Даганны вменили в обязанность тотальное обучение поселенцев своему языку, начиная с четырех лет, для чего из Беншамира по определенным дням приходил преподаватель — мужчина с армейской выправкой и с пестрой от седины головой. Он вел занятия: днем — для детей всех возрастов, а по вечерам — для взрослых.

Айями освободили от занятий, посчитав словарный запас достаточным, для чего ей пришлось пройти собеседование с преподавателем. Если он и подивился беглому даганскому чужеземки, то виду не подал и над акцентом не посмеялся, поставив соответствующую отметку в карточке.

Дочку определили в детский сад, туда же устроилась и Эммалиэ — приглядывать за детьми других женщин и за Люней. После долгого заточения в амидарейской квартире дочка оказалась среди сверстников и, к удивлению Айями, не растерялась, а переполнилась радостными впечатлениями и завела новых друзей-приятелей. И перестала пугаться рослых смуглых и чернявых людей, привыкнув к их присутствию в своей жизни. Разговорный запас её рос, речь выправилась, и к полной неожиданности, Люнечка начала петь песенки по-детски чистым звонким голоском, а уж танцы как полюбила! Обмотавшись тряпицей и подпевая, порхала и прыгала по комнате.

В лазарет приходил врач из Беншамира, он принимал по определенным дням и часам, и, как ни сопротивлялись амидарейки со своей природной стеснительностью, а даганны отказались менять доктора, мотивируя высоким профессионализмом последнего, в частности, в родовспоможении, и настойчивые просьбы бурмистра не помогли. Мужчина такой же комплекции и такой же невозмутимости, как и военный врач Г'Оттин из гарнизона, осматривал детей и взрослых, назначал лечение и выдавал лекарства.

Айями с удовольствием бы пренебрегла визитом к даганскому врачу, но для трудоустройства требовалась его отметка в карточке. Он и Люнечку осмотрел, и Эммалиэ, вызвав румянец на её щеках, то ли от смущения, то ли от возмущения грубыми манерами.

Даганн пролистал папку с документами.

— Здесь не указан факт рукоприкладства с описанием причиненных травм, — сказал равнодушно.

— Документы были собраны раньше, чем... оно произошло, — выдавила Айями, испугавшись возможного дознавания.

Но врач не стал допытываться о природе телесных повреждений и, отложив папку с документами, велел улечься на кушетку. Надавливаниями и ощупываниями промял тело и голову и, произведя записи в карточке, выставил на стол флакончики и баночки с таблетками:

— Это пить, это употреблять после еды, разжевывая, это принимать на ночь. Приходить на осмотры каждую неделю. К работе пригодна.

— Представляешь, спросил у меня, когда прекратились циклимы, — сказала возмущенным шепотом Эммалиэ по пути в домик. — Как можно обсуждать такое с мужчиной, пусть он и считается врачом? И грудь обмял, разве это прилично, пусть и через кофточку?

— Ну-у, он и меня спросил о дате последних циклимов, — успокоила Айями, она-то успела привыкнуть к беспардонному отношению даганских эскулапов. И, побоявшись раззадорить возмущение Эммалиэ, умолчала о вопросе, заданном доктором:

— Когда произошел последний половой контакт?

Вопрос был задан небрежно и между прочим, но Айями поняла, что врать бесполезно, потому как рентгеновский взгляд даганна видел насквозь.

— Зачатие не наступило, — констатировал врач, выслушав ответ, и добавил пузырек к кучке лекарств: — Для благоприятного фона пить ежедневно по десять капель.

Айями чуть не закашлялась, услышав заботливое пожелание. Но спасибо сказала. Из вежливости.

В Рамалине проживала и докторша из амидарейцев, к ней обращались междусобойно, по срочным и деликатным делам, но Айями посматривала с долей настороженности на женщину. Та была немногим моложе Зоимэль и обитала в домике с сыном-подростком. Единожды проведя параллели с амидарейской врачевательницей, Айями не могла избавиться от надуманного предубеждения.

— Мне тут пришло в голову, если риволийцы проникли на ключевые посты в нашей стране и подвели её к гибели, почему бы им и в Даганнию не отправить вместе с беженцами своих шпионов, чтобы те следили, как даганны уживаются с нами, амидарейцами, — сказала она как-то.

— Вполне может быть, — согласилась Эммалиэ. — Если ты права, это будет следующий долгосрочный проект риволийцев.

— Получается, шпионы могут столкнуть нас лбами здесь, на земле даганнов, исподтишка провоцировать, разжигать рознь. Например, внушать отчаявшимся людям освобождение от проблем, приняв хику*.

— Да, они могут сталкивать и подзуживать. Или наоборот, не вмешиваются. Наблюдают и накапливают информацию, потому что у них другая задача, и они зарылись глубоко, как мина замедленного действия, — предрекла компаньонка и, заметив ужас на лице Айями, успокоила: — Или здесь нет тайных засланцев, и мы надумали себе пустое.

Она так и не рассказала Имару о риволийских шпионах — о врачевательнице и о мужчинах из партизанского отряда. Неизвестно, заинтересует ли его информация об иностранных резидентах, те люди остались в Амидарее, а даганнам начихать на землю, которую они продали союзнику. Он не настаивал на откровениях о случившемся во время облавы, видимо, считал, что воспоминания болезненны для Айями, да и ни к чему ворошить прошлое, потому что жизнь Филавель лин Семины началась с новой страницы. А Айями признала: сгоряча обвинив Веча сокрытии факта продажности, она не подумала о том, что и Имар, и В'Аррас, и У'Крам, и другие даганны знали давно, что Амидарея будет продана с потрохами, и ходили, насвистывая, по гарнизону. Потому что они победители, и им плевать, что станет со страной, страстно ими ненавидимой.

Самых маленьких от полугода и старше определяли в ясли, но таковых было по пальцам пересчитать, тем более, смесок*. И никто не показывал на их матерей пальцем и не попрекал, потому что понимали, чем им пришлось поступиться, чтобы прокормить старших детей. Зато беременных женщин оказалось не в пример больше, и размеры животов намекали на скорое появление на свет малышей-смесок*. Правда, не ко всем поселенкам приходили даганны из Беншамира. Айями мало волновало отцовство того или иного ребенка, потому как у каждой женщины свое отчаяние, подтолкнувшее к тому, чтобы лечь в постель с чужаком.

— Поначалу у нас пытались травить амидареек, приезжавших с животами, — сказала Анастэль, — Но, хвала святым, людям достало ума остановиться и перестать смотреть друг на друга с презрением. Мы ведь не от хорошей жизни согласились на такое, правда?

Айями кивнула.

— Мне подвернулась удача, повезло устроиться прачкой, — сказала Анастэль. — А так хоть зубы на полку клади, одолело такое отчаяние, я на всё была готова. Но на хику* бы не решилась, детей жалко. Итак жизни толком не видели, всё детство прошло в лишениях.

Айями представила себя на месте женщины, жившей напротив с двумя девочками: семилетней старшей и годовалой младшей, отцом которой был даганн, приходивший из города. Оставалось только гадать, где и при каких обстоятельствах пересеклись в войну их судьбы. И Айями могла бы сейчас прислушиваться к толчкам в увеличивающемся день ото дня животе, и вскоре бы убаюкивала младенца, напевая колыбельные, а Веч навещал бы её время от времени, неизменно возвращаясь к жене и сыну.

Представила — и возблагодарила святых, уберегших её от подобной участи.

Улеглось волнение, связанное с хлопотами по обустройству на новом месте, и упорядочились повседневные заботы. Но не проходило ни дня без того, чтобы Айями не обращалась к нему мыслями. Где он сейчас, что делает, и вспоминает ли о ней, хотя бы изредка? Удалось ли ему оправдаться? Спас ли он честь мундира — свою и своих товарищей?

Представляла, как он просыпается на заре и завтракает в окружении любящей семьи — и желала ему доброго утра. Представляла, как после тяжелого дня его спину растирает жена, разминая уставшие мышцы, — и желала ему доброго вечера. Представляла, как он целует любимого сына перед сном и как жену целует... и любит... тоже... — и, глотая слезы, желала ему ночи, какой у него еще не было.

Пусть будет счастлив, — повторяла шепотом, обращаясь к даганскому небу.

И поставила свадебную фотографию на полочку в углу, расположив рядом фигурки святых.

Фотография попалась на глаза Имару.

— Твоя дочь очень похожа на него, — констатировал он, взяв с полки снимок. — Ради детей, вы, амидарейцы, готовы поступиться всем. Спасибо Луне, если бы не она, мы с тобой никогда бы не встретились.

Растерялась Айями. В последнее время Имар смущал — словами, поступками. И иначе смотрел на неё, вводя в неловкое замешательство.

И в который раз пришла на ум мысль, усиленно ею отгоняемая. Имар рискнул всем — погонами, честью, именем — чтобы вывезти её семью из Амидареи. И ждет от неё благодарности — не словесного "спасибо" и вечной признательности за спасение. Он ждет от неё большего и хочет, чтобы она сделала первый шаг навстречу.

Имар появился в поселке недели через две после обустройства амидареек на новом месте и с разбегу выказал недовольство: и комната мала, нужно бы две, и кормежка скудна, в основном, мясные консервы и крупы, нужно бы поразнообразнее, и работа на фабрике тяжела, нужно бы полегче. Насилу Айями его отговорила от предъявления требований к соплеменникам, курирующим поселок, по улучшению бытовых условий для своей протеже.

Отговорила его от благодетельного порыва, а сама не уставала благодарить за спасение, и Имар морщился досадливо, видимо, претила ему амидарейская вежливость. Недоумевала Айями: благодарность искренняя, и нет в ней никакого подвоха. Слов — и тех не хватит, чтобы выразить ее безмерную признательность, а как по-иному отблагодарить Имара, она не знала.

Он ходил по поселку как у себя дома, уверенно и по-хозяйски, заходил в гости к Айями, отворяя калитку и стуча в дверь, и никто из амидарейцев и слова едкого не сказал и не бросил в лицо обвинения в распутстве. Приходя, Имар неизменно приносил разные лакомства, как Айями его ни уговаривала, что подобное расточительство излишне, и что не стоит ему утруждаться.

— Я же не тебе несу, а дочке твоей, — ответил он шутливо. — Знаю, что тебе трудно сказать спасибо, проще меня отругать.

И опять Айями благодарила его за щедрость, восприняв упрек буквально и не поняв подшучивания.

Имар с налету перешел на "ты" в общении, пришлось и Айями отвечать тем же.

Правда, у него не всегда получалось наведываться в поселок, находились срочные дела в городе, и в такие вечера Айями с дочкой и Эммалиэ отправлялись на танцы.

Эммалиэ нашла в поселке товарок, женщин в возрасте, приехавших из Амидареи с внуками и с дочерьми. Они рассаживались на скамейках и беседовали, приглядывая за детьми, которые прыгали и скакали в игровом уголке, сконструированном поселковыми умельцами. На танцевальной площадке плясали под незатейливую музыку. Среди проживавших в поселке амидарейцев нашлись музыканты: мужчины играли на гитарах, подросток аккомпанировал на скрипке, а девчушка — на флейте.

Такими вечерами на площадке было шумно и весело. Амидарейцы и песни пели, и танцевали.

Мужчины становились в круг и, обнимая соседа за плечи, притопывали незамысловатые па под ускоряющуюся музыку и при поддержке зрительскими аплодисментами. Или вставали вместе — и женщины и мужчины — и, держась в танце за руки, плясали, сужая и расширяя круг. В такие моменты Айями чувствовала себя частью дружной общности, частью великого народа с богатой культурой и традициями, и её переполняло чувство единства и солидарности. Амидарейцы и парами танцевали — с притопами и прихлопами, с разворотами "руки в боки" и со смехом.

А после танцев наступало время воспоминаний. Выносили табуреты на середину, и мужчины пели, перебирая струны. Плакали гитары, выворачивая душу наизнанку, и вторила скрипка, смычок порхал по струнам, и от печальных наигрышей грудь сдавливало щемящей тоской, и женщины, пряча лица в ладонях, отворачивались, глотая слезы, сдерживая рыдания. И по окончании стояла долгая тишина, и никто не хлопал исполнителям. После такого не хлопают. Вспоминают, вздыхая, избегая смотреть друг другу в глаза, и расходятся в молчании по домам, и в сердце у каждого своё, выстраданное не на раз, спрятанное глубоко и взбаламученное, поднятое со дна парой романсов.

Видимо, Имар считал, что времени, проводимого вместе, недостаточно, и как-то в праздный день предложил прогуляться по городу.

— Разве ж можно? — удивилась Айями и испугалась. Страшно выходить из поселка, здесь безопасно и надежно, а Беншамир полон враждебных даганнов.

— Наденешь никаб* и юбку, никто и не догадается. Не бойся, тебя и пальцем тронуть не посмеют.

К её удивлению, Эммалиэ поддержала авантюрную идею:

— Сходи, развейся, а мы с Люней пойдем в гости. Потом расскажешь, что и как, интересно ведь, как живут в Даганнии.

Посомневалась Айями, покусала губы в задумчивости, поглядывая на Имара, и... согласилась, правда, не без страха.

Она и спрашивать не стала, как и где Имар раздобыл одеяние. Юбка оказалась длинной, пестрой и широкой в талии, пришлось Эммалиэ наскоро ее ушить, наживулив нитками. И цветастый никаб Имар помог надеть на голову так, чтобы волосы спрятались под покровом.

— Вот так крепится и скрывает лицо, оставив глаза, — показал перед зеркалом.

И замолчал. Стоя позади, смотрел безотрывно на Айями в отражении, забыв, о чем говорил. Сглотнув, она выскользнула из мужских объятий. Покрутилась, и юбка взметнулась колоколом:

— Ну как?

Люнечка захлопала радостно в ладоши, а Имар, улыбаясь, протянул руку:

— Пошли.

Ладонь его оказалась горячей. И надежной.

— На улице жара, а у тебя прохладные руки, — сказал Имар, когда они подошли к воротам, отделявшим поселок от большого мира.

Айями в страхе сжала его пальцы, притормозив. Имар ободряюще улыбнулся, сказал беззвучно: "Все хорошо, не бойся" и отворил калитку.

Каждый день она смотрела с крыльца на далекую стену с крышей, опоясавшую поселок, — там, за нею, другой мир, в котором живет Веч. А теперь вблизи стена стала еще выше и монументальнее.

Оказалось, не заперто, выходи и иди, куда хочешь, но в пределах города и в сопровождении даганна. Охранники у ворот поднялись со своих мест, но Имар сказал что-то коротко, и они вернулись к своему посту. И автоматов при них нет, лишь на поясе в ножнах у каждого — по две кривые сабли, остро заточенные и устрашающие.

Город ошеломил. Необычностью своей, экзотичностью и колоритностью, категорически отличной от всего, что осталось в Амидарее. Высотностью не более трех этажей. Зданиями из каменных блоков песочного цвета, называемых песчаником. Натянутыми пологами для создания мало-мальской тени. Базарными площадями и лавками.

Цивилизованность удивительным образом сочеталась с дикарскими проявлениями.

Имар показал Дом земли — здание, где решались все важные дела города и клана. На доске расписаний, висящей у входа, стоял жирный меловой прочерк — сегодня не планировались ни судебные заседания, ни прочие общественные мероприятия. Имар распахнул мощные двухстворчатые двери, приглашая войти. Внутри было безлюдно, в середине круглой залы стоял грубо обтесанный камень с очертаниями свирепого хищника — тигра.

— Это тотем. Священный символ нашего клана, — пояснил Имар. — Осторожно! — воскликнул он, когда Айями потянулась рукой к камню.

Она испуганно отдернула руку, а Имар засмеялся.

— Я пошутил. Наоборот, к тотему нужно прикасаться, и он поделится своей силой.

Айями насупилась, обидевшись, и ему пришлось покаянно извиняться.

— Пока не простишь, с места не сдвинусь, — пригрозил Имар. И не поймешь, то ли опять шутит, то ли серьезен.

Конечно же, она заверила, что и не думала сердиться на невинный розыгрыш, и Имар, хмыкнув, продолжил экскурсию.

Оказывается, в каждом клане есть такой дом, только называются они по-разному, у земных кланов это Дом земли, у небесных — Дом воздуха, у штормовых — Дом воды.

— В обычные дни женщин сюда не допускают, здесь решают дела мужчины. А в праздные — ходи, любуйся на здоровье, — сказал он с веселой ухмылкой.

Айями вспомнила, еще в Амидарее он рассказывал, что его клан отделился от клана Огненных тигров два столетия назад, и приключился парадокс: "дитя" стало развиваться быстрее, намного обогнав "родителя". Огненные тигры уступили своему "ребенку", превратившемуся в один из крупнейших городов страны.

Дом земли считался старейшим архитектурным зданием Беншамира, о чем свидетельствовала эрозия камня, десятилетиями обдуваемого горячими ветрами. И прохлада в здании дышала благородной стариной. Подивилась Айями тому, что городские архитекторы с давности были знакомы с принципами возведения сложных геометрических форм, несмотря на устоявшийся стереотип о дикости и неграмотности даганнов.

От Дома земли Имар повел свою слушательницу дальше по улице. На Айями обращали ровно столько внимания, сколько его требуется, чтобы посмотреть и отвернуться. И никаб на её голове никого не удивил, наверное, считался привычным элементом одеяния. Айями чувствовала себя защищенной, словно она в домике, и горячая ладонь Имара добавляла уверенности.

Улицы полны женщин и детей, зато мужчин — попальцам пересчитать, наверное, им некогда прохлаждаться, их напрягают повседневные заботы и хлопоты, требующие мужского участия.

Оказывается, даганки вовсе не великанши, как их мужчины. Есть разные женщины: и рослые попадаются, но их мало, и невысокие есть, и ростом как Айями, и повыше неё, но всех их объединяет одно — пышность форм и округлость тела в груди, в бедрах, в талии. Многие женщины с возрастом укрупняются вширь, а к преклонным годам их фигуры совсем расползаются.

Среди даганок попадаются беременные, скрывающие большие животы под просторными халатами. А в целом, женщины носят пестрые яркие юбки, пестрые сорочки, здесь всё яркое, как и сами жители, красивые притягательной смугло-чернявой внешностью и темными, почти черными глазами.

Колоритности даганнам не занимать. Колоритны цветастые одеяния, колоритны шальвары — широкие штаны с резинками по краю брючин, колоритны женские украшения — обязательные бусы, серьги, кольца, браслеты. И лебеки* — пояса — тоже колоритны, как и обувь. И жилища колоритные, и еда, и образ жизни — об этом Айями узнала благодаря Имару.

— Украшения, имеющие ценность, матери передают дочерям по наследству, — пояснил он. — Хочешь какое-нибудь?

— Нет-нет, спасибо, — поспешно ответила Айями, и они двинулись дальше.

Имар показал и Бохру* — большую круглую арену с рядами сидений, конусообразно расширяющихся кверху. Сегодня увеселений не было, и на тренировочной площадке разминались даганны. Ну, как разминались... атаковали друг друга небольшими кривыми ножами с зазубринами, отскакивали и нападали, с подсечками и кувырками. Взмах ножа — и темная полоса проявилась на боку противника, но тот и не пискнул, продолжая размахивать оружием и напирая на соперника по драке.

— Ножи настоящие?! — Айями в ужасе схватила своего спутника за рукав. — Он же истечет кровью!

— Не истечет, — успокоил тот. — Сам виноват, коли подставился.

— И все равно не понимаю, как можно избивать друг друга, рискуя здоровьем и жизнью.

— В наших драках не бывает смертей. А если и бывают, то с убийцы спросят по всей строгости и накажут по справедливости. Никто и никого не загоняет в круг насильно. Надо же как-то спускать пар, не то мы давно бы истребили друг друга, — хохотнул Имар.

Но Айями шутку не поддержала. Наоборот, настроение испортилось, и Имар это заметил.

— Пойдем дальше, — потянул за руку.

И показал общественную купальню — одноэтажное здание, облицованное светлым мрамором. Работало это заведение день через день поочередно для мужчин и женщин.

— У нас тоже есть купальня в поселке, — сказала Айями. — Приходится чуть ли не каждый день споласкиваться, ужасно жарко, пот льет ручьем.

— Терпимо, — улыбнулся Имар. — Я здесь родился и привык к здешнему климату.

— А почему в городе нет бань? В гарнизоне была баня.

— Потому что сейчас лето. Зимой купальни превратятся в бани, — пояснил он. — Там банщики шоркают пятки до зеркального блеска, — скопировал слова Айями, сказанные ею когда-то, и засмеялся, вызвав её смущение.

Они бродили по узким городским улочкам и, наконец, вышли к шумной базарной площади. По ее периметру тянулась открытая терраса с растянутыми пологами разнообразных расцветок. Под ними прятались от палящего солнца ряды специй, тканей, украшений, посудные лавки, скобяные, сувенирные, благовонные. Возле лавки с мехами бурно торговались даганны с разрисованными лицами и бородачи, привлекая к себе внимание зевак зычными басами.

— Погоди, — сказал Имар и подошел к пожилой женщине в черных одеяниях, сидевшей под навесом. Черный цвет — редкость для Беншамира, потому как жители предпочитали яркую одежду с жизнерадостными рисунками.

Женщина ловко раскатывала слой теста на большом плоском камне меж её ног, припыливала мукой, потом укладывала тесто на другой камень, лежавший в жаровне с тлеющими углями аффаита*, и блин пропекался на глазах. Женщина заворачивала в него начинку — кусочки фруктов в густом сиропе, обильно посыпая специями из глиняного горшочка.

Стойкая даганка, — подумала Айями с уважением. На улице пекло, угли аффаита раскалены докрасна, а ей всё нипочем.

Имар подал монетку, и женщина бросила кусок теста из кадушки на камень. Руки споро мелькали, раскатывая скалкой блин и переворачивая его со звучными шмяками.

— Постойте, эсрим*, не нужно... Э-эх, — сказал Имар с досадой, забирая готовый конвертик с фруктами внутри. Достал вторую монетку из кармана и протянул женщине: — Такой же, только без специй.

Та воззрилась удивленно, мол, где видано, чтобы бессовестно портить начинку, не добавив перца для лучшего вкуса?

— Не успел предупредить, чтобы не добавляли гвоздику и имбирь, — пояснил он Айями на амидарейском.

Вскоре конвертик был готов, и Имар протянул спутнице лакомство.

— У меня же лицо прикрыто, — напомнила она.

— Я помогу открепить. Пойдем к фонтану, — потянул он прочь от базарной площади, туда, где на пересечении трех улиц тонкие струйки воды вытекали по трубам из стены, распадаясь мелкой пылью по водной глади.

Усевшись на парапете, они умылись, зачерпнув по горсти воды из неглубокой, но широкой чаши. Вода приятно освежала и бодрила.

— Вкусно и необычно, — похвалила Айями, съев фруктовый конвертик. И пальцы облизала.

— Внутри манго, банан, ананас.

— Я и фруктов-то таких не знаю, — призналась Айями и, вспомнив, спросила: — У нее на запястьях были сеточки из белых полосок. Что это?

— А-а, раньше такие знаки считались признаком замужества, — пояснил Имар. — Но это давнишний варварский обычай. Видишь, даже мы, даганны, признали свой обычай варварским, — ухмыльнулся он. — Сейчас уже никто не дарит маддабы* на свадьбах. Правда, изредка их надевают, чтобы поддержать традицию.

— А кто такие бородачи на базаре?

— Они приехали из горных кланов в Беншамир, наверное, по делам. Многие из них дают зароки или обеты и пока не добьются своей цели, не сбривают растительность с лица. Может, и мне дать зарок? — сказал он задумчиво. — Наверное, борода вырастет до колен. Или не успеет, как думаешь, Ама?

— Смотря какая цель, — улыбнулась она лукаво.

— А то ты не знаешь, — обернулся к ней Имар и ожег черным огнем в глазах. От неожиданности Айями отпрянула и чуть не свалилась с парапета в фонтан, но Имар удержал и к себе притянул. — Скажи, Ама, давать мне зарок или нет?

В ответ она только и смогла, что горячо замотать головой, мол, конечно же, не нужно, и не стоит зарекаться.

До ворот в поселок они добрались, как ни в чем не бывало, будто и не приключилось неловкого момента у фонтана.

— Понравилось? — спросил Имар.

— Да. Твой город раскрылся с неожиданной стороны, — похвалила вежливо Айями.

— Надеюсь, с приятной. Еще пойдем?

И ведь не скажешь "нет", потому что оскорбится. Он со всем своим радушием, пусть и приправленным многозначительными намеками, не поймет капризов Айями.

— Конечно. Как найдется время.

И у калитки расстались: Айями отправилась по дорожке к дому, и он с явной неохотой позволил её пальцам выскользнуть из плена горячей руки.

— До встречи, Ама.

По возвращению домой Айями рассказала об увиденном в городе, и Эммалиэ тоже впечатлилась описанием даганского колорита. А Люнечка, натянув никаб задом наперед и путаясь в длинной пестрой юбке, натанцовывала по комнате.

Эммалиэ сказала, понизив голос:

— Господин Л'Имар благороден, он спас нас от ужасного выбора. Ты нравишься ему, и когда-нибудь он даст тебе это понять.

— Вряд ли я интересна ему как... в ином плане, — сказала Айями, впрочем, неуверенно.

— Послушай меня и продумай, как вести себя и что говорить, чтобы не попасть впросак, если мои предположения подтвердятся. Не оскорби его случайным словом. Их вниманием нельзя пренебрегать, ты заметила? — поделилась Эммалиэ, подразумевая под словом "их" каждого из даганнов.

И то верно. У любого мужчины, будь то даганн или амидареец, вызовет раздражение заносчивая высокомерная цаца. И, упасите святые, затронуть даганскую гордость, лучше сразу съесть ложку перца взамен нектара хику*.

Вспомнился некстати и поцелуй в комендатуре, и ухаживания Имара, и упущенная возможность, о которой он позже остро сожалел. Давно это было, и в другом мире, в другой стране, и не с Филой лин Семина. Как бы повернулась её жизнь, если бы первым в тот зимний день ей попался не господин подполковник, а Имар, вернувшийся из командировки? Как изменились бы их судьбы, дай Айями ему ответ, и Веч вызвал бы тогда сородича на драку и покалечил бы или, хуже того, убил, и с его спины срезали бы клановый знак и изгнали с глаз долой?

Но сейчас всё иначе, Веч на другом конце страны живет счастливо со своей женой, а Имар здесь, в двух шагах в Беншамире, и только слепая и глухая женщина не поймет его намеков.

В другой день, как выдалось свободное время, Имар опять предложил прогуляться по городу в даганских одеяниях.

На этот раз он рассказал об устройстве жилищ. Оказывается, даганны живут большими дружными семьями, дом строится в виде квадрата, в центре которого находится двор, являющийся сердцем дома. Там есть колодец, а в зажиточных домах — скважина, но сейчас в городе проведена вода, и нет необходимости в отдельных источниках. Во дворе есть тренировочный круг для любимого увеселения даганнов — дурацкой мочилки*, которой они уделяют большое внимание. В доме, помимо общих помещений и купальни, есть комнаты для наемных работников, а также мужская и женская половины.

Помимо семейных жилищ возводятся и дома попроще для ведения дел, с мастерскими и лавками внизу и с жилыми комнатами — на втором этаже, в таких домах тоже оборудованы дворы, но позади здания. А караван-сараи строятся по принципу семейных жилищ, но предназначаются для заезжих путников и похожи на гостиницы в Амидарее.

— Наверное, у тебя большая семья, — сказала Айями, разглядывая дома на мощеной улочке, по которой они шли. Бесконечные глухие фасады из песчаника с глухими воротами и редкими узкими окнами, из-за тесноты пространства в улочку не проникали лучи солнца, но толку от этого ноль — тень все равно не давала прохлады из-за горячего воздуха, нагоняемого горячим ветром.

— У нас, даганнов, всегда были большие семьи — сказал Имар с гордостью и начал перечислять, кто живет на мужской половине, а кто — на женской.

— Кто-кто? — удивилась Айями, решив, что ослышалась. — Мачехи? Как так? Разве тебя воспитывала не матушка? Прости, это не мое дело, — зачастила она поспешно.

— Мне непонятно твое смущение, — ответил Имар. — Мачехи — это жены моего отца, первая и третья. Моя мать — вторая жена в его доме. Ама, разве ты не знала о наших традициях? — удивился он, заметив, что Айями остановилась в изумлении, запнувшись на ровном месте. — Разве тебе... эээ... не рассказывали?

И это стал единственный раз, когда он упомянул о Вече, хоть и косвенно.

О Вече они не говорили. Совсем. Как и о том, чем закончилось расследование по бою с амидарейскими партизанами, о выживших и погибших, о наказании, которое он понес, о том, где он сейчас живет и чем занимается. Потому что началась новая жизнь, и прошлому нет в ней места. Забудь о нем, нет его, исчез, умер, у него своя жизнь, а мы напишем наше будущее вместе, — дал понять Имар, об этом же говорили его глаза, его дела. И Айями чувствовала — открой она рот и задай вопрос про другого, всё испортится. Станет хуже, причем сразу же, потому как звери — они такие, на территории может быть только один и второго он не потерпит.

— Я не знала, — промямлила она ошарашено. — Про браки и семьи я слышала, но про многоженство...

— Это наши традиции, причем давние, — сказал Имар твердо. — Раньше у наших женщин были незавидные роли, они полностью зависели от мужчин, были необразованны, не могли самостоятельно зарабатывать, поэтому многоженство — своеобразное покровительство сильных над слабыми. После войны подобный семейный уклад стал более чем актуальным. Жены ведут совместное хозяйство в семье, растят общих детей, имеют право на наследство и другие привилегии.

— И они дружат между собой? — спросила с иронией Айями, и пренебрежительные интонации задели рассказчика.

— У нас так принято. Издревле, — ответил он с прохладцей. — Чтобы женщины не выдирали волосы друг другу и не ревновали, и не устроили членовредительство супругу, предпочтительны браки по сговору. Тогда и супруг относится одинаково ровно ко всем своим женам, никого не выделяя.

— А как же... как же по сговору... ну... — выдавила Айями, не решаясь договорить до конца.

— Как спать с нелюбимым человеком? — улыбнулся Имар. — Говори уж как есть. Не знаю, веками мы так жили и спали, и детей делали. У меня куча сокровных сестер и братьев, и три родных сестры со старшим братом. Правда, он погиб.

— Прости.

— Не извиняйся, это же не твоя вина. От него родились двое детей, матушка предложила снохе оставить их в нашей семье, но та не согласилась, забрала в свой церкал*. Когда вырастут, пусть сами решают, чей клан им ближе.

Айями растерялась от вороха информации, которую и осмыслить-то пока что не могла. Многоженство — несусветная дикость, по её мнению, но ей ли судить. Имар как-то сказал, что у амидарейцев — любовь к смерти в крови, а у даганнов — страстная жажда жизни, выражающаяся в повышенной плодовитости таким вот своеобразным образом.

— Если возле мужчины столько женщин, зачем ему мехрем? — спросила она, вспомнив слова Веча. Давние слова, сказанные в городке зимой, когда их отношения едва-едва начались.

— Не каждый мужчина может позволить себе мехрем, и физически, и материально, — ответил Имар со смешком. — Мехрем — для души и сердца.

Айями посмотрела на него с изумлением. Вешать на свою шею еще одну женщину, имея двух, а может быть, и трех жен, может только отчаянный человек. Но Имар и улыбаться перестал, и смотрел так... обжигающе, что ли. Опалил чернотой в глазах. Отвернулась Айями, смешавшись.

Если даганны заводят семьи, не руководствуясь чувствами, почему имя, произнесенное однажды во сне, прозвучало с невыразимой тоской? "Лайлин, любимая"... Может, это и не жена вовсе, а его мехрем? И ведь уверял, что у него лишь одна мехрем. Амидарейская.

Имар тоже оказался женат. Айями узнала случайно, он обмолвился как-то, назвав её женским, странно произносимым именем, причем не заметил, наверное, по рассеянности. Но странное дело, знание её не уязвило, как тогда, когда она узнала о семейности Веча. Пусть бы у Имара оказалось две жены и даже три, их наличие не трогало, не колыхало в душе струны... ревности, быть может?

— Кто такая О-ри-са? — спросила она, выговорив с трудом женское имя.

— Откуда ты знаешь? — удивился Имар. И смутился, что было непохоже на него.

— Ты сейчас меня так назвал.

— Не может быть, — потер он лоб. — Не замечал за собой.

— Ориса — твоя жена? — уточнила Айями и, получив раздосадованный кивок, спросила: — И дети есть?

— Да, сын. Ама, я постараюсь больше тебя не обижать.

— Обижать? Меня? — удивилась она. — Чем же?

— Называя тебя именем другой женщины. Это непростительно с моей стороны.

— Брось, я не в обиде, — сказала честно Айями и польстила его самолюбию: — Должно быть, она красива и умна, ты бы не женился на глупышке даже по сговору, у тебя не такой характер.

— Она... да, умна, — ответил Имар невпопад, наверное, опять витал мыслями в другом месте.

— А вторая жена у тебя есть? — спросила лукаво Айями.

— Нет, второй нету, — ответил он серьезно, не поняв шпильку. — Я виноват. Мужчине непозволительно путать имена своих женщин.

Айями чуть не подавилась воздухом. И невинное подтрунивание над Имаром перестало быть смешным. Он считал ее одной из "своих женщин". Вот так. И под сомнение не ставил, что может быть иначе.

Теперь она стала обращать внимание на многие мелочи. Как он ведет себя по-хозяйски, как держит её за руку, ведя по городской улице, как смотрит на неё и что и как говорит. И поняла, что на самом деле глупышка как раз она — простая и наивная. Потому что тигр имел намерения отнюдь не платонические.

Оттого и неловкость возникла, и зажатость её, и попытки уклониться от общения с выдумыванием разных поводов по хозяйству. Но Имар отказов не понимал, один раз выслушал и кивнул, второй раз нахмурился, но проглотил, а в третий раз сказал с недовольством:

— Походатайствую, чтобы тебе выделили еще один праздный день. Видно, на фабрике сели на вас и едут, работаешь без продыху, на домашние дела совсем не остается времени.

Закусила Айями досадливо губу, кое-как удалось переубедить его не вмешиваться, наоборот, сделает хуже, выделив её среди прочих работников. Имар уступил с неохотой, взамен вырвав согласие на совместную прогулку по городу.

Эммалиэ, узнав о своеобразной системе семейных отношений в Даганнии, долго пребывала в немом изумлении. И оглянулась — не слышит ли Люнечка — но та увлеченно играла с принцессой Динь-дон, не обращая внимания на разговоры взрослых.

— То, что у даганнов остались здесь семьи, было понятно еще в Амидарее. Но получается, все они — те, что служили в городке, и преподаватель у нас в поселке, и доктор — все они женаты не на раз и не на два? — Потерла она лоб в растерянности. — Постой, и господин Л'Имар тоже женат?

— Пока что единожды.

— И господин А'Веч... он тоже?

Айями пожала небрежно плечами, хоть и болезненно укололи её слова компаньонки, в самое сердце. Откуда же она знала, что нужно задавать вопросы правильно, выясняя правду о семейности господина подполковника? Следовало спрашивать у него не "ты женат?", а "сколько раз ты женат? ".

Дикость что ни на есть самая настоящая. Первобытность. Варварство. Хотя какая ей теперь разница?

— Отец не рассказывал мне о многоженстве, как и муж. У нас в гарнизоне об этом не говорили. А может, не знали. Мне, конечно, дали понять, что даганны — любители женских прелестей, но чтобы настолько...

— Для любования прелестями даганнин, помимо нескольких жен, имеет мехрем. Любовницу. Содержанку. Усладу очей и сердца, — пояснила Айями. — Это престижно и повышает статус мужчины.

— Получается, господин Л'Имар... он хочет... чтобы ты и он... — сказала Эммалиэ ошарашенно и умолкла, не договорив.

— Он рассчитывает, что я стану его мехрем, — ответила Айями, грызя ноготь.

— До чего же у мужчин всё просто, — пробормотала с досадой Эммалиэ. — И господин А'Веч, предлагая уехать с ним в Даганнию, полагал, что ты согласишься остаться его... э-э-э... мехрем?

— Я собиралась поговорить с ним. И просить, чтобы наши дороги... разошлись по приезду в его страну, — ответила Айями с заминкой, подбирая правильные слова. — Помешала случайность.

— Может, и господина Л'Имара попросить о том же?

— Имар спас нас, — ответила Айями коротко.

И имеет право на благодарность, — прозвучало недосказанное. На особенную благодарность от амидарейки, которая не может предложить ничего взамен. Кроме себя.

Молчала Эммалиэ. Вот как в начале разговора ошеломленно опустилась на стул, так и не вспомнила ни разу о кастрюле c супом, и опомнилась лишь, когда тот забулькал, выплескиваясь на плиту и пузырясь с шипением.

Молчала и Айями. Потому что не знала, как ей быть. Потому и голова разболелась от неразрешимых вопросов.

Как-то вечером Айями, прибираясь в комнате, услышала приглушенные удары в большом отдалении, эхо донесло глухие отзвуки, словно били во множество барабанов, наверное, в городе случился большой праздник. Несмотря на дальность расстояния, вибрация добралась до сердца, заставив его тревожно застучать без причины.

— Что это? — спросила она у Анастэль, встретившись с ней в общем палисаднике.

Здесь же и Люнечка играла в куклы с соседскими девочками. Она было испугалась далеких устрашающих звуков, но старшие подружки, как более привычные, успокоили, мол, не обращай внимания, здесь так принято.

— Даганны поминают таким образом своих усопших, — пояснила Анастэль. — Нечасто, но бывает. Говорят, давняя традиция. Тебе тоже неспокойно на душе? Вот пока не закончат бить, так и муторно, тоскливо делается, наверное, потому что мало веселого в том, чтобы вспоминать о покойниках.

— У нас память о близких выжжена в сердце, и ничем её оттуда не вытравить. Пока мы дышим, живет и память о них, — сказала Эммалиэ, закрепляя прищепками выстиранное белье на веревке. — И для этого не нужно бить в барабаны, распугивая души умерших.

Женщины, не сдержавшись, прыснули. Хотя тема-то скорбная, услышь Имар скабрезный разговор, не понял бы насмешек и оскорбился бы за весь свой народ.

Когда он в очередной раз появился на пороге домика, Айями спросила о недавнем барабанном бое и о том, что такое приключилось в городе.

— Поминание мертвых, — ответил он. — Это древний обычай. Кам*... шаман взывает к духам предков и близких, возвращает их из забвения, и духи шепчут, наставляют нас на правильный путь, помогают принимать решения, оберегают. Нельзя забывать своих близких, ушедших в тот мир. Когда-нибудь я покажу тебе наше капище*, оно находится за городом. Это сильное место. Там и компас не работает, и другие законы природы ошибаются.

— А как меня выпустят? Город тоже охраняется?

— Охраняется, если у клана есть средства на найм сагрибов*. Выйти за городские ворота ты сможешь только со мной, ну, или с другим даганном. Кроме того, нужно получить разрешение в Совете клана.

— Значит, мы, амидарейцы, находимся здесь под замком? — неприятно поразилась Айями. — Если я захочу навестить брата... то есть, захочу узнать, действительно ли его сняли на пленку для кинопоказа в Амидарее... то мне не разрешат поехать в тот город?

— Пока что нет. Ама, пойми, амидарейцы не могут разгуливать по стране без сопровождения. Прежде всего, охрана необходима ради вашей безопасности. Выйдя в степь, ты чихнуть не успеешь, как тебя похитят, и не возьмусь озвучить, что с тобой сделают, а если ты вдруг останешься в живых, то запросишь о смерти как о великом подарке.

— И что же, нам пожизненно сидеть в стенах поселка? — спросила она холодно, проигнорировав расписанные Имаром ужасы.

Он хотел было взять её за руку, но Айями подернула плечом, отстраняясь.

— Пойми, Ама, быстро только кошки родятся. Прошло меньше года после окончания войны, и чтобы мы научились смотреть друг на друга без ненависти, потребуется время.

— И сколько нам ждать? Всю жизнь? Жить в заточении, а по великим праздникам нас на поводке будут выгуливать за границу города, чтобы подышать свободой? — сказала Айями.

Обронила свысока и запоздало поняла, что опять понесло её с проклятым высокомерием, и опять язык, её враг, не сдержался — та напасть, о которой не раз предупреждала Эммалиэ. И Имар может оскорбиться услышанным, у него же особенная гордость. Даганская.

Но Имар не оскорбился и объявил торжественно:

— Обещаю, Ама, и мы, и дети наши — будем свободно ходить по земле, которая станет общим домом.

И опять ей послышалась многозначительность в его словах. Кого Имар подразумевал под словами "наши дети"? Люнечку и своего сына? Обобщил, имея в виду отпрысков обоих народов? Или на иное намекал?

Или у Айями паранойя, и ей кажется совсем не то, что слышится.

— Нас не предупредили об ограничениях на передвижение по стране, — пояснила она примирительно. — Думала, сядем на поезд, доберемся до нужного церкаля* и выясним про брата, ошиблась ли я насчет него. И о других запретах тоже не сказали.

— Ама, ограничения и запреты введены, прежде всего, ради вашей же безопасности. Но Большой Круг понимает, что нельзя вечно жить в изоляции, и проводит большую разъяснительную работу в кланах. Когда-нибудь мы обязательно придем к примирению, и запреты больше не понадобятся, — сказал вдохновенно Имар.

А у Айями-то и права нет топать ногой, выказывая недовольство ограничениями. Не так давно она находилась в одном шаге от смерти, а сейчас ее семья в безопасности, сыта, обута, одета и среди своих. Ни угроз, ни оскорблений — живи, радуйся и не возмущайся.

Но остальные амидарейцы не затыкали себе рот, как Айями, и задавались множеством вопросов касаемо точек соприкосновения и притирки двух народов. Смогут ли амидарейцы свободно перемещаться по стране, и когда это произойдет? Останутся ли поселки разрозненными, или амидарейцам выделят автономию? Разрешат ли поддерживать постоянную связь с другими поселками? Когда и как можно отправить риволийскому правительству ноту протеста о незаконной экспроприации земель? Об этом и спрашивал Хорхель лин Петру при регулярных встречах с представителем правящего клана. Ответ представителя за небольшими вариациями, оставался неизменным: нужно обождать. Работа ведется, она масштабна и требует времени. Но и амидарейцы пускай не отгораживаются и соглашаются на сотрудничество, помогая интеллектуальными ресурсами. От безделья и ожидания в поселке чего только не напридумывали, без устали благоустраивая и совершенствуя, эвон экспериментируют с протезированием конечностей, пусть пока изготовлены кустарные экземпляры, но при должных вложениях такое направление станет перспективным, калек в стране — не пересчитать и с той, и с другой стороны.

Амидарейцы оказались прекрасными художниками и кропотливо иллюстрировали для ребятни сказочные истории в картинках, при быстром пролистывании которых создавалась иллюзия движения рисованных персонажей, как в кино. И взамен игрушек изобретали с мальчишками летательные, плавательные и наземные миниатюрные конструкции из подручных материалов. Своими руками соорудили самодельные коляски для амидареек с малышами, и велосипеды с самокатами. Почему бы не поделиться разработками с даганской стороной?

Внушал представитель и уговаривал, но амидарейцы внимали его призывам с недоверием и осторожничали. Слово даганнов крепче алмаза, разве благоустроенные поселки — тому не пример? — убеждал представитель. — Мы ни в чем не обманули, пообещав ровно столько, сколько смогли.

Выслушал бурмистр, посовещался с соратниками... и на следующей неделе опять началось по новой. Никто не хотел уступать первым.

__________________________________________________

Хикаяси — божество в амидарейской религии. Изображается в виде четырёхрукой женщины. Считается собирательницей и хозяйкой человеческих душ.

Смесок — ребенок-полукровка, чьи родители принадлежат к разным нациям.

Lebek, лебек — пояс, украшенный самоцветными камнями. Как правило, с бахромой разнообразной длины или с заплетенными косичками. Второе название — "пояс тысячи кос"

Эсрим — почтительное обращение к женщине (не родственнице)

4

Намерения Имара были прозрачны как горный хрусталь, и все же Айями тянула, не решаясь сделать первый шаг. Пора бы вступить в ледяную воду одной ногой и, привыкнув, встать второй. И смело шагать на глубину, не оглядываясь.

Убеждала бы себя целую вечность, не решаясь, но тигру надоело ждать, и он первым столкнул её в воду.

Однажды Имар с загадочным видом пригласил в город.

— Сегодня мы отмечаем праздник лета, называется Дамран*. На большой площади, — пояснил он.

Заканчивался праздный день, и дело близилось к вечеру. Дневная жара, наконец, пошла на спад, духота ослабела — самое комфортное время суток для домашнего досуга. А теперь приглашение озвучено, и придется соглашаться, попробуй, откажись.

Эммалиэ взглянула вопросительно, мол, решай сама, как скажешь, так и будет. Она избегала давать советы касаемо отношений с Имаром и общалась с ним со сдержанной вежливостью.

Обычно Айями не бывала в городе по вечерам, тем более, в праздники, наверняка на улицах будет гораздо больше даганнов, нежели днем.

— Боязно мне, вдруг кто-нибудь распознает обман, — попробовала она увильнуть от приглашения.

— Не бойся, я буду рядом. На тебя никто и внимания не обратит, — заверил Имар.

С неохотой собралась Айями, надев привычное одеяние, с неохотой вложила ладонь в его руку.

Вот коли не лежит душа к чему-либо, так и вечер пройдет насмарку, это стародавняя истина. У калитки одного из домиков двое мужчин разговаривали с хозяйкой, одним из них оказался Лионель, амидареец с ужасным шрамом. Мужчины заметили необычную парочку, направившуюся к воротам. Посмотрели — и вернулись к беседе, ни взглядами, ни мимикой, ни словами не выказав презрения или неприязни, а всё равно Айями стало неловко. Имар же не обратил внимания на сторонних зрителей и увлек её к калитке в город.

Толчея на улицах вызвала глухое раздражение, как и шум, гам и галдеж людей, у которых появился повод для веселья. Это праздник для даганнов, не для Айями. Она бы потерялась в толкучке, но Имар держал крепко за руку и вел за собой через толпу.

Сегодня на улицах было много мужчин, а женщин и того больше, и молодежи — не счесть, и все нарядно одеты. Одни горожанки подобрали волосы, украсив прически гребнями, у других крупные смолянистые кудри вились по плечам. Зрелые мужчины носили короткие военные стрижки, юноши собрали длинные волосы в эффектные хвосты — для гонору и похвальбы.

Над толпой витали разнообразные ароматы — благовонные и съестные, резкие и раздражающие обоняние. Айями чихала, проходя мимо торговцев, жаривших на углях мясо и овощи, нанизанные на длинные шпаги и обильно посыпанные специями.

Выйдя на площадь, Имар уверенно протиснулся в шумной сутолоке и нашел укромное место на террасе, где днем располагался базар, а сейчас переминалась праздная публика. Айями встала на парапет, чтобы видеть поверх моря голов.

В центре площади воздвигли помост, а на нем поставили высокие треноги с большими ободами и натянутой на них тканью.

— Это бубны, — пояснил Имар. Неподалеку стояла торговка с бочонками, он за монетку купил у нее кружку с мутной шипучей жидкостью и протянул Айями. — Хочешь ойрен? Он газированный и сладкий. Хорошо освежает.

— Я пробовала... как-то. А как пить? — Айями показала рукой на никаб.

Имар заслонил её спиной, укрыв от сородичей. И помог убрать покров с лица.

— Пей. Никто тебя не увидит.

Она сделала глоток, второй. Сладковатая прохладная жидкость опустилась в желудок. Отпив немного, вернула кружку Имару, закрепив покров. Он тоже отхлебнул, опустошив полкружки залпом.

На помост вышли юноши в майках и шальварах, в руках они держали дубинки, обитые кожей. По толпе прокатился приветственный гул, и наступила тишина.

Дубинки ударили синхронно по натянутой ткани, извлекая рокочущий звук, и вибрация передалась воздуху, долетев до зрителей. У Айями трепыхнулось сердце. Дубинки ударили второй раз, третий, четвертый — и начали одновременно бить по бубнам, с каждым ударом наэлектризовывая волоски на коже. Ноги против воли принялись притоптывать в такт, и толпа зашевелилась, начав приплясывать. На помост выскочили босые женщины — в набедренных юбках, с браслетами на руках и ногах, с полупрозрачными никабами и с поясами, состоявшими из плетеных кос, увешанных монетками. Айями вспомнила, как обнаженной танцевала перед Вечем в тряпочке, завязанной узлом на бедрах, и воспоминание вызвало прилив удушливого смущения. Женщины начали танцевать, и монетки синхронно звякали, дополняя и усиливая эффект от ударов по бубнам.

В завораживающем ритме бренчали браслеты на руках, провокационно взметались юбки с многочисленными разрезами, открывавшие стройные ноги. Вообще-то так следует плясать перед одним человеком, которому этот танец предназначается, — подумала Айями, наблюдая с пылающими щеками за слаженными выверенными движениями, за призывными покачиваниями бедер, за искусными оточенными взмахами рук. Зрелище воздействовало на разум магнетически, и взбудораженное сердце подстроилось под навязанный темп. Айями и не заметила, что давно пританцовывает на месте. Все-таки есть нечто колдовское в извечных ритмах, с давности извлекаемых человеком из незамысловатых инструментов. Надо отдать должное музыкантам, своей игрой они мастерски дополняли друг друга, введя толпу зрителей в состояние сродни гипнотическому трансу.

Рука Имара легла на талию, притягивая к себе Айями, и она почувствовала, несмотря на слои одежды, жар его кожи, передавшийся ей. Горячая волна — то ли от выпитого ойрена, то ли от дурманящей разум музыки — прошлась с головы до ног. Имар тоже пританцовывал.

— Это мехрем из дома встреч, — сказал на ухо, наклонившись. — Им сейчас непросто, поток посетителей иссяк. Многие бросают свою работу и возвращаются в семьи.

Ритмичный звон монеток сменился денежным дождем, и танец, наконец, закончился. Раздался последний гулкий удар по натянутой ткани, и когда вибрация, наконец, погасла, юноши ушли с помоста во взмокших майках, передав эстафету другим.

Айями тяжело дышала, сердце колотилось как сумасшедшее, разгоряченность прокатилась по нервам волной. А что говорить о даганнах? Об их развязности, об обжигающих взглядах, о начавшемся веселье? На помост вышли музыканты и заиграли на струнных, на длинных дудах под аккомпанемент барабанов.

Даганны пили ойрен и вино, ели куски мяса на шпагах, танцевали — на площади и на помосте — мужчины притопывали, не теряя солидности, а женщины кружились вокруг них, и веселье сопровождалось смехом и шутками. А Имар угощал фруктами в мягкой карамели и ойреном, для утоления жажды. И ведь не откажешься, потому что не принято.

Вот такой он, праздник лета, ох, и тяжело дался Айями. Нервы не могли успокоиться, натянувшись как струны у скрипки, и любое прикосновение казалось сродни ожогу или укусу. В крови гуляло возбуждение, по жилам пробегали пьянящие искорки. Айями приплясывала и напевала под нос.

Имар посмеивался, ведя её до поселка за руку, словно девчонку, и до калитки довел, и помог снять никаб. И неожиданно развернулся к Айями, не выпуская её руку из своей и поглаживая ладонь.

— Ама... — поднял пальцем её подбородок, и глаза их встретились. Черные радужки слились со зрачками — такими же гипнотическими, как недавняя музыка на площади. Наклонившись, он поцеловал, сначала осторожно, потом настойчивее и напористее, и прижал к себе, не позволяя отстраниться. Губы были сладки от выпитого ойрена и горячи, как и дыхание.

Какое там уворачиваться, сгорая от стыда, не видят ли соседки, не видят ли Эммалиэ и дочка. Он и отстраниться не позволил, заставляя отвечать тем же. Оставалось лишь хвататься за него, чтобы не упасть от неожиданной слабости в ногах. И задыхаться в стальной хватке.

Наконец, тигр ослабил объятия, однако же, не выпустил добычу из рук. И чернота из глаз не ушла, а, наоборот, увеличилась, и грудь вздымалась как меха.

— Ама... ты же видишь... и всё понимаешь, да? — сказал хрипло.

Она закивала согласно. И ответить не могла, голос пропал, и губы склеились. Дыхание его, наконец, успокоилось. Он с неохотой выпустил Айями из объятий и заправил русый локон за ухо.

— Хорошо, Ама... Иди. До завтра.

Обещание почудилось в его словах. Многозначительность.

Она на нетвердых ногах отправилась по дорожке, а Имар стоял у калитки, провожая взглядом. Затворив за собой дверь, Айями без сил съехала по ней на пол. Ладонь, которой она держалась за руку Имара, жгло горячим клеймом, и холодная вода не принесла облегчения.

Быть может, в вечерних сумерках их обжимания у калитки остались незамеченными, — мелькнула надеждой мысль.

Айями посмотрелась в зеркало, отметив и пунцовые щеки, и лихорадочный блеск в глазах. И с яростью начала стирать с губ остатки поцелуя.

— Необычные у них праздники, — признала Эммалиэ, вернувшись с дочкой из гостей и выслушав спутанный рассказ. — Сегодня тоже били в барабаны...

— в бубны... — поправила Айями.

— в бубны... но по-иному, чем при поминании мертвых. Казалось бы, бей себе и бей, настукивай. Так ведь умеют же... и слезу выбить, и кровь взгорячить, — признала она со смущением. — Я мужа вспомнила: и молодость нашу, и первые совместные годы... Как дети родились, как мы притирались друг к другу... Эх, и сегодня вдруг поняла, что жизнь-то прожита, и остались лишь воспоминания, — глаза ее подозрительно заблестели.

— Что вы, и думать не смейте так... упаднически, — обняла ее Айями порывисто. — Я же вашу силу воли за пример держу, силы черпаю, чтобы стараться, как и вы, жить с достоинством... Кстати, Имар передал вкусности для вас и Люни.

— Господин Л'Имар добр и великодушен, — ответила Эммалиэ, проморгавшись. — Ты дала ему ответ?

— Пока нет. Вы правильно сейчас сказали... про притирание... Пугает не сам выбор, а дорога к нему. Нужно шагнуть, а там привыкнем, притремся.

— Пусть святые дадут тебе сил выбрать правильно, — осенила ее Эммалиэ знамением.

Единожды обнародовав свои намерения, Имар продвигался вперед, и не думая останавливаться. Как к себе заходил в дом к Айями, беседовал с Эммалиэ на общие темы, причем на амидарейском, заглядывал в варево под крышкой кастрюльки, подшучивая над пресностью блюда, невзначай приобнимая Айями, позволял Люне привыкнуть к нему. И каждый раз проявлял все большую настойчивость, срывая свою порцию обжиманий с обязательными поцелуями. Радовало одно — иногда он отлучался вечерами по своим инженерным делам, давая Айями передышку.

Как удержать зверя на поводке? Айями поняла, что может влиять на его настроение. Ласкова и нежна, и он готов любые горы свернуть, капризна и обижена — и он виноватым себя чувствует: в чем провинился? И вину заглаживает — лакомствами, безделушками, прочими подарками. Но в нежностях нужно знать меру, Айями по лезвию тигриных когтей ходила: чуть переборщишь — и не остановишь зверя, махом сожрет с потрохами. Иногда выручали Эммалиэ с дочкой, не вовремя возвращаясь домой из гостей, и тогда зверь бил хвостом в раздражении. Айями полюбила бывать в городе и просила Имара показать что-нибудь интересное, с вечерними прогулками смирившись, надеясь, что на людях он не начнет требовать ему полагающееся. Расспрашивала обо всем, что взбредет в голову, отвлекая.

— Как называются на поясах у охранников?

— Скимитары*, — пояснил Имар. — Традиционное оружие рукопашного боя. В драках его не используют, а для носят устрашения. Но охранники обязаны владеть всеми видами холодного оружия.

— А как получают имбирь? — спрашивала Айями в другой раз.

— Выращивают растения и выкапывают корни.

— А как добывают корицу?

— Снимают кору с особых деревьев.

— Как готовят ойрен?

— Настаивают на хмеле, добавляют эстрагон и мяту.

А бывал ли в пустыне? А в горах? И плавал ли в горных озерах с ледяной водой? И охотился ли?

Такая тактика помогала не всегда, и по возвращению в поселок прощание редко обходилось пустыми словами. Айями стоило большого труда удержать тигра, чтобы обнимания не зашли дальше, перейдя в иную плоскость.

Она пока что не представляла, как это произойдет, но умом понимала, что своим трепыханьем, наоборот, раззадоривает зверя, и, как ни бей по усам, когда-нибудь ему надоест играть с добычей, он уже начал терять терпение. И становился настойчивее день ото дня. Хорошо хоть, ему хватало ума не смущать Айями на людях при свете бела дня, зато в сумерках по возвращению из города сжимал, стискивал в объятиях, обласкивая ладошку и каждый пальчик, и до губ добирался, и ни увернуться от поцелуев, ни оттолкнуть.

Конечно же, Эммалиэ всё видела и подмечала, но помалкивала, боясь навредить с советами и наставлениями. Потому как Айями жить с её выбором, а Эммалиэ — под него подстраиваться.

А вчера Имар показал, что не стоит им пренебрегать и недооценивать.

Весь день Айями одолевала непонятная тревожность, покалывало под грудиной, наверное, дали знать о себе не до конца сросшиеся трещины в ребрах. Но она не стала портить Эммалиэ и дочке вечер, потому как намечались танцы, и пошла с ними в мужскую часть поселка. Женщины беседовали, заняв скамейки, и Айями рядом пристроилась — чтобы не киснуть и побыть среди своих, посмотреть, как дети крутятся на карусели, и как танцуют веселые парочки под скрипку и флейту. Тут подошел к Айями амидареец, который по её приезду был в школе вместе с бурмистром, и пригласил на танец, ничего особенного, и Эммалиэ поддержала, иди, говорит, отвлекись, а то выглядишь как замороженная, ну, и вышла Айями на площадку под заводную музыку. Рука на плече, оборот, рука на другом плече, рука на поясе, разворот влево, разворот вправо, два притопа, два прихлопа и разворот. Спутник по танцу смеется и Айями тоже, весело же. Отплясали, раскланялись, и тут Айями заметила в стороне Имара, он прислонился плечом к стене, руки в карманах, и смотрел на веселье с непонятным выражением лица.

— Я домой пойду, — сказала она Эммалиэ. — Как дочка наиграется, и вы возвращайтесь.

Та распознала подоплеку сказанного и понимающе руку сжала.

И отправилась Айями домой, а Имар рядом, за талию её приобнимая. Айями уж как жизнерадостно щебетала всю дорогу, пытаясь сгладить мрачное молчание спутника, уж как делилась впечатлениями дня, потому что впервые напугал её Имар. Страшил возможной непредсказуемостью.

Она и домой пригласила, и чайник на плиту поставила, и вазочку с леденцами из шкафчика вынула, и рта не закрывала, болтая обо всем на свете. Как вдруг Имар сжал ее руку и ложку из пальцев выудил, и, спустив бретельку, огладил плечо. Забыла Айями, о чем говорила, все слова в горле застряли. А Имар, опалив знакомой чернотой в глазах, наклонился как замедленном кино и поцеловал оголенное плечо. И предплечье. И мочку. И ключицу. И вторую бретельку сорочки спустил, и за шею к себе притянул, сминая робкий протест поцелуем. Не целовал — наказывал. Прикусив её губу, заставив Айями дернуться от неожиданной болезненности. И напирал, к стене прижав.

Уперлась Айями ладонями в его грудь, пытаясь оттолкнуть.

— Нельзя так... Я сама... Позволь, я сама, — забормотала, словно в лихорадке.

Кое-как отрезвился Имар.

— Не ходи туда, — потребовал, подразумевая под запретом танцы.

— Да-да, — закивала Айями, соглашаясь. Со всем соглашусь, лишь бы не распалить зверя. Сама же виновата, сглупила, пойдя, не подумав, на несчастные танцульки.

Имар огладил контур её лица, задержавшись пальцем на истерзанных губах. И извиниться не подумал. Зверь он и есть зверь. Неудовлетворенный зверь.

— Поздно уже, — сказал хрипло. — Проводи меня.

У калитки он остановился:

— Ама... я...

Айями накрыла ладонью его рот.

— Не говори ничего. Я всё понимаю, — сказала, удивившись твердости своего голоса, и погладила его по щеке. А Имар цепко перехватил её руку и поцеловал ладошку.

Ей жить в этом поселке, и неизвестно, временно или навсегда, ей растить дочь, и, в конце концов, Имар неплохой человек, и отказать ему невозможно и неблагоразумно после всего, что он сделал для неё, неблагодарной амидарейки. И пора делать выбор — продолжать его изводить, а заодно и себя или сказать "да". И стать его мехрем — для души и сердца.

Она потянулась к Имару, чтобы продемонстрировать свою решимость, и коснулась горячих губ. И дрогнули уголки его рта — для целомудренного прощального поцелуя.

— Снов тебе, — пожелал Имар. — До завтра.

Сегодня он пришел, когда Люня с Эммалиэ отправились в купальню для помывки, заодно и стирку по мелочи устроить. Айями с ними не пошла, итак чувствовала себя неважно: с утра знобило и кололо в подреберье. Благо, на фабрике отработала без замечаний со стороны начальства.

Имар раздраженно расхаживал по тесной кухоньке, отделенной перегородкой от комнаты. Расспрашивал обычное: что на работе, чем дома занималась, как дела у дочки и Эммалиэ, а сам вроде бы и не здесь находился, в другом месте, быть может, о жене думал и о сыне или о своих инженерных проблемах.

— Помнишь, ты рассказывал об имбирном печенье, я попробовала его испечь, — сказала Айями, пытаясь отвлечь гостя от плохого настроения. — Но перепутала, куда и сколько имбиря добавила, попробуешь и оценишь? — сказала весело, потянувшись к коробке с выпечкой.

А он вдруг сзади подошел и прижался. Горячая рука по бедру её поползла, и Айями сразу поняла, зачем, давно не девчонка. Второй рукою рукав блузки спустил с плеча, до груди добрался и стиснул. Она и вырываться не пыталась, чем яростнее трепыхается добыча, тем сильнее раззадоривается зверь.

— Ама... — выдохнул над ухом, забывшись и сильнее вжимаясь. И рука выше по бедру поднималась, гладя настырно, и пальцы, зацепившись за край белья, начали его стаскивать.

И Айями поняла, вот сейчас всё случится. И замерла, приготовившись. В конце концов, к этому все и шло, и когда-нибудь должно произойти. Потому что терпение зверя истончилось до предела.

— Мама! Мама! — раздался с улицы детский голосок. — Смотри, мне подарили скакалку!

Имара словно ушатом воды окатило. И добычу отпустил. Оперся руками о стол, пытаясь отдышаться.

Айями оправила юбку, блузку, пригладила волосы. Выглянула в окно, улыбнулась, помахала рукой. Люнечка прыгала на дорожке, путаясь в скакалке, Эммалиэ умилялась, глядя на неумелые попытки дочки.

— Давай, заходи домой, уже темнеется. Запутаешься и раздерешь коленки, — сказала ей.

Им даже удалось — и Айями, и Имару — сделать вид, будто не произошло ничего особенного. Он успел привести дыхание в норму, она умылась водой. И Эммалиэ ничего не заметила, а если и заметила, то деликатно промолчала. А Люня воспитанно сказала на даганском:

— Здравствуйте.

— Здравствуй, — ответил Имар на даганском глухо и прокашлялся. — Мне пора.

Вышли они на крыльцо, чтобы попрощаться, и Имар закрыл дверь поплотнее. И преградил путь к бегству, упершись рукой о косяк.

— Завтра, Ама, после бохора. Отправь дочь с матерью в гости до вечера, — велел беспрекословным тоном.

И Айями поняла, время игр закончилось. Кролик загнан, завтра кролика съедят.

Показное спокойствие не обмануло Эммалиэ.

— Выглядишь неважно, уж какой день ходишь бледная и вареная. Беспокоюсь за тебя.

— Ребра ноют, может, зашибла где, — сказала Айями. Еще бы, он стиснул так, что затрещали кости.

Воздуха не хватало, духота стояла, хоть топор вешай. И тревога обуяла сердце, то билось в силках пойманной птицей.

Выскочила Айями на улицу. Вглядывалась вдаль, прощаясь.

В конце концов, страшнее уже не будет. И стерпится-слюбится, было же время, когда в отношениях с Вечем она настроилась на деловой лад, и ничего, мир не рухнул. Тогда Имар озаботился принуждением, дав совет, как правильно избавиться от неудобного покровителя, а сейчас чем он лучше? Его перемкнуло на амидарейской мехрем, заклинило до помутнения рассудка, и возможное равнодушие Айями его не пугает. Правильно сказал Имар, ради ребенка поступишься всем. Он спас Айями, спас ее семью, и стать его мехрем — единственное, чем она может отблагодарить в ответ. И нечего строить из себя недотрогу, вон даганки выходят замуж, не думая о чувствах, и ведь живут... детей рожают.

Уговаривала Айями себя: и не противен он, и как мужчина интересен, и собеседник прекрасный, и заботливый, и с женами его делить не придется, как и ревновать к ним... Потому что молчало сердце. И пело не для него.

Прощай, Веч. Я пожелаю тебе ночи, самой горячей, самой страстной. В последний раз, сегодня. А завтра уже не вспомню о тебе. Филавель листает страницы своей новой жизни, в которой нет места для Айями. Переверну последнюю страницу под названием "Айями" и закрою книгу.

Спину обдало дуновением ветра. Обернулась Айями испуганно. Вот блажная, соседская кошка, должно быть, пробежала.

Спать пора. Жизнь не закончится завтра.

Айями впервые присутствовала в Бохре* при скоплении народу, Имар показывал арену для драк, но на экскурсии она пустовала. Анастэль поведала, что с некоторых пор на взаимных избиениях даганнов должны присутствовать и амидарейцы с целью приобщения к традициям. Таково пожелание руководства правящего в городе клана — добровольно-принудительное приглашение взрослых и детей от шести лет на садистское увеселение. Радовало, что Люнечку не нужно вести с собой, малышню оставили в детском саду под присмотром воспитательницы.

Амидарейцы добирались до арены пешком по улицам города, выйдя через открытые ворота. Маршрут определили заранее, в проулках стояли охранники с кривыми саблями, призванные защитить амидарейцев, если местные вздумают излить свою ненависть на побежденных. Кому нападать-то? Улицы безлюдны, жители расселись на скамьях в Бохре, грызут орехи, едят шербет. Предвкушают развлечение.

Впервые Айями шла по городу открыто, без никаба. С достоинством шла, не пряча лицо под покровом, гордо шагала по улицам чужого и чуждого города. Эммалиэ с любопытством крутила головой по сторонам. Слушать о Беншамире в рассказах — одно, а увидеть его воочию — другое.

Бохра была переполнена. И в междурядьях сидели на ступенях, на перилах повисли — с даганской стороны. Красочное пестрое море. Где-то там, на левой половине, в шумной нарядной толпе, рассаживающейся по рядам сидений, находился Имар, вся его семья пришла и жена тоже. Айями усмехнулась с горечью. Так вот, оказывается, почему мехрем — для души. Потому что одержимость, потому что то, чего нет в браке, ищут мужчины на стороне, и три жены не выправят ситуацию, как и пять.

На амидарейской половине стояла тишина, рассаживались молча, сажали детей на колени. Осталось вытерпеть положенное время, дождаться окончания, когда победителю кричат восторженное "Хей!", и отправиться обратно в поселок. А потом придет Имар.

Айями не особенно следила за увеселением. Поначалу в круг вышло много участников, наверное, противников определили вольной жеребьевкой, и поверженным считался тот, кого укладывали на землю ничком. Амидарейцы переговаривались о своем, не особо обращая внимание на драку, потому что им претило варварское развлечение. Разве что некоторые из мужчин с любопытством следили за соревнованием, наверное, их заинтересовали даганские приемы с тактической точки зрения. Так и выступали участники попарно, на основании жеребьевки, а когда их осталось четверо, тогда начали выходить в круг по двое, для остроты ощущений.

На стороне даганнов стоял шум. Удачный выпад сопровождался гулом возгласов "ооо", или "аах", победа участника тонула в топоте ног, свисте и шквале аплодисментов. Наконец, победитель определился, могучий даганн в черных тренировочных шальварах с зубастым водоплавающим на спине, наверное, из штормового клана. Он прошел круг почета, потрясая кулаками под восторженные крики "Хей! ", судья объявил во всеуслышание о призе — Айями не расслышала, то ли отара овец, то ли стадо коров, — и победитель ушел с арены.

Второй заход прошел аналогично первому, множество участников, равнодушие со стороны амидарейцев, вопли и свист с противоположной половины. Солнце начало припекать, амидарейцы обмахивались бумажными веерами, пили заранее припасенную воду, передавая кружки по рядам. Малолетние дети захныкали, утомившись, детвора постарше сидела молча и послушно-заученно, дожидаясь от взрослых сигнала об окончании зрелища.

Даганских зрителей наоборот, зрелище раззадорило, выкрики стали шумнее и громче. Вторым победителем оказался даганн из небесного клана, щуплее и вертлявее первого призера. Его победа сопроводилась разочарованным гулом даганнов. Еще бы, принимали бохор земные кланы, а среди победителей — ни одного представителя от земных.

Второй победитель обошел круг почета, потрясая кулаками и сорвав свою порцию аплодисментов. Согласился с врученным призом и покинул арену.

Надо сказать, при всей жестокости побоища дрались даганны красиво. Ну, это Айями еще в Амидарее поняла, подглядывая за мочилкой* из окна комендатуры. Но сейчас перед глазами слились раскрашенные клановыми знаками спины, однообразие действа утомило, и не было в нем ничего эстетически прекрасного, лишь животный магнетизм диких зверей, владеющих смертельными уловками, чтобы повергать наземь противника.

Начался третий этап соревнований. Сколько их еще будет? — подумала Айями с тоской, обмахиваясь веером и утерев пот со лба платком. И здесь тягомотина, и в поселке нерадостно. У нее другие заботы, нежели веселье на арене.

Утром она, смущаясь, намекнула Эммалиэ, и та сразу поняла, о чем речь, и разжевывать не нужно.

— Хорошо. Нам с Люней будет, чем заняться. В кружок пойдем, его при школе организовали, станут учить деток танцам.

И опять дрались меж собой участники, и даганские зрители вошли в раж, а амидарейцы совсем стухли, даже мужчины потеряли интерес к стальным захватам и хитрым подсечкам. Дети капризничали, устав на жаре и расклеившись. Проигравшие выбывали, число участников уменьшалось. Двое их осталось, и смуглые спины блестели на солнце. Ни один из соперников не хотел уступать, бились ожесточенно, и финальная схватка, похоже, обещала стать незабываемым зрелищем.

— Айя! — схватила за руку Эммалиэ. — Глянь, там в круге... Это не господин А'Веч?

Даганны все на одно лицо, как ей удалось что-то разглядеть? — подивилась Айями, не сообразив сперва, о чем идет речь, точнее, о ком. На жаре мозги расплылись в кисель. Так и удар схватить недолго, надо бы сказать Имару, пусть походатайствует, чтобы укрепили тенты над зрительскими местами амидарейцев.

Веч?! В круге бьется Веч?!

Сердце дернулось, отдавшись болью в груди. Отсюда не видно, спины обоих участников одинаково изукрашены знаками. И вроде бы... вроде бы...тот, что избитый и помятый... это и есть Веч.

О, святые, помогите... Айями, привстала, сощурившись, шею вытянув, — и рухнула обратно.

И задышала часто, перед глазами расплывалось.

Это был точно он. А'Веч из клана Снежных барсов. И арена заходилась в сумасшедших зрительских воплях.

Его соперник из небесного клана бился не на жизнь, а на смерть, не желая сдаваться. Достойный попался противник: и удушающие приемы применял, и в захваты брал, сжимая, что есть сил. И каждый раз Веч изворачивался, ускользая из ловушек, и нападал с неменьшей яростью.

У Айями тряслись ноги и руки, она на сто рядов облилась потом. Её то мутило от духоты, то било в ознобе.

Он тут и участвует в своей дурацкой драке. Ничего необычного, он же даганн, решил выиграть стадо коров или быков, подумаешь. Наверное, он и не знает, что среди зрителей сидит Айями и смотрит, как он бьется. Да и не до Айями ему. У него своя жизнь, которую кое-как удалось выровнять после провальных событий в Амидарее.

И все же, до чего красиво бьется. Со злостью, с остервенением. А у Айями дрожат руки, и путаются мысли.

Оживились амидарейцы, но лишь для того, чтобы узнать, когда закончится над ними тихое издевательство.

— Аах! — выдохнула арена, когда одного из соперников повалили и, вывернув руку, пригвоздили ногой к земле. — Хей! Хей! Хей! — дружно скандировали ряды, поднимая кулаки к небу. Потому что земные одержали первенство. Третьим победителем стал А'Веч из клана Снежных барсов.

А он стоял ногой на спине побежденного противника и дышал мощно и тяжело.

— Победа засчитана, — провозгласил судья. Веч поднял кулак, и ряды зрителей зашлись в свисте и приветственных воплях. И скандировали своё замусоленное "Хей!", не останавливаясь.

Тут у организаторов произошла заминка, видимо, определялись с размером приза, как-никак достойное оказалось зрелище, переживательное. Наконец, с наградой определились, и победитель направился вдоль рядов, делая круг почета. В руке у него болтались какие-то гирьки на веревке. Прошел даганскую половину и двинулся вдоль амидарейских рядов. Галдеж на даганской стороне сменился недоуменным гулом. А Веч шел и шел, смотрел на амидарейцев, и с каждым шагом, приближавшим его тому месту, где сидела Айями, сердце её колотилось, словно безумное, и такая боль разлилась в груди, что стало трудно дышать. И он бы прошел мимо, разглядывая ряды притихших амидарейцев, как вдруг внезапно остановился. Напротив нее. Напротив Айями. И протянул ей злосчастные гирьки на веревке, вблизи оказавшиеся серебристыми браслетами на цепочке.

Облизав пересохшие губы, она растерянно огляделась по сторонам. Что нужно делать? Это такая традиция? Это определенный ритуал, о котором она ничего не знает?

Веч нахмурился. Меж тем на даганской стороне поднялся удивленный гул.

Нельзя заставлять его ждать. Нельзя заставлять ждать зрителей. Нельзя отказывать и оскорблять его гордость. И все же Айями глядела на него, забыв обо всем. Сколько времени его не видела, все святые, и вот он, как есть живой и сильно потрепанный, стоит, протягивая ей цепь, и в глазах его злая чернота.

— Айя, встань и возьми, — зашептала Эммалиэ и толкнула в бок.

Расступились нижние ряды, и Айями неловко, запинаясь и спотыкаясь, перебралась вниз и взяла дрожащей рукой то, что он ей предлагал. Повисла над ареной тишина, и Веч вдруг широко улыбнулся и поднял кулаки, потрясая ими. Айями смотрела на него растерянно, что ей какие-то браслеты, вот он, из плоти и крови, на арене в Беншамире, стоит в одном шаге от нее.

Загудели ряды даганских зрителей — не разобрать, то ли удивленно, то ли ошарашенно. И поднялась с места одна фигура, даже не видя отчетливо лица вставшего, Айями поняла — это Имар.

____________________________________________________

Дамран — праздник лета в Даганнии

Скимитар — одноручная изогнутая сабля/клинок

5

Двери в Атеш-кед* распахнулись, ударившись о стену, и в залу вошли все заинтересованные: Веч, надевший майку и на ходу перебинтовывавший сбитые костяшки, а за ним Снежные барсы — путь сородич напортачил на бохоре*, клановая солидарность превыше, и если потребуется, барсы встанут плечом к плечу, отстаивая своего. Следом вошли старейшины кланового совета Саблезубых тигров, имевшие приоритетное право голоса, вошли викхары*, вошел Имар.

Старейшины Самалаха и рядом не стояли с коллегами из Беншамира. В клановом Совете Саблезубых тигров состояли зрелые мужчины, а не дряхлые старики, и они принимали решения мудрые и нужные для развития клана и города.

Викхары несли под мышками толстенные книги в кожаных переплетах с действующими законами Доугэнны, принятыми Большим Кругом. Книги, уложив на малый стол, раскрыли в нужных местах, отметив закладками.

Веч устроился в одном из кресел, там, где на заседании Совета круга сидели помощники командора, Имар занял кресло на противоположной стороне.

— Традиция вручения маддабов* в данном случае не имеет силы, — заявил, сверля Веча глазами. — Амодарка не является гражданкой Доугэнны, и законы нашей страны на нее не распространяются.

— Неужели? Просвети меня, гражданкой какой страны она является? Амодара больше нет, есть Доугэнна и Ривал. К тому же, в договоре найма черным по белому написано, что на период исполнения трудового соглашения работник принимает временное гражданство Доугэнны со всеми вытекающими последствиями, так? — обратился Веч к седобородому викхару.

Так, — кивнул тот, поправив очки на переносице.

— А значит, законы нашей страны распространяются и на амодаров, за исключением случаев, прописанных в поправках к закону об их найме и о предоставлении временного гражданства, — продолжил Веч. — Поправок — полдня читать, но в них не упоминается о запрете на вручение маддабов*, равно как и об условиях для их вручения. А значит, по умолчанию, применимы устоявшиеся традиции: приняв браслеты, женщина становится кадил*.

— Так? — спросил Имар у викхара.

Так, — кивнул тот.

— Ее принудили. Заставили, — напирал Имар. — Ты воспользовался её незнанием наших законов. Давай объясним назначение маддабов* и спросим ее согласия.

— В том нет нужды. Незнание традиций не освобождает от их исполнения, — сказал Веч, развалившись в кресле. — Разве в наших законах прописан порядок вручения маддабов доугэнкам? Может, каждой кадил* нужно сперва читать лекцию, а потом брать расписку об ознакомлении со всеми нашими обычаями перед тем, как вести на капище*?

— Ну? — рявкнул Имар, вскочив с места.

Викхары, листавшие тяжелые исписанные страницы фолиантов, пожали плечами. По всему выходило, что Веч прав. Потому как доселе не случалось прецедента с предложением свадебных браслетов чужеземке. Амодарке.

— Её ввели в заблуждение, не объяснив смысла традиции, — сказал Имар и обратился к викхарам: — Ищите, не может быть, чтобы в ваших книгах ничего не нашлось.

— Нуу... не было, так будет, — Веч подул на ссадины на руке. — Ты же позаботишься. Вынесешь на рассмотрение клана проект закона о браках с амодарами...

Он не договорил. Потому что, как и Имар, понимал бюрократичность клановой системы в Доугэнне. Сначала поправки рассмотрит клан, потом их передадут в Совет земного круга, а потом в Большой Круг, и на принятие поправок на законодательном уровне, в лучшем случае, уйдет год. Или больше, смотря с какой энергичностью проталкивать проект. Бывало, заинтересованные кланы за полгода доводили дело от нуля до вынесения решения в Большом Круге. А сегодня в поправках к закону о найме амодаров оказался заинтересован один-единственный человек, у которого на глазах уводили его женщину. Почти что его женщину.

Викхары листали книги, Имар вышагивал по зале туда и обратно, Снежные барсы с интересом наблюдали за словесной баталией.

— Я не буду спрашивать, как ты узнал. О ней и о законах, — сказал Имар, остановившись.

— Не спрашивай, — согласился Веч.

Наконец, старейшина кланового Совета, переговорив с викхарами, сообщил, прокашлявшись:

— Препятствий к тому, чтобы А'Веч из клана Снежных барсов по праву забрал свой приз, нет.

Имар со всей силы бахнул кулаком по столу.

— У меня тоже есть право. Требую закрыть Снежным барсам въезд в Беншамир. Навечно, — процедил злобно.

— У тебя такое право есть, — согласился другой старейшина. — Но неправильно и недальновидно портить отношения с сородичами из-за женщины, тем более, из-за чужеземки. Со Снежными барсами у нас тесные и глубокие связи.

— Тогда... запретить ему въезд в Беншамир! Пожизненно. — Имар показал пальцем на Веча, и тот пожал небрежно плечами.

Воистину, в мести родственник не знал границ. Что ж, ожидаемо. На его месте Веч поступил бы также. Или гораздо жестче.

Члены кланового Совета тихонько переговаривались меж собой. Наконец, старейшина объявил:

— Ты в своем праве, Л'Имар. Властью и доверием нам данными, А'Веч из клана Снежных барсов, отныне и до конца жизни ты изгоняешься из Беншамира, церкала Саблезубых тигров без права въезда и пешего входа.

Веч хмыкнул. Смотри-ка, и медлить не стали. Недолго совещались и малым числом участников утвердили просьбу своего сородича. Впрочем, неудивительно, Имар, несмотря на молодость, в скором времени вошел бы в Совет клана за заслуги перед городом. И к его ультиматуму подошли со всей серьезностью.

— Вносите в книги, — велел старейшина, и викхар заскрипел пером, делая новую запись о принятом решении.

Имар, перестав кружить по зале, снова упал в кресло.

— Хорошо, жену ты заберешь и сегодня же вылетишь из Беншамира. Но старуха и девчонка останутся здесь, — объявил, с повышенным интересом разглядывая ногти на своей руке.

— Ты рехнулся? — Веч аж подкинулся, и С'Улен удержал его в кресле, надавив на плечо, чтобы тот не кинулся на тигра. — Куда она без дочери? Оставь девчонку здесь, и от отчаяния мать наложит на себя руки!

— Забери маддабы* обратно. — Имар аж подался вперед. — И забудь о Беншамире. Навсегда. Тебе сюда дороги нет.

— Я уплачу калым, — сказал Веч. — За обеих. За старую и малую.

— У тебя и стада-то столько нет, — усмехнулся Имар. — Все поголовье яков стребую с твоего клана в уплату калыма.

— Ополоумел? — возмутился С'Улен и пальцем у виска покрутил.

— По правилам считай калым, — велел Г'Амир. — Ты не родственник амодарки, и прав у тебя нет.

И другие сородичи возмущенно загудели, поддерживая.

— Она в моем клане живет, на территории моего города, и права у меня есть, — сжал кулаки Имар.

— Правила расчета калыма для амодаров не определены, — вставил один из викхаров. Имар посмотрел на него убийственным взглядом, и тот раздосадованно крякнул, вот ведь упущение. А ну как все повалят на амодарках жениться, и Беншамир понесет потери на заниженных калымах.

— Будем считать, как издавна заведено. Со старой калым невелик, с учетом возраста. А малая... за упущенную выгоду рабочей силой и за смесок*, которых недополучит наш клан... Все учтём и посчитаем, — сказал старейшина.

— Малая же в возраст не вошла, какие от нее смески? — возмутился Веч. — Дитя еще.

— Сейчас дитя, потом вырастет, — ответил невозмутимо старейшина и велел викхарам: — Считайте. По правилам считайте, без приписок. Мы, тигры, мухлежом не занимаемся.

— Вот зачем ты приехал? — сказал Имар устало, потерши лоб. — Приехал и порушил всё, что мог. И ведь пыль в глаза пустил с бохором*, чтобы без подозрений... Если бы я знал...Отпусти ее, Триединым прошу, не ломай ей жизнь. Будущее не ломай.

— Не могу, извини.

— Ну, куда ты с ней? И с дочерью её, с матерью? В свой клан увезешь? И будете жить дружной семьей под одной крышей с... не помню, как твою первую жену зовут? — спросил Имар снисходительно. — Её же твой клан затравит. И в семье не примут. На погибель ведь отвезешь. Здесь она среди своих, в поселке, в безопасности. Откажись.

— Не могу, — повторил Веч.

— Вызвать тебя, что ли, на бохор? — сказал Имар задумчиво.

— За чужую жену будешь драться? — хмыкнул Веч. — И дашь мне право убить тебя? Не разочаровывай... брат.

— Она пока не жена тебе.

— Сегодня станет.

Процесс запущен, и амодарка, взяв свадебные браслеты, названа кадил*, что приравнивается к замужеству, а будущий супруг получил право принимать решения от ее лица.

Имар откинулся в кресле и прищурился, разглядывая его, словно впервые увидел.

— А ведь ты теперь мой пожизненный должник, — сказал, недобро ухмыльнувшись.

— Знаю, — ответил коротко Веч.

Должник до самой смерти. Потому что Имар спас её и семью, вывезя амодарок из гибнущей страны.

Посчитали, наконец, калым и положили перед Вечем листочек с выкладками. И С'Улен присвистнул, увидев расчет. В денежном и материальном выражении получалось немало. Добрую часть накоплений придется отдать Вечу за амодарок. Рила будет в ярости, потому как придется изымать из оборота семьи его долю. Ничего, не разорится семья, по миру не пойдет.

— Согласен, — хлопнул он ладонью по бумаге.

— Готовьте документы, — велел старейшина викхарам.

Тут же обговорили сроки исполнения калымного соглашения, заодно оформили согласие кланового Совета о передаче Вечу прав на двух амодарок, не считая амодарской жены, и повесили на него ответственность за их безопасность при передвижении по Доугэнне. И не дай бог, украдут амодарки что-либо или наложат черное колдовство — если признают их виновными, заставят ответить по всей строгости закона, а вместе с ними ответит и Веч.

Оформили бумаги, как полагается, в двух экземплярах, с подписями свидетелей с обеих сторон. На плотной бумаге несмываемыми чернилами.

— У тебя два часа на сборы. Амодарки уедут из Беншамира с теми вещами, с какими сюда приехали, — сказал старейшина. — Договоры об их найме тебе вернут перед отъездом.

— Три часа. Как-никак женюсь сегодня, — стребовал Веч, и Имар одарил его испепеляющим взглядом.

Чернила высохли, викхары сгребли перья, взяли книги и удалились чинно из Атеш-кед, следом ушли члены Совета, а Снежные барсы, взбудораженные случившимся, вывалились покурить на улицу.

— И последнее, — сказал Имар, наблюдая, как Веч сворачивает бумаги аккуратной трубочкой. — У тебя в запасе двое суток, прежде чем я сообщу ее настоящее имя, сам знаешь кому, а также то, какую роль она сыграла в амодарском гарнизоне.

— Значит, расскажешь правду? — уточнил Веч, остановив скручивание. — Тебя тоже привлекут за соучастие, пусть и косвенное. За укрывательство преступницы, за подложные документы...

— Вывернусь. Мне пойдут навстречу. Покаюсь в слабости перед чарами амодарки, в подобных случаях суд обычно лоялен, и меня не накажут по всей строгости. И старейшины вступятся, если потребуется.

Надо же, и огласка его не страшит. Имару тоже есть что терять, и все же он готов пойти на крайние меры.

— Тебя отправят на рудники, вламывать вместе с амодарами, а её... при благоприятных обстоятельствах и по моему ходатайству... возможно, вернут в Беншамир.

— Она не согласится, — усмехнулся Веч.

— Согласится и еще как, — заверил родственник.

Кто бы сомневался, что у него не найдутся рычаги воздействия. Ребенок — мощный стимул для правильного выбора.

— И ты не побрезгуешь? — уточнил Веч и по лицу его прочитал, что, конечно же, принуждение перечеркнет все хорошее, чего удалось достигнуть в отношениях с амодаркой, и уже не будет так, как было до сегодняшнего дня, но честь и принципы важнее, и нужно ударить противника побольнее, а после добивать — если не кулаками в честной драке, то словесно, пока тот не запросит о пощаде.

— Решай, брат. Мы с тобой в одной связке, но тебе не повезет, в отличие от меня.

— Хорошо, — кивнул Веч и скрутил свиток. — Об одном прошу, вали на меня, причастных не упоминай. Лишь я виноват, остальные не знали, что амодарка осталась жива.

Видя, что он не испугался шантажа, Имар снова перешел к уговорам:

— В последний раз прошу, откажись от неё. Еще не поздно. Выйдешь сейчас из Атеш-кед, и обратной дороги не будет. Остановись, и я кликну викхаров. И мы разорвем, перечеркнем написанное.

— Но в Беншамир для меня дороги уже не будет? — уточнил Веч, и родственник развел руками, мол, своего запрета он отменить не в силах. — Спасибо тебе... брат. За всё. Ладно, бывай. Мне еще жениться, — сказал Веч и направился к дверям.

— Позволь ей выбрать: остаться Филой здесь, в Беншамире, или уехать с тобой, став снова Аамой, — крикнул Имар вслед.

— Нет, — ответил Веч, не оборачиваясь.

— Упертый козел, — пробормотал с досадой Имар. — Я хочу пожелать ей... доброй дороги.

— Нет, — отрезал Веч.

И вышел на улицу.

На двух машинах выехали через резервные ворота, С'Улен за рулем, Г'Амир рядом, а Веч с Айями — на заднем сиденье, негоже жениху за руль садиться. Позади, в замыкающей машине — двое сородичей, прочие остались в караван-сарае — собирать баулы и будить старейшину к возвращению в Самалах.

На выезде из города охранники дотошно проверили документы, на амодарку пристально смотрели, сравнивая с записями в бумагах. Через три... нет, уже через два с половиной часа поступит на охранные посты приказ — А'Вечу из клана Снежных барсов нет дороги в Беншамир. До конца жизни.

Мехрем за его руку испуганно цеплялась, и Веч поглаживал трепетную ладошку, успокаивая.

— Куда мы? — спросила с тревогой, когда ворота закрылись за спиной. — Мы вернемся?

— Конечно, — уверил Веч. — Тут недалеко. У нас мало времени. Нужно все успеть.

С'Улен крутил баранку, а сам в зеркало поглядывал с любопытством на мехрем и помалкивал. И Г'Амир себя сдерживал, взбудораженность гасил, все-таки свадьба у сородича, пусть и маленько скандальная. Ладно уж, чего скромничать, скандалище аукнется по всей Доугэнне. Пересказывать будут из уст в уста, и обрастут пересказы слухами, и, быть может, какой-нибудь акын* сложит песню об охотнике, словившем птицу-лебедь и заковавшем её в свадебные браслеты.

Утром Веч и сородичам ничего не сказал, записав свое имя в числе последних участников сегодняшнего бохора*, и тетушке, встретившейся возле Бохры*, обронил невзначай:

— Мышцы разомну, а то задеревенели от безделья. Если Триединый поддержит, выиграю доброго скакуна на память о Беншамире.

Брат, конечно же, услышал, но ничего не сказал и к сиденьям направился, пропуская вперед жену и всю женскую часть семьи. Значит, не заподозрил.

— Я правильно поступила? Их следовало взять? — спросила тревожно мехрем на ухо Вечу, подразумевая под словом "их" браслеты, и тот согласно кивнул.

— Имар говорил, нам, амодарам, нельзя просто так выйти из города.

— Забудь о нем. Со мной ты можешь идти и ехать куда угодно, — сказал Веч. — Потом на любой вопрос отвечу, а сейчас нужно торопиться, — добавил, заметив, что она хочет о чем-то спросить.

Но мехрем не успокоилась ответом и продолжала нервно жамкать его пальцы, волнуясь, и Веч накрыл другой рукой, успокаивая. Она переключила внимание на окрестности, уставившись в окно и носком сандалии постукивая. Правда, сперва убедилась, что перед ней не призрак, а вполне материальный человек — провела ладонью по щеке, по переносице, прикоснулась к наливающемуся фингалу на скуле, и приложила ладонь к его груди, чтобы услышать, как бьется сердце. Потрясена была так, что поначалу заикалась, и губы дрожали, наверное, хотела разреветься, но Веч не позволил, до машины заторопив. И покуда спешили, бросала на него недоверчивые взгляды, словно сомневалась, что перед ней не мираж.

Ехать пришлось недолго, капище находилось неподалеку от города.

Поставив машины в стороне на площадке, выбрались наружу, и Веч с С'Уленом отправились договариваться о церемонии, а другие сородичи остались оберегать мехрем, как-никак она теперь кадил*, пусть и амодарская.

Мехрем испугалась было остаться среди незнакомых мужчин, но Веч заверил:

— Никто тебя и пальцем не тронет. Наоборот, жизни свои положат за тебя, если что. Это мой клан и мои сородичи.

Капище не простаивало. Кам* трудился в поте лица, благословляя умерших, новорожденных и брачующихся. Бил в бубен, взывая к духам. Помимо машин Снежных барсов на стоянке были припаркованы другие машины, рядом прохаживались ожидающие своей очереди и посматривали на новоприбывших, впрочем, не пялясь на мехрем как на диковинку. У доугэнки плакал на руках младенец, и она успокаивала ребенка, укачивая. Неподалеку от стоянки под ветхим замусоленным навесом расположились просильщицы в драных грязных одеяниях — блаженные, убогие, изгнанные из семей, они тянули ладони к выходящим с капища, прося подаяние.

Старшая духомолица* взяла символическую плату за благословление молодоженов, но за подтверждение прав жениха с помощью маддабов* запросила дополнительно, впрочем, не удивившись просьбе, хотя за последние десятилетия эта традиция почти себя изжила. Женщина забрала браслеты и ушла в капище, для последних приготовлений перед церемонией.

— Ну, брат, дал ты маху на бохоре, — сказал С'Улен, ухмыльнувшись. — Все-таки надумал жениться?

— Похоже, что я шучу? — ответил Веч, стягивая майку. — Снимай-ка рубаху, а то я похож не на жениха, а на чучело для битья.

Они обменялись одеждами.

— Ты с ней был раньше знаком?

— Да. Повстречал в Амодаре. После войны, в гарнизоне, — ответил Веч, пригладив волосы и сбив пыль с шальвар.

— Неужели запала? — С'Улен похлопал по груди, там, где сердце.

— Как видишь.

— А как вы...

— Потом расскажу, сначала поженимся. А то испугается и сбежит.

С'Улен лишь головой покачал.

— Сейчас кам отправит душу в мир духов, следом наша очередь, — сказал Веч, подойдя к мехрем и к сородичам. Достал из машины канистру с водой и сперва протянул стаканчик мехрем, чтобы промочила горло. Хоть вода и теплая, тем не менее, лучше, чем ничего. И сородичи напились и умылись.

Мехрем робела, оглядываясь по сторонам, и опять к его уху потянулась, чтобы спросить:

— Зачем мы тут?

— Как зачем? Жениться будем.

— Как жениться? Зачем жениться? — растерялась она.

Тут удары в бубен прекратились, и с капища потекли люди, неся гроб с умершим, чтобы отправиться с телом на погост для последнего пристанища. К ним кинулись просильщицы, протягивая чумазые руки, размазывая слезы по щекам со скорбными подвываниями.

— Пойдем, наша очередь, — потянул за руку Веч.

Мехрем, дезориентировавшись новостью, послушно пошла следом, по сторонам оглядываясь. Наверняка заметила, что ее одеяние не соответствует важному поводу, и что Веч выглядит непрезентабельно со свежим фингалом. Поздно, краля, не сбежишь.

— Послушай, ты ведь женат... — начала было мехрем, но Веч знаком показал: все вопросы задашь позже. И её упрямству воли не дал, подведя к жертвеннику, отвлекая от вопросов, готовых сорваться с языка.

Духомолица коротко указала: молодоженам встать по обе стороны от жертвенного камня на колени, и, облокотившись, взять друг друга за руки. Мехрем слушалась, не сопротивлялась и глядела вопросительно на Веча, — потому что доверяла. Видно, считала ненастоящим все вокруг: и кама* в тигриной шкуре с мордой зверя на голове — каково ему в жару часами прыгать с бубном на поляне? И духомолиц — босых, в черных одеяниях, с вычерненными ногтями и зубами, с нечесаными всклоченными волосами, заскорузлых до черноты под горячим солнцем Беншамира. И каменное изваяние Доугэнны, супруги Триединого, грубо высеченной фигуры без четких очертаний лица, но с широкими бедрами и тяжелой грудью — признаками плодовитости. И каменную фигуру Триединого во главе капища, сочетающую признаки трех начал. А между супругами — каменных истуканов по кругу, символизирующих мир духов, с открытыми в беззвучном крике ртами. И жертвенный камень посередине. И сородичей, стоящих в сторонке с опущенными головами. И любопытных, глядящих издали на церемонию.

Камом Саблезубых тигров оказался мужчина преклонных лет, невысокий ростом, жилистый и верткий. Неслышно обошел вокруг жертвенного камня, крадясь зверем и смотря на молодоженов. Раз обошел, второй. Развернулся и двинулся в обратную сторону. Остановившись, приподнял подбородок мехрем, повернул её голову влево, вправо, разглядывая. Веч удержал её руки, когда дернулась в испуге, и мимикой успокоил: не бойся, так надо. Еще бы не испугаться, у кама белесые радужки со зрачками-точечками, забрались в душу и лазают по ней без стеснения.

Веч решил, если кам откажет в ритуале, он станет жить с мехрем, как с женой, в гражданском браке. Выцарапал необходимые бумаги, и это главное. И не нужны ему никакие благословения духов. А браслеты выбросит в реку.

Кам поцокал языком. С силой потер лоб мехрем, оставив на нем грязное пятно.

— Своим богам поклоняешься, — не то спросил, не то утвердил. — Веруй, не бойся. Твои боги сильны, но наши сильнее. И чрево пустым не оставят. С ним семья большой будет, крепкой, — указал пальцем на Веча. Тот голову опустил, ухмыльнувшись.

— А ты, — кам* переключил внимание на него, — шагай той дорогой, которую выбрал, и в сторону не сворачивай. Знаю, что тебя гнетет, но камень с шеи твоей не сниму. Зато облегчу.

Зашел со спины и начал нашептывать Вечу на ухо, пугая мехрем немигающим белесым взглядом, на нее уставившись.

Посуровел Веч, кивнул, с услышанным соглашаясь, и кам неожиданно ударил дубинкой по бубну, заставив присутствующих вздрогнуть. И принялся ходить вокруг жертвенного камня, стуча в бубен и затянув венчальную песнь.

Подошли духомолицы с чашей, Веч показал глазами — нужно выпить, до дна, и мехрем послушно открыла рот, глотая жидкость. Выпила, не поморщившись, женщины вытерли ей уста тряпицей и удалились.

Напиток быстро вдарил по вискам, растекся по венам, и мехрем повело, но голову удержала, не запрокинула. Веч испугался, думал, переборщили духомолицы с крепостью настоя, ан нет, ритуал оказался чин чином расписан от начала и до конца. Под песнопения кама женщины начали натирать запястья мехрем жирной мазью, и поплыл над капищем пахучий травяной дух вперемешку с эфирными маслами.

Тут взгляд мехрем упал на жаровню, в которой на раскаленных углях лежали расстегнутые браслеты половинками. С ужасом взглянула она на Веча, забилась, пытаясь вырвать руки из стального захвата. И поняла, что всё вокруг — не понарошку, что декорации — не картонные, и люди здесь не ряженые, а настоящие, и всё здесь дышит вековыми традициями, пусть варварскими и дикими, но и сила у здешнего капища невиданная, Веч её сразу почувствовал, когда из машины вышел, и уж если кам согласился благословить, значит, всё затеялось не зря.

— Закрой глаза, — сказал Веч на амодарском, чтобы мехрем прочитала по губам и поняла сказанное.

Нет, не поняла. Духомолица взяла щипцами маддабы* и двинулась к жертвеннику. Мехрем отпрянула, порываясь вскочить.

Свел Веч брови и велел грозно:

— Закрой глаза!

Подействовало. Мехрем послушно смежила веки и губу закусила, приготовившись. Терпимой должна быть боль, потому как настой и мазь призваны унять жжение и облегчить экзекуцию.

Застонала тоненько через стиснутые губы, когда сомкнулись с щелчком маддабы на запястьях и тут же расстегнулись. Пара секунд — и духомолицы обмазали покрасневшую кожу щедрой порцией мази, туго перебинтовав запястья. А Веч сжимал ладошки мехрем... нет, уже не мехрем, а жены. У него сильная и храбрая жена, хоть и кажется хрупкой.

Все же слаба была в ногах — и от настоя, и от пережитого испытания, и Веч подхватил её на руки, чтобы донести до машины. А она прикорнула на его плече и дышала часто, а сердце колотилось и того быстрее.

Навстречу Снежным барсам кинулись просильщицы, протягивая руки, и С'Улен с Г'Амиром раздавали монеты, не скупясь.

— Возьми меня замуж, — сказала одна из женщин, обращаясь к Вечу, и продемонстрировала щербатый рот. — Многого не прошу, только кров и хлеба краюху.

— У меня уже есть жена, и другой мне не нужно, — ответил он, прижимая к себе драгоценную ношу.

— Ух, жадный, — засмеялась она беззлобно. — И посмотреть на неё не дашь?

— Не дам. Моя потому что. Чтоб не сглазили.

— А хочешь, погадаю? — пристала вторая просильшица с бельмом на глазу. — Всю правду расскажу, не обману.

— Нет. Я сам свою судьбу напишу, и жена моя тоже, — отказался Веч.

И сородичи отказались сомнительных услуг, протискиваясь через толпу женщин. Добрались Снежные барсы до стоянки, насилу отбившись от побирушек.

— В город едем, за амодарками в поселок. Полтора часа у нас, — сказал Веч, и сородичи споро расселись по машинам.

Веч так и держал жену на коленях, усевшись позади пассажиром.

— Болит? — спросил, подув на повязки.

— Нет. — Она помотала головой. — Браслеты оказались особенными?

— Да. Это свадебные маддабы*, ты их приняла и стала кадил. Невестой.

— Я не знала.

— Если б знала, не взяла бы?

И осталась бы в Беншамире, с родственником, — не договорил Веч.

Она вздохнула, не ответив. Ну да, ей нужно время, чтобы осознать и принять случившееся. Слишком быстро произошло и в оттого не укладывалось в её голове.

— Я смухлевал, — признался Веч. — Иначе ты бы не решилась. А он не отдал бы тебя и не выпустил из Беншамира. Теперь ты замужем, Айю. За мной.

— Айю? — растерялась она. — Я же Аама. Точнее, Фила теперь.

— Нет, теперь ты Айю. Моя Айю.

Потому и Айю, чтобы не вспоминала о том, кто в Беншамире называл её Аамой, замозолив амодарское имя, сплюнул бы Веч, да некуда, в машине едет. И потому полночи тренировал, бормоча, непослушный язык, не привыкший к амодарской мягкости звуков, пока не научился выговаривать правильно.

— Веч... ты ведь женат...

— Теперь женат, — ответил он. — А с тем, что до тебя случилось, разберемся.

— Скажи хоть, сколько нас, твоих жен. И о мехрем скажи.

Веч хмыкнул и, не удержавшись, рассмеялся, сородичи оглянулись с удивлением.

— Следи за дорогой, — напомнил он С'Улену и сказал ей на ухо: — Теперь у меня нет мехрем, сегодня она стала мне женой, для меня первой и единственной. О той, что в клане осталась, расскажу, как выберемся из Беншамира.

Видно, не утешило ее услышанное, вздохнула печально, примирившись с фактом замужества. Или не успела проникнуться свершившейся переменой. Ничего, решил Веч, пускай дело идет к вечеру, еще вся ночь впереди, наговоримся досыта — языки отвалятся.

В Беншамир их впустили теми же воротами, осмотрели бегло, без пристрастности, но Веч понял — указание по нему уже поступило сагрибам*.

На ходу купили кувшин холодного ойрена, и Веч протянул кружку жене:

— Выпей, полегчает. Выветрится дурман из головы, и к ногам вернется твердость. Нам нужно успеть дочь твою забрать и мать, а времени в обрез.

Упоминание о дочери придало ей сил. Выпила целую кружку, сначала мелкими глотками, потом прикончила до дна, видно, одолела жажда.

— Пойдем, обопрись, — подставил Веч локоть. — До поселка недалеко.

Однако ж, она приободрилась, хмель, вдарив в голову, выветрил дурманящую тяжесть травяного настоя.

Торопилась, стараясь в шаг поспевать.

— А зачем их забирать?

— Потому что мы уезжаем. Мне отныне закрыт вход в Беншамир, а значит, и тебе, и твоей семье.

— Потому что я... эээ... потому что мы...

— Потому что ты жена моя теперь.

Она притормозила, остановился и Веч.

— Жена? — переспросила, пробуя на языке непривычное слово.

И дальше поспешила. А Веч понял: начинается. Оттаяли шестеренки в женской голове, закрутились.

Спешат, торопятся, и жена снова притормозила, а за нею и Снежные барсы.

— А куда мы поедем? В твой церкал? — В голосе прозвучала тревога. И страх.

— Нет. Туда мы не поедем. Обещаю. Только не туда.

— А куда?

— Скажу, когда покинем Беншамир, — ответил Веч.

Не говорить же ей сейчас, что безвестность будет недолгой. Вот как родственник поймет, что Веч не отступился от своего решения, так и сдаст его следакам*, и тогда закрутится песня. И убегать от них бесполезно, и прятаться. Нет уж, встретим их с парой козырных карт в рукаве.

— С Луной и мамой поедем? Их тоже выпустят из города?

— Конечно.

— Ну ладно, — вздохнула она, и снова заторопилась, за локоть Веча держась.

Сородичи остались у ворот — ждать и точить лясы с сагрибами, а Веч с женой и С'Уленом отправились в поселок. Вечу-то что, всё интересное увидел вчера, а С'Улен с любопытством оглядывался по сторонам, пялясь на одинаковые домики и на заборчики с палисадниками.

Их ждали. Старая поднялась с табурета при их появлении, а девчонка подбежала к матери и обняла за ногу.

— Хвала святым, я уж думала, случилось что, — выдохнула старая с облегчением. — Перепугала ты нас. Я голову сломала, гадая, куда тебя увели доугэнцы.

— Нам нужно собираться, — сказала жена. — Как тогда, в Амодаре, помните. У нас мало времени.

— Берите то, с чем сюда приехали, — сказал Веч на амодарском. — Лишнее оставляйте здесь. Что потребуется, после докупим.

— Что случилось? — спросила старая деловито, достав чемодан из-под кровати. — Нас высылают?

— Ну-у... — жена посмотрела на Веча, который уселся на табурете у двери. — Я, наверное, замуж вышла.

— Как это? — опешила старая и за сердце схватилась.

— Взяла свадебные браслеты на бохоре* и вышла за меня замуж, — пояснил Веч. — Говорите, что складывать, помогу. А сородич снаружи ждет. Нужно торопиться.

— То есть, вы теперь... эээ... муж Айю? — продолжала изумляться старая, успевая выгребать одежду из шкафа и сортировать на кучки.

— Ну да, — почесал Веч в затылке. — И ваш зять.

Жена сдавленно закхыкала, сгребая вещи в баулы.

— И теперь нам нужно уезжать?

— Конечно, — ответил Веч со всей серьезностью. — Куда муж, туда и жена.

— И нас выпустят из города?

— Выпустят.

— Не поспеваю я за мыслями, — старая утерла пот со лба. — К чему такая спешка? Луна, куклу не забудь.

— Потому что так решил здешний клан.

Амодарки торопливо забрасывали в сумки нужное, оставляя лишнее. Колебались, уж и не упомнишь, с чем приехали, а что досталось здесь, в Беншамире. И не рисковали, оставляя в домике практически всё.

Наконец, вышли на крыльцо, и С'Улен перехватил часть сумок. Мелкая в куклу вцепилась, но глядела на суматоху без страха, а, скорее, с любопытством, как на захватывающее приключение.

А у калитки их встретили амодары — хромоногий калека с тростью и ним двое.

— Нас известили об отъезде, — сказал с достоинством калека на доугэнском с ужасным акцентом. — Я бы хотел поговорить с вашей... супругой.

Веч посторонился, жену пропуская.

— Фила, вас запугали? Может быть, угрожали? Принудили?

— Нет, — покачала она головой.

— То есть, вы изъявили добровольное согласие на... эээ... брак?

— Да, — сказала она, помедлив долю секунды.

— У вас перебинтованы руки. Вас заставили участвовать в кровавом ритуале? — спросил второй амодар.

— Она вышла замуж за доугэнца согласно традициям народа Доугэнны, — ответил за нее Веч. — При случае просите у местного правящего клана о традиции замужества с браслетами. Во время ритуала не бывает кровопускания.

Старая схватила жену за руку:

— Надо же, я и не заметила, видно, ум за разум зашел от скоропалительности, — сказала пораженно.

— Ничего страшного, терпимо, — ответила та успокаивающе.

Амодары переглянулись.

— Пусть так. Поскольку вы, Фила, приехали в наш поселок, нас заботит ваша безопасность и безопасность вашей семьи. Я буду настаивать на том, чтобы ваш супруг и здешний клан регулярно снабжали нас информацией о ваших перемещениях по стране. Чтобы мы знали, что вы живы и здоровы, — сказал хромой на амодарском.

— Ваше право, — согласился Веч. — Нам нужно идти.

— Наверное, он нас недооценивает, — сказал хромому амодар со шрамом.

— Отчего же? Ваша поддержка важна и для меня, и для неё, — согласился Веч. — Жену мою и ее семью никто не съест живьем и в жертву не принесет, и на растерзание диким зверям не отдаст. Она знает, что за нее стоит весь амодарский народ, и гордится этим, правда? — обернулся он к жене.

Та удивленно на него взглянула, мол, надо же, услышать столь патетичную речь — и от кого? От доугэнца, который и рядом не стоял с высокой дипломатией. И кивнула согласно.

— Хорошо, — согласился хромоногий. — Надеюсь, наши пути еще пересекутся, Фила.

— До свидания. Вы очень добры ко мне и к моей семье, — ответила она. — Мне повезло приехать в Рамалину. Здесь я снова почувствовала вкус жизни.

Веч поджал губы. Ну вот, начались знаменитые амодарские распевы, взаимные похвальбы, которые могут длиться часами.

— Здешний клан ждать не будет. Время поджимает, — сказал он. — Поторопимся.

И навьюченный караван поспешил к поселковым воротам под любопытными взглядами амодаров, высыпавших из домиков и наблюдавших за процессией. Впереди широко и размашисто шагали доугэнцы с баулами, следом, семеня, спешили амодарки.

У ворот их ждали изнывавшие от безделья сородичи.

Веч кивнул, и Г'Амир подхватил девчонку, усадив на шею. Та взвизгнула и весело засмеялась, пристраивая куклу поудобнее.

— Ух, — выдохнула испуганно жена. — Я думала, он её...

— съест? — хохотнул Веч. — Топаем скоренько, по сторонам не глазеем.

У караван-сарая их уже ждали. Представители кланового Совета тигров осмотрели баулы, правда, внутрь не заглядывали, и вручили Вечу экземпляр договора о найме амодарки Филы лин Семина на работу в Беншамире, как утерявший актуальность. Хочешь — рви, хочешь — сохрани на память о благородстве родственника.

Снежные барсы расселись по внедорожникам и о старейшине не забыли, разместив в салоне с почтением. Веч посадил весь амодарский табор в свою машину, рядом на пассажирском сиденье привычно устроился С'Улен.

— Странно, — сказал Веч, вертя головой. — Думал, увижу его напоследок.

— Кого? — спросил сородич.

— Того, кому теперь пожизненно должен.

Прошлой зимой, в амодарском гарнизоне, игра в карты на даму в клубе закончилась ничьей между ними. И с тех пор велась с переменным успехом. Сегодня Веч переиграл родственника, а завтра расклад может стать другим, и противостояние перейдет на новый уровень, и теперь уже не из-за жены, а из-за оскорбленной чести и принципов, заставивших Имара вгорячах пойти на крайние меры.

Охранники открыли ворота, выпуская внедорожники Снежных барсов из города. Машины проехали, и створы с лязгом сошлись позади.

Отныне Беншамир для него закрыт.

_____________________________________________________________

Vikhar, викхар — толкователь правил, законов, обычаев. В Амидарее юрист, защитник

Акын — поэт, певец

Духомолица (религ.) — служительница культа Доугэнны, супруги Триединого

Следаки* (жарг.) — служба ревизии и внутренних расследований в даганской армии. Э'Рикс — уполномоченный генерального штаба по ревизии и внутренним расследованиям

6

— Куда мы едем? — спросила тревожно жена.

Оно и понятно, неизвестность всегда страшит. За высокими стенами поселка амодарки чувствовали себя в безопасности, а сейчас, куда ни глянь, повсюду бескрайняя степь с редкими оазисами деревьев и кустарников.

— Ищи ближайшую стоянку в полутора часах езды, возле реки, — велел Веч, и сородич вынул из бардачка карту с нанесенными на неё отметками.

Жена выглядела растерянной, вечер наступает на пятки, где ночевать? Приемлемого жилья на горизонте не видать.

— Остановимся в степи, — сказал Веч.

— Как это? Прям так, под открытым небом? — спросила она ошарашенно, вызвав у С'Улена веселый смешок.

— Прям так, под небом, в шатрах, — подтвердил Веч. — Айю, мы, доугэнцы, исстари кочевой народ. Треть жизни проводим в разъездах. И в Беншамир добирались с двумя ночевками. Доугэнна огромна, за неделю не объедешь.

— А как же поезда? Ты говорил, у вас есть железные дороги.

— Есть, но их не так много, как хотелось бы. В основном, по дорогам гоняют грузовые составы. Пассажирские вагоны обычно пускают, когда участники собираются на Большой Круг. Знаю, что и штормовые кланы съезжаются на свой Круг по железной дороге. А нам, земным, привычнее на машинах и с ночевками в степи. И быстрее, к тому же.

— Это же опасно! Вдруг нападут разбойники? Или дикие звери! — разыгралась ее фантазия.

Тут уж и Веч не выдержал и рассмеялся на пару с сородичем.

— Айю, я езжу по стране, считай, девять лет, войну в расчет не беря, и ни разу на меня не напали ни лихие люди, ни дикие звери.

Но уверения Веча её не успокоили и тревогу не уняли, когда С'Улен, сверившись с картой, дал знак сородичам к остановке, и машины затормозили в выбранном месте.

Стоянка оказалась обжитой — место для костровища с импровизированными лавками из потемневшего кругляка, рядом небольшая быстрая речушка с прозрачной водой из-за долгого отсутствия дождей. Ставь шатры кругом очага и ночуй на здоровье, а наутро не забудь присыпать землей горячие угли и оставить три горсти аффаита* для следующих путников.

С'Улен, привстав на колено, потрогал угли в костровище:

— Двое суток, как стояли тут до нас.

— Это ничейная земля, — пояснил Веч жене. — Можем оставаться здесь, сколько душе угодно, никто не возьмет с нас платы.

Амодарки больше под ногами мешались, растерявшись, хотя старая чувствовала себя поувереннее, видно, в свое время довелось ей ознакомиться с проживанием в полевых условиях.

— Заберу два шатра на эту ночь, — сказал Веч, выгребая из багажника подпорки и туго уложенную ткань.

— Ну вот, а нам-то что делать? Куковать всю ночь под отрытым небом? — посетовал С'Улен добродушно.

— Переночуешь в машине с Амиром. А завтра будем думать, что и как.

— Почему не едем домой?

— Потому что. Скоро пожалуют гости по мою душу, — ответил озабоченно Веч, оглянувшись, словно те, о ком он сказал, уже пылили по дороге колесами машин, догоняя Снежных барсов.

— Хорошие гости?

— Следаки*.

С'Улен присвистнул.

— Тогда успевай, брат, ночи нынче короткие, — похлопал по плечу, ухмыляясь.

Веч поставил шатры, вбив колышки, натянув веревки — отлаженными движениями, как делал не раз и не два. Шатры, взятые Снежными барсами в дорогу, тика в тику годились для ночевки двоих-троих в летнее время, а для длительного всепогодного проживания обычно ставились шатры большие, капитальные.

Из багажника достал баулы с покрывалами, подушками, матрасами. Забросил баул в шатер и поманил мелкую, откинув полог:

— Вот тебе домик, обустраивай для ночевки. Здесь есть окошко и подкладная сетка у выхода для проветривания.

У девчонки глаза сверкнули азартом, и она забралась с восторгом внутрь.

— Мы теперь здесь жить будем? — спросила бесстрашно, выглянув наружу.

— Посмотрим, — ответил уклончиво Веч. — Расстилай тщательно, на складках плохо спится. Сейчас ночи теплые, не замерзнете.

— Луна, сними сандалеты, — велела старая строго. — Давай, помогу разложить правильно.

Веч достал из багажника браслеты, повесил на натянутой веревке у входа во второй шатер и жену поманил.

Она подошла нерешительно. Чувствовалось, внове ей всё происходящее, и не могла определиться, по нраву ли ей спонтанное место будущей ночевки. А может, устала от свалившихся на неё перемен.

Взяв в руки браслет, расстегнула, щелкнув застежкой. Вогнутая поверхность металла была решетчатой.

— Вот оно что, — протянула жена, видимо, догадавшись. — Потом здесь получатся следы, да? — показала на перебинтованные запястья.

— Видела такое? — Она кивнула. — Ожог сойдет, рисунок останется, — признал Веч.

Жена потерла лоб:

— До сих пор не могу осознать. Утром была в Рамалине... в поселке... собиралась на вашу мочилку*... то есть, бохор*, а сейчас — здесь, в поле...

— в степи, — поправил Веч.

— в степи... Привыкла к определенному распорядку дня, а теперь, получается, и на работу идти не нужно.

— Не нужно, — согласился Веч. — Жалеешь? Хочешь вернуться в Беншамир? В поселок? И жизнь продолжится, как прежде.

Спросил — и дыхание затаил: что ответит?

Она губу покусала, думая. На него искоса взглянула и глаза отвела.

— Нет, назад... не смогу я, — сказала с мукой.

Веч ее руку перехватил:

— Он тебя принуждал?

— Если бы не твоя мочилка* и не браслеты... я бы согласилась. — Она собралась заплакать, и Веч притянул к себе, обнял, укрыв от любопытства сородичей.

— Знаю, тебе пришлось нелегко, — сказал, утешая.

— А этот шатер для кого? — покачала она натянутую веревку, и браслеты зазвякали, стукаясь.

— Для нас, Айю, ты же замуж сегодня вышла, еще не забыла? — ответил Веч, посмеиваясь и наблюдая за румянцем, проступившим её на щеках.

— Ты знал, что мы поселились в Беншамире?

— Нет. Наш клан приехал на Совет круга. Я услышал случайно, и не от брата. Он ведь брат мне, пусть и троюродный, он не говорил тебе о нашем родстве? Я ведь видел тебя, Айю. В поселке, накануне бохора*. Как узнал про тебя, так и решил проверить, убедиться.

Она машинально схватилась за воротничок блузки, трепля его нервно. Вот как поспешно уезжали из Беншамира, в чем одета была жена, в том и покинула город.

— Ты приходил?! Ты был там? В поселке, тем вечером?

— Да. И тогда же решил, за нас обоих, что выиграю в бохоре* и вручу браслеты, и ты не откажешь.

— Ты был там, — заключила она торжественно.

Похоже, в большей мере её взволновала не единоличность принятого решения и его последствия, а тот факт, что Веч пробрался вчера в амодарский поселок и стоял за ее спиной, слушая, как она плачет.

— Что сделано, то сделано. Пойдем, познакомлю со своими, — потянул ее к костровищу, где весело горел огонь, грелась вода в чайнике, и пыхтело варево в закопченном чугунке.

Она растерялась: близким присутствием большого количества мужчин, их немногословием, деловитостью и складностью действий при обустройстве ночевки под открытым небом без лишней суеты. Сородичи посматривали на жену с любопытством и посмеивались меж собой, бросая на Веча многозначительные взгляды. Он незаметно пригрозил кулаком: не хватало еще похабных жестов и намеков при женщине. С'Улен, перекрестив руки на груди, клятвенно заверил: ни-ни, все будет культурно.

Старейшину Р'Елира усадили на бревно, меж сородичей, и жена посматривала исподтишка на седого как лунь старика, видимо, считала неприличным глазеть открыто, без стеснения. Заварили чай в кружках, и жена удивленно наблюдала за тем, как сородичи вынули из машины деревянный ящичек с ручками, внутри которого оказался арсенал трав и специй в баночках. Веч насыпал нужных добавок в свою кружку, залил кипятком и размешал, чтобы чай настоялся. Дал понюхать, и жена начала чихать без остановки, и нос терла, пока тот не покраснел.

Сородичи давились смешками, невозмутимо чай из кружек потягивая.

— Вам уж точно нужен пустой чай, — озаботился Веч, кивнув на шатер, где малая и старая обустраивали место для ночевки, и взялся за поварешку. — И ужин отложим в отдельный котелок, пока его перцем не сдобрили.

И опять жена безмолвно удивлялась: как так, мужчины своими руками приготовили аппетитную кашу с мясом, и она не пригорела и не убежала из чугунка.

— Женщины в черном... сегодня днем... среди камней... — вдруг подала она голос.

— в капище*, — поправил Веч.

— Капище... это особое место, да? И человек с бубном, это шаман?

— Ну, кое-что ты уже знаешь, — ответил Веч, неприятно задетый тем, что родственник успел рассказать об общественном устройстве в его стране. И о многоженстве не забыл упомянуть, иначе с чего бы она с налёту стала расспрашивать о количестве благоверных? И наверняка провела не одну ночь, размышляя о том, сколько раз он, Веч, женат. Потому и плакала, и не единожды, без сомнений. Бесов братец, чтоб его, трепло ходячее.

— Капище — святое место, оно есть почти в каждом городе, которому повезло с камом*, — ответил С'Улен. — Кама выбирает Триедный, чтобы через него общаться с нами, своими детьми, и отмечает его печатью знания. Бывает, капище в городе есть, а кама нет. Бывает, и капища возле города нет, потому что там нет места силы. Капища ставят там, где останавливался Триединый.

— В капище отмечаются наиважнейшие события в жизни человека: рождение, свадьба, смерть. Бывает, сомневающиеся приходят к каму за советом, и он взывает к духам о помощи, — пояснил Веч.

— Что он тебе сказал? На ухо, помнишь? — спросила жена.

— Разное, — не стал откровенничать Веч. — На путь наставлял. Как-нибудь расскажу.

— А женщины в черном?

— Духомолицы*. Исповедуют культ Доугэнны, супруги Триединого.

— Они необычно выглядели.

— Доугэнна — земля наша, поэтому ее служительницы чернят зубы и ногти, и носят черные одежды. И не признают обувь, чтобы быть ближе к общей матери нашей.

— Они умеют разговаривать с Доугэнной, — добавил Г'Амир. — Прикладывают ладони или ухо к земле и слушают, о чем она говорит.

— Те женщины, что сидели под навесом, тоже служительницы?

— Нет, — хмыкнул Веч. — Это попрошайки, просильшицы. Их изгоняют из семей.

— За что? — удивилась она.

— За прелюбодеяние при живом муже. За вытравливание плода. За клевету. За воровство. Да мало ли, за что, — пожал плечами Веч.

— Слабые умом становятся попрошайками, — добавил Д'Анел. — У меня была троюродная бабка. С головой не дружила, чудила, и запирали ее, и караулили, и плеткой воспитывали, и на цепь сажали, но если зовет её воля, и в голове гуляют ветры, никакие засовы не удержат. Я мальцом был, когда она сбежала из дому, ушла из клана и растворилась на земле Доугэнны.

— Женщина — чаша, а мужчина — вино, которое её наполняет, — выдал вдруг старейшина Р'Елир, подняв указательный палец. — Вино без чаши прокисает, и чаша без вина тускнеет, пылью покрываясь.

— Мудрые слова. За чашу и за вино! — сказал С'Улен, посмеиваясь, и поднял кружку с чаем, приглашая присутствующих выпить.

Сородичи со смешками поддержали призыв, а у жены щеки стали пунцовыми.

Прибежала мелкая и прижалась к матери, чужих не боясь, смотря на сородичей без страха. Веч протянул леденец и кружку с чаем, сначала отхлебнув, проверяя, не спутал ли со своей. И старая рядом с женой примостилась, на огонь смотря. Сдержанна была, помалкивала, но и страха не выказывала.

Вечер стал совсем глубоким: диск солнца погрузился целиком за горизонт, оглушительно застрекотали кузнечики, и проявились легкие перистые облака, окрашенные отсветом севшего солнца. Через час на небе проступят первые звезды.

Мелкая зевала и терла глаза, но ото сна отказывалась. Жарила на прутике кусочки лепешки, надеваемые Вечем, и хрустела ими. Сородичи посматривали задумчиво на девчонку, и на жену его взгляды бросали, и на... тещу? Не удержавшись, Веч сдавленно закашлял.

— Подавился чаем, — просипел он. — Постучи по спине, — попросил жену.

— Луна, пора умываться и спать, — велела старая.

Веч проводил к речушке весь свой амодарский табор, и мелкая плескалась в восторге, забыв, зачем пришла на речку, пока женщины не застрожились, мол, вода холодная, и вообще, давно пора на боковую.

Ей придется по вкусу кочевая жизнь. Для ребенка постоянная новизна и настоящие приключения, — подумал Веч.

Девчонка умылась, Веч тоже обтерся, намочив рукава снятой рубахи, и усмехнулся, заметив, как покраснела жена, забыв отвести глаза от обнаженного торса. Смущение её тут же сменилось беспокойством. Ну да, он ведь сплошь в синяках и в ушибах после изматывающего бохора*. Можно схитрить и притвориться болезным, чтобы урвать приличную порцию озабоченной нежности, ишь как растревожилась, нахмурившись. Заодно и мазью натрет, прихваченной с капища.

— Сегодня здесь переночуем, а потом куда поедем? — спросила жена, отстав от мелкой с матерью по возвращению с речки.

— Выясним завтра. Если я рассчитал верно, завтра к нам пожалуют гости.

Если он не ошибся в брате, у Веча не будет двух суток в запасе. И то удивительно, что родственник не пустил погоню вслед рысцой, а подарил передышку, позволив Айю прийти в себя после стремительных перемен. Но ей пока не следует знать о запальчивых угрозах Имара, иначе вся ночь насмарку.

— Гости? Зачем?

— Хотят поздравить со свадьбой, — хмыкнул Веч.

— Твои родственники? — спросила она испуганно.

— Бери выше. Начальство.

— Это плохо?

— Завтра узнаем. Сегодня у нас другие дела по плану, — потянул ее за собой.

Тлели раскаленные угли в костровище, язычки пламени изредка вспыхивали и тут же опадали. Сородичи разошлись на боковую: кто — в машину, кто — в шатер, приоткрыв полог, душно же внутри.

Жена пожелала дочери спокойной ночи, шебурша в шатре и пристраивая рядом куклу. Мелкая обвила мать ручонками за шею и поцеловала:

— У нас с бабой теперь есть домик. И у тебя тоже?

— И у меня, — кашлянула жена. — Всё, теперь на бочок до утра.

Веч неподалеку ждал, когда она наружу выберется, протянул за руку и отодвинул полог, пропуская во второй шатер. Не сказать, чтобы внутри просторно, но для ночевки на двоих — самое то. И для первой совместной ночи сойдет. Лунный свет, забравшийся в сетчатое окошко, заместо ночника будет.

Веч сел, опустившись на колени, и жена, скопировав позу, напротив устроилась. И в её глазах то ли звезды земные мерцают, то ли звезды небесные отражаются, заставляя сердце биться с перебоями. И ведь сколько женщин с ним перебывало после возвращения из Амодара, а впервые посасывает под ложечкой, до щекотки, от осознания того, что теперь она будет рядом — жена перед богом и людьми. И никто не посмеет сказать о ней злого слова, потому как, её обидев, тем самым, оскорбит и Веча, а уж он найдет, чем ответить. И наставления кама, напомнившего о зароках, однажды данных на капище Самалаха, нужно неуклонно соблюдать, иначе начатый сегодня путь окажется напрасным.

— Айю, прости. У тебя не получилось свадьбы, какие у нас обычно играют. Обещаю, когда-нибудь мы наверстаем.

— С ойреном и жарким на вертеле? — уточнила она с улыбкой.

— И с танцами, — добавил Веч.

Рубаху отбросил и к желанным губам потянулся, но она ладонь выставила, в литой торс упершись.

— Погоди. Забыл ты кое о чем. О жене обещал рассказать.

Вздохнул Веч и коротко изложил суть, при каких обстоятельствах стал семейным человеком. Не по желанию своему, а по требованию отца. И за годы супружеской жизни так и не стала ему та, что живет в клане, родной и близкой, и, видно, уже не станет, сердцу ведь не прикажешь.

— А сын?

— Он — единственное, что у меня получилось стоящего в семейной жизни, помимо тебя, — признался Веч. — Увидел его впервые в два года, перед тем, как уйти на фронт, а когда после войны вернулся в клан, мальцу уже семь лет исполнилось.

— Нельзя детей бросать. Предавать нельзя, — согласилась она, скорее, для себя сказав, чем для него.

— Вот и получилось, что первая жена — отцом мне навязанная, а вторая — Триединым подаренная, — заключил он и, поцеловав трепетную ладошку, осязаемо почувствовал, как жена ответно подалась навстречу. Уложил её осторожно на подушки с покрывалами и опять к губам потянулся. Как пацан, дрожа, предвкушая.

И основа жена ладонью уперлась, держа на расстоянии.

— Если она немилая тебе, почему говорил о ней с такой... с таким... так горячо? — сказала тихо, но возмущенно.

— Горячо? Не было такого. Никогда, — заверил Веч. Не сомневайся во мне, Айю.

— Lailin, gelit dir*, — сказала она.

— Лайлин? — переспросил Веч ошарашенно и сел. — Откуда ты знаешь?

И она села рядом.

— Неважно, откуда. Знаю, и всё, — сказала, и звезды в глазах угасли. — Зря ты затеял всё это... с браслетами...

— Нет, постой, как ты про Лайлин узнала? Тебе кто-то сказал? — Веч потер переносицу. Откуда бы она прознала о том, что поросло быльем и затянулось мхом? Даже Имар не знал.

— Никто не сказал. Ты во сне проговорился. В Амодаре. Незадолго... до отъезда.

— Ах, вот оно что, — выдохнул с облегчением Веч. — Поэтому ты тогда была сама не своя. Вот я осел! Надо же, болтаю во сне всякую чушь.

— Это не чушь. Пойду-ка я к дочке...

— Стой. — Веч обнял ее, перегородив дорогу. — Лайлин — не жена мне и никогда не была ею. Первая... эээ... любовь, кажется, у вас, амодаров, это так называется. Мне семнадцать было, она постарше. Сама понимаешь, влечение, страсть и всё такое. Втихаря и втайне. Всё быстро закончилось, она замуж вышла, второй женой согласилась уйти в другой клан, а я к сагрибам* подался — выздоравливать.

— И как, вылечился? — спросила она с непонятной интонацией.

— Как видишь. С тех пор я её не видел и не искал, и не знаю, что с ней стало. Сестра говорила, дети у неё есть, но мне нет интереса знать про неё. Давно уже дышу ровно.

Она молчала, обдумывая. Соображая. Но и вырваться не пыталась, как и убежать из шатра. Веч чувствовал, нужно говорить правду, не увиливая и не скрывая. Амодары же отменные интуиты и подмечают малейшую фальшь, тем более, в делах сердечных. Чувствовал, на волоске висит его счастливая семейная жизнь с Айю, всё решалось в эти мгновения.

— Ну да. И вдруг она приснилась спустя много лет, — продолжила жена с прежней непонятной интонацией.

— Мне Доугэнна снилась. Наши края, степи, реки... Мне в последние дни стало не до службы, разные дела утрясал, готовил документы к отъезду. Да и ты не хотела расставаться с Амодаром и медлила, сколько могла. Потому что родина — вот здесь, на подкорке, на всю жизнь. — Веч постучал пальцем по голове. — А тут вдруг приснилась мне эта... Лайлин. Я и решил, что не иначе как знамение, что Доугэнна по мне скучает, как и я по ней. И что получится всё задуманное, коли она благословила.

Веч умолк, ожидая вердикта. И жена молчала. Думала, решала.

— Хорошо. Знай, если во сне проговорюсь чужим именем, значит, тоже скучаю, — сказала строптиво.

Вечу бы выдохнуть с облегчением, но и он нахмурился.

— Погоди, о ком это ты собралась во сне скучать? Уж не о том ли, кто остался в Беншамире?

— Возможно, — задрала она нос с вызовом.

— Айю! Лучше бы тебе сейчас помолчать... Лишка скажешь, и я...

— И что будет? — напирала она, дерзя.

— А вот что.

Веч потянул её на себя и повалил на покрывала, и наконец-то заткнул рот, до синюшных губ и полузадушенного всхлипа. И дождался, когда женская рука за шею обняла, и жена прогнулась навстречу, приглашая, разрешая, отдавая. Развязав враз тесемки на поясе шальвар, устроился половчее, в подушки её вжимая, целуя и за ушком, и в ключицу, и мочку обласкав, выбивая из горла тихий стон. Эх, для первого раза его надолго не хватит. Но ведь будет и второй. И третий. Ночь длинна. Амодары, бесы треклятые, напридумывали пуговок на блузке, с мясом их оторвать, завтра другую одежду купим, удобнее. И под блузкой тоже много интересного. Захватывающего.

Восток едва зарозовел, но рассветная дымка уже наползла на степь, когда Веч, завязывая тесемки на поясе шальвар, выбрался наружу из шатра и смачно потянулся. Спустился к речке, опростать мочевой и обмыться, и вернулся к костровищу, возле которого сидели Д'Анел и С'Улен, следя за туркой с кофе в тлеющих углях. Веч взял у сородича недопитую кружку с остывшим чаем и осушил залпом. Потянулся, почесывая грудь.

— Что не спим?

— Уснешь тут, — проворчал С'Улен. — Тесно в машине. Душно.

— Ладно, я досыпать.

— Хоть кому-то сегодня свезло, — заключил С'Улен.

— Ты на него смотрел? Он же шальной, как не в себя, — сказал ему Д'Анел. — Наверняка полночи не спал, жену ублажал. Я говорил, амодарки только с виду хилые, а на деле все соки вытянут, и станет наш сородич дрищом, дай только срок.

Веч, обернувшись, показал им обоим неприличный жест и нырнул в шатер — к разморенной от сна и отшумевшей страсти жене. Досыпать. Разочек уж точно.

Утро началось с чая, теплых лепешек с растопленным маслом, с меда и вяленых фруктовых долек. Амодарки, наверное, с непривычки отлежали бока на жестких матрацах, подумал Веч, глядя, как жена, выбравшись из шатра, потягивается, разминая спину и шею. Поймав его взгляд, покраснела, наверное, вспомнила о ночном бесстыдстве, в котором принимала непосредственное участие.

Сегодня она надела вместо испорченной блузки ситцевое платье, пусть удобное, но просвечивающее и коротковатое для того, чтобы находиться бок о бок с чужими мужчинами, пускай они и сородичи.

Исправим позже, решил Веч и похлопал по бревну, приглашая: садись рядом, будем завтракать.

Солнце поднялось над горизонтом, и в утреннем свете степь заиграла иными красками, нежели накануне вечером. Жена зачарованно оглядывала необъятные просторы от края и до края и бледную лазурь неба, пронизанную солнечными лучами.

— Красиво. Много воздуха, много пустого места. Бездна свободного пространства, укрытого небесным куполом. У меня даже голова закружилась с непривычки.

— Ночами небо усыпано горстями звезд вплоть до горизонта. У нас в народе говорят, это Триединый набросал по небесному своду самоцветов для возлюбленной супруги своей. Наши предки, ведя кочевую жизнь, ориентировались по звездам, а мы, их потомки, держим правильный курс по компасу и картам.

— И ты разбираешься в звездах? — спросила она с удивлением.

— И я. При случае покажу и расскажу.

Сородичи не прохлаждались: кто под открытым капотом ковырялся, кто рыбешек на речке ловил, кто ревизию в багажнике наводил. Уважаемый атат* Р'Елир устроился напротив и дремал на солнышке, подставив лицо ласкающим лучам. Через час-два начнется пекло, от которого придется прятаться в тени.

Девчонка бегала за бабочками, собирала неказистые цветочки в букетик. Старая... теща, то есть... гхм-кхм, — закашлялся Веч, наводила в шатре порядок после ночевки и перебирала вещи.

— Знаешь, я впервые увидела доугэнского старца, — сказала шепотом жена на ухо Вечу, и у того кожа покрылась мурашками от доверительной интимности, каковая бывает между двумя близкими людьми. — На границе седой офицер проверял наши документы, преподаватель в поселке тоже был немолод. Но белая борода и волосы как снег... Я думала, вас, доугэнцев, ничего не берет.

— И даже старость? — хмыкнул Веч. — У нас много долгожителей, и волосы теряют цвет согласно прожитым годам. Правда, женщины в большинстве своем скрывают возраст окрашиванием, зато благородная седина у мужчин — повод для гордости, поскольку символизирует мудрость и жизненный опыт.

— Значит, женщины не жаждут гордиться мудростью и опытом? — рассмеялась жена.

— Женщинам можно быть глупенькими. Ну, или делать вид, — поддержал Веч. — Послушай, как мне обращаться к твоей матери? Окликать "эй" неприлично. У нас есть обращение "эсрим" — к женщинам, которые не являются кровными родственницами. А как по имени?

— Эма, наверное, — ответила она, подумав.

— Хорошо. Дочь твоя — Луна, а мать — эсрим Эма.

— Я скажу ей, — улыбнулась жена. — Она почти не понимает по-доугэнски. Не успела выучить в поселке.

— Выучит, — заверил Веч. — Айю, нам нужно поговорить. О том, что произошло в амодарском городе, когда ты отправилась в отряд к партизанам. Обсудить здесь и сейчас.

Она отодвинулась и поникла.

— Да, я понимаю.

— Я знаю, зачем ты отправилась к ним. Ты нашла листовку на столе, так?

— Да. В тот момент я была страшно зла. Возмущена безмерно, решив, что ты придумал коварный план и скрывал его от меня. Позже, конечно, поняла, что и ты, и... Имар, и господин В'Аррас, и господин У'Крам, и другие доугэнцы знали о вашем союзе с ривалами задолго до того, как организовали гарнизон в нашем городе. И каждый день смотрели в глаза мне... и другим амодарам, зная, что нашей страны скоро не станет, — сказала она с надрывом.

— Твое знание ничего бы не изменило, — ответил Веч жестко. — По крайней мере, ты и твоя семья прожили эти месяцы...

— в счастливом неведении, — закончила жена.

— в относительной безопасности, — поправил он.

— не задумываясь о будущем, — гнула свою линию жена. — Вернее, мы задумывались, но о хорошем будущем, в котором Амодар сохранит суверенитет. Мы верили, что жизнь наладится. А ты... вы... обманули.

— Хорошо, узнай ты о передаче ваших земель ривалам, как бы ты поступила?

— Я бы! — воскликнула она запальчиво. — Я бы... что-нибудь придумала!

И отвернулась, потому что и сама не особо верила в сказанное, но признавать не хотела.

— Хорошо, давай попробуем с самого начала. Кем тебе приходится амодар... Арам, кажется? Он ведь не родственник, мать твоя призналась после допроса в приватном разговоре.

Она молчала, ковыряя землю носком, и откровенничать отказывалась.

— Айю... видишь ли, какая ситуация получается... Брат мой Имар, оскорбившись тем, что я посмел предложить тебе браслеты, а ты их приняла, став моей женой, скоро сообщит военным следователям, что ты жива, расскажет о твоем настоящем имени и о том, что я подделал твою смерть. Следаки* заявятся с минуты на минуту и, возможно, нас арестуют. Суд будет недолгим. Меня отправят на рудники или в шахты, а тебя с семьей — в амодарский поселок строгого режима, в лучшем случае — обратно в Беншамир.

Жена ахнула, зажав рот, и в глазах её плескался невыразимый испуг.

— Это из-за меня, да? — схватила его за руку. — Все святые, мне не следовало принимать браслеты! Что же делать? Можно вернуть их назад? — она хотела было вскочить, но Веч удержал.

— Развестись хочешь? — спросил, прищурившись. — И возвратишься обратно в Беншамир?

— Тебя не пожалеют, пойми! Я бы смирилась... я почти смирилась... А ты жизнь свою загубишь, ты же чудом оправился после Амодара!

— Откуда ты знаешь?

— Мама говорила, что тебя собирались судить, а ей рассказывала Мара, мехрем господина В'Арраса. А как я увидела тебя на бохоре*, так и поняла, что тебя оправдали.

— Мара молодец. Такая же бесстрашная дурочка как и ты. Знаешь, я понимаю гнев Имара. И на его месте поступил бы также. Или жестче, — сказал Веч. — Уверен, узнав о свадьбе, он исполнит угрозу. Он ведь не тебя сдаст, он меня уест за пренебрежение и наглость. Пригнет к земле и придавит ногой, как в бохоре. Твоя судьба — дело второстепенное, с хорошим викхаром* суд пойдет на уступки и не вынесет сурового наказания, учитывая твой "прицеп"— дочь и мать. Имар добъется своей цели, пускай ты не достанешься ни мне, ни ему. Но я рассчитываю побороться. Полностью мы не оправдаемся, но можно добиться снисхождения. Для оперирования фактами нужна информация, и ты мне расскажешь, от и до.

Жена, схватившись за его руку, смотрела с отчаянной надеждой утопающего, глядящего на спасительную соломинку.

— Ну что, вернем браслеты или как? — спросил Веч с ухмылкой.

— Нет, — покачала она головой и вздернула нос. — Пусть меня судят под настоящим именем.

— До суда нескоро. Начнем наш разговор заново. Кто таков Арам и как долго он находился в твоем городе?

Жена рассказала. Прерываясь, потому что морщила лоб, вспоминая. О раненом амодаре, которого приволокла домой после массовой облавы и выхаживала с матерью, поселив в пустующей квартире напротив. Рассказывала, и перед глазами Веча опять ожили картины прошлой зимы — снежной, морозной, послевоенной, изумляя с каждым услышанным словом. Невероятно, две пугливые амодарки умудрились выходить раненого бойца у Веча под носом, да что там говорить, под носом у доугэнского гарнизона. Скрывали, осторожничали, таились, ежечасно рискуя попасться. И ведь выходили.

— Когда он ушел в отряд?

— Перед Свежелетием*. Через связного ушел, по условленным меткам.

— Каким образом связной вышел на Арама?

— Через меня, — сказала она тихо.

— То есть, ты знаешь, кто был связным амодарских партизан? — спросил он ошалело. Если жена ответит "да", петля на её шее затянется гораздо туже, чем планировал Веч, а заодно и на его шее. Суд выслушает притянутую за уши историю о том, что недалекая умом амодарка надумала навестить родственника и по роковой случайности оказалась в эпицентре катавасии, зато знакомство накоротке со связным партизан, наоборот, усугубит дело.

— Айю, не тяни. Кто был связным? Мы здесь, в Доугэнне, до твоего города — тысячи километров, и не имеет смысла защищать и покрывать тех, до кого невозможно добраться, не находишь?

— Я не покрываю. Это Зойма, врачевательница.

— Чтоб тебя! — Веч в сердцах хлопнул по коленке и вскочил, не удержав эмоций.

Всё оказалось просто, до невозможности просто, так почему же в Амодаре на докторицу и подумать не моглось, разве что в качестве отборного бреда? Наверное, потому что она достоверно играла свою роль и умело претворила в жизнь первое правило разведчика: незаметно то, что находится на виду. И профессионально обходила ловушки, расставленные службой прослушивания. Шумела день за днем, привлекая внимание доугэнского командования к городским проблемам, и у того выработалась устойчивая мигрень на требования амодарской докторицы. А, как известно, на постоянную головную боль быстро перестают обращать внимание, свыкаясь с неизбежным.

Веч опустился на корточки перед женой:

— Айю, посмотри мне в глаза.

Подумать только, он почему-то вообразил, будто амодарки — запуганные, робкие и трусливые существа. Пусть с виду так и есть, но на деле оказалось, что они самоотверженны и готовы рисковать жизнью ради своих принципов. Ну, и знатные притворщицы, этого у них не отнять.

— Что? — спросила жена, смутившись под пытливым взглядом.

— Считаю, сколько времени ты водила меня за нос в Амодаре.

— Я не могла по-другому, — вскинула она голову. — И не жалею ни о чем... кроме одной-единственной дурацкой идеи, — добавила понуро.

— Вернемся к Араму. Итак, он ушел в отряд. Связной, точнее, связная, принимала пациентов в госпитале. Как часто ты бывала в отряде и общалась с ней?

— Ни разу не бывала. Впервые пошла весной, прочитав агитку. А Зойме относила сумки с продуктами... для Сопротивления, — опустила она глаза.

Вечу только и оставалось, что тоскливо вздохнуть, услышав о непрошибаемой патриотической прыти жены.

— Хорошо, ты взяла агитку и отправилась в отряд, чтобы передать её Араму. Почему тебя избили?

— Потому что их внимание переключилось на меня. Кое-кому из них оказалось важно, чтобы написанное на бумажке не восприняли всерьез.

— Кому? Айю, не молчи! — потребовал он, видя, что жена замялась.

— Скажу, и что это изменит? Вы ведь побратались с союзниками, — ответила она с неохотой.

— Причем тут союзники? Погоди, в отряде были ривалы?

— Да, и они притворялись амодарскими офицерами. Арам вычислил двоих. Одного он убил... А второй — командир, он выполнил приказ и перебил отряд вашими руками, чтобы не осталось свидетелей.

— То есть, всех, узнавших о предательстве Ривала, — заключил Веч и усмехнулся: — Хм, однако. Получилась тотальная зачистка. Под корень.

— И вышло так: я отправилась в отряд и привела следом доугэнцев. Из-за меня убиты амодары и твои люди, а я виновата для обеих сторон. О каких уступках суда ты говоришь? Меня расстреляют, и это будет самое легкое из всех наказаний, которые могут меня ожидать, — сказала с горечью. — Об одном я рада, что мама и Луна выбрались из Амодара. Надеюсь, их не тронут, они не должны отвечать за мои ошибки.

— Не паникуй раньше времени, — сказал Веч. — История с партизанской облавой дурно пахнет, и знаешь, почему? Мне кажется, что вас, амодаров, и нас, доугэнцев, оставили в дураках. Как думаешь, то бы это мог быть?

— Правда не сыграет особой роли. Для Доугэнны союз с ривалами важнее, чем мои подозрения.

— Нет. — Веч присел перед ней на корточки. — Скажу тебе вот что. Мы заключили договор: Ривал поможет нам победить в войне в обмен на амодарские земли. Ривалы сдержали обещание, а мы сдержали своё. Но ни я, ни другие доугэнцы, ни Большой Круг* не поверили в благородный порыв союзников. Если они предали Амодар, что им стоило предать нас? В войну и в послевоенное время мы собрали кое-какие материалы об истинном замысле ривалов, правда, косвенные. Прямых доказательств у нас нет.

— Значит, вы с ними не заодно? — спросила жена потрясенно.

— Нет. Мы сами по себе. И нам позарез нужно найти любое веское основание, чтобы прижать ривалов. Ты знала, что они готовились к войне задолго до ее начала и как язва расплодились по вашей земле? И в твоем городе осели, но мы опоздали, нам не удалось схватить их с поличным, к тому же, нас поджимало время.

— Я не удивлена, — ответила она тихо. — Мне рассказывал Арам. Он прямой свидетель... некоторых событий, но взял с меня и с мамы клятву о молчании.

— Ты сказала, он вычислил двух ривалов в отряде. Значит, он может свидетельствовать против них.

— Вряд ли. Он погиб, когда обвалился дом.

— Нет, он жив, как живы и двое других амодаров, их депортировали в Доугэнну и отправили на рудники.

— Арам выжил? — обрадовалась жена.

— Женщина, твое оживление новостью оскорбляет меня, — сказал Веч высокомерно.

— То есть? На что ты намекаешь? — растерялась она, соображая, чем могла его задеть, и, сообразив, вспыхнула возмущением: — Арам спас меня! Он как брат мне, и не более. Это ты оскорбляешь меня необоснованными подозрениями!

— Ладно-ладно, чего распалилась? Пошутил я, — ответил Веч миролюбиво.

А то он не знал, её мать сказала то же самое после допроса, возмутившись абсурдным предположением. Просто захотелось посмотреть на реакцию жены, заодно и ревность заглушить.

Жена нахохлилась сердито.

— Арам, брат твой, жив, — заключил Веч, выделив слова "брат твой", — и это хорошо дня нас. Он может дать показания против ривалов, которых опознал в отряде. И двое других амодаров могут быть полезны, они расскажут, что произошло в отряде до нашего появления.

— Разве их не допрашивали?

— Видимо, допросили. Мне об этом не докладывали, я вроде как находился под конвоем, но слышал, что амодары не сказали ничего нового о бое, кроме того, что приняли решение биться насмерть.

— Арам не скажет правду. Никому не скажет. Он и мне велел никому не доверять. А я поверила, — сказала жена невесело. — Может, и тебе не стоит доверять, как думаешь, Веч?

— Куда уж больше тайн? Мы с тобой в одном шаге от пропасти и можем в неё свалиться. Итак, ты пришла в отряд, и ривальские прихвостни переключили внимание амодаров на тебя. Откуда они узнали, кто ты такова? Им брат твой рассказывал?

— Нет, Арам молчал. Думаю, они давно знали обо мне от своего связного и действовали заученно в непредвиденной ситуации.

— Ты и о связном ривалов знаешь? — спросил небрежно Веч, а внутри всё аж подпрыгнуло и замерло в ожидании ответа.

— Я подозреваю. Связной... резидент... сдал меня и партизан, сообщив вам, доугэнцам, об их убежище.

— И? Кто это?

— Зойма, врачевательница.

Веч как сидел, так и остался сидеть, услышав сногсшибательную версию, но в голове с бешеной скоростью закрутились колесики, складывая детали в общую картинку. Смотри, Триединый, вот он, важный элемент, которого не доставало. Связной партизан и ривалов в одном лице, амодарская тетка-докторица, на которую никто из доугэнцев и пальцем бы не показал, обвинив в шпионаже. Даже легендарный Э'Рикс прошляпил, а это досадное упущение для опытного разведчика. Опять же, почему? Потому что связным оказалась женщина, слабое телом божье создание, на которое и замахнуться-то позорно для любого уважающего себя мужчины. И в этом, как оказалось, и состоял просчет доугэнцев. Пусть амодарки и считаются умелыми притворщицами, ни у одной из них не хватило бы духу посылать на рискованные задания партизан и хладнокровно приговорить к смерти почти двадцать человек из-за сущей нелепицы — бумажки, стянутой женой из папки Веча. Потому что на кону стояло многое, если не всё.

Уполномоченный генштаба Э'Рикс прошляпил, но высказал предположение, что связной ривалов работал в тандеме с "кротом". Зато Крам пошел дальше, назвав "кротом" человека, не догадывавшегося о своей роли, и от него военные секреты доугэнцев попадали к докторице. А ведь им мог быть кто угодно, в том числе и он, Веч, — пришла в голову ошеломительная мысль. И жена могла оказаться промежуточным звеном, сообщавшим связному о маневрах доугэнцев.

— Как часто я разговаривал во сне? — спросил Веч между делом и, заметив сверкнувшие молнии в глазах жены, поспешил пояснить: — Может, я нёс что-нибудь по службе?

— Нет, не нёс, — ответила она коротко, поджав губы.

И на том спасибо, что с души свалился груз подозрений. Судя по негодующему взгляду жены, единственным неосознанным упоминанием стала злосчастная Лайлин, и отдуваться за оброненное во сне имя Вечу придется ох как долго.

— Вернемся к докторице. Ты встретилась с ней у госпиталя и попросила о встрече с Арамом, — продолжил Веч, восстанавливая в памяти тот день, и жена кивнула, соглашаясь. — К чему поспешность?

— Он упомянул как-то, что уйдет на север, когда расквитается с теми, кто нас ограбил. В агитке говорилось, что неравнодушным к судьбе Амодара нужно идти на восток, и я решила предупредить.

— Ясно. Эх, если бы ты сперва поговорила со мной об этом листочке... Если бы не сорвалась необдуманно... — пробормотал Веч.

Всё сейчас могло быть по-другому.

— И ты рассказал бы мне правду? — усмехнулась жена. — И нарушил бы присягу?

Веч не ответил. Если бы да кабы... Того, что случилось, уже не изменить.

— Поговорив с докторицей, ты отправилась в отряд, где тебя "встретили"... — При этих словах жена напряглась и кивнула сдержанно. — А докторица успела сообщить в гарнизон о партизанском убежище. Как ей удалось, не привлекая к себе внимания?

— Думаю, она известила через Ламиру, мехрем господина У'Крама.

— Точно! — Веч хрястнул себя по лбу.

Всё сходилось идеально. Точнее, сейчас, в устах жены, эта версия прозвучала вполне правдоподобно, а тогда, в Амодаре была отклонена, потому как мехрем Крама казалась женщиной недалекого ума, интересовавшейся цацками и шмотками, и о связи её с партизанами, а тем более, со связным ривалов, думалось меньше всего.

— Они общались? Ламира и докторица?

— Да. Думаю, Зойма снабжала её таблетками от беременности. Но они не помогли, и Зойма приходила к ней домой, чтобы помочь избавиться от... ребенка, когда мы жили в одном подъезде.

— Значит, Ламира вытравила ребенка задолго до смерти своего покровителя? — удивился Веч. — Я слышал другое. Почему докторица не испугалась, что правда вскроется? Крам, останься он в живых, указал бы на свою мехрем как источник информации.

— К тому времени Ламира была бы мертва.

— Возможно. — Он забарабанил пальцами по дереву. — Крам пришел ко мне со спешной новостью, и была организована облава. Тебе было суждено погибнуть, а отряд полег бы смертью храбрых. Мне тогда показалось странным, что амодары не жалели гранат, подрывая и нас, и себя, мы с Крамом подивились, видя их самоубийственную лихую смелость, а, оказывается, всё происходило по продуманному сценарию. Рисковая женщина, ваша докторица. Слишком многое складывалось против нее: неизвестно, сколько партизан выжило, неизвестно, выжила бы ты и успела ли рассказать что-либо на допросе. Но она сделала ставку и выиграла. Однако...

— Вот видишь, на чаше весов мои домыслы против правды, которую знает Зойма. И Ламира, наверное.

— Вот и спросим у нее. — Веч энергично потер руки.

— Каким образом? Она уехала в столицу в одной колонне с тобой.

— А оттуда в Доугэнну, — ответил Веч. — Знаю, что ей сделали документы как мехрем погибшего доугэнца, то есть, Крама, мол, от горя потеряла ребенка и может считаться почти вдовой. Командор небесных пошел навстречу и велел подготовить необходимые документы. Об этом мне сказал знакомый следователь, между нами двумя, в курилке. Ламира где-то здесь, в Доугэнне, в одном из амодарских поселков.

— Поверить не могу. Неужели она решилась сюда уехать? Я бы посмотрела ей в глаза и потребовала во всем признаться, — сказала жена решительно. — Мы её найдем, да?

Конечно, всего-то чуть меньше тридцати поселков организовано в церкалах*, не говоря о тюрьмах и лагерях для пленных, подумаешь. И то хорошо, что Беншамир можно исключить из поисков. Или слезно упрашивать генштаб о доступе к общей базе данных всех амодаров, приехавших в Доугэнну.

— Боюсь, мой рассказ мало чем нам поможет. — Вздохнула жена тяжко.

— Наоборот, ты не представляешь, сколько очков форы я рассчитываю выиграть благодаря тому, что сегодня выяснил, — заверил Веч.

А именно: за полчаса узнал столько невероятного, над чем доугэнцы впустую ломали головы несколько месяцев.

— Честно говоря, я думала, Ламира останется в Амодаре, при новой власти ей жилось бы неплохо.

— Возможно, она хотела сбежать от вашей докторицы. Или наоборот, поехала по ее указанию в Доугэнну. Кстати, неплохое предположение, пригодится, — сказал сам себе Веч под нос и поднялся, прохаживаясь вдоль лавки и выстраивая стратегию будущего разговора. Жена смотрела на него снизу вверх, с затаенной надеждой и с незыблемой верой. Нельзя ей позволить засомневаться в муже.

— Эй! — свистнул Г'Амир, высунувшись из-под открытого капота, и показал вдаль. От горизонта, поднимая шлейф пыли, неслись к стоянке внедорожники с черными птицами, заточёнными в зеленых кругах на дверцах. Ну, здравствуй, братец, я не ошибся в тебе.

— Айю, позови дочь и мать, и поторопитесь в шатер. Не высовывайтесь, покуда не скажу.

— Но...

— Так нужно, Айю. Потерпи. Разговор будет долгим и неженским.

— Тебя ведь не заберут? — Жена в отчаянии схватилась за его руку.

— Не сегодня, — ответил Веч весело и подтолкнул её к шатру. — Ступай и верь мне.

______________________________________________

Lailin, gelit dir (даг) — Лайлин, ненаглядная моя

Свежелетие — Новый год в Амидарее

Длев — мелкая медная монетка

7

Айями поманила дочку, и та с большой неохотой забралась в шатер, раскапризничавшись. И показала знаком: "тсс!", призывая капризулю и Эммалиэ к тишине. И, прежде чем опустился полог, увидела, как родственники Веча встали рядом с ним, встречая нежданных гостей, и как подъехали машины, принеся с собою плотное облако дорожной пыли.

Захлопали дверцы, послышался гул мужских голосов. Потянуло сигаретным дымом, голоса гудели ровно, доносились смешки и покашливание, пару раз даганны дружно рассмеялись, заставив женщин в шатре тревожно вздрогнуть. Слух выхватывал отдельные слова, ничего связного... Риволия, партизаны, Амидарея...

— Что случилось? — спросила шепотом Эммалиэ.

— Имар рассказал обо мне военным, что я жива и что Веч подделал мою смерть. И они приехали, чтобы разобраться на месте.

— О! — только и ответила Эммалиэ. — Я... мне казалось, господин Л'Имар не заинтересован в разглашении.

— Поначалу так и было. Рискнув всем, Имар рассчитывал на определенную отдачу... от меня, но его планы внезапно спутались, — пояснила шепотом Айями. — Он имеет право стребовать с меня наказание, я не виню его в том. Я сказала Вечу, что не следовало мне принимать те браслеты, и его бы не тронули, а сейчас неизвестно, докажет он что-либо или нет.

— Но, получается, господин Л'Имар тоже подставился под удар.

— Он будет оправдываться за себя, а Вечу и мне нужно оправдаться за нас обоих. Хотя какие тут могут быть оправдания? Кстати, Веч будет называть вас эсрим* Эма, это уважительное обращение к женщине в Даганнии.

— Мам, ну, мам, можно вылезти? — подергала за подол Люнечка.

— Нет, милая. Приехали суровые дядьки, проверяют, нет ли тут маленьких девочек, чтобы увезти с собой, — придумала на ходу Эммалиэ.

— Где дядьки? — дочку не напугала угроза, наоборот, разыгрался интерес, и она полезла к выходу, чтобы посмотреть. Совсем разучился ребенок бояться, детская память коротка, и страхи быстро забываются.

— Люня! — прикрикнула шепотом Айями. — Нужно потерпеть. Нам скажут, когда они уедут.

Дочка обиженно перебралась в угол шатра и принялась играть с принцессой Динь-дон.

— А как мне называть господина А'Веча? — спросила Эммалиэ.

— Не знаю, об этом я не успела спросить. Мы разговаривали о том, что произошло в Амидарее, и я рассказала всё, что знала, и о том, как мы выходили Айрамира. Веч сказал, что он здесь, в Даганнии, и может дать показания в суде.

— Ох, это хорошая новость, что Айрам жив, — отозвалась взволнованно Эммалиэ.

— Я рассказала о своих подозрениях про риволийских шпионов в нашем городе, но не уверена, что мои предположения чем-нибудь нам помогут. Веч признал, что Даганния заключила договор с нашими союзниками, и они помогли победить в войне в обмен на наши земли. Но даганны не верят островитянам и ищут подтверждения их предательства, но прямых доказательств у них нет, лишь косвенные. Оламирь тоже уехала в Даганнию, и её можно найти и заставить сказать правду.

— Сколько информации зараз, — покачала головой Эммалиэ. — Не поспеваю я за вами соображать, видно, стара становлюсь. Со вчерашнего дня мозги набекрень. Значит, вся кутерьма затеялась из-за браслетов, которые ты взяла?

— Еще раньше... наверное, — сказала смущенно Айями и поведала вкратце, что Веч, оказывается, прознал, что она живет в поселке, и навестил тайком, чтобы удостовериться, правда это или нет, и решил выиграть в даганской мочилке* и вручить свадебные браслеты, понадеявшись на незнание ею, Айями, местных традиций, и на знание им, Вечем, местных законов. А Имар, люто осерчав, пошел на крайние меры, на принцип пошел, чтобы наказать наглеца. И о свадьбе коротко рассказала, случившейся на поляне среди священных даганских камней. И о том, что у Веча есть жена в его клане и семилетний сын.

— Ужасно. Варварский обычай. Жестокая экзекуция, — заключила Эммалиэ. — Руки болят?

— Сейчас началось покалывание, а раньше не замечала. Веч сказал, нужно ежедневно менять повязки и смазывать особой мазью. Быстро заживет.

— Почему он не надел браслеты?

— Их надевают невестам, — пояснила Айями. — Для даганок традиция получения свадебных браслетов почетна, тем более, когда они выиграны в мочилке*. Тут и гордость за жениха-победителя, и за себя, завидную невесту.

— Значит, ты теперь замужем... И нас выпустили из города. У господина А'Веча есть разрешение?

— Думаю, да. Наверное. Ему выдали в Беншамире.

— Что он собирается делать? Повезет тебя... нас... в свой клан?

— Нет. Он обещал всё рассказать, когда уедет... его начальство. Если оно уедет, — закусила Айями губу и прислушалась к бубнежу снаружи. И вроде бы даганны говорят громко, не таясь, но в шатре плохо слышно, похоже, собеседники удалились к машинам. А снаружи понемногу накаляется воздух, и духота в шатре усиливается с каждой минутой.

— Теперь я и предполагать не возьмусь, что пошлет нам судьба завтра, — вздохнула Эммалиэ. — День ото дня всё неожиданнее. И господин А'Веч женат, кто бы сомневался. Вот уж никогда бы не подумала, Айю, что ты станешь второй женой варвара, — сказала она обескураженно, отчего лицо её сделалось растерянно-смешным, и Айями, не сдержавшись, прыснула, прикрыв рот ладошкой, чтобы наружу не донеслось ни звука.

И Эммалиэ засмеялась беззвучно.

И неожиданно отпустило напряжение последних дней. Притязания Имара еще были свежи в памяти и теперь виделись темным тягостным пятном, которое не хотелось лишний раз бередить, вспоминая. А вчера на Айями обрушилась лавина событий: потрясение от встречи с Вечем на мочилке* и скоротечное замужество, торопливое прощание с поселком и знакомство со Снежными барсами, непривычное произношение амидарейского имени в устах Веча и обоснованное объяснение упоминания во сне загадочной Лайлин, оставившей неизгладимый след в его биографии, уверения в провальности первого брака и напористая страстность Веча, которой он щедро поделился с Айями ночью. Вчера, в шатре, она увидела в его глазах искренность, а в словах, коими Веч рассказывал и доказывал, почувствовала правду. И признала со смущением, что между навязываемыми Имаром обжиманиями и сегодняшним ночным распутством нет ничего общего. Важна не техника, важен тот, в чьих объятиях хочется засыпать. И отогнала гнетущую мысль о том, что вчера после даганской мочилки* могла бы не примерять свадебные браслеты, а встречала бы Имара, изображая радушие гостеприимной хозяйки.

А сегодня, после тяжелого, но необходимого разговора нахлынули воспоминания об Амидарее, и Айями почувствовала, как отчаянно щемит сердце оттого, что земля, называвшаяся когда-то отчизной, недостижима и находится в тысячах километрах отсюда, и теперь по ней ходят люди, обманом ею завладевшие. Здесь, под жарким даганским солнцем, патриотические порывы Айями выглядели наивными, как и идеалы партизанского Сопротивления, а тогда, в Амидарее каждый неверный шаг грозил провалом, и даганны виделись жестокими варварами, жившими по непонятным законам и установившими суровые порядки для побежденных, однако же, сейчас Айями сидит в одном кругу с победителями, пьет с ними наравне чай и умудрилась даже... выйти замуж за одного из них.

Наконец, взревели двигатели машин, взявших разгон с места, и до шатра донесся запах выхлопных газов. Айями зажмурилась, считая про себя: раз, два, три... Послышались шаги, и, отбросив полог, в проеме присел на корточки Веч.

— Не спалились в духоте? — спросил на амидарейском.

— Спалились, — сказала за всех Люнечка и выкарабкалась наружу.

— Люня, надень панамку! — крикнула вслед Эммалиэ.

— Иди под навес, — махнул Веч в сторону. — Сейчас на речку пойдем, будем обливаться.

— Здорово! — закричала Люня и исчезла из виду.

— Ты что, в речке же вода холодная, нельзя ей, — ответила Айями, опершись на протянутую руку и выбравшись наружу.

— В ведрах махом согреется, — заверил Веч.

— Ну что? Они уехали? — спросила с волнением Айями, вспомнив о сути сегодняшнего разговора.

— Уехали. — Веч повертел свернутой бумажной трубочкой. — И дали нам отсрочку. Мы должны найти твоего брата и Ламиру и убедить их дать показания перед судом. До суда ты зовешься Филой, по имеющимся документам.

— Неужели всё так просто? — Посмотрела Айями с сомнением.

— Ты думаешь? — хмыкнул Веч. — Твоего брата отправили на аффаитовые* рудники, придется ехать в предгорья. — Эсрим* Эма, — протянул он руку, помогая ей выбраться из шатра.

— Да, Айя мне сказала, — закивала она и взглянула вопросительно на Айями, а та посмотрела вопросительно на мужа.

— Аа, да, — почесал он макушку. — Я, наверное, буду для вас атат* Веч.

Над костровищем растянули навес, затеняющий от солнца, там устроились Люнечка и даганн, который вчера ехал в одной машине с амидарейками, господин С'Улен. Он угощал дочку вялеными фруктами, и она запивала сладости водой из кружки, болтая ногами и разговаривая с мужчиной на жуткой смеси двух языков. Господин С'Улен посмеивался, однако ж, слушал и отвечал, видимо, нашел амидарейскую малявку забавной и достойной своего внимания.

— Второй и основательный довод в нашу пользу, как ни странно, подсказали ваши сородичи в поселке, — продолжил Веч. — Смешанный даганно-амидарейский брак может положительно сказаться на укреплении добрососедских отношений между двумя народами. Большой Круг добивается от вас, амидарейцев, взаимосотрудничества, но пока что вы отвечаете без особого энтузиазма. Возможно, неординарное событие всколыхнет амидарейскую аморфность. Предполагается, что весть о свадьбе разнесут по всем диаспорам, и за нашими передвижениями по стране будут следить и даганны, и амидарейцы, особенно в Беншамире, — хмыкнул он. — Для связи станем использовать телеграф или телефон в тех городах, где они есть, и сообщать о себе в генштаб, а оттуда информация потечет в нужных направлениях.

Вот так поворот! — глаза Айями округлились.

— Разумеется, цель поездок по стране не будет обнародована до суда.

— То есть, суд состоится в любом случае?

— Да. Наказание последует, Айю, — ответил он мягко. — И от нас зависит, назначат ли его по всей строгости или облегчат.

— Что подразумевается под облегченным приговором? — спросила Айями с внутренней дрожью. "По всей строгости" — итак понятно, Веч озвучил незавидные перспективы ранним утром.

— Это означает, что нам предоставят выбор. Например, разрешат отправиться на поселение за Полиамские горы, к границе с... Риволией.

— Как это — на поселение?

— Вот так. Предоставят транспорт, и мы туда отправимся. А там лес, поле или степь... И нет жилья. Придется нам как-то выживать.

— То есть, не тюрьма?

— Нет, — хмыкнул Веч. — Но под контролем.

Женщины пораженно переглянулись, и Айями бухнулась на лавку, осмысливая услышанное.

— Пусть будет так, — сказала вдруг Эммалиэ. — За такое будущее не грех и побороться, как думаешь, Айя?

— Да, наверное, — ответила та растерянно.

— Сородичи мои собираются в дорогу, они возвращаются домой в клан. А нам нужно завершить кое-какие дела здесь, — сказал Веч.

— Мы тоже поедем в твой клан? — испугалась Айями.

— Айю, нет, конечно же. Мне выдали разрешение на передвижение твоего брата по Даганнии. Поедем за ним. Нам потребуется вторая машина и сагрибы*.

— Для чего? — спросила Айями отупело и потерла лоб. Голова совсем не варит, перегревшись.

— Сагрибы нужны для вашей охраны и безопасности.

— Айя, что-то ты бледна, присядь, выпей водички, — забеспокоилась Эммалиэ.

— Жарко. Не привыкла я. Живя в поселке, весь день работала на фабрике и к вечеру возвращалась домой, когда солнцепек шел на спад, — сказала Айями, обмахиваясь руками.

— Держитесь в тени и укройте голову от солнца, — велел Веч и принес из машины объемную банку и упаковку с марлей. — Вот мазь и свежие бинты. Нужно менять повязки один раз в день, справитесь?

— Старую мазь надо смывать? — спросила деловито Эммалиэ.

— Нет, накладывайте поверх. Рубцы поначалу покажутся страшными, но под корочкой быстро заживут. Айю, лучше закрой глаза и не смотри. На самом деле не всё так плохо, — успокоил муж и, получив утвердительный кивок от Эммалиэ, подсел к господину С'Улену, о чем-то с ним заговорив.

И правда, зрелище оказалось малоприятным, и Айями сглатывала, старательно кося глазами в сторону.

— Хорошая мазь. Нагноения не будет, гнилостного запаха нет, — заключила твердым голосом Эммалиэ и вздохнула: — Бедные даганские женщины. И многоженство терпят, и детей таким-растаким рожают, и со свадебными травмами мучаются, а что же даганские мужчины? Хоть бы толику женских страданий на себе испытали.

— Ну-у, полагаю, даганские мужчины обеспечивают своих женщин и детей кровом, пищей, одеждой, защищают их и оберегают. Наверное, балуют, — предположила Айями. — Разве женщинам мало всех этих благ, чтобы возмущаться незначительной болью от ожогов? Правда, Имар говорил, что традиция себя изжила, и её редко используют в свадебных обрядах. Так что у даганских женщин теперь сказочная жизнь.

— Возможно. Айю, хочу предупредить тебя насчет Айрама... Думается мне, будет нелегко его уговорить. Вспомни, с каким настроением он распрощался после того, как приходил, чтобы разузнать о риволийцах, приехавших в город. Он ожесточился и не воспринимает даганнов как людей, с которыми можно и нужно сотрудничать. И сомневаюсь, что он адекватно воспримет твое замужество за одним из них.

— Раз так, нужно убедить его согласиться, — сказала твердо Айями.

Веч подошел с рулеткой.

— Скидывайте обувь, будем снимать мерки.

— Зачем? Сандалеты удобные, — возразила Айями.

— Чарыки* лучше. В них можно ходить и по песку, и по камням. В жару нога не преет, в холод — не мерзнет.

— Я думала, военные заберут нас на допросы, для следствия, — сказала Айями, пока муж обмерял ступню дочки. Та хихикала и порывалась выдернуть ногу.

— Хотели забрать. Для того и кучу машин пригнали. Но мне удалось их переубедить, — ответил Веч с серьезным видом.

— Мне показалось, они были настроены дружелюбно.

— Не обманывайся их любезностью, Айю. Обвинение практически готово, и суд может состояться в любую минуту. Нам дали отсрочку. Вдобавок потребуется опытный викхар*, который согласится представлять наши интересы в суде, а найти хорошего защитника непросто, учитывая возможный общественный резонанс.

— Мне кажется, следствие должно изучить новые факты и расследовать дело, как полагается, — сказала Эммалиэ.

— Новых фактов нет, есть версии и предположения. Все имеющиеся материалы говорят против нас, поэтому и обвинение, и защита — пустая формальность, и приговор почти озвучен. Мы должны доказать причастность риволийцев, это нужно нам, а не военным. И должны уговорить вашего родственника дать показания в суде. Твой брат, Айю, — амидареец и послушает тебя и твою мать. Ни мне, ни другим даганнам он не скажет правду, потому что не верит. Если уж на допросах не признался, остается единственный способ — убеждение.

— К нам приставят охрану, чтобы мы не сбежали?

— Нет. Вся ответственность лежит на мне. Бежать некуда, Айю. Страна велика, но вы, амидарейцы, как на ладони. И не сможете скрыться при всем желании.

— Мы и не собирались прятаться, — ответила Айями резко, словно ее уличили в попытке бегства.

Веч объяснял просто, без многозначительности и похвальбы, однако же, размах затеянного дела и количество вовлеченных лиц пугали её до дрожи в коленках, как и нерадостные перспективы в случае неудачи начатой затеи.

Кто сказал, что будет легко? Наломать дров — запросто, исправлять ошибки гораздо сложнее

Получается, Веч своим авторитетом, остатками офицерской чести совершил невозможное. Уговорил, убедил, доказал твердолобым даганнам в погонах, что от него и от Айями будет больше пользы на свободе, нежели за решеткой в ожидании суда.

* * *

Веч определился с сородичами, какое барахло себе оставит и какую машину Снежных барсов на себя возьмет. И отправил С'Улена с Д'Анелом в Беншамир, выделив средства и составив краткий список необходимых покупок, заодно велел кинуть клич в Атеш-кед*: не хочет ли кто податься вольнонаемным охранником к Снежному барсу. Вдовесок истребовал с С'Улена прикупить одежды для амодарок. Тот, конечно, поглядел скептически на заказчика — кто ж лучше самой женщины подберет для себя подходящую одежду? Сняли мерки с ног амодарок, и Веч в который раз подивился узости ступней и изящности женских щиколоток.

— С чарыками, надеюсь, не ошибешься. Из одежды возьми покуда курты* и шальвары на каждую, примерные размеры я написал. Доберемся до Амрастана — закупимся основательнее.

— Я тебя предупредил, — сказал С'Улен. — Если вещи окажутся велики, не обессудь. Я же не баба, чтобы вымерять талию.

— Большое можно ушить. Главное, чтобы не оказалось малым.

— Ну, смотри, ты сам напросился, — пригрозил напоследок С'Улен, и сородичи, сев в машину, уехали в Беншамир.

Остальные понемногу собирали баулы, складывали шатры, утварь — деловито, без суеты и лишних телодвижений, привлекши внимание жены.

— Нам тоже нужно собирать вещи? — спросила она растерянно.

— Начнем, пожалуй. И дождемся С'Улена, но он вернется небыстро.

— А потом?

— Двинем в Амрастан. Оттуда до аффаитовых рудников рукой подать.

— Амрастан — это церкал*?

— Это город клана Серых волков, — пояснил Веч. — Когда-то рос наравне с Беншамиром, но сейчас сдал позиции. Город достаточно большой, и там хорошая торговля. Заодно отчитаемся перед контролерами.

Ближе к вечеру, когда жара наметилась на спад, вернулись сородичи на двух машинах. С'Улен выбрался из первой, потрепанной и помятой, с замазанным старой краской клановым знаком на дверце.

— Зацени товар, — похлопал по крыше внедорожника. — Лучшее, что нам удалось отхватить.

— Сойдет, — сказал Веч, подняв капот и оглядев внутренности. — Главное, чтобы была на ходу, а внешность — дело неприоритетное.

— Главное — душа, а не разбитая харя, — рассмеялся С'Улен. — Держи бумагу о сделке.

Из второй машины одновременно с Д'Анелом с пассажирского сиденья спрыгнул...

— И почему я не удивлен? — сложил Веч руки на груди. — Чего тебе?

— Хочу в сагрибы*, ты же клич кинул, — сказал бодро В'Инай из клана Саблезубых тигров и чуть шею не свернул, пялясь на амодарок.

— Назад не повезу, дойдешь пешком.

Веч направился к растянутому над костровищем навесу — отвязывать и укладывать, а нахалёнок следом увязался.

— Слушай, тебе с меня будет сплошная выгода, — зачастил и чуть не свалился, запнувшись о натянутую веревку, потому как загляделся на амодарок. — Я платы не потребую, лишь кормежка да постель.

— А взамен? — уточнил Веч, вытаскивая колышек из земли.

— Взамен? Хочу понять, каковы из себя амодарки.

— Что значит "понять"? — спросил угрожающе Веч. — Так-то я женат на одной из них.

— Знаю-знаю. Ну, ты выдал вчера на бохоре*! Я думал, всё, позорище, продули мы, на этот раз земным не победить, а тут ты вдруг бац, бац врезал небесному, и тыдыщ, вот так, и еще раз тыдыщ, и снова бац, — он продемонстрировал выпадами сказанное.

— Увидел, как достаются маддабы*? Слышал, о чем судачили, когда я браслеты вручил? — спросил Веч, и юнец согласно кивнул. — Не раздумал жениться на своей амодарке?

В'Инай не понял иронии и ответил убежденно:

— Не раздумал. Наоборот, поверил в себя. Но боюсь с ней заговорить, потому что не знаю, о чем спрашивать.

— Язык сердца подскажет, — проворчал Веч и вернулся к колышкам. — Слышь, малой, шел бы ты... обратно домой. Родители знают, куда ты намылился?

— Знают. Я сказал отцу.

— И что отец? — спросил с интересом Веч.

— Не одобрил, — ответил скупо В'Инай.

— Точнее, дал хорошего пенделя.

— Аа, неважно, я сам себе хозяин. Сказал, пойду в сагрибы и добьюсь своего. О тебе весь Беншамир гудит. Говорят, ты увел амодарку из-под носа у... ну, сам знаешь, у кого, — пацан снова загляделся на женщин, и Веч дал ему легонько тумака в бок, возвращая к реальности.

— Держи веревку и наматывай. И не пялься на них, пугаешь, особенно мелкую.

Мелкая, правда, не особо пугалась, за жену прячась и глазея на новоприбывшего как на чудо. Жена поглядывала настороженно, еще бы, доугэнская молодежь нынче пошла несдержанная, эмоциональная, волосы у молодежи раза в два длиннее, чем у амодарок, и собраны в залихватский хвост на макушке, а за ушами выбриты полосы, начиная ото лба и до шеи.

— Обещаю, я к ним и пальцем не притронусь. Со стороны присмотрюсь... Хочу узнать, каковы их привычки, что любят, а что — нет, и вообще, как относятся к нам, доугэнцам.

— Тебя уж точно будут бояться, — ответил ворчливо Веч. — С каким оружием работаешь?

— Я? Ну-у, с керамбитами*. С нунчаками. С тонфой*.

— Цеп? Топоры? Секира? Скимитары*?

— С ними управляюсь хуже, — признал нахалёнок.

— Оружия толком в руках не держал, а хочешь охранять амодарок.

— С секирой, что ли? — удивился искренне В'Инай.

Веч, развернувшись, со всей силы зарядил в него скрутку из одеяла, и тот поймал, правда, уронил моток веревки.

— Сила есть, ума не надо. Реакция наличествует, зато опыта ноль, — заключил Веч. — Посмотрел на амодарок? Чеши в Беншамир.

— Зря гонишь. Кроме меня, никто к тебе не придет сагрибом.

— Это почему? — спросил Веч, разложив ткань на земле.

— Потому что. В Беншамире решили негласно тебя динамить за борзость, батя сказал. Ты нашего сородича обошел, а клановая солидарность, знаешь ведь, штука страшная.

— Знаю. Вот тут прижми. — Велел Веч, сворачивая ткань. — Здесь сагрибов не найду, в Амрастане найму.

Блефовал, конечно, охранники требовались позарез, здесь и сейчас, потому как до Амрастана путь неблизкий, а в одиночку непросто присматривать за амодарками, к тому же, рисково кататься на одной машине в степи со слабыми немощными женщинами, а ну как забуксует внедорожник на переправе вброд, кто вытянет?

— Не факт. Ну, неужели тебе выгода не важна? За харчи и подушку отработаю, верой и правдой охранять буду, как своих. Ладно, перегнул, — признал малой, заметив свирепый взгляд Веча. — Ну, ты понял, что я хотел сказать. Я не больно-то силен в клятвах сагрибов*.

— Ты, кажется, говорил, учишься на автомеханика. Сумеешь проверить машину? Придется много ездить и хорошо бы без долгих ремонтов. Если оправдаешь, возьму сагрибом за кормежку и постель, плюс с тебя пригляд за техникой.

— Давай, — согласился с энтузиазмом пацан и отправился к свежеприобретенному внедорожнику, поднял капот и запустил движок.

Из него выйдет толк, — подумал Веч, глядя, как юнец деловито ковыряется в недрах машины и вытирает ветошью промасленные пальцы, увлекшись и забыв об амодарках. И не рисовался перед ними, а глазел как на экзотических птичек. Опыта, конечно, маловато, но сноровистый малый быстро его наберет. Силен, горяч, нахален, сообразителен. Деваться некуда, придется брать, но на всякий случай предупредить, что за дерзкие речи и недостойное поведение Веч переломает ему руки и ноги, а начнет с пальцев.

— С твоими сородичами не возникнет проблем? — спросил, подойдя к В'Инаю. — А то батя затребует обратно в клан, и прощай, карьера сагриба*.

— Я бате всё сказал, он услышал. Движок выдюжит, ходовка крепкая, электрика не сбоит, запаска целая. Есть мелкие неисправности, но они не помеха хорошей езде, — заключил тот.

— Составь список необходимых запчастей, докупим. За рулем сидишь?

— Обижаешь.

— Хорошо, по рукам.

— Ого, я уж решил, что не возьмешь, — сказал В'Инай недоверчиво.

— Испугался? Передумал? — хмыкнул Веч.

— Нет. У меня вещмешок в машине. С чего начать?

— Учи амодарский, сагриб. Пойдем, познакомлю с оберегаемыми объектами. Твоя задача состоит в том, чтобы с их головы не упал ни один волос, понял?

— Понял, не дурак.

Конечно же, С'Улен купил женское тряпье на вырост, хоть с обувью не оплошал. Эсрим Эма сразу же принялась за ушивку и примерку, девчонка рядом играла, куклу выгуливала.

— Эта одежда одинаково предназначена для женщин и для мужчин, — заверил Веч жену, растерянно приложившую к телу голубую курту* и шальвары. — Свободный крой, хорошо продувает и не липнет к телу.

Заодно не провоцирует голыми ногами, и в ней удобно наклоняться и присаживаться, если потребуется.

— Эсрим Эма, эсрим Айю, — запоминая, послушно повторил на доугэнском нанятый сагриб, чем вызвал раздражение Веча: малой мгновенно выучился произносить трудновыговариваемое амодарское имя в отличие от него самого.

— А вы — атат В'Инай, — ответила вежливо жена на доугэнском и матери о том же передала, но на амодарском. Та покивала, запоминая.

— Ого, эсрим Айю по-нашему сечет? — удивился В'Инай и получил тычок в спину от работодателя.

— Сечет, не забывай об этом. А то ляпнешь что-нибудь стыдобищное, не подумав... С эсрим Айю разговаривай на доугэнском как на своем родном. На стоянке не растеряешься? Шатер поставить, огонь развести...

— А то, — ответил В'Инай. — Я с семи лет ходил хвостом за батей, ну, и потом, в войну, с весны до осени жил в степи, за скотиной смотрел.

— Батя-то управится без тебя в семье? При ногах-руках и в памяти?

— Батя мой — Триединым отмеченный. Трижды ранен и домой вернулся, — ответил В'Инай с гордостью. — Без меня управится. Кто бы его домой смог загнать, как с войны пришел, так на месте ни дня не сидит. На том свете, говорит, отдохнем, а покуда землю нашу нужно до ума доводить.

— Герой твой батя, — похвалил Веч. — Ночью в карауле не уснешь?

Юнец смерил его презрительным взглядом, мол, за такое оскорбление и можно и вызов на бохор* получить.

Сородичи уехали, напоследок по спинам перехлопав и обменявшись рукопожатиями, и с его женой попрощались вежливым наклоном головы. И остались на стоянке амодарки и Веч с малым, то есть, с сагрибом В'Инаем.

Жена, похоже, растерялась, зябко себя почувствовала, беззащитно с малым количеством людей посреди бескрайней степи.

— Укладываем оставшиеся манатки, и в путь. В'Инай поведет вторую машину следом, до ночи нам нужно добраться до новой стоянки. — Веч расстелил карту на капоте и обвел пальцем территорию: — Выберем любое подходящее место вот здесь.

— Где мы остановимся в Амрастане?

— В караван-сарае, — пояснил Веч.

— И нас... не тронут?— спросила жена тревожно.

— Не посмеют. Ну, и в конце концов, для чего нам нужен сагриб? — Веч хлопнул малого по плечу.

— Смотрите, — показала вдаль эсрим Эма.

Со стороны Беншамира пылил внедорожник.

— Мимо, наверное. Не к нам, — сказал Веч.

— Нет, наш транспорт. Тигр на дверце, — ответил, прищурившись, В'Инай.

Вскоре подъехала машина, и с пассажирского сиденья спрыгнул на землю доугэнец с вещмешком, заброшенным за плечо. Водитель оглядел собравшихся возле костровища, задержал взгляд на амодарках, ухмыльнулся, и, развернув машину, газанул в сторону Беншамира.

— Кому здесь нужен сагриб? — спросил незнакомец вместо приветствия. Голос ровный, лицо невозмутимое, приблизительно ровесник Веча. Взглянул мельком на амодарок и переключил внимание на него — сразу понял, кто заказчик.

— Откуда ты и как прознал?

— Услышал клич, решил попытать счастья.

— Живешь в Беншамире?

— Нет, проездом.

— Амодарский знаешь?

— Нет.

— Из какого ты клана?

— У меня его нет, — ответил незнакомец и, задрав рукав рубахи, продемонстрировал грубый рубец, охвативший предплечье. Старый шрам, многолетний.

Веч услышал, как сглотнула судорожно жена, и показал незнакомцу знаком: отойдем в сторону.

Оценил и рост, и фактуру мышц, и ленивую небрежность движений, свойственную матёрому зверю.

— За какие грехи срезан знак?

— За прелюбодеяние с чужой женой, — оскалился тот. — На свою не волнуйся, я амодарок брезгую пользовать.

— Убить тебя, что ли, на бохоре*? — проворчал с досадой Веч. — Не пойму, то ли издеваешься, то ли напрашиваешься. Приехал наниматься и несешь всякую чушь. У меня дорога дальняя, и с тобой неохота разбираться.

— Ладно, без шуток. Сагрибом не был, но с оружием управляюсь. Знака лишился за мухлевание с делёжкой прибыли в клане в пользу своей семьи, — сказал незнакомец с мрачной ухмылкой.

Веча не смутило отсутствие кланового знака, до войны и после, на фронте, довелось служить с доугэнцами, которые, как и незнакомец, были "перекати-поле" без роду и племени, они не оставили о себе плохого впечатления, разве что держались особняком, ни с кем не братаясь. Небесные же, позаимствовав обычай, добровольно срезали свои знаки во имя скорби по сородичам, убиенным амодарами. Те вначале войны истребили подчистую несколько небесных кланов, и "крылатые" имели личные счеты к врагу. Поэтому смуглая кожа незнакомца, черные радужки и нехарактерные для небесных черты лица успокоили Веча.

— Почему решил наняться ко мне? У тебя есть руки и голова на плечах, справишься с любой работой.

— Много работ перепробовал, всё не моё, — ответил тот. — Руки привыкли к оружию.

— Наймись охранником в Беншамире.

— Пробовал. Не могу изо дня в день заниматься одним и тем же. Скучно.

— Напросись к военным. Они не откажут.

— Надоела муштра. Навоевался по самое не хочу.

— Сколько просишь?

— Какова работа?

— Безопасность трех амодарок и амодара в пути и на стоянках.

— Амодара тут нет.

— Появится. За ним и поедем, в лагерь при аффаитовых рудниках. Бывал там?

— Нет. На такую работу согласен, — сказал незнакомец и озвучил свою плату.

Приемлемая плата, разумная, — задумался Веч. У сагрибов своя честь, прошляпит объект охраны, допустит ошибку — считай, опозорен до конца жизни, и никто не станет иметь дела с неудачником.

— До Амрастана доберемся, выдам задаток, если сработаемся. Охранять амодаров будешь в паре с В'Инаем из Саблезубых тигров. Парень зеленый как оливка, но быстро учится, вдобавок автомеханик. С меня плата, кормежка, постель. Зовут тебя как?

— Н'Омир.

— Н'Омир, говоришь? — повторил задумчиво Веч. — Поддерживаешь связь с семьей?

— Нет. Родня от меня отказалась, — хмыкнул претендент.

— Как же без семьи? Без неё никак. — Прищурился Веч.

— Я привык. Сам по себе брожу по свету, никому не должен, как и мне — никто.

— Родители? Жена, дети?

— Отец погиб на войне, мать давно родами померла. Жены и детей нет, не успел нажить.

— Под чьим началом воевал?

Наемник перечислил имена командиров, некоторые из них оказались знакомыми. Веч решил, что при случае расспросит о нем у бывших сослуживцев.

— Оружие при тебе?

— Парные скимитары.

— Пойдем, опробуем.

Н'Омир достал из вещмешка завернутые в тряпицу простецкие кожаные ножны и вынул из них сабли. Веч взял одну, проверил заточку лезвия, перебросил эфес из руки в руку, привыкая к тяжести клинка. На рукояти заиграла гравировка: "Н'Омир", значит, не слукавил наемник, назвавшись, потому как пользование краденым оружием есть бесчестие для доугэнца.

— Хороши скимитары, — признал Веч, оценив их по достоинству.

В'Инай присвистнул уважительно, а жена глядела расширившимися глазами на священнодействия Веча, дочь к себе прижав.

Он покрутил шеей, повел плечами, разминая мышцы, и указал острием сабли, мол, выходи, противник, в круг.

— Покажи умения, сагриб.

Взяв второй скимитар, претендент зеркально размял мышцы и встал напротив Веча в изначальную боевую позицию. Жена было открыла рот, испугавшись до ужаса, но Веч показал знаком: женщина, не вмешивайся.

— Какой рукой лучше управляешься? — спросил, сделав выпад, и лезвия скрестились с лязгом.

— Обеими, — ответил Н'Омир, с легкостью отразив удар, и перебросил рукоять из правой руки в левую. И ловко увернувшись, замахнулся скимитаром.

Зазвенел, запел металл. Доугэнцы перебрасывали оружие из руки в руку, нападали и отбивали. Плясали друг около друга, замахиваясь и парируя. Всё исчезло, остался противник, острие сабли, удары, отскоки и азарт.

— Отменно, — признал Веч, приложив скимитар к груди и тем самым показывая, что разминка окончена. Остановился и Н'Омир, ответив похожим жестом. И не запыхался после проверки, разве что слегка взмок.

У Веча и настроение поднялось, давненько он не упражнялся с лезвийным оружием, игрушечные керамбиты* не в счет. И мышцы приятно горели.

В'Инай следил за противниками со сдержанным восторгом, ибо несолидно сагрибу восхищаться чужими умениями при амодарках, словно он малолетнее дитё. А те, наоборот, перепугались до смерти, эх, не понимают бабёнки в местных развлечениях.

— Скимитаров недостаточно. В Амрастане оснастимся, — заключил Веч. — Раньше там была неплохая оружейная лавка. Сполоснемся, по местам и в путь.

В дороге у него будет время, чтобы присмотреться к Н'Омиру, если нюх подскажет, что тому не стоит доверять, испытательный срок сагриба закончится по прибытию в город.

Загрузив скарб в багажники, тронулись, послав на прощание благодарность Триединому* за дарованную ночевку. Веч баранку крутил, жена рядом сидела, а мелкая и эсрим Эма позади устроились. Вечерние поездки, как правило, комфортны, солнце не слепит глаза, в салоне нежарко, но от пыли никуда не деться, она просачивается внутрь через мельчайшие щели. Веч за дорогой следил, успевая проверять в зеркале, как едут следом сагрибы. В'Инай вел машину уверенно и держал дистанцию, улавливая изменение скорости, где нужно, газу поддавал, а где притормаживал.

Однако же, совсем разные сагрибы и неизвестно, сработаются ли, один неопытен, другой непонятен. Лучше бы, конечно, нанять притёртых охранников, которые знают сильные и слабые стороны друг друга, но таких искать — не переискать, а время не терпит.

Долго ехать молча невозможно, это знает всякий, кто проводит много времени в машине — за рулем или в качестве пассажира. Жена и по сторонам смотрела — снаружи ничего занимательного, пейзаж однообразный, и по карте сверялась с маршрутом — из интереса, опять же. И на Веча взгляды исподтишка бросала, посматривала искоса, как переключает скорости и жмет на педали.

— Говори, чего уж там, — предложил Веч.— Все равно ведь спросишь рано или поздно.

— Если получится смягчить приговор суда, тебе придется уехать за Полиамские горы. Твой клан, твоя семья останутся здесь. А ты — там.

— Справимся, — ответил Веч оптимистично. — Нас же не за колючую проволоку посадят и не закроют на замок. Организуем телеграф для связи, и вообще, туда пять дней ходу, разве ж далеко? До твоего города в Амодаре — полторы недели в пути, и ничего.

— Там не такой климат, как здесь. Холоднее.

— Ну да, — признал Веч. — Горы запирают теплые ветры на юге, в Доугэнне, а севернее властвуют ваши ветры, со снегом и морозами.

— А сын?

— Возьму его с собой.

— А... жена? Которая первая, — добавила она неуверенно.

— Разведусь. Ей теперь и гордиться нечем за меня. Был герой войны, стал военный преступник.

— У вас бывают разводы?

— Всякое бывает, — ответил кратко Веч.

Какое-то время ехали молча, обдумывая каждый своё.

— Как мы будем искать Ламиру? Придется объезжать все города с амодарскими поселками.

— Эдак всю жизнь прокатаемся, — ухмыльнулся Веч. — Поедем в город, где расположена ставка генштаба. У военных есть списки всех амодаров, находящихся на территории Доугэнны, нам разрешили воспользоваться базой данных. Разыщем Ламиру — если не по имени, то по дате приезда, так получится гораздо быстрее.

— Конечно, — поддержала с жаром жена.

Снова помолчала, обдумывая.

— Зачем нам нужны сагрибы? Ты говорил, тут безопасно.

— Айю, я ездил по стране, когда еще не был женат на амодарке, и сзади в машине не сидели её дочь и мать. В шесть глаз за вами легче приглядывать, да и мне пригодятся лишние руки.

Покуда ехали, периодически останавливались, чтобы выйти и размять ноги, воды испить и умыться. Амодарки, утомившись долгой и однообразной дорогой, взялись напевать песенки и рассказывать стишки, и жена велела: только на доугэнском, поэтому подбирали слова в рифму и смеялись, когда получалась абракадабра, и Веч поправлял произношение, посмеиваясь.

— Две ночи в шатрах переночуем и на третий день доберемся до Амрастана, — сказал, когда машины остановились на выбранной стоянке, похожей на ту, на которой компания ночевала ранее.

В'Инай, продемонстрировав сноровку, споро поставил шатер сагрибов. Веч и так, и сяк к ним приглядывался, гадая, успели ли охранники в дороге прицениться друг к другу и распределить обязанности. Н'Омир особой разговорчивостью не отличался и, в основном, помалкивал.

— Веч, что же мы с мамой мотаемся как неприкаянные? — сказала жена, глядя, как он привязывает натянутую веревку к вбитому колышку. — Не привыкла я к безделью, чем занять руки?

— Успеешь, займешь. Будем ужин готовить, плошки мыть, наберется забот, не волнуйся.

— Мам, а мам, это дядя или тётя? — спросила тихонько мелкая, прижавшись к жене после ужина. Таращилась во все глаза на В'Иная, точнее, на великолепный хвост на выбритой макушке.

Веч не выдержал и захохотал, и Н'Омир ухмыльнулся, интуитивно поняв сказанное, зато обладатель гривы выглядел смущенным, как и жена. Он не знал, почему все смеются, но догадался, что стал причиной повышенного внимания к своей персоне.

— Простите ее, атат В'Инай. Мне, право, неловко. В нашей стране такие роскошные прически у мужчин не в ходу, — сказала жена на доугэнском и посмурнела лицом. Наверное, вспомнила, что ее страны теперь нет на карте мира.

— Учи амодарский, друг, чтобы не попасть впросак, — похлопал по плечу Веч. — Заодно и свою кралю удивишь.

— А как учить?

— Разговаривать на амодарском. Освоить основы. Жена моя знает оба языка, и я тоже. Спрашивай, помогу.

Для В'Иная стало открытием, что амодарки не сдабривают еду специями и травами. Присаливают слегка и добавляют две песчинки перца на большую кастрюлю.

— Как так? — изумился он. — То есть, совсем-совсем?

— Ну почему же, — ответил за жену Веч. — Острые специи не употребляют, а пахучие добавки — пожалуйста. Тот же розмарин или мяту, или кардамон, или мускатный орех. Но в меру, без жадности.

— Я и не знал, — протянул потрясенно юнец.

А ты думал, всё просто? — поднял бровь Веч.

Перед сном умывались на речке, чистили зубы, и он смотрел, как мелкая старательно елозит во рту щеткой.

— Ай! — та выпала из детских рук и поплыла по воде. Веч подцепил потерю и передал девчонке.

— Pird (Прим. — спасибо) , — ответила она церемонно.

Достойная смена матери подрастает. Настоящая амодарка, — возвел Веч глаза к вечеряющему небу со вздохом.

— Это та же река, что и вчера? — спросила жена. — Вроде бы и перекаты больше, и течение быстрее.

— Другая, мы удаляемся к северу.

Перед сном амодарки пошептались в шатре, жена пожелала дочери сладких снов и приглушила свет нибелимового* ночника. Выглядела смущенной, наружу выбравшись.

— Что-то не так? — спросил Веч.

— Мама сказала, замужней женщине пристало ночевать в одном шатре с мужем, а сказку она уж как-нибудь сама расскажет, — пояснила неловко.

— Правильно твоя мать говорит, — ответил Веч со смешком, подняв полог и пропуская её внутрь.

Эх, хорошо, не сбежит теперь уже жена, всю ночь рядом, то прижмется, греясь, то раскроется во сне, отбросив покрывало. То руку на него закинет, то отвернется, ноги поджав и подпирая его бок возбуждающе аппетитными формами.

Чуть позже он огладил молочную кожу плеча, прошелся ладонью по изгибу спины, по ягодицам, спустился пальцами по бедру к колену, истирая выступившую испарину. Жена под рукой его лениво прогнулась и перевернулась на бок лицом к нему, наготы не стесняясь.

Веч обрисовал пальцем каждое полушарие, ореолы сосков, заставив её втянуть носом судорожно. Привлёк к себе.

— О чем еще думала по дороге? Видел, хмурилась.

— Представила, что мы могли бы повстречаться не сейчас, а годом позже или через несколько лет. У тебя была бы своя жизнь, а у меня — своя...

— В Беншамире, — добавил Веч.

И зачем сказала? Воображение мгновенно нарисовало картинку. Ее — с животом, или, того больше, с ребятёнком или двумя, чьим отцом был бы Имар. И его, Веча, отдавшегося течению доугэнской жизни, женатого дважды или трижды и осевшего в Самалахе, тоскливом городишке, не желающем перемен.

Случись так, как она представила, было бы больно. Невыразимо больно — за упущенное время, за то, что ничего не изменить и уже поздно менять. Ему уж точно. Ей — тоже. Наверное. Веч вгляделся и прочитал в глубине её глаз отражение своих фантазий о том, "что было бы, если бы не...". Поэтому появившийся шанс переписать свою и её судьбу — знамение, не иначе.

— Мне стало страшно, когда вы взялись за сабли, — сказала жена.

— Я проверял умения наемника, перед тем как нанять его на работу. Сагриб должен уметь обращаться с оружием.

— Зачем оно нужно? Неужели недостаточно кулаков? Вы же, доугэнцы, итак сильные.

— Знаешь, как бывает у зверей? Встречаются два хищника, и нападать вроде бы не собираются, но обязательно шерсть дыбом на загривке, и когти выпускают, и завывают, угрожая. Походят кругами и разойдутся в разные стороны. Так и у нас: надо порисоваться, показать остроту когтей. Кроме того, в предгорьях водятся дикие звери. Так-то они боятся человека, но чем бесы не шутят, голодные особи иногда выходят к жилью, уж лучше упредить риск и быть готовыми. Выйду-ка, проветрюсь, а то мы надышали — в шатре кумар стоит, — ухмыльнулся Веч. Преувеличил, конечно, но близость получилась неторопливой и оттого насыщенной, спело-сочной, с лихвой перекрыв амодарскую стыдливость.

Натянув рубаху и шальвары, выбрался наружу. Потому что решил проверить сагрибов, отлынивают или добросовестно исполняют обязанности на посту.

Огонек в костровище еле теплился, В'Инай поднялся и сел, увидев подошедшего, точнее, различив его поступь.

— Тихо?

— Ага. Обошел дважды, зверья особо нету. Гиены тявкали, но далеко. Лисицу почуял, но мимо пробежала. Вон там машины проехали, — показал в темноту, — километра три от нас.

— Когда меняетесь?

— Через два часа.

— Утром за руль сядешь?

— А то, — оскорбился В'Инай.

— Ну ладно, бывай, — сказал Веч и отправился к шатру.

Огляделся, прислушиваясь к стрекоту кузнечиков, втянул воздух — сухой, травяной, и забрался внутрь. Повторно выбрался глубокой ночью, чтобы проверить, сменились ли охранники. Н'Омир встретил его равнодушным взглядом и уставился на огонек костра.

На мгновение Веч испугался: а ну как сагриб покромсал девчонку и эсрим Эму острозаточенными скимитарами. Обойдя кругом шатра, прислушался, насторожившись зверем, и различил ворочанье и сонное дыхание спящих амодарок.

Кузнечики давно умолкли, и ночь аж звенела от пронзительной тишины. Степь была залита лунным светом. Ухо, на грани слухового восприятия, распознало далекий волчий вой — это стая промышляла охотой.

____________________________________________

Керамбиты — ножи с изогнутым клинком и заточкой, как правило, с внутренней стороны, для левой и правой руки

Тонфа — холодное оружие ударно-раздробляющего действия. Часто используется в парном варианте

Курта — свободная рубашка, доходящая до колен, носят и женщины и мужчины.

Нибелим — фосфоресцирующая горная порода. При особой обработке дает яркий свет в течение нескольких десятков лет в зависимости от естественного освещения. Чем темнее, тем сильнее разгорается нибелим.

8

Будили лежебок спозаранку, чтобы выехать по холодку. Эсрим* Эма лучилась бодростью, а засони — жена и мелкая — нещадно зевали. Похоже, амодарки начали понемногу свыкаться с ритмом кочевой жизни: общими усилиями при участии Веча перетрясли покрывала, перехлопали подушки, скрутили матрасы, уложив в баулы. За завтраком жена попробовала кофе из турки, сделав маленький глоток.

— Густой и горький, — поморщилась.

— Такой и должен быть, — сказал Веч и добавил щепотку розового перца.

У неё округлились глаза.

— Нет уж, лучше чай без добавок, — покачала головой. — Луна, не ешь лепешку впустую, обмакни в мед.

Мелкая потягивалась, терла заспанные глаза и завтракать не хотела — аппетит не успел нагуляться.

Эсрим Эма поменяла повязки на запястьях жены, добавив свежую порцию мази, и на лице сагриба* Н'Омира промелькнуло удивление, тут же сменившись прежней маской невозмутимости.

Предстояло провести на колесах весь день. Одно радовало: небо с утра хмурилось, и солнце, едва выбравшись из-за горизонта, спряталось за мазками серых облаков.

— Собирается дождь? — спросила жена.

— Нет. Пылевая буря. На всякий случай держите при себе платки.

— Это опасно? Машина устоит?

— Урагана не будет, но песка наглотаемся. И придется пережидать, пока не восстановится видимость.

Дорога неуклонно шла в гору, хоть и незаметно глазу, и потому приходилось постоянно давить на газ. Пейзаж за окном оставался прежним, разве что чаще попадались островки оазисов. Пару раз потребовалось переехать вброд небольшие речушки. Колеса переваливались на камнях, и машина опасно кренилась. Жена, боясь, глаза закрывала, но не пищала от страха. Мелкая пищала, но от остроты впечатлений. Эсрим Эма держалась стойко, с достоинством.

Веч дал жене бинокль, и она вертела головой по сторонам, изучая местность.

— Мам, и мне дай посмотреть! — затребовала мелкая.

Коли требует дитё — пожалуйста. Но окуляры оказались не приспособлены для детской переносицы, и мелкая смотрела в бинокль как в подзорную трубу.

Не раз глаза замечали скопление черных точек вдалеке — это неспешно дрейфовали стада на выпасе. Нынешний год оказался благодатным, позволив скотине набрать вес, и земные кланы уж точно останутся с прибылью. Иногда у горизонта возникали очертания церкалов*, и жена прикладывалась к биноклю и сверялась по карте, читая названия городишек, таких же маленьких, как Самалах.

— Небольшой. Как поселок в Амодаре, — заключила, рассмотрев далёкое поселение.

Веч кивнул, соглашаясь, а жена закусила губу, задумавшись о грустном.

— А твой город большой? Такой же, как Беншамир?

— Нет, меньше, — ответил коротко Веч.

— Покажи нашу цель, — протянула жена карту.

Веч, держа баранку одной рукой, ткнул пальцем в нужную точку.

— Амрастан, — прочитала жена. — А Беншамир — вот тут, — нашла другую точку на карте. — Мы проехали треть пути. А где твой город?

— Вот, — показал он на другую точку.

— Самалах, — прочитала жена. — Красивое название. Мы проехали развилку, которая ведет к твоему городу.

— Так и есть. Амрастан севернее, и мы свернули влево.

— Самалах — твоя родина. Должно быть, любимый город.

— Не знаю, — пожал плечами Веч и задумался. Что такое родина? Место, куда тянет, куда хочется возвращаться после долгой дороги, и где встретят и обнимут с радостью и, быть может, всплакнут. Пожалуй, нет такого места на белом свете. Веч покинул город матери в восьмилетнем возрасте, не успев принять и полюбить в силу малых лет, и приехал в клан отца, где и жил, пока не ушел к сагрибам. Любит ли он Самалах? Сейчас бы Веч сказал, что нет. А тогда жизнь в клане родителя казалась пределом мечтаний честолюбивого мальчишки, и сам городишко воспринимался как данность, как и семья отца с многочисленными родственниками.

— Мам, смотри, поезд! — крикнула мелкая.

Вдалеке параллельно накатанной колее тепловоз тянул вагоны, казавшиеся игрушечными.

— Это грузовой состав? — спросила Айями.

— Да. Должно быть, идет из штормовых кланов. Доставляет чай, кофе, сахар, фрукты, консервы. Или оборудование и металл. Смотря, какой заказ.

— Целый вагон тушенки, — протянула ошеломленно жена.

— Думаешь, много? Её развозят по разным местам. Туда, где нет железной дороги, выгружают из вагонов и доставляют машинами. По лагерям и тюрьмам тоже распределяют, — сказал Веч. — Представь, одну из этих банок съест твой брат.

Жена посмотрела на Веча хмуро:

— С упрямством Арама твои слова звучат как сказка. Он презирал доугэнскую пищу.

— Думаешь, бунтует и морит себя голодом в знак протеста?

— Не знаю. От него можно всего ожидать.

Пылевая буря прошла краем, к вечеру тучи рассеялись, и солнце, опустившись к горизонту, ласкало ковыльные травы рассеянными косыми лучами.

Чем убить время в пути, не считая коротких остановок на перекур и перекус? Разговаривать, напевать песенки, повторять фразы на доугэнском. Рассказывать. Например, о том, что два хребта Полиамских гор, смотрящие на юг, разрезали территорию страны на две части, и на правой стороне, по которой сейчас едут машины, преобладает животноводство, а в левой стороне произрастают капризные культуры, предпочитающие влажный климат: кофе, чай, табак, рис, какао, эфирномасличные растения, и заправляют в тех местах, в основном, штормовые кланы. Возможно, Мара проживает в одном из тамошних поселков, В'Аррас как раз из тех мест. И брат жены, если она не ошиблась с его опознанием, живет в той же стороне.

— Мы поищем в списках амодаров имя твоего брата. Того, которого ты видела на кинопоказе в Амодаре, — уточнил Веч.

— Да, я бы хотела удостовериться, — закивала она горячо.

На вторую ночевку пришлось остановиться в оазисе, по соседству с другой компанией. В отдалении, за кустарником и деревьями, чтобы не мешать друг другу.

— Речные пираньи, — сообщил В'Инай, сходив на разведку. — Три машины, восемь человек.

— Эк их занесло, — сказал Веч. Штормовые редко забирались в такую даль.

— Возвращаются из Амрастана, приезжали по делам.

— Распаковываемся на ночь, — дал указание Веч. — За амодарками смотрите в оба, когда пойдут за водой к колодцу или захотят по нужде.

— Само собой, — проворчал В'Инай, чай не идиот.

Доугэнцы из клана Речных пираний встретили миролюбиво, обменявшись рукопожатиями. Половина Пираний — зрелые мужчины, вторая половина — юнцы в возрасте В'Иная. После традиционных приветствий пригласили в свою компанию:

— Свежий ойрен* везем. Надо бы прикончить бочонок, пока не прокис. Налегайте, помогайте.

— С радостью бы, но не можем. Со мной жена, дочь ее и мать.

— То-то я смотрю, вроде как вы с малым, что наперёд приходил, из разных кланов, — сказал пожилой атат*, разглядывая внимательно Веча. Видимо, считался заправлялой в команде Пираний.

— Я из Барсов. Со мной два сагриба.

— Помогают охранять жену? — ухмыльнулся другой доугэнец.

— Помогают. Амодарка она, оттого и берегу. Прячу, — сказал Веч, и возле костровища воцарилась тишина.

— Ну, так-то да, амодарки — они того... — не договорил, прокашлявшись, старшина Пираний.

— Самая настоящая амодарка? — изумился юнец с богатым хвостом на макушке.

Не иначе как близнец нахалёнка, — у Веча аж зубы свело от знакомой интонации.

— Настоящая. Выиграл на бохоре*, — сказал он замогильным голосом. — Ну, бывайте, братья, не будем вам мешать. Пусть Триединый пошлет крепкий сон.

— Да пошлет Триединый крепкий сон, — отозвались Пираньи нескладным хором.

После простого, но сытного ужина осталось время перед сном. Веч поиграл мышцами, прогоняя из тела застой, считай, весь день провел за рулем без движения, так недолго и закостенеть.

— Выходи, сагриб, в круг. Разогреемся, — поманил В'Иная.

Тот вышел, и они вдвоем, раскидав камешки в стороны и вырвав колючки из песка, сбросили чарыки*, стянули рубахи.

Взялись бороться. В'Инай брал горячностью, напирал массою, но опыта ему не хватало, Веч подсечками его укладывал на песок и заодно показывал, как нужно блокировать и упреждать, и демонстрировал обманные приемы, научая так же, как когда-то его, зеленого юнца, учили опытные напарники.

Жена с испугом наблюдала за борьбой, но Веч так и сказал ей днем, в дороге:

— Привыкай. Это часть нашего уклада, и никуда от неё не деться. Лучше по-доброму мутозиться, чем в межклановых войнах попусту убивать друг друга.

— С ножами — тоже "по-доброму"? — уточнила она с иронией.

— Видимо, у нас разные понятия доброты, — ответил Веч, скопировав интонацию, и жена, губы поджав, отвернулась к окну.

Мелкая возилась с куклой, поистрепавшейся в путешествиях, кормила её с ложки остатками каши. Амодарки перемывали плошки после ужина, и Н'Омир возвышался рядом недвижимой тенью, взяв всех троих в обзор.

Раздалось вежливое покашливание, и к костру вышли доугэнцы из Пираний. По уму поступили, придя вдвоем, а не большим числом, чтобы показать соседскую миролюбивость.

— Слышали, отдыхаете вы после трудного дня, — сказал один из них. — Раз ойрен не испили, может, разомнем косточки?

— Отчего же не размять, — согласился Веч. — Как и с кем?

Тут же порешали сходиться поочередно, на кулаках. Следом и другие Пираньи подтянулись, и с интересом наблюдали за тренировкой, но, в основном, пялились на амодарок, хотели было притащить бочонок с ойреном для пущего веселья, но Веч сказал:

— Не стоит. Они пугливые, боятся громких голосов.

Пираньи не стали настаивать. Держались от амодарок подальше, чтобы не провоцировать гостеприимных хозяев, и переключились на разминку, комментируя интересные приемы и подсечки. Тем не менее, подстраховываясь, за амодарками пригляд держали поочередно вдвоем: либо оба сагриба, либо Веч с Н'Омиром. Тот так и не вышел ни разу в круг, предпочитая держаться в стороне от шумной компании.

Утомившись чужим любопытством, амодарки забрались в шатер и включили ночник. Вскоре и Пираньи, распрощавшись, отправились на постой. Выяснять подробности того, каким образом Веч заполучил жену-чужеземку, не стали, все-таки неродственные кланы, и фамильярность не к месту.

— Айю, — позвал Веч, подойдя к шатру. — Иди, полей, сполоснусь я, весь в поту и песке.

Она выбралась наружу.

— Пойдем к колодцу.

Веч фыркал и плескался, смывая пот. Растерся тряпицей.

— Ну как, наигрался? — спросила она.

— Ага.

— Странные у вас развлечения. Диковинные.

— Какие есть. А у вас, амодаров, какие?

— Нуу, — растерялась она. — Танцы, наверное. Песни.

— И у нас есть танцы и песни, на свой лад.

Жена неожиданно расстроилась, видимо, вспомнила что-то из прошлой жизни, которую уже не вернуть.

— Послушай, какая ночь. — Поднял Веч палец.

— Какая? — встревожилась она и дыхание затаила.

— Тихая, — он притянул ее к себе, чтобы поцеловать.

— Ай, ты мокрый! — однако ж, позволила и ответила тем же. И руками шею оплела, чтобы удержаться на ногах.

— Ну всё, теперь спать. Завтра к полудню будем в Амрастане.

Отодвинув полог, он пропустил жену внутрь и обернулся, проверяя сагрибов. Малой завалился спать, а Н'Омир сидел на корточках, слившись с тенью, отбрасываемой машиной, и смотрел на Веча. Сверкнули белки в темноте, когда он отвел глаза. И не шелохнулся, замерев изваянием.

Веч так и не смог определиться, доверять ли ему или нет. И не сказал жене, что ночью выбирался несколько раз наружу, чтобы проверить и удостовериться. Впрочем, она слышала, потому как спала чутко и во сне ощупывала рукой — здесь ли он, вернулся ли. Веч обходил периметр и присаживался к костровишу рядом с Н'Омиром и с В'Инаем, его сменившим, и вслушивался в ночные звуки и шорохи. Правда, соседи зла не задумывали, но чем бесы не шутят, сородичи отнеслись к женитьбе по-свойски, так-то ж свои, а чужие могут не понять и перенести неприязнь к враждебному народу на трех конкретных амодарок. Хотя война уж как год закончилась, и у доугэнцев, осоловевших от радости возвращения на родную землю, ненависть притупилась.

Утренние сборы стали точной копией вчерашних. В'Инай скрутил роскошный хвост в гульку и закрепил шпилькой, и мелкая во все глаза следила за манипуляциями. Зашептала матери на ухо, а та ответила, взглянув на модника:

— Милая, вот как отрастут волосы, и тебе такую же красоту наведем.

Покидая оазис, посигналили сидевшим у костра Пираньям, и те ответно махнули на прощание.

— Твое впечатление о сагрибах? — спросил Веч у жены. Амодарская интуиция может оказаться хорошим подспорьем в принятии спорных решений.

— Мое? — удивилась она. — Один — молодой, второй — как ты. У атата Н'Омира большой шрам на плече.

— У него нет кланового знака. Его срезали в наказание.

— За что? — ужаснулась она, видимо, представила экзекуцию.

— За провинность. Клан лишил его своего покровительства и поддержки. Как правило, знак срезают из-за вопросов морали и чести. Это такой же давний обычай, как и свадьба с браслетами. За иные преступления человек отвечает перед судом. Он пугает тебя или дочь твою? Говори, не стесняясь.

— Пожалуй, нет, — ответила жена, подумав. — Оба атата — незнакомые, и я чувствую себя скованно.

— К их присутствию придется привыкать.

— Мы постараемся.

— Айю, расскажи, как вы жили, когда не стало гарнизона в городе.

— Тебе интересно? — спросила она с неохотой.

— Очень. Мало ли, вдруг поможет делу. Как Имар переправил вас через границу?

Она рассказала. О том, что приходила докторица и допытывалась, решая, сразу ли пустить в расход маленькую семью или оставить на съедение городским патриотам. Рассказала и о напарнице, которую под горячую руку вздернули на ближайшем суку, как и других женщин, которым не повезло работать на доугэнцев, и о том, что Имар появился за минуту до точки невозврата. Скупо рассказывала, неохотно, потому что, говоря о плохом, и язык ворочается с трудом, и лучше бы забыть о случившемся как о страшном сне, но забывать нельзя и нужно помнить ради мертвых и живых.

Веч слушал, а руки вросли в оплетку руля. Получается, все, ради чего затевался подлог с ее смертью, оказалось пустым, ненужным. Лучше бы ее депортировали в Доугэнну, в поселок строгого режима, но гарантированно живой. А уж Веч бы придумал, как её вытащить оттуда. Хотя нет, не смог бы, он сейчас бы толкал вагонетки с нибелимом* из шахты. А теперь они оба — преступники в законе, и добавился неоплатный долг перед родственником. Зато на свободе и с шансами на успех.

Полдень еще не наступил, а воздух в салоне стал горячим и задувался в открытые окна вместе с пылью. Амодарки чихали, терли носы. Веч показал, как правильно завязать платок, натянув на нос, чтобы защитить дыхание.

— Мам, смотри, я разбойница, — разыгралась фантазия девчонки. Лицо спряталось под плотной тканью, лишь глазенки блестят.

— Хулиганка ты, — ответила эсрим Эма. — Лучше повтори стишок, который разучила.

Жена вытерла лоб уголком платка. Амодарки тяжело переносили дневную жару, и неизвестно, смогут ли к ней когда-нибудь привыкнуть.

— Потерпите, в караван-сарае отмоемся в купальне, — сказал с оптимизмом Веч.

Они уезжали из Беншамира, не оглядываясь, город остался за спиной, и жена не успела разглядеть его великолепия. Зато Амрастан предстал во всей красе, раскинувшись среди холмов, за которыми в солнечной дымке пробивались очертания горных хребтов. Большой город с древней архитектурой, не разоренной войной, но меньше Беншамира. И фабрик меньше, и нет городской стены, как и нет сагрибов, охраняющих поселение. Потому как амодары в Амрастане — вещь фантастически невозможная.

Ему всегда удавалось вкладывать в голову собеседника нужные мысли и направлять их по требуемому руслу. Главное, правильно их преподнести, эту аксиому Веч усвоил со времен обучения в военной школе, благодаря советам преподавателя по психологии, ривала* по национальности. Умение убеждать не раз выручало, оно же помогло и в недавнем разговоре со следаками*, прибывшими, чтобы застать беглецов с поличным и убедиться в словах Имара.

Хозяин караван-сарая не стал исключением. Знакомый постоялый двор на окраине был выбран с умыслом, Веч откупил добрую часть этажа, оборудованного элементарными удобствами и изолированной трапезной. С сагрибами* обошел территорию, выявляя точки с хорошей просматриваемостью арендованных комнат, определив их как потенциально опасные, заодно просчитал запасные пути в случае непредвиденной ситуации.

— Непредсказуемыми могут быть как приезжие постояльцы, так и городские охламоны, которые попрут сюда, прознав об амодарках. До рукоприкладства, думаю, не опустятся, но любопытством докучать будут, — поделился своими соображениями с охранниками.

— К чему подозрительность, брат? — поинтересовался хозяин караван-сарая, принимая расчет. — Или не доверяешь?

— Тебе доверяю, брат, а в твоих сородичах не уверен, — ответил честно Веч и также честно предупредил, кто будет проживать в комнатах на втором этаже в ближайшие несколько дней.

— Значит, это ты сокрушил наш круг свадьбой на амодарке? — ухмыльнулся хозяин. — Сородичи намедни вернулись с Совета, рассказали, как дело обстояло. Про вас, Барсов, теперь везде знают, но то, что это ты оскандалился, я и в голову не взял.

— Как бы то ни было, рассчитываю на твой авторитет, иначе бы не остановил выбор на твоем караван-сарае, — ответил Веч солидно, и хозяин приосанился, соглашаясь с услышанным.

Можно не сомневаться, теперь он костьми ляжет, но не допустит провокаций на своей территории в отношении амодарских гостий.

Хозяин самолично препроводил постояльцев в комнаты, конечно же, для того, чтобы стать первым Волком, увидевшим амодарок на земле Амрастана, и рассказывать в подробностях о чужеземках охочим до слухов и сплетен горожанам.

— У нас приличное заведение, бузотеров выпроваживаем, — сказал он степенно, и Веч ответил согласным кивком делового человека.

Жена прошлась, изучая скудную обстановку в комнатах, и подивилась узости спальных мест.

— Тесная кровать и невысокая к тому же. И твердая, — потрогала рукой.

— Это традиционная кушетка, рассчитанная на одного человека. У нас не принято, чтобы супруги спали вдвоем, — пояснил Веч и на изумление жены добавил: — Семейному человеку не пристало уделять внимание одной из жен, все они одинаково равны в браке. Жена приходит в комнату супруга и после... эээ... подаренного блаженства... — почесал он макушку, — удаляется на женскую половину.

— После подаренного блаженства? — уточнила жена, как ему показалось, насмешливо.

— Считается, что так, — подтвердил со смешком Веч.

— Хорошо, супруг мой. Когда надумаете... гхм... подарить блаженство второй из ваших жен, соблаговолите предупредить заранее об этом замечательном событии, — посерьезнела она и направилась к двери, разделяющей смежные комнаты. За нею расположились эсрим* Эма и мелкая с нехитрым скарбом, принесенным из машины.

— Постой, упрямая, — перехватил Веч жену. — Я рассказал, как принято в Доугэнне, а не как принято у нас с тобой. Сейчас принесут вторую кушетку. С непривычки постель покажется жесткой, потому что матрас лежит не на пружинах, а на настиле.

— К жесткости мы начали привыкать, ночуя на природе, — ответила она, не став однако рваться из объятий. — Как долго мы тут задержимся?

— Несколько дней. Мне нужно уладить кое-какие дела. Располагайтесь, осваивайтесь, я покажу, как и что здесь устроено. Через час освободится купальня, смоем пыль и пот.

— Придется надевать никаб*? — спросила она настороженно.

— Зачем? Нам нечего скрывать и прятать. Если хочешь, набрось платок на голову, чтобы не напекло солнце.

Мелкая радовалась любой новизне в обстановке, тем более, приключения лились непрерывным потоком, а эсрим* Эма споро перебирала и раскладывала вещи. И снова Веч подивился сноровистости старшей из амодарок, у нее определенно имелся немалый опыт по части быстрых сборов, когда за короткое время отбирается самое необходимое, но жена почему-то не унаследовала этого умения от матери.

— Это трапезная, — показал Веч помещение напротив. — Обычно в караван-сараях есть общая трапезная, совмещенная со стряпной*, и можно заказывать у хозяина различные кушанья за дополнительную плату. У нас же есть возможность уединенного приготовления пищи отдельно от прочего люда. Рядом уборная и комната охранников.

Сагрибы поднялись при их появлении, перед Н'Омиром стояла кружка с чаем, духмяный аромат которого расползся по небольшому помещению.

— Недостатком является общий коридор, — сказал им Веч после совместного изучения планировки помещений. — Обратите внимание, крыло не изолировано, и тут может шляться разный народ. Второй недостаток — множество дверей в жилых комнатах: в общий коридор и на террасу, а также смежные межкомнатные двери. Проверяйте, чтобы амодарки не забывали запираться.

В'Инай кивнул с серьезным лицом. Парень проникся возложенными на него обязанностями, засунув юношескую горячность в дальний угол. Н'Омир внимал с бесстрастным лицом.

Мытье в купальне освежило и голову, и тело. Веч натянул чистую рубаху, амодарки же облачились в платья, потому как пропыленная в дороге одежда требовала стирки.

Оставив женщин за приготовлением обеда под присмотром сагрибов, Веч отправился в город. Сперва уверенным шагом добрался до Атеш-кед*, помня расположение улиц и зданий. Там проходили слушания, зал был полон зрителей и участников, и Веч при входе показал распорядителю документы о своей свадьбе-женитьбе и об амодарках, находящихся под его ответственным надзором.

— Прошу сообщить о данном факте старейшинам кланового Совета во избежание недоразумений. Надеюсь, инцидентов, связанных с пребыванием в городе амодарок, не возникнет. Клан Серых волков славится мудростью и зрелостью в принятии решений. Кроме того, за успешностью доугэнско-амодарского союза присматривают в Большом Круге, думаю, гостеприимность вашего города повысит его репутацию, — сказал Веч заготовленные фразы.

Вот так, вывалить всё и сразу на оторопевшего распорядителя и распрощаться. Заодно отправить с переговорного пункта по радиосвязи в генштаб уведомление, что Амрастан, как следующая точка маршрута, достигнут.

Оставалась следующая миссия, не очень приятная, но необходимая. Пройти два квартала, пересечь торговую площадь, свернуть в узкую улочку, толкнуть дверь лавки с вывеской "Специи, приправы, сборы", и сказать женщине, обернувшейся на звук скрипнувших петель:

— Здравствуйте, матушка. Пусть Триединый пошлет вам долгих лет здоровья.

В рассеянном свете нибелимовых ламп и без того тесная лавка казалась крошечной. На полках и на витрине аккуратными рядами стояли банки со специями. В носу засвербело от невообразимой смеси запахов, наверное, в силу внушения, потому как содержимое банок закрывалось плотными крышками. Мать показала знаком: сейчас рассчитаю покупателей и обращу свое внимание на тебя, сын. Посетителей, возжелавших приобрести товар, оказалось немного, однако ж, они специально приезжали издалека, покупали зараз и много, и считались наиболее ценными клиентами, поскольку давали лавке основную долю прибыли.

Мать прослыла в узких кругах достаточно опытной рикитим* и продавала за хорошие деньги авторские рецепты, использовавшиеся для получения изысканных сигар, в приготовлении вин, дорогих сортов сахша*, кулинарных изысков. Она добилась известности, с юности шагая по выбранной стезе под началом своего отца, деда Веча, и отстояла свое право быть свободной самостоятельной женщиной, не связанной оковами брака.

Веч читал этикетки на банках с мудреным составом компонентов внутри, покуда мать заключала сделку. Мальчишка-служка таскал из подсобного помещения коробки с заказом, покупатели пересчитывали и составляли в тележку.

Совсем не изменилась, — посмотрел на ее отражение в оконном стекле, в последний раз он виделся с матерью перед войной, приехав в Амрастан попрощаться. Расставание вышло скупым, впрочем, как и всегда, и мать не показала — ни жестом, ни словом, что ей страшно представить, вдруг сын не вернется живым с фронта. Эдакая стальная независимая женщина, не прогибающаяся под обстоятельствами. Порадовалась ли она, узнав, что он целым и почти невредимым прошел войну, от начала и до конца? Погордилась ли им? Разлука оказалась долгой, они не виделись без малого пять лет, и краткость встреч дала бы фору любому, но мать и виду не подала, что взволнована нежданным визитом, словно боялась показаться слабой и разрушить образ, старательно вытачиваемый годами.

— Рада видеть тебя, — сказала она сдержанно, омыв руки в тазике и вытерев полотенцем, принесенным служкой, и жестом отправила его в подсобку. — Какими судьбами в Амрастане?

— Проездом. Как поживает семья? Как дед?

— Все живы, здоровы, хвала Триединому. Как супруга твоя? Как сын?

Мать так и не приехала на свадьбу и внука не видела ни разу, единственного своего внука. Разве что сказала при встрече, ставшей первой после женитьбы Веча, когда он приехал с оказией в Амрастан:

— Надо же, ты так послушен воле отца, что согласился навязать себе на шею молодицу из Диких вепрей. Впрочем, другого я и не ожидала.

В ее устах сказанное прозвучало подтверждением предательства, единожды уже совершенного Вечем, когда он мальчишкой, забыв обо всем, согласился уехать из Амрастана с отцом в его клан.

— С женой и сыном всё благополучно, — ответил Веч.

— Навестишь родню? — спросила мать.

Из учтивости спросила и из вежливости, потому как заранее знала ответ. Да и хотел ли Веч поздороваться с семьей матери? Двоюродных и прочей степени удаленности родства сестер, братьев, теток и дядьев он помнил смутно, в памяти остался троюродный брат М'Азвар, ровесник по играм, сейчас, конечно же, семейный человек, которому повезло вернуться домой с фронта.

Деда Веч видел задолго до войны, и тот запомнился с пегой от седины бородой, с острым взглядом и не менее острым языком. Пожалуй, Веч и сейчас бы нашел в хитросплетениях улиц дом, в котором прожил первые восемь лет своей жизни. Редкие раз от раза встречи с матерью проходили по неизменному сценарию, Веч навещал ее в лавке, где она проводила целые дни, уйдя с головой в работу, после чего, не задерживаясь, отбывал из города. Точнее, говорил, что уезжает по срочным делам, а сам, переночевав в караван-сарае, отправлялся следующим утром в путь. Да и о чем бы им было говорить, задержись он на лишний час или согласись на ужин в кругу родственников по материнской линии? Мать мало интересовалась его успехами и неудачами, не выражая ни сочувствия, ни поддержки, произнося общие незначащие фразы, как дань приличиям.

Раньше Веча не напрягали натянутые отношения с матерью, как не напрягало и учтивое обращение на "вы". Жизнь летела стрелой, насыщенная событиями, он был молод и устремлен в будущее. И лишь после первой свадьбы впервые осознал, что между ними выросла незримая преграда, не позволяющая перейти на свойское "ты". Зато со старой Апрой сложились простые и доверительные отношения, и в чем-то нянька заменила Вечу мать. Надо же, казалось бы, он взрослый семейный человек, и вдруг понадобилась материнская поддержка и совет.

Чтобы понять родителей, требуется время и жизненный опыт. Не сразу Веч сообразил, что мать так и не простила ему бегство из Амрастана в клан отца. Суровый характер, унаследованный от деда, задавил материнскую всепрощающую любовь и выпестовал обиду, несмотря на то, что минуло больше двадцати лет. Возможно, мать ждала от Веча слов раскаяния и признания ошибок. Ждала впустую. До его взросления, согласно обычаям, пересылала незначащие подарки к Бейрихену* и ко дню рождения, с приобретением кланового знака эта обязанность перешла к Вечу, как к почтительному сыну. Вот и сейчас он поставил на прилавок коробочку.

— Из Беншамира, — пояснил кратко. — Ка-куонг*, вдруг вам пригодится.

— Очень любезно с твоей стороны, — ответила она с вежливой полуулыбкой.

— Рад угодить, матушка, — сказал Веч сдержанно. — Мне нужно спешить, но сперва хочу вас предупредить, что я остановился в караван-сарае, и со мной жена... амодарка, на которой я женился после бохора* в Беншамире.

Чтобы вы, матушка, не оказалась в глупом положении, когда сородичи, прознав, начнут допытываться, почему единственный сын предпочел неуют меблированных комнат караван-сарая семейному гостеприимству, — сказал его взгляд.

— Вот оно что, — пробормотала мать, видимо, новость пробила броню стальной выдержки. — Я слышала, кто-то из Снежных барсов сотворил невиданную глупость на бохоре*, но и подумать на тебя не могла. А зря. Ты не устаешь меня удивлять, и раз от разу твои выходки озадачивают, заставляя сомневаться в твоей рассудительности. Или пытаешься что-то доказать? Но кому? Отца твоего уже нет, и он не увидит твоего протеста.

Веч покрутил банку с куркумой, глядя, как пересыпается по стенкам морковного цвета порошок, и отставил в сторону.

— Вы, матушка, имеете право на осуждение, но странное дело, почему-то меня не трогает ваше мнение. Совсем. Долгих вам лет здоровья, передавайте привет семье.

И вышел.

Жена заметила плохое настроение, напавшее на Веча, но приставать с расспросами не решилась. В его отсутствие амодарки освоили печку не без помощи В'Иная и приготовили сносный ужин, правда, пресный и безвкусный.

— Низкий стол — тоже традиция? — поинтересовалась жена, помешивая в плошке густой супец и остужая.

— Да. За ним едят, усевшись на коврик.

— Неудобно. Коленям больно.

— Устраивайтесь как я, перекрестив ноги. Ээ, нет, сперва дождитесь, когда принесут шальвары после стирки, в них удобнее, — поспешил сказать Веч.

— Почему здесь не пользуются высокими столами и стульями?

— Их тут нет. Иногда пользуются скамеечками. Зато в Атеш-кед заседают за столами, сидя на стульях. Ты удивишься, но большинство доугэнцев предпочитает трапезничать без ложек и вилок, макая в кушанье лепешку и подхватывая ею кусочки. А некоторые блюда едят руками, например, рис, рыбу или бобовые шарики.

— Я не смогу, — покачала жена головой. — И Луна приучена есть ложкой и вилкой.

— Ешьте, как можется и как хочется, никто не упрекнет. Чем больше и просвещеннее город, тем современнее обычаи. В Беншамире во многих домах едят за высокими столами, сидят на стульях и пользуются приборами.

Жена лишь головой покачала, пытаясь примоститься у стола. Мелкой-то что, ей, наоборот, в развлечение, хоть лежа ешь, хоть на боку, подперев щеку. Так и баловалась, покуда взрослые не пригрозили пальцем.

— При случае закупим нужные приправы, — сказал Веч, высыпав остатки жгучего перца в тарелку. И уж точно приобретем не в лавке матушки. — Мне придется уехать, дня на три, не меньше. Завтра утром.

Пора известить семью об исполнении калымного* соглашения, но жене знать о нем не надобно.

— А мы? — испугалась она.

— Вы дождетесь меня здесь. Планирую вернуться с сыном.

— Поедешь в Самалах?

— Да.

— Нас не тронут в твое отсутствие?

— Нет. Я предупредил старейшин здешнего клана, предупрежден и хозяин караван-сарая. Сагрибы будут вас охранять и ограждать от любопытства местного населения.

— Нам не стоит выходить на улицу, это может быть опасно, — сказала жена тревожно.

— Прятаться взаперти тоже мало хорошего. Гуляйте по террасе и во дворе. Оставлю деньги, они могут потребоваться. Для пущей надежности навестим сейчас с сагрибом В'Инаем оружейную лавку.

Жена ответила тяжким вздохом, потому как услышанное мало её обрадовало.

— Тебе обязательно уезжать сейчас?

— Айю, я обещал, что не повезу тебя в свой клан, помнишь? И сдержу слово. Но мне нужно закончить кое-какие дела в семье, прежде чем мы отправимся за твоим родственником. Ты согласна?

Поколебавшись, она кивнула решительно. В конце концов, мы и не такое пережили, и каких-то три паршивых дня пролетят, мы и не заметим, — сказал ее взгляд.

В'Инай по сторонам головой вертел, как-никак впервые оказался в новом месте. Увиденным остался доволен, несмотря на то, что прожил всю жизнь в просвещенном городе, где удивительное — на каждом шагу.

В отличие от Беншамира, взявшего курс на стремительное развитие, Амрастан застыл в одной точке, почти не изменившись с тех пор, каким его видел Веч, и страстного желания прогуляться по городу у него не возникло, хотя было чем полюбоваться и на что поглазеть. Вот с женой он побродил бы по узким извилистым улочкам, показывая достопримечательности, но сейчас не самое подходящее время для прогулок.

В оружейной лавке оказалось безлюдно и скучно, оно и понятно, к продаже предлагался товар далеко не первой необходимости, потому и не выставлен на витрине. Ассортимент не самый богатый, но вполне разнообразный, к тому же, здешние мастеровые славились качеством изготавливаемого оружия.

— Возьмем парные тонфы* с клинковыми насадками, — сказал Веч торговцу. — Парные кистени*, они эффективнее цепов, скимитары*, нунчаки, и достаточно на том.

Крепкие рукояти, закаленный металл, острая заточка, выверенный баланс стоят недешево и съедят львиную долю наличности. Поездка толком не началась, а траты следуют одна за другой. И еще предстоят расходы.

Веч выбрал приглянувшиеся экземпляры из предложенных, заодно рассказал малому, по каким признакам выбирать оружие — лучшее из лучших. И скучающий торговец оживился, разговорившись с понимающим человеком о том, какое это искусство — заставить металл спеть звонкую песню в схватке.

— Ты и с кистенями управляешься? — спросил вполголоса В'Инай, примерив тонфы* под руки и поиграв рукоятями.

— И тебе бы не мешало, — сказал Веч. — Сагриб должен уметь работать двумя руками одновременно.

— Я не работал с тонфами, у которых есть ножи, — предупредил тот, потрогав острозаточенные лезвия насадок.

— Учись. На обратном пути заглянем в лекарскую лавку, возьмем средства для заживления ссадин и царапин. У опытного сагриба должен быть под рукой запас лечебных склянок, понял?

В'Инай кивнул по-деловому. Похоже, он и не подозревал о тысяче и одной мелочах, которые обязан знать каждый охранник.

— Покупаем. Оформляй сделку, — обратился Веч к торговцу.

По возвращению в караван-сарай они разложили приобретенное оружие в трапезной на столе, вкладывали в руку, привыкая и приноравливаясь, делая ложные выпады. Н'Омир опробовал оба скимитара и остался доволен.

Испросив разрешения у хозяина, заняли круг во дворе для тренировки. Жена вышла было на террасу, но увидев, что Веч и сагриб В'Инай собираются махаться кистенями, точнее, Веч собрался учить малого, не смогла смотреть на добровольное, по ее мнению, бичевание и вернулась в комнату. Сагриб Н'Омир остался у двери, на наблюдательном посту.

Набралось достаточно зрителей из числа постояльцев. Забросив свои дела, они закидывали зеленого неуча советами, как правильно парировать удары и нападать.

Их навестили — чтобы удостовериться и сделать выводы. Старейшины клана Серых волков появились во внутреннем дворе, собирая приветственные рукопожатия. И Веч, прервав разминку, поздоровался по-сородственному, но без фамильярности. Двух старейшин он узнал по недавнему Совету круга, те представляли свой клан в Беншамире.

— Ведь это ты победил в бохоре*, — признал один из них Веча. — Молодец. Таки не позволил нам, земным кланам, опозориться.

— По-другому мне было никак, только насмерть, — ответил тот серьезно.

Старейшины взялись расспрашивать — с полным на то правом. Понравился ли город, гостеприимно ли население? Веч отвечал с достоинством, понимая, что не каждый путник, приезжающий в Амрастан, удостаивается внимания уважаемых людей города. И был убедителен, подтвердив: да, ему с семьей придется задержаться здесь на несколько дней, и он не сомневается в благородстве и порядочности правящего клана, поэтому доверился, выбрав лучший караван-сарай, да, путешествие с амодарской женой происходит под патронажем генштаба и Большого Круга.

Старейшины, нестарые и неглупые люди, несдержанных высказываний в адрес амодарской нации себе не позволяли, равно как и насмешек. Отнеслись философски к казусу с женитьбой. Что поделаешь, и на доугэнца бывает проруха, видать, поперек горла стала ему чужеземка, коли потребовалось привязать её свадебными браслетами.

Понаблюдав какое-то время за возобновившейся схваткой, они удалились, Веч это заметил, успевая теснить зеленца к краю круга. И мысленно воззвал к Триединому, чтобы семена внушения упали в плодородную почву. Старейшины не допустят, чтобы об Амрастане сложилось превратное впечатление, не хватало еще ославиться на всю страну с детской предвзятостью к трем слабым амодаркам.

По окончанию разминки эсрим Эма сосредоточенно обрабатывала вспухшие ссадины, оставленные иглами кистеня на плечах и на спине В'Иная, и тот шипел сквозь зубы, но выглядел довольным, потому как схватывал на лету новые приемы и новые умения.

— Эдак угробишь атата* В'Иная, как он будет нас охранять? — сказала хмуро жена, обнимая себя за плечи, словно ей было зябко.

— Хотел бы угробить, проломил бы башку, потому что нечего зевать, мух считать. А это так, пустяки. Царапинки, — ответил Веч. Разминка улучшила его настроение, и осадок от встречи с матерью истаял.

Жена хмурилась, понятное дело, не одобряла опасное развлечение, но нутром чуяла, что женское нытье изо дня в день выведет из себя даже самого терпеливого доугэнца, поэтому предпочла промолчать.

Перед тем, как разойтись по комнатам, проверили надежность дверных затворов, закрыли окна занавесями. Веч прошелся по террасе и, вернувшись, запер дверь изнутри. Сагриб Н'Омир расположился в коридоре.

Жена, пожелав дочери спокойной ночи, возвратилась из смежной комнаты.

— Хочешь взять сына в дорогу с нами? — спросила, затворив дверь.

— Его нужно забрать из Самалаха, — ответил Веч.

— Захочет ли он мотаться по стране с незнакомыми людьми?

— Ну, твоя дочь ведь мотается, хотя и младше Нейта... Его так зовут.

— Мотаемся мы с тобой, а дочь и мама, как ты сказал, следуют "прицепом" в силу обстоятельств.

— Ты меня отговариваешь, что ли? — вспылил Веч. — Все давно решено.

— Не отговариваю, — покачала она головой. — А что скажет жена? Которая первая.

— В клане останется, пусть к разводу готовится, — ответил Веч резко. — Тебя же устроил такой расклад, помнишь?

— Внезапно как-то, — пожала она плечами неуверенно. — Получается, меня обвинят, что ваша семья рушится.

— Не было никакой семьи, запомни. Ни дня не было.

— Но мальчик-то... Нейт... в этом не виноват. Он верит в тебя.

— Айю, не будет так, чтобы все остались довольны исходом дела. Я эту кашу заварил, — Веч сжал кулак, — мне её и расхлебывать. Ты не при чем, давно следовало это сделать.

Она замолчала, Веч тоже, выдохшись. Сперва он хотел рассказать о встрече с матерью, но настроение опять подпортилось, и вторую волну жениных расспросов он бы не выдержал. Однако ж, хмурость тут же улетучилась. Веч с интересом наблюдал, как жена, отвернувшись, надевает сорочку, и чего, спрашивается, стесняться, если тонкая ткань не скрывает изгибов тела. Сколько времени должно пройти, прежде чем она перестанет испытывать неловкость, разоблачаясь?

Жена, улегшись, укрылась на своей половине сдвоенных кушеток. Видно, и у нее настроение под стать, такое же пасмурное.

— Мне уйти? — спросила вдруг.

Веч со вздохом к себе её притянул, обняв.

— Закрывай глаза, когда еще удастся выспаться под крышей над головой.

Все-таки непривычно спать с женщиной в одной кровати — рука так и норовит забраться под подол сорочки, оставив горячий след на прохладной коже. Какой тут сон?

_______________________________________________________

Ойрен — слабоалкогольный шипучий напиток, похожий на квас

Ривалы (даг.), риволийцы (амид.), рейвлины (ривол.) — население страны-союзника

Сахш — крепкий алкогольный напиток

Рикитим — специалист, мастер, разбирающийся в специях и приправах

Кисте́нь — холодное оружие ударно-раздробляющего действия

Бейрихен — Новый год

Ка-куонг* — очень редкая специя, получаемая из секреции особых жуков, специально выращиваемых для этой цели

9

Присутствия Веча стало много, и внезапно. Он находился рядом — и утром, и в течение дня, и вечером, и перед сном. И ночью, в одной постели. Он улаживал, договаривался, решал, обеспечивал — кровом, пищей, безопасностью. Был почтителен с Эммалиэ, терпим к дочке, и, пожалуй, баловал её.

В Амидарее минувшая война раздала им соответствующие роли: Веч стал победителем, диктующим условия, Айями — побежденной, согласившейся с новыми порядками, чтобы выжить. Веч находился в долгих отлучках по своим военным делам, и когда приезжал в гарнизон, встречи в гостиничном номере укладывались в пару-тройку часов в силу занятости. В перерывах между короткими свиданиями жизнь Айями со своими повседневными заботами текла по отдельному руслу. А в Даганнии судьба сделала невообразимый зигзаг, и их роли изменились непостижимым образом. Теперь Веч — муж. И у них... семья, наверное. Забытое ощущение из предвоенной поры, и непривычное — оттого что случилось давно и коротко, тогда, с Микасом, а сейчас приходится заново привыкать к каждодневному присутствию мужчины рядом. Мужчины, который неожиданным своим появлением принес сумятицу и перевернул жизнь Айями с ног на голову.

Она спрашивала себя: жалеет ли о случившемся — с браслетами, со свадьбой, с затеянной поездкой по стране в поисках правды? И признавала — уж лучше так. Обрезать, обрубить махом, как сделал Веч, потому что Айями так и не смогла бы решиться и до сих пор бы, наверное, взвешивала все "за" и "против", выискивая более щадящие варианты для себя, для дочки и для Эммалиэ.

Зато не придется пожизненно прятаться под чужим именем, боясь разоблачения и наказания, и появился шанс доказать себе и всему миру, что амидарейская честь и гордость — не пустой звук, и рассказать правду о войне, точнее, о тайных кукловодах, дергавших за нужные ниточки и получивших желаемое ценой кровопролитных интриг.

Ранним утром Веч собрался в дорогу, осмотрел вместе с ататом* В'Инаем машину, отдал последние указания — охранникам и Айями. Расписал от и до — как действовать в любой ситуации, в том числе, и в непредвиденной.

Айями мяла нервно пальцы. Принято ли у даганнов обниматься перед дальней дорогой и осенять знамением на удачу?

— Возвращайся, как уладишь дела. Мы будем ждать, — сказала, стараясь, чтобы вышло не слишком жалко. Никакой трусости и дрожащего голоса, муж уезжает, но скоро вернется, как и обещал. Ну и подумаешь, остались три чужеземки в самом сердце враждебной страны.

Чужая страна удивляла и пугала. Просторами. Самобытностью. Диковинностью увиденного, услышанного, съеденного и надетого. Шорохами и звуками — завыванием и уханьем по ночам. Мелким, как пыль, красноватым песком в оазисе. Острыми листьями пальм, о которые легко порезать руки. Колючками с тонкими длинными иглами, впивавшимися в кожу болезненными занозами. Дикая непредсказуемая природа оказалась ошеломляюще близко, за тканью шатра. В Амидарее толстые стены капитальных жилищ дарили чувство защищенности, и потому здесь, в комнатах караван-сарая, Айями вздохнула с облегчением, глядя на крепкие двери и надежные запоры.

— Вернусь как только, так сразу, — заверил муж и, закинув сумку на плечо, поцеловал Айями сухо, по-походному. И вышел, чтобы спустя несколько секунд появиться во дворе и направиться к воротам.

Айями вышла на террасу, выбежала и дочка, и с нею Эммалиэ.

— Пока-пока! — замахала рукой Люнечка. С воодушевлением махала, потому как ей нравился процесс прощания, и ни капли не волновало, кто, куда и зачем уезжает. Ребенок же.

Веч обернулся с веселой усмешкой, и Айями присоединилась к дочке, помахав на прощание. Секунда — и он скрылся за воротами, возле которых были припаркованы внедорожники постояльцев. Атат Н'Омир, охраняя амидареек, с каменной невозмутимостью проследил за его отбытием.

Ну вот и всё, Веч уехал. Отсчет пошел.

Всего-то три дня. В былые времена дни, полные забот, отлетали один за другим, что в Амидарее, что в Рамалине. А сейчас чем убить время?

Например, общаться с ататом В'Инаем. Он первым предложил заняться разговорным амидарейским, волновался, конечно, как любой мальчишка, испытывающий неловкость, но быстро справился с волнением.

Усевшись в трапезной за низким столиком, они пили чай со сладостями, и Айями показывала на разные предметы, называя слова, и повторяла простые повседневные фразы.

— Озвучивайте на амидарейском ваши простые действия. Я пью чай. Я ем. Это мед. Я люблю мед.

— Эт мыот. Йа лубл мыот, — повторил атат В'Инай, зачерпнув его ложкой, и вязкая янтарная субстанция потянулась нитью обратно в чашку. — Нет, не люблю, слишком сладкий, — сказал с ухмылкой на даганском.

— Говорите на амидарейском, — поправила строго Айями, как когда-то её учил Имар. — Я не люблю мед, он сладкий.

И ученик послушно повторял, послушно здоровался и прощался, послушно говорил: "Меня зовут В'Инай из клана Саблезубых тигров" с дичайшим акцентом.

Надолго ли хватит его энтузиазма?

Покуда хватало.

Говорили сперва на амидарейском, потом переключились на даганский, уча Эммалиэ и дочку. В шутку Айями взялась рифмовать на даганском известные детские стишки, и процесс неожиданно оказался веселым и увлекательным, как и подбор рифм. Атат В'Инай помогал с рифмованием, ища подходящие слова на потолке и на стенах. А как известно, стихотворное запоминается легче.

Люнечку бесконечно восхищала необычная прическа молодого сагриба* — блестящие густые и черные, как вороново крыло, волосы, собранные в хвост. Она и так, и эдак ходила кругами, мечтая потрогать роскошную шевелюру, но не решалась.

Айями научилась различать внешность даганнов. Если раньше они казались неотличимыми друг от друга, то сейчас Айями замечала разницу в разлете бровей, в ширине переносицы, в посадке глаз, в кривизне линии носа, в полноте губ, в пропорциях лица — то есть, во всем, что в совокупности и составляет внешность человека, делая его привлекательным или, наоборот, отталкивающим, опять же, на амидарейский взгляд. Откуда бы ей знать, каковы каноны красоты в стране Веча? Возможно, симпатичность, по мнению Айями, считается уродством среди даганнов. Кто бы объяснил, не спрашивать же у атата В'Иная, вдруг он оскорбится вопросом.

Или ей казалось, или так оно и было, но молодой сагриб неуловимо напоминал Имара чертами лица. Ну да, они же из одного клана, оба Тигры! Вдруг атат В'Инай с умыслом напросился охранником, чтобы докладывать родственнику о каждом шаге амидареек? Нет, вряд ли, Веч не нанял бы его тогда.

— Наверное, господин Л'Имар ваш хороший родственник, — сказала Айями невзначай.

— Л'Имар? — удивился юноша. — Нет, мы из разных семей, и общая кровь давно разбавилась, став водой.

Очень-очень далекие родственники, — поняла Айями.

— Разве кровь как вода мешает ходить друг к другу в гости?

— Не мешает, — признал атат В'Инай. — Но с Л'Имаром у меня общих интересов нету.

Он выглядел озадаченным, с чего бы амидарейка начала расспрашивать о том, кто остался в Беншамире? Неужели скучает?

— Я забеспокоилась, что вы хорошо знакомы с господином Л'Имаром, — призналась она честно.

— А почему он господин? — в свою очередь удивился атат В'Инай.

Айями воззрилась на него непонимающе. Господин — потому что господин. Тот, у кого превосходство, сила, власть. Так повелось в Амидарее, когда в город пришли даганны и установили правила, прижав к ногтю побежденную страну и её население. Разве ж допустимо панибратство между победителями и проигравшими?

Внешность атата Н'Омира казалась самой заурядной, но вдруг у даганнов она считается эталоном красоты? Атат Н'Омир не выказывал желания вникать в амидарейский. Неразговорчив был и спокоен как ледяная глыба, но Айями ловила взгляд, направленный на неё или на дочку. Возможно, у него остались дети, о которых напоминала Люнечка. Молчаливость атата Н'Омира не пугала, но настораживала. Айями чувствовала себя скованно в его присутствии. Если атат В'Инай мог быть младшим братом и оттого простым и понятным в словах и поступках, то лишь святые знали, какие мысли витают в голове Н'Омира, прошедшего войну и ставшего свидетелем её ужасов. Оттого она, посоветовавшись с Эммалиэ, вынула из чемоданного тайника стилет, и та держала оружие под подушкой, ночуя в шатре с дочкой, а поутру камуфлировала в баулах с вещами. Какая-никакая защита.

Пару раз постоялиц навестил хозяин заведения — статный даганн в годах с усами, спускающимися по подбородку, и атат В'Инай вскакивал, следя, чтобы между амидарейками и вошедшим сохранялась безопасная дистанция. И держал руки на рукоятках тонф — не в качестве угрозы, а с целью предупреждения. Хозяин поинтересовался, довольны ли гостьи организованным комфортом, и подивился, впервые услышав от Айями вежливый ответ на даганском: "Мы благодарны и признательны за предоставленный кров".

Помимо необычной мебели в комнатах имелось множество ковров, расстеленных на полу, развешанных на стенах. Айями подивилась мастерству ткачества и красоте узоров, а атат В'Инай рассказал, что ковры в Даганнии — неотъемлемый элемент быта. Ими утепляют полы и стены, а холодными зимами завешивают дверные и оконные проемы в домах и в шатрах.

Пара узких окон трапезной выходила на улицу, и Айями, усевшись на подоконник, подсматривала за жизнью города. На противоположной стороне улицы теснились ремесленные постройки, с утра до вечера там стучали, сверлили, пилили, строгали. В трапезную просачивался запах курительного табака, приносимого со сквозняком. Айями с интересом наблюдала за даганнами и слушала зычный говор. Мужчины обсуждали цены, новый урожай, прирост стада, планы на следующий год. Обсуждали стройки, начатые в Амрастане и в других кланах. Обсуждали машины, добрых лошадей, выносливых собак, будущую зиму. И не произнесли ни слова об амидарейках, поселившихся в караван-сарае. А может, и обсуждали их, но не здесь.

Юноши, возмужавшие в Даганнии и не видевшие войну, щеголяли, как и атат В'Инай, с длинными волосами. Даганнов преклонного возраста отличали солидные бороды с усами, и Айями не уставала удивляться контрасту седых волос и смуглой кожи, испещренной старческими морщинами.

Среди прошедших войну встречались безрукие и безногие калеки. Однажды Айями увидела мужчину без обеих ног, сидя на низенькой тележке, он катил по дороге, отталкиваясь обеими руками. В другой раз на глаза попался даганн с лицом, обезображенным шрамами. Одним из постояльцев караван-сарая оказался даганн с повязкой на лице, очевидно, прятавшей пустую глазницу. Его обожженная голова была почти полностью лишена волос. Постоялец не стыдился своей внешности и не прятал увечность под тюрбаном. Айями случайно увидела с террасы изуродованного мужчину и поспешила уйти в комнату. Она чувствовала себя причастной к физической ущербности даганнов, побывавших на фронте. Пусть вина и была косвенной и состояла лишь в том, что Айями — представительница враждебного народа, виновного в приобретенных увечьях.

Люнечка бегала по комнатам и по террасе, прыгала на скакалке, играла с куклой. В караван-сарае жила кошка, в первый же день после отъезда Веча она нарисовалась в дверях трапезной в поисках вкусностей. Восторгу дочки не было предела, однако чрезмерная детская забота напрягала кошку, и та удирала прочь. Как ни пыталась Эммалиэ объяснить и втолковать, что излишнее рвение пугает животное, дочка внимала наставлениям первые пять минут, а потом напрочь забывала об увещеваниях.

Хозяин караван-сарая был женат то ли дважды, то ли трижды, Айями так и не поняла, сколько у него жен и наемных служек. Женщины ходили в длинных цветастых халатах, в косынках, повязанных банданами*, и в расшитых тюбетейках. Жёны помогали супругу с ведением хозяйства, приносящего прибыль. С террасы Айями видела, как снуют женщины, занимаясь стиркой, готовкой и уборкой, причем женам отводилась роль командиров над служками.

На следующий день одна из женщин принесла стопку постиранных и отглаженных вещей. Айями вспомнила указания мужа и через атата В'Иная отдала нужное количество монет даганке. Та не отшатнулась, не выказала брезгливости или отвращения и смотрела на амидареек с любопытством, как смотрят, например, на дрессированных зверушек. Айями поблагодарила на даганском, и женщина с достоинством удалилась.

— Почему супруга хозяина принесла наши вещи, а не служка? — спросила Айями у атата В'Иная.

— Потому что хотела посмотреть на вас, — ответил он раздраженно, мотнув головой в сторону Люнечки.

Атату В'Инаю было отчего раздражаться. Любопытство местных заставляло его кривить презрительно губы. Как дети, право слово, — говорил пренебрежительный взгляд В'Иная.

Как-то вечером в открытые двери долетели со двора бренчащие звуки. Люнечка выбежала на террасу и забралась на перекладину перил, глядя с любопытством вниз. И Эммалиэ вышла, и Айями, и атат В'Инай следом. На ступенях сидел даганн и перебирал струны инструмента, похожего на гитару, но с длинным грифом. Наверное, постоялец решил убить свободное время незамысловатым способом.

— Вот дураки, — пробормотал с досадой атат В'Инай.

— Кто? — спросила непонимающе Айями.

— Местные бестолочи.

Кивком он показал на крышу напротив. За трубой блеснуло стекло на солнце, и Айями судорожно сглотнула. За ними наблюдали в бинокли, впрочем, не особо скрываясь и разлегшись на черепице, несколько даганнов. Юношей, судя по длинным волосам, собранным в высокие хвосты.

— Мелкотня, — заключил атат В'Инай, сощурившись. — Вживую не видели амидарейцев, вот и торчат на крыше с утра до вечера.

— Они могут напасть? — испугалась Айями.

— Они? — переспросил атат В'Инай и посмотрел на нее снисходительно. — Пялиться будут, без сомнений. Вечером попробуют перебраться на террасу, чтобы поглядеть поближе. Пусть рискнут, — сказал с обещанием в голосе, сжав рукоятки тонф.

— Вас накажут, если примените оружие против своих, — встревожилась Айями.

— Нет. Я охранник и я в своем праве, — ответил он. — Накажут этих недорослей за нарушение чужой неприкосновенности.

Айями бросила взгляд на крышу напротив. Неприятно, когда тебя изучают, словно букашку под микроскопом, и обсуждают, не скупясь в выражениях.

— Люня, пойдем в комнату. Дверь оставим открытой, внутри будет слышно, как дядя играет. — Потянула дочку за собой.

Люнечка заупрямилась и согласилась с большой неохотой.

Разминки, подобные тем, что устраивали Веч и атат В'Инай, проводились во дворе караван-сарая чуть ли не каждый вечер. Айями старательно игнорировала выкрики постояльцев, собравшихся у тренировочного круга, драки даганнов ей претили. Если к взаимному избиению кулаками она худо-бедно притерпелась, то тренировки с оружием пугали до дрожи в коленках. Ошибись один из противников и вложи в удар чуть больше силы, и соперник останется калекой или погибнет. И разъяснения атата В'Иная совсем не успокоили.

— Даганн получает знак после победы в клановом бохоре*, и это означает, что он готов отвечать за свои поступки, в том числе, и в драке. Пускай я освоил далеко не все виды оружия, однако же, знаю правила честной схватки, знаю болевые точки, знаю зоны и органы, повреждение которых опасно для жизни.

Покачала Айями головой с сомнением. Атат В'Инай молод и горяч и запросто может ошибиться с точностью и с силой удара, а что говорить о других даганнах?

Дневная жара и духота ослабевали под крышей караван-сарая. Для сквозняка амидарейки открывали двери на террасу, по которой прохаживался один из охранников. Ночи были прохладными, чувствовалась близость гор. За крышами городских строений виднелись наброски хребтов в туманной акварели.

Айями, будучи не в силах заснуть в одиночестве в пустой комнате, перебралась к Эммалиэ и к дочке под бочок. На ночь амидарейки запирали двери и окна, закрывая их занавесями, и охранники бдели: один — снаружи, на террасе, другой — в коридоре.

Если при свете дня создавалась иллюзия защищенности, то с наступлением ночи ощущение безопасности испарялось, не помогало и наличие охранников. И вылезал наружу первобытный страх. В непроглядной тьме мерещились святящиеся злобой глаза и сжимающие оружие руки — тех, кто не отказался от мести Амидарее и ее женщинам. Темнота снаружи не была непроглядной, двор освещался нибелимовыми* фонарями, по террасе прохаживался во всеоружии атат В'Инай, но страх, единожды зародившись, не проходил. Пугала враждебность чужой страны, которую Айями не видела толком, проведя три месяца в замкнутом пространстве амидарейского поселка. К тому же, она сомневалась, что у охранников поднимется рука применить оружие против своих же. Оставалось верить, что Веч выбрал сагрибов, уверившись в их мастерстве и в непредвзятости.

Как и предрекал Веч, с наступлением ночи местные шалили. Пробовали подобраться ближе, заглянуть в окна, поглазеть на экзотических чужестранок, возможно, и зла не желали, но Айями находилась в постоянном напряжении, спала чутко и вздрагивала от малейшего звука, сжимая рукоять риволийского стилета под подушкой. Одетой ложилась на кушетку рядом с дочкой, набегавшейся за день и оттого спавшей крепко.

Эммалиэ тоже дремала одним глазом, не рискуя проваливаться в глубокий сон. Шаги, шорохи, приглушенные голоса снаружи заставляли сердце заходиться в тревоге.

Глубокой ночью раздался стук в дверь, и Айями, очнувшись от беспокойного сна, не сразу сообразила, где находится. Держа стилет за спиной, подкралась к двери и прислушалась. Стук повторился, тихий и торопливый.

— Айя? — спросила Эммалиэ с беспокойством, щурясь спросонья. Айями приложила палец к губам.

— Кто там?

— Н'Омир. Я слышал голоса.

Голос тихий и неузнаваемый, потому как в обычное время атат Н'Омир предпочитал помалкивать.

Поколебавшись, Айями подняла засов, впуская охранника. Тот вошел, держа сабли наперевес, и огляделся.

— Наверное, переговаривались снаружи, хотя я не слышала, — сказала Айями.

— Возможно. Я решил, что говорят в комнате, — ответил атат Н'Омир глухо.

Он перевел взгляд на спящую Люнечку. Пальцы его сжимали рукояти сабель, и Айями невольно отступила назад, загораживая дочку. И стиснула рукоятку стилета, глядя завороженно на устрашающие лезвия скимитаров. Непредсказуемость атата Н'Омира пугала. Сделай он еще шаг в сторону амидареек, и нервы Айями бы не выдержали. В тот момент она не задумывалась, хватит ли ей решимости воспользоваться стилетом по назначению, и может ли она противостоять сильному тренированному воину. Н'Омир не двигался. Сколько — секунду, две, три? Или вечность? И мгновенно распознал, что Айями прячет за спиной.

В дверь с террасы затарабанили, заставив женщин вздрогнуть.

— Эсрим* Айю? — раздался голос второго охранника. — Отворите, или выбью дверь.

Айями поспешила поднять засов. В'Инай ввалился с террасы, и напряжение, возникшее было в комнате, пропало.

— Я слышал голоса внутри, — сказал он с облегчением. Видно, успел напридумывать самое плохое.

— И я слышал, — ответил сдержанно Н'Омир.

— Местные балуют. Малолетнее дурачьё. Обычно вечером и спозаранку шуршат по любопытству, а ночью ничего интересного, потому и утопали спать, — пояснил атат В'Инай. — Я решил, ты коридор не удержал.

— А я думал, что ты — террасу, — отозвался атат Н'Омир.

— Получается, ложная тревога. Закрывайтесь, эсрим Айю.

Охранники вышли, один — наружу, другой — в коридор, вложив оружие в ножны, и Айями опустила запоры.

— Что случилось? — спросила Эммалиэ, помогая запереть двери.

— Им показалось, в комнату кто-то проник, — пояснила Айями небрежно.

— Атат Н'Омир заставил меня знатно перетрусить.

— И меня. Он решил, что на нас напали. И испугался, что не успел нас защитить.

— Действительно, не успел бы. Неплохо бы нам раздобыть оружие помимо стилета, чтобы мы могли обороняться вдвоем. Или класть на ночь нож под подушку.

— Спрошу у Веча, когда он вернется, — согласилась Айями. — А теперь давайте спать, скоро утро.

Однако ж, успокоиться удалось не сразу, одолел запоздалый озноб. Перед глазами стояло невозмутимое лицо Н'Омира, его руки, сжимающие наготове сабли, и хладнокровие, с которым он собирался расправиться с любым, кто встанет на пути. Одним взмахом лезвий. Лишь под утро Айями забылась неспокойным сном.

В свободное время она думала о том, как выглядит сын Веча, похож ли он на отца, как воспримет компанию дочки, и получится ли найти общий язык с мальчиком. Думала и о первой жене Веча, оставшейся в клане Снежных барсов. Каково ей будет, забери у нее Веч ребенка? Пусть и семьи у них не получилось толком, и жилось без взаимности, все же нечестно вдруг остаться без сына и мужа волевым решением последнего. Жестоко.

Представляла Айями себя на месте той, первой, и становилось тошно. По всему выходило, что Айями — хладнокровная разлучница. По словам Веча не будет так, чтобы все остались в выигрыше, но почему должна страдать та, которая первая? По большому счету, как сказал однажды Имар, разъясняя местные традиции, нужно предоставить мальчику выбор: остаться с отцом или с матерью. От силы и принуждения не будет толку. Но предложить подобное Вечу — то же самое, что показать быку красную тряпку, любой довод супротив своего мнения он воспримет в штыки. Хотя ей-то, Айями, какое дело, ей нужно думать о дочери и об Эммалиэ, а не о чувствах той, которая первая.

И всё же скребло на душе. Он уверял, что отношения с первой женой давным-давно закончились, не успев начаться, и Айями чувствовала: сказанное — правда. Но вдруг, вернувшись домой, он понял, что совершил ошибку, оскандалившись с женитьбой на амидарейке? И, чтобы не позорить семью и клан, повинился перед той, которая первая.

Посему невообразимая мешанина эмоций захлестывала Айями: вина за развал первого брака Веча, сердитость на него за единолично принятые решения и нежелание прислушиваться к советам, сомнения в его верности и... ревность, на которую она и права-то не имеет.

Эммалиэ тоже томилась бездельем, приготовление пищи не в счет, сварить суп или кашу — сущий пустяк в отсутствии каждодневных забот. Хотя атат В'Инай с обреченным видом елозил ложкой в тарелке, после чего сыпал в кушанье обильную порцию огненных специй, впрочем, как и атат Н'Омир.

От нечего делать амидарейки если не занимались разговорным даганским, то обсуждали увиденное и впечатлившее их в короткой поездке по Даганнии. Эммалиэ, узнав о нескольких женах хозяина караван-сарая, с интересом наблюдала за ними с террасы.

— И ведь не ссорятся, и не мешают друг другу, и каждая при деле, — делилась своим удивлением с Айями, смотря, как снуют даганки по двору.

— Не будут же они выдирать соперницам волосы и, тем самым, позорить супруга. Да и не за что. Хороший даганский муж не станет выделять одну из своих жен и уделит каждой их них одинаковое внимание, — пояснила та.

— Видно, не понять мне женской дружбы при одном мужчине.

— Дружба возможна, когда нет ревности. Даганны заключают браки, не опираясь на чувства. Иначе представьте, какая-нибудь ревнивица запросто сживет со свету остальных жен и их отпрысков.

— Как можно жениться без любви? Без взаимной симпатии, наконец? — продолжала недоумевать Эммалиэ.

— Как видите, женятся. И неплохо живут, детей рожают, внуков нянчат, — пожала плечами Айями, хотя ей тоже казался диким подобный семейный уклад.

Соскочив с темы многоженства, амидарейки и особенности даганской моды обсудили, и особенности садистских мочилок, и особенности местного климата, и особенности местных обычаев — тех, о которых успели узнать. Эммалиэ накладывала по утрам свежие повязки, обильно смазывая запястья пахучей мазью, и однажды стукнула Айями по пальцам, норовившим содрать образовавшуюся корочку.

— Чешется — значит, заживает. Потерпи, а то занесешь заразу.

Айями рассказала о первой жене Веча, точнее, о том, что знала с его слов, и объяснила, зачем он уехал в родной клан, и Эммалиэ высказалась солидарно с ее размышлениями:

— Было бы правильным испросить согласие мальчика... сына господина А'Веча. Нельзя насильно отлучать ребенка от матери. Но, возможно, у даганнов принято, что дети остаются с отцом после развода. Мы же не знаем местных законов. Не представляю, Айя, как поступила бы я на твоем месте. С одной стороны, тебе не должно быть дела до... эээ... первой супруги господина А'Веча, нам бы справиться со своими проблемами. С другой стороны, на чужом несчастье ничего путного не вырастет. И неизвестно, на кого она возложит вину за разрушенную семью: на господина А'Веча или на тебя.

— Веч предложил мне свадебные браслеты и избавил от претящего сердцу решения. И разделил со мной ответственность за связь с партизанами. Я бесконечно ему признательна, но понять и принять многоженство вряд ли смогу. Если он решит сохранить свою семью, помолюсь за него перед святыми, — сказала Айями, подумав. — Пускай выбирает сам, оставить сына в клане или взять с собой в дорогу. Он и слушать не захотел моих доводов о мальчике и о его матери.

— Значит, твои отношения с господином А'Вечем основаны на признательности? Благодарность — неважнецкая почва для общего будущего.

— Вовсе нет, признательность — это следствие. Я не смогла бы спать с мужчиной как жена без уважения к нему, без восхищения его силой духа, без признания его превосходства. Пускай он бывает упрям и грубоват, и привык принимать решения в одиночку, — сказала Айями и смутилась собственной откровенностью, но решила выговориться до конца: — Конечно же, деля по вынужденности постель с мужчиной, о его качествах думаешь в последнюю очередь.

— Разве господин Л'Имар не отвечал твоим критериям?

— Он неплохой человек. Образован, галантен, с характером. Привлекателен... наверное.

— Но чего-то ему не хватило, — заключила Эммалиэ.

— Не ему. Мне, — поправила Айями.

Места в сердце для другого.

Вечу польстило бы сказанное.

Три дня минуло, и четвертый потянулся, час за часом. Айями с утра чувствовала себя как на иголках, поглядывая, как движется тень, отбрасываемая козырьком террасы. Вдруг он не приедет? И вообще, приедет ли? Вдруг на него напали дикие звери ночью в степи, или сломалась машина? Вдруг он помирился с первой своей женой и решил задержаться дома, в семье? Вдруг в клане ему вынесли порицание за позорный брак с амидарейкой и постановили срезать знак барса со спины?

Виду не показывала, что мечется душою, — ни охранникам, ни Эммалиэ, ни хозяину караван-сарая, зашедшему осведомиться о самочувствии и настроении. Коли муж задерживается, значит, так нужно.

Он приехал на исходе четвертого дня. Как и обещал, вернулся в Амрастан не один. Но не с сыном, а с женщиной. С даганкой.

_________________________________________________

Бандана — косынка или платок, повязываемые как на лоб, так и вокруг шеи

10

Эсрим* Апра, как представил ее муж, числилась нянюшкой в его семье, в довоенное время она приглядывала за детьми, коих набиралось больше десятка. И родственницей Вечу не являлась, хотя и считала его названным сыном.

— Она как мать мне, — обмолвился он позже, и Айями не решилась спросить, что стало с его родной матерью, во всяком случае, не сегодня. — Апра присматривала за мной, когда я приехал в клан отца. Если б не она, я натворил бы дел. Я, конечно, натворил, но гораздо меньше.

Даганская нянюшка оказалсь ростом наравне с Айями и, как выяснилось позже, одного возраста с Эммалиэ, но выглядела гораздо старше из-за сетки мелких морщин на высушенном горячими ветрами лице. Волосы, основательно тронутые сединой и заплетенные в косу, прятались под косынкой. Размытую фигуру даганки скрывал безразмерный цветастый халат, шею оттягивали бусы разной длины, разномастные браслеты обхватывали запястья и щиколотки. Бывает же... сочетание несочетаемого, — подумала Айями, глядя на хаос разноцветных бусин, камешков, стеклышек, перышек и ракушек, навздетых на нити. Эсрим Апра ходила, заметно косолапя и переваливаясь, как утка. Из-за своеобразного говора и легкой шепелявости Айями не сразу приноровилась к отрывистой речи даганки и поначалу делала паузы в разговоре, вникая в смысл услышанного.

Эсрим Апра обращалась на "ты" — и к охранникам, и к Эммалиэ, но та улавливала лишь отдельные слова в быстром речевом потоке и потому поглядывала на Айями вопросительно: что за чудная женщина, и что ей нужно?

Хотела бы Айями об этом знать. Наверное, муж подвез с оказией, по пути.

Но узнать вот так запросто не получилось. Веч приехал в отвратительном настроении, и, видя его молчаливую мрачность, Айями не решилась приставать с расспросами. Раздражением Веча можно было устилать полы вместо ковров.

— Вчера вернуться не получилось, — пояснил он коротко и отправился за баулами к машине.

А даганская нянюшка взялась знакомиться и сперва обратила внимание на Айями. Вперила руки в боки и уставилась, буравя взглядом.

— Так вот из-за кого сынка переполошил весь клан от мала до велика, — прервала неловкую тишину. — Не думала я, выпроваживая его из дому, что судьба уготовила ему чужачку.

— Это хорошо или плохо? — вымолвила Айями, растерявшись строгостью даганки.

Та не удивилась знанием местного языка, видимо, Веч успел рассказать предысторию своего знакомства со второй женой.

— Время покажет. Вижу, судьбы ваши переплелись, и теперь от вас обоих зависит, как крепко и длинно будет общее свясло*. Помогай сынке словом аль делом. Жена ты ему теперь, не пустое место. Поддерживай с мудростью и терпением, как поддерживает Триединого* супруга его Доугэнна*.

Вот так, суровое напутствие в лоб, не сходя с порога. С беспокойством о названном сыночке.

— Постараюсь, — ответила ошарашенно Айями.

— Не старайся. Делай, — заявила категорично эсрим Апра и переключилась на дочку. Покрутила Люнечку, осмотрела со всех сторон, поцокала языком, то ли одобрительно, то ли наоборот.

— Тощеватая козявочка, худосочная. Волосенки как цыплячий пух. Ничего, откормим, жирку запасем, косы отростим.

Подобная бесцеремонность не напугала Люнечку, и она во все глаза смотрела на необычную незнакомку.

— Мам, эта тетя в лесу живет? — спросила шепотом на ухо, видимо, вспомнила о лесной бабке из детских сказок.

— Нет, она нянюшка у маленьких деток.

— Неужели?! Она их ест?! — Глаза дочки стали круглыми.

— Люня! Она присматривает за детьми, учит их уму-разуму.

— И меня научит?

— И тебя. Наверное. Зови ее эсрим Апра.

Однако непослушный ребяческий язык отказывался повторять в точности, забыв о звучном "эр", и в устах дочки даганка стала Аплой.

Эсрим Апре до всего нашлось дело. Наведя ревизию в продуктах, она отчитала Веча за скудность запасов и оккупировала трапезную, занявшись готовкой. Замесила тесто и посадила атата В'Иная за приготовление начинки, предложив Айями для начала наблюдать и впитывать.

— Смотри и запоминай. Сытый мужчина сговорчив и покладист как объезженный жеребец, — учила нянюшка, раскатывая и нарезая тесто. Загорелые морщинистые руки её одинаково ловко управлялись со скалкой и с ножом.

— Охранник он, ему не положено, — попробовала вступиться Айями, глядя, как молодой сагриб* кромсает тесаком мясо с луком.

— Хочет самосы*, пускай помогает, — парировала эсрим Апра.

— Хочу, — признался атат В'Инай с голодным блеском в глазах. Спрашивается, чем ему не угодил обеденный супец? Вполне съедобный.

Эсрим Апра, конечно, подивилась непереносимости амидарейками острых добавок к кушаньям, но учла сию особенность при готовке самосов*. Скоро зашкворчали на большой сковороде треугольники в масле, и поплыл по коридору аромат мясного и жареного.

— Эсрим Апра приехала в Амрастан в гости к родне? — спросила Айями у мужа, помогая сортировать вещи из баула — в стирку или на полку.

— Она отправится с нами за твоим "родственником". И останется с нами до суда, — ответил Веч хмуро.

— Для чего?

— Как для чего? Помочь вам освоиться в Даганнии. Я же вижу, тебе замужество видится ненастоящим, понарошечным, а наши обычаи — варварскими. Ты — гостья в моей стране и не хочешь впускать ее в сердце, — пояснил он раздраженно.

— Я боюсь твоих соплеменников. Их мести. Мне не за себя боязно, а за Люню с мамой.

— Не прячь голову в песок, смотри с достоинством. Заставь себя уважать. Охранники не дадут вас в обиду, а Апра поставит на место любого, кто посмеет задеть плохим словом.

Что за день? — вздохнула Айями. Как приехали, так и поучают: то одна, то другой. И ведь не удосужился объяснить причину плохого настроения, заставляя терзаться неизвестностью и гадать, если в том вина Айями.

— Эсрим Апра согласилась поехать с тобой, или ты заставил?

— Заставишь её, как же, — усмехнулся муж. — Сказала, ее наставления будут нужнее тут, чем в Самалахе. Да и обидны ей упреки моей сестры в дармоедстве. Та мгновенно забывает о благодарности, когда человек перестает быть ей полезным.

— Наверное, эсрим Апра отругала тебя, узнав о второй женитьбе.

— Удивилась поначалу, а потом сказала, значит, я заслужил, коли Триединому угодно, чтобы меня, гордого даганна, прижала чарыком* к земле чужестранка.

— Выходит, я — твое наказание свыше? — неловко пошутила Айями.

— Это чьими глазами смотреть, — ответил со смешком Веч. — Пойдем ужинать, у меня желудок к позвоночнику прилип, сейчас слюною подавлюсь.

На блюде красовалась огромная гора самосов* — жареных треугольников из теста с начинкой. Видимо, аппетитный вид традиционного даганского кушанья пронял и атата Н'Омира, и тот с большим интересом посматривал на блюдо.

Амидарейкам подобная пища показалась малосъедобной, пальцы в жире, в животе тяжесть. Зато Люнечке хоть бы хны, съела, не поморщившись, и потянулась за добавкой. Эсрим Апра, подвинув тарелку, посмотрела на нее благосклонно, а на женщин взглянула гораздо строже.

После омовения в купальне и сытного ужина настроение Веча улучшилось, но ненамного. Он в подробностях расспросил охранников о прожитых днях в караван-сарае, о настроениях горожан и хозяина заведения. Хмыкнул удовлетворенно, выслушав отчет.

Айями не могла определиться с тем, хорошо или плохо, что даганская нянька собралась неотвязно следовать с ними в странствиях по стране. И хмурилась — оттого, что муж опять единоличным решением внес коррективы в предстоящую поездку, не посчитав нужным посоветоваться или, на худой конец, предупредить. Не сказать, чтобы навязанное присутствие даганки тяготило. Чем не строгая свекровь, пекущаяся о благополучии любимого сыночки? Правда, придется привыкать к новому человеку, притираться характерами, и неизвестно, удастся ли ужиться. Поэтому амидарейцы и предпочитают жить обособленно, не впуская чужаков в личное пространство. Один плюс — даганская нянюшка может рассказать много интересного глазами обычной женщины — о стране, об ее традициях и о Вече, наконец.

Эсрим Апре отвели место в комнате, занимаемой дочкой и Эммалиэ, для чего принесли дополнительную кушетку. Отсутствие взаимопонимания из-за разницы в языках не смущало нянюшку. Она незамедлительно принялась приобщать амидареек к обычаям своей страны, вручив кулончики на плетеных веревочках и браслеты с прозрачными камешками.

Люнечке-то что, незамысловатые побрякушки произвели впечатление на маленькую модницу, и она, надев подарки, принялась крутиться и пританцовывать. И бусы нацепила, и наручи, и колечки, доставаемые эсрим Апрой из вместительной шкатулки. Айями перебирала безделушки и, удивляясь их многообразию, признала: даганки любят украшать себя, начиная с головы и заканчивая ногами. И попыталась отказаться от подарка, мол, дорого, вдруг потеряется или порвется, на что нянюшка ответила:

— Хорошая вещь не ценой дорога, а тем, что отпугивает злых духов и привлекает добрых. Или заговорена на крепкий сон и хорошее здоровье, на мужскую силу и женскую красоту, на семейное счастье и достаток. Или на защиту от порчи и сглаза.

Айями потрясла кулоном, вырезанным в виде стилизованного кувшинчика.

— Внутри что-то пересыпается.

— Землица наша. Солнцем согрета, дождем умыта, ветром поцелована. Защитит, поможет. Муж твой по даганской земле ходит, отныне это и твоя земля, привыкай, — пояснила эсрим Апра. — Надень и не снимай. И детка пускай носит, и мать твоя.

С непривычки камешки на браслетах, надетых на руки, норовили зацепиться за одежду и за каждый выступ мебели. В Амидарее считалось неприличным увешивать себя побрякушками с ног до головы. Эммалиэ приняла со скепсисом гостеприимно предложенные подарки, решив, что в случае отказа дарительница обидится и нажалуется Вечу на высокомерие амидареек.

— Я заметила, что женщины в Даганнии любят и носят украшения, — поделилась Айями наблюдениями. — Но оказывается, кроме внешней красоты в украшения вкладывают сакральный смысл. То есть, особый смысл, — поспешила уточнить, заметив непонимание даганки.

— И женщины носят, и мужчины, и недоросли, и дети. И младенцам их надевают, — сообщила та важно. — Но не каждое украшение имеет силу, а только то, которому кам* отдал каплю своего благословения.

— А кто насылает порчу и сглаз?

— Тот, кто ведает в черном колдовстве.

Айями вспомнила женщин, одетых в черное, на капище* Беншамира.

— Духомолицы*? — Кажется, так их называл Веч.

Эсрим Апра рассмеялась, обнажив редкие неровные зубы и перемежая фырканье с уханьем и похрюкиваньем. Смеялась она забавно, и Айями невольно улыбнулась.

— Ох, и хашалам* у тебя в голове, — сказала даганка, утерев слезы, и Айями поняла по её интонации: хашалам означает бардак. — Духомолицы во наше благо заступаются перед покровительницей своей, Доугэнной. А черное колдовство — тайное и проклятое умение, дарованное злыми духами. За него одно наказание — смерть, оттого ведающие в черном колдовстве скрывают свою силу и расставляют силки втихомолку, как воры. Не дрожи, дочка, черных ведунов — по пальцам пересчитать, как и камов*. За любую силу нужно отдать что-нибудь ценное, принести достойную жертву.

— Камы тоже ведают черное колдовство?

— Чур тебя, дурочка, — отмахнулась эсрим Апра с испугом. — Не болтай глупостей, обидишь Триединого. Камы под его крылом ходят и опекают нас, детей божьих, помогая каждому достойно пройти земной путь, Триединым написанный.

— Понятно, — протянула Айями, хотя мало что поняла из сказанного. — А как человек узнает, есть на нем порча или сглаз?

— Узнаешь, не спутаешь, — заявила авторитетно нянюшка. — А кам* подтвердит и защитит.

— А вдруг человека оклевещут, обвинив в черном колдовстве? И казнят по несправедливости.

— Слова что птички, слетели с языка, не схватишь их и обратно не затолкаешь. Вот ежели поймают ведуна за черным колдовством, тогда и накажут.

Айями погладила камешек на браслете. Чудно. Для даганнов мир духов, бесов, шаманов и прочей сказочности неотделим от повседневной жизни, и они придают большое значение религиозным церемониям и ритуалам. И запросто могут лишить жизни за подозрения в "плохих" чарах. Собирают машины, льют стекло, закатывают тушенку в консервные банки — и рьяно веруют. Дикость какая-то. Амидарейцы тоже верят в высшие силы, но не так истово. Да и зачем? Рано или поздно все попадают в царство Хикаяси*, от смерти ведь не убежишь, а на жизненном пути помогут святые, просветляя голову правильными мыслями после молитвы. Поэтому причинение нематериального зла с недобрым умыслом — за гранью понимания. Как, к примеру, узнать, есть порча или нет? Не понюхать её, ни потрогать. Зато расстрелять подозреваемого в черном колдовстве — запросто. Или отрубить голову саблей. Ох, лучше подумать о чем-нибудь другом, прозаичном и жизненном.

— Я думала, Веч приедет с сыном, как и предполагал, — сказала Айями неуверенно. Закинула удочку, вдруг эсрим Апра поделится своей разговорчивостью.

— В другой раз. Сейчас не забрал, осенью заберет. Или зимой. Время терпит там, но не терпит здесь, — ответила та спокойно.

— Однако Веч вернулся расстроенным. Не знаю, захочет ли он рассказать о поездке, — пробормотала Айями с досадой.

— А что рассказывать? Сопливец отказался уезжать.

— Значит, Веч все-таки спросил его согласия? — воскликнула обрадованно Айями. — Он собирался забрать сына своею волею.

— Спрашивал, не спрашивал, а уж вышло так, как есть, — ответила туманно эсрим Апра.

— Пожалуйста, расскажите, что случилось в Самалахе! — Айями схватила её за руки. — Я имею право знать! Но Веч если и скажет, то в двух словах и не сегодня. Обронит между делом, а то и вовсе увильнет от ответа и заодно нагрубит. Упрямец! Выпытывать у него бесполезно, а я не смогу делать вид, будто не произошло ничего особенного.

— Такое право у тебя есть. Потребуешь, и сынка не посмеет промолчать. Но о главном забудет, как обычно. А ты должна знать, — согласилась нянюшка неожиданно легко и рассказала.

О том, что Дида из клана Диких вепрей и она же первая жена прознала от вернувшихся из поездки сородичей о свадьбе с амидарейкой и кинулась в ноги эсрим Риле, старшей сестре Веча, крича, что втемяшила выжившая из ума Апра в голову ее супруга и господина бесовскую дурь, и не место старой няньке, собаке плешивой, в приличном доме. А к приезду Веча обрядилась в траурное и встретила в воротах босою и с незаплетенной косой.

— И заголосила Дидка, вепрева дочь, дурниной: "Каждый день боялась я, что в войну одолеет тебя, господин мой, старуха-смерть. Но не ведала, что бояться следовало не тогда, а сейчас. Вернулся ты с войны, чтобы на родной земле умереть заживо для семьи и клана. Окрутила тебя проклятая амидарейка чарами, опоила травами, притянула к себе цепями заговоренными. Твоими глазами смотрит, твоим языком говорит, твоими ногами ходит по земле благословенной". Сынка рассвирепел и как рявкнет: "Не мели ерунду. Складывай вещи Нейта, с собой его забираю". А Дидка свое гнет, руки заламывает: "Заполучил ты погибель через женитьбу, изведет тебя амидарейка, кровушку выпьет и сгноит живьем. Не отдам сына бесовке, костьми лягу, материнское сердце свое принесу в жертву на капище и босою обойду все святые места, прославляя Триединого". Разоралась, точно бешеная собака её покусала, слюной брызгала, глаза закатывала, по земле каталась. Весь дом собрался поглазеть. Атат Фарах, брат сынки, и говорит, пожалей бабенку, сама не своя с тех пор, как сородичи привезли весть из Беншамира. Шутка ли, вторая жена оказалась амидарейкой. Дидка думала, будет верховодить над молодухой, а тут мало того, муж захотел забрать сына, так и о разводе речь завел. А кому она нужна, Дидка-то, пусть и с хорошей вирой*? Сородичам ее, Вепрям, вира бы пригодилась, но без Дидки. Да и той охота ли возвращаться в отчий дом разведенкой, где ею станут помыкать мачехи?

— Должно быть, клан осудил Веча, — пробормотала Айями ошарашенно.

— Одни осудили, другие посмеялись, третьим все равно. И раньше люди разводились, никто не помер, уж лучше с достойной вирой заново жизнь начать, чем маяться так, как сынка с Дидкой, но она ведь овца бесхребетная, ей проще мужа ославить. Оскандалить на весь клан и земной круг, авось застыдится и одумается.

Айями слушала и обмирала с каждым услышанным словом. Уши пылали так, будто она находилась рядом с Вечем во дворе его дома и внимала потоку красноречия первой жены. Вот как, оказывается, бывает при многоженстве. Айями бы от стыда провалилась, да некуда, разве что к даганским бесам.

— То есть, Веча не наказали за женитьбу и оставили клановый знак? — уточнила сдавленно.

— Наказали? — фыркнула эсрим Апра. — Не посмели бы. Да и не за что. Брак ваш камом* благословлен.

Наверное, одобрение кама на свадьбу с амидарейкой — веское основание, заставившее злопыхателей прикусить языки. Но Айями от этого не легче.

А нянюшка продолжила рассказ. По ее словам, первая жена устроила настоящий спектакль, скорбя по душе Веча, которую сожрали злые северные духи, вызванные амидарейкой из небытия. Так красочно страдала и рвала на себе волосы, что и женская часть дома и любопытные из других семей, подтянувшиеся к месту представления, начали заступаться за несчастную супругу, мол, действительно, Снежный барс поступил некрасиво, женившись на представительнице вражьего племени, а теперь приехал за разводом и за сыном.

— Дидка в раж вошла, велела привести сына, кричала при нем и при народе: смотри, твой отец опозорил нас, связавшись с амидарейской потаскухой, а теперь хочет тебя забрать, чтобы ты ей прислуживал, и еще много поганых слов кричала, словно у нее началось недержание. Сынка мрачнее тучи стал, еле сдерживался. Не выдержал и встряхнул ее хорошенько, чтобы прикусила язык. Я, говорит, нанимаю викхара* для развода и для справедливой виры и вычту из нее твои оскорбления Триединого, благословившего второй брак, а тебя видеть больше не хочу и сына забираю. А сопливец взял и расплакался, вцепился в Дидку и смотрит на отца зверенышем, я, говорит, с тобой не поеду, здесь останусь. Тут сынку будто ледяной водой окатило. Хорошо, сказал, будем решать по закону, с кем останется ребенок. Не говорил — через зубы цедил, а у самого кулаки сжимаются, так ему хотелось придушить кого-нибудь. А потом и говорит мне, собирай манатки, как дела улажу, уедем. Дидка, курица пустоголовая, увязалась за ним, понося на разные лады амидарейское племя, а сынка ей и сказал: "Исчезни, или убью". Не кричал и кулаком не замахнулся, но она сообразила, что перестаралась и удрала с дитёнком в кандыр*. И носа не показывала до вечера.

— А потом? — выдавила через силу Айями.

— А потом мы выехали до Амрастана. Сынка ж по-простому не умеет, уж не знаю, о чем он имел дела с Рилой, но и ту довел к вечеру. Не в себе была. Злая, как орда бесов.

Действительно, не иначе как у Веча талант в общении с женщинами вне зависимости от их национальности.

— Обвинения первой... Диды... в привороте и в вызове духов серьезны. Ей поверили? — спросила Айями встревоженно.

Черное колдовство — дело нешуточное, исходя из пояснений эсрим Апры. Первая жена Веча в запальчивости бросила обвинение, а предусмотрено ли даганскими законами наказание за клевету? Позволят ли судьи оправдаться или поверят на слово жене даганна, ослепленного чарами чужеземки?

— Дидка пустое молола, для зевак. Потом-то смекнула, что натрепала лишнего. Черное колдовство нужно доказать. А в тебе проклятого знания нет, по глазам вижу.

Да уж, авторитетное мнение даганской нянюшки, конечно же, поможет опротестовать навет. Час от часу не легче. Веч решил поставить благоверную перед фактом развода и забрать сына, но не тут-то было. Та своим женским умом придумала, как оставить мальчика при себе, пускай и отсрочила неизбежное, но первую схватку выиграла. Заодно напакостила показушной истерикой при свидетелях, свалив вину на Айями за развал брака. Ожидаемо, как и предрекала Эммалиэ.

— Хорошо, что вы рассказали, для меня многое прояснилось. Веч часто не договаривает, вообразив, что мне не стоит лишний раз беспокоиться, и не желает понимать, что знание, наоборот, помогает, — сказала Айями. Как в пословице: предупрежден — значит вооружен.

— Коли посчитал, что тебе знать не должно, значит, решит и уладит сам. Даганские мужчины так воспитаны, — сказала наставительно эсрим Апра.

А еще упрямцы и гордецы, каких свет не видывал, — добавила про себя Айями.

Эммалиэ хоть и не поняла ни слова из услышанного, однако ж, хмурилась, наблюдая на лице Айями мешанину эмоций, ставших отражением рассказа даганки. Но затолкала любопытство в дальний угол, до подходящего момента.

— Люня, хватит баловаться, снимай бусы и складывай в коробочку. А то сорока увидит такую красивую девочку и унесет.

— Эсрим Апла разрешила мне носить бусики и браслетики! А куда унесет? А почему сорока? И медведь унесет? И волк?

— Кулон и браслетики носи, а остальное снимай. Умывайся, пожелай маме спокойной ночи, и в постель. Тогда и расскажу, почему сорока, а не медведь.

Сердцем Айями понимала ту, которая первая... Диду из клана Диких вепрей... мать, защищающую себя и ребенка любыми способами, не гнушаясь оскорблениями, угрозами и шантажом с помощью сына. Понимала её Айями, но сочувствовала ли? Потому и решила: не скажет ни слова Вечу из того, что услышала от даганской нянюшки. И не будет приставать с расспросами и с советами, чтобы не бередить и не раздражать, муж и без того взвинчен. А посему, забравшись под одеяло, прижалась к Вечу, игнорируя его отстраненность и хмурый вид, и поцеловала — раз, другой. А после третьего поцелуя складка меж его бровей разгладилась, и думы приобрели более приятную направленность.

— Расскажи, как вы прожили эти дни, — потребовал муж.

Велел рассказывать вплоть до мелочей и внимательно выслушал, в том числе, и о ночном казусе, когда охранники вообразили, будто в комнату ворвались посторонние.

— Н'Омир доложил об этом, — сказал задумчиво. — Тебе не показалось странным их разыгравшееся воображение?

— Нет, — пожала плечом Айями. — Думаю, сагрибы* боялись сплоховать в первом своем ответственном поручении и хватались за оружие, слыша любой посторонний звук.

— Возможно. Значит, местная шантрапа поселилась на крыше напротив? — переспросил он со смешком. — Будь я шкетом, тоже торчал бы поблизости сутками, высматривая диковинных северянок. Местные в глаза не видели живых амидарейцев и теперь будут целый год обсуждать наш приезд в Амрастан. Скучала? — спросил внезапно Веч.

— Да, — признала Айями смущенно.

— Покажи, как, — потребовал он и, подняв ее рывком, усадил на себя. И, спустив бретельки с плеч, принялся гладить и мять, заставляя Айями прогибаться навстречу. Грубовато мял, от нетерпения и в предвкушении. Его "скучание" говорило красноречивее любых слов.

И Айями показала.

Улеглись страсти, и она начала клевать носом. Что ни говори, когда Веч рядом, ощущение безопасности и надежности становится чуть ли не материальным, нежели в его отсутствие, пусть и под присмотром охранников.

А мужу не спалось. Натянув шальвары, он вышел босиком на террасу, приотворив дверь.

Помедлив, Айями, накинула на плечи платок и проскользнула следом.

Город погрузился в ночь, наполненную стрекотом кузнечиков и далеким гавканьем собак. Тянуло свежестью с гор и дымом. Атат В'Инай обнаружился рядом с мужем. Опершись о перила, они смотрели в темноту ночи, разбавленную приглушенным светом фонарей.

— Иди сюда, а то замерзнешь. — Муж притянул Айями к себе и обнял, согревая. Голому даганскому торсу нипочем ночная прохлада, от Веча жарило как от печки.

— За нами наблюдают, неудобно, — поежилась Айями.

— Наблюдают, — согласился атат В'Инай. — Собирались уходить, но теперь остались. Трое или четверо.

— Пусть смотрят и завидуют. — Веч прикоснулся губами к её виску.

— Пройдусь, что ли, шугану молодняк, — сказал сагриб и направился по террасе.

— Надо же, "молодняк", — хмыкнул Веч, проводив его взглядом и помолчав, заговорил: — Знаешь, я думал, сын... Нейт — семя мое, кровь моя... думал, он согласится. Я был старше его на год, когда уехал с отцом в его клан. Прежде, покуда жил в доме матери, видел отца от силы раза три, когда он приезжал с оказией. Но, сколько себя помню, мечтал стать достойным его, чтобы он мог мной гордиться. Как вбил в голову, что уеду в Самалах, так, не раздумывая, и согласился на предложение отца. И плевать, что променял собственную мать на чужих мачех, зато взамен — новизна, бохоры*, клановый знак. А Нейт... он не захотел. Предпочел остаться в Самалахе.

— Ты бы на его месте согласился уехать?

— Без раздумий.

— Согласился бы уехать из дома с отцом и с мачехой-амидарейкой? — уточнила Айями.

— Да, — ответил Веч твердо после секундной паузы. — Для любого пацана приключения важнее всяких разных теток.

— Тебе легко говорить, ты многое повидал, а твой сын дальше Самалаха не бывал. И ему всего семь лет.

— А я, что ли, бывал дальше церкала* матери в свои восемь?

— Погоди, пройдет время, и он передумает, — попробовала утешить Айями.

— Кто знает. Смотрю на сына и не могу понять, что у него вот здесь. — Веч постучал пальцем по голове. — У иного мальчишки характер виден с младенчества. Нейту скоро восемь, а он — ни рыба, ни мясо.

— Ты хочешь многого от маленького мальчика. Нужно любить ребенка таким, какой он есть. И не сравнивать с другими детьми. Иначе твое разочарование станет его пожизненной виной.

Муж отстранился, убрав руку с талии, и Айями стало зябко без горячих объятий.

— Ты не понимаешь. Твои амидарейские принципы родительской любви не годятся для нашей страны. Робость и пугливость не сделают из мальчика мужчину.

— Ну и пусть он будет не такой, как все. Вдруг ему нравится стучать в бубен? Или лечить больных. Или изучать разные языки. Чтобы вырасти человеком, не обязательно лупить друг друга кулаками и калечить саблями.

— Ты, видно, шутишь? — сказал холодно Веч. — Еще раз повторю, в Даганнии мальчишки взрослеют, как заведено издревле. Пускай он колотит в бубен, но выиграть в честной схватке свой знак обязан. Иначе его нигде не примут и не станут с ним считаться. А я не хочу такой судьбы для сына.

— То есть, если он повзрослеет не так, как остальные мальчишки, ты перестанешь его любить?

— Пойдем внутрь, ты дрожишь, — ответил Веч раздраженно.

Разговор на террасе вернул его в прежнее хмуро-насупленное настроение. Эх, ну почему Айями не умеет вовремя остановиться? Ведь не раз била себя мысленно по губам за несдержанность, и опять с завидным постоянством ляпнула, не подумавши.

Сегодня муж, улегшись, отвернулся от Айями. Со вздохом она прижалась к упрямцу и, обняв, поцеловала в темноте в щеку. И не угадала, попав в ухо.

— Боюсь представить, как мы будем спорить о будущем нашего ребенка. Переругаемся и охрипнем, — рискнула пошутить.

Веч фыркнул со смешком, но не ответил и не повернулся. Однако же, сжал её ладошку и уснул, не отпуская.

______________________________________________________________

Хашалам — блюдо из мяса и разнообразных овощей, аналог рагу.

Свясло (стар.) — соломенный жгут для перевязывания снопов

Самоса — жареное или печёное тесто с начинкой

11

Сегодняшний Веч разительно отличался от вчерашнего, его настроение выровнялось, и Айями признала — муж умеет переключаться с одних злободневных задач на другие. Не получилось привезти сына — уберем до поры до времени проблему на дальнюю полку и займемся решением насущных вопросов. А уж в планировании денежных трат, времени и дел за Вечем и подавно не угнаться. На его стороне огромный практический опыт.

К составлению списка покупок муж привлек всех участников разношерстной компании, собрав их в трапезной. Атат* В'Инай под диктовку карябал карандашом неряшливые каракули в столбик.

— Четче пиши. Понятнее, — велел Веч, глянув мельком на бумагу. — В предгорьях прохладные ночи, понадобится теплая одежда, жаровни и аффаит* для обогрева. Вникай, малец, и помогай рассчитать запас угля.

Айями, конечно, поудивлялась: зачем муж подключил к расчетам сагриба*, у того одно дело — охранять и не вникать в бытовые мелочи, однако же, атат В'Инай с воодушевлением отнесся к поручению и послушно записывал, внимая пояснениям, для чего может понадобиться то или иное приобретение и в каких количествах. Даганская нянюшка приняла живейшее участие, требуя пополнить список важнейшими, по ее мнению, вещами, и Веч либо соглашался, либо оспаривал, говоря: "Нет, возьмем взамен этого другое" или: "Острой необходимости нет, купим позже". И рассчитал запас провизии, топлива и лекарств с учетом поправки на плюс одного человека, то есть, на "родственника" амидареек — Айрамира. Муж и сомнению не подвергал, что тот согласится помочь, иначе затеянная поездка окажется пустой. А значит, нужны убедительные доводы для парня. Поэтому Айями, не особенно вникая в дискуссию, грызла ноготь и смотрела в окно, подыскивая правильные слова для "родственника". Что с ним стало? В Амидарее он получил тяжелое ножевое ранение, и даганны его выходили. Может ли бегать или стал хромоногим калекой? И как воспримет замужество Айями?

У нее голова шла кругом от одной-единственной заботушки, а Веч умудрялся держать в уме немыслимое множество мелочей. При составлении списка он не забыл и о любимом кофе, не говоря о специях и приправах, куда ж без них? Ни один здравомыслящий даганн не отправится в дальнюю дорогу без специального ящика и баночек в нём с пахучим, острым и эфиромасличным содержимым.

Атат В'Инай потирал лоб, ошалевши от обилия вываливаемой информации, подсчитывал, бормоча под нос, и записывал. Наконец, Веч пробежал глазами список, проверяя, кое-что дописал, прибавил и постановил:

— Выдвигаемся на рынок.

— И мы? — спросила Айями.

— И вы. Придется примерять одежду и обувь, нельзя оплошать с размером.

— В никабе*? — Её голос дрогнул. Хочешь не хочешь, а придется высунуть нос из караван-сарая и пройтись по улицам чужого города.

— Если боишься, надевай, — пожал Веч плечами, мол, неужели забыла, о чем я вчера говорил? Смотреть с достоинством, головы не опуская, и вести себя так же. Не показывать страха. За никабом всю жизнь не пропрячешься.

Подумав, Айями набросила на голову платок от палящего солнца. Люнечка, надев панамку, сбежала вприпрыжку по ступенькам, дочке не терпелось выбраться из заточения, коим стали комнаты караван-сарая. Эсрим* Апра, вознамерившись торговаться на рынке до хрипоты, надела нарядный халат и повязала цветастую косынку — и на людей посмотреть, и себя показать. Замыкал шествие атат Н'Омир с саблями на поясе. И молодой сагриб в порыве энтузиазма собрался было на рынок, но муж отправил его отсыпаться перед ночным бодрствованием.

Конечно же, на амидареек пялились, забыв о делах. Притормаживали, пропуская, и глазели вслед. Смотрели оценивающе и, не стесняясь, обсуждали меж собой. Но враждебности не проявляли.

Глаза не сразу привыкли к яркому солнцу, и приходилось близоруко щуриться. Айями вела дочку за руку, и Люнечка с интересом вертела головой по сторонам. Эммалиэ шла рядом. Оказалось нетрудным привыкнуть к любопытству местных, достаточно смотреть мимо них, а еще лучше сквозь них.

— Наверное, зря мы пошли на рынок. Продавцы или цену поднимут, или сговорятся и откажутся торговать, — сказала Айями озабоченно.

— Не посмеют, — успокоил муж. — Волки свою репутацию вылизывают, поэтому их клан считается одним из уважаемых в нашем Круге. Если узнают об их предвзятости, на смех поднимут: кого Волки проучить надумали? Беззащитных женщин, пускай и амидареек.

Городские улицы на первый взгляд почти не отличались от улиц Беншамира, разве что выглядели ровнее и шире, и были мощены булыжником, и не наблюдалось неряшливой скученности зданий в центре города. Дома малой этажности выходили скучными глухими стенами на улицу, зато ворота, украшенные декором, выделялись яркими пятнами. Меж построек из песчаника, видимо, являвшегося распространенным материалом для строительства, попадались дома из темного камня. Двухскатные вогнутые крыши зданий казались хлипкими и игрушечными. За вершинами горных склонов, подпиравших город с севера, виднелись куда более высокие хребты, а в далеком далеке проступали в прозрачно-голубоватой дымке контуры величественных горных пиков, покрытых снегами. На рыночной площади шла не самая бойкая торговля: покупателей мало и продавцов не ахти.

— И то неплохо. Сегодня не праздный день, — пояснил Веч.

Рассматривая товар и торгуясь, муж и эсрим Апра в первую очередь обращали внимание на ношенные вещи, видимо, у даганнов, тем более, у странствующих, не считалось зазорным попользоваться и продать за ненадобностью, чтобы купить другую вещь, более полезную в путешествии. Да и дешевле, к тому же.

Как и предрек Веч, продавцы от торговли не отказывались, однако мухлевали. Нахваливали товар, подсовывая вперемежку откровенный хлам и стоящие вещи. И переглядываясь меж собой, посмеивались: опытный покупатель сумеет сторговаться, а простачок прогорит, опустошив кошель за штопаную рвань. И не придерешься — торговля без обмана, честь по чести. Айями вот уж точно спустила бы всю наличность, накупив ерунды, если бы не даганская нянюшка.

— Вот я тебя, пройдоха, — погрозила она ухмыляющемуся торговцу. — Меня на мякине не проведешь, знаю все ваши уловки.

Иными словами, не на ту напоролись, барыги.

Как рачительная хозяйка, эсрим Апра тщательно изучала ассортимент лавки, определяя качество стежек, прочность ткани и подошвы, и забраковала достаточно предложений, прежде чем выбрать нужное. Амидарейки перемеряли немало, и Люнечку не раз упаковывали и раздевали, подбирая вещи в размер, и она потирала лоб с преувеличенно тяжкими вздохами, мол, уморилась до невозможности.

Атат Н'Омир стоял недвижимо поодаль, держа амидареек в поле зрения, а руки — на рукоятях сабель.

Любой покупке предшествовал обязательный торг. Эсрим Апра, выбрав понравившиеся вещи, начинала переговоры о цене с мастерством знатока. Размахивала руками, тыкала продавца носом в недостатки товара, найденные или ею выдуманные, спорила, слюною брызгая, до тех пор, пока торговец не соглашался, с досадой махнув рукой. Нянюшка, удовлетворившись результатом, подзывала Веча, чтобы тот рассчитался монетами из кошеля. Медные и серебряные монетки Айями успела изучить в отсутствие мужа, а вот золотые монеты увидела впервые. Даганны без особой фантазии подошли к выбору общепринятых денежных единиц. С обеих сторон любой монеты было вычеканено стилизованное изображение Триединого с признаками всех трех начал, пойди разберись, где аверс, а где реверс. Ценность монет определялась металлом и размерами. То ли дело амидарейские деньги — с изящной вязью орнамента на банкнотах и многообразием денежных номиналов. У даганнов же товарооборот так и велся: по количеству монет. В частности, муж рассчитался тремя золотыми кругляшами при покупке аффаита и канистр с топливом, и лавочник заверил — к нужному часу служка доставит приобретение к воротам караван-сарая. Без обмана.

Веч вдруг чертыхнулся.

— Слушай, только сейчас сообразил. Может, вам нужно что-нибудь эдакое? Разные женские штучки, о которых ты постеснялась сказать в трапезной.

Айями задумалась. Действительно, нижнее белье изношено и изветшает не сегодня завтра. В Рамалине белошвейки-мастерицы шили на машинках, вывезенных из Амидареи. Даганны же почему-то не спешили развивать массовое чулочно-бельевое производство. Придется шить вручную и вязать, для чего потребуются отрезы тканей, нитки и пряжа.

Эммалиэ тоже приобщалась к товарно-рыночным отношениям. Щупала, перебирала и сравнивала, но незнакомые вещи сбивали её с толку, сразу и не поймешь, на что нужно обращать внимание в первую очередь и отбирать годное, либо откладывать в сторону.

— О чем говорила вчера эта женщина? — кивнула она в сторону эсрим Апры, та громкоголосо торговалась с лавочником, требуя очередную скидку.

— О том, что вы оказались правы. Я стала злодейкой, уведшей мужа из семьи. Так теперь думают в клане Веча усилиями его первой жены. Она устроила убедительное публичное представление. Мальчик, конечно же, вообразил, что все зло происходит от отца, и кинулся на защиту матери, по-своему, по-детски. А еще в Даганнии верят в материальность хорошего и плохого. Первое приманивают, а второе отгоняют с помощью разных обрядов.

— Хотела бы я отогнать... кое-что, но не знаю, как, — проворчала Эммалиэ. — Эта женщина храпит, как заправский мужик! И... эээ... пукает. А у меня сна ни в одном глазу.

— А Люня спит?

— Спит, на удивление.

— Я поговорю с Вечем, и он снимет отдельную комнату для своей нянюшки.

— Помилуй, Айя, как ты объяснишь мужу свою просьбу? И напрямик, и намеками — получится неудобно. Да и нянька оскорбится. Представь, она к нам со всей любезностью, а в ответ амидарейская неженка предъявляет претензию: ах, моя нервная система не приспособлена к близкому соседству с пуканьем и храпом. Надо же, какие мы брезгливые, ни поковырять, ни почавкать. Это снобизм и зазнайство. Ты уж помалкивай и не дергай попусту господина А'Веча. А я привыкну. Сегодня не спалось, зато завтра усну как убитая. Постой, сын господина А'Веча отказался уехать с ним? — переспросила пораженно Эммалиэ. — Так вот почему он вернулся расстроенным.

"Расстроен" — еще мягко сказано. Наверняка в дороге до Амрастана эмоции поутихли, тогда в каком состоянии Веч выехал из родного города? Наверное, в невменяемом и свирепом, и искал, на ком бы выместить ярость.

— Что же теперь будет?

— Ничего, — пожала плечами Айями. — Поедем за Айрамиром. Веч наймет викхара* и добьется развода через суд. И заберет сына. Днем раньше или позже, не так уж важно, — повторила она слова даганской нянюшки.

— Ох, и завертелась карусель, как бы голова не закружилась, — изрекла Эммалиэ. — Надеюсь, господин А'Веч достойно разрешит ситуацию с разводом.

— Не сомневайтесь. Я подумала, неплохо бы нам заиметь швейную машинку. Шить выгоднее, чем покупать готовые вещи. Да и большие прорехи штопать ловчее.

— Идея замечательная! Но машинок — по пальцам пересчитать, и все трофейные, вывезенные из Амидареи. Вот уж точно товар на вес золота.

— Спрошу у Веча, вдруг при случае машинка попадется ему на глаза, — сказала Айями.

Муж по соседству беседовал с торговцем ковровой лавки.

— Хочу взять еще один шатер, — пояснил, показав на кучу малу, наваленную на прилавке.

— Зачем?

— Думаешь, твой "родственник" согласится ночевать с сагрибами? Они же поубивают друг друга, причем их спровоцирует твой "брат".

— Успел его изучить?

— Хватило десяти минут в допросной.

В Амидарее, после смертоубийства даганнов и амидарейцев на окраине города, — поняла Айями и отвернулась к прилавку, чтобы муж не увидел ее лица.

— А эсрим Апра? Тот шатер, в котором спят мама и Люня, будет тесен для троих, — сказала глухо.

— Верно. Возьмем для женщин шатер попросторнее, а тот, что у нас есть, подойдет для твоего "родственника".

— Слушай, Веч, сагрибы добросовестно охраняют, но, может, для пущей надежности стоит приобрести какой-нибудь... нуу... кинжал, например? Мама будет держать его при себе, ночуя в шатре.

— Исключено, — ответил он строго. — Вам, амидарейцам, запрещено пользоваться оружием. Провинившегося лишат жизни на месте без суда и следствия.

— К-как это? — спросила Айями с заиканием.

— Посуди сама, мы, даганны, настроены на мирное сосуществование с твоим народом. А тем, кто живет в мире, оружие ни к чему. Вы же, амидарейцы, настороженны и не жаждете сотрудничать, поэтому о каком доверии к твоему народу может идти речь? Попади к амидарейцу те же скимитары*, как думаешь, куда он отправится с саблями наперевес? Определенно, не траву косить. Поэтому Большой Круг и принял закон, чтобы не допустить провокаций. И для вас, амидарейцев, нет искушения, и нам, даганнам, спокойнее на своей же земле. Но когда-нибудь наши народы наладят взаимоотношения, и закон будет отменен.

Сказал без пафоса, в отличие от Имара, вещавшего с воодушевлением об общем будущем двух наций, и Айями взглянула на мужа недоверчиво: искренен ли? Говори уж прямо, что амидареец с оружием в самом сердце Даганнии — наипервейший кошмар для руководства страны. Угроза местному населению, которую разрешили устранять тут же, на месте.

Айями вдруг вспомнила о риволийском стилете, спрятанном под обивкой чемодана, и судорожно сглотнула. А ведь она чуть было не проболталась Вечу о тайнике. Атат Н'Омир догадался в ту ночь, что она держала за спиной далеко не безобидную штуковину, но почему-то промолчал и не рассказал о своих подозрениях мужу. Хотя, получается, по дурацкому закону мог безнаказанно казнить нарушительницу в ту же секунду, как догадался, — осенило Айями, и она облилась холодным потом.

Дурацкий закон и несправедливый. Даганны — хозяева на своей земле и в своем праве. Вздумает какой даганн поиздеваться над амидарейцем, и тот окажется беззащитен перед произволом. А если воспротивится и ответит тем же, будет мгновенно лишен жизни. Потому что признан законом как источник опасности.

— А кухонный нож считается оружием?

— Айю, вас охраняют сагрибы, да и я рядом, так что вам нечего бояться. Отпусти пустые страхи. И да, не стоит гулять по улицам с кухонным ножом и держать его под подушкой. Нужно пользоваться им по назначению. Или тебя что-то беспокоит? Говори, не молчи.

— Н-нет, не беспокоит. Хочу спросить о швейной машинке, — сказала Айями и начала сбивчиво объяснять, но мысли путались, а из головы не выходила дилемма: промолчать или признаться о стилете мужу. Получается, Айями опять его подставляет. А ну как прознает кто-нибудь о тайнике в чемодане? Одна дорога — вперед, на плаху. И Веча, как опекуна, заставят держать ответ по всей строгости. Как поступить? Посоветоваться с Эммалиэ?

Веч слушал и кивал, соглашаясь с доводами, да, конечно же, швейная машинка не помешает, такие машинки покуда редки в Даганнии, но их сборку возобновили недавно в одном из церкалов* штормового клана. Кивал — и вдруг замер, не договорив. И Айями обернулась: куда он смотрит? На противоположной стороне прохаживались вдоль торговых рядов двое: женщина в годах и её спутник, ровесник Веча. Пара в добротных презентабельных одеяниях выглядела элегантно и зажиточно, выделяясь среди покупательского люда. Даганн бросал в сторону мужа взгляды — то ли возмущенные, то ли исполненные сдержанного гнева.

Веч потянул Айями за локоть.

— Апра, присмотри-ка, — велел нянюшке, прервав ту на полуслове, и направился на противоположную сторону площади.

— Ох, ты ж, Триединый, вот так встреча, — пробормотала эсрим Апра, напрягши зрение.

— Кто это? — спросила Айями, наблюдая, как муж кивнул незнакомке и заговорил с ее спутником.

— Как "кто"? Эсрим М'Энира из клана Серых волков, — пояснила нянюшка. — Мать сынки. Разве он не говорил?

Айями поймала себя на том, что смотрит во все глаза на броскую парочку, и поспешила отвернуться. Невоспитанно пялиться на незнакомых людей, к тому же, вдруг ее любопытство истолкуют превратно.

— Что происходит? — спросила Эммалиэ, забеспокоившись, и отложила отрез ткани в сторону.

— Ничего страшного, — отмахнулась Айями. — Потом расскажу.

Вот так, между делом, в прогулке по рынку выяснилось, что в Амрастане живет-поживает мать Веча. И он молчал об этом. Значит, посчитал, что Айями знать не должно. О чем же ей должно знать?

Муж говорил, его матушка занимается торговлей специями, а значит, образованна: ведет расходы и подсчитывает прибыль, овладев тонкостями ремесла. И вкус у нее есть, и осанка, и стать. И характер. Заметная фигура на рынке среди покупателей и торговцев. Должно быть, отец Веча был незаурядным кавалером, коли сумел очаровать столь яркую женщину. Отхватил приз.

А ведь мать Веча и даганская нянюшка почти ровесницы, но разнятся, как черное и белое. Эсрим Апра — из простонародья, и говором, и повадками. Не чета родительнице мужа, свободной и независимой даганке, разговаривающей сейчас с сыном в сдержанной манере, если не сказать свысока.

— Кто это с ней? — спросила Айями у нянюшки.

— Не знаю. Наверное, атат из ихней семьи сопровождает эсрим М'Эниру.

Поговорив, Веч перешел площадь обратно, а его мать со спутником двинулись дальше вдоль торговых рядов. Муж же словно забыл о самой близкой родственнице, вернувшись к прерванной сделке. Разве что опять набежала хмурость на чело, и язык утратил разговорчивость.

— Кто это был? — спросила Айями на амидарейском.

— Мать моя, — не стал скрывать Веч.

— Твоя мама живет в Амрастане?

— Да.

— А я думала, в Самалахе. Мы здесь почти неделю, ты навестил ее?

— Да, — ответил он коротко.

Навестил — и не посчитал нужным рассказать Айями.

— Издалека не видно, похож ли ты на неё, — сказала она примирительно.

Веч пожал плечами и продолжил обсуждение качеств приобретаемого товара.

Наверное, у них так принято: встретиться между делом и, поговорив, распрощаться. Конечно же, Айями не рассчитывала, что муж представит ее матери, и не особо расстроилась этим фактом. Неприятно покоробила закрытость Веча и занятая им позиция: он был и есть сам по себе. И вкладывал в понятие семьи диаметрально противоположный смысл, нежели Айями.

Посещение рынка вышло результативным, амидарейки возвращались с покупками, даже Люнечка с гордым видом тащила купленные для неё махси*. Основную же часть приобретений позже доставят посыльные служки. Айями открыла рот, чтобы спросить, сколько денег потратил муж, но промолчала. Мало ли, вдруг в Даганнии не принято, чтобы жена интересовалась расходами супруга и толщиной его кошеля.

Вернувшись в караван-сарай, Веч занялся размещением вещей по багажникам, женщины же разбирали покупки и укладывали в баулы.

— Веч опять не в настроении, — заметила Айями, разложив отрезы на кушетке.

— Из-за матери. Я не видела её бесову тучу времени, почитай больше тридцати лет прошло, как она приезжала в Самалах. И с тех пор мало изменилась. Меня уж точно не вспомнила. Мы-то челядь, а они — белая кость, — пояснила нянюшка, нисколько не обидевшись данным фактом.

— Неужели за все тридцать лет ни разу не бывала в Самалахе?

Эсрим Апра фыркнула.

— Скажешь тоже. Энира — знатная гордячка, как и атат А'Сан... отец сынки. Оба хороши. Как сынка уехал к Барсам, так у неё и отрезало память.

— Почему? — изумилась Айями.

— Эх, дочка, никогда еще гордость не была подругой в делах сердешных, все беды от неё. Атат А'Сан встретился с Энирой здесь, в Амрастане, уж не знаю, какими цепями притянуло их друг к другу, но привозил он её уже с животом в Самалах, знакомиться с семьей и с кланом. Замуж звал. А она отказалась. Не годится дочери Серых волков идти в дом третьей женою, а оставаться мехрем* — тем паче. С той поры атата А'Сана как подменили, видно, задел его отказ до глубины души. Не успела Энира показать фигу, как он женился на её племяннице, та совсем ребенком согласилась выйти замуж за Барса. Ему за тридцать и ей шестнадцать.

— Неужели назло женился? — ахнула Айями.

— А то как же. И дорогу в Амрастан забыл, но когда сынка родился, похвалялся перед сородичами и выставил бочку ойрена — за здравие будущего Барса. И сына забрал в Самалах при первой же возможности. Сынка-то сорванцом рос, палец в рот не клади — откусит по локоть. Как приехал в клан, так и стал своим, словно жил там с рождения. С братьями спелся, за отцом тянулся. Бывало, прибежит в стряпную* весь расхристанный после драки: "Эсаим*, есть что-нибудь похавать? ". Краюху жует и молоком запивает, пока от крови оттираю и царапины промываю. Набедокурит, схлопочет люлей от мачех или от отца и по новой куролесит. Как подрос, отстоял за собой клановый знак и поехал с отцом к лучшему месхину* в земном круге. Эх, — расчувствовалась нянюшка. — А потом схлестнулся с соседской девчонкой. Может, жили бы сейчас, да и получше, чем с Дидкой, так ведь атат А'Сан не позволил, калым* за невесту пожалел, а виру* — нет. И свататься к соседу не стал. Норов-то у него был будь здоров, за непослушание наказывал строго. Мстил Энире за отказ, но она женщина свободная, за нею клан Волков стоял и стоит, и потому атат А'Сан наказывал её через сына. А тот взбрыкнул, удрав из клана, и вернулся в Самалах, когда отец повелел оплатить долг за клановый знак. Самолично выбрал невесту сыну, с умыслом, чтобы уесть Эниру. Сынка-то чем взрослее становился, тем упрямее, и сам за себя решал, что ему делать. Но от выплаты долга не отказался, коли клан его принял и признал сородичем. Я испужалась до смерти, думала, увидев невесту назначенную, убьет отца, возьмет грех на руки. Ан нет, сдержался. Женился и уехал из Самалаха, и с отцом больше дел не имел, а Дидку оставил в клане. Напоследок сказал отцу: "Хотел сноху? Получай. А мне така жена не нужна ни на этом свете, ни на другом". И усвистал вольным зверем. Вот каков был из себя атат А'Сан, до конца жизни пронес в сердце обиду к женщине. Погиб без отпевания кама* и стал на том свете злым духом.

Айями слушала завороженно, не дыша и не моргая. Совершенно случайно биография Веча открылась с неожиданной стороны благодаря словоохотливости даганской нянюшки. История отношений его родителей — то личное и сокровенное, о чем муж никогда бы не рассказал.

— Мать Веча... эсрим М'Энира... Он виделся с нею?

— Не чаще, чем отец. Да Волки и не шибко-то гостеприимны.

— Разве ж можно так? Веч сын ей, не пустое место. И наверное, единственный сын, — сказала Айями с недоумением.

— Разве ж у двух упрямцев может родиться тихий одуванчик? — пояснила даганка. — Эсрим М'Энира — строптивица и гордячка, атату А'Сану сам Триединый был не указ, вот и посуди, что смешалось в общем горшочке.

Да уж, в общем горшочке получилось упрямство с гордостью в кубе, — подумала Айями ошарашенно. Мать Веча посчитала оскорблением предложение стать третьей женой, отец Веча посчитал оскорблением ее отказ и, недолго думая, нашел замену. Но не успокоился и, годами лелея обиду, сломал судьбы сына и даганки Диды из клана Диких вепрей, сведя их вместе своею волею. Возможно, со временем Веч смирился бы с выбором отца и женился повторно, став типичным даганским семьянином, но приключилась война, а после неё — Айями.

Неизвестно, куда бы её завело воображение, не призови нянюшка в трапезную для приготовления ужина. Она снова жарила нечто мясо-мучное, и амидарейки помогали с лепкой, переглядываясь с тоской. Если подобный рацион станет регулярным, скоро их желудки возмутятся.

— Ты не рад встрече с матушкой? — спросила Айями.

— С чего ты взяла? — спросил муж раздраженно.

— По тебе видно.

— Не бери в голову. Это мои дела, и мне их решать.

— Знаешь, Веч, недавно ты сказал, что я не хочу впускать твою страну в сердце и считаю наш брак понарошечным. А ведь так оно и есть. Ничего не изменилось, я по-прежнему амидарейская мехрем, пусть и со свадебными браслетами. Ты сам по себе и идешь своей дорогой, а у меня, стало быть, свой путь, отдельный, — сказала Айями. — Не собираюсь лезть в твою семейную жизнь и поучать. Расспрашиваю из интереса, чтобы понять, что тебя расстраивает. Но тебя тяготят расспросы, потому что мое мнение не совпадает с твоим и не нравится тебе. Видно, недопоняла я, каковы должны быть отношения мужа и жены в даганской семье. И да, если надумаешь перед сном подарить неземное блаженство, сообщи загодя.

Сказала и вышла из комнаты, не став слушать возражений и оправданий. А их не было. И Веч не выскочил следом, чтобы догнать и объяснить. Отправилась Айями на "женскую половину", и атат Н'Омир, прохаживаясь в коридоре, проследил за ней внимательным взглядом.

Люнечка с повязанным на талии платком танцевала босиком, напевая песенку на даганском, а женщины хлопали в такт, посмеиваясь и подпевая. Айями покружила по комнате, потому как не сиделось на месте, и, завидев встревоженность Эммалиэ, показала глазами: всё отлично, не волнуйтесь. И вышла на террасу.

Атат В'Инай, её заметив, приблизился и остановился неподалеку у перил. Внизу в круге боролись даганны, и зрители подначивали соперников. Юноши на крыше с биноклями никуда не делись, но сейчас их любопытство мало волновало. В груди клокотало — обида, быть может? Разочарование? Желание объясниться с мужем, каким он видит свой второй брак и чего ждет от Айями. Чтобы впредь она не выдумывала невесть что, не обольщалась и не толковала превратно его слова и поступки.

Раздались тяжелые шаги, и Веч оказался рядом. Он рассеянно смотрел на схватку во дворе и воодушевлением не загорелся.

— Что ты хочешь услышать?

— Уже ничего, — ответила ровно Айями. — О чем не знала, то додумала, спасибо.

— Обиделась, — заключил он и, не получив ответа, сказал: — Я поставил матушку в неудобное положение. Который день живу с семьей в караван-сарае, забыв о родстве. В городе пошли сплетни, что у меня разлад с местной родней. Матушка и пригласила бы погостевать или на семейный ужин, да без жены нельзя, но разве ж можно пускать амидарейку под крышу отчего дома? Что скажут люди?

Понятное дело, — согласилась Айями — для неё, как для представительницы враждебного народа, закрыты ворота в дом родни Веча. Пожалуй, во всей Даганнии не найдется такого дома, порог которого смогла бы переступить бы амидарейская нога. Глупо убиваться по этому поводу, ведь Айями является олицетворением бед минувшей войны, и забудутся они нескоро.

— Если матушка пригласила в гости, конечно же, сходи, навести родственников, — сказала она с жаром.

— Опять ты не поняла, — вздохнул Веч. — В одиночку я в гости не пойду, так не принято и будет оскорбительно для тебя, и даст повод для новых сплетен. А вдвоем нас видеть не хотят.

— Да уж, неловкая ситуация, — протянула Айями. — Получается, из-за меня не встретишься с родственниками.

— Зря себя винишь. Кто тебя на капище* тянул? Я. Мне и хлебать радушие родни.

Сказал с весельем в голосе, и Айями взглянула недоуменно: неужели не расстроился упущенной возможностью?

— И все же обидно. Когда еще свидитесь?

— Пфф, эка невидаль, я деда по матери не видел больше двадцати лет и брата тоже... М'Азвара ... пересекся с ним сегодня на рынке... Не узнал поначалу, пока он не назвался. Оказывается, родне не понравилось, что мы мозолим глаза местным, внимание к себе привлекая и бросая тень на добропорядочную семью. Ну, я и ответил братцу, что мне плевать вон с той горы на порядочность волчьей родни, — произнес Веч с сарказмом. — Ну как, я рассказал достаточно?

— Пока не знаю. Надо подумать. Я удивилась, узнав, что твоя мама живет в Амрастане.

— Поэтому я и сказал, не бери в голову и вину на себя не взваливай. Проблемы — мои, и решать их буду сам.

И пускай Веч сдерживался, всячески показывая, что его не задела случайная встреча с родственниками, Айями чувствовала — напускное спокойствие не соответствует внутреннему состоянию. Муж раздражен, погружен в свои мысли, и потому не стоит обольщаться его примирительной разговорчивостью. Сейчас откровенен, через минуту снова станет резок и замкнут.

— Хочешь размяться? — Она кивнула в сторону тренировочного круга, в котором боролись обнаженные по пояс даганны, а немногочисленные зрители комментировали схватку.

Веч неопределенно пожал плечами, мол, настроения нет.

— Попробуй. Я буду за тебя болеть.

— Да ну? Тебе же не нравятся бохоры*.

— Тех, что с оружием, побаиваюсь. А те, что на кулаках... пожалуй, зрелищны, — ответила она с заминкой.

— То есть, ты будешь смотреть? — уточнил Веч, видимо, решив, что ослышался. И о неприятностях забыл, так его поразили слова Айями.

— Ну да, — кивнула она отважно. Подумаешь, чуть-чуть приврала, зато голос тверд, и уверения звучат искренне.

— Ну ладно. — Веч посмотрел на нее испытующе и направился к лестнице. Оглянулся — не ушла ли. И сбежал по ступенькам во двор, к зрителям.

И даганская нянюшка приковыляла — смотреть на драку, и Эммалиэ, но не вытерпела и увела дочку в комнату. Атат В'Инай подошел ближе, наблюдая с интересом за происходящим внизу.

Веч и тут превратил скучную разминку в азартное представление. Высыпал на ступеньку горсть монет и стянул рубаху.

— Бьюсь на ставку, — объявил громко.

Зрители оживились, из дверей первого этажа повалили наружу постояльцы. Выворачивали карманы, звеня монетками. Денежная кучка увеличилась. Пусть невелика ставка, драться на интерес веселее, чем впустую.

Эсрим Апра охала, ахала, хватаясь за сердце, и раскраснелась, наблюдая за мочилкой*.

— Давай, сынка, покажи, чего стоят Барсы!

Даже мальчишки, залегшие за трубой на крыше, переключили свое внимание на схватку. Атат В'Инай нетерпеливо переминался, видно, ему страстно хотелось попасть в круг, но долг крепко удерживал на месте.

Веч бился вдохновенно и с каждым ударом выплескивал раздражение, взвинченность и недовольство. Но без ожесточения дрался и без злости на вызвавшегося добровольца, парируя и отбивая удары. Мочилка заразила адреналином расшумевшихся зрителей, и на их крики потянулись во двор зеваки с улицы.

— Из какого он клана? — прищурилась Айями, разглядывая мужнина соперника. Какой-то зверь нарисован над правой ключицей, с террасы не видно.

— Из Рысей, Лесных или Горных, отсюда не разглядеть, — сказала эсрим Апра. — Рыси любят набивать знаки на груди.

Айями, губу закусив, вздрагивала каждый раз, когда кулак противника впечатывался по назначению, но глаза не зажмуривала. Соперник попался равным Вечу по комплекции, но проигрывал в скорости, и Айями показалось, что муж, распознав слабые места оппонента, бьется с ленцой, предугадывая его выпады. Как вдруг совершенно неожиданно Веч оказался на земле — проигравший!

Айями, не сдержавшись, ахнула, она уверилась, что муж победит. Видела же не раз, как он бьется на пределе возможностей, мочаля соперника.

— Ты проиграл, — то ли спросила, то ли утвердила, когда Веч поднялся на террасу.

— Разочарована?

— Нет. Я волновалась за тебя. Ты расстроился?

— Я?! Нет, — ответил он со смешком. — Иногда нужно проигрывать. Это отрезвляет.

Посмотрела Айями удивленно, не лукавит ли? Но Веч, как ни странно, был безмятежен, и настроение его волшебным образом улучшилось.

— Эх, сынка, видно, не о чести Барсов ты думал, а о молодой жене, — поддела раздосадованная нянюшка.

— О ней и думал, — признал муж с веселой усмешкой, смутив Айями.

Позже, прокрутив в памяти мочилку, она поняла, что Веч пропустил подсечку, специально, что ли? Причем так искусно подставился, что зрители не заподозрили, и соперник не оскорбился. Толпа получила зрелище, а победитель — общую ставку, обменявшись с мужем дружеским обжатием.

— Попрощаешься с матушкой перед отъездом?

— Ааа... нет, — сказал он, обтираясь тряпицей после купальни. — У нас нет общих тем для разговора.

Чувствовалось, что всё, накопившееся у него в сердце и в голове, выветрилось чудесным образом, выбилось с кулаками противника в драке. Веч говорил без раздражения и нервозности.

— Ты знал, что твой отец звал ее замуж? — сказала Айями, намазывая мазью свежие синяки. Должно быть, болезненные, но Веч и не поморщился.

— Апра рассказала?

— Да. Я насела, она и сдалась, — начала оправдываться Айями.

— Сядешь на нее, как же. Где сел, там и свалился, — проворчал он добродушно.

— Она тебя любит.

— Она всех нас, Барсов, любила и любит.

— Но тебя сильнее. Иначе не поехала бы в Амрастан.

— Возможно. Вдобавок болтлива как сорока. Чует моя селезенка, она успела столько наговорить, что у тебя волосы встали дыбом. Оттого ты и взвинченная.

— Это я взвинченная? — изумилась Айями и невольно рассмеялась, услышав фырканье мужа. Шутить изволит?

— Нуу, кое-что рассказала, да. — Она обрисовала пальцем морду зверя на спине, погладила старые шрамы. Прижалась к Вечу и обняла, сцепив пальцы на поясе. И понадеялась, что ее голос похож на чувственное мурлыканье.

А Веч и не думал строжиться на болтливую няньку и на приставучую жену, нервирующую неудобными расспросами.

— Твой отец звал матушку замуж. Третьей женой, представляешь?

— Ну, и что тут такого? — пожал он плечами.

— Как что? У них ведь было... нуу... не так, как принято в Даганнии. Чувства были, страсть. А он ее третьей женой позвал.

— Так ведь отец к тому времени был дважды женат. Что поделаешь, поздно они встретились. Не разводиться же с первыми двумя женами, от которых и дети успели народиться. А ты, смотрю, приняла близко к сердцу? Все-таки вы, амидарейцы, чувствительные натуры. Усложняете простое, — хмыкнул Веч.

— Приняла, да. И думаю, как поступил бы ты на месте отца. И какой выбор сделала бы я, окажись на месте твоей матери.

— Тут и гадать нечего. И пойти за меня бы не согласилась, и остаться мехрем... наверное.

— Твоя матушка так и не вышла замуж.

— Не думаю, что из-за больших чувств к отцу. Скорее, в силу характера.

— Растила тебя. Воспитывала. И не наговаривала на него. Хотя могла бы. Позволила тебе сделать выбор.

— Ах, вот, ты о чем. О Нейте. — Муж мягко расцепил пальцы Айями, убрав ее руки с пояса.

— О Нейте? — растерялась она. — Нет, о нем я и не подумала. Аа, ты решил, что я провожу параллели?

— Очень на то похоже, — сказал Веч спокойно. На удивление, не взорвался раздражением и не вспылил.

— Это твой сын, и тебе беспокоиться о его будущем. Делай то, что считаешь нужным. Ты же не учишь меня, как воспитывать Люню.

— После таких проникновенных слов должно последовать увесистое "но".

— У меня его нет. — Айями развела руками. — С твоими родственниками я незнакома, поэтому постараюсь не лезть с нравоучениями. Единственно, о чем прошу, не держи меня в неведении, чтобы я не попала впросак.

Веч помолчал.

— Я привык жить иначе. Решал за себя и за других, советов не спрашивая. Давай попробуем жить так, как предлагаешь ты. Задавай вопросы, я отвечу.

___________________________________________________________________

Махси — обувь из плотной овечьей или козлиной кожи без твердой подошвы, бывают длинные, до колена, или короткие, до щиколоток

Эсаим — почтительное обращение к родственнице

Месхин — мастер по нанесению нательных орнаментов и клановых знаков

12

Оживший страшный сон, вернувшийся из Амидареи.

Ряды колючей проволоки, вышки, прожекторы.

Военные — у ворот и вдоль периметра. С автоматами.

Бронетранспортеры, бронемашины, ощерившиеся пулеметными дулами.

Концентрационный мужской лагерь номер 5 отмечен на карте точкой меж двух хребтов, в действительности расположен на покатом склоне в небольшой равнине.

Сколько их, лагерей, по стране? Не меньше пятнадцати, ответил скупо Веч.

Есть и женские лагери? Есть, рядом с мужскими, в них проживают женщины, согласившиеся уехать из Амидареи вслед за депортированными мужьями. Многие из них приехали с детьми, — пояснил немногословно Веч.

Неужели навечно семьи будут разделены колючей проволокой? Вовсе нет, за примерное поведение пленным предлагают переезд с семьей в любой из амидарейских поселков, — ответил он с куда большим оптимизмом.

Айями закусила губу, теребя кулон. В случае неудачного исхода дела суд постановит отправить её в похожий лагерь. Пожизненно.

Раздражающие звуки не замолкают ни на минуту. Грохот вагонеток, тепловозные гудки, хаос вагонов в тесном депо. Металлический лязг отражается эхом от скал — работают дробилки аффаита*. Порыв ветра приносит маслянистый запах креозота. Повсюду угольная пыль. Она покрывает слоем машины, листья, траву, камни. Предпочтительнее дышать через марлевую повязку или через платок, закрывающий лицо.

Дождь становится благословением, с падающими каплями смываются на землю и осаживаются из воздуха угольные частички. Дожди — затяжные моросящие или короткие проливные — частое явление в горах. Дождевые облака уходят дальше, сменяясь ярким солнцем, выпавшая с небес вода стремительно испаряется, отчего в горах повышенная влажность, а зелень богатая и сочная. Склоны покрыты преимущественно хвойниками — соснами, кедрами, пихтами, елями.

После изнуряющей жары степей прохлада предгорий принесла облегчение амидарейкам, они надели стеганые халаты, купленные в Амрастане, а на ноги — махси* с калошами. Перепад температур оказался нипочем даганнам, они и не подумали кутаться в теплые одежды. Ночами муж, горячий как печка, обнимал Айями, согревая не хуже углей в жаровне.

Против ожиданий поездка до пункта назначения заняла несколько дней. В горах солнце появляется на небосклоне гораздо позже и прячется гораздо раньше, чем в степи, поэтому Веч считал безрассудством езду в сумерках: зачастую с одной стороны дорогу подпирал крутой горный склон, а с другой стороны уходил вниз обрыв. Не раз приходилось пересекать мелкие речушки вброд, колея непрерывно шла в гору, двигатель гудел в надрыв, гоня машину вперед.

Мест для стоянок — удобных площадок для установки шатров — было по пальцам пересчитать, что же говорить о поселениях? Однако и в этих краях умудрялись жить люди, о чем на карте свидетельствовали точки небольших населенных пунктов, затерявшихся среди гор. На склонах паслись стада, и Айями наконец-то увидела яков, огромные лохматые животные с грозными рогами задумчиво жевали траву. Дорога шла ущельями, вилась серпантином и, наконец, сблизилась с железнодорожной колеей, по которой в обоих направлениях проходили составы с пустыми и гружеными вагонами. Машинисты, завидев автомобили, выжимали протяжный низкий гудок, и амидарейки вздрагивали испуганно от неожиданно громкого звука.

— Издеваются, что ли, — ворчал Веч. — Так можно запросто получить разрыв сердца.

Поначалу вздрагивали, потом привыкли. И Люнечке вскоре надоело восторгаться, ну, поезд, ну, гудит, подумаешь.

Зато к горам привыкнуть не получалось. За каждым поворотом и перевалом возникали новые кручи, все выше и неприступнее. На карте Полиамский горный массив изображался пятном с нагромождением хребтов и одиночных пиков, действительность же потрясала своим величием и исполинскими размерами — и сейчас, и три месяца назад, из окна пассажирского вагона. Ниточки автомобильных и железных дорог петляли в более или менее обжитых предгорьях, самая же сердцевина гор, теряющихся вершинами в заоблачных высях, считалась недосягаемой для человека.

Веч рассказывал о камнепадах и снежных лавинах, сметающих все живое и неживое на своем пути, о тысячелетних ледниках, о горных озерах с хрустальной водой, об уродливых каменных изваяниях, созданных многовековой эрозией ветра, об удивительных рыбах и птицах, и о чудовищах, обитающих в горах с начала времен. Айями слушала, ахала, удивлялась. И пересказывала чудные истории Эммалиэ.

Как-то утром Веч показал четкие отпечатки лап недалеко от места стоянки:

— Лисий след. Ночью бегала, вынюхивала, — сказал коротко и, упреждая паранойю Айями, добавил: — Думаю, зверя крупнее лисы мы не увидим, сейчас неподходящее время года. И сагрибы* поднимут тревогу, предупредят.

Спасибо, успокоил, — ответила Айями пессимистичным взглядом. Ее и так потряхивало при виде непроходимого девственного леса, окружавшего место стоянки плотной стеной.

Однажды муж торопливо сунул бинокль ей в руки:

— Смотри, во-он там, на скале, козы.

У амидареек приключилось настоящее потрясение: копытные — не меньше десятка рыжих, белых и черных — передвигались почти вертикально по отвесной скале.

Люнечка неожиданно расплакалась:

— Они же упадуут! Поломают рожки!

— Не упадут, — утешил Веч. — Это горные козы, они ловкие и проворные.

Показав нужные бумаги охране, Веч прошел на территорию лагеря через пропускной пункт. Айями и атат* В'Инай остались дожидаться в машине на обочине. И Эммалиэ было собралась с ними — для моральной поддержки и убеждения упрямого "племянника", но Айями сказала:

— Не волнуйтесь, я уговорю его. Присмотрите за Люнечкой, мне так спокойнее.

Она побаивалась оставлять дочку в компании даганской нянюшки и атата Н'Омира. Неограниченный кредит доверия не выдается за пару дней знакомства, а Эммалиэ она доверяла как самой себе. Та, подумав, согласилась и, осенив парламентершу знамением на дорожку, попросила святых, чтобы слова Айями вразумили непримиримого парня. И осталась с Люнечкой в биваке, поставленном в излучине горной речки.

— Ждите меня здесь. Встречусь с комендантом, объясню, что и как, — сказал муж. — Айю, тебе разрешат поговорить с "братом" на пропускном пункте. Когда твой "родственник" согласится, оформим соответствующие документы.

"Когда Айрамир согласится" — сказал Веч бескомпромиссно. Потому что иного не дано.

Он отсутствовал долго. Айями успела рассмотреть лагерь, точнее, то малое, что удалось увидеть с дороги. Ни кустика, ни деревца, лишь вытоптанная сотнями ног земля вперемешку с угольной пылью. Безлюдность. Почерневшие деревянные строения, видимо, бараки для заключенных. Вялый хвост дыма из высокой кирпичной трубы. Уныло для глаз, безрадостно для сердца.

Выбравшись из машины, она размяла ноги. Военные прохаживались в марлевых повязках с автоматами наперевес и посматривали на приезжих. Атат В'Инай держался рядом с Айями, ему пришлось оставить тонфы* в биваке, потому как охрана могла посчитать провокацией наличие у сагриба оружия в непосредственной близости от стратегического объекта. Атат В'Инай с интересом вслушивался в разговор Веча и Айями и со сдержанным любопытством осматривался в незнакомом месте.

Убивая время, Айями побеседовала с ним на амидарейском. Не сказать, чтобы молодой сагриб проявлял успехи в освоении разговорного языка, однако ж, рвения и старательности покуда не растерял. Предположив, что у юноши развита зрительная память вместо слуховой, Айями на стоянках писала на бумаге слова и фразы и произносила вслух, а атат В'Инай повторял. С записями обучение пошло глаже, и она поняла, что выбрала правильную тактику.

Время ползло, Веч не появлялся. Нервничая в ожидании мужа, Айями потерла запястья, этот жест стал машинальным после того, как перед отъездом из Амрастана даганская нянюшка лихо сняла повязки с рук вместе с коркой целебной мази. На запястьях розовели тонкие полоски шрамов, со временем они посветлеют, заверила эсрим* Апра и похвалила мастерство духомолиц*: рубцов не осталось, и брачный рисунок получился замечательным. Айями скептически отнеслась к похвальбе, как по ней, было бы лучше обойтись без браслетной экзекуции, но вслух не произнесла: что случилось, того не изменить, не переделать.

— Больно? — спросила эсрим Апра, потерев пальцем сеточку полосок на запястьях и, получив отрицательный ответ, посетовала: — Бабка моя и мать, тетки и старшие сестры выходили замуж с маддабами*. Нонешнее поколение скоро и на капище* перестанет ходить. Поставят закорючки о брачевании в городской книге и о благословении кама* не вспомнят. Плохо это. Нельзя забывать веру, традиции нельзя забывать.

Айями не решилась полюбопытствовать, почему даганская нянюшка вышла замуж без свадебных браслетов, и вообще, была ли замужем, и есть ли у нее дети. Невоспитанно лезть в чужую жизнь без спроса.

— Есть другие свадебные традиции, кроме принятия браслетов? — спросила у эсрим Апры.

— Приличная свадьба богата обычаями, — ответила та чопорно. — Особые свадебные одеяния, особенные украшения, особая краска на лице и руках. После капища породнившиеся семьи устраивают пир в доме жениха, поют песни, танцуют, соревнуются. Молодоженов окуривают благовониями. Гуляют несколько дней. Обо всём и не упомню, в последний раз была на свадьбе, почитай, до войны.

Наконец, Веч появился в дверях пропускного пункта.

— Твой "брат" здесь. Числится Петаром-38, так идентифицируют всех, кто отказался назвать свое имя, пришлось искать его в списках по дате поступления в лагерь и по личному делу, в нем твой "родственник" значится под шифром "Арам". Но вот незадача, этот горный сайгак сбежал из лагеря два дня назад, прихватив трех сотоварищей.

— К-как сбежал? — выдавила ошарашенно Айями.

— Пешим ходом. "Брат" твой бегает отсюда с завидной регулярностью, несмотря на свежее ранение, нынче в четвертый раз. Ушел заброшенными выработками. Надо сказать, "родственник" твой весьма изобретателен, охрана диву дается его сообразительности.

— Ии... что нам делать?

— Поедем в квадрат, где по предположению военных укрываются беглецы. Территория оцеплена, нас пропустят за заграждения. Постараемся убедить твоего "родственника" и всю гоп-компанию сдаться.

— То есть, их почти поймали?

— Естественно, — фыркнул Веч. — Амидарейцы в горах — что стадо бегемотов. Шумят, топочут, совсем не умеют таиться. Местности не знают, как и надежных троп. Жрать что-то нужно, на ягодах и кореньях долго не продержишься, да и ночи, чем глубже и выше в горы, тем холоднее. И дикие звери кишмя кишат. Так что далеко бы не ушли. Охрана держит их в капкане вторые сутки. Выжидают, развлекаются. Так-то здесь скучно, разве что твой "братец" время от времени веселит. Хотели организовать облаву, да мы вовремя подъехали. Нам дали час, потом выйдут на охоту.

Поджала Айями губы, вздернула нос, потому как испытала двоякое чувство: с одной стороны, гордость за амидарейцев, даже в плену они не унывают и не опускают руки, доводя даганнов до белого каления, с другой стороны, пренебрежительное сравнение беглецов с безмозглой дичью прозвучало оскорбительно.

Из лагерных ворот выехал бронемобиль, внедорожник последовал за ним. Дорога петляла по ущелью, машину трясло на каменистых ухабах.

— А как твоя военная карьера? — спросила Айями.

— Я ушел в отставку в чине подполковника. При желании мог бы вернуться на военную службу. Теперь же мне грозит разжалование в рядовые. Зато награды не отберут, как-никак заслуженные.

"Разжалуют, если нам не удастся предоставить свидетельства суду" — прозвучало меж строк.

Айями посмотрела на него искоса. Веч объяснял спокойно, без эмоций, видимо, успел смириться с возможным исходом судебного разбирательства, хотя потеря военного чина — большой удар по самолюбию гордого даганна. Он знал, чем рисковал, предлагая свадебные браслеты Айями, и все равно не отказался от своего выбора.

Атат В'Инай помалкивал, в разговор не встревая, но держал ушки на макушке и глядел на мужа с уважением и чуть ли не с детским восторгом.

Впереди показались заграждения, рядом прохаживались военные с автоматами. Тут же, в группке, даганны в камуфляжной форме курили, шутили и посмеивались, поглядывая на часы. Охотники, — поняла Айями. На нее смотрели с изучающим интересом, но скабрезностей не отпускали. С Вечем поздоровались рукопожатиями, военный в чине майора отошел с ним в сторону и доложил обстановку.

Остались за поворотом "ежи", остался внедорожник и атат В'Инай возле, остались военные, отпускающие хохмы про трусливых амидарейских зайцев. Веч следовал позади в двадцати шагах. Айями прокашлялась и приложила мегафон ко рту. Сколько времени она звала парня на разные лады, плетясь по дороге? Полчаса, не меньше.

Ей отвечала тишина.

Айями оглянулась, вопрошая глазами: точно ли мой "брат" прячется в этом квадрате, случаем, не опростоволосились господа военные? Веч кивнул, подтверждая: ошибки нет.

Айями поставила мегафон на землю и, сложив ладони рупором, приложила к губам.

— Айрам! Это я, Айями! Мне нужна твоя помощь!

В ответ безмолвие. Стрекочут кузнечики, воздух пахнет хвоей и травой, трясогузка прыгает возле подсыхающей лужи.

— Айрам! Это я, Айями! Давай поговорим! — крикнула она охрипшим голосом.

Молчит Айрамир, затаился, спрятался. Скоро истечет отведенный час, и погонят даганские охотники четырех зайцев прямиком в силки. Храбрецы несчастные, что и кому они доказывают?

— Айрам! — топнула она ногой в сердцах. — Ты можешь убегать и прятаться до конца своей жизни! Это ничего не изменит! А я расскажу всем о предательстве риволийцев! С тобой или без тебя! — выкрикнула и села на валун у дороги. Развела руками, показывая мужу — бесполезно, "брат" не отзовется.

Веч прислушивался, замерев поодаль статуей. Айями подняла голову, глядя на облака. Что делать? Ждать или дать отмашку военным?

За спиной зашуршали камешки. По насыпи спускался человек в ватной куртке, с русой головой, прихрамывая, но хромота не замедляла его движений. Знакомые черты лица — это он, "братец" собственной персоной.

Живой! — подпрыгнуло сердце, и Айями вскочила навстречу.

Его куртка была засалена, в прорехах выглядывал ватин.

— Ну, здорово, что ли. Что ты говорила о риволийцах? — проворчал он сипло и, глядя, за спину Айями, кивнул: — А этот гад что здесь забыл?

Муж развернулся и свистнул условным сигналом, адресованным военным, мол, всё идет по плану, облаву можно отложить.

— В Амидарее Веч придумал мою смерть, будто бы я погибла при обрушении дома, чтобы меня не расстреляли за сотрудничество с партизанами и за убитых даганнов.

— Надо же, у него и имя есть, — заметил презрительно Айрамир.

— Как и у тебя. Веча судили и чудом не разжаловали, а мне удалось уехать в Даганнию под другим именем, — рассказала вкратце Айями, умолчав о том, как и с чьей помощью ей удалось покинуть страну. — Приехала сюда с семьей, и мама здесь, и дочка. Жили в амидарейском поселке. Потом о моем настоящем имени узнали, как и об обмане с вымышленной смертью. Предстоит суд надо мной и над Вечем. Я надеюсь смягчить приговор, рассказав всё, что знаю о риволийцах.

— История — прям как в сопливой бабской книжке. И много ли тебе известно о риволийских г*внюках? — отозвался он с сарказмом.

— Найду, что сказать. Правда, это бездоказательные подозрения. Прошу тебя помочь и рассказать в суде всё, чему ты стал свидетелем. О том, что видел в войну, и о риволийских агентах в отряде. Суд пойдет на уступки, если мы предъявим подтверждение предательства риволийцев. Они ведь дважды обманули — и нас, и даганнов. Поддерживали нас словами, а их — делом. И сталкивали лбами, чтобы мы истребляли друг друга, а потом позволили даганнам выиграть. У даганнов имеются доказательства двойной игры, но прямых свидетельств почти нет, риволийцы полностью зачищали следы, да ты и сам знаешь.

— То есть, я должен отмазать от суда тебя и этого упыря. — Парень посмотрел зло на Веча. — Вы оба — в шоколаде, а мне какая выгода? Возвратят с фанфарами обратно на рудники?

— Шоколада не будет. От суда и от приговора тоже не отмазаться. Можно его смягчить. И отправиться на поселение к границе между Даганнией и... Риволией — мне с семьей, Вечу, тебе, другим амидарейцам, если они согласятся поехать.

— С чего ты взяла, что в ссылке будет лучше, чем здесь? — скривился Айрамир.

— Там не будет колючей проволоки и автоматов. Относительная свобода. Живи, как хочешь, выживай, как умеешь.

— Неужели вот так возьмут и отпустят нас на вольные хлеба?

— Почти. Там расположены военные базы даганнов. В лагере нас, конечно, не запрут, но присматривать будут, — повторила Айями слова мужа.

— Надо же, какая честь: дыши не хочу, но под прицелом, — сказал парень с сарказмом.

— Так докажи, что тебе можно доверять. Теперь у нас с даганнами общий враг и он хозяйничает за новой границей на нашей земле.

— Никому и ничего я доказывать не собираюсь. Если узкоглазые дикари хотят доверия от нас, амидарейцев, пускай объявят войну риволийским гадам и отвоюют наши земли обратно.

— То есть, пускай даганны жертвуют своими жизнями — и ради чего? Ради меня и ради тебя, неблагодарного? Что наш народ может предложить даганнам взамен? Им бы свои земли отстоять, когда Риволия вздумает напасть.

— Думаешь, она не остановится на Амидарее?

— Думаю, это вопрос времени. Амидареи уже нет на карте, и даганны изо всех сил стараются подтянуть свою промышленность до уровня нашей страны, но сперва им нужно восстановить разрушенное. Что остается нам? Попытаться добиться автономии на территории, которая когда-то принадлежала Амидарее, а теперь стала даганским приграничьем. Не знаю, сумеем ли мы когда-нибудь затребовать назад наши земли у Риволии, но знаю, что даганны не поддержат нас без надежных гарантий сотрудничества.

— Значит, в случае положительного решения суда нам отдадут приграничные земли, которые являются помехой на пути Риволии к чуркам?

— Получается, так.

— Вот с*ки, всё продумали, — сплюнул он, бросив сердитый взгляд на Веча. — Смертников хотят из нас сделать.

— Ничего они не хотят. У них цель — догнать и перегнать риволийцев, а у тех немалая фора, их не потрепало войной, учти. Но упорства даганнам не занимать, и своей цели они добьются, с нами или без. Сотрудничать мы не хотим, истреблять безоружных негуманно, а содержать впустую невыгодно. Поэтому амидарейцев загнали в поселки и лагери, используют дармовый труд, не издеваются, и то хорошо. Сколько времени мы просидим разрозненными группками за проволокой и за высоким забором? Годами, десятилетиями, став со временем экзотическими зверьками? Через несколько лет остатки амидарейской нации исчезнут на даганской земле. Айрам, у нас появился шанс быть услышанными! Веч на нашей стороне и найдет единомышленников, не сомневайся. Даганны далеко не глупы, посмотри, как рационально устроено их государство. Ни одному даганну не придет в голову предать свою страну и свой народ, как это сделали амидарейские шпионы, завербованные нашими союзниками. Думаю, если наши свидетельства окажутся убедительными, у даганнов хватит ума пойти нам навстречу. К общей выгоде.

Выдохшись после патетической тирады, Айями умолкла.

— Не собираюсь унижаться и лизать сапоги даганнам, — скривился Айрамир.

И то хорошо, что прислушался к сказанному и сбавил обороты непримиримости, не назвав коренное население сволочами и гадами.

— Унижаться не будем. Заключим с ними сделку: свидетельские показания в обмен на поселение в приграничных землях. Без поправок на снисхождение. Неужто мы, амидарейцы, не выживем? Там наша земля, она не даст нам пропасть.

С пафосом сказала, но попала в точку, зацепив гордость и самолюбие парня. Он задумался, и Айями решила вывалить на него умозаключения, заготовленные заранее:

— Риволийцы продумали свой план задолго до начала войны. Не повезло нам, потому что наши земли оказались по соседству с островами. Повезло даганнам — на них сделали ставку, и они победили. Хотя их везение относительное: убитых без счета и четверть страны лежит в руинах. А за нас, амидарейцев, никто, кроме нас самих, не подумает. И жалеть о нас никто не станет.

Вот теперь можно и помолчать, обмозговывая сказанное: не переборщила ли с надрывом? Что-то домыслила, что-то дофантазировала, о чем-то говорил Веч. Главное, самой верить, что нет ничего невозможного, и что задуманное обязательно получится. И задрать голову, подставив лицо влажному ветру. Интересно, будет сегодня дождь или нет?

Размышления прервала цветастая ругань Айрамира. С чувством выговорившись, он поднялся с валуна и, прихрамывая, направился к Вечу.

— Значит, ты — трахарь моей сестры? — поинтересовался свысока. — И ведь промолчал тогда, в допросной, когда я спрашивал.

— Ты и не спрашивал. А я муж ей, — ответил Веч спокойно.

Айрамиру потребовалось время, чтобы осмыслить услышанное и развернуться к Айями.

— То есть, как это муж?... Он тебя?... И ты с ним?! — Ему не хватало воздуха, казалось, глаза сейчас вылезут из орбит. — Как ты могла?! С дикарем?!

— Вот так. Иначе меня не выпустили бы из поселка. Амидарейцам не разрешают передвигаться самостоятельно по стране, — ответила она с внутренней дрожью, хотя реакция Айрамира оказалась предсказуемой.

— Сволочь узкоглазая! Он тебя принудил? Склонял к непотребству? — разошелся парень, видно, потрясло его известие о замужестве Айями.

— К какому? — удивилась она.

— Пить кровь животных на алтаре! Приносить младенцев в жертву! Сношаться с...

Ему не дали договорить. Веч, мгновенно взъярившись, занес кулак, чтобы пояснить недоумку, кого и как нужно склонять, Айрам напирал, напрашиваясь на хорошую взбучку, а Айями вклинилась между противниками:

— Айрам! Отвечай, соглашаешься или нет! Я буду свидетельствовать против риволийцев — с тобой или без тебя! Пускай, у меня не получится, зато совесть будет чиста — перед моей семьей и моим народом!

— Ну, и как это будет выглядеть? — распалившись, заорал он в ответ и закашлялся.

— Я впишу твое имя в бумаги, и мы поедем в Дижабад, в ставку генштаба. У военных есть архивы и списки, нам разрешили ими воспользоваться. Там же состоится суд, — выплюнул Веч.

Айрамир подумал мгновение и процедил, сощурившись:

— Хорошо, я согласен на двух условиях. Первое. Товарищей, с которыми я сбежал, и пальцем не трогать.

Айями взглянула вопросительно на мужа.

— Обычно, когда поймают, отмутузят для профилактики и сажают в карцер на неделю-две, если беглец ерепенится, — пояснил тот и добавил: — Это зависит не от меня. Пусть не оказывают сопротивления, и их не тронут.

— Ага, как же. Выйти с поднятыми руками и упасть на колени? — съязвил Айрамир.

— Не обязательно. Достаточно сдаться добровольно.

На лице "братца" явственно прочиталось, что со словами "добровольно сдаться" он категорически незнаком.

— Ножи у вас есть?

— Может и есть! — ответил бунтарь с вызовом. — А вы, гады, думали, на этот раз будет просто? Накося выкуси!

— Скидывайте. Поймают — расстреляют на месте, не раздумывая. И то хорошо, что никого не порезали, — сказал муж и посмотрел с мрачной выразительностью на Айями, мол, мое требование — отнюдь не прихоть.

Потупилась Айями. Она не забыла потрясенное изумление Веча, увидевшего риволийский стилет. После тяжких раздумий и сомнений амидарейки решились-таки признаться, и Айями, помявшись, протянула узкий клинок с прямой крестовиной — вечером, в шатре, без посторонних глаз.

— Откуда? — спросил он, взяв с осторожностью смертоносную сталь, и выслушал невнятное блеяние о трофейном наследстве отца-полковника и о тайнике в чемодане. — Ну, Айю... Удивить меня непросто, но это... Как вам пришло в голову провезти стилет в Даганнию?

— Во-первых, нас не предупредили о запрете на оружие. Во-вторых, неизвестно, что нас ожидало в твоей стране, а со стилетом спокойнее, он не раз выручал.

Брови Веча полезли вверх.

— И ты им пользовалась? По назначению?

— Нет, конечно же. Ходила на реку за водой, так надежнее. Однажды пришлось припугнуть им... соседа.

— Да уж, задала ты задачку, — потер он лоб. — Стилет твой — контрабандный, без документов. Самое простое и легкое — отнести его в лес и закопать. Но ведь... — Муж выверенными движениями перебросил стилет из руки в руку, подкинул и поймал, полюбовался заточкой лезвия, — ... жалко. Хорош, окаянный. Ладно, что-нибудь придумаем. Айю, есть еще что-то, о чем ты умалчиваешь?

Она пожала плечами: откуда мне знать? У вас, даганнов, уйма законов, о которых мы слыхом не слыхивали. Лишь по счастливой случайности выяснилось, что существует запрет для амидарейцев на пользование оружием.

— Должно быть, в твоей стране принято немало карающих законов, но нам о них неизвестно. И я не возьмусь утверждать, о чем умалчиваю специально, а чем — непреднамеренно.

— Это мое упущение, — согласился Веч с завуалированной шпилькой. — Сейчас навскидку и не вспомню о принятых законах, но при случае обязательно расскажу, чтобы вы не попали в неприятную ситуацию. Слушай, вот ведь как получается: твоя мать вышла замуж за военного, и ты — тоже. Преемственность поколений, не находишь?

— Ну да, интересное совпадение, — прокашлялась Айями. Легенда предполагала кровное родство с Эммалиэ и ее супругом. Может, пора признаться и в этом вранье? Точнее, во введении в заблуждение. Или за невинную басню о родстве тоже полагается смертная казнь?

— Насчет ножей подумаю, — ответил Айрамир строптиво. Вот упрямец, ни в какую не хочет соглашаться с мужем. Можно подумать, сделает ему великое одолжение, избавившись от оружия. — Второе условие. В разрешение впишешь моего товарища. Он в лагере остался.

— Зачем мне лишняя головная боль? Мне бы за тобой углядеть, — усмехнулся Веч.

— Затем. Он знает не меньше меня про подлянки риволийцев, а может быть, и больше. Зовут его Солей, он был вместе со мной в отряде.

— Солей жив? — обрадовалась Айями, а муж недовольно нахмурился, мол, что это за фрукт, и почему я ничего о нем не знаю.

— Жив, оклемался, — проворчал парень. — Контузило его неслабо и приложило балкой. После ЧМТ... черепно-мозговая, не знаешь, что ли? — пояснил он недовольно, заметив непонятливость Айями. — Так вот, после ЧМТ парализовало его на правую сторону, сейчас отошел, но не полностью. Пришлось мне без него бежать. Что ржешь, гад, я бы все равно сбежал, не сегодня, так через год.

— Навряд ли, — ответил Веч, и не подумав насмехаться. — Пару-тройку раз тебе дадут уйти, но всё равно словят. А как надоест развлечение, так и расстреляют в назидание другим... бегунам.

— Хочешь проверить, да? — завелся с пол-оборота Айрамир. — Сбегу, как только случай представится.

— Не вздумай! — вспыхнула Айями. — Испортишь всё! Тебя поймают и возвратят в лагерь, Веча отправят в шахты, а у меня отберут дочку и накажут! Будь мужчиной. Доведем дело до конца, а там решай, что тебе по нраву: пустое геройство и нелепая смерть или реальное будущее и шанс для нас всех.

— И решу! — вспылил парень.

— Значит, о том, что в отряд внедрились риволийские агенты, ты и твой товарищ засвидетельствуете, — переключился Веч на насущное, что толку впустую препираться? — Уже неплохо, хоть ваши показания и косвенные.

— Почему же косвенные? Найдутся и прямые, — возразил Айрамир. — Одного козляру я прикончил в Амидарее, а вторая сволочь должна быть жива. Командир, что приговорил к смерти всех наших ребят из отряда. Нас троих привезли эшелоном из Амидареи: меня, Солея и эту гниду. Мы-то с Солеем быстро оклемались, нас и отправили этапом в лагерь, но я напоследок намылился преподнести подарочек нашему лейтенантику, заточку сварганил, чтобы помочь скорейшему выздоровлению, да не успел воткнуть в правильное место.

— Почему не рассказал про лейтенанта на допросе?

— Кому? Вам, сволочам? — уточнил высокомерно Айрамир. — На ваших мордах так и нарисовано, что вам ужасно интересно знать, как нас поимели риволийцы.

— Значит так, слушай сюда. Ехать до Дижабада придется не один день, — сказал Веч спокойно. — Кроме тебя и твоего товарища Сола с нами будут женщины, ребенок и два охранника-даганна. Услышу хотя бы одно оскорбительное слово, и зубов в твоем рту поубавится, а челюсти разучатся жевать. Услышу второе слово, и придется подвязывать лангетку к руке. Или к ноге. Понял?

Парень, скривившись, пробормотал под нос неразборчиво.

— Если лейтенант выжил, это отличная новость, — заключил Веч. — Куда бы его ни отправили, в Даганнии ему негде спрятаться. Отыщем его и заставим говорить. Думаю, лейтенант и о докторице расскажет, как-никак они оба из одной шайки-лейки.

— Какая такая докторица? — нахмурился Айрамир.

Пришлось Айями рассказать кратко о своих подозрениях про врачевательницу, ставшую двойным агентом — связным партизанского Сопротивления и шпионкой риволийцев. Айрамир выслушал потрясенно, но тут же вернул лицу прежнюю невозмутимость.

— Она же осматривала меня, помнишь? Когда я был ранен. Хорошая тётка... казалась. Вот видишь, Айка, я мильон раз говорил, не верь никому, пускай он и готов расшибиться перед тобой в лепешку. Говорил, а тебе как об стенку горох. Нашего связного я не знал ни в лицо, ни по имени, — ответил он, сделавшись серьезным и забыв о недавнем гоноре. — У него был позывной — Светлячок. А женщина это или мужик, нам было неизвестно.

— Точно! Она отправила меня к партизанам и велела сказать, что я пришла от Светлячка, — вспомнила Айями.

— Значит, вы говорите об одном и том же человеке, — заключил Веч. — Нам есть, за что зацепиться. Если поднажмем, сможем раскрыть агентурную сеть риволийцев, окопавшихся в вашем городе. А если совсем уж повезет, раскопаем их норы в масштабе всей вашей страны.

— Ну, ты загнул. Косвенные свидетельства, может, и наберутся. Прямых маловато, — сказал с сомнением Айрамир.

— Будем искать. Главное — найти ниточку и грамотно потянуть, за ниточкой развяжется весь носок. У нас тоже набралось немало косвенных улик. Вдруг удастся сопоставить факты — место, время, имена? Это даст немало очков плюсом.

— Кому нужны твои очки? Подтереться ими? — скривился глумливо парень.

— Нет. Разорвать дипломатические отношения с союзниками, — ответил муж, и Айями поняла, что он говорит сейчас от имени своей страны. От имени всех даганнов.

Айрамир не нашелся с подколкой.

13.1

День получился невообразимо длинным.

Сначала Айрамир улаживал дела с товарищами, с ним сбежавшими. Как-никак подвигнул их на авантюру, и внезапно выяснилось, что рисковой затее — конец, и придется возвращаться в лагерь, сдавшись добровольно. О чем уж говорил Айрамир и как убеждал, неизвестно, но беглецы вышли на дорогу, спустившись с насыпи, в одинаково заношенных ватных куртках, с хмурыми взглядами исподлобья, неся за собой шлейф немытости и мрачного недовольства. Проходя мимо Веча, один из них смачно плюнул ему под ноги, и компания побрела по дороге, ссутулившись и шаркая кирзачами. На заросших щетиной лицах было написано молчаливое презрение ко всем и вся, в том числе, и к Айями.

Затем Веч совершал невозможное. Договаривался и убеждал руководство лагеря чуть ли не до вечера и, как рассказал позднее, подключил тяжелую артиллерию в виде заинтересованных лиц из генштаба. В результате, в разрешение оказались вписанными имена двух амидарейцев, причем им пришлось в срочном порядке идентифицироваться как Арам лин Петру и Сол лин Петру с оформлением соответствующих бумаг. Настоящих своих имен они так и не назвали и согласно правил об опознании неизвестных лиц были условно признаны "сыновьями амодарского Петара" (Петар — в даганском языке аналог широко распространенного амидарейского имени Петрель ).

Уж солнце скрылось за скалой, и Айями начала сомневаться, что у мужа выгорит задуманное. В животе урчало от голода, а из употребительного в машине — лишь питьевая вода в канистре. Утром Айями оптимистично решила, что вопрос разрешится просто и быстро, и перекус не понадобится. Что уж говорить об атате В'Инае, у того, наверное, желудок успел сам себя съесть. Однако молодой сагриб уныния не показывал. Побродив вдоль обочины и полазав в зарослях папоротника, он принес пучок травы.

— Дикий щавел. — Встряхнул листья от пыли. — Хотите?

— Конечно, — кивнула Айями.

Атат В'Инай обмыл пучок водой из канистры.

— Спасибо. Ты наблюдательный, разбираешься в травах, в следах, в звуках. Молодец, — похвалила Айями, прожевав кислый листик. — А я всю жизнь прожила в городе и не сумею отличить сорняк от щавела. Так и помру в двух шагах от него.

— Для голодного человека сорных трав нет. Всякая былинка съедобна, — ответил атат В'Инай, польщенный похвалой.

— Твоя правда, — ответила Айями со вздохом, вспомнив варево из травяной крошанки, вошедшее в рацион последних месяцев перед окончанием войны. А ведь скоро первая годовщина капитуляции Амидареи, будут ли даганны праздновать день победы? Наверное, отметят шумными гуляниями, как и прочие знаменательные даты.

Таки они вышли втроем через двери пропускного пункта. Веч — впереди, на ходу сворачивая бумаги в трубочку, следом амидарейцы — в неизменных ватных куртках и кирзовых сапогах, и тот, что звался Солеем, обернулся, чтобы бросить прощальный взгляд на забор и ворота из колючей проволоки и на военных, посматривающих на разношерстное сборище у машины.

После краткого знакомства муж разместил пассажиров: Айями впереди рядом с собой, а атата В'Иная с амидарейцами — на заднее сиденье. Айрамир, скрестив руки на груди, вложил в свой взгляд все возможное презрение, мол, я с дикарем на одном километре ср*ть не стану, не говоря о том, чтобы сесть бок о бок. Солей же невозмутимо устроился рядом с сагрибом, оставив место возле дверцы своему товарищу. В тесноте закрытого пространства обострились запахи немытости, топлива и дыма, коими провоняла одежда амидарейцев.

— Твой товарищ... Сол... понимает, чего мы ожидаем от него?

— Так-то у него язык пока не отсох, и котелок соображает. Он и сам может ответить, — парировал едко Айрамир.

— Это хорошо, что котелок соображает, — согласился Веч. — Потребуется пройти медосвидетельствование, что твой товарищ... Сол... находится в здравом уме и трезвой памяти после перенесенной травмы.

— То есть? — вспыхнул спичкой Айрамир. — Ты его дураком, что ли, считаешь?

— Погоди, Айрам, не пыли. Если понадобится заключение о моем здоровье, я согласен на освидетельствование. И расскажу в суде все, чему стал свидетелем в войну, — сказал Солей. Голос у него оказался негромкий, но глубокий и приятный, и Айями невольно заслушалась.

— Отлично, — кивнул муж и, успевая крутить баранку, коротко проинструктировал, что можно, а чего нельзя вытворять на даганской земле, чтобы не подставить поручителя, то есть, его, Веча, и заодно не сорвать начатую миссию.

Солей переспрашивал, уточняя, а Айрамир слушал молча, уставившись в окно.

Ох, как разволновалась Эммалиэ, увидев "племянника". Прослезившись, осенила его знамением и расцеловала в обе щеки, ввергнув в страшное смущение: не пристало суровому солдату сюсюкаться, словно баба, на виду у всех. Люнечка смотрела на новоприбывших с любопытством и без страха: коли взрослые отнеслись спокойно к незнакомым дядькам, то и ей бояться нечего.

В биваке Айями наконец-то рассмотрела приятеля своего "братца", в Амидарее-то такой возможности не представилось. Он оказался немногим старше Айрамира, но, в отличие от него, вел себя как человек, понимающий, что адекватный диалог принесет гораздо больше пользы, нежели агрессивная нетерпимость. А может, сказывалась заторможенность после недавней контузии и травмы. Как и Айрамир, его товарищ был рус головой и бровями, но повыше ростом, и вполне мог сойти за старшего брата. Их так и выпустили из лагеря — в куртках и штанах, под которыми обнаружилось исподнее, насквозь пропахшее потом и хозяйственным мылом. К рукаву куртки Солея был пришит ярлык с надписью на даганском: "Петар-39", от куртки "брата" ярлык был отодран рукой определенно яростной и непримиримой. Основательная щетина придавала амидарейцам вид бандитский и недружелюбный.

— Сегодня — отмываться и ужинать, остальные дела — завтра с утра, — повелел Веч. — В ближайшем городе купим вам приличные вещи.

Солей кивнул, соглашаясь, а Айрамир завелся.

— Будем ходить, в чем есть. Твоя благотворительность вот где у меня, — провел ребром ладони по горлу. — Не хочу и не буду никому обязанным.

— В твоей куртке вшей — туча, заразишь.

— Моя куртка — мои вши, — ответил запальчиво Айрамир. — Близко не подходи и не подцепишь.

— Айрам, позволь хотя бы дырки заштопать, — предложила Эммалиэ.

— Я сам, — ответил тот упрямо. — И вообще, заработаю как-нибудь... придумаю, как, и заработаю на новые тряпки.

— Хорошо, заработаешь и купишь, — согласился Веч. — А покуда те вещи, что на вас надеты, нужно выстирать, а лучше бы прокипятить.

Соорудили наскоро загородку для помывки, заодно поставив воду греться на большом костре. Когда Солей снял сапоги из заскорузлой кирзы, под пахучими портянками обнаружились язвы и натертости. Эммалиэ всплеснула руками, а даганская нянюшка зацокала укоризненно. Вдвоем они взялись курировать лечение ран, выдав болезному заживляющую мазь и свежие бинты.

— Как же ты воевал, коли не умеешь наматывать портянки? — поинтересовалась Эммалиэ.

— Наматывать-то умею. Это из-за мыла, — оправдывался неловко Солей.

Стянутая рубаха явила расчесанные докрасна борозды и сыпь с коростами на спине и боках. Телом Солей оказался тощ, и худоба его была нездоровой. Заметив выступающие ребра, Айями поспешила отвернуться. Глазеть на малознакомого человека, тем более, на мужчину, пускай он и не совсем гол, — и самой смущаться, и его смущать. Впрочем, Айрамир недалеко ушел от товарища, но субтильность "братца" компенсировалась какой-никакой жилистостью.

— Северная девчонка нашего мыла боится, — прокомментировал атат В'Инай с беззлобным смешком. Айрамир не понял ни слова, но на всякий случай окатил сагриба свирепым взглядом.

— Это аллергия, — заключила Эммалиэ. — От нее, бывает, и лицо отекает, и схватывает дыхание, отчего человек может умереть.

— Разве в лагере тебя не лечили? — спросила Айями и бросила красноречивый взгляд на мужа, мол, смотри, как издевались твои сородичи над моим соотечественником и вдобавок морили голодом.

— Лечили, конечно, выдавали мазь и таблетки. Так ведь мажь не мажь, портянки-то и исподнее все равно мылом стирали, ни для кого не делали исключений.

— Сегодня вымоешься мочалом на пустую, потом купим другое средство, — постановил Веч. — Вот тебе махси, обуешь. Они удобнее и мягче, чем сапоги.

— Не нужны нам твои подачки. Обойдемся и без них, — влез Айрамир.

— Так я тебе и не предлагаю, — пожал плечами муж. — А товарищ твой, как заживут ноги, вернет махси и, если захочет, заработает на новые.

— Ладно, — сузил глаза упрямец, видимо, выискивал подвох в словах мужа и, как назло, не находил.

Считай, до позднего вечера пришлось наводить чистоту, отдраивая кожу и одежду от въевшегося лагерного запаха. Амидарейцы дрожали от озноба: заметно похолодало, и от свежевымытых тел шел пар. Стуча зубами, они натягивали за загородкой рубахи и шальвары.

— Не скалься, завтра верну, когда мое шмотье просохнет, — сказал сердито Айрамир.

— Вернешь, — кивнул Веч.

— А вы... ваше имя настоящее? — спросила Айями у Солея.

— Ну да, — кивнул он.

— А из каких мест вы родом?

Оказалось, Солей родился и вырос на землях, первыми испытавших на себе всю мощь победоносного наступления даганской армии. И без того малочисленных родственников у него не осталось, кто пропал без вести, кто погиб. Жениться не успел, как и завести детей. Рассказывал Солей немногословно, но охотно, и Айями опять подпала под очарование негромкого голоса и гладкой речи. Ходил Солей, приволакивая ногу, и пальцы его плохо слушались, как и мимика правой половины лица. В противовес своему товарищу не проявлял озлобленности и не препирался по пустякам, в то время как Айрамир то и дело закусывал удила. Солей и с сагрибами вполне поладил, и с мужем, не говоря об амидарейках и о ворчливой даганской няньке. Зато в Айрамире тлела злость, которую он норовил выплеснуть по поводу и без — на даганнов. Если эсрим Апру не трогал в силу уважения к возрасту и к женскому полу, то сагрибов норовил цапнуть — словом или делом, пока не слышит и не видит Веч. К атату В'Инаю дышал неровно и в особенности к его прическе, и впервые разглядев длинные волосы, собранные в хвост, ржал истерически, до слез. Атат В'Инай хмурился, не понимая причины, и спросил напрямик у Айями.

— Потому что мой брат — дурак, — ответила та на даганском и накинулась на Айрамира: — Каждый волен быть таким, каким он хочет быть. Не смей над ним смеяться!

— И не думал, — фыркнул тот, давясь смехом. — Не боись, я его и пальцем не трону.

Пообещал — и слова своего не сдержал. В первый же вечер у него случился конфликт с молодым сагрибом.

По приезду в бивак муж представил всех участников небольшой компании, установив степень родства для Айрамира как брата Айями и племянника Эммалиэ, в разговоре мужчины по умолчанию обращались друг к другу на "ты" и по имени, хотя как и о чем можно разговаривать с человеком другой национальности, не зная его языка?

После помывки пришел черед ужина. Проголодались все знатно и потому уплетали так, что трещало за ушами.

— Эй ты, подвинься, — сказал Айрамир, подойдя с миской каши к атату В'Инаю, сидевшему на бревне, приспособленном под лавку. Тот, конечно же, не понял и не подумал выполнить требуемое.

— Эй, баба, слышишь меня? Подвинься. — Айрамир пощелкал пальцами.

Естественно, получил в ответ нулевой отклик и, недолго думая, вывалил кашу на колени сагриба. Тот вскочил и, в секунду повалив наглеца, уткнул носом в землю, заломив ему руку.

— Эй, полегче! — заорал Айрамир.

— Чего он хотел? — спросил атат В'Инай у Айями.

— Ничего, — ответила та на даганском звенящим от возмущения голосом. — Айрам, ты поступил недостойно! Извинись немедленно!

Атат В'Инай зачерпнул ладонью кашу, упавшую на землю с шальвар, и вымазал ею лицо наглеца, тот вертел головой, уворачиваясь, и на чем свет стоит, поносил сагриба.

— Для тебя кашу варили, а ты ее в грязи вывалял, — сказал атат В'Инай. — Имей уважение если не ко мне, то к женщинам.

Конечно же, Айрамир ничего не понял из сказанного, продолжая с ругательствами вырываться из стального захвата.

— Хватит! — воскликнула Эммалиэ. — Ради всех святых, Айрам, не заставляй меня испытывать стыд за твое ребячество! Я думала, ты мужчина, а ты пакостливый мальчишка. Атат В'Инай хотя бы тем тебе ответить не может, что нанят тебя охранять, а не вредить. Дерись с ним на равных, когда закончится его договор.

Хорошо, что Веч не стал свидетелем распри, потому как вместе с Солеем ходил к речке за водой, не то провокатор схлопотал бы отменных люлей.

— Что стряслось? — спросил муж, поставив полные ведра возле костровища.

— Каши объелся — буркнул Айрамир, протопав мимо него к реке.

А атат В'Инай подсел к Айями и сказал:

— Я хочу знать, о чем говорил ваш брат. Научите меня нужным словам, чтобы я мог ему ответить.

— Спать будете здесь. — Веч показал на растянутый шатер. — С завтрашнего дня начнете ставить и собирать самостоятельно. Хватит ума уложить его в скрутку?

Айрамир фыркнул.

— Пфф, легче легкого. Соберу и поставлю с закрытыми глазами.

— Прекрасно. И да, бежать ночью, по меньшей мере, глупо, впрочем, как и днем. Меня не жалко, подставляйте на здоровье. Но следом за мною подставите и своих женщин, — кивнул Веч в сторону костровища, где у огня Эммалиэ увлеченно беседовала о чем-то с Солеем, а дочка, усевшись рядом, укачивала на коленях принцессу Динь-дон.

— Я не настолько дебил, чтобы драпать, наср*в на уговор, — скривился Айрамир. — Вот если не выгорит дело в суде, тогда поглядим. И запомни, прогибаться под вас, даганнов, не стану.

— Айю, не встревай, мы и сами договоримся, — велел Веч, заметив, что она порывается вылить на "братца" очередную порцию нравоучений и упреков. И переключился на Айрамира: — Не прогибаться — значит, лежать пузом кверху, пока тебя обслуживают другие? Нет уж, здесь мы все наравне за исключением сагрибов, у них свои обязанности. Или боишься надорваться, принеся ведерко с речки? А может, не прогибаешься, потому что не умеешь разводить огонь?

Айрамира аж перекосило от пренебрежительной интонации в голосе мужа.

— Ты меня на слабо не бери. Если надо, сделаю. Но прислуживать не собираюсь.

Выдержкой Веча можно было сдабривать даганскую кашу вместо перца.

— Тебя и не заставляют, — ответил он спокойно. — Я сказал, ты меня услышал. Чтобы не замерзнуть ночью, возьмите жаровню в шатер.

— Больно надо. Обойдемся без подачек.

— Это не подачка, это здравый смысл. Хочешь застудить легкие? Валяй. Так ведь зараза к заразе не прилипает, уверен, не заболеешь. О товарище своем подумай. За Полиамскими горами каждая пара рук будет на счету, и он должен успеть окрепнуть — телом и головой, если, конечно, захочет туда отправиться.

Все-таки последнее слово за мужем осталось. Промолчал Айрамир, насупившись, и язвить не стал.

— Что ты пообещала этому недоделку? — поинтересовался Веч, когда наконец-то все разошлись по местам ночевки, и атат Н'Омир занял пост у костровища.

— Так-то у недоделка есть имя, — поджала губы Айями.

— Имя у него появится, когда он начнет вести себя по-человечески. Он задирист, а сагрибы не настолько терпеливы, чтобы мириться с его заносчивостью. Калечить не станут, но проучат. Так о чем ты ему наговорила? Надеюсь, не давала невыполнимых обещаний? Если он поймет, что его надули, наломает дров.

— Ничего особенного. Рассказала то, о чем знаю от тебя. И о том, что хотим добиваться выделения нам земель возле границы в обмен на свидетельские показания.

— "Нам" — это кому?

— Тебе, мне, маме... Айраму, Солею... Амидарейцам.

— С этого места поподробнее, — потребовал муж и, выслушав краткий пересказ разговора с Айрамиром, вперил задумчивый взгляд в пространство. — А что, вполне. Затея с амидарейской автономией может стать неплохой затравкой для суда и Большого Круга, если преподнести ее в правильном русле. И если твои соплеменники не испортят всё дело непомерными амбициями и заносчивостью.

— Я верю в Айрамира, он не подведет — заявила Айями твердо, умолчав о своих сомнениях в благоразумии "братца". Хватило одного дня, чтобы утвердиться в мысли: легко не будет.

— А товарища его, Солея, откуда знаешь? — спросил Веч, пропуская русые прядки меж пальцев.

— Айрамир упоминал о нем в разговорах. Они многое пережили и доверяют друг другу. В Амидарее планировали уйти вдвоем из отряда на север. Я и не знала Солея толком, впервые увидела его в отряде, когда он встал рядом с Айрамиром, чтобы защитить меня от своих товарищей.

— Однако ж, обрадовалась, узнав, что он жив, — заметил муж невзначай.

— Здесь, в Даганнии, любой амидареец, с кем когда-либо сводила судьба, становится земляком, а друг моего... эээ... "брата", тем более, как брат мне, — пояснила Айями.

— Как брат, говоришь? — переспросил Веч, и меж бровей его залегла знакомая складка. Воззрилась Айями удивленно: отчего бы вдруг испортилось настроение мужа? — А ведь и правда, почти как брат, учитывая ваши имена: твое, настоящее, и его, придуманное.

— Ты расстроился, что Солей спутал планы, и к одному проблемному амидарейцу добавился второй?

— Сол не кажется проблемным. Наоборот, взрослее твоего "родственника" на порядок или на два. Завтра посмотрим, стоило ли оно того, чтобы вписывать его имя в разрешение.

— Они выглядят истощенными, над ними издевались?

— Нет, — засмеялся Веч в ответ на её возмущение. — Кормежка в лагерях вполне сытная, хотя и не особо разнообразная. Содержать полудохлых мух невыгодно. Другое дело, что "брат" твой не смог питаться по-человечески, ему же жрачка в рот не лезла. Где видано, чтобы настоящий патриот сначала налопался вражеской каши, а после с довольной мордой батрачил в руднике? Он же мало того что регулярно сбегал, так и к голодовкам подстрекал, и к бунтам, устраивал показательные протесты — топтал еду, охранников ею забрасывал, заодно и в карцере прописался, об этом мне комендант рассказал. Твоего "брата" пристрелили бы не сегодня-завтра, потому что допек местное начальство дальше некуда. Не поверишь, сколько пожеланий во славу Триединого мне наговорили, узнав, что наконец-то избавятся от Петара-38.

Вздернула Айями нос: вот мы какие, амидарейцы, и в плену остаемся головной болью для бывших врагов. Правда, глупой и безрассудной головной болью.

— А Солей?

— Сама посуди, и то чудо, что он быстро оклемался после травмы. Его же к лагерной столовой прикрепили, казалось бы, ешь — не хочу прямиком из общего котла. Ан нет, не елось ему, видно, из-за болезни было не до аппетита. Будем надеяться, его организм оклемается, и при должном питании и нагрузках восстановление пойдет быстрее.

— Я виновата в том, что случилось с Солеем, — сказала она понуро. — Если бы меня не понесло к партизанам, Солея не избили бы его же товарищи. Его бы не контузило и не покалечило.

— Ты считала, что поступаешь правильно, пойдя в отряд. Думаю, Сол и сейчас считает также и не осуждает тебя.

— От этого не легче. Война давно закончилась, а из-за моего легкомыслия погибли и пострадали люди.

— Нет. Они погибли из-за ловушки, которую устроила докторица и её пособники. И вас, и нас использовали в качестве разменных монет, — сказал Веч с ожесточением, сжав руку в кулак. — Риволийские твари думали, мы никогда не сумеем найти общий язык, и их предательство не вскроется. Пусть и дальше пребывают в неведении. Преподнесем им подарочек.

И Айями поняла: ради успеха задуманного муж готов с бесконечным терпением сносить выходки мальчишки, озлобленного войной и превратившегося в волчонка, тявкающего на протянутую к нему руку. Мальчишки, повидавшего достаточно, чтобы поблекла синева доверчивых глаз. Мальчишки, чьи волосы поседели раньше времени.

13.2

Настроение Айрамира напоминало весы с неустойчивым балансиром: здравая рассудительность сменялась вспышками агрессивного раздражения и препирательствами на пустом месте, словно он прощупывал границы дозволенного в ожидании щелчка по носу или оплеухи поувесистее. Однако ж, и серьезным умел быть и собранным, что и продемонстрировал на следующий день. Усевшись у костровища под натянутым навесом, мужчины провели немало времени за трудным разговором.

Рассказывал вполголоса Солей, рассказывал Айрамир, забыв о своей непримиримости. Рассказывал и Веч. И лица у всех троих попеременно делались потрясенными, когда выяснялась та или иная деталь из прошлого, связанного с тайными происками союзников. И мрачность не сходила с лиц, потому как затронулись темы, одинаково болезненные и для даганнов, и для амидарейцев.

Веч вскакивал, не в силах усидеть не месте и, походив, снова присаживался.

Солей потирал подбородок, изрезанный утренним бритьем — то ли из-за чересчур острого лезвия, то ли из-за неловких пальцев. Зато Айрамир демонстративно отказался удалять щетину, видимо, хотел казаться старше и солиднее, особенно в глазах атата В'Иная.

Атат Н'Омир со своими любимыми саблями устроился там же, под навесом, но вряд ли понимал хоть слово из серьезного разговора. Прикрыв глаза, дремал, но Айями знала — расслабленная поза обманчива. Он наблюдает. За нею.

Иногда ей казалось, атат Н'Омир наблюдал чересчур внимательно — как за подопытным кроликом. Подмечая любую мелочь и делая выводы. Он и на Люню смотрел — без приязни, с непроницаемым лицом. Машина, а не человек. Обязанности свои выполнял исправно, не придерешься, однако ж, в его присутствии Айями чувствовала себя стесненно, то и дело ожидая подвоха. Оттого напряжена была и вздрагивала от каждого резкого звука или движения.

Вчерашнее появление амидарейцев в биваке добавило суровости атату Н'Омиру, и без того лишенное эмоциональности лицо его превратилось в высеченную из камня маску.

— О чем ты с ним разговаривал? — спросила Айями, заметив, что муж беседует с сагрибом в стороне, причем последний угрюм и недоволен.

— Мы пересмотрели условия оплаты.

— Он отказался охранять Солея и Айрама? Затребовал прибавку? Много запросил?

— Эй-эй, притормози. Слишком много вопросов, не поспеваю за тобой, — засмеялся Веч. — Не переживай. Претензии Н'Омира обоснованны, и мы сошлись на новой разумной цене.

Не поверила Айями. Неужто увеличение жалованья охранникам не ударило по карману мужа? Но по всему выходило, что Веча незапланированные траты не расстроили, подумаешь, проблемка. Уладил и переключился на другие насущные дела.

Моросил затяжной дождь, капли шуршали по листве и траве, и женщины, забравшись в новый просторный шатер, занимались, чем придется. Люнечка наряжалась украшениями из нянюшкиной шкатулки, Эммалиэ штопала детские носочки и коготки, эсрим Апра плела из разноцветных ниток замысловатый узор.

— Вы познакомились с Солеем? — спросила Айями.

— Да. Приятный молодой человек, — признала Эммалиэ. — Они удивительно разные — Солей и Айрам, но крепко держатся друг за друга.

— Что-то непохоже. Айрам четыре раза сбегал из лагеря. Без товарища.

— Если бы не сбегал, натворил бы гораздо больше глупостей. Потому Солей и убедил его устроить побег, у Айрама-то натура кипучая, деятельная, но не в ту сторону направлена. Солей рассказал вчера о себе. Оказывается, он воевал в одном полку с моим сыном, вот я и взялась расспрашивать. Увы, они в разных ротах служили, и Солей его не знал. — Взор Эммалиэ затуманился. — Жаль, конечно. Но и без того нашлось, о чем вспомнить. Места, люди...

Эммалиэ упомянула о сыне, бывшем частью её реальной биографии, а не выдуманной, подразумевавшей родство с Айями и Люнечкой. Однако ж, предложила повременить с откровениями, когда Айями обратилась за советом: не рассказать ли правду мужу.

— Коли до сих пор степень нашего родства была непринципиальна для даганнов, пускай так и останется. Да и спокойнее нам обеим. В том нет страшной тайны и нет вреда, а местных законов мы не нарушили.

Пускай останется, как есть, — согласилась Айями. Вместе пережито многое — и хорошее, и плохое, да и успели прикипеть друг другу все трое — старая, молодая и малая.

— Солей согласился дать показания в суде. Ему есть, о чем рассказать про риволийцев.

— Это хорошо. Каждый день я молюсь святым, чтобы наша затея закончилась удачно. Мне показалось, Солей утратил в лагере любовь к жизни и держится на плаву благодаря Айраму. Теперь-то, когда у нас появилась цель, было бы величайшей глупостью предпочесть ей хику*. Надеюсь, Солей тоже воспрянет духом.

— Он подумывал о хику? — ужаснулась Айями.

— Мозг его пока не отравлен этой мыслью, но настроение в упадке.

— Надеюсь, хандрить ему будет некогда.

— Мам, смотри, я ведь красавица? — Повертелась дочка, демонстрируя обилие украшений на шее, ушах и в волосах.

— Несомненно. И будь добра, говори на даганском. Поблагодари эсрим Апру за ее великодушие.

Люнечка послушалась, получив в ответ от даганской нянюшки ворчливое: "Ох, ты ж, стригунок непоседливый, кто же так носит, давай, покажу, как нужно".

— Эсрим Апра, а кто такие бесы и откуда они берутся? — спросила Айями, в который раз взглянув из-за полога на сосредоточенные лица мужчин под навесом. — Веч упоминает о них ругательно.

— Дык не хвалить же их. Кто при жизни грешил, тому после смерти воздается в бесячьем обличье, — пояснила та. — Бесы — детища Триединого, подлые и пакостливые. Им нет ходу в мир духов, вот и болтаются, растреклятые, между мирами.

— Зачем же Триединый их создал? — удивилась Айями.

— С умыслом. Чтобы мы, смертные, знали: за плохие дела будет своя расплата. Бесовской сути нет покоя, очищающий огонь пожирает её изнутри, каждый день заново. Оттого бесы и усидеть не могут, рвутся в земной мир или к мертвым. Проникают сюда и нашептывают человеку гадости, а могут вселиться в тело и выгрызть душу.

— А как узнать, что в человека вселился бес?

— Отвести на капище. Одержимые обходят стороной святые места, чуют неладное. Так их силком ведут. Притащат, привяжут к жертвеннику, и кам изгоняет беса. Если, конечно, душа цела, не съедена.

— Вы видели одержимого? — полюбопытствовала Айями с сомнением.

— Довелось. Я девчонкой была, и в подружку мою бес вселился. Всем церкалем ее волокли на капище, и дюжие мужики не могли удержать веревки. Тянут, а её корежит, глаза закатились, и слюна течет, визжит и воет. Ох, и зрелище, чур меня, чур. Такое до смерти не забудешь.

— И что, спасли её?

— Спасли, но запоздали. Душа-то тронута оказалась. Глазоньки так и остались смотреть вовнутрь. На правой руке пальцы скрючились, и язык отсох. Речь понимала и мычала в ответ. Вот так то.

Айями аж передернуло от услышанного. Мало ли, может, и не одержимость то была, а острый приступ редкой болезни? А шаман вместо лечения изгонял беса. Ужасно. Необразованные и недалекие специалисты по одержимости поставили диагноз и сделали несчастную калекой. И придумали оправдание неудачному изгнанию бесовщины, мол, помочь не удалось, потому что душа малость надкусана. Шарлатаны, чтоб их. Хотя кам на капище Беншамира таковым не казался, — вспомнила Айями и прикусила язык. Вот и пойми, во что верить. Чужая религия — потемки. Изучать её можно, но исповедовать — увольте.

— А откуда берутся духи? — продолжила допрос после паузы.

— Э, умирая, человек становится духом и отправляется в мир мертвых. Без упокоения кама духи делаются злыми. Но и злые, и добрые духи одинаково нужны, так постановил Триединый.

Задумалась Айями. Наверное, даганский бог подсчитывает грехи при жизни, отсеивает особо тяжкие и решает, куда отправится человек после смерти: к духам или к бесам. Вон, отец Веча имел далеко несахарный характер, но душа его переместилась в мир мертвых, пусть и злым духом, но оттого не менее полезным, по словам даганской нянюшки. Можно бы у нее поинтересоваться подробнее, но лучше промолчать, а то обидится, почуяв скепсис в голосе Айями.

— А кто такие пери? — спросила, вспомнив, как называл её муж в Амидарее.

— Дочери Триединого и его супруги. Мы, даганны, их дети на земле, а пери живут на небе. Повезет тому, кому покровительствует дитя Триединого, к ним липнут везение и богатство.

— А чем можно заинтересовать пери?

— Они любят все красивое, будь то песня или цветок. Но привлечь их внимание непросто. Пери мало заботят людские проблемы, у них свои божественные дела. Давным-давно на нашей земле кочевал удачливый Пытыр, он сумел хитростью поймать пери и посадить на цепь. И заставил выполнять его желания.

Вот она, человеческая натура в худших ее проявлениях жестокости и жажды легкой наживы.

— Что с ним стало? — продолжила Айями познавательную беседу.

— Пытыр жил долго и счастливо и, когда пришло время, отправился в мир духов. Его правнуки стали частью нашего народа, — сказала нянюшка с гордостью, словно удача мифического кочевника, пленившего мифическую божественную сущность, есть героический поступок, а не банальное рабовладение.

— И Триединый простил наглеца? — удивилась Айями. — Дочь бога пленил смертный, разве недостоин он возмездия?

— За что его наказывать? — в свою очередь, удивилась нянюшка. — Пытыр был ловок и смел, поймав пери. А та оказалась глупа, за что и поплатилась.

Айями закашлялась от изумления странной логикой. Может, у Триединого бездна дочерей? Одной больше, одной меньше, особой разницы нет.

— Что стало с пери, которую поймал Пытыр?

— Земля вытянула из неё божественную силу, — ответила коротко эсрим Апра.

Иными словами, небесная жительница превратилась в обычную женщину без востребованного дара.

Конечно же, Веч, приравняв амидарейскую мехрем к неземной красотке, и не думал, что она способна притягивать везение и богатство. Скорее, проблемы, одна неразрешимее другой. Наверное, причислил Айями к мифическим созданиям из-за внешности, непохожей на местные каноны красоты. Чем не комплимент?

Долго беседовали амидарейцы с Вечем, то затихал разговор, и хмуро молчали все трое, то возобновлялся. После обеда небо, наконец, разъяснилось. Зашелестел ветер, стряхивая с листьев дождевые капли, оживились умолкшие было птицы. Земля жирно чавкала под ногами.

Атат В'Инай подбросил поленья в костер, и женщины взялись за готовку.

— Что мы имеем? — сказал Веч всем собравшимся. — У нас набралась кое-какая информация, и это только первый шаг. Нужно распорядиться ею с умом, найти подтверждение в архивах генштаба и заставить очевидцев заговорить. Нам понадобятся, во-первых, подробные карты обеих наших стран, чтобы восстановить хронологию событий. Во-вторых, нам потребуется викхар.

— Викхар — это адвокат, защитник, — пояснила Айями непонятное для амидарейцев слово.

— Мы и сами можем представлять свои интересы в суде, — ответил высокомерно Айрмир.

У Айями зачесалась рука — отвесить "братцу" хорошую затрещину. Мгновение назад был вполне вменяемым, и опять его понесло.

— О чем ты будешь говорить даганским судьям? О любви к своей стране и о ненависти к нам, даганнам? О том, что вступил в партизанский отряд, чтобы мстить и убивать моих сородичей? Как думаешь, судей впечатлит твой патриотический пыл? — сказал Веч с иронией. — Нет, тут нужно действовать иначе. Гибче, тоньше. Для начала — признать ошибки и воззвать к сотрудничеству.

— Говори уж прямо, что придется каяться и просить прощения. Слезно умолять и валяться в ногах, — завелся Айрамир. — Запомни, даганн, ни-ког-да я не стану на колени и не буду пресмыкаться. Я не раб и рабом не буду.

— Эк тебя понесло, — протянул раздосадованно муж. — Я думал, вы, амидарейцы — знатные дипломаты, а вы, оказывается, неотесанные бревна, ни изворотливости в вас, ни хитрости. Я тебе предлагаю линию поведения, а ты орешь как подрезанный: "Не хочу и не буду!". Потому-то риволийцы обскакали и вас, и нас. Ничем не гнушались, идя к цели, и ручки лобызали, и задницы вылизывали. Ну-ну, шучу, — сказал примирительно, заметив сжавшиеся кулаки Айрамира. — Возвращаясь к линии защиты в суде, повторю: признание ошибок и согласие сотрудничать — оптимальная стратегия. Без ползанья в ногах и лизоблюдства. Защищаться будем по существу и без надрыва. Суду одинаково не понравится ни заискивание, ни откровенное презрение. Мы должны заставить себя уважать и проявить ответное уважение, чтобы нас признали достойными партнерами. Затем. Основной упор сделаем на раскрытие двойной личины риволийцев, совершивших многие зверства в вашей стране и на земле Даганнии, а также на то, что организация партизанского Сопротивления — часть долгоиграющих планов, в которых вам отвели роль пешек. Но, чтобы грамотно преподнести суду всю информацию, нужен викхар.

— В чем проблема? Наймем его, и дело с концом, — сказал грубо Айрамир.

— Хотел бы я надеяться. Найти викхара, который не побоится испортить репутацию, защищая вас, амидарейцев, в даганском суде, то же самое, что искать хвоинку в березовом лесу. Стать викхаром амидарейцев равносильно предательству памяти погибших. Смельчака закидают тухлыми яйцами, обольют прокисшим ойреном и в лицо назовут Йонахом*. Поэтому риск должен быть оправдан. Чтобы викхар наплевал на всеобщее презрение и порицание, нужно его заинтересовать. Предложить достойную оплату.

Вздохнула Айями: за что ни возьмись, всё упирается в деньги. А теперь и даганская предвзятость добавилась. И бессмысленно обижаться в ответ, потому как нескоро утихнет ненависть в сердцах, опаленных войной. Верно сказал муж, нужно убеждать даганнов в своей миролюбивости.

— Что же, у тебя нема деньжат на хорошего адвоката? — осклабился Айрамир.

— Всех денег моего клана не хватит, чтобы нанять толкового викхара, которому побоку чужое мнение. Но мы наймем. В ставку генштаба отправимся позже. Сперва поедем к Гуалок и найдем камень, достойный Триединого, от которого не откажется ни один викхар.

— Что за Гуалок такой? — скривился презрительно Айрамир.

— Гуалок — пустыня. Океан песка и забвения, — пояснил Веч и повторил то же самое для сагрибов и эсрим Апры на даганском языке.

— Ого, — присвистнул атат В'Инай. Предстоящие приключения вызвали его воодушевление.

Атат Н'Омир пожал плечами, мол, пока мне платят, я готов отправиться хоть к бесам в междумирье.

— Ох, сынка, на непосильное дело ты подписался, — покачала головой эсрим Апра. — Надо побывать на капище, испросить благословения.

— Побываем. Нам понадобятся припасы, вещи, одежда. И третья машина, — сказал Веч.

Сказал как само собой разумеющееся, а ведь за словами 'нам понадобятся' стояли траты, и немалые. Расходы лягут на мужа, неужели у него резиновый кошелек? Веч не похож на богатея. Откуда он берет деньги, не занимает же в долг. И спрашивать бесполезно, отвечает неизменно: это моя забота, чем питаться и на чем ездить, не вмешивайся, женщина.

— Какая связь между пустыней и камнями? — поинтересовался Солей.

— Песок приносит драгоценную "росу" — самоцветы разной величины. Большие камни можно выгодно продать и жить безбедно.

— И я могу найти "росу"?

— И ты. И он, — согласился муж, показав на Айрамира.

— Едем, — постановил "братец", мгновенно приняв решение.

Задумалась Айями. Все-таки Веч не договаривал, заманивая блеском драгоценностей и скорым богатством. Из его слов выходило, что и потеть не придется, успевай нагребать лопатой денежки, то есть, камни. Если поиск "росы" — легкая затея, любой желающий мог бы собирать пригоршнями самоцветы, и они бы давно обесценились. Да и беспокойство даганской нянюшки говорило красноречивее любых слов.

— Разве мы не должны торопиться в... ставку? — выговорила Айями неловко. — Суд и обвинители не станут ждать и признают нашу вину без нас.

— Такого не случится. Нас не ужимают в сроках, так как трезво оценивают наши возможности, — успокоил муж. — Кроме того, в ставке решили выяснить, найдем ли мы общий язык и сможем ли действовать слаженно, причем не в условиях замкнутого пространства — лагеря или поселка, а в бытовой среде, предоставленные сами себе. Заодно посмотрят, приемлете ли вы, амидарейцы, добрососедские отношения. На наглядном примере отдельно взятой группы лиц. Нашей группы.

— Что же ты раньше не сказал? — опешила Айями.

Неожиданная ответственность рухнула неподъемным грузом на плечи. А ну как не осилим и не оправдаем? И вся ставка, о которой не раз упоминал Веч, разочарованно разведет руками: о каком доверии сторон может идти речь, если один конкретный амидареец скорее умрет, чем пожмет руку даганну? Дай этому амидарейцу пару сабель, и он устроит вторую войну.

— Потому и не сказал, чтобы вы не загружали голову ненужностями, — ответил муж. — Вас всего пятеро, в том числе, один ребенок. Считаю, бессмысленно взваливать на вас обязательства за весь ваш народ. Гораздо нагляднее за вас скажет разоблачение вранья риволийцев и признание ваших свидетельств судом.

— Мы не хомячки, чтобы ставить над нами опыты! — полез в бутылку Айрамир. — Я им покажу соседские отношения, обделаются по самое не хочу!

— Что ж, это плохо. Я тебе говорил о линии поведения, но ты не воспринял мои слова всерьез. Покуда ты... Покуда мы будем считаться угрозой, нам не доверят землю, за которую мы собираемся просить. Слишком высокой ценой она получена, чтобы отдавать ее в ненадежные руки.

Айрамир открыл было рот, не желая уступать в споре, как вдруг подала голос Эммалиэ:

— Айрам, говоря сгоряча разное... обвиняя и пугая... ты ведь не по Айе и по ее мужу бьешь. И не по охранникам нашим, и не по даганнам в целом. Ты по будущему нашему бьешь. Но нашему амидарейскому будущему. Своими руками его зарываешь. Не оставляешь нам шанса.

Воцарилась неловкая тишина. Айрамир колебался, не зная, что выбрать: промолчать — и признать правоту слов Веча и Эммалиэ, или продолжить препирательства. Потому как упрямство сильнее здравого смысла.

Муж решил за него.

— Наипервейшая наша забота — продуманный план поездки. О камнях в пустыне я сообразил пять минут назад, поэтому, увы, у меня ноль расчетов. Вот схема нашей поездки. — Развернул он карту. — Сейчас мы находимся здесь, а поедем вот сюда. Нужно просчитать километраж, время в пути, запас топлива и провизии.

Слово за слово, Веч переключил внимание амидарейцев на проблемы, возникшие из-за отклонений в первоначальном плане. И Айями полюбопытствовала, протиснувшись к карте. Расстояние выходило немаленьким, учитывая масштаб изображения. Мужчины взялись обсуждать будущий маршрут, причем Веч не ставил перед фактом, мол, нужно уложиться в столько-то дней и ночей. Он позволил Айрамиру спорить и высчитывать самому, и объяснял, нет, там-то быстрее ехать не получится по такой-то причине, а в этот церкаль придется завернуть за третьей машиной, что прибавит лишний день в пути, и вообще, нужно бы распределить с умом пожитки по багажникам, попробовать предугадать незапланированные траты и учесть множество других мелочей.

— Бумагу давай, распишем, — сказал Айрамир, склонившись над картой. — Сколько, говоришь, жрёт твоя машина? А наша?

— Неужели плевое дело — найти стоящие камни в пустыне? — спросила Айями у даганской нянюшки за мытьем посуды.

— Когда-то пустыня была океаном, по которому ходили корабли, а в глубине плавали огромные рыбы. Но Гуалок возомнила себя равной по силе Триединому, и он наказал её за тщеславие. Вода превратилась в песок, а рыбы застыли скалами. Самоцветные камни что брызги, собирай их горстями на побрякушки и для прокорма, а настоящие сокровища можно искать всю жизнь — и не найти. Джагары* учатся мастерству не один год, а сынка захотел их переплюнуть за несколько дней.

— Удача любит смелых, — процитировала Айями слова из книги, прочитанной давным-давно.

— О Гуалок всякое рассказывают. Я знаю с чужих слов, а своими глазами не видела. Говорят, будто обитают в пустыне чудища и странные существа, а миражи могут свести с ума даже опытного джагара. Текут в пустыне песчаные реки, а в песчаных болотах можно увязнуть и утонуть.

— Брехня всё, — напугал Веч, появившись из ниоткуда с ведром воды. — Видела на карте, какова из себя Гуалок? Крошечное желтенькое пятнышко. Джагары и прочие любители острых ощущений давно ищут "росу" по науке, а не по пальцу.

— Как это? — удивилась Айями.

— Вот так. — Веч лизнул большой палец и выставил вверх. — Откуда ветер дует, там и появится "роса". Но лучше бы вместо пальца выставлять голый зад.

— Ах ты, бес проклятущий, топай отсюда, покуда цел, — огрела его тряпкой даганская нянюшка. Веч отскочил, захохотав, а она погрозила вслед: — Иди, кому-нибудь другому пальцы облизывай. А ты слушай через раз его трепотню, — посоветовала она Айями.

— Эсрим Апра, говорит, непросто добыть "росу".

— Больше слушай эсрим Апру. Неверие — вот что губит любую затею на корню. Нам нужно не ведро камней, нам нужен один. И мы убедим Гуалок отдать его нам.

Настроение у мужа зашкаливало, видно, ему хватило с лихвой услышанного от Солея и Айрамира, чтобы загореться энтузиазмом.

— Кто такой Йонах? Ты упомянул о нем в разговоре.

— Даганн, выдавший своего отца и братьев вождю вражьего племени за горсть медяшек. Их казнили, а на род Йонаха легло вечное проклятие. Тогда наш народ кочевал по земле скопом, и все были друг другу сородичами, — пояснил Веч.

Еще одна история, уходящая корнями в седую древность. Конечно же, мало приятного, если тебя назовут именем легендарного предателя.

— Йонах, Пытыр... А есть у вас легенды о женщинах? Например, о какой-нибудь знаменитой и прославленной даганке.

— Ммм... не вспомню с наскоку, — задумался Веч. — Нету, наверное. У женщин другие заботы — детей рожать, огонь в очаге поддерживать, мужа ублажать. Ай! За что? — дернулся он, но не от щипка, а скорее, от неожиданности.

— Ублажай вас, рожай, корми... — проворчала Айями. — Повседневная рутина — тоже подвиг. Цените это, мужья.

— Аа, вспомнил! В древности у одного вождя была жена, и звали её Хамгун. Властолюбивая и злая. Она избавилась от других жен и их детей, а супругу приносила отравленное питье до тех пор, пока он не умер в мучениях. Села Хамгун на мужнина коня и повела войско — завоевывать новые земли. Прославилась жестокостью и объединила своим мечом несколько племен.

— Точнее, обратила в рабство. Признайся, ты на ходу придумал эту историю, — сказала с подозрением Айями.

— Честно, не вру. У Апры спроси, она подтвердит.

— Так и быть, поверю. Одного не пойму, эта Хамгун — положительный персонаж или наоборот?

Учитывая загадочную даганскую логику касаемо мифических героев, про Хамгун вполне могли сложить хвалебные песни, передающиеся из поколения в поколение.

— Ну-у... эээ... как тебе сказать... — Веч почесал макушку. — Мужу ее, вождю племени, уж точно не повезло. Но он сам виноват, не разглядел в супруге скрытый потенциал. Отправил в стряпную — драить плошки и котелки, подтирать сопливые носы детям вместо того, чтобы рука об руку устраивать набеги на соседние земли.

— То есть, вождь виноват, что Хамгун истребила, считай, всю его семью? — изумилась Айями и, разглядев смешинки в глазах мужа, возмутилась: — Веч, ты насочинял!

— Нет, сочинять я не мастак, — рассмеялся он.

— Вообще-то в любой легенде заложен определенный смысл. И воспевание гуманных ценностей: забота о ближнем, победа добра над злом, верность и преданность. А в ваших легендах, чем кровожаднее и хитрее герой, тем уважительнее вы к нему относитесь. Разве это правильно?

— Не знаю. Наши герои такие, какие они есть — плохие или хорошие. Выбирай сама.

— Так ведь человек, наслушавшись, решит брать пример. Например, с Пытыра.

— Поймает пери и посадит на цепь? — ухмыльнулся Веч. — Эх, как бы ее поймать, кто бы подсказал.

— То есть, ты не осуждаешь его? — возмутилась Айями.

— Нет, конечно. Пери со скуки могут обратить в пепел тебя, меня, эсрим Эму. Да мало ли кого! Или заморозить — мгновенно. Пристукнуть молнией — ради шутки. Женщины, что с них взять. Непредсказуемые создания.

— Ах так! — Айями толкнула мужа в бок. — Это мы-то недалекие создания? Это нас нужно сажать на цепь?

— Айю, ты чего раздухарилась-то? — развеселился Веч. — Споришь и обижаешься, будто я и есть тот самый Пытыр. Выдуманный он, очнись. Нарисованный людским воображением. Как и пери. Сказки для взрослых и детей. Хотя нет, я счастливчик. Один-единственный во всей Даганнии. И когда-нибудь про меня тоже сложат легенду, потому что моя жена — северная пери. Которая сейчас дуется не пойми почему, и поэтому придется ее развеселить. Пощекотать, например. Айю, не брыкайся!

________________________________________________

Джагары — охотники за драгоценными камнями, собиратели "росы".

Йонах — персонаж старинной легенды, предавший отца и братьев за горсть монет.

14.1

Все-таки Веч лукавил.

Маленькое желтое пятнышко внизу карты оказалось огромным пятном, покрывавшим добрую часть материка, от края до края. Воистину океан песка. И поселения — вдоль весьма условной границы между степью и пустыней. Чтобы добраться до неё, пришлось пересечь страну с севера на юг, потратив больше трех недель. Минуло несколько дней, прежде чем горы скрылись за горизонтом, растаяв в далекой облачной дымке. После Амрастана дорога ушла круто на юг лесостепью, поселения попадались чаще, и на их близость указывали возделываемые поля и пастбища, по которым бродили стада.

Веч не включил в план поездки возвращение в город клана Серых волков. Нет надобности, проедем мимо. Припасов покуда достаточно, а купить необходимое можно и в другом церкале, пояснил он. Всё, о чем следовавло знать важным для него людям, он сказал наутро перед тем, как покинуть караван-сарай и Амрастан. Перед отъездом Веч навестил матушку в её лавке, где она вовсю трудилась, несмотря на ранний час, и, как полагается почтительному сыну, попрощался перед дальней дорогой, передав заодно привет волчьей родне.

— А что ответила матушка? — допытывалась Айями. Веч, как и пообещал накануне, не стал скрывать правду о родственных отношениях.

— Предложила катиться под горку, — ответил он и пояснил, заметив недоумение Айями: — Обычное пожелание в дорогу. Вниз скатываться легче, чем взбираться наверх.

По словам мужа, прощание вышло коротким, без объятий и слез, но достаточно миролюбивым, что не могло не отразиться на его настроении. Веч крутил руль и охотно отвечал на вопросы — любые, приходившие в голову Айями.

— Есть женщины ведомые, а есть ведущие. Да-да, и в нашей стране есть такие, — засмеялся он, заметив поднявшуюся бровь Айями. — Одним достаточно прожить всю жизнь в браке, неважно, первой, второй ли женой, вырастить детей и внуков, не в них ли счастье любой женщины? А другим этого мало. Они тянут одеяло к себе, решают за других, руководят. Мать моя как раз из таких. И Рила, сестра. В войну и мачехи, и снохи, и тетки ей подчинялись. И мальчишки наши, и деды почтенные. Всю семью держала в кулаке, не позволила пойти по миру и вдобавок научилась получать прибыль. Она молодец, хотя кое в чем не права. Мы с ней часто спорили, как я вернулся в Самалах. Характерец у нее будь здоров. Гром-баба. Считает каждый длев и трижды пересчитывает. Ради семьи и клана готова идти по головам.

Ох, до чего заковыристы семейные хитросплетения в его родословной, — потерла Айями лоб. С материнской стороны — родня Серых волков, по отцовской линии — другая, не менее многолюдная. О старшей сестре мужа упомянула вскользь эсрим Апра, охарактеризовав её как нахрапистую циничную даганку. Разве стремление сэкономить можно назвать стервозностью? Привыкши беречь в войну каждую крошку, признанная хозяйка семьи высчитывала выгоду от каждого её члена и, не стесняясь, указывала на дармоедство, рассчитывая, что угрозы расшевелят нахлебника.

Суровая женщина эта Рила из клана Снежных барсов, и Айями ее заочно побаивалась. И задумалась, а какова она сама по классификации мужа — ведомая или ведущая? И смогла бы ею стать в нужных обстоятельствах?

Неожиданно для себя Айями признала, что успела привыкнуть к заведенному распорядку дня: раннему подъему и завтраку, поездке на внедорожнике до вечера с короткими перерывами на отдых и ночными привалами, не считая дневных стоянок по необходимости. Если требовалось заехать в попутный город, приходилось вставать лагерем неподалеку, потому как любой караван-сарай отныне оказался закрыт для амидарейцев, об этом Вечу сказали напрямик в Атеш-кед в одном из поселений, куда он заехал для планового отчета перед большими и важными руководителями. И бесполезно намекать на тех, кто "наверху узнает и не погладит по голове", свободных комнат в караван-сарае нет и не будет, пусть сейчас не сезон, и хозяин несет убытки. Тогда-то Айями и поняла, что снисходительное отношение к двум амидарейкам с маленьким ребенком с лихвой перекрывает нетерпимость к двум амидарейцам мужского пола.

Пришлось привыкать и к новым лицам в небольшой компании. Известно, что амидарейцы с трудом находят общий язык с людьми, допуская в личное пространство лишь близких и проверенных. Но когда на кону стоит выживание нации, необходимо сплотиться и опровергнуть расхожее мнение о себе. Солей и Айрамир стали частью команды, а значит, нужно уживаться с их характерами и тараканами в головах.

Настроение "братца" менялось как флюгер на ветру. В войну Айрамир успел выстроить и зацементировать в голове стену из предубеждений и ненависти к даганнам и иже с ними. И разрушить ее могли лишь время, терпение и мудрость. Поняв, что подначивание охранников может быть чревато, он переключил свое презрение на даганский уклад, считая архаичными и шатры, и одеяния, и пищу, и видавший виды автотранспорт. Мол, что взять с дикарей, у них всё допотопное и отсталое. Правда, о даганском вероисповедании не скабрёзничал, видимо, понимал, что религия — та черта, за которую не стоит переступать.

Муж услышал критику и сказал:

— В ближайшем церкале, где есть хороший торг, поможешь выбрать третью машину. Чтобы была на ходу и выдюжила без ремонта хотя бы с месяц. В двух машинах нам тесно, а скарба много.

Айрамир замешкался, растерявшись. Видно, побаивался не справиться и не оправдать. Но, увидев насмешливое выражение лица атата В'Иная, вздернул подбородок:

— И выберу.

Упрямец! Ни в какую не хотел признавать, что не разбирается в автотехнике.

— Халаты, валенки... Сплошное убожество. Обыкновенную палатку обозвали гордо шатром. Подумаешь, баре, — ворчал Айрамир, кривясь. Чтобы не угореть в летнем пекле, амидарейцам пришлось сменить ватные куртки и штаны на рубахи и шальвары, что "братец" и сделал с демонстративным недовольством.

— Любая одежда и обувь пошита с умом. В холод согревает, в жару спасает от перегрева. Не жмет, не натирает, — отвечал Веч. — Шатры шьются из плотной ткани, держат тепло и не промокают. При должном утеплении могут стать пригодными для круглогодичного проживания.

А Эммалиэ, отличавшаяся завидным терпением, опять не выдержала:

— Айрам, не пойму, в твоем роду императоры, что ли, затесались? Пуховых перин тебе не хватает? Так у нас их нет, как и кареты с лошадьми и с кучером. Пищу готовим своими руками, стираем ими же. И слуг нет, представляешь?

С нею Айрамир не спорил. Замолкал, уважая возраст и пол. Но перед даганнами щеки раздувал и рисовался. Разве что бицепсы не напрягал, потому как заведомо проигрышный вариант. Однако рисовательство его давало сбои. Как-то глубокой ночью Айями проснулась, словно от толчка, и не сразу сообразила, что снаружи бушует непогода. Звенели струнами натянутые веревки, порывы ветра ударялись в ткань, будто в барабан, но шатер стоял как влитой и не шелохнулся. Снаружи что-то хлопало с глухим звуком. Вскоре забили тяжелые капли по полотнищу, это буря привела с собою ливень.

— Пойду, проверю, — поднялся муж. — Здесь останься, не выходи, — велел, заметив, что Айями тоже собирается наружу.

— И маму с Люней глянь. Проснулись, поди, — сказала она встревоженно.

Прошла, наверное, вечность, прежде чем Веч возвратился — промокший до нитки, но веселый. Оказалось, первыми же порывами ветра вырвало колышки у шатра амидарейцев, и он упал набок, погребя спящих под собой. Спросонья они не смогли найти полог и запутались в полотнище.

— Растянули шатер как попало, одну сторону вырвало напрочь. Пока укрепили заново, успели вымокнуть, — сказал Веч, стягивая рубаху. От него пахнуло травой и пылью, смешавшейся с дождем.

— Как же атат Н'Омир? Снаружи настоящее светопреставление, — забеспокоилась Айями об охраннике, бдящем на посту.

— Он-то как раз не пропадет, ни в дождь, ни в ветер, — усмехнулся муж.

Буря пронеслась, явив наутро ясное небо, а Айями впервые почувствовала всю беззащитность человека перед разгулом стихии под отрытым небом. От нее уберегала лишь ткань шатра, пускай и плотная, но все равно ненадежная.

На следующий день над амидарейцами не зубоскалили и старательно прятали ухмылки, но веселость атата В'Иная задела "братца" особо, потому как Айрамир неровно дышал к молодому сагрибу, точнее, дышал с особой предвзятостью. Веч собрал колышки и без насмехательства сказал:

— Смотри, как правильно вязать узлы и вбивать колья. И растягивать по-особому. Тогда ваш шатер и Триединый не сдует.

— Чего на них смотреть? Все узлы я наизусть знаю, — буркнул Айрамир.

— Так то же ты вязал в Амидарее. А здесь легкие почвы, закрепиться не за что. Потому и подход другой.

— Ладно, какой там у тебя подход? — проворчал "братец".

Невозможный упрямец, — подумала сердито Айями, — буксует на ровном месте. А двумя часами позже амидарейцы вместе с даганнами выталкивали из грязи внедорожник, с размаху въехавший в низинку. Легкая как пух земля сыграла злую шутку, смешавшись с ночным ливнем, и превратилась в глинистое болотце. По колено в грязи, с ругательствами на обоих языках, вытягивали мужчины застрявшую машину и о неприязни не вспомнили. А ругались просто так, ругательства же немало содействуют процессу. И позже, когда внедорожник Веча не выдержал насилия и сломался, тягали его второй машиной на тросе до ближайшей стоянки неподалеку от города, в котором атат В'Инай купил необходимые для ремонта запчасти. Эсрим Апре отвели место в машине с мужчинами, чтобы своим присутствием она не позволила свершиться смертоубийству в закрытом пространстве салона. Баранку крутили сагрибы, потому как амидарейцам не полагалось.

Страх перед превосходством природной стихии под открытым небом проявился еще, и не раз. Путникам довелось попасть в пылевую бурю, о которой упомянул однажды Веч. Пришлось пережидать непогоду в машинах, укрыв их в небольшой лощине. За стеклами внедорожника не было видно ни зги, его угрожающе раскачивало порывами ветра, однако ж, техника выдержала, слава всем святым и молитвам амидареек.

— У машины устойчивая конструкция, нас не унесет, — успокаивал Веч перепуганных женщин. — Да и не бывает в Даганнии воздушных воронок, способных оторвать такую махину от земли.

Буря пронеслась, небо просветлело, но пыль осела не сразу, и не сразу проглянуло солнце, и потому пришлось дышать через платок, повязанный на лице. В салон набилось немерено пыли, которую вымывали изо всех щелей до позднего вечера. Страшная история об унесенной ветром девочке увлекла Люнечку на несколько дней. Она боялась, пряча лицо в ладошках, но продолжала приставать к Айями: расскажи да расскажи.

В другой раз ближайшей стоянкой стала поляна в чистом поле возле обмелевшей речушки с бродом и берегами, истоптанными сотнями копыт — сюда пригоняли скотину на водопой. Но не это насторожило Веча. Он втягивал носом, обратив взор к горизонту.

— Едем дальше. Здесь нельзя оставаться.

— Почему? — удивилась Айями. Амидарейки основательно устали, день выдался изматывающим. Жара упала на землю тяжелым одеялом без малейшего дуновения ветра.

— Потому, — задрал он рукав рубахи, показав поднявшиеся волоски на коже. — Разве не чуете?

Атат В'Инай был удивлен, как и нянюшка, не говоря о недоумевающих амидарейцах, зато второй сагриб кивнул понимающе, и путникам пришлось рассесться по машинам, чтобы тронуться дальше. Гнали до позднего вечера, добравшись в плотных сумерках до небольшой рощицы, и Веч постановил: ночуем здесь, пусть и без доступа к свежей питьевой воде. Айями так и не поняла причину осторожности мужа, разве что закат отсвечивал неестественно красным. В ту ночь небо озарялось сполохами молний, без раскатов грома. Творился настоящий вертеп, далекие молнии били в землю, раскрашивая небо заковыристыми узорами. Люнечка давно уснула, а взрослые зачарованно смотрели на неистовство природной стихии, даже Айрамир остался под впечатлением, не говоря об остальных наблюдателях.

— Это Триединый разговаривает с духами, — пояснила даганская нянюшка. Расстелив специальный коврик, она принялась молиться, бормоча под нос.

— Сухая гроза, — пояснил муж, прижав к себе Айями, вздрагивавшую от беззвучных вспышек. — На открытом пространстве нас убило бы разрядом.

— Эсрим Апра так не считает, — ответила она шепотом.

— И я бы с ней согласился. При других обстоятельствах, — хмыкнул Веч.

"Будь я необразованным неучем, не разбирающемся в природных явлениях" — прозвучало в его словах.

Общение даганского бога с миром мертвых длилось часа два, не меньше, прежде чем всполохи, наконец, стихли.

Таки третий внедорожник Веч купил вместе с ататом В'Инаем в ближайшем городе, и это оказался единственный раз, когда он оставил в лагере одного сагриба — атата Н'Омира. Муж неизменно придерживался правила: охранять амидарейцев должны двое — либо оба сагриба, либо Веч с одним из них.

Третий внедорожник оказался не нов, с помятой дверцей, щербинами отлетевшей краски и с надрывно ревущим двигателем.

— Недочеты присутствуют, зато за них нам дали хорошую скидку. Да и выбор был невелик, — пояснил Веч. — В'Инай поклялся, что выправит.

— У вас новые машины-то хоть выпускают? — спросил Айрамир насмешливо. — На какую ни посмотрю, сплошь престарелая рухлядь.

— Выпускают, конечно, но они дорогие. В войну линии перевели на сборку военной техники, а сейчас заново возобновили производство гражданских машин. На тех, что были собраны до войны, ездили женщины наши и дети, и ремонтировали, как могли, пока мы воевали. Так что, считай, она прошла всё. Боевая старушка, — похлопал Веч по капоту.

Промолчал Айрамир, видно, чуял нутром, над чем можно насмехаться, а когда стоит остановиться. Значит, не все потеряно, — выдохнула с облегчением Айями.

Атат В'Инай не подвел, для чего пришлось ему вернуться в город за запчастями и потратить полдня на доведение третьей машины до ума, однако ж, с ее приобретением стало гораздо легче, разгрузились багажники, и расселись просторнее пассажиры. Правда, муж не рисковал оставлять амидарейцев в салоне с ататом В'Инаем, усадив с ним свою нянюшку. Айрамир и Солей остались пассажирами в машине второго сагриба. Айями сомневалась, что они вели светские беседы в пути, и то хорошо, что на остановках выбирались из внедорожника вполне живыми и здоровыми, видимо, Айрамир не рисковал задирать атата Н'Омира.

Едва представился случай, Веч привез из попутного церкаля — довольно-таки большого города без амидарейского поселка — карты двух стран. Свернутые рулоном и отпечатанные типографским способом, причем карта Амидареи была скопирована с потрепанного исходного экземпляра с прожилками рек, пятнами озер и точками населенных пунктов на родном языке. Теперь вечерами мужчины раскладывали карты и изрисовывали их карандашными стрелками, обводили территории и спорили насчет дат и хронологии событий. Айями отыскала на карте Амидареи свой городок — крохотную точку в рогатке меж двух притоков реки, и задохнулась нахлынувших воспоминаний. Опять остро ощутилось огромное расстояние — тысячи километров от родной земли. И вроде бы здесь, в Даганнии, то же небо над и те же облака над головой, разве что солнце чуть жарче, а всё равно не то. Тут всё чужое, здесь амидарейцы — гости. Но не вернуть прошлое, как ни пыхти. Нужно шагать вперед, не оглядываясь, чтобы не растерять то немногое, что осталось. Свой народ.

Даганские территории, обведенные карандашом, вызвали у Айями стыд и неловкость. Ведь она тоже оказалась причастна, пусть и косвенно, к опустошению земель и разорению городов вторгшейся амидарейской армией, слушая сводки с мест боев и в горячих молитвах желая поражения врагу. Слава святым, дорога из предгорий до пустыни миновала стороной скорбные места, не то не хватило бы сил смотреть на руины и пепелища.

Сагрибы тоже поглядывали, как карты изрисовываются отметками и стрелками. Атат В'Инай с любопытством расспрашивал у Айями: "А где ваш дом? А где ваша столица?". Нет нашего дома, и столица уже не наша, — отвела она взгляд. Зато лицо атата Н'Омира костенело, и проступали желваки. Видно, как и Айрамиру, не давала ему покоя память о минувшей войне. И снова захлестывала Айями вина — с головой. А ведь все они — и амидарейцы, и Веч, и атат Н'Омир — недавние враги, ненавидевшие друг друга. Убивавшие с неугасаемой жаждой мести. А теперь им приходится сидеть бок о бок друг с другом, старательно делая вид, что память коротка, и нужно учиться жить заново, без враждебности и злобы. И каждый из них, как умеет, справляется со своими бесами — у кого-то получается, а у кого-то никак. Проклятые риволийцы, до чего вы довели людей! С такими мыслями Айями скоро станет ругаться так же разухабисто, как и "братец".

— Откуда карты? Неужели их продают на рынке? — спросила она шуткою.

— Выдали в Атеш-кед по требованию генштаба, — пояснил Веч. — Наши карты печатают в типографии при ставке, а ваши — копируют с трофейных экземпляров. Развозят по городам, для клановых Советов, школ и амидарейских поселков. В этом городе я забрал единственные экземпляры, другие копии потом привезут взамен.

Обсудив по пятому кругу всё, о чем можно говорить, и выудив из закоулков памяти всё, о чем смогли вспомнить, мужчины переключились на приграничные земли, ставшие главной целью миссии с легкой руки Веча, точнее, благодаря поданной им идее. На черно-белой карте возвышенности не отличались от низин, однако ж, пунктир новой границы успела прорисовать чья-то предусмотрительная рука, а Полиамский массив выделялся знакомым нагромождением складок горных хребтов.

Территории бывшей Амидареи, отошедшие победителям, оказались немалыми, учитывая, что даганны заполучили едва ли десятую часть земель исчезнувшей страны. Даже Айрамир замолчал, осознавая размах, наверное, рисовал в воображении необъятные пространства. С юга приграничье подпирали горы и плато Тух-тым, на востоке протянулась новая граница, а на западе и севере — Льдистый океан. И опять ожила беседа, и спорили до хрипоты: о климате, о местах, удобных для строительства, о близости даганских баз, рассредоточенных вдоль границы. И Айрамир, на удивление, вдруг признал, водя карандашом:

— Мало баз, очень мало. Глянь, сколько территории не охвачено. Риволийцы, су*ки, запросто могут устраивать диверсии. Тайно перешли границу — и вот они, здрасте, не виделись. И сюда доберутся при должной подготовке.

— Вполне, — признал Веч. — Не знаю, какая сейчас обстановка на границе. Но наши стараются держать приграничную полосу под присмотром.

Снова и снова расстилалась карта, и опять изучались земли, бывшие когда-то родными, до последней речушки, до последнего озерца. Города в тех краях, обозначенные кружочками, в действительности напрочь смело войною, поэтому приграничные территории считались теперь необжитыми.

— Что это? — ткнул пальцем Айрамир и прочитал по слогам буквы, расползшиеся по карте в непосредственной близости от Льдистого океана. — У-кос-чи.

— Это народность, там обитающая, и округ, так названный, — подала голос Эммалиэ. — Муж рассказывал. Укосчи жили и живут первобытнообщинным строем. Не то чтобы совсем уж дикие, но неохваченные цивилизацией. Кочуют, разводят оленей, ловят рыбу, бьют китов, моржей, тюленей. Живут, кстати, в похожих шатрах. У них своя вера и свои боги.

— Разве их не привлекали к участию в войне? — спросил Веч.

— Не смогли. Укосчи — народность вполне мирная, дети природы, так сказать. Отказались взять оружие в руки.

— Гляньте, военные действия пришлись южнее. Вот так поначалу продвигалась наша армия, а потом вот так вы пошли в наступление, — показал Айрамир. — Получается, север нетронут войной.

— Холодно там. Суровые места. Рядом Льдистый океан и лето две недели в году. Там не до войн, выжить бы, — пояснила Эммалиэ.

— Молодцы эти укосчи. Уж как наши истерили, призывая на фронт каждого неравнодушного, а ведь не всех прошибла агитация, — неожиданно похвалил Айрамир. — Да и за что им воевать? У них итак земли навалом, и на чужой каравай они не зарятся. Рады тому, что есть.

— Ресурсов у них шаром покати, разве что лед и снег в избытке. Наше правительство для галочки объединило те края в округ да и забыло о нем, — ответила Эммалиэ.

— Неожиданно, — признал Веч. — Не уверен, знают ли в нашей ставке об этой народности. Наверное, знают и успели договориться о мире. О новом конфликте наши не смолчали бы и раструбили во всех кланах. Разузнаю при случае.

— До земель укосчей шагать и шагать. — Айрамир положил ладонь на карту. — На ширину четырех пальцев. Думаю, уживемся, мы же не грабить и отбирать туда поедем. К тому же, земли раньше считались амидарейскими, пусть и захолустными. С городами, с дорогами... Наши там жили и ни о каких укосчах, поди, не догадывались.

И в снегах, и во льдах умудряются жить люди. И не нужна им иная доля, они счастливы быть такими, какие они есть. Возможно, и даганны кочевали бы до сих пор по своей земле и молились зарницам как проявлению божественного волеизъявления, не заставь их союзники, чуть ли не насильственно, двигать прогресс. Веч рассказывал за рулем, в дороге, что задолго до войны риволийцы наводнили Даганнию с образовательной миссией, поселяясь в городах и обустраивая свои диаспоры. Организовали первые школы — общеобразовательные и профильные, в которых обучали инженеров, врачей, техников, военных офицеров. Курировали строительство заводов при городах — металлургических, сборочных, машиностроительных, химических, оборонных, способных выпускать военную и гражданскую технику, станочное оборудование. И гранаты с автоматами и патронами. В войну основная часть миссионеров покинула Даганнию из-за возмущения руководства коварным предложением островитян: победа в обмен на земли проигравшей страны. Но несколько риволийских диаспор остались при заводах, являющихся стратегическими для Даганнии, потому что секретами технологии владели исключительно риволийцы.

— Вот видишь, наши предположения насчет союзников подтвердились. Риволийцы специально ускорили развитие отсталой страны, — заключила Эммалиэ. Айями пересказывала ей всё, услышанное от мужа и от даганской нянюшки. — Потому-то и образовался перекос между новыми технологиями и устаревшими обрядами. Даганны искренне верят своим шаманам, как и в то, что нематериальный мир неотделим от реальности. И вполне современно печатают карты в типографии, упорядочили сбор и накопление информации, ведут архивы, идентифицируют нас и подсчитывают нашу численность. У них своеобразное управление, которое кажется нам странным, однако же, оно весьма эффективно.

— Я спросила у Веча, не жалеет ли он, что его страна позволила риволийцам развивать промышленность? Не пусти даганны двадцать лет назад на свои земли островитян, вряд ли у тех удался бы план по завоеванию Амидареи. Он сказал, что не в ответе за решение, принятое отцами и дедами, зато в ответе за своё и будет настаивать на выдворении риволийцев из своей страны. Всех до единого.

К слову, о вере. При всей тесноте переплетения даганского быта с религией, истово веровала, пожалуй, лишь эсрим Апра. Но не навязывала свое мировоззрение и фанатичным блеском в глазах не ослепляла. Однако не преминула высказать Айями:

— Хорошая жена должна быть во всем послушна мужу и за ним следовать. Веру твою ломать поздно, да и от понукания будет мало пользы. К Триединому нужно прийти своими ногами, принять сердцем, без притворства. Веруй и дальше в своих богов и, быть может, в них не разочаруешься. Но козявочке дозволь самой выбирать, кому молиться.

Под козявочкой нянюшка подразумевала Люнечку.

Вот еще, — возмутилась Айями, — не хватало амидарейцу преклонять колени перед даганским чудом-юдом и перед костюмированными ритуалами на театральных площадках, называемых капищами. Но предпочла промолчать, нежели выказывать недовольство чужими советами. Не будет никакой пользы от распри, возникшей на ровном месте, и из-за чего? Из-за того, в какого бога веровать.

Эсрим Апра следовала обычаям, заложенным в ее голову с детства. На стоянках расстилала коврик и на коленях, уткнувшись лбом в землю, бормотала молитвы по утрам и вечерам.

— По умершим молятся лицом к закату, по живым — лицом на восход, — пояснил Веч. — И обязательно на земле, она дает силы и просветление.

Вот почему, живя в караван-сарае Амрастана, даганская нянюшка не вспоминала о каждодневном ритуале.

— Я не видела, чтобы ты молился, — сказала Айями.

— Моя вера со мной, вот здесь, — похлопал он ладонью по груди. — Для неё коврик не обязателен.

— А о чем ваши молитвы?

— Обычно это просьбы Триединому за себя и своих близких — о здравии, об удаче в делах. Что еще нужно человеку?

И правда, о чем еще желать независимо от вероисповедания, обращайся хоть к даганскому богу, хоть к амидарейским святым. С той лишь разницей, что амидарейцы молились перед образами или изображениями святых, а даганнам для общения со своим божеством не требовалась визуализация.

Поглядев на нянюшку, привычно разостлавшую коврик, в одно прекрасное утро рядом с ней устроился на коленях атат В'Инай, а на следующий вечер — муж. Лишь атат Н'Омир посматривал с непроницаемым лицом на священнодействие, не затронувшее его черствое даганское сердце.

Взглянув на согбенную фигуру нянюшки, уткнувшейся лбом в землю, и Айями задумалась о молитвах святым. Теперь-то она точно знала, о чем их просить.

Перед долгой дорогой эсрим Апра выказала пожелание побывать на капище и испросить благословения кама. Казалось бы, куда уж проще, но на деле получилось не сразу. Капища функционировали при поселениях, точнее, последние возводились возле места скопления потусторонних сил. На наличие капищ указывали соответствующие значки на бесценной путеводной карте Веча из бардачка. К сожалению, значок не говорил о том, действует ли то или иное святилище. Поначалу путникам попалось заброшенное место с кругом из каменных истуканов, вросших в землю и с замшелым жертвенным камнем в центре. Неподалеку среди высохших ковыльных метелок, шелестевших на ветру, торчали остовы строений, древних на вид.

Подойдя к жертвеннику, Веч положил на него ладонь.

— Пусто, — сказал не сразу.

— Исчезла сила. Давно, — согласилась эсрим Апра. — Когда-то здесь жили люди и ушли отсюда следом за силой Триединого.

— Что ты почувствовал? — спросила Айями у мужа в машине. Сама-то она никаких ощущений не испытывала — ни мурашек, ни озноба, ни внезапной тревожности. Да и Солей с Айрамиром поглядывали по сторонам, словно находились в туристической поездке с экскурсией. Солей с интересом осмотрел каменные изображения, однако не озвучил ни своего мнения, ни вопросов, если таковые и возникли.

— Не знаю, как объяснить. Интуитивно понял. Загривком, наверное, — пожал Веч плечами.

— В тебе, поди, течет кровь... камов, — выговорила она неуверенно непривычное слово.

— Возможно. Во всех нас течет кровь Триединого, — отшутился он.

Зря волновалась эсрим Апра, вскоре при небольшом городке недалеко от маршрута следования обнаружилось действующее капище — не такое популярное, как возле Беншамира, но тоже пользовавшееся спросом. Две духомолицы и просильщиц по счету — размах священнодействия оказался на порядок меньше. В ожидании своей очереди Веч вложил по монетке в протянутые руки женщин.

Айями с интересом рассматривала поселение, похожее на деревню: теснящиеся дома с плоскими крышами и небольшими окошками, без единого деревца. Поблизости, звеня колокольчиками, жевали чахлую траву овцы, за которым присматривали загорелые дочерна мальчишки-пастухи.

Если амидарейцы прохаживались, словно экскурсанты, заложив руки за спину, то местные, переминавшиеся в очереди, разглядев новоприбывших, сменили любопытство на враждебность и косились откровенно неприязненно. Айями не сразу поняла, что атмосфера изменилась из-за Солея и Айрамира, и недовольство местных распространилось на амидареек. Видимо, даганны считали, что недавние враги оскверняют своим присутствием священное место. Айями чувствовала себя неуютно под недружелюбными взглядами. Атат В'Инай, посуровев, сжал рукоятки тонф, демонстрируя оружие и, тем самым, показывая: он в своем праве.

Кам — жуткий горбун, увешанный побрякушками не хуже эсрим Апры — не выказал особого удивления, увидев группу амидарейцев в самом сердце своей страны возле места, святого для любого даганна. Словно так и надо. Выслушав Веча, отложил бубен, и, возложив ладонь на голову мужа, заставил преклонить колено. И в закоулках сознания не захотел бродить, и не заглянул в будущее, закатывая глаза. Ответил сразу же, не напрягаясь, примерно следующее: ты сам себе хозяин, что задумал, то и сбудется. В тот момент Айями и не подозревала, что нельзя с бухты-барахты бежать на капище, прося шамана о совете, и что важно уметь правильно задать один-единственный вопрос. А зря. Потому-то и не ходят люди по три раза на дню к жертвенному кругу за помощью потусторонних сил. Кам заверил, что желаемое сбудется, значит, поездка обещала стать удачной, но кам не сказал, как оно сбудется.

Эсрим Апра выглядела разочарованной, она ожидала большего, но все действо произошло быстро, и оттого казалось, что кам подошел к своим обязанностям спустя рукава. Внезапно горбун обратил внимание на атата Н'Омира, тот так и не вошел в круг камней, оставшись стоять рядом с амидарейцами, невозмутимый и равнодушный. Кам указал на него кривой клюкой и поманил. Атат Н'омир сперва не понял, что оказался объектом интереса шамана, и растерянность сагриба сопроводилась изумлением Айями, впервые увидевшей, каким бывает атат Н'Омир в растерянности. А кам, рассердившись, заковылял к нему утиной походкой, похожей на кривоногую поступь эсрим Апры, и погнал клюкой в круг к жертвеннику.

— Эй! — сагриб прикрыл рукой голову, опешив, как и остальные свидетели действа. Но сопротивляться не вздумал, видимо, внимание кама — священное явление, как и избивание палкой по макушке. Кам заставил атата Н'Омира опуститься на колени у жертвенника и сцепить пальцы в замок. Ходил вокруг сагриба, макал носом в каменную твердь как в воду и наговаривал. Ладно бы злился или негодовал, так ведь нет, вещал атату Н'Омиру с полным равнодушием. Наконец, высказал всё, что хотел, и дал клюкой по спине, мол, наслушался сполна, а теперь ступай, переваривай.

Счастливец вышел за каменный круг — губы сжаты, лицо непроницаемо, как всегда. И что это сейчас было?

Веч спросил озабоченно: всё под контролем? Атат Н'Омир кивнул сдержанно: беспокоиться не из-за чего, так, выслушал небольшое наставление. Подумаешь, кам отлупил палкой и подрихтовал профиль.

На амидарейцев кривоногий горбун обратил ровно столько же внимания, сколько и на каменных истуканов, врытых по кругу. Разочаровалась Айями. Неужто в амидарейской крови нет ничего необычного? Неужто мысли, гуляющие в головах чужаков, недостойны внимания посланника даганского бога?

— Все камы физически неполноценны? — поинтересовалась она позже у даганской нянюшки.

Та не сразу поняла, о чем идет речь.

— Это божьи отметины. Не каждый человек примиряется со своей избранностью. Камы отрекаются от родителей и от семьи, в которой появились на свет, от своего клана отрекаются, чтобы служить Триединому. Мирских желаний чужды, бродят по миру и слушают силу святых мест. Такое испытание не всем под силу, но кам, выбравший свою стезю, выбирает путь просветления. Процветает тот город, куда приходит кам.

Кто бы сомневался. К капищу не прекращается поток людей, несут пожертвования, подаяния. Приезжают из других мест, останавливаются в караван-сарае, опустошают кошельки, оставляя наличность в городе.

Получается, не бывать шаманом человеку, здоровому телом и духом. Множество соблазнов искушают его на земном пути. А увечному от рождения калеке терять нечего, у него одна дорога — постижение таинства божьего благословения.

Можно рассуждать сколь угодно об индустрии вытягивания наличности из страждущих, но вот они, камы, перед глазами, как и другие необъяснимые явления, имеющие место под южным палящим солнцем. И Веч, и нянюшка, и другие даганны чувствуют интуитивно токи, блуждающие по земле: кто-то сполна ощущает так называемую силу, а кто-то не чувствует совсем, как атат В'Инай, например. Но он молод, у него всё впереди — потери, разлуки, разочарования. Так что верить или не верить в чудеса — дело личное. И все же Айями посматривала с долей скептицизма, зная, что за каждым чудом стоят законы физики и химии. К примеру, нектар хику* варился по неизменному рецепту служителями Хикаяси, и его действие объяснялось не божественным чудом, а наркотическими и психотропными составляющими. А ритуальное самоубиение путем внушения связано с особенностями душевной конституции амидарейцев.

Пожалуй, впервые скептицизм Айями дал трещину, когда дочка порвала браслет на запястье и принесла в горсти камушки — те, что отыскала рассыпавшимися в траве. Уж как корила ее Айями, мол, что же ты подарок не уберегла, извинись немедленно перед эсрим Апрой, но та прервала на полуслове:

— Не вини козявочку, плетенка-то крепкой была.

Взяв в ладонь то немногое, что Люнечка сумела подобрать с земли, нянюшка какое-то время пересыпала камушки из руки в руку, а потом замахнулась и выбросила. Неужели не жалко? — ахнула Айями. В каждом камушке просверлена маленькая дырочка для нанизывания на плетенку, у каждого камушка заботливо сточены острые грани.

Нянюшка тем временем стребовала кулоны, которые подарила дочке и Айями. Та уверила, что носит исправно, что веревочка цела, и безделушка не разбилась, но эсрим Апру волновало другое. Вытащив из кувшинчика миниатюрную пробку, она высыпала в костровище беловатый песок.

— Откуда он взялся? — тянула шею Айями из-за плеча нянюшки. — Я не снимала кулон и никому не отдавала.

— Знаю, — сказала эсрим Апра, сосредоточенно перемешивая песок с горячей после утренней готовки золой.

— Так ведь внутри была земля, — наморщила лоб Айями, вспоминая, о чем говорила нянюшка в караван-сарае Амрастана.

— Она и была. Силою своей с вами поделилась, оттого и выцвела, — пояснила скупо эсрим Апра и, тяжело поднявшись с колен, поковыляла в шатер. — Носи, не снимай. И козявке надень, — вручила спустя некоторое время оба кулона Айями. — В них святая землица, целебная.

Теперь внутри — свежая земля с капища взамен той, что утеряла цвет, поняла Айями, потрясши безделушкой возле уха.

В кулоне Эммалиэ песок оказался темнее цветом, но и его даганская нянюшка заменила землей, взятой со священного места. Эммалиэ недоумевала, стоит ли придавать значение тому, что пересыпается внутри вешицы — песок или глина.

— Не знаю, — пожала плечами Айями. — Почему побелела земля, словно из нее вытянули все соки?

— Возможно, накалилась от солнца и выщелачилась. Носим-то, не переставая.

Вот и логичное объяснение "чуду". Ума Эммалиэ не занимать, она всегда здраво обосновывала непонятности. В степи царила изнемогающая жара, и ночи, чем южнее, тем душнее становились с каждым днем. Мгновенно просохли вещи, напитавшиеся влагой в дождливых предгорьях. Амидарейки убрали стеганые халаты и махси в дальние баулы, натянув легкие шальвары с куртами и повязав платки от солнца.

Покрутила Айями незамысловатое украшение и сжала в пальцах, согревая. Если эсрим Апре спокойнее, когда кулон на шее, невежливо отвечать отказом. Да и не доставляют беспокойства дешевые безделушки, а для Люнечки, наоборот, забава. И все же, странная она, даганская вера.

А нянюшка нацепила взамен порванного браслета пару новых плетенок на запястье Люнечки и строго-настрого наказала: носить, не снимая.

14.2

Айрамир мог быть человеком, когда хотел. Но и заносило его с аналогичной регулярностью. Почему-то избрал он своей мишенью атата В'Иная, физически не мог его одолеть, так на амидарейском старался унизить и похохатывал над недоумевающим сагрибом. Причем старался поддеть, когда никто не слышит. Казалось бы, какие могут быть счеты, атат В'Инай моложе и на фронте не воевал. Но Айрамира чуть ли не наизнанку выворачивало. Как же, зеленец при оружии, разбирается в технике и вдобавок самостоятелен, зарабатывает на жизнь, словом, на все руки мастер в отличие от Айрамира, нахлебника на шее у заклятого врага своего даганна.

— Что такое "однохвостка"? — спросил как-то атат В'Инай, старательно выговорив на амидарейском незнакомое слово. И услышав от Айями перевод на даганском, свел брови. — А что такое "пальма ходячая"?

Подивилась Айями, но перевела выражение на даганский.

— Где вы услышали эти слова?

— Нигде, — ответил атат В'Инай, нахмурившись.

— От моего брата? — осенило её. — Ну, я сейчас выскажу ему всё, что думаю по этому поводу!

— Нет, не от него. Слышал, как в Беншамире разговаривали амидарейцы из поселка.

Ага, как же. Адмидарейцы обычно так и обращаются друг к другу в разговорной речи: "Привет, пальма ходячая" или еще грубее.

— Почему ты его оскорбляешь? — набросилась она на Айрамира. — Атат В'Инай ничего плохого тебе не сделал.

— Что, дитятко поплакалось? "Обижают меня, сиротку, злые амидарейские дядьки", — засюсюкал глумливо "братец".

— Никому он не жаловался. У него не такой характер.

— А ты и характер его успела изучить?

— Представь себе, да. Поневоле изучишь, когда видишь человека перед носом каждый день.

— Нормально я с ним общаюсь, по-дружески. Я же не виноват, что он в амидарейском ни бум-бум.

Но Айями не купилась на лучезарную ухмылку "родственника".

— Айрам, не задирай его. По твоим поступкам будут судить обо всех нас, амидарейцах.

— Пускай сначала докажет, что я его задираю. Я к нему на "вы" и со всем почтением, а у него глаза на мокром месте.

Ничем не прошибешь горе-провокатора. Айями решилась на последний шаг — рассказать мужу о проделках "братца", но, как оказалось, атат В'Инай умел за себя постоять. И отвечал в меру возможностей, не забывая о долге сагриба.

За ужином Айрамир привычно набрал полный рот варева и вдруг застыл истуканом. А потом бросился к ведру с водой, на ходу выплевывая пищу. Уж как он кашлял, надрываясь до рвоты и покраснев до помидорного цвета, казалось, выкашляет сейчас легкие. Выхлестал немерено воды, забыв, что она сырая, некипяченая. Слезы текли ручьем. Амидарейки перепугались не на шутку, думали, помрет у них на глазах молодец-удалец, засуетились с помощью, а Веч, сунув палец в миску, попробовал на вкус и причмокнул:

— Э, перец, горчица, имбирь, чеснок. Вкусно, но неостро.

Айями выпучила глаза: и это называется "неостро"?!

— Дайте ему проглотить пару ложек масла, — посоветовал Веч. — Или нет, пусть выпьет кое-что другое.

Сходив к машине, он принес бутылку темного стекла с запечатанным горлышком. Вынув зубами пробку, набулькал жидкость в кружку и протянул Айрамиру.

— Пей. Залпом. Это сахш*. Теплый, но сойдет.

Кружка ходила ходуном в руках Айрамира, между приступами кашля он судорожно втягивал воздух ртом. Кое-как влил в себя напиток и закашлялся пуще прежнего. Правда, и отпустило его быстро. Кашель пошел на убыль, слезотечение прекратилось. Айрамир рухнул обессиленно на лавку, вытирая пот рукавом. От выпитого "братец" осоловел, и его потянуло в сон. Какое там воевать с обидчиком, в горизонталь бы улечься.

— Как так? — пробормотала растерянно Эммалиэ, зачерпнув ложкой из котелка с кушаньем. — Отдельно же готовим, не смешиваем.

А вот так, — догадалась Айями, разглядев ухмылку атата В'Иная, которую тот старательно гасил. И когда успел подсыпать?

Веч, конечно, сделал выговор сагрибу, мол, за хулиганство уменьшу жалованье и приму превентивные меры, а ну как подорвалось бы здоровье родственника жены, и вообще, нужно беречь ценного свидетеля до суда. Но без пристрастности выговаривал, Айями видела. Выполнил номинальные обязанности работодателя и переключился на злободневные заботы.

Как малые дети, что один, что второй. Как бы не развернулась меж ними война, — подумала Айями с отчаянием. И тогда каверзы, подстраиваемые "братцем" и ататом В'Инаем друг другу, перерастут из злых шуток в кровную месть.

После поучительного ужина Айрамир стал подозрительнее: пробовал пищу на язык и не выпускал плошку из рук, набрав порцию из котелка, в котором варилась похлебка для амидарейцев. И смотрел змеей на обидчика.

День прошел без подколок "брата", второй миновал — голос-то осип, сорванный кашлем. А потом издевки возобновились, Айями поняла, когда атат В'Инай подошел к ней и попросил научить нужным словам, чтобы достойно ответить обидчику.

Растерялась Айями.

— Поймите, атат В'Инай, не дело это — оскорблять друг друга. Необходимо взаимное уважение. Разговорному амидарейскому я итак вас учу, а ругательным словам, уж простите сердечно, не могу. Я и слов-то подходящих не знаю.

Атат В'Инай не обиделся на отказ. Приклеился к Вечу, и они вполголоса о чем-то разговаривали, посмеиваясь и заставляя Айями поглядывать на заговорщиков с подозрением — не задумали ли какую-нибудь пакость. А буквально тем же вечером Айрамир в ответ на высказывание о "бабах" и "рукожопых дикарях" получил отлуп от молодого сагриба:

— Сам такой.

На амидарейском, с невообразимым акцентом, но вполне четкий ответ.

Опешил Айрамир:

— Ты оборзел, что ли?

И услышал:

— На себя посмотри.

"Братец" аж языком подавился. Преимущество в знании амимдарейского оказалось утеряно. А чем уесть атата В'Иная, он не знал.

О результатах перепалки молодой сагриб поведал Вечу, повторив дословно ругательства Айрамира и свои ответы, а муж рассказал о стычке Айями перед сном.

— Зачем ты учишь его ругани? — возмутилась Айями. — Они же не оставят друг друга в покое. Словами можно задеть до глубины души, а там и до вражды рукой подать.

— По-моему, из них двоих ругался твой "брат", а В'Инай, заметь, его не оскорбил. Не думаю, что он понял, о чем говорил недоделок. Ответил наугад и попал в точку. Фразы-то нейтральные.

Действительно, — признала Айями, поразмыслив. Атат В'Инай ответил достойно и не дал повода для свары.

На следующее утро хмурый "братец" подсел к Айями:

— Научи, как ответить даганскому г*внюку на их языке.

— Нет. Категорически. Если и буду учить, то культурной речи без ругательств.

Айрамир поджал губы, поняв, что помощи от нее не дождется. Облегчать ему задачу не собирались ни Айями, ни Веч, а от Эммалиэ оказалось мало толку с ее познаниями в даганском языке, да и не поддержала бы она пакостливый замысел "племянника".

— Больно надо. Я и сам выучу. По учебнику. Есть у тебя какой-нибудь самоучитель или разговорник? — поинтересовался Айрамир свысока. Не к Айями выразил презрение, а к варварскому языку — грубому и отрывистому.

— Увы, нет. Могу писать для тебя слова, перевод и транскрипцию.

— Вот еще. Я не школьник, чтобы зубрить всякую ерунду.

Ситуацию выправил Веч, озвучив предложение:

— Доберемся до города, в котором есть амидарейский поселок, обратимся к клану и попросим учебник, если таковой имеется.

— Значит, в поселках учат даганскому? — спросил Айрамир.

— В обязательном порядке, — кивнула Айями.

— И что, кто-то согласился?

— Конечно. Исключений нет. Знание разговорного даганского поощряется. А чтение на нем и письменность — тем более.

— А что бывает с теми, то отказывается учить язык?

— У них беднее пайки. Им предлагают самую грязную работу, которая не требует особого ума и понимания даганского.

— Ср*ные шантажисты. Пригнули нас к земле и заставляют есть с рук, а мы и рады соглашаться, — скривился "братец".

— Вот будут у тебя дети, тогда и поглядим на твою гордость, — парировала Айями. — Не сомневаюсь, уж ты-то выберешь хику — и для себя, и для своего ребенка.

Промолчал Айрамир, отвернулся, насупившись. И муж не стал продолжать разговор и занялся ревизией машины, укрывшись с ататом В'Инаем за открытым капотом. А Айями нашла, чем занять свободное время в пути и на привалах. Из попутного города Веч привез амбарную книгу с плотными желтоватыми листами. Айями линовала строчки вручную и записывала — слова, фразы, речевые обороты с даганской и амидарейской транскрипциями. Она решила составить свой собственный разговорник, приспособленный для быстрого освоения обоих языков.

Леса и поля остались позади, сменившись степью, засыхающей без дождевой влаги. Бури с ливнями и шквалистым ветром, подобные той, в которую однажды попали путники, считались редким явлением во второй половине лета, пояснил Веч. Он выбирал стоянки, сверяясь с картой — с драгоценной, затертой на сгибах картой сагрибов из бардачка, на которой крестиками, кружочками, цифрами и прочей отличительной разметкой были нанесены важные вехи, способные пригодится в дороге путешественнику — места стоянок, броды, переправы, родники, колодцы в оазисах.

Степь тянулась без конца и края, куда ни глянь — всюду линия горизонта, из-за которого по утрам выглядывало солнце и за которым по вечерам скрывалось. Айями так и не смогла привыкнуть к бесконечности отрытого пространства, хотя и приучала себя искать прекрасное в закатах и восходах, в волнующемся на ветру море трав, в облаках причудливой формы. Но степь не позволяла очаровываться ею. Однажды в приоткрытое окно машины с порывом ветра потянуло гарью, и вскоре по обе стороны дороги потянулась выжженная до черноты земля.

Амидарейки прильнули к окнам.

— Не так давно ударила молния, и начался пожар. Трава выгорела, — пояснил Веч, успевая смотреть по сторонам и следить за дорогой.

— Ужасное зрелище, — признала Айями, оценив масштаб катастрофы, а муж пожал плечами, мол, чему удивляться? Привычное явление.

В другой раз он остановил внедорожник возле холмистого поля. Айями не сразу сообразила, что заросшие травой холмы расположены упорядоченно и явно имеют рукотворный характер.

— Погост. Заброшенный, — пояснил коротко Веч и вышел из машины. Следом за ним выбрались наружу сагрибы и эсрим Апра. Не сговариваясь, даганны опустились на колени у обочины. И атат НОмир, изменив своим принципам, присоединился к компании и с закрытыми глазами слушал ветер и пение птиц. У Айями побежали мурашки по коже от молчаливой торжественности происходящего.

— Что они затеяли? — спросил Айрамир, подойдя с Солеем к машине амидареек.

— Поминают усопших. Здесь место погребения. Так даганны хоронят покойников. Вернее, раньше хоронили. Сейчас погост заброшен, — пояснила Айями.

— Как это — хоронят? — спросил Солей.

— Нуу, выкапывают яму. Укладывают тело и засыпают землею. А сверху — холм.

— Зачем? — изумился Солей.

— Потому что варвары. Дикари, — вставил грубо Айрамир.

— Для памяти. Чтобы не забывать и навещать место упокоения, — ответила Айями, зыркнув недобро на "братца". "А что я? Я ничего особенного не сказал", — развел он руками, заметив укоряющий взгляд Эммалиэ.

Помолившись, поднялись даганны, отряхивая пыль с колен, а эсрим Апра скрутила свой коврик. И рассевшись по машинам, покатили дальше как ни в чем не бывало.

— Тут похоронен кто-то из твоих родственников? — спросила Айями у мужа.

— Нет. Здесь безымянные могилы.

— Тех, кого в войну...? — голос дрогнул, и она не договорила.

— Нет, гораздо раньше. Столетия два назад, не меньше. Когда-то здесь стояло поселение, и, как видишь, от него не осталось ни следов, ни названия, ни отметки на карте. И памяти не осталось — о тех, кто лежит под этими курганами. Нельзя забывать предков. Все мы дети Триединого, и в каждом из нас есть капля его крови.

— Холмы... то есть, курганы... похожи, как отличить один от другого и не запутаться?

— У каждой семьи свое место на погосте, поэтому путаницы не бывает. А как различают, покажу при случае.

— А где хоронят тех, кто отказался от семьи и от клана?

— В стороне от погоста, но недалеко. Мертвые должны лежать рядом.

— А вдруг умрет амидареец? Или решит принять хику. Ну, мало ли, всякое бывает. Его тело тоже положат в землю?

— Не задумывался об этом, — признал Веч.

— Вы запретили возведение храмов Хикаяси...

— Ноги ее не будет на нашей земле, — прервал он. — Да, скорее всего, амидарейцев станут хоронить по нашим обычаям.

Отвернулась Айями, обидевшись на внезапную резкость. Пускай Веч не переносит на дух амидарейскую богиню и недолюбливает амидарейские традиции, мог бы и не демонстрировать ярую нетерпимость к чужой религии. Айями же не смеется над откровенно странными особенностями его веры.

Горячая ладонь накрыла ее кисть.

— Извини.

Веч одной рукой крутил руль, а другой — сжимал ее пальцы. И поглядывал — то на Айями, то на путь впереди.

— Следи за дорогой, — сказала она примирительно.

Поначалу степь притворялась вымершей: ни человеческого присутствия, ни иных звуков, кроме шелеста трав, клекота в небе и стрекота кузнечиков. Первое впечатление оказалось обманчивым. На переправах, при переезде измельчавших речушек вброд, встречались машины земных и штормовых кланов. Накатанная колея не раз пересекала железнодорожные пути, по которым тепловозы, пыхтя черным дымом, бодро тянули связки вагонов. Не единожды попадались встречные автокараваны и одиночные машины. Бывало, взгляд улавливал силуэты внедорожников вдалеке, и Айями рассматривала их в бинокль, сообщая мужу о клановых знаках на дверцах. Случалось и так, что выбранные по карте стоянки оказывались заняты. В таких случаях Веч выходил из машины и здоровался с даганнами рукопожатием. В основном, путешествовали по стране мужчины и юноши, но пару раз Айями довелось увидеть и женщин с детьми в стане конкурентов, успевших занять место для ночлега. Как правило, даганны одевались в традиционные одежды, которые на маленьких детях смотрелись весьма забавно. Каждая даганка считала жизненно необходимым носить уйму украшений. Наверное, без бус и браслетов не выходят из шатра и не приступают к готовке, иначе день насмарку, — не сдержала хмыка Айями. Поговорив с соплеменниками, муж садился в машину и заводил двигатель в поисках подходящей пустующей стоянки. Он строго-настрого запретил амидарейцам покидать машину в таких случаях, и Айрамир не решился испытывать терпение мужа.

Так и ехали, с каждым днем южнее, с каждым часом знойнее. Кожа сохла, губы норовили обветриться, и амидарейки усердно мазались кремами и вазелином. Айями тщательно следила за тем, чтобы дочка не перегрелась на солнце и не обгорела. Зато Айрамир из упрямства, не желая казаться неженкой, отказался от протянутой банки с кремом, как и от банданы. Последнюю ему таки пришлось повязать, потому что Веч покрутил пальцем у виска, сказав:

— Хочешь, чтобы вскипели мозги? Будешь бродить дурнем по дорогам до самой смерти на потеху проезжающим.

Может, и приврал, но страшилка подействовала. Зато лицо и шея "братца" моментально обгорели до равномерной румяности — прикоснуться больно. Эсрим Апра, поохав и поцокав языком, выдала бедняге склянку с лечебной мазью:

— Мажь, пока не вздулся волдырями.

Но Айрамиру не везло — то ли из-за вредности, то ли в силу невезучести. Не успела румяность поблекнуть, как у него заныл зуб. "Братец" хоть и не показывал виду, вот еще, проявлять слабость перед женщинами и перед врагами, пусть и бывшими, однако ж, боль не давала ему покоя. Бродил неприкаянно, и спать не мог, и огрызаться перестал. Маялся, пока Веч не сообразил о причине странного поведения "родственничка".

— Почему сразу не сказал? Нельзя терпеть, — отругал его. Намешав из воска и обезболивающих таблеток тянучку, велел налепить на зуб. — Будем проездом мимо большого города, возьму с собой к врачу. В маленькие церкали бесполезно соваться. Лекари там обычно самоучки, у них в арсенале единственный метод — травки и наговоры. Да и не возьмутся тебя лечить, сколько ни предложи в уплату. А в городе с амидарейским поселком должны помочь.

— Вырвать, и дело с концом, — проворчал Айрамир, держа ладонь у щеки.

— Ээ, не получится. Зуб серьезный, вдруг попадет зараза, и начнется осложнение, — сказал Веч после расспросов о том, где у бедолаги болит.

— Заговаривать не буду, — добавила эсрим Апра. — Боль полезна. Без нее все зубы растеряешь и не заметишь.

А Эммалиэ предложила:

— Полощи чаще рот.

И полоскал, и прикладывал — помогало ненадолго. Недомогание — страшная штука, другие дела становятся побоку, на первое место выходит хвороба. Словом, мучился Айрамир не на шутку.

Ради спасения болезного Веч сделал крюк, обошедшийся в пару лишних дней пути, чтобы встать лагерем возле города, в котором был обустроен амидарейский поселок. Город оказался достаточно большим, с опоясывающей стеной, подобной той, что окружала Беншамир, и с мощными двустворчатыми воротами, считавшимися главными, высотой, наверное, с трехэтажный дом. Айями с нескрываемым любопытством разглядывала в бинокль городские крыши и трубы, словно могла увидеть из лагеря амидарейцев, живущих в поселке. Странное ощущение — ты здесь, на воле, а твои соплеменники заперты за высокими стенами и проживают день за днем в рутинных заботах, подчиняясь правилам, установленным хозяевами.

Заправлял в городе клан Солнечных росомах, считай, сородичей Веча, пусть и далеких. Но он не обольщался — вряд ли радушие местного кланового Совета распространялось на возможность поселиться в караван-сарае. А поселиться хотелось. Уж сколько времени не удавалось толком искупаться, приходилось обмываться за импровизированной загородкой, похожей на ту, за которой шоркались мочалами в первый вечер амидарейцы.

Айрамир уж какой день ничего не ел и, не в силах усидеть на месте, вскакивал и бродил тоскливой тенью. Боль его доканывала, не сильная, но ноющая — настоящая пытка. Люнечка с детской непосредственностью гладила сочувственно беднягу по голове и заглядывала жалостливо в глаза, не догадываясь, что подобное проявление заботы от здорового жизнерадостного ребенка любому больному покажется вдвойне издевательским и циничным. Веч отдал четкие инструкции сагрибам, как вести себя в непредвиденной ситуации, велев следить в четыре глаза. И взяв с собой Айрамира, уехал.

Время прошло во взаимном повторении даганско-амидарейских речевых оборотов, и Солей с охотой подключился к изучению чужого языка, повторяя фразы следом за Айями. В отличие от "братца" он нашел общую волну с ататом В'Инаем. За время, проведенное в пути, аллергия сошла на нет, оставив корочки заживающих корост, Солей стал живее и общительнее, хотя в первые дни вел себя заторможенно, словно не сразу вникал в смысл слов, к нему обращенных. Он заинтересовался местной флорой и фауной — жестами и мимикой спрашивал у атата В'Иная, и тот объяснял похожими жестами. "Съедобно?" — тянул Солей сочный травянистый лист ко рту. "Не-не" — махал руками атат В'Инай. "А это?" — показывал Солей на красные ягодки на кустике с колючками. "Не-не" — размахивал руками атат В'Инай и показательно душил сам себя, мол, ягодки ядовитее некуда. Солей, подняв голову, довольно-таки похоже копировал вой, разносимый ночами по степи на десятки километров. "Волки. Buhut" — пояснял на даганском атат В'Инай. "Buhut" — повторял Солей. Атат Н'Омир по-прежнему оставался молчаливым бессловесным наблюдателем, случай на капище чудесным образом не повлиял на его нелюдимость. К нему обращались по редким случаям, за исключением эсрим Апры, та не делала различий между даганнами и амидарейцами и одинаково раздавала подзатыльники атату В'Инаю и Айрамиру, сопровождая ворчанием или грозя кулаком.

Ближе к вечеру вернулись муж с Айрамиром, последний — в оживленном настроении. И о недавней боли забыл, зуб ему вырвали легко и быстро, хотя пришлось наложить пару стежков на десну. Оказывается, Веч добился выдачи пропуска в поселок, и Айрамир с огромным интересом рассматривал территорию, отведенную амидарейцам для житья. Об этом он и рассказал Солею и женщинам.

— Ну, а как тебе город? — спросила Айями.

— Тесный. Дома невысокие, улицы кривые. Ничего стоящего, — пожал плечами Айрамир и переключился на рассказ о поселке. Из его слов выходило, что здешнее обустройство амидарейского быта практически не отличалось от порядка, заведенного в Рамалине.

— Вот и представь, мы жили в похожем поселке. И таких мест — не один десяток в Даганнии, — сказала Эммалиэ.

Айрамир признал: да, его впечатлило увиденное, но в совершенно ином смысле.

— А ведь ты была права, Айка. Нас заперли в стенах, ни войти, ни выйти. И охраняют с оружием и собаками. "Ради нашей же безопасности", — процитировал он едко, наверное, услышал объяснение от мужа. — И мы смирились с запретами. Сопим молча в тряпочку ради наших женщин и детей. Меня-то дальше лазарета не пустили и не позволили поговорить с местными. Оказывается, в разрешении напротив моего имени нарисован большой крест, что означает: контакт с амидарейцами запрещен. А то, упаси святые, подобью выдрессированных овечек на бунт. Ишь, какой я страшный, — ухмыльнулся он.

— Потому и крест на твоем имени, что даганны за своих женщин и детей боятся. И не доверяют нам, амидарейцам, пускай мы безоружные и упрятаны за высокими стенами, — ответила Айями.

— Теперь я понял, о чем ты говорила. До конца жизни нам суждено жить в изоляции, если мы ничего не изменим. Так и вымрем.

— Да, мне хочется изменить, но мирным путем, — возразила Айями. — Не знаю, как ты, а мы устали от войны, устали жить в страхе за себя и за своих детей. А в поселках безопасно. Там кормят, выдают одежду, предоставляют жилье.

— Заморочили вам головы, застращали и выбора не оставили. Когда деваться некуда, согласишься на что угодно, — проворчал Айрамир.

— Никто нас не заморочил и насильно в поселок не загонял. Предлагали ехать сюда, либо остаться в Амидарее. Многие остались. Потому что верили, придет новая власть, и начнется новая жизнь. Но мы-то знаем, какой эта жизнь будет для тех, кто выбрал Амидарею. А по сути, и здесь несладко, и там перчёно. Но уж лучше здесь. Вот ты ругаешь даганнов, но ни разу не поставил себя на их место. Как думаешь, победив в войне, мы бы стали возиться с устройством поселков для беженцев?

— Я бы всех их! — воскликнул запальчиво Айрамир, сжав кулак. И замолчал, не договорив и нахмурившись. Потому что хватило ума вовремя остановиться.

— Нет, Айрам, нельзя так, — покачала головой Эммалиэ. — Даганны оказались порядочнее и великодушнее нас.

— Ага, как же. За их порядочностью наверняка скрывается план, не уступающий по подлости замыслам риволийцев. А вы верите в мир и в безопасность, — передразнил Айрамир.

— Опять двадцать пять, — ответила с досадой Эммалиэ. — Вопрос не в доверии, а в стремлении выжить. Из двух зол нам пришлось выбирать меньшее. И вообще, сходи-ка за водой. Пора готовить ужин.

Растревожил разговор, взбаламутил, впрочем, как и другие споры с Айрамиром, заканчивавшиеся одинаково нервно. И после трапезы не могла успокоиться Айями.

— Ну, и какая нация благороднее: мы или даганны? Ты бы истребил их женщин и детей недрогнувшей рукой, а они наших детей и пальцем не тронули. За здоровьем следят, школу организовали, — продолжила беседу, усевшись подле.

— Думаешь, даганны отгрохали поселки по доброте душевной? У них есть замысел на десятилетия вперед. Нас, взрослых, не переделать, так и помрем со своими убеждениями и памятью об Амидарее, которую мы потеряли. А вот наших детей и внуков станут воспитывать в чужой вере. Втирать день за днем, что черное — это белое, и они поверят в любую чушь.

— Я не хочу такой судьбы Люнечке, — призналась Айями честно. — Хорошо, пускай ты раскрыл коварные планы даганнов. В одиночку все равно не удастся перекроить их мир, тем более, угрозами и оскорблениями. Сила на стороне даганнов, любой бунт они пресекут в корне, а с тобой не станут церемониться и сотрут в порошок, каким бы ценным свидетелем ты ни был. Знаешь, Айрам, ради женщин и детей, живущих в других поселках и здесь... — Айями кивнула в сторону города, — ...иногда стоит промолчать, пускай язык и чешется.

— То есть, ты предлагаешь унизиться перед даганнами? — вспыхнул "братец".

— Заладил одно и то же. Никто не заставляет тебя унижаться, — ответила она раздраженно. — Героем ты станешь, когда у нас выгорит дело в суде. Вот тогда тебя зауважают и наши, и даганны. Ты, кстати, так и не рассказал про город. Тебе же пришлось по нему ходить.

— Пришлось, — ответил односложно Айрамир, задетый отповедью девчонки немногим старше его.

— Ну, и как? Видел Атеш-кед? Это здание, где заседает местный клан. А Бохру видел? Это арена для драк, — пояснила Айями.

— Больно надо мне смотреть на всякие сараи, — скривился он.

Да уж, "братец" — полная противоположность товарищу своему Солею, которому интересно всё вплоть до мелочей.

— А что даганны? Попадались тебе? Вы же с Вечем прошли через весь город от центра до поселка, — не унималась Айями.

— Айка, что ты хочешь узнать? Не забросали ли меня тухлыми яйцами? Может, и закидали бы, да не успели подготовиться. Зато плевали под ноги и нагавкали немало "хорошего". Я хоть и не понял, о чем речь, зато по их мордам отчетливо прочитал. Да не боись ты, аж с лица спала. И зачем допытывалась? Слово — не дубина, зубы не выбьет. Да и не до тявканья мне было, я ж чуть не выл от боли. Так что чихал я и кашлял на их великодушное мнение обо мне. А обратно мы вернулись окраинами к машине.

Затем и допытывалась, чтобы удостовериться: амидарейцам чревато появляться в местах скопления даганнов. Устроят самосуд, и на Веча не посмотрят, и на сагрибов. Она представила, как Айрамир идет по городским улочкам с каменным лицом, терпя зубную боль, а вслед несутся оскорбления — ему и всему амидарейскому народу.

Однако неприязнь городского населения не испортила настроение Айрамиру. Радость избавления от зубной боли с лихвой перекрыла осадок от "гостеприимных" объятий местного клана.

— Айка, не принимай близко к сердцу, — ответил беспечно "братец". — Я представил, как повел бы себя, поменявшись с кем-нибудь из них местами. И понял: мне предстоит огромная работа над собой, — заключил он скорбно и захохотал.

Позер.

Неизвестно, что встряхнуло Айрамира — экскурсия по городу и по поселку или разговор с Айями. А может, поспособствовало избавление от измучившей зубной боли. Так или иначе, он перестал клевать атата В'Иная исподтишка и, когда пришла пора отправляться в дорогу, спросил у мужа:

— Почему боишься нас с Солеем сажать в машину к хвостатому? Не дрейфь, не перегрыземся.

— Потому и не сядешь, пока он для тебя хвостатый. У него есть имя — Инай, — ответил тот.

Айрамир поджал губы. Он еще ни разу не обратился к даганнам по их именам. Потому что больно надо. "Братец" и к Вечу обращался неопределенно, говоря с Айями о нем: "твой".

— Твой... — наверное, хотел сказать "трахарь" или "муж", но первое из сказанного звучало грубо и обидно, а со вторым он так и не смирился. — Твой говорит, я тоже смогу найти камень. Солей останется с вами в лагере, а мы с твоим будем ходить в пустыню. Я себе дал обещание — найти камень, чтобы нанять дурацкого адвоката. Мы, амидарейцы, купим самого лучшего даганского юриста для нашей защиты, — продемонстрировал он сжатый кулак.

Айями лишь головой покачала, услышав громкое заявление. Но лучше пусть уж такая цель, чем постоянные подстрекательства. В примирительное затишье в поведении "братца" она не верила.

Из города Солнечных росомах муж привез две колоды игральных карт и комуз*, вручив его Солею:

— Ты говорил, играешь на... гитаре, — произнес он смешно незнакомое слово. — Здесь три струны, сумеешь освоить?

— Раньше баловался не всерьез, — ответил Солей. — Но попробую. Спасибо.

Дека оказалась треснута, покрытие поистерлось, и гриф знавал лучшие времена, но, тем не менее, в руках Солея ожили струны. Он тренькал, настраивал, бормоча под нос и подбирая аккорды. Люнечка крутилась возле, забыв о принцессе Динь-дон, и приплясывала от нетерпения. Айями и не подозревала, что дочка соскучилась до танцев и песенок, должно быть, ей надоело напевать изо дня в день без подходящего аккомпанемента.

Айрамир привез с собой учебник — отпечатанные на машинке листы бумаги, собранные в брошюру. И на атата В'Иная не взглянул, улегся с учебником в своем шатре.

— Для чего это — карты, комуз? — спросила вечером Айями у мужа.

— Для стимуляции извилин, — пояснил тот. — Твоему недоделку выдирал зуб наш врач, приписанный к поселку. Он же посоветовал нагружать мозг после инсульта. Давать организму умеренные физические и умственные нагрузки. Буду обучать твоих сородичей игре в данакаш*.

Кроме того, Веч привез небольшой бочонок ойрена. Сладковатый шипучий напиток распробовали, покуда он не успел нагреться на солнце: даганны — с явным удовольствием, амидарейцы — с осторожностью. Лишь Айрамир поморщился брезгливо и отказался, сославшись на подживающую ранку от удаленного зуба.

Опьяняющая легкость выветрилась к вечеру из головы, а пузырьки газа — и того быстрее.

— Похмелья не будет, — заверил Веч, посмеиваясь.

После треволнений с больным зубом Айрамира муж озаботился профилактическими мероприятиями — обязательным полосканием рта, жеванием смолы, втиранием мази в десны. Он придавал гигиене огромное значение, что совершенно не вязалось с устоявшимся мнением об антисанитарии у кочевого народа. Благодаря полученному образованию Веч ориентировался в природе разнообразнейших болезней, в отличие от даганской нянюшки, которая любую серьезную хворь объясняла вселившимся в тело существом из междумирья.

Муж поставил за правило регулярные помывки, стирки, протряхивание постельного белья, прокаливание тряпья на солнце, чистку зубов. И о кипячении воды не забывал, и об интимной гигиене. Маниакальная чистоплотность, не иначе.

— Многое узнал сагрибом, а в военной школе доучился, — пояснил он. — Вши в волосах, прочая зараза в непросохших спальниках, флюс из-за инфекции — проще их предупредить, чем избавляться. Любая эпидемия начинается из-за разносчиков — блох, клопов, мышей. И воевать не нужно, болезнь выкосит за считанные недели.

— В Даганнии случались эпидемии?

— На моей памяти не было. А в давние времена случалось разное.

— Разве у вас нет учебника по истории Даганнии?

Веч задумался:

— Каждый Круг ведет свои летописи с незапамятных времен. А единой книги не существует. Возможно, когда-нибудь рукописные фолианты переведут в печатный текст. А сейчас не до учебников по истории.

Люнечка поначалу вредничала, не желая выполнять рутинные гигиенические процедуры с невкусными добавками, однако женщины ее запугали: вот заболят зубки, как у дяди Айрамира, и станет у красивой девочки улыбка с дырками. Эсрим Апра, не стыдясь, продемонстрировала редкий заборчик из неровных зубов, чем несказанно впечатлила дочку.

"Братец" не сразу заметил высветленный рисунок на запястьях Айями. Прошло несколько дней от начала поездки, муж уехал в попутный город за провизией, оставив амидарейцев в лагере под присмотром сагрибов.

— Айка, что это у тебя с руками? — спросил вдруг Айрамир.

— То есть? Руки как руки. Аа, вот это? Пустяк. Следы от свадебных браслетов, — пояснила она беспечно, продолжая развешивать на веревке прополосканное белье. И голос не дрогнул. Почти. Айями день за днем ожидала вопроса о происхождении сетчатого узора, зная, что разговор неизбежен.

— Ах, вот значит как! — подорвался "братец". — Этот козлюк уверял, что тебя не вмешивали! Что не было никаких ритуалов! Что без принуждения! Он тебя заставил? С*чий выродок! Вернется, и я ему всё выскажу.

Солей, отскребавший котелок от нагара, прервал свое занятие, а атат В'Инай нахмурился, услышав гневную тираду на амидарейском.

— Зря кипятишься, Айрам. Если бы я не вышла замуж по даганским законам, сейчас бы жила в поселке с мамой и Люней и не думала бы ни о каком суде, не говоря о том, чтобы поехать сначала за тобой, а потом отправиться со всеми вами к пустыне. Чтобы выбраться из поселка, пришлось доказывать даганнам, что брак с одним из них — не фикция, и я согласна принять местные обычаи. Разве цель не оправдала средства? — озвучила Айями цитату из умной книжки, прочитанной давным-давно.

Пускай на деле свадьба с Вечем произошла при других обстоятельствах, "брату" рано знать, что поездка по чужой стране не планировалась дальновидно и проницательно, а стала следствием противостояния двух даганнов, и причиной раздора оказалась она, Айями. Не поймет Айрамир, осудит. Обольет презрением. С нехорошим прищуром и ядовитыми словами. "В чем ты, Айка, так хороша, если из-за тебя два дикаря чуть не поубивали друг друга? Глазками или остроумием? Или чем-то другим? А может, их и не двое было, а больше? Может, зря мы с Солеем за тебя бились, жизней не пожалев? А ты оказалась вертихвосткой, спавшей с врагом". Или жестче скажет. Прямолинейнее.

Сглотнула Айями, прогоняя фантазию. Сейчас нужно донести до Айрамира заготовленное загодя объяснение, а правда... Правда останется на потом.

— Вовсе необязательно было выходить замуж. Мы бы и без него справились, — проворчал недовольно Айрамир.

— Каким образом? Я бы и не подумала затеять историю с разоблачением риволийцев. Жила бы в поселке и плыла по течению, куда все, туда и я. Ты бы прозябал в лагере, и, в конце концов, схлопотал бы расстрельную пулю, и мы бы с тобой никогда не встретились, потому что думали, что оба мертвы. Веч совершает невероятное каждый день — организовывает, договаривается, убеждает. И Солея вписали в разрешение, разве не здорово? Посмотри, мы едем по стране без конвоя и без наручников. Нами не понукают, не заставляют пресмыкаться. Нам позволили показать, каковы мы из себя, но я подозреваю, что от нас ожидают подвоха. Огромного букета из всего плохого, что есть в человеке — зазнайства, чванливости, подлости... Потому что не особо верят в положительный исход затеи. Неужели мы предсказуемы и позволим даганнам убедиться в их ожиданиях?

— Даа, Айка, сокрушила ты меня со своей свадьбой, — ответил Айрамир после долгого молчания и задумчивого разминания костяшек. — Я ж не раз представлял, как он тебя... у тебя же дочь, мать... ну, словом, что ты через себя переступила, чтобы с ним... что принудил тебя угрозами, силою... Мало им было Амидарею опустить на колени, они и наших женщин... Эх, с тобой ли об этом говорить? — Махнул он рукой. — Ладно, то, что тебя заставила жизнь, я могу понять. Но выйти замуж... Неужели тебе не противно... с ним?

— С тобой ли говорить о моей личной жизни? — вскинула Айями голову, возвратив шпильку. — Не волнуйся, я не стала жертвой насилия и принуждения. Зато Веч порушил свое будущее. Покажи мне хотя бы одного даганна, опозорившегося на всю страну женитьбой на амидарейке. Не считая него, разумеется.

— Значит, для них позорно брать наших женщин замуж? Как пользовать, так завсегда пожалуйста, а как поступить по-мужски, так сразу в кусты. Трусы, — сплюнул Айрамир.

— А ты женился бы на даганке?

— Я?! — изумился "братец". — Ну и вопросики у тебя. Я еще не совсем тютюкнулся. Жениться на даганке, скажешь тоже.

— А требуешь того же от даганнов. Не злись, наши женщины не рвутся за них замуж. Ты правильно сказал, если и случались отношения, то от безысходности, — сказала она и отвела глаза, избегая внимательного взгляда Солея.

— Сама же говоришь — от безысходности. А в результате выбрала... этого. Неужели наши парни ни на что не годятся? Разве в твоем поселке не нашлось никого подходящего?

— Да я и прожила там всего ничего. И знаешь, не ставила целью найти поскорее кого-нибудь подходящего, — огрызнулась Айями.

— А зря. Взять хотя бы Солея. — Айрамир закинул руку на плечо товарища, сидевшего рядом. — Мужик что надо, надежен, слову верен, руки растут из нужного места. И мелкую бы воспитал как свою, не то что этот... — мотнул он головой неопределенно. — На болячки его не смотри. Оклемается — будет здоровее всех нас, вместе взятых.

— Ты меня, что ли, сватаешь? Опоздал, друг, придется другую невесту подыскивать, — сказал весело Солей и подмигнул Айями.

Отшутился, не сказав ничего особенного, но ее вдруг окатило удушливой волной. От взаимной неловкости и от смущенной улыбки Солея — надо же, каков "братец", не моргнув глазом, поставил товарища в неудобное положение. Разве прилично подбивать клинья к замужней женщине? Это ж и её не уважать, и себя.

Раньше Айями не задумывалась, какой видится ее семейная жизнь в глазах мужчин, а тем более, в глазах, амидарейцев. Что думает о ней атат В'Инай, не понявший ни слова из эмоционального разговора, однако же, собирающийся рассказать обо всем работодателю. Что думает атат Н'Омир, скрывающий мысли за маской равнодушия. Что думает Солей, по вечерам провожающий глазами до шатра.

— И подыщет, какие его годы, — поддержала Айями, пытаясь скрыть замешательство.

Разговор, свернувший в щекотливое русло, прервала Люнечка, прибежав с речки, где женщины полоскали белье.

— Мама, мама, держи носочки! Вешай сушиться, — скомандовала, протягивая постирушки.

Больше Айрамир к теме свадьбы-женитьбы не возвращался. Бессмысленно переливать из пустого в порожнее, все равно невозможно отыграть свершившийся факт. 'Братец' ляпнул и забыл, а Айями теперь чувствовала себя скованно в присутствии Солея. Тот, видимо, испытывал похожий дискомфорт и, в конце концов, сказал откровенно:

— Не обращайте внимания на слова Айрама. Он брякнул, не подумав, а в результате неловко нам обоим. Я бы не хотел лишиться вашего общения. Хочу научиться даганскому, хочу узнать больше об этой стране. Поможете?

— Конечно, — просветлела лицом Айями.

Вечером перед сном Веч поинтересовался:

— О чем шумел этот недоделок, пока меня не было?

— Как обычно. Спорил, сомневался. Я убеждала, отговаривала, — ответила Айями.

— И как, удалось?

— Не знаю. Айрамир стал меньше ругаться, это хорошо.

— Нет. Он боится растерять последние зубы, — рассмеялся Веч.

— Айрам сказал, у вас, даганнов, имеется план насчет нас, амидарейцев. Что у безопасной жизни в поселках есть конечная цель — чтобы со временем мы исчезли с лица земли как нация. Это так?

— Айю, это гвозди вбивают, и они держат годами, не шелохнувшись. А планы — штука непостоянная. Представь, в середине войны перед нами стояла задача — стереть твою страну с лица земли, к бесам в зад. Перед капитуляцией план изменился полностью. Потому что изменились мы. Поумнели, сделали выводы. Через полгода приоритеты сместились, и план опять претерпел изменения. А каким он станет, допустим, через год, я и предугадать не возьмусь. Обстоятельства — вот что меняет планы. И наша цель — твоя, моя, "брата" твоего и его товарища — стать таким обстоятельством.

А ведь он так и не ответил на вопрос, — отметила Айями. Ловко увильнул не хуже амидарейца и не опроверг подозрений Айрамира.

_____________________________________________________

Sahsh, сахш (даг.) — крепкий алкогольный напиток на основе сброженного солода.

Данакаш* (даг.) — игра в карты в большой компании в несколько колод.

Комуз (даганск.) — струнный музыкальный инструмент. Игра на нём требует особого умения, поскольку струны тонки и легко рвутся.

14.3

Чем южнее, тем знойнее. Дующие ветра несли с горячим воздухом запахи прокаленной солнцем земли. Лишь предрассветные часы даровали непродолжительную прохладу и безмятежный сон. Жара не беспокоила даганнов от слова совсем. Кто бы сомневался, их кожа такая же луженая, как и желудки. Согласно поговорке Веча о невероятной выносливости своего народа: "Чему удивляешься? Матери качали нас в солнечных люльках". Зато амидарейцам приходилось одинаково несладко и в спертом пространстве машин, и снаружи, в палящем знойном мареве. Люнечка быстро утомлялась и капризничала в дороге, и потому приходилось устраивать частые привалы, чтобы отдохнуть в тени растянутого навеса.

— В царство Хикаяси и то легче путь, — ворчала Эммалиэ, утирая пот со лба.

Оставалось одно — терпеть. И пить, пить, стремясь утолить жажду. Воображение Айями рисовало озера с водой, покрытой толстым слоем льда и морозной дымкой. Много озер, одно глубже другого. О, с каким бы наслаждением она нырнула в водоем! Или зарылась с головой в сугроб. Навечно. Сонные объятия Веча стали удушающими, заполняя ночи кошмарами: жар его тела обжигал не хуже аффаита. Правда, муж быстро сообразил и отодвигался от Айями, избегая лишних прикосновений. За ночь она неоднократно обтиралась тряпицей, смоченной в воде. Нехитрая процедура приносила облегчение, позволяя забыться беспокойным сном.

Источники питьевой воды попадались все реже, поэтому приходилось забивать багажники драгоценной жидкостью в ущерб запасам провизии. А уж возможность остановиться на ночлег возле обмелевшей речки казалась настоящим подарком судьбы. Теплая мутная вода смывала пыль и пот, принося блаженство.

Как мало нужно человеку для счастья, — подумала Айями, опустив ноги в воду и ощущая кожей массирующий ток течения. Она научилась определять на глаз: если трава зеленеет не в пример сухостою, значит, поблизости находится речка или родник. Воду в обязательном порядке кипятили и добавляли обеззараживающие таблетки, похожие на те, что когда-то давал Имар в Амидарее.

Айрамир покрутил блистер с таблетками, посмотрел на просвет.

— Надо же, — хмыкнул. — Чье производство?

— Их изготавливают на одном из наших заводов. Правда, технология риволийская, — пояснил Веч.

— На химическом заводе? — уточнил "братец" с иронией.

— Естественно.

Айрамир изобразил удивление, мол, упасть и не встать, дикие варвары разбираются в химии. Но спустя день, на привале, ему пришлось проглотить снисходительное презрение, глядя на махину зданий и труб у горизонта, коптящих небо густой чернотой. Даже издалека в бинокль конструкция поражала размерами. Порыв ветра принес шлейф запахов, какие обычно создаются работающим промышленным предприятием.

— В этом городе заправляет штормовой клан, он специализируется на металлургии, — пояснил Веч. — В здешних местах организовано много похожих производств. Металлообработка, химия, военка и всякие другие.

— Добывать руду в горах и тягать сюда для выплавки — не далековато ли? — спросил Айрамир, глядя на невообразимую громаду сухопутного лайнера.

— Далековато, — признал Веч. — Зато стратегически оправданно.

В случае войны важные для страны предприятия окажутся в глубоком тылу и не достанутся врагу, — поняла Айями, обменявшись быстрыми взглядами с "братцем".

— Здесь пустые земли. Ни полей, ни лесов. И с водой дефицит. А медью и сталью не прокормишься. Как они выживают? — кивнул он в сторону города.

— Неплохо, кстати, выживают. Воду качают скважинами. Металл всегда в цене, и затраты окупаются, и прибыль есть. Сюда везут продовольствие и другие товары, отсюда — прокат и литье.

— То есть, каждый клан устанавливает цену исходя из своей жадности?

Веч не повелся на издевку.

— Все цены обоснованны, — ответил спокойно. — Их нельзя задрать или скинуть, потому что "я так хочу". Добыча руды увеличилась — металл дешевеет. И наоборот. Но не критично. Единоличные производители обязаны согласовывать свои расценки с Большим Кругом.

— Однако, странный у вас ценооборот, — протянул Айрамир. — А на какие шиши содержите армию? Генштаб, базы, войска...

Муж не стал секретничать:

— Каждый клан отчисляет мзду в общий котел соразмерно количеству голов в клане, включая взрослых и детей. Этими средствами и распоряжается Большой Круг. Распределяет, на что их потратить, а потом отчитывается.

— Ты говорил, в стране остались риволийские диаспоры. Почему вы до сих пор от них не избавились?

— Потому что так и не узнали некоторые из их секретов. Например, не сумели воспроизвести топливо из аффаита. Пытаемся, но неудачно.

— Помешивая лопатой в ведре? — ухмыльнулся Айрамир.

— Нет. Сжижением угля в лабораторных условиях. Подробнее не смогу объяснить, не разбираюсь в специфических терминах, — ответил невозмутимо Веч, и "братец" закусил губу, видно, хотел посмеяться над необразованностью кочевников, но не получилось. Неожиданно выяснилось, что у кочевников имеются лаборатории, специалисты и оборудование для экспериментов. А муж продолжил: — Поэтому-то Большой Круг и призывает амидарейцев к сотрудничеству. Наверняка среди вас есть и химики, и физики, и инженеры. Если мы поможем друг другу, риволийцев тут же вышвырнут из нашей страны.

— Вам мало, что амидарейцы итак на вас батрачат? — вскинулся Айрамир, махнув в сторону далекого города-завода. — Небось и там пашут в семь потов, не разгибаясь.

— Ты-то сам пахал? — сказал с иронией Веч. — Где-то труд амидарейцев используют, где-то — нет. На военные заводы ваших людей не допускают. Саботаж и диверсии нам не нужны. Как говорится, нет искушения, не будет и наказания.

Оказывается, даганны неплохо разбираются в психологии и поступили дальновидно, отказавшись от бесплатной рабочей силы на важных предприятиях. Ни один амидареец не станет добровольно клепать патроны и вытачивать детали автоматов, способствуя увеличению мощи даганской армии. Наоборот, наштампует ящик брака или выведет из строя всю сборочную линию. Вот Айрамира определенно нельзя подпускать к ответственной работе. Осознанно будет гробить и портить. Назло.

— Кстати, ты знал, что для амидарейских лентяев оборудован отдельный концлагерь? — сказал как бы между прочим Веч. — Едят там репу и картошку и моются холодной водой от случая к случаю. Потому что бойкотируют. Выражают протест. Чтобы питаться сытнее, нужно вскопать мотыгой землю, засеять её и вырастить урожай. Чтобы вымыться в купальне, нужно натаскать воду и нагреть. А им же, ну, никак не позволяет работать руками нетерпимость к нам, даганнам. Они же не прогибаются. Вот и спят на завшивленных матрасах, едят баланду из картофельной кожуры и рассуждают о том, какие из себя патриоты, не прогнувшиеся под обстоятельствами. И ни один, заметь, так и не сделал... как его... ваше ритуальное умерщвление.

— Можно подумать, ты не прогнулся бы под обстоятельствами, — сузил глаза Айрамир. Любую насмешку над амидарейской честью он воспринимал болезненно.

— Прежде всего, я уважаю себя. И предпочту быть сытым и спать на чистом матрасе. Остальное вторично, — ответил Веч.

'Братец', на удивление, не стал развивать спор, хоть и отвернулся с недовольным видом. Потому что пустое препирательство — ничто иное как ребячество. Все-таки упрямец прислушивается к доводам рассудка, — обрадовалась Айями.

Рано радовалась. Вечером, на постое, Айрамир выбрался из шатра и, подойдя к костровищу, сказал атату В'Инаю на корявом даганском:

— Ot kif! (Эй ты! ) Un afilt kif! ( Да пошел ты! )

Пускай неправильно построил речевую конструкцию, подобрав буквальный перевод, тем не менее, общий смысл был понятен.

Атат В'Инай уставился в изумлении, соображая, а потом захохотал, схватившись за живот, чуть с лавки не свалился. Айями открыла было рот, чтобы в очередной раз упрекнуть "братца" в невоспитанности, но муж показал знаком: молчи, не вмешивайся. И тоже посмеивался. А Айрамир с гордо поднятой головой удалился в шатер.

— Думается мне, в Амидарее ошибка вышла, и балкой по голове приложило не Солея, а Айрама, — проворчала Эммалиэ.

Вот тебе и доводы рассудка.

— Почему на любое "а" ты обязательно отвечаешь: "б", чтобы позлить и вывести из равновесия? — не выдержала Айями.

Они сидели у костра и смотрели на пламя. Айрамир потягивал чай из кружки.

— Потому что. Если бы ты видела столько же, сколько видел я, не стала бы сейчас лопать из общего котла с теми, кто недавно считался нашим заклятым врагом. Схватила бы нож, и, не раздумывая, всадила своему... этому... в сердце, — ответил он, уставившись на пляшущие огненные языки.

— Так ведь ненависть родилась на пустом месте, — парировала Айями. — Я бы поняла, если бы между нашими народами существовала вековая вражда. Но её специально придумали и внушили и нам, и даганнам, чтобы мы истребили друг друга.

— Спасибо, напомнила. А то я не знал, кто здесь наивный дурак, — сказал Айрамир с сарказмом.

— Дураками выставили всех нас. И заставили поверить. Решение о войне принимали в верхах, а нас сделали пешками. Зато теперь у тебя есть знание, и с ним мы постараемся изменить ход вещей.

— Не хочу опять стать пешкой. Но не могу отделаться от ощущения, что так оно и будет, — ответил Айрамир и поднялся с места. — Ладно, спать пора.

Айями проводила взглядом удаляющуюся фигуру. И ведь неплохой он парень, не предаст и протянет руку помощи, если потребуется, и встанет горой за своих. Он мог бы презирать Айями из-за "тесных" отношений с даганном, мог бы поднять на неё руку, тогда, в отряде, вместо того, чтобы защищать от разъяренных товарищей. Но Айрамир не стал. И сейчас перед ним возникла дилемма: кого читать своим. И необходимость выбора ломала его убеждения, выкручивая их и выжимая, словно тряпку. Айрамир и знать не хотел, каким богам молятся даганны, чем питаются и о чем думают, но правда состояла в том, что отныне придется уживаться с недавними врагами. Только так и не иначе. Неизбежность, с которой он не хотел примиряться и пытался отсрочить любыми способами. Вспышки вспыльчивости и хамства перемежались с моментами задумчивости, и тогда Айями казалось, что "брат" созрел, чтобы пойти на компромисс, прежде всего, с самим собой, но каждая новая выходка демонстрировала обратное.

Отнюдь не все даганны поддерживали прогрессивные взгляды высокого руководства. Если в начале путешествия Веч, навещая попутные города для регулярного отчета перед начальством, мог рассчитывать на покупку провизии на местном рынке, то с каждым днем, приближающим к пустыне, заполнять багажники машин продовольствием становилось все труднее. Потому что, говоря жаргоном атата В'Иная, мужа динамили. Из-за амидарейцев, до недавнего времени считавшихся врагами, а теперь разъезжавших по чужой стране, как у себя дома, без цепей и кандалов. Так же, как Айрамир высказывал презрительное "фи" даганнам, также и они воспринимали амидарейцев исключительно как рабочую силу, упрятанную за стенами поселков, и не более того.

О трудностях с провиантом Айями узнала случайно, услышав обрывки разговора. Муж и Айрамир, отойдя к машинам, общались на повышенных тонах. И Солей был там же.

— Что происходит? — встревожилась Айями, поймав их врасплох. Страх, что натянутые отношения между амидарейцами и даганнами могут в любое мгновение выйти на новый уровень непримиримости, стал ее постоянным спутником.

— Это наши дела, — ответил Веч резко, мол, не суй нос в мужские дела.

— Айка должна знать. Все должны знать, — потребовал Айрамир.

— Сагрибы — наемники, нехватку провизии я возмещу им деньгами. Не стоит их впутывать, как и женщин, — напирал муж.

— Что за сбор и по какому поводу? — спросил атат В'Инай, напугав Айями неслышным появлением.

— Я бы тоже хотела знать, о чем речь, — поддержала она.

Пришлось Вечу объяснять сначала на амидарейском, а затем дублировать на даганском языке, что он и сделал с явной неохотой:

— Слухи о нас распространяются со скоростью огня, и в городах мне стали отказывать в торговле. У нас не так много провизии, а нам нужно ею запастись, потому что в поселениях возле пустыни продукты стоят весьма недешево. В машинах же практически нет свободного места.

Ах да, вспомнила Айями, багажники забиты мешками с аффаитом и канистрами с топливом и питьевой водой.

— Отказывают в торговле из-за нас, амидарейцев? — уточнила она.

— Да, — не стал скрывать Веч.

— Подумаешь! Не больно-то мы обиделись на их дружелюбие. Выкрутимся, не впервой, — сказал Айрамир с вызовом.

Он выкрутится, Айями не сомневалась. Потому как упрямство у него в крови. Любая из трудностей становилась для "братца" вызовом, и в борьбе с нею Айрамир разве что костьми не ложился.

— Итак, провизии в обрез. Что нам делать? — спросила она.

— Использовать рационально запасы продовольствия. Закупать продукты стало сложнее. Иногда мне идут навстречу в кланах, потому что побаиваются спорить с генштабом и Большим Кругом, но чаще их рекомендации игнорируют. А докладывать начальству о предвзятости я не могу. Меня не поймут.

Как ни странно, Айрамир не стал язвить ни над мужем, отказавшимся "стучать" на саботирующих соплеменников, ни над солидарностью кланов, отказавших ему в торговле.

— Значит, затягиваем ремни потуже? — заключил деловито. — Справимся. Мы и не такое пережили.

Солей ответил с сомнением:

— Среди нас есть ребенок, не забывай.

— Не всё так уж и беспросветно. С голоду не умрем, но о деликатесах придется забыть, — сказал муж, а Айрамир шумно фыркнул, мол, покажите мне того, кто здесь жрет экзотические кушанья. — Земля нас прокормит, точнее, станет подспорьем. Вопрос в том, не побрезгует ли кто из вас разделать зайца или косулю.

— К-какую косулю? — опешила Айями.

— Дикую.

— Переходим на подножный корм? — спросил атат В'Инай без особого удивления и размял плечи.

— Разнообразим рацион, пересматриваем режим питания, — поправил Веч.

— Разнообразие, конечно, штука замечательная, но мне интересно, каким образом можно поймать косулю? — протянул Айрамир. — Разве они здесь водятся?

— И косули, и зайцы. И гиены, и львы, и тигры. Кстати, неодомашненные. Огнестрелы разрешены только военным. Будем использовать капканы, ловушки, силки. Как обычно.

Ага, как обычно. В Амидарее только и делали, что охотились на косуль и зайцев. И озадаченность Солея — тому подтверждение. И в городке, где жила Айями, в довоенное время совершали покупки в мясном павильоне, а в войну перешли на питание консервами.

— Вам, сагрибам, компенсирую материально сокращение рациона, — сказал муж атату В'Инаю.

— Вот еще. Я не баба... — возмутился тот и поправился, вспомнив об Айями: — Я не девчонка, чтобы меня кормили готовыми кашками с ложечки.

И посмотрел насмешливо на Айрамира. Тот вздернул подбородок в ответ, мол, вызов принят, сам напросился. Посмотрим, кто из нас девчонка, а кто — мужик, добытчик.

И неожиданно сделал ход первым. Как-то утром он спешно вернулся с речки, где умывался:

— Там рыба плавает. Много. Ее можно поймать?

Веч не стал насмехаться и мгновенно сообразил, как поступить.

— У нас есть сеть, но распутать не успеем. Пошли, посмотрим.

Амидарейки поспешили следом, интересно же. На мелководье блестели спины упитанных рыбок с красноватыми плавниками. Шустрая стайка кружила у дна, чутко реагируя на малейшее движение на берегу.

— Жир нагуливают, мальков лопают, — сказал Веч тихо. — Сейчас организуем рыбалку.

Спонтанная затея привнесла оживление, заразив всех азартом. И атат В'Инай подключился, и Айрамир, забыв о распрях. А муж в очередной раз продемонстрировал, что у опытного путешественника в заначке, то есть, в багажнике, найдется всё, от нитки с иголкой до рыболовных снастей.

— У нас есть поговорка: "Опытный охотник сумеет и из пальца добыть огонь, и поймать рыбу на х*р", — сказал атат В'Инай, разложив на земле сеть. Он поспорил с Вечем, что распутает её быстрее, чем тот ухватит первую рыбку на удочку. — Ой, простите, — испугался по-детски за сказанную грубость.

— Так ведь больно, наверное... на него ловить, — поддела Айями.

И не смущена она вовсе. Знает, что мужчинам нелегко быть постоянно вежливыми и культурными. И то хорошо, что не бранятся при женщинах и при Люнечке.

— Не больно, если охотник хороший, — рассмеялся муж.

— И что, ловится? — взглянула на него лукаво Айями.

— Еще как, — сверкнул он белозубой улыбкой.

Так и переглядывались, посмеиваясь, пока привязывали лески с поплавками к удилищам, а потом искали червей и ловили кузнечиков.

— Ой, рыбке больно! Давайте её отпустим! — расплакалась Люнечка, принимавшая участие везде и во всем. Она увидела, как Веч выкинул из воды рыбину, и та шмякнулась на землю, подпрыгивая.

Пришлось Эммалиэ увести ее с речки, придумав на ходу другую, не менее интересную заботу. Дочка упрямилась и, беспрестанно оборачиваясь, с неохотой побрела в лагерь.

Все-таки атат В'Инай распутал сеть и забросил в воду, и на его долю выпала часть улова. И Айрамир приноровился вытаскивать удочкой рыб на берег. За рыбалкой Веч успел рассказать, что не вся водоплавающая живность съедобна. Если чешуя яркая, мясо может быть ядовитым, как и шипы.

— Шутишь, что ли? — не поверил Айрамир.

— Правду говорю. Зачем мне тебя разыгрывать? Не поверишь же, наешься. Спасай тебя потом, желудок промывай. Мне итак хватило забот с твоим зубом. И еще запомни, не стоит доверять мутной воде, в ней могут скрываться опасные экземпляры. Иные рыбины и человека не боятся, запросто откусывают пальцы.

"Братец" слушал недоверчиво, не отрывая глаз от поплавка. И не шевелился, опасаясь вспугнуть будущий улов.

— В Амидарее рыбу ловили траулерами и выращивали на фермах. Захотел поесть — купи в магазине, — сказал с досадой Солей, глядя, как сорвавшаяся с крючка рыбина плюхнулась в воду.

Рыбалка получилась недурственной, подняв Айрамиру настроение. А Веч, преклонив колено, зашептал беззвучно, наверное, молился своему богу за ниспосланный подарок. Атат В'Инай последовал его примеру и, поднявшись с колен, прихватил садок с пойманной рыбой.

Мужчины добыли — женщинам готовить. Почистить и пожарить на сковороде или сварить уху, заодно объяснив Люнечке, что рыбу, оказывается, можно и нужно употреблять в пищу.

Но дочка слушать не желала. Закрывала глаза и зажимала уши руками, отказываясь соглашаться с живодерством взрослых.

— Не буду я есть вашу рыбу! — топнула ногой и убежала в шатер к принцессе Динь-дон.

Эсрим Апра покачала головой осуждающе, мол, вот ведь избалованная неженка. Совсем не приспособлена к суровым условиям выживания.

— Мала еще. Подрастет, поймет, — утешил Айрамир, заметив расстройство Айями.

За ужином он, забыв про утреннее обещание мужа о материальной компенсации сагрибам, возьми да и ткни атата Н'Омира носом в котелок с наваристым супом:

— А где ты прохлаждался, пока мы добывали жратву?

Тот, конечно же, не понял ни слова, однако догадался, о чем зашла речь. Как тут не понять, когда интонации в голосе "братца" красноречивы не меньше, чем его жесты?

— Меня нанимали охранять, — атат Н'Омир показал на амидареек и на Солея, — а не рыскать белкой за орехами.

И ведь на даганском сказал, а Айрамир понял, вот чудеса. Пожал плечами, мол, коли так, ешь на здоровье, не подавись. И застучал ложкой, с аппетитом уплетая варево. Хотя еще вчера ляпнул бы что-нибудь провокационное. Рыбалка неожиданным образом отпустила внутреннее напряжение, и "братец" стал таким, каким, наверное, и должен быть человек, не испытавший кровопролитной войны. К тому же, Айрамир примерил к себе роль кормильца, а не нахлебника, и она определенно пришлась по нраву его самолюбию, как и право голоса в совещательном споре.

— Я уже говорил, что сагрибы не в ответе за наши затруднения с питанием, — напомнил муж на обоих языках и пояснил атату Н'Омиру: — Нехватку провизии я возмещу деньгами. Надеюсь, к тебе и к В'Инаю не будут пристрастны и не откажут в торговле съестным.

Айрамир шумно фыркнул, распылив ртом непроглоченную ложку супа.

— Шурши фантиками под одеялком, — сказал со смехом.

Атат Н'Омир ничего не ответил, да и не понял, о чем сказал амидареец. Молча поел и молча отправился на боковую, чтобы на утренней зорьке сменить напарника. А к общей побудке принес и бросил в ноги заспанным амидарейцам безжизненные тушки двух зайцев, попавших в силки. Эх, вот была бы новая трагедия для Люнечки, трепетавший за всякую несчастную животинку, но дочка, хвала святым, только-только проснулась и не успела выбраться из шатра. Эсрим Апра, оглядев тушки, похвалила охотника:

— Добро дело спозаранку лучше утренней молитвы Триединому.

Айями отродясь не знала, как разделывают свежеубиенных зайцев и потому растерялась. Может, Веч научит или атат В'Инай, наверняка у них немалый опыт. Но нянюшка отрезала: "Не мужское это дело" и, прихватив нож, удалилась с заячьими тушками к речке. И Эммалиэ отправилась следом. Женщины недолго возились, споро обстряпав свежевание. Наверное, у даганнов принято, чтобы мужчина приносил добычу, женщина доводила её до ума.

В Амидарее в голодные времена люди ловили и обдирали собак и кошек, покуда те давались в руки, но Айями не "посчастливилось" лишить жизни братьев меньших, хотя отчаяние и подвело к той черте, за которой нет места гуманности, а голову занимала единственная мысль: выжить любой ценой. К худу или к добру, но ни одного животного так и не удалось приманить и поймать.

— И вы умеете освежевывать? — спросила она у Эммалиэ.

— Чего уметь-то? Я с молодости навострилась. Местные привозили в гарнизон разную дичь на продажу и в обмен на пайки. Я и птицу научилась ощипывать, и тушки свежевать. Особым смаком считался кабан на вертеле, его по большим праздникам покупали вскладчину всем гарнизоном у лесничего. Но кабана разделывали и жарили мужчины.

— Вы пробовали мясо кабана? — изумилась Айями. — Я бы скорее поверила в паштет из гусиной печени или в пирожное с воздушным кремом. Но чтобы кабан...

— Чему удивляешься? Гарнизон, считай, располагался на периферии, недалече от границы с Даганнией. Аккурат в тех землях, на которые мы сейчас положили глаз. Народ у нас простой был. Разное вытворяли со скуки, как-нибудь расскажу.

Айрамир и комментировать не стал демонстративное явление сагриба с двумя зайцами в придачу. Оценил в полной мере, ответив уважительным молчанием. И пристал к Вечу, потребовав рассказать, как изготавливают и где расставляют силки и ловушки.

— Видел норы. Между ними бегают... как их... суслики? — спросил неуверенно, и муж кивнул, подтверждая. — Помню со школы, что обитают в степных зонах. Они съедобные?

— Относительно. Сусликов ловить — только время терять, а толку от них мало. Хотя с малой можете повыкуривать их водою из нор. Для интересу и развлечения.

— В Амидарее разводили кроликов на мясо, а дичь не особо ели, — пояснил Айрамир. — Помимо сусликов имеется подходящая живность в степи?

— Сурки будут помясистее, но опытные охотники их тоже избегают. Мало ли, вдруг подхватят какую-нибудь заразу, — ответил Веч. — Я вижу, у тебя руки чешутся до охоты. Чем занимался до войны?

— Собирался учиться на электрика. А зарабатывал на стройках с бригадой. Фундаменты лили, возводили дома под крышу. Ну, и внутри приводили в достойный вид.

— Полезный навык, пригодится, — похвалил Веч, подразумевая востребованность профессии "брата" в необжитых землях приграничья.

— Возможно. Если потребуется, построю. Но не мое это, чую. А что мое, не знаю, — неожиданно разоткровенничался тот.

— Успеешь определиться. У тебя будет возможность перепробовать всё, — заверил муж.

Глядя на него, спокойного и невозмутимого, Айями верила: у них всё получится, ведь Веч справится с любыми трудностями.

Обо всем переговорили мужчины, неоднократно обсудили прошлое, настоящее и будущее, изучили карты и изрисовали до дыр, и мусолить одно и то же по сотому разу им надоело. Чем убивать свободное время?

Солей неожиданно оказался знатным рукодельником. Сперва сплел из сухих стеблей шляпы с широкими полями, закрывающими лицо от солнца, и торжественно вручил поделки дамам. Правда, у него не сразу получилось, и пришлось помучиться, изобретая схему плетения. Благодарность дам не знала границ, в том числе, самой маленькой, не желавшей и в машине снимать шляпку. Категорически, до слез. Зато эсрим Апра не оценила благородного порыва амидарейца.

— Странная фигулька. И бесполезная, — сказала, покрутив в руках шляпу.

— Наоборот. И голова не преет, как под косынкой, и не нужно щуриться, — возразила Айями. Пожалуй, резковато ответила, потому как ее задели пренебрежительные слова неграмотной даганской тетки.

Солей меж тем сплел из подручных материалов — веточек, сухой травы и клочков тканей — мужские, женские и детские фигурки. И устроил кукольный театр над натянутым платком, рассказывая амидарейские сказки и озвучивая персонажей на разные лады. Люнечка смотрела представление, не дыша. И амидарейки смеялись от души, и Айрамир покатывался со смеху, и Веч внимал со сдержанным любопытством, и атат В'Инай улыбался, хотя и не понимал слов, и Айями шепотом объясняла ему смысл сказки. Она и нянюшке рассказала, в чем соль кукольной истории, и атату Н'Омиру, но тех не впечатлило представление. Эсрим Апра переключилась на очередное плетение, а сагриб смотрел на фигурки, управляемые рукой невидимого актера, с каменным лицом.

Сольное представление имело грандиозный успех у заинтересованных слушателей. Солей увлекся изготовлением фигурок зверей и птиц, и репертуар его театра постепенно расширялся. Войдя во вкус, он начал придумывать собственные истории, пропитывая каждую ненавязчивым тонким юмором. Люнечка ходила хвостиком за новоиспеченным режиссером и увлеченно играла с кукольными фигурками, разыгрывая роли с их участием и старательно копируя мышиный писк или басистый рев медведя. Игра в театр потеснила все прочие развлечения.

— А в театре есть штора! — сообщила она как-то с важным видом. — Есть ряды для зрителей и эта... лампа!

— Занавес, наверное, — поправила Эммалиэ.

— Да, он самый, — согласилась дочка.

— И не лампа, а люстра. Под потолком, — добавила Айями.

— А у нас будет лампа, — заупрямилась Люнечка и убежала за более интересными делами, нежели мытье грязных плошек.

— Мам, баб, Солей взял меня в театр! — в другой раз сообщила она, прибежав к женщинам, кашеварившим у огня. — И я буду актрисой! Самой известной!

— Замечательно, — похвалила Эммалиэ. — Позовешь на премьеру?

— Да! Да! В первый ряд! — воскликнула дочка и убежала вприпрыжку к Солею.

— Здесь не принципиальна стопроцентная схожесть, — пояснил тот, навязывая из пучка высохшей травы соломенное чучелко птицы. — Главное — отличительные признаки: крылья или рыбий хвост.

— И тем не менее, невероятное сходство! Будьте осторожны, устраивая представления с животными, — предупредила Айями. — Даганны принадлежат к разным кланам и могут посчитать насмешкой неудачную шутку над их тотемом.

— Расскажите, — попросил Солей, нахмурившись. В отличие от товарища он избегал конфликтов и, выслушав подробности об общественном устройстве Даганнии, сказал: — Спасибо, что вы предупредили. Я буду осторожен в словах.

К Айями он по-прежнему обращался на "вы", впрочем, как и к остальным женщинам в разношерстной компании. И Айями отвечала тем же, потому как знакомство с ним — недостаточно близкое для панибратского "ты".

Артистизм оказался у Солея в крови. Помимо кукольного театра он устроил театр теней, поздним вечером, через ткань покрывала, подсвеченного нибелимовым светильником. Запустил воздушного змея, и Люнечка бегала с ним, забыв об усталости и звонко смеясь на всю округу. Солей и рисовал отменно, с натуры и по памяти. Набросками, без четкой прорисовки, но узнаваемо. Люнечка влюбилась в него без памяти, как может влюбиться маленькая девочка во взрослого мужчину. Ходила по пятам, словно приклеенная, предпочтя женской компании его общество. Вот так нежданно-негаданно Солей стал кумиром дочки. И Айями признала, разглядывая рисунки с узнаваемыми силуэтами атата В'Иная, даганской нянюшки, Айрамира:

— Потрясающе. Вы художник по профессии?

— Конструктор. Увлекался разным по мелочи, — улыбнулся Солей.

— У вас талант. Огромный талант к творчеству, — похвалила Айями.

Она и Вечу показала листочек, на котором он был изображен сидящим на бревне, с локтями на коленях и с подбородком, подпертым кулаками. Брови сведены, взгляд в сторону.

— Посмотри. Великолепно, не находишь?

Муж взял листочек и, посмотрев, возвратил.

— Ну как? — поинтересовалась Айями пытливо.

— Похоже, — пожал он плечами. — Ничего особенного.

— Ничего особенного? — удивилась Айями. — Отличный рисунок. И настроение твое передано полностью.

— Передай ему, что не всем понравится, когда за ними подглядывают, — ответил муж сухо.

— Подглядывают?! — неприятно поразилась Айями. — Солей, возможно, сидел напротив тебя за ужином, а потом нарисовал по памяти. Он наблюдателен и видит обычные вещи глазами художника. У него есть наброски капищ, городов, оазисов...

— Только бумагу впустую портит, — проворчал Веч.

— Это бумага из амбарной книги, которую ты купил. Кстати, прими огромную благодарность за бесценный подарок, — сказала Айями и преувеличенно поклонилась чуть ли не до земли.

— Зря обижаешься. Эти каракульки только и подпалить. Для розжига.

— Подпалить?! Каракульки, говоришь?! — вспыхнула Айями и демонстративно разорвала листочек с наброском на мелкие клочки. Бумажные хлопья усыпали землю. — Тогда пусть каракульки станут тленом, нежели пеплом в костре.

Отвернулась и разговаривать отказалась, а в груди бушевало негодование и не желало гаснуть — ни через час, ни вечером, ни ночью. Так между ними и произошла размолвка, причиной которой стал ни о чем не догадывающийся Солей. Айями молчала — и в машине, и у костровища, и наедине в шатре. Пустые незначащие фразы, номинальная вежливость — и не более. Веч попытался обратить возникшее недоразумение в шутку, но, увидев, что шутка лишь усилила замкнутость, сплюнул и принял вызов. Ответив взаимным молчанием.

Все даганны такие: толстокожие неотесанные варвары, — думала Айями с горечью, глядя на безбрежные просторы за окном машины. — Не разбираются в прекрасном от слова совсем. Для них прекрасно одно — свист рассекаемого оружия и хорошая потасовка.

И опять получилось так же, как незадолго до трагедии в амидарейском городке. Айями перестала его чувствовать. Закрылся, отгородившись молчанием, думал о своем и хмурился. Превратился в незнакомца. Она возвела стену, вообразив, будто Веч с даганской нахрапистостью пойдет напролом для примирения, а он воздвиг со своей стороны такую же глухую стену. И ответный ход мужа задел неожиданно больно. Вот как не дает покоя ноющий зуб, изнуряя, так и у Айями ныло под ложечкой, не переставая. А может, и не там щемило, лишая покоя, а ниже, возле сердца?

Напряжения меж ними не могли не заметить.

— Что случилось? — спросила Эммалиэ при первой же возможности. — Господин А'Веч не в настроении?

— Откуда мне знать? Он не рассказывает.

— Или ты не спрашивала? — уточнила Эммалиэ.

— И не буду. Не сейчас, по крайней мере, — поправилась Айями под её внимательным взглядом.

Эммалиэ не согласилась с услышанным:

— Любые непонятности нужно разрешать сразу, иначе они начнут нарастать как снежный ком.

— То есть, я должна признать, что он прав? — вспыхнула Айями.

— В чем?

— В том, что рисунки Солея — ерунда.

— Ах, вот ты о чем, — протянула Эммалиэ с облегчением. — Я уж решила, между вами более серьезное недопонимание.

Куда уж серьезнее?

— Думаю, если бы также умело рисовала я или, к примеру, Люнечка, он бы и слова не сказал. И одобрял бы, и поощрял, — сказала Эммалиэ.

— А поскольку рисует Солей, то будь он трижды прославленным художником, его картинки в глазах Веча так и останутся посредственной мазней. В чем разница, между вами и Солеем, не пойму.

— В том, что он мужчина. Привлекательный молодой мужчина, — ответила Эммалиэ, и Айями как стояла, так и села на лавку.

15.1

Веч не обольщался, добившись внесения в разрешение имен двух амодаров. Знал, что трудности неизбежны и прежде всего с уживчивостью в тесной компании. Названный родственник жены искушал чуть ли не ежечасно, отчего кулаки Веча начинали чесаться против воли, и лишь благодаря самообладанию и армейской закалке он сдерживался, чтобы не съездить по мордасу заносчивого недоделка. Правда, со временем понял, что пацан лезет на рожон специально, испытывая терпение, и подставлять не собирается, потому как желание отомстить ривалам гораздо сильнее, чем доведение доугэнцев до белого каления.

Во-вторых, Веч не сомневался в подвохе от своих же, и, предвосхищая неурядицы с соплеменниками, просчитал все возможные варианты конфликтов. Самое вероятное — могут напасть на лагерь и устроить самосуд с казнью амодаров. Могут вызвать на бохор и поставить на кон жизни амодаров. Могут предъявить ультиматум. Могут отказать в торговле. Что, кстати, впоследствии и произошло.

И первое осложнение возникло в первый же вечер после появления амодаров в лагере.

Узнав, что число оберегаемых объектов увеличилось, Н'Омир заявил напрямик:

— Я нанимался охранять амодарок, за ту же цену охранять пятерых не буду. За ними сложнее углядеть.

— Согласен. Поднимаю цену вдвое.

— Нет, вчетверо.

— Втрое, и ни монетой больше, — ответил твердо Веч.

Однако Н'Омир стоял на своем и на слова Веча о том, что ему дешевле найти другого сагриба, ответил:

— Назначь цену хоть в десять раз больше, никто не согласится охранять амодаров. Зато свернуть им шеи — пожалуйста. И я стану первым в очереди, знай. А ты предлагаешь плату, чтобы я берег их шеи. Тогда посоветуй, как мне без стыда смотреть в глаза тем, чьих отцов убили эти амодары, чьих братьев замучили в застенках, а жен и детей закатали в землю гусеницами танков. Меня покроют позором за то, что нянькаюсь с амодарами вместо того, чтобы выколоть им глаза, вырвать языки и перерезать горло.

Это оказалась самая длинная из его речей, впервые услышанная Вечем.

Сагриб сказал правду. В Доугэнне к слабым и немощным женщинам-чужестранкам относились гораздо снисходительнее, нежели к их соплеменникам мужского пола. Потому как руки амодаров запятнались кровью сородичей Н'Омира и В'Иная, убитых в войну, а теперь последним предлагали стать сагрибами своих заклятых врагов.

Веч подумал, побарабанил пальцами по капоту. И согласился.

— И тебе, малец, положена оплата, — сказал В'Инаю. — За женщин и девчонку мы договаривались на первоначальных условиях, когда о двух амодарских говнюках не шло и речи.

В'Инай кивнул с достоинством, соглашаясь. При пересмотре условий договора из-за амодарок он несомненно проявил бы благородство, но когда один гонористый амодар то и дело вводит в искушение, подначивая к рукоприкладству, не особо хочется быть бескорыстным простаком.

Вторым, но ожидаемым осложнением стало уклонение кланов от торговли. Напрямик не отказывали, как-никак телефонный окрик большого начальства заставит подчиниться любого. Объясняли Вечу так:

— Сам посуди, началась страда. Топлива — по счету. Так что извиняй, лишнюю канистру выделить не можем.

Или:

— Плохое нынче лето в наших краях, высушило посевы, высолило почву. Готовимся к неурожаю, запасаемся на зиму. Каждое зернышко на счету.

Лукавили, плетя с три короба о тяжкой доле, а сами давили усмешку. Лишь старейшина из клана Песчаных угрей на ироничный вопрос Веча: "Неужели я и горсть муки не смогу купить на вашем рынке? В городе, который славится хорошей торговлей" ответил, не юля:

— Твоя слава впереди бежит, по всем городам о тебе талдонят. Против тебя, Барс, злого умысла не держу ни я, ни сородичи мои, а вот от тех, кто едет в твоем караване, выворачивает наизнанку. У меня ж братья и оба сына погибли на фронте, а ты предлагаешь поделиться краюхой с убийцами моих детей. Нет уж, пусть жрут нашу землю с голодухи. Большего они не заслуживают.

— Так ведь у амодаров тоже убиты родные. Нашими руками. Получается, теперь мы до скончания наших жизней будем мстить друг другу баш на баш?

— Вот пускай амодары и топают обратно за горы и скорбят по всем, кого достали наши пули. А здесь им не рады.

Веч, конечно, мог бы вступить в долгие объяснения, почему амодары путешествуют по Доугэнне так, словно они у себя дома. Мог бы возмутиться произволом старейшин, в конце концов, он хочет купить не грузовик муки, а полмешка. Мог бы нажаловаться ставке на саботаж кланового Совета.

И, тем самым, нажить врагов.

Бесполезны споры. Бессмысленно убеждать и уговаривать. Не поймут. Наоборот, станут злее. Мстительнее. Клановая солидарность — сила, которую нельзя недооценивать. В лучшем случае увязнешь в ней, как в болоте, не добравшись до цели. В худшем — приобретешь кровных врагов. Утешает, что кланы городов с амодарскими поселками не столь категоричны и не отказывают в торговле. Правда, зачастую такие города расположены поодаль от пути следования, и потому приходится делать незапланированные крюки в маршруте, чтобы забить багажник канистрами с топливом, питьевой водой и углем в ущерб провизии.

В каждом Атеш-кед* или Атеш-ором* Веч кидал клич: ищу викхара, который согласится представлять интересы амодаров в суде. Самого лучшего викхара с оплатой, достойной его знаний и умений. И невозмутимо наблюдал за прикреплением своей заявки к доске объявлений, игнорируя скепсис и кислые лица распорядителей. Ажиотажа викхаров, желающих попробовать себя в роли амодарских защитников, не наблюдалось. Веч не отчаивался. Рано беспокоиться по этому поводу. Пока что лучшему из лучших и предложить-то нечего в качестве достойной оплаты.

В телефонном разговоре с высоким чином из ставки он упомянул о народности, проживавшей когда-то на севере бывшего Амодара. Что с ней стало, и как отразилась на аборигенах минувшая война? Да, подтвердил чин, с таковой народностью военные столкнулись в начале весны при разграничении новых территорий между Ривалом и Доугэнной. О малочисленном народце, конечно же, прежде не знали и потому не взяли в расчет, и мнения о дележе земель бывшего Амодара не стали спрашивать. Народность вела и ведет кочевой образ жизни, родственный доугэнскому, аборигены настроены миролюбиво и дружелюбно, разве что сетуют на новую границу, прошедшую по землям, исконно им принадлежавшим, и отделившую часть семей от племен, кочующих по северным территориям, отошедшим к Доугэнне. О войне слышали от амодарских агитаторов, призывавших встать под армейские знамена, но с тех пор минуло несколько весен, и чем закончилась война, аборигены не знают, да им и неинтересно. Проживают в поистине суровых климатических условиях и не ропщут.

— Вдруг они захотят мигрировать южнее, к Полиамским горам? Там теплее, и есть посевные площади, — предположил Веч.

— Сомневаюсь, что аборигены выдюжат в теплом климате. Эта народность веками осваивала север континента. У них организм заточен под экстремальные условия выживания.

— Или заключат с нами мир, а потом нападут без предупреждения.

Собеседник на другом конце провода расхохотался.

— Хорошая шутка, — ответил, отсмеявшись. — Это вряд ли. Словом, когда сам побываешь в тех краях, сразу поймешь, что к чему. Для местных важно одно — чтобы их не трогали. А кто в соседях — мы, ривалы или амодары — не имеет значения.

Сказал для красного словца, а Веч воспринял буквально. И решил: одним из первых дел на новом месте станет знакомство с малой народностью.

Веч долго подыскивал правильные слова, чтобы объяснить амодарам, почему отныне им нет хода в караван-сараи, и почему нельзя выходить из машин в непосредственной близости от стоянок, занятых доугэнцами.

Амодары оказались не дураками и восприняли доугэнскую неприязнь как неизбежность, от которой никуда не деться. И не обманывались, прекрасно сознавая, что неприязнь может мгновенно принять агрессивную форму, выражающуюся как словами, так и действием.

"Брат" жены, если закрыть глаза на его ерепенистость и заносчивость, мыслил здраво и задавался правильными вопросами об амодарском будущем. Например, о том, что доброжелательность доугэнского руководства наплетена исключительно на деловую канву и напрямую зависит от ожидаемой выгоды. И пока выгода от амодаров не станет чуть больше, чем мизерный ноль, до тех пор и будут их удерживать в закрытых поселках при минимуме свобод и максимуме ограничений.

Поэтому-то Веч и поддержал идею об автономии в приграничных землях. Если дать амодарам якорь, дать цель, которая обретет материальные очертания, они станут сговорчивее. Человек идет на уступки, когда ему есть, что терять. Реализуя мечту о новом мире, который станет частью великой Доугэнны, амодары принесут больше пользы своей инициативностью, нежели трудом наемных работников в изолированных поселках. Осталось убедить в этом лиц, наделенных полномочиями и властью. И потому в дороге за рулем машины Веч подбирал подходящие слова и раз за разом прокручивал в уме речь, с которой собирался выступить на заседании Большого Круга.

Женин "родственник", на удивление, оказался политически подкованным, когда зашла речь о коварстве ривалов, точнее, об их долгосрочных захватнических замыслах. То ли самостоятельно додумался, то ли домыслил в обсуждениях со своим товарищем. И рассказал, какими способами ривалы добивались своей цели в развязанной ими войне, как, оставаясь в тени, дергали за ниточки, распаляя взаимную ненависть противников. Веч столько жуткого и неправдоподобного услышал, что впору закурить. Эх, жаль, бросил! И в ответ поделился фактами и предположениями, собранными генштабом для расследования военных преступлений ривалов на территории обеих стран.

Им было о чем подумать. Пережевать, усвоить, сжиться с новым знанием, цветисто выругаться и вынести вердикт: "Я буду не я, если нам не удастся макнуть ривалов в их же дерьмо".

— О предательстве ривалов должны узнать и ваши люди, и наши. Такие преступления нельзя оставлять безнаказанными, — заключил Веч. — Итак, ты и товарищ твой предпочли молчание, потому что одинаково возненавидели и нас, и ривалов, считая союзниками. Но лейтенант-то, который был командиром партизанского отряда, об этом не догадывался. Почему, очухавшись в лазарете, он не попросил о конвоировании на рудники, чтобы там добить вас как свидетелей? Ведь вы могли запросто его сдать, а заодно раскрыть шпионский замысел ривалов в амодарском городишке.

— Он знал, что мы его не сдадим, — ответил "брательник" жены. — Да и кому? Вам, доугэнцам, что ли? Или своим? Рисковая затея. Лейтенант не намылился следом, потому что не сомневался: в концлагере есть такие же ривальские агенты, как и он. Начни мы с Солом чесать языками, нам бы и вякнуть не позволили. Приговорили бы в два счета. Амодар огромен, там есть, где зарыться с носом, и все равно рано или поздно бы нашли. А что говорить о концлагере? Мы в отряде-то помалкивали, а там — тем более. Сопели в обе носопырки, слушали и присматривались, гадая, кто есть кто из заключенных.

— Выходит, ривальские прихвостни окопались и здесь, в Доугэнне?

— Конечно. Став пленными и заключенными в лагерях и тюрьмах. Или живут в амодарских поселках при ваших городах. И продолжают следовать поставленным перед ними задачам.

Веч вскочил, чтобы пройтись и заодно успокоить нервишки.

— Как думаете, какими могут быть задачи у агентов? Передавать информацию ривалам они не могут. Такая возможность исключена, поселки и города охраняются, как и концлагери.

— Одна из задач — не позволить нам, амодарам, сблизиться с вами, доугэнцами, чтобы ни мы, ни вы не догадались, кто наш настоящий враг, и продолжали ненавидеть друг друга. Разобщать, подзуживать, подбздыкивать, не соглашаться на компромиссы. И заодно ослаблять вашу страну любыми способами, не давая наладить контакты с нами, амодарами, — взял слово товарищ "брата".

— Верно! — подскочил тот. — Чтобы втюхивать в головы нужные мысли, хороший агент должен пробраться к власти! К руководству амодарскими поселками. Это удобно во всех смыслах. К тому, у кого есть вес и влияние, прислушиваются.

— В каждом из ваших поселков действительно есть руководители. Уважаемые амодары, которых выбирают поселенцы, — подтвердил Веч. — В лагерях и в тюрьмах тоже есть амодары определенной масти.

— Авторитеты, — кивнул пацан.

— Получается, по настроениям, гуляющим среди амодаров, можно сделать вывод... пускай, и косвенный... о том, что в поселке или в лагере засел "крот". Или несколько "кротов". Чем настойчивее сопротивляются амодары любому сближению с нами, доугэнцами, тем вернее предположение о том, что в руководстве могут быть ривальские агенты, — осенило Веча.

К бесам зароки, курить хочется до невозможности!

— Да уж, — протянул ошарашенно женин "родственник". Видимо, как и Веч, проникся масштабами гипотезы о шпионской сети на территории Доугэнны.

— Пожалуй... — начал Веч и прокашлялся. — Пожалуй, пока не стоит сообщать в генштаб о наших предположениях. Нужно найти им подтверждение. Доказательства. С ними наши слова прозвучат гораздо убедительнее. Сестре тоже не говори и тётке, — велел пацану, подразумевая жену и её мать. И переключился на второго амодара: — И ты помалкивай, не проговорись.

Те не стали спорить.

— С доказательствами, похоже, будет кирдык, — сказал хмуро пацан.

— Нет. Как я и говорил, в ставке генштаба есть списки всех амодаров, находящихся на территории страны. По ним мы и найдем, куда отправили вашего лейтенанта после тюремного лазарета.

— В Амодаре он звался Тибом лин Орему, а здесь мог поменять имя.

— Найдем если не по имени, то по дате.

— Кстати! — поднял палец "брат". — Кроме нашего командира, в Доугэнну отправили немало пленных офицеров, и среди них точняк есть спевшиеся с ривалами. Вдруг они в и плен-то сдались с умыслом? Чтобы попасть сюда.

— Здравая мысль, — согласился Веч. — Выписывайте имена всех сомнительных офицеров, с которыми вы пересекались в войну. Похоже, нам предстоит колоссальная работёнка, — потер он руки.

— Осилим, — утвердил пацан.

Амодары, вспоминая, выписывали в столбик имена высокопоставленных начальников, возможно, имевших связи с ривалами. "Родственник" не забыл и о начальнике госпиталя, куда попал, выйдя с сослуживцем из окружения. Не забыл и о старлее, случайно сдавшем отряд ривалам, будучи в окружении.

Написали немного, но и того достаточно, чтобы для начала прощупать, потянуть за ниточки и, если повезет, распутать весь клубок интриг. А сколько еще завербованных амодарских офицеров, оставшись неопознанными, депортированы в Доугэнну? Сколько их, сорвав погоны и притворившись гражданскими, просочилось в амодарские поселки? Без счету.

— Они могли сменить имена, заметая следы, — предположил товарищ "брата". — Тогда не получится отследить их по спискам.

— В ставке генштаба есть каталоги с фотографиями всех амодарских чинов: тех, кто назвался честно или соврал, и тех, кто числится как "Петар номер такой-то". Герои, что с них взять, — хмыкнул Веч.

Пацан поморщился недовольно. Он и сам до недавнего времени считал, что отказ от настоящего имени — ничто иное как бунт против правил, навязанных доугэнцами. И товарища своего подбил к анонимности. Ах, имя вам? А фигу на блюдечке не желаете? Хотя толку от такого мятежа — что молока с козла. Обоих, не задумываясь, прописали в бумагах Петарами, разве что под разными номерами.

— Я опознаю по фотографии, — сказал товарищ "брата". — Я найду.

— В каталоге несколько томов, — напугал Веч. — Придется перелопачивать целую гору.

— Я найду, — повторил тот упрямо, и Веч понял: амодар не отступится.

— Если потребуется, отыщем по фотографиям и опознаем, — кивнул "родственник".

Зацепки есть, и это самое важное. Главное, начать, а там понесётся — не удержать.

С названным братцем жены Веч успел познакомиться в Амодаре, и короткого знакомства в допросной хватило, чтобы понять: с человеком подлым и пакостным жена не стала бы иметь общих дел и не отправилась бы, рискуя всем, к нему в партизанский отряд с украденной листовкой. Собственно, пацан, оказался таким, как Веч и предполагал: с чистой незамутненной яростью в сердце к врагам своим — ривалам и доугэнцам. И если ненависть к первым пылала, не угасая, то ненависть ко вторым понемногу осаживалась, и не потому что пацан понял, принял и простил, а потому что её притушил, прижав ногою, однако ж, не позволяя полностью угаснуть. Угли остались горячими, — читал Веч в его глазах. "Да, обстоятельства заставили заключить перемирие, да, придется вынужденно сотрудничать. Но я не забыл и не вымараю из памяти военные годы" — говорил он всем своим видом.

Непримиримость жениного "родственника" была более простой и понятной для Веча, нежели подозрительная умиротворенность его товарища. Если первый намеревался продолжать войну со всем белым светом, то второй то ли устал от нее, то ли действительно пострадал умом после травмы.

Казалось бы, головной болью для Веча надлежало стать "брату" жены и его постоянным поискам приключений на свой хребет. Но беспокоил Веча, наоборот, второй амодар. Вернее, раздражал.

Неподдельной радостью жены, узнавшей, что товарищ "брата" жив.

Миролюбивостью и желанием найти общий язык со всеми от мала до велика.

Мастеровитостью, однако же, малофункциональной и малополезной.

Легкостью, с коей он завоевал симпатию амодарок и привязал к себе мелкую, глядевшую на него с восторгом, открывши рот.

Веч никому и никогда не признался бы в своей предвзятости, потому как выяснилось, что он ничем не лучше "родственника" жены. Если в разговорах с нею открыто называл "брата" недоделком, придумав тому мотивированное объяснение, то второго амодара звал болезным про себя. Разве ж это оскорбительно? По делу и отражает суть.

Кто бы объяснил, какая польза в малопонятных кукольных представлениях — в каком месте и над чем смеяться или, наоборот, плакать. И какая польза от карандашной мазни?

Очевидно, польза имелась. Потому как жена расцветала, глядя на рисунки, и лицо ее становилось одухотворенным. Смеялась или кручинилась, наблюдая за похождениями игрушек над натянутой ширмой.

А потом болезный настроил комуз, подобрал нужные струны, и зазвучали по вечерам у костра амодарские мелодии — веселые и грустные, быстрые и медленные. Под незамысловатое треньканье пел болезный, не фальшивя, и голос у него оказался приятен, хоть и высоковат.

И амодарки "поплыли".

— Это романс, — шепнула жена на ухо, смахнув слезу уголком платка. Глаза эсрим Эмы увлажнились, а взор затуманился.

Эк, пробрало их на пустом месте. Похоже, стенания по осени и по увядшим с листьями надеждам считаются у амодаров достойным поводом для воспевания и оплакивания. Пустые песнопения о ерунде. Веч так и не понял, в чем их смысл.

А уж мелкая как обрадовалась. Сговорившись с музыкантом, звонко напевала по вечерам незамысловатые песенки, как объяснила жена, детские: про букашек-таракашек и солнечных зайчиков, на радость амодаркам. У детских песен хотя бы имелась осмысленность, в отличие от взрослых... как их... романсов, признал Веч. Напевшись вдоволь, мелкая переходила к танцам, прыгая козленком под треньканье струн и взявшись с жениным "родственником" за руки. Тот ухахатывался, загибаясь со смеху, но послушно повторял движения, а жена пояснила Вечу:

— Это плясовая. Под нее танцуют. Но Араму медведь на ухо наступил, совсем не чувствует ритма.

Веч наблюдал за шумом и гамом у костра и неожиданно подумал, что, пожалуй, в иных условиях болезный мог бы стать подходящей партией для его жены. Идеальным спутником жизни, потому как являл собою классический образец амодара — внешностью, характером, манерами. И возможно, напоминал первого мужа Айю, которому она однажды отдала сердце и душу.

До чего же у амодаров сложно в отношениях, напридумывали для себя чувства, любовь. Страдают, томятся, тоскуют. То ли дело у доугэнцев. В основе отношений лежит деловой подход, в котором основная роль отводится обеспеченности, влиянию семьи в клане, силе клана в Круге. А остальное маловажно.

Но ведь и у них также — с чувствами и с влечением. Иначе не прижималась бы доверчиво ночами, не целовала бы пылко и не смирилась бы с наличием первой, отцом навязанной. И не обращала затуманенный взор к небу, слушая тоскливый северный наигрыш, печалясь о том, что потеряно и не вернется. Вспоминая первую любовь, войною отобранную.

Наверное, Веч многого требует. Амодарам теперь только и осталось, что грустить по безвозвратно ушедшим временам. Невозможно вычеркнуть из памяти прошлое, и ему, Вечу, придется набраться терпения. Со временем прошлое потускнеет, и горькие воспоминания перекроются настоящим и будущим.

Болезный же, как назло, не давал забыть о прошлом, и оно оживало, взбудораженное перебором струн амодарской рукой. Напоминало о том, что у амодаров осталось много общего. Общая память о стране, которой нет. Общие песни. Общие традиции.

Пусть болезный своими песнями не путает прошлое и настоящее. Хоть у амодаров в прошлом имеется много общего, настоящее таково, что Айю замужем за доугэнцем, а каким окажется будущее, знает лишь Триединый.

Болезный не путался. Лишнего себе не позволял ни словом, ни делом. Общался вежливо, с соблюдением приличий. Правда, иногда Веч ловил меланхолично-задумчивые взгляды амодара, бросаемые украдкой на жену. Увы, крайне недостаточный повод, чтобы схватить болезного за грудки и, прижав к машине, втолковать по-мужски, что бывает с теми, кто заглядывается на чужих жен.

Рукодельник и не подозревал, что стал причиной разлада, зачаровав амодарок лицедейством и своею пачкотней. Ничего особенного Веч в рисунках не нашел, но отчего-то жена приняла близко к сердцу его критику. Ладно, согласен, пачкотня неплоха, но и хвалить мазюкальщика Веч не намеревался. Как и признавать, что пристрастен к одному конкретному индивидууму, впечатлившему амодарок отнюдь не умением развести огонь и добыть дичь к ужину или победой в драке и в схватке на ножах. Жена оскорбилась до глубины души и на мировую идти не желала. И каждая минута размолвки, каждый час молчаливого бойкота увеличивали в геометрической прогрессии его, Веча, сомнения. В том, что смешав ойрен с чаем, не получишь доброго напитка. В том, что нет ничего общего у снежной пери и потомка кочевников. И не получится ничего путного из холодной северной крови и горячей южной.

Нельзя сомневаться ни в себе, ни в ней. Беншамирский кам также сказал: шагай вперед, на сомнения не оглядывайся, иначе застрянешь в начале пути и с места не сдвинешься. Он и о многом другом говорил, несомненно мудром, но соглашаться с наставлениями легко, а следовать им гораздо труднее.

Оказывается, в жизни случаются странные вещи. Руки управляются с повседневной рутиной, рот что-то отвечает, что-то жует, а голова думает, но не о том.

А о том, что обиделась на пустом месте и не желает идти навстречу. И сравнивает его, Веча, и болезного амодара, выискивая плюсы и минусы, и делает выводы не в его, Веча, пользу.

О том, что отдалилась и замкнулась, спрятавшись за створками раковины.

Раньше бы он посмеялся. Чай не мальчишка, чтобы маяться и изнывать. Не случалось прежде такого, чтобы в подреберье засела заноза, мешая думать, делая рассеянным. А как связался с амодаркой, так и завертелся калейдоскоп эмоций, подчас постыдных для доугэнца. Например, беспомощность в размолвке с женой. Она ясно дала понять, что между Вечем и амодарской солидарностью выберет последнюю. Доугэнской женщине достаточно напомнить о ее месте в доме и в семье, и разлад прекратится, не начавшись. Скажи тоже самое амодарке и получишь прямо противоположный эффект.

В конце концов, разве Веч не прав? Ему ли извиняться и за что? За то, что оскорбил нежные амодарские чувства? Ну да, за то, что принизил талант земляка. Почти что родственника.

Может, и Вечу стоит оскорбиться на непонимание особенностей доугэнского уклада?

И наконец-то накачать запасное колесо, чтобы его бесы разодрали.

Веч раздраженно ругнулся, проверив "сосок" на камере. Колесо спускало, вдвоем с В'Инаем они нашли порез и залили клеем, до ближайшего города и лавки запчастей. А пока нужно подкачать.

На колесо упала тень. Веч поднял голову, рядом опустилась на корточки жена. Села, его разглядывая с непонятным выражением лица.

— Что? — спросил он недовольно. — Чтоб тебя! — выругался в сердцах, заметив, что клей не схватился, и через порез снова засипел воздух из камеры.

Жена вдруг наклонилась и прикоснулась губами к его рту, прижав прохладную ладошку к небритой щеке.

— И? — растерялся Веч. Хотел спросить: "И что это означает? ", но вопрос вылетел из головы, потому как жена, и не подумав оторваться, наоборот, потянулась навстречу, углубляя поцелуй, и оплела шею рукою. Вечу пришлось обхватить ее неловко руками, вымазанными в солидоле, чтобы не завалиться им обоим на землю.

Ох, он уж и забыл, какая она гибкая, и... как бывает, когда женщина предлагает, дарит себя. Женщина, истрепавшая нервы и доведшая до бессонницы.

Упоительно.

Не оторваться.

Дай, Триединый, не выглядеть бестолково, забыв, чем занимался минуту назад.

— Не вздумай сомневаться во мне, — сказала жена, отстранившись и восстанавливая дыхание.

Еще раз поцеловала и, одарив улыбкой, удалилась к костровищу. Вечу только и оставалось, провожая ее взглядом, ухватиться за дверцу, чтобы удержать равновесие. И оглядеться, не видел ли кто обжиманий возле машины.

— Почему? — спросил он, оставшись наедине в шатре.

Остаток вечера извелся, ловя ее взгляды и переполнившись тревожными предположениями, словно котелок с кашей. Какую игру затеяла, взбаламутив и посматривая загадочно за ужином?

Так затянула пружину, что Веч ни о чем другом не мог думать. Только о переменчивости женского поведения.

— Соскучилась, — сказала жена, прильнув.

Как и он, чего уж там. Но и понять не мог, в чем причина неожиданной благосклонности.

— Каждый человек по-своему видит прекрасное. Музыку, песни, живопись. Мне не следовало навязывать свое мнение, тем более, так... — замялась она, подыскивая нужное слово.

— импульсивно?

— Да. В результате сама же обиделась.

— Бывает, — сказал Веч и поцеловал. Потом еще раз. И еще. Довольно болтовни.

— И тебе... испортила... настроение... — заторопилась жена высказаться.

Не то слово. Ушатала нервишки будь здоров.

— Угу, — пробормотал Веч, переключившись с её губ на шею и ключицы.

А там и не до разговоров стало.

Кто говорил, что физическое удовольствие — обычная разрядка для организма, после которой участники отворачиваются друг от друга, пожелав тихой ночи? Уж точно не Веч. Физическое удовольствие — прежде всего прелюдия, когда прохладные пальцы порхают по плечам, оглаживают мышцы, следуя за током вен, отчего по телу пробегает неконтролируемая дрожь, а кожа покрывается мурашками. Ее дыхание сзади, за спиною, щекочет шею, а невесомые касания жалят, воспламеняя кровь, которая и без того кипит. Ладонь к ладони, губы к губам — дразня и обещая. А потом... гори оно огнем в обоих мирах и в междумирье.

И спать вот так, нагими, кожа к коже, переплетя пальцы и прислушиваясь к мерному дыханию. Проснуться перед рассветом, с чувством потягиваясь, и вспоминать, как, расслабившись, ловил ртом тонкие пальцы, касающиеся его губ, и прикусывал, а она отдергивала, смеясь и запрокидывая голову, щекоча кончиками волос. И вдохнув сполна, понять — заноза в подреберье истаяла, пропала.

Поведение жены неуловимо изменилось. То коснется невзначай, то погладит руку, лежащую на рычаге коробки передач, то посмотрит искоса с хитрецой. Словно и нет рядом невольных наблюдателей, только они вдвоем. Но вела себя прилично. При случае целовала целомудренно, в щеку. Вечера в шатре дополнились шалостями, дурманящими голову. Жена по-прежнему заливалась румянцем, но смущения в нем стало гораздо меньше, как и стыдливости. Зато смелости прибавилось и инициативности, без мук и жертвенности. Даже обтирание тряпицей превратилось в провокационное действо. Влажная ткань, ведомая рукою Веча, скользила по изгибам женского тела, а жена, точно прожженная искусительница, принимала соблазнительные позы и подставляла освежающей прохладе ногу или руку. Как тут, скажите, сохранить трезвость ума? Веч поначалу издергался непониманием, у амодаров же на подкорке вырезан церемониал, связанный с приличиями, стеснительность — их второе имя. А тут, считай, жена вытворяет непристойности и словно прислушивается к своему второму "я": не претит ли её развязность понятиям об интимной стороне семейной жизни.

Судя по всему, не претило.

Вот и сейчас она неожиданно оказалась рядом и торопливо поцеловала, когда Веч укладывал шатер в скрутку. Поцеловала, умудрившись прикусить ему губу, и Веча окатило горячей волной с макушки до пят. Да что ж такое? И раньше мучился от бессонницы, и теперь не легче.

А потом его осенило: не иначе как это флирт.

Ну-ну, ухмыльнулся Веч. Интересно, что из этого получится.

Он и сам не заметил, как включился в игру. И ему понравилось. Поддразнивание, намеки, двусмысленность, предназначенная друг другу.

Замечали ли остальные? Наверное, замечали.

Что ему до чужого мнения? Ничего предосудительного и скандального, он флиртует с собственной женой.

Заодно всплыло из закоулков памяти имя болезного амодара. Точно, его зовут Сол.

_____________________________________________________________________________

Атеш-кед, Дом земли — общественное здание в церкалах земных кланов, с тотемным камнем в центре. В Атеш-кед проходят совещания старейшин

Атеш-ором, Дом воды — общественное здание в церкалах штормовых кланов, с тотемным камнем в центре. В Атеш-ором проходят совещания старейшин

15.2

— Почему мы поем и слушаем только амодарскую музыку? — сказала как-то жена после ужина и оконченных рутинных забот. — И у вас, доугэнцев, наверняка есть достойные песни.

— Есть. И песни, и сказания, — согласился В'Инай. — Я бы спел, но не умею обращаться с комузом. Зато на джембе настучу.

— Можно попробовать сыграться, — предложил болезный... Сол. — Это будет интересный опыт. Глядишь, организуем ансамбль.

Шутка шуткой, но из попутного городишки Веч привез джембу, не менее потрепанную, чем комуз, однако с целой кожаной мембраной, отлично резонировавшей. Звук, издаваемый барабаном, бодрил, заставляя сердце подстраиваться в такт ритмичным ударам.

Треньканье и настукивание увлекло доморощенных музыкантов, а вместе с ними и мелкую, вертевшуюся под ногами и притопывающую от нетерпения.

— Особая искусность не требуется, достаточно узнаваемых аккордов, — пояснил Сол. — Жаль, мне не представилась возможность услышать, как доугэнцы играют на комузе. Я бы подобрал ноты на слух. Вся надежда на тебя, Инай, подсказывай мне, верно или нет, — сказал он на доугэнском последние слова, немыслимо их исковеркав, и, похлопав сагриба по плечу, принялся перебирать струны.

Правду говорят, глаза боятся, а руки делают. Совершенно несхожие предпочтения в музыке у доугэнцев и амодаров не помешали тому, чтобы однажды забренчали узнаваемо струны, застучала джемба, и разнесся над степью зычный мужской голос:

— Лети по предгорьям, кочуй по равнинам,

Гортанная песнь про атата Мусина,

Достойного воина в латной кольчуге,

Враги пред которым трепещут в испуге.

Я славлю героя, кто видит и слышит,

Как враг в темноте подползает, как дышит.

Я славлю отвагу и силу героя,

Кто бьется с врагами железной рукою...

Малец спел складно, хотя и не так проникновенно, как Сол, зато компенсировал старательностью, и амодары выслушали песнь о судьбе персонажа доугэнского фольклора с вежливым вниманием. И недоделок не стал язвить, хотя и поухмылялся. Потому что не понял ни слова и не нашел, к чему придраться.

Апра, оживившись, прихлопывала в ладоши и подпевала под нос. Жена, конечно же, подпортила впечатление от песни расспросами. Почему славный атат предпочел напасть на соседнее племя, вместо того чтобы заключить мир? Почему славный атат добавил змеиного яда в пиршественный котел, вместо того чтобы сразиться с врагом в честной драке? А почему...

Веч возвел глаза к небу.

— Люди сложили сказание о Мусине несколько веков назад. Тогда и нравы были другими, и подвиги, — пояснил терпеливо.

— Я заметил, что в песне нет куплетов и припевов. Инай, позволь мне её записать. Попробую адаптировать слова к амодарскому языку, — воодушевился Сол и посмотрел вопросительно на жену, чтобы та помогла перевести на доугэнский просьбу для сагриба.

— У наших песен есть начало и конец, а припевов не бывает, — пояснил В'Инай и согласился повторить сказание для любознательного амодара.

— Существует множество вариантов песен о Мусине, — добавил Веч. — Они разнятся в мелочах, но, в целом, одинаковы.

— В наших песнях воспевается доблесть героев, живших в разные времена, — сказал малец с гордостью.

— А о женщинах складывают песни? — поинтересовалась жена, посмотрев лукаво на Веча.

— Не припомню, — растерялся В'Инай.

— Женщины тоже поют песни, — вставила Апра. — О женихах, о свадьбе, о детях.

— Грустные или веселые? — уточнила жена.

— Конечно, веселые, — ответила Апра сварливо. — Если девка собирается замуж, надо радоваться, а не плакать. Ребенок родился — пусть весь мир знает, что появился на свет будущий герой.

Веч мог бы рассказать жене, какие песни обычно пели в Самалахе женщины из невестиной семьи накануне свадьбы. В таких случаях полагается рвать на себе волосы, выть и плакать, провожая родную кровинушку в чужой клан. И песни звучат соответствующие. Плакальные. А как женихова родня появляется на пороге, так натягиваются улыбки на лица, и пошло-поехало свадебное веселье. Такова давняя традиция, и не только в Самалахе.

Мог бы рассказать, но не стал, чтобы не ввязываться в спор с Апрой, все равно последнее слово за ней останется. И потом, женским взглядом видится иначе, чем мужским, и, возможно, за предсвадебной печалью действительно скрывается радость скорого замужества.

После песен пришел черед танцев. Апра повязала платки на талии — себе, мелкой и жене. И постановила:

— Обойдемся без лебеков. Станцуем так, что пери обзавидуются.

Зрители хохотали так, что заболели животы. Апра показывала, а амодарки старательно повторяли, высунув от усердия языки. "Брательник" жены тоже выскочил в круг — поддержать "родственниц", но Апра прогнала его взашей:

— Не мужское это дело — задом вилять.

И Веч смеялся, глядя на неуклюжие движения Апры, на девчоночьи вихляния мелкой и на угловатые покачивания бедер жены.

— Развести руки в стороны и двигать ими как змейкою. Плечиками поводить, спинку выгнуть, грудь выпятить, задок оттопырить. И плыть за мной, словно лебедушки, — учила Апра, двигаясь по кругу, а амодарки — за нею гуськом.

Огненные искры улетали от костра в темнеющее небо, босые ноги взметали песок, взрывы женского и мужского смеха перемежались с незамысловатой музыкой, извлекаемой комузом и джембой. Извечные простые звуки веселья и беззаботности, когда проблемы отставлены на время в дальний угол, и если бы не знание о войне, если бы не амодарки, танцующие в доугэнской степи, — пять лет назад Веч и помыслить не мог, что одна из них станет ему женой, — картина была бы идиллической: женщины, танцующие в ночи у костра.

Увлекшись танцами, амодары не заметили зрителя, наблюдавшего за весельем со стороны. Н'Омир отделился неслышной тенью от машины и растворился в густеющей темноте.

Веч нагнал его, удалившись на приличное расстояние от лагеря. Ступал бесшумно, чутко прислушиваясь к вечерним звукам, и издалека заметил недвижимую фигуру, сидящую на коленях. Лицом к закату, давно ушедшему за горизонт.

— Говори сейчас и здесь, — сказал Веч, усевшись рядом в такой же позе.

Н'Омир не ответил и не шелохнулся.

— Почему ты пошел ко мне сагрибом? — спросил Веч, прислушавшись к далеким звукам комуза.

Чужое веселье и счастье наотмашь бьют по тому, кто всего этого лишился, а боль потери становится особенно острой. И даже самая хваленая выдержка рано или поздно дает трещину. Самообладания Н'Омиру не занимать. Про таких говорят: "себе на уме" и "сам себе хозяин". Веч наблюдал за ним, держа в поле зрения, кроме случаев отлучки в ближайшие церкалы по делам первой необходимости. Наблюдал — и не находил подвохов, если замкнутость и скрытность можно отнести к таковым. Н'Омир добросовестно выполнял обязанности, и его необщительность напрягала разве что амодаров, привыкших говорить друг другу после побудки: "Доброе утро, как спалось?" и желать налево и направо тихой ночи. И все же червячок беспокойства грыз, подтачивая сомнениями. С тех пор, как вечерние посиделки у костра стали регулярными, Н'Омир начал отлучаться. Уходил в степь или к речке, предпочтя нелюдимость шумному обществу.

— Почему ты пошел сагрибом ко мне? — повторил Веч.

— Когда-то у меня была семья. Жена, дочь. А теперь их нет, — сказал глухо Н'Омир, когда он и надеяться на ответ перестал. — Солнце день за днем проходит по дуге, с неба льют дожди, из семян вырастут деревья, а моя жена не увидит. Зато эти... ублюдки... живы и поют. Танцуют. А дочь моя уже не споет. На руках ее держал, когда родилась. Баюкал. — Н'Омир посмотрел на свои ладони, словно впервые увидел. — Невесту свою выкрал из чужого клана, увел от мужа-паскудника. Семьи сговорились о свадьбе, что ей оставалось? Там мы с ней и повстречались. Не по-людски у нас получилось, не по закону. При живом муже вышла за меня замуж. Вот и наказал меня Триединый. Отнял и жену, и дочь. Руками ублюдочных тварей отнял. Я ж на фронте в самое пекло лез, думал, заслужу прощение, и Триединый позволит встретиться с семьею в ином мире, ан нет, ни царапинки не заработал, — голос его дрогнул.

Веч в ту же секунду понял, почему нет кланового знака у сагриба. Понял — и спрашивать незачем. Но нужно. Чтобы услышать от него самого.

— Ты ведь из небесных? — озвучил свою догадку.

— Мать моя происходила из Сиплых беркутов, отца не знаю, — признал Н'Омир. — Работала мехрем в доме встреч, потом вернулась в родительский дом.

И ведь обманул при первой встрече, и глазом не моргнул. Хотя непохож на небесного — ни радужками, ни цветом кожи. В отца пошел. В отца, оставшегося неизвестным. Значит, нахрапом пробивал себе дорогу в жизни. Зачастую мальчишки, не знавшие отцов, росли сорвиголовами. В них было больше цинизма и злости.

— Знак срезал в войну?

Все-таки пернатый соврал, сказав о наказании за мухлеж, а на деле удалил клановый знак во имя скорби и для священной мести амодарам, истребившим его семью и сородичей. Надо же было купиться на словесную шелуху, рассыпанную незнакомцем со шрамом на полплеча. Ох, и балбес. Какой же Веч балбес! Наверное, ему на глаза упали шоры, смотрел на кандидата в сагрибы и подвоха не почуял. Подозрения, конечно, одолевали, но ведь НОмир убедил — спокойствием своим, хладнокровием, опытом, умением обращаться с оружием. И как убедил! Веч рискнул доверить ему охрану амодарок в Амрастане.

Таковое бывает в одном случае.

Если человек безумен.

А безумцы, как известно, искусные притворщики.

— Знак срезал в войну? — повторил Веч громче.

— Раньше. Я ведь говорил, а ты не услышал. Я спутался с чужой женой.

Веч чуть воздухом не поперхнулся. Вот те на, поворот. Неожиданно.

Ну да, сагриб обмолвился — и сейчас, и при первом разговоре, когда претендовал на место наемника. Заикнулся о прелюбодеянии и отшутился, мол, ляпнул, не подумав. А Веч не воспринял всерьез.

— Я ведь маддабы ей надел. И решил, раз небо не разверзлось, значит, Триединый благословил, что бы ни говорили. А оказалось, у него имелись на нас другие планы. У меня срезали знак, схватив, а её...

Изменницу-жену ожидала незавидная доля, — согласился молчаливо Веч.

— А развод? Нанял бы викхара, чтобы твоя краля по уму развелась, без скандала. Жили бы честно, открыто.

— Муж запросил такую виру, какая мне и не снилась. И в отместку сделал её калекой, места живого не оставив. Повезло, нам удалось выбраться и схорониться.

Само собой, супруг наказал неверную жену за поруганную честь. Все беды от сердечного влечения, оно ломает судьбы и заставляет совершать роковые ошибки. Но сагриб если и сожалел, то не о сделанном однажды выборе. А Веча мало заботили хитросплетения чужих отношений, как и вердикт, кто прав, а кто виноват. Каждый живет, как может, и несет свою ношу.

— И вы скрывались, — утвердил он.

— Это нетрудно, когда умеешь. Страна большая, — ответил Н'Омир неопределенно. — Как война началась, я привез своих девчонок к матери. Вместе-то сподручнее, и семья поддержит. Да и не до пряток стало, когда жизнь начала рушиться на глазах. Я на фронт ушел, они остались. Зачем я их привез? — Обхватил он голову. — Зачем? Зачем? Своими руками отдал на растерзание амодарским ублюдкам. А теперь они танцуют и смеются, и ходят по земле, политой кровью моих сородичей. Нет больше клана Сиплых беркутов. То, что осталось от Атеш-дахрам*, стало им могильным камнем.

Потому-то он и мотался по стране, не в силах усидеть одном месте. Самоистязание и маета гнали вперед без устали. И привели прямиком в Беншамир.

— И ты, услышав мой клич, решил наняться сагрибом, чтобы расквитаться с амодарками, — продолжил за него Веч.

— Да, — признал Н'Омир.

— Жену мою, ее мать и дочь решил прирезать, чтобы отомстить за свой клан и семью.

— Да, — ответил сагриб после короткого молчания.

— Почему не прирезал? — поинтересовался Веч бесстрастно.

— Хотел. Не раз хотел. Всё продумал: сперва жену твою, а потом девчонку с бабкой. В Амрастане выгадал время, взялся за скимитар, а она в глаза смотрит и взгляда не отводит. И дралась бы как кошка, за себя и котёнка. За спиной лезвийку прятала.

Та лезвийка — ривальский стилет, — сообразил Веч, потирая ошалело лоб. Вспомнил: о ночном казусе в караван-сарае рассказали оба — и Н'Омир, и жена. Подумать только, в ту самую пору, когда Веч ругался с сестрой из-за своей доли, жизнь Айю висела на волоске. На стилет она понадеялась. С кем вздумала тягаться, глупая? Чтобы вышибить дух, достаточно удара об стену, тут и скимитар не нужен.

— А потом? Почему потом... не прирезал? — спросил сипло. Возможностей была бездна.

— Не смог ударить в спину. Решил, пусть встретит смерть лицом к лицу. Испугается и опустит глаза. А она смотрит и не отворачивается, будто чувствует. Так и дожидался удобного случая.

Веч утер внезапную испарину со лба. Неужели ты думаешь, я подарю тебе такой случай?

— Ты взял аванс. Ты поклялся охранять амодарок. Но решил их казнить, преступив через клятву сагриба, — напомнил о запятнанной чести наемника.

— Я итак проклят и не страшусь позора. Мне нечего терять. У меня нет клана, нет семьи.

Безумец-самоубийца.

"На сагриба, нарушившего клятву, конечно же, падет позор, но он станет формальным, — подумал Веч мрачно. — Могу дать голову на отсечение, во многих кланах его проступок негласно поддержат, а то и сложат песнь, как о герое. Вот тебе и ответ, жена, каким образом рождаются нетленные доугэнские творения".

— Я уведомлю Большой Круг о твоем бесчестии. Ты получишь расчет сегодня же, — сказал он, поднявшись с колен.

— Деньги мне не нужны, от порицания не сбегу. Когда жену с дочкой... когда их не стало... я перестал молиться. И дорогу на капище забыл. Раз Триединый меня наказал, то и вспоминать о нем нет нужды. Я плевал на него, он плевал на меня. Говорят, бог есть в сердце у каждого доугэнца. Вранье. Нет его там. Пустота. И я решил сам: если доведу задуманное до конца, вздохну наконец-то спокойно, зная, что жена и дочь отмщены. А потом в лагере появились амодары...

— И ты едва удержался, чтобы не покромсать их тут же на месте.

— Да, — признал сагриб, не распознав иронии в голосе Веча.

— Я заметил.

От внимательного взгляда не укрылось — по погруженности в себя, по молчаливой мрачности, по частым отлучкам Н'Омира для уединения, — что сагриб пытался сговориться сам с собою. Веч прекрасно понимал искушение, одолевавшее наемника, и решил, что цена, которую тот запросил, перекроет соблазн. Все-таки честь сагриба — не пустое слово.

Простофиля.

— Я ошибался. Кто мы такие, чтобы тягаться с богом? Мы слепы как кроты и не видим дальше собственного носа, а Триединый скроил и свел наши дороги задолго до рождения. Все, что произошло или произойдет, задумано давно и исполнится. Будущее предопределено. А для слепых Триединый повторяет особо. Кам на капище сказал, что я идиот, потому что думаю только о себе. Жалуюсь на судьбу, как последняя размазня, вместо того чтобы беспокоиться о близких. Потому что, когда свершится отмщение, Триединый простит мой грех и позволит душам уйти в мир духов.

— Если ты не отступился от своего замысла, уходи, не оглядываясь. Иначе вызову тебя на бохор и лишу жизни, — сказал Веч с угрозой, сжав кулаки.

— Я хочу мести, но иной. Для всех виновных в истреблении клана Сиплых беркутов. Хочу знать имена ублюдков. Тех, кто отдавал приказы и тех, кто их исполнил.

— Я бы тоже хотел знать, и не только о Сиплых беркутах. Думаю, каждый из нас хотел бы знать, кто и по чьему приказу вырезал полтора десятка небесных кланов.

— Тогда закончи начатое. Пройди по дороге, которую выбрал.

— Откуда ты знаешь? — удивился Веч.

Наверное, сагриб подразумевал конечную цель, поставленную Вечем и амодарами, о том, что ответ должны держать все причастные к зверствам, творившимся в войну. Пока неизвестно, куда заведет расследование, к тому же, оно и не началось толком, и существует в схематичных набросках. Ривальские уши могут торчать из любой кровавой провокации, и вполне могут иметь отношение к резне мирного населения. Такой же вывод проистек и из долгих бесед Веча с амодарами. Их языка Н'Омир не знал, в разговоры не вступал и вопросов не задавал. Словом, не интересовался целью поездки в отличие от В'Иная, с охотой изучившего карты обеих стран.

— Кам сказал, ты должен следовать выбранному пути. Ради правды и памяти погибших.

— Вот как? — хмыкнул Веч. — Почему же он сказал об этом не мне, а тебе?

— Потому что до конца доходит тот, кто не сомневается. Ему и советы кама не нужны.

Веч в растерянности почесал макушку.

До окончания начатого пути — дней без счету, а Триединый успел вложить свое волеизъявление в уста незнакомого кама. Как тут не поверить в божественное провидение, приведшее дорогу к нужному капищу и заставившее Н'Омира отказаться от первоначального замысла? Самое время упасть на колени и вознести горячую молитву Триединому, защитившему амодарок и отведшему руку мстителя. И поблагодарить последнего за сомнения, не позволившие хладнокровно расправиться с чужеземками. На кого им остается надеяться? Только на высшие силы. Одного защитника бездарно подвела интуиция и одолела слепота, второй же поклялся в верности за деньги и с легкостью переступил через собственную клятву.

— Я не могу тебе доверять. Твое слово что воск. Сегодня одно пришло на ум, а завтра — другое, и ты, не задумываясь, прирежешь амодаров.

— Ты меня нанял, и я сдержу уговор. Они попадут в Дижабад и выступят в суде, — сказал сагриб и объяснил свою просвещенность: — Тигр рассказал.

Веч помолчал, размышляя.

— Амодары должны туда добраться, иначе наша затея не стоит и выеденного яйца. Сейчас она держится исключительно на их показаниях, — ответил с нажимом, донося приоритетную мысль до собеседника. — Для защиты в суде мы найдем камень в пустыне и наймем лучшего викхара. Ты тоже можешь помочь, вспомнив что-нибудь, достойное внимания. То, чему стал свидетелем в войну. Подозрительное, необычное, странное. Любую мелочь.

— Я подумаю, — произнес Н'Омир.

Веч не стал настаивать. В воспоминаниях военных лет нет ничего радостного. Забыть бы о них, как о страшном сне. Не каждому под силу хладнокровно ворошить память, вытаскивая пережитое из закоулков. Н'Омиру бы со своими бесами справиться. Но и оставить его признания без ответа тоже нельзя.

— Ты обманул меня и запятнал честь наемника. Знай, я вызову тебя на бохор.

— Воля твоя, — согласился сагриб. — Я не боюсь смерти и готов предстать перед Триединым. Но сперва позволь узнать, чем закончится суд.

— Я подумаю, — ответил Веч.

Не спеша он направился к лагерю, к светлому пятну костра, возле которого звучала музыка, и смеялись люди — доугэнцы и амодары. Словно и не было войны, и приключилась она не с ними. Усевшись, смотрел, как танцуют амодарки, как смеется жена и бросает лукавые взгляды, не подозревая, что жизнь ее висела на волоске, и виной тому его, Веча, разгильдяйство.

Сжимал и разжимал кулак, смотря, как вздуваются вены на руке, и размышлял о выборе. Что делать: поверить Н'Омиру и оставить всё как есть или вызвать на бохор и наказать за попытку подлого убийства?

Безумцы опасны. Гораздо опаснее одержимых. Одержимость — приобретенный диагноз, и грамотные камы успешно изгоняют бесов из телесной оболочки. От безумия же можно избавиться лишь вместе с головой. Вечу довелось ознакомиться с историями болезней, предоставленных Г'Оттином при изучении курса психических расстройств в военной школе.

Прочитанное впечатлило.

Н'Омир не одержим, иначе кам не позволил бы ему уйти с капища.

Безумен ли?

Обычно немногословен, и потому сегодняшний вечер в его компании стал самым болтливым со дня знакомства. Рассуждает здраво, мыслит связно, без перепадов настроения. И откровенничать не собирался, а вот, гляди ж ты, сорвало клапан. Видимо, накипело. Потеря близких наложила увесистый отпечаток, но таких безумцев, как Н'Омир — половина Доугэнны, и каждый страстно мечтает свернуть амодарам тощие шейки, как курятам.

Сагриб бесшумно возник из темноты и снова застыл в тени машин.

— Теперь ты понимаешь, почему важно, чтобы у нас получилось задуманное? — сказал Веч, встав рядом.

Н'Омир кивнул. К нему вернулись прежняя невозмутимость и холодность, словно и не приключились пять минут назад откровения, вынимающие душу.

— Будь честен ради памяти близких. Стоит ли тебе доверять?

Н'Омир подтвердил молчаливым кивком после недолгой паузы.

А Веч подумал, что уж он-то, потеряв семью в безжалостной бойне, на месте сагриба и колебаться бы не стал, воспользовавшись шансом. Честь — понятие относительное, тем более, честь наемника против чести клана, и неважно, как бить: смотря в глаза или зайдя со спины.

— Что случилось? — обеспокоилась жена.

Еще бы, поведение Веча настораживало.

Зацеловал её всю. Гладил, нежил, прижимал к себе, вдыхал запах кожи, пропускал пряди меж пальцев.

Разглядывал, рисуя пальцем переносицу, брови, линию губ.

Подул в межключичную ямочку, прикусил мочку, вызвав хихиканье и приглушенное взвизгивание — прикрытый ладошкой рот неплохо снижает слышимость.

Тисканий и обжиманий сейчас могло бы не быть, опустись скимитар Н'Омира на ее голову.

Не было бы дотошных расспросов о непонятном доугэнском укладе. И амодарской дипломатичности, вгоняющей в тоску, тоже не было бы. Как не было бы детской любознательности мелкой и житейской мудрости самой старшей из амодарок.

— Что скажешь о В'Инае? Почтителен, не дерзит? Справляется с обязанностями? — поинтересовался между прочим.

— Справляется. Почему спрашиваешь?

— Следовало давно узнать твое мнение, да всё недосуг. Как-никак малец приставлен охранять, за что я ему плачу?

— Он достойно несет службу. Для своего возраста, — улыбнулась жена. — К сожалению, не смог найти общий язык с Арамом, но в последнее время они, на удивление, почти не задирают друг друга.

— А про Н'Омира что скажешь? Он показался тебе странным, помнишь?

— Своеобразный. Закрытый, — признала она неохотно. — Взгляд у него тяжелый.

— Я могу его рассчитать, если тебе некомфортно рядом с ним.

— Разве комфорт важен для работы? Н'Омир ни разу не подвел, и это главное, — возразила жена.

Знала бы ты, как заблуждаешься. Этот человек потерял всё, и ему плевать на свою честь и имя. Неважно, что в страшной смерти его близких амодарки не виноваты, они стали для него олицетворением зла, забравшего самое дорогое. Месть тлеет в его груди, ожидая своего часа. Ожидая, когда свершится правосудие в Дижабаде. Н'Омиру нелегко сдерживаться, видя каждый день ненавистное амодарское племя на привале, в дороге, на постое. Пожалуй, пора пересадить амодаров в машину к В'Инаю, выбрав меньшее из двух зол.

Если Н'Омир с трудом переносил амодаров, как и нехитрые вечерние развлечения у костра, то на остальных незамысловатый досуг подействовал иначе.

Перед глазами Веча возникло сегодняшнее видение: стройная фигура жены, танцующей босою в освещенном пятачке, смеющейся, с горящими глазами. Запыхавшейся и вспотевшей, заправляющей выбившуюся прядку за ухо. Тяжело дышащей. Обмахиваюшейся платком. Его северной пери.

И мужские взгляды. Восхищенные, горящие интересом. Голодным мужским интересом к единственной женщине подходящего возраста в разношерстной компании.

Впору ударить себя по лбу. Ведь помимо него, Веча, рядом с женой отираются четыре великовозрастных лба с определенными потребностями. Амодары хоть и хилы телом, однако ж, тоже не бездушные машины. А при дефиците женского внимания неизбежны вспышки агрессии, раздражительность, стычки, если не спускать вовремя пар.

Что делать? — задумался Веч, уставившись в потолок.

Перво-наперво внести коррективы в распорядок поездки и расположиться на дневной постой в часе езды от большого церкала. И выделить сагрибам наличность на соответствующие нужды.

— В этом городе работает дом встреч. Даю каждому из вас полдня.

Н'Омир, поняв намек, не стал переспрашивать и уточнять. Молча сел в машину и укатил в город. А малец заартачился.

— Не поеду. Зачем мне?

Пришлось Вечу легонько прижать его к дверце машины, пока никто не видит.

— Нет, ты поедешь. И сделаешь то, что тебе говорят. Не хватало еще, чтоб ты сцепился с амодарами из-за пустяка. Разгребай потом за вами.

— Разве я не держу себя в руках? — взбрыкнул В'Инай. — Сам видишь, амодар меня цепляет, а я не ведусь.

— Отлично. Но время от времени нужно бывать с женщиной, понимаешь? Так заведено, и не мною. Ходил раньше в дом встреч?

— Ходил, и что с того? — отозвался малец с вызовом.

— Ну и славно. Значит, учить тебя не нужно. Сам разберешься, что к чему. — Веч отечески похлопал его по плечу.

— Ладно, съезжу, так и быть, если тебя успокоит, — согласился с неохотой В'Инай. — А как поступишь с амодарами? Им тоже купишь билет в дом встреч?

— Как быть с ними, пока не знаю, — признался Веч.

В'Инай отправился в город с явным неудовольствием после возвращения напарника. Тот, не поймешь, то ли выполнил указание, то ли проспал полдня в машине, спрятав ту за ближайшим взгорком.

— Куда он поехал? — поинтересовалась жена, проводив глазами машину мальца.

— За запчастями. Вернется к вечеру, — отмахнулся Веч.

Уж с каким недовольством уезжал В'Инай в город, зато вернулся в лагерь в отменном расположении духа, напевая под нос и посмеиваясь вслед своим мыслям. Немудрено, в доме встреч умеют поднять настроение. Зря нахаленок упрямился, нет ничего зазорного в том, чтобы время от времени снимать напряжение в долгой дороге. На пользу всем.

А вот как отвлечь амодаров? Вопрос вопросов.

Через пару дней пути на очередном постое Веч привез из крупного церкала футляр и продемонстрировал содержимое собравшимся у костровища.

— Сабли? — ахнула жена, когда Веч бросил один из скимитаров "родственнику", а тот не поймал, и оружие упало на землю. — Ты говорил, нам запрещено брать его в руки.

— Это тренировочные образцы. Муляжи из дерева крепких пород, — пояснил Веч и показал острием второго скимитара на упавшего собрата. — Поднимай.

— Вот еще, — буркнул "братец" жены.

— Если коснешься им меня, сядешь за руль, — пообещал Веч.

— Да ну? С чего бы такие щедрые посулы?

— Потому что не сможешь.

— Ну, это мы еще посмотрим, — вскинулся амодар.

Веч измазал лезвия деревянных скимитаров углем.

— Любое попадание сразу же нарисуется на коже, — пояснил В'Инай амодаркам.

Стянули рубахи, встали в круг. Амодар ухватил рукоять неумело и не сразу привык к ощущению тяжести в руке, допуская грубейшие промахи в защите.

— Это опасно? — встревожилась жена.

— Нисколько, — заверил В'Инай. — Все начинают с муляжей.

Жена, однако ж, успокаиваться не желала. Затаив дыхание, следила за тренировкой и облегченно выдохнула, поняв, что драка с муляжами не причиняет вреда обоим участникам. Женщины удалились к костровищу, время от времени поглядывая оттуда на противников. Апра рассказывала о важности бохоров в жизни каждого доугэнца, но амодарки внимали вяло, не проникшись значимостью услышанного.

В'Инай, усевшись на корточки, увлеченно следил за перестуком скрещивающихся муляжей. Веч понимал его воодушевление, за разнообразными заботами в долгой поездке разминки отошли на дальний план, да и как бороться в тренировочном круге, например, с амодаром? Тот повалится наземь от первого же плевка. Зато с оружием в руках, пусть и ненастоящим, может посоперничать.

Пяти минут хватило, чтобы женин "родственничек" исполосовался хаотичными линиями, причем Веч не успел толком разогреть мышцы. Знай, чернил деревянное лезвие.

— Ну его. Полная чепуха. — Амодар, бросив муляж в пыль, взялся растирать ноющее запястье.

Это еще что. С непривычки рука будет знатно болеть, не хуже зуба.

— Не скажи, — парировал Веч, а В'Инай мухой поднял деревянную саблю и, стянув рубаху, встал напротив.

— Ты думал... будет просто? — Веч сделал взмах, малец отразил удар. — Наши дети с люльки... учатся на похожих... муляжах... Тренируются... — В'Инай напал, Веч парировал и сделал обманный выпад.

— Зачем? Чтобы убить, достаточно винтовки и патронов.

— Для ловкости и выносливости... когда приходится рассчитывать... на свои руки и на смекалку... а не на дуло с пулей, — пояснил Веч в промежутках между маневрами.

Кружили, нападали. Стали оба полосатыми, пока, наконец, Веч не подал знак. "Пауза".

— Неуязвимых нет, — сказал он амодарам, молча наблюдавшим за разминкой. — Любое касание дается упорными тренировками изо дня в день. Отжиманиями, приседаниями, нагрузками. У вас есть преимущества, но вы не умеете ими пользоваться. Вы, амодары, сухощавы и вертки, а мы, доугэнцы, тяжелее комплекцией и инертнее.

— Против танка поможет граната, а не деревянная игрушка, — парировал "брательник" с демонстративной ленцой, мол, напрасно уговариваешь, амодарская вертлявость все равно не сравнится с доугэнским натиском.

— Так у тебя и выносливости нет. Возьми-ка коромысло и натаскай воды.

— Вот еще, — фыркнул тот. — Сегодня не моя очередь.

— А ты не об очереди думай, а о том, сколько раз присядешь с ведрами на плечах.

Амодар разве что не покрутил пальцем у виска и отправился к речке — смывать угольные разводы, и Веч решил, что его затея с треском провалилась.

— Ну, смотри, дело твое. Мое условие остается прежним: коснешься меня скимитаром — сядешь за руль.

Сказал — и засомневался. Не купится амодар на подначивание, шитое белыми нитками.

Забыл Веч, что женин "родственничек" отступать не привык. Вызов принял, хоть виду и не подал. Следующим вечером на постое сказал:

— Ну, покажи, что ли, пару приемчиков с деревяшками. А то скучно, скоро завою с тоски.

Веч не отказался. И хотя опять исполосовал амодара угольными отметинами с ног до головы, каждое новое касание вызывало лишь сердитый оскал и сдавленное ругательство. Зато пацан не боялся падать, закрываясь от ударов, пускай и неумело, и успел освоить пару приемов.

— Ногу нужно разрабатывать, — сказал Веч, заметив, что того беспокоит свежий шрам на бедре после интенсивной встряски.

— Знаю, — буркнул "брательник" недовольно.

Через пару дней, проходя мимо шатра амодаров, Веч услышал сдавленный и исковерканный немыслимым акцентом счет на доугэнском:

— Vituvit... vitukorv... korvuzir (Одиннадцать... двенадцать... двадцать )... тьфу ты, нет... vitudif ( тринадцать )... гадский язык, чтоб его... vitulod ( четырнадцать )...

Это амодар отжимался, пыхтя и ведя счет.

Все-таки удалось его зацепить, достижимая цель толкала пацана вперед, изматывала физическими нагрузками, и на большее ему не доставало сил. Поужинав, он сваливался и засыпал как убитый. Хотя на тренировках с муляжами отказывался вставать с В'Инаем в паре.

— Чему меня может научить зелень? С ним только время терять. Ничего путного не покажет, зато обсмеет.

Малец искренне недоумевал, мол, и в мыслях не имел издеваться, похваляясь превосходством.

Жена спросила Веча с подозрением:

— Зачем подстрекаешь Арама? Ни к чему его дразнить деревянными игрушками. Настоящих скимитаров ему все равно не видать.

— Зря думаешь, что тренировки с муляжами — для смеху. Выносливость и хорошая реакция еще никому не повредили. Он хочет искать камни в пустыне, а там мне понадобится помощник, а не обуза.

— Ты не говорил, что поиск "росы" — рискованная затея, — испугалась она.

— Никакого риска. Но нытики мне не нужны. Целый день на солнцепеке выдержит не каждый. Да и ночи в пустыне не слаще.

— Ты раньше добывал камни?

— Нет. Но слышал от бывалых людей. У нас всё получится. И кам благословил, — заверил Веч.

— Я думаю, стоит рассказать Араму, что его ожидает в пустыне. Что ожидает всех нас, — не унималась жена.

Она права. Нужно здраво оценивать предстоящую затею. Безалаберности не место при поиске самоцветов.

Веч рассказал об особенностях климата в тех местах, о том, что придется работать сообща, и что самодеятельность в пустыне равнозначна смерти, что по песку на машинах не проехать, а пешком далеко не уйти, поэтому придется ходить за "росой" на верблюдах.

— На верблюдах? — воскликнула жена. — Помню со школы, что у них есть горб. Разве на верблюдах ездят?

— Да. Как на лошадях, — сказал Веч. — Это нетрудно.

— Освоим и такой транспорт, — отозвался небрежно пацан.

— Мы должны научиться понимать друг друга с полуслова и ходить в пустыню в связке, на равных. Основные сигналы знаешь? — сказал Веч, продемонстрировав жестами: — Это "Стой!", это "Замри!", а это "Ложись!"

— Знаю, не дебил, — прервал упрямец.

— Хорошо. А этот? — Веч вытянул руку.

— "Внимание!"

— Неплохо. Давай выясним, совпадают ли другие ваши и наши сигналы.

— Зачем вам условные знаки? — опять влезла жена. — Ты говорил, в пустыне неопасно.

— Иногда проще показать рукой, чем кричать. И действовать слаженно, без подстав. Я должен быть уверен в твоем родственнике.

"Брательник" выслушал, сузив губы полоской, и кивнул, признав необходимость физической подготовки для успешных вылазок в пустыню. Он перестал прятаться, как делал раньше, опасаясь непонимания и насмешек, и амодарки молча посматривали на его тренировки, не рискуя прерывать серьезное занятие глупыми расспросами. Стал собраннее и молчаливее, переняв эстафету у Н'Омира. Заодно сбрил отросшую бороду, молодев, и малая пялилась на него, не узнавая. И о подначиваниях забыл. Чушь всё и детское баловство, — говорил снисходительный взгляд амодара.

— Красотка, я по тебе скучаю, — попробовал поддеть его В'Инай на исковерканном амодарском и, получив в ответ неприличный жест, рассмеялся. Жесты, даже неприличные, — штука интернациональная. А пацан отправился тренировать глазомер и меткость, сшибая пирамидки из камней с помощью биты, вырезанной товарищем его Солом.

Веч мог бы порадоваться тому, что у амодаров появилась цель, их увлекшая. Однако болезный эстафетную палочку не принял и воинственным азартом не заразился. Предполагалось, что он не будет ходить в пустыню за камнями и останется с амодарками в лагере. То-то будет ему раздолье в женском обществе.

Веч измаялся, гадая, как и чем занять рукодельника. Тот, правда, не скучал. Записывал под диктовку В'Иная доугэнские песни, успевая учить язык, и подбирал аккорды, добавляя к словам ноты. Творил с мелкой поделки, привязав ее к себе крепче веревок. Вечу пришлось-таки купить пару амбарных книг и вручить болезному. Пусть малюет, если эта забава его отвлечет. Жена листала альбом художника, но эмоциями делилась сдержанно, восторгами не захлебывалась.

— Я учу Сола доугэнскому. Ты не против? — спросила, подсев рядом.

— Учи. Пригодится.

— Я знала, что ты согласишься, — сказала она и, взъерошив ему волосы, подула. Веч зажмурился — щекотно, даже под ложечкой засосало.

Хотя нет-нет да и замечал взгляды болезного, бросаемые тайком на жену. К каму не ходи, наверняка в укромном месте припрятаны от посторонних глаз её портреты, но не калечить же мазюкальщика из-за бесхитростного увлечения. Смешно, право слово, и несолидно для женатого человека. Да и болезный не виноват, что в небольшой компании наблюдается дефицит источников вдохновения, не Апрой же ему любоваться, в конце концов. Умом-то Веч понимал, а сердцем — противился. И в молчаливых молитвах просил Триединого о безграничном терпении. Но и придумать что-нибудь отвлекающее для амодара не получалось.

А так — почти идиллия. Без конфликтов и нервотрепки. Даже молчаливая сдержанность Н'Омира стала чуть менее мрачной, чем обычно, хотя амодары не заметили особой разницы.

Пока одним прекрасным днем к Вечу не подошла Апра.

— Дай ладонь, — потребовала и высыпала в протянутую руку беловатый песок с темными крупинками.

— Зачем мне соль?

— Это святая земля. С капища.

— Из солончака? — вздернул бровь Веч. Хотя чему удивляться? Места, отмеченные поступью Триединого, рассыпаны по всей стране — в горах и на болотах, в песках и в степи.

— Из оберегов. Их носят амодарки. Уже второй раз выбелилась землица, и я заменила её свежею.

Ему понадобилось время, чтобы сообразить, что к чему.

— Постой. Земля цвет теряет, потому что ...

— ...потому что силу свою отдает, защищая, — закончила Апра. — Потому что творится нечистое дело. Черное колдовство.

— Кто-то хочет причинить амодаркам вред? — спросил Веч ошарашенно.

— Кто-то, — передразнила Апра. — Кто-то хочет, да.

Трем конкретным амодаркам. Его жене, девчонке и эсрим Эме.

Половина Доугэнны уж точно не стала бы желать им здоровья, но и до зла, творимого на расстоянии, не опустилась бы.

— Против амодаров тоже колдуют?

— Кому они нужны, чтобы изводить их черными чарами? — отрезвила Апра.

Действительно, амодарам бы попросту снесли головы теми же скимитарами, не став гадить исподтишка. Значит, колдовство замешано на женском интересе. На личной предвзятости.

Веч пересыпал, не торопясь, песок из одной ладони в другую и прислушался к ощущениям.

— Ничего не чувствую. Глухо.

— Потому что у тебя шкура как интс*, — ущипнула Апра его за руку. — Земля силу отдала, став мертвой. Оттого и не чуешь.

Веч слыхал, что земля с капища является сильным оберегом, но прежде не видел, какова бывает мощь черной злобы, её выбелившей. Да и не верил истово в чудодейственную защиту перстней, браслетов и прочей заговоренной атрибутики, чтобы их носить, не снимая. Слишком невероятное говорила и показывала сейчас Апра. Однако ж, вот она, земля его в ладони, ставшая белесым песком.

— Дидка! — осенило его. Веч со злости хлопнул ладонью по колену. Точно, Дидка, больше некому! Сородичи, вернувшиеся из Беншамира с Совета земного круга, принесли молву о женитьбе на амодарке с довеском, Веч усугубил сплетни своим приездом в Самалах, и Дидка, додумавшись, решила извести соперницу на расстоянии.

— Дидка, да, — не стала отрицать Апра и, оглянувшись, добавила гораздо тише: — Но у Дидки не хватило бы ума и знаний. Не в один голос она поет. И ест с чужих рук.

— Та баба вместе с похоронной командой, что прижились у нас в доме! — воскликнул Веч. — Я ж как чуял. Следовало гнать бабью банду в три шеи! Что ж ты мне не сказала, когда я приезжал в Самалах?

— Так и говорить не о чем. Слова что песок меж пальцев. Пустой навет. Сам знаешь, не пойман — не виноват. Рила холит и лелеет каму, кров ей предоставила, в трапезной отвела почетное место. Весь клан приносит ей подношения и в ноги кланяется. Кама в почете, а вместе с ней и Рила.

— Сворачиваем постой и едем в Самалах, — утвердил Веч, пружинисто вскочив с колен. — К бесам затею с пустыней и с камнями, коли каждая минута на счету. Доберусь до Дидки и вытрясу из нее душу, заодно и каму призову к ответу. Обвиню их в черном колдовстве, а Рилу — в потворстве. Ишь, что удумали, пиявки! И ты хороша, почему не сказала, когда впервые выцвела земля в оберегах?

— Оттого и не сказала, чтобы ты не порол горячку. Зло тянется издалека, и нить его слаба, потому как ищет на ощупь, вслепую. Покуда до нас с ветром долетит и с водою дотечет, то и крик станет шепотом.

Ничего себе шепоток, — усмехнулся Веч, растерев ногой песок, бывший когда-то землей с капища. Меж Самалахом и пустыней — немало сотен километров, а гляди ж ты, как аукается шепоток черного колдовства.

Ну, Дидка, змея изукрашенная, дай только добраться до Самалаха! За волосы приволоку на честный суд и тебя, и матерь твою духовную.

При этой мысли у него аж заклокотало внутри от гнева.

— Не пыхти, умерь-ка пыл, — потребовала Апра повелительно. — Не то самалахское зло почует и отыщет дорожку. Сила оберегов от него защищает, как и плетенки с бусами заговоренными, что носят амодарки. Укроют их, спрячут от черных чар. Вот кабы попала к злыдне вещица, твоей жене принадлежащая, оставалось бы уповать на милость Триединого.

— Так вот почему ты поехала со мной, согласившись скитаться по стране, — осенило Веча. — Чтобы уберечь амодарок?

— А то зачем же еще? — отозвалась она сварливо. — Хотя скажу, что сглупил ты, выбрав амодарскую жену. Она только с виду покладистая кобылка, а на деле норовистая. И лягается, если что не по ней.

— Норов — это хорошо. Пусть лягается, — хмыкнул Веч.

— Что хорошего, если по тебе бьет? Изводит и портит кровушку. И наша пища ей не по животу, и бохоры не по нраву. Разве ж принято, чтобы доугэнки своими обидами школили мужей до шелка?

— Это наши с ней дела, и мы сами их разрешим, — посерьезнел Веч. — А сейчас скажи, хватит ли у тебя сил удержать черное колдовство в узде? Из пустыни мы отправимся в Дижабад, и лишь Триединый знает, сколько времени уйдет на нашу затею.

— Удержу, не отпущу узду. Ветром раздуло по Доугэнне злой наговор, оттого справиться с ним несложно. Для успешного черного умысла нужна вещь твоей жены или, на худой конец, козявкина игрушка. Так что спи, не тревожься. Но и жене спуску не давай. Разбалуешь ишшо.

— Ох, ты ж заботливая моя, — обнял няньку Веч. — Пусть твое сердце за меня не болит, с норовистой кобылкой я управлюсь. Если мне не веришь, поверь беншамирскому каму.

В дороге до Амрастана он успел рассказать Апре о спонтанной женитьбе и о благословении Триединого на брак с амодаркой.

— Что-то мне подсказывает, беншамирский кам выжил из ума, — проворчала Апра и в испуге похлопала ладонью по губам. — Да простит меня Триединый, случайно сорвалось с языка... Жене о колдовстве не говори. Не поймет, зато вобьет в голову какую-нибудь амодарскую чушь, и не переубедить её, ни успокоить.

И то верно, согласился Веч. Что творится в головах у амодарок, даже Триединому неизвестно. Хотя жена и относится скептически к особенностям доугэнской веры, опасаясь за своего ребенка, может потребовать развода, чтобы не иметь с Вечем ничего общего. Решит, что таким образом убережет мелкую от невидимого зла. Или потребует отвезти в Самалах, чтобы убедить Дидку в отсутствии притязаний на общего супруга.

Нет уж, пусть спит спокойно и проявляет норов по другим поводам.

— Все равно душа не на месте. Из-за Нейта. Дидка ядом своим каждый день его травит, против меня настраивает. Хоть сейчас сворачивайся — и за ним в Самалах, — произнес Веч раздраженно.

— Знаю, болит твое сердце о кровиночке. Терпи. Дидка зла ему не причинит, как-никак мать. Он — её козырь в борьбе с амодарской соперницей.

— Пусть не рассчитывает. Разведусь и заберу сына.

— Оттого Дидка и насылает зло на виновницу своих бед, боясь всё потерять, а Рила делает вид, что не слышит и не видит. Еще бы, из-за амодарки разбилась семейная копилка, которую она собирала не один год.

— Рила неглупая женщина и мыслит здраво, но сейчас мне хочется хорошенько её встряхнуть и, быть может, придушить. — Веч сжал кулак.

— За сына переживай, но не бойся. Тот яд, что Дидка языком своим впрыскивает, рассосется, едва мальчишка оторвется от материнской юбки, — заверила Апра.

— Хорошо бы, если так.

Пора начинать процедуру развода. Уведомить клан первой жены, нанять викхара по бракоразводным делам, заказать расчет отступной виры. Вот бы отыскать в пустыне самоцвет, достойный откупа при разводе! Но о таком фарте Веч и не загадывал, установив минимальную планку: найти камень для защиты амодаров в суде.

Он приглядывался к жене и так, и эдак. И к мелкой присматривался, и к эсрим Эме. Новым взглядом смотрел. Со знанием. И не заметил ничего подозрительного ни в поведении, ни в самочувствии. Амодарки послушно носили украшения, Апрой навязанные, не споря и не кочевряжась.

— Как тебе? Не мешает? — вечером спросил у жены невзначай, перебирая меж пальцев камушки браслета на запястье.

— Терпимо. Я привыкла. Эсрим Апра говорит, браслеты и плетенки защищают от злых духов и привлекают добрых.

— В Доугэнне придают большое значение общению с миром мертвых, — сказал он серьезно.

— Я заметила, — улыбнулась жена.

— Если Апра говорит, что надо носить и не снимать, значит, надо носить. С нею шутки плохи, — добавил Веч с притворной скорбью.

— Хорошо. Мне нетрудно, — согласилась Айю, переплетая свои и его пальцы.

О неминуемом приближении пустыни сказал горячий ветер, подувший неожиданно. Растительность и без того поредевшая, окончательно исчезла, лишь местами мелькали окрест размытой песком дороги колючие кустарники, пучки высохшей травы и скалы из красного песчаника.

— Ой, что это? — воскликнула мелкая, прилипнув к окну машины.

— Кактусы, — сообщил Веч.

— Это деревья? — спросила эсрим Эма.

— Бывают деревья, а бывают малыши. Весной цветут. Покрыты колючками, иногда ядовитыми, поэтому не советую их трогать.

— Они... уродливые. Точнее, своеобразные, — добавила жена нерешительно, взглянув на Веча, вдруг он оскорбился за весь кактусиный род.

— Есть такое, — ухмыльнулся он.

Пустыня приближалась — необъятная, неохватная. Заняла горизонт, размыв границу между твердью и воздухом в далеком дрожащем мареве. Небесная голубизна постепенно насыщалась кирпичным оттенком, пока совсем не растворилась в нем. Даже солнечный ореол стал скрасна, изменив восприятие.

Веч уверенно вел машину вперед. А зачем оглядываться? Багажники забиты вяленым мясом, консервами, крупами, мукой. В салоне внедорожника, ведомого НОмиром, в тесной клетке квохчут курицы, доставшиеся практически даром. А все потому, что в одном из церкалов Веч повстречал фронтового приятеля, с которым в свое время делил последнюю сигарету на двоих, пил сахш из общей фляжки и шел в бой — плечом к плечу. Выслушав рассказ Веча о цели поездки, приятель заверил:

— Ради такого дела ничего не жалко. Говори, что хочешь, найдем и организуем. А то обижусь.

Но и даром Веч отказался брать, плохая примета для обеих сторон. Сговорились на символической цене и вдобавок обзавелись кудахтающей живностью, втиснутой в салон машины.

Автокараван проехал мимо небольшого оазиса с пальмами, и амодарки, забыв о стеснительности, глазели на доугэнцев в халатах и тюрбанах, сидевших кружком в скудной тени и потягивавших чай из пиайел. Рядом на привязи животные с надетыми меж горбов попонами жевали с меланхоличным видом.

— Это...? — повернулась растерянно жена.

— Верблюды, — закончил Веч.

— Ого, — выдавила она потрясенно.

— А это? — чуть погодя она указала пальцем на группу деревьев поодаль от условной дороги.

Толстые стволы, кривые ветви без единого листика, на макушках которых сидели черные птицы с длинными скрюченными шеями, стали первой меткой, подтвердившей правильность выбранной дороги к пустыне.

— Баобабы. Стервятники, — пояснил Веч.

Потрясенный вздох стал ему ответом.

Проехав метров двести, он остановил машину и заглушил двигатель. Рядом затормозили внедорожники, амодары и сагрибы выбрались наружу и встали рядом, сделав ладони козырьком и оглядываясь.

— Вот она. Пустыня Гуалок. Океан песка и забвения, — сказал Веч, сделав широкий взмах рукой.

Что и говорить.

Мощно.

_______________________________________________________________________

Атеш-дахрам, Дом ветра — общественное здание в церкалах небесных кланов, с тотемным камнем в центре. В Атеш-дахрам проходят совещания старейшин

Интс — дерево с прочной древесиной

16.1

Снаружи почудился звук, и Айями, отложив шитье, поспешила к выходу. Атат В'Инай двинулся следом, за ним поспешила вприпрыжку дочка, а Эммалиэ замерла с поварешкой в руке, вслушиваясь. Откинув полог, Айями вышла наружу, сагриб встал позади, держа в поле зрения и её, и Люнечку.

Общий трапезный шатер стоял выходом к пустыне ради удобства, заключавшегося единственно в том, чтобы, выбравшись оттуда, без промедления встречать тех, кого давно заждались.

Опять обманулась Айями. Пуст горизонт. Лишь ветер играется с песчинками, заставляя течь дюны. Лениво, незаметно глазу движутся гребни, а смотри ж ты, наутро пейзаж станет совершенно другим. Огромное солнце в алой кайме, словно око, наблюдающее за человеческими муравьишками, неуклонно приближается к горизонту.

— Нету там никого! — закричала звонко Люнечка, вернувшись в шатер к кошеварившим женщинам.

Айями поправила за ней полог, чтобы песок не проник внутрь, и снова обратила взор на пустыню. Щурясь, выискивала знакомые очертания меж барханов. И показался ей в далеком далеке парус из голубой холстины, и привиделся буер, летящий стрелою к лагерю. Кораблик, как его называет дочка.

Сморгнув, Айями вытерла заслезившиеся глаза. Померещилось. Нет ни паруса, ни буера. Мираж, обман зрения и слуха. А Гуалок издевательски рассмеялась, бросив с порывом ветра горсть песка в лицо.

— Вдруг они не вернутся?

— Еще рано, солнце высоко. Вернутся, куда денутся? Не сегодня, так завтра. Провизии взяли с запасом и питья, угля и теплых вещей ворох, что им сделается? — успокоил атат В'Инай, проведя машинально по бритой макушке, видно, до сих пор не привык к отсутствию богатой шевелюры. Да и прическа Айями существенно укоротилась.

— Вдруг они заблудились?

— Они всегда возвращаются.

Одинаковые вопросы, одинаковые ответы. Сколько раз Айями их задавала, сколько раз атат В'Инай терпеливо отвечал?

С тех самых пор, как искатели начали уходить в пустыню. Уже не новички, но еще не джагары*, ею одержимые. Хотя до одержимости осталось два шага. Или один. Вот ведь как бывает: кто-то одержим бесами, а кто-то — непонятным человеческому разуму порождением природы.

Уходили из лагеря сперва на день, потом на два, теперь третьи сутки на исходе, а искателей до сих пор нет. И Айями больше чем уверена, что, не успев вернуться и отдохнуть, "братец" скажет: "Надо бы завтра сгонять поглубже, там наверняка есть стоящие самоцветы". И муж с ним согласится, и Солей. Как ни умоляй слезно, как ни топай ногой, как ни спорь и ни ссорься, ничего не поможет. Рассортируют найденные богатства, оценят у атата П'Умаха из Дневных сов, рассчитаются со старыми долгами и наберут новых, набьют тюки провиантом, наполнят фляги водой и наутро снова отправятся в пустыню.

— Айка, обещаю, это будет наш последний раз, — заверит клятвенно Айрамир. — Как вернемся, сразу в дорогу.

— В последний раз, Айю, — подтвердит муж. — Ну, не кипятись. Всё идет по плану.

И выйдет из шатра, чтобы привязать тюки к буеру. А Солей промолчит неловко и уткнется в альбом, торопясь зарисовать свежие впечатления.

По плану, как же. Ваш план, господин подполковник в отставке, давно полетел насмарку, а вы и не заметили. Или не хотите замечать.

Потому как не отпускает Гуалок того, кто однажды поклялся ей в верности.

А начиналось безобидно, со здравым скептицизмом и честолюбивыми амбициями: как можно скорее найти камешек для самого лучшего викхара и двинуться в Дижабад.

Веч не бахвалился впустую. Он действительно почерпнул от бывалых людей немало полезной информации о правилах, способствующих успешному поиску самоцветов в пустыне. Что, кстати, оказалось удивительным, поскольку бывалые люди или, проще говоря, опытные джагары, не делятся секретами ремесла с несведущим контингентом. Джагары — замкнутый народ, уроков не дают, учеников тонкостям мастерства не обучают по причине возможной конкуренции. Но об этом Айями узнала гораздо позже, как и о многом другом.

Например, о том, что поселения разбросаны вдоль весьма условной границы с пустыней в оазисах с доступом к питьевой воде. Строения из розового и желтого песчаника редки в отличие от неказистых глиняных хибар, составляющих основную часть жилых скоплений. Или о том, что Гуалок стала единственным местом в Даганнии, смешавшим представителей разных кланов. Здесь нет клановых церкалей, как нет и общественных зданий для заседаний советов старейшин. И названий у поселений нет, их различают по характерным признакам, например, по трем сухим баобабам на въезде или по необычной форме пруда, питаемого источником. О людях говорят также, к примеру: "Надо заехать к Барракуде". Это означает, что пора наведаться к атату К'Ерику, заимодавцу и меняле. Здесь близость по духу определяется не принадлежностью к одному клану или к общему кругу, а тем, как глубоко пустила корни в сердце верность избраннице своей — прекрасной Гуалок. К тому же, пустыня словно магнитом притягивает к себе сирых и убогих, идущих по пути божественного просветления. Через лишения и трудности они постигают свет истины, надеясь услышать глас Триединого. Здесь нет капищ с жертвенниками и каменными истуканами, потому как Гуалок — сама по себе единый источник силы.

— Сюда приезжают с определенной целью — на заработки, поэтому случайных людей тут не бывает, а значит, и караван-сараи, увы, не востребованы. Мы сможем снять дом, если наберем нужное количество камешков, а до того времени придется разбить лагерь возле пустыни, — рассказывал Веч дорогой.

Он достаточно хорошо подготовился к поиску самоцветов, чтобы, по его словам, не тыкаться слепым щенком в поисках материнской сиськи, но недостаточно серьезно отнесся к страхам эсрим Апры о посильности затеи с поиском заветного камня. Как оказалось впоследствии, напрасно.

Сперва он разъяснил на обоих языках особенности товарооборота в здешних местах:

— Для поиска "росы" нам необходим первоначальный капитал. Деньги тут не в ходу, я могу разбрасываться золотом налево и направо, и никто им не заинтересуется. Торговля основывается на самоцветах и на материальных ценностях, которые используют в качестве залога. Самоцветов у нас пока что нет, как и ценных вещей. Машины я не принимаю в расчет, В'Инай довел их до ума, и стоимость вложений гораздо больше предполагаемого залога, что для нас невыгодно. И от оружия не хочу отказываться по той же причине. А значит, нужен тот, кто захочет вложить в нас средства без залога в расчете на окупаемость. Заимодавец.

— Обойдемся и без того... который давец. Сами справимся, — проворчал Айрамир.

— Вряд ли. Нам потребуются верблюды, без них можно годами ходить пешком в пустыню и не найти ни "росинки". Кроме того, если дела пойдут гладко, я рассчитываю заполучить карту пустыни, что даст не меньше пятидесяти процентов плюсом к удачным поискам.

С последним доводом Айрамир не смог не согласиться, услышав о радужных перспективах, расписанных мужем. Тот знал, что по рукам передаются карты джагаров с подробными пометками и секретными зарубками. Уникальные, единичные экземпляры, составленные не одним поколением людей, исколесивших бескрайние пески вдоль и поперек. И у Веча достало наглости возжелать подобную карту.

По приезду к пустыне муж решил объявить о себе местным, как-никак в ближайшие дни — а он твердо уверовал, что счет идет не на недели и не на месяцы — придется достаточно тесно сотрудничать.

— Нам нужно найти хлебное место. Самое лучшее для поиска "росы", — сказал Айрамир, осмотрев однообразный окрестный пейзаж.

— Дело не в хлебности места, а в благосклонности Гуалок, — возразил Веч, и "братец" скривился, услышав эпитет, очеловечивший географическую местность. — Располагайся лагерем, где понравится. Важно, чтобы поблизости имелся источник воды. А там, где есть вода, найдутся нужные для нас люди — оценщики, менялы, лекари, торговцы. Попробуем наладить контакты здесь. — Муж показал на покатые крыши строений, видневшиеся вдали между пальмами и акациями.

Островок сочной зелени среди песков издали показался Айями сказочным чудом. Волшебством, созданным природой. Водная гладь сверкнула на солнце и пропала за листвой, усилив ощущение нереальности увиденного. Небольшое поселение расположилось меж песчаных дюн возле неширокого водоема, обрамленного полосой кустистых зарослей и облепленного деревьями. Вблизи листва оказалась запыленной и потрепанной, а вода — мутной, с бурым оттенком. Деревья клонились зеленеющими макушками в одну сторону, очевидно, подветренную. Поселение состояло из нескольких основательных зданий и преобладающего большинства глиняных мазанок под пальмовыми крышами. Айями, ведя дочку за руку, отметила мимоходом скученность строений и узкие проулки. Ни булыжника, ни брусчатки под ногами, повсюду песок. И редкая растительность — клочки травы, кустики, небольшие деревца, чудом закрепившиеся корнями в песке.

Поселение казалось вымершим. Как пояснил Веч, местные пережидают дневные часы в тени под крышей, и не палящее солнце тому причиной, а заведенный исстари уклад.

Вдруг из проулка выбежала ватага чернявых ребятишек, двое мальчишек притормозили, заглядевшись на Люнечку, уставившуюся на них во все глаза, но женский голос вдалеке окликнул отставших, и они бросились дальше.

Вполне обычная деревня, коли здесь живут и женщины, и дети, — переглянулись амидарейки.

Веч окликнул даганна в халате и тюрбане, появившегося с мешком, закинутым на спину.

— Друг мой, найдутся ли в вашем поселении торговцы, менялы или заимодавцы?

Местный житель мотнул головой, мол, ищи того, кто тебе нужен, там, откуда я пришел. На скуластом лице не сразу проступило понимание того, что рядом с мужем стоят амидарейцы — женщины, мужчины и ребенок. А проступив, сменилось поднятыми в немом изумлении бровями. О необычных путешественниках здесь определенно не слыхивали, Веч рассказывал, что из всех видов связи тут доступна одна-единственная — нарочная. Все прочие в непосредственной близости от Гуалок попросту выходят из строя.

Так Айями познакомилась с ататом К'Ериком из Озерных барракуд — местным менялой и заимодавцем. Хотя про знакомство громко сказано, муж велел амидарейцам держаться позади и не устраивать провокационных выходок. И нянюшке наказал не встревать в разговор, пока идет прощупывание почвы с обеих сторон.

Атат К'Ерик жил в двухэтажном доме из песчаника с окнами, стекленными мозаикой, что считалось признаком зажиточности. Во двор вела арка вместо ворот, как позже узнала Айями, их отсутствие означало высокую степень взаимного доверия: и хозяину нечего скрывать от любопытных глаз, и соседи не зарятся на чужое добро. Здесь особо не спрячешься, все на виду и все обо всех знают.

Впервые Айями увидела вблизи даганна с лицом, изукрашенным узорами. Ладони и лысую голову тоже покрывал диковинный орнамент, сделанный синей краской. Атат К'Ерик был широк в плечах и росл, как и муж, но старше лет на десять. Полные губы, растягиваемые в расчетливой улыбке дельца, обнажали крупные ровные зубы, пожелтевшие из-за табака. Хозяин не расставался с курительной трубкой и вынимал ее изо рта, чтобы бросать ответные реплики в разговоре.

Поймав себя за пристальным разглядыванием незнакомого человека, Айями поспешила отвести глаза на убранство внутреннего дворика. Она вспомнила, в дороге из Амрастана до предгорий, в момент откровения Веч рассказал о первой своей жене, тело которой покрыто узорами, и галерея нательной живописи неустанно пополняется. Веч при знакомстве с невестой обратил внимание на ритуальный орнамент на открытых участках — лице, шее и кистях рук, а о том, что тело даганки Диды испещрено разнообразными символами с головы до пят, узнал в свадебную ночь.

— Зачем рьяно себя разукрашивать? — удивилась тогда Айями, посчитав сознательным уродованием изобильное нанесение несмываемой краски на тело. Неужели недостаточно клановых знаков?

— Кто-то носит, не снимая, амулеты и обереги, а кто-то боится их потерять. Рисунки не сотрутся, и их сила не ослабнет, главное, никому не показывать, чтобы не сглазили.

— И мужу нельзя показывать?

— И ему, — ответил Веч со смешком. — У каждой вязи символов — свое назначение и тайный смысл. Одни защищают от бесов и злых духов, другие привлекают добрых духов, третьи притягивают удачу и здоровье, четвертые отталкивают порчу и недобрые наговоры.

— Должно быть, непросто нанести краской орнамент на лицо или на руки. Каждому завитку, каждой черточке — свое место. Ничего лишнего, всё по уму.

— Конечно. Клановые знаки рисуют месхины*, а ритуальные узоры наносят камы и духомолицы. Их искусство требует немалого опыта.

— Почему ты не изукрасился тайными символами?

— Не знаю. В клане отца им не придавали особого значения. Зато в горных кланах сакральные художества считаются постулатами нашей веры.

Помнится, Айями впечатлил рассказ мужа, и она долго гоняла в воображении картинку абстрактной женщины, разрисованной сверху донизу витиеватыми узорами, тщательно оберегаемыми от любопытства самых близких людей. Иначе как паранойей подобную скрытность не назовешь.

Атат К'Ерик повидал многое на своем веку и прошел войну, вернувшись домой целым и невредимым. Оттого удивления при виде незваных гостей не показал, подумаешь, в задницу мира заносило и не таких экзотов. Но смотрел с прищуром, дымя трубкой и разглядывая сагрибов и амидарейцев, особенно Айями с прижавшейся к ней дочкой. Видимо, соображал, какие неведомые силы сумели подобрать и удержать вместе столь разномастную компанию.

Веч первым провозгласил слова приветствия, назвавшись, и без долгих вступлений предложил атату К'Ерику стать заимодавцем начинающих джагаров.

— При всем уважении не уверен, смогу ли на вас заработать, — ответил атат К'Ерик. Голос у него оказался надтреснутым, слова давались с трудом, будто через силу выжимались связками. — И Гуалок не знает о вас.

— Узнает. Сегодня же, — заверил муж.

— Вот завтра и поговорим. Пироп!

На зов из дома выскользнула молодая женщина с выразительными черными глазами, в халате и тюбетейке, и сбежала по ступеням. Словно стояла за дверью и ждала, когда её кликнут.

— Принеси-ка петуха... гостям, — сказал, помедлив, хозяин.

Даганка исчезла, чтобы через пару минут принести шевелящийся мешок.

— Не стоит. Мы привезли с собой дар для Гуалок, — возразил Веч.

— Ээ, бери, не ворчи. А я покуда подумаю над твоим предложением, — отозвался добродушно атат К'Ерик.

Муж не стал отказываться.

— Благодарствую. Мы встанем лагерем поблизости, — ответил, приняв с достоинством мешок.

— За водой собираешься приезжать сюда? — поинтересовался хозяин, затянувшись трубкой и выпустив облачко дыма изо рта. До Айями долетел раздражающий обоняние запах, отчего в носу засвербело, а дочка чихнула, не сдержавшись. Сигареты Веча, когда он курил, пахли гораздо приятнее.

— С завтрашнего дня.

Бровь атата К'Ерика приподнялась.

— Что ж, посмотрим. Меру знаешь?

По ведру воды на человека на день, вспомнила Айями краткую лекцию мужа. Если Гуалок благосклонно примет новичков. Больше взять из общего колодца невозможно, источники пополняют воду не так стремительно, как ее вычерпывают люди и пьют животные.

Веч кивнул, прощаясь, и показал знаком спутникам: "следуйте за мной". Айрамир подхватил на руки дочку, чтобы та не замедляла шествие, семеня и глазея по сторонам. Прежде чем двор атата К'Ерика скрылся за углом, Айями обернулась. Хозяина не было, а даганка Пироп смотрела вслед гостям, словно на диво дивное.

Теперь их встречали, хоть и с запозданием, на небольшой площади, образованной сходящимися с одной точке проулками. Там стало гораздо оживленнее. Дети и взрослые замолкли при появлении незнакомцев, и жадного любопыытства на лицах жителей было гораздо больше, чем ненависти. Должно быть, появление амидарейцев на задворках Даганнии стало из ряда вон выходящим событием, о котором когда-нибудь сложат песни.

Сагрибы, держась за рукояти оружия в ножнах, вышагивали, один — впереди, рассекая толпу, второй — замыкая шествие. Надо отдать должное Айрамиру, он молча нес дочку на руках, забыв о дурацких выходках, коих в его голове вертелось ужас сколько и столько же воплощалось в жизнь. Путешественники расселись по машинам, провожаемые молчаливыми фигурами местных. Те так и смотрели вслед, пока автокараван не скрылся за барханом.

— Мы должны показать нашу состоятельность. Заимодавец приедет оценить наши возможности и степень риска вложений, — сказал Веч и потряс мешком. — Он дал петуха, а это уже что-то.

Место для стоянки выбрали неподалеку и от поселения, и от пустыни.

— Где он, берег? — спросила Айями, всматриваясь вдаль. — Вокруг песок, куда ни посмотри.

— Он есть. Как бы тебе объяснить? Зудят подушечки пальцев, наэлектризовываются волоски. — Веч в качестве демонстрации задрал рукав рубахи. — Сердце сперва ухает в бездну, а потом выравнивается.

— Сила есть и немалая, — признала эсрим Апра, приковыляв и встав рядом. — Но не хочет Гуалок ею делиться с нами, женщинами. Недолюбливает наше племя.

— Почему? — удивилась Айями.

— Мы для нее соперницы. Каждая из нас. Поэтому джагарами становятся только мужчины.

О как, — переглянулась Айями с "братцем", и тот разве что не покрутил пальцем у виска, мол, я же говорил и не раз, а ты не хочешь признавать, что это мир дремучих язычников, диких варваров.

— А я не слышу ее голос, — сказал атат В'Инай, прикоснувшись ладонями к песку.

— Молод еще, — ответствовала нянюшка. — И к лучшему, что ухи глухи. Она сладко поет, зато рассудок мутится.

— Чепуха, — прервал Веч. — У нас мало времени до заката. Нужно успеть закрепиться.

Успели, не подкачали. Установили спальные шатры и утеплили, перенесли баулы со скарбом из багажников. Вместо навеса поставили трапезный шатер, который Веч приобрел заранее.

— Тщательней расклинивайте, сильней натягивайте, — сказал Веч амидарейцам, водружавшим свое жилище. — Начнется буря, снесет вас, к бесам собачьим, не отыщем потом ни шатер, ни вас обоих. Проверьте, чтобы не осталось щелей, иначе внутрь надует бархан песка.

Айями, взяв бинокль, осматривала окрестности. В паре сотен метров возле кромки пустыни расположились группкой похожие шатры. В противоположной стороне виднелась вдалеке такая же россыпь точек-времянок.

— Кроме нас тут немало желающих на камни, — заметила, изучая потенциальных конкурентов.

— Не волнуйся, "росы" хватит на всех, — заверил Веч.

— Кто живет в тех шатрах?

— Разный народ. Новички, как и мы, приехавшие испытать удачу и обогатиться. Джагары. Камы.

— Почему они не перебираются в поселения?

— У новичков не хватает средств, чтобы снять дом, а джагары, думаю, не хотят.

Наконец, удовлетворившись результатом подготовительных работ к предстоящей ночевке, муж сказал, глядя на сползающее к горизонту солнце:

— Холодает. Оденьтесь потеплее и айда сюда. Принесем подарок для Гуалок. А вы стойте в сторонке и не вмешивайтесь, — велел женщинам.

Даром оказался тощий петух с линялым оперением, вынутый из мешка. Жить несчастному хотелось, несмотря на явно несытное существование домашней птицы, и Веч взяв за шею петуха, встряхнул, чтобы тот не рвался рьяно на свободу.

Эммалиэ, заметив приготовления, увела дочку в шатер. Предстояла церемония не для детских глаз, о чем муж поведал заранее:

— Нужно встать на колени лицом на запад. Свернем петуху шею и зароем поглубже. После каждый произнесет по очереди необходимые слова. Запомнил?

— Да уж не совсем тупень, — огрызнулся Айрамир. Если требуется представление, мы его устроим, показывал "братец" всем своим видом. И на одной ноге попрыгаем, и перекувырнемся. Как скажете. — Говорить на любом языке?

— Да. Гуалок услышит.

Неожиданно третьим присоединился Солей.

— Мало ли, вдруг потребуется, — пояснил он неопределенно в ответ на удивление присутствующих.

Сагрибы и женщины наблюдали издали, как троица опустилась на колени лицом к полыхающему закату.

— Когда уже? — спросил нетерпеливо Айрамир, заметив заминку мужа. Тот пристально смотрел вдаль.

— Погоди. Закройте глаза и слушайте.

— Это обязательно? — поинтересовался "братец" с сарказмом.

— Чтобы получилось — да, обязательно.

Что ж, пожалуй, Айями тоже попробует услышать, о чем поют пески, хотя уж ей-то в пустыню не ходить и с нею не сговариваться.

Оказалось, непросто отрешиться от всего, из-за скепсиса, наверное, и из-за неверия. Смежить веки и, затаив дыхание, вслушиваться в биение собственного сердца. Которое слабеет, замедляясь с каждой секундой... Избавиться от сковывающей одежды и обуви.. И от телесной оболочки тоже... Рассыпаться песчинками, слившись с миллиардами своих сестер... Раствориться в ветре... услышать шорох песка под змеиной кожей и взмахи крыльев... Взглянуть из поднебесья острым птичьим взором на человеческих букашек... Вдохнуть запахи, приносимые из глубины песков, будоражащие, наполняющие легкостью... запахи свободы и безбрежного пространства, запахи страха жертвы и свирепости голодной стаи... Там, в сердцевине океана...

Из оцепенения вывел хруст, и Айями, слепо моргая, не сразу сообразила, что муж скрутил птице шею, после чего амидарейцы в четыре руки вырыли углубление в песке и засыпали им безжизненную тушку петуха.

— Я жених твой, вечная невеста моя Гуалок. Прими клятву верности и яви щедрость свою, — произнес Веч на амидарейском без тени насмешки в голосе.

Амидарейцы, как послушные ученики, повторили следом.

— И всё? — поинтересовался Айрамир.

— Всё, — подтвердил Веч. — Если она поверила, то примет наш дар.

— Как мы узнаем?

— Нужно обождать.

Солнце коснулось диском горизонта — алый пылающий круг, обжигающий сетчатку. Айями передернуло от озноба, она не заметила, что похолодало.

— Эсрим Айю, эсрим Апра, пойдем в шатер. Разогреем печку, попьем чаю, — предложил атат В'Инай. Похоже, церемония дарения убиенного петуха не особо его впечатлила, как и второго сагриба.

— Хорошая идея, — поддержал Веч, поднимаясь с колен.

С приближением заката заметно посвежело, и наползавшая с пустыни прохлада стала невероятным облегчением для Айями, несмотря на озябшие пальцы и пар изо рта.

— Вот скажи, зачем ты поперся за нами? К тому же, признался в верности этой... песочной тетке, — отчитал Айрамир товарища.

— На всякий случай. Вдруг ты не сможешь, а я подменю, — оправдывался тот.

— Я всё смогу. Понос меня, что ли, прохватит? Видите ли, не смогу я. А за девчонками кто будет приглядывать? — спросил "братец", указав на Айями.

Солей посмотрел на нее виновато, и в глазах отразился отсвет последних лучей садящегося солнца.

— Ничего страшного, за нами будут смотреть два сагриба с огромными тесаками. С такой охраной не забалуешь, — ответила она бодро, вспомнив о днях и ночах, проведенных в караван-сарае Амрастана.

Веч приготовил чай, точнее, напиток, насыпав в заварник невообразимую мешанину ароматных трав и специй. Эсрим Апра помалкивала, разогревая лепешки на сковороде. От печки распространялось приятное тепло, быстро заполнившее трапезный шатер, и Айями блаженно вытянула ноги, сидя на походном стульчике.

— Айрам, ты что-нибудь почуял там... у края?

— Нос зачесался. Ну и это... не сдержался... пёрнул, — ответил "братец" с набитым ртом.

— Фуу, — скривилась Айями.

— Фуу, как неприлично, — вырвалось у Эммалиэ. — Хоть бы постыдился при ребенке-то.

— Фуу, — скопировала за взрослыми Люнечка, скорчив мордашку, и засмеялась просто так.

— А что я? О чем спросили, то и ответил. Я ж не врун.

— У нас предостаточно соседей, а мест для поиска самоцветов, должно быть, по пальцам пересчитать, — вспомнила Айями, соскочив с темы о невоспитанности названного родственника. — Вдруг не поделим найденное?

— Не случалось прежде, чтобы джагары топтались толпою на маленьком пятачке и спорили из-за "росы", — заверил Веч. — И ссор здесь не бывает. Каждый — сам кузнец своего успеха.

— Неужели завистливые неудачники не грабят и не убивают счастливчиков? — спросил Айрамир, прожевав лепешку и потянувшись за следующей.

— Нет, потому что рискуют навсегда лишиться милости Гуалок и навлечь на себя несчастья. Здесь "роса" принадлежит тому, кто её добыл, и ему решать, как распорядиться самоцветами — обменять на товары или отдать в уплату долга или займа. Завтра в лагерь приедет К'Ерик, если он не возьмется в нас вкладывать, отправимся дальше. Не согласится этот торгаш, сговоримся с другим.

— Нужно его убедить, что вложения окупятся. Как нам это сделать? — озаботилась Айями.

— От вас требуется одно — не вмешиваться и вести себя подобающе. Убеждать и договариваться буду я.

— Чудеса, однако. Рядом пустыня, полная искушений, а убийц, воров и любителей легкой наживы не сыщешь днем с огнем. Каждый — с обостренным чувством совести. Тут и охранники не нужны, кроме как для защиты нас, амидарейцев, от чужой доброты, — хмыкнул Айамир.

— Меняются времена, меняются обязанности сагрибов, — признал Веч. — Раньше враждовали кланы. Ну, как враждовали? Конфликтовали. Спорили, к примеру, из-за земель или из-за обмана при сделке. Сперва соберутся вскладчину, а потом не могут договориться о долях в полученной прибыли. Ну, и портили друг другу кровь. То общее стадо в свой клан угонят, то обоз с зерном отберут. По суду справедливость восстанавливается месяцами, а жить нужно сейчас — чем-то кормиться, чем-то засевать поля. Бывало, приходилось гнать стадо через полстраны — редкую породу для выгодного обмена, а за стадом обычно увязывается зверье — львы, тигры, волки. И упаси, Триединый, прошляпить хотя бы одну рогатую голову, будешь рассчитываться годовым жалованьем за задранную хищниками скотину. Однажды пришлось охранять невесту, чей отец сговорился об удачном браке с влиятельным кланом. Отец до уссачки боялся, что какой-нибудь доброхот украдет красотку и порушит договоренность о браке. Бывало, кланы нанимали нас, сагрибов, для розыска беглецов. Какой-нибудь охламон натворит делов и тикает из клана с общими деньгами. Приходилось разыскивать и возвращать охламона и деньги, — сказал муж, бросив быстрый взгляд на атата Н'Омира, но тот пил из кружки и смотрел сонно в одну точку, разве что не зевал со скуки. — Ну, прогрели кишки, пойдем, посмотрим, какова благосклонность Гуалок.

Результатом заинтересовались все, даже атат Н'Омир с безразличным видом вышел наружу. Веч отправился к тому месту, где был закопан петух. Пошерудил ногой, разгреб руками.

— Не здесь, — сказал Айрамир и принялся рыть рядом.

Петух исчез. С перьями, хвостом и унылым гребнем.

— Не может быть, — почесал в затылке Айрамир. — Он зарыт где-то здесь, я точно помню.

Разворошил песчаные дюны, истоптал весь пятачок, взрыхлив песок ногами.

— Чудно, — заключил "братец". — Нет его. Пропал.

— Гуалок приняла подарок. Теперь мы связаны с ней уговором, — объявил Веч.

— Что это означает? — спросил Солей.

— Нуу... это означает пропуск туда, — махнул муж в сторону пустыни.

— И нам повалят самоцветы? — уточнил Айрамир.

— Нет. Мы сумеем вернуться обратно.

Айями вспомнила, муж говорил, что часы, компасы и прочие приборы отказываются работать в песках. Определять время и стороны света предстояло примитивными дедовскими способами.

— В пустыне можно заблудиться? — испугалась она не на шутку.

— Можно поплутать. Но не смертельно, не тревожься, — заверил Веч. — Когда Гуалок сердится, она водит за нос.

— Почему она сердится? — спросил Солей с интересом.

— Из-за пренебрежения ею. Для хорошего настроения нужно ее задабривать.

И для начала вернуть хозяйке песков первый найденный камень. Закинуть и желательно подальше, — вспомнила Айями слова мужа.

— Задобрим, если потребуется, — согласился Айрамир с кривой усмешкой и показал пустыне сжатый кулак. — Она вот где у нас будет.

Наивный. Тогда он и не подозревал, кто и у кого в результате окажется в кулаке.

— Почему кучу песка олицетворяют с женщиной? — проворчал Айрамир. — У меня, наоборот, никаких ассоциаций. Разве может неживое быть живым?

Зато Солей удивил. Устроившись возле лампы, увлеченно чиркал в альбоме и размазывал пальцем грифельные линии, а наутро показал рисунок — красивую полунагую женщину, сотканную из песка.

— Потрясающе, — признала Айями. Совершенная незнакомка с портрета смотрела свысока раскосыми глазами, подаренными ей художником.

На следующее утро возле лагеря затормозил внедорожник, взметнув колесами песок, и с водительского сиденья спустился атат К'Ерик в привычном для этих мест одеянии — халате до пят и в тюрбане. Обменявшись рукопожатиями с Вечем и с сагрибами, гость осмотрелся.

— Вижу, приняла вас Гуалок, не отказала, — заключил одобрительно, пыхтя трубкой. Как догадался, непонятно.

— Пройдем в шатер, погутарим под добрый сахш, — пригласил Веч в "трапезную". И амидарейцы проследовали туда же, накануне Веч надавал им немало наставлений о том, что нужно продемонстрировать потенциальному вкладчику командный дух и единодушие. И никаких конфликтов! Зато женщинам муж велел дожидаться в другом шатре, покуда не закончится разговор с ататом К'Ериком.

Таки Вечу удалось договориться с ним к общей выгоде. Видимо, знаний, почерпнутых мужем от бывалых людей, хватило, чтобы убедить атата К'Ерика в серьезности намерений нового делового партнера. Даганна не смутило, что Веч собрался ходить с амидарейцем в пустыню за "росой". Главное, результат, а чьими руками найден камень, непринципиально. Как в поговорке: "драгоценности не пахнут".

— Что означает "Ом либел асит"? Или "асирт"? — спросил Айрамир, когда гость отбыл. (На даганском — Omm libel asirt).

— Где ты услышал? — удивилась Айями.

— Разукрашенный сказал перед уходом. Не понравилось мне, как он оскалился. Точняк напрашивался на хороший хук по мордасу.

— Нуу... если дословно... "Она любит смазливых", — ответил муж, а Айями спрятала улыбку в ладони.

— Кто это "она"? — не понял Айрамир. — И "смазливые" — о ком он сказал?

— Она — это Гуалок.

— Чтоб у него разводы стерлись с рожи, — выругался Айрамир. Отождествление пустыни с человеком определенно подбешивало "братца".

— Нельзя, чтобы стерлись, — ответил Веч. — Нам с ним ссориться не к месту, он итак символически накинул проценты.

— За смазливость? — уточнил атат В'Инай с широкой ухмылкой.

— Я тебя сейчас урою, — вспылил Айрамир и направился к машине за битой. В последнее время он сросся с нею, и, надо сказать, управлялся гораздо лучше, чем с деревянными саблями. И успешно противостоял атату В'Инаю, если можно считать успехом четверть часа в тренировочном круге по сравнению с первоначальными пятью минутами.

— Не торопись, а то расшибешь коленки, — подзуживал сагриб на ужасном амидарейском.

— Ну, держись, хвостатый. — Айрамир наступал на оскорбителя, постукивая битой по ладони.

— Сколько можно друг друга подстегивать? Веч, а ты смотришь и молчишь. Разними их! — потребовала Айями и топнула ногой в сердцах, чего с ней прежде не бывало. Потому что у любого терпения есть предел.

— Нашла, за кого волноваться. Не переживай. Выпустят пар и успокоятся. В'Инай не покалечит твоего родственника, а тот и подавно не причинит вреда. Заодно потренируется. — Муж приобнял Айями и поднял полог трапезного шатра, приглашая внутрь. — Пойдем-ка перекусим чего-нибудь.

Негодовала Айями, возмущалась, но в итоге вынуждена была признать, что муж прав. Оба противника оставались целыми и невредимыми после перестука деревянным оружием. Айрамир выдыхался, падая с ног от усталости, а у атата В'Иная поднималось настроение. Он и не думал злиться на заносчивого амидарейца, наоборот, радовался любой встряске для застоявшихся мышц.

Как бы там ни было, для успешного старта атат К'Ерик выделил верблюдов, за пользование которыми надлежало расплачиваться найденными самоцветами.

Амидарейки глазели на необычных животных издалека. Веч, оборудовав простейшее стойло, запретил к ним приближаться, особенно Люнечке, мало ли, вдруг плюнут или лягнут. Верблюды объедали бедную пустынную растительность, пили из водоема в поселении и укладывались на раскаленный песок без вреда для шкуры. Атат К'Ерик не утруждался с именами животных.

— Откликаются, как ни позови. Смирные и покладистые.

Покладистости, как пояснил Веч, хозяин добился муштрой с помощью шпилек, продетых сквозь ноздри животных. Муж, не мудрствуя лукаво, так их и назвал, исходя из крупности: Первый, Второй и Третий.

Да, атат К'Ерик выделил трех верблюдов, а не двух, как предполагалось вначале, потому что Солей тоже решил попытать счастья на поприще начинающего джагара.

— Искать камни втроем гораздо продуктивнее. Не заладится, верну верблюда, — объяснил он свой порыв в ответ на осторожное замечание Эммалиэ о неокрепшем организме.

Зато Айрамир, едва дождавшись отъезда гостя, высказался, не стесняясь в выражениях, что слабое здоровье напарника угробится в пустыне в первый же день.

— Если не смогу ходить в пески, останусь в лагере, — парировал тот, устав оправдываться и объясняться.

Пожалуй, впервые Айями стала свидетельницей размолвки товарищей, считавшихся неразлейвода. Зато Веч, на удивление, не стал отговаривать добровольца, хотя аренда трех верблюдов предполагала увеличение комиссии хозяину. Айрамир же в крайнем раздражении вернулся к прерванному занятию — знакомству с двугорбыми с помощью турнепса из продуктового запаса. Те оказались флегматичными существами. В сбруе, с попонами, широкими седлами необычной конструкции меж горбов и со стременами. Чем не скаковые лошади?

— Должно быть, упрямы как ослы. И едва волочат ноги, хоть сейчас на убой, — проворчал Айрамир, гладя Второго по загривку.

— Зря ты так. Всё без обмана. Смотри, зубы не стерты, мозоли не потрескались, глаза без мути, шкура без корост и язв, помет без нареканий. Что скривился? — усмехнулся Веч. — До войны на верблюдах устраивали скачки. Пускай до лошадей им далеко, зато в пустыне нет равных. Выбери подходящего, проверь узду, подпругу и взбирайся в седло. Нужно привыкнуть друг к другу, прежде чем пойдем в пустыню. Понукай верблюда так: изза! изза!

За освоением экзотического транспорта выяснилось, что верблюды и Айрамир — вещь несовместимая. Животные артачились, фыркали, демонстрируя зубы, отказывались подчиняться руке наездника. Зато в компании Солея, оседлавшего самого мелкого верблюда, троица двугорбых поплыла, нарезая круги вокруг лагеря.

— Так вот кто верховодит в этой банде. Младший! — рассмеялся Веч, ослабив поводья и позволив животным идти самостоятельно.

— С животиной нужно обращаться с ласкою, без злобства, — поучала нянюшка издали и Айями перевела ее слова "брату".

— Поясни ей, что с ласкою эти заразы выжрут все наши запасы за день, — пробурчал тот, стараясь умоститься в седле. — Ох, чую, будет болеть... гхм... седалище моё. Видишь, Айка, я сама воспитанность. Ладно, Алахэлла* тоже не за день строилась. Приноровимся и к верблюду. А теперь объясните, как с него слезть?

Перед первой вылазкой в пустыню Веч совершил еще одно важное дело. Объехал близлежащие биваки с дипломатической миссией и оповестил о добрососедских отношениях, заодно заверив в помощи и поддержке, если потребуется. Он поступил дальновидно, сделав ход первым и сыграв на чувстве собственного достоинства у даганнов. После дружеских рукопожатий со Снежным барсом местные не опустятся до оскорбления соседей-амидарейцев, не говоря о том, чтобы замарать свою честь и руки нападением исподтишка.

И все же на даганское благородство надейся, а сам не плошай. Веч оставил четкие указания сагрибам, обсудив с ними все возможные и непредвиденные ситуации, могущие возникнуть в его отсутствие.

— Не думаю, что местные кинутся устраивать самосуд. Здесь иные законы, чем в церкалях, и люди тут другие. Многие годами живут возле пустыни, а чужаки не задерживаются. Но ухо держите востро. Помните, вы в своем праве.

Атат В'Инай внимал с усердием, атат Н'Омир — с присущей ему эмоциональной непробиваемостью, после чего отправился наводить ревизию своим любимым скимитарам.

Начинающие искатели втроем укладывали с вечера тюки с провизией и питьевой водой, чтобы каждый с легкостью нашел необходимое, если потребуется. Веч уделил особое внимание одежде, укрывающей от палящего солнца, и учил амидарейцев правильно повязывать платок, чтобы тот не развалился и защитил дыхание от пыли и песка. Глаза надлежало беречь с помощью специальных очков. Айями вспомнила, похожие очки носили даганны зимой в пургу на охранном посту в Амидарее.

Айрамир не привередничал по поводу специфичного одеяния, наконец, признав: то, что проверено веками, наиболее приспособлено для выживания в пустыне. Увидев, что муж надел пояс с ножнами и достал скимитары из футляра, Айями всполошилась не на шутку.

— Ты уверял, в пустыне безопасно, и берешь оружие. Зачем?

— Как я говорил, так и есть. В сердцевину мы не полезем, да и не доберемся туда при всем желании. Так, прогуляемся по окрестностям, изучим обстановку. А в окрестностях, считай, все исхожено, истоптано и человечьим духом унавожено, здесь живности крупнее сколопендр, змей и скорпионов не водится, помнишь, я рассказывал?

Ну да, рассказывал и показывал на пальцах. Сколопендры — вот такусенькие. И скорпионы не больше. А змей можно заметить издали по яркой окраске и заблаговременно избежать неприятного знакомства с ними.

Если так, зачем нужны сабли в пустыне?

— Сама посуди, заползет мелкая тварюка на одежду, не руками же её снимать, некоторые виды хоть и малы размерами, запросто прокусывают ткань. — Веч повертел рукой в перчатке. — А я подсуечусь и осторожненько уберу кусачего гада острием скимитара. И безболезненно.

Успокаивал, объясняя, для чего необходимо оружие в пустыне — ну, сама честность — и смотрел бесхитростно, но так и не рассеял тревогу. Айями нутром чуяла подвох, но не нашла, к чему придраться.

Утром, в самое благоприятное время суток, когда ночной холод еще не сменился палящим зноем, новички-искатели споро нагрузили животных тюками и забрались в седла. И будить, расталкивая, не пришлось, все проснулись загодя до означенного времени, кроме сладко сопящей в шатре Люнечки. Одних потряхивало от предвкушения, других — от беспокойства.

— Осмотримся, что ли, — сказал муж короткую вступительную речь. — Ну, тронули. Изза!

Апра, расстелив коврик, с особым усердием молилась своему богу. Эммалиэ осенила искателей знамением, а Айями попросила святых, шепча: пусть вернутся живыми и невредимыми. А большего ей и не надо.

Она не понимала пустыню. Почему у нее женское лицо? Почему ей клянутся в верности?

Красноватый песок ссыпался из руки в руку. Здесь всё чужое для души и сердца. Одна радость — холодные ночи, позволяющие дышать сполна свежим воздухом.

Солей пришпорил верблюда, и тот потрусил, удаляясь. За ним последовали верблюды мужа и Айрамира, и вскоре троица скрылась за барханом. На берегу остались сагрибы и женщины, вглядывавшиеся вдаль.

Горизонт был безжизнен, по блеклому небу ползли кудельные облака с красноватым отливом. Воздух над песками парил в лучах восходящего солнца.

Обманчиво невинна, обманчиво приветлива-мила.

— Как вам пустыня? — поежившись, спросила Айями у атата В'Иная.

— Не знаю. Но мне здесь нравится, — ответил тот бодро.

Без мужа и соплеменников стало зябко. Вспомнились тревожные ночи в Амрастане, но теперь Айями осталась без защиты, риволийский стилет забрал муж. Куда он дел контрабандное оружие? Надо бы спросить, когда вернется.

Если вернется.

Прочь упаднические мысли. Предстоит провести в ожидании не один день, прежде чем появится отдача от затеи с поиском самоцветов. А значит, нужно привыкать. Для начала расстелить на полу трапезного шатра карту сагрибов, оставленную Вечем, и новым взглядом оценить ту, к которой они приехали за сотни километров.

Пустыню Гуалок. Загадочную, непознанную.

Океан песка, в сердцевине которого таится неизвестность. Никто туда не доходил, никто оттуда не возвращался.

______________________________________________

Алахэлла — столица Амидареи

Месхин — мастер по нанесению клановых знаков

Джагар — охотник за "росой", искатель самоцветов

16.2

Вращается ворот, с глухим звяканьем наматывая цепь. Атат В'Инай крутит рукоятку и переливает воду из ведра в канистру, а Айями ввинчивает пробку. Общий колодец выложен камнем и накрыт крышкой. Когда атат В'Инай её поднимает, в нос ударяет запах сырой свежести. Вода, доставаемая с глубины, прохладна и чиста после фильтрации через многометровый слой песка.

— Хороший колодец, нет плесени и склизи, — похвалил атат В'Инай, оценив качество каменной кладки и глубину. — В больных колодцах обычно неприятные запахи.

В поездке в поселение за водой у женщин одна задача — быть на подхвате, пока первый сагриб заполняет емкости водой, а второй, не расставаясь с оружием в ножнах, охраняет амидареек от любопытства местных. Те глазеют изо дня в день с неугасающим интересом. И ведь не надоедает им пялиться на чужеземок. Неудивительно, когда еще увидишь чудо на краю света — живых амидарейцев. Мальчишки, забравшись на глинобитную ограду, следят за каждым движением возле колодца, юнцы в возрасте атата В'Иная посматривают и переговариваются, пока какой-нибудь даганн в годах не выйдет из проулка и не шуганет навязчивых зрителей. Мальчишки бросаются врассыпную, а юнцы расходятся, не теряя солидности, чай не дети, чтобы бегать от хворостины.

Поначалу за водой ездил муж с амидарейцами. Айрамир возвращался из поселения раздраженным, если не сказать, сердитым.

— Не пойму, чего пялятся? Ладно бы, воротили носы и плевали под ноги, я бы понял. Так ведь хихикают и шепчутся, — ворчал, вытаскивая тяжелые канистры из багажника.

— Кто пялится? — заинтересовалась Айями.

— Местные девчонки, — пояснил с ухмылкой атат В'Инай, помогая разгружать машину.

— Я не клоун, в цирке не работаю. Приехал по делу, за водой, а они нервируют. Невозможно сосредоточиться, сегодня из-за них полведра пролил, — не унимался Айрамир.

— Ты себя в зеркале видел? — спросил Веч.

— Я не баба, чтобы любоваться отражением. Подумаешь, вымазал харю в топливе. Мне с румяными щечками не щеголять.

— Не щеголяй, — согласился муж. — А в зеркало на себя все-таки глянь.

— Лицо как лицо. Глаза на месте, как и нос. И рот никуда не делся. Можно подумать, самый настоящий урод, — повертел головой Айрамир, разглядывая себя в отражении, и махнул рукой: — А и пускай боятся.

Он так и не понял, в чем соль намеков Веча. Отнюдь не в том, что для коренного населения страны амидарейская внешность считалась безобразной, а в том, что даганское обжигающее солнце внесло коррективы в облик северян. Их волосы выгорели, кожа приобрела золотистый загар, а белозубая улыбка и светлые глаза на загорелом лице превратили амидарейцев в существ неземного происхождения.

— На кого мы с Солеем похожи?! — выпучил глаза "братец", не вникнув с первого раза.

— На дэвов, сыновей Триединого, — повторил муж невозмутимо и, видя непонимание Айрамира, пояснил: — Триединый — даганский бог, слышал о нем?

— Что-то где-то краем уха, — увильнул тот от подробностей.

— Это почитаемый бог и весьма плодовитый. У него множество детей. Дочерей называют пери, а сыновей — дэвами. И сдается мне, люди недалекие и впечатлительные, проживающие в этих местах, посчитали вас, амидарейцев, детьми Триединого, сошедшими с небес на землю.

Подобное сравнение не произвело на Айрамира впечатления от слова совсем. Любое известие он рассматривал с двух ракурсов: с точки зрения вреда и с точки зрения пользы.

— Какая выгода в том, чтобы нас считали дэвами? — спросил деловито и поправился, посмотрев на Айями: — Дэвами и пери.

— Никакой, — ответил Веч со смешком. — Девчонки любуются, разве тебе не лестно? — и, заметив свирепый взгляд "братца", добавил: — Но и с ролью божественного создания не переусердствуй. Задуришь головы девчонкам, а вот с их родней такой финт вряд ли пройдет. Стребуют сурового наказания за соблазнение и не посмотрят на божественное родство с Триединым.

— И не собирался, — фыркнул Айрамир. — Тоже мне, деревенские красавицы.

Однако ж, характерец не позволил ему спустить на тормозах слова мужа. И гадать не нужно, уж если что взбредет в голову упрямцу, не успокоится до тех пор, пока не натешится вдоволь. Теперь в процессе наполнения емкостей питьевой водой Айрамир расточал ослепительные улыбки местным зрительницам и многозначительно подмигивал, вызывая оживление, писк и восторги в девчоночьих рядах.

— Когда-нибудь доиграешься, — заметил Веч. — Оскорбленный родственник возьмет и вызовет на бохор, думаешь, мне охота из-за тебя, наглеца, с ним биться?

— Разве ж я кого-нибудь оскорбил? — удивился "братец". — Солнцу улыбаюсь и птичкам в небе, а что навоображали скудоумные фифы, меня не заботит. Пусть занимаются делами по хозяйству, вместо того чтобы отлынивать и заглядываться на детей этого... как его... вашего бога.

Прильнув вслед за "братцем" к зеркалу, Айями отметила, что волосы у нее заметно посветлели, став такими же, как и у Эммалиэ, цвета спелой пшеницы, а у дочки приобрели рыжеватый оттенок, и щечки украсились россыпью веснушек.

Айями не сразу узнала себя в отражении: она и в то же время не она.

— Неожиданно, — пробормотала, растерявшись.

— Наоборот, предсказуемо. Вы, амидарейцы, непривычны к нашему солнцу. Мазались кремами, носили курты до запястий и шальвары до пят, надевали шляпы, а солнце оказалось сильнее, — ответил Веч и, разглядывая её, обрисовал пальцем контур лица, носа, губ. — У тебя даже брови выгорели.

— А почему твои остались темными? Неужели не бывает даганнов-блондинов?

Муж смеялся так, что выступили слезы. И сагрибам рассказал о причине безудержного веселья, словно услышал от Айями забавный анекдот.

— Нет, эсрим Айю, в нашей стране вы не встретите ни одного даганна со светлыми волосами, не считая того, что с возрастом они седеют, — сказал атат В'Инай, развеселившись.

— У нас есть поговорка: "даганская кровь что аффаит". Чем жарче солнце, тем смуглее наша кожа и темнее волосы. Посмотри, местные дети что угольки. Загорелые дочерна. Такова особенность нашей народности, — добавил Веч. — Потому-то местные и смотрят на вас, амидарейцев, разинув рты.

— А ты как на меня смотришь? — спросила на ухо Айями, привстав на цыпочки.

Ей нравились такие моменты, когда Веч терял нить беседы, забыв, о чем говорил секунду назад.

— Нуу...смотрю... очень даже... — Он увлек ее подальше от любопытных глаз и позволил притянуть к себе, охотно откликнувшись на поцелуй.

Айями и подумать не могла, что через пару дней, выбирая между ней и Гуалок, муж отдаст предпочтение последней.

Когда искатели начали уходить в пустыню в ночь, за водой стали ездить охранники, беря с собой женщин. Сагрибы поочередно наполняли канистры водой, методично крутя рукоять колодезного ворота и не обращая внимания на зрителей, ставших частью ежедневного ритуала.

Айями посмотрела на группку молоденьких девушек не иначе как в самых лучших своих халатах и тюбетейках, они пихали друг друга локтями в бок, о чем-то щебетали и прыскали, закрываясь рукавами. Видно, ожидали, что за водой приедут божественные сыновья Триединого, а тут разочарование — из машин выбрались амидарейские тетки. Напрасно высматриваете, девицы, Солей с Айрамиром и завтра не появятся в поселении.

— Красивые, — заметила Айями. — Вы согласны?

Атат В'Инай бросил косой взгляд на девушек.

— Не знаю. Возможно.

— Наверное, я скажу глупость, но я не разбираюсь в даганской красоте. Мне кажется, человек, красивый для меня, для вас, даганнов, наоборот, безобразен.

— В мужской красоте можно и не разбираться. Ее нет, — огорошил собеседник и объяснил, что привлекательность мужчины складывается из его значимости в семье и в клане, из деловых умений и качеств. — Иначе вы не взяли бы маддабы атата А'Веча, — заключил молодой сагриб, вызвав сдавленное кхыканье Айями.

— А для женщины красота разве не важна?

— Думаю, для всякой женщины важно выйти удачно замуж... но сначала — родиться в семье, которая поддержит, что бы ни случилось.

Помолчала Айями, усваивая ответ. Пожалуй, он прав. К примеру, матушке Веча повезло родиться в семье, отнесшейся с пониманием к карьере свободной женщины без принуждения к браку.

— Ну, хорошо. А для мужчины важна внешность женщины?

— Важна. Наверное, — пожал плечами атат В'Инай и взялся переливать воду в канистру, которую придерживала Айями.

— То есть, когда придет время, ты женишься на любой, которую выберет семья? — спросила Айями, не заметив, что перешла на "ты". Наверное, настолько свыклась с каждодневным присутствием молодого сагриба, что переступила черту, за которой официальная вежливость превращается в запанибратское общение.

— Нет. Я выберу сам, — ответил юноша, начав раскручивать цепь и опуская ведро в колодец.

Однако, решительный мальчишка, — невольно улыбнулась Айями. Кого-то он ей напоминает.

— Разве так можно? Веч говорил, в вашей стране практикуются договорные браки.

— Всё можно, что не запрещено. И по сердцу люди женятся.

— Должно быть, непросто связать свою жизнь с человеком, опираясь на сердечные чувства. Им сопутствуют ревность, собственничество, уязвленная гордость. С таким букетом даганская семья потерпит крах, — сказала Айями, с осторожностью затронув тему многоженства.

— Об этом я не подумал, — нахмурился он. — Но ведь атат А'Веч женат... то есть, уже был женат... а вы стали его мехрем, а потом взяли свадебные браслеты. Зачем?

— Я взяла прежде, чем поняла их назначение.

Заметив удивление молодого сагриба, Айями добавила:

— Поверь, узнав о супруге Веча, я надумала просить, чтобы он отказался от амидарейской мехрем. А о том, чтобы выйти за него замуж, и речи не шло. В Амидарее принят противоположный семейный уклад, и отношения в браке строятся иначе, нежели в Даганнии.

— То есть... и как теперь будет? — растерявшись, атат ВИнай, забыл о ведре, опущенном в колодец.

— Веч говорил о разводе... с первой женой, — сказала Айями после заминки.

— Первая жена считается старшей, — поправил машинально сагриб, и вращение ворота возобновилось. — Значит, в вашей стране принято жениться на одной-единственной женщине?

Стараясь смягчить ошарашенность собеседника, Айями попыталась обратить начатый разговор в шутку.

— Сложно, не правда ли? Мы, амидарейцы, создаем семьи, основываясь на взаимных чувствах двоих. Как говорит Веч, излишне заморачиваемся.

Не помогла самоирония. Остаток дня атат В'Инай пребывал в молчаливой отрешенности, думая о своем, как ни пыталась Айями его разговорить.

— Я вас обидела чем-то? — перешла она на "вы", измучившись отстраненностью юноши. Вдруг он разглядел в словах Айями насмехательство над даганским семейным укладом и оскорбился?

— Вы? Нет, — отозвался атат В'Инай со вздохом. — Расскажите еще что-нибудь... о вашей стране.

Люнечка, которую брали с собою в поселение за водой, поглядывала с интересом на местных ребятишек. Она прогуливалась с важным видом или, спрятавшись за спиной Эммалиэ, выглядывала осторожной лисичкой. Либо напевала под нос и кружилась, устав от внимания ребятни. Нянюшка, бывало, оставалась в лагере за приготовлением ужина или отправлялась за компанию в поселение, чтобы чинно-степенно пообщаться с местными матронами, взиравшими с прищуром на амидареек и кивавшими сочувственно эсрим Апре: что вы говорите, таки вашего названного сына угораздило жениться на этом недоразумении? что вы говорите, северные немочи не выносят перец и хрен на дух? что вы говорите, предпочитают молиться своим богам, а не Триединому?

В словоохотливости нянюшки, какой бы она ни была, имелся несомненный плюс: выбрав роль названной свекрови, пытающейся перевоспитать невестку, она перевела интерес к амидарейкам из политической плоскости в повседневно-бытовую. Перипетии семейных отношений понятны и близки любой женщине независимо от национальности.

Шмяк — рядом с Эммалиэ упал кулек из пальмового листа, обвязанный бечевой, а мальчишки враз кинулись наутек. Секунду назад торчали над оградой черноволосые головы и исчезли в мгновение ока. Хотя нет, одна голова осталась наблюдать, как атат Н'Омир поднял кулек и развернул.

— Что в нем? — спросила встревоженно Айями, успев надумать всякого нехорошего. Потому как не ждала от местных проявления добрых чувств.

— Вот, — сагриб протянул ладонь, показывая содержимое.

— Манго. Вяленое, — вынесла вердикт эсрим Апра, попробовав кусочек на зуб. — Никак, у козявки появился ухажер.

Одинокая голова над оградой, заметив повышенное к ней внимание, тут же пропала.

— Зачем? С каким умыслом? — не унималась Айями, опасаясь притрагиваться к подозрительному подарку.

— С каким умыслом дарят сласти? — проворчала нянюшка. — С одним-единственным. Для радости.

Люнечка не сразу сообразила, что кто-то может преподносить ей подарки. За что? Почему? Разве можно дарить просто так? — изводила женщин расспросами. Эммалиэ измучилась, пытаясь разъяснить дочке, что подарки имеют разную ценность, и не всегда их можно принимать.

В другой раз в пальмовом кульке оказался вяленый инжир, а мальчишки, забравшиеся на ограду, осмелели и не бросились в разные стороны. Дочка, после того, как атат В'Инай убедился в безопасности содержимого, сделала церемонный поклон с приседом, как ее научили в танцевальном кружке. Огого! — оживились мальчишки, чуть не попадав с высоты, а амидарейки озадаченно переглянулись: и откуда что берется в маленьком ребенке?

— Мы должны ответить тем же? Хотя нам и отблагодарить нечем, разве что консервами, — рассуждала взволнованно Айями. — Определенно мальчики преподносят подарки тайком от родителей. Наверняка их отругают.

— Пускай ругают. Мальчишки по своей воле решили поделиться угощением, — парировала эсрим Апра. — Не торопись с ответным радушием. Местные тут же увяжут с ним любую неприятность: некстати сдохших кур или заболевшего ребенка. Люди тут суеверные, им только дай повод, чтобы разглядеть в добром порыве черное колдовство.

— Вы правы, — признала Айями. Вдвоем с Эммалиэ они втолковали дочке, что необязательно преподносить дарителю в ответ материальный подарок. В благодарность Люнечка порхала возле колодца в танце и посылала воздушные поцелуи таинственному воздыхателю и его товарищам, оккупировавшим ограду. Ни дать, ни взять, доморощенная актриска.

К всеобщей неожиданности первый камешек в первый же день в пустыне обнаружил Солей. Голубоватый, прозрачный и мелкий. О находке искатели рассказали вечером по приезду — взбудораженные и с непривычки уставшие, скорее, от изматывающей жары, нежели от долгих поисков.

— Веришь, нет: сапфир! Подъехали случайно к скалам... какое там скалы, так, пара глыб... и вдруг сверкнуло в расселине, — делился возбужденно Айрамир. — Видела бы ты! Вот не совру, камешек действительно похож на "росу". Жаль, перед вами и похвастать нечем. Солей забросил его куда подальше. Тьфу-тьфу, камешек попался кривенький и косенький. Представь, если бы оказался во-от таким, — "братец" изобразил двумя пальцами букву "о", — пришлось бы задабривать песочную тетку голубиным яйцом! У меня бы приключился разрыв сердца.

— Нельзя жадничать, — напомнила Айями о предупреждении мужа. — Почему вы решили, что это сапфир?

— Ты меня за дурака, что ли, держишь? И твой подтвердил, он-то разбирается, — ответил запальчиво "братец".

Айями слушала и не верила. Скепсис и сарказм Айрамира испарились, уступив место неподдельному восторгу. Если бы не договоренность о возвращении к вечеру в лагерь, "братец", не мешкая, рванул бы обратно в пустыню.

Солей утомился, что чувствовалось по вялой походке и по апатии, с коей он отозвался на приветствие ярой своей поклонницы Люнечки.

— Вам бы отдохнуть, отлежаться, — предложила Айями. — Эсрим Апра сварила морс, он хорошо утоляет жажду. Может, передумаете и останетесь завтра в лагере? Айрамир тренировался, и то заметно, что ему пришлось нелегко.

— Наоборот, мне понравилось, — запротестовал Солей, обтирая упаренное лицо. — Уверен, я справлюсь. Приноровлюсь. На самом деле втроем гораздо сподручнее заниматься поисками "росы".

Бесполезно увещевать упрямца, — развела руками Эммалиэ. Быть может, через день-два Солей одумается, а сейчас он — на волне воодушевления и то и дело поглядывает в ту сторону, откуда недавно возвратился. И после завершения повседневных забот, взяв альбом и карандаш, поспешил усесться у лампы, чтобы занести свежие впечатления на бумагу. А поскучневшая Люнечка, забытая своим кумиром, отправилась играть с принцессой Динь-Дон.

Пусть искателям посчастливилось найти один-единственный крохотный камешек, Веч был настроен оптимистично.

— Это хороший знак. В первый же день Солу попался на глаза подарок от Гуалок, что считается невероятной удачей для новичка. Иные джагары неделями не могут найти ни "росинки". Уверен, завтра у нас будет горячий денек.

— Расскажи о ней. О пустыне, — попросила Айями.

— Аа, ничего особенного. Много песка, много солнца, кустарники, ящерицы...

— А змеи?

— Змей нет, — зевнул Веч. — Словом, скукота. Давай-ка спать, завтра рано вставать. С непривычки и я уморился.

Так и пошло. Утрами, в вольготные предрассветные часы, искатели c заготовленными накануне припасами отправлялись в пустыню, а женщины оставались в лагере.

Как они убивали свободное время помимо рутинных хлопот?

Изучали языки — и даганский, и амидарейский. Айями продолжила составление разговорника и выявляла огрехи в своем творении с помощью атата В'Иная, с его участием дело пошло быстрее, потому как зрительная память сагриба оказалась гораздо эффективнее, чем слуховая.

Слушали песнопения под аккомпанемент джембы, исполняемые ататом В'Инаем, он вспомнил все легенды и эпосы о Гуалок, но знал их катастрофически мало, и эсрим Апра подпевала, впрочем, без особого музыкального слуха.

Постигали искусство танца соблазнения, начатое однажды в степи у костра, чтобы прогнать скуку и поднять настроение. Единственным наблюдателем стал атат В'Инай, он же и настукивал джембой ритм и покатывался со смеху вместе с исполнительницами. Заодно и Люнечка отвлекалась, танцуя. Без Солея в детском расписании важных дневных забот появился огромный пробел, и дочка откровенно маялась: в одиночку ей не игралось, а женскую компанию она считала неподходящей.

— Нет! Ты делаешь плохо! — топнула она ногой и смяла поделку. Потому что, видите ли, Эммалиэ неправильно сложила веер из бумаги.

Строгость и суровость в воспитании, наоборот, распаляли Люнечкино упрямство. Из-за перепадов настроения она стала плаксивой и обижалась по любому поводу. Потому что тосковала без веселых посиделок вечерами у костра. Потому что, как и Айями, оказалась брошенной мужчиной, предпочетшим ей секреты пустыни Гуалок.

Атат Н'Омир участия в досуге не принимал, при нем женщины брались за рукоделие: шили, вязали, плели, а дочка играла с принцессой Динь-дон. Кукла поистрепалась в походных условиях: румяные щеки, яркие губы и бровки дугой истерлись, загнутые ресницы поредели, а наряды вылиняли от частых стирок. Но на предложение Эммалиэ о совместном пошиве кукольных обновок дочка отвечала категорическим отказом. Из упрямства, вдобавок скрестив руки на груди и демонстративно отвернувшись. Потому что авторитет Солея непререкаем, и его не переплюнет никто, даже баба Эмма.

— Да уж, — покачала та головой. — Как с ней управляться, ума не приложу.

Айями тяжко вздыхала. Кризис младшего дошкольного возраста — вот как называются вспышки детской строптивости.

Оба сагриба держали оружие при себе. Атат Н'Омир носил скимитары в ножнах, атат В'Инай не разлучался с тонфами, которые оснастил острыми лезвиями. Атат Н'Омир усаживался так, чтобы просматривались входы и выходы, и он мог с легкостью перегородить дорогу незваному гостю. Молчание сагриба по-прежнему тяготило, но Айями свыклась и научилась не обращать внимания на безмолвную фигуру и на пристальный взгляд, который чувствовала, даже отвернувшись.

Изучали специи и пряности из драгоценного чемоданчика, чем несказанно порадовали эсрим Апру. По сути, амидарейкам не было нужды разбираться в названии и назначении приправ, непривыкшие рецепторы мгновенно отмирали, почуяв кушанья, обильно сдобренные пахучими и острыми добавками. Но, во-первых, свободного времени, которое нечем занять, хоть поварешкой хлебай, во-вторых, нянюшка заверила, что не все приправы остры, многие обладают специфическим вкусом и ароматом и применяются в сладких блюдах и при выпечке. И, в-третьих, захотелось удивить Веча знанием тонкостей даганского быта.

— Неуч запросто перепутает куркуму с горчицей, но у них разный цвет и запах. Их по-разному употребляют в пищу, — объясняла эсрим Апра, встряхивая баночки с приправами.

Айями рассматривала на просвет склянки с мускатным орехом, гвоздикой, корицей, розмарином, тимьяном, кардамоном... Что-то с опаской нюхала, что-то пробовала на кончике пальца. От обилия информации голова шла кругом, но обучение неожиданно оказалось увлекательным.

— Вечером напечем лепешек с зирой и кориандром, — пообещала эсрим Апра.

Атат В'Инай со скуки отревизировал внедорожники. Он с большим интересом слушал истории о жизни в Амидарее. Поначалу Айями растерялась:

— О чем мне рассказывать?

— Обо всем. О вашей стране. О вашем городе. О вашей семье и о друзьях. О ваших законах.

— И о наших праздниках? — спросила она лукаво.

— И о них, — кивнул атат В'Инай серьезно.

Эсрим Апра сердилась в такие моменты, по ее мнению, байки об исчезнувшей стране были пустой тратой времени. Лучше бы амидарейки интересовались особенностями устройства Даганнии, и то больше пользы. Зато на Айями нападало упрямство не хуже, чем на дочку, и она, демонстративно не замечая брюзжания нянюшки, рассказывала обо всем, интересном атату В'Инаю. После таких рассказов щипало в глазах, и охватывала щемящая тоска по прошлому, оставшемуся далеко за Полиамскими горами, и не вернуть его, и не прожить заново. А хотелось до одури, хоть плачь. Остро ощущалась неуверенность в будущем, и накатывал страх: а ну как не получится выцарапать свободу у даганских судей. Тогда все усилия пойдут прахом. Рассудком Айями понимала: бессмысленно цепляться за прошлое, нужно идти вперед и биться за будущее, не жалея сил. Но сердцем противилась, отказываясь забывать об Амидарее. Но и с эсрим Апрой старалась не обострять отношений. В маленькой компании только разногласий и не хватало. И потому с учтивой вежливостью расспрашивала о том, что нянюшка вызнала от новоприобретенных товарок из поселения.

— Местные дети посещают школу?

— Здесь одна школа — Гуалок. Мальчишки сызмальства учатся ходить в пустыню с отцами и братьями, — пояснила нянюшка.

— А девочки?

— Ишь что удумала: в школу! Забивать голову ненужностями. Разве они в жизни пригодятся? Уж точно не научат, как стать хорошей хозяйкой.

Айями не стала спорить о необходимости образования. Все равно не удастся переубедить, и каждый останется при своем мнении плюс добавится взаимное раздражение и недовольство друг другом.

— Какие клановые знаки выбирают местные юноши?

— Ээ, народ тут живет по старым заветам. Общим племенем. Захочет отрок примкнуть к какому-нибудь клану — отправляется в большой мир.

Вот как, оказывается. Здесь — пустыня на отшибе континента, а там — большой мир. Но туда уезжают единицы, потому как Гуалок спаивает людей, тут живущих, крепче дружного клана. Поэтому клановые знаки набиты у даганнов, приехавших к пустыне в сознательном возрасте и прикипевших душою к бескрайним пескам, как, например, атат К'Ерик или оценщик самоцветов атат П'Умах, но последний уехал из родного церкаля полвека тому назад и с жадностью расспрашивает каждого нового встречного, не слыхал ли тот, как обстоят дела у Дневных сов.

Искатели возвращались в лагерь ближе к закату и привозили добычу, бывало, горсть, а бывало, один-два камушка. Женщины увлеченно перебирали "росинки" разной окраски и разнообразной огранки, сотворенной природой, разной степени замутненности и чистоты кристаллов. Поначалу их разноцветье приводило в неописуемый восторг, не зря говорят, что женщины как сороки любят все блестящее и яркое. Со временем новизна потускнела, и пыл поугас. Ничего необычного, разве что вместо денег мужчины зарабатывают самоцветы, хотя такой заработок нестабилен и напрямую зависит от удачливости.

— Это бирюза, это агат. А вот это изумруд. Мелкотня, — отмахивался Айрамир.

Он быстро научился распознавать, кто есть кто в мире камней. "Росинки" действительно не могли похвастаться большими размерами, но и того хватало, чтобы оплачивать аренду верблюдов атата К'Ерика, не считая прочих покупок по мелочи. И только то.

Но Веч не унывал.

— Мы идем ровно, не проходит ни дня без добытой "росы". Это хороший результат для новичков, притом, что не было бурь. После них находят немало редкостных камней.

— У меня ноги колесом от бесконечной езды, — пожаловался как-то Айрамир и пригрозил верблюду, жующему жвачку на привязи. — Уу, скотина.

Солей возвращался из пустыни в оживленном настроении, хотя и уставшим. Он приноровился выдерживать долгий день на солцепеке, и воодушевление, с коим поглядывал по утрам на гребни далеких барханов, казалось Айями неестественным, как будто человек держится из последних сил, пытаясь дотянуться до цели, прежде чем упасть замертво. Она перелистывала альбом, который Солей умудрялся пополнять день ото дня. Неужели рисовал ночами?

Его наброски озадачивали. Например, наполовину засыпанный скелет неизвестного животного. Выбеленная ветрами и солнцем позвоночная ось, словно жердь, соединяла вереницу гигантских реберных костей, воткнутых остриями глубоко в песок. И рядом крохотная фигурка — не Айрамира ли? — с разведенными в обе стороны руками.

— Ого, — выдавила потрясенно Айями. Неужели бывает такое?

— Представляете, увидели позавчера, — поспешил поделиться Солей. — Остается гадать, сколько лет этим костям, и как выглядело существо при жизни, черепа-то нет. И предполагать, издохло ли оно своей смертью или было съедено кем-то, кто гораздо больше.

— Будет тебе, не пугай женщин, — прервал Веч.

— А вчера, я больше чем уверен, мы шли тем же путем, а кости исчезли.

— Как так? — Глаза Айями округлились.

— Сам не пойму, — развел руками Солей. И если чудовищный хребет с ребрами, пропавший за ночь, показался Айями дикостью, лишенной логичного объяснения, то у Солея, как и у его напарников необычные находки не вызывали удивления. Привычное дело, ну да.

Надо признать, несмотря на немалый опыт Веча по выживанию в походно-полевых условиях, пустыня его путала, смешивала направления, он мог плутать часами, сверяясь с примитивными, но надежными приспособлениями для определения сторон света, о чем и поделился горестно вечером за ужином. Зато у Солея оказалось невероятное чутье, он интуитивно угадывал время и направление, безошибочно выводя маленький караван к лагерю.

— Мне кажется, я знаю, почему Гуалок меня не принимает. Потому что я женат, — сказал однажды муж перед сном.

— И? — удивилась Айями.

— Она ревнует.

— Тебя ко мне?! — Брови Айями поползли вверх.

— Ну да. Она, как и ты, собственница.

Ничего себе умозаключение, — растерялась Айями. Хотя он прав. Амидарейки не делятся своими мужчинами с соперницами. О чем говорил Веч, клянясь песочной тетке в верности? "Я навеки твой жених". Клятва, какую веками произносят джагары, прося пустыню о милости. Набор слов, превратившийся в клише. Неужели кто-то в них верит?

Как бы там ни было, в тот вечер муж ограничился поцелуем на ночь и отвернулся, пояснив:

— Надо выспаться.

Серьезно? — опешила Айями. Посмотрела с недоумением на скалящуюся морду нарисованного барса. Ну ладно, любезный супруг, возражать не стану.

Неизвестно, повлияла ли его вера в то, что воздержание возымеет силу, но на следующий вечер произошел переломный момент. Обычно женщины начинали выглядывать знакомые силуэты в пустыне чуть ли не за час до означенного времени, и потому появление искателей не явилось неожиданностью. Зато встревожило странное выражение лиц и гнетущее молчание, с коим троица слезла с верблюдов.

— Что случилось? — схватилась за сердце Айями.

— Нашли, — сказал Айрамир убито и вдруг возопил: — Мы его нашли!

Он начал выплясывать невообразимый танец, а Веч достал из сумки, укрепленной на поясе, голубоватый прозрачный камень вполовину ладони.

— То-паз! То-паз! — разошелся Айрамир, и женщины невольно заулыбались, заражаясь атмосферой взбудораженности. А Айями растерялась. Не то чтобы она сомневалась, что нужный камень удастся когда-нибудь найти. Она не ожидала, что камень найдется сегодня.

— Тот самый?

— Тот самый, — подтвердил муж.

Значит, миссия выполнена. Можно собирать вещи, загружать машины и отправляться в Дижабад.

Но не всё оказалось так просто и быстро.

— Камень нашел он. Не я, — Айрамир показал на мужа, когда возбуждение от находки наконец-то пошло на убыль. — А я поклялся, что лично раздобуду камень и найму самого лучшего адвоката для нас, амидарейцев. Так вот, пока не исполню клятву, отсюда не стронусь.

Айями посмотрела беспомощно на мужа.

— Надо подумать, — ответил тот.

Камень оказался великолепен, что признал оценщик — атат П'Умах из Дневных сов, сгорбленный старик с длинной белой бородой, однако, не растерявший живости ума. Он осмотрел находку через сильнейшие линзы и подтвердил чистоту кристалла.

Топазом любовались все, разглядывая под разными углами в лучах солнца. Неровные острые грани, делавшие камень похожим на осколок породы, не умаляли его ценности. Лишь Люнечка не прониклась значимостью события. Подержала красивую штучку, похожую на толстое цветное стеклышко, и отдала Солею.

Остаток вечера Веч задумчиво изучал камень, глядя, как тот играет гранями в свете нибелимового ночника. Поворачивал и так, и эдак, не в силах оторваться от самоцвета.

— Как ты его увидел?

— Не поверишь, в песке. Шли гуськом, вдруг смотрю, сверкает вдалеке на солнце, словно кто-то играется с зеркальцем. Снаружи-то макушка камня торчала. Разгреб песок, а под ним — вот те на, камнище на пол-ладони. Долго не мог поверить, что привалила удача.

Айями переняла из его рук находку. Камень оказался тяжел и прозрачен, без мути и внутренних трещин. Цвет приятен взору, но не заставляет ахать безудержно от потрясения его красотой. Зато после умелой огранки засияет — глаз не оторвать.

— Говорят, Гуалок дарит камни с застывшими внутри насекомыми и ракушками. И лепит "росу", смешивая с песком. Бывает, взбалтывает несколько цветов, и камень получается фантастическим. Затейница, что тут скажешь. Хотела бы такой на шею? С огранкой, в оправе.

Айями не сразу сообразила, что муж обращается к ней.

— Не знаю, — пожала плечами. — Послушай, наверное, пора собираться в дорогу. Ты нашел камень, пора в Дижабад.

— Знаешь, я подумал... — сказал Веч, покусав губу. — Я найду другой. А этот... пойдет в уплату долга.

А ведь он действительно занимал и наверняка немало, готовясь к поездке по стране, — вспомнила Айями. Но ни разу не заикнулся об огромных тратах и не попрекнул женщин, что нужно быть менее расточительными и научиться экономить.

— Ты не говорил о долге. Насколько он велик, и кому ты должен?

— У этого долга нет цены, — пробормотал про себя Веч и добавил громче: — Забудь. Найдем камешек получше и начнем собираться в дорогу.

Обняв Айями, прижал к себе и уснул. Вот те на. Похоже, его целомудрие входит в привычку. А долги — дело святое, их нужно возвращать, — вздохнула Айями, слушая размеренное дыхание мужа.

Назавтра троица опять отправилась в пустыню. И послезавтра. И послепослезавтра.

Каждый новый день приносил россыпи "росы" — чуть меньше, чуть больше, а иногда ничего. Но искателей не расстраивали пустые сумки, и на следующее утро вереница верблюдов, груженных тюками, уходила к горизонту. По настойчивости получали и вознаграждение. Айрамир-таки нашел то, о чем мечтал — темно-вишневый с черным отливом гранат, а Солею улыбнулась удача в виде хризолита.

Казалось бы, радуйся и пакуй баулы в Дижабад.

— Ты посмотри, мой камешек — букашка по сравнению с топазом, который твой нашел, — возмущался Айрамир. — С таким камушком ни один адвокат не захочет с нами связываться. А посему продолжаем поиски.

"Роса" попадалась, но не та, какую бы ему хотелось найти.

— Не бывает самоцветов размером с футбольный мяч, — убеждала Айями. — Твой камень великолепен, куда уж больше?

— Мне лучше знать, — ответил недовольно "братец".

— А ты что думаешь? — обратилась она за поддержкой к мужу.

— Отчего бы не поискать? Время терпит, — поддержал Веч, но не её.

Промолчала Айями, хотя и грыз её червячок недовольства. Хмурилась остаток вечера, поглядывая на напарников, а тем хоть бы хны, увлечены спором.

Пускай Айрамиру не удавалось найти камень, который бы потешил придирчивую душеньку, обменяв добытую "росу", искатели приобрели у атата К'Ерика в пользование буер — легкую четырехколесную конструкцию на раме, управляемую парусом при ветре и двигателем в безветрие. На ней разместились сиденья для искателей и тюки с запасами.

— Кораблик на колесиках! — захлопала в ладоши Люнечка.

Веч покатал амидареек на буере вокруг лагеря. Эсрим Апра замахала руками, категорически отказавшись от демонстрационной поездки:

— Не тыкай мне под нос бесовскую штуку! Не сяду, и не проси. Нет ничего правильнее созданного Триединым, будь то ноги человека или верблюда!

Эммалиэ, уместившись на сиденье, с интересом осматривалась по сторонам.

— Как вам? — поинтересовалась у нее Айями после поездки.

— Необычно. Не трясет, из сиденья не выбрасывает. Не знаю, стоит ли радоваться за наших мальчиков. Боюсь, с чудо-техникой они начнут уходить всё дальше и дальше.

— И я боюсь, — вздохнула Айями.

— Вот это я понимаю — корабль пустыни. Устойчивый, разборный, с полным приводом, — сказал Айрамир, любовно поглаживая раму буера. — Не то, что верблюды. Вонючие, вреднючие и медленные как черепахи. Тьфу.

— Мне бы твой оптимизм, — сказал Веч, окинув хозяйственным взором приобретение. — Думаю, по плотному песку колеса пройдут хорошо, а в рыхлом могут увязнуть.

— Вот и проверим. Подтолкнем и вытянем, что ему сделается? — парировал весело Айрамир. — Как мы его назовем? "Летящий по дюнам"! Или "Победитель ветра". Ну как?

— Никак. Буер и есть, — вставила Айями поспешно.

Пусть останется безымянным, — решила она. К имени легко привязаться и нелегко отпустить. Чем сильнее сожаление, тем тяжелее расставание.

Айрамир, уловив раздражение в ее голосе, не стал спорить. И муж промолчал, почуяв, что Айями сейчас не в том настроении, чтобы весело трещать, придумывая подходящее имя "кораблику".

Солея мало заботило, как выгоднее ходить в пустыню: на верблюдах или на буере. Иногда Айями казалось, он ушел бы пешком, если бы не обязательства перед напарниками. И самое страшное, захотел бы вернуться? Если бы Айями не успела узнать его характер в долгой дороге из предгорий до песков, она бы списала отрешенность и мечтательное выражение лица на влюбленность. Но в кого? Уж наверняка не в местных девушек.

— Дядя Солей устал, дай ему отдохнуть, — отгоняла она дочку, крутившуюся возле своего кумира.

Но Люнечка не желала внимать уговорам, кое-как Эммалиэ ее убедила, что у мужчин тяжелая каждодневная работа, требующая отдыха, иначе от перегрузок можно заболеть.

— Но ведь работа — не навсегда? — спросила с надеждой дочка.

— Конечно, — заверила Эммалиэ. — А пока нужно потерпеть. Смотри, никто из нас — ни мама, ни я, ни эсрим Апра — не капризничает. Потому что понимаем, как важна работа.

— Я тоже понимаю, — повелась Люнечка на доверительный тон.

— Вот и славно. Я знала, что ты умна не по годам. Пойдем, поможешь мне с делами, — сказала Эммалиэ, незаметно подмигнув Айями.

Несмотря на скептицизм, Веч поглядывал на приобретенный буер с плохо скрываемым нетерпением. А по вечерам перед сном подолгу рассматривал чудо-топаз, изучая каждую щербинку, каждый скол, и блики от изломанных граней камня отсвечивали в его глазах.

По возвращению в лагерь он успевал расспросить женщин, как прошел день, не случалось ли конфликтов и иных событий, достойных внимания. О том же беседовал и с сагрибами, неизменно напоминая, что нельзя расслабляться, что кажущееся спокойствие в этих местах может быть обманчивым. Определенно муж говорил об этом, Айями видела, как он беседовал вполголоса, уединившись с ататом Н'Омиром, и тот кивал с каменным выражением лица.

16.3

Успехи искателей, видимо, впечатлили атата К'Ерика, и по своим связям он раздобыл в пользование ту самую заветную карту джагаров, о которой упоминал муж, конечно же, не по доброте душевной. Потрепанную, пошарканную, склеенную в нескольких местах, переходившую от одного владельца к другому. На обороте карты были различимы имена джагаров, её составлявших, точнее, вносивших важные дополнения на пожелтевшую от времени бумагу.

Принесли все лампы, имевшиеся в наличии, чтобы разглядеть выцветшие надписи, и Веч с великой осторожностью развернул карту на полу трапезного шатра.

— Наш лагерь находится тут, возле поселения, — показал на точку с краю бумажного полотнища.

— Ого, — воскликнул Солей.

Воскликнула и Айями, не сдержавшись.

Потому как истинные размеры Гуалок потрясали. Широкой полосой, опоясавшей обитаемый край пустыни, проходили пометки, нанесенные, видимо, чернилами. Скопления скал, значки, стрелки, крестики... То, что видели глаза джагаров перед тем, как руки занесли увиденное на карту. Широка полоса, исхоженная охотниками за "росой", но еще шире нетронутая чернилами сердцевина Гуалок. Никто туда не доходил, никто оттуда не возвращался. Что происходит в глубине пустыни, ведомо лишь ей.

— Я узнаю! Смотрите, вот скалы, которые мы видели вчера. Похожи очертаниями на медведя. А здесь ты нашел самый первый сапфир, помнишь? — оживился Солей.

— Каменные острова. Они являются ориентирами, — пояснил Веч.

— Вот это да, — выдохнул Айрамир. — Выходит, мы топчемся на месте. У края. Новички, епта.

— Почему другие острова прорисованы нечетко? — осмелилась спросить Айями, на нее накатила робость от масштабов увиденного.

— Потому что они "плавают". То появляются, то исчезают. Ветры заносят их песками, ветры же являют на свет божий. После бурь там, должно быть, раздолье для джагаров, — потер руки Веч.

— Вот и кости, о которых я говорил, помните? — обратился Солей к Айями. — Они тоже "плавают", смотрите, значок прорисован пунктиром.

Ну, спасибо, успокоил, — одарила его Айями убийственным взглядом. Но Солей не заметил, склонившись над картой.

— Что означают стрелочки? И рябь вот здесь и здесь, — ткнула она пальцем в значки.

— Течения. Болота, — пояснил муж менее уверенно.

— Не боись, Айка, туда мы не заберемся. Не сможем, — заверил Айрамир. — Посмотри, всё это время мы шлялись около лагеря. До болот нам вовек не дойти, даже на буере. Да и потопим всё наше добро сглупа.

— Болота. В пустыне, — уточнила Айями, посмотрев на него как на умалишенного.

— Ну да, — подтвердил Веч. — По-умному зыбучие пески.

— Если кто-то нанес эти знаки на карту, значит, он дошел. И до островов. И до болот, — озвучил задумчиво Солей, и искатели переглянулись, видно, осенила их одинаковая мысль. А Айями чуть не взвыла в голос. Всё, нанесенное на карту, писано судьбами людей, побывавших в тех местах. Жизнями джагаров писано. В том числе, и зыбучие пески. И думать боязно, при каких обстоятельствах неизвестный охотник за "росой" нанес значок ряби на карту.

— Уж теперь мы попрем! Ох, и заживем! — воскликнул Айрамир. — Смотрите, возле крестика нарисована фляжка. Это оазис. В пустыне!

— Хрупкая карта. Нельзя ее брать с собой. Если изнахратим, вовек не расплатимся с К'Ериком, — потер муж подбородок. — Придется ходить в пустыню по памяти.

— Я скопирую. Перерисую, — вызвался Солей. — Понадобится бумага. А потом из кусочков склеим общую карту.

— Будет тебе бумага. Сегодня же, — пообещал Веч.

— Почему здесь пусто? — показала Айями на центр карты. Туда, где нетронутостью выделялась сердцевина Гуалок.

— Сама посуди, до тех мест — не один день пути. Быть может, месяц туда и столько же обратно. Нужно взять с собой немерено провизии и воды, плюс теплые вещи и укрытие для ночевок в пустыне. Ни один верблюд не справится с такой поклажей, не считая человека на своем горбу. И сам не выдержит без воды и пищи. И потом, на нашей карте, вероятнее всего, указаны не все отметки, а в других картах, возможно, они есть. Нет двух одинаковых карт, потому что их заполняли разные джагары, ходившие разными тропами, если, конечно, слово "тропа" уместно в пустыне. Если центр карты пуст, это не означает, что там никто не побывал.

— Я боюсь. За вас боюсь. Вдруг там опасно? — сказала Айями, подразумевая глубину. Сердцевину пустыни.

— Не более чем здесь, — фыркнул Веч. — Далеко, вот и всё. А так — тот же песок, те же скалы, то же небо и солнце. И вот еще что. С картой мы сможем отправиться в пустыню в ночь.

Надо ли говорить, что его предложение было встречено дружными мужскими возгласами: "О, даа!" и обреченным женским: "О, нет".

Странное место эта пустыня. Почему она не любит женщин? Айями с опаской сделала шаг, второй, словно в воду с берега ступила. Ничего не произошло. Не разверзлись пески, не ударила молния с небес, не поднялся ветер. Пешком, конечно, ходить неудобно, ноги вязнут, и вскоре одолевает усталость. Без верблюда в пустыне и делать нечего. Днем песок раскален, ночами холоден, но в махси ходить комфортно, и не чувствуется разница температур.

Айями побродила вдоль "бережка" под наблюдением атата Н'Омира, застывшего у входа в трапезный шатер, и позже рассказала нянюшке о своей смелости.

— Э, никак испугалась ты рассердить Гуалок. Не бойся, не утащит тебя песчаный червь, ее преданный пес. Женщины могут ходить по пустыне, но плутают и теряют дорогу к дому. Не показывает им Гуалок свои богатства и насылает лишения: то ядовитая змея укусит, то фляжка прохудится, и вода вытечет, то верблюд падет замертво. Оттого и нет женщин среди джагаров, хоть каждый день преподноси богатые дары — не примет.

— В пустыне обитают песчаные черви? — спросила с дрожью в голосе Айями.

— Не в пустыне, а в легендах. Жирные, прожорливые и слепые. В земле, под песками, роют ходы и иногда выбираются на поверхность.

— Их кто-нибудь видел?

— Слыхала я про них от бабки, а та — от своей бабки. А тот, кто воочию видел, помер давным-давно. Червяки ж не комары, чтобы виться возле всякого, кто забрел в пустыню.

Айями могли бы успокоить слова даганской нянюшки, если бы она не пролистывала время от времени альбом Солея с рисунками, пополнявшийся после каждого похода в пустыню. Гуалок приоткрывала своим избранникам тайны, скрывавшиеся в песках, чтобы затем их спрятать. Завлекала, кокетничая, словно ясна девица. В карандашных набросках Айями видела руины строений — остовы стен и арочных проемов причудливой формы с затейливым орнаментом и вязью символов на незнакомом языке.

— Вот здесь мы и нашли древние развалюхи, — показал муж свежую отметку, сделанную им на карте, скопированной Солеем. — Только вот беда, позавчера они исчезли. Кругом песок, и ни следа от стен.

— Наверное, под барханом спрятались.

— Возможно, их засыпало песком. Зато мы успели набрать приличную горсть камешков, — продемонстрировал Веч ладонь ковшиком.

— Да, вам повезло, — признала Айями и поинтересовалась у Эммалиэ, дав посмотреть альбом с рисунками: — Как вам?

— Необычно. Мир пустыни глазами художника. Что-то завораживает, что-то пугает.

Пугало, без сомнений. Сад из засохших деревьев, переплетшихся уродливыми голыми ветвями, скалы невообразимой формы, образованной эрозией ветра, окаменевшие отпечатки огромных лап, монетки странной формы с полустертыми профилями на аверсе — все это кропотливо зарисовывал Солей с любознательностью первооткрывателя чудес на краю света.

— Поговорите, пожалуйста, с Айрамиром. С Солеем, в конце концов, у него больше рассудительности и здравомыслия. Мы не можем вечно оставаться возле пустыни, у нас непочатый ворох дел. Веч нашел подходящий камень для викхара, нужно отправляться в путь, а с долгами как-нибудь уладим. Я пыталась их уговорить, но они не слушают. Точнее, слушают, кивают и делают по-своему, — поделилась наболевшим Айями.

И Эммалиэ, согласившись с её доводами, уговаривала и убеждала обоих и каждого. Как ни странно, начинающие джагары не спорили и не доказывали свою правоту с пеной у рта. Они соглашались. И их умиротворенность пугала Айями гораздо больше тревожных рисунков и близкого соседства с коварной пустыней.

"Да, — говорил Айрамир, — я понимаю ваше беспокойство. Потерпите денек или два, в крайнем случае, до конца недели. Попытаем напоследок счастья и обязательно поедем в этот... как его... Дижабад".

"Айрам прав, — отвечал Солей. — Лишняя пара дней не сделает погоды, зато нам повезет, и мы найдем отличный камень. Алмаз или изумруд. Самый лучший. Представьте, лежит на песочке и ждет своего часа, то есть, нас".

Отсвет одержимости виделся Айями в их глазах и в речах.

Да и Веч недалеко ушел от напарников.

Странное это место — пустыня. Днем тут царит пекло, но жар сухой, и сердце приноровилось прогонять кровь, правда, бьется чаще. Зато ночи холодны, и приходится обогревать шатры жаровнями. Обжигающий зной быстро идет на убыль, но Айями научилась подмечать момент, когда солнце спускается к горизонту, и температура начинает понижаться. Зато в пустыне гораздо морознее. Как сказал Веч, там сухая зима. Студёно. Коченеют пальцы, и пар изо рта покрывает брови инеем. Поэтому к тюкам добавился еще один — с теплой одеждой для каждого из искателей, чтобы не околеть ночью. И мешок с углем для обогрева палатки.

Поначалу Айями, поняв, что муж не шутит о вылазках в ночь, схватилась за его рукав.

— Нет! Нет! Ты говорил, вы будете ходить днем!

— Айю, ты что? Не на смерть же нас провожаешь. — Веч расцепил ее пальцы. — Здесь все так живут. На день в пустыню уходят зеленые новички, а у нас теперь есть карта, не тяп-ляп. Не волнуйся. Ночью не замерзнем, от голода и жажды не умрем, от диких зверей защитимся, хотя я никого страшнее варана не видел, да и тот смылся, нас завидев.

— Вдруг поднимется ветер? Сдует палатку и буер, как вернетесь назад? Вдруг окоченеете и отморозите руки-ноги?

— Разве мы похожи на желторотых салаг? У нас всё продумано, да, малой?

— А то, — подхватил Айрамир. — Научены, как и что. Не пропадем. В конце концов, пора попробовать.

— Слушай, Айю, мы сходим в ночь. На пару километров. Встанем у этого острова, — показал муж на скопление неровных овалов на карте Солея. — Оттуда до лагеря рукой подать. Пусть потеряем буер и поклажу, в любом случае сможем вернуться пешком. Успокоилась?

Не успокоилась, конечно, но кого это волнует? Уж точно не Веча. Он мыслями уже не с ней, а с другой. С прекрасной Гуалок.

Странное это место — пустыня. Тут дуют разные ветра. Одни поселяют в сердце безотчетную тревогу, другие — страх. Одни с притворной робостью подлизываются, перебрасываясь песчинками, другие в злой ярости взметают тучи песка, заслоняющие солнце, и загоняют людей в укрытия. Одни несут с собой промозглый холод, другие — раскаленные потоки воздуха.

Как-то днем повеяло со стороны пустыни — дразняще, волнуя кровь. По ногам вилась песчаная поземка. Айями, выбравшись из шатра, привычно вглядывалась вдаль и вдруг явственно ощутила морось на лице и солоноватый привкус на губах, как если бы стояла на берегу моря, а к ногам накатывали волны. Как в одном довоенном фильме. Не хватало крика чаек, но их заменил клекот птиц, круживших в небе. Символично. Теперь только и остается ждать на берегу возвращения "моряков" из дальнего "плавания".

Однажды порывы ветра донесли до слуха далекий стук барабана. Тот бил размеренно и монотонно, возвращая беспокойному сердцу давно позабытое умиротворение.

— Это бубен, — пояснила вездесущая эсрим Апра. — Выше — становище камов. Хочу наведаться туда, как прояснится небо, и наладится погода.

— И я не прочь, — оживилась Айями.

С некоторых пор заточение в лагере, не считая вылазок за водой, стало тяготить однообразием. Хотя, казалось бы, день тянется за днем, и нет ничего нового в их смене, все же в одинаковости имелась разница. Солнце светило по-разному: тускло — из-за пыли, не успевшей осесть после недавнего ветра, или ярко — на девственно чистом небе без единого облачка. За ночь песчаные дюны подползали к порогу шатра в попытке разведать и подглядеть за людьми, либо, наоборот, отступали назад.

Странное это место — пустыня. И люди здесь странные в своей нелюбезности. Каждый сам по себе и не спешит завязывать дружеские связи. Казалось бы, радуйся, что ты никому не нужен на краю света, и у сагрибов нет повода воспользоваться оружием по назначению. Но одни и те же лица день ото дня, одна и та же обстановка, один и тот же скудный пейзаж окрест незаметно подтачивали нервы. А Веч, в те недолгие моменты, когда находился рядом, витал мыслями в другом месте и свято следовал своему убеждению: не давать Гуалок повода усомниться в его верности.

Пустыня проверяла на прочность и смирение: а ну, как неженки испугаются трудностей и убегут в большой мир, сверкая пятками. А вот дуля тебе, не убежали. И привыкли к песку, проникающему в мельчайшие щели, как к неизбежности. Он набивался в волосы, скрипел на зубах, норовил забраться под одежду и в обувь, натирая кожу, протискивался в шатры, задувался внутрь машин. И к дефициту воды привыкли. Готовили с ее малым количеством: пекли лепешки, тушили хашалам, заваривали цветки местного растения, отбивавшие жажду, и рассасывали дольки вяленых фруктов. И, к повышенному потоотделению привыкнув, давно перестали морщить носы. Ночами Айями снилось, как она принимает ванну или стоит под душем и намыливает кожу до блаженного скрипа. В действительности же приходилось обтираться влажной тряпицей, экономя воду.

В один прекрасный день атат В'Инай, поначалу ходивший с волосами, скрученными в пучок, решительно отрезал роскошную шевелюру, а Веч, вернувшись вечером из пустыни, удивленно хмыкнул, но по просьбе молодого сагриба обрил его под корень.

— Жалко, у вас были красивые волосы, — протянула расстроенно Айями.

— Волосы — не зубы. Отрастут, — ответил атат В'Инай, поглаживая лысую макушку, и повертел головой, привыкая к ощущению легкости.

— И мне отстриги волосы покороче, и Люне, — попросила Айями. — Ужасно боюсь завшиветь.

Эммалиэ, не долго думая, тоже согласилась обкорнать себя, и вскоре амидарейки щеголяли короткими стрижками. А Люнечкины волосенки, укоротившись, стали виться умилительными кудряшками.

Зато эсрим Апра заупрямилась, решив оставить косу.

— Где видано, чтобы женщина шастала мужиком? Хорошая коса — гордость для женщины, и мыть ее не надобно. Заплести потуже, пошоркать песком и калить на солнце, ни одна вошь не заведется. Здесь все так делают.

Тут уж Айями не смолчала.

— Так и быть, делайте, как хотите, но мы, при всем уважении, если потребуется, переберемся в отдельный шатер. Даже в войну, уж как было туго в городе с водой, а никакую заразу не подхватили.

Поджала эсрим Апра губы, видно, уязвили ее слова чужеземки, застыдили в нечистоплотности. Обиделась и молчала до позднего вечера. Но, надо отдать ей должное, не стала делиться обидою с сынкой. А Айями маялась, не зная, куда себя деть от неловкости, считай, задела резким словом уважаемую женщину, нянюшку мужа. Наконец, не выдержала:

— Простите за категоричность. Мы думаем и делаем по-нашему, по-амидарейски, но и к даганским мудростям прислушиваемся и стараемся подстраивать под них нашу жизнь. К сожалению, получается не сразу и небыстро, оттого и возникают недопонимания.

Вряд ли эсрим Апра уловила смысл мудреной речи, но поняла по интонации. И согласилась на примирение.

— Помяни мое слово, еще пожалеешь, что себя состригла, — сказала наставительно. — Местные девки бегают с косищами до пят и не переживают.

— Куда нам до них, — выдохнула с облегчением Айями.

С каждой новой вылазкой в пустыню амидарейцы неуловимо менялись — характерами, замашками. Становились закаленнее, с задубевшей кожей, с твердой рукой и со сталью во взгляде. Да и повадки Веча изменились. Между ними тремя установилась особая связь, при которой каждый понимает с полуслова, заканчивает недосказанное и вовремя прерывает, когда язык чешется ляпнуть лишнего. Что-то происходило в песках, о чем они не договаривали, боясь растревожить женщин. И на все расспросы отмахивались, отвечая примерно так:

— Айка, ну, что там может быть интересного? Песок. Солнце. Солнце. Песок. Иногда ветер и тучки. Скучно и тоскливо. Не боись, мы всех злодеев победим.

Затем следовала демонстрация бицепсов на каждой руке.

Издевается, не иначе.

Айрамир научился управлять буером. Он споро убирал и ставил парус, и умело его поворачивал, подставляя ветру. Солей ориентировался по карте с закрытыми глазами и наносил на нее пройденные маршруты. Но карту, рисованную им с тщательной кропотливостью, единожды склеив, больше не раскладывали на полу трапезного шатра для всеобщего обозрения.

— Покажи, куда вы ходите и далеко ли забрались в пустыню, — попросила как-то Айями.

— Рядом ходим, далеко не суёмся, — увильнул Веч. — Да ты и не поймешь, у Сола своя система значков.

Обиделась Айями: неужели она не сообразит, что нарисовано на карте?

— Ладно, как-нибудь покажу при случае, — пошел на примирение муж.

И его "как-нибудь" откладывалось и откладывалось. То забудет о своем обещании, то случай оказывается неподходящим.

Однажды, не успев вернуться из очередной вылазки, Веч сказал, смотря на алый закат и на кайму вокруг светила:

— Приближается буря. Наша буря. Солнце в трауре. Нужно выезжать не позднее чем через час. С картой и удачей все камни будут наши. И еще, Айю, нам придется уехать на два дня или на три. Или дольше.

Она ахнула, опустившись ослабевшими ногами на стульчик.

— Нет, не пущу. Эсрим Апра, скажите им, это верная смерть!

— Посмотри, Айю, — муж протянул бинокль и показал туда, где вдалеке устремились вглубь пустыни крошечные точки верблюжьих караванов и паруса различных расцветок. — Уходят все, а мы отстаем.

— Не дрейфь, Айка, — отозвался беспечно Айрамир. — Не прощу себе, если мы упустим свой шанс. Буря, какой еще не бывало! Айда паковаться.

Плечи Айями поникли, спина ссутулилась. Неужели "братцу" наплевать на тревогу и страхи женщин? Как и мужу с Солеем.

— Вы ж только вернулись. Не поужинали толком, не отдохнули, — произнесла убито Эммалиэ.

— Под звездным небом домчимся на раз-два до базовой точки, встанем до начала бури, там и отдохнем. Она придет часа в три-четыре утра, — утешил Веч. — Поторапливайтесь, нужно закрепить машины и проверить прочность шатров.

— Небо чисто, вдруг ты ошибся?

— Не я один, — показал муж кивком в сторону более расторопных конкурентов.

Словно лучи, устремленные к края к центру, удалялись они в пустыню — кто-то быстрее, кто-то медленнее. Бесконечное множество лучей. Айями и не подозревала, сколько джагаров лелеет мечту разбогатеть и найти особенный, волшебный камень.

После лихорадочных сборов и проверки уложенных тюков женщины вышли провожать искателей, кутаясь и выдыхая облачка пара.

— Ветра нет. Полный штиль. Верный признак знатной непогоды, — сказал Веч, проверив, надежно ли убрана мачта и сложен парус. — Пойдем на топливе.

— А почему другие джагары пошли под парусами?

— Для рисовательства, — хмыкнул муж. — Поют гимн предстоящей пирушке.

Кому пирушка, а кому ночи без сна и беспокойные дни в ожидании.

Без голубого полотнища буер, удалявшийся от лагеря, смотрелся сиротливо. Обогнул дюну и, взобравшись на пологий гребень, исчез из глаз. Ушел прямым курсом в грозовой фронт, наступавший из сердцевины прекрасной Гуалок.

Сумасшествие, не иначе, — потерла виски Айями. И без бури жилось прекрасно, разве плохую "росу" добывали искатели? Так ведь нет, зудится у них в одном месте, подгоняет, лишая покоя.

Как и предсказал Веч, буря началась под утро. Встрепенулась ткань шатра и замерла. Вздрогнула повторно и вдруг забилась мелкой дрожью. Снаружи загудело, завыло, засвистело. Хорошо, что жилища укреплены намертво, их и с места не сдвинешь. После того, как муж стал уходить в ночь в пустыню, Айями перебралась в "женский" шатер. Вчетвером, конечно, тесновато, зато спокойнее. Буря не разбудила дочку, скидывавшую с себя одеяло во сне, не разбудила нянюшку, спавшую со всеми "удобствами", на которые однажды пожаловалась Эммалиэ. Покряхтев, эсрим Апра перевернулась на другой бок, пробормотала неразборчиво и снова захрапела. Зато амидарейки не сомкнули глаз. Нащупали в темноте руки друг друга и так и держались, вслушиваясь в звуки снаружи. Ткань шатра мелко вздрагивала, но ни одна песчинка не забралась внутрь, и Айями похвалила скрупулезный подход мужа к установке жилища.

— Ледяной, — сказала Эммалиэ шепотом, дотянувшись до потолка. Значит, с бурей пришел холодный ветер. А снаружи несет вахту атат Н'Омир. Должно быть, он превратился в замороженную статую, не успев укрыться в спасительном тепле своего шатра. Уж если на "берегу" происходит светопреставление, что творится в пустыне, куда ушли десятки, если не сотни таких же одержимых, как Веч и амидарейцы?

Буря длилась весь день, и женщины не рисковали высовывать носы наружу. Спасибо мужу, перед отъездом он посоветовал взять в шатер воды и лепешек для перекуса. Как знал, что непогода затянется. Айями напрягала слух, проверяя, стих ли вой и гул. Люнечка поначалу хныкала, капризничая: хочу на солнышко, и вы мне не указ, но после сказки Эммалиэ о чудище, пришедшем из пустыни, затихла и охоту к непослушанию подрастеряла.

Ближе к вечеру полог шатра заходил ходуном.

— Живые? — спросил глухой голос атата В'Иная. — Выходите, буря миновала. И оденьтесь теплее.

Щурясь, Айями выбралась наружу и закашлялась от свежего воздуха, опалившего легкие. Небо успело очиститься от пыльной взвези, и оранжевый круг солнца висел в торжественном безмолвии у горизонта. Пейзаж изменился до неузнаваемости. С наветренной стороны надуло огромные горы песка, появились крутые барханы там, где их не было.

Атат В'Инай встретил в ватной куртке, пимах и в варежках, с защитными очками, сдвинутыми к макушке.

— Вот это да! Я думал, она не прекратится до следующего утра. Эсрим Айю, вход в ваш шатер придется откапывать. И в машинах песка по крышу.

— Значит, нам будет, чем заняться, — с нарочитой веселостью ответила Айями.

Нельзя показывать страх перед мощью соперницы, перед её превосходством. Остается ждать и молиться. Триединому, святым, бесам, духам. Кому угодно, лишь бы ушедшие в бурю вернулись живыми и невредимыми.

— Понимаете, они похожи на хомячков из зоологического уголка в нашей школе, бегавших в колесе, — поделилась Айями размышлениями. — Не спорю, крутятся, добывают и расходуют добытое на разные нужды. Но как таковой, прибыли нет. Тот камень, что нашел Веч, в расчет не беру. Он надеется отдать его в уплату долга, а взамен найти не хуже этого.

— Не скажи, — поправила Эммалиэ. — Как говорит Айрам, выхлоп есть. Глянь, они укатили на буере, умудрились заполучить ценную карту и неплохо прибарахлились для поисков "росы". Подвижки есть и заметны невооруженным глазом.

— Мне кажется, подвижки — на самом деле обман. Завлекание. Пустыня опутывает наших хомячков цепями и утягивает в сердцевину. Они зарываются в песок глубже и глубже, и не желают слушать правду. И начали забывать, зачем мы сюда приехали.

Нянюшка видела то же, что и Айями, и не раз пыталась вразумить названного сынку, но увещевания разбивались как горох об стенку. "Потерпи, Апра, скоро тронемся в дорогу" — отвечал Веч день за днем. Новая невеста стала для него краше амидарейской жены. Нет управы на прекрасную Гуалок, зашорившую очи своим избранникам. В сердцах Айями выскочила из шатра и показала кулак пустыне: чтоб тебя бесы уволокли, проклятая! И запоздало смутилась, заметив атата Н'Омира.

Становище камов находилось в получасе езды от лагеря. После недавней непогоды оно производило тоскливое впечатление: поставленные вразнобой перекошенные линялые шатры, лениво колышущиеся на ветру лохмотья пологов, вокруг становища вперемежку с песком — остатки нехитрого скарба, разбросанные стихией. Безжизненность, безмолвие...

Наверное, последняя буря отменно потрепала здешних обитателей, — посочувствовала Айями, выбравшись из машины. Наклонившись за черепком, она вытянула из песка треснувшую глиняную миску и последовала за эсрим Апрой, ковылявшей уверенно во главе процессии.

Первое впечатление о заброшенности оказалось обманчивым. Жизнь в становище имелась. Из-под ближайшего полога блеснули в полумраке глаза — невидимый обитатель изветшалого шатра с любопытством наблюдал за приезжими. Поодаль двое — юноша и ребенок — укрепляли завалившееся набок жилище. Удивительно, почему буря не вырвала его с корнем, — глядя на хлипкую конструкцию, поразилась Айями. Ребенок обернулся, и язык у неё прилип к нёбу от изумления. То был лилипут. Даганн с лицом и телом взрослого человека ростом чуть выше Люнечки.

Дочка жалась к Эммалиэ, заробев в незнакомом месте. Эсрим Апра встала посреди становища, вперив руки в боки и выискивая нужного человека.

Он нашелся не сразу, потому как сидел невзрачным неподвижным истуканом. Изможденный старик с длинными серыми патлами и тощей серой бородой. Перекрестив ноги и раскрыв ладони навстречу солнцу, он внимал пустынной песне с сомкнутыми глазами. А может, слушал ветер. А может, спал сидя. Ну да, как известно, самый сладкий сон — на горячем песке с непокрытой головой под солнцем в зените, — хмыкнула Айями. Рядом, скопировав позу старика, сидел кучерявый смуглый мальчик лет десяти с необыкновенно светлыми глазами, однажды она видела похожие у беншамирского кама.

Старик, подняв воспаленные веки, уставился на новоприбывших выцветшим взором и издал невообразимую мешанину нечленораздельных звуков, вытянув дрожащую морщинистую руку с грязными крючковатыми ногтями.

— Оставь оружие, друг. Здесь живут в мире, приди с ним и ты, — сказал звонким голосом мальчик, и Айями растерялась от радостной улыбки, озарившей его лицо. Она не сразу сообразила, к кому обращается мальчик: к ней, к атату Н'Омиру или к атату В'Инаю.

Потому что слеп.