Покойся с миром, Лориан!

— Туда хочешь? — спросил я. Элайджа на мгновение замер и кивнул. Но как по мере того, как мы приближались к кассе, я стал замечать, что его рука из ладони незаметно переместилась на мой локоть, обхватила крепче, потом еще выше, за шею, и теперь он буквально на мне повис.

Я замедлил шаг, потом остановился.

— Что? Что такое?

Он опустил голову, его косички скрыли лицо, будто старомодная занавеска из деревянных бусин. Свободной рукой я отвел часть их в сторону.

— Мы идем?

— Нет, — сказал он наконец, — не идем.

— Может, ты есть хочешь? Вон хот-доги продают.

— Нет. Я хочу... — Он поискал взглядом и наткнулся на лавочку с кованой спинкой, чем-то похожую по дизайну на наши ворота. — Туда.

Очень вовремя, потому что выдерживать его вес долго я бы не смог. Элайджа отпустил меня и сел, наклонившись вперед и снова закрывшись волосами.

А на меня вдруг медленно, но верно начала накатывать усталость и злость. Мое чувство долга испарилось. Я тоже хотел уйти в свое горе. Я хотел быть далеко и никого не видеть, а вместо этого нянчусь с этим чудовищем, прислушиваюсь к каждому его вдоху и боюсь, чтобы у него не сорвало крышу в этой толпе. Кто назначил меня стражником, и зачем мне все это?

— Пошли домой, — сказал я вдруг резко.

— Нет, — Элайджа вышел из ступора, обхватил мою шею и уткнулся в плечо. Косички просыпались мне на грудь. — Мы будем здесь.

Злость накатила с новой силой. Я встряхнул его, заставил выпрямиться.

— Не надо так делать. Это не... не по-человечески.

Вообще-то "не по-человечески" в обиходе значит "плохо" и даже "жестоко", но я имел в виду, что люди так не делают, и Элайджа как истинная нелюдь понял меня совершенно правильно.

— Да? — голос у него был тихий, убитый и даже слегка растерянный. — А... им?

Неподалеку, через клумбу, юная парочка зажималась так, что впору и ребра друг другу переломать. Я обреченно вздохнул, не имея ни сил, ни желания объяснять Элайдже, чем мы от них отличаемся, и поэтому прибегнул к самому распространенному педагогическому приему.

— Я сказал НЕТ, и все. А теперь пошли домой.

Он снял очки, глаза у него были как у лайки-хаски, почти белые и перламутровые. Постепенно в них начал возвращаться цвет, цвет Лориан, и мне захотелось плакать.

— Я не хочу домой.

— Зато я хочу!

Видимо, наконец он снизошел и уловил перемены в моем настроении. Поистине часто мы позволяем скорбящим слишком много... как и себе, когда скорбим.

До дома мы доехали в гробовом молчании, и между тем я не чувствовал облегчения. Сара и Вики ждали нас во дворе у бассейна. Не знаю, какое у меня было выражение лица, но они остались, где сидели.

— Все хорошо? — пролепетала Вики.

— Нет, — сказал я.

— Да, — сказал Элайджа. — Приготовь что-нибудь, Сара, мы на пляж пойдем.

— Не пойдем.

Он смотрел на меня, будто и не слышал.

— Я никуда с тобой не пойду, — произнес я размеренно, чтобы не сорваться на крик. — Я хочу побыть один.

— Но я не хочу.

— А КАКОЕ МНЕ ДО ЭТОГО ДЕЛО? — почти прошипел я, стряхивая с себя его руку и пиная ни в чем не повинный шезлонг так, что он уехал на два фута. — Мне надоело быть твоим общественным утешителем и постоянно думать о том, чтобы ты ничего не сотворил! Ты мне вдохнуть спокойно не даешь! Я не могу это больше выносить, я устал, и все устали! От тебя устали! Да за пять лет постоянного страха я бы уже оказался на фиг в психушке!

— Мы в порядке! — пискнула Вики, но я велел ей заткнуться, и она убежала в дом.

— Я, между прочим, тоже хочу хоть немного подумать только о себе, как ты делаешь постоянно. А для этого надо, чтобы ты оставил меня в покое! И прекрати ради всего святого все время за меня цепляться!

Элайджа сделал несколько шагов назад.

— Хано разрешал мне...

— Я Не Хано! А если тебе так нужен был Хано, не хрен было его убивать!

— Ну хватит, — решительно сказала Сара.

Тут я с каким-то мазохизмом почти ожидал фейерверка, но... он только круто развернулся и ушел в дом. А я опустился у края бассейна, прямо на землю.

— Все сказал?

Она подошла и села на бортик, глядя на меня сверху вниз.

— Ты слишком жёсток, Сил. С ним так нельзя.

— А что, предлагаешь приласкать его за то, что он убил своего брата?

— Не факт, — покачала она головой. — Он и так много потерял. И заслуживает немного сострадания.

— Я тоже. — Голос у меня стал пустой, будто выхолощенный. — Я ведь тоже потерял, Сара.

— Тем более должен понять... хотя поверь, ты потерял и близко не столько. Пожалей его, в конце концов, и не срывай на нем зло. Он не виноват, что такой.

— Тогда вы виноваты, — сказал я мрачно. — Вы его таким сделали. Он даже усилий не прилагает, чтобы научиться жить среди людей!

— Смелый ты перечить, — фыркнула Сара, — когда знаешь, что он не пойдет на конфликт. И как можно быть таким безответственным?! Сейчас, в такой момент, нашел время ругаться! Сбросил напряжение, да? А если бы он своё сбросил? Забудем даже, что рядом с пожаром в Лондоне и Чикаго в историю вошел бы пожар в Лос-Анджелесе. Тимми же четко сказал — сохраняйте спокойствие, иначе ничего не получится. Этого ты добиваешься?

— Нет, — сказал я тихо.

— Говоришь, он ничему не учится. А сам? Ты же знаешь, что прикосновения для него значат совсем не то, что для нас. Он же к тебе не пристает!

— А что он делает? — огрызнулся я, уже вполне понимая, что это несправедливо, и она права.

— О, Сил, если бы Элайджа приставал, от тебя осталась бы урна с прахом. Но он от этого далек, как ты — от олимпийской медали по плаванью, и виды у него на тебя другие. А ты это знаешь и все равно ведешь себя как католичка-истеричка.

— Виды, — повторил я.

— Он другого от тебя хочет, если не нравится формулировка. И самое обидное — ты вполне в состоянии это дать, а вместо этого сидишь здесь и рефлексируешь.

— И что, по-твоему, мне делать?

— Вы повязаны любовью к Лориан и ритуалом, так попробуйте пережить это, не добавляя лишней боли. Будь снисходительнее и подели ее надвое, обоим станет легче. Обещаешь?

— Ничего из этого не выйдет. Он меня ненавидит.

— Обещаешь?

— Угу, — буркнул я, и она поцеловала меня в макушку.

— Умница. И не ненавидит он тебя. Подумай, почему Лориан так к тебе липла, если у нее нет ни собственных чувств, ни эмоций?

На секунду тот страх, горечь и одиночество, что веяли от Лориан в день смерти Хано, снова прошили меня острой болью. Нет, сегодня это для меня слишком сложно. На сегодня это для меня просто слишком.

Элайджу я нашел в комнате Лориан — вернее, это была не комната, а камера, та самая, где ее запирали, когда оставляли одну. Там были только голые стены и зарешеченное окно, у которого он и стоял.

— Нам... — начал я, с трудом соображая, что сказать. — Ты знаешь, нам нельзя ссориться.

— По-моему, орешь здесь только ты, — ответил он, не оборачиваясь.

"Потому что ты доведешь кого угодно", подумал я, но подошел ближе. Моя рука в нерешительности повисла у него над плечом.

— Надо поговорить.

— О чем?

— О том, что случилось с Хано. Хочу знать, надо ли мне извиняться.

— А ты после этого не уйдешь?

Рука наконец опустилась — я повернул его к себе. У меня слова поперек горла стали. Господи, чертова генетика. Как выходит, что у братьев и сестер бывают такие похожие глаза?

— За кого ты меня принимаешь? Я люблю Лориан, я желаю ей мира и не уйду до конца ритуала, даже если завтра меня отсюда выметут веником. Но я хочу знать правду.

— Ладно. — Его голос был как тень. — Если хочешь. Я его не убивал. Просто мы с Лориан далеко заплыли... увидели их на пляже... и у меня немного... того, сорвало крышу.

Я молчал, и он продолжил:

— Я этого не хотел. Лориан поплыла к нему, а я остался с... той девушкой. Но ее я не убивал тоже. Она умерла. Сама.

Я закрыл глаза и представил, что увидела та девушка под водой — мраморное лицо с горящими глазами и клубящимися вокруг головы щупальцами. Она и сама не знала, какое слабое у нее сердце.

— Она тонула, а я просто опускался за ней. Наблюдал. Представлял, что это Хано. И забыл про Лориан.

— Хочешь сказать... Лориан утопила Хано случайно?

Как странно произносить ее имя. Его имя. Он отвернулся от меня, и в голосе появился лед.

— Мне было больно. От боли контроль слабеет. А когда я пришел в себя, она опускалась за мной, держа его в объятьях. Знаешь, почему он не сопротивлялся? Он до последнего не верил, что умрет. Она тянула его на дно, а он думал, что это просто игра.

— Я сожалею.

— Я тоже.

Не могу утверждать, что полностью поверил, но я вовремя вспомнил слова Сары. Не прибавляй лишней боли, ее и так много.

— Ты все еще хочешь на пляж?

Он посмотрел на меня, будто не ожидал, что я еще здесь.

— Нет... Пойдем теперь, куда ты хочешь.

— Кроме того, что прочь из этой комнаты? Никуда я не хочу. Я бы сейчас киношку посмотрел.

— Киношку?.. Какую?

— Да какую угодно.

В холле был огромный плазменный экран, и я ни разу не видел, чтобы они им пользовались. Сара расцеловала меня за терпимость, Вики простила за грубость, а вместе они нажарили попкорна. И хоть я его ненавижу, я и слова не сказал.

Элайджа вернулся очень быстро. Я опасался, что это будет "Белый шквал", "Идеальный шторм", ну в крайнем случае — "Власть огня" или документальная съемка извержения вулкана в Новой Зеландии. Но это оказался почему-то "Город ангелов". Странный выбор. И я подумал, что если выживу — обязательно спрошу.

Мы с девочками разместились на диване, он — на кресле, почти улегшись в него и употребив тем самым под голову солидный кусок дивана. Ничего страшного, если забыть, что частично это был и мой кусок. Но долго мне об этом думать не довелось. Не потому, что фильм бы скучный. Просто я не спал всю ночь, и если кое-кому это не в новинку, то о себе того же сказать не могу.

* * *

СЛОЖНЕЙШИЙ СЛУЧАЙ ПОЛНОЙ И НАСИЛЬСТВЕННОЙ ПЕРЕОЦЕНКИ ЦЕННОСТЕЙ

Мені би мовчати — але ти все знаєш,

Мені би тікати — але ж ти не даш.

Проснулся я от солнца и дежа вю. Подо мной был черный шелк, а передо мной — стеклянная витрина, продающая вид на море. Черт.

— Что я здесь делаю? — спросил я вслух.

— А ты решил, что мы потащим тебя в твою квартиру — через весь двор и еще по лестнице?

Элайджа, одетый в белые джинсы и рубашку из прозрачных лоскутов, сшитых между собой золотыми нитками, стоял у аквариума и кормил муренку кусочками мяса. Закончив, он направился в мою сторону, и я почувствовал легкую тревогу и желание отползти. Куда-нибудь очень далеко.

— Который час?..

— Если ты насчет ритуала, то он завершен два часа назад, — сказал он. — Кофе.

У меня было два часа, чтобы разделаться с тобой. Это он сказал?

— А?

— Сара приготовила кофе.

Я дотронулся до чашки, стоявшей рядом на столике — холодная. Элайджа осторожно взял ее в руки и подал мне.

— Не обожгись.

Замечание было к месту, и пришлось даже подуть на поверхность, но все равно кофе в глотку не тек. Элайджа не сводил с меня глаз, и аппетита это не прибавляло. Может, все же дело в глазах, а не в кофе?

— Ты всегда так спишь, что пушкой не разбудишь? — спросил он. — Я мог бы бросить тебя прямо на пол, и ты все равно бы не проснулся. Ты даже почти не шевелился.

— Да... это мое обычное состояние. А ты где спал?

Он улыбнулся, если это можно так назвать. Больше похоже на случайный спазм мышц.

— Я? Здесь. И нигде.

Ну да, он не спал, и это длится уже три года. Ритуал завершен, Лориан похоронена, а сон так и не вернулся. Он просто был в этой комнате, у этого окна, может, даже в этой кровати, не сомкнув глаз ни на мгновение. Вот сейчас я очень даже обрадовался, что сплю как убитый.

В дверь постучали, и заглянула Вики.

— Доброе утречко. Вы извините, но если завтрак остынет, мисс Сойер, цитирую, "уволится на фиг".

— Не остынет, — сказали мы. Одновременно. Вики вскинула брови, понятия не имея, смеяться ей или что.

— Ну вы это... поняли, в общем. Мы во дворе.

Это был чудесный повод наконец слинять, и я не мог им не воспользоваться. На завтрак был омлет, за который можно было душу заложить, и еще какие-то два блюда, им я даже названия не знал. Аппетит мой так и не возродился, но я мужественно стрескал почти все, запивая соком. В голове был приятный вакуум. И меня это даже немного беспокоило.

Пока Вики составляла Элайдже компанию, Сара отозвала меня на кухню.

— В тебе погиб великий дрессировщик, ты это знаешь?

— О чем ты?

— О твоих педагогических талантах. Элайджа меня просто пугает.

— Тоже мне новость...

— Да не в том смысле. Представляешь, он позвонил мне в три часа ночи. Чтобы я сварила кофе.

— Ага, — фыркнул я, — налицо явные улучшения. Раньше он звонил в два.

— Это еще не все, не перебивай. Знаешь, что он сказал? "ИЗВИНИ, ЧТО РАЗБУДИЛ!" — Сара смотрела на меня с торжеством. — Представь себе это!

Ну конечно. Никому не понять счастье матери, услышавшей первые слова своего ненаглядного чада. Даже если это трехэтажный мат.

— А спасибо он сказал?

— Ну, ты прямо хочешь все и сразу.

Был такой спокойный и теплый день, мы пошли на пляж, и я наконец остался один, чтобы постараться понять, что происходит. А что-то явно происходило. Лориан больше не было, и когда я наконец уделил внимание лично своей скорби, то обнаружил, что ее тоже нет. И это не сказать как меня напугало. А еще больше — то, что я подозревал это уже вчера, когда злился на Элайджу, о котором приходилось думать, чью боль приходилось переживать... и все равно я это делал, потому что моей собственной боли и скорби, как выяснилось, просто не существует. Я не скорблю, будто она до сих пор жива — или ее никогда не было. Я не замечаю ее исчезновения. Моя любовь никуда не делась, не пала от священного ножа и не погребена под могильной землей. И единственная боль, которую я чувствую, — в раненой ладони.

Я не хотел об этом думать. Я твердо решил уехать после звонка Тимми Мори, через три — уже два — дня, и к тому времени, может, все придет в норму. А пока был такой спокойный день, и так хотелось просто лежать на песке, отгоняя все мысли без разбору. Скоро все будет позади. Я это чувствовал.

Ох, если бы моя интуиция хоть немного работала. Если бы я признал в этой идиллии затишье перед бурей. Если бы я только представлял, чем закончится этот прекрасный день... А может, оно и к лучшему — все равно ничего не изменить, а тут я отвоевал хоть несколько часов покоя.

В конце лабиринта очень часто бывает тупик. В моем случае конец лабиринта оказался его началом.

В общем, день длился, и идиллия вместе с ним. Не скажу, что это мне не нравилось — это просто не может не нравиться. Напряжения не было, вообще никакого, ни тебе дурных мыслей, ни печали, ни тоски — кроме Элайджи, конечно, он уходил в себя все глубже. Да и все мы не веселились, но все это было так тихо и невесомо, как листья, облетающие с кладбищенских деревьев.