Седьмой Принцип

Стрелки на часах завалились вправо, за двоечку. Значит, там, высоко под кессонированным потолком зала был третий час ночи, ровно столько же, сколько и здесь, в его центре. Хотя, кто сказал, что это правильно, и что так будет всегда? Теперь Лис во всем сомневался. Но, как бы то ни было, ему необходимо дождаться утра, и вокзал казался лучшим местом для достижения этой цели. Решив так, Лис перешел в один из залов ожидания и, заметив свободное место недалеко от прохода, занял его. И лишь откинувшись на спинку и вытянув так и не просохшие до конца, гудящие ноги, ощутил в полной мере, как же он устал. Тогда он поднял воротник куртки и принял ту позу, в которой пребывал и два часа спустя.

Лучше всего было бы заснуть немедленно и проснуться уже ясным и теплым утром, но сон не приходил, зато наблюдалось погружение в некое промежуточное состояние, в котором реальность отступала, но не исчезала совсем. Сохранялась возможность отслеживать, что происходит вокруг, и в то же время сознание наполняли всякие мысли, видения прошедших событий и, частично, сны. Была вероятность, что полицейские прогонят его с вокзала, приняв за бомжа, и он пару раз отмечал на себе настороженно-ощупывающий взгляд совершающего обход дежурного, но, видимо, до уровня бомжа он еще не упал, его вид пока внушал некоторое доверие, и его не трогали. Ну и ладно, как говорится, не очень-то и хотелось.

От распластанных на лавках тел исходил тяжелый, густой дух, но Лису он не был в тягость. Он мерз, пытался согреться, и ни на что другое силы старался не тратить. До утренней помывки полов, когда придут уборщицы в сопровождении полицейских и погонят всех прочь, еще оставалось часа три, и он собирался использовать их для отдыха. Как уже было сказано, получалось не очень.

Все не шла из головы эта история с потопом. Это же просто чертовщина какая-то! Вот как об этом рассказать кому, кто поверит? Скажут, с ума сошел! Или, еще лучше, что набрался, спьяну привиделось. Ага, нализался. Кефира! Да от вида выпускающих свои струи ежиков любой, каким бы он пьяным ни был, в раз протрезвеет! Вот не сойти с этого места!

'А, может быть, я, и в самом деле, того? Может, привиделось все?' — осторожно засомневался в себе Лис. Мало ли! Устал, перевозбудился, был в расстроенных чувствах, вот и привиделось. Но ноги в сырых туфлях мерзли, а никакие фонтаны вброд он сегодня не переходил, так что, скорей всего что-то такое, некоторая водяная чрезмерность случилась. Но чрезмерность это, други, не случайность. Когда ежики струйки пускают, когда из вазы вода прет, как из скважины, какая уж тут случайность? Это не случайность, это, знаете ли, преднамеренность. И даже злонамеренность. То есть, целенаправленность. А если вспомнить тот пинок, который он получил на крыше, а если выстроить в ряд все неприятности, что случились с ним до того, вырисовывается очень неприглядная закономерность. Которая указывает, что кто-то нацелился именно на него, последовательно и упорно строит свои козни. И останавливаться, судя по всему, не собирается. А если уж он перешел к таким, прямо сказать, нетрадиционным демонстрациям силы, то все очень и очень серьезно. А он до сих пор не знает, кто и за что его преследует. Все, что у него есть, это старик Нарада с его непонятной доской. Вот такая зацепка, которая и не зацепка, если подумать хорошенько, а его придумка, на пустом, причем, месте, потому что кто такой этот Нарада, и что он может знать? Но ничего другого нет, пока нет, как ни крути. Поэтому завтра... сегодня уже, ему идти за доской. Идти, не отвертеться. А там, кто знает, может и Нараду придется искать. Для объяснений. Да, пусть объяснится, что за дела?

Придя к какому-то заключению и приняв решение, Лис почувствовал под ногами какую-то твердую почву и немного успокоился. Что и позволило ему, наконец, заснуть. Но и во время короткого сна он ощущал неуютность, словно погрузился не в сон, а в холодную воду, в чем-то вроде длинного брезентового плаща, который, намокнув, облепил тело и сковал члены. Тем не менее, он выплывал в той воде, какое-то время даже успешно. Тут главное было держать голову прямо, что он и старался делать по мере сил. Но силы таяли неумолимо в универсальном том растворителе сил, и, в конце концов, закончились совершенно. Мышцы шеи расслабились, словно по щелчку, и голова запрокинулась назад. Он довольно чувствительно ударился затылком о спинку сиденья и тут же проснулся.

Оттолкнувшись взглядом от кессонов на потолке, Лис, превозмогая резкую боль в затекшей шее, перекатил голову вперед, уронив ее на грудь, уперся взглядом в чьи-то чужие ноги рядом и, карабкаясь по ним вверх, добрался до лица предстоящего перед ним человека. Лицо оказалось знакомым.

— Разбудил? — спросил Женька, улыбаясь в бороду своей странной улыбкой, сдвигая челюсть в сторону. — Прости, не хотел. Да, все равно вставать пора. Пошли, кофе попьем.

Зажглось дополнительное освещение в виде настенных бра, ряд которых опоясывал зал по периметру. Светильники были старыми, принадлежали еще к самому первому варианту декора. Сквозь матовые оплывшие стекла плафонов в виде нераспустившихся бутонов лился неуютный желтый свет, который бодрил не хуже умывания, но в ином роде. Появились, гремя ведрами и швабрами, уборщицы, молча разошлись пор разным углам и сразу принялись тереть пол. Сопровождавший их полицейский тормошил спящих, не отставая от каждого, пока тот не приходил в себя. Поднялась суета, народ, похватав баулы, потянулся к выходу.

Лис тоже встал. Потоптался на месте, даже пару раз притопнул, и лишь почувствовав, что затекшие ноги пришли более-менее в норму, последовал за другом.

Евгений был его школьным товарищем, и когда-то они были довольно близки, проводили вместе много времени. Тогда они делились переживаниями, мыслями и планами, и Лис считал его другом. Но школьная дружба редко перерастает во взрослые отношения, гораздо чаще она остается там же, где и детство, и школа — в прошлом. Жизнь неминуемо разводит людей в разные стороны, так что через несколько лет у них остается мало общего. Исчезают былое тепло и радость общения, пропадает заинтересованность, улетучивается интерес — дальше, дальше... Друзья какое-то время еще пытаются сохранять прежние отношения, делают вид, что ничего особенного не происходит, просто немного замотались, но чувства уже холодеют — больше, больше... И вот они уже совсем чужие, и гонят прочь воспоминания, и недоумевают, что их могло связывать с незнакомцем. Да и связывало ли? Утрата детской дружбы и привязанности — то неизбежное зло, пострадать от которого доводится в жизни каждому. Мысли эти, кстати, пришли к Лису не сейчас, на вокзале, а были обкатаны им в сознании много раньше, теперь же, как послевкусие, всплыло в душе их резюме. Он не хотел, чтобы так произошло, и страдал от потери, да, но ничего не мог поделать. Тем более что тоже менялся, хотя и в другую, чем Жека, сторону. Они еще делали вид, пытались делать, что все в порядке, но давно уже не было былого взаимопонимания и готовности терпеть происходящие с другим изменения. Отчего возникало глухое раздражение, которое все трудней становилось сдерживать и подавлять. А тут еще эта история с комодом.

В отличие от Лиса, которому всегда было интересней и легче что-то делать руками, чем продавать результаты своего труда, Женька сразу после армии занялся торговлей, и к сегодняшнему дню значительно преуспел на этом поприще. Да что там говорить, в то время, когда Лис едва дотягивал до зарплаты, Женька был уже весьма состоятельным человеком. Ну, а, как известно, бытие определяет сознание, и в соответствии с этим правилом на мир и протекающие в нем процессы они стали смотреть под совершенно разными углами, что отнюдь не способствовало сохранению былой близости.

Евгений шел впереди в элегантном костюме и скрипящих кожаных туфлях, таща за собой чемодан на колесиках, оставляя после себя шлейф недешевого парфюма. Он не оглядывался и легко раздвигал плечом встречную толпу. Людей на вокзале в этот час было еще не много, но, казалось, так же легко он мог пройти сквозь любое количество встречных. Лис угрюмо тащился сзади, на ходу разминая затекшие мышцы, для чего поочередно вертел шеей и плечами. 'Уж этот-то, зачем сюда притащился, в такую рань?' — думал он и недовольно хмурился. Перспектива объяснять, кому бы то ни было, свою ночевку на вокзале ему не улыбалась. А Жека уж точно вцепится, как клещ, и пока все, что хочет знать, не вытянет, не отстанет.

Не сомневаясь, как само собой разумеющееся, Евгений завернул в VIP зону. Стеклянные двери, точно по команде, широким движением и с должным подобострастием, разъехались в стороны. Лис инстинктивно подобрался, ожидая, что перед ним они непременно закроются, и даже прибавил шаг, чтобы успеть проскочить. Обошлось. Двери лишь немного дрогнули, сомневаясь, благоволить или не пущать, но остались распахнутыми, пропустив и его тоже. Дальше Женька, а за ним и Веня, преодолев тамбур, вошли в кафетерий.

VIP-кафетерий — маленький кусочек рая на грешной земле.

Там было обволакивающе тепло, играла приглушенная спокойная музыка, по деловому шумела какая-то техника, до головокружения пахло кофе и свежей снедью. Прежде всего, кофе, а потом уже остальным. Лис почувствовал, что закружилась слегка голова, и подвело живот.

Жека ткнул в стену возле одного из столиков чемодан и отставил в сторону стул, на котором намеревался утвердиться сам.

— Присаживайся, — указал он Лису на противоположное место. — Кофе?

— Давай кофе, — согласился Веня. Он ощущал себя рядом с Женькой абсолютным замарашкой, отчего у него горели щеки и странно зудело все тело. Хотя, а плевал он на всех!

— Может, взять тебе поесть? — спросил как бы ненароком Жека.

— Я не ем по утрам, — соврал, подавляя мучительный спазм в желудке, Лис. — Достаточно кофе.

— Угу, — согласился друг.

Он отошел к стойке и стал о чем-то приглушенно совещаться с барменом. 'Ну вот, — подумал Лис, — сейчас будет добиваться чего-то особенного'. Время тянулось, но Лис был тому рад, расслабленно упиваясь теплом и покоем.

— У них нет того кофе, который я обычно пью, но что-то подобное они все-таки соорудили, — сообщил, вернувшись, Женя. — Пришлось подождать лишних пять минут, но оно того стоило. Я надеюсь.

Он принес две чашки с кофе, потом вернулся к стойке и принес еще на блюде, специально для Вени, большой крендель с орехами.

— Ешь, ешь, — сказал.

Присев за стол, пригубил из чашки.

— Черт! Помои! — вскричал и, обернувшись, гневно посмотрел на бармена, который предусмотрительно залез под стойку, над которой маячила лишь его обтянутая белой рубашкой спина. Пустив глазами несколько молний в это белое пятно, потому что за свои деньги желал получать то, за что платил, Женька повернулся обратно и демонстративно отодвинул от себя чашку. Побарабанил пальцами по столу.

— Ну, рассказывай, — слегка успокоившись, обратился он к Лису. — Что стряслось?

— Ничего не стряслось, — попробовал уклониться Веня. — Временные трудности.

Он ломал крендель удобными компактными кусками и забрасывал их в рот. Жевать старался медленно, не жадно, а как бы лениво, не показывая, что голоден. Это было нелегко, потому что голоден он как раз был, и изрядно. Крендель он время от времени запивал большими глотками кофе, который, на его вкус, был вполне приличным.

— Мне-то ты сказки не рассказывай, — снисходительно улыбнувшись, обнулил его уловки Евгений. — Я тебя, слава Богу, знаю. Чтобы заставить тебя ночевать не дома, в теплой постельке, а, пардон, на вокзале, нужны чрезвычайные обстоятельства. Давай, давай, колись.

Лис, вздохнув и оттолкнув от себя тарелку с кренделем, откинулся на спинку стула.

— Ну да, да, — сказал он резко, резче, чем хотелось, поэтому закашлялся, поправляя голос. Продолжил уже спокойней: — Мы с Мариной... Разошлись... В некотором роде. Расстались. Вот и все трудности.

— Так уж и все? — с той же улыбкой спросил Женя. — А я слышал, что и с работы тебя поперли...

— И это тоже, — согласно кивнул головой Лис.

— Тебе давно надо было бросить эту суку. Я когда еще говорил, что она тебе рога наставляет. И не самому уходить на вокзал, а ее из квартиры выкинуть. Квартира-то твоя!

— Ну, Жека, ты же знаешь наши обстоятельства. После того, что случилось, я не мог...

— Обстоятельства, да... А что с рукой?

— Так, пустяки. Рука, кстати, стараниями Нины Филипповны, совсем не болела.

Они замолчали. Воспользовавшись паузой, Веня как бы машинально, в задумчивости придвинул к себе крендель и продолжил его утилизацию.

— И что ты собираешься делать? — спросил, наконец, Евгений.

— Не знаю пока еще, — пожал плечами Лис. — Придумаю что-нибудь.

Доев крендель, он потянулся за чашкой, но та оказалась пуста, он и не заметил, как выпил весь кофе. Тут взгляд его упал на отставленную Женькой порцию.

— Слушай, ты все равно не пьешь... Можно я? — спросил он друга.

— Да, конечно! — Евгений с готовностью придвинул к нему свою чашку. — Все равно выливать, а тебе, я смотрю, ничего. Пей, пожалуйста, раз нравится.

Успевший глотнуть кофе, Веня едва не поперхнулся.

— Ну, ты, гад... — сказал он с чувством.

Женька благодушно махнул рукой.

— Да ладно, не кипятись, это же, правда. Я вот думаю, насчет работы... Ты мог бы пока поработать на меня. Я имею в виду комод. Надо все же довести вещь до ума...

И тут Лиса осенило. И кофе пить окончательно расхотелось. Он медленно опустил чашку на стол.

— Погоди, погоди... Так это ты замутил всю эту историю с комодом? Как же я сразу не догадался!

— Да ты никогда особой сообразительностью не отличался, — сообщил дополнительно в ответ Евгений. И, отчасти, это было правдой.

В памяти Лиса тотчас вспыхнула история с комодом и, словно хмель на старые дрожжи, ударила в голову.

Начиналось все буднично. В мастерскую поступил заказ на реставрацию одного предмета мебели. Обычный заказ. Необычным был тот предмет мебели, который предлагался для реставрации. По факту, это был комод начала восемнадцатого века с роскошной отделкой, резьбой и маркетри. Некая маркиза, из новообращенных, привезла его аж из Парижа. Утверждалось, и на то имелось соответствующее удостоверение, что комод был работой самого Булля. У Вени, кстати, в процессе близкого с комодом контакта, возникли на этот счет кое-какие сомнения. Тем не менее, вещь была ценная и крайне дорогая, реставрация ее тоже была не из дешевых, если вообще такие бывают, а поручили ее именно Лису, к неудовольствию других мастеров. Реставрация — процесс долгий, требующий неторопливого и вдумчивого подхода, тщательного выбора материалов и выдержки технологических процессов. Короче, работа для терпеливых, расчетливых и аккуратных. И работа эта, по комоду, вполне естественно затянулась. Маркиза все чаще стала появляться в мастерской, требуя ускорить и улучшить. Позже у нее откуда-то появились подозрения про некий преступный умысел, и она стала даже угрожать, что скажет, кому надо, и тот разберется, как следует. Дело в том, что ускорить процесс реставрации было нельзя, потому что имелась большая вероятность, что что-то пойдет не так, отвалится или перекосится, после чего неизбежны скандалы и требования возмещения убытков. А кто их будет возмещать? Лис понимал, кто, и старался этого избежать. Поэтому, проклиная все на свете, продолжал методично делать работу. А когда конец работы уже забрезжил на горизонте, все вдруг пошло не так, и уже он сам подумал про злой умысел. Стало ломаться то, что, казалось, надежно и основательно сделано, отваливаться, что прилажено на место, отклеиваться, что приклеено и так далее, и так далее. В общем, обстановка вокруг этого чертова комода, да и вообще в мастерской, была накалена донельзя, когда на горизонте появился Женька, который напрямую, без обиняков, предложил продать комод ему. И за приличные деньги, между прочим. Как он про комод узнал, и какое ему было до него дело, Лис не имел понятия, но знал точно, что на воровство не пойдет, за любые деньги. Тем более, за большие. И по-дружески, тоже прямо, послал Евгения подальше. Евгений хмыкнул в бороду и ушел. А через два дня комод пропал.