Ночные тени. Книга 1

Поднимаясь по крутому склону, я не смотрел под ноги, босыми ступнями нащупывая уже выпустившие тепло дня камни. Крылья рваными полотнищами теней расползались в траве, цепляясь за неё и оседая пятнами черноты. Ветер поменял направление, и теперь голоса, музыка и запах смолы от горящего костра накатывали незримыми волнами.

Никто из них не почувствовал моего приближения. Обходя преграждающие путь кусты, непроходимым колючим заслоном разросшиеся по кругу, я заглядывал сквозь сплетения ветвей: плоская верхушка с углублением в середине, в котором танцевал огонь и пляшущие вокруг него в лёгких светлых, едва скрывающих тела, одеждах. Движение рук, мягкое, плавное, изгиб тел, почти змеиный, невозможный. Светлые волосы струятся по ветру, золотистыми и бронзовыми прядями опускаются на загорелые плечи. Камышовые флейты, невесомый серебряный смех... Я остановился в узком проёме единственного входа на вершину холма, шагнул внутрь, гася бессильный огонь чернотой ночи и холодными бликами лунного света. Флейты смолкли, осыпался звёздными блёстками смех. За спиной сошлись в единую стену ветви кустов. Я улыбался.

Один рывок вперёд и полоска утренней зари, бледная и тусклая в поднятом на меня клинке, канула в обманчиво-мягкие паутинки теней. Зелень влажных глаз, белизна кожи, хрупкие косточки пальцев бело-розовыми осколками торчат из бледно-красных мышц, вывороченных наружу. Я мог бы взять их всех и сразу, как раньше... когда-то... Но Сила теперь пряталась глубоко, в самой сути их крови. Вгрызаясь в шею недавнего танцора, я перехватил тонкую девичью руку с занесённым для удара ножом, раздавил запястье, чувствуя, как повисла кисть на сухожилиях и мышцах.

В замкнутом круге из ночной темноты и колючих кустов метались предсмертные крики, проклятия и пойманный в ловушку ветер. И я был этим ветром, а моей ловушкой — их кровь. Вся, до последней капли, в которой отдаётся живой стук Её сердца... До тех пор, покуда не высохнет солёное алое море, до тех пор, покуда не протянутся ко мне с иссохшего дна Её руки...

Дара, любовь моя...

Перечёркнутое острыми когтями горло силится вытолкнуть вместе с кровью слова, уже бесполезную мольбу... Глядя в распахнутые от ужаса стекленеющие глаза цвета молодых листьев, я видел своё отражение — черноту ночи и блики лунного света.

Нет... вяло попытался возразить мне внутренний голос. Зачем?.. Не надо...

Я разжал пальцы, выпуская из рук мёртвую девушку. Поднял голову. В перевёрнутой чаше небес, холодный и ясный, сиял зрачок нарастающей Луны. Я взметнул руки и крылья, приветствуя Госпожу, орошая колючую стену алой росой.

..нет...

Прежняя Сила стекала по воздетым кверху ладоням, заполняла прорехи в крыльях, расходилась по телу пьянящей, будоражащей волной!

..нет.. не надо...

— Нет, не надо, — Змей обнимал меня за плечи.

нет-нет-нет... Проснись Тень! Проснись немедленно!

Дара,.. Да-ара-аа!..

Я сидел на берегу моря. В свете заходящего солнца крылья, отяжелевшие и опущенные на песок, растекались тёмно-бордовыми сгустками теней. Я знал, что за мною, на самой кромке холма, стоят мои родичи и другие, но никто из них не решается выстрелить первым.

Я усмехнулся. Они уже больше не доверяют своей Силе. Думают, что Луна отреклась от меня. Я с нежностью погладил серебряный браслет, тот, чьи камни переливались всеми цветами моря, видными на волнах при солнце и при Луне и таящихся в самых дальних глубинах... Подарок моей Прекрасной...

А они, что ж, пусть стоят, пусть целятся. Я хочу вдоволь налюбоваться закатными небесами, наслушаться шороха волн, накатывающих на песчаный берег Её голосом...

Но кто-то не выдержал. Кто-то поднял руку, выпуская ловчую сеть из темноты и песка, тронулся с места, заскользил по травяному откосу шуршащей чёрной тенью, даже не пытаясь спрятаться в ней.

Я обернулся. Старший сын Мрака. И все остальные следуют за ним.

Разворачивая густое марево крыльев, я поднялся на ноги, с улыбкой выдёргивая из плеча достигший цели первый посеребрённый штырь и второй, пробивший мне горло...

...Вкус крови — не солёный, а горький, как морская вода... Его лицо рассечённое надвое, выплывает из бледных теней. Один глаз вытек на щеку, а губы раздвинулись до кровоточащих дёсен.

...не-ет!... Проснись!!!

Поднырнув под падающий наискось клинок холодного света, я разорвал кривыми когтями мышцы и сухожилия. Нападающий повалился с криком — ещё мальчишка, с тонким испуганным лицом. Чёрные брови вскинуты над двумя дрожащими голубыми озерами — собрать бы, слизнуть с длинных чёрно-синих ресниц блестящие алые капли, но он закрывается локтями, пытаясь отползти по взрыхленному песку. Красные блестящие ракушки выкатываются из-под его спины, оставляя в песке причудливые знаки. Наклонившись, я откинул его руки, ломая пустые уже, поблекшие браслеты

...проснись, Тень!..

запустил пальцы в тело, проламывая тонкие латы и столь хрупкие рёбра, нашёл судорожно сокращающееся сердце, вытащил его — ещё извергающее кровь. Кто-то закричал на бегу... Я поднёс сердце к губам, высунув раздвоенный язык, слизнул сгустки, выплескивающиеся на лицо

НЕТ!!!...

...и со смехом бросил дёргающийся комок воину в серебристой броне. Тот поймал его — и согнулся, выронив сердце, над лужей собственной рвоты.

...На лазурно-голубом обрывке ткани, наполовину прикрытая морской водой, тонкопалая рука с серебряным перстнем. Изящный изгиб запястья матово-бел, а пальцы сложились так, словно собираются поманить к себе...

Узкая тень скользнула по моей скуле — и я едва успел отбить летящий в лицо кинжал. Металл уже пах чьей-то сладкой кровью... Не моей. И я, словно со стороны, словно и не я это вовсе, наблюдал, как танцуют на самой кромке воды смерчи из песка, зелени листьев и ночной темноты, как последние лучи тонущего солнца отдают клинкам и браслетам свой свет и пожаром ненависти горят в алых зрачках.

Высокий полукровка морского племени полоснул по моей шее загнутыми, почти рысьими когтями, силясь достать хотя бы так. Крылья его были уже прозрачны, уже расползались по краям старой ветошью. Я перехватил руку. Тонкие острые паутинки скользнули по его предплечью, проникая в кожу, разрывая кость. Он закричал, распахнув огромные, цвета морской волны, глаза с растекшимся от боли золотом зрачков, пошатнулся, и начал заваливаться на спину — в морскую пену и дрожащие зыбкие волны. Я не отступил — это набежавшая волна потянулась ко мне, вплетаясь в крылья солоноватой горечью.

Нет! Богини... Не надо...

Я шагнул вперёд, смеясь ему в лицо, и нежно подхватил одной рукой. Длинные пальцы потянулись к моей шее, но он не в силах был даже сжать их. Улыбаясь, я медленно продавил руку в тело, ломая ребра, вытащил тёмный комок печени, с наслаждением вдохнул запах свежего мяса и запустил зубы в багровый плотный кусок...

нет!!!

Нет!!!

— Не-ет!!! — я проснулся от собственного крика. Резко сев на постели с бешено колотящимся сердцем, судорожно вдыхая воздух. — Богини!.. — простонал я, закрывая лицо руками, но тут же отдёрнул их, с ужасом разглядывая окровавленные ладони. Во рту тоже был вкус крови... Задрожавшие руки бессильно упали на одеяло, оставляя на бледной зелени новые алые пятна.

Богини!.. Что же?.. Как?!.. Ведь невозможно...

Неужели я схожу с ума?!!!

Я поднял к глазам мелко дрожащую ладонь, провёл по ней языком, словно желая таким образом развеять морок сумасшествия. Кровь была моей — и в линиях жизни и сердца всё ещё ощущались подживающие ранки от ногтей.

Всего лишь сон. Проклятый цепкий сон, из которого я никак не мог вырваться! А что до крови во рту — скорее всего, прикусил губу заострившимися зубами.

Сон...

Глаза защипало, предметы поплыли, теряя чёткость цвета и очертаний. Я сморгнул подкатившие слёзы. В горле словно дрожал застрявший там крик. То, что я не помню происходившего со мной в то время, вовсе не означает, что его не было.

"Нет, не надо", — шептал Змей, — "не надо верить всем этим свиткам. Разве не знаешь ты, как пишется История?"

Я судорожно втянул воздух ртом. Успокоить биение сердца и дыхание не получалось. Конечно, Змей был прав. Я не мог столь кардинальным образом изменить итог битвы при Моргансе, даже если и участвовал в ней, не мог, начисто, стереть с лица земли несколько родов, но... дыма без огня не бывает...

Откинув одеяло, и всё ещё дрожа от отступающего уже кошмара, я отправился в ванную комнату. Остановился по пути перед зеркалом. В мягком освещении рассвета отражался призрак из старых легенд — юноша с печальным взглядом тёплых зелёных глаз. Я протянул руку к отражению, дотронулся до холода зеркальной поверхности, оставляя на ней красноватый след.

Богини!!! Почему эти сны вновь прорываются в сознание?!! Я не хочу видеть их!!! Не хочу знать, как это было тогда!!! Не хочу!!!!!

Горячая ванна помогла развеять липкие образы из кошмара, тело расслабилось и я не заметил, как потихоньку стал погружаться всё ниже и ниже... Вынырнув из остывшей уже воды, фыркая и отплевываясь, я несколько секунд не мог сообразить, где нахожусь. Да-а, нелепо было бы утонуть в собственной ванной...

Наскоро приведя себя в порядок, я отправился в спальню, но один взгляд на бурые пятна, в изобилии украшавшие светлую зелень постельного белья, изменил планы на сегодняшний день. Ложиться обратно не просто не хотелось — я поймал себя на мысли о том, что боюсь это делать.

Раздёрнув шторы и щурясь от яркого света, я с минуту понаблюдал, как попадая в полоски солнечных лучей кровь истаивает в лёгкий сероватый пепел.

Было ещё рано, чтобы город окончательно проснулся и наполнился шумом. Я вышел из спальни, прикрыв дверь. Не ощущая себя способным заняться сейчас чем-либо, бесцельно побродил по квартире и, в конце концов, улёгся на диван в библиотеке. Этажом ниже кто-то засел за фортепьяно. Сквозь тонкую преграду стен полились гаммы и арпеджио. В комнате, из-за плотных зелёных штор погружённой в лесные сумерки, было тоскливо и неуютно. Казалось, что все старые вещи начали жаловаться друг другу вспоминая былые времена, сетовать на пыль и забытость.

Нужно поговорить сегодня с Арктуром, предупредить, а заодно, возможно, и узнать что-то, что пропустили, или не сочли достойным внимания ночные фэйри.

Габриэль Сен — Гильерн, виконт Л'Атонн...

Задумчиво глядя на издыхающий в кадке зловещего вида фикус, я неспешно набил табаком трубку. Раскурил. Выпустил в потолок белёсые колечки — одно сквозь другое. Какие интересы появились у народа Холмов в Гатри, что они прислали сюда своего убийцу?

* * *

Когда дилижанс, в котором я трясся уже не первый день, застучал колесами по брусчатке вместо гальки, не удалось сдержать вздоха облегчения. Спина ныла от длительного, почти неподвижного сидения, а в области затылка в мозг воткнули тоненький терновый шип и медленно его проворачивали. Духота заставляла моих соседей поминутно утирать пот — зато бессмысленные разговоры, которыми они пытались скрасить долгую дорогу, утихли, и без помех получилось продремать большую часть пути. Сны пришли отрывочные и дурные, а проснувшись, когда на меня в очередной раз навалился Данни, я почувствовал, что они подарили тяжёлое оцепенение и головную боль. Содержания их я не запомнил, что случалось довольно редко — но, пытаясь не провалиться в вязкую дрему под мерный стук копыт второй раз, ничуть об этом не жалел.

Гатри встретил меня навалившейся ватным одеялом жарой, криками мальчишек-разносчиков и волной запахов. С каждым годом в городах пахнет всё отвратительнее — газ, чад, непонятного происхождения вонь из подвалов домов, омерзительные запахи сточных вод из прикрытых решётками сливных провалов, резкие комбинации подешевевшего в последнее время парфюма от проходящих мимо людей, мокрая шерсть, пот, распаренная кожа и ткань, стиранная много раз в едва ли не затхлой воде. В дилижансе тоже не чувствовалось свежести горных лугов, но как обычно, городу удалось оглушить меня и заставить сдержанно ругнуться.

Данни выскочил из дилижанса первым, едва лишь тот остановился около раскинувшегося в южной части Гатри рынка, и уже снял с крыши два чемодана и саквояж. Тоже разомлев от жары, он поставил вещи на мостовую и приподнял волосы на затылке, собирая их в хвост, чтобы открыть шею слабому ветру. Выцветшее от зноя небо резало даже мои глаза, привыкшие к свету. Плюнув на приличия и столь важный в людской среде этикет, я стянул дорожный плащ — на плечи тут же словно бы опустились чьи-то горячие ладони.

— Монсеньор, — справясь с волосами, Данни обернулся, жалобно глядя обманчиво добрыми и невинными глазами честной лошади-работяги. — Если вы решите поехать верхом, то ваш конь падет через несколько шагов. И ноги вам придавит. А ещё...

— Не делай из меня жестокого угнетателя, — махнув уже заприметившему нас возчику в шарабане, я подхватил саквояж и другой рукой взялся за ручку чемодана вместе с Данни. — Странно будет к тому же, если кто-то, прибыв в дилижансе, уже через несколько минут поедет верхом — сделку по купле-продаже коня за такой срок заключить сложновато.

Шарабан остановился рядом с нами, и возница — веснушчатый мужчина с внушительных размеров рыжими усами — широко улыбнулся, блестя капельками пота на пористом носу:

— Куда прикажете, сэр?

— На Озёрную улицу, чуть не доезжая до моста, — пока мой слуга закидывал чемоданы, я поднялся в коляску. Звонко щёлкнули над спинами гнедой пары вожжи, и мы, мягко покачиваясь на рессорах, покатили. Свернув довольно быстро с тракта, запруженного фургонами и повозками, гружёными самыми разнообразными товарами и живностью, шарабан выехал на окружённую садами улицу. На обочинах росли высаженные ровной линией яблони, а навстречу нам потянуло лёгким, едва сохранившим прохладу ветерком — впереди дремало озеро. Я не сдержал усмешки — даже ради этого его уже стоило создать. Расстегнув верхнюю пуговицу на рубашке, я откинулся на мягкую, обитую кожей спинку сиденья. Одежда тут же стала к ней влажно липнуть.

По договору об аренде, заключённому ещё в Париже, в моём полном распоряжении оказывался двухэтажный коттедж на берегу озера Поющих камней. С садом и прочим, тихое место, без прислуги, обставленные комнаты и даже библиотека — с одной стороны полная уединённость, с другой — всё, что полагается представителю аристократической фамилии.

Данни раздосадованно вздохнул. Я обернулся, проследив за его взглядом. Позади нас неслись во весь опор два догкарта — сидящие в них молодые люди криками подбадривали кучеров, явно затеяв состязание. Первым шёл серый в яблоках рысак, хороших кровей, за ним, уже начавший запаливаться, караковый. А за этим буйным сборищем клубилась непроглядная густая пыль — в почти безветренном воздухе она замирала жёлтым вздутым чудовищем, похожим на бугристого червя. Свист ввинчивался в мою несчастную больную голову, мешаясь со звонкими выкриками и щёлканьем хлыста над крупами животных — каково бы самим этим молодчикам пробежаться по жаре, волоча за собою немалый груз? Наш возница тоже обернулся на крики, благоразумно начиная заворачивать к обочине.