Князь Барбашин 2

Вместо пролога.

Зима 1518-1519 года в Крыму была жаркой. И вовсе не из-за погоды.

Первым, ещё в августе, из Руси прибыл Евстафий Андреев, больше известный как Останя, чтобы заявить хану о том, что великий посол князь Фёдор Пронский будет отправлен в Крым с поминками только тогда, когда в Москву доставят подписанную ханом и мурзами шертную грамоту. Позже, уже в ноябре, вновь в сопровождении посла Кудояра, с которым по пути в Москву совместно пережили ограбление астраханцами, прибыл дьяк Илья Челищев, с теми же требованиями и тайным распоряжением Остане отписать в Москву обо всех крымских делах, что сумел он прознать за то время, пока находился тут. Особенно о последних раскладах при дворе.

В Москве уже понимали, что власть крымского хана в значительной степени ограничивалась как местными крупными феодалами, так и турецким султаном. И что придворные группировки постоянно боролись за власть и влияние, как при дворе, так и в вопросах внешней политики, а точнее — в выборе направления для набегов, придерживаясь подчас прямо противоположной ориентации. Оттого переписка велась не только с самим ханом, но и с его родственниками и даже отдельными наиболее влиятельными вельможами.

Большинство мурз и беев давно уже поделились на партии, поддерживающие ту или иную державу оказывающую влияние на крымскую политику. Была среди них и так называемая "московская" партия, сторонники которой выступали за мирные отношения с Русью и совершении набегов на Литву и Польшу. Ведь честь и славу мурзы и беи видели лишь в войне, а богатство предпочитали добывать в ограблении соседних стран, а так же получая от них принудительные платежи, скромно именуемые "поминками".

На данный момент главами "московской партии" при Крымском дворе были представители яшловских беев Сулешевых. А именно мурза Аппак, его братья Мухаммед-ишан, Кудояр и Халиль, его сын Тагалды и сыновья Мухаммед-ишана — Селим-ишан и Сулейман-ишан.

Разумеется, крымский хан прекрасно всё видел и понимал, но не вмешивался, так как вражда разных партий между собой была ему, в сущности, на руку, выставляя его этаким верховным правителем, решающим, чью сторону он примет в данный момент.

Однако русичи недолго было одинокими в ханской столице. Вскоре в Кыркор примчалось и виленское посольство, в котором бывшего посла Ивана Горностая герба Гипоцентавр сменил более именитый Гаврила Тышкевич герба Лелива. Посылая одного из магнатов, паны-рада надеялись, что уж его-то к хану точно пустят, не то, что Ивана, которого крымцы даже не допустили в Ислам-Кермен, где тогда находилась ставка Мехмед-Гирея. По иронии судьбы в иной реальности на месте Тышкевича должен был оказаться Альбрехт Гаштольд, но в этой линии истории магнат счастливо коротал время в плену, и панам-рады пришлось избирать иного кандидата. Вот выбор и пал на Гаврилу, чью кандидатуру поддержали родственники по жене, Сапеги.

Вот только выполнить возложенную на него миссию пану Тышкевичу было весьма сложновато. Тон королевского послания, привезённого им, был резким. Король и господарь Литвы напоминал хану, что литвины исправно платят упоминки, а хан своих обязательств не придерживается. Он требовал освобождения забранных в ясырь людей, военных действий против московитов и чтобы крымцы не кочевали у границ Польши и Литвы. А вот денег с ним для поминков не было — слишком пуста была казна княжества. Так что можете себе представить радость, испытанную послом, когда доброхоты ему донесли, что и московиты хану денег не привезли и даже больше, грозят не привезти совсем, коли тот не пойдёт на их условия. Эх, были бы у него деньги, Гаврила точно знал, чтобы он сделал. Но денег не было. Он, конечно, прихватил с собой неплохую сумму из личной скарбницы, но это был не выход. Так что пришлось действовать больше уговорами, давая мелкие суммы и обещая золотые горы.

Как ни смешно прозвучит, но московское посольство занималось тем же самым и теперь многое зависело от умения послов вести мудрые речи и очернять своих противников в глазах своих сторонников и нейтралов. Многое, но не всё.

Как давно известно — успешная подготовка к войне начинается с выбора правильного союзника. И тут оказалось, что потомок византийских императоров пусть не на голову, но всё же оказался выше польского короля. Василий Иванович вновь подтвердил, что крепко думает об астраханском походе, особенно в свете того, что летом этими самыми астраханцами были ограблены послы его и хана. Такое оскорбление государевой чести без последствий остаться просто не может. Кроме того, великий московский князь предложил совместное владение не только Хаджи-Тарханом, контроль над которым был давней мечтой Гиреев, но и Киевом, владеть которым они тоже мечтали. Мол, давай, брат-государь, вместе повоюем сии города и вместе править будем. Говоря всё это, посол Останя добавил, что испытывая приязнь к брату своему, крымскому хану, государь велел своим порубежным воеводам ловить и наказывать тех разбойников, что выходят в Дикое Поле своим хотением, дабы полевать татарские кочевья. Казалось бы, на фоне предыдущих предложений мелочь, но тут подоспело известие с литовского пограничья. Опять отличились люди Дашкевича, пограбив татарские улусы, вырезав мужчин и угнав полон и множество скота. Конечно, набег был куда слабее, чем трёхлетней давности на Аккерман и Очаков, но сам факт его работал явно не в пользу литвинов. Да ещё король подлил масла в огонь, вновь угрожая выпустить из темницы золотоордынского царевича Шейх-Ахмеда.

О чём думал крымский хан, выслушивая эти послания, история умалчивает. Но паузу в принятии решения он выдержал знатную. Лишь в январе Мехмед-Гирей объявил свою волю. В Москву срочно отбыл полномочный посол мурза Аппак с шёртной грамотой и уверениями в дружбе и содействии. А в самом ханстве начали планомерно готовиться к большому походу на Литву, дабы наказать ослушника Сигизмунда, зажавшего для хана 15 000 злотых, которые обещался ежегодно выплачивать за ярлык, дарованный ему ещё отцом — ханом Менгли-Гиреем — в далёком 1514 году. Да и поход на ослабленную последними потерями Литву показался ему более выгодным предприятием, чем на ощетинившуюся копьями своих застав Русь.

Не менее жарко было в эти дни и в Великом княжестве Литовском. С ноября по январь в Бресте заседал вальный сейм, на котором паны-рада, магнаты, представители шляхты от каждого повета и отдельные паны, и князья, созванные специальными приглашениями решали наиболее срочные вопросы. И все они касались текущей войны. Точнее финансового её вопроса. Увы, но обычных поступлений в казну уже давно ни на что не хватало. Под давлением неотложной нужды Сигизмунд в который раз обратился к займам у своих князей и панов под залог своих имений. В ответ магнаты поддержали введение новой серебщины не только в срединных, но и в окраинных областях княжества. Теперь каждый пан и каждый урядник должен был дать с головы своей, своей жены и детей по золотому, то есть по 30 грошей, каждый шляхтич — по 2 гроша; простые же люди — по грошу. Большая часть этих денег должна была пойти на восстановление боеспособности армии. Заодно обговорили и сроки сбора посполитого рушения и наказания для ослушников. Княжество серьёзно готовилось переломить ситуацию в опостылевшей всем войне и сесть наконец-то за стол переговоров.

Да, послы Сигизмунда уже отправились к императору, чтобы просить его о содействии в переговорах с русскими, ибо силы были истощены, и страна не могла более продолжать эту войну. Но, как уже говорилось, переговоры всегда лучше вести с позиции силы, чем просящего. Тем более что ожидать адекватного предложения от сопредельной стороны не приходилось.

Так оно и оказалось. Даже посредничество посла императора не дало результатов. Впрочем, Сигизмунд Казимирович, охотно соглашаясь на его посредничество в переговорах, сильно сомневался в их успехе. И Василий III Иванович не подвёл своего коронованного коллегу. Он согласился, потребовав лишь оставить за Русью все территории, которые к моменту подписания перемирия будут находиться под его властью. Понятно, что пойти на подобное литвины не могли.

Да и в Москве, не смотря на холодную и снежную зиму, тоже не мёрзли. Правда, в Кремле вопрос войны с Литвой был не главным и не всеобъемлющим. Самым животрепещущим был как раз казанский вопрос. В декабре, наконец, почил-таки долго болевший Мухаммед-Эмин, и вместе с ним пресеклась династия Улуг-Мухаммеда. Теперь нужно было срочно сажать на освободившийся престол своего ставленника. Ведь выпускать Казань из-под своей руки Москва вовсе не собиралась, хотя Крым спал и видел на казанском троне своего царевича.

Следующим по важности стоял вопрос намечающейся войны нового союзника. Прибывший в Москву Дитрих Шонберг подробно информировал государя и думцев о деятельности своего брата — папского легата Николаи Шонберга — в империи, Венгрии, Польше и Пруссии. А так же о сокровенном желании римского папы Льва Х заключить с Русью церковную унию, не изменяя при этом ни православных обрядов, ни традиций. За это обещалось возвести Московского митрополита в сан патриарха, а Василию III Ивановичу предлагалась королевская корона.

В Москве прожекты Ватикана были приняты к сведению, и осторожный в действиях московский князь не стал рубить с плеча отказом, понимая, что бесплодные переговоры иной раз куда лучше прямой конфронтации. А вот к послу магистра вопросов накопилось много. Зачем, спрашивается, он настаивал на скорой чеканке денег, коли войну магистр так и не начал? Зачем уже более полугода сидит во Пскове дьяк Иван Некрасов с деньгами и наказом немедленно переправить серебро Альбрехту, как только будет получено известие о начале войны Ордена с Польшей? И вообще, собирается ли магистр вести войну или пойдёт на попятый?

Поздравив Василия III Ивановича с очередной громкой победой, Шонберг бросился пояснять причину задержки военных действий. Он сказал, что император предложил Альбрехту свое посредничество для урегулирования спора между Польшей и Тевтонским орденом ибо, по мнению Максимилиана, было бы очень плохо, если король Сигизмунд потерпит поражение, а великий князь Московский усилится еще более. И именно из-за уважения к императору и его поддержке Ордена в Европе великий магистр вынужден был отложить войну. Но, как это ни прискорбно, 13 января 1519 года император Максимилиан умер, и договор утратил свое значение. А ведь польский король, добавил Шонберг, сильно нуждается в мире. Он очень боится нападения татар и турок, а сеймы Польского королевства и Великого княжества Литовского предупредили короля, что они лишь тогда станут платить налоги, когда будет, наконец, заключен мир. Орденский посол посоветовал воспользоваться трудным внутренним положением Литвы и Польши и совершить на них очередной поход. По его мнению, наиболее подходящим местом для нападения будет Жмудская земля, ибо в ней нет ни войск, ни крепостей и полно всякого фуража и продовольствия. А с учётом новых приобретений это будет сделать весьма просто. А тем временем и магистр начнёт войну, как и обещал и русским войскам для отдыха и закупки провианта станет доступен такой форпост как Мемель.

Выслушав длинную речь орденского посла, бояре в ответ заверили его, что денежная помощь будет предоставлена, как и договаривались и что подлинное перемирие между Русью и Литвой будет заключено лишь тогда, когда король Сигизмунд вернет Москве все отчины и дедины, то есть, все западные русские земли.

В ответ, как и год назад, Шонберг попросил у Василия III Ивановича написать письмо королю франков, в котором великий Московский князь попросил бы Франциска I о дружественном расположении к Тевтонскому ордену и еще одно к курфюрстам империи с просьбой об избрании на пока еще вакантный императорский престол такого кандидата, который бы благосклонно относился к Ордену.

Да-да, русская дипломатия всё дальше выходила за рамки Восточной Европы, в которых крутилась последние пару сотен лет. Вот пришла пора наводить мосты и с Францией. Правда, и это знал пока только Андрей, из этого ничего не могло выйти, потому как у Франции, восстановившей свои силы после окончания войны с Англией, длившейся больше века, основным соперником ныне стала Священная Римская империя германской нации, во главе которой стояла Австрия. И Польша, соперница Австрии за венгерскую, чешскую и хорватскую короны, становилась естественным союзником для французов, а потому помогать в деле ослабления её они явно не собирались. А других интересов у Руси и Франции пока ещё не наблюдалось. Но всё же, впервые со времён Ярослава Мудрого, состоялась дипломатическая переписка двух стран, вновь открывших друг друга.

Вот так начинался новый, 1519 год. Год больших свершений и ещё больших надежд...

Глава 1

Однако самые жаркие баталии этой зимы разгорелись в церкви. Давно подготавливаемый и наконец-то собранный церковный собор казалось, потрясал сами основы уже почти век как ставшей де-факто автокефальной Московской митрополии. Вопросы, которые выносились на него, долго и скрупулёзно обдумывались церковными иерархами, а точнее "могучей кучкой" в лице митрополита, старца Вассиана и их ближайшего и наиболее верного окружения. В результате кроме церковного землевладения, на нём подлежали рассмотрению и такие, что в иной реальности прошли только на Стоглавом соборе. Ну и, разумеется, такое мероприятие не могло пройти без участия государя и представителей Боярской думы. А ещё на него был приглашён так удачно прибывший от патриарха Константинопольского Феолипта зихнийский митрополит Григорий.

Вообще-то, Григорий прибыл как глава официальной делегации, первой с того момента, как Москва не признала Флорентийскую унию, изгнала митрополита Исидора и порвала с Константинопольским патриархом. Конечно, на неофициальном уровне отношения с греческой церковью никогда не прекращалось, особенно в среде сторонников Нила Сорского, но официальный приезд стал возможен лишь сейчас, при митрополите Варлааме, известном стороннике нестяжателей. И Андрей очень надеялся, что в этот раз митрополит не откажется принять благословение от патриарха, который уже признал его вновь митрополитом Киевским и всея Руси. Ведь раскол единой русской церкви, произошедший после Флорентийской унии, на киевскую и московскую можно было преодолеть уже сейчас, а не в конце 16 столетия, когда Русь одной ногой стояла на пороге Смуты, а Киевская митрополия пошла на Брестскую унию.

Сам собор проходил в главном кафедральном соборе Русского государства — Успенском. Защищая ту или иную точку зрения, стороны произносили пространные речи, богато сдобренные цитатами из святых писаний, или ссылались на творения признанных отцов церкви. Дебаты были бурными, уступать не хотел никто. Однако, лишившись такого яркого лидера, как Иосиф Волоцкий, а потом и наиболее рьяных его учеников (митрополит провёл точечную чистку рядов, дабы заранее не возбудить клир), иосифляне постепенно сдавали одну позицию за другой. Нет, их не громили по всем статьям, давая возможность показать, что где-то им удаётся склонить участников на свою сторону, но все прекрасно понимали, что мелкие уступки не в счёт и главным будет вопрос о землевладении. А пока что решали такие вопросы, как взимание ставленнических пошлин или вопросы брака и венчания. Церковники хотели отменить постановления 1503 года, а Василий Иванович уже начинал задумываться о бесплодности жены.

Всё же прошедшие годы не прошли для нестяжателей даром. Как уж они там между собой разрешали противоречия, Андрей не знал, да и не хотел знать, а вот то, что на соборе они выступали единым фронтом и имели единую позицию по всем вопросам, было заметно и невооружённым глазом. И это позволяло им продавливать свои требования без обращения к мнению государя.

Ещё одним вопросом Собора стал животрепещущий вопрос образования. Да, в той, иной реальности, он был рассмотрен только на знаменитом Стоглаве, вот только ждать ещё три десятка лет у Андрея не было возможности, ведь без него ни о каком прорыве и говорить не стоило. Да и недаром же церковники проявили столько внимания его школе, а старец Вассиан всё выспрашивал, что к чему да как. Андрею, понимавшему, что современные западные примеры не встретят понимания у русских церковников, пришлось много поработать, насилуя память и листая старые, потрескавшиеся от времени трактаты. Ведь единственный пример, который прошёл бы на Руси, это Византия, или, как её здесь называли Ромейская империя. Причём не сейчас, когда она лежала под пятой у турка, а времён расцвета. И, слава богу, что частые пожары и ненастья ещё не всё сгубили в монастырских хранилищах, а тему школ хоть и не часто, но поднимали на попаданческих сайтах. Квинтэссенция прочитанного и вспомненного дала поразительный результат.

В Византии была, можно сказать, классическая система образования. Школа изначально была доступной для всех, а само образование, в отличие от Запада, было светским. Для церкви действовала Патриаршия Академия, в которой изучали правила толкования Библии, Евангелия, труды отцов церкви и богословия в целом. Вот её выпускники и занимали высшие церковные должности. Сама же школа делилась на младшую, где изучали орфографию, письмо, чтение, счет, пение и давали основы знаний по Священному писанию, и среднюю, где сообщались основные сведения по литературе, истории, мифологии, географии и иным наукам.

Да и своё, посконное, русское тоже не стоило отвергать. Ещё в древнем Киеве появилась высшая школа при соборной церкви, основанная крестителем Руси святым Владимиром. А знаменитый "Григорьевский затвор", про который он впервые узнал из книг Балашова и который, например, дал совершенное образование одному из блестящих филологов четырнадцатого столетия — Стефану Пермскому. Но монастырь не может заменить собою университета, а вот именно этот шаг так и не сделала Русь до самого конца семнадцатого века.

Когда собранные по крупицам данные сложились в одну схему, князь лучше понял горькое высказывание писателя Балашова про русскую учёность, из любимого с юности цикла про московских государей. Подобно маститому автору, он готов был задаться вопросом: ну почему всё это не превратилось на Руси в школы и университеты. Кто или что помешало. А проще говоря куды бечь и кого рубить.

Хотя, как писал один историк: "До конца XV века университет в Pоссии ни в коем случае не мог появиться, ибо его просто некому было основать. Все крупнейшие университеты Запада основывались могущественными государями. До создания единой России Иваном III не было и спроса на большое количество высокообразованных людей. Однако когда этот спрос возник, обучение в России осталось монастырским. Переоценить последствия этой трагической ошибки трудно.

В конце XV века академическая наука в Восточной Европе была в таком же зачаточном состоянии, как и на Западе. Ни о каком приоритете речь идти не могла. Но, возжелав основать университет, русские власти могли бы заполучить сколько угодно высокообразованных греческих профессоров, которых тогда сманивают в огромном количестве в Италию. И первый университет (пусть даже с иноземной профессурой) был бы тем не менее высшей школой нашей региональной культуры. Но момент был упущен, греки уехали просвещать латинский Запад.

А в конце XVI века царь Борис, стремясь учредить университет, уже столкнулся с мощной оппозицией высшего духовенства, обоснованно опасавшегося латинизации. Дело в том, что за минувшее столетие академическое отставание приобрело чудовищные размеры, и, чтобы в эпоху Годуновых основать университет, нужно было не просто пригласить латинских (преимущественно католических) преподавателей, но и ввести латынь в качестве языка преподавания, языка науки. Другого пути уже не было...".

Андрей, конечно, точно цитату не помнил, но смысл её тогда уловил. А ведь даже сейчас ещё можно было найти тех, кто мог бы обучать русских студентов на греческом — языке, с древности привычном на Руси. Пусть это были уже глубокие старики, но их бы хватило, чтобы воспитать первую волну учеников. А уж они потянули бы за собой новых, вытягивая Русь из того болота невежества, куда она потихоньку погружалась. А поскольку процесс этот только начался, то был ещё легко устраним без петровских перегибов.

Всё это было давно изложено на бумаге и донесено до слуха тех, кто хотел, а главное, мог, что-то изменить. И то, что этот вопрос встал перед Собором, для Андрея было приятнейшей новостью. Особенно слова будто бы сказанные митрополитом: "Мало ныне грамотных иерархов церковных, и от того — умаление веры и ересь от того же на Руси!" Однако теперь нужно было дождаться и решения по нему.

Ну и как предполагалось, главной фишкой этого Собора стал вопрос церковного землевладения. Тут уж забурлили все: и церковники и светские. Земля — главное достояние. Они и кормит, она и основной доход приносит. Дебаты достигли наивысшего накала: казалось, побеждённые уже иосифляне, ринулись в хорошо подготовленную атаку и первыми апеллировали к великому князю, как главному защитнику церкви. Но и нестяжатели смогли избавиться от радикализма в вопросе отношений церкви и власти. Вместо мутных, а подчас противоречивых высказываний, у них ныне была чёткая позиция, которая всё больше импонировала Василию Ивановичу. Раз нестяжатели уже не ставят власть церковную выше земной, и готовы поделиться землёй, то привлекательность иосифлян стала тускнеть в глазах великого князя. История, хоть и со скрипом, но всё дальше сворачивала в сторону.

Итогом четырёхмесячных дискуссий стало соборное уложение, отпечатанное на митрополитной печатне и которое должно было сильно повлиять на будущее всей Руси. В этот раз Василию III Ивановичу не удалось пролюбить дело отца из-за своих личных, сиюминутных властных рефлексов, как это произошло в иной истории. Напуганные за свою власть и судьбу слишком частыми совпадениями княжеских предсказаний с действительностью, митрополит и старец Вассиан сделали всю работу сами.

Как уступку иосифлянам можно было рассматривать то, что Собор вновь разрешил взимание ставленнических пошлин, лишь установив для них, равно как и для треб, твердую таксу. Как обычно, осуждались распространенные в народном быту пережитки язычества: судебные поединки, скоморошеские представления, азартные игры, пьянство. Правда, до запрета на общение с иностранцами, как на Стоглаве, дело не дошло, что Андрея сильно порадовало. Зато заставило сильно поволноваться заявление о двуперстии, недвусмысленно напомнив ему о Расколе. Но на счастье, всё прошло довольно тихо. Просто, как оказалось, Псков, совсем недавно присоединённый к княжеству, исповедовал троеперстие, вот московский митрополит и обязал его жителей вернуться к привычному на Руси двуперстию.

Зато животрепещущий вопрос о браке подарил надежду великому князю. Нет, церковь по прежнему считала идеальным браком самый первый, как несущий на себе печать Таинства (как о том сказано в послании апостола Павла к ефесянам). Второй не венчался, так как не является уже Таинством, но мог иметь благословение и не исключал супругов из церковной общины, за третий полагалось временное отлучение от церкви на 5 лет, а четвертый именовался уже преступлением, "понеже свинское есть житие". Сложнее всего был вопрос о разводе, после которого православный мог бы вновь вступить в брак. Ведь сам Господь в Евангелии вполне определенно указывает на одно единственное основание для его расторжения — это вина прелюбодеяния: "кто разводится с женою своею не за прелюбодеяние и женится на другой, тот прелюбодействует; и женившийся на разведенной прелюбодействует". Митрополит бы и не поднял его, если б не ведал про страстное желание государя и своё будущее. И теперь пришлось подводить, как говорится, научную базу под заданное решение. Увы, но даже учеников Христа испугало Его бескомпромиссное отношение к браку. Что уж говорить о других. Благо церковь, снисходя к немощи человеческой, давно уже дозволяла вдовцу или вдовице вступать в новый союз: по слову того же апостола Павла: "Жена связана законом, доколе жив муж ее; если же муж ее умрет, свободна выйти за кого хочет, только в Господе". Но развод всё одно почитался большим грехом. Поэтому не мудрено, что этот вопрос был встречен клиром в штыки, но со временем накал страстей опал и после долгих дискуссий было принято несколько условий, после которых брак можно было расторгнуть без ущемления прав православного на второй брак. Первым из них шло отпадение от Православия, потом прелюбодеяние и противоестественные пороки, как то содомия и скотоложство и лишь затем следовало то, что так ждал Андрей и государь.

Да, на Руси случалось, что браки расторгались из-за бесплодия жены, но формальным основанием для развода в таких случаях всегда служило вступление жены в монастырь. Традиция, которая победила закон. Ведь ещё Иоанн Златоуст считал, что другой супруг в этом случае не вправе вступать в новый брак, ибо такой брак подвергал бы сомнению благочестивую настроенность жены или мужа, давших согласие на постриг супруга. В общем, данная статья вызвала отдельный спор, но и она была принята в конечной версии уложения. Так что теперь Василий Иванович мог свободно разводиться, отправляя жену в монастырь, а митрополиту не требовалось переламывать себя и сподвижников: соборное уложение развязывало им обоим руки.

Было ещё несколько вопросов, в суть которых Андрей не вдавался, так как лично его они не касались, зато пристально просмотрел всё, что касалось земли.

Итак, главным решением Собора стало то, что владеть землёй монастырь всё же мог. Тут последователи отступили от мыслей своих более бескомпромиссных учителей, Нила Сорского и Паисия Ярославова, которые считали, что любая собственность противоречит иноческим обетам и несовместима со стремлениями инока, так как он отрекается от мира и всего, "яже в нём". Но и отступление это они оправдали опять же их словами о том, что иноки должны питаться исключительно своими трудами. А чем же кормиться бедным инокам, как не с земли? Так что саму землю монастырям оставили, но при этом установили общую норму, рассчитанную от количества послушников, больше которой они владеть не могли. А ежели количество послушников в обители увеличится, то монастырь мог обратиться к государю с просьбой увеличить их владения. Хотя все понимали, что вряд ли государь расщедрится на подобное. Тенденция, идущая во всём христианском мире, говорила об одном: когда Церковь обрастала землей, светские владельцы, несущие всю тяжесть службы своему государю, землю неуклонно теряли. Церковные же земли не только не входили в раздаточный фонд, но еще и не приносили в казну никаких налогов. А государю всея Руси нужны были земли не столько для раздачи приближенным к трону боярам, сколько для наделения мелкого и среднего служилого люда из которого и состояла его основная сила. Но, тем не менее, право обители обратиться было всё же оставлено.

А ещё было достаточно чётко расписано кто, как и в каком порядке будет отчуждать свои владения в пользу государя. Процесс намечался не быстрый и последними в этом списке стояли те обители, что расположены были по границам Руси. В общем, нестяжатели не решились рубить с плеча и решили дать время дальним и малым монастырям приспособиться к новым реалиям.

Однако уступка эта была больше показной. Количество угодий, которые монастыри всё одно должны были отдать, даже по приблизительным подсчётам были громадными. А уж количество высвобождаемых крестьян! Ведь те земли, что оставались монастырям по новому уложению могли обрабатываться либо самими монахами, либо нанятыми на сезон людишками, из тех, кто скитается меж двор в поисках работы. Больше ни о каком владении иноками православных людей речи не шло. Плюс ко всему все подношения монастырю могли даваться теперь лишь деньгами или товаром. Подношения вотчинами отныне были запрещены. Да и вообще подношения, согласно заповедям Паисия Ярославова, желательно было принимать только в крайних случаях.

Зато монастырям по-прежнему разрешалось заниматься любыми промыслами или вступать в артели, для чего они, опять же, могли нанимать сколь угодно охочих людей за достойную плату.

Отдельных дебатов вызвала статья об осуждении кабалы на православных. Получалось, что коли задолжает кто ныне обители, то судится с ним надобно по государеву уложению, но холопить православного отныне обителям воспрещалось. Как и содержать холопов. Дабы не развращать посвятивших себя божьему служению.

Внимательно прочитав полученный экземпляр Соборного уложения, Андрей в душе возликовал. То, что в той его реальности не удалось сделать ни Ивану III, ни Василию III, ни даже Ивану Грозному — удалось сотворить с его небольшой помощью. Нет, он нисколько не обольщался своей ролью, прекрасно понимая, что не будь церковь готова к таким переменам — ничего бы не произошло. Нет у него такой власти, как была у Петра, чтобы ломать всех и вся через колено. Но теперь ни Вассиан, ни митрополит не тянули кота за хвост и взялись за дело на пике побед и популярности, а не как в той истории, когда Василий уже охладел к "нестяжателям", устав от их критики его деяний. Да, им пришлось кой в чём наступить на горло собственной песне, но не стоит московскому митрополиту становиться подобным папе римскому. Зачем им лавры Никона? Зато признав власть великого князя, новая церковь сделал первый шаг по новому пути. Какому? Да кто теперь знает!

Возможно, что теперь Русь пойдёт по пути англиканской церкви — догматически очень близкой прежнему православию, однако возглавляемое московским Великим князем. Хотя, в иной истории был уже у неё опыт синодального управления от Петра до Николая Никакого и ни к чему хорошему это не привело. Церковь обюрократизировалась, став по факту частью госаппарата и быстро растеряла былой авторитет. А свято место, как известно, пусто не бывает. Не самый хороший вариант, но, скорей всего, самый возможный. Как с этим бороться Андрей не представлял, ведь, как и подавляющее большинство попаданцев, он знал лишь про упущенный шанс, а чем обернётся изменение ситуации, мог спрогнозировать лишь на ближайшую перспективу. Увы, но долгосрочное планирование (на два и более десятка лет) не тот конёк, которым обладает большинство людей на Земле.

Хотя, возможно, всё вернётся к симфониям святого Юстиниана, бывшего некогда могущественнейшим императором ромеев. И библейские книги переведут на современный русский язык. И вполне возможно, что возникнут, потому как будут нужны, религиозные учебные заведения наподобие византийской Патриаршей Академии. А глядя на неё и у государя созреет мысль об Университете.

А может, придумают что-то своё, чего не было в другом варианте истории потому что не оказалось в том нужды.

Но в любом случае свершившаяся победа "нестяжателй" в вопросе монастырского землевладения уже повернула ход истории по другому пути. Ну и Андрею принесла дополнительные земли. Он почти воочию представил, как радуется ныне игумен Спасского монастыря Ярославля, срубившего за Голенищево и Мартыново три сотни рубликов. А так бы со временем эти земли ушли в казну без всяких преференций для монастыря и игумена. Как говорится, сделка, в которой выиграли все.

Но главным подарком от прошедшего года князь всё же считал дочку, которую уже крестили под именем Анастасия и у которой ныне полезли первые зубики. На удивление, переносила Настя их легко, лишь улыбаясь поутру, демонстрировала вновь прорезавшиеся кромки. Качая закутанный в платы маленький комочек, смешно морщивший носик, Андрей был истинно счастлив, словно вновь став отцом впервые в жизни. Собор надолго приковал его к столице, но он вовсе не считал эти дни потерянными. Человеку нужно хоть иногда отдыхать от дел и проводить время с семьёй. А дела? Дела могут и подождать.

А потом его вызвали к государю...

На этот раз приём состоялся в малой дворцовой горнице. Дворецкий, князь Федор Васильевич Оболенский по прозванию Лопата, которого Андрей хорошо помнил по полоцким походам, постучав, приотворил слегка дверь и, просунув внутрь только голову, спросил:

— Андрейко Барбашин, по зову твоему. Прикажешь ли, государь, пред лицо твое стать?

— Зови, да вели слугам никого в палаты не допущать, покуда сам не позову.

Открыв дверь, князь пропустил гостя внутрь горенки и тут же плотно прикрыл её, сам оставшись в коридоре.

Андрей вошел и низко поклонился, касаясь рукой по русскому обычаю самого пола. Потом перекрестился на образа и остался стоять, ожидая, когда государь начнёт говорить.

Вообще-то аудиенций наедине в малом зале мало кто, окромя послов, удостаивался в последнее время, и уже одно это насторожило парня. Но как оказалось, государь был не один. За широкой спинкой массивного стула, заменявшего собой трон, скромно стоял человек. Он был высок, не богатырь, но про таких в народе говорят "жилистый". На голове у него была довольно большая залысина, большей частью прикрытая вышитой жемчугом тафьей, зато очень густой была слегка рыжеватая борода. Его глаза, в которых читались ум и хитрость, просто буравили Андрея взглядом. Князь усмехнулся. Так вы ты какой, северный олень! Ну, здравствуй, Иван Юрьевич, государев ближник.

Заметив усмешку, Шигона нахмурился. Да, давно надо было с тобой тет-а-тет пересечься, да всё не случалось оказии. То князь в походе, то ты в разъездах. Да ещё твоя близость с иосифлянами. Как же ты сейчас переживаешь из-за них. И что теперь будет с монастырём, что ты в своих Иванищах основал? Ведь для того и основал, чтобы на старости лет постричься там в иноки да и жить себе безбедно до самой смерти. А ныне гадай, не умрёт ли он от безземелья, не захудает ли. Ничего, ничего, сын боярский, думай теперь, чем иноков занять. Чай голова тебе не шапку носить дана.

Впрочем, про шапку это так, для хохмы. Какими бы мерзкими красками не рисовали историки Шигону-Поджогина, но в уме ему отказать никто не смог. Он ведь не чином отцовым, а умом своим и в думу пробился и в "набережную палату", где обыкновенно после приёма опрашивались послы и где послам давались ответы. Предшественник Малюты Скуратова-Бельского и Лаврентия Павловича. Ссориться с таким человеком было бы верхом глупости.

— Ведомо нам стало, что, не смотря на прошлый наш разговор, ты, Андрюшка, вновь самовольно в иные земли хаживал, — начал государь. — Ответствуй, почто так. А уж я по твоему ответу решу: простить тебе вину, али в оковы заковать.

А вот это провал! Блин, теперь он прекрасно понял, что почувствовал Штирлиц, оказавшись в ловушке. Не смотря на то, что в палате было прохладно, его пробил пот. Шутки кончились. Пора было приоткрывать карты, пока его не смахнули, как сыгранную фигуру.

— Прости, государь, не ведаю о чём ты. От дяди моего, князя Василия Шуйского, прознал я, что выдал ты, государь, разрешение своё охочим людям бить супостата на море. А что князьям в охочие люди идти нельзя, так про то не сказано было. Вот и сказался я тем человеком, отчего выписал мне наместник новгородский опасную грамоту. По ней я в море и вышел. По ней же честно дьякам долю государеву отдавал. Так что не было в делах моих измены. Коли чего не так понял по младости лет, так в том, государь, винюсь пред тобою. Но, коль не будет у тебя иной какой службы, хотел бы, государь, и в новом лете вновь на море Варяжское выйти. Полюбилось мне дело морское, да и укорот морским ворам надобно дать. А то в прошлом годе раздухарились каперы гданьские, сколь купчишек повоевали, кораблей поразбивали, товаров пограбили.

А коли кто нашёптывает тебе, государь, что я в Литву, али в иные земли сбечь хочу, то знай, то лжа клеветническая. Я человек православный и делать мне на закате, где правит схима римская нечего. И в Литву бежать смысла не вижу, ибо вольности магнатские есть дурость, которая их страну до добра не доведёт. А то, что некоторые бояре этого ещё не поняли, так что с худоумных возьмёшь? Своим ведь не поделишься, так пусть думают что хотят.

— Вот так значит, — тихо пробормотал Василий, сжимая руками виски. — И чем же тебя порядки у литвинов не устроили?

— А у дела, государь, всегда должен быть тот, кто решение принимает и за дело отвечает. Недаром говорят: у семи нянек дитё без глаза. А государство то же дитё. Коли не будет кто стоять во главе, судьба у него незавидная.

— Ну-ну, — Василий Иванович поднялся с кресла и прошёлся по горнице. Остановился: — Значить, говоришь, сам в разбойники морские податься хочешь?

— Государь!

— Да молчи уж. Ишь, хитрец нашёлся, моей же грамотой прикрываться. А коли воспрещу князьям да боярам в морские атаманы ходить, что сделаешь?

— Волю твою, государь, исполню, но честно скажу: не дело это, морское старание купцам на откуп отдавать. Должен быть у русского государя свой морской приказ и корабли, как это было у православного императора ромеев. Пока не отдал он морское дело на откуп купцам да фрягам, не было никого сильнее на южных морях. А ведь ты, государь, наследник ромейских императоров по крови. Той самой империи, от которой на Русь не только вера православная пришла.

— Ага! А ты, князь, значит, в морские воеводы метишь?

— Желание у меня одно, государь, служить тебе на благо государства твоего. И коль будет на то твоя государева воля, то льщу себя надеждой, что оправдаю высокое доверие.

— Видал, Ивашка, что делается, — криво усмехнулся государь. — Говорит, словно по писанному читает. А иной кто тут бывало встанет, так двух слов связать не может.

— Может от того, государь, что негде им было умению красно говорить обучаться? — осторожно вставил Андрей, видя, что Шигона решил изображать из себя молчаливую статую.

— И ты туда же, — вдруг стукнул посохом о каменные плиты Василий. — Прелести латинской захотелось?

— Прости, государь, но разве предки твои — императоры ромейские — латинской прелести учили подданных своих во дворце?

— Ну-ка, ну-ка, — усмехнулся великий князь. — Сказывал мне митрополит, что ты большой любитель древние свитки читывать. И что же ты вызнал в них?

— То, что первый университет, государь, был тот, в коем ромеи обучали православных людей наукам разным. И для того императором была уступлена часть императорского дворца. А уж те людишки обеспечили величие самой Империи. И лишь потом в закатных странах появились эти латинские подобия. Прости, государь, дерзость мою, но скажу, что не быть Руси великой без своего университета. Даже безбожный Мехмед, что взял Константинополь на меч, и тот проникся увиденным, и велел основать для своих магометян нечто подобное в захваченном граде.

— Вот смотрю я на тебя, князь, и думаю: а не ты ли тот человечек, что митрополиту нужные книги ищет? Уж больно складно вы вместе поёте.

— Что ты, государь, мысль сию умнейшие из священнослужителей ещё при отце твоём думали. Да не дошли тогда руки до дела. Ныне же, великий государь, ты хозяин земли Русской. Так к кому, как не к тебе обращаться тем, кто радеет за её величие? Разве то дело, что мы розмыслов разных из-за рубежа выписываем? Чай русский не глупей немца будет, надобно его только обучить правильно.

Василий Иванович удовлетворённо кивнул головой.

— В чём-то ты прав, князь. Государству нашему грамотные люди нужны. А то есть у меня в закромах латинские да греческие сочинения, а вот прочесть их не каждый может. Ныне выписали с Афона инока Максима, дабы тот перевёл их на язык русский. А ты говоришь университет. Впрочем, не о том я тебя звал, — резко сменил тему великий князь. — Так и быть, в оковы ковать не стану, ведь повинную голову и меч не сечёт. А вот службу тебе князь дам. Как раз ту, что так жаждешь. Но помни, раз уж желаешь моим морским воеводой стать, да коль хочешь и дальше в моря ходить, то поклянёшься мне на кресте, что в иные земли отъехать не возжелаешь и никому, кроме меня, служить не будешь. А с Васьки Шуйского и Мишки Барбашина поручную запись за тебя на тысячу рублёв истребую.

Андрей мысленно присвистнул. Тысяча рублей это не просто большие, это громаднейшие деньги. Вон дворяне с поместья на четыре рубля в год живут. А тут две тысячи разом. Да за такие деньги все двадцать четыре часа под колпаком будешь. Похоже, приходит конец златой вольности. Хочешь, не хочешь, а дядю и брата теперь в известность придётся ставить всякий раз, как куда соберёшься. Ох уж эта паранойя московских князей. Хотя, сказать честно, ведь не на пустом месте она родилась...

— Хоть сейчас готов крест целовать на верность тебе, государь, но как быть с поручниками моими, ведь морская дорога не сухопутная. Подуют ветра противные или шторм разразится, и не успею я вернуться в родную гавань до ледостава. Но приду сразу, как лёд сойдёт. Однако злые языки начнут шептать, что сбежал я...

— А ты, князь, постарайся вовремя возвращаться, — оборвал его Василий Иванович. — Но над словами твоими я подумаю. А теперь скажи мне, князь, — продолжил он, — коль доверю тебе груз особый, доставишь его морем, куда прикажу?

— Коли будет на то божья воля, государь. Над стихией токмо он властен. А всё остальное меня не остановит.

Василий Иванович не спеша прошёлся по горенке, задумчиво поглаживая бороду.

— Хорошо. Ну, да об том позже поговорим. А пока ответствуй мне вот о чём: ныне купчишки завалили меня жалобами на морских разбойников, что бьют и грабят лодьи купеческие на море. Просят они поспособствовать возместить потерянное, как то в договорах сказано. Пишут мои дьяки гневные письма в ганзейские города, да то дело не быстрое. Ну а поскольку из всех моих подданных морское дело ты познал лучше всех, то жду от тебя объяснений, что надобно, дабы оградить купцов от сих бед в дальнейшем.

— Только одно, государь. Свой флот нужен. Да не торговый, а боевой государев, как то у иных правителей сделано. Ведь ещё отец твой для защиты берегов русских хотел на море Варяжском свой флот создать. И для того искал он знающих фрягов да иных немцев. Токмо никому, кроме нас, русский флот на морях не надобен, оттого и не пропустили к нам умельцев корабельных ляхи да ливонцы.

— Флот, — протянул государь. — Это ж каких денег станет, флот-то?

— Не скрою, государь, больших. Точно не скажу, тут считать надобно, но флот вещь дорогая. То все знают. Но по-иному никак, государь. Те же отряды судовые, что в прибрежных крепостях стоят, далеко не ходят, потому как воеводы их окромя охраны крепостной никак и не рассматривают. Да и струги те хороши для рек и Нево-озера, а вот для моря они негодны. Тут, государь, надобно иные корабли создавать, чтоб служили они, охраняя пути торговые вдали от берега. Ведь властвуешь ты не только над твердью земною, но и над берегом морским и островами что в океан-море лежат, — Андрей почти дословно процитировал кусок из восхвалений одного монастырского книгописца, которые, как он знал, уже дошли до государя, дабы и польстить в меру и направить государевы думы в нужную сторону. — Понимаю, что дело то расходное, но ныне многие государи, что на Закате, что на Восходе, в честь себе ставят такой флот заиметь. Однако не с кораблей флот начинается, государь. Коль велишь, я всё досконально у немцев вызнаю. А пока что, пусть купцы сами о себе заботятся.

— Как твой Малой или братья Тороканы, — усмехнулся Василий. — Что удивился, думал, государь не ведает, кто из его князей да бояр с купцами какие дела ведёт?

— Прости, государь. А, правда, твоя. Грамота каперская позволяет им за себя постоять, а постояв, ещё и в прибытке остаться. Вот пусть и защищают пока сами себя за свой же кошт.

— Так зачем флот создавать, коли можно купцов снарядить?

— Купец от капера отобьётся, но коли придёт чужой флот — не сдюжит купец. А флот многое может. Вспомни, государь, как сожгли шведы Ивангород.

— Или как некий князь Палангу литовскую. Что скромничаешь, аль думаешь, я забыл твои выходки? Нет, не забыл. Да и людишки верные позабыть не дают, — вдруг усмехнулся государь, а Андрей сделал зарубку на память, что надобно отыскать тех стукачков, да поговорить с ними по душам. Почему-то казалось ему, что там не только шигонинские наушники отыщутся.

— Что ж, — продолжил между тем государь, — времени тебе даю до осени, а там придёшь, да расскажешь всё, что от немцев вызнал. А уж мы, с думцами, будем думу думать, — по кривой усмешке Поджогина Андрей понял, что государь вовсе не думу боярскую имел в виду. — Ну а ты опосля зайди к Иван Юрьевичу, он для тебя кое-что интересное имеет.

Андрей молча поклонился и вышел из палаты.

Когда он покинул малую залу, следом за ним в коридор выскользнул и Шигона. Подождав, пока сын боярский поравняется с ним, князь заговорил первым:

— Хотел бы с тобой перемолвиться, Иван Юрьевич.

— Надо же, — усмехнулся государев ближник, — и мне того же хочется. Так может в гости зайдёшь, не побрезгуешь.

— Отчего же не зайти? Говорят, повар у тебя больно мастеровит.

— А мне сказывали, что это у тебя настоящие мастера.

— Так за чем же дело встало? Пришли своего ко мне, пусть опытом поделятся, да поучаться друг у друга.

— Что ж, спасибо за ласку, княже. Приглашаю на обед, а там и о делах поговорим, — поклонился Поджогин.

Андрей молча кивнул и пошагал дальше.

Дом тверского дворецкого не отличался размерами или пышностью, но выглядел вполне себе уютно. Стол, крытый тканью, ломился от выставленных на нём явств: дымились горки варёной, сдобренной маслом каши в керамических плошках, покрытых незатейливым узором; исходили густым ароматом наваристые щи; пышущее жаром мясо неровными кусками было навалено по мискам. А хозяин был подстать угощению — сама любезность. Вот только верилось в это с трудом. Скорее это была маска, привычно накинутая Поджогиным.

Обед удался на славу. Знакомый по посольским делам с европейской кухней, часть блюд Иван Юрьевич ел заморским обычаем. Хотя большую часть стола занимала привычная русская пища со своим своеобразным привкусом от топлёного масла и иных приправ.

Ощущая приятную тяжесть в желудке, Андрей откинулся к стенке и внимательно посмотрел на тверского дворецкого. Уловив взгляд гостя, Поджогин усмехнулся и, поднявшись с лавки, прошёлся до богато изукрашенного резьбой сундука, отпер большой замок ключом, что висел у него на шее рядом с крестом и ладанкой и, достав оттуда свернутую грамоту, запер сундук по новой. Грамотку же он чуть ли не торжественно вручил князю.

Сорвав тканевый шнурок, Андрей развернул бумагу и вчитался в ровные строчки полуустава. Это был ответ государя на его прошение, которое он подал через тестя, сразу, как только отыскался медный рудник, прекрасно понимая, что шила в мешке не утаишь, и слухи о медеплавильном заводике до государя донесут обязательно. Расчёт его был на то, что Василий Иванович не его сынок, и грамоты на поиск любых руд (кроме железной) с припиской "отписывати к нашим казначеям, а самому тех руд не делати, без нашего ведома" не раздавал. Потому как ему вовсе не хотелось отдавать такой кус в казну, но и не замечать подобное богатство под ногами, как это делали много лет Строгоновы (ведь Яшка Литвин у них ещё при Рюриковичах служил, а руду, бедняга, только после Смуты, при Романовых отыскал), даже не мыслилось. Ну и то, что государь будет столь долго (почитай пару лет) думать, прослышав о меди, он даже не представлял. Что, впрочем, позволило ему использовать рудник и завод на полную катушку для своих целей.

И вот наконец-то государь разродился решением. Зная его прижимистость и нелюбовь ко всяким тарханным грамотам, Андрей на многое и не надеялся, но Василий Иванович всё же смог его удивить. По государеву веленью теперь он должен был продавать в казну (на Пушечный двор, этого главного предприятия государства по отливке орудий и колоколов) по твёрдой цене две трети всей выплавленной меди, зато оставшуюся треть разрешено ему было оставлять себе на "вольную продажу". Много это или мало? А это как посмотреть.

Увы, но Андрей не был в иной жизни ни рудознатцем, ни плавщиком и рассчитывать мог только на современные ему ныне технологии. А они были не сильно экономичны. Так, Григоровский рудник давал в год примерно 1500 пудов отборной кусковой и 4500 пудов толчёной мелкой руды. И это при том, что "уламывали" (разрабатывали) только самые богатые слои толщиной от одного до трёх пальцев. Нижние же слои толщиной в ладонь и верхние толщиной в 1/2 — 3/4 аршина (36-54 см) не выбирали, а просто бросали, хотя количество металла в них во много раз превышало взятую из центральных пластов руду. Такой примитивизм, а точнее сказать, хищничество, вполне укладывалось в понятия не только русских мастеров, но и их немецкого наставника. И только глядя на это безобразие, Андрей понял, почему Григоровский рудник то забрасывали, то начинали разрабатывать опять и почему умерший от нехватки руды Пыскорский завод спокойно заменил век спустя завод Троицкий, причём работая всё из того же месторождения. Зато появилась новая зарубка на память: разобраться с технологией, дабы не останавливать своё производство лет через двадцать из-за "опустошения рудного".

Так вот, из полученных шести тысяч пудов медной руды смогли выплавить почти 600 пудов меди. 400 пудов уйдёт в казну по цене рубль и двенадцать алтын за пуд, а остальное либо продать по три рубля за пуд, либо пустить на свои нужды. Правда, придётся принять у себя государева дьяка, который будет и за добычей следить и шпионить потихоньку, ну как же без этого, но одним шпионом больше, одним меньше, тут уж грешно плакаться. Считай, тысячу рублей получим, минус зарплата работникам, а остальное в карман. Поневоле задумаешься: а отчего это государь его милостями обсыпает? А то ведь в народе недаром говорят: мягко стелет, да жёстко спать. Как бы подарунки эти не оказались впоследствии горьким отваром. А Шигона-то молодец! Сим подарком мигом сбил Андрея с колеи и взял руководство разговором на себя. То-то не через тестюшку родного передачка-то прошла.

— Что ж ты, Иван Юрьевич, сам-то надрывался? Мог бы и тестюшке отдать.

— Да вот порадовать тебя захотелось, княже, — усмехнулся в бороду государев ближник.

— Да расспросить, между делом, — вернул усмешку князь. — Ох, не люблю я эти волчьи пляски вокруг да около. Говори уж прямо, не трать время, Иван Юрьевич.

— Прямо, говоришь. Можно и прямо. За брата я волнуюсь. Васька ведь воеводой в Казань едет. А тут дошли до меня слухи про речи твои Казани касающиеся. Дай, думаю, спрошу, откуда у князя такие мысли.

— Ну, Иван Юрьевич, да мало ли кто что болтает. Неужто каждого спрошаешь? А про Казань-то, поди, Федька Карпов сболтнул? Да не тебе, а в разговоре с кем-то, а уж твои послухи тот разговор услыхали. Ох, Юрьевич, радуешь ты меня — везде своих людишек поставил. А ко мне человечка тоже определил? Да не куксись, таинник, понимаю: большой брат бдит.

— Эгхм, кхм, — закашлялся вдруг Поджогин. — Вот правду государь молвит: странен ты, Андрей Иванович. Иной кто только при подозрении о моих видоках посохом грозится, а тебе словно всё равно.

— Ты, Иван, государеву жизнь стережёшь, а я на государя не умышляю. Так отчего мне твоих видоков боятся? — а про себя подумал, что информацию ведь можно по разному преподнести, да иной раз так извернуть, что и на плаху человека ни за что отправить можно, но ты это и без меня знаешь, а вот понимаю ли я, тут ты головушку и поломай. — А про Казань скажу, что зря государь на подручных ханов надеется. Пресёкся род Улуг-Мухаммеда, так и не надо огород городить. Сколь раз сей град отец государя брал? А стоило уйти русским полкам и опять казанцы на Русь мечи острили. Да и Мухаммед-Эмин тоже с крови начал, хоть и ставлен был государем московским. А сколь полков на казанской украйне стояло, когда под Смоленском каждый вой на счету был? Нет, Иван Юрьевич, гнойник сей вырывать надобно раз и навсегда.

— И что же государю делать? — Поджогин столь великолепно исполнял роль заинтересованного слушателя, что старик Станиславский непременно сказал бы "верю!".

— А брать её под свою руку государеву, как Смоленск и сажать там воеводу-наместника. А за брата верно переживаешь, Иван. Крымский хан не только об Астрахани, но и о Казани мечтает. А сторонников Гиреев в Казани не мало. Стоит Шах-Али оступиться — быть смуте кровавой. Помяни мои слова, Иван Юрьевич: как ныне казанцы у государя правителя просили, так завтра в Бахчисарай за тем же побегут.

— Так, поди, и тут мысли умные головушку распирают, — съехидничал Шигона, а сам весь напрягся в ожидании ответа, и глаза его недобро сверкнули. Но лишь на миг он превратился в волка, а потом вновь стал похож на доброго дядечку, вот только Андрей этот миг не пропустил.

— Что ты, куда мне до думцев, а тем паче до государя, — усмехнулся князь. — Ты брата-то упреди, глядишь, и не допустит охулки. Но как воевода скажу, что надобна нам крепость на границе с Казанью. И брату твоему в помощь будет и войску сподручнее будет на Казань идти, если что. Я, когда ходил по Волге, видал хорошее место в устье Свияги. Остров так и напрашивается, чтоб на нём крепость построили. Ну да что нам об том толковать. А вот скажи об чём государь спросить хотел, да потом передумал и на тебя указал?

— Что? — было видно, что задумавшийся Поджогин явно утерял нить разговора. — Ах да! Знаешь, поди, Андрей Иваныч, что деньги для магистра ныне во Пскове лежат. Вижу, знаешь. Вот как бы сделать так, чтоб без помощи ливонского мейстера эти деньги в земли к тевтону доставить, да только аккурат к началу войны тому передать?

— Всего-то?! — вполне искренне удивился Андрей. — Погрузить на корабль да отплыть прямо в Кенигсберг. А чтоб в глаза не бросалось, упроси государя разрешить купцам открыть в орденской столице торговое подворье да отписать об том магистру, чтоб преград не чинил. Купцы торговать начнут, а дьяк на подворье том в ожидании поживёт. Как война случится — сразу и деньги передаст.

— А и хитёр же ты князь. Даже тут купчишкам потвору сотворить желаешь.

— Ну, потвору не потвору, а с тебя я, Иван Юрьевич, дивлюсь.

— А что так? — неискренне изумился Поджогин.

— А как ты сбор информации творишь? Тебе, как оку государеву, надобно наперёд всё знать, а ты и людишки твои ждут, когда купцы да послы заморские приедут и выпытываете у них всё, что сможете. Ну и своих купцов опрашиваете. Не спорю, метод сей хорош, но ведь узнаёшь ты лишь то, чем купец заморский интересовался. А всегда ли он знает то, что тебе надобно?

Глядя на насупившегося сына боярского, Андрей криво усмехнулся:

— А теперь подумай, каково было бы, если б имелись у нас свои дворы торговые в разных городах, а не только в Ревеле да Риге. С купцами пошлёшь своих людишек, дабы они не что попало, а то, что тебе надобно вызнали, да по осени тебе и привезли, али весточкой с купцами передали. Что хмуришься, Иван Юрьич, аль думаешь у них по-другому? Думаешь, отчего все эти немцы у нас свои подворья торговые хотят поставить. Нет, конечно, торговля там на первом месте, но среди десятка купцов завсегда найдётся один неприметный приказчик, что не товаром будет интересоваться, а новостями да слухами.

— Православных людишек в заморские страны пущать? А коли прельстится кто прелестью латинской да сбежит?

— Это ты про простой люд? — вновь усмехнулся князь. — Купцы да мореходы годами в те страны ходят и что, много сбежало? И парни, что Геннадий Новгородский в немецкие университеты посылал учиться, тоже все вернулись. А уж эти-то точно не один год в неметчине прожили. Да и сам ты сколь раз за рубеж ездил. Отчего не прельстился да не сбежал? Эх, Иван Юрьевич, умная у тебя голова, а простого не понимаешь. Кем трудник за морем станет? Таким же трудником, а то и хуже — холопом. Да ещё всё округ будет чужое: язык, обычаи, нравы. Нет, дурни завсегда найдутся, так для того и работать надобно с людишками, чтоб дурней таких заранее отсеивать.

Поджогин, откинувшись на лавке и скрестив свои длинные руки на груди, с интересом рассматривал гостя.

— А красиво говоришь, княже. И вроде обо мне печёшься, а стоит подумать, так всё же о своём более. Хочешь, чтоб идею твою я до слуха государева донёс, да своею нуждою прикрыл бы. Хитёр, князь, хитёр. Только тебе-то это зачем?

— А затем, Иван Юрьевич, что торговлюшка ведь бывает активной и пассивной. Вот немцы с нами активную ведут. Сами к нам плывут да с того барыш имеют знатный. А вот мы всё более пассивно себя ведём. Ивангород отстроили для чего? Да для того, чтоб немцам удобнее было к нашим берегам приставать, а не нашим к ним отправляться. А коль они к нам, то и цену дают свою, низкую. А от того доходы у купцов падают и мне за мои товары, что из вотчин им отдаю, они меньше платят. А это уж мне в убыток. Да и ладно только мне. Но ведь и казне убыток. Бедный купец меньше пошлин да налогов платит. А что тебе про то сказал, так всё одно разговор наш государю передашь, так отчего бы не порадеть за торговлюшку.

— Ну-ну, князь, — усмехнулся Шигона. — А что ещё скажешь?

Уходил Андрей из гостей буквально под вечер с чувством хорошо исполненного долга. Государев ближник непременно донесёт сей разговор до слуха Василия Ивановича, а там, глядишь, и стронется что-то с накатанного пути. Ну а нет, то когда грянет гром, государь точно вспомнит, кто об том говорил заранее. Тут Андрей усмехнулся: этак, глядишь, и сам в государевы ближники выберется. Впрочем, это делу не помеха. Ведь задача правильного попаданца это не только пушки.

* * *

*

Перед тем, как убыть к морю, князю пришлось здорово наездиться по стране.

Сначала он отвёз жену с дочкой из шумной столицы в свою волжскую вотчину. Варя недаром весь год изучала бережический опыт: пора было применять полученные знания на практике.

Путешествие в деревню представляло собой нелегкую задачу. Даже если дороги были более менее обустроены, а разбойники обузданы, сама поездка была делом нелегким. Один лишь обоз, в который сложили всё только самое необходимое, был громоздким и медлительным. А ведь вместе с боярином следовали слуги, чьи вещи тоже везли в телегах, и воины его дружины, для охраны. Грязь, поломки, дорожная скука. Понятно, почему в деревнях постоянно жили лишь помещики или вотчинники-затворники, а князья да бояре предпочитали жить в городах, годами не навещая дальние владения. И чем дальше были вотчины, тем реже в них заезжал владелец. Это лишь Андрей, как электровеник, носился туда-сюда.

Жена, осмотрев оба дома, заявила, что жить будет в Подлесном, так как управлять ей придётся не только Новосёловым, а всей вотчиной. Андрей не спорил, так как в Подлесном был не просто дом, а уже готовая усадьба, лишь слегка переделанная его людьми под новые стандарты.

Годами стоявшая в тиши, усадьба с приездом княгини преобразилась. Сенные девки, прибывшие с ней, принялись наводить порядок в горницах, изгоняя нежилой дух, а мужики расчищали двор и дворовые постройки, загоняя в конюшню лошадей и заталкивая под навес телеги и возы. Сама Варя, проведя поверхностную инвентаризацию, уже отчитывала местного смотрителя за то, что лёд в леднике не был вовремя пополнен, и грозила страшными карами, коли мужичок не извернётся, и не исправит положение.

Проследив, что домочадцы более менее устроились на новом месте, Андрей помчался под Калугу, в гости к Одоевским.

Сильвестр предельно внимательно отнёсся к просьбе князя и самолично сходил в немецкие земли, покуда он геройствовал под Полоцком и Витебском. Посулами и подкупом он вытащил на Русь германского умельца, и ныне под Ржавцем должна была заработать первая на Руси домна, опережая время русского чугунолитья лет так на сто.

От высокой комиссии на первой плавке присутствовали только Андрей и Роман Одоевский, которого дядя и назначил ответственным за новое дело, показав тем самым, что инициатива и в 16 веке наказуема.

Домна произвела впечатление на всех, даже Андрей понял, что за прошедшие годы поотвык от чудес 21 века. Огромная шестиметровая печь, сложенная из огнеупорного кирпича, с приводами от водяного колеса для усиленного дутья воздуха была сделана по самым современнейшим технологиям, с увеличенным объёмом верхней части шахты и с открытой грудью. Нет, конечно, Андрей понимал, что более знающий в металлургии человек просто посмеялся бы над этой гордостью вестфальского гения, но здесь и сейчас это был прорыв. Хотя, приглядевшись к конструкции, и сам князь понял, что мог бы предложить кое-что к улучшению. Например, слова "горячее дутьё" знает, наверное, каждый школьник. А ведь здесь домна всё ещё использовала холодный воздух. А ещё на каждом уважающем себя попаданческом сайте есть описание процесса, в котором сквозь жидкий чугун, получаемый в доменных печах, продувался воздух. В результате происходит выгорание углерода, растворённого в железе, что позволяет получать из чугуна сталь в существенно больших количествах, чем это было доступно при том же кричном переделе.

Нет, Андрей вовсе не стал мастером, который на коленке мог создать бессемеровский конвертер, но даже понимание, куда нужно двигаться — это уже полпути к успеху. Просто все инновации нужно творить как можно дальше от глаз иноземных мастеров, особенно тех, кого планировалось отпустить домой. Ведь для первой половины 16 века и нынешний доменный процесс с кричным переделом был для Руси гигантским шагом вперёд. Ну а для Одоевских ещё и прекрасным шансом набить карманы и стать сторонниками капиталистического пути, если, конечно, смогут перешагнуть через свои устои.

Посетив Бережичи, Андрей в обязательном порядке проинспектировал местную школу, где продолжал трудиться на ниве просвещения калужский дедок. Инспекция показала, что старшие ученики могли быстро писать и бойко читать любой текст, а вот с математикой было уже похуже. А немецкий язык более-менее изучили трое, в стиле через два на третье понимать Германа. Но даже тут нашёлся не огранённый алмаз, который Андрей решил изъять прямо сейчас. Пятнадцатилетний Ждан прекрасно освоил чтение, счёт и письмо и вполне сносно понимал немецкое наречие. Большего в местных условиях он получить просто не мог. Да и кто бы ему дал! Родители уже вовсю привлекали его к работам, а в ближайшее время ему и вовсе предстояло стать самостоятельным хозяином, если, конечно, владелец, то есть Андрей, захочет. Ведь Ждан был из семьи холопов и сам был холоп.

Но у князя на парня были другие взгляды. Крестьян у него пока хватает, а вот грамотных людей была дичайшая нехватка. И в Новгороде и на Каме его люди буквально зашивались от лавины дел. А потому из Бережичей он выезжал с отрядом на одного человека больше. Веснушчатый, с огромной копной рыжих волос на голове, Ждан неуклюже трясся в седле, мысленно переваривая услышанное. Перспективы, нарисованные ему князем, были выше всех его ожиданий. От карьерного роста, до вольной грамоты, которую князь обещал выправить через десять лет службы. А то, что тот слово держит, Ждан знал не понаслышке: примеры Годима и Якима можно сказать были прямо перед глазами. Андрей же, глядя на задумчивого паренька, только усмехался. Коли всё пойдёт хорошо, то через десять лет ты, паренёк, вряд ли захочешь возвращаться к сохе, пусть и вольным землепашцем.

А две недели спустя перед взором всадников открылся стальной простор Балтийского моря и качающихся на волнах кораблей. Ледоход уже прошёл, и купцы спешно готовились к навигации, молясь по церквям, чтобы миновали их стихия и гданьские разбойники.

Глава 2

Тяжело отдуваясь и вытирая со лба пот рукавом тяжёлого опашня, посол великого московского князя Константин Замыцкий поднялся на вершину песчаного холма, густо поросшего высокими стройными соснами. Этот холм резко выделялся на равнинной местности принаровья и носил среди местных нелестное прозванье Чертовой горы. Своим происхождением она, видимо, была обязана сложной гидросистеме, состоящей из Наровы и Луги, а также перемычки между ними в виде реки Россонь. В результате смещения устья Россони был размыт участок пересыпи на правом берегу Наровы и между Наровой, Россонью и старым руслом Россони обособился треугольный остаток Мерикюльской пересыпи, который и получил известность, как Чертова гора.

Но учёные хитросплетения меньше всего волновали боярского сына. Слегка отдышавшись, он окинул взором окружающее пространство. Впрочем, надо признаться, вид с горы и вправду открывался великолепный: внизу у подножия лентой стелется дорога, чуть дальше за деревьями извивается Россонь, а вдали лесополоса скрывает затаившееся от сторонних глаз Тихое озеро. Кусочек нетронутой природы и сакральное место для местных жителей.

— Согласитесь, Константин Тимофеевич, но в таких местах тянет думать о вечном, а не о делах наших праздных, — раздался за спиной голос того, кого посол искал последние пару часов.

— Неужто ты сюда молиться поднялся, князь?

— Что ты, посол, для того храмы божьи существуют. А вот знаешь какую тут можно совершить охоту? Буквально четверть часа назад мимо меня промчался здоровенный лось. Я даже не думал, что в этих обжитых местах можно такого встретить. Но ты же меня искал по другой причине. Спешишь выполнить поручение государя?

— Да, князь. В скором времени я уже должен быть в Гробине, а мы всё ещё стоим в Норовском. Да и путешествуя сквозь Ливонию, я мог бы узнать много интересного...

— Бросьте, Константин, — мягко оборвал посла Андрей, — всё, что вы узнали бы, это слухи. А слухи уже дошли и до наших палестин. Ведь купцы — это лучшие представители компании ОБС. Что вам больше интересно?

— Кхм, а что такое ОБС? — спросил смущённый дворянин.

— Одна Баба Сказала, — усмехнулся князь. — Слухи, короче. Ну не смотри на меня так, это я пошутил. Для крепкой торговли купцам жизненно необходимо знать все политические расклады. Иной раз простой купец знает больше, чем все шпеги, засланные во вражий стан. Итак, что вам больше интересно? Сигизмунд ныне находится в Кракове, татары совсем недавно совершили набег на Подолию, а турки на три года заключили перемирие с Венгрией. Что же касается выборов императора, то им, скорее всего, будет внук Максимилиана Карл.

— Даже так, — съехидничал Замыцкий. — А я слыхал, что у всех кандидатов равные возможности.

— Бросьте. Реально претендуют на корону трое: Карл Арагонский, Франциск I Французский и Генрих VIII Английский. И поверьте, тут ставку стоит делать на Габсбурга Карла.

— Да откуда ты можешь знать это, князь!? — изумился посол

"Из послезнания", — усмехнулся про себя Андрей, а вслух произнёс другое:

— Потому как Империя в союзе с Испанией воюют ныне с Францией. Да и Генрих враждует с Франциском. Но его королевство бедно, а за спиной Карла маячат Фуггеры.

— Это точно?

— Сильвестр Малой, тот самый, что собирает судовой караван, ведёт с ними дела и знает всё не понаслышке. И зря усмехаетесь. Я же уже говорил, что для доброй торговли купцам приходится много знать.

— Надобно мне самому с ним погутарить.

— Так в чём же дело? Малой весь день на пирсах проводит. А про плавание не волнуйтесь, уже завтра мы снимаемся с якоря. Так что советую неплохо провести нынешнюю ночь.

— Да, надобно будет отслужить молебен. Что ж, пойду гонять слуг посольских.

Андрей с усмешкой проводил Замыцкого. Вообще-то, говоря про ночь, он имел ввиду отнюдь не моления, но каждый выбирает по себе. А вообще он и сам был недоволен задержкой. Но кто же знал, что струги со Пскова сядут на мель и их придётся перегружать неурочный раз. Зато, воспользовавшись непредвиденной задержкой, он смог лишний раз выйти в море на шхуне, которой уже дали имя "Новик". Да-да, имя своё шхуна взяла у двух самых быстрых и самых боевых кораблей Русского императорского флота: крейсера 2 ранга и эсминца. И Андрей очень сильно надеялся, что, следуя заветам великого Врунгеля, его шхуна станет такой же грозой на море, как и эти два корабля.

Да и сам кораблик у Викола получился на загляденье. Скорость чувствовалась во всём. Даже внешний вид, вытянутый, без привычных всем замков на корме и баке, словно подчёркивал её грациозность. А как ходко она взбегала на волны! И даже идя под одним марселем, шхуна была устойчива, хотя пару раз резкий порыв ветра и попытался опрокинуть её, но усиленный фальшкиль и балласт своё дело сделали. И теперь старый мастер мог справедливо гордиться собой и своей работой. Ведь "Новик" мало того, что был первой в мире марсельной шхуной, так ведь он ещё стал и первым русским судном не с мачтой однодревкой, а с полноценной стеньгой и пусть и небольшой, но марсовой площадкой. Такое на Руси ещё не строили, да и в иной реальности освоили только век спустя, да и то на единичных экземплярах типа того же "Орла". А морские лодьи да карбасы всё так же ходили по старинке с мачтой из одного ствола.

Но не только этим ограничивались нововведения. На "Новике" почти на два века раньше появился кливер. Хотя сам стаксель голландцы вроде уже успели изобрести (тут разные книги ведь по-разному пишут, а Андрей в этот вопрос сильно и не вдавался), но вынести его на фок-штаг ещё долго не могли сообразить. Так что тут Русь неожиданно оказалась впереди планеты всей.

Потому недаром постройка "Новика" растянулась аж на два года, хотя тот же "Пенитель морей", эту то ли лодью, то ли пынзар, срубили за одну зиму. Зато теперь на руках у Андрея был инструмент, с помощью которого можно было замахиваться и на океанские корабли. Его плотницкая ватага и мастера корабельного дела ныне умела то, что не умела ни одна другая команда судостроителей на всей Руси-матушке. И чтобы не растерять этих умельцев, следовало срочно продумать кораблестроительную программу хотя бы для его торговой компании.

Но вернёмся к "Новику". Кроме хорошей скорости и довольно вместительного трюма, он был ещё и довольно опасным кораблём. Десять четвертьпудовых единорогов грозно смотрели на море с его бортов. По пять стволов на борт. Ну а для стрельбы вперёд и назад решили использовать небольшие вертлюжные пушки. Это был уже не "Пенитель морей", а нечто более грозное, более быстрое и стреляющее дальше и мощнее. При довольно раздутом экипаже в двадцать семь человек (капитан, его помощник, два навигатора, три вахтенных начальника, боцман, кок и восемнадцать мореходов) и ещё сорока канониров, он мог дополнительно взять полсотни бойцов, а если не сильно заботиться об автономности, то и в два раза больше. Правда, ради этого пришлось пожертвовать осадкой, отчего тот же "Пенитель" мог легко ходить на глубинах уже недоступных "Новику". Но ведь "Пенитель" это переделка торговца в воина, а "Новик" изначально строился как каперский корабль.

Ну а поскольку вопрос с опытными мореходами по-прежнему стоял довольно остро, Андрей решил, не мудрствуя лукаво, восспользоваться опытом более поздних времён. То есть разбавить на всех судах профессионалов сухопутными салагами. К примеру, одна вахта на "Новике" состояла из шести матросов. Вот один из них и набирался из тех людишек, что готовы были покрутиться на морское дело ни разу до того в море не бывав. За одну навигацию они поймут, что к чему, обтешутся и, коли останутся (крутились ведь обычно на одно плавание), то на следующий год можно будет легко сформировать экипаж на один дополнительный корабль. Правда, тут уже остро вставал вопрос командных кадров. Но новгородская морская школа Компании была почти готова к первому своему выпуску. Да что там готова: бывшие зуйки уже вовсю роптали, мол, при отцах-дедах за три-то года некоторые уже в подкормщики выходили, а тут, почитай, всю зиму учат, летом в море на практику гоняют, а при всём при том всё ещё зуйками считают. А ведь каждый из них ныне знал куда как больше, чем иные старые кормщики. Те ведь как ходят: по приметам, компасу да звёздам. А они и астролябией могут работать и карты морские читать, и много чего ещё их за эти годы обучили. А на выходе что?

Андрей, слушая пересказы гардемаринских обид, лишь посмеивался да вспоминал себя пятикурсником. Ничего, ребятки, то, что вы знаете больше кормщиков это ещё не всё. Опыт и умение управлять людьми, вот что отличает их от вас. И если опыт — дело наживное, то вот умение управлять — это такое умение, что не каждому даётся. Иной раз с личным составом куда сложнее, чем с техникой бывает. Вот сходите ныне в море, а там и посмотрим кто к чему готов.

Усмехнувшись про себя, Андрей опустился на траву и прислонился спиной к сосне. Год прошёл, как он в море не был, а за этот год многое случилось. Пока на земле Сигизмунд один за другим терял значимые города, в море удача сопутствовала его людям. Во-первых, сильно распоясались гданьские каперы. Они буквально наводнили всё море. Почти два десятка лодий и шкутов не вернулись в родные места, став их законной добычей. Караван купцов Таракановых подвергся нападению аж семи каперов. С большим трудом и ценой потери двух охранников и одной лодьи с грузом им удалось отбиться. Но лишь затем, чтобы стать приманкой на обратном пути. В результате лишь три из шести их лодьи добрались до Ивангорода. Заодно каперы захватили несколько датских кораблей, причём один из них принадлежал самому адмиралу Северину Норби. 6000 марок разом потерял влиятельный вельможа и любимец короля.

А во-вторых, бесследно пропал таракановский капер, что наводило на очень неприятные мысли.

В таких условиях оставшийся на хозяйстве Малой думать о широком пиратстве не стал, сосредоточив все силы на охране судов Компании. Все четыре боевых корабля (краер "Святой Николай", когг "Верная супружница", лодья — пынзар "Пенитель морей" и отремонтированная каравелла "Святой Андрей Первозванный") встали в конвой. И как оказалось не зря.

Драка недалеко от Готланда вышла жаркой. Большая, но медлительная "Верная супружница" была атакована сразу двумя краерами и основательно избита прежде чем её попытались взять на абордаж. Но тут уж ушкуйнички показали себя во всей красе. Умирать в море мало кому хотелось, и рубка на палубах вышла знатная, больше напоминавшая резню. Всё было кончено, когда на помощь примчался "Святой Николай". Его абордажники вовремя ударили по каперам и помогли своим товарищам превратить поражение в победу. Но "Верная супружница" была потеряна, как и атаковавшие её краеры. Нет, было бы время, кого-то можно было и восстановить, но бой только разгорался и, сняв всех живых, "Святой Николай" поспешил на помощь сражающимся товарищам.

А вообще в тот день им здорово повезло, что князь изначально ставил на артиллерийский бой, а не на абордаж. И учил этому своих людей. Теперь, пользуясь скоростью, корабли палили изо всех стволов, рвя паруса и снося у гданьчан мачты. Те же по привычке старались сойтись с русскими в клинч, и были крайне недовольны их методом войны. А ещё большей удачей было то, что пиратский капитан не догадался разбить свой отряд на два. В результате прикрываемые с кормы боевыми кораблями, торговцы беспрепятственно уходили от места боя. Будь на месте поляка Андрей, он бы обязательно оставил парочку охотников в засаде и в тот момент, когда остальные свяжут боем конвой, эти бросились бы резать абсолютно беззащитных купцов. Впрочем, не стоит считать врага за дурака, умная голова среди них найдётся и потому стоит предусмотреть подобный манёвр с их стороны на случай нового столкновения.

А вот Игнату, вставшему на мостик "Пенителя" всё же удалось немного побезобразничать на торговых путях, прихватив несколько гданьских посудин. Одной из которых оказалась стотонная четырёхмачтовая копия "Ниньи", ну точно такая, как в фильме с Депардье про Колумба. Оснащённая как "каравелла редонда", с прямым парусом на первых двух мачтах и латинским на двух остальных, она, как и колмубовская, тоже оказалась неплохим ходоком и потому была зачислена в отряд, взяв себе имя героически погибшей "Верной супружницы". По приходу в Норовское она была тщательно осмотрена Виколом и признана неплохо содержавшейся, потому как сам кораблик был явно не новодел и одну тимберовку, как минимум, прошёл точно. Остальные корабли были проданы ещё в Любеке практически за бесценок, по 1500 марок за штуку, что, впрочем, пришлось очень даже кстати.

Потому как на выходе, по итогам года, так сказать, резко стала видна разница между купцами, взявшими облигации Русско-Балтийской торговой компании (а именно так звучало полное имя его детища) и остальными. Что заставило этих остальных серьёзно задуматься. Всё, что теперь нужно было Андрею — это не слить достижения прошлого года и тогда можно будет очень обстоятельно поговорить с новгородскими толстосумами о делах наших бренных.

Впрочем, многие уже сами начали приходить к нужному решению. Совсем недавно к Малому заявился ивангородский поп Игнатий, оказавшийся на поверку владельцем целой бусы, и предложил взять его в дольщики, а то торговать с Колыванью, конечно, выгодно, но в Любеке, по рассказам торговавших там, ещё выгодней. Тонкий намёк, что хоть одного святого отца на кораблях были бы рады видеть в роли судового священника, был им воспринят правильно, и он пообещал замолвить словечко перед архиепископом. Зато ныне его буса уже готовилась выйти в море в составе каравана как полноправное судно компании. Но таких мелких дельцов, владевших одним кораблём, а то и вообще одной бусой в складчину, покамест было мало. Многих отпугивали условия, поставленные перед теми, кто хотел войти в компанию как её член, а не как держатель обязательств торгового товарищества (так для простоты понимания решили обозвать облигации).

Малой почти в лицах рассказывал, как проходили беседы с подобными претендентами. Сколько было криков и ругани, однако все наезды просто разбивались о железное спокойствие приказчика. Структура Компании была давно обговорена и обдумана на заседаниях у князя, и менять её Сильвестр без согласия Андрея не собирался, хотя многое для него и самого было в своё время в новинку. Зато всё остальное было как в лучших традициях Ганзы и Иванковского ста.

В общем, большинство купцов, почесав в затылке, предпочитали либо уйти, либо рискнуть и стать лишь держателем обязательств, а торговать пойти по старинке, самостоятельно. Что ж, вольному воля, а обязательства это тоже хорошо. Этакий способ своеобразного кредитования. Купцы тебе денег либо товар на определённую сумму, а ты им в конце возвращаешь всю сумму плюс проценты деньгой или товаром. Естественно все облигации были краткосрочны (на один год) и с фиксированной ставкой в 10 процентов. Однако пока что желающих сидеть дома, и получать по десять новгородок с каждого вложенного рубля, было немного: опасался народ подобных нововведений. Да и не на купцов это было рассчитано, если честно. Это была своеобразная попытка внедрить зачатки капитализма среди аристократии и духовенства, убедить их, что открыто вкладывать деньги в дело не зазорно. А то ведь всё одно торгуют через купцов товарами со своих вотчин, но почитают действие сие "невместным" и честь аристократическую порочащим. И, возможно, первая ласточка в этом деле уже появилась. В обязательства Русско-Балтийской торговой компании открыто и с большой охотой вложился дом святой Софии, в лице старого княжьего знакомца архиепископа Иоанна.

Дело в том, что после осуждения в 1509 году, из-за спора с покойным ныне Иосифом Волоцким, новгородского архиепископа Серапиона новгородская кафедра находилась в состоянии междуархиерейства. И многолетнее отсутствие епархиального владыки не лучшим образом сказывалось на состоянии её дел. А потому одержавший впечатляющую победу на соборе Варлаам решил, что столь важная кафедра пустует уж слишком долго. Да и вообще из двух на Руси архиепископий после смерти в 1515 году ростовского архиепископа Вассиана, кстати, родного брата Иосифа Волоцкого, ныне пустовали обе. Ну а кого ставить на кафедру как не того, кто больше всех помогал в деле борьбы с иосифлянами? Вот так архимандрит Московского Симонова монастыря, в стенах которого Андрей не раз встречался со старцем Вассианом и самим митрополитом, и был хиротонисан в епископа Новгородского и Псковского с возведением в сан архиепископа. Тем самым история церкви сделала ещё один шаг в сторону от иной ветки реальности. Там новгородская кафедра пустовала аж до 1526 года, пока место архиепископа не занял будущий митрополит Макарий. А Иоанн точно так же стал в том же 1520 году архиепископом, но Ярославской и Ростовской епархии. Теперь же на место ростовского архиепископа был рукоположен игумен Троице-Сергиевого монастыря и ученик бывшего архиепископа новгородского Серапиона Иаков Кашин, в бытность которого игуменом и произошло обретение мощей преподобного Серапиона, скончавшегося в Троице-Сергиевом монастыре в 1516 году.

Так вот, архиепископ Иоанн решил, что коль скоро огромные земельные наделы Новгородской епархии со временем отойдут в казну, то нужно её богатства начинать увеличивать иным способом. А ведь всем известно, что дом святой Софии ещё со времён республики был круто замешан в балтийской торговле, действуя сам или через новгородских купцов. В общем, новый архиепископ решил внимательно приглядеться к новому товариществу, тем более что тут был каким-то образом замешан и один старый знакомец, после общения с которым и старец Вассиан, и сам митрополит уходили из кельи в глубокой задумчивости. А когда князь подтвердил, что это самое товарищество действительно обещает неплохие дивиденды и выплатит их при любом раскладе, то Иоанн решился. В общем, выделил казначей архиепископа Сильвестру товара аж на три тысячи рублей. А Андрей подумал, что наличие в правлении Компании дома святой Софии было бы неплохим подспорьем для дел.

Ведь сколько их ещё нужно было решить!

Ту же систему мер и весов нужно было перетряхнуть по новой и установить единые для всех значения, эталоны которых должны храниться и в Новгороде, и в Ивангороде. Или приучить купцов по образу Ганзы собираться раз в год для решения наиболее насущных вопросов. Их ведь тьма тьмущая, да вот хотя бы тот же ценовой вопрос. Разумеется, каждый купец мог вести торг своими товарами в любом городе, но при этом должен был проводить согласованную ценовую политику в отношении, как сбыта, так и покупки, то есть осуществлять ценовой сговор, как это делали те же самые ганзейцы. А что вы хотели? Как аукнется, так и откликнется. Нет, цены никто занижать пока не собирался, рано пока что, но торговлю стоило потихоньку вводить в единое русло, иначе так и будет русское купечество болтаться на окраинах Балтийской лужи.

Покряхтев, словно старый дед, князь поднялся с травки и пошагал в сторону села. Приказчик приказчиком, а перед выходом и самому надобно в готовности всех убедиться.

Утром один за другим суда торгового каравана потянулись из устья реки в море. Первыми вышли конвойные корабли, за ними значительно увеличившиеся количественно суда самой РБТК (ведь, как выходец из других времён, князь любил давать всему короткие наименования). Шесть полноценных морских лодий, трюмы которых были набиты не только пушниной и воском, но и кожей (известной в германских землях под маркой reusch leder), салом, ворванью, коноплёй, льном, пенькой и поташем. Малыши же, типа бусов, шкутов и баркасов давно уже были переведены на новгородско-выборгскую трассу. Лишь буса попа Игнатия, ныне тоже поднявшая флаг Компании, выделялась на этом фоне. Зато за ними выползал на морской простор самый настоящий разномастный табор. Это были те из купцов Ивангорода и Новгорода, кто решился разориться на охрану. В общей сложности Андрей насчитал два десятка кораблей.

Посол, бледный после вчерашнего возлияния, стоял на корме "Новика" и молча наблюдал за величественным зрелищем. Увидев поднявшегося на мостик князя, он оторвался от фальшборта и подошёл к нему.

— Ох и вкусны у тебя напитки, князь, но с утра голова как свиное железо.

— Так что ж ты рассольчиком-то не похмелился, Константин Тимофеевич.

— Да что-то не сообразил сразу. А всё ж хорошо посидели, — вдруг усмехнулся посол. — А какие песни были.

— Рад, что тебе понравилось. Сейчас на свежем ветру быстро хмель выветрит и вовсе хорошо станет. Ну что, будем молиться чтоб никто из врагов нам не попался.

— Будем, князь. Нам поспешать надо.

Вот только молитвы их были явно никем не услышаны.

Нет, сто раз проклятую Аэгну они прошли без сучка и задоринки. Здесь от каравана отделились те, кто в Ревель изначально собирался, а так же те хитрецы, что дальше его ходить не отваживаются и просто пристроились в надежде, что пираты просто не рискнут нападать на столь большое количество кораблей. Глядя на последних, Андрей лишь посмеивался. Любят, ох любят купчишки хитрить, да платы избегать. Что ж, с этим тоже придётся бороться, но со временем. А сейчас главное, что они хотя бы в море пошли, не побоялись участившихся нападений.

А вот пятый день похода, когда миновали уже вход в Финский залив, начался с того, что марсовой заорал: "Паруса по корме!". Выскочивший из каюты Андрей, приложив трубу к глазу, постарался рассмотреть, кого это бог послал вдогон. Однако оптика хоть и приблизила изображение, но ответ на вопрос — кто пожаловал — дать так и не смогла.

На фалах "Новика" взлетел сигнал "внимание" и на нём стали ставить гафели. Потому как до того шхуна шла лишь под кливером и марселем, наполненом ветром, который, как известно, более сильно дует в вышине, чем у уреза воды.

Набирая скорость, "Новик" помчался на сближение, чтобы пораньше узнать, кто же появился на горизонте.

Стоя на юте возле рулевого, Андрей, то прикладывал трубу и пытался рассмотреть флаги, то оглядывался назад и хмурился. Если его капитаны уже имели понятие что такое строй и как надо совместно маневрировать (хотя большой практике в последнем у них было ещё маловато), то купцы буквально сбились в кучу, словно решая: уже начать побег или ещё подождать. А ведь каждому кормщику было буквально на пальцах объяснено, что и в каких случаях надо делать. И этим тоже придётся заниматься отдельно.

Тут князь вздохнул: дела росли как снежный ком, грозя похоронить его под собой. А помощники росли слишком медленно. Нет, где можно, там он вполне полагался на дедовы методы, вот только проблема прогрессорства это во многом как раз отход от этих методов. Так что без помощников ему было никуда. Но и бога не стоит гневить: кое-кто у него уже появился. Ведь не он сам стоит у стекловаренной печи, и возле домны не он. Да и соль ныне варят по-новому и без его догляда. И жена-умничка. Не всё ведь в тех тетрадях понимает, но делает, как написано, сняв совместно с Германом и это бремя с его плеч. А вот флот он никому пока передать не может. Да и не хочет, честно говоря.

Между тем очередной порыв ветра развернул большой флаг на ближайшем корабле, и князь ясно увидал королевский стяг, дарованный Сигизмундом Казимировичем тем из гданьских каперов, кто согласился взять его каперские свидетельства. На трепещущем красном полотнище рука от плеча, сжимающая саблю. Спешат, голубчики, добычу почувствовали. Раз, два... шестеро бродяг. И кто-то должен по ветру в засаде стоять. Не могут ляхи не оставить кого-то. Со времён римлян эта тактика работала, так отчего же они должны второй раз сглупить?

Заскрипев всем корпусом, "Новик" стал резво отворачивать обратно. Подзорная труба — великое изобретение. Жаль, нет у него оптиков, чтобы довести её до ума. Но и методом телескопа тоже хорошо, тем более, если у врага и такого нет.

А ребятки то как-то сообразили, что их раскусили, и теперь вовсю спешат за "Новиком". Ха-ха, три раза. Если б не караван, не видать вам шхуны, как своих ушей. А так придётся принимать бой. Потому как лучшие пушки и лучшие канониры находятся на его борту.

Да-да, если проблема с матросами и навигаторами хоть как-то решалась, то канониры были настоящей кадровой бедой. Во-первых их было и без того мало на Руси, большинство армейских пушкарей были природные немцы, пришедшие на службу к великому князю. А во-вторых, не было и наставлений как учить и, самое главное, мизерный процент грамотного населения. А ведь артиллерия, даже нынешняя, это всё же математика. Вот и носились по всем городам и весям андреевы послужильцы, вербуя вольный народ на службу, заманивая их хорошим заработком. А потом отбирали среди них самых сообразительных да смелых и отдавали под руку Охриму, этому самородку артиллерийского дела, сманенного Андреем из крепости, где он служил городовым пушкарём, разумеется при большой помощи всемогущего дядюшки. Обходился главарт князю в очень неприличную сумму — десять рублей в год, не считая зерна — но денежки свои он отрабатывал на все сто. Хотя поначалу и он долго не понимал, как это на каждую пушку свой расчёт надобен. Ну не делается так нигде и всё тут. Вон немцы приезжают и тоже по одному на несколько орудий служат. К чему такая прихоть? Долго пришлось князю убеждать пушкаря, дабы работал тот не за страх, а за совесть. Но больше слов служба корабельная его убедила. Так что гонял он теперь своих учеников и в хвост и в гриву.

Но пальба на суше и пальба на море две, как говорят в Одессе, разницы. При стрельбе на относительно больших дистанциях в условиях бортовой качки, артиллерист должен был точно рассчитать момент выстрела. А если нет, то к промахам из-за несовершенства самих пушек добавлялись и промахи от ошибок канониров. И в результате ядра куда чаще либо свистели над вражеским кораблём, либо зарывались в воду с недолётом.

Вот тут-то Андрей кой чего и вспомнил. Ну, смотрели же ведь старый фильм про адмирала Ушакова "Корабли штурмуют бастионы"? Помните, как он на качелях учил канониров момент для стрельбы ловить? Вот так и Охрим стал учить с лёгкой руки князя. Да только драгоценного пороха на подобную учёбу уходило столько, что уже и сам Андрей жалеть стал. Но терпел, сжимая зубы. Ему нужны были канониры, и не вообще (хотя и это тоже надо), а умеющие стрелять дальше, точнее и быстрее, чем у врага.

А по весне произвели рокировку в стиле японского флота. Самых лучших определили на "Новик", тех, кто похуже на "Пенитель морей", к Игнату, ещё похуже на каравеллу "Святой Андрей Первозванный", где обосновался на капитанском мостике второй некогда вахтенный начальник с флагмана Борис, ещё похуже на каравеллу "Верная супружница", к Онанию, так же сменившего должность вахтенного начальника на командирскую, а уж оставшихся на краер "Святой Николай", где командовал сейчас бывший навигатор Гридя. Ну и сами пушки перетасовали так, чтобы на одном корабле стояли более-менее одинаковые калибры. И теперь лишь оставалось проверить: готовы ли его ученики к настоящим делам.

Королевские каперы шли ходко. Видимо вид будущей добычи слепил им глаза. Да и то сказать, численность команд на русских купцах редко более 20 человек была на самых больших лодьях, а в основном всего 10-12 мореходов, что означало неминуемое поражение в случае абордажа. Да русские кораблики были достаточно ходкие, но из такой толпы по паре на брата точно можно урвать. И ведь понимают, что без охраны конвой не ходит, но прут на рожон. А это значит, что есть у них козырь в рукаве, есть.

Далеко обогнав преследователей, "Новик" сблизился с другими кораблями охраны, и Андрей принялся спешно давать указания. В авангард выделялись краер "Святой Николай" и каравелла "Верная супружница". Выйдя на ветер, они должны были уводить за собой торговые суда и могли вступить в бой, только если их постараются перехватить. А три остальных корабля, маневрируя в арьергарде, должны были объяснить кой-кому всю тщетность их намерений.

Когда славные каперы польского короля догнали, наконец, конвой, тот уже растянутой толпой спешно уходил в сторону шведского берега, ловя ветер всеми парусами. А три, словно специально отставших кораблика, недвусмысленно намекали на жаркую встречу. Но имея двукратный перевес, каперы смело приняли приглашение, даже не подозревая, что делают это зря. Дело в том, что став по ветру, они круто подставились, правда, даже не подозревая об этом. Ведь у них не было за плечами столетий морской войны с использованием артиллерии. А вот у Андрея были. Точнее были знания об этих столетиях. И пусть знания и опыт не совсем одно и то же, но он, по крайней мере, хотя бы представлял, что надо делать. И потому, взяв курс галфинд левого борта, он вдруг сообразил, что случайно поставил им палочку над "Т". Да-да, тот самый классический Crossing the T. Словно Нельсон французам под Трафальгаром.

А что это значит в бою, когда основная артиллерия сосредоточена на бортах? Корабли, поставившие "палочку", могли использовать для стрельбы все свои орудия главного калибра, в то время как возможности противника ограничивались только носовыми, да к тому же не самыми мощными, орудиями. Ну и для "ставящих палочку" ошибки в определении дистанции до цели становятся не столь критичны: они ведут огонь вдоль колонны противника, и перелёт по ведущему кораблю может оказаться попаданием в мателота. Правда в условиях начала 16 века "кроссинг Т" был вещью рискованной, ведь нынешние адмиралы действовали по своим тактикам и заказывали корабли, на которых основная мощь артиллерии сосредотачивалась по возможности на носу. Посмотрите на ту же "Мери Роуз". Вот только тут в бою сошлись отнюдь не боевые карраки и шанс у Андрей получался просто великолепный.

Шедшая первой каравелла "Цмок" была самым внушительным кораблём у противника и первой попала под огонь. Андрей привычно уже не собирался вступать в абордаж, а потому "Новик", пользуясь преимуществом в дальнобойности, первым открыл огонь, стреляя всем бортом. После чего увалился под ветер, уступая место "Пенителю морей". Тот так же принял в качестве мишени "Цмок" и со второй попытки вражеская каравелла рыскнула в сторону, а её фок-мачта с треском рухнула в море. Всё, одним кораблём у врага стало меньше. Потому как пока не починят они её, никуда каравелла не поплывёт. Таковой вот нюанс, сухопутному человеку часто непонятный: парусник не может себе позволить потерять бушприт и переднюю мачту, ибо это означает для него немедленную и полную потерю управляемости. Таковы законы аэро— и гидродинамики, сочетание которых, собственно, только и делает движение под парусом вообще возможным. Без бизань-мачты обойтись можно, потерять грот-мачту — скверно, но всё же не смертельно, да даже без руля, при некотором везении, можно выкрутиться, а вот без носовых парусов совсем беда. А ведь "Андрей Первозванный" тоже добавил несчастному дракончику.

Следующий черёд настал у цмоковского мателота с большим деревянным орлом, расправившим крылья под бушпритом. На "Ожеле" не смогли правильно понять случившегося и продолжали переть дуром. Что ж, цепных ядер у русских было предостаточно.

Правда трёх залпов на этот раз не хватило, чтобы снести мачту, но рангоут и паруса они истрепали изрядно. Теперь и "Ожел" рыскнул в сторону, а у его команды появилось новое увлекательное занятие: почини рангоут и поменяй паруса.

Четверо оставшихся капера сообразив, что тут что-то не то, резко повернули и попытались нанести русским повреждения стрельбой из всех своих совсем не многочисленных стволов. Однако у Андрея не было желания проверять, чьи борта крепче, и три русских капера вновь увалились под ветер, хотя и не так слаженно, как хотелось бы. "Андрей Первозванный" слегка задержался с манёвром. Да, совместному плаванию и эволюциям ещё учиться и учиться. Но уже и сейчас было видно, что три года не пропали даром. Его бывшие вахтенные начальники освоили азы искусства корабельного манёвра, и теперь дело оставалось за практикой. Хотя, всё же по всем канонам им ещё рано было вставать на командирский мостик. Ведь даже на ракетных катерах командирами становились лишь на пятый-шестой год службы. А что уж говорить про эсминцы и крейсера. Нет, что ни говори, а должности свои ребята получили больше авансом и до адмиралов им ещё расти и расти. И это — тоже нюанс, на котором погорели многие, в том числе и некий Наполеон Бонапарт, считавший, что судовождение ничем не отличается от вождения войск по матушке-земле. Вот и получили его корабли под Трафальгаром "кроссинг Т" от Нельсона и бесславное поражение.

Между тем, отбежав в сторонку, три русских корабля вновь встали в галфинд и попытались обойти тихо спешащих за ними поляков, но те на провокацию не поддались и легли на параллельный курс. Теперь из-за наличия на борту единоргов, стрелять мог только "Новик", хотя палить на такой дистанции было, по большей части, пустой тратой боеприпаса, но ведь всегда есть шанс на "лаки шот". А потому канониры Охрима принялись доказывать, что они не просто так считались лучшими. И на пятом залпе пара ядер врубилась-таки в корпус "Водника". Никакого большого вреда эти попадания нанести не могли, но от неожиданности рулевой на поляке переложил руль, и корабль потерял ветер, а его паруса бессильно заполоскались. Разумеется, ошибку эту быстро исправили, но место своё "Водник" потерял, а самое главное, идущий следом краер "Золотой лев" вынужден был обойти своего менее удачного товарища, и сделал это отворотом в сторону русских кораблей.

Первым сориентировался князь. Подняв сигнал "Делай как я", он ринулся на сближение и, разрядив орудия левого борта, тут же отвернул, увеличивая вновь дистанцию. Но и командир "Льва" сумел правильно среагировать на чужой манёвр. Не имея возможности отвернуть, он решительно ввязался в дуэль, забыв, что калибр его пушек был достаточно смешон, особенно по сравнению с единорогами, и попытался осыпать "Новик" стрелами. Однако расстояние было не на польской стороне. Нет, некоторые стрелы на излёте всё же простучали по палубе и надстройкам шхуны и даже, если судить по вскрику и мату, кого-то задели, но существенного урона не нанесли. Зато идущий следом "Пенитель" всадил в "Лев" от души. Игнат велел своим канонирам зарядить пушки не чугунными круглышами, а вновь цепными ядрами, и грот-мачта краера приказала долго жить. Правда на нём тут же заработали топорами, обрубая снасти, и вскоре мачта с парусами поплыла по морю сама по себе. А на траверз "Льва" выполз "Первозванный" и добавил тому для веселья.

Глянув за корму, Андрей убедился, что они достаточно далеко убежали от каравана, и велел поднять сигнал "Поворот вправо на 180 градусов". Нет, всё-таки великая сила флажный семафор и наличие подзорных труб! Они позволяли ему руководить боем в тот момент, когда вражеские командиры этого были лишены. А что такое связь в бою, надеюсь никому объяснять не надо.

Дождавшись, когда мателот поднимет исполнительный до места, а его сигнальщики продублируют сигнал, он велел поворачивать.

Что подумали поляки, увидев, что русские убегают, князя интересовало меньше всего. Больше его волновало то, что "Первозванный" хоть и был явно быстрее польских корабликов, но всё же уступал в ходкости и "Пенителю" и "Новику". А это было плохо. Он мог привести кучу примеров из истории, когда один более тихоходный товарищ либо подводил всех, либо жертвовался в угоду более быстрых. А ему очень не хотелось бы примерить на себя роль того же Иессена, оставляя кого-то из своих за кормой. Видимо придётся всё же по мере постройки новых шхун переводить каравеллы в торговые суда. Разношёрстность боевого отряда явно вредила делу.

Между тем четыре поляка ("Ожел" таки справился с повреждениями) вновь бросились в догон. Однако если ветер не переменится, шансов догнать наглых русских у них нет никаких, по крайней мере до тех пор, пока отряд не догонит конвой.

Посол Замыцкий, выползший на ют, с интересом смотрел за работой команды.

— А всё же зря ты, Константин Тимофеевич, не перешёл на торговца. Рискуешь, однако.

— Замыцкие от боя не бегают, князь. Да и интересно было поглядеть, что тут к чему. Вот честно признаюсь, ничего не понял, хотя и полки в бой важивал. Мудрёно тут всё у тебя, княже.

— Везде мудрёно, коль не знаешь, как дело ладить, — отмахнулся Андрей. — Но поверь, Константин Тимофеевич, мы ещё далеко не закончили. И коль эти парни от нас не отвяжутся, придётся нам, чую, и сабельками помахать.

— А тебе словно и не хочется.

— Нет. Моё дело тебя в целости да невредимости доставить, дабы ты дело государево исполнил, да кораблики торговые до цели без потерь довести. И коль ляхи за мной не увяжутся, то и я за ними не побегу. И не гляди так на меня. На море не на суше, тут иной мерою многое мерится.

— Мда, — посол зачесал мочку уха. — Нет, морское дело явно не по мне, — пришёл он к выводу после некоего раздумья.

Андрей лишь весело усмехнулся.

— Зато посол из тебя видный получился. Да и воевода отменный. Глядишь, и пожалует тебя государь за службу земелькой. Ныне-то, после собора, много её у государя будет.

— Да уж, лишний доход не помешает. А то иной раз службу посольскую за свои кровные нести приходится. Нет, я завсегда государю послужить рад, — торопливо добавил посол, дабы его слова собеседник не воспринял превратно. — Но ведь и самому пожить хочется не в халупе какой, а в хоромах.

— Так что ж ты теряешься, — прикинулся удивлённым князь. — Да неужто к тебе приказчик Малой не подходил с предложением?

— Да подходил. Но как-то я его словам не поверил. Уж больно всё гладко как-то, непривычно, — тут посол словно очнулся и вскинул взгляд на князя. — Аль ты в это дело вложился?

— А как же. Пятьсот рублей внёс. Пятьсот с полтиной назад получу. И ничего делать не пришлось.

— А как же это? — Замыцкий обвёл округ рукой.

— Так это ж служба такая. Вон, в прошлом годе я под Полоцком да Витебском воевал, а купчишки мне денюжки всё одно прокрутили и с наваром принесли.

— Хм, — задумался посол. — Тут явно подумать стоит.

— Стоит, стоит, Константин Тимофеевич. Ой, как стоит.

Задумавшийся дворянин отошёл в сторонку и погрузился в свои мысли, а Андрей вернулся к управлению кораблём. Точнее к наблюдению за действиями новых вахтенных начальников. Работу с кадрами ведь никто не отменял.

Час спустя, когда на горизонте уже явственно виделись суда каравана, раздался крик наблюдателя:

— Пушки. Я слышу выстрелы!

Андрей изумлённо вздел бровь. На деревянном корабле, всегда довольно шумно: волна плещет, хлопают снасти, и все деревяшки вокруг непрерывно скрипят. Трудно услыхать что-то, особенно если ветер дует в сторону источника шума, потому как стоя на корме, сам он ничего не слышал. Хотя и не доверять мореходу причин у него не было.

Быстрым шагом он прошёл в нос корабля и остановился, прислушиваясь. Наконец и его ухо уловило какой-то далёкий гул, который был похож на отдалённый шум прибоя. Что ж, мореход не соврал: где-то там, впереди шёл бой, и Андрей даже не сомневался, что знает, кто с кем схлестнулся.

Следующий час они летели навстречу усиливавшемуся по мере их приближения гулу канонады, не забывая смотреть и за корму. Но там ляхи прилично отставали. Всё же когги да краеры не соперники шхунам.

— Что это может быть, и зачем мы так туда спешим? — спросил, наконец, весь измучавшийся неведением посол.

Скосив глаза, Андрей убедился, что и вахтенный начальник хотел бы знать то же самое. Он усмехнулся и решил удовлетворить их любопытство.

— Да просто всё. Лежали себе в дрейфе несколько корабликов да ждали, когда загонщики, — тут он указал рукой за спину, туда, где на горизонте серели паруса польских кораблей, — не загонят добычу прямо на них. Вот только не ожидали они, что добыча будет кусачая. А судя по канонаде, бой идёт уже давно и как бы эти орёлики мне всех купцов не разогнали. Собирай их потом по всему морю. Так что сейчас бежим вперёд и с грацией носорога вламываемся в ихние танцы. Топим, кого надо, или на абордаж берём и возвращаемся назад, смотреть, что загонщики делать станут.

— Носорога? — протянул Замыцкий. — Слыхивал я про такого зверя от послов. Где-то в ефиопских землях водится. Так говорят, после его шалостей и живых-то, бывает, не остаётся.

— Ну а я про что, — рассмеялся Андрей.

Сцепившихся драчунов они разглядели скоро. Чуть в стороне от торговцев среди порохового дыма легко угадывались два конвоира и три любителя халявной наживы. Разглядев последних, Андрей нахмурился. Два краера и каравелла. И сзади подпирают ещё четверо. Похоже, пора было переходить к более радикальным действиям, чем просто держать разбойников на расстоянии. А проще говоря: сжечь нафиг всех гданьчан и плыть себе спокойно дальше. В конце концов, ни калёные, ни зажигательные ядра тут уже давно не были в диковинку. Ещё древние бритты во время второго вторжения Цезаря в Англию сожгли палатки римлян, забросав их раскалёнными докрасна глиняными ядрами. А зажигательными снарядами для пушек баловались уже в Столетней войне, а вениецианцы и того раньше. Единственное, в чём заключалось прогрессорство Андрея, так это в том, что он просто вспомнил один из лучших вариантов зажигательного ядра изобретённого в 1672 году. Так называемый carcass — сферический снаряд с вентиляционными отверстиями для разжигания огня после того, как горючее подожгли. Сама смесь состояла из селитры, серы, сосновой смолы, скипидара, сульфида сурьмы и сала. Она горела с громадной интенсивностью от трёх до двенадцати минут, причём даже под водой и её практически невозможно было потушить, разве что — забросав землёй. Правда, мучиться с нею Андрей не стал (ну не химик он, что б всякие там сульфиды-муриды изготавливать), а просто залил внутрь ядра свою, уже опробованную на Полоцке. Как оказалось, замена получилась не сильно хуже, зато не требовала для изготовления столь драгоценной селитры.

Нет, простые калёные ядра тоже бы сошли, но у них, на взгляд князя, было два больших недочёта.

Во-первых, разогрев ядра докрасна занимал время — очень много времени. В результате, промежутки между залпами калёными зарядами были весьма существенны, что давало кораблю противника достаточно времени, чтобы нейтрализовать очаги возгорания, заливая ядра водой или засыпая известью.

Во-вторых, заряжание раскалённого докрасна ядра в пушку было сложной и опасной задачей. Требовалась большая осторожность, чтобы преждевременно не поджечь порох, ведь ядро обычно нагревалось до температуры 800 — 900 градусов по Цельсию. И всё равно существовала немалая вероятность того, что при малейшем нарушении уплотнения между пороховым зарядом и ядром, порох воспламенится преждевременно и пушка выстрелит в момент заряжания с катастрофическими последствиями для расчёта. А нам это надо?

Нет, конечно, при определённых условиях и их можно применять. Недаром же они просуществовали всю эпоху деревянного кораблестроения. И даже удостоились отдельной награды. Так, при осаде Гибралтара в 1779-1783 годах их использование против испанских кораблей оказалось столь эффективно, что английским артиллеристам вручили особую медаль "Калёного Ядра".

Но возиться с калением не хотелось. Да и давно пора проверить зажигательные снаряды в деле.

Первым на пути "Новика" оказался гданьский краер. Поскольку его мелкие пукалки не способны были нанести существенный урон корпусу, то Андрей рискнул приблизиться к нему почти на дистанцию прицельной стрельбы из лука. Гданьчане, конечно, не преминули воспользоваться этим, чтобы обстрелять нового противника, но лук это вам не нарезной огнестрел. Да, прицельная дальность среднестатистического лучника позволяла поражать неподвижную цель на расстоянии 90-100 метров, но практическая дальность уверенной стрельбы была меньше и, как правило, не превышала метров 60-70. Потому как относительно прямо стрела летит лишь небольшой промежуток (что-то около 30 метров), поэтому при стрельбе на более-менее серьёзную дистанцию лучнику необходимо было брать углы возвышения. И чем дальше находится цель, тем больший угол возвышения и время полёта стрелы, следовательно, большее влияние на стрельбу внешних факторов, таких как ветер и перемещение самой цели. На расстоянии 90-270 метров опытный лучник безошибочно попадал в мишень размером 45 метров по фронту и 18 метров в глубину. Так что накрыть шхуну они ещё могли, но ни о какой точности речи быть не могло. А вот для единоргов те примерно 100 метров, на которые приблизился "Новик", были убойной дистанцией, когда почти каждый выстрел достигает цели.

Так получилось и тут. Три из пяти огненных шара врезались в краер, разбрасывая вокруг себя капли горящей смеси. И вряд ли у поляков был на борту песочек, а значит, об этих неудачниках можно было забыть.

И "Новик" на всех парусах поспешил к каравелле.

Та, вооружённая куда мощнее, чем краер и с более многочисленным экипажем, была самой опасной в этой троице, но вот совсем недавно разрядила свои пушки по "Верной супружнице". И теперь хорошо было видно, как свесившиеся снаружи канониры торопливо банят и заряжают орудия. Наивные, ну кто ж им позволит! "Пенитель", обогнавший занявшийся краером "Новик", угостил незадачливых артиллеристов залпом картечи, разом прекратив их работу. Ибо нефиг. А уж подошедший следом "Новик" добавил гданьчанам огоньку в прямом и переносном смысле.

Последний краер, решив, что тут ему ловить нечего, резко увалился под ветер и поспешил скрыться. Преследовать его не стали. Пока суть да дело, а полчаса как корова языком и четыре преследователя уже достаточно приблизились. Против них пошли тоже вчетвером, оставив "Святой Николай" с купцами.

Каперы на этот раз шли не колонной, а шеренгой (если то, что они изображали, вообще можно было назвать строем). Ни о каком правильном сражении речи больше не шло, и князь дал команду распределить цели и действовать самостоятельно.

На этот раз ветер работал на поляков, ведь они шли фордевинд, а русским пришлось лавировать в бейдевинде. Словно предвосхищая время, поляки решили использовать своё преимущество и, прорезав строй конвоя, первыми добраться до купчишек.

Однако не зря с молодыми капитанами проводились занятия по тактике. Понимая, что корабль не лошадь и с места в карьер взять не сможет, все они отдали команду на разворот практически вовремя. И когда корабли гданьчан поравнялись с ними, паруса русских кораблей уже выгибались под напором ветра, позволяя быстро набирать потерянный было на манёврах ход. А "Новик", вооружённый единорогами и "Пенитель", на котором собрали все длинноствольные шестифунтовки, умудрились даже обстрелять "своего" врага.

Окончив поворот и встав фордевинд, шхуна и лодья-пынзар оказались повёрнуты к врагу другим, ещё не стрелявшим бортом. Что и поспешили исправить. Однако расстояние было всё же велико, и залп предсказуемо пропал втуне, лишь заставив гданьчан понервничать. Спустя четверть часа пушки "Новика", приблизившегося к ганзейскому каперу, выплюнули в его сторону очередные пять горящих сюрпризов. И на этот раз гданьчанину уже не повезло.

А "Новик" резко уйдя на циркуляцию, добавил ещё огонька. Капер весело заполыхал сразу в нескольких местах, и вскоре с него горохом посыпались в воду люди, понявшие, что потушить дьявольский огонь им не удаётся. Но бегство команды с обречённого судна видел только Андрей, временами поглядывавший за корму, а сам "Новик" уже спешил на помощь сражавшимся.

Вид горящих товарищей явно не прибавил ганзейцам оптимизма. А вот Андрей, наоборот, решил, что пришла пора добить морских разбойников, и тем самым ещё уменьшить их число, сделав море более чистым.

Бедный "Ожел" попал под сосредоточенный огонь сразу двух самых сильных русских кораблей. В четыре залпа они быстро превратили его в горящую и еле ковыляющую по морю развалину.

Поняв, что их просто и незатейливо убивают, двое оставшихся каперов попытались унести ноги, но не тут-то было. Не с их скоростью тягаться со шхунами. И спустя два часа русские приступили к вылавливанию из воды тех, кому посчастливилось не погибнуть от ядер, не сгореть в огне и не потонуть в пучине. Правда так ли уж им посчастливилось, это ещё бабушка надвое сказала.

* * *

*

Спустя час после того, как паруса русских кораблей, выловивших из воды всех кого смогли, скрылись в туманной дымке, к месту побоища подошёл починивший, наконец, фок-мачту "Цмок". На полуюте каравеллы возле рулевого в нетерпении расхаживал пан Ян Возняк, гадавший, что произошло и куда делись и московиты, и его товарищи.

Два года назад шляхтич уже терял своё судно и, матка бозка, он готов был побиться на любой заклад, что видел сегодня свою ласточку среди конвойных кораблей этих треклятых русских.

Тот бой пан до сих пор вспоминал с содроганием. Неожиданно для всех, московит сделал ставку на пушки, и эта ставка сыграла по полной. Он помнил, как клял чёртова схизматика не спешащего сойтись в честной схватке грудь на грудь, но должен был признать, что своё дело тот знал туго. А его картечницы на мачте и ружейный огонь, косящий его воинов словно траву? Когда московит сцепился с его кораблём, Ян уже видел, что надежды нет. Эти трусливые жители лесов больше всего надеялись на свинец, а не на благородное искусство владения клинком. Однако когда шляхтич уже собрался умереть достойно, в бою, возглавив атаку своих людей, что-то садануло его по голове, и очнулся он уже за бортом, в воде. Слава богу, тяжёлый нагрудник, который бы легко утянул его ко дну, он сбросил буквально перед этим, растирая грудь, отбитую вражескими пулями. Свинец не пробил кирасу, но воздух из лёгких выбил, заставив его тогда согнуться пополам. Нет, всё же господь был явно на стороне честного католика. Он ведь тогда в первый, наверное, раз не одел свой полный рыцарский доспех. Вот в нём бы он потонул точно.

Да и кто, как не господь шепнул ему на ухо, что не стоит пользоваться московитским гостеприимством? Сколь раз ему пришлось нырять, дабы не привлечь внимания к себе и тому обломку, что дал ему временное пристанище, он и сам сказать уже не мог. Зато счастливо продержался на нём, пока господь не сжалился и не направил к нему рыбачью лодку

Он появился в Гданьске растрёпанный и злой, готовый драться с любым, кто хоть усмехнётся над его неудачей, но смешков не последовало. Вырвавшись из своих диких лесов, московиты сильно озадачили всех своим поведением. Да, подавляющее большинство из них вели себя привычно, но те, кто нагло плыл мимо прибалтийских городов и самого Гданьска, словно были из другого теста. Они быстро переняли у ганзейцев манеру конвоев, а уж московитские каперы — это и вовсе было что-то запредельное, не виданное раньше. Уже скоро гданьские купцы и судовладельцы взвыли и обратились как в гильдию, так и напрямую к Стефану Зассе — её главе, требуя унять московитов или уняться самим. Потому как действия тех, это просто ответ на деяния последних. Ну, так, по крайней мере, заявляют они сами. А сколько уже достопочтенных граждан лишилось своих злотых, дабы выкупиться из лап московитских разбойников, не говоря уж про потерянный груз?

Однако гильдия тоже горела праведным гневом и не готова была уступать на море каким-то схизматикам. На следующий год они устроили настоящий террор в русских водах и сумели как взять хорошую добычу, так и перехватить одного из тех, кто грабил гданьских купцов.

Московитов показательно повесили в порту, в назидание, и принялись готовиться доделать дело, загнав распоясавшихся лесников обратно в их болота, а заодно и поймать одного не в меру наглого князя.

И Ян в тех делах принял самое непосредственное участие. У него, слава деве Марии, закрома были отнюдь не пусты, хотя прикупить хороший корабль было делом непростым, хотя гданьские верфи были буквально завалены заказами. Но всё дело было в том, что на них в огромных количествах строились привычные когги, хольки, краеры и другие суда, а вот новомодные каравеллы делали отнюдь не все верфи и не так много. Настолько, что можно было честно сказать, что их не делали вообще. И пусть большинство его собратов по ремеслу предпочитали лёгкие краеры и другие посудины поменьше, делая ставку на их ходкость, но он ещё по опыту прошлой войны уже сообразил, что иногда отсутствие артиллерии и малочисленный экипаж только вредят делу. Когги и краеры были для него слишком малы, а хольки медлительны и неповоротливы. Вот и мучился шляхтич, пока, как это ни смешно, именно московитские каперы не позволили ему вновь стать капитаном. Один из заказчиков немногочисленных каравелл из-за их действий оказался на мели и выкупить почти готовое судно уже не мог. Зато это мог сделать он.

Так шляхтич вновь вернулся в число полноправных членов городской гильдии каперов.

Сегодняшний бой опять прошёл не по их сценарию, хотя Ян и предупреждал о том, что у московитов хорошие пушки. Увы, орудия стоили денег, и не каждый мог их себе позволить. А вот московит, судя по полученным его каравеллой повреждениям, был вооружён чем-то довольно крупнокалиберным, что вообще не умещалось в голове у шляхтича. Редко кто из гданьчан имел на борту шестифунтовые вонжи (не подумайте чего, это от немецкого Schlange — змея, ведь, как известно, польская артиллерия брала наименования типов орудий от своих германских соседей), у того же Яна большую часть артиллерии составляли трёхдюймовые вертлюги, правда, заряжаемые с казны. А московит, судя по всему, стрелял из чего-то близкого к "спеваку". Для "словика" его пушки были всё же слабоваты. Нет, поляки тоже ставили столь большие пушки на малые суда, когда была необходимость. Помниться в прошлую войну с Орденом в устье Вислы использовали барки с поставленными на них орудиями, чтобы разбить группу орденских кораблей, рвущихся в реку. Да и на больших военных кораблях он видывал даже "василиски", но вот корабль московита был не больше его каравеллы, а по орудиям равнялся лучшим кораблям Ганзы в прошлую войну с Данией. Так что с артиллерией у русских было не всё понятно. Однако, большого страха уже не вызывало, просто стоило постоянно иметь это в виду.

Московитский же караван они ждали, базируясь на орденский остров и совершая рейды от него до финских шхер и обратно, больше всё же надеясь на своих лазутчиков в орденской Нарве и ганзейском Ревеле. И те не подвели, вовремя донесли, что московиты тронулись в путь. Теперь дело оставалось за малым: дождаться и атаковать.

Когда рухнула фок-мачта, шляхтич осыпал московитов всеми известными ему ругательствами и, пока его люди возились с починкой, молча наблюдал за продолжающимся сражением, пока мог что-то рассмотреть. Как и в прошлый раз, князь и его люди ставили на артиллерию и, что самое страшное, непохожий ни на что головной корабль русского стрелял чаще и дальше, чем корабли его товарищей. Неужели в своей глуши эти схизматики придумали что-то новое? Да быть такого не может! Но заиметь такой кораблик как у этого московита Ян уже хотел, и хотел сильно.

Бой давно ушёл за горизонт, когда плотник доложил, что временная мачта установлена, хотя он бы советовал быстрее зайти в любой порт для нормального ремонта. Послав плотника с его советами куда подальше, шляхтич велел двигаться следом за ушедшими и вот теперь он медленно полз по водной глади, изредка наблюдая проплывающие мимо обломки и гадая, что же случилось, и кто взял верх. Он уже подумывал повернуть назад (бравада бравадой, но даже свежий ветер был теперь весьма не желателен для "Цмока"), когда один из наблюдателей разглядел пловца, явно не по своей воле оказавшегося за бортом в это время. Ведь не смотря на тёплые дни, море было ещё весьма холодным.

Когда его выловили, он уже изрядно промёрз и находился одной ногой на пути к господу, но усилиями матросов был возвращён в этот грешный мир и в отместку за спасение поведал, как и чем закончился этот несчастный бой.

Вечером, осушая один бокал вина за другим, Ян, перемежая божбу и богохульство, то материл клятых московитов, то возносил хвалу господу, в очередной раз не давшему сгинуть в пучине достойному сыну святой католической церкви. Воистину с этим князем надо что-то делать, иначе не так разгульно станет на морском просторе. Одни даны чего стоят, но те, слава господу, лишь в западной части море контролируют. А ныне что, ещё и на востоке честному шляхтичу не дадут развернуться?

Глава 3

Счастливо пройдя мимо островов Моонзундского архипелага, Андрей решил, что пришла пора разделяться. Караван в сопровождении трёх охранников продолжит движение в Любек, а вот "Новик" и краер "Святой Николай" повернут в сторону Лиепаи. Точнее, самой Лиепаи пока что не было, и на её месте красовалась лишь небольшая рыбацкая деревушка Ливы, а город и порт располагались в 10 верстах вверх по течению Аланде. Именно там, в ливонском городе Гробине и поджидали русских послов представители Тевтонского ордена.

Изначально Гробин появился как опорный пункт для защиты южных границ Ливонского ордена от диких литовцев. Хотя возник он отнюдь не на пустом месте. Деревянный замок куршей на левом берегу Аланде, окружённый водяным рвом, был давно уже хорошо знаком различным торговцам. Место было бойкое, так что не удивительно, что вскоре вокруг орденского замка скоро возникло и быстро разрослось поселение ремесленников и купцов. Ведь на морском берегу торговать было опасно, да и людей было мало, вот торговцы со своими кораблями и проходили через озеро Лива, ещё не ставшего Лиепаевским, в реку Аланде и по ней дальше в Гробину.

Увы, природа и время любят мешать человеку. Шли годы, корабли становились все крупнее, а река Лива к 1520 году стала слишком мелкой для удобной навигации, и у мореходов больше не было возможности заходить в озеро. Корабли оставались в море, а товары на берег вывозили на лодках. Это негативно сказалось на развитии города и Гробин понемногу начал терять своё значение портового и торгового места.

Но ведь не в приморской же деревушке встречать полномочных послов московского государя! Ну как в бесчестье это запишут. Вот и изнывали от ожидания орденские представители в ливонском городе.

Русские корабли осторожно шли к берегу, постоянно делая промеры глубин. Когда лот показал, что от киля до дна осталось не больше аршина, князь велел бросать якорь, хотя пара пузатых коггов и стояли куда ближе к берегу. Но Андрей в незнакомых водах предпочитал не рисковать.

С борта "Новика" открывался великолепнейший вид из непрерывной линии песчаных пляжей и дюн. Дул устойчивый бриз, напоминая, что не зря будущая Лиепая была известна как "город, где рождается ветер". Бриз тут дул постоянно, охлаждая поселение днём и поддерживая тепло ночью, заодно облегчая кораблям подход и отход к берегу.

Ливы отнюдь не напоминали собой бедную деревеньку. Селение было защищено невысокой каменной стеной, из-за которой тянулся ввысь шпиль католической церкви святой Анны. А чуть дальше гордо высился небольшой деревянный замок. Чуть южнее устья Ливы была сооружена небольшая гавань, все пирсы которой были уже заняты. Нет, не на пустом месте устроил свой порт курляндский герцог Якоб.

Особое внимание Андрея привлекли два корабля, топы мачт которых были украшены крестами, а на корме лениво трепыхались белые флаги с чёрным крестом.

— Ну что ж, Константин Тимофеевич, можно сказать, что встречающие лица уже тут, — сказал он, обращаясь к послу и указывая перстом на эти корабли.

— Так, почитай, ещё седьмицу назад должны были прибыть, — вздохнул Замыцкий.

— Ничего, ничего. Им больше надо, так что не грех и подождать, — усмехнулся Андрей, продолжая рассматривать остатки былой роскоши Тевтонского ордена.

Было время, когда корабли с черными крестами на парусах активно действовали во всём Балтийском море. Они успешно боролись с пиратами, оказавшимися не по зубам даже могущественной тогда Ганзе, выбивали с Готланда витальеров, многие годы успешно грабивших ганзейских купцов и даже вмешивавшихся в большую политику. Но со временем орден утратил былое могущество, большинство городов, поставлявших корабли для крестоносного флота, отошли под руку совсем иному монарху и стоит ли удивляться, что и могучий флот захирел и превратился лишь в тень самого себя. Но кое-что у тевтонов ещё осталось.

— Что ж, надо бы навестить рыцарей. А то так и будем ждать у моря погоды, — пробормотал князь и обернулся к вахтенному начальнику: — Распорядитесь спустить шлюпку.

Повинуясь командам, мореходы резво спустили корабельную ёлу, и в неё по штормовому трапу ловко соскользнули гребцы. Следом за ними в лодку спустился Донат — один из новых вахтенных начальников флагманского корабля, уже относительно взрослый, много походивший по морям мужчина — и ёла отправилась к орденскому кораблю, на котором уже собралась небольшая толпа глазеющих на вновь прибывших коллег и гадающая, что за флаги реют на них.

Спустя час Донат вернулся назад. Правда, ему пришлось немного покачаться на волнах возле борта, так как трап был занят шлюпкой, привёзшей с берега местных чиновников. Однако те недолго задержались и засобирались обратно, едва только узнали причину захода и, поняв, что никакого профита с этого не получат. Взяв обычный портовый сбор, ливонцы поспешили удалиться. После чего Донат поднялся на борт и доложил о результатах поездки.

Орденский капитан был изрядно удивлён появлением давно ожидаемого посла морским ходом, но пообещал сразу же послать известие в Гробин, а пока что приглашал капитанов и посла на борт, дабы отметить сие событие за бутылочкой винца. Ну что же, отчего бы и не съездить, коли от чистого сердца приглашают. Да и с возможными союзниками стоило отношения наладить. Вдруг придётся бок о бок посражаться.

Однако в гости Андрей поехал один. Посол посчитал это невместным, так как он ныне представлял собой государя, а князю перечить не стал, коль так в морских обычаях ведётся. Дождавшись, когда подойдёт шлюпка с "Николая", Андрей ловко спустился в неё по трапу, и ёла, подгоняемая мощными гребками и легко переваливаясь через небольшие волны, быстро понеслась к орденскому кораблю.

Капитан флагманского корабля "Пильгерим" (то есть "Паломник"), был вылитый немец. Ну, так, как его изображали в советское время: высокий, худощавый, лицо вытянутое, нос крючком и глаза чуть на выкате. В чёрном орденском дублете, он казался даже тоще, чем был на самом деле. Звали его Иоганн Пейне.

Поскольку день был жаркий, а большинство моряков гуляло на берегу, то решили не париться в каюте и стол накрыли прямо на шкафуте.

— Ладный у вас кораблик, князь, — заговорил Пейне, когда с официальной частью было покончено. — Я таких и не видывал.

— Просто вы не бывали в Средиземном море и не видели тамошних шебек.

— Это точно, — вздохнул орденец. — К счастью или к сожалению, но папа не одобрил идею кардинала Лаского.

— Простите, что за идея? — Андрей был искренне удивлён. Кто такой Ян Лаский — примас Польши — он знал, но вот что он предлагал в отношении Тевтонского ордена, нет. А ведь мало ли как это скажется в будущем. Всё же его действия потихоньку уже влияли не только на историю Руси, но и сопредельных государств тоже. А ну как в следующий раз этот Лаский что-то стоящее предложит и войны между Польшей и Орденом не будет!

— А, — махнул рукой капитан. — Поначалу этот непримиримый враг Тевтонского ордена требовал немедленного принесения присяги, а в случае отказа — перевода Ордена в Подолию: поближе к туркам и татарам. А теперь новая жена польского короля принесла с собой в виде приданного княжество Бари, что в области Апулия. А так как восточное италийское побережье постоянно находится под угрозой турецкого вторжения, то теперь он предложил перевести Тевтонский орден туда, обменяв Бари на Восточную Пруссию. Но без ведома папы это сделать было нельзя, а папа идею не одобрил.

— Вы как будто сожалеете.

— Вообще-то да! — воскликнул Пейне. — Орден мог вернуться к тому, ради чего он создавался: борьбе с сарацинами, пусть даже их место и заняли турки. А ведь папа дважды призывал к миру между христианскими государями, дабы организовать крестовый поход против магометан. И во главе христова воинства он планировал поставить нашего магистра. А вместо этого мы на пороге войны с Польшей.

Пока немец выражал свои эмоции, Андрей мысленно аплодировал папе римскому. Ай, молодца! А ведь согласись он переселить Орден, и вся история Восточной Европы пошла бы совсем другим путём. А учитывая роль Пруссии в образовании Германии, так и не только Восточной.

— Вы же не брат Ордена, капитан. Так зачем вам менять спокойную Балтику на опасности Средиземноморья? Я не думаю, что польский король решится захватить земли Ордена. Ему хватит и вассальной клятвы. Да и войну ещё надо выиграть. Кстати, вы ещё не думали, чем на ней займётся флот?

— Нет, я же не адмирал, князь. А вы словно готовы что-то предложить?

— Ну что вы, я так далеко не заглядывал. Но просветите меня, можно ли взять каперский патент у Ордена? А то знаете, всё же Русь с Польшей не воюет и это здорово вяжет мне руки.

— Не думаю, что когда дело дойдёт до войны магистр был бы против, — усмехнулся Пейн.

— Тогда это было бы просто превосходно. А флот, кстати, мог бы поспособствовать в захвате тех городов, что когда-то принадлежали Ордену.

— Ну, наверное, надо будет над этим подумать.

— Думать, это завтра. Сейчас же предлагаю выпить за здоровье...

Вечером шлюпка доставила Андрея на борт в состоянии штормовой качки. Зато получилось неплохо скоротать денёк. А на следующий день в Ливу приехал представитель великого магистра Георг фон Витрамсдорф. Общение с ним полностью взял на себя посол, а проспавшийся Андрей занялся подготовкой к переходу в Лабиау. Вроде и не далеко — всего сотня морских миль — но при средней скорости орденских кораблей в 4-5 узла два дня потратят, к гадалке не ходи. Да ещё проскочить узкий пролив между материком и Куршской косой, дабы войти в довольно таки опасный для мореплавания залив Курш-Гафф, на берегу которого и раскинулся этот орденский городишко. Немцы, кстати, опасность залива прекрасно понимали и даже пытались прорыть канал между реками Дейми и Неманом по типу петровского Староладожского канала, но не преуспели в этом.

Однако бог миловал, и устье Дейми, на которой и стоял Лабиау, они достигли к вечеру второго дня без особых проблем. Якорь бросили на виду рыбацкой деревеньки Лабагинен, после чего Георг фон Витрамсдорф пригласил посла Замыцкого с членами посольства отправиться в город, дабы не терять драгоценного времени, а уж корабли с утра поднимутся вверх по течению сами.

Когда дипломаты убыли дабы вершить историю, Андрей с лёгким сердцем пригласил орденских капитанов к себе на борт с ответным визитом. Заодно и свежие новости обсудить. Главное уже выяснили у местных рыбаков: Дейми был вполне судоходен. Ведь главная проблема её была в том, что речка любила пересыхать, особенно в жаркие дни. А ведь чем привлекательна была Дейма. Да тем, что это один из рукавов реки Преголя, на берегах которой выросла нынешняя столица Тевтонского ордена Кёнигсберг. От Лабиау до неё всего каких-то полсотни вёрст.

С утра корабли вошли в реку. На баке привычно уже стоял мореход с лотом, хотя в основном глубина тут была две сажени, а максимальная доходила и до семи, что при осадке "Новика" в сажень с третью давало хорошую свободу манёвра. Скорость течения была где-то полверсты в час, а потому четыре версты от устья до пирса, пользуясь дневным бризом, прошли быстро. Когда корабли были надёжно пришвартованы, Андрей принялся с интересом изучать каменно-кирпичные укрепления городка.

Лабиау, раскинувшийся на левом берегу Дейми, оказался небольшим уютным городом, большую часть населения которого составляли рыбаки, ремесленники и огородники. Но именно в его замке в ближайшие дни предстояло вершиться истории. Оставалось лишь дождаться прибытия великого магистра. И тот не заставил себя долго ждать.

Гроссмейстер прибыл через четыре дня и сразу же принял Замыцкого "с великой честью". По окончанию первого раунда переговоров в замке состоялся пир в честь почётных гостей. Среди приглашённых оказался и Андрей, чей княжеский титул был высоко оценён местным церемониймейстером.

Вечером главный зал замка, нарушая его привычную однообразную тишину, наполнил весёлый шум, а с высокой галереи полилась давно не звучавшая тут музыка, развлекая многочисленных гостей. Поскольку братья рыцари считались монахами, то на женское общество на пиру Андрей не особо-то и рассчитывал, вот только Альбрехт давно уже показал, что не собирается вести жизнь в воздержании. Это простые рыцари и священники должны строго исполнять требования устава, а Великий магистр, как представитель высшей знати не обязан слишком строго придерживаться общих правил. Ведь он давал обет безбрачия, а не целомудрия. И рядом с ним на переговорах были лишь самые высшие сановники и преданные друзья. Так что на пиру присутствовали не только гости, но и гостьи. И если Замыцкому и было это не по душе, то виду он не подавал, всё же не в первый раз исполнял посольские дела и к нравам закатных немцев был уже привычен. Ну а Андрею было просто интересно.

Дамы были в длинных платьях, ниспадающих до самого пола красивыми складками. Большинство из них имело глухой ворот, но некоторые уже щеголяли оголённой шеей. Мода ведь не стояла на месте и, не боясь препон пусть и медленно, но проникала в самые удалённые уголки. Волосы дам были тщательно причёсаны и уложены в самые разнообразные пышные причёски, украшенные цветными лентами или золотыми нитями.

Мужчины на пиру тоже красовались отнюдь не в латах. И большинство из них всё ещё предпочитали носить длинные причёски, а лица большинства украшали бороды, хотя уже встречались и чисто бритые. Так что князь со своей аккуратно подстриженной бородкой, одетый в короткополый, слегка приталенный кафтан из тёмно-синей камки с серебряной оторочкой и высокими, почти до локтя манжетами, украшенными вологодским кружевом на их фоне выделялся не сильно.

Блеск золота, серебра и драгоценных камней, приятное сочетание цветных тканей различных оттенков, создали в зале яркую и необычайно жизнерадостную картину. Гости весело общались, слышались приветственные крики, когда в дверях появлялся кто-то новый. Церемониймейстер одним за другим объявлял о приходе всё новых и новых лиц. Андрея он представил как "его светлость, фюрст Барбашин, адмирал великого князя русского", чем сразу привлёк к его персоне повышенное внимание. Настолько, что вскоре он просто перестал запоминать всех, с кем его знакомили, пока его не представили брату и сестре фон Штайн, и тут князь, что называется, поплыл. И ведь не назовёшь новую знакомую писаной красавицей, но что-то в ней было такое, что заставило его обратить на неё своё внимание. Довольно высокая, статная девушка, распространявшая вокруг себя лёгкий фиалковый запах. Кстати, именно его-то и отметил первым делом князь, ведь он мало походил на запах духов, спрыснутых на давно не мытое тело. Сам Андрей, в виду отсутствия бани, воспользовался бочкой с горячей водой, чтобы смыть с себя "грязь дорог", но многие гости замка Лабинау видимо предпочли лишь утереться полотенцем смоченном розовой водой, а то и уксусом, да вылить на себя флакон другой духов. Но эта девушка благоухала запахом чистого тела, лишь слегка умащённого фиалковой водой.

А ведь в Европе уже вовсю набирала ход кампания о вреде бань и парилок. Ведь именно европейские медики планомерно отучали европейцев от них. "Водные ванны утепляют тело, но ослабляют организм и расширяют поры. Поэтому они могут вызвать болезни и даже смерть". И это на полном серьёзе писалось в медицинском трактате. А ведь со времён Рима европейцы любили мыться и в их городах, пусть и полных грязи и нечистот, существовали общественные бани и отдельные гильдии банщиков, в которые не так-то легко было попасть. Да что говорить, князь и сам знал одного купца из Штеттина, который предпочитал все торговые договора обмывать в бане под холодное пивко и хорошую закусочку. И даже хвастался, что года два или три назад провёл в парилке 211 дней, потому как сделки шли одна за другой. Вот только совмещение бани и борделя, да прилетевшая из Америки эпидемия сифилиса привели к тому, что наблюдавшие за последствиями медики и вынесли вердикт о вреде частого мытья. А тут ещё и повсеместная вырубка лесов внесла свою лепту, сильно подняв цену на дрова, а, следовательно, и на банные услуги. И за какие-то два десятка лет количество бань в европейских городах уменьшилось вдвое, а большая часть народа стала мыться куда реже, чем ещё их же родители.

Вот и до земель Ордена, если судить по запахам, витавшим в зале, долетели последние веяния и многие из гостей уже вполне восприняли новый взгляд на банные процедуры, отчего такие как Агнесс — а именно так звали девушку — и выделялись из общей массы.

Её брат, Юрген фон Штайн, как заметил Андрей, тоже кривил нос, когда мимо проходила особо пахнущая особа, что говорило об общем отношении в семье к делам гигиены.

Познакомившись с молодыми немцами поближе, Андрей быстро выяснил, что фрайхеры фон Штайны принадлежали к древнему германскому роду, и в более поздние времена их отнесли бы к так называемому старинному дворянству. В Прибалтике же они появились относительно недавно. Просто один из младших сыновей в поисках лучшей доли взял да и отправился в эти места во времена Тринадцатилетней войны. Ему повезло дважды: во-первых, он выжил в сражениях, а во-вторых у проигравшего войну Ордена просто не оказалось денег, чтобы оплатить услуги наёмников. И тогда капитул пошёл на нетривиальный шаг: он оплатил свои долги владениями погибших на войне рыцарей или землями самого Ордена, породив тем самым новый класс землевладельцев из третьих сыновей и прочих безземельных риттеров, от которых и произошли многие юнкерские семейства будущей Пруссии. Ну а фон Штайны с тех пор прочно осели в окрестностях Лабинау. Они не отличались большим богатством, но и откровенными бедняками тоже не были.

Юный рыцарь оказался приятным собеседником и слово за слово, они подошли к извечной теме всех мужчин, к оружию.

— Фи, кназ, — смешно сморщила прямой греческий носик Агнесса, быстро уставшая слушать, о чем ведут речь мужчины. Когда Андрей пояснил, как звучит его титул на родине, девушка принялась упорно называть его именно так, веселя своими попытками выговорить его правильно. — Почему все мужчины так любят много говорить об оружии, и так мало о поэзии? Это же скучно.

— Потому что мир не совершенен. Красотой гомеровского гекзаметра ещё никому не удалось отстоять ни жизни, ни свободы.

— А кназ читал Гомера?

— А почему нет? В конце концов, Русь никогда не теряла связи с Константинополем, пока в нём правили православные императоры. А я ведь воспитывался при монастыре. Так что мне посчастливилось прочесть множество книг. И поверьте, фройлен, вы даже не представляете, как много.

— Но всё одно, обсуждать любит грубую сталь.

И Агнесса, гордо задрав голову, отошла к подругам, оставив Юргена краснеть, а Андрея улыбаться.

— У вас боевая сестра, Юрген, — заметил он.

— Иной раз мне кажется, что чересчур.

После чего разговор вновь свернул на военную тему. Оказалось, что ещё дед Юргена — тот самый удачливый наёмник — занялся таким прибыльным делом, как разведение коней. Ведь рыцаря в полной броне потянет не каждая лошадь. Да только земли Прибалтики не сильно способствовали коневодству. Как и малые владения фрайхеров не позволяли им прокормить большой табун. Зато те немногочисленные строевые кони, что у них получались, были все как на подбор и пользовались устойчивым спросом.

Андрей, внимательно выслушав юношу, выразил страстное желание глянуть на рыцарское хозяйство, дабы оценить для себя одну вещь: может и не стоит тащиться в Нидерланды за их брабансонами, коли под боком есть неплохие экземпляры. Да, рыцарский боевой конь, несмотря на то, каким бы ни было тяжелым снаряжение и вооружение его всадника — это всё же не тяжеловоз, который хорош только в своей стезе — перемещение по дорогам очень тяжелых грузов посредством запряжки в повозку. Тяжелоупряжные лошади не обладают необходимой подвижностью, маневренностью, чувствительностью и скоростью реакции на команды всадника, не могут более-менее продолжительное время поддерживать галоп. Им это просто-напросто не надо. Зато влить в потомков жмудинок кровь хорошего рыцарского коня поможет им добрать в стати и массе. Ведь его бережические лошадки уже и сейчас легко тащили груз, мало какой иной кобыле доступный. Но парк тяжеловозов был ещё слишком мал и не удовлетворял потребностей даже самого князя. Что уж тут говорить про остальную Русь.

Ну и не стоит сбрасывать со счетов различного рода санкции. Европа ведь этим не только в 21 веке страдала. А то, что не продадут русскому князю, могут легко продать и даже привезти немецкому фрайхеру.

— О, а вот сейчас появится сам гроссмейстер, — вдруг прервал размышления князя Юрген.

Андрей повернул голову в сторону входных дверей.

Альбрехт вошёл в зал лёгкой пружинистой походкой. Круглолицый, кареглазый, с длинными каштановыми волосами, он был хорош, и даже лёгкое косоглазие не мешало этому. Магистр сразу же направился к громадному столу, накрытому белой узорной скатертью и всё блестящее общество направилось за ним. Загремели отодвигаемые стулья, общество шумно рассаживалось согласно знатности. Посол восседал рядом с магистром, а вот Андрей был посажен среди самых знатных гостей. Фон Штайны к ним не относились, и это слегка огорчило князя. Всё же, как-никак, а успел познакомиться поближе и даже о совместном мероприятии задуматься успел. А теперь вокруг одни напыщенные индюки и чопорные матроны. Хотя не все были такими. Почти напротив него восседал Дитрих фон Шонберг, харизматичный молодой человек, который кроме того, что был частым спутником в амурных похождениях молодого магистра, был его же доверенным лицом и дипломатом, занимался математикой, астрономией и астрологией. Андрей видел его мельком в Москве, но обстоятельного знакомства не свёл. Что ж вот и появилась возможность поправить ситуацию.

В зал неслышно вошли слуги с кувшинами в руках и полотенцем на шее, дабы благородные господа ополоснули свои ручки перед едой. Следом за ними из-за занавеси появились пажи, бросившиеся разливать вино по кубкам и бокалам. Вина были разные, но все были приправлены пряностями или лавандой. Перепробовав всё, князь остановил свой выбор на гипокрасе (смеси из мёда, пряностей и вина).

Наконец из кухни появились слуги несущие горячие блюда.

На первое сегодня была жареная свинина в нескольких видах — запечённая голова и целый поросёнок. Мясо было сильно приправлено горячим перцовым соусом. За ним пошли жареные куры, гуси и перепела. Так же воздавали должное колбасам, рагу и зайчатине с изюмом и сливами.

Когда первый голод был утолён, гостей принялись развлекать артисты: танцоры и жонглёры. Затем был объявлен первый тур танцев. Увы, понимая минус своего образования, Андрей решил скоротать это время в беседах, однако его желание было пресечено на корню неугомонным Юргеном.

— Ваша светлость, не сочтите за дерзость, но не могли бы вы пригласить на круг мою сестру.

— С удовольствием, — усмехнулся князь. — Только предупредите её, что я не умею танцевать.

— Не волнуйтесь, кназ, — тихо шепнула девушка, когда они встали в пару. — Аллеманду нельзя не уметь танцевать.

И действительно, танец оказался на диво простым. Танцующие становились парами друг за другом, и приветствовали друг друга кавалеры салютом, а дамы реверансом. Затем шло движение под музыку по залу, простыми, спокойными шагами, держась за руки. Шаги делали вперёд, в сторону, отступая назад. Колонна двигалась по залу, и, когда доходила до конца, участники делали поворот на месте (не разъединяя рук) и продолжали танец в обратном направлении. Действительно этот танец нельзя было не уметь танцевать.

Когда музыка окончилась, Андрей галантно отвёл даму к брату и сдал её с рук на руки.

— Благодарю за танец, фройлен, а сейчас оставлю вас на более умелых танцоров.

— Очень жаль, кназ, но, надеюсь, вы ещё пригласите меня.

— Всенепременно, — усмехнулся Андрей отходя. Интересно, девочка просто обрадовалась новому лицу или у неё есть более интересные планы? Как бы это уточнить. Ну не у брата же спрашивать. А то ведь наворотит дел, потом не отмолишься: при её виде крышу у князя сносило капитально.

Впрочем, фривольные мысли вылетели разом, едва он нос к носу не столкнулся с Шонбергом. Молодой повеса почему-то тоже не танцевал и скромно стоял в сторонке, наблюдая за шествующими по залу парами.

— Не помешаю?

— Нет, князь. Скучаете или решили поговорить о делах?

— О делах пусть говорят послы, а я хотел бы просто поговорить. Узнать, к примеру, есть ли в Кенигсберге типографии.

— Увы, ничем не могу вас обрадовать. Как я слышал, некий Иоганн Вайнрайх подал прошение на её обустройство, но дело пока не сдвинулось.

— Жаль, а я так на это надеялся.

— И чем же вам могла помочь типография?

— Не мне, а нам. У меня есть письма некоего Максимилиана Штирлица, что служит ныне моему государю, в котором он описывает события последней войны. Там и памфлет на разгром 80 тысяч русских под Оршей, хотя их было не больше двадцати, что вполне соответствовало литовско-польской армии, и описание неудач Острожского под Опочкой и о взятии Полоцка с Витебском. И если б их можно было распечатать и распространить среди германских княжеств и в Империи, думаю, это...

— Это подняло бы ваш престиж и заодно показало миру, какой союзник появился у Ордена в борьбе с польским королём, — закончил за него Дитрих. — Хотите одним разом два дела сделать? Что ж, похвально. Говорите Штирлиц, но я такой фамилии и не слыхивал. Вроде что-то немецкое, но... хм, нет, не слыхивал.

— Ну, вы же знаете, что чужие фамилии часто переиначивают на свой лад, — склонил голову Андрей. — Не удивлюсь, что у этого Макса родовое имя звучит совсем иначе.

— Да, возможно, — рассмеялся Шонберг. — Кстати, Штирлиц очень созвучно с фон Штеглиц. Но не будем гадать. Вас что-то ещё интересует?

— Да. Слыхивал я, что вы увлекаетесь алхимией. Знаете, мои интересы тоже лежат в сфере поиска природы вещей. Нет, я понимаю, что вы очень занятой человек, но, может, вы могли бы помочь мне нанять кого-нибудь из, скажем так, более низкого сословия? Пусть он и будет знать предмет хуже вас, но для начала мне хватит и этого.

— Собираетесь искать философский камень? — изумился фаворит.

— Что вы, это слишком дорогое занятие, — отмахнулся Андрей. А про себя усмехнулся: нашёл идиота! Про трансмутацию элементов он знал как бы не больше всех местных учёных, благо о ней писали даже в научпопе. Те же Сахно и Курашов вполне себе смогли получить золото из урана, но где он возьмёт оборудование и ту прорву энергии, нужных для подобного? Так что развлекайтесь этим сами, господа, а нам просто нужен химик-умелец, потому как без химии даже хороших взрывчаток не получить.

— Знаете, князь, а вы интересный человек. Надеюсь, вы найдёте время навестить меня в Кёнигсберге. Кстати, капитан Пейне уже рассказал мне о ваших предложениях, и они меня, признаюсь, заинтересовали. В связи с предстоящей войной, лишние корабли Ордену не помешали бы. Но, как я понимаю, в любом деле есть свои тонкости и именно их вы хотели бы обсудить?

— Вы правы. Но ведь ещё не известно, чем закончатся переговоры, герр Дитрих.

— Бросьте, все понимают, что теперь войны уж точно не избежать. Так что рад буду видеть вас у себя. А пока что стоит вернуться к празднику. Не стоит столь явно игнорировать танцующих. Тем более, как я заметил, вы решили приударить за малышкой Агнессой?

— Даже не думал.

— И правильно. Агнессу все зовут не иначе как монашкой. Если хотите составить конкуренцию его милости Альбрехту, то советую вам переключить своё внимание на других.

— А я слыхал, что и про вас ходят слухи как о ходоке по чужим альковам.

— Ох уж эти придворные. Болтают и болтают. Не волнуйтесь, князь, если у нас вдруг совпадут пристрастия, я уступлю гостю.

— Тогда позвольте вас оставить.

Андрей покинул общество фаворита и задумался. Жаль, конечно, что столица ордена ещё не обзавелась своими типографиями, но с другой стороны, копий "писем Штирлица", у него было достаточно, потому как заранее предполагалось печатать их в нескольких местах. Раз не получилось в Кенигсберге, то всё одно отпечатают в Любеке и будут распространять бесплатно, потому как всю оплату Андрей брал на себя, точнее, собирался переложить на плечи гданьских купцов. Зато само по себе знакомство с фаворитом это неплохой плюс. Ведь с ним куда проще обсудить текущие надобности, прежде чем выносить их на суд магистра. Взять тех же чеканщиков. Что, на Руси не могут сделать нормальной монеты, чеканя какую-то чешую? Наверное, могут, но даже приезжий Аристотель так и продолжал бить овальные монетки. А если обучить своих умельцев? Ведь всё одно денежная реформа на Руси созрела и даже перезрела, и её так или иначе будут проводить либо Василий, либо, как и в иной истории Елена. А тут и свои мастера готовые подоспеют. Да и просто иных вопросов было немало, которые можно было разрешить сам-двое, не беспокоя государей.

А вот по поводу юной фройлен мысли путались. В конце концов, молодое тело требовало своё, но стоило ли пытаться? В конце концов, он решил не забивать голову и пустить всё на самотёк, а пока просто воздать должное хозяйскому угощению, тем более что пир продолжился.

Вновь несли мясо, подливки, вновь пажи наполняли кубки, звучали здравницы. Потом вновь были танцы, и Андрей даже пару раз пригласил Агнессу в круг, благо это были всё те же бас-дансы или, говоря по-простому "прогулочные танцы". А вот танцевать что-то напоминающее вольту он даже и не пытался.

Под конец подали десерт: фрукты, пирожные, марципаны и, конечно, традиционные вафли с заварным кремом и ягодами. Однако больше всего Андрея поразил сливочный пудинг из лепестков роз с розовой водой, орешками и засахаренными фиалками. Просто потому, что фиалки он воспринимал как декоративные цветы, а не как что-то съедобное.

Потом были вновь танцы, выступления певцов и игры. Веселье закончилось далеко за полночь, и в отведённые для посольских покои князь и сын боярский добрались лишь с помощью слуг. Правда перед расставанием, Андрей успел договорится с Юргеном о визите, так что культурная программа на этом явно не заканчивалась.

Пока же князь предавался личным делам, состоялась вторая встреча Замыцкого с Альбрехтом. Кроме основных дел, посол узнал от магистра, что венгры заключили трёхлетнее перемирие с турками и, по мнению многих, этому способствовал король Сигизмунд, ибо данное перемирие выгодно было только ему.

Всё это, а так же результаты переговоров Константин Тимофеевич подробно изложил в своём донесении, которое и вручил Андрею. Ведь по договорённости он должен был их в срочном порядке доставить до ивангородского наместника князя Хохолкова-Ростовского, а уж тот переправит их до государя.

Вместе с оказией в Москву послал депеши и Альбрехт. Андрей только посмеялся: как быстро из грозного капера сделали почтового голубя.

Но как бы там ни было, а в пятницу 20 мая на день Филиппа и Фалафея, русские корабли покинули уютную гавань Лабиау и, спустившись по реке, вспороли острыми носами воды Куриш-Гафф.

* * *

*

Возле большого стрельчатого окна, распахнутого по случаю жаркого дня, стоял с бокалом в руках мужчина лет сорока, одетый по последней германской моде в двухцветный бархатный вамс, позволявший видеть батистовую рубашку с воротом в мелкую складку, и украшенные тесьмой плюдерхозе (так назывались невероятно широкие сборчатые штаны, которые сами состояли из продольных лент, перевязанных в нескольких местах и закреплённые у пояса и колен). Поверх вамса был надет застёгнутый на боку фальтрок без рукавов. Одежда ландскнехтов, ставшая невероятно популярной среди купечества и дворян с лёгкой руки почившего ныне императора Максимилиана неплохо смотрелась на мужчине.

Кстати вместо длинных локонов, спадавших на плечи, стрижен он был так же по последней моде, только-только входящей в обиход: так называемой Kolbe — короткой прямой стрижкой. Подбородок и щеки его обрамляли коротко и прямо подстриженные борода и бакенбарды.

В общем, было видно, что мужчина внимательно следил за веяниями моды.

Звали модника Клаус фон Эльцен, и как многие представители рода фон Эльценов до этого, он состоял членом городского магистрата ганзейского города Гданьск. Как и большинство коренных горожан, доставшихся польскому королевству от Ордена, он не принимал введённое поляками новое наименование города, и в неофициальных беседах продолжал звать его по старинке, Данцигом.

Из центра комнаты к окну неспешно приблизился ещё один человек. Это был высокий, но изрядно полноватый мужчина, одетый в тёмного цвета плотно прилегающую куртку и туго натянутые штаны-чулки. Правда, его длинные штаны-чулки согласно последней моде, в верхней части были обильно украшены декоративными разрезами. Обут он был тоже по старинке в туфли с длинными носами. Звали толстячка Каспар Шиллинг, и он так же был членом городского магистрата Гданьска. Деятельный торговец, Шиллинг был одним из тех членов совета, кто организовывал городских бюргеров на борьбу с врагами короля. Именно стараниями таких как он гданьские каперы терзали ныне торговлю московитов, возомнивших себя равными немецкому купцу. И именно поэтому же Каспар в последнее время был сильно возбуждён и слегка встревожен.

Глотая рубиновое вино большими глотками, он встал рядом с фон Эльценом и молча окинул взглядом не раз уже виденный пейзаж.

Из окна особняка открывался великолепнейший вид на Вислу, городской порт, забитый кораблями и Длинный Журавль, который как всегда что-то толи грузил, толи выгружал с пришвартованного рядом с ним судна.

— И долго мы ещё будем играть в молчанку, судари? — раздался изнутри комнаты раскатистый голос. Его обладателя легко можно было представить на мостике корабля, чем за изысканным столом, за которым он сейчас и восседал.

Впрочем, Христиану Гильденштерну и впрямь было привычно не только танцевать на городских балах, но и держать в руках абордажный меч. Ведь он был не только купцом и ратманом, но ещё и королевским капером.

Ныне трое из совета собрались в доме фон Эльцина, чтобы обсудить кой-какие накопившиеся вопросы, ну и согласовать свои взгляды по другим, или хотя бы прощупать позиции других и уяснить для себя, где можно уступить, а где стоит и упереться. Недаром ведь говорят, что большая часть политики вершится кулуарно.

Однако сегодняшняя встреча была посвящена тем тревожным слухам, что появились на улицах города. Ведь не на пустом же месте они родились. Увы, хорошая идея поживится за счёт слабого неожиданно оказалась не столь и хорошей. И ведь ничто не предвещало подобного развития. Веками Ганза выживала конкурентов с балтийских просторов. И русичи были как раз одними из них. Казалось, им удалось загнать новгородцев за волховские, а псковичей за нарвские пороги, но тут случилось непредвиденное: сначала Новгород, а потом и Псков пали и вместо них с Ганзой ныне говорило могучее государство, которое меньше всего хотело считаться с купеческими интересами. И что самое обидное, оно, в отличие от тех же Дании или Швеции не могло быть покорено с помощью флота, ибо его столица располагалась в глуби территории, среди непроходимых чащоб и принудить тамошнего правителя к покорности у союза просто не оказалось сил.

А эти лесные наглецы, словно поняв расклад, начали творить что-то неописуемое. Они закрыли ганзейский двор, и тут выяснилось, что Ганзе самой придётся договариваться об его открытии. Да, русские тоже страдали от прерванной торговли, но вместо ганзейцев дорогу к ним протоптали датчане, шведы и те немецкие купцы, что не входили в Ганзу. А следом могли последовать и голландцы, а тут ещё и сами русичи вознамерились выйти в море. И если поодиночке это было не смертельно, то совокупно приводило к тому, что русский рынок для Ганзы был бы потерян. Вот и пришлось ганзейцам, заключая новый договор, не только добиваться своего, но и во многом уступать московскому государю.

Но это полбеды, а ныне, когда городские каперы по привычке решили навести порядок на море, их ждал ответ совсем не ожидаемый от русских. Сначала они стали собираться в большие конвои и давать отпор, а потом выпустили на гданьских купцов своих ястребов и купцы взвыли. Это во время войны они готовы были терпеть невзгоды, но клятый русский додумался до хитрого хода. Отпуская команды, он каждый раз передавал купцам и магистрату, что действует лишь в отместку и, коли гданьские каперы прекратят грабить русских купцов, он не станет трогать гданьчан.

Дело дошло до того, что магистрат разделился на две партии, и напряжение между ними готово было прорваться грозой в любой момент. А тут ещё городская чернь принялась выступать против своих же каперов, мотивируя это тем, что она теряет работу. Дошло до того, что на узких улочках толпа подмастерьев начала избивать грозных морских жолнеров, и те вынуждены были ныне ходить по родному городу большими компаниями.

Да что там простые жолнеры. Недавно дёгтем измазали ворота гильденштерновского дома. То же самое проделали и с домами иных капитанов. Город явно находился на грани бунта, и эти настроения поддерживали те купцы, что несли потери от русского каперства. Да и не только они. В конце концов, сесть в кресло ратмана мечтали многие и готовы были использовать для этого любую возможность.

— Да, — согласно кивнул фон Эльцин, отходя от окна, — пришла пора поговорить. Кажется, наша авантюра вскоре упадёт на наши головы.

— Чёрт, — чертыхнулся Шиллинг, — а Дантышек уверял меня, что всё будет хорошо.

— Его можно понять, — махнул рукой фон Эльцин. — Кто же ожидал от этих лесовиков подобное? А ведь этот князь не просто грабит наших купцов, но он ещё и жалуется в Любек, что Данциг нарушает договор, подписанный Ганзой, и должен отвечать за это. Мол, Ганза обещала чистый путь, а тут не какие-то пираты, а конкретные каперы конкретного города.

— Да, — стукнул кулаком по столу Гильденшерн, — а ещё он предоставил совету каперские грамоты наших капитанов в качестве доказательств.

— А недавно в совет пожаловался ещё и Норби, — взвизгнул Шиллинг. — Наш секретарь, Амврозий Шторм, потерял голос, пытаясь в Любеке доказать, что каперские свидетельства выписаны только против русских, а тут такой конфуз. Ну вот кто просил ваших молодцов атаковать датчанина?

— Что вы визжите, Каспар, — поморщился Гильденшерн. — Вопрос надо задавать не кто, а почему оставили свидетелей? Не будь выживших, никто бы и не узнал об этом инциденте. Море, как известно, умеет хранить тайны. Но вы правы, этот князь действует так, словно он немец, а не дикий лесовик.

— А ваша попытка его убрать опять закончилась провалом, — с иронией произнёс фон Эльцин. — Как там себя чувствуют сбежавшие капитаны?

— Ёрничаете, Клаус, — тихий голос Гильденшерна заставил обоих собеседников вздрогнуть. Нрав ратмана был хорошо известен: прежде чем взорваться тот затихал, словно успокаиваясь. — А готовы вы выделить денежки, дабы сравнять боевой потенциал наших кораблей? Знаете, у этого князя, оказывается, стоят на борту большие пушки, приличествующие больше галерам или большим кораблям, а не краерам или орлогам. Может, вы поможете мне вооружиться чем-то подобным? Всего-то двести-триста флоринов за пушку. Три тысячи флоринов и я буду вооружен, как и этот московит, после чего мы ещё посмотрим, кто из нас сильнее на морских просторах.

— Ну-ну, успокойтесь, Христиан, — примиряюще вступился Каспар Шиллинг. — Клаус вовсе не хотел никого задеть. Да и не стоит нам ссориться сейчас, когда город находится на грани бунта. Мы ведь собрались совсем для другого.

— Вы правы, Каспар, — мрачно буркнул Гильденшерн, опрокидывая в себя кубок с вином. — Проблема только в том, что королю очень понравилась сама идея. Как бы он не задумал получить флот преданный только ему.

— Этот вопрос мы решим, — сказал фон Эльцин. — Стоит только намекнуть магнатам, что создавая королевский флот, король получит в руки силу, которую можно будет направить не только в морские просторы, и те сами сделают всё за нас. Ну а коли королю что-то понадобиться, то городская гильдия каперов всегда окажет ему услугу.

— Несомненно! Так что займитесь этим, Клаус, — ответил Гильденшерн. — А мы подумаем, как нам закончить дело на морях.

— Может нанести визит прямо в сердце русской торговли? — спросил вдруг Шиллинг.

— Разграбить и сжечь Норовское и Невское Устье? — вскинулся Христиан. — Точно так, как этот же князь сотворил с Палангой? Знаете, а это отличная идея, Каспар.

— Главное, чтобы этот сумасшедший князь не пришел, потом, сжечь Данциг.

— Клаус, раз всё дело в князе, так может, мы просто наймём кое-кого для решения этой проблемы. Только не хмурьтесь, словно чистоплюй или девица, которой в первый раз предстоит возлечь на ложе.

— Я хмурюсь совсем по другому поводу, дорогой Христиан. О таких вещах не стоит громко кричать, особенно при открытых окнах.

— Хм, признаюсь, вы правы, — смущение, написанное на лице ратмана, изумило и фон Эльцина и Шиллинга, так как смущался Гильденштерн очень-очень редко. — Обсудим сей вопрос попозже. А с каперством, похоже, всё одно придётся заканчивать. Никто не ожидал от русских такой реакции и теперь мы должны больше думать о себе, а не о королевских выгодах. Впрочем, датская авантюра в Швеции позволит нам выйти из щекотливого положения с честью.

— Надеетесь, что Христиан сломает голову?

— По крайней мере, Стуре будут держаться за власть до последнего. И подвоз нужных припасов для них это вопрос жизни и смерти. А датская блокада побережья становится всё непроницаемей. А зачем Данцигу сильная Дания, сожравшая шведов? На кого она нацелится дальше?

— К тому же в этом вопросе Любек будет с нами, — усмехнулся фон Эльцин. — И это позволит сгладить кой-какие острые углы в наших отношениях.

— Да, связь Христиана и голландцев не по нутру королеве Ганзы, — вставил и Шиллинг. — И на этом можно будет неплохо сыграть. А русские... Так не сильно-то они нам и конкуренты. Даже наоборот: ведь хлеб в их суровых землях родится не очень. Но сжечь их порты всё же стоит, дабы они не сильно забывались в своём медвежьем углу. Заодно покажем Ревелю, что вполне соблюдаем его интересы.

— На том и порешим, — подвёл итог фон Эльцин. — И на следующем собрании магистрата посмотрим, что ответят нам почтенные ратманы и бургомистр. А по поводу, кхм, князя, думаю, не стоит сильно торопиться, хотя всесторонне рассмотреть предложение всё же стоит. Надо будет подумать на досуге.

* * *

*

Расстояние от Лабиау до Норовского корабли покрыли в рекордный срок, пользуясь тем, что всю дорогу ветра дули практически в корму. Потому уже на день Никиты Столпника они бросили якорь на русском берегу устья Наровы и Андрей, в сопровождении дружинников, отправился к ивангродскому наместнику, которому и передал всю посольскую переписку.

Покончив с делами посольскими и понимая, что торговые дела быстро не делаются, князь в рамках операции против гданьского судоходства решил перед тем, как плыть в Любек, совсем немного побезобразничать у мыса Хель. Однако проскочив Моонзундские острова, "Новик" и "Св. Николай" попали в шторм и, боясь берега больше, чем волн, ушли штормовать подальше в море.

Почти сутки свинцовые валы кидали шхуну как игрушку, но сработанный на совесть, корабль выдержал испытание погодой, хотя кое-где и появились незапланированные течи. А едва шторм утих, "Новик" продолжил прерванный непогодой поиск вражеских торговцев. Но только спустя сутки зоркий вперёдсмотрящий засёк чужие паруса. И шхуна, как почуявший добычу хищник, стремительно бросился на сближение.

Погода была свежая: дул 4-балльный юго-восточный ветер, раздувая сильную зыбь, видимость быстро ухудшалась. Пройдя вокруг обнаруженного судна, Андрей убедился, что это очень жирный гусь под гданьским флагом. Ведь он шёл из Европы, а значит, был гружён не зерном или пенькой, а очень даже востребованным товаром. Ветер препятствовал торговцу, что не могло не сказаться на его скорости.

На "Новике" изготовились к бою, но тут случилось неожиданное. После предупредительного выстрела под нос судно послушно легло в дрейф, хотя волнение было приличное, а его экипаж на шлюпках спешно покинул корабль.

Пожав плечами и махнув рукой на удирающих моряков, Андрей велел призовой команде высаживаться на трофей. Что ж, рейд начинался просто великолепно: доход от пряностей и дорогих тканей неплохо пополнит его оскудевшую казну. Причём пряности решено было сбыть сразу же в Любеке и желательно за звонкое серебро.

Следующие два дня вылились в пустое крейсирование. Нет, им попадались, конечно, корабли, но шли они не под гданьским флагом, и нападать на них Андрей не решился. Ведь тогда придётся убить всех, дабы не оставлять ненужных свидетелей его пиратской выходки. А резать просто так простых моряков как-то коробило. Хотя, положа руку на сердце, стоило признать, что знай он точно, что в трюме подобного нейтрала лежит золото или серебро, отдал бы приказ на атаку, не задумываясь. Но поскольку таких сведений у него не было, то и портить отношения на пустом месте не стоило.

Хорошо хоть потерявшийся в шторм краер, нашёлся.

Зато на третий день им вновь повезло. На рассвете наблюдатель засёк паруса сразу трёх посудин. Причём "Новик", как раз возвращавшийся к оконечности хельской косы, неожиданно оказался западнее торговцев, то есть оставался для них в ночной тени. Выдернутый из койки Андрей очень надеялся, что не зря прервал свой сон и это те, кого он ждал.

Вскоре оптика позволила разглядеть флаг концевого холька. Что ж, красный флаг с белыми крестами развеял все сомнения. Планируя атаку, князь заблаговременно обговорил с главартом порядок действий. Главной задачей было вначале обездвижить торговцев. А как это сделать на парусных судах? Разумеется, порвав им паруса. Поставить запасные дело не пары минут и им хватит, чтобы довершить работу канониров абордажем всех купчин.

На краер просигналили, чтобы в бой не лезли и были готовы перехватить самого резвого из купцов, если "Новику" не удастся обездвижить всех.

Однако прошло больше четверти часа, прежде чем шхуна догнала первого купца и работа, наконец, закипела.

Пройдя перед торговцами с запада на восток, "Новик" обстрелял их правым бортом, перемежая цепные ядра и дальнюю картечь. Потом развернулся на 180 градусов и вновь обстрелял всех троих, качественно лишив их хода. Правда, к тому моменту торговцев уже достаточно далеко разнесло друг от друга, ведь каждый из них, заслышав выстрелы, попытался порскнуть в сторону. Но не медлительному хольку тягаться со шхуной.

А дальше начался грабёж.

"Новик" подплывал к купцу, и абордажная команда перелетала на чужой борт. Особого сопротивления они не встречали и, убедившись, что купец взят ими под своё управление, шхуна стремительно летела к другому хольку, где всё повторялось по новой.

После того, как все три корабля были захвачены, небольшая эскадра нагло приблизилась в песчаному побережью хельской косы и встала на якорь. Пришла пора подсчитывать успех. Заодно вся добыча делилась сразу на три части: одна треть шла государю, одна треть в пользу Компании (читай княжеский карман) и треть делилась на доли, из которых и начислялись призовые команде. Идти по принципу Карстена Роде и Ивана Грозного, платившего своим корсарам лишь повышенную зарплату, он не стал, хоть и хотелось. Остановился на петровском варианте, который 62% добычи определял в пользу казны, лишь слегка переделав его под себя. Потому как отказываться от трети добычи Андрей не собирался. Он ведь занимался первичным накоплением капитала, чёрт возьми, а не спонсированием горожан. Однако жалование мореходов на конвойных судах было всё же выше, чем у обычных торговцев. Плата за риск, так сказать.

Первый хольк был набит всё теми же пряностями, тканями, вином и оливковым маслом. Добыча второго оказалась более существенной: кроме всего прочего, он вёз свинец в чушках, и олово. А поскольку своего олова на Руси покамест не водилось, то стоило сказать полякам спасибо: и самому дешевле пушки выйдут и казна купит по приемлемой цене.

Но ценнее всех оказался третий хольк. По терминологии будущих веков его больше пристало бы назвать кораблём снабжения. В его тёмном трюме, спрятанными от солнца, лежали стволы бронзовых пушек, купленных для нужд польского королевства в германских землях. И это был воистину ценный приз. Ведь стоимость отливки пушек на Руси из-за привозного сырья разнился в два — два с половиной раза от их стоимости на Западе. Так, 80-фунтовая бомбарда весом 200 пудов стоила в империи 1352 флорина или 407 рублей, на Руси же её отливка превысила бы 1000 рублей. А потому груз орудий, захваченный князем, обещал неплохие дивиденды, а возможно и государеву благосклонность, ведь не одну тысячу он ему своей добычей сэкономит.

А ведь кроме пушек, в трюмах холька нашлись и порох, и ядра для перевозимых орудий и даже селитра с серой. Последние тут же были заныканы в долю компании, ведь андреев порох получался куда лучше местного, так зачем же тратится на сырьё, если его столь любезно предоставили. А обходить государевых скупщиков его люди уже давно научились.

Пока же шёл подсчёт добычи, плотники занялись более вдумчивым ремонтом шхуны. Из-за него, кстати, пропустили пару парусов, мелькнувших на горизонте, зато "Новик" теперь был почти как новенький. Абордажники тоже не сидели без дела, а немного пошалили по окрестностям, пограбив местных рыбаков. Уха из свежей рыбы, и жаренное тюленье мясо пришлись очень даже ко двору.

Наконец ремонт был окончен и небольшой караван двинулся в сторону Финского залива, потому как людей на призовые команды у Андрея оставалось мизер, а лето только входило в зенит.

Захваченные корабли собирались оставить на Тютерсе, который уже давно считался островом компании, даже если кто-то иной и мыслил по-другому. По крайней мере, всего раза хватило, чтобы ливонские рыбаки перестали высаживаться на его берег, а уж тем более пытаться что-то построить. Теперь тут возле мыса Эскола, там, где в более поздние времена возникнет финская рыбачья деревушка, вовсю отстраивалась деревенька русская, для защиты которой были сняты с захваченных судов небольшие железные пушки. А так же строился довольно приличный деревянный пирс. Ещё Андрей собирался сделать тут каменный волнолом и углубить дно, для чего в германских землях ныне искали мастеров. Ведь рано или поздно, но государь созреет до нормального русского порта, так почему бы уже сейчас не подготовить умельцев, дабы потом поживится на государственном заказе?

Однако вместо спокойной стоянки возле острова их ожидал довольно неприятный сюрприз. Два гданьских капера решили предвосхитить своих потомков и превратить Тютерс в свою маневренную базу, откуда так удобно было бы выходить на перехват судов идущих в Нарву. А может и не предвосхитить, ведь во времена Василия Ивановича не было своего Карстена Роде и проверить, кто первый превратил остров в опорную точку для прерывания нарвского плавания, не было никакой возможности.

В общем оба ляха радостно потирая руки, высадились на остров, где уже были, как на заказ построены и причалы, и дома для отдыха и даже склады, причём отнюдь не пустые. Разумеется, работники компании попытались дать им отпор, но, поняв, что силы не равны, просто отошли вглубь острова, где уже была оборудована лесная база именно на такой случай. Как потом выяснилось, каперы попробовали туда сунуться, но понеся потери, быстро вернулись на побережье, тем более, что их добыча шла мимо острова, а не гуляла по его лесам.

Появление на горизонте нескольких кораблей было ими отслежено своевременно, и теперь они оба на всех парусах спешили навстречу. А вот навстречу чему предстояло ещё уточниться. Ведь "Новик" и "Святой Николай" вовсе не собирались быть зрителями в предстоящем спектакле. И если "Николай" своими казнозарядными фальконетами лишь больше действовал пиратам на нервы, чем наносил существенный урон, то громогласный рык новиковских единорогов наоборот, больше сеял смерть в рядах изготовившихся к абордажу гданьчан.

Винсент Столле, названный так в честь деда, бывшего одним из командиров данцингского флота в бою в Вислинском заливе ещё во времена Тринадцатилетней войны, давно хотел встретиться с неуловимым русским князем, что в последнее время принёс столько бед семье судовладельцев Столле. Из семи коггов и галар, имевшихся у них, четыре судна уже стали его добычей. Именно потому Винсент, до того даже не входивший в гильдию каперов, и принял королевский патент, на семейные деньги снарядив большую каравеллу, хотя большинство его подельников по прежнему предпочитали лёгкие краеры и шкуты. Зато его успешные действия позволили семье частично поправить дела, однако до полного восстановления было ещё далеко.

Быстро сообразив, кто попался ему навстречу, Столле лишь велел добавить парусов, дабы побыстрее проскочить разделяющее его каравеллу и вражеское судно расстояние. Наслушавшись чужих рассказов, он давно уже понял, что тягаться с русским в артиллерийском бою — это заранее признать себя побеждённым. Единственное, что можно было ему противопоставить, это стремительное сближение и мгновенный абордаж, когда преимущество русского в огнестрельном бою будет компенсировано схваткой лицом к лицу.

И вот теперь, казалось, сбывались все его самые смелые мечты и чаяния. Ветер, ещё вчера дувший в сторону Нарвы, сегодня как по заказу переменился и теперь наполнял паруса его каравеллы, заставляя русских постоянно лавировать. Вот и сейчас они шли в правый бейдевинд, загоняя его каравеллу под прицел пушек левого борта. Но набравший приличный ход "Гданьский лебедь" бесстрашно шёл к своей цели, а одевший кирасу Винсент молча стоял возле рулевого, держась за румпель, дабы не позволить никому сбить корабль с курса.

Он не пытался маневрировать, прекрасно понимая, что избежать чужого залпа он не сможет, а вот потерять скорость вполне. А скорость теперь была главным залогом успеха. И оставалось только молиться, что ядра русского не снесут ему фок-мачту, как на "Цмоке", а сам русский не отвернёт в сторону, вовремя сообразив, на что надеется его противник.

Первый залп русского был страшен. Он буквально снёс всё на баке, превратив собравшихся там лучников в фарш. Что-то с ужасным свистом пронеслось недалеко от головы Столле, и потому как дёрнулся в его руках румпель, он понял, что рулевой уже не держит его. Однако капитан не зря стоял рядом. Лишь краем глаза он глянул на плававшего в луже крови матроса, а потом всё его внимание сосредоточилось на чужом корабле.

"Гданьский лебедь" продолжил упорно идти вперёд, и его противник видимо подумал, что тот просто рвётся к купцам, а потому, совершив поворот оверштаг, постарался оказаться у него на пути, и ударил из всех орудий теперь уже правого борта.

Корпус каравеллы вновь задрожал от попаданий, потому как расстояние было уже совсем мизерное. Пороховой дым окутал чужое судно, уносясь за корму, и Винсент поспешил довернуть, сближаясь ещё ближе, так как русский явно собирался уйти в сторону, чтобы встать к каравелле опять левым, уже видимо зарядившимся, бортом. Что-что, а умение невероятно быстро заряжать орудия, было отмечено всеми, кто имел несчастье встать у русских пиратов на дороге.

Затявкали пушки с "Лебедя", посылая на русского небольшие, величиной с куриное яйцо, ядра. Но если русские стреляли из своих пушек и по парусам и по корпусу, то гданьчане стреляли именно по парусам, стремясь сбить ход противнику. "Гданьский лебедь" продолжал двигаться, хотя носовая часть его была изуродована ядрами русских пушек и Винсент начал бояться, что корабль затонет раньше, чем сблизиться с русским на дистанцию броска кошки.

— Приготовиться к абордажу! Боцман, крюки на изготовку!

Повинуясь команде, из-под палубы полезли наверх абордажные команды. Изначально готовясь к рукопашной, Винсент ещё в Гданьске набрал удвоенное количество бойцов, которые до времени укрывались внутри корабля. Ха! Это должно было стать неприятным сюрпризом для его визави, ведь большинство гданьских каперов имели команды всего в 20-50 человек. А у него до начала боя их было больше сотни. Но, прочь все мысли! Приближался самый рискованный момент. Набрав большую скорость, каравелла быстро сближалась с русским капером, который в свою очередь, уже закладывал циркуляцию, готовясь уйти в сторону. Столле ясно видел, как перекинулись у того паруса, и молился, чтобы внезапный порыв ветра не помог его врагам.

Отдав румпель подбежавшему матросу, он широким шагом направился на бак, где специально тренированные боцманом люди готовились бросать крюки с привязанными к ним канатами. Вот они взмыли вверх и, описав небольшую дугу, один за другим упали вниз. Некоторые промахнулись и со шлепками ушли в воду, но несколько всё же вцепились в дерево чужого борта. С криком и матом люди хватались за свободные места у канатов и тянули их изо всех сил к себе, чтобы сблизить корабли. Чудом уцелевшие лучники бросились вперёд, и над головами абордажников, засвистели стрелы. В ответ грохнули залпы из ружей и горячая картечь начала косить ряды гданьчан.

Но корабли уже ударились друг о друга с резким стуком, и жаждущая крови толпа повалила на палубу русского судна, оставив на "Лебеде" лишь немногочисленных лучников. Их натиск был столь неудержим, что они разом завладели шкафутом, разделив обороняющихся на два отдельных отряда. Несколько человек с ловкостью обезьяны полезли было наверх, к вороньему гнезду, но картечные выстрелы оттуда быстро сбросили их вниз, заодно охладив головы тем, кто хотел последовать их примеру. И всё же, казалось, победа неумолимо клонилась в сторону поляков, просто нужно совсем немного ещё чуть-чуть дожать и Столле, дико взревев и размахивая мечом, повёл своих людей на последний штурм. Следуя примеру своего капитана, те с удвоенным жаром накинулись на русских. Однако последние, словно по команде, разом отхлынули на корму, оставив перед собой жидкий ряд бойцов, державших в руках короткие мушкеты с расширенным на конце дулом и дымящимися фитилями у запального отверстия. И прежде чем толпа каперов накрыла их, грянул дружный залп. Картечью! В упор! А следом жахнули вертлюжные фальконеты, так же повёрнутые в сторону поляков.

И теперь уже русские кинулись в атаку. И их напор ошеломляюще подействовал на гданьчан, только что ликовавших по случаю близкой победы. И всё же бой ещё далеко не кончился. Поляки упорно сопротивлялись, прекрасно видя, что они численно превосходят противника, а у русских просто не было времени быстро перезарядить их дьявольские ружья. Теперь всё решала сталь и умение бойцов действовать сообща, ведь любая схватка это не благородный поединок один на один и тут, пока ты готовишься ударить одного, двое других могут вполне успеть проткнуть тебя самого.

Обе команды дрались с безумной храбростью людей, знающих, что им некуда отступать и что они должны либо победить, либо погибнуть.

Неожиданно абордажники, что сражались на баке "Новика", стали с криком перескакивать на носовую часть "Гданьского лебедя". Поначалу Столле подумал, что так те собираются просто избежать смерти от его людей, но потом вдруг сообразил, что там, на баке, были размещены такие же вертлюжные пушки, что и на этом проклятом русском капере. Причём заряженные пушки, возле которых никого не было. Лучники, взяв свою долю смертей, теперь быстро изрубались русскими, часть из которых кинулась наводить орудия на его людей. Проклятье! Пусть там не картечь, но Винсент нутром чувствовал, что бой завис в неустойчивом равновесии и любое действие может толкнуть чашу весов на любую сторону. Нет, его люди, руководимые помощником, уже мчались следом за русскими, но те, встав грудью на их пути, упорно не пускали их к тем, кто занимался пушками. А потом грянул залп...

Но прозвучал он не с бака, а сверху. Это тамошние стрелки, воспользовавшись тем, что лучникам стало не до них, перезарядили свои железяки, и вот теперь горячая картечь с противным чмоканьем вспорола палубный настил и тела тех, кому не повезло оказаться у неё на пути. И только потом бухнули пушки с бака его собственного судна. Однако их залп просто затерялся в том уроне, что причинила до того картечь. Похоже, он ошибся с моментом, и теперь бой стремительно катился к его поражению. Его людей теснили повсюду, и даже отступление на свой корабль вряд ли уже поможет. Что ж, осталось показать, как умеют помирать истинные католики!

Да, давненько у людей князя не было столь славной и столь долгой битвы. И ведь даже когда сама рубка окончилась, бой ещё продолжался. Чуть в стороне сцепились в смертельных объятиях "Святой Николай" и "Морская невеста" и люди Гриди жертвуя собой не дали чужакам прийти на помощь тем, кто рубился на палубе "Новика". Так что теперь уже "Новику" предстояло вернуть долг товарищества. А потому, пока мореходы занимались парусами и распутывали снасти, Андрей приказал воинам вытащить или обрубить все крюки, чтобы освободить шхуну от захваченного корабля.

На помощь они прибыли очень вовремя. К тому времени, как абордажные крючья полетели на "Морскую невесту", лишь небольшая кучка русичей всё ещё оборонялась на корме "Святого Николая", готовясь задорого продать свои жизни. Однако картечь из вертлюжных фальконетов и мушкетонов, и последующий слитный удар десятков клинков быстро расставили всё по своим местам.

И этот бой остался за ними, но как же дорого он дался...

Когда подсчитали потери, Андрей был готов утопиться с тоски. И утопился... в вине. Потому как из шести десятков бойцов у него осталось два, причём не раненых можно было пересчитать по пальцам. Но самые главные потери были среди командного состава и пушкарей. Потому как это были те самые кадры, которые быстро восполнить не было никакой возможности. Тяжёлое ранение получил Гридя, щеголял свежей повязкой на голове главный канонир Охрим. Да и сам Андрей был туго перебинтован, потому как получил трещину в рёбрах (а может и перелом, кто это без рентгена скажет). Корабельные знахари с ног валились, стараясь помочь всем пострадавшим. Как не хватало сейчас его Мишука, но тот оставлен был в вотчине, приглядеть за здоровьем жены и дочери.

Больше всего Андрей злился на себя. Что сказать: расслабился ты князинька. Забылся, или бессмертным себя почувствовал, что, впрочем, одно и то же. Хорошо удар пришёлся по грудным пластинам. А долбанули бы по пустой голове и всё, кончилось бы твоё прогрессорство, княже, совместно с жизнью. Не в игре ведь находишься, и функции сохранения тут нет. Да, без риска многое просто не сделать, но думать-то надо иногда, да и думать до, а не после. Вот какого, спрашивается, чёрта он на этот абордаж попёрся? Да расстрелять надо было, как в прошлом бою и вся недолга. Ведь понятно было, что не купец наперерез летит. Так нет, взыграло в одном месте. Или это от долгого воздержания так гормоны подействовали, что мозги расплавились? Всё же это разумом он сорокалетний мужик, а тело то юноши. Так вроде из пубертанного периода вышел. 22 года дураку стукнуло. А главное, что теперь делать? С поломанными рёбрами ходить, конечно, можно, но нужно ли? А время-то идёт. Скоро торговый караван назад отправится, а он ещё даже до Любека не добрался. Нет! Отныне никаких абордажей с каперами. Только купцы, а всех прочих топить быстро и без затей. Понятно, что на них может быть хорошая добыча. Даже на нынешних корсарах трюмы оказались отнюдь не пусты, причём добро из островных амбаров поляки пока даже не тронули и не перегрузили к себе. То есть взяли кого-то в море. А если учесть ассортимент, то вовсе даже не русских купцов попотрошили. Но жизнь дороже, хотя бы тем, что она одна, а ему и без того приходится рисковать. Так зачем лезть на рожон там, где не надо?

Всю неделю, что он провёл лёжа на перинах (прихваченных по случаю с какого-то купца), Андрей то корил себя за несдержанность, то строил планы по дальнейшему развитию ситуации. А его люди наводили порядок в поселении и на кораблях. Вот, кстати, тоже вырисовалась проблема. Похоже, Андреевское (ну так по скромному обозвали деревеньку на самочинно захваченном острове) требовалось укреплять куда основательнее, чем делали до того. Форт что ли поставить вместо нынешнего палисада, да и пушки покрупнее подвезти. Ну и людей, конечно. С последним, кстати, потихоньку начинались проблемы. Рабочих рук всё больше не хватало, хотя Русь ещё не подверглась напасти Малого ледникового периода середины-конца 16 столетия, и была куда многолюднее, чем даже в конце правления династии рюриковичей. Но кадровый голод ощущался уже сейчас и чем больше росли аппетиты князя, тем меньше было людей. А потому даже давно продуманный вертикально интегрированный судостроительный холдинг всё никак не складывался до конца. Да, приобрели уже небольшую канатную мастерскую, но до превращения её в канатную мануфактуру, что позволило бы со временем резко сбить цены на корабельные канаты и захватить для начала свой рынок, было ещё очень далеко. И так во всём.

Вот и по островному поселению. Да, воспользовавшись тем, что от избытка влаги прошлый год выдался голодным, его вербовщики, носившиеся по всей Руси, сумели подрядить почти сотню мужиков. Вот только практически все они были направленны в его камскую вочтину, развитию которой придавалось самое большое внимание. И небольшая часть была посажена в романовских владениях, под строгий надзор жены. А ведь у него из-за войны буквально простаивали смоленские наделы, "честно проданные" ему Ходыкиным. А они могли стать главным поставщиком пеньки для той же канатной мастерской. Так до острова ли тут? Да и снабжение островитян при увеличении населения может вылететь для него в копеечку. Потому как земли те де-юре не российские, а бесхозные и Андреем самозахваченные (никто ведь так на остров прямых прав и не предъявил, а население ещё буквально недавно жило на нём лишь наездами, да и были это, в основном, рыбаки с финского берега). Свои-то там только рыба да грибы с ягодами. Ну и то, что жители на огородиках посадить успели. Ах да, были ещё овцы, снабжавшие островитян молоком. Но то, что хорошо для нескольких десятков, явно недостаточно для нескольких сотен.

Да, идущая война сильно уронила цены на холопов и этим тоже активно пользовались, но заселять холопами остров не хотелось: слишком близко тут было до чужих берегов. Это с Камы-реки бежать далеко, а тут взял лодочку и всё...

Ну и увлечение рабами может привести к обратному результату, ведь как учили его ещё в школе переизбыток дешёвого рабского труда дестимулирует технический прогресс. Имея возможность привлекать дешёвую рабочую силу, их хозяева теряют стимулы к техническому перевооружению и созданию высокотехнологичных производств. А оно ему надо? Нет, конечно, дешёвые рабочие руки лишними никогда не будут, а потому холопами пользовались, пользуются и пользоваться будут. Но уже сейчас Андрей подумывал, как бы сделать так, чтобы со временем его холопы стали лично свободными и при этом не разбежались кто, куда на законном основании. Ведь в основе его производств должен лежать прогресс.

Подводя итог недельному лежанию, Андрей криво усмехнулся: воистину, за одного битого двух не битых дают. К тому же боль в груди постоянно напоминала о свершённой глупости, а перекраивание команд вызывало зубовный скрежет. В результате "Святой Николай" был оставлен вместе с призовыми судами на острове, а остатки его команды влились в команду "Новика", доведя её до штатного числа. Правда абордажной команды осталось всего двадцать семь человек, но для купцов это было с лихвой, а для каперов у него были теперь пушки и только пушки. Нет, понятно, что в бою бывает всякое, но, по возможности, топить их всех и вся недолга!

Наконец во вторник, на день Елисея Гречкосея, оставив всех раненных выздоравливать, шхуна вновь вышла на морской простор!

Глава 4

Любек встретил шхуну тёплым дождичком. Но даже непогода не могла нарушить деловой уклад вольного ганзейского города: всё так же сновали по Траве парусные и гребные суда, баржи и лодки; перекрикивались на пристани грузчики, скрипели колёсами груженые телеги. И над всем этим с криком носились чайки, ища, чем бы подкормиться.

Как обычно, места у городских причалов было мало и "Новик", стыдливо прикрыв пушки рогожей, еле втиснулся на отведённое ему место. Команда, разбитая на три смены и оставив одну на борту, была отпущена в город. Сам же Андрей остался на корабле, занятый делами. Сильвестр Малой уже несколько дней был в сильном волнении, ведь прошли уже все оговоренные сроки, а корабль князя так и не появился. А потому он был чуть ли не первым, кто поднялся на борт, едва спустили сходни. Из его отчёта выходило, что торговля прошла успешно и корабли компании готовы были выйти в море хоть завтра. Остальные вопросы были так же предварительно обговорены с нужными людьми. А небольшая печатня уже отпечатала первые экземпляры "писем русского наёмника", копии которого были даны Малому ещё в Норовском. Так что Андрею оставалось лишь нанести кой-кому визит, и русский караван мог выдвигаться домой.

Когда князь вошел в гостиную, он увидел купца Мюлиха, сидящего в кресле у камина и мирно беседующем с каким-то мужчиной, знакомство с которым Андрей не имел. Зато купец встретил его словно старого друга, встав с кресла и сделав несколько шагов навстречу

— И кто посетил моё скромное жилище? Тихий торговец или русский герцог, прославившийся как гроза данцингских моряков?

— А разве это не одно и то же? — принял игру Андрей. — Мне казалось, что человек вполне может совмещать обе ипостаси.

— Ну, одно дело брат-купец, а другое — тут Матиас изящно склонился, — влиятельный вельможа. Воистину, вы смогли меня удивить.

— И это говорит мне человек, который финансирует короля Кристиана, и является поставщиком двора герцога Шлезвиг и Гольштейна Фридриха? А не вы ли отвечали за финансовую реализацию двойной свадьбы между датским королевским домом и курфюршеством Бранденбургским, когда герцог Фридрих женился на Анне Бранденбургской, а одновременно за её брата Иоахима выходила датская принцесса Елизавета?

— Кхм, а вы времени зря не теряли.

— Бросьте, мы оба наводили справки друг о друге. И это правильно, ведь деньги не любят случайных людей. Главное, чтобы от этого не пострадали наши деловые отношения, герр Матиас. У меня, знаете ли, много желаний на этот счёт.

— Это весьма похвально, но позвольте представить вас моему старому знакомому. Беренд Бомховер, член магистрата и адмирал флота вольного города Любек. Герой захвата Борнхольма в последней войне с королём Дании. А тебе, Беренд, позволь представить русского герцога Андре Барбашина. Он, как и ты, любит море и пушки, так что у вас найдётся много общих тем.

Князь и адмирал вежливо раскланялись. После чего купцы, попросив прощения у князя, вернулись к прерванному его приходом разговору. Как он разобрал, они говорили о загородном землевладении и рентных сделках и уже практически заканчивали. После чего дальнейший разговор зашёл о море и прошедшей войне. Тут у Андрея накопилось множество вопросов, ведь как ведётся нынешняя морская война, он знал постольку поскольку, а ведь в любом деле есть нюансы, не учитывать которые бывает весьма вредно для здоровья. Понятно, что всех секретов ему не расскажут, но задавая правильные вопросы можно получить куда больше информации, чем думал выдать ваш собеседник. Он, конечно, не профи, но кое-чему его обучили, когда в части он исполнял должность дознавателя. Однако долго игнорировать хозяина, которому подобная тема была малоинтересна, было невежливо, и вскоре Бомховер поднялся и покинул комнату, предварительно пригласив Андрея заглянуть к нему в гости, уточнив, что живёт он на улице Рыбная. Проводив адмирала до выхода, Матиас переключил всё своё внимание на нового гостя.

— Итак, вернёмся к нашим делам. Хотите открыть в Любеке торговый двор для своего человека?

— И это тоже, хотя и не только это.

— Остальное тоже не трудно угадать, — усмехнулся купец. — Вам нужны мастера и рынок сбыта. Я, конечно, мало знаю Руссию, но кое-какие справки наводил и уверен, что не всё вы можете реализовать у себя. А ведь ваше каперское свидетельство в Любеке могут и не признать, что разом повлечёт за собой определённые трудности.

— Ну, это было не трудно понять, подобные бумаги признают только когда имеют от этого выгоду, а если издержки превысят доход, то цена им меньше, чем ломаный медный грош. Впрочем, ведь вы уже помогали моему человеку избавиться от лишних кораблей и товаров, а значит, считаете, что игра стоит свеч.

— Да, неплохая получилась сделка.

— Ну, вот видите. А что касается остального, я и впрямь был бы не против иной раз скинуть горящий товар через вашего человека. Разумеется, не по рыночной цене, но и сильно рушить цену я тоже не собираюсь.

— Похвально, князь. Чувствуется деловая хватка. А это ваше обвинение в суде Ганзы, где вы представили каперские свидетельства Сигизмунда и потребовали вернуть или оплатить захваченный товар. Давно Совет так не лихорадило. Впрочем, это всё мелочи...

— Но именно мелочи и влияют на конечный результат, — позволил себе не согласиться Андрей.

— Хм, ну да, бывает и такое. Так что же вы хотели, князь, кроме того, о чём я уже догадался.

— Того на чём вы специализируетесь. Торговле медью и серебром. Кстати, примите мои поздравления.

— С чем? — вскинул брови купец.

— С открытием медеплавильни в Ольдесло, конечно. Да-да, я знаю, что это было несколько лет назад, но до сих пор это обсуждают в любекских тавернах. Надеюсь, цех кузнецов не сможет сотворить с вами тоже, что и с прошлым владельцем. Им ведь такая ваша деятельность как нож по одному месту.

— Ничего, я им не Хакелькен. Да и не их это дело.

— И верно. Хорошо когда король, не имеющий серебра, всё же отдаёт долги хотя бы через пожалование землёй? Кстати, о серебре. Я с удивлением узнал, что вы монополист по поставке его на монетный двор Любека. Воистину, я восхищён вашими талантами!

— Хотите вернуться к вопросу продажи серебра вам?

— Вообще-то да. И ещё одна маленькая просьба.

— Какая?

— Скажем, свести меня ещё кое с кем. Я, правда, не знаю, достиг ли он уже вашего благословенного города, но надеюсь, что вы устроите мне встречу.

— И кто же сей таинственный человек?

— Некий шведский дворянин Густав Ваза.

— Хм, не слыхал о таком, — сказал Матиас, после небольшой паузы.

— Значит он ещё в пути. Что ж, буду очень вам благодарен, если вы не забудете о моей маленькой просьбе. А теперь давайте вернёмся к более приземлённым вещам...

Уходил от купца князь в приподнятом настроении. Поскольку старый император не препятствовал русскому найму мастеров, а новый этой темы ещё даже не касался, то договориться удалось по многим вопросам. Да не выгорело с подворьем, но зато Мюлих за скромную плату обещал найти людей разных профессий, из которых Андрей или его представитель смогут произвести найм специалистов уже для себя. Впрочем, компанейцы и так ещё ни разу не уходили из Любека с пустыми руками, вот и сейчас нашлось несколько умельцев из разорившихся вольных мастеров, что не смогли выдержать конкуренцию у цеховиков. Но это были единицы, а Мюллих предлагал массовый найм.

Что же касалось будущего шведского короля, то тут Андрей лишь помнил, что тот, прежде чем высадиться в Швеции, долгое время провёл в Любеке. Но когда он там оказался, князь не помнил, вот и закинул удочку через того, с кем оный Ваза точно будет иметь контакты. Ведь Матиас Мюлих был женат первым браком на дочери бывшего любекского бургомистра Хартвига фон Штитена, а совсем недавно был принят в патрицианское общество Циркельгезельшафт. А ведь именно они — патриции — и будут решать судьбу претендента на корону. И уж точно среди них будет тот же Бомховер.

Правда, что делать с Вазой, Андрей ещё не решил. Убрать его можно, но свято место пусто не бывает. Любеку нужен противовес Кристиану и не будет Вазы, будет кто-то другой. А вот если Ваза всё же сядет на трон, то можно будет с честной совестью оттяпать у него те земли, что де-юре были русскими, а де-факто, давно уже пользовались шведскими наместниками. В общем, тут надо думать и думать, что лучше. А пока можно было сворачивать свои дела и вести караван домой.

Впрочем, в Любеке пришлось задержаться ещё на пару дней, ведь нельзя же не навести визит вежливости адмиралу и члену магистрата. И лишь, после этого корабли и суда Компании покинули, наконец, гостеприимную гавань и тронулись в путь.

Как это ни странно, но за всю дорогу никто не пытался напасть на них, словно в море не было никаких разбойников. Нет, им часто попадались иные суда, но агрессию не проявил никто. Поэтому, дождавшись, когда последний торговец втянется в устье Наровы, "Новик" и "Пенитель морей", отсалютовав флагами, резко отвернули в море и отправились на охоту.

Вдвоём потому что только они могли двигаться и маневрировать примерно одинаково, да и вооружены были лучше всех. Зато теперь за счёт собратьев, они имели на борту почти тройной экипаж, что позволяло неплохо порезвиться на морских дорогах.

За три дня они легко добежали до Гданьской бухты и нагло легли в дрейф недалеко от песчаного и низменного мыса Хель. Теперь предстояла самая трудная часть пиратского промысла: ждать добычу. Команда получила незапланированный отдых. Кто-то отсыпался, кто-то рыбачил с борта, и только дозорные из бочек, на самых верхушках мачт, прилежно всматривались в пустынный горизонт.

Утро было тихое. Дул ровный северо-западный ветерок. Тихо плескала вода за бортом, лениво покачивая стоящее на якоре судно, да поскрипывали снасти. На востоке загоралась заря, предвещая скорое появление светила. И именно в этот предрассветный час раздался с наблюдательной площадки фок-мачты звонкий крик зуйка:

— Эй, внизу! Парус с наветренной стороны!

Нёсший утреннюю вахту Анисим бросился к вантам и, вскарабкавшись повыше, приложил к глазу трубу, чтобы лучше рассмотреть чужой парус. Однако расстояние было ещё велико, и разобрать, кто идёт, не было никакой возможности. Велев вахте наблюдать за чужаком, парень спустился на палубу и вернулся к скучным обязанностям.

Спустя час парусник приблизился настолько, что стал виден и без помощи оптики, хотя разглядеть его флаг было всё ещё невозможно. Но кем бы он ни был, он приближался, и Анисим отправил морехода будить капитана. Андрей появился на юте в одной рубашке и теперь стоял у борта, ёжась от холодного утреннего ветра, и рассматривал неизвестное судно.

— Командуйте, приготовление, — коротко бросил он и отправился в каюту, одеваться.

А на "Новике" закипела работа. Команда принялась открывать порты и выкатывать пушки, подносить к ним ядра и мешочки с заранее отмеренной долей пороха, разбирать оружие для рукопашного боя. Примерно через час стали уже явственно видны три высокие мачты и приподнятые нос и корма большого судна. Увенчанный пышной громадой белоснежных парусов, округлившихся под свежим попутным ветром, он являл собой великолепное зрелище.

— Каракка, — со знанием дела произнёс Анисим, разглядывая судно. — Большая, тыщь двадцать пудов и человек шестьдесят точно имеет.

— И вряд ли гданьская, — вздохнул Андрей. — Ладно, пойдём, посмотрим, кого бог послал. Коли нейтрал, просто помашем флагом, приветствуя. Только держись подальше, чтоб не напугать купчину.

Шхуна и лодья неспешно двинулись в сторону гостя.

Каракка продолжала надменно и невозмутимо двигаться среди волн, словно такая мелочь, как два небольших по сравнению с ней судёнышка, была недостойна её внимания. Хотя и без оптики было видно, что на купце всё готово к сражению.

— Ладно, махните ему чем-нибудь и пойдём своей дорогой, — вздохнул Андрей, разглядев, наконец, под чьим флагом шло чужое судно. Заметив капитана, что в напряжении застыл на ахтердеке, князь поднял свою отороченную бобром шапку и учтиво поклонился. Капитан на секунду нахмурился, а потом старательно ответил ему тем же. Почему бы и не побыть учтивым, коли боя не предвидится?

Так они и разошлись: одни огорчённые тем, что добычи не будет, а другие довольные, что не случилось драки.

Понимая, что как только капитан каракки расскажет об утренней встречи, сюда вскоре примчится вся морская стража Гданьска, Андрей решил спуститься прямо к устью Вислы, обойдя "стражей закона" по дуге. А чтобы охватить как можно больше пространства, "Новик" и "Пенитель морей" стали двигаться этаким маятником, то сходясь, то расходясь друг от друга.

Первым повезло именно "Пенителю". Отбежав от "Новика", он уже собирался возвращаться, как заметил вдали небольшой парус. Заинтересовавшись, Игнат продолжил бег и вскоре разглядел небольшую плоскодонную шкуту. Такие судёнышки были весьма распространены в этих водах, так как Пуцкий залив был очень мелководен, а небольшая осадка шкут позволяла им беспрепятственно ходить между Пуцком и Гданьском.

Разумеется, кораблик был тут же перехвачен, хотя весь груз его состоял лишь из выделанных шкур и небольшого количества засоленного тюленьего мяса. Заставив мужичков потрудится, перегружая его в трюмы "Пенителя", Игнат с чистым сердцем отпустил пустую шкуту и направил лодью обратно на соединение к "Новику".

"Новик" к этому времени так же сумел перехватить небольшой, тонн на тридцать краер, идущий в Гданьск из орденского Кнайпхофа. На нём, кроме привычных орденских товаров (поташа, смолы и зерна) находился и очень дорогой груз. А именно несколько бочек янтаря. Гданьскому цеху янтарных мастеров требовалось очень много солнечного камня, и их потребность не могла покрыть даже привилегия на свободное собирание и выкапывание янтаря для северо-западных земель Польши, а потому его по-прежнему продолжали покупать у Ордена. Что ж, очередному купцу из Гданьска с интересной фамилией Яски очень не повезло. Зато повезло Андрею, тем более теперь он не собирался продавать его в Любеке, как в прошлый раз, а думал отправить на рынки востока, где тот ценился куда дороже. Ну а как беспошлинно довезти его до переволоки на Дон он уже давно разузнал.

Вообще судоходство у устья Вислы было более развито и целей попадалось очень много. Вот только это были всё те же небольшие шкуты, краеры и баржи, везущие небольшое количество в основном местного товара. Ну и рыбаки. Больших доходов с такого каперства не насобираешь.

Очередной рыбацкий баркас попался далеко за полдень, однако на этот раз рыбакам повезло: они смогли убраться в реку целыми и с уловом. Просто потому что одновременно с ними был замечен большой купец, идущий со стороны Гданьска. Это вновь была каракка, но на этот раз над нею реял красный флаг с белыми крестами. "Новик" быстро перекинул паруса и резко завалился налево, идя наперерез купцу. Даже если он доверху забит одним зерном это был неплохой куш.

Ухнула одна из носовых вертлюжных пушек, предлагая гданьчанину лечь в дрейф. Андрей всё же надеялся обойтись без боя, ведь даже обычный экипаж каракки был весьма многочисленнен. Однако купец попался неробкого десятка. В подзорную трубу было хорошо видно, как заблестела сталь доспехов, спешно одеваемая его людьми.

— Что ж, если враг не сдаётся, его уничтожают! — вынес князь своё резюме и дал отмашку канонирам и рулевому.

Последний решительно положил колдершток на правый борт, предоставляя возможность канонирам сделать прицельные выстрелы. Один за другим единороги выплюнули в сторону каракки языки пламени, окутав шхуну серо-белым дымом, тут же, правда, снесённого ветром за противоположный борт. Залп оказался удачным, от купца во все стороны полетели осколки дерева и обрывки снастей. Но самым главным было то, что корабль на время потерял управление, так как рулевой был или убит или ранен, и выпустил румпель из рук.

В результате каракка рыскнула в сторону и потеряла ветер. Прямые паруса на обеих её мачтах обстенились — плотно облепили такелаж, а косая бизань затрепыхала, ловя воздушный поток. Судно стало заметно терять скорость, чем не преминул воспользоваться Андрей.

Нет, идти на абордаж он не стал, и без трубы было прекрасно видно, что в больших марсовых корзинах на мачтах было полно изготовившихся к бою стрелков из луков и арбалетов. По ним уже палили его марсовые, но большого урона пока не нанесли. Так и зачем подставляться?

— По рангоуту, залпом, пали! — скомандовал он, и вскоре "Новик" вновь содрогнулся всем корпусом.

Шхуна плясала вокруг потерявшей ход каракки словно охотничья собака вокруг добычи, каждый раз нанося укус и отбегая в сторону. К сожалению, высокий борт каракки не позволял эффективно выкашивать её экипаж картечью из бортовых орудий, но зато марсовые пушечки старались вовсю. Единороги же палили цепными ядрами и на пятом залпе им, наконец, повезло. С громким треском грот-мачта повалилась в строну, одним за другим обрывая ванты и снасти и с плеском рухнула в море. А вместе с ней упала и самая большая марсовая корзина, заодно предоставив набившимся в неё людям возможность не утонуть в морской пучине, куда их сразу потянули тяжёлые доспехи.

— К абордажу!

"Новик" резко взял в сторону и быстро развернувшись, оказался прямо под кормовым подзором каракки, оказавшейся совсем уж неповоротливой с таким плавучим якорем, как рухнувшая мачта. Вверх полетели абордажные крючья стараясь зацепиться за высокую корму. Первые смельчаки, заранее облепившие ванты шхуны, уже прыгали на чужое судно, паля по его защитникам из мушкетонов. Вслед за ними начали бешено карабкаться на борт корабля и остальные бойцы.

С криком и матом, корсары щедро сеяли смерть на широкой и залитой солнцем палубе. Как бы не были умелы купеческие охранники и простые матросы, но противостоять одетым в железо воинам они долго не могли. Абордажники пронеслись по палубе, словно раскалённый нож сквозь масло, оставив после себя неподвижные или корчащиеся тела, чья кровь от качки растекалась по палубе.

Дольше всех продержались стрелки в корзинах, но и они не хотели умирать, а потому хоть и последними, но сдались на милость победителя. И оказались самыми многочисленными из выживших.

— Ну и какого чёрта вы сопротивлялись, придурки, — выругался Андрей, с нетерпением ожидая доклада о потерях. Однако он оказался куда лучше, чем тот думал. Торопливый подсчёт показал, что только один дружинник был убит стрелой попавшей в горло, а ещё пара лишь слегка ранены, но остались в строю.

Это было просто великолепно, ведь на каракке, как выяснилось, было почти шесть десятков человек, выжило из которых едва два десятка. Капитан погиб одним из первых, а вот купцы оказались вполне себе живы. Их со смехом и зуботычинами вытаскивали из всех корабельных закоулков и сгоняли на корму, где устало облокотившись о фальшборт, стояла мрачная фигура князя.

Оглядев исподлобья порядком струхнувших купчиков, Андрей перегнулся через планширь и громко крикнул вниз:

— Вахтенный! Корабли расцепить и привести по ветру.

А потом вновь оглядел согнанных в кучу людей.

— Вы прекрасно видели мой флаг, но не отговорили капитана. На что вы рассчитывали? Молчите? Ну-ну. Думаете легко отделаться? Увы, господа коммерсанты. Открыв огонь по моему кораблю, вы подписали себе приговор. Теперь я не отпущу вас, как тех, кто покорно спускал предо мною паруса. Теперь вы все должны мне денег. И сейчас получите бумагу и чернила и начнёте писать письма родным.

— А если я откажусь, — вдруг подал голос рыжий средних лет, купец. — Утопишь?

— Зачем? — искренне удивился Андрей. — Знаешь, как мне не хватает рабочих рук. Да тот же лес валить нужно постоянно. Думаю, провести остаток жизни рабом-лесорубом тебя больше прельстит, чем платить мне деньги за выкуп. Как видите, я вполне демократичен и предоставляю вам самим выбрать свою судьбу, — добавил он с кривой усмешкой.

Купцы поняли всё правильно, и отказываться чиркнуть пару строк не стал никто.

Оставив их заниматься чистописанием, Андрей направился в сторону боцмана, который давно уже мялся в сторонке, остановленный властным жестом командира.

— Ну что?

— Это просто кладезь, командир! Бочки с золой и поташем на 30 лаштов, 3 сотни досок, бочки с дёгтем на 10 лаштов, 50 лаштов зерна, 20 пудов свинца и 125 пудов меди. Хорошо купчишки поторговали.

— Очень хорошо, — задумчиво согласился князь.

Теперь им предстояло срочно подготовить каракку к плаванию, потому как экспресс-опросом выживших выяснили, что корабли морской стражи ушли таки к Хелю и, если они там задержались, то вполне могли расслышать пушечную канонаду. А ходу им оттуда до устья три-четыре часа. Да и с крепости, чья высокая башня хорошо была видна отсюда, давно уже послали гонца в город. И если там ещё кто-то остался, то гостей, возможно, стоит ждать и пораньше.

Однако первым всё же появился "Пенитель морей". Ему тут же отсигналили, чтобы находился рядом. Вдвоём уже можно было и повоевать с любым, кто захочет отобрать у корсаров их приз.

Но таких желающих не нашлось. Видимо корабли морской стражи решили пробежаться вдоль косы и тем самым позволили двум волкам уйти самим и увести свою добычу.

Однако аппетит, как известно, растёт во время еды. А ведь приближалось время ежегодной ярмарки и количество кораблей, идущих в Гданьск, скоро должно было возрасти в разы. Следующие несколько дней экипажи каперов матерясь перегружали товары с одних призов на другие. То, что было необходимо самим или котировалось на родном рынке, отправляли под конвоем "Пенителя морей" домой. А всё остальное постарались по максимуму запихать на каракку и один из больших хольков, которые Андрей под охраной "Новика" и повёл в Любек.

На этот раз в Траве он заходил на небольшой пинассе, которая нашлась на каракке, оставив корабли на рейде недалеко от устья реки. Поставив парус в помощь гребцам, пинасса довольно ходко шла против течения, преодолев путь от Травемюнде до Любека за каких-то восемь часов. Несмотря на предварительные договорённости, Андрей всё же не был совсем уверен, что купец сдержит слово. Да, он помнил высказывание про триста процентов прибыли, да и из истории знал, что банальной скупкой пиратской добычи занимались даже короли. Деньги, как говорится, не пахнут. Но ведь всегда может найтись какое-нибудь "но".

Однако немец не подвёл и уже через сутки каракку и хольк ввели в реку и, не доходя до Любека, привязали у небольшого деревянного пирса на одном из многочисленных участков, приобретённых за последнее время Мюлихом.

Вообще купец на сделке неплохо заработал, ведь часть товара он, как крупнейший в Любеке торговец медью, оплатил именно металлом, причём если пиратскую добычу он брал со скидкой, то медь продавал вполне по любекским ценам — одна любекская марка за лисфунд — фиксируя её как вполне честную сделку. Но Андрей не возмущался, всё одно каждый пуд на Руси принесёт ему прибыли минимум в 50 новгородок, что с учётом перевозки и таможен давало князю не менее 30% прибыли. А если учесть, что ему медь только для собственных нужд требовалась в огромнейших количествах, то такое решение вполне устроило обе договаривающиеся стороны.

Остальную часть Мюлих оплатил серебром: шиллингами, зекслингами и дешёвыми виттенами из низкопробного серебра в 5,5 лотовой пробы, что было тоже неплохо, учитывая тот серебряный голод, что царил на Руси. За небольшой процент на любом монетном дворе эти деньги легко можно было обратить в московки и новгородки, дабы оплачивать труд его людей и наёмных рабочих. Или использовать их для закупки наиболее ценных товаров, благо любекские деньги принимали в любых городах балтийского побережья.

В результате, погрузив всё на "Новик", князь покинул гостеприимный город и в очередной раз взял курс к мысу Хель.

* * *

*

Близился рассвет, а вместе с ним на море медленно наползал туман. Боцман "Морской феи" — крутобокого холька, построенного на верфях Гданьска всего пару лет назад — Клаус Вигбольд проснулся от тишины и какого-то неприятного предчувствия. Всё же не стоило, наверное, бросать якорь на рейде, но что делать, если их судно не успело засветло войти в реку? А виноват был во всём этот русский разбойник, что повадился грабить корабли прямо под носом у морской стражи. Капитан решил обойти Хель, где тот часто поджидал свою добычу, по широкой дуге и слегка не подрассчитал. В результате лишь огонь, зажжённый на башне крепости Вислоустье, показал им, где находится берег. Но входить в сгущающихся сумерках в Вислу ни капитан, ни лоцман не решились. Тем более что дневной бриз уже сменился ночным. Так что лоцман так и убыл на лодке обратно на берег, а хольк бросил якорь и стал ждать утра и попутного ветра. Впрочем, он такой был не один: на рейде мирно ночевало ещё пятеро торговцев и корабль морской стражи.

Клаус откинул стёганное одеяло и тяжело спустился с лежака. Хоть хольк и был новеньким, но матросы всё так же ютились в низком кубрике, в носовой части судна и спали на голой палубе, лишь изредка подстелив что-то типа матраса. Это лишь у него, согласно чина, была своя отдельная лежанка, намертво прибитая к носовой переборке. Что ж, он привык к подобному неустройству корабельной жизни, а за долгую практику знавал корабли, на которых матросы даже крыши не имели над головой и спали под открытым небом. Зато кормили на "Фее" неплохо, да и платили, надо сказать, вовремя и вполне изрядно, так что грех было жаловаться. А небольшое неустройство в походе и перетерпеть можно.

Их судно вернулось с товарами из самого Брюгге и матросы с нетерпением ожидали возвращения домой и возможность обнять жену или облапать подружку в ближайшей таверне. Потому неожиданную ночёвку они встретили глухим ворчанием и под вечер, тайком от начальства, раздавили припрятанное ещё с последнего порта винцо. Клаус, которому матросы поднесли большую кружку, закрыл на всё глаза. В конце концов, до свинячьего визга никто напиваться не стал, а так хоть порадовали себя, вон и ворчать перестали. Да и на корме, где располагались каюты капитана, навигатора и пассажиров тоже вряд ли сидели в трезвости. В общем, все всё понимали и просто делали вид, что ничего не замечают.

А под утро старого моряка словно кольнуло что-то. Не понимая, что тому было причиной, Клаус решил прогуляться по палубе. А заодно и вахту проверить. Вдруг уснул кто, чёртовы дети!

Накинув куртку, он не спеша вышел на палубу и огляделся. Всё окрест было плотно окутано влажным и непроницаемо белым дымом тумана. Где-то совсем рядом смутно просматривались кормовые огни какого-то судна. И тишина! Лишь равномерный плеск волны о борт прерывал её.

Клаус медленно обошёл весь корабль, поверив всех и выдав люлей задремавшему возле румпеля ютовому. А нечего дрыхнуть на вахте! Потом, поёживаясь от холода, остался на палубе ждать появления солнца. Которое, видимо, уже поднялось из-за горизонта, ведь на востоке сквозь туман уже проступала еле различимая розоватость. Через некоторое время подул береговой ветер, и стало заметно светлее. Туман исчезал как-то неприметно, хотя очертания большого корабля стоящего на якоре, стали более явственными.

И тут идиллию туманного рассвета разорвали пушечные залпы, заставив старого боцмана подскочить от неожиданности.

Из серых клубов, стелющихся над морем, словно призрак, появился чужой корабль. Молчаливо он проплыл мимо "Феи", нагоняя ужас на суеверных матросов, и вдруг резко довернув, с глухим стуком ударился о борт соседней карраки. И с него на борт обречённого купца горохом посыпались толи люди, толи призраки. Где-то в тумане вновь прогрохотали залпы и тут Клаус опомнился:

— К бою, чёртовы дети! Не стоять! Герхард, бери людей и ставьте паруса. Живее, мать вашу!

— Клаус, ты хочешь сражаться с призраками? — в глазах Герхарда плескался ужас.

— Тупица! Призракам не нужны пушки! Это тот русский пришёл по наши души!

Тут боцман увидал капитана, что выскочил на палубу, разбуженный грохотом залпов.

— Герр капитан, — бросился боцман к нему. — Велите рубить якорь и ставить паруса. Мы ещё можем спастись.

— Да-да, капитан, — в расширенных от страха и непонимания глазах выскочившего вслед за капитаном купца, бывшего одновременно и хозяином холька, проступило здравомыслие. — Командуйте!

Вот только капитану — старому морскому волку, исходившему множество морей вплоть до испанского побережья — приказывать было не нужно. Он уже и сам разобрался в ситуации и теперь его зычный голос погнал матросов по местам.

— Боцман, руби канат, — рявкнул он на Клауса и тот бегом бросился к шпилю. Всё верно: времени, чтобы вытягивать якорь, просто не было. Подхватив принесённый кем-то топор, он несколькими ударами обрубил пеньковый канат и хольк начал медленно дрейфовать по рейду. Но тут матросы, подгоняемые Герхардом, распустили парус на фок-мачте, и тот обвис, покрывая мачту огромным полотнищем с множеством складок. Однако это продолжалось недолго и вскоре, поймав воздушный поток, парус сначала затрепыхался, а потом выгнулся, распрямляясь.

Так и стоя с топором возле шпиля, боцман обернулся. Пират уже закончил с караккой и теперь спешно освобождался от спутавшихся снастей. Оценив его изящные обводы, Клаус понял, что их медлительной "Феи" от такого не уйти, если он обратит на них внимание. А ведь где-то в тумане, стремительно редеющем, скрывался ещё один пират.

Однако им повезло. Русские, ну а кто ещё так нагло мог нападать на гданьские корабли в водах города, не стали гнаться за хольком, и тот спокойно смог уйти. Как потом выяснилось, из всех, кто ночевал в ту злополучную ночь на рейде, смогли спастись лишь они и большая каракка под флагом Висмара, которую пираты почему-то не тронули.

Корабль же морской стражи был ими потоплен ещё в самом начале боя. Воспользовавшись туманом, один из русских кораблей приблизился к нему вплотную и вступил в бой. Увы, "Морской рысак" не смог оказать каперу достойного сопротивления, и был потоплен, даже не успев дать ни одного залпа в ответ. И это именно его расстрел и всполошил весь рейд.

Когда хольк наконец-то ошвартовался в гданьском порту, Клаус и большая часть команды прямиком с борта направились в ближайший костёл, дабы возблагодарить господа за чудесное спасение и лишь только потом старый боцман пошагал до дому, где его ждали жена, дети и первый внук.

* * *

*

Когда корабли с призами вновь оказались возле Тютерса, вся прошлая добыча уже была пристроена и островные склады изрядно опустели. Деятельный Малой, приплывший из Норовского, тут же принялся сортировать полученную добычу, делая сразу и примерную оценку захваченного.

Когда он озвучил, сколько Русско-Балтийская торговая компания заработала на каперстве, у Андрея чуть глаза на лоб не вылезли. Пятьдесят тысяч! Правда треть из этого в государеву казну отошла, но всё одно это очень много. Если кому не ясно, то государь всея Руси Василий III Иванович собирал налогами триста тысяч рублей. А тут казначей возьмёт и доложит, сколько ему всего лишь один подданный денег отвалил. И как бы последнему не восхотелось прибрать к рукам столь прибыльный бизнес. В истории и за меньшее врагом делали. А на Руси, как известно, Бастилий не водилось!

А ещё из оставшихся средств Малому на торговлю отложить требовалось. Потому как дело Русско-Балтийской торговой компании росло и требовало дополнительных инвестиций. Вытянутый из небытия бывший студент оказался великолепным организатором, тянущим на своих плечах всю торговую составляющую его балтийской аферы. Подумать только, и такого человека после смерти архиепископа Геннадия просто задвинули, словно ненужную вещь, да ещё и костром грозились. Ох, в сотый раз стоило мысленно сказать спасибо дяде, что в своё время похвалился наличием дипломированного дьячка.

А ведь ещё и родне подарков набрать стоило. Да поднести с вежеством, не мелочась. Потому как случись что, кто будет его бедную шкурку спасть? Пушкин? Так его предки ещё по Африке голышом бегают. Нет, именно родичи встанут между опальным родственником и государем, вымаливая тому прощение. И ведь вымолят, коль сразу не казнят: сколь раз такое бывало. А уж от другого клана и вовсе иной защиты не найти. Так что эти траты и не траты вовсе получаются, а инвестирование в себя любимого.

Но всё одно тысяч пятнадцать-двадцать вполне себе оставались в его распоряжении. А имея столько денег, сколько дел можно сотворить! Имея дико низкие цены на холопском рынке из-за переизбытка полона, можно было заселить все вотчины и тем самым на первых порах поднять их доходность экстенсивным путём. Потому как промышленному развитию той же камской вотчины мешало отсутствие приличной кормовой базы. С учётом урожайности, для содержания одного рабочего нужно было пять-шесть крестьян с крепким хозяйством. А ведь только на одном медеплавильном заводе у него было 50 ровщиков (шахтёров, что добывали медь) и 5 мастеров-литейщиков. Вот и считайте, сколько крестьян только на них надобно. А помощники да ученики литейщиков? А углежоги? А солевары? А школа? Ведь кормить-то нужно всех!

В общем, оставалось только за голову хвататься, словно и без того проблем было мало.

Вот чтобы не ломать сей весьма нужный предмет, Андрей решительно отбросил все мысли и решил сосредоточиться на ближайшем деле. А оно было двоякое. С одной стороны — государево, а с другой — лично дядево. Просто Немой пожалился как-то, что свеи в очередной раз побили сборщиков налогов, что отправились вглубь Корельского уезда Водской пятины. Андрей поначалу не понял, в чём тут дело. Там, в 21 веке все как-то привыкли, что Финляндия это Финляндия и граница с нею всегда проходила примерно в одних и тех же местах. Вот только всё оказалось отнюдь не так просто.

Когда-то финские земли входили в Водскую пятину Великого Новгорода, где предприимчивые купцы собирали дань мехами и железом. А потом на эти земли пришли шведы. Воспользовавшись тяжёлым периодом, они к 1293 году захватили три новгородских карельских погоста, а также заложил Выборгский замок. В 1295 году захватили Корелу, а в 1300 году заложили крепость Ландскрону в том месте, где Охта впадает в Неву.

Поняв, что своих сил им не хватает, новгородцы обратились к московскому князю Юрию, старшему брату Ивана, ещё не ставшего Калитой. В результате, после многочисленных стычек, 12 августа 1323 года в крепости Орешек встретились два посольства и князь Юрий Московский от имени Новгорода и Маттиас Кеттильмундсон от имени малолетнего шведского короля Магнуса IV, заключили мирное соглашение, оставшееся в истории как Ореховецкое. Согласно ему к шведам отошли три погоста, отданные князем Юрием "по любви" (потому как отбить их обратно сил у Новгорода не было), и была установлена первая в истории русско-шведская граница. Карельский перешеек разделялся надвое, — западная часть отошла к Швеции, восточная — к Новгороду. Граница проходила по реке Сестра, от её истока к северу по болотам, затем проходила почти полностью по Вуоксе с незначительными отклонениями в пользу Швеции; доходила до озера Сайма, а затем граница шла почти по прямой линии до берега Ботнического залива у впадения в него современной реки Пюхяйоки. Таким образом, Новгородская республика получила довольно широкий выход к Ботническому заливу, вот только воспользоваться этими приобретениями по уму новгородские олигархи так и не смогли.

Земли те были слабо заселены и недостаточно освоены, и Новгород выходом в залив не воспользовался. Мужи новгородские мыслили всё так же категориями раннего Средневековья и отставали от европейцев в этом вопросе на пару столетий, если не больше. Брать дань с чухонцев — да не вопрос, это завсегда готовы! Совершать грабительские походы — да аналогично! Но вот массовое крещение и закрепление территории за собой? А вот этого не было.

Зато данным обстоятельством неплохо воспользовалась Швеция, постепенно, без крупного военного конфликта, освоив земли Эстерботнии, и таким образом лишив Новгородскую республику этой территории. Шведы всерьёз взялись за дело колонизации тамошних земель и аборигенов — замки и торговые поселения, поток переселенцев (пусть небольшой, но всё же), крещение туземцев в истинную веру. В общем, шведы обживались здесь всерьёз и надолго.

Причём временами действовали даже дерзко, вовсе без оглядки на заключённый договор. Тот же Олафсборг был ими поставлен по своему хотению, хотя по Ореховскому миру запрещалась строить замки и крепости рядом с границей. Так ведь мало того, шведы не просто построили укрепление, они ещё и залезли вглубь новгородской территории на пять километров, потому как именно там место было очень удобное. Крепость встала так, что контролировала все окрестные водные просторы. Зато навести мосты к ней было не так-то просто, ведь рядом с замком было достаточно сильное течение. А чтобы оправдать такую наглость, шведы и вовсе изготовили подложный договор, в котором описывалась выгодная для них граница.

Московские государи, конечно, были возмущены подобным нарушением договора и несколько раз воевали со шведами, восстанавливая статус-кво, вот только граница так и продолжала существовать в рамках, установленных Ореховским договором лишь юридически, а в реальности сил и желания на освоение тех земель у Руси не было. Но иногда новгородские наместники всё же вспоминали о тех территориях и даже пытались взять с них дань, однако эти попытки чаще всего оканчивались кровью. Шведы на эти земли не пускали не только сборщиков дани, но и купцов, что уж совсем не лезло ни в какие ворота и прямо противоречило условиям договора.

В общем, дядя, получив подобный щелчок по носу и заваленный жалобами купцов на разбойные действия шведов, попросил глянуть, а что там, на морском бережку твориться. И Андрей пообещал глянуть.

И вот теперь, выполняя обещание, два русских корабля покинули нарвский берег и прямым ходом двинулись в сторону Аландских островов. Нет, в Кастельхольм, которым несколько лет управлял отец будущего шведского короля, они заходить не стали. Не с руки, так сказать. Они просто обошли архипелаг по глубоководному проливу Сёдра-Кваркен, счастливо избегнув встречи, что с блокадным флотом датчан, что со шведскими и ганзейскими прорывателями сей блокады, и углубились в Ботнический залив, более известный на Руси, как Каяно море.

Следующие двое суток они стремительно неслись по заливу, распугивая рыбаков и небольшие купеческие суда, пока не миновали пролив Норра-Кваркен, а уже оттуда повернули в сторону будущего городка Оулу. Почему туда? Так понятное дело! В договоре-то пограничной рекой некая Патеоки указана. А где её искать? Нет, может, кто из стариков новгородских и знает, вот только пока их отыщешь. И это ещё при условии, что не выселили такого знатока в своё время куда-нибудь в низовые земли. А вот Оулу в Новгороде помнили. Ещё бы, ведь наиболее важной из рек русской Приботнии была река Оулу (Овла по-русски), связанная старинным водным путём через систему озера Пиелисьярви с Беломорской Карелией и с карельским Приладожьем. Именно по ней новгородцы и попадали в Приботнию, и по ней же происходили торговые сношения Приботнии с Новгородом. Экономические и политические связи новгородцев с морским приботническим побережьем и с населением других рек Приботнии, также впадавших в Ботнический залив, тоже проще всего было осуществлять из устья этой реки.

Потому и шведы свою первую крепость в тех местах поставили именно там, как в месте наиболее значимом в стратегическом и экономическом отношении. И не спроста именно там, в следующем веке появилась шведская военно-морская база Улеаборг. Да и люди, что сумели добраться до тех краёв в недавнем времени имелись в Новгороде. Один из них — купец Мишук Онисим сын по прозванью Хват — находился сейчас на "Новике". Вон он, стоит на баке и внимательно вглядывается в морской простор. А лет пятнадцать назад тогда ещё молодой и бедовый, сумел он проскочить вглубь Водской пятины и набрать мехов, смолы да железа у местных жителей. Но тут удача отвернулась от купца: налетели на него чужие воины, обоз пограбили, людей побили, а самому Мишуку с парой возниц едва удалось в лесу укрыться. Сколь они бродили по тем местам, он и сам не помнил, но на Овлу-реку вышли. Спустились вниз по течению и увидали, как в устье речном поднялся небольшой торгово-рыболовецкий посёлок защищённый деревянной крепостицей. Уж сколь раз на него новгородцы хаживали, а искоренить сей посёлок так и не смогли.

Тогда он смог вернуться обратно на Русь и даже сумел отбить потерянное, но зло на шведов затаил немалое. И вот теперь купец плыл в те места, чтобы точно опознать селение и тем самым дать князю точку отсчёта. А заодно на месте разобраться, чем живёт поселение и сможет ли он там развернуться во всю ширь своей души.

Подгоняемые попутным течением и крепким ветром, дующим в галфинд, корсарские корабли за два дня проскочили расстояние от острова Вайлгрунд до острова Хайлуто, в нынешние времена представлявший собой три отдельных острова, что высились в море в двадцати пяти верстах от устья Овлы-реки, где и бросили якорь. Входить сразу в устье реки, не зная фарватера, Андрей посчитал большой глупостью. Так что великолепные пляжи западного побережья островов неожиданно превратились в место отдыха экипажей и абордажников. Погода стояла великолепная, и не скажешь что отсюда до Полярного круга всего-то двести километров. Да, суровая северная природа бедна яркими красками, но от этого места вокруг не становились хуже. А если учесть, что Финляндия, как и Карелия, весьма богата на различные месторождения, то приличных слов для описания умственных способностей новгородцев у князя не находилось.

Пока основная часть людей отдыхала, как могла: жарила мясо, загорала под тёплым солнышком, а наиболее смелые даже умудрялись купаться — вахта бдительно несла службу и появление одинокого паруса не проворонила. Тотчас от борта "Новика" отошла пинасса, понравившаяся Андрею и оставленная им для себя, и, подгоняемая могучими гребками, стремительно понеслась наперехват.

Простые рыбаки, возвращавшиеся с уловом домой, даже если б и захотели, не смогли бы ни убежать, ни сопротивляться тем, кто встал на их пути. Полные самых плохих предчувствий, они покорно перешли на борт пинассы, а их небольшое судёнышко было надёжно привязано за кормой.

Через час после того, как наблюдатель рассмотрел чужой парус, рыбаки предстали перед князем, сидевшим в окружении своих офицеров и купца Хвата, который выступал и как переводчик. Чтобы получить максимум возможной информации, карелов подводили по одному, а зуёк старательно записывал их ответы. Князя интересовало многое, и потому опрос затянулся надолго. Зато и информации получили немало.

То, что рыбаки оказались членами одной семьи мало кого удивило. Зато рыбаки практически сразу рассказали про одно из главных богатств местных земель. Точнее вод. Лосось! И ведь не скажешь, что про него совсем не знали: когда-то новгородцы на своих ушкуях приходили за ним сюда. Но с тех времён много воды утекло, давно перестали русичи посещать сии места, и об этом богатстве почти забылось в далёком купеческом городе. Зато про него хорошо помнили ганзейские купцы, что продолжали поставлять сюда соль, с помощью которой лосось консервировали и потом те же купцы продавали его богатым людям и в королевские дворы по всей Европе.

Те же ганзейцы и присоединившиеся к ним местные торговцы кроме рыбы вывозили из этих мест ещё и смолу, дёготь и, разумеется, лес. Если верить рыбакам, то летом гавань и рыночная площадь посёлка буквально бурлили жизнью. Глядя в заблестевшие глаза Хвата, Андрей с усмешкой понял, что одного жителя для будущей колонии он уже нашёл. С другой стороны, нельзя объять необъятное и пусть Мишук впрягается в работу, неся заодно сюда и свои деньги. Нет, разумеется, Руссо-Балт (ага, вот так простенько и со вкусом, а то РБТК как-то не звучала, да и с другой стороны — чего голову ломать, коли до нас уже давно всё придумали) не бросит эти места на произвол судьбы и откроет здесь своё отделение. Но зачем же одному горбатиться?

А то, что отсюда можно было многое поиметь, Андрей знал из истории. Шведы ведь не дураки были. Так что пора вспоминать, что земли эти русские, а шведы тут интервенты чистой воды. Но тут возникала одна трудность. Василий Иванович, конечно, до своего сильно зол был, но и чистый беспредел мог не потерпеть. Да, земли эти русские, и договором со шведами от 1510 года подтверждённые, но шведы скоро станут подданными Кристиана, который числился ближайшим союзником (и даже вполне себе неплохо помогал в трудные годы). И вот как бы политическая целесообразность не вытеснила всё иное. А то взъерепенится государь за побитие союзных подданных, упрётся в то, что, мол, полюбовно всё решить было можно и не докажешь ему ничего. Ведь вполне может и такое быть — границы Ореховецкого договора датский король тоже признавал. И вполне мог устроить вывод своих людей и передачу поселения русским. Хотя мог и не устроить, кто их, королей этих знает. Но вот то, что править Швецией Кристиану предстояло всего два года, так про то только Андрей и знал. С другой стороны, отчего бы и не подождать эти годы? Подкопить людишек, дабы было кого селить, поговорить с церковными иерархами, чтобы не допустили ошибок прошлого, уговорить государя взять ту землю под свою крепкую руку, заодно и демаркацию границы проведя, а как смута наступит — отхватить всё разом и поставить Вазу пред свершившимся фактом. Тоже ведь вариант. Так что наскоком тут решать не стоит, а вот информацию собрать нужно.

Так что за рыбаков взялись всерьёз и те показали, что у реки стоит деревянная крепость, которая служит для защиты поселения от набегов. Впрочем, самих набегов давно уже не было, так как местные племена ему давно находятся под окормлением шведских церковников, что несут веру в Христа диким язычникам, а схизматикам-новгородцам хватило одного раза, чтобы забыть дорогу сюда. Ныне управляет крепостью и округой шведский рыцарь Ивор Лоде и у него довольно много воинов. Сколько точно, рыбаки сказать не могли или не хотели, а пытать их Андрей не собирался. Уточнив кое-какие детали, он взял с собой старшего из рыбаков и полтора десятка людей, дабы совершить рекогносцировку на местности. Остальные рыбаки оставались в лагере в качестве заложников, но князь пообещал старику, что если всё пройдёт успешно, он всех отпустит и даже выкупит улов, который был уже изрядно распотрошён его людьми

Вот так князь Андрей и появился впервые в Овле-городке, одетый в непонятное рубище и на пропахшем рыбой и морем старом баркасе.

Устье реки в эти времена ещё не было изрезано островами, на которых так удобно было бы организовать артиллерийские батареи и надёжно перекрыть вход в гавань любому флоту. Тот же Хиетсаари ныне был раза в два меньше самого себя в будущем, а вход в реку, соответственно шире. Да и стояли острова в основном безлюдные и поросшие густым лесом.

Миновав небольшой и низменный Ольюсаари, рыбацкий чёлн вошёл в широкую излучину Овлы. Андрей, внимательно осматривая окрестности, не забывал поглядывать и на гардемаринов, что наскоро делали кроки-наброски. До настоящей лоции этим рисункам было, конечно, далеко, но хоть какое-то представление о корабельном ходе они давали. Пресловутая крепость открылась взору, едва чёлн вошёл в протоку между очередными островами, хотя сам фарватер уходил значительно левее. Но князю куда важнее было рассмотреть укрепления. Что сказать? Поднявшаяся на левом берегу Овлы-реки, крепость представляла из себя небольшой четырёхугольный деревянный замок с пятью высокими башнями, окруженный земляными валами. И на неприступную, которую русские воины безуспешно пытались завоевать полтора века назад, как о том упоминается в новгородских летописях, вовсе не походила. Хотя помучиться на её высоких насыпях при штурме всё же придётся. А если там ещё и крепкий гарнизон с пушками, то крови прольётся немало. Впрочем, как справляться с деревянными стенами у него уже опыт имелся, да и просто так класть своих людей на бесплодные штурмы он не собирался при любом раскладе.

Близко к крепости подходить не стали, обойдя её по дуге, но и далеко вглубь пройти тоже не удалось. Как и предупреждал рыбак, чуть дальше за крепостью начинались пороги, преграждавшие путь, отчего спускавшиеся сверху лодки предпочитали разгружаться перед ними.

Сам посёлок вырос прямо напротив крепостицы на другом берегу реки. Вполне обычный для этих мест. Никакой общей стены у него не было, но все усадьбы были ограждены высокими тынами. Бревенчатые избы, возведённые на небольшом каменном фундаменте и рубленные в "лапу" были крыты тесом, древесной корой или дерном. Влияние же северной Швеции сказывалось в характерном множестве хозяйственных построек, важнейшие из которых составляли вместе с домом замыкающий двор четырехугольник, а остальные были расположены свободно за пределами этого двора. Все постройки были обмазаны глиной или дегтем для лучшего предохранения от влияний воздуха. Дома наиболее состоятельных жителей выделялись богатой резьбой и яркой окраской. У остальных резьбой украшались лишь входные двери.

Широкие бревенчатые пирсы были практически пусты, если не считать пару коггов. Как объяснил рыбак, это купцы ожидали прихода каравана из верховьев Овлы. Выслушав его, Андрей лишь зло хмыкнул. Нетрудно было догадаться, что привезут на речных судах. Спрос на лес и смолу рос с каждым годом, а где, как не в Приботнии, имевшей большие массивы хвойных лесов, необходимых для смоляного производства её производить. Ведь не секрет, что три четверти смолы, которую будет производить в следующем веке Швеция, приходилось именно на финские провинции, и две третьих её шло на экспорт, пополняя казну бедного, в общем-то, королевства. Но корни тех событий произрастали здесь и сейчас. Шведам явно было плевать на договор, они пришли сюда всерьёз и надолго и теперь неторопливо укреплялись на дважды чужой для них земле.

Рассмотрев всё, что ему было нужно, князь велел рыбаку поворачивать обратно и спустя пару часов вновь оказался на месте якорной стоянки. Пора было решать что делать. А пока рыбаков закрыли под замок, а их улов пустили на уху.

Утром старый рыбак с удивлением сжал в мозолистой ладони тугой кошель с платой "за рыбу и работу", хотя сам давно свыкся с мыслью, что жизнь его и родных закончена. Он нисколько не обольщался на этот счёт, ибо давно понял, что пришедшие корабли под флагом никогда ранее им не видимым были кем угодно, только не торговыми. Да и не таким уж тупым деревенщиной был старик, в молодости ему посчастливилось немало походить на купеческих посудинах и он вполне смог опознать язык незваных гостей. Это были русские, и это говорило о том, что времена спокойной жизни в Улеборге заканчиваются. В преданиях стариков ещё живы были рассказы о походах новгородцев, желавших забрать эти места под свою руку. Но те всегда приходили из внутренних земель, и об их приходе в селении узнавали заранее. А эти пришли с моря, неожиданно. Вызнали все, что им надо и собирались просто уйти. Вот только не смешите старого рыбака про простое любопытство. Это явно была разведка. А если на простую разведку присылают два больших корабля, то кто придёт завоёвывать? У этого начальника людей если и было меньше, чем у коменданта крепости, то явно не на много. И пушки были куда крупнее тех, что стояли в крепости, уж он-то знал, ведь часто завозил свежую рыбу для гарнизона. И раз русский ушёл, не причинив вреда ни селению, ни крепости, то это значит, что вскоре он вернётся с куда большими силами и тогда Улеборг ни спасёт уже ничто.

Разложив перед собой чистый лист, Ивор Лоде крепко задумался. В отличие от простого рыбака, он прекрасно знал на чьих землях стоит Улеборг. И ему сильно не нравилось известие об интересе русских к его крепости. Ведь сюда он попал по протекции, и это был его шанс сделать карьеру. Род Лоде принадлежал к тем аристократическим семействам, что имели лёны в разных странах. Однако в знаменитом Брункенбергском сражении его отец встал на сторону союза Стуре и Аксельссонов, что, возможно, было ошибкой и не принесло им богатства. Практически весь шведский лён был либо утерян в годы безвластия в борьбе с сильными соседями, либо давно заложен или вообще продан. А последние владения в Дании, как и у других шведских дворян поддержавших регента, были конфискованы королём Гансом I. И даже признание Стеном Стуре принца Кристиана наследником шведской короны не вернуло их. Так что Ивор нисколько не завидовал своему старшему брату Нильсу, которому на условиях майората достался старый и обветшавший замок отца и немного пахотной земли, сдаваемой бондам в аренду. Впрочем, ни для кого не было секретам, что большинство фрельсов Швеции было бедно и мало отличалось от верхушки зажиточного крестьянства. Вот только Ивору такая жизнь была не по нутру. Ему посчастливилось однажды побывать в Дании, и он хорошо насмотрелся на жизнь тамошних дворян и наслушался рассказов путешественников, приехавших из имперских земель.

Впрочем, как второму сыну, ему мало что светило, а потому он рано начал оббивать пороги более удачливых родственников и со временем добился своего. Да, его засунули сюда, в финскую глушь, дабы просто избавиться от бедного, но настойчивого просителя, но получилось так, что тем самым он вытянул свой счастливый билет. Будучи комендантом заштатной крепостицы, молодой Лоде, разобравшись в хитросплетениях местной деловой жизни, смог неплохо обогатить свой карман, и был ныне куда богаче, чем братец Нильс.

И вот теперь над всем его благополучием нависла нешуточная опасность. А что самое плохое — русские удачно подгадали со временем. Швецию давно раздирала смута. Государственный совет, ведомый архиепископом Тролле, открыто выступал против планов регента Стуре. И в эту бучу с большим удовольствием вписался новый датский король, когда-то признанный тем же регентом наследником шведской короны. И что с того, что замок архиепископа ныне был разрушен, а сам он оказался в тюрьме? Кристиан не желал мириться с таким положением дел, и вся Швеции жила в ожидании нового вторжения, стеная от блокады, устроенной датским флотом и каперами. А это значит, что никаких сил ему в помощь выделено не будет. Когда вершатся великие дела проблемы далёких окраин отходят в сторону. И если русские всё же придут, то Улеаборг Слотт вряд ли устоит. А русские придут, ведь они считали эти земли своими и, как известно, были союзниками Кристиана.

Нет, фрельс Ивор Лоде не был трусом, и он собирался до последнего защищать вверенную ему крепость, но при всём притом он был и благоразумным человеком. Осенние шторма не дадут русским атаковать крепость в этом году, флота вторжения в заливе не было, иначе разведчики не уплыли бы вместе. А значит, надо будет собрать всё самое ценное, что накопилось у него здесь и переправить с ближайшей оказией в Швецию, дабы если господь позволит ему остаться в живых, то ему бы не пришлось начинать всё сначала. Так что дел, которыми нужно было заняться, кроме, разумеется, подготовки крепости к возможной осаде, у него хватало.

Но для начала нужно написать донесение в Стокгольм...

Глава 5

Штормлива осенняя Балтика. Неприветлива. Море отливает свинцом. Крупные волны, ударяясь о борт, перекатываются через палубу, и при каждом ударе корабль вздрагивает и кренится.

Три дня шумел Ботнический залив, не давая каперским кораблям достичь Аландских островов. Три дня команды боролись со стихией, не давая ей утопить или выбросить корабли на берег. А когда шторм, наконец, прекратился, оказалось, что отнесло их немного в сторону.

Накинув на плечи кафтан, Андрей поднялся на палубу и жадно глотнул свежий, солоноватый воздух. Море, словно отдыхая от бешеной пляски, едва вздымалось, слегка покачивая шхуну. Пробивающееся сквозь разрывы туч солнце играло бликами на воде и сырой палубе. Недалекий берег, поросший лесом и густыми зарослями начавших желтеть и краснеть кустов, выглядел диким. Впрочем, для этих мест это была привычная картина: Норрланд был всё ещё слабо заселён, и кроме Евле не имел к северу ни одного города. Хотя те же Умео и Лулео уже существовали, но это были небольшие сельские поселения с портом, которым ещё век предстояло ждать, прежде чем им присвоят права города.

Склонившись на борт, князь долго слушал мягкие всплески воды, пока его не отвлёк штурман, как всегда сопровождаемый гардемаринами, проходящими навигационную практику.

— Княже, думаю вон тот торговец нам лучше расскажет, в каких водах мы очутились, — произнёс он, указывая куда-то в сторону моря.

Подняв взор, Андрей рассмотрел идущий под всеми парусами большой и пузатый купеческий корабль. Вскинув подзорную трубу, он долго рассматривал парусник, на поверку оказавшимся шведским. Это сильно заинтересовало Андрея: он уже знал, что практически всю шведскую внешнюю торговлю держали в руках немецкие, главным образом любекские, купцы, а сами шведы редко ходили за море. А тут довольно крупный корабль явно кого-то из местных. Для кож и коровьего масла слишком большая посудина. Так что явно следовало поинтересоваться: что же у того находилось в трюме. Наблюдаемый им воочию наглый захват принадлежавшей Руси земли давал ему пусть и скользкий, но повод навести в местных водах свои порядки.

— Вахтенный! Корабль к бою изготовить! Рулевой, курс на купца!

Безмятежная тишина, царившая на "Новике" была грубо оборвана трелью боцманской дудки. Затопали по палубе матросские ноги, заскрипели просмоленные канаты, захлопали поднимаемые паруса.

Когда шведы разглядели опасность, на палубе началось настоящее столпотворение. Даже не думая о защите, человечки на палубе засуетились, торопливо спуская лодки на воду, а большой баркас, шедший на буксире за кормой, подтянули ближе, чтобы гребцы могли спрыгнуть в него. Андрей усмехнулся. Поздно. Ветер дул от берега, и шансов у шлюпок уйти от кораблей не было.

Спустя час русские уже хозяйничали на борту кургузого судёнышка. Пленных брать не стали, лишь уточнились у них, догнав ближайшую шлюпку, о своём местоположении. Оказалось, что шторм отнёс их к устью реки Далэльвен, а захваченное судно вышло из порта Евле, успокоенное известием, что корабли, блокирующие побережье, ушли. И вот такая оказия...

Шведский парусник был явно не первой молодости, да и скроен был по старым лекалам. В длину он был не больше шхуны, зато гораздо шире её, что позволяло иметь вместительные трюмы, но делало ходоком весьма посредственным. Три мачты-однодревки заканчивались вместительными марсовыми площадками и были вооружены только прямыми парусами. Зато осмотр его трюмов дал хороший повод для радости.

Казалось бы, что можно взять со шведского торговца, ведь всем известно, что шведы бедны, как церковная мышь. Основа их вывоза коровье масло, кожа да меха — товары явно не эксклюзивные. Оттого и города Швеции были невелики: самый крупный — Стокгольм — насчитывал в начале XVI века менее 8 тысяч жителей, а остальные и вовсе далеко уступали ему. Однако был у Швеции товар, чья ценность только росла с годами. С давних времён в средней Швеции росла и развивалась добыча железа, меди, а с недавнего времени ещё и серебра. Железорудное сырьё отличалось высоким качеством и издавна пользовалось спросом на мировом рынке, давая в скудную шведскую казну живительный ручеёк доходов от сборов и пошлин. А поскольку металла в мире требовалось всё больше, то не стоит удивляться возникшему у многих богатых семейств Европы желанию войти на шведский рынок, до того практически полностью монополизированный Ганзой. Ещё бы, только вывоз в Любек за последние два века вырос в пять раз. А экспорт меди и вовсе превышал по стоимости экспорт железа. Оттого-то те же Фуггеры с недавнего времени стали искать подходы к шведским рудникам.

Так вот, совсем недалеко от залива, в котором по воле шторма оказались русские корабли, находилась Большая Медная гора, вблизи которой вырос шахтёрский посёлок Фалун. От него, через озеро Рунн можно было проникнуть в реку Далэльвен, а по ней, пусть и не самой удобной для сплава, спуститься к Евле. Этот старейший город на северном шведском плоскогорье Норланд был важным портом, через который уже больше века и вывозились в Стокгольм и Ганзу лес, медь и железо. И именно этими товарами был практически забит построенный на евлейских верфях старый парусник.

Пока высаженная на его борт призовая команда готовила судно к движению, Андрей вызвал к себе командира "Пенителя морей" Игната, дабы поставить ему задачу по конвоированию и передать письмо для дяди, в котором он излагал результаты разведки и свои мысли по этому поводу. Ибо после прохода Сёдра-Кваркен кораблям предстояло разделиться...

Сентябрь в Любеке месяц тёплый, хотя дожди явление отнюдь не редкое. Впрочем, это не сильно отражалось на жизни любекского порта. Тот, как всегда, был полон жизни. Среди сотен судов из разных концов Балтики и Северного моря довольно скромно смотрелись две каравеллы под синим флагом Руссо-Балта.

Сразу после возвращения из Любека, Сильвестр Малой провёл ревизию корабельного состава компании. Его разношёрстность плохо сказывалась на конвойном ходе, вот и решился бывший ростокский студент провести оптимизацию. Смотрели-выбирали как среди трофеев, так и среди исконно своих, проводя совместные плавания, а заодно натаскивая в морском деле новых покрутчиков, пришедших на корабли, можно сказать, прямо от сохи. Ибо проблема кадров всё так же и стояла перед компанией: не смотря на противодействие гданьских разбойников, торговое мореплавание на Руси переживало своеобразный бум. Андрей знал (ну если верить историкам), что пик этого бума в его варианте истории пришёлся на следующий, 1520 год, однако как будет здесь, точно спрогнозировать уже не мог. Его действия по борьбе с гданьчанами (силой на море и дипломатией в совете Ганзы) уже сильно изменили новую реальность. Те же Таракановы ныне ежегодно посылали корабли не только в Любек, но и в Копенгаген, найдя таки там для себя подходящие товары. А им на пятки уже вовсю наступали другие: Боровитиновы, Крюковы, Старковы, Саларевы, Сырковы и Ямские. Эти богатейшие гости Новгорода нутром почувствовали прибыльность нового-старого дела и теперь стремились компенсировать своё отставание на старте. А ведь кроме них была ещё плеяда не столь богатых, но более многочисленных купцов, так же ходивших за море: Андрей Яска, Гридя (Григорий) Шубов, Иван Секирин, Гридя Боков, Иван Васильев и Семён Мижуев — это только небольшой список лишь новгородцев, донесённый историей до века двадцать первого. И всем им нужны были умелые мореходы. Купеческие приказчики буквально мелким ситом просеивали всё побережье, завлекая к себе умельцев всеми правдами и неправдами. Профессия морехода резко подскочила в цене, а спрос, как известно, рождает предложение.

Прослышав о заработках, в Новгород и Ивангород потянулся различный люд привыкший жить по найму. Вот только умения в них было самый мизер. Мало кто уподобился хотя бы речным судовщиком поработать. Да и не каждый мог вынести трудности морской работы. Но компания брала всех, заключая хитро составленный крестоцеловальный ряд, по которому ежели кто к морскому делу был негоден, то переводился на берег, где работ так же хватало. Зато за сезон натаскать таких вот бывших крестьян на обычный физический труд матросов было вполне реально, что позволяло создать даже некий запас, из которого покрывались все потери в экипажах.

Так вот, проведя ревизию корабельного состава, Сильвестр безжалостно отбраковал всех тихоходов и стариков. И теперь у компании осталось всего восемь торговцев: четыре двухмачтовых лодьи грузоподъемностью в шесть тысяч пудов и четыре трофейных каравеллы грузовместимостью от шести до двенадцати тысяч пудов. Вроде и немного, но для нынешних объёмов, что они могли позволить себе, вполне хватало. Потому как возить воздух дело накладное. И вот пара каравелл с поздним товаром ныне стояла в Любеке, ожидая прибытия первой партии отобранных Мюлихом для найма людей.

Кроме того вместе с ними прибыл в столицу Ганзы и Малой. Ему предстояло провести тут зиму, дабы совместить несколько дел сразу: присмотреть хороший товар, поработать с кандидатами на найм, и, главное, по весне выступить на съезде перед ганзейцами от имени купцов Великого Новгорода и новгородского наместника, наделённого государем правом вести дела с Ганзой. Бывший дьячок, кроме грамоты от Шуйского, имел ещё и кучу списков от купцов, обокраденных гданьскими каперами и новые каперские свидетельства, как доказательство вероломства одного из членов союза.

Всё это было сделано по одной причине. Гданьский магистрат, обеспокоенный потерями своего торгового тоннажа, обратился в совет Ганзы с призывом соединенными силами покончить с русскими каперами, пока "русские не обрели истинного господства на море" и пока "это зло ещё не успело пустить слишком глубоких корней". Но Андрей, помня о казусе войны трёх восьмёрок, недаром готовился к такому обороту и ныне Малой готов был доказать, что это именно с гданьчанина Андриана Флинта началась каперская война между Гданьском и Русью. Тем более что жалоба на то ограбление ещё аж трёхлетней давности давно уже лежала в Совете и все гданьские жалобы пошли уже после неё.

Разумеется, Андрей понимал, что своя рубашка ближе к телу и "Сомоса хоть и сукин сын, но это наш сукин сын", однако разногласия между Гданьском и Любеком продолжали нарастать, и, играя на них, единого фронта, направленного против русского мореплавания, можно было избежать. А это было главное, что сейчас нужно было Андрею.

* * *

*

Двухэтажный дом купца Исраэля Хармена стоял на одной из узких улочек Любека недалеко от ратуши и центральной площади. Купец перебрался сюда из родного Мюнстера совсем недавно, и пяти лет ещё не прошло, но дела отсюда вёл уже давно, торгуя с ливонским Ревелем. Женившись на Эльзабе Тегелер, дочери купца Тегелера, торговавшего со Швецией, Исраэль постепенно встроился в треугольную торговлю между Любеком, Швецией и Ревелем. А благодаря контактам в Леонгардском братстве, члены которого были связаны главным образом с верхней Германией, он смог быстро и хорошо расширить свои дела.

И вот с недавнего времени в этом доме поселился появившийся непонятно откуда относительно высокий, около 173 сантиметров роста, статный молодой человек довольно крепкого телосложения. У него было длинное, узкое лицо с низким, несколько покатым лбом и тяжелым подбородком. Одевался он довольно скромно, в основном в одежды тёмных цветов, но всегда носил с собой меч, явно демонстрируя своё отношение к дворянству.

В Любек его привела нужда. Но нуждался человек не столько в деньгах (хотя и в них тоже), сколько в ином. И для этого иного ему нужна была вся сила купеческого союза. Купец Исраэль и его жена, считавшие так же, как и он, что Швеция должна быть отделена от Дании, любезно приняли его в своем доме и помогли связаться с бургомистром Николаем Брумзе.

Он заявился в магистрат, полный самых смелых надежд и оказался весьма разочарован. Эти чёртовы торгаши не любили спешить, пытаясь отыскать во всём свою выгоду. И потому сейчас молодой человек сидел на стуле возле распахнутого окна, пребывая в состоянии холодного бешенства. Бегать, просить, уговаривать — разве о подобном он мечтал в своё время. Но с судьбой не поспоришь. В конце концов, он сам выбрал свой путь.

Громко топая башмаками, в комнату вошёл слуга, тут же поёжившийся от порыва холодного ветра из-за распахнутого настежь окна.

— Там к вашей милости гости.

— Кто-то из совета?

— Нет.

— От купцов?

— Нет, по виду дворянин, но имени своего не назвал. Сказал, представится вам лично.

Молодой человек стиснул ладонь на рукояти кинжала. Неужели ищейки короля так быстро нашли его? Да нет, не может быть, никто, кроме самых верных, не знал, куда он направится. А уж убийца тем более вряд ли придёт вот так, в открытую. И ему стало даже интересно: кого это судьба подсунула в этот раз. Поднявшись со стула, он прикрыл стрельчатую раму и повернулся к слуге:

— Зови его сюда и сообрази чего: вино, там, закуски.

— Да, ваша милость.

Поклонившись, слуга выскочил за дверь.

Посетитель оказался ещё более молодым человеком, чем он сам, одетым просто, но со вкусом. Он с благодарностью кивнул, усаживаясь на указанный стул, и с интересом принялся рассматривать хозяина комнаты. Вошедший слуга поставил на стол бутыль с вином и два оловянных бокала, после чего быстро удалился, повинуясь мановению руки хозяина.

— Итак, с кем имею честь?

— Моё имя Андрей, дорогой Густав, — немецкий у странного посетителя был неплох. — И у меня к вам небольшой разговор, который может иметь большие последствия.

— Хм, заинтриговали, — Густав нахмурил брови. — Однако меня вы знаете, а вот я вас нет. Это, знаете ли, невежливо.

— А если я скажу, что знаю больше, чем вы предполагаете, это тоже будет невежливо? — усмехнулся гость.

— Вы так думаете? Так удивите меня, — тут молодой человек практически упал на стул и, закинув ногу на ногу, обхватил левой рукой голень правой ноги возле лодыжки.

Гость поднялся со стула, подошёл к столу и налил в один из кубков рубиновой жидкости. Потом глянул на хозяина и подбородком указал на бутыль, что держал в руке. Уловив такой же молчаливый кивок, налил во второй кубок и, поставив бутыль, отошёл в сторону, предоставив хозяину возможность самому брать свой напиток. Тот вздохнул, но поднялся и, подойдя к столу, взял оставшийся кубок.

— Вас зовут Густав Эрикссон, и вы приходитесь родственником нынешнему правителю Швеции, — начал гость, отпив из своего. — Вы были взяты в заложники королём Кристианом, но бежали из пределов его страны. А теперь находитесь в Любеке, собирая силы и союзников на борьбу.

Рука Густава, держащая кубок, чуть дрогнула.

— Кто вы, чёрт бы вас побрал!

— Значит, собираете, — облегчённо выдохнул гость. — А то я, грешным делом подумал, что тороплю события.

— Торопите?

— Конечно. Вы же тоже верите, что Кристиан не оставит Швецию в покое, а молодой Стуре вряд ли устоит.

— Он сын своего отца...

— А отец признал Кристиана наследником, — перебил гость. — Впрочем, разговор не об этом. Кстати, не ответите на один простой вопрос: а отчего вы не вернулись сразу в Швецию? Только не говорите, что у вас нет денег, или что вы боитесь поимки. Простите, но не поверю.

— И каков же ваш вывод? — в голосе молодого Вазы явно слышалось напряжение и скрытая угроза.

— О, всё просто, — его собеседник буквально расплылся в дружеской улыбке: — Я ведь сказал, что вы собираете силы на борьбу? Да, сказал. Вот только не уточнил с кем на борьбу. Сдаётся мне, кто-то хочет править Швецией сам — и без Стуре, и без Кристиана. О, не надо так тискать кинжал, право слово. Не хотелось бы оставлять Швецию без возможного короля. Поверьте, ваше желание вовсе не моё дело и как либо вредить вам я не собираюсь. Впрочем, как и помогать.

— Тогда зачем всё это? — Эрикссон неопределенно обвёл рукой в воздухе.

— Как говорят некие островитяне: не стоит складывать все яйца в одну корзину. Ваши переговоры, насколько я осведомлён, лишь в самом начале. А ведь любой мятеж, как и война, требует лишь три вещи: денег, денег и ещё раз денег...

— Мятеж! — воскликнул Ваза. Нет, он прекрасно понимал цену своих действий, но вот так прямо, не сглаживая углов, его помыслы при нём пока ещё никто не называл.

— Ну да, — спокойно парировал гость, садясь на стул. — Как говорят у меня на родине (кстати, я долго мучился, пытаясь срифмовать на германском языке):

Мятеж не может кончиться удачей,

В противном случае, его зовут иначе.

— Так вот, — продолжил гость, откидываясь на спинку. — Пока короны на вашей голове нет, вы всего лишь мятежник. Как там у вас сложится, я не знаю. На каждый пример удавшегося восстания можно привести пример неудавшегося. Да мне, если честно, это и не интересно. Но вот что интересно мне и моему государю, так это финские границы Швеции.

— Финские границы? — бровь Густава взлетела вверх. — Так вы представляете московского правителя? Вот уж никогда не думал, что у этого лесовика такая великолепная разведка.

— Хм, я бы попросил вас выражаться более корректно. Вы, всё же ещё пока не брат-венценосец, а я сам, знаете ли, как раз родом из этих, как вы выразились, лесовиков. Причём не простой фрельс, а принц крови. Причём, как и мой государь, тоже имеющий право на шведскую корону и как бы не больше, чем у вас.

— Что?!

— Именно! Правда, соглашусь, права эти оспоримы, но они всё же есть. Видите, как плохо не знать историю, мой друг.

— Так может, просветите?

— Да легко, — усмехнулся гость. — Ярослав, правивший Русью пять сотен лет назад, был женат на Ингегерде из династии Инглингов. А его потомок, Мстислав, женат на Кристине, из династии Стенкиля.

— И всё?

— Вам мало? Впрочем, я сразу сказал, что права оспоримы, однако, и за меньшее резались. Но могу вас успокоить, моему государю не нужен шведский трон, но он сильно прогневался, узнав, что шведы нарушают договор.

— Вы уполномочены официально?

— Нет. К вам я прибыл как сугубо частное лицо. Мой государь не может позволить себе поддерживать мятеж против законной власти. А потому никаких официальных контактов с вами нет и не будет, пока и, если вы не наденете корону. И даже если вы начнёте трезвонить о нашем разговоре на каждом углу, мой государь с честным лицом скажет, что вы всё выдумали, ибо он никого не уполномочивал на подобное. Однако политика — игра грязная, а ваш возможный мятеж нам только на руку.

— И чем же?

— Все любят половить рыбку в мутной воде, — усмехнулся гость. — Границы Ореховецкого договора нерушимы. А потому, пока вы будете делить власть, все шведские поселения на русской части Финляндии будут или уничтожены или захвачены. Но то, что находится на шведской стороне, разумеется, тронуто не будет. Хотя, возможно, и не всё. Вы, надеюсь, помните, что три провинции должны были вернуть Руси ещё при прошлом правителе. Договор подписан, так что, формально, мы будем в своём праве, если слегка урежем ваши возможные владения, — закончил он, особо выделив интонацией слово "возможные".

— Я так понимаю, это условия невмешательства русской стороны в шведские дела?

— Вы вправе думать, как вам угодно. Просто не хотелось бы начинать отношения с новым правителем с войны.

— А вы так уверены что у Швеции будет новый правитель?

— Разумеется. При всём уважении, король Кристиан добьётся своего.

— Не удивлюсь, если нечто подобное такое же "частное" лицо сейчас обсуждает и с ним, — кривая ухмылка исказила лицо Густава. — Как вы там сказали? Не кладите все яйца в одну корзину? Воистину византийское коварство.

— Я уже сказал, — ответил гость, вставая со стула: — вы вправе думать всё, что вам угодно. Надеюсь, по весне мне или моему человеку будет позволено посетить вас?

— Вы уверены, что я задержусь тут до весны?

— Более чем. Итак?

— Я могу отказаться?

— Разумеется. Думаю, к тому моменту вы почувствуете за собой силу и решите, что наше свидание для вас зазорно.

— Верите в то, что Любек мне поможет, — констатировал Густав. — Интересно, почему? Впрочем, чему я удивляюсь. Вы явились ко мне практически сразу после моего появления в магистрате, а это наводит на определённые мысли. Что ж, я обдумаю ваши слова и да, мне будет интересно пообщаться с вами или вашим представителем по весне.

— Тогда позвольте откланяться и пожелать вам успехов в переговорах с магистратом и членами Циркельгезельшафт.

Когда незваный гость ушёл, Густав Эрикссон ещё долго сидел в задумчивости, потягивая вино и ни на кого не обращая внимания.

* * *

*

Разговор с будущим королём Швеции вышел сумбурным, впрочем, многого Андрей от него и не ожидал, а потому и сильно к нему не готовился. Василий Иванович ведь не тот человек, что позволит кому-то вести переговоры от его имени без его разрешения. А то, что Густав мог подумать по-другому, так кто ему доктор? Да ещё ведь и неизвестно, станет ли сей отрок королём. Для начала Андрей хотел просто посмотреть на него, дабы решить что лучше: дать событиям идти своим чередом или сразу избавиться от претендента на корону. И тот и тот вариант был одинаково приемлем. Вот только что ожидать от Густава было уже примерно известно, а вот что сотворит тот, кто встанет вместо него (ну не верил Андрей, что шведы спустят на тормозах такое событие, как "Стокгольмская кровавая баня", да и датское владычество вообще) — это ведь ещё вилами по воде писано. Да и тот кидок, что совершит Густав в отношении Любека и Ганзы тоже неплохая вещь. Потерянные деньги ведь захочется восстановить, а это шанс ещё больше закрепиться на любекском рынке. В общем, тут всё как всегда: чем хуже одному, тем лучше другим. А то ведь в скором времени гордые патриции и в русских увидят прямых конкурентов, особенно когда русские корабли пойдут в тот же Амстердам.

О нет, не подумайте, Андрей хорошо помнил, что поначалу главным приемником ганзейского Брюгге был Антверпен и туда тоже собирался проложить дорожку, но Амстердам это на перспективу. Плюс был в том, что именно Амстердаму было разрешено торговать с Балтикой без оглядки на ганзейские привилегии.

Но, возвращаясь к Густаву, Андрей таки не решил, какой вариант лучше, а потому предпочёл оставить всё как есть. В конце концов, история потихоньку менялась и вариант того, что Эрикссон просто не доживёт до коронации, был уже далеко не нулевой.

Покончив с политикой, весь следующий день князь посвятил морю. Точнее разговорам о нём. Потому как провёл его в гостях у Бомховера, слушая рассказы об отгремевшей почти десять лет назад войне. Патриций оказался умелым рассказчиком, а князь благодарным слушателем, а потому расстались адмиралы (один настоящий, а другой пока что больше номинальный) вполне довольные друг другом.

Оставшиеся дни Андрей то общался с мастерами, что согласились подзаработать в далёкой Руссии, то в который раз инструктируя Малого, пока, наконец, все дела в Любеке не были окончены и "Новик", взяв под охрану груженые каравеллы, смог, наконец, покинуть гостеприимную гавань. На этот год морских походов оказалось достаточно, пора было заняться делами земными.

Глава 6

Нет ничего хуже, чем плохая погода. Когда на улице мокро и дождь барабанит в окно, так не хочется ничего делать. Вот и князь Александр Владимирович Ростовский, умостившись на взбитых служанкой подушках, отдыхал, следя из-под полуприспущенных век за дрожащими язычками пламени на свечах в золочёном подсвечнике. В покоях было тепло, даже скорее жарко и князя неумолимо тянуло ко сну. Однако полностью погрузиться в мир грёз старому полководцу не дали. Послышался лёгкий стук в дверь, и князь недовольно подняв голову, рыкнул:

— Кто!

На пороге неслышно появился служка.

— Ваша милость, внизу посыльный от князя Барбашина. Спрашивает, можете ли ваша милость принять его хозяина.

— Пусть заезжает, — кивнул головой воевода.

Скинув промокшую насквозь чугу в руки холопа, Андрей легко взбежал по лестницам и, войдя в комнату, служившую наместнику кабинетом, размашисто перекрестился на иконы, осушил поданный кубок с приправленной травами медовухой и поклоном поприветствовал хозяина.

— И тебе, князь, не хворать, — устало произнёс Ростовский. — Какими судьбами?

— К тебе, как наместнику новгородскому, княже.

— То понятно. Поди по поводу земель каянских?

— По ним.

— Ну, дела делами, а коли в гости зашёл, то прошу к столу, перекусим, чем бог послал.

Разумеется, отказываться от предложения Андрей не стал. Как говорится война войной, а обед по распорядку. Тем более что и есть, говоря по правде, хотелось, а то день для него выдался какой-то суетной, как с утра позавтракал, так больше и маковой росинки во рту не побывало.

За обедом говорили в основном о пустяках, да о морских похождениях князя. Ростовский слушал внимательно, хвалил, где нужно, а коли чего не понимал, не гнушался и переспросить. Сам вспоминал, как посылали за мастерами в земли венецианские да ладились строить у себя галеры по фряжскому образцу. Сожалел, что не сложилось в своё время закрепиться основательно на море, и радовался, что мечты те не пропали втуне, и нужное дело было подхвачено молодёжью. К делам вернулись после того, как попили горячий взвар, настоянный иван-чаем и подслащённый мёдом.

— Так что там, по землям каянским?

— Не дело это, коли русской землёй чужаки распоряжаются.

— Да той земли там с гулькин нос. На нормальное поместье и не наскребёшь, одни камни да болота. И чего Василию восхотелось? Оно, конечно, умаление чести государевой, но как смерды говорят: баба с телеги — кобыле легче.

— Да ты что, княже! — возмущению Андрея не было предела. — Да земля там минералами богата...

— И что ты с тех ралов возьмешь? — хитро прищурил глаз Ростовский. — Сколь дворян на землю посадишь? А коль не посадишь, то кто охранять будет? Казаков наймёшь, а с чего платить им станешь? Железо? Так вон под Устюжной али Серпуховом его тоже полно. Да ещё, почитай, по всей земле хрестьяне это железо из болот добывают. А земля там не в пример каянской. Что ещё там есть? Молчишь? А что так? Как мужичков в ту глушь переселять, так умишко напряг, а как для государя про то донести, так и молчок. Умней других себя посчитал? А зря. Вижу вот, что в делах морских ты поднаторел знатно, а в наместничьих, уж прости за прямоту, глуп, аки младень. Мысль свою надобно уметь обосновать, дабы и государь восхотел, и думцы выгоды поняли. А коли ты на простые вопросы ответа не ведаешь, так как продвигать намерен?

Да, давно Андрей не чувствовал себя таким оплёванным. Словно со всего маху да в ведро с помоями. И ведь верно: это он знал, что финская земля богата, вот только большинство того богатства в этом мире было покамест не то что не нужно, а даже и неизвестно. Чёрт! Вроде и давно уже тут живёт, обжился, можно сказать, а порой простые истины пояснить не может. Просто потому, что даже его общие знания всё же во многом превышают местные и объяснить их появление довольно трудно, а порой и просто невозможно. Ну вот как вы поясните о богатых никелевых залежах Печенги, если и самой Печенги ещё не существует, и об никеле никто ни сном ни духом? Вот то-то!

— Что молчишь, князь, чего голову повесил? — с усмешкой спросил Ростовский, всё это время внимательно наблюдавший за Андреем.

— Да вот думаю: что теперь, оставить всё как есть и позволить шведам там хозяйничать?

— Ты, князь, говори-говори, да не заговаривайся, — сразу построжел воевода. — Сказано ведь уже: то поруха чести государевой, коли мы его вотчину в чужие руки отдадим. Что государю отписать, то я ведаю, потому как давно о землице той сведения собирал. А разговор сей для того затеял, дабы показать тебе, молодо-зелено, что мало придумать что-то стоящее, это ещё обосновать надобно, что, подчас, куда сложнее получается. А то, смотрю, успокоился ты, княже. Да рановато. Потому как мало кто в Думе о кораблях да торговлюшке морской помышляет. А вопрос сей весьма непростой и государству нашему куда как нужный. Ну да об том мы ещё поговорим, а пока к тебе вопрос: вот как там крепостицу обустроить? Был бы прямой путь по земле-матушке, всё ничего, только пока мы тот тракт до каянского берега построим, шведы все наши городки сроют.

— Так, а флот-то на что? — искренне изумился Андрей. И только потом всплыла в его памяти одна статья, читанная им когда-то в Живом журнале на страничке небезызвестного Сергея Махова. О том, как мы и иностранцы видим дороги морские. И ведь разные у нас взгляды на них. Вот и опытный воевода, не раз водивший рати на сечь и оборонявший города, не понимает, как можно снабжать крепость не соединённую с метрополией прямоезжей дорогой. Причём вполне себе искренне не понимает. Умом видит морскую дорогу, а внутри себя не воспринимает её за таковую.

— И много ты корабликами теми навозишь?

— Да, почитай, всё что нужно. Было бы, что и кого возить.

— А коль те же шведы дорогу заступят?

— Утоплю к чертям собачьим и скажу, что так и было. Негоже, князь, нам с ними сюсюкаться, потому как закатники лишь силу понимают и о том помнить надобно всегда. Тысячу раз прав был государь, когда заявил, что на Закате у Руси друзей нет. Нет, и не будет. Будут лишь попутчики, с которыми у нас временно совпадут желания. Таковыми надо пользоваться, а не ставить их интересы поперёд наших.

— Ишь как завёлся, — усмехнулся в бороду новгородский наместник. — А сколь думаешь взять сил, дабы привести те земли под руку государя?

— Ну, будь у меня справная пехота, пяти сотен бы хватило за глаза.

— Эт как так: справная пехота? Пищальники, чтоль? Так чем тебе наши новогородские не угодили?

Андрей откинулся на лавке, упёршись спиной о стену и ненадолго задумался. Князь же Ростовский молчаливо ждал ответа.

— Видишь ли, князь, нет в наших воях дисциплины. Как живут слободами, так и воюют. Да, они знают с какой стороны пищаль заряжать, да, умеют палить из неё. Но только это не главное в бою. Вот скажи, помчится на них конница и что будет?

— Да стопчут их к чёртовой матери. Не устоять мужикам супротив поместных.

— Вот то-то и оно. А всё отчего? Да оттого, что воевать в поле пищальник не умеет.

— Думаешь, в Европе устоят? Супротив их-то рыцарей?

— А вот и устоят, князь. Более того скажу тебе, уже устояли. Больше десяти лет назад это было. Во фряжских землях сошлись испанские да французские немцы, причём у франков сил было больше. Но испанцы положились на пушки да пищальников своих.

— И?

— И не только устояли, но и разгромили франков, а набольшего их воеводу и вовсе убили пулей и доспехи не спасли. А всё почему? Да потому, что воевода испанский всё правильно сделал. Пищальников своих прикрыл копейщиками пешей рати. А сами пищальники шибко обучены были. Палили не как бог на руку положит, а по команде. И после залпа организованно отходили в задние ряды, дабы зарядить свою пищаль по новой, а не сбежать куда подале. И когда приходил их черёд, вновь встать впереди — вставали и стреляли во врага. Вот такие вот пищальники у испанцев. А прибавь к этому пушечную картечь и представь себе поместные сотни, атакующие их позицию.

Ростовский честно попробовал представить себе подобную ситуацию и, помрачнев, нахмурился: представшая картина ему вовсе не понравилась. А ведь, как пить дать, ещё перед строем и чеснока накидали, чтоб совсем коннице худо сделать. Воистину черти бы побрали тех, кто придумал все эти пушки да порохи. Однако прошедший не одну битву воевода понимал: возврата к прошлому уже не будет. Увы, новые времена несли с собой новые веяния, и весь его опыт говорил, что хорошо проявивший себя способ ведения войны будет лишь развиваться. И никто от него не откажется, кто бы что ни говорил по этому поводу. Вот и под той же Оршей многое решили именно пушки литвинов. Да и Витебск был взят вовсе не дедовским способом, а новинкой, которую придумал сидящий перед ним гость. И коль не хочешь быть битым, стоило к подобному приноравливаться.

— И всё же, сколь сил понадобиться?

— Пять сотен пехоты, если воеводой назначат меня и дадут возможность погонять мужичков хотя бы с месяцок. Впрочем, зная нрав этих воинов, последнее будет делом не лёгким, но вполне возможным.

— А если нет?

— Тогда пусть тот воевода и решает. Корабли для перевозки армии предоставят купцы. Ну а я, как государев капер, обеспечу им охрану.

— Вот значит как? — наместник задумчиво оглядел Андрея. — Широко шагаешь, князь. Так ведь и оступиться недолго.

— Так ведь я не только о себе, я и о потомках своих забочусь, — хмыкнул Барбашин.

— Ох, рассмешил старика, князюшка, — усмехнулся князь Ростовский, вставая. — Но, может, хватит о делах? Давай лучше в шахматы сыграем.

— Да с превеликою охотою, князь, — согласился Андрей.

* * *

*

Покончив с делами, как то тщательное инспектирование наровской верфи, новгородского училища и главной конторы компании, князь, прежде чем окончательно покинуть Новгород, принял непосредственное участие в закладке новой церкви, место под которую выбрали по новгородской традиции рядом с компанейским двором. Тем самым он убивал двух зайцев. Во-первых, как и в той истории, первое двадцатилетие XVI столетия было отмечено большим экономическим подъёмом. В города устремилась масса сельского населения, причём "всяк ленится учитися художеству, вси бегают рукоделиа, вси щапят торговании, вси поношают земледелием", как об этом с прискорбием писал так и не ставший в этой версии событий митрополитом Даниил. А поскольку люди того времени мыслили не совсем так, как в веке двадцать первом, то наиболее яркое свидетельство того подъёма вылилось в строительство по всей Руси церквей, причём по преимуществу каменных. Те же Таракановы, к примеру, готовились ныне освящать церковь святого Климента на Торговой стороне, которая рухнула ещё два года назад и была ими восстановлена. Ну и разве могла столь богатая компания, как Руссо-Балт оказаться в стороне от процесса?

А во-вторых, нужно было выполнить и своё обещание, пусть и даденное самому себе. Ведь официальному патрону компании так ничего, кроме деревянной часовенки в Норовском и не возвели. А потому Андрей легко выложил сто рублей, в которые и должна была обойтись постройка новой церкви.

Нанятая артель споро вырыла по периметру будущего храма рвы и подготовила камни, известь, раствор и другие строительные материалы, необходимые для закладки. А каменотёсы выточили специальный камень, имеющий четырёхугольную форму с изображением креста. Оставалось лишь покончить с формальностями. Ведь, как известно, основание и построение храма может совершаться только правящим архиереем или посланным от него священником. Виновный же в сооружении церкви без благословения епископа будет подвергнут наказанию как презирающий епископскую власть. А оно ему надо?

Сам обряд начался с утра крёстным ходом. Во главе, сразу за диаконами с кадильницами степенно шествовал посланный новгородским архиепископом священник, облачённый в епитрахиль и фелонь. За ним, в многолюдном окружении шагал и Андрей со своими послужильцами, разодевшийся по такому поводу в дорогие одёжки. Клирошане громко распевали литийные стихиры, люди радостно подпевали и молились. Для местных это был настоящий праздник, на котором Андрей чувствовал себя чужим. Потому как за все эти годы так и не впустил в себя вот это искреннее верование. Для него все эти обряды и таинства так и остались синекурой. Непонятной, но нужной, дабы не сильно выделяться из толпы.

— Основывается церковь сия во славу Великаго Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, в честь и память Иоанна Нового, во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь, — громко произнёс священник, укладывая закладной камень.

Потом было кропление основания церкви с четырёх сторон, начиная с северной, против солнца с пением псалмов и чтением особой молитвы, пение перед водружённым крестом, лицом к востоку, молитвы призывания Святого Духа и коленопреклонённое: "Хвалим Тя, Господи Боже Сил...". Часы летели незаметно, и когда обряд был всё же закончен, Андрей даже не сразу поверил этому. Всё ждал, что церковники ещё что-то удумают. Но нет, церковь Иоанна Сочавского была наконец-то заложена, и через год ожидалось её освящение и первая служба.

Напоследок, князь решил вновь посетить старых знакомцев, набравших за последние годы ещё большую силу. Ныне "староста купеческий" Василий Никитич Тараканов по слову государя вёл суды совместно с наместниками и четырьмя целовальниками, менявшимися ежемесячно, дабы наместники новгородские судили по правде, а не "по мзде". Да и торговые дела у них шли куда лучше. Отчего они, сами того не подозревая, стали для Андрея этакими агентами влияния, поддерживая среди торговых людей мысль о развитии русского мореходства и необходимости обустройства нормального порта на Балтийском море, дабы плавать по всем государствам со своими товарами, да на своих кораблях.

Купцы гостя встречали на крыльце, с почётом. В трапезной слуги уже накрывали стол. Поскольку день выдался постный, то выставляли лишь безмясные явства — сельди, уху, белорыбицу свежую в рассоле, грибы, пироги кислые, кисели с маковым молоком, лапшу гороховую да оладьи. К делам, как всегда, перешли после сытного обеда.

— Тут такое дело, господа купцы, что надумалось мне развернуть ко всему ещё и Северную компанию. Дабы из славных Холмогор беспошлинно в ту же Европу товар возить. Да грумаландский ход развивать, да в Лукоморье дорогу проторить. А беседую я с вами потому как слыхал, что и вы на те места глаз положили. Ну, так чтоб не шкодили, да проторы друг другу не чинили, решил вот поговорить. Чай на Балтике друг дружке ножки не топчем, а уж на тех просторах и вовсе жить в дружбе надобно. Да помогать, коли в нужду кто попадёт. Как, купцы, сговоримся полюбовно?

Разумеется, Таракановы на предложение были согласны, обещали помочь князеву человеку на первых порах. Потом разговор зашёл о торговле, о потерях от гданьских каперов, да о прошлых предложениях Андрея по координации заморской торговли. Дело пусть и со скрипом, но продвигалось: хоть и привыкли каждый сам цену выставлять, а разумное зерно в том предложении рассмотрели. Так что купеческой гильдии скорее всего быть. И это не могло не радовать, хотя сроки и напрягали. Ну что поделать, не любили в эти времена спешить.

Вечером, когда изрядно захмелевший князь покинул купеческое подворье, братья крепко задумались.

— Я ничего не понимаю, — видеть полную растерянность на лице Василия Тараканова было дано не каждому. — Мы же всех слуг перешерстили не по разу. И что? Стоило только поговорить о том, чтобы Петька поехал в Холмогоры, как тут же заявляется в гости он и говорит, мол, давайте вместях всё делать. Кто? Кто та птичка, что поёт в чужие уши?!

— Того не ведаю, брат, — Владимир одним махом опустошил кубок. — Но могу сказать одно: от сотрудничества с князем мы ещё ни разу не прогадали.

— Так и я не против, но хочу знать, что не всё сказанное в этом доме станет достоянием чужих ушей. Узнаю кто, запорю на конюшне.

Интересно, сильно бы удивился Василий Никитович, если б узнал, что так "удачно" Андрей подгадал чисто случайно. Просто он читал когда-то у того же Зимина, что Таракановы интересовались не только Балтикой и что младший из них — Пётр Никитич — вёл свою деятельность аккурат в Холмогорах и на побережье Белого моря. Вот только когда он туда отправился, Андрей не знал, а поскольку его человек уже этой зимой выезжал в этот северный порт, то просто решил подстраховаться.

* * *

*

Дом, милый дом. Что ещё нужно человеку для счастья? Ну, кому как, а вот Андрею очень не хватало жены и дочки. А потому, добравшись до своего московского подворья, он с головой ушёл в простые домашние радости: подолгу возился с подросшей малышкой и не забывал уделять особое внимание супруге. Да такое, что по весне Варюша вновь понесла. Ну да не стоит сильно вперёд забегать.

Тем более что долго заниматься лишь домашними хлопотами у него не вышло: многочисленные дела очень скоро потребовали свою толику внимания.

Первым был Генрих, давно и прочно осевший в Бережичах. Андрей честно думал, что отработавший своё и получивший неплохие деньги немец с радостью вернётся в свой фатерлянд, однако бывший студент вновь сумел удивить. Подошедший к тридцатилетию Генрих как-то неожиданно пересмотрел свои взгляды на жизнь и заявил, что готов остаться и даже принять православие. Однако заматеревший Лукьян недаром ел свой хлеб и Андрей давно знал, что погуливающий на стороне (в основном по вдовушкам близкого Козельска) немец был сражён в самое сердце там, где и не гадал. В родных для него Бережичах. Нет, поначалу желания приказчика крутились возле одного, вот только девушка на предложение прийти ночью на сеновал обещала прихватить с собой кузнеца. А силой взять княжескую холопку немец не решился, помня о своеобразном отношении князя к подобным вещам. Попытка утешиться в объятиях вдовиц и лиц низкой социальной ответственности положительного результата не дала и, похоже, под давлением обстоятельств Генрих сдался. Вот только проживший столько лет на Руси немец законы знал очень хорошо, и терять волю желанием не горел. Вот и заявился в Москву с первым же обозом, прекрасно понимая, кто поможет решить все его проблемы. Вернее заявился с первым дощаником, потому как, имея прямой речной путь, глупо было бы возить товар из вотчины в столицу и обратно телегами. А что, дощаник бежит ходко, везёт много, и на лошадей тратиться не стоит. Недаром испокон веков главные дороги на Руси были речные.

Но в этот раз Генрих вёз не только собранный с бережичан столовый оброк, но и то, чего князь ожидал уже многие годы. Он вёз листы стекла, наконец-то получившиеся более-менее прозрачными и без большого количества свилей и мушек. Ну а кроме них для московского рынка были приготовлены и другие поделки: от дорогих, покрытых орнаментом бокалов, до простых бус из цветного стекла. Хинрих Брунс наконец-то запустил стеклозавод на полную.

А ведь сколько пришлось помучиться, прежде чем стало что-то получаться. Не в смысле изделий, тут заводик давно уже потихоньку приносил прибыль, и к двум первоначальным мальчишкам-подмастерьям уже прибавилось ещё трое, а в смысле создания больших стекольных полос. То, что получать стекло больших размеров начали еще в 14 веке, с помощью так называемого краун-метода, разработанному, как говорят, ещё сирийскими стеклодувами во времена фараонов, Брунс знал. И даже начал его изготовление в Бережичах. Но, обладая многими достоинствами, краун-метод имел существенный недостаток — максимальный размер полученных стеклянных дисков не превышал 1,5 метра, при этом их середина выбраковывалась, хотя у Андрея и она нашла своё место в хозяйстве. Почитай одних теплиц и парников ныне было больше пары десятков. Да и на московском дворе появилась своя зимняя теплица, балуя княжескую семью свежими огурчиками, зеленью и прижившимися на русской земле заморскими лакомствами, с лёгкой руки князя уже известных как помидор и тыква. Кстати, тыквенное варенье на меду (и это при условии, что тыква была вовсе не такой сладкой, как в его прошлом-будущем) очень понравилось старцу Вассиану, который и озаботился разведением данного овоща на монастырских грядках. Так что за судьбу тыквы Андрей теперь сильно не переживал.

Но вернёмся к стеклу. Так вот, такой размер, как и процент брака князя не устраивал, хотя и это стекло раскупалось довольно быстро. Однако, не зная досконально ни метод Фурко, ни флоат-процесс, Андрей был вынужден во всём положиться на его величество эксперимент да на любознательного немца, которому лишь подкидывал идеи. А уж тот подходил к полученной информации основательно. Сначала долго колдовал над расплавом, добиваясь максимальной прозрачности и лучшего качества. Когда результат более-менее удовлетворил даже князя, он перешёл к процессу вытяжки стеклянного листа. В своё время в интернете Андрей насмотрелся кучи роликов про различные производства и творения современных левшей, так что идеями он фонтанировал будь здоров! Но, как известно, между идеей и её техническим воплощением не просто так часто проходят долгие годы.

Вот и тут понадобился не один месяц, чтобы что-нибудь начало получаться.

Для начала озаботились созданием прокатного стана. Это в двадцать первом веке он у всех на устах, а многие ли представляют, как он выглядит? А уж в веке шестнадцатом... Чёрт его знает, что там придумал Леонардо, который, как известно, да Винчи, но даже в Европе это чудо техники только-только появилось на свет и ещё не стало повсеместным явлением. Так что думать пришлось всем, а на выходе получили массивный агрегат, в котором валки, отлитые из бронзы, устанавливались между мощными станинами. Цапфы-же валков помещались в подшипники, которые тоже уже были известны, но опять-таки применялись пока что редко и так же оставались достаточно дорогой и штучной работой, исполняемой и подгоняемой сугубо вручную.

После этого процесс стал выглядеть примерно так: расплавленную стекломассу доставали из печи и вываливали на поддон, где перемешивали щипцами, давая ей слегка остыть, после чего пропускали между валками. Полученный в результате блин быстро обрезали по заранее сбитому шаблону, после чего ещё довольно горячий лист отправляли на охлаждение.

Так получалось вполне удобоваримое изделие, значительно выигрывающее по сравнению с бычьим пузырём и слюдой.

Следующий этап состоял в том, чтобы получить лист стекла посредством вытягивания. Метод тоже не ахти какой прорывной и известный со времён всё тех же фараонов. Заключался он в следующем: на поверхность стекломассы, охлаждённой примерно до 1000 градусов, клали плашмя металлический стержень, а затем поднимали его вверх. Стекломасса вследствие высокой вязкости начинала тянуться вслед за стержнем в виде ленты. Однако по мере подъёма она стремилась сузиться и оборваться. В своё время всё в том же интернете Андрей видел несколько роликов на эту тему, а потому немцу было от чего примерно отталкиваться. Тут задачка стояла посложнее, ведь движение ленты стекла вверх осуществлялось при помощи валиков. После нескольких неудачных проектов и загубленных образцов, удалось-таки создать относительно работоспособную систему, приводимую в действие руками работников. Хотя и она не лишена была недостатков: помимо того, что с течением времени на листе начинал проявляться брак, так ещё и не была решена проблема частых обрывов ленты. И всё же новое производство позволило получить листы стекла изрядной длинны, которые обрезали всё так-же по заранее выбранному шаблону и тем самым получая довольно большое и одинаковое полотно со вполне приемлемой прозрачностью.

И вот теперь первую большую и уже не пробную партию и привёз на показ Генрих.

Оглядев получившийся результат, Андрей понял, что он подарит великому князю. Ведь его новый каменный дворец ныне сверкал слюдяными окнами. Так почему бы часть не заменить стеклянными? Да, злата-серебра он с того не получит, но ведь не всё можно измерить златом, а благосклонность правителя иной раз куда дороже стоит.

Что же касается флоат-процесса, то тут у Брунса оставались сложности, потому как кое-кто по причине банального незнания забыл сообщить, что процесс этот проходит в условиях защитной атмосферы из смеси азота и водорода. Короче, чем меньше кислорода, тем лучше для стекла. Хотя для зеркал получившееся стекло было вполне пригодно, но зеркала делать немцу, который собирался со временем покинуть Русь, никто позволять не собирался. Хватит ему и полученных умений.

Ну а личный вопрос своего управляющего Андрей решил, можно сказать, одним росчерком пера, и теперь уже точно его будущее полностью зависело от самого Генриха.

Следующим стал визит молодого Одоевского.

Ржавческая домна работала как часы, выдавая из себя сотни пудов чугуна, из которого Одоевские уже начали клепать ядра по заказу казны или переделывали его в железо, получая доход от продажи. Ну не сами князья, разумеется, но оба дела изрядно отягощали карман именно этих знатных мужей. И если старики смотрели на подобное сквозь призму устоявшихся жизненных взглядов, то вот у молодого Романа от полученных доходов в глазах заполыхал огонёк наживы. Он быстро сообразил, что родовой чести в том порухи никакой не было (формально то он только денег ссудил), а вот прибыток выходил немалый. Ну а то, что деньги это власть и влияние, он, как истинный аристократ, чуть ли не с пелёнок знал.

Однако подобное отношение к процессу было вовсе не тем, которое ожидал увидеть Андрей. Ему-то хотелось, чтобы молодая знать сильнее потянулась в капитализацию, или с ними будет так, как и в иной реальности: со временем их просто сметут "мужики торговые". Однако понимания в этом вопросе он пока что не находил даже у братьев.

— Да что б мужик торговый князем правил? — возмущённо фыркал всякий раз Михаил, едва разговор сворачивал на эту тему. — Да не было того отродясь и никогда не будет.

Сам Андрей давно устал от подобных споров. Лбом каменную стену не прошибёшь, только шишек наставишь. Слава господу, что русские купцы ещё своей силы не поняли. Ведь иной "мужик торговый" суммами побольше, чем знатный боярин ворочал. А пример Европы, в которой его собратья-купцы через финансовые кредиты, а то и просто силой королей да императоров ставили, у них перед глазами. И пусть о том не трубят на углах, но ведь шила в мешке не утаишь. И чем быстрее будет идти рост промышленности, тем быстрее они захотят свою толику власти. Может оттого и дожила сословная Империя до двадцатого века, что долго прозябала в своём патриархальном болоте? А тут он своими действиями возьмёт да и сдвинет лавину, что погребёт под собой зарождающееся царство. И кто подскажет, хорошо это или плохо. А то как бы лекарство не стало ядом, а его попытка подтолкнуть прогресс — смертельным пинком застывшему на краю пропасти. Вот только логика исторического процесса подсказывала, что капитализм это обязательный этап, минуть который можно, но стать при этом Державой никак нельзя. Хотя нет, может быть, и был вариант, но Андрей про него не знал, и многотомные труды по упущенной возможности не читал. А поскольку его действия на мировые процессы если и повлияют, то не сильно и не скоро, то и пришествие капитализма состоится обязательно. Так что прочь рефлексии. "Наши цели ясны, задачи определены. За работу", товарищ князь!

С Романом они тогда долго и плодотворно пообщались под сладкие наливки. Одоевский поделился планами на лихвинские залежи, а Андрей согласился с тем, что с тех-то домниц доход уже только им и пойдёт. Пусть, ему не жалко. Хотя, нет — жалко. Но пусть уж лучше они втянуться, а там, глядишь, сыновья да внуки уже по-другому думать начнут. А ему и учеников хватит, что такие печи у него в землях поставят. Железный рынок огромен и конкурентами они с Одоевскими ещё не скоро станут. Русь жадно поглощала всё, что создавали стихийно сложившиеся центры металлургии, и ещё завозила из-за границы. Так что, брысь, зелёное земноводное! Всё одно не потянет один Барбашин всю Русь, да и господь завещал делиться.

Третьим делом стала проверка пороховых производств, обустроенных на новый лад. Пообещал государю, теперь вот мучайся. Тут на своих-то семь потов сошло, прежде чем более-менее хороший порох получаться стал, а уж на государевых и вовсе проклял себя за инициативу. Хорошо хоть мастеров за прошедшие годы подготовить успел, а не то в этом году не до морских бы приключений было.

Вообще, порох ныне производили в небольших частных лавочках с коллективом в 5-15 человек, отчего производительность такого, с позволения сказать "производства", была очень не велика, а цена на порох весьма высока. Да и система ямчужных мастеров ещё только зарождалась и специальные амбары для производства селитры не охватили ещё всю страну. Хотя попытки укрупнения уже были, но до уровня настоящей мануфактуры они ещё не доросли, да к тому же, осуществляли эти попытки только иностранцы и на основе уже освоенного промысла. В общем, князю поневоле вновь пришлось вписать своё имя в историю.

Первым делом определились с поставками ямчуги-селитры к новообразованному Пороховому двору. Селитру ведь ныне производили в градах и весях по всей стране, однако единой системы как таковой ещё не сформировалось. Она находилась в стадии становления, и лишь Иван Грозный подведёт итог, обложив города и монастыри селитряной повинностью.

А потому, для избегания волокиты государь выдал Андрею грамоту, по которой тот мог сам выбрать тех ямчужных мастеров, что будут поставлять селитру ему напрямую. Пересмотрев множество вариантов, князь с удивлением понял, что, как ни странно, но наиболее качественная ямчуга поступала в Москву из района Белоозера. Поспорить с ним могла ещё селитра Новоникольского монастыря, чьи ямчужные ямы в своё время строились под его приглядом. Разумеется, не помочь родному монастырю Андрей просто не мог и потому закупать селитру на казённые средства стали и на Белоозере, и на Оке.

Потом пришло время искать место под сам завод. И если тот же мастер Алевиз свою не малую (аж под двести человек) мастерскую поставил на Успенском враге, то Андрей сразу предложил вынести опасное производство подальше от городских стен. Ведь сколь ни береглись в своё время в его вотчинах, а всё одно взлетали мужички на воздух. Да и по истории он помнил, как полыхали такие производства во времена частых московских пожаров. Да и место он уже присмотрел. Тоже историей подсказанное.

Существовал когда-то в верховьях речки Чечёры Великий пруд. А на северных его берегах был в своё время устроен царями Пушечный двор, просуществовавший аж до нашествия Наполеона. Ну и почему бы ради дела не объединить в одно события разных эпох? Тем более земли те принадлежали лично государю и проблем с постройкой возникнуть не могло.

Нет, он вовсе не собирался строиться рядом с Красным селом, хотя и на его жителей у князя свои планы имелись. Уж коли они могли позволить себе стеклить свои избы слюдой, то почему бы не предложить им и стекла оконного? И ему прибыль и слухи по земле расползутся. А слухи ныне не стой рекламы работают.

Государь на предложение уйти от столицы если и подивился, то виду не подал и добро своё дал. После чего и развернулась на берегах Чечёры большая стройка. Эпоха эпохой, а секретность секретностью. Потому как его пороховой заводик больше напоминал век девятнадцатый, а не шестнадцатый. Ведь то, что местным ещё только предстояло изучить, вычислить или определить опытным путём, для него уже было историей. А потому место под будущую мануфактуру для начала обнесли бревенчатой стеной, сквозь которую были прорезаны лишь двое ворот, и возле каждого поставлено по паре стражников. И уже внутри охраняемого периметра принялись ставить всё остальное.

Главным секретом и основой всего двора стали пороховые мельницы, в которых и происходил главный процесс производства. Работали они от энергии воды, но был предусмотрен и вариант с впряжёнными лошадьми. Впрочем, это было скорее лишним, ведь ещё целые века пороховые заводы будут действовать лишь в "талое время" — весной, летом и осенью, так как зимой увлажненная пороховая смесь замерзала и при кручении рассыпалась непригодную мякоть. Да и работа шла только в светлое время суток, потому что об освещении лучиной или свечами в пороховом деле не могло быть и речи, а про лампы Андрей как-то не подумал.

В основе самой мельницы были "новоизобретённые" бегуны, что сработали лучшие московские каменотёсы, потому как отливать их из металла Андрей пока не рисковал. С ними в своё время тоже пришлось изрядно повозиться. Ведь даже в Европе подобный способ ещё только начинал появляться, и повсеместно основу порохового действа составлял так называемый "толчейный способ", который вовсе не обеспечивал нужной однородности и плотности состава. Торжественное шествие по миру бегунной системы начнётся лишь с конца 16 столетия, а на Руси и вовсе появится лишь при Петре, но ведь Андрей недаром был попаданцем. А потому ещё в своей вотчине, задумавшись о своём порохе, начал конструировать нормальную пороховую мельницу.

Конструктивно его бегуны были сработаны с неподвижной чашей и вращающимися жерновами, а сами жернова были сработаны подвесными, дабы не касаться чаши-лежня. С такой конструкцией мучились потому, как она была более безопасна, ведь взрывы в неподвесных бегунах чаще всего происходили тогда, когда бегун тёрся об обнажённый от пороха лежень, а в подвесном варианте подобного быть не могло, что существенно повышало безопасность.

Сам процесс создания пороха занимал много времени, но конечный результат того стоил!

Для начала на бегунах по отдельности измельчались и перетирались селитра, уголь и сера. После этого, составные части смешивались и перетирались уже готовой смесью. Кстати, саму пропорцию смешивания мастера, приведённые Андреем, тоже держали в тайне. А то по нынешним то временам выходило, что в новый порох селитры куда больше шло, чем обычно, зато и нагара в стволе меньше будет и выстрел мощнее станет. А чтобы во время процесса зелье не взрывалось и не пылило, приготовленную смесь изначально увлажняли. Насколько увлажнять надо, то те же мастера определили опытным путём, ведь никаких приборов для измерения влажности у князя под рукой не было. И судя по получавшемуся результату, в промежуток 2-5% они уложиться смогли.

Со стороны последующая работа выглядела примерно так: на лежень ровным слоем загружали просеянную смесь и примачивали её водой из обыкновенной лейки. Потом пускали бегуны на тихий ход и через несколько оборотов переводили на ход быстрый, после чего и шла основная работа по смешиванию и уплотнению. Время её было определено всё тем же вечным "методом тыка", и растягивалось от трёх до пяти часов. И всё это время мастер не сидел без дела, а следил за сухостью массы, подливая воду по мере надобности, и чтобы сама масса не была просто передвигаема по лежню вперёд, иначе часть состава, зажатая между отшибом и бегуном, может вследствие трения нагреться до температуры воспламенения. Во что это может вылиться, думаю, пояснять не надо.

Затем, всё ещё сырое зелье отправляли на дальнейшее прессование, для чего пороховую массу раскатывали в лепёшку и зажимали в винтовальный пресс, чего европейские, да и азиатские изготовители в эти времена ещё не делали. А ведь прессовка была нужна для получения пороха более высокой и однородной плотности. Это повышало его мощность и сроки хранения.

После прессования порох подвергался процедуре зернения. Сначала спрессованную лепёшку доставали из-под пресса и разламывали на куски при помощи молотков и инструментов, напоминающих стамески и небольшие кирки. Потом эти куски загружали в кожаные мешки и разбивали на более мелкие несколькими ударами молота на наковальне, потому как до дробильной машины мысли и руки у князя так и не дошли.

Получившиеся в результате кусочки клали на решета из свиной кожи, в которые помещались свинцовые шары. При трясении решета куски пороховой смеси истирались шарами, и измельченный порох проваливался сквозь решётку. Вообще сит было несколько, и все с разными размерами решета. Те комки, что не прошли ни через одно сито, отправляли на повторное измельчение, а мелочь, прошедшую даже сквозь самое мелкое — на повторное уплотнение с новой партией пороха.

Таким образом, на выходе получали пороховые зёрна разных сортов: средний (на глаз где-то 2-3,5 мм) для мушкетов и аркебуз, большой (около 4-5 мм) — для артиллерии, и очень большой (на 5-8 мм). Это был так называемый минный порох, хороший при проведении объёмных минно-взрывных работ. Мелкий сорт, предназначенный для пистолетов делать пока не стали, в виду отсутствия этих самых пистолетов.

Зернение — операция очень важная, потому что хороший порох должен состоять из твёрдых прочных зёрен. Применяемая ныне повсеместно пороховая пыль так называемая "мякоть" — сгорает слишком быстро, что может привести к разрыву ствола. И ещё — пороховую мякоть перед выстрелом нужно хорошо утрамбовать шомполом, поэтому заряжание ею ружья или пушки занимает куда больше времени, чем заряжание зернёным порохом, который не лип к стенкам, а свободно ссыпался вниз. Кроме того, мякоть легко отсыревает. Зерна же менее гигроскопичны, чем мякоть, и обеспечивают пороху большую метательную силу, что уже хорошо почувствовали на своей шкуре гданьские каперы.

После зернения полученный порох загружали в дубовые барабаны и вращали их несколько часов. Вследствие трения зёрен друг о друга и о стенки барабана у них сглаживались неровности и острые углы, а сами зерна приобретали округлую форму. Кроме того полировка ещё больше уменьшала гигроскопичность такого пороха.

Ну и под конец полученные гранулы отправляли в сушильни, потому как прошедший все предыдущие этапы порох всё ещё содержал в себе излишне много влаги. Ну а дабы не засорять его посторонней пылью, сушку проводили не как обычно, на солнце, а в специально сооружённом амбаре. И длился этот процесс тоже не один час.

Зато на выходе получался порох по своим качествам куда более близкий ко временам Бородина, чем к нынешним. Что и продемонстрировали великому князю, когда он прибыл оценить полученные результаты.

Причём демонстрация была очень наглядной. Из одной и той же пушки дважды выстрелили полным зарядом старого пороха, заодно замерив время, потребное на её заряжание, после чего дважды бабахнули новым порохом, чья навеска была меньше, чем у старого, а вот ядра всё одно полетели дальше. Ну и заряжалась пушка тоже быстрее, а ведь пушкари работали по старинке, без картузов и прочих ухищрений.

После чего устроили государю экскурсию по мануфактуре, с подробным объяснением, что к чему и зачем.

— А и хитро всё устроил, князь, — восхитился Василий по окончанию мероприятия, когда его и всю блестящую во всех смыслах комиссию повели к накрытым столам. — Я такого даже у иноземцев не видал, хотя пороходельных мастерских насмотрелся изрядно. Или хранят они от меня свои секреты?

— Ну, государь, секреты иные они утаивают, чего греха таить, но в данном случае они не виноваты. Такого ведь и в закатных странах ныне не узришь, что свои православные розмыслы удумали.

— Это что же за хитрые розмыслы у тебя, а князь? И почто у меня таких вот нет.

— Каюсь, государь, хотя и нет в том моей вины.

— Что-то заумно глаголешь, князюшка, — нахмурил брови Василий.

— Да просто всё, государь. Розмыслы мои из тех набраны, кого архиепископ Геннадий ещё при батюшке твоём в университеты заморские учиться отправлял. Они старались, учились, а как вернулись, так никому ненужные стали, потому как архиепископ к тому времени преставился, а новые люди замыслов великих его не поняли, да напротив, тех умельцев чуть ли не в ереси обвинять стали. С той поры мужички практически меж двор скитались, покуда мне на глаза не попались. Теперь вот, ряд заключив, мне служат, да умишко своё, ученьем отточенное, в дело пускают. Один вон стан печатный митрополиту ладил, другой вот мельницу пороховую смастерил. Зато видно теперь, что в университетах они не штаны о лавку протирали, как большинство студиозов, а действительно науки учили. Вот и весь секрет моих розмыслов.

Слушая Андрея, великий князь хмурился всё больше и больше. Но Андрей честно хотел думать, что знает истинную причину недовольства. Ведь упоминание им об университете было вовсе не спонтанным. "По секрету" от отца Иуавелия Андрей знал, что митрополит Варлаам и старец Вассиан недавно вновь подходили к государю с мыслями о возрождении православного Пандидактериона на московской земле. Вот и подсунул он государю для наглядности успехи тех, кто в этих самых университетах обучался. Нет, был, конечно, риск, что Василий Иванович вскипит и наворотит кучу глупостей, однако Андрей изучал государя уже не первый год и если что и понял о нём, так это то, что сгоряча тот рубит редко. Он, как и отец его, был осторожен до, хм, в общем, слишком осторожен, и предпочитал просчитывать свои действия не семь, а семьдесят семь раз, прежде чем принимать решение. Может потому большинство его начинаний и увенчалось успехом? А мысль, что московский князь по крови есть наследник императоров и потому величие павшего Рима православного надобно ныне возрождать в Москве, уже давно витала в потёмках кремлёвских коридоров. Ведь и старец Филофей, с которым Андрей ныне состоял в переписке, неспроста появился со своим "Москва — третий Рим". И ведь не был послан обратно в свои псковские палестины, потому как угадал нарождающийся тренд.

Так что Андрей, заводя этот разговор, потихоньку начинал верить, что Славяно-греко-латинской академии не придётся ждать ещё сотню лет, прежде чем появиться на свет божий.

— Хм, что же не кажешь сего умельца?

— Так, государь, ныне он по просьбе митрополита ладит ямчужные ямы у Свято-Троицкого монастыря. Ведь коль землицу они в скором времени отдадут, то решили иноки дорогую да нужную ямчугу готовить да на пороходельные дворы поставлять.

— Вот..., монашье племя, — усмехнулся в бороду государь. — Всё одно свою выгоду отыщут. Ну, давай, князь, веди к столам, а то, смотрю, бояре мои совсем слюной изошли. — И склонивши голову, тихо добавил: — А розмысла того хочу пред собой видеть в скором времени.

— Сполню, государь. Ныне же гонца пошлю.

— Вот то-то, — вновь улыбнулся Василий Иванович, явно принявший какое-то решение, отчего настроение его вновь улучшилось.

На последующем пиру он много шутил, громко смеялся над шутками хозяина, гостей и скоморохов и прилюдно одарил Андрея "шубой с царского плеча". Долгополая, алой парчи с золотым шитьём, шуба была невероятно тяжела и неудобна. А ещё излишне жаркая, так что с Андрея вскоре пот тёк семью ручьями. Но скинуть такой подарок на виду у свиты было бы большой глупостью, Андрей и так прекрасно видел, какими испепеляющими взглядами кидался в его сторону Ванька Сабуров. Так что пришлось стойко терпеть "шубную пытку", полученную им в награду за работу. И ведь что самое смешное, все, буквально все за столами считали его истинным счастливчиком, по заслугам или без меры (каждый ведь смотрел со своей колокольни) обласканным государем.

И что ещё хуже в Кремль, особенно на торжественные мероприятия, теперь придётся ездить в этом подарке, дабы народ не подумал, что молодой Барбашин возгордился без меры да такими вещами брезгует. Вот уж, правда, лучше б государь деньжат отсыпал или землицы какой прирезал. Всё лучше бы было. А сии зримые знаки государева благоволия Андрею и даром были не нужны. Подкинуть, что ли идею с орденами? И цацка дорогая и носить удобнее.

А потом заскочил Иван, а потом приехал из Княжгородка Игнат, а потом...

В общем, дел было столько, что Андрей чуть не взвыл.

* * *

*

В Вавельском замке царила предпраздничная суета. Люди готовились весело отметить день памяти святого апостола Андрея Первозванного. Да и правда, когда ещё выдастся так отдохнуть, ведь Анджейки — последний повод собраться и повеселиться перед скорым началом адвента — строгим предрождественским постом.

А вот Сигизмунду было вовсе не до празднеств. И виной тому были его коронованные родственники. Альбрехт, приходившийся ему родным племянником, вновь потребовал возвращение Королевской Пруссии и Вармии, а также выплату компенсации за "пятидесятилетнюю польскую оккупацию" этих земель в размене 30 000 гульденов в год. Понятно, что снести такое гордые паны не могли и вопрос об очередной войне между Орденом и Польшей был, можно сказать, делом решённым. Вот только это разом усугубляло и без того безрадостные дела на востоке. Там внучатый племянник Ягеллонов, московский князь Василий, продолжал неослабевающее давление на Великое княжество Литовское. После громких и довольно неожиданных успехов под Полоцком и Витебском, московит задумал вернуть земли, утерянные им после оршанского поражения. Шпеги-шпионы, буквально наводнившие пограничье, как один доносили о больших сборах московских ратей. Но поначалу к этому относились с лёгкостью, так как княжество как никогда было готово к бою. Новыми налогами, утверждёнными на Брестском сейме, удалось восстановить боеспособность армии. Паны-рады планировали обрушиться всею силой на Полоцк и Витебск, для чего в Вильно собирали всю осадную артиллерию. А против московских полков готовились нанятые у Польши гусарские хоругви. Но тут в дело вмешался крымский фактор.

В июле татарская армия во главе с Богатыр-Салтаном, выйдя из Крыма и пройдя Волынь, ударила на львовское, бельское и любленское воеводства, которые были подвергнуты жесточайшему разграблению, а отдельные татарские отряды дошли чуть ли не до самой Вислы. Понимая, что гоняться за кочевниками можно до морковного заговенья, союзная армия королевства польского и посполитое рушение с Волыни решили встретить татар на обратном пути под Сокалем. Но, увы, вместо славной победы на подобии Лопушного, вышла Орша наоборот. Союзная армия была разбита, и теперь он, Сигизмунд, вынужден был потратить немалые средства, нужные для войны, на выплату семьям погибших (а это без малого 2 102 флоринов деньгами и 1 944 флоринов сукном). Кроме того он ещё и оказался в катастрофической ситуации: помимо продолжающейся войны с московским князем на носу была война с тевтонским магистром и его союзниками — должно быть, узнав о гибели польской армии, Альбрехт возрадовался всеми фибрами своей католической души.

Но беды на этом не кончились. Видимо решив, что одними посулами ему Василия на астраханский поход не склонить, Гирей решил выполнить своё обещание помочь отнять у Ягеллонов Киев и Черкассы. И крымская армия повернула на Киев.

То, что в этом пограничном городе не всё хорошо, Сигизмунд знал не понаслышке. Киевский пушкарь Ян обратился к нему с просьбой освободить его от службы, так как городские власти задолжали ему за последние пять лет. Вот чем они думали? Неужели не понимали, что могут лишиться артиллериста? А то и того хуже, эти деньги могут заплатить те, кто придёт захватывать город.

По счастью Яна удалось удержать, и меткая стрельба немногочисленных киевских пушек помогла отстоять город. Простояв месяц под городом, татарская лава рассыпалась предавать окрестности огню и мечу.

Однако не только крымский хан терзал отечество. Московский князь тоже не стоял в стороне. Весной его войска атаковали порубежье, после чего, соединившись воедино, форсировали Днепр в районе Могилева и дошли до Минска, а оттуда и до окраин Вильно, сорвав при этом сбор войск к северу от Припяти, и даже умудрившись захватить личный обоз Радзивила, на что тот гневно жаловался ему. С таким трудом собранное войско уклонилось от решающего сражения, что, впрочем, не сильно расстроило московитов, вполне удовлетворившихся добычей и пленными. Из захваченного Полоцка выступила отдельная рать, разорившая окрестности Вильно, а потом, с подходом главных войск, ушедшая в рейд на Ковно. Город не взяли, но окрестности, давно не видевшие чужих войск и оттого достаточно богатые, были разорены в корень.

Однако походы вглубь территории были лишь серией быстрых разорительных набегов кавалерии, которые приводили к значительному экономическому ущербу и подавляли его волю к сопротивлению. Основная же сила выступила позже, когда стало ясно, куда направил свой основной удар крымский хан, и обложила Оршу и Могилёв. Мстиславль был просто обойдён и оставлен в крепкой осаде, причём князь Михаил Иванович Мстиславский повторно искушать судьбу не стал и, прихватив казну, успел сбежать в Вильно, надеясь отсидеться за столичными стенами.

Первой под московский гнев попала Орша. Город был подвергнут жесточайшему расстрелу из всех орудий. Стреляли и каменными ядрами, и чугунными и даже зажигательными, отчего в нём вспыхнуло множество пожаров. Две недели гремела канонада. Но, как оказалось, не на неё надеялись коварные московиты. Всё это время они копали тоннель под стены, куда заложили бочки с порохом и перед началом штурма просто взорвали их. Подумать только, по всей Европе к подземным минам прибегали лишь тогда, когда все иные способы взятия крепости не давали положительного результата, а московиты сделали упор именно на них. И ведь удачно у них вышло. Наместник оршанский князь Фёдор Заславский лично возглавил оборону пролома, но сдержать натиск нападавших ему не удалось. Орша стала очередным городом, потерянным в этой войне. Очередным, но не последним. Похоже, Василий твёрдо решил сделать Днепр границей с литовским княжеством.

Оставив в Орше крепкий гарнизон, московский князь повёл государев полк с артиллерией под Могилёв, уже взятый в осаду двухтысячным корпусом поместной рати. Городок хоть и был не из больших, но выгодное транспортное и удобное военно-стратегическое расположение делало его заманчивой целью. К тому же, после падения Смоленска в Могилёв переехали многие смоленские купцы, привезя с собой свои капиталы и свои дела и связи. Город рос, развивались его торговые связи с окружающими районами. Могилевские скупщики появляются в Орше, Копыси, Шклове, Кричеве, Мстиславле, Пропойске, Речице, Гомеле, Толочино, Смолянах, Лукомле. Здесь они скупали товары местного производства и сбывали привезенные товары, среди которых были и изделия могилевских ремесленников. Война заставила горожан заняться укреплением оборонительных сооружений, но до центрального замка руки у них так и не дошли, да и артиллерии в крепости почти не было.

Однако к чести всех могилевцев, город продержался значительно дольше Орши. За недостатком артиллерии, деятельный воевода Ян Щит-Немирович герба "Ястржембец" обосновал всю оборону на необычайной активности своих действий. Непрестанные вылазки небольшими партиями в полсотни человек, главным образом, ночью, были отлично организованы, производились в полном секрете и оказали обороне неоценимые услуги. Одновременно с этим горожане неустанно вели работу по заделке брешей и тушению пожаров. Однако сильнейший огонь московской артиллерии наносил большие разрушения в крепостной ограде и постепенно могилёвцы перестали поспевать с ремонтом. Видя это, московиты стали вести осадные работы ещё более энергично. Артиллерийский огонь поддерживался день и ночь; главным образом он был теперь направлен на воротную башню, которая не выдержала подобного издевательства и спустя неделю была обрушена вместе с частью стены. Брешь получилась до 300 шагов шириной, куда немедленно ринулись осаждающие. Схватка была недолгой, но кровавой. Воевода Немирович не пережил боя и крепость сдавал уже его преемник. Врагу в качестве трофеев досталась вся артиллерия: 3 серпантины, 2 небольших полевых орудия и десяток гаковниц, пятнадцать бочек пороха, формы для отливки ядер, олово, шлемы, панцири и иное снаряжение.

Ах, если бы к его стенам поспела армия, московит бы ушёл не солоно хлебавши, однако литвины предпочитали прятаться за стенами, а не пытать счастья в поле, потому что сил у них на подобное уже не было. Заодно была решена и участь Мстиславля. Несмотря на свои крепкие стены, он предпочёл открыть ворота перед возвращающейся победоносной армией. Хотя больших дивидендов ему это не принесло. Обжёгшийся на Смоленске великий московский князь больше никаких прав сдавшимся городам не давал.

А под конец, выскочивший из своего Путивля Шемячич, изгоном взял Любеч, вернувшийся в Литву по договору 1508 года.

И это был крах! Сил вести войну с разбушевавшимся соседом у княжества просто не осталось. Нужно было срочно подписывать мир, дабы в спокойной обстановке накопить силы и средства для новой войны. Ещё не родилась вестфальская система, но как политик, Сигизмунд нутром ощущал родившуюся с нею концепцию баланса сил. И так же понимал, что следующий раунд он поневоле начнёт с менее выгодных позиций. Но...

Но без польской поддержки княжеству не устоять. А в Польше отвергнувшая очередную попытку инкорпорации Литва была ныне никому не нужна. Великопольские вельможи как один выступали за то, чтобы все силы бросить на принуждение Ордена к капитуляции, дабы опереться, наконец, о Балтийское море. Даже верный Дантышек писал из Вены, что пора присоединить прусские земли к Короне. А зная о более чем тесных связях Кенигсберга и Москвы, мир с Василием становился более чем насущной проблемой.

Однако и московский князь, ныне почувствовавший свою силу, начал требовать невозможного: возвращение всех пленников-вязней, включая и тех, кого он, Сигизмунд, подарил европейским государям и папе римскому. Да ещё смел угрожать, что за ту нужду, что испытывают его люди в литовском плену, он забьёт всех литвинов, включая и Гаштольда, в колодки. И это известие вызвало среди магнатов глухой ропот, направленный и на московита, и на него, Сигизмунда. Ведь гордые паны-рада прекрасно понимали, кому ныне больше шансов в плен попасть, им или московским боярам. А своя судьба завсегда важнее.

Вот и сидел король в тяжких раздумьях, гадая как ему лучше поступить.

Глава 7

Небо за окном только начало сереть, когда Варвара осторожно, дабы не разбудить мужа, поднялась с кровати. Мягкая перина, застеленная простынёй из тонкого льна, давно уже была привычна, и ныне даже странным казалось, что когда-то спокойно спалось на спальных лавках или ларях, безо всяких кружевных простыней и подушек, на "подголовках" со скошенною крышкой, служивших одновременно местом хранения драгоценностей или приданного. Как не раз повторял муж: "к хорошему привыкаешь быстро". И ведь верно. Давно ли новый дом казался полным странных вещей, а ныне без них уже и как-то не привычно было в быту.

Однако, как Варя ни старалась, но муж всё одно проснулся, немного полюбовался на неё, одетую лишь в ночную рубашку, а потом просто повалил обратно на постель.

— Остынь, грешно ведь, — попыталась она устыдить супруга, но как всегда безуспешно.

— Не согрешим — не покаемся, не покаемся — не спасёмся, — привычно отмахнулся тот. — В воскресенье в церковь сходим, отмолим.

В общем, утренняя проверка служанок была отложена на некоторое время, что, впрочем, на налаженный распорядок вряд ли сказалось, поскольку те свою работу знали прекрасно, хотя строгий хозяйский пригляд никогда лишним не будет.

Когда же Варя всё же убежала исполнять свои обязанности хозяйки дома, Андрей ещё некоторое время повалялся, вспоминая былое неистовство, а потом одним лёгким движением поднялся с кровати. Сделав наскоро разминку, он скрылся в душевой, куда уже была подана горячая вода, и, приняв контрастный душ, принялся растираться полотняным рушником с искусно вышитыми красными цветами.

Поскольку день был не воскресный, утреннюю молитву творили в домашней молельне, под которую в доме выделили целую горницу. Потом был легкий, но вкусный и питательный завтрак, после чего Андрей поднялся к себе, дабы переодеться к поездке. Сегодня все братья с семьями собиралась в отцовском доме. Без всякого повода, ведь, почитай, всё лето не виделись. Кто на службе пропадал, а кто просто в вотчинах отсиживался, в столицу глаз не казывая. А потому одевался Андрей по-простому, в удобно укороченную до нужных размеров и слегка приталенную одёжку.

Зато жена отнеслась к этому процессу куда как обстоятельней. Видимо во все времена женщина остаётся женщиной. А может свою роль играло и то, что женское одеяние имело не только функциональное, но и знаковое значение, выдавая принадлежность хозяйки к определённому социальному слою и её семейный статус. Слава богу, хоть смог отговорить жену от обычая выщипывать брови (ага, Мону Лизу помните?) и белить лицо свинцовыми белилами. А ведь каких трудов это стоило!

К назначенному времени конюх подал к крыльцу запряжённую колымагу, утеплённую изнутри и с кучей подушек на сиденьях. Для супруги. Потому как сам князь, в сопровождении шестерых дружинников, поехал верхом.

Сегодняшний день выдался морозным и ярким. Солнце, отражаясь от сугробов, посеребрённых выпавшим ночью снегом, слепило глаза, а пар, вырывавшийся из носа и рта, оседал белыми кристалликами на бородах, усах и воротниках шуб и армяков многочисленных прохожих. Город жил своей жизнью, рос, торговал, веселился. Глядя с высоты коня на снующих туда-сюда горожан, Андрей в очередной раз ощутил тревогу. Трудно это — знать о беде и не быть способным её предотвратить. На дворе стоял 1520 год, и, казалось, ничто не предвещало несчастья. А между тем где-то далеко на юге уже сплетался в высверках кривых сабель и зрел в тихих спорах ураган, что должен был обрушиться на Русь в виде пресловутого Крымского смерча. Причём Андрей ныне не мог даже положиться на своё послезнание, поскольку ситуация на границах отличалась разительно. Лишь одно он знал точно: крымский хан придёт, потому как по другому он не мог. И вовсе не из-за жадных до добычи мурз и беков, а из-за своего статуса.

Ведь что такое Крымское ханство? Осколок единой некогда Золотой Орды, после распада которой на кучку татарских юртов оказавшийся самым амбициозным среди них. Крымские Гиреи решили, что они более всех других достойны поднять упавший венец. И не обращая внимания на реальные возможности Крыма, которые были довольно таки хилыми, ханы взяли курс на имперостроительство, решив начать с ногаев и Астрахани, а потом дотянуться и до Казани. А когда под их скипетром окажутся ресурсы почти всей канувшей в Лету Орды, то можно будет уже по-иному поговорить с другими игроками на геополитической карте региона.

А таких игроков в округе насчитывалось ровно двое. Великое княжество Московское и Великое княжество Литовское и Русское. Которые уже не первый век оспаривали меж собой вопрос доминирования. И что самое обидное для ханов, оба они даже по отдельности превосходили Крымское ханство по мощи, а объединившись, могли легко поставить крест не только на великодержавных амбициях крымских Гиреев, но и на ханстве вообще. Однако задолго до китайцев Гиреи сумели дойти до мысли, что при таких раскладах наилучший выход это оказаться в положение этакого затаившегося степного волка. Битый жизнью, он будет лишь издали наблюдать за битвой двух титанов, время от времени подавая помощь то одному, то другому для того, чтобы они как можно больше рвали друг друга. И когда останется лишь один, спустится с холма и добьёт победителя.

Титаны, ослеплённые взаимной яростью, конечно, догадались о волчьей подоплёке, но желание победить другого затмило им разум и они оба с упорством, достойным лучшего, стали подкупать волка. Причём у литвинов, более прагматичных, чем их московские оппоненты, изначально положение было куда лучше. Они куда легче относились к вопросам престижа, а потому легко признали себя и улусниками великого "царя", взяв у него ярлык на свое княжение, и более или менее регулярно выплачивали те самые поминки, которые в Крыму расценивали как дань-выход. Однако внутренняя политика княжества привела к тому, что это преимущество не сильно сказалось на внешнем факторе, и Литва всё больше и больше уступала давлению Москвы.

А теперь поставьте себя на место крымского хана и оцените обстановку! Вместо двух полутрупов явно нарисовывается один победитель, да ещё и полный сил. И как только он освоит ресурсы побеждённого, время жизни ханства сократится до предела. Ведь ни ногаи, ни Астрахань, ни Казань всё ещё не легли под гиреевскую руку. Тут хочешь, не хочешь, а подумаешь о большом походе, пока второй титан ещё не сдох и по-прежнему готов вцепиться в горло победителю.

Вот эту нехитрую мысль и пытался в последнее время донести Андрей до всех своих знакомых, однако, верно оценивая опасность с юга, собеседники всё же не считали возможным нарисованный сценарий, справедливо утверждая, что за Пояс святой Богородицы татары не прорывались уже очень давно. За окским рубежом выросло целое поколение, не видевшее чужих татар иначе как послов и торговцев.

И ведь не докажешь никому. Тогда, в той истории, русские шпионы и доброхоты вовремя донесли о начале большого похода, но Москва всё одно была сожжена. А обращаться к митрополиту с новыми "видениями" он как-то опасался. Вдруг хану вздумается позже пойти или, что хуже, раньше. Один раз прокатило и хватит, а то мало ли какие мысли в дурные головы взбредут. Нафиг, нафиг такое счастье.

В доме у Михаила было жарко. Настолько, что даже пришлось отворить свинцовую раму, дабы в комнату хлынул холодный воздух. Дневные посиделки вели по обычаю: мужчины отдельно, жёны на женской половине отдельно. Тем более им было о чём поболтать. Перешагнувший сорокалетий рубеж Михаил недавно женился на восемнадцатилетней Анне, младшей дочери покойного князя Гаврилы Белосельского. И ныне молодое семейство ожидало прибавление. Трудно сказать станет это ещё одним отличием этой ветви истории или нет, но в прошлый раз линия Михаила пресеклась на нём же. Впрочем, в тот раз и Михаил давно уже не попадал в разрядные списки, а ныне он с удвоенной энергией тянул служивую лямку. Это ведь его корпус держал Могилёв в осаде, пока основные полки брали Оршу. Государь действиями князя остался доволен, а по итогам похода жаловал стольником, с окладом в 100 четей земли и 70 рублей жалованья в год. За такой успех не грех было и выпить. И пили лёгкое французское вино, доставшееся Андрею в качестве трофея.

Кстати, о своих морских приключениях ему пришлось досконально отчитываться перед родственниками. Уж очень им было интересно: каково это по морской пучине хаживать. Ну Андрей и оторвался в духе Стивенсона и Сабатини. И умолк лишь заметив ярко горящие глаза племянника.

Почти достигший возраста новика, Андрюшка был впервые посажен за мужской стол, поскольку ровесников ему не нашлось. Дочери Владимира жили своими семьями, а у остальных ещё пешком под стол ходили, фигурально выражаясь. Вот и слушал парнишка развесёлые рассказы из серии "морские байки", млея душой. А ведь ему через год на службу верстаться. Хотя, если дело выгорит, то почему бы и не взять племяша с собой. Мозги у парня работали как надо, а взгляды на жизнь ещё не устоялись. Глядишь, ещё станет адмиралом! Фёдька-то, под нажимом братьев, уже согласился, что сынок вотчинным затворником не станет, так что с этой стороны проблем не возникнет. Зато, какая ниша для рода вырисовывается. Есть над чем голову поломать. Но позже, потому как Иван про своё воеводство хвалиться стал.

А ему было что рассказать. Это на юге да востоке литвины оборонялись, а вот под Друей поначалу пытались активничать. По весне, едва подсохли дороги, небольшой отряд жолнеров с пушками попробовали друйские стены на крепость. Взять не взяли, но поволноваться заставили, пока из-под Полоцка не подошли загонные отряды, после чего литвины предпочли ретироваться.

— А сколько у тебя пушек на стенах? — поинтересовался Андрей у брата.

— Пять, два змея и три гаковницы. А что? — удивился Иван.

— Да вот думаю, что просто так литвины нам того не спустят. Сам ведь говорил, что доброхоты донесли, будто литвин всю осадную артиллерию в Вильно стащил.

— Ну, вряд ли всю, — махнул рукой Иван, — но значительную часть точно. Им ведь потеря Полоцка во где, — он чиркнул ладонью себя по горлу. — Почитай в эту войну они только и делают, что города теряют. Да какие! А что, ты придумал чего?

— Да терзают меня смутные сомнения, — Андрей хмыкнул, поняв, что непроизвольно повторил интонации незабвенного Яковлева из Ивана Васильевича, что менял профессию. — В общем, литвину ныне либо мириться, либо всё поставить на кон. И я бы на его месте рискнул.

— Ну да ты не на его месте, — отмахнулся молчавший до того Михаил. — А Сигизмунд гонца прислал с просьбой выдать опасную грамоту для послов.

— Ну, это ты у нас в Кремле днюешь и ночуешь, — рассмеялся Андрей, — а мы так, по бедности умишком раскидываем. Вот только, помниться, года два назад уже было такое. А потом кто-то под Опочкой бился.

— Не боись, помнят об том. Потому и наказ всем порубежным воеводам готовят, дабы бдили и к отражению осады готовы были.

— Ну, так и я про тоже, — Андрей вновь обернулся к Ивану. — С пушками понятно, а каково с порохом?

— Вот же ты пристал, как банный лист, выпить не даёшь, — нахмурился тот. — С порохом проблем нет, почитай сорок бочек скопили.

— Ну и добре, — успокоился Андрей.

Так уж получилось, что про наличие порохового зелья он ныне знал куда больше многих. И знания эти его не радовали. Да, делали то его во многих местах, вот только скопить нужное количество на более менее большой поход было делом небыстрым. Столкнувшись с этим напрямую, он теперь прекрасно понимал, почему Ивану Грозному понадобилось аж три года, чтобы восстановить утраченный в московском пожаре запас только на один казанский поход. А тут три смоленских осады, Полоцк с Витебском, и Орша с Могилёвым изрядно опустошили то, что скопили государевы погреба за мирный период и последние годы. Ныне пороха у великокняжеского наряда едва на одну осаду и осталось. Можно было, конечно, изъять зельё из порубежных крепостей, но как потом им обороняться? Вот и скупала казна у купцов своих и чужих серу да селитру с квасцами большими партиями.

Вот только кто из воевод думал о подобном? Большинство из них по-прежнему свято верили, что война сама себя прокормит. На чём часто и прогорали.

— Я вот что подумал, — продолжил он, дождавшись, когда Иван выпьет и вкусно захрустит грибочками. — Может тебе подбросить ещё несколько стволов?

— Так у меня один пушкарь на всю крепость, — легко отмахнулся Иван. — Да знаю, знаю, не бурчи. Помню о твоём предложении. Только так никто не делает. Да и кто мне денег даст людишкам тем платить?

Рука Андрея, подцепившая на вилку грибочек с парой луковых колечек, дрогнула. Мысль, молнией стрельнувшая в голове, мгновенно обросла дополнениями и осела готовым планом.

Да, не смотря на его рацпредложение, пушкари по-прежнему были штучной профессией. В основном мастер-литейщик сам отливал и сам стрелял из своих орудий, да с недавнего времени стали появляться мастера-пушкари, что пушки уже не лили, а только стреляли из них, но ввиду большого количественного роста артиллерийского парка и это уже не могло удовлетворять насущих потребностей. Однако созданием полноценных расчётов так никто и не затруднился. По-прежнему приданная артиллерии посоха лишь устанавливала пушки да подносила боеприпас, а всё остальное: отмерить и насыпать порох, уплотнить заряд, заложить ядро и навести каждое орудие на цель, а потом и поднести пальник к затравке — всё это делал сам мастер-пушкарь. Причём один на несколько орудий сразу. Ну и о какой скорострельности тут можно было говорить?

А ведь даже при таком подходе канониров хронически не хватало.

Потому, как уже говорилось, в данной сфере Андрей пошёл по иному пути. У него набранных на службу людей учили по иному: один человек — одна, максимум две операции. И на выходе получался более-менее готовый расчёт. Вот только денег на подобное требовалось куда как много. К примеру, на корабле для поддержания максимального темпа стрельбы требовалось усилия восьми человек на один единорог, а для простой стрельбы и обслуживания пушки минимально хватало четырех — пяти. Потому на десять орудий за глаза хватало пять полноценных, по восемь человек, расчётов. А вот сухопутному варианту, даже облегчённому, требовалось уже десять человек. А в реальности русской армии времён Наполеона расчёт четвертьпудового единорога составлял и вовсе двенадцать. Правда лишь четыре из них именовались канонирами и обязаны были знать все правила заряжания и стрельбы, а остальные исполняли роль подручных при орудии. Впрочем, к сухопутной артиллерии Андрей пока даже не приступал. Ему бы корабли полностью экипажами оснастить для начала. Но благодаря Охриму и реорганизации, предпринятой Сильвестром, у него в кои-то веки появился какой-никакой, а резерв артиллеристов. Да и пушек, ему вовсе не нужных (те же шланги и фальконеты) у него тоже появился запас. Часть встала на батарею Тютерса, а остальные планировали в переплавку (потому как иметь кучу разных калибров дело для снабжения накладное). Жаль лишь, что олово в бронзе имеет свойство испаряться при переплавке и выдержать нужные значения повторно будет делом весьма нелёгким. Так почему бы, в таком случае, не помочь брату, раз появилась такая возможность? И ему спокойнее и расчёты потренируются. Всё одно им жалование платить, а так хоть послужат на благое дело. Вот чуялось Андрею, что не сдадутся литвины просто так и попробуют отнять своё. И где нанесут свой удар, одному богу известно.

Иван, быстро уловив главную суть, от подобной помощи не отказался и пообещал заскочить в гости, дабы обговорить все детали. А потом вечер перешёл во вторую стадию, идею которой уже несколько лет продвигал Андрей. Из женской половины появились жёны, а из дворовой поднялись музыканты андреева оркестра, дабы усладить слух гостей лёгкой музыкой и пением.

Андрей долго думал над тем, как провести такую вот "культурную революцию" хотя бы в своей семье. Ведь "теремное сиденье" уже существовало в среде московской аристократии, и знатные женщины редко садились за стол с мужчинами даже просто пообедать, а уж пировали всегда отдельно, на своей "половине". И что самое обидное, запрет пировать вместе с "мужеским полом" касался лишь знатного сословия. В среде обычных горожан женщины часто участвовали в шумных застольях, в чём Андрей и сам успел убедиться, пока погуливал у вдовицы Авдотьи. Да и то сказать: терем — удел знатных да богатых. Обычные горожанки жили не в них, и дни проводили не взаперти, а на "торжищах", в хлопотах по хозяйству, в мастерских, да на огородах. И как во все времена любили развлечения: пляски, песни, пиры, игру скоморохов и бродячих музыкантов. Женщины-простолюдинки наравне с мужчинами участвовали в развлечениях, лихо отплясывая на праздниках, хотя это и осуждалось церковью, а некоторые танцы даже считались неприличными.

Вот только сам Андрей как раз и принадлежал к знатному роду. И принятые в обществе условности стоило блюсти по причинам не раз уже озвученным. Однако жить то хотелось по-другому.

Правда, оказалось, что не только великий князь ради молодой жены был готов нарушать обычаи. Михаил, как главный в роде, держался долго, но и он капитулировал, когда в дело вступила его собственная супруга. Ну а кто был проводником андреевых идей среди женского коллектива, думаю, все и так догадались. Разумеется, Варвара, чья жизнь тоже была отравлена теремом, вот только тестюшка не всегда был богат, а потому теремное заточение было скорее условным, и образ жизни у дочки больше походил на жизнь горожанки, с поправкой на карьерный, а с ним и имущественный рост отца, конечно.

* * *

*

Ян Минковский герба Незгода гнал коня вперед и вперед, боясь обернуться назад. Там, позади, остался с ножом в груди старый товарищ и лишь об одном молил сейчас бога шляхтич: чтобы убийцы как можно позже прознали, с кем в тот день был убитый. Хотя надежда на это была слаба.

А ведь как всё хорошо начиналось...

Военные великого княжества Литовского не любили придворных. В их мировосприятии придворный — это человек, вечно пользующийся плодами чужих успехов исключительно по причине близости к монарху. Но, несмотря на это, многие военные с превеликой радостью при любой возможности старались добыть для себя и придворные должности.

Однако молодой шляхтич Минковский думал совсем по-другому. Столь неудачный вояж на границу, когда его повязали какие-то разбойники, окончательно убил у него и без того не слишком высокое желание сделать карьеру военную. Это ведь больше батюшкина была мечта, не его. А потому, вернувшись в Вильно, он со всем присущим ему пылом принялся выискивать для себя давно вожделенное место при дворе великокняжеском, используя те немногие связи, что у него были, и в целом неплохо преуспел в этом начинании. Надо ещё сказать, что тот год выдался лично для него, не смотря на постыдный плен, всё же очень и очень прибыльным, хоть и грешно было так говорить про случившееся. Но его отец, переживший сильную встряску при известии о пленении сына, не дотянул и до Рождества, упокоившись в могильном склепе, успев, правда, отписать одну из своих деревень столь ненавистному для Яна бастарду. И не просто отписал, но и успел ввести того в наследование, словно чувствуя, что родной сын сводному брату, будь его воля, не даст ничего. Вот же голь перекатная, повезло, однако, щучёнышу! Одно радовало. Когда Ян понял, что родителя не переубедить, он хоть смог уговорить того, что отдать братцу надобно одну из его смоленских деревенек. Нечего бастарду в столице глаза мозолить, пусть сидит себе на восточной границе, там ему самое место. Ещё пара сёл, как и планировалось, отошли сестре в приданное. Но зато остальным имением новоявленный придворный мог теперь пользоваться в своё разуменье.

А новая служба требовала много денег. Двор, гостивший то в Вильно, то в Кракове, потихоньку набирался польских привычек. А польская столица и вовсе мало ценила домашнюю снедь да наливки, домотканое сукно да холст. Краков потреблял иноземные вина, заморские фрукты, индийские шелка и фландрские полотна, да приглашал из-за границы поваров, чтобы баловать себя изысканными блюдами. И на все это требовались деньги, деньги и ещё раз деньги!

И хоть Литва ещё не достигла краковской пышности, но ведь не только наряды, да приёмы, но и само исполнение государевых поручений порой требовали немалых трат из своего же кошелька. Потому как за каждый злотый, выданный из казны, приходилось отчитываться. И не дай господь, потратишь сверх выданного — семь потов спустишь, пока докажешь, что так для дела было надо. А уж если не докажешь, то хорошо будет, ежели просто не получишь за потраченное никакой компенсации. Мест-то при дворе ограничено, так что мало ли что случиться может...

А лишних денег у него как раз и не было. Вспыхнувшая война с Москвой сразу отразилась на Минковских, чьи основные имения лежали главным образом в Витебском воеводстве и в первый же год подверглись жесточайшему разорению. А уж ныне, получается, и совсем о них забыть стоило, потому как мало уже кто верил, что земли те у московита отбить удастся. Но был на небесах у Яна хранитель, был! А иначе как трактовать непонятно откуда взявшееся у молодого шляхтича желание перенести центр своих владений из восточной в западную часть страны. Туда, где ещё деду его королём Казимиром в качестве вознаграждения за верную службу дадено было во временное владение (так называемую бенефицию) неплохой кусок земли. А дед — не отец, он в ту землю вцепился волком и испросил-таки уже у короля Александра право превратить её в наследственное владение с правом распоряжения. И теперь Ян мог чувствовать себя куда уверенней, чем иные его соседи, ныне ставшие враз безземельными.

Правда, теперь все его доходы и приносило лишь одно это имение, хоть и немалое по шляхетским меркам, но вовсе не чета тому, чем владели паны аристократы. К тому же при отце было оно сильно запущенно, а вникать во все подробности Яну ну никак не хотелось. Вот ещё, ну не шляхетское это дело! Хотя и еврея-управляющего, по примеру друга, Минковский нанимать не стал. Его поверенным стал немец из Поморья, обещавший за пять лет удвоить доходы. И ведь справился, подлец!

Как оказалось, новое имение очень удачно расположилось аккурат между двух сплавных рек Немана и Нарева — притока Буга. И немец, не будь дурак, принялся строить порученное хозяйство как комплекс панских земельных угодий с хозяйственными и жилыми постройками, ремесленными мастерскими, садами, огородами, сенокосами и лесами, производство в которых специализировались преимущественно на производстве зерна, и было ориентировано на рынок. Так Ян, стараниями своего управляющего, неожиданно оказался среди той части литовской шляхты, что вновь начала поднимать вопрос об устье Немана. Ведь с потерей двинского пути именно Неман мог стать той артерией, что свяжет княжество с миром. И сейчас, в преддверии войны с Орденом, голоса эти становились всё сильнее и сильнее. Яну льстило, что его, как держателя довольно крупного имения, стали приглашать на свои съезды весьма влиятельные люди. А ведь съезды это не только долгие разговоры, но и роскошные пиры, совмещённые с балами, где молодому шляхтичу имелась неплохая возможность познакомиться с самыми видными невестами княжества. От открывающихся перспектив у него поневоле начиналось головокружение.

И вот в этот момент его по делам службы отправили в Шац, небольшое, но довольно богатое местечко, отданное ныне под патронат князя Боровского за то, что тот ссудил государю 700 коп грошей. А князь, недолго думая, решил с лихвой возместить потраченную сумму за счет населения вверенной ему волости. Разумеется, в канцелярию великого князя тут же понеслись жалобы на неправомерные действия нового державца, не отреагировать на которые канцлер Радзивилл не мог. Для проведения дознания были посланы князь Андрей Семёнович Друцкий-Соколинский со товарищи, одним из которых и стал Ян Минкович.

Расследование показало, что князь действительно брал с жителей мыто сверх положенного, отнял у них смолокурню, ездил к ним "на полюдье" (чего его предшественники не делали), и ввел различные дополнительные поборы, чем нарушил дарованные некогда местечку права. В общем, обыденное дело, за которое князь, памятуя о государевом привилее, скорей всего и не пострадал бы даже. А поскольку членам комиссии на этом разбирательстве набить собственные карманы не получилось, то поездка выходила явно неудавшейся. Оттого Ян и готовился в обратный путь с прескверным настроением, подсчитывая доходы и расходы, как вдруг, сам того не желая, попал в историю...

На безымянной улице Шаца недалеко от выезда, среди лачуг с покосившимися крышами издалека был виден большой дом, на стенах которого, строенных пополам из серого камня и почерневшего от времени дерева, навечно застыли мутные потёки. Это был местный трактир, один из двух, в котором на удивление вкусно готовили мясное рагу и наливали вполне приемлемое пиво. И не смотря на свой непрезентабельный вид, заведение явно пользовалось успехом и у местных, и у приезжих, и его довольно просторные залы были всегда полны народа. Правда, для дворян хозяин трактира — лоснившийся от пота, крутоплечий невысокий мужчина с бритой головой — выделил отдельный зал, выглядевший получше, чем залы для купцов и хуторян. И народу в нём хоть и бывало много, но места для случайного гостя завсегда имелись, в отличие от залов для простого люда.

Ян, занимавшийся как раз опросом купцов, сразу заприметил этот трактир и теперь любил тут вкусно пообедать и скоротать долгие зимние вечера. К тому же у местного трактирщика, как оказалось, были вполне себе достойные девицы, готовые за небольшую плату скрасить заезжему шляхтичу и вечер, и ночь.

А на третий день, когда он по привычке сидел после сытного обеда с кружечкой пива в облюбованном им углу трактира, на лавку перед ним без спроса рухнуло чьё-то тело. От подобной наглости Ян застыл и онемел, чем мгновенно воспользовался его незваный визави.

— Привет, Ян, не знал, что ты поступил на службу к Друцким.

Голос у мужчины был явно знакомым и взгляд Минковского впился в чужое лицо. Через мгновение он с удивлением признал в собеседнике Федьку Будько — шляхтича из небогатой семьи, поступившего на службу к князю Ивану Видиницкому из рода Друцких. С ним Ян не раз проводил весёлые вечера в Вильно и теперь недоумённо рассматривал внешний вид Фёдора. Ведь тот был неисправимый щёголь, всегда следивший за модой и ярко одевавшийся. Сейчас же на нём были простая суконная рубашка, шерстяные штаны и аккуратно заштопанный замшевый жилет.

— Это что за маскарад? — только и нашел, что спросить Ян, отставляя недопитую кружку в сторону.

Скривив недовольную гримасу, Фёдор нервно оглянулся, что не укрылось от Минковского, как и бледный вид и капли пота на лбу.

— Скажи, ты бы хотел перейти под руку московского князя?

Вопрос поставил Яна в ещё больший тупик. Чего-чего, а подобного он от Фёдора явно не ожидал.

— Совсем мозги пропил? — вскипел он.

— Ты погоди орать, — вдруг примирительно молвил товарищ по весёлым попойкам. — Я ведь не просто спрашиваю. Мне помощь нужна, а на кого положиться я не знаю. Любой в округе может быть предателем. А тут ты...

— Ага, и ты вдруг решил, что я пойду на службу к московиту...

— Да вовсе нет, — нетерпеливо отмахнулся Фёдор. — Всё куда хуже, но это долгий разговор, а времени у меня мало. Боюсь, что цепные псы уже встали на мой след.

— Сказать по правде, я ничего не понял из того, что ты сказал.

— Ладно, в двух словах. Я нечаянно стал свидетелем одного разговора. В общем, мой патрон, а также ещё несколько князей решились отложиться вместе с землями в пользу Василия. Ну а тот и рад, по примеру батюшки, прирасти землицами. Уж коль не выгорело с Глинскими, так хоть здесь отыграться. В общем, им пришло письмо с той стороны, в котором сказано, что московский государь с удовольствием примет их к себе.

— Чушь какая-то. После того, как он бросил Глинского в узилище за то, что тот всего лишь хотел воспользоваться неотъемлемым правом любого шляхтича к отъезду, кто-то ещё желает уйти?

— Да я и сам поначалу не поверил, а потому ночью вскрыл тайник (только не спрашивай, как я про него узнал) и вскрыл то письмо. Вот только меня при этом увидели, и мне пришлось дать дёру. Но ту грамотку я с собой прихватил, а вместе с ней и ещё несколько писем, что лежали в том тайничке.

— Ага, и вместо того, чтобы спешить получать награду из рук господаря, ты мне тут заливаешь про заговоры, даже не зная, а вдруг я тоже заговорщик.

Лицо Будько скривила гримаса боли и гнева.

— Они гнали меня три дня, обкладывая как волка. Мне с трудом удалось сбить их со следа, но это явно ненадолго. Судьбы Олельковича и Гольшанского они себе явно не желают. Вот только я, кажется, добегался. У меня нет денег, а когда пал конь, я, похоже, ещё и заболел, пока брёл сюда по лесам. Весь сегодняшний день я провалялся в местном клоповнике абсолютно без сил. Честно скажу, я не знал, что мне делать, как вдруг увидал тебя, а потом от людей узнал, что ты приехал вместе с Друцким. Это и обрадовало и насторожило меня...

— Считаешь, что Андрей тоже виноват? — удивился Ян.

— Не считаю, знаю, — горько усмехнулся Фёдор. Он вдруг полез за отворот жилета и достал оттуда что-то замотанное в не первой свежести тряпицу. — Тут то самое письмо от московского князя, а остальные в сумке. Можешь пойти к себе, глянуть, дабы не считать меня сумасшедшим, да обдумать всё. Потому как чую, что без ничьей помощи я скорее сдохну, чем доберусь до лояльных господарю властей. Ну а я пока схожу, достану остальные. Да отдохну немножко. Нездоровится что-то, знобит. Увидимся тут вечером.

Покачнувшись, Фёдор поднялся из-за стола и направился к лестнице, ведущий наверх, к комнатам. Ян дёрнулся было за ним, но потом решил всё же глянуть, что там ему Федька передал. Бросив монетку трактирному служке, он покинул заведение, отправившись в комнаты, что предоставил для комиссии местный войт. А когда вновь вернулся, его огорошили вестью, что в комнатке наверху найден труп. Нехорошие подозрения заставили его подняться туда. Так он и увидел, как Фёдор сидит на стуле с ножом в груди, а на лице его навечно застыла гримаса боли.

И Ян испугался. Он не понимал: зачем было убивать перебежчика, ведь у трупа уже не спросишь, кому и что он успел рассказать? Но, тем не менее, Федька был мёртв. И его убивцы были где-то рядом, потому как главного — грамоты от московского князя — они ведь, так и не нашли. А ещё он вдруг понял, что смерть Фёдора лишь отсрочила его свидание с теми людьми, но рано или поздно они дознаются, с кем говорил погибший и тогда он за свою жизнь не даст и ломаного гроша. Ставки в этой игре оказались весьма высоки, и мёртвый Федька был тому явным доказательством. Но зато и награда будет не менее щедрой! И как знать, возможно, судьба или счастливый случай специально свёл их в этом месте. Ведь сколь раз он молил бога о шансе для себя, шансе совершить что-то, дабы взлететь выше, чем он мог рассчитывать по праву рождения. И вот что предложили ему небеса: пан или пропал! Что ж, да будет так! Такие шансы даются раз в жизни, и не воспользоваться им будет с его стороны величайшей глупостью. А потому, бросив в комнате кучу вещей и взяв с собой лишь самое нужное, Ян прямо в ночь помчался за своею судьбой...

Весной 1520 года Великое княжество Литовское облетела всполошившая всех весть. В Вильно были судимы князья Андрей, Фёдор и Роман Лукомские, а также князья Иван и Юрий Друцкие, которым инкриминировали желание отложиться в пользу восточного соседа. Князь же Андрей Семёнович Друцкий-Соколинский с немногочисленными верными людьми успел бежать на московскую сторону. Повторения успеха позапрошлой войны у московского князя не получилось. Большая часть высшей знати княжества вовсе не желала переходить на другую сторону, и заговорщики не получили не только большой поддержки, но даже и сочувствия. Даже среди православных магнатов. Скорее наоборот, забыв про взаимную грызню, они делами собирались доказать великому князю Сигизмунду Казимировичу свою лояльность.

Но и Сигизмунд сделал из этой попытки свои выводы. Второй раз в его царствование происходит попытка православных отколоться от его державы, и все виновные, как один, ссылались на неправду Городельского привилея от 1413 года, по которому участие в господарской раде допускалось только католикам. И ведь верно, с той поры только Константину Острожскому, и то благодаря своим заслугам, удалось, в качестве исключения, попасть в высшие эшелоны власти княжества (что всё равно встретило большое сопротивление со стороны католиков). А ведь совсем рядом раскинулся огромный соблазн — страна, в которой православные пользовались всей полнотой власти! И если ничего не менять, то следующая попытка может оказаться куда удачнее. А то, что такая попытка будет, Сигизмунд уже почему-то не сомневался. Московскому князю выгодно откусывать такие вот куски, прикрываясь не собственной агрессией, а фиговым листочком "решения всей земли". И вот, чтобы православная знать не отложилась от него, король польский и великий князь литовский, русский и жмундский принял решение уравнять их в правах с католиками.

Летом 1520 года по всему княжеству был зачитан новый привилей, согласно которому ограничительные статьи Городельского привилея 1413 года утрачивали свою силу на том основании, что шляхта православного вероисповедания при прежних князьях заседала в панах-раде и способствовала процветанию страны не хуже католиков. Согласно привилею, все представители шляхетского сословия православного вероисповедания отныне и на вечные времена пользуются всеми шляхетскими вольностями, с правами занимать все должности земские и дворные, заседать в панах-раде: "Потому как все другие сословия рыцарского и шляхетского, как литовского, так и русского народа, только бы были веры христианской... на должности дворные и земские, не только подданные костелу Римскому, с этого времени выбраны и назначены быть могут, но одинаково и равно все рыцарского сословия из народа шляхетского люди веры христианской, как Литва, так и Русь, каждый согласно достижениям и заслугам своим, от нас, великого князя, на посты высокие служебные и на другие посты по воле нашей могут назначаться...".

И выдержав бой со своими католическими советниками, Сигизмунд не прогадал: данный привелей действительно укрепил внутреннее единство несущей одно поражение за другим державы...

* * *

*

А в Москве под звонкий перелив колоколов радостно справляли Рождество.

Рождество — семейный праздник. Отринуты разногласия и ссоры. Чудесных перемен и новых радостей ожидали от него везде: и в палатах государя, и в бедной избушке холопа. Мечтали, строили планы. А на Крещение Андрей вообще нырял в прорубь, прорубленную на Москве-реке, чего никогда не делал даже в той, иной жизни.

Но праздники проходят, а за ними наступают деловые будни.

Холодный январский ветер гнал над землей серые, тяжелые тучи. Они шли так низко, что казалось, вот-вот зацепятся за купола многочисленных московских церквей. В такую непогодь хорошо было сидеть в натопленной избе, коротая время за разговорами, однако, Андрею было вовсе не до мирных бесед. На сегодня его ждал государь, а потому, хочешь, не хочешь, а пришлось покинуть жаркие покои и садиться на коня, поскольку входившие в моду у бояр возки он на дух не переносил.

Воротник в заячьем тулупе широко распахнул дубовые створки ворот, и кавалькада всадников выкатила на заснеженную улицу. Вперед выдвинулась тройка дружинников, опасность упредить да прохожих разогнать, дабы уступили дорогу знатному. Ни дать ни взять — кортеж с мигалками из его времени. Скакали не быстро, но всё одно от конских копыт разлетались в стороны комья мокрого снега. Постаревший Хазар шёл легко, с достоинством неся седока по московским улочкам.

Пересекли Красную площадь, мосток через ров, въехали в Кремль. Нёсшие службу в воротах отроки, увидев подъезжающего князя, посторонились, но, тем не менее, проводили всю кавалькаду внимательным взглядом.

У Грановитой палаты Андрей спрыгнул с седла и бросил подбежавшему юркому парнишке, лишь недавно взятому в личную дружину, поводья. Тот повёл фыркающего Хазара к коновязи, накрыл попоной. Сообразив, что в ближайшее время ехать никуда не придётся, ногаец всхрапнул и потянулся к сену. Дружинники, негромко переговариваясь, потащились в детскую, а князь, разминая ноги, немного потоптался на месте, после чего пешочком поднялся на крыльцо.

Не смотря на мороз на улице, в коридорах дворца было не жарко. Отапливать предпочитали лишь жилые помещения. Вдоль расписных стен на подставцах горели восковые свечи, и оттого в хоромах пахло топленым воском.

Зато в горнице, где его ожидал государь, было тепло и уютно. Трепетное пламя десятка свечей озаряло комнату, и было видно, что Василий Иванович был в ней один. Он сидел в высоком кресле, задумчиво опустив голову на грудь. Заслышав шаги, встрепенулся, зоркие глаза внимательно посмотрели на князя. Андрей остановился, отвесил низкий поклон, пальцами руки коснувшись пола.

— Шигону ко мне, — властно бросил государь и, судя по звуку быстро удалившихся шагов, был услышан.

— Проходи, князь, садись. — Василий кивком указал на лавку, поставленную недалеко от его кресла. — Что это? — спросил он, имея ввиду довольно толстую тетрадь, прошитую суровой ниткой, что держал Андрей в руках.

— Здесь полное описание того, что ты мне приказывал, государь. В первой части пояснение для чего нужен флот вообще и Руси конкретно, а во второй как это правильно устроить и примерный расчёт затрат, что понадобятся.

Василий Иванович требовательно протянул руку и с интересом стал перелистывать исписанные ровным полууставом листы, иной раз замирая и внимательно вчитываясь в суть. Впрочем, он не пролистал и половины, отложив тетрадь в сторону, и с интересом оглядел замершего в не совсем удобной позе собеседника. Документ, который он глянул, был составлен по всем правилам иных времён, о чём Василий Иванович не догадывался, и потому разительно отличался от привычных. Текст то и дело перемежался пояснительными таблицами и рисунками, давая возможность воочию представить то, что писал автор. А так же оценить, во что это станет для казны.

— Хм, вижу, вельми толково написано, ну а теперь обскажи вкратце, что там.

"Что же, желание начальника да будет исполнено", — про себя усмехнулся Андрей и заговорил:

— Как говорили ромейские богословы: "Для чего Бог создал столь обширные водные пространства? Для пития ли? Но для этого достаточно рек и источников, и вовсе нет надобности в таком обилии вод, которые объемлют большую часть земного круга. Но, как невозможно людям иметь сухопутные сообщения от одного конца земли до другого, то Бог и пролиял между селениями человеческими водное естество. Отсюда видим, какая и коликая нужда флота; видим также, что каждый, не любящий флота, не любит добра своего и за Божий о добре нашем промысел неблагодарен". Ныне наше отечество своими границами прилежит к нескольким морям. И как же столь славной и сильной державе не иметь флота, когда даже у каждой деревни, стоящей при реке или озере, есть лодки?

Издревле предки наши использовали водные пути для перевозки товаров, потому как доставка больших товаров в значимых количествах да на большие расстояния, нерентабельна иначе, как по воде, а в иных случаях и вовсе невозможна.

Но если купцы используют море прежде всего для извлечения прибыли, то военно-морские силы служат инструментом для увеличения престижа государя и мощи государства.

Флот военный нужен, во-первых, для защиты своих купцов, ибо никто не желает нашей торговле потворствовать. Наш выход на Балтику да ещё в качестве нового торгового агента означает для всех серьезную ломку сложившейся системы отношений. Оттого и препятствуют, как могут, кто просто словами, а кто и силой. К тому же, защите подлежат не только наши купцы, но и те, кто торгует с нами, потому как до нас должно доплывать максимум столь необходимых для нас товаров. Ну и купцы иноземные, видя такую заботу, с куда большей радостью поплывут к нам, а не к нашим супротивникам.

Во-вторых, флот нужен для войны. Это ведь только кажется, что война морская ведётся отдельно от сухопутной. На самом деле всё куда сложнее. Для начала, когда наш военный флот разобьёт в сражении военный флот противника, или любым иным способом изгонит его с моря, пусть даже просто заставив трусливо прятаться в портах, то следующим естественным шагом станет уничтожение флота торгового путём захвата или потопления купеческих кораблей. То есть станет делать то, чем ныне занимаются твои, государь, каперы.

— Ага, ага, и ты в их числе, — понимающе усмехнулся Василий Иванович.

— Не без того, государь, — сидеть в шубе в натопленном помещении было жарковато и Андрей, взмахнув рукой, постарался "незаметно" утереть меховой опушкой рукава застилающий глаза липкий пот. — Каждый такой приз это минус врагу и плюс нам. Думаю, Пётр Иванович, сможет до деньги доложить ту сумму, что поступает ныне от ивангородской мытни и каперских отчислений. Вот только такая война хороша, когда, повторюсь, у врага либо вовсе нет своего флота, либо он уже разбит, дабы на защиту своего судоходства у него не осталось абсолютно ничего. В противном случае конечного успеха от крейсерской войны не будет, и противник сумеет прорвать установленную флотом блокаду.

Ну и последнее, для чего нужен флот — это десантные операции. Когда наши рати морем достигают чужих владений и вступают в бой там, где их не ждут. То есть, наличие флота позволяет резко приблизить далёкие, казалось бы, друг от друга страны. К примеру, при батюшке твоём, государе Иване Васильевиче, ходили князья Ушатые морем из Холмогор в землю каянскую. Сожгли три корабля, разорили десятки селений, сотворили землю пусту там, где шведы того не ожидали, чем нагнали на них страх-кручину, а уж трофеев сколь взяли.

Ну и, разумеется, флот должен противоборствовать таким же действиям врага, дабы не повторилось ивангородское взятие, когда те же шведы на судах в Нарову вошли и крепость взяли и пожгли.

А ещё надобен Руси флот не токмо морской, но и речной. Ведь перевозка товаров происходит большею частью по рекам да озёрам. А лихой люд их там сторожит. Оттого и жалуются купцы на разбойничков речных да озёрных. А ещё врагу, дабы углубиться в нашу сторону, приходится не раз реки форсировать. Коли б создать хотя бы на главных путях речные флотилии, то кровушки чужой они бы попили и врага, пусть и не удержали, но задержали бы на переправах, давая остальным силам собраться для отпора.

Да, у нас создаются судовые рати, сам такую водил, но это лишь наметки на более правильное использование наличных сил...

Тихо скрипнула дверь, отвлекая внимание Василия Ивановича, и Андрей с удовольствием перевёл дух. Всё же разговор с великим князем это не застольная речь, слишком много углов приходилось сглаживать, контролируя ход беседы.

Между тем в горницу пожаловал Шигона. Иван Юрьевич раскраснелся с мороза и часто дышал. "Неужто бегом спешил", — удивился Андрей.

— Звал государь?

— Звал, Ваня, звал. Проходи, послушай вот, что нам наш морской атаман тут расскажет. Да сколь корабликов потребует, — усмехнулся в бороду Василий.

— Прости, государь, коли слова мои покажутся тебе обидными, но начинать флот с кораблей значит загубить всё дело на корню. Нет, коли срочно надобно, то может и стоит, но у нас пока не горит, дабы пожарным обычаем всё делать, — не согласился Андрей.

— Да? — искренне удивился Василий, да и у Поджогина в глазах застыл тот же вопрос. — Так с чего начинается флот?

— Торговый с торговых агентов. Условно говоря, с Ваньки да Сёмки, что готовы представлять интересы своих нанимателей на чужбине и имеющих склады в гостиных дворах, что открыты во всяких там Любеках и прочих городах заморских.

— Доносил мне про то Иван Юрьевич, — хмыкнул Васили Иванович. — И взгляды твои тоже. Что же мне, с каждым государем теперь о купеческих делах печься?

— Зачем, государь? Купцы и сами справятся, просто надобно тут порядок завести. Ввести чёткие правила. Допустим, создать некий титул вроде "торговый гость" и предоставить им ряд привелеев, дабы желанен он был для купца. К примеру: свободный проезд за границу для торговли, право приобретать вотчины и подсудность непосредственно тебе, государь, дабы всякий князь-воевода им препонов чинить не мог. Заодно обязать их и твою государеву рухлядь за морем сбывать, торгуя напрямую для казны. И каждый такой гость пусть получает от тебя особую жалованную грамоту "на гостиное имя", за что в казну твою отчисляет серебром. И сумму не малую, дабы гостем мог стать лишь тот, чей оборот за десять тысяч переваливает. Вот им и разрешить самим о гостиных дворах договоры вести.

Ну а дабы и иным купцам лестно было, стоит и гостевые сотни да торговые товарищества не забыть. Пусть оформляются чин чином, получают от тебя, государь, или от наместников твоих грамоту на заморскую торговлю и коли будет их доход годовой свыше, допустим, двадцати тысяч, тоже позволить о гостиных дворах с тамошними бургомистрами договариваться. А уж купцы сами, поверь, этот вопрос куда быстрее решат. Только, коль сами договорятся, пусть сами и строят, за свой кошт. Тогда казне от того лишь прибыль станет.

— А не много ли чести купчишкам?

— В самый раз, государь. Пускай сами с себе подобными речи ведут. Ты ведь с правителями иных земель всё одно договоры о дружбе и торговле заключаешь, а уж кому в каком городе торговать то разве стоит тебе о таких мелочах беспокоится? Вот пускай у самих купцов головы болят.

— Хм, и всё же как-то непривычно глаголешь, но ладно, не о купцах речи ведём. Потом Иван Юрьевичу расскажешь, чего надумал. Ныне же давай про флот продолжай.

— А флот военный, государь, начинается с организации порядка. Перво-наперво нужен Корабельный приказ, что будет решать, сколько и каких кораблей нам надобно и сколько мы содержать сможем, исходя из тех средств, что ему казна выделит. Так же он будет решать, как нам сей флот использовать, буде случится война с каким либо морским соседом. Будет вести учёт наличного и потребного числа мореходов, строить и содержать морские училища для морских воевод...

— А это зачем? Для полков вон никаких училищ не надобно.

— Так то да, вот только морской воевода столько знать должен, сколько полковому и не снилось. Прежде чем стать командиром корабля, придётся отроку много по морю походить да под чужим началом.

— Да разве бояре согласятся на это? — горько усмехнулся Шигона. — А ну коли кто не по чину выше окажется.

— А по-другому не выйдет.

— Судовые рати вон водят и ничего.

— Несравнимое приводишь, Иван Юрьевич. Уж я то про то ведаю куда лучше, поверь на слово. Стружки что, знай себе вдоль бережков плывут, мимо цели не проскочат, лишь мелей беречься надобно. А корабли в море открытом ходят. Коли морской воевода в морском деле не разбирается, то и шансов потонуть в пучине у него куда больше, нежели домой возвратиться. И ещё не менее важное государь: местничеству на флоте места нет. Дабы потом не мучится, надобно изначально прописать про это. Командир в море первый после бога, вправе казнить и миловать любого, и про то ещё предки твои — ромейские императоры писали. А кто под кем служить будет, должно токмо морское умение указывать. А не знатность предков.

— Ох и крику будет в Думе, когда обсуждать начнут. Наживёшь ты себе, князь, доброхотов — не позавидуешь, — задумчиво пробормотал Поджогин, но Василий его услыхал.

— Будет тебе. Изначально указать надобно, что дело то новое, стариной не опробованное. Почитай, сколь лет не до морей было. Да и мыслю, верно сие — безместье лишь на пользу будет. А то мне эти свары иной раз, — тут Василий Иванович сообразил, что слишком разоткровенничался перед подданными и резко сменил тему: — Ладно, что там дальше-то?

— А дальше по пунктам, государь. Первое: флот начинается с леса. То есть приказ должен вести учёт лесов, что для корабельного строительства пригоден, и на каждое срубленное, сажать новое, а то и два, деревца. И для того нужна служба лесничих, что будут те леса оберегать. А кто в заповедных лесах тех рубить начнёт, того холопить или казнить беспощадно, дабы неповадно было.

Потом лес надобно рубить и сушить. Из сырого лесу кораблей строить нельзя, а кто будет строить, тех опять же в холопы иль на плаху. Казна, государь, чай не бездонная, дабы негодные корабли содержать.

Естественно нужна система складов для хранения всего нужного.

Следом необходимо создать причалы, где корабли будут отдыхать после походов, да оснастить места, где они будут зимовать. Одновременно заложить государеву верфь и набрать да обучить плотников, что будут работать на ней. И лишь тогда можно начать строить корабли.

— Ох и нагородил же ты тут, князюшка, — выдохнул Василий Иванович.

— Прости, государь, просто там, в тетради, куда как подробнее описано. А сложно оттого кажется, что нам с пустого места начинать надобно. Иноземцам потому и проще, ведь им лишь кое-где подправить имеемое надобно. Однако, рано или поздно, но решать проблему придётся. Так лучше начинать сейчас, с малого и потихоньку возводить огромное, чем потом строить в спешке сикось-накось. Ну и мест для стоянки флота надобно не одну иметь. Я бы предложил одну в Ивангороде, а вторую в Овле-городке. Заодно и всё Каяно-море под твоим державным присмотром будет.

— Овла, говоришь. Баял мне про неё Ростовский, да и Шуйский тоже. Хотите меня с Кристианом поссорить? — вспылил Василий.

— То твои отчины, государь. Это наместники Стурре своим самовольством твои земли нахрапом брали. А датский король того наместника ныне бьёт, а сам договоры чтит и границу блюсти будет согласно Ореховецкому договору, что ещё прапрапрапрадед твой, Юрий Данилович, подписал. Буде воля твоя, я тот городок под твою государеву руку быстро приведу.

— Вот то-то, — остыл великий князь — что без моего изъявления ничего с тем городком не делать. А вот эти твои плотбища обязательно на казённый кошт брать?

— Желательно, но можно на первой и частными обойтись. Тем более в Норовском уже есть такая — корабли новоманерным способом ладит. Сам у него заказываю — лучше, чем у немцев получаются. Мастер опытный, охулки на руку не положит и лишнего не возьмёт.

— Что ж, большое дело с наскока не решается. Тетрадь твою я прочту, потом и слово свою молвлю, быть аль не быть тебе морским воеводою. Ныне ж ступай с Иван Юрьевичем, обскажи ему свои мысли про купцов и прочее.

И поднялся с кресла, давая понять, что на сегодня аудиенция окончена.

Выйдя в коридор, Андрей упал на ближайшую лавку и, облокотившись на стену, попытался прокрутить прошедший разговор. Однако выскользнувший следом Шигона не дал проанализировать его до конца.

— Что, князь, тяжко? — участливо спросил он.

Андрей лишь криво усмехнулся в ответ.

— Вот так оно близ трона-то быть. Что же, ко мне пойдём, али к себе в гости пригласишь?

— Да к тебе ближе, Иван Юрьевич. Так что давай уж к тебе.

— Ну, ко мне, так ко мне, — легко согласился государев фаворит.

— Хочешь сказать, что государева честь от мужиков торговых зависит? — заинтересовано произнёс Поджогин, с аппетитом обгладывая куриное крылышко.

Дом у сына боярского стал ещё краше, чем в последний андреев визит, на стенах повалуши появились дорогие персидские ковры, позволить которые не каждый князь себе мог. Жена Анна, ныне слегка раздобревшая, встретила дорогого гостя с кубком мёда пенного (помнил хитрый царедворец о княжеских предпочтениях), после чего ушла на женскую половину, а хозяин с гостем проследовали в трапезную, где и совместили сытный обед и деловую беседу.

— Честь государева зависит от слуг верных да людей ратных, — не согласился Андрей, отмахнув ножом кусок кабанятины. — Но ежели воям не дать ни пушек, ни пищалей то и побед от них ждать не стоит. Времена, когда исход брани решали лишь составной лук да верная сабелька, уходят. И с этим ничего уже не поделаешь. А ведь именно купцы привозят на Русь те товары, без которых и жить трудно, и современная война не возможна. Металлы, особенно медь да серебро, серу и селитру в большей части везут из-за моря.

— Ох и скользок, ты, князь, — улыбнулся Шигона, откладывая кости в тарелку и беря новое крыло. — И ведь не поспоришь, без пороха ныне сильно не повоюешь. И вроде как служивое сословие выше торговцев поставил, а всё одно, чую я, о купцах более печёшься.

— Так ведь благосостояние государства находится в прямой зависимости от его возможности торговать с соседями ближними и дальними. Торговля для государства дело вельми нужное, а главная торговля есть торговля морская. Потому как доставка больших товаров в значимых количествах да на большие расстояния, больших доходов иначе, как по воде, а в иных случаях и вовсе невозможна. Оттого за пути морские издавна брань между странами идёт. И идти вечно будет. Потому и говорю, надобен нам флот. Пусть не ныне, так в скором времени понадобится. И дело даже не в кораблях. У купцов заберём, коли потребуется. Дело то в людях, что должны будут на море воевать. Их-то враз и не обучишь.

Или вот государь покойный выстроил град портовый на Нарове реке, как бы в противовес ганзейским. То есть выход к морю Иван Васильевич считал необходимым для своей отчины, а город выстроил, дабы устранить посредников между Русью и теми, кому нужны наши товары. Но это полдела. Ныне надобно самим за моря плыть. Самим своё везти. И вот тут и будут чинить нам большие препятствия, потому как многим мы просто помешаем. Или думаешь, просто так нанятых мастеров на чужих рубежах задерживают? Нет, Иван Юрьевич, им наше могущество поперёк горла стоит.

— Ну, допустим, убедил ты меня, но это ж какие траты!

— А без них никак. Либо тратишься на себя, либо платишь чужакам втридорога.

— Вот всё-то ты усложнить пытаешься, Андрей Иванович, — покорил его Шигона. — Всё-то тебе не по нраву. Купцов вон хочешь по разряду вписать...

— Так ведь всё одно придётся. Не мы, так они сами соорганизуются. Стандартизация и унификация наше всё.

— Опять непонятными словами говоришь, — вздохнул Поджогин. — К чему всё?

— Учёт и контроль, Иван Юрьевич. Плюс простое и понятное управление. А то ныне у нас слишком большое множество разрядов вокруг развелось и порой очень сложно разобраться в каждой иерархии. А так будет всё просто и красиво. Ты вот что, Иван Юрьевич, идейку тем купцам, с которыми дела ведешь, подкинь, а уж они тебе насочиняют, знай лишнее отбрасывай. Зато получишь этакое служилое сословие по торговой части, где всем всё будет ясно и понятно.

— Ну-ну, интересно будет посмотреть, — задумчиво почесал подбородок Шигона. — А вот скажи, князь, ты ж вроде не бессребреник, а отчего про плотбище не смолчал? Уж я то знаю на кого тот мастер работает. Казалось бы, вот оно — греби себе денежки лопатой, а ты в отказную подался? С чего бы?

— Не понимаешь?

— Нет.

— Так просто всё. Ладно, я знаю, что флоту надобно. А вот какой ни будь Ермил, что лепит торговые кочи да лодьи, может такого налепить, что мало ни кому не покажется. Нам бы, по-хорошему, как в Венеции дело обставить, а потому я против частных плотбищ. Хотя и понимаю, что без этого не обойтись. Но основу всё одно должна составлять казённая верфь. И ещё, просьбишка у меня до тебя, Иван Юрьевич. Поспособствую тому, дабы государь повелел Овлу-городок под свою руку забрать. Поверь, ныне самое лучшее время всё сделать. Чем дольше будем тянуть, тем труднее вернуть будет.

— Да на что тебе та Овла сдалась? Один камень да лес. Землицы хорошей днём с огнём искать — не сыскать. Хотя, зная какие земельки ты у государя в вотчину испросил, явно там что-то есть. Как же, помню, как бояре смеялись: мол, глупенький Андрюша выпросил кус леса в тьмутаракани. А ведь большинство так и не поняло, откуда у тебя богатство появилось.

— Знать умишком слабы, — отмахнулся Андрей и, отхлебнув запотевшего с ледника кваса, облокотился обоими руками на стол, слегка приблизившись к фавориту, сидящему напротив. — Кхм, если твои слова были предложением, то я согласен. Места там дикие, прежде чем прибыль пойдёт, вложиться придётся изрядно. Зато и выгода может стать отменной. Так что скажешь, Иван Юрьевич?

— Ну, дел у меня и без того много, но в долю малую войду. Только вот с деньгами у меня ныне напряжно...

— Ну, коли государь решится Овлу под свою руку вернуть, да ещё и отдельным наместничеством сделает, то ведь сии старания можно и в долю засчитать.

Вот и пришло время делового разговора. Словно два купца, князь и сын боярский, обсуждали, торговались, спорили, ругались и пили мировую, намёками и полутонами, а иногда и прямо высказывая свои пожелания. Устали, вымотались донельзя, но достигнутым результатом оказались оба довольны.

А потом, как-то незаметно перешли к делам казанским. Всё началось с, казалось бы, невинного вопроса Андрея: "А каково ныне в Казани?".

— А что тебя так Казань-то интересует?

— Да не столько Казань, сколько волжский путь. Будет Казань или смоет её завтра, то мне не сильно интересно. А вот буде там враг сядет, то страшно.

— Это как так?

— А так. Зачем все немцы закатные ныне в моря подались?

— Так известно, золото да пряности, — усмехнулся Поджогин, как бы намекая что, мол, и мы не лаптем щи хлебаем.

— Вот именно. А где того богатства много? Ну, если земель за океаном не считать.

— Это те, что гишпанцы открыли? Как же, читал донос Митьки Герасимова. Интересные дела творятся в мире.

— Они самые, — согласно кивнул Андрей. — Так вот — самая богатая землица ныне это Индия.

— Ага, теперь понятно, зачем ты списки с тетрадей Афоньки тверичанина заказывал! Ну и?

— А путь в ту Индию далёк и опасен. Морем мимо берберийских берегов, где разбоем промышляют враги веры христовой, мимо всей Африки, борясь с ветрами и течениями. Оттого и цены держат высокие, дабы неизбежные расходы покрыть. Но рекомый тобой Афонька пешком дотуда дошёл. То есть, имеется от нас дорога прямоезжая до Индии, потому как господь создал у нас под рукой отличную судоходную реку — Волгу. Почитай от самой Москвы можно сплавом до Асторохани добраться. Там морем Хвалынским до берегов персидских, а уж персы тем индусам соседи. Шах персидский ноне в ратях с султаном османским, оттого путь купцам персидским в земли закатные закрыт. Вот и ищет шах пути обходные.

— Ну, так немцы сами к нему приплыли, чего искать-то?

— Вот опять ты главного не уловил. Я ведь отчего за наше мореплавание торговое ратую? Да оттого, что коли мы лишь от прихода чужих кораблей зависеть будем, то и цену нам чужие купцы свою установят. То, что ныне за рубль покупаем, будем за три брать, а то, что ныне за рубль продаём, хорошо если в полцены покупать станут. А нам надобно самим плыть в иные страны, а не скупать здесь у купцов втридорога. И персияны это тоже понимают. Тем более, что немцы португальские им тоже великую нужу чинят, заставляя торговать по ихнему, а торговые города силой под себя отбирая. В общем, воюют они разом и с султаном и с королём португальским, отчего и стоит у них торговлюшка. Так что шах нашим предложениям только рад будет, ведь мы, коли сильно цены задирать не будем, все его проблемы решим.

А теперь посмотри: коли б был весь волжский путь под государевой рукой, то закупая пряности, шёлк да хлопок в Персии, мы бы с выгодой продавали их в Ивангороде, да в Любеке. А можно и до Антропа дотянуться, но тут считать надо, может и не так выгодно будет. Хотя, если дозволить сквозным товариществам проходить по Руси беспошлинно, то и в Антропе цена будет хороша.

— Это что за товарищества такие.

— А, чёрт, — Андрей привычно перекрестился после поминания нечистого и пояснил: — Это такое товарищество, что повезёт товар от Персии до Антропа без перепродажи по пути. А вообще, Иван Юрьевич, вот что я тебе скажу: внутренние таможни надобно убирать, ибо они только мешают, обогащая лишь своих держателей. На мой взгляд, для казны государевой достаточно брать мыто на въезде и выезде из страны плюс налоги.

— Вот всё-то тебя не устраивает, князь.

— А вот тут ты не прав, Иван Юрьевич, многое мне по сердцу. Но внутренние таможни больше зло, чем польза. Хотя я понимаю, что не всё в наших силах, но уж сквозным товариществам даровать беспошлинное прохождение точно будет надобно. А ещё вот и про Казань с Астраханью говорил, говорю и буду говорить, что надобно их под государеву руку приводить.

— А чем тебе государев ближник Шигалей не по нраву?

— Тем, что ненадёжный он. Верные людишки донесли, что объявились в Бахчисарае казанские послы, говорят, что ныне в Казани не довольны действиями русских и тем, что хан марионетка Москвы. Просят, мол, на казанский трон кого из Гиреев послать.

— Что за людишки? — разом насторожился Поджогин.

— Разные. Из тех, что в Крыму живут, но с купцами общение имеют. В основном из обращенцев.

— Есть ли им вера, князь? Они ведь от бога отступились.

— А они не за веру, они за злато-серебро стараются, — усмехнулся Андрей. — Так что ты бы брату-то отписал, чтоб присмотрелись там, а то не ровен час, быть беде. А Фёдору я вместе с подарком предупреждение уже отправил.

— Ох и умеешь ты, Андрей Иванович, утешить, — невесело усмехнулся Шигона.

— Тут, Иван Юрьевич, как в поговорке: лучше сейчас перебдеть, чем потом локти кусать. А крепкой торговле частые политические перестановки очень даже мешают. Так что купцы тут одни из самых заинтересованных получаются.

— Так-то оно так, но всё же зря ты купцам много благоволишь, князь. Купец не по чести служит, а за злато. Коль запахнет барышом, он и Мамоне служить станет.

— То мне ведомо, но порой жизнь заставляет выбирать не между добром и злом, а из двух зол меньшее. Тут главное самому не совратиться, а это, подчас, куда сложнее. Ну да что мы всё о делах да о делах. Эх, а не хлебнуть ли нам той наливки, что жена твоя ставила, а, Иван Юрьевич, ох и хороша была та наливочка.

— Отчего ж не выпить, коли душа просит? Сейчас слуг кликну — принесут.

Правда, последующее застолье продолжалось недолго. Шигоне с утра к государю идти, а Василий Иванович, как известно, лишнего пьянства не любит. Да и стемнело уже за окном, на улицах скоро рогатки ставить начнут, да тати на разбой выйдут. Так что вскоре, тепло попрощавшись с хозяевами, Андрей покинул гостеприимный дом и в окружении дружинников, светивших дорогу прихваченными заранее факелами, тронулся домой.

* * *

*

Между тем события в мире протекали своим чередом. 11 декабря 1519 года сейм Польского королевства объявил Тевтонскому ордену войну, и к границам Пруссии двинулось четырёхтысячное польское войско под командованием одного из лучших полководцев Польши — великого гетмана коронного Николая Фирлея. Событие, которого многие так долго ждали, а некоторые ещё и тщательно готовили, наконец-то свершилось.

Усилившись по пути чешскими наёмниками Яна Жеротинского, польское войско вступило в пределы Ордена и, двигаясь на Кёнигсберг, вышло к замкам Мариенвердер и Пройсиш-Холланд. Однако без осадной артиллерии, которая катила где-то позади с обозом и должна была подойти значительно позже, взять их было практически невозможно, а потому армии пришлось остановиться и начать обустраивать лагеря для правильной осады, дабы не оставлять непокорённые твердыни у себя за спиной. Одновременно в Гданьск и Торунь, с целью укрепления их обороноспособности, были посланы дополнительные войска, а каперский флот начал блокаду орденских портов: Кёнигсберга и Пиллау.

Правда, для Альбрехта это не стало чем-то неожиданным. Через своего агента канцлера Шидловецкого, который получал деньги не только от императора, но и от гроссмейстера, он знал обо всех готовящихся в Польше мероприятиях и даже временами получал от канцлера в подарок копии секретных документов. Так что стоило лишь жолнерам Сигизмунда напасть на владения Эрмландского епископа, как великий магистр во главе трехсот всадников и двухсот пехотинцев тут же нанёс ответный удар и 31 декабря захватил замок Бранево на берегу вислинского залива. И этим, по существу, успехи великого магистра и ограничились. Словно в ответ, в тот же самый день отряды польской кавалерии вломились в Натанген дабы предаться там самому благородному делу — грабежу местного населения. Тем самым инициатива в войне Орденом была утрачена, и случилось это из-за банального отсутствия резервов. Денег, которые ему тут же выделил дьяк Харламов, хватило на найм лишь тысячи воинов, а пришедший через Мемель обоз привёз и вовсе мизерную сумму, которой и на три сотни-то едва достало. А потому Альбрехт бросился вымаливать деньги у всех, с кем имел хоть какие-то договорённости.

В общем, события текли так, как и было в ином варианте, и только совсем мизерные изменения могли показать знатоку тех времён, что в мире всё же что-то изменилось.

Так, 31 декабря в Москву прибыл Мельхиор Рабенштейн, который начал энергично настаивать на финансовой и военной помощи Ордену, передав Василию Ивановичу слова Альбрехта, что ему одному с польскими силами не справиться. Но, кроме того, он огорошил великого князя и думцев просьбой отпустить на службу к магистру русских каперов, дабы воспрепятствовать морскому бесчинству поляков. В ответ русский государь тактично и резонно заявил, что его полки во исполнение союзного договора уже совершали поход в Литву, туда же вторгались по договоренности с ним и крымские отряды, однако удара со стороны Ордена они так и не дождались. По поводу же каперов Василий Иванович, по обычаю не сказав ни да, ни нет, просто взял паузу на обдумывание столь нестандартного предложения.

А потом, как и в иной реальности, до Москвы дошли слухи о болезни Сигизмунда и для получения "полных вестей" о короле к виленскому воеводе Николаю Радзивиллу был послан гонец Борис Каменский, которому заодно поручили произвести и дипломатический зондаж на возможность решения затянувшегося спора мирным путем. А орденскому послу временно отказали от аудиенций.

Небольшое изменение коснулось и переговоров с посланником датского короля. Готовясь к вторжению в Швецию, Кристиан II обратился к Василию III Ивановичу с просьбой выслать в Финляндию в помощь датчанам против шведов пару тысяч конных воинов. В случае необходимости великому князю, по мнению короля, следовало бы также напасть на Норботнию — то есть земли, прилегающие к Эстерботтену, считавшемуся юридически русским. И если в прошлый раз Василий Иванович не собирался пускаться в рискованные авантюры во имя интересов, чуждых России, и в помощи отказал, то сейчас его ответ был максимально обтекаем, позволяя как принять предложение датчанина, так и отказаться от него, но давая право навести, наконец-то, порядок в своих владениях. Ведь войску, чтобы достичь границ Норботнии, придётся пройти по старой новгородской дороге до Овлы, а уже оттуда выдвигаться в собственно шведские владения. Что давало возможность провернуть поистине красивую комбинацию: спешили де, помощь оказать, как того сам король датский просил, да повстречали силы бунтарские и покамест с ними совладали, времечко-то и прошло. И какие могут быть обиды, хотели то как лучше, подумаешь, получилось как всегда. И при любом раскладе можно будет с честными глазами дополнить, что либо "король Стекольну с божьей помощью всё одно взял", либо "в иной раз легче будет".

Но всё же главный вопрос, что стоял на повестке — а что же делать дальше? В результате обсуждений Дума из сонного царства превратилась в бурлящий котёл. А поскольку в этот раз отхода от союза с нестяжателями не произошло, то и уменьшение роли боярства в политической жизни страны пока что не случилось, что так же сказалось и на составе Боярской Думы. В своё время, отринув союз с Вассианом, Василий практически сразу уменьшил и состав Думы, став решать вопросы "сам третей у постели". Тогда из девяти бояр осталось лишь четверо, а из пятнадцати окольничьих — восемь. Ныне же Дума была, наверное, самой большой из всех существовавших до этого. И, разумеется, не имела единого мнения и быстро поделилась на несколько частей, желающих подчас, прямо противоположное.

Самая малочисленная её часть объединилась вокруг боярина Григория Фёдоровича Давыдова, исполнявшего при Василии Ивановиче роль этакого министра иностранных дел. К ней же примкнул и формально не входящий в Думу казначей Пётр Иванович Головин. Эта часть стояла за мирные переговоры и окончание войны, правда, настаивая на том, чтобы при заключении мира Сигизмунд "поступился" государевой "отчиной", которая всё ещё оставалась под его управлением: то есть городами Киевом, Минском и прочими, входившими в "ярославово наследие".

Самая многочисленная группа сложилась вокруг именитых воевод, князей Шуйского и Репни-Оболенского. Они настаивали на продолжении войны и возврате всех "отчин и дедин" исключительно силовым путём, "покуда литвин силу свою растерял". На возражение казначея, что казна ныне хоть и не пуста, но большой поход станет для неё чрезмерной обузой, у партии войны был лишь один ответ: ввести новый налог, ведь не абы что, а честь государева на кону стоит.

Разумеется, к старым воякам примкнула и думская молодёжь в виде князей Дмитрия Бельского, попавшего сюда больше из-за родственных связей с государем, потому как в двадцать лет ничем иным отличиться пока не сумел, и Михаила Щенятьева, ставшего думцем вместо покойного отца — видного полководца Даниила Щени. Им по молодости лет хотелось разом поиметь и богатой добычи и ратных подвигов. А градопад последних лет навеял благостную картину от предстоящего похода.

А вот братья Александр и Дмитрий Ростовские и примкнувший к ним окольничий Константин Фёдорович князь Ушатый предлагали воспользоваться столь выгодным предложением датского короля и, ограничившись на литовском направлении действиями загонных ратей, дабы разором додавить-таки литвинов до мысли о мире, раз и навсегда решить вопрос с землями у Каянского моря.

Отдельной группой стояли боярин Семён Воронцов с окольничьими Сабуровыми и примкнувшим к ним старомосковским кланом Захарьиных. Соглашаясь в основном с партией войны, они предлагали основные усилия направить не в центр, а на юг. Там древняя столица Киев, да и вотчины князей Глинских неподалёку. И если Михаил Глинский сейчас томился в тюрьме за свою неправду, то ведь есть сыновья его брата, Юрий и Михаил. Можно попытаться доделать то, что не удалось в ходе прошлой войны — присоединить-таки к Руси глинский удел.

Упоминание о последнем заставляло каждый раз недовольно морщиться боярина Давыдова. Что ни говори, но в своё время упомянуть в договоре про Глинск и окрестные земли забыли именно его дьяки, что иной раз не чурался вспоминать и сам государь, вменяя ему в вину то небрежение. Так что, настаивая на мирных переговорах, Григорий Фёдорович был бы вовсе не прочь закрыть эту прореху в его довольно-таки безупречном послужном списке дипломата.

В общем, заседания думы очень даже напоминали телетрансляции приснопамятных девяностых, когда по окончанию всех иных доводов в дело вступал грозный рык, благо до прямого дубасанья посохами всё же пока не доходило. Но потихоньку партия войны и партия войны на юге начали находить точки соприкосновения, сливаясь в одну мощную фракцию. И подтягивать к себе Ростовских, которые, по большому счёту, тоже были явно не за мир. Партия мира, понявшая, что стремительно теряет позиции, с надеждой обратила свой взор к государю. Но тот, словно истинно третейский судья, хранил молчание, терпеливо выслушивая все доводы, что приводились в защиту предложений и даже не осаждал наиболее громкоголосых, хотя раньше подобное часто вызывало праведный государев гнев. И это больше всего ввергало думцев в ступор, потому как никто не мог понять, к какому мнению он больше склоняется.

Наконец, словно устав от шумных дебатов, Василий Иванович велел думцам разойтись и обдумать всё рядком, пока гремит масленичная неделя, после чего вновь собраться в первый день Великого поста, дабы уже окончательно решить столь животрепещущий вопрос.

Не менее жаркие дебаты, хотя и по значительно более простым вопросам, развернулись в московском доме князя Барбашина, куда к заранее установленному сроку были вызваны все послужильцы, что руководили его делами на местах. Носится, словно электровеник по стране дело весьма не благодарное, к тому же отнимающее слишком много времени. Чем больше он обрастал собственностью, тем труднее было охватить всё сразу. И вот пришло время, когда куда проще стало собрать всех "управляющих высшего звена" в одном месте, дабы получить детальный отчёт по сделанному и определить им новые задачи, а потом просто контролировать, посещая не все вотчины разом, галопом по европам, а одну-две, с вдумчивым вниканием в проблемы.

Приезжающих людей селили в гостином крыле, спланированном ещё при постройке дома. Многие приехали не одни, а с супругами, чему Андрей вовсе не препятствовал, считая, что его жене было бы неплохо познакомиться со столь нужным для семьи контингентом. Выражение про ночную кукушку ведь не вчера родилось.

Само совещание состоялось в личном кабинете князя, обустроенном в лучших традициях офисов и штабных кабинетов, с поправкой на возможности нынешних умельцев и технологий.

Сначала шёл отчёт управленцев о проделанной ими на местах работе и достигнутых результатах.

Первым поднялся Олекса. По пути в Москву они с женой завернули в Бережичи, попроведовать родню, и, катаясь по Жиздре, старый друг умудрился провалиться под лёд. Хорошо хоть не утянуло — успели вытащить. Отпарили в баньке, отпоили липовым медком — не дали заболеть, но и вовсе без последствий всё же не обошлось, и ныне Олекса простуженно хрипел.

— Почитай, всё сладилось, княже. Торговые связи Митковича в большинстве своём на себя замкнул, так что перед другими купцами, что в Полоцке ныне поселились, у нас преимущество, как ты того и хотел, образовалось. Вот только, рижане жаловаться начали, что мы все товары ныне на Ивангород тянем и их обижаем! Мол, по Двине на Ригу, из центральных-то земель чай, куда ближе везти.

— И сильно торговля просела? — вообще, кое какой информацией по сложившейся ситуации Андрей владел, но знаний лишних ведь не бывает. На рижский порт у него были свои планы и дела того района он пускать на самотёк не собирался.

— Достаточно, — прохрипел Олекса. — Стружков из Полоцка ранее куда больше уходило. Почитай ведь вся Литва товары везла. А ноне купцы только-только обживаются, связи заводят, да война опять же, оттого на русские товары в Риге дороговизна учинилась. Нам-то на руку, да и купцам рижским, что с нами торгуют, тоже. А вот в общем, как ты говариваешь, всё плохо. Ливонского зерна да иных товаров рижанам явно не хватает, дабы процветать как раньше.

— То знаю, — усмехнулся Андрей. — Рига через магистра ливонского послов к государю прислала. Слёзно просит помощь оказать. Поняли, что Русь это им не боярский Новгород, тут оружием сильно не потрясёшь: можно и слезами кровавыми умыться. Теперь вот плачутся, бедненькие, на жалость давят. Но задаваться не стоит: со временем замену нашим товарам найдут, а это уже нам не выгодно. А вот стать главными на том пути — вот то нам прямая льгота. Ладно, то лирика. Что по иным делам?

— Канатных мастеровых организовали в одну большую мастерскую, благо места пустого пока хватает. Станки иноземные канатоплетущие заказаны.

— Думаешь, доставят?

— Уже, княже. Прямо в Ивангород, дабы никакой порухи не было. Ныне по зимнику везут в Полоцк. Согласен, крюк большой, зато никаких преград со стороны чужих властей. А как доставят, всё как ты говорил, сделаем: один разберём, с нашими сравним, посмотрим, в чём разница да что улучшить можно.

— Кхм, а как удалось-то?

— Так просто, — улыбнулся Олекса. — Через православных рижан.

— А что, такие есть? — Андрей был неподдельно удивлён. Данным вопросом он раньше не интересовался, а потому такое заявление стало для него откровением.

— Есть, княже. Якоб Рутенус, а по нашенски Яшка Русский, уже в третьем поколении полноправный гражданин Риги. Подворье своё имеет, луговой выпас, да землицу. С ним в доле Демьян-банщик да Костюшко-резчик, что из Новагорода бежал по тем же причинам, что и наш Данило. На троих имеют кораблик свой. Ранее с Митковичем торговали, а ныне сам понимаешь.

— Неужто за столь лет и веру не меняли? — удивился Андрей.

— Почему? Старший брательник его видный негоциант, лавку на Ратушной площади имеет, корабликов несколько. Вот он ради барышей своих в латынскую веру крестился. А Якоб как есть православный.

— Что ж, хорошо, коли связи такие имеем. То нам лишь на руку. Ну а с сырьём как?

— Тоже хорошо. С округи скупаем всё, что можем, да с твоих смоленских вотчин везут.

— Ну-ну, хорошо, что хорошо, но руку на пульсе держать надо. В общем, помни, Олекса, канатный заводик должен выпускать только лучший товар, дабы любой иноземец наши канаты с руками бы рвал. Правда, возможно, поначалу и без прибытка торговать придётся, ведь канаты да верёвки они сами плести предпочитают. Поддерживают своего производителя, мать их. Да и пеньку тоже не только у нас закупают. Но всё одно, пора им ту халяву-то поприжать, пусть приучаются и готовые изделия у нас покупать. А там уж сами посмотрят, что им дешевле выйдет — оттуда и плясать начнут. Так, ну, а ты, Донат, что скажешь? — резко обернулся Андрей к другому послужильцу.

Оказавшийся не сильно способным к морскому делу он был ещё год назад направлен в смоленские вотчины князя, надзирать за тиунами да организовывать работы. И, судя по его отчёту, с делами более-менее справлялся. Заселение опустевших имений хоть и медленно, но шло. Там, где земля была хороша, продолжали выращивать зерно и корнеплоды, а остальные постепенно переводились под коноплю, дабы княжеские производства от чужого сырья не сильно зависели.

Последующий доклад Порфирия — зама уплывшего Сильвестра — князь прослушал практически в пол-уха, всё же Руссо-Балт для него не первый год стоял на первом месте и как у компании идут дела, он знал не понаслышке. Как и на верфи, где, словно помолодевший Викол пытался ныне соорудить что-то вроде брига. С чем у него возникли определённые трудности.

Всё же недаром двухмачтовые корабли в это время практически не встречались, а те, что всё же строились, отличались, к сожалению, плохой управляемостью. Кораблестроители во всём мире пытались найти причину, не догадываясь, что способствовали данному положению вещей именно существующие традиции кораблестроения: особая форма корпуса, установка грот-мачты посередине корабля и кое-что ещё по мелочи. Им потребовалось почти два века, чтобы к семнадцатому столетию всё же создать нормальный двухмачтовик, стоило лишь догадаться слегка облагородить корпус, немного наклонить грот-мачту вперед да изобрести независимый гафельный парус. Остальная мелочёвка ушла уже в процессе отработки конструкции, и моря буквально заполонили юркие шнявы, бригантины да красавцы бриги.

Но зачем же ждать столетия, если примерный объём работ понятен? Вот Викол и был занят тем, что пытался создать рабочий вариант требуемого судна. А Андрей, понимая, что сразу ждать прорыва не стоит, да и сам бриг нужен будет не раньше, чем возникнет нужда в океанском плавании, пока просто отнёс затраты на эти изыскания в перечень хоть и необходимых, но необратимых расходов. Конечно, верфь занималась не только опытно-конструкторской работой. Потихоньку она выходила на самоокупаемость, совершая этакую ползучую экспансию на балтийском побережье Руси. Сейчас, к примеру, на ней строились не только очередная шхуна для Компании, но и пара лодий, заказанных купцами из Яма и Ивангорода, польстившихся на то, что цены у Викола были ниже, чем у других строителей. А сами корабли получались как бы и не лучше, ведь работы по поиску оптимальных обводов корпуса и лучшего парусного вооружения для торговой лодьи тоже велись не переставая. Правда, тут больше придерживались принципа "не навреди", ведь ходовые качества русских кораблей и без того при попутных ветрах были куда лучше, чем у тех же европейцев, и терять это преимущество только ради умения ходить круто к ветру не хотелось.

Результатом стараний мастера стала невиданная ранее норовчанами мореходная лодья со стеньгой на грот-мачте и гафелем на бизани. Такой сплав из старого с новым в небольшом количестве появился на свет после петровских преобразований, когда глупый указ о прекращении строительства староманерных судов был подзабыт. Сейчас же Викол практически самостоятельно пошёл по тому же пути. Но покупать столь смелое новшество кроме Руссо-Балта ещё никто не решился, так что на заказ строили привычные для местных одномачтовики. А ещё по желанию заказчика судно могли, как прошить вицей, так и сколотить гвоздями. В общем, полное совмещение хай-тека и старых технологий. Как говорится: любой каприз за ваши деньги!

Ну и, к слову сказать, сильно оттоптать ноги конкурентам тоже пока не вышло, потому как здесь взрыв торгового мореходства начался на год раньше, чем в иной истории (что Андрей честно ставил в заслугу именно себе), и бум корабельного строительства пока лишь возрастал. В тот раз всё закончилось через год с падением Кристиана II и усилением гданьского каперства. А как будет сейчас, не знал уже никто, кроме господа бога, потому что этот вопрос уже точно ушёл из послезнания на путь чистой альтернативы. И если справится с каперами, Андрей был ещё в силах, то купировать действия датского короля он не мог. А потому цена любого решения отныне возрастала неимоверно!

Следом за Порфирием поднялся вконец обрусевший Генрих, отчитавшийся по делам за Бережичи. Особо порадовал птичник, где продолжалась работа над выведением новых пород. Ныне яйца княжеских кур уверенно перешли в категорию средних, и Андрей честно надеялся в ближайшее десятилетие получить первые экземпляры из категории крупных. Ну и омлет на завтрак давно перестал быть редкостью. Впрочем, пара уточняющих вопросов у Андрея всё же была.

— Что Якимка?

— Да что ему, княже, сделается. Сестра ныне рублём подмогла, сам хозяин справный. Да и вроде остепенился. Подходил ужо, про новый ряд справлялся. Да и кто бы сомневался. Так, как живут в Бережичах ныне, вряд ли где ещё так живут.

— Я про травосеяние, Генрих.

— Да уж получше, чем у других, княже. Да и с чего бы было хуже, коли ему все протори тобой оплачены. Зато, вроде как определился, наконец, что за чем садить лучше и сколь под чем пар держать. Ныне меньше чем четыре мешка с мешка посеянного не собирает, а в иные годы и все шесть берёт. По его указке и твою запашку ныне так сеять начнём. Коль всё пойдёт, за пару лет доходы от вотчины удвою.

— Ну, вот и ладненько. Теперь слушай. Дашь Якиму под начало тройку отроков лет десяти-двенадцати, что ещё у сохи не стояли. Пущай сразу по правильному работать учатся. Якиму за обучительство рубль дашь, да скажешь: коль его парни на новых землях себя покажут, ему ещё два рубля упадёт. Остальных же заставляй уже новое перенимать, но палку-то не перегибай. Человек должен сам понять, что ему то выгодно. Глядишь, ещё чего сами удумают для улучшения. И поголовье рогатых развивай. Это, кстати, всех касается. Навозу никогда много не бывает. И ещё, справишься у Брунса, кто из учеников лучше дело освоил, да отошлёшь его по осени сюда. Коли женится, то с семьёй отошлёшь. И список подготовь вторых и прочих сыновей, что в отроки вышли. Фиг им, а не дробление участков. У меня землица пустует, а они там делиться собрались, амёбы бесхребетные.

Андрей внимательно проследил за тем, чтобы Генрих записал все его указания в тетрадочку. А как же без записей-то? Он ещё с первых лет службы запомнил, как его учили записывать за начальством, чтобы потом не выглядеть глупым, когда за неисполнение ценных указаний по причине плохой памяти его же песочить и станут. Так в привычку и въелось на все заседания с блокнотом ходить. Теперь эту привычку он прививал подчинённым, на их глазах записывая себе в тетрадь, что и кому указал делать и к какому сроку. Учёт и контроль наше всё, как говорится.

Следующим поднялся с места слегка погрузневший Годим.

Сельцо, отданное ему в условное держание, стояло на многолюдном тракте, вот только постоялый двор в нём принадлежал отнюдь не Андрею, а совладельцу села. Тесть так и не смог выкупить все доли, а потому первой задачей бывшего боевого холопа стало требование перехватить владение столь доходным местом и при этом не подставится под статьи Судебника. Казалось бы, масштаб несравним с другими делами, но Андрей хорошо помнил Денискино высказывание: "тот, кто не понимает цену мелких денег, не сколотит большое состояние". Его не сильно интересовало, насколько спорно это утверждение, потому что он имел перед глазами наглядный пример. Да, как уже сказано было не раз, олигархом Дениска не стал, но свободно оперировал суммами в сотни миллионов. А потому доклад Годима, что отныне всё в сельце принадлежит ему, порадовал князя не меньше, чем доклад о прибылях в Руссо-Балте.

Ну и последним поднялся со своего места Игнат.

Камские вотчины продолжали быстро расстраиваться, ведь большая часть прибыли шла именно на них. Начатые буриться ещё до налёта Кулуг-Салтана две новые скважины были, наконец-то, закончены и обставлены варницами, точно по рецепту бывших в иной реальности владельцев Соликамска — Строгановых. То есть по четыре на каждую скважину. В результате этот год стал первым, когда соляное производство вышло на полную мощность, дав, с учётом бедной на рассол боровской варницы, аж 401'280 пудов соли, что принесло в княжеский карман 5'878 рублей чистой прибыли. Можно было и больше, но почти тысячу рублей съедали вечно голодные мурзы и беки Казанского ханства, через чьи таможни приходилось проводить суда. Да и главной бедой было то, что денежный рынок на Руси не был развит так, как ему хотелось бы, а потому серебром из этой суммы едва пятая часть набралась. А всё остальное по бартеру пошло. Разумеется, брали не абы что, а весьма нужное и полезное, но всё одно, серебром было бы куда сподручнее.

Но главное было в другом: хоть эта сумма и была куда меньше, чем дало каперство, но этот доход обещал стать стабильным на многие годы вперёд. Ведь большая часть добываемой русской соли, как это ни прискорбно, была всё же некачественной, потому как из-за большого количества примесей часто горчила на вкус. А соль же, добываемая из рассолов на Урале, в большинстве своём была чистой, без горчинок, и оттого пользовалась на рынке большим и устойчивым спросом. Так что становилось понятно, что забыли в этом краю Строгановы, и откуда взялось их приснопамятное могущество.

Кстати, молодого Анику за эти годы андреевы прознатчики сумели-таки отыскать, и теперь князь негласно присматривал за ним. Парень не подвёл и, как и в ином варианте истории, уже вовсю развернулся в Сольвычегодске, подминая под себя конкурентов, доводя многих до полного разорения. Что ж, в виду того, что Соликамск ныне стал Княжгородком и принадлежал Андрею, было интересно посмотреть, куда молодой Аника направит свой взор теперь. И очень бы не хотелось схлестнуться с ним из-за местных земель. А вот предложить совместный промысел на берегах того же Студёного моря, наверное, стоило. Уж там точно их интересы пересекутся в ближайшие годы.

Но это планы на будущее, а пока что Игнат продолжал свой доклад.

Поисковики Ядрея отыскали ещё три места, где обещался неплохой выход соляного раствора, вот только одно из них уже было помечено людьми Третьякова. Настырный промышленник всё никак не хотел признать, что в округе появилась сила, бодаться с которой себе дороже, ведь когда-то он был тут самый богатый и влиятельный человек, с которым уважительно говорили даже усольские воеводы. И до поры до времени он мог справиться с любым возомнившим о себе и поднявшим слишком высоко голову конкурентом. Но к той интервенции деньгами, людьми и силы, что совершил Андрей, он оказался не готов. Не потому что был глупее, а потому, что просто не выдержал темпа. Там, где Андрей горевал из-за медлительности исполнителей, Третьяков терялся из-за скорости проводимых работ. Нет, будь у него хорошая подушка безопасности, он бы успел адаптироваться к новым условиям так, как это сделали все, кто подолгу работал с Андреем, но вот именно её-то у него и не было. А попытка решить дела по иному, привела к тому, что из тайги вдруг выскочили немирные вогулы и пустили по ближайшим варницам (большинство из которых оказались к несчастью третьяковскими) красного петуха, после чего быстро скрылись обратно, потому что из Усолья по их души вышел воеводский отряд, усиленный княжеской дружиной.

После того инцидента отношения у Игната и солепромышленника перешли в стадию этакой "холодной войны", а потому коль приглянувшееся место оказалось занято, то и претендовать на него, по крайней мере, пока, Игнат не стал. А Андрей действия послужильца одобрил. При игре в долгую Третьякову ничего не светило, а значит, пусть уж он вложится в бурение и постройку, а там видно будет.

Но больше всего внимания у Андрея занимала школа.

Поучаствовав в своё время во взятии Полоцка, он вывез из него кроме всего прочего ещё и большое количество учителей, до каких только смогли дотянуться его люди. И так уж получилось, что в этом отношении ограбление древнего города стало для него просто сверхприбыльным. Потому как в Литве как раз в это время разгорался процесс формирования системы городских приходских школ, как конкурента уже существующей системе обучения школ церковно-приходских. А новые школы перенимали на себя европейскую систему обучения, что опиралась на семь так называемых свободных искусств (грамматику, риторику, диалектику, арифметику, геометрию, астрономию и музыку). Старая же школа могла преподать своим учащимся лишь тривиум (три первых искусства). Об элементах квадривиума (четырёх остальных искусств) ученикам давалось лишь некоторое представление. И пусть школьное обучение в Литве ещё не до конца освоило все семь направлений, но даже и на таком уровне это была уже работающая система со своими наработками и учебниками, причём, в отличие от Руси, многие из них были уже печатными. Да, в княжестве не хватало учебной литературы на все школы, но если ограбить всех и свести всё в одну, то проблема с учебниками решалась вполне добротно. И если различные проповеди (а они были прикладной дисциплиной в области практической риторики), теологические трактаты, комментарии к гимнам и псалмам и прочие подобные издания тут же передали в руки митрополита для ознакомления, то художественную литературу, представленную Овидием, Феокритом или той же общеисторической хроникой Гартмана Шеделя, подчистую вывезли к себе.

Вообще, Полоцк на книги оказался этаким Клондайком. В нём хватало всего: от переписанных старорусских повестей, многие из которых давно уже были забыты на Москве, до переведённых трудов европейцев, начиная от древних греков и до современности. А потому всюду, куда только смогли дотянуться загребущие руки андреевых слуг, книги изымались в обязательном порядке. И потому типография в Княжгородке ныне работала безостановочно, перемежая заказанный казной Судебник то с художественной повестью, то с блоком учебников. Андрей, с благословения митрополита, разумеется, решительно примерил на себя роль русского Антона Кобергера, начав открывать книжные лавки, как филиалы своей типографской мастерской, во многих крупнейших городах Руси. Успех оказался сногсшибательный.

Ведь кто сказал, что на Руси не любили читать? Пишущий человек, человек с книгой — эти очень распространенные сюжеты в древнерусской живописи говорят как бы сами за себя. Другой вопрос, что цены на книги кусались, и кусались прилично. Три-четыре рубля — для подавляющего большинства целый годовой доход. Где уж тут на книгу разорится. А тут на рынок поступают издания, чья цена не превышает 50 новгородок. Апостол, Четвероевангелие, Триодь, Псалтырь перемежаются повестями и учебниками. Особо дёшево стоит "Азбука" — всего-то три новгородки.

Вообще цена на книги устанавливалась исходя из себестоимости, половину которой составляла стоимость бумаги и около трети — стоимость рабочей силы. Наценку делали божескую, хотя перебить их цену ныне всё одно не мог никто, кроме, разве что, митрополичьей типографии. Но она была и так завалена заказами под завязку. Церквей и монастырей на Руси не одна тысяча насчитывалось.

Ещё на цену книг оказывали влияние такие факторы, как наличие переплета и иллюстраций, формат книги и её тематика. Светские, к удивлению Андрея, стоили дешевле богослужебных. Ну а дороже всего ценились летописи и хронографы. Самый свежий хронограф (1512 года) был приобретён Андреем по божеской цене в десять рублей, а сто отпечатанных экземпляров продали по рублю и ведь разошлись все! Покупателями книг были представители разных сословий. И каждому находился товар по его достатку. За лето книжные лавки в большинстве своём пустели, и продавцы с нетерпением ожидали нового подвоза. Потому зимой по санному пути от Княжгородка снаряжались обозы, груженные осиновыми коробами с упакованными в них книгами. Груз сопровождали специально выделенные люди. И везли они книги в Москву, Ярославль, Псков и Новгород. Спрос же в остальных городах пока только изучался, да и без расширения печатных станов охватить всё было пока просто нереально. Но процесс развития книжного рынка на Руси зашагал семимильными шагами, отчего сильно возросла потребность в бумажной мануфактуре. И потому в вотчину к Феденьке пришлось посылать нанятую ватагу рабочих, дабы начать расширять устроенное у него производство, и отроков, чтобы расширять штат бумажных умельцев.

В общем, если проблему загрузки типографских мощностей худо-бедно решили, то проблему с преподавателями даже полоцко-витебский полон полностью не снял. Всех их уже успели загрузить до предела, а новых взять было уже неоткуда. Если только опять не взять у соседей на саблю какой-нибудь очередной городок, и желательно побольше и побогаче!

Но особо остро чувствовалась нехватка преподавателей иностранных языков. Перешерстив всех доступных иноземцев, смогли отыскать обучителей лишь для немецкого (из-за связей на Балтике), латинского (спасибо Истоме Малому и Дмитрию Герасимову), английского и шотландского (отыскался на Москве давно осевший на Руси шотландец, что прибыл послужить наёмником ещё в далёком 1504 году) и, вот не поверите, фарси. Последний появился в школе благодаря лишь счастливому стечению обстоятельств.

А было дело так.

Ежегодно заготовленную соль по весне грузили на барки и сплавляли сначала вниз по Каме, а потом вверх по Волге до самого Нижнего Новгорода, отдавая по пути существенную мзду таможенникам Казанского ханства (что, как вы понимаете, лишь сильнее настраивало Андрея на решение казанского вопроса). Вот только в последнее время на Волге стал сильно пошаливать разный разбойный люд. Так что пришлось для охраны соляного каравана построить несколько стругов, вооружённых небольшими пушками местного производства, установленных на вертлюгах. Эти струги, с усиленной командой, занимались одновременно и охраной и разведкой пути. И так получилось, что у места впадения Камы в Волгу ушедший вперёд головной струг неожиданно оказался свидетелем нападения речных разбойников на небольшой, всего в три судна, купеческий караван, с трудом поднимавшийся вверх по Волге.

Река здесь, ещё не затопленная водохранилищем, разделялась на три протока и образовывала три острова, так что мест, где спрятаться, у разбойничков было много, а высоченная вершина на правом берегу Волги прямо напротив камского устья была словно природой создана как великолепнейший наблюдательный пункт.

Командир струга — оказавшийся лихим любителем пострелять — недолго думая решил вмешаться в разгорающийся бой, чем разом спутал ребяткам на лодках весь расклад. Впрочем купцы и без того умудрились показать непрошенным гостям, что они прекрасно знают, с какого места за саблю берутся. Вот только лодок было много, а от берега отчаливали ещё новые, так что шансов отбиться без посторонней помощи у купцов не было. Но струг, паливший во все стороны каменной картечью и таранивший утлые судёнышки окованным форштевнем, весьма эффектно сначала уравнял шансы, а потом и изменил их в пользу защищавшихся. Оказавшиеся в воде разбойнички были бессильны что-нибудь сделать, и даже наоборот, им пришлось приложить немало сил, чтобы добраться до спасительного берега и избежать вылавливающей сети, а обстрел из луков со стороны тех, кто не успел сесть в лодки, был не сильно эффективен, хотя опасаться его всё же стоило. Но, как бы там ни было, а совместными усилиями разбойничков заставили ретироваться, а кому не повезло, связали и побросали в небольшой трюм, где им пришлось на себе узнать, что значит выражение: "как сельди в бочке". Ведь как же без пленных-то. Надо и самим вызнать, где ребятки прячутся, да и казанским властям будет что предъявить. В общем, не ждало ребятушек ничего хорошего.

Отойдя чуть подальше от места стычки, купцы сделали привал, а струг поспешил навстречу своим. А то мало ли что.

Зато заночевали все вместе. Так и от налётчиков отбиваться пригоже, да и познакомится поближе не мешало. На скорую руку вызнали, что спасён был персидский купец Хосрой Машреки, но руководивший караваном целовальник вовремя вспомнил о желании князя найти знатока персидского языка, да и вообще завести знакомство с жителями той далёкой страны. А тут шанс сам в руки приплыл. Да и совместный бой всё же сближает. Ведь что стоит купцу продать одного из своих рабов, а то и подарить в награду за спасение?

Хосрой оказался человеком не чуждым благодарности, да и что стоит один раб, когда из захваченных разбойничков ему треть отдали на суд да расправу. А потому за вовремя оказанную помощь легко одарил русичей одним из своих старых рабов. Правда, тот говорил лишь по-татарски, так что первое время пришлось заниматься его обучением русскому наречию. Но нет худа без добра — служивший Игнату толмачём с татарского парнишка поневоле нахватался персидских слов и стал тем самым первым учеником у нового учителя.

Самого же Хосроя тогда сопроводили до самой Казани, где он решил отстояться перед дальнейшим путём, и, сдав на волю казанского правосудия давно выпотрошенных пленников, соляной караван незамедлительно тронулся дальше.

А бывшего раба доставили в Княжгородок, где он теперь и обучал мальчишек премудростям персидского языка. Заодно поведав много интересного о школах восточных стран, вызвав у Андрея бурю эмоций, выразившихся в одном, но многократно повторённом слове: "хочу, хочу, хочу"!

Когда Игнат закончил, Андрей поднялся со своего стула с высокой, резной спинкой, и, прохаживаясь вдоль сидящих помощников, негромко заговорил:

— Главная задача, как обычно, постараться увеличить доходность ваших направлений, но не в ущерб качеству. Игнат, заставь старика Иоганна шевелиться. Пусть не сам, пусть лучше готовит учеников, но не поверю, что за целый год не отыскали ни одного нового месторождения. А мне ведь не только на Каме-реке рудознатцы нужны. Я ведь для чего столь бросовый товар как детишки в столь больших количествах скупаю? Чтобы их к мастерам приставляли и учили, учили и учили. Сколько ныне учеников у Краузе?

— Два десятка, княже, — подскочил со своего места Игнат.

— А у тех, кто уже прошёл обучение у мастера?

— По трое-четверо.

— Мало. Это ведь именно они по краю рыщут и практики у них выше головы. Теория, как известно, без практики мертва, а практика без теории слепа. Потому приставь к каждому по десятку и подними жалование на рубль за обучение. И награду учини в пятьдесят рублей за каждое найденное месторождение железа, меди, серы, да любого чего, лишь бы разрабатывать можно было. Уяснил?

Дождавшись, когда Игнат всё старательно запишет, жестом разрешил ему садиться.

— А теперь пишите все. Продумать на ближайшие пару лет мероприятия по предотвращению больших потерь при большом набеге татар. Дабы не повторилось, как пятнадцать лет назад, когда казанцы восстали.

— Так разве в Казани не государев подручник сидит? — позволил себе удивиться Олекса.

— Мухаммед тоже государем был ставлен, однако же взбрыкнул. Государь с думцами сим весьма озабочены, но их мысли масштабны. Нам же надобно в пределах своих имений подумать. Варницы сожгут — плохо, но скважин не тронут. А вот ежели мастеров уведут — то катастрофа. Варницы быстро отстроим, а вот хорошего повара готовить долго придётся. То же с заводом. Мастера важнее железа. Коли строения погорят, но мастера останутся — не попрекну. Отстроимся. А вот коли строения с мастерами сгорят, или, не дай бог, мастеров посекут-уведут, потому как спасали что иное: опала будет лютая. Так что не дай вам господь забыть об этом при планировании мероприятий.

На этом совещание считаю оконченным. Дела — делами, но и потехе время надобно, всё же масляная неделя на дворе. Ныне соседняя улица снежный городок обещала боронить сильно, так покажем, что куда им против нас стоять.

Заулыбавшись, послужильцы один за другим стали подниматься со своих мест.

Глава 8

Великий пост начинается с Чистого понедельника. А понедельник и без того — день тяжёлый. После плясок и гуляний на масленых проводинах, вставать в раннюю рань вовсе не хочется. А проснувшись, вдруг вспоминаешь, что есть сегодня вовсе нельзя, но, слава богу, ещё перевариваются вчерашние масленичные блины и кушать пока совсем не хочется.

Впрочем, Андрей, помня о строгом начале, каждый раз плотно откушивал до самого конца дня воскресного, чтобы не бурчать потом животом весь понедельник. И единственное, что его не устраивало в этот день — это утренняя служба, когда молитва течёт неспешно и размеренно, вызывая у него непреодолимую сонливость. Даже то, что утреннее богослужение проходило без Литургии, не вызывало в нём никаких эмоций. Да и вообще, трудно было удержать мысли лишь на тихой торжественности, и князь часто ловил себя на том, что мечты его в эти часы были весьма далеки от того, что происходило в храме.

Служба, начавшись утром, заканчивалась ближе к обеду. И в какой-то момент, словно искушение, обязательно приходила провокационная мысль о еде. В общем, тяжёлый это день, первый понедельник Великого поста!

Вот только если Андрей, отстояв утреннюю службу, отправился затем домой, то члены Боярской думы прямо из храма потащились в расписанную фресками Грановитую палату. Им предстояло решить, наконец, что же делать дальше.

Государь, как и положено, явился последним. Степенно прошествовал вдоль склонившихся в полупоклоне бояр и окольничьих, сам склонил голову перед митрополитом, получая от него благословление и лишь затем, поприветствовав всех, опустился на мягкую подушку, подложенную на сиденье резного, с высокой спинкой трона. С шумом и кряхтением, знатнейшие люди страны стали рассаживаться по своим местам. Очередное заседание началось.

Впрочем, передышка, данная государем, не прошла бесследно. Всю неделю бояре сновали по гостям, спорили, искали компромиссы и в результате решение, удовлетворившее практически всех, было уже найдено и князю Ростовскому, избранному главе Боярской думы оставалось лишь его озвучить.

— Ну-с, бояре, о чём приговор ваш будет? — обратился к Думе Василий.

С места степенно поднялся князь Александр.

— Дума советует тебе, государь, оказать помощь магистру, послав в зажитьё рать лёгкую, а по лету готовить большой поход на южную украйну. Там древняя столица — Киев. Да стоит к родственникам Глинских, что под рукой литвина остались, гонцов послать, дабы отдали родовую отчину под твою, государь руку.

А коли сложится поход удачно, дойти и до Глинска и до Полтавы.

Боярину Давыдову наказать, чтобы мира с Литвой искал, но на государевых условиях. Коли согласятся, выдать опасную грамоту, а коли нет — продолжать великий поход, покуда не согласятся.

При последних словах вновь позванный в думу Головин страдальчески поморщился, а заметивший это митрополит сочувственно усмехнулся.

— А что с предложением Кристиана?

— Советуем тебе, государь, оказать ему помощь да послать в те места новгородских дворян да охочих людишек. Они и шведа за вымя подёргают, и порядок в твоих вотчинах наведут. Тем более кого во главе той рати поставить думцы уже определились.

Быстрый взгляд в сторону Шуйских краше всяких слов указал великому князю, кого скорее всего имели ввиду думцы.

— Что ж, стало быть, так и приговорим: быть большому походу на стольный Киев-град. Полки изготовить ко дню благовещения, дабы разом и на Берег выступить, и на литвина. Роспись по полкам к тому же сроку составить. Князь Ростовский, как наместник новгородский, займётся делами каянскими, а потому новгородцев да псковичей далее Полоцка и Витебска не снаряжать. Ну а коли брат мой, Жигмонт пришлёт послов, то вот тебе, Григорий, мой наказ: от отчин и дедин моих не отрекаться, и взад городки не сулить, ибо, что с боя взято, то свято. Согласится король — быть переговорам. Ну а на нет и суда нет. И коль с делами воинскими покончено, начнём, пожалуй, думать над тем, как с землицею монастырской поступать будем...

И зал вновь потонул в криках, ибо земельный вопрос был для думцев как бы ни более животрепещущим, чем идущая война.

А пока они прели в жарких дебатах, решения уже принятые ими, начали потихоньку предваряться в жизнь. Так, всего лишь на неделю позже, чем в иной истории, в поддержку Ордена из Полоцка выступила сравнительно небольшая рать воеводы Василия Годунова. Не имея сил для взятия городов, она привычно пожгла посады, включая и посад стольного Вильно и, рассыпавшись на отряды, следующие два месяца буквально затерроризировала довольно обширную территорию литовско-русского княжества, прежде чем вернуться на Русь, обременённой различным полоном.

Затем, к 25 марта на окском рубеже стали собираться полки поместной конницы и отряды пищальников. А поскольку новгородско-псковские отряды было решено к походу не привлекать, то пищальников ныне собирали со всех городов, где они уже успели объявиться. Даже далёкий Ярославль прислал своих стрелков.

Эти сборы, едва о них стало известно, сильно напрягли литовский сейм. Да, как и в прошлый раз, ещё 24 марта в Москву приехал человек Радзивилла, который передал согласие литовской стороны на продолжение мирных переговоров, а также просьбу о присылке "опасных грамот" для послов и о прекращении пограничной войны. И вот с одной стороны у них на руках оказались бумаги, подтверждающие желание русского государя начать переговоры, а с другой, никто распускать собранные рати вовсе не собирался, а шпионы не даром ели свой хлеб и о том, что "московит возжелал Киева", в Вильно прознали довольно скоро. И принялись лихорадочно искать выход, прекрасно понимая, что устоять Киеву, чьи укрепления были куда хуже, чем у Полоцка и Витебска, нет никакой возможности, только если сам господь не вступится за него.

Король же был далеко и с началом переговоров вовсе не спешил: он считал, что ему необходимо было предварительно достичь решающих успехов в войне с Орденом, дабы чувствовать себя более уверенным.

Зато в Москве орденского посла поспешили отправить обратно, сообщив ему о готовности выполнить своё условие о финансировании орденской армии в 10 тысяч пеших и 2 тысячи конных воинов, когда гроссмейстер отнимет у короля все прусские города, потерянные до этого, и пойдёт к Кракову. В общем, это была плохо завуалированная издёвка, означающая, что Москва вовсе не собирается вкладываться в чужую для неё войну. Но к "почину того дела" с дьяком Иваном Харламовым Ордену всё же была отправлена часть "казны" для найма целой тысячи воинов. Как говорится, победить не победит, но войну затянет. А дальше как в песне:

Не достигнув перевеса,

Гибнут обе стороны

Конечно, достигнуть столь счастливой ситуации в Москве и не надеялись, но хорошо понимали, что любая затяжка играет ныне против литвинов. А тут ещё и Крым прислал гонцов, настаивавших на выполнении договорных обязательств и посылке войск под Астрахань, чем косвенно подтвердили мнение о том, что Мухаммед Гирей хоть и ведёт переговоры с Сигизмундом, но окончательного решения кого лучше поддержать, ещё не принял. А это, в свою очередь позволяло надеяться, что и большого похода со стороны хана не будет, а с малыми набегами справляться уже более-менее научились. Однако при всём при этом решено было всё-таки поспешить с завершением работ по созданию оборонительных сооружений в Туле — ключевой позиции русской обороны на южных рубежах. И потому уже к весне 1520 года Тульский "град камен" был закончен.

В общем, каждый из игроков мечтал выжать из ситуации максимум пользы и с учётом уже произошедших изменений даже Андрей теперь не мог с уверенностью сказать, что из этого получится.

А на второй неделе поста его неожиданно пригласил в гости задержавшийся по делам в Москве Немой и в буквальном смысле огорошил новостями. Похоже, время, когда он хоть и относительно, но был предоставлен сам себе и мог сам выбирать что, где и когда делать, окончилось бесповоротно. Государь решил ввести его в состав дворцовых чинов, вот только начинать князю Барбашину предстояло, почитай, с самых низов. "По секрету", Шуйский поведал, что Василий Иванович пожаловал его чином стряпчего. А кто такой стряпчий? Это придворный чин, следующий ниже за стольником и пятый в росписи чинов. Наименование своё он получил от глагола "стряпать", то есть делать, работать. Устаревшее слово, оно умудрилось дожить и до века двадцать первого, хотя и приобрело слегка иной окрас. Разумеется, стряпчий стряпчему рознь. Гладить, стирать, готовить, носить скамеечку или чистить коней, это дело выходцев из низов, а вот родовитые люди бывали стряпчими лишь в смысле низшего придворного звания, а не в смысле определённой должности при одном из хозяйственных дворов. В стряпчие-конюхи люди родовитые не назначались, а несли службу при особе государя или воеводами в полках. И трудно было сказать, что это было: повышение или умаление чести. С одной стороны, Андрей до этого не носил никаких придворных чинов, а с другой ещё никто из огромного клана Шуйских стряпчим не был, и начинал свою дворцовую службу обычно сразу со стольника.

Обдумывая сложившуюся коллизию, Андрей вдруг поймал себя на мысли, что он всё больше и больше становится местным. Ещё года три назад ему бы было по барабану, какую должность определили ему при дворе. А сейчас он на полном серьёзе рассматривает вариант "умаления чести". Вздрогнув, он быстро пробежался по ключевым точкам прошедших годов и ужаснулся. Вместо того чтобы нести в мир чистое и светлое, и тянуть его к идеалам будущего, он во многом медленно опускался к уровню восприятия обывателя из 16 века. То, что ещё в первые годы коробило его, теперь осознавалось как нечто обыденное и само собой разумеющееся. Нет, в чём-то он остался прежним, и то же значение технического прогресса для него стояло по-прежнему на первом месте. Однако кроме техники есть ещё и социальная составляющая общества. И она порой бывает куда важнее технических знаний. Ведь дикарь с автоматом куда опаснее дикаря с дубиной. И именно тут у него было всё плохо.

Но разве так описывались попаданцы в книгах? Ведь в большинстве своём они ломают мир через колено, заставляя людей думать как они. Нет, в том, что касалось больших проектов, он делал то же самое. Его послужильцы постепенно перенимали его стиль и отношения к новшествам. Давно ли Игнат противился тачкам только потому, что местным этого было не надо? Года три-четыре назад. Но получив взбучку, накачку и личный пример от князя, сейчас он смотрел на подобное совсем по-другому. Подумать только, когда по весне выдалась неожиданно малая вода и наглядно встала проблема мелководья, Игнат без подсказок велел отыскать среди уже переведённых на русский язык книг по технике устройство нужного механизма и с его помощью принялся углублять русло Усолки от Княжгородка до самого устья. Работы эти были масштабны, и до конца их пока было ещё далеко, но сам факт говорил о многом!

Однако это относилось лишь к большим проектам. А в повседневности? Вот когда он перестал морщиться, видя толпы угоняемых в рабство таких же русских людей, которым просто не повезло жить в землях Литвы? А считать детей бросовым товаром? Да, он пользовался этим, можно сказать с первого года своего появления. Но тогда, покупая дешёвый и никчёмный, по мнению местных "товар", его мучила совесть, и он долго сам себе доказывал, что спасает их от куда более худшей участи. И ведь, правда, тот первый десяток, что обучался практически им, уже стал ему надёжной опорой и весь получил вольную. Но сейчас, покупая на холопском рынке мальчиков и девочек, он не чувствовал никаких угрызений, словно это стало для него обыденностью. Просто голый расчёт: дети десяти — двенадцати лет лучше всего обучаются новому, потому что им ещё не вбили аксиому "отцы и деды так делали". И никаких эмоций.

Как там, у Ницше было? "Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя".

Легко быть добрым и хорошим, когда вокруг все хорошо. Но когда ты постоянно видишь, как рушатся семьи, как люди предают, убивают и режут друг друга. Видишь страдания и боль, то сам ты постепенно становишься глух ко всем этим переживаниям. И сам становишься немного чудовищем. Можно притворяться и лицемерить, строить из себя святошу, но это ничего не меняет. Там, в его прошлом-будущем это называли профессиональной деформацией.

И лечили сменой деятельности. Или уже не лечили ничем, если ты не успел остановиться вовремя.

Но как остановиться на полпути? Ведь он делает весьма нужное дело для себя и всей Руси, правда, попутно принося неимоверные страдания другим. И что самое обидное — по другому ведь не получается. Войны — вот истинный двигатель прогресса, что бы там ни говорили разного рода пацифисты. Просто они не знают или не желают знать, что большинство тех вещей, что облегчают им же жизнь, там, в двадцать первом веке, изначально создавалось для человекоубийства или для лучшего обеспечения этого процесса.

И он, сосредоточившись только на технике, скорее всего тем самым совершил ошибку. Он не помнил, кто это сказал, но мысль, что "техническое развитие человечества должно соответствовать его социальному развитию", ныне уже не казалась ему лишённой смысла. Потому что это самое человечество может легко уничтожить самого себя, даже не поняв, что делает. Ведь даже в "просвещённом" двадцатом веке едва-едва удержались на грани ядерного конфликта. И подстёгивая научно-технический прогресс, он тем самым словно включает вторую скорость в гонке технологий, что пока что текла весьма неспешно. Глупо же думать, что знания можно вечно удерживать внутри одного сообщества. Так что может, даже и хорошо, что он так мало знает о технологиях. Да и остановить этот процесс было не в его силах, как, впрочем, и желаниях. Ибо отставших в нём быстро выбрасывают на периферию истории, предоставив играть лишь роль мелких шавок, тявкающих по указке сильных мира сего и разменной монеты в большой геополитической игре. Так что, раз нельзя остановить прогресс технический, необходимо просто подстегнуть прогресс социальный, а вот тут у Андрея знаний было ещё меньше, чем в той же металлургии. И к кому обратиться за помощью он не представлял. Ну не в церковь же идти, честное слово. Хотя, возможно, именно церковь с её духовностью и сможет помочь. А потому стоит, наверное, заикнуться как-нибудь о проблеме в разговоре с тем же Вассианом, или Триволисом, что уже корпел над переводами книг в государевой библиотеке. А вот заниматься этим самому точно не стоит: таких дров наломает — всем тошно станет. Да и без того взвалил уже на себя столько, что начал упускать некоторые направления из виду.

В общем, осознав, что это, похоже, не он прогибает мир под себя, а скорее мир его, Андрей позволил себе немного порефлексировать на эту тему, но долго заниматься самоедством всё одно не смог. Он и в прошлой-то жизни не сильно страдал этим интеллигентским недугом. Ну, ошибся и что теперь — лечь в гроб и помирать? Ну, нет! Делай, что должно и пусть будет что будет.

Зато в том разговоре ему удалось-таки обратить внимание Шуйского на восточную проблему. Понятно, что Крыму никогда не доверяли, даже когда он был союзником. И желание Гиреев овладеть Казанью и Астраханью тоже были известны, как и недовольство ханов действиями Москвы в отношении осколков бывшей Орды. Но Андрей зашёл с другого направления. Он напомнил дядюшке, что поминки в Бахчисарай шлём не только мы, а Сигизмунду ныне терять нечего, единственное его спасение это большой поход Орды на Русь. А Русь готова к этому? А то подло ударят исподтишка и не сдюжат полки на переправах.

Неплохо бы было понаблюдать за шляхами. Степь, она ведь только кажется бескрайней. Только путей-дороженек в ней для большого войска не так и много, и все они известны. Так отчего не выслать легкоконные сторожки дальше, чем ныне ходят. Да и казачков, что в той же степи пошаливают, нанять для разведки. Вот покойный государь все полки на Угру привёл оттого, что знал, куда Ахматка шёл. Потому и нам знать надобно.

Однако Шуйский в ответ лишь усмехнулся. Ока, мол, перелазами небогата и где полки ставить, то воеводам давно известно. Добрые люди в Крыму упредят, коли Орда в большой поход собираться станет, а с воровскими казаками дел иметь не стоит. И поместную сторожку в степи татары побьют, ибо степь им — дом родной. Подкрадутся — наши и не заметят. Это, вон, у Ивашки Воротынского молодчики есть, что со степью дружат, так их и без того далеко пускают. А так по рязанским окраинам доглядчиков хватает. А потому не стоит княжичу блажью страдать, а лучше стоит подумать, как он государево поручение исполнять станет.

Нахмурившийся Андрей вынужденно признал правоту дяди, лишь сделав зарубку в памяти, дабы найти возможность поговорить об том с князем Воротынским. После чего весь обратился в слух, потому как Немой принялся разъяснять, что же такого хотел поручить великий князь новому стряпчему.

Услышанное настолько поразило Андрея, что он так до конца и не поверил своему родственнику, хотя и причин ТАК разыгрывать его тоже не видел. Но спустя седьмицу после того разговора его таки вызвали в Кремль, где в присутствии большого числа царедворцев и гостей, умудрившихся попасть на государев приём, ему был официально жалован чин стряпчего, с окладом в целых сорок рублей в год. Тут Андрею стоило больших трудов, чтобы в столь торжественной обстановке не заржать в голос. Нет, так-то жалование и впрямь было "на уровне", ведь куда менее знатные стряпчие получали в год от пяти до двадцати рублей. Вот получи он его тогда, в первые годы своего появления в этом мире, это было бы весьма достойным содержанием. Пример тому — Сашка Шуморовский, в вотчине которого уже несколько лет велись опыты с выводом улучшенной породы овец. Со всех своих куцых вотчин он едва-едва набирал полсотни рублей, так что для него это стало бы весьма весомой прибавкой. Но не ему и не сейчас, когда только на соли он получает тысячи. Так что, слава богу, что хватило сил удержать смех в зародыше.

Ну а после всех пожалований, ему, наконец, довели и государеву волю, услыхав которую, он мысленно поблагодарил Немого, потом как назло всем своим недоброжелателям сумел остаться невозмутимым. А обалдеть было от чего. Государь возжелал восстановить статус-кво над территорией каянских земель, которые ныне лишь юридически считались русскими. То есть, выражаясь языком более поздних времён, он хотел, чтобы князь Андрей, ни много ни мало, а просто провёл частную наступательную операцию на удалённом ТВД при, мягко говоря, нехило так урезанном обеспечении в силах и средствах. И это при условии, что о финские замки не раз обламывали зубы как новгородские, так и московские полки. С другой стороны он же сам просил вернуть те земли под государеву руку; и напрямую просил, и через фаворитов, так что изображать теперь из себя птицу страус было уже поздно. Потому что раньше стоило вспомнить, что инициатива наказуема не только в будущем. Но и это было ещё не всё! Главной вишенкой на торте было объявление об учреждении на тех землях нового наместничества со столицей в Овле-городке и назначением князя Барбашина его первым наместником с вручением прямо тут, во дворце при куче свидетелей, всех верительных и жалованных грамот.

В общем, Василий Иванович поступил по принципу: коль сумеешь взять — будешь наместником, а коли нет, то не будешь, зато станешь на ближайшие годы мишенью для насмешек у большинства царедворцев, и тут уже никакое родство не спасёт. И все планы про флот пойдут псу под хвост. А увидав злорадно ухмыляющееся лицо Ваньки Сабурова, Андрей внезапно осознал, что данное поручение было ловушкой, рассчитанной именно против него. Него, как врага Сабуровых и, возможно, великой княгини, и как родственника Шуйских, в большом количестве в последнее время представленных в Думе, и как восходящего любимца государя. И эта ловушка, по мнению его врагов, только что с грохотом захлопнулась. А как же дядя? Неужели он не понимал? Да нет, понимал и даже попытался подготовить, не дав всем недоброжелателям насладиться растерянностью на лице племяша. Что же, это был настоящий вызов системы, да такой, что даже самому Андрею стало интересно: а потянет ли он подобное дело? Потому как ставки в игре резко возросли...

Но прежде чем полностью погрузиться в поставленную задачу, ему нужно было закончить оставшиеся дела и перераспределить круг задач перед управленцами, к счастью ещё не успевшими разъехаться по местам. Ведь большая часть ранее спланированных мероприятий летела теперь ко всем чертям, и приходилось оперативно реагировать на изменившуюся обстановку.

Но для начала он "заглянул на огонёк" в дом писателя и дипломата Карпова. Известный западник, по иронии судьбы занимавшийся восточной политикой, он лишь ненадолго оставил своего подопечного — молодого и амбициозного Шах-Али — на попечении младшего Поджогина и спешно прибыл в Москву по вызову самого великого князя. Но этого ненадолго вполне хватило, что бы Андрей успел перехватить его для разговора.

Впрочем, Фёдор и сам был по-настоящему рад поболтать с гостем, в котором с юных лет открылся недюжий талант литератора и чьей книгой, уже отпечатанной довольно-таки большим тиражом, ныне зачитывались практически все любители русской книжной словесности. Даже сам Андрей был поражён тем, как этот, отнюдь не лучший плагиат с Лихоталь, ворвался в русскую литературу, вызвав у своих читателей бурю эмоций и обсуждений. Да, книга во многом ломала устоявшиеся шаблоны: от стиля повествования до преподношения взгляда автора на прошедшие события, и не укладывалась ни в одни из принятых ныне литературных шаблонов. В ней лихие приключения былинных богатырей довольно органично прерывались историческими экскурсами или нравоучительными вставками, стараясь не только не мешать общему восприятию сюжета, а подчас даже обогащая его. А ещё она, пусть и не специально и лишь частично, но удовлетворила только-только появившийся в обществе запрос на собственную историю, что вызывало к ней лишь ещё больший интерес. И потому Андрею становилось даже как-то стыдно: ведь все в округе считали его гением, а он всего лишь взял, да и опубликовал сильно отредактированный, причём не всегда в лучшую сторону, чужой труд.

Но даже не это беспокоило его больше всего, а тот факт, что на фоне его богатырского цикла возьмёт да и потеряется настоящее сокровище русского слова, случайно найденное его людьми при разграблении коллекции какого-то витебского книжника. Когда Андрей понял, что они отыскали, с него смело можно было лепить статую в стиле "полностью офонаревший"! Потому как на его руках оказалось не что иное, как список "Слова о полку Игоревом"! Правда, понять ЕГО отношение к этому свитку не смог никто, с кем бы он ни говорил. Всё-таки они не учились в советской школе, и у них не было учителя литературы и по совместительству фаната древнерусской её части. Зато теперь в Княжгородке уже был отпечатан аж стоэкземплярный тираж этого произведения, и в этом варианте истории никто уже не будет считать сей труд поздней подделкой под старину.

Кстати, одна книга из того тиража, богато инкрустированная и с цветными иллюстрациями, была заранее прихвачена с собой Андреем в качестве подарка для хозяина хором. Ведь их, не смотря на разницу в возрасте, связывала не только любовь к книгам, но и одно общее дело.

Потому что хоть к самой Казани князь относился скорее негативно, но вот отказать ей в покровительстве учёным и широкой грамотности с учётом своего послезнания просто не мог. Ханство, как и любое другое государство, нуждалось не только в воинах, но и в умелых управленцах. А потому в городе имелись многочисленные мектебе и медресе, причём в последние часто специально приглашались учителя из ведущих городов Средней Азии и Крыма. А ещё при медресе имелись богатые библиотеки и школы каллиграфов — переписчиков книг, на которые и положил свой загребущий взгляд Андрей. А так же на огромную ханскую библиотеку.

Но если в медресе ещё можно было проникнуть и заказать себе список с понравившихся книг (в конце концов, каллиграфам для того и платили деньги), то о ханской библиотеке Андрею оставалось только мечтать. А ведь не секрет, что любой переворот или захват города чаще всего отражается именно на его культурном фонде. В огне пожарищ легко гибли и бумага и пергамент, и если учесть, что Европа ещё не стала светочем учёности, только-только перенимая эту пальму у Востока, то среди старинных свитков могли храниться поистине бесценные сокровища. Нет, не художественные произведения, а работы по математике, астрономии, картографии.

Впрочем, и от героической поэмы или весёлой сказки он бы тоже не отказался, потому как помнил, с каким упоением когда-то читал притчи о Ходже Насреддине или фривольные четверостишья Хайяма. А государев посол был тем самым человеком, что мог отворить для его людей любые двери и оказать помощь с перепиской любой книги. Так почему бы двум благородным донам, э, точнее двум знатным людям и не помочь друг другу в столь благородном деле...

В общем, тем, на которые он мог поговорить с Фёдором Ивановичем, у Андрея было воз и маленькая тележка, однако, прежде всего его интересовали дела казанские. Хотя сам Карпов этой темой был явно не вдохновлён. Чуялось, что если не сам государь, то уж Шигона точно не оставил его предостережения в туне и настроение послу во дворце испортили качественно. Фёдор даже попечаловался, отчего столь много внимания там придают этому возможному заговору. Видаки и послухи итак наводнили всю Казань, докладывая ему и Поджогину-младшему чуть ли не о каждом чихе оставшихся в городе мурз. Да, недовольных деяниями Шах-Али хватало, но дальше приглушённого ворчания это недовольство пока не заходило, а всех недовольных тут же брали на заметку. Ну не рубить же голову всем, кто недоволен новыми порядками? Этак точно мятежа не избежать. Так что Карпов истово верил, что проморгать попытку отколоть ханство от Руси у них не выйдет.

Вот только Андрея он в этом не убедил. Ну, сильны были у парня позиции послезнания. Казань ведь это не война с Литвой и тут вороха событий сильно изменивших суть вещей ещё не произошло.

Однако чем порадовать гостя у Фёдора Ивановича всё же было.

Целый год думцы спорили да гадали, пока не решили, что крепкий форпост на пути к Казани будет всё же явно не лишним. А молодой Шах-Али если и был против такой занозы посреди казанских земель, то прямо выступить против решения своего сюзерена и благодетеля явно не решился.

Ну и как это обычно и бывает, одно изменение сразу повлекло за собой кучу последующих. Ведь уж кем московские воеводы не были точно, так это идиотами. Они и без подсказок попаданца прекрасно понимали, что за один день до новой крепости не доберётся ни один караван, а значит, необходима целая цепочка таких вот укреплённых станов по всему пути от Нижнего Новгорода до самого Свияжска. А потому, пока одни розмыслы измеряли остров, который и вправду показался весьма неплохим местом для крепости, другие подыскивали места под другие поселения. Впрочем, Волга в те времена вовсе не была пустынной, и на её берегах стояло множество селений, возникших тут ещё во времена Волжской Булгарии. Одним из них был чувашский укреплённый посёлок Чебоксар, в котором уже случалось пережидать ночь русским судовым ратям. Власть, управление, суд и вооружённые силы в городке находились в руках казанского бека, но часть управленческих функции исполнял и чувашский сотный князь с прикольным для Андрея именем Позип.

Так вот, думцы порешили, что наличие в этом городке-посёлке хорошего гарнизона было бы вполне уместным делом. И Андрей был с ними солидарен. Он не помнил, когда точно казанцы выгонят Шигалея вон, но даже если это произойдёт и в этом году — Свияжск и Чебоксары уже будут стоять этакой костью в горле у мятежного ханства. Правда, оставался ещё вопрос устоят ли они, когда казанцы попытаются отбить свою территорию назад, потому как на этих плодородных землях стояло немало деревенек, где трудолюбивые ясачные крестьяне выращивали столь нужный для ханства урожай. Но тут уж точного исхода предсказать не смог бы никто. А гадание — дело весьма неблагодарное. И потому, уяснив для себя, что крепостям всё же быть, Андрей поспешил вернуться к более милой для хозяина дома литературной теме.

А следующим, кого он посетил, был государев казначей Пётр Иванович Головин.

Потомок старинного рода и крестник самого великого князя московского и государя всея Руси Василия III Ивановича, Пётр Головин во многом был не похож на большинство окружающих его знатных людей. Нет, он знал толк и в местничестве и в дворцовых интригах, но он никогда не ходил воеводой, не водил за собой полки, а если всё же и участвовал в походе, то только в свите государя и с постоянной припиской "с казною". Зато он хорошо умел считать деньги. И лучше других понимал, как и откуда они берутся.

Пётр Иванович сам пригласил Андрея в гости, чем значительно облегчил тому задачу. Ведь встречи, как оказалось, хотели обе стороны. Так что теперь молодому попаданцу вовсе не стоило играть роль настойчивого просителя, а нужно было понять, чего же хочет от него хозяин дома и уже от этого строить разговор. Однако и Головин оказался не лыком шит.

— Слыхал я, князь, что ищешь ты встречи со мною, хотя вроде найти меня в государевой скарбнице может всякий и без помех, — начал он, после того, как по обычаю, оба сытно отвалились от стола, впрочем, весьма скромного по случаю Великого поста.

— Да вот кроме походной казны, хотел обговорить с тобой, боярин, вопрос по моему наместничеству, — не стал сильно юлить Андрей, хотя и не открывая всех карт сразу.

— Хм, — почесал аккуратно стриженую бороду Головин. — Так уверен, что отобьёшь те земли у шведов? Однако! Многие пытались...

— Да не у всех вышло, — несколько грубо оборвал гость хозяина. И тут же поспешил скрасить момент: — Уж прости, Пётр Иванович, но с этим вопросом меня во как достали, — рубанул он себя ребром ладони по шее, прикрытой стоячим воротом-козырем, богато обсыпанным жемчужинами, — Только ты, как никто другой должен понимать, что захватить землю мало. Надобно ещё и доходы с неё получить. А какие доходы с разорённой земли?

— Так чего ж ты хотел-то? — удивлённо вскинул густые брови (брежневские, как отметил про себя Андрей) казначей.

— Да льготу налоговую на всё наместничество. Годика на три, а лучше на пять. Дабы землицу ту обустроить да заселить сколь можно.

— Так и писал бы челобитную государю. Аль сам лично поклонился. Слыхал я, государь тебя милует.

— Эх, Пётр Иванович, Пётр Иванович. Ну кому, как не государеву казначею лучше и понятней донести до слуха государева о том, отчего и почему сия льгота нужна. Разве ж я тут за тобою угонюсь? Уж сделал бы доброе дело, а Барбашины добро долго помнят и никогда без отдарков не оставляют.

— И это всё?

— Ну что ты, боярин, — усмехнулся Андрей. — У меня много вопросов есть. Вот, к примеру, таможня для Овлы. Ну не дело ж это из Овлы в Любек товар везти через ивангородское весчее. Из Новгорода, аль Пскова да Корелы это по пути, а из Овлы лишние вёрсты.

— Не считай, князь, других глупей себя, — вновь усмехнулся Головин. — Думано уж об том. И не по разу. Коль отвоюешь городок — будут тебе дьяки с мерами. А пока и спешить нечего.

— Ну, а что на счёт казны походной.

— Получишь в своё время, но денег в казне мало, а государь древнюю столицу брать идти собирается. Так что многого не жди.

— А коли подскажу, как казну без лишнего налога насытить, дашь сверху чего?

— Это ты о чём сейчас? — непритворно удивился казначей. За долгие годы он как-то привык, что все эти полководцы умели лишь денег просить-требовать, и столь нетривиальная постановка вопроса слегка выбила его из колеи.

— А вот глянь-ко!

Андрей, хитро подмигнув, протянул Головину лист чистой бумаги. Ну, почти чистой. Вот только казначей главное хоть и увидел, но понять не смог, а потому с недоумением оглядел её со всех сторон, а потом вопросительно уставился на гостя.

— Эх, Пётр Иванович, а я надеялся, ты сообразишь. Вот, обрати внимание, что на листе отпечатано.

— Как что? Лист чистый, лишь вверху оттиск с лицевой стороны государевой печати набит. Ездец, поражающий дракона, да надпись: "Великий Государь Василий Божией милостью царь и господин всея Руси". Ну и к чему это?

— Ну, Пётр Иванович, ну просто же всё. Вот представь теперь, сколь много разных бумаг по всей стране оформляют: для крепостей, для челобитных, для купчих, да мало ли для чего. А ежели признать действенными только те документы, что вот на такой бумаге с гербом государевым исполнены? А остальные считать подложными и силы не имеющими? А бумагу нужную, что бы только у целовальников казённых прикупить можно и было? Захотел человек холопа купить — денежку за купчую в казну отдай. Захотел двор приобрести — опять же денежку в казну занеси. И никакого лишнего тягла! Не нужна тебе бумага — не покупай. Но представь, каково казне от такого станет?

А ведь ещё и цену можно разную ввести. Для документов на сумму меньше 50 рублей по цене, допустим, в московку. А для сумм более 50 рублей уже в новгородку. А коль кто захочет прошения разные подать то и десяти московок не пожалеет.

Головин во время этой небольшой речи со всё возрастающим интересом рассматривал своего гостя. Он словно почувствовал родственную душу, хотя и знал, что князь справно проявил себя на стезе воинской. Но элегантность решения по наполнению казны без введения очередного налога была им оценена по достоинству.

— Это ты ж в каких землях узрел такое, князь?

— А, — беззаботно махнул рукой Андрей, — то ныне ни в каких землях не увидишь. Ой, что ты так удивился, Пётр Иванович? Да свиток я читал, про императора ромеев Юстиниана. Вот при нём в той империи такую бумагу и придумали. Да писано было, что орёл ромейский чуть ли не в цвете отпечатан был, но нам-то ведь покудова и так нормально будет. А для верности на свет глянь. Видишь, какая хитрая филигрань, сиречь водяной знак на бумаге? Такую не каждый мастер и в закатных странах сотворит, потому как значки под рисунком — то циферки хитрые — индийские. И отображают они год. Вишь вот, ныне семь тысяч двадцать восьмой год набит. Так, конечно, дороже выходит, но зато дополнительная страховка получается. Дабы на двухлетней давности бумаге никто документов не писал. К примеру, посмотрел на дату купчей, сравнил с датой филиграни и всё, знаешь уже, верна та купчая, аль нет. А коль дело пойдёт, там подумаем, может, и до цветного герба додумаемся.

— Ага, — приобрёл, наконец, дар речи Головин. — Только зачем сразу так сложно? Филигрань эта ещё хитрая. Бумагу то ту казне ты ведь поставлять будешь? И цену тоже небось не малую потребуешь.

— Ну, Пётр Иванович, я ж её не из воздуха получать буду. Да и мастерам чего-то платить надобно. И резчикам по дереву...

Андрей осёкся, потому как Головин вдруг в голос рассмеялся. И хохотал довольно долго, прежде чем успокоиться.

— Ой, князь, ой, уморил. Ты ещё скажи, что ты тут и вовсе ни причём, и то всё твой брательник Феденька делать будет. Что бы я тут совсем со смеху помер.

— Нет, Пётр Иванович, сей грех на душу брать не хочу.

— Вот-вот, — казначей разом посерьёзнел. — Идея твоя мне нравится. И то, что ты с ней не к государю побежал, а ко мне зашёл, я тоже оценил и над просьбами твоими подумаю. Но скажу сразу, сильно завышать цену за десть сей бумаги, как её там, гербовой говоришь? А что, правильное название, чай не абы что, а государев герб отпечатан. Так вот сильно завышать не дам. Но и в накладе ты, князь, не останешься.

Андрей мысленно усмехнулся. Он, в принципе то и не сомневался, что эта его идея будет оценена по достоинству. О гербовой бумаге он вспомнил как бы походя, когда посещал разрастающееся производство в вотчине брата и гадал, как ещё повысить доходы от него. Кстати, Юстиниан тоже был не отсебятиной, а воспоминанием, правда, непонятно какой ассоциацией навеянным, но Андрей точно помнил, что читал что-то про гербовые пергаменты этого императора, а пергамент там был, или бумага, да кому какая разница, особенно в это время.

Потом были опыты и как результат осознание, что под такую бумагу нужны отдельные мощности и новые рабочие руки. Потому как ручной труд всё ещё оставался главным при производстве бумаги. И от человека зависело количество и качество изготовляемого материала. Опытный мастер мог изготовить 600-700 заготовок в день. После сушки он или уже другой человек окончательно превращали их в бумажные листы, после чего те отправлялись либо на продажу, либо в типографию, а мастер начинал готовить очередные заготовки. Но это мастера, а большинство рабочих пока что стояли на уровне 400 заготовок в день. И это было мало. Но при этом не стоило забывать про такие вещи, как сырьё и время, что тратилось на подготовку самой бумажной массы. То есть подход к увеличению мощностей производства должен был быть только комплексным. Ведь какой смысл в десятке мастеров-формовщиков, если им банально не из чего будет формовать бумагу?

Именно поэтому от момента воспоминаний до момента предъявления готового продукта прошёл не один год. Пока построили новую мельницу, пока срубили новые мастерские, новую типографию да отработали логистику и обучили персонал. Зато Андрей теперь был точно уверен, что если даже его затея с гербовой бумагой и не выгорит, то он просто завалит рынок продукцией своих фабрик, бумага которых хоть и стоила дешевле привозной, но ему всё одно обходилась весьма выгодно. Он сознательно не ронял цены сильно ниже по отношению к импортной, отчего доходность от продажи была просто обалденной. И что самое смешное — появление национальной промышленности абсолютно никак не сказалось на бумажном импорте. Наоборот, к французской бумаге стали добавляться продукции немецких производителей. И русский рынок поглощал всё. То есть работы на этом направлении у Андрея было ещё ой как много!

Но Головин — ученик итальянского грека Траханиота — оказался не глупее голландцев или Петра I и быстро просчитал всю ожидаемую выгоду. Так что беспокоиться за загрузку новой мастерской явно не стоило. Тут как бы за недостаток конопли да льна волноваться не пришлось.

А пока гость витал в облаках, подсчитывая грядущую выручку, хлебосольный хозяин велел слугам обновить стол, благо день был субботний, и можно было вкушать варёную пищу и пить вино.

Андрей же постарался выбросить все лишние мысли из головы, потому как, похоже, подошло время для настоящего делового разговора.

— Ну что, княже, есть у меня к тебе тоже предложение. Поначалу-то думал с родственничками обсудить, да понял, что они в том ни рыба ни мясо.

— Это ты про что, боярин? — удивился Андрей.

— Да вот про заводик, что свиное железо льёт.

Андрей сначала непонимающе уставился на Головина, а потом до него дошло. И как он мог позабыть, что женат казначей был на княжне Марии Васильевне Одоевской, дочери князя Василия Швиха Одоевского, а потому был в курсе большинства дел новой родни и нет ничего удивительного в том, что он практически сразу проявил недюжий интерес к доходам, получаемым ими от чугунолитейного заводика. Причём интерес у него был куда более практичный, всё же не зря человек с деньгами дело имел.

— А что так? Чай иноземный мастер у Одоевских вон, новый заводик ставить думает. Попросишь по родственному — сложит и тебе домну, где скажешь.

— Так то оно так, да вот читывал я тут сказку про твой заводик медный. Хитро у тебя там всё устроено, не чета немцу, что дело то начинал. Много нового там появилось опосля. Да и разговор твой с государем на зелейном дворе про розмыслов, что у тебя служат, тоже помню. И сдаётся мне, что измыслишь ты что-то лучшее, нежели простое подражание мастерам иноземным. Вон и кораблики у тебя хитрые мастерят, да такие, что и не видал никто ранее. Вот только не говори, что то всё мастер иноземный придумал. Интересный ты человек, князь. Новинки из тебя, как из рога изобилия сыплются. Вот и подумал я, лучше уж с тобой дело сие организую.

— Ну а где ж ты места рудные нашёл, боярин? — уже заинтересованно спросил Андрей.

Головин усмехнулся, словно отвечая каким-то своим мыслям, и рассказал.

Ну что сказать. Воистину судьба играет человеком. Ведь при слове залежи железа большинство сразу ассоциирует это с Уралом или Курской магнитной аномалией. И мало кто знает о таком явлении как Московский железорудный бассейн, состоящий из множества выходов бурого железняка на дневную поверхность земли. Конечно, качество этих руд отличается от уральских или курских, всё же лимонит он и есть лимонит, но выплавлять из него чугун было вполне возможно. Да и сейчас тот же Серпухов вполне себе считался центром укладного мастерства, используя для поделок эти самые руды. И ничего, серпуховские изделия весьма ценились на рынке. Вот только так уж получилось, что промышленное использование местных руд смогли организовать лишь голландцы, приехавшие на Русь сотню лет спустя и дав жизнь знаменитым Калужским заводам. Возможно, и тут всё было бы так же, как и в иной реальности, вот только бурная деятельность одного юного князя заставила одного казначея по-новому взглянуть на старую проблему.

Наняв за казённый счёт команды розмыслов, он отправил их по всем дворцовым землям искать наиболее богатые выходы рудных жил. Причём первыми новым поискам были подвержены те уделы, что прилегали к уже признанным центрам металлургии. И одной из таких государевых вотчин оказался небольшой городок Ярославец Малый, ещё не сменивший имя на более известное в будущем — Малоярославец.

Ярославецкие земли пока ещё не были розданы в поместья, потому как город вместе с уездом поочерёдно отдавался "в кормление" переходившим на сторону Москвы именитым иноземцам — преимущественно, выходцам из Великого княжества Литовского. Последним его владельцем был Михаил Львович Глинский. Богатый литовский владетель был оскорблён предложенным ему княжеством и не нашёл ничего лучшего, чем переметнуться обратно к врагу Василия III. И сразу понял, что тут ему не там, а удел, как и все теперь уже бывшие владения строптивца, был вновь забран в казну и ныне считался дворцовыми землями.

Вот тут-то, в четырнадцати верстах от Ярославца на реке Протве и были отысканы местными рудознатцами очень богатые выходы породы. Они занимали достаточно большую территорию покрытого лесом холма и ближайшей поляны, и заканчивались резким обрывом над лесным ручьём.

Головин находкой был доволен как кот, объевшийся сметаны, а в мозгах уже подсчитывал доходы от продаваемого ремесленникам железа, а казне отливок чугунных ядер для многочисленного государева наряда. И Андрей ни минуты не сомневался, что тот таки выпросит у своего крёстного отца столь нужный ему кусок земли, тем более что ввиду близости рубежа, лишь в эту войну отодвинутого на запад, места те пока что не отличались большой населённостью.

— В общем, князь, я бы хотел, чтобы именно твои розмыслы сладили для меня там заводик. Каковы твои условия?

Ну, условия Андрей высказал божеские. Ведь ему прямым текстом предлагали потренировать своих умельцев за чужой счёт. Да ещё получить в единомышленники такого человека, как Пётр Головин. Казначей и крестный сын государя — это фигура. Да ещё такая, у которой границы "вместно — не вместно" слегка сбиты в отличие от большинства местной знати в нужную для попаданца сторону.

В общем, вечер, можно сказать, удался и даже более чем.

И теперь можно было смело приступать к главному действию этого лета.

И первым делом в Княжгородок был отправлен гонец с требованием гнать в Новгород ускоренным маршем весь его камский полк. Хотя полк, это очень громко сказано.

Вообще-то формировать подразделение нового типа Андрей начал давно. А точнее сразу, как только воочию столкнулся с пищальниками. Ведь что сказать, опыт вышел тот ещё. Да и что вы хотели, сброд он и в Африке сброд. Набираемые с посадов по разнарядке в случае войны, пищальники не внушали особого доверия, ведь "наряжание" нередко сопровождалось злоупотреблениями, и зачастую вместо горожан в них шли всякие гулящие люди и казаки, а отсюда вытекали и проблемы с боеспособностью, дисциплиной и лояльностью.

Быстро поняв, что правильная пехота и пищальники это две большие разницы, Андрей и решил приступить к подготовке такой единицы, которая отвечала бы именно его представлениям о царице полей. Конечно, хорошо бы было вытащить какого-нибудь испанца (ведь после выхода фильма об Алатристе мем "это испанская терция" стал широко известным не только в узких кругах специалистов), но в это время знаменитая пехота только начала складываться, так что даже в Испании ещё смутно представляли себе, что это такое. Ну и, положа руку на сердце, не потянул бы он её чисто финансово (по крайней мере, сейчас точно бы не потянул). А поэтому, держа в уме великое построение, свою пехоту он начал строить по образу и подобию русских стрельцов, но с учётом всех ошибок и недоработок, что были совершены предками.

Само же формирование полка началось с весьма придирчивого отбора кандидатов на командирские должности. Причём к кандидатам Андрей, возможно, был даже слишком строг, но уж кто-кто, а он чётко понимал, как много в бою зависит от качества командного состава. Но, увы, найти нужное количество относительно достойных удалось отнюдь не сразу, тем более что многие ещё и отсеивались сами, едва их знакомили с условиями предстоящей службы. С набившей уже оскомину за эти годы фразой "отцы да деды так не делали". И потому львиная доля будущих командиров оказалась изрядно молодой и не нюхавшей пороху, лишь едва-едва разбавленная немногими согласившимися на новшества ветеранами. Впрочем, в этом был и свой плюс, ведь иной раз легче научить с нуля, чем переучить.

А потому, когда отбор, наконец-то, окончился, за кандидатов всерьёз взялись самые разнообразные учителя, до кого только смог всеми правдами и неправдами дотянуться князь, благо в преддверии нынешней войны с помощью императора и короля датского на Руси появилось изрядное количество наёмных рот. Молодых командиров натаскивали по самым разнообразным методикам. Так, огненному бою сначала их учил старый литвин-наёмник из тех, кого взяли в плен ещё на Ведроше да так и забыли на волжской украйне. К счастью для Андрея, литвин не попал в число тех счастливцев, что были отпущены князем Симским после нижненовгородской эпопеи 1505 года. Зато он всё ещё прекрасно помнил, как нужно командовать, и теперь за денежку малую гонял молодых русичей и в хвост и в гриву. С ним они на практике убедились, что заряжать самопал по отдельности и в строю вещи довольно разные и на себе прочувствовали, как надо воспитывать нерадивых и отстающих. А потом кое-что им преподал немецкий ландскнехт, прошедший не одну итальянскую кампанию. И если литвин больше учил держать строй, то немец показал азы кароколирования, когда выстреливший первый строй бегом уходил за спины другого и там спешно заряжал оружие, дожидаясь новой очереди на стрельбу. Ну а Андрей дополнил этот момент рассказом про бой у Чериньолле и вкладе стрелков в ту победу.

И, разумеется, сам князь тоже не отлынивал от занятий, ведь ему было, что передать своим бойцам. Начиная от переосмысленной под местные реалии тактики морской пехоты, которую на флоте хоть и в сильно урезанном виде, но всё же изучают, и заканчивая разбором недавних сражений, о которых порой даже и не слыхивали в этом медвежьем уголке Европы.

Некоторый опыт будущие командиры получили во время похода на Полоцк и Витебск; и хотя полевых сражений тогда так и не случилось, но кое-что они всё-таки уяснили.

А потом пришло время уже им передавать полученные навыки новобранцам, которых Андрей, не ломая голову, так и обозвал стрельцами.

И да, поначалу он хотел воссоздать полноценный стрелецкий полк в пять сотен, но, посчитав ожидающиеся затраты, начал постепенно урезать осётра. В результате компромиссов нынешний Камский стрелковый полк больше походил на усиленную роту и насчитывал всего сто пятьдесят человек. Но даже таким он обходился князю в огромную сумму 827 рублей в год. Причём если 324 рубля можно было "сэкономить", выдав бойцам положенное зерно — стандартные 12 четвертей ржи и 12 четвертей овса на человека — то 503 рубля денежного жалования приходилось изыскивать обязательно.

Командовал полком Хабар Андреевич, ходивший с Андреем ещё в его первые разбойно-набеговые походы и получивший тогда за свой высокий рост кличку Рында. Теперь полковник Рындин, к своим тридцати годам ставший уже опытным ветераном, прошедшим не одну кампанию, должен был готовиться к очередному испытанию. Ведь зная, какие впереди ожидались события, Андрей хотел убедиться, что полковник окажется не только хорошим администратором. Да, у полка будут потери, но рядовых нанять и обучить всё же легче, чем искать нового командира. И дело тут вовсе не в недоверии. Просто редко какой лейтенант может стать сразу генералом. Но и постепенный рост тоже не даёт полноценных гарантий. К тому же у любого командира есть предел, выше которого ему лучше не взлетать. Так прекрасный комдив может не справиться с корпусом, а отличный командарм загубить фронт. И если в мирное время такой человек ещё тянет, то война быстро всё расставляет по полочкам. Увы, но не все способны стать Суворовым или Рокоссовским. Хабар же пока что в роли столь большого командира не воевал, как, впрочем, и сам Андрей ещё не был в роли отдельного большого воеводы, а по сути командующим отдельным, хоть и второстепенным фронтом. Сотня в большом полку тут, как вы понимаете, не считается. Так что им обоим предстоял этакий своеобразный экзамен на зрелость.

По последнему снегу, прихватив с собой жену, Андрей с небольшим обозом выехал в Новгород, откуда собирался руководить дальнейшей подготовкой к походу.

И первое, что он сделал, это безжалостно ограбил каперские корабли, а заодно в очередной раз перетряс их состав.

В виду вступления в строй новой шхуны, получившей уже по традиции своё имя в честь крейсера "Богатырь", старенькую каравеллу "Андрей Первозванный" быстренько разоружили и перевели доживать свой век в рядах торговцев.

Краер "Святой Николай", сильно повреждённый в бою у Тютерса, решили уже не восстанавливать, чем поначалу слегка задели оправившегося от ранений Гридю, пока тот не узнал, что отныне под его командование отходит сам "Новик".

Андрей же перестал быть командиром какого-то отдельного корабля, тем самым давая возможность корсарской эскадре действовать самостоятельно. Хотя, положа руку на сердце, парни были зелены и для командиров, а уж до начальника отряда из них не дорос ещё никто. Но обстоятельства сложились так, что Андрею поневоле пришлось использовать опыт товарища Сталина, переведшего кучу лейтенантов в генералы. Как известно, опыт вышел негативным, и большинство из них с задачами не справились, а отдельные удачи лишь подтвердили старое правило, что командиров нужно долго и скрупулёзно растить. Но лихие времена требуют нестандартных решений.

Впрочем, большого риска всё же не было, так как эскадра каперов будет всё одно действовать под его руководством, а сопровождать торговый конвой пойдёт лишь один "Новик", новый командир которого учился у Андрея дольше всех и вопрос сопровождения, а так же отдельного крейсерства знавший достаточно хорошо.

Поэтому на "Новике" единственном не тронули артиллерию. Со всех остальных сняли по паре единорогов с расчётами, что, впрочем, не должно было сильно сказаться на их боеспособности. Как показал опыт, их огневая мощь оказалась избыточна для гданьских каперов. Хотя, конечно, лучше всего было бы отлить новые пушки, годные и для сопровождения пехоты и для осады замков, но у Андрея не было под рукой огромного завода с отдельным КБ. А камских мощностей едва хватало, чтобы хоть немного покрыть нужды каперов и охраны Княжгородка. Даже Камский полк до сих пор не получил свою батарею. Да и работы над созданием лёгкой, но убойной пушечки, наподобие шведской "regementsstycke" ещё пока находились в зачаточном состоянии. Вот и пришлось обходиться этаким эрзац-решением.

Конечно, была у него надежда на осадный наряд, но она себя не оправдала. Всё, что могло ему действительно пригодиться, уходило вместе с государем, а то, что оставалось в Москве и у новгородского наместника мало годилось для разрушения даже деревянных стен, так что чего уж говорить про каменные твердыни. А вот мощи четвертьпудовых единорогов, на его взгляд, должно было хватить.

Ну и до кучи с "Новика" сняли главарта Охрима, передав его должность лучшему из учеников. Сам же канонир ещё до ледохода убыл в Корелу, где с удвоенной энергией принялся гонять вновь сформированные орудийные расчёты. И Андрей горячо надеялся, что когда придёт время для действий, они покажут себя наилучшим образом.

Следующим насущным вопросом стал вопрос снабжения. Точнее правильное распределение тех сумм, что казначей выдал на поход. Да, поначалу у поместных будет свой месячный запас продовольствия и фуража, но война ведь не месяц продлится. А прокормиться в малонаселённых лесах дело довольно не тривиальное. Поэтому Андрей и решил сделать ставку на магазинную систему.

Нет, можно было, конечно, действовать как все: взял, что есть и айда, пока есть что есть. А потом распустил армию на самообеспечение и знай себе собирай полон да добычу считай. Вот только Андрей хорошо помнил, как при такой организации безрезультатно осаждались финские города и замки, и наступать на старые грабли вовсе не собирался. Концентрация сил, натиск и огневая мощь — вот залог успеха. А это значит, что никакого зажиться, пока не покорены твердыни, быть не может. Но при этом армия должна есть. А потому ей нужен был подвоз, опирающийся на магазины и более-менее вменяемую логистику. Но хоть тут был повод для радости: большая часть пути планировалась по воде. А ведь даже один малый струг всё же лучше, чем десяток телег. Так что приказчикам из Руссо-Балта предстояли тяжёлые деньки.

Склады питания готовили в Норовском и Кореле — городе, откуда начинался древний тракт в центральную Финляндию и дальше волоками через водораздел до самого берега Ботнического залива. Вот туда и пошли весь взятый у казны и закупленный на личные средства порох и продовольствие. Так, ещё не начавшись, поход уже стал выгрызать в бюджете Андрея вместительные дыры.

Князь Ростовский, молча наблюдавший за его приготовлениями, наконец, стал справляться, мол, а не пора ли уже поместных исполчать, но Андрей отрицательно качал головой. Во-первых, ещё не подошли все караваны с припасами, а во-вторых воевать в распутицу дело такое, двоякое. А тут и природа словно решила воспротивиться человеческим желаниям. После холодной и снежной зимы весна выдалась многоводной, быстро превратив дороги в непролазную грязь. Так что, какой уж тут поход!

Потом в Новгород стали съезжаться воеводы, которых Разрядная изба поставила под руку Андрея. Уже по их составу было понятно, какое отношение к этому походу бытовало в Кремле.

Первым прикатил старый знакомец сын боярский Семён Заболоцкий. Правда, ныне он был уже не помощник, а полноценный воевода судовой рати. Что здорово облегчило Андрею объяснения. Ведь что ни говори, а роль этакого обозного воеводы, которая фактически и отводилась судовой рати, для многих была бы обидной. Но Семёну он ещё в прошлый раз сумел донести всю важность такой роли. Впрочем, повоевать тому тоже придётся, так что подвигов и полона судовой рати достанется и обиженными они не уйдут.

Потом подъехал князь Александр Шуморовский по прозвищу "Мамот", с которым Андрей познакомился ещё в первом Смоленском походе. А после получения вотчин на Волге, даже стал дальним соседом, и пару раз побывал в его владениях. Так же молодых людей связывали и деловые отношения, так что Андрей примерно представлял, что можно поручить своему второму воеводе и уже заготовил ему отдельное задание: после захвата Овлы привести к покорности все близлежащие земли.

Последним прибыл князь Леонтий Жеряпа из моложской ветви ярославских князей.

И вот теперь, собрав их в своём новгородском подворье, Андрей озвучил свой план предстоящей кампании. И надо сказать, что воеводы были изрядно удивлены представшим перед ними размахом. Однако возражать попытался только Жеряпа, остальные приняли план как данность, и совещание удалось довольно таки быстро вернуть в конструктивное русло.

А в начале апреля под утро с грохотом вскрылся Волхов, и как только последние льдины унесло течением, зафрахтованный караван стругов и насадов стал спешно готовиться к плаванию в Корелу. Заранее нанятая новгородская гильдия грузчиков быстро справилась с погрузкой, и судовая рать ушла из Новгорода самой первой, вызвав лишь глухое недовольство у купцов, чьи корабли грузились только во вторую очередь. А торговля, как известно, промедления не любит, да ещё Андрей в полной мере использовал свой административный ресурс, загрузив корабли своей компании вместе с кораблями судовой рати.

Устье Волхова в этот раз оказалось без привычного по весне ледового затора, так что в Ладогу караван вышел без промедления, но, тем не менее, путь до Корелы занял всё же больше времени, чем планировалось изначально, так как кораблям пришлось спешно укрываться от застигшего их в дороге шторма. Благо обошлось без потерь, так что первый этап операции можно было признать успешным.

В середине апреля новгородские мужики, поплевав на руки, ухватились за отполированные годами рукояти отремонтированных за зиму сох и вышли, наконец, на весеннюю пахоту. Работали споро, чувствовалось, соскучились мужички по землице. Большинство, правда, проходило свои наделы на один раз, но были и те, кто не ленился пройтись по ней повторно. Такой двукратной вспышкой они добивались улучшения качества обработки земли и, как следствие, хоть и небольшого, но увеличения урожайности яровых. Ведь давно было замечено, что многократная вспашка хоть как-то компенсировала нехватку навоза. Потому как его, по обычаю, на всё не хватало.

Дворяне, которым гонцы уже донесли дату сбора, торопили своих работников как могли. Но умудрённые годами крестьяне спешить не любили, ведь тут лишь раз поспешишь — и на весь год без хлеба останешься. А потому сев начали как обычно, около Николина дня, то есть, около 9 мая. И как обычно, первым из яровых сеяли овёс, так как он отличался малой требовательностью к теплу, устойчивостью к заморозкам и повышенной требовательностью к влаге. Отсеяв овес, приступали к высеву ячменя, и лишь потом ржи. Сеяли и свои уделы, и барскую запашку, под пристальным взглядом либо самих хозяев, либо тиунов у тех, кто уже был исполчён и теперь отрабатывал своё право хозяйствовать на ратной службе.

Но к этому моменту ни Андрея, ни малой рати в Новгороде уже не было.

* * *

*

Камский полк с небольшим отрядом вогуличей, которых вёл молодой сын окса Айтюх, добрался до Волхова как раз к началу сельскохозяйственных работ и изрядно вымотавшимся. Но князь, дав людям лишь два дня на отдых и нежно попрощавшись с женой, тут же погнал их в новый поход. А вместе с ним увязался и князь Ростовский, решивший своими глазами понаблюдать за тем, как юное поколение исправит те ошибки, что совершили он и другие воеводы в прошлую войну со шведами. Тем более что под ненавистным Олафсборгом он тоже провёл немало дней и до сих пор помнил злые насмешки, что неслись с его стен.

Лёгкие речные ушкуи легко скользили по водной глади, прямые паруса под попутным ветром изгибались белоснежной дугой, а пенные брызги крыли низкие борта, заставляя почерневшее от времени и смолы дерево блестеть, словно лакированное. Когда же ветер менялся, паруса просто скидывали вниз и дружно брались за вёсла. Так они и бежали день за днём, приставая к берегу лишь на ночное время.

Корела открылась взору спустя полторы седьмицы, когда Андрей уже начал изрядно волноваться. Но, как говорится, любому пути приходит конец.

Деревянный город-крепость Корела запирала собой второе устье Вуоксы и тем самым контролировала важную стратегическую точку на торговом пути между Балтийским морем и Ладожским озером. Через неё осуществлялась торговля карельских земель с Новгородом и далее — с внутренними областями Руси, куда отвозилось главное богатство северных лесов — пушнина. Сам же город славился своими ткачихами и умельцами, изготавливавшими узорчатые украшения из металла. Кроме десятков складов, городе и посадах стояли пять монастырей — Никольский, Георгиевский, Иоанно-Предтеченский, Воскресенский и Троицкий, а также четыре приходские церкви — Воскресенская, Спасская, Ильинская, Никольская. А население давно перевалило за тысячу.

Ныне же к ним добавилось почти две тысячи ратных людей, заполнивших своими палатками всю ближайшую округу и превратившись в один большой торговый лагерь. Корельский воевода приезду высокого начальства был и рад и не рад одновременно. С одной стороны с приездом наместника он переставал быть первым лицом в округе, с другой это говорило о том, что скоро вся эта вакханалия кончится, войско уйдёт в поход и жизнь в городе вернётся в привычное русло. А пока же он радушно принимал долгожданных гостей.

Пир, случившийся в воеводском тереме, растянулся за полночь, так что ни о каких делах заикаться даже не стоило. Пару раз Андрей вылезал из-за стола по естественным надобностям и уже в сумерках, идя по двору, углядел молодку с вёдрами. Смеха ради — алкоголь уже играл в голове — обхватил тонкий стан и предложил прийти ночью на сеновал, только без кузнеца, добавил он, вспомнив старую комедию.

— Охолонь, княже, чай не молодица, по сеновалам бегать, — вырвалась из его объятий женщина, слегка расплескав воду. — У самого жена, дети, поди, есть, а всё туда же.

Сфокусировав зрение, Андрей убедился, что перед ним и впрямь была женщина лет так тридцати-тридцати пяти. Но фигурка, ладно обтянутая сарафаном у неё была фотомоделям на зависть. Громко рассмеявшись, князь шутливо вскинул руки.

— Ух, горяча. Спасибо, что коромыслом не отходила. А то хорош был бы воевода с синяками от бабы полученными.

И смеясь, пошагал в горницу, откуда уже неслась лихая плясовая.

А ночью незнакомка сама пришла в его спальню, мол, надобно постелить гостю. Думаю, чем это подстилание постели закончилось и так понятно.

Утро же началось с головной боли и гонения "синего коня". Когда тело уже начало ломить от физической нагрузки, похмелье, наконец-то, покинуло голову, и Андрей с большим наслаждением вылил на себя пару вёдер, которые подала всё та же ночная знакомая, оказавшаяся вдовой и зарабатывавшая на жизнь прислугой в воеводском тереме.

А военный совет смог собраться лишь после обеда.

В ярко освещённой через большие, крытые слюдой окна воеводской повалуше собралось всё командование будущего похода, включая и Охрима, который стал этаким нештатным начальником наряда.

Сам князь оживленно ходил вокруг большого стола, за которым сидели воеводы и были разложены карты с начертаниями дорог, рек, деревушек, лесов, болот и озер на пути от Корелы до Олафсборга. Причём хорошо было видно, что многие данные были нанесены на пергамент совсем недавно, словно кто-то проводил корректуру карты. Впрочем, что значит словно? Именно так и было. Ещё находясь в Москве, Андрей затребовал все чертежи тех земель и с ужасом понял, что воевать по таким картам просто невозможно. Хотя уже то, что хоть какие-то карты есть, уже было хорошей новостью. Теперь предстояло нанести на них истинную обстановку, чем и занялись картографы компании.

Да-да, созданием картографической службы Андрей занялся ещё до войны и создания самой компании. Проблема была в том, что как таковых, картографов на Руси было очень мало. Не то, чтобы их не было совсем, но все они работали на государя и большая часть из них были иноземцы, которые приехали на Русь чуть ли не с Софьей Палеолог. В 1497 году их трудами вышел большой "Чертёж московских земель". Так что и это дело тоже не с нуля поднимать можно было, главное и самое сложное — сманить к себе пару-тройку специалистов.

И вот тут связи, как известно, помогают решать дела во все времена. А связи у Андрея были. Тот же дипломат и путешественник Дмитрий Герасимов много работал над чертежами и картами Руси. И так получилось, что войдя в литературный кружок московских книжников, Андрей свёл с ним весьма близкое знакомство. Настолько, что Герасимов занялся обучением князя латинскому языку, которым владел в совершенстве, имея постоянную практику. Недаром в Ватикан к папе на переговоры ездил именно он.

Вот через него-то, связанного с государевыми картографами, Андрей и выпросил для себя аж двоих умельцев "во временное пользование". Ему, конечно, больше нужны были бы умельцы морские портоланы составлять, но за не имением гербовой и рак, как известно, рыба. А немца-картографа он через пару лет сманил-таки, пообещав нереально высокую зарплату. А что делать, коли это направление на Руси давно уже в загоне было. Нет, читывал он про беломорские лоции, но всё как-то руки не доходили до тех мест. Да и Данило, проживший там не один год, ничего про подобное не рассказывал. Может, нет их, а может, просто не обратил внимание. Так что пришлось исходить из того, что было.

Мастерам в обучение уже привычно выделяли мальчишек, тем самым работая на перспективу. Причём кроме самой картографии мальцов учили ещё и иным наукам, в том числе и геометрии. Кстати, вот тут Андрей вновь сработал как истинный попаданец, на полвека раньше создав русский учебник. Ведь в его-то мире "Книга, именуемая геометрия, или землемерие радиксом и циркулем ... глубокомудрая, дающая легкий способ измерять места самые недоступные, плоскости, дебри" была издана только во времена Ивана Грозного. А ведь всего и нужно было собрать воедино то, что и так на Руси известно было, да дополнить последними достижениями европейских геометров.

Зато теперь часть тех мальчишек, уже переступившая порог взросления, и была привлечена к работе по профилю, результатом которой и стала карта-чертёж, что лежала сейчас перед воеводами.

Кстати, князь Ростовский был первым, кто оценил сей труд, и уважения в его взгляде на молодого Барбашина ещё немного добавилось, что, конечно, весьма льстило Андрею. Ведь в тех высях, куда он всё же взлетел, поддержка любой весомой фигуры была на вес золота.

Глядя на очертания рек и дорог, новгородский наместник весело усмехнулся и проговорил воеводам:

— Ох и добре всё начертано. Я будто очами вижу, как полки наши пойдут. Вот только как будем замок брать? Бывал я в тех местах: больно уж он неприступен.

— Нет таких крепостей, которые не брали бы больш..., э, стрелецкие полки, — весело отмахнулся Андрей. — Охрим, что скажешь, сумел побывать?

— Добрался, княже, как иначе-то. Есть удобные места, где пушки поставить, есть, где пороки расположить. А есть, где и мортирки пристроить.

— Какие мортирки?

— Так это, осмотрели мы тут у наместника все загашники, как ты говоришь, да вот и отыскали две небольшие немецкие мортирки. Для крепости должно хватить.

— А пороху-то хватит?

— А мы наш порох токмо в свои пушки сыпать будем, а остальные и простым обойдутся. Известь так же измолота и в горшки сложена. Правда, без беды не обошлось, потравились мужички.

— Я ж велел со всем бережением.

— Прости, князь, но и на старуху бывает проруха. Да ничё, не до смерти потравились, их вон травники ныне выхаживают.

Андрей вздохнул. С другой стороны, а что он хотел, если химией и в двадцать первом веке травятся. А тут известь, которая, как известно, вызывает сильнейшее раздражение слизистых вплоть до смерти от химических ожогов. И даже при простом попадании на кожу негашеная известь оставляет сильнейший химический ожог. Об этой её способности люди знали уже давно, так что стоит ли удивляться, что византийский император Лев VI предложил использовать её при осадах непокорных городов. Принцип был прост: пороком закидывается глиняный горшок с измельчённой в пыль известью, а когда он разбивается о поверхность, на месте падения образовывается большое облако химической гадости, весьма вредно воздействующее на защитников. В истории такие горшки неплохо показали себя как в морских сражениях, так и при осадах.

Теперь вот Андрей решил, что пришло время и шведам испытать это средство и на себе, если они неблагоразумно откажутся сдать замок.

— Ладно, с божьей помощью, мужички оклемаются, а мы же продолжим. Что с лучниками?

— Лучших, как ты и велел, отобрали и свели в отдельные сотни, — ответил князь Шуморовский. — Хотя я так и не понял, зачем?

— Так покойный государь делал, — вмешался в разговор князь Ростовский, — когда на Новгород поход готовил. Только он супротив новгородской конницы это собирал.

— А мы их на ушкуи посадим и будут крепость с реки обстреливать, а ежели шведы рискнут пойти на выручку, то будут и по их коннице работать.

— Думаешь, наместник выборгский из крепости вылезет? — удивился Ростовский.

— Он не дурак, а его шпеги давно нашу рать посчитали, так что может и решится, коли силы собрать успеет. А вот тут уже вопрос к тебе, князь. Коли вылезет — будем Выборг в отместку брать, али просто в поле разобьём?

— Ой, князь, не хвались, на рать идучи, — погрозил пальцем князь Ростовский. Слова про шпегов он спокойно пропустил мимо ушей, потому как помнил ещё по прошлой войне, что шведам хорошо было известно о намерениях русских, о чём сильно возмущался Данило Щеня. Хотя тогда сильно думали на Варфоломея Готана, якобы продавшего сведения шведам из переводимого им с русского на латынь русско-датского договора, где и обсуждались совместные действия русских и датчан против шведов. Доказать предательство тогда не смогли, однако любекский печатник всё одно не ушёл от судьбы и вскоре был утоплен в Волхове, как еретик.

— Знаю, князь, знаю, но для того мы и собрались, дабы все возможные случаи предусмотреть.

— Хм, что ж. Государь строго велел только по нашим землям пройтись, так что никаких Выборгов, князь. Впрочем, ты для начала Олафсборг возьми.

— Возьму, князь, возьму. Он мне во как нужен, — Андрей провёл ребром ладони у себя по горлу.

Потом подошел к развернутой на столе большой карте, и голос его зазвенел твердо и уверенно:

— Итак, из расспросов корел и купцов, мы знаем, что от Корелы до озера Пиелисьярви идёт единый путь, который затем делится надвое: один к Каяно морю и оканчивается у Овлы-городка, а другой к морю Студёному. Таким образом, построив свой замок на нашей стороне границы, шведы держат под своим контролем важный участок скрещения двух главных торговых путей. И третьего, который так же ведёт к Каяно морю, хоть и по иным рекам и волокам. А это слишком жирный кус для них. И посему завтра выступаем водою по Узьерве в озеро Сайма и начинаем осаду шведского замка. Семён — тут Андрей повернулся к Заболоцкому. — На тебе полная водная блокада замка. Чтобы ни одна мелочь не проскочила. Леонтий, у тебя самая сложная задача — перекрыть все пути от Выборга, чтобы нам в спину никто неожиданно не ударил. Александр, на тебе патрулирование берегов, с той же целью, что и у Семёна. Нужно полностью отрезать замок от любого сношения с миром. Охрим — на тебе пушки. Установишь и приступай к обстрелу. Мы, конечно же, предложим шведам сдаться, но вряд ли они согласятся.

На последних словах губы Ростовского растянулись в понимающей усмешке. Уж он-то точно знал, что ответит комендант замка на подобное предложение. Сам слышал когда-то.

— Дальнейший план обсудим уже в замке, — закончил совет Андрей.

С раннего утра, судно за судном, огромная по местным меркам рать начала своё движение. По широкой Вуоксе, ведь вмешательство человека ещё не привело к необратимым последствиям, грести было хорошо, и даже течение не сильно изнуряло гребцов. Следом за судами по берегу не спеша потрусили немногочисленные конные.

Вскоре кораблики вошли в озеро Узерва и прибавили ходу, чтобы быстрее достичь речного устья.

Медленно, но верно исчезала, истаивала вдали Корела, терялись позади небольшие деревеньки, уступая место вековому лесу. Места вокруг становились всё более дикие, где из основного населения преобладали лоси да кабанчики. Ну и, разумеется, когда один из них слишком смело вышел к реке, на него тут же обрушились десятки стрел и пуль, а тушу рванувшего обратно, но истекшего кровью лесного великана, потом притащили конные разъезды.

Сидя на корме малого струга, Андрей с упоением любовался открывавшимися видами. Вуокса очень красива, особенно когда нет ветра, и светит солнце. Зеркальная гладь воды отражала облака так хорошо, что разглядывать их формы и очертания было бы лучше в воде, чем на небе, если бы не рябь, расходящаяся от вёсел. Корабли шли темные на светлой воде, негромко плескали весла, ратники молча оглядывали невысокий берег с тянущим по нему хвойным лесом. Лесная, едва тронутая людьми земля лишь изредка разрываемая росчистью луга, на котором пасутся кони или малочисленное стадо бурёнок, да изба на высоком подклете. А потом снова лес, лес и лес, подходящий к самой воде...

Вечерами приставали к берегу, отгоняя жужжащих комаров дымом костров, с утра вновь двигались в путь и так день за днём, пока не достигли хутора Яааски. Крестьяне, упреждённые о приходе чужой рати, успели разбежаться, а Андрею с воеводами стоило огромных трудов удержать своё воинство от грабежа. Увы, но Яааски согласно Ореховецкого договора были уступлены шведам, и хоть какие-то приличия стоило соблюдать. Тоже самое случилось и в Иматре, что раскинулась в устье Вуоксы. Пока воины резво перетаскивали суда через пороги Иматранкоски, на которых местные жители устраивали ловлю лосося, Андрей с большим удовольствием любовался местным водопадом. Это воистину было красивейшее зрелище: река с высоты 18 метров с грохотом обрушивалась в каменистый каньон, образованный отвесными скалами, по краям которого росли высокие ели.

А потом русская рать вышла на просторы озера Саймы.

Озеро Сайма — это крупнейшее озеро Финляндии и четвёртое по площади в Европе.

Хотя если быть точнее, то Сайма это группа озёр со множеством лесных островов и перешейков между ними, образовавшееся в котловине ледникового происхождения. Даже в двадцать первом веке вода в озере считалась настолько чистой, что её можно было пить без дополнительной очистки. А что уж говорить за век шестнадцатый!

И между тем, оно играло довольно большую роль как транспортная артерия, соединявшая центральную Финляндию с Финским заливом. Настолько важную, что видя измельчание Вуоксы, шведы задумались о прорытии судоходного канала, который должен был бы соединить озеро Сайма и Финский залив. И даже уже успели вырыть ров шириной более 5 метров и длиной 118 метров. Правда сейчас эти работы были заброшены, но факт остаётся фактом, и, кстати, существующий в двадцать первом веке канал прошёл ровно по нему, словно финны просто продолжили чужие замыслы.

Вот на этом озере, в протоке Утрус на каменистом острове и выросла крепость Олафсборг. А уже возле неё, пользуясь столь выгодным положением, стал складываться и городок Нейшлот.

Вообще-то, согласно Ореховецкому договору, соблюдать который обещались обе стороны, строительство крепостей запрещалось по обе стороны границы. Но когда под боком у своих заморских владений шведы вместо рыхлой и слабой республики (а сколь бы новгородцы не кичились своими победами, но это всё ж таки они уступали раз за разом свои территории) увидели сильную державу, это не вызывало у них оптимизма. Тем более что у них на русской границе был единственный укрепленный замок — Выборг. А потому шведы решили выстроить еще одну крепость для защиты своих восточных рубежей и внутреннего водного торгового пути. К тому же строительство замка имело поддержку и у католической церкви, обусловливавшей это борьбой с язычеством.

Место выбрали очень удачное: незамерзающий пролив на водном пути (сухопутных дорог-то практически не было). Вот только забрались при этом километров на 5 на русскую территорию, но кого это, кроме русских, волновало.

Новый проект был огромным. За строительство отвечали иностранные мастера, а чернорабочих рекрутировали и из окрестных земель, и из других частей Финляндии. А сами строительные работы выполнялись с большой поспешностью. Причём замок изначально строился так, что бы противостоять артиллерии, и его большие овальные башни соединялись крытыми переходами.

Строительство закончилось к концу пятнадцатого века, и практически сразу крепость была испытана на прочность русскими войсками, показав свою состоятельность.

Так что задача перед Андреем стояла воистину сложнейшая.

Плыть по Сайме одно удовольствие: вокруг красивейшее, все в островах рыбное озеро, на котором не нужно пихаться шестами в дно, проходя бурные стремнины, а можно просто грести, а то и поднять паруса и скользить по водной глади, давая отдых натруженным мышцам. Но бурлила, играла в Андрее пиратская жилка. Торговля между провинциями, какая-никакая, а шла, и велась она всё больше водою. А там, у Олафсборга, давно обосновался этакий перевалочный пункт, и всяко пара-тройка речных судёнышек стояла у деревянных вымолов. Да и сам городок хоть и готовился к приходу чужих (слухи-то давно до тех мест долетели), но вряд ли ещё опустел. А это ведь и хабар и полон — всё, что так любят поместные. Так что, не утерпев, он пересадил со стругов и насадов на легкие ушкуи большую часть поместных бойцов, и резво рванул вперёд.

К Нейшлоту подходили безлунной ночью, обернув весла тряпками, в глубокой тишине. Городок спал, окутанный поднявшимся с воды туманом. Спали и суда, стоявшие на привязи, редко где пылал смолистый факел, да порою ночную тишину нарушали криком перекликавшиеся сторожевые. Очень осторожно опуская вёсла в воду, что бы ни плеснулось, ушкуи медленно скользили где-то между небом и водой. Молочная пелена окружала всё вокруг, а предметы, выплывающие из тумана, обретали сказочную нереальную форму.

Подойдя ближе к берегу, воеводы разделились. Один — Заболоцкий — должен был высадиться с большей частью воинов чуть в стороне от вымолов и атаковать не их, а сам городок, и уже там — хватать полон и резать всех, кто попробует сопротивляться или побежит спасаться к крепости. А второй — Андрей — взял на себя купеческие посудины, которые действительно имелись в местном порту.

К первому большому речному судну, стоявшему в стороне от других, приблизились в полной тишине, такой, что было даже слышно, как изредка кое-где плескала своим хвостом гулящая рыбёшка. Когда же ушкуй буквально притерся к чужому борту, на купца один за другим стали молчаливо запрыгивать тёмные фигуры. Вот глухо булькнуло сброшенное в воду тело неудачника-сторожевого, успевшего таки вскрикнуть и разбудить или насторожить мучившегося бессонницей товарища. Только это уже не помогло, налетевшие грабители не дали никому времени, чтобы опомнится. Холодная сталь быстро пресекала все попытки сопротивления, но в основном просто вязали так и не очухавшихся спросонья пленных. На диво операция шла гладко: всё еще не было ни шума, ни заполошного крика, на судах орудовали беззвучно, только изредка вспыхивал сдавленный и тут же оборванный вопль да тяжко шлепались в воду мертвые тела.

А поскольку купеческих посудин у небольшого поселения скопилось немного, то и закончили с ними быстро. Так быстро, что когда с берега долетело матерное: "А-а-а-а-а!", андреевы молодцы уже практически покончили со своей задачей, а потому не отказались присоединится к весёлой потехе "грабь чужого"...

Светало. Весь забрызганный чужой кровью, Семён Заболоцкий, пошатываясь от усталости, вышел на вымол, где вовсю уже хозяйничал Андрей, радостно подсчитывавший доставшуюся добычу. Земля финская, конечно не золотое Эльдорадо, но при правильном подходе её дары были вполне себе ценны.

— Ай, и славно поработали, княже, — радостно осклабился Заболоцкий, с удовольствием подставляя руки под струю воды, которую сливал из ведра молоденький парнишка, возможно впервые вышедший в поход. — Оказывается, они нас хоть и ждали, но не так быстро, а потому и не успели многого упрятать. А всё же жаль: я ведь надеялся, что из крепости выйдут городок спасать.

— Ну-ну. И что бы это нам дало? Моста между берегом и крепостью нет, так что даже если б и вышли, то на плечах отступающих всё одно в ту крепость не ворваться. Так что не грусти, воевода, будем мы ещё в тамошних хоромах пировать. А вот блокаду крепости начинать уже пора.

— Ну, пора так пора, — согласился Заболоцкий. — Пойду, баньку себе сподоблю, а то глянуть страшно.

— Банька это хорошо. Справляй ту, что поболя будет. Думаю, никто из воевод от хорошего парка не откажется.

— Это само собой, — согласился сын боярский.

Андрей усмехнулся глядя в спину уходящего воеводы и сел прямо на выщербленные доски пирса, свесив ноги. От воды ощутимо потянуло теплом. Впереди было много работы, но сейчас ему хотелось просто посидеть и полюбоваться прекрасным видом зарождающегося дня.

А между тем, поредевший туман, словно почувствовав приближение дня, начал приходить в движение, медленно отрываясь от воды. Узкая полоска пространства становилась всё шире. И тут первые лучи пробились через белёсую пелену, придавая миру новые краски. Небольшая стайка чаек с криком пронеслась над головой князя. Лёгкий ветерок начал разрывать редеющий туман на куски, а выглянувшее солнце окончательно растопило его последние остатки, хотя куски белой пелены ещё на некоторое время смогли укрыться в затенённых низинах. Но вскоре и туда достали лучи дневного светила.

Вот и начался новый день. Так пусть же он принесёт удачу и радость русскому воинству.

Сколько Андрей просидел вот так, просто любуясь рассветом, не мог бы сказать никто. И оторвал его от созерцания лишь слуга, сообщивший, что воевода Заболоцкий кличет князя откушать. Ведь война войной, а питаться надо вовремя.

Основная рать подошла к захваченному Нейшлоту только через сутки. К тому времени Андрей уже объездил все намеченные Охримом позиции, и был вынужден согласиться, что подобраны они со знанием дела. Рекогносцировка на местности показала, что батареи и впрямь удобнее всего было расположить против западной стены, ну а для штурма потребуется участие речного флота и заблаговременная подготовка мостов. Кстати, шведы всё это время сидели в крепости спокойно, словно и не было чужаков у них под боком. Впрочем, зная, что гарнизон был вряд ли больше трёх сотен, столь осторожное поведение было более чем правильным.

Когда с подошедших судов начали вытаскивать на берег пушки, Андрей решил, что пришло время посылать парламентёра. Что сказать он уже знал, буквально ночью вспомнив лаконичный ультиматум Суворова коменданту Измаила. Турки в своё время не вняли предупреждению, оставалось уяснить, что скажут шведы.

Шведский комендант был взбешён наглой бесцеремонностью русских. Сначала словно разбойники напали ночью и разорили Нейшлот, а теперь ещё и требуют оставить Олафсборг потому как он, видите ли, находится на русской стороне границы. А этот их ультиматум: "Сутки и сдача — воля, первый выстрел — неволя, штурм — смерть!". Что ж, пусть попробуют: они уже не раз расшибали свои лбы о местные стены. А запасов внутри крепости хватит на любую осаду.

Услыхав от шведов не менее турецкого высокомерный ответ, Андрей лишь презрительно хмыкнул и полностью отдался инженерному обеспечению осады. А тут работ хватало.

Во-первых, Жеряпе предстояло организовать дальнюю разведку на всех дорогах, по которым могли подойти деблокирующие войска.

Во-вторых, нужно было высадить усиленные отряды на островах Мальвин-сари и Кире-неми, откуда так же было необходимо установить наблюдение за подходящими дорогами.

В-третьих, требовалось навести наплавные мосты от острова Мальвин-сари до берега и наладить паром на Кире-неми.

Ну и в-четвёртых, установить прочную речную блокаду.

Когда всё это было закончено, на высотах острова Мальвин-сари Охрим принялся оборудовать пятипушечную батарею единорогов и обоих мортир. Отсюда до крепости было всего каких-то 140-180 сажен, так что мало шведам не покажется. Оставшиеся же пять единорогов были установлены в отрытых земляных шанцах значительно ближе к берегу, а на Кери-неми, напротив северных стен выставили специально сколоченные для этого похода пороки. Их задачей был лишь беспокоящий огонь и химическая бомбардировка крепости. Низменный и плоский Таллисаари пока что решили не использовать, ибо он слишком хорошо простреливался со стен и башен крепости, но мост для перехода с него на крепостной остров всё же тоже ладили. Кстати, отсутствие бастионов играло со шведами дурную вещь — у самого берега атакующих из пушек уже не обстреляешь, да и из луков со стен тоже будет трудновато, особенно если учесть ответный огонь. Зато мест для высадки это отсутствие бастионов наоборот, прибавляло, особенно перед южными воротами, а проблему высокого скального основания легко решали лестницы, которых нарубить было недолго.

Кстати, на северном конце Мальвин-сари изготавливали особый мост, поворотный. Течением его должно было развернуть поперёк пролива, после чего в бой и должны были пойти стрельцы камского полка. Здесь слишком многое зависело от четкости и слаженности подразделений, так что поместным отдавалась честь атаки с других направлений.

Все подготовительные работы заняли две недели, но уже на пятый день комендант Олафсборга предпринял первую вылазку.

По покровом ночи шведы высадились на Кире-неми и попытались спалить ненавистные пороки, забрасывавшие в замок горшки с горючей жидкостью и известковой пылью, отчего и без того небольшой гарнизон уже понёс невосполнимые потери. Но тут их ждал небольшой сюрприз, давно продуманный Андреем. Перед артиллерийской позицией были отрыты два ряда траншей, в которых на ночь выставлялись специальные контрдиверсионные отряды. Они отдыхали днём, а за ночной сон на посту любого ожидало жестокое наказание. Контроль же за их ночными бдениями проводили либо сами воеводы, либо наиболее опытные сотники. Первых, кто не внял словам, прилюдно выпороли, а потом шведы совершили вылазку и на деле продемонстрировали, для чего эти отряды были нужны.

Они встретили шведских смельчаков на дальних рубежах и сразу же ринулись в рукопашную. Для того чтобы в подобной ситуации хоть как-то определяться кто есть кто, для них ещё в Новгороде пошили широкие белые повязки. Не панацея, конечно, но хоть что-то.

В результате ночного боя вылазка шведов, хоть и не без потерь, но была сорвана, а потом лучшие следопыты ещё долго лазили по всему острову, выискивая следы того, кто мог под шумок попробовать прорваться из осаждённого замка. В то, что он уплыл по воде, верилось слабо: если у самого берега вода ещё более-менее прогрелась, то на середине, а особенно на течении она была ещё очень и очень холодной, да и ушкуи нарезали круги по озеру днём и ночью, в темноте освещая пространство вокруг себя большими факелами.

Наконец, все батареи были установлены, пристреляны и можно было начинать артиллерийский обстрел крепости. Шведы, конечно, попробовали отвечать, но пушек в крепости было явно мало для полноценной контрбатарейной стрельбы. Так что теперь оставалось только ждать, когда пушки сделают своё дело.

И вот тут, в самый разгар осады от Жеряпы прискакал вестник, сообщивший, что к Олафсборгу движется большой отряд. Выборгский наместник Тонне Эрикссон Тотдт всё же решился выступить на помощь крепости находящейся под его руководством.

При получении этого известия князь Александр Ростовский, все эти дни внимательно следивший за всеми приготовлениями и ходом осады, с интересом уставился на главного воеводу, ожидая его решения. Умудрённый десятками битв полководец всё это время ни разу не влез в руководство осадой со своими советами и предложениями, словно и вправду был лишь сторонним наблюдателем. К тому же он тоже был в курсе, что дорог для войска в этих местах было не так уж и много, точнее целых две и на обоих уже давно были подготовлены опорные позиции, как обозвал князь то, что мастерили на них пленные жители Нейшлота.

По сообщениям лазутчиков, шведов было немного: человек восемьсот, от силы тысяча. Это было вроде бы и меньше, чем у князя Барбашина под рукой, но ведь осаду никто снимать не собирался, а оставлять против гарнизона меньше, чем сотен шесть, было бы явной глупостью, а значит, силы двух армий были приблизительно равны, ну с небольшим перевесом в сторону русских. А полевое сражение, есть полевое сражение. В нём многое зависит от кучи мелочей и даже такой эфемерной величины, как удачливость полководца. Однако молодой Барбашин явно не собирался уклоняться от боя.

Тонне Эрикссон Тотдт внимательно разглядывал молодого человека, подъехавшего к нему на довольно неплохом иноходце. Конечно, он не был столь могуч, как его конь, но и тяжелых доспехов на русском тоже не было. Симпатичный высокий парень, пожалуй, даже очень симпатичный. Темные волосы, узкие губы, короткая аккуратная борода. А взгляд холодный, колючий.

Они появились нагло, днём с белым флагом парламентёров и сразу же потребовали встречи с ним. А перед этим один из русских зачем-то начертил жирную линию поперёк дороги. И теперь Тонне с нетерпением ждал объяснений.

— Приветствую тебя, наместник Выборга. Я князь Леонтий Жеряпа прибыл посланником и хочу упредить тебя от неразумных действий.

— Да? — искренне удивился Эрикссон. — И какие же действия ты считаешь неразумными, князь? Это ведь вы атакуете мой замок да ещё и на моей земле...

— Разве? — Жеряпа рукой в кожаной перчатке успокаивающе похлопал своего коня по шее. — А вот мой государь считает, что замок Олафсборг нарушает договор между нашими державами, причём дважды. Первый раз это то, что его вообще построили, а второй — что его построили на русской стороне. Сколь раз шведские наместники обещали провести разграничение, но каждый раз что-то им мешало. Ныне терпение моего государя кончилось, и он собирается просто взять и вернуть то, что и так ему принадлежит по праву. А вот перед тобой, наместник, встал выбор. Как когда-то перед самим Цезарем. Вон та черта — это твой Рубикон, рыцарь. Ты волен остановиться перед ней, и, клянусь господом нашим, Исусом Христом, что все земли, что лежат по шведскую сторону границы не будут тронуты, ибо мой государь чтит договоры. Но ты волен и перейти его. Но уверен ли ты, что будешь прав? Ведь послы, заключая договор, крест целовали, что будут блюсти его. А уверен ли ты, что божья правда на твоей стороне?

Если чего и ожидал Тотдт, так это не такого экскурса в историю. А потому он некоторое время просто молчал, собираясь с мыслями. В конце концов, сейчас, в преддверии суровых событий, известия о которых приходят в Выборг с опозданием, затевать войну с русскими было весьма опасно. Но ведь и не реагировать на столь наглую агрессию он тоже не может.

— Решение за тобой, наместник, — напомнил о себе посланник, — но я бы не хотел встретиться с тобой на поле брани, просто потому, что это ничего не решит. Земли те русские и будут русскими, как бы вам этого не хотелось. А теперь я откланиваюсь, дабы не мешать тебе принять правильное решение. От себя скажу, что воеводы и наместник новгородский готовы принять тебя для решения всех острых вопросов в Сайме-городке.

И русские, развернув коней, медленным шагом, постепенно ускоряясь, тронулись в обратную дорогу.

— Что хотели эти схизматики? — спросил опоздавший к переговорам рыцарь Эренрот.

— Представляешь, — усмехнулся Эриксон, — они имели наглость нарисовать нам Рубикон.

— Тот самый, как в сказаниях про Цезаря?

— Именно. Так что ж мой друг, мы остановимся, или как Цезарь перейдём его?

— По-моему, наглость русских должна быть наказана.

— Что ж, тогда вперёд, — Тотдт слегка надавил шпорами в конские бока, первым переступив прочерченную палкой черту, и шведская армия продолжила своё движение по дороге.

— Итак, они не остановились, — констатировал случившийся факт Ростовский. — Что ж, этого и следовало ожидать.

— Да мы сильно на это и не надеялись, — усмехнулся Андрей. — Потому и готовили позицию. Шведам придётся либо атаковать, либо уходить. Чтобы нас обойти им придётся изрядно поколесить по местным буеракам. Эх, жаль, единороги с собой не взяли, ну да, надеюсь, нам и так хватит.

— А чем тебе эти пушки не нравятся? — поинтересовался Ростовский, кивая головой на несколько одно и трёх фунтовок, что были взяты в поход из арсенала наместника.

— Мощи в них нет. Ну да на безрыбье и рак — карась.

Скованная с обеих сторон лесом дорога вдруг вильнула в сторону и выскочила на довольно широкую равнину, наполовину изрезанную оврагом, а на вторую перегороженную странными сооружениями в виде сколоченных плах на колёсах. Сразу за ними виднелись фигурки чужих воинов, а где-то у леса кучковалась чужая кавалерия. Вот только ничего достойного рыцарской коннице там не было. Обычные легкоконные всадники.

Впрочем, у Эриксона рыцарей тоже было не много, а основу его войска составляла всё та же вооружённая копьями пехота. Но главную ставку наместник всё же делал на таранный удар своей конницы, не сильно доверяя вооружённому мужичью.

Спешившись, он послал лошадь к телегам с провиантом, а сам поспешил пересесть на боевого скакуна. То же самое принялись совершать и остальные рыцари его армии. Уже взгромоздившись на своего любимца, Тонне в задумчивости стал смотреть сначала, как конюхи и оруженосцы подводят отдохнувших лошадей к их хозяевам, помогая последним усаживаться в сёдлах, а потом что творят противники.

— И всё же нам нужно было дождаться дальних отрядов, — пробормотал он. — У руссов больше бойцов, несмотря на то, что они разделились. Нет, я знаю, что Бог на нашей стороне, но все равно как-то тревожно на душе.

Он взял флягу с вином, протянутую ему Эренротом и сделал глубокий глоток. Вино оказалось мягким, с богатым вкусом и, что было особенно приятно, не испортилось в дороге. А то бывало, вино превращались в уксус прежде, чем бочку с ним успевали распить.

Вернув флягу обратно, он вновь оглядел чужие позиции. Неужели русские решили, что эти плахи удержат его рыцарей? Или поле перед ними усеяно чесноком? Это, конечно, неприятно, но не ново и проходимо. А вот выдержать таранный удар латной конницы пехоте без пик нельзя. А как раз пик-то он у русских и не наблюдал.

Словно подслушав его мысли, Эренрот, тоже отхлебнувший божественного напитка, но не проглотивший его сразу, а слегка подержав за щекой, медленно кивнул в знак согласия:

— Если они не придумали какую-то хитрость, им не устоять.

— Знать бы, что они могут придумать?

— Чеснок, возможно волчьи ямы, но это вряд ли, лазутчики донесли, что они вышли сюда не слишком-то раньше нас. Пушки. Это, думаю, самое опасное, что они могут нам предложить. Может, для начала пошлём пехоту на эту пародию на вагенбург?

— Чтобы они устроили там боданья и не дали коннице нормально атаковать? Ну, нет, мы атакуем сами, а пехота докончит то, что начнём мы.

Позади них раздались громкие команды, это командир арбалетчиков не спеша выстраивал своих стрелков в длинную линию. Они должны были осыпать русских градом стрел, если только те рискнут приблизиться к шведскому войску, хотя такой глупости ни Тотдт, ни другие рыцари от русских не ожидали. Но порядок есть порядок.

Теплый летний ветер шевелил конскую сбрую, развевал накидки рыцарей и откидывал длинные волосы Эриксона с его лица. Вздохнув, он оглядел живописную поляну, которой вскоре предстояло стать полем брани. Что ж, похоже, право первого удара русские даровали ему. Нет, можно, конечно, вечность простоять на этом месте, но от этого ничто не решится. Тем более поляна была хороша тем, что на ней хватало места для хорошего разгона. Ведь не секрет, что сила копейного удара напрямую зависела от скорости всадников.

— Мой шлем! — приказал Тотдт оруженосцу, и тот споро подал ему просимое. Шлем у шведа был новым, чем-то напоминавший только-только появившийся бургиньот с султаном красных перьев.

Надев его, наместник взмахом руки повёл армию в бой.

Что сказать. Зрелище было весьма красивое. Среди буйной зелени поляны чужие доспехи золотом блестели на солнце. Над головами рыцарей трепетали знамена, слегка колыхались вздернутые вверх копья. Следом за конным отрядом нестройными рядами двигались пешцы, крепко сжимая длинные пики.

Саженей за триста до врага тяжеловооруженные рыцари стали перестраиваться для удара. Все быстрее били копыта о землю, всё быстрее разгонялись всадники. Вот уже их копья со стальными наконечниками слитно, будто по команде опустились к низу. Словно крылья за плечами развеваются плащи, казалось ещё немного и они просто растопчут жалких людишек, что вздумали встать у них на пути.

Со стороны это выглядело убийственно красиво, но Ростовскому, который воевал не первый год, было не до красоты. Он помнил один непреложный закон войны: никогда не подставляться под прямой копейный удар. А именно это сейчас и делал молодой воевода. Князь уже трижды пожалел, что не вмешался в самом начале, но ломать картину боя было уже поздно. Оставалось только надеяться, что этот сопляк знает, что делает и что войско не побежит в панике. Потому как он уже видел, как побросав оружие, рванули в сторону несколько человек.

Между тем по сигналу Барбашина собранные в сотни лучшие лучники вскинули своё оружие, и на атакующую конницу обрушился стальной дождь. Падающие с неба стрелы простучали по рыцарским шлемам и доспехам, не причиняя вреда ни им, ни коням. Однако лучники продолжали стрельбу, и если бы Тотдт обернулся, то увидел бы, что его пехоте приходится куда хуже. Но он не обернулся, ведя рыцарей в атаку и видя перед собой лишь жалкую кучку пехоты, которую нужно было просто втоптать в землю.

Князь Андрей, сжав кулаки, с тревогой смотрел за тем, как шведская конница стремительно приближалась к его позициям. Однако ещё больше его пугала психическая неустойчивость собственных воинов. Нет, стрельцы, сжав зубы, стояли, а вот кое-кто из пищальников и даже поместных не выдержали и кинулись бежать, словно позабыв, что от конницы на своих двоих не убежишь. И если сейчас их примеру последуют остальные (а чужой страх заразен), то на результате боя можно ставить жирный крест. Причём, могильный.

Но вот рыцари приблизились метров до тридцати, и пушкари, подчиняясь команде, чуть ли не одновременно ткнули в запальные отверстия хорошо раздутые фитили. А через мгновения над русскими позициями вспухло густое серо-белое облако, закрыв от обзора всё, что творилось перед гуляй-полем.

Но люди уже знали, что надобно делать. Стрельцы и пищальники первой шеренги тут же дали залп. И принялись сноровисто перезаряжать своё оружие. А вторая шеренга, вскинув ружья, добавила огня и дыма.

Когда же рукотворные облака хоть чуть-чуть рассеялись, оба князя увидели, что на поле боя воцарился хаос. Залп чугунными ядрами и свинцовыми пулями прорубил в атакующем отряде изрядные дыры. А казавшийся монолитным строй конницы попросту рассыпался. Кто-то ещё продолжал мчаться вперед, а кто-то, наоборот, торопился либо отвернуть, либо останавливал коня. А ружейные залпы продолжали греметь один за другим, посылая в эту кучу раскалённый свинец, который на такой дистанции держал уже не всякий доспех.

Тут, наверное, стоит добавить, что стрельцы стреляли гораздо чаще, чем даже их сотоварищи, городские пищальники. И достигалось это не только ежедневной муштрой, но и тем, что ружья свои они заряжали пулей Нейслера. О да, Андрей знал, какой критикой подвергались подобные решения на попаданческих сайтах и был полностью согласен, что решение это половинчатое, этакое эрзац-военное, но для его ситуации вполне себе приемлемое.

Да, превратить обычный самопал в нарезной и разом увеличить дальность огня в несколько раз можно и сейчас, благо технологии уже существуют. Достаточно сделать нарезы копиром и "придумать" пулю Минье. Но производство нарезных стволов требует времени и капиталовложений. А так же потребует свою жертву в виде скорострельности. Нет, со временем это неизбежно будет, но зачем это делать сейчас, если есть более простое и дешёвое решение. Пуля Нейслера изготавливалась из того же мягкого свинца, что и обычные, и имели примерно такую же юбочку, как и пули Минье. При выстреле эта юбочка под воздействием пороховых газов расширялась и плотно прилегала к стволу, тем самым препятствуя прорыву газов вокруг пули. Это обеспечивало пуле более эффективный разгон, а имея меньше качания в стволе, она давала куда более кучный бой. В результате и дальность, и кучность увеличивались примерно в полтора-два раза, по сравнению с обычной круглой пулей, выстреливаемой из того же самопала. Конечно, это было меньше чем у нарезного ствола и пули Минье, но пуля Нейслера позволяла стрелять по толпе уже с 500-600 шагов, а по отдельным бойцам и с 200, о чём имеющиеся на данный момент времени аркебузы и мушкеты могли только мечтать. При этом пуля Нейслера легко забрасывалась в ствол, и её не нужно было долго и упорно забивать внутрь шомполом, что только повышало скорострельность.

Наблюдая за ходом сражения, князь Ростовский испытывал неприятное чувство, что ничего не понимает . На его глазах творилось что-то невообразимое: пушечный залп и три-четыре ружейных полностью сорвали атаку кованной рати. И пусть всадников и было-то не больше сотни, но ведь и стрелков тоже было не так уж и много. И этот подвиг пехотинцы совершили без использования пик, что вообще не укладывалось в его голове. Он ещё раз оглядел то, что понастроил на поляне молодой князь-воевода. Часть стрелков и пушки были укрыты за дубовыми плахами гуляй-поля, а часть пряталась в специально отрытых рвах, которые князь обозвал окопами. Кстати, за стеной гуляй-поля скрывались в хаотичном порядке вкопанные в землю сбитые из брёвен конструкции, напоминавшие чеснок, которые князь, смеясь, обозвал "противоконными ежами". И долго сожалел, что нет какой-то колючки. Ну а рассыпанный перед позицией чеснок не стоило и упоминать — это было делом обыденным. И вот так три сотни стрелков смогли разгромить латную сотню, разогнавшуюся для копейного удара. Воистину времена меняются. И ему, старику, было уже трудно понять: к добру это или к худу.

Однако бой ещё далеко не кончился. Пороховой дым смешался с пылью, поднятой лошадиными копытами, и скрыл сражающихся. Но через некоторое время из дымных клубов выступили шведские пикинёры с пиками наперевес. Стрелки тут же перенесли огонь на них, давая залп за залпом. Туда же вовсю слали свои стрелы лучники. Ряды пикинёров редели, но они продолжали наступать. А со стороны шведов уже летели арбалетные болты, находя свою добычу.

Бой словно застыл в неустойчивом равновесии. Если шведы побегут, то поместная конница займётся самым любимым делом кавалерии — рубить бегущих в спину, а если пикинёры сумеют подойти на дистанцию копейного удара, они смогут довершить то, чего не смогла сделать рыцарская конница. Это прекрасно понимал тот, кто сейчас командовал шведами, это прекрасно понял Андрей, сожалевший, что так и не завёл у себя пикинёров и это буквально уловил старый и опытный Ростовский.

Видя, что в битве наступил критический момент, он смело бросил в контратаку поместную конницу, до того стоявшую в резерве. И это решило исход сражения.

Удар поместной конницы пришёлся спереди-сбоку строю пикинёров и, видя их атаку, Андрей задержал готовые разрядиться пушки. Залп картечи и пуль обрушился на шведов аккурат перед тем, как в их ряды ворвались конные десятки и не позволили им вовремя обернуть своё грозное оружие против практически бесдоспешных помещиков.

Разгром был полным. Уйти удалось весьма малому числу и в основном пешцев, просто рассыпавшимся по лесам, потому как рыцарские кони устали ещё во время атаки и не могли долго спорить в выносливости с легкой конницей, имевшейся у русских. Добычей стали все доспехи, оружие, кони и войсковой обоз. А когда стали обирать павших, то выяснилось, что не все рыцари погибли. Тот же выборгский наместник, мчавшийся впереди и получивший три пули в грудь, был просто завален телами своих подчинённых, хотя отделался лишь переломом, а то и вовсе трещинами в рёбрах.

В общем, нежданно-негаданно у рати появились знатные пленники, за которых можно было получить неплохой выкуп.

Пока хоронили своих, пока собирали хабар, прошло немало времени и вернуться к осаде Олафсборга Андрей смог лишь на третьи сутки. Но тут ничего серьёзного за это время не произошло. Шведы попытались совершить ещё одну вылазку, и им даже удалось спалить так досаждавшие им пороки, зато с артиллерийским батареями они поделать ничего не смогли, а вот Охрим за эти дни добился того, что в стене образовалась брешь в добрый десяток саженей. Теперь и шведы, и русские прекрасно понимали, что дело идет к штурму и оставалось лишь гадать, рискнут ли шведы защищаться дальше, или всё же сложат оружие.

Увы, шведы решили держаться до последнего.

Стараясь не сильно шуметь, в предрассветных сумерках войска стали скапливаться в местах для атаки. Больше всего Андрей беспокоился за поворотный мост, но и дальше откладывать решение проблемы Олафсборга уже не стоило. Шведы сами выбрали свою судьбу, да и впереди его уже ждала Овла.

Штурм начался, едва рассвело. Под прикрытием артиллерийского обстрела, пехота, похватав лестницы, бросилась по мостам, перекинутым с берега, на остров Таллисаари, на другой стороне которого уже выстраивались ушкуи, через которые кидали специально для этого запасённые доски, строя этакий эрзац-наплавной мост на крепостной остров. От Кире-неми так же отваливали лодки с десантом.

Но Андрей был там, где разворачивались главные события. Сжав кулаки и замерев от напряжения, он с тревогой наблюдал, как плывёт, разворачиваемый течением грубо, но крепко сколоченный мост. Всё может рухнуть, если они сильно ошиблись с расчетами, хотя вроде измеряли не раз и не два. А потому, когда мост встал практически так, как надо, Андрей испытал немалое облегчение. Настолько, что забыл даже скомандовать штурм, благо Рындин и так знал, что надо делать. И вот уже первая рота, подняв специально сколоченные для этого щиты, побежала к пролому. Со стен ударили пушки, раздались хлопки выстрелов аркебуз, засвистели стрелы. Шведы, понимая, что основной удар будет у пролома, собрали там основные силы, готовясь либо отбиться, либо подороже продать свои жизни.

Однако они зря не учли тех, кто атаковал с других сторон.

С лестницей наперевес, группа пищальников устремилась по временному мосту, уворачиваясь от ожесточенного града пуль, стрел и снарядов, летевших со стен. Один за другим несколько воинов упали на щербатые доски или, что хуже для них, свалились в холодную воду. Однако, не смущаясь потерями, остальные всё же добежали до своей цели и быстро вбили ножки лестницы в мягкий грунт берега, а другой конец уперли в стену.

Однако шведы тоже не были новичками. Защитники крепости знали, что нужно сделать, пока вес находящихся на них врагов не стал слишком велик, чтобы сбросить лестницы со стен. Не обращая внимание на обстрел, они смогли просунуть балку между стеной и лестницей и последняя всё же отошла от стены и повалилась, сбрасывая солдат на берег. Шум боя заглушил крики раздавленных и покалеченных. Те немногие, кому посчастливилось уцелеть, ползли или отходили, хромая, на безопасное расстояние, но гораздо больше было тех, кто остался лежать разбитым, умирая, посреди разбросанных обломков осадной лестницы.

Но уже подбегали новые партии и вот уже не одна, а сразу три лестницы вознеслись в вышину и упёрлись в стены, и по ним, как муравьи по соломинке, стали карабкаться по ступенькам вверх новые бойцы. Вот первые поднялись до самого верха и попытались перелезть на саму стену. После нескольких попыток им это, наконец, удалось. Однако шведы продолжали яростно отбиваться от нападающих, помня, что им обещали в случае поражения. Вот еще одна лестница полетела вниз, но на ее месте тут же появились две новые. Сражение на стене разгоралось, как костер, в который подливали масла.

Однако главные события развернулись всё же у пролома. Шведы, конечно, попытались заделать его с помощью подручных средств, но пристрелявшийся Охрим раз за разом разносил всё в пух и прах. И вот теперь дело дошло до рукопашной. Точнее, сначала подбежавшие стрельцы выпалили в изготовившихся шведов из своих ружей и рухнули на одно колено, давая возможность отстреляться второй группе. И только после этого, выхватив сабли, бросились расчищать проход для уже бежавших по мосту поместным сотням.

Однако шведы, перегруппировавшись, сумели отбросить нападавших за пролом. Правда, ненадолго. Не выдержав напора, они вскоре откатились назад и помещики с пищальниками громко вопя, ворвались внутрь крепости в очередной раз.

Постепенно сражение расползалось по всему широкому двору крепости и, казалось, уже не осталось такого уголка, где бы не дрались люди. Земля под ногами была залита кровью. Тех, кто падал раненный, затаптывали и свои, и чужие. Пару раз шведам удалось потеснить нападавших, но тем на помощь постоянно подходили всё новые и новые десятки, восполняя своим появлением понесённые потери.

Когда же и с захваченной южной стены во двор потекли чужие десятки, сражение достигло своей кульминации. Русские успели озвереть от потерь и пролитой крови, и лезли напролом с упорством фанатика. Зарубленные, заколотые или просто застреленные, шведы были уничтожены практически все. Не помогло и то, что некоторые пытались сдаться. Но поздно, пленных сейчас уже просто не брали.

Покончив с гарнизоном, поместные бросились добивать успевших разбежаться по углам, и при этом едва не перерезали всех женщин и детей, которых отыскали в одной из башен. Хорошо, что среди первых ворвавшихся внутрь оказался князь Леонтий Жеряпа со своими боевыми холопами. Он успел сориентироваться в обстановке и благодаря этому члены семей погибших защитников остались живы, хотя и перепуганы до животного ужаса. Однако, учитывая, что большинству из них предстояло всю оставшуюся жизнь влачить судьбу пленённого холопа, то трудно сказать, было ли им от этого легче. Потому как даже дворянский титул не мог служить спасением от столь незавидной судьбы, ведь если за дворянку не смогут дать выкуп, то какая она тогда дворянка? Девка она простая, холопка.

Так пал неприступный Олафсборг.

И когда это случилось, Андрей с удивлением обнаружил, что солнце, предвестником которого перед началом штурма была лишь заря на востоке, уже вовсю светит над головой. Почти пять часов и несколько сотен погибших понадобилось войску, чтобы достичь этой победы. Зато теперь путь вглубь Финляндии им был открыт. А с учётом разгрома армии выборгского наместника можно было и не бояться за свои тылы. Собрать сейчас в Финляндии сильную армию было за гранью фантастики.

Как Андрей и обещал, первый победный пир был устроен в большом зале захваченной крепости. После чего рать стала готовиться к победному шествию по финской земле, а князь Ростовский отправился назад в Новгород, откуда ему предстояло ехать ещё дальше, к войску под Киев.

В Нейшлотт, ныне уже переименованный в Озёрск, приехали его первые жители, сманенные из самых разных мест Руси. Немного. Всего десять семей. Но это было только начало долгой работы по вливанию этих земель в состав Руси-матушки.

Ну и как же было обойтись без церкви. Архиепископ новгородский уже давно подобрал кадры для новых приходов. Отец Илларион первым делом освятил по православному обряду бывшую католическую церквушку и вскоре начал вести нормальные службы. В общем, жизнь в новом городке налаживалась. Хотя главная проблема была пока не решена.

Все как-то забыли, что воеводы назначаются только в города, а поскольку как таковых городов в этих местах не наблюдалось, то и вопросами воеводства и кормлений никто не задавался. А вот теперь, готовясь продолжать начатую операцию, Андрей сообразил, что тут, в Озёрске в любом случае необходимо создавать подчинённый наместнику центр управления, потому как в местных реалиях напрямую из Овлы много не накомандуешь. Но если для Овлы у него ещё были кадры, то вот для Озёрска не было ничего. Нет, на сам замок, куда государь обязательно пришлёт гарнизон и воеводу, он не претендовал, а вот на Озёрск очень даже да. Уж слишком удобное место он занимал. И оседлать этот торговый хаб сейчас, пока он существовал в зачаточном состоянии, Компании было просто необходимо.

Сделав себе зарубку разобраться с этим вопросом, Андрей вновь переключился на дела военные.

Через несколько дней из Озёрска вышла хорошо отдохнувшая рать под руководством князей Шуморовского и Жеряпы, задачей которых было охватить как можно большую территорию и привести к покорности как можно больше населявших её людей. Хотя Андрей сильно не обольщался, понимая, что после них те края, скорее всего, придётся основательно заселять по новой.

Поскольку особенностью финских земель было обилие лесов, рек, озер, множества болот и заболоченных местностей, то они вовсе не располагали к применению больших масс конницы. Зато здесь было очень удобно передвигаться по системам рек и озер, которых было просто изобилие. Именно потому для рати отдавались все ушкуи и лёгкие струги, да сколотили несколько плотов, на которых можно было бы при необходимости перевозить коней, оплывая непроходимые чащобы. Получилась этакая конно-судовая рать, впрочем, вещь отнюдь не редкая на Руси.

Сам же Андрей со своим камским полком и частью пищальников тоже отправился сначала в Новгород, а оттуда в Норовское.

Намотав на сапоги сотни вёрст и тонны грязи, рать наконец-то дошла до Норовского, где её уже ждали изготовленные к выходу корабли. И была неприятно удивлена тем, что воевода задерживаться тут вовсе не собирается, сразу же занявшись размещением воинства по кораблям.

А дело это было вовсе не лёгкое, ведь с учётом его полка у него под рукой собралось почти пять сотен бойцов, а кораблей было ограниченное количество. Их же нанимали за казённый счёт, а государство во все времена было в таких делах весьма прижимистым. Особо помучиться пришлось с лошадьми, без которых поместные дворяне воевать практически не умели. Да ещё пищальники так и норовили показать свой нрав. Где-то переборщили со хмельным, где-то попробовали подраться, а кому-то просто понравилась чужая молодка. В общем, пришлось князю брать дежурные десятки камичей, вызывать начальных людишек пищального воинства, и наводить среди этой вольницы железный порядок, не сильно стесняясь в средствах. Это потом он подумал, что, возможно и вправду не стоило так спешить, дав людям получше отдохнуть, но сам же с собой и не согласился. Лето в этих местах коротко, а война только началась, и терять лишние сутки было бы преступлением. Отдохнут в пути, чай на кораблях им делать будет нечего, вот и отоспятся, дабы под ногами у моряков не путаться.

В общем, покончив так или иначе с погрузкой, уже через несколько дней довольно внушительный караван покинул россонский затон и, расправив паруса, начал неспешное движение к первой цели этой военной кампании.

Во вторник 24 июня 1520 года караван под зелёным торговым флагом, доставшемся Руси от новгородской республики, и красным с золочёной лодьёй посредине Руссо-Балтовских конвойных кораблей, бросил якорь у берегов острова Хайлуто, хотя правильнее было бы сказать у островов. Поднявшиеся в процессе гляциоизостазии из морских вод небольшие участки суши постепенно сливались вместе и ныне превратились в два больших острова, разделённых небольшим проливом, который продолжал исчезать и окончательно исчезнет к восемнадцатому столетию, и одним поменьше чуть в стороне. Лишь к семнадцатому столетию им предстояло соединиться в один большой остров. Однако этот процесс вовсе не мешал людям вот уже несколько веков селиться тут, пусть и небольшими группками, занимаясь в основном рыболовством, охотой и возделывая небольшие поля. И именно островитяне и оказались первыми, на кого наложил свою тяжёлую руку новый овловский наместник.

Впрочем, приведением местных жителей к присяге русскому государю можно было и подождать, потому Андрей использовал его только для ночной стоянки и одного небольшого, но должного войти в историю события. Он посчитал, что не стоит возвращать эти земли под видом частной компании, а потому следующим утром боевые корабли эскадры торжественно подняли большие белые полотнища с косым крестом святого Андрея Первозванного, сшитые специально для такого момента новгородскими ткачихами.

И Андрей очень надеялся, что десант в Овлу навечно станет первой боевой операцией русского регулярного флота. Впрочем, не стоило забегать вперёд, ведь её ещё только предстояло осуществить.

Среда 25 июня 1520 года началась для Ивора Лоде с известия, принесённого береговым дозором о том, что большой караван, что вчера заночевал у дальних островов, ныне уже не спеша подходит к устью Улео. Сердце фрельса ёкнуло и рухнуло куда-то вниз. Он ведь ещё вчера понял, кто это пожаловал, но остатки надежды ещё теплились где-то внутри. Да, гарнизон был приведён им в повышенную готовность, но больших надежд комендант не питал. Хорошо, если удастся, как в былые годы, отсидеться за стенами, но порт и селения на многие мили окрест будут разорены и уничтожены. Потому что, несмотря на его многочисленные письма, ни Стокгольм, ни Корсхолм, где находилась резиденция правителя всей Остроботнии, куда и входил Улео вместе со всем уездом, помощи так и не прислал, так что под рукой у него была всего сотня наёмников и целых две небольших однофунтовых пушки, наличием которых, впрочем, мог похвастаться не каждый город в Финляндии. Так что по местным меркам в Улеаслотте были сосредоточены весьма большие силы, вот только русские, как ему казалось, не просто так вынюхивали тут всё год назад и явно пришли сюда с более превосходящими силами, чем было у него. Конечно, вчера ему пытались возразить, что русские уже пробовали Улеаслотт на зуб и подавились им. Но это было более ста лет назад и тогда русские притащились по рекам и без осадных машин и тем более пушек. А сейчас они уж точно прихватили хотя бы десяток орудий, ведь корабли — не лёгкие речные лодки и их не надо было таскать через пороги и водоразделы. И если это так, то дни Улеаслотта сочтены. Да, пятибашенный замок строили лучшие мастера из прочной лиственницы, засыпая промежутки между стенами землёй и камнями, но его стены давно не ремонтировались и вряд ли долго устоят под сосредоточенным артиллерийским огнём. Так что вся надежда была лишь на своевременную помощь наместника Остроботнии, гонец к которому ускакал ещё вчера, и лишь мысль о том, что всё самое ценное он уже успел переправить в Швецию, хоть немного радовала его в эти часы.

Позавтракав в одиночестве, комендант, накинув плащ, ведь денёк сегодня выдался ветреным, не спеша побрёл на ту башню, что ближе всего была к селению, раскинувшемся на другом берегу Улео. Как оказалось, до него сюда уже успели подняться командир наёмников Бъёрк и Нильс Арведсон, исполнявший в замке должность главного канонира. Он же пришёл хоть и последним, но весьма вовремя: чужие суда как раз появились в виду замка. Что сказать, зрелище было впечатляющим. Большой караван медленно лавировал между островами, входя в речной затон, на берегу которого и раскинулось селение Улео. Первыми по реке поднимались два корабля ранее не виданной конструкции. Зато примерное описание нечто подобного он уже получал от рыбаков, тех, что невольно оказались в плену у прошлогодних гостей. Корабли шли довольно уверенно, хотя их командир всё же не до конца доверял лоциям или невольным лоцманам. Лоде хорошо различал фигуру матроса на баке, неустанно бросавшего лот.

Заодно он увидал, как две или три лодки отчалили от пристани, направляясь к гостям, словно приняв их за очередных торговцев. Кстати на ганзейских кораблях, успевших придти за товаром, но ещё не закончивших даже разгрузку, началась непонятная суета, словно купчишки наивно собирались или отбиться, или убежать. Вот только Лоде почему-то казалось, что не медлительным холькам тягаться в скорости с этими, даже на вид стремительными кораблями русских.

— Те, что отстали и идут к причалам точно новгородцы, а вот те, кто идет сюда, мне неизвестны. Никогда не видал ни таких кораблей, ни подобный флаг, — хмуро буркнул Бъёрк, также кутаясь от холодного ветра в подбитый мехом плащ.

— Я тоже, — горько усмехнулся Лоде. И добавил: — Вот только, боюсь, теперь нам придётся часто встречаться с ними. Это русские, Бъёрк. И они пришли за тем, что считают своим.

— Своим?! — зло сплюнул за стену Бъёрк. — Бумажка, не подтверждённая силой, не стоит и тех чернил, какими её исписали. Давненько не было видно русских на море. А уж сюда за столько лет и вовсе дорогу забыть должны были. Что ж, пойду готовить своих парней к хорошей драке.

— Не спеши, Бъёрк, — осадил его Лоде. — Не думаю, что они бросятся штурмовать замок сразу. Давай всё же подождём их посланника.

— Да? — скривился тот. — Что ж, давай подождём.

Ждать пришлось не долго. С башни хорошо было видно, как от одного из чужих кораблей уже скоро отвалила шлюпка и быстро погребла в сторону крепости. Сами же корабли, осторожно лавируя, ещё немного приблизились к Улеаслотту, после чего стали бросать якоря. Течение Улео тут же стало разворачивать их и, поймав момент, когда борт корабля оказывался напротив крепостных стен, с него кидали второй якорь, останавливая разворот. В общем, намерения пришедших были ясны и понятны, но вот предпринять против них что-либо Лоде был пока не в силах. Две слабосильные пушечки его крепости, конечно, могли добросить свои ядра до врага, но, во-первых, смотрели ныне в сторону моста, что соединял остров Линнансаари, где была возведена крепость, и берег реки, а во-вторых нанести ему существенный урон не смогли бы при всём желании. А вот судя по размерам орудий, что ярко поблёскивали в лучах солнца на чужих кораблях, защитникам придётся явно несладко. Русские хорошо подготовились к вторжению, обеспечив себе перевес во всём. Молодой фрельс даже пожалел, что вчера разделил гарнизон, отправив полсотни солдат для защиты селения.

Тем временем лодка достигла берега, и спрыгнувшие гребцы быстро затянули её подальше от уреза воды, после чего с неё на речной песок спрыгнул мужчина в алом кафтане отделанном золотой вышивкой и, махнув рукой, не спеша пошагал к крепости. За ним тут же пристроился мальчуган с шестом, к которому был привязан белый флаг.

— Что ж, пойдем, послушаем, чего желают наши незваные гости, — вздохнул Лоде.

Парламентёр, доставивший послание, показался коменданту чересчур наглым. Представ перед ним и его офицерами, он лишь слегка наклонил голову в виде приветствия, после чего заговорил на своём варварском наречии. Благо малец, что нёс белый флаг, оказался ещё и переводчиком.

— Адмирал государя всея Руси Василия Ивановича, князь Барбашин требует господ шведов в течение часа сдать крепость своему представителю и покинуть незаконно захваченные ими земли. В противном случае, он возьмёт их по праву победителя, но пощады не даст никому. Он просил передать, что даёт вам час на размышление для сдачи и воля; первые выстрелы — уже неволя; штурм — смерть, — тут малец махнул флагом вправо-влево. — Отсчёт времени начался. Прощайте, господа.

И развернувшись на каблуках, парламентёр зашагал в сторону шлюпки, даже не дождавшись хоть какого-то ответа.

Это было неслыханно нагло, но Лоде решил не ускорять события. Ведь убийство парламентёра ничего не решит, а вот штурм ускорит. Да, русские сейчас как обычно разорят Улео и его окрестности, но вот крепость может и продержаться до подхода помощи. Ведь подготовка к штурму дело довольно долгое, а осады Лоде не боялся — различных запасов в кладовых гарнизону хватит надолго.

Однако ровно через час после того, как ушёл парламентёр, корабли окутались клубами белого дыма, а мгновения спустя, сотрясая воздух, раздался мощный, раскатистый грохот.

На счастье защитников, прицел был взят не совсем верно, и большая часть ядер просто не долетела до бревенчатых стен. А те немногие, что всё же долетели, лишь пробили первый ряд брёвен и застряли в земляной засыпке. Бъёрк было презрительно скривился, но тут несколько ядер, вместо того, чтобы просто валяться на земле, начали взрываться, разбрасывая вокруг себя клубы едкого дыма и горячие осколки.

— Разрывные ядра, — удивился Арведсон. — Однако эти русские сильно рискуют.

И его удивление можно было понять. Да, полое чугунное ядро, заполненное порохом и подрываемое так же порохом, медленно горящим в запальной трубке, появилось ещё на заре артиллерийского дела, и не было этаким уж ноу-хау. Вот только при этом артиллеристы многих стран столкнулись с проблемой как правильно зажечь запальную трубку.

Самое просто решение — использовать для этого сам выстрел. Вот только при заряжании ядра трубкой вниз, к пороху, давление газов при выстреле часто просто вдавливало её в корпус, порох воспламенялся, и бомба взрывалась внутри ствола. Только в середине 17 века было обнаружено, что пламя выстрела обгоняет бомбу и зажигает трубку в любом положении. Вроде элементарный факт, но, однако, сколько времени потребовалось, чтобы его установить!

А до того, как произошло это открытие, люди решили заряжать пушки трубкой вверх, поджигая её заранее. И тут же столкнулись с новой проблемой: как засунуть такое ядро в длинный ствол, чтобы оно не провернулось и не подожгло порох внутри ещё до выстрела? Первое решение было найдено довольно быстро: мортира. В её короткий ствол бомбу опускали, зацепив её крючком за специальное ушко, что позволяло легко контролировать положение трубки. После этого мортира очень быстро стала обязательной участницей любой осады. Второе же решение родилось лишь ближе к восемнадцатому столетию, когда возникла идея соединить бомбу с деревянным поддоном. Это позволяло засовывать ее в ствол пушки, сохраняя ориентацию трубки. После этого изобретения к середине 18 века уже гаубица стала неотъемлемой частью полевой артиллерии большинства армий.

Но сейчас-то на дворе стоял век шестнадцатый, а мортир на палубах швед не видел и поэтому, основываясь на СВОИХ знаниях, и был столь искренне удивлён безумностью русских, сующих разрывные ядра в пушки. Уж он-то хорошо знал, как при такой стрельбе высок процент погибнуть самим стрелявшим.

Зато он профессионально оценил тот урон, что нанесло единственное взорвавшееся в стене ядро, и понял, что долго крепость подобного варварства не выдержит. О чём и поспешил "обрадовать" коменданта.

Словно в подтверждение его слов, следующий залп оказался куда более удачным, сразу проделав в крепостной стене первую брешь. Задыхаясь от пыли и едкого порохового дыма, Арведсон повернулся к Лоде.

— Наверное, стоит укрыть людей, фрельс, иначе нас тут всех похоронят. Просто и без затей.

— Варвары, — возмутился Бъёрк. — И трусы! Прячутся за этими изделиями дьявола, боясь схлестнуться в честной драке.

— Бъёрк, твои стенания не помогут. Выводим людей.

Под огнём чужих пушек крепость продержалась полдня. Но потом ядра окончательно сравняли с землёй широкий участок стены, после чего прилегающая к пролому башня с грохотом завалилась наружу. И тут же с одного из кораблей в воздух с шумом взлетела осветительная шутиха.

Лоде, весь обсыпанный пылью, с разорванным рукавом дублета, с горечью проводил её глазами. Не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы не сообразить, что означает этот сигнал. Русский адмирал был весьма лаконичен. Как он там сказал: "час на размышление для сдачи и воля; первые выстрелы — уже неволя; штурм — смерть". Крепость уже разрушена и у него под рукой осталась едва сотня бойцов. Те, кого он столь опрометчиво отправил в селение, уже или полегли или сдались, потому, как стрельба на том берегу была хоть и насыщенной, но продлилась весьма не долго.

Похоже, ему пришло время выбирать между неволей и смертью. Лоде не был трусом, но он честно сделал всё, что было в его силах. Ему не поверили, ему не помогли. Там, в Стокгольме и Корсхольме считали, что его сил достанет удержать крепость. Впрочем, он и сам думал не сильно иначе, хотя и решил подстраховаться. Никто же не думал, что враг пришлёт так много людей и столь мощные пушки в этот медвежий уголок. Но теперь он видел, что удержать поселение он не в силах и стоило быстро решать: принять ли бой или уходить в леса, пробиваясь на юг, к гарнизонам.

Однако кто бы ни командовал русскими, он явно решил не дать шведам ни единого шанса. На другом берегу небольшой протоки, что отделяла остров от берега, показались всадники, потрясавшие луками, а следом из-за деревьев высыпали фигурки пехотинцев, сразу же устремившихся к небольшому деревянному мосту, что связывал крепость с берегом. Но хуже всего было то, что пока гарнизон крепости прятался от обстрела, русские на лодках подвезли три небольших пушки, которые сейчас ставили как раз напротив моста. Залп картечи, обстрел стрелами и только потом выживших встретят клинки. Сколько же они привезли людей, если их хватило и на селение и на обходной манёвр и вон с кораблей кого-то в шлюпки сажают. Да ещё эти чертовы пушки, если бы не они, у них бы был шанс отсидеться за стенами, но теперь не было ничего. Кто же знал, что на столь небольшие посудины кто-то поставит таких монстров.

Ещё раз окинув взглядом окрестности ставшие для него за столько лет вторым домом, Лоде принял окончательное решение.

Пирсы Улео были сколочены из широких брёвен и держались на сваях из лиственницы, которая, как известно воды не боится. Сейчас у них были пришвартованы хольк и два краера под флагами вольных городов Любека и Ростока, на палубах которых в напряжении застыли вооружённые матросы и воины-охранники. Однако те, кто напал на Улео, не спешили бежать грабить корабли, а довольно организованной группой направились в селение.

К сожалению тот, кто командовал полусотней наёмников, отряжённых защищать его, оказался излишне инициативен. Посчитав, что защищать свой дом должен каждый, кто способен носить оружие, он сумел организовать что-то вроде местного ополчения и, влив его в свой отряд, сам решительно напал на нападавших. Вот только сделал одну непроизвольную ошибку: не стал дожидаться врагов в узких улочках, образованных домами, а попытался сбросить атакующих в море, оценив их количество, как более-менее равное своему. Больше сотни людей с пронзительными воплями ринулась на русичей. Но им не повезло, потому что первым на берег был высажен как раз камский полк, а у него разговор в таких случаях был короток. Словно ожидавший нечто подобного Рындин командовал, как на учениях, а его стрельцы показали просто запредельную скорострельность.

И в результате у камского полка получился не бой, а избиение. Первая шеренга дала залп и сразу, как на учениях, убежала назад, за строй, заряжаться, затем тоже самое проделали вторая и третья, а четвёртая стреляла уже в спины удирающей толпы. Потому что даже неплохо защищённые наёмники начали нести потери, едва чуть ближе приблизились к строю стрелков, а уж ополченцы валились под огнем, словно снопы под серпом крестьянина. Не удивительно, что они не выдержали и первыми с криком побежали назад, оставив на песке десятки трупов, и своим примером увлекли за собой и наёмников.

Пожав плечами, Рындин справился о потерях и, подровняв строй, повёл своё воинство на захват.

И Улео пал к ногам победителя, уже вновь именующего это шведское поселение старым летописным названием Овла-городок. И это было именно так, ибо волею великого князя 25 июня 1520 года на Руси был заложен новый град. И пусть в нём ещё предстояло много чего построить, но день рождение своё он будет праздновать именно в этот день.

Ганзейцы, засевшие на своих кораблях, не знали, что и думать. С одной стороны, враг прямо на их глазах захватывал тихое и довольно прибыльное для них поселение, жестоко подавляя любой намёк на сопротивление. С другой стороны их пока не трогали, лишь выставили перед пирсами вооружённых часовых, да предупредили, что любая попытка побега будет сурово пресечена. И глядя на то, как корабельные пушки разносят крепость, в это легко верилось.

Рихард Мантель хоть и волновался за своё будущее, но тем не менее с большим интересом наблюдал за происходящим с кормовой надстройки своего холька. Да и что ещё ему оставалось? Если их собираются грабить, то шанса отбиться у команд просто не было. Уйти же в море они тоже не могли, так как Мантель очень хорошо оценил обводы чужих кораблей. Такие догонят очень быстро и что сотворят с ослушником даже представлять не хотелось. Вообще, ситуация капитану сильно не нравилась. Давненько он не попадал в такие, где от него не зависит ровным счётом ничего. Даже когда в последнюю войну его перехватили трое датчан, и то он не чувствовал себя таким никчёмным. Зато если они выживут, то ему будет, что рассказать своим покровителям. Ведь Мантель работал не сам, а под началом известного любекского купца Исраэля Хармена. И тому вряд ли понравится терять местный рынок. Так что, кто бы ни пришёл сейчас грабить Улео, он сильно рисковал стать личным врагом могущественного купца, способного в случае чего натравить на своего обидчика и весь Любек.

Однако пришло время, когда вспомнили и про них. К борту холька подплыла чужая лодка и с неё потребовали капитана и представителя купца, если капитан таковым не являлся. Вздохнув, Мантель нахлобучил на голову шляпу с пышным пером заморской птицы, отдал необходимые распоряжения помощнику и только потом привычно спустился по трапу вниз.

В лодке уже находились представители двух других кораблей, так что от борта его "Быстрокрылого лебедя" она тронулась сразу в сторону русской лодьи (уж её-то он, в отличие от боевых кораблей опознать смог). Впрочем, эта лодья тоже отличалась от своих товарок, даже тех, с которых всё ещё высаживали войска на берег побеждённого Улео. Она, к примеру, была не одномачтовая, а трёхмачтовая и заметно больше других даже внешне. На палубе русского судна царила непривычная малолюдность, зато сразу бросался в глаза стол, накрытый между гротом и бизанью. А возле стола стоял, разглядывая их, довольно молодой человек в тёмно-синем, с золотыми позументами одеянии, сшитом на русский манер, но с явными нотками европейской моды. Всмотревшись в лицо того, кто командовал всем этим безобразием, Мантель мысленно присвистнул. Уж кого-кого, а частого гостя Мюниха и по совместительству одного из успешнейших каперов последних лет, на чью деятельность постоянно плачутся представители польского Гданьска, он знал, потому как был даже представлен ему, когда заходил в гости к Бомховеру. Но вот что тот делал тут, так далеко от польского побережья, капитан понять не мог. А то, что непонятно, страшнее вдвойне.

— Итак, господа, — первым прервал установившееся молчание русский князь, — от имени моего государя хочу высказать вам, а через вас и вашим бургомистрам его неудовольствие несоблюдением ганзейским союзом заключённых договоров.

Рихард оглядел опешивших от такого наезда купцов и понял, что говорить придётся ему. И как представителю Любека и как тому, кто просто знал говорящего.

— Простите, князь, я так понимаю, это относится к нашему прибытию в Улео?

— Именно, капитан Мантель, именно.

— Но причём тут Улео и Русь? — Рихард был явно польщён тем, что знатный аристократ запомнил его скромную персону. — Сколько лет сюда ходим — это шведские владения.

— Именно так и подумал мой государь, отчего справедливости ради вины на вас не держит. Вся опала его обратится на тех, кто ввёл вас, купцы, в заблуждение. А ведь и короли датские Ганс, первый в своём имени и Кристиан, второй в своём имени и клятвопреступник Стен Стурре признали договор 1323 года от Рождества Христова, по которому земли сии есть русские. Но шведский наместник продолжал незаконно владеть ими, лишь обещая со временем вернуться к вопросу держания, чем окончательно прогневал моего государя и тот послал меня силой объяснить неразумным всю глубину их проступка.

После этого объяснения в головах у ганзейцев наконец-то стала складываться более-менее цельная картина того, что они наблюдали сегодняшним днём.

— Что же касается вас, то хочу спросить у вас, купцы, уплатили ли вы уже взносы положенные?

Может кто-то и хотел бы соврать, но понимая, что вскоре в руках у русского окажутся все записи, рисковать не стал никто. За всех, как всегда ответил Мантель:

— Оплата всех пошлин и портового обычно производилась после выгрузки товара на склады. Мы же только начали и сгрузили едва ли до половины того, что привезли с собой. Теперь, боюсь, эти товары уже утрачены.

— Хотите оскорбить моего государя? — зло поинтересовался князь.

— И в мыслях не держал, — вздрогнул Рихард.

— Однако тонко так намекнули, что мы толпа варваров только и ждущая кого бы да где бы пограбить. Запомните, Мантель, у нас нет привычки гадить самим себе. Все склады взяты под охрану, а ограблению подлежат лишь дома мятежников, коими, по их собственной глупости, являются те жители Овлы, что выступили против нас с оружием в руках. Захар, подойди!

С бака быстро и в то же время без излишнего лебезения подошёл слегка полноватый мужчина в годах с длинной, чуть ли не до пупа бородой, и степенно поклонился князю.

— Вот он с завтрашнего дня будет отвечать за торговые дела. Надеюсь, вы понимаете, что ни о каких былых договорах речи быть не может. Действовать отныне будете по тому договору, что подписан был между Ганзой и Русью в четырнадцатом году. Если кто посчитает, что сие ему не выгодно, то вольному воля, а я держать не буду. Оплатите портовый сбор и, — тут князь усмехнулся, — аренду складских помещений и можете плыть, куда вам угодно. Со своей же стороны, как новый наместник Овлы и прилегающих земель, я был бы заинтересован в том, чтобы столь уважаемые купцы и их представители продолжили взаимовыгодную, надеюсь, торговлю и не забывали дорогу в сей порт. Все обязанности, что государь всея Руси взял на себя по договору, я, как его наместник, исполнять буду в полной мере, но и с вас требовать буду того же.

Засим, пока мои воины продолжают объяснять неразумным шведам всю бесполезность их сопротивления, я предлагаю отобедать, благо погода, как видите, разгулялась. Прошу к столу, господа ганзейцы.

Так закончился первый раунд переговоров. За ночь купцы подсчитают возможные потери и прибыли, а потом за них возьмётся Захар. И у этого выжиги не забалуешь. Как бы не взвыли купчишки от захаровых ежовых рукавиц. Впрочем, пусть сразу понимают, чьи законы ныне тут действовать будут. Торговля Овле, конечно, нужна, но на своих условиях, а не так, как привыкли ганзейцы за прошедшие века.

А когда купцы и капитаны уже покидали борт судна после столь импровизированного обеда, с "Богатыря" взлетела сигнальная ракета.

— Ну, вот и всё, — усмехнулся князь на невысказанный вопрос. — Скоро мы узнаем, что всё же предпочли защитники крепости.

Как оказалось, защитники предпочли сдаться. Овла пала, гарнизон был пленён и подлежал вывозу в Ивангород, где его судьбу решит либо новгородский наместник, либо сам государь. У Андрея не было ни денег, ни желания нанимать или содержать такую ораву. Из всех пленников он оставил себе лишь Лоде и Арведсона, с которых затребовал 200 и 100 рублей выкупа. Казалось бы, ну откуда такие деньги у бедных шведов? Вот только разбирая бумаги, Андрей наткнулся на весьма интересные документы. Оказалось, что в прошлом году Ивор Лоде закупил у ганзейцев товара на 408 марок, что округлённо составило 110 рублей. Нильс Авердсон тоже числился среди покупателей, но потратил вполовину меньше. Так что Андрей не стал даже торговаться, а просто ткнул обоих дворян в найденные бумаги и назвал сумму. Странно, но оба они как то быстро согласились на его условия, так что Андрей просто нутром почуял, что, мягко говоря, продешевил. Но, сохраняя лицо, он смог только уточнится, что примет выкуп не шведскими или финскими монетами, которые во всех прибалтийских землях давно уже презрительно называли не иначе как "медяшки", а полноценными любекскими, а лучше слитками серебра нужной пробы по весу. Услыхав это, оба пленника слегка приуныли, но выплатить выкуп не отказались. Так что Андрей только укрепился во мнении, что ребятки неплохо поднялись, пока руководили здесь всем.

Покончив с делами личными, Андрей приступил к делам государственным.

Осмотрев селение, разросшееся из хаотично настроенных усадеб, он понял, что такое положение дел его вовсе не устраивает. Точнее, не устраивает тот хаос, что получился вместо улиц. Однако сносить всё и строить новый город, было бы весьма накладно, ведь ещё предстояло либо восстановить, либо построить новую крепость и заложить форты, дабы больше никто не смог вот так же легко добраться аж до самого причала. Чужие ошибки нужны ведь для того, чтобы на них учиться.

Решение пришло не сразу, зато было простым, как пять копеек. Дворы селян были самыми разными по площади и если снести заборы да сараи, то этого вполне хватит для спрямления улиц. Тем более что и возражать против сноса практически некому. Местных жителей, кто не поддался на авантюру командира наёмников, оказалось на редкость мало. Остальные же были уже похолоплены, розданы в качестве добычи, и даже уже почти все выкуплены Андреем через своих целовальников. Ведь те предложили цену лишь слегка меньшую, чем стояла ныне на Руси в виду огромного количества полона, наполнившего холопские рынки. А если учесть, что с полоном нужно было возиться, кормить-поить, да ещё и до дому как-то довести, то не стоит удивляться, что большая часть воинов легко согласилась обменять на месте своих пленных на звонкое серебро. И это было вовсе не спонтанное решение, а заранее продуманный план. Отказать воинам в добыче он просто не мог, времена ныне стояли не те. И даже то, что потом эти земли могут достаться кому-то из них, вовсе не мешало поместным зорить округу, набивая добром перемётные сумы. Так что Андрей собирался по максимуму удержать население, хотя и не собирался оставлять в городе шведское большинство.

Не оставил он без внимания и дела наместничьи. Поскольку как такового управленческого аппарата ещё не существовало, то он вовсю использовал для этого своих людей. А поскольку Захар уже работал с ганзейцами, то остальные дела выпали на долю Бажена, которому в помощь был придан Ждан из Бережич. Вдвоём они принялись изучать, чем жил и дышал бывший Улео и что лучше всего сразу забрать под свою руку, пока не пожаловали конкуренты. Кроме того нужно было решить что делать с замком. То ли восстанавливать, как было, то ли строить новый, но уже каменный. Причём Андрей больше склонялся к последнему варианту. А ещё нужно было подыскать место под двор наместника, резиденции компании и штаба флота. Да-да, именно флота, потому как без него удержаться тут будет весьма трудно и даже если государь так и не созреет на решение, то уж судовую рать по примеру того же Орешка он тут точно создаст.

Однако захват Овлы был вовсе не концом операции. Теперь предстояло дождаться прихода рассыпавшейся по всей Финляндии рати и идти громить непосредственно шведские провинции, согласно договорённостей с датским королём.

А пока в Овле был сформирован гарнизон в полсотни человек, выделенных из Камского полка, а начальником гарнизона был назначен первый зам Рындина — Живко Волк.

На плечи новоявленного коменданта легла нелёгкая задача подготовить Овлу к обороне, для чего всех пленников направили на работы по разбору тех завалов, в которые превратилась крепость. Да, была она так себе, но вряд ли кто ещё в ближайшее время припрётся в эти дали с сильной осадной артиллерией, как он. А обычную осаду крепость выдержит, лишь бы продовольствия хватило.

Сам же Андрей, прихватив два десятка стрельцов, тем временем наведовался в небольшую деревушку Лиминку, что вот уже почти полвека как раскинулась на берегу реки Лумийоки, впадавшей в мелководный Лиминский залив. Причем можно было сказать, что ныне она всё ещё располагалась на морском побережье, хотя залив под действием всё того же процесса гляциоизостазии медленно, но верно отступал от неё. Сначала местные жители пытались угнаться за уходящим морем, но быстро обнаружили, что оно оставляет после себя излишне заболоченное пространство и прекратили переезд, довольствуясь наличием реки, по которой рыбаки продолжали выходить в залив на рыбалку.

Зато низкие прибрежные луга лиминской бухты превратились буквально в рай для птиц и прекрасное пастбище для местных коров, являвшихся окрест самой распространённой живностью. Потому как им достаточно было одной травы, чтобы расти и радовать хозяев молоком и мясом, а поля — навозом. Ведь, не смотря на близость к Полярному кругу — ага, всего-то 200 вёрст — местные земли позволяли вести какое-никакое, а хозяйство.

Дорога в Лиминку была более-менее наезжена, так что марш проходил довольно быстро.

В десяти верстах от Овлы, на полпути к Лиминке лежал небольшой хуторок Кемпеле на три двора. Как и следовало ожидать, он был так же значительно ближе к морю, чем оказался в более поздние времена. Там задержались ненадолго, лишь прояснили местным крестьянам новые условия, да оставили писца с охраной, описать имущество будущих данников.

В самой Лиминке о смене власти уже знали и даже успели попрятать самое ценное, ожидая привычного погрома со стороны победителей. А потому поведение новых властей, не бросившихся тут же грабить беззащитных финнов, вызвало у них лёгкий ступор.

Высокий, худощавый и седой как лунь староста новость о смене властителя выслушал без эмоций. Он прекрасно понимал, что нет большой разницы в том, какому наместнику платить налоги: шведскому или русскому. Тем более что новый налог, по крайней мере, на первых порах, был озвучен не выше старого. Единственное, что его удивило, так это требование заготовить брёвна для церкви, благо леса вокруг хватало. Ведь шведы уже давно крестили всех местных, да и церковь в селении тоже была. Построили на ближайшем холме ещё в годы его молодости. Вот только русские сказали, что хоть крещение по римскому обряду и признаётся московским митрополитом, но окормлять паству папскому попу никто не позволит, а потому придётся их церковь переделать под православную. Как? Ну, это батюшка сам решит, потому, как попа русские обещали привезти вскорости. А как вы хотели? Новгородский архиепископ не мог пустить такое дело на самотёк, так что пятёрку наиболее адекватных служителей божьих с ратью отправил. Вот один из четырёх (главный из пятёрки был ещё в Новгороде рукоположен на Овловский приход) и станет местным батюшкой.

Потом пришедший с русскими писец принялся измерять и описывать все имеющиеся поля и постройки, а новый наместник отправился на побережье, поохотиться на летающую живность.

Охота удалась на славу. Птиц в местных зарослях было видимо-невидимо. Щелчки арбалетов раздавались практически беспрерывно и на ужин дичи набили очень быстро. А потом, стоя на жадно чавкающей под ногами земле, ярко зелёной от разнотравья, Андрей полной грудью вдыхал йодистый воздух, и, щурясь от солнца, разглядывал мелководный залив, по которому лавировали рыбацкие лодки, уходящие на ночной лов. Ибо рыба — главный источник белка для местных жителей, особенно сейчас, когда климат начал меняться. Это там, на Руси, дыхание Малого ледникового периода почувствуют много позже, а здесь старики уже могли точно сказать, что погода стала холоднее. Тот же местный староста попечаловался, что с таким трудом приученная к местной земле рожь вновь стала плохо родиться, отчего поля в последнее время стали, как в старину, чаще засевать ячменём.

А ведь как хорошо всё начиналось. Железная лопата позволила легче отрывать канавы для дренирования почвы, что позволило начать обработку земли, которую ранее не трогали из-за чрезмерной влажности. Другим новшеством стало двухцелевое использование земли, то есть не как раньше, с перерывом под пар засевалась все время одна и та же земля, и при этом пашня огораживалась так, чтобы скот не мог на неё выйти, а предполагало выгон скота и пахоту. Таким образом, земля удобрялась и давала большие урожаи. Хотя большинство всё же предпочитало сажать по старинке, через огневую подсеку. Но всё же рожь потихоньку заменяла ячмень в качестве главной зерновой культуры. Но счастье длилось недолго, и ныне через два года на третий рожь не успевала вызреть, хотя ячмень пока ещё рос неплохо. Андрей тут же предложил старосте отказаться полностью ото ржи и перейти на ячмень или коноплю. И та и та культура всегда найдёт своего покупателя, а взамен крестьяне купят себе хлебного зерна. И предлагал он не просто так.

Нет, кто бы что не говорил, а отвоёванные земли ему начинали нравиться. Взять хотя бы местную деревеньку. Тут тебе и рыба в море, и молоко с мясом от коров, которых оказалось довольно-таки много, если считать на душу населения. Но всё же не сельское хозяйство было главным местным богатством. Главным был лес! И именно за ним, а не только за рыбой и смолой, приплывали сюда те же ганзейцы. Ведь лес Ганза получала в основном за счет сплава по Рейну из лесов Германии, которые с развитием металлургии скукоживались как шагреневая кожа, ну и значительная доля поступала из Скандинавии. А когда запасы данцигской сосны истощились, пришла очередь Прибалтики, где каждый ствол брался на учет. Потому как на ту же рабочую лошадку Ганзы — пузатый хольк — уходило около 1000 деревьев, каждое из которых нужно было ещё распилить на доски. И от 6 до 8 сосен требовалось только для того, чтобы изготовить его 4 рея. А ведь были ещё и мачты.

Ну и потребность в лесе для флота не ограничивается лишь строительной древесиной. Нужны были источники для производства дёгтя и смолы, а так же угля — ведь без камбуза моряк никуда не годен, а ещё уголь нужен для литейных мастерских, для производства пороха и мало ли еще куда...

И флот это ведь не единственное, куда был нужен лес!

Лес шёл на строительство, для укрепления каналов и рвов, отводящих воду, для возведения дамб, ветряных мельниц, свай, на которых строили дома бедняков и знати. Только один Королевский дворец в Амстердаме потребовал 14 тысячах хвойных свай. И только для сооружения его фундамента потребовалось вырубить от 30 до 40 гектаров леса!

Так что при умелом ведении дел, тут было, где и на чём развернуться.

Но сейчас в первую очередь предстояло оказать союзническую помощь, ведь официально он ещё не знал о том, что Кристиан уже победил Стурре. И прежде, чем сюда придёт эта весть, стоило успеть основательно пограбить шведский берег, разом решив целый комплекс задач. Так что Андрей решил не ждать подхода князей с остальной ратью, а прихватив всех, кроме гарнизона, отправился в рейд. В Овле оставался лишь Онаний на своей "Верной супружнице". По приходу Шуморовского и Жеряпы он должен был помочь им посадить ратников на зафрахтованные суда и потом соединиться с Андреем у шведского берега, для чего были назначены несколько точек...

Сначала Андрей основательно прошёлся по всему северному побережью. Хаупикудас, Ий, Олхава и Симо были посещены новым наместником, но не подверглись опустошению, а были просто приведены к присяге. Старостам селений строго указали, что любое неповиновение лично им выльется в то, что их повесят на ближайшем дереве, а семью продадут в холопы. А вот содействие новой власти, особенно в таком деле, как упреждение выступлений разных несознательных элементов, будет вознаграждено. Так же был обговорен и срок сбора налогов, и ответственность за их сохранность до прибытия мытарей. Ну и, разумеется, там, где всё же встречались католические приходы, чужие священники тут же изымались, а их имущество отходило в пользу нового наместничества. Жаль только, что такими приходами могли похвастаться весьма малое количество финских селений.

Последним местом, где Андрей повёл себя как хозяин, а не как завоеватель, было поселение Торнио в устье реки Турнеэльвен. Это было вызвано тем, что когда он изучал такой малоизвестный вопрос, как границы средневековой Руси (навеянный, кстати, очередным форумным срачем), то с удивлением уяснил, что формально границы вплоть до 17 века считались по Ореховецкому договору 1323 года и соглашению с норвежцами от 1326 года. А по ним, граница Руси юридически считалась по этой самой реке Турнеэльвен.

Место ему понравилось: довольно широкое устье и порядочная глубина реки позволяла заходить сюда не только прибрежным посудинам, но и хорошим морским судам. Недаром в истории Торнио долгое время был крупнейшим торговым городом Севера, и даже некоторое время считался богатейшим городом шведского королевства. Хотя, несмотря на оживленную торговлю с Лапландией и другими регионами, население города оставалось стабильным на протяжении столетий и составляло всего 500 человек. Кстати, поселение, что уже возникло в столь удобном месте, ещё даже не став городом уже вовсю торговало с Лапландией, правда, объёмы этой торговли были пока что не сильно впечатляющими. Теперь главное было не повторить ошибок русского царя и границу, по крайней мере, в районе устья, проводить не по руслу, а на несколько вёрст западнее. Чтобы шведы никаких своих конкурентов, как в его истории, поставить не могли. К тому же он помнил, что процесс поднятия земли заставлял Торнио пару раз переносить порт дальше к морю. Ну и зачем нам ситуация, когда у шведского берега будет глубже, чем у нашего? А так строй порт, где не хочу, и не заморачивайся.

А вот судя по угрюмому виду местных потомков викингов, Андрей подумал, что вариант с силовым решением окончательного присоединения отвергать не стоит, но для начала решил окончить дело миром. Тем более что большинство населения всё же составляли финны и саамы.

Объявив, кому отныне принадлежит земля, он сначала организовал приведение всех к присяге, и лишь потом занялся скучным делом налогов и сборов. А так же наметил место под будущую крепость, хотя, возможно, потом крепостной розмысл и посчитает по-другому. Ну, так на то он и мастер. А вот то, что крепость тут будет нужна, он не сомневался ни секунды. Торнио предстояло на триста лет раньше, чем в его истории стать форпостом Руси в этих местах.

А дальше уже начинался настоящий поход. И хотя до истинного расцвета северным землям Швеции было ещё как минимум век, мест, где и чем поживится, вдумчивому грабителю было немало. Лулео, Умео, Питео (точнее пока что деревушка Ойебю) и Шеллефтео уже существовали и вмещали от полусотни до сотни жителей. А вокруг них кучковались небольшие деревушки-фермы с распаханными полями. Правда, пахотные земли были существенно ограничены рельефом, а потому не стоит удивляться, что их размеры не превышали половины — двух акров, на которых и высеивались в основном рожь и ячмень. Но даже на этих клочках взгляд любого гостя довольно часто цеплялся бы не за соху, а за плуг, которым местные пахари и поднимали тяжёлую землю. А подавляющее большинство крестьян представляли из себя не зависимых от воли барина людишек, а свободных бондов.

Однако, несмотря на развитое сельское хозяйство, а точнее именно потому, что местные условия были более пригодны для выпаски скота, а не для выращивания хлебов, не стоит удивляться, что главной основой жизнеобеспечения местных поселений стало именно скотоводство. Наряду с рыбной ловлей. Ведь местные реки были просто полны рыбой. По весне в них ловили лосося, а потом часть рыбаков поднималась к внутренним озерам, чтобы ловить щуку и окуня во время нереста. Остальные уходили в море, где ловили сельдь и тюленей, охотившихся на них.

А ведь кроме приехавших шведов на этих землях испокон веков жили саамы: пасли оленей, ловили рыбу, собирали ягоды.

Но всё же главным богатством Швеции считались металлы — железо и медь. Их добывали в болотах и тесных штольнях, прорубленных в горных склонах до самых богатых жил. И хотя в этих местах до настоящих шахт ещё дело не дошло, но это никак не мешало потомкам викингов и всё ещё не до конца окрещённым саамам собирать в окрестностях любую легкодоступную или залегающую не слишком глубоко руду. А потом, очищенное и сплавленное в бруски и чушки, железо скапливалось в самых крупных поселениях в ожидании кораблей из южной Швеции или Ганзы. Хотя многие жители столь далёких земель и сами не чурались торговли и на своих небольших лодках ходили вдоль побережья за товаром аж до самого Стокгольма. В общем, не смотря на малолюдность, жизнь тут била ключом. И вот в эту налаженную бытность, словно слон в посудную лавку вломился князь Барбашин.

Первыми под раздачу попали окрестности Лулео.

Волнообразные долины, обрамлённые лесами, и тысячи озер, погружённые в тишину и спокойствие внезапно были разбужены криками и громом выстрелов. Десант, посаженный на лодки, что тянулись на канатах за кораблями, на вёслах проскочил глубоководный залив, ещё не обмелевший из-за всё того же процесса гляциоизостазии, и высадился прямо на деревянные пирсы, свалившись шведам словно снег на голову.

Лулео ныне находился на десяток километров дальше, чем в будущем, и представлял из себя довольно крупный посёлок, привычно состоявший из множества хаотично построенных усадьб, с широкой торговой площадью и обнесённый со стороны суши довольно высоким частоколом с парой воротных башен. То есть был типичным портовым местечком, которые обычно поначалу служили центрами администрации и сбора государственных податей; а со временем превращались в города. Зато в отличие от настоящих городов, в их управлении и деловой жизни ещё не преобладала немецкая составляющая. А население таких поселений составляли люди, занятые по преимуществу торговлей, ремеслом, промыслами, товарным огородничеством, работой в хозяйственных и административных органах и трудом по найму.

Но вот чего точно у них не было, так это сильных гарнизонов, а потому высадке полусотни солдат могли противостоять только небольшое число стражников и сами жители, собранные в ополчение. Ведь глупо было бы думать, что они до последнего не увидят огромное количество лодок, быстро гребущих в сторону порта, где у деревянно-засыпных пирсов стояли на привязи парочка кнорров-переростков, выглядевших словно привет из далёкого викингского прошлого. Но эффект неожиданности был всё же более менее достигнут и выскочившие на пирсы и берег солдаты с ходу объяснили местным всю пагубность попытки сопротивления, после чего начался плановый грабёж.

Врываясь в дом, любой десантник, бывший когда-то обычным жителем и на себе познавшим цену железного инструмента, буквально дивился богатству местных жителей. И по гражданской привычке хватал и грёб всё: гвозди, кочерги, котлы и любой непонятный инструмент, сделанный из металла, даже не думая, для чего он нужен. В хозяйстве всему найдётся применение, а на крайний случай можно просто пустить на переплавку.

Покончив с железом, хватали уже всё остальное: хлеб, холст, верёвки и канаты, меха и кожи, бочки с медом и пивом, солониной, грибами, квашеной капустою, сыры и кади с топленым маслом, копченую и вяленую рыбу — всё, что только могли взять в руки. Жителей уже привычно вязали и строили в шеренги. Оставлять после себя что либо или кого либо Андрей запретил строго настрого. Чем позже шведы восстановят местный быт и производства, тем лучше. А пленников ведь можно было либо охолопить, либо продать: всё помощь себе либо семьям, оставшимся на Руси. Тех же, кто пытался сопротивляться, убивали безжалостно. И в результате к вечеру жители Лулео оказались чужаками в собственном городке, а в их домах вовсю хозяйничали незваные гости.

Тем временем корабли по найденному фарватеру вошли в залив и вскоре причалили к освобождённым пирсам, ведь кнорры местных были давно сноровисто вытянуты на берег. Ступивший на землю князь с интересом оглядел образцы местного корабельного творчества. Что сказать, широкие и вместительные кораблики с малой осадкой были легки в постройке и вполне хороши для местечковой торговли, где поселения стояли в довольно мелководных бухточках. Кстати, они вполне могли пригодиться и ему для тех же целей. То есть для достижения берега. Ну и, разумеется, вывоза награбленного. Ведь Лулео был первым, но далеко не последним поселением, которое ему предстояло посетить.

С утра из разграбленного селения вышли несколько отрядов, которым предстояло основательно перетряхнуть округу. Впрочем, далеко этим отрядам велели не углублятся, но в радиусе сотни вёрст разрешалось вырезать и спалить всё, до чего смогут дотянуться, чем помещики с удовольствием и занялись. Почти неделю они веселились в местных дебрях, после чего, нагруженные добром и обременённые полоном вернулись в Лулео. Конечно, не всё прошло гладко и без потерь, всё же кое-где местные пытались сопротивляться и даже устраивать засады. Но, тем не менее, округа была основательно разорена и обезлюжена, так что можно было начать погрузку всего награбленного на корабли и продолжать поход.

Напоследок по опустелым домам, сараям и прочим постройкам, что всю неделю служили им жильём, пустили огненного петуха по принципу зорить так зорить. И долго ещё столб дыма за кормой указывал усталым захватчикам, где в этих диких местах стояло людское поселение.

Следующим под раздачу попал Ойебю, оказавшийся побогаче и покрупнее Лулео. К примеру, местная церковь уже красовалась стенами из серого камня. И её, разумеется, тоже основательно разграбили. Кстати, река Питеэльвен кроме хорошо прокопчённой форели одарила захватчиков ещё и неплохим урожаем речного жемчуга, уже собранного, но так и не вывезенного.

Точно так же расправились и с Шеллефтео. Тут простояли подольше, потому как плодородной земли в округе оказалось больше, а значит и деревенек тоже. Ну и Андрей надеялся, что именно тут он дождётся отставших. Но никто к условленной точке не приплыл, а потому, дождавшись возвращения загонных отрядов и погрузив очередную порцию добычи и привычно уже подпалив все строения, русская рать двинулась дальше, разоряя все поселения, которые попадали в поле её зрения и захватывая всё, что двигалось по морю, не брезгуя даже рыбацкими баркасами.

Следующей мишенью предстояло стать очередному местному недогородоку Умео.

Как уже выяснили у пленных, он представлял из себя небольшой приход, с новой каменной церковью, рынком и портом, а от непрошенных гостей его защищал деревянный забор с тремя входами. В окрестностях этого селения и выше по течению реки Умеэльвен жило множество вольных рудокопов, так называемых "горных бондов", которые занимались разработками местных месторождений. Конечно, до настоящей горнодобычи в этих местах было ещё далеко, но поверхностные разработки и неглубокие штольни уже вполне себе существовали. Так что чем поживиться в поселении было больше, чем достаточно.

Небольшая шкута, подгоняемая ветром неспешно шла вдоль берега. Её хозяин и капитан, а по совместительству торговец и бонд Олаус, стоял на палубе и слушал тихие разговоры моряков, радостно предвкушавших скорое возвращение домой. Это всегда успокаивало его, позволяя разжать то напряжение, что скапливалось в нём во время плавания, потому как в море может случиться что угодно, а сгинуть в пучине Олаус очень не желал.

Сегодня он вез на своем борту товар, закупленный в самом Стокгольме и столь нужный общине, за который на рынке он выручит приличную сумму денег. А заодно вёз и нерадостные известия о гибели наместника Стурре-младшего и дрязгах в столице. Ему удалось проскочить из озера, воспользовавшись плохой погодой, когда датчане, перехватывающие любой корабль, предпочли укрыться от ненастья в защищённых бухтах. Олаус прекрасно понимал, что в ближайшее время вновь попасть в столицу ему не суждено. Слишком велик риск. А товар, коли нужно, можно было и в Евле сбыть, хоть и не так выгодно, как в Стокгольме. Но лучше потерять немного денег, чем жизнь.

А теперь он радовался вместе с моряками, так как вскоре уже должно было показаться устье Умеэльвена, а за ним и родная община, где ждёт жена, дочка на выданье и сын — отцова надежда. Но, как говорится, человек предполагает, а бог располагает. Мысли о праздниках улетучились, когда Олаус разглядел на горизонте незнакомый корабль. Слишком большой для местных каботажников. И он ходко шёл прямо наперерез его шкуте.

Оглядев сразу смолкших моряков, капитан вздохнул. Нечего было и думать о сопротивлении, так как на его десяток враг, если это враг, легко выставит два, а то и три десятка. А то и больше.

Когда корабли сблизились, швед рассмотрел четыре больших пушки выглядывавших сквозь борт и понял, что шансов у него нет вообще. Между тем с чужого корабля громко поинтересовались, кто он и куда идёт. А услыхав ответ, обрадовались и предложили поторговаться. Воспрянув духом, Олаус спросил, что они хотят, и сразу же поник, услыхав язвительный ответ:

— Ваш корабль. Мы покупаем его, а платой будут ваши жизни. Останетесь целы, если сдадитесь без боя.

Разумеется, Олаус предпочёл сдаться.

Когда он поднялся на борт чужого корабля, его сразу провели на ют, где в небольшом креслице восседал весьма молодой вельможа, с наслаждением потягивающий рубиновый напиток из оловянного кубка.

— Итак, вы купец и шкипер, — констатировал тот, пристально оглядев шведа. — Это хорошо, потому как меня весьма интересуют две вещи: свежие новости из Стокгольма и фарватер к вашему поселению. Ах да, у меня есть куча способов высадить десант и захватить ваш городок и без вашей помощи, но тогда ваша семья пополнит собой состав тех, что сидят в трюмах моих кораблей в самом нелицеприятном качестве — в качестве пленников. Просто мне очень не хочется мучиться со всеми этими пересадками и прочими лишними телодвижениями, если можно просто и без затей доплыть до самого пирса. Зато вы спасёте своих и даже все останетесь на свободе. Но если вы согласитесь, я надеюсь, мне не нужно будет говорить, что с вами будет, если мой корабль сядет на мель? Впрочем, я не уверен, что из тебя получится второй Ванька Рябов, — последнюю фразу вельможе буркнул себе под нос, но Олаус её всё же услышал, однако спрашивать, кто это такой и чем он знаменит побоялся.

Да и думал тоже недолго. Он ведь и вправду видел несколько лодок, идущих на привязи за кораблём, да и его шкута тоже не была глубокосидящей, так что возможностей добраться до общины у этого вельможи точно были, а вот семья у Олауса была одна, так что выбор был буквально невелик.

В Умео вошли утром. Швед не подвёл: корабли прошли прямо до пирсов, а остальное было уже делом техники. Умейцам не помогло даже то, что нападения они ждали. Уж слишком сильный был перевес у нападавших. Зато и добыча была куда как знатной. Особенно Андрея порадовали несколько пудов меди и приличная горка железных криц — всё, что не успели вывезти в Евле. И вот тут, пока поместные привычно зорили окрестности, перед князем встал нелёгкий выбор.

С одной стороны, Евле был уже настоящим городом, и добыча в нём была бы не в пример богаче, хотя бы потому, что к нему по реке стекалась практически вся руда из Фалуна. С другой стороны они и так уже вышли за пределы провинции Нортботния и давно вовсю веселились по всему региону Норрланд, куда эта провинция и входила. И если на малозаселённый и практически ещё не освоенный Норрланд Кристиан внимания на первых порах и не обратит (а потом ему и вовсе будет не до этого), то вот разгром довольно важного для экономики города он не заметить не сможет. Так что, наверное, стоило заканчивать сей пиратский поход и возвращаться домой, благо дел впереди было ещё достаточно. А с Евле можно будет разобраться попозже, когда Швеция рухнет в смуту освободительной войны.

На том и порешив, Андрей велел мореходам, пока поместные развлекаются, готовить корабли к переходу. Ведь ныне набралось их у него значительно больше, чем до начала похода. С учётом кнорров и кургузых шкутт, почти три десятка посудин, под самый жвах набитые хабаром и полоном. Последнего, кстати, оказалось куда больше, чем князь ожидал. Всё же шведы успели неплохо обжить северное побережье. Зато помещики были довольны: один-два холопа в их небольшое хозяйство были хорошим придатком. Так что, даже вычтя государеву долю, выходило, что поход оказался весьма прибыльным, хотя полностью заткнуть дыры, пробитые в бюджете князя и не смог. Зато позволил собрать очередную большую партию детишек, из которых предстояло воспитать столь нужные для него кадры. Так же частой гребёнкой был прочешен весь полон и по возможности произведён выкуп или обмен всех более-менее умелых мастеров. Ведь зачем помещику рудознатец, лесоруб или плотник с корабельной верфи? Ему и простого крестьянина хватит. А вот Андрей найдёт, куда мастеров пристроить. У него-то планов громадьё.

В общем, в Умео задержались на целых две недели, прежде чем покинуть это гостеприимное местечко, по обычаю сожгя все, что невозможно было забрать. Правда шкипера Олауса с семьёй, как князь и обещал, не тронули, а просто оставили одних на пепелище.

Выход из Каяно-моря прошли почти без происшествий. Лишь однажды утром, дозорные на "Богатыре" углядели в предрассветной дымке несколько кораблей, уверенно идущих наперерез каравану. Через оптику быстро определились, что это были датчане, видимо из тех, кто блокировал шведское побережье, но всё одно решили приготовиться к бою. Договора договорами, но времена ныне были те ещё.

Однако датчане, углядев, что неизвестных больше, а главное, рассмотрев на палубах вооружённых людей и изготовленные к бою пушки, предпочли не испытывать судьбу и просто проплыли мимо, с сожалением оглядев глубоко сидящие, набитые грузом корабли.

Зато в Норовском вернувшаяся рать вызвала фурор. Подошедшие первыми боевые корабли вдруг окутались дымом, салютуя родной земле. После чего бросили якоря и оставались на рейде вплоть до того момента, как последнее судно вошло в реку. И лишь потом сами причалили к отстроенным недавно со стороны моря длинным деревянным причалам. Ратники, хмельные от вина и окончания похода сходили с кораблей и тут же попадали в объятия купцов, предлагавших скупить весь их хабар по "достойной" цене. Кто-то соглашался, кто-то отказывался, а кто-то начинал тут же отчаянно торговаться.

Андрей, чью долю должны были сгружать позже, с усмешкой наблюдал за развернувшимся действием. По прибытию в Норовское рать была распущена, так что теперь он был всего лишь овловским наместником да одним из государевых каперов. И именно как капер он и собирался в ближайшее время выйти в море, пока навигация ещё была в самом разгаре и можно было неплохо позаботится о новом городке за чужой счёт.

Но прежде предстояло отгулять прощальный пир с воеводами да обговорить с Жеряпой насущные дела. Пока они хулиганили по Финляндии да у шведских берегов, неповоротливая государственная машина успела сделать оборот и в Норовском их уже поджидала грамота, по которой князь Леонтий был назначен воеводой Озёрного, то есть по-прежнему оставался в подчинении у Андрея, как наместника овловского. Не сказать, что Жеряпа был совсем уж рад такому воеводству, но идти супротив государева решения не решился. Всё же крепким кланом за спиной и большим богатством он не обладал, и был обычным служилым князем, надеявшимся за верную службу получить хлебную должность да хорошую вотчину.

Глава 9

Было раннее утро, по безоблачному небу не спеша поднималось северное солнце. Слабый ветерок лениво шевелился в листве и отказывался надувать холщовый парус, отчего ватажники на большом острогрудом карбасе вынуждены были приналечь на вёсла, хотя тот и без того ходко бежал себе по течению. Но хозяину карбаса хотелось быстрее оказаться дома, так что пришлось мужичкам изрядно попотеть, прежде чем судёнышко не ткнулось бортом к деревянному вымолу.

Первым на берег, едва установили дощатые сходни, сошёл владелец карбаса, а уж следом потянулись немногочисленные пассажиры, среди которых был и бывший студент Данило. В мягких бахилах, высокой войлочной шляпе и коротком кафтане из серого сукна, подпоясанном малиновым кушаком, за которым торчал длинный поморский нож с костяной ручкой, он ничем не отличался от местных жителей. А ведь давненько он не бывал в этих местах, хотя когда-то живал тут месяцами, от покрута до покрута.

Поднявшись на возвышенность, он окинул взглядом знакомый до боли вид. Все было по-прежнему, так же, как когда-то, словно и не уезжал отсюда никуда. Темные невысокие бревенчатые стены окружали двор некогда двинских посадников, а ныне московских наместников. Говорят, когда-то на этом месте была настоящая крепость, но её то ли снесли после того, как новгородская республика пала, то ли река смыла. Вот только сам Данило в это не верил: для чего сносить хорошую крепость и строить на её месте угрёбищный острожек, который не выдюжит ни одной нормальной осады? А коли крепость смыло, так отчего дворы остались? Зато всё так же блестели на солнце золочёными крестами церкви, и отгораживались от улиц остроконечными тынами высокие дома. А у самого берега темнели обширные амбары и курились дымком баньки по-чёрному...

Хотя нет, были и изменения. Там на пустыре, на который у него имелись виды, ныне блестят свежим тёсом чьи-то хоромы, а вон там отгрохали новый вымол, возле которого уже чалились крутобокие ватажные кочи. Растёт городок, не чахнет!

Ну, здравствуйте, родимые Холмогоры! Городок, приютивший его в дни несчастья.

А ведь место под него было выбрано очень и очень удачно. Здесь протекала глубокая протока Северной Двины Курополка, позволяющая зимовать промысловым судам и защищающая их от весеннего ледохода, ведь льды из Северной Двины в протоку не заходили. Ещё одним преимуществом было удобное место для возможной обороны: с востока был водный рукав Северной Двины Курополка и Быстрокурка, а полукругом Холмогоры огибала Онгара. Вот и пробуй подступиться к Холмогорам в летнее время, если кругом Холмогор была вода.

А ещё Холмогоры были центром церковной епархии. Правда, в новгородские времена Холмогорские посады не были богатым торговым городом, да и сами заволоцкие купцы мало жили тут. Однако постепенно городок превращался в торговый и административный центр Заволочья, где производился главный сбор пошлин с судов. А после присоединения к Московскому княжеству именно отсюда отплыли тяжёлые лодии, везущие в закатные страны русское посольство и зерно на продажу. Отсюда же уходили и редкие пока ещё ватажки на Канин Нос и на далёкий Грумант, к которому вдруг проявил неподдельный интерес новый данилов работодатель. Нет, немало помыкавшийся Данило нисколько не сожалел о той встрече с Сильвестром. Ведь сколь многое из того, о чём мечталось в молодости, он уже успел воплотить в жизнь. Даже сам помолодел, вон и жена ныне мальчонку родила, очередного. Вот с ними расставаться было жаль, но он знал, что как только обживётся в этих местах, так сразу вывезет всю семью, ну за исключением старшого, который ныне прилежно учился в школе, что организовал его же работодатель.

Вдохнув прохладный, наполненный влагой воздух, Данило решительно пошагал по мощёной плахами улице. Ему предстояло ещё много работы, но для начала нужно было купить место под большой двор и склады, на что дадено было полтыщи рублей. Что греха таить, мелькнула предательская мысль сбежать с такими-то деньжищами, но справился с наваждением, унял грешные мысли. А потом ещё и пожалел князя. Представил, каково ему будет, когда узнает, что целовальник, который соль из Княжгородка в Нижний Новгород возил, ныне сбежал, прихватив с собой чуть не треть выручки. Случай хоть и редкий, но не вопиющий. Испортились нравы на Руси: сколько управляющих пока хозяева имений на войне кровь проливают, собрав доход в бега подаётся. Ловят некоторых, но не всех: затеряться на Руси с деньгами можно, но и жить придётся оглядываясь. Особливо целовальнику: князь не тот человек, что прощает обиды. К тому же и парсуна целовальника у него есть.

Что за парсуна? Так выписал князь из германских земель умельца, что лики пишет, только не святые, а простых людей. Для начала тот портрет князя намалевал, а потом по княжеской указке всех, кто большими делами ведает, на бумагу и нанёс. Да хитро так, в профиль и анфас — ну так сам князь обозвал рисунки эти. И Данило тоже на такой парсуне есть. Увидал — как в воду посмотрелся. А ведь когда учился в германских землях, хотел иметь свой лик на холсте написанный, даже ходил к тамошним малярам, да вот денег как-то всё не хватало.

Ну да поиск целовальника не его ума дело, ныне он шагал к старому знакомцу, который в Холмогорах, казалось, знал всё. Дом этого знакомца был приметным, так как был одним из самых богатых в посаде. Купец жил на широкую ногу, заключал сделки с другими купцами, покупал и продавал меха, нанимал в ватаги судовщиков и грузчиков, хранил в амбарах привезенные из разных мест товары. Сам ходил и на Грумант и к норвегам. Хотел и дальше, в датскую землю податься, благо кормщики, что государев караван водили, а на обратном пути ещё и от разбойников отбились, ещё живы были, и даже в море хаживали, но как-то не сложилось. Хотя, возможно за последние-то годы, что он, Данило, вне нынешних мест провёл, уже и схаживал.

Ворота во двор, как и дверь в дом холмогорского купца Олфима Кузьмина, как и двери всех поморских домов, была не на запоре. Постучав для порядку, Данило смело вошёл во двор и привычно направился в дом. Они были давно знакомы, когда-то Данило, уже дослужившийся до ватажного вожа, спас купца от смерти, найдя стоянку Олфима на Груманте, где тот бедовал после кораблекрушения. Да и после его отъезда письмами несколько раз обменивались. Князь ведь не вчера о Студёном море задумался.

Когда он вошёл, семья Кузьмина как раз завтракала. Семейство у купца было большое — шесть сыновей и три дочери. Старшая дочь, когда он уезжал, на выданье была, и раз её ныне дома не видно, то, знать, замужем уже, а самый младший сынишка родился, надо понимать, когда Данило уже уехал. Семья дружно насыщались, только ложки мелькали в руках.

— Хлеб да соль, Олфим Тимофеевич!

Кузьмин удивлённо глянул на гостя, признал и, поднявшись из-за стола, подошёл и, по русскому обычаю, обнял и расцеловал. Хозяин дома был высок ростом, хотя весу за прошедшие годы поднабрал изрядно. А в усах и бороде уже засеребрился седой волос.

Хозяйка, тоже знавшая Данилу, поприветствовала гостя поклоном и поспешила поставить на стол ещё одну деревянную миску жидкой пшённой каши с кусками свинины.

— Садись, Данило, с нами, поснедать чем бог послал, — кивнул хозяин на лавку и цыкнул на детей. — А ну, мелкота, подвиньтесь.

Что ж, позавтракал Данило скудно, так что отказываться от приглашения даже не подумал. Закончив насыщаться и сытно отрыгнув, хозяин позвал гостя в маленькую горницу наверху, под крышей. Здесь у него было что-то вроде кабинета, середину которого занимал стол с ворохом документов писанных как на бумаге, так и по старинке на пергаментах и бересте.

— Да, Данило, хоть письмо твоё и получил, но не ждал тебя так быстро.

— Уж больно хозяин карбаса домой спешил, — усмехнулся гость, присаживаясь на лавку.

— Значит, надумал вернуться?

— Есть такое, Олфим Тимофеевич. Думал место на пустыре купить, да смотрю, занято уже. Вот и зашёл по старой-то памяти узнать, есть ли где хорошее местечко под продажу. Уж кто-кто, а ты об том знаешь лучше всех.

— Ох и чую, темнишь ты, старшой. Уезжал почитай без деньги, а вернулся, дворы покупаешь. Небось, и для сбора ватажки денежки найдутся?

— Не без этого. Чай людишек для покрута в Холмогорах хватает. Да и Грумант — он же большой, мешаться там друг другу не будем. Али зачастил туда люд поморский?

— Да нет, знаешь ли. Сам ведь ведаешь, на Грумант много желающих хаживать нету. Далека та земля и путь туда не лёгок. Большинство всё так же, предпочитают вдоль бережка промышлять. Мол, зачем далеко в море мыкаться, коли столь богатства под рукой есть.

— Ну, тем более, — усмехнулся Данило, и тут же с видимым сожалением добавил: — Хотя всё одно скоро набегут чужаки.

— Это ты про что?

— Про Таракановых слыхал?

— Из Новгорода? Слыхал.

— Вот, надумали они и здесь лавки ставить да дела вершить.

— Эко не было печали, купила баба порося.

— Ну ладно тебе, Олфим Тимофеевич, сам ведь говорил, что рано или поздно будет так. Уж больно места тут богатые.

— Ну, говорил. Только думать одно, а как понаедут... Не с нашей мошной с ними тягаться.

— Ой, не прибедняйся, Олфим Тимофеевич. Ты тоже не из последних будешь. Скажи лучше, есть доброе место в округе, или мне самому пойти искать.

— Есть, как ему не быть. Только от наместничьих хором далековато, зато подворье большое. И место под амбары у реки заодно имеется. Новый вымол видывал? Вот аккурат за ним и будет.

— Это не Луки ли Кузьмича подворье?

— Оно самое. Погиб Лука, да не один, а с сыном-наследником.

— Точно ли? Тебя вон, тоже два лета оплакивали.

— Точно, — хмуро кивнул Олфим. — Прошлого года нашли их становище. Схоронили останки там же, на Груманте. Жена-то Луки, пока надежда была, все дела мужние вела, а ныне в монастырь собирается. Только после собора-то землицу вкладом не положишь, вот и норовит продать. Так что поспешай, чай желающих много.

— А чего сам не берёшь?

— А я уже обустроился. Аль думаешь чей двор на пустыре стоит? Вот то-то.

— Ну, спасибо тебе Олфим Тимофеевич. Пойду, счастья попытаю. А когда обустроюсь, милости прошу в гости. Былое повспоминаем, о делах поговорим.

— Это само собой. Да и ты в гости захаживай.

— Всенепременно, Олфим Тимофеевич, — поспешил откланяться Данило.

Двор Луки он знал. Справный был хозяин, да и место было пригожее. Ну и что, что на другом конце от храма городского да воеводы. Князю на то всё едино. Зато сколь сэкономить можно, коли не на пустом месте да не с нуля строиться. Этак ещё и на зимнюю можно успеть ватажку собрать. Тогда по весне и первый хабар появится.

От открывавшихся перспектив у бывшего студента аж дух перехватило. И тело энергией переполнилось, словно сбросились годики, и он опять стал тем самым молодым мужиком, что сбежал в эти места от долюшки лютой. Только тогда всё было ему внове, а ныне был он и с делом знаком и люди его помнили...

* * *

*

О побеге целовальника с деньгами Андрей узнал уже в Новгороде, куда приехал по делам служебным. И новость эта вызвала у князя вспышку холодной ярости. Нет, он не был идеалистом и прекрасно понимал, что его приказчики себя не забывают. И немало его денег прилипло к их рукам. Но это было то зло, с которым вынужденно мирились все управленцы всех времён. Тут главное было, чтобы польза делу была, да особо ретивых вовремя бить по рукам, дабы не зарывались.

Но чтобы вот так, собрав часть выручки просто в бега податься, такого у него ещё не было. Хотя рассказы о том, как хитрые управляющие обирали помещиков, да и купцов, слыхал. Бывали и в боярских вотчинах такие вот ухари, но Андрей считал, что положенное жалование, да и место в общественном положении уберегут его от таких вот несмышлёнышей. Не уберегло. Что же, впредь наука будет. Хотя и без доверия в делах никак. Чай большинство дело ведает, а паршивая овца в любом стаде заведётся. Но искать гада нужно. Этим он Лукяна сразу озадачил. А как найдут, показательно обрубить руки-ноги и бросить на паперть, вырвав язык, дабы не жалобился. Ну и другие сравнят, что к чему.

А то, что сыскать получится, Андрей верил. С такими деньгами долго на дне не лежат. Ежели только в Литву или Рязань не сбежит. Это у местных одни описания, а у него полноценные портреты есть. Блин, так выходит, словно знал о чём-то подобном, вот и подстраховался. Хотя художника совсем по другой причине выписывал.

Не, ну а как же. Он же о живописи да скульптуре тогда подумал, когда ему про мост на Москве рассказали, что купец поставил. А мост тот скульптурами был украшен. Ныне-то он сгорел на пожаре, но сам факт заставил Андрея обратить свой взор на эту сторону русского искусства. Он ведь специально у церковников спрашивал, думая, что запреты какие-то есть. Однако ничего подобного не было. Все ограничения касались только икон. Вот тут да, тут строго требовали следовать канону. А светский портрет был просто в загоне. Ну не нужно это было церковникам, да и князьям с боярами. А нет спроса, нет и предложения.

Между тем в русском искусстве уже начали развиваться светские темы, что частично было обусловлено возросшим интересом к быту и природе. В то время как христианское культовое искусство было призвано изображать духовные сущности мироздания, новое искусство светской направленности обратилось к земной жизни, понимая её как отражение божественной мудрости. Увы, но любой русский заказчик мог довольствоваться лишь доморощенными художниками, которые имели только опыт иконописания и самостоятельно (без иностранных учителей) осваивали светские жанры, в том числе и портрет. Эти художники бережнее относились к средневековой традиции, что соответствовало вкусам их заказчиков с развитой религиозностью. Только это и сдерживало развитие портретного жанра на Руси. Не имея конкретного заказа, мечущиеся души людей искусства нашли свой выход и появились художники, что стали наносить светские мотивы на святые иконы. Но это тут же вызвало бурление в церковной среде и отразилось даже на Стоглавом соборе. Но и там все запреты коснулись лишь иконописания. Однако, поскольку русским живописцам негде было учиться, то и русский портрет — прасуна (примеры которых можно найти в любом учебнике истории) — ещё долгое время больше походил на иконопись, хотя и нёс в себе уже хорошо уловимые черты конкретного человека. Но стоило только заказчикам восхотеть, и вот уже появились на Руси первые портретисты, оставившие нам лица тех же купцов Репниных, живших задолго до реформ великого Петра.

То есть, Андрей уяснил для себя главное: церковь прямо запрещать подобное не будет. И людей, готовых принять новое, на Руси тоже уже хватало, а значит, всё, как всегда, упиралось лишь в отсутствие учителей.

Ведь в основу обучения рисованию на Руси был положен копировальный метод, перерисовывание образцов. Учились рисовать на буковых дощечках, покрытых воском (так же, как и художники Возрождения). Правда потом сложность приготовления буковых дощечек для учебных работ заставила заменить их берестой. Сначала на берестяных листах ученики рисовали острой палочкой, а позже стали применять гусиное перо и чернила, а также кисть и краски.

Обучались в основном в монастырских школах (мужских и женских). Но специальных занятий рисунком не было.

Более серьёзно обучение проходило у русских иконописцев. Но и они больше учили копировать старое, чем изображать увиденное.

И так из века в век, даже тогда, когда на Западе уже начали формироваться зачатки реалистического подхода к рисунку, в основе которого лежало изучение натуры. Всё это и привело к тому, что русские художники лишь в семнадцатом столетии начали постигать то, что европейцы прошли в пятнадцатом. Это Андрей, неплохо знавший историю, понял, когда на глаза ему попалась книга Леон Баттиста Альбе́рти "О живописи".

Этот трактат был в основном о рисунке и основных положениях построения изображения на плоскости. Рисование Альберти рассматривал как серьёзную научную дисциплину, как математику. Не как механическое упражнение, а как упражнение ума.

Весь процесс обучения Альберти предлагал строить на рисовании с натуры. И материал в трактате был дан в методической последовательности, где автор изложил строгую систему обучения.

Знакомство должно было начинаться с точки и прямых линий, затем углы, плоскости и объёмные тела. Соблюдая последовательность, Альберти знакомил ученика с основными положениями линейной и воздушной перспективы. Большое значение Альберти придавал личному показу учителя.

Конечно, были у него и недостатки, но он первый стал разрабатывать теорию рисунка, положив в основу её законы науки и природы. Он дал правильное методическое направление обучение рисунку. Он понял необходимость приблизить науку к практическим задачам искусства.

Читая латинское издание, Андрей восхищался мастерством изложения. Нет, сам он имел за спиной лишь год художественной школы (куда ходил больше ради одной девчонки) и уроки рисования в школе обычной, но и он мог оценить, сколь нужным было это пособие, особенно тут, на Руси.

Правда, нужно признаться, что целенаправленно трактат о живописи он не заказывал, а его люди искали вовсе другую книгу этого же автора. Не менее известный "Трактат о шифрах". Его, кстати, тоже нашли, но значительно позже и с куда большим трудом. Ну да вернёмся к живописи.

Самообучение вещь, конечно, хорошая, но зачем изобретать велосипед, если он уже изобретён? Поэтому Андрей решил пойти по уже проторенной дорожке. То есть, принялся искать обучителей за границей.

Тут, правда, было уже из чего выбирать, ведь школ портрета к этому времени сложилось целых три: итальянская, фламандская и немецкая. Вот только наиболее доступна для него была последняя. Впрочем, кто сказал, что у Дюрера или Гольбейна получались плохие портреты! Так что сильно заморачиваться этим Андрей не стал. А вот претендентов выбирали самым простейшим образом: они рисовали портрет князя, а Андрей потом отбирал наиболее получившиеся работы. Ведь ему не нужны были парадные, причёсанные и прилизанные изображения. Ему нужны были жизненно правдивые.

Набрав нескольких умельцев, он привычно уже прикрепил к ним мальчишек, показавших неплохие зачатки. А заодно велел изобразить весь высший управленческий эшелон, а так же часть среднего, куда на горе себе вошёл и сбежавший целовальник. Почему на горе? Так не вовремя оказался под рукой. Теперь его портреты спешно множили, после чего Лукяну предстояло прогуляться по всему дну российского общества, ведь никто так не знает местных, как полиция и воры (вот только ныне существовали лишь вторые).

В общем, побуянив денёк, Андрей успокоился и решительно вернулся к делам. Поиски поисками, а дни утекали, словно вода в песок и чтобы успеть сделать всё, что запланировано на этот год, сильно отвлекаться на побочные задачи не стоило.

* * *

*

Между тем, пока Андрей геройствовал в дикой Финляндии, на юге происходили куда более драматические события.

Начнём с того, что появившееся лишь недавно на московском дипломатическом горизонте Казахское ханство решительно сменило вектор своей экспансии, и теперь врагом номер один для него стала Ногайская Орда, занимавшая территорию современного Западного Казахстана.

Хан Касым — потомок тринадцатого сына Джучи-хана — был осторожен и умел, как дальновидный политик, терпеливо выжидать там, где, казалось бы, положение позволяет ускорить решение вопроса. Возможно, именно поэтому ему удалось включить в состав своих владений основные районы Семиречья, а само ханство усилилось настолько, что предприняло успешный поход на шейбанидский Ташкент. И только решив дела на востоке, он позволил своему взору обратиться на запад, где Ногайская Орда переживала к тому времени тяжёлый кризис. Там два претендента на ханский престол Алчагир и Шейх-Мухаммед увлечённо резались за власть.

Войска Касыма стремительным ударом ворвались на ногайские земли и довольно легко разгромили ослабленных междоусобицей ногайцев, многие из которых в страхе бежали на правый берег Волги. Среди них был и Алчагир, который привычно уже запросил защиты у крымского хана, но теперь ещё и против казахов. Его победитель в междоусобной войне Шейх-Мухаммед, наоборот, до конца сражался с агрессором, прикрывая переправы через Волгу и тем самым давая возможность своим людям уйти. Но в битве под Астраханью был убит Пулад, племянник Касима и, видимо, поэтому опасавшиеся за свои жизни, астраханцы или золотоордынские царевичи, осевшие в Астрахани и наживавшиеся на переправах или банальном грабеже бегущих, и убили Шейх-Мухаммеда прямо в городе. Что ж, Касым Астрахань не тронул, зато успешно захватил ногайскую столицу Сарайшык.

Успех в этой войне привёл к тому, что уже крымский хан в переписке с турецкими властями начал высказывать беспокойство по поводу расширения владений Казахского ханства в западном направлении. Ведь Гиреи сами желали править в этих местах, и появление сильного и опасного соседа было им совершенно не нужно. Зато эти события заставили крымских ханов слегка отвлечься от того, что происходило на их северных рубежах.

А там продолжалось многолетнее выяснение отношений между двумя великими княжествами Литовским и Московским.

В мае месяце начался сбор войск. Полки собирались сразу в нескольких крепостях, заодно выставляя ратный дозор по окскому рубежу. Однако, благодаря вторжению казахов, татарам было не до грабежей, а потому в двадцатых числах мая 1520 года из Новгород-Северского первым выступил под Киев князь Василий Шемячич. Не заморачиваясь сильно, он просто повторил маршрут своего же похода 1512 года.

Следом за ним выступила и лёгкая рать князя Ивана Михайловича Воротынского. Переправившись через Днепр, она занялась любимым делом — разорением огромных территорий вплоть до Бобруйска и Мозыря.

Кампания 1520 года была задумана с большим размахом и не имела одной конечной цели, как смоленский поход, а подразумевала несколько одновременных ударов и одну главную и несколько второстепенных целей, достижение которых отдавало под руку Василия все земли по правому берегу Днепра и опорные пункты на его левобережье. Такое планирование было внове для молодой державы, и даже сами воеводы, составлявшие план, ныне пребывали в большом напряжении, зарабатывая новый опыт.

Полки князей Василия Микулинского, Михаила Барбашина и Андрея Великого с малым нарядом выступили к Речице, Быхову и Рогачеву, чтобы либо взять, либо блокировать эти городки. И хотя наличных сил у них было не много, но выяснилось, что для поставленной задачи их вполне хватало. Да и кто там мог оказать сильное сопротивление?

Сотни князя Андрея Петровича Великого быстро вышли к окраинам Рогачёва.

Городок занимал край мыса на правом, возвышенном берегу реки Днепр, при впадении в него реки Друть. С трех сторон его охраняли высокие крутые склоны, а со стороны поля — ров. Вот только его укрепления могли вызвать у нападавших либо смех, либо плач. А всё потому, что городок принадлежал пинскому князь Федору Ивановичу, который, будучи бездетным, уже завещал его королю Сигизмунду. В результате нормальный замок в нём должна была выстроить лишь жена будущего владельца — королева Бона — а пока что тот острожек, что окружал городок, легко разрушался даже теми малыми пушками, что были у князя Великого.

В результате русским не пришлось даже штурмовать город. Едва раскалённые в печи ядра зажгли часть деревянных домов и обрушили небольшой участок стены, рогачёвцы предпочли сдаться на милость победителя.

Михаилу Барбашину достался Быхов.

Городок вырос на месте стоянки проплывающих по Днепру торговых караванов. Расположенный на важнейшем торговом пути древности, известном как "путь из варяг в греки", Быхов имел стратегическое значение, и, казалось, это должно было привести к его небывалому расцвету. Вот только на деле всё было совсем не так. С 1495 года Быхов перешёл во владение князей Гаштольдов. Причем город стал принадлежать не какому-то рядовому князю, а самому Альбрехту Гаштольду. Однако владельцу долго было не до своего владения. То он сидел в тюрьме по наветам своего недруга Радзивилла, то оказался в плену. В результате Быхов хирел на глазах. Ныне в нём проживало едва четыре сотни человек, а из всего хозяйства имелось лишь несколько лавок и постоялый двор. А крепость и вовсе словно застыла в прошлом и выглядела всё так же, как в мемуарах генуэзца позапрошлого века, всё такой же старой и полусожжённой, с высоким земляным валом, вот только в ней уже не было сотни всадников.

А ещё горожанам для раздумья подкинули подмётные письма, в которых от имени владельца городка Гаштольда предлагалось сдаться на милость московским воеводам, ведь Быхов де был пожалован ему московским князем в вотчину. Это вызвало горячие споры в рядах горожан, доходивших до драк, а в результате эта пропагандистская диверсия привела к тому, что город просто открыл ворота, едва на горизонте показались русские сотни.

А вот князю Микулинскому не повезло.

В начале XVI века Речице, которую ему предстояло осаждать, начали досаждать крымские татары. И поэтому городские укрепления, построенные ещё Витовтом, были давно уже отремонтированы и приведены в порядок. Городской замок стоял на крутом берегу Днепра, имел земляной вал и глубокий ров, над стенами возвышались пять башен, а с городом он соединялся подъёмным мостом. Торговая площадь города размещалась у подножия детинца, рядом с устьем речки Речица. Рядом была устроена пристань, на которой швартовались торговые суда. Сюда же вела дорога с противоположного, левого берега Днепра.

Ко всему речицкий замок был расположен так, что полукольцом окружал посад, который в свою очередь так же имел и собственную линию укреплений.

А чтобы поддерживать всё это в порядке, по указу Сигизмунда Старого доходы с Речицкой мытни, медовой, пивной и винной корчмы должны были идти на ремонт и строительство замка. В пользу местного правителя шел так же каждый десятый осетр и "со всяких рыб десятая рыба", а от каждого посаженного в тюрьму — по четыре гроша. Мещане и жители волости обязаны были давать на охрану замка по шесть сторожей. Они же должны были поставлять дрова в замок и осуществлять "будованье замковое".

В общем, из всех днепровских городков Речица оказалась самым крепким орешком.

Князь Микулинский, попытавшись с налёта взять её, только лишь понёс потери и вынужденно сел в осаду. Впрочем, этот вариант так же был предусмотрен, а потому первую часть плана кампании можно было считать выполненной.

И наступало время второй части.

Из Смоленска выступила большая рать князя Андрея Курбского и Андрея Бутурлина, которой предстояло обустроить главный лагерь у Киева.

Одновременно с ней выступила и рать князя Василия Васильевича Шуйского и окольничего Андрея Васильевича Сабурова с небольшим осадным нарядом, включавшим, впрочем, и три крупнокалиберных пушки. Им предстояло осадить городок с весёлым именем Пропойск.

Вот только не смотря на своё имя, городок этот был куда как крепок.

Расположен он был на мысу, образованном впадением реки Проня в реку Сож. Город был портовый, а потому водные торговые пути имели для него важное значение. Ежегодно пристань Пропойска принимала десятки торговых судов, вывозивших вглубь княжества богатые дары окрестных земель.

Речка Проня в те времена была довольно быстрой, и потому в месте слияния образовывался сильный водоворот, служа дополнительной защитой от атак с реки. Впрочем, город и без того славился своей хорошо укрепленной деревянной крепостью на Замковой горе, а совсем недавно, в 1518 году, он был ещё и капитально перестроен. Можно сказать, срублен заново с учётом требований времени. Теперь он представлял из себя мощную крепость, чьи деревянные стены и башни были дополнительно обмазаны глиной. С трех сторон он был окружён десятиметровыми рвами, а с четвертой — 30-метровым обрывом. Имелись в Пропойском замке и пушки. Пушкари, которые обслуживали их, назначались великим князем и, в основном, были местными жителями. За свою службу они получали дополнительные земельные наделы и определенную сумму денег за год. В мирное время они должны были изготавливать порох и поддерживать в исправном состоянии пушки.

Гарнизон крепости был небольшой, 30 казаков во главе с ротмистром. Содержались они за счет староства и служили, как правило, три года. Оплата была более-менее постоянной: казакам за квартал службы платили 15 грошей, по полбочки жита и овса, а ротмистр получал до 40 грошей. Также ему для пошива формы выдавали 4 локтя (около 2.6 метра) люнской шерсти.

В 1511 году город получил королевскую грамоту и налоговые послабления, а так же стал центром нового староства, а сам Пропойск — королевским городом. Ныне в нём великокняжеским старостой сидел не кто иной, а внук Дмитрия Шемяки, рюрикович и гедеминович, Семён Александрович, князь Чарторыйский и Логожский, наместник каменецкий, староста чечерский и пропойский. К сожалению, он слишком хорошо помнил судьбу деда и винил в его смерти отца нынешнего московского князя, ведь слухи об отравлении разошлись не только по Руси. Честолюбивый, он сильно сожалел, что не является внуком действующего великого князя, а потому вовсе не собирался отдаваться на милость "Васьки Московского", незаконно, по его мнению, занявшего дедов трон. Ополчив всех, кого смог, он решительно сел в осаду.

Подошедшим полкам Шуйского и Сабурова пришлось располагаться вокруг города лагерем, и начинать неторопливо разносить его стены огнём артиллерии, попутно отбивая дерзкие вылазки пропойчан. Однако город держался, а все проломы тут же заделывались, благо строительного материала староста накопил в достатке.

Но главное действие началось уже в июне, на день Фёдора Летнего, который на Руси считался рубежом весны и лета. Как позже записал монах-летописец: "Тово же году князь великий Василей Иванович всеа Русии пошол с Москвы ко граду Киеву с ратными людьми и болшим нарядом, в пятницу, июня в 8 день". В самой же Москве для решения нетерпящих отлагательств дел был уже привычно оставлен государев брат князь Андрей Старицкий, а вот зять — царевич Пётр — ныне выступил в поход вместе с Василием.

Большим полком командовать был поставлен князь Александр Ростовский, а пока его не было, делами управлял второй воевода Михайло Юрьевич Захарьин, который в феврале дорос до того, чтобы быть включённым в состав Боярской Думы вместо почившего окольничьего Иван Андреевича Жулебина. Сам Ростовский догнал полк уже на полдороге, после чего его часто стали видеть вблизи государя, с которым тот подолгу о чём-то беседовал наедине.

По пути государя догнал посланник магистра Ежи Клингенберг с устным предложением Альбрехта послать войска великого князя на литовские города и с заверением что переговоры, начатые магистром в Торуне, нужны были лишь для затягивания времени, потому как польская армия стояла уже в полумиле от Кенигсберга. Посланцу были вновь повторены условия для выдачи очередного кредита, ну а то, что армия и так двинулась в поход, он увидел своими глазами.

Не сильно спеша, русская рать неотвратимо приближалась к древней столице, и, казалось, дни литовского Киева уже сочтены. Ведь возле небольшой крепостицы ныне собиралась огромная рать в пятнадцать тысяч человек. Однако князь Константин Острожский думал совсем иначе. Благодаря поднявшемуся валу патриотизма православной шляхты, он смог собрать в один кулак шеститысячную рать, с помощью которой и собирался препятствовать осаде. Причём он не бросился сломя голову в бой и не засел за киевскими стенами, как советовали некоторые паны-рада, а встал лагерем далеко в сторонке, поджидая отставших и ловя удачный момент.

Киев. Некогда великая столица огромной страны, которой когда-то восхищались иноземцы ныне представляла из себя... большую деревню, обнесённую деревянным частоколом. Как написал в иной реальности полвека спустя польский дипломат: "Огромные валы и стены свидетельствуют, что город — должно быть когда-нибудь был очень многолюден и велик... Над городом господствует деревянный замок, но он не стоит названия замка". Да уж, очень печальное зрелище представляли собой развалины былого величия.

Правда сам замок ещё не превратился в ветхое строение, а наоборот был лишь недавно восстановлен после взятия его армией Менгли-Гирея в 1482 году и представлял из себя довольно внушительное сооружение. Стены его состояли из срубов-городен, внутри заполненных землёй. Деревянная, а поэтому легко загорающаяся стена, была дополнительно обмазана толстым слоем глины. А по её верху шла защитная стенка с бойницами и крытым сосновым тёсом верхом. Повторяясь через равные промежутки, поднимались ввысь четырёх— и шестиугольные оборонные башни, ощетинившись на мир стволами пушек. А за его стенами в большой тесноте, но зато в большей, чем в Нижнем городе защищённости располагались дворец воеводы-наместника, ещё один, поменьше, киевского старосты, а также хоромы киевской знати, самых зажиточных горожан, монастырские дома, хозяйственные и крепостные постройки. Правда ныне населения в замке прибавилось, и прибавилось изрядно. Ведь едва ударил набат, как мещане Нижнего города с семьями и со всеми своими пожитками поспешили подняться на гору и укрыться за прочными стенами, чтобы переждать осаду, абсолютно не надеясь на тот частокол, что окружал их жилища. И это сразу создало проблему, ведь больших запасов продовольствия в закромах припасено не было. Хорошо хоть с питьевой водой больших проблем не существовало. Однако киевский наместник Андрей Немирович был сильно озабочен возникшей ситуацией. К тому же, помня недавний скандал с Юрко-пушкарём, он так же сомневался и в стойкости набежавшего народа, а потому к охране ворот и потайной калитки обязательным порядком выставил ратников своей личной дружины.

Русская рать стала появлятся перед киевскими стенами частями. Сначала проскочила лёгкая рать и сразу принялась грабить окрестности, захватывая тех, кто не успел или не смог скрыться в крепости. Но уже следующий отряд принялся обустраивать осадный лагерь. Вскоре вокруг Замковой горы, жители которого поспешно закрыли все ворота, выросли многочисленные шатровые городки. Русские скакали вокруг стен, иногда стремительно наскакивали, пускали стрелы и сразу откатывались вниз.

Днем тишину нарушал стук молотков. Из леса, срубленного в округе, в лагере мастерили мощные осадные башни и штурмовые лестницы. А по ночам на стенах и карнизах башен замка зажигались сотни факелов и масляных ламп. Это киевляне освещали стены, чтобы предохранить себя от ночных атак. Но первое время русские, казалось, ни о каких атаках и не задумывались. Их силы всё прибывали и прибывали, а в один не самый приятный для осаждённых день на реке показались корабли. Это спускалась с верховьев русская флотилия. Почти сотня стругов и насадов, на которых копошились полунагие от жары русичи, подошли, распустив паруса на попутном ветре, к предместью Киева и выстроились длинным рядом у берега. С них стали разгружаться войска и свозить орудия, и, глядя на эту деловитую суету, киевляне поняли, что время тихой осады кончилось.

Но никакого уныния в городе не наблюдалось. Наоборот, на лицах проступила решимость и вера в победу. А всё потому, что незадолго до этого в город сумел пробраться гонец от князя Острожского. А это значило, что государство не бросило их, как Смоленск, один на один с московским государем.

Что сказать, Острожский вновь умудрился доказать, что он не просто так считался лучшим полководцем княжества. Да, его приближение смогли обнаружить вовремя, но русин в последний момент, бросив тормозящий его обоз, рванул вперёд налегке и смог застать русскую рать врасплох. За два дня до этого киевляне стали тревожить русскую рать дерзкими вылазками и смогли отвлечь на себя основное внимание.

Этот день начался уже привычным сигналом труб, возвестившим о том, что киевская дружина решилась вновь попытать счастья. Вскоре послышался скрип открываемых массивных ворот, опустился подъемный мост на двух мощных цепях, и вниз по склону устремилась конная лава с развевающимися знамёнами в надежде растоптать строящиеся для отражения атаки поместные сотни. Всё было уже вроде привычно, но в этот день что-то явно пошло не так.

Первым сообразил многоопытный князь Ростовский. Наблюдая за атакующей конницей, он вдруг нахмурился.

— А их ведь ныне куда больше, чем в прошлые разы, — громко сказал он, привлекая внимание государя.

— Может они просто поняли, что им не устоять и просто хотят вырваться, — влез молодой Сабуров, пользуясь так сказать, семейным положением.

Ростовский нахмурился ещё больше, и Василий резко осадил родственника:

— Не лезь, Ивашка, поперёд старших. О чём думаешь, князь? — это он уже к своему главному воеводе обратился.

Между тем литвинская кавалерия сшиблась с поместной и используя инерцию разбега потеснила последнюю, словно и вправду собиралась пробиться сквозь русский строй. Князь Ростовский тревожно окинул взглядом окрестности, и вдруг, словно последний мужик-деревенщина, хлопнул себя по лбу ладонью.

— Ах, курва ляцкая. А ну разворачивайте задние ряды, да быстрее!

Оглянувшись, государь и остальные увидали, как из-за холмов вытекает ещё одна рать, собирающаяся ударить аккурат в спину русским. Сомнений не было ни у кого: это пришёл на помощь Острожский.

Малая часть литвинов сразу же бросилась жечь обозы и провиант, а остальные всей своей латной силой ударили по растерявшимся полкам...

Бой был кровавым и длился не один час. Был момент, когда, казалось, литвинам удастся соединиться. Но, всё же попытка деблокирования провалилась, и рать Острожского вынужденно отступила в холмы, а киевская дружина вернулась в город, еле успев захлопнуть ворота перед носом поместной конницы, которая хотела на плечах осаждённых ворваться внутрь.

Однако одной цели Острожский всё же достиг. Теперь осаждающим пришлось больше думать не о штурме города, а об его армии. Он же мог наносить удары в спину, координируя их с вылазками киевской дружины. Это же понимали русские воеводы, а потому полностью сосредоточились на дерзком князе.

Спустя две недели им удалось-таки подловить литвина и навязать тому новый бой. К сожалению Острожского, в этот раз у него было совсем мало пушек, да и были они небольшого калибра, так что устроить артиллерийскую засаду, как это у него получилось под Оршей, Константин Иванович уже не смог. А вот полку князя Ивана Васильевича Шуйского, по прозвищу Скопа, удалось охватить литовское войско сбоку, сбить небольшой дозор и ударить во фланг, резко поменяв весь рисунок боя. Обе стороны понесли существенные потери, но для Острожского они оказались куда более критичны. Поняв, что с оставшимися силами Киев ему не спасти, а вот полного разгрома в следующем сражении, наоборот, не избежать, князь решил отойти вглубь территории и дать войску небольшую передышку. Заодно он продолжил бомбардировать Вильно с требованием выслать всё посполитое рушенье к нему. Ведь северные и западные земли княжества смогли набрать ещё почти семь тысяч бойцов, но паны-рада всё ещё думали, как лучше поступить. Так как многие магнаты больше хотели отбить назад богатые Полоцк и Смоленск, чем отправляться куда-то в тьмутаракань к заштатному городишке.

А тем временем этому городишке приходилось весьма несладко.

Покончив с угрозой от литовской армии, русские вернулись к осаде и начали планомерный обстрел города. Тяжёлые ядра начали разрушать стены и выбивать крепостные орудия, которые мешали русским подойти к стенам, выкашивая воинов гвоздями и рубленым железом. Наконец им удалось обрушить часть крепостной стены, и ближайший к пролому полк ворвался в бывшую столицу Руси, но яростная контратака киевлян выбила его вон, после чего горожане завалили дыру, и русским пришлось начинать всё сначала.

Второй пролом образовался спустя пять дней. Тут же со всех сторон к горе рванулись русские полки. Из замка по ним ударили пушки, окутав стены клубами порохового дыма. Под его прикрытием, словно за дымзавесой, русские, взобравшиеся на гору, полезли на крепостные стены. На их головы посыпался град камней, стрел и просто брёвен. Полился кипяток и горящая смола. Но снизу уже спешили новые полки, подкрепляя собой тех, кто уже сражался на стене и в проломе. Беспрестанный грохот пушек и аркебуз, свист стрел, звон сабель и крики пораженных заполонили все вокруг. Бой, казалось, гремел повсюду. Но русских было больше, и они просто оттеснили киевлян от пролома, в который тут же ринулись новые сотни. Вскоре бой дотянулся до ближайших к пролому ворот, где киевляне попробовали сдержать нападавших, но у них ничего не вышло и вот уже тяжёлые створки распахнулись, впуская в себя новые отряды, после чего часы литовского Киева были сочтены.

Второй раз замок был взят в результате штурма. Ворвавшись внутрь, русские принялись умело зачищать территорию. Оставшихся в живых ратников и прячущихся в панике горожан сгоняли в одно место, где споро вязали верёвками. Среди пленников оказался и киевский воевода с семейством. Укрыться не смог никто.

Киев пал, но остальные цели уже вряд ли могли быть достигнуты. Ведь в ставке великого князя мечтали после Киева обрушиться на запад, до Мозыря и Турова, и спуститься на юг, до Глинска, Черкасс и Полтавы, а теперь, ввиду больших потерь, понесённых от Острожского и при штурме, было решено лишь покончить с Речицей и Пропойском и на этом закончить летнюю кампанию.

А дальше в дело должны были вступить дипломаты...

* * *

*

Симон Ленин, шкипер барки "Конкордия" и внук бравого капитана Братца Ленина, воевавшего с орденским флотом ещё в Тринадцатилетнюю войну, стоя на палубе возле рулевого, молча любовался видом открытого моря. Скрип блоков и плеск волн давно стал для него любимой музыкой, в которую иной раз весьма органично вливался нестройный хор матросских глоток, тянувших одну из длинных песен-притчей. Этот поход выдался скучным, не то, что в мае, когда славные каперы Гданьска атаковали орденский Мемель. Ныне они столь плотно обложили орденское побережье, блокируя всю морскую торговлю крыжаков, что море вокруг казалось безжизненным.

Параллельно его барке резал волну краер "Чайка" под красным флагом с белой рукой сжимающей саблю. Королевский капер. Глупцы, не понимающие, что создав свой флот, польский король сразу же перестанет нуждаться в услугах городской гильдии. И что тогда делать бравым капитанам и их командам? Идти в купцы или к кому-то наниматься? Он, конечно, не состоял в магистрате, но имея возможность вращаться в нужных кругах, прекрасно знал о тех словесных баталиях, что шли за стенами ратуши. Но сторонники короля пока ещё держались. Правда, сил и влияния у них становилось с каждым годом всё меньше. И виной тому, как ни странно, были те, против кого их и набирали — русские. Которые не только несколько раз разбили королевских последышей, но и стали в ответ — подумать только! — сами грабить честных гданьских купцов. И вот это было уже через-чур. Ибо от такого подхода уже начали страдать доходы гданьских патрициев, которые в свою очередь принялись винить во всём не только русских, но и тех, кто поддался на королевскую авантюру. Хотя в начале были настроены куда как благосклонней.

Симон задрал голову и с удовлетворением разглядел в вышине, на вершине грот-мачты извивающийся и хлопающий под мощным напором ветра красный флаг с белыми коронам. Флаг ганзейского города Данциг, переименованного поляками в Гданьск. Города, который посмел оспаривать владычество Любека в Ганзе и вести свою политику на морях и в торговле. Города, в порт которого приходили сотни кораблей из Англии, Франции, Нидерландов и даже Испании. Вот чей флаг должен бороздить моря, а вовсе не тот, что дарован был королём нескольким неудачникам, один из которых и шёл ныне рядом с его "Конкордией".

Оторвавшись от лицезрения морских просторов, Симон повернулся к рулевому. Подходило время смены галса, и он уже готов был дать отмашку боцману, однако тут сверху раздался зычный голос вперёдсмотрящего:

— Паруса по корме!

Ленин резко переместился на ют и до рези в глазах вгляделся в блестевшую сотнями ослепляющих искорок даль, но ничего не увидел. Однако матрос давно прославился своим орлиным зрением, а потому не верить ему у капитана причин не было. А это значило, что нашёлся тот, кто решился погреть руки на бедственном положении орденских купцов и либо не боялся, либо просто надеялся проскочить мимо гданьской блокады. Что же, будет интересно посмотреть, кто это нашёлся такой наивный!

Спустя три часа Симон был уже не так уверен в себе. Подходивший караван был довольно большим, сам капитан насчитал в нём аж пятнадцать вымпелов. Причём идущие впереди три ранее им никогда не виданных корабля явно были кем угодно, но вовсе не торговцами. Зато на ум сразу пришли те страшилки, что рассказывали те немногие счастливчики, кто сумел выжить в схватке с русскими каперами, ведь передовые корабли весьма сильно смахивали на те, что описывали последние в своих рассказах.

Симон перевёл взгляд на "Чайку" и поразился разительной перемене произошедшей на её палубе. Это было что-то среднее между подготовкой к бою и паникой. Наблюдая за всей этой катавасией, Ленин зло ощерился. Да чтобы какие-то лесовики посмели так не уважать моряков вольного города! Что же, придётся преподать урок, как тем, так и своим, забывшим, что сильнее Ганзы на Балтике нет никого. Причём, судя по разлившейся над морем серебристой трели труб, заигравших на флагманском корабле, их командор подумал точно так же. Впрочем, о чём ещё должен думать начальствующий над восемью каперами человек? Ну не о сдаче же.

Да, в трюмах их кораблей было уже немало собранной у таких вот непонятливых купцов добычи: бесчисленные тюки тканей, янтаря, кожи, меха, различные руды, лён, пенька, сало, солёная рыба — любая добыча была кстати. Как только время их патрулирования подойдёт к концу, то в родной гавани все это превратится в звонкую монету, обогатив участников рейда. Однако это вовсе не значит, что можно пропустить очередных глупцов в гавани Кенигсберга. Блокада ведь не только для сбора чужого добра организовывается. Всё в этой жизни взаимосвязано. Не продадут купцы свои товары — не заплатят магистру, не получит денег магистр — не сможет оплатить войско. Потому как кёнигсбергская торговля была для Ордена единственным реальным источником доходов. Остальные — пожертвования из Германии, налоги и сборы — не могли полностью и стабильно покрывать содержание огромной наёмной армии, крепостей и замков, а также весь административный аппарат. Поэтому, хочешь, не хочешь, а за процветанием торговли рыцарям приходилось следить.

Тут им на руку было то, что Кёнигсберг занимал довольно выгодное с точки зрения географии положение. Здесь пересекались два важных транспортных пути: один — соединяющий Самбию с Натангией, а другой — проходящий вдоль реки Преголи на Литву, причём Преголя была судоходной вплоть до Инстербурга, а это имело огромное значение для торговых караванов, если вспомнить то отвратное состояние что царило на сухопутных путях. Впрочем, их тоже не стоило сбрасывать со счетов. Большое значение имел так называемый воловий тракт, ведущий из внутренних районов Польши до Кёнигсберга и проходящий через Луков, Ломжу и Кольно. Был проложен торговый путь из Познани до Кенигсберга, идущий через Торунь, Грудзендз, Квиджин, Эльблонг и Бранево, а также литовский тракт, соединяющий, в том числе Гродно и Августов с Кёнигсбергом. Этими дорогами пользовались также и зимой, когда в орденскую столицу в течение одного дня нередко прибывали до 600 гружёных саней, позволяя Ордену контролировать потоки таких товаров как медь, воск, меха, зерно, лес и, конечно же, янтаря. А кроме того город экспортировал сельдь, золу (поташ) и смолу (дёготь). А ещё вездесущие голландцы, что проникли в кёнигсбергскую гавань и сочли сей порт достойным своего внимания. Но тут, как говорится, ничего личного, просто конкурентов не любит никто.

Так что пропускать кого-либо внутрь Вислинского залива было явно не в интересах гданьчан. А значит, пришла пора постричь и этих овечек!

Повинуясь его команде, боцман свистками и матами погнал моряков на реи и, поставив все, какие только могла, паруса, так что даже мачты, казалось, изогнулись, "Конкордия" начала манёвр. Симон решительно повернул к берегу косы, что виднелся в туманной дымке, дабы закрыть гостям возможность поискать там спасения. Ну уж нет, глубоко осевшие от груза в воду чужие суда должны стать законной добычей гданьских граждан, точно так же, как это было уже не раз. Следом за ним спешно доворачивали ещё трое каперов. Остальные, ведомые командором, пошли прямо на караван, стараясь отрезать их и от моря. И на всех кораблях лихорадочно велись приготовления к бою.

Симон окинул взором своих. Двадцать два молодца в кожаных куртках с нашитыми металлическими бляхами и вооружённые кто чем — кто булавой, кто мечами, а кто и алебардами — собрались на шкафуте, дабы не мешать артиллеристам, копошившимся сейчас на баке. С десяток парней крепко сжимали в руках рукояти взведённых арбалетов. В носовом замке "Конкордии" были выставлены обе корабельных пушки, готовые в любой момент послать врагу свой громовой привет и продырявить его бока. Впрочем, Симон редко использовал артиллерию в бою, больше полагаясь на старый добрый абордаж и силу, и умение своих парней.

Часто ходивший с ним в паре на своей быстроходной пинке Ганс Киленканн привычно вырвался вперёд и почти настиг ближайший корабль, когда четыре глухих пушечных выстрела прокатились над морем. Надо признать, канониры на чужаке были великолепны: тяжело повреждённая пинка точно споткнулась и, увалившись под ветер, закачалась на волнах. Расстояние до русских сократилось достаточно, и Симону хорошо было видно, как суетятся чужие канониры, готовясь расстрелять неосторожно подставившегося товарища. А ведь Киленканн располагал только одной маленькой пушкой, и потому артиллерийская дуэль между ними была изначально неравной. Пора было спасть своих.

Обе пушки "Конкордии" оглушительно рявкнули, посылая каменные ядра к цели. Увы, подскочившая в момент выстрела на волне барка сбила прицел, и из двух снарядов один упал сразу в воду, а второй, ударившись о чужой борт, не смог проломить его, раскололся и просто осыпался в море. Однако противник, получивший столь горячий гостинец, начал круто уходить на ветер, избегая как нового обстрела, так и абордажа. Ведь "Конкордия" так ходить не могла, и Симон в полной мере осознал всю ярость тех, кто попадал в подобную ситуацию. Воистину, этим схизматикам помогал сам дьявол, дабы сильно осложнить жизнь честным католикам.

Пока его барка совершала поворот, Симон смог оглядеться и заметить, что и второй четвёрке повезло не сильно. Правда, один капер смог таки сцепится с торговцем, но остальным путь преградили охранники, которые точно так же, как и его противник, вовсе не спешили сцепиться в абордажной схватке, а расстреливали каперов с расстояния, вовремя отворачивая в сторону. Причём, как заметил Симон, бить русские предпочитали по парусам и рангоуту, стараясь лишить гданьские корабли хода.

Переведя взгляд, он заметил, что Киленканн уже вовсю старается вернуть управление над своей пинкой. И если ему в этом повезёт, то ближайший купец будет сильно и неприятно удивлён. Главное, чтобы русские не помешали товарищу. Кстати, а где они?

Вновь завертев головой, Симон увидел, что, пока первый враг уходил на циркуляцию, второй, уже совершив поворот, нацелился пройти мимо "Конкордии" с левой раковины. И это было весьма опасно, потому как в отличие от гданьчан, размещавших немногочисленные пушки в основном на баке, русские устанавливали основную массу артиллерии по бортам. А значит, они могли расстреливать его барку, находясь вне сектора ответного обстрела. Недолго думая, Симон сам рванул румпель и его "Конкордия" резко повалилась в сторону. Как оказалось, сделал он это весьма вовремя и прогремевший вскоре залп монструозных орудий пришёлся не в барку, а в море. Что ж, позиция была ясна. Русские собирались вести дальний бой, дожидаясь того момента, когда отвернувшие купцы достигнут берега, а гданьчанам выгоден был только абордаж. И бой между ними только разгорался.

Над морем, не переставая гремели пушки. Черными клубами дыма то и дело окутывались русские корабли. Гданьские корсары упорно сопротивлялись, стремясь улучить момент и сойтись-таки в абордажной схватке. Если позволяла дистанция, то с них на русские корабли сыпался град стрел, многие из которых были опутаны зажжённой паклей. Ведь огонь для насквозь просмоленного деревянного судна страшная штука! И чем дольше шёл бой, тем меньше противники заботились о сохранности возможных призов. Спустя всего пару часов их корабли выглядели уже не так красиво и элегантно, как в начале сражения. Многие паруса были порваны, сломаны мачты, продырявлены борта. Сбитые картечью люди падали с мачт и либо разбивались о палубу, либо тонули в морской пучине, ведь никто их спасением не заморачивался. На многих кораблях возникли пожары, с которыми пока ещё успевали бороться. Но вскоре появились и первые потери. Чуть в стороне неторопливо уходил под воду корабль командора. Часть его экипажа перебралась на захваченный торговец, а вот остальные теперь искали средства для спасения. Да только большой баркас оторвался ещё в начале боя, а в маленькой лодке, что стояла на палубе, всем места точно не хватит.

А на четвёртый час сражения уже многим стало ясно, что чаша весов начала клониться в сторону тех, у кого пушек было просто больше. Тем более что почти все купцы, что смогли избежать участи захвата, теперь уже еле виднелись на горизонте, обещая в скором времени войти в Пиллау и тем самым прорвать столь долго сохраняемую гданьчанами блокаду. И по уму теперь надо было просто уйти, вот только выйти из боя ныне стало куда большей проблемой, чем вступить в него. Чужие ядра за это время вволю поиздевались над каперскими кораблями, многим изломали мачты и почти всем порвали паруса, а без парусов корабли не могли ни изменить своего положения, ни уйти из-под обстрела и представляли собой лишь прекрасные неподвижные мишени, по которым продолжал хлестать картечный дождь. Спасаясь от которого, многие моряки просто бросались в море и теперь плавали вокруг, ухватившись за деревянные обломки.

Лишь трём каперам удалось сохранить движители в относительном порядке, и теперь они старались уйти от места столь неудачного сражения, оставив пятерых обездвиженных товарищей на растерзание победителям. Однако у русского командира на этот счёт были явно свои планы и скоро два быстрых хищника бросились в погоню.

И это был конец!

Догоняя своих более медлительных визави, они начинали осыпать их сначала градом ядер, а сблизившись, переходили на картечь и не прекращали огонь до тех пор, пока противник либо не спускал флаг, либо не превращался в разбитую лоханку с мёртвым экипажем, послушную воле волн. И лишь добив последнего, они приступили к осмотру добычи и спасению тех, кто ещё не утонул.

Два других корабля тем временем проделывали нечто подобное с теми, кто остался на месте боя. Лишь свою захваченную в начале боя лодью они пощадили и не стали избивать артиллерией, а просто оставили на потом. А когда разделались со всеми, то не мудрствуя лукаво, просто пристыковались к ней с двух сторон и быстро задавили любое сопротивление в зародыше.

И вот только тогда бой посчитали законченным и смогли приступить к подсчёту добычи. Те суда, что были более-менее целы, брали либо на буксир, либо приступали к установке временных мачт и парусов, ведь берег был совсем недалеко. А те, что дышали на ладан, предпочли затопить, предварительно опустошив. Перегрузкой заставили заниматься, конечно, пленных, а нежелающих быстро отправили живыми с привязанным к ноге камнем в море, наглядно продемонстрировав, что будет за любую попытку непослушания.

В результате в Пиллау конвойные корабли с призами прибыли под самую темень и, пройдя проливом, встали на якорь уже в заливе. А Андрей на шлюпке добрался до городка, который он помнил, как одну из баз флота и с нетерпением хотел осмотреть.

Что сказать? Селение рыбаков Пиле образовалось ещё в 14 веке. Небольшая деревенька занималась отловом, маринованием и перерабатываем рыбы, включая и осётра. А отлов осётра и его последующая переработка были государственной монополией, отчего мастера осетрового дела и их подручные считались государственными служащими и были наиболее влиятельными из жителей Пиллау.

И всё же селение долгое время было не сильно большим, так как проход из моря в залив в те времена был севернее, там, где возвышался замок Лохштедт. Однако природа, как известно, не почивает на лаврах и 10 сентября 1510 года сильный шторм создал новый пролив, соединивший Балтийское моря с заливом Фриш Гафф. Этот пролив был уже шестым в ряду прорезавших Балтийскую косу. Но если остальные к этому времени либо обмельчали, либо были занесены, а пролив у Бальги так и вовсе был перекрыт вбитием свай по решению купцов из Гданьска, чтобы воспрепятствовать торговле Ордена, то к этому проливу рыцари сразу проявили пристальное внимание. Чуть погодя он был углублён, и стал доступным для всех морских судов. Именно это и сыграло решающую роль в дальнейшем развитии Пиллау, которое с появлением пролива стало очень важным транспортным узлом. Ведь через него теперь проходил основной транзит из городов Кёнигсберга.

Сам осмотр князем "достопримечательностей" Пиллау продлился недолго и показал, что поселение до сих пор не сильно отошло от деревни, хотя и стало разрастаться. Но до известного ему Балтийска было ещё очень далеко. Волею судьбы он оказался в самом начале его истории. Заглянув напоследок в местную харчевню и отведав неплохо приготовленные дары моря с местным пивом, Андрей вернулся на корабль, а утром караван снялся с якорей и спустя несколько часов вошёл в устье Преголи, чтобы ошвартоваться у причалов Кнайпхофа.

Разумеется, прибытие столь внушительного конвоя не осталось без внимания горожан. Давненько в город не захаживали корабли с Балтики, и гавань его была практически пуста, если не считать корабли с тех городов, что находились на побережье самого залива. А ведь в городе скопилось достаточное количество товаров и цены на многие безбожно упали. Так что русские торговцы попали в нужное место в нужное время.

Летнее солнце стояло высоко над головой, и в городе было очень жарко. Людей одолевали духота, пыль и насекомые. А так же тревога, ведь польская армия стояла чуть ли не под стенами орденской столицы, и поляки смогли обстрелять даже островной Кнайпхов, нанеся этой части Кенигсберга приличные разрушения. Андрей, стоя на юте "Богатыря", с интересом разглядывал стены не сохранившегося замка и заполненную чуть больше, чем на половину причальную стенку. Однако жизнь в порту из-за блокады вовсе не замерла. Несколько коггов выгружали свой нехитрый товар. Барки и лодки под парусом и на веслах сновали по реке. По гладким доскам набережной катили груженые телеги. Грузчики волокли на себе тюки и ящики, с грохотом катили бочки, ржали лошади, протяжно скрипели колеса повозок. И всюду громоздились тюки и бочки.

На русских кораблях тоже началась суета, до которой Андрею не было никакого дела. Сейчас пришло время купцов и приказчиков. Его же задачей было встретиться с Шонбергом. Для чего посланец князя уже убежал в город. И, как ни странно, вернулся пару часов спустя с приглашением, чем Андрей не преминул и воспользоваться.

На этот раз Шонберг не был похож на жизнерадостного ловеласа, как тогда, в замке Лабиау. Печать забот и тревог лежала на его лице. Однако с гостем он был приветлив.

— Рад, что вы всё-таки нашли время и, главное, смогли застать меня дома. Увы, война требует своё.

— Знаю. Но такова участь любого знатного человека.

— Да. Но я рад, что вы смогли прорвать эту чёртову блокаду и дать Ордену возможность вздохнуть.

— Ну, об этом я тоже хотел бы поговорить, — вино, которым угощал его немец, было просто великолепным. К тому же оно было прохладным, что в такую жару было ещё более важно. — Нам не стоит долго задерживаться, ведь когда поляки подгонят сюда с десяток, а то и больше посудин, боюсь, шансов у меня будет не так много.

— Это понятно. Эх, где те времена, когда флот святой девы Марии был силой, с которой считались все?

— Возможно, это время ещё наступит.

— Да, время. Жаль, что ваш государь не желает дать Ордену денег. О, не надо, — взмахнул он рукой, словно останавливая возможные возражения. — Я понимаю, почему. И от этого становится только хуже. Но продажа наших товаров позволит хоть как-то свести концы с концами.

— Но у меня есть ещё более интересное предложение, — усмехнувшись, сказал Андрей, глядя прямо в ставшие сразу серьёзными глаза Дитриха. — В условиях блокады балтийский янтарь осел в казне магистра. Он, конечно, дорог, но им кнехтам не заплатишь. Зато я готов выкупить его по приемлемым ценам и оплатить покупку полновесными любекскими марками.

Услыхав предложение, Шонберг просто застыл, а Андрей только вновь усмехнулся. Хорошо, всё же, знать будущее. Многие польские историки писали о достаточно прочной блокаде Ордена с моря, а это значило, что второй по доходности товар тевтонцев не сможет легко покинуть его пределы. Нет, вряд ли гданьчане грабили тех же голландцев, хотя эти, судя по прошлой войне, вполне могли. Но, всё же, он сильно надеялся, что основной процент добытого камня тевтонцы просто не смогли вывезти и он лежал у них мёртвым грузом. Палангская авантюра хорошо показала, как на этом куске смолы можно хорошо заработать и Андрей был не прочь погреть на этом руки ещё раз. А заодно подкинуть хоть сколько-то деньжат рыцарям и тогда, глядишь, осада того же Гданьска будет не столь скоротечной. Взять, скорей всего, не возьмут, но нервы Сигизмунду потреплют изрядно. А это уже и Руси будет выгодно. А потому ещё в прошлом году Сильвестру был дан наказ обменять сколь можно большую часть товара на звонкое серебро. И бывший студент с этим неплохо справился. Да, вернуть эти деньги удастся не скоро, ведь слишком большой выброс янтаря на турецкий рынок может и цены обрушить, но и доходность от такой операции будет куда как выше. Ну а потери? А что потери. Он ещё в прошлом году понял, что больших доходов ныне не получит и придётся влезать в Стабфонд, тьфу ты, в кубышку с отложенным на чёрный день. Но это того, вроде бы, стоило.

— Вы же понимаете, что я такое не решаю.

— Конечно. Но знаете с кем это можно решить.

— Ну, мы можем отправить с вами свои корабли...

— Можете. Но весь вопрос во времени. А тут серебро прямо на месте.

— Хорошо. Давайте этот вопрос отложим дня на два, надеюсь, вас это не сильно затруднит.

— Согласен. Давайте так и поступим. А заодно вернёмся к милой беседе без столь докучливых дел. Развеемся в преддверии больших событий.

— А вот это, князь, хорошо сказано, — рассмеялся Шонберг и позвонил в колокольчик, вызывая служку.

Новая встреча состоялась, как и планировалось, через двое суток. К тому времени купцы уже неплохо расторговались, ведь, планируя прорыв в Кенигсберг, Андрей специально интересовался списком товаров, что особо ценились в столице Ордена. Конечно, они составляли не весь ассортимент привезённого, но и другие товары тоже неплохо расходились среди местного купечества.

Шонберг не терял время зря и за эти пару суток умудрился добыть столь нужное Андрею разрешение. Теперь всё упиралось в ту сумму, которую князь был готов потратить. Она была не маленькой для одного человека, но для Ордена, ведущего войну, это были сущие крохи. Ведь что такое для многотысячной армии десять тысяч рублей в любекских монетах? Так, капля в море. Это понимали и Шонберг и сам Андрей. И так же оба понимали, что эти деньги всё же помогут обоим. Одному удержать в нужный момент армию от разбегания, выплатив хотя бы половину жалования, а второму знатно навариться на перепродаже. Причём Андрей выигрывал куда больше, если смотреть на ситуацию с позиции послезнания. Почему? Да всё просто.

После весенних потерь и безрезультатных переговоров в Торуни, получив помощь из германских земель и от Дании, крестоносцы перешли в наступление и вторглись в Мазовию, а затем и в Вармию. 24 августа они разбили польские войска в битве под Рёссельем, после чего предприняли осаду Лидзбарка, однако взять город не смогли. Зато из Германии Ордену пришло подкрепление в количестве 1900 всадников, 8000 пехоты и 21 орудия (из которых три были тяжёлыми осадными), под командованием Вольфа фон Шёнберга, нанесшее удар по Великой Польше. Чаша весов вновь качнулась в сторону Ордена. Кончится это тем, что в ноябре крестоносцы подойдут к Гданьску и даже начнут обстреливать город, но продлится это недолго. Через пару дней к городу подойдёт польское подкрепление под командованием воеводы калишского Яна Зарембы. А у Альбрехта не хватит денег, чтобы заплатить наёмникам, которые откажутся воевать и отойдут к Оливе.

И вот тогда эти лишние, отсутствующие в том варианте истории деньги могут сыграть свою роль. Пусть этого жалования хватит не всем и ненадолго, но лишние дни осады весьма важного для Польши города, скорее всего, заставят Сигизмунда быстрее согласиться с требованиями шляхты, что они выдвинут в лагере под Быдгощью и тем самым Польша, по крайней мере, в этот раз, точно не свернёт с начертанного пути. И уж точно королю будет не до Литвы. А то и наоборот, как бы он не потребовал от литвинов помощи. Ведь Гданьск — это курица, несущая золотые яйца, а тут из-за проливных дождей шляхта стала больше думать о сборе и сохранности урожая, а не о войне.

Зачем это надо Андрею? Да потому что он понимал, что войну, какой бы победоносной она не была, пора было заканчивать. Да, один на один Русь и Литва вполне могли бодаться ещё долго. Вот только живут страны отнюдь не в вакууме. И в любой момент может сработать принцип реконфигурации коалиций, когда вчерашний союзник вдруг становится нейтралом, а то и вовсе перебегает в стан врага. И за примерами далеко ходить не надо. Созданный в противовес польско-шведско-ганзейскому союзу союз датско-русско-тевтонский уже дополнился союзами Дании с Польшей, а Руси со Швецией. То есть каждый из союзников вступил в переговоры с противником своего партнёра.

А поход Андрея по северной Финляндии неожиданно ещё больше углубил трещины в русско-датском союзе. На жалобу шведов государственный совет Дании с честной миной на лице ответствовал, что ни ему, ни королю не было известно относительно русского вторжения в Финляндию. И ведь виновным в этом был сам Андрей. Только узнав о таком демарше, он вспомнил, что точно так же датчане открестились от русских действий и в прошлую русско-шведскую войну, когда войска Ивана III Васильевича, помогая датскому королю Хансу, за малым не захватили Выборг. После чего последовало хоть и лёгкое, но всё же охлаждение в русско-датских отношениях.

А ещё финский поход в очередной раз заставил и папу римского вновь несколько поменять свою позицию по отношению, как к Швеции, так и к Руси. А с учётом того, что с римским престолом Василий III Иванович вёл свою игру, это было уже тревожным звоночком лично для Андрея.

Но вопросы политики, это одно, а личные интересы — это совсем другое.

В этот раз в гостеприимном доме орденского брата князя ждал ещё один человек. Это был сухопарый, ещё не старый мужчина, с весьма продолговатым лицом, в черных волосах которого, однако, уже пробивалась хорошо заметная седина. Звали его Амвросий Зеельбахер и был он самым настоящим алхимиком. Шонберг вспомнил давний разговор и нашёл-таки того, кто готов был покинуть орденские земли, если плата нового нанимателя его устроит.

Что ж, Андрей мелочиться не стал. Ему нужен был человек, хорошо разбирающийся хоть в какой-то химии. Потому что он, сколько бы не учил это предмет, помнил только формулу воды и спирта. Все эти гидраты и сульфаты были для него, как и большинства не связанных в работе с химией людей тёмным лесом. Уникумы, конечно, встречаются везде, но вот свою голову он этими молями не забивал.

Жалел ли он сейчас? Да. Потому как в формуле "к этой фиговине добавим азотной кислоты" сразу появлялось множество лишних вопросов, и первый из которых был, а как её получить, эту азотную кислоту?

Конечно, местный шарлатан не химик образца 21 века, но основы мальчишкам дать сможет. Главное, что бы он всякими философскими камнями им голову не забивал. Но тут просто придётся за этим внимательно проследить. Пока же он выслушал от алхимика требуемые условия и, разумеется, огласил свои. Которые не сильно задевали материальную составляющую контракта, но напрямую связывали её с учительской функцией. В общем, немец мог получить всю сумму, только если два его ученика смогут без его подсказок создавать нужные для Андрея химические соединения. Ну а как иначе, если сам в химии не в зуб ногой, а всезнающего интернета под рукою как-то не просматривалось.

И ведь, главное, нельзя было сказать, что как таковой химии на Руси не существовало. В области химико-практических и химических знаний Древняя Русь получила значительное наследие ещё от Византии, из которой и проникли различные рецептурные сборники, в которых имелись сведения о ремесленно-химических приёмах обработки веществ, упоминания о разнообразных веществах и тому подобное. Только была эта химия больше практической и применялась для конкретных целей: окрашивания тканей, создания красок, финифтей (эмалей), лаков и клеев, в ювелирном ремесле. Кроме того, существовали ещё и многочисленные лечебники и сборники фармацевтического содержания ("травники", "зелейники", "прохладные вертограды"), в которых описываются не только приёмы изготовления лекарств, но и некоторые химические операции, в частности операции 'перепускания', т. е. дистилляции, фильтрования, мацерации, кристаллизации и прочие. Но каких-либо целенаправленных исследований по химии вплоть до восемнадцатого века на Руси не существовало. Да и с научной литературой было тоже не очень. Московское правительство и духовенство препятствовали проникновению на Русь таких сочинений западноевропейского происхождения ("от неверных католиков") из-за всё той же боязни "ересей". И как, скажите, тут заниматься просвещением и развитием науки и техники, если собственная система боярско-церковного феодализма с его православно-схоластической идеологией и умственным застоем мешает и практически вяжет по рукам? Вот и приходится ходить по грани, потому как без этого ну просто никуда.

В общем, полный хмурых предчувствий и радужных надежд, Андрей покинул Кёнигсберг и повёл свою разросшуюся из-за присоединившихся орденских купцов эскадру через залив в море.

Возле Пиллау уже крутилась какая-то мелочь, но, сосчитав выходящие из пролива вымпелы, предпочла благоразумно скрыться, что говорило о том, что новой блокирующей эскадры поблизости не наблюдалось. Через сутки, когда вокруг было только море, прусские купцы отделились от конвоя и взяли курс на запад. Русский же караван не спеша пошёл домой, правда, по пути "Богатырь" и новоманерная лодья сделали крюк, заскочив в Лабиау, дабы проведать новых компаньонов фон Штайнов, а заодно прикупить обещанных жеребят-тяжеловозов. Море морем, но и про земные дела забывать не стоит.

Норовское встретило их радостным шумом и известием о том, что Киев — древняя столица — ныне вновь вошла под скипетр русского государя. Что ж, зная примерный расклад сил, Андрей и не думал, что поход не удастся. Хотя праздничный молебен в норовской церкви Иоанна Сочавского за удачное плавание и победу русского оружия заказать пришлось. Служба, на которую пришли не только компанейцы, вышла праздничной, так что не стоило удивляться, что из церкви она вылилась на пыльные улицы села и превратилась в шумное застолье.

И только Андрей в эти часы был хмур и задумчив. Время летело, а количество дел и не думало уменьшаться. Причём дела требовали одновременного его присутствия в самых разных местах. А ведь ему не разорваться на кучу мелких Андреек. Поэтому приходилось долго и нудно выбирать, какое из наметившихся дел более важно, оставляя остальные на своих помощников.

Вот и ныне, воспользовавшись тем, что каперскую грамоту никто не отменил, он принялся спешно готовиться к новому выходу в море, так как было одно дело, которое без него точно никто не совершит. Нет, оно не касалось высокой политики, но от этого было не менее важным для конкретно его планов.

Глава 10

Давно так Тимка-зуёк не волновался, как в этот осенний день, стоя перед высокой комиссией. Впрочем, зуйком его тоже давно уже не звали, да и Тимкой только близкие друзья и кликали, остальные же всё больше Тимофеем величать начинали. А на родной улице так и вовсе, присматриваться стали. А то как же, ныне-то он не шалопаем в глазах уличан предстал, а весьма завидным женихом. Только парню вот не до свадебок было. Заканчивался очередной этап его пока ещё недолгой жизни. А ведь всего-то два года прошло, как он робко переступил порог никому дотоле не известного гардемаринского училища, что открыла в Новгороде Русско-Балтийская торговая компания. Проведя лето на каперском корабле, поучаствовав в боях и даже получив свою долю от добычи (пусть и малую), думал Тимка, что учить его тут будут военным хитростям, а оказалось, что был он не прав. Точнее, не совсем прав.

Ох и бедная тимкина головушка, что только не пытались втиснуть в неё за эти годы. Нет, многое он и так знал, чай не один год в море хаживал, да морскому делу учился. Но про многое только в школе той и услыхал. Допустим, курс по звёздам держать да компасом пользоваться, и от старого кормщика научиться можно было, потому как вся навигация в открытом море именно на компасе и основывалась, а вот высоту светил мерить через тот же "посох Якова" или астролябию, про то деды не говаривали. Хотя, видел Тимка однажды у одного из кормщиков крест деревянный, через который он на солнце смотрел. Видел, да не понял тогда, что это такое.

Ну а со временем почувствовал, что штурманское дело ему больше по душе, нежели военное. Да и отношение к навигаторам в компании с подачи князя Барбашина (главного, хотя это и не озвучивалось широко, владельца Руссо-Балта) было особенным. Как говаривал сам князь: "хороший навигатор завсегда до дому доведёт". Вот только почему он при этом часто усмехался, никто не понимал. Ведь посыл был верным: ну какой из тебя кормщик, коли ты не ведаешь, куда судно идёт? Так что от занятий Тимка не отлынивал и с вопросами к учителям подступал смело, благо немецкий язык он тоже подтянул неплохо. И трудное дело корабельного вождения стало открываться ему новыми гранями.

А ныне обучение их было закончено и весь их поток (это снова князь словечко придумал, а уж потом у парней прижилось) пришёл сдавать выпускные экзамены. Сдавать комиссии, в составе которой были не только свои учителя, но и сам князь Барбашин, давно овеянный славой морских побед. Человек, который в морском деле разбирался не хуже старых кормщиков, хотя где и как он постигал его, было скрыто завесой тумана. Впрочем, глядя на то, как много нового и в большинстве своём взятого из немецких стран, введено было в компании, Тимка сходился во мнении с теми, кто считал, что князь учился у иноземцев. О том, что московские государи имели желание построить флот по иноземному образцу слухи по Новгороду ходили давно. Старики ворчали, мол, чем мы хуже немцев будем, но годы шли, а дело с места не сдвигалось и многие над теми разговорами уже втихую смеяться стали. Однако, сложив два и два, бывшие зуйки крепко уверовали, что зря старики злорадствовали. Не забыли бояре про думы те, а просто делали всё неспешно, зато основательно.

Обучение в школе велось весь год. Зимой гардемарины постигали теорию, а каждое лето ходили в море "на практику", где, выражаясь словами князя, давно заработавшего среди мореходов новгородских немалый авторитет, они свои теоретические познания учились применять на практике. Практику любили больше, потому как она заодно и деньжат подзаработать позволяла, а то на гардемаринском жаловании сильно-то не пожируешь. Вот только, с князем на одном корабле Тимке больше ходить не довелось, потому как учили их управляться не только со шхунами, но и с другими типами кораблей. Ведь не секрет, что ходить под прямым парусом и косым вовсе не одно и то же. Вот и гоняли их, дабы прочувствовали, как ведут себя разные корабли на разных курсах относительно ветра — в фордевинд, бакштаг, галфвинд и бейдевинд. Да научились вовремя замечать усиление ветра и определять необходимый момент начала манёвра и уборки парусов. Да запомнили, какие паруса и когда ставить да убирать. И хоть и понятно, что опыта ему ещё набираться и набираться, но о парусах теперь Тимка знал куда больше, чем прежде. И лодья с её опускаемым парусом, ныне казалась ему довольно простой в обращении. У тех же немцев на некоторых кораблях реи уже не опускались на палубу, как раньше, и чтобы убрать парус его приходилось подвязывать, для чего необходимо было вскарабкаться на рей и лёжа на животе, постоянно рискуя свалиться вниз, работать со снастями. Одна из таких вот каравелл-редонд, с редкой пока ещё для Балтики стеньгой, была приведена в Норовское в качестве приза и стала использоваться для обучения как гардемаринов, так и простых мореходов. Однако, когда несколько из них, не удержавшись во время качки, свалились вниз и разбились кто о палубу, а кто и об воду, которая вовсе не была при падении с такой высоты мягкой и податливой, на ту каравеллу все стали смотреть со страхом и неприязнью. И даже поползли слухи, что придумана она была специально на погибель православным. Но тут о произошедшем прознал князь. Примчавшись в затон и осмотрев каравеллу со всех сторон, он в очередной раз показал себя изрядным выдумщиком и искусным корабелом. Подчиняясь его указаниям, мастер Викол довооружил судно пеньковыми тросами, протянутыми вдоль всех реев, а для того, чтобы удерживать этот трос на нужном расстоянии и устранить его чрезмерное провисание, его подвязали одним — тремя отрезками к самому рею. Эти отрезки князь смешно обозвал подпертками, а сам трос пертом. И оказалось, что работать с парусами, упираясь ногами на эти самые перты, стало куда удобнее и безопасней. Хотя бояться той каравеллы мореходы, особенно молодые и неопытные, ещё долго не переставали.

А ещё на той практике курсанты постоянно работали с навигационными приборами, и их умение частенько проверял сам Гридя Фёдоров, давно назначенный не только капитаном краера, но и главным штурманом компании. Сейчас он, всё ещё бледный после тяжёлого ранения, сидел рядом с князем, внимательно выслушивая ответы и задавая дополнительные вопросы.

Но, как говорится, глаза боятся, а руки делают. Экзамен Тимка сдал на преотлично, не зря же дожил до конца учёбы. А ведь не все дотянули до выпуска. Кто-то погиб, ведь в бою все равны, а кто-то просто не осилил программу и был отчислен. За уши не тянули никого, зато бывших курсантов с охотой брали на корабли всё той же компании. И многие даже неплохо устраивались. Однако из полутора десятка юнцов до экзамена дожили лишь семеро.

Зато теперь все они, получив на руки дипломы (впрочем, Тимофей не сильно верил, что сей бумаге, пусть и с печатью, сильно поверят где-то вне компании) были приглашены в кабинет начальника, где им торжественно вручили их первые назначения. Ведь ещё поступая в школу, они обязались отработать пять лет на судах компании, после чего могли искать работу на стороне, коли им в компании работать надоест.

Торопливо вскрыв полученный конверт, парень присвистнул. Ему надлежало по весне прибыть на борт "Новика" и всю навигацию проходить в роли помощника тамошнего штурмана. Ну а как вы хотели? Кто же неопытному юнцу сразу корабль доверит? Ну да Тимка не отчаивался. Лихость руссо-балтовских каперов была давно на слуху, а богатства, получаемые его экипажами, вечной темой для обсуждения. Так что своим назначением Тимка остался вполне доволен, даже когда узнал, что кормщиком вместо князя стал всё тот же Гридя Фёдоров.

Лето в походах пролетело, даже не заметил. То сопроводили купеческий конвой в Любек. То пошли гданьских купцов пограбили. Потом всей силою сходили до орденской столицы, по пути намяв бока всё тем же гданьским морякам. А теперь вот вновь вышли в поход. Причём к трём каперским кораблям ("Верную супружницу" оставили для защиты побережья) зачем-то прихватили две каравеллы, причём выбрали те, кто был в наиболее лучшем состоянии, да ещё и загрузили их провизией и водой, словно им предстояло дальнее плавание.

По пути, разумеется, не преминули спуститься к Вислинскому заливу, поохотиться за купцами. А то как же? Ведь в Гданьске, не смотря на войну, ярмарку никто не отменял. Ну и, разумеется, без добычи не остались. Правда, большинство кораблей пришлось пропустить мимо, потому как были они чьи угодно, только не гданьские, но, в конце концов, и им повезло, углядели среди нидерладских флагов польский хольк. Только голландцы отчего-то решили вступиться за товарища, чем весьма сильно обидели каперов и князя, после чего вместо одного приза взяли три, заодно создав командованию, по выражению Гриди, лишнюю головную боль. Ведь захватив подданных испанского короля, они тем самым совершили акт пиратства. Но, видимо, захваченный груз перевесил все минусы, и призы с пленниками были отправлены назад, а мореходам объявили, что, коли не хотят повиснуть высоко и коротко, то в иноземных портах, да и дома опаски ради, не стоит упоминать, что тут был кто-то ещё, кроме ляхов. Ну дак, люди-то вокруг с понятиями собрались. В петлю никто не хочет, а вот деньги за призы — это всем в радость. А что до пиратства, так дело в море обычное, а морская пучина надёжней всех хранит чужие тайны. К тому же у многих были друзья или знакомые, которых взяло море, и никто из них не знал, господней ли волей или происками морских разбойников. Так что никто долго по случившемуся страдать не собирался.

Ночью молодой штурман самостоятельно, хоть и под приглядом Гриди, выправил курс отряда по звёздам. Корабли шли в бакштаг на хорошей скорости, поскольку работали все паруса, и кормовые не затеняли передних. Так день за днём, караван и пересёк Варяжское море, оказавшись возле берегов острова Борнхольм.

Этот небольшой холмистый островок с обрывистыми берегами был давним владением Дании. Лежащий на перекрестье торговых путей Балтики, он не мог не стать крупным купеческим центром. Столицей острова был городок Рённе, на западном побережье. На его гостеприимном рейде всегда хватало кораблей, однако русский отряд не стал терять время на стоянку, и просто горделиво прошествовал мимо.

Тимка, словно вновь став мелким зуйком, с интересом рассматривал открывавшийся по мере прохождения пейзаж. Борнхольм через легкую дымку проявлялся постепенно, не торопясь явить всю свою красоту сразу. Обрывистые, покрытые зеленью берега имели тут и там яркие бело-красные вкрапления строений, отмечающие человеческие поселения, а так же многочисленные желтые поля люцерны, которые окрашивали серо-зелёную сушу в радостный солнечный цвет.

Впрочем, долго любоваться видом ему не дали: пришла пора заступать на вахту.

Переход от острова Борнхольм до столицы датского королевства Копенгагена уложился в одни сутки, за которые отряд испытал все причуды балтийской погоды, вплоть до грозы и жестокого ночного шквала.

Когда же к утру тревожную ночь растопили солнечные лучи, и немного развиднелось, впереди показалась земля, берег которой был ровным и низким, со светло-жёлтой полосой дюн. А потом впереди показался и сам город.

Копенгаген был расположен на зеландском берегу Эресунна и на малых островах. Благодаря выгодному стратегическому положению (ведь всем известно, что Варяжское море — это бочка, а Копенгаген в нём — пробка) и рыболовному промыслу город рос и богател из года в год. А потому не стоит удивляться, что не всем его богатство и статус пришёлся по вкусу. Несколько раз Копенгаген был разграблен и разорен. А в 1369 году Ганзейская лига вообще полностью разрушила город, включая и крепость на островке Слотсхольмен, построенную ещё епископом Абсалоном. И лишь полвека спустя на месте развалин старой крепости началось строительство замка, в стенах которого со временем разместилась королевская резиденция.

Входа в гавань отряд достиг к полудню. Корабли, оставив минимум парусов, начали осторожно маневрировать, приближаясь к внешнему рейду.

Вход в незнакомый порт всегда вызывает волнение. Тем более, что вход в датскую столицу стерегут многочисленные песчаные мели. Однако на "Новике", на котором был поднят личный прапор князя, имелся опытный кормщик, который уже ходил сюда на торговых лодьях. Вон он, застыл возле рулевого.

По мере приближения к городу здания на берегу словно бы обрастали деталями. Но не они притягивали взор бывшего гардемарина. Причалы, мосты, многолюдные узкие улицы тесно застроенных жилых кварталов и корабли, корабли, корабли. Они были повсюду. Стояли бок о бок у причалов, крутились вокруг якорей на рейде, шли к городу или наоборот, выходили из него на морской простор. Их было так много, что, казалось, и самого моря не разглядеть среди деревянных корпусов.

Но ведь по-другому и быть не могло. Король Кристиан II, стремясь сделать столицу ещё богаче, распорядился сделать Копенгаген единственным импортным портом Дании, а также перенести туда управление по взиманию зундской пошлины, чем вызвал возмущение феодалов. Пока ещё тихое, но это до поры до времени. А стоит королю оступиться, и гнев этот прорвётся сквозь вымученные улыбки.

С трудом отыскав пустующее место, "Новик" пришвартовался в гавани Копенгагена и стал дожидаться таможенников, которые не заставили себя долго ждать. Что ж, таможенное племя, наверное, одинаково во всех портах. С каким азартом они бросились выворачивать трюма "Новика" и штудировать судовые бумаги и как быстро сдулись, едва компанейский приказчик посеребрил их старания. Посуетившись для порядка ещё немного, таможенники покинули борт шхуны, а спустя некоторое время по спущенным сходням поднялся одетый словно иноземец Сильвестр Малой, увидеть которого тут Тимофей вовсе не ожидал. Но раз главный приказчик оказался здесь, значит и сам визит был запланирован давно. Интересно, что же князь задумал в этот раз?

* * *

*

Если честно, то Андрей вовсе не ожидал, что Малой прибудет в первый же день их прихода. При отсутствии нормальной связи трудно спланировать действия на долгую дистанцию. Но, оказалось, что это они пришли позже, чем главный приказчик Руссо-Балта прибыл в датскую столицу.

Понимая, что письма письмами, а год пространствовавшему по Европе Малому есть что рассказать, князь велел помощнику заняться кораблём и принести вина и еды в кают-компанию, после чего вместе с Гридей и гостем оккупировал последнюю, велел никого внутрь не пускать.

Разлив по кубкам рубиновое вино, он плюхнулся на стул и посмотрел на Малого:

— Ну, рассказывай...

Что сказать, год у бывшего студента выдался весьма насыщенным.

Прибыв по осени в Любек, он, чтобы не терять времени даром, отправился в путешествие. Спустившись по каналу Штекниц в Эльбу, он достиг Ганзейского города Гамбург, из которого с последними судами отправился в Брюгге. Однако город, весьма удачно расположенный на пересечении многих европейских торговых путей, ему не понравился, тем более что князь оказался прав, и гавань Брюгге сильно обмелела. Зато он смог воочию увидеть, что же это такое слышанная только по словам князя биржа.

Ознакомившись с тем, как состояли дела в хиреющем Брюгге, Малой, следуя рекомендациям князя, отправился в Антверпен. Впрочем, эти рекомендации были нужны скорее для подтверждения знаний и компетенций его нанимателя, чем для выбора конечной точки, ведь то, что Антверпен лидирующий город в морской торговле было на слуху ещё до того, как он приехал в Гамбург. И это больше всего удивляло Сильвестра. Как князь, до встречи с ним не покидавший Русь, знал об этих делах больше, чем он, проведший в Европе несколько лет, да и потом немало занимавшийся торговыми делами во время службы у великокняжеского наместника? И ведь при этом ещё не считал себя знающим, честно сказав, что он 'знает, как это в общем, а ты должен понять, как это в частностях'.

Теперь, посмотрев на работу биржи ганзейского Брюгге, он понял, откуда ноги растут у всех этих компанейских векселей, а заодно и то, что имел ввиду князь, говоря про частности. И ведь верно! Многое из того что они нагородили можно было сделать куда проще. Что ж, тем интересней ему стало.

Антверпенская биржа представляла собой площадь, окружённую рядами купеческих лавок. Местные купцы широко использовали сделки купли-продажи по образцу, когда вместо всей партии однородного товара, покупателю предъявлялась лишь его часть. Купленный же товар в полном объёме он получал на биржевом складе или прямо в порту. Сама же биржа выступала гарантом соответствия образца представленного товара и всей партии. Но больше всего Сильвестра подивила практика приобретения товара и оплата части груза вперёд, ещё до того, как сами корабли прибудут в гавань. Ведь при этом сильно возрастали риски, поскольку в морях случаются шторма и пираты. Но главное, это то, что товары здесь можно было продать или купить не по бартеру, а за деньги. Правда и здесь наличных денег хватало не всегда. Зато вникая в особенности местной торговли (заявив себя как представителя из далёкой, но весьма интересующих местных заправил Руси) он познакомился ещё с одной биржей. Фондовой. Она, конечно, ещё только формировалась, но уже сейчас бойко ходили первые облигации на предъявителя, поручительством которым служили подписи известных лиц и компаний, а погашение предусматривалось за счёт определённых будущих доходов. А ведь кроме них купцы наряду с использованием уже знакомых ему векселей применяли и, как он узнал, итальянский опыт долговых обязательств со сроком уплаты в определённый срок.

Поняв, как много ему необходимо узнать и усвоить, Малой буквально схватился за голову. Но отступать было не в его правилах. Тем более что время у него было.

Через пару месяцев, более-менее освоившись, Сильвестр стал подмечать наиболее ходовые товары. Оказалось, что испанцы и португальцы для постройки своих кораблей в огромных количествах скупали тут смолу и лес, привезённые из Прибалтийских стран, а так же произведённые в других частях Европы холсты, сукно и скобяной товар. А сами прямиком из Индии, Америки, центральной и южной Африки везли пряности и другие экзотические товары, за которые тот же влиятельный купеческий дом Фуггеров платил в Антверпене огромные суммы полновесного серебра.

Познакомился Сильвестр и с ухищрениями, что предпринимали купцы, дабы обойти кой какие христианские нормы, вроде запрета на ростовщичество. Тут либо использовали иудеев, на которых не действовал официальный церковный запрет, либо применяли кучу сложных кредитных схем, вроде страхования морских грузов, где процент представлял собой премию за операционный риск.

Ну и, разумеется, не забывал прицениваться к товарам и считать возможную прибыль, заодно подыскивая тех, кто готов покупать русские товары напрямую, а не через ганзейские руки.

Месяцы, проведённые в этом современном Вавилоне, дали Сильвестру куда лучше понять, что хочет получить князь от своей компании. И стало наглядно понятно, почему балтийскую торговлю он называл не иначе, как песочницей для детей. Посвятивший жизнь дьяческой службе, Сильвестр в душе всё же оставался сыном купца, и теперь его купеческая натура просто взыграла желанием окунуться в местные реалии не как гостю, а как полноправному участнику. Ведь не особо сильно наглея (за сильно князь мог и головы лишить), здесь можно было озолотить и князя и озолотиться самому.

И когда пришло время покидать гостеприимный (особенно для того, у кого есть товар или деньги) город, Малому даже стало как-то грустно. Зато теперь он куда лучше представлял, что и как надо делать.

А потом дорога вновь привела его в Любек, где по весне состоялся очередной съезд Ганзы. Здесь Сильвестр выступал уже от имени наместника новгородского и, потрясая каперскими грамотами и списком с жалобных грамот ограбленных русских купцов, легко отбился от очередной попытки гданьчан выставить русских нарушителями договора. Теперь уже Амврозий Шторм был вынужден защищаться, говоря, что эти каперы состоят на службе у польского короля, и Гданьск за их действия ответственности нести не может. Но Сильвестр недаром постигал науку спора в студенческих диспутах. Играть словами он умел не хуже гданьского секретаря. Два оратора схлестнулись в словесной баталии и, пусть и по очкам, но победа досталась Малому. Представители ганзейских городов осудили действия обоих сторон и потребовали от них в скорейшем порядке прийти к взаимному соглашению, потому как каперская война грозила разрушить всю балтийскую торговлю.

После съезда Сильвестр занялся делами компании: сортировал закупленный товар, искал покупателей, нанимал необходимых людей и помогал оформлять совершённые сделки. А после выехал в Данию.

Увы, в Копенгагене он не застал того, на встречу с кем надеялся. Все они находились под стенами Стокгольма, решившегося, как и сотню лет назад, защищаться от врага.

Услыхав последние новости, Андрей лишь грубо выругался. Похоже, то ли сроки изменились, то ли он просто неверно запомнил, но планы явно летели псу под хвост. На дворе наступал сентябрь, приближалось время осенних штормов и туманов, так что долго задерживаться в датской столице ему было не с руки.

Вздохнувший Малой понял, что его возвращение на Русь временно откладывается. Хотя, если Кристиан сядет на шведский трон, то он всегда сможет пройти по южной Финляндии прямо на Выборг, а оттуда уже прямой дорогой в Новгород. Но время всё же ещё было. Седьмицу князь себе выделил.

Долгий и обстоятельный рассказ Сильвестра закончился поздним вечером, и потому ночевать приказчика оставили на корабле. Ну не дело это на ночь глядя отпускать человека с полным кошельком. Ведь не за свои же кровные Малому жить и выполнять князевы поручения.

Увы, недельная стоянка в копенгагенской гавани ничего не дала и, оставив в городе Сильвестра и пару каравелл с частью экипажей, три каперских судна поспешили назад. И так получилось, что разминулись они с нужным человеком совсем чуть-чуть.

Осаждённый Стокгольм держался, забрасывая страну и соседей мольбами о помощи. Увы, но пришедшая сто лет назад на помощь шведам Ганза ныне сама находилась в страшном разладе. Политика Любека сделала прибалтийские города безучастными членами, для которых давно уже появился новый центр притяжения — Гданьск. Вот только тот сам ныне был занят борьбой с Орденом и неожиданно сильно огрызнувшимися русскими, и ему было не до Швеции, и её проблем. К тому же могущество и богатство Ганзы сильно пошатнулось от усилившейся конкуренции со стороны покровительствуемых Кристианом голландцев. Но большей опасностью стал эдикт зятя Кристиана, императора Карла V, в котором он обещал терпеть только союзы князей, но никак не союзы городов.

Так что ганзейцам было не до помощи шведам.

Тогда возглавившая оборону супруга Стена Стурре-младшего сделала сильный ход и обратилась к королю Польши, предлагая тому шведскую корону, но Сигизмунд, занятый двумя войнами разом, благоразумно отказался от такой чести. Не поддержали стокгольмцев и аристократы, почему-то решившие, что под властью Кристиана им будет лучше. А когда в самом Стокгольме открылась измена, то мужественная Кристина сдалась. И 5 сентября 1520 года Стокгольм открыл ворота перед датским королём.

А тот, побыв немного в захваченном городе и казнив наиболее одиозных шведов, неожиданно убыл в Копенгаген, где некоторых его приближённых с нетерпением ожидал представитель одной русской компании.

* * *

*

Король Кристиан II стоял возле окна королевского замка, немного расставив ноги, а взгляд его маленьких и немного раскосых глаз задумчиво окидывал давно знакомый вид. В левой руке он держал кисть дорогого вяленого винограда, а правой отщипывал от нее ягоды и клал в рот.

Сегодня он был одет по-простому, в тёмный дублет и зеленые в белую полоску чулки. На ногах были обуты алые башмаки с длинными загнутыми носами, а на его плечах лежала, свешиваясь на грудь, длинная золотая цепь.

Глядя на этого терзаемого думами тридцатидевятилетнего монарха нельзя было сказать, что он находится на пике своего мугущества. Ведь ныне ему были подвластны все три северных королевства и половина герцогства Шлезвиг-Голштейн. Его родственные связи охватывали огромные территории, так как он являлся дядей для Якова V Шотладского, племянником для Фридриха Мудрого Саксонского, шурином для Иоахима Бранденбургского и зятем императора и короля Испании Карла V. А союзами и договорами он, кроме того, был связан с государями Руси, Англии, Франции и многих германских княжеств. И, казалось, нет уже той силы, что способна была бы остановить его. Ведь планы короля, до поры хранимые в голове, были весьма грандиозны. И завоёванная Швеция была в них лишь прологом.

Потому как не она занимала все думы датского короля. Ганза, вот кто был выбран им в главные враги. Ганза, чьи подлые купчишки позволяли себе не раз мешать Дании, силой вырвав у неё право на свободную торговлю по всему Балтийскому морю и право вето при выборах будущих наследников Датского престола. Безродное быдло, не желавшее платить Зундскую пошлину, обогащавшую его казну. И сейчас Кристиан окончательно определил для себя новую цель: покончить с торговым и политическим значением Ганзы на севере Европы, а подлый Любек и вовсе подчинить своему скипетру. И уже совершил первые шаги в этом направлении. Уже в июне, когда ещё не был взят Стокгольм, в Ганновере был заключён тайный союз с архиепископом Бременским, администратором Миндена, герцогами Померанским и Мекленбургским, графами Шлезвиг-Голштейнским и Олденбургским, а Кёльн, Оснабрюк, Пфальц, Саксония, Бранденбург, Гессен и Юлих обещали присоеденится к нему позже. До поры до времени об этом союзе молчали, но теперь же пришла пора заявить о нём в открытую!

А завоевав, наконец, шведскую столицу, король первым делом запретил ганзейцам торговать со Швецией. Отныне в шведские порты могли заходить только датские и русские суда. Однако и это было не окончательным решением. В будущем Кристиан собирался создать датско-шведское торговое общество как противовес Ганзе. Но об этих планах он пока не ставил в известность ни своего союзника Русь, ни даже своих подданных норвежцев, потому как ни тех, ни других не собирался включать в это общество.

Однако и этим мысли короля не оканчивались. Ныне уже многим было понятно, что главные морские дороги уходят из внутренних морей на широкие океанские просторы. И именно там, на океанском побережье развиваются новые центры, которые в ближайшие годы затмят собой старые, сложившиеся веками, такие, как Венеция и Любек. И вот тут можно и нужно было использовать все выгоды из географического расположения датской столицы. Эту мысль подбросили ему Фуггеры, которым он за помощь в войне со Швецией обещал отдать все шведские медные рудники. Купцы предложили соорудить в Копенгагене стапельный пункт для всех прибалтийских стран, сделав его этаким складочным местом для товаров, идущих со всех сторон света, и обещая доход выше, чем от Зундской пошлины.

А деньги Кристиану были нужны. Что уж там, он ведь даже свою колонию Исландию пытался продать Нидерландам. Правда, Амстердам, вёдший на острове дела, не имел нужной суммы, а уговорить остальные города, которые с Исландией дел не имели, он не смог. Именно от безденежья и пришлось просить русского союзника послать войска в Финляндию и Нортботнию. Кто же знал, что союзник, во-первых, согласится, а во-вторых, ТАК воспользуется предложением? Хотя, эти чёртовы крючкотворы и вправду, хотя и поздно, отыскали старый договор, по которому Дания признавала те земли русским владением. Что ж, сделанного не вернёшь. Пусть союзник мучается, благоустраивая тамошние болота. Самая же важная часть Финляндии всё одно осталась под его рукой.

Доев очередную виноградину, король обернулся к стоявшему чуть поодаль человеку. Это был высокий, слегка полноватый мужчина, коротко стриженный и с пышной но, аккуратно подстриженной бородой. Северин Ноби, адмирал, царедворец и друг короля, много сделавший для сегодняшнего триумфа и готовый и дальше вершить дела. Кристиану же он приглянулся ещё в те времена, когда был одним из командиров отцовского флота. За свою жизнерадостность и умение во всём увидеть смешную сторону.

— И что же в этом необычного, Северин? — спросил он, продолжая прерванный на раздумья разговор. — По-моему, я ещё три года назад звал и их тоже поселяться в моей столице. Они, наконец-то, захотели? Что ж, подыщи им хорошее место и пусть торгуют.

— Мой король, с такой мелочью я бы не посмел отвлекать вас от государственных дел.

— Да? И что же тогда привело тебя, Северин?

— Они просят разрешения торговать с Исландией, мой король.

Тонкие брови короля в изумлении взлетели вверх. Он не понимал, что можно было забыть в тех местах. Сера? Так её вдоволь привозят в Копенгаген датские купцы. Раз уж созрели, наконец, до открытия своего двора, то пусть и торгуют тут. Зачем же тащиться на далёкий остров. Между тем, адмирал продолжил:

— И не просто торговать, но и использовать исландские порты для стоянки своих кораблей и пополнения припасов.

— Чёрт возьми, а это-то, зачем им надо?

Норби лишь пожал плечами. Вопрос был риторический. Исландия считалась личным владением короля, доход от которой шёл в королевскую казну, и не один чужеземец не имел права торговать на нём, не получив королевского разрешения. Правда, как оказалось, рыбные промыслы вокруг этого острова влекли туда не только датчан, но и англичан, голландцев и даже ганзейцев из Гданьска. А исландцы были только рады их приезду, так что не удивительно, что многие пытались нарушить королевскую монополию. В результате сам Норби с флотом недавно вынужден был сходить туда, чтобы навести порядок. Но стоило только флоту уйти, и всё началось по новой. Но королю нужно было что-то отвечать:

— Я думаю, рассказы про сказочные богатства за океаном, что давно будоражат всех правителей, дошли и до тех мест. Так почему бы и русскому государю тоже не восхотеть поискать тех богатств? А Исландию они хотят использовать как промежуточный порт.

— Это они сами рассказали или это твои домыслы? — король был явно заинтересован.

— Конечно же, они молчат, мой король. Но догадаться тому, кто много времени провёл на палубах ведь не трудно. Хотя для меня это стало откровением. Русские ведь только-только вышли в море, а уже мечтают об океанских плаваниях.

— Чёрт возьми, Норби, вы что, стакнулись с моим канцлером? Он уже завалил меня письмами, говоря, что Дании, мол, пора бы самой заняться плаваниями в Индии, самой найти новые земли для обогащения и вновь вернуться на Гренландию, дорогу в которую забыли даже самые старые датские капитаны, а испанцы, всё дальше заходящие на север, вот-вот её найдут.

Норби в ответ лишь промолчал. Не то чтобы он был сторонником канцлера Петерсена, но именно эти его мысли он разделял полностью. Чёрт с ней, с Индией, но Гренландию отыскать явно стоило. А если учесть, что путь туда уводил на запад, то, возможно, от Гренландии до земель, что испанцы нашли за океаном, и которые всё чаще стали именовать Америкой, не так уж и далеко. А чем Дания хуже Испании?

Король, внимательно наблюдавший за собеседником, понимающе хмыкнул.

— Мой морской волк рвётся на простор. Ему тесно в закрытой Балтике. Что ж, я тоже не прочь прославится, как покровитель открывателей новых земель. Надеюсь, ты помнишь, наш уговор? Швеция пала и пора от слов переходить к делу.

— Да, мой король. Я отыщу Гренландию и вновь водружу над нею королевское знамя.

— Я не сомневаюсь в тебе, Северин. Но вначале моя коронация, — добавил он строго. — А только потом поход. И да, что посоветуешь сказать русским? Может им всё же отказать?

— Если позволите, — хитрая ухмылка застыла на устах адмирала. Дождавшись разрешающего кивка, он продолжил: — Подлый Гданьск десятками шлёт свои корабли в те воды, не спрашивая вашего соизоления. Русские, при всём их желании, пошлют куда меньше. Зато русским так понравилось нападать на гданьских купцов...

— Что стоит им разрешить, и они сами накажут ганзейцев за своеволие, — рассмеялся Кристиан. — Что ж, пожалуй, я подумаю над этим. А пока выдели им человека, пусть, наконец-то, обустраиваются в моей столице. Я верю, что Копенгаген от этого только выиграет...

Разумеется, Сильвестр Малой не знал о содержании разговора между королём и адмиралом Норби, оказавшимся тем самым человеком, к которому он и должен был обратиться по приезду в Копегаген. Зато предложенное место осматривал весьма придирчиво, хотя и помнил поговорку про дарённого коня. Но дело есть дело. Конечно, Дания бедная страна и большинство предлагаемых ею товаров имелось и на Руси. Но тут был важен, как говорил князь, сам факт наличия своего торгового представительства. Ведь это именно с них и начинается настоящая большая торговля. Именно поэтому Любек до сих пор так и не разрешил русским купцам устроить своё подворье. А ведь не у всех купцов был такой контрагент, как Мюлих, хотя Таракановы, вроде бы, тоже с кем-то договорились.

Двор, выделенный под русское подворье, был средних размеров, но имел пару крепких построек, которые можно было легко переделать под склады и вполне добротное здание под жильё. Квартал, конечно, был не из богатых, но зато дорога к рынку и порту была относительно недолгой и даже не сильно узкой. В общем, жить было можно. Тем более что Сильвестр специально заострил внимание на печах и отоплении, а то вон в Ревеле тоже зимовать то можно, но печь топить нельзя. А как в морозы без отопления? Вот то-то!

Но датчане думали по-другому, нежели ревельцы, так что никаких ограничений не устанавливали. Плати за дрова и хоть обтопись. Так что, пока под рукой была рабочая сила, приступил Малой к обустройству двора. Заодно и приказчиков поднатаскал, тех, кто останеться тут торгпредами. Ведь от их хватки будет зависеть объём закупленного и цена проданного. Ну, а как иначе, ведь не одному Малому на себе всё тащить. Ему же не разорваться. Будет тут сидеть отдельно свой человечек, ну а что бы в ереси не ударился, да сильно по Руси не тужил, будет он меняться временами. Хватит уже по-дедовски торговлюшку вести. Пора и показть, на что русский-то купец способен.

Однако главнуюю задачу, ради которой он и оставался тут, да и корабли зимовали (а ведь стоянка их в чужом порту в большую деньгу влетала), выполнить ну никак не удавалось. Но надежды Сильвестр пока не терял...

* * *

*

Подгоняемые крепким юго-восточным ветром, шли по Студеному морю промысловые кочи, возвращаясь с летних промыслов домой. Слетевшиеся на запах рыбы чайки, пронзительно крича, носились над палубами, выискивая, чем бы поживиться и мешая усталым артельщикам отдыхать.

На носу коча сидел, вытянув ноги и укрываясь от пенных брызг потяжелевшей от воды овчиной, промысловик, выполнявший роль вперёдсмотрящего. Вдруг он резким движением руки заломил вяленную шапку на затылок и пристально всмотрелся вдаль. А потом, отбросив овчину и вскочив на ноги, зычно заорал:

— Земля, братцы! Ей богу, земля!

Словно помолодевший за прошедшее лето Данило, одним махом отбросив овчинное одеяло, которым укрывался от холодного ветра, сел и приложил руку к глазам. Столь долгожданный берег наконец-то стал виден на горизонте, хотя до самих Холмогор было ещё ой как далече. Но вид родной земли словно придал людям сил. До дому осталось ведь всего ничего. Зато промысел вышел просто на славу. Покончив с оформлением двора, Данило, которого ещё не забыли в здешних краях, смог-таки покрутить в городе и окрестных селениях достаточное количество парней и мужиков, да прикупить несколько старых, но ещё крепких коча. Хоть и с опозданием, но новая артель вышла в море на промысел. И за оставшееся лето да осень удалось ей и сельди взять, и сёмги, и моржа набить, и пуху птичьего набрать. Смилостивился Никола-угодник, лёгок был путь до Груманта, где и зверя морского и песцов вдосталь водится.

Вспомнив трудовые деньки, Данило с гордостью обвел глазами ныряющие в волнах кочи. Его артель! И пусть он тут всего лишь приказчиком выступает, но в оснащение вложены были и его личные деньги. Князь ведь был только за, коли свои люди в дела вкладываться будут. Потому как понимал, что радеть за дело станут лучше. И даже грубый подсчёт подсказывал бывшему студенту, что не прогадал он с вложениями, ох не прогадал. А то, что в артель пришлось много молодых набирать, так то даже лучше вышло. Первый-то покрут всегда дешевле стоит.

А ныне вот молодые артельщики, не смотря на дикие крики птиц и зычный ор товарищей, отсыпались молодецким сном. Наработались на путине, что уж там. Так нынче и сельдь валом шла, знай, успевай сети ставить. А возле сельди завсегда те, кто ею кормится. Их тоже по возможности били. А бывало, видали и китов, дивясь, как высоко взбрасывали они из себя фонтаны воды и пара. Ну да недолго им спокойно хаживать осталось. Умели чужие людишки бить морских гигантов не только у берегов, как местная самоядь, а и в море, вот князь и обещался для своих учителей тому ремеслу найти. Хотя мясо китовое лично Даниле не по вкусу пришлось, но тот же Пронька, что ныне на корме у руля покачивался, уплетал его за обе щёки. А ведь окромя мяса с кита много чего взять можно. Эх, поскорей бы князь умельцев прислал, что ли, а уж он бы тут на месте развернулся.

Зато теперь можно будет на следующий год и к норвегам сходить. Правда, ныне и до северных земель дошли указы короля Кристиана, по которым в норвежских землях иноземные купцы не могли более напрямую торговать с крестьянами и другими торговцами, а исключительно только в городах и с купцами норвежскими, ну да Даниле то от того ни жарко ни холодно. Что он у нищего норвега купит?

А вот людей покрутить, особливо кормщиков, что к океанским плаваниям привычны, оказалось делом нелёгким. На Грумант-то пока мало кто хаживал — трудна и опасна туда путь-дороженька, потому в основом промысловые артели вдоль бережка промышляли, благо сколь ни иди по морю на восход, а берег тот нескончаемым кажется. Только человек десять с разных мест и набралось, что согласились, соблазнившись большей оплатой, в следующий год на долгий промысел выйти. И то соловецкие старцы да холмогорские промышленники волком смотреть стали. Ну не густо тут с такими умельцами пока, не густо. Хотя, почитай, все селения морским промыслом и живут. Ну да опыта, как морских старателей делать, ныне компанейским не занимать. Костяк да кормищик ныне имеется, а остальное приложится. По приезду вот ещё трёх отроков, чьи отцы согласились мальцов в учёность отдать, в Новгород отправить надобно, в школу навигацкую, да кого из местной молодёжи, что всё ещё под чужим началом ходит, сманить можно, пообещав кормщиками поставить. Глядишь, на следующий год не одна, а две артели на промысел выйдет. Ну а приказчиков, что дела вести будут он уже присмотрел. Помнил обоих по прошлому. Помнил, что без внутренней гнили были мужики. Потому как иначе в торговом да промышленном деле нельзя. Промысел ведь мог и на год растянуться и на два, и всякая связь с большими людьми тогда надолго утрачивается. А потому дела приходилось вести на безусловной доверенности, где каждая сторона должна была полагаться исключительно на совесть другой, да на договорной интерес.

Долго ещё бежали кочи по морскому простору, прежде чем не подошли к устью Северной Двины, представлявшее собой целую систему мелких проток, рукавов, проливов и островов, в которых так легко можно было затеряться неопытному кормщику. А ведь почти все рукава да протоки преграждены были перекатами с глубинами на них не больше сажени, что для кочей было ещё терпимо (и то не всегда), но для более крупных судов уже грозило опасностью.

Входить в реку не стали, так как наступало время отлива, а потому просто пристали к берегу, где и переночевали, чтобы с утра, дождавшись, когда морской прилив, на некоторое время замедлившись, вновь начал набирать силу, продолжили движение.

Холмогоры встретили запоздавшую артель моросящим дождиком, но хмурость погоды не могли испортить праздник артельщикам. Ведь сколько месяцев их не было дома. С берега их встречал женский смех, звонкие удары вальков, мерные крики занятых работой людей. Как только суда утыкались носом в приглубый берег, с борта лихо выпрыгивали на мягкий песок артельщики и, подхватив канаты, спешили накрепко связать их с землёй, ставя окончательную точку в долгом плавании.

Вот только для Данилы это был ещё не конец. Ему нужно было рассчитаться с артельными, да проследить, чтобы грузчики сгрузили весь товар в амбары. А ещё нужно было сговориться с доставкой его вверх по Двине, ведь не в Холмогорах же добытое сбывать. Так что нормально отдохнуть да попариться Данила смог далеко не сразу.

Зато жилой дом успели отогреть да подготовить за это время. Он ведь слугами не заморачивался, а просто оставил двор на хранение Лавру, что бродил меж двор, кормясь от мира. А что, так многие делали. Монастырский двор, что пустым стоял на приезд деловым людям, хранили несколько нищих вдов, за что и кормились от монастыря. Ныне же, рассчитавшись с мужиком, нанял трёх слуг, да и Лавр не захотел возвращаться в свой двор, где избенка скособочилась, да тын покосился, и напросился в воротники.

Но недолго пришлось насладиться отдыхом Даниле. Дела навалились, да и время поджимало. А ведь нужно было ещё и с рыболовными снастями вопросы решить. Особенно с неводами. Для моря-то они большие требовались, от ста сажен и более. И стоило это всё немало, ведь для изготовления одной сети требовались десятки пудов пеньковой или льняной пряжи. Потом сети сшивались в один большой невод, который для крепости смолился, на что уходило 2-3 бочки смолы, а затем дубился, провариваясь вместе с ольховой или осиновой корой. Но даже при такой обработке и очень тщательном уходе невод редко служил больше одного сезона. После чего его расшивали, а куски наиболее хорошо сохранившейся сети пускали на другие снасти. Да, на первых порах он о запасе позаботился, но ведь он тут не на одно лето осесть собирался, да и дело (зная княжеский размах) расширять надобно, так что нужно было либо подряжать местных умельцев, либо ставить своё производство, создавая местным конкуренцию. Ради этого пришлось съездить к игумену Никодиму, настоятелю Николо-Чухченемского монастыря, что распологался в десяти верстах от Холмогор на другом берегу Двины. Несмотря на близость к городу, монастырь оставался небогатым, а поскольку даже такие небольшие вотчины, какие были у него, по решению собора ему вскоре придётся отдать, то князь и предложил заинтересовать монахов изготовлением неводов для промысловых артелей. Предварительные соглашения были достигнуты ещё до ухода на Данилы на промысел, а теперь просто оставалось закрепить деловые отношения договором.

А после пришла пора выдвигаться в Вологду. Ведь не в Холмогорах же добытое сбывать. Тут хорошую цену не дадут. А от Холмогор до Вологды по речным-то зигзагам более тысячи вёрст будет. И до ледостава недалече. Потому и торопил он приказчика Храпа, которому в будущем предстояло взять на себя всю заботу о данном пути, чтобы не встал караван посреди дороги. И вот в осеннюю непогодь потянулись суденышки под низкими тучами и дождиком вверх по реке.

Труден путь по осенней Двине. По черной воде шли кораблики на парусах, под веслами, или тянулись бечевой на людской или конной тяге. День за днём, не смотря на слякоть и непогоду, пока одним сумеречным ноябрьским вечером, осыпаемые медленным снегом и разгоняя частые льдины носам, не втащились холмогорские струги в Вологду. Успели, хотя и пришлось у берега лёд поскалывать, дабы причалить под разгрузку. Но успели. Вытащили суда из воды, укрыли на зиму в амбарах. Но это только судовщикам да Храпу поход окончился, а Даниле предстояло дождаться открытия санного пути да двигаться дальше, в Москву.

* * *

*

В Норовское Андрей добрался на сильно потрёпанных штормами кораблях. Всё же поздняя осень на Балтике не то время, когда можно по морям хаживать. А по прибытию узнал весьма не радостную новость.

Гданьские каперы нанесли-таки ответный удар. Появившись самым наглым образом на нарвском рейде, он смело вошли в реку и захватили все корабли, что стояли от рейда до Нарвы и Ивангорода. Все русские суда и те корабли, на которых нашёлся хоть какой-то русский товар, были ими захвачены и уведены с собой. А напоследок они попытались сжечь и само Норовское, и даже смогли подпалить несколько крайних домов, но норовчане похватав оружие, сумели отстоять свои жилища и склады, а заодно и те суда, что скрылись в россонском затоне.

Но теперь Андрею нужно было придумать, что сказать государю и как эту историю преподнесут тому его недруги. Ведь он сам даже не представлял, что гданьчане рискнут на нечто подобное. Нет, он смутно помнил, что в следующем году они вроде бы должны будут ограбить городок Невское Устье, и готовился к этому, но вот про Нарву не помнил, и потому даже не мог с уверенностью сказать — это было и в той истории, или это уже ответ на его действия. Чёрт возьми, ну давно же было пора уже перестать надеяться на своё послезнание, но инертностью мышления, оказывается, страдали не только предки.

А главное, он не знал, что стало с кораблями, которые ушли в Овлу незадолго до нападения: смогли ли они проскочить мимо каперов или были ими захвачены? И что с того, что с ними была "Верная супружница"? Это же не линкор из 20-го века, а в бою всё может случиться. На ушедших же судах уплыли не только столь нужные для нового наместничества переселенцы, но и необходимые им на первых порах вещи, а так же детали для первых лесопилок. И узнать об их судьбе в ближайшее время было невозможно. Корабли должны были зазимовать в Овле, так что первые вести от них будут или из письма, или уже по прибытию самого князя к месту службы. Потому следовало отбросить все посторонние мысли и полностью отдаться текущим делам в Норовском и Новгороде, а потом спешно выдвигаться в Москву.

* * *

*

Москва же в эти осенние дни шумно и весело гуляла и праздновала. Шутка ли, древняя столица, вожделенный когда-то киевский стол, на котором в последний раз восседал шесть раз прадед нынешнего государя, великий князь владимирский Ярослав Всеволодович (потому как сын его, Александр Ярославич, прозванный Невским, хоть и носил титул киевского князя, но в самом Киеве так никогда и не побывал) вернулась обратно под руку его потомков. И пусть для большинства нынешних русичей киевский стол давно стал былинной сказкой, но в Кремле о нём помнили очень хорошо. И тот же Василий III Иванович уже требовал у Сигизмунда I Старого отдать его вместе со Смоленском и Полоцком. И потому государь всея Руси, едва Киев пал к его ногам, тут же велел вписать себе в титло новый титул, чем прямо обозначил свои намерения прочно удержать завоёванное. Хотя это резко ухудшило ситуацию в начавшихся было переговорах с Литвой, откуда ещё в августе прибыли в Москву Януш Костевич и Богуш Богарзенович. Но в Думе правильно посчитали, что проблемы литвинов русичей не волнуют. Да, обе страны устали от длившейся вот уже как девять лет войны, но прошедший градопад и нестроение среди знати, вкупе с пустой казной делали положение Вильно куда более худшим, а позиции Москвы более существенными.

Однако начавшиеся переговоры неожиданно обнажили одну проблему, которая могла стать миной замедленного действия. Прямо об этом, конечно, не говорили, но Андрей, уже немного пообтесавшийся в этой придворной тусовке, понимал ныне и полунамёки. И был вынужден тоже задуматься.

Дело в том, что предстоящий мирный договор грозился нарушить сложившийся при великокняжеском дворе баланс сил. Просто потому, что любимчик и ближник государя боярин и конюшенный Иван Андреевич Челяднин вот уже который год томился в литовских узилищах, а в его отсутствие вперёд выдвинулись другие, как именитые, так и не очень. И новая плеяда вряд ли обрадует бывалого царедворца. А ведь своего любимца государь за эти годы вовсе не забыл, и одним из первых его условий было требование незамедлительного обмена знатных пленников. В той, иной истории, ему некого было отдавать взамен, и большая часть русских пленников так и осталась навсегда в литовских землях, но в этот-то раз уже в великокняжеских порубах сидело немало знатных литвинов, а значит, возвращение Челяднина становилось неизбежным. Но те же князья Ростовский и Шуйский вряд ли были готовы без борьбы уступить пока ещё вакантную должность конюшенного. И это могло означать лишь новый всплеск интриг и обязательный передел мест. А поскольку сам Андрей ныне тоже принадлежал к новой волне царедворцев, то возвращение Челяднина, так уж получилось, вряд ли было выгодно и ему. Ведь по слухам Челяднин неплохо ладил с Сабуровыми, чьё положение при дворе слегка пошатнулось, да и без того не дурак был боярин, сразу поймёт, чью сторону в придворной борьбе примет молодой Барбашин.

Вот и получается, что вмешательства в историю не всегда дают положительный результат даже для вмешивающегося. Но это в прошлой жизни он слишком быстро устал от борьбы, о чём не раз успел пожалеть и до своей гибели там, а ныне же он за свою карьеру собирался драться до конца. А если учесть, что в той ветви развития Челяднин навсегда исчез из русской истории, то это наводило на самые разные (и порой не очень хорошие) мысли...

Но сейчас, пока старый боярин всё ещё "гостил" у литвинов, ему предстояло получить свою толику сыпавшихся на аристократию по случаю удачного года наград и почестей. Ради чего он, как завзятый царедворец, ныне с утра оббивал пороги великокняжеского дворца.

Давно прошло то время, когда в Кремле Андрей чувствовал себя белой вороной. Ныне он ничем не выделялся из сотни таких же дворян, что с утра заполняли дворцовые коридоры, где вдоль расписных стен на подставцах горели восковые свечи, и оттого в хоромах приятно пахло топленым воском. Причём многим из присутствующих ждать очереди, чтобы попасть хотя бы на глаза, а не то что на приём к государю, приходилось многие дни и месяцы. Однако в этот раз князь не успел и парой слов перекинуться со знакомцами, как к нему, кланяясь, подошёл сын боярский Еропкин, государев постельничий.

— Князь, государь желает видеть тебя.

Кивнув собеседникам и ловя на себе самые разнообразные взгляды, от поддерживающих до злых за то, что раньше кого-то к государю зван, он пошёл следом за постельничьим, что семенил впереди, угодливо распахивая перед князем тяжёлые двери.

Князь Василий встретил его, восседая на массивном стуле в малой палате своего дворца. Кроме него там находился ещё и Шигона, скромно стоявший за спиной государя. Андрей привычно уже отвесил низкий поклон, коснувшись пальцами руки пола, и скромно застыл посреди полаты.

— Ведомо мне уже о твоих художествах, — усмехнулся государь. — Скажу, что никто не верил, что удастся тебе сотворить такое. Что же, молодец, хвалю. Наместничество новое подтверждаю, однако не может стряпчий исполнять сию должность, а потому, — тут Василий, как заправский актёр выдержал строго дозированную паузу и, как ни в чём не бывало, продолжил: — а потому жалую тебя чином окольничьего и местом в Думе Боярской.

Андрей снова выгнулся дугой.

— Милостив ты ко мне, государь.

— За службу милую, — снисходительно ответил Василий. И тут же построжел лицом: — Однако доносят тут до меня, что в нарвском пограблении есть и твоя вина. Что скажешь?

— Скажу, государь, что не в своё дело полезли те людишки. Может в войне земной они и доки, а вот в морской ничего не смыслят. Коли есть у государства берег, то завсегда найдётся тот, кто его пограбить захочет. Немцы на том хорошо руку набили, а нам только ещё научиться предстоит. Не будь меня, сей набег всё одно случился бы. И пока мира у нас с Жигимонтом не будет, возможно, что и ещё не раз они на подобное соберутся. Им ведь наша торговля, что серпом по одному месту. А добыча знатная выйдет. Недаром их кораблики у орденского побережья труться. По той же причине.

— Ну да, донесли до меня про твои победы. Сам магистр, в который раз, просил о совместной атаке на Гданьск, но я с Сигизмундом ляшским не воюю и тебе не велю. Купцы то одно, а город на саблю взять, то иное.

— Так и в мыслях такого не было, государь. Оболгали тут меня недруги.

— Помню, помню, — усмехнулся в бороду Василий, — про твои рассказы о войне каперской, потому слухам тем не верю.

После чего разговор плавно перешёл на новое наместничество. Ну, к нему-то князь подготовился заранее, а потому имел ныне при себе большой пергаментный свиток, на котором была начертана карта новых владений. Конечно, была она лишь копией, списанной в основном с найденных шведских карт и чертежей, а оттого по меркам Андрея, далеко не полной, и её ещё предстояло редактировать и редактировать, но побережье, реки и основные пути были насенены на ней относительно верно. Здесь же уже были обозначены и места под будущие крепости, которые по мысли нового наместника было необходимо заложить или хорошенько отремонтировать. Было их, правда, пока немного, но занимали они три ключевых точки: Торнио, Овла и Олафсборг. Теперь же нужно было выпросить под них денег из казны, поскольку строить города за свой счёт государь не велел, да и не потянул бы этого Андрей. Ведь поскольку строить нужно было сразу основательно, то сумма выходила немаленькая. Одна сажень каменной стены обходилась в среднем в 17,5 рублей. А башни стоили в разы дороже. Зная прижимистый характер государя, Андрей больше боялся, как бы тот не отверг сии прожекты или не велел ставить их деревянными, мотивируя тем, что деньги больше для южных рубежей нужнее. Мотивируя тем, что сам же ведь всем уши прожужжал про ордынскую опасность. Но Василий Иванович был не только осторожным политиком и прижимистым экономистом. Умел он правильно оценить необходимость вложений. Правда, никогда не спешил с ответом. Вот и теперь, внимательно рассматрев карту, он оценил стратегическое положение предложенных к постройке крепостей, но принимать решения не стал, отложив это на более поздний срок. Тем более что убывать к новому месту Андрею предстояло нескоро. Впрочем, никто не говорил, что время это уйдёт на праздности: иных дел было невпроворот.

Глава 11

Роскошную улицу Длугу, образовавшуюся ещё в XIII веке, недаром прозвали Королевской улицей. По ней проходил главный торговый путь Гданьска, на ней устраивались парады и фейерверки, на ней стояли особняки самых богатых и влиятельных людей города: купцов, вельмож, сановников. И именно на этой улице вот уже три десятка лет проживала семья богатого негоцианта Кромберга.

Когда-то основатель семейства Генрих Кромберг и не мечтал о чём-то подобном. Однако его отец, проходивший боцманом на многих кораблях, много сил положил на то, чтобы сын пошел дальше него и непременно стал капитаном. Юный Генрих безропотно подчинился отцовской воле и в десять лет впервые завербовался в команду когга. А уже в одиннадцать остался сиротой. Жизнь изрядно помотала его. Ел и спал он где придётся, так как своего дома у них не было, а денег оплатить проживание в старой лачуге уже не было у Генриха. Он не был пустым мечтателем и с детства познал простую истину, что добыть богатство для человека столь бедного, как он, почти невозможно. Кто родился бедняком, так и умрёт в бедности. Пример был перед глазами: гданьские бедняки гнездились целыми семействами в старых полуразвалюхах и истлевших сараях по предместьям, тяжело работали, голодали, и почти никогда им не удавалось переломить свою судьбу. Хотя сам город Гданьск рос и богател из года в год.

Шатаясь по пристаням, крутясь по мостам и рынкам, и общаясь с разными людьми, он самостоятельно научился читать, писать и считать. А повзрослев, смог нанятся на судно матросом и стал получать аж шесть прусских марок в год, что равнялось 4 злотым. Причём восемь месяцев в году он находился на казенных харчах. Опять летели годы, он дослужился, как и его отец, до боцмана, став зарабатывать целых двенадцать марок и получив возможность перевозить бесплатно целый лашт товара для себя! Чем он и не преминул воспользоваться.

Но благосостояние его всё одно росло медленно и так продолжалось до той поры, пока в 1455 году жители Гданьска не добились от короля Казимира разрешения организовать свой каперский флот для защиты своих торговых интересов. Тогда-то Генрих и перешёл на маленький крайер с экипажем всего в восемь человек, получив право участвовать в дележе добычи. Как оказалось, доходы эти оказались куда выше, чем от торговых операций. Ведь без дела гданьские каперы не сидели. Тринадцатилетняя война Польши с Орденом сменилась войной между Англией и Ганзой, где геройствовал не только один Бенеке.

Да, не всегда им везло, и после одной из схваток заматеревший Генрих вынужден был занять место погибшего капитана. Так свершилось предсмертное желание отца. А затем он сменил чужой краер на собственное судно. Да, это был старый неуклюжий одномачтовый торговый корабль с коньковой обшивкой, плоским дном, с высокими надстройками на носу и корме, чья скорость никогда не превосходила пяти узлов, а любой шторм грозил катастрофой. Но отныне он мог сам продавать свою добычу. И к концу войны Генрих стал обладателем уже двух парусников, вернувшись в Гданьск с полными трюмами самых востребованных в городе товаров.

Сейчас, спустя десятки лет после тех событий, сын Генриха — Адольф Кромберг — слыл весьма богатым гданьским купцом, владельцем и совладельцем нескольких торговых судов и каперских кораблей. А его сыновья совершали торговые плавания не только в Балтийские порты Ганзы, но и в Лондон и Брюгге, а первый внук и вовсе пошёл по стопам деда. Причём молодой Мартин Кромберг стал не просто капером, а капером королевским. Крейсировал в водах Лифляндии, вступал в мелкие стычки под Ревелем, а после постоянно возвращался в Гданьск, каждый раз приводя с собой захваченные призы. Вот только везло так далеко не всем. Даже больше того — над гданьскими моряками сгустились тучи неудач, и силы каперского флота короля таяли как снег под лучами весеннего солнца. Но не это больше всего взволновало гданьских патрициев, а то, что враг, бросивший вызов гданьским каперам, сам перешёл к захвату купеческих судов. Гданьску, ежегодно посылавшему только через Зунд до двух сотен кораблей, это было как слону дробинка, но конкретной купеческой семье это выливалось в серьёзные потери. Семья Адольфа уже лишилась трёх своих хольков со всем своим товаром. Корабли восстановить было не сложно, а вот потерянные деньги куда труднее.

В конце концов, Адольф не выдержал и сам решил тряхнуть стариной. Возглавив отряд из четырёх кораблей, он добрался до Ревеля и, опасаясь гулявшей по этому городу чумы, встал на якорь у побережья Аэгны. Здесь он стоял до тех пор, пока не дождался донесений от ганзейских шпионов из Нарвы, сообщивших, что на реке и рейде полно кораблей, но военных среди них не видно. После чего гданьские каперы устремились в устье Наровы.

Их явно не ждали, как не ждали и того, что захвату подвергнутся все суда, на которых найдутся русские товары. Ну а как иначе-то — Нарва соперник Риги и Ревеля, а те, в свою очередь, союзники Гданьска. А ему хилые союзники не нужны. Как и разжиревшая на русской торговле Нарва.

Что ж, свои дела он тем налётом поправил изрядно, но всё равно, дальше так продолжаться не могло. Да, русских каперов было не так уж и много, но удары их были чувствительны. Ежегодно городские судовладельцы теряли корабли десятками, а матросы начинали бояться найма. Вот потому, пользуясь своим знакомством с бургомистром Гданьска, он ещё до своего рейда постарался навестить его, едва только тот вернулся после переговоров с магистром Альбертом. Эберхард Фербер прекрасно понял подоплеку этого визита: с самого начала своего правления король Сигизмунд I тесно сотрудничал только с избранной группой гданьских патрициев, в число которых входила и его семья. Именно поэтому Кромберг был далеко не первым, кто пытался таким образом достучаться до короля. Принимая их всех по очереди, Фербер морщился от мыслей, что сначала все они буквально радовались возможным прибылям от каперства, а затем, как только выяснилось, что ради них надо чем-то жертвовать, тут же возмутились. И это в тот момент, когда над самим Гданьском повисла страшная опасность.

Увы, армия, пришедшая из германских земель, с боями и потерями всё-таки смогла форсировать Вислу, обороняемую артиллерией и пехотой под предводительством гетмана Прусской земли Станислава Косцелецкого, и теперь неспешно двигалась на соединение с армией самого Ордена. Неспешно, потому что дела политические не позволяли пока что магистру покинуть Кенигсберг. Но не трудно догадаться, что их целью, когда это всё же случится, будет именно Гданьск.

А король, как назло, застрял в лагере под Быдгощью. Шляхта, почувствовав свою силу, прежде чем пойти в бой потребовала от короля выслушать её очередные условия, и он был вынужден согласиться устроить Всеобщий Сейм, да ещё и подождать, пока шляхтичи не отберут на него своих представителей. А те, не смотря на то, что большая их часть уже и без того была тут, с выбором вовсе не спешили. И их абсолютно не волновало, что враг уже начал боевые действия и противостоять ему могла лишь небольшая наёмная армия под командованием Николая Фирлея. Да и на ту деньги вскоре обещали кончиться. А без денег наёмники не воюют!

А кроме того ещё и южные дела требовали от короля своего внимания. Василий Московский атаковал-таки Литву большими силами. Да и июльское вторжение из Крыма на Подолье и Волынь потребовало созыва местного сеймика во Львове и призыву к вооружению и без того ослабленных уходом войск под Киев провинций.

Прибавьте к этому прорыв морской блокады и выход орденских кораблей в море, ну и как вишенку на торте увеличение финансовых потерь всех прусских городов из-за наводнения рынка некачественными тевтонскими деньгами и накапливавшиеся военные расходы. Всё это отнюдь не радовало ни бургомистров, ни городской магистрат города.

Конечно, Гданьск сам по себе был истинно немецким городом, и его жители некогда переселились сюда из Саксонии, Тюрингии и рейнских земель, но возвращаться под руку крестоносцев он вовсе не собирался. Потому как все его экономические связи заведены были на Польшу, а никак не на Орден. Ведь это польское зерно и лес сделали его богатым. Поэтому городская ратуша больше всего сейчас была озабочена возможной осадой, чем проблемами судовладельцев. Поэтому и Фербер пообещал Кромбергу заняться этим вопросом только после того, как позволят обстоятельства. Кромберг понимающе кивнул. Угроза от крестоносцев была не шуточной.

* * *

*

Неделю подряд сидела Боярская дума, и бурлили в ней страсти не хуже шекспировских. Ещё бы, ведь решался вопрос войны и мира.

Переговоры, начавшиеся ещё в августе, шли не шатко ни валко. Русская сторона настаивала на том, чтобы при заключении мира Сигизмунд "поступился" старой русской "отчиной", которую он сейчас держит, а литовские послы со своей стороны указывали не только на захваченные города, но и на Новгород, Псков и Вязьму как на литовскую вотчину. Минимально, на что они ныне соглашались, — это ограничить свои претензии Смоленском, при условии, что остальные захваченные земли московский князь вернёт безоговорочно. Если же Московское государство и Смоленска не отдаст, то Сигизмунд I Казимирович был готов заключить перемирие по образцу перемирия 1503 года, то есть без формального признания Смоленска русской землей и размена пленными. Но Василий III Иванович, окрылённый чередой побед, ныне хотел гораздо большего и готов был санкционировать лишь сложившееся положение вещей, да обязательно провести обеими сторонами размен пленных.

На лавках, в дорогих мехах, в бархате, шитом золотом и усыпанном жемчугами, восседали думные люди. Головы боярские украшали высокие горлатные шапки, а руки, унизанные перстнями, чинно покоились на коленях или сжимали массивные посохи. Лица всех лоснились от пота, хотя окна в палате и были отворены. Возле дверей и за троном застыли безмолвными истуканами рынды, в белоснежных ферязях с серебряными петлицами на груди. Сам государь восседал на троне в тяжёлом, мехами оттороченом, жемчугом и самоцветами вышитом платье и молча выслушивал выступавших.

Мнения в Думе, как всегда, разделились. Правда, сторонники южного похода ныне были удовлетворены достигнутым результатом и распались, как единая сила, дополнив собой либо сторонников войны, либо сторонников мира. Зато партия войны, всё ещё самая многочисленная при дворе, настаивала на продолжении, ведь новые земли — это новые пожалования. Однако партия мира в этот раз подготовилась куда лучше.

Окольничий Морозов притащил с собою целую груду челобитных, смысл которых сводился к одному: "вотчины да поместья опустели, дома разорены от войны и сильных людей...". Старый интриган Воронцов, поставленный наблюдать за сбором порохового зелья, уверял, что пороха для большого похода больше нет и собрать его ранее двух лет просто невозможно, если только не скупить у иноземцев. Чему тут же воспротивился казначей, упирая на опустевшую казну. А Давыдов, качая головой, жалился на то, что литвины никак не хотят признавать захваченное и упорно требуют вернуть все их города и земли.

Андрей, впервые допущенный сюда полноправным членом, тоже высказался за мир, но на русских условиях, а чтобы литвинам лучше думалось, предложил заявить свои права ещё на ряд городов, как это было после взятия Смоленска. Да напомнить гордым шляхтичам, что тогда они от мира отказались, а ныне эти города уже под рукой у русского государя и отдавать их назад он не намерен. От таких толстых намёков, глядишь, литвины куда быстрее зачешутся.

Партии мира его слова понравились, а вот у партии войны, кроме Немого, с которым Андрей этот вопрос заранее обсудил, лица скривились. Не того ожидали они от молодого, но боевитого князя. Однако решать было что-то надо, ведь литовские послы ожидали ответа.

Давно известно, что когда заканчиваются аргументы, в дело вступает принцип "чья глотка лужоней". Лай в Грановитой палате стоял нешуточный, а градус напряжённости поднялся до предела. Ещё чуть-чуть, и пойдут именитые люди друг дружку посохами охаживать, да бороды рвать. Лишь грозные окрики Василия Ивановича ещё сдерживали их. Но к концу недели накал стал потихоньку спадать, так как "знающие люди" донесли до ушей думцев, что государь всё более к миру склоняется. Впитанная с молоком матери и взращённая отцом осторожность взяла верх, да ведь и вправду, коли задуматься, откусили в этот раз кусок не малый. Причём не как при отце, когда жители присоединённых земель сами желали воссоединиться с православным государем, а, наоборот, в большинстве своём ныне они больше хотели бы остаться под скипетром литовской державы. Тут как бы не поперхнуться уже захваченным! Куда уж о новых-то землях грезить. Их ведь, земли-то, не только завоевать, их ещё и обиходить да обустроить надобно. Да и нужен был государю мир на западе, потому как это позволяло ему начать проводить более активную политику, как отдельно в Казани, так и на юге в целом. А то в Крыму уже ощутимо сгущались тучи. Шпеги да послы доносили, что ещё в конце прошлого, 1519 года, Мухаммед-Гирей вступил в переговоры с Сигизмундом как королём Польши, которые продолжились и в этом году, а закончились перемирием между двумя странами, да ещё и декларацией о совместных военных действиях против России, в случае если таковые возникнут.

И Дума сдалась. Было решено звать на следующий год панов радных для больших переговоров, но литовская сторона настаивала ещё и на перемирии хотя бы на год. Им это было очень важно, потому как тем самым они избегали летней кампании. Но это было не выгодно уже русской стороне. В конце концов, достигнуто было компромиссное решение: сроком новой встречи послов установили "Масленое заговено" (10 февраля 1521 года). Таким образом, в случае срыва переговоров Василий Иванович мог обрушиться на Литву всей силой ратною, добиваясь лучших условий не языком дипломатов, а сталью мечей. И это только усиливало позицию русских дипломатов во время переговоров.

А потом по случаю завершения переговоров в Грановитой палате выставили длинные столы в три ряда. И три дня шли пиры. Пили, ели, плясали да песни пели. Государь то и дело жаловал кого-то то чашей, то блюдом со своего стола. Не обошлось и без местничания, поспорили приезжие, подрали друг друга за бороды, оспаривая более высокое место, повеселили государя да гостей.

На второй день не обошли дарами и Андрея. Он уже слегка захмелел и как раз подумывал о том, что пора бы и пропустить пару здравниц, когда к нему подошёл Иван Сабуров с чашей. Вот уж кого не хотел сейчас видеть Андрей, так это его. Но дальнейшее мгновенно протрезвило парня и заставило похолодеть.

— Великий государь жалует тебя чашею! — с наглою усмешкой, государев кравчий подал ему принесённую чашу.

Вот чёрт. Не принять подарка было нельзя, а принять боязно. Как в народе говорят: жалует царь, да не жалует псарь. Отношения с кланом Сабуровых портились с каждым годом всё более. Ибо матримониальный вопрос больше всего бил именно по ним, а взгляды Андрея им были давно известны. И то, что вроде бы шляющийся вечно на каких-то задворках князь всё же имеет неоспоримое влияние, как на государя, так и на митрополита, было хорошо видно по его стремительной карьере при дворе. Ну и что стоило старому недругу сыпануть отравы в государев дар, покуда нёс его? Яды ведь не только мгновенные бывают. А там помёр Трофим ну и хрен с ним. Да и улыбка кравчего Андрею явно не понравилась. Но, как уже было сказано, отказываться от подобной чести было нельзя. Что ж, выносите святые угодники. Впрочем, он по завету литературного Пейрака некоторое время употреблял пастилу с дозой мышьяка. Правда, чуть позже вспомнив, что мышьяк из человека не выводится, да ещё и имеет гадкое свойство накапливаться в организме, он с этим делом покончил, но всё же надеялся, что теперь всё же способен не умереть сразу, приняв дозу яда, несовместимую с жизнью. А там видно будет.

Князь встал и, следуя обычаю, низко поклонился государю, благодаря его за честь, после чего выпил вино и отдал чашу Сабурову, пытаясь по его мимике понять: подсыпал он зелье или нет. Между тем все окружавшие его гости принялись поздравлять с такой милостью.

Сев на место, Андрей сразу же хапнул полной ложкой ближайшее блюдо приправленное сметаной. Как антитод. Потому как простейший антидот к мышьяку — белок казеин. Сиречь молоко и молочные продукты, хотя в последних казеина поменьше. Не так чтобы панацея, но облегчает. Потом некоторое время Андрей просидел как на иголках, и только выждав приличествующую паузу, смылся якобы в уборную, где по рабоче-крестьянски сунул два пальца в рот и постарался очистить желудок. Бережоного, как известно, и бог бережёт. Потом потребовал у первого пробегавшего служки воды и выдув приличную порцию, вновь проблевался. После чего, как ни в чём не бывало, вернулся к столу, где вновь воздал должное наготовленным явствам.

Однако устают не только от работы. На третий день Андрей уже с трудом досидел до конца пиршества и с радостью покинул Кремль, позволив увезти свою до изумления пьяную тушку в возке, так как верхом он точно никуда бы не доехал.

Что ж, либо Иван не рискнул так радикально решать вопрос их конфронтации (что по трезвому размышлению Андрей признал наиболее вероятным), либо профилактические мероприятия дали себя знать, но никаких последствий для себя князь не ощутил, если не считать дикую головную боль на следующее утро от всего выпитого. Но тут неплохо помогли старые, проверенные не одной пьянкой, меры, всегда ему помогавшие: рассол, горячий душ, сладкий чай и жирный суп. Наконец, более-менее придя в себя, он решил, что надобно посвятить какое-то время и делам своей многократно разросшейся торговой империи.

Для этой цели он поднялся в свой кабинет, велев принести туда полную баклажку кваса, и запретил себя тревожить по любому поводу, кроме приезда государя или митрополита.

Рухнув на стул, он сделал большой глоток из оловянной кружки, и принялся разбираться с тем ворохом бумаг, что ожидали его тут не один день.

Первыми под разбор попали донесения Данилы. Что ж, дела на севере, как и ожидалось, начались весьма неплохо, ведь это было одно из тех немногих его начинаний, к которому подходили долго и вдумчиво, а не махая в спешке шашкой, как к большинству других дел. Грумант, с его богатствами как земными, так и морскими — это очень хороший кус, а сибирское побережье ещё лучше. Тем более что дорога в устье Оби уже была хоть и не накатана, но давно проложена местными поморами. А наиболее смелые из них даже вверх по реке до самых татарских становищ доходили. Ну и чем это не путь в Сибирь-матушку?

Хотя первостепенной задачей у Данилы всё же было восстановить торговый маршрут из Холмогор до Дании и постараться проторить новый, до Англии и других европейских стран. Потому как Балтика Балтикой, но зависеть в торговле от хотелок датского короля Андрею вовсе не хотелось. Да и политический аспект тоже не стоит сбрасывать. А то дожили, даже в его будущей России многие верят, что путь на Русь вокруг Скандинавии англы открыли. Мол, викинги да русские, что по нему уже ходили, это другое. Ну да ничего, он под эти будущие разговоры мину подложил уже. Если Малой не обмишулится (а старый студент пока что поводов к таким мыслям не давал), то вскоре в Европе должна была выйти книжица с длинным и неказистым названием "О торговом плавании Олексы-кормщика по северным морям и случившимся с ним приключениям". Под таким соусом он собирался опубликовать слегка отредактированный отчёт о походе Мити Герасимова в Данию, морском бое русских со шведами, да о возвращении посольских лодий назад, когда их Яков-разбойник атаковал, но сам при этом битым и оказался. И ведь ничего сильно-то не врал, только из смысла написанного выходило, будто сей Олекса не специально поплыл, а ходил этим маршрутом часто, а тут просто ему государева посла навязали, оттого и случились с ним все эти приключения, что он читателям и поведал. Вот ведь будут потом историки спорить: что это было, и как часто герой книги в Европу ходил, да почему про него в портовых книгах записей нет, причём сам факт конкретно указанных плаваний будет легко подтверждаться как русскими летописями, так и датскими документами. Почти вживую представляя себе эти споры, Андрей даже посмеялся от души. А заодно решил сотню экземпляров этой самой повести и для русских людей отпечатать. Что б тоже знали, что к чему.

В общем, отписки Данилы были прочитаны и отложены в сторону. А следующими в очереди оказались отчёты из Камской вотчины.

Да уж, его Камская вотчина. Что-то всё же значительно стронулось в русской истории, потому как с этого года в Усолье-на-Камском был впервые назначен государев воевода, которым стал князь Фёдор Иванович Хотетовский. И с ним к новому месту для городовой службы отбыли полсотни пищальников, везя среди иного скарба и шесть пушек для городских стен. А это значит, что лёгкой прогулки у черемисских людей, как это было в прошлый раз, не получится. И всего-то нужно было в разговорах с разными людьми про те земли речь заводить. Вот, не прошло и трёх лет, а всеми позабытый городок на краю Руси в табели о рангах вдруг сильно подрос. Что с учётом предстоящего года было куда как вовремя. Глядишь, в этот раз уцелеет городок, а не сгинет на полтысячелетия в огне пожаров.

Да и вотчину к обороне готовили куда как усердно. Отряды нанятых вогуличей вели постоянную разведку, заодно обучая русских мальчишек умению читать лес. Ну и Камский полк, получивший боевое крещение, должен был преподнести татарам и черемисе неприятное удивление. Да, не смотря на все меры, предпринятые им, Андрей не верил, что Шах-Али удержится на троне, а отдавать на раззор свои владения тоже не хотел. Тем более сейчас, когда жизнь возле Княжгородка стала налаживаться. Появились новые деревни и починки, разрастались новые промыслы. Заработала собранная уже своими умельцами лесопилка, на которой пилилсь доски, как для нужд вотчины, так и для недалёкого Усолья-на-Камском и местного плотбища. А то до этого ведь все суда строились из "топорного леса", когда из одного ствола получали всего пару досок. Лесопилка же давала четыре-пять, а то и все шесть досок с одного дерева, и это вело к удешевлению постройки судов и, соответственно, перевозимой соли. Заодно отстроили на горном берегу Усолки новые склады для хранения соли. Но и старые разбирать не стали, потому как князь строго-настрого повелел на следующий год по весне не пускать караван до Нижнего, пока не выяснят положение в Казани. Нести убытки по глупости Андрей сосвсем не желал.

Так же заработала мануфактура "лесной шерсти". Что это такое? Так и сам Андрей был в шоке, когда прознал. Это оказалась самая обычная сосновая хвоя. Точнее волокнистый материал, извлекаемый из сосновых иголок. Для этого зеленые иглы распаривали, вываривали в щелоке, расчесывали, прополаскивали в воде и сушили. Полученный подобным образом материал шел на изготовление различных теплых вязаных вещей вроде фуфаек и нагрудников. В народе считалось, что "сосновая" одежда не только тепла, но и полезна "от ревматизмов". А Андрею что? Раз товар успехом пользуется, так почему бы и не погреть на этом ручки.

Кроме того недавно он дополнительно "выпросил" у государя в вотчину остров на реке, примыкающий к правому берегу Камы. Почти четыреста десятин земли покрытых лесом и сенными покосами. И песком, из которого при пробной варке получилось вполне неплохое стекло. Теперь там собирались поставить очередной стекольный заводик и приступить, наконец, к изготовлению зеркал. При этом, сам того не подозревая, Андрей со своим стекольным производством в этих местах опередил время почти на триста лет.

Радовала и школа, выпустившая очередную группу образованных мальцов. Вроде немного, но с учётом бережической и голухинской набиралось приличное число. Низовое звено управленцев потихоньку заполнялось столь нужными кадрами, у которых взгляд на жизнь был уже слегка отформатирован. По крайней мере, глупостями по типу "деды так жили" они уже не страдали.

Ну и обустройство пути из вотчины на Русь. Да, Камский путь был дешевле и легче. За сорок пять — пятьдесят суток тяжелогружённые насады добирались до Нижнего Новгорода, где большая их часть продавалась на доски, а обратно возвращались в основном охранные струги, гружённые товаром для Княжгородка и забравшие с собой от проданных насадов паруса, канаты и якоря. Но и обходной путь тоже был необходим. Особенно в предверии казанской неурядицы, готовиться к которой Андрей предпочёл заранее.

На всех волоках пытались приобрести свою собственность, чтобы облегчить жизнь караванщикам. Не везде это получалось, но попыток не оставляли. А туда, где разместиться всё же удалось, завозилась тягловая сила, чтобы ни от кого не зависеть при переволоке, а при отсутствии своих караванов, просто денюжек заработать, таская чужие суда. Путь-то ведь существовал давно и был более-менее обустроен. Просто люди Андрея им мало пользовались, предпочитая более лёгкую дорогу. Однако ныне внимания он привлёк никак не меньше чем камско-волжский. Потому как именно по нему можно было провезти груз до самой Северной Двины, не делая крюк до Казани. А ныне, походу, придётся и соль по нему везти, отчего стоить она станет дороже, а дохода даст меньше. А ведь он говорил, что Казань надобно брать под государеву руку. Так нет, по старине всё сделали. Им благолепие, а ему протори считать! Спасибо польским купцам, не дадут обнищать. Хотя и эта щёлка скоро прикроется. Вот же, блин, вроде и много сделал, а начнёшь оценивать — так совсем ничего. Привык жить с каперских доходов, да ими же всю недостачу покрывать. А теперь надо будет каждую копейку считать.

Но от совсем уж мрачных мыслей его отвлекла жена.

Как-то так само собой получилось, что стала она неизменным спутником при таком вот разборе дел. Сначала сидела тихонько, орудуя пяльцами. Потом, забывшись, Андрей вслух задался вопросом, а Варя возьми да и ответь. Причём ответ получился очень даже в строку. Вот так и пошло, что жена стала воистинну неоценимым помощником. Кто там про домострой поёт? Ага, вы б с его Варварой пообщались, особенно когда она себя правой считает. Хорошо, что тут сковородками бить мужей не пристало, а то бы и запустила чем тяжёленьким. Зато общие интересы, как известно, лишь сближают супругов.

Вот и сейчас, пришла, отвлекла, улыбнулась и мрачного настроения, как ни бывало. А вот желания поработать прибавилось. Заодно перешели к делам романовской вотчины, где всё давно уже шло как по-накатанной. Прибывавшая молодёжь селилась в заранее подготовленных местах и сразу же приступала к работам в новых условиях. За прошедшие годы уже сложились целые деревни, в которых сельское хозяйство больше напоминало конец девятнадцатого века, когда вовсю уже вводилось многополье, травосеяние и севооборот, но ещё не пришёл на поля его величество трактор. То есть царили всё те же лошадь, коса и соха, кое-где, правда, менявшаяся на плуг. Так ведь и в 16 веке плуг тоже кое-где уже применялся.

Зато выигрыш в урожае был существенным. Конечно, не сам-30, как на перелоге, но и не сам-3, как у обычных крестьян.

А в это лето жена целую рыболовную артель сколотила. Из вновь прибывших. Что сказать? Средневековая Волга это вам не Волга начала 21 века! Тут крупные белуги чуть ли не у самого Нижнего Новгорода вылавливаются. Это, конечно, были всего лишь крохи того богатства, что имелось в низовьях реки, но для личного употребления вполне хватало. Так что рыбы за сезон набили уйму! Икры насолили — бочки! Правда, большую часть чёрную. А её-то Андрей и не любил. Зато её очень уважали при дворе великих князей. Да и в Новгороде имелись знатоки-любители. Ну и про клей карлук забывать не стоит. Хотя его только для своих нужд и хватало.

Полученный результат на семейном совете посчитали приемлимым, и артель решено было не разгонять, а поселить отдельно, выделив ей деревеньку Потапово, что раскинулась на берегу Волги, и в которой пашни было всего 10 четей средней земли, да сена 20 копен. Что по меркам барбашинских вотчин и на одну семью было мало, а потому решили всю пашню на другую деревеньку перенести, а Потапово превратить в этакий рыболовный колхоз.

Так за работой не заметили, как и время пролетело. Благо обед принесли прямо в кабинет. Когда за окном стало темнеть, зажгли лампу и лишь ребёнок, обиженно пнувший мать в живот, заставил обоих оторваться от дел. Да-да, Варвара была уже на сносях и это была ещё одна причина, почему князь не слишком торопился в своё наместничество, хотя и понимал, что всё одно поехать придётся одному. Рисковать здоровьем матери и новорождённого он не собирался.

Отложив все бумаги в сторону, Андрей подхватил жену за локоток и с бережением повёл её в спальню. Всё одно дела на сегодня были закончены. Да и сам собирался лечь пораньше, ибо назавтра ожидались в гости варины родители.

На следующий день, когда женщины упорхнули в спальню поболтать о своём, о женском, у Андрея с тестем состоялся деловой разговор. Как наместнику, ему нужен был наместничный аппарат, так называемая "изба", которая ведала судом и финансами. Но не абы какой, а такой, что зависел бы больше от него, чем от кого-то другого. Дьяки ведь редко менялись при смене наместника (вон псковский Мисюрь уже десяток таких пересидел), а значит, даже сдав должность, он должен был иметь влияние на управление наместничеством, потому что при его планах это было просто необходимо. В общем, он попросил тестя подобрать пару-тройку молодых и желательно исполнительных дьяков или подъячих, за которыми не стояла бы сильная родня.

Да, Андрей прекрасно понимал, что кадровые вопросы прерогатива вовсе не его и не его тестя, но оба так же прекрасно знали, как решаются подобные задачи.

Выслушав пожелания родственника, Лука хмыкнул. Не то чтобы задачка была совсем уж невыполнимой, но и лёгкой она тоже не была. При Василии III Ивановиче добрая половина дьяков была выходцами из дворян и сынов боярских. А это род и, какие-никакие, а связи. Ещё треть были потомки дьяков и подьячих. Однако делопроизводство на Руси из года в год только росло, и этот процесс втягивал в себя всё большее количество людей, среди которых стали попадаться и выходцы из так называемых "демократических слоёв населения". Вот из таких-то новичков Лука и собирался отыскать для зятя подходящих кандидатов. Так что он с лёгким сердцем пообещал подсобить в этом деле. И не подвёл.

Спустя неделю, к Андрею явились двое парней лет двадцати пяти. Дружина Кречет происходил из торгово-ремесленных слоёв посада, а Некрас Забродов и вовсе был из крестьян. Стоя рядом, выглядели они как Штепсель и Тарапунька. Однако в ходе индивидуальной беседы оба показали себя вполне неплохо, хотя в некоторых вопросах и плавали, но Андрей и не ожидал чего-то сверхобычного, понимая, что состоявшиеся дьяки в глушь за карьерой не поедут. А у этих двоих были амбиции, но не было "волосатой руки", заставляя парней прозябать на задворках чиновничьего мира. И для них должности в Овле были бы действенным шагом вперёд. А потому, обсказав обоим, что они будут делать и чего он от них ждёт, князь отпустил парней подумать, но не долго, ибо подходила пора собираться в дальнюю дорогу. А ведь им ещё и грамоты выправить нужно было. И семьи в дорогу собрать. А когда парни ушли, он вернулся к делам своим скорбным. Потому как на горизонте замаячила проблема, решать которую придётся всё одно. Какая проблема? Да простейшая: сексуальная.

Это в центральных землях, в Бережичах там, или возле Романова, с женщинами было всё довольно неплохо, а вот на окраинах, в той же Овле или на камских землях мужчин давно уже было во много раз больше, чем женщин. Потому как основной упор-то делался на развитие, то и завозились прежде всего работники. Да, везли и семейных, но одиноких мужчин было всё же в разы больше. И это рано или поздно должно было привести к напряжению. Потому как вера верой, воспитание воспитанием, а человеческое естество никуда не денешь. Будь иначе, на Земле давно бы жили одни святые. Так что мужское засилье нужно было срочно разбавлять женским полом. А на ум ничего, кроме опыта прославленного через книги про пиратов мсье д'Ожерона не приходило. Тем более и холопские рынки были пока ещё полны дешёвым полоном, и молодух да девиц на нём хватало с избытком.

Правда, Андрей очень боялся своими действиями запустить по Руси слух о несметных гаремах молодого князя. Ведь прелюбодеяние ныне смертных грехом считалось, это вам не просвещённый двадцать первый век с его дружбой постелями! Но и сексуальные маньяки в его землях ему тоже были ненужны.

А чтобы предупредить возможные последствия, он решил поговорить о том со старцем Вассианом, набравшим за последние годы немалый вес, как в церкви, так и в обществе. Старец, конечно, не сильно обрадовался услышанному, но и рубить с плеча тоже не стал, так как ситуацию осознал. Всё же не с малых лет монашескому житью подвержен был и что такое изголодавшийся по бабам мужской коллектив вполне себе представлял. Разговор был долгий и весьма непростой, однако пусть не поддержку, но молчаливое согласие Андрей всё же получил. Ну а заодно пробежались с ним и по другим делам, включая и предстоящий Крымский смерч.

Ну не верил Андрей, что накопившиеся изменения отменят вторжение крымского хана. Слишком многим вне Руси этот поход был необходим. И, понимая, что сам он, скорее всего в это время будет в своём наместничестве, князь не оставлял случая поделиться своими страхами с любым, кто мог так или иначе повлиять на ситуацию. Тут, как говорится, лучше перебдеть, чем потом каяться.

А затем пришло время, когда молодая жена разрадилась-таки очередной дочкой. Побаюкав кричащий свёрток и убедившись, что с обоими всё впорядке, Андрей, наконец, засобирался в дальний путь.

В день отбытия молодой наместник выглядел немного грустным: перед глазами стояло заплаканное лицо жены, которая никак не хотела отпускать его. Вот вроде и прожили вместе не один год, и не в первый раз оставляет её одну, а поди ж ты. Тёща, пришедшая проводить зятя и помочь дочери, как могла, утешала плачущую Варю, вспоминая частые отлучки отца и приговаривая, что таков уж удел всех жен служилых людей — от распоследнего дьячка до именитых воевод — уметь ждать своих мужей. Андрей же, в который уже раз, напоминал, чтобы по весне, как откроется летний путь, жена с детьми перебиралась в Новгород, а оттуда, кораблём к нему, в Овлу. Да и тёще советовал на лето из Москвы отъехать куда подальше. Предупреждения предупреждением, а полагаться на волю случая он не собирался. Помнил из Зимина, как летучий татарский отряд перехватил и побил караван жён и детей знатных москвичей, удиравших из Москвы в последний момент. Сколько тогда наследников знатных домов погибло, не считано было, но раз о подобном в летописи попало, то много. А ему это надо? Нет уж, пусть лучше жена с детьми под боком будет.

На том и расстались.

Впрочем, грустил Андрей не долго. Дело ему государь поручил сложное: отстроить новое наместничество и сделать его прибыльным. Для того и казны отсыпали немало, и розмыслов, дабы руды всякие искать, по его просьбе отрядили. Он, конечно, и своих умельцев — учеников немца Краузе — тоже подтянул, но и государевы люди лишними не будут. Наместничество огромное — место для изысканий всем хватит. Тем более о богатствах Карелии он и в том времени наслышан был и в этом о нём уже знали. Те же Таракановы к нему руки тянули. Да и иные мужи новгородские. Ну а уж он от таких инвестиций отказываться вовсе не собирался. Всю Русь одному не поднять, так пусть же купцы рудные места в разработку берут да на свои деньги и отстраивают. От того всем прибыль будет немалая. Хотя чувствовалось ему, что без хорошего пенделя и тут не обойдётся. Капитализм ведь только только давал первые ростки в мышлении людей. До сих пор во всём мире поиск собственной выгоды считался в лучшем случае занятием недостойным, а в худшем — греховным. И Андрей точно знал, что это мироощущение не изменить за одну жизнь. Всё что он мог — это дать толчок и указать направление. А ещё лучше сформировать достаточно многочисленную группу людей, которые продолжат эти начинания, даже если он погибнет.

Вот с такими мыслями он и тащился по санному пути от Новгорода до Овлы, останавливаясь на роздых сначала в Кореле, а потом в Озёрске. Но если в Кореле только отдохнули, то уже в Озёрске князь принялся вникать в дела своего наместничества.

Разговор с Жеряпой шёл в большой комнате бывшего орденского замка. Не смотря на тёплый день и жарко горевший костер в камине, в зале было холодно. Промерзшие за зиму толстые стены не успели прогреться за лето, как уже вновь мороз сковал землю. Да и темновато было комнате — несколько узких окон, забранных слюдой, пропускали мало света, потому посередине стола высился тяжелый серебряный подсвечник с четырьмя зажженными восковыми свечами. Озёрский воевода не любил тот смрад, что издавали сальные свечи. Впрочем, как и сам Андрей.

Тяжелый стол, покрытый скатертью, был заставлен яствами и напитками. Наместник и воевода сидели на резных креслах с высокими спинками, принадлежавших раньше, как и большинство мебели в замке, рыцарям.

— Боже, и как они живут в этих каменных мешках? — пожаловался Жеряпа, когда первый бокал вина был осушен, а блюдо с жареным кабанчиком наполовину опустело.

— Так и живут, — пожал плечами Андрей. — Дело привычки. Отстрой двор на посаде, да и живи себе в привычных условиях. В замке же, чем меньше дерева, тем лучше.

— Это не помешало нам взять его.

— Дело случая. Проиграй мы битву выборгскому наместнику, всё было бы по-другому.

— Кстати, как он? До нас дошли слухи, что Эрикссон попросился на службу к государю.

— Было такое. Принят и обласкан, чем спас свою голову от плахи.

— С чего это?

— Думаешь, Кристиан его пощадил бы? Поверь, датский король тот ещё правитель. Послал бы под топор палача и дело с концом.

— Что ж, коли так, то да...

Андрей отпил из чаши морса и обтёр ладонью короткую бородку.

— Как себя шведы ведут? Не задирают?

— Да куда там. Была одна ватажка на трёх стругах, да и ту побили. Ныне вот, на торжище приехали. Торгуют с местными, что по привычке свой скудный уклад по зимнику свезли. Препятствий не чиним и сверх положенного не берём.

— Ой ли, — хитро прищурился Андрей. — Никогда не поверю, чтобы мытарь руку в мошну не пустил. Все люди грешны, главное, чью правду воевода стережёт. Ты, Леонтий, тем, кто сверх всякой меры берёт, руки руби сразу. Торгового человека обидишь, он в другой раз не приедет, а от того и казне убыток. Место у тебя тут ходовое, так что спрос велик будет.

Леонтий Жеряпа в ответ только хмыкнул. А то он не знает. И то, что людишки из Руссо-Балта первые наместничьи докладчики тоже ведает. Потому своё, конечно, берёт, но в меру, о чём и дьячкам напоминал постоянно. Правда нынешний торг, по словам редких уцелевших старожилов, был худоват, но всё же свежеотстроенные лавки и амбары полнились от привоза основных товаров финской землицы: железных криц, выкованных из болотной руды, смолы, сливочного масла, рыбы и льна. Видать не всех лесовиков загонные отряды отыскали по лету. Впрочем, теперь это только на руку воеводе было. Потому как за всем этим прикатили в Озёрск купцы из Выборга. Те, конечно, кто посмелее были. Сами на обмен привезли соль, сукно и зерно. Так что жизнь в воеводстве потихоньку налаживалась.

Сам Жеряпа тоже не сидел сиднем. Родом он был из тех молодых и бедных аристократов, что добиться богатств могли только службой. Да только скудноват был Василий Иванович на дачи. Ну а коли нет пока богатого надела, то почему бы не попытать счастья на иной стезе. Тем более стоял у него пример перед глазами. Молодой-то Барбашин ведь не с землицы разбогател. Так чем же Жеряпа хуже? Тем более лес, как оказалось, товар ходовой, а его в округе столько, что руки сами чешутся смолокурню поставить. И пильню. Благо лесной товар не только шведам нужен, а отсюда и до Невского Устья дорога наезжена. Да и наместник, прознав про его затеи, лишь один запрет прислал: шведам круглого леса не продавать. Только доски и брус, а из отходов лучше поташ варить. Заодно и его шведам продавать можно. В первый год, конечно, доходов больших ждать не стоило, но ведь и он тут не на одно лето поставлен.

— А ещё я тебе, Леонтий, — продолжил между тем Андрей, — группу розмыслов оставлю. По весне дашь им охрану, и пусть в окрестностях полезные руды ищут. Коли найдут, отдавай на откуп желающим, чай сам знаешь, как государь о том печётся. И, главное, крепость крепи. Шведы обязательно тебя на зуб попробуют. Годика так через два. Наряд для стен я тебе привёз. Шесть пушек добрых. И людишек привечай.

— С этим проблемы. Земли плодордной мало, а желающих тут поселиться ещё меньше.

— Потому и говорю, привечай. Я там десять семей привёз — размести. И да, им на вспомоществование из наместничной казны три рубля без резы на пять лет выдано. Коли соберуться отъехать раньше — пусть вернут.

— Три рубля, — присвистнул Леонтий. — Не многовато ли?

— В самый раз, чтобы крепким хозяином стать. А там, глядишь, и сами уезжать незахотят. Нам эту землицу обиходить надобно, а без людишек этому не бывать.

На том разговор и закончили. А поутру начали объезд окрестностей, дабы наглядно представлять, что и как тут твориться. Что сказать: более-менее обжитыми были несколько вёрст от крепости, а потом начиналась дремучая тайга, среди которой скрывались от людских глаз небольшие поселения финов. И так будет ещё очень долгое время, потому как развивать собирались для начала лишь те места, по которым проходил древний новгородский путь. А уж потом, используя их как базу, начать расширяться вглубь. А пока что затерянными поселениями пусть займутся миссионеры. Это куда достойней, чем в монастырях поклоны бить.

Путь до Овлы по заснеженным финским лесам занял не одну неделю, люди за это время успели изрядно выдохнуться, зато Андрей наметил себе пару мест, где необходимо было со временем поставить остроги, дабы начать формировать вокруг них центры владения этой землёй, расширяя цивилизаторскую деятельность.

Сама же Овла встретила их ярким солнцем и морозцем. Городок буквально утопал в снегу, а устье реки промёрзло настолько, что по нему можно было без опаски ездить даже на гружёных санях. Дом воеводы, как и временные пристанища для переселенцев, был давно готов и Андрей с удовольствием попарился с дороги в баньке, а потом блаженно растянулся на чистой перине. Все насущные заботы были отложены на следующий день.

Зато с утра в просторной тесовой горнице наместничьего дома, с малыми слюдяными оконцами, за дубовым Т-образным столом, покрытым красной, с золотыми узорочьями скатертью, на которой сложены были разнообразные бумаги и пергаменты, расселся весь управленческий аппарат нового наместничества. Старики и вновь прибывшие с интересом рассматривали друг друга, пытаясь с первого взгляда определить, смогут ли ужиться, сработаться вместе.

Впрочем, долго играться в молчаливые гляделки Андрей им не дал.

— Ну что, честные мужи, работы у нас много, а времени мало. Потому начнём, помолясь.

Совещание было посвящено сразу множеству вопросов дальнейшего существования Овлы. Первым из которых был перенос поселения с правого берега Оулы на левый. Точнее, закладки нового, по примеру ещё не родившегося шведского короля Карла, основавшего в иной истории Улеаборг именно таким способом. Это позволяло разом решить все проблемы планировки и обороны, перенеся жилые кварталы ближе к крепости. Которая, как раз и стала вторым вопросом.

Сейчас она была наспех отремонтирована, но по весне намечалась её грандиозная переделка, причём не абы как, а по самой современной методике, которая и в Европе-то только-только начала появляться. Андрей, конечно, архитектором не был, но что такое бастионная система знал неплохо. И даже если до весны его люди так и не отыщут в закатных странах архитектора-умельца, строить собирался только так. Потому как незачем тратить деньги, строя крепость, которая устарела ещё до закладки первого камня. Тем более что в помощь государеву розмыслу для постройки крепости придавались и его люди, те, кто будут потом строить для него. А уж им-то ненужный опыт точно был без надобности. Кстати, залежи строительного камня уже были отысканы, и не где-нибудь за тридевять земель, а на вполне допустимом расстоянии на одном из притоков Оулы. Выход камня там был небольшой, но для нужд крепости его хватало. Для всего остального можно было использовать кирпич, благо пласт годной для него глины тоже уже отыскали, а благодаря заботам Бажена, поставили и первые печи для обжига. Ну, а на первых порах можно было обойтись и привычным как русским, так и шведам деревом, благо деревянное строительство стоило не сильно дорого.

Но главным вопросом было всё же не строительство, а местное самоуправление. Потому как в круг его забот входила львиная часть проблем по управлению городом: благоустройство улиц и дорог, управление общественными зданиями и страховыми запасами городских житниц, контроль за участием горожан в военных действиях при осаде или же в государевом походе, распределение между уличанами налогового бремени и, наверно самое животрепещущее, контроль за тем, чтобы посадская земля не выбывала из тягла. Причём роль его росла, и в последние годы в пользу горожан даже начали изымать у наместников часть дел, связанных с судебными, военно-оборонительными и финансовыми функциями. То есть задолго до реформ Ивана Грозного в строе управления городской жизнью наметились значительные перемены, которые первым русским царём были затем просто закреплены законодательно.

А поскольку Овла была городом новозаложенным, то Андрей хотел, воспользовавшись моментом, объединить не только уже существующие правовые нормы, но и зарождающиеся то тут, то там по Руси новые веяния, дабы создать из них городской устав, предвосхитивший собой ивановские реформы. И для этого он даже собрал этакую "аналитическую группу", состоящую из купцов, дьяков и тех посадских, кого овловские уличане уже избрали старшими. Сам же он присутствовал при этом и как наместник, и как представитель знатного сословия.

Пока что выходило не очень, ибо каждое сословие тянуло одеяло на себя, но потихоньку среди словесного хлама стали проявляться очертания будущего уложения. Особо старался при этом Бажен, неожиданно для себя официально ставший городовым приказчиком, хотя функции последнего и исполнял всё это время. Неожиданно, потому как, согласно всех уложений, должность эту мог оправлять либо местный дворянин, либо местный сын боярский, а Бажен был из купеческого люда. Но Андрею на данном этапе вовсе не нужен был никакой варяг в управлении, ведь городовой приказчик обладал существенными властными и управленческими полномочиями, в том числе выходящими за пределы городской черты, хотя и подчинялся при этом верховной власти. Ну а дабы хоть как-то соблюсти приличия, взял и произвёл мужика в личные дворяне (предварительно обговорив с ним все условия), после чего и утвердил в должности.

Не менее щепетильным вопросом был и городской суд.

Тут тоже было над чем подумать. Так до принятия Судебника 1550 года порядок назначения судных мужей в законодательстве определен не был и проводился по принципу "так всегда было". И это в новом уставе должно было быть исправлено. Судьи должны были быть не только "честными", но и знающими, сдавшими этакий экзамен по положению Судебника, несколько экземпляров которого было привезено среди другого имущества с собой.

Кроме того в новом уставе сразу же вводились цензовые ограничения для занятия должностей: социальная принадлежность, имущественный ценз и ценз грамотности. Подпускать к управлению условных кухарок Андрей, вдоволь насмотревшийся на подобное в своё время, не собирался. В конце концов, Ленин утверждал, что каждая кухарка может управлять, если её ОБУЧИТЬ. Вот только вторую часть великой фразы в его времени как-то подзабыли. Зато Андрей помнил, и помнил хорошо.

Ну и главным вопросом уже для него было разделение функций наместника и города, дабы по максимуму избежать столкновения интересов и при этом не забыть, что наместник "кормится" вовсе не из казны. И при этом не стоило забывать, что на смену Андрею рано или поздно придёт кто-то другой, привыкший жить поборами и рассматривающий наместничью должность лишь как средство накопления.

В общем, законотворческой работы было непочатый край и одним совещанием тут явно не обойдётся. А ведь были ещё и другие вопросы. К примеру, железо. Работать с местной землёй деревянным инструментом было то ещё удовольствие. А ведь в округе болот и озёр было с избытком, и руды в них для местных нужд вполне хватало. Качество её, конечно, было паршивое, но при доменной выплавке это уже не имело такого большого значения. Правда и выбрать эти "залежи" можно было довольно быстро, но к тому времени Андрей надеялся-таки отыскать нормальные железнорудные отложения и начать эксплуатировать уже их.

И таких вопросов было немало...

А дни летели.

Холопы, пленники и те из посадских, кто хотел заработать, занимались рубкой леса, готовя брёвна к весеннему строительству. Да лес этот был всё же сырой, хоть и срублен был по холоду до начала сокодвижения, но несколько лет постройки из него простоят, а больше Андрею было и не надо.

Кроме того люди занимались и помощью сельскому хозяйству, развозя по полям подсохший торф.

О том, что торф являлся не только топливом, но и удобрением, Андрей вспомнил случайно, но записать, как всегда, не забыл. И вспомнил, когда выяснил, что местные окрестности им оказались весьма богаты. Правда, добыть торф и доставить его на место стало целой эпопей, но благо с последним караваном прибыли и свободные руки, которые и бросили на торфозаготовку. Впрочем, Андрей отчего-то был уверен, что с нынешними технологиями что заготовки, что просушки у него был полный жвах, отчего брать получалось меньше, чем было возможно. А может он просто себя уже накручивал? Тут разобраться можно было лишь пригласив специалиста, а где в этом времени были спецы по торфу? Да всё в тех же Нидерландах. Так что с походом в Антверпен Малому затягивать не стоило.

Потом, пусть и с опозданием, до его слуха дошли вести из Польши.

Теперь, когда у магистра появились лишние деньги, события резко свернули с накатанной колеи. В этот раз Висла не удержала германских наемников, и переправа через неё всё же произошла. Поляки смогли взять свою долю, изрядно обескровив врага, но всё же были сбиты с позиций, и перед объеденённой армией Ордена открылась прямая дорога на Гданьск. Но, увы, как и в прошлый раз, дела не позволили магистру сразу отбыть к армии, и темп наступления был потерян. Хотя Гданьску досталось куда больше, чем в иной истории. Осада города шла не пару дней, а полный месяц, и разрушений от обстрела с Епископской Горки было куда больше. Досталось не только зданиям, но и кораблям. К тому же городу пришлось пережить самый настоящий штурм, правда, так и не принёсший успеха рыцарям.

Потом, как и в иной истории, деньги у магистра вновь окончились, и армия бесславно отошла к Оливе, так и не взяв Гданьска. Но эта осада неожиданно сыграла на руку Великому княжеству Литовскому. Паны-рада которого были, конечно, теми ещё выжигами, но всё же мыслили по большей мере вполне себе по-государственному. Уже поняв, что сил отбить в ближайшие годы Полоцк и Витебск у них не будет, они обратили внимание на старые чаяния княжества. Неманский торговый путь и рыцарский Мемель. По Неману в Гданьск и Кенигсберг ежегодно вывозили лес, скот и сельскохозяйственные продукты. Вот только устье реки находилось под рукой Ордена, построившего на нём свои замки Рагнит и Тильзит. Да, княжество уже не раз просило поляков помочь ему с захватом столь нужных земель, но те всё как-то не желали усиливать младшего пратнёра по унии. Однако сейчас, пользуясь тем, что осада жемчужины Польши неожиданно затянулась, а сам король при этом намертво застрял в Быдгоще, литвинское посольство решило предложить свою помощь в борьбе с опостылевшими крыжаками. Однако поляки не были бы поляками, если б сразу согласились на предлагаемые условия. Конечно, в конце концов, Сигизмунду хоть и с большим трудом, но удалось уговорить своих своенравных подданых, однако те согласились уступить литвинам лишь те города, которые были бы взяты ими на меч. А с этим-то у великого княжества в последнее время было как-то не очень. Однако за такой кус уже можно было позвенеть клинками, а потому, едва зимняя стужа сковала землю, литовское воинство выступило в поход...

* * *

*

Весна!

После зимних стуж её тёплое дыхание принесло надежду на скорое тепло. С крыш, многочисленных выступов и с веткок деревьев налились первые сосульки, зазвенела первая капель. Всё как на Руси, и не скажешь что кругом заморская землица.

Приходу весны Тимофей радовался, как ребёнок. Ему до смерти опостылила земля датская и вовсю хотелось вернуться в Новгород. Но перед этим предстояло сначала сходить далеко в море. Нет, не в море, а в океан. Туда, куда русские если и хаживали, то давно, в былинные времена. Там, в океане, ему и его товарищам предстояло сдать очередной экзамен на зрелость, доказав, что они вполне соответствуют тем должностям, на которых стояли. Впрочем, зима не прошла впустую, и Гриде с приказчиком удалось нанять в их экспедицию нескольких датских кормщиков, уже имевших опыт хождения в океанских водах. Заодно подрядили и матросов, поманив хорошей выручкой. Всё же океан это вам не Балтика — мало ли как люди себя поведут.

То, что зимовка точно окончилась, стало понятно всем в тот момент, когда начали готовить корабли к выходу. Повсюду — и наверху и внизу — закипела работа. По всему кораблю застучали топоры и молоты. Где-то конопатили палубу, заливая пазы горячей смолой, где-то исправляли рассохшийся, а оттого плохо пригнанный люк, где-то подкрашивали борт. Портовые грузчики в засмоленных рубахах заносили и спускали в трюмы тюки и бочки с припасами, а наиболее тяжёлый груз поднимали на талях. Сами же мореходы, облепив мачты и реи словно наседки, прилаживали снятые на зиму снасти и блочки. Смолили ванты, разбирали бухты канатов и веревок, а там, где они поистрепались, сплеснивали их. И надо всем этим действом витал приятный запах разогретой смолы.

Под конец всего этого бедлама Тимофей перенёс свои скудные вещички из гостинного дома в каюту. Это была очень маленькая каютка, чистенькая после небольшого ремонта и выкрашенная белой краской, с двумя койками, одна над другой, расположенными поперек судна, с прибитым к полу сундуком для вещей, который в то же время служил и столом, и кольцом для лампы, висевшей у борта. Иллюминаторов тут не было, и скудный свет попадал лишь из коридора от светового люка в кают-компании, либо от зажжённой свечи. Пахло сыростью.

Впрочем, Тимофей был доволен и не обращал никакого внимания на аскетичность обстановки. Ведь до этого он ходил в моря, ночуя в кубрике с десятком мореходов, а теперь у него было на корабле отдельное помещение, которое он делил лишь с другим вахтенным начальником. Эх, видел бы его дед!

В последнюю неделю Гридя загонял своих штурманов и вахтенных начальников до потери сознания. Океан не море, там точное место знать было просто жизненной необходимостью. Вот только если с широтой люди уже научились справляться, то долгота ещё долго будет оставаться проблемой ? 1 в кораблевождении. Увы, порядочные хронометры, как печаловался князь, были пока что им недоступны. А где их, порядочные, делают, он тоже не говорил. Видимо слишком далеко до тех краёв плыть. Вот и приходилось штурманам извращаться, имея под рукой только астролябию, песочные часы и несовершенные познания в астрономии и математике. Потому и не стоит удивляться, что открытый однажды остров часто бывал на десятилетия вновь "закрыт" для посещения.

Наконец, все приготовления были окончены, корабли отшвартовались от причала и шлюпками были отверпованы на рейд, с которого с утра и должны были начать плавание. Экипажи в полном составе собрались на кораблях, и лишь командный состав, не занятый на дежурстве, съехал переночевать на торговом подворье, где давали отходную купеческие приказчики, отправлявшие своего товарища Чурило на "Новике" в поход.

Ранним утром Тимофей с охапкой карт подъезжал на шлюпке с "Новика" к шхуне, темный силуэт которой вырисовывался в предрассветном сумраке копенгагенского рейда.

— Кто гребет? — раздался с корабля оклик бдительного часового.

— Свои! — весело отозвался рулевой. — Не спи, служба, командир на второй плывёт!

Шлюпка пристала к борту и двое фалрепных фонарями осветили трап, по которому прибывшие поднялись на палубу. Тимофей со своим драгоценным грузом тут же рванулся в каюту, где сладко похрапывал Спиридон, отсыпавшийся после ночной вахты. Слегка поскрипывая, качалась подвешенная им и затушенная лампа. Сбросив карты на крышку сундука, Тимофей ловко юркнул на свою койку, решительно собравшись "добрать" часы прерванного спозаранку сна...

— Вставай, лежебока!

От чувствительного толчка в бок Тимка проснулся и высунул из-под одеяла заспанное лицо.

— Седьмые склянки уж пробили. Скоро флага подъем, а ты дрыхнешь, — усмехнулся Спиридон. — Что, тяжёлая ночка была?

— Да ну тебя, Спирь, — отмахнулся Тимка, соскальзывая на палубу. — Что за бортом?

— Свежо и мокро.

— А выход? — удивился Тимка.

— А куда мы денемся? — усмехнулся Спиридон. — Морось только началась. Сколь на рейде ждать будем, одному богу известно.

К восьми часам утра вся команда построилась на палубе. Караул с ружьями выстроился на шканцах с левой стороны. Вахтенный начальник и командир застыли на юте, ожидая урочный час. Наконец сигнальщик перевернул песочные часы и громко выкрикнул:

— Время вышло!

— Флаг и гюйс поднять! — громко скомандовал Анисим, чья была очередь нести вахту.

И в тот же момент на носу и корме шхуны взвились флаги, барабан выдал дробь, а караульные взяли "на караул". На корабле начался новый день.

Сразу после подъёма флага начали приготовление к походу. Засвистел боцманский свисток, раздались команды. Марсовые полезли на марсель-рей, готовясь распустить фок-марсель, остальные работали на палубе. Заскрипел шпиль, вытягивая из воды мокрый, а оттого весьма отяжелевший канат. Боцман внимательно следил за ним, определяя по натяжению когда якорь оторвётся от грунта.

— Есть отрыв!

— Второй на первой ставить!

Где-то над головой захлопал разворачиваемый ветром парус, одна за другой неслись команды, перебиваемые громогласным "Ха!", когда мореходы налегали на снасти.

— Якорь чист! — прокричал боцман, когда железные лапы якоря с прилипшими комьями грунта поднялись над волной.

— Боцман, обмыть якорь! — тут же скомандовал Анисим.

Два морехода подхватили заранее приготовленный шланг от насоса, а боцман же велел слегка приспустить якорь, чтобы набегавшей волной смыть дурно пахнущую землю. Благо скорость была небольшой, и пробить собственный борт своим же якорем вряд ли было возможно.

Наконец якорь был обмыт и поднят на палубу, после чего основательно укреплен на носу. Шхуна окрылилась парусами, но ветер был не совсем попутный, а потому с первых же минут двигаться пришлось галсами.

Шхуна и две каравеллы, со скрипом и стоном, переваливаясь с волны на волну, шли по неприветливому проливу при сырой и пронизывающей погоде. Наверху было холодно; косой, холодный дождь хлестал в лицо. Вахтенные матросы ежились в своих кафтанах, стоя на местах, и вполголоса кляня погоду и узкий Зунд вместе с богатыми на мели Каттегатом и Скагерраком — этим неприветливым и нелюбимым моряками проливом между южным берегом Норвегии и северо-западной частью Ютландии, известный своими неправильными течениями, бурными погодами и частыми крушениями судов, о чём им уже успели поведать нанятые в Копенгагене датчане.

Только через два дня после выхода с рейда проливы были пройдены и корабли вышли на простор Немецкого моря, как тогда на Руси называли море Северное. Оно сразу же дало себя знать изрядной и, главное, неправильной качкой. А поскольку ветер был довольно-таки свежим, то шли при минимуме парусов, опасаясь внезапного шквала.

Здесь Тимофей впервые увидел китов, точнее, образовавшийся вдали тифон от китового выдоха. На невиданное зрелище сбежалась поглазеть вся не занятая на вахте команда.

А ветер всё свежел и к утру превратился в шторм. Разбушевавшее вокруг море, казалось, кипело пеной, точно в гигантском котле. Громадные свинцово-зеленые валы с высокими гребнями с гулом обрушивались в борта. По нависшему совсем низко тёмному мрачному небу с бешеной скоростью проносились иссиня-чёрные, клочковатые тучи. А громогласный рёв ветра заглушал все иные звуки. Неласково встретило Немецкое море русские корабли, что с минимум парусов, то поднимаясь на волну, то опускаясь в глубокую ложбину, штормовали на его просторе.

Так продолжалось целый день, и лишь на следующее утро натиск стихии начал спадать. Ветер уже не ревел, неистовствуя и срывая пену с гребней волн, а дул сильно и ровно, постепенно стихая. Это позволило поднять на кораблях дополнительные паруса.

К обеду и вовсе небо слегка прояснилось, и солнце, яркое, но не греющее, холодно взглянуло на них с небесных высот. Тут уж настала пора для штурманов взять высоты, чтобы получить, наконец, относительно точное место, в котором оказались корабли. Правда, теперь их было лишь двое, потому как третья каравелла затерялась где-то среди волн. Впрочем, на этот счёт у всех капитанов были инструкции, что и как делать, так что причин для больших переживаний пока что не было.

Тимка, вчера, наверное, впервые в жизни почувствовавший, что такое морская болезнь, на утро, к крайнему своему изумлению, проснулся свежим, бодрым, здоровым и страшно голодным. Не было никакой мути и рвотных позывов, так мешавших вчера нести вахту. Сначала он подумал, что это из-за того, что прекратился шторм, но выскочив на палубу, убедился, что волнение никуда не исчезло. Шхуну качало и качало почти так же, как вчера, а ударившийся в борт очередной вал тут же окатил молодого человека водной пылью, заставив поспешно юркнуть обратно внутрь.

В небольшой кают-компании "Новика" было относительно сухо и тепло, и собравшиеся на утренний чай начальные люди, которых с лёгкой руки князя всё чаще стали называть "офицеры", беззаботно разговаривали между собой, обсуждая вчерашнее ненастье.

— О, Тимка, — воскликнул Спиридон, заметив его появление. — Оклемался?

— Угу, — буркнул бывший зуёк. Ему было мучительно стыдно, ведь раньше он сам любил подшучивать над теми, кого укачивала такая тихая, как ныне оказалось, Балтика. И никогда не думал, что может оказаться на подобном месте.

— А чего голову повесил? Вон, Аниська, до сих пор пластом лежит, так что готовься заступать, а то я уже вторую вахту стою.

— А сейчас кто?

— Командир чаёвничать отправил.

— Во дела.

— И не говори, — согласился Спиридон, торопливо отхлёбывая из оловянной кружки. — Наш дан тут нарассказывал уже всем, что, оказывается, местное море славно неправильным волнением и частыми свежими ветрами. Качка здесь не то, что у нас, на Балтике, да и не океанская тоже. Та, сказывают, качка, правильная и даже в чём-то приятная, а в здешних водах она самая что ни на есть подлая. Тут много кого, кто раньше на подобное и не жаловался, с ног валит.

— И как тут немцы только плавают? — скорее сам у себя поинтересовался Тимка, с подозрением поглядывая на кружку с горячим взваром и сухарём. А ну как после еды его снова укачает?

— А вот так и плавают. Кому везёт, тот всё море без единого шторма пробежать может, а кому нет — может и месяц до места добираться. Эх, завидую я дану. С него вон как с гуся вода, а меня вот чуть-чуть мутит. Правда, только внутри, наверху же нисколько. Ну, ты это, давай, подкрепляйся да готовься. Пока Аниська не оживёт, будем по две вахты стоять, чтоб отдохнуть нормально можно было.

— Да понял ужо. Давай, дуй наверх. А я споро.

Наскоро позавтракав и тепло одевшись, Тимка поспешил на верхнюю палубу.

Море еще бушевало. Оно рокотало, но уже не гудело с ревом беснующегося стихийного зверя. "Новик" то нырял в волны, задирая корму, то вскакивал на них, поднимая нос и обдаваемый брызгами волн, которые перекатывались через бак и иногда через подветренный борт.

Приняв вахту, Тимка огляделся. Горизонт был чист, и на нем где-то далеко виднелись белеющие пятна чьих-то парусов. Надеясь, что это их потерявшаяся каравелла, оба корабля держали курс в том направлении.

Мореходы, отряхиваясь от очередного ледяного душа, напряжённо застыли у своих снастей. Просмоленные дождевики, выданные по случаю непогоды, вовсе не спасали их от мокроты. Многих, особенно молодых, укачало, отчего выглядели они бледными, как смерть. Неслышно было ни шутки, ни смеха, которыми обычно коротали вахтенное время.

На второй час своей вахты, разглядывая горизонт в подзорную трубу, тимкин глаз зацепился за какое-то несоответствие. Протерев глаза и окуляр, он снова внимательно обследовал заинтересовавший его участок моря и, скорее, периферийным зрением углядел чёрную чёрточку среди серо-свинцовых волн.

— Зуёк, к командиру, — отдал он команду, едва поняв, что он увидел. — Доложи: на правом траверзе бедствующее судно.

Гридя, провёдший всю ночь на ногах, рухнул в койку, едва скинув с себя мокрую одежду, а потому, разбуженный зуйком, выбрался наверх не сразу. Кутаясь в епанчу, он выслушал доклад Тимки и, схватив трубу, довольно долго изучал горизонт, пока не пришёл к каким-то выводам.

— Не дай бог, это наши, — вздохнул он, убирая оптику от глаз. Обернувшись к Тимофею, коротко проинструктировал того: — Идём к нему. Когда сблизимся на пять кабельтов, вызовите меня. Я же пойду, вздремну хоть немного.

— Понял, — кивнул головой Тимка и, подхватив рупор, заорал: — По местам стоять! К повороту!

Следующие три часа прошли в ожидании. По высоте солнца взяли истинный полдень, потом кормили экипаж. Поскольку качка была ещё довольно чувствительной, готовить горячее не стали и команда довольствовалась холодным. Впрочем, в кают-компании было тоже самое, лишь горячий чай, сготовленный на свой страх и риск коком порадовал продрогших людей. И всё же всем уже было понятно, что ненастье миновало, ветер постепенно слабел, а море потихоньку успокаивалось.

А потом гибнущее судно стало видно и без всякой оптики. Флага на нём не было, и кому оно принадлежало, понять было невозможно. Одно радовало: это не было их потерявшейся каравеллой. Мореходы, как русские, так и датчане, столпились у борта и напряженно всматривались в груду деревянных обломков некогда бывших красавцем кораблём. Подойдя ближе, стало заметно, что и движения на нём никакого нет. Полузатопленное судно ещё каким-то чудом держалось на воде, но ни людей, ни шлюпок около него видно не было.

Наконец "Новик" приблизился расстояние нескольких десятков сажен и лег в дрейф, благо состояние моря уже позволяло это делать.

— Как думаете, там может быть кто-то живой? — обратился Тимка к разбуженному и поднявшемуся на ют командиру.

— Возможно. В любом случае, мы должны удостовериться.

— Лодку к спуску! — тут же громко отдал команду Тимка.

Засуетившиеся мореходы быстро открепили громоздившуюся посреди палубы корабельную шлюпку и со всей осторожностью спустили её на воду. Затем в неё перебрались гребцы и только тогда с борта шхуны отпустили веревку, до того удерживающую шлюпку у борта.

Увы, осмотр показал, что на корабле не осталось ни одного человека: судно было явно брошено экипажем. Трюм его постоянно наполнялся водой, которую давно уже никто не откачивал. Носовая часть опустилась до самого уреза, и сколько оно ещё будет оставаться на плаву, не мог сказать никто. Большая часть груза была безвозвратно испорчена морской водой, но кое-что ещё имело вполне товарный вид и могло быть выгодно продано, особенно в таком захолустье, как Исландия.

Плотник и боцман, осмотревшие плавающий остов, единодушно сошлись во мнении, что несколько часов этот обломок ещё точно поплавает. Выслушав их доводы, Гридя задумчиво оглядел горизонт, а потом всё же решился взять с него хотя бы часть груза, а так же всю более менее годную корабельную снасть, включая якорь и три небольшие пушки, хотя последние больше из-за бронзы, чем из-за своих характеристик.

Спустя три часа усталые от работы мореходы спешно покинули начавшее стонать и пускать пузыри судно. Излишне рисковать не хотелось никому, да к тому же прошедшая буря и без того измотала и людей, и корабли. Не потерявшаяся в морских просторах каравелла не так стойко перенесла шторм и дала течь, хоть и небольшую, и сейчас уже еле виднелась на горизонте, упорно идя в сторону норвежского берега. Так что, погрузив наиболее ценные вещи, шхуна бросилась догонять товарку, оставив тонущее судно с оптимистическим именем "Удачное предприятие" на волю волн и ветра. Но Тимка ещё долго потом возвращался взглядом к месту разыгравшейся трагедии. Шлюпок не было видно даже в самую сильную оптику, и понять, что случилось с командой, было невозможно. Может они выгребли против волны и достигли берега, а может, и потонули в пучине морской. Увы, неисповедимы пути моряка.

Зато он увидел последние минуты обречённого судна. Его ещё хорошо было видно в оптику, когда корма начала приподниматься над водой. Некоторое время она покачивалась на волнах, а потом быстро скрылась в пучине.

Зато ночью, наконец-то, окончательно разъяснелось и Тимка, вновь заступивший на вахту, смог определиться по звездам и слегка выправить курс, так, чтобы с утра можно было увидеть норвежский берег.

Вид у норвежских берегов был достаточно уныл. Море изрезано шхерами и островами, а высокие, обдуваемые всеми ветрами горы были покрыты скудной растительностью.

Однако раскинувшийся на берегу укромной бухты Берген оказался вполне себе большим городом, у причала которого скопилось немало кораблей самых разных стран. Весь берег был занят городским посадом, где среди домов кое-где возвышались высокие шпили церквей. Вход же в бухту надёжно запирала каменная крепость, мимо которой было просто не пройти.

Здесь, пока шёл ремонт и ждали третье судно, командам дали отдых и мореходы с удовольствием оттягивались в припортовых тавернах, спуская остатки своего жалования. Тимка тоже не упустил своего, ведь следующая стоянка обещалась только в неведомой Исландии, до которой ещё плыть и плыть.

Наконец, загрузившись свежей водой и провизией, корабли покинули гостеприимную бергенскую бухту и вновь вышли в море. Перед Шетландскими островами корабли вошли в рукав Северного Атлантического течения. Тимка в этот момент словно почувствовал, как палуба под ним заходила ходуном. Команда засуетилась, работая со снастями, и вскоре "Новик" выправился и продолжил свой бег. Тоже самое повторилось и за Фарерскими островами, силуэт которых был виден вдалеке.

Еще пару дней они шли полным ветром, и, казалось, что все испытания остались позади. А потом ветер внезапно стих, и паруса кораблей безжизненно повисли. Океан превратился в гладкую поверхность, в которой, словно в зеркале отражался светло-голубой небосвод. А короткими ночами перед изумлённым взглядом мореходов, многие из которых никогда ранее о подобном и не слышали, открывалось незабываемое зрелище в виде красочных всполохов северного сияния. На третий день вынужденной стоянки все вновь увидали китов: они гонялись друг за другом, вздымая высоченные фонтаны и издавая хрюканье, свист и другие подобные громкие звуки, или погружаясь в пучину. Часто плывущий кит взмахивал хвостовым плавником и шлёпал им по воде, словно подавая какие-то сигналы.

Так проходил день за днем. Скоро стало ощущаться нехватка пресной воды и её стали выдавать по порциям: сначала по две, потом по одной кружке в день на человека, только для питья. Умываться же пожалуйте морской водой. Вместо свежих продуктов на столе появилась солонина. Только рыба, которую удили прямо с борта, оставалась по-прежнему свежей. Но люди на кораблях терпели и не теряли надежды.

Так прошло десять дней. Десять дней невольного заточения посреди океана, прежде чем подул слабый ветер. Но люди радовались ему, словно дорогому подарку. Ветер — это движение, а значит, скоро они увидят землю.

Исландия открылась на рассвете в виде облаков на горизонте. Ветер изрядно посвежел и уверенно нёс корабли по морскому простору. К полудню явственно обозначилась огнедышащая Гекла, из жерла которой поднимался над горизонтом черный дым. Наконец корабли достаточно близко приблизились к берегу и теперь шли вдоль него, направляясь прямиком в местную столицу.

Тимка, свободный от вахты, как и большинство других русичей, с интересом разглядывал открывавшиеся перед ним панорамы. Остров выглядел не очень-то и гостеприимно. Берег почти везде круто обрывался в море, и при этом был невероятно изрезан заливами, бухтами, фиордами, полуостровами и мысами. А высокие горы резко обрывали видимый горизонт. И всё же тут жили люди. Мореходы видели пасущиеся на берегу стада, распаханные поля и вышедшие на лов рыбацкие баркасы.

Спустя некоторое время показался и местный центр торговли и сбора дани — Рейкьявик. Как когда-то викингов, русичей тоже поразил вид столбов пара поднимавшихся из горячих источников. А вот сам городок оставлял желать много лучшего. Был он мал и неказист, а большинство домов в нём были сложены из торфяных блоков с дерновой крышей. Деревянных, а тем более каменных домов было исчезающе мало. Потому как за прошедшие века леса на острове вырубили почти под корень, а камня пригодного для строительства на острове было, как ни странно, мало.

А ведь остров, как оказалось, был не такой уж и бедный. В озёрах водилась форель, а в реках — лосось. Много было морских и озёрных птиц, морских млекопитающих — тюленей, моржей, китов. На равнинах, на плоскогорьях, в ущельях и на склонах холмов, обращенных к морю, в изобилии росла трава, а в светлые летние месяцы поселенцы выгоняли овец и на высокогорные пастбища. К осени вызревало множество ягод: голубика, черника, брусника. На землях, пригодных для пахоты, сеяли хлеб. Также исландцы охотились на пушного зверя, птицу, собирали птичьи яйца и пух, и даже занимались пчеловодством.

А если раньше, до заселения, на острове был распространён только один вид наземных млекопитающих — песец, то люди привезли с собой целую кучу домашних животных, главным из которых стала овца. Путём отбора со временем на острове появилась новая порода, дожившая и до двадцать первого века — исландская. Эти неприхотливые и устойчивые к холоду животные, весом в 40 килограмм, были довольно компакты. Длинная, густая и равномерная шерсть давала прочную и приятную на ощупь пряжу. Правда, шерсти выходило довольно мало, даже с целого стада. Но для острова её вполне хватало. Плотная кожа шла на изготовление одежды и обуви. А вообще исландская овца оказалась породой универсальной: от неё можно было получить вкусное мясо, качественную шерсть и жирное молоко. Что в условиях ограниченного пространства острова было очень выгодно.

Но главную роль в жизни островитян играл морской промысел: добыча тюленей, моржей, китов; ловля трески, морского окуня и палтуса. Ведь он почти не зависел от смены периодов похолодания-потепления, от которого так страдало сельское хозяйство. Потому вяленная и солёная рыба, а так же рыбий жир были главным островным товаром.

Вообще местный рынок на поверку оказался вполне себе бойким. Помимо шерсти и сельди, исландцы экспортировали такие товары, как сыры, жир, лён, сукно, железную руду, тальковый камень и местных соколов, которых высоко ценила европейская знать. В обмен же сюда везли древесину, металлы, инструменты, муку, смолу, пшеницу, мёд, вино, пряности, притирания, краску, оружие, украшения, шелк, парчу, янтарь и предметы гигиены.

Вот только бойкость рынка никак не отменяла того, что остров постепенно приходил в упадок. Высшие чиновники и служители церкви после унии с Данией теперь вербовались только из датчан, а они, прибыв на остров, тут же обложили население тяжелыми податями и повинностями. Лучшие земли были объявлены собственностью датского короля. Масса формально свободных крестьян разделилась на бесправных держателей и немногих богатых хуторян.

Экономическое положение тоже ухудшилось, потому как Дания не испытывала той потребности в рыбе и шерсти, как это было раньше. Правда, ту же рыбу покупали ещё ганзейские и английские купцы, рыболовы и пираты. Но датская корона давно рассматривала их как опасных конкурентов и чинила им всевозможные препятствия. Торговля страны постепенно переходила из рук ганзейцев к датским купцам, которые сразу же принялись добиваться для себя монопольных привилегий и диктовать цены местным рыбакам и скотоводам. Они разделили Исландию на торговые округа, не разрешая жителям продавать или покупать товары вне своего округа. За нарушение полагались тюремное заключение или крупный штраф. Но любое действие, как известно, рождает противодействие. Вот и исландцы в противовес действиям властей всё чаще стали заниматься контрабандой. И дешевые контрабандные товары помогали очень многим островитянам сводить концы с концами. А потому простые жители не бежали с доносами к властям, считая контрабандистов кем угодно, только не разбойниками и негодяями.

Порт Рейкьявика, как ни странно, вовсе не походил на захолустный. Кораблей в нём, конечно, было не так много, как в том же Бергене, но и пустым его назвать язык не поворачивался. Кого тут только не было: баски, англичане, голландцы и даже поляки. Датские власти ещё не дошли до запрета зимовки чужаков, а потому порт был полон в любое время года. Зато каперы, разглядев на нескольких коггах гданьский флаг, аж облизнулись от предвкушения скорой охоты. Ведь даже князь, отправляя экспедицию, прямо сказал о возвожных встречах и желаемых последствиях. Так что этим купцам вернуться в родной город придётся явно не так, как они думают.

Но для начала нужно было решить вопрос с местными властями, которые уже пожаловали на борт в виде таможенной стражи. Увы, увидав королевское разрешение на торговлю, таможенники скуксились и как-то быстро свернули свою проверку. Зато Чурило успел выжать из бедного чиновника кучу интересной для него информации. И сразу же приступил к выгрузке привезённого товара, начав, разумеется, с "Новика". А то мало ли, поляки завтра в море засобираются.

К вечеру офицерский состав и часть команды сошла на берег, отдохнуть после долгого перехода. Вместе с ними сошёл и неприметный парнишка из тех, кого сам князь звал "ребятами Лукяна". Формально он не входил в состав экипажа, и весь переход провёл в основном в своём чуланчике, хотя был вполне общительным и знал множество интересных историй, чем быстро подкупил всю кают-компанию. И только Гридя знал, кто он такой на самом деле и для чего вышел в этот поход. Впрочем, задача была не такой уж и сложной. Парень должен был найти местных не совсем законопослушных торговцев и свести их с Григорием. Потому как покупать на острове серу по ценам, установленным датскими купцами, было просто глупо.

Работу свою новорождённый разведчик знал и уже к концу недели свёл Гридю и Чурилу с местным дельцом Йоном Ингольвуром, который и пояснил новоприбывшим, что за товаром нужно будет прибыть на северную оконечность острова, в поселение Акюрейри. Плату согласовали по бартеру: исландцы русским серу, а те им товары и продовольствие.

После встречи Чурило принялся активно сворачивать свои мероприятия, тем более, что основные товары были уже распроданы, а взамен приобретены местные, включая и немного серы. Однако прежде чем направиться на север, "Новик" всё же вышел на охоту...

Гданьчане, зазимовавшие в Рейкьявике, вышли в обратный путь вместе с купцами из Англии и Штральзунда, везя в своих трюмах бочки солёной сельди, руду, сыры и, конечно же, серу. Пройти мимо такого богатства Гридя никак не мог. А потому спустя полдня, когда ушедшие суда уже с трудом различались даже в оптику, вышел в погоню, зная, что его шхуна намного быстрее кургузых коггов, а ночи в это время и в этих местах светлые и короткие.

Подгоняемый попутным ветром купеческий караван неспеша шёл через океан. Ветер дул ровно, так что не было нужды маневрировать парусами, и команды наслаждались выпавшим отдыхом. Даже дозорные в "вороньих гнездах" начинали потихоньку клевать носом. Исландия, где они провели зиму, уже давно превратилась в облачко на горизонте, а впереди их ждал родной берег, жалование и нехитрые радости.

Впереди всех спешили англичане и баски, благо их корабли были куда быстроходнее ганзейских и потому ждать они никого не собирались. Никто ведь не договаривался идти одним конвоем, тем более что им было не совсем по пути. Вот и тащилась пятёрка ганзейских хольков сама по себе, постепенно отставая от семерых более скороходных товарищей.

На замыкающем ганзейскую колонну хольке "Морской конь" беспокойно расхаживал по шканцам старый шкипер, до рези в глазах вглядываясь в линию горизонта — не покажется ли где чужой парус. Увидав заходящие в Рейкьявик корабли русских, он сразу сообразил, что без последствий это не обойдётся. Вряд ли те просто так отпустят гданьчан, а значит, быть бою. Правда там, на Балтике, русские давно приучили всех, что никого, кроме купцов из Гданьска они не трогают, а значит "Морской конь", идущий под флагом Штеттина был, вроде бы, в безопасности. Но и не помочь брату-ганзейцу было как-то не правильно. Ведь именно на взаимопомощи поднялась Ганза! Вот и мерил старик шагами палубу, моля бога, чтобы русские всё же не погнались за ними. Однако, надеясь на лучшее, шлюпку спустить он всё же приказал. И место на палубе освободил и средство спасения приготовил, на случай, если команде придется всё же покинуть судно.

Но часы шли за часами, а позади так никого и не было видно. И старый шкипер позволил себе чуть-чуть расслабиться, как вдруг, словно в насмешку, раздался крик матроса из "вороньего гнезда":

— Парус по корме!

Шкипер побежал на ют, но корабль был ещё слишком далеко, чтобы понять, кто это. Вот только недоброе предчувствие сжало сердце.

Следующие несколько часов он постоянно оглядывался на чужака, который оказался вполне приличным ходоком и потихоньку нагонял ганзейский караван. Надежды же на то, что ночная темь скроет их, у шкипера не было, ведь летом в этих водах ночи практически нет. А кто может так упорно гнаться за купцами, не стоило и гадать, если учесть, что из пяти ганзейцев трое принадлежали Гданьску.

С утра русский капер оказался настолько близок, что стали различимы даже мелкие детали его корпуса. И на нём явно готовились к бою.

Впрочем, появление преследователя ещё с вечера развеяло сонное оцепенение, царившее на палубах торговых кораблей. Там тоже, как и на "Морском коне", спустили шлюпки на воду. А с утра разожгли фитили и зарядили орудия, по крайней мере те, у кого они были. Теперь же команды спешно облачались в доспехи (впрочем, у большинства это были просто куртки из толстой кожи, иногда даже обшитые металлическими бляхами), а лучники натягивали тетиву, готовя оружие к бою. Вот только боя, как такового не случилось.

Дав предупредительный выстрел, русский капер потребовал от всех спустить паруса и лечь в дрейф. Но последовал этому сигналу один "Морской конь", команда которого недовольно уставилась на своего шкипера, но заработанный годами авторитет удержал их от открытого возмущения. Остальные же попытались или сбежать, или сопротивляться, но ни тем, ни тем не выгорело. Убежать от более быстроходного противника было просто не реально, а прежде чем взять купеческий корабль на абордаж, его просто расстреливали картечью. И когда абордажная команда высаживалась на залитую кровью палубу, сопротивляться им было уже обычно некому.

Когда капер направился в сторону "Морского коня", на нём изрядно струхнули и напряглись все, без исключения, но ничего страшного не случилось. С подошедшего довольно близко корабля просто громко прокричали на неплохом немецком:

— Мудрый выбор, шкипер! Надеюсь, магистрат вас не накажет за подобное?

На этот вопрос моряк лишь неопределенно пожал плечами. Вполне возможно, что ему это спустят с рук, а могут и не спустить: за долгую историю Ганзы бывало всякое. Вот только умирать ни за что лично он не собирался. Если Гданьск враждует с русскими, то причём тут он? Он старый человек, немало походил по морям и даже скопил кое-что себе на старость. Если никто после не возьмёт его капитаном, то так тому и быть. В конце концов, рано или поздно всё в этой жизни заканчивается. А он очень хотел окончить дни не в холодной пучине, а дома, нянча многочисленных внуков.

— Что ж, примите на борт менее удачливых, а то нам связываться с пленниками не с руки.

Передав пленных, русские отпустили "Морского коня" продолжать своё плавание, а сами занялись трофеями.

Глядя вслед удаляющемуся хольку, Гридя лишь тяжело вздохнул. По-хорошему свидетелей оставлять не стоило, но и отправить на тот свет сдавшихся на его милость людей он тоже не мог. В конце концов, о войне между Гданьском и Русью и без того все знали, а душа она одна. Так зачем отягощать её лишним грехом? Их и без того хватает. Зато добыча вышла знатная: кроме разнообразно заготовленной рыбы немалую часть занимали плохо обработанная руда, сера и шерсть. Причём рыбу поначалу и вовсе думали выбросить, Потому как побоялись, что на все призы людей, даже взятых специально с избытком, не хватит. Но Исландия была недалеко, и недолго подумав, Гридя решил рискнуть. И вот, довольные собой, капер и захваченные им призы поспешили обратно к острову, только не в Рейкьявик, а сразу к северному побережью, где и должны были встретиться с остальными.

В северной части Исландии, к востоку от полуострова Трёдласкаги, расположен Эйя-фьорд, более чем на 60 вёрст врезающийся в сушу. Несмотря на то, что находился он недалеко от Северного Полярного Круга, лето здесь было сухое и жаркое, а дождей почти не бывало, потому что фиорд был окружён горами, хорошо защищающими его от ветров Арктики. Благодаря им же, почва тут была весьма плодородна, что отметили ещё первые викинги, высадившиеся здесь в раннем средневековье. С той поры и поселились в окрестностях несколько семей, занимавшихся рыболовством и сельским хозяйством. Датчане тоже не прошли мимо, оценив и плодородность земель, и природную гавань. А так же то, что недалеко отсюда расположилась геотермальная долина Хверир, где из-под земли клубами шёл пар, воздух пах серой, а перед глазами возвышался вулкан Хверфьялл. Именно тут и добывали серу, которая так нужна была при производстве чёрного пороха. Но купцы не жили в Акюрейри круглый год, а лишь приезжали за собранным товаром и сразу же возвращались домой. Не было тут и постоянного представителя чиновничьего аппарата, если не считать местного старосту, чем и пользовались вовсю исландцы. Они добывали и очищали серу, но датчанам, дававшим за неё весьма низкую цену, отдавали не всё добытое, контрабандно продавая значительную часть другим купцам. Бизнес был давно отлажен и устраивал всех, кроме, разумеется, датских купцов и представителей власти.

Вот и русские теперь самововлеклись в это увлекательное занятие. Да, цену исландцы запрашивали выше, чем давали датчане, только на выходе получалось всё же куда дешевле, чем покупать в том же Копенгагене, потому как сами датские купцы драли цены безбожно, получая от своих махинаций весьма немалую маржу.

Загрузив корабли под самые люки, русские корабли наконец-то покинули оказавшиеся весьма гостеприимными берега острова и двинулись в обратный путь. Теперь их стало куда больше, хотя пару призов пришлось всё же бросить, точнее, выгодно сбыть местным. Что уж они с ними будут делать, это русичей не волновало, хотя по лукавым взглядам и кой каким обмолвкам, Гридя решил, что вскоре эти хоть и медленные, но довольно крепкие и вместительные кораблики займутся, скорее всего, нелегальным промыслом купеческого добра в окрестных водах. Хотя, могут и просто возить товары с материка, подрывая запреты датского короля. А что вы хотите? Чем больше в торговле запретов — тем благороднее выглядят контрабандисты.

Сам же обратный путь вышел куда легче, чем путь сюда. Не было отупляющих штилей, а Немецкое море с попутным и крепким ветром пробежали и вовсе быстро. И ни одного шторма! При тихом ветре прошли Зунд и вновь оказались в столице Дании, где распрощались с нанятыми на поход датскими людьми и перераспределили груз, отдав часть приказчику компании и продав захваченные когги. Датские власти, враждебные Ганзе, легко закрыли глаза на видовую принадлежность призов, а местные купцы и вовсе, довольные низкой ценой, никаких вопросов не задавали. В общем, типичное все всё понимают и всех всё устраивает.

Через Балтийское море шли с попутным крепким ветром. Предвкушение скорого возвращения расслабило команды и это чуть не стало причиной трагедии. На траверсе острова Эланд на них обрушился страшный шквал. Сначала на горизонте показалась тучка, на которую не обратили никакого внимания, хотя внезапные балтийские шквалы были известны всем на борту. Вот и сейчас тучка вдруг как-то быстро наползла на полнеба, море закипело и под напором резко окрепшего ветра паруса страшно надулись. От неожиданного порыва "Новик" упал на бок так быстро, что никто не смог удержаться на ногах. Тимка, на которого навалился довольно-таки упитанный мореход, явственно услышал, как затрещали его кости. К счастью, угла заката шхуна всё же не достигла, а шквал быстро промчался дальше, оставив русские корабли покачиваться на поверхности моря целыми, но потрёпанными. Наскоро устранив полученные неисправности, они продолжили прерванный непогодой путь и вскоре вошли в узкий и мелководный Финский залив.

К устью Наровы подходили с опаской. Фарватер здесь был узок и времени на маневр давал мало, чуть зазевался и добро пожаловать на мелководье! Но, слава богу, в родную гавань заходить ещё не разучились.

Тимка, стоя на баке, словно по-новому взглянул на берег отчизны. А ведь сильно изменилось Норовское за эти годы. Ныне не только в затоне оборудованы были пирсы. На сваях, глубоко вбитых в грунт, уходили прямо в море до приемлемых глубин новые вымолы, возле которых швартовались теперь иноземные когги да каравеллы. А дальше от устья строилось и вовсе нечто ранее невиданное: каменная пристань. Строилась, разумеется, для компании и под руководством дьяков компании. И это лишний раз доказывало, что Компания пришла на море основательно и навсегда.

Шхуна с лёгким стуком ткнулась в вымол, спружинив на пеньковых кранцах и тут же была сноровисто притянута обратно и надёжно привязана крепкими канатами. На набережную из Таможенной избы, извещённый стражами, вышел дьяк, а с борта шхуны на пирс подали сходню. Всё, поход был окончен, хотя для экипажа работы было ещё много. Однако командир покинул корабль сразу после визита таможни. Ему нужно было посетить норовское отделение компании, чтобы передать заранее подготовленный отчёт. Всё же первое плавание в океан прошло успешно, а экипажи кораблей, и особенно штурманы, получили бесценный опыт. А заодно требовалось узнать, не оставлял ли князь для него поручений, ну и выяснить, как тут, всё ли в порядке, ведь прошло немало времени, как они покинули Русь.

А на Руси и вправду за этот год случилось много чего....

* * *

*

Всё началось в Казани. Или всё же в Крыму? Нет, всё же в Казани, где в апреле 1519 года был посажен на престол царевич Шах-Али. Сторонники мира с Москвой и примкнувший к ним казанский муфтий Абдурашид могли торжествовать. Но, увы, эйфория длилась недолго и очень скоро Шах-Али начал вызвать среди казанцев чувство недовольства, поскольку они воочию увидели, что фактическим правителем ханства стал не он, а московский воевода, неотлучно находившийся при хане, и что интересы своего сюзерена юный хан ставил выше местных. Особо ярко это высветилось, когда он позволил урусам поставить свои крепости на казанской земле. И ладно бы там городок на далёкой Суре, но крепость, воздвигнутая на Свияге, почитай под боком у столицы, это было уже чересчур. Казанцы ведь прекрасно поняли, для чего сооружается этот форпост западного соседа посреди ханских земель.

Поначалу положение спасало то, что казанские феодалы не были едины в своём составе, давно создав при троне конкурирующие друг с другом партии. Одну из них, так называемую восточную, составили пришлые из Крыма и ногаев, которые еще не забыли прошлые традиции кочевническо-грабительской жизни и кичились своим золотоордынским происхождением. Они первыми принялись исподволь увещевать Шах-Али порвать вассальные связи с Москвой и вернуться к золотоордынским порядкам по отношению к Руси. Но если покойный Мухаммед-Эмин умел искусно лавировать между дворцовыми группировками, то Шах-Али и пришедшие из Москвы чиновники оказались не столь гибки. И даже письма-наставления от государева ближника Шигоны не смогли изменить сложившегося положения дел. Фёдор Карпов просто отмахнулся от них, посчитав, что ему на месте виднее, а брат ближника Василий понял их по-своему и тем только ухудшил положение.

В Казани начались репрессии. Тех, кто посмел ослушаться юного хана, хватали, сажали в темницы или казнили как прилюдно, так и втайне. Однако террор желаемых результатов не дал. Слишком грубое, бесцеремонное и мелочное вмешательство русских "советников" во внутренние дела Казанского ханства и полное отсутствие всякого почтения к хану-марионетке окончательно вызвали у казанцев стойкое недовольство, а среди затаившейся элиты возник заговор, сразу же поддержаный крымским двором. Ведь крымскому хану самому хотелось подмять Астрахань с Казанью, а казанские мурзы во главе с огланом Сиди (первым сообразившим, куда дует ветер ханской политики, а потому затаившийся, из-за чего смог оказаться практически вне подозрений) согласились взамен на поддержку посадить на казанский трон ханского брата — Сагиб-Гирея.

И вот в апреле 1521 года небольшой отряд крымцев во главе с царевичем беспрепятственно вошел в открывшую свои ворота Казань и учинил кровавый погром среди русских и касимовских людей. Шах-Али и московский воевода с остатками армии смогли сбежать, но большинство же было либо убито, либо пленено. А с московским протекторатом над Казанью было в очередной раз покончено.

И сразу же зашевелился Крым. Мухаммед-Гирей сделал свой выбор. В октябре 1520 года он заключил союз с Сигизмундом I, а по весне выступил в поход.

И вести об этом сразу же понеслись в Москву из самых разных мест. И из Крыма, от сторонников промосковской политики, и от казаков Лазарева, отправленных в степь по весне на разведку, и от московского агента в Азове Зани Зудова, и от азовских комендант-диздер и судьи-кади, и даже от кафинского наместника Мухаммед-паши — все отписали в Москву, что хан готовится напасть на великого князя. Весть эта, достигнув столицы Руси, как ни странно, негативно сказалась ещё и на судьбе одного отдельного человека — рязанского князя Ивана Ивановича, на которого доброхоты давно уже доносили, что он вступил в тайный союз с крымским ханом и литовским князем, дабы с их поддержкой отложиться от Москвы. Иван Иванович был вызван в Кремль, схвачен и уже "гостил" в московских застенках, а вести о походе Гирея теперь, пусть и косвенно, подтвердили его вину.

Ввиду такого множества известий, собравшаяся Дума заседала недолго и постановила встречать врага "на берегу", а по уездам были разосланы государевы грамоты о сборе ратников, и государевы дьяки занялись составлением плана кампании и росписи полков. К началу лета сбор и развёртывание в целом было завершено, но хан не пришёл, а его воинство как сквозь землю провалились...

* * *

*

На небольшом взгорке, овеваемый тёплым ветерком и державший под уздцы коня, нетерпеливо перебиравшего копытами и грызущего удила, стоял невысокий, худой человек, с видимым безразличием оглядывавший огромный лагерь, раскинувшийся у подножия и далеко окрест. Там, внизу, скрипели колеса войлочных кибиток, ревели стада, ржали многочисленные табуны коней, дымили тысячи костров. Там стояла его орда и, казалось, что сама степь ныне пахла не травами, а едким конским потом.

Мухаммед-Гирей был страшно раздосадован последними поворотами русской политики. Смерть Абдул-Латифа и воцарение в Казани Шах-Али, попытка Василия за его спиной заключить мир с Литвой и установить союзные отношения с враждебным ему турецким султаном, и, наконец, ликвидация Рязанского княжества воспринимались им как явно враждебные ханству акты и нанесение ему личной обиды.

А он обид не прощает!

Русский князь ещё пожалеет о том, что заставил крымского хана сняться с места. А пока пусть понервничает, гадая, где же хан и его войско. Мудрые люди говорят, что ожидание смерти хуже самой смерти. А он покамест обождёт.

Впрочем, не просто так стояла его орда здесь, в степи. Он ждал реакции со стороны нового султана и окончания дел в Астрахани, где внезапно скончался хан Джанибек, в последнее время затеявший с ним переписку по многим вопросам. Вторжение казахов заставило того по-иному взглянуть на политику Крыма, и у Мухаммед-Гирея даже затеплилась мысль о возможности объединения двух осколков единой когда-то Орды для начала хотя бы на правах вассалитета, а там дальше видно будет. Но, увы, судьба распорядилась по-другому.

Последние вести из Астрахани пришли буквально на днях. И были они не радостные.

До крови закусив тонкие губы, хан с ненавистью подумал о Хуссейне, новом астраханском хане, который отказался идти вместе с ним в поход, напомнив своим ближникам, что ещё совсем недавно крымский хан с помощью русских собирался захватить саму Астрахань. И Мухаммед затаил на него зло. Настанет час, и он ещё появится в астраханских степях, и насладится унижением Хуссейна. А пока же его целью была Москва, но прежде всё же стоило дождаться вестей из Стамбула, и только после этого идти дальше. Потому как не хотелось бы вернувшись узнать, что ты уже не крымский хан, а изгнанник.

* * *

*

Первые татарские разъезды показались в окрестностях Переяславля-Рязанского в пятницу 26 июля. Подозревая большинство рязанцев в верности отнюдь не московскому государю, недавно назначенный сюда воеводой из Полоцка князь Хабар-Симской поторопился собрать всех более менее знатных и именитых у архиепископа Сергия, дабы привести их к крестному целованию на верность Василию Ивановичу, а после этого сел в осаду.

Однако хан, понимая, что после ареста рязанского князя его сторонники вряд ли имеют достаточно сил и возможностей, чтобы открыть ему ворота, не стал осаждать город, а просто поспешил дальше, к Оке, через которую и начал с ходу переправляться, несмотря на ночь. Хан спешил не просто так: ему уже донесли, что верные рязанцу люди лишь ждут его прихода, чтобы под шумок умыкнуть своего господина из лап московского владыки. Они же предоставили хану и опытных проводников, хорошо знавших все окрестные броды. А когда освобождённый рязанец окажется в его ставке, то все заключённые в тайне договора можно будет явить на свет божий и, возможно, даже улучшить, диктуя свою волю побеждённому московскому князю. И получить с ним на границе своего ставленника, которым он мог бы время от времени пугать Москву и заводить смуты.

А вот для московских воевод такое стремительное появление на Оке крымского войска оказалось полной неожиданностью. Причём первыми их обнаружили даже не разъезды, а два дозорных струга, что входили в речную флотилию, доставшуюся московскому князю от покойного брата Симеона. Правда, как с ними управляться, воеводы представляли плохо. Для них судовая рать существовала лишь для того, чтобы подвезти к месту сбора войска, артиллерию и припасы, да высадить десант в тылу врага. Потому и разбили её по частям, придав каждому полку по кораблику. Ночью струги отстаивались на своей стороне, а с утра выходили на патрулирование, которое в последние дни велось спустя рукава. Долгое ожидание степняков расслабило не только поместное воинство. Поэтому, увидав перед собой тёмную массу переправляющихся через реку татар, судовщики на какое-то время просто впали в ступор.

И большим благом для них оказалось то, что кормщиком на головном струге был Никифор, что десять лет назад принял свой первый речной бой ни где-нибудь, а на корабле князя Барбашина. Он первым пришёл в себя и зычным голосом погнал мужичков по местам готовиться к бою, потому как решил попробовать сорвать вражескую переправу, как и тогда, под Калугой, огнём и тараном. Увы, но, без поддержки большой рати, у него ничего не могло получиться. Ведь их было всего двое против всей Орды! И даже наоборот, струги, осыпаемые стрелами, чуть не сели на мель, проскрежетав днищем по речной гальке. А потому Никифор решил, что лучше будет отступить и известить свои войска, чем бесславно пасть, оставив воевод в неведении.

Их известие, подтверждённое и конной разведкой, оказалось для сонных от долгого ожидания врага воевод ушатом холодной воды. И заставило всех зашевелиться. Да только первоначальный замысел русского командования был уже сорван манёвром Мухаммед-Гирея, а запасного варианта действий у них не оказалось. Ну не посчитали воеводы крымского хана за достойного противника. И к умению ориентироваться в быстро меняющейся ситуации и принимать нестандартные решения они тоже оказались не готовы. Вот и получилось, что спешно собираемые со всех сторон отряды русских ратников один за другим громились поодиночке превосходящими силами степняков.

На военном совете в Серпухове разгорелись ожесточённые споры о том, как надлежит действовать в этой критической ситуации. А молодой, неопытный, но чрезмерно самонадеянный, князь Бельский, не дожидаясь новых известий и подхода дополнительных сил, приказал полкам, находящимся у него под командованием, немедленно выступать навстречу врагу, горя тайным желанием, чтобы вся честь и слава победителя крымского хана досталась бы ему одному.

Вот только, увы, получилось как по пословице: гладко было на бумаге, да забыли про овраги. И к вечеру воскресенья 28 июля главные силы русского войска были окончательно разгромлены, а его деморализованные остатки или разбежались, или укрылись в крепостях. Путь на Москву для крымцев был открыт.

А ведь много лет прошло с тех пор, как русская столица видела под своими стенами врага. Вот тут-то и выяснилось, что к обороне она была практически не готова. Зато трудно было описать тот хаос и анархию, что творились на московских улицах в те дни. И потому вряд ли стоит удивляться, что воспользовавшись суматохою, в ночь с воскресенья на понедельник рязанский князь Иван Иванович ускользнул из своего заточения. Да, заключение самого князя было строгим, но молодые рязанские бояре, Дмитрий Сунбулов и Гридя Кобяков, которые были задержаны в Москве вместе с ним, содержались в куда более лёгких условиях. Вот им-то и удалось связаться сначала с верными людьми, оставшимися на воле, а уж потом, подкупив стражу, и с самим Иваном Ивановичем.

Вскоре к побегу всё было готово, ждали только удобного случая, а как он представился — тут же покинули своё узилище и растворились на охваченных хаосом улочках Москвы. Впрочем, погоню за беглецами так никто и не послал. Государя в Москве уже не было, а оставшаяся власть пребывала в полной растерянности, больше думая как спастись самим, чем о чём-то ином.

А между тем никто и ничто уже не мешал татарам зорить русские земли. И ведь это были далеко не дикие окраины. Впервые крымские войска прорвались в глубинные районы Руси, предавая их грабежу и пожарам. Паника охватила значительные регионы. Женщины, старики и дети, убегая от кочевников с телегами, повозками и поклажей, больше мешали друг другу, устраивая заторы на дорогах и в воротах крепостей. А крымцы млели от счастья. Давно они не имели столь богатого полона. Особым успехом стал захват "поезда", на котором из Москвы эвакуировались боярские семьи. Судьба жен и дочерей была как очевидна, так и трагична. Детей же, в том числе грудных, просто разбросали по ближайшему лесу. Тех, кто всё же выжил, потом собирала специально посланная государем воинская команда...

Наконец первые отряды крымцев показались в 10 верстах от Москвы. Их вёл сын хана, царевич Богатыр-Салтан. В государевом селе Воробьево, захватчики громко отметили победу разграблением великокняжеских винных погребов. И многие в тот день забыли заповедь про питиё забродившего виноградного сока. Не видя иного выхода, Василий III согласился выдать Мухаммед-Гирею кабальную грамоту, в которой обязывался стать данником хана, какими были его предки, и вновь платить ненавистный "выход". Таким образом, Мухаммед-Гирей испытал полный триумф своей политики. Казалось, дело объединения осколков Орды почти окончено. Имея такую экономическую базу как вассальная Русь, Казань и Астрахань будут легко прибраны к рукам, а потом можно будет обратить свой взор и на литовских князей.

Но было в этом триумфе и существенное отличие. В той, иной реальности, Сагиб-Гирей и его казанцы атаковали восточные окраины Московского государства — муромские, мещерские и нижегородские места, граничившие с казанскими владениями. Запылали русские поселения в Вятской и Вологодской земле до самой Сухоны, а казанские волки увели в полон десятки тысяч русских рабов. Ныне же они завязли под свежепостроенными на волжском пути русскими крепостями, ведь новый хан разумно рассудил, что негоже идти в набег, оставляя в тылу чужие гарнизоны. Тем более что на реке полностью господствовал русский флот. Нет, малая часть казанского войска дошла-таки до русских окраин, но собранные тут для обороны полки оказались им совсем не по зубам. Потому, пограбив по окрестностям небольшими отрядами, казанцы не солоно хлебавши, убрались назад.

Точно так же вместо прямого и победоносного пути на Чердынь споткнулись о линию Усолье-на-Камском — Княжгородок черемисские отряды. А попытка обойти их лесными тропами провалилась из-за лихих партизанских действий небольших, но достаточно мобильных летучих отрядов, обученных лесной войне местными вогуличами, которые заодно выступали в этих же отрядах разведчиками и проводниками.

Но главное отличие произошло совсем в другом месте.

Началось всё в Пропойске.

Дело в том, что, несмотря на прямую угрозу с юга и наметившиеся переговоры, рать против Литвы никто не отменял. Сильные полки встали в Полоцке, Смоленске, Киеве и Пропойске, готовые как отразить возможный удар, так и сами совершить быстрый набег. Причём двухтысячный отряд в Пропойске должен был поддерживать как киевское, так и смоленское направление. А воеводами в Пропойск были назначены "вместях" (дабы избежать местничества из-за "порухи чести") князь Пётр Засекин и князь Иван Барбашин, уже сдавший к тому времени воеводство в Друе новому назначенцу.

Вот только растерянность высшего руководства от действий крымского хана передалось и на западное направление. Воеводы просто не знали, что им делать и куда выступать. Даже более того, многие стали готовиться к встрече татар. Да-да, даже в далёком от Москвы Пскове укрепляли стены. Воистину нет ничего хуже, чем паника и растерянность генералитета во время войны! Зато в такие моменты как раз и восходит звезда тех, кто достаточно умён и решителен. Тех, кто готов рискнуть всем ради возможного взлёта.

А уж если во главе рати стоят два недовольных всем авантюриста?!

Ведь Иван, несмотря на всю любовь и дружбу, давно завидовал младшему брату. Шутка ли — он, тот, кто не действовал как все, а шёл своим путём, вдруг взял и обошёл всех. Какие бы должности до этого не занимали братья, но думцем и наместником первым стал именно Андрей. И к заветной боярской шапке был он куда ближе, чем все остальные. А ведь многие его высказывания в своё время Иван, как и все старшие братья, воспринимал в штыки или высмеивал. Уж слишком вразрез они шли с общепринятым. Но летели годы, и как-то так получалось, что Андрей богател, набирал силу и власть, а они плелись по-накатанной, ожидая государевых милостей. И всё бы ничего, но ведь сам Андрюшка многажды говаривал, что у него, Ивана, светлая голова и он мог бы достичь куда большего, чем простой воевода в заштатной крепости. Особенно запал в памяти последний зимний разговор.

О чём они говорили? Да не поверите! О Крыме и способах войны с ним. Андрей то ли знал больше (недаром вертится в кругах высоких!), то ли предчувствие в очередной раз сыграло, но горевал сильно от того, что имея Киев и тамошних кормщиков, которые через днепровские пороги и в полную и в малую воду хаживали, никак не решатся воеводы пощекотать крымцев в мягкое подбрюшье. Вот и запомнил Иван тот разговор. Особенно странный вывод, сделанный братом под конец, что, мол, даже небольшая рать, ударившая по пустому от войск Крыму, быстро заставит хана вернуться восвояси. Потому как добыча может быть, а может и не быть, а в разорённых кочевьях многие крымцы даже одну зиму не переживут. Хоть и сокрушался при этом, что крови невинной пролить много придётся, ведь в кочевьях в основном лишь старики, женщины да дети останутся. Да, брат иной раз молвит странное, будто не понимает, что волчат убить легче, чем матёрого волка.

И вот теперь он встал перед выбором: либо сидеть в Пропойске, как все, ожидая, придут татары или нет, либо совершить то, что брат так ненавязчиво советовал (в чём Иван теперь ни капельки не сомневался, раз за разом прогоняя в памяти тот разговор). Тут ведь можно было либо голову сложить, либо взлететь так же высоко, как и младшенький. А амбиций у Ивана хватало! Да ещё так сложилось, что и князь Засекин, прославившийся в иной истории активной обороной Себежа, когда не только отстоял городок, но и устроил для литвинов своё Ледовое побоище, был то же тот ещё авантюрист. Которому и амбиций было так же не занимать. А потому он практически сразу ухватился за "безумную" идею снискать чести в столь тяжёлую годину, высказанную Иваном, углядев в ней реальную возможность взлететь весьма высоко. Так что большим благом оказалось, что Иван был всё же более въедливым к деталям, чем его старший товарищ, а не то тот бы рванул в бой, даже не собравшись до конца (что Засекина и погубило в иной реальности).

Но в любом случае, как поётся в песне: "сборы были недолги", и вскоре полуторатысячная русская рать, оставив в Пропойске крепкий гарнизон, тронулась в путь, спустившись на судах по полноводному Сожу к Днепру, а оттуда и до Киева. Там они недолго отдохнули, пополнили запасы и немного усилились за счёт охочих людей, а так же обзавелись более вместительными стругами и опытными проводниками.

Дальше пошли уже двумя отрядами: конным по берегу и судовым по реке. Длинным хвостом растянулась флотилия по водной дороге. С головного струга порой не видать было конца каравана. И чем дальше уходили на юг, тем реже попадались леса. Пока не настал момент, когда не за что стало уцепиться глазу: ни дерева на земле, ни облака на небе. И всё горячей пекло солнце. Днепр качал и баюкал суда до самых порогов, которые преодолели относительно безболезненно. Не в том смысле что легко, а в том, что никто им этого сделать не помешал. Сам же проход оказался тем ещё адом. По одним порогам шли сплавом, когда струги летят все быстрей и быстрей, а в каменной гряде зияет лишь узкий проход, и кажется, что не вывернуть, что вот-вот и сядет судно на камни, разобьётся вдребезги. А на других, ухватившись за канаты, по нескольку десятков человек на один, тянули корабли через скалы берегом, срывая ладони в кровь. Но глаза боятся, а руки делают, и вот уже пройден последний порог и, погрузив обратно выгруженные для облегчения стругов припасы, отряды оказались, наконец-то, в низовьях великой реки.

И тут выяснилось, что не такие уж и пустынные были здесь берега. Первым на глаза попался Таванский перевоз, где сходились дороги из крымской Кафы на Львов, на Киев и дальше на север на Русь. Однако возведённый на днепровском берегу для защиты перевоза Ислам Кермен вовсе не выглядел неприступным, и никто не удивился, когда гарнизон даже и не подумал сопротивляться неожиданно появившейся рати, и просто бежал в днепровские плавни. Оставив после себя огромный костёр из всего, что могло гореть, и, взяв первую, хоть и скудную добычу, русская рать двинулась дальше. Туда, где возвышался из воды остров Тавань с его укреплениями на берегу, и мимо которого Днепр протекал единым руслом шириной в полкилометра, чтобы спустя две мили вновь разделиться, образуя многочисленные острова и протоки между ними. Недаром именно тут в семнадцатом веке натянут цепи через реку, для защиты от идущих на промысел казаков. Однако сейчас никаких цепей не наблюдалось, и рать просто проплыла мимо, подвергнувшись лишь небольшому обстрелу из луков с берега.

Точно так же проскочили и мимо Тягина, чтобы спустя несколько суток увидеть широкое устье Днепра и лазурный берег Чёрного моря.

Здесь сделали привал и провели последний совет, думая, что делать дальше. Сюда, на совет, вызвали кормщиков и всех, кто по каким-либо причинам уже бывал в Крыму. Долго судили да рядили, ибо задуманное было непривычно, да и боязно было, что уж там, сразу-то в пасть хищнику соваться, но всё же решились. Осмотрели струги, проверили оснастку. И, помолясь, вышли поутру в море...

А того, что случилось потом, не ожидал никто. Ни татары, ни сами русские. Потому что по полной сыграли факторы удачи и внезапности. Впрочем, ещё римляне заметили, что audaces fortuna juvat — счастье сопутствует смелым.

Поход практически сразу начался с побед: едва вышли в море, как столкнулись с парой купеческих кораблей, не спеша идущих в Очаков, которые и взяли лихим наскоком. С трудом насобирали умельцев для новых экипажей, потому как трофеи решено было взять с собой. Повезло, правда, что большинство матросов на купцах были из греков, и помирать за османов вовсе не пожелали. Зато неплохо знали крымское побережье. Да и корабли позволили разгрузить струги, на которых стало очень тесно от подсевших кавалеристов и их коней.

Потом было долгое плавание вдоль берега до острова Джарылгач, где суда одним рывком пересекли одноимённый залив, после чего уже пристали к самому крымскому берегу. Но, только захватив и разграбив первую попавшуюся прибрежную деревню, русичи поверили, что пришли в Крым не как рабы, а как воины. Здесь же, в деревеньке, освободили и первых полоняников и выгрузили кавалерию, которая под началом Петра Засекина, прихватив проводников, тут же ушла в самостоятельный рейд. А судовая рать, отданная Ивану, бросилась терроризировать черноморское побережье Крыма.

И началось! Кочевья и селения, где находили русских полоняников (а такими были практически все), вырезались под корень. Местные мужчины считались плохими холопами, а дети и старики только бы тормозили войско. Вот и хватали в основном лишь молодых баб да девок, ну и редких в этих местах умельцев-ремесленников. Грузили всё прочее, что с точки зрения русича было ценным, на корабли, а остальное убивали, ломали и жгли, дабы не досталось уже никому. Пусть придёт ушедший в поход воин к разорённому пепелищу и почувствует всю горечь, что испытывали те, кто пострадал от его деяний! Разумеется, не пропускали и мимо идущие корабли, если те, конечно, не успевали ускользнуть в открытое море, куда стругам выход был противопоказан.

А потом с налёта взяли не ожидавший нападения торговый город Гезлёв, чьи стены строились уже не одно десятилетие, но всё ещё не были окончены. Гезлёв был единственным портом, подчинёным крымскому хану, потому как османы отказались от него по причине того, что бухта там была широкая, но мелкая, открытая ветрам и для тяжёлых военных судов не годилась, а потому в военном отношении османов и не заинтересовала. Зато очень хорошо подошла для мелкосидящих в воде русских кораблей, на радость тем, кто заполнял собой в эти дни рабские загоны.

А вот гезлёвские работорговцы, неожиданно сменив место проживания, вдоволь смогли насладиться той участью, что готовили другим. И вряд ли им это понравилось, впрочем, за них даже выкуп не получили, потому как после смены обстановки мало кто из них прожил больше пары суток. Впрочем, рабские загоны и после их смерти вовсе не пустовали, только теперь туда сгонялись местные жители, особенно те, кто владел хоть каким-либо ремеслом. А помня про брата, Иван отдельно велел всех, кто хоть как-то связан с кораблестроительством, собирать в одном месте, пообещав воинам выплатить за них из своей доли.

А спустя седмицу после того, как Гезлёв был захвачен, сюда же пришла и отягощённая добычей и полоном русская кавалерия, навёдшая по пути немало шороху.

Встретившиеся воеводы сразу же оценили, сколько они уже захватили, и скольких рабов освободили, после чего решили, что пора бы и сворачивать мероприятие. Ведь им ещё до дому плыть надобно. А потому, отдохнув и приведя себя в порядок, русичи подожгли разграбленный город и с добычей, а также захваченными в крепости пушками, тронулись в обратный путь. Но дело своё они всё же сделали: отправленные к хану гонцы со слезами молили того вернуться домой, потому как пока хан воюет где-то в дальних землях, его страна терпит от гяуров страшное разорение. И эта весть, пришедшая чуть ли не вслед за известием о набеге астраханцев, стала той последней каплей, что заставила стоявшее у стен Москвы крымское войско срочно повернуть назад.

А русская рать по дороге домой даже не подумала таиться. Доплыв до турецкой крепости Очаков, отряд повторил подвиг Дашковича, что сейчас "геройствовал" на Руси, и захватил крепостные посады, спалив их на глазах у обомлевшего от такой наглости гарнизона, а жителей присоединив к длинной веренице полона. Здесь же кавалерия вновь сошла на берег и дальше пошла своим ходом, вырезая по пути все кочевья, что имели несчастье попасться ей на глаза.

Вот так и получилось, что когда крымское войско, отяжелённое русским полоном, вернулось из залитой кровью Руси, ответная русская рать, отяжелённая крымским полоном, вернулась из политого кровью Крыма, где и встала, ожидая неминуемых "оргвыводов" из медленно приходившей в себя после всех этих пертурбаций столицы.

И они, оргвыводы, не последовали сказаться в лучших традициях "наказания невиновных и поощрения не участвовавших", по исходу которых много кому пришлось удалиться в опалу, но вот Петру Засекину и Ивану Барбашину государь сначала попенял за самовольство и турецкий Очаков, а потом осыпал милостями в виде чинов и вотчин. Как и Хабара-Симского, что, как и в иной реальности (о чём, впрочем, знал только овловский наместник), отобрал у хана государеву капитуляционную грамоту.

А вот когда подвели итоги крымского вторжения, всем стало понятно, что вопрос с Крымом и Казанью необходимо было решать. И решать по-иному. Потому как надеяться лишь на "пояс Богородицы" было больше нельзя.

Заодно вспомнили и об одном князе, который в прежние годы всем плешь проел своими разговорами на тему необходимости крепить южные границы державы. И понеслись в заснеженную Овлу гонцы с приказами. Но до этого было ещё много месяцев. А пока что овловский наместник спокойно занимался своими делами.

Глава 12

Весна в Овле началась как-то сразу. Вот вроде ещё вчера стояли морозы, и хрустел под ногами снег, а уже сегодня в воздухе явственно пахнуло теплом, и белый покров вдруг потемнел и осел под лучами солнца. Но, скорее всего, Андрей, занятый делами, просто не заметил её прихода.

А дел было много. Ведь, кроме управления наместничеством, князь привычно занимался прогрессорством, а ещё, словно этого было мало, и составлением морского словаря.

Но по-другому было уже просто нельзя. Вопрос, как говорится, созрел и перезрел. Это Пётр, до поездки в Европу не знавший о собственных традициях судостроения, вводил иноземные наименования, отчего флот и заимел непонятно-зубодробительные слова, которые приходилось учить, чтобы понимать, что к чему. А ведь флот это не только корабли. Флот — это, прежде всего, традиции. И вот сейчас получилось так, что Андрей, всегда пенявший Петру за его иноподражание, сам не заметил, как превратился в его подобие. Нет, с годами местные научились его понимать, но выходило так, что он говорил с профессионалами на разных языках. Верфь местные упрямо называли плотбищем, мачты — щёглем, киль — колодой, шпангоуты — упругами и так во всём. Потому как отставание русской кораблестроительной школы хоть уже и началось, но было ещё не таким сильным, как при Петре. Так и зачем голову ломать? Потому что Андрею так привычней? Но это же глупо!

Да, те же пёрты русичи приняли легко, даже посмеялись, так ведь потому как их до того не было. Ну, придумали иноземцы нужную вещь, так и возьмём и устройство и название. А вот во всём остальном-то зачем, коли своё, русское имеется? Вот и дошло до Андрея, как до той утки на седьмые сутки, что не всегда нужно идти против течения. Потому и засел за словарик. Больше для себя, конечно, но и по опыту зная, что такие словари всё одно нужны будут.

И теперь привычные только ему фок-, грот— и прочие мачты вновь превратились в привычные местным первую щёглю, вторую щёглю и так далее по счёту. Зато нанятый чуть ли не от сохи молодой мореход теперь не пучил глаза, пытаясь вспомнить, что такое эта грота-мачта, а сразу бежал куда нужно. То же получилось и с парусами. Хотя Андрей честно думал, что раз уж тут на Руси ничего такого ещё не было, то, как и с пёртами, пройдут его нововведения. Ага, разбежался! Мореходы — народ смекалистый! Раньше на двухмачтовых лодьях как было: первый парус, второй парус — и всё понятно. Сейчас, когда количество парусов только на одной мачте прибавилось, мужички предпочли не ломать язык чужими словами, а переиначить всё по-своему. Да, для андреева слуха команды эти казались дикими. Вот, к примеру, как командовали постановку фор-марселя на шхунах: "Второй парус на первой мачте ставить!". Весьма непривычно, но зато всем понятно, даже ему, хе-хе. Он попробовал было рассказать про краткость команд, но и тут был не понят. Ведь не так уж и сильно отличаются "фор-марсель ставить" от "второй на первой ставить". Хотя гафель он всё же отстоял. Так что, как звались в его истории шхуны гафельными, так и тут будут зваться. А во всём остальном, похоже, не бывать более на русском флоте всем этим бом-брам-хрямов. Придумают своё, если, конечно, не загнётся мореплавание после его смерти. Хотя, глядя на то, как с годами всё больше купчишек в дальний путь собирается, росла у Андрея уверенность, что как было раньше уже точно не будет.

А прогрессорство же его вылилось в то, что оставшиеся без хозяев и взятые под его руку смолокурни начали ставить не как привыкли местные, в ямах, а как в его камской вотчине повелось. Хотя, как сказать, кто тогда больше сил и знаний приложил. Это ныне технология отработана была, а в своё-то время, сколько копий сломано было, мама не горюй!

Ведь как местные это делали? На сухом месте выкапывали яму и обмазывали её глиной. На дне ямы выкапывали ещё подъямник, в который вставляли деревянный ларь, куда и собиралась смола. В яму загружали древесину, затем клали хворост и поджигали. Когда древесина достаточно разгоралась, яму покрывали дёрном и засыпали землёй для прекращения доступа воздуха, оставив лишь несколько маленьких отверстий на поверхности. Курение смолы продолжалось 5-7 дней. После чего скопившуюся в ларе смолу доставали и разливали по бочкам.

Когда вместо смолья, то есть древесины сосны и ели, в яму загружали древесину берёзы или берёзовую кору, на выходе получали дёготь.

А если нужен был скипидар, то его гнали отдельно из живицы.

Технология эта была отработана веками и, казалось бы, зачем в неё было лезть Андрею? Он бы и не полез, да вот только так получилось, что хоть и считал он сам себя городским, но жил-то всё же в деревне, которая на двести лет была старше города, в котором он учился и проводил большую часть своего времени. А старики, заставшие по их словам чуть ли не революцию, глядя на них, часто ворчали, что молодёжь деревенская ныне старые промыслы совсем забросила, отчего дёготь — дожили, называется — покупать приходится, а ведь когда-то в округе пять печей смолокуренных стояло. И вот это "печи", а не "ямы", и отложилось, как оказывается, в княжеской голове!

Вот и вспомнил он об этом, когда впервые посетил местную смолокурню. Но зато как вспомнил, так и загорелся. Ведь не просто же так в своё время ямы на печи заменили. Ну и началось...

Ох и намучились мужики с этими печами. Ох и перемыли косточки князю (за глаза, разумеется), ох и накостерили его. Не забыли и про великое да могучее "деды так делали, а мы чего?". Да, это когда более-менее знаешь, что нужно менять, прогрессорить легко. А когда в голове одни только намёки? В другой раз он может и отступился бы, но теперь упрямство заставляло его раз за разом повторять эксперимент, пока, в конце концов, нужный результат не был достигнут. Зато отныне за одну варку смолокуры получали сразу и смолу, и скипидар, а в сухом остатке ещё и древесный уголь оставался, что так нужен был для железоплавильных домн. И вот тогда, оценив полученный результат, мужики-смолокуры уже с восхищением начали смотреть на князя и его придумку. Правда, в виду отсутствия термометров, возникла новая беда. Дело в том, что скипидар выделяется при более низкой температуре, чем смола, и чтобы выжать его максимальное количество, нужно было правильно регулировать температуру горения и нужное время держать в топке необходимый жар. А всё, что имелось у смолокура, это его собственный опыт и умение. Но не боги горшки обжигают, вот и они со временем набили руку в новом способе.

Зато при всей своей несовершенности, он — новый способ — позволил резко поднять производительность процесса. Ну и эксперименты на лучшую печь тоже не закрыли. Вдруг кто-то сможет сделать что-то ещё лучше. Ведь, к примеру, поначалу и смолу, и скипидар получали через один проём, отчего скипидар, растворяя осевшую от прошлой варки смолу, загрязнялся. Но долгое время с этим мирились, пока кто-то из мужиков не додумался до простого решения: соорудить отдельные ходы для смолы и скипидара, которые, пока они не нужны, просто закрывались бы заслонками. И проблема была решена!

И вот теперь финские смолокурни князя тоже переводились на новый вид. Смола, дерево, скипидар и канифоль всё это во всё большем количестве требовалось миру, а леса Европы были уже достаточно истощены. Как узнал Сильвестр, в той же Англии девятипудовая бочка смолы стоила три рубля двадцать копеек, а на Руси её торговали всего за рубль тридцать и ещё копеек тридцать-сорок стоил перевоз. А ведь на рынке смолой торговали вовсе не сами производители, а купцы-перекупщики, которые тоже кушать хотели и свой процент со сделки брали. Так что прибыльность такой торговли обещала быть весьма высокой. Не мудрено, что голландцы в Архангельск чуть позже настоящие смоляные караваны гоняли. А если учесть новую технологию, дающую куда больший выход продукта, то князь оказывался в очень большом плюсе.

Конечно, всё сразу переделать было просто невозможно. Физически этому мешало раззорённость края от военных действий, а финансово — отсутствие достаточных инвестиций, которые и в средние века были нужны, хоть и не в таких объёмах, как в оставленном им в прошлом-будущем двадцать первом веке. А потому отданные купцам на откуп смолокурни — тот же Мишук Хват давно уже перенёс сюда большинство своих дел — продолжали работать по-старинке. Что, впрочем, никого, кроме самого Андрея, не удручало.

Зато если что и радовало его, так это то, что за прошедшую зиму удалось наладить-таки работу наместничной администрации. А то иной раз приходилось просто зашиваться в различных мелочах, вместо того чтобы перекинуть их на плечи дьяков. Заодно же удалось привнести и много того, что ещё либо не было известно в этом веке, либо только-только появлялось. Но если это что-то могло облегчить жизнь самому Андрею, то зачем ждать, когда оно появится самостоятельно? Разумеется незачем!

Кстати, за зиму определились и с отделением Компании в Овле. Теперь всеми её делами тут будут заниматься Захар и пообтесавшийся за зиму Ждан из Бережич. Кстати Ждан за прошедшее время сильно изменился. Ни по внешнему виду, ни по поведению его уже нельзя было сказать, что большую часть своей недолгой пока ещё жизни он прожил холопом, хотя юридически всё ещё и оставался им. Андрей просто позабыл об этом, а Ждан боялся напоминать, хотя в случае нештатной ситуации это могло привести к ненужным осложнениям. Однако пока всё оставалось, как было.

Так вот, когда в воздухе явственно запахло весной, компанейцы приступили к подготовке зимовавших в Овле кораблей Компании к навигации. Работа шла споро, ведь корабли должны были присоединиться к каравану, идущему в Антверпен.

Битва за Балтику подходила к своему логическому концу и мысли князя уже давно были вне её пределов. Пусть пока ещё Кристиан II торжественно справлял свою победу над Швецией и готовился к войне с Ганзой (которая, прекрасно зная об этих планах, тоже готовилась к войне с ним), а Андрей уже думал, как преодолеть тот бардак, что вскоре наступит в Дании и прилегающих к ней странах. И косил одним взглядом в сторону поморского побережья. Причём даже не в сторону Холмогор, а на полуостров Варангер. Острота тамошней ситуации заключалась в том, что Лапландия, не принадлежа никому, платила дань и русским, и норвежцам, и шведам, то есть была троеданной. И хотя по заключённым договорам никаких постоянных поселений в том районе строить было нельзя никому, норвежцы, пользуясь тем, что новгородской республике было не до тех далей, давно уже возвели на берегу Ледовитого океана своё укрепление Вардегус, что значило 'Сторожевой дом'. Да ещё сделали это на формально русской территории, ведь границы по русско-норвежскому договору от 1326 года проходили западней, по Тана-фьорду и реке Танаэльф. Увы, но суровые условия Заполярья, считавшегося к тому же колдовским краем (о чём даже Шекспир упоминал!), долго не привлекали в качестве места поселения промышленников-поморов. Тот же мурманский берег, или Мурман, как его именовали, ещё даже не начали обживать. Да, где-то там уже бродили Трифон и Феодорит Кольский, но этим и ограничивалось всё русское влияние на регион. Вот соседи и воспользовались ситуацией. А ведь только в тех местах можно было бы построить незамерзающий порт. Вот только кому это было интересно на Руси? Пока что, получается, только Андрею, которому этот путь мимо Зунда был просто необходим. Потому как Балтика Балтикой, а для лучшего развития дела нужно иметь не с перифериями, а с центром. А деловым центром мира на ближайшие полторы сотни лет собирались быть именно Нидерланды.

Потому и от похода в Антверпен князь ожидал многого. И даже не только в торговле.

Как любитель истории, Андрей знал, что голландцы в следующем столетии выступят не только как мировой перевозчик, но и как своеобразный рассадник технологий. Англия, Франция, Русь, Польша, Швеция — где только не отметятся голландские спецы, модернизируя или ставя с нуля промыслы и производства. Вот только оказалось, что и сейчас в этих испанских провинциях было уже чему поучиться. Тот же Сильвестр был несказанно удивлён тем, что местные жители, с трудом отвоёвывавшие у моря куски земли, давно уже использовали систему четырёхполья. Ту самую, что с таким трудом нарабатывал на Руси Андрей. А как был удивлён этим сам Андрей! Он-то тут голову ломал, думал, вспоминал. А получилось, что прообраз многополья и травосеяния уже существовал и, коли б знал, можно было бы сразу не с нуля начинать и не тратить столько сил и средств на неудачные попытки. Ведь голландцы уже полвека как делили свои поля на четыре части. И если первую засеивали травой, дающей большой объем зелёной массы (тут, как правило, использовали люцерну или турнепс), то вторую отдавали под клевер, фасоль или горох, а третью и четвертую уже засеивали злаковыми, как правило, чередуя пшеницу и ячмень или пшеницу и овёс. А через оборот поля менялись. И это нововведение позволило не только накормить многочисленное городское население, но и сократить количество крестьян, дав промышленности столь нужные ей рабочие руки.

Впрочем, обмен опытом никогда лишним не бывает. Как выяснил тот же Сильвестр, под такое хозяйствование и скот нужно было по-иному содержать. Голландцы, к примеру, перевели его на стойловое содержание. Это сразу сделало более простой задачей сбор и применение навоза и (как выяснилось уже в процессе) повышало скорость наращивания живой массы и удои.

Так что перед Сильвестром на эту поездку была поставлена дополнительная задача, нанять сколь сможет голландских специалистов. Лишними они уж точно не будут.

А пока корабли готовились к дальнему плаванию, розмыслы-градодельцы приступили к разбивке территоррии под новый город. Памятуя о будущем, улицы Андрей сразу указал делать широкими, дабы телеги спокойно разъезжались и пешеходам при том не мешали. А на справедливое замечание, что оборонять такой город будет трудно, ответил, что извилистая узкость не помогла Улео выстоять, а потому главной защитой для Овлы будет флот, бастионы и мужество гарнизона и горожан. И больше ничего слушать не стал, велев делать, как им сказано.

Одновременно на берегу ладили хитрую машину, подсмотренную в Кенигсберге. Там с её помощью углубляли русло Преголи, а здесь он собирался углубить место у будущих пирсов. Про крепость и говорить не стоило. Там свои розмыслы голову ломали.

Его же задачей было обеспечить всех рабочими руками, и продовольствием. И вот это было самым трудным. Население Овлы на данный момент составляло всего девяносто три человека. И то зерновые амбары уже показали своё дно. Спасали пока что охота и рыбалка, но всё равно, продовольственную проблему нужно было решать. Потому как без неё не будет и рабочих рук. А как её решать, если у нас война с городом торгующим хлебом? Правильно — каперством! И тут Андрей собирался тряхнуть стариной. Во-первых, ему до смерти надоела канцелярщина, а во-вторых хотелось устроить проверку системе, вынув из неё начальственный стержень. Ну и в-третьих, обкатать новое пополнение.

"Новик" зимовал в Копенгагене, а оставшиеся три капера — "Пенитель морей", "Богатырь" и "Верная супружница" — собирались идти в Антверпен, совмещая охрану и перевозку груза. А вот в Любек должна была пойти новопостроенная шхуна "Аскольд", командира для которой покамест не было. Строительство кораблей превышало кадровые возможности, а дикорастущие командиры вовсе не были панацеей. Примеры с послужильцем Донатом и Спиридоном, бывшими неплохими вахтенными начальниками, но не потянувшими как командиры, был более чем показателен. В результате Донат неплохо зарекомендовал себя как администратор в смоленских вотчинах, а Спиридон тянул лямку помощника на торговой лодье. И старый кормщик клятвенно обещался, что в скором времени тот сможет самостоятельно водить купеческий корабль. То есть прыжок из лейтенанта в генералы Спиридон не потянул, а вот планомерно набираясь опыта, мог стать неплохим капитаном.

Нет, у Андрея был на примете возможный кандидат, много лет отходивший на лодьях и послуживший вахтенным начальником ещё на "Новике". Но сразу кидать того на командирский мостик с надеждой авось справится, он не собирался. Потому как тогда в запасе вообще никого не оставалось. Нет, парня нужно было хоть чуть-чуть, но плавно подвести под повышение, а потому Андрей собирался взять его своим помощником. И сам развеется, и парня окончательно поднатаскает. Тем более что сейчас Донат — тощий, загорелый субъект выше среднего роста и с греческим профилем — уже исполнял на новом корабле должность старпома.

Вот так и получилось, что раздав всем ценных указаний, князь поднялся на палубу двухмачтовой лодьи в непривычном для себя качестве пассажира, чтобы поскорее добраться до нарвских берегов.

До Норовского доплыли быстро и без проблем, если не считать за таковую попытку какого-то молодца перехватить их у Аландских островов. Ну-ну, парню просто повезло, что лодьи были торговые, и не стали лезть на рожон и вступать в бой, а подняли все паруса и оставили его куковать за кормой. Для того чтобы охотиться на русских, нужно было иметь явно что-то более быстроходное, чем старый когг.

Правда в само Норовское лодьи не пошли, пришвартовавшись у Тютерса, поселение на котором уже неплохо разрослось, а побережье было обставлено многочисленными амбарами и коптильнями. Местный управитель, отчитавшись за проделанную работу, пожаловался, что чухонцы с ливонского берега по-прежнему изредка заплывают сюда, хотя и стали бояться острова: ведь отсюда ещё никто не возвращался. На что Андрей лишь пожал плечами: хотят пропадать, пусть пропадают. Но чем позже ливонцы узнают, что хоть и безлюдный, но формально им принадлежащий остров нагло отжат русскими, тем лучше. И похвалил за то, что отсыпка большого волнолома была практически окончена, соорудив перед поселением большую рукотворную гавань, где можно было безопасно отстояться кораблям во время шторма. А потом, прыгнув в небольшую бусу, курсирующую между островом и Норовским, отправился, наконец, на материк.

Село встретило Андрея шумом и деловой суетой. За прошедшие несколько лет оно заметно разрослось, став своего рода морским продолжением Ивангорода, и превратившись в весьма оживлённое место. Настолько, что ивангородский наместник теперь весьма часто бывал тут. Да и таможня, можно сказать, из крепости тоже переехала сюда. Хотя пирсы у стен крепости вовсе не пустовали. Зато, получив в прошлом году звонкую затрещину от разбойников и втык от государя, наместник вовсю озаботился обороноспособностью побережья. А поскольку денег в казне было кот наплакал, то тяготу эту взвалили на плечи самих купцов, разово подняв им пошлины. Купцы, конечно, повозмущались, покряхтели, но серебришко выложили. И теперь у впадения реки Наровы в море быстро строилась небольшая деревянная крепость, которой предстояло своими пушками закрыть устье реки от вражеских кораблей.

Глядя на рабочую суету на недостроенных пока что стенах, Андрей лишь ухмыльнулся: что ж, лучше поздно, чем никогда. Вот только это строительство, как он узнал позже, вызвало серьёзную озабоченность у соседей. Им и Ивангорода, держащего на прицеле орденский замок, хватало за глаза. А теперь, получалось, что русские могли и вовсе вход в реку всем судам перекрыть. А Нарва город торговый, живёт с транзита русских товаров в Европу и наоборот. И вот мало того, что русские в последние годы все торги на свою сторону перетаскивают и более того, сами торговать с заморскими странами начали, так они ещё и судовой ход под свою руку взять хотят. А что клянутся, мол, только супротив разбойников морских ставим, так кто же русским верить-то будет? Да даже если б на той стороне реки свои же братья-немцы сидели, всё одно веры бы никакой не было. Ради выгоды торговой чего только не случается! Но и ссориться с могучим соседом Ордену было не с руки. Особенно сейчас, когда непонятно что творилось на его южных границах.

На этом месте интерес Андрея взлетел до небес, вот только ничего, кроме слухов, местные не ведали. Вроде как произошли какие-то стычки между ливонцами и литвинами, и вроде как ливонцы литвинов побили. Но что произошло точно, не знал никто.

Ну и ладно. Андрей вскоре сам будет к месту событий куда ближе, чем местные, там и разузнает всё досконально. А пока что нужно было посетить собственные верфи.

Старый мастер Викол при встрече нанимателя весь так и светился. И, правду сказать, было от чего. Но вовсе не новая шхуна и очередная торговая лодья вызывали у мастера законную гордость. Нет. Горд он был от осознания того, что смог построить нечто новое, чего раньше и на Руси, да и сам он не делали. И сейчас два новых корпуса плавно покачивались в затоне, ожидая полного оснащения.

Первым была простая каравелла. Хотя как простая? Да на всей Балтике их умели пока что строить только в Любеке и Гданьске! И пусть разобраться в конструкции помогли захваченные князем призы, но это не отменяло того факта, что отныне появился третий центр, где могли строить корабль, открывший эру Великих географических открытий.

Вторым же был корпус брига, наконец-то собранный после нескольких разборов и кардинальных переделок. Да, долго и дорого давался новый корабль, при его строительстве пришлось даже кое в чём новые технологии освоить, из-за чего, в сущности, и вышла главная задержка. Нет, всё же недаром даже в космическую эру флот оставался признанным хай-теком.

И пусть впереди было ещё много дел по доводке, но это была уже привычная и во многом рутинная работа. Так что Викол обоснованно надеялся к осенним штормам уже хоть раз испытать новое судно на ходу. И Андрей, обходя пахнущий стружкой и смолой корпус, тоже начинал верить, что это возможно. Всё же ему несказанно повезло с мастером. Ведь в подавляющем большинстве своём профессиональная среда кораблестроителей, особенно в военной сфере, довольно инертна. На них лежал огромный груз ответственности за судьбу дорогостоящего корабля и жизни экипажа. Поэтому строители чурались экспериментов, используя надёжные и проверенные временем решения. Оттого один и тот же тип корабля могли использовать веками, пока череда событий не заставляла сменить его на что-то более прогрессивное. Хотя с Виколом было понятно: он с самого начала попал в струю реформаторов и был (возможно, даже излишне) уверен в себе и своих силах. Впрочем, положа руку на сердце, все построенные им корабли были, скажем так, небольшого тоннажа. А по морям уже ходили предтечи парусных линкоров — боевые карраки. Огромные мастодонты, строить которые было особым умением. И это умение русским корабелам тоже нужно было приобретать, потому как одними крейсерами войну на море не выиграть. Так что почивать на лаврах было рано, хотя возможность иметь под рукой десяток бригов для заокенского плавания радовало неимоверно.

Осмотрев верфи и проверив дела Компании, Андрей не поленился навестить ивангородского наместника, которым по-прежнему оставался Александр Андреевич князь Хохолков-Ростовский.

Тот был рад гостю, ведь вкладываясь в векселя торгового дома Руссо-Балта рублём, смог неплохо увеличить свой капитал и теперь за балтийское плавание ратовал со всей душой. И любые каверзы на море принимал близко к сердцу. Оттого, накрыв богатый стол, не преминул пожаловаться на соседей ближних и дальних. Но если Нарва только жаловалась, то Ревель, обиженный тем, что русские нагло проходят мимо их города, ломая установленный веками порядок и "старину", вновь завели старую песню о том, что русские своим плаванием вне пределов Финского залива нарушают стапельное право Ревеля, и выпустили на морскую дорогу пиратов с острова Аэгна. В результате чего в прошлом году множество купцов-одиночек вновь подверглись нападениям и грабежам. Разумеется, он, наместник, выслал Ревелю ноту и, разумеется, те ответили, что пираты городу никак не подчиняются. Более того Ревель сам от них несёт убытки. В общем, произошёл стандартный обмен любезностями, когда все всё понимают, но делают вид, что ничего не видят и не слышат.

— Делать что-то с этой сволочью надо, — ярился князь. — Не то они так и на большие караваны нападать начнут. А то и вновь Норовское сожгут. А мне и за прошлый раз мало не показалось.

Андрей всю это тираду молча слушал и соглашался. Да, делать что-то было надо. Но только обдуманно, а не с бухты-барахты. Тогда и результат будет. А пока что пообещал князю подумать над ревельской проблемой. Зато с интересом выслушал известие о попытке собрать в Москве полк пищальников на подобие того, что имелся у Андрея.

Увы, против тут же выступили все знатные фамилии, мотивируя тем, что неладно так-то получается. Мол, нельзя положиться на полк из безродных посадских и худородных молодых дворян да детей боярских, потому как нет у них должного понятия о чести, и твердых уставов домовитости, как это есть у боярства и детей княжеских. А коль нужны стали пищальники, так возложить сию обязанность на города, и пусть они государю представляют их по первому его государеву требованию. Можно даже уложение выдать, сколь пищальников какой город содержать должен. А вот войско из беспородных — поруха чести государской и воевод, что ими править будут. И Василий, выслушав все мнения, не решился столь круто реформировать военную машину государства, ведь она и так принесла ему в последние годы множество земель и побед. Видимо не пришла ещё на Руси пора для стрелецкого войска, хотя Андрей с этим бы и поспорил. Вот только не он был государем, да и своей партии в Думе у него тоже не было. Наоборот, это он входил в партию Немого, а тот, судя по всему, придерживался общебоярского взгляда на подобные полки.

Что же, попытка не пытка, а отрицательный результат — тоже результат. Покамест же придётся ему отрабатывать структуру и тактику применения на своём полку. Зато когда придёт время, ему будет что предложить государю и Думе.

От наместника Андрей вернулся на подворье Компании, где и провёл последние дни перед выходом, покинув его лишь для богослужения в церкви Иоанна Сочавского.

Наконец, дождавшись новгородского каравана, местные купцы засобирались в море. Ходить поодиночке большинство из них всё же опасалось из-за морских разбойников, а вместе не так страшно было. Хотя и сорвиголов, полагавшихся лишь на скорость своих посудин да на сноровку команды, тоже хватало. В конце концов, в одиночку они могли куда быстрее добежать до чужого порта, чем в караване, где всем приходилось подстраиваться под самый тихоходный транспорт. А то, что при этом риск оказаться ограбленным только возрастал, так на всё воля божья. Зато они успевали порой сделать и две ходки, особенно если плыть было недалеко.

Но большинство, всё же, предпочитало ходить в караване. Многие, оплатив услуги по защите, привычно шли единым строем под охраной руссо-балтовских каперов, но многие просто держались поблизости, оставаясь "дикарём". Кстати, две каперских лодьи братьев Таракановых ныне тоже занимались охранением. Ну не считали братцы достойным для себя платить кому-то за защиту, имея своих морских воев. Андрей на них не обижался, и даже, наоборот, везде, где только можно хвалил. Потому как не может морская торговля страны зависеть лишь от одной компании. А Таракановы своим примером буквально заставляли других именитых купцов задумываться над изменением своих привычек. Ведь одно дело — знатный князь, а другое свой брат купец. Впрочем, вместе плыть им было не долго, поскольку по выходу из залива таракановские ребятки будут охранять тех, кто ныне шёл торговать в Стокгольм, согласно русско-датского договора.

Кстати, вспоминая об этом договоре, Андрей только криво усмехался. Ну не знали новгородские купцы ещё про Густава Вазу и его мятеж. И, получается, огромной русско-датской совместной компании в Швеции всё одно придётся зачахнуть, как и в прошлый раз. С другой стороны, а кто помешает организовать прямую русско-шведскую торговлю без датских посредников. Вон в семнадцатом веке нормально ходили из Ладоги в Стокгольм, и всем выгодно было. Так что ещё неизвестно, кто тут больше потеряет!

Между тем корабли благополучно миновали опасную зону, где часто патрулировали аэгнские пираты и ревельская морская стража, мало чем от них отличавшаяся, и легли курсом на юго-запад. Ветры дули попутные — восточные и северо-восточные. Даже внезапные шквалы, довольно частое явление в этих водах, миновали огромный, растянувшийся на несколько миль караван. Покачиваясь на пологой зыби, парусники шли с очень приличной скоростью пять-семь узлов, и потому через неделю перед глазами мореходов открылись берега острова Борнхольм.

Здесь караван разделился в очередной раз. Как ни хотелось князю посетить Антверпен, однако он был вынужден лишь помахать шапкой с кормы "Аскольда", провожая тех, кто уходил в сторону Зунда. Сам же, с оставшимися купцами, двинулся в сторону Любека.

Но если кто больше всего и жаждал увидеть этот немецкий город на борту русских кораблей, так это стекольщик Брунс. А ведь по осени он предстал перед князем в весьма поникшем виде. Оказалось, что почти все встречаемые им соотечественники утверждали, что попавший в эту страну иностранец никогда уже её не покинет. Такова была местная политика и, что самое интересное, иноземцы были правы. Андрей ещё в прошлой жизни часто читал, что уйти с русской службы во времена Василия и двух Иванов было практически невозможно. И это, кстати, очень сильно мешало самой же Руси, потому как столь сильно нужные ей специалисты просто боялись ехать в неё.

Однако Андрей к контракту имел совсем другое отношение. Брунс со своей стороны выполнил практически всё точно. Им было запущено производство весьма неплохого прозрачного и цветного стекла, как и изделий из него. А так же обучены несколько учеников. Причём обучены на совесть, ведь в камской вотчине стекольный завод ставили уже они, без немецкого пригляда. Правда, у немца оставался ещё год контракта, но душевные терзания явно не пойдут на пользу делу. Да и показать на его примере другим, что никаких подлянок со стороны нанимателя не будет, наверное, тоже стоило, как и понимание того, что Андрей на этом ещё и сэкономит. Всё же зарплата у немца была куда выше, чем у всех его учеников вместе взятых. Так что по обоюдному согласию контракт был разорван с условием отработать до весны, и вот теперь заматеревший мастер возвращался в родной город и лишь Андрей помнил, что здесь тот был всего лишь подмастерье, так и не сдавший экзамен цеху. Брунс же, имея в кармане звонкое серебро и опьянённый свободой, казалось, забыл об этом, а Андрей с напоминанием не спешил. Зачем? Пусть немец прочувствует всю разницу. Коли свыкнется, так и пусть, а коли нет, то придёт наниматься вновь. Только условия будут уже не такие хорошие, хоть и выгодные. Заодно расскажет местным, как ему жилось-пилось на Руси, то есть, поработает этакой бесплатной пиар-компанией по привлечению трудовых резервов. Даже если сам не придёт, то других подобъёт поискать за морем лучшей жизни точно.

Ну а когда "Аскольд" ошвартовался у любекского причала, Андрей неприминул посетить знакомый дом на Рыбной улице, где был приветливо встречен гостеприимным хозяином. Конечно, нельзя сказать, что русская торговля была для Мюлиха основной, но и малозначительно она тоже не была, давая неплохой процент в общих доходах купца. В общем, классический случай, когда дружба двух людей основана была на обоюдовыгодном деле. Но Андрей нуждался в Мюлихе не только из-за торговли. Мастера, вот что было для него главным! Русь была слишком огромна, чтобы ей хватило той капли, что уже успели нанять государевы и андреевы люди. Да, его ставка на подмастерьев сыграла на все сто, но в Европе тоже не дураки живут. И блюсти свои интересы умеют. Уже сейчас, после того как канатная фабрика Руссо-Балта вышла на полную мощность, русских под любым предлогом перестали пускать на канатные мастерские по всему балтийскому побережью, а уж про то, чтобы нанять канатных дел мастера (да что там мастера — ученика!) — и вовсе можно было забыть. Потому как конкурентов нигде и никто не любит. Ведь каждая проданная русскими бухта каната — это разорившийся немецкий ремесленник и потерявший доход купец, который сначала привёз этому ремесленнику пеньку, а потом продал его изделие. А последним в этой цепочке страдает сам город. Так что не стоило удивляться, что в последнее время во всех городах Ганзы вдруг начали внимательно отслеживать за тем, кого пытаются завербовать эти русские и по максимуму препятствовать этому. Причём делали всё с милыми лицами, не нарушая подписанных договоров.

Сыграло тут свою роль и своеобразное восприятие Руси североевропейцами. За несколько столетий у них сложился собственный уютный мирок со своими скелетами в шкафу. И тут вдруг на востоке появилась некая новая сила с неясными намерениями, но с большими претензиями. Не то, что привычный им Новгород и Псков, условия торговли с которыми диктовали сами ганзейцы, а те были вынуждены мириться с таким своим положением в сложившейся системе. Вот эта таинственность и неясность вкупе с претензиями и напугали европейцев больше всего, отчего они и задались вопросом: стоит ли делиться с русскими тем сокровенным "знанием", что сделало самих европейцев могущественными? Ответ был, вроде, очевиден, вот только слова ещё неродившегося Владимира Ильича про капиталиста и верёвку были, как ни странно, актуальны и в это время. Поэтому, пока одни вводили санкции, другие, наоборот, пытались сделать на этом свой гешефт. Но ситуацию с мастерами это облегчить никак не могло.

А вот за Мюлихом стояли не только некоторые купцы Любека, нет, там маячила тень Фуггеров, которые были весьма заинтересованы в максимальном расширение сферы своей деятельности. Фуггеры спонсировали молодого императора, и без этих сумм не было бы имперской политики. Но мир менялся, менялись и пути перевозки товаров. Испания и Португалия, поделив планету, захватили наиболее простые из них, но это лишь заставило энергичных людей пуститься на новые поиски. И вот тут интересы могущественных дельцов и Андрея могли сойтись в стремлении поставить под полный русский контроль волжский торговый путь и путь на Восток, к богатствам Индии. Главное сделать это до того, как грянет финансовый кризис 50-х годов, когда "произошло нарушение старинного денежного равновесия", повлекшее за собой серьезные перемены в европейской экономике и банкротства Испании и Франции. Да, пускать Фуггеров на русский рынок удовольствие ниже среднего. Кроме всего прочего, Якоб Фуггер создал одну из первых в истории частных разведслужб, и его разведывательная сеть, используя многочисленные представительства фирм в различных европейских странах, работала чрезвычайно эффективно. Андрей пока что только мечтал о чём-то похожем. Но и ссориться с "делателями императоров" и одними из богатейших людей на планете было явно не в его интересах. Мало того, что они могли устроить кучу неприятностей в европейской торговле, так им ещё принадлежали рудники серебра, меди, свинца и ртути в Германии, Швейцарии и Испании. А эти металлы были очень востребованы на Руси. Так что выгоды от такого сотрудничества было как бы не больше, чем потерь.

И когда Мюлих завёл аккуратный разговор, Андрей был мысленно уже готов к возможному предложению.

Началось всё с того, что поставлять медь через Балтику без одобрения ганзейского союза было делом весьма затруднительным. Корабли таких наглецов, несмотря на их имена и ранги, попросту и без затей уничтожались, а их груз конфисковывался. Не обошло это и Фуггера. А ведь Португалия по-прежнему рассчитывала на его металлы, как и сам он рассчитывал на португальский перец. И поэтому ему была просто необходима свобода мореплавания в северных водах. Но он был слишком крупной угрозой, чтобы его проигнорировали, а потому не стоит удивляться, что Ганза не только незамедлительно конфисковала его корабли, но и обрушила на него всю свою мощь. В ответ Фуггер не стал бодаться с могущественным союзом, а постарался разбить его, и это ему удалось. При поддержке польских князей, он заключил сделку с Гданьском, и теперь его товары могли свободно вывозиться через этот порт, как в Западную Европу, так и в Восточную. А это уже било по интересам таких городов, как Рига и Дерпт, для которых Русь была важнейшим торговым партнером. Ведь лишившись металлов Фуггера (своих-то шахт у них не было), они рисковали уступить свой "кусок пирога" польскому Гданьску. И всё бы было ничего, вот только стоило Фуггеру напрямую выйти на Новгород, как ганзейцы запретили представителям его дома использовать для своих нужд местный Немецкий двор. Вот тут-то и вспомнили купцы про своего русского делового партнёра. А что, Андрей был совсем не против сдать в аренду часть своих складов, как это делал для него Мюних в Любеке. А коли понадобится, он и корабли даст для перевозки столь нужного для Руси металла. Последнее пока что другой стороне было не нужно, но за предложение поблагодарили, после чего перешли к конкретике. На первых порах Фуггерам требовались склады тонн на триста-четыреста меди, потому как выделить больше двух кораблей он пока что был не в состоянии. Но, как говорится, лиха беда — начало.

* * *

*

В последние дни князь Юрий Радзивилл по прозванию Геркулес, первый польный гетман Литовский пребывал во взвинченном состоянии. Да что там дни! Все последние месяцы!

Тяжкие раны, нанесённые его самолюбию, не давали ему покоя. Война с восточным соседом шла совсем не так, как виделось когда-то, и всё больше и больше обнажала неспособность Литовско-Русского государства самостоятельно противостоять ему военной силой. Ведь даже те победы, что были одержаны за эти годы, произошли лишь тогда, когда вместе с литвинами выступали польские наёмники. Увы, давно канули в Лету благословенные времена Ольгерда, трижды осаждавшего Москву. Теперь же Московская Русь сама осаждала литовские города. И не просто осаждала — брала! Помучившись три года под Смоленском, она явно пересмотрела свои взгляды на ведение боевых действий. А с помощью своих европейских союзников отыскала себе самых лучших учителей. Иначе как объяснить то, что о последних новшествах в военном деле литвины узнали не от европейцев, что было бы естественно, а от русских, когда те принялись один за другим захватывать их же собственные города. Последним в этом списке был Киев, где гетман литовский потерпел своё очередное за эту войну поражение и за которое его некоторые члены паны-рада попробовали назначить козлом отпущения. Словно это он предложил поделить и без того небольшую армию надвое, надеясь, что пока русские бьются о киевские стены, отбить назад Полоцк. На выходе же получилось, что и Киев потеряли, и Полоцка не добыли. И само Великое княжество вновь сократилось в размерах, и над ним, наверное, впервые столь явственно нависла нешуточная опасность исчезнуть с лица земли, будучи проглоченным воинственными соседями. Причём под соседями князь имел в виду не только Московскую Русь.

И вот тут даже невозмутимых ранее магнатов проняло до самой глубины души. Рада в Вильно заседала раз за разом, пытаясь найти наиболее приемлемый выход из создавшегося положения. Во все концы державы понеслись гонцы с сообщением, что в столице, что была указана как точка сбора посполитого рушения, заодно решено было провести и вальный сейм, дабы окончательно решить вопрос войны и мира. А заодно и унии. Потому как на всех сеймах и сеймиках всевозможных земель и староств всё сильнее зазвучали голоса тех, кто упорно настаивал на более тесной инкорпорации с Польшей. Да, на вальных сеймах Берестейском 1511 года, и Виленских 1512 и 1514 годов подтверждение унии так и не состоялось, но лишь потому, что Сигизмунду и полякам не удалось взять "порозумене" с панами-радою, с княжатами, панятами и со всеми землями Великого княжества. Но сейчас, когда один из столбов суверенитета княжества — Альбрехт Гаштольд — попал в московский плен, а православная шляхта попыталась вместе с землями уйти под руку Москвы, голоса сторонников унии стали особенно опасными. Потому как поляки, встревоженные столь быстрой утерей литвинами земель, стали куда более настойчивыми в стремлении соединить два государства.

Тут князь непроизвольно хмыкнул. Подумать только, какие хитрые изгибы порой совершает судьба. Вот между православным Острожским и католиком Гаштольдом давно существовал зримый антагонизм, вызванный тем, что Сигизмунд признал гетмана стоящим в иерархии выше последнего, и не в последнюю очередь из-за того, что православный князь стоял за унию, а католик настаивал на суверенных правах Литовско-Русского государства. А ему, князю Радзивиллу, заносчивый и себялюбивый магнат хоть и мало импонировал, как человек, но в деле непринятия унии они оба оказались вынужденными союзниками. И плен Альбрехта негативно сказался на развитии ситуации, выправлять которую выпало тем, кто входил в высший совет.

Вот только единственное, что пришло в голову панам-рады при мысли о том, как сбить опасную тенденцию — это то (как бы тривиально это не звучало), что княжеству срочно была нужна хоть какая-то победа. Но даже самый оголтелый сторонник войны нынче уже понимал, что одержать её над восточным соседом было практически нереально. А тут ещё и внутри самой шляхты, уставшей от тягости непомерных жертв, поглощаемых войной, начались нестроения. К примеру, тот же Дашкович, пользуясь тем, что юному князю Капусте и десяти лет не исполнилось, вознамерился вернуть отнятые у него по суду прежним каневским старостой Тимофем Капустой земли и маетки.

Ныне, правда, и, слава богу, Остафию не до земельных споров — уговорила его рада сходить с крымским ханом на Русь. Но, зная его характер, Юрий понимал, что это не решение, а всего лишь откладывание проблемы по времени.

Впрочем, было у него такое ощущение, что Дашковичу в ближайшее время будет всё же не до земельных споров. Канев, Черкассы, Лубны, Полтава и Корсунь — эти городки неожиданно оказались практически отрезаны от центральных земель Литовско-Русского государства. Раньше для них связующим звеном был Днепр, но теперь на этом пути сели гарнизоны из Московского княжества. И на горизонте замаячила большая такая вероятность, что жители их со временем сами отойдут под московскую руку. А этого допускать было никак нельзя.

В общем, чем больше князь думал, тем больше выходило, что с восточным соседом нужно было срочно замиряться. Потому что общее состояние Литовско-Русского государства было таково, что страна вовсю трещала по швам. От ежегодных набегов и земельных потерь шляхта и города лишилась сотни тысяч рабочих рук. И пусть многие паны считали их лишь бессловесным быдлом, но лично он прекрасно ведал, отчего даже самое худое имение может приносить изрядный доход, а самое лучшее лишь убыток. И видел, что с податного сословия за последние годы снято уже даже не семь, а все семьдесят семь шкур. Ведь тут стоило считать не только чрезвычайные налоги в казну, но и расходы самих панов, понесённые ими в ходе войны. И всё это тяжким бременем легло на плечи крестьян. Так чего же удивляться, что из центральных земель начался отток людишек на южные украйны. И там, где когда-то шелестел ковыль или шумели дубравы, вдруг стали появляться небольшие селения таких вот беглецов. И даже татарская угроза их не останавливала.

Нет, владельцам имений на Волыни и в Виннице, оттого была только выгода. Но страна, ради которой он служил, от этого ничего не приобретала.

Когда Польша решилась-таки начать боевые действия против Ордена, Юрий всерьёз предложил панам-рады вступить в неё, но был не понят и, устав биться головой о стену, сам отправился на ту войну, где его и нашло письмо от томящегося в плену Гаштольда. Каким-то образом через третьи руки он умудрился передать его, где торопливой скорописью изложил своё видение ситуации. Нет, всё же зря князь считал, что магнат мало что понимает в экономике. Две трети его письма, так или иначе, крутились вокруг неё. Но главное, Альбрехт предлагал ни много, ни мало, а присоединиться к войне поляков с тевтонами, уверяя, что восточный сосед, по крайней мере, зимой, не предпримет никаких действий. А вот они могут упустить выгоднейший момент. Сейчас, когда война застыла в шатком равновесии, Сигизмунд сам сделает всё, чтобы польские паны приняли помощь от литвинов, особенно если они не будут требовать взамен помощь в войне с Москвой. А дальше шёл целый абзац, расписывающий, для чего это было необходимо.

Оказалось, что Гаштольд прекрасно понимал, что вернуть в ближайшее время под руку литвинов двинский путь, приносивший немалый доход, будет невозможно, а от этого наиболее сильно пострадает именно казна, которая и так в последнее время была пуста. Но ведь у княжества был ещё один торговый путь! Причём такой, к которому прилегает и сама столица. И путь не абы какой, а приносящий изрядный доход. То же Ковно до войны приносил одних таможенных сборов на семь тысяч грошей. Семь тысяч, против полутора тысяч полоцкой таможни. В три раза больше!

Тут Юрий чуть не хлопнул сам себя по лбу. Ну как он мог забыть о том, что ещё великий князь Витовт претендовал на весь правый берег Немана, включая Мемель. Вот только по условиям той войны Великое княжество хоть и получило выход к Балтийскому морю, но что это были за земли? Пятнадцатикилометровый участок между Палангой и Швянтоями, перекрывающий сухопутное сообщение между Тевтонским и Ливонским орденами. Он никак не мог считаться действительным выходом к морю, так как из-за неблагоприятных природных условий и жёсткой конкуренции со стороны Мемеля и Либавы княжеству так и не удалось создать там собственный крупный морской порт.

А тяга Литвы к морю и свободным торговым путям ставила, как и военное и финансовое изнеможение, снова и острее, чем когда-либо, на очередь вопрос о литовско-польских отношениях. Там, в Польше, развит был крупный вывоз через Гданьск и Силезию хлеба и скота, лесного товара, особенно строевого леса, воска, мехов, льна, конопли, шерсти. И на этот поток всё сильнее подсаживались шляхтичи из средней и южной полосы владений Литовско-Русского государства.

И вот чтобы хоть что-то противопоставить этой интеграции, Гаштольд и советовал вмешаться в чужую войну, дабы получить в своё владение хотя бы устье Немана. Но советовал поторопиться, потому что как только поляки поймут, что выигрывают, ни о каком содействии стремлениям Литвы говорить уже не придётся.

Прозорливостью Альбрехта Юрий был удивлён. Неужели это плен так повлиял на него? Но получив такого союзника, он опрометью бросился назад в Литву, где с пылом выступил перед радой, уговаривая, убеждая, настаивая. И добился-таки своего. Паны-рада постановила отправить к королю посольство, в которое вошли гетман Острожский и он.

Короля они настигли уже в лагере под Быгдощью, и там Юрий в очередной раз подивился упорности польской шляхты. Враг уже обстреливал пригороды Гданьска, а польские паны жались при мысли, что Мемель отойдёт союзнику. Но, в конце концов, используя личное влияние и связи, им удалось всё же дожать тех до мысли, что Литве отойдёт лишь то, что она сможет взять на меч. И посольство тут же, словно боясь, что поляки опять передумают, поспешило назад, собирать армию.

Увы, но всё, что удалось насобирать, это три тысячи ратников и несколько сотен пушкарей для осадной артиллерии. Казалось, поход повис на волоске, но тут в дело вступил Кёзгайло. Жмудь, как могла, отнекивалась от общегосударственных дел и даже серебрщину на восточный поход умудрялась не платить. Но за земли от Тевтонского ордена, а особенно за Мемель, жмудины выступили единым порывом. И сам староста жемойтский, Станислав Кёзгайло, повёл своих людей в поход. А небольшие рыцарские отряды оказались между Острожским (который, как гетман, возглавил армию) и Кёзгайло словно между молотом и наковальней.

Используя Неман как дорогу, отряды Константина, где Юрий привычно командовал конницей, стремительным маршем вышли на Тильзит, который был центром торговли с Литвой конопляным и льняным семенем, рожью, салом, орехами и медом, а его замок надёжно запирал дальнейший проход в орденские земли.

Разослав далеко окрест в разведку конные отряды, Острожский приступил к осаде, моля бога, чтобы не получилось так, как в своё время под Смоленском и Опочкой. Едва армия обложила замок, как он велел трубить в рога, сообщая, что желает переговоров. На стене призывно махнули флагами и князь, блестя дорогим доспехом в сопровождении воинов, держащих на отлёте струящиеся шёлком знамёна, горделиво подъехал ко рву, через который протекала вода из запруды.

Позади него хлопотала орудийная обслуга, водружая огромные стволы осадных пушек на громоздкие деревянные лафеты. Вверх поднялись первые зыбкие струйки дыма, это запалили жаровни, а чуть в стороне строились лучники.

Константин честно предложил местному коменданту сдать замок и обещал отпустить за малый выкуп всех рыцарей. Но орденцы предпочли плену бой. И князь велел начать обстрел.

Трескуче грянул оглушительный раскат, а половину войска заволокло клубами синеватого дыма. Первое ядро, грянувшись о стены, отлетело вместе с кусками кладки в воду, которая в ответ покрылась многочисленной рябью. Сотни глоток зашлись в крике кровожадного, вселяющего ужас в защитников замка, торжества. Пауза между выстрелами казалась долгой, но пушкари работали в поте лица, а чугунные ядра долбили по древним камням до тех пор, пока в них не образовалась внушительная трещина и наружу не обвалилась часть куртины.

Канонада гремела второй день. Острожский, восседая на закованном в доспехи жеребце, заворожено смотрел, как его пушкари пробивали в стенах ещё одну брешь размером с лошадь. Какое-то время дым и пыль скрывали масштаб повреждения, но когда завеса рассеялась, открывшийся вид приятно впечатлил всех, кто столь усердно этого добивался.

Константин напутственно махнул рукой, и сигнальщик поднёс к губам рог, чтобы протрубить атаку. Повинуясь сигналу, людская лавина хлынула вперёд, с безумным ором и блеском радостно-бешеных глаз. Через ров были перекинуты наскоро сколоченные мостки, по которым литвины перебегали препятствие, не смотря на свистящие со стен стрелы. Те, в свою очередь, тоже находили свои цели, сбрасывая как убитых, так и раненных прямо в студёную воду рва, который оказался глубже, чем можно было подумать, и люди барахтались в нём, выбиваясь из сил, и дрожа от холода, крича товарищам, чтобы хоть как-то из него вылезти.

Но тех, кому повезло прорваться, за проломом встречал частокол топоров и мечей из-за стены щитов. Рыцари и кнехты готовы были дорого продать свои жизни, да и лучники со стен продолжали обстреливать атакующих. Первая линия почти полностью полегла под стрелами и ударами плотного строя кольчужников, разящих с ужасающей сноровкой. Но второй волне повезло больше. Она с яростью навалилась на орденцев и заставила-таки тех дрогнуть. На помощь кнехтам бросился рыцарь со слугами, но не успел он толком поднять щит и меч, как ему смяло нагрудник могучим ударом топора. Изо рта рыцаря брызнула кровь, а в стене щитов и копий образовалась небольшая брешь, в которую и устремились нападавшие. Теперь численное превосходство литвинов начало играть свою роль. Да, в гневе безысходности кнехты ещё прорубали в их рядах бреши, но это уже ничего не давало. Пустоты снова и снова заполнялись вражескими воинами, и так продолжалось до той поры, пока не пал последний из защитников.

Когда резня унялась, Острожский подошел к самому краю рва и взглянул из-под руки на свой первый за последние годы захваченный замок. И багровое солнце, клонящееся к горизонту, показалось ему символичным. У него полегло примерно три сотни человек — потеря недопустимая, даже несмотря на победоносность стычки. Ведь Тильзит был не последним замком на пути. И потому радость от первой победы омрачалась осознанием того, что безвозвратно утрачена часть армии, столь отчаянно необходимая ему и Кёзгайло.

В Тильзите они простояли двое суток, оправляясь и заботясь о раненых. Наиболее тяжких отправили телегами назад, а сами выступили вперёд, на столицу местного комтурства — Рагнит.

Рагнитский замок был крепким орешком. Он был построен на искусственно приподнятой насыпи, а в основание фундамента были заложены массивные сдвоенные гранитные плиты. На ручье вдоль стен немцы в своё время построили дамбу, а перед ней выкопали ров глубиной до четырёх метров и шириной до двенадцати — так образовался мельничный пруд. В крепости насчитывалось 11 больших и малых орудий и 18 картечниц, стрелявших и свинцовыми пулями, и колотым камнем, был размещён довольно сильный гарнизон, который по случаю осады возглавил сам комтур. А население с окрестных земель либо попряталось в лесах, либо скрылось за стенами замка.

Как и в Тильзите, предложение о сдаче рыцарями было с гневом отвергнуто. И войско вновь приступило к осаде, которая сильно затянулась ввиду наступления холодов. Три штурма отразил гарнизон и лишь на четвёртый, когда все приставные лестницы уже были сброшены, пушкарям удалось вынести замковые ворота. Но и после этого орденцы продолжили сопротивление, умывшись сами и умыв нападающих потоками горячей, дымящейся на снегу крови.

И всё же к середине зимы литовские войска вышли к устью Немана, громогласно заявив об этом победой над наскоро собранным отрядом тевтонцев и захватом сельца Шилокарчема с его рыбным рынком и корчмой, и местечком Русне — главным центром рыболовства в Куршском заливе и низовьях Немана.

А вот Кёзгайло не так повезло, как Острожскому. Хоть магистр Ливонского ордена Вальтер фон Плеттенберг и придерживался позиции нейтралитета, да только удержать от действий своих вассалов был не в состоянии. Ливонцы же, жившие на порубежье с литовским княжеством, были сильно обиженны на жмудинов за постоянные набеги, и, подогреваемые тевтонами и осознавшими опасность рижанами (которым выход Литвы к морю никуда не упирался), собрали пусть небольшую, но зато спаянную рать, и в наглую пройдя мимо Швянтойи и Паланги, ударили в спину осаждающему город войску. Атака эта была тут же поддержана мемельским гарнизоном, так что не стоит удивляться, что литовские полки были рассеяны по окрестностям, а сам Станислав лишь чудом не угодил в лапы рыцарей.

На этом зимняя кампания закончилась и вот теперь князь Радзивилл, вновь вернувшийся в армию польского короля, не находил себе места, гадая, какой будет реакция поляков, переломивших-таки ход войны в свою пользу и что предпримет московский князь, чью столицу летом сжёг крымский хан. А главное, как поведут себя магнаты, когда на вальном сейме вновь встанет вопрос о соединении двух государств?

* * *

*

А между тем Европу потихоньку охватывала Реформация.

Лютер, осужденный Вормсским эдиктом, тем не менее сумел избежать судьбы Яна Гуса, найдя себе пристанище в замке Вартбург курфюрста Саксонии Фридриха Мудрого, где и занялся переводом на немецкий язык Нового Завета, тем самым собираясь дать в руки своих сторонников мощное идеологическое оружие. И вряд ли он при этом осознавал, что таким образом ввергает европейскую цивилизацию в долгую череду религиозных войн.

А вот перед Священной Римской империей германской нации из-за нешуточной угрозы со стороны молодой Оттоманской Порты встал целый ряд важных задач, отвлекающих её от второстепенных направлений. И потому, всё на том же Вормском рейхстаге, два брата — император Карл V и принц Фердинанд I — договорились о полюбовном разделении владений Габсбургов на испанские (с итальянскими владениями, заморскими колониями, а так же Нидерландами) и центральноевропейские, заложив тем самым основу для формирования в будущем двух империй: Испанской и Австро-Венгерской. Хотя поначалу планировалось, что пока склонный к компромиссам Фердинанд удерживает под контролем Германию, Карл впрямую займётся борьбой с Турцией и Францией. Но, как известно, ни один план не выдерживает столкновения с реальностью.

Зато эти решения, пусть и косвенно, но отразились со временем на судьбе скандинавских стран, где в Швеции уже вовсю разгоралось восстание против датской тирании, а датский король всё ещё не воспринимал его серьёзно и продолжал готовиться к новой войне с Ганзой.

Получив столь интересные новости, Андрей записал их в свой походный дневник, однако посчитал, что время для высокой политики в его планах ещё не настало, а потому, обговорив кое какие подробности с Мюлихом и дав чёткие указания приказчикам, сам на шхуне "Аскольд" покинул порт Любека, привычно отправившись на охоту за купцами.

И практически сразу удачно наткнулся на небольшой краер с командой в восемь человек, перевозивший, тем не менее, весьма дорогой с его точки зрения товар — медные слитки. На купце, сообразив, кто им повстречался, даже и не подумали о сопротивлении, а просто сбросили парус и с обречённым видом стали ждать абордажную команду. А потом, пока медные полусферы перетаскивали из одного трюма в другой, Андрей пожелал расспросить шкипера о делах в Гданьске, подбодрив того кружкой малиновой наливки и обещанием оставить ему его судно.

И сведения, которые тот поведал, оказались весьма интересными.

Гданьск лихорадило. Да, обороты торговли, не смотря на идущую войну и недавнюю осаду, продолжали расти, достигая головокружительных сумм, отчего в городе оседало всё больше и больше золота. Вот только кроме торговых судов в Мотлаву входили и каперские корабли, часть из которых давно ходила под королевским стягом. Впрочем, от продажи корсарской добычи город только выигрывал, а потому смотрел на это до недавнего времени сквозь пальцы. Вот только в последние годы силы каперского флота польского короля стали таять как прошлогодний снег под лучами солнца, потому что русские, чьих кораблей ещё десять лет назад и видно не было нигде дальше Ревеля, неожиданно не только заполонили собой морские пути, но и болезненно огрызнулись. Причём болезненно не только для каперов, но и для владельцев кораблей, позволив себе то, что раньше считалось лишь прерогативой самих ганзейцев. Вновь и вновь в город приходили вести о потоплении очередного судна; вновь и вновь у каперов, владельцев кораблей и владельцев верфей возникали трения с гданьским сенатом. И корыстолюбивый Гданьск, желая в своих торговых интересах примирения с оказавшимся столь кусачим противником, всё чаще стал недобро посматривать в сторону королевских жолнеров. Этому же способствовали и внутренние конфликты, раздиравшие патрициат и горожан. В общем, сработало старое правило — разделяй и властвуй. Ведь любая толпа всегда бездумна, и если её гнев умело направить, то всегда можно выиграть время и преференции для себя любимого. И патрициат Гданьска решил, что королевские каперы могут стать весьма достойным козлом отпущения за все их грехи. Ну, а напоследок шкипер поведал, что, вроде как, патриции собирались отправить кого-то в Ивангород, но тут он мог довольствоваться лишь неясными слухами, хотя интерес в Андрее разжёг нешуточный.

Как ни был мал груз, но перегрузка его всё же заняла несколько часов, после чего, подняв все паруса, шхуна стремительно рванула в сторону Норовского. Однако под вечер ветер сначала посвежел, а потом и вовсе превратился в шторм. Под потоками дождя, раскатами грома и захлёстывающими палубу волнами "Аскольд" всю ночь боролся с бурей, отбросившей его практически назад. И лишь после восхода солнца море относительно успокоилось, и шхуна получила возможность начать потихоньку зализывать полученные от стихии раны.

При этом погода оставалась неустойчивой. Корабль теперь еле-еле полз по волнам; паруса его то надувались, то повисали. Андрей, закатав рукава своей батистовой рубашки, поднялся на ют, где и застыл возле фальшборта, оперевшись локтями о планширь.

От созерцания моря его отвлёк слуга — высокий, горбоносый, парень лет тридцати — притащившийся на ют с кружкой горячего кофе. Ну да, времена, когда князь фрондировал, отправляясь куда-либо сам-один, давно уже прошли и теперь он всегда передвигался в сопровождении небольшой свиты, состоящей обычно из одного — двух слуг, а на земле ещё и вооружённого отряда послужильцев. Статус, как говорится, обязывал.

Попивая горячий напиток, Андрей вдруг подумал, что неплохо бы было натянуть над кормой навес из парусины, под тенью которого можно было бы отдохнуть от жгучих лучей дневного светила, да и команде предоставить отдых, устроив купание. Это в европейских флотах считанное количество моряков умели плавать (чему Андрей всегда удивлялся), а у него наоборот, неумех было считанные единицы. Обдумав пришедшую мысль так и эдак, он уже хотел отдать команду, как сверху раздался крик:

— Парус на горизонте!

Отхлебнув очередной глоток, князь усмехнулся: похоже, купание команды окончилось, так и не начавшись. Теперь предстояло сбегать уточниться, а кто это там плывёт? Уж такова специфика капера.

Между тем слуга успел сходить в каюту за личной подзорной трубой князя, и Андрей, оперевшись локтем о планширь, привычно вскинул инструмент и его взгляд устремился в указанном направлении. Действительно, там, на расстоянии нескольких миль белели паруса одиночного судна. Оторвавшись от наблюдения, он оценил положение собственных парусов и ход шхуны, и мысленно прикинул время. Мда, уж. Получалось, что при таком ветре более-менее разглядеть его можно будет через пару часов в лучшем случае, а потому, велев вахтенному держать курс на сближение, он вернулся к прерванному кофепитию.

Всё же в расчётах Андрей ошибся. Только спустя три часа через оптические стекла подзорной трубы он смог отчётливо рассмотреть большой и медлительный хольк. А главное — на его грот-мачте, над белоснежными парусами развевался красный флаг с белыми крестами. Хольк принадлежал Гданьску.

И потому "Аскольд", идя в крутой бейдевинд, пошёл на сближение, но из-за слабости ветра, манёвр занял изрядное количество времени, за которое на хольке прекрасно разобрались, что к чему и приготовились к бою, чем весьма удивили русичей, привыкших в последнее время не встречать от купцов сопротивления. А хольк, продолжая двигаться правым галсом, тем временем перешёл из галфинда в фордевинд, вот только этот маневр хоть и дал ему дополнительную скорость, но и облегчил жизнь преследователю, ведь поворачивая, хольк пересекал его курс. Но только так у гданьчан ещё оставался призрачный шанс достичь берега.

В оптику было хорошо видно, как на носовом замке ганзейца выстраиваются лучники, а солнце играет бликами на стволах небольших пушек. Андрей хищно улыбнулся: хорошая охрана — признак знатной добычи! Главное выкосить защитников не подставляясь под ответную стрельбу. И потому, пользуясь лучшей маневренностью, шхуна закрутилась возле холька, осыпая его палубу дальней картечью. Ответная стрельба, как и предполагалось, практически не вредила "Аскольду": калибр пушек был маловат, а попасть с качающейся палубы на приличном для лука расстоянии можно было только случайно. Да и не целились лучники, а били навесной стрельбой по площади. Однако абордажные команды шхуны были надёжно укрыты под палубой, а вот число защитников холька зримо уменьшалось. И такая игра продолжалась довольно долго, пока Андрей не решил, что пришла, наконец, пора решительных действий.

И вот, после очередного залпа, пока густой пороховой дым ещё не успел развеяться, бледный от волнения рулевой, повинуясь команде, навалился на колдершток, и шхуна принялась быстро пожирать то расстояние, которое отделяло её от холька. Андрей понадеялся, что поляки уже привыкли к тому, что после каждого залпа русские отворачивают в сторону и этот манёвр станет для них неожиданным. И, возможно, так бы и произошло, вот только скорость сближения из-за слабого ветра, оказалась всё же недостаточна. А потому, когда в рассеивающейся дымке показались неясные очертания ганзейского корабля, на нём успели разглядеть что собирается делать капер. И не только разглядеть, но и среагировать, сделав в самый последний момент залп в упор. И как бы ни был мал калибр чужих пушек, как бы не застилал глаза лучникам дым, но и расстояние было плёвое, а абордажники уже сбивались в отряды, не защищённые ничем, кроме собственной брони. А потому этот последний залп оказался самым удачным. Среди треска ломающихся снастей раздались пронзительные крики и стоны раненных, а десятникам пришлось приложить немало усилий, вновь собирая людей в отряды. Но пока творилась эта вакханалия, шхуна и хольк, наконец, столкнулись и на высокий борт купца полетели абордажные крючья, а обиженные за столь неласковый приём парни, с угрожающими криками и свистом, бросились на штурм, и сдержать их натиск было уже невозможно. Когда в ход пошли абордажные сабли и кинжалы, люди на борту холька дрогнули и, теряя остатки хладнокровия, начали в спешном порядке отступать на корму и на нос в корабельные замки. А с марсовой площадки "Аскольда" по ним продолжали палить картечью, сея среди защитников панику и смерть.

Большая часть корсаров устремилась на ют, где, окаменев от отчаяния и бешенства, стояли капитан холька и немногочисленные пассажиры. Недолгий бой быстро превратился в резню, окончить которую удалось не сразу, но всё же командир абордажной партии головы не потерял, как и контроль над ситуацией. А потому пассажиры отделались в основном испугом, кроме парочки явно дворян, неосмотрительно взявшихся за мечи.

Бой же в носовом замке продолжился дольше и окончился лишь тогда, когда очередная порция картечи оборвала жизнь командира защитников. После этого те, кто ещё был жив, бросили оружие и взмолились о пощаде.

И вот уже Андрей, ещё не отошедший от схватки, молча стоит среди трупов и обломков, не сводя глаз с капитана, выжившего в этой бойне и сейчас брошенного к его ногам.

— Ну и какого хрена, милейший, вы это затеяли? Мне плевать на ваших людей, но из-за вашего упрямства погибли и мои.

— Я следовал указаниям своего нанимателя. К тому же Клаус Бродде никогда не сдавался без боя, — взгляд капитана был полон презрения, словно он не понимал сложившейся ситуации. Или, наоборот, жаждал быстрой смерти.

— Тем хуже для вас, — зло прошипел князь и повернулся к мореходам, застывшим поблизости. — Связать, отвесить тумаков, но без вредительства, и бросить в трюм.

После чего повернулся спиной к повалившемуся от пинка капитану холька и направился на ют, где под присмотром абордажников испуганно ждали своей участи пассажиры.

— Господа, дамы, — Андрей учтиво поклонился двум женщинам, в испуге жмущимся к высокому, седоволосому рыцарю со свежим порезом на лице. — Приношу свои извинения за столь бесцеремонное окончание вашего путешествия на этом корабле, но превратности войны вынудили меня взять его на абордаж. Есть ли среди вас граждане ганзейского города Гданьска?

Из толпы ему под ноги буквально вытолкнули двоих, по-видимому, купца и приказчика.

— Вам не повезло вдвойне, — всё так же учтиво продолжил Андрей. — Вы воспользуетесь моим гостеприимством и дальше. Остальные же, не смотря на их попытку поучаствовать в чужой разборке, — взгляд князя уткнулся в седоволосого, но тот горделиво молчал, — могут не переживать, вы отнюдь не пленники. Мой государь воюет только с Гданьском. И если ветер не переменится, то к утру мы будем недалеко от берега, и вас с вашими вещами свезут на шлюпках, после чего вы сможете продолжить своё прерванное путешествие. Пока же прошу вас закрыться в своих каютах, дабы не провоцировать моих людей.

И отвесив весьма изысканный поклон, Андрей направился к борту, собираясь перебраться на "Аскольд" до того, как корабли расцепят. И уже там, сидя в собственной каюте, он читал список того, что вёз сей ганзеец.

Что ж, похоже, впервые за эти годы судьба послала ему стоящий трофей! Среди тюков, ящиков и бочек с тканями, пряностями и изделиями западно и южноевропейских мануфактур скрывались ящики со слитками серебра самого разного качества, предназначенного как для оплаты заказанных товаров, так и для продажи. Потому и охрана на судне была увеличена, да и шло оно не одно. Просто разразившийся недавно над Балтийским морем ураган разбросал корабли, и хольку не повезло — в одиночестве он наткнулся на вышедших на охоту русских. И такую добычу Андрей терять вовсе не собирался. А потому, нужно было срочно высаживать нежданных пассажиров (как выяснилось при опросе, никак не связанных с грузом) и на всех парусах спешить на Тютерс.

За ночь корабли приблизились к берегу достаточно близко, и едва рассвело, с трофея спустили на воду большой вельбот. Андрей лично убедился, что все пассажиры и выжившие после абордажа матросы из команды холька погрузились в него, после чего, пожелав отплывающим счастливого пути, велел поднимать паруса и держать курс на Норовское, благо ветер, наконец-то, установился и теперь дул ровно, давая возможность кораблям идти с хорошей (для холька) скоростью.

И всё равно им понадобилось почти десять дней, чтобы добраться до Тютерса, где с призового судна были сгружены все товары, в которых так нуждалась Овла, и только после этого оба корабля вошли в устье Наровы.

И первым кто встречал его на бревенчатом вымоле, был слуга, посланный ещё с Тютерса узнать о княжеской семье. Увы, на торговое подворье Норовского вестей о жене князя ещё не поступало, а вот от ивангородского воеводы лежало письмо, в котором тот просил князя навестить его по прибытии, причём, желательно, не откладывая. Удивлённому такой просьбой Андрею слуга пояснил что, как он услышал от целовальника, в крепости уже которую седьмицу сидят дьяки из Москвы с ценным грузом и государевой грамотой. Потому-то воевода так и нервничает.

Приняв информацию к сведению, Андрей велел истопить баньку. Спешка спешкой, а помыться с дороги хотелось. В конце концов, один вечер большой роли не сыграет. Заодно распорядился отправить с утра гонца в Новгород, куда, судя по времени, уже должны были прибыть жена с детьми.

А в Ивангород князь направился следующим утром верхом.

У воеводской избы его кинулись встречать двое слуг. И пока он спешивался, на крыльцо, закинув за упёртые в бока руки длинные полы бархатного охабня с высоким стоячим воротом, вышел сам князь Хохолков-Ростовский. Встречая дорогого гостя, он медленно сошёл по ступеням вниз:

— Здрав будь, мил боярин! Сам господь шлёт тебя мне в помощь!

— И тебе здравия, Александр-князь, — приветствовал хозяина Андрей. — От добрых встреч я поотвык в морях да своём захолустье.

— Такова уж служба наша, — всплеснул руками воевода. — Ну да что мы на крыльце-то стоим, проходи в хоромы, княже.

Ослепнув со света в тёмных сенях, Андрей больно споткнулся о порожец и чуть не упал, благо кто-то из служек вовремя удержал его за локоть. Сам князь, выдав поначалу небольшой боцманский загиб, громко чертыхнулся и решил немного постоять, давая глазам привыкнуть к полумраку внутренних переходов, после чего проследовал дальше.

Тяжёлая, обитая рогожей дверь, натужно скрипнув, отворилась, и Андрей привычно уже согнувшись, переступил высокий порог, входя в воеводскую горницу с двумя окошками по одной стене и тремя — по другой. Маленькие, затянутые провощенным бычьим пузырем оконца, света пропускали мало, а потому по стенам, в светцах, обычно горели свечи. Но сейчас окна были распахнуты настежь, отчего в горнице было довольно светло, а ветерок, сквозящий через неё, нёс с собой речную прохладу, делая климат внутри довольно комфортным.

— Что, княже, отведуешь, чем бог послал?

— После дороги аппетит всегда играет, князь, но всё же, мне больше интересно, чем же вызвана такая спешка?

Хохолков-Ростовский, крикнув в дверной проём, чтобы накрывали стол, прошелся по горнице, и, откинув за спину полы охабня, встал у окна, принявшись внимательно смотреть в него.

— Как всегда — дела превыше всего? Что ж, можно сразу и о делах. Ныне вот государь прислал дьяков с деньгами и грамотами для магистра. А в Ливонии из-за зимних событий теперь неспокойно. Обиженные за, как они считают, удар в спину литвины зорят орденские рубежи, а гонцы снуют туда-сюда, возя гневные письма. В общем, опасаются в столице за сохранность груза, вот государев посланник и требует, что надобно, как в прошлый раз, на своих кораблях плыть. А у меня, окромя, стругов речных ничего под рукою нету.

Андрей усмехнулся. Вот как всегда: предложи один раз помощь-решение, и власть имущие сразу начнут считать, что так оно и надо. Государь, так и не решив ещё — надобен ему флот или нет — уже считает андреевы каперы своими. И ведь не откажешь! Не потому, что права не имеешь, а потому, что это тебе же в большей мере выгодно. Ведь Русь это вам не запад, тут аристократу его уровня просто так за рубеж сбегать не получится. Чай не светлые послепетровские времена. Сейчас купец да крестьянин в деле загранпоездок куда более свободен получается. А ему такие вылазки позарез нужны. Так что придётся вновь извозчиком поработать.

— И где тот посланник ныне?

— Так сидит в крепости, оказии ожидая.

— Ну, так передай ему, чтобы готовился к путешествию. И да, шхуна к Ивангороду не подплывёт, так что помоги ему добраться до Норовского. И покончим с этим. Лучше откушаем твои разносолы, да расскажешь о последних вестях, что по Руси ходят.

— Ну, князь Андрей, ты прямо камень с моей души снял. Сейчас слуги стол накроют, и мы славно отобедаем, благо день ныне не постный. А опосля я гонца и отправлю. А новости? А что новости? Коль хочешь, слушай...

Новостей оказалось и впрямь много, но многое из того, что рассказывал ивангородский воевода, Андрей знал и так. История упорно продолжала идти по накатанной колее там, где он не прилагал к ней никаких усилий, или эти усилия были мизерны. Вот и сейчас огромная рать крымского хана, как и в другой истории, где-то затаилась в степи, ожидая своего часа. А русской ратью командовать был вновь назначен молодой и самоуверенный Бельский. И это при том, что война выдвинула целую плеяду воевод, отмеченных славными победами.

Впрочем, как сказал Хохолков-Ростовский, в назначении Дмитрия Бельского была косвенная заслуга и самого Андрея. Сильно ли старше в свои двадцать четыре года он был двадцатиоднолетнего Бельского? Вот то-то! А сравните заслуги: и чин окольничьего получил, и должность наместника занял, и умелым воеводой прослыл и на посольских делах отметился. А у Димы Бельского всех "достоинств" — одно родство с государем. Это, конечно, немало, но для реального уважения со стороны "общества" требуются и настоящие заслуги. А пока что он, выражаясь языком другого времени, типичный "мальчик-мажор", которому во время войны с Литвой по ряду причин не получилось отличиться. Но дому Бельских нужен был лидер и противовес не в меру усилившимся Шуйским и Ростовским. Особенно Шуйским, у которых не только основная, но и побочные ветви уже выдвинули своих представителей в Думу. И если не подсуетиться, то Бельских могут и вовсе отодвинуть на задворки.

И тут приходит сообщение о готовящемся набеге, опасность которого оценивается довольно низко (про ошибочность такого мнения пока что никто, кроме самого Андрея, не подозревал). Вот и пришла кому-то в голову "гениальная" идея — а давайте-ка сделаем главным воеводой нашего Диму! А что? Алгоритм отражения набегов уже давно отработан, риск минимальный, знай, строй из себя большого начальника и раздавай указания. А для подстраховки подкинем знающего дядьку из своих. Зато после успеха он будет уже не "паркетный", а вполне себе боевой воевода с репутацией успешного военачальника, вокруг которого и сплотится род Бельских в борьбе за власть. А то слишком уж свысока все эти Рюриковичи на Гедиминовичей в последнее время смотреть стали.

Правда, тут возникала ещё одна проблема — чтобы назначить командующим войсками неопытного юнца с огромными амбициями, нужна была "отмашка" со стороны государя, а Бельские ныне нигде во властных структурах представлены не были, да и в ближний круг принимающих решения тоже не входили. Правда, имелась у них одна кандидатура: княгиня Анна Васильевна, мать братьев Бельских и по совместительству двоюродная сестра Василия III Ивановича. Но какой бы амбициозной она ни была, на дворе всё же стоял век шестнадцатый и отношение к женщинам выражалось поговоркой: "у бабы волос долог, да ум короток". Начни она капать на мозги государю, её бы быстро окоротили одним окриком: "нишкни, баба, не лезь в мужские дела". И нишкнула бы, никуда не делась, но, однако Бельские, всё же смогли как-то уговорить великого князя. И Андрей, обдумав этот момент, пришёл к неожиданному выводу: государь сам хотел создать новый противовес усиливавшимся возле трона группировкам. А что, принцип разделяй и властвуй, ведь не вчера придуман был! Вот и стал Дмитрий Бельский, как и в иной реальности, главным воеводой. А значит, и вероятность повторения Крымского смерча возрастала с каждым днём всё сильнее. И радовало только одно: жена уже должна была покинуть столицу.

Пока воевода делился вестями, слуги успели накрыть стол и два князя с большим удовольствием отдали должное поварскому искусству. Засиделись допоздна, так что заночевал Андрей в Ивангороде. А с утра, опохмелившись квашенной капусткой, познакомился и с государевым посланцем, сыном боярским Сергеевым, притащившимся на воеводский двор за уточнениями. Оказалось, что посольство, кроме грамот, везло с собой и серебро на две тысячи прусских марок. Этим жестом государь давал магистру понять, что не отказывается от субсидирования военных операций Ордена и по-прежнему ждет от тевтонцев действий, не смотря на заключенное перемирие.

Зная, чем всё закончится, князь только пожалел о столь бездарной трате серебра. Если б эти деньги дали в прошлом году, то, возможно, война бы пошла совсем по-другому. Зато этой суммы вполне хватало на постройку крепостей в его наместничестве. А так они, получается, будут просто выброшены на ветер. Но раз Дума и государь решили так, то не ему отменять эти решения. Хотя и было очень жаль.

Зато с посланником он смог напрямую обговорить сроки доставки груза на борт и выхода корабля в море. Решили, что сын боярский прибудет во вторник, чтобы в среду, с утренним бризом тронуться в путь. К тому времени команда успеет отдохнуть и пополнить припасы. После чего повеселевший сын боярский отправился к себе, а князь, пообедав у воеводы, тронулся в обратную дорогу.

Во вторник, после полудня, как и договаривались, со стороны крепости спустился одинокий струг полный стражников. И с него на шхуну сноровисто перетащили груз, после чего на борт перебрались и посланники. Службу, дабы не терять время с утра, отстояли в храме вечером, а ночевать отправились на торговое подворье, где моряков и пассажиров ждал обильный ужин.

* * *

*

Силы, находившиеся в распоряжении Гданьска, оказались далеко не столь достаточны, чтобы бороться с Орденом и Русью одновременно. Причём особенно сильно и неприятно удивили именно последние. Это были уже не те податливые новгородцы, побеждавшие в войнах, но уступавшие давлению. Поначалу считалось, что десятка каперских кораблей за глаза хватит, дабы пресечь их смехотворное мореходство. И в первый год казалось, что всё так и есть, а потом вдруг, откуда ни возьмись, в воды Балтики буквально ворвались как русские купцы, так и русские пираты. И с того момента уже для гданьских купцов начались чёрные деньки.

Причём тактика русских сильно отличалась от общепринятой. Да, пушки уже давно появились на кораблях, но до сих пор сражения флотов представляли из себя бой корабля с кораблем, когда экипажи сцепившихся судов дрались врукопашную, доброй сталью решая кому достанется победа.

Но русские преподнесли совсем другое понимание морской войны. И оно оказалось весьма действенным, по крайней мере, именно из-за этого от нескольких десятков капитанов, взявших когда-то королевский патент, ныне в строю оставалось лишь пятеро. И дело было не в том, что каперы повывелись в славном городе Гданьске, но вот воевать с крыжаками оказалось куда прибыльней и безопасней.

Однако Лукаш Джекелл упорно продолжал ходить под королевским стягом и не готов был смириться с поражением, мечтая нанести русским достойный удар. Да, в прошлом году он здорово лопухнулся, упустив русских послов, но уж в этот раз он такого не допустит. Королевская служба шпегов работала превосходно. Но главное, став в отсутствие Зассе и Флинта формальным лидером королевских каперов, он собирался не просто пощипать купеческие судёнышки, а нанести визит в русское поселение, выбрав для этого Невское Устье. Конечно, лучше бы было наведоваться в Норовское, но после прошлогоднего афронта русские там были настороже. Да и укрепили побережье, возведя деревянный острог с пушками. А вот в Невском Устье был шанс застать их врасплох.

Однако тут против похода неожиданно выступил Ян Возняк, имевший наиболее мощный корабль из всех, но ныне предпочитавший больше крейсировать у Мемеля, Балги или Кнайпхова, чем у русских берегов. И ведь не обвинишь его в трусости. Вот в последнем походе он, нагло войдя в Преголю, прямо в порту, на виду у горожан, захватил большую гружённую каракку и несколько барж, с перепродажи товаров которых получил неплохую сумму. Но спешить поохотиться на русских Возняк больше не торопился. Зато Вавржинец Кутенбах и Йоахим Бонсак согласились не раздумывая. Плохо только, что лишь у Кутенбаха был мелкосидящий краер. Потому что хольки Джекелла и Бонсака пройти в устье Невы были неспособны. Выхода было два: либо зафрахтовать пару мелкосидящих посудин тут в Гданьске, либо нанять парней на Аэгне. Однако появление братьев Яна и Павла Глазовых (Jan i Paweł Glasow) разрешило этот вопрос. Так у Джекелла под рукой оказалось шесть кораблей (буер Яна Багге должен был присоединиться к ним позже, возле Ревеля).

В общем, май месяц еще только подходил к концу, а небольшой каперский флот, подняв все паруса, уже вышел из гданьской гавани. Плавание получилось не вполне благоприятное, почти все время мешали встречные ветры и сильное волнение, с которыми приходилось бороться, что значительно замедляло движение. Когда же они поравнялись с южной оконечностью острова Аэгна, небольшое лёгкое судно вдруг отделилось от берега и быстро направилось к ним, отчаянно сигнализируя флагом. Джекелл велел спустить паруса и дождаться вестника.

Не прошло и получаса, как на палубу флагманского холька поднялся невзрачный субъект в мешковатой одежде горожанина с достатком средней руки.

— Рад вас снова видеть, пан Лукаш, — королевский шпег был сама любезность. — А у меня для вас добрые вести.

— И что же вы принесли мне на этот раз? Помните: я берусь только за то, что приносит мне прямой барыш?

— Это должно вас заинтересовать точно, — рассыпался мелким смехом шпег.

— Лучше бы вы сразу перешли к делу, — нахмурился Джекелл.

— Ну-ну, всё бы вам спешить. В общем, опять русский посланник с серебром ждёт ближайшей оказии, дабы доставить его магистру. А король очень бы желал, дабы ни серебро, ни письма не достигли цели. Причём серебро можете оставить себе, а вот письма...

— Да помню я, всю корреспонденцию передать вам. Вы будете в Ревеле?

— Увы. В городе бродит чума и мне как-то не хочется подхватить эту заразу. Так что я буду ждать вестей на прибрежной мызе.

Вечерело. Море было спокойно, волны, едва колебля поверхность, тяжело и лениво набегали на берег небольшого лесистого острова.

Попутный ветер надувал паруса, и корабли могли бы беспрепятственно пристать к берегу, однако, когда суда были уже совсем близко, передовой хольк неожиданно принялся торопливо сворачивать тугие полотнища. А потом и вовсе с него послышалась дудка боцмана, грохот крутящегося шпиля и удар якоря о воду. И вот уже обездвиженный корабль закачался на волнах, а на его грот-мачте взвились сигнальные флаги и вымпел. Впрочем, остальные суда уже повторяли его маневр, и вскоре вся флотилия встала на якоре в виду острова.

Увы, но из-за обилия мелей Сескар был труднодостижим для больших кораблей. И даже лёгкий буер мог легко словить каменный зубец в днище. Только лодки и рыбацкие баркасы относительно беспрепятственно могли достичь его песчаных пляжей, чем и пользовались жители окрестных берегов. Рыбалка же возле острова была фантастически продуктивна, а на нагретых солнцем камнях очень любили греться балтийские тюлени, чей жир и кожа пользовались неплохим спросом.

Потому-то корсарские корабли и встали на якорь, укрывшись островом от ветра. С них сноровисто начали спускать на воду шлюпки, и вскоре корсарские капитаны направились к флагманскому хольку, где прямо на верхней палубе состоялся импровизированный военный совет. Экипажи же шлюпок, окруживших корабль, остались ждать своих пассажиров на воде.

Джеккил, в расшитом золотом синем дублете с новомодными прорезями из более светлой ткани, не стал переливать из пустого в порожнее, а сразу заговорил о деле, едва только капитаны наполнили свои кружки, потому что как то не принято было совещаться на сухую.

— Итак, настало время действовать, и я хочу посвятить вас в свои планы. Наша флотилия будет разделена на две части: одна, взяв практически всех бойцов, двинется вперед, на штурм городка. Эту группу поведу я сам. Вторая — поднимется в сторону Выборга, объясняя русским и датчанам, что зря одни хотят торговать против воли ганзейцев, а другим, что зря они арестовали Флинта и его призы.

— Но мы же не воюем с Данией, — возразил рыжеусый Багге.

— А мы выступим не как королевские корсары, а как представители восставшего против датской тирании Вазы, — усмехнулся Джеккил.

Капитаны заулыбались. Сколь уже раз Ганза приходила на выручку шведам против датчан. Так почему бы и сейчас не воспользоваться моментом?

— Второй отряд поведёт старший Глазов. Ян, — Джеккил повернулся к ражему молодцу разодетому как попугай по последней моде. — Я надеюсь, ты ещё не забыл тамошние воды?

— Помню, как свою постель.

— Ну как всегда, — буркнул Павел, — кто что, а братец про баб.

— Что же, я рад, — Джеккил решил не обращать внимание на бурчание второго брата. — Держи, — сказал он, протягивая Яну толстый свиток пергамента. — Здесь все сказано. Встречу назначим тут же, у Сескари. После чего займёмся послом.

— Если тот, к тому времени, не уплывёт.

— А вот это вряд ли. Купцы уже уплыли, а других средств у русских нет. И даже если сегодня кто-то вернётся, ему нужно будет время для отдыха и пополнения запасов. Поэтому действуем быстро и решительно. На этом с делами покончим. Сегодня вечером отдыхаем. А с рассветом вся флотилия должна поднять якоря. Понятно?

Капитаны закивали головами. Да и что тут было не понять.

— Тогда прошу отведать, чем кок побаловал, — Джекелл скинул маску строгого командира и натянул другую — радушного хозяина.

Разъезжались капитаны уже в ночь, что набросила черное покрывало на морские просторы. В темноте хорошо были видны огни корабельных фонарей и смолящих факелов на лодках. А поутру над флотилией раздались крики команд, свистки, топот ног и скрип снастей. Когда же над морем блеснул первый луч, все корабли покинули место стоянки, и лишь на горизонте можно было различить удалявшиеся паруса.

Путь до Кетусаари, или как его звали русские, Котлина острова, занял почти весь день и только к вечеру два краера и буер достигли, наконец, удобной бухточки, где, к их изумлению, уже стояла на якоре небольшая русская буса. Обрадованные столь удачным началом, корсары, незадумываясь, ринулись на беззащитное судно и, повязав двух ошеломлённых охранников, захватили его. Первым же делом взломали трюма и порадовались. Добыча хоть и была обычной для русских: воск, мёд и кожи — но она неплохо стоила, а значит, пустыми карманы джентельменов удачи уже точно не будут. Вот только оказалось, что команда бусы, сошедшая на берег, просто так отдавать своё судно вовсе не собиралась. Сообразив, что происходит, она выскочила из-за прибрежных кустов и взялась за луки. Понятно, что десять человек не могли сильно навредить, но подранить кое-кого и потрепать нервы — вполне.

Однако первые выстрелы лишь дробно пробарабанили по обшивке, заставив пиратов обратить свой взор на берег.

— Горящие стрелы! — заорал вдруг кто-то, но в заходящих лучах солнца все и так хорошо видели, как бывшие хозяева бусы принялись поджигать обмотанные чем-то стрелы, прежде чем пустить их в полёт. По счастью, лучников у них было немного, всего четверо. И залп вновь ушёл практически впустую. Две стрелы с шипением просто упали в море. Еще одна вонзилась в переднюю палубу, но её быстренько загасили водой (терять нежданный приз корсарам уже не хотелось). И лишь одна ударила в грудь одного из абордажников и прошла его насквозь. Тот рухнул с разорванной грудной клеткой и горящим куском пакли на одежде, так что труп пришлось тоже окатить забортной водой, дабы не дать разгореться пожару.

— Чёрт возьми, их же мало!.., — воскликнул было Джекелл, но новая порция стрел заставила его инстинктивно пригнуться в поисках укрытия. Мало, не мало, а конкретно для себя получить смертельный подарочек не хотел никто. В бессильной злобе Лукаш увидел, как какого-то моряка рядом с ним стрела ударила прямо в глаз, отчего тот вскрикнул и с пронзительным воплем упал за борт. А ещё одному стрела попала в ногу. Такое ощущение, что сам чёрт ворожил этим ублюдкам. Ведь господь, как известно, всегда на стороне честных католиков!

И вот тут уж злость горячим приливом ударила в голову капитану, и, плюнув на опасности, он вскочил, размахивая коротким мечом:

— На берег, живо! Злотый за голову их командира! Лучники, что застыли — стреляйте, наконец!

Впрочем, к этому моменту ошеломление внезапным нападением оставило бравых вояк и без его команд, и вот уже сразу четыре лодки наперегонки рванули к близкому берегу, а с кораблей защёлкали спускаемые в ответ тетивы луков и арбалетов. И тут уже на песок рухнули двое с той стороны. Оба тела сразу же подхватили их товарищи и быстро потащили в прибрежные кусты. За ними побежали и остальные члены команды, поняв, что большего достичь им уже не получится, ведь перевес сил у врага был такой, что и шансов на победу не было. Зато в то, что кто-то ночью при свете факелов будет носиться по острову, гоняясь за ними, они не верили и правильно делали. Котлин остров большой да к тому же заселённый, так что лодку для спасения всегда можно было добыть. Ну, или засаду в лесу устроить. Так что, едва русские скрылись в зарослях, Джекелл велел трубить отход. Пусть русские прячутся в лесу. Их буса уже стала добычей, а у его парней на эту ночь хватает дел и без опасных погонь. Не зря же он искал лоцмана, знающего дельту Невы, как свои пять пальцев. В предутренних сумерках, используя вёсла, корсарским кораблям предстояло подняться вверх по течению, чтобы с первым лучом солнца атаковать сонное поселение.

Земли в устье реки Охты — возвышенные и недосягаемые для наводнений, с хорошей гаванью для стоянки судов и защищенные водными рубежами — издревле являлись одним из наиболее благоприятных для обитания районов в низовьях Невы. Место это занимало удобное положение на пересечении водного, проходившего по Неве, и сухопутного, связывавшего Новгород и Ижорскую землю с Карелией и Финляндией, путей. Тут велись торги русских и западноевропейских купцов, особенно бойкие в годы "розмирий". Так стоит ли удивляться, что со временем тут появилось укреплённое поселение, названное Невским устьем или Невским городком, с деревней Корабельница, что служила местом стоянки морских судов?

Поселение было небольшим, и больше напоминало сильно разросшееся село, защищённое древоземляными городнями. Из 18 дворов лишь четверо занимались хлебопашеством, остальные же жители были позёмщиками — непашенными людьми, платившими денежный налог "позём", составлявший три гривны, в казну. Была в поселении и своя церковь — Михаила Архангела, рубленная из отборных брёвен. Был тут и прообраз гостинного двора, выросшего из обычной корчмы, в котором имелись как неплохо обставленные комнаты для денежных гостей, так и комнатушки подешевле, для команд и служек с прибывших кораблей. Разумеется, имелась и отдельная мыльня с "гулящими жёнками", на которую весьма недобро косились церковники. А большую же часть строений составляли однообразные торговые амбары.

Берега вокруг тоже не были пустынными. Вниз по Охте стояло несколько деревень, а на левом берегу Невы, напротив устья Охты, раскинулось небольшое сельцо Спасское со своей церквушкой.

Своего воеводы Невское Устье не имело и входило в ведение воеводы ореховецкого. Потому морская стража, базирующаяся на Орешек и контролирующая не только берега Ладожского озера, но и пути от острова Котлин и Березовых островов до устья Невы, часто останавливалась тут на отдых. А вот как такового гарнизона поселение не имело, на что и рассчитывал гданьский корсар, которому птичка донесла, что корабли морской стражи ныне были далеко от сих мест.

Утро выдалось туманным, и корабли в нём казались тёмными призраками. Лукаш лежал на боку, упершись щекой о пятку ладони и прислушиваясь к плеску невской воды за бортом. Корабли шли осторожно, на вёслах, а лоцман — из местных — хмурился, вглядываясь в седую пелену. Ему больше всех не хотелось поймать мель, которыми изобиловало устье, так как, пообещав хорошую плату, ему пообещали и страшную кару, если с кораблями что-то случится.

Но чем ближе был рассвет, тем больше опадал туман, и вскоре сквозь него стало видно оба берега, которые, сколько хватало глаз, поросли густым высоким лесом, подступавшим к самой кромке воды. Когда-то ганзейцам дозволялось рубить его для своих нужд безденежно, однако те времена давно канули в Лету. Зато, по словам купцов, местные жители тут хорошо зажились. Всего тут имелось вдоволь — и свиней, и телят, и птицы, и рыбы, и пива, и медов, и жен, и дев. А амбары большую часть времени стояли полные, лишь меняя асортимент с того, что повезут на Русь на то, что повезут из Руси и обратно.

Воины, не занятые греблей, тихо веселились, предвкушая грядущую легкую победу и богатую добычу. Никто не верил в то, что село, не имеющее гарнизона, способно будет оказать достойное сопротивление. А вот у Лукаша вдруг противно заныло под ложечкой. Он вновь пристал к лоцману, выспрашивая последние новости. Но тот лишь пожимал плечами, говоря, что лодьи морской стражи ушли вверх по реке, а в самом Устье ныне лишь охранники купеческие числом два десятка и обитают. Крытые возы в амбары загнали и чего-то ждут. Толи купцов с Выборга, толи свои бусы.

Наконец корабли обогнули большой остров и оказались в пределах прямой видимости от села-порта. Голосили во дворах петухи, рубленные из сосновых кряжей, почерневшие от времени избы подслеповато щурились волоковыми окошками на свет божий. Берег выглядел умиротворённо-беспечным и Лукаш даже поверил, что всё идёт хорошо, пока над большой избой не взлетела вверх сигнальная шутиха. Их заметили, и это было понятно, но вот то, что где-то дальше, в глубине леса взлетела вверх такая же шутиха, вернула капитану все недобрые мысли вспять.

А корабли уже стремительно подгребали к берегу. Лодки, до того тянувшиеся на канатах, ныне вырвались вперёд и шурша днищем въехали в прогретый солнечными лучами песок. Размахивая саблями и мечами, корсары устремились в раскрытые настежь ворота острожка, игнорируя пока что многочисленные амбары. Вот только со стен по ним неожиданно ударили из пищалей, а открытые ворота неожиданно перегородили выкатившиеся непонятные щиты, напоминавшие вагенбург.

Лукаш зло сплюнул на песок. Русские их ждали и готовились, а значит, кто-то в славном городе Гданьске шпионил на этих схизматиков. А возможно это сделал и сам городской совет, решив таким образом покончить с проблемой. И это открытие стало весьма неприятным для королевского капера.

А бой, между тем, продолжался. Оставив часть парней осаждать местную фортецию, Джекелл велел остальным взламывать хранилища и выносить лучшее к берегу. Он уже понял, что помощь для осаждённых близка, а потому спешил поживиться хоть чем-то и скорее отступить обратно к морю, успев напоследок поджечь как можно больше.

Лодки, гружённые сверх всякой меры, засновали между берегом и кораблями, но сделать успели лишь один полноценный рейс, когда из-за леса выбежали чужие лучники. Прикрывшись наспех сбитыми щитами, они рассеялись в высокой траве и принялись осыпать корсаров косым и острым дождем стрел, позволяя остальному воинству изготовиться для атаки.

В холодных глазах Лукаша полыхнул блеск, а голос, отдававший приказания, словно приобрел дополнительную силу. Нет, он не воин, дабы встречать врага грудь на грудь. Он пришёл за хабаром, и умирать в честной схватке вовсе не собирался, хотя и понимал, что численно враг вряд ли больше полутора сотен его молодцов. Но эти молодцы, как и он, пришли сюда вовсе не умирать. Мёртвому ведь злотые не нужны! А если враг знал о нападении, то и речная рать вскоре должна подоспеть к месту боя. Он бы поступил так же, а считать противника глупей себя, Лукаш давно отучился.

И всё же покинуть берег удалось не всем. Часть корсаров, кому не хватило места в лодках, и кто не решился на небольшой заплыв, была прижата к урезу воды и полегла практически вся: пленных русские не брали. Да и понятно: огонь, закинутый на строения корсарскими стрелами, благодаря хорошему ветру, разгорался в пожар. Возможно, его и потушат, но какой-никакой ущерб они всё же русским нанесли. Хотя и жаль, что не удалось пограбить всласть, потому что будет очень хорошо, если совокупный доход от похода покроет хотя бы затраты на экспедицию. А быть должником у гданьских толстосумов Лукашу очень не хотелось.

Кстати, русская флотилия всё-таки догнала их, но под самый конец, когда перед глазами моряков уже раскинулся простор мелководного залива. И если на речных узкостях у них ещё и был шанс, то на морском просторе им уже ничего не светило. Хотя они и попытались.

В общем, к Сескару корсары прибыли не солоно хлебавши, однако двух больших хольков у острова не нашли и остались ждать до конца недели, как и было условленно. Те появились в последний день, приведя на хвосте датскую флотилию, состоящую из военной каракки, непонятно как оказавшейся в Выборге, и десятка малых снекк. Гданьск с Данией не воевал, но и пожинать лавры Флинта, попавшего в Выборге под арест, Джекелл вовсе не собирался, а потому велел всем изготовиться к бою. Однако датский начальник, оценив новый расклад сил, тоже не стал рисковать и отвернул в сторону Кетусаари, решив, видимо, уточниться, как там дела у союзника и торгового партнёра.

Вечером прибывший на совет Павел Глазов в подробностях рассказал, как прошёл их рейд. Оказалось, что холькам повезло куда больше и их трюма теперь были наполнены самым разнообразным товаром, снятом не только с многочисленных русских бус и шнек, но и с пары датских кораблей, что попались им по-пути. Но кое-кому удалось всё-таки ускользнуть, вот они-то и навели на корсаров датскую эскадру, связываться с которой Глазов не стал.

Что ж, оценив улов, Джекелл повеселел: в должниках он точно не останется. А теперь предстояло попробовать перехватить русского посланника и его серебро...

* * *

*

Поход начался великолепно. Идя устойчивым бакштагом, "Аскольд" уверено оставлял за кормой милю за милей. Пиратскую Аэгну проскочили днём, успев разглядеть вдали несколько парусов любителей лёгкой наживы. Но догнать шхуну ревельцы не смогли и довольствовались лишь счастьем лицезреть её удаляющиеся паруса. Государев посланник, видимо, впервые попавший в море, живо интересовался всем увиденным, или, стоя на корме, с детской непосредственностью оглядывал горизонт через одолженную ему подзорную трубу.

Давно уже растаял в дымке за кормой остров Найсаар, "Аскольд", слегка кренясь на левый борт, шел в западном направлении под полными парусами. Дул устойчивый северо-восточный ветер, весьма редкий в это время года. Обычно в этих местах преобладали западные или юго-западные ветра, достигая наибольшей силы после полудня и утихая к ночи.

Вот и этой ночью ветер почти совсем стих, и корабль еле двигался во тьме, отчего на рассвете все ещё находился недалеко от острова Оденсхольм и выхода из пролива.

Андрей проснулся, едва отгремели склянки, возвестившие об очередной смене вахтенных, и озаботился непонятно чем вызванным креном. То ли ветер переменился, то ли корабль изменил курс. А потому, наскоро одевшись, он поднялся на палубу, чтобы узнать у Доната, что произошло.

Утренний ветер нес с собой приятную прохладу и быстро согнал с князя остатки сна. С удовольствием вдохнув полной грудью свежий морской воздух, Андрей огляделся. С убранным фор-марселем (вторым на первой по-новому) и значительным креном на левый борт "Аскольд" бороздил волны, держа курс на запад-юго-запад. Значит, всё же произошла смена курса. И раз его не разбудили, то посчитали причину поворота несущественной. Что ж, он сам вбивал в вахтенных определённую самостоятельность. А то знавал он командиров, с которыми каждый манёвр нужно было доложить и согласовать.

Доната и вахтенного командира он увидал сразу. Они стояли у фальшборта правого борта и что-то возбуждённо обсуждали, иногда оглядывая море с помощью оптики. Когда Андрей подошел, Донат как раз опустил трубу и, повернув голову, указал куда-то вдаль.

— Их заметили с рассветом, и дабы выяснить их намерения, слегка сменили курс. Увы, парни явно собираются по нашу душу.

Ни слова не говоря, князь неторопливо подошел к перилам и, опершись на них локтями, навел свою трубу на указанный участок моря. Его исследование затянулось надолго, но Донат и вахтенный терпеливо ждали княжеского решения. Оптика рывком приблизила преследователей, которых было ровно шестеро. Два больших холька и мелочь в виде краеров и буера. Судя по всему, это были ребятки "папы Сигизмунда", как с лёгкой руки князя стали звать королевских каперов в компании.

Вот же неугомонные. Ведь всем давно уже надоело это организованное на Балтике польским королём каперство. Так надоело, что даже ливонские города подняли голос в защиту русского купечества. На последнем съезде в Любеке, что закончился в начале июня, представители Дерпта прямо обвинили гданьчан в нанесении ущерба русским купцам, отчего великий князь в прошлое рождество прислал им в город грамоту, требующую возвращения товаров, захваченных не ими. Своё слово сказали и представители Ревеля, обвинив гданьчан в прошлогоднем захвате кораблей в Нарве и аресте тех из них, которые были нагружены русскими товарами. И как итог, ливонские города потребовали от Гданьска возместить русским их убытки. Гданьчане, которых установление тесных русско-датских контактов напугало много больше, чем ливонские города, вяло отбивались, указывая на потери, понесённые их купцами от действий русских каперов, на что получили отлуп уже от представителя Руссо-Балта, приглашённого на этот съезд, как представитель новгородского наместника. Тот в очередной раз довёл до всех, что условия прекращения каперства с русской стороны Гданьску были переданы уже давно, но те так и не соизволили выполнить их. Ну и чего они хотят? Покорного склонения головы? Так не выйдет, чай, вся Русь — это не какой-то там отдельный Новгород. Столь дерзкая, порой на грани фола, морская политика русских, столь непохожая на деяния не только приснопамятных новгородцев, но и даже самих москвичей ещё при прошлом государе, давно уже не удивляла ганзейцев, лишь подтверждая тяжёлую для них мысль, что времена неумолимо меняются. Да, можно вновь ввести против русских санкции, но кто поручится, что они будут действенными? Особенно сейчас, когда русские сами плывут куда захотят, а оба конца Балтийского моря контролируют давние союзники — русский и датский государи. Да ещё и в Швеции ныне создана непонятная Северная торговая компания, чьи фактории, по донесениям надёжных источников, должны будут находиться в Копенгагене, Стокгольме, Антверпене и Выборге? И входить в неё будут не только датские купцы, но и русские. И это при том, что, по слухам, организаторы этой компании строили грандиозные планы перестройки рудников в Даларне для увеличения экспорта меди в Европу, а главным акционером сего мероприятия должен был стать и без того медный король и противник Ганзы — Фуггер.

Так что санкции ввести можно, а как удержать торговые потоки в своих руках при таких условиях?

В общем, Гданьск, как и в иной истории, оказался в гордом одиночестве, вот только в прошлый раз ему удалось выполнить главную задачу: сорвать торговое мореходство русских на Балтике, отчего их морская торговля снова должна была осуществляться лишь при посредничестве иностранного купечества. А вот в этот раз всё вышло совсем по-другому. И если ещё в начале века в Ригу, Ревель, Дерпт и Выборг ходило четыре сотни русских лодий, шнеков и бус, то ныне уже только в порты Любека, Стокгольма и Копенгагена смело захаживало под сотню торговых корабликов, а ведь Выборг, Дерпт и Ревель русские тоже не забывали. А ныне и вовсе отправились в Антверпен, о чём в городах Ганзы уже шептались с тревогой меж собою купцы. Пусть русская торговля занимала меньше четверти торгового оборота союза, но для некоторых семей это была основная статья дохода. Вот и пытались оборотистые дельцы понять: как же так случилось, что русские столь решительно вышли в море? Не замечая, что ответ лежал на поверхности, но точно знал его лишь один человек. Потому что когда-то прочитал об этом. А всё потому, что в данный момент времени на Руси просто сошлись желания и возможности власть предержащих и купцов, и всё, что нужно было сделать попаданцу — это приложить немного сил и умений, дабы оградить этот неокрепший росток от чужих загребущих лап. В прошлый раз полякам хватило двух десятков каперов, чтобы загнать русское мореплавание обратно в Финский залив. Да и падение Кристиана и шведский мятеж поспособствовали этому. В этот же раз всё сложилось иначе. Русские поплыли не только в Копенгаген и Стокгольм, а в Любек и другие города Ганзы. И у них был человек, который имел достаточно наглости примерить на себя роль морского атамана.

И вот уже пять лет грохочут над волнами Балтики пушки, а польский король всё никак не уймётся. Несмотря на формальное прекращение военных действий и начало переговоров о мире между Русью и Литвой война не прекратилась полностью. Напротив, она продолжилась, только была перенесена с суши на море. И разбитые, казалось бы, в пух и прах, королевские каперы вновь и вновь пополняли свои ряды новыми любителями чужого добра и вновь блокировали Восточную Балтику, задерживая русские корабли, направлявшиеся с товаром на запад.

И вот очередная группа молодцов "папы Сиги" встала на пути "Аскольда".

— Ну да, это явно гданьчане, и они идут наперерез нашему курсу. Твои действия? — в конце концов, раз бой неизбежен, то почему бы и не использовать его для обучения кандидата в командиры?

Донат ненадолго задумался, запустив пятерню в гриву давно нечёсанных волос.

— Если дело дойдет до абордажа, то по численности команды у них многократный перевес.

— И не забудьте, что вы связаны заданием, — напомнил Андрей.

— Тогда надо спасаться бегством.

— Мудро. Не всякий бой можно выиграть, и не всякое отступление есть бегство.

— Если взять на пару румбов ближе к ветру, то на таком курсе они нас не догонят, — продолжил рассуждать Донат. — Только они уже изначально стоят у нас на пути. А если идти тем же курсом, что и сейчас, или вообще встать по ветру, то впереди очень скоро нас будет ждать земля, — горько усмехнулся он. — Да и кто гарантирует мне, что этот ветер удержится? Он не характерен для этого времени года.

— И всё же, твоё решение? — князь своё уже принял, но хотел узнать, что же думает его ученик.

— Берём на румб к ветру и стараемся пройтись мимо на максимальной дистанции. Жаль, что идти придётся мимо холька, а у него всяко есть большие пушки. Но, думаю, пару залпов наш "Аскольд" выдержит, а потом, проскочив его, мы довернём ещё и в таком бейдевинде они не то, что о погоне, они как плыть забудут.

— Что ж, командуйте, — сказал Андрей, отходя в сторону. План Доната отличался от его собственного, но был, в принципе, выполним, так что Андрей решил согласиться с этим решением, и теперь оставалось только надеяться, что обычные в бою случайности не сильно помешают его исполнению.

Повинуясь командам, накренившись и зарываясь в воду, "Аскольд" повернул под ветер и начал сближаться с кораблями врагов. Вот только поляки уже хорошо изучили ходовые качества шхун. А потому принялись быстро перестраиваться, хотя ветер и мешал теперь их манёврам. И если бы не вёсла, то перехватить разгоняющуюся шхуну они не успевали. Но, к сожалению, часть корсарских кораблей была парусно-вёсельной. А потому краеры явно успевали обрезать шхуне корму.

Князь поначалу не придал значения этому манёвру, но потом, вглядевшись в оба корабля повнимательнее, чертыхнулся. Какая-то умная голова додумалась впихнуть в них по две шестифунтовки, установленные в носу, и теперь они, если бахнут картечью вдоль палубы, смогут поразить довольно многих. Он сам так делал не единожды и, похоже, кто-то умный подглядел и взял этот манёвр для исполнения.

— Чёрт возьми! — воскликнул Донат, тоже рассмотрев угрозу. — Этак они нас неплохо причешут. И ветер слишком слаб, не успеем выйти из зоны поражения.

Андрей промолчал, разглядывая, как на шкафут боцман и его помощники, шатаясь под тяжестью груза, выносят оружие для рукопашного боя. И как хмурые мореходы разбирают его. А вот абордажная команда уже была готова к бою, но Донат велел всем скрыться в низах, справедливо полагая, что так потерь от обстрела будет меньше. Зато канониры застыли возле приготовленных к бою пушек. Глядя на них, Андрей в очередной раз вздохнул: открытая палуба не сильно способствовала сохранности столь драгоценных специалистов. В этом отношении фрегат с его батарейной палубой выглядел куда предпочтительней.

Эх, фрегат — мечты, мечты! Тут со строящимся в Норовском бригом у Викола пока что не сильно ладилось, так как в него впихали сразу несколько новых решений. Один только штурвал, что должен был существенно облегчить управление, чего стоил. Так что кораблик пока что страдал кучей детских болезней, но Андрей готов был ждать и платить, понимая, что всё одно это придёт на флот рано или поздно. А главное — там можно будет поговорить и о фрегатах!

Между тем ближайший хольк, как и предугадывалось, начал ворочать влево с явной целью не дать им уйти. Да, ветер сейчас более благоприятствовал "Аскольду", но кто сказал, что он продержится столько сколько надо? Только господь бог, но он молчал.

Так прошёл час. За это время первый краер, отчаянно гребя вёслами, всё же сумел сократить расстояние до нужного ему для стрельбы. Это стало понятно сразу после того, как на нём вспухли два бело-серых бутона, а затем шхуна вздрогнула от попадания ядра прямо в кормовой подзор. Второе ядро, просвистев над головами, безобидно зарылось в воду.

— Вот черти! — от притока адреналина Донат был избыточно возбуждён и весел. — Чуть с первого выстрела руль не перебили. Наверное, лучше было сразу сделать оверштаг и привестись максимально под ветер. А потом по большой дуге просто обойти этих любителей чужого. Потеряли бы во времени, но зато не подставились под их пушки. С их-то умением ходить круто к ветру они потеряли бы нас уже к обеду.

— Лучше, — согласился князь. Потому что это и был его первоначальный план. Но вот не настоял он на нём, а решил поддержать более рисковый, но зато полностью донатовский. Воспитатель хренов. Зато теперь можно было гордиться: подчинённый сам додумался, что можно было просто поиграть в догонялки, а не лезть на рожон. Возможно, это и вправду к лучшему, но понятно будет уже только после боя.

— Лучше, — повторил он, и добавил: — Но уже поздно. Посчитай, сколько времени ты потеряешь на манёвр, и прикинь расстояние, которое потребуется, чтобы повернуть и где в это время окажутся враги. Нет. Мы имеем преимущество в ходе, к тому же гребцы не могут вдолгую тягаться с парусом. Так что ещё часа два — три, и мы так же оставим их за кормой.

Донат согласно кивнул и бросился отдавать приказания. А Андрей повернулся к канонирам, что возились у кормовых пушек. Это, конечно, были не бортовые единороги, но чем чёрт не шутит, пока бог спит!

Увы, оказалось, что шутит он пакостно. Оба небольших ядра не попали никуда, кроме моря: в момент выстрела волна подбросила шхуну, сбив и без того неточный прицел. Впрочем, и второй залп с краера тоже не достиг цели. Зато время было выиграно, а оно играло на руку русским, а никак не гданьчанам.

— Руль право, держать круче к ветру! Пушкари, вся надежда на вас! — разнесся над палубой многократно усиленный рупором голос князя, углядевшего, что расстояние до ближайшего холька было вполне достаточным, чтобы его обстрелять.

Шхуна, приведясь ещё круче к ветру, задрожала, зато ближайший хольк хорошо вписался в сектор огня, чем и не замедлили воспользоваться канониры. Когда смолк грохот, Андрей сквозь клубы удушающего дыма увидел, что одно из ядер угодило гданьчанину в корпус.

Проклиная канонира за слишком высокий прицел, и сожалея об отсутствии на борту старины Охрима, он велел расчётам заряжать орудия книппелями, а старшего пушкаря подозвал к себе. Загорелый, сбросивший где-то кафтан и оставшийся в одной рубахе с закатанными по локоть рукавами канонир, с тлеющим запальником в руке, подскочил к князю.

— Первый залп нужно было класть под ватерлинию. Ну да что теперь уж горевать. Устанавливайте пушки приблизительно на таком уровне, чтобы огнем сбить оснастку у всех, кто войдёт в зону поражения. Если нам удастся сбить или повредить им паруса, то мы просто воспользуемся преимуществом в скорости и уйдём. Всё понял?

— Так точно!

— Надеюсь. До следующего распоряжения командуешь стрельбой сам.

— Есть, — гаркнул пушкарь и опрометью бросился назад, к пушкам.

За следующий час единороги трижды палили по корсарам и сумели достать-таки одного из них. Вот только из всех пятерых досталось самому маленькому. Теперь буер без мачты качался на волнах, а его команда торопливо разбирала упавшие снасти. Впрочем, и "Аскольд" уже практически закончил свой манёвр и, казалось, что до развязки уже осталось совсем немного, но тут, по закону подлости, ветер и без того дувший еле-еле, окончательно стих.

— Похоже, вечер перестает быть томным, — сплюнул за борт Андрей, глядя на то, как обрадованные изменившейся ситуацией корсары с удвоенной силой налегли на вёсла.

Тут из люка показался сын боярский Сергеев, который практически всё время боя провёл в каюте. Озадаченный явным изменением в поведении корабля, он решил покинуть свои четыре стены и разузнать, что случилось. И первое, что он увидел, поднявшись на палубу, это мрачные лица столпившихся мореходов.

— Зря вышел, господин посланник, — пробормотал боцман. — Сейчас тут будет весьма жарко.

Сергеев пропустил его слова мимо ушей и спешно поднялся на ют, где собрались все офицеры корабля.

— Скажите, князь, — обратился он к Андрею. — Всё так плохо, как говорит команда?

— Боюсь, да, — кивнул головой князь. — Ветер стих, и если мы и хольки обездвижены, то краеры и буер скоро подойдут и попробуют взять нас на абордаж. Так что советую спуститься вниз и хорошенько вооружиться. Как бы не пришлось нам всем изрядно помахать сабельками.

Сергеев внимательно оглядел море и застывшие на нём корабли с лениво повисшими парусами. Потом его взгляд остановился на трёх краерах, что буквально летели к шхуне и чьи вёсла с бешеной скоростью мелькали в воздухе, вздымая серебристую пыль. Да и на буере тоже уже убрали обломки и теперь готовили вёсла.

— Однако если они считают, что мы превратились в добычу, то нам придётся слегка развеять эти надежды, — раздался даже какой-то весёлый голос князя. Сергеев с удивлением взглянул на него, но тому было не до пояснений. Схватив рупор, он принялся командовать:

— Шлюпки за борт! Боцман! Закрепить канаты для верповки. Лучники — стрелять по готовности. Мушкетоны к бою!

Повернувшись к Донату, он продолжил:

— Отбери добровольцев на шлюпки. Там будет очень жарко, но от них будет зависеть судьба корабля. А потому всем по рублю сверх оплаты. Канонир! Чем больше ты наделаешь им дырок, тем лучше будет нам. Теперь бей под ватерлинию, только целься верней. Огонь только по команде. И всем! Помните, ещё ничто не решено, но если вы — командиры — повесите носы, то поражение станет неизбежным. А потому требую: командовать молодецки и всем видом излучать веру в нашу победу. Кто на шлюпку?

— Эх-ма, — воскликнул гардемарин Вторак, проходящий на "Аскольде" практику. — Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Дозволь, княже?

Андрей на секунду задумался, а потом кивнул. В конце концов, верповкой в портах Вторак уже занимался, так что опыт у него есть. А офицеры ему и на корабле понадобятся.

Так начался второй этап боя.

Теперь весь манёвр лег на плечи гребцов. Шлюпки, повинуясь командам, поворачивали шхуну бортом к противнику, а пушкари старались всадить в него все ядра. И первым под огонь попал краер, что расстреливал шхуну с кормы. Однако второй корабль, подходивший с того же борта, тут же постарался воспользоваться тем, что пушки "Аскольда" были только что разряжены. Но шлюпки, повинуясь команде, вновь начали ворочать шхуну, а на дерзкий краер обрушился огонь из всего, что только могло стрелять, заставляя его экипаж прятаться за укрытиями. Это привело к тому, что корабли разминулись буквально в нескольких метрах друг от друга, но сцепиться абордажными крюками им не дали. Зато две малокалиберные кормовые пушки достали краер, продырявив ему обшивку кормы, что, впрочем, не сильно сказалось на его боеспособности.

И начались своеобразные пятнашки.

Пока хольки, верпуясь, стремились приблизиться к месту боя, остальные корсарские корабли, раз за разом пытались зайти либо с носа, либо с кормы шхуны, чтобы, как уже говорилось, стреляя картечью вдоль палубы, поразить как можно больше людей, а затем сблизиться для абордажного боя, не подставляясь при этом под бортовые залпы. Потому что "Аскольд" теперь мог полагаться лишь на свои пушки. Надеяться на благоприятный исход схватки с противником, который сильно превосходил их численностью, было бы верхом глупости. Хватит и того, что они вообще подставились под этот бой.

Время шло, "Аскольд" умело маневрировал, а русские ядра, стрелы и ружейный огонь охлаждали боевой пыл гданьчан. Однако они всё так же раз за разом пытались сойтись для абордажа, а так же разобраться с гребцами на шлюпках, которые под градом пуль и картечи обеспечивали маневры своего корабля, чтобы он всегда стоял бортом к неприятелю и мог в максимальной степени использовать свою артиллерию.

Всё сходилось к тому, что исход дела должна была решить первая же ошибка, допущенная русскими. Однако Фортуна, как известно, дама изменчивая.

Краер младшего Глазова сумел приблизиться достаточно близко и, пока шхуна ещё не успела довернуть, Ян велел готовиться к абордажу. Наконец расстояние стало достаточным для броска. Но в тот самый момент, когда шкипер отдавал приказ, шхуна, наконец, закончила доворот, и всем бортом полыхнул огнем и дымом.

Краер содрогнулся от удара, ненадолго застыл, и тут же накренился на левый борт. И этот крен продолжал нарастать. Вскоре вода уже заливала его палубу, и стало ясно, что корабль получил смертельный удар и тонул.

— Ну что ж, вот и минус один! Ура, братцы! — возбуждённо радостно заорал Андрей. Ответом ему было такое же яростное "ура", вырвавшееся из многочисленных глоток.

Но не успело оно смолкнуть, как подтянутый к месту боя шлюпками хольк исчез в облаке серого дыма и уже "Аскольд" затрясся, как в лихорадке. Хуже того, в месте попадания вдруг поднялись языки пламени.

— Хорошо горит, — хмыкнул Андрей. — Это ж чем они там ядра начиняют?

— Потушить пожар! — заорал в рупор Донат. — Живо, пока не разгорелось!

Однако несколько мореходов с баграми и ведрами уже и так бросились к месту возгорания. Что такое пожар на деревянном корабле все понимали хорошо. А тем временем из оседающего облака дыма вынырнул третий краер и смело пошел на сближение. Одновременно второй краер, пройдя за кормой "Аскольда", разрядил свои бортовые пушки. Шхуна дёрнулась, словно получив хороший пинок. А тот, что шёл на сближение, уже приблизился к шхуне на пистолетный выстрел, чем тотчас воспользовались мушкетоны абордажной команды. Воздух наполнился треском выстрелов и криками раненных. Но эта отчаянная пальба опять позволила избежать главного — абордажа. Да, на краере нашлись храбрецы, забросившие абордажные крючья, но только пара из них впилась в дерево фальшборта. Но боцман и ещё пара смельчаков, прямо под огнём, обрубили топорами канаты, привязанные к ним, что стоило одному жизни, а второго, истекающего кровью, сноровисто поволокли в кают-компанию, где орудовал корабельный врач.

Как потом оказалось, это был самый критический момент боя. Стоило только гданьчанам притянуть краер к шхуне и поражение стало бы неизбежным. Но, увы, для гданьчан, смелость моряков и плотный огонь не позволили этому свершиться.

А ещё через час штиль окончился. Сначала ветер дул порывами, но потом всё же набрал силу и бой закончился сам собой. Подобрав шлюпки и распустив зияющие прорехами паруса, шхуна встала круто к ветру и поспешила покинуть место сражения.

Стоя на корме своего корабля, Джекелл злым взглядом провожал столь удачливого врага, которому даже штиль не помешал избежать наказания, и посылал ему на голову град проклятий. Однако со временем разум взял свое, и корсары принялись подсчитывать убытки. Увы, оказалось, что почти все малые корабли с трудом держаться на плаву, так что пришлось спешно идти в ближайший порт, заделывать повреждения. Но если кто подумал, что Лукаш Джекелл так просто сдастся, то он жестоко ошибался. Имея под рукой два практически не пострадавших в бою холька, капер вновь вышел на охоту. Только на этот раз он решил патрулировать морскую дорогу между Стокгольмом и Нарвой, так как множество русских судов в этом году поспешили за товаром в бывшую шведскую столицу. И, надо сказать, он не проиграл. Его корабли изрядно проредили количество русских торговых кораблей (да и датчан, попавших под руку), но при возвращении в родную гавань его ждали очень неприятные новости.

Под давлением Любека, Гданьск решил покончить с морским разбоем в отношении русских. И всем королевским каперам было прямо сказано, что больше сбывать свою добычу здесь они не смогут. Но что ещё хуже, так это то, что ввиду начавшихся переговоров о перемирии между Литвой и Русью, в самой Польше начали усиливаться голоса магнатерии, не видевших целесообразности в дальнейшем поддержании королевского флота, и требовавшие его ликвидации. Потому что магнаты видели в нём лишь силу, с помощью которой король мог попытаться лишить их столь долго завоёвываемых для себя привилегий, и им было глубоко наплевать на то, какое важное для экономики страны значение имеет возможность контролировать морские просторы и торговые пути. Мимо их ушей легко проносились все аргументы самых знатных жителей Гданьска, и даже тот факт, что флот — это лучший гарант безопасности и силы для укрепления позиций Польши на юге Балтийского моря не заставил их прислушиваться к чьим-то словам. Их не интересовала торговля Гданьска. Точнее, им было глубоко фиолетово, будут ли гданьчане сами возить в Европу их хлеб, лес и прочие продукты, рождённые в недрах их владений, или это европейские купцы будут приплывать в Гданьск за товаром. В любом случае, звонкие монеты упадут в их карманы, а вот у короля не будет под рукой никаких вооружённых формирований.

И слушая эти новости, Лукаш уже не сомневался, что магнаты добьются своего, и королевская каперская флотилия будет распущена. А значит, ему уже нужно подыскивать нового работодателя, если он, конечно, не хочет превратиться в простого извозчика.

И, забегая вперёд, скажем, что долго искать работу бывшему королевскому каперу не пришлось. Всю их флотилию с радостью нанял сам Гданьск, дабы отправить сражаться против короля Кристиана.

Но это уже другая история....

Глава 13

На этот раз орденская земля встретила русского посланника довольно прохладно. После подписания в Торуни четырёхлетнего перемирия, Альбрехт начал усиленно готовиться к третейскому суду со стороны императора, и о силовом варианте решения проблемы больше не мечтал. Он окончательно осознал, что какие бы финансовые проблемы не возникали у Польши, Орден в нынешнем его состоянии всё равно не способен был бороться с нею один на один, а союзники (что Русь, что Дания) вовсе не собирались кидаться в бой ради интересов рыцарей, зато вовсю использовали сложившуюся ситуацию к своей выгоде. Однако аудиенцию для посланника всё же организовал и деньги принял, да и письмо для императора Карла обещался передать. Вот только терзали Андрея смутные сомнения. Вот вряд ли такое письмо родилось из-за его деяний, а значит, было оно и в той истории, но он-то точно знал, что отношения с императором начнутся лишь после посольства в 1525 году князя Ивана Засекина-Ярославского. А это значило, что письмецо это просто пропадёт где-то в архивах кенигсбергского дворца.

После всех затраченных усилий, Андрею было жалко такого исхода посольства: и деньги зря отдали, и письмо до адресата не дойдёт. Но делать было нечего, если только намекнуть государю, что надо бы пораньше отправить большое посольство в Европу. Да ещё (чем чёрт не шутит, когда бог спит) самого себя в послы выдвинуть. Чай он князя Засекина не хуже будет. А вот по Европе прокатиться ему для дел куда нужнее, чем тому же Ивану.

Единственное доброе дело, что совершили в Мемеле, где и происходила встреча посла с магистром, это отремонтировали повреждения, полученные в бою, после чего команда заменила паруса, и шхуна вновь была готова к боям и походам.

Забрав посланника, она вышла из порта и быстрым ходом вернулась в Норовское, где посол Сергеев покинул судно, а из Новгорода пришла радостная весть о том, что жена, тёща и дети благополучно прибыли на торговое подворье. Причём вместе с ними приехала и жена Михаила, отчего и задержались в пути, ибо последняя была на сносях.

Узнав об этом, Андрей неожиданно сообразил, что, возможно, и в той истории Михаил-то и не был бездетен, просто его неродившийся или малолетний ребёнок погиб в том злополучном обозе, что уходил из Москвы и был перехвачен татарами. А здесь и сейчас Варя смогла убедить родственницу покинуть столицу вместе с ней. Скорее всего, пообещав успешные роды, ведь умения андреевых лекарей в семье с недавнего времени стали поводом для многочисленных пересудов. И это радовало осознанием того, что род Барбашиных не схлопнется на потомках Ивана, как это случилось в иной реальности.

А пока же, отписав короткое, но нежное послание жене, Андрей вновь поспешил в море. По той же причине, что и его враги: как можно больше захватить купеческих кораблей. Ибо если другие просто чувствовали, то он-то точно знал, что этот год станет крайним, когда можно было законно грабить на морях. Дальше государь не поймёт. А ему это не надо. Хотя кое-какие намётки уже родились в голове.

Так что, взяв на борт большое количество мореходов (основную часть которых составляли вчерашние крестьяне, решившие попытать удачи на новом поприще) и, пополнив запасы, он вновь вышел в море...

Вперед-назад, туда-сюда-обратно: своеобразные качели от мыса Розеве до мыса Хель, где встречаются две водные стихии — Балтийское море и Гданьский залив. С одного борта — всегда море, с другого хельская коса, которая из-за пролившихся дождей и нагонного ветра вновь превратилась в цепочку отдельных островов, что, впрочем, не мешало Гданьску при любой оказии навязчиво напоминать королю о своих притязаниях на земли как Хеля, так и Пуцка. Но их просьбы "благополучно" пролетали мимо королевских ушей, и лишь после восстания 1525 года король в награду за верность уступит-таки Гданьску сначала Хельскую косу, а потом и остальное побережье Гданьского залива. Но Андрею было не до таких тонкостей, ведь лучшего места для охоты за купеческими кораблями, идущими в этот ганзейский город, и придумать было нельзя: тут он сразу охватывал трое разных путей — из западной части Балтийского моря, из Стокгольма и Висби, и из Риги и Ревеля.

Вот и болтались они тут, как неприкаянные: дошли, повернули обратно, и так день за днем, в любую погоду. А кто сказал, что жизнь капера состоит из погонь и побед? Нет, львиная доля это муторное барражирование на морских путях в поисках добычи.

С подзорной трубой под мышкой Андрей расхаживал по наветренной части юта, время от времени бросая взгляд на паруса. Лежать в койке было неудобно: шхуна кренилась так, что, казалось, весь подветренний борт купается в пене. Ну, борт не борт, а руслени достаточно часто омывались потоком солёной воды. Отчего пушки, закрытые от намокания свинцовыми колпачками, пришлось даже дополнительно укрепить, а команде настоятельно рекомендовать не соваться лишний раз на верхнюю палубу.

Так вот, лежать было неудобно, а читать наскучило. И море, как назло, словно вымерло. А ведь приближался август — месяц главной ярмарки в славном городе Гданьске.

Нет, кое-кого они всё же смогли перехватить, но это был всё же мизер из того, что могла дать охота возле столь богатого города. А всё из-за того, что большую часть встреченных кораблей приходилось попусту пропускать, так как разрешение-то им было выдано не на прерывание всей морской торговли Гданьска, как это сделал Сигизмунд в отношении русских портов, а на отлов только гданьских кораблей. А таковых было, в лучшем случае, лишь один из пяти встреченых.

Вздохнув, Андрей, в который раз окинул взглядом пустынное море, опустил трубу и, обхватив для надёжности ближайшую снасть, задумался о том, что Балтика за эти годы, не смотря на все её просторы, всё же так и осталась лично для него лужей, а их походы — детской вознёй в песочнице. Да и вообще, торгуя только на Балтике флот не развить, и есть опасность, что он так и останется флотом регионального значения. А значит, пора ему взрослеть и выходить в океан, а не то у его людей укоренится в умах неверное понимание морского дела. И будет у наших моряков, как и в той истории, считаться переход "Балтика — Средиземное море" — подвигом. Хотя у тех же клятых европейцев куда больший переход типа "Европа — Америка" или "Европа — Индия" так, обычная, повседневная вещь. И это восприятие не позволит воспользоваться кучей возможностей, в которых главную скрипку предстояло бы сыграть флоту. А первые звоночки он слышал уже сейчас. Многие на его кораблях искринне не понимали, для чего он так возится с бочками для воды или продуктами долгого хранения. Ведь вот он берег — причаль и пополни запасы! И за примерами далеко ходить не надо. Вот буквально вчера они основательно так забили свои кладовые в ближайшей деревушке, просто экспроприировав у её жителей зерно, мясо, яйца и прочую снедь самым что ни на есть пиратским образом.

Сам Андрей ещё в той жизни задумывался, что, возможно, именно привычка пополнять запас воды и провизии чуть ли не через сутки и помешала многим до того успешным, но "каботажным" странам удержаться в рядах морских держав. Ведь в океане свежие мясо и овощи портятся быстро, а вода тухнет прямо в бочках, и вот уже цинга убивает последние силы, а ближайшая земля находится всего лишь в нескольких верстах, но под килем собственного судна. И хоть это отнюдь не весь список проблем, которые отличают океанский переход от хождения вдоль берегов, но ведь всё в этом мире состоит из мелочей. И русский флот, родившийся в Балтийской луже, и выстреливая время от времени дальними походами, так и остался в большинстве своём флотом внутренних морей. Ну и зачем нам наступать на те же грабли? Правильно — незачем! Но тогда нужно понять: для чего выгонять корабли в океан? Ради самого похода? Так таким образом на флот никаких денег не напасёшься. Ведь даже в ту же Англию можно спокойно добраться, не теряя берега из виду! Вот и получается, что наиболее приемлемый выход — заморские колонии. И пусть они потом, возможно, и то через века, отпадут, но сейчас это будет тот стимул, что позволит совместить и расстояние, и доходность. Вот только имея в относительно лёгкой доступности такой огромный земельный ресурс, как Сибирь, как бы не надорвалась матушка Русь на этих заокеанских владениях. Ведь любая колониальная империя, рано или поздно, сталкивается с острой нехваткой такого ценного ресурса, как колонисты. И не получится ли так, что он, забрав часть сибирского потока, возможно, ослабит этим оба направления? Ведь колонии — колониями, а Сибирь куда приоритетнее будет!

Тут очередная волна с шумом разбилась о борт шхуны, обдав князя холодными брызгами. Стерев с лица солёную влагу, он усмехнулся, в очередной раз оглядел горизонт, и неспеша направился в свою каюту, где расторопный слуга уже должен был сварить кофе.

В капитанской каюте было тепло, хотя жаровню, во избежание пожара, и не разжигали. Скинув промокший кафтан, князь сел на койку, а горячее кофе, поданное слугой, и вовсе добавило блаженства. Закрыв глаза, Андрей мелкими глотками потягивал тёрпкий напиток, раз за разом возвращаясь к мыслям о колонии.

Ну да, что скрывать, он давно уже мечтал об этом. Можно сказать, с самого момента своего попадания, вспомнив аишные книжки, читанные в своё время на Самиздате. Ну, те, в которых попаданцы, находясь в Европе, жили по законам аборигенного времени, а вот на дальних островах устраивая всё под свой вкус. И даже место под свою колонию присмотрел давно, спасибо за то таким тематическим каналам как "National Geographic", "History" и "История", на которых он зависал в последние годы перед переносом. Многочисленные и увлекательные передачи про бобровые войны, Великие озёра или о канале Эри подтолкнули его углубиться в историю Канады, которую в России, скажем так, не сильно знают. И уже тогда он сделал для себя потрясающее открытие. Там, в Канаде, было всё, что нужно для хорошей колонии: неплохие в сельскохозяйственном значении земли, множество полезных ископаемых (золото и серебро тоже было), а ещё и относительно пригодный путь в центр Американского материка, прямо до знаменитого стального пояса США, а потом, через водораздел, и дальше, в долину Миссисипи.

Правда, тут у многих форумчан, с кем он делился своими взглядами, возникал справедливый вопрос: а зачем плыть землепашествовать за моря, когда "подрайская землица" имеется прямо тут, под боком? Но ответ легко закрывался послезнанием ожидающих впереди катаклизмов. Просто о Малом ледниковом тоже как-то не принято было говорить в общей массе, словно он никакого влияния на ход истории не оказывал. Ведь куда веселее все катастрофы списать на "безумца" Грозного, своими реформами раззорившего Русь. Мол, вот она — цена расширения! Что далеко ходить, Андрей и сам таким был когда-то. А ведь знание про ожидающиеся катаклизмы сильно меняло взгляд и на проблему колонистов. Достаточно просто вспомнить, что на исходе 16 века население Руси значительно сократилось. Точнее, оно росло, вот только если к середине века территория Руси увеличилась в два раза, а население при этом больше, чем в три, то к концу века территория вновь увеличилась в два раза, а население на какие-то жалкие шесть процентов (ну, если верить учёным, занимавшимся демографией). И виноваты в этом были не только многочисленные войны, но и участившиеся недороды, пошедшие к концу века, чуть-ли не чередой, и вызванные ими голод и эпидемии. И вот этим, сильно сократившимся населением, русские и двинулись в Сибирь.

А между тем, "жирные" годы начала шестнадцатого столетия были совсем другими. Семьи с четырьмя-семью детьми были обыденностью, что создало неожиданный переизбыток населения относительно имеющихся годных к обработке, при тогдашних аграрных технологиях, земель, сведённый на нет климатической катастрофой 1570-х годов.

Последовавший затем хозяйственный кризис, спровоцированный демографическим ростом и невозможностью далее эксплуатировать основную технологию земледелия, ухудшение природных условий обусловили экономический, политический и идеологический кризисы на Руси, вылившиеся в конце-концов в Смуту.

Но это дело будущего, а ныне брать переселенческий ресурс на Руси было где. И его вполне должно было хватить и на Канаду, и на Сибирь!

Однако, если всё-таки начать заморачиваться заморской колонией, то предстояло решить кучу сопутствующих проблем. И главная: кто всем этим заниматься будет? Слишком много появилось у него направлений деятельности. Ладно, Игнат неплохо тянет камскую вотчину. Ворует, конечно, но место своё знает. Медный завод работает на полную, соляные варницы тоже. Стеклянный заводик вовсю экспериментирует с зеркалами и уже появились первые, вполне пригодные экземпляры. Правда, Андрей даже боялся представить, что творится в тех мастерских, где изготовляют эти зеркала.

Ну да, фиговый из него попаданец — вместо продвинутого прогрессорства, массово использует местные технологии. Но, увы, флоат-процесс не принёс больших дивидендов. И самой серьезной проблемой оказалось банальное окисление олова, отчего его поверхность покрывалась окислами, и никакой гладкой поверхности не получалось. А окислы олова растворяясь в расплавленном стекле, делали его мутным и неоднородным по составу со всеми вытекающими последствиями. Он долго напрягал извилины, думая, что не так, пока не вспомнил, что процесс не просто так задувают азотом или водородом. Увы, при его "любви" к химии, от перспективного направления пришлось временно отказаться, потому что он не представлял, как получить этот самый азот. Да, его новый алхимик — Амвросий Зеельбахер — основываясь на немногочисленных подсказках попаданца, уже опробовал метод Глаубера, действуя на селитру концентрированной серной кислотой. Впрочем, он и без него неплохо знал способ получения азотной кислоты методом нагревания смеси селитры и железного купороса. Но ему нужен был газ, а не кислота, и газ в довольно больших количествах. Ох, ведь говорила мама, учи сынку химию. Но...

В общем, пришлось ему в зеркальном производстве вернуться к старому (для него) способу шлифовки, когда на один стеклянный лист клали другой, между ними насыпали мелкозернистый песок и начинали елозить одним листом по другому. Процесс этот был муторным и довольно долгим. К тому же имевшим ограничения по размеру. Да и после шлифовки получалось два листа матового стекла — песок не только срезал все неровности, но и делал стеклянную поверхность шероховатой. Так что нужно было их для начала отполировать.

Потому и елозили рабочие по будущему зеркалу несколько суток, деревянным бруском с приклеенным к нему кусками войлока или кожи и используя в качестве абразива мельчайший песок или золу, приводя его в нужный вид. При этом не обходилось и без стеклобоя, хотя рабочие и старались быть осторожными.

Правда, сейчас там пытались механизировать этот процесс, используя в качестве примера полировальный станок для доспехов, приобретённый в Любеке по случаю. В конце концов, водяной привод менее прихотлив, чем человек. Но пока что больших подвижек в этом направлении не было.

Но даже не трудоёмкось шлифовки и полировки было главным. Нет! Потому что зеркало — это не только отполированное стекло. Для правильной работы ему требовалось нанесение зеркальной пленки. А для этого в эти времена использовали амальгамму — сплав олова с ртутью. С ртутью! Мало того, что такие зеркала были тусклыми, так и сама по себе работа с этим недометаллом была вещью опасной. Да, после нанесения на поверхность будущего зеркала ртуть отгонялась нагревом, и на стекле никакой ртути не оставалось. Но при этом она заполняла собой помещение мастерской в виде паров. А пары ртути — это и есть самое опасное. Так что производство зеркал получалось весьма вредным для здоровья.

Впрочем, кое-что Андрей в этой технологии заменил. Вместо олова в амальгамме стали использовать серебро, отчего после отгонки ртути на стекле оставался слой серебра, что делало зеркала куда более яркими. Но ртутная проблема никуда не делась, так что приходилось бороться с нею всеми доступными методами безопасности. Зато цены на зеркала в Европе радовали тем, что все предыдущие затраты можно было покрыть за одно плавание.

И это только одно направление. А сколько их было ещё?

Допустим, сельское хозяйство, подхваченное женой, наконец-то, наладилось. За десять лет были подобраны наиболее лучшие сочетания трав и последовательность их посадки, разработана технология удабривания и посева, отчего в последние пару лет позволило получить стабильный урожай в сам-6. Не то чтобы невиданный, но такие урожаи были доступны лишь в лучшие годы, а так, согласно писцовым книгам, средний урожай на пашне составлял сам-3. И будет таким ещё долго. Что уж говорить, если даже в 18 веке, когда уже достаточно широко применялся в качестве удобрения навоз, средний урожай на пашне оставался всё те же сам-3, а на паре — сам-6.

В южных черноземных районах урожайность была в два-три раза выше благодаря плодородию земли. Поэтому русские люди издавна с тоской глядели на юг и юго-восток. Однако там, на границе степей, свистели татарские стрелы и в погоне за хорошей землей легко можно было угодить в плен к "поганым". Вот и сидел горемыка крестьянин на своем окско-волжском суглинке, вымаливая у Бога погожие дни.

Урожай "сам-три" позволял ему свести концы с концами. Но если по каким-то причинам (капризы погоды, вредители полей, болезни растений или что иное) урожайность падала значительно ниже этой черты, в дом стучалась беда. А потому крестьянство, в массе своей не склонное к экспериментам, тем не менее всегда было готово взять на вооружение тот способ, что позволит снимать больше урожая и при этом уже успел зарекомендовать себя многолетней практикой. Так что не стоит удивляться тому, что по донесениям старост, в ближайших к его вотчинам сёлах уже нашлись те, кто пытался повторить опыт его землепользования, но серьёзной преградой для многих стали всё та же черезполосица и зарождающаяся община, не желавшая перекраивать землю. Хотя на отдалёных выселках и новинах получалось вполне недурно. Так что дело аграрной революции потихоньку вылезало из штанишек его вотчин, давая надежду на дополнительную устойчивость страны в будущем.

Однако, то же коневодство сильно затормозилось без хозяйского приклада. Как-то всё не находилось для него своего Ядрея. Хотя тяговооружённость княжеского поголовья и с теми результатами возросла неимоверно. Там, где другим требовалось от четырёх до шести лошадок, княжеским людям хватало пары тяжеловозов. И поголовье их постоянно росло, но как-то медленно. А к хорошей строевой лошади он даже ещё и не приступал. И так было по многим направлениям.

Вот и выходило, что колонизацией нужно было либо заниматься самому, в ущерб иным делам, либо искать того, кто потянет это дело. Этакого своего Шамплена. Тут, впрочем, у него кандидаты были, но вопрос этот нужно было ещё не раз хорошенько обдумать, благо запас времени у него ещё был.

Допив кофе, князь, по заведённой много лет назад привычке, потянулся за тетрадью, чтобы оформить пролетевшие мысли тезисно на бумаге, дабы не забыть чего-то важного в серой повседневности будней.

Ночью ветер окреп и превратился в шторм. "Аскольд", убравший почти все паруса, раскачивало во все стороны разъяренными волнами, исполинские гребни которых то и дело перекатывались через палубу. Но к утру буря стала стихать, ветер заметно спал, хотя море еще бешено выбрасывало свои волны на необъятную высоту и стремительно обрушивалось на корабль. Однако уже в полдень "Аскольд" ходко шел вперед под несколькими парусами. А сразу после обеда дозорный разглядел среди успокаивающихся волн белое пятно чужого паруса.

Вторак, получивший в памятном бою лёгкую царапину и награду из рук самого князя, как раз стоял на вахте помощником вахтенного офицера, и расхаживал между ютом и грот-мачтой, то наблюдая за парусами, то глядя на море, которое стихало все более и более, когда дозорный на верхушке фок-мачты крикнул:

— Парус!

Третьяк, который и был вахтенным командиром, кинулся на бак.

— Эй, дозорный! — гаркнул он, образовав руками нечто вроде рупора. — Где ты его разглядел?

— На траверзе, под ветром.

— Флаг видно?

— Не разобрать пока.

— Ну, следи, — Третьяк вернулся к рулевому и скомандовал поворот.

Шхуна, забирая ветер всеми парусами, устремилась к долгожданной цели, а гардемарин начал усиленно молился, чтобы это оказался гданьчанин, потому как бегать за пустышками всем уже изрядно надоело.

Спустя пару часов дозорный, разглядев флаг, радостно заорал:

— Вижу флаг, это гданьчанин!

— Предупреди-ка командира, малый, — обратился Третьяк к Втораку, стоявшему возле него.

Кивнув головой, гардемарин исчез в люке на юте.

Андрей поднялся на палубу полный предвкушения предстоящего боя. Утомительные качели хоть на время прервуться настоящим делом. Его настроение разделяло и большинство экипажа. Волшебное слово "гданьчанин" оживило всех. Мореходы и абордажники высыпали на сырую палубу, вглядываясь вдаль. Гданьчанин для них означал добычу и лишний рубль в кармане. А бой? Что ж, они верили в удачу своего командира, который смог выпутаться даже в бою против шестерых в штиль. Что им один купец!

В трубу князь долго любовался будущим трофеем. Это был обычный трёхмачтовый хольк водоизмещением тонн в 400, и притом явно сильно перегруженный. На нём уже тоже заметили их, и теперь явно думали, что делать? Уйти им не светило от слова вообще: ветер дул от берега, что сильно затрудняло им возможность выброситься на прибрежный песок, а ходкостью хольки не отличались никогда и устраивать регату для них было бы полной бессмыслицей. Единственной их надеждой было только то, что их ещё не заметили и, отвернув, они смогли бы затеряться среди волн. Но на их беду оптические приборы видели куда лучше человеческих глаз, а подзорными трубами в этом мире пока что обладали лишь моряки Руссо-Балта.

А потому, как ни хитрил, меняя галс, несчастный хольк, спрятаться и убежать у него не получилось. Несколько часов спустя корабли оказались на расстоянии полумили друг от друга и рассмотрев, наконец, кто их преследует, ганзейцы поняли всю тщетность своих попыток и убрав все паруса, которые распустили было сначала, обречённо легли в дрейф.

Что ж, груз холька стоил всяческих похвал: восточные специи, дорогие ткани, поделки нидерландских и испанских мануфактур и много, много металла в виде посуды и прочих изделий. Экипаж холька был погружен в две лодки и отпущен на волю, а "Аскольд" отправился сопровождать драгоценный приз.

Следующие, кто попался им на пути, стали два небольших пятидесятитонных краера с зерном, которые явно были хорошим подспорьем для строящейся Овлы. А вот следующий гданьчанин шёл в окружении сразу нескольких кораблей под разными флагами, и Андрей не решился на атаку, так как вид у всех встречных был весьма решительный. В том, что он справится со всеми, князь не сомневался, но вот последствия у этой победы могли быть совсем не радостными для последующей торговли. Так что изобретательного купца пропустили мимо.

Чем ближе был конец навигации, тем больше Андрей нервничал. Оно понятно, что призов много не бывает, но ввиду конечности халявных поступлений хотелось их всё больше и больше. Потому что потом придётся резко сокращать расходы на всё его прогрессорство. Нет, по русским стандартам он был весьма богатый человек. Не каждый князь или боярин мог похвастать годовым доходом в пару тысяч рублей. Однако каперство приносило куда больше. Особенно сейчас, когда на его стороне была лучшая организация и более совершенная техника, позволявшая воевать практически всегда на его условиях (практически, потому что ветром он всё-таки не заведовал). К сожалению, со временем всё это нивелируется естественным прогрессом, но пока что можно было бы снять самые сливки, оплатив чужими деньгами свой промышленный рост. Вот только время каперства уходило, а превращаться в пирата не хотелось. Не те товары везли по Балтике, чтобы за них рисковать репутацией. Вот если б пошуметь в Атлантике! Но мечты, мечты, где ваша сладость...

А между тем в Гданьске уже вовсю шумела ярмарка, и кораблей в море значительно прибавилось. Отдавать свою торговлю в чужие руки гданьчане вовсе не собирались, тем более сейчас, когда они окончательно перетянули на свою сторону зерновой вывоз у Штеттина (а то, что они не выдержат конкуренции с голландцами, ещё не было известно никому в мире, кроме Андрея), а потому предприимчивые дельцы решили воспользоваться старым ганзейскми трюком — ходить караванами под охраной вооружённых судов. Это должно было помочь, особенно сейчас, когда русских каперов, судя по докладам, было всего пара единиц. Куда делись остальные, купцов мало заботило, главное, сейчас они могли практически беспрепятственно выйти в море. Чем и не преминули воспользоваться.

Конечно, охрана съела часть места для груза, однако доходность обещала понизиться не сильно, так что один за другим гружённые караваны покидали город, чтобы, пройдя мимо Вислоустья, войти в воды залива.

Вот с таким каравном из шести кургузых хольков и повстречался "Аскольд", вернувшийся к патрулированию.

Единственный вооружённый пушками хольк, исполнявший обязанности охранника, решительно выдвинулся вперёд, однозначно показав свои намерния драться. Вот только шхуна была более приспособлена к военным действиям: ей не мешал груз в трюме, она была более быстроходна, и кроме того, абордажная команда была лучше вооружена. Так что не стоит удивляться, что после нескольких одиночных выстрелов пока корабли сходились, князь решительно пошёл на абордаж. Однако на борту холька они встретили такой отпор, какого явно не ожидали. Гданьчане дрались так отчаянно, что русские вынуждены были поспешно отступить на свое судно, потеряв нескольких человек.

А тут ещё выяснилось, что купцы вовсе не разбегаются, как тараканы, а решительно плывут к месту схватки и их вмешательство решительно меняло весь расклад.

Понимая, что время теперь играет не на них, князь велел обрушить на палубу холька огонь из всего, что только могло стрелять. Вскоре густой пороховой дым окутал оба корабля и пользуясь им, как дымзавесой, командиры десятков, обругав своих подчинёных трусами и малодушными бабами, повели их на вторичный абордаж.

Несмотря на то, что команда холька имела перевес в численности и при этом дралась весьма отчаянно, на этот раз каперам удалось переломить ход сражения и оттеснить их к юту. Теперь ганзейцам некуда было больше отступать, и они дрались с бешенством отчаяния, а русские, озлобленные их упорным сопротивлением, рубились с остервенением, помня о спешащих тем на помощь купцах. Именно потому, хотя бой ещё шел, Донат с мореходами уже занялся парусами, распутывая снасти или просто обрубая те, что принадлежали хольку и вытаскивая крюки, чтобы освободиться от захваченного корабля.

В результате "Аскольд" вновь обрёл подвижность и ворвался в купеческие ряды как голодный волк в беззащитную отару. Началось любимое развлечение: картечь и книппели рвали чужие паруса, обездвиживая корабли и калеча экипажи. Как обычно, резкое превращение из охотника в добычу вызвали среди купеческих команд панику, так что дальнейшее действия были для каперов уже привычными. В результате, потеряв около двух десятков людей, они стали богаче на шесть хольков, которые теперь нужно было довести до Тютерса...

* * *

*

В этот августовский день в водах возле Норовского было не протолкнуться от кораблей. Лодьи, бусы, шхуны и каравеллы образовавали целый город на воде и потому прибывшему "Аскольду" с очередными призами просто не нашлось места у вымолов и пришлось бросать якоря на рейде, а на сушу добираться на шлюпке.

Но Андрей не возмущался, ведь все пирсы принадлежавшие Компании заняли её корабли, пришедшие из Исландии и Антверпена. Правда вернулись, увы, далеко не все. Уже на обратном пути шторм разметал антверпенский караван, выбросив одну лодью на камни и погубив нескольких мореходов. Оставшиеся сумели добраться до берега на лодке и двое суток противостояли местным, решившим по береговому праву прихватизировать всё выброшенное морем на их участок побережья. И всё шло к тому, что десятку русичей придётся уступить, но в тот день, когда к местным подоспела помощь, с моря неожиданно появился "Пенитель морей", отправленный Малым на поиски пропавших, и с ходу высадил перед вооружённой толпой селян абордажную команду. Какими бы отмороженными местные не были, но воевать с профи они явно не готовились и принялись качать права и угрожать своим сеньором. Однако, как известно всегда прав тот, у кого больше прав. И в данный момент это были явно не селяне. Впрочем, им всё же кое-что досталось в оконцовке, так как с разбитой лодьи сняли груз, оснастку и якоря, остальное бросив местным, как подачку.

Дальнейший путь прошёл без приключений.

И всё же, не смотря на потерю одного корабля, это значило, что очередная веха в развитии торгового мореплавания пройдена. Конечно, ещё предстояло оценить успешность такого плавания в финансовом плане, но Андрей был уверен, что и тут всё было в порядке. Поднаторевший в последние годы на торговых делах Малой, как член Компании, был сам финансово заинтересован в большей прибыльности предприятия, хотя и бурчал по-старинке, что, мол "не по-божески поступаем". Поэтому первое место в списках груза прибывшего каравана занимали железо и железные изделия, цветные металлы, золото и серебро в виде слитков и монет, сера и квасцы. И лишь потом шли ткани, вина и прочие товары.

Но подведение окончательных итогов было князем отложено на "потом", а ныне он собирался полностью насладиться общением с женой, благо пока на Тютерсе производили перераспределение товаров, гонец успел сноситься в Новгород, а сама жена прибыть в Норовское, откуда в скором времени им вместе предстояло отправиться к новому месту проживания — Овлу.

А большое собрание членов Компании, из тех, кто оказался в этот момент поблизости, состоялось лишь через неделю на норовском подворье Руссо-Балта.

В большой комнате было чисто прибрано, а тёсовый пол застлан мягкими ткаными дорожками. Белый как снег холщовый рушник, расшитый по концам красными узорами, обрамлял иконный ряд в красном углу, на который привычно крестились входящие гости. От распахнутых настежь окон веяло сырой прохладой, зато в комнате от этого было не сильно жарко и очень светло.

Просторная горница довольно скоро наполнилась народом, прибывшим и из Ивангорода, и из Новгорода, и даже из Пскова (впрочем, последний представитель приехал по другому поводу, но задержался в Норовском из-за морового поветрия, охватившего Псков). Он же привез для князя и несколько посланий от дьяка Мунехина, всё так же заправлявшего в этом древнем городе, и старца Спасо-Елеазарова монастыря Филофея. Ага, того самого, который "Москва — третий Рим". Между прочим, он и в этой версии мира успел уже написать свои сочинения, по поводу которых и состоялось сначала заочное, а потом и очное знакомство князя с этим человеком. И с тех пор они часто обменивались письмами полными размышлений и обсуждений. Филофей оказался вовсе не таким, каким его описывали либерально озабоченные "борцы за права русского народа". Это был вполне благообразный пожилой мужчина, весьма начитанный по меркам шестнадцатого столетия и умеющий видеть и замечать нюансы там, где для многих всё было просто и обыденно. Кстати, к "Посланию о крестном знамении" ныне Филофей, принявший-таки, хотя и с оговорками, победу нестяжателей, готовил новый трактат, развивающий постулат Москвы как третьего Рима с учётом дерзких взглядов одного молодого князя.

Письмо же от Мисюря было больше деловым посланием. Умный дьяк давно понял, как свои местные делишки превратить в дополнительный денежный поток. Ведь Псков не был так разгромлен, как Новгород, сумев сохранить почти все старые связи с низовой Русью. И товарные потоки. Его выгодное положение и удобные водные пути по рекам и озёрам с выходом на Нарову, благоприятствовали развитию внешней торговли. Недаром ливонский Ревель был главным центром экспорта воска, закупаемого тут. В Псков же съезжались ливонские, датские и ганзейские купцы, привозя с собой сукно, полотна, драгоценные камни, золото, серебро, медь, олово, свинец, пергамент, вина и пряности. А увозили мед, воск, кожи, щетину, сало, рыбу, пеньку, топленое сало и, конечно же, лен — гордость торгового Пскова. Вот только цену давали хоть и хорошую, но куда худшую, чем можно было бы получить, если самому возить товар в их земли, даже с учётом стоимости перевозки. Но пока ходить за море было делом опасным, дьяк довольствовался и этим, однако теперь, когда один знакомый князь сумел проложить дорогу в самый центр Ганзы и доказать, что ходить туда так же безопасно, как и в Дерпт (ведь и на Чудском озере корабли тоже, бывало, гибли), то приложил все усилия, дабы направить основной товарный поток по новому направлению. Что предсказуемо вызвало ропот как псковичей, так и ливонцев, лишавшихся былых доходов. Зато для Компании предложения дьяка были весьма конкретны и выгодны.

В общем, людей в горнице набралось довольно много. А прибывший одним из последних ивангородский поп Игнатий степенно благословил собравшихся, после чего с удобством уселся на массивный стул с мягкой подушечкой на сиденье и резными подлокотниками, блаженно прищурившись и оглаживая ухоженную бородку. За те два года, что прошли с того момента, как он вступил в новое сообщество, его личный капитал многократно увеличился, а единственная небольшая буса, которой он тогда владел, ныне превратилась в большую трёхмачтовую лодью на шесть с половиной тысяч пудов грузоподъёмности, которая в этом году успешно сходила в далёкий Антроп. Так что священнослужителю было отчего радоваться жизни. Ну а грех стяжательства? Так богу — богово, а кесарю — кесарево: так ведь ещё господь завещал.

Само же собрание затянулось надолго.

Для начала обсудили последние плавания, и определились с необходимыми затратами, куда включили и покупку своего подворья в славном городе Антверпен. Благо, городские власти были, в основном, непротив. Город жил торговлей, его ярмарка, особенно после того, как герцог Брабантский предоставил право свободной торговли английским, венецианским и генуэзским купцам, была весьма популярным местом. А уж после того, как песок занёс гавань Брюгге, и почти все иностранные купеческие представительства переместились из старого ганзейского центра сюда, город за каких-то несколько лет из провинциального захолустья стал крупнейшим портом Северной Европы и ведущим торговым центром. И потому антверпенцы были рады всем, кто готов был тратить деньги в их городе, но купцам также было понятно, что для прочности своего положения неплохо было бы разжиться и какой-нибудь грамоткой от нынешнего герцога. Вот только попасть к нему на приём было весьма непросто, ведь нынче этот титул носил не кто иной, а сам император Священной Римской империи Карл V.

Впрочем, если городские власти готовы были за умеренное вознаграждение выделить место, то не воспользоваться этим предложением было большой глупостью: мало ли что взбредёт голландцам в голову после, да и цена на недвижимость тоже не стояла на месте. А потому Малой, ещё находясь там, на свой страх и риск начал процесс оформления и даже внёс кое-какую сумму из тех денег, что выручили за продажу русских товаров.

На этом месте купцы расшумелись. Нет, глупцами они не были и в надобности подобных дворов не сомневались, вот только весь прошлый печальный опыт подсказывал, что это могло стать пустой тратой денег. Где нынче гостинные дворы Висби, Риги или Ревеля? Одних уж нет, а из других русских выживали, как могли.

Постепенно шум перешёл в ор и князю пришлось утихомирить разрастающие страсти, громко хлопнув деревянным молоточком по столу (ну не кулак же о доски отбивать). Когда установилась относительная тишина, он высказался в том ключе, что вопросы русских подворьев он поднимет перед государем при первом же удобном случае, но сам он смысла ни в рижском, ни в ревельском дворе не видит. Особенно в последнем. Смысл везти свой товар в Ревель, чтобы потом ревельские купцы повезли его дальше?

— А как иначе, сыне, — вздохнул поп Игнатий. — Мне вон недавно купцы ивангородские жалились, что ревельцы опять притеснять их стали, не дают многим ходу, силой к себе ведут.

Андрей с удивлением глянул на Сильвестра. Он тут, понимаешь, с каперами гданьскими сражается, а буквально под носом какие-то чухонцы беспределы творят.

— Так корабли под флагом компании они не трогают, — правильно понял этот взгляд Малой. — Сумел ты, княже, им страх и уважение привить. А вот другие страдают. Привыкли ревельцы за наш счёт жить, душа нашу торговлю, да выставляя свои требования. Потому им все твои нововведения как серпом по одному месту.

Князь усмехнулся: коронные фразочки давно уже прижились среди его сторонников, тем более такие образные. Ведь серп тут все знали и что будет, если им по причиндалам пройтись представляли.

— Ладно, эту проблему покамест отложим, и вернёмся к антверпенскому двору. Считаю, Сильвестр поступил верно...

— Да с этим-то понятно, княже, — влез в разговор Никодим, купец и Новгорода, чья семья каким-то чудом (или взятками) смогла пережить депортацию и осталась в городе, хотя и сильно сократив размах своей деятельности из-за перетекания в прошлые годы семейной казны в карманы московских наместников Захарьиных. — Но отчего ты Колывань бесполезной назвал?

— А ты подумай, Никодим, — усмехнулся Андрей. — Только хорошо подумай: почему глупые новгородцы так и не построили своего порта на Балтике? И давай без обид, всё одно знаешь, что я о тех временах думаю. Так вот, не построили потому, что они своим портом эту самую Колывань и посчитали. Хотя после прихода немцев не стало никакой Колывани, а появился город закатных купцов — Ревель. А кто их в этом убедил? Так те же ревельцы. А зачем? Так, почитай, половина торгового оборота города приходилось на русские товары. Потому-то, когда вы сами предпринимали попытки самостоятельно добраться до рынков Европы, то нарушителей многолетней традиции жестоко карали. Товары и суда отбирались — и, считай, еще повезло, коли голова на плечах осталась! И всё потому, что сам по себе Ревель — пустышка. Без русского транзита всё, на что он может рассчитывать — это товары с северной части Ливонии, потому что тот же юг уже на Ригу работает. Да, в Ливонии хорошие пашни и много леса, но без нашего транзита жить им будет ой как тяжелее. Потому они и подсаживали вас, новгородцев, на свою инфраструктуру. Умные были, а вот вы себя во всей красе показали.

Почтенные купцы, собаку съевшие на торговле, повздыхав, молчаливо приняли практически незавуалированый упрёк. Ныне они уже не ломали голову над многомудрыми словами князя: за прошедшие годы достаточно хорошо научились понимать их смысл. Освоились. И иногда даже предлагали взамен греколатинских слов свои, русские аналоги, которые Андрей старательно запоминал и старался потом использовать в речи.

Никодим, поперхав, опустил взгляд в пол. Не впервой он слушал подобные речи о былой вольнице и никак не мог понять князя. То он хвалил новгородцев, то, как сейчас — бранил. Хотя, стоило признаться, доля правды в том упрёке была. Ведь и купцы, и новгородская архиепископская кафедра через своих контрагентов вели активную торговлю через Ревель, действительно используя его возможности как свой порт. И только московский князь, сломав новгородскую вольницу, стал ломать и заведённый веками порядок.

Андрей же, высказав своё мнение, вспомнил разговор с новым новгородским архиепископом. Как только Иоанн сделал ставку на новое общество и церковные товары стали идти мимо ливонских портов, так сразу в Новгород прибыло целое посольство серьёзно озабоченных горожан. Вот только церковные казначеи к тому времени уже подсчитали выручку от нового способа доставки товаров, минуя посредников, и архиепископ, как рачительный хозяин сделал свой выбор, но как дипломат, не стал рубить с плеча и старые связи. И Андрей его в этом не винил, хотя сам, помня поведение прибалтов в его времени, был против любой поддержки чужих портов своим транзитом.

— Так что нам сей порт лишь помеха на пути в дальние страны, а потому и бесполезен. Даже более того — он наш главный конкурент, — подытожил князь.

И, отхлебнув изрядный глоток пенящегося напитка, усмехнулся про себя, наблюдая изумлённые взгляды купцов. За века соседства все как-то привыкли, что Ревель это главный транзитный центр, на который обижались, с которым боролись, но всегда считали чем-то необходимым. Но ничего, пусть привыкают к тому, что своё место на новом европейском рынке можно получить только за счёт кого-то.

Ведь что бы там ни писали историки, но оказавшись здесь, он воочию убедился, что Русь, увы, была всё же небогатой страной с аграрной экономикой и неразвитой инфраструктурой. И ей, по большому счёту, нечего было предложить европейской экономике, кроме извечных мехов и воска. Но даже ту немногочисленную продукцию ремесленного производства, что всё же пользовалась в Европе спросом, развозила по чужим рынкам Ганза, собирая в свой карман основную маржу. А местные просто мирились с этим! Не с ганзейским посредничеством, а с тем, что гнать можно было только сырье.

Простой пример: с началом эпохи Великих географических открытий резко возрос спрос на корабельные снасти, для которых были необходимы лён и пенька. Именно с этого времени эти названия появились в списках экспортных товаров и потеснили привычные меха и воск. И это именно под них в северо-западной Руси началось расширение сельскохозяйственного производства, особенно в окрестностях Пскова, где научились производить лучший сорт льна — "церковный". Но разве при этом псковичи построили свои мануфактуры? Ага, разбежались! Нет, они взяли и повезли свой великолепный лён в ливонский Дерпт, где специально под него ушлые немцы построили отдельную браковальню! А потом, уже от своего имени, повезли на Запад пеньку, канаты и парусину, дав работу своим ремесленникам. И лишь с подачи Андрея Русь, можно сказать, успела прыгнуть в последний вагон со своим канатным производством. Хотя, казалось бы, ну кто местным мешал?

Зато это сильно не понравилось кому-то из соседей. Настолько, что в прошлом году одну из фабрик даже пытались сжечь, благо помогла погода — хлынувший проливной дождь спас часть построек и механизмов, что, впрочем, вовсе не отменило необходимости потратить на восстановление немалую сумму. Зато лишний раз показало, что князь взял правильный курс, раз его начали давить. Ведь всем известно, что паровозы легче давить, пока они чайники. Потому что там, в Антверпене, покупателям было всё равно, кто к ним привезёт необходимое — ганзейские купцы, или русские. Объём рынка хоть и рос, но был конечен, и всё упиралось лишь в цену. То есть хапнуть свой кусок пирога можно было лишь за чей-то счёт. А тут местные своими благоглупостями конкурентов кормят!

Впрочем, положа руку на сердце, их тоже можно было понять. В тех условиях, когда нужно было действительно прорубать "окно в Европу", а затем создавать соответствующую наземную и морскую составляющие своей торговой сети, причём многое создавая практически с нуля, требовались просто огромнейшие средства. Сами новгородские и псковские купцы такой проект потянуть были просто не в состоянии, тут без вмешательства государства было никак не обойтись, а вот хотело ли государство вмешиваться? На это у Андрея ныне был однозначный ответ: нет! И не потому, что в Кремле не понимали всю ценность и важность торговли — нет, так сказать было нельзя — понимали, но всё же в Московском государстве существовало определённое разделение ролей. Государь — правит. Его дело — война, внешняя политика и сношения с иноземными государями, которые ему ровня. Торговля — не государское дело! Для неё есть купчишки, гости всякие и прочая мелочь пузатая. Помочь купцам, создать для них благоприятные условия — это да, но вмешиваться в торговые дела — нет. Как говорится, всё сами, всё сами. И смешивать государственный интерес с торговым никто не собирался. А уж ввязываться ради купеческих интересов в большую войну на Балтике, не имея для этого ни денег, ни флота, ни людей соответствующих и подавно (а когда всё же ввязались, то получилось то, что получилось). А потому, коли найдётся человек, который готов будет взять на себя весь ворох проблем — то хорошо, палки в колёса никто вставлять такому не будет, пусть тянет. Ну а нет — так и нечего к государю с глупостями лезть. Перед ним куда более важные задачи стоят — тут и борьба с Литвой за ярославово наследство и борьба с татарскими юртами.

Именно потому так легко и прошла авантюра с каперством, поначалу так удивившая попаданца. А всё просто: он не потребовал от государя ничего, кроме подписи. Сработало правило: можешь — тяни! А потом весёлое приключалово с целью помочь купцам и при этом набить свой карман затянуло князя в водоворот проблем. Он прямо осознал, какие немалые деньги надобны для создания полноценной торговой инфраструктуры. А где их взять?

Что-то, конечно, дали купцы, что-то церковь, но это было каплей в море. Потому что никто не был готов закапывать и топить колоссальные средства в ингерманландских топях ради частного торгового интереса группы товарищей. А ведь без собственного полноценного порта вся предыдущая работа была работой впустую. Но, увы, в своём подавляющем большинстве русское общество ещё не стало обществом эпохи первоначального накопления. Никто не хотел радикальных перемен. Подделать, подремонтировать уже существующий порядок — это да, но вот сломать избушку, а на её месте возвести каменные хоромы — нет-нет, вот это уже лишнее. И оттого получалось, что как только появилась возможность самим сесть на традиционные торговые потоки, устранив посредников — это хорошо, это мы завсегда. А как понадобилось что-то большее — ой, то не по старине! И в итоге без попаданца русские ещё век в морской торговле вели себя пассивно, предлагая свои товары в собственных портах и делая робкие попытки исправить положение.

Да, своим попаданием Андрей разорвал этот порочный круг, буквально заставив балтийскую торговлю за несколько лет пробежать тот путь, на который в иной реальности понадобилось почти полтора века. И тут же уткнулся лбом в проблему, о которой даже не думал: внутренний рынок Руси оказался всё же гораздо важнее внешнего, потому что до сих пор был совершенно не насыщен товарами. Изнасиловав память, он вспомнил, что, если верить работам историков, создание единого русского рынка должно было случиться к последней трети идущего века, но ждать уже было некогда. Европейский мир-экономика, основательно перетряхнутый новыми открытиями и перемещением основных торговых путей, складывался буквально на глазах, постепенно приобретая знакомые по истории черты. А, следовательно, занимать своё место на нём нужно было практически здесь и сейчас. Конечно, это было не последнее окно возможностей, но зачем откладывать на потом то, что можно было бы осуществить сегодня? Вот только для всего этого нужны были в огромных количествах товары и деньги.

А ещё люди, готовые работать по-новому. Потому что, покрутившись среди купцов, Андрей понял, что каши с большинством из них не сваришь. Слишком радикальны были взгляды на торговлю у князя. Потому и затеял он всю эту возню с компанией, которая, аккумулируя внутри себя огромные суммы, могла бы со временем потянуть весь огромный проект, инвестируя из своих доходов развитие морской инфраструктуры.

Ну а основным донором для старта, так уж получилось, стало пиратство. В общем, всё как у правильных пацанов полвека спустя. Зато огромные, по русским масштабам, деньги позволили наладить хоть какой-то порядок в делах. Но, не смотря на грандиозные успехи, всё до сих пор ещё висело на волоске.

Допив квас, князь вздохнул. Так получалось, что по мере решения проблем они не исчезали, а только множились, и результат всё так же оставался светом в конце бесконечно долгого туннеля. Но и отступать — это как-то не по-русски. Тем более теперь, когда ценового сговора против русских купцов, как это случилось сто лет спустя, в Европе не устроили, а даже наоборот, вполне готовы были торговать с ними на общих условиях. Так что бросать всё сейчас — это просто перечеркнуть все достижения прошедших лет. А потому надо просто продолжать работать, наращивая своё присутствие и заставляя европейцев принять сложившуюся ситуацию. Тем более перед глазами был яркий пример Польши, стремительно ворвавшейся полвека назад в разряд циркумбалтийских стран. Её ведь тогда тоже попытались задавить в зародыше, но не вышло...

В общем, хоть дел и планов была воз и маленькая тележка, но то, что Руссо-Балт рос и богател, не могло не радовать. Когда же главным акционерам озвучили сумму, которую в этом году они заработали, безучастным не остался никто, даже поп Игнатий, тут же вознёсший благодарственную молитву.

Ну а потом был пир, на котором всю честную компанию развлекал княжеский оркестр, чей репертуар рос от года к году...

А утром Андрей проснулся с тяжёлой головой и на одном вдохе осушил целую поллитровую чашу кваса, заботливо поданную женой, в чьих глазах плясали бесенята. Ему всё-таки удалось побороть постельную религиозность Варвары, так что после возвращения с пира уснуть удалось далеко не сразу. Ну и с утра лишний адреналин в борьбе с похмельем тоже не помешает.

Однако утехи утехами, а делу — время. Приняв ванну и плотно позавтракав, князь отправился на верфи, где его уже ждал оповещённый заранее о визите Викол.

— Что ж, мастер, готов признать, что был неправ, — после приветствия произнёс Андрей и усмехнулся, увидев, как вскинулись глаза у Ремуса — сына и первого помощника старого корабела.

— Это в чём же? — так же удивился Викол.

— Да про вёсла, будь они не ладны. Ты был прав, пара-тройка вёсел шхунам явно не помешает.

Старый мастер понятливо хмыкнул и поспешил перевести разговор на другие темы. Работодатель, конечно, своеобразный человек, но мало ли что. А тут под боком прекрасный повод — бриг, который за лето всё-таки прошёл весь комплекс испытаний и вызывал у Викола закономерную гордость. Всё же слишком много нового было в этом кораблике. Настолько, что даже местные, упорно зовущие все корабли лодьями, а шхуны давно переименовавшие в привычные им шкуты, тоже приняли новое название.

— Ну, хорошо, — остановил поток дифирамбов князь. — Скажем, мне нужно будет десятка два таких посудин. За сколько ты их построишь?

— Коли будут материалы и рабочие руки, года за три — четыре управимся.

— Рабочие руки? — удивился Андрей. — Ты же постоянно набираешь новых людей и учеников? Неужели мало?

— А разве не ты хочешь забрать часть из них? — теперь уже удивился Викол.

Андрей на секунду подвис, а потом кивнул головой:

— Да, мне нужны спецы в Холмогорах. Кстати, кого посоветуешь туда старшим?

— Четвертака, — тут же ответил Викол. — Он уже готов стать мастером. Твой "Аскольд" и лодью торговую строил сам. Да и верфь расширять помогал, так что на новом месте не растеряется.

— А бриг? Мне и там такие красавцы понадобятся.

— Не волнуйся, князь, в этот корабль все мои ученики душу вкладывали.

— Что ж, хорошо. Отправишь его ко мне попозже. А сам готовься: через четыре года я должен иметь десять таких красавцев, и это без учёта строящихся и ремонтирующихся. Как раз и команды к тому времени подготовим.

Старый мастер слушал и кивал головой. Беглец с родной земли, он обрёл на чужбине всё, о чём мечтал: работу по душе, достойный заработок и уважение окружающих. А больше всего ему нравилось вечное громадьё планов у его работодателя. Ведь это означало, что в его услугах будут нуждаться ещё долго. А там, глядишь, и сыну ещё достанется.

Андрей же, проинспектировав сильно разросшуюся верфь, вернулся на подворье, где вечером у него состоялся серьёзный разговор с Гридей. А поводом к нему послужила карта, привезённая из Антверпена, на которой к удивлению князя были нанесены сильно искаженные очертания атлантического побережья Канады.

— Что скажешь об этом?

— Не знаю, стоит ли верить. Берег явно никто не картографировал. Рисовали по-принципу, кто-то что-то слышал.

— Есть такое, — усмехнулся Андрей. — Что ж, тогда смотри.

И он раскатал на столе огромный лист пергамента, на котором опытный взгляд сразу же узнал бы относительно верный атлас Земли. Это был плод многолетних стараний князя дополнить работы различных картографов своими знаниями. Получилось относительно неплохо и весьма достоверно. Глядя на неё, Григорий подзавис. Он видел до боли знакомые очертания Балтики, видел моря, которые прошёл сам, плывя до Исландии и как-то сразу поверил, что и остальное на этом пергаменте правда.

— Откуда это, княже?

— А ты думаешь только недавно люди за океан ходить стали? Вокруг Африки ещё библейские финикийцы плавали, до индийских земель флот Александра Македонского доходил, а в эти земли, — тут палец князя ткнулся в Канаду, — нурманны ещё шестьсот лет назад попали. Это и есть их таинственная земля Винланд. А сие устье — устье реки святого Лаврентия.

— Откуда ты, князь, ведаешь, как реку ту неведомую зовут?

— Вот чем ты слушаешь, Гридя? Я тебе только что про нурманов говорил. Повторяю специально для тебя — это их сказочный Винланд, как вот этот остров — столь искомая датчанами Гренландия.

— И ты всё это время знал, где она, но данам не сказал? — удивлённо воскликнул Григорий. — Почто так?

— Поверь, им в ближайшее время не до Гренландии будет, зато у нас на пути она как заноза стоит.

Готовясь к этому разговору, Андрей долго думал: стоит ли заниматься излишним имясоздавательством? И решил, что не стоит, иначе так самого себя больше запутаешь. В конце концов, святой Лаврентий был признан и католиками, и православными, так и пусть река так и носит своё название. А вот Монреаль вполне можно будет каким-нибудь Барбашинском обозвать. Али ещё как, хотя бы именем государя, что было бы более верноподданней. В общем, князь решил не городить лишних сущностей, дабы потом самому не путаться. А то были, знаете, прецеденты, когда тот же Княжгородок в разговоре по привычке Соликамском обзывал.

А вот Гридя в его словах сразу главное вычленил: "на пути".

— Хочешь в те земли путь проложить, княже?

— А что мы, хуже нурманов? Те на своих лоханках доходили, а мы что, неспособные? Земли там богатые, но не златом-серебром, а пашней, лесом, зверьём да рыбой. Руды, опять же, всякие есть. Коль с умом к делу подойти, богаче нас на Руси только государь будет.

— И далёк ли путь?

— От Норовского до устья Лаврентия семь тысяч вёрст по морю-океану будет. Тут, правда, хитрость есть с ветрами и течением, но сведения о них скудны, так что искать самим придётся. Одно знаю, коли от Холмогор идти и к Гренландии забирать — там течение морское тебя само к сей Канаде понесёт.

— А отчего Канада? — вдруг поинтересовался Григорий.

— А местные так нурманам сказали, когда те про их земли спрашивали. Мол, как страна ваша называется, а те им — Канада.

— Так значит и знающие тамошний язык люди тоже есть?

— Увы, а вот с этим всё плохо. Людишки тамошние зело воинственные оказались. Нурманы, уж на что свирепые воины были, а всё одно их с тех земель уйти вынудили. С той поры много сотен лет прошло и ничего, кроме преданий да сказок до наших дней не дожило. Оттого нам придётся всё заново начинать. И даже не нам, а тебе, Гридя.

— Это оттого ты меня старшим в Исландию отправил, а не в Антверпен? — вдруг понял молодой человек, внимательно рассматривающий карту.

— Конечно, — не стал отнекиваться князь. — Ты мореход, Гридя. И душа у тебя морская — требует простора неизведанного. В Антверпен любой наш навигатор сводить корабли сможет, а вот в океане всё по-другому. И ты ныне это сам прочувствовал. А заодно и почитай полпути до этой самой Канады преодолел.

— То есть, ты, княже, хочешь, чтобы в следующем году я до этой Канады...

— Попробовал, Гридя, попробовал достичь, — оборвал штурмана Андрей. — Но если ты считаешь, что экипажи к такому ещё не готовы, то так и скажи. Ведь туда никого из немцев брать нельзя. Только свои, Гридя, православные. Впрочем, видишь этот остров на карте?

— Да.

— Это Ньюфаундленд, возле которого англы, франки и испанцы вот уже полвека рыбу ловят. Путь туда им ведом, так что можно попробовать, кого из них нанять, дабы...

— Понял, княже, — решительно молвил Григорий. — О следующем годе пойдём тремя судами в Исландию, но я с собой всех лучших навигаторов со всех кораблей соберу. И наиболее перспективных гардемаринов. А Малой пускай в странах закатных найдёт умельца, что к этому Ньюфаундленду ходит, дабы через год помочь нам до него добраться. А уж отттуда я, под шумок, до Лаврентия и сбегаю.

— Только не вздумай одним кораблём соваться. Хватит нам и исландской эпопеи: потонешь в землях неведомых — никому ни радости, ни пользы не принесёшь. А так план вчерне принимается. Расчитывай так, что к Ньюфаундленду пойдёшь пятью-шестью кораблями, а к Канаде не менее трёх. Главное, что от тебя нужно — прихватить пару-тройку местных, дабы выучить язык. Впрочём, полиглота мы с тобой тоже пошлём...

— Прости, княже, кого пошлёшь?

— Полиглота. Человека, знающего несколько языков. Причём пошлём такого, у кого явные способности к языкам. Есть у нас ныне такие на примете. Пусть доказывают, что не зря в них деньги вкладываем. Чтобы, когда мы придём туда свои города ставить, у нас общение было нормальное, а не по-принципу "моя-твоя не понимай".

Услыхав последние слова, Гридя рассмеялся. Немало подобных ситуаций он уже видел за свою недолгую жизнь. Зато ещё ни разу не пожалел, что однажды согласился наняться к никому не известному купцу, на поверку оказавшемуся лишь приказчиком у знатного аристократа. Сколько всего произошло потом, у других и за всю жизнь не случится. Но главное, ему это нравилось. Как и размах, с которым князь подходил к делам. А сейчас, глядя на карту, в мыслях он уже видел себя у неизвестных берегов, хотя и понимал, что к такому плаванию стоит хорошо подготовится.

Глава 14

И всё же отъезд в Овлу князю пришлось отложить, хотя в Псков он и не поехал. Моровое поветрие, охватившее город, удержало его надёжней всех уговоров, потому он просто написал ответное письмо Мисюрю, которое и передал псковскому купцу. Тот ведь всё одно в родной город вернётся, а предложения дьяка стоили потраченных времени и чернил. Ведь и вправду, почему это ливонские города должны получать выгоду от льноводства и коноплеводства русских земель, мы лучше сами на своём сырье свои же производства и поставим. А то чухонцы хорошо устроились: мают гроши на пустом месте, самоназначив себя главным посредником в российско-европейской торговле. Только тут им не там, потому что на их беду свалился в это время попаданец, успешно избавившийся от идей интернационализма и при этом хорошо помнящий поведение "трибалийских тигров" после распада СССР. Так что хрен им горький, а не русский транзит и пускай бодаются друг с другом за те крохи, что им всё же перепадут от российских щедрот. Заодно, глядишь, и Орден свой поганый дрязгами подточат. А он ещё и поможет! Зря, что ли притащилось в Новгород рижское посольство?

Ведь Рига была самым важным и самым богатым городом Ливонии, за счёт своего географического положения сумевшая подмять под себя всю торговлю двинского бассейна. Вот только идущая не первый год война сильно ударила по купеческим кошелькам. Сильно упал двинский транзит и ныне дошло до того, что до трети рижских складов стояли полупустыми, а купцы, что раньше плыли в Ригу за товаром, теперь всё чаще стали поглядывать в сторону русской Нарвы, как для удобства всё чаще стали называть поселение Норовское на русской стороне Наровы-реки.

Правда, в руках у рижан ещё оставалась торговля с Великим княжеством Литовским, вот только после потери двинского пути она переместилась на не совсем удобную Лиелупе (или, как тогда говорили, Курляндскую Аа), начинаясь в узких верховьях Жемайтии, отчего была слабой замене полноводной Двине. Да и то, удар крестоносцев в спину осаждавших Мемель литовских войск ещё более обострил взаимное напряжение на границе, разом уменьшив и без того слабый поток товаров. Ведь, хоть как таковой войны и не случилось, но взаимные набеги на сопредельные территории усилились, что явно не способствовало торговле.

Потому-то рижские купцы и закрутили головами в поисках новых рынков, обратив наиболее пристальное внимание на Псков из-за его близости к ливонским границам, благо путей до него существовало несколько: морской, мимо Ревеля и Нарвы, и сухопутный по так называемому Алуксненскому пути. Вот только приход рижских торговцев на псковский торг грозило вызвать подрыв благосостояния у северных городов: Дерпта, Ревеля и Нарвы. Ведь псковская торговля после всех пертурбаций последнего десятилетия вышла для ливонских городов на первый план.

Ну да это уже другая история. А вот по поводу двинской торговли рижане подсуетились первыми, прикатив в Новгород вместе с ливонским посольством, что было отправлено магистром продлить перемирие между Ливонией и Русью на прежних условиях. Им просто очень хотелось вернуть былое товарное обилие, без которого процветание Риги было бы не таким, к которому они привыкли за последние столетия. Поначалу-то они ждали, не отвоюют ли литовцы свои города назад, но время шло, а литвины лишь теряли и теряли, вот рижане и сделали попытку выбить для себя какие-нибудь преференции. Да только русские ныне были не сильно сговорчивы. Есть договор от 1509 года, вот и торгуйте по нему. Хотите свой двор в Полоцке? Да не вопрос, вот только русский двор у себя в порядок приведите и милости просим.

Рижане кивали головой, соглашаясь, хотя было видно, что в душе такими предложениями весьма недовольны. Всё же немецкие торговцы-католики, имевшие весьма серьёзное влияние на городской рат, довольно часто выражали своё возмущение самим фактом проведения православных служб в их городе. И это обычно выливалось в предписания приостановить деятельность русского храма, хотя, спустя некоторое время, не желавшие окончательно портить и без того весьма натянутые отношения с полоцким архиепископом, в чьём ведении и находилась данная церковь, члены городского совета пересматривали своё же решение и вновь открывали храм для православных прихожан. До следующей жалобы. Но теперь Полоцк перешёл в руки Московской Руси, упёртость которой в вопросах русских церквей и подворий на ливонской земле давно уже стала притчей во языцех. Впрочем, этот пункт всегда можно было легко обойти, не нарушая при этом подписанных договоров, чем и занимались власти Ревеля, вот только с некоторых пор такая политика стала вредить больше самим ливонским городам, чем русским. Ведь одно дело, когда твой торговый партнёр полностью зависит от тебя, и совсем другое, когда он имеет возможность обойтись без тебя.

Весь прошлый век ливонским городам удавалось поддерживать статус главных партнёров, но пришли новые времена и теперь русские вдруг взяли и сами повезли товар в иные страны, а на месте Норовского стал образовываться вполне себе приличный порт, куда, минуя Ревель, стали заходить корабли из Дании, Швеции и того же Любека. А попытка силой напомнить новгородским купцам о стапельном праве Ревеля вылилась в противостояние с русской каперской флотилией, которая в скором времени довольно громко заявила о себе по всей Балтике. Да и эта компания — Руссо-Балт — появившись, как чёртик из преисподней, мгновенно разрослась во многорукого монстра, с которым уже необходимо было считаться. Да, финансовые возможности ганзейских городов крыли эту компанию, как бык овцу, но в том-то и дело, что былого единства внутри Ганзы уже не было, хотя к внешним угрозам это, слава господу, пока ещё и не относилось. И если восточной Ганзе Руссо-Балт был как собаке пятая нога, то для западных городов торговля с новой компанией оказалась весьма выгодной. При этом сами русские нагло сели на самый лакомый кусок ливонской торговли — на транзит русских товаров, а это значило, что со временем их благосостояние будет только улучшаться, а вот у ливонских городов перспективы были не очень. Умереть не умрут, но пояса подтянуть придётся. И ведь, что самое обидное и опасное: такая ситуация со временем будет только усугубляться. То есть, русские будут богатеть, а вот ливонские города продолжат беднеть.

И понимая эти перспективы (купцы ведь не дураки были), рижане, скрипя сердцем, соглашались очистить пространство Русского подворья взамен на беспрепятственную торговлю в Полоцке, как то издревле повелось.

Вот тут-то и пришло время вмешаться в переговоры князю Барбашину. Ведь новгородский наместник, князь Ростовский, не просто так попросил того задержаться с отплытием. Впрочем, это был вовсе не экспромт, как могло показаться: всё было обговорено заранее и разыгралось как по нотам.

Андрей начал с того, что поинтересовался: издревле это когда? Тут рижане захотели откатиться к тем временам, когда они могли свободно ходить по Двине дальше устья Полоты и напрямую торговать в Витебске и Смоленске. Хмыкнув, Андрей высказался в том духе, что вопрос этот вполне приемлем, если и рижане вернутся к старым договорам. Тут он постарался выдержать мхатовскую паузу и не прогадал: рижане не выдержали и набросились с вопросами, что за договора он имеет ввиду. Усмехнувшись про себя, Андрей напомнил, что по так называемой "Мстиславовой правде", русские купцы в своё время могли беспошлинно и беспрепятственно проезжать по Двинскому торговому пути, приобретать в Риге недвижимость и при этом имели право торговать не только в Риге, но и в других ганзейских городах. То есть использовали Ригу как собственный порт, платя за то небольшие пошлины. Так что нынешние власти не видят ничего зазорного, если Рига и Русь вернуться к тому уложению к обоюдной выгоде. И русские готовы заключить с ганзейским городом отдельный договор, внеся в него обязательное условие, что те русские купцы, что соберутся плыть дальше, за море, не должны платить в Риге ничего, кроме обычного портового сбора. И, разумеется, они должны иметь возможность хранить свои корабли в рижском порту и пользоваться для починки рижской верфью, платя за это такую же плату, что и рижские судовладельцы. Взамен русские соглашаются с тем, что те из русских купцов, кто приедет торговать в саму Ригу, не будут вести дела ни с кем, кроме рижских купцов.

Вот тут рижан и прорвало. Они были согласны на многое, но беспрепятственный проезд русских с товарами мимо Риги их не устраивал никак. Потому что именно посредничество приносило городу огромную прибыль. Иначе, зачем кому-то понадобится плыть в Ригу, если русские и сами привезут всё, что нужно, да ещё и, возможно, дешевле, чем при посредничестве рижан. Но тут уже упёрлась русская сторона, а Андрей прямо пригрозил, что логистика, конечно, вещь великая, но политическая целесообразность куда важнее. И если рижане не желают торговать по-новому, то крюк в обход Риги по нашей территории в условиях перевозки товаров на своих кораблях и продажи его в Любеке или Западной Европе, становится более чем оправдан. Хотя поначалу и придётся очень сильно вложиться в восстановление волочной системы между Днепром и Ловатью, а потом и далее, в Лугу. Зато по окончании они быстро отобьют все затраты. А с окончанием войны и прямая литовско-русская торговля, идущая ныне через ливонцев, будет восстановлена. И что тогда достанется Риге?

Вопрос был непраздный. Ах, если бы взгляды могли убивать, то Андрей уже лежал бы бездыханным на полу, с такой ненавистью смотрели на него рижские послы, понимавшие, что их просто загоняют в угол. И что хуже всего, это делали те, от кого они меньше всего ожидали. Что-то явно сильно поменялось в том медвежьем углу, из которого выползли эти московиты. А ганзейцы, успокоенные веками господства, прозевали это изменение. И вот уже славных рижских купцов нахально возит словами по полу молодой князёк, играя фразами так, что и придраться к нарушениям заключённых с Ливонией и Ганзой договоров нет никакой возможности. Всё так чинно и благородно, вот только тянет от такой пристойности могильным холодом для ганзейского города.

В общем, переговоры шли тяжело и часто прерывались. Обе стороны искали точки соприкосновения, постепенно уступая в мелочах. Но на возможности перегружать свои товары в Риге беспошлинно с речных судов на морские и обратно русские стояли твёрдо. Это было надо Компании, это было надо Андрею, так почему бы и не воспользоваться моментом, тем более если государь дал новгородскому наместнику большие полномочия в ведении переговоров. Так что он давил сам и просил о том же Ростовского.

— А ты не перегибаешь, князь? — в конце концов, возмутился уже тот. — Что ты к этому порту привязался? В конце концов, есть же Норовское.

— Есть. Да только один порт — это не порт. Пока мы были оторваны от моря, мы позабыли одну истнину, которую хорошо помнили великие государи прошлого. Море — оно не разъединяет, оно соединяет. Цивилизации возникают и становятся великими именно на торговых путях, в удобных бухтах, на волоках и эстуариях рек. Всем известен Царьград, что тысячу лет был столицей мира, имея контроль над черноморскими проливами и пути из Европы в Азию. А вот у стран, не имеющих выхода к морю, нет шансов стать великой мировой державой.

Да что говорить, мы ныне тех же мастеров из закатных стран с большим трудом привозим, и при этом не всегда лучших. И то сколь много нового и полезного они на Русь привнесли! Так что непрямая выгода от заморских плаваний с каждым годом только расти будет, так и мы, чай, не новгородцы, что б только о мошне думать. Это им лишь прибыли подавай, оттого и Ливонии, как прокладки, хватало. Мы же мужи государевы и нам о помощи государю радеть надобно. И тем землям, что мы у литвинов отвоевали к Риге сам господь тяготеть, велит. Уж больно дорога туда по рекам лёгкая. И Рига про это знает лучше нас, к сожалению. Как и то, что богатство их города основано на контроле проливов, и ближайшего к ним эстуария рек. Э, я хотел сказать, что зависят они от товаропотока по Двине и через острова Моонзундские.

Раньше, чтобы вести активную торговлю приходилось постоянно договариваться с ливонскими городами, а те кичились своим положением и постоянно напоминали нам, что только у них есть возможность поставлять наши товары в закатные страны, а их к нам. И коли не будем с ними дружить, то они дорогу-то закроют и для товаров, и для мастеров, столь государю нужных. А теперь мы имеем возможность отплатить им той же монетой, помня, что тот, кто не развивает свою торговлю с миром идёт прямиком к вырождению.

В общем, нужна нам Рига как порт для своих кораблей. А то, что они в Смоленск или Полоцк приедут, так пусть. Конкуренция тоже не всегда плоха.

Ростовский, хмуро выслушав столь длинный спич, только молча покивал седой головою и... поддержал его предложения. В результате рижане поспешили убыть к себе для консультаций, а наместник схватился за голову.

— Послушал тебя, — бубнил он, наливая рубиновое вино в чашу.

— А что такого? Поверь, они ещё вернуться, ибо ныне не они нам, а мы им нужны. Пусть прекращают думать временами новгородской вольности. Нам нужно и точка! А то моду взяли, под страхом конфискации товаров запретили всем иностранным купцам заниматься в их городах торговлей между собой. Ну а коль не согласятся, то на такой случай есть договор от 1509 года, в котором Рига, как ливонский город, указана и права её, опять же, как ливонского города, прописаны. Так что либо они заключают новый ряд, либо выполняют ранее заключённое соглашение. В любом случае, мы в накладе не останемся.

— Странно, — усмехнулся Ростовский. — Что тебе рыцари сделали? Вроде воевал ты с гданьчанами, а ливонцев не любишь больше, чем тех. Я бы даже сказал, ненавидишь.

— На то у меня свои причины. И не только, даже не столько к рыцарям.

— Вот и говорю, странно, когда они успели тебе дорожку перебежать? — Ростовский с интересом взглянул на Андрея.

— Не забивай голову, князь, — отмахнулся тот. — Ты, главное, в переговорах стой на своём, а рижане пусть сами думают, по каким уложениям им с нами торговать. Мы, повторюсь, в любом случае без выгоды не останемся. Лучше расскажи, что там рудознатцы мои доносят?

За прошедшие годы геологический класс старого Краузе неплохо разросся, но и территория, которую им приходилось обследовать, тоже выросла в разы. Большая часть учеников, во главе с самим немцем, работала в Камской вотчине, изыскивая новые месторождения. Но часть, из самых лучших, князь отправлял для практики в более далёкие места. Ныне такая вот экспедиция работала и возле Олонецкого погоста. Почему там? Так кто же из тех, кто изучал эпоху Петра, не помнит об Олонецких петровских заводах? О них ведь почти во всех монографиях пишут! Правда, всё, что помнил Андрей про них, это название, но, слава богу, сам Олонец уже существовал и давал подсказку, откуда стоило начинать поиски. Нет, понятно, что сразу отыскать богатые залежи это ненаучная фантастика, ведь местность, которую геологам придётся исходить, занимает десятки тысяч квадратных вёрст. Но, как оказалось, добыча руды с кустарной выделкой меди и уклада уже давно существовала у местных карел. И, хотя большинство из них не горели желанием поделиться сокровенными знаниями, всё же и розмыслы у Андрея были опытные и молчание хранили далеко не все. Так что вскоре на кроках появились первые значки, правда, определённый на глаз объём не способствовал скорейшей постройке домны. Хотя как временное решение подобный ход рассматривался. Впрочем, князь изначально понимал, что для полного изучения края понадобятся годы поисков и куда более многолюдные экспедиции. Сейчас его люди работали больше наскоком, ища место под первый завод, продукция которого и позволила бы профинансировать основательные геологоразведочные работы в крае. Ну а наместник был взят в долю, чтобы не волокитить вопрос владения и разрулить, если что, ситуацию с местным податным населением.

Хмыкнув, Андрей поймал себя на мысли, что во многих случаях он действует ровно так же, как и ненавидимые им в его прошлом-будущем, олигархи. Так же давит конкурентов (причём, чего уж греха таить, не всегда добросовестно) и напропалую использует административный ресурс (а один только княжеский титул в сословном обществе это о-го-го какая прерогатива). Хотя, утешил он сам себя, он всё же отличался от олигархов его времени, хотя бы тем, что полученную прибыль аккумулировал внутри страны, а не вывозил в офшоры. И производства не вывозил. И повсеместно внедрял новые технологии. А ведь когда тот же сельхоз всё-таки выстрелит, это позволит высвободить огромное количество рук столь нужных как для армии, так и для промышленности. Ну а подобность деяний это, возможно, просто веяния эпохи первоначального накопления? Или это просто бунтуют остатки прошлого воспитания, видя, как сам Андрей всё чаще и легче отбрасывает условности того мира? Но можно ли жить в прошлом по законам будущего? Для себя он давно уже решил, что нет, нельзя. Но кто бы знал, какие порой страсти бушевали в душе попаданца, вынужденного поступать вопреки впитанных, можно сказать, с молоком матери, условностей более продвинутого общества. Ведь за половину его нынешних деяний, там, в будущем, он бы давно уже отбывал свой первый пожизненный срок. А тут, наоборот, делает успешную карьеру, легко перешагнув тот рубеж, на котором остановился в том будущем.

Вот за подобные минуты самокритики Андрей сильно ненавидел сам себя. Потому что в этот момент он становился неадекватен и, чтобы не наворотить глупостей, старался убежать от реальности, скрывшись ото всех за дверными запорами или спиртным угаром. Но миг подобного малодушия проходил, а проблемы, стоявшие перед ним, оставались, и их приходилось решать, используя методы нынешнего времени, а не прекраснодушного будущего. Так что прочь сомнения! Делай, что должно и пусть будет, что будет.

Ведь это его стараниями многое из того, что в его прошлом-будущем появилось на Руси через век-полтора, ныне уже осваивалось местными умельцами. Вот и Олонецким заводам в этой ветви истории быть лет на двести раньше. Даже если в этом году его розмыслы ничего не найдут достойного, то в следующем первый заводик всё одно поставят на самом лучшем из уже найденных мест. И пусть он за два-три года выберет всю окрестную руду, себя он всё одно окупит.

Кстати, время показало, что князь оказался прав. Рижане, скрепя сердце, вынуждены были согласиться с тем, что пошлины с русских купцов, просто перегружавших в Риге товары с телег или стругов на свои же морские суда браться не будут. Однако портовый сбор и прочие расходы, связанные со стоянкой кораблей в рижском порту, были для русских установлены всё же выше, чем для рижских граждан. Взамен же они получили право вновь вести торговлю в Витебске и Смоленске, а так же использовать Двину и её притоки для поездки в земли литовского княжества. Новый договор по своим объёмам превзошёл псковско-дерптский, потому как в нём много внимания уделили мелким деталям. Во избежание, так сказать, кривотолков. А скрепленные печатями города Риги и новгородского наместника копии на русском и латинском языках были торжественно вручены главам договаривающихся сторон.

Но это случилось уже позднее, а пока что переговоры были прерваны, хотя дел у Андрея и не уменьшилось. Потому что в Норовском его уже ждали представители нескольких гданьских семей, прибывших с выкупом за своих представителей. А ведь князь уже и не надеялся на это, ведь в своё время, сильно обидевшись на поляков за то, что они без затей, как простых разбойников повесили всю команду пойманного таракановского капера, он громко заявил что меньше, чем с тысячи рублей торг на обмен начинать не будет. И поскольку сумма была просто огромной, то он и забыл думать об этом. Более того, большая часть пленных, не смотря на все их знания морского дела, была уже обменяна у татар на русских полоняников, которыми и пополнили княжеские вотчины. Остались только штурманы и уцелевшие в боях капитаны. Так, на всякий случай. Причём ни о какой бесплатной кормёжке речи не шло. Пленные отрабатывали свой хлеб ударным трудом на многочисленных стройках. И вот родственнички таких богатеев, как Винсент Столле, разродились-таки на денежку малую. Так что пришлось вновь задержаться с отплытием. Зато по окончании он разом разбогател на три тысячи серебром (потому как выкуп брался только монетами).

Но, наконец-то, со всеми делами было покончено и наместник с семьёй смог подняться на борт старины "Новика" и отправиться к месту своей службы.

* * *

*

Овла встретила их хмурым небом, где сквозь разрывы в тучах всё же иногда проглядывало солнце. Берега, образующие вход в порт, словно нехотя сходились друг к другу, впрочем, так и не соединяясь воедино, разделённые устьем реки. Корабли, под крики кружащих чаек медленно вползали в гавань, следуя к видневшимся вдали деревянным пристаням, срубленым буквально на живую. Потому что это были времянки, на месте которых уже вскоре привезённые мастера начнут сооружать капитальные строения из камня.

"Новик" первым аккуратно подошёл лагом к причалу и пришвартовался к трём тумбам. Сразу после этого на него с пирса подали широкие сходни из крепко сбитых досок, и по ним наместник с семейством чинно сошёл на берег, где его уже ждали оповещённые о прибытии начальные люди города.

Однако всю торжественность встречи сорвала погода. Вот вроде только что светило солнышко и тут крайне внезапно начался ливень. Да такой, что уже вскоре все оказались насквозь мокрыми. И пришлось в скором порядке добираться до резиденции наместника и переодеваться в сухое, благо банька была растоплена ещё, когда корабли появились ввиду города. Затем жена, забрав детей, ушла заниматься расселением, а мужчины собрались в кабинете. И отчёты, предоставленные ими, порадовали князя.

Уцелевшие после загоновой рати местные рыбаки и земледельцы вернулись к повседневному труду. Им в помощь пришли артели переселенцев, так что хозяйство в ближайшей округе, порушенное войной, восстанавливалось ударными темпами. Смолокурни, налаженные ещё за зиму, продолжали гнать скипидар и дёготь, рыбаки вялили, коптили и солили лосось, благо эта рыба почти шесть месяцев щедро доставляла им средства к существованию.

Вовсю заработал кирпичный заводик, дабы ускорить постройку крепости. Новые кварталы были уже размечены и теперь на них велись земляные работы по прокладке канализации. Это, конечно, был не римский размах, с его клоакой Максима, но хоть что-то. А то как-то не хотелось утопать в грязи. Правда, все канализационные стоки будут сливаться в водоем не очищенными, но с этим можно будет побороться позже, хотя бы простыми решётками и фильтрами.

Кстати, местные на подобную стройку смотрели спокойно, всё же канализация на Руси была известна давно, хотя и не была сильно распространена. Всё же одно дело городок на две сотни душ, да при том в момент строительства, а другое — многотысячная Москва или Новгород. Как говорится, финансовые вложения различны.

Не подвели в этом году и ганзейцы, всё же приплывшие за товаром. Правда, явились всего три корабля, но это даже к лучшему, потому как после прошлогоднего разорения, товаров на всех могло и не хватить. А тут вполне себе набили трюмы под завязку, спустили денежки в "поганой бане" (где морячкам, кроме мытья, предлагались и услуги иного рода, включая азартные игры) и убыли себе восвояси, полные хороших впечатлений. Так, глядишь, в следующем году не три, а все пять, а то и шесть кораблей пожалуют. Так что надо будет озаботиться созданием запаса.

Не обошли стороной и местное плотбище. Сейчас здесь рыли огромный котлован, который должен был стать первым на Руси сухим доком. А как иначе? Привычная система обслуживания и ремонта больших кораблей на реке была уже недостаточна. Во-первых, она требовала мелководья и спокойного течения. А во-вторых, Андрей делал замах на будущее. Пусть государь пока что не мычит и не телится с флотом, так он и в иной истории долго думал, а вот ему нужны были нормальные мощности и люди, которые эти мощности могли построить. Ведь даже в Испании постановка корабля в сухой док была ещё довольно редкой и достаточно дорогой процедурой. Но разве это основание для отказа? Пусть потом во всех энциклопедиях про русскую Овлу напишут. А мы пока что технологию отработаем.

В общем, с городом было всё понятно. А вот округа уже не так сильно радовала. Чем дальше было от Овлы, тем меньше дохода было с земли. Да ещё многие избежавшие полона финны и саамы предпочли спрятаться в непроходимых чащобах, ожидая непонятно чего. И войск, чтобы посылать на поиски таких хитрецов у князя под рукой не было. Да и не решить тут всё одной силой. Как и одним днём. В общем, работы было непочатый край, и не стоит удивляться, что вызов в Москву князь воспринял весьма эмоционально.

Но делать нечего, а потому, собрав небольшой обоз, потащился он по первопутку в столицу.

Поезд двигался без всякой поспешности. По пути Андрей принимал донесения от старост поселений, которыми постепенно обрастал старый, известный ещё со времён новгородской вольницы тракт. В пути он много думал о том, что и как лучше сделать, давал советы и не чурался изменять по ходу встреч первоначальные свои замыслы, понимая, что на местах многое видится по-иному и не всегда взгляд из центра самый правильный.

При этом, несмотря на то, что наместнический обоз шел медленно, он довольно быстро приближался к Озёрску, где всё так же воеводствовал Леонтий Жеряпа.

Озёрский воевода, заранее предупреждённый своими доброхотами, встречал наместника со всем полагающим благочестием, хотя и знал, как князь ко всем этим церемониям относится. Он старался выглядеть обрадованно-беспечным, однако Андрей сумел разглядеть то, что был он при этом какой-то дерганый, словно опасался чего-то. Правда, сразу поговорить не получилось, потому что после торжественной встречи все проследовали в давно освящённую по православному обряду замковую церковь, где отстояли-отслушали торжественный же молебен.

А вот сразу после него, князь велел отложить званый обед на ужин и объясниться. Ну, Жеряпа и выдал полный расклад по своему воеводству. Что ж, как всегда близость к цивилизации значительно ускорило развитие земель. Выборгцы, оценив, что дальше признанных границ русские не идут и их городу, в раз оставшемуся без войск и начальства, не угрожают, сначала несмело, а потом неудержимо потянулись в свой бывший Нейшлот. А то, как же, Выборг — город торговый, и немалая доля в его торговле обеспечивалась внутренними землями. Вот тут-то и выстрелили жеряпинские лесопилки. Помня наказ наместника, он запретил продавать кругляк и тех, кто был пойман на подобной торговле, карал нещадно. Это вызвало встречный протест выборгцев, привыкших самим решать, какой лес они повезут на запад. Причём, как подданные датской короны, они опирались на русско-датский договор, согласно которому датские купцы пользовались правом свободной торговли всеми товарами без исключения. Но Жеряпа не растерялся и ответил в духе покойного государя. Мы-де, выборгцам препятствий не чиним, вольны они покупать любой товар "без вывета", и, коли сделку по необработанному дереву оформят, то и отпустят такого купца с товаром без волокиты. Потому как договор с королём датским подписанный на Руси чтят. А что не продаёт никто кругляк, так к воеводе какой вопрос? Ах, наказует за подобную сделку? Так он разве выборгцев наказует? Нет? Ну, так какой с него спрос? Он за дело государево болеет.

Разумеется, выборгцы обиделись и накатали жалобные грамоты и королю в Копенгаген и обоим наместникам (новгородскому и овловскому на всякий случай). Вот и дёргался ныне Жеряпа, боясь, что прилетит ему сейчас за самоуправство. Надеялся, конечно, на заступу от наместника, но, как известно, при государевом гневе у каждого своя рубашка к телу ближе.

Андрей, поняв всё с полуслова, велел подать перо и чернила, после чего продиктовал опрометью прибежавшему писцу наказ озёрскому воеводу лес непиленный без особого случая не продавать. И скрепил своей малой печатью.

Жеряпа повеселел прямо на глазах, а князь только усмехнулся. Ему не жалко, потому как ведал, что Василию ныне не до жалоб купеческих, а Кристиану скоро будет не до них. Зато озёрского воеводу можно было смело вписывать в свои сторонники. Ибо захудалый князёк был не дурак и прекрасно понимал, под чьей рукой (ну, кроме государя, конечно) он мог приподняться в свете. Княжеский титул ведь не только почёт давал, но и кой какие обязанности требовал. Недаром многие обедневшие князья-рюриковичи предпочитали отказаться от княжеского достоинства, дабы не тянуть тяжёлую лямку. А Жеряпа был человеком честолюбивым.

Ну а торжественный ужин, куда пригласили всю верхушку нового городка, прошёл просто на ура.

Отдохнув в Озёрске пару дней, наместничный обоз двинулся дальше и следующую большую остановку совершил уже в Новгороде, пришлось вновь углубиться в дела компании, а заодно и подробно обсудить планы на следующую навигацию с Малым.

А потом была Москва, почерневшая от пожаров и заснеженная по пояс, а где и выше. Столица, особенно посады, сильно пострадали от летнего нашествия. Многих людей увели в полон, кто-то сгорел в пожаре. Оттого ныне не все дворы были восстановлены. Часты были ссоры по поводу неправедно захваченного участка: кто-то тын передвинул, кто-то и вовсе чужое место захватил, надеясь, что старый владелец либо сгинул, либо по иной какой причине в течение года не появится. А после такой самозахват можно будет и официально оформить. В общем, ничем Русь посконная не отличалась от будущей. Было в ней место и подвигу и подлости.

Княжеский двор пострадал, как и все в посаде и его надобно было восстанавливать вновь. Тут все взял огонь, даже кирпичные стены не устояли, одно погорелое место только и осталось. Зато люди уцелели почти все, только Филька-сторож не пережил нашествия: то ли погиб, то ли попался в татарскую неволю. Михаил, ставший ныне счастливым отцом наследника, ещё летом, покуда младший нёс службу, нарядил мужиков строить братов двор. Они привычно поставили срубы и обнесли усадьбу тыном. Они же разобрали и обвалившиеся стены дома. На сами же хоромы должна была прибыть артель из Княжгородка, привычная к подобному строительству.

Не обошлось и без затрещин, которыми щедро одарили одного из соседей, что под шумок попытался отхватить кусок чужого огорода. Вот только ключник сразу заметил перемену, а михайловы дружинники быстро и доходчиво объяснили соседу всю пагубность его поступка, и тому пришлось, ворча, уступить и разобрать свою уже сооруженную ограду.

Но в любом случае, если челядь могла перезимовать в наскоро поставленных срубах, то князю ютиться в таком было бы зазорно, а потому он остановился в бывшем отцовом доме в Кремле, который от гиреева нашествия не пострадал вовсе. Вскоре сюда поспешили и тиуны со всех разбросанных имений с докладами и кормами.

Что ж, лето андреевы вотчины пережили относительно удачно. Страшному разорению подверглись лишь несколько сёл, оказавшихся на пути орды. Татары смердов, не успевших попрятаться, увели в полон, а дворы пожгли. Остались лишь неубранные поля да сгоревшие или развороченные скирды хлеба. В общем, бери теперь и населяй запустелую землю вновь! Но волжские вотчины не пострадали, а это значило, что найденные Малым в Нидерландах агрономы, соблазнившиеся съездить подзаработать в далёкую Русь, не будут терять время даром, а сразу же приступят к своим обязанностям.

Кстати, первый обобщённый опыт нового природопользования был в прошлом году отпечатан небольшим тиражом и ныне использовался как подарочный в среде земельной аристократии, играя роль пробного шара по вбрасыванию в массы понимания пользы от внесения навоза, золы, костной, рыбной муки и фосфатов, отбора семян и севооборота. Так же на подобную тему был выпущен красочный лубок для крестьян. Что бы читали, смотрели, думали, спорили. Ведь одними приказами в такой сфере не обойдёшься. Лубок стоил несколько медяков, но поначалу лежал в лавках мёртвым грузом. Пришлось даже проводить "рекламную акцию", набрав пацанов и пустив их на ярмарку кричать, что-то типа "смотрите красочные картинки, как в иных землях большой урожай растят". Поначалу помогло не ахти, но потом народ заинтересовался, и лубок стал потихоньку расходиться. Это, конечно, не означало, что уже завтра прибегут первые заинтересованные, но, даже просто обсудив с сельчанами, на подкорке, как говорится, запишется. А в нынешние времена и этого не мало.

Ну а голландцам прямая дорога в романовскую вотчину, развивать, поправлять и учить. Жаль, конечно, что жены там не будет, но будем надеяться, что тамошним тиунам и одного наказа хватит.

На думское сидение князь направился верхом, хотя расстояние от двора до дворца было небольшим, а заснеженная дорога была хорошо утоптана. Но понты, они превыше всего!

Соскочив с коня, он быстрым шагом взошел на крыльцо, где уже ютились жильцы и царедворцы из малоимущих. В глазах некоторых он явственно читал глухое небрежение старых московских родовичей, что неумелыми деяниями предков свергнуты были с горних высей и уступили места в думе таким вот выскочкам. И что толку, что рода Андрей куда знатнее многих и многих из них. Но, виновен тем, что взлетел, ведь не предки, совершившие глупость, и не они сами виновны в нынешнем положении, а вот такие вот понаехавшие...

Мысленно плюнув на подобные взгляды, Андрей гордо прошествовал в двери, предупредительно распахнутые слугами, без которых ныне никуда и не ездил. И уже в коридоре, почти пустом, бросил ферязь и перевязь с саблей в руки одного, и накинул на рубаху тяжёлую шубу, что подарил когда-то государь. Честь честью, а париться он предпочитал в бане. Потому и вместо шапки предпочитал мягкую тафью, в чём, впрочем, был в думе не одинок.

В Грановитой палате было уже людно. Дума собиралась большая. На которую приехали все, даже с таких отдалённых земель, как овловское наместничество.

На почетном месте в Думе сидел нынче Александр Владимирович Ростовский. А потом, по чину и месту рассаживались остальные. Бояре Иван Михайлович князь Репня-Оболенский, Василий Васильевич Немой князь Шуйский, Михаил Данилович князь Щенятьев, Борис Иванович князь Горбатый-Шуйский, Дмитрий Владимирович князь Ростовский, Дмитрий Фёдорович князь Бельский и Семён Иванович Воронцов. Боярин Челядин-Давыдов, который в знак особого расположения государей в летописях и разрядных книгах писался только по имени отчеству, к сожалению, ныне болел и больше думал о схиме, чем о делах и его место в Думе занял возведённый в боярское достоинство за рязанское дело Иван Васильевич князь Хабар-Симский.

Следом за боярами рассаживались уже окольничие: Иван Григорьевич Морозов, Андрей Васильевич Сабуров, Константин Григорьевич Заболоцкий, Пётр Яковлевич Захарьин, Михаил Васильевич Тучков, Андрей Никитович Бутурлин, Василий Яковлевич Захарьин, Иван Константинович Сабуров и Михаил Юрьевич Захарьин, занявший место умершего Ивана Андреевича Жулебина. Вот среди них и занял своё место Андрей. Кстати, возведение на два года раньше в боярское достоинство Хабара-Симского вызвало приток молодых кадров и в рядах окольничьих. Ведь ныне союз с нестяжателями не распался, и влияние Думы не было уменьшено, как в иной истории. Хотя и принятие многих решений без совета с Думой, а "сам третей" Василием Ивановичем всё же происходило.

Так вот, кроме Андрея ныне в Думу вошёл и постельничий покойного государя Карпов Фёдор Иванович, занявший место ушедшего из жизни Константина Фёдоровича князя Ушатого. Утративший княжеский титул потомок князей Фоминских ныне официально стал окольничьим, хотя, по идее, должен был понести наказание за пролюбленную Казань. Впрочем, что-то явно поменялось в истории. Ведь даже изгнанный в опалу за поражение от хана Василий Васильевич был вновь зван на Думу (хотя вот Воротынскому по-прежнему было велено сидеть в вотчине).

В общем, ныне в стенах московского дворца собирались люди, которые не раз уже решали судьбы страны. И, при всех своих расхожденьях и спорах, представляли собой единую семью зарождавшейся московской бюрократии, для которой иная, кроме московского князя власть была бы губительна. А потому нынче обошлись без привычных споров и местнических обид, понимая, что вершат не только отдельным походом, а, возможно, целым направлением, по которому придётся идти не один год. А ну как ошибёшься и что? Будет держава твоя таять, словно снег под солнцем, а сильные соседи рвать лакомые куски, как ныне разрывают Великое княжество Литовское, которое высоко вознеслось, да не смогло в тех высях удержаться.

Наконец в наполненную людьми палату неспешным, семенящим шагом в сопровождении рынд вошёл государь. Молча принял поясные поклоны вскочивших сановников и так же молча проследовал к трону, что стоял на высоком помосте, устланном коврами. С него хорошо была видна вся палата, а сам государь хорошо был виден всем.

Рынды с золотыми топориками на плечах неподвижно застыли за троном и у золоченых дверных косяков. Дети и внуки из знатных и богатых родов, они, таким образом, несли службу и учились, ведь некоторым из них, возможно, придётся, спустя годы, самим сесть вот так же в Думе и решать державные дела. А пока, гордо вскинув головы, они молча стояли, словно изваяния.

Думцы же, наоборот, высказывались один за другим, ибо время подумать у них было много. Ведь о чём решать будут было ясно и так: мир с Литвой и крымско-казанский вопрос.

По Литве ныне большинство было согласны на мир, всё же болезненный удар крымских налётчиков изрядно поубавил самомнения у многих. И ныне слова о малости порохового запаса да худости казны находили живой отклик во многих сердцах. Однако все сходились на том, что ни при каких условиях не стоит уступать литвинам ни пяди захваченной земли. Что с боя взято — то свято! А потому будущую границу проводили от Ливонии до Дриссы по левому берегу Двины, забирая себе несколько прибрежных вёрст, а потом по границам полоцкого и витебского воеводств, включая приснопамятную Оршу, а дальше по Днепру, включая правобережный Киев и далее по реке уже до самого моря. Последнее по подсказке Андрея предложил Шуйский и он же обосновал это тем, что оставшиеся южнее литвинские земли всё одно либо запустеют, либо попросятся под руку государя, потому как наиболее лёгкий путь для их снабжения это Днепр, а он будет в наших руках. Так почему бы сразу не заявить на них свои претензии? Тем более для борьбы с крымцами никак нельзя, чтобы литвины реку хоть где полностью перекрывали, как они Двину.

Думцы порядили-порядили, да и согласились, ведь всё одно те земли входили в так называемое "ярославово наследство". А чтобы литвины сильно не возмущались, порешили выдвинуть им претензии на все уделы, что некогда подвластны были великим князьям киевским, последним из которых был отец родоначальника московской династии. А это, без малого, почти все земли Великого княжества Литовского получались. Намёк был прозрачен: думайте; либо мир на наших условиях, либо мы хотим всё. И ведь в Москве прекрасно понимали, что воевать ныне Литва не способна даже больше, чем понёсшая поражение от татар Москва.

А вот по Казани мнения разделились. Некоторые хотели, как и раньше: прийти с войском да поставить там своего хана. Но часть думцев, особенно из молодых, неожиданно поддержала Андрея, уговаривавшего государя взять Казань под свою руку. Ведь в таком случае все тамошние земли отходили под государя, а значит, можно было за службишку свою получить себе вотчинку или на худой конец поместье, причём с населением, привыкшим заниматься земледелием, как впрочем, и скотоводством, охотой и рыбной ловлей. Ведь не все казанцы грабежом жили. Были среди них и крестьяне, и ремесленники, и торговцы. А то, сколько можно наступать на одни и те же грабли? Идём войной, ставим своего хана, его свергают, и следует набег на наши земли. После чего всё повторяется. Тем более Шах-Али уже показал себя во всей красе и гарантий, что его вновь не свергнут, дать не мог никто. И что тогда? Новый набег двух татарских ханств? Ныне-то в прочности пояса Богородицы никто уже уверен не был. Так может лучше одним махом решить эту проблему раз и навсегда? Тем более даже афонский гость, Максим Грек, и тот высказался по этому поводу довольно прозрачно: "находясь в Казани, мы легко будем бороться с остальными врагами, будучи грозны оттуда".

Однако казанский вопрос тянул сразу за собой и другой: а что сделает крымский хан? Ведь стоит только повести войска в Литву или на Казань и его рать может вновь оказаться на берегах Оки. И уж ныне такую оказию ни Сигизмунд, ни казанский Гирей больше не упустят, сомневаться в том не приходилось. Это ведь только Андрей знал, как оно будет, да и то в последнее время начал сомневаться в своём послезнании: уж слишком много изменений произошло за эти годы. Правда крымского ханства это касалось косвенно, но захват Киева и набег русской рати на сам Крым могли поколебать желание Мухаммед-Гирея пойти воевать Астрахань, а тогда не будет в Крыму замятни и вся история разом свернёт на иной путь. Так что поход на Казань нужно планировать через год, когда уже точно будет известна судьба нынешнего крымского хана. А Василий Иванович, словно уловив его сомнения, вдруг напрямую обратился к нему:

— А ты, Ондрюшка, что скажешь?

— Что всегда, государь. Казань надобно брать под твою руку. И не только Казань, но и Астрахань. Тогда откроется нам прямой путь до земель персидских и шёлку гилянскому. Вижу, многие хмурятся, мол не о чести речь веду, а словно купец, о деньгах. Только вот, персидский шах с турецким султаном ныне в натянутых отношениях, но когда между ними мир, то султан только пошлинами за шёлк с персов семьдесят тысяч рублей в казну откладывает. А на эти деньги потом воинов нанимает, дабы с ворогами своими воевать. И что в том плохого, если эти деньги не басурману в помощь пойдут, а православному государю?

— Что же касается крымской угрозы, — продолжил он, заметив, что великий князь вроде бы остался его словами доволен, — то тут считаю правым тех, кто ратует летом встать крепко на поясе Богородицы да обождать, как-то там станет? Но при этом обязательно надобно усилить гарнизоны крепостей в земле казанской, дабы оперевшись на них, через лето идти воевать Казань. Но ту работу и судовой ратью порешать можно.

— Хитёр, князь, — усмехнулся Василий Иванович. — И нашим подпел и вашим угодил. Ну, кто иное что высказать хочет?

Мнений было много. Но все сходились на том, что покарать Казань нужно обязательно.

На следующий день состоялся приём литовских послов, которым зачитали условия мира и втайне посмеялись над встречным предложением отдать всё завоёванное за эти годы обратно, после чего Литва готова была подписать "вечный мир" со своим соседом. А что ещё оставалось литвинам? Всегда и везде, даже в "просвещённом" 21 веке в международной политике царило одно правило: горе побеждённым. Его сколь угодно можно покрывать фиговым листочком гуманитарного права и всяческих там ценностей, прав и свобод, но победитель всегда получает то, что хотел. Включая уничтожение неугодного правителя либо по "суду", либо руками "восставшего народа". А побеждённому остаётся только цепляться за химеру международных отношений и санкций, да надеяться, что его не ограбят до нитки.

Вот и Великому княжеству Литовскому оставалось только пыжиться, потому что в данный момент своих сил продолжать войну у него не было, а единственный сильный союзник — Польша — не способна была оказать настоящую помощь, ведь вопрос с Тевтонским орденом всё ещё не был закрыт.

А потому, приняв все грамоты, послы быстро засобирались обратно, искать наиболее приемлемое решение в данном вопросе.

А ещё через день Андрея позвал в гости казначей.

За прошедший год Пётр Иванович неплохо пополнил свой карман, ведь ярославецкий заводик уже начал лить чугун и ковать крицы. Андрей, попавший из времён, когда железо и сталь были повсеместным атрибутом, до сих пор удивлялся, как на простом железе можно было делать состояние. Но, оказывается, не зря Круппы поднялись, как стальные короли.

Впрочем, не ему жаловаться. Предложение по гербовой бумаге было высочайше одобрено и Андрею пришлось срочно ставить новые бумажные фабрики, ведь те, что были у братца Феденьки и без того работали на пределе: бумагу русский рынок ел не хуже железа. Зато ручеёк за дести гербовой бумаги потёк стабильно в карман князя. Потому как городские писцы, прознавшие про новые правила, поспешили запастись новыми листами, ведь жизнь в стране не останавливалась, и люди продолжали писать по инстанциям, совершать сделки и заключать договора. И по той же причине за ними уже спешили гонцы с других городов, а казна формировала целые обозы для отдалённых провинций.

Головин же, как государев казначей, возложил на себя новую функцию: наблюдать за сбором денег с продажи гербовой бумаги. И вряд ли упустил момент, ведь поговорка "у воды да не напиться" не вчера родилась.

Между тем, после сытного обеда, казначей повёл гостя в просторный, богатый покой, стена которого, что напротив окон, была украшена ковром с удивительно тонко вытканной картиной на библейскую тему. В углу перед кивотом в золотой оправе горела лампада. Сказать по правде, Андрей был поражен увиденным, ведь подобное украшательство стен было пока что не в чести на Руси, и дома знатных людей не отличались в этом от простонародных.

Головин, заметивший князево удивление, усмехнулся:

— Ну да, купцы да дьяки понарассказывали, каково в твоём доме, вот и решил испробовать. И вправду, получилось удобно и красиво.

Тут Головин утёр вышитым платом взмокший лоб и решительно скинул на лавку (сработанную под заморский стул, со спинкой) шитый парчой зипун, оставшись в белой льняной рубахе:

— Помню твою нелюбовь к ромейскому обряду, так что скидай кафтан — тут по-свойски. Ишь как слуги натопили — пекло одно!

Долго упрашивать Андрея было не нужно, и он так же сбросил расшитый жемчугом кафтан, явив взору казначея рубаху из тончайшего батиста. Ткань эта была давно известна на Руси и стоила довольно дорого, хотя и делалась из того же льна, что и рубаха казначея. В своё время Андрею попало в руки несколько тюков, вот он и использовал их в своих целях. Оценив же удобство носки, загорелся возможностью выкрасть технологию, но сдвигов в этом направлении пока что не было.

Разговор двух сановников долго шёл вокруг да около, пока Андрею это не надоело.

— Пётр Иванович, брось ты это славословие. У нас ведь есть обоюдный интерес, так почему бы не приступить к делам нашим скорбным.

— Кхм, а тебе, Андрей Иванович вновь есть, что предложить старому человеку? — прищурил глаз казначей

— Старые люди дома сидят, а не в политику играют, — усмехнулся в ответ Андрей, и продолжил: — Как тебе такое?

На стол перед казначеем легла серебряная монета. Но это была не привычная тому эллипсоидная чешуйка с получитаемым чеканом, а относительно круглая, с довольно чётким рисунком, похожая на те, что везли из закатных стран. Однако не это удивило повидавшего за свою жизнь множество монет казначея. Его взгляд застыл на ребристой насечке, что шла по её гурту.

— Что это?

— Э, — на миг потерялся князь, — что-то типа прототипа. Тьфу, ты, нечистый, в общем, это моё предложение по борьбе с обрезанием монеты. Ведь это бич для всей нашей экономики. Доходит до того, что на рынке ходит полно монет обрезанных аж до половины. А такую монетку, согласись, боярин, незаметно обрезать будет весьма проблематично.

— А чеканка откуда?

— А то мастер из земель немецких ладил. Уж прости, боярин, но наши покамест до такого хитрого механизма не дошли.

— Интересное решение, — покивал головой казначей, — вот только не удорожит ли это цену монет? Зная тебя, — тут Головин усмехнулся, — готов поклясться, что монетные дворы придётся наново обустраивать.

— То так, скрывать не буду. Только ведь всё одно рано или поздно это делать придётся. Это же не дело, когда по стране ходит куча монет разного чекана, да ещё и в большинстве своём порченная. Коль за товар рассчитываешься, так не на счёт, а на вес деньгу меряешь. Нет, не дело это, Пётр Иванович.

— Эх, кабы каждый боярин так думал, — мечтательно вздохнул казначей, вертя странную монету в руках. — А ведь интересное решение. Никогда такого не видывал. Неужто сам додумался?

— Да куда мне, Пётр Иванович. Это я франкскую монету зрел. А там по окоёму надпись шла, вот я и подумал, что с такой-то монетки край не обрежешь — сразу видно будет. А станок для насечки сей дивной уже розмыслы монастырские правили под руководством немецкого мастера. Ох и намучались, пока придумали, как сделать так, чтобы любую монету можно было на нём откатать. Зато ныне готовы таких станов сколь угодно сделать.

— Ага, было бы, кому их стребовать. Только не до новых монет нам ныне...

— Так ясно, что на войне не до перемен денежных. Всё понимаю, только думать-то о том уже сейчас надобно. Дабы, когда мир настанет, взяться разом, да изменить одним махом. А то ведь у нас ныне как: что ни город, то норов, что ни деревня, то обычай. Этак скоро вновь каждый удельный князь свою деньгу изготавливать начнёт. А надобно, чтобы монета, везде и всюду была одинакова.

— Угу, а деньги откуда на это брать? Опять из казны?

— Зачем? С перемен и брать. Начать просто чеканить из гривенки серебра монет на 3 рубля, а не как сейчас два да с половинкою. А с разницы все расходы и оплатить. Да уж коли о том разговор зашёл, так отчего бы ту же полушку из меди не начать делать. А то пул одних подчас излишне много надобно. Дал пуло — купил пирожок. А захотел лоток — что же, котомку целую тащить?

— А ты, князь, хоть понимаешь, чем это может обернуться?

— Понимаю, потому к тебе и пришёл. Это ведь не завтра делать надобно. Есть время всё обдумать, обсчитать. Будет твоим дьякам работа.

— То верно, работы много будет, — согласно покивал головой казначей. — Но также верно и то, что прав ты, многое менять надобно в наших деньгах. Ну вот, озадачил ты меня, а я-то о другом поговорить хотел.

— Так давай поговорим, — хитро усмехнулся Андрей. — Я ведь даже догадываюсь о чём.

— Ну, давай, обскажи?

— Так о торговле персидской.

Головин в задумчивости почесал бороду.

— Гм, твоя, правда. Интересно мне стало, как ты это видишь, — сделал он упор на "ты".

— Просто вижу, — откинулся на спинку лавки Андрей. — Всё как во времена ордынские. Волга должна быть полностью под нашей рукой. На её берегах ставим крепости с причалами на расстоянии дневного перехода судового каравана, дабы судовщикам в степи не ночевать и за разбойными шайками приглядывать. Потом создать единую Русско-персидскую компанию да даровать ей провоз товаров по Руси безпошлинно.

— Это сколько же людишек, что с тех пошлин живут, на торговцев ополчится, — вставил своё слово казначей.

— Зато цена вырастет не так сильно, что заставит купцов в Европе брать персидские товары у нас. И тем самым казна получит тысячи рублей выгоды от пошлин. А за полную казну и тебе от государя любовь да ласка будет.

— Ну так и ты в накладе не останешься, — усмехнулся Головин.

— Так я и не скрываю. Наоборот, предлагаю и тебе войти в ту торговлю. Как своими деньгами, так и казной государевой. Ты пойми, львиная доля шёлка, что так в Европе ценится, создаётся в Гиляне. А Гилян ведь на побережье Хвалынского моря раскинулся. Турский султан и шах персидский ныне в ссоре, так что наш транзит для него даром божьим будет. А нам хорошим подспорьем.

— Вот только на пути Казань да Астрахань лежат, верно?

— Верно.

— Вот и я про то же, — вздохнул Головин. — Хоть ты и прав в том, что купец тоже сила, которая и царям славу стяжает и веры христовой силу множит, но сколь бы сильно государь за казну не радел, он на такое вряд ли пойдёт. Он и одну-то Казань под свою руку брать не желает.

— Ну, вода камень точит. Коли ты, да я, да ещё кто-то будет государю одну и ту же мысль нести, то, глядишь, он и передумает. Как говорили ромейские философы, принятие истины начинается с отрицания, проходит стадию возражения и принимается, как очевидность.

— И где ты только о том слыхивал?

— От мудрых людей. Жаль только, что у нас такие лишь в монахах ценятся. Не слыхал, что там государь про университет думает?

— Слыхал. Как не слыхать, коли Варлаам государю всю плешь этим университетом проел. Мол, негоже потомку императоров в Третьем Риме своего Пандидактериона не иметь. Вот и велел государь митрополиту сей вопрос проработать.

При этих словах Андрей встрепенулся. Митрополит ведь университет в богословский превратит, а ему это надо? Нет, конечно. Тем более, у него вся идея давно на бумаге изложена. Но церковник-то каков? Ведь ничего ему не сказал. И не побунтуешь сильно — такой союзник долго ещё будет нужен. Эх, как всё не вовремя навалилось!

Дальнейший разговор вновь вернулся к возможной русско-персидской торговле. Всё же Головин был из породы тех людей, что барыши за версту чуют. Выспрашивал, прикидывал, вздыхал да охал. Чувствовалось, будь его воля, он бы уже караваны готовил. Вслед за полками. Но, увы, на троне восседал хоть и умный, но чересчур уж осторожный Василий III Иванович.

А спустя ещё пару недель в Москву прикатил Малой вместе с представительным иноземцем, назвавшимся Хансом Шакелем, торговым представителем Фуггеров. Первое, о чём подумал Андрей, это что его парни опять захватили не тот корабль, вот и приехал человек разбираться. Дело в том, что для решения многочисленных вопросов в городском совете Гданьска Фуггеры приняли в свою компанию гражданина этого города, оптового торговца медью Якоба Феттера. И, разумеется, были весьма недовольны, когда андреевы ребята захватили товар, принадлежавший их человеку. Вопрос тогда с помощью Мюлиха удалось быстро разрулить, и с той поры подобных накладок вроде не случалось. Но мало ли что...

Однако всё оказалось куда интереснее.

После того, как Ганза заставила их выкупить за 8 тысяч марок свой же, но захваченный ганзейцами товар, Фуггеры внимательно следили за тем, куда дует ветер торговли в Балтийском регионе. И первыми уловили те изменения, что произошли в восточной его части. До этого они импортировали в Ливонию серебро и специи, экспортируя воск, кожи, меха и смолу, но теперь, когда русские резко повысили свою торговую активность, они всерьёз задумались о переносе центра своей восточной торговли. Ведь умные люди давно знали, что половина ливонского экспорта это реэкспорт русских товаров. И если русские сами занялись извозом, то сделать это они могли только за чей-то счёт. А никого, кроме Ливонии рядом не было.

Да, ливонские земли изобиловали лесами и пашнями, но выброшенные из русско-европейской торговли они разом становились куда менее значимы, чем играя роль посредника. При этом перезжая восточнее, Фуггерам даже спектр товаров сильно менять не придётся. Ведь покупаемые у них ливонцами медь, железо, специи, сукно и серебро всё одно в большинстве своём шли на Русь.

Так что Шакель, получив от Якова Фуггера точные инструкции и весьма большие полномочия, приехал договариваться о дальнейшем развитии тех отношений, что уже зародились между Фуггерами и Компанией. Ну а Малой, понимая, как всё в Компании устроено, поспешил сопроводить его в Москву, к князю.

Сказать, что Андрей был "за", это не сказать ничего. Приток серебра от пиратства позволил Руссо-Балту стать одним из активнейших закупщиков на Руси. Но, как известно, любому товару нужен рынок сбыта, а вот этот момент пока что ещё несколько уступал возможностям скупки. Так что предложение немцев было весьма вовремя и очень интересным. Ведь Фуггеры не за просто так славились как медные короли. Словацкие рудники работали исправно, выдавая тонны руды, что через Гданьск вывозилась в Антверпен. Отдельный ручеёк через Ливонию тёк и на Русь. И вот теперь пришло время направить этот поток напрямую, минуя ливонских посредников. Это не только выводило Русь в полноправные партнёры, но и разом бы решало любой вопрос с санкциями, что так любили накладывать ганзейцы, не говоря уж о ценовой политике.

Правда, предстояло ещё уговорить держателей "основных фондов" проголосовать за подобное соглашение. Ведь должны же люди, вложившие деньги, чувствовать свою сопричасность к управлению таким монстром, как Руссо-Балт. Всё ж таки это товарищество, а не личная корпорация одного человека. Но для этого у него был старина Сильвестр, который недаром изучал риторику в Ростокском университете.

Ну а главным было всё же то, что данный договор явился зримым ощущением его, Андрея, деятельности. Ведь в той, прошлой истории Фуггеры на подобный шаг так и не пошли. Потому что ливонские города так и остались главными торговыми посредниками.

Зато у него появился ещё один аргумент в пользу того, чтобы привлечь в товарищество государя, точнее, его деньги. Впрочем, Головин и без того был непротив, пообещав закрыть этот вопрос в ближайшее время. И если у него всё выгорит (а Андрей верил в возможности казначея), то круче крыши у Компании просто уже не будет. Никто из царедворцев не был настолько отморожен, чтобы попробовать вредить интересам великого князя. А то шепотки о том, что клан Шуйских уж слишком сильно разбогател в последнее время, уже пошли. И ведь шептавшиеся были по большей части правы. Это в каперство (как ни уговаривал Андрей), дядя не вложил ни рубля. А вот в Компании он был владельцем нескольких основных акций и получал с них довольно неплохие дивиденды. Впрочем, за последний год аристократических акционеров в Руссо-Балте довольно изрядно прибавилось. Спесь спесью, а считать деньги умели все. И пусть пока что шли лишь те, кто долго и плодотворно общался с самим Андреем, как тот же Шуморовский, который наскрёб где-то сто рублей для первого вклада, но и это было уже что-то. Когда вчерашние безземельники вдруг окажутся богаче старых вотчинников, вот тогда и тронется основная лавина. Тогда-то и понесут одни свои средства в дело, а другие начнут кричать о падении устоев и прочей ереси. И как раз тогда-то участие в торговых операциях государя (через казначея) может стать весомым аргументом в правоте первых.

* * *

*

Вассиан довольно легко для своего возраста подскочил с лавки и бодро прошёлся по небольшой келье. Став монахом не по своей воле, он не иссушал плоть длительными постами и непосильной работой, оттого и не чувствовал ещё старческой усталости. Варлаам, поглаживая руками набалдашник своего посоха, с ухмылкой наблюдал за ним.

Годы! Годы прошли с той поры, как чудесно воскресший в порубежном монастыре отрок приоткрыл для них завесу будущего, обрушив на их плечи тяжкую ношу. Они не верили, не хотели верить, но готовились. И как оказалось, всё вышло в цвет. Бушует в закатных странах люторова ересь, и уже беруться тамошние мужики за дубинки, дабы пойти воевать за свои убеждения. Всё, как предсказал отрок.

Впрочем, всё да не всё! На Руси ныне была тишь да благодать. Хотя внутри церкви тяжкое противостояние между победителями нестяжателями и сторонниками Иосифа, не смотря на прошедший собор, продолжало тлеть. Не все, ой не все священнослужители желали отказаться от владения землёй и холопами. С трудом ведь тогда, на соборе, преодолели их. Варлаам все дни тогда молился, дабы не разбил паралич или иная какая лихоманка не пристала к государю, как это случилось после собора 1503 года. Но бог миловал, и, хотя был момент, когда решение соборное на волоске висело, но всё же сторонники Нила Сорского смогли одержать победу. Но едва первые монастыри начали отдавать светской власти свои владения, как недовольное ворчание превратилось сначала в глухое брожение, а потом и в громкие выступления наиболее одиозных деятелей. Давно позабыли иноки заветы Сергия, не хотелось им своими ручками работать. А платить вчерашним холопам за то, чтобы они на монастырь поработали, жаба давила, как метко выразился чудесный отрок. И ведь Новоникольский монастырь, в котором он был когда-то послушником, являлся ныне успешным примером того, как в новых реалиях могла жить братия.

Настроив вокруг себя многочисленные пасеки, где пчёлы жили не в бортнях, а в новоизобретённых ульях, они со временем многократно увеличили выход мёда и воска, большую часть которого стали сбывать купцам. А из оставшейся ставили меды хмельные и ладили свечи для себя и на продажу. А потом бывший послушник пригнал им из литовских земель умельцев разводить в запрудах дорогую рыбу, которую ныне и к великокняжескому столу подают.

В общем, живёт монастырь, не бедствует. И даже не все монахи при том работой заняты. Или Соловецкий монастырь, что ватаги промышленников по всему Студёному морю рассылает. То же ведь не монахи на тех кочах плавают. Ан нет, всегда найдутся те, кому новшество не по нраву придётся. Ох, как бы не полыхнуло новой ересью. Ведь что тогда, вновь костры разводить, как иосифляне? Те ведь давно настаивали на том, чтобы еретиков казнить безжалостно. Это вот старец Вассиан по-иному мыслит: наказывать еретиков, конечно, надобно, но не казнить. Не похабить древнюю веру латынской прелестью, ведь в единой некогда Церкви, когда папа римский был всего лишь одним из иерархов, древних еретиков мечом не рубили и огнём не жгли. Их всех святые отцы собором анафеме предавали, а уж потом правители в остроги заточали. Потому как благодать божья снизойти может на каждого, и упорствующий в ереси со временем может покаяться. А вот казнённый уже ничего не сможет.

Варлаам содрогнулся, вспомнив казнь главных еретиков жидовствующих. Их жгли в специально построенных деревянных срубах, не желая демонстрировать собравшимся ужасы предсмертной агонии. Всё же на Руси к подобным зрелищам люди ещё непривычные. Но тот жуткий вой и запах горелого мяса митрополит помнил до сих пор. А потому знал, что он такое повторить не сможет, хотя и простить своих врагов тоже. И потому, коли полыхнёт вновь, он виновных осудит и просто разошлёт по самым преданным монастырям, где тех по-тихому умертвят бескормицей или по-иному как. Но кострам на Руси больше не быть!

Между тем Вассиан успокоился и вновь присел на лавку.

— Вот и ещё одно пророчество сбылось, — хмуро выдавил из себя, глядя куда-то в стену.

Варлаам только кхекнул на эту сентенцию. А то они не знали? Не верили — да, потому как не хотелось в это верить, но знать — знали. И вот сбылось, намедни Василий сам пришёл в обитель митрополита и попросил его благословить расторжение брака с Соломонией Сабуровой. На что Варлаам ответил что-то типа: "ведаю печаль твою, государь, но не могу дать благословения такому делу, потому как решение собора нашего в отношении развода никто из святых отцов — патриархов православных, ни Антиохийский, ни Иерусалимский, ни Александрийский, ни тем более Царьградский не восприняли". И тут Василий Иванович взорвался, причём в словах его послышались митрополиту знакомые нотки, те, что давно уже будоражили русское общество. Потому что упирал великий князь именно на то, что все эти иерархи ныне сидят под басурманской пятой и какое они право имеют указывать, что делать царству православному, что единственное осталось на земле, не склонившее голову пред врагом? А в горячности своей и вовсе страшное бросил, что ныне только папа римский и митрополит московский вольны и остались, остальные же, по грехам ихним, отданы господом на попрание. Подобная ересь в устах великого князя звучала устрашающе, хотя сравнение себя с римским владыкой и польстило Варлааму.

Но поняв, что словами своими может сейчас напрочь перечеркнуть всё достигнутое, митрополит невольно сплагиатил чужую фразу про неплодную смоковницу, однако при этом настояв на посылке известия виднейшим православным патриархам. Всё ж таки не абы кто, а великий князь разводиться надумал. А это вопрос уже не столько религиозный, сколь политический. Но если те всё же воспротивятся, то вот тогда он, митрополит, и возьмёт на себя всю ответственность. Ведь недаром он подсуетился в своё время, вынеся эту проблему на всеобщее обсуждение. И общество (не церковные иерархи, а именно общество) восприняло предложенное решение более чем благожелательно. Да и за Еленой Глинской его людишки поглядывали. Ничего так девица, ладная, хоть и видно, что не московского воспитания.

— А под это дело мы свой университет и утвердим, — закончил Варлаам свой рассказ.

— Кстати, наш княжич тут недавно интересовался им, — усмехнулся Вассиан.

— Да это и понятно. Успокой его, кстати, при встрече, будут там светские науки. Новые времена настали, нужны ныне не только церкви люди грамотные. Хотя тут я с иосифлянами солидарен буду: излишняя грамотность — дорога к ереси. Кстати, а что там отец Филарет пишет?

— Всё тоже. Детишек учат тщательно, но как-то по-иному, что ли, не привычно.

— И в чём же непривычно? И нет ли в том ереси какой?

— Трудно сказать, не так, как при монастырях учат. А ереси нет, тут отец Филарет следит строго. Хотя и у него есть к учебному процессу претензии.

— Это какие? — встревоженно вскинул голову Варлаам.

— Да вот пение то же. Пишет, что отроки и отроковицы поют не только святые псалмы, но и светские песни, причём последние как бы не больше. Да и святые псалмы не столповым распевом поют, а многоголосием. И отец Филарет не ведает, как к тому относиться. С одной стороны это противоречит уставу и традиции, а с другой, как он пишет, сердце и душу радует.

— Так, надобно в ту школу наведоваться, а то как бы наш подопечный делов не наворотил.

— Ну не сам же ты, Варлаам, поедешь, — рассмеялся Вассиан. — Хотя я бы вот съездил, посмотрел на те хитрости, что княжич у себя в вотчине сотворил. Больно лепо о том Филарет пишет.

— Сам бы съездил, да работы у нас с тобой, Вассиан, и без того хватает. Отправь Иуавелия. Он и с плеча рубить не будет, и любую ересь на корню пресечёт. Ну а мы посмотрим, как он с делом справится, да подумаем, не пора ли и ему в епископы.

Вассиан задумчиво покивал головой. Да, игумен был ещё довольно молод, но он был предан нестяжателям ещё в те времена, когда победа иосифлян казалась не за горами. А такими людьми не разбрасываются. Да и князя он знал дольше и лучше, и разобраться в случае чего, мог куда справедливее других. Так что пусть собирается отец-настоятель в дальнюю дорогу. А у них и тут дел по горло, борьба в церкви ещё далеко не окончена. Прав Варлаам, не до поездок им сейчас.

Глава 15

Небольшой санный обоз въехал в Княжгородок перед самым закрытием ворот и, поскрипывая полозьями, потащился по улочкам городка к ближайшему постоялому двору, который им указали на въезде. Правда, главный путешественник вышел раньше, возле местного храма, где его уже ждали предупреждённые заранее хозяева.

Храм был небольшой, рубленный из отборного дерева и богато украшенный что снаружи, что внутри. А его жилые комнаты были довольно просторны и хорошо отапливались. Причём все печи были сложены по белому, а потому привычных для гостя слоёв плавающего дыма, что обычно остаются после протопки, нигде не наблюдалось. А приятный запах, витавший в переходах, указывал на то, что и на освещении тут не экономили и сальными свечами не пользовались.

— Однако вы хорошо устроились, отец Филарет, — усмехнулся в мокрую от растаявшего снега бородку Иуавелий, рассматривая внутреннее убранство выделенной ему комнаты.

Окрашенный пол, сбитый из оструганных досок, был подметен и тщательно вымыт, а вещи уже развешаны по вешалкам или заботливо разложены вдоль стены. Вместо привычной лавки в углу стояла кровать с пышным, набитым свежею соломою матрацем, застелённом льняными простынями и покрытом сверху не рядиной, а шерстяным одеялом. Рядом с ней, прямо перед окном, расположился небольшой столик с трёхсвечным подсвечником на столешнице и пишущими принадлежностями. Вроде и скромно всё, но как-то непривычно, слишком комфортно, что ли...

— Не буду бога гневить, а князь за божьими слугами ухаживает. Не даёт обнищать братии, — огненно-рыжий монах держался с представителем высоких инстанций довольно смело, что, впрочем, больше импонировало игумену, чем льстивые сребролюбцы, которых он повидал множество, выполняя многочисленные задания митрополита. Хотя вот так далеко от собственной обители он ещё не забирался.

— А где же ваш сотоварищ? Неужели так и живёт безвылазно среди сыроядцев?

— Ну почему же, иногда заезжает, но чаще всё же весточки шлёт.

— И как у него дела?

— Неплохо. Вогуличи крещение принимают, но относятся к нему по-своему, своих божков до конца не отвергают. Язычники.

— Однако подобное двоеверие суть грех. Они же господа нашего за одного из своих проклятых демонов принимают, а вы, получается, сему потакаете. Вот иные...

— Прости, отче, но мягкая сила быстрее приведёт заблудшие души к господу, чем жёсткое давление. К тому же места вокруг и без того неспокойные ...

— И не боишься такое молвить? — Иуавелий с интересом взглянул на отца Филарета.

— Отбоялся своё, — честно молвил тот. — Хотя и в холодную келью вновь на заточение не очень хочется. Только верую, что мы правы, а не те, кто свет веры христовой через меч несёт.

Оба помолчали, думая каждый о своём, а потом игумен присел на край кровати и произнёс:

— Приобщение к вере язычников — дело трудное, но богоугодное. И коли считаешь, что прав, то так тому и быть. Об сём разговора не будет, а вот про школу местную знать желаю.

— Тут лучше всё увидеть самому, отче, — усмехнулся Филарет. — Отдохни с дороги, а с утра и покажу тебе всё.

— Хорошо, так и сделаем, — согласно кивнул головой Иуавелий.

Утро выдалось солнечное и морозное. Отстояв утреннюю службу и осенив себя крёстным знамением, Филарет и Иуавелий неспешно прошествовали до крытого возка, внутри которого тепло поддерживала чугунная жаровня с углями, и тронулись в путь. Всё же школа хоть и находилась внутри стен, но была прилично отдалена от храма, являя собой целый комплекс зданий, соединённых множеством переходов.

Внутри школы было достаточно тепло даже в коридорах, здесь явно не экономили на отоплении. Но первое, что привлекло внимание игумена, едва вошедшего внутрь, это музыка, необычный ритм которой и заставил его остановиться. А потом, когда высокий детский голос запел в такт мелодии, оказалось, что это не просто музыка, а самая настоящая песня. И Иуавелий готов был поклясться чем угодно, что ранее нечто подобное он слышал в исполнении своего послушника, ещё в те годы, когда тот втайне от наставников (как он думал) бегал учиться игре на гуслях.

Конечно, это пение сильно отличалось от привычного ему пения церковного, но смысл слов во многом переплетался с заповедями, представляя собой незаменимый набор нравственных ориентиров: тянуться к свету, беречь дружбу, уклоняться от искушений. Мудрость таких драгоценных советов просто невозможно переоценить при воспитании отроков, но меньше всего игумен думал услыхать их в светской песне, которые всегда представлялись ему пустым скоморошьим блеянием на потеху толпе.

Он застыл, властым движением руки велев Филарету ждать, и вслушался в слова, льющиеся из-за закрытых дверей:

Ах, сколько будет разных сомнений и соблазнов,

Не забывай, что эта жизнь — не детская игра.

Ты прочь гони соблазны, усвой закон негласный —

Иди, мой друг, всегда иди дорогою добра.

Ты прочь гони соблазны, усвой закон негласный —

Иди, мой друг, всегда иди дорогою добра.

Когда песня окончилась, он повернул голову в сторону отца Филарета:

— Это про подобное ты писал?

— Да. Поначалу-то, когда в школу гусли да домбры свозить стали, я думал, что тут будут некие бесовские пляски чинить, но когда прослушал весь, как его там, а, репертуар вроде бы, так вот, когда всё прослушал, то и задумался. Песни непривычные, но хорошие. И во многих господа нашего славят. А хулы уж точно ни в одной нету.

— Да уж, любит князь подбрасывать задачки, — усмехнулся Иуавелий больше своим мыслям и решительно толкнул дверь, входя в комнату, которую, как ему уже пояснил Филарет, здесь звали классом.

При его появлении дети, сидевшие за странного вида столами (в которых ученики советской школы сразу бы узнали привычные им парты), резво подскочили, а учитель, оборвав речь на полуслове, недоумённо произнёс:

— Отче?

Увидав вошедшего следом отца Филарета, он немного успокоился, однако до конца не расслабился.

— Почто не псалмы святые поёте, а похабщину? — строго спросил Иуавелий, внимательно оглядывая застывших детей.

— Для того отдельный урок существует, — тут же ответил учитель. — Там отроки приобщаются к высокому миру духовной музыки, которая поднимает их нравственно, образовывает и воспитывает. Мы же здесь просто развиваем отроков, показывая, что и светские тексты так же могут наставлять людей на благие деяния. Как не живут рыбы в мутной воде, так и человек не может жить во грехе. И оградить его от этого может лишь вера и воспитание хорошего вкуса и своей культуры. Недаром говорил древний философ Платон: "Музыка дает душу во вселенной, крылья к разуму, бегство к воображению и жизнь ко всему". Ведь ещё древние еллины выяснили, что занятия музыкой благотворно сказываются на развитии ума.

Внимательно выслушав столь длинный ответ, Иуавелий лишь хмыкнул, отметив про себя, что местные, хоть и почтительны, но при этом и достаточно смелы при общении со священниками. Явно сказывается влияние его бывшего послушника. Ещё раз окинув взглядом класс, он молча кивнул скорее опять же своим мыслям, чем ответу учителя, и вышел в коридор.

— Этот твой обучитель, ну чистый философ. Вон и Платона приплёл.

— Есть такое. Князь ведь обучителей из разных мест собирал да отбирал по одним ему известным критериям. Зато и учат детишек на совесть. А ведь будь подобные философы среди нас на ТОМ соборе, — печально добавил Филарет, многозначительно выделив интонацией слово "том", — не вынесли бы иосифляне дебатов.

— Жалеешь об упущенном?

— А ты? Тут и десять лет порой много. А мы, почитай, двадцать ждали. А многие так и не дождались.

— Ну, ничего, как там говорят: лучше поздно, чем никогда. К тому же сам помнишь, что больше всего тогда повлияло на решение.

— Ну да, ну да, — согласно покивал головой священник. — Вот только ты-то ещё молод, Иуавелий...

— Ты тоже ещё не слишком не стар, Филарет. Ладно, что там у тебя дальше.

Дальше был урок природоведения. Здесь учитель как раз рассказывал о том, как различные травы улучшают плодородие земли. Правда, вся его доказательная база основывалась на многолетних наблюдениях, что вели люди князя на своих опытовых полях. Но даже подобное изложение давало повод многим крестьянским детям задуматься. Игумена же больше всего заинтересовал опыт Эклебена, который теперь имел, разумеется, другое название. Филарет тут же шепнул ему, что на местном огороде детишки проделывают подобное и урожай и впрямь выше всяческих похвал выходил, но для полей это применить пока что было невозможно. Слишком уж большие затраты человеческого труда получаются.

— А что ты тут изучаешь? — вдруг обратился Иуавелий к ближайшему отроку.

Тот вскочил и бодро, по-заученному, оттарабанил:

— Мы изучаем божьи законы, по которым живут звери и птахи, и растут травы и деревья, дабы умело владеть ими, как то нам господь завещал.

Выслушав ответ, игумен вновь хмыкнул и покинул класс.

Неожиданно раздался звонкий бой колокола и Иуавелий удивлённо обернулся к семенившему сзади Филарету:

— Что это?

— Перемена. Сигнал, означающий окончание урока, дабы отроки могли отдохнуть и побегать. Потом будет сигнал об окончании перемены, а следом о начале нового урока.

— А коли отрок опоздает?

— Будет наказан. Поркою. Но после уроков.

— А вот скажи мне, Филарет, — заговорил игумен, когда они зашли в отдельное помещение, дабы не мешать школьникам, — не кажется тебе, что тут всюду слишком уж большой упор делается на божью волю. Словно нас хотят уверить, что ничего предосудительного тут нет.

— Нет, не кажется, — молвил священник, немного подумав. — Я помню, как молодой князь сказал однажды: наука никак не мешает вере, а вот вера помогает науке правильно постигать божественные законы мироздания. Наука же без веры суть дорога к ереси и попранию божественных устоев. Мол, только в симбиозе они могут действительно осчастливить человека.

— Странные слова. Как, впрочем, и всё вокруг. Уж слишком это..., — Иуавелий задумался, подбирая слово.

— Непривычно, — пришёл на помощь Филарет.

— Точно. Не было такого на Руси, не было. И вот взялось. Откуда?

— Тут тебе лучше знать, ты же с князем дольше всех знаком.

— Дольше-то, дольше, да и то многого понять не могу. А есть те, кто уже окончил сию школу?

— Есть, только, почитай, всех князь себе и забирает. Редко кто на сторону уходит. Хотя окрестные купчишки уже своих детей пристраивают, и цена за обучение их не пугает. Понимают, за что платят. Ну и я по лету нескольких отроков в столицу отправил. Слухи ходят, всех митрополит себе забрал.

— Ещё бы, даже в Москве грамотных послушников редко встретишь. Да и те в основном ведь только чтецы. Писцы куда реже попадаются. А уж счетоводы и вовсе редкость. А тут сразу и чтец, и писец, и счетовод. Максим Грек, даром что у себя там по университетам поучился, и тот с похвалой о них отзывался. Хотя и пожалел, что недоступно им дальнейшее образование.

— Этим грекам всё бы исконно русское хаять, — усмехнулся Филарет. — Не поймут они со своей учёностью, что нам бы для начала простых дьячков читать научить. А то станет такой на кафедре, глаза пучит, вроде читает, а текст по заученному шпарит. И коли забудет, где на середине, так такую ересь нести начинает, уши бы не слыхивали.

— Ничего, дай время, и эту напасть преодолеем, — уверенно высказался Иуавелий. — Митрополит уже начал чистить авгиевые конюшни. Дело, конечно, не быстрое, но нужное.

— Особенно если под эту борьбу ряды противников ослабить, — кривая ухмылка мелькнула и угасла на устах Филарета. — Интересно вы там, в Москве живёте.

— Вы тут не менее интересно, — игумен предпочёл "не заметить" сарказма собеседника. — Ладно, слышу, второй раз колокол ударил. Пойдём далее со школой знакомиться. В этот, как его, гимнастический зал. Чему там учат-то?

— Ничему. Там школьники в непогоду, когда на открытый стадион выйти нельзя, физическими упражнениями тело тренируют и развивают.

— И как оценивают?

— Просто. Должны они определённое количество раз определённые упражнения совершить. Кто сделал — молодец, а кто нет, добро пожаловать на конюшню, для вразумления.

И Филарет подробно перечислил, что и сколько раз нужно ученикам сделать. А почему столько? Так никто не знал. Князь сам нормы расписывал, взяв их из системы ГТО, о которой в этом времени никто ни сном, ни духом не ведал.

Сам же гимнастический зал показался игумену уж слишком заставленым большим количеством разного рода снарядов: штанг, турникетов, брусьев и прочего. А вот сами занятия его не удивили. Отроки привычно бегали, прыгали, отжимались, подтягивались, ползали по канату, проявляя изрядную сноровку и упорство. В этом не было чего-то непривычного, хотя и напоминало больше обучение воинов, а не писцов. Впрочем, как ему подсказал Филарет, посещение этого зала и вправду входило в новую дисциплину с интересным названием "начальная военная подготовка", где всех отроков учили владеть оружием, ползать, маскироваться, читать карты и умению ориентироваться на местности. А на логичный вопрос, зачем это всё надо, учителя пожимали плечами и кивали головой на князя, который на подобный вопрос от них ответил просто: "для всеобщего развития".

Почти неделю Иуавелий знакомился со школой, изучал её устройство и учебные пособия, беседовал с учениками и никак не мог отделаться от чувства нереальности увиденного. Его опыт восставал против. Ведь что видели его глаза? Вполне себе законченную систему, где всё давно отработано и вымерено. И в которой неудачные начала уже давно отбракованы и выброшены. Да, он увидел множественные шероховатости, но это скорее от того, что люди просто не привыкли к подобному способу ведения дел. И это говорило о том, что к созданию самой системы они руку если и приложили, то в очень малом количестве. А всё остальное сделал сам князь (да этого никто и не скрывал). Но как? Где и когда его бывший послушник постиг подобное? Да, он видел многие его школы. И голухинскую, и бережичскую, и все они отличались только тем, что рос объём и умение обучителей, а основные принципы проглядывали уже тогда. Здесь же они, наконец, просто достигли конечного завершения. Причём, если подходить не критически, то можно, конечно, всё списать на пришлых. Что-то бытовало в школах Полоцка, что-то рассказали приезжие греки, немцы или тот же перс, но ведь чтобы объединить это в стройную систему, нужно понимать, что можно взять от каждой школы и почему вот это хорошо, а вот это можно и отбросить. И при этом князь ведь не советовался, выбирая лучшие варианты, нет, он просто указывал, что нужно оставить, и прислушивался лишь к тем, кто говорил, как это лучше сделать. То есть заранее знал. Хотя многие верили в тот слух, что витал по Княжгородку, мол, князь просто выбрал лучшее из всего прочитанного и прослушанного. Многие, но не Иуавелий. За каких-то десять лет, занимаясь военными походами и управлением наместничеством? Как говорится, не смешите мои сандалии. Князь, конечно, умён, но не настолько. А тогда что получается?

А получается всего лишь два варианта. Система эта навеяна князю очередным откровением свыше, а вот кто его наслал, это уже вопрос. Тогда, в монастыре, да после обряда елеосвящения это мог быть только господь, но с той поры князь жил не в святой обители, да и грешил немало, как и все люди. А борьба за души людские между светом и тьмой идёт неостанавливаясь. И хотя князь всегда с охотой шёл под благославение и службы посещал часто, да и святой воды не чурался, но червячок сомнения у игумена свербил. Именно потому, что ему увиденное пришлось по нраву, хотя уклон в светское и коробил душу. Но как же приятно было побеседовать с отроками, поражаясь их разумению в столь юном возрасте. Если б убедиться, что князь всё так же предан господу, и не имел сношений с его антиподом, то он стал бы самым рьяным приверженцем подобной системы. Хотя и понимал, что зиждется здесь всё на учителях, способных донести написанные знания до своих учеников. И именно с учителями будут главные проблемы на первых порах. Ведь и князь свою школу так долго строил именно потому, что ему не хватало грамотных обучителей.

Но самое смешное в этой ситуации было то, что игумен даже не представлял, как недоволен был своей школой сам князь, который, не будучи силён в методической подготовке, считал своё изобретение лишь жалким подобием настоящей школы. И мирился с этим только по той причине, что его школа могла выпускать, если можно так выразиться, сверхграмотных людей. Ведь, если кто забыл, то в шестнадцатом столетии на Руси грамотным считался человек, умевший читать, но не умевший при этом ни писать, ни считать (как бы странным это не казалось пришельцу из двадцать первого столетия). Его же выпускники владели и чтением, и письмом, и счётом, а многие и каким-либо иностранным языком. Жаль только, что ремеслу им приходилось обучаться всё так же по старинке, уже у мастеров на производстве. До полноценного ПТУ руки у князя пока что так и не дошли.

Но игумену увиденное всё же больше понравилось, хотя кое-какие вопросы и остались. И потому, спустя месяц, вернувшийся в столицу Иуавелий поведал свои наблюдения, выводы и соображения по инспекции митрополиту и Вассиану, горячо порекомендовав многое из увиденного, чем заставил обоих старцев глубоко задуматься.

* * *

*

Рождество, не смотря на то, что город ещё не полностью восстановился от летнего погрома, встречали весело. Из дальних вотчин прикатили братцы-сидельцы. Протопили баню. Накрыли пышный стол. Музыканты трудились всю ночь, услаждая слух отдыхающих князей. А на утро Андрей проснулся в жару. Не поберегся после бани, приналёг на холодный, прямо с ледника квас, а потом ночью выбегал разгорячённый на крыльцо, вдохнуть холодного воздуха и вот простудился.

Молодой организм пытался бороться, но болезнь прогрессировала быстрей. А Мишук, как назло, за неделю до Рождества отпросился в деревню, где у него появилась зазноба. За ним, конечно, послали гонца, но путь туда был не близкий, а Андрей на вторые сутки уже стал впадать в забытьё.

На третий день из дворца в дом Барбашиных прибыл лекарь государя Николай Булев. Осмотрел больного, печально вздохнул и выдал несколько баночек с непонятного цвета мазями, сказав, что болезнь сильно запущена, и надеяться остаётся лишь на господа бога.

А на пятый день во двор влетел насквозь промокший от снега и пота Мишук и наскоро умывшись, приступил к осмотру, решительно отодвинув женщину, что обтирала обильно потеющее тело молодого князя. Потом порылся в своей сумке и выложил листья подорожника, корневища солодки и алтея, полевой хвощ, фенхель и сосновые почки.

Князь Михаил, внимательно наблюдавший за его действиями, взял в руки пучок фенхеля и с интересом рассмотрел его.

— Что это?

— Укроп волошский. Трава лечебная из стран заморских.

— Не встречал такую ранее.

— Увы, княже, не растёт она, покамест, на Руси.

Хмыкнув и покачав головой, Михаил вернул пучок назад, в общую кучку.

Мишук же, оглянувшись, подозвал к себе одного из служек (уже приученных без дополнительных понуканий выполнять распоряжения лекаря) и, сунув ему все травы, велел всё перемешать и полученную смесь запарить в кипятке. А потом тоже самое сделать с толчёной корой ивы.

Последующие дни домочадцы отстояли в домашней церкви и кремлёвских храмах не одну службу, вымаливая у бога милость к молодому князю, а Мишук колдовал с травами и мазями, помогая телу одолеть лихоманку. Что больше помогло, каждый для себя решил сам, но, в конце концов, кризис миновал, и Андрей потихоньку пошёл на поправку. Мишук всё так же поил его отварами, и вскоре разрешил вставать с постели, чтобы немного походить.

Осунувшийся и похудевший князь бродил по комнате, удивляясь своей немочи. Вроде и недолго провалялся, а длительного хождения не выдерживал вовсе: спустя короткое время голова начинала кружиться и всё тело так и требовало срочно куда-нибудь присесть, а лучше и вовсе, прилечь.

Зато вновь посетивший княжеский дом лекарь Булев с удивлением констатировал факт выздоровления своего пациента и, убедившись в том, что он ныне действительно слаб, убыл на доклад во дворец, оставив Андрея в тяжких догадках: чего же больше хотел любечанин — убедиться в том, что он выздоровел, или в том, что он не по злому умыслу пропустил пару заседаний Боярской Думы и званый пир у государя. Видать кто-то нашептывал Василию Ивановичу, что молодой князь притворяется, хотя какой ему пир, тут до дырки-то туалетной еле доползаешь. Это ж надо, выхватить пневмонию посреди средних веков. Тут и от меньших болезней загибаются на раз, а он расхрабрился, забыв золотое правило, что "береженого и бог бережёт". И не надо про конвой, это из другой оперетты.

Но, слава богу, всё обошлось. Время шло, болезнь уходила, а силы, наоборот, возвращались, что не могло не радовать. Планов было громадьё, и времени отлёживать спину, не было от слова совсем.

К весне он окреп настолько, что засобирался, наконец, в своё наместничество, где его уже заждались дела, жена и дети. Тем более Дума определилась-таки с планом на лето 1522 года, решив, что главным направлением отныне стала борьба со степью. Увы, грозные события года 1521 показали, что одновременно успешно воевать на западе, юге и востоке Русь была пока не в силах. А Крым и Казань, соединённые тесным союзом, представлялись ныне куда более страшным противником, чем Великое княжество Литовское, пребывавшее в хроническом безденежье. И потому в Кремле решительно повернулись лицом к решению восточного вопроса. А зная о натянутых отношениях Сулеймана с крымским ханом, московские дипломаты посчитали возможным постараться углубить турецко-крымские противоречия и, по возможности, добиться создания прочного союза с Портой, направленного против Крыма. Отчего в послании к султану поход Мухаммед-Гирея на Русь выставили как месть за то, "что мы с тобой ссылаемся", приложив соответствующие ссылки на грамоты самого крымского хана.

Однако и в Крыму не сидели без дела. Крымский хан мучительно выбирал, куда теперь направить свои непобедимые тумены: то ли вновь на Русь, то ли на Астрахань. Но на всякий случай в Москву были присланы гонцы, которые сообщили о желании хана в мирных взаимоотношениях с северным соседом. Поскольку худой мир куда лучше доброй ссоры, в ответ в Крым был послан сын боярский Филиппов, а следом стали готовить и большое посольство, но вскоре получили известие, что Мухаммед-Гирей определился с выбором цели и теперь усиленно готовится к новому походу на русские земли. Посольство было отложено, а в полки, что уже встали на Поясе Богородицы в ожидании незваных гостей, полетели грозные депеши.

Но если на литовском и крымском направлении было пока относительно тихо, то вот на казанском уже вовсю лилась кровь. Ещё зимой, когда реки были скованы морозом, казанцы попытались захватить выстроенные с "разрешения" прошлого хана по берегу Волги русские городки, которые стали настоящим бельмом в глазах Сагиб-Гирея, как анклавы чужой власти в его владениях. Увы, зимний поход не принёс больших успехов, разучились воины степей брать крепости, а потому хан велел владыкам даруг, как только просохнут дороги, вновь собирать рать. Потому что вопрос с чужими крепостями нужно было решать, и при этом делать это как можно быстрее, потому что в Казани уже появились первые ростки недовольства сложившимся положением. И тому были свои причины.

Во-первых, летний поход не принёс ожидаемого дохода, ведь казанским воинам, в отличие от крымских, не удалось прорваться вглубь российской территории и взять богатую добычу и полон.

Во-вторых, в самой Казани началось пусть пока ещё глухое, по углам, но всё же недовольное ворчание, как ремесленников, так и торговой верхушки, ведь разрыв с Москвой нарушил для них все давние торговые связи, с которых они неплохо кормились. И кому, спрашивается, теперь нужна казанская ярмарка, приносившая всем баснословный доход? Ведь в новом году ни с Руси, ни с низов купцов не ожидалось, потому что война и торговля не всегда совместимы.

Ну а в-третьих, наличие крепостей в самом центре Казанского ханства прямо говорило жителям Горной стороны о том, что совсем ослабела татарская власть. А от таких мыслей до вопроса: "а не принять ли нам подданство более сильного государя", оставался один шаг.

К тому же эти городки значительно облегчали русским будущее вторжение. До этого ведь их полкам приходилось сотни вёрст продираться сквозь густые леса, теряя людей и обозы под партизанскими ударами татарских засад. А теперь, опираясь на цепочку речных опорных пунктов, они могли довольно быстро и практически без потерь перебрасывать как войска, так и продовольствие вплоть до самой столицы ханства. От таких мыслей хан рвал и метал, мечтая одновременно прознать, кто это там, в Москве, додумался до столь простого, но от этого не менее опасного для Казани плана, и заодно жестоко спросить с предшественника за то, что позволил неверным исполнить его. Жаль, что тогда, по-весне, он отпустил Шах-Али, а не прирезал эту жирную свинью, как то делали с соперниками по власти предки Чингизиды.

Что ж, при будущей встрече с этим сыном шакала он примет правильное решение, но это вовсе не отменяло необходимости разбираться с созданной им проблемой сейчас. Усугубленной ещё и тем, что брать штурмом крепости, как это наглядно показала прошедшая зима, это вам не за полоном скакать. Тут нужны были, прежде всего, не конные сотни, а пехота и артиллерия. Конечно, казанцы, столкнувшись с новыми вызовами, пытались реформировать свою армию под новые веяния. Но получалось у них откровенно слабо и главной помехой тут были даже не отсутствие необходимых средств, а нежелание многих эмиров и огланов менять привычный уклад. Оттого-то и не могли нынче казанцы противостоять в полевом бою русским, так как их противник имел передовое вооружение и тактику, помноженные на большее количество ресурсов и денег.

И вот где теперь, спрашивается, ему взять столь нужные для осады пушки? Только в Крыму, у родственника, или у осман. Хотя османы ныне сами вели войну в Европе, так что оставался только Крым. Так же он не отказался бы и от отряда тюфенкчей, но вряд ли брат отдаст ему своих гвардейцев. Так что на роль пехоты вновь пойдут податные черемисы. И следовало поторопить мастеров в Бишбалте дабы быстрее оснащали суда, ведь понятно же, что, не имея возможности подвезти помощь по сухопутью, русские попробуют организовать снабжение судовой ратью.

В общем, лето 1522 года обещало быть не менее интересным, чем прошлогоднее.

* * *

*

Тарусса, как крепость, входившая в состав стратегической линии по реке Оке, была достаточно добротно укреплена, а потому пережила крымский смерч с относительно малыми потерями, хотя ей и пришлось пожечь посады, когда в окрестностях появились татарские разъезды.

Но малая потеря для города, для отдельной семьи может легко стать огромной бедой. Именно так и произошло в семье тарусского купца Петра, что, не послушав советов своих складников, решил-таки попытать счастья на казанской ярмарке. Чертил, решивший по совету третьего складника остаться дома, даже поругался со своенравным товарищем, а потом несколько дней болел душой, запивая горечь плохого расставания хмельными напитками.

Потом, правда, он успел и пожалеть, что не пошёл вместе с Петром, как это делал все последние годы, пока не долетел до Таруссы слух о казанской замятне. Следом на Русь нагрянули татары, и купцу стало не до переживаний: одев бронь, встал он на стены родного города, готовясь отстаивать его в рядах городского ополчения. И только после того, как орды людоловов убрались восвояси и стало возможно вновь вернуться к обычной жизни, Чертил осознал всю величину потери. Ведь в их тандеме Пётр играл ведущую роль.

А вот жена Петра и вовсе до самого Рождества не хотела верить, что осталась вдовой, и жила надеждой, что мужа просто поработили и вот-вот пришлют условия с выкупом. Но после Рождества в Таруссу заехали счастливцы, что смогли пережить казанскую резню, и эта надежда растаяла, как утренний туман. Она бы, возможно, подалась в монахини, но дети ещё не достигли того возраста, чтобы оставить их без материнской опеки. Так уж вышло, что за последние десять лет трое их первенцов умерли от разных причин, и ныне на руках у вдовы оказалось три дочери и сын, самой старшей из которых было ещё далеко до совершеннолетия. Одно радовало: за последние годы дела у складников шли великолепно и денег, не смотря на гибель мужа и потерю товаров, у неё хватало, чтобы и содержать хозяйство, и поднимать детей. Да и Чертил вовсе не собирался оставлять семью друга и сам предложил отпускать с ним Никиту (так Пётр сына прозвал), дабы начать учить того торговому делу.

А потом и от третьего складника примчался гонец с небольшим кошельком для безутешной вдовы и письмом для Чертила, в котором он попенял купцу, что тот не смог остановить товарища, а потом поделился с ним рядом предложений как без потерь пережить эпоху неурядиц. Ведь последние лет семь основной доход у небольшого товарищества состоял из поездок на казанскую ярмарку, которые в ближайшие годы вряд ли получиться восстановить. При этом менять основное направление деятельности, как и терять доходное партнёрство, никто из них не собирался.

В общем, не смотря ни на что, жизнь продолжалась...

* * *

*

Москва нежилась под ласковым весенним солнышком и радовалась наступающему теплу.

Повсюду звенела капель, таял опостылевший за долгую зиму снег и бежали звонкие потоки. Многочисленные мелкие ручьи и речки разом набухли от стекающей к ним влаги и усилили напор, что принесло городу только благо, ведь талые воды смыли всю накопившуюся вокруг них грязь, а так же унесли из кремлевского рва дрянь и нечистоты, скопившиеся здесь за зиму.

Монотонно звонили колокола, приглашая прихожан к обедне.

"Эх, рано приехал", — подумал про себя Андрей, въезжая верхом через распахнутые Фроловские ворота. Позади остался выложенный белым камнем и наполненый водой ров, через который от проездных башен были переброшены деревянные мосты, и Пожар с его торговым многоголосьем. Не смотря на то, что торговать на площади разрешалось только вразнос, дабы не занимать постройками пространство перед крепостными стенами, торговые ряды поражали разнообразием товара и многолюдием. Был бы один, точно застрял бы в этом потоке, а так, ехавший впереди послужилец постоянно бил рукояткой плети по барабану, привязанному у седла, чтобы народ уступал дорогу князю. А если кто замешкивался, тому, бывало и плетью попадало по спине. Кстати, многие бояре предпочитали бить в барабан сами, но Андрею заниматься местным прообразом мигалки было не интересно.

Сегодня он ездил посмотреть, как проходит восстановление его двора, а заодно и возведение теплиц, где будут выращиваться не только экзотические овощи, но и целебные травы, семена которых привозили Андрею постоянно.

День выдался не по-весеннему жарким, и теперь он ощущал некоторый дискомфорт от прикосновения волглой от пота рубахи к телу. Сейчас бы в баньку, но приходилось спешить на службу, скучать на многомудрых заседаниях. А ведь уже лето не за горами. И это больше всего нервировало князя. Вот-вот должна была начаться навигация, а он торчал в Москве, потому что из Литвы прикатил посланник, и государю вздумалось принять его большой думой. Но не скажешь ведь великому князю, что неинтересны ему эти посиделки, мол, работы и без того много. Так что пришлось ещё на время задержаться в столице, хотя душа так и рвалась к морскому простору.

Попридержав жеребца у великокняжеского двора, Андрей ловко спешился, отбросив поводья послужильцу, и направился к Благовещенской лестнице, стараясь не обращать внимания на собравшихся вокруг людей. Потому что как всегда, у Грановитой палаты толпилась куча народа: приехавшие попытать счастья на государевой службе знатные и незнатные дворяне со всей необъятной Руси-матушки, стольники и стряпчие, ожидавшие вызова, да многочисленные челобитники, надеявшиеся, что именно сегодня услышат, как важный дьяк выкрикнет их имена. Кто-то тяжко вздыхал, а кто-то заразительно смеялся. И только жильцы, обхватив руками толстые копья, зорко несли сужбу, охраняя порядок и покой.

Андрей неспеша шёл по знакомому пути, и стража почтительно распахивала перед князем двери, пропуская его в глубину терема. Дожил, как говорится, до кремлёвских небожителей. Сбылась мечта идиота! Вот только находиться в этой банке с пауками ему хотелось всё меньше и меньше. И он теперь куда лучше понимал засевших в своих вотчинах братцев.

Как ни странно, но в думную палату Андрей вошёл вторым. Расторопные слуги уже приготовили её к заседанию, да видно перестарались с благовониями, которыми окуривали углы. От резкого сладковатого запаха у Андрея запершило в носу и он, успев прикрыть рот ладонью, громко чихнул.

— Доброго здравия тебе, князь Андрей, — тут же весело бросил князь Хабар-Симский, который уже успел приноровиться к местным запахам.

— И тебе, князь Иван, того же. Не ожидал встретить кого здесь, думал все на обедне.

— Да припозднился я, не стой тебя, — усмехнулся герой Рязани.

Князь-воевода был одет, что называется с иголочки, в пурпурный кафтан, расшитый золотом и шапке с атласным отворотом. Впрочем, Андрей в своём изумрудном кафтане выглядел не менее кичливо.

— Был намедни у государя, — продолжил между тем боярин, — говорил с ним про татарские украйны. И про сторожки, да засечные линии тоже.

Андрей усмехнулся, понимая, к чему князь клонит.

Недели две назад заехала в гости к Михаилу знатная компания, состоявшая из брата государя Андрея Ивановича, князя Старицкого и князя-воеводы Хабара-Симского. Гостям Михаил был рад, стол накрыл словно праздничный, да разговор, однако, за ужином принял совершенно иное направление. Только осушили кубки, как заговорил князь Старицкий:

— Государь поручил нам осмотреть места наперёд Пояса Богородицы, где на пути ордынском крепости свои ставить надобно, дабы не повторилось более того, что летом случилось. Вот тут и вспомнилось нам, как ты, Андрей, задолго до казанской измены, про волжские крепостицы речь вёл. Мол, коль не мы, так сама Казань то свершит и тем самым дорогу нам закроет, да ещё и чувашей с мордвой подомнут под себя полностью и бесповоротно, и себе лёгкую дорогу на Новгород Нижний устроят. Смеялись тогда многие, а как вышла измена, замолкли. Ведь те крепости почитай всю силу казанскую на себя и забрали. Вот и подумалось тут на досуге, что, может и про южную черту у тебя мысли есть.

Вот от кого угодно ожидал Андрей таких распросов, но не от брата государева. Однако Василий Иванович нашёл неплохого исполнителя своих дум. Мало кто попробует перечить князю Старицкому и волокитить его распоряжения, подкреплённые словом государя. А сказать ему было что, тем более что о засечных чертах в интернете много говорили, обсуждая, что и как ладить лучше всего было надобно. Да и он, уже в этом времени находясь, вопросом этим интересовался.

В общем, выдал тогда Андрей своему тёзке давно заготовленный ответ. Что, мол, всё от казны государевой зависит. Самый лучший вариант — поставить сразу несколько. Одну от Мещёрских лесов, через Венёв, Тулу, Одоев и Белёв до лесов Брянских. Это будет, так сказать, ближняя черта. Вот только одной обороной войну не выиграть. А стало быть, надобно Руси идти в степь. Но не бездумно, а умело. Ведь, если подумать, землица там "райская", веками стоит под парами и никем не населена. Точнее, были там до Батыги городки да селения, но нынче один ветер да ковыль. А вот ежели огородить тамошнюю землицу крепостями да засеками, это же какие вотчины да поместья богатые получатся.

— Державно мыслишь. Только где ж там леса-то для засек взять? — удивился Старицкий.

— Есть там леса, есть, только разобщены они. А вот коли начать между борами саженцы подсаживать, то через десяток-другой лет будет там сплошная стена леса, тогда и черту ставить можно будет. А пока что крепостицы возвести, да охочих людей отправить. Они и землю пахать начнут, и деревья сажать станут, потому как о своей безопасности ратовать будут.

Но можно и вариант попроще. Начать с земель Шемячича, от Рыльска примерно, и далее на Елец, Воронеж, что ныне впусте лежит, и вплоть до Тамбова. Рек и лесов там хватает, зато все шляхи закроем намертво. А когда Казань возьмём, то и ногайцам путь-дороженьку перекроем. Только не обессудь, а места под крепости уже конкретно на месте надо высматривать.

Разумеется, для разговора понадобились карты, для которых слуги внесли в комнату дополнительный столик. На них наглядно чертились линии будущих укрепрайонов и татарские дороги. Разговор был долог, но, судя по заинтересованному взгляду младшего брата государя, Андрей понял, что и этот вопрос он, кажется, смог скинуть со своих плеч. К тому же он вспомнил, что где-то читал, будто это именно Старицкий с Симским присматривали в своё время места под будущую Засечную черту, но смерть государя и последовавший бунт удельного князя отложили её создание до более поздних времён.

Ну а кому будет хуже, если ту же Большую Засечную возведут лет на тридцать раньше? А уж если и в степь раньше Годунова, с его Царёв-Борисовым пойдут, то и вовсе за крымские набеги можно будет не беспокоиться. А там, глядишь, и сам Крым веке в семнадцатом возьмём. Всё одно ведь в реальности уже при Фёдоре Алексеевиче с турками крепко воевать пришлось.

Воспоминание мелькнуло и исчезло, а Хабар-Симской тем временем продолжал:

— Судя по всему, государю срединный вариант больше всего по нраву пришелся. Он даже казначея велел позвать, дабы тот примерные расходы прикинуть смог. Так что, чую, придётся нам с братом государевым немало этим летом покататься по украйне.

— Зато дело то какое сподвигните. В веках помнить будут! Да и за государем служба не пропадёт. Места там и вправду богатые, а у тебя и сыновья уже большие.

— Да, старшему пора бы и в воеводы становиться. Он ведь и тебя постарше будет.

— Всему свой черёд, князь. У такого-то отца грех не стать хорошим воеводой. А я что? Вон тоже в воеводах не частый гость.

— Не прибедняйся, князь. О подвигах твоих все наслышаны. А вот коли, что ещё хорошее по делу вспомнишь, дай знать. Ведь про ближнюю линию мы и сами думали, а вот так дерзко в степь, даже и не замахивались. Обвыкли как-то на Поясе-то врага встречать. А ведь ничего в той задумке невыполнимого нет. Коли будет лет десять тишины, справим всё в лучшем виде. Ну да ладно, смотрю, служба окончилась, вон и бояре потянулись.

И уже немолодой, но всё ещё довольно подвижный воевода поднялся с лавки и пошёл здороваться с входившими в палату думцами. А Андрей же только усмехнулся ему вслед. Это не он, это ты, князь прибедняешься. Всё то, что он говорил, это вы и потомки ваши придумали. И делали, как полагали лучше, обжигаясь на собственных ошибках и неудачах. Но не отступили, и потому смогли создать великую державу, за что вас так и ненавидят, обзывая царскими холопами и душителями свобод. А он всего лишь помог прийти пораньше к мысли, к которой вы пришли к концу века. Но ведь для того и нужен попаданец, чтобы не ждать полвека!

Государь явился как всегда последним, вошел, сияя золотой ризой и в собольей шапке на голове. Сев на трон, заговорил приглушённо:

— Собрал я вас, думцы, по делу. Прибыл вот от Сигизмунда посланник, о мире между нами договариваться.

— Не много ли чести, государь, всею Думой одного посланника слушать? — вдруг пристукнул посохом князь Ростовский.

— Ты что же, князь, посланника брата моего уважить не хочешь? — усмехнулся в ответ Василий Иванович.

— Отчего же не уважить, коли ты того хочешь, — согласился старый князь. — Велишь впустить посланника?

— Велю.

После этих слов дворецкий приглашающе распахнул дверь. Дворянин Станислав Довгирдов уже не раз бывал в Москве. Привычно переступив порог палаты, он отвесил поклоны князю и думцам и, приблизившись к трону, почтительно застыл.

— Подобру ли брат мой, Сигизмунд Казимирович проживает? — первым спросил его Василий Иванович.

— Подобру, государь. И о твоём здоровье справлялся.

— Что ж, и мы, божьей милостью, здоровы. С чем прибыл ты от брата моего?

— Всё в грамоте жалованной прописано. Дозволишь прочесть?

— Чти.

Дворянин быстро раскатал свиток, что до того держал в руках, и хорошо поставленным голосом принялся читать послание короля польского и великого князя литовского.

Василий Иванович слушал его вполуха, сложив руки на посохе и уперев его в пол. Что нового мог сказать его невидимый визави? Ничего. И так всё известно, требует возвернуть отвоеванное за последние десять лет назад. Зато думцы, парясь в своих шубах, внимали словам посла с благодушием. Они — победители и как победившая сторона смотрели на посла с явным превосходством.

Когда же посол окончил чтение, вновь заговорил Василий Иванович, однако в голосе его вместо грозы чувствовалось лукавство. Словно немолодой уже государь истово наслаждался представлением:

— Ступай и передай господарю своему, что Мы городов и волостей Сигизмундовых за собой не держим, а держим с Божиею волею свою отчину, что нам от дедов и прадедов досталась. Если же хочет ваш король с нами мира и доброго согласия, то и мы его хотим. Но без возвращения древних земель заключить вечный мир не можем. Но перемирие на условиях, что те земли, которые будут заняты на момент подписания нашими войсками нашими и останутся — согласны. А те знатные пленники, что содержаться в наших руках будут возвращены в обмен на тех знатных пленников, что содержатся в руках у брата моего. А коли не устраивают брата моего эти условия, то пусть нас вновь рассудит меч. Верно ли молвлю? — закончил он и окинул взором присутствующих думцев.

И Дума единогласно поддержала его слова, явив послу картину полного единения с государем и готовность воевать дальше как у государя, так и у всех людей набольших. Воевать, несмотря на прошлогодний погром. И этот посыл посол уловил и усвоил, и обязательно донесёт до ушей как своего короля, так и паны-рады.

Когда же посол покинул Грановитую палату, Дума продолжила совещаться. Ведь кто сказал, что на давно опостылевшей всем войне мир колом сошёлся? У Руси дел и без неё было непочатый край...

Глава 16

Погода портилась. Из облаков, закрывших все небо, накрапывал мелкий, холодный дождь. Тихо в ряд шагают кони. Под ногами лошадей хлюпает жидкая грязь. Всадники уже не однажды успели проклясть эту дорогу, но деваться им было некуда, их служба заключалась в охране князя, а тот, опустив голову, молча ехал впереди.

Андрей тоже ругал себя за то, что, возможно, зря он потащился верхом, следовало, наверное, дождаться судового каравана. Но когда он ещё будет, а вот навигация ждать не станет. Прекрасно зная, что в этом году предки неплохо справятся и без него, князь, испросив разрешение, убыл, наконец, в сторону своего наместничества. Поскольку санный путь уже закончился, а водный только-только начинался, то он и выбрал путь верхом, однако на полпути догнала его настоящая русская распутица и вот уже который день они с трудом преодолевают дорогу.

Яростный лай, раздавшийся впереди, разом вырвал всех из отупления. Собака это жильё и возможность помыться и отогреться, а так же хорошо отдохнуть, даже если постелют на сеновале. Лишь бы крыша не текла. Казалось, это поняли даже кони, ускорившие шаг.

Вскоре сквозь опостылевшую сырость прорвался запах жилого, придавший всем сил, а потом и вовсе взору открылся высокий тын, окружавший большой постоялый двор. Сторож, заметивший выехавшую из-за леса кавалькаду, засуетился в воротах. Мало ли кто в этих местах ездит. Может купец, а может и озорники какие. Однако внутрь усталых путников впустили без задержек.

Усталых лошадей приняли местные конюхи, которые знали, что и как нужно делать, а людей разместили по комнатам, пообещав вскоре протопить баньку. Но больше всего князя порадовал ответ на вопрос, сколько осталось до Новгорода. Оказалось, что по сухой дороге можно было добраться и до полудня, а вот по распутице, если выехать поутру, то к вечеру точно в Новгороде будешь.

А потом подоспела баня, и истомившийся за дорогу князь смог, наконец-то, скинуть грязное бельё и хорошенько выпариться. С острым удовольствием он хлестался веником, поддавая и поддавая на каменку ковш за ковшом, пока пар не начал обжигать ему уши. Немного ошалев, он выскочил из парной и со стоном опрокинул на себя ушат слегка подогревшейся, но всё ещё достаточно холодной воды, после чего взбодренный, снова полез париться.

А напарившись, Андрей отказался от ужина, лишь испил кружку слабого пива, и без сил рухнул на постель, сразу забывшись усталым сном. Да, вот что значит, при любой оказии на судах передвигаться, отвык князь от сухопутных путешествий.

А ночью дождик перешёл в настоящий ливень, окончательно угробивший все дороги, и князю волей-неволей пришлось задержаться на постоялом дворе. Впрочем, эта задержка пошла только на пользу, они все по-настоящему отдохнули и отъелись, так что последний рывок до Новгорода даже и не заметили.

Новгород кипел жизнью. Вновь на его улочках звучала самая разнообразная речь, и от иноземных гостей было не протолкнуться на рынке. Лишь Волхов, сильно обмелевший в последние годы, портил картину, ведь ныне не стояли у новгородских причалов пузатые ганзейские когги, а товары с них давно уже перегружали в Невском Устье на речные струги да дощаники.

И всё же город рос, строился и богател. Строились все: и купцы, и бояре, и даже простые посадские, из тех, кто побогаче. Строилась и Компания. А то как же: любому городу нужны рабочие руки, а вот своего жилья на всех не наберётся. Потому-то доходные дворы были не только в европейских городах, имелось это явление и на Руси-матушке.

Но не только дворы под найм строил Руссо-Балт. Строил он и мастерские, в которых вызревала недооценённая пока что новгородскими ремесленниками угроза их процветанию. К примеру, в своё время отыскали стараниями Сильвестра ученика одного мастера, что в былые времена новгородской вольницы ведал полотняным промыслом у кого-то из тогдашних бояр. Вроде бы что такого? Да вот видел Андрей полотно того мастера. Было оно особое, тонкое, не хуже того, что из-за моря привозили. Просто ткалось его так мало, что едва для личных нужд боярских и хватало. Потому как мастер не только душу в работу вкладывал, но и станок под своё полотно улучшил. И так и работал сам-один на собственном станке. А после падения вольницы бояр тех выселили, вотчины помещикам раздали, а про мастера просто забыли, как и про многих в те смутные времена. Так и сгинул он в безвестности в дальней вотчине вместе со станком своим. Хорошо хоть успел ученика оставить. Но видать и тот никому не понадобился, раз исчезло и то полотно, и тот станок из истории. В общем, получилось как всегда: изобрести-то мы горазды, а вот на поток поставить, да завалить рынок — этого не могём. А ведь вот оно, полотно, под рукой лежит, надо только дело поднять, и рынок упадёт к твоим ногам! И серебро, что важно, не уйдет за рубеж, да и прибыльнее за море не лён возить, опять же, а готовое изделие. Правда, там и без русских конкурентов хватает, задавят и не поморщатся. Но нам и своего, кондового рынка хватит для начала. И пусть вольным людям за работу деньгами платить надобно, но его счетоводы подсчитали уже, что по своей себестоимости оно всё одно дешевле привозного выйдет. Особенно если станков этих не один, а десяток или два поставить. Да штрафовать за брак особо нерадивых, что привыкли в своих мастерских поменьше да похуже сделать, но побольше взять. Это же настоящее золотое дно получится со временем!

Ну а начали, разумеется, с самого станка. Потому как многое о нём ученик успел позабыть за эти годы, так что пришлось кое-что по новой додумывать, но, слава богу, после нескольких безуспешных попыток справились. Кстати, тут князь к месту припомнил про челнок-самолёт и примерно обсказал, как это должно выглядеть. Мастера почесали в затылке и... ничего не вычесали. В общем, чтобы не тормозить процесс, это улучшение отложили на потом, а пока что воссоздали то, что уже работало и могло принести прибыль в ближайшие годы. Выткали на улучшенном станке первые метры материи, чтобы убедиться в работоспособности и качестве выпускаемой продукции, да и принялись строить серию для начала из десяти штук. Ну и как вы понимаете, вместо привычной ремесленной мастерской, в которой хозяин все операции сам проводит (хотя новгородцы к разделению труда вплотную подошли уже к концу своей вольности, но массовый характер это так и не приняло), планировали ставить сразу большую мануфактуру, где каждый будет занят своим участком работы. И тут даже предстоящий мир с Литвой в строку пойдёт. Времена-то на дворе стоят средневековые и для покраски тканей есть только натуральные красители. Одно из них — кошениль. Насекомое, из самок которого добывают вещество, используемое для получения красного красителя. И до того, как мексиканская кошениль вытеснила с рынков все остальные виды, большим спросом на них пользовались средиземноморская и польская. Причём для Польши это была одна из основных статей экспорта наряду с зерном. Шутка ли, стоимость одного фунта польской кошенили выходила между четырьмя и пятью фунтами в такой далёкой стране, как Италия. В Германии цены, конечно, были пониже, но всё одно весьма вкусные. Поэтому ежегодно в Гданьске краситель тоннами грузили на корабли и развозили в Германию, Францию и Англию, а также в Северную Италию, Османскую империю и даже в Армению. А польские купцы и магнаты, радостно потирая руки, подсчитывали прибыли и даже подумать не могли, что подобному изобилию подходит конец. Потому что уже через каких-то десять лет на рынке появится более дешёвый мексиканский краситель, после чего объём польского вывоза начнёт медленно сокращаться, пока не исчезнет полностью в начале семнадцатого века, прервутся веками налаженные торговые связи и поля, на которых магнаты разводили кошениль, придётся вновь переориентировать на зерно. Но пока что на дворе стояла первая половина шестнадцатого столетия, кошенилевый бизнес лишь рос и процветал, а потому покупать краситель для русичей было куда выгодней в том же Гданьске или Вильно, чем у перекупщиков Ревеля и Риги.

А ведь кроме создаваемой полотняной, в городе и без того уже вовсю работала парусная мануфактура, на корню убивавшая маленькие мастерские новгородских ремесленников. Потому что продукция её была и качественней и дешевле. Ведь в ней использовались все самые последние достижения северогерманских мастеров, разными способами выведанные, потому как историю князь знал хорошо и помнил, как турки часто уходили от Ушакова только за счёт более лёгких, но оттого не менее качественных парусов. Конечно, Андрею при этом было жалко простых новгородцев, которых его монстры лишали доходов, превращая из уважаемых мастеров в простых посадских, но прогресс штука жестокая, а та же парусина материал расходный и чем дешевле она будет стоить, тем лучше будет для всех. Ну а умелые рабочие руки лишними у хорошего управленца уж точно никогда не будут...

Осмотрев мастерские, князь не обделил своим вниманием и многочисленные складские помещения. Давным-давно прошли те времена, когда молодая компания арендовала у местных купцов пару старых амбаров под свои немудрёные товары. Ныне склады Руссо-Балта занимали несколько отдельных дворов, либо выкупленных, либо взятых за долги у купцов или горожан. Здесь собирали, взвешивали и сортировали почти все товары, предназначенные для заморского торга, после чего их вывозили в Невское Устье или Ивангород, отчего сейчас они стояли практически пустыми, однако вокруг них всё одно царило настоящее броуновское движение, и стоял страшный шум. Шла подготовка караванов в Карелию и Выборг, а так же отдельных возов для местного торга. В небольшой кузнице, во имя пожаробезопасности сооружённой отдельно от основных строений, перетягивали ободья колес, подковывали лошадей, готовили в дальний путь рассохшиеся за зиму возы и телеги, а заодно и разукомплектовывали сани, вернувшиеся из Норовского. Сновали туда-сюда грузчики, подъезжали-отъезжали телеги, отвозившие товары к пристани.

В этой деловой суете, среди обсыпанных разным мусором носильщиков князь неожиданно увидал знакомое лицо. Это был дьячок, раньше ведавший счётной избой. Худой и нечесаный, он мало походил на себя прошлого: дородного, с вечно спесивым выражением лица, менявшегося на подобострастное только при виде князя и, возможно, Сильвестра. Однако Андрей был уверен, что не обознался.

— Он, он, княже, — согласно подтвердил Евстигней, исполнявший обязанности главы новгородского отделения Компании. — Пробовал запустить руку в доходы, да был пойман дозорщиком. Ныне вот по суду свои долги отрабатывает. Работой, а не в долговой яме сидя. Ничего, зато ноги целее будут.

Ну да, обычай выбивать из должника долги палкой, держа его при этом в яме, Андрею никогда не был понятен. Бей не бей, а денег от этого не прибавится. А тут человек на свежем воздухе общественно полезным трудом помогает восстановить попранную им же справедливость. Хотя, судя по всему, работать ему придётся весьма долго. Зарплат ведь, как таковых тут не платили, вокруг царила типичная сдельщина. Да, грузить артели могли от темна до темна, но больших денег это не обещало. Ну да чья в том печаль? Никто ведь дьячка воровать не заставлял, сам восхотел чужого. Привык, что грамотными людьми тут шибко не разбрасываются, да не учёл кой-какие тенденции. И вот теперь он был среди тех, кого раньше и замечать-то не желал, а его доходное место уже занял старший писец, освободив свою должность писцу простому, на место которого тут же сел вчерашний школьник-выпускник. Кадровая цепочка замкнулась, показав всем, что грамотных людей у Компании хватает и дьячку, когда он отработает долг, на старом месте уже ничего не светит и придётся ему искать работу у других хозяев. Впрочем, Андрею почему-то казалось, что сей пройдоха вполне себе сумеет устроиться.

Закончив инспекцию складов, князь наконец-то смог уделить время особой конторе, которая возникла в Руссо-Балте совсем недавно, навеянная общением с Фуггерами. Хотя нечто подобное Андрей пытался воссоздать уже не один год. Да-да, речь шла о банальном шпионаже. Или вы думаете, что европейцы так и горели поделиться с русскими всеми своими технологиями? Увы, они и меж собой-то делиться не спешили.

Потому князю и пришлось вспомнить о благородном деле шпионажа, где он вновь столкнулся с проблемой знания структуры и методик подготовки. Ведь все его "познания" основывались, как и у большинства людей, на книгах и фильмах про их подлых шпионов и наших геройских разведчиков. Но начинать-то было с чего-то надо, тем более что реально защитой своих технологий в мире пока что заморачивались единицы, вроде той же Венеции. Остальные пытались хранить свои секреты, но как-то не серьёзно. Иначе как объяснить, что на заре промышленного шпионажа они выведывались простейшими способами.

К примеру, если кто помнит, то кузнец Фолей, живший в Англии аж на два века позже, в 18 столетии, в поисках секретов получения и обработки стали прикинулся всего лишь бродячим музыкантом. Босой, в лохмотьях и со скрипкой в руках, он исколесил чуть ли не всю Европу, побывав не только в замках и тавернах, но и в мастерских и кузницах, что позволило ему собрать немало интересных и полезных сведений. Не мудрено, что, когда он вернулся в Англию, его дела резко пошли в гору и вчерашний "бродяга" быстро сколотил солидное состояние. Или история о том, как шеффилдскому железозаводчику Уокеру удалось раскрыть секрет тигельной плавки конкурента, прикинувшись бездомным нищим. Так что больших ухищрений в области воровства чужой интеллектуальной собственности изобретать пока что было не нужно. Главное — найти грамотного исполнителя с живым и незашоренным умом и актёрскими задатками.

Так что, какие там Джеймсы Бонды или Иоганны Вайсы со Штирлицами. Как говорится, вперёд и с песней...

Хотя нет, не всё так просто. Ведь сам шпион, кроме умения стать кем-то другим, должен был знать хотя бы ганзейское наречие, а лучше и вовсе несколько разных языков. И иметь необходимые технические знания, чтобы понимать происходящий перед его взором процесс, а при возможности и задать кучу наводящих вопросов. Ну и кровь пустить в иной ситуации тоже должен был суметь. Потому-то число шпионов, имеющихся у князя под рукой, было весьма ограниченным. Штучным товаром, можно сказать, шпионы были. Хорошо хоть в выборе легенд Андрею не понадобилось велосипед изобретать: взял на вооружение сработавшие примеры из истории. Вот и зашагали по немецким землям весёлые менестрели и нищие попрошайки, заодно знакомясь и с местным социальным дном, который и в двадцать первом веке успешно использовался всевозможными спецслужбами для своих целей. И именно так, распевая фривольные песенки и веселя рабочих, агенты и смогли умыкнуть технологию канатоплетения, столь позволившую русским канатам резко подняться в качестве не сильно подняв при этом цену.

Ну а чтобы оправдать свою некатоличность, акцент и незнание местных обычаев, агенты обычно рядились под литвинов, используя тот факт, что про великое княжество простые европейцы были всё же наслышаны куда больше, чем про Русь. Хотя, как и в двадцать первом веке мало кто из них представлял, где эта Литва расположена. И, что самое грустное, не все задания проходили гладко, как того хотелось бы, и парни порой исчезали бесследно, но те, кто возвращался, не только приносил интересные сведения, но и обретал столь необходимый в любом деле опыт.

Они же, кстати, отдельно от купцов, приносили и сведения политического характера, которые собирал Лукъян и доводил до князя. А уж Андрей, проведя анализ с учётом своего послезнания, давал советы компаньонам, да не забывал и Шигону, который кроме того, что был ближником государевым, всё чаще принимал участие в дипломатических приёмах, стараясь занять место почившего боярина Давыдова. Правда, на этом поприще с ним пытался потягаться Михаил Юрьевич Захарьин, но с предками Романовых Андрей пока что общего языка не нашёл, а потому сделал свою ставку на Шигону. Как говорится, почему бы и не помочь хорошему человеку? Ему же и идею подкинул, что, мол, пора вывести дипломатию из-под руки Казённого двора. Пускай казначеи деньгами ведают, а политикой политики занимаются. Организовать им отдельную Посольскую избу с боярином во главе, да штатом подготовленных посланников и толмачей. И судя по глазам государева ближника, идея тому пришлась явно по нраву. Конечно, тверской дворецкий должность тоже почётная, но стать во главе отдельного двора, да ещё такого важного, было для дворянина куда желанней и ценнее. Так что шанс появления Посольского приказа раньше, чем в ином прошлом-будущем становился довольно ощутимым. В конце концов, до приказной системы и осталось-то лет двадцать, так чего тянуть кота за причиндалы?

Последним же по времени, но не по значимости, было посещение морского училища. Флот Компании рос, и командные кадры пожирал с жадностью. Особенно сейчас, когда на горизонте забрезжили океанские плавания. Ныне училище расширяли, пристраивая новые строения, ведь один Новгород уже не мог обеспечить нужное количество кадетов, и кандидатов искали по всем городам и весям, куда только могли дотянуться компанейские приказчики и целовальники. Вот для них-то и строили жилые казармы.

Однако главным возмутителем спокойствия морского училища в последний год стал Андрюша Барбашин. Только не Иванович, а Фёдорович. Родной, можно сказать, племянник.

Наслушавшись морских баек, он буквально-таки "заболел" морем, как когда-то давно в прошлом-будущем это случилось и с самим Олегом-Андреем. Не выдержав, князь выкроил время покатать парня по Финскому заливу, чтобы убедиться — морской болезнью тот не страдает. Но то трёхдневное плавание лишь раззадорило младшего Барбашина. А ведь парень как раз входил в возраст новика и в семье на него имели вполне себе определённые планы, которые хотелки юного княжича могли напрочь расстроить, потому как государь так и не надумал о собственном флоте, каждый раз умело перенося сроки его создания на потом. Хотя вроде бы ничего этому не мешало, в конце концов, ещё его отец мечтал завести свой флот на Балтике. Единственное, что приходило на ум Андрею, так это то, что возможно, осторожный правитель хотел, чтобы флот этот был именно его, а не новгородский, подспудно опасаясь сепаратистских настроений (которые, надо сказать, имели под собой почву, хотя захарьинская метла и вымела основной горючий материал из бывшего вольного города). Но тут, возможно, он и ошибался. Однако, в любом случае, если взять племянника в училище, то о верстании не могло быть и речи. Прерывать учёбу на походы — глупость, а быть нетчиком — вредно для будущей карьеры.

С другой стороны, учёба княжича давала кучу плюсов. Во-первых, сразу же отметалось местничество. Мол, дядя — главный адмирал, а племянник всё одно с азов начинал, как все командиры. Во-вторых, начав службу с низов, племянник мог пройти все ступени и к моменту создания первого государева корабля заслуженно стать его командиром, имея за плечами какой-никакой, а опыт плаваний. Потому что сразу линкоры никто строить не будет, а шхуной и бригом он к тому времени командовать научится. Ну и в-третьих, Андрей ничего не видел зазорного в создании флотских династий. Так что он был бы только "за", но тут нужно было согласие всего семейного совета.

Как ни странно, но труднее всего оказался разговор с Михаилом. Это для других Андрей стоял выше брата, будучи членом Боярской Думы. А вот в семейных делах Михаил как был главою, так ею и остался. Тем более что после женитьбы, а главное, после рождения наследника, он будто помолодел и стал куда более деятельным, чем ранее. Так что со старшим братом Андрею пришлось вести долгую и сложную беседу, пока не убедил-таки того, что так для рода может стать лучше. Ведь воевод у государя много, а адмиралов — никого.

Правда, остался у Андрея осадочек, что не его красноречие убедило старшака, а то, что тот помнил: большинство начинаний младшего приносило вовсе не тот результат, который виделся ему с первого взгляда. Впрочем, какая разница, что позволило убедить семейный совет, главное, Андрюшка Барбашин-младший, собрав нехитрый скарб, отправился в далёкий Новгород, постигать сложную морскую науку.

И вот пришла пора узнать, как племянник пережил этот год. Причём больше всего Андрей волновался за то, как тот вёл себя в окружении детей простых мореходов и посадских. Всё-таки вырос-то парень в вотчине, где все относились к нему как к господину, и кой каких замашек тот набраться успел. Оставляя племянника в училище, он выдал ректору множество указаний по этому поводу и то, что срочного письма-вызова он так и не получил, немного обнадёживало.

Ныне, слушая почтенного Зуя Фомича, князь понял, что племянник сумел-таки доставить всем немало хлопот, но его соратники, как тот же Гридя, смогли сами и без его помощи обуздать юного княжича. А вот в обучении тот оказался ни лучшим и ни худшим, а этаким крепеньким середняком. Так что за что пожурить отпущенного в увольнение гардемарина у Андрея нашлось. Тут главное было не перегнуть палку, ведь подростки во все времена подростки. Зато порадовало, что, не смотря на муштру, желание стать моряком у парня не пропало. Весь вечер тот много рассказывал об учёбе, и завидовал белой завистью тем парням, что успели уже походить хотя бы зуйком в дальние земли. Но впереди была летняя практика, так что Барбашин-младший собирался быстро наверстать упущенное. И в этом Андрей собирался помочь родственнику. Нет, он даже не думал вмешиваться в процесс обучения или экзаменования, но уж выбить племяннику лучшую практику позволить себе мог. Лучшую с точки зрения будущих планов. Так что не стоит удивляться, что молодой Барбашин попал в группу тех гардемаринов, что уходили вместе с Гридей к Исландии. Ведь настоящий океанский переход, это вам не вдоль берега плыть. Опыт наиценнейший!

Ну а, наведя порядок в новгородских делах, князь с первым же судовым караваном отправился в Норовское. Потому как тащиться верхом или сплавом через всю Финляндию ему как-то не улыбалось. И надо же такому случиться, что возле Котлина острова их караван атаковали пираты.

На рассвете, когда не тронутая ветерком гладь залива напоминала отполированное зеркало, с запада, где ещё царствовала ночь, выскочили на стоявшие возле берега русские суда два небольших краера. Судя по оптике, на каждом было не больше полутора-двух десятков человек, но этого вполне хватило бы для беззащитных шкут и карбасов, с их малочисленным экипажем, если б не одно но. И этим "но" являлся большой мореходный струг, на котором с комфортом путешествовал молодой князь со своей дружиной. Правда сейчас он, как и большинство мореходов, находился на берегу, но время в нынешнем морском бою складывалось вовсе не из минут. Это ведь пираты, не имевшие подзорных труб, считали, что у них в запасе куча времени, а вот русичи уже разглядели, что за гости к ним пожаловали и принялись спешно готовиться к бою.

От берега в сторону струга, выгибая вёсла об воду, понеслись две полные людей лодки. Остававшиеся на ночь на борту тоже не сидели без дела: поджигали фитили, укрепляли сбитые из досок щиты по бортам, для дополнительной защиты и выносили на палубу луки и арбалеты. Ведь струг не шхуна, пушек, кроме носовой вертлюжной, на нём не имелось. Так что воевать предстояло по-старинке: сначала обстрелять из луков, а потом сойтись в абордаже, перед тем проредив врагов залпом из мушкетонов.

Дружинники, вздев брони, теперь быстро и привычно облачались в спасжилеты из пробкового дерева. О нём Андрей помнил всегда, но почему-то считал, что это дерево привезли из Америки, а потому найти его в Европе было бы сложно. Когда же ошибка была выявлена, вопрос со спасательными средствами на кораблях Компании был серьёзно пересмотрен. К спасательным кругам из коры пробкового дуба, обтянутой парусиной, был изобретён и отработан на практике пробковый нагрудник, позволявший свалившимся за борт абордажникам не утонуть. Ведь даже если на нём и не было доспеха, то быстро намокшая одежда вскоре начинала сковывать движения, отнимая все силы пловца, и через некоторое время буквально утягивая его на дно. Бойцы со временем достойно оценили нововведение и быстро прекратили отвергать его, как это было поначалу.

Между тем единственный парус струга, вздетый в помощь гребцам, наконец-то, наполнился ветром, и относительно тяжёлое судно неторопливо двинулось в сторону пиратов, до которых было уже рукой подать. Андрей нервничал: если те не примут бой, угнаться за ними у него не было никакой возможности. Уж слишком тяжёл и неманевреннен был струг по сравнению с краером.

Однако на ближайшем пиратском корабле думали по-иному. Струг ведь был самым крупным судном в караване, а значит, на нём была и самая богатая добыча! Которая вздумала улизнуть. И чтобы не дать ему это сделать, ближайший краер решительно направился наперерез. Его не напугали даже вооружённые люди на борту предполагаемой добычи, ведь понятно же, что дорогой груз будут охранять. А раз так, то на бак торопливо выскочило несколько человек, которые по команде стоящего чуть в стороне расфуфыренного франта разом вскинули луки и спустили тетиву, собираясь проредить количество защитников. Но ещё раньше, чем пираты вскинули луки, по стругу пронеслась зычная команда:

— В укрытие!

Впрочем, и без неё дружинники и мореходы уже попрятались за щитами, по которым дробным перестуком и простучали пущенные стрелы. Хотя, судя по вскрикам, кого-то они всё же зацепили. Ну а потом пришёл черёд русских пострелять в ответ.

Следующие несколько минут, пока корабли сближались, обе стороны азартно осыпали друг друга стрелами. Поначалу большая часть их или не долетала или попадала мимо, но когда дистанция сократилась метров до ста — ста пятидесяти, тяжелые стрелы стали попадать точнее и легко пробивать кожаную броню, которая в основном и защищала лучников врага. Впрочем, и кольчуга тоже не всегда спасала, но русичей дополнительно прикрывали ещё и щиты, в которых и застревало большинство вражеских стрел. А вот на краере подобной защитой не обеспокоились. Толи не имели, толи посчитали ненужным, привыкнув грабить малочисленные экипажи купцов. В результате стрелковый поединок остался за русскими дружинниками, заставивших тех пиратов, кто ещё остался жив, попрятаться за фальшбортом.

И тут же нос краера, до того нацеленный прямо на струг, вдруг стремительно прошел в сторону. Видимо пиратский капитан посчитал добычу слишком кусачей, и счёл за лучшее последовать за собратом, что уже ворвался в толпу купеческих посудин как волк в овечье стадо, а уж потом вместе доделать то, что не удалось одиночке. Однако к радости Андрея, дальнейшее произошло по присказке: умная мысля, приходит опосля. Краер слишком сильно сократил дистанцию и сейчас, лёжа на циркуляции, оказался на дистанции броска, чем и не замедлили воспользоваться русичи. Сразу пять "кошек" взлетели в воздух и три из них умудрились-таки зацепиться за вражеский фальшборт.

Уцепившись руками в пеньковые тросы, мореходы и абордажники принялись торопливо стягивать корабли, а лучники тем временем продолжили обстрел, дабы не дать врагу обрубить намертво въевшиеся в дерево кошки. А то такие смельчаки находились. Ну а когда расстояние между судами сократилось уже достаточно, самые смелые стали перепрыгивать с планширя на планширь через воду, захватывая плацдарм на вражеском корабле. Громко бахнули мушкетоны, пороховые облачка дыма заволокли палубу, но были быстро развеяны ветром. И корабли, наконец-то, столкнулись борт о борт, после чего со струга на краер перебросили сходни и просто прочные доски, по которым в бой поспешили остальные бойцы.

Андрей, размахивая саблей, тоже перебежал на вражеское судно, но биться ему уже было не с кем. На верхней палубе в самых разнообразных позах лежали трупы врагов, а немногочисленные выжившие покорно стояли на коленях, со страхом ожидая своей участи.

— Освобождайте корабль, — приказал князь мореходам, а сам направился к ближайшему пленнику. — И кто ты был?

— Отвечай, скотина, — огромная лапища боцмана одной затрещиной буквально впечатала лицо стоящего на коленях пленника в палубу, отчего у того, рывком поднятого обратно, из носа обильно потекла кровь.

Андрей поморщился. Не от жалости, нет. А от того, что пират мог сомлеть от такого обращения. Однако тот оказался довольно крепок и смог удовлетворить непраздное любопытство князя.

Молодчики оказались с Аэгны. Обиженные тем, что корабли всё чаще стали идти мимо Ревеля и напуганные вспышками чумы в самом городе, они решили разом совместить несколько дел: поправить свои дела за счёт пиратства и переждать эпидемию вдали от города. Разведав, что военные корабли русских, уже наведших немало шороху на балтийских просторах, ныне стоят в Норовском, они тишком проскочили мимо него и встали в засаду у Котлина острова, поджидая купцов, которые вот-вот должны были появиться из Новгорода с богатым товаром в трюмах.

Выслушав эти пиратские словоизлияния, Андрей матюкнулся и сплюнул за борт. Нет, вот чем, спрашивается, занят был ореховецкий воевода и где, чёрт возьми, носит судовую рать морской стражи? Неужели думают, что прошлогодний афронт обезопасил эти воды на долгие годы? Если б тут не оказался он со своими дружинниками, караван легко достался бы пиратам. Впрочем, не всё ещё кончилось, ведь второй краер так и продолжал бесчинствовать среди купцов, не уловив того, что его товарищ уже захвачен.

Поскольку большого переплетения снастей во время абордажа у краера и струга не произошло, корабли удалось расцепить достаточно быстро. Теперь у князя под рукой был достаточно быстрый и маневренный кораблик, так что он оставил на струге лишь небольшое число мореходов, дабы работать с парусом, а сам с дружиной бросился в погоню за вторым пиратским судном, строя манёвр так, чтобы прижать его к берегу и не дать уйти в открытое море.

Впрочем, уходить пират явно не собирался. Он уже понял, что основная часть экипажей находится на берегу и теперь носился от одного купца к другому, захватывая их, и пленяя немногочисленных вахтенных из тех, кто не успел покинуть борт, оставляя за собой пустые от людей корабли для последующего вдумчивого разграбления. Андрей его тактику оценил и даже явственно представил себе, как пиратский вожак радостно потирает руки, на глаз оценивая попавшую к нему добычу. И в чём-то он был прав. В таких ситуациях Андрей действовал примерно так же. Вот только сегодня кукиш ему с маслом выйдет по всей его чухонской морде. Захваченный краер уже поймал ветер обоими парусами, а в помощь им часть мореходов села за вёсла.

Однако капитан второго корабля сумел преподнести сюрприз. Чёрт его знает, как он это определил, но то, что корабль товарища захвачен, он понял вовремя. И потому приблизится на бросок "кошек" без сопротивления не получилось. Когда расстояние между краерами сократилась метров до двухсот, на корму пирата выскочили лучники и принялись осыпать бывшего собрата стрелами. Русским ничего не оставалось, кроме как ответить любезностью на любезность. Вот только деревянных щитов для защиты у них уже не было, и вся надежда была на кольчуги, ведь у пиратов металлический доспех имел в лучшем случае каждый третий, да и то у большинства это были просто железные пластины, нашитые на кожаные куртки. Но именно это обстоятельство и оказало огромное влияние на результат стрельбы. Потому что когда вражеские стрелы начали-таки уверенно пробивать русские кольчуги, стрелков у пиратов уже качественно поубавилось. Да и те, кто был ещё жив, больше предпочитали прятаться за укрытиями. Предел ведь есть у всех, а когда вокруг тебя один за другим падают убитые товарищи, то рано или поздно начинаешь думать о собственном спасении.

Разумеется, они ещё пытались огрызаться, стреляя навесом или навскидку, появляясь на мгновение из-за борта и тут же опускаясь назад. Но это было уже не то. Зато русские стрелы то тут, то там находили себе добычу.

Так плыть можно было долго, но пиратский вожак, поняв, что стрелковый бой он проиграл, а значит и с парусами теперь управляться будет затруднительно, решил сделать ставку на абордаж. Впрочем, а что ему ещё оставалось? Вёсла были на обоих судах, но рано или поздно, гребцы либо выдохнутся, либо их перебьют чужие стрелки, и тогда положиться можно будет только на ветер. А как работать с парусами, когда моряков будут расстреливать из луков и арбалетов, а свои стрелки уже изрядно прорежены? Абордаж же оставлял шанс на победу. Ведь поверить в то, что захват товарища обошёлся врагам без потерь, пиратский капитан просто не мог. А потому по его команде гребцы подняли весла правого борта, а с левого стали сильно загребать, отчего краер развернулся буквально на пятачке, после чего в дело вновь вступили гребцы правого борта, и расстояние между кораблями стало быстро сокращаться.

Суда сходились правыми бортами и потому перед самым столкновением вёсла правого борта на обоих кораблях были втянуты внутрь, дабы не покалечить гребцов и воинов при ударе. И вот, наконец, оба корпуса гулко содрогнулись, обдирая друг об друга краску и обшивку. Две встречных людских волны повалили через фальшборт, раздался грохот мушкетонов, выкосивший первый ряд нападавших, но не сбивший врагу атакующий порыв. Впрочем, рукопашная всё одно длилась недолго. Благодаря залпу картечи, враги были разобщены и чаще бились сами за себя, в то время как княжеские дружинники привыкли на узких палубах кораблей работать организованно. Ведь пока одиночный противник бьёт одного дружинника, он весьма соблазнительно открывает бок для удара второго и незамедлительно получает своё острой сталью. И даже уход в глухую оборону не позволяет ему остаться живым и невредимым, каким бы крутым фехтовальщиком он не был. Бог, как известно, на стороне больших батальонов. Особенно если у тех и тактика и вооружение лучше. Что и продемонстрировали дружинники пиратам, наконец-то собравшимся в подобие строя вокруг капитана. Прижатые к корме, они готовились дорого продать свои жизни, но князь рассудил по-иному. Хватит на сегодня терять своих людей, если можно просто расстрелять врага. Уже перезаряженные мушкетоны с горящими фитилями были споро переданы в передний ряд и с первого же залпа буквально покромсали человеческие тела, после чего сопротивляться уже было некому.

Потому-то час спустя, пока остальные мореходы готовили свои суда к походу, дружинники Андрея быстро и аккуратненько так развесили на прибрежных деревьях всех, кроме одного, взятых в плен пиратов. Потому что грабить в этих водах могут отнюдь не все и ревельцы к этому списку явно не принадлежали.

Ну а пленником оказался тот самый расфуфыренный франт, хотя пока трудно было сказать сразу — повезло ли ему, или наоборот, смерть была бы куда лучше.

А спустя ещё пару часов караван спокойно двинулся дальше и уже без приключений прибыл в Норовское, где вовсю кипела бойкая портовая жизнь. Село давно уже разрослось до приличного городка, а его причальная стенка увеличилась в нескольких раз, отчего князю пришлось довольно долго идти пешком по причалам мимо кораблей и снующих вокруг людей, хотя слуга с лошадью смиренно шагал сзади. Ну, захотелось ему подышать своеобразным воздухом порта, словно пропитанном дёгтем и солью, посмотреть на деловую суету и втайне погордиться за себя любимого. Ведь без его трудов тут так бы и стоял посёлок рыбаков и лоцманов с причалами для пары десятков мореходных лодий.

Однако даже вид процветающего порта не заставил его забыть и наглом нападении прямо во внутренних водах. О чём он и повёл речь на заседании компаньонцев. Ведь оставлять подобное безнаказанным было нельзя.

Криво усмехаясь, Сильвестр протянул князю ответ ревельского магистрата на жалобу ивангородского воеводы, любезно переданную им для ознакомления. Если отбросить все политесы, то получалось, что ливонцы предлагали русским, коль скоро они не могут сами обеспечить себе безопасность плавания, вспомнить про стапельное право Ревеля и везти товары через них, как это было в добрые былые годы.

Сжав кулак левой руки так, что смял грамоту, князь стукнул им по столешнице.

— Значит вот так, да! — воскликнул он. — Что же, в эти игры мы тоже играть умеем.

— Не думаю, что нападать на Ревель верное решение, — вздохнул поп Игнатий.

— О чём ты, святой отче? — искренне удивился князь. — Никто на город нападать и не собирается. Зачем? У нас другая цель найдётся.

* * *

*

В первой половине шестнадцатого столетия Золотой век Ревеля потихоньку клонился к концу. Хотя сам город всё также стоял на пути торговли с богатым Новгородом, куда прагматичная Ганза долгое время старалась не допускать чужих купцов, как, впрочем, и новгородским купцам запрещала торговать с неганзейцами. Ещё в далёком 1346 году Ревель добился для себя права быть складским пунктом, и это означало, что купцы, ведущие торговлю с Новгородом или Псковом, должны были сначала доставить свой товар в его гавань, там выгрузить его, взвесить и снова погрузить для транспортировки дальше на Русь. Но понятно же, что приезжим купцам было куда легче продать свой товар местным торговцам, чем платить за выгрузку-погрузку и прочие издержки, а уж те пусть сами организовывают его доставку и продажу. В результате Ревель стал главным посредником между ганзейскими городами и Русью, и именно это долгое время приносило местным купцам хорошие барыши, а сам город от этого становился всё богаче и многолюднее.

Да только эти благословенные времена давно ушли в прошлое, как и главный торговый агент — Новгородская республика. Ныне вместо буйных новгородцев на балтийских берегах обустроилось Великое княжество Московское, гордо именующее себя Русью, и русские купцы, ощущая поддержку со стороны великого князя, сами захотели ходить за море. И даже языковая блокада, так хорошо помогавшая ещё полвека назад, была им ныне не помехой. А вот Ревельскую бухту, столь большую и удобную, всё реже стали посещать чужие корабли, предпочитавшие теперь пройти на несколько миль больше, зато сразу выгрузиться на причалах Норовского и не платить лишние деньги в карман ревельских толстосумов. И сколько бы ревельские ратманы не потрясали на съездах грамотами с древними правами, окружающие всё реже и реже обращали на них внимание.

Нет, город ещё жил и процветал, ведь накопленные за века богатства сразу не проешь, но будущее его, если не вернуть былой обычай, выглядело туманным...

А вот Герхард Бернсторф по-прежнему жил в славном городе Ревеле и по-прежнему служил в морской страже, вылавливая и приводя в город тех, кто пытался нарушить его священное стапельное право. А так же боролся со всеми морскими разбойниками, что попадались у него на пути и не имели грамот от ревельского рата. На жизнь капитан не жаловался: здоровье, слава господу, в порядке, дети умны и здоровы, да и доход его рос с каждым годом и с каждым перехваченным торговцем. Да так, что пару лет назад он смог позволить себе купить пусть и не новый, но ещё довольно крепкий малый когг, на котором ныне старший сын и наследник возил весьма востребованные товары по всей Балтике (порой не гнушаясь и контрабанды).

Сам же Бернсторф, мечтая увеличить свои накопления, в последние дни много раздумывал над тем, чтобы присоединиться к флоту, что готовил Любек для борьбы с датским королём. Ибо терпеть подобное богохульство больше было нельзя. Подумать только, в захваченной Кристианом Швеции были сняты все медные колокола, все церковные двери с позолотой или с посеребрением и переправлены в Данию, чтобы их можно было выгодно продать. Ничего святого не осталось у этих датчан! Хотя, положа руку на сердце, Герхарду было плевать на все страдания Швеции, но Любек платил своим наёмникам 6 марок в месяц во время военных действий, 5 марок — при стоянке в порту и 4 марки — при перевозке морем. Плюс добыча с разграбленных кораблей и берегов — овчинка явно стоила выделки.

Однако это утро началось для капитана громким стуком в дверь. Проклиная всё на свете, Герхард велел слугам впустить в дом того наглеца, что позволил себе прервать его сон, но даже хорошенько выругаться на того у него не получилось. Наглецом оказался посыльный из магистрата, сообщивший, что на островах, принадлежащих городу, видно зарево пожара, отчего магистрат велит капитану морской стражи выйти в море и разобраться в чём дело. Командный состав на кораблях уже оповещён и занят сбором моряков.

Выпалив всё это, посланец ушёл, а Бернсторф велел подать еды и подготовить его одежду. Спешить стоило неспешно, ведь собрать матросов в незапланированный выход тот ещё геморрой. А потому и сам не удивился, когда прибыв на борт, узнал от своего помощника, что на борту собрано едва две трети состава. Тем не менее, спустя час корабли смогли, наконец, покинуть причал и направиться к выходу из гавани.

Стоя у наветренного борта, Бернсторф с интересом вглядывался вдаль. Туда, где среди волн виднелся сине-серый бугорок, над которым и поднимались густые дымы. Это был Вульф, Волчий остров, который местные эсты упрямо звали Аэгной. Он и лежащий напротив Нарген словно охраняли вход в Ревельскую бухту, являя собой для парусников небольшое неудобство при маневрировании.

На этих островах не было постоянных поселений, ведь древний закон о запрете рубки на них леса соблюдался до сих пор. Впрочем, настоящим обитателям Аэгны, как, впрочем, и Наргена, на этот закон было явно наплевать. Но вот их-то ревельские власти трогать тоже не спешили. Ведь кто же убивает курицу несущую золотые яйца. Зато сейчас капитан Бернсторф мучительно гадал: что же случилось на этом пиратском острове?

Хорошо хоть ветер с утра был свеж и восемь с половиной морских миль, отделявших остров от города, корабли прошли за каких-то три часа. И увиденное там показалось Бернсторфу настолько невозможным, что он даже протёр глаза. Увы, видение не исчезло. Почти десяток больших кораблей под столь ненавистным ему синим флагом с белым кораблём в кругу золотых звёзд преспокойно стояли на якоре примерно в кабельтове от побережья, а между ними и берегом туда-сюда сновали многочисленные лодки. Тут же обнаружилась и причина пожара: обгоревшие корпуса кораблей тут и там облепившие берег, а так же остатки многочисленных построек.

Возмущённый до глубины души столь бесцеремонным нападением, Бернсторф уже готовился скомандовать атаку, благо чужие корабли не проявили ни капельки волнения при его появлении, однако его порыв был остановлен помощником, тревожно указывающим куда-то за них. Вглядевшись, капитан и сам увидал, как из-за стоящих корпусов показались ещё два корабля, на пушках которых яркими бликами играло солнце. Они, стремительно идя круто к ветру, смело шли наперерез его кораблям, а на их вантах висели матросы и призывно махали белыми тряпками, явно приглашая к переговорам.

Бернсторф был смел, но не глуп. Он внимательно следил за новостями о столкновениях между русскими и польскими каперами, а потому хорошо понимал, что больших шансов на победу у него нет. Конечно, в море случаются разные случайности, но раз противник хочет переговоров, то отчего бы и не послушать, что они хотят сказать в своё оправдание.

Повинуясь его команде, корабли легли в дрейф, но якоря бросать не стали. То же самое совершили и русские. После чего последовал долгий обмен посланниками, а затем Бернсторф, ругаясь, на чём свет стоит, всё же спустился в шлюпку и отплыл на чужой флагман.

Возле трапа его встретили выстроенные в шеренгу бойцы в начищенных доспехах, а шагнувший навстречу русский в тёмно-синем кафтане с золотыми позументами, на неплохом верхненемецком наречии пожелал ему здравия, сказал, что рад видеть его на борту и пригласил идти за собой. Чёрт возьми, вокруг было много непонятного, но торжественность встречи подкупала.

Адмирал Барбашин, о котором Герхард так много слышал, но никогда до этого не видел, поразил капитана своей молодостью. Ему явно было не больше двадцати пяти, а ведь его имя уже гремело на морских просторах. Ему вот уже сорок пять, а кто за пределами Ревеля слышал о капитане Бернсторфе? Чужая слава иногда способна поразить в самое сердце и отравить душу ядом зависти. Однако Герхард был хорошим моряком и мог понять, что русский князь флотоводец по призванию, а не по чину. А ещё чертовски удачлив. Таким был Бенеке, с рассказов о котором и началась морская служба его самого. Так что не стоит завидовать тому, кто смог поймать птицу удачи. А вот за разорение городской территории следовало спросить, и спросить строго.

— Скажите, адмирал, а что вы делаете на землях города Ревель? — прямолинейно взял быка за рога старый моряк.

Князь, вставший, чтобы поприветствовать гостя, молча допил вино, промокнул губы батистовым платочком и приглашающе указал на стул, напротив себя. Когда Бернсторф сел, подскочивший слуга тут же наполнил его бокал рубиновой жидкостью и сразу же отошёл на несколько шагов к борту.

— Вот стоило вам сразу приступать к делам, капитан, — ему показалось, или в голосе князя проскочила обида? — Я-то думал: мы выпьем хорошего вина, отобедаем, а уж потом и поговорим. Ведь к главному действу вы всё равно опоздали. Но раз вы так хотите, — тут он пожал плечами. — Что я тут делаю, спрашиваете? Не поверите, навожу конституционный порядок.

Бернсторф чуть не подавился вином, которое он как раз пробовал:

— Простите, что?

— Да вы пейте, капитан, пейте. Вино просто великолепное.

— С вином я согласен, но вы на территории города проводите враждебные действия. Более того, творите насилие над его гражданами. Не думаю, что ваш государь будет доволен содеянным, как, впрочем, и ганзейский совет.

— Вот как, капитан? — брови адмирала изумлённо взлетели вверх. — Вы прямо признаёте, что город Ревель прикрывает собой пиратов и прочий сброд, творящий разбой на море?

— С чего вы взяли?

— Ну, капитан, прежде чем всё здесь сжечь, я внимательно ознакомился с кое-какими грамотами, в которых недвусмысленно указывается род деятельности некоторых, как вы выразились, граждан ганзейского города Ревель. Я так понимаю, что ваш магистрат решил совершить ту же ошибку, что и магистрат города Гданьска? А я-то грешным делом подумал, что вы спешите мне на помощь.

— С чего бы? — удивился Бернсторф.

— Ну как же, вот письмо ратманов города, в котором они выражают соболезнования по поводу морских разбоев и готовы оказать действенную помощь в наказании разбойников, если они будут найдены. И вот, я нашёл пиратское логово, а тут и вы, как доказательство серьёзности намерений Ревеля в истреблении морского пиратства и укреплении добрососедских отношений. А то, знаете ли, каперские свидетельства на поимку русских судов как-то дурно выглядят в свете дружеских отношений между Русью и ганзейскими городами.

Оба моряка прекрасно понимали, что на самом деле пираты Аэгны патронировались ревельскими богачами, и об этом знали многие. Хотя среди разбойников были и те, кто действовал на свой страх и риск. Но сейчас и те и те одинаково страдали от действий русского адмирала, а ревельский капитан ничего не мог с этим поделать. Хмурясь, он вдруг подумал, то надо было прихватить с собой какого-нибудь хлыща из магистрата, а теперь все шишки посыпятся на его голову. К чёрту! Как только здесь всё закончится, стоит сразу же идти воевать с данами, пока эти чёртовы купчишки не поставили его между двух огней.

— Скажите, а чума всё ещё тревожит город? — словно между прочим поинтересовался князь.

— Нет, вспышка погасла молитвами горожан, а что?

— Ну, как наместник русского государя, я бы желал отправить посланника в магистрат города с благодарностью в помощи по уничтожению пиратского гнезда.

Бернсторф сразу сообразил всю выгоду от этого посещения для себя любимого и горячо поддержал её, ещё раз заверив, что моровое поветрие утихло и князю в городе ничего не грозит.

— Тогда предлагаю отобедать и потом уже не спеша двигаться в город. К вечеру как раз ошвартуемся, а магистрат посетим завтра с утра. Зачем беспокоить благородных граждан в неурочный час? Я же пока на время своего отсутствия кое-какие распоряжения оставлю.

Вообще-то поначалу Андрей думал сам посетить магистрат, но потом призадумался. В чужом городе могло произойти всё что угодно. И даже пусть шанс нападения был исчезающее мал, но рисковать собою князю вдруг как-то расхотелось. Смешно? Ну да, особенно если представить, сколько раз он ходил бок о бок со смертью в боях и походах. Да в той же драке возле Котлина шансов погибнуть было больше, но вот не хотелось ему посещять Ревель и всё тут. Так что с утра в статусе посланника на берег сошёл всё тот же незаменимый Сильвестр в сопровождении лучшего своего ученика.

В магистрате их встретили ожидаемо: наглым "наездом" некоторых сановников за явно агрессивные действия в отношении граждан и территории города, но под грузом предъявленных доказательств все они вынуждены были вскоре сконфужено умолкнуть. Да и что им оставалось? Ведь если вся операция и проводилась на грани фола, то расчет-то Андрея строился не на пустом месте. А на том, что хотя Руси, занятой войной с Литвой, а с недавних пор ещё и с Крымом и Казанью, и не до ливонских проблем, но ведь и Ганза с Ливонией тоже не готовы были сейчас активно влезать в проблемы ради Ревеля. Плеттенберг от того, что умён, и понимает, что не выстоять Ордену один на один, без союзников, а для Ганзы главным в данный момент был проект под названием "Густав Ваза", под который Любек и Гданьск, эти два разновекторных центра силы внутри союза, даже объединили свои усилия, забыв о былых распрях. О чём посланник прозрачно и намекнул в своей речи, тезисы к которой писались ещё в плавании под контролем князя. Мол, пока Ганза напрягает все силы в борьбе, русские всегда готовы протянуть руку помощи прибалтийским городам и очистить округу от наглых разбойников, так мешающих взаимовыгодной торговле. И не надо благодарностей, мы это сделали от чистого сердца, а если разбойники со временем появятся вновь, то всегда готовы опять помочь своим ганзейским партнёрам. В общем, мир, дружба, жвачка и спасибо за помощь, что город отправил для совместного удара по разбойникам.

Что там думали почтеннейшие граждане о "совместной" операции по очистке морских просторов, так и осталось тайной в веках, хотя завуалированную угрозу поняли правильно, в этом-то Андрей ни капельки не сомневался. Как и в том, что пиратское гнездо они вскоре заново отстроят, ведь это было так выгодно, скупать добычу вне городских стен и тем самым выводя сам город из-под удара за действия морских разбойников. Ну да ничего, они отстроят, а мы заново сожжём. И людишками вновь разживёмся. Вон ныне сколь душ разбойных в плен взяли. Работнички из них те ещё, зато у татар на русский полон выгодно сменять можно будет. А уж свои-то мужички в любом хозяйстве пригодятся.

Главное, сразу бежать жаловаться ревельцы не стали, потеряв время в спорах, а потом стало поздно. Едва придя в Норовское, князь отписался о своих действиях государю, а Малому вручил письмо для ганзейского совета в Любеке, к которому приложил заранее отобранные жалобы русских купцов и пару каперских свидетельств в качестве доказательств. Понятно, что при желании ганзейцы легко отмахнутся от всего, но ведь и Андрей подстраховался. Используя опыт информационных баталий будущего и аборигенный сатирический памфлет, привезённый из германских земель, он довольно скоро накидал свой вариант сатиры на ревельских толстосумов и патронируемых ими пиратов, который срочно был отправлен в тираж, благо станок с немецким шрифтом теперь у Компании имелся. Ну а кто ревельцам сказал, что будет легко?

* * *

*

Потеря отца заставила Никитку резко повзрослеть. Намедни справили ему десятилетие, и вот уже судьба оставила его самым старшим мужчиной в большой семье. Понятное дело, что основной груз лёг на плечи матери, и той теперь пришлось самой гонять приказчиков, раздавать распоряжения, общаться с кредиторами и должниками, в общем, кроме домашнего уклада вести и ту работу, что раньше всегда лежала на отце.

Перемену в своём статусе Никитка ощутил сразу же. Теперь ему некогда стало бегать по улицам и играть с пацанами в лапту или горелки. Мать, занятая делами, все чаще перекладывала на него хозяйственные заботы. К примеру, съездить на то же покосье и привезти в город воз сена довольно скоро стало для него обыденностью. И не беда, что с ним постоянно ездил кто-то из домашних прислужников, старшим-то считался он. Он же вывозил и сестёр в лес, по грибы да ягоды. Купец не купец, а покупать лесные дары ради солений в доме почитали блажью. Тем более при двух-то девках.

Зато зиму пережили вполне сносно. Более того, у матки нашлись деньги на учителя, который неплохо подтянул Никитку в чтении и счёте. Хотя писал он всё также с ошибками, за что был многажды порот прилежания ради.

А вот по весне заявился к ним в дом дядька Чертил да и сказал, что, мол, пора парня к торговому делу приучать. Мать взбрыкнула, говоря, что начинать надо с ближней округи, а Чертил собирался к чёрту на кулички, аж в заморье, на что дядька лишь покачал головой и просто стоял на своём. В конце концов, мать поникла плечами и сдалась, после чего ринулась готовить дитё в дальний путь, как собирала ещё год назад мужа.

Выезжали поутру. Мать, держа в руках семейную икону, благословила сына, который молча склонился перед ней. И всё же не доиграл он до конца серьёзного мужа, после благословления привычно потянул за нос старшую сестру и, хохоча, выбежал за ворота, на ходу натягивая охабень.

Сам обоз собирался на окраине города. Чертил был уже там, когда запыхавшийся Никитка отыскал его среди сгрудившихся возков и возов, и сновавших туда-сюда людей. Ржание и гомон оглушили паренька, но спокойный вид дядьки придал и ему уверенности. На двоих у них было восемь возов с различным товаром, но дядька определил его на конкретную телегу, в которой лежали серые мешки, опечатанные печатью на неизвестном Никитке материале. Мальчишка даже не догадывался, что видит перед собой обычную сургучную печать, ведь сургуч ныне и в Европе-то был неизвестен, так как экспедиция Магеллана только-только вернулась из кругосветного вояжа. А уж в Россию он и вовсе должен был попасть только в конце семнадцатого столетия. Но печати из воска и глины князю-попаданцу не показались надёжными, так что пришлось тому напрячь мозги и вспомнить, как баловались реконструкторы, изготавливая собственный сургуч по рецептам, которых в интернете было пруд пруди. Вот результат этих экспериментов и наблюдал ныне Никитка на холщовых мешках.

— А что тут, дядька Чертил? — спросил он.

— То, что потерять нельзя ни в коем случае, — серьёзно ответил тот. — Потому и будешь следить за ними ты, а то мне и так дел много привалило.

И оставив Никитку одного, поспешил куда-то в голову формирующегося обоза. Пожав плечами, мальчишка забросил свою торбу со снедью на телегу и тут же примостился возле возницы — хмурого дядьки с копной нечесаных волос.

— Подь поспи пока, — буркнул тот, позёвывая и прикрывая рот широкой ладонью. И добавил: — Не скоро ещё тронемси.

Дважды упрашивать себя Никитка не позволил и тут же зарылся в сено, накинув на себя свободный конец дерюги, которой укрывали странные мешки. И верно, он успел даже немного выспаться, когда весь большой обоз наконец-то зашевелился и возы, запряженные в основном одвуконь, потянулись друг за другом по дороге.

Приподняв голову, мальчишка с интересом смотрел, как возница успел до того, как дошла его очередь трогаться, ещё раз осмотреть упряжь и, взгромоздившись на своё место, тронуть поводья. Однако правый конь, вместо того, чтобы сразу начать движение, строптиво махнул головой, всхрапнул, и оросил мостовую желтой струей. И только после этого потянул с места тяжелый воз.

— У-у, скотина безмозглая, — беззлобно ругнулся возница и принялся править за впереди идущими возами.

Последующие дни не отличались разнообразием. Позавтракав, возы трогались в путь и тащились по дорогам до обеда. Потом, наскоро сварив горячего, ехали до вечерних сумерек и уже тут, отыскав хорошее место, вставали на ночёвку, раскидывали шатры, разводили костры, на которых варили кашу. Обиходив и стреножив коней, пускали их пастись.

В такие минуты Никитка крутился возле дядьки, который обстоятельно пояснял мальцу, что и как надобно было делать, и почему он отдал именно такое распоряжение. А вот в дороге Никитке было скучно: вся обязанность — следить за возами и прислугой, дабы не стянули чего невзначай.

Преодолев Оку, торговый караван медленно потащился по землям бывшего рязанского княжества. Дядько Чертил ворчал вечерами, что можно было бы и на стругах дойти до Переяслава-Рязанского, а там уже по накатанному гостями-сурожанами пути переволочь товары и суда в верховья Дона. Однако старый купец Тонило Дмитрич обмолвился, что ныне легче струги прям на Дону строить, чем на своём горбу переть, а дорогу и перетерпеть можно. С этим дядька был отчасти согласен, а когда Никитка спросил отчего, пояснил.

Оказалось, что всё просто: лесопильни, что когда-то первыми начали строить князь и его складники, ныне на окском окоёме стали явлением довольно широким, особенно в тех городах, где имелись большие верфи. Ведь они резко повышали количество и одновременно понижали стоимость досок, из которых обшивались корабельные борта. А это уже вызвало удешевление стоимости самих кораблей, отчего они стали доступнее и покупать их стали больше. И там, где раньше хаживали всего два-три дощаника, ныне могли проплыть и пять-шесть, а дальнейший рост их численности сдерживался только наличием доступного для перевозки товара.

Из центральных регионов новое поветрие постепенно расходилось всё дальше и дальше по всей стране, словно круги по воде от брошенного камня, а это уже обещало оживить речное движение даже там, куда давно забыли дорогу купеческие суда. Сюда же в строку ложилось и новоманерное строительство, хотя и продвигалось оно со скрипом. Но всё-таки, то там, то тут мелькали на речных путях хитрыми парусами струги да насады, и становилось их от года к году всё больше. Ведь на больших торговых путях умеющие бегать не только по ветру суда требовали меньшее количество экипажа и бурлаков, что вкупе с удешевлением строительства тоже сказывалось на понижении цен речных перевозок.

В общем, как обмолвился однажды в разговоре с дядькой Чертилом никогда Никиткой не виденный князь-складник, в отсутствие хороших дорог дешёвые струги и насады станут тем самым надёжным средством, что свяжет различные регионы огромной страны в единое целое. В этой фразе малец мало что понял, но живой ум подростка почему-то выделил и запомнил именно её.

Ну а по поводу донских судов, то сказывали знающие люди, что с год назад и ушлые казачата построили в своей деревушке-схроне первую пильню, отчего ныне ладили корабли быстрее и дешевле.

Всю эту большую лекцию Никитка прослушал, раскрыв рот. Впервые привычный ему мир выплеснулся не просто за городские стены, а раскинулся в такие окоёмы, что душа сладостно замирала, пытаясь представить их себе. И это так не походило на игры с соседскими пацанами, где они часто выбирали себе роли смелых путешественников, представляя старый плот мореходной лодьёй, а заросшую ряской старицу за море. Что им стоило в несколько минут преодолеть тысячи вёрст? Да ничего! Оттого и не ценилось ими расстояние. А ныне, находясь в движении уже не один день, и зная при этом, что не прошли они ещё и пятой части пути, Никитка впервые смог оценить грандиозность пространства.

Но с дядькой он был больше согласен: всё же куда лучше плыть по реке, чем трястись на возу.

И вновь бежит дорога, мелькая средь полей, пробегая мимо крытых соломою домиков и лесных боров. Плавно взлетая на холмы и ухая вниз. Натужно скрипят колеса, возчики изредка взмахивают кнутами, а нанятые охранники либо объезжают вокруг растянувшегося поезда верхом, либо трясутся на телегах, не забывая при этом внимательно вглядываться вдаль. Однако ни разбойников, ни татарских шаек по пути им так и не попалось. Умом Никитка понимал, что это хорошо, но хотелось-то чего-то такого, чтоб не обрыдлая ежедневщина, а было бы что рассказать парням с улицы.

Но любая дорога когда-либо кончается. Вот и их обоз подошел к конечному пункту. Никитка с огромным интересом рассматривал неширокую реку, убогие домишки, скрывшиеся среди лесных далей и массу судов у берега.

— Это Дон? — изумлённо вопрошал он у возничих, но те лишь весело улыбались в ответ, подгоняя лошадок. И их можно было понять: для них путешествие окончилось, и теперь им предстояла дорога домой. А в грузу или порожняком — всё зависело от старшого.

— Нет, Никитка, — просветил его Чертил. — Это ещё не Дон, а один из его притоков. Тут просто самый ближайший порт, куда могут лодьюшки дойти.

Да, верховья Дона в шестнадцатом столетии сильно отличались от себя же века так двадцать первого. Человек своей деятельностью ещё не обрубил сук, на котором сидел. Ещё не уничтожил для разбивки полей множество мелких речушек и ручьев, не вырубил леса и не осушил болота, вызвав тем самым резкое обмеление, как притоков, так и самого Дона. Ещё не построил он по берегам мостов, мельниц и паромных гатей с их подпрудами, что влияли на изменение направления струй течения и уродовали судовой ход. А потому и природа ещё не использовала ошибки человека, нарушившего в будущем баланс системы. И Никитка не мог знать, что там, где он ныне собирался грузиться на корабли в далёком будущем не только катер, но и резиновая лодка будет садиться на мель.

А в поселении от понаехавших было теперь шумно и многолюдно. Тут же стихийно образовался и торг, ведь местным для жизни тоже нужны были многие товары. Но Никитку больше прельщали корабли, тем более что телега с заповедными мешками поставлена была недалеко от берега. Так что, не сходя с неё, он мог спокойно любоваться, как готовили к спуску острогрудый корабль, опутав его верёвками и подложив под днище толстые жерди. Это было большое судно новоманерного лада, вместительное, с высокой мачтой, годное для далекого хождения. И именно на нём и предстояло плыть Никитке с дядькой Чертилом. Тот, кстати, долго ругался с местными мастерами, так как надеялся, что к его приезду все работы будут закончены. Мастера же отнекивались, сваливая всё на то, что от татарского погрома много старых лодий погорело, оттого и работы им привалило более обычного. Мол, обычно-то не все сдают свои суда на слом по возвращении, многие рачительные хозяева эксплуатировали их по три-четыре года (а больше они не выдерживали, разваливались), и уже потом продавали остовы на дрова. И ободряли тем, что скоро спустят судно на воду и купец успеет погрузиться до выхода всего каравана.

И верно, на второй день люди большой толпой окружили готовый корабль, разом налегли на тяжи и тот, вздрогнув и покачнувшись, словно нехотя тронулся с места. Разогнавшись на коротком спуске, он, клюнув носом, шумно вошёл в воду, покачался из стороны в сторону, словно примеряясь к новой стихии, потом выпрямился и, удерживаемый на тяжах черными от смолы руками мастеровых, плавно повернулся грудью против течения.

Под радостные крики и крёстные знамения, судно подтащили к берегу и надёжно привязали канатами.

— На ходу будешь пробовать, али сразу грузиться станешь? — спросил мастер у Чертила.

— Буду, — буркнул тот. — Опосля обеда сходим, а то ну как тяжка будет.

— Дело твоё, — вроде как обиделся корабел. — А мои кораблики все ходкие.

— Вот и спытаем, — не поверил ему на слово Чертил.

После обеда струг и вправду пробежался по речке, но Никитку на прогон не взяли, он так и оставался доглядчиком за клятыми мешками. Зато после прогона Чертил был весел и честно отсыпал мастеру положенное серебро, а сверху не поскупился и на баклагу мёда, чем скрасил былое недоверие.

А потом началась работа: нанятые грузчики принялись заносить на корабль тюки, закатывать бочонки, затаскивать рогожные кули и лубяные коробы. Никитка сам не носил, но был при деле: учился у дядьки умению погрузки. Работа спорилась, так что судно загрузили довольно быстро, и у парня появилось время для праздного ничегонеделания.

Крайний день он провёл на реке, вдоволь накупавшись и наевшись наловленной им же самим и запечённой в песке рыбы. А ещё он подолгу смотрел вдаль, туда, куда утекало течение. Там, впереди, были дальние страны и чужие города, о которых мужики-возницы без конца толковали дорогою. Но для них они так и останутся сказкой, чужими рассказами, а он завтра сам отправится в эту неохватную даль. И вот глядя вслед утекающей воде, он вдруг ощутил неизведанное ранее чувство того, что то, что было с ним до сей поры, осталось где-то там, далеко и уже даже будто и теряется в отдалении. А впереди ждёт нечто, что трудно описать словами.

А поутру корабли, отталкиваясь багром от берега, один за другим стали выходить на стремнину и там, подняв желтоватые холстинные паруса, они выстраивались друг за другом и медленно уходили вниз по течению. Долгая дорога в низовья Дона началась...

Почти месяц плыли суда по Дону. Возле устья Воронежа соединились с московскими купцами-сурожанами и дальше шли уже одним, сильно разросшимся караваном. В этом году по сухому шляху желающих ехать торговать не нашлось. На реке купцы всё же как-то уверенней себя чувствовали.

Вода в реке тихо всплескивалась, голубела и легко несла вдаль переполненные товаром и людьми корабли. Весла враз взмывались из неё, роняя сверкающую бахрому прохладных капель, и враз же опускались обратно, разбивая волну. Чем дальше уходили корабли, тем жарче становились дни, но вот на двадцать девятый день пути слева в воздушном мареве открылись, наконец, валы и стены Азова. Здесь уже можно было вздохнуть свободно: город принадлежал османам, а те не поощряли грабежа купцов.

Азов поразил Никитку прежде всего протяжными голосами муэдзинов, что в разных концах города с балконов высоких минаретов распевали свои молитвы, простирая руки к востоку. А так же огромным количеством разнообразных фруктов и восточных сладостей в торговых рядах. Удержаться от соблазна было очень трудно, но деньгами ведал дядька Чертил, так что попробовать, конечно, кое-что попробовал, но разгуляться душе сильно не дали. Да и стояли-то в Азове недолго. Ровно столько, сколько понадобилось на перегрузку товаров со своих кораблей на турецкие. И уже на них тронулись дальше, в море.

Несмотря на сравнительное мелководье, Азовское море, более известное ныне на Руси как Сурожское, бурливо и опасно. Сорвется легкий ветерок и уже сталкиваются остервенелые волны, бросаются на берега. А уж если сильные ветры задуют со степей и с гор, то Азовское море вмиг превращается в кипящий котел! Но повезло: добрались без приключений до крымского побережья. Тут дороги многих купцов расходились. Большинство плыло торговать в Сурож или Кафу, и лишь небольшое количество торговцев собиралось идти дальше, через всё Чёрное море в сказочный Царьград. Но среди таких смельчаков были и Чертил с Никиткой, к которым в компанию присоединился ещё и московский купец Олексий. Из письма князя Чертил знал, что тот должен был помочь им сориентироваться в новом для них месте, потому что уже не раз ездил в столицу Порты. Он был чем-то обязан князю, потому и согласился помочь новичкам, а то ведь многие вели дела по поговорке "торг дружбы не любит". Им, правда, в султанскую столицу недолго хаживать, только до той поры, пока волжская торговля опять не восстановится, но и терять деньги от незнания местных реалий тоже не хотелось.

Османское судно оказалось довольно ходким. Не успели русичи по-настоящему насладиться изумрудно-зелёными водами Чёрного моря, как оно уже входило в бухту Золотого Рога, и перед глазами Никитки раскинулся подымающийся по холмам роскошный многолюдный и шумный Царьград.

Город встретил русичей нестерпимым зноем и султанским запретом на вывоз благовоний. Как ни странно, но купцы на это отреагировали сдержано. Оказывается, такое уже бывало на их памяти не раз, но проходил год или два, и запрет снимался. Так что сильно переживать не стоило, хотя кое-кому пришлось срочно пересматривать планы покупок.

Стамбульский торг поразил Никитку до самых глубин его юной души. Разноликая, шумная толпа запрудила всё огромное пространство, и при этом бурливая людская волна умудрялась переливаться через край площади и растекаться по узким прибазарным улочкам, где так же шла торговля, и стоял просто дикий шум. Ступив на край этого Вавилона, парень почти сразу же замер возле лавки, заглядевшись на дивные морские раковины, тонко отделанные позолотой. Но дядька быстро вернул его в чувство, ведь они прибыли сюда не любоваться, а продавать и покупать.

Зато именно тут Никитка и узнал, что везли в тех странных мешках. Алатырь-камень — вот что привезли складники в столицу одной из богатейших империй мира. И не прогадали. Янтарь был куплен даже раньше, чем раскупили такой ходовой в этом жарком климате товар, как меха. Причём шкуры более дорогой чернобурой лисицы расхватали быстрее, чем более доступной по цене куницы. Не меньшим спросом пользовался на местном рынке и "рыбий зуб", большую партию которого доставили зимой княжеские данники. А вот воск хоть и купили, но в самую последнюю очередь.

На обратный путь Чертил закупил несколько тюков бурского бархата. Эта затканная золотом и серебром ткань со своим геометризованным растительным орнаментом была очень декоративна и пользовалась на Руси большим спросом. Из неё шили праздничные одежды, её употребляли для убранства хором и изготовления покрывал, чепраков и сёдел.

Так же купили несколько тюков хлопка, который на Руси употребляли в качестве тёплой подкладки для одежды и одеял, и, разумеется, самых разных специй. Ещё прикупили несколько голов сахара, ведь Порта была в это время самым главным поставщиком этого продукта в окружающие её страны, включая и Западную Европу. Не забыли закупить и несколько мешков риса, который пользовался неплохим спросом у лекарей, и кофе (для князя и его гостей). Ну и краску, чья цена так поразила молодого княжича лет десять назад, тоже не забыли. В общем, неплохо расторговались купцы-складники, теперь оставалось лишь в целости и сохранности добраться до родного дома. А то глухие слухи про заварушку в Крыму как-то не способствовали купеческому спокойствию.

* * *

*

Овла встретила своего наместника шумом одной большой стройки. Строился порт, строились кварталы нового города, строился замок. И везде нужны были люди и материалы. Многое он привёз с собой на кораблях, но многого ещё не хватало. И самое главное — не хватало денег.

Да, государь выделил кое-какую сумму, но её, мягко говоря, хватило лишь на крепость и несколько строений впридачу. А на остальное у тебя наместник пятилетняя льгота по налогам. Ну и мысли кое-какие. Тут ведь недалече скоро такая драка начнётся, что не попытаться на ней заработать просто грешно. Если будущий шведский король позволил себе разграбить Фалун с его медными приисками, который для казны являлся одним из столпов, то почему бы, э, например, "датским наёмникам" не разграбить Евле, где эту медь готовят к транспортировке? Или вон Або уже полностью оправилось от разорения, что устроили датчане в 11 году. Почему бы "шведам" не напомнить подлым датчанам, чьи это города? Ну, или ещё как поправить свои делишки за счёт воюющих сторон. В общем, тут было над чем поразмыслить молодому наместнику, но сначала хотелось просто увидеться с семьёй, от которой был оторван столько месяцев...

Первая ночь прошла предсказуемо бессонно от жарких объятий и сдавленных стонов жены. А поутру, проведя по его щеке прохладными пальчиками, Варя ткнулась лицом в грудь и пожаловалась:

— Совсем всю измял, медведь.

И Андрей, улыбнувшись, обнял жену, наслаждаясь мгновениями домашнего уюта, и понимая, что это ненадолго и скоро вновь придётся куда-то бежать, рвать жилы и что-то делать. И тут же крамольная мысль — "а оно тебе надо?" — холодной змейкой проползла через разум, испугав самого попаданца. Он ведь уже проходил такое в иной жизни: стоит раз дать послабление и вернуться назад будет очень трудно. Особенно ему, ведь по натуре он был достаточно ленив, почему и старался не бросать начатое дело на полпути, зная, что потом к нему вряд-ли вернётся. За что окружающие, что самое смешное, считали его трудоголиком.

И всё же они ещё некоторое время просто лежали, обнявшись, и наслаждаясь обществом друг друга, пока домашние хлопоты не заставили Варю выпорхнуть сначала из его объятий, а потом и из спальни. Вздохнув, Андрей развалился на постели, мысленно решив, что один день роли точно не сыграет. В конце концов, и господь про выходные не забывал, так что не стоит ему быть святее папы...

Но больше одного дня понежиться в безделье не получилось. Дела провинции требовали его присутствия.

Однако первым его посетил Бажен, всё так же исполнявший роль городового приказчика, хотя за последний год испомещённых дворян в округе значительно прибавилось. Но занимать ответственную должность в строящемся городе никто из них не пожелал, что, впрочем, Андрею было только на руку. Тут ведь не просто сабелькой махать нужно было или бумаги подмахивать, тут, прежде всего, нужно было вопросы решать. И Бажен, судя по отчётным документам, да и просто тому, что городок явно разрастался, с этим делом справлялся неплохо, хотя, по его словам, в городе было всё не так хорошо. И главной бедой, вставшей перед ним, было снабжение. По речному пути полноценно снабжать пока что не получалось, потому что слишком уж хорошо порезвились на нём поместные, уничтожив не столько людей, сколько инфраструктуру, и теперь каждый пуд груза поставлялся с большими трудностями. Конечно, восстановление его шло достаточно быстро и велось сразу с двух сторон, от Овлы и от Озёрска, но до полноценного использования было всё-же ещё далеко. А Овле своего хлеба не хватало, хотя окрестная земля и родила неплохо, но беда в том, что рабочих рук было весьма мало, а большинство местных самоедов к хлебопашеству были непривычны, правда, стабильно снабжая горожан мясом и рыбой. А потому зерно перед прибытием каравана горожанам пришлось поэкономить.

Но Андрей, и сам знавший узкие места своего наместничества, решительно прервал этот поток из переплетённых жалоб и славословий, сообщив, что этот вопрос уже решён и в ближайшее время земли по Овле-реке будут заселены крестьянами довольно густо. Ведь только с ним для этих целей прибыло почти две сотни семей.

— А остальные? — удивился Бажен, собственными глазами видевший, что на кораблях прибыло куда больше народа.

— А остальные будут селиться в других местах, — усмехнулся князь. — Мне ведь не только Овлу поднимать надобно.

Разобравшись с делами города, он занялся инспекцией многочисленных строек, начав с таможенной избы и мерных весов. По здравому рассуждению, государь отменил-таки для тех овловских купцов, кто собирался плыть в немцы, обязательное захождение в Ивангород и отныне взимание с них положенных пошлин будет проводиться прямо в Овле местными дьяками, контроль над которыми был возложен, разумеется, на наместника. Старший таможенный дьяк — Пятой Волк — прибыл в город вместе с княжеским караваном, так что на изучение нового подчинённого у Андрея было достаточно времени. Как, впрочем, и у дьяка — приглядеться к новому начальнику. Само же строительство шло сноровисто и ладком, не то, что строительство собора, инспирированного овловским епископом.

Отец Варсонофий, занявший эту должность, был человеком своеобразным, но при этом достаточно умным и начитанным. Коротконогий толстячок, на тучном лице которого пушистая и окладистая борода скрывала тонкие губы, он непроизвольно вызывал у Андрея ассоциацию с суровым дедом, возможно, из-за пристального взгляда блеклых глаз из-под седых, кустистых бровей. Своё служение новоиспечённый епископ начинал в пермских лесах и прославился тем, что не только нёс пермякам свет истинной веры, но ещё и изучал языки тех народов, среди которых проповедовал. Вот только в развернувшейся церковной борьбе он поставил на иосифлян и после Собора 1518 года, наблюдая, как одного за другим его былых соратников отстраняют от власти, ссылая в дальние монастыри, не ждал для себя ничего хорошего. И уж тем более вовсе не гадал примерить наряд епископа. Однако митрополит имел на него свои виды. Так что, едва образовав новую епископию, он тут же рукоположил отца Варсонофия возглавить её, чем разом решал несколько задач. Во-первых, удовлетворял пожелание молодого наместника прислать грамотного специалиста, которому не нужен меч для крещения инородцев. Во-вторых, показывал, что не сводит ни с кем счёты, а лишь раздаёт каждому по делам его: кого в холодную келью, а кого и в епископы. Ну и, в-третьих, пытался тем самым перетянуть на свою сторону Варсонофия, уже успевшего хорошо зарекомендовать себя и как проповедник, и как администратор. Возможно, у московских старцев были и ещё какие резоны, но Андрею за глаза хватало и этих трёх. Потому что епископ Варсонофий, при всех своих положительных качествах, был в общении отнюдь не белый и пушистый, особенно если вопрос касался дел Церкви.

Вот и тут, узнав, что князь собирается перенести город на другой берег, он сразу же потребовал построить и новый собор, достойный епископской службы. Причём самым достойным вариантом считал только каменное строение. И его ничуть не смущало, что у князя и без его собора голова от проблем раскалывается. Мы призваны принести местным язычникам свет истинной православной веры, невзирая на все невзгоды и преграды, говорил он, и любой язычник, попавший в главный храм наместничества, должен быть поражён красотой и фундаментальностью новой веры. Тем более католики ведь смогли построить в этих землях свои каменные кирхи, а чем же православные хуже?

В общем, своего он добился, тем более что и князь вовсе не собирался отказывать в его просьбе, прекрасно понимая, что город без церкви в это время не город. Да и против каменного строения он тоже ничего не имел, кроме одного — лишние проблемы на его голову! Ведь древоделей на Руси было много, а вот мастеров каменных дел значительно меньше. А лично ему овловская крепость была куда важнее какого-то собора. Однако и епископ тоже оказался не прост и сумел добиться того, что основное финансирование этого строительства брали на себя церковь и купцы, которых за прошедший год в Овле значительно прибавилось. Он же организовал и приезд мастеров, понимая, что крепость тому куда нужнее, но взамен выпросив у наместника отдельные ловли для церкви. И всё одно умелых рук сильно не хватало, и собор строился довольно медленно, что вызывало у церковного деятеля некоторое раздражение.

Которое, впрочем, не мешало ему заниматься главным делом — расширением собственной паствы. Фигурально выражаясь, новый епископ закатал рукава и отправился свершать благое дело — нести нехристям и тем, кто уже был крещён по католическому обряду свет православной Истины. И достаточно быстро сумел добиться на этом поприще первых успехов. Ведь церковник смотрел на местных аборигенов, как на бесхозное богатство, и относился к их крещению с основательностью нового хозяина, понимавшего, что чем больше будет верующих, тем больше они заплатят при исполнении церковных обрядов. А потому думал не только об их душах, но и об их бренном теле, пытаясь научить не только молитвам, но и какому-нибудь достойному ремеслу. Ведь чем богаче будут молящиеся, тем богаче будет и приход! Причём князь, как наместник, полноценно поддерживал подобное миссионерство уже из своих меркантильных интересов.

Вот только если те, кто уже был раз крещён куда легче воспринимали новые веяния, то многие нехристи были упорны в своих заблуждениях. А в дальних заимках и вовсе не стеснялись применять силу, выдворяя жрецов чужого бога. Но Варсонофий и его ученики были упорны в своём служении. Хотя и сильно давить не спешили, действовали больше уговорами и легко отступались, если видели, что дело идёт к бузе, видимо в святые им не очень-то и хотелось. Но как бы то ни было, а дело с крещением понемногу спорилось.

Не меньших забот князь отводил строительству гавани. А то Русь, владея большим куском побережья, так и не заимела на нём ни одного удобного порта, кроме приграничного Норовского (Невское Устье из-за глубин мало походило на хороший порт). К тому же снабжать новое наместничество было легче всего именно по морю. По карельскому-то пути получалось не очень, ведь каждый пуд груза поставлялся с большими трудностями и стоил дороже, так что морской путь выходил и быстрее, и дешевле. Хотя без внутренних дорог тоже не обойтись, не получиться без них создать процветающий край. А большое удаление Овлы от основных центров вовсе не может считаться удовлетворяющей причиной бедственного положения этих достаточно богатых земель.

Сидя верхом на спокойном мерине, князь, вдыхая полной грудью морской воздух, внимательно рассматривал мужиков, занятых каждый своим делом: кто бил сваи в речное русло деревянной бабой-колотушкой, кто ссыпал кули земли в пространство между берегом и рекой, отгороженное плотиной, а кто-то и просто кашеварил, ибо работа — работой, а обед по расписанию.

Рядом с ним застыл розмысл, что руководил всей стройкой, поясняя на ходу многие моменты и выслушивая замечания. Впрочем, крупных нареканий у Андрея быть не могло, в этом деле он был любитель, а пристань строилась грамотно, ведь розмысл был опытный, нанятый в германских землях и оскомину набивший на строительствах и ремонтах гаваней. Да и механизмы, заимствованные Андреем в Европе, были ему тоже знакомы, так что это сильно облегчало их изучение мужиками из строительных артелей. Зато тачки, железные заступы и лопаты пришлись немецкому розмыслу очень даже по душе, так как позволили в разы ускорить некоторые работы. В общем, пристань Овлы представляла собой этакую площадку, где многое на Руси применялось впервые. Это одновременно и облегчало, и тормозило работу, но Андрей крепился, понимая, что нельзя разом объять необъятное. Главное тут — положительный результат. Вот его-то он и добивался.

Последним в списке шёл замок, который благодаря своим обводам, куда дольше будет актуален, как последний оплот для защитников города, чем в иной реальности. Правда строился он не столь быстро, как князю хотелось, ведь тут учиться приходилось всем, так как готового мастера-иноземца добыть не удалось.

Сначала проект был нарисован на бумаге, причём не один раз, пока не дошли до приемлемого варианта, после чего приступили к разбивке на местности. Работа эта была не быстрой и достаточно ювелирной. Как сказали бы альтернативно одарённые "знатоки" в его прошлом-будущем, такую работу древние делать просто не могли, у них ведь ни техники нужной, ни технологий не было. А тут вот с помощью компаса, визира и верёвок привязали проект к острову и приступили к строительству, используя мускульную силу и немногочисленные механизмы. Ну не знали предки, что не могли, вот и строили, как умели.

Правда, хороших пушек для крепости пока что не было. То, что производили на Пушечном дворе, шло в наряд государя, да и не устраивало князя по многим причинам. Его же собственные единороги по-прежнему отливались лишь в пермской вотчине, да и то в столь малых количествах, что их едва хватало для вооружения кораблей. И при этом дороговато обходились что ему, что казне бронзовые пушечки. Выход виделся в переходе на чугун, раз уж хорошую пушечную сталь он пока что отлить не мог. Хотя кое-какие шаги в этом направлении и делал. Так по его просьбе тот же Дмитрий Герасимов, будучи послом в Риме, отыскал для князя латинский перевод сочинений Аристотеля, в которых описывался способ производства стали в огнеупорных горшках. А благодаря детской книжке за авторством Венецкого, в его памяти отложилось, что фосфор в чугуне выгорает последним, а на роль огнеупорной футеровки хорошо подходит доломит.

Вот только если кто считает, что этого вполне достаточно, чтобы тут же бежать и отливать хорошую сталь в промышленных масштабах (как на тех же заводах Круппа до того, как они перешли на более дешёвые технологии), то он глубоко ошибается. Нет, небольшое количество хороших стальных заготовок отливать уже получалось. Но и цена их тоже была высока. Так что впереди предстояла ещё куча экспериментов, на которые уйдёт немало времени, сил и средств. И о пушечной стали пока что приходилось только мечтать.

А вот отливка чугунных пушек — это было вполне реально! Более того, как раз в это время этим уже начали, или вот-вот начнут, заниматься англичане. А ведь Англия начала 16 столетия — это одна из беднейших стран Европы, как в финансовом плане, так и в плане технологий. Даже к концу века, во времена правления королевы Бесс она всё ещё будет маленькой страной с дохлой экономикой и смешным флотом, хотя большинство людей в его прошлом-будущем почему-то упрямо проецировали на неё Англию времён "империи, над которой не заходит солнце" и "владычицы морей". А потом честно обижались, если им указывали на ошибку. Да что говорить о простых людях, если даже многие советские авторы, описывая времена Ивана Грозного, уверенно писали об англичанах, как о лучших моряках сильнейшего в мире флота. И это в шестнадцатом веке, да ещё до времён "Великой армады"! А ведь и армада тоже ничего не показала (кроме того, что на войне огромную роль играет случай). Стоит лишь вспомнить, что последовавшая за нею ответная экспедиция англичан к берегам Испании, не смотря на великолепного Дрейка во главе, потерпела не меньший конфуз, чем испанская. Но нет, большинство людей просто не желало признавать, что в те времена Англия была всего лишь полным амбиций глухим задворком Европы. И ей понадобится ещё век, с его революцией и реставрацией, чтобы стать первой скрипкой европейского концерта.

Ну да чёрт с ней, с Англией. А вот английская технология литья чугунных пушек Андрею вполне бы пригодилась. Вот только успели ли англичане уже освоить подобное, или ещё нет? И кого надо выкрасть, подкупить либо убить, чтобы получить нужного специалиста? Эти вопросы пока что оставались без ответа. А ведь применение чугуна имело свои "подводные камни".

Так, из-за разницы материалов болванки ствола и чугуна, застывание отливки происходило неравномерно, что приводило к образованию во внутренней части пушки раковин, из-за чего чугунное орудие было склонно к разрывам. И из-за этого порой отбраковывали до половины отлитых изделий. В общем, раковины внутри ствола оказались для производителей неприятным сюрпризом. Ибо с медью и бронзой подобного не происходило. Бороться пробовали разными способами, но всё одно это был тот ещё геморрой. И Андрею очень хотелось понять, как с этим справились англичане, не имевшие никакой научной базы, но при этом отливавшие хорошие пушки, что признавали все, закупая их у островитян.

Правда, сам он не собирался заниматься извращениями, ведь недаром же он был попаданцем! Уж что-что, а про идею Родмана знал.

Смысл её был в том, чтобы использовать металлический водоохлаждаемый стержень для оформления внутреннего канала пушки. Одновременно в процессе затвердевания и охлаждения пушки наружная поверхность формы, изготовленной в металлических жакетах, подогревалась. При этом затвердевание ствола пушки происходило последовательно от внутренних слоев к наружным, и тем самым реализовался принцип направленного затвердевания. Ствол пушки с литым каналом получался плотным и без дефектов. Причём использовать процесс можно было и частично, без внешнего обогрева.

Ну и, разумеется, про Англию это так, к слову. Русские литейщики были ничуть не хуже английских, и как только он получит в свои руки собственные железные заводы, он тут же приступит к экспериментам. Пусть Головин и Оболенские набивают свои карманы, наполняя рынок "мирным" железом. А вот ВПК он собирался подмять под себя.

Ну а овловской крепости пока что предстояло довольствоваться тем старьём, что отыскалось среди его многочисленных трофеев.

Разумеется, не обошёл князь своим вниманием и местный отдел Компании, который немало порадовал успехами.

Воспользовавшись благорасположением наместника, отхватившего под себя наиболее лучшие промыслы, её приказчики в этом году забили склады товаром буквально под завязку, отчего четырёх пришедших ганзейских кораблей уже не хватило, чтобы вывезти всё подчистую. И пришлось Захару организовывать собственный конвой, хотя больших барышей это и не обещало, поскольку таможенная изба к тому времени ещё не функционировала, и кораблям нужно было, сделав приличный крюк, зайти в Ивангород, дабы взвесить груз и оплатить пошлины. Нет, набивший во время противостояния с ганзейцами руку на контрабанде Захар мог легко обойти любой закон, но князь как в воду смотрел, и специально предупредил купца о нечто подобном. Так что пришлось тому проплыть лишние мили и потерять некоторое время, соблюдая законность. Впрочем, с учётом того, что Ботнический залив вскрывался раньше, чем Финский, то овловцам получилось не сильно отстать от основных конкурентов.

А тем временем, оставшийся в Овле за старшего Ждан продолжал наполнять складские помещения товарами, ведь лесорубы, углежоги и смолокуры всё так же исправно поставляли ему результаты своих трудов.

Ну а когда с местными делами было покончено (текучка, разумеется, не в счёт), князь приступил к вопросам обследования и заселения практически пустых земель собственного наместничества.

Тут он тоже не собирался изобретать велосипед, а решил использовать удачный опыт былых поколений, как шведов, так и русских. От шведов он взял принцип освоения финских земель, начиная от побережья. Освоив и достаточно заселив его, дальше люди сами шли вглубь земель, постепенно вводя их в оборот. А по опыту освоения Сибири, центрами таких островков будущей экспансии должны были стать небольшие острожки, выстроенные в устьях рек или просто в удобных для морского хода местах. Заодно на них же возлагалась и охрана границ нового наместничества от любого посягательства.

Когда формирование первого каравана было окончено, перед князем неожиданно встал вопрос о семье: стоит ли брать их с собою. С одной стороны, маленькие дети, с другой, а чем он хуже Муравьёва? Тот ведь мог ходить по Охотскому морю со своими женщинами. И ничего. А вот Варваре морская прогулка явно не помешает. Да и детям тоже. Так что решено — совместим служебную командировку с отпуском!

На этот раз флагманом княжеской флотилии стал "Пенитель морей", та самая толи лодья, толи пынзар, ещё не старый и хорошо проверенный не в одном деле корабль. Командовал на нём Федот по кличке Тур, очередной дикорастущий командир. Кадровый голод хоть и отступил, но всё ещё был чувствительным. В этом году каперская флотилия Андрея пополнилась очередной шхуной, получившей имя "Громобой" и бригом с многозначительным названием "Первенец". А про торговые корабли Компании и вовсе говорить не стоило. Число их уверенно росло год от года. Так что пришлось Малому очередную ревизию делать, отсекая от дальних плаваний всякую мелочь, тонн так в 30-80. Ныне в Амстердам уходили только те корабли, чья грузоподъёмность начиналась от ста тонн, или шести тысяч пудов. Остальным отдавались на откуп балтийские линии. Ну и в овловскую эскадру тоже всю мелочь списали. Что, учитывая мелководность и малоизученность берегов, было вполне себе верным решением.

Первым пунктом, который посетил наместник, стал Торнио. Городок за прошедшее время успел неплохо преобразиться, и даже обзавёлся настоящей стеной, собранной из срубов с земельным наполнением, и густо обмазанных глиной. А на его дозорных башнях важно вышагивали часовые, внимательно осматривающие горизонт, как и полагается на пограничье. А чтобы им было видно как можно дальше, лесные заросли, окружавшие городок, были расчищены ещё больше, чем при прежних хозяевах, и там, где ещё год назад стояли могучие деревья, теперь радовали взгляд свежераспаханные поля.

На другом берегу Турнеэльвен, ближе к устью, красовался свежерубленным тыном небольшой острожек, прямо говорящий любому наблюдателю о том, что никакого разграничения по фарватеру новые хозяева этих земель рассматривать не собираются. Выше по течению — да сколь угодно, а вот устье русские будут контролировать единолично (по крайней мере, пока на это хватит сил). И точно так же, как вокруг городка, вокруг острожка раскинулись небольшие распаханные поля, символизируя собой то, что первые колонисты времени даром не теряли, а местный голова действовал с размахом, достойным уважения.

"Пенитель морей", под залпы салюта, первым вошёл в реку, а уж за ним потащились и лодьи каравана, облепив собой немногочисленные городские вымолы, и практически сразу приступив к разгрузке новых колонистов и товаров, столь необходимых для них и города. Андрей же, прихватив жену и детей, отправился в дом местного главы с визитом.

Сам голова встречал наместника ещё в порту, а тем временем в его доме спешно готовились к встрече дорогого гостя.

Когда сенная дверь отделила их от толпы зевак, женщины тут же удалились на женскую половину дома, забрав с собой и детей, а мужчины поднялись в горенку, обсудить насущные дела. Впрочем, даже при беглом взгляде было заметно, что дворянин вполне справлялся со своими обязанностями: город строился и укреплялся. Торговля с Лапландией, затихшая было в ходе краткосрочной войны, судя по увеличивающемуся товаропотоку, вновь росла и крепла, а земли, пригодные под пахоту, постепенно, по мере прибытия новых крестьян, вводились в оборот. Правда, лучше всего тут росли овёс да ячмень, так что хлебом город богат не был. Но это была проблема всего наместничества и решалась она просто: завозом зерна в обмен на богатства местных земель. Ну и, разумеется, не забывали тут и об образовании. Ведь для бурного роста провинции нужен был достаточно большой пласт грамотных людей. Кадровую же проблему учителей решили, как всегда, за счёт соседа. И в Овлу и в Торнио привезли тех, кого похолопили в своё время в Литве, с обещанием отпустить на волю с возможностью уехать куда угодно, но только после того, как они смогут оставить за себя достойную смену. А в помощь для налаживания учебного процесса от князя-наместника передавали новообразованным школам в дар учебники, отпечатанные за его счёт в камской вотчине.

Однако больше всего местный голова порадовался, конечно, новым людям. Городку очень сильно требовались рабочие руки, а лопари предпочитали кочевать со своими олешками по дальним кочевьям, ну а саамы — жить своей жизнью в лесах, лишь изредка заезжая на торг, дабы обменять свои поделки на нужное им. Да и просто разбавить местных свеев русскими людьми тоже было неплохо. А то вместо нормальной речи в округе уже какой-то суржик из двух языков складываться начал...

Покидал Торнио князь спустя трое суток и в хорошем расположении духа, твёрдо пообещав голове в следующем году подбросить ещё колонистов. Теперь же его путь был на юг, к тамошней границе русских владений.

— Прости, муж, но я не поняла, зачем ты про путь на север спрашивал?

Варвара, быстро приноровившаяся к крену, умело накрывала стол для ужина. В каюте, обшитой желтой финской сосной, её стараниями был наведён определённый уют, и Андрею даже начинало казаться, что она умудрилась перенести сюда кусочек дома. Скинув мокрый от брызг кафтан, он ополоснул руки под рукомоем и рухнул на стул, что стоял возле раскрытого кормового окна, через которое вместе с воздухом врывались в помещение крики чаек и шум струящейся воды.

— Как Настюша? — поинтересовался он.

— Спит, — вздохнула Варя.

Увы, у старшей дочки обнаружилась самая настоящая морская болезнь. Её укачивало даже на малой зыби и поэтому "Пенитель" сейчас шёл прямиком в Овлу, дабы высадить семью на берег. Морская прогулка удалась на славу, детям, да и жене понравилось, но дальше мучить ребёнка не хотелось. Правда, вторая дочурка качку переносила отлично, бойко ползала по любой поверхности и капризно дула губки, если её укладывали спать в колыбельку, а не качали на ручках, желательно папка, напевая при этом колыбельные песенки. Варвара, давно привыкшая, что у них многое отлично, чем в других семьях, только улыбалась, видя, как грозный муж изображает из себя няньку. Однако сейчас обе дочурки уже посапывали в кроватках, так что уйти разговору в сторону жена не дала:

— Опять куда-то сбежать задумал.

— Придётся. Уж больно там места важные. Норвеги это давно поняли, отчего и поставили там свой городок Вардегуз. Я же хочу чуть южнее русский городок поставить. Есть там такое местечко удобное — Киркенес прозывается.

— И что там хорошего? — Варя давно поняла, что муж ничего просто так не делает. И главное, везде выгоду для себя найти пытается. Как с той же Камской вотчиной, что ныне главный доход в семейную казну приносила. А если окружающие не понимали его замыслов, так это от того, что знали куда меньше мужа. И не видели того, что видел он. Вот и сейчас, она верила, не просто так в том месте он городок ставить пожелал. И муж не подвёл:

— То, что на Руси большим спросом пользуется. Железо. А так же дичь, меха и рыба. Но железо — главное! Тамошние саамы знают, где в их горах руда прячется, но на наше счастье, не обладают необходимыми технологиями для их добычи. Там ведь горные шахты рубить надобно. У нас, правда, тоже таких мастеров мал-мала-меньше, но зато под боком есть немцы. У которых вот-вот любимое занятие начнётся — резать друг друга. Так что мастеров мы наберём, а вот железо то всё нам достанется. Заодно и север осваивать начнём лучше. Да и сам по себе тот городок удобен будет.

— Опять про то в мудрых книгах вычитал?

— А как же иначе. А ещё от людей слыхивал, — привычно отшутился муж. Хотя Варя просто чувствовала, что знает он про те места куда больше, чем рассказал, но откуда — никогда не сознается. Лишь привычно отшутится: "не задавай мне, дивчина, неудобных вопросов, не получишь на них уклончивых ответов". И понимай, как знаешь.

А вот Андрей после разговора с женой, задумался. Про Киркенес он знал в основном из книг про Отечественную войну. Ведь увлекающиеся историей флота просто не могут пройти мимо действий Северного флота в ту войну, включая Петсамо-Киркенесскую операцию. А во многих работах прямо указывалось, что этот норвежский городок был не только базой снабжения немецких войск, но и являлся одним из ключевых поставщиков сырья для германской промышленности. И раз так получилось, что ныне эти земли находились в двоеданстве Руси и Дании, владевшей Норвегией, то почему бы ему, как наместнику, в пику норвегам, с их Вардегузом, не поставить свой острожек на том месте, дабы, пользуясь свои послезнанием, закрепить окрестные места за Русью? Однако, оценив масштаб дел в наместничестве, он вынужден был признать, что нельзя охватить необъятное. Так что с закладкой Киркенеса придётся обождать, главное — не забыть об этом. А вот мастеров горного дела нужно уже начинать подыскивать. Потому как будущий Киркенес должен стать надёжной базой для русского севера.

Высадив семью наместника в Овле, "Пенитель морей" не стал долго задерживаться в городке и уже с утренним бризом вышел в море, быстро догнав неспешно двигавшийся к югу караван. И уже вместе с ним достиг устья пограничной реки Патоеки, от которой к югу отходили уже земли шведского наместничества. И если тут и жил кто, то разглядев подходящую к берегу армаду, благоразумно предпочёл скрыться в густых прибрежных лесах...

Летописная Патоеки была довольно крупной и достаточно протяженной рекой, вытекающей из озера Пюхяярви, расположенного близко к северной части области Саволакс. Река была заметным водным путем из внутренней части страны, из того же Саволакса и Северного Тавастланда к Ботническому заливу, так что оседлать её устье было выгодно как с точки зрения обороны, так и с точки зрения экономики. Кстати, за прошедшие века река успела сменить своё название, и ныне была известна как Пюхяйоки (Святая река).

Разглядывая через оптику безлюдное побережье, князь от нетерпения покусывал собственную верхнюю губу, ожидая, когда уже лодья-пынзар двинется вслед за мелкосидящими бусами, что успели приткнуться к галечному берегу и с которых уже выгружали людей и припасы. Наконец, тронулся и "Пенитель морей", однако, не пройдя и кабельтова, судно неожиданно качнулось, и из-под днища раздался сильный глухой удар, а над головой громко хлопнул и заполоскался парус. Тут же по всему кораблю засвистели свистки, посыпались дикие маты, и поднялась суматошная беготня.

Глядя на эту вакханалию, Андрей побагровел от злости. Как мог мореход, лотом промеряющий глубину, пропустить банку, на которую сейчас ветром вытаскивало корабль? Плетей мерзавцу, как всё закончится! И боцману с вахтенным офицером, раз недосмотрели!

— Крепко сели, князь! — вид подошедший командир имел бледный и жалкий. Кто бы не был виноват, а за всё на корабле отвечает он, первый после бога.

— Потом разберешься, кто виноват, а пока думай, как корабль будешь с мели тягать. И шлюпку мне, поеду на берег.

Тур пару раз кивнул головой, и поспешно начал отдавать приказы. Вскоре небольшая разъездная ёла, креплённая на корме, была спущена с ростр и подведена к подветренному борту. Окинув ещё раз взглядом палубу лодьи-пынзара, на которой деловито суетились мореходы, Андрей покинул корабль. А вы как думали? Как сняться с мели, голова должна болеть у командира, а не у адмирала. А потому, закутавшись в плащ от холодного ветра, он и съехал на берег.

Большой совет по его требованию собрался на берегу, прямо на голых, нагретых солнцем камнях. Розмыслы сидели спиной к морю, слушая его ровный плеск да крики чаек. От берега несло запахом гниющих водорослей. Где-то в зарослях уже раздались первые удары топором, захрустели ветви падающих деревьев. Со стоянки, укрытой от пронизывающего ветра, донеслись запахи костра, а на полянке один за другим стали вырастать палатки и шалаши, в которых предстояло жить поселенцам в первое время.

— Ну что, определились уже, где лучше острожек ставить, а где пристань разбивать? — спросил князь разом у всех.

— Да как не определиться-то — пожал плечами Кудим — ражий мужик с проседью в бороде. С раннего детства начал он работать на вымолах: где-то ставил новые, где-то чинил старые. Вот и тут его задачей было соорудить вначале временный, а потом и постоянный причал для нового поселения. — Вон за мыском хорошее место.

— Ага, — поддакнул ему Мишук. — А на мыске том можно и острог поставить. Отсюда пушками своими аккурат всё русло и перекроешь, княже. Ещё можно чуть далее вглубь пройти и там, на острове, отстроиться. Но тут уж тебе, князь, выбирать.

Андрей кивнул, задумчиво разглядывая кроки, наспех набросанные учениками картографов, которых, как и гардемаринов, тоже иногда брали на корабли для практики. Судя по рисункам, места были и вправду выбраны удачно, но было тут одно "но". Медленный, но неотвратимый подъём земли в следующие столетия заставил немало финских поселений устраивать этакие забеги за отступающим морем. Так что, наверное, лучше всё же поставить острог вот тут, на мысу. По крайней мере, тут он ещё долго будет граничить с морской стихией.

— Что же, други-розмыслы, этот мысок и мне нравится. Ставьте тут острог и пристань. И уж коли стоять он будет на границе земли русской, то и прозванье ему дадим Пограничный.

Розмыслы согласно закивали головами, в уме уже прикидывая, что и как делать в первую очередь. Работы впереди было много.

А на пострадавшем судне весь день и всю ночь кипела бурная деятельность. Поначалу его попытались стянуть с мели, воспользовавшись приливом, но не получилось. А потому пришлось потрудиться всю ночь, разгружая прямо так...

На следующий день, вновь воспользовавшись приливом, основательно облегчённое судно попробовали стянуть с мели вновь. Несчастный корабль, тяжко шурша днищем по грунту, дёрнулся несколько раз и... свободно закачался на волнах. Буксирные команды тут же отверповали его ближе к берегу, чтобы в отлив осмотреть возможные повреждения. А пока что плотникам велено было постоянно смотреть за обстановкой в трюме. Но, по счастью, корабль, построенный Виколом, оказался очень крепок и большого ремонта не потребовал, чему Андрей был несказанно рад.

* * *

*

В кремлёвской спальне стояла необычная тишина, лишь потрескивала в серебряном подсвечнике толстая восковая свеча, наполовину уже сгоревшая. Впрочем, её света было вполне достаточно для глаз одинокой женщины, неподвижно лежащей на широкой постели под навесом из тяжкой парчи на четырех точеных позолоченных столбиках. Государь ныне изволил выехать на охоту, а, впрочем, и в иные дни он всё реже посещал семейное ложе. Не был бы он постоянно окружён свитой, подумалось бы, что полюбовниц завёл себе Василий Иванович.

Душно, мрачно... и полутьма царит в обширной спальне. Но взор государыни устремлён в тот угол, где висела икона, написанная для государева обихода молодым богомазом. На ней богоматерь склоняла голову к своему младенцу, прижимая его к груди...

Увы, скоро уже двадцать лет, как женаты Василий и Соломония, а вот так, как на иконе, прижать к себе свою кровиночку, у них до сей поры не получилось. И оттого с каждым годом муж отдалялся от неё всё дальше и дальше и добром это кончиться не могло. Ведь недаром церковный собор неожиданно поднял вопрос развода для православных венчанных. Нет, недаром! Это всё происки её явных и скрытых недругов, желающих потеснить её на семейном ложе. И один из них, с ликом ангела, но чёрной душой, в последние годы всё больше входил в силу при дворе её мужа. А она? А она опоздала. Когда брат поведал обо всех слухах, что ходили о юном князе, муж уже не так яро прислушивался к её ночным нашёптываниям. Хотя Андрейка скорее ширма, за которой прячется кто-то другой, более умудрённый. Ведь у князя, да и всего рода Барбашиных, нет ни юной сестры, ни дочери, годных для замужества, так что не прав Иван, не сам князёк ведёт сию партию, стоит за ним кто-то. Кто-то из клана Шуйских. Возможно и сам Немой, хоть и не женат до сей поры. Знать бы, кого ей в пику противопоставляют, догадалась бы. А так только гадать и приходится.

Соломония тяжко вздохнула. Думала ли она, что жизнь государыни будет для неё невесела и гораздо хуже, чем жизнь до замужества, с относительной свободой в родительском доме? Там она могла сходить погулять с подругами или даже покататься верхом в дальней вотчине (отец, хоть и был древнего рода, но многое позволял детям). А в Кремле она всё больше и больше чувствовала себя затворницей. Окружавшие её мамки да свита уже не казались подругами, а больше напоминали надзирателей. Из посторонних мужчин никто не мог входить в её терем, кроме митрополита, духовника да ближайших сродников, отца и брата. А после смерти отца лишь брат и остался. Остальные же, ища её милостей и заступничества, обращались лишь через жён да матерей.

Вот только не верилось, что кто-то из тех, чьи судьбы она спасла от опалы своим заступничеством, заступятся за неё, когда Василий решится на развод. Нет, были и у неё заступники. Тот же Семён Курбский считал, что нельзя гнать от себя кроткой, святой женщины, ничем не повинной перед мужем. Да и старец Вассиан не забывал, изредка навещая её и поддерживая, как только мог.

Чёрные прекрасные глаза государыни взирали на икону, с которой скорбно улыбалась Матерь божья, словно подтверждая истину, что здесь, на земле, нет ей помощи, ни от кого. Ведь даже любовь, что вела её все эти годы, ныне почти затухла. От этой мысли хотелось реветь белугой, словно она простая баба, а не великая княжна. Но не было слёз.

А потом словно что-то ударило княгиню изнутри. Кровь предков, татарских князей, опять вспыхнула в жилах. А глаза засверкали, как раскаленные угли. Ну, нет, она так просто не сдастся! И пусть не многое в её силах, но из того, что ей доступно, она должна выжать всё возможное!

И раз не помогают святые места, то, возможно, помогут другие силы? Бабки-ворожеи, травницы. Есть, есть у них свои секреты, ведь слухи не на пустом месте родятся. Теперь главное, найти в своём окружении тех, на кого можно полностью положиться, ведь не сама же великая княгиня будет тех бабок искать!

Глава 17

В 1522 году Нидерланды официально были частью Священной Римской империи, после раздела которой между Габсбургами, остались под патронажем испанской короны. При этом это был довольно развитый и богатый край. В Голландии, Фрисландии и Зеландии, где не так сильно ощущалось влияние консервативного цехового строя, крепостничества и католической церкви, ещё сохранялось достаточное количество свободных крестьян, которые наряду с сельским хозяйством занимались и морским промыслом. А слабое влияние цеховых традиций способствовало тому, что и промышленный центр страны постепенно начал перебираться из южных территорий в северные.

Антверпен, долгое время бывший обычным пунктом меновой торговли, благодаря своей гавани и удобному месторасположению, стремительно расширялся, превращаясь в ключевой торговый и финансовый центр Европы, чему очень поспособствовал переезд в него почти всех иностранных купеческих представительств. В его гавани собирались тысячи кораблей со всех концов света, ведь с началом нового века он стал ещё и главным торговым портом португальской империи, куда португальские корабли, минуя Лиссабон, прибывали прямиком из Африки и Индийского океана.

Вот только главную роль в городе играли не свои, а иностранные (и в основном ганзейские) купцы. Именно иностранный капитал, концентрируя свою деятельность в Антверпене, обеспечил экономический подъем города, и именно иностранцам принадлежало большинство судов, прибывавших в местную гавань. Антверпенские же купцы занимались в первую очередь обслуживанием торговли, поэтому крупных денег и не зарабатывали, отчего своего флота у города практически не было...

Днём, когда конвой из далёкой Руси прибыл к устью Шельды, в Антверпене стояла нестерпимая жара. Однако это вовсе не мешало жизни огромного порта. Едва корабли приблизились к берегу, как им навстречу тут же рванулись маленькие и пузатые одномачтовые лоцманские боты, дабы предложить корабельщикам свои услуги по проводке их кораблей мимо речных мелей. Ведь город от моря отделял не один десяток вёрст.

Разумеется, на русских кораблях отказываться от лоцманских услуг никто не собирался, и когда вопросы с оплатой были решены, на мостики кораблей не спеша поднялись проводники, после чего караван вновь тронулся в путь. Лоцманы с невозмутимым видом стояли рядом с рулевыми, всматриваясь в одни им ведомые знаки и по временам отрывисто и лаконично командуя.

А мимо проплывали плоские, низкие берега, мелькали в зелени деревьев посёлки и фермы. По реке, мутной и почти грязной, под парусами или на вёслах неразрывным потоком поднимались или спускались суда всевозможных конструкций и величин.

Плавание по реке длилось довольно долго, пока, наконец, среди чащи судов и леса мачт не показались стены долгожданного города. Но и на этом поход далеко ещё не кончился. Ведь весь берег был буквально заставлен кораблями, так что пришлось ещё долго выискивать место, прежде чем бросить якорь.

К середине 16 столетия Антверпен, не смотря на бурный рост и строительный бум, по-прежнему полностью умещался на правом берегу Шельды, защищаемый со всех сторон мощными стенами. Впрочем, город поразил русичей отнюдь не своим многолюдием, а колоссальностью обмена товаров, осуществлявшемуся в нём.

Сотни судов загружались и выгружались у его пристаней при помощи кранов и иных приспособлений. Громадные тюки и бочки под лязг цепей, скрип лебедок и приглушённый топот ног портовых грузчиков подавались с берега на корабли и, наоборот, с кораблей на берег, укладываясь правильными рядами прямо на причале. Чего тут только не было? Пшеница, льняное семя, пенька, сало, шерсть, бумага, металлы, индиго, перец, фрукты и товары мануфактур — всё это лежало везде, куда ни кинь взор, в каком-то гигантском количестве и не спешило убывать, хотя огромные возы непрерывным потоком увозили выгруженное добро на склады. На этом фоне даже многократно разросшееся в последние годы Норовское выглядело очень и очень бледно. Да что там Норовское! Даже Любеку было далеко до Антверпена!

Сразу по прибытию в город Сильвестр развил бурную деятельность. Окружённый учениками, он внимательно вникал в биржевые сводки, изучал предложенные образцы товаров, показывал свои. К русским, впервые прибывшим на местное торжище, купцы из разных стран — испанцы, португальцы, итальянцы, немцы, англичане, датчане — поначалу отнеслись с некоторой настороженностью, но того сговора, каким они же встретили русских в семнадцатом столетии в иной реальности, как и предсказывал Андрей, не произошло. Потому что отличие Антверпена 16 столетия от прочих торговых мест как раз и состояло в том, что здесь не было склада товаров с преимуществом покупки для какой-либо одной нации или какого-нибудь союза купцов. Здесь равны были все! Да ещё и контора могущественных Фуггеров сказала своё веское слово, прозрачно намекнув, что Руссо-Балт давно и успешно сотрудничает с ними. Так что уже довольно скоро русские стали на местных торгах если не своими, то чем-то привычным, хотя окончательно из разряда экзотики им уйти получится лишь наладив сюда регулярные рейсы.

Зато русские зеркала вызвали вполне ожидаемый компанейцами фурор, ведь до того изделиям венецианских мастеров достойных конкурентов на рынке не было. А князь недаром долго и упорно требовал шлифовать технологию их изготовления, самолично осматривая все партии, которые для того специально возились в Москву. И вот теперь русские зеркала оказались вполне на уровне венецианских, что заставило купцов из республики Святого Марка недовольно нахмуриться.

Однако кроме чисто торговых дел, Сильвестр не забывал и о княжеских поручениях. Антверпен ведь был не только портом, но и ремесленным центром, и славился своим сукноделием, а также изготовлением льняных и шелковых тканей, стеклянных изделий, мыловарением, производством пива и сахара. Ну и, кроме того, Антверпен был одним из ведущих в Европе центров книгопечатания, что подразумевало множество книжных лавочек, где продавались книги на любую тематику.

А ещё бывший студент не преминул поиграть и на фондовой бирже.

К этому времени в Антверпене уже появилась целая категория людей, которые вместо того, чтобы вести хлопотливую закупку и перевоз товаров, обращались к чисто денежным операциям: давали взаймы торговцам, покупали и продавали доли в предприятиях, пользуясь повышением цен на предметы. Большой ход получили и разного рода спекуляции, которые зависели во многом от взаимных отношений народов и государств. Раньше нередко пари держали на избрание того или иного лица в сан Папы, на рождение у государя мальчика или девочки. Теперь к этому прибавились ещё и игры на случай подвоза ценных товаров из Индии или Нового Света, на выручку металла в европейских рудниках, а главное — на перемены в положении европейских королей, стран и народов, так как от этих перемен зависела судьба коммерческих предприятий. Для денежных людей было очень важно знать, перейдет ли Северная Италия с её торговыми путями в руки французского или испанского короля, или, например, кого выберут императором. Ставки были... вкусными, а потому, узнав о подобном тотализаторе, Андрей решительно собрал всю свою свободную наличность. Ведь до битвы при Павии оставалось всего-то три года!

* * *

*

Наиль Байкачкар, загорелый, с черными, слегка раскосыми глазами мужчина лет так тридцати, сидел, согнувшись, на чёрном, как смоль, коне, который, равномерно покачиваясь из стороны в сторону, бежал быстрой иноходью. Это был уже второй поход за год, и все вокруг надеялись, что он то уж точно будет более удачным, чем зимний.

Русское засилье в Казани завершилось сменой хана, и новый хан, привычно уже, поспешил начать очередную (которую по счёту?) войну с сильным западным соседом. И пусть ресурсы Казани были не сопоставимы с ресурсами даже союзного ныне Крымского ханства, однако было у казанских богатуров всё же одно преимущество перед своими крымскими собратьями: близость казанских владений к русским. Ведь если крымцам надо было преодолеть сотни верст безлюдной степи, а потом ещё и вернутся обратно, то им всего лишь стоило подпоясаться и вперёд, за ясырем и победами!

Правда, столь ожидаемого некоторыми беками развала русской системы обороны "казанской украины" на деле не получилось, и даже наоборот, русские крепости за последние годы, словно чирьи, глубоко врезались в тело ханских владений, так что о дальних набегах казанским воинам приходилось теперь только мечтать. А рисковать жизнью предстояло на родной земле, под стенами тех самых крепостей ненавистных урусов.

Лёгким движением поводьев придержав ход своего скакуна, Наиль остановился, пропуская вперёд свою сотню. Его воины, большинство из которых уже не раз бывали в деле, шли молча. Понимали, что большого хабара не будет, но и надобность такого похода тоже понимали.

Тумен, в котором нёс свою службу сотник Наиль, остановился лишь под вечер, недалеко от волжского берега, разбив большой и шумный лагерь. Рабы спешно ставили разборные юрты, тащили сухой камыш, разводили костры и варили в котлах простую, но сытную пищу.

Наиль, убедившись, что сотня уже устроилась, сошел с коня прямо возле приготовленной для него юрты, вход в которую завешивал повидавший виды ковёр. Чувствуя запах вареного мяса, отчего в животе сразу же заурчало, сотник буквально ввалился внутрь, привычно обойдя тлеющие прямо посредине угли, на которых и шипел бронзовый котел с мясной похлебкой.

Вскоре полог юрты вновь откинулся и в её полумрак проник ещё один человек. Это был родич Наиля — Агиш.

— Что хорошего услыхал ты за день? — спросил сотник, разливая из бурдюка по пиалам прохладный кумыс. Агиш недавно был приставлен в охрану к молодому царевичу Сафа Гирею, сыну покойного Фатых Гирея. Ещё по весенней полой воде тот приехал в Казань, и вот теперь хан взял его с собою в поход. Отираясь возле больших начальников и умея хорошо слушать, Агиш знал куда больше, чем простой сотник. Но всегда был готов поделиться своим знанием с родичем.

— Мы идём дальше, — Агиш с видимым удовольствием опустошил свою пиалу, после чего кинул в рот кусок баранины и принялся аппетитно жевать.

— И то верно, — кивнул головой сотник. — Коли уж по зиме не смогли взять островную крепость, так по лету и вовсе ничего не выйдет. Но для чего тогда поход?

— Так ведь урусы не одну крепость отстроили, — усмехнулся Агиш. — А потому мы идём брать Шолан, уж извини, не знаю, как её обозвали урусы.

Наиль присвистнул. Он знал те места, почти безлюдные и лесистые, где в Волгу вливается небольшая речушка, образующая обширный затон. И хотя расположен он был на левой, луговой стороне, сам берег там был довольно высок, так что даже в самое сильное половодье он был недоступен для паводковых вод.

А вот то, что никто в тех местах надолго не селился, сыграло урусам только на руку, ведь ставя там острожек, им не понадобилось ни с кем договариваться, как в тех же Чебоксарах. Зато тамошний затон позволял русской судовой рати спокойно отдыхать под надёжной защитой стен.

— Что же, да принесёт аллах удачу нашему хану, — задумчиво произнёс Наиль, отрезая ножом хороший кусок мяса.

Кумыс и плотный ужин сделали своё дело, и когда родич покинул его юрту, сотник повалился на кошму и почти сразу забылся усталым сном.

А утром, когда лучи багрового солнца, как полоска крови, протянулись низко над землёй, лагерь стал ещё более шумным, чем был вечером. Рабы и слуги спешно собирали юрты, а воины, подгоняемые начальниками, вьючили последние котлы и садились на коней.

Наиль, в легком кожаном шлеме, обмотанном зелёной чалмой и украшенном пучком белых перьев серебристой цапли, закутанный в плащ от холодного ветерка, дувшего с воды, тоже подгонял своих богатуров, так как сегодня его сотне предстояло уйти далеко вперёд, разведывая пути для медленно бредущего войска. Казанским полководцам как-то не улыбалось попасть в засаду и потерять драгоценные пушки, а особенно их обслугу. Ведь без пушек весь поход превращался в напрасную трату сил и ресурсов.

А то, что русские и сами неплохие мастера засад, показал прошлогодний поход на Чердынь и Вятку. Марийцы, признанные мастера лесной партизанской войны, были неприятно удивлены лихими налётами русских ратников, от которых они понесли существенные потери. Но и это оказалось не всё! Зимой русские летучие отряды, ведомые вогулами, навестили поселения казанских подданных с ответным визитом и устроили в них настоящую резню. Немногочисленные выжившие рассказывали страшные истории про то, как пленных мерили по тележной оси и тут же отрубали им "лишние" части. Вот только сотник давно не верил в подобные страшилки. Ну да, убили стариков и тех, кто сопротивлялся, но остальных-то зачем? Кто же будет уничтожать за просто так дармовую рабочую силу? Урусы, потерявшие летом своих крестьян, явно пришли за новыми работниками. Так отчего же им так лютовать? Но по понятным причинам, опровергать подобные слухи не спешил. Пусть воины будут злее!

Целый день сотня тряслась верхом под палящими лучами солнца, но лишь раз им удалось засечь вражеского лазутчика, хотя схватить его они и не смогли. Возможно, раненный стрелой, он и окочурится где-нибудь под тенистым деревом, но лучше предположить, что счастье улыбнётся этому конкретному урусу и в крепости вовремя узнают об их приближении. Вон и мурза, которому донесли про происшествие, подумал именно так и велел сотне идти внахлёст, в надежде успеть захватить ворота изгоном, Благо до крепости оставалось всего ничего, и шанс обогнать пешего у конных был неплохой.

Увы, но они не успели.

Выскочив из-за леса, казанцы сразу же рванули к бревенчатым стенам, и чем ближе они подъезжали к городу, тем сильнее ускоряли бег своих коней. Но тут сверху, с колокольни, полились частые, необычные удары большого колокола. И крепость словно ожила: на стенах появились головы тревожно выглядывающих людей, а ворота, до того полуоткрытые, с глухим стуком захлопнулись раньше, чем конники подскочили к ним. Передовой отряд, с диким, бешеным воем, гиканьем и свистом подскакал к стенам крепости, с которой тут же в них полетели камни и метнулись стрелы. Татарские кони шарахнулись, а всадники стали торопливо поворачивать обратно. Оставив у стены нескольких трупов, татары отскочили на безопасное расстояние. Захватить крепость изгоном не получилось, так что предстояло разбить лагерь и готовится к долгой осаде.

С утра воины, ведомые мурзой, стали приближаться как можно ближе к стенам, подтаскивая за собой орудия. Высокий, худой татарин в стёганном халате, но египетской железной шапке на голове, закрытой кольчужным подшлемником, руководил всей операцией, нервно покусывая длинный свисающий ус. Наконец оптимальная дистанция была выбрана, и орудийная прислуга вместе с рабами принялась устанавливать пушки. Работа эта была не быстрая, в чём Наиль убедился сам, когда после обеда его сотне поручили прикрывать работающих артиллеристов.

Гарцуя за спиной у рабочих, казанец с интересом рассматривал это изобретение шайтана, так изменившее привычную войну. Радовало одно: в этот раз огненные гостинцы достанутся урусам.

В крепости тоже понимали всю опасность. Со стены жахнули из однофунтовой гафуницы, но ядро не причинило казанцам вреда. Да и последующая редкая стрельба больше нервировала лошадей, чем приносила реальный урон.

Наконец установка орудий была завершена, и канонир принялся самолично наводить каждую пушку на цель. После, схватив запальник, он пошёл от одного орудия к другому, поочерёдно стреляя из них. Каменные ядра со страшной силой ударились в городские стены и ворота, во все стороны полетели щепки. Радостно загомонили воины. Ещё бы, ждать, пока кто-то сделает пролом в стене куда лучше, чем штурмовать те же стены с помощью лестниц.

Вот только ждать пришлось целых два дня, пока под непрерывными ударами первыми не выдержали ворота.

С криками торжества татары бросились вперёд. Да не тут-то было! Прекрасно понимая, что именно ворота долго не выдержат обстрела, защитники крепости умудрились соорудить сразу за ними глухую деревянную стену, справедливо полагая, что до конца осады воспользоваться ими они вряд ли смогут. Так что ворвавшиеся в воротный проём казанцы прорваться дальше в крепость так и не смогли. Но штурм на этом далеко не окончился: казанцы не прекратили натиска и, лишь добавив лестниц, снова послали воинов вперёд.

Лестницы у татар были самые разные: и с перекладинами связанными верёвками, и сбитыми из гвоздей. Они выдвигались на стены одновременно со всех сторон, дабы уменьшить число защитников, вынужденных растянуться по всей стене. А казанцы лезли и лезли вперёд, подгоняемые звуками боевых барабанов.

Защитники сталкивали жердями каждого, кто подымался к ним, да и сами лестницы тоже пытались сбросить вниз. Они выливали на головы поднимающихся ведра кипящей воды и бросали камни и брёвна. И всё же казанцев было слишком много, и кое-где на стене уже стали возникать жаркие схватки, и тогда воеводе приходилось оперативно бросать в те места свои куцые подкрепления, дабы отстоять крепость.

И все же в этот раз урусы отбились, но силы их были истощены, а осада, наоборот, продолжилась. Штурмов больше не было, но целый день по крепости палили из пушек, ломая ядрами крепкие стены. Рано или поздно, но обстрел должен был принести свои плоды, и вся надежда у защитников оставалась лишь на подкрепления, которые обещались прислать ещё по весне...

* * *

*

Наверное, быть неудачником и вправду у некоторых людей на роду написано. И Иван Фёдорович Щереда-Палецкий, по-видимому, именно к таким неудачникам и принадлежал.

Ведь история уже пошла по-иному пути. Вместо мирных переговоров, окончившихся погромом русских купцов и гибелью посла Поджогина (брата государева фаворита!), хан Сагиб-Гирей предпринял зимой штурм русских крепостей, оставшись с Русью де-юре в состоянии войны! Да и по весне прибывший посол требовал прежде срыть все построенные русскими на территории ханства крепости, иначе никакого мира не будет! А стало быть, формируя судовую рать, князь должен был понимать, что в пути его будут ждать и казанский флот, и казанские засады. Но, как и в иной реальности, толку это не принесло.

Судовая рать в сотню кораблей с подкреплением в виде пехоты, пушек, провизии и боеприпасов отплыла из Нижнего Новгорода со всевозможной помпезностью. Струги и насады, подхваченные течением могучей реки, легко скользили по волжской глади. Гордо реяли знамёна на начальственных кораблях. Бурной радостью встречали пришедший караван Сурск и Чебоксары. В последнем из них отдыхали почти неделю, после чего двинулись дальше...

Позади остался целый день пути. Вечерело. И хотя от Чебоксар до Лип было всего восемьдесят вёрст, но преодолеть этот путь за один переход значительно уменьшившийся, но не ставший от этого менее громоздким конвой воеводы Палецкого не успел и ввиду предстоящей ночи спешно причалил к берегу, где и разбил временный лагерь.

Вот только большого порядка среди ратной вольницы князь толи не сумел, толи не стал наводить и потому лишь к полуночи люди более-менее угомонились и улеглись спать, мечтая о скором конце похода. Вот только для многих из них следующий день так и не наступил, потому что под утро, когда сон самый сладкий, на спящих воинов напали казанские черемисы. Ратники, находясь в походе, спали у костров в броне и с оружием, но враги смогли подобраться слишком близко и навалились на лагерь со всех сторон. Хуже всего то, что воевода явно растерялся и не смог организовать достойного отпора, отчего лишь малой части рати, вместе с ним, удалось прорваться на корабли. Спешно рубились канаты, вспенивали водную гладь вёсла, стремясь поскорее убрать суда подальше от негостеприимного берега. Да только на волжской глади их уже ждали подошедшие с рассветом суда казанцев.

Разгром был полный. Даже хуже, чем это было в иной реальности. Ныне только одному стругу и удалось вырваться из боя и вернуться назад, в Чебоксары. И воеводы на нём не было...

Когда известие об этом погроме достигло Москвы, в Кремле грянул гром. Василий Иванович, почти всё лето отстоявший на крымской украйне, был зол и, как принято говорить в таких случаях, рвал и метал. Решение во что бы то ни стало покарать казанских отступников, прочно осело в великокняжеской голове, и государевы ближние советники отнюдь не спешили отговаривать его от подобного шага, несмотря на то, что в Кремле уже ожидало аудиенции очередное посольство казанского хана. Сокращённый состав думы тоже, не смотря на большую когорту тех, кто был против войны с Казанью, не стал идти встречь государевой воле, и приговорил пожечь огнём подлую черемису в назиданье за их деяния. А поскольку благоприятное время для полноценного вторжения со стороны крымского хана уже прошло, то стоявшим на казанской границе князьям Кашину да Стригину Ряполовскому можно было беспрепятственно выделить необходимые для такого рейда подкрепления.

В результате, когда осенний жёлтый лист тонким покрывалом начал укутывать землю, от причалов Нижнего Новгорода отошла очередная судовая рать. Князья-воеводы, получив прямой приказ, трезво оценили сложившуюся обстановку и донесения лазутчиков, и свой удар решили нанести не как обычно, от границы, а из глубины черемисских земель, со стороны Чебоксар. Для чего князь Стригин Ряполовский с большей частью войска и отправился в плавание вниз по течению.

И уже оттуда, пощадив земли союзных Руси князьков, горящие жаждой мщения за волжский погром, русские отряды разлетелись по окрестностям, сжигая поволжские села, убивая и полоня семьи черемисов и чувашей. Лишь в некоторых местах им пытались оказать сопротивление, но силы были явно неравны. Горько отлилась Горной стороне блестящая победа ханских войск.

* * *

*

Зато разгром русского флота позволил казанскому войску значительно усилить свои силы за счёт доставшихся ему трофеев. Только захваченных пушек привезли почти два десятка. Правда, подавляющее большинство из них были небольшими одно и трёхфунтовыми мелкашками, но были среди них и вполне пригодные для осады экземпляры. Плюс порох и чугунные ядра, что имели куда большую пробиваемость чем каменные, используемые казанцами до сей поры. Ну и психологический фактор от показа пленных, что шли им в помощь, а теперь пополнят собой рабские загоны, не стоит списывать со счетов.

В общем, к новому штурму хан подготовился весьма солидно и когда одна из стен, не выдержав артиллерийского надругательства, всё же рухнула, мало кто уже сомневался в окончательной победе ханских войск.

Повинуясь звукам труб, многочисленные потоки татар бросились к крепости одновременно со всех сторон. В проломе вспыхнула яростная сеча, но не там был главный удар! Большая часть воинов оказалась как раз на лестницах, что облепили стены частым гребнем. Один за другим, богатуры проникали на стену, и не было уже у воеводы сил, чтобы купировать эти прорывы. Часы крепости были сочтены.

К вечеру Сагиб-Гирей и его тринадцатилетний племянник Сафа-Гирей въехали в опустошённую цитадель. Всюду, вдоль реки, на скатах крепостных валов и на улицах, валялись уже раздетые трупы защитников, и стоял своеобразный смрад смерти. Юный Сафа-Гирей морщил нос и имел довольно бледный вид, однако дядя был непреклонен.

— Это тебе не в медресе оды про войну читать. Настоящая война вот именно такая: кровь, грязь и вонища. Но это необходимо, если мы хотим вернуть Юрт Отцов, а не погибнуть в бесславии. В конце концов, эта земля — земля ханства и не дело, коли на ней стоят чужие крепости.

— Значит, теперь мы пойдём дальше?

— Увы, нет, теперь мы пойдём назад. Ведь войску нужно отдохнуть и приготовиться к новому походу. К тому же выше по реке урусы успели укрепить гарнизоны, а вот крепость в устье Свияги не получила ничего, зато много потратила зимой. До осени мы измотаем их летучими отрядами, а как только встанет лёд, вновь соберём армию и навсегда сроем этот чирей с нашей земли. И урусам придётся ходить под стены Казани по старинке, через труднопроходимые леса.

— Тогда зачем ты послал послов?

— Чтобы отвлечь Василия от большой войны с нами, пока Мухаммед не расправится с астраханскими изменниками, а наши воины не отдохнут.

Сафа-Гирей понятливо закивал головой.

А спустя несколько недель победоносное казанское войско вернулось в столицу ханства. Поход завершился удачно. В цепочке русских крепостей возник значительный разрыв, а о подвигах его багатуров уже слагали новые песни. Но так получилось, что в очередной раз ханство не смогло защитить своих подданных: горных черемисов, мордву и чувашей, отдав их на растерзание русских летучих отрядов. И глядя на это, в головы многих старейшин закралась крамольная мысль: возможно, чтобы выжить, им пора поменять покровителя?

Глава 18

Вода, кругом вода. Солнца не было, зато моросил мелкий дождь и нависал туман, из-за которого и не видно было берегов. Ла-Манш, как всегда, показывал свой нрав.

Три корабля купца Уолша лежали в дрейфе, ожидая, когда спадёт молочная хмарь, ведь пролив был полон навигационных опасностей отчего, плывя вслепую, легко можно было оказаться сначала на мели, а потом и чьей-нибудь добычей. А уж добычей купец быть не собирался. Хватит! Он ныне сам охотник! Воспользовавшись данным ему королём правом, он легко доказал, что французские пираты нанесли ему ущерб больше, чем в пятьсот фунтов и получил от властей каперский патент, дабы возместить свои потери за чужой счёт. Но кто сказал, что Уолш будет охотиться только на французов? Вот ещё, море умеет хранить свои тайны, а подобным промыслом живёт не один купец английского королевства. Иной раз, кажется, что островитяне давно забыли, как это — честно торговать. Зато от разбойников в узком проливе было не протолкнуться. Дошло до того, что морская торговля вообще перестала окупаться. Риск потери товара на море стал так велик, что оказывалось выгоднее отправлять товары из Лондона в ту же Венецию изнурительным сухопутным путем, а не по воде.

Упавший как всегда внезапно непроглядный туман, помешал Уолшу перехватить очередной купеческий корабль, и теперь его маленькая эскадра болталась на морской глади, томясь в неведении. Люди на борту занимались тем, что перекликались между собой, ожидая хорошего ветра, да подсчитывали будущие барыши. Охота была довольно удачной, и трюмы каперских кораблей были отнюдь не пусты, хотя и не забиты ещё под завязку. Так что вынужденное безделье, можно сказать, лишало их законного жалованья, что явно не способствовало хорошему настроению.

Наконец чёртов туман засеребрился и стал медленно улетать легкими волокнистыми клочками. На посветлевшей волне ясней обозначились очертания судов. Ощутимо задул ветерок.

— По местам, канальи! — заорал с бака боцман, заставляя матросов спешно бросать всё и бежать каждого к своим снастям, привычно матеря горластого моряка.

Серые, просмоленные полотна на мачтах одно за другим рушились вниз, расправляясь под воздействием ветра.

Наконец, туман опал, и золотое закатное солнце брызнуло по морю блестящими искрами.

— Паруса с подветра! — заорал с верхотуры вороньего гнезда вперёдсмотрящий.

Но Уолш и сам уже прекрасно увидел чужие корабли, что, как и его эскадра, пережидали туман, лёжа в дрейфе.

— Один, два, — принялся он пересчитывать будущую добычу. — Пять, восемь. Четырнадцать. Четырнадцать купцов это достойно.

То, что чужие корабли выглядели слегка непривычно, его нисколько не взволновало. Мало ли что придумали в немецких землях, тем более что большая часть их напоминала собой ганзейские когги без ярко выраженных носовых и кормовых надстроек, а остальные и вовсе походили на средиземноморские шебеки, которые он видел, посещая испанские порты. И то, что их много больше, его не пугало. Главное — вычленить охранников, потому что содержать вооружённые команды на всех купцах никто не будет — разоришься однозначно. У него же под рукой три корабля, с семьюдесятьюпятью бойцами на флагмане и по сорок человек на двух других, с которыми он уже не раз нападал и на куда более многочисленные конвои. К тому же на носовом замке флагмана ожидали своего часа целых три пушки, так что страха ни он, ни его люди не испытывали.

Разглядывая чужой конвой, он увидел, как три шебеки резко отделились от основной массы и стали маневрировать так, чтобы постоянно быть между своими купцами и его кораблями. Ага, вот и охранники объявились! Жаль, конечно, что придётся сойтись с ними в бою, ведь скорость и манёвренность шебек он хорошо себе представлял и понимал, что тут его корабли не играют от слова "никак". А пока он будет сражаться с охраной, часть купцов успеет сбежать в ближайший порт, что было более всего досадно. Но хоть оставшуюся часть они успеют захватить, а это товары, которые, судя по тому, что корабли шли в сторону Балтики, можно будет с большой выгодой продать у себя на острове.

И не сговариваясь друг с другом, боевые корабли двинулись на сближение, готовясь к бою. Вот только дальше всё пошло совсем не так, как обычно.

Обычно Уолш на флагмане первым сближался с врагом и ошеломлял его залпом трёх своих орудий, после чего его абордажная команда, в большей части случаев более многочисленная, чем у врага, расправлялась с воинами атакованного корабля. А два других капера либо сцеплялись с другими охранниками, либо набрасывались на купцов.

Однако в этот раз первыми отстрелялись шебеки. Оказалось, что их орудия бьют чуть дальше, чем его, и при этом они располагались не в носу, как у него, а по бортам. Дав залп, эти юркие посудины тут же совершили разворот и, прежде чем уолшевские корабли смогли приблизиться достаточно для уверенной стрельбы из лука, разрядили орудия и другого борта. После чего разорвали дистанцию, при этом оставаясь всё так же между каперами и своими купцами. Которые, построившись в кильватер, спокойно уходили от места боя, охраняемые, как минимум, ещё одной шебекой.

Наверное, впервые Уолш подумал, что нарвался на добычу, которая ему не по зубам. Его корабли, уже выглядели как после долгого боя: с дырявыми парусами и рваными снастями. Противник явно в первую очередь стремился лишить их возможности ходить и маневрировать. Причём сам крутился так, чтобы не подставиться под уолшевские пушки.

Купец шнырял взад и вперёд по кораблю, мучительно решая, что предпринять. Догнать купцов уже вряд ли получится: для этого нужно было в первую очередь поменять паруса. Да и юркие шебеки явно не собирались удовлетворяться тем, что просто отогнали врагов от каравана. И это было самое страшное: если он и его люди потерпят поражение (а всё к тому и шло), то судьбу их будут решать явно не в английском суде. И вряд ли ЭТИ купцы удовлетворятся его каперским свидетельством. А быть повешенным высоко и коротко Уолшу как-то не хотелось.

Приняв решение, он велел рулевому отворачивать в сторону, держа как можно круче к ветру. Вот только проклятые шебеки, как оказалось, могли идти значительно круче, чем и воспользовались, бросившись за его кораблями вдогон. А Ла-Манш, обычно такой переполненный судами, ныне, как назло, словно вымер. Правда, даже если б и появился кто на горизонте, вряд ли бы он вступил бы в бой, а не предпочёл скрыться из виду, пока возможный победитель не заинтересовался и им. Так что решать возникшую проблему придётся своими силами. И раз удрать вряд ли получится, то ставку англичанам стоило сделать на абордаж.

Однако и тут эти богом проклятые шебеки сумели преподнести неприятный сюрприз. Сближаясь на расстояние, когда стрелы уже долетали до них, но теряли при этом львиную долю своей убойной силы, они разряжали свои пушки по английским кораблям и тут же отворачивали в сторону, чтобы через небольшой промежуток времени повторить всё сначала.

Спустя час каперская флотилия Уолша представляла из себя жалкое зрелище. Избитые, с парусами, превращёнными в лохмотья и рваными снастями, они беспомощно дрейфовали по воле волн и ветра, осыпаемые горячей картечью, и участь их была предрешена. Никакой честной схватки грудь в грудь враг делать не собирался, а просто убивал английских моряков, пользуясь своим полным преимуществом. Теперь они подходили весьма близко и кроме картечи мокрые от крови и воды палубы осыпали лучные стрелы и арбалетные болты.

Наконец одна из шебек, разрядив пушки очередной порцией картечи, устремилась прямо к флагманскому кораблю Уолша. Её мачты были обнажены, и только на бушприте белел треугольный парус. И прежде чем взбешённый купец смог что-либо сообразить, его корабль вздрогнул от носа до кормы и от киля до верхушки грот-мачты, а потом послышался треск ломающегося дерева и лязг абордажных крючьев. И на палубу с рёвом ринулись вооружённые одинаковым оружием чужие воины. Столь долгожданный англичанами абордаж наконец-то произошёл, вот только немногие из них мужественно пытались дать отпор атакующим, потому как он умудрился-таки захватить их врасплох.

Недолгий, но ожесточённый бой кончился полной победой чужаков, а немногочисленных пленных тут же принялись скручивать верёвками. Раненых, кроме легкораненых, добивали, чтобы они не мучились, а трупы сбрасывали за борт. Часть бойцов устремилась в трюм, оценить возможную добычу и, судя по их довольным усмешкам, увиденное им понравилось.

Уолш, конечно, попытался прикрыться королевской грамотой, но его не послушали, а быстро и без затей вздёрнули на ближайшей уцелевшей рее. Даже возможным выкупом не озаботились. Такая же участь постигла и капитанов двух других судов. А вот то, что находилось у них в трюмах, перегружали вдумчиво и аккуратно, но не оставили ничего. Как забрали и всё, что можно было забрать. И лишь после этого отправили каперские корабли на дно. Был такой купец Уолш и сгинул безвестно в море. А море, как известно, умеет хранить свои тайны.

* * *

*

Остаток лета и осень князь-наместник провёл в Овле, хотя иногда и покидал свою столицу, следя за тем, как идут дела в других местах. За это время в его наместничество успела прибыть ещё парочка караванов с переселенцами, в основном молодыми парнями, только-только отделившимся от родителей, хотя встречались среди них и умудрённые жизнью семейства. Конторы по найму работали безостановочно, сманивая людей откуда только было возможно. За некоторых особо мастеровитых даже платили отступное их прежним нанимателям, но таких везли уже в личные владения князя.

Сама же Овла также продолжала расти и хорошеть. Да, в городе не имелось пока что водопровода, зато канализация уже была проложена, хотя это и сильно повысило цену градостроительства из-за резко увеличившегося объёма землянных работ. При этом её прямые и широкие улицы для борьбы с грязью были мощены деревянными мостовыми из шестигранных шашек-торцов. При всех своих недостатках, такие мостовые всё же неплохо выполняли свои функции в его прошлом-будущем, недаром в своё время они были распространены не только на Руси, но и в Европе.

Андрей же вспомнил о них совсем недавно, причём во время мозгового штурма совсем по другому поводу. А вспомнив, тут же попытался внедрить. В результате получилось весьма неплохо, хотя помучиться и пришлось. В основном в технологии нарезки правильных шестиугольников. Зато теперь Овла могла с гордостью называться самым мощёным русским городом. Даже Княжгородок с его тривиальными плахами уступал ей в этом.

К концу года, кстати, начался и плавный переезд горожан с правого берега в новый город, отмеченный множеством шумных новосельев. На некоторых князь-наместник даже поприсутствовал, как почётный гость. Но в самом конце навигации, прямо к началу осенних штормов, Андрей засобирался в Москву. Взяв семью, так как в скором времени вернуться в наместничество не планировалось, он погрузился на "Пенителя морей" и, оставив все дела на свою администрацию и городское самоуправление во главе с Баженом, отплыл в Норовское.

Плавание прошло без происшествий, хотя корабль и покачало изрядно. А возле Аландских островов за ними даже попытались погнаться, но выяснять кто это такой борзый, толи капер на службе Вазы, толи капер на службе Кристиана, Андрей не стал. А просто воспользовался преимуществом косых парусов перед прямыми, и ушёл от преследования. Наконец, разминувшись со спешащим в обратный путь запоздалым купцом, лодья-пынзар вошла в норовскую гавань и спокойно причалила к каменному пирсу, принадлежащему компании.

На следующий день князь по привычке посетил норовскую верфь, где вовсю строились очередные корабли для Компании. Процесс был давно отлажен, хотя проблемных вопросов и хватало. Главным был, разумеется, вопрос корабельного леса. Южные дубравы были пока что слабо доступны русским мастерам, а потому большая часть кораблей строилась ими из мягкой сосны, что не сильно способствовало долголетию судов. Тот же "Пенитель морей", на котором Андрей отходил этот год, уже требовал основательной тимберовки. Правда шхуны по его указке строились уже из лиственницы, что вовсе не было каким-то ноу-хау, предки всё же не дураки были. Просто хорошая лиственница произрастала пока что в Сибири, а та, что покрывала просторы Карелии и севера новгородчины была хуже (ну так в журналах в его время писали), плюс её тяжесть и трудности при обработке, вот корабельщики и обращали основное своё внимание на иные сорта. Но князю-то нужно было качество и долголетие! Конечно, можно было озаботиться обработкой дерева мочевиной, что позволяло строить корабли из сосны и березы, обеспечивая им прочность как у дуба. Но всех тонкостей этого процесса князь не знал, так что он предпочёл пойти по давно проторенному пути, строя корабли из крепкой, хоть и тяжёлой лиственницы. А вот с её поставками как раз часто и случались перебои, отчего Виколу приходилось перебрасывать мастеров на сторонние заказы, которые продолжали строить по-старинке из ели и сосны. Впрочем, чем больше проходило времени, тем реже случались простои, ведь количество добываемой лиственницы росло с каждым годом и всё упиралось лишь в сушильные амбары, потому как лавры Петра I, строившего корабли из сырого леса, Андрея вовсе не прельщали. Ну не было у него той необходимости, что была у царя, получить хоть какие-то корабли здесь и сейчас. А потому упор делался на качество и планомерное развитие.

Понаблюдав, как лодью-пынзар разоружают перед ремонтом, Андрей вернулся в гостевой домик Компании, где и провёл несколько следующих дней, ожидая попутного каравана, с которым без приключений и добрался до Новгорода. А вот там ему пришлось задержаться из-за накопившихся дел и начавшейся осенней распутицы.

Первым делом, которое задержало князя в Новгородчине, было посещение своего железоделательного заводика. Розмыслы отыскали-таки довольно неплохие залежи руды, которых при современных методах добычи, пусть и улучшенных с помощью немецких мастеров, хватило бы не на один десяток лет. Отыскали они и удобное место под сам заводик, куда княжеские приказчики подрядили немало народишку, готового поработать за звонкую монету.

Работы велись весь световой день. Работали железным инструментом, за сохранность которого следили особо. Коль пролюбил его, будь добр, оплати, а нет, полезай в кабалу: князю всё на руку пойдёт! Но совсем уж дурней среди подрядившихся было мало. А вот работа спорилась. Настолько, что Ерофей Дьячков, главный литейщик будущего завода, похвалялся, что к весне первая домна чугун точно пустит. А уж с того чугуна он и железа накуёт и пушки отливать станет. Всё ж не зря почитай два года в подмастерьях у немца-литейщика был.

Андрей же увиденным и вправду остался доволен. И словам старшого тоже поверил, потому как хотелось в это верить. Ведь железо ныне на Руси настоящее золото. Но пока что пришлось ограничиться небольшими замечаниями, да отбыть обратно в Новгород, где в большом, недавно с нуля отстроенном торговом доме Русско-Балтийской торговой компании должно было состояться собрание почти всех видных акционеров.

Ну да, купцы собрались все, отсутствовали только представители знатных семейств, рискнувших вложиться в Компанию своими капиталами. Но и они уже, благодаря неплохо налаженному почтовому делу, знали, что плавание в Антверпен принесло такой доход, что даже у видавших виды купцов дух захватывало. А про их дивиденды и вовсе уже меж двор небывальщины рассказывать стали. И это при всех затратах на перевозку и организацию конвоя! Возможно, только сейчас большинство из сидящих в большой горнице людей и осознало, какие деньги они отдавали за просто так ганзейским посредникам!

Зато уж теперь вопрос о целесообразности нового конвоя в Антверпен и собственном подворье в том городе даже не стоял. Наоборот, мозги дельцов от торговли заработали в ином направлении: где бы взять для него товара побольше! Это князю хорошо, у него свои промыслы есть, а большинство из них ведь простыми перекупами были. И что больше всего удивляло Андрея: мысль так же завести свои мастерские отнюдь не во все купеческие головы пришла. Хотя, казалось бы, такой пример перед глазами. Вот она — зашоренность мировосприятия большинством!

Впрочем, самокритичности ради, он часто осаждал сам себя, напоминая, что он просто ЗНАЕТ, как надо и от этого имеет неплохой инсайд. А вот в своё время ведь тоже многого не воспринимал вовремя. Хотя, казалось бы, какие примеры были перед глазами! Причём, ладно бы сторонние люди, но ведь и собственные друзья часто советовали ему вложиться, видя перспективу дела, но он не всегда пользовался их советами, а потом сильно сожалел об упущенных возможностях. Так что не стоит предвзято относиться к другим там, где и сам когда-то не показывал великих достижений. В конце концов, те, кто не понял пользы мануфактур, тоже ведь не без пользы работают. Потому как Таракановы, Сырковы и прочие купцы первой величины уже давно всю Новгородчину и Псковщину досуха от товаров выжали. И остальным приходится всё больше вовлекать в свою сферу деятельности центральные земли. Потому и потянулось в последние годы по зимнику в Новгород и Норовское в разы большее количество обозов, чем ещё десяток лет назад, а по весенней полой воде сотни стругов, насадов, дощаников и прочей мелочи спехом довозят то, что по зиме не успели довезти до пристанищ. И если б нашёлся тот, кто смог бы сравнить, как было и как стало, то он вынужден был бы признать, что к двадцатым годам шестнадцатого столетия в этой реальности Новгород всё больше и больше походил на себя же века так семнадцатого реальности иной.

И это, как ни удивительно, было смертным приговором городу. Нет, не сейчас. Сейчас в него словно вторую жизнь вдохнули, но исторически его участь уже была решена самим его расположением. Да-да, когда-то давно удалённость от моря была довольно надёжной защитой от нападения, но с тех пор много воды утекло. И перед Новгородом в полный рост встала проблема начавшейся в мире "корабельной революции", приведшей к резкому и постоянному увеличению размеров кораблей. Из-за этого прежний класс судов, больше похожий на тип "река-море", уходил в небытие, уступая на торговых трассах место сугубо "морскому" классу, который если и мог передвигаться по рекам, то очень крупным и полноводным. А Новгород, как известно, от побережья отделяла сначала Нева, которая как при истоке своем, так и в устье, занесена была обширными барами, не позволяющими входить в нее глубокосидящим судам, а потом и Волхов, чьи пороги тоже не сопутствовали нормальному судоходству. Таким образом, бывший Господин Великий Новгород стал напрямую зависеть от своих "внешних" портов, которыми в той реальности был Ревель (или Колывань, как его тогда называли на Руси), а в этой, усилиями Андрея и его соратников, стали Ивангород с Норовским. И держался он на плаву лишь как хаб, что делало его положение весьма неустойчивым. Стоило только сделать хабом иной город, как, к примеру, это сделал Пётр I со своим Санкт-Петербургом, и всё — Новгород быстро захиреет в своих болотах.

Впрочем, это был вопрос даже не завтрашнего дня, зато увеличение товарооборота между Новгородом и центральными районами делало для объединения Руси куда больше, чем все военные завоевания. Тихо и незаметно происходило постепенное, но неотвратимое слияние экономических интересов разных земель, что в отсутствии неадекватных политиков само собой отсекало всякие разговоры о сепаратизме. Ну и оказывало оздоровительное влияние на логистику и инфраструктуру старых путей сообщения, которые уже с трудом справлялись с резко возросшим товаропотоком.

А князь, порешав все насущные дела, и дождавшись, когда морозы скуют землю, сделав дороги вновь проезжими, с семьёй и свитой тронулся в столицу, гадая, что его там ждёт.

* * *

*

Между тем год подходил к своему концу. Точнее по русскому счёту год 7030 от сотворения мира уже окончился, но в закатных странах 1522 год от рождества Христова ещё продолжался.

На западном направлении он прошел под знаком переговоров между двумя Великими княжествами. Увы, но одолеть наследственного врага у Сигизмунда не получилось, так как ему не хватило самой малости: сияющих неброской красотой серебряных кружочков с чеканным видом его самого на аверсе. И даже помощь Крыма не сильно помогла, а союз с орденом, пусть и не достигший главных целей, принес-таки огромную пользу больше всего Руси, устранив основные силы и возможности мобилизации польской Короны от борьбы на востоке.

В результате, трезво оценив сложившееся положение, Литва была вынуждена смириться с потерей огромных территорий, и 14 сентября 1522 года между ней и Русью был подписан договор о пятилетнем перемирии. Правда, в отличие от иной реальности, на обмен пленных литвинам всё же пришлось пойти. Но не всех на всех, как того хотел Василий Иванович, а знатных на знатных. И вот тут-то и выяснилось, что боярин Челяднин не пережил плена и скончался в литовских застенках, где сидел в кандалах и на цепи. Надо сказать, что подобное отношение к своему любимцу сильно обозлило Василия Ивановича, но политик в нём победил, и от своих слов он отказываться не стал. Но те, кто хорошо его знал, уже заранее жалели тех литвинов, кто в следующую войну попадётся в русский плен. А то, что новая война неизбежна прекрасно понимали обе стороны...

Ну а поскольку нынешний вооружённый конфликт между Великими княжествами Московским и Литовским был окончен, основной взор политиков Восточной Европы переключился на дела восточные.

Новый казанский хан принёс за это лето немало проблем русскому государству, но все его деяния оказались лишь дымзавесой, призванной отвлечь московских воевод от волжской кампании крымского хана. Решая свои задачи, Сагиб-Гирей тем самым вызвал всё внимание на себя, и Москва не смогла вовремя среагировать и оказать помощь далёкому Хаджи-Тархану. Зато хан Мухаммед-Гирей совершил весьма успешный поход в низовья Волги и поставил на освободившийся престол своего сына и наследника Бахадыр-Гирея. Таким образом, Юрт Отцов был окончательно восстановлен, и известие об этом встревожило правительства всех стран, как восточных, так и западных, соседствующих с владениями Гиреев. К примеру, королевский советник Томицкий так прямо и сказал, что желает, дабы хан из этого похода живым не вернулся, иначе это приведёт к неисчислимым бедам.

Зато ногаи, изгнанные пару лет назад из Приуралья казахами, после смерти хана Касима вновь включились в борьбу за утерянные земли. И пусть Казахское ханство было мощной державой, которое могло противостоять любой соседней стране, вот только преемник Касима оказался явно мелковат для своей роли. Мамаш-хан не смог противостоять не раз битой отцом Ногайской орде, которая относительно легко захватила территории до реки Тургая.

После этого ногаи, не забывшие о тех притеснениях, которым они подвергались со стороны крымского "царя" и его воинов, напали и на Мухаммед-Гирея, убив и его самого, и его наследника Бахадыра, и перечеркнув тем самым все изначальные планы крымских властителей. Руководили нападением мурзы Агиш и Мамай, а смертный приговор крымский хан подписал себе сам. Ведь в случае победы он пообещал союзному ему мурзе Агишу астраханский престол, но, как водится, после взятия города об обещанном сразу же забыл, за что и поплатился. А ногайская конница, после гибели крымского хана, вошла в Крым и нещадно разорила беззащитный полуостров.

Этот погром поспособствовал наступлению в Крыму "великой замятни" — ожесточенной схватке за власть между сыном Мухаммед-Гирея Ислам-Гиреем и его дядей Саадет-Гиреем, растянувшейся почти на полтора десятка лет.

Вот только богатая добыча не принесла благоденствия и ногаям. Почти сразу же между мурзами Мамаем и Агишем вспыхнула борьба за власть, погрузив и ногайские земли в "великую смуту", чем и воспользовался Хуссейн (внук хана Махмуда и сын хана Джанибека), дабы воцарится в освобождённом от власти Гиреев Хаджи-Тархане.

Правда зимой, когда в Кремле составлялся план на летнюю кампанию, об этом ещё никому не было известно, кроме, наверное, Андрея, который с натяжкой посчитал, что ситуация в восточной политике ханства выглядит так, как и в его прошлом-будущем. Но и он уже не был уверен в том, что ногайцам удастся убить крымского хана (так как не ведал истинной подоплёки этого события). А ведь именно от этой смерти многое зависело. Именно она и создала ситуацию весьма удобную для захвата, как Казани, так и Астрахани. В Крыму и Ногайской орде внутренние смуты, и помешать установлению русского владычества в Поволжье они при всём своём желании не смогут. Главное, не напортачить самим, как это не раз случалось в истории...

На этот раз Дума собралась в Золотой палате великокняжеского дворца. Ввиду подписания перемирия с Литвой многие из собравшихся ждали от государя новых пожалований, поместий или продвижений по службе, а те, кто недавно вернулся из плена — хотя бы доброго слова.

Шуйские, вольготно рассевшись возле места конюшего, гордо поглядывали на остальных думцев. Это был миг их триумфа! Не смотря на опалу после Крымского смерча, государь всё же утвердил Немого первым боярином и даровал ему чин конюшенного. Да и кто ещё мог потягаться славой и влиянием с Шуйским? Разве только князь Ростовский, но, увы, каждому отмерян на земле свой срок, и знатный воин этим летом почил в бозе, оставив после себя славную память.

Зато теперь клан Шуйских, с учётом младших родов, занимал в Думе главенствующее положение. Противовесом же ему стал клан Бельских, вокруг которого теперь и кучковались многие из обиженных или обойдённых Шуйскими.

Главой клана Бельских был по-прежнему молодой Дмитрий Фёдорович, получивший в этом году вожделенное боярское звание и вновь простоявший на Оке во главе Большого полка. Андрей, разглядывая молодого боярина, поражался его схожести с Немым. Не смотря на разницу в возрасте, оба боярина были дородны и ходили вперевалочку в толстых бобровых шубах, словно две копны. Только у Шуйского борода с проседью во всю грудь лопатой, а у Бельского довольно коротко (по моде этого века) стриженная, и без единого седого волоса. Нет, дородность в этом веке весьма ценилась, и это Андрей скорее выглядел среди думцев белой вороной, но видимая одинаковость двух клановых владык его повеселила. Просто если Шуйский выглядел при этом довольно гармонично, то двадцатидвухлетний Бельский походил на плохо выучившего роль актёра. Так и хотелось воскликнуть, глядя на него знаменитое "не верю!". Понятно, что со временем он вживётся в роль и будет выглядеть естественно, но пока что в глазах Андрея выглядел смешно.

Наконец распахнулись двери и гул, наполнявший до того палату, стих. Государь обвёл всех собравшихся грозным взглядом и кивком головы разрешил начинать заседание.

Поднявшийся со своего места Немой зычным голосом начал перечислять "обиды", что нанесли за последние годы непокорные казанцы. Суть же всей его речи сводилась к одному: с мятежной Казанью надо кончать. Потому как самовластный приход туда Гиреев совершенно не устраивал государя: то, что ханство вышло из-под русского протектората, расценивалось им как измена, и ни как иначе. Свое право сажать ханов на казанский престол русский государь никому отдавать не собирался категорически. Впрочем, Дума тоже не собиралась прощать казанцам и их "предательство" в приснопамятном 1521 году. А потому вопрос стоял не "что делать", а "как делать". Вот тут-то Андрей и завёл вновь речь о взятии Казани под государеву руку.

— Право твоё, государь, как решишь, так и будет, но недаром в народе говорят: сколь волка не корми, а он всё одно в лес смотрит. Сколь ни ставь казанцам послушного воле твоей хана, а бунтовать они не покончат до той поры, покуда стоит Крым. И с этим надо что-то делать. Можно, конечно, просто держать линию обороны еще и по восточному рубежу на случай очередного мятежа. Вот только так никаких сил и средств не наберёшься. Платить же дань, как того Гиреи требуют, нам невместно. Да и смысла большого в том не вижу: не контролируют Гиреи своих подданных — захотят мурзы, и пойдут в набег, никакого хана не спрашивая. Так что я считаю, что даже поминков никаких ни в Крым, ни в Казань слать не стоит. Свинец и булат — вот всё, чего они достойны. А ведь Крым и Казань — две сабли, направленные на Русь, и дабы предотвратить совместные их нападения, как в прошлом году случилось, нужно ликвидировать один из источников угрозы. А поскольку Казань вот она — под боком — то и следует начинать с неё. И можно ограничиться тем, что, как тут многие предлагают, посадить в ней опять Шах-Али. Но хватит ли этого? — тут Андрей патетично раскинул руки. Речь эту он репетировал долго, часто советуясь с Немым, особенно по тем местам, где граница была весьма тонкой. Кое-что Шуйский потребовал убрать, а на кое-что и согласился. И выступая теперь перед думцами, Андрей краем глаза отслеживал реакцию великого князя. Василий Иванович слушал внимательно, хотя в некоторых местах и морщился от недовольства.

— Я думаю, что не хватит, — после короткой паузы продолжил Андрей свою речь. — Вспомните Новгород. Даже в нём людишки, крест целовавшие государю, со временем попытались отложиться, и пришлось Ивану свет Васильевичу идти в очередной раз войной на бунтаршый город. А сколь ханов уже сажали на казанский престол? И всякий раз это всё одно выливалось в войну. Ну и доколе это будет продолжаться? Пока Казань не отпадёт под руку турскому султану? Так ждать недолго осталось. Ныне Сагиб-Гирей уже подумывает над этим...

— И откуда это тебе, князинька, известно? — вдруг вмешался Иван Сабуров, явно с одобрения Бельского, в ряды сторонников которого он перешёл в противовес Шуйским.

— Так людишки, до денег жадные везде есть. За злато-серебро продадут любую информацию, — пожал плечами Андрей

— Так может тебя просто обманули? И серебро ты выбросил впустую, — выдал ухмылку оппонент.

— Человек, покупающий информацию, должен уметь проверять её, иначе и вправду, лучше денежки нищим раздать. По крайней мере, так хоть о душе позаботишься, — немедленно отбил выпад Андрей и сторонники шуйской партии радостно заржали.

— Хватит грызться, — вдруг пристукнул посохом о помост, на котором стоял трон, государь, — говори дальше, князь. Чего там Сагибка задумал?

— Так поклониться Казанью в обмен на защиту, как его крымский родственник. Стать очередным вассалом султана. Потому и говорю: надобно по весне собирать рать, да воевать Казань. Только не хана там ставить, а наместника государева. А уж кто тем наместником будет, то тебе государь ведать.

— То есть ты по-прежнему стоишь на своем?

— Стою, государь. Не нужна нам Казань ханская, да и Хаджи-Тархан тоже. Ханства сии, как и сам волжский путь, надлежит всё под одну руку брать. Твою, государь, руку.

— Я услышал тебя, князь, — кивнул головой Василий Иванович. — У кого будет, что иное сказать?

А сказать было много у кого. Те, кто уже не по разу ходил усмирять восставшую Казань и почувствовал на себе всю тяжесть этих походов, были согласны с доводами Андрея. Если каждая смена хана обязательно выливалась в войну, то зачем нужны такие ханы? Остальные же упирали на привычное "деды так делали", и на иные обязательства. По их соображениям крымским Гиреям мог противостоять только высокорождённый царь, а ведь Шах-Али — внук последнего хана Золотой Орды, именно поэтому он всё ещё и нужен был русскому великому князю в борьбе за казанский престол.

Вот тут Андрей и взорвался.

— Подобное низкопоклонство перед дикарями не делает чести ни государю, ни нам, его ближникам. Когда предки этих Гиреев гоняли стада овец по своим степям, наши предки уже владели государством и роднились с сильнейшими правителями тех времён. Да, в тяжкую годину обрушились на них батыевы полчища. И что с того? Сколь лет с той поры ушло! Аль не было ни славной Задонщины, ни стояния на Угре? Новые времена настали, и жить ныне надо по-иному. Или желает кто сказать, что государь менее достоин казанского престола, нежели Шах-Али или Гирей, оттого что он Рюрикович, а не Чингизид? А может нам и выход ордынский вновь посылать, в обмен на шертные грамоты? А что, при дедах ведь так было?

— Ты, князь, старину не хули, — вскочил с лавки Андрей Сабуров.

— Нет в моих словах хулы. Но по старине многого не наживёшь. Ведь рушили же её и Дума с митрополитом, меняя лествицу на прямое наследие, и Иван Васильевич, прогоняя ханских послов. Просто всему своё время приходит. Ныне, считаю, пришла пора Казань под государеву руку напрямую брать.

И вновь возобновился спор о том, кому стоит Казанью владеть, пока Василий Иванович не пристукнул вновь посохом, охлаждая градус спорщиков.

— Хватит собачиться, думцы! Льёте всё из пустого в порожнее. Я сам решу, что лучше будет. Ныне же о походе речи ведите.

— И то верно, государь, — подскочил Бельский. — Надобно нам окончательно разделаться с Казанью, тут никакого спору нет, а потому вели сбираться летом в поход.

— Успеем ли к лету изготовиться? — с сомнением покачал головой Булгаков-Голица, что по возвращению из литовского плена вновь вернулся и в состав Думы.

— К лету-то успеем, — хмыкнул Бутурлин, — да вот путь летний вельми тяжек. Земля казанская летом сильно укреплена труднопроходимыми лесами и водами, что служат ей охраною не хуже стен крепостных. Так может, по зиме рать пошлём? Аккурат татарин зимой не воюет, а значит и набегов с юга ждать не стоит.

— Уже ходили на Казань зимой, и проку от тех походов не было, — не согласился с ним Иван Шуйский.

— Плохо, что крепость на реке потеряли, — тяжко выдохнул и Андрей. — А так бы собрать всю силу ратную на суда, да со спокойствием по полой воде до самой Казани и сплавиться.

— Палецкий уже сплавился, — хмыкнул Бельский.

— Сам по глупости сгинул и ратников положил, — огрызнулся Андрей. — Безопасность стоянки кораблей не обеспечил, охрану лагеря не организовал, разведку по реке не пустил. В общем, сам напросился на засаду. А пушки, посоху да припас судами куда легче доставлять. Конница и вправду, налегке быстрее дойдёт. И к черемисам надобно посланника слать, дабы поклонились государю, либо не воевали его войско на переходе, за что и им разора не будет. И к главному мулле и всей земле казанской надо бы грамоту послать, чтоб били челом, и государь их простит, и вины им отпустит. Сдаётся мне, они ту грамоту порвут, зато потом за такую обиду им много чего выставить можно будет.

— Ох, и голова у тебя, князинька, ума палата, — съёрничал Михайло Тучков. — Легко чужие ошибки разбирать. А сам-то готов судовую рать на Казань вести?

— Я от службы государевой никогда не бегал. Коли поставят — доведу чин по чину.

— Ин не о том речь ведёте, — вмешался Немой на правах первого боярина. — Ныне думаем мы, когда поход под Казань ладить. Ты вот, князь Дмитрий как думаешь?

— По весне, как сев отойдёт — собирать полки, — тут же ответил Бельский.

— Есть кто, кто иначе думает? Нет! Вот и ладненько.

На этом вопрос о казанском походе был отложен до весны, хотя кое-какие распоряжения уже сейчас понесутся по Руси, ведь огромному войску потребуется и огромное количество припасов, собирать которые дело не одного дня.

А вот политический вопрос так и остался не выясненным, что давало обоим фракциям возможность склонить государя к своему решению. Всё же большинству привычней было по старине дела вершить.

* * *

*

Князь Михаил Иванович Булгаков-Голица который уже месяц не мог поверить, что все его страдания окончились и он вновь стал полновластным боярином, а не бесправным пленником, сидящем на цепи в тёмном узилище. Первое время по приезду он просто отъедался да отсыпался, и лишь по прошествии нескольких недель занялся, наконец, делами, начав с объезда вотчин, остававшихся без его пригляда целых семь лет. И чем больше земель он объезжал, тем больше отдавал должное своему сыну Юрию, признавая, что тот оказался весьма разумен в ведении хозяйства. Земли в его отсутствие не запустели, а даже наоборот, много где появились новые деревеньки и починки. И там, где когда-то были лишь гарь, кустарники да вырубки, ныне радовали взор распаханные поля, взоранные руками крестьян и холопов, отрабатывающих барщину.

Вот только мысли старого князя ныне крутились не вокруг доходов, дарованных ему землёй-кормилицей, а вокруг слухов о странной компании, родившейся под рукой одного из князей Барбашиных-Шуйских, и приносящей её вкладчикам просто сказочные прибыли. Сам Голица купцов ненавидел, считая, что они неправедно наживались деньгами за чужой счёт. Вот, к примеру, взять его самого: трудится он в вотчинах в поте лица, выколачивая из людишек доходы, судит да рядит, думает, как лучше всё обустроить, а потом на всё готовое появляется купец и хвать: у него скупил, купчишкам иноземным продал, а прибытков получил столько, сколько ему, князю да боярину, и не снилось! Ой, недаром Шуйские по большей части старались обходиться без этих ушлых деятелей, прямо везя свой товар в Псков и Новгород, чтобы самим (ну, через приказчиков, конечно) продавать его иноземцам. А молодой Барбашин, получается, и вовсе дальше зашёл: он свои кораблики завёл и сам (ну, через тех же приказчиков) товары в иноземщину и возит. А ведь Голица помнит его: перед Смоленской войной ничем, кроме титула, от бедных дворян не отличался. Таких босяков, даже титулованных, при дворе воз и маленькая тележка наблюдалась. А ныне нате вам — один из богатейших людей в стране. В ближники государевы выбился. И ведь обычно человек сначала ближником становился, а уж потом богатством обрастал, а этот всё наоборот сделал. Многие в его сторону неодобрительно косятся, а Сабуровы да Бельские и вовсе не любят.

Вот только ему-то что делать? Уйма времени потеряна с той несчастной битвы, а ведь уже и внуки подрастают. Начнёшь на всех вотчины делить и поймёшь, как мало дед с отцом скопили, ой как мало!

Да и времена нынче (опять ведь юнец прав, получается!) настали новые. Теперь уж не усидишь как прежде в своих вотчинах, собирая оброк с мужиков и довольствуясь этим. Как при покойном государе понаехали греки, так и перевернулось всё на Руси. И хозяйство тоже пошло на иной лад! Теперь уже не только купцы, но и знатные люди в вотчинах ищут то, что спросом на торгу пользуется. А потому, посовещавшись с сыном, который к делам торговым относился куда менее спесиво, старый князь пригласил молодого Барбашина в гости, дабы за приятной беседой обсудить и дела насущные.

Гостя князь встречал на крыльце, а пока слуги накрывали стол, проводил в комнату, где для того нашлось удобное кресло, а не оббитая тканью скамья. Туда же принесли на подносе вина и сладости, дабы гость не заскучал. Но до обеда о делах не говорили, так, болтали о том да об этом. А вот после пришло время и для серьёзного разговора.

Князь долго и внимательно вслушивался в условия, что даёт тот или иной вклад в организованное гостем дело, а также про всевозможные риски и потери. Услышанное ему нравилось. Хочешь получить хороший доход — подели и риски, а не хочешь рисковать, знай, получай свои пять процентов и не беспокойся ни о чём. А ещё он понял, что зря не интересовался многими вещами. Тогда бы и он, как вот сидящий напротив юнец, возможно, уменьшил бы на худых землях посев хлебов, отдав их под лён и коноплю, за которые можно было выручить большие деньги. Хотя в годы его молодости подобный товар, хоть и пользовался спросом, но не таким ажиотажным, как сейчас. Подумать только, ныне торг требовал всё больше и больше льна и конопли на бессчетное множество парусов и всевозможных верёвок на корабельные снасти. А гость, словно мысли хозяйские прочитав, подлил масла в огонь:

— Эх, князь, жалею я, что неверно у нас ещё многие понимают своё боярское дело. А оно ведь не только в том, чтобы землю блюсти. Нет, надобно ещё и о промыслах разных помышлять. Ведь смотри что получается: иноземцы у нас норовят покупать лён да пеньку, а продукцию из них у себя делать. Ибо понимают, что с того много пользы имеют. Вот ты говоришь, товар твой купцы за деньгу малую берут. Ну, а как иначе, коли они сами настоящей цены не ведали? А в том же Антверпене на купеческой бирже иноземцы раз в десять за их товары гребли. Думаешь, отчего Ганза так за свои порядки стояла? Умеют немцы деньги считать. А вот мы, увы, не уразумеем, что в промыслах и в торге тоже творится государево дело. А то ведь можно было сказать иноземцам: ни сырой, ни трепаной, ни чесаной пеньки продавать не станем, а берите вы у нас готовые снасти. И ведь возьмут, потому как мы цену против ихней опустить сильнее сможем. Но для того не десяток кораблей, для того сотни корабликов ежегодно в этот Антверпен отправлять надобно! А где на всех товару взять? Вот и выходит: мы не хуже других богаты, а все бедняками сидим.

Голица слушал гостя и кивал головой. Сын ведь тоже про промыслы постоянно говорил. Да и не только говорил, а пока он в узилище сидел, успел завести своё канатное производство. И нынче по Волге немало корабликов с голицынскими канатами ходит. Так что спесь спесью, а доходы доходами. Чай Булгаковы не глупее Шуйских будут. Понимают, что на вырученное младшему внуку неплохие земли прикупить можно, и вотчину дробить уж не придётся. Так что к концу разговора старый князь всё же решился вложиться товаром в новое дело, а там уж и посмотреть, как оно получится...

* * *

*

А события, между тем, шли своим чередом. Где-то неспешно, а где-то стремительно.

Перед Рождеством прикатил в Москву из своих северных вотчин князь Шуморовский-Мамот. Теперь он, не в пример иной реальности, был куда богаче, да и молодая жена успела одарить его близнецами: мальчиком и девочкой. Так что теперь уж точно род Шуморовских на нём не закончится.

С Александром Андрей неплохо отдохнул, вспоминая под различные наливки былые походы, ну и о делах поговорил, как-никак, а они не зря компаньонами были. Мамот просил его привезти ещё овечек иноземных, да желательно бы побольше. Уж больно хорошая порода от скрещивания их со своими получилась. Правда, из-за роста овечьих стад места под выпасы в его землях уже практически закончились, но он об этой проблеме тоже подумал. Ведь шерсть с новых пород, как и ткань из неё, ни в чём иноземным не уступает, и на рынке расходится влёт. В шутку попеняв "овечьему" магнату, что у него в землях овцы скоро людей съедят, Андрей уверил компаньона, что в этом году ему на приплод привезут не только исландцев, но и, возможно, испанских мериносов. Благо Сильвестр по его просьбе уже выяснил, что общего запрета на вывоз этой породы за рубеж испанцы ещё не ввели, хотя кое-где уже и проскальзывало неприятное веяние. А ведь Андрей точно помнил, что во второй половине 16 века этот запрет уже действовал. Так что пользоваться случаем следовало обязательно.

Шуморовский этому известию обрадовался и радостно укатил в свои пенаты, готовить новые овчарни.

А Андрея неожиданно позвал в гости Головин.

С порога попеняв князю, что тот не нашёл времени посетить его просто по-соседски, казначей сразу перешёл к делу. Ибо финансы государства были весьма расстроены долгими войнами и в казне, порой, не хватало денег даже на обязательные выплаты. Точнее, не хватало серебра, потому как разнообразной мягкой рухлядью было заполнено немало сундуков. Но толку от того было немного, ведь всё оно лежало без дела, лишь создавая иллюзию богатства, а шкурки да отрезы тканей постепенно портили моль и гниль.

Но Пётр Иванович всё же был недаром прилежным учеником грека Траханиота. Всё, что касалось прибыли, обязательно входило в круг его интересов. Единственное, что он не любил, так это необдуманный риск. А потому он долго присматривался к тому, как вёл дела Руссо-Балт, пока крайний поход в далёкий и мало кому известный на Руси Антверпен не принёс держателям векселей компании баснословные прибыли. Вот тут-то казначей и задумался.

В общем, он решил сделать князю, который, как все по-секрету знали, играл в этой компании главную роль, предложение, от которого отказаться было можно, но... не нужно. И это прекрасно понимали оба собеседника. Да, пусть торговля казёнными товарами будет обставлена рядом ограничений, но обменять всю эту пушнину на серебро или нужные государю товары, список которых прилагался, не было чем-то уж запредельно невыполнимым. Те же Фуггеры торговали благородным металлом буквально наразвес. Зато иметь в дольщиках самого великого князя это сами понимаете, дорогого стоило. Хотя кое-какие преференции Андрей выторговать всё же постарался. Как говорится: а вдруг прокатит?

А потом грянуло Рождество! Ряженые горожане и скоморохи, наполнившие улицы городов и весей, праздничные и озорные (порой на грани приличия) песни, и сыплющий с небес рождественский снег — все смешалось в единую суматошную кутерьму.

Как обычно, всё семейство Барбашиных собралось на праздник в Москве. Вырвались со службы или выползли из своих вотчин. И теперь весело плясали в хоромах под аккомпанимент давно сыгравшегося оркестра, обрядясь в разные личины. Привычно уже вместе с мужчинами веселились и жёны. Причём праздновали не только у себя дома, но и ходили по гостям и кататься на санках. Там Андрей слишком сильно разогнался на спуске и под хохот Вари оба улетели из санок в ближайший сугроб. После чего принялись кидаться друг в друга снежками и к этому веселью постепенно присоединились и остальные.

А вечером, раскрасневшиеся от прогулки, с особым интересом слушали рассказы фёдорова сына, так же вырвавшегося из Новгорода на праздничную неделю. Тот за прошедшие полтора года изрядно возмужал и набрался степенности. Да и моряком себя почувствовал, недаром к берегам неведомой никому (ну, кроме старшего Андрея) Исландии хаживал. Правда, поход тот выдался на редкость спокойным, хотя Немецкое море и показало свой суровый нрав. Но, ни пиратов, ни каких других приключений на долю отряда так и не выпало. На самом острове тоже никаких пёсоглавцев на глаза княжичу не попалось, хотя быт и костюмы тамошних жителей от родных отличались зримо. В общем, поход получился на редкость спокойным, хотя мелких, бытовых историй у Андрюшки набралось на целую небольшую книжку. Вот именно ими он и веселил за столом родственников.

Андрей смеялся над ними вместе со всеми, а вот после праздников у него состоялся с племянником деловой разговор, в котором Андрей-старший поделился с Андреем-младшим планами на следующий год и пригрозил племяннику, что в поход за фамилию никого брать не будут. Если племянник аттестацию провалит, то и ходить будет весь год между Норовским и Выборгом, набираясь недостающих знаний, что для того было настоящим наказанием. Ну а то, что Андрей-младший уже расписан в состав американской экспедиции, он говорить, разумеется, не стал. Пусть стимул у парня будет.

А сразу после рождественских праздников Дума вновь собралась во дворце, дабы обсудить накопившиеся за прошедшее время вопросы. Дело в том, что крайнее разорение черемисских земель, вкупе с гонцами, отряжёнными всё же посольской избой к тамошним князькам и старшинам, дали неожиданный результат: в Москву заявились послы Горной стороны. Оказавшись между двух огней: с одной стороны Казань, с другой — Москва, черемисам пришлось выбирать, с кем лучше дружить. Это в иной реальности казанцы смогли устроить настоящий террор на русской стороне, и выбор старшин склонился в сторону победителя. Но в этот раз война пошла совсем по-иному, и почти все попытки ханских войск прорваться за пограничные заслоны заканчивались для казанских отрядов гибелью, а тем, кто всё же уцелел, не приносили больших доходов. Зато черемисские сёла от ответных набегов буквально безлюдели, сгорая ярким пламенем пожаров. То есть ситуация всё больше и больше походила на ту, что в реальности Андрея сложилась только к 50-м годам 16 века. И, как и там, пребывая в иллюзии, что действия русских направлены лишь на восстановление вассальной зависимости Казани, черемисы решили заключить с ними своеобразный военно-политический союз на условиях признания своей зависимости, взамен прося лишь уменьшить подати и не воевать с Горной стороной. Кроме того они намеревались присоединиться к московским войскам и помочь возвести на казанский престол молодого Шах-Али.

Разумеется, отказаться от такого предложения думцы просто не могли, хотя и понимали, что мера эта со стороны гордых черемисов вынужденная. Имей они силу и возможность, вряд ли пошли бы на поклон к великому князю, но ведь и не отказывать же им из-за этого! Слишком уж много потерь несли войска, продирающиеся через черемисские земли к Казани. А тут, можно сказать, им заранее был гарантирован свободный проход, что станет весьма неприятным сюрпризом для казанского хана. Ну и русской казне почти "добровольно" добавит немало данников! Даже не смотря на то, что первые три года государь объявил безоброчными. Хотя полного доверия к населению Горной стороны у русских, помнящих тяжкие годины казанщин, ещё долго не будет. Впрочем, это и в реальности Андрея так же было, просто на каких-то три десятка лет позже. Но это для истории тридцать лет краткий миг, а для человеческой жизни — огромный строк!

И всё же не черемисским посольством запомнилось Андрею данное собрание. Отнюдь не им. Он даже в ходе дискуссии практически не выступал, ну кроме одного раза, когда напомнил про оставшийся без помощи Свияжск, который татары просто обязаны попытаться срыть в ходе зимней паузы. И предложил, коль уж черемисы не будут препятствовать, отправить на помощь крепости через их земли сильный отряд с припасами. На этом его участие в черемисском вопросе и закончилось. Потому что следующим вопросом, поднятым перед Думой, оказался тот, о котором он давно уже мечтал!

Всё же более массовый выход русских купцов в циркумбалтийскую торговлю и далее, до самого Антверпена, потребовал от великого князя и думцев принятия целого ряда принципиально новых решений. Ведь помимо экономических задач, важным вопросом оказалась и оборона торговых судов от нападений морских разбойников, жалобами купцов на которые были завалены буквально все правительственные учреждения. В той его реальности, это вылилось в то, что правительство Ивана IV Васильевича, начав перед Ливонской войной строительство города и гавани при устье реки Наровы, ниже Ивангорода, "для корабленого пристанища", царским же указом запретило русским купцам отправлять свои товары за границу, разрешив торговать с иностранцами только на русской земле. Так Москва показала, что будет боротся лишь за исчезновение посредников, жирующих на её торговле, мол, иноземцы сами приплывут и сами всё купят. С той поры и начался период пассивной морской торговли, продлившийся вплоть до 20 века! А Андрей, кроме зарождения военного флота, хотел побороть и эту проблему тоже. Победа над гданьскими каперами, на корню загубившим первую серьёзную попытку русских купцов вернуться в морскую торговлю позволила сделать значительный шаг к этому, но работы впереди всё одно было ещё много.

Как и у правительства! Да, решить проблему с польскими каперами удалось без вмешательства казны, но дальше так продолжаться больше не могло. Война окончилась, а торговые плавания нет. Наоборот, их объём возрастал год от года. К тому же и в окружении самого государя сложилась пусть небольшая, но спаянная когорта сановников, для которых безопасность морских перевозок стала весьма насущным фактором их личного процветания. И уже они постоянно напоминали Василию Ивановичу, что ещё батюшка его буквально мечтал завести свой флот, да только иные дела отвлекли его внимание. Но он, как великий продолжатель отцовых дел мог бы и закрыть этот вопрос, благо, что и иноземцы для этого нынче не требовались.

В конце концов, Василий Иванович не выдержал планомерной осады. Да, он прекрасно понимал, что бюджет его страны является величиной конечной, и развитие флота для него было делом даже не второстепенным, но уж больно завлекательно звучали речи царедворцев, рассказывающих о престиже государей, бившихся за установление своего контроля на торговых путях, связывающих балтийские порты с остальным миром. Мол, соседи наши: Дания, Швеция, Польша и Ганза — уже "распробовали море на вкус". А чем он, потомок ромейских императоров и владелец десятков островов на Варяжском море, хуже прочих коронованных собратьев? Не говоря уж про безродных купчишек ганзейских. Ну а вишенкой на торте словоизлияний стала извечная головная боль московских государей: приезд столь нужных для страны специалистов. Хоть до дела Шлитте ещё был не один десяток лет, но проблема пропуска спецов на Русь существовала и до него. С этим столкнулся ещё Иван III Васильевич. Да, как-то обходились и без флота: либо использованием кружных путей по землям союзников, либо использованием кораблей союзников (в основном тех же датчан). Но всё равно многих мастеров бдительные соседи успевали перехватить и задержать. А вот будь у него или Василия Ивановича собственный флот, не пришлось бы тогда думцам голову ломать. И пример под рукой имеется: сколько нужных мастеров по наказау государя князь Барбашин привёз, и никто его остановить не посмел. А кто посмел, тот сам кровью умылся.

Ну а когда к этому сонму голосов добавились Головин и вернувшийся из плена Булгаков-Голица, Василий Иванович, наконец, не выдержал и сдался. И вот теперь на собрании Боярской Думы "государь повелел, а бояре постановили", что Корабельному приказу быть. И ведать тому приказу наказали службой лесничих в тех лесах, что для корабельного строения пригодны будут признаны, плотбищами казёнными, строительством кораблей да набором и обучением морских служителей и людей начальных. Ну и ведением боевых действий на море, разумеется. А тех новиков, что служить пожелают во флоте ведать в Разрядной избе отдельным повытьем. А поскольку выступать им с людьми конно и оружно не надо, то положить всем поместья в сто четей. А в конце добавлено было, что подчиняться приказу будут не только морские, но и речные суда, что для охраны путей и границ созданы будут.

И вот тут-то Андрей и скис, поняв, что попал точно в ту же ловушку, что и Северин Норби в его реальности. Море морем, но Василия Ивановича больше всего интересовали южные украйны и защита от татарских набегов. А значит, большая часть деятельности новоиспечённого приказа будет направлена на создание речных флотилий и организацию речной пограничной службы. Отказ от такого предложения стоил Норби полтора года тюрьмы. Ему же он может стоить обрушением почти всех достижений, что произошли за прошедшие годы во внутриполитической жизни Руси. А оно ему надо? Тем более сейчас, когда дело сдвинулось с мёртвой точки! Разумеется, нет! Так что придётся вносить в годами продуманные планы необходимые изменения. И срочно начинать формировать штат нового приказа, особое внимание уделив своему заму, который и будет тянуть основную тяжесть начальственных обязанностей. Ведь на деле главными дельцами всех изб и приказов были именно дьяки, которые в противоположность своим начальникам, управлявшим приказом между военной и дворцовой службами, были именно специалистами своего дела и хозяевами приказов. И вот с этим могут возникнуть главные проблемы. Потому что московская зарождающаяся бюрократия очень не любила, когда её ряды разбавляли варягами. А ставить кого-то из москвичей — это заранее развалить всё дело. И не потому, что те работать не умеют (не умели бы, не взросла бы Россия от Балтики до Тихого океана), а потому что морское дело весьма специфично и тут проще подготовить новичка, чем переучить сформировавшегося чиновника. Ведь флот это не столько корабли, сколько концепция. И если у чиновников нет чёткого понимания, для чего он нужен, флот, то и нормального флота у страны не будет. А будут героические пики побед и долгие годы унылого забвения.

Вообще то, Андрей бы с удовольствием поставил своим замом Малого, но тот и так был по самую макушку завален работой. Другой студент — Данило — был очень нужен на севере. Ведь Сильвестр сдержал слово и привёз троих специалистов морского промысла, так что была надежда, что в скором времени выйдут в ледовитые моря и поморские флотилии китобоев. А потому вырывать главного приказчика из Холмогор тоже было бы весьма некстати.

Но, как известно, грамотный руководитель команду подбирает заранее. Вот и у Андрея тоже были на примете две кандидатуры. Вот только оба они были выходцами с северо-западной Руси: новгородец и пскович. И это будет действовать на московских дьяков как красная тряпка на быка. Но лучше уж выдержать этот бой с чиновниками, чем потом заниматься в приказе ручным управлением. Тогда уж точно на все другие планы времени не останется.

В общем, покидал в тот день заседание Думы Андрей в раздвоенных чувствах. С одной стороны сбылась мечта. С другой же...

Но недаром в народе говорят, что утро вечера мудренее. Да ещё если под боком жена-умница. Так что с утра новоиспечённый глава приказа корабельных дел отринул все сомнения и приступил к работе закатав рукава.

Первым делом пришлось заняться размещением нового приказа. Ведь свободных мест в стенах Кремля уже давно не было, но зато было множество строений, годами не используемых по назначению, но сохранявшихся подобно двору домовитого хозяина, который не любит, чтобы что-нибудь пропадало, а строит, перестраивает, надстраивает и пристраивает различные хоромины по мере надобности. Вот среди них князь и присмотрел неплохое место для своего учреждения.

Правда, пришлось долго разбираться, что, как и кому принадлежало, но, наконец, все формальности были утрясены и вскоре потянулись внутрь Кремля подводы со строительным материалом. Старые же постройки были внимательнейшим образом исследованы и признаны негодными по причине ветхости. И сейчас их лихо размётывали нанятые плотничьи бригады.

Тем временем в Княжгородок и Новгород помчались гонцы с приказами, а сам Андрей занялся объездом приокских земель. Как любитель морской истории, он много читал про детище боярина Ордин-Нащокина, первый русский военный корабль европейского образца "Орёл". И поэтому помнил, что в те времена Коломенский уезд был богат дубовыми лесами, качество которых вполне устраивало даже голландских мастеров. Находясь уже в этом времени, он убедился, что коломенские дубравы действительно существуют и теперь, взяв пару дворцовых дьяков, отправился описывать их для нужд своего ведомства.

А потом засобирался в Калугу, решив, заодно, и посетить Бережичи, в которых не был уже несколько лет...

Глава 19

Солнце взошло лишь недавно, и его неяркие лучи отбрасывали от городских строений на снег длинные тёмно-синие тени. Городок медленно просыпался, ибо с первыми лучами солнца для него наступал и новый день. То тут, то там в небо поднимались столбы дыма от затопленных печей. Заскрипели отворяемые ворота, захрустел под ногами первых прохожих снег.

Утренняя суета коснулась и высившегося на круче камского берега хозяйского дома. Собственно, это был не просто дом, а основательно укрепленные огромные боярские хоромы, где двухэтажный дом с множеством горниц, светелок, покоев, сеней, клетей и подклетей был тесно соединён затейливыми переходами и плотно окружён амбарами, складами, конюшнями и разными пристройками для служб и охраны. Жизнь здесь не замирала ни на час, ведь чтобы огромное строение не простаивало без толку, в нём на постоянной основе жил вотчинный управляющий со своей семьёй.

Да, за прошедшие годы Игнат крепко врос в роль наместника, слегка раздобрел и даже выгодно женился на дочери купца из Усолья-на-Камском. Этот городок уже не был брошен поселенцами, как в иной реальности, а наоборот, продолжал жить и развиваться. Что, кстати, весьма не по нраву пришлось чердынским воеводам, ведь им было куда удобней сбыть со своих рук громаднейшие, но слабозаселённые территории, а вместе с ними и все заботы по обслуживанию местного беспокойного населения. Потому как если они не облагались податями и ясаком, то были в этом виновны именно воеводы. А заниматься примучиванием аборигенов на границе русских и казанских земель — удовольствие то ещё. Оттого и появлению в этих местах княжеской вотчины они только обрадовались и были готовы уступить князю управление и Усольем, ведь тогда спрос за ясак полностью ляжет на чужие плечи. Впрочем, выделение Усолья-на-Камском в отдельное воеводство их тоже вполне удовлетворило.

А вот первый усольский воевода князь Фёдор Иванович Хотетовский свою должность рассматривал чуть ли не как наказание, но прибыв на место и осмотревшись, а особенно сведя знакомство с послужильцем князя Барбашина, управлявшего землями не меньше, чем его вовеводство, понял, что и в этих "диких" местах можно неплохо развернуться, особенно если подойти к делу с умом. Да, лучшие соляные места занял неплохо взлетевший при дворе князь, но кто сказал, что он забрал ВСЕ пригодные для соледобычи места? А соль — продукт, которого на Руси всегда не хватало, и снабжение ею населения было постоянной головной болью правителей. Ну и ясак с окрестных племён тоже мимо его ручек не прошёл. А собирать его оказалось довольно просто, ведь почти половина городского населения было вогульским или породнившимся с вогулами русичами. А через родственников ничего не стоило найти и племенное становище. И чего, спрашивается, чердынские воеводы жаловались?

А уж когда (пусть и совместно с барбашинским наместником) удалось отстоять городок от вторгшихся казанцев и не только не пустить их к Чердыни, но и нанести им огромный урон своими силами (хотя и не разгромить), воевода и вовсе уверился в том, что поймал удачу за хвост. Его победная реляция не осталась незамеченной, принеся князю небольшое поместье и угорский золотой. А городку, кроме того, что он остался цел, повезло собрать и кое-какие трофеи, на чём наварился уже игнатов тесть.

Впрочем, тесть Игната и до того, по местным меркам, разумеется, был не беден, а ныне и вовсе вышел в первые люди, перехватив то, что осталось от некогда сильного соледобытчика Третьякова. Этот промышленник так и не простил князю Андрею, что он буквально из-под его носа увёл наследие вдовы Прасковьи, да ещё и лучшего мастера заодно. Вот только сил своих не рассчитал. Точнее не учёл того размаха, с которым князь возьмётся за дела. И сторонний доход, как от того же каперства. Нет, будь Андрей обычным мелким князьком, то промышленник бы с ним справился, не одни ведь Строгановы на своей делянке могли князей да бояр обламывать, но в длительном противостоянии побеждает тот, у кого мошна тяжелее. И вот тут Третьяков проиграл попаданцу вчистую. Правда, сумел вовремя образумиться и, продав всё, что ещё оставалось, уехал в иные места с надеждой начать всё сначала. И эти-то остатки и скупил игнатов тесть.

По утрам Игнат, по укоренившейся привычке, вставал ещё затемно. Часто, даже раньше жены. Едва проснувшись, он привычно, оборотясь к образам, осенял себя крестным знамением, благодаря Спасителя за то, что уберег и дал проснуться здоровым, после чего шёл на зарядку. Тоже больше по привычке, но и помня, что в вопросе физического развития князь отчего-то был весьма щепетилен. А терять доходную должность, просто выказав в ненужный момент немощь, как-то не хотелось. Привык он к местной жизни.

Окончив занятия, Игнат спешил ополоскнуться и одеться. Его исподнее каждое утро привычно лежало свежестиранным — чистоту послужилец соблюдал истово.

Переодевшись, он поднимался в кабинет, возле которого его уже поджидал дежурный дьячок, которого Игнат привычно спрашивал, прежде чем войти внутрь:

— Ну, как ночь-то прошла?

— Слава Богу, без происшествий. Пожаров не было, о татях тоже никто не доносил. Под утро гонец от князя-хозяина прискакал. Срочного ничего нет. Велел в людскую отвести, попотчевать.

— Добро, — кивнул головой Игнат. Неустроенья, или как говаривал князь, ЧП, в вотчине случались редко, так что утренний доклад был по большей части пустой проформой. — Гонец пусть отдохнёт, а после завтрака ко мне отведёшь. Всё, ступай, чай службу несёшь.

Поклонившись послужильцу, дьячок быстро покинул помещение, а Игнат вернулся к оставленной вечером кипе бумаг. Работы было много. Черемисский набег хоть и отбили, а всё одно, многое врагам пожечь удалось. Особенно пострадал завод: от стрел зажигательных сгорел в великом пожаре. Но работных людей никого не потеряли, всех за стенами спасли. И потому за прошедший год все последствия уже устранили, плотину поправили, а амбары плавильные, как и печи, заново поставили. Так даже лучше получилось, чай за время работы мастерами многие недочёты были выявлены, вот их и исправили одним махом. Теперь завод вновь медь плавит, и пушки для хозяина льёт.

С соляными варницами тоже не всё гладко было, но и тут за год многое поправили, да кузнецам цырены новые заказали. Почитай в округе одними из первых соляную добычу восстановили.

Вот только текущая война затворила привычные пути, и вывозить соль и медь стало куда труднее: удобный речной путь Кама-Волга сменил северный, рваный, с многочисленными волоками, отчего цена на товар значительно возросла. А расходы-то остались прежними, и сократить большинство из них можно было только с личного разрешения князя. А пока его нет — крутись, наместник, как можешь, но дело делай!

Вздохнув, Игнат принялся перебирать бумаги. Со всех концов вотчины стекались в Княжгородок отписки целовальников. Это и облегчало и осложняло работу одновременно. С одной стороны имелась точная картина по всем землям, а с другой — бумаг было просто немерянное количество. И это ещё вотчинные дьячки на первом этапе отсеивали множество лишнего, сводя данные из различных донесений в единые таблицы (придуманные, кстати, тоже князем и отпечатанные типографским способом). Но всё одно Игнат раз в пару месяцев требовал предоставлять ему все письма, дабы проверять качественность вносимых цифр.

Утренний разбор бумаг шёл ровно столько, сколько требовалось времени приготовить завтрак, после чего послужилец спускался в столовую. Обычно завтрак проходил неспешно, в тесном семейном кругу, после чего Игнат вновь возвращался к работе.

Вот и сегодняшний день ничем не отличался от других, если не считать гонца с письмом от князя. Его он и вскрыл первым, сразу же, как только гонец вышел за дверь кабинета. Хозяин окрестных земель требовал, не мешкая, прислать в столицу десяток лучших выпускников княжгородской школы и дополнительно к обычным товарам ещё и селитры. Да уж, селитра. Ещё одна его головная боль! Вот откуда князь взял, что в его вотчине можно оной до тридцати тысяч пудов производить? Ну не выходило пока что у Игната таких цифр. Хотя князь, хоть и ругал, но пока что относился к этому с пониманием, что, впрочем, не мешало ему каждый раз требовать увеличить выход дорогого и востребованного продукта. И Игнат — куда деваться-то — увеличивал. Вот и нынче бочки с селитрой готовые стояли в погребе, ожидая оказии для отправки. Не все, правда, себе-то порох тоже был нужен.

Покачав головой и сделав для себя пометку, Игнат продолжил чтение. Князь писал ещё, чтобы Камский полк был готов выступить по весне к Казани, для чего ему предписывалось подготовить транспортные насады и все охранные корабли. И вместе с полком, оставив дела на заместителя, прибыть под Казань самому. Вот последний пункт не понравился Игнату больше всего. Отвык он, знаете ли, от походной жизни. Хорошо хоть, заниматься не бросил. Но и деваться некуда — придётся исполнять приказание. Благо, до весны ещё далеко, а вот караван с товарами и людьми нужно готовить на ближайшее время. Санный путь он не быстрый! А вот где он сейчас десяток выпускников возьмёт, если все они уже к делам приставлены, даже мыслей поначалу не было. Похоже, придётся оголять собственные штаты. Или в школу зайти, может что посоветуют?

Звякнув в колокольчик, Игнат велел забежавшему слуге готовить выезд.

Школа, как всегда, встретила его шумом и гамом. Учебный год был в самом разгаре. Директор, морща лоб, выслушал длинную тираду наместника и, покачав головой, пообещал найти максимум пятерых вчерашних выпускников, устроившихся в окрестностях, но не довольных своим положением, а дальше уж Игнат пусть думает сам. Что ж, и на том спасибо. Пятеро не десять, наскребём! И разом повеселевший послужилец решительно отправился на верфи...

* * *

*

В Бережичи Андрей приехал поздно ночью, в сопровождении десятка своих дружинников, вооружённых до зубов и одетых по случаю дальней дороги в лучшую бронь. Всё же не смотря на все действия властей, разбойников на дорогах хватало. Хорошо хоть литвины перестали шалить в окрестностях Козельска, так как граница нынче была отодвинута далеко на запад.

День приезда выдался морозным, и попасть в тёплое помещение (предупреждённые заранее слуги старательно протопили господский дом) стало настоящим наслаждением. Наскоро сполоснувшись (в баньку по позднему часу решили не ходить), князь и его люди разбрелись по спальным местам и вскоре всполошенный ночным приездом дом вновь погрузился в дремотную тишину.

А утром, дав князю выспаться, на доклад припёрся местный управитель — Генрих.

В своё время его сватовство к дочке холопа наделало в Бережичах немалый переполох, но, как уже говорилось выше, девушка грамотой князя была признана вольной, а сам немец крестился в Козельске по православному обряду. Так что к осени, когда в деревнях начинали играть свадьбы, ничто уже не мешало соединить двух молодых узами брака. И судя по появившемуся брюшку, женитьба пошла бывшему студенту только на пользу. Как и двое детей: Иоган-Иван и Анна.

Ну и дела в вотчине тоже были на уровне. Ведь теперь бывший немец был в том лично заинтересован, так как князь положил ему не только обычное жалование, но и процент от продаж со всего, что в вотчине производится. Поэтому и на господских полях, кроме привычного навоза и ставшего уже более-менее привычным травосеяния, в которое прибывшие голландские спецы (получившие под свои эксперименты участок господской запашки) успели внести кое-какие улучшения с учётом местного климата, стали использовать в качестве удобрения костную муку, благо рыбы в Жиздре хватало, и золу. Что вкупе с новым сельхозинвентарём позволило на местных почвах стабильно держать урожай сам-4, ну и довольно близко приблизиться к стабильному, а не только в лучший год, сам-5. А это уже позволяло не только создавать неприкосновенный запас зерна на случай неурожая, но и излишек везти на продажу.

Неплохой доход давала и лесопилка, хотя и не такой высокий, как в первые годы своего появления. Ведь теперь в округе она была не одна. Что-что, а считать деньги умели и на Руси. Это вот с новинками дело обстояло не очень.

Но главным источником дохода был, разумеется, стекольный заводик. Да, Брунс уехал к себе и даже неплохо устроился, правда, заведя своё предприятие вне стен Любека, так как цеховые правила в городе никуда не делись. Но его ученики крепко держали управление процессами в своих руках. И, как когда-то их самих, натаскивали при этом собственных учеников. Кстати, теперь, при отсутствии любекского гастарбайтера и православном крещении Генриха вопрос о целесообразности производства зеркал на местном заводе можно было и пересмотреть, хотя большой надобности в этом Андрей всё же не видел. В конце концов, стекло на окна и на теплицы пользуется устойчивым спросом. А уж про стеклянную посуду и вовсе говорить не приходится. Узорчатые графины и бокалы, подаренные государю, стали отличным пиар ходом и нынче все, кто имел лишние деньжата, стремились иметь в доме изделия бережических стеклодувов.

Вовсю работала и программа отселения лишнего населения. Только в этом году в Бережичах подросло семеро старших сынов, которым предстояло покинуть отчий дом, так как дробить выделенные наделы и плодить тем самым нищету в своих вотчинах князь не собирался. За прошедшие годы эта практика уже более-менее прижилась в его землях, тем более что между всеми вотчинами существовал прообраз почтового сообщения, и родственные связи между людьми не терялись, хоть и ослабевали с расстоянием. Эта переписка, кстати, весьма способствовала тому, что многие из отселенцев предпочитали ехать к новому месту уже женатыми, дабы потом не терять время на поиски хозяйки. Конечно, в масштабах Руси всё это было мышиной вознёй, но для личных земель князя это было хорошим подспорьем к притоку рабочих рук на малозаселённые владения. Правда, некоторых вольных землепашцев эти условия не устраивали, и они предпочитали отъехать к другому хозяину, зато оставшись единой семьёй, но таких и не держали. Всё же в крестьянах на Руси в первой половине 16 века большого недостатка ещё не было.

Разумеется, были в вотчине и свои проблемы, но управляющий справлялся с ними сам, не прибегая к помощи князя. А потому в родном селе Андрей задержался почти на неделю. Просто отдыхал, объезжая окрестности или травя зайцев на правом берегу Жиздры. Иногда ночуя в новом выселке. Ну да, пользуясь тем, что дьяки давно уже не проводили перепись, он велел основать его среди густых лесов правобережья. На небольшой поляне мужики под внимательным взором управляющего срубили избы для двух семей. Место оказалось красивое: лес и заросшая старица, а кругом густые заросли ежевики, малины и смородины. Вот только полей у выселка не наблюдалось: его жители обеспечивали работу лесопилки и целостность плотины. А так же поставляли на господский двор дичь.

Но неделя негаданного отпуска прошла, и пришлось князю вновь возвращаться к делам. Выдав Генриху на прощанье несколько ценных указаний, он отправился в Калугу, проверять, как там выполнили его указания. Ведь флотилия, организованная ещё Семёном Ивановичем, так и продолжала существовать, не смотря на смену сюзерена, осуществляя дозорную службу по Оке. Правда в Крымском смерче от неё полкам большого подспорья не получилось, но и не использовать такую силу в предстоящем походе было бы весьма большой глупостью, так что не стоит удивляться, что Андрей первым делом захотел оприходовать в свой приказ уже готовую структуру.

Увы, как оказалось, гладко было на бумаге. От всей той силы, что была создана при Семёне Ивановиче, осталось лишь пять больших стругов с неполными командами. Остальное постепенно приказало долго жить, как ненужное никому. Да и внимательный осмотр специалистом показал, что и из оставшихся кораблей двое нуждаются в хорошем ремонте. Так что теперь у калужских верфей появилась хоть и оплачиваемая, но всё же внеурочная работа. Как и у Прокопия — сына боярского, что бессменно руководил флотилией последние пять лет. Постановку на государев кошт он воспринял скорее положительно, хотя и понимал, что время самовольщины для него кончилось, и теперь ему предстоит делать лишь то, что в московском приказе укажут. С другой стороны хорошее жалованье ещё никому в этой жизни не мешало. К тому же он теперь официально становился, каким никаким, а государевым воеводой, что резко поднимало его в местной иерархии дворян. Так что плюсов в смене статуса он разглядел больше, чем минусов.

Судовая изба (а у флотилии ещё со времён княжения Симеона имелась и таковая) была уже очищена, отмыта и хорошо протоплена. Входные и межкомнатные двери, дабы не пропускать тепло, были оббиты грубо выделанными шкурами, а столы отскоблены до первозданной желтизны. В ней Андрей собирался организовать местный штаб со всеми необходимыми службами, большинство из которых, правда, ещё только формировалось. Впрочем, огромного раздувания штата Андрей позволить себе не мог, оттого один человек должен был разом исполнять две, а то и три должности, что, впрочем, было вполне в духе времени.

Прокопий, сбросив тяжёлую шубу, широким шагом дошёл до большого стола, и жадно схватив карту, развернул её, обратившись к князю:

— Вот глянь, княже, тут все броды вплоть до самой Москвы-реки указаны. У нас и так корабликов на всё не хватает, а ежели под Казань идти, так, кто же за перелазами смотреть будет?

Андрей, мельком взглянув на карту, вдруг замер, словно забыв обо всем. Положив её на стол перед собой, он, водя пальцем по чертежу, повторял и повторял про себя:

— Ну, умеют же, когда хотят.

А посмотреть в той карте было на что, ведь перед ним лежал грубый прообраз лоции, пусть мелкомасштабный и, скорее всего не всегда точный, но это была именно лоция с указанием многих навигационных опасностей, что поджидают корабельщика по ходу плавания. Да, нарисована она была скорее схематично: холмы и возвышенности обозначались нарисованным бугорком или цепью бугорков, лес — пунктиром по примерному краю и рисованием палочек либо с "пилой", обозначавшей хвойные, либо с "шапкой", обозначавших лиственные деревья. Величин высот на карте не было, а вот на перекатах и бродах глубины уже были проставлены. Причём, судя по пометкам, и сами корабельщики вносили в неё правки, исходя из собственного опыта.

— Кто делал сию карту? — спросил он у Прокопия. Картографическая школа Княжгородка готовила, конечно, топографов, но все они были наперечёт и в Калугу из них никого не отправляли пока. А значит это работа кого-то из местных!

— Два розмысла приезжих, — пожал плечами боярский сын.

— Хороша, — вздохнул Андрей и мечтательно продолжил: — Нам бы по всем рекам такие. А за берег не бойся, воевода, крымец если и придёт, то мелкими шайками. Не до нас ему будет, помяни моё слово. Так что думай, как к Нижнему вовремя подойти, да на ледоходе суда не повредить. Поверь, Казань ныне куда главнее будет.

— Ну, коли так, то есть тогда такое предложение...

Разговор, перейдя в деловое русло, продлился ещё долго, и закончился тогда, когда за окном уже вовсю горели звёзды на чёрном небосклоне, но план в первом приложении был всё же разработан. Да, далёко от Калуги до Казани. Но местные корабельщики были уже опытными речниками, понюхавшими порох, да и пушки на баках их стругов стояли ныне хорошие: не мелкие вертлюги, а вполне себе добротные калибры. Отчего они скорее не русские струги, а заморские галеры напоминали. С учётом наличия у Казани собственного флота такой спаянный отряд в походе был более чем необходим.

* * *

*

Ну а пока он отсутствовал, дела в Москве продвигались своим порядком. Тесть, гордый за карьеру зятя чуть ли не больше, чем сам зять, изыскал для него пару разбитных молодцов, которым нос задирать было ещё не по чину, а работать они уже умели. Так что вопрос с помощниками для зама был решён. Да и сам зам тоже уже успел прибыть. Псковитянин Феоктист был не только дьяком, но и опытным корабельщиком, не раз водившим свой струг и в Новгород, и в Нарву, и в ливонский Дерпт. За прошедшие годы он вдоль и поперёк исходил всё Чудское озеро и сотню рек и речушек. Но главное — обладал несомненными организаторскими способностями и кое-какими амбициями. Причём именно из-за последних-то он и не сошёлся с Мисюрем, что вот уже десяток лет был полновластным владетелем Пскова. Для Андрея же это был вполне рабочий вариант, ведь при всём желании "подсидеть" его самого у псковского дьяка не выйдет, "рылом", как говорится, не вышел, а вот организовать работу приказа он мог на преотлично.

К тому же у Феоктиста был ещё один, хотя и многим неочевидный, плюс — он был вдовцом. Его жена умерла при родах очередного ребёнка, оставив дьяка одного с первенцами на руках. А это позволяло через того же тестя подобрать мужику неплохую жену из дочерей московских дьяков, что разом делало бы пришлого варяга почти своим среди московской бюрократии. Ну и тестю определённый профит с того выпал бы.

Ну а пока, не догадывавшийся о матримониальных планах на его счёт дьяк, получив себе отдельный кабинет, приступил к штудированию многостраничной инструкции, изготовленной писцом под диктовку Андрея. Ибо ещё при первом разговоре князь постарался чётко расставить границы, что заму дозволено делать при работе приказа. И вроде бы Феоктист его понял правильно. Ну а как будет дальше, покажет только время.

А первым вопросом, которым предстояло Феоктисту заняться, был вопрос строительства, ибо пока что новорождённый приказ ютился в старой избёнке, с нетерпением ожидая, когда на расчищенном пустыре возведут под него новые палаты.

Кроме приказных, не забывал Андрей и о других делах, одно из которых находилось довольно далеко от Москвы. Возможно, именно это и спасло горожан, не в пример иной истории, когда на одном из тамошних заводиков произошёл взрыв. Полыхнуло так, что мало не показалось никому. Будь производство по-прежнему в Москве — опять писали бы летописцы про огненные реки, а так — отделались лёгким испугом и десятком погибших, если не считать тех, кого ранило или обожгло на пожаре. Ну и ещё то, что готовый порох успели почти весь вывезти, тоже способствовало малому количеству жертв.

Расследование по горячим следам показало, что мужички, привыкнув к однообразности работы, просто "забили" на технику безопасности, ведь пороховые заводики уже сколько времени работали себе исправно. Вот только суровая реальность, получается, только и ждала подобной расхлябанности. В результате, даже пороть оказалось некого, все виновники оказались в эпицентре событий.

Андрей, лично съездивший на пожарище, тем не менее, прихватил с собой и Лукяна, с помощниками, так как возможность диверсии вовсе не отвергал. Мира между Москвой и Казанью не было и всем более-менее мыслящим людям по обе стороны конфликта было понятно, что русские это просто так не оставят. Да, взорвать порох у злоумышленников (если они были) не вышло, но ведь при взрыве погибло и немало ценного сырья, используемого для изготовления пороха. Как оказалось, подобная мысль посетила не только его.

У полуразрушенной взрывом мельничной плотины съехались два всадника. День стоял морозный, а потому Шигона-Поджогин был в плотно запаханной шубе из пышной лисицы и глубоко надвинутой на глаза меховой шапке. На бороде и усах его застыли небольшие сосульки, а открытые участи щёк покрывал морозный румянец. Под ним был могучий конь, оседланный богатым черкасским седлом и гремящий узорчатой сбруей с длинной мохрой, отделанной серебром напополам с рыбьим зубом.

— Все ли бог милует, Андрей Иванович? — первым спросил-поздоровался Шигона.

— Твоими молитвами, Иван Юрьевич, — ответил князь, успокаивающе похлопывая своего иноходца по шее.

— Видать хорошо поклоны кладу, — усмехнулся фаворит. — Вон, слухи ходят, будто меришь ты злато-серебро зобницами. Я-то вот служу-служу, а выслужил лишь избушку на курьих ножках да прозвание пса государева...

— Наговариваешь ты, Иван Юрьевич, напраслину возводишь.

— Ну, только если слегка, — вновь усмехнулся Шигон своим думам. — Что скажешь по поводу пожара? Сами мужички напакостили, или злой умысел виден?

— Трудно понять, затоптали тут всё, пока тушили да виновных искали, — пожал плечами Андрей. — Пусть люди опытные вокруг покрутятся, да поспрашивают тишком, авось, что и выплывет.

— Чего ж тишком? — удивился Шигона. — Коли есть на кого подозрение — веди в пыточную. У меня каты обученные, помереть не дадут, а всю подноготную вытянут.

— На пытке и праведник в грехах сознается, — несогласно покачал головой Андрей. — Нет, тут, чем тише, тем результата больше.

— Ну а сам-то что думаешь? — нетерпеливо вопросил Шигона. Оно и понятно: ему государю докладывать нужно.

— Думаю, мужички расслабились, вот и взлетели на воздух так, что и останков не собрать. На татар же мало похоже. Давно они в этом не отмечены. Да и будь это татары — они бы и запас пороховой уничтожить постарались бы. Не дураки ведь, понимают, для чего мы порох копим.

— Тоже верно, — согласился государев ближник. — Но и без того убытков считать не пересчитать! И ведь всё заморское. У нас-то ни серы, ни селитры толком и не сыщешь.

— Твоя правда, Иван Юрьевич. Хорошо ещё, что татары огнебоем не балуются.

— А они-то тут причём?

— Так ведь у них и серы, и селитры не меряно.

— Опять людишки напели?

— Они самые. А вот твои, Иван Юрьевич, совсем мух не ловят.

— Но-но, — вступился за своих подчинённых Шигона. — Мои люди иное дело пытают. А ты, коли ведаешь чего, так что же государю не сказал?

— Так ведь сам про то недавно проведал.

— Ну, так и мне поведай, — хитро прищурился Поджогин.

— Э, нет, Иван Юрьевич, — рассмеялся Андрей. — Хочешь к курной избушке дырявую лачужку? Понимаю. Так и я тоже хочу.

— Ну, коль хочешь, то сам и обскажешь, — легко отступился Шигона.

— А не поведаешь ли мне, Иван Юрьевич, отдали поляки литвинам Неман, или нет? — спросил Андрей, когда оба они тронулись по дороге в сторону сельской корчмы. Занятый делами, он как-то упустил этот вопрос, а Шигона всё же принимал участи в переговорах с виленским воеводой Николаем Радзивиллом и с польским посланником Петром Кишкой. Вопрос же был не совсем праздный, ведь от этого зависела будущая напряжённость на двинском пути и безопасность плавания по ней кораблей Компании.

— Отдали, куда ж деваться, — усмехнулся Шигона в бороду. Он ведь сам присутствовал на тех разговорах, что вёл Андрей с пленным Гаштольдом, удивляясь, зачем князю беспокоиться за неманский путь вместо литвинов. Пока Андрей не объяснил. — Вовремя литвины в ту войну вступили.

— Ну и добре.

— Чего ж хорошего? — удивлённо вскинулся Поджогин. — Сам же говорил, что они с того денег больше получать станут!

— Ну, ты, Иван Юрьевич, даёшь! — рассмеялся Андрей. — Ну сам посуди: путь, чтобы доходы приносил, обустроить сначала надо. Как говорят иноземцы — наладить инфраструктуру. А это деньги, и деньги немалые. Да, со временем они отобьются, но пока что их придётся тратить совсем не на армию. Ты же не веришь, что литвины на вечный мир согласятся?

— Куда им! — воскликнул Шигона. — Они вон сколь земель утеряли. Обязательно возвернуть попробуют.

— Вот и я о том же. И получается, что в ближайшие годы нам литвины не грозны, зато потом, когда мы все их земли возвернём, налаженный путь будет работать уже на нас и мы, вложив в ремонт куда меньше, чем литвины сейчас в строительство, начнём получать доход почти сразу.

— Совсем ты как купец рассуждать стал, князь, — покачал головой Шигона.

— И что? Это ведь и не хорошо, и не плохо, поверь, Иван Юрьевич.

— Да я уж как-то и привык, — усмехнулся тот, подгоняя своего скакуна, который, впрочем, и сам почуял запах жилого.

На следующий день князь, оставивший Лукяна с помощником рабираться с причинами пожара, и сын боярский вместе отправились в Москву, а уже через сутки, после приезда, Андрей удостоился очередной аудиенции в Кремле.

— Скажи, Ондрюшка, чем прельстил ты советников моих?

Вопрос, заданный тихим, вкрадчивым голосом мигом заставил вспотеть спину. И ведь не понять, что государь имеет в виду. А Василий Иванович, в полной мере насладившись достигнутым эффектом, продолжил:

— Ныне меня много кто уговаривает Казань под свою руку взять. Да и послухи доносят, что казанцы весьма предубеждены против Шигалея. Даже те, кто за Москву стоять готов. Не по нраву им мой ставленник.

Андрей непроизвольно выдохнул. А то знаете, какие мысли после того вопроса в голове зародились? Хоть в окно сигай, пока слуги вязать не стали. В Кремле это дело быстрое: раз, и уже не знатный князь, а узник в порубе.

— Так это потому, государь, что советники твои понимают, что благо твоей державы требует объединения всех окрестных земель под одним скипетром. А то получается, что государство лежит на узле дорог между востоком и западом, но не богатеет, потому что сами те пути-дороги в чужих руках находятся. Не один я вижу — времена меняются, и, как вода в реке, не потекут уже вспять. А раз так, то и Русь должна стать другой, как когда-то стало другим маленькое Московское княжество. И если для этого придётся менять отцами установленный порядок, то так тому и быть. Отец и прадеды твои, государь, этого не боялись, и отстроили державу на зависть ворогам. Ныне же, считаю, пришло время не садить нового хана, а брать ханский скипетр тебе, государь. Ведь каким бы преданным не был подручный хан, но всё одно, нам приходится внимательно следить за его деяниями. И если просмотреть заговор, то татарская сабля может вновь оказаться возле Москвы. Но даже не это самое страшное.

— Вот как? — вскинул брови Василий Иванович. — И что же может быть страшнее?

— Татарские пушки, государь! Литвины или крымцы обучат казанцев огненному бою, тем более, что они и сами к необходимости этого уже пришли. Медь у Казани есть, олово для пушек они купят, ведь путь в индийские земли им открыт. И вот тогда не татарская сабля, а татарская пушка подойдёт к стенам твоей столицы.

— Кроме пушек, нужен ещё и порох.

— Верно. И тут у казанцев всё куда лучше, чем у нас. Леса для угля хватает. Серы и селитры тоже.

— Это где ж у них такие запасы нашлись?

— Не столько нашлись, сколько забылись, государь. На счастье православным, не было во времена Узбека и Мамая огнестрела, вот и не поняли они, что им в руки попалось. Но места-то те никуда не делись. А вот огнебоем казанцы нынче всерьёз занялись. Пока всё обустроят, много времени пройдёт, но что потом? Это нам ведь на большой поход порох два-три года готовить надобно. А казанцам, коли они те места разведают, и года хватит.

— Почему же раньше не слыхал я о том? — недоверчиво бросил великий князь.

— Так потому, что пока они их разрабатывать не стали, государь. А вот при старых ханах, когда правили ещё твои многажды прапрадеды Дмитрий Иванович да Василий Дмитриевич, нашли татарские розмыслы целую гору серы на островах Волги-реки. А селитру для опытов добывали алхимики древней столицы Орды — Сарай-Бату, так вовремя уничтоженной хромым Тимуром. Ведь покинув старую столицу, татары забыли и о селитре, что во множестве родилась вблизи того места, но кто сказал, что у них не найдётся мудреца, что, как и я, прочтёт старые записи?

— Вот умеешь ты, князь, радовать плохими новостями.

Василий Иванович может и не был безумно смел, но вот в чём в чём, а в уме ему отказать было нельзя. Оценив полученную информацию и сравнив её с той, что доносили ему казначеи, он вспомнил, какой важной статьей военных расходов казны в последнее время стал порох, а точнее его составляющие — сера и селитра. При отсутствии своих богатых природных залежей их приходилось покупать по большей части у иностранных купцов и за весьма немалые деньги. Не менее дорого стоило и приглашение западных мастеров для организации у себя селитряного дела, да к тому же, тех ещё и не очень-то пропускали на Русь ближайшие соседи. Правда, в этой ситуации сильно помог один не в меру бойкий князь, умудрявшийся лучше, чем кто либо другой, вытягивать из иноземцев столь нужные для державы знания. Вот только селитры с каждым годом требовалось всё больше и больше, а в русских условиях зрела она медленно. И на этом фоне сведения о возможных залежах серы и селитры в татарских землях наводило на неутешительный вывод, что едва те же крымцы узнают о подобном богатстве (а они узнают, так как отказываться от такого подарка он — Василий — явно не будет), как борьба за Казань и её трон разгорится с новой, удвоенной силой. Ведь даже если порох не будет нужен самим татарам, то уж их сюзерену — царьградскому падишаху — он лишним не станет точно. Недаром дипломаты, в последнее время всё чаще посещавшие Италию и Рим, не раз указывали, что богатое месторождение "белой соли", найденное возле Лорето, позволило папской курии полностью обеспечить собственные войска дешевым порохом. И ещё получать немалые суммы с продажи её излишков другим. А если учесть, что между султаном и европейскими королями опять назревает война, то казанский вопрос становился весьма животрепещущим...

Хотя Андрей почему-то был уверен, что Василий Иванович уже принял решение по судьбе соседнего государства и решение это было явно не в пользу юного Шах-Али.

Государь, словно угадав о чём подумал князь, лишь ухмыльнулся в бороду и перевёл разговор на более нейтральные темы, а потом и вовсе отпустил Андрея домой. И никто в мире даже не догадывался, что этой зимой колесо истории ещё сильнее повернуло от наезженной колеи случившихся когда-то событий.

* * *

*

— Совсем ты как купец мыслить стал, — печально вздохнул Михаил, делая большой глоток настоянной на травах медовухи.

— Слышал уже, — буркнул Андрей, накалывая на вилку малосольный огурчик. Свежие овощи зимой давно уже перестали быть в московских знатных домах чем-то необычным. Тёплые теплицы ведь не супер-пупер какая технология, а вкусно поесть русские любили всегда. Ну а уж настоять за два-три дня из свежего огурца хрустящий малосольный огурчик Андрей умел ещё в прошлой жизни.

— Вот только я тебе скажу, брат, что миром давно правят деньги. И любые решения власть имущих, так или иначе, направлены на укрепление влияния тех, кто им платит. И не кривись. Можно, конечно, прокинуть купца на взятый долг, или, как покойный дядя государя, силой выбивать из людей с достатком "подарки", вот только, рано или поздно, но об том станет известно всем и всё, источник денежных средств будет такому человеку перекрыт. А много ли без денег стоит титул? Вот то-то! Это перед смердом да посадским ты носом крутить можешь, а равный да с деньгами тебя быстро в дальний чулан упечёт и от государевых благ отрежет. А титул это ведь не только власть, это ещё и кое-какие обязанности. Недаром ведь многие потомки таких вот заимодавцев от княжеского звания отказываются, переходя в разряд простых дворян. Но я тебе больше скажу: даже государи от того не застрахованы. Ведь у каждого самодержца есть окружение, а как говорят в закатных странах: "короля играет свита", а она в деньгах тоже заинтересована. Вот и получается, что миром правят деньги, а деньгами те, у кого они есть.

— Ну, про государей ты...

— А вот и нет! Думаешь, как Карл стал императором? Его выбрали курфюрсты, которым карловы люди заплатили больше. А кто дал Карлу денег? Фуггеры. И кто от того получил больше всех преференций? Тоже Фуггеры, — Андрей разлил медовый напиток по опустевшим бокалам и продолжил: — Нас спасает пока что одно — наши купцы всё ещё в большинстве своём патриархальны и имеют уважение к титулам. Но это не продлится вечно, и тогда наступят времена, когда родовитый, но бедный будет делать то, что ему купчина, давший денег на жизнь, сказал.

Михаил задумчиво покрутил бокал, потом одним махом допил его содержимое:

— Вот не хочу тебе верить, но слишком часто ты правым бывал, хотя мнение твоё и шло вразрез с общепринятым. Значит поташ?

— И не только поташ! Миша, в твоих вотчинах такие леса, что живи и радуйся. А я тебе ещё и знатоков пришлю, чтобы меньше потерь при производстве было. Правда, вырубки надо будет обязательно засаживать.

— Зачем? — искренне удивился Михаил. — Лес и так вырастет.

— Вырастет, да не тот. И будут у тебя вместо хорошей сосны одни березняки стоять. Берёзу, конечно, тоже в дело употребить можно, но не всегда она хороша.

— Ну, это я и сам знаю, — усмехнулся старший брат.

Не смотря на видные успехи окружающих, в своих вотчинах он старался вести дела по старинке. Андрей же хотел заполнить рынок, а для этого ему нужны были товары, причём желательно те, что были бы востребованы и за морем. А тут родной брат от дела лытает! Вот и пришлось затеять весь этот разговор.

Впрочем, говорили в тот вечер не только о делах. Не забыл Андрей и про подарки жене брата и их детям, а его племяшам. Причём, судя по довольному виду домочадцев, угодил он всем. И это радовало, потому как дела — делами, а родня это родня.

* * *

*

Весна 1523 года выдалась умеренной. К концу марта сильней пригрело солнышко, побежали с пригорков снега, оголяя землю, зашумели ручьями по оврагам талые воды. С юга потянулись первые стаи перелётных птиц, а отдохнувшие за зиму крестьяне принялись готовиться к пахоте.

В мае, когда по всей стране начинался сев, достигла Москвы большая новость: крымский хан сложил голову в далёких приволжских степях. История вновь попыталась вильнуть на давно проторенный путь.

Зато Боярская дума на этот раз, не смотря на хозяйские заботы, собралась во дворце в полном составе. Ввиду полученных новостей все прекрасно понимали, что большому походу на Казань быть, и потому многие недоумевали, отчего на думу не пригласили Шах-Али. Но молчали, ожидая, что скажет сам государь. Тот вошел, как всегда, последним, в сопровождении брата Андрея и, ответив на приветствия вставших думцев, сел на великокняжий стол.

День сегодня выдался ярким. Солнце, словно янтарем, золотило окна, рисуя на полу и стенах палаты разнообразное узорочье. Подстать ему было и настроение у Василия Ивановича.

— Хан крымский сложил свою голову под Хадж-Тарханом и ногайцы вовсю зорят его земли. А значит уже ничто не помешает нашему походу на Казань. Град сей для нас давно кровоточивая язва, — заговорил он, оглядывая внимательным взглядом палату. — А язву надобно выжигать с корнем. Казань без грабежа и полона жить не может, а Руси с того одно разорение. Но благодаря доброхотам, ведомо мне стало, что татары казанские вряд ли Шигалея своим ханом видеть восхотят. А значит, велика вероятность, что восстанут они вновь против него. А иного претендента у нас под рукою нет. Да и надоело порядком, что без нашего войска ни один хан ничего не может против тамошних беков да мурз. А потому, испросив благославения митрополита, решил я брать Казань и земли казанские под свою государеву руку. Что скажете думцы?

Андрей чуть не рассмеялся. Неужто кто в думе против такого прямого пожелания будет? Оказалось — да, будет! Дума это вам не сказки европейцев про рабскую сущность русской элиты. Тут собрались лучшие из знатных, знающие себе цену и имеющие своё мнение по многим вопросам. Вот только оказались эти противцы в меньшинстве. А большая же часть Думы поддержало желание государя, исходя при этом из своих, в основном меркантильных интересов. Кто-то мечтал о славе, кто-то о новых вотчинах, а кто-то о свободном пути по Волге. Но вместе они и составили ту силу, что продавила решение Боярской Думы о конце существования Казанского ханства. Правда решение, пусть и записанное на бумаге, это всё же просто высказанное пожелание. И нужно было приложить ещё немало сил, чтобы оно стало явью. Это понимали думцы, это понимал и сам государь.

Как и в той, иной истории, ему пришлось целых три года вести дипломатическую подготовку к походу на мятежную Казань. Разница была лишь в том, что тогда для войны с Сагиб-Гиреем был нужен повод (который тот сам и подбросил, казнив русского посла Поджогина и пленных купцов), а ныне этим можно было пренебречь, ведь формально никакого мира между Москвой и Казанью не было. И виноват в этом был по большей части всё тот же Сагиб-Гирей, которому русские крепости были как чирей на глазу. А вот срывать их, как того хотел новый казанский хан, отказывался уже Василий Иванович. Так что Москва и Казань вот уже три года как находились в состоянии вялотекущей войны.

Окинув думцев суровым взглядом, отчего брови его резко сдвинулись, образовав глубокую складку на лбу, Василий Иванович начал давать указания:

— Посему повелеваю тебе, князь Ондрей, — обратился он к Барбашину — собрать рать судовую да корабли для перевоза войск. Тебе же, Василь Васильевич, — обернулся он уже к Немому, — встать во главе большого полка, да погрузившись на суда, идти вниз по Волге, воюя и пленя земли казанские до самого Казань-града. Там же, встав в осаду, ждать конную рать, а буде возможность, то и взять Казань приступом. Тебе же, князь Ондрей, — тут взор великого князя пал на князя Горбатого-Шуйского — повелеваю идти берегом в конной рати. Подручную черемису не зорить, ну а буде нападут — то бить до смерти. Ну а тебе, Михаил Иванович, — это уже к Булгакову-Голице — идти с полками нашими на луговую черемиса, что отказалась присягать нам. Жечь и зорить сию землю и полон брать. Из черемисы татарам идет весь корм: хлеб и скот. Оттуда ж белки, бобры и прочее. Вот пусть всяк добычу, какую может, берет, дабы посеять страх в тех людишках. Полки свои собирай у Галича да выступай с тем рассчётом, дабы на врага пасть нечаянно-негаданно, яко рысь с дерева...

Великий князь замолчал, словно что-то вспоминая, потом добавил:

— Бить татар надо и зорить еще более, не давать им отдыху, дабы не могли оправиться. Тебе, князь Ондрей, как рать Василь Васильича до места доберётся, повелеваю идти далее вниз по Волге, зорить, всё, что сможешь, а купцов казанских грабить и бить на всех путях...

Дальше начался обстоятельный разговор. Впрочем, это были уже формальности. Роспись полков давно была составлена и даже даты и места сбора войск назначены. В Нижнем Новгороде были собраны громадные запасы продовольствия и огненного зелья, а заранее зафрактованные струги и насады уже швартовались у нижегородских вымолов, в ожидании ратников. И по всей Руси неслись молебны не только о богатом урожае, но и даровании победы православному воинству.

Глава 20

Сильвестру Малому, бывшему студенту Ростокского университета, перевалило за пятьдесят. Однако был он при этом ещё достаточно бодр и подвижен. Да и какой это возраст для мужчины! Разве что в бороде первая седина пробилась. Впрочем, сам он считал, что это именно встреча с юным тогда княжичем и вдохнуло в него второе дыхание, возродило страсть к жизни. А до того, она — жизнь, начавшаяся так интересно, обрушилась под тяжестью обстоятельств и стала унылой и пресной. Отправленный на учёбу в университет, он, кроме полезных знаний, заразился там и многими идеями, которые на Руси потом были осуждены как ересь. А разве ересь то, что "самовластие души" не приходит само собой. Разве неверно утверждение, что у тёмного человека нет свободы, и потому следует он чужим установлениям, как бессловесная скотина, потому что не способен понять сложное. А жизнь — это ведь не только простые истины. Но чтобы это понять нужно многое помыслить и немало книг прочитать. И отсюда вытекало, что сила истинно свободного человека в книжной мудрости, в грамоте. Именно она и дает ему вольное разумение сущего, которое и есть свобода. Разумом все свершается, разумом!

Но пришли иные времена. Церковный собор осудил новые веяния, и запылали на Руси костры, выжигая еретические мысли с корнем. А тут ещё и новому архиепископу не ко двору пришёлся слишком великомудрый дьяк и стал Сильвестр в родном городе почти изгоем. Благо хоть по знакомству пристроился младшим подьячим в наместничью избу, так что на жизнь, хвала господу, хватало. Но не хватало другого: братчин со смелыми и мудрыми речами, кипения жизни и настоящего дела. Так бы и зачах он на немилой работе, но тут появился в Новгороде дальний родич тогдашнего наместника князя Шуйского, княжич Барбашин. И спустя какое-то время захотел он пообщаться с подьячим.

Шёл туда Сильвестр с раздражением (что он, чудо заморское что ли, дабы на смотрины ходить), а вышел задумчивым. Никогда не учившийся ни в каких университетах княжич оказался отроком весьма начитанным и обладающим знаниями подстать многим виденным им профессоров. А уж планы, озвученные им, выглядели и вовсе вельми грандиозно. Настолько, что Сильвестр тогда и не поверил в их воплощение, но всё одно с головой бросился в омут работы. Потому как устал от обыденности, а это было то, чего так жаждала метущаяся душа студента.

А как потом выяснилось, что и по поводу "души самовластья" имелось у княжича своё, оригинальное, мнение. В своих размышлениях он не разделял разум и веру. И даже наоборот, считал, что неподконтрольный ничему разум может творить не столько доброе, сколь злое, а христианские ценности позволят отделить одно от другого и удержать свершения в разумных пределах. Правда, соглашался, что грань между добром и злом бывает порой очень тонкая, но всё же считал, что без того внутреннего стержня, что даёт вера, ничего хорошего человек не придумает и со временем лишь вернётся к скотскому состоянию, как это случилось в первом Риме до прихода христиан, где высокая культура скатилась к пресловутому "хлеба и зрелищ", разврату и содомии. Это было интересно и необычно. Зато очень похоже на правду, ведь Сильвестр помнил, как многие из мудрствующих говорили тогда, что не в смирении и не в отказе от земных радостей предназначение человеческое, но в вольном разумении. И под эти слова рушились заповеди, открывались запретные радости, кипела кровь. Но многие, вместо радости философских бесед, развивающих ум, предались плотским утехам, по-своему поняв слова, что жить надобно по-другому. Так что было в тех мыслях что-то верное, то, над чем стоило крепко подумать.

Зато задуманное княжичем дело развернулись просто неожиданным масштабом. Тихой сапой на море родилась русская компания-монстр, пусть слегка, но потеснившая ганзейцев и уже достигшая своими щупальцами аж до нидерландских земель. Компания, корабли которой опасались трогать даже те, кто считал себя хозяином моря. А он, Сильвестр, как её несменяемый главный приказчик, превратился за эти годы из городского изгоя в богатого и всеми уважаемого горожанина, у которого были дела не только с князьями да боярами, но и с самим великим князем. Его дети выросли в достатке, вот уже и внуки пошли. И ради внуков задумался бывший студент о школе. Да не той, что от старых времён осталась, а о новой, той, что князь в дальней вотчине возвёл. Первые выходцы из неё уже пришли в компанию и приятно поразили Сильвестра своими знаниями. Нет, в морском училище готовили отроков не хуже, но брали в него лет с пятнадцати, и готовили под конкретную деятельность. А вдруг внуки не захотят быть мореходами? Так что, как князь из-под Казани вернётся, надобно будет с ним на эту тему поговорить. А уж он и место в Новгороде присмотрит и опеку организует.

Ну а пока что Сильвестр занимался рутинным для весны делом — составлением списка торговых конвоев с учётом всех прошедших изменений. Корабли ведь старели, а иногда и гибли: даже тихая Балтика брала свой налог, что уж говорить про дальние моря. Ветхие суда списывали с дальних маршрутов, а на смену им ставили в линию новопостроенные. Верфь Викола работала как никогда не виданный Сильвестром, но не раз описанный князем конвейер, строя лодьи одну за другой. Кроме привычных уже одно и двухмачтовых, в последние годы мастер освоил строительство трёхмачтовых кораблей, хотя и лепил корпуса по старинке, внакрой. Таких лодий было уже спущено две, и обе они планировались к походу в Исландию, вместе со старым добрым "Новиком".

В Любек же отправлялись старички: "Пенитель морей", "Св. Андрей Первозванный" и пара лодий Компании. Впрочем, с учётом личных кораблей компанейцев отряд по составу всё одно получался внушительный.

Но самым большим, без сомнения, был антверпенский конвой. Три конвойных корабля: шхуны "Витязь", "Громобой" и каравелла "Верная супружница" — сопровождали двенадцать торговцев. С учётом всех опасностей, подстерегающих в пути, Сильвестр хотел бы отправить с ним больше охранников, но князь не согласился, задумав поход в совсем уж дальние дали, за море-океан, в неведомую Америку. Вот туда и пойдут три оставшихся корабля, снарядить которые князь велел по высшему разряду. Ну а защиту Антверпенского конвоя усилили за счёт установки дополнительных пушек на боевые корабли и слегка увеличили их абордажные команды.

Кстати, эта американская экспедиция интересовала Сильвестра не меньше, чем все остальные. Дух первооткрывателей жил ведь не только в европейцах! Правда, соблазнить на службу иноземного шкипера, ходившего в те воды, ни ему, ни его помощникам пока не удалось, а потому князь даже предложил отложить поход. Хотя бы на год. Но тут воспротивился первый штурман компании, заявивший, что это Колумб плыл в неизведанное, а им и расстояние примерно ведомо и примерный путь. До Исландии они уже хаживали, а там прямиком на запад и до Гренландии, вдоль которой, если верить викингам, и ветра удобные и течение попутное. Потом, правда, придётся немного поблукать, ну а как иначе? Риск? Да! Но риск есть всегда, тем более в морском деле. Потонуть и на тихой Балтике можно, а вот ежели мы всегда лишь на чужой опыт надеяться будем, то, что же мы за мореходы получаемся? Только по проторенным путям ходящие, а сами новый путь проложить неспособные? И князь прислушался к словам Гриди. Вот и пришлось Сильвестру и его помощникам почти всю зиму провести метаясь между Новгородом и Норовским, зато теперь, едва вскроется Нарова, полностью снаряжённые бриг и две шхуны отправятся в дальний путь, дабы не только отыскать далёкую землю, но и определить, какие суда как себя в пути поведут. Из-за того, кстати, и строительство новых бригов пока отложили.

И всё же, оглядываясь назад, Сильвестр признавал, что новая жизнь ему нравилась куда больше того прозябания, что наступила после смерти архиепископа Геннадия, и он часто благодарил бога, что в тот далёкий зимний день княжич соизволил встретиться с ним, никому не нужным подьячим.

* * *

*

Давно уже отгрохотал на реках ледоход, утянувший с собой к морю весь мусор, что скопился за осень и зиму у берегов. Разлилось и спало половодье, а жаркое весеннее солнышко подсушило дороги после распутицы, сделав их проходимыми. Потом отошёл сев, и пришло время собирать войска.

В Коломне, как и в других городах и весях, тоже собирался свой отряд. Судовая рать сына боярского Ивана Одадурова — два легких насада с пушками на палубе и полтора десятка стругов, с тремя десятками ратников на каждом, должна была сплавиться вниз по Оке и присоединиться к Большому полку, что уходил под Казань первым из всей армии. А вместе с ним собирался плыть к Нижнему и начальник Корабельного приказа, ради которого Одадуров даже задержал выход своей рати, тем самым заодно дождавшись несколько "заплутавших" дворян, которым всё же повезло не попасть в "нетчики" по итогам похода. Наконец со стороны столицы показались разукрашенные флагами струги, бойко идущие под косым, новомодным парусом. Лихо подвернув, они сходу приткнулись к вымолам, а выскочившие на позеленевшие от воды и времени брёвна настила судовщики сноровисто привязали их пеньковыми канатами к чалкам.

Собирая свою флотилию, Андрей очень опасался отсутствию умелых речников. Однако, не смотря на всплеск торговых плаваний, дела у многих шли не очень-то и хорошо. Суда тех же купцов-казанцев, набухая сыростью, гнили возле причалов, а их судовщики, осев на берегу, искали иную работу. Владельцы же в основном проедали то, что было нажито годами и слезно плакались на тяжкие времена. Так что оснастить три струга и набрать на них команду удалось относительно легко. Позже, в устье Москвы-реки к ним должны были присоединиться пять кораблей калужской флотилии, так что сила под рукой у новоявленного министра постепенно собиралась немалая.

Тут, в Коломне, Андрей простоял почти сутки, решая свои вопросы, после чего и был назначен день отплытия.

И вот уже отгудели и смолкли колокола коломенских церквей, провожавших своих воинов на ратный труд. Вспенив речные воды вёслами, один за другим суда отчаливали от коломенских вымолов, старательно выходя на стрежень. Вместе с ними тронулось и несколько купеческих дощаников, собиравшихся под такой охраной проскочить страшные муромские леса.

Дорога, не смотря на сплав по течению, не была такой уж лёгкой. Ока весьма изобилует песчаными перекатами, причём глубина на некоторых столь мала, что позволяет взаброд дойти почти до противоположного берега. Так что кормщикам нужно было быть весьма настороже. А ведь перекаты бывают не только песчаные, но и каменистые, на которых легко порвать шитую обшивку. На одном таком, возле Добрынина острова, флотилия встала надолго: парочка стругов выскочила-таки на мель, и пришлось вплотную заняться сначала их спасением, а потом и ремонтом.

Из-за этого, не доплыв до Касимова каких-то десять вёрст, флотилия встала на ночёвку на левом берегу Оки, рядом с устьем небольшой реки Гус, там, где местными для своих нужд была сооружена небольшая лесная пристань. Несколько лодок с незамысловатым товаром, собранном у лесных жителей, уже стояло тут, а их команды готовили себе ужин на одном большом костре. Прибытие воинского каравана первоначально вызвало среди них переполох, но потом страсти улеглись и люди вернулись к своим делам. Ну а пока ратники разбивали лагерь и готовили ужин, Андрей, не чинясь, сходил в гости к лодочникам, в принципе без больших надежд, просто поговорить о том, о сём.

Но во время этого, ничего не значившего разговора его вдруг накрыла неожиданная мысль, связанная с созвучием названий: Гус и Гусь. А не на этой ли речке в будущем раскинутся знаменитый Гусь-Хрустальный и менее знаменитый у большинства людей Гусь-Железный? Ведь если он прав (ну хоть убейте, но Андрей не помнил, где именно располагались эти города, хотя много слышал о них в своём времени), то это же настоящая золотая жила получается! И стекло, и железо практически в одном месте, причём места тут дикие, никем из бояр под вотчины ещё не занятые...

Выхватив из-за пазухи свою походную тетрадку, он тут же, при свете костра сделал себе памятку отправить в эти места розмыслов-рудознатцев. Заодно поспрашивал и лодочников о наличии признаков присутствия железа, которые запомнил из лекций немца-рудознатца. Судя по уклончивым ответам, железо в округе имелось, но говорить о том местные не любили. Так что всё правильно, надо будет обратить на эти места более пристальное внимание.

Из-за внеплановой ночёвки на свежем воздухе, Касимов, раскинувшийся на высоком левом берегу, прошли без остановки, лишь с бортов полюбовавшись на утопающие в зелени садов постройки. А потом, изрядно попетляв на касимовской луке, флотилия достигла устья Мокши, где князь углядел неплохие дубовые леса. А значит, и сюда явно стоило послать умельцев, дабы определиться в их годности к корабельному делу и, если что, сразу же описать и застолбить для нужд приказа.

Потом, перед Муромом, прошли устье реки Железинка, текущей из глубин муромских лесов. Уже само её название заставило князя сделать в своём дневнике очередную пометку. Нет, всё же от каких только мелочей не зависит порой поиск полезных месторождений. Сколь раз он или его люди проезжали в этом направлении, ничего вокруг не замечая. А стоило лишь неспешно пройтись по реке, и сколько полезного он увидел и вспомнил!

А Нижний Новгород открылся взору как-то неожиданно и издалека. Точно подернутые легкой дымкой тумана, вырисовывались перед ратниками высокие стены, террасы домов, зелень садов, спускающихся к Волге и Оке. Недалеко от города флотилия упёрлась в наплавной мост, соединявший два окских берега, пройдя который корабли вышли в Волгу. Первая часть пути была окончена.

В Нижнем простояли почти две седмицы, ожидая подхода отставших и предаваясь блаженному ничегонеделанью. Точнее, это ратники грели животы, а корабельщики каждый день выходили на реку и тренировались в совместном плавании и отработке сигналов. Получалось не очень, до мастерства морских собратьев им было ещё учиться и учиться.

Между тем караван за караваном прибывали к Нижнему Новгороду новые отряды, и Василий Васильевич с ног сбился, распределяя их по полкам. Но, наконец, настал тот час, когда веселый и радостный Немой распорядился отдать приказы на завтра о начале похода и пригласил всех больших начальных людей к себе на вечернюю трапезу. С шумом, смехом и говором собирались воеводы за столами, зазвенели чарки и кубки, закружился колесом веселый пир. Первый кубок опрокинули за начало похода, а потом пошло за всё: за удачу, за победу, за лёгкость перехода...

Позже появились в терему скоморохи, и веселье продолжилось с новой силой под задорные плясовые.

А на другой день утром, стоило монахам зазвонить к ранней обедне, как полки, словно по команде, пришли в движение. Службу служили разом в сотнях мест и не только в церквях и храмах, ведь для такого скопления людей места в городской черте хватило не всем. А напутственное слово божие желали услышать все.

Вот и получилось, что десятки священников под кряканье уток в камышовых зарослях, писка чаек, непрерывно мелькавших в воздухе, и тонких посвистываний на песчаных отмелях куликов, громким голосом читали молитвы и благословляли коленопреклонённых бойцов на ратный подвиг.

Воеводы же собрались в главном храме Нижнего Новгорода. Андрей, смурной от похмелья, стоял в толпе разодетых и также, как он, мучавшихся жаждой и головной болью людей, изредка осеняя себя крестным знамением, и наблюдая, как через узкие окна золотыми столбами вливалось в храм утреннее солнце. Громко пел хор, голоса певцов то взмывали ввысь под самые своды, то падали вниз, но красота пения не трогала князя. Ему бы сейчас выпить корчажку кваса с ледника, да завалиться в каюте на пару часиков. Но вместо этого следовало блюсти приличия.

Так что окончание службы он встретил с радостным облегчением и, как и остальные воеводы, пошагал к своим отрядам, руководить погрузкой. Впрочем, воины ещё раньше разошлись по судам, укладывать свой скарб и ратное снаряжение. Для многих это был далеко не первый поход, так что воеводского догляда им и не требовалось — сами знали, что в походе нужно. А потому, не прошло и двух часов, как первые корабли стали отчаливать от берега.

Большой нарядный насад князя Шуйского вышел в реку далеко не первым, а где-то в середине общего каравана. Над его кормой трепыхались на ветру два стяга: большого полка и великокняжеский, с двуглавой птицей-орлом, как символ присутствия с ратью самого государя.

Струг же князя Андрея шёл в голове каравана. И если первый день он больше провёл в каюте, то все остальные сновал от корабля к кораблю в легком челне, осматривал пушки и пищали, ставил задачи кормщикам и постоянно напоминал о бдительности и судьбе каравана князя Палецкого. И каждое утро не забывал инструктировать лёгкий ертаул, что из трёх-четырёх боевых стругов летел впереди всех, внимательно осматривая все удобные для засады места.

И всё же, пока шли по относительно своим местам, люди не верили в опасность, однако в Чебоксарах вся эта наносная расхлябанность слетела сразу, едва местные поведали о крутившихся неподалёку татарских судах. Судя по тому, что с прибытием рати они больше не появлялись, свою задачу они уже выполнили, а значит впереди возможны различные неприятности. И они не заставили себя долго ждать.

Первым тревожную весть принёс ертаул. Ему было поручено проверить, что творится на месте взятой прошлым летом крепости Липы. Вообще-то, большим строительством татары в последнее время не занимались, так что Андрей надеялся, что, перебив защитников, казанцы просто сожгли все строения и удалились к себе. Но нет! Оказалось, что изменение истории может быть и неприятным. В общем, на месте разрушенных Лип сейчас высился татарский острог, и самое главное, возле него поджидали русскую рать татарские корабли. И пусть числом они уступали русским, но речной бой имеет свои особенности. Маневрировать в бою можно лишь в пределах ширины реки. Таким образом, и в стратегическом, и в тактическом отношении в бою можно двигаться лишь в двух направлениях: вперед и назад. А где ширина реки позволяла, суда могли для обстрела противника выстраиваться в строй фронта. Но добавьте сюда мели и перекаты, и становится понятно, что число кораблей ещё не гарантирует существенного перевеса сил. Однако и отступать никто не собирался. Хотя флот вынужденно задержался в Чебоксарах. Впрочем, конная рать всё одно шла куда медленнее судовой, так что несколько дней задержки большой роли в планах войны не играло.

А вот для Андрея начались горячие денёчки. Ему с трудом удалось отговорить дядю от простого решения — ввязаться в бой, а там как бог положит. Нет, он убедил его, что без хорошей разведки соваться в сражение не стоит.

Увы, сухопутная разведка не смогла дойти до крепости, зато своей неудачей выяснила, что в лесу прячется немало казанских ратников. А забег самых быстроходных стругов позволил насчитать до трёх десятков татарских кораблей и не факт, что это были все, что казанцы привели сюда.

Попытка устроить волжскую Чесму предсказуемо провалилась. Кто бы ни командовал казанским флотом, безопасность стоянки он обеспечить сумел. Так что ничего, кроме как ввязаться в прямой бой, русским не оставалось.

Набежавший туман на некоторое время скрыл всё серой пеленой, но через некоторое время он стал рассеиваться, и вскоре через него проглянуло солнце, осветив речной простор. Вдали смутно начали вырисовываться корабли неприятельского флота, постаравшегося перекрыть всю ширину реки, но оставив свободное пространство под правым берегом, словно приглашая русских совершить прорыв там. Андрей, разглядывая в подзорную трубу казанские корабли, усмехнулся. Его разведка не щи лаптем хлебала и про затопленные в предлагаемом проходе баржах узнала заранее от пленных черемисов.

Резали волжскую гладь высокие носы стругов и насадов, мерно взлетали и опускались в воду весла. Ветер, словно сговорившись с казанцами, дул русскому флоту под острым углом, так что даже гафельные струги не могли им воспользоваться без дополнительного лавирования.

Неприятельские корабли приближались. Десять больших казанских судов качались на волжских водах впереди всех, выстроившись борт к борту. Остальные суда, полные народу, стояли в тылу.

Князь тоже построил свои корабли строем фронта и в два ряда таким образом, чтобы у идущих сзади было пространство для стрельбы вперёд.

— Жаль, что они не скованы, — вздохнул Андрей, опуская трубу. То, что его никто сейчас не понял, мало его интересовало. Он, веря в превосходство своей артиллерии, рьяно стремился избежать абордажа, который татары явно собирались ему навязать. Об этом свидетельствовали многочисленные воины на всех татарских кораблях. Но князь не зря выдвинул вперёд свои главные силы. Повинуясь командам, пушкари поднесли пальники к затравке и спустя короткое время пламя и дым вырвались из жерл носовых пушек, а на казанцев обрушился град камней, сея среди них смерть и разрушение. В ответ татарские лучники обрушили на русских тучи стрел, от которых уши заполонил неумолчный свист. Не остались в стороне и русские. Теперь лучники с обеих сторон стреляли без команд и не опускали луков, пока были живы или хватало в колчанах стрел. Вот только русские стрелки в большинстве своём стояли под деревянными щитами, возведенными почти на каждом корабле, и потерь у них было меньше, чем у их татарских визави.

Между тем прогрохотали пушки стругов, идущих во втором ряду. Ядра и дальняя картечь вновь собрали богатый урожай в стане врагов, после чего и татары преподнесли свой первый сюрприз. Их корабли тоже окутались дымом, и Андрей всем телом почувствовал, как чужие ядра пробивают борт его струга. Но что хуже всего, так это то, что пушкарь именно в этот момент поднес фитиль к запалу. А поскольку от попаданий струг начал рыскать, то выстрел получился неточным, не принеся ущерба противнику.

Как оказалось, это были ещё не все сюрпризы от врага. Неожиданно со стороны левого берега раздался хоть и жиденький, но очень удачный пушечный залп. От него ближайший к берегу насад, нахватавшись огнестрельных подарков, начал тонуть, и кормщик не нашёл ничего лучше, чем выброситься на отмель. Увы, тут же из кустов высыпала целая толпа чужих воинов и рьяно бросилась на штурм обречённого судна. Но самое главное, даже прийти на помощь товарищам было некогда, потому что едва отстрелялась береговая батарея, казанские корабли, повинуясь сигналу флагмана, и осыпая противников тучей стрел, почти одновременно устремились вперёд. Андрей манёвром попытался сбить их наступление. Увы, но отходить кормой назад стругам и насадам было нелегко, а поскольку вся артиллерия была расположена по типу галер, то есть, в носу, то и поворачиваться к противнику кормой, теряя время на разворот, было тоже не совсем логично. А поскольку, как уже говорилось, река не море и большого пространства для фланговых манёвров не предусматривала, то его струги проворно доворачивали таким способом, чтобы сосредоточить огонь двух-трёх кораблей на одном казанском, и желательно том, на котором стояли пушки. В результате их артиллерия смогла достичь многого: три или четыре татарских корабля теперь обречённо зарывались носами в волжские воды, но остальные, выдержав обстрел, почти вплотную подошли к русским кораблям. Однако до абордажа дело у казанцев на этот раз не дошло. Подпустив врага поближе, русские стрельцы неожиданно выскочили из укрытий и разом дали залп из ружей и мушкетонов практически в упор по изготовившимся к броску воинам. За какие-то мгновения казанцы потеряли почти сотню убитыми и ещё больше ранеными, что заставило татарскую флотилию спешно отступить и начать забрасывать русских немногочисленными ядрами и сотнями горящих стрел издалека. Однако и отойти удалось далеко не всем из них, и вот уже то тут, то там русские корабли окружили одиночных неудачников и, забросив металлические крюки, потянули их к себе...

Однако татарский адмирал, наблюдая за ходом сражения, быстро сообразил, что отход, хоть и вынужденный, был ошибкой: так его флот разобьют по частям. Да, его лучникам удалось поджечь несколько вражеских судов (что, как известно, веьсма нелёгкая задача), но тех было слишком много для подобного размена. Нужно было срочно принимать какое-то решение, и он его принял, велев всем вновь идти на сближение.

На этот раз у него получилось свалиться в рукопашную свалку, и всю ширину волжского русла забили смешавшие ряды своих и чужих корабли. Вертело и сносило течением то одно, то другое судно, пробитое или потерявшее гребцов, но те, что ещё держались на воде, вновь и вновь сходились лоб в лоб. Постепенно место сражения стало расползаться в длину, и это стало началом конца для татарской флотилии. В отличие от сражения почти тридцатилетней давности, когда казанский флот побил на Каме судовую рать устюжан, теперь преимущество русских в людях было подавляющим. Но пока у них не было возможности для манёвра, всё решалось в бою один на один, а татарские суда, будучи больше большинства русских кораблей, несли и больше воинов. Однако воспользовавшись разрывами в их строю русские струги, развив максимальную скорость, сумели прорезать фронт татарской флотилии и, хоть и понеся потери среди ратников, выйти на оперативный простор. А сверху на уменьшившийся флот казанцев упали тяжёлые насады, полные пышущих ненавистью бойцов.

Видя трагичность положения, но ещё горевший желанием повернуть бой в свою пользу, татарский флагман отдал приказ всем судам, находившимся за спиной больших кораблей, атаковать прорвавшиеся струги, дабы обезопасить свой тыл. И татарские речники сотворили маленькое чудо: быстро дезорганизовали боевой порядок противника. Однако русские быстро пришли в себя, и достаточно организовано отступили вниз по течению, после чего, развернувшись на вёслах, приступили к жаркому обстрелу атакующих. И вновь сценарий боя изменился.

Теперь уже всем участникам сражения стало понятно, что русские этот бой выиграли, и никого не удивило, когда над водой пролетел низкий гул сигнального рога и казанские суда, те, кто не был стреножен абордажем, начали поспешно уходить вниз по течению. Что крайне не отвечало задумкам Андрея. Зная все протоки и затоны, казанцы могли легко затеряться на волжских просторах, после чего просто начать пиратствовать, нападая на корабли снабжения. Ведь огромный, почти под две сотни судов караван был и без того перегружен воинскими припасами, а привычное по войне на западе зажитьё в условиях ханства как-то не позволяло прокормить единое большое войско, отчего и уходила не раз от Казани русская рать не солоно хлебавши. Ну и зачем, спрашивается начальнику Корабельного приказа подобный геморрой? Правильно, незачем, а потому боевые струги, нее смотря на жаркий обстрел из луков, ринулись за убегающими казанцами на перехват.

Это была славная битва, как сказал бы один мультяшный герой. Уйти в тот день удалось немногим, причём часть кораблей просто выбросилась на прибрежный песок и безлюдными достались победителям. Жаркие схватки на палубах постепенно затухали и то тут, то там казанцы либо бросались в воду, в надежде доплыть до берега, либо сдавались на милость победителя. Знатных воинов и командиров кораблей сразу же отделяли от остальных, надеясь заработать на их выкупе, а Андрей просто-таки жаждал пообщаться с капитанами, желая понять, откуда у казанцев пушки, ведь в иной истории в это время у них их и было-то всего пару штук, да и то на стенах Казани.

Оказалось, что изменения, вносимые попаданцем вроде как в историю лишь своей страны, давно уже кромсали ткань событий и окружающих Русь государств. Достигли они и этих мест, заставив казанцев раньше срока обратить своё внимание на огнестрельное оружие. А поскольку делать его они ещё не умели, то постарались взять у соседей. Крымский хан, в отличие от иной истории, в этот раз внял братским мольбам и прислал несколько пушек вместе с мастером огненного боя, правильно посчитав, что действия братца заставят русского государя обратить на того всё своё внимание, обеспечив хану спокойный поход под Хажди-Тархан. Никто же не думал, что он там голову и сложит!

Ну а главным поставщиком оказался никто иной, а князь Палецкий, чей караван был разбит в прошлом году. В трюмах его кораблей лежала не одна пушка для русских крепостей и все они стали достоянием казанского хана.

Впрочем, и в иной истории, пусть и позже, казанцы смогли вооружиться артиллерией, но тогда они использовали её лишь для обороны столицы, а тут продемонстрировали просто чудеса тактики: и артиллерийские корабли, и замаскированная береговая батарея (которую, кстати, татары успели эвакуировать чуть ли не из-под носа высадившихся русских отрядов). Это был почерк мастера, причём явно много где побывавшего. И познакомиться с ним Андрею хотелось всё больше и больше.

Дальнейший опрос (больше похожий на допрос) позволил князю узнать кое-что интересное о своём таинственном визави. Так выяснилось, что он был ренегатом, лет так в двенадцать-тринадцать уведённый откуда-то из славянских земель и почти всю жизнь проживший далеко от родных мест. Приняв ислам, он смог совершить потрясающую карьеру от раба до командира пиратской галеры, одной из тех, что наводили ужас на христианских купцов. Как он оказался в Казани, никто из пленных не знал, но хан Сагиб-Гирей доверил ему свой флот. А уж тот и додумался поставить на самые большие суда пушки. Жаль, их было не много. Кстати, судя по показаниям пленных, адмирал и не рассчитывал победить, но собирался нанести врагу существенные потери, после чего отступить и заняться именно тем, чего так и боялся Андрей: прерыванием снабжения. В иной истории такое не раз случалось: заперев русских в реке Казанке, казанский флот лишал их подвоза, чем, вкупе с постоянными вылазками конницы, и заставлял оголодавших осаждающих снимать осаду и уходить назад.

Так что про рейд вниз по Волге придётся временно забыть, пока угроза от чересчур активного ренегата не будет аннулирована. Как обычно стройный план не выдержал встречи с реальностью и требовал корректировки.

А тем временем русская рать разбила лагерь вокруг разрушенных Лип, приводя себя в порядок. Увы, казанцы, справедливо полагая, что имеющее осадную артиллерию войско обязательно возьмёт не такой уж и укреплённый острожек, просто оставили захваченную ими крепость, не забыв при этом поджечь её при отходе.

А потому, боясь ночных атак, ночевали все по-походному, не раздеваясь и выставив усиленные караулы. За день справились с лёгкими повреждениями и оприходовали все захваченные трофеи, чтобы следующим утром, бросив в затоне те суда, которые требовали долгого ремонта, снятся с якорей и тронуться дальше. Весь день и всю ночь шли на веслах, дабы с ранней зарёй оказаться под Казанскими стенами.

Их заметили не сразу. Туман, что густым молоком разливался над рекой и заливными лугами, укрыл их не хуже плаща-невидимки. Стояла мертвая тишь, да едва-едва розовело небо. Тихо, без всякого шума и говора, принялись выгружаться из кораблей московские полки, разбредаясь по заранее назначенным местам, где уже и строились в воинские колонны. Но до конца окончить тихую выгрузку не получилось: под лучами утреннего солнца туман стал истаивать и подниматься, открывая взору стражников картину чужого войска под стенами града. Ещё миг тем понадобился, чтобы прийти в себя от неожиданности, а затем грянули вдруг разом все набаты, истошно затрубили трубы, предупреждая жителей о приходе врага. Захватить Казань с налёту не удалось, зато удалось вдоволь пограбить тех, кто ждал открытия ворот: купцов с обозами, да ремесленников с крестьянами и своим нехитрым скарбом на рассохшейся телеге. Досталось и слободам, что жались к стенам посада, но сами прочной защиты не имевшие. Тут уж ратники порезвились вволю: рубили любого, кто пытался им сопротивляться, грабили, набивая сумы, и хватали в полон парней и девок. Найденных же в посаде полоняников из русичей тут же освобождали от рабства. В очередной раз по праву сильного менялись судьбы множества людей, зачастую прямо противоположно.

Разграбив и спалив бедные жилища, русская рать отступила от города, после чего стала становиться в правильную осаду.

Ставку большого полка решили возвести на высоком холме, что на левом берегу Булака, напротив стен посада. Пока слуги разбивали шатры, воеводы решили получше рассмотреть вражеский город на предмет изменений. Всё же два года это большой срок. Андрей же, за две свои жизни так никогда и не видевший Казань вживую, теперь с интересом рассматривал её в подзорную трубу. Кстати, Василь Васильевичу и Михайло Юрьевичу Захарьину, извечному второму воеводе при Немом, Андрей уже презентовал подобные устройства, дабы не плодить завистливых мыслей на пустом месте, не смотря на дороговизну подарка. Да, мастера-стекольщики всё улучшали и улучшали качество изготавливаемого ими стекла, но до хорошей оптики им всё ещё было далеко, а потому линзы по-прежнему вытачивали из хрусталя в далёком Любеке, так как ни ехать на Русь, ни учить русских своему делу ганзейский мастер не желал. И хотя андреевы люди активно работали с его подмастерьями, сманить пока что никого не удалось. Радовало лишь то, что вытачивать линзы умели не только в ганзейской столице, и надежда заполучить мастера всё ещё оставалась весьма существенной.

Сейчас, стоя на холме с расстегнутым воротом рубахи из тонкого отбеленного льна (яркий кафтан, по случаю жаркой погоды, был сброшен на руки слуге), князь хмурился от открывшегося перед ним вида. Место под город строителями было выбрано наиболее благоприятное для обороны. Высокие берега Казанки, мелководный Булак, большое количество окружающих город глубоких оврагов, густой лес, расположенный по соседству, — все это составляло естественную преграду и препятствовало внезапному нападению врага. Центром города была без сомнения крепость, обнесенная высокими дубовыми стенами, внутренние полости которых, образующиеся между отдельными стенками городень, были заполнены хрящом и глинистым илом, смешанным с камнем. В результате чего получилась своеобразная бетоноподобная кладка с каркасом, которая надёжно защищала стены от пушечных ядер.

За крепостью располагался городской посад, густо застроенный и плотно заселенный. В начале века он был так же огорожен массивными стенами, срубленными из прочного дуба и так же заполненными речным песком и илом, смешанным с камнем. Для защиты воинов от стрел врагов на верхней площадке стен соорудили дополнительные тонкие стенки. В них прорезали отверстия-бойницы, сквозь которые наблюдатели могли обозревать окрестности и в случае необходимости вести огонь по врагу. Так что тот лёгкий захват посада, что получился в своё время у Ивана Руно, был ныне просто физически невозможен.

А помимо высоких стен, городской посад защищал также выкопанный по всему его периметру глубокий ров. Взять такую крепость было делом весьма непростым.

И всё же кое-что показалось Андрею весьма перспективным. Дома в Казани располагали своеобразными гнездами, руководствуясь правилом: чем ближе расположены постройки друг к другу, тем меньше диаметр кольца-гнезда, что позволяло экономить площадь земельного участка. Недостатком же этого способа стала запутанность улиц, представлявших собой многочисленные кривые улочки, проезды и проходы, заканчивавшиеся тупиками или неожиданными поворотами. А так же их повышенная пожароопасность.

Между тем, пока воеводы рассматривали крепостные стены, артиллеристы, повинуясь командам начальников, начали готовить на возвышенностях ровные площадки и доставать из кораблей для установки осадные пушки и детали метательных машин, а также ингредиенты зажигательной смеси, которая уже помогла однажды взять один хорошо укреплённый город.

— Что ты там всё высматриваешь, племяш? — озадачился Немой пристальным вниманием Андрея к Даировой бане. — Аль попариться с дороги надумал?

Эта немудреная шутка вызвала улыбки на лицах ратников и слуг. Впрочем, справедливости ради, бань в городе хватало, ведь культура мытья пришла в Казань ещё от Волжской Булгарии. И люди, стоявшие сейчас на холме, об этом были хорошо осведомлены. А кое-кто и попариться успел в этих банях.

— Не совсем, — повертел головой Андрей, внимательно оглядывая окрестности массивного каменного строения.

— Вот только не говори, что у тебя и тут свой человечек есть, — нахмурился Немой.

— Увы, — вновь отрицательно повертел головой князь. — Зато есть кое-какие сведения.

— Это ты о чём сейчас, княже? — подобрался уже Захарьин.

— Видите вон те ворота, Муралеевские? — Андрей рукой с зажатой в ней подзорной трубой указал на ворота Нур-Али, дорога от которых спускалась вниз почти до самой Даировой бани. — Так вот, по словам пленных, под ними идёт тайный ход к подземному ключу за пределами городской стены. По нему казанцы в случае осады водой снабжаются и связь с войсками, что в лесах прячутся, поддерживают.

— Почто нам об сём неизвестно? — всё ещё хмурясь, спросил Немой.

— А я же откуда знаю, о чём до меня переветников вопрошали и чем тут воеводы занимались? — пожал плечами Андрей. Не скажешь ведь, что он про то в книгах читал. Ага, исторических! — Понятно, что тайна сия не многим известна, но при правильной постановке вопроса и поимке нужного человечка узнать можно любую тайну. Так вот, если начать копать от этой бани, чтобы её мощные каменные своды давали возможность укрыться от любопытных глаз, то прорыв около 80 сажен мы наткнёмся на татарскую галерею. Заложив в ней пару десятков бочек с порохом, мы такую дыру в стене проделаем, что казанцы её быстро не залатают, а проход в крепость будет обеспечен всему войску.

Захарьин с Шуйским переглянулись. Не секрет, что между воеводами часто шло соперничество за честь и государево пожалование. Именно это соперничество заставляло их кидаться в бой, не ставя никого в известность, дабы потом пожинать плоды успеха в гордом одиночестве, ну или принимать опалу, если вместо победы будет поражение. Сведения, полученные ими сейчас, открывали неслыханные перспективы: взять неприступную Казань — этим мало кто мог похвастать. А ведь где-то там идут на соединение войска Горбатого-Шуйского и Булгакова-Голицы. И ежели не поспешить, то придётся и славой делиться.

— Знать бы, куда делась рать татарская? — мечтательно протянул Захарьин.

От переветчиков воеводы уже знали, что огромное казанское войско под руководством самого Сагиб-Гирея ушло из-под Казани недели за две до прихода судовой рати, и где ныне обиталось никто не знал. Встревоженные этим известием, воеводы выслали летучие отряды далеко окрест, но следов воинства пока не нашли.

— Рыть это нам не помешает, — вновь пожал плечами князь. — А потом можно и подхода конной рати дождаться.

Судя по метнувшемуся взору Захарьина, в гробу тот видал подобное предложение. И это отвечало всем планам Андрея. Потому и завёл он этот разговор. Молчавший до того Немой кажется кое-что понял.

— А пойдёмте-ка, воеводы, в мой шатёр, — протянул он, — да обсудим-ка всё неспешно да за чашей вина сладкого.

* * *

*

Крымское посольство заявилось в Москву уже после ухода войска под Казань, и состояло в основном из московских доброхотов. А потому долго томить их не стали и на другой день утром, после завтрака, приняли их малой думой в простой палате. Великий князь торопился покончить дела с посольством нового хана и заняться в полной мере делами казанскими.

Послы вошли спокойные, поклонились государю и попросили разрешения зачитать послание хана. Перед этим лист пергамента с вислой печатью был показан дьяку, дабы тот убедился, что титулы в грамоте указаны верно и никакого ущерба чести государевой нанесено не было. После этого добро на прочтение было получено.

Новый крымский хан писал, что мир с Москвой его вполне устраивает, но при условии, что земля казанская принадлежать будет Крыму. Мол, отчина и дедина она для хана. И язвительно замечал, что "старые твои слуги помнят, что сколь ни ходили они к Казани, а рать свою истомят и оприч убытка в людях и кунах иного не имели". И вообще, что кому от отца досталось, тот то держать и должен. И грозил, что если "учнёшь Казань воевати, и не помысли собе кунами нас утолити. Начнём твою землю летовать и зимовать, не как Магмед-Гирей шёл да воротился". После чего, не учитывая реальную обстановку, Сеадет-Гирей требовал от Москвы выплаты дани в 60 тысяч алтын. В конце же своего послания, словно подводя итог, хан предложил своё посредничество по заключению мира с Казанью.

К словам хана Дума отнеслась со всем вниманием, но без страха. Даже не обладая послезнанием, они понимали, что после зимнего погрома войск у того для полноценного вторжения нет, а малые отряды за Оку не пустят. Ну а на следующий год, особенно если Казань взять удастся, можно будет и с крымчаками силушкой помериться. Да, тяжёл был удар 1521 года, но Русь и не от такого оправлялась. А вот то, что объединение Крыма и Казани ставит страну на грань геополитической катастрофы (хотя о таком понятии бояре и не слыхивали, конечно) они умом и внутренней чуйкой политиков и воинов догадывались. А значит за словесными кружевами и улыбками предстоит сказать послам витиеватое, но твёрдое "нет". Нет, не быть Казани гиреевской отчиной, ибо это вотчина государя московского, и другому не бывать! И помириться с Сагибом тоже нельзя, во-первых, потому, что тот стал казанским ханом без ведома великого князя, а во-вторых, потому, что торговых людей русских, в плену томящихся, повелел убить из-за прихоти, "чего ни в одном государстве не ведется: и рати между государями хотят, а гостей не убивают".

Впрочем, послы тоже не были глупцами и хорошо понимали, что вряд ли их посольство удастся. Но уж больно худо было в Крыму после ногайского погрома и никакой иной помощи казанцам ханство оказать не могло. Осыпанные подарками, с богатыми дарами для хана, послы, не солоно хлебавши, покинули столицу Руси задолго до того, как первые известия пришли из-под Казани.

* * *

*

Весна была в полном разгаре. Кругом цвели травы и деревья, по ночам, рассыпаясь серебром от зари до зари, громко пели скрытые в листве соловьи. Идиллия ханского дворца никак не настраивала на войну. А между тем главный страх всех казанских ханов — остаться один на один с Русью — постепенно начинал сбываться.

Сагиб-Гирей колебался долго. Мирное решение распри теперь уже казалось ему лучшим выходом, но время было упущено. В очередной раз казанский хан попал, как кур в ощип, оставшись без союзников. Крымский хан был убит, в самом Крыму началась замятня, а литовский князь зализывал раны после неудачной войны. Ногайцы радостно громили крымские кочевья и недобро поглядывали на казанские земли, а в Хадж-Тархане сел хан Хуссейн, который больше жаждал союза с Русью, чем с Казанью. И при этом зимняя осечка со Свияжском окончательно подорвала веру в Сагиба, как удачливого полководца. Поэтому в создавшемся положении хан видел лишь один выход — стать вассалом султана Сулеймана. Но данному решению неожиданно воспротивилась часть местных мурз. Не сказать, что все они были приверженцами московской партии, но вот, однако же, оказались против. Зато настаивали на посольстве в Москву с мирными предложениями.

Сагиб злился, но был вынужден сдерживать себя. Он и так натворил дел, велев казнить всех пленных русских купцов, едва до Казани дошли сведения о захвате братом Хаджи-Тархана. Теперь, в преддверии большой войны, только внутренних свар и не хватало. Однако московское посольство прогнозируемо вернулось ни с чем. Точнее русские выдвинули очень невыгодные для Казани условия: принять на царство Шах-Али, освободить всех находящихся в ханстве русских пленных (причём выполнение этого пункта должны были контролировать русские представители под защитой ханской гвардии) и признать Горную сторону и половину угодий на Волге в составе Русского государства. Подобная наглость сплотила ханский двор, и посольство в Стамбул было, наконец, отправлено. Увы, но едва оно покинуло столицу, с границ пришли нерадостные известия: русские полки двинулись в сторону Казани.

Судя по докладам разведчиков, они, как обычно, шли двумя колоннами: конной и судовой ратями. Собравшийся совет долго думал, как лучше вести войну. Мурзы и беки прекрасно понимали, что численный перевес будет у русских, а рассчитывать на помощь союзников, увы, не приходится. Так стоит ли стремиться к отрытому бою или лучше расположиться в крепости и пережить очередную осаду, воздействуя летучими отрядами на подвоз припасов? Здесь мнения в который раз разделились, поскольку на защиту крепких стен рассчитывали далеко не все. Лишь после долгих и бурных перепалок, совет всё же принял решение бить врага по частям, но столицу готовить к осаде. И вновь, в который уже раз, было объявлено о сборе войск.

Уставшее от многочисленных и чаще всего неудачных походов, войско собиралась со скрипом. Неожиданно выяснилось, что на зов не прибыла часть подвластных хану черемисов Горной стороны. С раздражением Сагиб-Гирей потребовал пояснений от сотенных князей. Однако те предпочли промолчать, и тогда молодой и горячий князь Полтыш, владелец крупнейшего среди черемисов Малмыжского княжества и один из героев прошлогодней победы над русским флотом, взял слово. Смело глядя хану в глаза, он высказался в том ключе, что при появлении русской рати мужчины Горной стороны обязаны были собираться в ополчение и соединяться с казанским войском, оставляя своих родных без защиты. И вот, в результате ежегодных разорений последних лет, часть сотенных князей решили отложиться от ханства и принять сторону русских, которые пообещали больше не зорить их селения в ходе походов. Известие вызвало у хана вспышку неконтролируемого гнева и все, кто находился в тот момент в шатре, поняли, что если битва окончится победой казанцев, то победители обязательно пойдут мстить перебежчикам.

Но даже без черемисских отрядов хан смог набрать почти два десятка тысяч бойцов, и оставив в столице пятитысячный корпус, с остальными силами он выступил навстречу той части русской армии, что шла по Горной стороне.

* * *

*

Конная рать князя Горбатого-Шуйского не спеша двигалась по горной стороне в сторону Казани. Идти было легко, ведь большая часть местных присягнула великому князю, и свою часть договора соблюдала, не нападая на конников и давая им пропитание. Еще никогда подобный поход не шёл так просто. Всегда раньше на Горной стороне атаки партизан и татарских отрядов следовали друг за другом. А теперь черемисы сидели по своим селениям, продавая русскому войску хлеб и скот, чистя от упавшего леса тракты и мостя переправы через многочисленные речки и речушки.

Правда полностью безопасным дорогу тоже назвать было нельзя, так как на пути нет-нет, да попадались и такие поселения, чьи князьки и старосты не успели (или не захотели) присягать Василию Ивановичу.

Что же, князю было не зазорно потребовать от таких шерти, а если они начинали сопротивляться, то воинам ведь тоже поразмяться надобно. Так что, не смотря на строгий указ, рать постепенно обрастала барахлом и пленниками.

К Свияжску подходили уже основательно загруженными, высылая далеко вперёд и в стороны большие отряды. Не смотря на наличие в устье Свияги русской крепости, а возможно именно из-за этого, местное население было настроено к русским весьма враждебно. Вновь появились в тылу неуловимые отряды лесных партизан, перекрывших дороги и уничтожавших отряды фуражиров и небольшие обозы, а порой атакуя и дозорные сотни с постами. Все гонцы, которых отправляли воеводы, перехватывались и, в конце концов, их просто перестали посылать. И никто не сомневался уже, что лесные разведчики внимательно контролировали все перемещения войск.

Земля буквально горела под ногами, а в ответ горели черемисские селения, ревели женщины и дети, уводимые в полон, а если ратникам удавалось перехватить какой-нибудь отряд, то он вырубался до последнего человека, пленных и раненных просто добивали на месте, вымещая на них всю злобу и страх.

Князь Горбатый велел стянуть ряды, а обозы поставить в середину колонн, и таким образом пошёл через леса ускоренным маршем (ну, насколько позволяли телеги и пленные). Совсем уж нападения это, конечно, не отменило, но и без потерь у нападавших уже тоже не обходилось. Русские ратники постепенно вырабатывали свою антипартизанскую тактику, оставляя после себя только трупы тех, кто не годился в холопы и дымящиеся угли на месте былых построек.

Наконец лес расступился, и армия вышла на довольно широкое и ровное поле. Оно раскинулось на левом берегу Свияги, среди заболоченной местности, ограниченное со всех сторон естественными преградами. С севера и запада — холмами, с юга — озером Туманным, с востока — Свиягой. И здесь её уже ждала армия хана Сагиб-Гирея. Позиция была для казанского хана весьма выигрышной — размеры поля не позволяли русским воспользоваться своим численным превосходством, однако атаковать выходившее из лесов войско хан не решился, что скорее было его ошибкой. А поскольку приближался вечер, то начинать сражение на ночь глядя не пожелала ни одна из сторон и оба войска, встав лагерем друг напротив друга, забылись тревожным сном.

Спалось плохо. А потому, едва просветлело, то тут, то там послышались хриплые голоса, и люди начали выползать из шатров, собираясь кучками. С реки и болот тянуло туманом и сыростью. Сырой холод вставал с земли, отчего тело пробирала дрожь. Сбоку вдруг потянуло костром, и кто-то уже подвесил котелок над огнём, готовя нехитрый завтрак то ли на себя, то ли на весь десяток.

Наконец приглушенно прогудели трубы, поднимая спящий лагерь. Помывка, скудный завтрак и вот уже чуть заспанные, раскрасневшиеся от холода и сырости, прилаживая оружие или оправляя сёдла, русские дружинники принялись готовиться к предстоящей битве. Звенело оружие, всхрапывали пришпоренные лошади, поспешно бежали с приказами гонцы. Князь Горбатый-Шуйский, держа в правой руке блестящий шлем и храня на лице безучастно-спокойное выражение, внимательно вглядывался в туманную даль, пытаясь предугадать, что же делает противник. Сам он был уже давно готов к сражению. Охабень из дорогого шёлка, отороченный горностаевым мехом, был просто накинут поверх юшмана, сбоку висели сабля, лук и колчан со стрелами.

Сейчас, расставляя полки, он верил в мужество и стойкость своих ратников, прошедших не одну битву, но всё же внутри присутствовало изрядное волнение. Ведь бой на бой не похож, а победа или поражение зависят от множества факторов, учесть которые все просто невозможно.

Наконец туман стал рассеиваться, проглянуло солнце, вызолотив начищенные до блеска доспехи обеих армий. Подувший ветерок развернул бунчуки и стяги. Взревели боевые трубы, грохнули бубны и тулумбасы, с диким воплем, увлекая за собой остальных, понёсся вперёд передовой отряд. Татарские перёные стрелы взвились в небо. В ответ засвистели стрелы русские. Упали первые убитые и раненные.

Конница шла, наращивая разгон. Летели под копыта потоптанные сырые травы, и неподвижный русский строй приближался стремительно. Казалось, ничто уже не сможет остановить порыв конной атаки. Но тут взмах воеводским шестопёром, сорвал с места встречную лавину. Давя подкованными копытами мягкую землю, русские хлынули навстречу врагу.

Сошлись, перемешавшись, отряды. И началась жестокая рубка. Живые вскакивали на тела упавших, и падали сами. Не вставал никто: упавшего затаптывали насмерть, перемешивая чужих и своих.

Основной удар пришёлся на правое крыло русского войска, заставив его прогнуться. Но тут в самую гущу дрогнувших было ратников на кауром статном коне с резервной сотней бросился второй воевода полка правой руки, и переломил настрой битвы. И тогда казанцы, повинуясь сигналу, разом попытались отступить, явно заманивая противника. Вот только такие хитрости давно были известны русским воеводам. Рёвом труб они сдержали порыв своих полков бежать рубить отступающего врага. А потому казанцы, отскочив на хорошее расстояние, придержали коней, и стали вновь выстраивать строй, пока лучники пытались собрать свою долю кровавой жатвы.

Затем, рысью, ускоряя движение, они вновь ринулись в атаку. Привычные к битвам лошади безбоязненно скакали по трупам, ведомые уверенной рукой всадника. И вновь всё смешалось, вновь звенела сталь, визжали кони, понеслись к небу крики ярости, мольбы и проклятья.

Но вот дрогнул и начал прогибаться уже левый фланг русского войска, однако прежде чем большой воевода вмешался, уже воевода полка левой руки бросил в бой собственный резерв и вновь сумел выправить положение. Теперь пришёл черёд пошатнуться правому флангу казанской рати. Однако и тут вовремя подоспевшие отряды сумели уравнять ситуацию.

До самого вечера армии то сходились, то расходились, но решающего перевеса не смогла достичь ни одна сторона. А потому окончательное выявление победителя отложили на новый день.

Ближе к ночи в татарский лагерь прибыло пополнение из пары тысяч бойцов. Вроде бы и немного, но в основном это были те жители Горной стороны, что избежали гибели за нежелание принять присягу русскому государю. Теперь они пришли мстить за свой край, за свои спалённые деревушки и угнанных в плен родных. Их настрой и боевой дух были на высоте и передались тем, кто уже пригорюнился после потерь первого дня. В результате мощный удар центра поутру едва не сбил русскую конницу с её позиций и лишь введением резервов Горбатый-Шуйский купировал этот порыв.

К полудню, видя, что перевес в сражении колеблется то туда, то сюда, Сагиб-Гирей решился на риск. Оставив на крайний случай около себя не более сотни конников, он бросил в бой все свои резервы. Подбадривая себя воинственными криками, размахивая над головами саблями и поднятыми копьями татарская лава сплошным воинственным ревом набросилась на русские дружины. Её удар был страшен! Буквально вырубив первые ряды, она продолжала прогрызать строй за строем и, казалось, победа уже клонится в сторону ханских войск.

Но тут своё веское слово сказали сразу двое воевод.

Первым был второй воевода почти полностью павшего передового полка окольничей Иван Васильевич Ляцкой. Ещё по утру, по слову Горбатого-Шуйского, он собрал под свою руку почти всех дворян, что имели огнестрельное оружие. И вот теперь это подобие рейтар неожиданно ударило во фланг наступающим татарам.

Залп — пауза в несколько секунд, еще залп, снова пауза и ещё залп. Ближайшие казанские всадники на полном скаку, теряя луки, шапки и копья, полетели на землю. На них налетали сзади скачущие, добивая живых копытами коней, и сами падали наземь, сраженные пулями. И хотя свинцовым градом на землю свалило не так уж и много врагов, но смятение, охватившее казанцев, ослабило их давление на прогибающийся русский фронт. А дворяне, сделав своё дело и отскочив в сторону, принялись спешно заряжать ружья, надеясь вновь повторить удачный манёвр.

Вторым своё слово сказал белокурый красавец Иван Юрьевич Телепнев-Оболенский, ещё не ставший полюбовником государыни, но по знатности рода уже возглавивший полк левой руки — третий по значимости полк русской рати. Он наоборот, положился на старину, собрав вокруг себя воинов с копьями и с их помощью нанёс таранный копейный удар по татарам сразу после того, как отстрелялись стрелки Ляцкого. Казанцы ещё не успели собрать расстроенный строй, и конная лава вошла в них, как горячий нож в масло.

И это был конец!

Нет, будь у хана ещё хотя бы один отряд, положение можно было бы выправить, но как раз резервов-то у Сагиб-Гирея и не осталось. Зато они ещё имелись у Горбатого-Шуйского.

Внимая гулу и стону битвы, он безошибочным слухом и чутьем полководца узнал тот миг, когда заколебались весы сраженья и ринул в бой ещё один полк.

Этого оказалось достаточно. Бросая оружие, избиваемые преследователями, татары бросились в отступление. Вот только кони у преследователей, большая часть которых не участвовала в битве и не устала, были порезвее. Казанских воинов догоняли, избивали, пленили. Часть татар решила искать спасения за рекой. Но даже небольшая Свияга оказалась для многих непреодолима: тяжелые панцири тянули воинов книзу и не каждый мог удержаться за седло своего коня.

Уже вели угрюмыми толпами первых пленных, уже гнали табуны захваченных коней, сносили и складывали в кучи оружие и доспехи, а сражение всё ещё не окончилось. Стало смеркаться, а казанцы еще отбивались на берегу и тонули в воде. Лишь упавшая тьма окончательно остановила резню.

* * *

*

Осада Казани шла ни шатко, ни валко. Да и какая это осада, когда чужое войско только с двух сторон стоит, потому, как полностью обложить город сил не хватает. Так, объезжают изредка кругом легкоконные отряды и только. Будь казанская армия в городе, давно бы отбросили наглых захватчиков, но, увы, силы, оставленные ханом для защиты, были примерно равны, так что оба противника ограничивались лишь мелкими стычками, не решаясь всё ставить на один решительный бой. Зато пришедшие с нарядом мастера Григорий и Степан Собакины, Исак Шенгурский, Яков Ивашенцов, да Михайло Зверь умело расставили по холмам большие пушки и теперь увлечённо палили по городу, стараясь проломить крепостные стены. Поставленный по разряду наблюдать за ними Михаил Захарьин предпочитал не вмешиваться в работу артиллеристов, по крайней мере, пока. А вот Андрей, хмурясь, в очередной раз наблюдал ещё под Витебском раскритикованную им в пух и прах картину, когда несколько пушкарей, бегая от орудия к орудию, осуществляли стрельбу. И ведь вроде бы и расчеты появились, ведь каждую пушку обслуживала своя бригада мужиков, но окончательную наводку и сам выстрел всё одно проводили всё те же пятеро мастеров Пушечной избы. Что, разумеется, весьма замедляло темп стрельбы.

Зато инженерные работы велись куда интенсивней. Извилистой линией тянулись к казанским стенам траншеи, прикрытые от пуль и стрел большими плетёными корзинами с землей. В них, сменяясь через равные промежутки времени, постоянно сидели ратники с тлеющими фитилями, не давая казанцам устраивать неожиданные вылазки. С краю лагеря немногочисленная посоха и пленники вязали те самые корзины, готовили лестницы и собирали осадные башни.

Прошло уже три полных недели, как большой полк начал осаду, но Казань держалась крепко и вовсе не думала сдаваться. К тому же марийцы и чуваши, из тех, кто не присягнул ещё великому князю, вновь организовали партизанскую войну. И вот уже получалось, что осаждающие сами оказались в своеобразной осаде. Благо продовольствия и воинской справы взято было с избытком, но без дополнительного подвоза рано или поздно они привычно начнут голодать и думать об отступлении.

А тут ещё и слухи поползли, что кавалерия в бою с казанским войском потерпела поражение и уже вряд ли придёт на помощь. И где-то всё ещё прятались остатки казанской флотилии.

— Что скажете, господа воеводы? — вопросил Немой на совете, что собрался в его шатре. Разделённый полотняной перегородкой на два помещения, шатёр был достаточно вместителен, чтобы на одной половине стоял стол и лавки человек на двадцать, а на другой сундуки с добром, по ночам служащие кроватью и походный иконостас. Впрочем, подобными шатрами обладали многие знатные люди, в том числе и Андрей. Давно прошли те времена, когда он ютился в небольшой палатке.

— А что тут говорить, — пожал плечами Барбашин. — Надобно сходить к Свияжску и всё вызнать. Коль и вправду Сагибка победу одержал, то пора сворачивать осаду, покуда он сюда не явился. А коли слухи лживые, то дожимать казанцев, благо лаз уже почти окончен. Возьму десяток стругов ходких и мигом обернусь. А вам, как я мыслю, надобно порох под стену всё одно заводить.

Да, Андрей давно уже не полагался на послезнание в отношении Руси и её ближайших соседей. Потому как многое уже поменялось кардинально. Вот и в битве на Итяковом поле в иной-то истории Хабар-Симский командовал, а не Горбатый-Шуйский. И хана во главе казанского войска не было. Вот и гадай, как теперь судьба-то сложится! Да, численное преимущество осталось за русской ратью, но в бою не всегда число играет главную роль, хоть и говорят, что бог на стороне больших батальонов. Так что рисковать больше явно не стоило.

— С этим мы и сами разберемся, — буркнул Немой. — Ты сам долго собираешься отсутствовать?

— До Свияжска тут вёрст сорок всего. Коль с зорькой выйду и никого не повстречаю, то к вечеру уже в Свияжске буду. Если там уже о бое ведают, то через день и вернусь.

— Тогда жду тебя седмицу, если, конечно, Сагиб раньше не объявится, а потом будем осаду снимать. А то за потерянные пушки нас государь по головке явно не погладит. А коль сам на опалу не решится, так советчики завсегда отыщутся.

— Мысль может и верная, но сдаётся мне, Василь Васильевич, чтобы не спешил ты слишком. Ну не верю я, чтобы Борис хану уступил.

— Вера верой, а война — войной. Сколь уже под Казанью стоим, а ни основной рати, ни пермяков не видим.

Тут уже Андрей кивнул, соглашаясь. Он и сам давно гадал, куда его Камский полк запропастился. По планам-то давно уже, как прийти должен был.

— Ладно, на том и порешим, — подвёл итог совета Шуйский. — Иди, Андрюша, готовься к походу, ну а ты, Михайло, погоняй наряд, пущай ускорят стрельбу по граду, побеспокоят басурман.

Как и предполагал Андрей, используя вёсла и ветер, его струги, даже идя против течения, к вечерним сумеркам достигли Свияжска. Город-крепость, сияя многочисленными светлыми пятнами свежепочиненных стен и башен — свидетельствами изнурительной зимней осады — всё так же неприступно высился над водой и Андрей, в который раз похвалил себя за то, что в Думе всё же настоял на своём мнении. И ведь, что самое удивительное, это не государь, это само русское общество было против постройки крепостей на казанской земле. Мол, не по старине это! И пока церковь, в лице митрополита, не вмешалась в процесс, не принимало оно никакие доводы разума. Да что там! Даже сейчас находились ещё те, кто бурчал по порушенным дединам. А он-то всё думал-гадал, отчего это Василий Иванович только на Васильсурск и решился. Вот оттого и решился, что не ломал общество, как Пётр, так как не имел на то ни сил, ни средств, а общество, ему доставшееся, не хотело сложившийся уклад рушить. Отсюда и получается, что Ивану Грозному было куда легче, ведь он-то по стопам отца шагал, а вот Василию Ивановичу выпала тяжкая доля быть первым. И он с нею отлично справился: и крепость построил, и общество не расколол. И ведь не в первый раз! Андрей до сих пор с содроганием вспоминал, как троепёрстный Псков переводили на двуперстие. И тоже ведь раскола избежали. Не то, что при Никоне. Нет, кто бы что ни говорил, а Василий Иванович весьма недооцененный правитель в русской истории. Может хоть в этот раз потомки его по достоинству оценят!

А пока что струги один за другим причаливали к берегу. От ворот, узнав, кто прибыл, поторопили с заездом, так как крепость на ночь уже было надобно запирать. Впрочем, воротников задержали не сильно — основная-то часть судовщиков заночевала возле кораблей.

Свияжский воевода князя встречал самолично в воротах воеводского дома, проводил в горенку, где уже накрывали поздний ужин. На главный вопрос обрадовано заявил, что гонец от конной рати тоже прибыл и слухи, которые распускали казанцы, совсем бездоказательны. Даже наоборот — это русская рать побила казанцев, да так, что хан утёк аж в степи. И так быстро, что высланная на лучших бегунцах погоня не смогла его догнать. Правда и русская рать понесла большие потери и теперь стояла всё на том же Итяковом поле, зализывая раны.

По утру вверх по Свияге рванула лёгкая ёла с гонцом, чтобы следующим днём вернуться обратно с письмом воеводы для князя Шуйского. Едва это послание было вручено Андрею, как флотилия тут же снялась с якорей и отправилась обратно.

В общем, поездка, можно сказать в основном удалась, вот только поймать казанскую флотилию (на что очень рассчитывал Андрей, идя малыми силами) так и не получилось. Она по-прежнему где-то пряталась, нависая невидимой угрозой над линией снабжения осадной армии.

Зато в русском лагере полученным вестям обрадовались все. Моральный дух войска взлетел буквально до небес. В разных концах лагеря зазвенели гусли, послышались воинственные песни. Этим настроем следовало воспользоваться, и воеводы не сидели сложа руки.

Давно уже прорыт был лаз от Даировой бани до стены. Мягкая, влажная, как всегда близ воды это бывает, земля легко поддавалась киркам и заступу. Что самое интересное, казанцы вновь, как и в иной истории, проморгали подкоп. Сыграла дурную шутку привычка. Всё же недаром говорят: удивить — значить победить! Теперь ратники с особой сторожкой закатывали под тайники два десятка бочек с порохом, сооружая огромную мину.

Наконец настало утро, когда русские войска стали не спеша строиться в штурмовые колонны прямо напротив ворот Нур-Али, что сразу же было замечено дозорными. Повинуясь начальственным командам, на башню и прилегающие к ней стены побежали усиленные отряды воинов, на ходу удивляясь сумасшествию русских, решившихся-таки идти на штурм. Что же, воины аллаха покажут гяурам всю глубину их глупости.

Но время шло, а ничего не происходило. Нервы людей напряглись до предела. Казанцы, сжимая оружие, внимательно следили за русскими, а те, изготовившиеся к штурму, по-прежнему стояли на месте, словно чего-то ожидая. И, наконец, дождались...

Земля под ногами вдруг ощутимо вздрогнула. Со страшным грохотом поднялось в воздух облако черного дыма, и целый угол стены вместе с башней высокой взлетел к небу, чтобы оттуда обломками камней, брёвен и частей тел человеческих рухнуть на головы приготовившихся к отражению штурма казанцев. И именно в этот момент русские бросились на штурм.

Оглушённых взрывом уцелевших казанцев порубили сходу прямо возле пролома, и лишь ворвавшись во внутреннее пространство между стеной крепости и стеной ханского дворца, натолкнулись на более-менее боеспособные отряды, спешащие к месту катастрофы. На узких улочках вспыхнула жестокая сеча. В остервенении враги рубили друг друга, а потеряв оружие, бились врукопашную. Крики и вопли сражающихся, сливаясь с гулом орудийных выстрелов, оглушали всех вокруг. Русичи с воодушевлением наседали, и по телам убитых и раненых медленно продвигались к посаду.

А там уже занимались первые пожары.

Хорошо выспавшиеся за ночь мастера метательных машин уже давно копошились возле собранных требушетов, ожидая сигнала. Таковым для них должен был стать подрыв стены, и когда он, наконец, произошёл, то в сторону посада тут же полетели первые огненные (хотя по виду скорее дымящиеся) шары. Горючая смесь, опробованная ещё под Полоцком и слегка улучшенная розмыслами, не подвела и сейчас. С холма, на котором расположились воеводы, было прекрасно видно, как с разных концов, сначала неохотно, а потом всё более яростно заполыхал густо застроенный посад и даже на таком расстоянии до слуха начали долетать рвущие душу крики заживо сгораемых людей. Слыша которые, Андрей почувствовал, как его начало ощутимо потряхивать. Всё же он был выходцем из иного времени, где чётко отделяли комбатантов от некомбатантов и по чьему счёту он сейчас творил настоящее военное преступление, накручивая себе немалый срок. И даже то, что он уже не один год пробыл в этом времени, и вроде как должен был привыкнуть к его грубости, не играло большой роли, потому как нет-нет, а накатывало. Да и война на море воспринималось как-то легче штурма городов. Менее кроваво, что ли. Вот только воевать в шестнадцатом столетии по законам двадцать первого значит только одно — проиграть. А проигрывать он не собирался.

Посад же решили сжечь по одной простой причине: запутанность улиц в иной истории дорого обошлась русскому войску. А так вместо баррикад и сопротивления на улицах столицы началось невообразимое смятение: в тесных улочках метались в поисках спасения воины, женщины, дети, испуганно лаяли, поджав хвосты, собаки и ревел скот. Через час посад уже горел бешеным огромным костром. Не выдержав, многие горожане бросились вон из города, пытаясь укрыться в ближайшем лесу. Но тут им наперерез выскочила вся немногочисленная русская кавалерия, оставленная за стенами как раз на этот случай: ловить будущих холопов. Метущихся в панике людей спас удар марийского отряда из того самого леса, где они хотели отыскать спасение. Пока он сражался с дворянской конницей, многие горожане всё же успели достичь спасительных гущ.

Огонь бушевал. Постоянно подбрасываемые горшки с горючей смесью не давали казанцам возможности загасить его. Но даже сквозь рев и шум пламени слышен был неумолкаемый накал битвы, что шёл в городе. Казанцы, видя, что отступать некуда, сопротивлялись отчаянно. Умирая от усталости, в пыли, в крови, они бились с яростью обречённых, пытаясь пробиться к ханскому дворцу, обнесённому каменными стенами. Там были собраны главные силы. Там, за неповреждёнными стенами ещё можно было рассчитывать на продолжение сопротивления.

Вот только ворота дворца были закрыты, а его обитатели с ужасом наблюдали за огненной стеной, что шла на них со стороны посада. Наконец нестерпимый жар сделал своё дело — заставил воинов обоих армий отступить за городскую черту, но так и не прекратил кровопролитие. Наоборот, оказавшиеся на открытом месте казанцы подверглись ещё более яростному обстрелу. Ведь куда легче было уничтожить их здесь и сейчас, чем потом ловить по лесам. На этом особо настаивал Андрей, раз за разом повторяя как мантру: "если враг не сдаётся — его уничтожают!".

И вновь только темнота прекратила резню.

А на утро Казань представляла собой страшное зрелище. Белокаменные стены ханского дворца, где засели последние защитники города, потемнели от копоти, кое-где ещё дымились недогоревшие остатки зданий и всюду, куда можно было кинуть взор, трупы, трупы, трупы. Мертвые были везде: в подвалах обрушившихся домов, в мечетях, на улицах — лежали грудами обгоревшие, обезображенные, страшные. Настоящая изнанка войны, или, если точнее, её настоящее лицо.

Стоя над дымящимися развалинами, Андрей с тоской оглядывал дело рук своих, внутренне содрогаясь чёрствости собственного восприятия случившегося. Да, погибших ему было жалко, но жалко не как обычных людей, с их чаяниями, мечтами и порушенными судьбами, а как какую-то бездушную упущенную выгоду. Мол, такие мастера сгинули! Уж лучше бы было их на свои производства пригнать — сколь многое они сотворить смогли бы. Да, десять лет, прожитых в шестнадцатом столетии, прибавили ему толстокожести, хорошенько проредив тонкий слой цивилизованного налёта. И то, что раньше казалось просто невместным, ныне уже легко превращалось в тему для обсуждения. Поневоле вопросом задашься: неужто Ницше, с его культом силы, был более прав, чем проповедники гуманности? И всё дело лишь в окружающем тебя обществе и его взглядах на то, что вместно, а что невместно?

Вздохнув, он неспеша побрёл в сторону своего шатра, чтобы по интеллигентской привычке затопить терзающие его мысли вином. Но прямо возле входа был перехвачен Шуйским.

— Ничего не хочешь сказать, племянничек?

— Ты о чём, Василь Васильевич?

— Почто мастера вовремя кидаться огненным зельём не прекратили? Город ведь и спасти можно было. А так достались нам одни головёшки. Да и посадских сколь по лесам разбежалось.

— А пойдём-ка дядя, у меня посидим, винца попьём, — предложил Андрей, приглашающее распахнув полог шатра.

Слуги, получив указание, сноровисто накрыли походный столик и, повинуясь взмаху руки, выскочили на улицу, оставив воевод одних. Андрей самолично разлил вино по кубкам и лишь потом, отпив чуть ли не половину, заговорил:

— Верно ты подметил, Василь Васильевич. Не остановил я метателей, потому как в том лабиринте проходов и улочек, что собой казанский посад представлял, умылись бы мы кровушкой немалой и ещё неизвестно, как оно сложилось бы. Глядишь, не мы победу бы праздновали, а казанцы в наших шатрах добычу дуванили, покуда остатки рати уходили на оставшихся судах. И это если б ещё было, кому уходить. Всё же Сагибка против наших семи тысяч целых пять в столице оставил. Да посадские ещё. А так, нет посада — нет и сопротивления. А беглецов мы всё одно выловим, так что будут у дворян новые холопы. Я же понимаю — война сама себя кормит. Да и злато-серебро от нас никуда не денется. Это тряпки погорели, а металлу что в огне сдеется? Подумаешь, соберём вместо монет да украшений капли расплавленные. Вот, кстати, и работка для пленников нашлась: трупы закопать (а то скоро они под солнцем разлагаться начнут и болезни распространять), да драгоценности с них пособирать.

— Да последнее и так всем ясно было. Чай не только Казань гореть может. А вот как с дворцом ханским быть?

— А пригрозить им, что сожжём, как посад, коль не сдадутся по всей нашей воле. И потребовать при всём прочем выдачи всех черемисских князьков, чтобы повесить, как собак. И не удивляйся так. Те, кто желал государю присягнуть — уже присягнули, а оставшиеся, едва наши рати восвояси уйдут, попытаются мятеж затеять. По-хорошему, всю бы верхушку черемисскую под нож пустить. Ведь простому человеку, что русскому, что черемису, что татарину всё одно, кому дань платить. Лишь бы не донага раздевали, да на прожитьё хватало. А вот князьки да старшины, как пить дать, начнут власть делить. Помяни моё слово, повоюем мы ещё в этих лесах немало.

— Да ну тебя, с твоими предсказаниями, — надулся Шуйский. — И вообще, я о другом говорить хотел. Ты ж, как всегда, из полона всяких умников отбирать станешь. Так вот, помнишь ту пару, что тебе от немцев привезли?

Андрей на миг завис, а потом радостно улыбнулся и закивал головой. Ну да, конный завод фон Штайнов действительно прислал ему очередную партию хороших тяжеловозов. После перемирия Юрген, получивший в боях тяжкое ранение, отчего уже никогда не сможет взять в руку меч, с головой ушёл в управление большим хозяйством, которое тоже пострадало от прошедшей войны. Но, слава богу, мастера коннозаводчики остались целы, а коней для развода помог прикупить Андрей, одолжив рыцарю нужную сумму денег, ведь на фон Штайнов никак не распространялись те ограничения, что вводились европейцами для русских по поводу продажи годных для армии конных пород. Спустя короткое время поместье фон Штайнов избавилось от долгов и стало одним из самых процветающих на восток от Кёнигсберга. Что не удивительно при наличии такого рынка сбыта, как Русь. Правда Агнесса вынужденно засиделась в невестах, ожидая, когда брат накопит ей на достойное приданное (ведь кому нужна пусть умная и красивая, но бесприданница?). Князь, пользуясь оказией, несколько раз заезжал к ним в гости: и контроля совместного дела ради, и общения с умными людьми для. И предсказуемо всё это окончилось тем, что однажды князь и девушка оказались на одном ложе.

Но всё это к делу не относится. А вот пара превосходных арден, доставленных Андрею совсем недавно, очень даже. Статные тяжеловозы приглянулись Немому, а вот их цена явно нет. И, похоже, ушлый князь придумал, как выманить их из андреевых рук задёшево.

— Помню. И что с ними?

— С ними ничего, — хмыкнул Шуйский. — Зато мои люди полонили тут кое-кого, кто себя учителями обозвал. Могу обменять всех скопом на ту пару.

— Побойся бога, дядя, цена холопу алтын, а тем коням — сто рублей не цена.

— Ну ин ладно. Попашут землицу, дай бог, не сразу окочурятся, — произнес Шуйский, сделав вид, что собирается уходить.

— Ой, дядя, — усмехнулся Андрей. — Не хитри. Ясно же, что лошадки те тебе приглянулись, а холопы новые нет. А давай так — все учёные холопы и книги, что мы во дворце найдём мне, а лошади тебе.

— А государю что скажешь? Он к книжному делу тоже охочь.

— Так они же не по-русски писаны.

— И что? Вон, Максима Грека из самого Афона пригласили, дабы греческие да латинские книги, что в загашниках дворца хранились, переводил.

— Так вот так и скажем: взяли, мол, государь перевести и тебе подарить уже с переводом. Так даже лучше выйдет. Ну что?

— По рукам, племяш. Вот только как дворец брать будем?

— Впервой, что ли? — махнул рукой Андрей. — Да и не верю я в их твёрдость. Сдаётся мне, если пообещаем крымцам уйти — сдадутся безропотно. Понимают ведь, что ныне им не устоять.

— Что же, вот завтра и проверим. А пока зови-ка слуг, а то стол опустел бесстыдно. Да и Мишу давай покличем.

— И то верно. Зачем отказываться от хорошей выпивки в хорошей компании!

Получилось же именно так, как Андрей и думал.

Едва стихли пожары, на улицы выгнали взятых в плен горожан и те принялись рыться в трупах погибших, разыскивая драгоценности. Доставали кольца, золотые блюда, мешки с золотом и серебром, золотые цепи и браслеты. Многое было порчено огнём, но многое и осталось нетронутым.

А вот с уборкой трупов получилось не очень. Не справлялись с этим пленники. Смрадный дух от разлагавшихся мертвых тел постепенно травил воздух и убивал последнюю веру осаждённых. Дышать с каждым днём становилось всё трудней и трудней, и тогда по приказу большого воеводы к делу присоединились и воины. Рылись общие глубокие ямы, а часть тел просто сбрасывалась в Булак и Казанку, по берегам которых стояли воины с баграми, не давая телам организовать заторы. В результате общими усилиями бывший город был очищен, а моровое поветрие не поразило осаждающие войска. Хотя и обычной дизентирии хватало. Дворянская вольница это вам не стрельцы Камского полка, так что животом маялись многие.

Ну а когда с телами было, наконец, покончено, пришло время поговорить и о сдаче защитников дворца. Сафа-Гирей, не ставший в этой ветке истории спасителем Казани, волчонком смотрел на воевод, прекрасно понимая, что силы не на его стороне. Ему не хотелось отдавать черемис, ведь подобного предательства они Гиреям не простят, но на другой стороне весов была его собственная жизнь. То, как русские разделались с посадом, впечатлило всех, и угроза сжечь и сам дворец с его обитателями воспринималась всеми вполне реальной. Он, конечно, попытался слегка поторговаться, но под нажимом "весомых" аргументов быстро сдулся и согласился на все выдвигаемые условия.

На следующее утро отряд крымской гвардии во главе с юным Сафа-Гиреем покинул расположение ханского дворца, а вместо них внутрь вошли русские ратники. Андрей, вместе с остальными воеводами наблюдавший за процессом, внезапно тронул коня, и когда крымская "делегация" поравнялась с русской, мило улыбнулся и, помахав рукой, вымолвил:

— Прощайте, Сафа-Гирей! Желаю вам быть более удачливым в борьбе за бахчисарайский трон.

И не обращая внимания на распахнутые от удивления миндалевые глаза юного царевича, князь с удовольствием расмотрел среди беков мелькнувшие хмурые, а порой и враждебные взгляды. Ещё раз помахав рукой, он неспешно вернулся к остальным воеводам.

— И что это было? — Василий Васильевич был удивлён не менее Сафа-Гирея.

— Экспромт, князь, — весело ответил Андрей, наблюдая за уходящей колонной.

— Словесами иноземными в наше время любой дурак кидаться рад, — продолжал хмурить брови Шуйский. — А вот объяснить простым языком может только знающий.

— Извини, дядя, — слегка склонил голову Андрей. — Просто глядя на юного царевича, я вдруг подумал, что подобного унижения он нам не простит. И вернувшись в Крым начнёт мутить воду, подзуживая крымцев на новый поход. А нам это надо? Вот я и подумал: ныне в Крыму замятня идёт, брат воюет с братом за ханский стол. И доброхоты, что идут вместе с Сафа-Гиреем обязательно донесут, что русские пожелали юному царевичу стать крымским ханом. А там уже и сами люди додумают, что и Казань царевич сдал под будущие подношения, которые ему пообещали, едва он сядет на престол. И даже если сейчас наш юный друг ещё и не думает о схватке за корону, то жизнь сама заставит его включиться в это увлекательное мероприятие. И это нам на руку. Ведь чем больше будет претендентов, тем дольше будет спокойно на наших южных украйнах. И тем легче станет строить южную черту.

— Как-то это не по старине выходит, — пожевал бороду Шуйский, а Захарьин согласно покивал головой. — Жаль мальчишку, сожрут его тамошние волки.

— Зря, дядя, — несогласился Андрей. — Это не мальчиша — это волчонок. И ещё не известно, кто кого сожрёт. Но на мой взгляд, пусть лучше крымцы режут друг-друга, чем ходят к нам за ясырем. И вообще, что нам до того царевича? Вон на воротах уже машут флагами — зовут нас, воеводы, вступить в покорённую столицу.

Вообще-то, говоря об экспромте, Андрей ни разу не лукавил. Просто под утро он вдруг вспомнил всё, что читал об этом мальчишке в своё время. Это был славный правитель: хорошо образованный, обладавший широкими взглядами, жестокий в меру своей эпохи и отличный администратор. И весь набор этих прекрасных качеств мог отрицательно сыграть против Руси в этой ветви истории. По-хорошему, от него лучше было избавиться, как собирались избавиться от десятка черемисских князьков и старшин, но Сафа-Гирей всё же был крымским царевичем, и подобная казнь не вызвала бы понимания в отношениях между Москвой и Бахчисараем. Но сама идея избавиться от юного Гирея засела в мозгу попаданца, как гвоздь. И вот когда он смотрел на уходящих из разрушенной Казани крымцев, ему и пришла в голову шальная мысль, которую он даже не подумал обсмаковать, а сразу же применил в действии. И теперь оставалось только ждать, как к этому отнесутся в самом Крыму. Хотя почему только пассивно ждать? Информационная война — это не только статьи, анекдоты и памфлеты, это ещё и слухи, умело распускаемые в нужном месте и нужное время. И этим вопросом просто необходимо озаботиться в ближайшее время.

Ну а пока он обдумывал идею и вместе с воеводами объезжал без боя взятый дворец, его люди уже бросились к самому дорогому, что было тут — библиотекам хана и мечетей. Сносили всё: творения мусульманских философов, хронографы, сочинения на арабском, персидском и прочих языках, не особо разбираясь пока что схватили. Носили книги и свитки целыми охапками, вызывая усмешки на лицах ратников: как же, не злато-серебро, не ткани богатые и не полонянок тонких в талии тащат мужы, а бумаги да пергаменты. Нет, цену книгам на Руси знали, но одно дело богато инкрустированный фолиант и совсем другое простой список с непонятными закорючками, чью цену и установить-то невозможно. Но люди Андрея продолжали свою работу, не обращая на ухмылки никакого внимания. Потому что знали: князь за хорошо сделанную работу заплатит щедро. А богатая добыча и тонкостанные полонянки от них никуда не сбегут.

Рать Горбатого-Шуйского показалась в окрестностях Казани на четвёртый день после того, как пал дворец. Не сказать, что Андрей Борисович был рад случившемуся, но поздравлял воевод с великой победой вполне искренне. В конце концов славы и добычи в этом походе и на его долю хватало с избытком. А уж простым воинам и вовсе было только в радость, что не придётся ложить свои головы под стенами Казани. Лето ведь давно повернуло за середину и в мозгу у всех были проблемы сева озимых и уборки яровых. А под Казанью можно было и до самого морковкина заговенья простоять и уйти не солоно хлебваши.

Теперь же отягощённые полоном и добычей, они могли поспеть к хозяйству в самый срок, так что слава тем, кто уже взял неприступный город и не пора ли воеводы-батюшки двигать назад?

Это настроение легко читалось на лицах почти всех ратников, но воеводы не спешили уходить. Город был завоёван, но этого мало. Теперь нужно было дождаться прихода новых жителей и оставить тут надёжный гарнизон. Андрей же был занят подготовкой большого отряда кораблей для похода вниз по Волге.

Наконец, спустя ещё три дня появился и давно ожидаемый Камский полк, задержавшийся почти на месяц. Андрей, собиравшийся устроить Рындину хороший разнос, сразу забыл о своём желании, едва увидел своего полковника перевязанного чистой тряпицей. Пригласив того в свой шатёр, он потребовал объяснений.

Всё оказалось довольно просто. Казанский адмирал не стал прятаться в волжских плавнях, а сразу же после сражения ушёл на Каму, где собирался напасть на другой отряд русского войска. И по иронии судьбы этим отрядом оказался именно Камский полк, так как рать Булгакова-Голицы была вовсю занята потрошением городков и селений Луговой стороны и сильно в сторону Казани не спешила.

Сражение между двумя флотилиями растянулось на несколько этапов. На этот раз татар было куда больше, чем русских и только в количестве пушек они по-прежнему уступали своим визави. Но, как известно, порядок бьёт класс. С третьей попытки русским удалось сломить казанское сопротивление, но главным камнем в основание победы стало всё же удачное пленение вражеского командира. После этого оставшиеся в строю казанцы как-то быстро сдулись и предпочли отступить. Вот только победа досталась отнюдь нелегко и больше чем на треть сократила состав полка. Пока приводили себя в порядок, пока чинили корабли, лечили раненных и хоронили павших — вот и прошло столько времени и к Казани полк пришёл в урезанном составе и с большим опозданием.

Выслушав полковника, Андрей вздохнул. Опаздание чёрт с ним, а вот потери — это плохо. Каждый погибший воин это трудновосполнимая утрата. Ведь набрать молодцов можно, а вот обучать выходит дорого и сложно. И только потом он вспомнил о пленении казанского адмирала и поитересовался у Рындина где тот сейчас. Оказалось, что ренегата привезли под Казань и он даже уже достаточно окреп после ранения и теперь точно выживет.

Услыхав подобное, Андрей тут же позволил своему любопытству увлечь себя на тот струг, где "гостил" вражеский флотоводец. По-пути он поитересовался какой язык понимает пленный. Оказалось, он неплохо говорит по-татарски, так что поговорить с ним вполне реально.

Пленник оказался крупным мужчиной с волевым, обветренным разными ветрами лицом. В его бороде уже проскакивали первые сединки, но обозвать его старым язык не поворачивался. Вызванный заранее переводчик уже пристроился у изголовья, готовый обеспечить беседу двух адмиралов.

— Я так понимаю, вы тот, кто командовал русским флотом? — проницательно вопросил лежавший на кровати человек.

— Да. И мне безумно интересно, кто вы? Что за Малик Айяз появился у Казани?

— Вы знакомы с Малик Айязом? — глаза пленника чуть не вылезли из орбит от удивления. Рындин же, привыкший к огромным знаниям нанимателя, никакого удивления не высказал.

— Увы, лично не знаком, но, надеюсь, он всё так же руководит Диу?

— Когда я был там в последний раз, то да. Но с той поры много лет прошло.

— Сражались с Маликом против португальцев и сошлись на теме одинаковых судеб? Вы, кстати, помните, откуда родом.

— Из Подолии. Как и Айяз, родился подданным литовского князя. Но это всё в прошлом. Ныне я правоверный Серхат-эфенди и этим всё сказанно.

Из дальнейшего опроса выяснилось, что Серхат родился в семье гончара, но в очередном набеге татар лишился разом и семьи, и свободы. Несколько лет он был простым рабом, но потом за непокорный нрав был продан на галеры. Когда их судно атаковали венецианцы он, освободившись от цепей, по какому-то наитию вступил в бой на стороне турок и не прогадал. Бой они выиграли, а парень, сменив весло на меч, принял ислам и новое имя — Серхат, что значит "граница". И стой поры жизнь его действительно в основном текла на границе.

Под командованием Кемаль-рейса он участвовал в битве при Модоне, где был разбит венецианский флот, и совершал налёты на северо-восточное адриатическое побережье Италии. А потом судьба забросила его в Африку. Тогда Османская империя ещё активно сотрудничала с Мамлюкским султанатом и решила оказать ему помощь в войне с португальцами. В Египет был прислан Селман Рейс, и 30 сентября 1515 года мамлюкский флот во главе с ним и Хусейном ал-Курди в составе 19 кораблей отплыл из Суэца. Серхат был первым помощником на одном из кораблей той эскадры. Флот сначала достиг Камарана, где солдаты отстроили разрушенную португальцами крепость, затем Йемена, потом захватил Забид, но взять Аден в сентябре 1516 года ему не удалось. Поход оказался в целом неудачным, но мамлюкам удалось закрепиться на побережье Индийского океана, создав в Йемене опорную базу. А в 1517 году союзному флоту удалось отбить нападение португальцев на Джидду. Серхат к тому времени уже командовал собственным кораблём.

В 1517 году, завоевав Мамлюкский султанат, Османская империя сама утвердилась на берегах Красного моря, и вскоре её интересы столкнулись с интересами Португалии. Тогда-то Селман Рейс и отправил корабль Серхата в Гуджаратский султанат в поисках союзника. Однако Шамс-уд-Дин Музаффар Шах II был больше озабочен войнами с соседями, чем с португальцами, так что полноценного союза не состоялось. Но Серхат смог познакомиться с героем битвы при Чауле губернатором Диу Малик Айязом. И да, у них неожиданно нашлось много общего. И не только общей родины, но и понимания, что португальцы просто так никого в покое не оставят.

Увы, дальнейшая судьба оказалась не столь благосклонной к Серхату. По прибытию в Египет, он узнал, что его благодетель Селман Рейс был схвачен, отправлен в Стамбул и там брошен в темницу. Испугавшись за свою судьбу, он бросил службу и вновь отплыл в Гуждарат, но не в столицу Ахмедабад, а в Диу. Малик Айяз обрадовался гостю и познакомил его со своим старшим сыном Малик Исхаком. А узнав о его трудностях предложил службу у себя, но Серхат отказался. Климат Индии был ему противен. Снабжённый всем необходимым он начал долгое путешествие обратно, в Турцию.

Не рискуя идти через Персию, он, пройдя через Кабул, посетил Самарканд и Бухару, а оттуда с караваном направился Казань, где и был принят самим местным ханом. За долгие месяцы дорога изрядно надоела Серхату, и он согласился помочь братьям по вере отбить вражеское нашествие и лишь потом возвращаться в Стамбул. Остальное русскому князю было известно и так.

Что и говорить, история была прелюбопытнейшей, а главное — перед ним лежал моряк, знающий пусть не все, но многие пути в Индийском океане, да и просто обладающий бесценным опытом. Так что, уважаемый Серхат-эфенди, выздоравливайте, но в милую вашей душе Турцию вы вернётесь ещё не скоро. У одного не в меру ретивого князя на ваш счёт возникли кое-какие мысли.

В результате струг с раненным турком спехом отправили в Камскую вотчину, а судовая рать, погрузив на себя Камский полк смогла, наконец, начать путь вниз по Волге-реке...

Глава 21

День за днём шла судовая рать. Длинной вереницей тянулись друг за другом струги. К сожалению, большую часть времени ветер, словно издеваясь над людьми, дул в лоб, потому паруса были спущены, и корабли шли на веслах, да влекомые течением. Плыли молчаливо, с опаской. Давно русская рать не заходила так далеко. Почитай последний раз при Иване свет Васильевиче то было.

Потому и шли неторопливо, хоть и взяли себе проводника из казанцев. Нашли среди тех, кто выжил нескольких умельцев, не раз ходивших с караванами в Хадж-Тархан, да и выбрали из них двоих, готовых в обмен на свободу себе и своим семьям послужить русскому государю. С их помощью обходили самые значимые мели и отыскивали лучшие стоянки, хотя это вовсе не освобождало от мелких происшествий, как то, что то один, то другой струг цеплялись за косу или половодьем намытую мель, заставляя останавливаться всех и ждать, пока снимут неудачников на чистую воду. Оттого и к ночлегу становились рано, а поутру поздно снимались с прикола. И только картографы, на кроках конспектирующие прошедший путь были довольны подобной неторопливостью.

Но вот окончились пологие степи, и перед глазами ратников предстали во всей своей красе Жигули — высокие, скалистые, с жёсткими щётками лесов. Они издавна были страшны обилием разбойного люда, однако на этот раз пока всё обходилось тихо. Видимо сказывалось отсутствие нормальной торговли, порушенной русско-казанской войной. Ловить разбойникам стало некого.

Перед самарской лукой сделали длинную ночёвку. Проводники рассказали, что обычно купцы Жигули обходят по Волге, а не по Усе, хотя, поднявшись по ней с другой стороны гор, можно было немало выиграть по времени. Пришлось бы только часа два тащить суда посуху. Но тяжёлое купеческое судно — не лёгкий чёлн, так что проще сделать круг, чем горбатиться на перешейке. А уж Андрею и вовсе на том пути делать было нечего, ведь Серная гора где-то на волжском берегу располагалась.

Увы, но всё, что он помнил о ней, это то, что открыли её в годы царствования Петра I, и расположена она была напротив устья какой-то реки. Вот последнее и было самой ценной информацией, какой он обладал, ведь гор в Жигулях хватало.

Теперь караван двигался ещё медленнее, внимательно осматривая все острова и протоки на левом берегу, дабы не пропустить впадающих в Волгу речек. На правом же, взятые из Камской вотчины в большом количестве розмыслы с учениками внимательно обшаривали каждую более-менее подходящую под описание гору. Так что не стоит удивляться, что к концу недели рать прошла лишь полсотни вёрст, до горы Наблюдатель (хотя подобного названия она ещё и не носила). И никаких следов наличия серы розмыслы до сих пор не обнаружили, хотя, справедливости ради, половину увиденных гор просто пропустили из-за отсутствия подходящего устья на другом берегу. Ну не считали же предки мелкие ручейки достойными упоминания!

На третью неделю поисков левый берег вдруг тоже начал стремиться ввысь. Теперь Волга оказалась словно сжата между двух горных массивов, сузившись до четырёх сотен саженей, отчего течение стало куда более могучим, чем было до этого, напомнив Андрею пресловутые "ленские щёки", которые он проходил несколько раз во время туристического сплава в той ещё жизни.

К тому времени народ на судах начал уже потихоньку роптать, мол, осень на подходе, а им ещё идти и идти до родных пенатов. Чего тянуть, крутясь возле этих чёртовых гор? Так, глядишь, и до белых мух дотянут. Но пока что дальше шепотков дело не шло. Однако розмыслы, почерневшие и отощавшие, ходили по лагерю опустив взор в землю, словно это они были главные виновники потраченного времени. Они бы давно уже прекратили эти поиски, но князь сказал, что серный камень тут есть, а слову князя они привыкли верить. Ещё не было случая, чтобы он ошибся. Жаль только, что больно не точно князь место указует. Хотелось бы, конечно, чтобы ткнул пальцем — тут ищи — и всех делов. Но, увы, иной раз район поисков вельми велик бывает. Вон старики вспоминают, что медь два года искали, но ведь нашли, хотя многие считали, что блажит князюшка, нет в тех местах никакой меди. Так и тут, есть в этих горах сера, есть. Искать только лучше надо.

И они искали, взбираясь по таким кручам, что самим потом страшно становилось. Искали упорно и в один прекрасный день их старания были вознаграждены. Первый образец добыл вырвавшийся на подъёме далеко вперёд тринадцатилетний Мишук, Митрохин сын, ученик одного из розмыслов. Небольшой кусочек прозрачной серы, цветом похожей на янтарь, вызвал среди подоспевших розмыслов настоящий переполох. Не меньший ажиотаж начался и в лагере, куда Мишук притопал со своей находкой. В гору, не смотря на все трудности подъёма, рванула почти вся бригада, и лишь главный розмысл с Мишуком направились к князю.

Сказать, что Андрей был рад это не сказать ничего. Сунув руку в карман (а карманы у него давно были на любой одежде) он вытащил серебряную монету и тут же вручил её мальчугану, смешно старавшемуся вести себя как взрослый.

— Ты, парень, даже не представляешь, какое дело сотворил. Рубль премии по прибытию, а теперь марш обедать, — и когда мальчуган выскочил из шатра, разбитого на крутом волжском берегу, он обернулся к главному розмыслу: — А мы пойдём, сходим.

— Далёко шагать, княже.

— Ничего. Ходить для сердца полезно, — отмахнулся Андрей.

Уже спустя полчаса он проклял своё решение, но останавливаться на полпути, а тем более возвращаться назад даже не подумал. Благо подъем на Серную гору проходил в тени деревьев, хотя на некоторых участках и был достаточно крутой.

К моменту их прихода розмыслы уже нашли целый куст самородной серы и теперь гадали, как глубоко может залегать жила. Послушав их несколько минут и поняв, что ничего не понял, Андрей принял простейшее решение: пусть специалисты сами разбираются. Для него же важен сам результат — серные залежи они нашли. Так что уже следующим летом сюда приплывут сотни работников, дабы отстроить рабочий посёлок и начать разработку богатейшего для методов 16 века месторождения. Заодно и место под опорный город-крепость отыщут. Лука-то ведь Самарская, а значит и Самара-городок где-то тут стоять должна. Скорей всего дальше по течению, дабы после волжских "ворот" дать судовщикам возможность отдохнуть и расслабиться.

А пока что можно начинать готовиться в обратную дорогу. Но просто так уйти не получилось...

Ночью над Волгой отшумела гроза. Лежа в своём шатре, Андрей сквозь полудрёму слышал, как барабанили тяжёлые капли по натянутой ткани, как ворочалась и плескалась в берега разбушевавшаяся от ветра река, как шуршало и хлюпало в окрестных кустах. Но под утро ветер стих, гроза ушла вслед за ветром, и гром уже еле слышно грохотал где-то вдали. И лишь дождь продолжал лить с небес, убаюкивающе шурша по листве.

Разбудил Андрея громкий шепот, раздававшийся за пологом шатра. Слуги явно кого-то пытались не пустить к отдыхающему начальнику. А этот кто-то упорно старался пройти мимо них. Громко кашлянув, Андрей привлёк внимание обоих сторон к своей персоне и тут же перед ним вырос ратник, опередивший слуг.

— Княже, снизу лодьи идут, — громко отрапортовал он.

— Что за лодьи? — мгновенно подобрался князь. Для купцов было уже поздновато, а вот какой-нибудь разбойной рати очень даже вполне.

— Не разобрались ещё, но старшой велел вам доложить обязательно.

— Понятно, молодец, — кивнул головой Андрей. — Ступай, скажи: скоро буду.

Когда ратник выскользнул из шатра, он рывком поднялся с ложе и принялся облачаться, пока слуги накрывали на стол. Выскочив к умывальнику, Андрей убедился, что утро давно уже настало, просто хмурые облака не пропускали сквозь себя солнечный свет, отчего день и казался сумрачным. Дождь всё же добился своего и усыпил воеводу. Впрочем, Андрей всегда любил поспать во время ливня.

А чужие корабли, замеченные дозором, появились в поле зрения уже после того, как князь успел позавтракать (или рано пообедать, что было бы точнее). Даже по виду было заметно, что их строили не на Руси. Первыми шли крутобокие остроносые суда с одной мачтой и единственным парусом на ней. Они были узки в корме и носу, и весьма выпуклы по бокам. За ними виднелись суда другой конструкции, их обводы больше напоминали обводы европейских галер, но с приподнятой кормой и вытянутым носом. Они несли по две мачты с латинскими парусами, но при этом могли двигаться и на вёслах. Всего Андрей насчитал двенадцать кораблей.

Едва от берега отвалили боевые струги, как на чужих кораблях поднялась нервная суматоха. Они явно не ожидали увидеть здесь кого-то кроме разбойников на утлых чёлнах и теперь не знали что делать: то ли бросаться в бой, то ли отступать, то ли вступать в переговоры. Но вот над волнами проплыл сигнал трубы, и чужие корабли прекратили движение, а один из галероподобных наоборот, двинулся в сторону ощетинившихся стволами стругов. Вот он сошёлся с передовым кораблём и явно вступил в переговоры. Спустя какое-то время чужак развернулся с помощью вёсел и быстро достиг своего каравана. Струги же явно встали на якорь, не выказывая враждебности, но недвусмысленно перегораживая путь. А потом от большого корабля отвалила лодка и понеслась в сторону берега.

Хмыкнув, Андрей направился в сторону уреза воды. Судя по всему, пришло время переговоров больших дядей.

Хажисултан-бек почти всё плавание провёл в раздумьях. За прошедший год, он практически и не побыл дома. Сначала был послом в Москве, где сообщил русскому государю нерадостную новость о кончине хана Джанибека, и восшествии на престол ставленника ногайского Шийдяка Ачха-султана. Потом была долгая дорога назад, причём по приезду он узнал потрясшую его новость: отправившийся перед ним в Хаджи-Тархан русский посланник по прибытии в город был схвачен людьми хана и заточён в подземелье.

Этот шаг своего правителя Хажисултан-бек мягко говоря не приветствовал. Хаджи-Тархан так до конца и не оправился от погрома, учинённого ему ещё Железным Хромцем, а в последнее время к нему всё пристальнее стали приглядываться алчные соседи — Крымское ханство (с запада) и Ногайская Орда (с востока). Причём за спиной у Гиреев просматривался интерес и стамбульского султана. И именно с целью противодействия посягательствам на свою независимость со стороны сильных соседей диван и начал сближение с "далекой" Москвой, которая, как им казалось, для них совершенно безопасна, а для Крыма и ногайцев будет существенным противовесом. И тут такой афронт!

К счастью, Ачха-султан недолго пробыл ханом. Его жизнь окончилась с приходом Мухаммед-Гирея, а русский посланник был освобождён и скорым порядком отправлен восвояси. В опустевший же Хадж-Тархан без боя и ногайской помощи (если не считать таковой убийство крымского хана) вошел Хуссейн, сын Джанибека и внук Махмуда. Он был сторонником партии московского противовеса крымским поползновениям, а потому очень опечалился, что русский посланник убыл без должного почёта, вот только первое время ему было явно не до посольских дел. А когда он более-менее окреп на престоле, до Хаджи-Тархана донеслись ужасные новости о страшной участи Казани. Северные соседи на деле доказали, что не оставят московский погром без ответа. А ведь большая часть пусть и небольшого, но полона казанским ханом была продана именно на рынках Хаджи-Тархана. Так что хан Хуссейн поспешил отправить в Москву своё посольство с предложением мира и дружбы. На роль же посла выбрал уже познавшего русские обычая Хажисултана.

Вот так и получилось, что вместо семейного уюта бек вновь оказался на мокрой от брызг палубе.

Однообразие дороги выматывало. Спасали только купцы, присоединившиеся к посольскому каравану в надежде выгодно продать свой товар на северных рынках. Корабельщики везли рис, шёлк и специи для обмена на русские меха, и купцы под предлогом развлечь досточтимого посла старались выведать у него истинные цены, пусть и годовой давности. В конце концов, хорошего торга не было уже три года, а это в купеческом деле большой срок. Что ж, беку это было не в тягость, а угощения и подарки просто радовали глаз и чрево.

На подходе к Жигулям на кораблях удвоили бдительность. И как оказалось, не зря! Едва впереди показались волжские ворота, как от берега отвалили чужие корабли, в которых посол быстро опознал русские струги. Возможно, это была так называемая судовая рать, подчищающая казанские владения. Но могли быть и разбойники, сорганизовавшиеся в ватажку. Были времена, когда подобные ватажки доходили и до самого Хаджи-Тархана. Так что прежде чем принимать какое-то решение, стоило получше прояснить обстановку.

Повинуясь его команде, Хаким-раис погнал свою шебеке, с головой быка на месте носового украшения, в сторону неизвестных, остальные же корабли остановились в ожидании результатов переговоров. Причём купеческие багалы тут же сбились в кучу, словно стадо испуганных овец.

Хаким-раис вернулся довольно быстро, сообщив послу радостное известие, что перед ними не разбойники, а русская рать, которой командует конязь Барбашин. Хажисултан, проведя полгода в Москве, много слышал об этом молодом, но уже немало прославившемся воине, причём одном из любимчиков русского государя. Так что желание познакомиться с таким встречным было более чем предсказуемым. И вот теперь уже посольская шебеке потянулась в сторону русского лагеря.

Они сидели в шатре с убранными пологами, отделённые плотной тканью от ветра и наслаждаясь видом на реку. В стороне аппетитно булькал казан, в котором седобородый татарин готовил плов. Самый настоящий, с бараниной. Нет, Андрей и сам умел его готовить, спасибо другу, родившемуся и до училища проживавшему в Узбекистане (впрочем, тогда ещё Узбекской ССР), вот только многих ингредиентов на Руси было либо днём с огнём не отыскать, либо они были слишком редки, как тот же рис. Да и правильно подготовить рисовое пшено перед варкой тоже ведь настоящее искусство.

Понимая, что главные решения будут приниматься в Москве, они, быстро окончив протокольные беседы, не сговариваясь отложили политику в сторону и как-то незаметно перешли к более простому общению, благо князь, хоть и с большими огрехами, но владел татарской молвью, а бек слегка поднаторел в русской. И вот обсуждая перспективы везомых купцами товаров, они и вышли на такую вкусную тему, как плов. Узнав, что московский вельможа знает и весьма ценит это блюдо, Хажисултан не без гордости поделился мнением, что его повар готовит один из самых лучших пловов во всём Хаджи-Тархане. И тут же велел привести его с корабля, чтобы на деле подтвердить сказанное.

Повар не подвёл, плов и вправду выдался превосходным. Андрей ел с большим аппетитом, не забывая поддерживать светскую беседу. В преддверии выхода Руси на Каспий было весьма кстати услыхать о том, что творится в регионе от очевидца. Ведь Хажисултан-бек по своей посольской сущности знал немало.

Так, только от него Андрей услыхал, что Дербент в нынешнее время вовсе не так велик и богат, как было когда-то. Летом 1509 года персидский шах Исмаил I, захватив Ширван, направился на Дербент. Горожане защищались упорно, но после длительного и ожесточенного сражения вынуждены были сдаться. Однако не утратили желания свободы и в 1514 году, воспользовавшись поражением персов от турок в знаменитой битве при Чалдыране, перебили сторонников шаха Исмаила и перестали платить налоги. Но так продолжалось недолго. Уже через пять лет шах вновь овладел Дербентом и, расправившись с непокорными жителями, назначил правителем своего зятя — Мюзафар-султана. Как вы понимаете, все эти перипетии отнюдь не благостно сказались на торговле и стоит ли удивляться, что в последнее время титул главного порта на Каспийском море стремительно переходил к Баку. Именно в нём и ещё в Шемахе жило большое количество индийских купцов, имеющих в этих городах свои караван-сараи. Именно в Баку индийские товары загружались на корабли, чтобы отправится оттуда в Хадж-Тархан и дальше.

Гилян же, этот золотоносный источник шёлка, представлял из себя два полунезависимых княжества по разные стороны Сефидруда, лишь формально подчинявшихся шаху. А ведь до появления шелководства Гилян был бедной, никому не нужной провинцией, не имеющей постоянных торговых путей и изредка торгующей с соседями копченой рыбой, да изделиями из дерева. А Рашт и Энзели были не больше иных прибрежных деревушек. Впрочем, они и сейчас оставались скорее городами деревянных лачуг и больших караван-сараев. Не то что полный старой гилянской знати Лахиджан.

А в международную торговлю неожиданно ворвался город Ареш. Он был возведён совсем недавно и даже не имел надёжных стен, но именно туда для покупки шелка-сырца теперь съезжались купцы из различных стран.

И как неподдельно сокрушался бек, что флот Ширвана, ещё два десятка лет назад бывший главной силой в регионе, ныне, с приходом персов, пребывал в плачевном состоянии. Отчего корабли купцов стали чаще подвергаться пиратским нападениям. Видимо было в этом что-то личное!

В общем, много интересного поведал ханский посол, а сколько он ещё утаил по своей выгоде! Но даже озвученного было достаточно, чтобы понять, что кидаться в местные расклады наобум будет весьма неосторожным поступком. Ну а о том, чтобы плыть в Москву вместе князь и посол договорились чуть ли не в начале своей душевной беседы.

* * *

*

Тёплым апрельским днём шесть кораблей Компании, осторожно пробравшись по чёрным полыньям среди льдов, неожиданно запрудивших нарвскую бухту, вышли в относительно чистое море и, лавируя против ветра, начали свой долгий путь в сторону Атлантики.

До датских проливов добрались без приключений, хотя и наблюдали по пути множество чужих парусов. А вот тут пришлось постоять несколько дней в ожидании благоприятного ветра, чем и воспользовались, чтобы заодно пополнить запасы провизии и воды. Потом был ставший уже почти привычным переход до Исландии, где от каравана отделились "Новик" и две торговых лодьи, а остальные корабли, вновь пополнив запасы, двинулись в неизвестность.

Попутный восточный ветер, дующий в этих краях ранним летом, подхватил бриг и две шхуны и резво понёс их в океан. Оставшийся за кормой берег постепенно таял в туманной дымке. Жизнь на борту потихоньку возвращалась к заведенному распорядку, нарушенному стоянкой в порту, и лишь Гридя взволнованно вышагивал на юте "Первенца", гадая, каким будет этот переход. Слова словами, но на деле он не был так уверен в своём умении пересекать океаны. А князь ему поверил, причём настолько, что отправил в поход своего племянника. Вон он стоит, наблюдает за тем, как боцман с помощником сплесняет канат. Хороший выйдет из парня мореход, но хвалить племянника князь строго-настрого запретил. Чтобы излишне нос не задирал. Хотя два года училища и так выбили из него всю спесь. Море, оно ведь не разбирает — благородный ты, или простолюдин.

Устав ходить, Гридя опустился на стул и с благодарностью принял чашечку горячего кофе, принесённого вестовым. Эту привычку он перенял у своего работодателя, хотя поначалу кофе не пришлось ему по вкусу. Но потом свыкся и даже стал получать от его употребления своеобразное наслаждение.

Границу морского течения на кораблях почувствовали все. Просто для многих это было уже делом привычным, а вот молодёжи всё было в новинку. Многие из них истово закрестились, когда палуба ходуном заходила под ними, и весь корабль прогнулся, словно натолкнувшись на препятствие на своем пути. Ветер, раздувавший паруса, сделался холоднее и резче, а вода за бортом словно потемнела.

— Ну, вот мы и вошли в холодное морское течение. Такой и будет теперь большая часть нашего пути, — успокаивающе проговорил Андрей-младший, видя, как изменился в лице молодой зуёк Костка. — Так что нечего бояться, ты же морского дела старатель, а не барышня кисейная.

Костка смешно утёр рукавом рубахи нос и вдруг спросил:

— А кто такая барышня кисейная?

— А, не знаю, — легко отмахнулся княжич. — Так дядька всегда говорит, когда кто-то боится того, чего бояться не стоит. Вон глянь! Солнышко светит, ветер дует, кораблик бежит. Всё осталось, как было, только теперь ещё и могучий поток воды, этакая река в океане, несёт нас к нашей цели.

— А откуда она берётся, эта река? — проявил любознательность зуёк.

— В основном ветрами, но бывают и иные причины. В нашем деле главное знать не откуда течение берётся, а куда оно бежит и как его в дело приспособить.

— Ух ты, как интересно. Вот подрасту и тоже в училище пойду, — совершенно серьёзно высказался Костка. — Как думаешь, меня возьмут?

— А отчего нет, коли от дела лытать не будешь, — уверил подопечного княжич. — А теперь пошли широту мерить, а то вахтенный начальник подумает, что это мы от дела лытаем и как задаст на орехи...

Дул попутный ветер, и корабли уверенно шли вперёд, влекомые течением. На четвёртые сутки перед взором мореходов открылись серые скалистые берега с проплешинами зеленой травы в низинах. Это была Гренландия — земля, куда так желал попасть Северин Норби и его патрон датский король Кристиан. Где-то здесь скрывались последние поселения викингов, но заниматься их поиском русские мореходы не стали. К тому же ветер и быстрое течение несли их дальше, вдоль малогостеприимных берегов.

Но первый этап большого похода был пройден.

Теперь мореплавателям предстояло обогнуть южную оконечность огромного острова и вновь пересечь океан, чтобы уже в следующий раз увидеть перед собой берега Нового Света.

Однообразный пейзаж — безжизненный горный ландшафт и сияющие ледяные пустыни — вскоре приелись, а жаровни, которыми со всеми предосторожностями обогревали помещения, казалось, уже не спасали от холода. Радовал лишь кок, который стряпал так увлеченно, что корабельная еда в его руках превращалась пусть не в изысканные блюда, но во вполне съедобные и вкусные. Ну и погода, ибо она позволяла пользоваться печью, а значит, у мореходов всегда была горячая еда и согревающий напиток из высушенных листов иван-чая. И ко всему прочему ежедневно все выпивали кружку-две хвойного настоя, как средство от цинги, что буквально стала бичом заокеанских плаваний, выкашивая экипажи европейских судов. А попаданец просто вспомнил передачу про блокадный Ленинград и озаботился этим простым решением. Как и квашенной капустой, и шиповником. Как говорится, мы же не "просвещённые мореплаватели", нам цинга не товарищ.

Но Андрей-младший ничего подобного не знал, и настои хоть и пил регулярно, но считал их этакими дядиными прихотями. Просто ему ещё не приходилось сталкиваться с цингой в жизни, а рассказы учителей — это ведь всего лишь рассказы. Вон в Москве многие знакомцы честно рассказывали, что в такой дали, куда они поплывут, живут одни лишь псоглавцы, а он их пока что так и не увидел. Люди как люди, лишь чудно одетые.

А вот чего он не любил больше всего, так это первую послеполуночную вахту. Недаром дядя её "собачьей" называл. Большую часть таких вахт спать хотелось неимоверно. Иной раз не спасал и кофе, зверский напиток, чью горечь он чувствовал даже сквозь сахарную сладость. А ведь при этом ему нужно и за вахтенными следить, и за обстановкой. Тем более в местных водах, где плавучая глыба льда вполне себе привычное явление.

Об айсбергах и связанных с ними опасностях молодым морякам в училище проели всю плешь. Зато теперь, стоя на вахте, княжич чувствовал себя более-менее уверенно. Хотя ночью разглядеть в воде ледяную глыбу куда сложнее, чем днём. Оттого корабли в тёмное время шли медленно, с зарифленными парусами.

Оббежав вахтенных в очередной раз, княжич, выпросив подзорную трубу у Федоса, исполнявшего обязанности вахтенного начальника, ловко взобрался на марс первой мачты, где располагалось "воронье гнездо" наблюдателей. Отсюда, с высоты, можно было разглядеть одну важную деталь: стелется ли над водой дымка или низкий туман, или нет. Дело в том, что такие туманы — вещь, весьма распространённая в местах, где плавают айсберги, но разглядеть их можно только с высоты. И чем выше будет наблюдатель, тем лучше. С палубы же его различить весьма трудно, а подобная дымка даже днём существенно уменьшает вероятность обнаружить плавучую гору льда вовремя.

Костка, как обычно, был рядом. Как-то так получилось, что мальчишка принялся набираться морского опыта под руководством зелёного гардемарина, у которого знаний было много, а вот практического опыта с гулькин нос. Однако и командир "Первенца", и руководитель экспедиции отнеслись к этому как самому собой разумеющемуся, и Андрей-младший поневоле оказался в роли учителя. Вот и сейчас мальчишка "нёс" вахту и, разумеется, не остался внизу, когда княжич взялся за ванты. Правда, в "вороньем гнезде" на троих места было явно маловато, но вахтенный мореход их приходу всё же обрадовался. Оттого, что им пришлось крепко прижаться друг к другу, ему стало теплей, да и ветер уже не так пронизывал тело.

Оглядев горизонт, Андрей-младший не заметил ничего подозрительного и слегка успокоился.

— Княже, ну дай поглядеть, — привычно заныл под рукой Костка, которому очень нравилось разглядывать мир через чудесный прибор.

— На, только смотри...

— Ну, княже, не первый же раз.

Крепко обхватив трубу своими маленькими пока ещё ладошками, зуёк привычно приложил её к правому глазу и стал внимательно вглядываться в окуляр. Андрей же привычно молчаливо ждал.

— Ой, а что это там? — вдруг воскликнул зуёк, отведя трубу от глаз и ею указывая чуть правее курса.

Андрей, до того ничего в том направлении не углядевший, с изумлением взглянул на Костку.

— Ну, я словно прибой увидел, а ведь до берега далёко, — словно оправдываясь зачастил мальчишка, а у княжича неприятно засосало под ложечкой. Он выхватил подзорную трубу из рук зуйка и следом за вахтенным, который уже вглядывался через свой прибор в указанную сторону, принялся внимательно — до рези в глазу — рассматривать горизонт.

Однако в ночи ничего не было видно. Андрей уже было собрался обругать пацана, как вдруг заговорил мореход:

— А у парня зоркий глаз. И точно, словно прибой посреди моря. Аж жутко стало, — добавил он, перекрестившись.

Княжич вновь принялся всматриваться в ночную темь и, спустя какое-то время, действительно разглядел светлые полоски пены прибоя посреди всеобщего мрака. Потом ему показалось, что он даже разглядел что-то ещё более тёмное, чем морская поверхность. Некоторое время он лихорадочно соображал, что это может быть, пока не вспомнил о таком редком явлении, как чёрный айсберг. О них много рассказывали на лекциях, особо упирая на трудности их обнаружения, особенно в тёмное время суток.

— Айсберг, чёрный айсберг и прямо по курсу, — выдохнул он, а мореход, подхватив тяжёлый рупор, заорал вниз:

— Айсберг прямо по курсу!

Внизу началась суета, а когда Андрей соскользнул с марса на палубу, Федосу даже вопрос задавать было не надо: вся его фигура выражала нетерпение.

— Чёрный айсберг, вон там, — затараторил Андрей-младший, указывая направление. — Миля, максимум две. Еле виден, спасибо зуйку, разглядел прибой.

Кивнув головой, Федос начал что-то прикидывать в уме.

— С учётом нашей скорости, течения и ветра придётся всё же немного поработать с парусами. Сигнальщик! Свистать всех наверх, к повороту стоять! Задуть правый фонарь, сигнализировать на мателоты.

Да-да, самым сложным в системе сигналов для попаданца была ночная сигнализация. Да, он помнил требования МППСС, но... Но у него под рукой не было самой малости: электричества и электрических фонарей. А потому пришлось импровизировать, исходя из того, что было. Получилось, конечно, не такое разнообразие, зато теперь отрядом кораблей можно было управлять и ночью, если, опять же, вахта на мателоте не заснёт.

Между тем, разбуженные трелью свистка мореходы, матюкаясь, вылазили из-под палубы и разбегались по своим местам. Выскочившие наверх Игнат и Гридя, приняв доклад вахтенного начальника, действия одобрили, а Костку даже поблагодарили.

Наконец команда заняла места согласно расписанию, и Федос, под приглядом командира, принялся командовать поворот. Но казалось, прошла целая вечность, прежде чем бриг начал медленно ворочаться влево, уходя от опасности. Айсберг был уже практически виден невооружённым взглядом: этакая тёмная приближающаяся тень. На четырёх узлах бриг пожирал расстояние со скоростью сто двадцать три метра в минуту и милю съедал за каких-то пятнадцать минут. Но раз треска ломающейся древесины ещё не было, то, возможно, увидели его всё же чуть дальше мили, потому как песочные часы четверть часа уже отмерили.

Тёмная глыба льда проскочила по правому борту и беззвучно исчезла в ночи. С тревогой наблюдавшие за ней с палубы и реев мореходы облегчённо выдохнули и вновь заработали снастями, возвращая корабль на прежний курс.

— Команде отбой, — скомандовал Игнат, готовясь уйти в каюту. — Вахте усилить бдительность. Или лучше ляжем в дрейф? — обернулся он к Григорию.

— Не стоит, — не согласился тот. — Не думаю, что айсберги здесь хороводами плавают, тем более чёрные. Да и течение мы никуда не денем, так что идем, как шли, и будем уповать на зоркие глаза сигнальщиков.

Главный штурман компании оказался прав, больше за ночь происшествий не произошло. А зуёк с утра стал главным героем корабля.

Дальнейшее плавание проходило без подобных происшествий, хотя айсберги видели ещё пару раз, но все они были светлые, причём один был с красивым голубоватым оттенком, и встречи проходили в светлое время суток. Когда же береговой изгиб начал уходить на северо-запад, Гридя засел за карты, решая, как лучше поступить. Можно было пойти путём древних мореходов и, поднявшись на север, пересечь океан в узком месте, после чего вновь спуститься вниз, до заветного острова. Плюсом тут было течение, которое помогло бы даже в безветренную погоду. Минусом — лишние мили и дни.

Второй вариант предполагал лечь на курс юго-юго-запад и пересечь океан по кратчайшему расстоянию, вот только что там будут за ветра, сказать не мог никто. Зато при хорошем исходе он сулил наибыстрейшее прибытие к рыбному острову, от которого и следовало искать древний Винланд.

Подумав и посчитав, Григорий решил всё же не терять время на плавание к северу. Повинуясь его указаниям, три корабля круто переложили руль и начали стремительно удаляться от земли.

Увы, незнание гидрологии сыграло с молодым штурманом суровую шутку. Оказалось, что в открытом море летом преобладают больше встречные ветра. То есть западные, юго-западные и южные. Спокойный переход разом превратился в мучения лавировок, причём бригу в этом смысле доставалось куда больше, чем шхунам. Среднесуточная скорость перехода упала и вовсе до смешных единиц. Когда же задул северо-восточный ветер, команды поначалу обрадовались, но вскоре поняли, как поспешили. Ведь это были знаменитые северо-восточные шквалы, длящиеся обычно 2-3 дня и "радующие" команды ненастной погодой. Правда, надо отдать им должное, несмотря на волны и сильную качку, корабли значительно продвинулись по своему маршруту, а потом шквал пролетел, из-за туч вновь выглянуло солнышко, и воздух быстро прогрелся градусов так до десяти.

А на следующий день ветер вновь стал менять направление. Поначалу все бросились готовиться к новой непогоде, но часы шли за часами, ветер из порывистого становился всё более устойчивым и люди, наконец, успокоились. Зато отпала нужда в лавировке, и плавание вновь превратилось в размеренное мероприятие, когда между вахтами народ мог спокойно отдыхать, а не ждать в любой момент команду "все наверх!".

Подгоняемые попутным ветром корабли шли быстрым ходом, но, кроме моря и голубого неба, в округе ничего не было видно. Правда, иногда, словно причудливые бело-голубые корабли проплывали вдали огромные айсберги, так что сигнальщикам постоянно приходилось держать ухо востро. И лишь на второй день, выйдя на палубу до восхода солнца, Андрей-младший увидел перед собой туманную полоску земли. Примерно милях в десяти от них тянулась длинная береговая линия, простираясь по горизонту далеко на север и юг. "Так вот ты какая, землица Америка", — пронеслось в голове у парня, однако приближавшееся время вахты не дало ему возможности пофилософствовать на эту тему.

Зато у Григория времени было достаточно. Дав команду приблизиться к земле как можно ближе, он принялся разглядывать её сначала в подзорную трубу, а по мере приближения и без помощи оптического прибора. Впрочем, с моря рисовалась довольно угрюмая картина: голые, иссушенные ветром островки, серые берега...

Давно уже прошёл тот момент, когда русские корабли знакомо вздрогнули, входя в воды морского течения, скорость которого вчера приблизительно посчитали, как около десяти миль в день. Именно тогда Гридя особенно хорошо понял, какую роль оно играло для древних мореходов, которые не мучились со встречными ветрами, а просто от самой Гренландии продвигались все время по течению, которое и помогало им. А он решил срезать часть пути и, похоже, ничего не выиграл от этого.

Но теперь, когда они обнаружили землю, перед ним вставал другой вопрос. По свидетельству собранных людьми князя саг и преданий, местный берег был буквально изрезан фьордами, многие из которых были достаточно длинными, и среди них легко терялся пролив к столь нужной им реке Святого Лаврентия. Рисованная карта ответить не могла, потому что древние мореходы не удосужились снять хотя бы широту пролива, так что экспедиции, похоже, придётся здорово попетлять, прежде чем они найдут заветный проход.

И словно в насмешку над главным штурманов Компании, к вечерним сумеркам берег начал резко уходить на запад, и перед мореходами разверзся огромный зев широкого прохода. Поскольку глубины уже позволяли, корабли бросили якоря и встали на ночёвку, дабы с утра начать проверку найденного залива.

Утро нового дня выдалось тихим. По морю катились отлогие длинные волны, солнечные лучи просачивались сквозь легкую мглу, и острова на горизонте словно парили в воздухе. После подъёма флага с "Первенца" спустили лодку, которая и перевезла Гридю на "Аскольд". Бриг и "Богатырь" Фёдоров решил оставить на якоре, а исследовать фьорд отправить один "Аскольд".

Подняв гафели, шхуна направилась вглубь материка, постоянно измеряя глубину с обоих бортов. Через восемь часов неспешного похода горловина сузилась, превратившись в узкий пролив с сильным течением. В самом узком месте он был навскидку не больше шестисот метров, а скорость течения достигла шести-семи узлов. Это вряд ли был искомый пролив, но, прежде чем уходить, стоило всё же окончательно убедиться. Лучше, конечно, было бы найти кого из местных, благо вытянутая на берег и брошенная лодка явно свидетельствовала о наличии людей в этих местах, но те явно прятались от пришельцев из-за моря. А потому в проход отправился небольшой, но хорошо вооружённый отряд на парусно-вёсельной лодке.

Проскочив узкой протокой и пройдя между островами, они вновь оказались на границе огромного водоёма. Перед русичами открылся великолепный вид — вода и дебри, подступающие к фьорду леса, а на юге высился стеной горный хребет.

Подняв парус в помощь гребцам, лодка пошла вдоль левого, если смотреть от устья, берега. Расчёт был прост: если это фьорд, то, рано или поздно, берег пойдёт на север, а если проход, то на юг. Возглавивший поход командир абордажников Евстафий Роща всё ещё сомневался, ведь вода в новом водоёме была на вкус солёной.

На ночёвку вошли в устье какой-то реки, полной песчаных баров, между которыми даже на лодке нелегко было пробираться. Плоские песчаные берега её поросли колосняком, но травы почти не было. Густой, непроходимый еловый лес нависал над водой, и лодка скользили по тёмной немой глади, словно под навесом. На первом же перекате сделали остановку и разбили лагерь. С помощью рыболовных снастей удалось наловить форели, так что привычный ужин был разбавлен свежей рыбой. Спали по очереди, сторожа место стоянки, но ни зверь, ни человек отдых мореходов не потревожил.

Утром из прибрежных зарослей, пугливо озираясь, вышел молодой олешек. Стоявший в это время на посту воин быстро сориентировался в обстановке, вскинул заранее снаряжённый арбалет, и первой же стрелой поразил лесного жителя, после чего оставалось только добить трепыхавшееся тело, и на завтрак отряду достался вкуснейший перловый кулёш со свежатинкой. А отходившие по крайней нужде за дальние кусты красной смородины ратники углядели на ручье старую бобровую запруду, однако искать самих бобров не стали, не затем ведь пришли.

Окончив завтрак и приведя себя в порядок, небольшой отряд погрузился в лодку и продолжил свой путь.

И чем дальше они отходили от моря, тем сильнее становилось ощущение, что они были единственными людьми в этой глухомани. Хотя животный мир вокруг них буквально кишел жизнью. В тихих бухточках плавали утки, то там, то тут плескалась выпрыгивающая из воды рыба, а с неба в воду падал морской орел, чтобы тотчас взмыть вверх с трепещущей добычей в клюве. Изредка из зарослей к воде выходил черный медведь, словно напоминая, что и в лесу есть жизнь.

Когда берега сошлись настолько, что стало окончательно ясно, что никакого прохода тут нет, увидали, наконец, и местных аборигенов. Но те, завидев русскую лодку, опрометью кинулись в лес, что наводило на весьма неприятные мысли. Махнув рукой на попытку вступить в контакт, Роща велел поворачивать назад.

Давно замечено, что обратный путь почему-то всегда короче. Вот и лодка к вечеру добралась-таки до островов, за которыми их ожидал "Аскольд". Правда, как раз начинался прилив, и выгрести против него было не человеческих силах. Так что путешественникам пришлось ещё раз заночевать на природе, чтобы потом, когда течение изменило своё направление, выскочить в основной фьорд, и попасть в руки заждавшихся разведчиков товарищей.

Впрочем, они тоже не сидели без дела, обеспечив Григорию возможность снятия координат и картографирования местности. К приходу разведчиков работа была практически закончена, так что едва лодка была поднята с воды, как шхуна начала сниматься с якоря.

В вечерних сумерках "Аскольд" приблизился к месту стоянки отряда и Григорий с удивлением разглядел, что вместо двух оставленных им кораблей на якоре стояло трое. Недолго думая, он велел доставить его на "Первенец", командир которого оставался в его отсутствие за старшего.

— И как это понимать? — набросился Гридя на Игната, едва взобравшись по трапу на борт.

— Гридь, ну честное слово, ничего не делали. Просто отправил "Богатырь" пробежаться по окрестностям, вдруг кого из местных углядят. Ну, вот и углядели. Мужички дерзкие попались: попёрли на шхуну, словно бык на тряпьё. Про абордажников-то они даже не догадывались, думали такие-же рыбачки, как и они. Представляешь, обиделись, что в их исконных местах всё больше чужаков промышляет.

— Он хоть один был? — обречённо спросил Гридя.

— Один, один!

— Наших много полегло?

— Так никого! Раненные есть, но все лёгкие. Куда им с их баграми против наших кольчужников. Правда и живых мало взяли. И добычи никакой — они только-только на промысел пришли.

— Допросили? Есть кто из навигаторов или кто-то, кто язык местных знает?

— А вот тут беда, из начальных никого не взяли, а про язык я и не спрашивал.

— Тогда опроси и, коль знатока не будет, повесить всех, как разбойников, а судно выбросить на берег, предварительно сняв всё ценное. Стоп, на нём же карты должны быть?

— Так мы все бумаги давно уже на "Первенец" перенесли.

— И молчишь? — Григорий сразу утерял интерес к чужаку и поспешил в свою каюту, потирая от нетерпения руки. Удача сама шла навстречу, ведь подобный вариант получения информации был продуман ещё в Новгороде. Единственное условие — нужно было найти рыбака-одиночку, ведь свидетелей подобных деяний лучше было не оставлять. А тут баскский китобой сам полез в драку. Или всё же не сам? Впрочем, какая ему разница! Зато вон какой ворох журналов и портолан на столе. Читать, не перечитать.

Следующим утром Гридя вылез из своей каюты с красными от недосыпа глазами, но довольной улыбкой на устах. Он нашёл главное — широту Ньюфаундленда, пусть на баскской карте он и прозывался по-другому. И от их места стоянки до его крайней точки было почти десять градусов. Пролив между островом и материком на карте был, но с какими-то приписками на языке, который Григорий не понимал. И до него нужно было спускаться всего три-четыре градуса. Так что с чистой совестью он приказал поднимать паруса и начинать движение на юг, вдоль берега.

На следующий день корабли достигли места, где должен был быть пролив, вот только всё, что они увидели, это лёд, заполонивший собой всё море. Возможно, именно об этом и писали покойные баски в своём портулане? Что же, стоило иметь в виду такие преграды на пути к вожделенной земле.

А ещё через два дня корабли достигли юго-восточной точки Ньюфаундленда, которая удивила их обилием кораблей, что вели лов в местных водах. На них тоже поглядывали сотни глаз, кто с интересом, а кто и со злобой. Как же, пожаловали очередные конкуренты! Хоть цена на европейских рынках на ньюфаундленскую рыбку и стояла приличная, но ведь каждая бочка у конкурента — это минус твоей прибыли. А потому одиночный лов был весьма и весьма опасен в этих водах.

Не задерживаясь, русские корабли двинулись дальше вдоль острова, исследуя берег и уточняя трофейную карту. Соблюдая крайнюю осторожность в незнакомых водах, производя при каждом удобном случае промеры глубин, корабли еле ползли вдоль западного берега Ньюфаундленда, который до этого был неизвестен не только им, но и большинству европейских мореплавателей. И предсказуемо вновь дошли до северного пролива, но уже с другой стороны. За это время ветер и течение сделали своё дело, разогнав лёд и открыв проход для кораблей. Чем русские и не преминули воспользоваться.

Берег материка, обращенный к проливу, был прямой как стрела, а удобных гаваней на нём практически не имелось. Как показала практика, судоходство в проливе было затрудненно из-за сильных приливных течений и плавающего льда, но всё же было вполне возможным. Используя лодку для высадки на берег, Григорий несколько раз снимал координаты, дабы облегчить работу своим последователям. Трудней всего, как вы понимаете, было с долготой. Эта долгота ещё долго будет проклятьем моряков. Метод счисления координат и песочные часы вместо хронометра выдавали взаиморазные результаты, да и то веры им было мало. Слишком уж большую погрешность они давали. Спасибо Иоганну Вернеру, опубликовавшему новый способ измерения с помощью астрономического жезла и метода лунных расстояний. Брошюра абсолютно свежая, 1514 года издания, выкупленная где-то в Европе при помощи людей Мюлиха и тщательно переведённая на русский язык. И тут же отпечатанная огромным, в сто экземпляров, тиражом для нужд Компании.

Правда, метод сей требовал ясного неба и большой точности измерений, что с качающейся палубы сделать было трудновато. Вот и приходилось Гриде работать с берега. Ну а гардемарины и навигаторы с остальных кораблей ему в этом активно помогали, заодно тренируясь новому методу и сами.

Закончив картографирование, корабли двинулись в обратный путь и, несмотря на бурное море, счастливо прошли во второй раз пролив между Ньюфаундлендом и материком, держась ближе к материковому берегу, который дальше от пролива стал более гостеприимным. В нём теперь уже хватало и фьордов, и гаваней, вдали за которыми виднелись густые леса и длинная горная гряда.

К обеду третьего дня слева в туманной дымке вместо бескрайнего моря вновь показалась земля, и Гридя тут же отослал "Аскольд" проверить, что она собой представляет. Шхуне понадобилось довольно много времени, чтобы обойти всё побережье и выяснить, что открывшаяся земля всего лишь остров, пусть и большой. Так же ей повезло и первой встретиться с местными аборигенами: возле западной оконечности новооткрытого острова она сумела перехватить странного вида лодку, в которой находилось трое человек в непривычной одежде. Вот только всё, что смогли добиться от них на первых порах, это лишь узнать местное название острова — Наташкуан. По прибытию к основному отряду всех троих отдали на "Первенец", где находился лучший лингвист камской школы.

Елеферий, засидевшийся без дела, сразу же рьяно взялся за работу. Ещё в Новгороде ему передали красочно раскрашенные тетради с изображениями различных вещей и основных человеческих действий, наподобие "идти" или "лежать". И вот с их-то помощью он и начал изучать местный язык. Нельзя сказать, что дело продвигалось быстро, но парень был полон оптимизма и проводил с гостями-пленниками буквально весь день.

А корабли, подобрав паруса, осторожно двинулись в ту сторону, куда собирались идти до своего пленения аборигены. Григорий почему-то был уверен, что именно там и будет искомая ими река. Увы, но поселение располагалось много раньше устья, хотя про Большую реку пленники явно знали. Просто языковой барьер мешал полноценному общению.

Через сутки погода вновь стала портиться и, поскольку удобного места для стоянки поблизости видно не было, Григорий велел отходить от берега, дабы штормовать без опаски разбиться о прибрежные скалы.

Шторм захватил корабли около двух часов ночи. В течение какого-то часа океан словно взбесился, и волны начали заливать палубы. Всю ночь корабли метались среди огромных волн, то взбираясь на водяную гору, то стремительно катясь в пропасть. Валы шли один за другим, осыпая их солёным дождем.

Командам было не до сна. Руки моряков разбухли и побелели, как у прачек, не говоря уж о мозолях от шкота, синяках и ссадинах. На бриге случилась первая потеря — мореход-первогодок, вчерашний крестьянин, не удержался на рее и с криком рухнул в волны, которые тут же сомкнулись над местом падения. Море деловито-спокойно взяло свою плату.

А шторм продолжал бушевать. И прекратился только к вечеру, уйдя за горизонт.

Стоя на корме брига, Григорий с тяжелым сердцем наблюдал только одну шхуну, но никак не мог определить кто это — "Богатырь" или "Аскольд". А главное, пытался понять, куда делась вторая. В этих неисследованных водах случиться может что угодно и даже если все выживут, потеряшкам трудно будет найти друг друга.

Небо оставалось покрыто облаками, так что воспользоваться астролябией не было никакой возможности. Изредка в разрыве туч блеснет звезда, но тут же вновь пропадёт, так что определиться, как далеко их занёс шторм, не было пока никакой возможности. Взяв курс на северо-запад, бриг и шхуна двинулись в сторону оставленного перед штормом материка.

Утро началось с крика вперёдсмотрящего:

— Земля-я-я-я!..

И действительно, в предрассветном сумраке едва видимые глазу различались далекие очертания неизвестного берега по правому борту.

Пленники, выведенные на палубу, когда земля приблизилась достаточно близко, места явно узнали. Показывая куда-то вглубь, они всё твердили и твердили: "уашат" да "уашат". Как потом оказалось, "уашат" был огромным заливом, где корабли, дойди они до него до шторма, могли бы прекрасно отстояться и пополнить запасы воды и провизии. Вход в залив ограждал архипелаг из семи островов, а на берегу виднелись шатры и растянутые сети, что свидетельствовало о наличии в округе большого количества людей.

Вскоре показались и сами они. Размахивая меховыми шкурами на наконечниках копий, аборигены выкрикивали какие-то фразы, а некоторые при этом пустились в пляс. Гридя с интересом разглядывал рослых бронзоволицых людей, одетых в пестрые, расшитые орнаментом одежды из звериных шкур. Их длинные иссиня-черные волосы были собраны на макушке в пучок, из которого торчали одно, два или три орлиных пера. Срочно вызванный на ют Елеферий, который уже выучил два столь нужных в данный момент слова — "убить" и "менять" — пояснил, что местные приглашают их к торговле. Что же, торговля — дело хорошее. Тем более, как говорил князь, на первых порах можно на стеклянные бусики и яркие ленты получить достаточно дорогостоящий товар. А данного барахла в трюмах русских кораблей лежало достаточно.

На следующий день из-за дальнего выступа мыса появлялись ещё лодки. Маленькая флотилия медленно приблизилась, сбавила скорость и осторожно прошла через отмели к берегу. Их лодки с прошпаклёванной смолой обшивкой из кусков березовой коры, скрепленных между собой особо выделанными тонкими корнями, вызвали у русичей не меньший интерес, чем сами аборигены. Но главное — лодки были до отвала забиты товаром. И чего в них только не было: меха выдры, соболя, горностая, норки и бобра, медвежьи, волчьи и лисьи шкуры! Причём товар был явно подготовлен к обмену, что наводило офицеров корабля на грустные мысли. Похоже, князь был прав, и кто-то тут уже пытался организовать свои делишки.

Зато при взгляде на приплывших, сразу становилось ясно, как можно будет совершать обмен. Всё их оружие имело каменные наконечники, и только у пары самых главных топорики были отлиты из металла.

Прихватив до кучи ножей из дрянного железа, на берег съехал один из учеников Сильвестра с десятком абордажников. Пленников же надёжно заперли в трюме, и выставили стражу, чтобы не сбежали.

У индейцев, именовавших себя инну, русские простояли три дня, запасаясь провизией и ведя весьма выгодный для себя торг. Елеферий же буквально разрывался между своими и чужаками, практикуясь в общении и, словно губка, впитывая всё новые и новые слова. А потом корабли двинулись дальше, чтобы на следующий день отыскать устье Большой реки.

Здесь опять произошла встреча с аборигенами, причём не совсем дружественная. Четыре десятка каноэ (русские уже прознали, как зовутся местные лодки) полные людей выскочили навстречу кораблям из-за мыса и не нашли ничего лучше, чем обстрелять их из луков, после чего спешно погребли обратно к берегу. Спускать подобное было никак нельзя, а потому корабли успели довернуть бортами к удирающим лодкам и открыли стрельбу из пушек. И если первый залп, сделанный ядрами, не сильно повредил врагам, то вот второй, картечью, заставил несколько каноэ беспомощно закачаться на поверхности воды и их в скором времени прибрали к рукам абордажные команды.

Каково же было удивление русских, обнаруживших на дне всех захваченных лодок связанных пленников, которые были не сильно похоже на атаковавших, да и говорили на другом языке, нежели ранее взятые в плен инны. Что же, возможно, враг моего врага мог стать со временем неплохим союзником. Но в переплетениях местной политики Григорий решил разбираться в другом месте. А то лето уже перевалило за половину, и, наверное, пора было прекращать плавание. Тем более, что реку Святого Лаврентия они нашли, координаты сняли, пленных, с помощью которых предстояло выучить чужой язык, взяли. Да и потерянный "Аскольд" ещё предстояло найти. На случай потери друг друга из вида каждому капитану было указано, куда следует идти, дабы не слоняться по морю в безуспешных поисках.

Так что, погрузив всех без разбора аборигенов на борт и выбросив их лодки в воду, русские корабли взяли курс на восток, начав долгий путь домой.

* * *

*

Политическая осень в Москве выдалась бурная.

Сначала принимали посла хана Хуссейна Хажинияза, предлагавшего мир и дружбу между державами. С миром и дружбой Дума была согласна, тем более что данный вопрос уже рассматривался ими же меньше года назад. А вот когда процесс дошёл до торговых дел, то поднаторевшие за последние годы в подобных вопросах бояре решительно взяли ханство за горло. И главным толкателем идей тут выступило пусть и небольшое, но хорошо спаянное большими доходами думское лобби, которое уже обсудило кулуарно возможную прибыль от данного мероприятия. По их предложению либо в самом Хаджи-Тархане, либо на одном из островов волжской дельты должен был появиться русский торговый двор, пользующийся полной экстерриториальностью, при этом местной юрисдикции подлежали только незначительные преступления и гражданские иски до 100 рублей. Тяжелые преступления и более крупные гражданские тяжбы должны были рассматриваться уже совместным русско-хаджитарханским судом.

Разумеется, этому двору надлежала и своя охрана, но не более двух сотен вооружённых наёмников. Которые, в случае опасности для хана и по его просьбе, могли выступить дополнительной силой в поддержании его прав. Но главное, это, конечно, пошлины. Этот абзац был практически полностью вырван из договора с Ригой. То есть опять, если русские везут свой товар чтобы торговать им в Хаджи-Тархане, то они платят все принятые в данном месте поборы. А вот если они свой товар везут далее, за море Хвалынское, то с таких купцов брать ничего нельзя, только если они не будут закупаться чем-либо в самом Хаджи-Тархане. И в обратный путь таких купцов тоже пропускать беспошлинно.

Последним же шёл пункт про безопасность. И в нём чётко указывалось, что коль хан ставить на своей земле крепостицы для защиты людей торговых не пожелает, то все потери купеческие от деяний лихих людишек на ханской земле совершённых, возмещать надлежит из казны ханской, а коли пограбят кого на русской земле, то из казны великокняжеской.

И именно эти два последних пункта и стали камнем преткновения. Ведь Хажинияз положение в ханстве знал куда лучше своих русских визави, а потому сразу сообразил, для кого они будут более невыгодны. Шайтан с ним, с торговым двором — вынести его на дальний остров, чтобы глаза не мозолил наиболее правоверным и забыть. Но не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы не понять, что львиная доля русских купцов, пусть и не сразу, но проложит себе путь в шелконосный Гилян и товарообильную Шемаху, после чего ханская казна мгновенно потеряет большие деньги.

Да и ногайцы с дикими казаками, дабы купцов пограбить, в русские пределы вряд ли вторгнуться, а разрешать русским ставить крепостицы на своей земле нельзя. Потому как дружба — дружбой, а политика — политикой. И Казань это хорошо показала. Своих же сил у хана даже чтобы восстановить на Волге старые ордынские города не было. Так и стоят развалинами, рассыпаясь от времени. А что уж про новые-то говорить.

Вот и сыпал посол словами безудержно, дабы в них, как в патоке, утопить боярскую бдительность. Но куда там! В Москве слишком хорошо понимали силу своей позиции. Так что лёгкой жизни послу не предвиделось.

Впрочем, не только послу...

А началось всё с обмолвки.

Андрей тогда у Шигоны засиделся, вопросами разведки занимаясь. Зря он, что ли фильмов в своё время насмотрелся да книжек разных начитался. И пусть большая часть из того прочитанного-виденного мусор откровенный, но и в куче навозной можно доброе зёрнышко углядеть. А русской разведке нынче и того много, ибо как таковой её и не было ещё. Не разведки самой, а системы.

Заодно, в меру своего понимания, растолковывал государеву фавориту понятие геополитики, ну на том уровне, что на службе преподавали. Правда им, в штабе, ещё повезло, офицер не просто лекции читал, но и был фанатом этой науки, так что многое рассказывал сам, своими словами и в более доступной форме.

Вот по ходу обсуждений и обмолвился Андрей, что после взятия Казани ныне государь царский титул на весь мир огласить должен. Тем более, что и без того самый главный европейский монарх — император Священной Римской империи германской нации — его в письмах цезарем и братом поименовал, чем поставил московского правителя выше всех других королей, рексов, герцогов и прочих дюков. Ибо Император выше по чину и чести, чем король, так как владеет землями, где уже есть свои короли-правители. А у государя ныне под рукой не только бывшие "великие княжества" собраны, но и царство Казанское.

— А то наш государь от того, что только великим князем пишется, великое умаление чести имеет. Ведь те же латыняне переводят его для себя как "принц" или "герцог". А оба эти титула ниже королевского.

— Так государь и без того во многих грамотах царём всея Руси именуется, — возразил Шигона.

— Для внутреннего пользования того может и достаточно, но для внешних связей нет. Толку от того, что всякие лимитрофы царский титул признают? Не будешь же ты, Иван Юрьевич, сих правителей за ровню государю Русскому считать. А тот же польский король никогда, покудова бит не будет, за нами такое право не признает. Ибо лестно ему считать себя выше. Но заявить о своих правах мы должны во всеуслышанье и чем раньше, тем лучше будет.

На том скользкую тему и закончили, но слова упали на удобренную землю.

И в скором времени состоялся уже долгий разговор с Немым, в котором старый интриган сам вышел на вопрос царского титула. Но со своей колокольни:

— Ромейской деспотии восхотел, племяш? — грозно вопросил он, сверкая глазами.

— Что ж я, дядя, собственному здоровью враг?

Такой нетривиальный ответ поверг на несколько мгновений царедворца в оторопь. Но он быстро пришёл в себя:

— Ты не юли. Испокон веков на Руси были князья — правители земель и великий князь, как старший среди равных. Цезарем же был басилевс ромейский. И творил он часто беззаконие, ибо власть свою исчислял по божему изволению, а не по многомятежному человеческому хотению. Мол, басилевс — наместник Бога на земле.

— Оттого и рухнула та империя, что не побожески басилевсы поступали. Ибо слаб человек, а власть его развращает. И абсолютная власть развращает абсолютно. Но два Рима пали по грехам своим, так зачем же нам их грехи на себя примерять? Да, всякая власть от бога, и потому самодержец, помазанием от Духа Святого, правит страной согласно законам богоустановленным. Но если он заповеди божеские рушит, то какой же он тогда помазанник божий?

— Ересь речешь, племяшь.

— Себе-то не лги, дядя. Все бояры хотят власть государя окоротить, а себе воли побольше выбить. Только вот беда — такие царства долго не живут, сами себя рушат. И ты это не хуже меня знаешь, как и то, что царь должен быть выше прочих знатных людей, словно судия над ними, но и ему надлежит границы власти знать.

— И кто же ему эти границы установит, если его власть от бога?

— Мы, его подручные, строго по заповедям божественным. Помнишь, что писал покойный ныне Иосиф Волоцкий? "Царь есть Божий слуга, для милости и наказания людей. Если же царь царствует над людьми, а над ним самим царствуют скверные страсти и грехи: сребролюбие и гнев, лукавство и неправда, гордость и ярость, злее же всего неверие и хула, такой царь — не Божий слуга, но дьяволов, и не царь, но мучитель. И ты не слушай царя или князя, склоняющего тебя к нечестию или лукавству, даже если он будет мучить тебя или угрожать смертью. Этому учат нас пророки, апостолы и все мученики, убиенные нечестивыми царями, но не покорившиеся их повелению. Вот как подобает служить царям и князьям". Ромейские императоры презрели границы власти и не нашлось того, кто вышел встречь им. И тогда сам господь покарал их, лишив империи, а на святую Софию, нам в назидание, возложил полумесяц вместо креста.

— Словами жонглировать ты горад, а что же ты предложишь конкретного? Молчишь? То-то же! С той поры, как понаехали греки при покойном государе — многое поменялось на Руси, и не всё в лучшую сторону. В том, что царь на Руси надобен — многие согласны. И я в том числе. Но при этом я мыслю так: не должно быть всей власти у одного. Должен он к знатному сословию прислушиваться, а знатные люди иметь право на отъезд, коли не по нраву правитель придётся, и защиту прав своих, пусть и через силу воинскую.

— Эх, дядя, — печально выдохнул Андрей. — Вон, ляхи, сколь побед упустили от того, что магнатерия заместо службы вольности свои отстаивала, да королю восстанием грозила. И сколь ещё упустит, взрастив тем самым своих-же могильщиков, потому как не будет такое царство стойко. Съедят его его-же более сильные соседи, и не подавятся. Что далеко ходить: вон, семь летов назад предлагал уже император поделить ляшские земли на троих. Повезло тогда ляхам, поменялись его взгляды. Тут и Сигизмунд подсуетился, и мы под Оршей оплошали, и магистр своего отбить не смог. Но придёт время, и не вывернуться будет Польше с её королём-марионеткой и всесильем шляхты. Придут и разберут по частям.

А предложить мне есть что! К примеру: судопроизводство по типу того, как государь в Новгороде устроил, я бы предложил на всю Русь распространить. И чтобы главные вопросы не один царь, а вся земля решала. Соборно, так сказать. Для чего собирать выборных от всех земств и всех сословий в столицу. На Земский собор. Мол, не один царь решил да бояре, а вся земля русская приговорила.

Царский-же титул государю нужен, в том я уверен. Тем самым Русь продемонстрирует полную свою независимость от Орды и, более того, равенство с нею, а то ныне всякий поганый кочевник выше по чину, чем государь московский значится. А в отношениях с закатными странами позволит занять существенно иную позицию, ведь став цезарем, русский самодержец тем самым встанет вровень с единственным в Европе императором — германским. И тому же ляшскому королю, рано или поздно, но придётся смотреть на его царское величие снизу вверх, как и полагает титул кесаря.

— Поганый кочевник — это хан крымский? — криво усмехнулся Шуйский. — Низко же ты царя ордынского — чингизида — почитаешь.

— Чингизид и что с того? Я рюрикович, и считаю себя выше всяких чингизидов. Да и не про хана речь. Что там хан! Какой-то Ширин, подданый этого хана, с нашим государем местничает. Потому что для них, видите ли, московский великий князь, такой же улусник хана, как и они сами, а потому с ним можно и старшинством посчитаться. А хан крымский — это ведь уровень лесного разбойника, которого вешать надобно на первом попавшемся суку, а не поминки ему слать. А мы всё боимся черту от Оки сдвинуть.

— Как ты там сказал? Себе-то не лги. Куда твой братец единоутробный ныне поехал? Крепость Воронеж ставить. Как бы далече тот Воронеж от Оки-то. Всему своё время, сам ведь говорил, потому как поспешишь, лишь народишко посмешишь. А вот насчёт вышесказанного так скажу: молод ты ещё в такие вопросы лезть. Выпороть бы тебя, да поздно — Шигона уже Василию все уши про царский титул прожужжал. А тому в душу запало. Он и без того во многих грамотках себя царём писал, а ныне совсем возгордился. Ох и заварил ты Ондрюшка кашу. Есть ведь и те, кому это очень не понравится, те, кто не признаёт за государем царского титулования. Вот не удивлюсь, ежели отравят тебя на ближайшем пиру. Просто в отместку.

— И что делать?

— Раньше думать надо было. А ныне либо больным сказаться, чтобы на пиры не звали, либо в наместничество своё отъехать. А мы уж тут по-стариковски думать будем.

— Думать, это хорошо, но всё же скажу тебе дядя ещё раз, что боярская вольница до добра не доведёт. Впрочем, как и деспотия, не ограниченная никакими правилами. Проблема лишь в том, что идеального решения не существует. А то, что работало вчера — завтра может стать вредным.

Говоря это, Андрей старательно прятал от проницательного родственника взгляд, в котором светилось торжество. Как же, не думал, он! Думал, крепко думал, но политические реформы требовалось запускать уже сейчас, а не ждать, когда они окончательно вызреют. Обретение царского титула имело значение не только для внешней, но и для внутренней политики тоже: став царем, государь поднимался на недосягаемую высоту над многочисленными князьями, в том числе и над потомками великих князей. И это было очень важно для продолжавшейся централизации страны, которая всё ещё не стала единой, вопреки учебникам истории. Потому он и пошёл на риск, вбросив информацию через Шигону и Вассиана. Ну а как иначе, без церкви-то? Без церкви в этом вопросе точно не обойтись. Зато, когда думать будут, пусть заодно и вопрос о частной собственности поднимут, дабы не мог царь, лишь по прихоти своей, хорошие куски у подданых отрывать. Уж эту-то идею он надеялся, что бояре дожмут и без него. Как-никак, а сами заинтересованы. А то вон и нынешний великий князь мягко стелет, да жёстко спать выходит. Не смог Василий Иванович спокойно пройти мимо известий о стеклодувной мастерской, дающей в карман подданного немалую прибыль, да и намекнул так прозрачно о казённом заводике для дворцовых нужд. Пришлось отдавать мастеров на сторону, ведь от таких намёков без веских причин не отказываются. Нашли те умельцы в государевых вотчинах подходящий песочек, да и поставили там гутню, которая ныне уже пол-Москвы стеклом обеспечивает. Одно радует, потребности в стекле росли не по дням, а по часам, так что больших потерь от появления конкурента Андрей и не почувствовал, но осадочек, как говорится, остался.

Так что пусть уж бояре о частном владении позаботятся. Глядишь и выйдет что у них.

А вот предложеный Земский собор необходимо продавливать обязательно, ведь он реальной силой может стать со временем. Не хуже приснопамятного парламента! Той силой, что выступит весомой гарантией, что уж совсем-то беззакония не будет. А то все эти воля царя — воля бога Андрея самого не устраивала. Впрочем, боярская вольница его устраивала ещё меньше. Ему тут только Семибоярщины недоставало. Повидал он в лихие девяностые семибанкирщину — до сих пор плеваться хочется.

Правда, основная проблема тут заключалась в том, что со времён Ивана III Васильевича, образцом для подражания на Руси была выбрана не только умершая давным-давно Ромейская империя, но и ныне существующая империя турецкая. А вот там вообще не существовало понятия родовой аристократии. Султан был вправе назначать на высшие государственные посты любого кандидата (пусть даже самого низкого происхождения) по своему выбору, и жизнь этих чиновников всецело находилась в руках падишаха. Султан был единственным источником власти в стране, и его власть была абсолютной, ничем не ограниченной. Он вел страну от победы к победе совершенно самостоятельно и не нуждаясь в том, чтобы кто-либо обсуждал и утверждал его решения. И, как можно понять, Василию Ивановичу был более по сердцу именно этот пример.

А ведь, кроме организации власти высших кругов, на Руси нужно было ещё и губную реформу провести. А то Иван-то в этой версии истории может и родится, но вот будет ли он таким же Грозным, трудно сказать. И это было бы весьма плохим будущим для Руси, поскольку именно его реформы и обеспечили ей тот фундамент и запас прочности, на котором она устояла, даже провалившись в Смуту. Да и кто сказал, что местное самоуправление это плохо? Как и Земский собор? Пётр I. Но разве он истина в последней инстанции? Жаль, что реформы Грозного освещаются в России не очень-то популярно, но пока детишки в школу ходили, он этот вопрос освежить успел. А уж находясь здесь, и концепцию набросал на бумаге.

Но всё это дело даже не завтрашнего дня, а пока что, наверное, стоит прислушаться к совету старших и вправду больным сказаться. Хотя впереди столь важные дела намечаются, что дома отлёживаться ну просто некогда.

Одним из них был Крым и всё, что с ним связанно. Великая замятня, начавшаяся там после гибели Мехмед-Гирея, вроде бы сошла на нет, едва Саадет-Гирей, отпущенный султаном по просьбе Мемиш-бей Ширина, спустился с борта турецкого судна на пристань в Кафе. Имея поддержку султана, части крымских родов и отряд турецких янычар в две сотни воинов за спиной, он тут же объявил себя новым ханом, не очень-то и ожидая официальных выборов, а когда в Кафу прибыл Гази-Гирей чтобы то ли отстоять свои права на престол, то ли склониться перед волей султана, Саадет-Гирей просто приказал янычарам схватить бывшего хана и отрубить ему голову. А поддерживающих Гази братьев и вельмож схватить, заковать в цепи и бросить в темницу. Остальным же беям хан пообещал подвергнуть их модной в ту пору при османском дворе казни — посадить на кол, если хоть кто-то вздумает перечить хану. Родовитые крымские беи, не привыкшие к тому, чтобы что-то в ханстве решалось без их согласия, а кровь чингизида лили вот так легко и при подданных, в ужасе промолчали. Они еще сто раз пожалеют о том, что оставили в астраханской степи своего хана Мехмед-Гирея, но позже, когда поймут, что раньше было лучше, и, по крайней мере, не нужно было постоянно опасаться за свою... голову. Но сейчас им не оставалось ничего иного, как провозгласить Саадет-Гирея новым ханом, тем более, что ослабленное и опустошенное ханство ничего не могло противопоставить турецким силам.

Однако уцелевшие родственники "невинно пострадавших" вовсе не смирились, а затаились по своим родовым вотчинам, копя праведный гнев на нового хана и ожидая удобной оказии.

Правда, в первую очередь всем жителям полуострова (и "жертвам террора" тоже) требовалось обезопасить родной Крым от новых вторжений. И потому хан с армией выдвинулся на Перекопский перешеек, где встал лагерем, наглухо заперев вход любому войску с материка. Увы, но после зимнего разграбления весь Крым едва смог выставить лишь пятнадцать тысяч войска, из которых в поход пошли чуть больше половины, да и тех воинами назвать можно было с очень большой натяжкой. Ведь лучших коней увели с собой налётчики, и теперь крымским всадникам приходилось довольствоваться лишь старыми клячами да жеребятами. Но Саадет-Гирей всё одно чувствовал себя вполне уверенно. Ведь под его командой находились сотня пушкарей да несколько десятков пушек турецкой артиллерии, так что при такой огневой мощи, собранной в одном месте, Крым мог успешно отбить все новые набеги из степи. Ну а разглядев плачевное состояние перекопских укреплений, хан повелел возвести вместо них новую, более мощную крепость, для чего выпросил у султана умелых зодчих и нагнал на перешеек тысячи рабов.

И закипели строительные работы, а сторожевые отряды были распущены по степным дорогам, чтобы не проглядеть новое наступление противника. Однако Мамай, узнав, какую силу приготовил для встречи с ним крымский хан, счёл за лучшее и вовсе не приближаться к Перекопу.

А потом ко двору Саадет-Гирея порознь прибыли бежавшие от русских после разгрома на Итяковом поле казанский правитель Сагиб-Гирей, и его племянник Сафа-Гирей, принёсший страшные подробности о гибели Казани. Их тут же, по приказу хана, взяли под арест и заточили в Балаклавскую крепость, где стоял турецкий гарнизон. Хан объяснял свои действия тем, что он якобы наказывает родственников за трусость и сдачу одного из татарских юртов неверным, но было немало тех, кто подозревал, что он просто опасался, что также носящий ханский титул Сагиб-Гирей станет фигурой, вокруг которой будут группироваться недовольные его правлением. А про напутствие русского вельможи Сафы-Гирея не слышал в Крыму только глухой. И пусть потом хан, словно одумавшись, "простил" своих родственников и даже освободил их из заточения, но его словам мало кто поверил, и среди татар началось брожение, так как многие из них были недовольны чрезмерной "отуреченностью" Саадета, из-за чего внимание многих беев обратилось на его племянников Сафа-Гирея и Ислам-Гирея, в которых увидели подходящие кандидатуры на ханский престол. Это не стало тайной для Саадат-Гирея, приказавшего убить Сафу и Ислама в феврале 1524 года. Однако, от ножа убийцы пал лишь юный Сафа. А вот Ислам-Гирей сумел улизнуть и на время затаиться где-то в степи.

Сагиб же Гирей мудро скрылся в своих владениях, ожидая, чем кончится столь кроваво начавшееся противостояние.

Но это всё свершится после Рождества, а пока что Сафа-Гирей и Сагиб-Гирей томились в тёмном зиндане, гадая о той участи, что придумал для них правящий родственник. А ко двору Саадет-Гирея между тем прибыл глава хаджи-тарханских мангытов Тениш-мирза, который был ласково принят ханом и быстро стал вхож в его ближний круг, что было воспринято в Москве, как намёк на то, что политика усопшего Мехмед-Гирея в отношении осколков Золотой Орды будет продолжена. Этому поспособствовала и произнесенная Саадетом во всеуслышание грозная фраза о том, что он намерен отомстить за кровь Мехмеда и Бахадыра, и продолжить дело рук погибшего.

С учётом же того, что у Саадет-Гирея теперь имелись под рукой не только привычные по набегам на русские украины отряды мурз и беев, но и ружейные стрелки, янычары-привратники и пушкари, заставило думцев обратить пристальное внимание уже на собственную армию. Ведь столкновение с янычарским корпусом, прибытие которого ожидалось для укрепления нынешнего хана на троне, явно вылилось бы не в пользу поместной конницы. Правда на Руси слабо верили, что султан пришлёт такую силу, но даже пары тысяч вышколенных турецких войск хватит, чтобы значительно укрепить ханское войско.

С другой стороны, битва на Итяковом поле показала, что в Москве рановато отказались от копейного удара. Хотя бояре и признавали, что не каждый из поместных потянет коня и сбрую для подобного боя. Да и тренироваться копейщикам стоило иначе и чаще.

Опять же вспыхнули дебаты о стрельцах и пушкарском наряде. Правда, ныне о невместности управлять мужиками говорили уже меньше, но вопрос всё одно подвис в воздухе. Ибо у кого-то из стариков хватило толи прозорливости, толи дурости, вопросить о нужности дворян, если служить будут не только они. Ну и за чей счёт банкет, разумеется.

И вот как прикажите при таких делах дома отлёживаться?

Тем более на повестке дня появилась и Сибирь. Та самая, могуществом которой прирастать будет Россия.

Воспользовавшись ситуацией все эти князьки: пелымский, кондский и прочие, быстренько перестали слать меховую дань в Москву и многие из думцев, помня успешные походы Салтыка-Травина и Семёна Курбского, были бы непрочь вновь примучить их для ясячного обложения, а заодно и собственные дела поправить.

Свои пять копеек в обсуждение вставил и Андрей, напомнив, что в Чинги-Туре сидит ханом Шейбанид, а Шейбаниды как бы враги персидскому шаху, посольство к которому уже готовили в Москве. И если пойти ратью на Чинги-Туру и поставить там вместо чингизида государева наместника, то это сильно поможет укреплению отношений между двумя державами, которые, в силу политической и экономической коньюктуры, казались более важными для Руси, чем отношения с сибирскими народцами. К тому же тогда рядом окажутся и земли Тайбугинов. Которые, как вассалы казанского хана, что-то не очень-то и спешили признавать власть нынешнего казанского владетеля. Вот наличие русской военной силы под боком и заставит их переменить своё мнение. Иначе они просто окажутся между Рюриковичами и Шейбанидами, как между молотом и наковальней.

— Ну и зачем государю те скудные землишки? — как обычно влез со своими сомнениями

— Земля там не скудна, просто местные жители не очень-то любят в ней ковыряться. Так и пусть их. Мясо и мех олешка, да соболиный ясак — вот их урок. А землю пахать будет православный крестьянин, которого туда надобно завести. Они и будут кормить себя и тех воинов, что встанут на охрану в острожки.

— Которые тоже ещё надо построить, — насмешливо закончил Сабуров. — И это говорит тот, кто чаще всех повторяет, что казна-то не бездонная. А Дума ведь ныне постановила что главным считать возведение южной черты. Аль князь нынче против хода на юг?

— Не приписывай мне своих мыслей, Ванятко, — на последнем слове Сабуров аж подскочил с лавки, но был удержан властной рукой соседа — старого боярина Воронцова. — Я завсегда за юг радел, ибо там землицы тучные. Только знаешь ли ты, что ветер те землицы в пару лет в прах развеет, коли их лесами не огородить? А ведь на том ещё ромейцы не раз погорели, прежде чем поняли, отчего так происходит. Ну да не об том речь. Я за юг всегда стоял. И за запад, и за север. А теперь вот и за восток. Русь должна разрастаться, во славу веры православной и чести государевой. А злато-серебро вещь, конечно, нужная, но коли государь, — тут Андрей повернулся лицом к трону и поясно поклонился, — одарит безземельных князей в тех краях вотчинами, то найдутся на Руси люди, что принесут ему эти земли на блюдечке, ничего не потребовав взамен более.

— Худы те вотчинки будут, — рассмеялся Дмитрий Бельский, гроза опалы над которым прошла, и кого государь, на радостях от взятия Казани, вновь приблизил к себе.

— Уж какие будут, — развёл руками Андрей.

— Хватит прений, — властно прервал перепалку Василий Иванович. После чего обернулся к Андрею: — Завтра, после утренней, подробней обскажешь, что к чему, да кто те князья безземельные, а мы подумаем. А пока хватит о сибирских народцах.

Поклонившись государю и Иван, и Андрей сели на свои места. Причём князь просто лучился довольствием: ещё бы, ведь "мы" — это те самые летописные "сам третий у постели", малый совет, чьи решения зачастую просто узаканивались Думой. И если этот совет согласится с андреевыми доводами, то поход в Сибирь для русских начнётся куда раньше, чем в той его истории. А одного этого уже было не мало!

Следующий же вопрос, поднятый в Думе, вызвал у Андрея в мыслях целую фразу, приличными словами в которой были лишь предлоги "в" и "на". А всё потому, что думцы принялись рядить, каким по рангу должно стать посольству к шаху персидскому. Обычно ведь с новыми державами Русь вела ответную дипломатию, что позволяло отвечать адекватно и без "порухи чести государевой". Даже в Турцию, султан которой не собирался отправлять на Русь "великое" или "большое" посольство, ездили в основном либо "гонцы", либо "послы лёгкие", подчёркивая тем самым равенство двух государей. А тут предстояло самим определять ранг дипотношений. А вдруг шах возьмёт, да и отправит в ответ посольство рангом ниже? Это же какое унижение и поруха будет! Вот и мучились думцы, поминая судьбу Ряполовского.

С другой стороны, шах был видной фигурой в восточной политике, с которым считались многие, включая и стамбульского султана. Так что после долгих дебатов постановили, что государю "пригоже" будет послать к шаху "посла большого", а "великого" отправит, только если шах в ответ государя великим посольством почтит.

А потом, как ни странно, развернулась настоящая подковёрная борьба за место посла, в которой Андрею пришлось принять самое прямое участие. Ведь персидский шёлк — это огромное богатство, которое могло с лёгкостью протечь между пальцев, если всё пойдёт так, как и в его истории. Там, правда, были другие люди, но ведь среда воспитания оставалась примерно той же, и даже более того, бояре 17 века были более лояльны к торговле, чем нынешние, но, тем не менее, выгоднейшее предложение персидского шаха профукали, не реализовав.

С большим удовольствием Андрей поехал бы сам, но нашлись те, кто посчитал, что для молодого выскочки, чьи предки никогда не носили боярской шапки, и так много чести. С другой стороны, признавая все способности Тучкова, Андрей не верил, что тот способен надолго сконцентрироваться на торговых делах. Вот "честь государеву" перед иноземцами отстоять, даже с риском для собственной жизни, он да, способен, а торговаться из-за купчишек — нет.

В конце концов, исполнять посольство назначили Фёдора Карпова, как компромиссную фигуру, устроившую обе партии. Судьба по-прежнему продолжала насмехаться над виднейшим боярином-западником, в очередной раз отправляя его править посольские дела в страны восточные.

Зато после этого подготовка посольства отошла, наконец, в руки дьяков посольской избы и казначея Головина. Ну и главы морского приказа, как ответственного за доставку посла (роль, которую Андрей буквально выпросил сам).

Для этой цели в Нижний Новгород был отправлен целый десант мастеров, а сухой лес скупали на корню по всем прибрежным городам. Да-да, в Андрее неожиданно взыграл попаданческий гигантизм. Он, ещё путешествуя с Хажиниязом вверх по Волге, вдруг подумал, что если придёт время посылать посла к шаху, то делать это на привычных стругах и насадах как-то не комильфо, ибо кораблики эти были на одном уровне с теми, что использовали все каспийские правители. А русский посол должен представлять собой силу и научно-техническое превосходство нового игрока. Мол, почувствуйте разницу и задумайтесь. Потому что восток дело весьма тонкое.

В общем, под это дело он, хоть и с трудом, но выбил у казначея финансирование и сразу после Рождества свалил из Москвы под предлогом присмотра за новым строительством.

А на нижегородском плотбище ещё с осени развернулось небывалое для горожан зрелище. Прибывшие мастера нанесли на земле размерения будущего судна, сразу же заставив местных умельцев зачесать в собственных затылках. После чего из нескольких колод сбили киль с форштевнем и ахтерштевнем или по принятой ныне терминологии: матицу с носовой и кормовой коргой. Повторять ошибку голштинцев, соорудивших свой "Фридерик" плоскодонным, князь не собирался. И пусть Волга изобилует большим количеством мелей, но в море эта плоскодонность дорого обошлась всем. А килевой "Орёл" вполне себе спустился к Астрахани. Кстати, как и в той истории, первый корабль, построенный под руководством морского приказа, Андрей решил поименовать "Орлом". Соблюдая приемственность ветвей истории, так сказать.

Но в отличие от времён Михаила Фёдоровича и Алексея Михайловича, у него было под рукой всё: опытные мастера, умелые плотники и заранее собранный запас всего необходимого, включая лёгкие шестифунтовки. И поскольку ему не нужно было учиться новому делу, то этот "Орёл" был уже полностью готов к плаванию весной следующего года. Три мачты, развитый полубак и высокая корма резко отличали его от снующих по реке дощаников, стругов и насадов. При этом, как и "Фридерик" он был парусно-вёсельным кораблём, что должно было дать большое преимущество в штиль и при манёврах в порту.

Но это мы уже забежали далеко вперёд.

А пока что Андрей был буквально против своей воли втянут в церковные дрязги. Не во все, конечно, (ещё чего не хватало!), а только в те, что развернулись вокруг будущего университета. Как оказалось, длилось это противостояние уже не один год, но теперь, видя, как быстро строятся стены русского Пандидактериона, накал борьбы за то, кто, как и чему там православных людей учить будет, обострился до нельзя. Причём споры велись не в категрии вместно-невместно (что было бы Андрею более понятно), а в конкретных подходах к выбору преподавателей и обучению отроков.

Всё это поведал князю отец Иуавелий, который за последние годы прочно прописался в рядах митрополитовых людей и готовился в ближайшее время сменить монастырь на более высокую кафедру.

Ознакомившись с его помощью с так называемыми программами разных групп святых отцов, Андрей понял, что даже проживя здесь столько времени, церковную жизнь по-прежнему представлял себе весьма упрощённо. А тут перед ним вдруг открылась одна из тех глубинных, но скрываемых от обывателя граней, заставившая сразу же по-иному отнестись к людям в рясах.

Оказалось, что в церкви, кроме деления на иосифлян и нестяжателей, люди, как и в мирской жизни, делились на западников и, скажем так, славянофилов (хотя себя они так не называли, разумеется), которые стояли за сохранение исконных традиций, идущих ещё от той Руси, что жила до прихода "злого Батыги". И поддержка того или иного течения во многом зависела вовсе не от взглядов конкретного священника на церковные владения, а от совокупности самых различных причин.

Так, Андрей мало удивится, узнав, что большая часть священников, окормляющих приходы по западной границе страны, стояла на (назовём условно) латинофильском подходе. Для них окружающий мир представлял собой книгу, написанную Богом, и задачи наставника они видели в том, чтобы научить обучающегося читать эту книгу. При этом полноценное обучение отроков следовало осуществлять как на родном языке, так и на латинском с греческим.

Разумеется, подобный взгляд пришелся Андрею весьма по душе, потому как был в духе его взглядов, но...

Но, к сожалению, главным оппонентом ей был старец Вассиан и прислушивающийся к нему митрополит, сильно укрепивший за последние годы свои позиции, как при дворе, так и внутри церкви. И хотя их подход к обучению не столь сильно отличался от латинофильского, но кое-какие различия всё же имел.

Так Вассиан был согласен с тем, чтобы спудеи (ну вот так обзывали на Руси студентов) обучались на русском и греческом языках. А вот латинскому речению, по его мнению, обучать стоило только тех, кто с закатными странами по государскому делу общаться будет. Дабы не плодить "прелестей латынских". При этом он понимал, что одним богословием учён не будешь и соглашался, что изучать надобно как духовные, так и гражданские науки: грамматику, риторику, логику, физику, диалектику, философию, богословие и юриспруденцию. А вот к астрономии у старца был двоякий подход: с одной стороны, он считал её той самой "прелестью", с другой, соглашался, что в некоторых делах знание астрономии просто необходимо. К тому же многие оппоненты старца попытались урезонить того тем, что ещё его учитель, Нил Сорский, считал, что ведать законами, по которым ходят светила небесные, православным вовсе не зазорно. Да и в Царьграде, взятом за образец, астрономию вполне себе преподавали. Кстати, с учётом того, откуда брался образец для подражания, Андрей назвал взгляды старца условно ромейско-русскими. Но вернёмся к астрономии. Прижатые к стене столь большой доказательной базой, внятного решения по данной науке ромейцо-русичи принять пока что не смогли. Но обещали крепко подумать.

Зато Вассиан считал, что преподавать науки в русском университете должны только учёные греки и "мудрые люди" из православных (читай, южнорусских) земель, сохранившие древние знания и обычаи, с чем Андрей опять же не был полностью согласен. Ведь лучшие из византийцев давно уже преподавали в европейских университетах или служили при дворах султана, императора, королей да герцогов. А их самые видные ученики в большинстве своём были уже католиками.

Однако и это было решаемо, а вот то, что старец прямо говорил, что будущий университет должен стать инструментом для искоренения инакомыслящих, вот это уже было тревожным звоночком.

Третья-же сила, пусть и небольшая, но самая горластая, представляла собой ту самую породу священников, которую так высмеивали в советское время. Да-да, самые настоящие "дубы", считавшие, что "в той грамоте суть всё еретичество есть". Они осуждали приоритет мирских наук и призывали вовсе отказаться от греко-латинского образования, а молодых людей учить только богословию, дабы воспитывать умных и богобоязненных отроков.

И вот этот подход не устраивал Андрея полностью.

Ну а поскольку за столько лет священники никак не могли прийти к одному знаменателю, то решили, как это уже становилось обычаем, заручиться авторитетом великого князя. Но прежде чем государь задумался над поставленными вопросами, борьба теорий, как это обычно и бывает, постепенно выплеснулась за церковные стены на улицу. Имея перед глазами подвиг Иосифа Волоцкого, горластые и не лишённые ораторского обояния ретрограды решили организовать людской марш в поддержку своих взглядов. Под влиянием их рассказов о предстоящем отступлении от веры православной в угоду проклятых латынян, недовольный народ забурлил и стал недобро посматривать в сторону митрополитских и государевых палат. При этом этим предшественникам попа Гапона даже в голову не пришло задуматься над вопросом, а что будет, если в этот раз государя не разобьёт паралич? Так что пришлось Андрею срочно вмешиваться в "работу с электоратом" самым грязным способом — натравив на самых активных крикунов городское дно. Да, организованной преступности, как таковой ещё не существовало, но объединение в группы по интересам, как, например, сотворили профессиональные нищие, уже было.

Андрееву безопаснику — Лукьяну — пришлось потратить немало сил и средств, чтобы выйти на верхушку подобной протоорганизации. Слава богу, никакие правозащитники, адвокаты и прочие ограничивающие розыск инструкции ему не мешали, так что множество нищих просто досрочно оставили московские улочки и паперти, переместившись на погост, но предварительно рассказав всё, что знали, а если чего не знали, то догадывались. Впрочем, знали они, на удивление, много. Вопросом безопасности их руководители не слишком-то и заморачивались.

Так, выяснилось, что нищих на родной для Андрея Никольской улице, как и ещё на трёх прилегающих "курировал" владелец вполне себе респектабельной корчмы, который, как вы понимаете, в скором времени продал своё доходное заведение и уехал в неизвестном направлении. Ну а корчма с той поры стала приносить доход в княжеский карман, но не напрямую, а через цепочку подставных лиц. Управлял же ею теперь доверенный человек Лукьяна, вполне сведующий в столь сложном деле. И при этом основной "профиль работы" им тоже не был забыт, ведь побороть преступность не удалось ещё никому в истории, а вот сами жители городского дна были бесценным кладезем информации для любой службы безопасности.

Вот этих-то нищих и натравили на самых лучших ораторов. У кого на выступлении потасовку устроить, да с кровавыми соплями, чтобы людям не до проповедей стало, а кого и прибить тихонько в подворотне. И священнический сан вовсе не помешал большинству нищих творить подобные деяния.

Разумеется, и власти не стали спускать подобное, и многие "творцы беспорядков" быстренько попали в лапы стражи, вот только новая система строилась по иным порядкам и те, кто знал чуть больше основной серой массы либо "счастливо" избежали ареста, либо пали от рук "разгневанных граждан". Так что все ниточки, ведущие наверх, были обрубленны, и следствие изначально зашло в тупик. Нет, будь тут следователь из двадцать первого века, то, скорей всего, он бы эту цепочку раскрутил, но, как говорится: "маемо що маемо".

Главное, что взрыва народного гнева удалось избежать. Ни Кровавого воскресенья, ни Болотной не случилось. Но сами прения по поводу того, какой подход к обучению считать правильным, ещё долго сотрясали церковные стены. А Василий Иванович как-то не стремился примерять на себя в этом вопросе роль третейского судьи, чего-то старательно выжидая. Хотя мнения Думы и близких советников выслушивал со вниманием. И лишь к лету латинофилы и ромейцы, напуганные попыткой поднять народ, нашли, наконец, приемлимый для себя компромисс, создав таким образом единый фронт против ретроградов.

Как раз к тому времени здания университета были уже построены, но вопрос: а кого же приглашать на кафедры — был ещё весьма далёк до закрытия.

Ну и уже перед самым Рождеством, примчался из Новгорода гонец. От нового короля шведов Густава Ваза прибыл посланник с сообщением о прошедшей коронации и просьбой о заключении между двумя державами мира и согласия. И Василий Иванович, несмотря на союзнический долг, о котором неустанно напоминал Кристиан, постоянно прося военной и финансовой помощи в борьбе с узурпаторами, в отличие от большинства царей послепетровских времен, да и многих генсеков, посчитал, что ему признать Вазу шведским королём с демаркацией границы по ореховецкому договору 1323 года и дополнениями, заключёнными со Стеном Стурре, куда выгоднее, чем влезать в вооружённое противостояние шведов и датчан, а также датчан между собой. Русь пока не играла в "европейский концерт", а жила по принципу "что нам выгодно". Да, возможно, при игре в долгую выгоды были бы иными, но науку стратегического планирования думцам ещё предстояло выучить. А пока, они просто посчитали, что раз выгоды от исполнения союзнического долга нет, то зачем же нужен этот долг? Просто класть своих людей ради интернациональной химеры? Спасибо, пусть это другие делают.

А потому, как и в иной истории, государь решил, а бояре приговорили, чтобы наместник новгородский подписал с новым шведским королём полноценный договор о дружбе и границах. Самому же Василию Ивановичу сноситься с "выскочкой" напрямую было всё ж таки зазорно.

* * *

*

— Нет, не так, — раздаржённо буркнул князь и стукнул кулаком по подлокотнику кресла.

Музыканты вздогнули и прекратили играть, воззрясь на работодателя. А тот молча сидел в своём кресле и о чём то думал. Потом протянул руку и взялся за гриф гитары, которую по его рисункам сделали местные умельцы. Гусли, конечно, хорошо, но гитара была ему всё же как-то более роднее, что ли. И едва появилась возможность её воспроизвести в этом мире, он тут же не преминул этим воспользоваться. И удивился: казалось бы, чужое тело, нет наработанной моторики, но стоило набить подушечки на пальцах простыми мелодиями, как оказалось, что он вновь может "лабать крутой музон", как когда-то это делал вечерами во дворе.

А первое, что он вспомнил — это довольно непростой в исполнении "Одинокий пастух" Джеймса Ласта. Его он выучил по одной простой причине, что его первая девушка в том будущем практически боготворила эту композицию. Вот он и решил сделать ей сюрприз. Но помучиться при этом пришлось изрядно: ведь пальцы у него тогда были короче, и многие аккорды давались с большим трудом — уж слишком сильно приходилось расставлять пальчики на ладах. Но, возможно, именно это и заставило процесс игры отложиться в мозгу. Зато уже в этом мире он просто сразил наповал и Варю, и жён братьев, зашедших в гости, красивой и столь непривычной для их слуха мелодией. И тогда же в его голове мелькнула мысль, что, возможно, стоит её переложить для исполнения своим оркестром, который давно уже не удивлял гостей князя необычными шедеврами.

Он долго откладывал это дело на потом, но, наконец, дошли руки и до воплощения задумки в жизнь, оттого музыканты и сидели сейчас перед ним, слушая и чертя на бумаге свои партии. Но получалось пока не ахти, хотя с каждым проходом выходило всё лучше и лучше.

— Слушаем ещё раз и сравниваем с нотами.

И прекрасная музыка вновь наполнила собой светлую горницу.

Но не только жена любила послушать, как вечерами играет и поёт отец. Две княжеские дочки — Настя с Феодорой — тоже пристрастились к этому делу. Но если Феодора пока только слушала, то вот Настя... Андрей чуть со стула не упал, когда услышал как дочка, считавшая, что она одна в комнате, напевает для себя, сидя за пяльцами и выполняя материнский урок:

Ради бога трубку дай!

Ставь бутылку перед нами,

Всех наездников сзывай,

С закручёнными усами!...

В шестнадцатом-то веке да княжеская дочка! А он ведь эту песенку только в кабинете для себя и певал, ну, вроде бы.

Так что пришлось Андрею с той поры контролировать собственный репертуарчик. А то этак дочурка, с её прекрасной памятью, до цугундера доведёт. Как исполнит на людях что-нибудь наподобии Канцлера-Ги:

Вот я сижу без покоя и сна,

Ах, бедный же я Сатана.

и привет святая инквизиция, или суд церковный, что в его случае одно и тоже.

Но вообще Андрей на своих дочек нарадоваться не мог. Да, их воспитывали по канону шестнадцатого столетия, в строгости и послушании, учили почитать старших и выполнять волю своего отца и матери, как это заведено во всех семьях. Вот только проказницы давно уже поняли, что строгий папка может быть и не таким строгим, и даже может спустить мелкую проказу, не то, что мать, которая спросит и накажет обязательно. Потому что именно она и проводила для девочек весь процесс обучения. Как и везде на Руси, строила Варя его исключительно на собственном примере, демонстрируя, как правильно выполнять ту или иную работу и постепенно доверяя исполнение дочерям.

Андрей в этот процесс не вмешивался. Единственное, что он привнёс, это то, что с дочками обязательно будут заниматься учителя из его школы — учить письму и чтению. Ведь дочери князя Барбашина должны быть самыми образованными девушками на Руси. И о будущем их он тоже позаботится. Уж за самодуров-недоучек замуж точно не отдаст.

А за неделю до Рождества в доме князя воцарило радостное оживление. Один за другим на двор съезжались братья с жёнами и детьми. Повод был существенный: из дальнего похода к землям неведомым вернулся племянник. Причём сам поход был бы и вовсе сверхуспешен, если бы, конечно, не трагедия — где-то там, на морских просторах потерялась шхуна "Аскольд". Её почти две недели прождали возле Ньюфаундленда, да и потом, пересекая океан, всё надеялись, что товарищи тоже идут домой, но другой дорогой. Увы, в Финском заливе давно уже встал лёд, а "Аскольд" так и не появился.

Что с ним случилось, версий было много, но подтвердить или опровергнуть их можно будет только в следующем году. Потому что вторую экспедицию никто отменять не собирался. Наоборот, благодаря диким ценам на зеркала, Андрей планировал значительно расширить её состав. Сейчас на верфи Викола, не смотря на кадровое ослабление, усиленно работали аж над тремя шхунами, а в Камской вотчине отливали для них сверхплановые орудия. Не остались без работы и заводики казначея Головина, отливавшего для кораблей ядра и картечь. Скрипело ветрянное колесо пороховой мельницы, готовя новый порох, безустали работали формовщики на бумажных фабриках братца Феденьки, изготавливая бумагу для вахтенных и штурманских журналов. Обливались потом мяльщики в вотчинах Шигоны-Поджогина, готовя волокна льна под будущие канаты. Стучали в женском монастыре матушки Ефросиньи ткацкие станы, сделанные на основе станка неизвестного новгородского мастера и дополненного последними достижениями европейских ткачей (из того, что удалось узнать или выкрасть), готовя столь необходимые кораблям паруса. Не покладая рук трудились мастера картографической мастерской, рисуя новые, отредактированные по итогам первой экспедиции карты и портоланы. А в дальних вотчинах среди скупленных во время войны детишек, давно подросших до приемлемого возраста, шёл отбор первых колонистов из тех, кто готов был рискнуть и получить за риск свободу от холопства лет так через пять.

Да, подобная подготовка жрала просто уйму денег, но Андрей только сжимал зубы и записывал потраченное в гроссбух. Теперь-то он хорошо понимал, почему короли не столь охотно вкладывались в колонизацию новых земель, отдавая это частным компаниям — этак и банкротом легко стать. Ведь они, в отличие от попаданца, слабо представляли, на чём и когда отобьются все эти немалые вложения. Хотя нынче Андрей в новое дело уже не один вкладывался. Желавших получить возможные дивиденды от новых земель было предостаточно. Почти все братья, Сильвестр Малой и даже Олекса, приславший из Полоцка сто рублей под будущие барыши. Потому что верили в начинания Андрея.

Вот и сейчас собравшиеся за столом дядья внимательно расспрашивали племянника про виденное им и тот заливался соловьём, расписывая суровые канадские красоты. Оказавшись в центре всеобщего внимания старших родовичей, парень не растерялся. В своём чёрном, слегка приталеном кафтане, с воротником-стойкой, обшитом золотым позументом и золотыми же офицерскими эполетами, он выглядел весьма экзотично среди собравшихся. Но нисколько при этом не тушевался. И даже наоборот, гордился, ведь он был первым и единственным пока что на Руси морским офицером, принятым на государеву службу с окладом в целых пять рублей в год.

Вроде и немного, но лейтенант — это ведь первый чин. И перед ним никого! Огромный стимул для роста.

А на второй день празднований в гости пожаловали Головин и Шигона. Поздравив Андрея-младшего с началом службы и приголубив по паре бокалов, они, прихватив хозяина дома и Михаила, вскоре уединились в рабочем кабинете князя.

— Ну, рассказывай, князь, что за землюшки ты отыскал? — первым начал разговор Шигона.

— Так не я, Иван Юрьевич, не я, а купцы русские, — с улыбкой вступил в разговор Андрей. — Это они совершили великий подвиг, да обрели для Руси новые земли.

— Не юли, князь, — вздохнул Шигона. — Ныне на Москве всем известно, что всё, что с морем связано без твоего внимания не обошлось. И "доброхоты" твои, — он особо выделил слово "доброхоты", дабы придать ему правильный акцент, — уже начали государю нашёптывать, что готовишь ты себе удельное княжество, куда и готов будешь сбежать, когда время придёт.

— Ну, знаешь, Иван Юрьевич, — вспылил Андрей. — Большей чуши я не слыхивал. Ты хоть знаешь, во сколько обходится лишь одно плавание туда? Да мне дешевле за Камень уйти и покорить Чимги-Туру и Искер, чем людишек за океан возить.

— Так почто же ты не поклонишься той землицей государю? Может, настало время, когда он должен назначить воеводу всех новых земель в этой, как ты её называешь, Америке?

— Да легко, Иван Юрьевич, только нужно ли это? Я ведь к государю чуть ли не сразу с докладом пошёл, о том, что открыли его подданые землю за морем-океаном, как это людишки для королей испанских да португальских сделали. И тогда же обсказал ему, почто не стоит пока их под государеву руку приводить. Потому что это станет началом конца. Погоди, не вскипай, как самовар. Сам подумай — коли воевод назначать, то и содержание этого отдаленного края ляжет на государеву казну. А бремя это тяжёлое, — нахмурившийся казначей показался Андрею самым лучшим индикатором правильности взятого курса. — Воевода тех полудиких земель без армии устрашить тамошних дикарей не сможет, а торговлю — единственный корень будущих польз — разорит обязательно. Это вам не закатные земли, где смерды все холопы, и не сибирская земля, где племенные вожди уже веками приучены к ясаку. Там чуть что — томагавк в руки и только успевай скальпы считать.

— Чего в руки и что считать? — опешил государев фаворит.

— Томагавк — это топорик такой, боевой, а скальп, хм, ну это кожа с волосами на голове, но отделённая от черепа. Её тамошние дикари снимают с проигравших.

— Тьфу, мерзость какая, — передёрнув плечами, словно от озноба, Шигона тут же перекрестился на образ богоматери, что стоял на поставце в красном углу кабинета. — Одно слово — язычники.

— Вот-вот. Чтобы примучить тамошних дикарей, как и сибирские народы, малых отрядов не хватит, а сильную армию в ту даль отвозить — никакой казны не напасёшься. Но не это главное! А главное то, Иван Юрьевич, что мы ещё так себе морская сила. Это на море Варяжском мы уже что-то да значим, а на океанских путях мы как младень супротив воина. И ежели кто найдётся да отберёт земли те заморские по праву сильного, то это будет урон царской чести, а мы и сделать с тем ничего не сможем. Потому-то и раздают закатные правители такие земли своим мужикам торговым. Ведь потерю компанейских земель, если что, можно и не заметить. Купцы взяли, купцы и профукали — что с торговцев возьмёшь?

А вот как встанет компания твёрдой ногой в торговле — придёт пора переселять людей массово. А уж как люди переселятся и земли закрепятся — тут-то их и пора будет под руку государеву принимать, потому как они станут куском весьма лакомым. Мы же к той поре и флот разовьём и силу свою не в одном сражении покажем. Глядишь, и не найдётся дурней на государевы земли нападать.

— Ага, но сам ты с того доход поиметь собираешься уже сейчас, — утвердительно произнёс Головин.

— Конечно! Но не сразу, а со временем. И для этого надобно либо Руссо-Балту монопольные права на те земли дать, либо и вовсе создать под то новую компанию, куда государь войдёт, как один из главных акционеров. И тогда уже Компания будет строить корабли, доставлять необходимый груз, строить крепости и охранять новые земли. Увы, но сейчас время насаждать. Время получать доход от насаженного еще не пришло. Но чем раньше мы начнём торговлю с тамошними дикарями, тем быстрее придёт это время. А обоюдовыгодная торговля поможет смягчить нравы диких, постепенно и нечувствительно приучит их к земледелию и ремеслам. А там и монахи своё слово скажут, привьют дикарям христианские ценности и исподволь направят их к образу мыслей, полагающих свое благо в службе государю всея Руси.

— Ты и вправду решил торговать с дикарями обоюдовыгодно? — вскинул в удивлении бровь Головин. — Да тебя же все купцы засмеют.

— Значит дурни они, а не купцы, — отрезал Андрей. — Торговля всегда взаимовыгодна. Просто каждый эту выгоду по-своему воспринимает. У индейцев переизбыток мехов, но мало хороших тканей, нет железных топоров и стеклянных бус, чтобы украсить своих жён. Мы заберём у них меха в обмен на бусы, и оба торговца будут довольны, считая, что с выгодой надули один другого.

Услышав подобное, Шигона весело рассмеялся. Потом хлопнул себя по ляжке:

— Ну а что с того получит государь и казна? Да и пайщики, конечно.

— Государь, как и остальные пайщики, получит доход согласно приобретённого количества паёв, а казна своё возьмёт с налогов. И поверьте, когда процесс выйдет на пик, это будут немалые суммы.

— Будут, не будут, то одному богу известно. А вот то, что убежавшие за море людишки перестанут за себя налоги платить, ты подумал? Ведь по писцовым книгам они будут податными числиться, а на деле урок за них другим творить придётся. И эти другие посчитают подобное несправедливым, снимутся по Юрьеву дню, да и уйдут с насиженых мест туда, где работников больше. И кто протори закрывать будет?

— А нынче оставшиеся за съехавших не платят, что ли, Иван Юрьевич? Какая разница, куда съехал крестьянин: к соседу в имение или за океан? Тем более, Юрьев день — законный день расчёта. Не смог работника удержать — кто тебе враг? И так государь, почитай, лишь о помещиках и печётся: монастырское землевладение отменил, смерду ныне только к боярину в вотчину и осталось, что податься. Но вотчинки-то не растянешь под всех желающих. Что толку садить семерых туда, где и пятеро еле прокормятся. Нет, дурни такие встречаются, но это именно что дурни. А нормальный хозяин сто раз подумает, прежде чем лишних пришлых принимать. Так что не стоит на отток работников напирать, Иван Юрьевич, крестьяне не дураки — от сытой жизни не побегут. К тому же плата от сохи идёт, а не от количества работников. Один, али пятеро те угодья вспахивают — то сборщику едино. Так чего же ты об общине-то озаботился, а, Иван Юрьевич?

— И всё одно, — вздохнул фаворит. — Не было такого ни при отцах, ни при дедах, что бы князья за тридевять земель вотчинки себе искали. И уж тем более, чтобы подлые мужики торговые ими володели. Даже не знаю, как про это и слово то молвить.

— Дак уже молвлено и даже услышано, так что говори, как есть. И не вотчинки в тех землях будут, а земли чёрные, да торговые фактории купеческие, откуда меха да иной товар те купцы возить и будут на продажу, а долю от наторгованного в казну отдавать.

— И кто их контролировать будет?

— Компания. Она и будет с той торговли свой процент брать. А казначей раз в десять, или сколь сам положит, лет может своих дьяков слать, дабы учесть, как та торговля ведётся, да сколь с неё доходов имеют. А вот на отцов и дедов, Иван Юрьевич, ссылаться не стоит. При них иные задачи стояли, и они их исполнили по мере своего разумения. И раз мы нынче про иное думаем, значит справились наши отцы и деды преотлично. Ныне же господь Руси другие испытания шлёт, и решать их нам придётся самим, потому как предки о том и не ведали, и подсказать, как лучше — не могут. Одно могу сказать — государи стран закатных борятся за право побольше земель под свою руку привести и под папскую веру их население окрестить. Так неужели единственный православный государь должен безучастно в стороне стоять?

— Оставь богу богово, а кесарю кесарево, — отмахнулся Головин. — Не знаю почему, но твои идеи и вправду приносят доход, хоть и не всегда выглядят однозначно верными. Но столь серебра, сколько ты за казённые товары в этом году привёз — давно в казну не поступало. А потому скажи — сколько от того торга иметь думаете? Всё же полная монополия для каких-то купчишек — это слишком рисковый шаг. Такого на Руси и верно, ещё никто не делал.

— А что такого, Пётр Иванович? На черносошных землях крестьяне сами собой распоряжаются и ничего, налог с них казна берёт завсегда. Тут-же просто вместо крестьян купцы будут. А доход ещё не считали, только прикидывали. Да и будет он не скоро, годика через три, думаю. И то, коли господь сподволит.

— А ты крестьянина с купцом не путай, князь. У одного земля-кормилица, которую с собой не унесёшь, а у другого — лишь мошна на уме. Кинул калиту в подсёдельную суму и поминай, как звали.

— Ну, так откуп-то ещё никто не отменял, Пётр Иванович. Пришлёшь кого лет через пять, да посчитаешь, что да как. А уж купец свою выгоду быстро просечёт.

— А чего через пять-то? — хитро прищурился казначей.

— Так это по-старине повелось: на новинах-то лет пять оброк не платить да налоги не брать. А земли-то за океаном как есть новины.

— А вот это как посмотреть, — улыбка Головина была, что называется "до ушей". — И вообще, пять лет, срок большой. А велик ли пай будет в новой компании? Иль решил всё своему Руссо-Балту оставить?

— Ну нет, Руссо-Балт пусть с Европой торгует. А для Америки надобно отдельную компанию заводить. И голову ломать названьем не будем. Так и назовём её РАК — Русско-Американская компания. А что? Простенько и со вкусом. Даровать ей монополию на торговлю с Новым Светом и обустройство там торговых факторий и прочего — и пусть купчишки стараются. А паи? Паи да, не дёшевы, но ведь и в Руссо-Балте они не сабляницу стоили, однако и приносят изрядно. И вот кому-кому, а тебе, Иван Юрьевич, и тебе, Пётр Иванович, я бы предложил не скупиться и прикупить несколько. Уж поверьте, деньги те быстро отобьются.

— Так нет же ещё компании никакой, — хитро прищурился Головин.

— Так ведь дозволение от государя надобно, на торговлюшку заокеанскую.

— А вот тут мы тебе и помочь можем, не правда ли, Иван Юрьевич?

— И благодарность моя будет ощутимой, — склонил голову Андрей.

* * *

*

Дьяк Большого дворца Тишка Мелентьев с внимательным интересом рассматривал новые стены Усолья-на-Камском, рубленные сразу после казанского вторжения приснопамятного семь тысяч двадцать девятого года и в задумчивости чесал затылок прямо через шапку-колпак с дорогой собольей опушкой. Ещё бы, слажены ведь они были предивным способом, этакими лучами, как ему показали на генеральном плане в воеводской избе.

Сейчас, когда сани везли его на другой берег Камы, он в очередной раз оглядывал грозное строение и соотносил виденное со сказанным. А ведь и вправду выходило, что защищать такую крепостицу куда удобней, чем те, что привычно ставили везде московские розмыслы. Впрочем, и это он знал не понаслышке, на южной черте городки изначально рубить будут именно по такой системе. И это правильно: татары народ такой — в основном пограбить мастера, но могут и на осаду решиться. А на такой орешек, да с пушками, они явно нападать не решаться. Ну, если только изгоном попробуют или очень большой ратью. Так что будет где люду отсидется.

— Слышь, дьяк, не заморозило тебя там? — спросил обернувшийся возничий.

— Нормально всё, вези давай, — недовольно буркнул Мелентьев, поглубже кутаясь в волчью полсть. Морозец и вправду явно крепчал, а ветерок, гулявший вдоль русла, только помогал тому выстужать человечка. Но ехать-то надо было. Вот и терпел дьяк дорожную муку.

Нет, будь его воля, ни в жизнь бы он не поехал в этот медвежий угол, где к его чину никто не испытывал никакого пиитета. Хотя и величали с вежеством, но шапки не ломали, да и вообще не считали пришлого величиной. А зря, он, Тихон, и к самому государю вхож бывал. Вот и нынече, можно сказать, по его повеленью в дальний путь сорвался.

Уж так получилось, что в этом году Пушечный двор не отлил для войска ни одного нового орудия, пустив все заготовки в утиль из-за брака. А с камской украйны от доброхотов пришли вести, что на заводике у князя Барбашина с этим делом всё отлично обстоит. Вот и послали его в Княжгородок расспросить да разузнать, что да как на том заводике заведено, и отчего тамошние мастера свой урок делают вовремя.

Только вот с учётом того, кем за последние годы стал князь, да и кем был его тестюшка среди дьяческой братии, работёнка выходила нелёгкая. Привык уже дьяк, что в чужой вотчине добром никто свои секреты не поведает, а то и вовсе, норовят такого вот проверяющего ножом в бочину ткнуть. Мол, убили тати человечка, боже, как их земля-то носит! Могут даже этих татей потом сыскать и повесить, только умершему-то с того какой прок?

Однако князев тестюшка пообещал дьяку, что встретят его с вежеством и покажут всё, что попросит. Верилось, конечно, с трудом, но и врать Луке смысла не было.

Первые же сведения о вотчине князя он начал собирать ещё в государевом городке. Здесь о них говорили много и разно. Только знай, успевай запоминать. А запоминать, оказывается, было что! Князь-то на поверку тем ещё самодуром оказался. И мастеров своего дела не любил вельми. Иначе как объяснить, что если была такая возможность, то к делу он старался подрядить молодых да неопытных, а то и вовсе, не привычных к выбранному труду людей? Так, пахать землю он сажал холопов из горожан, а рыть каналы и строить заводы с плотинами — бывших крестьян, хотя, казалось бы, нужно всё наоборот. Просто, как пояснил один мужичок, с которым дьяк распил баклажку местного пива, делалось это для того, чтобы не могли люди князю перечить со словами: "так при отцах и дедах заведено было". От подобной фразы князь, по словам того мужичка, буквально зверел и за малый проступок мог человека легко на конюшню отправить. Потому как надобно было князю, чтобы людишки не как раньше, а как он хочет, делали. Но ведь спокон веков дети у отцов науку перенимали и через то умельцами становились. На том вся Русь стоит, а князюшке это не по нраву выходит. Видать пороли в детстве мало, вот самодуром и уродился. Хотя зерно правоты в его деяниях дьяк отыскал. Ведь ежели отрок дела порученного не ведает, то его учить надобно. А учить-то будут так, как князюшке хочется. Оттого у него хлеборобы ямы роют, а глиномесы — хлеб растят. Одно было непонятно Тимофею, как при этом вотчина у князя ещё доходы приносит?

Хотя солеварщик-то у него как есть, был из тех самых нелюбимых им мастеров, что ещё и при старом хозяине работал. Так что с солью понятно всё. А соль, она и на Москве — соль. Возможно, она-то всё и окупает.

Но доходы князя — это его дело, а вот местный Пушечный двор — дьяческое. И то, что про него расписывали, вызывало у Тишки одновременно оторопь и удивление.

Ведь как работали мастера на Москве? Жили работники в своих избах рядом со столицей и к 8-9 утра приходили на работу, чтобы в 11 уже уйти домой на обед. Ходили пешком полчаса — час, там обедали, спали на печи пару часов, и часов в 15-16 возвращались на работу. Потом работали часов до 17-19 и шли домой. Причём зимой, по причине морозов и короткого светового дня, режим работы урезался ещё больше. И то мужички роптали, что, мол, иноземцы всю душу выпивают работой своей.

А что придумал князь? Да он со своих работников драл по три шкуры, куда там иноземцам! Его мужички, если верить рассказам, приходили на работу к третьему удару колокола, где-то часам к 8 утра, и работали с перерывом на "перекур" (знать бы ещё, что это такое!) до самого обеда. Но на обед не уходили домой, а шли в заводскую харчевню, прозванную "столовой", где и принимали пищу, платя за неё малые деньги из своего жалования. Впрочем, многим обед приносили из дома и в той столовой они ели своё, благо столами пользоваться можно было бесплатно, но всё же, как это отличалось от московских порядков! Хорошо хоть послеобеденный сон князюшка не отменил. Для этого построена была для работников отдельная изба, где имелись лежаки, на которых они и могли соснуть часок после обеда, чтобы затем вновь вернуться на заводик, продолжать работу. И только в 17 часов они расходились по домам.

Господи, да это ж каторга, а не работа! Хотя, тут дьяк вынужденно сознавался, и платили им, даже по московским ценам, прилично. И субботы с воскресеньями, и церковные праздники были выходными. Но вот лично он, Тихон Мелентьев, так работать ни в жизнь бы не стал. И большинство православных тоже. Недаром львиная доля всех работников — холопы, что в литовской земле повоёваны были. Либо выкупившиеся из холопства. Им-то деваться некуда. А вот для Пушечного двора такие порядки никак не подходят. Там в большинстве своём мужики вольные работают — соберут манатки, и поминай, как звали.

Путь от Усолья до Княжгородка занял всего несколько часов, но промёрзнуть дьяк успел основательно. Сам же городок дьяку приглянулся. Большая крепость на холме, окружённая широким рвом была выстроена всё по той же лучевой схеме. А вокруг неё раскинулся довольно-таки большой для этих мест посад, который совсем недавно был тоже обнесён добротной стеной с несколькими башнями, три из которых были проездными.

Что его удивило, так это то, что внутри городка было относительно чисто. Даже конские яблоки не валялись на заснеженных и прямых улочках, что было удивительным. Конь ведь не терпит до нужника, а творит своё дело прямо на дороге. Однако вскоре дьяк нашёл и этому объяснение.

Их возок как раз остановился возле постоялого двора и коняшка от предвкушения тепла радостно сделал своё дело. Однако, едва сани, выгрузив дьяка с его баулами, отправились дальше, из пристройки вышел мужик в тёплом азяме и войлочных сапогах, с большой метлой из веток в руке и, осуждающе покачав головой, принялся ловко заметать конское добро в положенное набок деревянное ведро. После чего прошёлся по улице до самого перекрёстка и вновь скрылся среди хозяйственных пристроек.

Хмыкнув, дьяк толкнул рукой служку, что примчался помочь гостю разместиться на их подворье:

— Это кто?

— Это? Дворник, — удивлённо бросил парень, подхватывая баулы. — Следит за чистотой и порядком на нашей улице.

— Один?

— Почто один-то, несколько их. Это сейчас тишь да гладь, а как начнут соль возить — один и не управится.

— Поня-я-ятно, — протянул в задумчивости дьяк, покачивая головой.

А вот комната ему, видевшему не один постоялый двор, понравилась: светлая и довольно просторная. Да и стоила вполне по карману. Сытно поужинав, он лёг отдыхать, а утром отправился в резиденцию местного наместника, как все вокруг величали княжеского послужильца, управлявшего вотчинными делами.

Тот встретил его настороженно:

— Отписал мне князь о твоём приезде, велел поспособствовать, — сразу же приступил он к делу. — Так с чем пожаловал, дьяк?

Тут Тихон чуть не вспылил. Да чтобы каждый босяк, волей судьбы ставший всего лишь личным княжеским дворянином его, дьяка дворцового, ниже себя ставил! Но сдержался. Пока.

— Посмотреть, как устроена Пушечная изба в княжеской вотчине.

— Ну, это можно, — слегка успокоился местный наместник и, взяв со стола колокольчик, позвонил. В кабинет тут же ворвался служка.

— Вели сани закладывать, да пошли гонца на завод, скажи — еду.

Слуга молча поклонился и выскочил за дверь. А наместник вновь обернулся к дьяку:

— Ну что, Тихон Жданович, сбитеньку горячего для сугреву? А то нынче морозец знатный выдался.

— Сбитню можно, — согласился дьяк.

Завод раскинулся в паре вёрст от городка и тоже был обнесён забором. На проходной их встретили дюжие молодцы, но узнав наместника, молчаливо расступились, пропуская их внутрь.

Сам заводик выглядел ухоженным. Слева от проходной курилась дымом из труб большая изба, возле которой толпилось несколько мужчин.

— То жилая изба, — громко произнёс Игнат, потеплее кутаясь в шубу. — Тут бессемейный работный люд живёт, не имеющий в Княжгородке пристанища.

Его зычный голос легко перекричал и грохот молотов и стук топоров, которыми был полон заводской двор. Махнув рукой подбежавшему мужику, он уверенно зашагал по расчищенной тропинке. Следом поспешал и дьяк, успевая оглядывать всё вокруг.

В плавильной избе было душно. Пылало жаром от печи, возле которой священнодействовал мастер, глухо чухали мехи, посылая в её огненное чрево очередную порцию воздуха. Пока что всё было как на Москве, если не считать непонятного мужичка, что, изнывая от безделья, умостился неподалеку от печи на бревне, и зевал.

— А это кто? — почти в ухо наместнику прокричал дьяк.

— То особый приёмщик. Подчинён лично князю. Следит, чтобы мастер технологию соблюдал. Ну, в необходимых приделах. Для того и записи ведут — чего сколь клали и сколь времени варили. Коли брак выйдет, и приёмщик на мастера укажет, то быть мастеру виноватым. А коли приёмщик упустил, то штраф и плети однозначно получит. Но по княжескому велению. Я тут невластен.

Тихон привычно уже зачесал в затылке. Вот ведь ерундовина какая! На Москве мастер своему раствору сам голова. Мешает и варит по одним ему понятным признакам. А тут опять, как князюшке захотелось.

— Сейчас пускать начинаем, — прокричал заводской мужичок, и наместник с дьяком поспешили отойти в сторону.

Стоявший у печи мастеровой поднял молоток и ловко ударил по каменному чеку. По желобу в полу литейной потекла огненная жижа.

— Пошли, дьяк, покуда металл не подоспел, — сказал наместник и пошагал вдоль желоба.

Поспешивший за ним дьяк увидел, как обтекая сердечник, расплавленная жижа полилась в зарытую стоймя форму.

Как потом выяснилось, и здесь, среди мастеровых, тоже присутствовал "особый приёмщик". Ему вменялось в обязанность проследить за правильностью приготовления формы и процесса литья. А на стрельбище будет ещё и третий. В общем, вся работа проводилась под строгим доглядом этих самых приёмщиков, получавших свою копейку от князя и только ему же будучи подотчётными.

Нет, в Москве тоже не один боярин за всем следил, но заводить специальных людей, что только над душой мастера стоять будут, это уже перебор. Однако же, отчего-то местный двор пушки льёт и в угар лишь малую часть сливают. А на Москве в этом году ни одной не отлили, а в иные и до половины переливать приходится. Правда, московские пушечки по красоте своей не чета местным. Местные-то на их фоне, как поделки подмастерьев смотрятся. И опять во всём на князюшку ссылаются: мол, ему на все эти украшательства до лампады, зато бой просто убойный. Ну, тут Тихон не спец, но своё понятие всё же имеет: по его разумению оружие должно быть красивым. А в местной пушке, что ж красивого?

Выйдя из жара литейной на уличный мороз, Тихон стряхнул со лба капли влаги. В общем, понял он, не пойдут местные порядки для Москвы, а без того и иного не исправить. Зря, получается, только ездил. Единственно — про князюшку многое прознал, но самодуров на Руси и без него хватает.

Игнат же, провожая московского посланника в обратный путь, тоже облегчённо смахивал пот со лба. Пользуясь тем, что князь давно уже не посещал дальнюю вотчину, он стал потихоньку греть руки на местных производствах. Впрочем, не особо наглея. Ведь рубль от сотни не так заметен, а ему — достойное подспорье, так как в тысяче таких сотен десять, а иной товар и на пять тысяч справляли.

Но и работу свою он вёл справно. Школа — главное творение для князя — росла и процветала. Недавно вон пристроили к ней огромную башню, откуда захваченный в Казани магометянин наблюдал каждую ясную ночь в большую подзорную трубу за звёздами, как всегда при этом обучая приставленных к нему мальчишек. Князь новому холопу самолично задачу ставил, что-то там у Юпитера рассмотреть и посчитать, а также обучить своей науке с десяток отроков. И, коли справится с делами, отпустит он его на волю, на все четыре стороны да с деньгами. А князь слова на ветер не бросает, то всякий в вотчине знает. Так что работает казанец не за страх, а за совесть.

Берег Усолки облагородили почитай до самого устья, да и дно каждую весну прочищают, чтобы торговым насадам спокойно к причалам подходить можно было.

Медь на Григоровой горе добывали в большом количестве, да и розмыслы ещё пару новых залежей обнаружили, так что заводик медеплавильный работал безустали, выпуская в последнее время не только пушки, но и колокола, что скупались церковью по достойной цене.

Вот хлеб на местной земле родился плохо, но с едой проблем не было: спасали рыбные и охотничьи артели, а так же "свои" вогуличи. Кстати, после смерти старого вождя, его старший сын недолго наслаждался властью, попав на охоте в лапы шатуна. Мишка сильно изломал парня и видимо повредил что-то внутрях, так что спустя неделю освободившуюся должность племенного вождя занял Асыка, в крещёнии принявший имя Арсений. С учётом его отношений с князем, вогуличи и вправду были отныне свои.

Безустали работал на острове стекольный заводик, изготавливая очередную партию стекла и зеркал. А про солеваров и говорить не приходится. К осени закончили бурить новую скважину, теперь ладили вокруг неё варные избы. Соляной караван в следующем году обещался быть весьма большим, хотя на покорённых казанских землях ощущалось какое-то напряжение. Видимо, придётся усилить охрану ротами Камского полка, благо полковник Рындин никогда не отказывал в подобной помощи.

В общем, княжеская вотчина процветала, и Игнат мог честно и спокойно почивать на лаврах хорошего управленца, вот только приезд подобных дьяков всегда вызывал у него обоснованную озабоченность. В такие дни он становился более раздражительным и даже молодая супруга старалась поменьше попадаться ему на глаза.

Но вот московский дьяк уехал и жизнь потихонку стала возвращаться в накатанную колею. Оставалось лишь решить последнее распоряжение князя: по возможности взять на службу и отправить в Нижний Новгород одно-двух кормщиков для его княжеского дела. Просто с кормщиками было в местных пенатах туговато.

Глава 22

Корабль дергало во все стороны, то вперед, то назад, то стремительно кидало на один бок, то на другой. Бешено выл ветер, срывая гребни волн и покрывая море водяной пылью. А мохнатые тучи, казалось, так и цеплялись за клотики мачт.

В корпусе что-то скрипело и стонало, словно сам корабль страдал от ударов стихии. На второй день швы не выдержали подобного обращения и дали течь. Пришлось ставить мореходов к помпе. Но, как оказалось, это было ещё не самое страшное. Страшное случилось после полудня (если верить песочным часам), когда, совсем неожиданно, "Аскольд" со всего маха ударился днищем о дно. Потом ещё раз и ещё.

Донат, стоявший в этот момент рядом с рулевым, бросился к борту и впился взглядом в светло-серую хмарь, окружающую корабль. Увы, никакой земли в пределах видимости видно не было, и, возможно, шхуне просто "повезло" налететь на одинокую скалу в океане. Вот только везение это было каким-то с душком. От сильной качки и нескольких мощных ударов о камни вода стала куда быстрее проникать внутрь, и насосы уже не успевали откачивать её. Если с течью не удастся справиться, то, скорее всего, корабль придётся покинуть. А этого ему ой как не хотелось. И дело было даже не в том, что от родной землицы отделяло их тысячи вёрст, а в том, что это будет первый корабль, который он, Донат, потеряет за время своего кормщичества.

Но и раздавшийся где-то час спустя крик: "Земля!", не избавил командира от плохих предчувствий. Словно оправдывая их, шхуну вновь затрясло от ударов. Это продолжалось недолго, но и этого хватило, чтобы у корабля сбросило с петель и оторвало напрочь перо руля.

Став неуправляемым, он превратился в игрушку свирепого ветра, который с радостью погнал его прямо к еле-еле различимому в чёрно-серой пелене берегу. И даже уроненные паруса и брошенные якоря не смогли остановить это движение. Носовой якорь никак не мог зацепиться за грунт, а кормовой лишь дёрнулся, как его канат, не выдержав натяжения, лопнул с громким хлопком.

Когда, наконец, и носовой схватился за дно, шхуну стремительно развернуло кормой к берегу. А ветер продолжал тащить её дальше. Якорный канат, натянутый как струна, буквально звенел и грозился вот-вот лопнуть. Поняв, что он долго не выдержит, Донат велел спускать шлюпки, но и этот приказ запоздал. Канат в очередной раз дёрнулся и... лопнул!

Понимая, что теперь столкновение с землёй стало неизбежно, мореходы хватались, кто за что мог. Многие, стоя на коленях, молились богу.

Штормовая волна, словно радуясь собственному величию, приподняла шхуну и с силой выбросила её на песчаную отмель. Треск ломающихся мачт, казалось, затмил рёв ветра. Рухнув на борт, отчего все не привязанные вещи сорвались со своих мест, шхуна протащилась по песку и, уткнувшись в высокий земляной обрыв, застыла в полулежащем положении, вздрагивая от налетающих ударов водяных валов.

И мореходам ещё невероятно повезло, что дикий берег не оказался нагромождением валунов, о которые корабль мог легко разбиться в щепки, но и мокрый песок ещё не был полноценным спасением. Прихватив что первым под руку пришлось, мореходы спешно покидали останки корабля, уходя подальше от моря. Самым трудным было взобраться на вершину откоса, но с божьей помощью преодолели и это препятствие. Впрочем, все понимали, что всё только начинается, и впереди предстояло ещё много работы, а легко не будет никому...

Шторм окончательно стих лишь спустя сутки и команда сразу поспешила на берег, посмотреть, что стало с их судном. Увы, даже беглого взгляда хватило, чтобы понять, что быстро восстановить шхуну не получится. Если получится вообще, а то, возможно, придётся и вовсе строить что-то новое. Так что перед выжившими русичами замаячил призрак полноценной зимовки в незнакомой местности, для которой нужно было подыскать удобное место.

Для этой цели Донат, возглавивший, как командир, невольных робинзонов, отправил два отряда в обе стороны от места крушения, а сам остался организовывать выгрузку из останков корабля всего, что только можно было. Ибо никто не мог сказать, что именно понадобится людям уже завтра.

Отдельно доставали продовольствие. Любое, даже подмокшее. Последнее тут же выкладывали на сушку, поставив зуйков отгонять прожорливых птиц. А вечером внимательно выслушивали вернувшихся разведчиков. Ведь те видели куда больше, пока искали удобные места.

Земля, на которую выбросило русичей, в яркий солнечный день выглядела весьма привлекательно. Холмы, леса, красновато-белые песчаные пляжи и на удивление красная почва — всё это было и знакомо и в достаточной мере ново. Лес был в большинстве своём широколиственным, но с примесью хвойных деревьев, часть которых русичи видели впервые в жизни.

Как вскоре выяснилось, выбросило корабль на побережье между двух заливов, при этом всего в четырёх верстах от места крушения в восточный залив впадала небольшая река, большая часть которой оставалась пресной даже во время прилива. Да, с этого места было далеко до побережья, но ведь солёной водой много не напьёшься, а рыть колодец умельцев не имелось. Тех, кто могли бы найти нужное место. А потому острожек решили ставить на берегу речушки, а на побережье можно будет и на лодке выходить, починить которую было куда легче, чем корабль.

А вот первой живностью, не считая птиц, кого увидели разведчики, стал чёрный медведь, ловивший на берегу рыбу. Услыхав голоса людей, он оставил свое занятие и, недовольно рыкнув, побрел к лесу.

— Ха, а мы, выходит не первые люди, кого мишка увидал, — усмехнулся абордажник Еремей, знатный охотник с берегов Онего-озера. — Видать часто тут местные самоеды ходят.

— Вот только к добру это или к худу, не ведомо, — вздохнул кто-то из-за спины.

— Ничто, — весело оскалился Еремей. — Вот острог поставим, пушки вытянем да порох просушим, а там и поглядим, что к добру, а что к худу.

И вот чтобы слова не расходились с делом, на следующий день часть мужиков отрядили на рубку леса. При этом большая часть всё также занималась разборкой трюмов "Аскольда". А небольшие отряды разведчиков, кроме знакомства с окрестностями, занимались и заготовкой продовольствия. Всё же на берегу оказалось почти шесть десятков мужиков, которые питались отнюдь не маковой росинкой.

Ну а поскольку никто не знал, каковы тут зимы, то решили первым делом построить большой бревенчатый сруб с печью, в котором можно было бы пережить и дожди, и морозы. А для лучшей обороноспособности соорудить по углам сторожевые будки, из которых было бы удобно отстреливаться.

Увы, не обошлось и без печального события. Море выбросило на берег останки троих погибших товарищей и их по православному обряду захоронили в местной землице. Службу, за неимением священника, провёл Донат.

Дольше всего думали-гадали о пашне. Благо, зерно на корабле имелось, так что можно было часть посеять под озимые, но не хотелось просто так потерять драгоценные зёрна. Вроде вокруг всё зеленело, но хватит ли плодородия местной землицы для овса и ржи, этого не знал никто. В конце концов, решили, что хуже не будет, зато в случае удачи по весне можно будет пополнить запас, да полакомиться новым хлебом. Вот только работать мужикам пришлось вручную, ведь ни сохи, ни лошадок в округе отчего-то не наблюдалось. Но в трюме отыскались запасы железных кирок и заступов, а это всё лучше, чем ворочать землю деревянными лопатами и мотыгой из сучковатой палки.

На пахоту Третьяк, доросший из вахтенных начальников до старпома, собрал всю корабельную молодёжь. Приобщать их, так сказать, к однообразной и неблагодарной работе по расчистке и вспашке почвы. Но парни если и роптали, то не сильно: все понимали, что всё делается во их же благо.

Так и работали — лесорубы очистят участок леса от деревьев, а парни, идя следом, взрыхляли почву меж пеньков с помощью заступов, после чего удобряли, чем могли. Специально пал, конечно, не пускали, но вспаханную землю золой от сгоревших веток посыпали густо. После чего и зерно в землю высеивали. А тяжеленные стволы оттаскивали к месту стройки.

Время за работой летело незаметно. Вскоре на берегу речушки, выбранной для жизни, уже стоял большой, в два жилья сруб, а рядом с берегом начала пристраиваться банька. По окончанию сельскохозяйственных работ молодёжь всем скопом была перенаправлена на рытьё траншей под будущий частокол.

Кстати, кроме брёвен, пришлось помучиться и с пушками: тягать без телег многопудовые туши было тем ещё весельем. Зато порох, на счастье, промок не весь, и потому свои шансы при враждебном отношении аборигенов, робинзоны оценивали куда выше, чем до того, как укрепились на новом месте. Теперь они были готовы к любому знакомству.

И, разумеется, вскоре это знакомство произошло.

Аборигены, которых с лёгкой руки князя уже начали называть индейцами, появились из леса неожиданно, хотя сторожевые посты и были расставлены по периметру места зимовки. Что ж, умение своё быть невидимым местные индейцы показали во всей красе. Отряд человек в двадцать застыл на границе леса и с интересом рассматривал чем же занимаются пришельцы. А пришельцы, бросив работу и наспех вооружившись, тоже с интересом рассматривали индейцев.

Резко очерченные лица медного цвета, темные волосы, перехваченные кожаными ремнями с заткнутыми в них одним, двумя или тремя перьями, длинные конечности, куртки из дубленых шкур, широкие штаны, украшенные полосками кожи, и оружие, сделанное из камня и костей. Да-да, лишь у самого разодетого индейца — по-видимому местного вождя — был в руках бронзовый топорик. Топоры и наконечники копий остальных были либо каменные, либо выточены из кости, что вряд ли было опасным для кольчуг и байдан, но оставался ещё вопрос ядов. Как известно, дикари на подобные штучки великие мастера, а кольчуга от яда плохая защита.

Время шло, но оба отряда так и стояли на своих местах. Поняв, что играть в гляделки можно долго, Донат с силой вогнал топор в бревно и, подозвав двух молодцов из абордажников, смело шагнул навстречу индейцам, успев распорядиться, чтобы первыми никто огня не открывал.

Углядев изменение ситуации, от индейцев навстречу русским тоже шагнуло трое. Первым шёл высокий и довольно широкоплечий мужчина, тот самый, с бронзовым топором, который он предусмотрительно отдал молодому воину, стоявшему за его спиной. Пышный головной убор из белых перьев ниспадал на его затылок. Лицо его было типичным для местных: тонкий орлиный нос, выдающиеся скулы, продолговатый разрез глаз и резко очерченный подбородок.

Когда оба небольших отряда сблизились достаточно, индеец остановился, поднес правую руку к сердцу, а потом поднял обе руки вверх, согнув их в локтях, а тыльной стороной ладоней повернул к Донату. Увы, как всегда языковой барьер, бич всех подобных встреч, можно было преодолеть только языком жестов.

Глядя в спокойное лицо аборигена, Донат повторил его телодвижения, искренне надеясь, что это предложение мира и дружбы, а не чего-то иного. Вождь, смотревший на русичей до того настороженно, слегка успокоился, потом сложил руки на груди крестом, кивнул головой и что-то гортанно произнёс. Тотчас из группы индейцев выскочило четверо юнцов, положив перед Донатом тушу убитого лося.

Повинуясь скорее инстинкту, Донат позвал зуйка и велел принести спасённые с "Аскольда" бусы из цветного бисера и кой чего ещё, по-мелочи.

Кажется, с местными удастся договориться миром...

Отношения и вправду наладились. Молодой вождь Мемберту или его соплеменники довольно часто приезжали на пирогах, доверху нагруженных дичиной, сочными кореньями и плодами, которые их женщины собирали в лесу. Между прочим, местные индейцы оказались великолепными лодкостроителями. Их судёнышки были достаточно большими и, не смотря на кажущуюся хрупкость, вполне позволяли выходить в море под парусом. От них русичи и узнали, что выбросило их хоть и недалеко от большой земли — читай, материка — а всё же на остров, который местные звали Абегвейт. Ну а что место для жилья они выбрали не самое лучшее — это они и сами выяснили, когда вышли к берегам Рыбной реки. Вот где было достойное место для настоящего городка!

Торговый и культурный обмен двух народов шёл достаточно бойко. К Рождеству многие из индейцев уже довольно хорошо изъяснялись на русском языке. Да и среди мореходов отыскались индивидуумы, что смогли выучить индейский язык. Это вывело общение на иной уровень и вскоре русичи узнали, что племя когда-то обитало в других землях, но потерпело поражение в войне с материковыми соседями и вынужденно укрылось тут на острове. Да и с белыми людьми, правда, говорящими по-иному, чем русичи, они тоже были уже знакомы. Заплывали как-то сюда такие вот, на своих больших лодках. Вот только товаров у них было маловато, а после их ухода племя и вовсе поразила какая-то болезнь, от которой умерло много славных охотников и даже шаман. Поражение в войне и эпидемия и привели к тому, что женщин в племени оказалось куда больше, чем мужчин. Правда, как с удивлением узнали русичи, именно на женщинах и лежал вопрос о пропитании, но вождь справедливо боялся, что мало мужчин и много женщин может испортить кровь и поэтому хотел знать, не примут ли соседи часть женщин к себе, заплатив выкуп по низкой цене. Да, это идёт в разрез с традициями племени, ведь по их обычаям жених должен был пару лет повкалывать на тестя, показав себя, и лишь потом брать жену, заплатив достойный выкуп. Но вождь понимает, что рабочие руки русским были и в остроге нужны, а вот от защиты столь грозных воинов он бы не отказался. Ходившие на материк воины видели снующих разведчиков враждебного племени. Как знать, может, это боги и наслали бурю, чтобы привести сюда белых людей, помочь выжить детям леса?

Разумеется. Донат был не против такого предложения. А то у многих уже начинало понемногу сносить крышу от невольного воздержания. И при виде приплывавших к острогу индианок (а местные женщины управлялись вёслами не хуже мужчин и часто посещали лагерь на лодках самостоятельно), не только у молодёжи слюнки текли. Ведь не смотря на красноватый оттенок кожи и монголоидные черты, были они ладненькими: гибкий стан, две чёрные косы окаймляют смуглые и в большинстве своём довольно симпатичные лица. Да, не красавицы, но если учесть, что женщин у всех давно не было, то понятно, как они действовали на молодцов. А парни-то у него далеко не монахи. Учудить могли всякое, и это притом, что мир между русичами и индейцами был пока что слишком хрупок.

А то, что возможно повоевать придётся, так лучше уж за знакомцев вступиться, чем с их обидчиками потом общий язык искать. Да и вопрос: найдут ли ещё? Правда, придётся сруб на комнатушки поделить, чтоб люди грехом не на виду друг у друга занимались, но это того явно стоило.

В общем, после долгих разговоров пришли они к единому мнению. Племя изрядно пополнилось ножами и топорами из железа, а в остроге к весне было уже почти три десятка местных молодиц, и кое-кто из них уже и с животиком бегал. Да, может люди и во грехе жили, не венчаные, но зато мирно. И это мирное породнение лишь укрепило союз русских и индейцев, позволив нежданной колонии пережить свою первую зиму. То, на чём часто спотыкались европейские поселения. Помог, так сказать, бесценный опыт сосуществования с дикими народцами, выработанный на Руси. Ну а также понимание того, что о них, в отличие от оставляемых на берегу европейцах, никто не знает, а значит и шанс получить помощь от своих весьма мизерный.

Зима, как и дома, покрыла снегом и людское поселение, и притихший лес, но жизнь при этом не заглохла. Охотники всё так же ходили на промысел, кто-то посещал деревню вождя Мемберту, а плотники в глубине бухты ладили из останков шхуны мореходный корабль. Через океан на таком вряд ли кто рискнёт плыть, а вот вдоль бережков до самой Большой реки, которую Донат определил, как искомую ими реку Святого Лаврентия, вполне себе добраться было можно. А там, коль бог поможет, можно будет и своих встретить.

Пережили зиму легко, всё же на острове она оказалась умеренно холодной, и до настоящих русских морозов ей было весьма далеко! Правда, при этом она была довольно богатой на бури и метели. Весна тоже не спешила порадовать теплом, ну, по крайней мере, до той поры, пока не растаял у берегов морской лёд. Правда, не обошлось и без потерь. Так, одного охотника задрал мишка-шатун, а другой упал в реку да переохладился слишком. Зато цинга прошла стороной — отвары ведь никто пить не прекращал. Как и сырую воду почти не пили, во избежание, так сказать. Ну а банькой не только себя радовали, но и индианок своих приохотили.

Всё ж таки не зря лекции по колонизации командному составу ещё перед отплытием читали. Словно знал князь, что у кого-то может такое вот случиться.

— Ячмень взошел!

Эти простые слова заставили многих в срубе бросить свои дела и поспешить на импровизированную пашню. Вот вроде бы и ничего такого, но это там, на Руси, а тут в тысячах вёрст от родимой землицы это означало, что быть мужикам с хлебом! Мясо, рыба, корешки — да, всё это было вкусно и питательно, но хлеб — это же хлеб!

Донат с непокрытой головой стоял на краю "пашни" и смотрел, как по всему полю зеленели ровные и густые всходы. Смотрел и улыбался.

Да, он не сохранил свой корабль, но, возможно, он сделал даже больше, чем того хотел сам князь. А ещё он вдруг понял, что нашёл для себя прекрасное место, покидать которое уже не очень-то и хотелось. Разве что на время — повидать родителей да сестёр с братовьями. Женой-то на Руси он так до сей поры и не обзавёлся...

* * *

*

Село Конюхово с постоялым двором и прилегающими деревнями нынче уже полностью принадлежали князю Барбашину. Годим ведь только с виду казался простецом, а на самом деле был ещё тот хитрован. Ну и денег князь тоже не пожалел. Так что не стоит удивляться тому, что оба совладельца, пусть и не сразу, но продали свои доли настырному послужильцу.

И едва став единоличным владельцем, Годим первым делом занялся постоялым двором, значительно расширив его и снеся все ветхие постройки. Теперь большинство купеческих караванов, что ранее старались поскорее добежать до городка, минуя селение, двигались по дороге неспешно, зная, что в Конюхово их ждёт сытый ужин и безопасный ночлег.

Стоял тут и ям. Но не государев, а княжеский. Ведь княжеская почта работала не хуже государевой, развозя корреспонденцию по разным местам. Так что порой в Конюхово забегало разом трое-четверо гонцов. И всем им был уготован ночлег и отдохнувшая смена лошадей.

Соседи, конечно, были не сахар, но Годим быстро заставил их себя уважать. А уж про набеги и потраву полей те, получив пару раз жёсткий отлуп, и вовсе позабыли. Был, правда, один сын боярский, что попробовал управу на не в меру борзого управляющего найти, так сам едва поместья не лишился. Годим ведь не сам по себе, он князя Барбашина человек был. А воевода, родом из захудалых, как узнал с кем тягаться надобно, так и пошёл на попятный.

Так что жизнь в вотчине текла своим чередом. По указу князя из крестьянских детей личный дворянин отобрал двух крепких отроков и принялся готовить их к службе ратной, так как с Конюхова и деревенек полагалось выставить аж полтора всадника. Вот чтобы они носом в грязь на смотре не ударили, и гонял их послужилец по всем статьям, включая и огненный бой.

Но главное — их мануфактурка, начатая когда-то с десяти махин, постепенно разрослась до настоящего гиганта, и теперь в ней имелось почти две сотни станков, которые приносили хозяевам предприятия изрядный доход. И нынче те из помещиков, кто воротил нос от предложения, сами просились взять их в пай. А ведь как всё начиналось...

Очередной зимний вечер Годима был скомкан прискакавшим всадником. Гонец по пути в Москву завёз управляющему письмо от старого товарища и теперь, сидя в кресле-качалке (удобную всё-же штуку выдумал или подсмотрел где князь), старый воин при свете свечей читал адресованное лично ему послание, в котором неплохо прибарахлившийся за время финского похода Рындин писал, что пора бы и им, по примеру своего нанимателя, денежными вопросами озаботиться. Ведь князь всегда говорил, что не стоит держать все деньги в одной кубышке, и уж тем более просто хранить их под подушкой на чёрный день. Деньги должны работать! И у него, Годима, есть под рукой всё, что для этого необходимо. А холст, мешковина, грубая ткань и мягкое полотно — всё это пользовалось большим спросом. Потому как домотканного на всё и всех уже не хватало. Так почему бы двум дворянам при деньгах не основать в таких условиях свою ткацкую мануфактуру по типу того, как им князь расписывал? А можно для успеха дела пригласить в долю и окрестных дворян. Им ведь воевать каждый год надобно, оттого за поместьями своими следить некогда, а детишки-то подрастают, долю свою требуют. А тут, какую-никакую, а деньгу выручат. Не сразу, конечно, но и они, в первый раз в набег на литовские земли уходя, не верили, во что это, в конце концов, обернётся. Ну, кроме князя, конечно.

Что ж, Годим был не против рискнуть, тем более дело и вправду выглядело стоящим. Он ведь на рынки часто сам ездил и что спросом пользуется, знал не понаслышке. Правда, для начала всё же пришлось потревожить своего князя, поскольку для надёжности дела стоило получить на него жалованную грамоту. Идти же привычным путём — значило затянуть дело надолго, да ещё и на "подмазать" пришлось бы немало раскошелиться. А через князя получилось довольно быстро, к тому же тот начинание своих людей одобрил и даже кое какие советы дал. Ну и в долю вошёл, причём не мехом или скарбом каким, а полновесным серебром, что было куда сподручней. Тем более соседи к его предложению вложиться в дело деньгами отнеслись прохладно. Кто-то нос воротил, кто-то у виска крутил, и лишь двое, неплохо так в зажитье поднявшиеся, наскребли по паре рублей, что было не сильно-то много: станки ткацкие брать стоило наилучшие, что бы ткани не хуже иноземных выходили, а такие пока что лишь в Новгороде и делали. И то понемногу, отчего стоили они немало. Оттого-то большую часть первых станков составили свои, привычные. И как потом оказалось — это даже было к лучшему.

Место под будущую мануфактуру Годим отыскал быстро, но сразу же встал вопрос с персоналом. В городах, между которыми столь удобно и расположилось Конюхово, удалось сманить парочку мастеров, но большой роли это не сыграло. Ибо работников требовалось куда больше. Выход, по примеру князя-нанимателя, нашли в бродягах, холопах, да сиротках, которым просто некуда было деваться, кроме как в монастырь или в кружалы гулящими жёнками. Вот их-то и пристроили к ткацкому ремеслу, следуя заветам ещё не родившегося царя Петра. Правда, в отличие от него, своих работников дельцы-дворяне сначала обучили работе, и лишь потом допустили к станкам.

На первых порах производственный цикл ткацкой мануфактуры начинался сразу с операции прядения: предварительная обработка волокна пока что отсутствовала, отчего приходилось чесаный лён покупать. Благо хоть в округе его сажали и обрабатывали много. Но со временем собирались и этот процесс освоить, дабы создать полноценное предприятие. Ну а пока справлялись и покупным.

При этом, в отличие от любого хозяйства на Руси, включая и недавно созданный Кадашевский двор в Москве, на дворянской мануфактуре, благодаря всё тому же князю и его увлечению техническими новинками, вовсю использовали заморскую прялку. Увы, кто бы что ни говорил, но вот её-то на Руси пока что и не знали. Работали с помощью ручного веретена, вращаемого непосредственно пальцами руки, отчего весь процесс прядения оставался трудоемким и сложным. Прядильщица должна была делать ряд однообразных движений: вытягивание, скручивание и наматывание. Производительность при этом была низкой, а рука быстро уставала.

Заморская же самопрялка управлялась с помощью колеса, которое через ремень передавало вращение веретену. При этом она позволяла осуществлять не только прядение, но и наматывание изготовленной нити. И подобная механизация позволила значительно облегчить и ускорить труд прядильщика. Когда мануфактурные девчушки окончательно освоились с этим чудом техники, каждая из них стала выделывать столько пряжи, сколько веретеном делали три прядильщицы, да ещё и количество отходов при этом стало в разы меньше.

Ну а как уже говорилось, ввиду малого количества новгородских станков с широкой ткацкой рамой, к работам на них привлекали только самых лучших ткачей, а основную продукцию делали пока что по старинке, на узких станках кустарного типа. Возможно, именно поэтому первый доход получить удалось далеко не сразу. Но время шло, станки без устали ткали ткани, ткачи и ткачихи получали свой драгоценный опыт, и в результате это положительно сказалось как на качестве, так и на количестве выпускаемой продукции. Так что не стоит удивляться, что настал тот день, когда она вдруг оказалась на рынке вне конкуренции. Что тонкие и дорогие, что простые и грубые, мануфактурные ткани оказались качественней и дешевле всех остальных, ну, кроме, разве что привозных иноземных. И вот с той поры мануфактура и начала приносить в карманы пайщиков только доход, который лишь увеличивался год от года, и многие из тех, кто вчера ещё смеялся над горе-промышленниками, нынче кусали локти, глядя, как богатеют более сообразительные соседи.

Разумеется, не всё было так безоблачно. Были и "наезды" власть имущих, против которых пришлось применять даже "тяжёлую артиллерию" в виде клана Барбашиных, было и несколько попыток сжечь мануфактуру. Тут особо отличились городские ткачи-ремесленники, которых она в буквальном смысле разоряла. И даже попытка сделать как в Москве — организовать ткацкую слободу — им не помогла. Ведь за прошедшие годы мало что поменялось на Руси, и ремесленники в основной своей массе едва сводили концы с концами. Причём у многих не хватало капитала даже на покупку сырья, и они работали исключительно на заказ. Да, бывали в их среде и довольно состоятельные люди, чей доход доходил до двадцати рублей в год, но у большинства весь прибыток описывался одной ёмкой фразой: "только что сыт бывает".

И вот именно малая капитализация и не давала ремесленникам нанимать дополнительных работников и учеников. Доходило до смешного, когда у семи-восьми мастеров был один работник и от силы два ученика, взятых со стороны. Так стоит ли удивляться, что часто со смертью бездетного мастера умирало не только его дело, но и все его наработки?

Вот всё вышеперечисленное, с небольшими нюансами, и привело к тому, что даже объединившись, они так и не смогли составить достаточной конкуренции мануфактуре в разрезе цена-качество. Ведь дворяне-предприниматели сразу строились с прицелом на захват рынка, ориентируясь не на привычное "предки так робили", а на массовое производство и технологические новинки.

Когда же доход от мануфактуры стал сопоставим с доходом от поместья, а потом и превзошёл его, новым делом заинтересовались и другие дворяне. А как же иначе? Ведь ещё на прошлом сборе Третьяк делил одну палатку с Фролом, а ныне они каждый при своей прибыли, да ещё и палатки их оказались из отборной ткани! Алтын по пятнадцать, не менее. А еще новый тохтуй на саадак, да не постой, а узорчатый, алтын так за восемь! И иной рухлядишки добавилось: так-то в обычном кафтане ходили, цена которому и до рубля не дотягивала, а ныне в узорочатых из камки, чья цена не менее двух рублей станет, щеголяют. Это ж откуда всё взялось? Ах на паях в дело вложились! И что? И как? Ишь ты, как хитро всё!

И уходили в задумчивости.

Нет, это не значит, что завтра же все кинулись в коммерцию, но, как и в восемнадцатом веке известного тут лишь одному попаданцу прошлого, самые активные из них ухватились за подобную идею улучшить своё материальное положение, и постепенно то в одной волости, то в другой стали возникать подобные мануфактуры. Пусть не такие технологичные, как годимовская, но именно мануфактуры, которые со временем, как и в иной истории, выгнали с внутреннего рынка иноземные средне— и низкокачественные ткани. Не сразу, а спустя десятилетия, но выгнали. Причём условий, которые в иной истории заставили дворян уйти из промышленности назад, в сельское хозяйство, нынче нигде не наблюдалось. Ну не было у Руси земель, чтобы начать стабильный хлебный вывоз за рубеж. Не было.

И пусть этих дворян было пока что мизер, но это были дворяне переходного типа, ещё не капиталистического, но уже и не феодального. Дворяне, которым был нужен не только работник в поле, но и тот, кто купит произведённое на их мануфактуре полотно.

* * *

*

Всю зиму в Нижнем Новгороде стучали топоры, летела на прибрежный снег пахучая стружка, капала янтарная смола и чёрный вар. Вырезались по лекалам корабельные члены, и все работы шли споро, с толком. Так что даже непосвящённому было видно, что делом на местном плотбище ведала умная голова. При этом на корабельное строение были призваны не только охочие люди, но и колодники, а также все сидельцы долговых ям, которые теперь своими руками отрабатывали собственные долги.

Несмотря на мороз, работы шли весь светлый день, отчего многие работники умудрялись отмораживать на ветру лица. Так что приказному дьяку пришлось сделать нагоняй, начальникам всех мастей, чтобы они стали следить за тем, дабы работники перед работой мазали щеки гусиным жиром. Ибо на счету была каждая пара рук.

Как обычно, не обошлось корабельное строительство и без столкновений с нижегородскими купцами, решившими подсунуть государевым людям за хорошие деньги не совсем хорошие справу и припасы. Но тут им не выгорело: дьяк оказался неподкупен, а князь Андрей, который, как глава Корабельного приказа и разбирал чуть позже эти дела, и вовсе полностью воспользовался своим сословным и служебным положением для примерного наказания наиболее "отличившихся". Такие вот ушлые поставщики ему ещё в той жизни оскомину набили. Сцены же порки виднейших купчин нижегородский люд вспоминал потом ещё годы спустя, радуясь, что хоть кто-то указал мироедам их место.

Всё это в совокупности привело к тому, что большой корабль строился небывалыми для этих мест темпами. И глядя на его непривычные обводы, среди местных знатоков и умельцев ближе к весне даже пошли споры: не великоват ли он для Волги, пройдёт ли на мелях; не высоки ли у него мачты; не узка ли палуба и крепка ли обшивка? Споры были жаркие, со ставками, а порой и с мордобоем, но в одном все стороны были согласны точно — жизнь покажет, кто больше прав.

В апреле готовый к спуску корабль посетил государев брат, князь Андрей Старицкий. За прошедшие годы Андрей Барбашин сумел найти что-то типа общего языка со своим кремлёвским тезкой, и вынужден был признать, что в чём-то и Василий и историки про него не врали. Да, он не был семи пядей во лбу, но при этом был вполне неплохим управленцем, и достаточно грамотным воеводой. В этом он разительно отличался от другого государева брата — Юрия, чей дмитровский удел буквально воем выл от придумок этого "эффективного менеджера", и под чьим управлением всё больше и больше погружался в нищету. А если кто и умудрялся получить прибыль, то вскоре с удивлением видел себя среди юрьевских кредиторов, без малейшей надежды получить назад хоть что-нибудь из "одолженного". В общем, как всегда, срабатывало правило, что хороший хозяин — хороший экономист, но вот экономист (пусть Юрий даже слова такого не знал, но ведающем себя в деле хозяйствования считал точно) не всегда хороший хозяин.

Возможно, именно поэтому из всех своих братовьёв, Василий Иванович и привечал более всего именно младшего, поневоле рассматривая его как возможного наследника. Хотя жениться не разрешал и ему.

Нынче же Андрей Старицкий, вместе с воеводой Хабаром-Симским занимался очередным поручением от своего венценосного брата — строительством южной черты. Сколько копий было сломано в словесных баталиях, прежде чем Дума, кряхтя и рядя, родила мегапроект, сложно и вообразить. Многих старых бояр просто пугал размах задуманного строительства, чья цена зашкаливала за бюджет всей страны за несколько лет. Что, в свою очередь, сильно растягивало стройку во времени. И это ещё не поднимался вопрос квалификации строителей, ведь подобных сооружений на Руси давно уже не возводили. Подумать только — тысяча вёрст засек, сторожек и крепостей! Да, по его завершению в хозяйственный оборот страны будет введено сотни тысяч десятин плодороднейшей земли. Но при этом быстрого самоокупания данный проект не обещал, и это служило одним из главных препятствий к его одобрению Думой. Ведь предложенная ещё перед Смоленской войной Заокская черта, пусть и в разы меньшая, обещала принести доход уже в первые годы от начала её постройки. Здесь же эффект скажется лишь через десятилетия!

В общем, произошло обычное столкновение интересов элит и государства. Нет, можно было, как и в иной реальности пойти путём строительства небольших, но постоянно сходящих на юг засек, удовлетворяя интерес всех заинтересованных сторон. Но на беду начать их перед войной не успели, а после к стране прирезали куда больше земли, чем было в другой истории, а в Думу попал попаданец, для которого эталоном защиты от кочевников была Белгородская черта и набеговые операции в стиле Григория Косагова. И эти мысли свои он настойчиво озвучивал и в Думе, и при встречах с государем, и на застольных беседах с сильными мира сего.

В конце концов, Василий Иванович, с одной стороны хорошо напуганный Крымским смерчем, когда ему пришлось, спасаясь от плена, ночевать в стогу сена, а с другой, лично видевший, какие тучные земли лежат без дела на южной окраине земли рязанской, согласился с мнением своего близкого круга и дал-таки отмашку на возведение Большой засечной черты.

Однако уже после принятия решения в него пришлось вносить первые коррективы. Включение в состав Руси земель бывшего казанского ханства заставила продлить намеченную Черту ещё дальше, и теперь она должна была начаться не от Шацка, как планировалось раньше, а на традиционном пути ногайцев в районе Тетюшей, где издавна существовала переправа через реку Волгу.

Почему именно от Тетюшей? Так оказалось, что сами ногайцы уже начали разбивать тут прообраз собственной оборонительной линии для защиты своих кочевий и летних становищ. Дворцовые розмыслы, обследовав чужие наработки, пришли к выводу, что место подобранно с умом и вполне годится и для русских нужд.

Новая засечная черта тянулась от берега Волги до места впадения Алатырь-реки в Суру, где по указу Василия Ивановича уже ставили город-крепость Алатырь. От него она уходила далее в сторону Темникова, а оттуда, с небольшим разрывом, на Шацк, от которого спускалась вдоль Цны до Тамбова, где должна была соединиться с засечной чертой, ведомой из Воронежа.

Кстати, не осталось в стороне и бывшее владение князя Шемячича. Бывшее, потому что удельное Новгород-Северское княжество приказало долго жить, хотя сам Шемячич и не пострадал.

На него, как и в другой истории вновь написали донос, связанный с походом Мухаммед-Гирея на Москву. И с так и не состоявшемся походе Шемячича и государевых воевод на Мухаммед-Гирея в следующем, 1522 году. Тогда-то и нашлись доброхоты, обвинившие новгород-северского князя в измене, только ею и объяснявшие подобные действия полусамостоятельного властителя. Мол, Шемячич ничего не сделал ни для предотвращения нападения, ни для ответного похода.

Понимая, какие тучи сгущаюся над его головой, Василий Иванович Шемячич согласился приехать в Москву лишь после того, как получит охранную грамоту, скрепленную "клятвою государя и митрополита". Что почувствовал Варлаам, когда сбылось очередное пророчество княжича, сказать трудно, а сам он никаких записей не оставил. Однако митрополичий престол, как в иной истории, он не оставил, но и на клятвопреступление пойти не согласился. В конце концов при дворе была довольно влиятельная партия, поддерживающая удельного князя, на которую митрополит и облокотился. В результате он пообещал хлопотать за обвинённого до той поры, пока его либо не отпустят, либо вина его не будет доказана. Этот ответ не удовлетворил ни одного из князей, ни удельного, ни великого. Однако снять владыку на этот раз было делом проблематичным, так как основную оппозицию к себе в Москве и ближайших окрестностях митрополит за последние годы сумел выжечь калёным железом, да и на самые влиятельные кафедры поставил преданных себе людей. Ну и среди бояр так же нашлись защитники его действий, утверждающих, что "не мочно митрополиту клятв своих не держати".

Поняв, что большего он не добьётся, Шемячич с семьёй и многочисленной свитой прибыл в Москву на разбирательства. Его приняли с почётом, и даже в кандалы ковать не стали, но велели сидеть в хоромах безвылазно, а вооружённую свиту отправить восвояси. Разумеется, удельный князь от таких условий взбрыкнул, но тут к нему в гости пожаловали переговорщики — дворецкий Шигона-Поджогин и князь Барбашин.

Андрей ещё по прошлой войне был знаком с Василием Шемячичем и прекрасно понимал, как трудно будет с ним договориться. Князь был необуздан и жесток, но при этом был прекрасным полководцем и неплохим управленцем. Недаром же княжество под его управлением, не смотря на пограничное положение, процветало.

Как и ожидалось, Шемячич встретил их в штыки, но выслушать всё же согласился. Дикий наговор про письмо польскому королю, в котором содержалось сообщение о готовности перейти на сторону последнего он отмёл сразу, да и гости тоже не были настойчивы. В конце концов, вариант, близкий к этому, уже был предметом расследования в 1518 — 1519 годах и показал, что изменять удельный князь вовсе не собирался. А потому сразу перешли к главному.

А главным было то, что после побега рязанского князя, на Руси крупным и достаточно самовластным властителем, кроме государевых братьев, оставался лишь один Шемячич. И это шло вразрез с политикой государя. Ведь логика развития требовала полного упразднения удельных княжеств и объединения разрозненных земель в единую страну, а на попытку Шемячича возразить, Андрей быстро привёл относительно "свежий" пример Наварры (читал альтернативку по теме в своё время, вот и припомнил к месту), вольно интрепретировав её к нынешним событиям. Его познания европейской политики удивили Шемячича, который поначалу принял всё скептически, но потом вспомнил, что молодой Барбашин был, пожалуй, единственным вельможей на Руси, который по собственному желанию мог покидать её пределы, и это не считалось пресловутым отъездом, и хмыкнул. Так вот как, выходит, московский князь получает сведения о том, что творится в закатных странах. Да и не высказавший удивления Шигона лишь укрепил его в своих подозрениях. А раз так, то удельный князь быстро примерил на себя роль принца Феба и увиденное ему мало понравилось. А тут ещё и князь добил, рассказав своё видение ситуации (ну не знал Шемячич, что ему рассказывают уже свершившуюся один раз историю), добавив, что вряд ли единственный сын князя желает стать монахом. Да и юный внук тоже. В общем, когда они ушли, хозяин-узник пребывал в большой задумчивости.

И всё же, Андрей не верил в благоразумие внука Шемяки. Ну не тот это был род! Однако спустя неделю свершилось то, на что он и надеяться не смел. Приведённый в Думу Шемячич вдруг "поклонился" великому князю своим уделом, признав себя таким образом одним из подручных князей государя. Чего это стоило столь гордому человеку, Андрей не мог и вообразить, но разумом тот был не обделён и прекрасно понял, что иного пути остаться в живых у него нет. Правда, как теперь быть с преданностью с его стороны, Андрей не знал, но государь был в нём почему-то уверен, и выдал в вотчину часть его же бывших земель. А вот в остальные удельные города отправил своих воевод для приведения населения к присяге.

Так что борьба с уделами шла от победы к победе, но всё же не только этим должен был прославиться Василий III Иванович, если всё, что было задумано получится. Нет, в том случае он войдёт в историю, как автор первого "национального мегапроекта" в виде Большой Засечной Черты, протянувшейся от Тетюшей на Волге, через Шацк на Воронеж, а оттуда на Курск и Путивль. Да, некие горячие головы (и не надо тыкать пальцем, осознал он, осознал) предлагали проложить Черту ещё южнее, но понимания не нашли. Наоборот, как уже говорилось, многие думцы и таких-то размахов откровенно побаивались, но решение было принято и теперь всё зависело от исполнителей и количества мирных лет, благо основным соседям Руси сейчас было несколько не до неё.

Ну а Андрей Старицкий прибыл в Нижний Новгород, как раз чтобы организовать бесперебойное снабжение строителей приволжской части Черты, и Андрей, как глава Корабельного приказа, с удовольствием оказал ему всю посильную помощь. И заодно предложил стать тому крёстным отцом первому кораблю нарождающегося русского флота. Брат государя от такой чести не отказался. И вот ясным апрельским днём на берегу Волги собрались многие именитые граждане, глядя на непривычную в этих местах церемонию. А посмотреть было на что.

Андрей Старицкий, оставив сопровождавших его бояр на месте, с важным видом подошёл к носовой оконечности стоящего на подпорках судна и с интересом взял в руки свисавшую на тонком канате с борта корабля небольшую глиняную амфору, куда вчера на его глазах залили и запечатали дорогую мальвазию.

— Нарекаю тебя гордым именем "Орёл", дабы ходил ты по морю Хвалынскому многие славные годы и носил флаг государя русского честно и грозно!

И с этими словами он толкнул амфору в сторону борта, о который она и разбилась, оставив на досках тёмное пятно. И сразу после этого старшина плотников зычным голосом крикнул стоявшим наготове мужикам:

— Подпоры вон!

Глухо ударили деревянные кувалды, выбивая последние держатели из-под корпуса и теперь только натянутый как струна канат держал корабль на берегу.

— Руби канат, княже!

Подхватив остро наточенный топор, глава Корабельного приказа нераздумывая ударил с плеча и последнее препятствие с треском лопнуло. "Орёл" сначала медленно, а потом всё ускоряясь на хорошо смазанных салом полозьях, пополз в сторону реки и с шумом вошёл в воду. Именно в этот момент заранее привезённые музыканты и грянули марш. Над волжскими водами потекли звуки мелодии, слова к которой знал лишь Андрей, который, молча улыбаясь, пропевал их про себя:

Дрогнул воздух туманный и синий

И тревога коснулась висков

И зовет нас на подвиг Россия

Веет ветром от шага полков

Оркестр, отгремев первый куплет и припев, замолк и князь Старицкий вопросительно обернулся к Барбашину:

— Эта песнь явно не для службы церковной.

— Верно, это марш идущих в бой. Но о том после, а ныне, пожалуй, пройдём-ка ко столу. Первый государев корабль спущен на воду, и не отметить сие событие просто грешно.

— Говорят, твои повара расстарались и приготовили множество заморских блюд, — со смехом заметил брат государя.

— И советую тебе их все попробовать, — в тон ему откликнулся Андрей.

* * *

*

Расположенный на высоком берегу Вислы, возвышается над Краковом массив Вавельского замка. После пожара 1499 года в нём началась масштабная перестройка, идущая до сих пор. Что, впрочем, совсем не мешало королевскому двору проводить здесь время.

Сигизмунд вообще любил этот замок и прилегающий к нему собор. Совсем недавно по его инициативе и за счет его средств в башне Зыгмунта был подвешен самый большой польский колокол. И когда настроение у короля было ни к чёрту, он любил слушать его звон, стоя у окна.

А в эти майские дни 1524 года поводов для хорошего настроения у короля было немного. А вот для наоборот — хватало!

Окончательное решение тевтонского вопроса вновь откладывалось по времени, заставляя держать порох сухим. Гремевшая в Южной Европе война Турции и Венгрии втянула в свою орбиту и польскую корону. Но и не помочь своему племяннику Сигизмунд не мог. Высокая политика! Если Ягелоны хотят хоть чего-то стоить — им придётся вмешиваться в чужие дрязги, особенно там, где замешаны Габсбурги.

Вот только война показала слабость союзников перед лицом мусульманской Порты. Крепости Шабац, Землин и Белград пали в руки Сулеймана. Ни одно сражение с турецкими войсками выиграть не удалось.

Зато воодушевились крымские людоловы, буквально опусташая юг Литвы и Польши. А лучший защитник степных рубежей томится в крымском плену. И хан не желает ничего слышать о выплате выкупа за Евстафия.

Правда от ногайского бия Агиша прибыл человек с посланием, в котором тот, за спиной крымского хана Саадет-Гирея, предлагал договориться о совместном походе на Крым, "чтоб... нашего недруга да твоего, Крымскои Орды, меж нас не было". При этом указывалось, что содействовал этому союзу и астраханский хан Хусейн. Вот только польский король не московский князь. Чтобы поднять полки, ему нужно согласие шляхты. А с этим было всё непросто.

Весной этого года крымские войска совершили жестокие набеги на земли Польши, Подольского и Волынского воеводств Литвы, а противостоял им лишь князь Острожский с небольшими силами. Но сейм в Петрокове, не считаясь с тем, что татары грабят восточные земли, упорно отказывался утвердить налог, назначенный для сбора нового войска. В такие моменты Сигизмунд завидовал своему восточному соседу, лишь по мановению руки которого срывались в бой десятки тысяч воинов. Увы, у короля не было и тысячи. Даже морских жолнеров пришлось распустить, потому что магнаты посчитали их прообразом кварцяного войска.

— Вот ты где, мой господин, — раздался за спиной голос Станьчика.

— Ты везде найдёшь меня, — грустно улыбнулся король. — Нигде не дашь подумать в одиночестве.

— О чём думать, мой король! — воскликнул шут. — После того, что я слышу от шляхтичей, я боюсь думать! Эта орава не может ничего, кроме криков: "Долой новый налог!". И это в то время, когда враг топчет нашу землю. Боже, за что ты ополчился на Польшу, если его шляхта готова погубить отчизну из-за налога на пиво.

— Увы, мой друг, такова жизнь. Потомки тех, кто ломал хребет Ордену у Грюнвальда нынче предпочитают ломать хребет зелёному змию и не желают слышать о росте цен на хмельное пиво. А казна пуста.

— Ха, мой король, посмотрите, во что превращаются лёны вашей жены! Такое ощущение, что она умеет делать золото из всего, даже из болотной жижи. Так может, пусть её люди облагородят королевские имения? И тогда у короля будут свои деньги, не зависящие от магнатов!

— Не один ты говоришь мне подобное. И я уже согласился на это, но проблема в том, что деньги нужны уже сегодня. Татары зорят окраины, Орден колеблется, а Людвик по глупости своей влез в войну с турком. Боюсь, когда Сулейман расправится с Родосом, он вернётся к венгерским делам. И я очень надеюсь, что мой восточный сосед не решит воспользоваться ситуацией. А то слишком часто стали сновать посланники между Константинополем и Москвой.

— Ну вот, нашёл о чём думать в приятном одиночестве! И вообще, не стоит горевать мужчине, столь полному сил. Жена и любовница рожают что ни год по наследнице, а он унынью предаётся. Выбрось грустные мысли, мой король, отвори окно и вдохни вечернюю прохладу. Возможно она выветрит плохое из твоей головы.

С этими словами шут распахнул ставни и высунулся наружу.

— Благодать-то какая!

Король подошёл ближе и привычно прислонился к косяку. С реки и вправду тянуло холодом. О чём-то щебетали в кроне молодой листвы ночные птахи. И вдруг из глубины двора донесся выстрел. Что-то больно ударило в голову и свет в королевских очах померк...

Очнулся он в своей кровати, окружённый сонмом царедворцев. Первым что он очнулся, заметил Станьчик, тихо сидевший в изголовье его постели.

— Мой король, ты пришёл в себя!

Вельможи загомонили все и разом, отчего в голове у короля неприятно зашумело и повелел оставить его одного. Все словно по мановению волшебной палочки исчезли, и только королева осталась при кровати.

— Вы изрядно напугали меня.

— Ну да, умри я и вы вполне могли лишиться короны, — грустно улыбнулся Сигизмунд.

— Ваши слова, ваше величество, больно ранят.

— Оставьте, Бона, — вяло отмахнулся король. — Вынужден признать, что в ваших прошлых речах был смысл.

— О чём вы, ваше величество?

— О том, что малютка Сигизмунд может не устроить панов на троне. Думаю, ваше желание сделать его великим князем литовским не лишено смысла. Поляки не захотят терять Литву, а значит корона Пястов, в случае утверждения Сигизмунда великим князем литовским и русским, будет гарантирована нашему сыну. И ещё, оказавшись на грани, я вдруг поймал себя на мысли, что одного наследника мало. Жизнь часто несправедлива к молодым. А потому прошу вас, ваше величество, в дни непраздности воздержаться от скачек и охот, как и от дальних переездов. Всё же одной из обязанностей королев — родить здоровых наследников.

— Я прислушаюсь к вашим слова, ваше величество, — сказала Бона Сфорца, вставая.

И ни король, ни королева, да и вообще никто на всей Земле не мог знать, как много поменял этот выстрел, прозвучавший всего лишь на неделю позже, чем в истории одного русского князя, о котором при польском дворе знали только понаслышке. Круги изменений, запущенные попаданцем, всё сильнее морщили гладь истории...

Глава 23

"Орёл" вышел из Нижнего Новгорода, имея на борту более ста человек: из них три десятка команды, включая и канониров, тридцать человек охраны, и пятьдесят человек членов посольства. На случай защиты от нападения на нём установили два десятка пушек, из которых двенадцать были вертлюжные малого калибра и лишь восемь (по четыре с каждого борта) представляли собой всё те же морские единороги, что так хорошо зарекомендовали себя на каперских судах. При этом, чтобы гарантированно проскочить все мели и перекаты, на корабль загрузили лишь часть продовольствия и посольские дары. Остальное везли на сопровождающих судах, которые в устье Волги должны были либо продать на дрова, либо использовать для строительства Русского подворья.

В поход вышли в мае, когда половодье уже пошло на спад, но вода ещё была достаточно высокой. И, тем не менее, несколько раз корабль всё же теранулся днищем о дно, а пару раз и вовсе сел так, что пришлось изрядно попотеть, стягивая его на большую воду.

В результате лишь на пятнадцатый день, растянувшийся на пару вёрст караван, прошел Тетюши, где от него отделились те, кто направлялся на строительство Черты и князь Андрей Старицкий. После чего в каюту, которую до того занимал брат государя сразу же переселился большой посол Фёдор Карпов. Вообще-то кают на борту, не считая капитанской, было восемь, но для посольских выделили лишь шесть, в которые заселились самые знатные, остальные же ютились по кубрикам команды под палубой.

Боярин Карпов, простившись с братом государя, который скрашивал серые будни посла приятными беседами, теперь обратил своё внимание на корабельную жизнь. Многое ему было внове, так как сильно отличалось от привычного уклада, по которому жили судовщики на стругах и насадах, на которых до того приходилось сплавляться боярину. Здесь повсюду чувствовалась настоящая военная организация. Причём дисциплина, показанная мореходами, вызывала у Карпова белую зависть. Такую бы исполнительность да поместным бы! Причём не отставали от мореходов и офицеры (вот придумал же кто-то словечко!). Они не только справно несли службу, но и постоянно тренировались. Раз в день, неожиданно, либо до обеда, либо после, звучала трель свистка, и топот босых ног выбегающих людей заглушал все другие звуки.

Поначалу боярина это удивляло, но когда старпом "Орла" прояснил ситуацию, ему стало понятно, зачем местные начальники так третировали людей. Оказалось, что, как уже давно было принято у них, экипаж корабля состоял наполовину из настоящих морских волков, исходивших всё Варяжское море и поучаствовавших не в одной схватке, и наполовину из молодых, только вчера от сохи покрутчиков. Да, пока корабль строился, новоприбранных многому обучили на берегу. Но никакой берег не заменит настоящего похода. Вот и гоняли командиры теперь команду, дабы поскорее привить им нужные навыки.

После подобных объяснений заинтересованный посол стал постоянным гостем всех тренировок, скромно стоя возле рулевого и внимательно наблюдая за происходящим. И вынужден был признать, что раз от раза морского дела людишки действовали всё чётче и чётче. И всё же в глубине души боярина грызла мысль, что в этом морском деле всё не так, как в войске поместном. Уже в первый же день он был ошеломлён тем, что ладно там дворяне, но даже родовитый князь беспрекословно подчинялись какому-то мужику безродному! Потому как командиром "Орла" сам глава корабельного приказа назначил некоего Онания Щуку, а своего племянника (рюриковича по крови!) определил лишь старшим помощником у него.

— Разве ж то не чести умаление? — в тот же день спросил он у княжича.

— Чести умаление, это дела морского не знать, — спокойно ответил тот. — Родительскими заслугами править кораблём не научишься. Оттого служба морская без мест.

— Так ведь не пойдут тогда родовитые люди в морские воеводы, — подивился Карпов.

— А и не надо, — огорошил его ответом Андрей-младший. — Как говорит дядя, пока свои традиции не сложились, ненадобна нам тут местническая спесь. А дальше видно будет. Хотя дворяне да сыны боярские нынче в мореходную школу уже поступают. Оттого пришлось для них даже отдельный класс делать, а то многие ни читать, ни писать не умеют, какая им тут математика и навигация! Из-за того будут они на год дольше учиться. Вот где чести умаление! Дети простых мужиков читать-писать-считать умеют, а у нас и князья многие грамоты не ведают. Доверь такому корабль — мигом на дне окажешься.

Боярин от подобных взглядов только головой покачал. Но интереса не утратил. Особенно когда Барбашин-младший признался, что и сам не по заслугам на должность поставлен. Мол, по-хорошему до старпома лет пять-десять служить надобно, а он так, без году неделя. Ещё в прошлом году простым вахтенным был.

Но на это боярин только хмыкнул. Ему-то тут всё было понятно. Кто бы что ни говорил, а Андрей-старший о родне печётся. Это другие будут по десять лет лямку тянуть, а родной племянник быстро морским воеводой станет. А там, глядишь, и в Думе место отыщется. Так тихой сапой и потеснят собой Барбашины старую знать. И к худу это или к добру, трудно было боярину сказать.

А между тем уменьшившийся, но всё ещё огромный караван продолжал идти вниз по Волге. Вскоре изменился вид берегов по обе стороны: исчезли деревья, и только степь простиралась до самого окоёма. Хотя и в этих местах встречались участки, где близ реки стояли густые боры, но чем дальше двигались суда, тем меньше их встречалось по пути.

Зато несколько раз судовщики видели отряды всадников. Один было приблизился к берегу достаточно близко и Онаний, внимательно рассмотрев их в подзорную трубу, велел причесать разбойничков "чугунным горохом".

Залп четырёх пушек буквально ополовинил первые ряды, и всадники взвыли в бессильной злобе. Они, конечно, попытались достать корабельщиков из луков, но второй залп быстро привёл их в чувство и, понукая коней, они поспешили уйти подальше от уреза воды.

— Посол хаджитарханский предупреждал, что тут часто на суда разбойный люд нападает. Так что перестраховаться стоило, — проговорил Щука, хотя боярин и не спрашивал ни о чём. Но с той поры на ночных стоянках стали выставлять двойные караулы.

Почти месяц тяжелого плавания понадобился "Орлу", прежде чем его экипаж увидел вдали шпили минаретов ханской столицы.

Хаджи-Тархан — город рыбный. Уже за версту от него рыбный дух заставил многих заткнуть носы и терпеливо ждать, пока обоняние приестся к новым запахам. Да и по виду он больше на базар походил, чем на столицу целого ханства. Нет, не впечатлил он приплывших сюда русичей. Москва, да и старая Казань — это были столицы, а Хаджи-Тархан на их фоне тянул от силы на провинциальный городишко. Домов в нём было мало, и подавляющее большинство из них были глинобитными, а каменная стена, окружавшая город, была слишком низкой, чтобы стать надёжной защитой. А ведь уже более ста лет прошло, как пронеслись тут тимуровы тумены. Но город к былой славе так и не восстановился. При этом его со всех сторон окружало большое количество спутников: загородных усадеб и сельских поселений, входивших в ближнюю округу. Причём многие строения носили совсем свежие следы пожаров и грабежа.

Места у причалов "Орлу" не нашлось из-за глубин, и потому он просто встал на якорь в безопасном месте. Русский корабль с первого же дня стал предметом всеобщего любопытства. Хотя персидские мореходы, прибывшие в Хаджи-Тархан, не посчитали его годным для безопасного плавания в местном море.

Выслушав их мнение, Андрей-младший лишь усмехнулся и пояснил удивлённому Карпову, что "Орёл" строился с усиленным набором, необходимость которого показали океанские плавания. Так что в чём-чём, а в крепости своего корабля он был более чем уверен.

Стоянка в Хаджи-Тархане затянулась на целых три недели, за которые были перегружены на "Орёл" все припасы, товары и пожитки, привезенные на московских насадах и стругах. Особо осторожно грузили подарки для шаха: дорогие сибирские соболя, тяжелые моржовые клыки, диковинные часы из немецкого города Нюрнберга с золотой цифирью и живые птицы кречеты.

А вот Фёдор Карпов всё это время провёл вне корабля, во дворце хана Хуссейна, ночуя либо в городском доме, либо в загородной резиденции Хажинияза, которого хан приставил к русскому посольству.

За прошедшую зиму многое изменилось в положении ханства. Так, следы погромов, столь удивившие русичей, оказались последствиями зимней осады города ногайцами. Мирзы Мамай, который считал Хаджи-Тархан своим уделом, и Юсуф привели под его стены немалое войско, и хоть взять столицу ханства им не удалось, но страху на горожан и хана они нагнать сумели.

И теперь Хуссейн, чувствовавший себя на троне уже не так уверенно, был занят тем, что пытался создать с соседями военный союз против мирзы Мамая. И первым, к кому он обратился с предложением совместного похода был крымский хан Саадет Гирей. Хуссейн предлагал ему объединить силы двух ханств и мирзы Агиша и покончить со слишком много о себе возомнивших Мамаем и Юсуфом. В противном случае он сожалел, что просто не сможет выполнить просьбу хана не допускать переправы через Дон враждебных тому ногаев.

А по прибытию в его столицу русского посла, хан обратился и к нему с тем же предложением.

И это вовсе не стало для Карпова неожиданностью, так как ещё перед его отбытием, в Москве, такой вариант уже предусматривали и выдали ему на этот счёт весьма чёткие инструкции. Которые он с удивлением и скепсисом читал во время похода и по которым теперь начал работать.

Поскольку крымский хан молчал, а русский посол был рядом и предлагал пусть и не совсем то, что хотелось бы хаджитарханскому хану, но хоть какую-то защиту, то, после долгих и трудных переговоров, ханство заключило с Русью новый торгово-политический договор о союзе и взаимопомощи, по которому русские, кроме льгот, связанных с торговлей, получали дополнительное право вести рыбную ловлю по всей Волге — от Казани до Астрахани — беспошлинно и безъявочно, то есть, не извещая об этом и не спрашивая разрешения астраханских властей. Кроме того, недалеко от Хаджи-Тархана русским отдавался на откуп целый остров, на котором они должны были построить своё торговое подворье, и в котором, кроме всего прочего, будет размещаться расширенный контингент русских войск для защиты столицы хана. Вопрос вассалитета и выплаты дани был Москвой благоразумно опущен, что позволяло хану более достойно выйти из ситуации, чем его потомку в иной истории. А вот промосковская партия при ханском дворе зародилась точно лет на двадцать раньше, чем в иной истории.

Так получилось, что остров под Гостинный двор искали долго, ведь он должен был быть и не далеко от Хаджи-Тархана и при этом иметь рядом неплохие глубины, чтобы "Орлу" было где зимовать. Но и с этой проблемой справились и вот, оставив всё сопровождение на выделенном для них острове, дабы, не откладывая начать строительство базы, большой корабль, повинуясь отмашке посла, двинулся в сторону устья.

Из-за ветра и мелководья путь в пару десятков миль занял четыре дня, прежде чем "Орёл" подошел к самому выходу на взморье, где ему открылся вид на стоящие возле небольшого острова суда ширванских и гилянских купцов. Они, привычно не заходя в устье Волги и под Хадж-Тархан, стояли на якорях и из устья были едва видны. Товары же с них и обратно перевозили хаджтарханцы на своих судах и повозках. Вспомнив, каких трудов "Орлу" стоило пройти по рукавам Волги, Онаний похвалил басурман за правильный выбор. Мелкосидящим лодкам в дельте было куда легче маневрировать, чем глубокосидящим морским судам.

Когда же "Орёл", вздев все паруса и флаги, гордо двинулся в открытое море, моряки на ширванских и гилянских судах, галдя и пихаясь, рассыпались, по бортам и на мачты, разглядывая невиданную в этих водах диковину.

— Ну, словно дети малые, — усмехнулся в густую бороду Онаний, сам тоже с интересом разглядывая образчики местного судостроения. А потом, повернувшись к нанятому в Хаджи-Тархане проводнику, спросил через переводчика: — Ну, куда ворочать, мил человек?

Пользуясь тем, что "Орёл" был больше приспособлен к плаванию по открытому морю, его путь на юг проложили вдали от берега, терять который, впрочем, тоже не спешили и он тянулся вдали от горизонта до горизонта тёмно-синей полосой. Ветер, как и рассказывали местные мореходы, дул устойчиво, но часто менялся с попутного на боковой, что, впрочем, не мешало держать установленный курс. А вот жара и влажность донимала всех на борту изрядно.

Дербент прошли мимо, не заходя в его гавань. Точно так же миновали и Баку, сразу за которым попали в жестокий шторм. Но корабль, выстроенный из хорошего леса и под умелым руководством, выдержал испытание с честью.

Отштормовав пару дней и спустившись от Баку на юг ещё вёрст на двести, "Орёл" приблизился к низменному берегу и с осторожностью пришвартовался к причалам довольно приличного городка, удобно расположившегося между устьями двух небольших, стекающих с гор рек. С осторожностью, потому как осадка у корабля была два аршина с четвертью, а хоть и небольшой, но уже собственный опыт, да и расспросы в Хадж-Тархане персидских мореходов показали, что самая лучшая осадка для местного моря была полтора аршина, край два, потому что во многих местах здесь было очень мелко. Но, слава богу, местный порт имел достаточные глубины, и торчать на рейде всё время, пока посольство будет в пути, мореходам уж точно не придётся.

Городок же, в котором ошвартовался "Орёл", назывался Астара, и, кроме торгового пункта, служил ещё резиденцией наместника шаха в Талыше. Но не только из-за этого его выбрали конечной точкой морского пути, а в большей части из-за хорошего расположения — ведь тащиться от Дербента или Баку до Ардебиля сотни вёрст по горным дорогам куда утомительней, чем доплыть до Астары, а потом просто перевалить через перевал, за которым и лежит Ардебиль — малая родина шаха Исмаила. И от которого шла прямая дорога на Тебриз, столичной резиденции шаха.

Астара встретила посольство сырым туманом, пальмами и испарением над морем. А также местной встречающей делегацией. Ведь высланный вперёд сын боярский Никодим Тимохин уже успел предупредить местные власти о скором прибытии большого посольства из далёкой Руссии. Вот наместник и расстарался.

Увы, но от него же узнали и печальные новости: шах Исмаил, к которому и направлялось посольство, умер весной этого года во время перехода из Нахичевана в Ширван и теперь в стране был новый правитель — десятилетний шах Тахмасп I. Но поскольку был он ещё слишком мал, то по последней воле шаха Измаила всеми делами в государстве ведал советник и наставник юного шаха Див султан Румлу.

Что же, Фёдор Карпов не зря слыл опытным дипломатом. Ситуация была хоть и не частой, но обыденной из-за скорости распространения новостей, а потому, приняв к сведению полученную информацию, он продолжил править посольство, и команда корабля на долгое время оказалась предоставлена сама себе.

Однако, чтобы не расхолаживать людей, Щука за то время, пока Фёдор Карпов добирался до Тебриза и вёл там долгие переговоры, несколько раз выводил корабль в море, проводя тренировки, гидрографические работы, а заодно проложив и подробно описав морской ход к шелконосному Гиляну.

И так продолжалось до той поры, пока посольство не вернулось обратно, везя с собой договор о дружбе и братстве, а также особые пожелания советников юного шаха в вопросах торговли между двумя странами. После этого, погрузив многочисленные подарки на борт, "Орёл" поднял якорь и отсалютовав городу и провожающей делегации, тронулся в обратный путь, спеша достигнуть дельты Волги до того, как реку скуёт лёд.

* * *

*

Ах ты, долюшка доля беглеца горемычная! Нет ему нигде покоя, нет у него своего угла.

Именно под таким девизом и шла жизнь Васько Ходыкина в первые годы после падения Смоленска и провала заговора по его освобождению. И пусть великий князь да Рада выделили таким вот как он горемыкам кое какие земли под владения, но не сравнить их было с тем, что имелось у Васько в его смоленских вотчинах. Как не сравнить было и влияние, что имел он в том городе, и что получил сейчас. В Смоленске клан бояр Ходыкиных занимал одно из первых мест среди городского боярства. И даже сам смоленский владыка приходился им родственником. А теперь, увы, город отобрали себе московиты, лишив всех, кто не пошёл на службу к московскому князю, их земель. А его, Васько, присягнувшего Василию Московскому и оставившему за собой все имения, нагло обобрал родственник московского воеводы, заставив подписать "дарственные" на вотчины и тем самым превратив богатого паныча чуть ли не в "добрую" шляхту. Да ещё заставив перед тем предать родичей и святое дело освобождения Смоленска.

Увы, но слаб оказался боярич, не выдержал, подобно былинным героям, пыток схизматиков. Вот и выпросил себе жизнь подобным образом, да только от того греха до сих пор никак отмолиться не мог. Потому как ничто не было забыто!

Проклятые московиты не дали ему долго горевать и однажды притащился в его новый дом калика перехожий да напомнил о делах стародавних. Поначалу хотел его Васько саблей порубить, да быстро понял, что для него это не выход. Коль завяз коготок — всей птичке смерть! А он ведь САМ тогда согласие подписал. От боли и страха не понимая, что делает. Да и думал, если честно, что позабудут про него со временем. Ан нет, не забыли.

Красиво говорил калика, да страшно слушать было. Потому как выходило по тем словам, что это он — Васько Ходыкин — сдал Смоленск московиту. Да причём дважды сдал. В первый раз уговорами да речами прельстительными, а во второй — изменою. Но и это не всё! Ведь ему великий князь землицу где даровал? Да под Полоцком! А что с тем Полоцком стало? Так известно: изменою захвачен был! Ну и кто нынче докажет, особенно если московиты постараются, что его — Васько — тогда и близко в городе не было? Он ведь, как на зло, не на рати был. А дойдёт такое до паны-рада, и никакое шляхетство от верёвки уже не спасёт. Даже коли сам придёшь. Два города никто не простит. Тем более Гаштольд, который из-за этого несколько лет в московских застенках протомился. А жить-то хотелось! Это в бою Васько не пасовал, а вот так на эшафот взойти: позором рода, без чести и оплёванный всеми знакомцами — страшно стало. Но иного выхода ему уже не оставили.

И стал бывший смоленский боярич на московитов работать. И всё больше и больше погружаясь в трясину предательства. Ведь такие вот калики перехожие часто в его дом наведывались, принося задания и забирая ответы, часть которых пришлось, к тому же, своею рукой отписать. Но с другой стороны, работа эта свои тридцать сребренников приносила стабильно. Что-что, а платили московиты не скупясь, так что припрятанная на чёрный день кубышка была полна доверху и позволила по окончанию войны с орденом широко развернуться в Поморском воеводстве, как стали называть в княжестве новые земли, что Литве от рыцарей достались. Так что нищий когда-то беглец писался теперь уже как королевский боярин и обладатель нескольких имений, приносящих ему изрядную сумму годового дохода. Которую, по "настоятельному" совету москвичей, через своего доверенного человека, стал он одалживать разным людям под весьма небольшие проценты. Этот бизнес не приносил сверхдоходов, но был стабильным и относительно безопасным. Правда, только в том случае, если у тебя имелось достаточно средств, заступников и опыта. У Васько было всё, кроме опыта, но клиенты стали появляться очень быстро и опыт пришёл сам собой. Как и чужие имения, заложенные в долг, отдать который их владелец мог вряд ли.

И пусть в этом деле не всё было по нутру Васько, но московитам, по их же словам, нужен был не захудалый боярин, а достаточно влиятельный человек. А что может дать власть и влияние? Деньги! Ведь родом Ходыкин был и так не обижен. Да и славу в последней войне, какую-никакую, а снискал, придя одним из первых под руку Острожского с отрядом хорошо экипированных жолнеров. С учётом того, как тяжко собиралась шляхта в тот поход, такой поступок не остался без внимания, а то, что содержались эти воины на деньги врага, то знать магнату было необязательно. Впрочем, как уже говорилось, в боях Васько труса не праздновал, так что и Юрий Радзивилл, командовавший в том походе конницей, не обошёл его своим вниманием. А приязнь двух магнатов — это хорошее подспорье. Ведь время вокруг стояло такое, что знатные, но бедные вдруг с места в карьер делали головокружащую карьеру, буквально врываясь в ряды можновладцев. Вот давно ли Яна Глебовича просто "Ивашкой" звали? Да лет пятнадцать назад. А ныне к магнату так только самоубийца обратиться мог.

Вот и потребовали московиты от Васько нечто подобное совершить. И денег подкинули, дабы смог он сесть на доходную должность, сделав первый шаг к успешной карьере.

Так стал Васько войтом в небольшом селении Русне. Оно располагалось на одноимённом острове в дельте реки Неман, как раз возле двух крупных рукавов — глубоководного Скирвите и мелководного Атмата. Русне со времён Ордена слыл главным центром рыболовства в Куршском заливе и низовьях Немана. А кроме того был ещё и тем местечком, где издавна происходил торговый обмен между Литвою и пруссаками. Теперь же литвины, раз уж Мемель им так и не достался, захотели построить здесь свой собственный порт. То есть восхотели превратить Русне в этакое окно в Европу для собственных торговцев.

Ну а покольку городок был великокняжеским, то и утверждение кандидатур было на совести Сигизмунда. А великому князю, как можно догадаться, было не до какого-то там войта в одном из многих городов его державы, и решение своё он в подавляющем большинстве случаев принимал на основании суждений советников, если кандидатов было несколько, или просто утверждал единственного выбраного местным сеймиком. А поскольку русневскую шляхту хорошо "простимулировали" ещё перед выборами, то и кандидатура на должность войта Русне была названа одна — Васько Ходыкин. Которого государь и утвердил.

Вот тут-то Васько и развернулся. Не без пользы для себя и своих кураторов. Ведь для строительства порта и верфи мастеров приглашали со всех концов Европы, а Васько под благовидными предлогами, просто сводил их с посланцами из далёкой Московии. Впрочем, в ответ те же московиты позволили ему отличиться и на других поприщах.

Строительство порта-конкурента оказалось многим в округе не выгодно (мало старым портам русского Норовского, нагло отбирающего их доход, так ещё и литвины туда же!). А потому Русне буквально наводнили чужие шпионы, не брезговавшие и диверсиями, в надежде, что паны-рада плюнут на всё и вернутся к транзитной торговле через Кёнигсберг и Гданьск, как это было всегда. Ну, а молодой войт их ловил, и даже сумел предотвратить несколько поджогов, что позволило ему засветиться не только перед паны-радой, но и перед великим князем.

В результате всех перепетий городок, как и поток товаров через него, рос от года к году. И не навариться на подобном Васько просто не мог (да и московские кураторы "советовали" ему не теряться). А потому, пользуясь своим положением, он начал аккуратно скупать строившиеся на местной верфи речные суда и отправлять их в столицу, где нанять корабль было определенной проблемой. Потому как хорошие корабли стоили дорого, а для того, чтобы отправить товар в город, где его, несомненно, купят втридорога, следовало изначально изрядно похлопотать. Любая транспортировка груза всегда связана с расходами: следовало платить совершенно различным людям, запасаться едой, вести переговоры с откупленными таможнями, доказывать, что твой товар ни в коем случае нельзя облагать дополнительной пошлиной и по возможности ссылаться на привилегии королей начиная от Казимира и по ныне правящего монарха включительно.

Оттого виленские купцы и шляхта начинали заключать контракты на доставку товаров в устье Немана с ранней весны, и на первые фрахты в марте месяце цены взлетали буквально до небес. Что было резонно — первый товар можно было сбыть дороже, поэтому гонка за хорошие суда начиналась еще задолго до вскрытия рек и отплытия первых торговых караванов. И зазевавшиеся в этом деле оказывались в большом проигрыше: им доставались суда старые, рассохшиеся и с дурными экипажами. Что только повышало риски — нередко старые витины и струги, отправившись вниз по реке, исчезали совершенно бесследно к вящей радости и прибыли близко живущего местного населения, которое, в свою очередь, напрочь утрачивало разговорчивость и вообще желание общаться с посланными на розыски чиновниками.

Но кроме этого на реке процветало и пиратство. Самое настоящее! Нанятые отдельными купцами разбойники проявляли чудеса изобретательности: то заманивали якобы терпящим бедствие судном, то изображали в местах стоянок эпидемию, чтобы заманить купцов в более тихое место. Криминальный союз купечества с разбойниками был весьма выгоден обеим сторонам. И бороться с ним было делом нелёгким. Но и тут русневский войт сумел отличиться. По наводке своих московских доброхотов, он напал на лагерь одной из крупнейших речных банд и полностью разгромил его, неплохо поправив и свои дела за счёт пиратской добычи.

А после, пользуясь тем, что королём Александром было устранено ограничение на строительство в княжестве православных храмов, построил в пику католической кирхе церковь Николая Чудотворца, при которой была организована и книгопечатная мастерская. Появление Друцкого Евангелия в печатном виде (оставшийся в Литве городок был изрядно разграблен перед уходом русских, но ценную книгу из собора Святой Богородицы местному келарю удалось-таки спасти), так вот, появление печатного образца вызвало большой ажиотаж среди православной части шляхтичей. А князь Острожский, который был главным борцом за права православных подданных великого князя литовского, даже начал переписку с бывшим смоленским бояричем на тему распространения благого дела по всему княжеству. И, разумеется, Васько был совсем не против.

Вот так постепенно обрастая связями и деньгами молодой Ходыкин, в отличие от иной истории, постепенно превращался из шляхтича "доброго" в "можновладца". Не только по количеству земель и доходов, но и по карьерной лестнице. Правда войт — должность, конечно, достойная, но права участвовать в Раде не давала. Зато Поморское воеводство делилось на три староства, а наиболее значащие старосты среди панов-рады уже встречались. А кто скажет, что Русневское староство с единственным портом (Паланга с её логистикой тут явно не в счёт) малозначащее? Так что это назначение стало для Васько первым шагом к главному органу управления всем великим княжеством Литовско-Русским и Жемойтским.

И никому в Литве не было известно о вопросе, заданном в далёкой Москве потягивающим сладкий херес из стеклянных бокалов парнем с интересным именем Филон:

— А не слишком ли дорого обходится нам этот боярчонок, княже?

На что его собеседник с усмешкой ответил:

— Пока да, но если он войдёт в Раду, то такой агент влияния быстро отобьёт все вложения. Я уже не говорю про ценность передаваемой им информации. И чем выше он будет подниматься, тем больнее ему будет падать. А потому он сделает всё, чтобы в Раде не узнали о его делишках.

— Да понимаю я, — печально вздохнул безопасник. — Но как-то это всё... — тут он замялся.

— Подло? Возможно. Но именно так и делается политика. Или, думаешь, их таинники не ищут подходы к нашим аристократам? Да и разве мы не поддерживаем наших доброхотов при дворе того же крымского хана? А чем Литва отличается от Крыма? Ничем. Такой же соперник на нашем пути. Времена меняются, — печально вздохнул Барбашин, отставляя пустой бокал, — и, к сожалению, не всегда в лучшую сторону. И наша задача сделать так, чтобы наши люди были везде, а их людишек в нашем окружении не было. И если второе не твоё дело, то для первого ты и назначен главой стола особых дел. Помни, мне нужна служба, снабжающая меня самой свежей и достоверной информацией. И не только в Литве. Считай, что Литва — это твоё обучение. А сейчас оно закончено. Экзаменом будет такой же нужный человечек в Ливонии. Впрочем, с учётом её рыхлости, нам важнее Колывань, которую немцы Ревелем кличут, или Эзельское епископство. И помни, что иной раз мелкий секретарь знает больше знатного начальника.

— Я помню, княже.

— Тогда тебе и карты в руки, — усмехнувшись, положил конец разговору князь.

Он ведь не зря выдернул этого парня из своей вотчины. Просто увидал в нём этакую историческую хохму. А что, всего-то лет двадцать оставалось до того, как шляхтич Филон Кмита займётся своим делом. Шпионская сеть Филона будет обширной и разветвленной. На него будут работать купцы, солдаты, беглые люди и завербованные московские дворяне. Человек Кмиты будет даже присутствовать на приеме татарских послов, который им устроит Иван Грозный, и опишет всё с мельчайшими подробностями, включая описание одежды царя.

Так почему бы русскую разведку не возглавить своему Филону, тем более, что парень был явно умён и не лишён карьерных желаний. И уже не московский дворец будут описывать филоновы шпионы, а виленский или даже краковский!

А то надежда на Шигону оправдала себя лишь наполовину. Ну, просто сыном своего века был сын боярский. И не то, чтобы совсем закостенел в своих привычках, но и достаточно гибок тоже уже не был. А вот у него в дальних вотчинах подрастали такие вот кадры, способные легко перенять знания более поздних веков, даже если они не всегда сочетались с нормами местной морали.

А про Васько он хорошо вспомнил. Вовремя, можно сказать. А ведь получилось всё достаточно спонтанно: просто нашёл в старом ларце его расписку, которую в своё время брал просто так, без всякой задней мысли. И лишь столкнувшись с изменениями, что вносили его действия в реальность, понял, что без агентурной разведки он скоро станет слеп и глух, как местные. А вот эту находку можно было использовать к обоюдной выгоде.

Сначала с бояричем работали люди Лукъяна, но потом, став начальником Корабельного приказа, он подключил к этому делу и приказной разведотдел (или как его привычно обозвали местные "стол особых дел"), кадры к которому натаскивали не только он, но и лучшие таинники Шигоны вкупе с теми, кто практиковал промшпионаж на службе князя. Правда, возможности этого отдела были сильно ограничены финансированием, так что для некоторых операций князю приходилось лезть даже в собственный карман.

А Васько Ходыкин, как и ожидалось, всё же дорос через некоторое время до совета панов-рады, продолжая при этом снабжать Корабельный приказ важнейшей информацией. Благодаря которой Андрей всё более укреплял собственные позиции при государе. И дело того стоило. Информация, поступавшая по разным каналам, позволяла держать руку на пульсе, а на заседаниях Думы давать довольно взвешенные советы. Она же позволила и вовремя оценить возникшую опасность, но об этом уже чуть позже. А пока...

* * *

*

А пока на Руси творились столь масштабные дела, в Холмогорах жизнь шла своим чередом. Под эгидой нового промысла, Данило предложил холмогорским купцам и судовладельцам объединится в нечто подобное балтийскому Руссо-Балту, но его проект был принят холмогорцами скептически. И не то, чтобы они не понимали всей выгодности подобного, ведь складничество здесь было развито не в меньшей мере, чем и в остальной Руси, но, как бы это сказали в ином времени, местный рынок был уже практически поделён и предложения Данилы были главным бенифициарам явно не ко двору. Что, впрочем, вовсе не помешало тому всё же объявить о создании Северного торгово-промыслового товарищества с уставным капиталом аж в три тысячи рублей, полученных в основном от знатных пайщиков, вдохновлённых доходами, что шли от паёв торговой компании на Балтике. Обкатанная там же схема позволила Даниле быстро и без лишних вопросов сформировать Устав нового товарищества, и приступить к делам уже в чине его Главного приказчика.

И первым делом, что он сделал, это наладил работу с верфью. Да, прибывший из Норовского Четвертак уже на деле доказал, что давно был готов стать во главе собственного дела. Новая верфь на берегу Двины была обустроена им довольно быстро и с размахом. Хотя строить на ней пришлось больше привычные местным кочи, чем шхуны. Ну а как вы хотели! Это вам не тёплая Балтика, это океан, где застрять во льдах было делом немудрённым. И там, где шхуну просто раздавило бы льдами, коч имел все шансы выскочить на этот самый лёд, как поплавок. Да и для промыслов лёгкие кочи годились куда лучше. Так что главный приказчик Данило, почесав пятернёй в затылке, решил не искать добра от добра. Кочи просто слегка улучшили с учётом наработанного опыта, а две уже построенные шхуны стали просто использовать в торговле с норвежцами.

И сразу же на этом поприще столкнулись с неудовольствием фогта Вардегуза.

Этот надутый дан неплохо грелся на полузаконной торговле, что вели его люди с местными карелами и саамами. А так же на рыбе, что ловилась на мурманском побережье. Всё ж таки постных дней у католиков было не меньше, чем у православных. Но богатый рыбой Мурман был нынче известен не только потомкам викингов. И в последнее время с началом путины всё больше и больше поморских рыбаков собиралось в тех местах, постепенно тесня норвежцев и основывая тут свои поселения.

Но если с рыбаками фогт ещё готов был мириться, то вот проплывающие мимо доходы заставляли его искать срочное решение этой проблемы. Норвегия, даже войдя в унию с Данией, продолжала претендовать на главенство в арктических морях, а в последнее время стала всё чаще рассматривать Вардегуз как своеобразный стапель, где каждый входящий и выходящий из Мурманнского моря корабль обязан был оплатить проездную пошлину. Правда, пока что дальше разговоров это не шло, но теперь, когда русские, вопреки сложившемуся устному договору, вдруг вздумали торговать не в Вардегузе или, на крайний случай, в поселении Тромсё, вопрос о пошлинах можно было поднять и на выскоком уровне. А то русские уже проторили дорожку аж до самого Нидароса, который в последнее время всё чаще и чаще стали именовали по-новому — Тронхейм.

Хотя цветущий когда-то Нидарос уже давно уступил своё торговое значение новому центру торговли — ганзейскому Бергену. А потом Хакон V Святой в 1316 году и вовсе запретил иностранцам торговать на севере Норвегии, а весь товарооборот между Северной Норвегией и Ганзой в Бергене отдал под контроль архиепископа Нидароса. С той поры город только хирел, сгорая в пожарах и страдая от эпидемий. Так что появление русских стало для него настоящим спасением. Вот только ганзейцы, распоряжавшиеся в Норвегии, как у себя дома, решительно потребовали от местных властей соблюдать старые договора. На что русские самым наглым образом выложили копию договора с Ганзой от 1514 года и заявили, что действуют в своём праве и не ганзейским купцам им указывать. Ну а раз жителям Нидароса нельзя торговать у себя дома, то они будут торговать с ними в море, а город просто лишится изрядных доходов от стоянки кораблей.

Такой наглости от ранее всегда уступавших русских в Нидаросе не ожидал никто, кроме, возможно, ганзейцев. Местное захолустье жило больше воспоминаниями и собственными проблемами, так что стоит ли удивляться подобному. Но если ганзейцы были вынуждены, скрипя зубами, признать предъявленные бумаги, то вот Олафу Энгельберцену, преемнику сосланного архиепископа Уолкендорфа, пришлось изрядно поломать голову над сложившимся положением. С одной стороны, древний указ конунга действовал до сих пор, с другой, у Норвегии уже давно не было своих правителей и их заменяли ей датские короли. Вот только в Копенгагене сейчас шла самая настоящая замятня. Дворяне — опора королевской власти — восстали против короля, попытавшегося урезать их права, и возжелали посадить на трон другого кандидата. Энгельберцен же был как раз сторонником Кристиана II и по долгу своей службы прекрасно знал, что тот, как и его батюшка, дружил с русскими и даже даровал им кое-какие права в торговле. А ещё он знал, что осаждённому королю сейчас очень сильно нужны были деньги. Так что, принимая решение, архиепископ вынужден был применить всё своё мужество политика, осознающего, к каким последствиям может привести его промах.

И, тем не менее, он разрешил русским торговать с жителями Нидароса, а русским кораблям пользоваться нидаросской гаванью, что должно было положительно сказаться на доходах городской казны, а значит и епископства.

Ганзейцы, разумеется, на такое попрание их прав сильно обиделись, и обратились с жалобой к герцогу Кристиану, так как с королём Кристианом они в этот момент уже враждовали. Но герцог благоразумно отложил этот вопрос на более лучшие времена, мол, как только, так сразу, а пока некогда: за трон воевать надобно. Уж лучше бы вы, ганзейцы, деньжат подбросили, а про нидаросскую торговлю поговорим обязательно, но после победы. И тогда ганзейцы прибегли к своему другому, веками проверенному, методу. Они просто подкупили фогта Вардегуза, чтобы тот закрыл глаза на кое-какие шалости ганзейских моряков, а также предоставил свою гавань для их кораблей. Ну и прозрачно намекнули, что будут не против, если и сам фогт "наведёт порядок" в близлежащих водах.

Датчанин оказался человеком сообразительным. К тому же, так и не определившийся чью сторону выбрать в идущей на югах борьбе за трон, он решил, что лишние деньги в столь смутные времена ещё никому не мешали. А любителей пограбить даже в этих малонаселённых местах хватало.

Так что, закатав рукава, он постарался создать русским вообще и Даниле в частности настоящую головную боль.

Данило же, как главный приказчик вновь созданного товарищества, был с головой занят расширением промысловой деятельности этого самого товарищества. Имея на руках неплохую сумму упустить такой жирный кус, как путина у Мурмана, он явно не мог и организовал для неё дополнительно несколько рыбачьих ватаг. О чём и отписался главным пайщикам, а получив в ответ от князя довольно длинное послание, и сам сорвался в те места, чтобы разузнать всё на месте.

Большой залив, о котором рассказывали промысловики и который так заинтересовал князя, и вправду вдавался далеко вглубь материка и, по тем же рассказам, не замерзал даже в сильную стужу, что было весьма привлекательно для кораблей, уходящих за океан. Ведь тогда их кормщикам не придётся высчитывать дни до ледостава, да и отправлять суда можно будет в нужное для похода время, а не тогда, когда вскроются реки.

Заканчивался же безымянный залив устьями двух рек: широкой и величественной Туломой и усыпанной валунами говорливой Колой, что, сливаясь, образуют песчаный намыв, где издавна и селились люди. Место тут было и вправду удобным. Удаленное от моря, расположенное на мысу, оно, тем не менее, имело свободный выход в океан.

Да и жить здесь было можно неплохо. Море вокруг кишело рыбой, реки были полны жемчуга, а по земле ходили дикий олень и лось, медведь и бобер, выдра и куница, лисица и росомаха, белка и горностай. Знай не ленись — промышляй и богатей. Да, хлеб в этих местах не родился, но завести его в обмен на богатства от земли и моря взятые не представляло больших трудностей.

В общем, недаром тут поморы свои становища устроили. Но вот города тут никакого пока что не было, так что придётся Даниле его организовывать. Вот только с людьми на севере завсегда напряжёнка была — больно суровый край, не каждый тут приживался, так что, если князю надобно, то пусть он найдёт хотя бы пару десятков будущих поселенцев. А уж когда те острог поставят да причалы организуют — поморы сами сюда переезжать начнут. Из тех, кто на Мурмане основной промысел ведут.

Но незамерзающая пристань это одно, а ему ещё, кроме мурманских рыбаков и грумаландских экспедиций, нужно было и о сибирской землице подумать. Пустозёрск уже стоял и его причалы вовсю принимали торговые корабли. Но вот дальше на восход ходили уже немногие. Старый студент не раз слышал об этих плаваниях, однако купцы тайны свои хранить умели. Однако, недаром в народе говорят: никогда не знаешь — где найдёшь, где потеряешь! Вот один из вошедших последним в товарищество купцов неожиданно и рассказал, как некоторое время назад он с пустозёрскими купцами ходил на кочах за Югорский Шар в Лукоморье, где стоял самоядский городок Пулинг-авот-вош. Богатый товар там брали купцы, но вот ему лично не повезло: утоп коч в море, еле-еле до людей добрался. А потом почти всё имущество распродал, чтобы от долговой тюрьмы отбиться. В тюрьму не попал, но с той поры никак оправиться не мог. Товарищество для него — шанс в купцах остаться. Ну а Даниле головная боль: если этот пайщик сумеет найти дорогу, то компании явно стоило войти в ту торговлю полноправным участником. Это и с точки зрения доходности хорошо, да и князь настоятельно просил отыскать морские пути в землю сибирскую. Но для экспедиции ведь опять нужны были корабли и люди. И незапланированные расходы...

А ещё была у товарищества настоящая китобойная флотилия. Небольшая пока, всего на три коча. Потому как людей новому делу ещё обучить надо было, да и справу гарпунную делать не быстро. Но первых китов забили уже на следующий год, как голландцы приехали. Правда, мясо китовое на вкус не всем пришлось, а вот самоядь его брала с радостью. Зато ворвань да ус китовый достаточно доходным товаром оказались. Так что и над расширением китобоев Данило работал не меньше, чем над другими проектами.

Ну и как тут об обидах какого-то фогта думать?

Не думал об это и кормщик Иван — старший сын Данилы. Он с детства любил широкие водные просторы и с той же поры мечтал водить по ним корабли. Вот только отец был этому против, а видел сына либо приказчиком, либо дьяком. Но Иван не младший брат Семён, не лежала его душа к чернильной работе. Хотя грамоте и выучился, ибо хорошему кормщику грамота помехой не будет.

А потом наступили для семьи тяжкие времена. Пока отец на северах скрывался, Иван, как старший, за всех отвечал. Спасибо дядьке Сильвестру, устроил возле себя младшим писарем. Работы Иван не чурался, но и дело ведал без души. А когда отец, наконец, вернулся, то состоялся у них долгий разговор, после которого и изменилась жизнь парня. Сбылась его детская мечта.

Правда, первое время хаживал он на судах простым мореходом: работал с парусом, стоял на руле. Пока в их жизнь не ворвался со своими идеями странный князь. И дядька Сильвестр и батька как-то разом ему поверили, а потом он не раз слыхал, как оба уважаемых им человека восхищались княжеским умом и приговаривали, что "князь словно наш университет оканчивал". Дивился парень таким речам, но вида не подавал. Да и не до того ему, правду сказать, в то время было.

Однажды в церкви, во время службы, остановились его глаза на девчонке в коротком тулупчике и темном платочке. А когда их взгляды встретились, сердце у парня забилось по-особенному. Ибо глаза незнакомки были голубые и бездонные, как море, такие, что Иван просто утонул в них.

И когда из церкви вышел, то само собой получилось, что понесло его вслед за той девчонкой. Так и проводил её, не приближаясь, до самой гончарной мастерской, куда она и прошмыгнула, напоследок стрельнув озорным взглядом в сторону Ивана.

В общем, пропал парень.

Ему бы о сватах просить, а тут отец, как на зло, с учёбой пристал. Ну какая учёба ему? С мальками сидеть — позора не оберёшься. Однако батька, когда надо было, мог найти весьма "весомые" аргументы. Так что потащился Иван в училище как миленький, и только потом понял, что не зря его сюда чуть ли не силком гнали. Много нового узнал он о морском деле, да и на корабль по окончании срока ступил уже не мореходом простым, а сразу помощником кормщика.

Нет, на корсарские корабли он не попал, не лежала его душа к подобным приключениям, так что водил он по всему морю Варяжскому торговые лодьи растущей год от года Компании. А потом, когда отец неожиданно обратно в Холмогоры перебрался, переехал и сам туда, забрав с собой молодую жену. Потому как не упустил он свою голубоглазку, не лишился счастья...

В этот раз Иван возвращался из похода в Нидарос на головной шхуне. Головной из-за того, что торговый представитель товарищества почему-то облюбовал его корабль. Впрочем, Ефим, кормщик на второй шхуне, был вовсе не против подобного. Прав у этого представителя было, на взгляд мореходов, многовато, хотя в управление кораблём им лезть запрещалось строго-настрого. Но известно ведь, что облечённый властью завсегда найдёт, как на бедном человеке отыграться. А с Иваном не забалуешь — он ведь сам сынок главного приказчика и одного из пайщиков был. Тут ещё неизвестно, кто кому "весёлую" жизнь устроит. Так что мужики подобному выбору только радовались.

Само же плавание прошло успешно: расторговались отлично, штормов по пути почти не было. Опасный водоворот оба раза прошли стороной, молитвой отгоняя звуки, издаваемые им. А ведь в хорошую погоду да при западном ветре они были слышны на все три мили от побережья. Ох, не дай господь попасть в пасть этого монстра, когда море вокруг вдруг превращается в лабиринт водоворотов с непредсказуемым течением, выгрести из которого мало кому удавалось. Наоборот, любое судно, попавшее туда, здорово рисковало быть разбитым о камни. А русичам это надо? Потому-то, приближаясь к островам, они и забирали мористее.

В общем, плавание шло обыденно, но только до той поры, пока корабли не обогнули северный мыс, и к ним от берега стремительно не ринулись три чужих корабля. Их длинные нескладные корпуса сильно било на зыби, а вёсла, казалось, вот-вот поломаются на изгибах.

— Быстро гребут, — вздохнул торговый представитель, выбежавший на палубу вместе с Иваном. — Видать не к добру.

— Три шнеки полные людей. И верно, не к добру, — согласился Иван, приложив ладонь ко лбу и всматриваясь вдаль. — Солнышко вон как на их доспехах играет. А у нас и пушечки никакой завалящей нет. Да и команды малые. Сомнут, коли до абордажа доведём.

— И что делать будем? — здорово обеспокоился представитель.

— Да повернём сейчас в море и поглядим, как долго эти рыбоеды за нами гнаться будут. Они же привыкли, что кочи наши круто к ветру ходить не могут, вот и устроим им сюрприз.

И верно, когда шхуны, дождавшись, чтобы шнеки более-менее приблизились, вдруг взяли круто к ветру и стали спокойно удаляться от преследователей, с тех раздался громкий вопль разочарования. Быстро сообразив, что дальнейшая погоня при новых раскладах бесполезна, норвежцы, для порядка погрозив "убегающим" торговцам, ловко развернули свои посудины и удручённые неудачей погребли к берегу.

Когда же вернувшись в Холмогоры Иван рассказал о произошедшем отцу, тот обеспокоенно вскочил со стула и заходил по горнице, скрипя половицами.

— И Агафон жаловался, что его лодья с товарами до сей поры не пришла. Видать перехватили её, как и вас, да более успешно. Это что же получается: норвеги по пути ляхов пойти решили? Ох, не ко времени сие.

— А мне сдаётся, — задумчиво вставил Иван, — что это не все норвеги решили, а лишь фогт Вардегуза. Обидно ему, что мы мимо него нынче плывём.

— Так плывём-то ты да я да мы с тобой, остальные-то по привычке у него в порту торгуются.

— А всё одно обидно. Лучший товар, получается, мимо рук проходит. Да и ганзейцы, возможно, постарались. Помнишь, как они в Нидаросе нас видеть не желали?

— Помню.

— А пиратство для немцев дело привычное.

— То понятно. А ты, стало быть, хочешь корабли пушками вооружить?

— Хотелось бы. А то у них на каждой шнеке человек по сорок. А вдруг безветрие! На вёслах с ними тягаться не стоит — догонят однозначно.

— Да понятно всё, — вздохнул Данило. — Вот только придётся опять князю письмо писать. А ведь только вчера гонца отправил. Что же этому барану напыщенному не сидится просто так? Ведь всё же хорошо было. И, главное, где столько людишек набрал?

— Да брось, батько. Где наша не пропадала? Набьём морду фогту, мало ли какие стычки на границе проходят. А то и вообще — возьмём ту крепостицу да на карелов и скажем. Коль живых не останется — некому будет нас во лжи уличить.

— Складно говоришь, сынок, да только бывают моменты, когда задирать соседа не ко времени. И сейчас как раз такой момент. Я даже не говорю про дела государские. Своих дел без этого хватает. Князь, вон, три десятка семей обещал прислать. Три десятка! Это же какое подспорье нашим планам. Но даже не это главное! На тебя и твои шхуны у князя большие планы. Следующей весной к нам сам Гридя приедет. Начнём торить путь от Холмогор до земель американских мимо всех этих европеев, чтобы, ежели чего, не заперли нас в Варяжском море, как в силках. Ну и когда тут на пиратов отвлекаться?

— А коли не решим — так и будут нас подстерегать.

— Мористее ходить надо, вот что. Да, там льды, бывает, путь перегораживают. Но норвегам на их утлых корабликах в открытом море куда хуже придётся. Шнеки то свои они по старине ладят. Куда им до наших шхун.

— А коли ганзейцы на своих каравеллах пожалуют?

— Ну, с купцами торговать будем, а пиратов — топить. А различать их по деяниям будем. И вообще, не морочь мне голову Ванька. Лучше иди, готовь корабли к зимовке и дальнему походу. Сам ведь читал, сколь многое устроить надобно.

— Не боись, батько, сделаем. Чай нам на них в море идти, — с усмешкой подскочил Иван и направился на выход из конторы.

А Данило, проводив сына, сел за секретер, представлявший собой небольшой столик со шкафчиками для бумаг и откидной доской для письма, и принялся писать очередное донесение.

Всё это произошло осенью 1523 года, а уже по весне, едва Двина вскрылась ото льда и по реке ещё плыли отдельные льдины, в Холмогоры прибыл довольно большой караван стругов и насадов, с которым приплыл в городок и главный штурман Руссо-Балта, а по совместительству и один из пайщиков Северного товарищества Гридя Фёдоров.

Прибывшие суда, кроме хлеба и прочих необходимых товаров, привезли ещё и пушки для шхун. Немного, всего по три на борт. Но и они, вместе со своим припасом, довольно заметно ограничили грузовместимость кораблей. Впрочем, кроме продовольствия, огненного припаса и железа, на них ничего более не грузили, так как поход был прежде всего разведовательный. А вот на обратном пути Гридя пообещал разобраться с возникшей проблемой, если, конечно, обстоятельства позволят. Ну а первым делом поспешил убедиться, что за зиму корабли укрепили для океанского плавания, как про то в отдельном письме отписано было. Только тут Данило был спокоен — Четвертак своё дело знал отменно, а уж понимая, куда отправятся парни, среди которых было у него уже много знакомцев, сделал всё на совесть. И при этом даже не завалил чужие заказы, с которых уже помаленьку начинала кормиться верфь.

Так что, едва по времени горло Белого моря стало пригодно для плавания, две наново оснащённых шхуны довольно буднично отвалили от холмогорских причалов и, обгоняя вышедшие раньше или из других мест промысловые кочи, двинулись в сторону устья. А Данило, привычно придя на вымол провожать сына, на этот раз значительно дольше стоял у края, глядя в сторону удаляющихся кораблей. И лишь почувствовав, что здорово промёрз на холодном ветру, опустив плечи, пошагал по деревянным плахам домой. У него было ещё слишком много работы. Промысловый год ведь только начинался...

* * *

*

Ещё большая, чем в Холмогорах, суматоха стояла этой весной в Норовском. Тут готовились сразу несколько экспедиций: в Любек, в Исландию, в Антверпен и в Америку. Причём для Америки были построены новые корабли, на которых уже были частично учтены все замечания, выявленные при плаваниях к Исландии и Америке. Правда все они: "Баян", "Олег", "Храбр", "Рында" и "Гридень" — были без больших орудий, так по шесть-восемь вертлюжных пушек, но для боя это не серьёзно. Зато и груза они могли взять больше. Поэтому их и было решено использовать как транспорты. И грузили их по полному списку, ведь экспедиция должна была не просто прийти к уже знакомым берегам, но и основать там первое поселение. Потому-то и превращали сейчас новые, ещё пахнущие стружкой корабли в хлев, загоняя в трюма овец, свиней и лошадей. Укладывали самый разнообразный сельхозинвентарь, грузили огромные запасы посевного материала и, конечно, самих поселенцев. Почти две сотни человек, в большинстве своём семейных. Все они были княжескими холопами, из тех самых детишек, что так упорно выкупал князь среди полона. Многие, когда узнавали об этой прихоти, только диву давались: зачем такие траты? Что могут эти пяти-семи-десятилетние работники, кроме как объедать своего хозяина? Но князь с упорством, достойным лучшего, собирал их в своих вотчинах, учил и воспитывал для одних ему нужных целей. И вот сейчас, спустя годы, почти две сотни молодых людей в возрасте от пятнадцати до двадцати лет готовились отплыть за океан, где всем им через каких-то пять лет была обещана свобода и земля. Правда, количество поселенцев должно было быть куда большим, но не все холопы польстились на подобное предложение, большинство осталось сидеть по вотчинам, смирившись со своим положением и занимаясь крестьянским трудом. И князь не настаивал: в новых землях нужны были люди более деятельные, а они, как раз и выбрались добровольцами. Ну а кроме холопов плыли в новые земли и пять десятков ветеранов, собранных по разным городам и весям, которые должны были составить гарнизон заокеанской крепости.

Сильвестр, внимательно наблюдая за всеми приготовлениями к отплытию, только качал головой, поражаясь размаху поставленных задач. Да, он знал, что в скором времени для заокенских владений будет создана новая Компания, и даже готовился стать в ней пайщиком, но пока что всё лежало на его плечах и он не хотел быть тем, кто загубит столь великое начинание.

Но любым хлопотам приходит конец. Настал день выхода и большого каравана в море.

Стоя на краю причала, Сильвестр долго вглядывался вслед уходящим кораблям. Солнце огромным красным шаром висело над морским заливом. Тоскливо кричали чайки. Русским мореходам предстоял дальний путь. Туда, где лежит нетронутая сохой землица и "людишек неясачных живет несосчитанное множество". И где везомым ими поселенцам предстояло заселить земли, поднимать пашни, добывать железную руду и соль, промышлять пушнину. Дай Господь Руси мирных лет, дабы не прервались благие начинания, а уж люди русские всё вынесут, но поднимут страну в небывалые выси.

Светило солнце. Кричали чайки. Медленно таяли в туманной дымке уходившие за горизонт корабли...