Выкурить их оттуда будет непросто, и чтобы не терять людей, готовых в горячке боя ринуться на штурм, я приказываю начать переговоры.
— Эй, казаки, — кричит обороняющимся Вельяминов, — выдайте Заруцкого и его шлюху Маринку, и мы вас отпустим!
Стрельба стихает, и видно, что казаки переговариваются; наконец один из них глухо кричит в ответ:
— Мы бы с радостью, да нет их у нас!
— Не лгите, казачки, побьем, порубим!
— Вот тебе крест, боярин, нету!
— А где же они?
— Дык в Коломне остались!
— Как — в Коломне, а вы что же?
— Так мы как узнали, что на нас царь со всем войском идет, так взяли свое добро, да и наладились уходить. С Иваном Мекленбургским воевать и раньше дураков не было, а теперь-то и вовсе.
— Вот что, казаки, — кричу им уже я, — коли так, то сдавайтесь без всяких условий. Бросите сабли — будете жить! Ну а поможете Коломну взять да Заруцкого с Мариной пленить, то и свободны. Я сказал.
— А ты кто таков будешь?
— Я ваш царь богоданный! Посему велю немедля сдаваться, а то мне недосуг.
— Государь, побожись, что убивать нас не станут! — закричал кто-то из казаков.
— У меня одно слово, и я его уже дал, — пожал я плечами, — а не верите, то как хотите!
— А добро нам наше оставишь? — кричит чей-то звонкий голос. — Сказывают, ты немцам, что в Москве сдались, оставил!
— Не о том думаешь, казак. Кабы вы Коломну сдали и схватили Заруцкого да Марину и выдали мне, я бы и хабар ваш не тронул, и сверх того пожаловал. А так я вас яко татей в лесу прихватил, и коли вы кобениться не перестанете, то всех велю побить и на деревьях развесить. Ну чего, добром сдадитесь или стрельцов в дело пускать?
— Хорошо, государь, сдаемся!
С этими словами трое казаков поднялись из-за возов и, помахав руками, дескать, безоружные, пошли к нам. Я, вздохнув с облегчением, тронул коня вперед и хотел было отдать команду, но в последний момент что-то показалось мне странным. Все вышедшие сдаваться были людьми весьма преклонного для их образа жизни возраста. Нет, я слышал, конечно, что все важные вопросы у казаков решают старики... но не такие у сдающихся бывают лица. И еще не до конца понимая, что происходит, я пригнулся и соскользнул с лошади, неловко завалившись при этом на бок. В тот же момент загремели выстрелы: оказывается, у седоусых бандитов за пазухой были спрятаны пистолеты, и они, подойдя поближе, открыли по мне огонь. Когда я поднялся, казаки уже лежали на снегу, утыканные стрелами и нашпигованные свинцом, а мои приближенные толпились вокруг меня с встревоженными лицами.
— Чего вылупились? — выругался я. — Вы что же, думаете, эти оглоеды просто так сюда выперлись! Смотрите, мать вашу, что творится!
Действительно, стрельба пошедших на верную смерть казаков была сигналом для остальных. Вскочив на коней, они дружно ударили на татар царевича Арслана в надежде саблями проложить себе дорогу в Коломну. Если бы мои воеводы не толпились вокруг меня, а сразу атаковали, то ворам, скорее всего, не удалось бы уйти. Но пока они смотрели, что с царем, стараясь при этом попасться на глаза и продемонстрировать усердие, часть казаков в яростной схватке прорвались сквозь ряды касимовцев. Впрочем, таких было немного; тех же, кому не посчастливилось, вырубили начисто, а немногих уцелевших, не тратя времени, развесили на деревьях. Если не считать того, что примерно пяти сотням воров удалась уйти, победа была полная. Нам достался их обоз, много лошадей и оружия. Поняв, что одержали верх, мои подчиненные кинулись делить "нажитое непосильным трудом" имущество, и как я ни ругался и ни грозил воеводам то хлыстом, то шпагой — пока все не поделили, бардак не прекратился. Наконец я плюнул и в окружении своих драбантов, единственных не принимавших участия во всеобщей вакханалии, двинулся в сторону Коломны. Навстречу мне уже ехал царевич Арслан в окружении своих нукеров. Соскочив с коня, он подбежал ко мне и, рухнув на колени, забормотал на ломаном русском, протягивая плеть:
— Накажи мене, бачка, я глюпий! Ушли шайтаны. Не догнал их Арслан!
— Ну чего ты придуриваешься, царевич? — хмуро отозвался я. — Ты же по-русски лучше меня говоришь. Вставай давай, простудишься еще, а у меня и так верных людей мало. Мои воеводы больше твоего виноваты, а если я их плетью вздумаю поучить, так и не поймут за что.
— Добрый ты, — отвечал вскочивший как ни в чем не бывало чингизид, — вот и не поймут. Чаще бей — и задумываться не станут, за что.
— Так и сделаю, — хмыкнул я. — Что, много казаков ушло?
— Не много, бачка-государь, никак не более пяти сотен.
— Ну и ладно, теперь будем Коломну осаждать. Окружи весь город разъездами своими, царевич, да так, чтобы мышь не проскочила.
— Сделаем, бачка-государь, — сверкнул белозубой улыбкой Арслан.
Коломна за годы Смуты пришла в упадок. Посады ее неоднократно разграблялись, наружные валы совсем обвалились, и лишь кремль несокрушимой громадой высился перед нами. Кремль этот, кстати говоря, очень напоминал московский. Такие же кирпичные стены и башни, такие же зубцы буквой "М". Пока мы двигались к городу, нас догнали основные силы войска с донельзя довольным Вельяминовым во главе.
— Ну что, все трупы обшарили? — неприветливо встретил я его.
— А как же, государь, нельзя промашки государеву делу допустить, — похоже, не понял моего настроения искренне удивившийся Никита. — Все, что на твою долю положено, — все собрал и сохранил!
— Чего там собирать-то, хлам, поди, один.
— Грех такое говорить, государь: не польский лагерь, конечно, как в Мекленбурге, но нам ведь, сам говоришь, на бедность все сгодится. А там и утварь церковная, и узорочье всякое, и меха, и оружие драгоценное имеется.
— Да ладно!
— Да вот, сам посмотри, — проговорил мой кравчий и протянул мне изукрашенный золотом и драгоценными камнями пистолет с кремневым замком.
— Ух ты, — удивился я, — это где же такие делают, интересно?
— Известно где, — отозвался Никита, — в московской Оружейной палате таковые пистоли и пищали прежде ладили. Воевать с ними не больно способно, это верно, а вот для поминка государям иноземным и воеводам — в самый раз.
— Ну ладно, угодил. Что с Коломной теперь делать будем?
— А что с ней делать? Станем в осаду, а ворам предложим выдать Маринку с Заруцким. Если сразу и не выдадут, то через неделю-другую точно сдадутся!
— А коли не сдадутся?
— На приступ пойдем!
— Без пехоты и артиллерии такую крепость не взять, — вмешался в разговор едущий рядом фон Гершов.
— Невелика беда — подождем немцев из Москвы, за неделю-то всяко доковыляют.
— А где Михальский?
— Здесь я, государь, — отозвался Корнилий.
— Хорошо, что здесь; не расскажешь нам, как эту крепость Лисовский взял?
— Известно как: налетели нежданно, ворота не закрыты были, а там — в сабли.
— Ну, у нас так точно не получится: вон ждут нас на стенах.
И действительно, видно было, как из-за зубцов выглядывают головы защитников и поднимается дым от костров, запаленных под котлами с водой и смолою. Похоже, наше внезапное появление и впрямь произвело на врагов ошеломляющее впечатление, и они ждали теперь немедленного штурма. Что же, не будем их разочаровывать.
— Кароль, ну-ка спешивай драбантов и строй, чтобы враги пехоту видели. А ты, Никита, распорядись, чтобы лестницы готовили. Да все равно какие, лишь бы со стен видели, что вы суетитесь.
Наши приготовления не остались незамеченными, а то, что мы не высылаем парламентеров — как видно, и вовсе озадачило защитников. Наконец нервы у осажденных не выдержали, и на стене замахали белым флагом, прося согласия на переговоры. После получения согласия из ворот вышли пять человек, и их тут же окружили мои драбанты. После обыска их препроводили ко мне. Я как раз проголодался и с аппетитом хлебал ложкой только что сваренный кулеш из серебряной миски, одной из тех, что отбили у казаков в лесу.
Пришедшие бухнулись в ноги, но я и ухом не повел, продолжая трапезу. Разговаривал с посланцами от моего имени Вельяминов.
— Государь, не вели казнить, — начали они с обычной формулы.
— Государь милостив, — с достоинством отвечал им мой кравчий, — и коли вы в винах своих повинитесь да выдадите вора Заруцкого с ложной царицей Мариной, то казнить вас не станут.
— Ослобони, государь, — завыли посланцы, — нет у нас ни атамана, ни Маринки, чтобы им обоим пусто было!
— То есть как "нет"? — едва не выронил я ложку.
— Да так, государь, — заговорил, частя и запинаясь, старший из них, — как пришло известие, что ты идешь на нас с войском, так буча случилась. Атаман Киря повздорил с Ванькой Заруцким и потребовал свою долю от добычи. Ванька-злодей хотел его зарубить, да большинство казаков за Кирю встали, и Заруцкий отступил. Сам отдал ключи от подвалов, где добыча нераздуваненная хранилась, и велел разделить по чести.
— И дальше что?
— А что дальше — мы пошли в подвалы, вытащили добро, честь по чести его поделили, по числу сабель. Киря со своими казаками, долю получив, снарядились да вскорости и уехали. Вот.
— А Заруцкий?
— А пропал Заруцкий!
— Как "пропал"?
— Как сквозь землю провалился, анафема! Не гневайся государь, только как Киря уехал, мы рассудили, что и прочее добро раздуванить надобно, да так и сделали. А потом кинулись — нет нигде Ваньки. Мы сначала думали, что он у царицы в покоях, ан нет! Нет ни его, ни Маринки, ни царевича ее, ни монахов латинских, что с ней были. Пропали, проклятущие! Тут у нас совсем разлад случился: сначала искали, потом вспомнили, что мы и на их долю добро делили. А уж коли они пропали, так не след добру пропадать, надо же поделить по-христиански, чтобы без обиды. Только поделили, а тут Киря вернулся, только без добра, и почти без казаков.
Выслушав сбивчивый рассказ парламентеров, я замысловато выругался. Это же надо так хитроумно продумать план, героически разгромить врага, а затем эпичнейшим образом сесть в лужу!
— Вот что, казаки, — устало проговорил я, — если хотите жить, то сдавайтесь. Выдайте мне Кирю и тех, кто с ним вернулся. Они на меня покушались, их простить не могу, а прочих помилую. Все добро, что у вас осталось, сдадите без обману до полушки, за то что намеревались от своего царя обороняться. Кто не хочет к себе домой возвращаться голым и босым, пусть идет ко мне на службу. Я по весне пойду Смоленск воевать, так что возьму всех. Кто не хочет, пусть убирается, только пешком и без оружия. Я все сказал, ступайте.
Закончив, я отвернулся от парламентеров и выдохнул еле слышно:
— Михальского ко мне!..
Первый настоящий боевой поход у Федора выдался удачным. Сотника Михальского со всеми его людьми присоединили к татарскому полку царевича Арслана. Корнилий был в сем полку царским приставом. Не потому, что татарам не доверяли, а просто исстари так повелось, чтобы при них был доверенный человек от государя. Службу всю правили сами татары, так что ни в дозоры, ни в прочие службы люди Михальского не ходили. Когда под Москвой наткнулись на воровских казаков, то в сечу они пошли, как и все, да не без прибытка. В бою Федька ссадил с седла стрелою казака, а его холоп Лунька ловко заарканил оставшуюся без всадника лошадь. А когда сцепились с ворами под Коломной, то нашлось и чем ее навьючить. Потерь люди Михальского не понесли и, узнав, что осажденные казаки запросили пощады, были очень довольны и походом и добычей. Но тут прибежал как ошпаренный сотник и велел, бросив всю хурду на коноводов, идти за ним. Пройдя в открытые ворота, Корнилий повел их к угловой башне и, велев остальным ждать, зашел внутрь, взяв с собой Панина. Помещения в башне были, как видно, жилыми и покинутыми в спешке. Всюду лежали вещи, многие из них — женские и детские. Сотник внимательно все осматривал, заглядывал под лавки, стучал в стены. Заметив Федькино удивление, сотник пояснил, но так, что стало еще непонятнее:
— Мы когда Коломну взяли, то захватили первого воеводу здешнего князя Долгорукова и епископа, а второй воевода заперся в этой башне. Мы двери выломали, а его здесь и нет. Думай, Федя, примечай: как-то ведь он ушел?..
Федьке было, хоть убей, непонятно, с кем это его сотник брал Коломну, да еще захватил Долгорукова, которого недавно назначили воеводой в Казань... но он помалкивал и искал. Вскоре его поиски привели к успеху. В углу каменной клети, служившей, как видно, спальней для беглой царицы, была маленькая дверь в крохотный чулан. Сотник осмотрел его, но, не заметив ничего подозрительного, пошел искать дальше. Федор же приметил крохотный клочок ткани, зацепившийся за щепку между грубо тесанными половицами, и хорошенько приглядевшись, обнаружил люк. Вместе с Корнилием они поддели его лезвиями кинжалов и, приподняв, увидели подземный ход, в который, хотя и не без труда, мог пройти взрослый мужчина. Кликнув остальных, они запалили факелы и шагнули навстречу неизвестности. Шли довольно долго, так что факелы почти успели прогореть, и вышли за посадом у ничем не приметного куста ракиты. Корнилий и Ахмет внимательно осмотрели следы на снегу и сказали, что они принадлежат пятерым мужчинам и двум женщинам. Дальше следы привели их в небольшую балку, укрытую со всех сторон от посторонних глаз. На дне этой балки лежал присыпанный снегом мертвец. Вокруг было много следов от лошадиных копыт.
— Надобно лошадей... — задумчиво произнес сотник, неожиданно достал пистолет и выпалил в воздух.
Федор удивился было поступку Михальского, но скоро появились их холопы с лошадьми, и можно было продолжать преследование. "Заранее условились", — подумал парень, но, ничего ни говоря, как и все, вскочил в седло. Следы, оставленные беглецами, четко выделялись на снегу, и ратники пришпорили лошадей. Скакали долго, пока не начало смеркаться. Нечего было и думать, чтобы продолжать поиски в сгущавшихся сумерках, к тому же все устали и хотели есть. Корнилий ругнулся и приказал было оставить поиск до утра, но проголодавшемуся Федьке внезапно почудился запах дыма. Ни слова не говоря, он тронул сотника за плечо и показал ему направление. Тот поначалу не понял, но потом, как видно, тоже почуял запах и кивнул. Дальше шли пешком, пробираясь в сугробах, пока не вышли к ложбине, на дне которой мерцал огонек. Похоже, беглецы готовили что-то на костре. Слышался чей-то говор и тихонько хныкал ребенок. Повинуясь взмаху руки сотника, преследователи разделились и, не говоря друг другу ни слова, стали окружать беглецов. Вскоре плач прекратился: видно, ребенок уснул. Утих и говор взрослых, жмущихся к костерку в попытке согреться. Вокруг сгустилась непроглядная тьма, и лишь неровное пламя освещало лица усталых людей, не подозревающих, что они окружены. Федька был уже совсем рядом с ними и, затаив дыхание, ждал сигнала к атаке. Несмотря на напряженное ожидание, свист сотника раздался внезапно, и боярский сын вместе с остальными ратниками кинулся вперед. Несмотря на то что беглецов застали врасплох, они оказали отчаянное, хотя и безнадежное сопротивление. Кто-то бросился на Панина в темноте, и по кольцам его байданы звякнуло лезвие. Федька резко отшатнулся, махнув в ответ чеканом, и тот с противным чавканьем вошел в чью-то плоть. Раздался истошный женский крик, и тут же заплакал ребенок. Наконец кто-то подбросил сучьев в огонь, и Федор увидел связанного и залитого кровью казака в богатом кафтане, двух католических монахов и двух валяющихся на снегу убитых, один из которых — с пробитой Федькиным чеканом головой. Еще там было две женщины: первая с ужасом смотрела на них, прижимая к себе плачущего ребенка, а вторая лежала без чувств.
