— Оставь богу богово, а кесарю кесарево, — отмахнулся Головин. — Не знаю почему, но твои идеи и вправду приносят доход, хоть и не всегда выглядят однозначно верными. Но столь серебра, сколько ты за казённые товары в этом году привёз — давно в казну не поступало. А потому скажи — сколько от того торга иметь думаете? Всё же полная монополия для каких-то купчишек — это слишком рисковый шаг. Такого на Руси и верно, ещё никто не делал.
— А что такого, Пётр Иванович? На черносошных землях крестьяне сами собой распоряжаются и ничего, налог с них казна берёт завсегда. Тут-же просто вместо крестьян купцы будут. А доход ещё не считали, только прикидывали. Да и будет он не скоро, годика через три, думаю. И то, коли господь сподволит.
— А ты крестьянина с купцом не путай, князь. У одного земля-кормилица, которую с собой не унесёшь, а у другого — лишь мошна на уме. Кинул калиту в подсёдельную суму и поминай, как звали.
— Ну, так откуп-то ещё никто не отменял, Пётр Иванович. Пришлёшь кого лет через пять, да посчитаешь, что да как. А уж купец свою выгоду быстро просечёт.
— А чего через пять-то? — хитро прищурился казначей.
— Так это по-старине повелось: на новинах-то лет пять оброк не платить да налоги не брать. А земли-то за океаном как есть новины.
— А вот это как посмотреть, — улыбка Головина была, что называется "до ушей". — И вообще, пять лет, срок большой. А велик ли пай будет в новой компании? Иль решил всё своему Руссо-Балту оставить?
— Ну нет, Руссо-Балт пусть с Европой торгует. А для Америки надобно отдельную компанию заводить. И голову ломать названьем не будем. Так и назовём её РАК — Русско-Американская компания. А что? Простенько и со вкусом. Даровать ей монополию на торговлю с Новым Светом и обустройство там торговых факторий и прочего — и пусть купчишки стараются. А паи? Паи да, не дёшевы, но ведь и в Руссо-Балте они не сабляницу стоили, однако и приносят изрядно. И вот кому-кому, а тебе, Иван Юрьевич, и тебе, Пётр Иванович, я бы предложил не скупиться и прикупить несколько. Уж поверьте, деньги те быстро отобьются.
— Так нет же ещё компании никакой, — хитро прищурился Головин.
— Так ведь дозволение от государя надобно, на торговлюшку заокеанскую.
— А вот тут мы тебе и помочь можем, не правда ли, Иван Юрьевич?
— И благодарность моя будет ощутимой, — склонил голову Андрей.
* * *
*
Дьяк Большого дворца Тишка Мелентьев с внимательным интересом рассматривал новые стены Усолья-на-Камском, рубленные сразу после казанского вторжения приснопамятного семь тысяч двадцать девятого года и в задумчивости чесал затылок прямо через шапку-колпак с дорогой собольей опушкой. Ещё бы, слажены ведь они были предивным способом, этакими лучами, как ему показали на генеральном плане в воеводской избе.
Сейчас, когда сани везли его на другой берег Камы, он в очередной раз оглядывал грозное строение и соотносил виденное со сказанным. А ведь и вправду выходило, что защищать такую крепостицу куда удобней, чем те, что привычно ставили везде московские розмыслы. Впрочем, и это он знал не понаслышке, на южной черте городки изначально рубить будут именно по такой системе. И это правильно: татары народ такой — в основном пограбить мастера, но могут и на осаду решиться. А на такой орешек, да с пушками, они явно нападать не решаться. Ну, если только изгоном попробуют или очень большой ратью. Так что будет где люду отсидется.
— Слышь, дьяк, не заморозило тебя там? — спросил обернувшийся возничий.
— Нормально всё, вези давай, — недовольно буркнул Мелентьев, поглубже кутаясь в волчью полсть. Морозец и вправду явно крепчал, а ветерок, гулявший вдоль русла, только помогал тому выстужать человечка. Но ехать-то надо было. Вот и терпел дьяк дорожную муку.
Нет, будь его воля, ни в жизнь бы он не поехал в этот медвежий угол, где к его чину никто не испытывал никакого пиитета. Хотя и величали с вежеством, но шапки не ломали, да и вообще не считали пришлого величиной. А зря, он, Тихон, и к самому государю вхож бывал. Вот и нынече, можно сказать, по его повеленью в дальний путь сорвался.
Уж так получилось, что в этом году Пушечный двор не отлил для войска ни одного нового орудия, пустив все заготовки в утиль из-за брака. А с камской украйны от доброхотов пришли вести, что на заводике у князя Барбашина с этим делом всё отлично обстоит. Вот и послали его в Княжгородок расспросить да разузнать, что да как на том заводике заведено, и отчего тамошние мастера свой урок делают вовремя.
Только вот с учётом того, кем за последние годы стал князь, да и кем был его тестюшка среди дьяческой братии, работёнка выходила нелёгкая. Привык уже дьяк, что в чужой вотчине добром никто свои секреты не поведает, а то и вовсе, норовят такого вот проверяющего ножом в бочину ткнуть. Мол, убили тати человечка, боже, как их земля-то носит! Могут даже этих татей потом сыскать и повесить, только умершему-то с того какой прок?
Однако князев тестюшка пообещал дьяку, что встретят его с вежеством и покажут всё, что попросит. Верилось, конечно, с трудом, но и врать Луке смысла не было.
Первые же сведения о вотчине князя он начал собирать ещё в государевом городке. Здесь о них говорили много и разно. Только знай, успевай запоминать. А запоминать, оказывается, было что! Князь-то на поверку тем ещё самодуром оказался. И мастеров своего дела не любил вельми. Иначе как объяснить, что если была такая возможность, то к делу он старался подрядить молодых да неопытных, а то и вовсе, не привычных к выбранному труду людей? Так, пахать землю он сажал холопов из горожан, а рыть каналы и строить заводы с плотинами — бывших крестьян, хотя, казалось бы, нужно всё наоборот. Просто, как пояснил один мужичок, с которым дьяк распил баклажку местного пива, делалось это для того, чтобы не могли люди князю перечить со словами: "так при отцах и дедах заведено было". От подобной фразы князь, по словам того мужичка, буквально зверел и за малый проступок мог человека легко на конюшню отправить. Потому как надобно было князю, чтобы людишки не как раньше, а как он хочет, делали. Но ведь спокон веков дети у отцов науку перенимали и через то умельцами становились. На том вся Русь стоит, а князюшке это не по нраву выходит. Видать пороли в детстве мало, вот самодуром и уродился. Хотя зерно правоты в его деяниях дьяк отыскал. Ведь ежели отрок дела порученного не ведает, то его учить надобно. А учить-то будут так, как князюшке хочется. Оттого у него хлеборобы ямы роют, а глиномесы — хлеб растят. Одно было непонятно Тимофею, как при этом вотчина у князя ещё доходы приносит?
Хотя солеварщик-то у него как есть, был из тех самых нелюбимых им мастеров, что ещё и при старом хозяине работал. Так что с солью понятно всё. А соль, она и на Москве — соль. Возможно, она-то всё и окупает.
Но доходы князя — это его дело, а вот местный Пушечный двор — дьяческое. И то, что про него расписывали, вызывало у Тишки одновременно оторопь и удивление.
Ведь как работали мастера на Москве? Жили работники в своих избах рядом со столицей и к 8-9 утра приходили на работу, чтобы в 11 уже уйти домой на обед. Ходили пешком полчаса — час, там обедали, спали на печи пару часов, и часов в 15-16 возвращались на работу. Потом работали часов до 17-19 и шли домой. Причём зимой, по причине морозов и короткого светового дня, режим работы урезался ещё больше. И то мужички роптали, что, мол, иноземцы всю душу выпивают работой своей.
А что придумал князь? Да он со своих работников драл по три шкуры, куда там иноземцам! Его мужички, если верить рассказам, приходили на работу к третьему удару колокола, где-то часам к 8 утра, и работали с перерывом на "перекур" (знать бы ещё, что это такое!) до самого обеда. Но на обед не уходили домой, а шли в заводскую харчевню, прозванную "столовой", где и принимали пищу, платя за неё малые деньги из своего жалования. Впрочем, многим обед приносили из дома и в той столовой они ели своё, благо столами пользоваться можно было бесплатно, но всё же, как это отличалось от московских порядков! Хорошо хоть послеобеденный сон князюшка не отменил. Для этого построена была для работников отдельная изба, где имелись лежаки, на которых они и могли соснуть часок после обеда, чтобы затем вновь вернуться на заводик, продолжать работу. И только в 17 часов они расходились по домам.
Господи, да это ж каторга, а не работа! Хотя, тут дьяк вынужденно сознавался, и платили им, даже по московским ценам, прилично. И субботы с воскресеньями, и церковные праздники были выходными. Но вот лично он, Тихон Мелентьев, так работать ни в жизнь бы не стал. И большинство православных тоже. Недаром львиная доля всех работников — холопы, что в литовской земле повоёваны были. Либо выкупившиеся из холопства. Им-то деваться некуда. А вот для Пушечного двора такие порядки никак не подходят. Там в большинстве своём мужики вольные работают — соберут манатки, и поминай, как звали.
Путь от Усолья до Княжгородка занял всего несколько часов, но промёрзнуть дьяк успел основательно. Сам же городок дьяку приглянулся. Большая крепость на холме, окружённая широким рвом была выстроена всё по той же лучевой схеме. А вокруг неё раскинулся довольно-таки большой для этих мест посад, который совсем недавно был тоже обнесён добротной стеной с несколькими башнями, три из которых были проездными.
Что его удивило, так это то, что внутри городка было относительно чисто. Даже конские яблоки не валялись на заснеженных и прямых улочках, что было удивительным. Конь ведь не терпит до нужника, а творит своё дело прямо на дороге. Однако вскоре дьяк нашёл и этому объяснение.
Их возок как раз остановился возле постоялого двора и коняшка от предвкушения тепла радостно сделал своё дело. Однако, едва сани, выгрузив дьяка с его баулами, отправились дальше, из пристройки вышел мужик в тёплом азяме и войлочных сапогах, с большой метлой из веток в руке и, осуждающе покачав головой, принялся ловко заметать конское добро в положенное набок деревянное ведро. После чего прошёлся по улице до самого перекрёстка и вновь скрылся среди хозяйственных пристроек.
Хмыкнув, дьяк толкнул рукой служку, что примчался помочь гостю разместиться на их подворье:
— Это кто?
— Это? Дворник, — удивлённо бросил парень, подхватывая баулы. — Следит за чистотой и порядком на нашей улице.
— Один?
— Почто один-то, несколько их. Это сейчас тишь да гладь, а как начнут соль возить — один и не управится.
— Поня-я-ятно, — протянул в задумчивости дьяк, покачивая головой.
А вот комната ему, видевшему не один постоялый двор, понравилась: светлая и довольно просторная. Да и стоила вполне по карману. Сытно поужинав, он лёг отдыхать, а утром отправился в резиденцию местного наместника, как все вокруг величали княжеского послужильца, управлявшего вотчинными делами.
Тот встретил его настороженно:
— Отписал мне князь о твоём приезде, велел поспособствовать, — сразу же приступил он к делу. — Так с чем пожаловал, дьяк?
Тут Тихон чуть не вспылил. Да чтобы каждый босяк, волей судьбы ставший всего лишь личным княжеским дворянином его, дьяка дворцового, ниже себя ставил! Но сдержался. Пока.
— Посмотреть, как устроена Пушечная изба в княжеской вотчине.
— Ну, это можно, — слегка успокоился местный наместник и, взяв со стола колокольчик, позвонил. В кабинет тут же ворвался служка.
— Вели сани закладывать, да пошли гонца на завод, скажи — еду.
Слуга молча поклонился и выскочил за дверь. А наместник вновь обернулся к дьяку:
— Ну что, Тихон Жданович, сбитеньку горячего для сугреву? А то нынче морозец знатный выдался.
— Сбитню можно, — согласился дьяк.
Завод раскинулся в паре вёрст от городка и тоже был обнесён забором. На проходной их встретили дюжие молодцы, но узнав наместника, молчаливо расступились, пропуская их внутрь.
Сам заводик выглядел ухоженным. Слева от проходной курилась дымом из труб большая изба, возле которой толпилось несколько мужчин.
— То жилая изба, — громко произнёс Игнат, потеплее кутаясь в шубу. — Тут бессемейный работный люд живёт, не имеющий в Княжгородке пристанища.
Его зычный голос легко перекричал и грохот молотов и стук топоров, которыми был полон заводской двор. Махнув рукой подбежавшему мужику, он уверенно зашагал по расчищенной тропинке. Следом поспешал и дьяк, успевая оглядывать всё вокруг.
В плавильной избе было душно. Пылало жаром от печи, возле которой священнодействовал мастер, глухо чухали мехи, посылая в её огненное чрево очередную порцию воздуха. Пока что всё было как на Москве, если не считать непонятного мужичка, что, изнывая от безделья, умостился неподалеку от печи на бревне, и зевал.
— А это кто? — почти в ухо наместнику прокричал дьяк.
— То особый приёмщик. Подчинён лично князю. Следит, чтобы мастер технологию соблюдал. Ну, в необходимых приделах. Для того и записи ведут — чего сколь клали и сколь времени варили. Коли брак выйдет, и приёмщик на мастера укажет, то быть мастеру виноватым. А коли приёмщик упустил, то штраф и плети однозначно получит. Но по княжескому велению. Я тут невластен.
Тихон привычно уже зачесал в затылке. Вот ведь ерундовина какая! На Москве мастер своему раствору сам голова. Мешает и варит по одним ему понятным признакам. А тут опять, как князюшке захотелось.
— Сейчас пускать начинаем, — прокричал заводской мужичок, и наместник с дьяком поспешили отойти в сторону.
Стоявший у печи мастеровой поднял молоток и ловко ударил по каменному чеку. По желобу в полу литейной потекла огненная жижа.
— Пошли, дьяк, покуда металл не подоспел, — сказал наместник и пошагал вдоль желоба.
Поспешивший за ним дьяк увидел, как обтекая сердечник, расплавленная жижа полилась в зарытую стоймя форму.
Как потом выяснилось, и здесь, среди мастеровых, тоже присутствовал "особый приёмщик". Ему вменялось в обязанность проследить за правильностью приготовления формы и процесса литья. А на стрельбище будет ещё и третий. В общем, вся работа проводилась под строгим доглядом этих самых приёмщиков, получавших свою копейку от князя и только ему же будучи подотчётными.
Нет, в Москве тоже не один боярин за всем следил, но заводить специальных людей, что только над душой мастера стоять будут, это уже перебор. Однако же, отчего-то местный двор пушки льёт и в угар лишь малую часть сливают. А на Москве в этом году ни одной не отлили, а в иные и до половины переливать приходится. Правда, московские пушечки по красоте своей не чета местным. Местные-то на их фоне, как поделки подмастерьев смотрятся. И опять во всём на князюшку ссылаются: мол, ему на все эти украшательства до лампады, зато бой просто убойный. Ну, тут Тихон не спец, но своё понятие всё же имеет: по его разумению оружие должно быть красивым. А в местной пушке, что ж красивого?
Выйдя из жара литейной на уличный мороз, Тихон стряхнул со лба капли влаги. В общем, понял он, не пойдут местные порядки для Москвы, а без того и иного не исправить. Зря, получается, только ездил. Единственно — про князюшку многое прознал, но самодуров на Руси и без него хватает.
