Вдруг он услышал тихие всхлипы, раздававшиеся с "секретной" полянки Сея. Мужчина давно о ней знал, и не только он, и опять-таки было знать, что мальчик считает эту часть сада своей самой большой тайной, о которой не знает никто.
Николай решил проверить, что же там творится. В конце концов, пузырек можно и в другом месте спрятать. Раздвинув ветви буйно разросшихся под чуткими руками Сея кустов, Мужчина увидел горько плачущего мальчика.
— Что с тобой, малыш? — он присел перед Сеем и положил руку ему на плечо.
Сей испуганно дернулся, поднимая зареванные глаза на мужчину. Кажется то, что это оказался Николай его успокоило.
— Я... Я просто упал... — мальчик отвел взгляд, закусывая губу и понимая, что его слова звучали явной ложью. Да и были ими. Но он до сих пор помнил, чем ему угрожал брат Кристиан, если Сей посмеет хоть кому-то сказать о том, что тот его наказал. Он не понимал, как Николай его нашел и одновременно был этому и рад и недоволен. Мужчина ему нравился — сладости и подарки, что тот ему дарил были для мальчика очень важны. Та же заколка, что затерялась в его волосах, была подарком мужчины. Для Сея Николай был как старший брат, самый настоящий.
— Все в порядке, брат Николаи... — Он довольно смешно произносил его имя, делая ударение на последний слог. Вот только сейчас этого было почти не разобрать — голос у Сея был сорванным и хриплым...
— И от того, что ты упал, ты так сорвал голос? — хмыкнул мужчина, разглядывая мальчика. Внешне никаких следов не было видно, значит... Николай встал, подхватил под мышки Сея и поставил его. Мальчик казался тряпичной куколкой в его руках. Быстро задрав рясу Сея, он увидел, что нижняя рубашка в крови. Так точно не годится, может начаться воспаление. Покрепче прижав к себе мальчишку, чтобы не вырвался, Николай резко рванул рубашку вверх, открывая от уже подсыхающих рубцов. Сей вскрикнул и забился. Мужчина осмотрел открывшуюся картину — явно видно работа Кристиана. Опустив одежду, Николай усадил Сея на небольшую скамейку, которую мальчик как-то умудрился сделать своими руками, и задумчиво спросил:
— Сколько?
Сея всего трясло от боли — рубашка успела приклеиться к рубцам и когда Николай задрал ее вверх, у мальчика непроизвольно выступили слезы на глазах.
— Пять... — голос Сея совершенно не слушался, дрожал, было стыдно и страшно — а вдруг Кристиан узнает? — Хотя обещали больше... Но вместо этого... — прервался, чтобы торопливо заговорить — на сколько голос позволял. — Только... Только не говорите никому, хорошо? Брат Николаи, прошу... Если брат Кристиан узнает... — Затих, сжимаясь в маленький комок и мечтая провалиться куда-нибудь под землю. Чтобы никто не видел, не слышал и не знал. И чтобы не было так больно...
Русич нахмурился — с мальчишкой нужно что-то делать. В лекарню его? Нельзя. Если его увидят подручные брата Микаэля, или, не дай Бог, сам брат Микаэль, расспросов и сплетен не оберешься. Придется своими силами.
— Так, малыш, давай быстро снимай все свои тряпки.
— Прям здесь? — Сей растерялся. Он понимал что ему, наверное, хотят помочь, но раздеваться в саду... А если кто случайно увидит? Но в то же время, а куда еще? Нельзя что бы кто-то об этом узнал, поэтому мальчик, помедлив, потянул рясу вверх, стягивая ее через голову и морщась от боли. Следом потянулся к рубашке, почему — то краснея и стесняясь. Ему было стыдно за то, что брату Николаю приходится с ним возиться.
— Давай, давай, — мужчина вытащил из кармана своей рясы небольшую непрозрачную бутыль, вытащил зубами пробку и понюхал — все правильно, граппа. Задумчиво посмотрев на одежду Сея, он сказал:
— Давай сюда рубаху. А пока на, прикройся, только не одевай, — и протянул мальчику его рясу.
Сей благодарно улыбнулся, хотя улыбка вышла не очень веселой, и стыдливо прижал к себе свою рясу. Сколько мужчин за последние сутки видели его обнаженным? От этой мысли у мальчика уши покраснели и он уткнулся в свою одежку, прижимая рясу к себе и замирая.
Николай быстрыми движениями оторвал от рубахи несколько полос и, оценив их длину, пропитал граппой. Затем отломал от скамейки кусок деревяшки и протянул Сею со словами:
— Зажми зубами.
Прижав к себе боком мальчишку, мужчина выдохнул: "Ну, с Богом!" и стал поливать спину Сея граппой. Тот резко задергался, замычал, но деревяшку не выпустил. Во время экзекуции русич шептал успокоительно: "Ты молодец, еще чуть-чуть потерпи". Потом сноровисто перевязал импровизированными бинтами, натянул на мальчика рясу и опять усадил на скамейку приходить в себя. Гладя его по волосам. Николай произнес:
— Да, не повезло тебе... За что ж Кристиан тебя так?
— Я принес в комнату падре цветы... — ласка успокаивала, помогала прийти в себя, мальчик постепенно стал унимать дрожь, прижавшись к мужчине — ему нужно было хоть немножко чьего-то тепла. — И немного задержался... Я просто хотел осмотреть комнату, ничего не трогал, правда! А брат Кристиан разозлился, потому что я оказался слишком близко к двери, за которой, по слухам, живет этот новенький... — всхлипнул, утыкаясь в рясу мужчины. — Он сказал, что такое со мной сделает, если я кому-то проговорюсь... Пожалуйста, брат Николаи.. не говорите никому...
— Не скажу, малыш, не беспокойся, — русич продолжал гладить мальчика, а сам думал, что вряд ли Себастьян в курсе того, что сделал его помощник. И что надо бы падре просветить...
— Пойдем, я доведу тебя до кельи, — Николай кинул взгляд вверх — почти полдень. — Перед вечерней я к тебе приду, проверю как у тебя дела. Да и настоя укрепляющего тебе нужно принести, негоже пропускать вечерню. Посиди тут минуту.
Через некоторое время мужчина вернулся с крепкой палкой в руках:
— Вот, это на всякий случай, поднимайся, пойдем.
За то время, пока Николай отсутствовал, он успел еще и спрятать компрометирующий его пузырек с настоем брата Микаэля.
Сей благодарно принял палку и, опираясь на нее, побрел в сопровождении мужчины к своей келье.
— Спасибо большое... Что тратите на меня свое время... — порывисто обняв Николая, мальчик скрылся в своей комнате, что бы сразу же рухнуть на кровать и забыться тяжелым сном.
* * *
Острия циркуля дрогнули и сошлись, сбивая измерение, уже десятый раз за последние четверть часа. Крошеное перевернутое изображение на полотняном экране издевательски зарябило. Отвратительно. Брат Гиральд досадливо оглядел дрожащую руку, резко сложил циркуль и с размаху воткнул его в столешницу. Затем стремительно подошел к окну и, почти уронив сложную конструкцию из зеркал и линз, сдернул плотную штору с отверстием, превращавшую комнатку в подобие камеры Обскура. После вчерашнего сообщения о грядущем визите инквизиции даже любимое занятие не могло вернуть столь потребного именно сейчас спокойствия. Гиральд задул свечи, покинув каморку, где приводил оптические эксперименты, вышел во внешнее помещение лаборатории.
Изначально это был склад, примыкавший к кузне, но год назад его почистили и приспособили под мастерскую, где ремонтировались механизмы, составлялись красители, обрабатывалось стекло. Здесь же брат Гиральд проводил свои опыты, дабы подтвердить или опровергнуть то, что черпал в переводимых трактатах. Обычно прибранное насколько возможно, сегодня помещение являло глазу картину полного разгрома. На столах в беспорядке громоздились склянки с химическими препаратами, горы исписанных и изрисованных пергаментов, химическая посуда, мелкие шестеренки, винты и гвозди, миниатюрные модели механизмов. Деревянные брусья, металлические пруты, бухты канатов, кузнечная утварь мешали пройти между столами. На единственном чистом столе, придавленные собачьим черепом, лежали записи о принятых вчера податях, ожидая анализа и присоединения к общему реестру монастырского имущества.
Задумчиво созерцая погром, брат Гиральд постарался сосредоточиться и еще раз вспомнить, на каком этапе "генеральной уборки" остановился в прошлый раз, и в очередной раз укорил себя в неспособности сосредоточиться на одном деле. Из задумчивости его вывел вкрадчивый скрип входной двери. Гиральд торопливо принял спокойное выражение лица и обернулся. В дверях стоял отец-настоятель, и его лицо явственно предвещало сложный разговор.
— Приветствую вас, падре Себастьян! Вижу, мы оба настроены на серьезную беседу.
Аббат молча кивнул, зашел осторожным, крадущимся шагом и прикрыл дверь.
— Вы правы, брат Гиральд, на нас надвигается беда. Все знают, что на нас давно покушаются со всех сторон. Недавняя война закончена, и, конечно, власти выгодно, чтобы правили наши враги, — мужчина взял со стола одну из луп и глянул через нее в окно. — Ваши механизмы выше всяких похвал. Сами знаете, как я радею за развитие науки и какие деньги на это готов тратить. Но сегодня наступает тот день, когда я вынужден попросить вас прекратить на время опыты. Не потому, что я ими недоволен. Сами знаете, в прошлом году у меня работал великий магистр по ядам, занимался алхимией и даже добился результатов. Благодаря нему стало проще сплавлять металлы. И мы установили механическую молотильню. Просто следует прибрать все ваши труды и сделать вид, что вы занимаетесь здесь исключительно ремонтом водопровода. Вы понимаете, брат Гиральд?
— Хвала Господу, как хорошо иметь дело с мудрым человеком! — лицо экспериментатора, окаменевшее в маске напряженного ожидания, заметно смягчилось.
— Сейчас Вы изрекаете в точности то, что я сам собирался предложить. Менее всего мне бы хотелось подвергать угрозе Вашу обитель, ведь благодаря здешней библиотеке моя монография практически завершена. Если мне удастся доставить свои записи на родину, вам будет обязано не только наше францисканское аббатство, но и книжники Оксфорда и лично герцог Стаффордширский, по чьему повелению совершается мое путешествие. Видите, я уже начал разбирать свое имущество: думаю, большинство материалов удастся разместить в кузне, под видом лома и на дровяном складе. Сложнее со стеклом, химическую посуду можно переплавить, но часть линз я хотел бы сохранить, возможно ли это? И остается главный, деликатнейший момент: будет ли мне позволено временно разместить свои записи в монастырской библиотеке, в скрытом виде, разумеется, ибо, где еще можно скрыть книги как не среди книг?
Аббат на все это кивнул.
— Несомненно-несомненно, — подтвердил он, — есть способы спрятать часть линз. Для этого их соберите, а я уж в лабиринтах подземелий найду место для хранения. Там и монахи наши терялись, куда уж инквизиции, туда же и книги схороним. Ни к чему, если начнут проверять труды книжные. И так придется часть библиотеки от любопытных глаз убирать. Другое вот дело, брат Гиральд, в том, что ваша персона инквизиции давно известна. Придется вам сменить на время и личность.
Последнее предложение аббата ничуть не удивило Гиральда: во время путешествия по италийским землям, раздираемым тайным и явным противоборством различных ветвей и сект католичества, ему не раз приходилось прибегать к подобной уловке. Нервно сцепив пальцы, мужчина снова окаменел лицом, лишь сведенные брови выдавали лихорадочную работу мысли.
— Считаете, в этот раз будут проверять библиотеку? В этом случае я всецело доверяю Вашим решениям, Вы лучше знаете повадки местной инквизиции. К вечеру я соберу и упакую все ценные материалы и надпишу, кому их передать в случае моей смерти. Что до предложения сменить личность... Гиральд отвернулся к ближайшему столу и стал перебирать стоявшие на нем склянки, как делал обычно в минуты размышлений.
— Это, безусловно, интересный выход. Но, выступая под настоящим именем, я, с некоторой вероятностью, смогу вступить с инквизиторами в диспут как официальный представитель своего ордена, исполняющий поручение члена королевского двора. Если же я скрою имя, кто предстанет на их суд? Вероломный еретик, обманом втершийся в доверие аббата, чтобы иметь доступ к сочинениям неверных, которые монастырь надежно хранит, дабы воспрепятствовать смущению умов? Ошибусь ли я, предположив, что кроме упомянутых прегрешений этого такого человека можно будет обвинить и в других, более мирского свойства? Монастырь же останется чист и безгрешен. Можете ли Вы привести аргументы в пользу своего предложения? Или назначите епитимью за необоснованную клевету?
Мерное звяканье стекла, казалось, ставило точку в конце каждого вопроса, превращая его в утверждение. Спокойный, даже занудный тон не вязался с содержанием реплик.
— Я ни в коей мере не стремлюсь оскорбить Вас, просто озвучиваю свои опасения. — Закончив рассуждать, Гиральд обернулся к настоятелю, лицо его разгладилось, явив новую маску — непроницаемого спокойствия. Только в глазах плескался лихорадочный, можно сказать, нездоровый интерес.
Аббат спокойно уселся на стул среди всего разведенного братом Гиральдом бардака.
— Мы с вами взрослые и образованные люди, — начал он спокойно. — И вы прекрасно знаете, откуда и каким образом я получил это аббатство, иначе бы я никогда не позволил проводить у себя столь опасные опыты. Вы знаете, за что я был осужден семь лет назад, когда покидал пределы государства... И прекрасно ведаете, что для всех вокруг значит знание. Ненависть. Только ненависть окружает тех, кто пытается обуздать и подчинить природу. Святая святых мироздания. Божественное должно быть сокрыто — такова позиция Инквизиции. Но я совершенно иного мнения. И не побоюсь сказать, я против того, чтобы человечество стояло на месте, брат Гиральд. Когда меня пытались возвести на костер, я четко понял. Лишь власть и деньги делают прогресс. У меня иного способа не было. Да, я поступаю дико. Да, мои методы дурны. И я тоже увлечен своими страстями, но ради ордена, в котором состоял почти пятнадцать лет, я готов принять любое ваше теперь решение.
— Прекрасная речь! Можно даже сказать, соблазнительная... — Внезапная усмешка исказила и без того не особо гармоничное лицо Гиральда. Отлепившись от стола, он подошел к сидевшему аббату, наклонился и испытующе посмотрел тому в глаза: откровение или игра? И то и другое интересно. Делаем ставки? Бегут в будущее нити вариантов, и везде исход темен.
— И знаете... я соглашусь на Ваше предложение! Так какую личину мне надлежит надеть?
— Монаха. Обычного монаха. — улыбнулся аббат, поднимаясь, — и гореть мы будем вместе, если наши тайны раскроются. Потому верьте мне.
Себастьян обошел Гиральда и, не попрощавшись, вышел на улицу. Инквизиция была все ближе.
Что ж, простое решение позволяло не плодить сущности без надобности. Отныне бывшие побочными занятия — ведение реестра монастырского имущества, надзор за работой трапезной и ремонт хозяйственных механизмов — станут основными. Добропорядочный брат-келарь постарается явить подобающие христианские добродетели и неукоснительное соблюдение монастырского устава. Какие плоды принесет такая тактика и насколько честен аббат — покажет время, решил Гиральд. Пока же надлежало завершить начатое и уничтожить лабораторию.
Два экземпляра монографии была почти собраны. Осталось только приложить последние выписки и результаты опытов и упаковать рукопись в промасленную кожу, приложить к каждому свертку набор отобранных линз, упаковать еще раз. Один — аббату, второй — в личный тайник. Последний штрих -сопроводительное письмо к аббатскому экземпляру рукописи. Что же касается тайника — письмо, в котором шифром говорилось об его устройстве и расположении, было отправлено настоятелю родной обители еще полгода назад. Милостью Господа, рано или поздно исследование дойдет по назначению.
