Будучи в душе больше романтическим исследователем, чем прожженным политиканом, что с легкостью берут назад данные обещания, император Рудольф решил подсластить горькую пилюлю своему восточному союзнику, с честью выполнившему взятое на себя обязательство. Пользуясь своим титулом императора, что был выше титула любого короля или великого герцога, он решил возвести русского царя в ранг, так сказать малого императора.
Подобное решение, естественно, вызвало гнев и резкое несогласие как со стороны римского Папы Павла V, так и польского короля. И если первый мог только гневно осуждать недальновидные действия императора Рудольфа, то второй мог помешать послам императора доставить имперские регалии в Москву. Точно так же, как в свое время поляки помешали посланцам императора Сигизмунда доставить королевскую корону литовскому князю Витовту.
Посланник императора граф Иоганн Рейнвальд был задержан в Кракове под предлогом проверки личного багажа посланника и его слуг. Целый месяц шли переговоры между австрийцами и поляками, в которых ни одна сторона не хотела уступать другой. Неизвестно как долго бы все это продолжалось, если бы из Москвы не пришло срочное известие. Два доверенных человека графа тайными путями доставили русскому царю дарственную грамоту и императорские регалии. Грамота была зашита в подкладке куртки одного из гонцов, а скипетр и корона, в разобранном виде находились в заплечной сумке другого гонца, в двух черствых хлебах.
Именно это известие вызвало у короля Сигизмунда сильный гнев, который он вылил с огромным удовольствием на голову пана Лисовского, прибывшего на аудиенцию к королю.
Никто не думал, что в изнеженных и вялых руках короля таится некая сила, при помощи которой он так удачно метал в стену стаканы и кувшины с вином, от чего те либо с грохотом разбивались, либо разлетались далеко в стороны.
Вот и теперь вцепившись в поручни трона с такой силой, что благородная обивка буквально затрещала под его пальцами, король выдвинул далеко вперед свою редкую бородку и высоко поднятые усы, и принялся гневно упрекать пана Юзефа во всех смертных грехах разом.
Стоявший справа от трона Игнатий Стеллецкий опасался, что от этих обвинений гордость взыграет в душе у шляхтича и он, не сходя с места, объявит королю рокош, но этого, слава богу, не случилось.
Пан Юзеф мужественно выслушал, короля, а затем, гордо вскинув голову, заговорил, глядя прямо в глаза своему повелителю.
— Вы обвиняете меня в многочисленных грехах, но я нахожу себя виновным только в одном. Главная моя ошибка это то, что я согласился взять с собой в поход шляхту, что с ног до головы было обвешена слугами и обозами. Именно из-за этого я не смог сделать того, что я хотел, не смог нанести Дмитрию удар той силы, на которую я рассчитывал изначально. Шляхетский гонор и пустые споры помешали мне исполнить то, что было мною обещано его величеству, но клянусь честью, я выполню это на будущий год! — воскликнул пан полковник и настроение у короля несколько улучшилось.
— И какую помощь ты намерен получить от нас? — осторожно спросил Сигизмунд. — Предупреждаю тебя сразу, что сундуки моего королевства изрядно опустошены, если не сказать большего.
— Благодаря своевременной помощи святого престола мне удалось удержать своих людей в повиновении, — полковник сделал вежливый реверанс в сторону королевского духовника. — Сейчас в моем подчинении находится около четырехсот пятидесяти человек и этого достаточно, чтобы начать действовать против московитов. Если на то будет воля господа и помощь вашего величества, в течение месяца я доведу число своих людей до шести сотен, и я залью кровью приграничные земли царя Дмитрия.
— Шесть сотен?! Вы серьезно собираетесь воевать с русскими подобными силами? — удивленно спросил король. — Да они вас попросту раздавят!
— В открытом сражении да, но я не собираюсь давать его им. У моего отряда не будет обоза и прочего лагерного имущества, что мешает быстрому передвижению войска. Я намерен совершить рейд по землям московитов и все необходимое брать у них, а не возить с собой. Шестьсот сабель могут не только напасть на маленький местечко, но внезапным наскоком захватить целый город. Главное захватить врага врасплох и долго не задерживаться на одном месте, чтобы русские не успели бросить против тебя большие силы.
— Значит, вы желаете уподобиться блохе, и намерены, больно покусать русского медведя пользуясь его неповоротливостью? — усмехнулся в усы король.
— Если это сравнение веселит вас, то пусть будет блоха.
— Вы ставите во главу угла вашего дела быстроту и натиск и это вполне разумно, — вступил в разговор Стеллецкий. — Но как бы быстро вы не действовали, и как бы вам не везло в схватках, потери среди ваших людей неизбежны. Как вы собираетесь их восполнять?
— За счет местных холопов недовольных царем Дмитрием. Если при этом им посулить много золота и при этом отсыпать пару монет, от желающих примкнуть ко мне, не будет отбоя. Можете не сомневаться, ваше величество.
— Возможно, в ваших словах и есть доля истины, но все равно, все то, что вы мне сказали видеться мне откровенной авантюрой. Ибо разительно отличается от всего того, с чем мне приходилось сталкиваться прежде.
— Не буду спорить, с вашим величеством. Пусть это будет авантюра, но она не будет вам дорого стоить. Ведь я не прошу денег на содержание сотен или тысяч воинов, как это обычно делают полный и коронный гетман, — важно подчеркнул Лисовский. — Речь идет всего лишь о сотне-другой воинов и только.
— Думаю, у святого престола хватит средств поддержать столь смелое намерение? — король требовательно посмотрел на своего духовника.
— Я напишу кардиналу Белларгини о пане полковнике и его намерении воевать с московитами, ваше величество — заверил Стеллецкий короля, чем несколько поднял его настроение.
— Вот и прекрасно, — Сигизмунд довольно потер руки. — Деньги деньгами, тактика тактикой, но как долго вы собираетесь скакать по русскому медведю? Московиты долго запрягают, но быстро ездят. Как бы, не был бы быстр и проворен ваш отряд, в один прекрасный момент удача может изменить вам и русский медведь прихлопнет польскую блоху.
— Сначала, я собираюсь пройти по приграничным землям, опробуя свою задумку в деле. Потом отойти от границы и более сильно разворошить муравейник врага, а когда русские будут ждать меня в одном месте, ударить в другом. И ударить так, что "царь Дмитрий" слетит кубарем со своего трона — от этих слов глаза Лисовского хищно блеснули, а пальцы руки сжали посеребренный эфес сабли.
— Об этом поподробнее — приказал король, но пан полковник только покачал головой.
— Позвольте ваше величество мне сначала исполнить свой обет мщения московитам, прежде чем переходить к более главным делам — Лисовский сдержанно склонил голову.
— Вы не доверяете своему королю?
— Полностью и всецело. В противном случае, я не стоял бы перед вами и не говорил бы о своих планах.
— Тогда почему сказав об А, вы не говорите о Б?
— Исключительно из чувства суеверия, мой король. Судьба приучила меня к тому, что распустив язык о деле, я могу его сглазить.
— Довольно странная, однако, у вас примета, пан Лисовский. Вы не находите? — недовольно хмыкнул Сигизмунд.
— Нахожу, ваше величество и потому прошу у вас прощения.
— Хорошо, оставим в сторону ваше суеверие, — сварливо произнес король. — Когда вы намерены выступить против московитов? Весной, летом?
— Как только мой отряд достигнет нужной численности — коротко ответил Лисовский.
— Даже зимой? — ехидно улыбнулся Сигизмунд, надеясь этим смутить собеседника, но пан Юзеф и бровью не повел.
— Зимой быстрее узнаешь способности человека. Подходит ли он тебе для дела или нет и в случае необходимости заменить его — твердо заявил полковник, и его твердость импонировала королю.
— Хорошо — произнес Сигизмунд после небольшого раздумья. — Чем кроме денег я могу помочь вам и вашему делу? Говорите, не стесняйтесь. Все, что только в моих силах.
В словах короля была скрыта сладкая ловушка. Поверив в искренность монарха, собеседники, как правило, начинали просить у него кто титул, кто имение, кто ренту и в зависимости от его просьбы, король пытался определить степень безнадежности проекта, который ему предлагали. Прием простой, но вместе с тем довольно эффективный, однако Лисовский счастливо избег расставленную для него ловушку.
— Только пожеланием удачи вашим величеством, а также молитвами пана капеллана — полковник ещё раз склонил голову в сторону Стеллецкого.
— Удачи вам, полковник в исполнении ваших планов, что вы столь блистательно нам нарисовали — важно произнес Сигизмунд.
— Да прибудет с вами Господь и Пресвятая дева Мария — вторил ему духовник и на этом аудиенция закончилась.
— Вы действительно верите, что у него что-то получиться? — спросил король Стеллецкого, когда шаги полковника затихли за дверями королевских покоев.
— Трудно что-либо сказать определенно, ваше величество, — осторожно начал духовник, мы с вами видали много людей, что представляли куда более грандиозные и красочные планы, которые, в конце концов, заканчивались ничем. В этом случае меня поразили не слова полковника и не то количество денег, что он просит на реализацию своих намерений. Меня поразило его лицо, а точнее его взгляд.
— Взгляд? Вот уж не подумал.
— Да, взгляд. У пана Лисовского взгляд фанатика, готового идти ради своей идеи до конца.
— Фанатики опасные люди. Во Франции они убивают королей, в Германии бунтуют против святой церкви, а у нас объявляют рокош королю.
— Опасные, — согласился Стеллецкий, — но при умелом использовании, их руками можно открыть многие двери.
— И вы уверены, что он своими действиями сможет посадить наше чучело на русский трон? Сомневаюсь — покачал головой Сигизмунд.
— Полностью не уверен, но вот расшатать его основание, сможет легко.
— Сомневаюсь, — повторил король, — особенно после того, как вы прочитали доклад вашего тайного поверенного в Москве, о том, как сильно любит народ царя Дмитрия.
— Народ, да, но вот бояре, нет. У Дмитрия только малая кучка тех, кто действительно верен ему. В большинстве же своем, бояре готовы при удобном случае отступиться от него и объявить самозванцем. Благо сделать это довольно легко и просто — многозначительно произнес духовник.
— Однако они не делают этого! Они только знают, что хором твердить о его подлинном царском происхождении!
— Что же им остается делать, когда Фортуна щедро ласкает его своей царственной рукой. Он укротил изменников бояр, победил турок, разбил бунтовщиков и воров самозванцев. Император Рудольф признал его своим младшим братом. Как тут им не кричать?
— Но каждый день, каждый час пребывания предавшего нас Дмитрия на троне только укрепляют его позиции. Я нисколько не удивлюсь, что по прошествию времени подлинность его прав на трон станет незыблемой аксиомой. И даже инокиня Марфа вдруг откажет ему в признании, то народ не станет считаться с её словом и объявит сумасшедшей.
— Я бы не был столь категоричен в подобных выводах, ваше величество, — принялся успокаивать короля Стеллецкий. — Годунов тоже имел сильный успех в борьбе с крымским ханом. Добился для своего митрополита чина патриарха, держал в "черном теле" своих бояр. Не признавал наших прав на Ливонию и даже грозил вам войной в союзе с Данией и что? Три года мора и голода свели на нет все его успехи. Появление царевича Дмитрия лишили его права на трон, а почувствовавшие момент бояре отравили его.
Духовник подумал, что его речь вызовет у короля приятные воспоминания, но ошибся. Его величество не хотел жить прошлым, а усиленно думал о настоящем. Последние слова Стеллецкого заинтересовали Сигизмунда.
— Бояре отравили Годунова, может и нам попробовать это? Что вы об этом думаете? Сможет ли ваш тайный поверенный организовать устранение Дмитрия, пока тот не обзавелся "законный" потомством?
— Не думаю, что подобное действие ему по плечу. Доносить нам сведения о планах и намерениях царя, вредить в их исполнении, сеять среди бояр рознь и распускать зловредные слухи — вот его удел. А поднять руку на помазанника божьего, на это он вряд ли решиться.
— А если послать ему денег? Много денег, что тогда?
— Я напишу ему о вашем предложении, но сразу предупреждаю, что, скорее всего он откажется. Я хорошо знаю такую породу людей. Они храбры только в Смуту, во все остальные времена — они трусы.
— Я не могу и не желаю просто сидеть и ждать, когда у вашего агента появиться храбрость!
— Никто не призывает к подобному, ваше величество! Просто каждому действию свое время и чтобы это время поскорее настало можно кое-что предпринять.
— Что именно, мне следует предпринять? — насупился обиженный повелитель, — объявить крестовый поход против схизматиков московитов?
— Обратиться к вашему венценосному брату, шведскому королю с одним заманчивым предложением, — смиренно начал духовник, но король моментально взорвался, он никогда не получит признания его права на Ливонию! Ни в целом, ни на один из её уездов! Никогда!
— С предложением на признание его прав на Ингрию, что находится под властью московитов. Пусть соединит свои финские и эстляндские владения и перекроет московитам выход в Балтийское море — закончил Стеллецкий и эта мысль, понравилась королю.
— Устранить одного врага руками другого и при этом, не потеряв ни одного солдата или уезда королевства — хорошее дело, — обрадовался монарх. — Над этим стоит подумать и в первую очередь над тем, кто возьмет на себя эту важную миссию, естественно, если мы на это согласимся.
— Думаю лучшей кандидатуры, чем польный великий обозный Владислав Ходкевич трудно будет отыскать, ваше величество. Он и вам верный слуга и шведскому королю приятный собеседник.
— Хорошо, пригласите его к нам, пан Игнаций, — согласился с духовником король. — Мы поговорим с ним и если, ваше мнением окажется верным, мы охотно поручим ему эту важную для Польши миссию.
От осознания, что не все так плохо как это казалось, настроение у Сигизмунда улучшилось. Он подошел к небольшому столику, на котором стоял кувшин с вином и, наполнив два бокала, милостиво передал один из них своему духовнику. Пан Стеллецкий с благодарностью принял бокал и, почтительно отпив из него, собрался продолжить беседу с монархом, но в этот момент королю доложили о прибытии срочного гонца из Москвы с важными вестями.
В ожидании вестника, король торопливо допил вино и насупив брови крепко сжал бокал в ожидании чего-то дурного. Предчувствие его не обмануло. Усталый от непрерывной скачки гонец сообщил, что у русского царя родился наследник, который получил имя Иван, в честь своего грозного деда.
С громкими непристойными проклятиями, Сигизмунд швырнул бокал в стену и выгнал прочь с глаз своих гонца привезшего столь дурные вести из проклятой Московии. Видя, как стремительно наливается кровью лицо монарха, пан Стеллецкий принялся его успокаивать словами, что из-за грязи и невежества у русских очень высокая детская смертность. Что московские правители мало чем отличаются от своих подданных и не все рожденные их женами дети доживают до совершеннолетия.
