По краю огня

Брови его тревожно нахмурились. Выждав еще несколько мгновений, маркиз сел и откинул в сторону одеяло. Алонсо успокоился — тут не рыдать, тут радоваться нужно! Не случилось ли чего? Оставив постель, Астор торопливо натянул штаны, набросил рубаху и сунул ноги в сапоги. Заныли под ногами рассохшиеся половицы, голова заныла следом, но он не обратил на это внимания — тяжело подволакивая ногу, маркиз Д"Алваро быстро преодолел коридор, толкнул дверь второго, маленького и темного, что вел в правое крыло дома, и уже через минуту возник на пороге спальни супруги. Колыбель из детской еще третьего дня перенесли сюда, чтобы хоть как-то облегчить жизнь несчастной маркизе, — и теперь эта самая маркиза, уткнув локти в деревянный бортик и уронив на них голову, сотрясалась в рыданиях. Таких безутешных, что Астор с перепугу вообразил самое худшее.

— Что случилось? — отрывисто спросил он. — Что-то с Алонсо? Послать за доктором?

Жена не ответила, лишь зарыдала еще пуще. Его сиятельство, окончательно проснувшись, в два шага оказался у колыбели, почему-то нетвердой рукой приподнял полог — и выдохнул про себя. Наследник графства Алваро, зареванный, с мокрым и красным от натуги лицом и сжатыми кулачками, на тот свет определенно не собирался. Правда, и спать не спал — но, похоже, боли его уже отпустили. Так что же тогда с Лавинией? Ничего не понимая, маркиз оставил в покое полог и выпрямился. Окинул взглядом спальню — горничной, конечно, и близко не было. Так же, как няньки. "Чего ради мы их держим в доме? — раздраженно подумал маркиз, переводя взгляд на всхлипывающую супругу. — Чтобы делать за них всю работу? Не прислуга, а толпа приживалов!" Он покосился на вздрагивающие плечи жены и качнул головой. Прислуга своё получит завтра, а с их госпожой что делать? Похоже, у нее нешуточная истерика. "И если она сейчас перекинется на Алонсо, — безрадостно подытожил маркиз, — я точно рехнусь".

— Лавиния, — как можно мягче сказал он, коснувшись локтя жены. — Что с вами?

Она всхлипнула, что-то чуть слышно пробормотала и, приподняв голову, тут же вновь бессильно уронила ее на скрещенные руки. Астор вздохнул про себя. Потом подумал, поколебался, и на свой страх и риск обхватил ладонями ходящие ходуном плечи супруги. Реакции на это никакой не последовало — Лавиния как рыдала, так и продолжила рыдать. Поэтому маркиз просто поднял ее со стула, отвернул от колыбели и прижал к себе — как сделал бы, случись ему утешать испуганного ребенка. Лавиния не воспротивилась. Вся дрожа, она уткнулась носом в плечо мужа и вновь что-то забормотала — так сбивчиво и невнятно, что Астор, как ни старался, ни слова не смог разобрать.

— Тише, тише, — дождавшись короткой паузы, успокаивающим тоном проговорил он. — Ну? Что такое? С Алонсо ведь всё в порядке.

— Н-не в п-порядке... — сквозь протяжные всхлипы донеслось до него. — А я... я п-плохая мать!.. Ему т-так п-плохо, а я н-ничего... н-не могу... сделать!.. Он п-плачет и п-плачет... всё в-время... и б-больше ни к кому н-не идет, а я... я т-так устала, в-ва... в-ва...

Очевидно, она по своему обыкновению пыталась выговорить "ваше сиятельство", но с ее заиканием, да еще в нынешних растрепанных чувствах, задача это оказалась невыполнимая.

— Астор, — пожалев супругу, сказал маркиз. — Так короче.

Она благодарно хлюпнула носом. Слезы всё еще лились — рукав его рубашки уже промок насквозь, но рыдания, кажется, чуть стихли. Астор воспрянул духом.

— И вовсе вы не плохая мать, — поторопился добавить он. — Все дети болеют, что тут поделаешь? Врач ведь сказал, это временно, как-нибудь перетерпим. Где Роуз?

— У с-себя... я её отпустила...

— А горничная?

— И её т-тоже...

"А уж они и рады, лентяйки! — в сердцах подумал его сиятельство. — Ну, погодите, завтра вам обеим этот горлопан небесной музыкой покажется!" Он свирепо раздул ноздри и, сверху вниз взглянув на жену, кое-как взял себя в руки. Пенять Лавинии на обнаглевшую прислугу было бесполезно, слишком уж мягкая сердцем, на таких все вокруг, свесив ножки, катаются — зато в ее теперешнем состоянии она любой совет воспримет как критику и опять ударится в самобичевание... Астору слёз уже хватило по горло. Да и Лавинии, если уж на то пошло, он просто по-человечески сочувствовал. В отличие от нее он сам мог хотя бы днем сбежать на заставу — а ей деться было решительно некуда. Да и как дитя бросишь? Ведь мать!

— Отправляйтесь-ка в постель, — подумав, велел Астор. — Вы на ногах не стоите.

— Н-но... к-как же...

— За этим страдальцем я сам пригляжу, — перебил он. — Пока не уснет. Хотя он, похоже, так наревелся, что долго ждать не придется. Ложитесь, говорю вам. И не возражайте — ребенку нужна здоровая мать, а не ее бледная тень!

Последний аргумент оказался решающим. Маркиза, судорожно всхлипнув в последний раз, подняла заплаканное лицо к мужу.

— П-простите, — пробормотала она срывающимся голосом, — мне т-так с-совестно... Если б-боли вернутся, нужно д-дать ему укропной в-воды...

Маркиз уверил, что всё будет в лучшем виде, и через минуту его супруга уже спала мертвым сном. Астор, покачав головой, прикрутил колесико лампы на прикроватном столике и вернулся к колыбели. Заглянул под крахмальный полог — Алонсо, уже не такой малиново-красный, но всё еще болезненно кривящий рот, засыпать не торопился. Зато потихоньку начинал знакомо покряхтывать.

— Отставить! — твердо сказал Астор. Младенец, блестя покрасневшими глазенками, тяжело засопел и сжал кулачки. Не иначе как опять реветь настраивается, подумал маркиз. Оглянулся в сторону кровати — Лавиния спала как дитя. Что она там бормотала про какой-то укроп?.. Взгляд его сиятельства переместился на зеркальное трюмо у стены, всё заставленное разномастными склянками с непонятным содержимым. Как выглядит помянутая Лавинией "укропная вода", ее супруг не имел ни малейшего представления. Он и насчет свежего укропа, в сущности, был не очень уверен. Маркиз Д"Алваро почесал в затылке и с новым тяжелым вздохом склонился над колыбелью.

— Ну-ка, иди сюда, негодяй, — пробормотал он, беря сына на руки. Тот запыхтел, но с рёвом, кажется, решил повременить. И то ладно, подумал Астор. Потом подумал еще, забрал из колыбели одеяльце и, отойдя к камину, вместе со своей ношей опустился на невысокую кушетку. Она была старая, вся продавленная и служила, кажется, еще его бабке. "Давно пора выбросить эту рухлядь", — ёрзая спиной по сбившемуся в комки конскому волосу, мысленно подосадовал маркиз. И кое-как устроившись, вытянул ноги. Алонсо у него на груди недовольно захныкал.

— Отставить, — повторил Астор, скосив глаза на наследника. — Что за нытьё, боец? Хороший же из тебя выйдет хранитель!

Тот засопел. Потом завозился, суча ножками, сполз отцу на живот и вроде притих. Астор прикрыл его сверху одеяльцем. Кушетка была неудобная, да и подушки ощутимо недоставало — куда как лучше было бы устроиться на кровати, рядом с женой, но эта здравая мысль, как водится, пришла в голову слишком поздно. Ребенок уснул. И даже шевелиться теперь было себе дороже. "Ничего, и не на таком ночевали, — взвесив все за и против, в конце концов рассудил хранитель второй заставы. — Переживу. Что там той ночи уже осталось?.." Он откинулся затылком на вытертый бархатный валик, зевнул и закрыл глаза.

Лавиния проснулась только в девятом часу — от царящей вокруг тишины. За окном спальни клубилось туманное серое утро, лампа на прикроватном столике была погашена, из колыбели возле кровати не доносилось ни звука. Маркиза, зевнув, улыбнулась и потерлась щекой о подушку. Как хорошо! И как тихо!.. Видят боги, она обожала сына, но за последние несколько дней он вытянул из нее все силы. Как телесные, так и душевные: Лавиния сбивалась с ног, не зная, как облегчить страдания любимого существа, а от его крика ее сердце обливалось кровью. Он так мучился, бедняжка!

"Но теперь, кажется, всё позади", — счастливо жмурясь, подумала Лавиния. За ночь сын не разбудил ее ни разу, и проснулась она в собственной постели, а не на кушетке у камина, как вчера, и не в кресле, как позавчера... При мысли об этом маркиза задумчиво нахмурилась. Последнюю неделю она жила как в тумане, почти таком же, что висел за окном, и вчерашнюю ночь тоже почти не помнила. Но сейчас ее вдруг посетило странное чувство, что ночь эта была какой-то другой, не такой, как все предыдущие. Что-то как будто бы изменилось, но что? Маркиза, зябко натянув на плечо одеяло, прикрыла глаза. Алонсо плакал, вспомнила она. Долго, так долго, что она уже отчаялась его успокоить. Няня пыталась помочь, но стоило ей протянуть к ребенку руки, как тот начинал визжать, будто его режут, — и в конечном итоге Роуз пришлось отступить. Лавиния отправила ее спать, и горничную тоже, всё равно от обеих не было никакого толку. А потом?.. Маркиза Д"Алваро напрягла память. Потом она осталась один на один с рыдающим сыном, не понимая, как унять его надрывный плач и за что им обоим такое наказание — и в конце концов расплакалась сама. От собственного бессилия, от жалости к своему малышу, от усталости... И помощь пришла, откуда не ждали.

Лавиния широко распахнула глаза, обведенные темными кругами. Да полно, не сон ли это? Его сиятельство был здесь? Он правда пришел, услышав, как она плачет, он утешал ее, он обнимал ее, он сказал, что сам приглядит за Алонсо и отправил ее в постель, потому что "ребенку нужна здоровая мать". Это был он? Да ведь с тех пор, как у Алонсо начались эти боли, его сиятельства и дома-то почти не бывало! С чего бы вдруг ему вздумалось... Оставив мысль незаконченной, маркиза сбросила одеяло и села в постели. Сердце ее испуганно сжалось в предчувствии беды. Алонсо! Она быстро спустила ноги с кровати, босая метнулась к колыбели и приподняла полог.

— Алонсо!..

Колыбель была пуста. И одеяльце исчезло. Куда он унес его? Зачем? Перед глазами Лавинии всё поплыло. Почувствовав накатившую вдруг холодную слабость, она ухватилась рукой за бортик колыбели и словно в полусне услышала:

— Доброе утро, ваше сиятельство! Сами проснулись? Вот уж как вовремя!

Маркиза, моргнув, медленно подняла голову. На пороге спальни стояла няня Роуз с Алонсо на руках. И улыбалась.

— Завтрак вот-вот будет, ваше сиятельство, — входя, снова сказала нянька. — Но, верно, прежде его кое-кому другому придется подать — уж весь извертелся, того и гляди возмущаться начнет!

Как будто в подтверждение этих слов, младенец сердито закряхтел и принялся сучить ножками, выворачиваясь из рук няни. Лавиния, наконец уяснив, что ребенка у неё не похищали, вот он, живой и здоровый, без сил опустилась на стул возле колыбели.

— Да, конечно, — чуть слышно выдохнула она. — Дай мне его, Роуз...

Маркиза Д"Алваро, вернувшись в постель, кормила сына, слушала веселую болтовню его няни и внутри вся сгорала от стыда. Нет, прошлая ночь оказалась вовсе не сном. И ее муж правда был здесь, он действительно взял на себя Алонсо, и, похоже, возился с ним один до самого рассвета. Он унес малыша из комнаты, чтобы дать ей поспать, — а она боги знают что себе вообразила!..

— Вы отпустили меня, да я и пошла к себе, — щебетала Роуз, пока явившаяся с подносом из кухни горничная растапливала камин. — Думала не ложиться, мало ли, вдруг вы позовете, присела в кресло передохнуть, да и сморило меня прямо в нем. Так до свету и проспала сидя. А утром приходит ко мне его сиятельство, собственной персоной, — и с малышом на руках. И оба мокрые! Алонсо, верно, постарался, да я уж вид сделала, что не замечаю...

Нянька улыбнулась, вспомнив растерянное и беспомощное лицо хозяина, горничная от камина хихикнула, а их госпожа еще ниже опустила голову.

— Протягивает мне дитя и говорит — сделай, мол, что-нибудь, Роуз, возьми ребенка, я, мол, пеленки менять не умею. Ох, насмешил! Да какой же мужчина умеет-то?.. Но я, конечно, ничего не сказала. Взяла маленького. А его сиятельство говорит — госпожу, мол, не трогайте, обойдитесь пока тут сами, пусть ее сиятельство хоть поспит по-людски...

Маркиза Д"Алваро, с полыхающими щеками, склонилась к самой голове жадно причмокивающего сына. Так совестно ей не было еще ни разу в жизни. "Пеленки"... "Пусть поспит"... И этого человека она едва не обвинила во всех смертных грехах?

— Ну, я, понятно, пообещала, — продолжала между тем Роуз, не замечая смущения своей госпожи. — Взяла маленького, искупала, в чистое переодела — да он и уснул опять. Боялась, что начнет сызнова к вам, ваше сиятельство, на руки проситься, ан нет, обошлось. Спал он, правда, недолго, проголодался-то эвон как — да всё ж таки вы отдохнули! Уж не знаю, что там вечером будет, но...

Алонсо, насытившись, икнул и уперся матери в грудь кулачком. Лавиния, приподняв его, прижала теплую головенку к своему плечу. Кажется, вчера муж вот так же прижимал к себе ее саму. Как ребенка. "Астор. Так короче", — всплыл в памяти глуховатый сочувственный голос, и Лавиния мучительно зажмурилась. "Хвала богам, что Роуз с порога принялась за болтовню, — подумала она. — И я ни слова сказать не успела!" Алонсо икнул снова, и няня, проворно набросив на плечо полотенце, склонилась над постелью.

— Давайте, я возьму его, ваше сиятельство, — сказала она, протягивая руки. — Мы уж с ним вроде как помирились!

Лавиния кивнула, избегая смотреть ей в лицо. Конечно, о том, что пришло в голову госпоже при виде пустой колыбели, Роуз даже не догадывается, но всё равно — как стыдно!..

— Анни, — помедлив, спросила она у горничной. — Его сиятельство дома?

— Нет госпожа, — донеслось от камина. — Уж час как уехал, даже и завтракать не стал. Ему там записку какую-то принесли, вроде с заставы.

— Какую записку?

— Не знаю, госпожа. Денщик его, наверное, знает, да только они вместе уехали. Пойти спросить у Пэт? Может, муж ей сказался?

Лавиния молча покачала головой. Алонсо, недовольно кряхтя, но, слава богам, без крика, устроился на руках у своей няньки, горничная, придвинув к камину решетку, поставила маркизе на колени поднос с завтраком и вышла. Ее сиятельство, всё еще терзаясь муками совести, взялась за ложку. Анни сказала, маркиз не стал завтракать — верно, торопился. На заставу? Там что-то неладно?.. "Боги-хранители, только бы не как в прошлый раз!" — холодея, подумала Лавиния. И, поразмыслив, решила, что это все-таки вряд ли. Прислуга спокойна, колокола не звонят, да и муж, случись самое страшное, наверняка предупредил бы ее, как тогда, в ночь штурма. Лавиния поежилась. Она до сих пор не могла свыкнуться с мыслью, что война, это далекое прошлое, о котором изредка, бывая в благодушном настроении, им с братьями и сестрами рассказывал отец, теперь стала реальностью. Даже несмотря на ту страшную ночь, когда пограничье разбудил звон сигнальных колоколов, даже несмотря на совсем недавно виденные ею со стен поместья Алваро нескончаемые колонны лошадей и солдат, что маршем шли от Разнотравья к Туманному хребту. Она всё помнила, всё видела — и всё равно не хотела верить. Война! Маркиз говорил жене о западе, скупо, словно бы нехотя, говорил, что южной границе ничего больше не грозит, но то, как он всегда при этом отводил глаза, не вселяло надежды. Миру пришел конец. И пусть здесь, на юге, всё осталось почти как было, пусть на заставах больше не били тревогу, да только... Расколотую вазу можно склеить, можно даже загладить швы и снова покрыть их цветной эмалью — но о том, что под ярким глянцем прячутся трещины, трудно забыть. Война! Не такого будущего она хотела для своего сына, и любая мать согласилась бы с ней. Но Алонсо по крайней мере был еще совсем малыш, а вот другие? Взять хоть старших сыновей Абель Д"Освальдо — они ведь кадеты военной школы, они принесли присягу, и в любой момент их могут бросить в бой! Совсем молодых мальчишек!.. А их отец? Бедняжка Абель до сих пор вздрагивает, стоит ей только вспомнить ту ночь, — так сильно она волновалась о муже. "Ты даже не представляешь, моя дорогая, чем для меня обернулись эти три дня! — после говорила Лавинии баронесса. — Я едва с ума не сошла! Хвала богам, он вернулся живой, и врагу не удалось прорваться через наши заставы, но стоит мне только подумать, что всё могло быть совсем иначе..."