— Ой, больно — нога! Серафим!
Пытаясь удержать её извивающуюся левой рукой, колчаковский шнырь замахивается правой с самодельным кастетом...
Вмиг, оказываюсь рядом: тот, лишь успевает вскинуть на меня голову с закрывающую глаза чёлкой — чтоб тут же словить мордой удар всей подошвой моего берца. Хруст переносицы, фонтан брызг крови на почти новую лизину "пролетарку".
С почти неуправляемой неистовой злостью пинаю его в морду... Ещё раз, ещё и ещё:
— Сдохни, мразь! Сдохни! СДОХНИ!!!
— СЗАДИ!!!
Резко присев с испуга, пропускаю над собой летящую в голову "железную перчатку", падаю на задницу — тут же перед глазами сверкнуло лезвие большого ножа. Это, разогнав подручных Большого Ивана, за меня взялся лично Гришка по прозвищу "Колчак". Кроме его основного оружия, в левой руке у него трофей — огромный нож поверженного соперника по "рыцарскому ристалищу". Щерится зло-довольно, маньячило-обдолбышь:
— Ну... Передавай привет... Ваньке у врат Рая... Фраерок позорный!
При его росте и длине рук, шансов у меня практически никаких не было.
— А маруху твою... Будем "пользовать" всей толпой... Как ту... Во все дырки... Пока одни уши от неё не останутся...
Ах, ты мразь!
Но, нет — есть у меня шанс! Есть!
Судя по его прерывающейся речи, по посеревшему лицу и бегущему по нему потоку пота — наркотический угар у него проходит: он задыхается, ему надо перевести дух, прежде чем покончить со мной и взяться за Лизу.
Хотел ему в рожу плюнуть: да во рту пересохло, как в штате Невада — в эпицентре ядерного взрыва... Я тоже далеко не свежак! Тогда, просто словами презрительно хриплю:
— Когда тебя выпишут из больнички, Колченогий обдолбыш... Родная мама будет тебе писюк в судно "теребить"... Больше тебе с бабами ничего не светит, уё...бок.
— ЧТО?! ДА, Я ТЕБЯ!!!
Кидается на меня в слепой ярости — от удара стальной перчатки в голову я изворачиваюсь, но вот нож...
ЗВЯК!!!
Воспользовавшись замешательством, отбегаю подальше — отвлекая от лежащей Лизы и дразню:
— Что, не ожидал, курва?
Не... Всё же умный этот парень — Кузька-Домовёнок! Как подрастёт чуток — обязательно "поляну накрою" и проставлюсь ему за свой... Уже третий "день рождения"!
Нож отскочил от стальной пластины в нагрудном кармане "пролетарки", а я успел врезать Колчаку по морде хорошего "крюка", перед тем как отскочить... Однако тоже — выдыхаюсь! В полную силу ударить не получилось.
* * *
Тем временем, совсем близко:
— УЛЬЯНОВСК!!!
Смотрю за его плечо: в широкие двери — "свиньёй" вваливаются наши атаманы с есаулами, работая направо и налево битами — только брызги соплей и крови, да осколки зубов в разные стороны:
— Ура! Погнали наши городских!
Самые умные из хулиганов, моментально всосав весь печальный для них расклад, тут же с воем начали линять во все стороны. Особей пять-десять-пятнадцать из них, спотыкаясь об распростёртые тела, пробежали через сцену — не обратив никакого внимания на события, происходящие на ней.
Одного из них я сбил ловко подставленной подножкой и он улетел в суфлёрскую будку — да там и остался, другого снёс хорошо поставленным ударом в ухо и, "потерявшись" — тот побежал в обратную сторону, снова попав под замес.
Сразу, на сердце стало как-то легко и, хищно осклабившись, говорю подходящему ко мне Колчаку:
— Хорошо, что насчёт ушей напомнил, урод! Отрежу их у тебя и подарю своей девушке вместо монисто.
Оборачивается на мгновение через плечо, вслед за моим взглядом... На потном сером лице моего собеседника промелькнула тень озарения. Поняв, что продул этот "раунд жизни" вчистую и, причём навсегда, он решил напоследок громко хлопнуть дверью:
— Хорошо... Что... Напомнил... Фраерок...
Прохрипев это, Колчак направился к Елизавете оставив попытки прикончить меня:
— Шалаву свою... Будешь сам "пользовать" — я сегодня добрый... Дохлой...
Той видать, досталось крепко! Она, с залитым чужой кровью лицом сидела, опёршись руками на пол:
— Серафим! У меня болит нога!
Слышу — плачет.
Я оказался свежее, шустрее и оказался у Лизы раньше. Широко расставив руки в стороны — как статуя Иисуса Христа где-то в "нашем" Парагвае, рычу израненным Годзиллой на нью-йоркском небоскрёбе:
— НЕ ТРОЖЬ ЕЁ, ТВАРЬ!!!
Это было единственное, что я мог ещё сделать.
Колчак, как в замедленной съёмке Зомбикалипсиса — прёт на меня и, в глазах его вижу обшитый красным полотном деревянный ящик с опилками на дне — медленно несомый под печальную музыку...
А в том "ящике" — Я!!!
Колчак подходит вплотную ко мне, решительно замахивается и прежде чем снести меня одним ударом "железной руки" — с оттенком некоторого даже восхищения в адрес Лизы, глядя на неё через моё плечо произносит:
— "Огонь", а не девка...
— Серафим, пригнись! — слышу сзади.
Падаю на одно колено и, тут же сзади раздался плохо слышимый на фоне всеобщего побоища выстрел и меж колчаковских глаз появляется отверстие — не предусмотренное заранее матушкой-природой.
Следом мишкин, слегка недоумевающий голос:
— Мне послышалось, или он сам мне скомандовал: "Огонь"? Последний раз такое слышал — когда при мне расстреливали одного больш... Большую группу белопольских панов!
Лиза, зарыдала, уже не сдерживаясь:
— МИША!!!
Как говорят наши заклятые "партнёры" американцы: "кавалерия всегда приходит на помощь вовремя". Однако у нас, у мужиков свои слова — чтоб выразить благодарность за спасение:
— Миша, блин... Где тебя черти носит? Нас тут, чуть на лоскуты не порвали.
В ответ, невозмутимо ефимовским голосом:
— Извини, Серафим — но всё шло строго по графику...
Оборачиваюсь, на сцене все наши — ульяновские, даже Санька с Ванькой, а Анисимов-младший смотрит на карманные часы и бурчит:
— ...Тобою лично составленному! А вот сам ты подкачал со своим "сценарием" — мы вас за углом поджидали.
— А что так поздно сигнал крикнул? — это уже Конофальский, — пока до нас дошло, что дело пахнет керосином...
"Блин, каждый мнит из себя стратега — видя бой со стороны"!
— Некогда было кричать — "покойнички" на редкость шебуршные попались!
На сцене — весь наш ульяновский комсомольский "актив", в полном снаряжении, поигрывая битами и охаживая ими хулиганов пытавшихся линять в этом направлении. "Снайперы", тут же стали внимательно выцеливать наиболее опасные цели среди дерущихся в зале, время от времени метая вниз увесистые маховички.
* * *
В полном изнеможении, валюсь на пол рядом с Елизаветой. Та, с почти высохшими глазами, кивает на свежий труп:
— Серафим! А кто обещал мне его уши?
Похоже, у ней "отходняк" — посттравматическая истерика, то есть. Успокаивающе глажу длинные волосы:
— Девочка моя! Зачем тебе уши какого-то дохлого нарка?! Давай, я лучше подарю тебе кроличью лапку на счастье? У Отца Фёдора, этих лапок — хоть завались...
— Так и знала: все мужчины — обманщики.
— "Знала", или как и про оргазм — тебе мама сказала?
— Фи... Пошляк!
— Ладно, "семейные сцены" потом будешь мне закатывать! Давай лучше посмотрим что у тебя с ногой.
Щупаю её лодыжку... Небольшая припухлость... Кажется ничего серьёзного — ушиб или растяжение:
— До свадьбы с султаном заживёт. Давай представление досмотрим — там как раз к развязке "движуха".
"Рёв богов и плачь чертей" — словами "братьев навек", китайцев то бишь!
Не выдержав избиения, смешанная толпа недавних противников ломанулась было в панике через другой выход и через сцену. От последней хулиганов довольно легко отбили наши ульяновские, а на втором выходе из Рабочего клуба и вокруг парка в целом — их ждала засада из нижегородских и губернских комсомольцев.
Хулиганов ловили, дубасили как следует, затем лишали "особых примет" — кепок, красных фуфаек, высоких сапог "гармошкой". Уродским образом выстригали лоб — вместе с блатной чёлкой и, пинками гнали по ночным улицам под всеобщее улюлюканье — бывало в чём мать родила.
Происходила благотворительная акция: "Раздень одного хулигана — одень беспризорника!".
Наутро, подсчитали потери сторон.
Конечно, мелких ушибов, порезов, вывихов и даже отдельные переломы не считали — их без счёту... Всего, вместе с главарями было убито семеро хулиганов и ещё с двадцать с чем-то сильно изувечено — в основном черепно-мозговые травмы. Кто-то из них не выживет, кто-то навсегда останется инвалидом.
Кому-то жалко? Ведь, это подростки — фактически дети ещё, до семнадцати лет?
Мне нет!
* * *
Вспоминаю своё "детство золотое" времён Застоя и, главного нашего школьного хулигана Витьку Коваля — жлоба старше меня на два года и, габаритами — немногим меньше вновь представившегося Ивана Большого. С тем, с самых ранних лет — все наперебой нянчились: семья, школа, родная милиция... Однако, не в прок — мог курить прямо на уроках и посылать прибывшего директора школы туда, где он сам совсем ещё недавно — висел у родного отца "мутной каплей".
В результате такого "воспитания", уже в шестнадцать лет — в восьмом классе, тот насмерть зарезал пытавшегося утихомирить его дружинника — взрослого мужчину, которому ещё бы жить и жить — мужа и отца достаточно большого семейства.
На "малолетке" и далее на "взросляке" — где этот отморозок мотал срок, с ним видать так же продолжали нянчиться — пытаясь перевоспитать в полноценного члена общества. Иначе, чем объяснить — что не успев откинуться из мест "перевоспитания", тот снова там — уже через месяц оказался, лишь поменяв режим и увеличив срок до максимального?! В этот раз Виктор Коваль насмерть забил соседа — постучавшегося в его дверь далеко за полночь и, пытавшего объяснить ему и его дружкам-собутыльникам — что некоторым людям ночью необходимо спать, чтоб утром идти на работу...
Далее, эта мразь сдохнет на "крытке" от тубика — когда в "лихие 90-е", там станет несколько голодно.
Вот я и спрашиваю: если бы этого ублюдка, чья-нибудь добрая душа приголубила битой по головке в самом нежном возрасте — не было бы это лучшим вариантом для всех? По крайней мере — для семей убитых им двух вполне нормальных людей, полезных членов нашего с вами общества...
С нашей стороны один погибший из городских — заколот ножом кем-то неопознанным в парке, трое тяжёлых и девять легкораненых.
Этих да... Очень жаль!
Однако, войн — в том числе с преступностью, без потерь не бывает. Главное, чтоб наши жертвы не оказались напрасными. Есть ли у меня такая уверенность, хотя бы на ближайшую перспективу?
Конечно, есть!
* * *
Я и основная часть наших, уехали обратно в Ульяновск в конце сентября, а операция "Хулиганов нет" — приводящаяся комсомольским активом в Нижнем Новгороде, не закончилась одним лишь "генеральным сражением" — в котором были наголову разгромлены на голову две самые крупные хулиганские группировки. Созданные городские "ударные комсомольские отряды по борьбе с хулиганством" — общее руководство над которыми взял на себя Ефим Анисимов, умножились в числе. Помня мои слова о "команде", он тут же подтянул к себе в заместители Брата-Кондрата — велев остальным "альпинистам" немного подождать у подошвы властного Олимпа.
Рисунок 102. Ударный отряд по борьбе с хулиганством, конец 1920-х.
Далее, борьба с хулиганством в нашем губернском центре перешла в стадию "партизанской войны" — в серию мелких, но почти каждодневных стычек.
Вездесущие беспризорники приносили разведсведения о хулиганских тусовках и, там производилась облава с последующим "воспитательным" избиением, "оболваниванием" — насильственной стрижкой, раздеванием и передачей имущества в пользу этих "гаврошей".
Другая схема (наш с Лизой пример оказался заразительным): в хулиганские места посылалась заведомая жертва, например — влюблённая парочка. Как только к ней кто-нибудь цеплялся — тут же рядом совершенно "случайно" оказывался комсомольский патруль УКО. Ну а далее — всё вышеописанное в "Рабочем клубе", с различными вариациями — только в гораздо меньшем масштабе.
Постепенно всё вошло в ровную, накатанную колею: к вооружёнными битами патрулям комсомольцев из "ударных отрядов", прикреплялся один-два милиционера — для наблюдения за законностью. Конечно, в случае необходимости — те "закрывали глаза" на некоторые моменты...
Уже через месяц, достаточно именитым журналистом-репортёром одной из центральных газет, в Нижнем Новгороде был проведён "эксперимент": провоцирующее шикарно одевшись и прикинувшись пьяным — тот прошёл довольно поздней порой через весь город и даже полчаса повалялся на лавочке в парке...
Конечно, он замёрз и потом долго кашлял и истекал зелёными соплями — всё же на дворе поздняя осень, а не май месяц.
Но, его никто не тронул!
Журналист, проведя эксперимент написал восторженную статью — которая произвела настоящий фурор в стране. Так началось уже всесоюзное движение "Хулиганов нет", которое возглавил...
Сергей Миронович Киров!
Тот, спустя месяц после описанных событий, приезжал в Нижний Новгород и лично беседовал с нашими активистами — Ефимом Анисимовым и Кондратом Конофальским. Конечно, как я подозреваю, "любимец Сталина" кроме хулиганов — зуб точил на будущую оппозицию, на троцкистов, особенно. Точно не знаю, но кажется — так и было "в реале": их митинги и демонстрации — вовсе не милиция (или не упаси Боже, ОГПУ!) разгоняла, а по инициативе "снизу" — сама возмущённая советская общественность.
Надо ли говорить, что такие "идеи" редко приходят в голову журналистам просто так?
Правильно! "Эксперимент" был проведён за мои кровные пятьсот карбованцев: "цепной пёс демократии" — торговался как барыга на Привозе, собака!
— Товарищ, — спрашиваю, пересчитав и отдав "хрусты" журналисту, — и много вас таких — "продвинутых", в Москве-матушке?
"Лопатник" свой, я не убрал — а как будто между делом крутил его в руках.
Тот, понимающе на него глядя:
— Подзаработать лишний червонец никто не откажется. Почти никто...
— Не могли бы Вы порекомендовать мне несколько своих коллег — обладающих бойким пером, достаточно авторитетных — чтоб протолкнуть статью и, при этом — материально нуждающихся?
— Да, сколько угодно! Если за деньги, конечно.
Так, я стал беднее ещё на двести пятьдесят рублей... Зато стал владельцем довольно внушительного "списочка".
* * *
После побоища, все наши устроились на ночлег и отдых кто куда — большинство через Губком РСКМ. Анисимова же с Конофальским пригласил к себе в "апартаменты" сам Жданов.
Елизавету, Мишку, Кузьму и близнецов Саньку да Ваньку, как и главного виновника "торжества" — Василия Пупкина, я приютил у себя на снятой квартире.
Выспавшись к обеду, перекусили по скорому, привели себя в порядок — то да сё и, я говорю несколько ожившему к тому времени "виновнику":
— Василий! Наши ребята первый раз в Нижнем Новгороде... Не мог бы ты показать им достопримечательности сего славного города?
— Конечно покажу, — тот с превеликой готовностью, — о чём разговор?
Мишка-Барон, мельком понимающе на меня взглянув:
