Налево от полярной звезды

И в этот момент на дороге что-то грохнуло. За штакетинами забора громоздилась какая-то куча. Мы вышли за калитку. В канаве валялся велосипед, заднее колесо еще крутилось, и позвякивал звонок. На дороге в пыли сидел мальчишка лет 10-11 и негромко плакал, время от времени подвывая. Правая коленка у него была в крови, да и сама нога была как-то неловко подвернута.

— Котька, — Борис наклонился к мальчишке, — Ушибся?

— Бо-ольно, — проныл пацан, — а мамка в город уехала, завтра вернется.

Я нагнулся и поднял его на руки. Котька был легким, моя собака весила, наверняка, раза в два больше. Он обхватил меня за шею, и я понес мальчика в дом. От Котьки пахло цветами и клубникой, и еще — немного — пылью. Весь он был смешной, голенастый, как аистенок. Белобрысый, с шелушащимся носом и серыми глазами в обрамлении длинных светлых ресниц.

В комнате я положил Котьку на диван и ощупал ногу. Перелома или вывиха не было. Просто при падении с велосипеда он сильно ушиб ногу, может быть, немного растянул. Я погнал Бориса за перекисью, зеленкой и холодной водой, а сам разглядывал нашего случайного гостя. Он был очень симпатичным, этот соседский Котька.

— Так ты что, до завтра один, что ли будешь?

— Ага, — он беззаботно кивнул, — А чего, я часто один остаюсь. мама работает, сутки через трое.

— А отец? — Я тут же понял, что вопрос был бестактным. Отца у пацана, похоже, не было вовсе или он был, но, явно, где-то не здесь.

Котька сморщился и ничего не ответил. Увидев лекарства, которые принес Борис, он закрыл глаза и засопел. Я промыл его ссадины, сначала водой, потом перекисью, намазал от души зеленкой и, заодно, наложил на лодыжку холодный компресс. Котька все перенес стоически, молча, и только засопел сильнее, когда я мазал зеленкой его кровоточащую коленку.

— Ну, Котька, вот и все. Не больно?

— Не-а, — он мотнул головой и открыл глаза, — а тебя как зовут?

— Геннадий.

Котька фыркнул:

— Как крокодила.

— Какого крокодила?

— Ну крокодил Гена, из мультика.

Борис за моей спиной засмеялся:

— Котя, ну кто тебя воспитывал? Как ты со старшими разговариваешь?

— А чего? — Котька захлопал глазами. — Я ж не обидно, я так. А вы надолго приехали?

— Да недели на две, — я провел пальцами по его худой исцарапанной ноге. — Где это ты так?

— В малинник лазал, только там ягод еще нет, — Котька попытался слезть с дивана, но передумал. Нога, видимо, еще болела. Он задумался, наверное, размышлял, чем меня отблагодарить за лечение, и несмело сказал:

— Хочешь, я тебе покажу, где змеи живут?

Меня передернуло:

— Нет уж, спасибо. Я их, как-то, не очень люблю. Ты мне лучше покажи, где тут у вас можно позагорать.

Мальчик оживился:

— Тут у нас речка есть, рядом, только там купаться нельзя — мелко, а еще два озера, одно близко, а одно в лесу, далеко, полчаса идти. Там во-о-от такая щука живет, старая, ей лет двести, наверное, — и он широко развел руки, показывая, какая огромная щука.

— Да мне только позагорать, я плавать не умею.

В глаза Котьки появилось недоумение:

— Как не умеешь? — он отказывался понять, как это такой взрослый и не умеет. — Я тебя научу.

Сказано было решительно. Я понял, что это и будет моей платой за скорую медицинскую помощь.

— Ну научи.

* * *

— Охота тебе возиться с мальчишкой? — Боря недовольно смотрел на меня, — Что он тебе сдался?

— Забавный, — я разделся и развалился на прохладной простыне. — Ты разве не заметил?

— Я надеялся, что мы будем вместе, без третьих лишних.

— Мы и так вместе, — мне стало весело. — Иди сюда, что ты там сидишь?

* * *

Котька объявился в нашем дворе ни свет ни заря. Меня разбудил разбойничий свист, и я выглянул в окно. Мальчик стоял на дорожке и намеревался свистнуть еще раз, погромче.

— Тихо, весь дом перебудишь. Тебе чего?

— Так плавать-то, ты что забыл?

— Я еще сплю. Рань несусветная.

— Вставай, — Котька решительно отправился к нашей двери, и я, торопливо натянув трусы, спустился вниз. Не хватало еще, чтобы он увидел нас с Борисом в одной постели.

Котька уже стоял в прихожей и нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

— Чего ты спишь-то так долго? Солнце уже вона где, пока дойдем.

— А позавтракать? А умыться? Нога-то твоя не болит?

— Нога не болит, позавтракаешь по дороге, а умоешься в озере, — Котька был решителен и напорист. Он твердо решил научить меня плавать.

— Ну уж нет. Умоюсь я сейчас. Сядь и подожди меня тут.

Умывание прошло в пожарном порядке, Котька ждать не пожелал, а стоял над душой и поторапливал. Я торопливо похватал из холодильника, что под руку попалось, кинул в сумку пару бутылок пива, написал Борису записку, и мы отправились на "дальнее" озеро.

По дороге Котька болтал без умолку. Он рассказывал мне, как они тут все живут, в этой умирающей деревне на двадцать дворов. Как в прошлом году горела ферма, и они всей деревней спасали телят, что неподалеку есть блиндаж и там — скелет фашиста, что некий Витька свалился с яблони, вместе с ворованными яблоками, а дядя Гриша ему все яблоки отдал и позвал приходить еще. Рот у Котьки не закрывался, я слушал его болтовню, а где-то глубоко внутри меня поднималась мутная волна греховных и запретных желаний. Я смотрел на его стриженый затылок, на худые исцарапанные ноги, на острые лопатки под синей линялой майкой и представлял себе, как прижму это детское тело к белому мху на сопке. Я знал, что не позволю себе растлить этого беззаботного и доверчивого, как синичка, ребенка. Но ничего поделать с собой не мог. Дурные фантазии нагло лезли в голову. Я уже решил повернуть назад, как вдруг выяснилось, что мы уже пришли.

Озеро открылось неожиданно, за поворотом. Оно было длинным, с темной непрозрачной водой, в которой отражались сосны. Белый песок был устлан опавшей прошлогодней хвоей. Ни зарослей камышей, ни тины, ничего. Только вода, песок и сосны. И тишина, даже птицы, всю дорогу перекликавшиеся в листве, умолкли.

— Вот, — отчего-то шепотом сказал Котька, — Это озеро.

Вода оказалась неожиданно холодной. Почувствовав, что дно под ногами уходит круто вниз, я нырнул. Сразу стало темно, казалось, что наверху стояла темная безлунная ночь. Сначала я подумал, что в маске видно было бы лучше, но вскоре понял, что и маска тут не поможет. Какое-то неприятное чувство родилось внутри, и я поспешил вынырнуть.

Котька сидел на берегу, обняв острые коленки. Он был угрюм и неприветлив. Я вылез на берег и лег рядом.

— А врал, что плавать не умеешь, — проворчал он, и в меня полетела хвоя пополам с песком.

— А я и не умею, — я стряхнул с груди мусор с муравьями, — мне надо, чтобы дно под ногами было.

— Нету тут дна, — повернулся ко мне Котька, — Это озеро Ведьмин пруд называют. Сколько народу тут потонуло. Раз — и нету.

Он смотрел на меня, ожидая реакции. Не дождавшись, неохотно сказал:

— А ныряешь ты здорово.

— На юге научился, — лениво ответил я, — Мы там ропанов доставали. Знаешь, что это такое? Раковины такие, красивые. Бело-рыже-коричневые. На спор, кто самую большую вытянет.

Котька оживился. Наверное ждал, что я скажу, что достал самую большую и красивую. Пришлось его разочаровать.

Котька совсем расстроился и тут же предложил перекусить. Из своей сумки он вытащил газету и принялся выкладывать на нее завтрак. Запас был основательный — половина курицы, буханка хлеба, огурцы, бутылка кока-колы, с десяток яиц, кусок сыра. Потом так же деловито он распотрошил и мою сумку. Там ничего примечательного не оказалось — сухая колбаса, несколько вареных картофелин и пиво.

Котька укоризненно посмотрел на меня. По его мнению, я оказался совершенно неготовым к столь серьезному путешествию.

Я смотрел, как он уминает все это огромное, на мой взгляд, количество еды и удивлялся, как в такого тощего столько влезает. Мне хватило одного бутерброда с огурцом вприкуску и пива.

Позавтракав, Котька растянулся рядом со мной. Над нами проплывали белые пушистые облака, казалось, что мы плывем куда-то вместе с ними. Котьке стало неудобно и он улегся головой мне на живот. Потом ткнул меня пальцем:

— А почему у тебя тут волос нет?

Я зажал его ладонь под мышкой:

— Нету и все, — не объяснять же ему, что я их сбриваю.

— А дядя Боря тебе отец?

Этот неожиданный вопрос сбил меня с толку:

— Почему ты так решил? Нет, не отец, просто друг.

— А баба Лиза сказала, что вы в одной комнате спите.

Вот не было печали, объяснять этому любопытному пацаненку, почему мы спим с Борисом в одной комнате.

— Я темноты боюсь.

— Ага-ага, — Котька подлез повыше, голова его легла на мою грудь, — ты и про то, что плавать не умеешь, врал. Фигушки, не верю.

Я боялся спугнуть странное нечто, возникшее во мне. Так, в детстве, я замирал, когда на меня, случайно, садилась какая-нибудь огромная золотисто-зеленая стрекоза или бабочка. Я даже дышать тогда переставал. Вот и сейчас во мне было такое же сладко-щемящее чувство, словно предвкушение чего-то неизведанного, тайного, доступного лишь немногим. Я молил Бога, чтобы мальчишка не заметил, как я возбужден.

— Я домовых боюсь, Котька. А у бабы Лизы домовой живет, я сам вчера слышал, как он в холодильник лазал, дверцей хлопал. Ночью я встал — водички попить — а на столе записка — "Калубнику и смитану сел. Домовой Нафаня".

— Уй-й-й, — Котька так и закатился, дрыгая от восторга ногами. — Калубнику сел!!! Он что, неграмотный?

— Ну откуда ж ему быть грамотным? У домовых ведь школ нет, что успел подсмотреть — то и запомнил. Домовые — они такие, чужих не любят. Как начнет меня из дома выживать...

Я нес всю эту чушь, стараясь удержать Котьку рядом, на своей груди, продлить это ощущение близости, которое одно и было мне дано.

— Тебя не выживет, — Котька погладил меня, успокаивая, — Ты добрый.

Мысленно я скрипнул зубами. Знал бы Котька, что я с ним готов был сделать — бежал бы от меня без оглядки.

— А стучит у тебя как, — Котька прижался ухом к моей груди. — Бум-бум, как барабан. Это всегда так громко?

— Всегда, — я попытался успокоиться, все это могло кончиться очень плохо.

— А у меня так не стучит, вот, послушай, — он заставил меня послушать, как стучит его сердечко.

Воля моя иссякала и я снова вошел в озеро. Нырять уже не стал, сел на камень, торчащий из воды. Стало легче. Котька тут же пристроился рядом.

— Я тебе блиндаж покажу, со скелетом. Там тоже здорово. Я пулемет искал, не нашел, жалко, а то бы Витька от зависти лопнул. Он всегда завидует. И за яблоками полез от зависти.

— Коть, как можно лезть за яблоками от зависти?

— А у них все яблони зимой зайцы погрызли, вот он и полез. У дяди Гриши знаешь, какие яблоки! Во! — и он показал, какие.

— Так здесь и зайцы есть?

— Есть, зайцы, такие, знаешь, они зимой белые, а летом — их совсем в траве не видно. Серые такие. И лисы есть. Я и волка видел. Здоровый, вот такой.

— Так это наверное, собака была, — поддразнил я Котьку, и он тут же принялся мне доказывать, что это была не собака, собак он всех знает, это был волк, точно, волк, ему ли волков не знать.

Наконец, мой юный приятель решил, что надо идти уже домой, а то мама будет волноваться. Мы потихоньку собрались и, не спеша, отправились в деревню. По дороге мне был обещан (еще раз) поход в блиндаж и к змеям. От змей я решительно отказался. Котька снисходительно посмотрел на меня, но, видимо, решил, что уговаривать не стоит — раз уж я боюсь домовых, то змеи меня добьют. Болтая, мы добрались до деревни. Я удивился, что прошло так много времени. Борис, разобиженный, валялся в гамаке. На прощание Котька пообещал мне назавтра не менее увлекательный поход и удалился.

— Не пойму я тебя, — Борис разговаривал сквозь зубы, и видно было, что он зол,— Что ты нашел в этом мальчишке. Тоже мне, друг-приятель.

Я сел на траву рядом с гамаком:

— Ревнуешь?

— Вот еще, к пацану-то?

— А чего тогда злишься?

— А какого дьявола ты свалил утром? Просыпаюсь — тебя нет, бабка не в курсе. Болтаюсь тут один, как дерьмо в проруби. Тоже мне, гость.

— Борь, — мне хотелось успокоить его, но и забавляла эта ревность сорокалетнего мужчины к ребенку, — ну что ты в самом деле. Котя мне озеро показал, красивое, мы купались.

— Ведьмин пруд, что ли?

— Ну да, кажется, оно так называется.

— Ты поосторожнее, — Борис тут же озаботился. — Там каждый год люди тонут, опасное место, там омуты.

— Да ладно, что я, озер не видел?

— Я серьезно говорю. Нехорошее место, туда почти никто не ходит.

— Слушай, ты же взрослый человек, а веришь в такие сказки. Что там, действительно, дна нет?

— А черт его знает, — Борис сидел в гамаке и слегка покачивался, — говорят — нет. Глубоко, наверное, очень. Не знаю, я туда не хожу.

* * *

На следующий день Котька опять не дал мне отоспаться. На этот раз мы забрались в какую-то невероятную глушь. Я чуть не обломал ноги по буреломам, а Котька прыгал по ним как заяц. Чувствовалось, что с лесом он на "ты". Блиндаж был старый, бревна все погнили, и внутри, действительно, валялся скелет. Правда, вряд ли он был фашистским. Скорее всего, его стащили из кабинета биологии ради хохмы, или для еще каких-то целей. Мы с Котькой облазили окрестности, прошли по какой-то канаве — он уверял меня, что это окоп — и оказались рядом с глубокой ямой, засыпанной всяким мусором. Вид у Котьки был таинственный и я догадался, что следующим номером нашей программы будут змеи. Тут я решительно уперся и заявил, что дальше не пойду. Котькины упрашивания остались без ответа. Сначала он надулся, но быстро отошел и предложил поиграть. Я должен был быть беглым бандитом, а он — Шерифом. Деревянный пистолет Котька прихватил из дома. Каторжника мы ловили до пяти вечера. Я ободрал все ноги, руки и проголодался, как людоед. Наконец, справедливость восторжествовала, меня показательно расстреляли у старого дуба, после чего мне пришлось нести смертельно раненого шерифа( уже в качестве соратника по борьбе) на поляну, где он и скончался, завещав свою звезду шерифа самому достойному (мне).

Фантазия у Котьки была буйная. По дороге домой был предложен план на завтра. Мне предстояло стать роботом-убийцей, а самому Котьке — отважным полицейским, выслеживающим робота и его коварных хозяев. На послезавтра были зарезервированы романтические приключения в духе Трех мушкетеров. Разумеется, меня ждала роль Кардинала.

Борис был в бешенстве. Я, как мог, успокоил его и пообещал, что ночью он будет вознагражден за дневные переживания. При этом я ни словом не обмолвился о наших с Котькой планах на завтра. Однако, чтобы сдержать свои обещания, надо было как следует отоспаться. Устал я безумно и хотя мог не спать по двое-трое суток подряд, общение с Котькой меня утомило.

Проснулся я уже около одиннадцати вечера. В комнате внизу бубнил телевизор, я жутко хотел есть и решил спуститься. Борис разговаривал с бабой Лизой. Я не собирался подслушивать, но, разобрав свое имя, застыл перед дверью. Они говорил обо мне, точнее, говорил Борис, а бабка хмыкала и вставляла реплики.