| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
В общем, деньги пошли, и Владимир так и шел вместе с Лениным — даже после покушения в августе 1918 последнего лечила жена Бонч-Бруевича — та самая Вера Величкина. И после смерти Ленина Владимир тихо отошел от дел на научную работу — места для него во властных структурах 'не нашлось', но и тронуть его было нельзя — тут и завязки на англичан, да и другой брат — Михаил (Дмитриевич, есть еще один Михаил Бонч-Бруевич — который Александрович и занимался радиотехникой и электронными лампами — так вот это не тот) — пошел по военной линии и по разведке-контрразведке, дослужившись к началу 1915 года до начштаба Северо-Западного фронта — уж не знаю насколько этому помогали связи и деньги старообрядцев и знати, но именно он продвигал тему немецких шпионов в высшем свете, чем работал — вольно или невольно — на развал фронта (и он же продвинул в 1915 году тему выселения из прифронтовой полосы евреев как потенциальных немецких шпионов, чем способствовал наводнению российских городов этим взрывоопасным элементом — сплоченным и ненавидевшим царизм — революция готовилась не сразу, да).
За эту шпиноманию его в начале 1916 года турнули с постов и он стал генералом для передачи поручений ставки, и непонятно — то ли не оправдал возлагавшихся на него покровителями ожиданий, то ли наоборот — выдернули нужного человека из фронтовой текучки на работу, которая предполагала налаживание связей и подготовку банкирско-великокняжеского переворота. Скорее второе, так как при Керенском он снова занимал командные должности, а в сентябре 1917 его отправили смотрящим за Ставкой Верховного Главнокомандующего в Могилеве, где обеспечил ее нейтрализацию до занятия советскими отрядами. Весной 1918 года он привлекал в войска 'завесы' бывших царских офицеров, которым было западло идти в Красную Армию, а вот повоевать против немцев — самое оно, но затем Михаила все больше оттирали от армии ставленники американских банкиров, и он все больше занимался геодезией — пошел по стопам отца-землемера, а с 1923 года — организовывал аэрофотосъемку. Чем уж он там на самом деле занимался — было неизвестно — все-таки бывших разведчиков не бывает, а геодезисты везде шарятся и все видят. Очень удобная структура — всевидящая, сплоченная, вооруженная и незаметная. Как бы то ни было, в 1931 году он вышел сухим из дела 'Весна', когда ОГПУшники совместно с группировками краскомов экс-троцкистов и конниками-буденновцами валили старых военспецов царской армии, а когда конники валили троцкистов, а затем ОГПУшников — он вообще был как бы непричем — всех его разведчиков убрали еще раньше, так что теперь у Сталина под рукой были только конники и остатки царских спецов, которые, впрочем, в условиях современной войны показали себя отстойно — Шапошникова пришлось снимать с должности. Впрочем, остальные были не лучше — конники были больше сторонниками махновщины времен Гражданской войны, да и разгромленные краскомы слишком увлекались танковыми армадами без должного обеспечения — все эти течения в Красной Армии приходилось сводить воедино уже в ходе боевых действий. Так что пока грузины были в Кремле в относительной безопасности, хотя и сами не могли тронуть ни армян, ни евреев, ни старообрядцев, ни свердловцев — ну, из тех кто сумел выжить во взаимной мясорубке предыдущих лет.
А может, все было совсем не так — там сам черт ногу сломит и еще предстояло разбираться, а то поступали многочисленные и многозначительные сигналы с разных сторон и от самых неожиданных людей, а я не знал как на них реагировать — те же Бонч-Бруевичи высказывали пожелание поглядеть на свою малую родину в Могилевской области. Это что — старичкам захотелось посмотреть на могилки предков ? Или прощупывают почву для приватных переговоров ? И тогда от чьего лица ? Сталин или кто еще ? Большое и чистое ХЗ.
ГЛАВА 7.
Возвращаясь же к теме брони и автоматизации ее сварки — осенью-зимой 1941-42 годов мы невольно получили большой опыт. Ведь, как я написал ранее, мало того что у нас были танки разных стран, так вдобавок даже танки одной страны разных марок и даже одной марки но разных периодов выпуска различались по броне. Например, советские металлурги с трудом освоили в тридцатых броню 'компаунд', когда два разогретых листа из марок разных сталей — потверже но более хрупкой и помягче зато более вязкой сваривались прокаткой. Все из-за той самой ориентации на быстрые но легкобронные танки — старались сделать их броню максимально устойчивой к поражающим элементам при максимальной же экономии веса. Да, стойкость такой брони повышалась процентов на тридцать по сравнению с гомогенной, но трудоемкость была просто запредельная, брак, особенно в начале освоения процессов, мог составлять до девяноста процентов, да и из оставшихся десяти в дело шло немного — в итоге даже когда наконец отладили процессы, то за счет угара, обрезов и неудачных прокаток на одну тонну готовых деталей из таких бронелистов уходило минимум восемь тонн бронестали — ужасный КПД, пусть даже большинство отходов и пускалось в переплавку — их все-равно надо переработать заново. Так и сваривать ее было сложнее — из-за разного состава внешнего и внутреннего слоев. На Ижорском заводе вообще выпускали цементированную броню — на одну тонну таких изделий уходило аж двенадцать тонн бронестали — еще хуже и по выходу и по дальнейшему обслуживанию-ремонту. При таких трудозатратах удивительно, как советские металлурги вообще смогли построить двадцать тысяч танков. Что самое обидное, в начале сороковых — уже перед самой войной — от всех этих изысков отказались и перешли к гомогенной — то есть однородной по толщине — стали, но и по ней состав стали менялся — подбирали наиболее свариваемый вариант.
Причем поначалу сталь все-равно шла высокой твердости — такая при большом наклоне отлично держала выстрелы от 37 и 50-миллиметровых пушек. Вертикальная же броня средней твердости была на 10-15% хуже брони высокой твердости, и немцы еще и в сорок третьем не отказались от твердой брони — даже на Пантерах с ее наклонной броней продолжали ставить 'хрупчатку', чем мы активно пользовались, даже не пробивая — просто ломая ее лобовуху обычными болванками. Ведь по наклонной броне при увеличении массы снаряда высокая твердость начинала проигрывать — если подкалиберные ее брали хуже, так как повышенная твердость поверхности затрудняла закусывание снарядом за броню и соответственно его внедрение внутрь бронемассива, то обычные снаряды вполне справлялись уже за счет своей массы — даже 75-миллиметровые, если стрелять из длинных стволов — даже если не случалось пробития, от внутренней стороны бронелистов откалывались мелкие и крупные осколки, которые могли ранить и даже убить членов экипажа, причем орудия калибра 75 миллиметров, особенно новые, длинноствольные, могли выбивать опасные осколки на дистанциях в два километра, а немецкие зенитки — и с трех — советские танкисты частенько страдали от этого в начале войны, у нас ситуация сглаживалась только тем, что мы сразу же стали ставить на доставшиеся нам пару сотен Т-34 лобовые экраны с забетонированным промежутком, ограничив скорость перемещения двадцатью километрами в час, чтобы ходовая хоть сколько-то продержалась при таком увеличении веса, благо засадная тактика и отсутствие потуг высшего руководства — то есть меня — на 'малой кровью на чужой территории' — делали такие скорости вполне допустимыми, если, конечно, не обращать внимания на многочисленные ворчания соратников.
А по броне средней твердости таких проломов или отколов не случалось, поэтому советские танкостроители и перешли на нее, но нам такие танки уже не достались. Правда, по такой броне лучше работали уже подкалиберные — они легче закусывались за броню и снижалась вероятность рикошета. Но только если броня не разнесенная — тогда эти снаряды, пробив первый слой, теряли энергию и получали сильный боковой импульс, из-за чего подходили ко второму листу уже не осью, а боком и разрушались — и немцев поначалу очень удивляла стойкость наших танков прежде всего к подкалиберным, пока они не захватили несколько образцов нашей техники, хотя мы делали наши танки из брони средней твердости не от хорошей жизни — другой просто не имелось, и лишь потом выявились такие ее преимущества как существенное снижение отколов.
Вот что касается калиберных снарядов, то к нашему сожалению, немцы стреляли остроголовыми, которые лучше проникают как раз в сталь средней твердости, поэтому-то наращивание толщины листов двухслойного лба было для нас первейшей задачей. Впрочем, как я уже отметил, танкостроители РККА также переходили на сталь средней твердости, так как с увеличением калибра немецких пушек их снаряды даже если и не пробивали, то просто дробили своей массой наклонную броню высокой твердости — собственно, из-за этого наши вроде бы более слабые самоходки а затем и танки лучше держали выстрелы немецких орудий — броня средней твердости мало того что была толще по каждому из листов, так в передней проекции их было два, да еще с заполнителем промежутка между ними бетоном и фарфоровыми шарами — мы стали выпускать их на местном заводе изоляторов — а поперечное расположение двигателя позволяло наращивать толщину без сильного увеличения веса. Поэтому немецкие снаряды часто просто пропадали в наших сэндвичах — немцы видели, что броня вроде бы и пробита, но самоходка продолжает активно действовать на поле боя. Некоторые немецкие солдаты даже считали наши танки заговоренными.
В общем, доставшиеся нам советские танки были сделаны из стали разных сортов, даже если это была техника одной марки, но разных годов выпуска. Про немецкие можно было сказать то же самое — там были и стали разного легирования, и разной закалки, и цементированные, и составные из сталей разной твердости — тоже сплошной зоопарк. В который протискивались чешские танки с их вообще стеклянной броней, а позднее — французские, итальянские, венгерские. Так что вскоре мы зашились с ремонтом и модернизацией всей этой техники — по сути, чтобы правильно нарастить броню конкретного танка или восстановить ее, требовалось провести анализ сталей его корпуса, что не всегда, а поначалу — практически никогда — не было возможно. Поэтому часто наши поделки трескались после первых же попаданий, а порой еще и до них, и спасало только двойное бронирование и межслойное бетонирование, хотя если бетон еще не успевал схватиться, то могло быть и двойное пробитие — нашим танкам и самоходкам требовалось 'дозреть' хотя бы неделю прежде чем идти в бой, а лучше месяц, когда бетон наберет полную твердость.
К нашему же счастью, в 1941-42 у немцев преобладали малокалиберные пушки 37 миллиметров, пятидесятки встречались сравнительно редко, а 75 были в основном короткоствольными, ахт-ахт же был вообще редким зверем — всю серьезную артиллерию немцы направляли против РККА, так что у нас было время научиться делать собственную броню. Немцы, впрочем, так и продолжали гнать броню высокой твердости, со всеми ее недостатками с виде проломов снарядами сравнительно крупных калибров, внутренними осколками — недаром в 1941-42 мы вполне успешно справлялись с немецкими танками с помощью обычных осколочных или шрапнельных снарядов, если поставить их подрыв на удар, а не по времени. К тому же немецкая броня обладала меньшей стойкостью к тупоголовым бронебойным снарядам, у которых площадь соприкосновения с броней была больше, углы касательных — меньше, и соответственно снаряд легче 'удерживался' на броне, у него было больше времени чтобы передать ей свою энергию. И это несмотря на то, что в отличие от немцев РККА да и мы применяли снаряды как с острыми наконечниками, так и тупоголовые — немцы то ли старательно игнорировали эти факты то ли их инженеры и ученые просто об этом не знали, а может промышленникам было влом менять сравнительно отлаженные процессы. У американцев тоже все было не гладко — по хрупкости броня была даже хуже немецкой, да к тому же волнистая, отслаивающаяся — танковую броню янки не умели катать и в сорок третьем — как отмечали советские специалисты — 'Материал американской стали имеет шиферность и слоистость в плоскости проката' (РИ).
И вот — весь этот доставшийся нас стальной зоопарк, а также тот, что мы собирались делать уже своими силами, нам предстояло сваривать, причем быстро. Значит, нужны сварочные аппараты. Первое время после вынесения этой идеи я еще с гордостью думал, что эта идея — целиком и исключительно моя. Нет, все придумано до нас. Так, еще в 1927 Дульчевский в одесских железнодорожных мастерских построил первые автоматические аппараты, а перед самой войной уже в БССР начали строить аппарат для автоматической приварки реборд железнодорожных колес — а там ведь сталь уже близка к танковой, да и в Харькове для сварки бортов Т-34 с подкрылком еще до войны использовались сварочные аппараты Патона, а на Ижорском заводе сделали свою аппаратуру и сваривали некоторые детали танка Т-50 и разработали техпроцесс для сварки прямых швов танка КВ, а на Уралвагонзаводе сварочные автоматы применяли для сварки вагонов — насколько я понял, Патон делал свои разработки на базе именно этих аппаратов, приспособив их под сварку брони. То есть народ — не только Патон но и многие другие — активно развивал направление — собственно, мы подхватили все эти работы. Я лишь подсказал, что для проварки толстой брони в желоб будущего шва надо класть малосталистую проволоку толщиной сантиметр — она забирает часть тепла и не дает сильно расплавиться основному металлу — еще в детстве я видел как в сельской кузне мужики варили таким образом какую-то толстую деталь, вот и отложилось в памяти, а уж потом наши металлурги подвели и теоретическую базу.
И действительно — дело пошло, и, как мы потом выяснили, Патон применил такую же технологию сварки броневых деталей, только если в остальном СССР к концу 1942 работало всего сорок сварочных автоматов (РИ), то у нас — пятьсот. Да, из них только сотня — на бронетехнике, остальное — для производства снарядов, станков, строительной техники, вакуумных камер, мотоциклов, пулеметов, велосипедов, минометов, РПГ и еще десятков нужных изделий. Да и на бронетехнике мы до середины сорок второго вылизывали режимы и составы металла и флюса, а то поначалу швы трескались даже без попаданий снарядами, и под ручным сварочным аппаратом танк или самоходка проводили даже больше времени чем под огнем противника. Но разнесенная броня существенно компенсировала недостатки нашей сварки — техника имела резерв прочности, а потому потери были небольшими и у нас было время набрать статистику — чуть ли не по каждому шву имелись данные под каким флюсом и на каких режимах проходила сварка, сколько держался шов. Так что осилили, особенно когда наладился обмен научно-технической информаций с большой землей.
К тому же с конца осени 1941, когда была более-менее отработана технология укрепления существующих корпусов доставшихся нам танков и их переделки в самоходки, мы основные усилия направили на вездеходы а затем и на БМП, где броня — сравнительно тонкая, которую варить гораздо проще, а в вездеходах так и вообще конструкционная сталь — было на чем набить руку. Сейчас же — осенью 1943 — у нас работало более пяти тысяч сварочных аппаратов, тогда как на востоке — тысяча (в РИ — данные по 1945 году), так что неудивительно, что на автоматы там приходилось всего 23% сварочных работ по корпусу и 30% — по башне Т-34 (в РИ — в 1945 году), остальное варилось все так же — вручную, тогда как у нас на аппараты приходилось 90% свариваемых швов — почти километр в сутки.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
