| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Владимир помолчал, задумчиво подвигал рюмашку и тихо продолжил:
‒ Я каждый раз присутствую при конце. Каждый конец ужасен по-своему. Видел, как фанатики конструировали и запускали абсолютно летальные вирусы со сверхдлинным инкубационным периодом и воздушно-капельным путём заражения. Традиционные ядерные армагеддоны ‒ я наблюдал их тысячи раз. Климатическое и сейсмическое оружие, вышедшее из-под контроля. Пошедшие не так эксперименты, в результате которых кора планеты сминалась, как пластиковый стаканчик под колёсами машины. Локальные изменения физических констант или метрик пространства. Человечество очень изобретательно в поисках новых видов сеппуку. Единственное, что оно не может, ‒ это выжить.
Быстро кинув в себя содержимое рюмки, он чуть поморщился и поднял полный страдания взгляд:
‒ А я... Всё, что я на самом деле могу в каждом отдельном временном потоке, помимо его запуска, ‒ это шунтировать информацию против градиента времени. Перенос личностной матрицы в прошлое ‒ это информационное шунтирование. Предоставить возможность из прошлого обращаться к знаниям будущего ‒ тоже. Всё. На этом мои возможности заканчиваются.
‒ И всё-таки... ‒ концентрируюсь на чёткости формулировки, ‒ изменю вопрос: каждый раз, как я понял, катастрофа носит случайный характер. Но тысячекратно произошедшая случайность ‒ закономерность. Должна быть общая причина тому, что на данном этапе социального и технологического развития реализуется именно такой исход. Вы не могли об этом не думать... Итак, ваше мнение?
‒ Вы делаете ошибку, думая обо мне как о личности. ‒ Сидящий напротив грустно усмехнулся. ‒ Я ‒ пока не личность, я ‒ возможное явление потенциально более высокого масштаба, чем отдельная личность. Разговаривая с вами, я лишь имитирую разум. На самом же деле я использую уже существующие в этом мире логические конструкции и аргументы, личностные маски. К сожалению, я не могу создавать новые аргументы и умозаключения, иметь собственную личность. Пока.
‒ Однако... тест Тюринга вы бы прошли успешно... Поздравляю. ‒ Я задумался, ища возможность выдоить дополнительную информацию. ‒ Хорошо, предположим, что это так... Но наверняка в других временных потоках катастрофы не были в большинстве случаев абсолютно неожиданными. Наверняка было их предощущение и мыслители искали ответ на мой вопрос. Какие были выдвинуты концепции?
‒ Увы, ответ на этот вопрос был бы информационным шунтированием из других временных потоков. Я не могу это делать, есть фундаментальное ограничение. Только из вашего текущего настоящего в ваше прошлое. Зато я могу делегировать управление этим шунтом. Используя здешние метафоры, можно назвать такую способность брейнсёрфингом.
‒ Что за зверь? ‒ Я заинтересованно подался вперёд. Плюшки? Это я люблю.
‒ Представьте, что разумы всех живущих сейчас людей ‒ это серверы, к которым вы можете адресовать любые запросы. Вам в прошлом будут доступны все существующие в момент вашего ухода отсюда знания, понимания и навыки. Различие между знанием и пониманием объяснять?
Я на несколько секунд задумался:
‒ Знания ‒ это знания, а понимание ‒ их взаимосвязи?
‒ Примерно так. Грубо говоря, понимание ‒ это когда вы можете дать ответ на сценарий "что, если" напрямую. Это опыт практического использования знаний. Давайте теперь объясню, как этим брейнсёрфингом пользоваться...
Я выбрался из кресла и прошёлся по комнате. Да, инструктаж в вагоне был недолог. "Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что". Похоже, он наугад работает. Или нет?
Задумчиво потеребил губу. Была там одна скользкая фраза... Двусмысленная. Про невозможность шунтирования из параллельных потоков. "Знаю, но сказать не могу". Ну предположим... И что мне это даёт?
А всё просто. Зная причину, "явление" может выбирать из исполнителей и точек бифуркации. Выбор меня, страны и времени сам по себе кое о чём говорит. И тогда менять историю следует в соответствии с тараканами в моей голове. Ничего мудрить не надо, мой первый порыв ‒ самое оно. Осталось теперь его исполнить.
Значит, можно начинать планирование с учётом имеющегося ресурса. А пока мне надо стать эдакой маленькой серенькой мышкой под веником, слиться с фоном. Обычный советский школьник ‒ смогу ли я хорошо отыграть эту роль?
И я захрипел, пугая тишину квартиры:
‒ Я весь прозрачный, как оконное стекло, и неприметный, как льняное полотно.
Понедельник 21 марта 1977 года, день
Ленинград, Измайловский проспект
‒ Ой... Привет, Тома! ‒ оторопело смотрю я на девушку, с которой нос к носу столкнулся в полутёмном тамбуре хлебного магазина. ‒ Сто лет жить будешь.
‒ Здравствуй, ‒ свысока кивает она и направляется мимо.
‒ То-о-ом, ‒ тяну я в спину, глядя на полупустую матерчатую сумку у неё в руке, ‒ ты домой или дальше по магазинам? Если дальше, то пошли вместе, я тоже отсюда обход начал.
Она оборачивается, на лице ‒ раздумье.
‒ Вместе весело шагать по просторам, ‒ бросаю с серьёзным видом аргумент.
Тома фыркает, потом, чуть подумав, согласно кивает:
‒ Ладно... Я на улице постою.
Странно это все... Вроде и не мальчик, но откуда такая радость? Почему понятное желание понести её сумку превращается в мучительные метания в поисках подходящих слов?
Надавил вилкой на черняшку ‒ свежайший. Взял ещё тёплый, чуть маслянистый брусок, понюхал ‒ и сладковатый ржаной запах вытеснил все мысли. Торопливо отламываю уголок и хрущу чуть кисловатой корочкой обдирного. В сумку, туда же горчичный батон. У кассы перечислил лежащее в сумке, расплатился и торопливо пошёл к выходу.
Спускаясь, задержался на последней ступеньке.
‒ Господи, ну скорее бы вырасти. Так хочется взглянуть на тебя сверху вниз. ‒ Со вздохом сделал ещё один шаг, и вот я снова сантиметров на семь короче Томы. Тоска смертная. ‒ Ну какие у тебя планы по закупкам?
‒ Молочный ещё и овощной. Картошка и морковь. ‒ Тома с некоторым сомнением взглянула на меня.
‒ Угум-с... ‒ Я задумываюсь над выстраиванием оптимального, с точки зрения моих интересов, маршрута. ‒ Значит, мы сделаем так, ‒ начинаю командным голосом. ‒ Сейчас идём в молочный, потом ты заскакиваешь к себе и оставляешь купленное, потом заходим ко мне, я тоже оставляю, пьём чай и идём в овощной.
На "пьём чай" мой голос предательски надломился, не выдержав внутреннего напряжения, и я дал позорного петуха.
‒ О боги! ‒ Я раздражённо закатил глаза к небу.
Тома деликатно ткнулась мордочкой в воротник пальто, пряча усмешку.
‒ Ужасный возраст, ‒ поделился я с Томой своими переживаниями. ‒ Пошли. Держись за меня, скользко. ‒ Протягиваю ей руку.
Тома чуть нарастила дистанцию между нами. Понятно... Ладно, пойдём длинной дорогой:
‒ Что читаешь?
И мы двинулись, повышая в споре голос и размахивая руками. Нет, я, конечно, понимаю, что девочки сентиментальны, но это же уму непостижимо ‒ сравнивать глыбу Хемингуэя и коммерческого писателя Ремарка. Да этот Мария осознано использовал пафос и сентиментальность, разжёвывал для читателя малейшие шероховатости и не видел разницы между фашизмом и коммунизмом. А её переход от Ремарка к Экзюпери ‒ это вообще верх нелогичности!
На верхней точке моста через Фонтанку Тома вскочила на высоченный поребрик:
‒ Подожди... Смотри, очень красивый вид отсюда.
Выцелила взглядом в створе проспекта золотую иглу Адмиралтейства и неподвижно замерла, приподнявшись на цыпочки, лишь чуть-чуть двигались лепестки ноздрей, втягивая морозный ленинградский ветерок.
Я смотрел на тонкий профиль, и память своевольно подбрасывала чуть более взрослые образы. Реальность оплывала мягким воском под устремлённым в будущее взглядом. Я грезил, и мимо неторопливой каруселью проплывали видения: музыка Доги и счастливые глаза напротив в кружении выпускного вальса; бокалы с шампанским на гранитном парапете, и стая разноцветных шаров рвётся в светлую июньскую ночь; сочная зелень полей прижимается к ныряющей между холмами цепочке пирамидальных тополей, в просвете между деревьями машет мне рукой чуть дрожащая в воздухе тонкая девичья фигурка. Пряно-горьковатый аромат кружит голову, где-то сбоку чуть хрипловатый женский голос выводит: "Dance me to the children who are asking to be born", и я слегка киваю в такт мелодии.
‒ Ну что ты так на меня смотришь? ‒ выдернул меня из нирваны нервный вопрос. ‒ И не вздумай опять свои глупости говорить!
‒ Но думать-то глупости ты мне не можешь запретить, верно? ‒ слегка заломив бровь, взглянул я в зелень глаз напротив.
Отвернулась, нахмурившись, но по лёгкому шевелению ушек я догадался, что уголки её рта поехали вверх. Протянул руку и помог спуститься на обледеневший тротуар. В многозначительном молчании дошли до её парадного.
‒ Где твоё окно? ‒ спросил, запрокинув голову к фасаду.
‒ Вон видишь на третьем этаже балкончик? Это мой. Серенады выть будешь? ‒ деловито уточнила Тома.
‒ Угу, и будут у тебя теперь под окнами литься горестные звуки баркаролы заказной...
‒ Стих? ‒ встрепенулась она, учуяв.
‒ Не обращай внимания ‒ дурацкая привычка извлекать из себя цитаты.
‒ Дюх, ‒ впилась она в меня клещом, ‒ расскажи, я такого не слышала...
‒ Спой, светик, не стыдись?
‒ Ну пожа-а-алуйста...
Я заглянул в подсвеченные солнцем глаза, увидел лишь не замутнённое ничем любопытство и капитулировал.
‒ Сейчас... Вспомнить надо. ‒ Я шепчу про себя полузабытые строки. ‒ Значит, так. Там будет слово "Веспер" ‒ это название вечерней Венеры у римлян.
Приосанился и начал декламировать:
Ночь светла. В небесном поле
Ходит Веспер золотой.
Старый дож плывёт в гондоле
С догарессой молодой.
Догаресса молодая
На подушки прилегла,
Безучастно наблюдая
Танец лёгкого весла.
Что красавице светила?
Что ей ход небесных сфер?
Молчалив супруг постылый,
Безутешен гондольер.
Не о том ли в час разлуки
Над Венецией ночной
Льются горестные звуки
Баркаролы заказной?
Устремив взор в себя, Тома некоторое время беззвучно шевелила губами, повторяя какие-то строки, потом вскинула на меня требовательный взгляд:
‒ Чьё это?
‒ Современного поэта, ты не знаешь.
Конечно, не знает ‒ оно ещё не написано.
‒ Современного... странно... ‒ опустив голову, начала задумчиво рассуждать сама с собой. ‒ А так на Пушкина похоже... Но, конечно, не он, иначе это стихотворение было бы в избранном, а его там нет.
В полном изумлении я посмотрел на девушку. Нет, я знал, что у неё светлая голова, но чтобы настолько...
‒ Слушай, ‒ в голосе прорвалось уважительное удивление, ‒ ты меня сейчас поразила. Честно. Тут ведь Пушкин действительно присутствует.
‒ Ты же сказал, что современный! ‒ обиженно воскликнула она.
‒ Так и есть. Понимаешь, Пушкин тут присутствует как основа, ‒ начал я излагать взволновавшую меня историю. ‒ Первые пять строчек ‒ это чуть переделанный черновик, написанный им за месяц до гибели, так называемое неоконченное "венецианское" стихотворение Пушкина. В целом же виде этот стих недавно воспроизвёл пушкинистам один старичок. Вроде как он запомнил его наизусть в юности со слов приятеля, утверждавшего, что в его семье хранился альбом, где эти строки были кем-то записаны. А в годы Гражданской войны тот альбом был утерян. Представляешь потрясение пушкинистов?! Нет текста ‒ нет возможности доказать авторство. Но кто ещё может написать ‒ "танец лёгкого весла"? Кто ещё в шестнадцать строчек втиснет шекспировский сюжет? Кто у нас помнит, что такое баркарола? Это, между прочим, романтическая серенада венецианских лодочников ‒ её часто распевали именно на заказ под определённым окном. И когда экстаз пушкинистов достиг максимума, дедок, между прочим известный художник-иллюстратор детских книг, признался в мистификации ‒ это он дописал стихотворение Пушкина. Шутка! Но какая!
Тома зачарованно слушала, не сводя с меня округлившихся глаз, ладошки молитвенно сложены на груди. Я замер от желания сделать полтора шага навстречу и ткнуться носом в завиток у виска. Ещё рано, очень-очень рано...
‒ Ты, оказывается, не только красивая девушка, но ещё и тонко слышащая, ‒ искренне выдохнул комплимент. ‒ Почти никто вот так на слух Пушкина в незнакомом стихотворении не опознает.
По лицу Томы скользнула довольная улыбка, потом девушка подхватила сумку, бросила: "Я быстро", ‒ и стремительно исчезла в темноте парадного.
Запрокинув голову и довольно щурясь, я изучил рустику на фасаде. Это я удачно в булочную зашёл, молодец!
Вечер того же дня
‒ Па-ап... ‒ Я налил себе чая и присел напротив.
‒ Ась?
‒ У меня каникулы.
‒ Сердечно поздравляю.
‒ Э-э-э... ‒ Я замялся ‒ не люблю просить деньги. ‒ Как ты думаешь, если я приглашу девушку в кино, то финансовое благосостояние нашей семьи не будет сильно поколеблено?
Папа насмешливо задрал брови:
‒ Эк ты сложно завернул... Не сразу даже и сообразишь, на что намекаешь. И в конце, венцом творения, волшебное слово "поколеблено", чтобы окончательно меня запутать и дезориентировать.
Улыбнулся в ответ:
‒ Ну не могу же я подойти и сразу в лоб: "Дай рубль".
‒ Ого, целый рубль? Это ж сколько девушек можно сводить в кино... ‒ Папа мечтательно закатил глаза к потолку и начал что-то подсчитывать. ‒ Пять штук!
‒ Мороженое перед сеансом в калькуляцию заложил? ‒ уточнил я деловито. ‒ Пышки с кофе после... Плюс резерв на непредвиденные обстоятельства.
‒ О, так речь не просто о кино... Тут планомерная осада намечается. ‒ Папа заинтересованно потёр ладони. ‒ Из класса?
‒ Ага. ‒ признаюсь я.
Папа опасливо покосился на прикрытую дверь и, понизив голос, уточнил:
‒ Зорька твоя?
‒ Да, это хорошо, что ты напомнил... С Зорькой тоже в кино собираемся, но втроём, с Паштетом. Возможно, даже два раза.
Папа чуть повеселел и, наклонившись к журнальному столику, приступил к набиванию трубки.
‒ Что бы с тебя такого запросить за это... ‒ он неопределённо пошевелил пальцами в воздухе, ‒ эдакого...
‒ Как насчёт ежедневных занятий физкультурой? С апреля, как освобождение закончится.
‒ Ого, как тебя прижало, чтобы на такое подписаться. Надеюсь, это не будут перевороты с боку на бок в постели?
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
