— Не будет у этой Руси князя 'Красно Солнышко'. Не будет у этой Руси и 'святого' Владимира, первокрестителя. Некому станет насильно загонять людей в иную веру, — прошептал я, уже набрав темп, готовый убить каждого, кто осмелится поднять на меня оружие.
В лагерь новгородцев я ворвался как ураган. Мало кто решился обнажить против меня оружие. Кто посмел, те погибли. Убивал бы и ещё, но во мне прозвучал голос:
— Что же ты делаешь, Никита?!
— А, что такого?! — наивно поинтересовался я. Голос показался знакомым, но я так и не вспомнил его обладателя. Однако опомнился и прокричал:
— Владимир, выходи! Я знаю, ты рядом и прячешься за спинами воев. Выходи и умри, как подобает князю, иначе я зарежу тебя, как дворовую шавку.
Мой громоподобный голос разнесся по всему лагерю. Его услышали все новгородцы, и Владимир уже не мог не ответить на оскорбление. Если бы он не вышел ко мне, наплевав на правила чести, то стал бы политическим покойником, что равнялось бы физической гибели.
И он вышел, правда, надеясь отбрехаться.
— Кто ты такой, чтобы вызывать меня на поединок? Ты, безродный полукровок, а я князь.
— Князь? — насмешливо переспросил я. — Ты такой же полукровок, как и я, только я вольный человек, а ты — робичич, потому что Святослав забыл дать вольную твоей матери. Господа вольные новогородцы не знают об этом, им забыли сказать. Так, что не тебе похваляться предо мной своей родовитостью, сын холопки.
Новгородцы заволновались, не пристало на Руси выбирать в князья сына рабыни. Правда и Покон не позволяли делать такого. И Владимир понял, что придется драться.
Никто не огораживал нам ристалища, места для боя хватало, потому что никто не решался подступиться ко мне ближе, чем на двадцать шагов.
Владимир обнажил меч, прикрылся щитом и изготовился к поединку. Я посмотрел в его глаза, желая узнать, понимает ли он, что сейчас погибнет. И не увидел там страха. Князь, как самурай, отрешился от всего земного. Перед ним сейчас существовал только противник, которого следовало победить. Смерть и жизнь остались за границами его рассудка.
'Лады, умрешь ты достойно, — молча пообещал я Владимиру. — А, ведь, мог и в живых остаться, если бы не трогал моих учеников и друзей. Но тебе было на всех наплевать, ты рвался к власти. Ты разрушил мой мир, сложившийся, созданный мной здесь за три года. И сейчас я разрушу твой. Сейчас ты поймешь, что такое боль и смерть'.
За то время, пока я мысленно произносил свой монолог, Владимир продвинулся на три шага, подбираясь ближе, чтобы начать атаку. Я предвидел всё, что собирался сделать мой противник, потому стоял и ждал. Моя неподвижность настораживала и пугала не только князя, но и новгородцев. Поэтому от напряжения, казалось, что звенит сама тишина, которая установилась вокруг ристалища. Начало первой атаки затягивалось, потому все, словно боялись пропустить его, как будто знали, что судьба поединка решится одним, двумя ударами.
Наконец Владимир решился и сделал быстрый выпад. Он всё исполнил, как его учили, технично и правильно. Но учили-то его люди, и учили биться с людьми...
Мне же хватило того мгновения, когда при выпаде он раскрылся, и его щит в левой руке ушёл немного назад, в то время как правая рука с мечом устремилась вперед, ко мне. Резко отбив вверх и в сторону его оружие своим самурайским мечом, который находился у меня в левой руке, я пронзил акинаком горло князя.
— Больно, Владимир? Моим ребятам тоже было больно. И сотни других, которых убивали, в угоду твоей гордыни, испытывали боль, — проговорил я, наблюдая за его стекленеющими глазами. Когда жизни в этом взгляде уже не осталось, я выдернул из его горла акинак и произнес:
— Прощай, робичич!
Это последнее, что мне довелось произнести, потому что вокруг всё померкло, а моё тело начало безудержное падение...
Проявившись на острове во плоти, я оказался рядом с шатром, который видел три месяца назад, посетив остров Руян. Я стремился войти в шатер и без колебаний вошёл в него. И замер, увидев огромного семиликого Руевита.
Это был живой, но застывший богатырь. Мои глаза, обежав его лица, обращенные ко мне, не зацепились ни за какой изъян, но остановились на том, что было в его руке.
Это был священный меч! Он сверкал даже в полумраке шатра. Его мощь и красота были настолько притягательны, что моя рука непроизвольно дернулась коснуться этого чуда...
Но я превозмог соблазн не потому, что моя воля переборола его, совсем не из-за этого. Во мне возник страх, непреодолимый страх чего-то непоправимого, чего-то ужасного, которое уже невозможно будет даже повторить, будь я стократ Богоравным.
Но во мне уже родилась иная сила, которая требовала забрать 'кладенец', и чей-то голос произнес:
— Что тебе до этих русов, что тебе до всего этого мирка, пусть себе разбираются сами со своими делишками. У тебя впереди вечность, ты способен решать задачи, которые не под силу земным богам. Оставь мысли об этих смертных, которые сами не могут и главное не хотят ничего видеть, слышать, делать. Их мир переполнен эмоциями, они безнадежно тупы и самонадеянны. Их возможности бесконечно ограничены и не позволяют им высовываться дальше своих страстей, которыми они живут.
А они ещё хотят быть счастливыми и богатыми, стремятся править миром и любить, но не знают, что быть одновременно и тем, и другим, — невозможно.
И речь идет о лучших представителях человечества. Остальные, вообще, недостойны внимания.
Зависть — их хобби. Каждому непереносима мысль о том, что, а вдруг он больше пошевелит своей атрофированной извилиной, чем его сосед, а в результате получит меньше.
А если всё же находятся такие, которые хотят из этого болота вылезти, то зависть остальных бездельников и дармоедов, которым только бы брюхо своё набить, да нажраться до свинячьего визга нахаляву, заставляет эти единицы, осмелившихся мыслить самостоятельно и независимо, отступать или покидать родные края.
Их выбор достоин презрения! Ты посмотри, кого они себе выбирают в князья, — это же сплошь развратники и властолюбцы, захребетники и казнокрады. А ведь выбирают по себе!
Потом ругают, клянут, на чем свет стоит, а, в конце концов, оправдывают. А почему, да потому что сами же такие. А чуть кто захочет что-то изменить, криком изойдут:
— Не тронь! Нам и так хорошо, смотри, какие мы здесь пузыри можем пускать!
Кстати, племена, о которых ты так радеешь, худшие из ныне существующих. А ты жалеешь их? Да это же сорняки на теле Земли, которые надо выкорчевывать и уничтожать безжалостно, чтобы даже их случайное семя не попало в почву, иначе они прорастут везде и всюду, и наступит крах цивилизации.
Лень — их кредо. Суть бытия человека — это рог изобилия, скатерть самобранка или бездонный кувшин с кашей. Скоро появится и Емеля на печи.
И три богатыря — это не иносказание. Слагали то, что думали, о чем мечтали, чтобы кто-нибудь пришёл да сделал за них всё: защитил, накормил, обогрел, напоил и построил.
Тебе известно далекое будущее, и что в нем уж так изменилось? Что изменилось в потомках этих никчемных племен? Разве они чему-нибудь научились за века? Нет. В них осталось столько же жестокости и презрения к чужой жизни...
Мало того, они утеряли смысл чести и достоинства, они потеряли умение уважать более достойных. Дружбу и любовь они сделали заложниками благополучия и достатка. Что же ты молчишь, возрази или бери меч!
Ты ещё можешь всё исправить, возьми меч!
Я нашел возражения, но меня опередили.
Всё вокруг застонало, завизжало, закрутилось, завихрилось. Затем стало тихо и темно, и в голове, и на сердце. Мрак поглотил меня.
Злобный смех, пришедший откуда-то из неописуемого небытия, зазвучал мощно и победно. Смех стал приближаться, стал звучать вокруг меня, а, затем, во мне. Мрак поглощал меня, смех подавлял меня.
Застигнутый врасплох, я растворялся во тьме, смех превращал меня в ничто, но я ничего не мог сделать, да и не хотел. Моя воля, моё сознание угасло, а к подсознанию я забыл дорогу, не мог пробиться, забыл, что нужно пробиваться. Неожиданно я раздвоился.
В одной из ипостасей я оказался равнодушным зрителем, который взирал, как его двойник, растворяется в Хаосе, отрицающего всё живое и разумное, не принадлежащее Мировому Океану.
Однако, несмотря на своё бессилие, мне каким-то образом всё же удавалось осознавать, что это ещё не конец, что он, то есть я, ещё не до конца побеждён. Я понимал, что раз моё подсознание ещё не затронуто, то есть надежда к самостоятельному мироощущению. Это понимал и мой двойник.
Но ни у него, ни у меня уже не было сил продолжать борьбу. На мгновение установилось зыбкое равновесие.
А затем, с новой силой раздался злобный раскатистый смех. Одновременно обе мои ипостаси почувствовали, что вот сейчас, в эту секунду, окончательно всё решится в пользу Хаоса.
И та ипостась, которая ещё оставалась моим 'эго', скачком, рывком отчаяния вспомнила и пробилась к безусловным рефлексам защиты того, в ком теплились остатки существа, противоречащего космической энтропии.
Всё сразу же изменилось. Ментальный удар невообразимой мощи потряс основы небытия. Смех заткнулся на всхрипе 'Ха!' Яркий свет разрезал мрак, словно разряд молнии на чёрном грозовом небе. И пришло осмысление происходящего.
Я, огромный и непобедимый, словно легендарный Титан богоборец, стоял на острове Рюген и держал в руке меч семиликого Руевита. И не просто держал, но победно потрясал им.
Удивительно, но несмотря на свои действительно гигантские размеры и ощущение космической мощи, я не чувствовал себя Прометеем, а, скорее, сторуким и стоглавым, ужасным порождением Урана и Геи. Я содрогнулся от отвращения к себе. Мне захотелось кричать от страха и безысходности, из-за того, что я не смог превозмочь в себе искушение вырвать оружие у заколдованного богатыря, не смог подавить чувства превосходства и эгоизма, обрекая миллионы людей на гибель и забвение. В отчаянии, мне в первый раз за три года, захотелось лишить себя жизни, бросившись на тот же самый меч, который я держал в руке.
И вдруг где-то, толи с небес, толи внутри меня раздался голос:
— Не глупи, ты победил! Ты смог перебороть свой мрак и накопленное в тебе зло. Ты смог остаться человеком, потому что сейчас ты чувствуешь страх и отчаяние, но главное, раскаяние и стыд. Никто в этом подлунном мире, кроме человека, не может испытывать подобных чувств. Ты защитил в себе человека, ты победил!
— Какая же это победа? Это Пиррова победа! Зачем мне такая победа, когда священный меч находится в моих руках, когда племена (родословов) обречены на исчезновение. Разве ты не понимаешь, что это непоправимо!
— Всё в этом мире поправимо. Конечно, то, что погиб Владимир, а Ярополк остался править, не пройдёт бесследно для племен Руси. Их история начнет свой, несколько иной путь, который ни ты, никто другой предсказать не может.
На какое-то время на этих землях воцарится заметня, но... Помрачение пройдёт, как прошло оно и у тебя.
Тебе говорили, и я напомню ещё раз, что нет судьбы, есть судьбоносные решения. Человек волен в своих решениях и поступках, а значит, он сам вершит свою судьбу.
Что касается меча, то это просто символ, который может оказать влияние, если об этом кто-нибудь, когда-нибудь узнает. Но кто узнает-то?
Стоит тебе протянуть меч к руке Руевита, как его длань вновь примет священное оружие.
— Что так просто?
— Самое гениальное — это самое простое. Не ищи сложных путей, запутаешься сам, запутаешь других.
— Значит, племена этих земель не обречены? Значит, и здесь Русь будет существовать?
— Никто, даже боги, не могут предугадать того, что будет через тысячи лет.
Я дал людям свободу выбора. Я вдохнул в человека целый мир, самого себя. Я лишил Ваши Миры предначертанной судьбы. Ищите и обрящете!
— Боже! Что же будет дальше?
— В этом временном континууме твой Квест закончен, но... отсюда только продолжится Путь Командора.
— Куда? — хотел спросить я, но почувствовал пустоту. Это означало, что контакт закончен. Свобода выбора была за мной.
(конец первой книги) 20.10.2004 г.
