Стальные псы 3: Лазурный дракон Владимир Василенко

— Еще один философ выискался! — закатил глаза Стинг. — Пойдемте уже отсюда. А то еще подданные этого сбрендившего царя вернутся и сделают нам атата за порушенный алтарь.

— И то верно, — согласился Гюрза. — И, кстати, лучше бы нам поторопиться...

Он взглянул наверх, пытаясь разглядеть небо сквозь густые кроны деревьев.

— Ибо есть кое-что куда хуже и опаснее, чем путешествовать по Уобо.

— Да ну? И что же?

— Делать это ночью.

Глава 7. Обратная сторона медали

Торец деревянного шеста снова больно ткнул меня по ребрам — пластиковая защита не особо-то спасла. Я отшатнулся и зарычал — не столько от боли, сколько от досады. Гюрза, откровенно потешаясь, закрутил шест перед собой, как пропеллер.

Я бросился в контратаку, но захватить его врасплох не получилось. От моих ударов он либо уворачивался, либо парировал их серединой шеста. Потом атаковал в ответ — снова преимущественно колющими ударами — в живот, в бедра, в пах. Отбивать такие без щита было сложно, разорвать дистанцию тоже не получалось. Под защитой у меня, наверное, уже все пузо и ноги в синяках.

— Где ты так шестом насобачился драться? — проворчал я. — Ты ж вроде не монах! И в игре вон саблей больше машешь!

— Так у меня и копье есть, ты же видел, — пожал плечами чернявый.

Мы кружили друг напротив друга по площадке, следя за тем, чтобы не выходить за пределы нашего участка — рядом с нами в парах и тройках тренировались другие бойцы.

— У нас у каждого бойца ближнего боя в обязательном порядке несколько комплектов оружия. Копье, щит с одноручкой какой-нибудь. Чаще всего меч или топор. Ну, и кинжал на случай, если уж совсем припрет.

Он снова пошел в атаку, и я с трудом парировал его удары. В реале шест, хоть и был примерно такой же длины и веса, что и Артаре, казался бестолковым куском дерева. Он так и норовил выскользнуть из пальцев, а сами удары получались слишком слабыми и медлительными. А как же мне не хватало шкалы зарядов Ци на границе поля зрения! И особенно — приемов вроде Хвоста ящерицы.

— Кстати, обучение мы все начинали как раз с копья, — продолжил Гюрза. — Его проще освоить. И часто оно эффективнее меча. Особенно против животных.

Он так мощно ударил меня в грудь, что я отлетел назад и, споткнувшись, повалился на спину. Дыхание перехватило, и я скорчился, хватая ртом воздух. Где-то рядом раздался смех и одобрительные возгласы.

— Молодцом, Гюрза! Так этого хлюпика!

— Ты погляди-ка, он сейчас заплачет!

— Что, попрыгунчик, допрыгался?

Придурки! И вроде ведь взрослые здоровые мужики, а ведут себя, как пятиклассники, гнобящие новенького.

— Ты как, в порядке? — наклонился ко мне Гюрза. — Давай руку...

— Да иди ты! — огрызнулся я.

Потихоньку поднялся сам. Подобрал отлетевший в сторону шест и оперся на него, потирая ушибленную грудь. Дыхание потихоньку восстанавливалось, а вот злость и отчаянье, кажется, наоборот, только разгорались.

— Давай уже передохнем. Обед скоро, — предложил Гюрза.

Я нехотя кивнул. Тренировались мы уже часа два, не меньше, и камуфла под пластиковыми щитками насквозь пропиталась потом. Волосы тоже был мокрыми, по лбу катились горячие соленые капли. Я даже сам чувствовал, что воняю, как бомж.

— Я пойду, пожалуй, душ приму, — сказал я. — До обеда в аккурат успею.

Убрал шест на специальную стойку на краю тренировочной площадки и побрел прочь. Остальные бойцы тоже потихоньку заканчивали занятия, большая часть народу уже расходилась по своим делам. Только несколько особо прилежных до сих пор упорно молотили друг друга деревянными мечами и копьями или отрабатывали блоки щитом.

Над лагерем пронесся яростный нечленораздельный вопль, и я вместе с остальными невольно завертел головой, пытаясь понять, кто кричит. Оказалось — на дальнем конце тренировочной площадки разразилась потасовка. Я сразу же разглядел в куче мале Данилу — его объемистую фигуру трудно было не заметить. Толстяк сшиб кого-то с ног, насел сверху и яростно избивал, а целая толпа народу пыталась его оттащить.

Я побежал к ним.

Даню было не узнать — лицо его было багровым, перекошенным от ярости и лоснилось от пота, который стекал с него буквально ручьями. Силища в нем, похоже, проснулась дикая — чтобы оттащить его от противника, понадобилось четверо крепких мужиков.

— Вяжи его, падлу! — кричал один из бойцов Чингиза, с трудом удерживая руку Данилы заведенной за спину. Еще кто-то бросился толстяку в ноги, видимо, пытаясь повалить его на спину. Но это была пустая затея — человека с таким весом с места-то сдвинуть тяжело, не то, что опрокинуть.

Терехов ухватил Даню за голову и что-то орал ему в лицо. Они почти упирались друг в друга лбами. Выглядело это все жутковато — глаза у здоровяка были бешеными, остекленевшими. Было видно, что он никого не узнает, и может и на Терехова сейчас наброситься.

Я замер в паре шагов от потасовки — ближе влезть все равно не получилось. Меня оттеснили, потому что как раз подоспела подмога — еще с полдюжины людей Чингиза. У одного из них на рукаве белела повязка с красным крестом. Он что-то вколол Даниле в шею, и толстяк почти сразу же зашатался, а потом и вовсе обмяк.

— Носилки! — выкрикнул Терехов, с трудом удерживая его от падения.

— Вот гнида припадочная! — зло прошипел помятый Даней боец. — Я тебе припомню еще!

Ему помогли подняться и принялись обрабатывать разбитую губу и заклеивать пластырем ссадину над бровью. Данилу тем временем погрузили на носилки. Вязаная шапка, которую он таскал, не снимая даже в столовой, отлетела в сторону, и в глаза мне бросились вздувшиеся белесые шрамы у него по всей голове — на затылке, на лбу. Часть из них были неровными, рваными. Некоторые, наоборот, прямые, будто по линейке — похоже, разрезы от операций. Волосы вокруг шрамов росли плохо, островками, так что стало понятно, почему он постоянно в этой шапке.

Потащили его вчетвером — по двое с каждой стороны носилок. Вскоре на месте потасовки никого не осталось, кроме меня.

Пока я наблюдал за всем этим, на меня напало какое-то странное оцепенение, и прошло оно далеко не сразу. Сердце колотилось, будто от адреналинового всплеска. Казалось бы — ерунда, просто небольшая драка. Но я в реале редко сталкивался с такой прямой агрессией. И этот взгляд... Даня же был просто не в себе! Если бы его не оттащили — он, наверное, голыми руками забил бы того парня до смерти. Это не было похоже на простую вспышку ярости — скорее на настоящее помешательство. Да что с ним, черт возьми?!

Я, наконец, развернулся, чтобы пойти прочь, и вздрогнул от неожиданности. Прямо позади меня стоял Чингиз.

— Три года назад он был одним из лучших курсантов военной академии, — глядя вслед Даниле, произнес он. — Терехов тогда работал там инструктором. А потом — несчастный случай. Тяжелая черепно-мозговая. Эндокринные осложнения. С тех пор на инвалидности. Дикие проблемы с гормонами. От этого лишний вес, припадки ярости. Я удивлен, как ему вообще удалось сохранить НКИ.

Я наблюдал за ним исподлобья. Он по-прежнему был не в камуфле, а в дорогом деловом костюме, довольно нелепо смотрящемся в этой обстановке. Видимо, таким образом показывает, что он выше всех остальных, находящихся в лагере. Держит дистанцию.

— Зачем вы мне все это рассказываете?

— Если я не расскажу — то кто? Много ли ты знаешь о членах своего отряда? А я знаю всё.

Он усмехнулся и указал мне на тропинку, ведущую к моему корпусу.

— Пойдем, пройдемся немного. У меня есть пара минут.

Я нехотя согласился, и мы неспешным шагом направились прочь с плаца. Поначалу молча, но затем он заговорил — негромко, не глядя на меня. Будто просто рассуждал вслух.

— Терехов — не тот человек, за которым стоит идти. Я знал его когда-то. Тогда он был сильным. Был воином. Вызывал уважение. Но кое-что его здорово подкосило. Он ушел из армии. Сначала в академию, а потом и вовсе... Сейчас он — бледная тень того, кем был раньше. Сентиментальный слабак. И команду подобрал себе под стать.

— Команда как команда, — проворчал я. — К тому же, какая разница, кто человек в реале? Работаем-то мы в Артаре.

Он снисходительно фыркнул.

— Ты так думаешь? Я — нет. Не верю я во все эти альтер-эго. Человек таков, какой он есть. Артар не дает никакого второго шанса. Если ты неудачник по жизни — потащишь все свои слабости и туда. От себя не убежишь.

— Наверное. Но я не считаю, что наша команда — неудачники.

— Ну да? Спивающийся патологоанатом с умирающей женой на шее. Наркоманка с суицидальными наклонностями. Не очень удачливый мошенник, пытавшийся кинуть Молчуна. Припадочный урод весом в два центнера. Кое-как отмазанный от тюрьмы головорез, выгнанный из армии. Терехов подбирает всякий сброд. Как сердобольная баба-кошатница, которая тащит в дом хромых котят со всех окрестных свалок.

— Вам-то какое дело?

— Мне — никакого. Вопрос в другом. Как ты-то оказался в этом цирке?

Я промолчал. Разговор этот был мне неприятен, к тому же я увидел на крыльце главного корпуса Берса со Стингом. Меня они тоже явно заметили. Хорошо же я буду смотреться в их глазах, прогуливаясь с этим упырем!

— Ты не такой, как они. Это сразу видно. И видно, что вы не очень-то ладите. Так что, рано или поздно, нужно будет сделать выбор. Думаю, через недельку-другую я докажу Молчуну, что он зря держит Терехова в обойме. Наша мать Тереза вылетит со свистом и из "Обсидиана", и из Стальных псов. Вместе со всем своим выводком.

— Ну, а это вы мне зачем говорите? Не боитесь, что я расскажу своим о ваших планах?

Чингиз улыбнулся.

— Терехов и сам все это прекрасно понимает. А с тобой я просто честен. Думаю, ты единственный из его команды, кого, возможно, стоит оставить. Если ты, конечно, готов сотрудничать.

Я стиснул зубы, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не наговорить глупостей. Наконец, процедил:

— Вы обо мне можете думать что угодно. Но я не предатель!

— Пфф! О каком предательстве ты говоришь? Это бизнес. Да и кто они тебе, этот Терехов и остальные? Ты и знаком-то с ними меньше месяца.

— Они мои друзья, — сказал я.

Стоило произнести это вслух, как я понял, что это правда. Несмотря на все наши разногласия и конфликты, Псы за эти несколько недель стали мне чуть ли не самыми близкими людьми. Все-таки дружба измеряется не временем, а совместно пережитыми эмоциями.

Чингиз взглянул на меня с прищуром и снова ухмыльнулся.

— Скажи мне, кто твой друг, и... Что ж, у тебя еще есть время подумать. Я просто предупреждаю. Ты в команде аутсайдеров. И если так и останешься с ними — вместе с ними и потонешь. Хотя... Может, это и неслучайно. Может, ты просто такой же неудачник, как и они все? И совсем не зря оказался с ними?

Я не ответил. Мы как раз дошли до развилки, и Чингиз, похлопав меня по плечу, свернул на тропинку, ведущую к главным воротам.

— Удачи, Мангуст! На нее у тебя вся надежда.

Я с облегчением вздохнул, проводив его взглядом. Осанка и походка его выдавали старого прожженного вояку — тут никакой костюм не поможет. Вот только что-то слишком хитер он для обычного солдафона. Так и лезет в душу.

По пути к своему корпусу, миновав короткую кленовую аллею, я прошел мимо стрельбища. Здесь было необычно многолюдно. Мишеней было всего три, но возле стрелков столпилось уже десятка два зевак. Точнее, стрелок был один.

Эдж.

Она, похоже, упорно не желала признавать местную форму одежды, так что по-прежнему щеголяла в коротких джинсовых шортах и легкой ветровке поверх обтягивающей майки. Благо, погода пока позволяла. Сейчас она и вовсе сняла ветровку и завязала ее рукава на животе, так, чтобы та прикрывала сзади бедра. В руках у нее был какой-то навороченный спортивный лук с тугими плоскими плечами из белого пластика. На левом предплечье белела защитная пластиковая крага.

Она вскинула лук, оттянула тетиву и на несколько мгновений замерла. Я, как и остальные зеваки, остановился, невольно засмотревшись на ее точеную стройную фигурку. В её позе было что-то завораживающее, хищное — будто в ней дремала сила, которая вот-вот вырвется наружу. Как стрела, отправленная в полет. При этом она умудрялась сочетать эту затаенную мощь с некоторой небрежностью и расслабленностью. Была сосредоточена, но не напряжена. Лук казался естественным продолжением ее руки, на губах играла легкая усмешка. Лишь на короткий миг, перед самым выстрелом, она перестала жевать жвачку и, кажется, даже затаила дыхание.

Тетива коротко щелкнула, стрела мелькнула в воздухе белоснежным оперением. Точно в десятку. Метров с пятидесяти. Хотя, кто бы сомневался. Рядом с последней стрелой там уже торчало еще с полдюжины.

Бойцы Чингиза разразились аплодисментами, а Эдж отвесила шутливый поклон. Заметила меня и подмигнула, сдувая со лба непослушную прядку.

Я побрел дальше.

Душевые в жилом корпусе, к счастью, были современными, хотя и подключены были прямо к имеющейся водопроводной системе со старыми, еще железными трубами. Блестящие новеньким стеклом и хромированным металлом капсулы странновато смотрелись в обшарпанных санузлах с потрескавшейся керамической плиткой на стенах. Примерно так же, как если бы инопланетный корабль забросил свой посадочный модуль в хлев средневекового крестьянина.

Тугие горячие струи быстро смыли пыль и грязь. Ссадины неприятно щипало от мыла, и я шипел, как рассерженный кот. Хуже всего, что даже такие пустячные повреждения не исцелятся полностью за пару-тройку часов, как в Артаре. Здесь я такими темпами скоро в несколько слоев синяками покроюсь.

В который раз поймал себя на мысли, что это "здесь" воспринимается как досадная и раздражающая задержка перед очередным погружением в Артар. "Здесь" — не в смысле в лагере Чингиза, а вообще в реале.

С одной стороны, все понятно. Заигрался. Эскапизм — штука не новая. Я вон в свое время паркуром и съемками экстрим-видео так увлекался, что поесть забывал, а спал часа по четыре в сутки.

Но тут другое. Сеансы в Эйдосе ведь не отнимают реального времени. Новое увлечение не заполняет твою жизнь — оно дает тебе вторую. Старая никуда не девается, и с ней по-прежнему нужно что-то делать. А это ломает всю идею эскапизма. Проблемы твои никуда не деваются, ты только отодвигаешь их решение на время.

Хотя, собственно, какие у меня вообще проблемы? Чем больше я вспоминал про то, что раньше доставляло мне уйму терзаний, тем больше начинал казаться самому себе просто избалованным сопляком. Не сталкивался я еще с настоящей бедой — когда северный зверек песец встает перед тобой в полный рост, и не знаешь, что тебя ждет завтра. Как тот же Док с медленно угасающей на его руках женой. Или Ката, потерявшая мать и отчетливо осознающая, что в этом есть и ее вина. Её, наверное, сейчас совесть и отчаяние терзают, как стая голодных инканьямб.

А я... Что я? Во всем, что со мной происходит, виноват только я сам. Пора уже взрослеть, черт побери! Странно только, что к мысли этой меня привели не уговоры матери, не нравоучения отца, не короткий период учебы в универе, а скорее беседы с Бао. Даже не знаю, как так вышло, что непись из виртуального мира оказался для меня куда лучшим учителем, чем все те, что встречались мне в реале.