Попадос по-советски

Однако еще в конце 1920-х единоличные хозяйства показали свою недостаточную эффективность — они не смогли бы обеспечить продовольствием растущее городское население, потому сложившаяся ситуация создавала угрозу голода в городах. Пусть даже мяса с рыбой они всегда в достатке добудут, но ведь не ими одними питаться? Оставалось положиться на оставшуюся в колхозах молодежь — прежде всего, комсомольцев и коммунистов. Пополнить колхозы удалось и за счет демобилизованных из армии — в основном, как раз тех самых молодых парней.

Кроме того, планировались и дополнительные меры по улучшению положения сельского населения. Еще в начале осени, когда начались первые случаи бегства и выхода из колхозов, было принято постановление 'Об улучшении снабжении сельских жителей товарами народного потребления' — для чего артелям и заводам города было поручено организовать выпуск необходимой продукции. Все это должно было несколько снизить напряженность ситуации, уменьшить число желающих сбежать или выйти из колхозов. Для этих же целей велась и идеологическая работы — жителям разъяснялось, что перенос не только не ухудшит социального и экономического положения сельских жителей, а, наоборот, будет способствовать его улучшению — нужно подождать буквально полгода, как на предприятиях городов наладят производство. И, как сообщалось на местах, пока большинство заняло выжидательную позицию, но если выполнить это обещание не удастся — последствия возможны самые неприятные.

Однако на этом внутренние проблемы СССР не заканчивались. Еще в первые дни буквально изо всех щелей полезли уголовники — в надежде, что в сложившихся обстоятельствах всем будет не до них. Милиция и армия тогда быстро показали глубину их заблуждений — в городах давно было военное положение, всех пойманных бандитов расстреливали на месте преступления, затем последовал целый ряд обвал на известные бандитские притоны. По наспех принятому закону 'О преступниках-рецидивистах' для преступников, повторно осужденных за однотипное преступление, была установлена единственная мера наказания — расстрел. Однако часть бандитов смогла бежать из СССР, часть — залегла на дно. Так что неприятности с этой стороны были возможны в любой момент.

Но даже этого было мало. По агентурной информации, в последнее время зашевелились недобитые петлюровцы, беляки, махновцы, троцкисты и прочая сволочь. Да и просто было слишком много старых счетов — когда один сосед был за красных, другой за белых, а третий — за петлюровцев или махновцев. И это тоже грозило серьезными неприятностями. Было принято решение об усилении агентурной работы, усиленной охране складов с продовольствием, оружием и боеприпасами, промышленных предприятий и объектов коммунального хозяйства с целью недопущения хищения государственного имущества и диверсий. При наборе людей на предприятия не в последнюю очередь проверялась политическая благонадежность. А ведь это было в Киеве и левобережье Днепра, где было больше русских и евреев, а не украинцев. Что бы творилось, случись такой перенос окрестностей Львова — наркому внутренних дел страшно было подумать. Случись такое — сейчас бы вовсю шла новая гражданская война, которая бы надежно похоронила все возможности занять в этом мире нормальное место.

Но и то, что происходило сейчас, грозило серьезными неприятностями. Нет, не сейчас, когда стоит вопрос выживания, а вся зона переноса на военном положении. Чуть позже — когда начнет налаживаться мирная жизнь, снизится бдительность. Значит, нужно принять все меры для недопущения такого развития событий...

Прохор Сидоренко уже давно привык к своей фамилии и теперь уж очень редко вспоминал, что на самом деле он Федоренко. Когда случился перенос — он вдруг понял, что теперь ему представилась та самая возможность, о которой он давно мечтал. Еще два года назад он обращался было к председателю колхоза с просьбой разрешить ему уехать в город, однако на колхозном собрании ему в этом было отказано. А куда ты без разрешения уйдешь? Паспорт-то твой у председателя в правлении лежит! А без него в город не уйдешь!

Вот и пришлось дальше в колхозе работать, мысленно радуясь, что детям его больше повезло. Старший сын в военное училище ушел, еще один выучился на машиниста и теперь на железной дороге работает, одна из дочерей за городского, аж инженера, замуж вышла. А вот ему с женой и еще тремя детьми так, видимо, и придется всю свою жизнь в деревне прожить.

А тут вдруг перенос — сразу такие возможности открылись! Война-то закончилась, а вот беженцев на перенесшейся территории осталось немало! Вот и подумали они, обсудили все — и решили в город под видом беженцев уйти! На второй же день они и отправились в Прилуки — ближайший город, где Прохор, представившись беженцем из Чернигова, работавшим разнорабочим в депо, и устроился работать в локомотивное депо.

Правда, работать там пришлось недолго. Буквально через две недели было объявлено о предстоящем закрытии депо с перебазированием в строящийся Комсомольск — как только доведут туда железную дорогу, сразу же начнется и демонтаж и перевозка оборудования на новое место — тем более, что Комсомольск должен был стать не конечной точкой новой железнодорожной линии, а началом будущей дороги в Кузнецк.

И вот пришло время... Переезжать пришлось буквально на голое место... Будущее депо представляло из себя парочку наскоро построенных цехов вагоноремонтных мастерских, несколько путей-отстойников да ряды бараков для рабочих — куда и пришлось заселяться. Прохору, можно сказать, еще повезло — ему, как семейному, выдали в бараке отдельную комнату... Многим же другим приходилось жить по четыре человека на небольшую комнатушку. Туалет — на улице, кухня — одна на всех в конце здания, отопление — буржуйка... Глядя на это, Прохор даже пожалел, что переехал сюда — пожалуй, лучше было бы в деревне остаться... Правда, всем обещали, что уже в следующем году дадут отдельные квартиры — прежде всего, семейным...

Пока же город Комсомольск скорее напоминал одну большую стройку... Строились депо и портовые сооружения, здания заводов и электростанции и так далее. А еще неподалеку строился лагерь для военнопленных — им предстояло работать на железорудном карьере... Каждый день по радио сообщалось и о новых достижениях Советской страны — начиналась добыча новых полезных ископаемых, возобновляли работу заводы...

(прода от 17 января)

— Если будет так и дальше продолжаться, то мы тут умрем от голода, — произнес Дмитрий, подойдя к главе селения, — Запасы у нас не такие уж большие... Если не получится настрелять хоть тех же бизонов — нам конец... Да и не засеем поле — следующий год опять придется охотой и собирательством жить...

— Знаю, — ответил Николай, — Сколько ж тут еще этих уродов краснорожих?

Николай Синельников тоже был крестьянином. В начале 30-х годов также, как и большинство, вступил в колхоз. Также, как и большинство, под давлением власти в лице председателя сельсовета и милиционера — Васьки Демченко. Тот тогда еще ходил по дворам, грозя наганом, и орал, что всех, кто не согласится в колхоз вступить, раскулачит и в Сибирь сошлет! В итоге, правда, в 37 году сослали в Сибирь самого Ваську — впаяли ему тогда десятку за то, что со складов колхозных воровал. Вместе с ним отправился и председатель. Однако своего они тогда успели добиться — все деревенские стали колхозниками!

Николай колхоз не любил — прежде всего, из-за того, что не любил никому подчиняться. Вон как в былые времена-то каждый сам себе хозяин был! А тут что колхоз сказал — то и делай! От этой нелюбви к колхозу пошла у Николая и нелюбовь к советской власти в целом. Вон как в былые-то времена было — каждый сам за себя был, ни от кого не зависел! А теперь — колхоз... На почве этого Николай даже со старшим сыном рассорился — тот-то в комсомол вступил, активистом колхозным стал... Выучился на тракториста и теперь передовиком труда стал, все время планы перевыполняет, перед войной его фамилия на доске почета висела постоянно...

Уходить Николай решил сразу же, как узнал про перенос. Это ж просто мечта — кругом неосвоенные земли, селись где хочешь, живи где хочешь! Подумав так, Николай осторожно переговорил с несколькими своими ровесниками, кто тоже не желал долгое время в колхоз вступать, прощупал у них настроения... В конечном итоге, нашел он почти десяток глав семейств, кто тоже не против был уйти куда подальше и жить по-своему... Те затем еще и часть своих родственников подговорили.

Все планы чуть не испортил его собственный сын. Они как раз собирались отправляться на новые земли, когда на восьмой день после переноса тот как раз вернулся в родную деревню — только что демобилизованный из армии. Вместе с его приездом пригнали в деревню (точнее, в ближайшую МТС) и пять демобилизованных из армии тракторов. В тот же вечер произошло колхозное собрание, на котором прибывшие расспрашивали о том, в чем нуждаются люди. Составлялись списки, которые должны были передать в Киев, а затем Прокофьева Зина, колхозный парторг, выступила с неожиданным заявлением. Дескать, наша страна потеряла большую часть своей территории и людей, практически лишилась промышленности — а потому теперь придется обратиться к опыту ленинского НЭПа. Разрешается свободный выход из колхозов, организуется программа переселения всех желающих (прежде всего, именно единоличников) в южные земли, где гораздо теплее и потому единоличные хозяйства будут гораздо эффективнее, чем в зоне переноса, и так далее...

Реакция колхозников была крайне неоднозначно. Многие из молодежи восприняли сообщение с откровенным недоумением, а вот многие из старшего поколения оказались довольны. В этот же день почти треть колхозников подала заявления на выход из колхоза — причем, они были немедленно утверждены! И вот почти половина из тех, кто думал бежать на неосвоенные земли, сразу же от этого плана отказались — предпочли выйти из колхоза, получив собственный надел, но при этом остаться в СССР. Через день ночью ушли лишь десять семей колхозников...

Собирались они основательно. С собой взяли немного старого — припрятанного десять лет назад — сельхозинвентаря, инструмент, семена, припрятанные в годы Гражданской обрезы, винтовки и даже один ручной пулемет! Границу смогли перейти тихо и незаметно — после чего в течение нескольких дней уходили на юго-запад, пока не нашли подходящего местечка примерно в сотне километров от границы зоны переноса. Пару раз по пути вступали в стычки с индейцами — но никакого серьезного ущерба от этого не понесли. Им лишь удалось убить одного быка, что было обстоятельством хоть и досадным, но вовсе не смертельным... На месте наскоро построили несколько землянок (как временное жилье на зиму), обнесли их частоколом, начали засевать поле. И все бы ничего — вот только вскоре к ним пожаловали те самые индейцы, с кем довелось столкнуться в пути. В большом количестве и, к тому же, очень сильно обиженные как на то, что новое племя бледнолицых захватило их землю, так и на смерть своих соплеменников от их оружия...

Впрочем, сначала индейцы прислали 'парламентеров', кое-как знавших не только французский язык, но даже и несколько фраз из английского. Первая попытка разговора мало к чему привела — стороны друг друга просто не поняли, поскольку большинство из переселенцев знали только немецкий. Но как стало ясно, что индейцы кое-как знают английский — нашли в деревне пару человек, кто кое-как знал этот язык, и прислали их на переговоры. Впрочем, это мало что дало — как стало понятно из переговоров на ломаном английском с обильной примесью жестов и совершенно фраз на немецком и французском, смысл большинства из которых удавалось скорее угадать, чем перевести, предложение индейцев можно было охарактеризовать коротко: 'Убирайтесь отсюда — и мы не будем вас убивать'. Продать землю, как им попытались предложить переселенцы, они категорически отказались. На этом стороны и расстались, оставшись взаимно недовольны друг другом.

— Уходить не вариант, — сказал на организованном вслед за переговорами сходе Николай Синельников, — В другом месте тоже найдутся краснорожие, которым мы будем мешать. Так и будем всю жизнь бегать. А есть что будем? Так что надо показать этим индейцам, кто в доме хозяин.

— Согласен, — поддержал его Дмитрий Федоренко, еще один из наиболее авторитетных переселенцев, — В конце концов, если когда-то хранцузы с англичанами с мушкетами индейцев этих раком поставили, то неужто мы, люди XX столетия, не смогем?

Решение схода было единогласным: раз индейцы хотят войны — они ее получат. А война началась уже скоро. В тот же день индейцы предприняли первую попытку атаковать селение. Но припрятанное с Гражданской оружие не подвело. Пара винтовочных залпов и несколько коротких пулеметных очередей — и бегущая в атаку толпа дикарей разворачивается и убегает. Вторая попытка на следующий день была не сильно успешнее.

Больше индейцы атаковать не пытались, но и уходить не спешили. А время шло... Через неделю поселенцы попытались отправить отряд в пять человек в ближайший лес на охоту — но, как выяснилось, их там уже ждали. Когда из зарослей полетели стрелы, лишь благодаря тому, что у всех ушедших были винтовки, им удалось отбиться и вернуться в деревню — но при этом один поселенец погиб, а еще трое были ранены.

— Мы даже не сразу поняли, откуда стрелы летели, — по возвращению в деревню докладывал Николаю командир отряда, — Идем по лесу — а тут стрелы чуть ли не в упор. Мы из обрезов жахнули куда-то в ту сторону, откуда стреляли, и тикать. Только вот Федьку еще одна стрела настигла — прямо в шею... Но мы вырвались все же.

— Так вы так и не поняли, где эти уроды засели? — удивился Николай.

— Ну парочка, по крайней мере, себя выдала, когда стреляли. Да когда по кустам жахнули — кажись, попали. Кто-то больно уж шибко заорал там. А вот сколько всего их там было и где еще — то мне не ведомо... Эх, тачанку б мне...

— Тачанку сделать не проблема, — отмахнулся глава поселения, — Только много ли с нее проку в лесу?

А на следующий день пара индейцев, подъехав буквально к самому поселению — два человека не представляли никакой опасности, поэтому по ним не стреляли — перекинули через частокол какой-то сверток.

— Великий вождь говорит, что так будет с каждым бледнолицым, — выкрикнул по-английски один из индейцев, — после чего они развернулись и поехали назад.

— Ах вы, суки! — когда развернули сверток, заорал пулеметчик.

Схватив пулемет, он парой коротких очередей скосил обоих удалявшихся всадников — в свертке оказалась отрезанная голова его дяди...

После этих событий установилась патовая ситуация. Индейцы не могли подойти к поселению, опасаясь пулемета. Поселенцы не могли выбраться в лес, опасаясь засад. Опыта контрпартизанской войны ни у кого из них не было. Вот только индейцы могли спокойно разбить лагерь где-нибудь на полянке и спокойно держать осаду, живя охотой и собирательством. А поселенцы могли лишь проедать запасы... А ведь нужно еще и посевную завершить!

Пахать поле пришлось также под прикрытием пулеметчика. Когда индейцы попытались было помешать вспашке поля — пара коротких очередей на близкой к предельной дистанции мигом остудила появившиеся было горячие головы. Вот только блокада продолжалась...