Если бы можно было обеспечивать пациенту достаточное насыщение водой с помощью внутривенного введения солевого раствора и глюкозы, пока кишечник, в конечном итоге, не сможет исцелить себя сам, то больной, в таком случае, мог бы выздороветь. Без внутривенного вмешательства, единственной возможностью было вводить жидкость через рот или через прямую кишку, насколько это возможно, быстро и непрерывно, в достаточном количестве. Если он сможет принять...
Мои пациенты не могли удерживать даже воду, хотя рвоты, кажется, у МакНилов не было: я не помню ее запаха среди других в хижине. Вероятно, это была не холера, тогда — ну, хотя бы что-то!
Брианна сидела на полу со старшим ребенком, положив голову маленькой девочки к себе на колени и прижимая чашку к ее рту. Лиззи стояла на коленях у очага, ее лицо покраснело от напряжения, пока она разжигала огонь. Мухи обосновывались на неподвижном теле женщины на кровати. Марсали склонилась над измождённым ребенком у себя на коленях и отчаянно пыталась разбудить его, чтобы заставить пить.
Пролитая вода текла ручейками по ее юбке. Я видела, как крошечная голова валилась обратно на ее колени, и вода текла вниз по вялой, ужасно сплюснутой щеке.
— Она не может, — говорила Марсали снова и снова, — она не может, она не может!
Игнорируя мой собственный совет о пальцах, я безжалостно сунула указательный палец в рот ребенка, стимулируя небо к рвотному рефлексу. Так и было, ребенок захлебнулся водой и задохнулся, но я почувствовала, что язык обернулся вокруг моего пальца на мгновение. Сосание. Она была младенцем, которого все еще кормят грудью, а сосание для него — первый из инстинктов выживания. Я повернулась, чтобы посмотреть на женщину, но взгляда на ее плоскую грудь и запавшие соски было достаточно... И все же, я схватила одну грудь, сжимая мои пальцы по направлению к соску снова и снова. Нет, ни капли молока не показалось на коричневатых сосках, и ткань молочных желез была дряблой в моей руке. Нет воды — нет молока.
Марсали быстро осознав, чего я хотела, схватилась за воротник своей сорочки и разорвала его, прижав ребенка к своей обнаженной груди. Крохотные ножки безвольно свисали с ее колен, пальчики были помятые и свернувшиеся, как увядшие лепестки.
Я запрокинула голову Гортензии, вливая по капле воду в открытый рот. Краем глаза я увидела, как Марсали ритмично сжимает свою грудь, настойчиво массируя, чтобы заставить молоко вытекать. Мои собственные пальцы следовали в такт этому движению, массируя горло лежащей без сознания женщины, заставляя ее глотать.
Ее плоть была скользкой от пота, который по большей части был моим. Струйки бежали по моей спине, щекоча между ягодицами. Я чувствовала свой запах, странный металлический аромат, похожий на горячую медь.
Горло двинулось, и я убрала свою руку. Гортензия подавилась и закашлялась, ее голова скатилась в сторону, и живот напрягся, резко посылая назад свое скудное содержимое. Я вытерла след рвоты с ее губ, и снова прижала чашку к ее рту. Ее губы не двигались; вода наполнила рот и текла вниз по ее лицу и шее.
Среди гудения мух, я услышала позади голос Лиззи, спокойный, но отстраненный, как будто она говорила издалека.
— Вы можете прекратить свои проклятия, мэм? Этот грудничок может услышать вас.
Я резко повернулась к ней, внезапно осознавая, что, на самом деле, во время работы, я повторяла "Кровавый чертов ад!" вслух, снова и снова.
— Да, — сказала я, — прости. И снова повернулась к Гортензии.
Время от времени она проглатывала немного воды, но этого было не достаточно, учитывая, что ее внутренности до сих пор пытались избавиться от всего, что их беспокоит. Дизентерия.
Лиззи молилась.
— Радуйся, Мария, Благодатная, Господь с тобою...
Брианна настойчиво бормотала себе под нос что-то по-матерински участливое.
— Блажен плод чрева твоего Иисус...
Мой большой палец был на сонной артерии. Я чувствовала, как ее сердце толкнулось, пропустило удар и продолжило идти резкими толчками как тележка с недостающим колесом. Оно начинало давать осечки, нарушая ритм.
— Святая Мария, Матерь Божия...
Я ударила кулаком по центру ее груди, а затем снова и снова, так сильно, что кровать и бледное вытянутое тело затряслись под ударами. Мухи в тревоге поднялись с пропитанной соломы, гудя.
— О, нет! — тихо сказала Марсали позади меня. — О, нет, нет, пожалуйста.
Я слышала раньше этот тон неверия, протеста и отрицающей мольбы и поняла, что произошло.
— ...Молись за нас, грешных...
Как будто она тоже услышала, внезапно голова Гортензии перекатилась на бок, и ее глаза распахнулась, глядя в сторону, где сидела Марсали, хотя, мне показалось, она ничего не видела. Затем глаза ее закрылись, и она внезапно повернулась на бок, подтянув ноги почти к подбородку. Ее голова выгнулась назад, тело сжалось в судороге, а затем она вдруг расслабилась. Она не позволит своему ребенку идти в одиночестве. Чертова дезентерия.
— ...сейчас и в час нашей смерти, аминь. Радуйся, Мария, благодати полная.
Тихий голос Лиззи продолжал машинально повторять слова молитвы, так безотчетно, как и я раньше говорила свои. Я держала Гортензию за руку, проверяя пульс, хотя необходимости в этом уже не было. Марсали свернулась от горя над крошечным телом, покачивая его на груди. Молоко капало с набухшего соска, сначала медленно, потом все быстрее, падая, как белый дождь на маленькое неподвижное личико, тщетно желая питать и поддерживать.
Воздух все еще был удушающий, насыщенный вонью, мухами и звуком молитв Лиззи, но хижина казалась пустой, и удивительно тихой.
Снаружи послышалось шарканье, звук чего-то волочащегося, мучительного бормотания и страшного усилия. Потом мягкий звук падения и удушливого дыхания. Патрик добрался до собственного порога. Брианна посмотрела на дверь, но она до сих пор держала старшую девочку на руках, все еще живую.
Я осторожно положила вялую руку, которую держала, и пошла помочь.
Глава 61. ЭПИДЕМИЯ.
ДНИ СТАНОВИЛИСЬ КОРОЧЕ, но светало все еще рано. Окна лицевой стороны дома смотрели на восток, и восходящее солнце сияло на выскобленных досках пола из белого дуба в моей хирургической. Я видела, как блестящий луч света поступательно продвигался поперек вручную вытесанных досок: если бы у меня был точный хронометр, я бы могла откалибровать пол как солнечные часы, по минутам отмечая деления между досками.
Но так как его не было, я отмечала их по ударам сердца, ожидая того момента, когда солнце должно было достичь рабочего стола, где стоял мой микроскоп, плоские стеклышки и мерные бутылочки рядом с ним, готовые к работе.
Я услышала тихие шаги в коридоре, и Джейми толкнул своим плечом дверь, держа в каждой руке оловянные кружки с чем-то горячим, обернутые в кусочки меха, чтобы не обжечься.
— Ciamar a tha thu, mo chridhe, — спросил он тихо и, коснувшись поцелуем моего лба, вручил мне одну кружку, — Как оно тут?
— Могло быть хуже, — я благодарно улыбнулась ему, но улыбка была прервана зевком.
Мне не нужно было говорить ему, что Патрик и его старшая дочь были все еще живы: если бы случилось что-нибудь ужасное, он тотчас бы узнал об этом по выражению моего лица. Если исключить какие-нибудь непредвиденные осложнения, я думала, что они оба поправятся. Я провела с ними всю ночь, ежечасно поднимая их, чтобы напоить медовой водой, смешанной с небольшим количеством соли. Употребление соленой воды я чередовала с приемом крепкой настойкой листьев мяты и коры кизила, чтобы успокоить кишечник.
Я подняла кружку — это был чай из лебеды — и, втягивая слабый, горький аромат, закрыла глаза, и почувствовала, как в предвкушении расслабляются затекшие мышцы шеи и плеч.
Он видел, как я повернула голову, чтобы облегчить боль в шее: большая и чудесно-теплая от горячего чая рука Джейми опустилась на основании моей шеи, массируя мои уставшие мускулы. Я тихо застонала в экстазе от его прикосновения, и он засмеялся низким горловым звуком.
— Не пора ли тебе в кровать, Сассенах? Ты не спала всю ночь.
— О, я спала... немного, — сидя перед открытым окном, я дремала урывками, встревожено просыпаясь от прикосновений к моему лицу насекомых, которые влетали в комнату, привлеченные светом моей свечки. Зато миссис Баг пришла на заре, свежая и накрахмаленная, готовая приняться за тяжелое ухаживание за больными. — Обязательно прилягу чуть погодя, — пообещала я. — Но сначала я хотела быстренько взглянуть, — я слабо махнула рукой в сторону моего микроскопа, который стоял на столе, собранный и готовый. Рядом с ним были несколько маленьких стеклянных бутылочек, заткнутых скрученными тряпочками, в каждой находилась коричневатая жидкость. Джейми нахмурился, глядя на них.
— Взглянуть? На что? — сказал он. Он поднял свой длинный прямой нос, с подозрением принюхиваясь. — Это фекалии?
— Да, так и есть, — я не сдержала зевка, разрывающего челюсть. Я собрала — уж как могла тайно — образцы от Гортензии и малышки, и позже, также от моих живых пациентов. Джейми рассматривал их.
— Конкретно что, — поинтересовался он осторожно, — ты ищешь?
— Ну, я не знаю, — призналась я. — И на самом деле, я могу вообще ничего не найти, или то, что я смогу узнать и определить. Но возможно, это амеба или бацилла, которая стала причиной того, что МакНилы заболели — и я думаю, что амебу распознать смогу: она довольно большая. Говоря относительно, — поспешно добавила я.
— О, так? — его рыжие брови сошлись вместе, затем поднялись. — Зачем?
"Если бы он знал, насколько это был хороший вопрос", — подумала я.
— Ну, частично, ради любопытства, — призналась я. — Но также, если я найду организм, который вызвал заболевание и смогу опознать его, я буду знать чуточку больше о самой болезни — как долго она длится, например, и какие возможны осложнения, чтобы обратить на них особое внимание. И насколько она заразна.
Он взглянул на меня, наполовину поднеся чашку к губам.
— Эта болезнь из тех, которыми ты можешь заразиться?
— Я не знаю, — призналась я. — Но я почти уверена, что это так. У меня есть прививка от тифа и тифоидных болезней, но это заболевание совсем не выглядит, как одно из них. И против дизентерии и отравления ядом лямблий вакцины нет.
Брови Джейми сдвинулись вместе и остались в таком положении, как будто связанные, пока он потягивал свой чай. Его пальцы последний раз сжали мою шею, и рука опустилась вниз.
Я осторожно прихлебывала мой чай, вздыхая с удовольствием, когда он нежно обжигал мое горло и пробегал, горячий и утешающий, прямо в мой желудок. Джейми сел, откинувшись на своем стуле, вытянув вперед длинные ноги. Он взглянул вниз на свою дымящуюся кружку.
— Как ты думаешь, этот чай горячий, Сассенах? — спросил он.
Мои брови при этом тоже поднялись. Обе кружки до сих пор были завернуты в кусочки меха, и я могла чувствовать жар, проникающий к моим ладоням.
— Да, — сказала я. — А что?
Он поднял кружку и набрал чая в рот, подержав его немного, перед тем, как проглотить: я видела, как длинные мускулы задвигались в его горле.
— Брианна пришла на кухню, пока я заваривал чай в котелке, — сказал он. — Она поставила вниз большую чашку и набрала в мисочку мыла, затем взяла черпак кипящей воды из котелка и полила ею свои руки, сначала одну, потом другую, — он на момент замолчал. — Вода была кипящей, когда я снял ее с огня мгновением раньше.
Большой глоток чая, который я держала во рту, попал не в то горло и я закашляла.
— Она обожглась? — спросила я, когда снова смогла дышать.
— Да, обожглась, — сказал он довольно угрюмо. — Она с силой терла себя от локтей до кончиков пальцев, и я видел ожог на ее руке сбоку, там, где попала вода, — он немного помолчал, его глаза встретились поверх кружки с моими, темно-синие от расстройства.
Я снова глотнула моего чая, в котором не было меда. Ранним утром, только что после восхода, в комнате было довольно холодно, и мое горячее от чая дыхание превратилось в крошечные струйки пара, когда я вздохнула.
— Малышка Патрика умерла прямо на руках у Марсали, — тихо сказала я. — Брианна держала другого его ребенка. И она знает, что эта болезнь заразная, — и, зная это, она не могла взять на руки своего ребенка, или даже просто прикоснуться к нему, поэтому сделала все от нее зависящее, чтобы смыть свой страх.
Джейми обеспокоенно двинулся.
— Ага, — начал он, — но все же...
— Это другое, — сказала я, и положила руку на его запястье, как для того, чтобы успокоить его, так и для своего собственного утешения.
Прозрачная прохлада утреннего воздуха коснулась лица и также сознания, рассеивая теплое переплетение снов. Трава и деревья были все еще освещены холодным сиянием зари, загадочные с голубыми тенями, и Джейми казался твердой точкой отсчета, постоянной в меняющемся свете.
— Другое, — повторила я. — Для нее, я имею в виду, — я вдохнула сладкий утренний воздух, пахнущий влажной травой и утренним блаженством. — Я родилась в конце войны. Великой войной называли ее, потому что мир никогда не видел ничего похожего на это. Я рассказывала тебе о ней, — в моем голосе был легкий вопрос, и он кивнул, внимательно смотря в мои глаза. — Через год после моего рождения, — сказала я, — была огромная эпидемия инфлюэнцы. По всему миру. Люди умирали сотнями и тысячами: целые деревни могли исчезнуть всего за одну неделю. А потом пришла другая, моя война.
Слова были почти неосознанными, но услышав их, я почувствовала, как уголок моих губ скривился в иронии. Джейми увидел это, и легкая улыбка тронула его собственные губы. Он знал, что я имела в виду — это странная гордость, которая приходит, если ты пережил ужасный конфликт, оставляя в тебе особое чувство обладания. Он повернул запястье, и его пальцы обернулись вокруг моих.
— А она никогда не видела ни эпидемии, ни войны, — сказал он, начиная понимать. — Никогда? — в его голосе было что-то особое. Это было почти непостижимо — для мужчины, который был рожден воином, обучающегося сражаться, как только он смог поднять меч. Воспитанный с идеей, что он должен — ему придется — защищать себя самого и свою семью от насилия. Находящаяся за пределами понимания идея — но все же, такая прекрасная.
— Только картинки. Фильмы, я имею в виду. Телевидение.
Это было тем, что он так и не смог понять, и я не могла правильно объяснить. Способ, в котором эти картинки сфокусированы на самой войне. Бомбы, самолеты и подводные лодки, и вызывающая трепет необходимость намеренного кровопролития: чувство благородства в предумышленной смерти.
Он знал, какими на самом деле были поля сражений — поля сражений и то, что приходит после них.
— Мужчины, которые сражались в тех войнах — и женщины — они не умирали от убийства, большая часть из них. Они умирали вот так... — я взмахнула моей кружкой в сторону окна, в сторону мирных горных вершин, и отдаленной впадины, где пряталась хижина Патрика. — Они умирали от болезней и недостатка внимания, потому, что они не могли остановить это.
