Маг-2

////... ... ...

Тщетно. Я больше не понимал. Внимал Бездне в своей душе, но не понимал ее. Восторг безграничного познания сменился глухой саднящей тоской. Как это произошло? Почему? Ведь память осталась при мне, что же случилось такого, что я более не в силах слышать песнь песней на берегу звездного океана?..

Я бежал, упорным движением изгоняя подступавшую безнадежность, бежал, оставляя за собой цепочку быстро исчезающих следов. Минута — и ничто уже не напоминало о миновавшем очередной такыр страннике. Тут и там разбросанные изваяния-голограммы скорбными верстовыми столбами отмечали мой путь. Еще одна из множества загадок Кладбища. Как возможно, что маги многоразличных сил, срываясь с натянутого над пропастью каната, попадают в единое место? А может, это не так? Может, существуют множества кладбищ, а конкретно это служит пристанищем сходных по некому общему признаку? Ха, теорема Лобачевского применительно к КВН — кто в состоянии обшарить бескрайнюю пустошь и проверить мою догадку? Прямые могут хоть сходиться, хоть завязываться в узел, все одно это остается пустым умствованием в отсутствие возможности контроля.

Но отчаиваться не стоит. Как раз-таки в умствованиях и заключается шанс вырваться отсюда. "Возможность победы сокрыта в противнике, непобедимость — в тебе самом", так, кажется. Маг же более всех остальных является примером данной стратагемы. Убивают лишь одного из десяти, восемь гибнут по собственной воле, если можно так выразиться. Неосторожность, халатность, простая неудача, переоценка собственных сил, да мало ли что еще.

А подумать было над чем. Барудр смог донести свое видение мира, и оно коренным образом отличалось от моего. Маленькое преимущество избранной им Силы — там, где другие пользовались костылями опытов, наблюдений, измерений и вычислений, он просто видел суть вещей. И с его точки зрения великое таинство высшего посвящения обретало новый смысл. Отражение. Преображение естества взыскующего вершин мага в зеркале-линзе портала в трансцендентность — притом живущего в нем самом! Парадокс, обычный для высшей магии, не замечающей рекурсий и прочего неудобья. Значит, я уже в какой-то мере изменен, и сам того не замечаю — по той же причине. Недопреображение, чреватое неизвестными сбоями в структуре собственного "Я". Как доверять себе самому? А если я способен причинить вред Даре? Какой-нибудь мельчайший фактик может стать триггером цепи самых разрушительных последствий. А, что толку — машу рукой. Это непредсказуемый "черный лебедь". Остается только — следить за собой и быть осторожным, да.

"Луч" моей личности пал в Бездну и был ей даже отражен, не поглощен бесследно, но на обратном пути он замер на границе, водоразделе. Так мошка, упавшая в воду, тщится выползти из нее на берег, не в силах прорвать пленку поверхностного натяжения. Эх, как я понимал теперь Архимеда. Мне бы хоть пядь тверди под ногами, точку опоры для рывка — как знать, может и смог бы завершить свое посвящение.

Теперь же... Вряд ли. Вообще, я заметил, что чем глубже постигаю извивистые пути магии, тем больше отдаляюсь от ранее привычных уму рациональности, математики, логики и все чаще прибегаю к разнообразным трансовым техникам, рассуждениям о метафизике и абстрактных невербализуемых концепциях. Я... менялся. В какой-то мере этот процесс был подобен умиранию — зайдя уже достаточно далеко, он не поддавался откату, причем в некоторый момент личность должна была измениться настолько, что с исходной ее связывала бы лишь общая память и несколько наиболее мощных стержней, базовых позиций. Привычки, устремления, желания, эмоциональная сфера и даже система ценностей — все это должно было стать иным, новым. Родившееся в этот момент полностью обновленное существо уже мало напоминало бы человека. Самое интересное, что меня это ни капли не страшило. Я не желал ни тормозить процесс, ни ускорять его. Впрочем... пожалуй, здесь было... неудобно. Пусть среда избавляла от нужд телесных, нужды разума оставались. Однако выхода никакого я не видел. Пример Барудра был двояк. Во-первых, он вселял уныние, столь умелый и волевой маг за столь долгий срок не нашел решения проблемы. Во-вторых, последний его поступок таил загадку. Зачем? Вопрос жег ум, ворочался медведем в тесных коридорах памяти. При его силе и искусстве он мог бы длить свой век без счета и когда-нибудь вырваться отсюда. Но нет. Э-э... Стоп.

Стоп. Внезапно заговорила уснувшая было подозрительность. А что, собственно, он сделал? Я видел только, что Барудр растворился в воздухе, исчез. При этом я находился в состоянии аффекта, как уже выяснилось, наведенного. Не полностью, просто мой порыв был значительно усилен вплоть до потери головы. С чего бы я так быстро проникся дружелюбием и доверием к совершенно незнакомому и чужому существу? Это ведь не девушка, в которую можно влюбиться с первого взгляда, да и то, я не очень верил в подобные истории. Нет, что-то тут не так. У миллионолетнего заключенного появляется редкий собеседник — а он бросает пару фраз и отправляется в ведомство Духонина? Не верю. Тогда зачем? Ведь все это равно бессмысленно. Если Барудр умер — зачем? Если жив и скрылся, сделав финт ушами — дурно пахнет.

Нет, хватит. Ясно, что с имеющимися кусочками полной картины не сложить. Следовательно, нужно заняться чем-то другим. Я подумал, что еще совсем недавно считал путь мага не то чтобы прямым, но хотя бы вполне определенным, этакой извилистой тропкой, ведущей в горы. Оказалось, тропка может привести к обрыву, другой край которого теряется в тумане. Смирись и отойди — или попробуй взлететь. Тянись вверх изо всех сил, маши куцыми нарожденными крыльями, зная, что подавляющее большинство не дотягивает до Той ступени — и короткий полет сменяется падением. Еще бывают такие как я, кто рушится не на хищные каменные клыки внизу, а падает, ломая ноги, на крошечный уступ в вертикальной стене, а то и повисает на каком-то кустике, нелепо пойманный за шиворот. Ни вернуться назад, на тропку, ни разогнаться для новой попытки. Просто отсрочка перед неизбежным шагом в пустоту. Клыки терпеливы, они знают, что добыча все равно придет к ним, рано или поздно. Только...

Да! Меня хлестнуло дикой мыслью — а что, если этот уступ, этот ничтожный пятачок — все-таки... на Той стороне? Вот оно! Это шанс. Неважно, что нужно вновь карабкаться по скале, со вселенским терпением выдалбливая лунки сбитыми в кровь пальцами. Неважно, сколько раз придется рухнуть и подняться снова, сколько сделать шагов — я пройду их все. Главное — верить. Всем существом верить в то, что моя гипотеза не просто верна, а что она есть единственно сущая истина. Меня затрясло. Кажется, я только что придумал способ достичь качественно нового состояния путем количественным. Ну что ж, если надежда угасла — просто придумай себе новую надежду.

Я сел на песок, потрясающе, невозможно легко сложив ноги в лотос. Ом-м-м-м... — гулкий звон незримого колокола высветил порядком захламленные задворки здания моего разума. Поехали.

* * *

Воздух, чистый и свежий, пахнущий смолой, хвоей и почему-то миндалем, влился внутрь. Грудь закололо тысячами иголочек, однако кашель не спешил сгибать словно бы онемевшее тело пополам. Голова не кружилась в потоке полузабытых ощущений — яркого света сквозь закрытые веки, громадного множества звуков — вибраций воздуха, вибраций камня под спиной, холодных касаний ветра.

Да... я отвык от этого. Там времени не было. Не зря соплеменники Барудра придумали мерить бытие в хласс — условных единицах событий. И все же я здесь. Я вернулся. Выбрался. Правда, какой ценой...

Запахи, звуки и дрожь земли воспринимались теперь по-другому. Очень остро, точно — я мог бы с легкостью указать, где пробежал мелкий зверек, похожий на бурундука, а где крикнула сонная надутая птица. И в тоже время... отстраненно, словно через тончайшую прозрачную пленку, что много крепче стали. На этом празднике Жизни я теперь был чужим.

Взгляд пронизывал заросли подлеска и толстенные многосотлетние стволы, густая темно-зеленая листва исправно заслоняла вид, но смотрел я совершенно по-другому, нежели раньше. Это даже нельзя было назвать словом "смотрел". Бледные, едва заметные контуры листьев, чуть более густые тени лесных исполинов. Столь же блеклые очертания временно подвижных обитателей леса... Они пока что были живыми и потому мало интересовали меня. В некоторых сидели гораздо более контрастные и яркие пятна каких-то недугов и повреждений, исправно приближающих их к завершению Той Фазы существования. О "цвете" пятен я бы затруднился что-либо сказать, поскольку они обладали совершенно иными характеристиками.

Зато некоторые вещи, ранее надежно сокрытые от глаз, ощущались теперь с огромного расстояния. Под тем поваленным стволом лежала тушка какого-то грызуна, а в корнях этого колючего куста упокоились сразу несколько десятков переломанных птичьих костей — должно быть, кто-то хорошо поохотился. При должном старании можно было почувствовать даже хитин надкрыльев полусъеденного крупного жука, на которого наступил копытный зверь.

Если же отстраниться от мелких деталей и привести разум к молчанию, постепенно становилась слышна тихая и неумолчная Песня, что брала свое начало в поистине грандиозной симфонии мирового круговорота двух великих Начал, постоянно сменяющих друг друга...

А часть того, что передал мне Барудр, я пока не смог "переварить". Массив криптогнозы, своего рода зашифрованного знания — не информации! — осел в глубинах разума и изредка кололся "лучиками" непонятных микроозарений. Нет, чужое знание не пыталось поработить мою волю, как-то изменить меня или сделать еще что-то из арсенала низкобюджетных фильмов того мира. Просто у меня не имелось соответствующего понятийного аппарата, чтобы толком осознать переданное. Впрочем, надежда была. Массив представлял собой своеобразный "срез" мага по имени Барудр, проведенный таким образом, чтобы в "плоскость" среза попало как можно больше его знаний и как можно меньше личностных особенностей. Но меньше — не значит совсем. Знания — не информация, они всегда оттенены оценками, спаяны вязью ассоциаций, пронизаны ветвистыми молниями озарений и притерты жерновами опыта. Вот это и было моей надеждой. Очень медленно, с огромным трудом, но я отщипывал от нечитаемо-черной глыбы кусочки, светлеющие пониманием. Примерно как сахарная голова тает в воде, с той разницей, что эта голова была размером с айсберг, а вода — не кипятком, а водой Северного Ледовитого, что лишь вязко колышется при двух градусах ниже нуля.

Пора было вставать. Уловив посыл на начало движения, тело послушно взметнулось вверх... попыталось взметнуться и нелепо заскребло по камню белоснежными когтями. Именно эта невероятная, нереальная белизна почему-то стала самым сильным потрясением, обрушившимся на меня. Странный выверт психики, но ни четыре худые суставчатые лапы, ни длинный гребнистый хвост, ни невозможно гибкий позвоночник, скручивавшийся на полтора оборота — ничто не поразило больше, чем эти когти цвета костяного фарфора. Замерев, я изо всех сил пытался переварить произошедшее. Новость просто-напросто оглушала, сознание отказывалось верить, отчего все казалось текуче-нереальным, словно я спал и вот-вот должен был проснуться. Но пробуждение не наступало.

Заодно заметил, что и моргаю теперь по-другому. Веки опускались и сверху и снизу, смыкаясь ровно посредине зрачка. Даже крохотная щелочка давала неплохой обзор, при этом снаружи, я уверен, заметить это было почти невозможно.

Быстрая ревизия дала понимание, что привычно-инстинктивно, без специальных усилий я мог как раз-таки только моргать и вращать глазами. Все остальное было... печально. Похоже, что никаких мышц в новом теле не было, от слова вообще. Ему не требовалось дышать, при желании пробы воздуха втягивались в какую-то небольшую полость — из чего я заключил, что и легкие тоже отсутствовали. Попытки шевельнуться приводили к странным результатам. Конечности и хвост двигались самым причудливым образом, дрожали, дергались — а ведь каждая оканчивалась шестью острейшими когтями! В итоге, после пары часов вдумчивого исследования я был весь исцарапан, словно дрался со стаей камышовых котов.

Однако строение моего нового тела было скорее благом, чем препятствием. Отсутствие мышц значительно ускорило освоение движений — я уверен, если бы они имелись, дело затянулось бы на месяцы и годы, как реабилитация у людей с пересаженными конечностями. А так достаточно было установить соответствие между волевыми посылами и их результатом. Очень сильно в этом мне помогли муравьи. Невероятно, каких успехов и в какой срок можно добиться, если куча насекомых ползает по всему телу, забирается во всякие укромные места и безошибочно кусает именно там, где наружные покровы (я остерегался называть это кожей) самые тонкие и нежные! А глаза, а ноздри! Незабываемые ощущения ползущего по зрачку многоногого существа, с хрустом раздавливаемого, наконец, шторками бронированных век. Да! Если б мог, заржал бы. "Поднимите мне веки..."

С каждым днем, с каждым часом я продвигался вперед в освоении и контроле тела. Из агонизирующего полутрупа сначала превратился в контуженого паралитика, затем в трясущегося алкоголика. В ход было пущено все — идеомоторная тренировка, сверхзапоминание, аналитический транс, самогипноз — словом, все способы, какие только мог вспомнить или о которых слышал. Я сражался как лев, со всем пылом и злобой практически обреченного, прилагая невероятные усилия, без сна и отдыха. Через три дня смог встать на лапы, через неделю почти сносно передвигаться, постоянно борясь с дерганьем конечностей и лишь изредка падая в траву. Больше всего проблем доставил хвост. Лапы еще худо-бедно ассоциировались с руками и ногами — но хвоста у человека нет, и только чтобы нащупать способ им двигать, ушло несколько дней. До сих пор он иногда начинал самовольничать, постоянно путался в лапах, цеплялся за ветви...

А ночью, в самые темные предрассветные часы, издревле считавшиеся временем сомнений и колебаний, изнутри подступало отчаяние. Кто я теперь? Человек в облике твари? Тварь с человеческим сознанием? Монстр? И что мне делать? При встрече с людьми теперь стоило ждать лишь стрелы и мечи, нежели добрые слова. А уж показываться на глаза Даре...

Я взревел, выплескивая в крике все, что накопилось в душе за это время. Странный клекот разнесся по лесу, быстро увязнув среди стволов и ветвей. Длинный прыжок вознес на толстую горизонтальную ветку, когти впились в кору, второй прыжок перенес на другое дерево, сразу через соседнее — и я понесся над землей, не разбирая дороги, сжигая в неистовом движении душившие гнев и ярость. Шарахались в стороны кабаны и дикие лайде, разбегались в ужасе габлуны и ухвары, приседали испуганно зубастые горзны, и даже могучие блапероны вздымали проволочно-жесткую шерсть на загривках, глухо и предупреждающе ворча.

Не знаю, сколько прошло времени. Закаты сменялись рассветами, луны играли в салочки в ночном небе, а немертвая тварь все неслась по лесам, полям и взгорьям, мимоходом пожирая недостаточно резвую или слишком тупую для того, чтобы вовремя убраться с дороги пищу. Должно быть, на какое-то время я сошел с ума, полностью растворившись в звериной сущности твари. Под белыми когтями одинаково легко расступалась плоть травоядных и хищников, брызгала горячая красная кровь, а из развороченных парящих туш поднималась невесомая дымка, мгновенно впитываемая мной. Именно она на время дарила чувство внутреннего тепла, гладила шелковыми кисточками, ласковым зверьком сворачивалась в уютный клубок где-то глубоко внутри. Нет, какого-то страшного голода или непрерывной жажды убийства я-мы не испытывали, но если глупая живность сама лезет под лапы — почему бы и нет?