Убить менестреля Часть 2

Снова выпад.

Меч Джока описал короткую кривую.

Двойной выпад — мечом и ножом.

Нож Джок подловил и легким, но сильным толчком выбил. Звякнул о камни металл.

Сзади снова доносились звуки шумной схватки. Кто-то тонко заверещал от боли, оглушительно щёлкнули арбалеты — и Джок отвлёкся, мазнул взором по друзьям. Но всё было в порядке — Шаман собрал остаток сил и сплёл вокруг них Огненную Сферу, которую не могли пробить даже арбалетные болты.

В этот миг лысый бросился вперёд, нанося быстрый колющий удар в горло. Джок едва успел отвести его плоскостью клинка, отразил ещё три не менее быстрых удара, после чего изловчился и приложил лысого рукоятью в грудь.

Лысый откатился клубочком и застыл, сверля Джока взглядом. Глаза его налились кровью.

Злится, — отрешенно отметил Джок, — значит, проиграл.

— Бу! — высоким голосом выкрикнул лысый, перехватив меч обеими руками и делая очередной выпад.

Джок слегка отклонился влево, перебросил меч в левую руку лезвием вниз и, проскальзывая лысому за спину, нанес скользящий удар по животу противника.

Лысый рухнул на камни.

Стражники словно этого и ждали — бросая оружия и громко крича, они бросились наутёк. Джок сделал было шаг за ними, намереваясь догнать, схватить, наказать — но Элоиза, невесть как оказавшаяся рядом, ухватила его за руку.

— Надо уходить, — шепнула она. — Скоро здесь будет много стражи.

— Да, ты права, — кивнул Джок. — Здесь мы сделали всё, что могли.

Подхватив вновь потерявшего сознание Шамана на плечо, Джок с Элоизой окунулись в лабиринт узких улочек Нового Орка.

Пятнадцатая глава

Топор сверкнул над головой в тусклом свете факелов и рухнул вниз, быстро и неотвратимо, подобно солнцу, падающему за горизонт — и не существовало на свете силы, способной его удержать.

Дон поморщился.

Не только потому, что всё катилось по наезженной колее, просто и предсказуемо — но в том числе из-за того, что пришедшее на ум сравнение его покоробило — солнца он не видел уже очень, очень давно.

И не хотел видеть.

Дождавшись, когда лезвие топора окажется в нескольких пальцах от макушки, Дон отработанным движением скользнул в сторону — ровно настолько, чтобы лезвие прошло впритирку к его плечу. Кажется, немного не рассчитал — за плечо рвануло, давая понять, что глазомер подвёл...

Но в последнее время это случалось всё чаще, так что удивляться не приходилось.

Дон вздохнул и приложил владельца топора в висок — правой рукой, облачённой в тяжёлую латную перчатку. Гном рухнул как подкошенный.

Дон покосился на плечо, ожидая увидеть потоки крови. Боли он не ощущал, но это ничего не значило. В последнее время — совершенно ничего. Повезло — крови не было, лишь разорванный рукав безобразно топорщился лезущей наружу подкладкой. Дон едва не застонал, представив необходимость полвечера корпеть с иглой над единственной курткой — вместо привычного ежевечернего занятия, ставшего необходимым.

На душе было муторно.

И даже несмотря на реальную опасность потерять руку — было скучно.

А ещё всё было плохо.

Очень плохо.

...Известие о скоропостижной свадьбе Миралиссы обрушилось на Дона, словно ком талого снега с весенней крыши. В первый миг, не осознав его до конца, Дон отреагировал вспышкой ярости, спасшей жизнь Королю и уложившей Дона на жёсткую койку в лечебнице. И последнее было хуже всего.

Дон вспоминал.

Вспоминал её.

Изо всех сил стискивая зубы, чтобы не завыть в голос.

Всё было кончено.

Теперь уж он никогда в жизни не коснётся её руки, не заглянет в глубину её поразительных глаз, не будет запросто сидеть с нею рядом за одним столом и беседовать о чём угодно — обо всём на свете! Не скажет ей: "ты"... Даже если они встретятся когда-нибудь на том или ином парадном приеме — не приведи, однако, Эру такому случиться теперь! — никогда уже он не заговорит с нею о них...

Да и их уже не было.

Дон всё прекрасно понимал: ведь она дочь не кого попало, а Короля эльфов, и это последнее обстоятельство налагало на Миралиссу совершенно особые обязательства. Сейчас в её жизни не было места открытым проявлениям каких-либо чувств.

Да, так и должно быть, — подумал Дон.

Но как же ему было жаль эту упорно стремящуюся идти своим собственным путём, настойчивую и своенравную, но всё равно столь хрупкую, мечтательную и в сущности легкоранимую девушку! Он представил себе, как она, идущая под руку с торжествующим эльфийским хлыщом, изо всех сил старается не зарыдать в голос, ведь теперь ей важней всего — сохранить лицо...

А ведь я его мог зарубить, — отрешённо подумал Дон. — Но не сумел. Не справился. Слабак!

Он ни на мгновение не сомкнул глаз.

Но даже перед бессонным взором, причудливо путая сон и явь, постоянно являлось видение — Миралисса, медленно исчезающая в туманной дали, её свита, шелестя снежно-белыми шелками, торопливо устремилась вослед принцессе; ветер нёс их — неподвижные фигуры становились все меньше, меньше, и в этом зрелище было что-то невыразимо безысходное, словно их уносила сама судьба; ещё несколько мгновений — и, кроме Дона, в целом мире никого не оставалось.

Прекрасно понимая, что между ним, простым, хотя, быть может, и весьма заслуженным воином, и принцессой, пусть бесконечно милой, понимающей и живой, но всё ж таки небожительницей, мало что возможно, Дон тем не менее все это время неосознанно хранил детскую надежду: а вдруг?

Но теперь в душе что-то сломалось окончательно.

На третий день Дон поднялся с постели.

Гномья магия срастила кости — а на всё остальное ему было плевать. Лежать без движения он просто не мог, опасаясь сойти с ума.

Явившись в приёмную к лорду Фобиусу, Дон хряснул кулаком по столу и потребовал подключить его к расследованию заговора, поиску и поимке предателей. Дон ожидал встретить отказ, но лорд Фобиус, скептически оглядев пошатывающуюся от слабости фигуру человека, неожиданно согласился.

И Дон с головой погрузился в водоворот новых обязанностей. Погрузился очень удачно — как оказалось, гномы из клана Воинов были совершенно неспособны по обрывочным намёкам отыскать преступника, а стражники оказывались зачастую неспособны этого преступника задержать. Что усугублялось извечным соперничеством стражников и воинов, сводящим на нет любые попытки сотрудничества.

Дон оказался сущей находкой.

Его пытливый и острый ум легко связывал в единую сеть разрозненные факты, и в этой сети уже трепыхалось много отловленных заговорщиков. С из задержанием проблем тоже не возникало — Дон двигался в несколько раз быстрее гномов и просто не позволял себя достать, а быстрый удар кулаком в латной перчатке немногим уступал мощи гномьей длани, и легко валил противников наземь.

Новое дело требовало много физических и душевных сил, и Дон отдавался ему самозабвенно, до конца.

Но этого было недостаточно.

Дон начал хандрить, стал весьма угрюмым и ещё более неразговорчивым, совсем уж много работал. Тоска точила его изнутри, и он не знал от неё ни спасения, ни лекарства — не помогали ни привычные упражнения с мечом, ни общение с новыми коллегами, ни посещения красивейших пещер Королевства Гномов. С виду Дон по-прежнему был собой, ни словом, ни звуком не выдавая своего смятения окружающим; и ему казалось, что даже Грахель, наконец-то идущий на поправку, ни о чём не догадывался. Хотя, быть может, и чувствовал что-то — таково уж было природное свойство гнома, ибо могучим даром к тонкому сопереживанию наградила его судьба... Да почти наверняка чувствовал, но дальше вопроса "у тебя все в порядке, дружище?" тактично не шел, умолкал, хотя и смотрел вопросительно, и Дон, честно признаться, был за то благодарен другу, ибо не хотел, не мог позволить жалеть себя.

Даже Грахелю.

Особенно ему.

Дон взял за правило спать без снов. Он хотел изгнать сны вовсе, расстаться с ними — и выбросить из жизни, казавшейся ему теперь никчемной и, главное, бесцельной, тонкую иглу, занозой воткнувшуюся в сердце. Пусть даже вместе с сердцем. Он взял за обыкновение возвращаться домой из Управления Службы Безопасности через винную лавку, где каждый вечер покупал непременное пиво, а по мере необходимости и бутылку "ярости глубин" наивысшей крепости; необходимость же случалась, как только запас сего напитка в его жилище заканчивался.

Поднявшись на свой ярус, где гостеприимные гномы отвели ему неплохую комнатушку, Дон высовывал в коридор нос и, если не видел никого встречного, быстро, юркой мышкой проскальзывал к себе. А ежели в коридоре кто-то маячил, то Дон делал вид, будто ошибся ярусом, и двигался выше, дабы незаметно вернуться позднее.

Оказавшись у себя и приготовив нехитрую закуску — маринованные острые грибы (единственная пища, которой имелось в изобилии — все пещеры поросли ими) да мелко порезанное вяленое остро перчённое мясо, — Дон садился за стол, откупоривал пиво, наливал в специальный кубок (он завел себе особый кубок: приобрел дорогой набор из шести штук и в тот же вечер голыми руками раздавил пять из них, себе оставил лишь один) холодную "ярость глубин" — да, Дон взял за правило не согревать ароматный напиток, а охлаждать в пещерной прохладе, до изморози на бутылке, — и смотрел в стену, перебирая события своей жизни, вспоминая всё подряд, вспоминая, вспоминая...

Кубок следовал за кубком и бутылка пива за бутылкой. Постепенно спускалась ночь, перед глазами уже плыли радужные круги, лежащий на коленях кубок начинал непринуждённо двоиться — и тогда Дон с трудом вставал. Бросив на столе все как есть, он трудно вышагивал к ложу, разбрасывая по пути одежду, падал в жесткую подушку лицом и проваливался в черную бездну забытья без сновидений, надежд и чувств — чтобы утром, когда пробьет колокол на Часовой башне, вновь восстать к жизни, принять пару порошков от головной боли (их Дон теперь все время держал у изголовья), облиться водой из покрывшегося за ночь корочкой льда бочонка и безрадостно отработать там утренний комплекс упражнений с мечом. Сделавши финальный выдох и хмуро оглядев остатки вчерашних возлияний, Дон кое-как наводил порядок и вновь приступал к водным процедурам, где чередовал обжигающе холодную воду с не менее обжигающе горячей до той поры, пока голова не прояснялась настолько, что, по пути в Управление, он уже был в силах вспомнить состояние текущих дел и подготовиться к тому, чтобы начать сегодня с того, на чем закончил вчера.

Нельзя сказать, чтобы Дон был рад тому, что с ним происходило, — скорее, нет: как-то раз он, ужасаясь, попытался обойтись без уже ставшего привычным огненно-крепкого снотворного — и под утро проснулся в слезах. Это было невероятно, невозможно! Это было унизительнее отупения и головной боли. Да чтобы он, воин, боец, никогда не отступавший и ничего не боявшийся — плакал во сне как ребенок?!

Вечером того дня он вытравливал сны с особой тщательностью и наутро опоздал в Управление на целых полчаса: было очень трудно, почти невозможно подняться с ложа. А днём с ним просто связался Грахель по кристаллу связи и сообщил, что покидает лечебницу и предложил отметить его выздоровление. Дон отказался, сославшись на крайнюю занятость. После этого гном странным голосом — пожалуй, даже встревоженным голосом — в очередной раз поинтересовался, все ли в порядке, и Дону пришлось прервать разговор, уронив кристалл на каменный пол и разбив его вдребезги, припечатав для верности каблуком.

На самом деле занят он не был.

Дон просто боялся встречи с Грахелем — подозревал, что друг все прочитает по его лицу.

На следующий день он впервые в жизни не пошёл в Управление и впервые вместо утренних упражнений выпил пива. Жить стало легче. Из Управления, конечно, приходили; Дон сослался на недомогание, а потом выбрался на Восточную Террасу, с которой открывался вид на ущелье, уселся там прямо на каменные плиты и сам не заметил, как заснул.

Ближе к вечеру Дон, не таясь и даже с вызовом, — но никто так и не пристал к нему с расспросами, — спустился в ближайшую скобяную лавку и купил там плоскую фляжку из тех, что любители подлёдной рыбной ловли берут с собой, наполнив согревающим в мороз винным зельем. Он выбрал себе фляжку красивую и дорогую: посеребрённую, отделанную тиснёной кожей со стилизованной руной "вечная жизнь" — почему-то это показалось символичным — и, столь же вызывающе поглядывая по сторонам, вернулся домой.

Теперь фляжка с "яростью глубин" стала его неизменным спутником; она сопровождала Дона везде: дома, в Управлении, на местах происшествий, в тех редких случаях, когда он шел куда-то ещё.

Время от времени периоды апатии сменялись приступами бешеной активности — тогда Дон появлялся в Управлении и с изумляющей его самого яростью вгрызался в дела. По-прежнему с ним никто не мог сравниться в умении распутывать сложнейшие загадки; вот только теперь эта заслуженная слава заиграла новыми красками: наряду с бесшабашной храбростью Дон стал проявлять не свойственную ему ранее жесткость и даже жестокость. С сослуживцами-гномами и их начальством он держался сдержанно-официально и очень отстранённо; Дон выполнял все действующие предписания от и до, педантично следовал уложениям, но не более, а когда же доходило до розыскных мероприятий, он был быстр и неудержим.

Вскоре Дон заметил, что стражники начали его сторониться — с каким-то необъяснимым испугом.

Он пожал плечами и забыл об этом.

Прежний Дон был мягче, деликатней; нынешний же, не задумываясь, крушил двери, если какой-то предатель хотел отгородиться ими от неизбежного наказания, ломал активно сопротивляющимся гномам руки, а иногда и ноги, а прочих без разговоров укладывал носом в пол... Словом, проносился как неразборчиво опасный ураган.

Конечно, опытный Глава Клана Воинов довольно быстро отметил все эти граничащие с несообразностью странности и как-то пригласил человека в гости. Дон пришёл; хоть и после третьего напоминания и влекомый дюжиной сопровождающих гномов, но пришёл.

Дагнир весьма долго беседовал о том и о сём, не зная, как половчей перейти к главному, а именно — к своему беспокойству, к неприятному ощущению, что с Доном, человеком в общем-то славным и бесхитростным, происходят какие-то пугающие его, Дагнира, перемены.

— Да, поимка заговорщиков, да, результаты — это очень хорошо, — издалека приступил гном к главной теме беседы.

Дон отхлебнул из кубка и кивнул.

— Но иногда ты переходишь некую грань, — увещевательно продолжил Дагнир.

Дон пожал плечами и сделал ещё глоток.

— Вот, к примеру, вчера, — решительно бросился в атаку Дагнир. — Ты арестовал гнома, поставлявшего мясо в харчевни нашего королевства!

— Вместо нормального мяса он поставлял закупленное у орков, — снизошёл до разъяснения Дон. — Мало того, что разницу он клал себе в карман; не о том речь. Проблема в том, что орки кормят животных всякой магической дрянью, чтобы те быстрее росли и вес набирали.